История пятая. Взрослые игрушки.

В тайниках ледяного сердца

спрятан очень большой секрет,

Как одна короткая встреча

затянулась на несколько лет.

Среди массы общих знакомых

и десятка фальшивых друзей

Она — делает вид, что смеется,

я — стараюсь не думать о ней...

"Високосный год"

— Выпьете что-нибудь? Может быть, кофе?

— Спасибо, я не пью... кофе...

"Дракула — 2000"

* * *

Часть 1. Данте. Улисс.

ДАНТЕ

В первый раз я увидел ее после землетрясения. На мой взгляд, трясло не сильнее семи баллов по шкале, которую придумают только через много лет, и небольшое поселение на Филиппинах полностью сравнялось с землей. Я увидел ее среди развалин — и поразился.

* * *

УЛИСС

Когда я впервые увидел ее, она стояла на коленках перед изображением Девы Марии, и ее губы беззвучно шевелились, старательно произнося слова молитвы. Блестящие черные волосы были заплетены в аккуратные косы и уложены крендельками, а бледное личико казалось взрослым и сосредоточенным. Ей было лет пять. И больше всего на свете я хотел бы знать, о чем она может просить Деву.

* * *

ДАНТЕ

Я ни о чем не думал, когда предложил Лису это небольшое развлечение. Просто нам было скучно, а это всего лишь люди. Стоит ли из-за этого переживать? Стоит, но я понял это потом. За один-единственный двадцатый век я добился того, чего не смог достичь за все минувшее время. Я поумнел.

* * *

УЛИСС

Нам, как никому, нужны уроки жизни. Гораздо больше, чем людям, потому что они, как правило, все равно не успевают воспользоваться сделанными выводами. Мы же не ограничены временными рамками — значит, больше вероятность сделать ошибку, но также реальнее возможность исправить ее и впредь не повторяться. Из всего произошедшего я извлек многое, и в первую очередь — не вмешивайся в чужую жизнь, даже если ни во что ее не ставишь.

Кто-то ведь может вмешаться и в твою.

* * *

ДАНТЕ

...Вокруг были сплошные развалины. Я путешествовал по этим местам, минимально тронутым колонизаторами, уже несколько ночей, и всюду встречал подобную картину — дымящиеся руины хижин, глубокие расколы в земле, как будто гигантский дракон, по верованиям этих людей, оплетающий землю, чихнул раз пять подряд. Днем я спал в трещинах, достаточно извилистых, чтобы спрятаться от солнца, а ночью бродил по этой разрухе и питался мародерами. Жителей я почти не встречал — те, кто не пострадал, убрались из гиблого места, проклятого местными богами.

И вот, проходя мимо очередного поселка, в глубине развалин я услышал какую-то возню. Я оттащил в сторону несколько обломков и увидел младенца. Ему, наверное, было не больше года. Маленькое существо копошилось в мусоре, испытывая, наверное, немалый дискомфорт, но мало что могло сделать своими крошечными ручками и ножками.

Первым порывом было прекратить мучения этого щенка, так как поблизости я решил расположиться на дневной срок, и мне не хотелось выслушивать его предсмертное вытье целый день. Но ребенок молчал, наверное, еще не проголодался, только издавал сосредоточенное сопение. Ему удалось вытащить руки из тряпки, в которой запутался, и теперь он крутил головой, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг.

Я махнул рукой и ушел. Поскольку днем он не плакал, я о нем тут же забыл.

Следующую ночь я провел, гуляя по нетронутому гневом богов поселению, рассмотрел их своеобразные кладбища. Но дальше меня ничего не заинтересовало, и я решил, что самое время вернуться к цивилизации.

Мой обратный путь пролегал через те же поселки, и... тут что-то заставило меня вернуться к разрушенной хижине и посмотреть на мертвого младенца.

К моему удивлению, он был более чем жив. Когда я подошел, ребенок уже освободил и свои ноги, он сидел на земле и сжимал в руках какой-то предмет, который периодически тянул в рот. Присмотревшись, я опознал в нем вяленую рыбу. Увидев меня, младенец бросил рыбу и протянул ко мне руки, моргая узкими глазенками и быстро произнося невразумительные слоги или слова на своем дикарском языке.

Он поразил меня. Такая воля к жизни встречается нечасто, маленький щенок, едва открывший глаза, едва научившийся ходить, не мог смириться с очевидным и так отчаянно боролся за свою никчемную жизнь! Может, он и заслуживает бонус за это... Разумная часть внутри меня подозревала, что это неправильно, но я казался себе достаточно взрослым, чтобы спорить с ней. Забывая, что, скорее всего, она и позволила мне дожить до этих лет.

Этот малолетний абориген был грязным, как чертенок, и я засунул его в таз с дождевой водой, стоявший рядом, понятия не имея, как это отразится на его здоровье. Теперь будет постоянная игра в орла и решку, приз в которой — никому не нужная жизнь. Сомнительный презент.

Один древний китаец сказал: спасши другому жизнь, отвечаешь за него до конца дней. Я не собирался этого делать. Мне не было дела до человеческого отродья, просто пока я не мог придумать, для чего его использовать. Ведь ничего не происходит просто так.

Мой путь лежал к югу — в Японию. Там я оставил приемыша у моего друга Хиямы, в доме которого всегда было много смертных женщин, готовых возиться с ним. А щенок был достаточно узкоглаз, чтобы сойти за своего.

Кстати, немаловажная деталь. Он оказался девчонкой.

* * *

УЛИСС

Когда люди слышат запах крови, то, как правило, пугаются — он ассоциируется у них со смертью, болью и горем. И лишь немногих он возбуждает и заставляет драться и буйствовать, полностью теряя контроль над собой. У нас по-другому, мы слышим его постоянно, находясь среди людей, — они источают его каждой порой, и это может свести с ума. Мы никогда не знаем недостатка в пище, потому что мир насквозь пропитан этим сладко-соленым запахом, и выжить не составляет почти никакого труда.

Я бездумно пошел на запах крови. Улица была мрачная и грязная, из подворотни вдруг показалась бледная тень, в которой я рассмотрел худющую девочку-подростка в ночной сорочке. Несмотря на истощение, она была по-своему красива, может, из-за огромных блестящих глаз и ярко-рыжих кудрявых волос, неаккуратно подстриженных довольно коротко, так, что они стояли вертикально. Запах шел не от нее, поэтому я обогнул нищенку, мимоходом подумав, что она понравилась бы Данте.

— Я не могу уснуть! — простонала она, обхватив руками голову. Я вспомнил, что недалеко психиатрическая клиника, это была явная ее обитательница, неизвестно как выбравшаяся на ночную прогулку.

Я дотронулся ладонью до ее лба.

— Спи, моя сладкая.

Она отступила на шаг и исчезла в темноте переулка. У многих из нас есть дар, я, например, умею быстро усыплять. Не самое бесполезное качество.

В конце концов, чутье привело меня в полуподвальное помещение. На кушетке сидела какая-то девица и рыдала. Потом подошла старуха в грязном белом переднике. Запах крови шел от нее, разной крови, и свежей, и старой, почти разложившейся, он вызывал тошноту. Девушка при ее появлении испуганно взвизгнула и поджала под себя ноги.

— Заткнись, шлюха, — приказала старуха надтреснутым голосом, — умела давать, умей и расплачиваться. Ложись, это недолго. Сейчас вычистим тебя, как индюшку.

Девица легла на кушетку, поджав коленки. Когда старуха раскладывала на нестроганом деревянном столе какие-то адские инструменты, я спрыгнул с подоконника и свернул ей шею.

Потом подошел к девице. Она не была похожа на гулящую, их запах я знаю. На ней была скромная и чистая одежда, черные волосы заплетены в косы. От испуга она потеряла голос и только смотрела на меня широко распахнутыми голубыми глазами, чуть ли не вылезающими за пределы узкого и бледного лица.

— Дура, — сказал я и одернул ее юбку. — Ты наверняка католичка, а сама хотела убить жизнь. Даже две. Может, ты считаешь себя равной Богу? Моргни, если понимаешь хоть что-то из того, что я говорю.

Она слегка оклемалась и обхватила колени руками, прячась за ними, как улитка в ракушке. Труп старухи валялся рядом горой грязного тряпья.

В каморке было темновато, и мои глаза горели, как у кошки. Девушка слабо подняла руку и несколько раз перекрестилась.

— Продолжай в том же духе, — посоветовал я ей, вспрыгивая обратно на высокий подоконник. — Кстати, тебе бы смыться отсюда побыстрее и желательно сделать вид, что ничего не произошло. Не забывай, куколка: я наблюдаю за тобой.

Не успел я отойти на и несколько метров, как услышал душераздирающий визг. Вот идиотка...

* * *

ДАНТЕ

Я вернулся в монастырь через два года. Хияма жил здесь, сколько я его помню, и пятьсот лет назад замок на острове выглядел так же. Ему никогда не было дела до роскоши и обустройства жилища, все время и деньги он тратил на современное оборудование лабораторий и эксперименты. Ну, еще на свой гарем. Таких фанатиков от науки — даже людей — не так давно сжигали на кострах, но здесь он был в безопасности. Он был божеством этого острова, и раз в три года ему исправно привозили новую девушку, хотя он об этом и не просил. Да и вообще эта местность настолько странна и далека от внешнего мира, что постичь логику ее народа европейцу почти нереально. Я лично — не пытаюсь.

Хияма встретил меня на лужайке для тренировок и провел к моей подопечной.

— Ты так быстро исчез и даже не сказал, как ее называть, — заметил он.

И правда. Я взглянул на малышку — она возилась среди других детей на плетеном ковре в окружении красивых и ухоженных рабынь. И что за удовольствие держать в доме человеческих щенков, от них же никакого проку, кроме грязи и визга. Хияма ими даже не кормит никого — так, развлекает своих женщин.

Мисс Филиппины среди них была просто красотка, жемчужина в пыли. Увидев меня, она встала на ноги, подошла к загородке и начала долго всматриваться в мое лицо. Я присел на корточки, чтобы ей было удобнее. До чего же умные у нее были глаза — решительные и цепкие, как смола. Она дотронулась пальцем до моей щеки и улыбнулась.

— Гляди-ка, Данте-кун — она тебя не забыла, — сказал Хияма.

— Надеюсь, она не думает, что я ее отец?

Он засмеялся.

— Не знаю. Так как ее звать?

— Жемчужина в пыли... Зови ее Перл.

Хияма проводил меня в комнату, которую я обычно занимал, когда гостил у него, и через пятнадцать минут ко мне пришла моя девушка.

Я всегда принимал его женщин как часть гостеприимства, но нравился мне совсем другой тип. Хияма узнал об этом, и однажды в его гареме появилась Формоза... У нее, конечно, было другое имя — тайское — однако это было первое слово, которое я произнес, увидев ее. Formosa. Прекрасная. Не вполне азиатские черты лица и кудрявые волосы яркого рыжего цвета — она никогда не делала строгих японских причесок и завивала их так, что они колыхались вокруг головы, как верхушка осеннего дерева. Уезжая в тот год, я почти решил для себя в следующий раз забрать ее с собой и обессмертить эту красоту, но как это уже много раз бывало, немного не рассчитал время. Формоза умерла.

И... все- таки, как обычно, пришла ко мне.

Женщины Хиямы редко переживают определенный возрастной рубеж, чаще всего они сводят счеты с жизнью в свой тридцатый день рождения, такая у них традиция. Хотят быть вечно молодыми и такими уйти в свой рай. И сейчас передо мной была, конечно, уже не та Формоза, что сотни лет назад, но я по прошествии веков привык воспринимать вереницу их как одно целое — одну женщину, которая приходила ко мне и бесстрашно обнимала мягкими теплыми руками, подставляя свою белоснежную шею, к которой кроме меня никто никогда не прикасался. Каждый раз меня встречала Формоза — неразменная монета, улыбающаяся и прекрасная, как цветок, и каждый раз я видел в ней ту, самую первую, которая сделала мне татуировку виноградной лозы. В которую я почти влюбился. Были ли они все потомками ее, или Хияма просто стилизовал под Формозу подходящую красавицу, выкрашивая ей волосы в огненный цвет, специально для меня — не имеет значения. Формоза N1, сама не подозревая, добилась идеального бессмертия, не превращаясь в нежить. И приезжая в гости к Хияме, я знал, что она всегда меня ждет..."

* * *

УЛИСС

Так вышло, что я практически не общаюсь с себе подобными. Сначала я думал, что из-за личной некоммуникабельности, но потом понял, что мы относимся друг к другу совсем не так, как люди. Просто мне пришлось накапливать опыт с нуля. Мы не дружим, не заводим случайных знакомств, и двоих-троих должно что-то прочно связывать, если они держатся вместе. К тому же я просто не помню никого, с кем предположительно был знаком. Я даже не знаю, сколько мне лет, и до поры до времени не думал, что это важно. Все дело в том, что у меня амнезия.

Не могу поверить, что сказал это. У меня амнезия, как у героини мексиканского сериала. Нежить избавлена от массы болезней, постоянно поражающих и методично истребляющих человечество веками, но Ее Величество ЦНС, оказывается, стоит особнячком. И если при жизни вы страдали эпилепсией, шизофренией или не дай Бог какой-нибудь манией или фобией — при своих и останетесь. А уж какие это может принять формы в вашем нынешнем состоянии — сие науке неизвестно. У меня амнезия. Я ничего не помню не только из своей человеческой жизни, но и изрядную часть уже "вампирской саги", и порой мне становится очень любопытно — кем или чем был Улисс до того времени, как рядом с его головой в стену ударил топор?

Тогда я и познакомился с Данте, хотя, возможно, он знал меня и раньше. Тогда у него должен быть серьезный повод это скрывать... и когда-нибудь я спрошу его об этом. Пока меня что-то останавливает. Не знаю — что.

Данте мой — по-настоящему особенный... Такие при всех своих веках за плечами гоняют на мотоцикле и любят мультики про покемонов — вроде того. Однако равных ему на этом континенте по пальцам посчитать можно, а может — и вовсе нет. Но с самого начала он общался со мной как с ровней — хотя я не уверен что это так... и возможно, мы сошлись именно потому, что я ничего о нем не слышал (не помнил?) к моменту нашего знакомства. Не мудрено — я о себе-то не особо наслышан... Позже я выслушал немало разных жутких слухов, в которые трудно было поверить. В них Данте представал беспощадным, беспринципным и высокомерным существом, для которого не было особой разницы между смертными и бессмертными; чтобы убить, ему даже не нужно было подходить, а от одного прикосновения у пятисотлетних монстров перегорали мозги. Подобные россказни всегда немного раздражали меня, я-то знал совсем другого Данте, и был уверен, что репутация его сильно преувеличена.

Однажды я случайно проговорился о том, что слышал из десятых рук. Я думал, что Данте станет отрицать, но он промолчал, а потом сказал: "У вампиров языки еще длиннее, чем у людей. Ну, раз ты уже столько обо мне знаешь, Лис, то... если тебе понадобится мое имя, можешь свободно пользоваться им. Это вполне конвертируемая валюта, особенно если посещаешь незнакомые места с враждебной нежитью". Может, не такими словами, но сказано это было без тени высокомерия, а я, почему-то с трудом подавляя раздражение, бросил: "Можно подумать, что во всем мире нет никого сильнее тебя!". На что он очень спокойно ответил: "Так говорят. Но я в этом не уверен. Просто я такого еще не встречал, а если он существует, то не спешит встретиться со мной".

Он одалживал мне свою власть, как дал бы "харлей" погонять или разрешил бы пожить в своем доме, сколько захочу, или попользоваться своими девчонками. И никакого намека на уничижение. Я почувствовал себя полным уродом и больше к этому вопросу не возвращался.

Все точки над "ё" для меня расставила Донателла — мы познакомились в зачуханном городишке на Диком Западе, где она, по ее же словам, каждую ночь питала слабость к накачанным виски ковбоям — одна из немногих моих знакомых, знавших Данте лично. Так вот, Делла не стала пичкать меня страшными сказками, а просто сказала:

— Если у тебя репутация, как у Данте, Демона или Сидди, то от тебя или бегут, или — если не успели сбежать — пресмыкаются. Помню, когда-то ему это было очень по душе. Возможно, сейчас что-то изменилось. Но в любом случае, Улисс, — если все, что между вами, правда, то поверь — я дала бы руку себе отрубить за это.

Мне таки пришлось воспользоваться его именем пару раз, и то скорее из интереса. После этого у меня уже не было ни единого сомнения по этому поводу.

* * *

ДАНТЕ

Я так хотел увидеть моего Лиса и нашел его на ночной ярмарке. Он мне искренне обрадовался, позволял обниматься, и это было приятно — хоть кого-то привязывает ко мне не страх. Пусть беспамятство немногим лучше. С Улиссом чувствовал себя я на удивление комфортно (и парадокс, и нет), может, благодаря ограниченности его воспоминаний — для себя самого он был сфинксом, нераскрытым ларцом, выглядящим монолитно и при этом содержащим внутри немало настоящих качественных сюрпризов. Мне-то как никому выгодно, чтобы ларец так никогда и не открылся, хотя искушение бывало. Но при всякой попытке, при любом вопросе, касавшемся прошлого, вся его сущность говорила: стоп! Улисс будто сознательно блокировал себя, словно и не хотел ничего вспоминать, словно чувствовал — произойдет нечто непоправимое. Я перестал играть в русскую рулетку — рыться в его памяти — когда привязался к нему.

Так сильно.

Жуткая ирония.

Как я вообще мог это позволить...

Мы обменялись последними сплетнями (в том числе я рассказал и про Перл), и потом некоторое время просто сидели, приобняв друг друга и наблюдая за людьми, Заряжаясь этой атмосферой, как от огромной батареи. Неподалеку двое мужчин оживленно обсуждали предстоящий брак их детей - вернее, предметом обсуждения было приданое дочери, которое казалось отцу жениха недостаточным.

— Интересно, что чувствует эта девушка? — нарушил тишину Улисс, полурассеянно поглаживая пальцем мою ладонь. — Когда ее продают как вещь? Как это — принадлежать кому-то?

— Интереснее, когда кто-то принадлежит тебе, — я все не сводил глаз со спорящих. Кажется, они решили свои проблемы и отправились отмечать в ближайший кабак.

— Возможно... У тебя есть дети, Данте?

Вопрос был неожиданным. Я сделал паузу — дольше, чем было уместно, — и ответил:

— Да...и нет.

Логично было бы задать встречный вопрос, но я подозревал, что наткнусь на "стоп!" — и не сделал этого.

— Это ведь большая ответственность? — продолжал Улисс.

— Почему ты спрашиваешь?

— Есть причина, — сказал он после собственной паузы. — Это на самом деле интересно. Недавно одна глупая курица хотела избавиться от ребенка, но я навсегда отбил у нее охоту вмешиваться в божий промысел. И тоже не представляю, зачем.

— Когда это было?

Лис пожал плечами. За то время, что мы не виделись, он изменился, но не особенно — только и без того белые волосы будто выгорели и были коротко подстрижены, да еще одежда стала другой, соответствующей стране и времени. Кажется, Улисс совсем потерял вкус к перевоплощениям, хотя, по правде сказать, вряд ли его имел. Я-то раньше менялся чуть ли не каждые десять лет — казалось, что это забавно...

— Наверное, ребенок уже подрос.

И вот тогда в голову мне пришла бесподобная мысль. Как угодно, чем угодно, но нужно развлечься, найти что-то, что не позволит скучать хотя бы на короткое время. Лис просто гений.

— Получается, что ты тоже спас человеческую жизнь. А что, ведь теперь она принадлежит тебе... и ты можешь делать с этой жизнью что захочешь.

Улисс задумался, глядя под ноги. Потом поднял глаза, и я увидел, что он улыбается.

— Неплохо... ты просто гений. У нас будут игрушки, или домашние питомцы, или как угодно — и посмотрим, что из этого выйдет. Только... я совсем не умею воспитывать детей.

Я вспомнил узкие глазенки Перл, то, как она дотронулась до моей щеки пальцем, как улыбнулась.

— Есть два способа — поощрение и наказание. Как думаешь, кто из них протянет дольше?

— Скорее всего, первый... но... Давай выберем наугад, сыграем - так будет справедливо.

Лис достал монетку, подбросил и поймал, зажав в кулак.

— Орел — кнут, решка — пряник.

Он медленно разжал пальцы, это тянулось так долго! Я оглянулся, наблюдая, как веселятся люди, как шумят и смеются, словно завтрашнего дня для них нет. Для кое-кого из них определенно нет, если мы с Улиссом останемся здесь до завтра... И ни один не подозревает, что сейчас решается судьба двух человеческих душ, которые были спасены двумя демонами ради забавы и ради забавы же будут погублены.

В последнее время мне иногда приходя в голову такие мысли. Пока что нечасто.

На ладони Лиса блестел орел.

— Ладно, — кивнул он, — тебе — ласкать, мне — мучить. Только как определить, что игра окончена? Она ж может вечность длиться.

— Пока не надоест. Давай так: если моя погибнет первой, это будет значить, что я проиграл. Но тогда ты тоже уничтожишь своего. Так будет честно.

— Как хочешь, — согласился Улисс. — Хотя у тебя с твоим пряником мощная фора. Завтра же поеду искать ублюдка, если он существует, а ты не забудь навестить свою малявку.

Я так и сделал — навестил Перл, когда ей было восемь и четырнадцать. А потом опять немного потерял счет времени. Когда не считаешь годы, это случается...

* * *

УЛИСС

Я взобрался на второй этаж по выпуклым камням стены и оперся локтями о подоконник детской комнаты. Она как раз закончила обычную вечернюю молитву и залезла в постель. Увидев меня, она не вскочила, только натянула одеяло до самого подбородка.

— Ты кто? — спросила она.

— Я дьявол.

Ее глазки широко раскрылись.

— Ведь святой отец рассказывал тебе про дьявола? Говорил, что он заберет тебя, если ты будешь плохо себя вести?

Девочка медленно кивнула, продолжала кутаться в одеяло.

— Меня зовут Улисс. А тебя?

— Луиза-Рашель.

— Ну и дурацкое имя. Я бы посоветовал оставить только одно, может, оно не будет звучать так глупо. Хотя все французские имена звучат глупо, так что советую тебе попробовать что-нибудь британское. И тебе не идут черные волосы. Поверь, ты прирожденная блондинка.

Кажется, я ее здорово обидел.

— Уходи, — сказала она сердито. — Иначе я прочитаю молитву, и ты пропадешь.

Я широко, по-акульи, улыбнулся и положил подбородок на руки.

— Ничего подобного, дорогуша. А знаешь, почему? Потому что тогда ты тоже пропадешь. Ты еще слишком мала, чтобы это понять.

Минуты три она смотрела на меня, не отрываясь. Потом скривилась и заплакала.

Орел, что поделать.

Я не оставлял мою потенциальную блондинку в покое, но и не надоедал. Мне не нужно было, чтобы она привыкла и перестала бояться, но и забывать обо мне ей тоже не следовало. К тому же я сразу дал ей понять, что она не привлекает меня ни как ученица, ни как любовница, и вообще мне от нее ничего не надо. Моя миссия чисто просветительская.

За ней было интересно наблюдать — как она ходит в церковь, как гуляет во дворе сама по себе, поет придуманные песенки, играет с воображаемыми подружками. Однажды, когда ей было лет двенадцать, Рэйчел сказала:

— Всякий раз, когда ты исчезаешь, я молюсь, что ты вернулся в свой ад. И когда-нибудь это все равно произойдет, вот увидишь.

— Я вернусь туда только вместе с тобой, моя блондинка, ты же знаешь. Твои молитвы никогда не действуют, и тебе давно пора понять, почему.

В ответ на мой воздушный поцелуй она сердито захлопнула окно.

У меня не было определенного плана, я действовал по наитию. Мать Рэйчел так и не пришла в себя до конца после нашей встречи и периодически сотрясала воздух мощными истериками. Сначала я хотел убить ее, чтобы посмотреть, что из этого получится, но неожиданно она взяла и умерла сама. Отчим тоже не вызывал у меня симпатии, и одним прекрасным вечером я разорвал ему глотку где-то под грязной пивнушкой — средоточием всех его желаний и грез. А дальше как в сказке про Синдереллу. Девочку забрала сестра матери, истеричка и вообще такая же полная дура. Мне было совсем не жаль, когда она нырнула в погреб головой вниз, — достаточно было легкого толчка между лопаток. Кузины Рэйчел — две длинноногие заносчивые сучки — слишком любили купаться по ночам... И мало-помалу не без моей помощи Рэйчел должна была уверовать в то, что виновна в смерти всех, кто принимает участие в ее жизни. Мне было приятна роль ее крестной феи, но знать, где именно я приложил руку, а где судьба, ей было не обязательно.

— Ты монстр, моя блондинка, — говорил я ей, — ты убийца, и поймешь, когда начнешь делать это своими руками. Против природы не пойдешь.

Она зажимала уши ладонями, заползала под кровать, и я слышал ее тихий, похожий на скуление, плач.

* * *

ДАНТЕ

Хияма знал, что я приеду, и прислал за мной повозку на пристань. После порции приветствий он удрученно сказал:

— Извини, Данте-кун, но мы потеряли Перл.

Я мысленно выругался, подумав прежде всего, что она нырнула со скалы по примеру других.

— Она мертва?

Хияма пригласил меня сесть на циновку. Его прекрасные наложницы собрались вокруг в ожидании с неизменными мягкими улыбками на раскрашенных лицах.

— Нет, что ты... Ты не голоден?

— Нет.

Он сделал резкий жест, и те удалились, шурша многочисленными одеждами. Трудно представить, сколько нужно времени, чтобы раздеть японскую женщину.

— В общем... она убежала. Перл боялась, что ты не вернешься, и она состарится, и поэтому ушла тебя искать.

Хияма моргнул и потер переносицу. Он был ученым до мозга кости и вечно занимался исследованиями — понятно, ему некогда было сторожить Перл.

— Ты не виноват, это я забыл о ней. Но что, неужели она не просила, чтобы ты превратил ее, или кто- то из твоих слуг?

Я уверен, Хияма хотел сказать "нет", но ответ был написан у него на лбу. У меня такой дар — ни люди, ни монстры не могут мне лгать в глаза. Это очень удобно. И даже такая прочная связь, как наша, этому не мешала.

— Если бы ты ее видел, — сказал он негромко, глядя в сторону. — Она стала такая настойчивая, упорная и...

— Сексапильная? — спросил я, усмехнувшись.

— Да... очень даже. Перед ней невозможно устоять.

— И как же устояли твои слуги?

На этот раз улыбнулся он.

— Я сказал, что убью их.

— Прямо-таки убьешь?

— Хуже — привяжу к ногам камни и брошу в море.

Настоящий друг.

Сперва я хотел махнуть на нее рукой, но потом задумался. Бедняжка Перл. Не успел я оглянуться, как ей уже стукнуло тридцать — морщинки в уголках глаз и все такое... Ну, может, морщин еще и нет, но она ведь выросла среди женщин Хиямы, средняя продолжительность жизни которых известна, — не мудрено, что у нее началась паника. К тому же я проиграю Лису.

— Где она может быть? — спросил я.

Хияма пообещал выяснить это как можно скорее.

Через несколько дней я был на пути к Риму. Судя по всему, она отправилась на мою родину...

* * *

УЛИСС

Как-то я навестил мою блондинку (почему ее так раздражает имя Рэйчел?), когда она играла с соседским ребенком — в последнее время только с ним я ее и видел. Кажется, она переехала сюда не так давно и подрабатывала нянькой, чтобы сводить концы с концами. Я пока ее не трогал — пусть у нее появится надежда, что я исчез. Тем интереснее сюрприз.

Как и в самый первый раз, пришел я на запах крови.

Мальчишка, кажется, поранил палец, и Рэйчел гладила его по светлым волнистым волосам, лихорадочно ища способ не дать ему разреветься.

— Смотри, — она взяла злополучный кусочек стекла и быстро порезала палец и себе. Ребенок не сводил с нее глаз. Затем она приложила свой палец к его. — Теперь мы навсегда связаны и умрем в один день.

— Я никогда не хочу расставаться с тобой, Лу, — сказал он, сунув палец в рот.

Я вышел из своего укрытия.

— Зря ты это сделала, Рэйчел. Такими обещаниями не разбрасываются.

— Вот уж действительно идиотское имя, — сказала она, попятившись, словно закрывая собой ребенка.

— Ты же знаешь, что происходит с теми, кто подошел к тебе слишком близко, сказал я миролюбиво, пропустив мимо ушей ее замечание. — И вообще — тебе уже восемнадцать лет, а ты играешь с детьми.

— Иди в дом, Джоули, уже темно, — проговорила она напряженно. Ее голос звучал, будто дергали струну, в нем были страх и смертельная усталость.

Мальчишка посмотрел на меня исподлобья и не двинулся с места.

— Пусть он уберется!

— Как страшно. Уже ухожу. Но обдумай, что я сказал, моя блондинка.

— Гори в аду, сволочь, — бросила она привычно. Я только рассмеялся. Терновый куст — мой дом родной.

* * *

ДАНТЕ

...Когда я был в Риме в последний раз, здесь еще ходили в тогах и изъяснялись латынью. С тех пор у меня не возникало желания сюда вернуться, слишком много неприятных воспоминаний и подохших иллюзий.

Я очень быстро ее нашел — хорошо иногда иметь связи. Она сидела у часовни под тяжелыми сумерками, уткнувшись лбом в колени.

— Перл! — позвал я тихо.

Кажется, сначала она не поверила своим ушам, потом все же медленно подняла голову... Да, Хияма правильно ее обрисовал — немного вульгарная, но притягательная, гибкая, как ласка, яркие губы, а волосы — бог ты мой — выкрашены в огненно-рыжий цвет. Уже не в кимоно — успела насмотреться на то, что здесь носят, хотя, кажется, брала пример преимущественно со шлюх.

— Данте-сама... как ты меня нашел? — спросила она по-японски, старательно выпевая слова. Я знаком с Хиямой тысячу лет, но всегда понимал язык гораздо лучше, чем говорил на нем.

Я пожал плечами и ответил по-английски:

— Долго ли умеючи... Ну что, я вижу, ты здесь неплохо выживаешь.

— Molto bene. — Перл потянулась, как кошка. — Оказывается, люди любят секс так же, как и мы, и даже сильнее. И готовы ради этого на многое...

Мне не послышалось? Она сказала "мы"?

— Но ведь ты еще не "мы", нэ?

Перл плавно встала, подошла, и не имей я столько лет за плечами, не заметил бы, как ее рука заносится, чтобы влепить мне пощечину. Она так старалась, что я чуть не сломал ей руку, когда перехватил в дюйме от лица.

В ту же секунду Перл разревелась и толкнула меня обеими ладонями в грудь совсем уж как-то бессильно, очень по-женски, потом еще раз. Плач перешел в истерику, и она сползла к моим ногам, обнимая их.

— Где же ты был... — говорила она, мешая японские, английские и итальянские слова, — черт побери, где же ты был?!! Я ведь могла состариться и умереть! Любой мог бы превратить меня еще там, на острове, даже сенсей — он хотел спать со мной каждую ночь! — но я не хотела! Я ждала только тебя, искала тебя... Больше мне никто не нужен.

— А если бы не нашла?

Перл сжала губы, глядя мимо меня в пустоту.

— Ты знаешь.

Я подозревал, что Перл так же склонна к суициду, как я — к вышиванию гладью, и спроси я в глаза, она не сможет солгать. Ну ладно. Будем считать, что она выиграла этот приз. И она его получит — лучший в мире рецепт от морщинок вокруг глаз.

Решка, ничего не поделаешь.

Теперь неплохо было бы повидать Лиса и узнать, как продвигаются дела с его блондинкой.

Да просто увидеть его. Просто увидеть.

* * *

УЛИСС

Получается, я рождался трижды: первый раз — как человек, второй раз — как вампир. И третий — как вампир с промытыми мозгами. Постепенно я начал припоминать какие-то смутные образы, лица, но ничего конкретного. Одно я вспомнил отчетливо — запах горящих кленовых листьев (мы называли их ангелами), такой бывает осенью, когда жгут костры. И высокий женский голос, который кричит где-то вверху: "Он не умирает! Он не может умереть!". Но рада она этому, или наоборот, и обо мне ли вообще шла речь — неизвестно. Мне почему-то кажется, что я еще был человеком, когда слышал эти слова и вдыхал сладкий дым возносящихся к небу маленьких ангелов...

Еще я помнил стук... страшный, безысходный звук, стук земли по гробовой крышке... я слышал его изнутри.

А еще — плеск теплой воды и нежное, заботливое прикосновение рук. Пальцы, перебирающие волосы, теплые губы на щеке, у виска. Больше ничего.

...Когда Улисс родился, тьма рассеялась, и в нескольких дюймах от его виска в стену с силой врезался топор.

Я отпрыгнул в сторону, пытаясь разглядеть того, кто на меня напал. Мозг был чист и пуст, я понятия не имел, кто я сам, но как-то понял, что в отличие от меня нападавший — обычный человек, с одной поправкой. Он хочет меня убить.

Пока я раздумывал, он снова размахнулся, но я с легкостью перехватил его оружие и выдернул из рук. В этом помещении я чувствовал себя немного дискомфортно, и поэтому, увидев темную дыру вместо двери, недолго думая, нырнул туда. Он кинулся за мной, но... как-то неуверенно. Несколько его движений — и я понял: ха, да он просто не видит в темноте! Я заманил его туда, где мое положение становится более выигрышным. Что ж, поиграем, пока не выясним правила.

Он уже не бегал за мной, а скорее прятался сам, его страх и злость испарялись через кожу и пропитывали воздух. Но что бы он ни делал, я-то его прекрасно видел и с легкостью уклонялся от всего, что он в меня кидал, в ожидании более серьезного оружия. Не мог же он решиться нападать на меня с двумя ножами и топором? Топор остался в другом помещении, один из ножей улетел куда-то в неизвестность, а второй я держал в руках. Хотя он был мне не очень нужен.

Я спокойно дал парню удрать к дальней стене, в руках он держал крест. А на его лице было такое выражение, будто он держит самое серьезное в мире оружие. Я так не думал, потому что представления не имел, как эта штука действует, и легко ее отобрал. Кажется, это его немало шокировало.

А потом я начал вспоминать про крест.

И про то, кто я. Пока не личность — только биологический вид.

По-моему, дело происходило на каком-то производстве. Я выглянул в следующую дверь и увидел длинный сарай с заколоченными окнами и полом, устланным трухой и прочими древесными отходами. Сквозь дощатую крышу кое-где пробивалось солнце, и это меня нервировало. Еще не вполне понимая свою сущность, я уже знал, что свет — это смерть, но нужно было туда идти, так как мой противник надвигался на меня, стискивая в руках арбалет со стрелой толщиной в большой палец. Где он только его подобрал?

Я разглядел его наконец — совсем мальчишка, не больше шестнадцати лет, в глазах торжество, будто в первый раз одержал верх в драке. По-моему, радоваться рано.

— Чего тебе надо? — задал я откровенно глупый вопрос, но ответил мне не он.

— Да ничего особенного, дружище. Всего лишь твоя голова.

Тот, кто сказал это, сидел в темном углу, и я удивился, как не заметил его раньше. Наверное, был поглощен этой беготней. Выглядел он как бродяга — одет в подобие мексиканского пончо (одеяло с дыркой для головы), в непричесанных черных волосах запутались стружки, на мраморно-бледной щеке — мазок от сажи. Моей породы, это я понял сразу каким-то чувством (шестым его называют, что ли?). Что ж, надеюсь, что ворон ворону глаз не выклюет — мало на мою голову этого засранца с арбалетом.

— Я бы справился с ним, — сказал я, не сводя с него глаз. Он сказал "дружище" — возможно, мы знакомы. Заметный прогресс, продолжаем общаться.

Он грустно улыбнулся, как бритвой полоснул, однако в глазах была не грусть. Скорее наоборот, и еще — облегчение. Будто его радовало каждое мое движение, каждое слово.

— Не сомневаюсь. Но, надеюсь, ты позволишь?...

Я увидел, как дрогнул арбалет в руках моего преследователя, потом еще раз, и готов был поклясться, что слышу, не только бешеный танец сердечной мышцы, но и то, как пот течет по его спине.

— Конечно. Он твой.

— Graziе...

Он сделал шаг по направлению к мальчишке, и нервы у того сдали: арбалет сухо щелкнул, выпуская стрелу. Она вонзилась чуть выше предплечья, но Данте (а это был он) даже не вздрогнул. Я дернулся за него.

Сладкий, бесподобный запах наполнил помещение.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он спокойно, обломив острие и выдернув стрелу. На одежде расплылось темное пятно. — Ты должен знать. Ведь твой отец считает меня своим первейшим врагом.

Глаза парня округлились, он все еще сжимал побелевшими пальцами арбалет, пустой, безопасный. Губы у него были пухлые, как у девчонки — как трогательно.

— Это не можешь быть ты... — сказал он хриплым шепотом. — Отец никогда бы...

Данте без слов потянул шнуровку на своем пончо и раскрыл его, показывая часть груди и плечо, залитое кровью. Мне было не видно, что там, но на мальчишку это произвело впечатление. Он сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о какую-то корягу под ногами, и уперся спиной в стену. Между ним и Данте пролегала широкая полоска света, достаточно яркая, чтобы даже у меня вдалеке щипало в глазах. Я старался на нее не смотреть, но она притягивала... как, говорят, людей притягивает работающий сварочный аппарат.

— Никогда бы так не подставил тебя? Конечно, нет. Он не знал, что я здесь, но решил, что с ним, — он кивнул в мою сторону, — ты справишься... Очень опрометчиво для такого опытного охотника, как Ян Дансигер, заставлять своего последнего сына совать руку в дупло, не проверив, какая именно там змея. Как тебя зовут?

— Кейси...

— Видишь ли, Кейси, вся мужская линия твоего семейства настойчиво желает моей смерти уже много поколений, и сейчас, после того, как мне пришлось устранить практически всех, это понятно. Но твоим несчастным предкам — первопроходцам, Кейси, лично я ничего плохого не сделал.

Мальчишка стоял, нахмурившись, его лицо изображало скорее злобу, чем страх.

— Ты мерзкая богопротивная тварь, — сказал он. — Ты заслуживаешь смерти.

— Давай не будем пускаться в теологические дискуссии, Кейси. Мне хватает того, что Бог позволяет мне и, например, ему, — он снова кивнул на меня, — топтать сию грешную землю и веками питаться праведниками. Кстати, он же позволил мне убить твоих братьев, забыл? Так вот, о вашей охотничьей мании. Мне приходится сделать вывод, что все дело в наследственности, ты слушаешь меня, Кейси? И единственный способ обеспечить себе спокойствие — не дать вам размножаться. Еще дети у твоего отца вряд ли будут, так что ты — последний.

Я даже не заметил, как он пересек солнечный луч. Только услышал легкий запах жжения и то, как Кейси втянул в себя воздух, когда Данте оказался в полуметре от него, осторожно вынул из его рук арбалет и бросил на пол.

— Надеюсь, ты крепкий парень, Кейси, и избавишь нас от слез и соплей. Твои братья умерли как мужчины. Ты, конечно, еще ребенок... хотя, по мнению твоего отца, достаточно взрослый, чтобы убивать вампиров. А раз ты созрел для этого, значит, и для того, чтобы отвечать за свои действия. Можешь прочитать молитву, я не против.

Тучи заслонили солнце, и в помещении стало совсем темно.

— Закрой глаза, если тебе страшно.

Он сказал это Кейси, но я последовал совету. Потому что мне тоже было немножко страшно.

Когда стемнело по-настоящему, мы выбрались наружу. Местность не была мне знакома, и даже после захода солнца стояла противная жара.

— Вот и конец династии Дансигер... — сказал мой спутник. На его щеке я увидел красную полосу — солнечный ожог. — Жаль, с ними порой бывало интересно. Ну да ладно, это стоит отметить и как следует оторваться. — Он внимательно смотрел на меня, будто не мог насмотреться. — Дрянное место, но тут недалеко первоклассный бордель. Пойдем, я угощаю.

— А что есть?

Он рассмеялся, снова невесело, но заразительно, и осторожно положил руку мне на плечо. Судя по ощущению, до меня давно никто не дотрагивался, а он сделал это так, будто... не был уверен в реакции.

И я что-то почувствовал. Не знаю что, но ощущение определенно было позитивным. Определенно.

Тогда я накрыл его руку своей — пальцы его лишь слегка дрогнули, а глаза засияли ярче.

— Выпивка и шлюхи, дружище, все первосортное! Мое имя Данте. А как тебя представлять нашим кратковременным подружкам?

Я наморщил лоб в отчаянии, однако имя неожиданно всплыло в мозгу, как лицо утопленника поднимается над затянутой тиной поверхностью озера.

— Улисс.

Он посмотрел на меня, медленно, почти ощутимо проводя взглядом по лицу.

— Что-то не так?

— Да нет... Просто ты достаточно экзотично выглядишь для непростого имени. А еще мне нравится Гомер.

В памяти всплыл еще одна крошечная частичка, и я сказал:

— А мне — "Божественная комедия".

Немногим позже до меня дошло, что я понятия не имею, как выгляжу. Потому первое, что я сделал, войдя в заведение с незамысловатым названием "Девки", это заглянул в зеркало. Свет падал так неудачно, что поначалу отражение вызвало шок. Но потом стало ясно, что я просто очень не по-вампирски смугл, и при всем при том волосы у меня прямые и белые, а глаза цвета светлого меда. Из зеркала на меня смотрело не сильно дружелюбное, но вполне гармоничное лицо с глазами, будто обведенными углем. Данте метко назвал мою внешность экзотической, это точно — у него самого кожа была как мелованная бумага, а глаза — как черное стекло. И все равно я был в десять раз меньше похож на человека. Рядом мы смотрелись как абсолютный контраст.

Это не помешало нам оторваться по полной. Насытившись, мы еще долго пили и болтали, пока с рассветом не заснули в обнимку в подвале борделя на куче какого-то тряпья, и я не был так счастлив никогда в жизни. Это не оборот такой. Действительно — никогда.

Память вернулась очень быстро. Я вспомнил все об окружающем мире — кроме себя как его части.

* * *

ДАНТЕ

Какой смысл иметь силу, если она не приносит радости? Так было всегда, будто фарфоровая кукла высоко на комоде — она у тебя есть, но ты не можешь с ней играть. И что хуже — не хочешь. Долгая жизнь без радости — все равно что казнь, по крайней мере, так было раньше. Теперь у меня есть Лис — единственное, что мне удалось получить, даже не заплатив. И пожалуй, единственное, что я действительно желал.

Может, правду говорят, что нужно очень хотеть чего-то, чтобы получить? Тогда это все объясняет. Я — капризный ребенок, способный получить все игрушки мира, но тысячу лет не желающий ни единой.

Нет. Одну хотел.

А когда получил — игры закончились.

...До сих пор не могу поверить, что я остановился на одном месте. Хотя Чикаго мне нравится — почему бы нет?

— Тебе бы стоило научиться одеваться, если хочешь вести серьезные дела, — заметил я, наблюдая из-под полуприкрытых век, как она вертится перед зеркалом. — У тебя дешевый вид, и всей моей силой ты не добьешься к себе уважения. Страх, быть может, но все будут знать, что ты дешевка.

Перл психанула и выскочила из номера гостиницы. Но через несколько часов она вернулась, тихая и угнетенная. Подсела ко мне сзади и положила подбородок на плечо.

— Данте-сама... я сделаю все, что ты скажешь, — сказала она на ухо. — Пожалуйста, дай мне совет.

Я нехотя обернулся и окинул ее взглядом. Может, подсознательно у меня и была мысль сделать из нее личную копию Формозы, но она была изначально утопична. Не та женщина. Ту, последнюю, я потерял, когда не вернулся за ней вовремя, и у меня были свои догадки, кто способствовал ее смерти.

— Купи себе мужской смокинг и подстригись. Во всяком случае, у тебя будет стиль. И поставь голос. Твои партнеры и подчиненные не могут уважать Мастера, которая визжит, как рожающая кошка.

Если она и оскорбилась, то вида не подала.

— А как надо?

— Ну скажи что-нибудь.

— Знай свое место...

Прекрасный выбор. Что только творится у нее в голове?

— Голос ниже и убавь резкость. Чуть выше шепота. К тебе должны прислушиваться.

— Знай... свое... место...

— Неплохо. Уже лучше.

* * *

УЛИСС

Рэйчел жадно осушила кувшин воды. Уже третий за пятнадцать минут.

Я долго выбирал, кого убить, чтобы подставить мою блондинку, и вначале положил глаз на ее подопечного. Но уже над его кроватью меня что-то остановило. Я смотрел, как сладко он спит, как белокурые пряди прилипли к его щеке, как глаза беспокойно бегают под веками, и подумал, что он был бы здорово похож на меня в детстве, если бы не светлая кожа. Не это меня остановило. Нет. Просто вдруг пришла неведомая уверенность, что крошке Джоули по жизни крепко достанется и без меня. Не стоит вмешиваться в чужую карму, тем более такую перспективную.

Я спустился этажом ниже и убил его отца, не забыв оставить в его руках клок волос Рэйчел, а также на всякий случай ее перчатку. Полицейские порой бывают удивительно невнимательны.

Арестовали ее днем, так что я этого не видел, пропустил и скоропостижный суд. Я вернулся навестить мою блондинку, когда до ее казни оставалась всего неделя. Справиться с охраной не составило проблемы, через минуту все спали глубоким сном, и я спокойно прошел в камеры. Удивительно спокойное время — кроме Рэйчел там никого не было.

Она меня не заметила — сидела около решетки, прислонившись к ней спиной. Я неслышно подошел и, просунув руку сквозь прутья, дотронулся до ее лба:

— Спи, моя сладкая.

Она рухнула на пол раньше, чем я убрал ладонь.

Я открыл дверь и вошел. У меня была идея относительно нее, которая в дальнейшем обещала здорово разнообразить наше общение...

Это было вчера.

...Сейчас она отбросила пустой кувшин и медленно оглянулась.

— Хочешь пить? — спросил я, почти ложась на землю, чтобы видеть ее в крохотном зарешеченном окошке.

Рэйчел встретилась со мной глазами. Взгляд ее был мутным, но мне была знакома эта мутность. Уже через несколько часов она пройдет, сменившись фантастической ясностью.

Я умостился поудобнее.

— Тебе не кажется это странным, моя блондинка? Ты пьешь и пьешь, но твоя жажда только растет. И к тому же — ты не задумывалась, куда девается эта вода?

Она зажала уши, чтобы не слышать меня, и села на койку, раскачиваясь вперед — назад и напевая дурацкую французскую мелодию.

— Хочешь, я расскажу, что с тобой происходит? — продолжал я. — Это похоже на лихорадку. Тебя тошнит, температура поднимается, кожа покрывается мурашками, кажется, что они ползают под кожей. А когда ты просыпаешься, твоя подушка залита кровью из десен.

Рэйчел пораженно уставилась на меня и вытерла губы. На руке осталась кровавая полоска.

— Что ты сделал со мной, подонок? — спросила она шепотом.

— Я? Я здесь, ты — там. Что я мог сделать? Просто ты не хотела верить мне, а это все правда, люди приговорили тебя к смерти, и ты умрешь. Хотя у тебя есть альтернатива.

Она взяла пустой кувшин и швырнула в окно. Это значит "нет"?

Это значит "пока нет".

Вернулся я следующим вечером, войдя внутрь по испытанной схеме. Еда, естественно, стояла нетронутой. Рэйчел спала на полу, наполовину под койкой, впившись зубами в собственную руку.

Я бросил в нее монеткой. Пришлось потратить несколько пенсов, чтобы привести ее в чувства.

— Привет, — сказал я непринужденно. — Обрадую тебя, моя блондинка, мы видимся в последний раз. Завтра тебя казнят, хотя ты до виселицы не дойдешь — сгоришь по дороге от солнечных лучей, как демону и подобает. Мы, монстры, не смеем взглянуть в лицо божественному светилу, не будучи испепеленными за наши грехи... да тебе это уже известно. Однако же, у тебя есть альтернатива и несколько минут, чтобы остановить меня, пока я не дойду до входной двери. Прощай и, как ты любишь говорить, увидимся в аду.

Я повернулся, чтобы уходить.

— Улисс!

Впервые я слышал свое имя из ее уст.

Рэйчел оперлась руками о пол, черные волосы свешивались на лицо, уже приобретавшее мраморную ровность и совершенство. Бледна до синевы — ей уже нужно было есть.

Губы ее изогнулись почти в оскале.

— Увидимся в аду.

Я все же оставил дверь открытой, а охрану — спящей, и когда Рэйчел через несколько минут тенью выскользнула за тюремные ворота, пошел за ней следом, почти торжествуя. Конечно, это была пустая бравада, никто не предпочтет смерть, если есть выход — но она была убедительна. Как она это сказала. Увидимся в аду! Я на секунду даже поверил.

Как вскорости стало понятно, она направлялась к дому Джоули. Странно, что Рэйчел выбрала его в свои первые жертвы, хотя кругом было полно спящих полицейских, но неисповедимы пути голода. И чаще всего первыми мы убиваем тех, кого любим.

Она не провела там и пяти минут, выскользнула из окна, как лунный луч, и исчезла так неожиданно, что я и сообразить не успел. Не знаю как, но я просто чувствовал — все повернулось совсем не так, как должно было. Моя блондинка провела меня. Мне не нужно было лезть наверх, чтобы знать, что она его не убила — просто хотела попрощаться. И мне не нужно было идти за ней, чтобы понять, что Рэйчел вернулась в тюрьму и закрыла за собой все двери. Сожгла все чертовы мосты...

Я прямо психанул на минуту. Черт! Надо же, до чего упрямая девчонка, готова пожертвовать жизнью, чтобы только испортить мне игру. У меня было острое желание повидаться с Данте, чтобы рассказать, как она себя ведет, о ее реакции на трансформацию — да просто увидеть его — но сейчас оно улетучилось. Я проигрывал и не хотел встречаться с ним в плохом настроении, потому уехал в Европу. Так уж вышло, что на несколько лет.

Ее заперли в психушке. К сожалению, я узнал об этом только когда вернулся. А когда узнал, мне почему-то стало так жутко, как никогда в жизни.

* * *

ДАНТЕ

Иногда я не верю, что Улисс смотрит на меня так. С улыбкой.

С любовью.

Небеса ко мне неправдоподобно щедры.

Иногда я думаю, что он может вспомнить меня в любой момент — и что тогда будет. Иногда мне кажется — какая-то моя часть этого хочет. Чтобы все по-честному.

Но она в меньшинстве. По мне так красивая сказка получше тяжелой и разрушительной правды.

После того, как уняли пожары и прибрали трупы с улиц, мы решили наконец прогуляться по нашим новоиспеченным владениям. Этой ночью Перл снова посетила Эркхам и теперь чуть ли не подпрыгивала от возбуждения — ну, хотя бы хватало мозгов не теребить меня яркими описаниями и сожалениями, что меня там не было. Снова. Отчитываться перед ней я и не собирался. Иногда мне приходило в голову все-таки посетить представление, но всякий раз самосохранение брало верх. Ни малейшего понятия, как наше божество отреагирует, увидев меня еще раз — учитывая, что первая наша встреча мягко говоря не удалась.

Хотя сто процентов не-мертвых этого континента и уверены в обратном...

Перл чеканила шаг, и каждый звук ее каблуков отдавался эхом у меня в голове. Она сделала очень короткую стрижку и гладко уложила черные волосы, намазав их бриолином, так, что они сияли под луной, как чертов новый цент. She was the meanest cat in old Chicago-town... У нее действительно появился стиль, холодная сексуальность и какая-то опасность — как и требовалось. Но меня это не радовало.

Медленно и неумолимо происходило то, чего я опасался. Она начала меня напрягать.

— Смотри, Данте-сама, это все наше! — проговорила она и закружилась, раскинув руки, с непринужденной легкостью сорвавшегося с ветки осеннего листка. — Спасибо тебе, это так здорово!

— Надеюсь, ты знаешь, что делать с этим городом, — ответил я тихо, смотря мимо нее.

— Конечно! Чикаго принесет нам массу денег, я уже все распланировала. После того, как прижмем местные власти, займемся казино, которое принадлежало этому ублюдку, которого мы убили... как там его?

Я промолчал. Не мы убили. Я убил.

— Да неважно. Я просто уверена, что это перспективно!

Я ее не слушал. Мне не так легко далась чистка города от его прежних заправил — вампиров, благо они оказались глупы, как фермеры, использующие золотоносный участок под огород и жалующиеся на плохой урожай. Они были не очень сильны, но их было много. И все ради Перл, которая ныла, что влюбилась в Чикаго и хочет, хочет, хочет его...

Внезапно дорогу нам загородила девчонка, вынырнувшая из подворотни, она спешно выбросила окурок и направилась к нам, широко и, как ей казалось, завлекательно улыбаясь. У нее были пережженные желтые волосы, хитрые серые глаза и абсолютно дрянная одежка, выставлявшая на обзор все ее, как бы сказать, прелести.

— Прекрасный сэр, прекрасная мадам, могу продать вам неземное удовольствие, совсем недорого. Совсем! Прошу вас!

Я обошел ее и двинулся дальше. Через несколько шагов я понял, что не слышу стука каблуков Перл.

Она остановилась рядом с проституткой и разглядывала ее.

— Перл, пошли, — сказал я, но она не откликнулась. Тогда я вернулся, мне просто стало интересно. Перл не была голодна, десять минут назад в такой же подворотне она выпила до капли такую же шлюшку, подвернувшуюся под руку. Что ей было нужно от этой, я не представлял.

Я увидел, как Перл достала из кармана банкноту, скомкала и бросила на землю. Девчонка бросилась подбирать, и Перл несильно толкнула ее ногой, но так, чтобы она упала на колени. Та уставилась на нее со смесью удивления и страха.

Тогда Перл поставила ногу на ее плечо.

— Целуй! — велела она.

Девчонка замешкалась, и Перл бросила рядом еще одну скомканную банкноту. После этого та послушно прижалась губами к сапогу на своем плече, оставляя на нем следы кроваво- красной дешевой помады.

Я не мог сдержать отвращения и не спеша пошел в прежнем направлении. Возможно, я проходил через подобное и выражал это даже похлеще, но сейчас мне было неприятно даже вспоминать о тех временах.

Перл догнала меня через пару кварталов. Даже не оборачиваясь, я слышал, что проститутка тащится следом шагах в десяти.

— Данте-сама, — произнесла Перл нежно и взяла меня под руку, — давай возьмем ее.

— Ты что, спятила?

Я остановился и встряхнул ее за плечо.

— Это не канарейка и даже не пес. Зачем тебе эта дешевка?

Перл умоляюще улыбнулась, пританцовывая на месте.

— Ну пожалуйста... у меня будет подружка...

— Подружка? Которая облизывает твои сапоги?

Она фыркнула.

— Ладно, пусть... ассистентка. Я сама превращу ее, только разреши. Нам все равно придется создавать штат, если я займусь бизнесом.

Она была права, но я не хотел в этом участвовать и готов был на все, лишь бы она оставила меня в покое. Подумать только — я отбил для нее целый город — что говорить о какой-то потаскухе. И как я мог ее осуждать? Тот, который сам завел себе домашнего питомца...

— Делай что хочешь, — сказал я наконец. Она обняла меня за шею и поцеловала, но я даже не разжал губ.

— Люблю, люблю, люблю тебя! — страстно прошептала она мне на ухо, будто не знала, что я терпеть этого не могу.

— Как тебя зовут? — Перл обратилась к проститутке, которая робко остановилась неподалеку и грызла длинные неухоженные ногти, покрытые красным облупившимся лаком.

— София, мадам.

— Ты работаешь на себя, София? — полюбопытствовала Перл.

Та захлопала глазами, как заводная кукла.

— Нет, что вы! На мистера Джотто! Здесь все работают на мистера Джотто!

— Забей на Джотто, малышка, он история. Теперь ты работаешь на меня.

София приоткрыла рот — надеюсь, что она не глупа, а просто растеряна. Разглядев ее, я понял, что девушка не настолько юная, какой показалось сразу, ей было, пожалуй, уже под тридцать. Выходит, в этой компании я выглядел моложе всех. Забавно.

— А как же...

— Мистер Джотто? — Перл улыбнулась, демонстрируя ослепительно белые острые зубы. — Положись на меня.

Она имела в виду — на меня... Как меня это все достало.

Лис, ну куда ты пропал?...

* * *

УЛИСС

Оказывается, дурка сгорела через три года после предполагаемой казни Рэйчел — после моего отъезда. К счастью, архив уцелел, старое здание только начали отстраивать, но не спешили, и половина его так и оставалась обугленными каменными стенами.

Я пробрался в архив и нашел ее дело. Луиза-Рашель умерла от "какой-то неизвестной болезни" и была похоронена. Ее просто чудом не сожгли, как поступают с предполагаемыми возбудителями эпидемии. Я просмотрел медицинское заключение, и у меня волосы на голове зашевелились. Кошмар. Насколько я успел узнать, не спрашивая, — от голода мы умереть не можем. Теоретически. А то, что с нами происходит в критических ситуациях, было изложено в деле...

Придя на кладбище, могилу я нашел быстро — просто нашел. Просто знал, где она. Когда начал копать, руки тряслись так, что лопата пару раз выскальзывала. Периодически накатывало желание все бросить и смыться, но я не мог. Игра все же продолжается, и в этом есть хотя бы один положительный момент — не сообщив Данте о смерти Рэйчел, я продлил жизнь его Перл.

Хотя от нее вряд ли дождешься благодарности.

Наконец я добрался до крышки, очистил с нее землю и без труда взломал проржавевшие гвозди. И тут меня охватил ступор. Я не знаю, чего боялся, что ожидал увидеть там, но в каждом из нас наверняка живет глубокий и темный страх — не смерти, смерть — успокоение. Могилы, которую мы избежали. В которую можем вернуться живыми. И в дико накатившем приступе клаустрофобии я запустил пальцы в волосы, чуть ли не вырывая их с корнями, и несколько минут задыхался, так как горло свело в пароксизме боли, и оно не принимало воздух. Воздух, который по сути не так уж и был мне нужен... Наконец мне удалось вдохнуть, сначала судорожно, потом глубже и глубже; после я почти уговорил свои пальцы разжаться и сложил их в молитвенном жесте, чтобы успокоиться. Классно, должно быть, со стороны смотрелось: желтоглазый монстр с растрепанными белоснежными волосами, медитирующий на разрытой могиле.

Я глубоко вдохнул еще раз и поднял крышку.

Я ожидал услышать запах разложения, но из-под нее пахнуло чем-то химическим, резко, хотя не противно. Очень знакомым показался мне этот запах. До смерти знакомым... Но то, что я увидел, отшибло желание вспоминать дальше и описанию не поддавалось.

Она лежала в позе зародыша, сжавшись, и все ее тело укрывала светло-голубая слизь. Во всяком случае, такой она мне казалась в темноте. Под ней виднелись очертания костлявого тела. Я снял с лица белую прогнившую простыню и увидел впалые щеки, закатившиеся глаза, слипшиеся в комок волосы. Боже мой, это не могло быть живым. ПРОСТО НЕ МОГЛО...

Я взял себя в руки и кусочком "савана" осторожно очистил от слизи ее рот, ноздри, глаза. В голову настойчиво лезли мысли по поводу того, что чувствовала она, когда ее тело стало готовиться к голодной коме, знала ли, что ее зарывают в землю... Когда наш организм надолго лишают пищи, он разом перестает сопротивляться и все ресурсы бросает на то, чтобы спокойно "перезимовать" до лучших времен. Это они и приняли за странную болезнь... Интересно, успела ли Рэйчел убить кого-то до заключения в одиночке? И как ей повезло не сгореть — ее что, держали в комнате без окон?

— Эй! Что вы делаете?! — раздался за моей спиной голос.

Какого черта делает здесь сторож, что тут вообще охранять? Неважно, но теперь ко мне в голову пришла сносная идея по поводу дальнейших действий.

Я не стал ждать, когда он в меня выстрелит, и просто прыгнул навстречу. Глаза боятся — руки делают. Он не успел — я вцепился в него и, одним махом разодрав горло голыми руками, швырнул в яму. К тому времени он, скорее всего, был уже почти мертв, то ли от шока, то ли я просто слишком его прижал. Но не важно. Главное, что его кровь растекалась по тихому ужасу, лежащему в гробу, и начала почти мгновенно впитываться. Процесс увлекал, но я отвернулся, сидя на земле и счищая с рук мерзкую слизь. Это кто же на небесах или где еще все так хорошо устроил?

Я слышал, как она хрипло задышала, как начала издавать какие-то звуки, откашливая слизь, как зашевелилась под трупом сторожа. Потом, через мучительно долгое время, ее голова показалась над ямой. Она скользила по грязи, но я не мог заставить себя подать ей руку. Прошло несколько минут, пока оно выбралось. Оно стояло на четвереньках, упираясь о землю скрюченными птичьими лапами и не сводя с меня глаз, залитых кровью. Не было видно ни белков, ни зрачков — сплошной мокрый глянец. Кровоизлияние было изнутри, но создавалось впечатление, что ее глазницы заполнены, как лужицы после дождя, и стоит ей моргнуть, как кровь хлюпнет из-под век и потечет по щекам.

Ну вот, отлично. Она, скорее всего, спятила (а кто бы не спятил?). Выходит, все зря — если ЭТО нападет на меня, то придется повозиться — несмотря на ослабший организм, невменяемость придает много сил. Только этого не хватало.

— Блонди! — позвал я ее. — Лу-Рашель!

Она моргнула. Потом еще раз дважды, резко — и на кровавую поверхность глаза всплыл зрачок. Потом села и отерла лицо руками, убирая назад то, что было волосами; некая цивилизованность жеста давала какую-то надежду на счастливый исход. Ее ногти отросли и завернулись, словно когти чудовища.

А потом она завопила.

Ее рот был едва открыт, и я понятия не имел, каким акустическим чудом получается этот взрывающий перепонки дикий, невыносимый звук. Она орала и орала, пока я не начал сходить с ума, и тогда заорал тоже:

— А ну заткнись!!! Заткнись сейчас же!!!

Рэйчел поперхнулась криком, но замолкла, уставившись на меня с полуоткрытым ртом. Я уже ничего не хотел, и игра была не в радость, я хотел, чтобы этого всего не случилось ни с ней, ни со мной...

— Я у-хо-жу! — сказал я как мог внятно, поднимаясь на ноги и едва справляясь с дрожащим голосом. — Я оставляю тебя в покое! Ты понимаешь? Ты меня больше не увидишь!

Ее губы зашевелились и наконец родили внятное слово.

— Улисс!

Второй раз в жизни.

Она узнала меня по голосу.

— Улисс ...

Она подползла, на ощупь обняла меня за талию и уткнулась лицом в живот, пачкая его кровью и грязью, хрипло повторяя мое имя, как молитву.

Я почувствовал, что прирастаю к земле. Что это, как это назвать? И в этот момент меня вдруг прошило страхом, будто ее воспоминания заполонили меня — я отчетливо ощутил все это, все до единой мелочи, угасание, ужас, комья земли о крышку... смерть. Ощутил так, будто пережил это сам.

А потом раздался выстрел, и я был почти благодарен стрелявшему..

Раздумывать дальше было уже некогда. Я поднял Рэйчел на руки — она вообще не весила, в ней было фунтов сорок — и сбежал. Разберемся позже.

И впрямь везучая — не сожгли, не убили, не сгорела... Ни дать ни взять — королева второго шанса.

Мы остановились в захолустной гостинице. После нескольких осознанных фраз Рэйчел снова "ушла", и мне пришлось несколько ночей приводить ее в чувства. Сначала я ее вымыл от всей мерзости, которая ее покрывала, и не скажу, что это было приятно. Когда она высохла, я обалдел: ее черные волосы стали белыми, абсолютной белизны, не имеющей ничего общего с сединой, никакого серовато-перечного оттенка. Чистый снег.

Потом я ее кормил, что было еще отвратительнее. Одно дело охотиться на улице, и совсем другое — когда приводишь кого-то, чтобы скормить мифическому монстру — есть в этом что-то низкое и нечестное. Однако скоро ее глаза очистились и стали прозрачными, голубыми, как вода на отмели. Нет, как лед. Чистый лед.

Я снял дом на окраине, чтобы не привлекать внимания. Рэйчел приходила в норму, и телом, и душой, одно в ней пока напоминало о годах, проведенных в могиле, — днем она ни минуты не спала. Она тихо стонала, кусая пальцы, чтобы приглушить звуки, и, в конце концов, я позволил ей лечь рядом. Сначала Рэйчел сворачивалась клубком у меня под боком и дрожала так, что вибрировала кровать. Это мешало, но я не мог заставить себя ее прогнать. Потом однажды, когда она плакала особенно горько и дрожала особенно сильно, я ее обнял. И по тому, как благодарно она прижалась ко мне, как тихо шепнула мне в шею: спасибо, Улисс, — я понял, что шоу продолжается. Непостижимым образом разные поведенческие модели по отношению к нашим подопечным привели нас с Данте к одному и тому же результату. В конце концов, Рэйчел ведь не понимала, кто загнал ее в могилу, для нее было важно, кто ее вытащил.

И ко всему прочему я и не подозревал, как много она знает способов выражения благодарности...

Однажды вечером, когда Рэйчел наконец почувствовала себя готовой выйти на улицу, я лежал на гостиничной койке и ждал ее возвращения из ванной, размышляя, как расскажу обо всем Данте.

...Она подошла, распространяя вокруг запах первых заморозков. Развела мои колени, стала между ними и провела руками по моим волосам, прямо глядя в глаза. Ее льдинки отражались в моих зрачках приятным мятным холодком. Ее волосы щекотали мне лицо.

— Видишь, мы теперь как брат и сестра, если бы не кожа, — произнесла она тихо, — ты был прав. Я и в самом деле блондинка.

Она поцеловала меня в лоб мягкими холодными губами. Потом ее поцелуй переместился на глаз, она обжигающе глубоко обвела его языком, как будто собираясь высосать из глазницы. Это было возбуждающе и странно.

— У тебя очень красивые глаза, Улисс...

— Лу...

— Называй меня, пожалуйста, Рэйчел.

В следующий момент она отстранилась и плавно воткнула мне что-то в глаз.

С теми, кто не чувствовал ничего подобного, я даже разговаривать не стану на эту тему. У меня (как и у всех нас) очень высокий болевой порог, но сейчас я бы так не сказал. Я даже не смог издать ни звука, ощущая, как острие, зацепив нижнее веко, со скрежетом проходит через отверстие в черепе до самого мозга и вонзается в него раскаленной спицей. Все стало красным и белым, вспышки меняли друг дружку, я не осознавал, что лежу навзничь и рискую захлебнуться собственной кровью, которая без остановки хлещет из глазницы, заливая лицо и весь мир. Кажется, в мозгу задело какие-то участки, отвечающие за восприятие, — звук отключился, потолок вертелся с сумасшедшей скоростью, я видел только половину всего, но и этого было много. Вокруг расплылся запах горящих осенних листьев, и я подумал, что умираю.

Я, конечно, не умер. Рэйчел знала про вампиров очень мало и отправилась в опасное путешествие за знаниями в одиночку. Но кое-что она знала, и потому, уходя, сподобилась пошире распахнуть окно, на всякий случай. Я не превратился в хорошо прожаренный бифштекс только благодаря интуиции, потому что проснулся буквально за минуту до того, как солнце весело рвануло в комнату. Секунда, чтобы разлепить здоровый глаз, залитый кровью, — и я закатился под кровать, стянув на себя покрывало и лишь мельком увидев, как солнечные зайчики заплясали по паркетному полу — как раз на нужном месте. Умница Рэйчел.

Кровь растеклась далеко по комнате, проникая в щели, сворачиваясь и застывая дурацкими уродливыми узорами. Поразительно, что из меня одного натекло столько — как там вообще что-то осталось? Я дотронулся до глаза — он представлял собой твердый сгусток запекшейся крови и болел зверски. Слух постепенно возвращался, это радовало. Что же, пока ничего нельзя было сделать, я устроился как возможно удобнее, чтобы залечить рану и переждать этот невероятно длинный день.

Последняя моя мысль перед отключкой была о том, каким же уродищем я стану. Никогда раньше не осознавал так остро собственную красоту. Бывшую красоту. Приятных снов, Улисс...

Все оказалось не так страшно, никаких ужасных шрамов. Даже веко восстановилось, а яблоко затянулось и стало похожим на мраморный шарик с розовой прожилкой. Смотрелось как-то ненормально, но не отталкивающе. Все же я прикрыл бывший глаз повязкой и почувствовал себя лучше — иллюзия наличия все же лучше, чем отсутствие.

Конец 1 части.

* * *

Часть 2. Улисс.

Иногда я сам удивляюсь, как мало меня интересует собственное прошлое.

Данте прислал за мной вертолет, но посадочная площадка на здании киностудии еще не была готова, поэтому в аэропорту меня ждала машина.

Это слабо сказано.

Такого монстра я еще не видел. Скорее всего, она делалась на заказ, потому что я не смог опознать в ней ни одну из известных моделей. Широкая, как "хаммер", хотя не такая громоздкая; с двумя рядами прожекторов, чтобы гонять слонов по саванне; естественно, черная и длиннющая, будто посередине есть еще одна пара колес. Я готов был поклясться, что этот гроб на колесиках проектировал не Данте — самоутверждение ему давно ни к чему, да и такие понты совсем не в его духе. Несколько пошловато.

Из машины вышел не-мертвый, тоже весь в темном, как продолжение ее тени.

— Привет, — сказал я.

— Добрый вечер. Я отвезу вас в особняк, если вы не возражаете, — ответил он совсем в другом тоне — отточено-официальном. Кажется, он видел во мне не друга Данте, а просто очередное задание, и особо не напрягался быть дружелюбным. Как странно.

Я сел вперед, почти теряясь в гигантском салоне — мех и полированное черное дерево, отпад. Интересно, отчего на переключателе скоростей нет бриллианта с кулачок? Он бы тут неплохо смотрелся.

Машина с грацией танка тронулась с места, и я снова переключил внимание на парня за рулем. Он ведь был совсем молод — скорее всего, еще даже не пережил свой биологический возраст, но в нем чувствовался мощный потенциал. Представляю, что вырастет из мальчика лет через сто, а то и раньше — когда он полностью раскроется. Но не это меня зацепило, нечто другое — какая-то странная энергетика, какой я ни у кого еще не встречал, даже у древних. Даже у Данте. Это не могущество, не особенный талант, просто совсем незнакомая сила, вызывающая инстинктивную опаску. Что-то вроде этого чувствуешь за несколько минут до рассвета. Странно. Ну с чего бы вроде опасаться совсем зеленого, которому я могу за секунду шею свернуть, как цыпленку? Я сам не знал.

— Мне казалось, что я должен был приехать на студию, — заметил я. — Ты точно правильно понял свою хозяйку?

Он метнул на меня быстрый взгляд и снова уставился в лобовое стекло.

— Чего у меня нет, так это хозяев.

Все интереснее и интереснее.

— Ты не похож на других слуг Перл. Все перед ней только что на пузе не ползают. Хотя некоторые и ползают, и не только — она это дело любит.

Если я ему польстил, то виду он не подал.

— Я ей НЕ СЛУГА. Я наемник, — жестко сказал он, уверенно лавируя по ослепительным улицам. — Если Перл платит мне за работу, это не делает меня ее собственностью.

О, какая болезненная тема. С такой гордостью можно или прыгнуть выше головы, или наоборот упасть так глубоко, что дальнейшее течение жизни окажется просто бессмысленным. Я уже не рассматривал город за окном — такой мальчик, глаз не оторвать. К тому же я был уверен, что когда-то уже видел это лицо и слышал эту манеру разговаривать. И это не так давно было...

— Ты должен быть очень хорош, если она мирится с таким характером.

Впервые он изобразил нечто вроде улыбки.

— Я очень хорош.

Не сомневаюсь.

За окнами цвел безумными огнями город, такой похожий на все другие города, и это только укрепило мое мнение, что ни один город не стоит, чтобы остаться в нем навсегда. Данте жил в Чикаго уже давно, и я представить не мог, как столько времени можно оставаться на одном месте. Но что я — бродяга без корней и без памяти. Перекати-поле. Вот и катаюсь, пока еще остаются места, где не бывал. Возможно, у Данте просто уже не осталось таких мест?

— И давно ты слу... то есть работаешь на Перл?

— Немало.

Раздался тихий-тихий звук — опустилась перегородка между нами и салоном автомобиля. Там сидел еще кто-то, и я бы услышал его раньше, если бы не был так увлечен.

Его лицо отразилось в зеркале — бледное пятно в окантовке светлых волос, прочерченное вспышками глаз. Потом темнота рассеялась, и я разглядел его лучше. Он низко сполз на сиденье, скрестив руки, на нем было серое пальто и шарф, обматывающий шею несколько раз. Вид у него был откровенно недовольный, будто ему запретили сделать нечто, чего очень хотелось.

— Ноа, — сказал он, — ты отвезешь меня домой?

Тот взглянул в зеркало, и наши взгляды в нем скрестились.

— Ты же вроде куда-то собирался.

— Передумал. Я домой хочу...

— Ладно, как скажешь.

Он еще глубже зарылся лицом в шарф, глядя на меня, только глаза сверкали. Может, мы были знакомы? Нет, похоже, это было просто любопытство. Через пару секунд он потерял ко мне интерес, но перегородку не закрыл, просто сидел, уставившись в окно.

Ноа. Теперь я вспомнил. Когда-то я знал человека, который тоже носил ветхозаветное имя. Это было во взрывные двадцатые, времена мафиозных разборок, полосатых костюмов и крестных отцов, когда по городу редко увидишь машину без вереницы аккуратных дырочек автоматной очереди на боку. Звали его Иов Камински, но в отличие от своего библейского тезки, терпевшего от Создателя пинки и тычки, он сам раздавал их направо и налево. Иов работал на семью Ризоли, и хотя был чистокровным евреем, а никак не итальянцем, но, кажется, женился то ли на дочери Франко Ризоли, то ли на племяннице. Перл тогда, как и сейчас, была глубоко в тени, но это не мешало ей зарабатывать фантастические деньги на банальной продаже спиртного и оружия. Хотя этим, казалось, кто только тогда не занимался. Она действовала через Энцо Джотто, который был ее преданным слугой до гроба. И до гроба, надо сказать, оказалось недалеко.

Ну, да неважно. Джотто и Ризоли были непримиримыми врагами — тупая вендетта в духе "Монтекки — Капулетти", когда уже никто не помнит, с чего все началось. Две равноуважаемых семьи вели междоусобные бои уже более двадцати лет. Но у Ризоли был ощутимый перевес во всем — и в первую очередь потому, что на него работал Иов Камински, лучший уборщик не только в Чикаго. Его прозвали Стил — и за холодный цвет глаз, и за "шмайссер", который казался продолжением его руки. Даже ходила шутка, что Иов "Стил" Камински родился с маленькой кобурой под мышкой и сигарой во рту. Ему было уже около шестидесяти, но выглядел он на классные сорок пять, не больше, и был просто идеальным воплощением гангстерского начала.

Тогда я некоторое время пожил в Чикаго, мимо воли наблюдая за бандитами смертными и бессмертными, и за тем, как Перл камень за камнем возводит фундамент своего влияния на город, собирая деньги для постройки настоящей империи. Это пока что было довольно неуклюже, и неудивительно, что не все получалось гладко, но все же мы с Данте явно недооценили ее. Девочка, которую я считал пустышкой, оказалось умной, цепкой и прозорливой, упорно, хотя и не напролом, идущей к намеченной цели. В то время Стил Камински выпил немало ее крови, и в прямом, и в переносном смысле — все убийцы Джотто вместе взятые не могли конкурировать с ним. Я видел его в работе — это было великолепно. Он вел себя предельно корректно, никогда не издевался над своими жертвами, ничего личного. Казалось, это породистое лицо никогда не исказить никакой посторонней эмоции. Семья Джотто стремительно редела, Перл злилась на Энцо, а Энцо и так уже готов был сделать себе харакири. Закончилось все банально: после празднования рождения очередного отпрыска Ризоли трое мужчин вышли из бара и были расстреляны в упор. Это был конец Иова "Стила" Камински, единственный раз в жизни потерявшего бдительность и заплатившего за это головой.

Это, как впоследствии оказалось, был конец и всей семьи Ризоли. Глупо, но когда погиб их талисман, суеверие словно парализовало их — и они покорно дали себя уничтожить. Правда, напоследок кто-то из них захватил с собой и Энцо Джотто, но Перл не особо убивалась по нему. Он был всего лишь пешкой и выполнил свою задачу.

У парня, который сидел рядом со мной, были глаза, голос и амбиции Стила Камински. Не помню, был ли у Иова сын, но этот вполне мог им быть. Я бы, может, и спросил его об этом, если бы мы неожиданно не подъехали к высоченным решетчатым воротам. Они открылись, и передо мной во всей красе предстал особняк.

Да какой к черту особняк. Замок! Я просто обалдел, когда его увидел, — машина-мутант по сравнению с ним была просто дешевым сувениром. Он возвышался огромной глыбой черного мрамора, нависая над гектарами парка тяжелой монолитной тенью. Это был один из самых ярких памятников чьему-то ненасытному самолюбию, который я видел после пирамид; тут все: и амбиции, и самоутверждение, и высокомерие — и все в худшем проявлении. Башни невнятного стиля уходили в небо, колонны были похожи на гигантские лапы, поддерживающие чудовище, стекла на окнах сплошь тонированные (хотя крещеный мир о таком чуде еще и не слыхивал), а ширине лестницы позавидовало бы даже Вестминстерское аббатство. Впечатление было мрачное, несмотря на мощное, почти стадионное освещение, — чернота строения словно впитывала, поглощала свет, превращая его в полумрак. Не удивлюсь, если так и было задумано.

Во дворе — то есть в пространстве между особняком и воротами — запросто могли бы приземлиться несколько вертолетов или "стелс", так что в прогулке по Чикаго необходимости не было. Перл или принимала решение в последний момент, или просто хотела похвастаться машиной — при всей грандиозности задумок иногда в ней проскакивала такая несолидная мелочность.

По дорожке к машине двигалась в сопровождении двоих сама Мастер Чикаго в черном брючном костюме и красном газовом шарфе вокруг головы. Его развевающиеся концы терзал знаменитый чикагский ветер. Город недаром прозвали Windytown, тут дуло так, что можно было содержать уйму ветряных мельниц, но Перл ветер, похоже, не мешал — она шла грациозная и монолитная, как и ее дом.

Я открыл дверцу, и Перл облокотилась об нее.

— Привет, — поздоровался я.

— Привет, дорогой. — Она кивнула Ноа и заглянула в салон. — Как дела, Джоули?

— Прекрасно, мэм, спасибо, — пробормотал тот, еще глубже вжавшись в сиденье, будто хотел с ним слиться.

Крошка Джоули, неужели? Я еще раз посмотрел на него в зеркало, другими глазами. Вот уж действительно круглая земля... Сегодня прямо ночь старых призраков. Кажется, он здорово боялся Перл, впрочем, как и все здесь. Ноа этого не показывал, и я его страха не чувствовал, но возможно, он просто умел себя контролировать лучше других. Талантливый мальчик. Если он сын Стила Камински, то Перл сделала по-настоящему выгодное приобретение.

Ноа достал мои вещи из машины.

— Вы познакомились? — продолжала Перл, глядя на то на меня, то на него. — Это Улисс, друг нашего хозяина.

Тут я был вознагражден его секундным замешательством. Это было мгновенно; можно было заметить, только если следишь, а я этим и занимался — только рука чуть дрогнула, когда он ставил чемодан на выложенную блестящим черным камнем дорожку. Ясно, он не знал, кто я, не знал, что я — друг Данте и сейчас, кажется, вспоминал, не наговорил ли чего лишнего. Но это был не повод обвинять кого-то в малодушии, скорее даже ему лишний плюс. Сила хозяев города требует уважения, а игнорирование ее совсем не способствует ни карьере, ни долголетию.

Поставив вещи, Ноа посмотрел на меня, словно ожидая, что я что-то такое сделаю или скажу, да и Перл этого ждала, но я всего лишь пожелал ему удачи. И он поблагодарил — очень сдержанно. Он казался настоящим профессионалом, а я это уважаю. Да и просто мне редко кто симпатичен с первого взгляда.

— Я могу взять машину сегодня? — спросил он у Перл.

— Катайтесь, ребята. Когда будешь нужен, я позвоню.

— Спасибо.

Машина выехала за ворота. Он не пользовался фарами, поэтому она быстро превратилась в одну из теней и растаяла.

Во дворе даже газона не было, сплошные каменные плиты. По ним, цокая когтями, расхаживали с десяток доберманов в претенциозных шипастых ошейниках. Они и близко не подходили, держались на почтительном расстоянии, изредка бросая в нашу сторону злобно — испуганные взгляды. В содержании сторожевых собак я не видел ни капли смысла — всем известно, что они боятся вампиров как черт ладана, и даже какой-нибудь вшивый новоумерший может одним видом распугать целую стаю таких вот пираний.

— Домашние животные? — спросил я нейтрально, но Перл уловила оттенок.

— Это что, был сарказм? Зря. Нежити нам бояться нечего, Улисс, а вот люди в основном не так умны. Они многого не знают и часто идут на поводу у своей алчности. Я не люблю, когда меня беспокоят по пустякам, и в этом смысле мои тузики прекрасно справляются.

Это было резонно, я как-то не подумал. Практичная девчонка. Действительно, ни один вампир в здравом уме не отважится ступить на эту территорию, потому что знает, чем это грозит. А люди... они беспечны. Основная масса о нас не знает. Но неведенье, которое позволяет им спать спокойно по ночам, может сыграть злую шутку, если захочешь посягнуть на частную собственность Данте и Перл.

Только сейчас я обратил внимание на сопровождающих, торчавших на почтительном расстоянии от своей хозяйки. Им было на вид не больше шестнадцати лет, и сначала мне показалось, что обе девочки, может, из-за роскошных волос ниже плеч, ровных и черных, как струящийся шелк. Потом я понял, что второй — мальчик, хотя они были поразительно похожи, только что он в плечах пошире. Удивительные лица, восточные, экзотические — тонкие брови широкой дугой, как нарисованные; темные, словно подведенные глаза, длинные изящные шеи подчеркнуты воротниками рубашек почти одинакового покроя из какого-то золотистого материала. Именно такими всегда представлялись мне персонажи арабских сказок. Никогда не верил, что столь могущественные существа могут быть уродливыми.

Я взял чемодан, но Перл остановила меня:

— Перестань. Высокому гостю не подобает.

Она кивнула этим двоим, и те подошли с заметной опаской.

— Это друг вашего хозяина, — произнесла она, уже второй раз за нашу встречу, словно получала удовольствие от реакции простых смертных (или бессмертных, что здесь значения не имело) на особу, приближенную к императору.

Тут они наглядно подтвердили, как прекрасное лицо может испортить откровенно дебильное выражение. Они пялились на меня чуть ли с приоткрытыми ртами, как будто я какое — то божество. Наверное, друг хозяина приравнивался для них к самому хозяину. К Данте у них, шестерок, доступа быть не могло, и он представлялся им уже Бог знает кем, что распространялось и на всех его друзей.

Воцарилась пауза, но они не отрывали от меня взглядов, как японские туристы от пирамиды, пока Перл не потеряла терпение.

— А ну шевелитесь, вашу мать, — внезапно рявкнула она, — вещи в зубы и бегом в комнату для гостей!!!

Я думал, их удар хватит. Девочка взвизгнула, мальчик захлопнул рот так, что челюсти щелкнули. Так быстро все произошло, раз — и их нет. Какая-никакая, а дрессировка.

— Роскошно, Перл. Даже лучше, чем прежние, — сказал я, но она только рукой махнула.

— Роскошные... идиоты. Ну почему как такая внешность — так слабоумие? Никогда больше не буду превращать их так быстро, сначала все-таки стоит проверить на наличие хоть минимального интеллекта. Когда видишь такие смазливые мордашки, просто не до мозгов, а потом оказывается, что мозгов никаких и нет. Который раз уже.

— Дай им время, Перл, они же недавно умерли. Ты ведь тоже не сразу заблистала.

Она только презрительно повела плечом, не считая нужным даже обращать внимание на такое замечание. Хотя если бы я начал вспоминать все ее ляпы, которые замечал в начале славных дел, можно было бы бестселлер написать.

— Ты так давно не навещал нас, — любезно пропела Перл, взяв меня под руку. До особняка было еще так далеко, что наш путь мог сойти за мирную прогулку. Я не обманывался ее тоном — мне было прекрасно известно, как Перл ко мне относится. Она ревновала, и у нее были на то причины, но все-таки она была рядом с Данте постоянно, а я не был. Поэтому потихоньку она перестала воспринимать меня как угрозу их идиллии. По мере роста ее влияния во лбу Перл разгоралась такая звезда, что она уже не обращала внимания на такие мелочи, как Улисс — сегодня он здесь, завтра его нет, а она всегда на месте. Иногда, когда она очень уж зарывалась, мне ужасно хотелось раскрыть ее узенькие глазки, рассказать, как на самом деле обстоят дела, — и тут же мне становилось ее жаль. Я представлял себе, как это — чувствовать себя на вершине мира, купаться во власти и богатстве, и внезапно быть жестоко вырванной оттуда теми же руками, которые пять минут назад обнимали...

Хотя насчет объятий — кажется, Данте это с ней не практикует.

Будто прочитав мои мысли, она продолжила:

— Расскажи, Улисс, как это — ничего не помнить?

— Я помню все, что нужно, — ответил я, не понимая, куда она клонит.

— И тебя не интересуют некоторые несоответствия?

— О чем ты?

Она улыбнулась, еще больше замедляя шаг.

— Ну, например... ты ведь давно знаешь Данте?

— Всю жизнь.

Это была правда. Всю сознательную жизнь.

— Но вы ведь случайно познакомились, и с этого момента начался отсчет новой эры для тебя?

— Ну. И какие здесь несоответствия?

Она хмыкнула.

— Погоди. О скольких еще его друзьях тебе известно? Кроме Хиямы?

Я открыл рот, чтобы сказать... и не знал, что сказать. У Данте не было друзей, кроме меня и Хиямы.

— Ты знаешь, насколько Данте особенный, — заговорила она медленно. — Он никого к себе не приближает. Он никем не дорожит. И ты стал его лучшим другом. Хияма — это другое, он прайм. А ты кто? Что в тебе особенного, что заставило его привязаться к тебе с первой минуты знакомства?

Я молчал, и она продолжала:

— Ты заметил, что Данте не особо... к себе подпускает?

— Нет вообще-то.

— Потому что тебя это не касается.

— Странно, что при твоей загруженности у тебя остается время на такую ерунду. Но если тебе полегчает, можешь отнести все на счет моего личного обаяния.

Мы остановились перед дверью. Перл отключила сигнализацию, и портал — иначе не скажешь — отворился. Она обернулась ко мне, ее голос снова стал веселым и беспечным, хотя моя реакция явно ее разочаровала.

— Да, ты прав, все это пески теории. Пойдем лучше, я покажу тебе дом.

Ее целью было посеять семена, и она это сделала, остальное должен был додумать я. Но я не собирался ни о чем таком думать. У Перл и раньше бывали припадки ревности, чего стоит еще один?

У меня никогда не было собственного дома, так что я все внимательно разглядывал. Внутренние помещения были строго разделены на две, но неравные части, мы отправились в правую. Описывать не буду — утомительно — но одно скажу: страшно было даже представить, сколько денег угрохали на ремонт. Это были такие покои, которыми не побрезговал бы и самый-самый. Ну, в принципе, они и были здесь самые-самые.

Левая часть была меньше и проще, хотя и тоже вся в серебре и черном дереве. Перл открыла раздвижную дверь, за которой было нечто наподобие кабинета, нынче работающего под выставку. Или камеру пыток.

— Что это? — только и смог спросить я.

По стенам были увешаны самые разные приспособления — от заостренных палок, по виду, вековой давности, до арбалетов и новейшего оружия (их было мало). Были здесь и копья, и мечи, и штуки, о назначении которых можно было только гадать.

— Это? Это музей имени Дока Ван Хелсинга.

— Кого?

Перл хихикнула.

— Ты что, вообще не читаешь? Ван Хелсинг — охотник за вампирами. А это — сувениры на память от каждого из них. Неплохо вышло, да?

— Столько их было?

— Их было больше, но тут некоторые предметы представляют целый род. Он рассказывал мне про некоторых.

Она прошла вдоль стены, едва прикасаясь рукой к экспонатам.

— Это лорд Уорли... братья Тай... преподобный Густав Керр, глава "Горящего креста"... Зои Руссо, красавица, на Ватикан работала... семейство Хименес, классно управлялись с топором... Стэнли не-помню-как, пьянь запойная... Дансигер, слэйер... помнишь?

Еще бы не помнить. Кейси. Первое лицо, что я увидел в жизни, вместо мамочки.

Я скользил взглядом по стенам и внезапно поймал себя на том, что мой мозг без меня начал игру "найди несоответствия". И нашел одно тут же, не выходя из этого музея. Никто и никогда на меня не охотился. Я не помню, что было до, но и после уже прошло немало времени, и никто (после Кейси Дансигера) пока не изъявлял желания сделать меня короче на голову. Что касается вампиров, то нападать на меня спешили только молодые и неопытные. С ними-то я справлялся легко, но старые, которых действительно следовало опасаться, обходили меня десятой дорогой, даже на их территории. Еще минута — и я поверю в ангелов-хранителей.

От размышлений мое внимание отвлекла одна вещь. На самом деле я не отводил от нее глаз, как только заметил, уже не слушая Перл, потом подошел и дотронулся.

Это было нечто вроде кнута или хлыста с гибкой серебристой струной, рукоятка из какого-то металла и дерева была сделана так совершенно, словно не на этой планете. Вещь очень красивая, завораживающая настолько, что я не удержался и взял ее в руки. И сразу понял, как с ней обращаться — эта струна могла отрезать голову одним щелчком и вернуться на место в рукоятке.

— А это звезда коллекции, — раздался тихий голос Перл, который акустика комнаты делала зловещим. — Лучший охотник, безупречный, безжалостный, с такой острой ненавистью, что она не угасала годами. Единственный в своем роде, кого Данте реально опасался. Несколько раз он был на волосок от смерти, и этот волосок ты в руках держишь... В конце концов легенды говорят разное: одни утверждают, что охотник сам стал вампиром, чтобы уравняться в силе и достать того, кого так ненавидел... другие — что это Данте его таким сделал... третьи — что в конце концов уничтожил... И никто — даже наш общий друг — так и не узнал его настоящего имени. Он называл его просто...

Дверь распахнулась так резко, что Перл запнулась на полуслове. Подкрадываться Данте не собирался.

— Predatore, — сказал он тихо. — То есть...

— Хищник, — закончил я. Тут не надо и итальянский знать.

— Совершенно верно. Он был единственным человеком, к которому я чувствовал уважение и даже больше, — сказал он в тон Перл, но прозвучало это куда более зловеще и одновременно просто. Перл медленно отступала от меня по мере его приближения. — Я восхищался им так же сильно, как он желал моей смерти. Понимаешь?

— Да не особо, — я пожал плечами. — Не разбираюсь в охотниках.

— И мне вот всегда было интересно: если он так отдается всем чувствам, то каково тем, кого он обожает?..

Данте осторожно забрал хлыст и протянул руки.

— Лис, обними меня. Как хорошо, что ты приехал.

Это странное чувство я не испытывал ни с кем больше — мы могли не видеться годами, я мог думать о нем или нет, но лишь приблизившись, тело вдруг начинало тянуться к нему, будто было его частью. Лишь обнять его, вдохнуть запах его волос и кожи — и враз становилось непонятным, как я мог быть вдали сколь угодно долго, десять лет или пять минут. Этому не было объяснения, впрочем, я не искал его, как и объяснений многому другому.

Я посмотрел на Перл — она не ушла, стояла у дверей, довольно улыбаясь одними уголками губ, глаза же были холодные и злые. Как будто происходящее иллюстрировало какую-то ее безумную теорию.

Немного отстранившись, Данте произнес, не оборачиваясь в ее сторону:

— А тебе, родная, я советую не терять время и подумать, как ты объяснишь то, что все мы здесь находимся.

Призрак ее улыбки сполз, как змеиная кожа.

— Ну ты же не казнишь меня за то, что я хотела похвастаться нашим домом?

— Позже, Перл. Вопросы есть?

Она капризно надула губы, что сделало ее похожей на безымянную азиатскую порноактрису.

— Я просто хотела напомнить нашему гостю, что закон распространяется и на него, на случай, если он захочет перекусить. Все донорские точки к вашим услугам. Сайонара, Улисс-сама.

Сложив ладони, она иронично поклонилась мне, после чего исчезла. Данте еще секунду смотрел вслед, на открытую дверь.

— Не наказывай ее за человеческие слабости, — сказал я.

— Мотивы Перл далеко не так очевидны, как кажется, — сказал он уже совсем другим тоном и повесил оружие на место. — Пойдем, поболтаем наверху.

— Ты что, не хотел, чтобы я здесь был?

— С чего ты взял?

— Ну, ты так оторвался на Перл...

— Это разве оторвался? Не бери в голову, Лис, меня мутит от претенциозности этого места. Не дом, а памятник тщеславию. Я ведь постоянно на студии, здесь захожу только в пентхаус. И вообще, как и тебе, большие комнаты всегда действовали мне на нервы.

Мы поднялись на лифте под самый потолок. Там было небольшое, но роскошное помещение, мебель вся встроенная — только кровать посередине, укрытая до пола тонким серым покрывалом с жемчужным отливом. И тонированное готическое окошко на всю стену, прочерченное тонкими рамами.

Я бы и так понял, что это его комната. Во всем доме был идеальный стерильный порядок. Здесь был бардак.

— Падай, — сказал Данте, и я растянулся на кровати. Он замер надо мной, разглядывая, словно увидел впервые.

— Что? — спросил я.

Внезапно он приблизился и обвел пальцем глазницу под моей повязкой — а потом осторожно коснулся ее губами.

— Это она сделала?

Один вопрос, на который он, скорее всего, уже знал ответ. С тех пор, как Рэйчел сбежала, мы виделись с ним не раз, я жил в Чикаго восемь лет, и ни разу мы не заводили об этом разговор. С самого начала Данте почему-то сделал вид, что не замечает моей повязки, и все упорно следовали его примеру. Если я и хотел рассказать о том, что произошло тогда, то постепенно это желание притупилось, если не исчезло совсем. Почему? Поначалу, естественно, первой моей целью было отловить Рэйчел и получить бездну удовольствия от ее смерти. Но потом сам процесс наблюдения за ней оказался таким увлекательным занятием, что первичная цель все оттягивалась и оттягивалась, пока я о ней не забыл. В конце концов, это здорово позволяло коротать время. А других причин я не искал.

Я не знал, что сказать, и просто кивнул. Он улыбнулся.

— Мне показалось, что ты созрел, чтобы рассказать. Ведь это смертный приговор для Перл. Ее ты жалеешь, что ли?

Я посмотрел на него и вдруг понял — он уверен, что Рэйчел мертва, что я еще тогда убил ее! И правда — как она может быть жива, если сделала такое!

В таком случае он будет удивлен.

Он сполз прямо на пол, опираясь локтями на кровать, и я начал рассказывать. Рассказал все — как Рэйчел похоронили заживо, как я ее нашел, что с ней происходило, как она сделала это, как я следил за ней. И по мере выкладывания фактов я понял, что не чувствую к ней ненависти. Я сто раз мог убить ее во время наблюдения — она понятия не имела, что я порой в двух шагах от нее, смотрю, как она выслеживает жертв, как убивает, как сходит с ума, как возвращается в рассудок. Она вела себя чертовски неосторожно — возможно, потому что была уверена в моей смерти, как Данте — в ее. Рэйчел отличалась тем, что убивала просто так, проливала кровь как воду, словно выполняла раз за разом какой-то ритуал, и он постоянно не получался. В эти моменты она превращалась в озверевшую фурию, вопящую, как стая банши, разрывая тело жертвы голыми руками. Что-то в ее мозгах все-таки сдвинулось за годы под землей, и чем дальше я наблюдал, тем меньше ее вины видел. Я не представлял, как объяснить это Данте.

По его лицу путешествовали странные эмоции, очень разные, некоторые мне не были понятны. То ли все это действительно было жутко, то ли ему было что вспомнить в этой связи... В любом случае, этим он со мной делиться не хотел.

— Почему ты не рассказал мне сразу? — тихо спросил он, когда я закончил.

— Не знаю. Я все чего-то ждал. Наверное, было предчувствие, что все не столь просто.

— Ну и ладно, так даже интереснее. Мне ведь тоже не улыбается сейчас избавляться от Перл, когда она так прилежно работает. Что касается твоей блондинки... кажется, ты ее немножко любишь.

Что?..

— Нет... не думаю... Я вообще плохо представляю, что это значит.

— Ну... вроде когда чья-то смерть не принесет тебе удовольствия.

— А. Это любовь, по-твоему? Но и твоей смерти, например, я не хочу.

Он встал и что-то достал из стенного шкафа. Это был шприц и какой-то флакончик, Данте умело проткнул иголкой крышечку, и голубоватая жидкость перекочевала за стекло.

— Твоя смерть, Лис, — сказал он наконец, забираясь на кровать и садясь по-турецки напротив меня, — точно не принесет мне радости. Так что можешь считать это объяснением в любви.

Я был рад, что мы прикрыли тему Рэйчел.

— Что это? — спросил я, когда увидел, что он расстегивает воротник рубашки. Я был равнодушен к наркотикам, во всяком случае, к тем, которые знал. Опиум давал расслабление, мескаль — легкие глюки, но ничего особенного. Не из-за чего голову терять.

— "Kreuzfeuer", европейский хит. Тебе нужно вмазаться, это верное спасение от депрессии. Даже если тебе кажется, что ты в порядке, я скажу тебе правду. Мне скучно, Лис, тебя нет рядом, я не вникаю в бизнес, и остается искать разные пути. Этот ничем не хуже других.

— Я вообще-то никогда не... Как оно подействует? — спросил я осторожно.

— Не бойся, мы сделаем все грамотно.

Он не глядя ввел иглу в вену, потянул поршень, и кровь взвихрилась за стеклом, как падающий шелковый платок, завораживающими мягкими переливами. Потом она вернулась в вены, смешанная с неизвестной жидкостью, и они на мгновение вдруг проступили под белой кожей на шее, дальше — на руках, как нарисованные тонкой кисточкой разводы киновари. А потом ушли вглубь, снова штиль. Я едва оторвался от этого зрелища, чтобы взглянуть в глаза Данте, и увидел черные дыры, словно зрачки расползлись за пределы не только радужки, но и глаз вообще. Дышал он через раз, а работа сердца была слышна, как удары гонга, обмотанного бархатом. Потом зрачки стали постепенно уменьшаться, сужаясь все сильнее по мере того, как восстанавливалось дыхание и сердцебиение. Через мгновение его взгляд снова стал почти осознанным, но мгновение это длилось долго.

— Черт, — выдохнул он, — который раз уже, а привыкнуть не могу. Убойная штука, ее нам на заказ делают. Перл ее даже на улицы не выпустила, оставила нам для внутреннего пользования, слишком уж дорогое производство. У людей мозги взрываются от минимальной дозы. Но заработали мы на нем... сказочно.

Данте взял пустой шприц и снова ввел в вену, на этот раз на руке, чтобы набрать своей крови. Я положил голову ему на колено, почувствовал, как он убирает волосы с моей шеи. Укол был профессиональным и почти неощутимым.

Подействовало моментально — моя кровь, смешавшись с его, превратилась в ртуть, а потом сразу же — в густой текучий джем. Я, наверное, ахнул, потому что Данте рассмеялся где-то очень высоко надо мной. Смех звучал, будто хрустальный шар уронили на хрустальный пол; звуки тоже потекли, преобразились во что-то материальное, имеющее текстуру и цвет. Я перевернулся на спину, чтобы увидеть его лицо, но до него было не ближе, чем до солнца, казалось, рукой не дотянуться. Оба мои глаза открылись, и я снова увидел мир в стерео. Я видел свое отражение в лице Данте, которое вдруг стало зеркальным, и мои глаза сияли, свет тек из них желтым светящимся алхимическим дымом. Данте плел косички из моих волос, и мне казалось, что они завиваются, то как лента Мебиуса, то как модель ДНК, и уходят в бесконечность.

— У тебя так волосы отросли, — сказал его голос, измененный до неузнаваемости, словно звучащий сквозь хрустальную метель.

— А ты по-прежнему одеваешься на барахолках, — ответил я, и он снова рассмеялся, обжигая осколками, падающими на мое лицо и надрезающими кожу. Потом наклонился и вдруг поцеловал меня, отчего свет на мгновение стал нестерпимо ярким, палящим невыносимо-сладко, пока не брызнул искрами. Наши отношения сложно назвать платоническими, но интима в них не было тоже — по крайней мере, мы в этом никогда не нуждались... хотя сейчас... Я все же протянул к Данте руки и подмял его под себя движением, гудящим, как сильный ветер — это было приятно. Невыразимо. А он продолжал смеяться... и тут...

И тут меня шарахнуло снова, как тогда на кладбище, только в этот раз я почувствовал не страх, а нечто абсолютно новое. Ненависть. НЕНАВИСТЬ. Отравленную и черную, до омерзения, до боли, до тошноты. Да как же можно с этим жить?... как не пропитаться ядом, не сгореть?.. Я даже застонал от этого невыносимого чувства, стиснув пальцы на шее Данте, и его глаза вдруг стали черными колодцами, слившимися в один, а руки обхватили и прижали к себе, укачивая, пока не вернулась эйфория и весь мусор не унесло потоком искрящейся чистейшей воды.

Постепенно прогулка по огненным небесам сходила на нет, мозаика снова выстраивалась во что-то логичное: комнату, окно, его лицо, но кое-что все равно осталось. Звезды стали ближе. Данте был прав — к такому не привыкнуть, это слишком прекрасно. Хотя в тот момент я уже точно знал, что это мой последний раз.

Очень жаль, но... Больше я это пробовать не буду.

— Ну как? — спросил он, все еще перебирая пальцами мои косички. Чтобы наплести столько, потребовалось бы несколько часов. Сколько же часов прошло, три, четыре?

— Лучше чем секс.

— Ну, я бы не стал так упрощать, но... не хуже уж точно. Кстати, о сексе — поехали, пока есть время, я познакомлю тебя с моей новой девушкой.

— Очередная Формоза? — поинтересовался я, поднимаясь, восстанавливая кровообращение в обновленном теле. — А куда подевалась прежняя?

— Несчастный случай. Напилась и выпала из окна. Я ей пить запрещал, так она это днем делала, вылезала на крышу и загорала там в компании бутылки виски. И однажды спутала себя с птичкой.

— Одна отравилась. Другая умерла непонятно от чего. Потом еще та, ирландка... Среди твоих рыженьких повышенная смертность налицо, это тебе странным не кажется?

— Я не думаю об этом, Лис. Они все для меня как одна.

— И когда ты перестал предпочитать азиатский тип? Дай угадаю — когда завел себе Перл?

Он промолчал, мол, что тут гадать. Одного я не понимал, если влияние Перл на текучку Формоз действительно имело место, то почему его это не волнует? Мне не верилось, что Перл действительно видит в смертных девочках конкуренток и боится, что Данте превратит кого-нибудь из них в долгоиграющее удовольствие. Скорее всего, с ее стороны это была просто предосторожность, подсознательный страх потерять свою уникальность. В таком случае, она просто слепая. Любой знает, что Данте никто не помешает сделать так, как ему захочется.

Данте явно не хотелось развивать эту тему, и он потащил меня в гараж. Там пылилось полтора десятка машин, которые Перл покупала, как духи, и периодически раздаривала слугам, чтобы накупить новых. Данте питал слабость только к мотоциклам, и когда о них заходил разговор, превращался в школьника, коллекционирующего бейсбольные карточки.

— Смотри, новая модель. Это вообще отпад, летает, как ветер. Умные черти эти японцы все-таки. Я заказал для тебя такой же, погоняем. Здешняя байкерская община — филиал "Ангелов ада" — тусуется на одном склоне, под которым не один десяток костей догорает. Мне случилось с него пару раз удачно сигануть, так что для них я теперь что — то вроде Архангела Ада. А когда увидят наших красавцев, то просто начнут приносить нам жертвы.

Он погладил мощное седло из черной кожи на здоровенном мутанте, ничуть не уступающем по устрашаемости катафалку Перл.

— Новая девушка, новая дурь, новый байк... Что еще?

— Все остальное по-старому, и это лучшая новость.

* * *

Я потерял Рэйчел из виду на некоторое время, и этого времени мне хватило, чтобы поиграть в наркомана. Да, я изменил свое отношение к запрещенным веществам — правда, не к "Kreuzfeuer"... Данте отпустил меня обратно в Сан-Франциско на близнеце своего офигенного мотоцикла и с пятнадцатью ампулами, которые чуть позже я сменял на мешок самого разнообразного дерьма, которое разумном использовании можно было растянуть на много лет. Но это при разумном. Раз за разом эффект становился все бледнее, я незаметно для себя все увеличивал дозы, комбинировал, пока в конце концов не пожалел, что позволил всему этому приесться. Данте сказал, что зависимости, кроме моральной, у меня быть не может, так что после того, как в мешке показалось дно, я решил вернуться к своей прежней привязанности и наконец выследить ее.

Если бы кое-что не помешало.

Я проснулся около полудня с чем-то, больше всего напоминающим ломку. Не то, чтобы было больно, нет — я просто ощущал все тело, как будто сняли верхний слой кожи. Первой в голову пришла мысль о запоздавшем синдроме отмены, но... что-то было не так. Что-то не совпадало. Послонявшись по дому, я посмотрел телевизор и понял, что думаю об одном — как бы побыстрее попасть в Чикаго.

К прежнему неприятному ощущению прибавилась тревога и какая-то незнакомая тоска, хотелось то ли разорвать кого-нибудь, то ли просто забиться в угол и выть. Промучившись неделю, я заказал билеты на Чикаго, (руки уже так тряслись, что выпадала трубка), но все еще понятия не имел, как пережить последний проклятый день. Потом позвонил Данте, но его личная линия не отвечала или была отключена. Тогда я постепенно начал понимать, что моя ломка связана совсем не с дурью. Я думал не о наркотике, а о Данте, и чем больше думал, тем хреновее мне становилось.

В тот год множество киностудий обанкротилось, потому что почти у каждого среднего американца уже был телевизор, и кинотеатры пустовали. Некоторые, как "Коламбия", держались на прокатах европейских фильмов, но и они едва сводили концы с концами. Данте не сильно переживал из-за этого кризиса — казино приносило достаточно прибыли, чтобы продолжать съемки на общественных началах. Это была единственная плохая новость, которая была мне известна, но у меня еще не было повода не доверять предчувствию.

Уже на подлете к городу я дозвонился секретарше Данте или кому-то там. Голос у нее был напряженный, и этим голосом она сообщила, что не имеет права его беспокоить. Тогда, балансируя на чудовищно тонком лезвии, чтобы не сорваться и не заорать на нее, я сообщил, кто я такой. Это произвело впечатление, и она пообещала передать ему сообщение, как только сможет. Это немного успокоило нас обоих. Я глубоко вдохнул и даже улыбнулся стюардессе, втайне жалея, что не могу вцепиться в нее сию же секунду.

Позже я понял, что так мгновенно успокоило меня. Он был в порядке. Остальное значения не имело.

Я добрался до здания "Инферно" на такси и когда вошел вовнутрь, никто меня не остановил. Среди охраны были новые лица, но основную массу я знал, и что главное — они знали меня. С моей внешностью не сильно спрячешься.

Запах крови я услышал где — то этажей за пять до пункта прибытия. Если честно, я уже устал от знамений.

Не доходя до конца коридора, который загибался, переходя в приемную и директорские апартаменты, я услышал отрывистый голос Перл:

— София, мать твою, дай мне еще упаковку!

Перл сидела за столом, а перед ней лежала гора окровавленных салфеток. Кровь не переставая, текла из носа и уголков глаз, заливая ее одежду, стол и все вокруг. Рядом стояла София, ее безупречный светло — серый костюм тоже был основательно заляпан, и подавала новые.

— Простите, что меня не было, — лепетала она, — вы ведь сказали срочно отнести бумаги...

— Да заткнись ты, — Перл раздраженно бросила ей в лицо пустую пачку от салфеток, достала зеркало и начала приводить себя в порядок. — С тебя станется. Конечно, лучше, если бы ты оказалась на моем месте. Но тебя тогда вообще бы по стенам разнесло...

— Просто... Хозяин приказал докладывать, только если позвонит...

— Кто?

Тут я вышел из-за угла.

— ...Улисс, — произнесла она, отвечая сама себе. — Как я сразу не догадалась.

— Я не помешал?

Перл медленно двинулась мне навстречу, прохладно улыбаясь. Слишком тонкие губы, слишком красная помада, но это на мой вкус. На ней было черное то ли платье, то ли плащ, обтягивающее фигуру. Она у нее совсем не азиатская — ноги длинные, ростом почти с меня. Такие войдут в моду только в конце века.

— Я так и знала, что ты прибежишь.

— За что влетело?

Перл изящно пожала плечами.

— Да ничего особенного. У их величества депрессия. Ты не слышал — его друга недавно пришили.

— Хияму?... — спросил я почти шепотом.

— Ну, как мы когда-то выяснили, у него немного друзей.

— Кто?

— А хрен его знает. Кажется, это связано с его экспериментами... надо же, прожить столько — и позволить какой-то человечине себя убить. Глупо, правда, Улисс? Смерть — неплохая цена за глупость.

Я не мог поверить, что слышу это.

— Ты никого не уважаешь, да?

Она облизнула губы, скорее нервно, а не показушно, и замолчала, всем своим видом выражая презрительное равнодушие.

— А за что мне уважать его?

— Он же тебя вырастил.

Перл резко обернулась к Софии.

— Пошла вон отсюда.

Когда та исчезла, забрав испачканные салфетки, она могла не сдерживаться — вернее, сдерживаться она уже не могла.

— Это не он меня вырастил, а его женщины! Те, которые умирали в расцвете лет только потому, что он жалел для них каплю своей крови. Это нормально? — Ее глаза загорелись, и Перл сцепила пальцы между собой, словно опасаясь каких-то действий. — Ритуал, черт побери. Я дожила до тридцати лет и видела в своей жизни одно — море и горы! Гребаное море и гребаные горы!! И это в век железной дороги и телефона! Я носила дурацкие шмотки, говорила на дурацком языке и о миллионе вещей даже не подозревала! И все могло так и закончиться — никакой перспективы, раз — и празднуешь тридцатый день рождения на дне в компании рыб. Чио-Чио-мать-ее-Сан! И после этого я должна кого-то уважать!

Перл довольно давно научилась держать себя в руках, и я не знал, на счет чего отнести этот внезапный фонтан эмоций. Неужели нервы? Или я ее так раздражаю?

— Но ты же знаешь, кого действительно стоит обвинять во всем этом, — сказал я наконец.

Она перевела дух, но глаза все так же упрямо и бешено сверкали из узких разрезов.

— А ты знаешь, что Данте я обвинять не могу. Я его люблю.

Она произнесла это так похоже на Рэйчел, что мороз по коже.

Появилась София, отмытая и переодетая. В ее руках был поднос со свежезаваренным кофе.

— Не боишься? — спросила Перл с издевкой.

Я молча отнял поднос у Софии. Когда она попыталась сопротивляться, я спросил:

— Тебе мало?

Аргумент был более чем убедительный. София вопросительно посмотрела на Перл, но та отступила к стене, скрестив руки на груди. Тогда София подбежала и открыла передо мной дверь.

— Осторожно, — бросила Перл мне в спину, — смотри, чтобы не вынесли тебя в пластиковом мешке.

— Спасибо за заботу.

И только войдя, я понял, о чем она говорила.

Комната была под потолок заполнена почти осязаемой энергией, горячей и враждебной. Она покачивалась, как водоросли под водой, пробегая по коже тупыми иглами и обжигая. Стараясь не уронить поднос, сквозь эти струящиеся флюиды я даже не сразу увидел Данте.

Он сидел на кушетке, спиной ко мне, уставившись в темное окно. Не знаю, почему — я остановился на значительном расстоянии, чувствуя, что никто не заставит меня сделать еще шаг. Он услышал входящего уже давно, но только сейчас начал поворачивать голову, невидимое грозовое облако, тяжелое и душное, двинулось на меня, и на секунду я вдруг поверил, что со мной сейчас произойдет то же, что и с Перл. И он сделает это раньше, чем вообще меня увидит и поймет, что это я.

— Лис, — произнес он едва слышно, так до конца и не обернувшись, и я едва подавил вздох облегчения.

— Зачем тебе кофе? — спросил я тоже очень тихо, ставя поднос на столик рядом с кушеткой.

— Запах люблю... — Он подвинулся. — Иди ко мне.

Я подумал, что он добавит "не бойся". Он этого, конечно, не сказал, хотя было бы в точку.

Данте снова втупился в окно. А я смотрел ему в затылок, не зная, что делают в таких случаях. Я не узнавал его — он так легко ко всему относился, никогда не переживал, а тут я чувствовал такое, что и сравнить-то не с чем. Если это только проекция, то как он это вообще выносит?

— Мне так погано, Лис... — заговорил он, и я наконец смог его обнять со спины, прижать к себе, скрестив руки на его груди. Он чуть откинул голову мне на плечо. — Раньше я думал, так не бывает.

— Я тоже. Мне очень жаль.

— Он меньше всех нас заслуживал смерти. Мы были такие разные. Он не был ни хищником, ни убийцей, не получал удовольствия от смерти, не питался страхом... ничего такого. При этом он принимал меня таким, какой я есть. А я никогда его не понимал. Хияма весь был в своих проектах... и все те девушки любили его по-человечески. Он никого не держал силой. Никогда. Мне должно быть ОЧЕНЬ ЖАЛЬ...

Данте наконец обернулся ко мне. Глаза его были сухими и резкими, как раскаленные лезвия.

— Но знаешь, чего мне жаль на самом деле? Не Хияму. Я потерял убежище, Лис. За столько времени я привык, что оно у меня есть. Место, куда всегда можно прийти, где можно спрятаться, где тихо и спокойно, и время не существует. Теперь я чувствую себя... бездомным. Брошенным. Уязвимым, если хочешь. Вот чего мне на самом деле жаль.

Кофе распространял одуряющий аромат, который плыл по комнате, растворяя напряжение, постепенно восстанавливая относительный покой. Данте положил голову мне на плечо, завернувшись в плед, как в кокон, словно так он чувствовал себя безопаснее.

— Ты — уязвимый? — спросил я тихо, чтобы не поколебать мирные кофейные флюиды. — Только не ты.

— Это как... кусок отхватили, — пожаловался он уже совсем другим тоном — проще и как-то понятнее. Его пальцы оглаживали мое лицо, чуть подрагивая, и это было так ласково... так знакомо. — Кажется, насчет любви я ошибся; наверное, это когда смерть приносит горе.

— Наверное. Я не знаю.

— Хорошо, если и не узнаешь. Вот как это — быть небезразличным... Больно, Лис, и дискомфортно.

— Потому что прайм?

— Потому что друг... А если что-то случится с тобой? — Он бросил на меня быстрый взгляд. — Знаешь, мне бы легче было убить тебя самому, чем пережить такое еще раз.

Я улыбнулся, хотя какая-то моя часть восприняла эти слова очень даже серьезно.

— А если я умру, чего тебе будет жаль?

Данте вдохнул так, будто пытался побороть спазм. Потом крепче обхватил меня за шею обеими руками и спрятал лицо куда-то под волосы.

— Заткнись, Лис. Заткнись.

Несколько минут он молчал, а я думал о его словах. Если быть безразличным легче, тогда зачем вообще...

— Всем всегда что-то надо, — заговорил вдруг Данте, полушепотом, почти в самое ухо — я даже вздрогнул. — Никто не просто так. Если вспомнить — и Хияма тоже... он почувствовал во мне потенциал, которого сам не имел, а ему тогда нужна была защита. И все другие... Знаешь, был вот у меня приятель один, до тебя задолго. Дитя партнера Хиямы по экспериментам... Мы с ним неплохо проводили время. Он был веселый, забавный и беспринципный — а чего еще надо? Ну, и слишком обаятельный, чтобы слышать "нет" от кого бы то ни было... В какой-то момент мне даже показалось... но на самом деле он просто нуждался в моей помощи, а когда все закончилось и он стал гораздо сильнее, мы разбежались. Вернее, он сказал, что нам надо двигаться дальше и все такое... Сейчас я о нем чаще слышу, чем вижу, у него другое имя... — Он издал резкий смешок. — Хотя прозвище осталось то же.

— Кажется, я понимаю, о ком ты.

— Да не важно. Дело не в нем, не во всех остальных, а во мне, видимо.

— Мне от тебя нужен только ты, — проговорил я ему в ухо тоже, и Данте снова коротко засмеялся, почти всхлипнул.

— Знаю, Лис... Но может, это и правильно — не иметь близких? Если такова цена потерь — может, быть одному и есть самое верное решение?

Я так не думал. Строго говоря, вообще об этом не думал, но Данте и не просил совета сейчас. Поэтому вместо ответа я спросил:

— Как давно ты не спишь? Дней пять? Семь? Десять?

Он пожал плечами.

— Наверное. Не могу я. Ничего не помогает, даже "Kreuzfeuer" как вода. Только глаза закрою — такое накатывает, что в голове мутно. Я не привык терять контроль, это всем опасно. Вот сделаю что-нибудь непоправимое и даже помнить не буду...

— А я на что?

Ему понадобилась пара долгих секунд, чтобы понять, о чем я.

— Да... ты ведь... Усыпи меня, Улисс. Попробуй, иначе я все здесь с землей сровняю.

Он снова повернулся ко мне спиной, сползая затылком по груди, устраиваясь в объятиях.

— Знаешь, — сказал он, — я хотел сказать тебе кое-что, но если ты услышишь это от меня, то уже не сможешь спать спокойно.

— Тогда не говори. Что-то должно быть постоянным. Никаких перемен.

— Никаких перемен...

Моя ладонь легла на его глаза. Обычно одного прикосновения хватало. Через мгновение я попытался ее убрать, но Данте накрыл ее своей.

— Не уходи, пока не усну... пожалуйста.

О, я мог быть здесь хоть целую вечность. Никогда прежде не использовал мой дар во благо — это было потрясающе. Делать это для того, чья смерть не доставит тебе радости. Чья смерть принесет тебе горе.

— Я тебя очень люблю, Лис...

Надеюсь.

Когда я отнял ладонь, она была влажной.

Перл не ушла переодеваться, она все ждала, чем дело кончится. Я осторожно прикрыл дверь и пошел прочь, не имея ни малейшего желания с ней беседовать. Мне было нехорошо, словно часть чего-то из той комнаты вошла в меня, но это ощущение я мог переносить. Оно было лучше, чем то, что привело меня сюда.

Она догнала меня и загородила дорогу.

— И ничего не скажешь?

— Скажу — не беспокоить.

— Хочешь сказать, он спит?..

Поразить ее было приятно, но сейчас как-то не до того.

— А ты сообразительная.

— Ага... — Перл все не уходила с моего пути, проводя пальцами, покрытыми запекшейся кровью, по лацканам моего пиджака и забавляясь игрой в гляделки. — Видишь, Улисс, я была права. Как ты почувствовал, что ему плохо? Тебе тоже стало плохо. Как и мне, а ведь он — мой прайм. Значит это только одно — в тебе есть его кровь. Как и во мне. Правда, интересно?

Я вздохнул, потом взял ее за плечи и силой переставил в сторону, но не отпустил, а продолжал сжимать. Она терпела, но глаза постепенно превращались в горящие трещины.

— Однажды он дал мне своей крови с "Kreuzfeuer". Довольна? Поиграй в детектива с кем-нибудь другим.

Ее голос буквально ударил меня в спину.

— Данте запросто мог бы разблокировать твою память. Почему он никогда не предлагал тебе этого? Может, ты вспомнишь что-то такое... личное? А? Predatore?

Последнее слово она произнесла одними губами, однако желаемой реакции не дождалась. Я только фыркнул:

— Перл, не искушай судьбу. Того, что я помню, мне хватает. А вот твоя жизнь для тебя самой — такая мрачная тайна, что и представить трудно. Молись, чтобы никогда не узнать свое предназначение.

Перед тем, как выйти, я бросил на нее взгляд. Она испугалась. Перл, удержавшая позиции после того, что произошло на нью-йоркском Стадионе; Перл, вертевшая мэром, знаменитым реформатором Гарри Диллоном как марионеткой, перепугавшая до смерти чуть ли не всю нежить континента, Перл — Мастер Чикаго и штата Иллинойс — вдруг испугалась сама. Она стояла такая хрупкая, как никогда, стеклянное изваяние на шаткой подставке, которое вспомнило, что такое слезы. Тогда мне вдруг подумалось, что мы видимся в последний раз.

Так, в общем, и вышло.

* * *

Данте не позвал меня на следующий день и потом тоже. Что же, ему, вероятно, требовалось время... и к какому бы выводу он ни пришел, я знал, что приму это. Только чтобы никогда больше не ощущать ничего подобного. Если для этого нам придется расстаться — я готов принести эту жертву. Хотя готов ли вынести ее — не уверен.

Через неделю я уехал, чтобы отвлечься поисками Рэйчел — это не было проблемой с ее репутацией.

Разыскивая ее, я думал о том варианте любви, который нам доступен. У людей это происходило как-то иначе, я видел влюбленные пары, и все они были одинаковые, как куколки на свадебных тортах. Я вспоминал Рэйчел, когда она была человеком — агрессивной и колючей, потом вспоминал ее сломленной (я так думал), когда она обнимала меня во время сна (люблю тебя, Улисс...), текстуру ее губ и волос, запах кожи, голос... Не знаю, как бы я отреагировал на ее смерть от чужой руки, но мне хотелось бы пока оттянуть это. Так что грубо это можно считать любовью, наверное.

Данте не любил Перл, это факт. Я ему друг, я люблю его, и он меня вроде бы любит... но тут тоже столько "но", что и за десять жизней не разобраться. В любом случае, он вряд ли бы понял мое отношение к Рэйчел после того, что она сделала. Чего-чего, а прощать он не умеет. Он так отомстил за смерть Хиямы, что, простите за бездарную метафору, небеса рыдали. Как бы он поступил с Рэйчел на моем месте, не берусь даже гадать — я все-таки чуть менее изобретателен. Еще несколько десятков лет назад самым невинным нашим с ним развлечением было пробираться по ночам в дома и наблюдать за людьми — если кто-то просыпался... ну, не повезло. Добавлю, что мы не особо старались вести себя тихо.

Но тут, с Рэйчел, было другое дело. Мое ЛИЧНОЕ дело. Я убью ее, конечно, рано или поздно, но мне хотелось прежде разобраться в себе.

Сан-Франциско был для меня местом отдохновения. Я впервые приехал сюда давно, но только несколько лет назад узнал, что Мастер здесь — Донателла, моя старая приятельница. В любом городе страны я мог пребывать, сколько мне захочется, не заботясь о том, что скажет местный Мастер. Но Делла — ее игнорировать было невежливо, и поэтому я решил явиться на прием.

Она встретила меня с... как бы это сказать, настороженной радостью. За столько лет Дел нисколько не изменила своей страсти ко всему, что относится к Дикому Западу. На ней были высокие сапоги с маленькими изящными шпорами, ковбойская шляпа, даже платок на шее — все было стильно и делало ее похожей на героиню вестерна. Учитывая то, что Донателла, кажется, была кровей чероки, ее увлечение было очень оригинальным. Да и Сан-Франциско — не Хьюстон. Но кто я такой, чтобы судить, — мои увлечения тоже как бы мало общего с логикой имеют.

— Что нового произошло? — спросила она первым делом, — а то я совсем отстала от жизни со своими родео и конюшнями.

Я вкратце рассказал ей последние события, потом разговор плавно перетек на Чикаго, Перл и Данте.

— Правда, что ее убил крысиный волк?

— Впервые слышу. Если и так, то он это сделал не от голода.

— А Данте? Вы по-прежнему друзья? — спросила она.

— Мы всегда были больше чем друзья. Но теперь... кажется, что-то может измениться.

— Я слышала про Хияму-сан.

— Ты знала Хияму? — Я был по-настоящему удивлен.

Донателла кивнула, и красивые желто-медовые волосы поползли по плечам. Еще сто лет назад я заметил, что ее волосы цвета моих глаз, и вместе мы недурно смотрелись.

— Я была членом одной из экспериментальных групп, его и Бастиана... Потом, когда проект провалился, нас распустили, и я уехала в Штаты. Но я достаточно хорошо знала его, чтобы понять Данте. И знаю Данте, чтобы понять тебя...

— Знаешь?

— Его никто не знает. И ты не знаешь. И сам он иногда тоже. Но у него такая сила, что он может выбирать себе в друзья кого захочет. Он тебя выбрал, и это что-то да значит.

А еще важнее — я выбрал его, ведь насильно мил не будешь... С первого взгляда, с первого слова, вот что действительно важно. Но мудрая Дел поняла, что меня беспокоит, еще раньше меня самого. Неужели это так очевидно?

— Он сказал, что ему легче убить меня собственноручно, чем...

Донателла засмеялась, так весело, что мне самому стало смешно. Интересно, отчего.

— Улисс, ты мечта кушетки. Параноик. Да он за тебя континент с землей сравняет, это не секрет. Так что брось самокопание и давай разбудим парочку лошадей — океан при лунном свете потрясающе красив.

У нее не так много достоинств, но психологический фон Делла создает виртуозно. Впоследствии она призналась, что вначале ее немного насторожил мой приезд.

— Ты думала, что мне нужен город? Боже, Дел, да меня это никогда не интересовало. Какой из меня Мастер города? Это вообще не для меня — подковерные игры, травли, войны; да и все время удерживать власть — это на любителя, согласись.

Хотя, подумал я, появись у меня появилось такое желание... думаю, проблем бы не возникло.

— Я близок к тому, чтобы остановиться, это правда, но не в качестве хозяина. Буду счастлив, если ты примешь меня гостем.

— Это хорошо, — сказала Донателла, — мне тоже не хотелось бы с тобой драться... В таком случае, мой город — твой.

Разумеется, она понимала, что ссориться со мной — значит ссориться с Данте, но в целом приглашение было искренним. Теперь, когда она знала, что я не посягаю на ее территорию, мы могли быть друзьями.

Искренность в нашей породе — ценность редкая.

Дел предложила мне один из своих плавучих домов на побережье, и я принял подарок. Всего семь суток сна под шипение волн действительно привели меня в полный порядок, и я отправился в Нью-Йорк.

Это, пожалуй, самое опасное для вампиров место во всей стране, но экстремалам вроде моей блондинки только того и надо. Я чувствовал, что найду ее, хотя и не думал, что на это уйдет столько времени — она все время ускользала, оставляя след, который я воспринимал всеми органами чувств, как шлейф дорогих духов, как запах крови. Рэйчел научилась быть осторожной, и выследить ее стало труднее, но на меня работал тот факт, что она не подозревала о моем существовании. Потому я гонялся за ней, как за призраком, сам будучи призраком, и это доставляло мне извращенное удовольствие.

...Однажды вечером меня потянуло погулять в тихом пригороде, подальше от ночных клубов, которых я обошел две дюжины. Тут было мирно и спокойно — ей бы вряд ли понравилось. Нельзя сказать, что я не слышал, как едет машина, но почему-то застрял на середине улицы и очнулся, уже упираясь руками в капот. Водил-не-мертвых можно узнать по тому, что они редко зажигают фары. В Нью-Йорке в целях конспирации это делают все, кроме сумасшедших. Фары этой машины не горели.

Передо мной ворчал роскошный белый "лотус" с открытым верхом, а за рулем сидела моя Рэйчел.

Я увидел, как расширились ее глаза, сжались губы. Руки в белых кожаных перчатках впились в руль. Машина подалась назад, медленно, крадучись, и на секунду я поверил, что сейчас Рэйчел выйдет, и я... Убью ее? Обниму ее? Откуда, черт побери, я знаю?!

И тут "лотус" взревел, как не положено реветь дорогим машинам, и кинулся на меня. На лице Рэйчел отразился весь процесс нажатия на газ, с каким удовольствием она это сделала. Мы десятки лет не виделись (то есть она меня не видела), и все это время я помнил только то, что сделала со мной она. Что я сделал с ней, я успел благополучно забыть. Годы в могиле. Она их не забыла.

Это было мгновение — ослепляющие фары, яростный визг (и колес, и ее самой), и то, как кто-то выдернул меня почти из-под машины, она едва зацепила меня крылом. Я откатился на асфальт, приземлившись "на лапы", как кошка. Мне приходилось видеть, как двигаются оборотни — те, которые из кошачьих, — потрясающе грациозно. Но мы все равно лучше.

— Рэйч, ты что, совсем спятила?! Вы в порядке?

— Я? — переспросил я, все еще смотря вслед улетающему пулей "лотусу". — Да... нормально. — Только сейчас до меня дошло, что он назвал ее по имени. Как-то так особенно назвал... Насколько я понял в процессе наблюдения, она никого к себе близко не подпускала. Я видел ее с другими, но это было не то. Неужели за то время, что мы не виделись, у Рэйчел наконец появился приятель?

У него были почти малиновые волосы, торчащие во все стороны -первое, что бросалось в глаза. Да и в остальном мальчик выглядел уж слишком для этого стерильного района — косуха и драная майка, в ушах — тысяча сережек, и в довершение ансамбля — джинсы, пропущенные через дробилку. Помесь панка, металлиста и еще черт знает чего. Парень казался подверженным влиянию субкультур: возможно, лет когда-то он ходил весь увешанный фенечками и с нарисованным на щеке цветком. Такой мог понравиться Рэйчел. Определенно.

— Что на нее нашло? — сказал он, тоже смотря в направлении исчезнувшей машины.

— Такой уж характер...

— Вы знаете Рэйчел?

— Да. Немножко.

Он улыбнулся мне так обезоруживающе. Он был очень милый.

— За ней нужен глаз да глаз. Рэйчел ничем не испугаешь, и я все время боюсь, что она влипнет в какую-нибудь историю. Хотя без этого она и жить не может. Такой вот порочный круг. Меня зовут Харлан. А вы давно знакомы с ней?

— Давно.

— Хотел бы я знать, какой она была давно.

— Она... — я запнулся. — Не уверен, что могу помочь. Мне пора. Передавай ей привет от старого приятеля.

Я медленно пошел по улице. Он догнал меня буквально через пару минут.

— Простите. Вы Улисс, да?

Я обернулся так же медленно.

Он уже не улыбался. Его лицо застыло, как гипсовый слепок, выделялись только глаза. Невинные и испорченные одновременно, сейчас они были просто перепуганными. По-детски. Даже можно сказать, по-человечески.

— Рэйчел... рассказывала... обо мне?

— Нет. Никогда... Просто она почти не спит, а когда засыпает, то повторяет ваше имя. И плачет. А потом злится так, что ее трудно успокоить.

— ... выспалась... в свое время, — сказал я тихо, скорее сам себе.

Он не отрывал от меня глаз, как будто боялся, что я повернусь и уйду, оставив его без ответа.

— Вы ее убьете?

Честно говоря, я не ожидал такого вопроса. Мальчик был совсем не прост, и сама мысль, которую он выразил, явно далась ему очень тяжело. Это был даже не вопрос, по сути, потому что через секунду он сказал:

— Не убивайте ее. Пожалуйста.

Я взял его за подбородок, чтобы рассмотреть лучше; он не сопротивлялся, только зрачки расширялись и сужались в такт дыханию, а на висках под прозрачной кожей проступили голубые вены.

— Почему нет?

— Она самое лучшее, что со мной произошло.

Я отпустил его, пораженный. Вот это да! Оказывается, я создал нечто такое... нечто прекрасное; оказывается, моя Рэйчел — САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ЧТО С КЕМ-ТО ПРОИЗОШЛО!

— Я сделаю ВСЕ, что вы захотите.

— Все? А если я захочу убить тебя?

Он посмотрел вверх, словно призывая небеса в свидетели.

— Ну, если Рэйчел умрет... это равносильно. Я без нее ничто.

Я в первый раз такое видел. Отдать жизнь за кого-то, как это странно. Как это неестественно. Но если этот кто-то — самое прекрасное, что с тобой произошло... может, я и смогу понять. Может быть. Данте бы точно не понял, а я постараюсь.

— Просто передай ей привет, — сказал я наконец, бессознательно погладив его пальцем по щеке. Он изобразил почти-улыбку, ему хотелось верить мне, но это было сложно.

— Что же вы друг с другом сделали?.. — спросил он только.

— Береги ее, Харлан. Я ее не трону. Но не дай ей охотиться на меня, иначе уже ничего нельзя будет поделать.

Я оставил его вопрос без ответа. Что мы сделали друг с другом? Я ее убил. Она меня ранила. Что же, орел — путь изначально более тернистый, чем решка, и мне было об этом известно. После слов Харлана я чувствовал себя Богом, Пигмалионом... а возможно, доктором Франкенштейном, и это было необыкновенное чувство. Чувство Творца.

Я дал слово, но не сказал, что откажусь от наблюдений за Рэйчел. Незаметно это стало важной частью моей жизни; правда, теперь у нее наверняка разовьется паранойя, но так будет даже интереснее...

* * *

Это был увлекательный путь, похожий на бесконечный сериал, — путь крови, дансингов и наркоты. Известие о смерти Перл общество восприняло нейтрально. Как я понял, причиной стало разбитое сердце — из обреза двенадцатого калибра в упор. Одно я знал точно — ее убил не Данте, хотя отношения между ними становились все напряженнее. При своей нелюбви к оружию он никогда не выбрал бы такой способ.

Я не знал, чем он сейчас живет — его не интересовал ни бизнес, ни что-либо еще, он, казалось, совсем потерял вкус к жизни. Раньше я еще мог расшевелить его, но с каждым разом Данте поддавался все неохотнее. А с того момента, как умерла Перл, и вовсе не подавал о себе вестей, хотя я не чувствовал переживаний, как с Хиямой. Иначе не мог бы не быть рядом.

Болтали об этом много, но ничего насчет убийцы, словно никто и не пытался свести с ним счеты. Это не было похоже на Данте — оставить без ответа такое явное оскорбление. Точнее на него прежнего, но сейчас ему вполне все могло стать окончательно безразлично. Настоящую причину я понял, только когда решил, что пора навестить моего друга и попытаться вывести его из этой кошмарной спячки. Рэйчел куда-то исчезла из Нью-Йорка, и это был сигнал к тому, чтобы прерваться и съездить посмотреть новый город Данте. Кроме того, я очень, очень по нему скучал.

Эта нить никогда не прерывалась, порой я удивлялся, как ничтожное количество его крови во мне связывало нас так прочно. Он был и оставался единственным существом во всем мире, которое было мне по-настоящему дорого, без оттенка садизма, как с Рэйчел. И в подтверждение силы нашей связи был его звонок сразу же после того, как я уже собрался в Филадельфию.

— Лис, привет! — сказал он с оттенком восторга, который меня здорово обрадовал. — Куда ты пропал?

— Привет, — ответил я, опуская тот факт, что он давно мог бы позвонить. Только сейчас я понял, что еще могла означать его молчанка — он здорово в чем-то (ком-то?) увяз. — Ты же знаешь, я кочевник, вот и заблудился. Но это не значит, что я...

— Знаю. Уже летишь. К слову, тут тебя ожидает офигенный сюрприз.

Почему-то это меня насторожило.

— Что за сюрприз?

— Приезжай — узнаешь. Кажется, наши большие игрища подошли к почетному финалу.

Когда он повесил трубку, я понял, что не выразил соболезнования по поводу Перл, хотя уже прошло лет пять. Но судя по голосу, он и тогда в них не нуждался. Ее смерть меня не удивила — врагов у нее хватало — хотя и оставила смутное ощущение тревоги. Я вспомнил о нашем с Данте уговоре в начале игры, но тогда был стопроцентно уверен, что Рэйчел не выйдет в финал. А все вон как повернулось.

Филадельфия мне понравилась больше, чем Чикаго — здесь было как-то спокойнее. Я хотел покататься по городу, но потом решил отложить это на потом. Сейчас на повестке дня были дела более важные. Для кого-то — жизненно.

В Филадельфии было самое красивое казино изо всех "Рассветов", разбросанных по стране, даже лучше, чем в Вегасе. Глядя на пылающую вывеску из окна такси, я думал, кто же теперь этим всем занимается. Убийцу Перл только за это можно было распять. Потом мы повернули по главной улице и минут через десять подъехали к офису "Инферно".

Данте ждал меня у самого входа. Он обрадовался мне так, что чуть на ступеньки не повалил, и какое-то время будто не мог сказать ни слова. Я держал его едва не на весу, и знакомое ощущение его тела, прижатого к моему, вкус его кожи на моих губах на какое-то время задвинули все посторонние мысли.

— Лис, я так скучал. Еле дождался, когда ты прикатишь. Новостей тьма, даже не знаю, с чего начать.

Отстранившись наконец, я смотрел на него во все глаза. Передо мной был Данте образца не-знаю-какого года, который уже к концу двадцатого века был безнадежно мертв и похоронен. Он выглядел как тинэйджер в своих кроссовках и футболке со схематичным языческим солнцем, словно кто-то счистил с него века, будто кожуру с яблока. Оставалось только гадать, что накачало его энергией, и как это вообще возможно. И начинать ли мне ревновать прямо сейчас или чуть погодя.

— Начни сначала.

Он стал на цыпочки и поцеловал меня в щеку.

— Тогда пошли.

Мы поднялись на самый верх. Изгибистый коридор, украшенный плетущимся виноградом, выводил к симпатично вогнутым дверям, похожим на иллюминатор подводной лодки, а следующий изгиб открывал вид на огромный балкон — почти вертолетная площадка. На ней было что-то вроде висячего сада из деревьев в кадках и вьющихся растений, а у самого края стояло большое плетеное кресло.

И тут я увидел ангела.

Раньше я не встречал ангелов, но сейчас понял, как они должны выглядеть. Она сидела на краешке кресла с планшетом, задумавшись, потом достала из-за уха карандаш и начала писать. Яркие рыжие волосы спадали ровной волной, заканчиваясь у талии короткими всплесками, и на какую-то секунду я был почти уверен, что она смертная. Человек может не узнать вампира, но чтобы вампир не признал себе подобного — это нонсенс. Тут я все рекорды идиотизма побил. Но было в ней что-то такое эфемерное, теплое, что нам редко свойственно, и в основном мы это быстро теряем. А может, дело в том, что я таких рядом с ним много видел. Живых. Но он никогда их не превращал. А эта...

То, как она улыбалась своим мыслям, как закладывала карандаш за ухо, дернуло мою память и чуть было не вызвало оттуда что-то... но нет. Ничего не произошло. Как никогда не происходило.

Данте смотрел на нее сияющими глазами.

— Новая Формоза? — спросил я почему-то шепотом.

— Это Пенни, — ответил он.

И в том, как он произнес ее имя, было все. Не будет больше рыжеволосых красавиц. С Формозой покончено. Она наконец упокоилась с миром в покинутом монастыре на японском острове, а взамен родилась новая легенда.

Она заметила нас и подошла. Свободного покроя платье из нескольких слоев газа разных оттенков зеленого окутывало ее и делало похожей на фейри.

— Привет, — она прикоснулась губами к щеке Данте и отдала планшет. — Я заканчиваю сценарий, осталось три последние сцены. Кажется, вышло еще лучше.

— Улисс, это Пенелопа, — произнес Данте. — Совпадение потрясающее, не спорю, но не спланированное.

Пенни поцеловала и меня в щеку, и запах ее волос на минуту ввел меня в ступор. Наверное, у нее был шампунь с полевыми травами, но к нему примешивался запах осени, на который не в силах наложить лапу парфюмерия. Кленовые ангелы. Это я помнил.

— Данте рассказывал обо мне? — спросил я, отступая, чтобы выйти из-под влияния этого аромата.

— Данте рассказывал мне только о хорошем, что происходило с ним, — она улыбнулась, и глаза ее вспыхнули отражением луны. Они не были зелеными или карими, как это часто бывает у рыжих. Потрясающие глаза, их цвет возвращал в те далекие времена, когда я мог видеть голубое небо, не рискуя сгореть заживо, — времена, которых я не помнил. — Это значит, что он только и говорил, что о вас. Я давно хотела с вами встретиться и проверить.

— Что?

— Так ли вы красивы, как ему кажется.

Она приблизилась и осторожно сняла с меня темные очки. Я уже давно успел привыкнуть к своему моновидению — сменил повязку на "гуччи" и забыл. Впервые за все время я об этом вспомнил, и во второй раз это вызвало сожаление. Я просто хотел ей понравиться.

Данте стоял рядом с выражением лица, похожим на гордость за свою собственность (меня или Пенни?...), наматывая на палец прядь моих волос. Они постоянно доставали меня тем, что отрастали быстрее, чем я успевал избавляться от них.

— Говорил же тебе.

— Ничего подобного в жизни не видела, — призналась Пенни. — Это потрясающе. Я вас нарисую, можно?

Я не знал, что со мной происходит. Может, это, как обычно, просто проекция чувств Данте к ней? Но одно это ее замечание сделало меня счастливым.

— Вы еще и рисуете?

— Недавно. Хотите, покажу? — Она сбегала к креслу и принесла несколько листов. Это были только мутные наброски карандашом, но я бы и оставил их на этой стадии. Один рисунок изображал горящий вертолет, падающий в пустыню, клубы песка и дыма затягивали его в гигантский смерч; на втором человек умирал среди песков, было видно, что он еще жив, но ему осталось немного, и в эти последние моменты он рассматривает помятую фотографию с полустертым изображением. Третий рисунок — двое детей, мальчик и девочка, обнявшись, сидят на пороге дома. И даже в таком расплывчатом изображении было заметно, что они переживают нечто непоправимое, самое сильное горе, какое можно представить.

Я не мог сказать ни слова, но ей было достаточно моего выражения лица.

— Опять себя мучаешь? — спросил Данте, бросив взгляд на рисунки. Она улыбнулась, так мягко, и совсем не было похоже, что она страдает.

— С прошлым нужно прощаться, а не прятать его. Иначе потом оно все равно освободится, и тогда будет больнее во сто крат.

— Это больше, чем одаренность, — сказал я наконец, и Пенни снова просияла улыбкой. Я был готов смотреть на нее до судного дня.

— Талантливая личность талантлива во всем, — Данте возвратил ей планшет. — Не будем отвлекать тебя, милая, увидимся позже. Сейчас мы с Лисом должны закончить одно дело.

Пенни протянула мне очки, но я отвел ее руку.

— Возьми себе. Он мне больше не нужны.

Она тут же надела их — ей они шли больше. И даже темные стекла не могли спрятать такие глаза.

Мы вышли из здания молча. Потом, когда мы уже сели в машину, Данте сказал:

— Я все-таки должен тебе кое-что сказать.

— Все-таки? Ты уже не беспокоишься о моем спокойном сне?

— Просто больше я не могу сказать это никому. Мне страшно.

Я повернулся к нему и понял, что он не шутит.

— То есть?

Он смотрел на руль и медленно водил по нему пальцами, будто раздумывая.

— Когда не стало Хиямы, я решил, что больше никто не заставит меня пережить ничего подобного. Я хотел отвыкнуть от тебя, забыть тебя, но это оказалось слишком тяжело. И вот когда я почти поверил, что у меня получается, появилась Пенни.

— Она — самое лучшее, что с тобой произошло? — спросил я, даже не сразу вспомнив, от кого слышал эти слова.

— Я чувствую, что должен беречь ее так, будто от этого моя жизнь зависит. С ней можно разговаривать о чем угодно, но только не о таком — она верит в то, что я всемогущ. А это, черт возьми, все-таки преувеличение.

Ну спасибо за откровенность. Ничего, что я, черт возьми, тоже в это верил?

— И что хуже всего, Лис, мне кажется, что я не переживу ее смерть, как бы глупо-неправдоподобно это ни звучало. Так что все прежние формулировки любви можно забыть. Одна только мысль о таком роняет меня в депрессию.

— Это звучит не глупо, а жутко.

— Вот это точно.

Внезапно я кое-что понял.

— Ее... кто-то очень сильно любил, да? Ты забрал ее у кого-то, кто ее очень сильно любил?

Он оставил мой вопрос висеть в воздухе. Это было то самое молчание, которое знак согласия. Вот и пресловутое чувство вины, а я-то думал, что я выродок вампирской породы, которая в целом не знает страха и упрека. Донателла когда-то сказала: в нас больше человеческого, чем всем нам хотелось бы. А я ей не поверил.

Машина остановилась у казино, но мы обошли его к черному ходу. И тут как по волшебству я увидел Харлана; так бывает: вспомнишь о ком-то — и он тут же является, хотя этому нет видимой причины. Данте не обратил на него внимания (или сделал вид), но проходя, я замедлил шаг. Харлан сидел на бордюре, обняв руками колени, словно ему было холодно. Он полностью сменил имидж, только волосы остались того же ядовито-красного цвета; его глаза закрывали очки с голубыми стеклами, но основные изменения были на другом уровне, не внешнем — он будто вырос, ну или повзрослел. В нем почти не осталось прежней уязвимости. Это был совсем не тот мальчик, который просил меня не убивать его возлюбленную... лучшее, что с ним произошло.

Когда Харлан меня увидел, он снял очки, и его взгляд вызывал мороз по коже — я увидел мокрые от слез глаза, похожие на треснувшее стекло. Он что-то сказал без слов, но я умею читать по губам, мне слов и не нужно было. Я мог бы прочитать его мысли.

"Вы же обещали..." — сказал он.

Теперь нечего было гадать, что находится на минус первом этаже казино.

Охрана расступилась перед нами. Дверь открылась на голосовой код, и мы с Данте спустились по белым ступенькам, все здесь было на удивление белое и чистое. Наверное, поэтому я сразу увидел Рэйчел, так она контрастировала с помещением.

— Мне сказали, что какая-то бешеная тварь, едва приехав в город, перемолотила уже кучу народа, — сказал Данте. — Раньше с этим разбиралась Перл, теперь мне самому приходится поддерживать порядок. Каково же было мое удивление, когда я понял, кто наш убийца. Я приказал поймать ее живой... но не предполагал, что это окажется так сложно.

Она лежала в клетке, пол которой был сплошь забрызган кровью. Услышав, что кто-то вошел, Рэйчел начала подниматься, но никак не могла опереться о скользкий пол. Все ее лицо было в сине-фиолетовых пятнах, кое-какие синяки уже чуть побледнели, другие только начинали расцветать — видимо, она давно не ела, раз не заживали раны. Одна ее рука была сломана, острый осколок кости натягивал тонкую кожу, грозя в любую секунду прорвать; волосы сбились в комок непонятного цвета. Правый глаз был похож на раздавленную в глазнице вишню, к другому прилипла окровавленная прядь. То, во что она была одета, превратилось в растерзанные лохмотья.

Ее рука вдруг поехала по крови, Рэйчел покачнулась и едва не завалилась набок, но все же с завидным упорством продолжала держать равновесие, хотя наверняка это приносило ей невыносимую боль.

— Она была одна? — спросил я хрипло первое, что пришло в голову.

— Да нет, ты же видел, — Данте кивнул на выход, видимо, имея в виду Харлана. — Но она захотела отвечать сама. Говорят, они тут разобраться не могли, кому остаться расхлебывать... Ну так что, Лис, ты выиграл. Теперь осталось только все закончить. Наверняка ты хочешь это сделать лично.

И тут зашуршала дверь и появилась Пенни, она сбежала по ступенькам к нам. А когда увидела клетку с Рэйчел, то стала белее этих ступенек.

— Данте... — сказала она без голоса.

— Как ты вошла?..

— У меня альфа-пропуск, забыл? О боже, да что вы с ней делаете?!

— Я сейчас все... — начал он говорить, но Пенни не дослушала. Она подошла, почти подбежала к клетке и протянула руки через прутья.

У нас обоих всегда была такая фантастическая реакция, что могли от пуль уклоняться, а сейчас как сковало: мы только проследили за ней глазами, как идиоты. Пенни стала на колени прямо на грязный пол. Мы замерли в ужасе, ожидая, что еще секунда — и Рэйчел разорвет ее в клочья, с немалым удовольствием, это был для нее просто невероятный шанс. Но на удивление она пока молча позволяла Пенни стирать кровь со своего лица, мрачно глядя на нас из-под завесы грязных волос.

— Может, это она выиграла? — сказал я шепотом.

— Что? — Данте в это время думал об одном — как забрать оттуда Пенни невредимой.

— Рэйчел выиграла. Да слушай же! — Я заставил его посмотреть на меня. — Она заслужила мой приз. Я не хочу ей мстить. Что тебе стоит простить ей пару трупов?

— Закончить так? — произнес он тихо. — А как же Перл?

— Перл убил не ты. У Рэйчел такой образ жизни, что она может погибнуть в любой момент. Пусть это будет кто-то другой. Не мы. Ты поймешь, что это лучше. К тому же... если мы убьем ее, то заберем у кого-то, кто ее очень сильно любит.

— Ты?..

— Не я, но какая разница. Ты сможешь проделать такое еще раз? Посмотри туда. Она сможет.

Он оглянулся. Рэйчел, будто держась, сжимала предплечье Пенни, а ее голова была у самого плеча; нужна была секунда времени, чтобы вырвать ей глотку и сломать позвоночник. Так, что возврата уже не будет; так, что уже не воскресить.

Не только ты умеешь отнимать самое дорогое, — говорил ее взгляд.

Я тоже смогу.

Данте сделал знак охраннику.

Харлан сошел по ступенькам, очень сдержанно, не бегом. Он не посмотрел ни на одного из нас, просто вошел в клетку и бережно поднял Рэйчел на руки, так, будто в любой момент она могла рассыпаться. Она же лишь прижалась к нему всем телом, напряженным, как провод под током. Когда они проходили мимо, я поправил висящую сломанную руку и вдруг прикоснулся губами к тонким пальцам, испачканным кровью. Она даже не подняла голову, только вздрогнула, еще сильнее приникнув к Харлану, который вынес ее отсюда, как с пожара.

А мы, выходит, остались в огне.

Пенни отошла от клетки, машинально стирая кровь с пальцев. Как только дверь подвала закрылась, Данте рванул навстречу так стремительно, что даже я не заметил (может, потому что в это время смотрел вслед Рэйчел). Уловил только импульс, обжигающий до боли, как удар током.

— Ты ее... — только и успел сказать я, но рядом его уже не было. Я смотрел, как он трогает ее руки, волосы, лицо, словно не верит, что с ней все в порядке.

— ...испугаешь, — закончил я фразу. Они меня вряд ли слышали.

И в тот момент я не придумал ничего лучшего, чем уйти. Я потерял Рэйчел. Данте я тоже, кажется, потерял. И сейчас мне не помешала бы еще одна амнезия, чтобы снова начать с нуля.

Я сел в машину, слыша чьи-то шаги за спиной, но сейчас моя интуиция оставляла желать лучшего. Это был не Данте. Пенни села рядом и забрала ключ из замка зажигания.

— Улисс. Если ты уходишь из-за меня, то не стоит. Лучше я уйду.

— О чем ты говоришь? — спросил я, глядя на нее, как на пришельца. — Ты уйдешь? Да ты ничего не знаешь!

— Я знаю, что меня он никогда так... — она сделала паузу, подбирая подходящее выражение, — ...тебя я ему никогда не заменю. За то время, что вы не виделись, он почти умер; я помогла ему, но он все равно долго бы не продержался. Я его знаю и в десять раз не так давно, как ты, но это мне понятно. Данте тебя любит, Улисс. Он хотел отвыкнуть от тебя после Хиямы... чтобы не так больно, если... Он никого не хотел приближать, а вместо этого получил двоих. Если останешься.

— А я — получу двоих?

И что она сделала? Погладила меня по щеке. Ее рука была очень теплой, как будто она совсем недавно кого-то убила. Но я знал, что это невозможно.

— Как пожелаешь. Только не исчезай. Какое бы решение ты ни принял, знай — он этого не хочет. И... я не хочу. В конце концов, ты — модель, о которой я так давно мечтала.

Данте смотрел на нас, опираясь о капот позади машины. Потом по-кошачьи прыгнул на заднее сиденье.

— Пенни, милая, дай нам поговорить.

Она без слов отпустила меня и отошла на достаточное расстояние, чтобы не слышать, — далеко, до самого угла. Там она остановилась, закутавшись в свою зеленую прозрачную накидку и глядя на паркующиеся у казино машины. Чтобы двигаться так легко, иногда нужно было прожить годы и годы, а ей это давалось без труда. Как кленовый листок под порывами ветра.

Данте перебрался вперед и теперь смотрел на меня в упор. Я не знал, чего ждать, чего ему теперь от меня надо. Он казался расстроенным — энергии, которые потихоньку скапливались над нами, тактильно напоминали наполнявшие его комнату после смерти Хиямы. Только на этот раз туда прибавились и мои эмоции, не самые мирные. Я чувствовал, как вибрирует лобовое стекло.

— Мы с тобой больные, раз сотворили такое, — сказал он.

Сотворили?.. Я — с Рэйчел? Он — с Перл? Он — с Пенни? С кем-то еще?...Я промолчал. Я был согласен.

— Пока Пенни была в той клетке, я умер за нее тысячу раз.

Я тоже.

— Я действительно забрал ее у того, кто ее очень сильно любил, да. И сказал ему тогда, что понимаю... На самом деле понимаю только теперь.

Лучше поздно.

— Куда ты хочешь ехать, Лис?

— Проведаю Донателлу, приведу мысли в порядок... — подал я наконец голос.

— Донателла — Мастер Фриско? Эта леди кантри ни с кем не сближается без личной выгоды. Я бы не стал ей доверять.

— Да как любому из нас.

— А хочешь, я попробую вернуть твою память? — сказал Данте вдруг.

Честно говоря, меня уже было сложно удивить. После упражнений "найди несоответствие"...

— Почему сейчас?

— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Если этого можно добиться только таким образом, то...

— Ты что, ревнуешь меня к Рэйчел?

Данте посмотрел на меня удивленно — мягко сказано. Грозовое облако колыхнулось и начало медленно таять.

— Кажется, это ты ревнуешь меня к Пенни.

— А повод есть?

— А у меня?

Внезапно мне стало легко. И смешно. Как здорово мы заблудились. Как права была Дел.

— Я навсегда отпустил Рэйчел, клянусь; хотя мне никогда не выплатить ей долг. А что насчет Пенни?

— Она и правда лучшее, что со мной произошло... — сказал он, чуть опустив глаза, — да только после тебя. Не мы с ней и ты, Лис. Мы с тобой — и она, только так.

Мы одновременно посмотрели в ее сторону — Пенни не могла не почувствовать, оглянулась на нас, придерживая пламя волос от ветра. Я смотрел на светлое пятнышко ее лица в темноте и понимал, почему Данте не разрешает ей убивать. Пока Пенни не попробует, она сможет без этого жить и будет меняться медленно... очень медленно. Это все равно, что держать хищника на брокколи, но альтернативы никакой. Если он... если мы хотим сохранить ее прекрасную душу.

У Данте прямо глаза засветились, но по мере пришествия какой-то мысли они начали постепенно гаснуть — зрелище такое же невыносимое, как лунное затмение.

— А твоя амнезия... Перед тем, как все вспомнишь, я хочу предупредить тебя. Потому что потом... белое может стать черным... пол — потолком... все может измениться. Так вот, я хочу, чтобы ты знал — нам обоим дорогого стоило стать друзьями. Но оно стоило того. Я выбрал тебя потому, что, как ты сам сказал — тебе от меня нужен только я... и так было всегда. И в те времена, что ты не помнишь, тоже. Особенно тогда. Ты один испытывал ко мне что-то настоящее и искреннее, чем бы оно ни было... Рэйчел тебя не простила, так что и мне надеяться вряд ли стоит, но все равно знай — я безумно рад, что мы были вместе все эти годы, и хочу, чтобы ты не забыл об этом... потом.

Он прижал к губам кончики моих пальцев. Я снова посмотрел на Пенни — она вертела в руках очки. Затем на Данте. Выбор был не таким уж и сложным, если уж на то пошло.

— Не думаю, — сказал я медленно, — что прошлое важнее настоящего.

После долгой паузы напряженного неверия он выдохнул и обнял меня, крепко, и я его обнял тоже, закрыв глаза, уткнувшись в спутанные кудри. Торнадо умерло, не родившись. Небо снова стало прозрачно-черным, такого глубокого цвета, который только нашим глазам доступен.

— Ой, Лис... Я...

— Знаю. Я тоже.

— Точно?

— Куда уж точнее.

Мы с Данте — и Пенни. Это не просто вариант. Это вообще потолок.

О Рэйчел можно не беспокоиться. Она в хороших руках. Надеюсь, со временем я не буду так остро ощущать ее ненависть.

И у меня даже есть убежище, да не одно.

Кажется, небеса и так ко мне неправдоподобно щедры. Наверное, при жизни я был святым.

Но я переживу, если никогда об этом не узнаю.

* * *

энд

2001 <