All I ever wanted

All I ever wanted

All I ever needed

Is here in my arms

Words are very unnecessary

They can only do harm...

Депеш Мод

* * *

Чего я терпеть не могу — так это не понимать, что происходит. А мой собственный сателлит мне в этом ничем не помогает.

Я, наверное, расслабился, не знаю. Так привык быть внимательным и все замечать, что разучился — и даже не заметил.

Это была смешанная вечеринка, много народу и прессы, все лакали шампанское и вели непринужденные беседы. Мы и пошли-то туда только потому, что давно никуда не ходили, да и Монти так хотел нас видеть. А он до последнего не слезет, если уж что задумал.

И вот сейчас он просто подходит ко мне и спрашивает, чуть понизив голос:

— Демон, а что такое с чико?..

Я не уверен, что понял вопрос, но тут же нахожу глазами Майка в толпе — он улыбается и флиртует с девушками, он весь вечер так себя ведет. И я просто верить отказываюсь, как мог не обратить внимания — это же так очевидно, это самое под кожей улыбающегося и флиртующего Майка, удушливо-темное, будто небо перед грозой. Какое-то время я еще смотрю, а потом отвечаю:

— Все нормально. Просто работает над делом, это забирает все его мысли. И силы. Ты же знаешь, какой он дотошный.

Монтеррос кивает, но объяснение его явно не удовлетворило. Похоже, ко всему я еще и врать разучился. А может, он просто знает меня лучше других.

Переждав пару секунд, я оставляю бокал и подхожу к Майку. И чем ближе, тем теснее его сжимает невидимая тьма... интересно, а если бы не Монти, я что, вообще бы ничего не заметил?

— Тебе весело?

Он улыбается мне так, будто лет сто не видел. И говорит:

— Очень, но... Можно, я домой пойду? У меня завтра слушанье, надо выспаться.

Я внимательно смотрю на него. И отвечаю:

— Конечно. Я передам Монти твои извинения.

Майк целует меня в щеку, едва коснувшись, и уходит, не оглядываясь.

— Что? — спрашивает тут же возникший из толпы Монти. Я пасую ему улыбку Майка, для верности хлопнув по плечу — на это плече племя пигмеев может вполне устраивать футбольные матчи.

— Да все в порядке, я же говорил.

Да, все в порядке. Кроме того, что Майк соврал мне в глаза впервые в жизни.

* * *

Я заметил, что многие мои цветы росли лучше, когда он поливал их своими слезами. А другие растут лучше сейчас.

Надо сказать, я все же смирился с собственной неуникальностью. Возможно, считать себя выше правил на самом деле достаточно глупо. И если по законам отношений хозяина и сателлита Майк мне зачем-то необходим, то так тому и быть. Мне — тому мне, у которого есть сателлит — приятно то, что я делаю, а отказывать себе в приятностях я не привык. Если Майку Норману при этом приятно тоже, то это лишь совпадение в его пользу. В конце концов, наблюдать за счастливым Майком так же увлекательно, как за несчастным.

Я покидаю вечеринку, но еду не домой. В этом нет никакой необходимости.

Свист ракетки, рассекающей воздух, слышен мне еще со стоянки.

Майк отбивает один мяч за другим с маниакальной сосредоточенностью, не обращая на меня внимания, пока я не выключаю автомат подачи.

— А мне казалось, тебе надо выспаться.

— Я передумал, — отвечает он без тени раскаяния. Второй раз, будто врать мне для него рутинное дело.

— Знаешь, миленький, филигранная ложь — большой плюс для адвоката.

— Слушай, оставь меня в покое! — огрызается он. — Включи автомат или играй.

Майк повышал на меня голос раз в жизни, давным-давно. Я посоветовал ему больше так не делать, и он больше так не делал. Он гнется в любую сторону под любым углом, гибкость — одно из моих любимых его качеств, как и терпеливость. Но я знаю, что грубит он исключительно от страха или отчаяния.

И это мне не нравится. Тому мне, у которого есть сателлит, и кого я согласился считать собой.

Я беру ракетку и подаю. Сильно.

Майк отбивает, сцепив зубы и фыркая, раз за разом. Я его, может, и мучил по-всякому, и больно делал не раз, но никогда не бил, а сейчас — хочу. Именно — ударить. Врезать так, чтобы пробить дыру в сетке, чтобы сбить его с ног, но вместо этого я вдруг пропускаю. По-настоящему, не поддаваясь.

Он знает, что это по-настоящему, и в другое время был бы просто на седьмом небе от счастья. А сейчас просто стоит, уперев ракетку в землю, будто опору ищет.

Я отшвыриваю свою в сторону футов на сорок и подхожу.

— Пойдем домой.

Мой голос звучит неожиданно ласково — для нас обоих неожиданно. Майк смотрит не мигая, я знаю по имени каждую ресницу на его глазах. И знаю, что он только выглядит взрослым мальчиком, но на самом деле довести его до слез раз плюнуть. Правда, уже какое-то время я такого не помню. Как и полночный теннис без партнера.

Как и то, что он снова начал зажигать ночник...

В машине Майк внезапно жмется ко мне, рука, обхватившая мой локоть, дрожит. Мы едем домой, и всю дорогу я думаю про ночник и про то, почему не придал этому значения. Если бы он избегал меня — открывал бы на день ставни. А он просто свет зажигает. Значит, для себя. И значит, что-то не так.

Когда машина останавливается, он выпрыгивает из нее и скрывается в доме, не дожидаясь меня.

Я ставлю авто и поднимаюсь. Из-под двери в комнату Майка течет мягкий свет.

Почти минуту я стою, перед тем как сжать ручку двери. Еще минуту — перед тем как нажать.

Дверь подается с силой, словно в этот же момент ее рванули изнутри.

В расширенных зрачках Майка можно затерять целую галактику. Но я не успеваю осмыслить зрелище — в следующее мгновение он падает к моим ногам, одновременно плавно и пугающе, как рушится взорванное здание. Тыкается лицом в мои колени, и мне становится жутко, давнее, забытое, неуместное чувство.

— Прости, прости меня, пожалуйста, прости... — шепчет он, пока я заставляю его встать — цепляется за пояс джинсов, за полы рубашки, расстегивая все пуговицы, что встречаются на пути вверх.

— Да за что?

— Я был резок... я не имел права... ни права, ни причин...

— Что-то случилось? — спрашиваю я наконец.

Он мотает головой и молча тянет меня вглубь спальни, по пути выдергивая ночник из розетки, роняя его на пол.

Ощущение рук, порхающих по всему телу. Сухих губ и горячего дыхания. От этого хочется закрыть глаза, я так и делаю.

Секс с людьми — это как сервировать стол перед ужином. Секс со своими — необязательный фон для отношений. С Майком всегда было иначе, он мало интересовал меня в качестве еды, и еще меньше — в качестве любовника. Все постельные экзерсисы были исключительно частью программы, пока я не заметил, что он получает от этого искреннее физическое удовольствие. От секса — не от меня.

Как ни странно, сейчас я впервые чувствую, что дело не в сексе, а во мне.

Дело всегда было во мне — с другими. Но Майку нравился секс, даже когда не нравился я.

Не уверен, что раньше мы хоть раз занимались любовью.

Интересно, думает ли он, что я его люблю? Я ведь такого не говорил. Я сказал, что он мне нужен, и это правда. Нужен, чтобы чувствовать себя хорошо, и в других объяснениях необходимости нет.

Интересно, думает ли он, что любит меня?..

Раньше я считал, что Майк не настолько глуп. Он ведь знает, что лежит в основе нашей связи, на него это повлияло раньше, на меня — позже, но в результате мы все равно пришли к одному. И раз я смирился с этим — так ему сам бог велел.

Теперь мне кажется, что не все так просто...

Майк всхлипывает, но когда я провожу пальцами по его щекам, там сухо. Я не открываю глаза, чтобы хоть немного нас уравнять.

Он вынимает из волос шпильку и сильно царапает свое запястье, сгиб руки, над ключицей — тонкий запах крови наполняет комнату в считанные секунды, как ядовитый газ. Тьма опущенных век алеет.

Майк припадает ко мне всем телом, чуть отстраняясь раз за разом, только чтоб вдохнуть. Он разлизывает кровь по моей коже. В какой-то момент я сжимаю его волосы в кулаке, сильно.

— Что? — спрашиваю снова.

Он молчит, выгибаясь от боли. Когда отпускаю — целует испачканными кровью губами, тянет на себя, как одеяло.

— Ты же здесь, — шепчет невнятно, — что может случиться?.. Пока ты здесь, ничего не случится... Нет, ничего...

Я накрываю его, впившись в пораненную руку, и это вызывает у него захлебывающийся вскрик, без преуменьшения — счастья. Я резко меняю положение, сажая его сверху, и он покрывает поцелуями мое лицо. Я снова подминаю его под себя, и Майк сжимает меня руками, ногами, как может, будто желая впечататься в меня навеки.

И я... не знаю, но я хочу впечатать его в себя.

Теперь понимаю, что до этого мы никогда не занимались любовью. Но исправить легче то, что можно сформулировать. А сформулировать что бы то ни было трудно, если об этом не говоришь. Мы — не говорили. Мы вообще не много говорили.

Я просыпаюсь, когда Майк на ощупь собирается в суд, но не подаю вида. Прощаясь, он осторожно целует мне руку и несколько секунд стоит у кровати на коленях.

Когда он уходит, я делаю несколько телефонных звонков. А потом вызываю машину Монти, которая возит нас днем.

Больше спрашивать не стану — достаточно лишь вспомнить, когда началось. Считая с ночника — двумя неделями после того, как Майк вернулся из Нью-Йорка. Узнать, где он был и кому звонил, тоже не проблема. Поэтому уже через час я еду в Utor Hospital.

Это филиал Нью-Йоркской лечебницы для жертв... для наших жертв, в общем. Исследовательский центр, или что-то вроде того. Я объясняю свою проблему, и меня тут же проводят куда надо.

— Доктор примет вас через минуту.

Я вхожу без предупреждения.

Как быстро все меняется. Еще недавно люди носили слэйеров на руках, а теперь такие, как мы, уже могут иметь официальную докторскую степень. Прямо Чикаго какое-то.

Кабинет очень уютный, много антиквариата, стилизации под эпоху инков и ни одного цветка, у стены — фортепиано "Блютнер". Хозяйка всего этого добра сидит за столом, на мгновение в ее глазах загорается огонек недовольства, но она гасит его взмахом ресниц.

— Генри? Рада тебя видеть.

— Доктор, надо же... и с каких пор?

Кажется, она уже с порога кидает на меня свое влияние — а ничего, окрепла. На людей наверняка действует безотказно, но об меня только зря зубы ломает.

— Просто Кару, будь так добр.

Она указывает на кресло. Вместо этого я сажусь за фортепиано и пробегаю пальцами по клавишам. Настроено... Снова ловлю ее недовольный взгляд и начинаю наигрывать "Энтертейнер".

— Что тебя привело?

— Мой сателлит, — отвечаю, не прекращая играть. — Но ты, думаю, в курсе.

Кару улыбается, хотя и чуть раздражена. Спорю, еще пять минут, и она хлопнет крышкой Блютнера прямо мне по пальцам.

— Да, разумеется. Майк Норман. Его попросили — и он сдал кровь для исследований, когда был в Нью-Йорке. Он тебе не сказал?

Я плавно перехожу на полонез Огинского, и на ее лице проявляется знакомое высокомерное выражение. Сидди. Несомненно, Кару унаследовала все самое непригодное от своего прайма.

— Что за исследования?

— Как ты знаешь, сателлиты явление довольно редкое, если не сказать экзотическое, — сообщает она, выйдя из-за стола и присев на его край. Потрясающие волосы — они точно не были такими гладкими и ухоженными, когда мы виделись в последний раз. — В нашей стране сорок три Мастера штатов, и угадай, у скольких из них есть сателлит?

Я никак не реагирую, и она продолжает:

— У четырех. И по основной массе статистика не выше.

— Это ты обо мне?

Улыбка. Мои пальцы почти на автомате снова возвращаются к "Энтертейнеру".

— Люди хотят исследовать их особенности, чтобы помочь себе. Иммунитет к болезням, долголетие и все прочее... Мы уже многих изучили, но результаты анализов твоего Майка Нормана оказались столь неожиданными, что мы не могли ему об этом не сообщить.

Я прекращаю играть. Кару воспринимает это как победу — подходит скользящей сексапильной походкой и бережно опускает крышку.

— И что вы сказали?

Она качает головой.

— Знаешь, что на самом деле интересно, Генри? Почему из всех людей, из такого огромного количества людей ты выбрал именно этого... Как такое могло произойти?

— Послушай, Кару... Можешь сколько угодно изображать из себя и доктора медицины, и древнюю кечуанскую жрицу, но я прекрасно знаю, кто ты на самом деле. Оборванка по имени Кармен Прадо, приплывшая с Кубы несколько десятков лет назад на автомобильной камере с двадцатью долларами в пластиковом пакете. Так что давай я буду решать, что интересно, а что нет.

У Кару хищно вздрагивает верхняя губа, но она сохраняет видимость спокойствия. Так оно лучше, по крайней мере, перестанет следить за моими эмоциями, как кот за мышью.

— Так что ему сказали?

— Ничего, — пожимает она плечами. — Он не захотел слушать. Как только я сообщила, что его кровь не совсем... обычная, он спросил, хорошие ли новости. А когда я ответила, что не совсем, он сказал, что не хочет слышать плохие новости от меня. И ушел. Замечательный парень, ты превосходно его воспитал.

Кару смотрит в упор, я тоже. И в какой-то момент понимаю, что устал от этой ерунды, и плевать хотел, что она прочтет на моем лице.

— Тогда выслушаю я.

— Вообще-то это конфиденциально, но... — Она перехватывает мой взгляд и тут же разумно решает больше не играть и не спорить. — Поскольку Майк принадлежит тебе, то и информация тоже. Хотя как раз вопрос принадлежности и стоит считать довольно спорным.

Она ждет вопроса, но я молчу.

— Дело в том, что мы отделили твою кровь от его и на всякий случай даже сравнили с тем образцом, что хранится в базе. Результат один — Майк не твой сателлит.

— То есть как?..

Доктор Прадо наслаждается эффектом — ну и черт с ней. Она вообще перестала существовать, вся, кроме голоса.

— Понимаю, это звучит странно, но так и есть. Он очень особенный, хотя не сам по себе, а только в сочетании с тобой. Возможно, и с любым другим, но это уже не проверить. Потому я и спросила, как вас угораздило найти друг друга, это ж немыслимое совпадение... — Ее смешок проезжает по моему мозгу, как борона. — Или НЕсовпадение, что вернее. Видишь ли, Генри, Майк формально твой, но он от тебя не зависит, как и ты не зависишь от него. У него все признаки сателлита, но связи между вами нет и никогда не было. Такое можно представить, будь ты далеко и оставь ему своей крови на пользование, но насколько я понимаю — вы вместе. Это феномен, Генри. Твой мальчик — феномен, и возможно, это нам сможет пригодиться в работе.

Нет, не сейчас. Я мысленно сгружаю всю эту ересь в кладовую у себя в голове и захлопываю дверь. Не сейчас.

— Почему ты сказала, что новости плохие?

— Как это ни печально, он не будет радовать тебя столько времени, сколько им, сателлитам, обычно отведено... Хотя, может, это и к лучшему, ведь без связи он тебе быстро надоест.

Улыбаясь, я медленно подсовываю пальцы под крышку фортепиано.

— Могу я поговорить с кем-то поавторитетнее тебя?

Она непроизвольно хмурится. Да, ей еще работать и работать...

— Не думаю, но... Как хочешь. Доктор Лот из Нью-Йорка сегодня здесь читает лекцию, пробудет еще два дня. Его клиника как раз и ведет подобные исследования.

— Пришли мне счет.

— За что?

Не уменьшая улыбку, я вполсилы грохаю крышкой так, что звук агонии взлетает к потолку, а внутри что-то трескается — так же, как и брови Кару.

— За это.

* * *

Доктора Лота зовут Джошуа, он хорош собой и биологически старше меня лет на десять, но на свой возраст не выглядит. У него потрясающе ровная смуглая кожа и глаза ручной дикой кошки. Он кажется немного напряженным по телефону, однако просит подождать его в клинике и приезжает сразу после выступления, пропустив фуршет.

И еще он мне чем-то смутно знаком, хотя я сто процентов уверен, что мы никогда прежде не встречались.

Повторяет он то же, что и Кару, но другими словами, пошире и в терминах, которые я пропускаю мимо ушей. Для меня это и так самое верное подтверждение правды.

— И чего от всего этого ждать? — спрашиваю наконец. Доктор Лот делает скупой жест руками — о да, он, наверное, лучше всех на свете сообщает пациентам, что им недолго осталось.

— Как вам сказать. Все... радости отношений. — Он произнес "радости" как "горести". — Как давно вы вместе?

— Недавно, — говорю сквозь зубы, и он чуть опускает глаза.

— Значит, еще почувствуете всё. Всё человеческое, от чего вас не оберегает связь. Ревность. Сомнения. Не исключено, что и разрыв. Но даже если нет, то проблемы могут быть... потом.

— Когда потом?

— В конце. Связь обеспечивает сателлиту плавный уход, а хозяину — притупление чувств. У вас так не будет. У вас будет как у людей. И потерю придется переносить так, как переносят потери...

Я смотрю и думаю, что могу сейчас откусить ему язык и выпить в поцелуе за четыре минуты. И эта красота умрет на моих руках, как сотню раз до этого. И почему мне тошно от подобной мысли, не представляю.

— И как же их переносят? — спрашиваю почти зло.

Он встречается со мной взглядом, и там вдруг проскальзывает тень невыносимой, глубоко и заживо похороненной тоски.

— Тяжело.

И я верю ему на слово.

* * *

Когда покидаю кабинет, в приемном покое ждет Майк — сидит в кресле, листая журналы. Он не был так бледен, даже пролежав два года в коме.

Увидев меня, он встает, спокойно, но не замечая упавший на пол журнал. Пару секунд смотрит, а потом спрашивает:

— Сколько?..

— Лет семьдесят.

Майк скашивает глаза и тут же возвращает.

— А я...

— Нет. Не постареешь.

Он кивает.

— Ладно. Значит, все нормально. Идем.

Нормально? Похоже, он больше ни о чем не хочет знать, а я не хочу рассказывать. В свете этих объяснений все приобрело новый, такой извращенный смысл, что разобрать это понадобится время. Если пожелаю разбираться.

Майк по-прежнему спокоен, сидит прямо, смотрит в окно. Иногда — на меня, едва заметно улыбаясь. На вид это его не слишком шокировало, однако то, что заметил Монти, никуда не делось, осталось при нем, как вторая кожа, как погребенная печаль доктора Лота. Я наблюдаю за ним, чтобы не думать о себе.

Он что-то говорит о сегодняшнем слушанье, но клянусь — не слышу ни слова, будто под водой. Наконец прорывается что-то про посылку, и я включаюсь:

— Что?

— Это химикаты прислали. Те, что ты заказывал для суккулентов. Сейчас переоденусь и займусь ими.

Я захватываю ящик в дом, мы вдвоем поднимаемся по лестнице. И все так мирно, словно сию минуту взорвется, только вот не знаю, когда именно. Покидаю его лишь на минуту, чтобы отнести посылку в оранжерею, и через эту долгую минуту нахожу в своей комнате.

Майк стоит у окна, сжимая в пальцах какой-то предмет, даже не сразу разбираю, что это.

— Демон... кажется... она умирает.

Это два мертвых листа монстеры. Мне казалось, что еще вчера она была в порядке... хотя, если подумать, я и не помню, когда смотрел на нее в последний раз.

Он глубоко вдыхает, словно не хватает воздуха, и машинально гладит почерневшие листья.

— Эй...

— Да все нормально... В конце концов... она уже старая была. Просто пришло ее время.

Майк улыбается, словно в подтверждение своих слов, и теряет сознание.

Я могу поймать его раз десять по пути до пола. Но он падает, а я стою и смотрю.

Проходит какое-то время, прежде чем я опускаюсь на пол, ложась рядом с ним. Стук его сердца замедлен, кровоток тоже. Поэтому мне слышно, когда Майк наконец приходит в себя.

— Как ты к ней относился? — спрашивает он шепотом.

— Хорошо, ты же знаешь. Я всегда хорошо... к ней относился.

— Нет, ты всегда хорошо с ней обращался. Разве это одно и то же?

— Это всего лишь листья. Мне кажется, ты рано ее хоронишь.

Майк придвигается ближе, я нахожу его ледяную руку.

— Но рано или поздно она засохнет, будто и не было.

— Скорей всего. Жил же я без нее.

— И не будешь ее вспоминать?

— Отчего же.

Я привстаю, опираясь на локоть, Майк тоже, и мы встречаемся глазами.

— А что ты вспомнишь, Демон?

— Что она была красивой. И украшала мою комнату.

Наконец он улыбается, и даже сквозь слезы это самая настоящая улыбка, убивающая тьму. Ее хочется копировать и рассылать, как идиотские письма счастья.

— А знаешь, что я думаю, Майк Норман? Что даже после десяти лет практики ты ни хрена не смыслишь в садоводстве. Ведь невооруженным глазом видно, она не умирает — у нее просто осенняя депрессия, а это значит... что ее нужно пересадить. — Я встаю и поднимаю его вместе с собой, легко, как этот самый опавший лист. Майку приходится обнять меня за шею, и он уже почти смеется, когда я с нарочитой аккуратностью помещаю его в кресло. — И — подкормить. Как думаешь, что она хочет?

— Пиццы. И шампанского.

— Всегда знал, что у нее изысканный вкус.

Я заказываю пиццу, пока Майк пьет шампанское прямо из горлышка. Потом присоединяюсь к нему, и в странном, пугающе комфортном молчании мы допиваем бутылку до дна, когда звонят в дверь. Что-то быстро.

Однако это не пицца, а Монти. Его улыбка запросто разделит пальму первенства с Челюстями и всем Парком Юрского периода.

— Вот, мимо проезжал, — сообщает он. — Как у вас, эста бьен?

Черт, для чего еще нужны друзья.

— Бьен, зануда. Лучше некуда.

— Можно зайти?

Едва он успевает сделать пару шагов внутрь, как снова звонят в дверь.

— Ваш заказ! — Пицца-бой смело шагает за порог несмотря на то, что в холле кромешная тьма, а у нас, по всему видимому, горят глаза. — С вас десять баксов, чаевые приветствуются. И даже не спрашивать не буду, на фига вам сдалась пицца.

Я не нахожу слов — забавный, однако, парнишка. Лет пятнадцать от силы, а может, и меньше, из-под криво надетой бейсболки торчат непослушные темные волосы.

— Младенец, а мама знает, где ты?

— Мама, между прочим, ночами пашет. А младенец, между прочим, вполне в состоянии зарабатывать собственные деньги. И маме, между прочим, знать об этом не обязательно.

Он смотрит в упор, и я вдруг вспоминаю, где видел эти наглые-наглые синие глаза. Меня сбил с толку цвет волос, но краситься в блондинку еще никто не запрещал.

— Твою маму зовут Патриция?

— Блин! — восклицает он с чувством. — Блин, блин, блин!! Ну есть в этом городе хоть кто-то, кому она дом не покупала, а?

— Среди нас — вряд ли. К тому же я ей еще не тем обязан.

— Вы ж не мой отец? — спрашивает он подозрительно, и я не могу сдержать смешок.

— Пока нет, миленький.

В этот момент Монти сурово тычет мне кулаком в спину, предлагая заткнуться, и наконец зажигает свет. Появление двухметровой глыбы рядом со мной ввергает парня в шок — однако совсем не в тот, что был бы уместен.

— Вы... о боже, вы Монтеррос? — ахает он в благоговении. Я сразу перестал для него существовать, он делает еще несколько шагов и роняет руку в кулак Монти. — Вау!!! Санни Дориан, я, блин, ваш самый большой фанат! Вы супер!!! Да я тащусь от ваших шоу, не могу! Жаль, что не пускают, но я всегда смотрю он-лайн, и записываю, у меня есть все программы!!! Вау, мне просто никто не поверит...

А вот сейчас я смотрю не на мальчишку, а на Монти, и это что-то. Большой кусок масла, тающий на солнце — странное сравнение для тех, кто плохо помнит и масло, и солнце.

— Ты это... правда так хотел бы попасть внутрь?

— Блин, да не то слово, как хотел бы! — Санни делает неопределенный жест рукой — вторую все еще держит мой друг Повелитель Арены, Мастер Бостона и штата Массачусетс, и похоже, отпускать никто из них не собирается. — Да это ж суперкласс просто!

— Может, я и мог бы это устроить, если мама не будет против.

— Мама — будет, — убежденно восклицает Санни. — Но она ж не узнает, да? Сэр, ну скажите, бога ради, что вы серьезно, а то у меня щас сердце лопнет, честно.

— Слушай, а зови меня Монти.

— Вау... Я столько хотел бы поспрашивать, но вы ж заняты, наверное! А можно, я потом приду? А можно, я вам позвоню?

Монтеррос смотрит на меня влажными глазами Санни, и я пожимаю плечами.

— Зачем потом? Присоединяйтесь.

Солнце Дориан едва не взвизгивает, в это время на лестнице появляется Майк. Или стоит там уже какое-то время, не знаю.

— Майк, знакомься, это Санни.

— Здоров, — мальчишка даже не утруждает себя взглянуть. Он пялится на Монти, источая концентрированный восторг, а тот — на него. И я правда невнимателен — считал, что Монти уже пару лет как вернулся в норму, однако же это происходит прямо сейчас. Ни разу со смерти Сони не видел, чтобы у него так глаза сияли.

Они проходят вверх, а я дергаю Майка за рукав и шепчу ему на ухо то, от чего у него глаза округляются, как у собак из андерсеновской сказки.

— Это Солнце?.. Да ему же два годика было...

— Точно не твой?

— Считать научись! — шипит Майк оскорбленно, запуская ногти мне в руку, и это так забавно. Нет, определенно надо иногда позволять ему дерзости. — Я не первый, кто кинул Триш, и даже не второй.

Наверху мы располагаемся в гостиной, Солнце Дориан со здоровым аппетитом жует пиццу и одновременно говорит, чтобы не упустить ни секунды. Они с Монти обсуждают какую-то игру, которую Санни всегда мечтал написать по "Колизею", и идея, между прочим, хороша. И даже очень. Майк слушает их, прикладываясь ко второй бутылке, аспириновая бледность помалу сходит с его лица. Что чувствую я — так это опьянение, легкое и невесомое, как пузырьки шампанского.

— А пивасик есть? — невинно интересуется Санни, заглатывая очередной кусок пепперони.

— Может, и есть, мой миленький, — отвечаю, едва сдерживая улыбку-оскал, — но ты же понимаешь — закон для всех один.

— Ой, вот этого не надо! — фыркает он. — Все знают, что вы и есть закон, так что нарушать так нарушать.

Монти осуждающе качает головой, но актер он хреновый, по крайней мере, сию минуту.

— Спиртное вредно для мозгов. Тебе же еще в колледж, елки-палки, нет?

— Колледж — отстой! — объявляет Солнце Дориан. — Я игры буду писать, а для этого высшее образование на фиг не надо. Трата времени.

— Колледж нужен, чикито, — возражает Монти. — Я бы, меж прочим, не отказался от ВО, чтобы тут некоторые, — он кивает в мою сторону, — интеллектом не давили.

— И кто тебе мешал? — не удерживаюсь я. — "Некоторые" вообще-то, если помнишь, читать научились после тридцати. И сами, все сами.

— Ну это же твои жрецы, или как их там, решали, — Монти задумчиво дергает себя за кончик хвоста. — Ты же у них был... как его?.. аватар? Аватара?..

Я закатываю глаза. Он и правда слишком много времени проводит в сети.

— Играй меньше, Монти. Нахватался не пойми чего.

— Слушай, — не отстает он, — а если бы ты не сбежал? Так и провел бы всю жизнь в четырех...

— Санни, — говорю я внезапно, прерывая его. — Твоя мать правда не волнуется?

Синие глаза вспыхивают искрами самодовольства.

— Не-а. Я сказал, что ночую у Стэнли. Что нам задали проект по физике.

— И не стыдно врать?

— А кто врет? Проект-то задали. И Стэнли как раз им занят.

Нет, с именем мама определенно прогадала. Солнечного в нем не больше, чем во мне...

Мы сидим еще час, прежде чем Монти вспоминает, что у нас могли быть другие планы, и предлагает Санни экскурсию за кулисы "Колизея". Тот прыгает ему на шею с воплем "я вас обожаюобожаюобожаю!", и на выходе мне лишь удается бросить Монти выразительный взгляд, на что он отвечает мне искренним возмущением. Да шучу я. Сам знаю — Монти у нас кто угодно, но не педофил.

Закрыв за ними дверь, я опираюсь об нее спиной.

— Думал, они никогда не уйдут...

Майк сидит на последней ступеньке, уперев подбородок в ладони.

— Я тебя обожаю, — говорит он серьезно.

Наверное, нужно еще пару тысячелетий, чтобы вернуть лицу былую гибкость. Наверное, нужно этого захотеть.

— Тебе по статусу положено, — отвечаю наконец, и лишь надеюсь, что он не видит мою ложь так, как Монти.

— Но тебе нет. А ты его любишь, — Майк делает жест мизинцем в сторону двери. — Значит, ты в принципе на это способен. И значит... у меня есть шанс дождаться.

Я обхожу его, поднимаясь на несколько ступенек выше, он глядит вслед, но остается на месте.

— Смотри, миленький, времени не так уж много. Как выяснилось.

— Знаю, и потому откладывать не собираюсь. Ты пойдешь со мной на свидание?

— Что?..

— Я приглашаю тебя на свидание, — повторяет Майк. — Завтра в девять у Омнимакс. — Я все молчу, и он добавляет: — Мы выиграли процесс Брукс против Доэрти, так что деньги у меня теперь есть, и можно потратить их на что захочешь.

Надо же. Он отпустил убийцу на свободу, чтобы сводить меня в кино?...

— Ага, — выдаю наконец, — прекрасная идея. И какой будет следующий шаг, знакомиться с родней? С Макбетами я знаком, с твоей мамой тоже. У тебя есть еще родственники?

— Тетя Эсми и тетя Шарлотт в Омахе. И тетя Люсиль — если жива еще. Они сильно не одобряли отца, так что не исключено, что ты им понравишься.

— А дальше что, купить кольцо?

— Там увидим. Может, я тебе куплю.

Майк поднимается, медленно, словно растет, и в этот раз сам обходит меня, едва касаясь плечом, рукой, прядью волос. Машинально я ловлю его пальцы и не отпускаю — знаю, сейчас ему надо уйти, выплакаться, всегда помогало, но — не отпускаю. И говорю — совсем не то, о чем думаю:

— Я никогда не бывал в Омахе. И я умею нравиться старым леди.

— Не сомневаюсь. А теперь прости — хочу выспаться, чтобы хорошо выглядеть. Ты ведь придешь, не забудешь?

Киваю — словно кто-то сгибает шею за меня, и ослабляю хватку, позволяя пальцам выскользнуть.

Одарив напоследок ясной, плывущей улыбкой, он исчезает из виду.

Я снова сажусь в авто и еду куда глаза глядят — как выяснилось, к Утор Хоспитал. Там я захожу в донорский пункт (пресное, безвкусное как талый снег насыщение), а вернувшись, в какой-то момент понимаю, что просто сижу в машине и никуда не еду. Со стороны может показаться, что я глубоко задумался, однако это не так. Мое сознание бомбардируют тысячи случайных картинок из прошлого, словно мозг идет на все, только чтобы как раз и не думать.

В другое время я разобрал бы все эти двенадцать лет по кирпичику, чтобы понять, что за раствор держит их вместе... Но их можно потом не собрать. А мне — тому мне, кого я согласился считать собой — кажется, жаль этой постройки. Она казалась такой обманчиво шаткой, как то временное, что прочнее постоянного.

Некоторые мысли все же даются нелегко, и я задвигаю их подальше. Всю жизнь так делаю, не новость.

Как трогаюсь с места, тоже не замечаю. Только углядев знакомый джип-переросток, соображаю, что я на стоянке у "Колизея".

Монтеррос открывает мне дверцу. На заднем сидении, укрытый его кожаной курткой, видит десятые сны Солнце Дориан.

— Жаль, не могу отвезти его в школу...

— Там нет подземного гаража?

Он смотрит с укоризной, но сбить себя с толку не дает.

— Рассказывай давай.

И я рассказываю. Удивительно — Монти чуть ли не единственный, перед кем я не хотел бы терять лицо, и все равно рассказываю. Мне не очень нравятся слова, вылетающие из моего рта, но других просто нет. С другими словами будет другой смысл.

Монти не сводит с меня глаз, барабаня пальцами по рулю, и в кои-то веки я понятия не имею, что значит это выражение. Он вообще на эмоции не скуп, почти как при жизни, и читать его легче легкого. Всегда — но не сейчас.

— Ты прекратишь? — не выдерживаю я наконец. — Что, по-твоему, эта физиономия должна значить?

— Ну какой же вы глупый, — раздается вдруг сзади дремотный голос. — Такой взрослый — и такой глупый...

Мы синхронно оглядываемся. Санни моргает заспанными глазами, потирая их кулаком.

— Прошу прощения?...

— Он хочет сказать, что РАД ЗА ВАС, — объясняет он.— Что ж тут непонятного ваще?

В демонстративном шоке я возвращаю взгляд Монти, и тот разводит руками.

— Ми Соня... ми амор, она ж полюбила меня еще до того, как стала моим сателлитом. Я хочу надеяться, что все у нас было по-настоящему. И всегда надеялся, что у тебя это тоже будет.

Тут даже добавить нечего, сентиментальное чудовище. Я пожимаю плечами — мол, ответ принят, и вдруг меня осеняет — ведь может быть, что и Соня была такой, как Майк. Она ведь умерла рано и не от той причины, от которой может умереть сателлит... Однако серьезно боюсь, что он мне тут разрыдается, — потом скажу. Вместо этого обращаюсь к нашему пассажиру, не оборачиваясь:

— А в твоем возрасте, юноша, уже пора научиться ценить собственную жизнь.

— Я вас не боюсь, — бормочет Санни сквозь зевок, снова падая в сон. — Все равно вы мне ничего не сделаете...

Вот маленький наглец, весь в мать. Монти едва сдерживает смех.

— Что, рыцарь, — спрашиваю, — правда бы не поделился?

— А ты поделился бы Майком? — задает он встречный вопрос, неожиданно серьезно, хотя в глазах еще смех, как искры статического электричества. Поверить не могу, что он сравнивает.

— Насколько помню, я делился.

— Так то когда было, а сейчас разрешил бы? — Не дождавшись реакции, Монти продолжает. — Мадре де диос, подумаю — вздрогну... и как он может на меня смотреть после этого... Вспомнить дико. — Он опускает глаза, морщась и теряя искорки с каждым словом. — Ему ж так больно было, я так его напугал, но он старался, терпел... И вытерпел, не отключился даже. А потом, знаешь, подполз, уткнулся, — Монти показывает куда — на свой пудовый бицепс, — и так сидел, даже на слезы сил не было. Тогда я его к тебе отнес, помнишь? Ты еще спросил: "Понравилось?"

— А ты меня послал.

— Неужели, — Монти едва заметно улыбается. — У тебя лицо дергается, Демон. Это ответ на мой вопрос лучше некуда.

И единственное, что я могу сказать:

— Пойдем выпьем.

Мы оставляем Санни в машине и идем в ближайший бар, где подают "Блади Мэри" в прямом смысле этого слова. Уже под утро, накидавшись как в старые добрые времена, Монти отвозит меня домой.

Ставни в комнате Майка закрыты. Но, поднявшись на второй этаж, я вижу, что полоски света из-под двери больше нет.

И я иду к себе, ведь чем раньше ляжешь — тем быстрее наступит вечер.

* * *

энд