Чудес не бывает

Чудес не бывает by Demonheart

Ноябрь, 1904 год, Порт-Артур

БУХ!

— А потом заходим мы значится в публичный дом, а там мамка встречает и говорит: "Местов нет!". Ну приехали, что называется. Через два часа уже в расположение возвращаться надо, а тут понимаешь местов нет!

БУХ!

— А Степка ей говорит: "А когда будут?". А она отвечает: "А не знаю, как будут так и будут".

БУХ! БУХ! БУБУХ!

— Чет япошки совсем расшалились, — замечает другой солдат. — вашбродие, отвечать-то когда будем?

Это он к нему обращается. Это его приказов ждет полсотни человек. Шесть месяцев назад их было почти сотня. Остальные мертвы, или же умирают в гарнизонном госпитале. Георгий с трудом стряхнул с себя оцепенение и заставил себя посмотреть на солдата.

— Знаешь, как киргизы ловят соколов?

— Не могу знать, вашбродие.

— Они берут мелкое животное, суслика например, и привязывают его в степи. И ждут, пока сокол не увидит его с высоты. Сокол атакует, и начинает есть добычу прямо на земле. Сначала он осторожен, но потом увлекается, и уже ничего не видит и не слышит, что происходит вокруг. Его клюв полностью окрашивается кровью, и это сигнал для охотника. Он подкрадывается ползком, и набрасывает на сокола сеть.

— А что это значит?

— А это значит что сидим и ждем, пока косоглазые уроды не подойдут на двести метров. И вот тогда начинаем стрелять.

— Чего-то наших пушек не слышно, — недовольно вставил свое мнение поручик Василевский. — Экономят боекомплект что ли?

— Они тоже ждут. Хотят накрыть атакующую волну разом из всех стволов.

Это правда. Имеющаяся у защитников крепости артиллерия не могла подавлять японские батареи. Снятые с кораблей порт-артурской эскадры пушки имели недостаточную дальность, а мощные крепостные пушки уже были разбиты огнем крупнокалиберных японских мортир. Единственным шансом для крепости было нанести противнику настолько большие потери, чтобы он отказался от попыток штурма.

"Бессмысленно, — подумал Георгий, — Японцы к потерям нечувствительны. Можно убить хоть девять из десяти — они все равно будут лезть как тараканы".

Еще несколько снарядов разорвалось прямо рядом с траншеей.

"Впрочем, это не значит, что их не надо убивать".

Он взял винтовку и поднялся в полный рост. Смахнул с усов успевшие нарасти ледяные сосульки. Прищурился, выискивая вдалеке подходящую цель. Спину обожгла резкая боль, которая по позвоночнику поднялась в затылок, а оттуда — в глаза.

"Дистанция тысяча семьсот метров. Офицер. Капитан. Через пять секунд".

Георгий вскинул винтовку на сгибе локтя. Прицел был установлен на четыреста метров, но это не играло роли. Он мог стрелять даже зажмурившись, и это не повлияло бы на точность. Пять. Четыре. Три. Он впился глазами в видения будущего, сводя воедино движение спускового крючка, выстрел, полет пули и попадание. Два. Вот оно, нужный исход. То, будущее, которое еще не существует, еще не стало настоящим. А не существующее — это именно то, что нужно. Один... еще одна вспышка боли, на этот раз ринувшаяся в руки и ноги, наполняющая их силой и твердостью. Никаких случайностей быть не должно. Георгий нашарил в мутной воде небытия нужное будущее, и упрямо тянул его на себя, как бешено сопротивляющегося налима.

Выстрел.

Пуля вылетела из ствола и взмыла по дуге. В полете ее бил жестокий ноябрьский ветер, швыряли ударные волны взрывов — но все они лишь помогали ей удерживаться на том пути, которые предначертал ей Георгий. Тем временем один японский офицер высунулся из траншеи, чтобы через бинокль осмотреть поле боя. Резкий порыв ветра, прилетевший со стороны бухты, чуть-чуть качнул пулю, которая под этим легким касанием немного изменила свою траекторию и влетела японцу точно в рот, выбив два верхних резца, пробив заднюю стенку носоглотки и впившись в продолговатый мозг. Капитан Японской Императорской армии Такаеши Танака умер мгновенно. Георгий опустился обратно в свою траншею, передернул затвор винтовки и хрипло выдавил:

— Одним меньше.

— Всего-то еще сто тысяч осталось, — кисло заметил поручик Василевский.

— Вот и хорошо, всем достанется, никого не обделим.

Сомневаться в том, что он попал в цель, никому и в голову не пришло. Исключительная меткость штабс-капитана Георгия Летичева с самого начала войны была известна всем, кому доводилось оказаться на позициях рядом с ним. Только один офицер войну выиграть не может.

Со стороны японских позиций послышался высокий, писклявый звук. Чем-то похожий на гудение миллионных туч гнуса в таежном лесу. Солдаты, услышав его, насторожились. Они этот звук знали, и знали, что издает его не комары с мошкой, а кое-кто покрупнее. Хотя не менее мерзкий.

— Банзааааай! — визжали десятки тысяч глоток, грязной волной захлестывая склоны горы Высокой.

Началось...

— Рота — в ружье! — скомандовал Летичев.

Его мутило. Слишком много смерти вокруг. Земля и море вокруг были буквально пропитаны ею. Десятки тысяч уже умерли здесь, сотни умирают сейчас, тысячи умрут сегодня. Для того, кто умеет чувствовать смерть, это утомительно. Но... надо собраться. Японцы хлынут сюда сплошной живой волной. Замордованные до практически невменяемого состояния, они пойдут прямо на русские позиции. В этот момент и их и накроет оставшаяся в крепости артиллерия, накроет всем, что есть, стараясь убить как можно больше, чтобы даже безжалостные к своим солдатам японские генералы забеспокоились, как бы не остаться без армии, и не скомандовали отступление. Но какая-то часть японцев успеет прорваться, и окажется в мертвой зоне, близко к русским позициям. И вот с ними и должна разобраться рота штабс-капитала Летичева и еще несколько сотен неудачников, которых определили оборонять первую линию. Право слово, господа, плевое ведь дело.

Георгий оглянулся по сторонам. С учетом полугодичной осады, оснащены его бойцы были неплохо. Их полусотни имевшихся в крепости исправных пулеметов его рота получила целых два — невиданная щедрость со стороны командования. У каждого из солдат — трехлинейная винтовка, и пока еще в достатке патронов и кустарных ручных гранат — спасибо штабс-капитану минной роты Мелику-Парсаданову. Но они ослаблены цингой, голодом и холодом. Они измотаны. Деморализованы.

Штабс-капитан закрыл глаза, собираясь с силами. Он был намного сильнее и выносливее любого из солдат здесь. Он мог легко выдержать то, что убило бы обычного человека. Но полгода непрерывных боев истощили даже его. К счастью, оставалось немного. Крепость была обречена, и Георгий знал это, знал еще до того, как первые японские снаряды обрушились на нее. Даже убей он этого ублюдка Стесселя — ничего бы не изменилось. Падение крепости было не остановить — и до него оставалось совсем недолго. А значит, надо продержаться до этого момента.

— Готовсь! — крикнул он.

— Банзааааай! — рев был слышен уже совсем рядом.

По брустверу защелкали первые пули. Георгий высунулся из траншеи снова, выбирая цели. Японские солдаты не боятся смерти, но они безынициативны. Без пинков командиров они теряют любую организованность, следуя последнему отданному приказу. В обойме еще четыре патрона.... он наметил среди наступающих четырех горнистов и принялся стрелять. Ни одна пуля не прошла мимо. По четыре секунды на выстрел.

Потом перед его глазами разверзлась адская бездна — заговорили мортиры. Несколько секунд спустя к ним присоединились шестидюймовые и пятидесятисемимиллиметровые пушки — все, что могло стрелять на небольшую дистанцию. Запах смерти стиснул горло — столько жизней оборвалось в единый миг. Очень много — но не все.

— Огонь!

Заливистой трещеткой прогремел винтовочный залп, клавесином зазвенели спешно передергиваемые затворы, и все это под ритмичный акомпанемент пулеметов. Георгий закинул винтовку за спину и достал из кобуры револьвер — штатный "Наган", но оснащенный удлиненным стволом ручной работы, подогнанной по руке рукояткой и кое-какими усовершенствованиями, неочевидными непосвященным.

"Семь патронов в барабане. Тоже капля в море".

— Огонь!

Переливчатый залп скосил еще пару десятков японцев, пара сотен продолжали наступать. Русские солдаты должны были опустошить магазины своих трехлинеек прежде, чем начнется рукопашная — там возможности выстрелить уже не будет.

"С другой стороны... капля и камень долбит".

— Огонь!

Замолчали оба пулемета. Расчет одного мертв, убит шальными пулями, у второго перекосило ленту, он скоро вернется в строй.

— Огонь!

Последний, четвертый залп, больше просто не успеть. Более редкий, чем первый — в и без того поредевшей роте новые потери. Кто-то воет от боли, держась за разорванную осколком руку. Кто-то молча лежит на дне траншеи, без движения и без половины головы. Еще вопрос, кому повезло больше.

— Рота — в штыки!

Вот он, момент истины. Квинтэссенция войны, ее наивысшая точка, ее самый безумный и яростный оскал. Штыковая атака. Момент, когда можно и нужно отбросить всю шелуху этикета, чинов, морали, и стать самим собой. Вопящим, терзающим чужую плоть зверем. Солдаты одним движением вылезли из траншеи и, держа винтовки наперевес, ринулись навстречу врагу. Кто-то по пути в последний раз стрелял, но уже не прицельно. Кто-то на бегу поджигал запал гранаты и кидал под ноги наступающим.

Он бежит вперед и вскидывает револьвер. Теперь целиться куда проще. Прозвучавший выстрел тонет в невыносимом грохоте боя. Японский солдат падает ничком с дырой над левым глазом. До контакта двадцать метров. Георгий целится снова, левой рукой вытягивая из ножен шашку. Краем глаза он замечает поручика Василевского швыряющего гранату. Его револьвер еще в кобуре, он не успеет его достать. Георгий стреляет еще раз — падает еще один враг. До контакта десять метров.

Шашка в руке и готова разить. В револьвере осталось пять патронов, перезаряжать его не будет времени. Смерть смотрит со всех сторон тысячей глаз — дулами винтовок, осколками, штыками. Она тянет его за собой, манит тишиной и покоем, зовет его душу в самые темные глубины измерения грез — туда, где найдется место для такого как он. Но...

"Еще не время".

Георгий пропускает мимо себя смерть на кончике штыка, проворачивается вокруг себя — и рубит наотмашь, снося голову японца. Одновременно стреляет от бедра в сторону — японец, собиравшийся заколоть поручика штыком, спотыкается и падает на перемешанную со снегом землю, и поручик успевает достать свой "Наган". Вокруг через сплошной грохот прорываются мокрый хруст и вопли. Большей частью — высокие, скрипучие. Ожидаемый исход. Японцы вынуждены взбираться в гору, русские спускаются с нее. Они крупнее и сильнее, лучше обучены штыковому бою, а винтовка Мосина длиннее и удобнее, чем "арисака".

Еще два выстрела в разные стороны. Еще двое бойцов его роты спасены от неожиданных ударов. Георгий замирает на месте и слегка наклоняется, вежливо уступая очередному осколку дорогу мимо своей головы. Тут же отшвырнул ногой вражескую гранату с тлеющим запалом, ударил очередного японца по ноге, перерубив колено, выпустил последние две пули по мелькнувшим в отдалении фигурам с офицерскими знаками различия.

Опустевший револьвер — в кобуру. Шашку — в правую руку.

— Отходи! Заряжай! — вопит во все горло Георгий и его крик подхватывают взводные командиры.

Это еще не отступление — это попытка выиграть несколько секунд, чтобы дать еще один залп из винтовок, не позволить задавить себя числом в рукопашной. Солдаты, не в первый раз проделывающие такой маневр, не показывают спины врагу, пятятся назад к окопам, торопливо заталкивая в свои трехлинейки новые обоймы.

— С колена — огонь по готовности!

Тут даже целиться особо не нужно. Бойцы только успевают передергивать затворы. Вопли умирающих японцев перекрывают даже непрестанный грохот взрывов. Снаряды рвутся всего в двухстах метрах левее, но пока каким-то чудом не задевает их участок. Всего сто двадцать метров шириной, он буквально завален мертвыми телами и кусками плоти. У Георгия нет времени перезарядить наган, он хватает свою единственную гранату — набитую пироксилином банку из-под консервов, обвязанную для пущей убойной силы гайками и медными пуговицами. Зажигает запал без спички, у самого корня, и швыряет в заливающую склон волну. Она взрывается на уровне голов, проделывая небольшую брешь, а Георгий уже хватает свободной левой рукой с ближайшего трупа инженерную лопатку. Взмахивает перед собой обоими орудиями, и смерть в виде пяти пуль, выпущенных почти в упор, снова игриво проскальзывает мимо, лишь ласково поманив пальцем. Только шашка отзывается возмущенным металлическим стоном. Уже ясно, что этот бой она не переживет.

Он вдруг обнаруживает, что его рота отошла довольно далеко, метров на двадцать. Он остался впереди всех — и сейчас воющая орава японцев жаждет разорвать штыками именно его шинель. Смерть, отлетевшая было собирать другие души, снова ласково обняла Георгия за плечи, но...

"Еще не время!"

Под ногой есть какая-то твердая опора, то ли камень, то ли череп — хорошо. Два быстрых прыжка влево и тут же один длинный — вперед. Пролетевшая пуля касается волос на виске, чей-то штык рвет полу шинели... помогая в полете погасить инерцию и начать доворот сразу, как сапог коснулся земли. Шашка рубит по чьей-то руке, чуть не застревая в кости, инженерная лопатка обрушивается на подставившуюся серую спину. Хрустит переломленный хребет.

С десяток, наверное, мерзких косоглазых рож, еще более уродливых от ярости, разворачиваются к нему. Бьют штыки, все разом — один блокирует шашка, второй лопатка, остальные слишком мешают друг другу, они пробивают одежду, но не наносят смертельных ран. А потом вытаращенные раскосые глаза закатываются, и японцы валятся замертво.

— Командира ранили! — слышится рядом разъяренный крик. — Дави япошек, братцы!

Георгий рванулся вверх по склону, топча сапогами трупы. Боковым зрением он видел, что его рота забросала гранатами и смяла в рукопашной отвлекшихся врагов, которые во что бы то ни стало хотели убить офицера. Убивать больше было некого. Атака была отбита. По крайней мере, на их участке. Но ощущение близкой смерти не уходило. Он огляделся вокруг своими настоящими глазами, понадеявшись, что никто не обратит внимания на янтарно-желтый блеск, и в трех километрах заметил развернутую мортирную батарею.

А в будущем было только пламя и смерть.

Значит, надо его изменить.

Штабс-капитан Георгий Летичев — а точнее тот, кто скрывался под этим чином — снова устремил взгляд в небытие. Это было куда сложнее, чем просто направить пулю — и последствия будут куда серьезнее. Но это будет потом, а сейчас...

Мортирная батарея дала залп.

В тот же миг находившийся на оборонительных позициях корректировщик случайно посмотрел в ту сторону и дал координаты русским мортирщикам. Те не мешкая ни секунды, накрыли японскую батарею ответным огнем.

Выпущенные японцами снаряды безвредно шлепнулись в кровавую грязь.

Не сработали взрыватели.

— Отступать! — проорал Георгий — Немедленно отступать!

Вместе со своей ротой он дополз до ставшей такой милой и уютной траншеи, и рухнул на колени. Попытался опереться на шашку — та, уже треснувшая, сломалась под его весом.

"Ну что же... у меня все еще есть лопатка..."

Он бегло оценил обстановку. В роте осталось меньше четырех десятков боеспособных солдат. Остальные ранены или мертвы, в том числе один пулеметный расчет. Цедя сквозь зубы подслушанные у солдат петербуржские идиомы, вперемешку с подслушанными еще до войны китайскими афоризмами, Георгий принялся остервенело набивать барабан "Нагана" патронами. Скоро будет следующая атака — и ее тоже надо пережить.

* * *

Сорок дней спустя

— В плен сдаваться? — шипел под нос Георгий, продираясь сквозь кустарник, мелко устилавший долины между сопок. — Честное слово дать, что воевать не буду? Хрен вам, джапы вонючие. Хрен вам...

Порт-Артур пал, как он и предвидел. Не пожелав сдаваться на сомнительную милость косоглазых уродов, а так же закономерно опасаясь случайного попадания в лапы японских мастеров ку-джи, Георгий сбежал прямо из-под конвоя и теперь пешком двигался на северо-восток, ежеминутно сверяясь с компасом. Он старался идти чуть в стороне от основных дорог, рассчитывая в течение нескольких дней выйти к ближайшему крупному городу Мукдену, он же Шеньян. Насколько ему было известно, этот город не был захвачен, а значит там можно будет присоединиться к "своим" — или свалить с этой чертовой войны, на которую лично штабс-капитану Летичеву было глубоко наплевать. Но если было наплевать — зачем пошел воевать? Зачем пошел в армию? Ритуальный пуд серебра — это кончено важно, но его можно добыть и сотней других способов.

"Просто пора уже признать, что я — бездарность. Силы вагон, но нет понимания, куда ее употребить".

Вот так, наверное, и гибнут древние династии. Те, кто веками шли к тайному могуществу, кровью платили за каждую крупицу драгоценных знаний — а взобравшись на вершину понимали, что там ничего нет. Можно конечно, продолжать жить ради личных амбиций, окунуться в бесконечную игру под названием "власть". Наверное, это даже наилучший выход... за девять веков Летичевы накопили достаточную силу, чтобы потягаться с кем угодно — вероятно, даже с Веттинами, держащими в кулаке всю Западную Европу. Но бессмысленно играть миллионами чужих жизней просто ради самого процесса, а тот, кто с детства не готовился и не стремился к этому, не сможет правильно распорядиться властью, даже если достигнет ее. Те же Веттины рождаются, чтобы править, у них есть своя неведомая цель... а Летичевы свою, как ни печально, утратили.

"Ну, допустим, сейчас моя цель — Мукден".

О да, отлично. Прекрасный способ деградации. Сначала мы говорим: давайте не будем слишком замахиваться, давайте планировать на ближнюю перспективу. Потом мы говорим: давайте мыслить более приземленно и реалистично. Потом мы убеждаем себя, что не следует витать в облаках и надо сосредоточиться на дне сегодняшнем. И вот мы уже тонем в удушливой, липкой трясине ежедневных пустяковых забот. Нечего сказать, достойный конец для древнейшей колдовской династии России. От этого конца Георгий бежал, натягивая на себя чуждый свободному духу чародея военный мундир, пытался в адском пламени войны нашарить свой путь. Что характерно, хотя жажду крови на войне утолить получилось, никакого "своего пути" там не нашлось.

Только голод, холод, несколько дырок в шкуре, и натертые на ногах мозоли.

Вспомнив о мозолях, Георгий остановился передохнуть и присел на корточки. Зачерпнул горстью снега, сунул в рот, чтобы приглушить жажду. Очень соблазнительно конечно обратиться тенью или ветром, взлететь на сотканных из чистого эфира крыльях, или хотя бы просто заклясть собственные ноги, чтобы они не знали усталости. Но применять чары еще слишком рискованно. Он измотан и голоден, и это плохо. Он на чужой земле, что еще хуже. И вокруг нет ни капли эфира, что просто кошмарно. Если эфира нет — это значит, что его кто-то забрал, причем недавно. А если кто-то его забрал, пока вокруг шляется японская оккупационная армия, значит с этим кем-то Георгию встречаться ну совсем не с руки. Вряд ли он сейчас выдержит дуэль с полным сил мастером ку-джи, да еще с парой ручных йокай на поводке. Да и злить местных обитателей скрытого мира не стоило. Манчжурия была довольно диким местом, что китайские монахи, что палачи Синода появлялись тут разве что случайно, очистить регион от опасных духов и демонов никто не удосужился. А встреча с яомо, или, не приведи Пустота, с драконом еще более опасна, чем с японским магом.

"По крайней мере, сейчас вокруг никого не видно. А чем ближе я к Мукдену — тем менее рискованно будет творить собственную магию".

Он на всякий случай оглядел землю вокруг себя, и его внимание привлекли следы. Не его собственные. Даже не человеческие. Медвежьи. Георгий заинтересованно присмотрелся к ним, приложил к следу ладонь и озадаченно присвистнул. Судя по ширине отпечатка, а она была больше чем длинна ладони, медведь был не просто крупным, а настоящим великаном. Георгий насторожился. В этих краях не водились крупные бурые медведи, в отличие от его родных сибирских лесов. Гималайского медведя вполне можно было встретить, но тот должен был быть почти в два раза мельче. Интуиция уколола его, заставила потянуться к заряженному "Нагану". Однако ощущения близкой смерти не было. Кажется, эта настырная дама на какое-то время оставила его в покое. Взведя курок, Георгий двинулся по следам.

Идти пришлось примерно полкилометра. Следы на земле то исчезали, то снова появлялись, но смотреть на них было и не нужно, потому что путь косолапого гиганта был четко отмечен переломанными кустами. Он словно пер напролом, не разбирая дороги. Георгию это не нравилось. На медведя он охотился в детстве — по-дедовски, без ружья и тем паче без колдовства, с одной только рогатиной — и мог поклясться, что ТАК нормальный зверь себя вести не будет. Может бешеный? Кто его разберет. Но зато медведь — это шкура и мясо. Такой мелочью, как запас еды, штабс-капитан Летичев не озаботился, и теперь был готов рвать на себе волосы.

Наконец, за зарослями кустов, на небольшой полянке, Георгий заметил какое-то движение. Приготовив револьвер, он шагнул вперед — и тут же под ногой предательски хрустнула сухая ветка. Сообразив, что фактор внезапности утрачен, он в два прыжка выскочил на поляну и нос к носу столкнулся с солдатом в российской форме, деловито уплетавшего из банки тушенку с помощью ножа. Тот, заметив Георгия, потянулся было к лежащей рядом винтовке — "арисаке", не штатной трехлинейке, потом, разглядев знаки различия, поставил банку на землю, а сам встал и неторопливо отдал честь.

— Здра жлаю, вашбродие.

— Медведь тут не пробегал? — невпопад ляпнул Георгий, но револьвер опустил.

— Никак нет, вашбродие.

— Ну блин... — он огляделся вокруг. — Имя, звание?

— Рядовой Тихон Кудрявцев, саперная рота 5-го стрелкового полка.

"Дезертир? Нет, вряд ли. Из крепости сбежать было некуда. Значит, уже после сдачи как-то выбрался".

— Штабс-капитан Георгий Летичев, командир сводной штурмовой роты 16-го полка, — он счел нужным представиться. — Как ты тут оказался, рядовой?

— Из плена сбежал, — солдат смотрел прямо в глаза, явной лжи в его словах не ощущалось. — Ножичком часового чикнул по горлышку — да и утек. Кто со мной был, те тоже попытались, да не у всех вышло.

— Верю, — Георгий разочарованно убрал револьвер в кобуру.

Медведя не оказалось — а значит мысли о свежем, пусть и сыром, мясе, стоит отбросить до лучших времен. На мгновение в его голову забралась мысль, что рядом с рядовым Кудрявцевым лежит сумка, в которой видно еще две банки с консервами, которые японцы, видимо, не успели отобрать при пленении, и что никто рядового Кудрявцева не хватится, но спохватившись, он с гневом и отвращением отмел ее в сторону. Он не настолько опустился, чтобы убивать ради еды.

— Вы угощайтесь, вашбродие, по глазам же вижу, что кушать хотите, — Тихон, словно прочтя его мысли, ловко вскрыл ножом одну банку и протянул ему.

Георгий настороженно проверил всю духовную защиту, заботливо наращенную за многие годы, но брешей не обнаружил. Предложение было вполне искренним, и без заднего умысла.

— Благодарю, рядовой, — он все же старался соответствовать образу "штабс-капитана". — Тебе это непременно зачтется, когда мы доберемся до Мукдена.

— Мукден, Мукден, — Кудрявцев наморщил лоб. — Это же далеко, да?

— Двести пятьдесят километров на северо-северо-восток, — пробубнил Георгий, пальцами вытаскивая из банки смерзшиеся куски мяса. — Соберись, солдат. Ты выдержал страшную осаду — что тебе какие-то две сотни верст по сопкам? Смех один.

— А как думаете, воевать опять отправят? — тоскливо протянул тот.

— Не отправят, — уверенно ответил Георгий, почуяв, куда ветер дует. — Весь твой полк, кто еще живы — в плену. Приписывать куда-то — одна морока бумажная. Демобилизовать проще и быстрее.

-Ну, дай боже, чтобы так...

Много позже Георгий неоднократно возвращался мыслями к этому моменту и размышлял — как бы повернулась его жизнь, а с ней и мировая история, если бы он в тот раз не обратил внимания на медвежьи следы? Не решил пройти по ним? Или поднял на Тихона руку? Размышлял — но ответа не находил. Вероятно, подобные вопросы были за пределами человеческого понимания, и уж точно они были за пределами разумения одного стареющего мага, из последних сил борющегося с тяжелейшим проклятием. Может Кеша, который обожает разные электрические вычислительные машины, сможет найти ответ... Сам же он в тот раз не размышлял ни над какими высокими материями. Вдвоем с Кудрявцевым они дождались, пока стемнеет, добрались до проходившей неподалеку железнодорожной линии и на ходу заскочили на эшелон, следовавший от берегового плацдарма к манчжурскому фронту. На крыше вагона нещадно хлестал холодный ветер — но это было все равно лучше, чем тащиться пешком, стирая в кровь ноги и рискуя напороться на стаю лис-оборотней, которые вряд ли примут чужаков с распростертыми объятиями. Вдобавок, проделав ножом дыру в дрянной крыше, они обнаружили под ней ящики с консервами — прямые поставки от американских фабрикантов, в чьи кошельки лился скудеющий ручей японского золота.

Кое-как, но они смогли дотянуть до утра. Когда занялся рассвет, эшелон начал сбрасывать скорость, и для Георгия это было сигналом, что расположение японской армии уже близко, а соваться прямо туда было делом гиблым. То есть, пройти-то напролом возможно. Но нельзя.

С крыши вагона пришлось спрыгивать так же, как залезли — на ходу. Отойдя от железной дороги на пару верст, Георгий сверился с компасом и попытался прикинуть в уме расстояние. Карту он помнил не слишком точно, но судя по скорости движения эшелона и тому, что ночью он миновал еще один прибрежный городок, называвшийся Байцюань, до Мукдена оставалось всего километров тридцать. До темноты они должны успеть.

— Ваше благородие, разрешите обратиться, — пропыхтел Кудрявцев, пробираясь по сугробам, — а вы-то чего бежать решили? Я слыхал, офицерам обещали всех домой вернуть.

— Косоглазые клятву требовали, чтобы больше не воевал против них. А где это видано, чтобы русский офицер всяким макакам клялся?

— Вот оно как... — Кудрявцев вряд ли ему поверил.

"Те, кому есть, что скрывать, редко бывают доверчивы".

На деревеньку они набрели чисто случайно. Она слишком хорошо пряталась в ложбине, и находилась с наветренного направления, так что характерные для жилья запахи тоже не доносились. Сами того не заметив, офицер и солдат выскочили едва ли не к самым стенам лачуг. А сообразив, куда угодили, поняли, что влипли.

В деревне слышались пьяный смех, резкие взвизгивания на японском. Истошные крики боли и отчаяния, неразборчивая скороговорка на китайском — мольбы о пощаде. Тщетные. На невообразимые для цивилизованного человека зверства японских солдат Георгий насмотрелся задолго до того, как попал в гарнизон Порт-Артура. Будучи еще совсем молодым подпоручиком, он участвовал в подавлении восстания ихэтуаней. С самими "боксерами" ему повстречаться не довелось, но он видел несколько китайских деревень, по которым прошлись японские интервенты. Это был первый и единственный случай в его жизни, когда он не совладал с собственным желудком.

— Отходим, — сказал он. — Быстро и тихо. Может, не заметят.

Кудрявцев его не слушал. Он кинулся вперед, пролез через прутья ограды, и выглянул из-за угла лачуги. В следующий миг воздух наполнился такой жаждой убийства, что Георгий покачнулся. Не нужно было глядеть в будущее, чтобы понять, ЧТО сейчас произойдет.

— Рядовой Кудрявцев! — шепотом проорал он, кидаясь следом. — Приказываю остановиться!

Без толку. Он его уже не слышал. Наполнявший пространство эфир пришел в движение, вскипел... а потом Кудрявцев втянул его в себя весь, без остатка. В тот же миг окрестности огласил яростный звериный рев.

Медведь, ринувшийся на японцев, был огромен, даже на четвереньках он был на голову выше человека. И для своих размеров двигался он просто молниеносно. Японцы успели развернуться на звук — но двоих медведь... нет, Кудрявцев просто растоптал, и понесся на четвереньках дальше, раздавая по дороге небрежные с виду шлепки когтистыми лапищами, которые крушили кости, словно сухие ветки.

Осторожно глянув на побоище из-за угла, Георгий увидел не только лежащие переломанные тела и разбегающихся солдат, но и причину такой ярости со стороны Кудрявцева — девочку лет десяти-двенадцати, голую, с ног до головы перемазанную кровью. Прибитую гвоздями за руки и за ноги к колесу телеги — но еще живую.

"На эту войну стоило пойти, — отрешенно подумал он. — Не ради званий, орденов или славы. А просто для того, чтобы убить побольше японцев. Сделать мир чуть-чуть чище".

Щелкнул выстрел. Потом еще один. И еще десяток. Медведь-Кудрявцев взревел еще раз, но это уже был крик боли. Георгий прицокнул языком. Он не мог точно сказать, был ли этот смелый солдат прирожденным берендеем, человеком-медведем, или же его сделало таким проклятие какого-то мага, может даже много поколений назад. Но факт оставался фактом, звериный облик делал его сильным — но не неуязвимым. Особенно для механического оружия. Особенно для пуль со стальным сердечником.

Его вдруг охватило чувство жгучего стыда. Не от того, что он не помогал Кудрявцеву, а от того, что у того может и не было великой цели, но зато были принципы, ради которых он был готов рисковать жизнью и жертвовать ею. В отличие от одного "штабс-капитана", умершего еще при жизни.

"Бездарь я, — самоуничижительно подумал Георгий. — Ничтожество. Позор семьи. Позор всего тайного искусства".

Он медленно вышел из-за угла. Двумя пальцами вытянул из кобуры револьвер, и бросил на землю. Медленно расстегнул шинель, и тоже сбросил ее, оставшись в одной только нательной рубахе. Его уже заметили, в его сторону повернулись стволы винтовок. Он поднял руки, словно собирался сдаваться. Он видел, как японцы пытаются колоть лежащего медведя штыками, но пробить толстую шкуру и мощные мышцы им просто не хватает сил. Он краем глазом увидел, что грудь прибитой к колесу девчонки все еще судорожно поднимается и опускается.

"Хватит. Я слишком долго носил эту форму, слишком сросся с ней. Спасибо этому берендею низкого происхождения, указавшему мне на мою ошибку. Из уважения к нему, я закончу его дело".

Георгий позвал — и эфирные каналы в его теле отозвался острой болью. Она зародилась во лбу, раскаленным обручем сдавила голову, жадно вгрызлась в позвоночник, откуда расползлась по руками и ногам ростками колючей проволоки. Боль сдавила горло, боль сжигала его мышцы и внутренности — но эта дикая боль была лишь следствием, вестником раскручиваемого потока энергии. Где-то снаружи визжали японцы, тыкали в него стволами своих винтовок, пытались куда-то тащить — это уже было не важно. Георгий просто шептал заклинание, бессмысленный набор слов, каждая строчка которого напоминала эфирным каналам, как нужно работать, как направлять неудержимый поток выпущенной на волю магии.

Произнося последние слова, Георгий увидел над собой японского офицера. Он занес для удара свой кривой меч. А потом его собственная тень откусила ему руку.

Истончившаяся грань между явным и мнимым затрепетала и лопнула.

На косный материальный мир наложился другой, несуществующий для большинства счастливых в своем неведении людей, а для меньшинства неосведомленных — смертельно опасный. И лишь для единиц тех, кто нес в себе капли древней крови, этот мир был источником силы.

Сначала ожили тени. Они хватали людей, которые их отбрасывали, укрывали их подобно черным волнам и пожирали заживо.

Потом настал через земли, которая разверзлась, и множество рук, синюшных, покрытых шерстью, чешуей, слизью и Пустота ведает чем еще, принялись ловить убегающих солдат, и утаскивать их в глубину. И больше всего повезло тем из них, кто мгновенно умер от ужаса.

Наконец, померк сам дневной свет. Тьма казалась бесконечной — и в этой тьме мелькали силуэты — двуногие, четвероногие, многоногие и даже безногие и крылатые. Тени тех, кого люди изгнали огнем своих древних костров, сражаясь за выживание, и кто навечно поселил в самой сущности людского рода страх перед темнотой. Янтарные огни глаз мелькали то там, то тут. Криков больше слышно не было. Кричать было некому.

Георгий свел ладони и оборвал действие чар. Обитатели теней послушались его, ибо приняли за одного из своих владык, но давать им волю на время больше минимально необходимого было бы верхом глупости, ведь они могли и понять, что ошиблись. Огляделся кругом — вокруг не было ни одного японца. Местных потусторонние не тронули по его просьбе — но те, кого не успели убить солдаты, либо лишились чувств от страха, либо попрятались где придется и мелко дрожали, зажмурившись и заткнув уши. Их можно было понять. Тени мира всегда были враждебны людям.

Он подошел к израненному медведю. Тот тоже был еще жив, но мелко и часто дышал, и было очевидно, что протянет он еще самое большее несколько минут. Георгий присел рядом.

— Отвечай мне, рядовой. Жить хочешь? Шевельни правой лапой, если да.

Одной Пустоте ведомо, чего зверю стоил этот слабый жест, но он его сделал. Георгий протянул к нему руку:

— Пламя в пепел, плоть к земле, свет во тьму, нечто в ничто.

Волей моей, мечом Азраила, памятью великого учителя Варфоломея:

Изыди в пустыню, изыди с глаз, изыди из памяти.

Кольцо и чистый лист, один-три-пять-семь.

Само мироздание затрещало по швам. Образно конечно, потому что заклинание небытия действовало бесшумно и незаметно. Просто с тела лежащего медведя начали исчезать раны. Не зарастать, не исцеляться, а именно исчезать, уходить в небытие, словно их и не наносили никогда.

Очертания зверя задрожали, поблекли, и вот уже на его месте лежал Тихон Кудрявцев собственной персоной. Он с некоторым трудом уселся вертикально и принялся ощупывать себя.

— Вот скажите честно, ваше благородие, — с расстановкой произнес он, — вы кто?

— Маг Георгий Летичев. Тот, кто ходит со смертью за плечом. А о том, кто ты, даже спрашивать не буду, и так все видно. Как превращаться научился?

— Не могу знать. Родился таким. Прадедушка, земля ему пухом, объяснить успел, чтобы не выпячивал.

— Не в прок тебе наука-то его пошла, — хмыкнул Георгий. — По правилам, мне бы тебя следовало прикончить, за нарушение таинства. Но раз уж я сам проштрафился, сделаем вид, что ничего не было.

Он взмахнул рукой, укрывая деревеньку дурманящей дымкой. Изменять память всем жителям было бы слишком долго, убивать их — просто глупо, но с учетом обстоятельств, и этого хватит.

— Погодите, — Тихон встал и подошел к девочке, которая так и оставалась приколоченной к колесу.

Он огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, но Георгий его опередил, и гвозди сами выскочили из дерева и плоти. Он так же подобрал валявшуюся неподалеку бутылку с рисовой водкой и плеснул на раны — другой дезинфеции в округе было не найти, прикрыл попавшимся под руку одеялом, бывшим добычей мародеров. Чуть-чуть, не выходя за границы дозволенного, подтянул нужное будущее.

— Жить будет, — сказал он.

— А дальше? — растерянно спросил Тихон.

— А дальше как повезет, — Георгий подобрал шинель и с отвращением натянул ее на себя. — Не бывает чудес в этом мире, рядовой, я тебе это говорю как мастер чудес. Есть жизнь, есть смерть. И еще, если повезет, судьба.

— А в чем она, судьба эта?

— А в том, что война продлится еще не долго, и Россия проиграет в ней. А я скоро уволюсь из армии, и мне нужен будет камердинер и помощник, от которого не надо прятать волшебные книги.

— Прощу прощения, ваше благородие, не понимаю. — Двести рублей в месяц, плюс крыша над головой, — бросил Георгий через плечо. — А теперь давай сюда руку. Все равно уже наследили, отправимся до Мукдена короткой дорогой.