В плену у Колчака

Воспоминания

Я вступил в Красную Гвардию в 1917 году 17 ноября, и служа до 1925 года, и за всё ето время пришлося очень вного пережить, пришлося на вногих фронтах побывать и вного разных контр революционеров повидать.

А пришлося подраться с Дутовым в Оренбурской губернии, которой нас, молодёжь, хорошо встретил и угостил, которого я очень долго не забуду, но мы на нём скоро отыгралися и за свои обиды отомстили.

И вот не закончили одного, поевилося другое. Евилися наёмники буржуазии — братья чехословаки, которы нам всем на долгую паметь, особенно мне. Я с ними дрался и под Самарой, и под станцией Миткино в первых вступлениях их.

Когда мы отступили в город Шадринск, то в ето время в городе проходил с"езд фронтовиков, на котором присутствовали и офисора. На с"езде были Дымшаков и Ларичикин, Кельминов, которы вели контр революционную работу и выступили со своим лозунгом: "Да здравствуют чехи, долой Советы!" — и бросали прокламатции с балкона. И в ето время я стоял часовым в дверях, и мне пала на голову прокламатция. И я сразу сгленул к верху и увидал человека с бумагами в руках. И я наставил на [1] его наган и нажал свисток. Прибежали ещё товарищи. А потом, когда сняли с балкона, то оказался ето Дымшаков, и потом были и остальные арестованы и через 4 дня были расстреляны. И мне, 17-летнему мальчишку, выпала доля расстреливать совместно с товарищами 5 человеками. И на предателей рабочего класса у нас рука не дрогнула и в дальнейшем не дрогнет. Если кто разинет рот и подымет на нас руку, то я готов в любую минуту отломить ему голову.

В плену у Колчака.

Я попал в плен белой своре во время раз"езда в Сухом Логу Егоршинскаго района в июле. Но тут был ихной празник. Оне надо мной поиздевалися, как им угодно было, пока я был у них, а потом отправили на станцию Егоршино в вагон. Там уже было очень вного нашова брата и крестьян, и рабочих станции Егоршино. Когда я зашол в вагон, то я бы не мок даже узнать своего отца, если бы он был тут, и также меня не узнать: страшно было смотреть на всех — все были избиты.

Но тут нам вного не пришлося жить, так как фронт был очень блиско, и нас увезли в Шадринск. Там невного полутше было [2] в смысле избиений, но для меня было хуже в другом смысле. Здесь сразу узнали мои товарищи по детству и также и контр революционеры, и поступило заявление в контр следственную комиссию, что я участвовал при расстреле Дымшакова и Ларичикина, Кельманова.

И вот в однажды является один из комиссии, мастер фабрики Кандакова Крысан Игнатьич, фамилию не знаю, который буто и в настоячее время там находится, который меня очень хорошо знал, зачинает меня допрашивать: "Говори всю правду, будет тебе лутше. Ты расстреливал таких-то?" Я, конечно, стал в тупик, но думаю своим умом: "Последние дни живу на свете". Но и отвечать надо, и говорю ему как знакомому: "От куда вы знаете, товарищ?" Он мне на ответ: "Ваши товарищи в земле, и тебе тоже пора". Но я, конечно, своё слово не взял обратно, хотя и он предлагал мне, и стал отвечать по делу. Я, мол, только охранял трупы после расстрела, но он добивался больше от меня, но нечего не мок, и вскоре были переданы [в] военно-полевой суд в Тобольск, и нас увезли из Шадринска в Тобольскую тюрьму, кте нас судили позавочино и дали кому 6 месяц, кому 3. Мне было дано 6 месяцов, [3] и меня освободили и ещё несколько тов. и погнали из Тобольска в Тюмень этапом.

Зимой холод был 40 градусов, мы все были оборваны, босые, но, не подаваясь не каким морозам, перешли 350 вёрст. И вот Тюменская тюрьма, и нас туда, а там мы чуть не все заболели тифом, а тюремное личение, вам всем известно какое, и уход — богатой мужик лутше ходит за свиньёй.

И наконесто моё тиранство лопнуло, и меня освободили перед пасхой 1919 г. и, проживая 2/2 месяца дома, снова попадаю во время облав на толкучке в Шадринске в то время, когда наступали красные, а белые бежали.

И вот сижу, за что не знаю, и вот в один прикрасный день меня вызывают в канцелярию, и я прихожу, а там чех стоит и мне дал порсию 7 нагаек и под заднису коленом, и я вылетел, как пропка. Но пропка не разбивается, а я розбился, что едва встал.

Дело жило, и мы жили, имели слухи, что Красны уже Екатеринбург взяли, но на душе не весело было, так как кажиный день расстреливали, и я ожидал — не сегодня, дак завтра расстреляют. И вот настала ночь 27 июля, и нас повезли на скотские бойны, где у них была бойна людей. И нас всех построили, как полагается, [4] и свезали руки назат шпагатом волосеным. А белогвардейсов было в 5 раз больше, чем нас, и 10 пулемётов. Но мне пали мысли в голову, что надо бежать, но беда в том, [что] руки связаны назат, и некак не развяжошь. Но на моё счастье ослабла перевязка, и я почуствовал свободу рукам, и моментально выдернол руки, и стал чуствовать сибя свободным. Тоесь я не подавался никаким тем страхам, которые нам говорил генерал, ходивши около нас.

И вот не прошло и часа, как приезжает долговолосой поп и зачинает нам разводить разную финтилиманию. И я стоял первым на правом фланге, он меня спрашивает: "Сколько вам годов?" Я говорю: "Ваше какое дело? Можешь сматываться от меня". И за ето я получил по зубам от офицера, рядом стоячим с попом. После етова была отдана команда: "Баталиён, пли!" И я с командой "баталиён" постился бежать, и по мне была стрильба, тоесть несколько залпов. И получилось очень вного стонов и разных криков.

И вот я прибегаю на торговую баню, и когда залёг на её, то я не мок очуствоваться 2 сутки и не знал, где я нахожуся. Лежу ето, веника пошевелить боюся. Веники шумят, на улице нарот разговаривает. "Но", — думаю, — [5] "всё равно пропал, как муха. Убить не убьют, дак с голоду помру". Потому што жрать хотелося. "Но", — думаю, — "кобылу с шерстью с"ел бы". Но делать нечего, и пришлося есть и от веников листья для того, чтобы не помереть с голоду. Думаю: "Вот скотина ест, не пропадает, и я не помру".

И вот с 27 июля по 5 августа я пролежал на бане, не смотря на то, что уже красны были в городе, и я не чего не знал. Слышать слышил стрельбу, но не мок опридилить, кто занимает город. Но наконес я решился пойти и когда стал слезать по углам, то пал и очень разбился, потому что я был истощалый и не мок держаться не за что.

И вот, товарищи читатели, мне очень дорого стоит революция. Пришлося побывать в двух пленах.

В 1920 году в Германие, когда была война с Польшой, и я был в корпусе Гая. Мы уехали в Германию под Млавой, и от туда тоже бежал.

Итак, товарищи, можно очень вного писать, но я думаю, хватит етова. И вот я, прослужа революцие около 8 лет, и если позовёт меня революция, то я готов в любую минуту дослужить до 20 годовщины Красной Армии. [6] И нас, как я, очень вного, веть не всех ечё убили. И я даю своё чесное слово рабочему классу всего мира и СССР, что я готов на первое же выступление против нашого правительства каково-небуть Чемберлена или Бриана дать ему отпор, чтобы оне не показывали своими длинными пальсами на чужой двор. И так да здравствуют Красные партизаны, основатели Красной Армии! Да здравствует наша доблесная Красная Армия! Да здравствует дисятая годовщина, и пожелаю добится 20 20 годовщины и завезать связь с красными партизанами, и при обчих усилиях мы добьёмся 20 годовщины.

Красный Партизан

Мой адрес новой: Станция Шарташ, дом No[...]

Сцепщик вагонов

Иван Степанович Ромодин

Шадринскаго округа Исетскаго района дер. Хлызо[вой] [7]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.189.Л.1-7.