Люди ли зомби?

Если бы не они — город превратился бы в ад, захлебнувшись в собственной крови. Каждые два часа они рискуют своими жизнями, защищая других. Забойщики. Отдушина для феномена, названного Превращением, жуткой реалии крупных городов. Он — один из них. Немного особенный, очень серьезно относящийся к своей работе. Он не путается понять Превращение, он просто старается воплотить в жизнь девиз его касты: "Никто не умрет". Но чтобы одни жили, другие должны умирать...

Скачано с:

www.кирилл-кудряшов.рф

Люди ли зомби?

Кирилл кудряшов

Перекур — это святое. В любой работе нельзя без перекура. И не важно, что вы подразумеваете под этим словом — действительно ли вы посвятите пять минут тому, чтобы превратить их в дым и пепел, или же просто посидите рядом с хорошим знакомым или коллегой, и поговорите о том, о сем. Главное — открытый воздух и хорошая компания.

Дружеский перекур — это разговоры о слухах и сплетнях, о бабах и деньгах.

Перекур коллег — это обсуждение сегодняшнего рабочего дня, изверга-шефа, маленькой зарплаты, служебных проволочек.

Перекур забойщиков — это молчание. Пять минут молчания, на протяжении которых курят все. Это наша традиция, наш ритуал. Тем, кто три раза за смену ставит на кон свою жизнь, нет нужды беспокоиться о раке легких или о запахе изо рта.

На часах — 3-50. Новосибирск спит. Спит спокойно, твердо зная, что смертей среди простых людей сегодня не будет. Зная, что забойщики на посту, и что если кто-то и умрет, то это будет один из нас — один из тех, кто сам сделал свой выбор, кто получает деньги за то, что рискует собой.

10 минут до боя. Перекур заканчивается в молчании. В кармане каждого из нас оживает мобильник, а у кого-то — начинают пищать наручные часы. Мой сотовый наигрывает бодренький похоронный марш — мы ставим будильник на "без десяти бой", чтобы не зазеваться, не оказаться слишком далеко от метро, когда пробьет четыре часа утра.

Катастрофы не будет — город все равно будет спать спокойно. За этим строго следят городские власти, и забойщиков всегда больше необходимых двадцати. На случай, если кто-то струсит, опоздает, зазевается... или умрет в предыдущем бою. Нашу шестичасовую смену вместе с нами коротает "скамейка запасных". Несколько забойщиков, готовых заменить любого из нас в случае чего.

Без семи минут четыре.

— Айда, ребята, — говорю я.

Это тоже ритуал. Правда месяц назад, после того как среди нас впервые появилась девушка, "Айда, мужики" пришлось сменить на что-то более демократичное. Поначалу было непривычно, но смена традиции ничто, в сравнении с появлением в команде девушки... Милой и хрупкой на первый взгляд, но отменно владеющей каратэ и, что гораздо более важно в нашей работе, великолепно владеющей собой.

Забойщиками становятся не те, кто умеют хорошо драться. Превращение на 15 минут наделяет нас навыками профессиональных бойцов, и собственные знания в этой области, конечно, являются хорошим подспорьем, но не более того. Забойщиками становятся лишь те, кто способен не полностью поддаться Превращению, сохранив хотя бы частичку здравого смысла, частичку себя прежнего... Этой частички обычно достаточно для того, чтобы притворить в жизнь наш девиз: "Никто не умрет!"

Мы спускаемся в метро. 19 крепких парней и одна не менее крепкая девушка. Молчим. Просто спускаемся по лестнице, на ходу машинально проверяя, на поясе ли ножны. Забойщики работают с ножами. В замкнутом пространстве с каменными стенами полет пули непредсказуем, а нож — это продолжение твоей руки, им ты не порежешь того, кого не нужно!

Год назад это просто был еще один вход в метро, с открывающимися в обе стороны дверями, с киосками в переходе. Год назад все изменилось, вместо трех стеклянных дверей — одна мощная стальная, открывающаяся только изнутри, с пульта охраны. Первые несколько недель тут вообще дежурил ОМОН — отбиваться от журналистов, желавших посмотреть на забойщиков, приходилось буквально врукопашную. Щелкает замок, и я, идущий впереди, распахиваю дверь перед остальными.

Я уже и не помню этот переход, как переход метро. За прошедший год он превратился для меня в место работы, в место, в котором раз в несколько недель обязательно гибнут люди.

В коридор, в котором еще ни разу никто не погиб в мою смену!

"Никто не умрет"!

Я с улыбкой киваю охраннику. Мы знакомы столько же, сколько я работаю забойщиком. Не раз мы с ним дрались бок о бок, а бывало что и друг против друга, пока однажды его бой не закончился для него ампутацией ноги. Покинуть этот переход он так и не смог, остался работать дежурным на пульте...

Иногда я задумываюсь о том, что будет со мной, если однажды удача изменит мне, и превратит в калеку. Да, за год работы я скопил немалые деньги, да и пенсию по инвалидности забойщикам выплачивают не слабую, с голоду не умру. В Москве один отошедший от дел забойщик издал книгу, и, по слухам, заработал на ней больше, чем за все время своей работы. "Люди ли зомби?" разлеталась такими тиражами, что Джоан Роулинг тихо плакала в углу от зависти. Вопрос в другом, смогу ли я жить без своей работы?

Это один из двух вопросов, которые занимают меня с тех пор, как я впервые спустился в подземный переход на площади Ленина, сжимая в руке охотничий нож.

"Смогу ли я жить, если перестану быть забойщиком?", и "Сколько я еще смогу оставаться забойщиком"? Думаете, здесь есть некое противоречие? Может быть... Но если вы никогда не стояли спиной к стене в подземном переходе, держа в поле зрения остальных девятнадцать человек, держа руку на рукояти ножа, и гадая, кто из них в следующий момент бросится на вас — вам не понять того, как эти два вопроса могут мирно уживаться друг с другом.

Без одной минуты бой. Мы встаем спиной к стене, по всему пространству перехода, примерно на равных расстояниях друг от друга. Кровь, оставшуюся после прошлой схватки, давно смысли, но ее запах все равно витает в воздухе... Запах крови, предвестник запаха смерти.

"Никто не умрет!"

Двери с окошками из бронированного стекла наглухо закрываются, отрезая нас от всего мира, от десятка врачей, которые кинутся к нам, как только бой закончится. Негромко пищат, включаясь, камеры под потолком. Общественность жаждет видеть кровавые подробности работы забойщиков. Еще бы, следующие 15 минут дадут фору любому боевику, а то и фильму ужасов.

Началось... Я чувствую это кожей, чувствую своим нутром. Словно порыв ледяного ветра, ворвавшийся в теплую комнату. Словно сама смерть прошла рядом... Волосы на затылке встают дыбом, по спине бегут мурашки. Инстинкты, доставшиеся нам от предков... Организм готовится к бою, выплескивая дозу адреналина в кровь, в то время как разум еще не отдавал приказа сражаться.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как на меня накатывает Превращение.

"Я — это я!" — твержу я себе. Не важно, что говорить. Можно читать стихи, можно нести любую околесицу, главное — не позволить Превращению полностью изменить тебя. "Я — это я!" "Никто не умрет"!

Время замедляет свой бег. Я снова забойщик. Снова, в который уж раз... В отличие от остальных, которых Превращение с одинаковой вероятностью может сделать и забойщиком, и зомби, я всегда становлюсь забойщиком. Я не феномен, я просто редкий экземпляр. Такие как я есть в Нью-Йорке и Лондоне, в Питере и Буэнос-Айресе. Но в Новосибирске я такой один.

Я выхватываю нож. Это МОЕ движение, мое собственное, не продиктованное мне Превращением. Я решаю, драться мне или нет. Я, а не та сила, что пробудилась во всех крупных городах мира, и стравливает нас теперь, будто бойцовых собак.

Словно в замедленной съемке я вижу, как на меня летят трое зомби. Если напрячься, я даже вспомню их имена — моя память все еще подчиняется мне, просто Превращение отодвинуло на второй план все, кроме умения драться.

И ненависти! Всепоглощающей ненависти к зомби. И эту ненависть мне нужно задвинуть туда же, где сейчас память об именах тех, кто рядом со мной. Я не должен ненавидеть. Тогда, и только тогда осуществим наш девиз.

Трех зомби мне не осилить. Строго говоря, мне и двух-то обезвредить будет проблематично. Остальные понимают это, и двое забойщиков бросаются ко мне, наперерез ближайшим к ним зомби. 10 на 10, такова арифметика превращения. Двадцать человек разделяются на два равных лагеря. Десять забойщиков, десять зомби... Один на один — все честно, при таком раскладе наш девиз вполне возможно притворить в жизнь.

Ближайшим ко мне зомби оказывается девушка. Усилием воли я вызываю в памяти ее имя, и ее лицо. Настя. Минуту назад она была красивой... Минуту назад, до того как ее лицо исказилось гримасой ярости. Сейчас она похожа на фурию, на чудовище... на зомби. Потому тех, кого Превращение заставляет ненавидеть весь свет, так и окрестили. А нас, чья ненависть направлена на них и только на них прозвали забойщиками.

Понеслось.

Я уклоняюсь от направленного мне в лицо удара, и полосую ножом по Настиной руке. Зомби не чувствую боли, но законы физики и биомеханики действуют и для них. Рука с перерезанным сухожилием повисает безжизненной плетью... Она рычит, дико, по-звериному, и снова бросается на меня, оскалив зубы.

Нырок, удар — нож вспарывает бок зомби, но она этого не замечает, пролетая по инерции мимо.

Пользуясь секундной передышкой, я окидываю взглядом переход — все идет как обычно, все разбились по парам, забойщик-зомби, и каждый вальсирует сейчас со своим противником.

Зомби снова летит на меня, и я, зазевавшись, едва не пропускаю удар. Она уже шевелит правой рукой, по которой прошелся мой нож, еще минута, и затянется и рана на боку... Минута — это так много, когда у тебя их всего пятнадцать.

Я бью ее в челюсть. Это против всех правил, это первое, чему я учу новых забойщиков, только-только пришедших на эту работу. Не лезьте с зомби в рукопашную, как огня бойтесь захватов. Будь вы хоть чемпионом мира по греко-римской борьбе, после Превращения зомби обретают такую силу, что тягаться с ними вы все равно не сможете. Бейте ножом, и только ножом. Остановить их может только сталь.

Рука горит, словно в огне — ударить зомби, это все равно что ударить кирпичную стену. Но, тем не менее, Настя отшатывается — кажется даже, что не от силы удара, а просто от удивления, хотя в горящих ненавистью глазах зомби нельзя прочесть вообще ничего. "Люди ли зомби?" Хороший вопрос...

Ее секундного замешательства мне хватает с избытком — я всаживаю нож ей под ребра, и рык зомби сменяется клокочущим бульканьем. Она заваливается на спину, неуклюже пытаясь вытащить нож. Это ей почти удается, но я со всей силы пинаю ее ногой в грудь, вгоняя лезвие еще глубже.

Все. Один готов! Остается только выдернуть нож из обмякшего тела...

Я озираюсь по сторонам, не нужна ли кому моя помощь. Нет, все в порядке. Еще трое зомби уже лежат на полу, все забойщики целы, никто вроде бы даже не ранен.

Моя помощь никому не нужна, но я все же не могу удержаться. Ярость кипит внутри меня, ненависть к зомби, порожденная Превращением. Я забойщик, я создан лишь для одного — убивать их. Кромсать, резать, бить... И я бью!

Мой удар приходится ближайшему ко мне зомби в позвоночник, чуть выше копчика. Нож с хрустом вклинивается между позвонками, и я, для верности, проворачиваю его в ране. Парень падает как подкошенный — руки еще слушаются его, а вот ног у него, можно сказать, больше нет. Но это не серьезно, это задержит его не более чем на три минуты, а нам нужно больше, хотя бы пять.

Забойщик прыгает на поверженного зомби сверху, приземляясь коленями на спину, круша его ребра и пронзая их осколками легкие. Молодой еще, глупый — для зомби это пустяк, меньше минуты на восстановление. Сердце — вот их единственное уязвимое место, и я, отталкивая забойщика, вонзаю зомби нож в спину, примерно туда, где расположено сердце.

Попал. Естественно, попал. Сила зомби — в их мощи и нечувствительности к боли. Сила забойщиков — в точности. Из Превращения мы впитываем ловкость и быстроту, а самое главное — знание, куда ударить так, чтобы удар оказался смертельным. Даже для кажущихся неуязвимыми зомби.

Я вновь прогоняю охватывающую меня ярость. Желание кромсать зомби, расчленить его, отрезать по одному пальцы рук и втоптать их в пол, вырезать сердце и нашинковать его мелкой стружкой — кто знает, способен ли зомби вырастить себе новое сердце? Я — профессиональный забойщик, я контролирую себя, и ярость уходит. Пусть нехотя, но уползает. А вот мой коллега, увы, еще не так хорошо владеет собой.

Еще дважды он всаживает нож в спину неподвижному зомби, прежде чем я ударом кулака сваливаю его на землю. Коля, так его зовут. Я помню это! Я могу заставить себя вспомнить!

— Коля, держи себя в руках! — говорю я, и произнесенное вслух собственное имя заставляет его вздрогнуть, и взглянуть на меня более осмысленно. Скорее всего он уже и забыл, как его зовут.

Он кивает, и я, видя, что с ним и с его зомби все будет в порядке, вновь обвожу взглядом переход. Забойщики на ногах, зомби на полу. Все под контролем. Все в норме, никто не впал в боевое безумие. Работаем!

Помимо ножа на поясе у каждого из нас по увесистому мотку скотча. Простого широкого скотча, и именно скотч, а не нож, как думают многие, наше главное оружие. Я сначала тоже смеялся, когда мне впервые сказали что пеленать зомби, способного крошить кулаками кирпичи мне придется не какой-то сверхпрочной веревкой со стальными волокнами, а обычным скотчем, но вы попробуйте смотать себе им руки, и разорвать эти оковы. Попробуйте, и представьте, что чувствуют зомби, намертво связанные по рукам и ногам.

Я возвращаюсь к Насте, и начинаю ее пеленать. Руки — за спиной, ноги — привязать в рукам, и все это — на двадцать пять оборотов каждая фиксация. Не вырвется! Мне все еще приходится подавлять ярость и желание истыкать ножом все ее тело, но сейчас, когда азарт схватки уже схлынул, когда зомби беззащитен и лежит перед тобой на полу, бороться с инстинктами забойщика гораздо проще.

Все, готово. Руки и ноги связаны намертво. Девушка лежит на полу, уткнувшись лицом в холодный мрамор... Я оглядываюсь по сторонам, чтобы в случае чего придти кому-нибудь на помощь. Даже у меня случалось, что зомби восстанавливался раньше ожидаемого срока, когда "пеленание" еще не было завершено, и тогда приходилось укладывать его вновь. Но даже и это не катастрофа — бросив взгляд на электронное табло часов на стене, я вижу, что прошло всего лишь семь минут из отпущенных нам Превращением пятнадцати. Мы сработали как всегда четко и быстро — даже если сейчас кто-то из зомби поднимется, мы успеем уложить его обратно. Время, необходимое им для полного восстановления — пять минут, а у нас в запасе еще целых восемь. Бездна времени! Никто не умрет!

Но все идет по плану, зомби накрепко связаны, и еще даже не начали ворочаться. Все прошло как по маслу...

Еще через две минуты Настя приходит в себя и начинает пытаться освободиться. Не вырвешься, родная! Скотч — штука крепкая! Как говорится, "Если скотч не берет, то и сварке делать не фиг!"

4 минуты до конца. Зомби орут благим матом, выгибаясь под немыслимыми углами, но вырваться из пут скотча не под силу даже им. Мы лениво прохаживаемся взад-вперед по переходу, ежесекундно поглядывая на путы каждого из своих клиентов. Не вырвется ли кто... Случись это за 4 минуты до конца, пришлось бы наваливаться на него всем скопом и прижимать зомби к земле, потому что орудовать ножом уже поздно, он не успеет регенерировать.

До конца Превращения всего минута. Зомби елозят по полу, пытаясь высвободиться. Рычат, орут, шипят, но ни единого слова в их криках не проскакивает. Люди ли зомби? — все же вряд ли. В них остается одна только животная ярость, жажда крови и смерти.

"Я — это я!"

"Никто не умрет!"

Сейчас главное — не расслабиться, не позволить Превращению взять верх надо мной. Мне нет надобности смотреть на часы, я физически ощущаю, как подходят к концу эти кровавые пятнадцать минут. Это как состязание по бегу — вот она, финишная прямая! Выложиться на все 120%! Бежать, бежать из последних сил! И последние силы вкладывает сейчас Превращение, понимая, что вновь проигрывает, что наш девиз снова был воплощен в жизнь.

Моя кровь кипит. Ярость клокочет в горле. Я ненавижу корчащихся у меня под ногами зомби. Они — враги! Исконные враги, которых я должен убивать любой ценой.

Убивать любой ценой.

Убивать!

"Никто не умрет!"

"Я — это я!"

Последние 15 секунд...

Трещит скотч, который из последних сил пытаются разорвать руки зомби. В них Превращение тоже вкладывает все, что у него осталось. Зомби тоже чувствуют, как истекает время, и как-то по своему, не так как мы, но тоже понимают, что у них осталось всего 15 секунд на то, чтобы разорвать кого-нибудь на куски.

Две секунды, одна... Ноль!

Я без сил опускаюсь на пол, наконец-то выпуская из рук окровавленный нож. Как же тяжело сопротивляться зову собственной крови, горящему в ней огню ненависти, желанию убивать...

— Может, ты меня все-таки развяжешь? — ободряюще улыбается мне Настя.

Хорошо ей... У нее сейчас только руки и ноги побаливают, да и то слегка — пройдет в течение ближайших десяти минут, а у меня... У меня болит душа, истерзанная яростью. Как бы я хотел не быть исключением из общих правил! Как бы хотел, чтобы Превращение с вероятностью 50% делало меня или зомби, или забойщиком! Хотел бы очнуться спустя 15 минут, и ничего не помнить. Ни боли, ни ярости... И не бояться ежесекундно потерять над собой контроль, превратиться в забойщика окончательно, не чувствовать ответственности за жизни десятка друзей, обращенных в зомби.

Но я — забойщик. Вечный забойщик.

Я разрезаю скотч. Распахиваются двери, и к нам устремляется бригада врачей, проверять, есть ли раненные. Слава Богу, никаких ранений серьезнее ссадин и царапин. Последнее Превращение за сегодняшнюю смену тоже прошло гладко, как по маслу. Все живы, теперь можно и по домам...

Четыре часа пятнадцать минут ночи.... Двадцать минут на душ и переодевание, выйти, поймать такси, и в пять с копейками я уже буду дома. Как же хочется хоть раз поехать домой "как есть", грязным, потным, в залитой кровью одежде. Остановится ли хоть одна машина, чтобы подобрать меня?

Привычно отмахнувшись от прицепившегося ко мне врача, я уже направляюсь в раздевалку, когда кто-то трогает меня за плечо. Настя.

— Ты никуда не торопишься?

— Да вроде не слишком. А что?

— Может, проводишь меня до дома?

— Страшно идти одной? — ехидничаю я. Видели бы ее сейчас местные гопники. Залитую собственной кровью, в порезанной блузке, с широким ножом на поясе... Разбежались бы!

— Не страшно, — отвечает она. — Просто не хочется. Я тут недалеко живу, пешком одной идти скучно.

— Я женат, — говорю я.

— Я знаю.

Тогда все нормально.

— Встречаемся на выходе из перехода.

— Договорились.

Стоя под душем, и чувствуя, как вместе с кровью вода смывает с меня усталость, я вновь возвращаюсь к мысли о том, как я буду жить, если не смогу оставаться забойщиком, и смогу ли я жить дальше, если останусь им.

Мне двадцать два. Сейчас я как раз заканчивал бы институт, если бы год назад не бросил его к чертовой бабушке, предпочтя работу проектировщика летательных аппаратов работе забойщика.

Я вот уже полгода как женат, и я знаю, что сейчас Даша не спит, ждет меня с работы. Она волнуется каждый раз, когда я ухожу на работу, и ее трудно за это винить и невозможно успокоить. Раз в трое суток, заступая на дежурство, я играю со смертью. Три захода в переход, иногда днем, а иногда ночью. Превращению все равно, сияет ли над городом солнце, или тускло светит луна. Метут ли асфальт струи дождя, или бежит по нему холодная поземка.

Каждые два часа двадцать человек должны стоять в переходе метро, чтобы сойтись в схватке не на жизнь, а на смерть. Не найдя там этих двадцати, Превращение пойдет в массы, и тогда город захлебнется в крови.

Это уже было... Первые несколько дней после того, как Превращение докатилось до Новосибирска. Когда еще не вычислили облюбованного им места для схваток, когда еще не существовало сформированной команды забойщиков.

Тяжелее всего пришлось Нью-Йорку, первому городу, в котором обосновалось Превращение. Там кровавый хаос продолжался несколько недель...

Это началось около трех лет назад. Ровно в полдень десять человек на улицах Нью-Йорка словно озверев, накинулись на тех, кто находился рядом, и буквально рвали на куски любого, кто попадался им под руки. Обретая нечеловеческую силу и дикую, безграничную яростью, хрупкие женщины одним ударом проламывали головы полицейским, пытавшимся их образумить, матери пробивали стены домов телами собственных детей, а спустя пятнадцать минут придя в себя, и поняв, что натворили, бились головой о те же стены, не желая больше жить.

Десять тех, кого впоследствии стали называть зомби.

Другие десять человек, никак не связанные друг с другом, или же с озверевшими зомби, ровно в ту же секунду бросались на их поиски. И находили, чувствую зомби каким-то шестым чувством. Находили, и бросались на них с голыми руками, или вооружившись первым попавшимся предметом. И били, рвали на части, стреляли... Стреляли до тех пор, пока не заканчивались патроны, или не истекали эти кровавые 15 минут.

Эти люди сохраняли некое подобие сознания. Придя в себя, они помнили все, что сделали, но вот контролировать себя не могли. Ими овладевала одна единственная мысль: найти и убить зомби. Убить любой ценой.

Позже их стали называть забойщиками...

Чаще погибали зомби. Выстрели зомби в голову, и он умрет, но пять минут спустя вновь встанет на ноги и продолжит убивать. Если, конечно, пока зомби еще слаб, забойщик не выстрелит вновь... А он выстрелит, так как пожирающая забойщика ненависть заставляет его стрелять вновь и вновь, пока не опустеет магазин, а затем бить, кромсать и резать, пока не истекут отпущенные Превращением 15 минут.

За первым Превращением последовало второе. Ровно через два часа после первого. И вновь множество жертв. Десятки людей, погибших от рук зомби, и несколько зомби, убитых забойщиками.

Нью-Йорк словно вымер — люди боялись выходить из дома, боялись оказываться рядом с другими, даже с родными и близкими. Те, кто становились зомби, не щадили никого...

Опустела даже многолюдная подземка. И так сложилось, что после двух недель кровавого хаоса, после нескольких сотен смертей, в один прекрасный момент ровно в 16 часов на одной из станций метро оказалось ровно двадцать человек. Ровно. Ни одним больше, ни одним меньше. И там словно бы разверзся ад.

Десять забойщиков против десяти зомби. Зомби погибли все, из забойщиков выжили двое. Они, в отличие от зомби, на время Превращения не получают способность к регенерации, и не умеют оживать после того, как им свернут шею или пронзят сердце.

Дальнейшего я не знаю. Не знаю, кто и как попытался вновь провести этот эксперимент, оставить двадцать человек на этой станции. Были ли это добровольцы, или же никто не спрашивал их согласия. Просто к концу следующей недели в Нью-Йорк вернулся порядок, а кровавые сражения стали происходить только в метро, на одной лишь избранной Превращением станции.

Собственно, это единственное, что мы до сих пор знаем о Превращении. Каждые два часа в одном небольшом участке метро должны находиться двадцать человек. Ровно двадцать! И тогда Превращение коснется лишь их, превратив десятерых в зомби, а десятерых — в забойщиков. Если в этом месте в этот миг окажется хотя бы на одного меньше, или на одного больше — Превращение уйдет на поверхность. Уйдет в город. И десять случайных людей по всему городу обратятся в зомби и будут убивать всех, до кого смогут дотянуться, а еще десять помчатся на поиски этих зомби, не думая больше ни о чем.

Сколько народу ползало по избранным Превращением станциям метро! Кто с дозиметрами, а кто с детекторами эктоплазмы. От серьезных ученых до попов и охотников за привидениями. Не нашли ничего! Ничего, что помогло бы объяснить Превращение. Ничего, что помогло бы его предотвратить.

И все, что мы можем — это спасть чужие жизни, каждые два часа спускаясь под землю, и принимая правила этой игры. Мы — забойщики. Те, кто уверен в себе, уверен в том, что не сорвется, и не ударит зомби лишний раз, потому что этот зомби еще минуту назад был таким же, как и остальные. Человеком! И спустя 15 минут он вновь станет человеком...

После Нью-Йорка настал черед Москвы. Затем Лондона.

Превращение проявляло себя в крупных городах, и всегда выбирало ареной боя станции метро. Кто-то усматривает в этом еще одну закономерность, но я не вполне согласен с ними. Превращение не выбирает города с метро. Превращение выбирает БОЛЬШИЕ города, а во всех из них есть метро, идеально подходящее для кровавого пятнадцатиминутного побоища.

В последние годы набрала сил религия, и особенно укрепило свои позиция христианство. По теории священнослужителей Превращение — это кара божья, которая должна нас устрашить и направить на путь истинный. Превращение проявляло себя в мегаполисах, а мегаполисы — это всегда быдло, пьянь, преступность и отупление.

Вам доводилось сравнивать людей небольшого провинциального городка, и крупного промышленного мегаполиса? Я не был в других странах, и могу судить лишь по России, но думаю, что эта тенденция сходна для всех городов мира.

В маленьких городах люди чаще улыбаются, и чаще общаются между собой. Даже у спешащих на работу людей глаза не пусты. В них отражается мысль, иногда мелькает даже улыбка. В мегаполисах же все не так... Утром люди идут сплошным потоком, словно зомби... Не те зомби, которых я режу и пеленаю по три раза за смену. Другие, из голливудских ужастиков. Пустые глаза, ровный шаг... Не хватает только простертых вперед рук со скрюченными пальцами. Никаких улыбок, никакого блеска в глазах. Пустота.

Они еще спят, они идут на автопилоте, отключившись от всего мира, чтобы не видеть пыли и грязи большого города, чтобы не обонять выхлопы тысяч машин и гигантских труб ТЭЦ.

Толкни такого зомби, и тебя покроют матом. Естественная реакция на любой раздражитель — это агрессия. Защити себя, свое личное пространство. Все остальное — не важно.

Люди в маленьких городах открыты. В мегаполисах — замкнуты и отчуждены. Говорят, что в Москве на пути метро однажды упала девушка. Никто не попытался ее спасти — все просто стояли и ждали развязки. Что же произойдет? Все, что происходит не со мной — это лишь зрелище, не более того.

Быть может представители церквей и правы: Превращение — это наказание. Это испытание.

Научитесь бояться. Примите как данность: то, что сегодня не ваш сын превратился зомби не означает, что его не постигнет эта участь завтра.

Научитесь помогать друг другу. Научитесь ценить не только свою жизнь, но и чужую. Даже обратившись на 15 минут в забойщика контролируйте свою ярость, помните о том, что секунду назад нападающий на вас зомби был человеком.

Научитесь не отвечать ударом на удар, а перехватывать этот удар, и "пеленать" зомби, сохраняя жизнь не только себе, но и ему.

Мы, те, кто ставит на кон свою жизнь в переходе метро, научились этому. Доверию, взаимопомощи, умению контролировать свою злобу. Быть может, когда этому научатся все — Превращение канет в небытие?

Хочется верить...

Я одеваюсь, накидываю ветровку, и покидаю раздевалку. Она и раньше была маленькой — в коммуникациях метро особо не развернешься, а с тех пор, как среди нас появилась девушка, и раздевалку пришлось делить на женскую и мужскую, она стала вдвое меньше. Но никто не жаловался. Мы — потому что девушка в команде, это хорошо. Ударить девушку труднее, чем мужчину, а значит, еще легче станет бороться с накатывающей во время Превращения яростью. А те, кто курирует работу забойщиков — потому, что каждый забойщик на вес золота. Цена каждого из нас едва ли не больше цены всей станции метро.

Метро можно прокопать и новое. А вот найти человека, добровольно соглашающегося играть со смертью, да к тому же способного сохранить во время Превращения частичку себя, очень и очень сложно.

Поэтому, проработав забойщиком месяц, ты можешь не думать о заработках ближайшие года три.

Поэтому, проработав три месяца, я купил себе двухкомнатную квартиру.

Поэтому сейчас я уже не знаю, зачем я здесь. Заработанных денег мне хватит до конца жизни. Правительство не скупится выделять деньги из казны для тех, благодаря кому город еще не превратился в ад.

Настя ждет меня у выхода из метро.

— Куда нам? — спрашиваю я.

— Туда, — она указывает направление. — Я на Державина живу.

У каждого есть свой способ определения, хороший человек перед ним, или нет. Умный или тупой как пробка. Совпадают ли у них двоих взгляды на жизнь, или кардинально отличаются.

Для меня один из способов определить интеллект человека — увидеть, как он задает направление или указывает путь. Когда я рассказываю о чем-то, связанном с направлением, или как пройти куда-либо, в голове у меня словно прорисовывается карта этих мест. С масштабом, с привязкой к сторонам света. И рассказывая, как пройти, скажем, до моего дома, я мысленно веду человека по этой карте. Если нужно, я расскажу детально: "Идешь по Сибиряков-Гвардейцев, по правой стороне. Порядка 300 метров от площади Маркса. Твой ориентир — магазин "Пятерочка". Стоя лицом к нему — направление 30 градусов..."

Доводилось мне видеть и обратное — человек, стоя лицом на юг объяснял мне дорогу, сопровождая эти объяснения яркими жестами:

— Идешь вот так вот, на восток... — при этом машет рукой вперед.

— Так там же юг, — говорю я.

— Да не придирайся ты!

Я вроде и не придираюсь. Я просто хочу понять...

В Настиной голове, судя по всему, развернутая карта города тоже имелась. Указала она именно туда, где находилась улица Державина, и скорее всего, если бы мы могли пройти прямо по указанному ей направлению, проходя сквозь стоящие на пути дома, то вряд ли ошиблись бы больше чем на пару градусов.

Я улыбнулся, радуясь этому нашему с ней сходству, и эта улыбка не укрылась от ее взгляда.

— Я сказала что-то смешное?

— Нет, просто приятное.

— Что именно?

— Не важно.

— Ты не разговорчив...— констатирует она. Это не женское кокетство, не попытка меня разговорить. Просто констатация факта.

— Есть у меня такое свойство. Пойдем.

— Пойдем.

Я не люблю мегаполисы. Не люблю, в частности, Новосибирск, в котором родился и вырос. Слишком много шума и гари, слишком мало воздуха и простора. Но ночью города преображаются. Ночной Новосибирск я люблю.

Здесь нет орд шагающих по тротуарам зомби, нет нескончаемого потока машин. Нет шума, и воздух сейчас гораздо чище, чем днем.

Осталась всего пара часов, и город вновь оживет. Вновь вынырнут из подъездов одетые в модную одежду зомби, вновь поползут по проспектам машины. Те, кто выедет пораньше — поедет, а все остальные — поползут.

Всего пара часов! И эти часы принадлежат мне!

Это мое любимое время для прогулок. Для неспешной ходьбы под желтоватым светом фонарей в центре города, или под тусклым светом звезд и луны на окраинах. Время, когда я могу позволить себе дышать полной грудью, когда хочется сорваться с места и побежать, обгоняя собственную тень.

Время, когда ее действительно можно обогнать!

— Город стреляет в ночь дробью огней, — вдруг начинает напевать Настя.

— Но ночь сильней. Ее власть велика... — заканчиваю за нее я.

— А у нас, кажется, город победил...

Вслед за ней я поднимаю голову, вглядываясь в небо. Неба нет. Вот так, запросто, нет и все. Есть сияющий купол городских огней, и чернота над ним. Ни луны, ни звезд... Ничего! Сияние города заглушает их серебристый свет. В центре Новосибирска кажется, что город не стреляет в ночь дробью огней, что он отгородился от нее защитным полем из какого-то фантастического романа.

— Нет, — отвечаю я. — У них боевая ничья.

— У тебя, оказывается, душа поэта и романтика.

— Когда-то была. До того, как я стал резать людей. В молодости даже стихи писал. Не обычные, правда. Японские. Хокку.

— В молодости? — Настя удивленно поднимает брови. — Сколько тебе? Ты ж самый молодой в команде.

— Когда убиваешь, взрослеешь быстро.

— Ты кого-нибудь убил?

— Ну да. Тебя сегодня.

— Это не считается. Я же жива. Ты убивал кого-нибудь на самом деле? Или... Или ты не хочешь отвечать?

— Отчего же, — пожимаю плечами я. — Страшной психологической травмы у меня за плечами нет. Все мои Превращения всегда проходили удачно. Тяжело раненые в моих сменах бывали, но мертвых — нет. И сам я никого не убивал.

— А... — мне это кажется, или в Настином голосе ощущается разочарование. — А я думала, ты поэтому такой неразговорчивый. Потому что однажды все же потерял контроль, и убил зомби позже, чем за пять минут до конца. Ты знаешь, что про тебя в наших кругах легенды ходят?

— Легенды? — я оживляюсь. Всегда интересно узнать, как ты выглядишь со стороны, и что о тебе думают. — Какие именно?

— Что однажды ты убил вот так, во время Превращения, лучшего друга, и с тех пор не можешь себя простить. Еще я слышала, что твоя жена...

— Договаривай уж, раз начала, — подбадриваю ее я, в принципе готовый услышать даже легенду о том, что жен у меня было семеро, и все подвешены на крюках в чулане.

— В общем, поговаривали, что она немая.

— С чего это вдруг? — смеюсь я.

— Просто ты молчаливый. От тебя за смену кроме "Айда, ребята", никто больше ничего и не слышит. Ну, или еще в бою ты кого-нибудь матом покроешь.

— Цирк, да и только.

— А какой ты дома? — спрашивает Настя после непродолжительного молчания.

— А с чего, вдруг, такой интерес?

— Просто... Просто мы с тобой уже больше месяца вместе работаем, часто на сменах пересекались, дрались вместе. А я о тебе практически ничего не знаю. Тебя уважают. Ты у нас — феномен, вечный забойщик.

Я отмахиваюсь.

— Какой я феномен... Просто редкий экземпляр. Какой-то сбой в Превращении, и оно всегда делает меня забойщиком. А дома я... Не знаю. Обычный. И жена у меня никакая не немая.

— Просто никто никогда не видел, чтобы ты с ней хотя бы по сотовому разговаривал. Другие — я частенько слышу, своим женам, подругам звонят. "Я первое Превращение отстоял. Цел, все нормально, не волнуйся за меня." А ты — никогда. Как будто она за тебя и не волнуется.

— А она и не волнуется. Серьезно. Знает, что со мной все в порядке будет, что ничего не случится.

На самом-то деле, волнуется, конечно. И первые мои смены — звонила мне после каждого Превращения. А потом... наверное, мы оба просто привыкли. Мне от ее звонков, от ее волнения, становилось только хуже. На работе я должен был забыть обо всем на свете. Сконцентрироваться только на том, чтобы не поддаться Превращению. И постоянные звонки не шли в этом деле на пользу.

Ко всему можно привыкнуть.

— А сейчас ты ей позвонил? Предупредил, что задержишься?

— Нет. Не хочу ее будить.

— Ты уверен, что она спит?

Если быть честным, честным перед самим собой, то не уверен. Мне она говорит, что спит. И каждый раз, приходя со смены домой, я нахожу ее в постели. Спящей. Или просто притворяющейся, чтобы не волновать меня. Потому что однажды я сказал ей, что мне труднее драться, зная, что она беспокоится за меня, что она не спит... И что однажды из-за этого я могу ошибиться, а ошибки в нашей работе стоят очень дорого. Лишь чуточку дешевле, чем у саперов.

Настя определенно умеет читать мысли. Или все мои мысли отражаются у меня на лице?

— Мужчины... Все вы такие. Позвони ей. Скажи, что скоро поедешь домой.

Я достаю сотовый из кармана. Женщины... Все вы такие. Ненавязчиво, а чаще всего и незаметно повелеваете этим миром, руководите всеми нашими поступками. Президент страны — это так, мелочь, он не решает ничего. Наиболее важные решения принимаются женой президента, и не важно, знают ли об этом и он и она...

Глупы мужчины, считающие себя хозяевами мира. Еще более глупы мужчины, понимающие, что мы живем под властью женщин, и пытающиеся что-то с этим сделать — не быть, как они это называют, "подкаблучниками".

Да, наше место не под каблуком, но и не во главе семьи. Наше место — у плеча женщины. Рядом с ней, чтобы она в любой момент могла опереться на нас, или чтобы в случае опасности мужчина мог выступить вперед.

Я знаю, что Настя права, и поэтому набираю сейчас Дашин номер.

— Солнышко, привет, — говорю я щелкнувшей трубке. — Звоню тебе сказать, что я отработал и скоро еду домой.

— Все в порядке? — взволнованно спрашивает трубка. — Почему ты звонишь?

— Просто я задержусь чуть-чуть, мы с ребятами решили пива выпить, прогуляться по ночному городу... Ты не возражаешь? — последнюю фразу я добавляю с некоторым опозданием. Я не подкаблучник, я — суровый забойщик, оказывается, уже ставший местной легендой. Просто Даше будет приятнее, если не я уйду пить пиво, а она отпустит меня пить пиво.

Настя укоризненно качает головой. Я пожимаю в ответ плечами. Не буду же я говорить жене, что решил проводить до дома девушку? Вроде бы и ничего особенного, но опять же, зачем волновать Дашу лишний раз?

— Нет, конечно, — говорит мне тем временем трубка. — Не возражаю.

— Ложись спать.

— Я спала... Ты меня разбудил.

Сонный зевок...

Врет. Но спасибо ей за эту ложь. Мне так проще и спокойнее.

— Я тебя люблю!

— Я и я тебя. Возвращайся скорее.

Мобильник возвращается в карман, где ему самое место.

— Вот теперь я вижу, какой ты дома. Какой ты на самом деле, — Настя улыбается. Не потому, что моя беседа с женой ее позабавила, а просто потому, что ей хочется улыбнуться.

— И какой же я?

— Самый обыкновенный.

Да. Это на работе я — феномен. Один на весь город, вечный забойщик, никогда не превращающийся в зомби. Может быть, поэтому я и остаюсь забойщиком до сих пор?

Не из-за денег. Не из-за пафосных речей мэра о том, что именно мы, рискуя собой, защищаем сотни жизней по всему городу, что мы — крепостная стена перед Превращением, не позволяющая ему ворваться в город. Просто мне нравится быть феноменом...

Мы ступаем в темноту двора. Здесь перестрелка города и ночного неба практически не заметна. Здесь — царство полумрака, владения теней, государство шорохов... Я никогда не понимал, как можно бояться темноты. Будучи ребенком, я не понимал других детей, и будучи взрослым — так и не научился их понимать. Ночь мне не враг... Темнота — это одеяло, которым можно укрыться. В которое можно завернуться, в котором можно раствориться.

— Почти пришли, — говорит Настя. — Вон мой подъезд...

— Когда у тебя следующая смена? — спрашиваю я.

— Послезавтра с утра. С шести часов выхожу...

— Жаль... Я — с шести вечера.

— Приятно было с тобой работать...

— Приятно? — переспрашиваю я, и Настя смущается. Действительно, что может быть приятного в том, что тебя всего истыкали ножом, и, перепеленав скотчем, бросили на пол...

— Ну... В смысле, что когда оказываешься на смене с тобой, точно знаешь что ничего плохого не случится.

— Ах да, я же феномен... — я демонстративно хлопаю себя по лбу.

— Ты просто серьезно относишься и к жизни, и к смерти.

Метко... Метко, ничего не скажешь.

Темнота постепенно отступает, где-то далеко, за домами, занимается рассвет. Город просыпается, в очередной раз сонно потягиваясь с утра. Ночь не принесла страхов, потому что забойщики как всегда стояли на страже.

Краем глаза я вижу, как открывается дверь подъезда... В льющемся из нее свете видны четыре выходящие наружу фигуры. Быть может, сказывается смена, но я почему-то напрягаюсь, словно ощущаю приближение Превращения. Словно эти выходящие четверо — зомби, а я, как всегда, остаюсь забойщиком.

— Опа! Наська! — говорит один из них...

Четверо парней. Крепкие, сбитые, немного поддатые. Лишь немного, но не до того состояния, когда начинаешь задирать всех встречных, кто хоть немного уступает тебе в ширине плеч.

— Дим, шел бы ты проспаться, а? — нехотя отвечает Настя.

— Я? Проспаться? Я даже не пьян.

Алкогольный духан говорил мне об обратном...

— Давай я провожу тебя до квартиры, — говорю я.

— Наська, а он тоже забойщик? Как и ты?

Настя молчит, но этим четверым ответ и не нужен. Шестым чувством я понимаю, что они не просто знали, кто я — что они ждали именно нас с Настей.

— Говорят, забойщики неплохо зарабатывают...

— Завидуешь? — небрежно бросаю я.

— Завидую, — легко соглашается он. — Но надо делиться. Христос, ведь, завещал ближнему помогать, не так ли?

— Завещал, — соглашаюсь я. — Но ты-то здесь причем? Ты мне вроде не ближний.

Глаза парня угрожающе сверкают. Бред какой-то! Эти четверо что, всерьез собираются нас ограбить? Нас, забойщиков? Это каким же дебилом нужно быть, чтобы додуматься до этого?

Да, мы не супермены. Нас можно ранить, можно убить... Не в том дело.

Дело в том, что только полный имбицил решит ограбить человека, который знает его, а значит, сможет опознать и навести полицию. А если этот человек еще и один из забойщиков, каждого из которых городские власти готовы носить на руках и сдувать с него пылинки...

Эти четверо не пьяны. Они лишь немного выпили, быть может, просто для храбрости. Или для того, чтобы мы подумали, что это лишь случайная стычка с уличной пьянью?

Как ограбить человека и сделать так, чтобы он не заявил на тебя? Очень просто. Нужно лишь сделать так, чтобы он НЕ СМОГ заявить. Например, убить его...

— Друг, я тебе объясню ситуацию, а ты внимательно выслушай, — вальяжно начинает тот, которого Настя назвала по имени. — Твоя Наська нам денег должна, и не отдает... Ты за нее расплатишься?

Было бы глупо спрашивать у Насти, правда это, или нет... Меня пытаются развести, словно ботаника, пойманного гопниками в темном переулке.

— Антон, иди, я сама со всем разберусь, — говорит мне Настя, и кажется впервые называет меня по имени, от чего по телу поносится волна тепла. Нет, определенно есть что-то в магии имени, есть...

— Чувак, ты что, в самом деле уйдешь? — с издевкой спрашивает меня поддатое быдло. — А вдруг мы твою Наську того? Разложим?

Она не моя девушка. Даже не мой друг... Я никогда не старался выглядеть героем, и если я уйду сейчас — Настя скорее всего и в самом деле разберется в этими гопниками сама. В крайнем случае она, я думаю, без проблем может вырубить парочку из них, объяснив оставшимся на ногах в чем именно они были не правы... Но принципы, мои чертовы принципы. Никто не смеет оскорблять девушку в моем присутствии. И если я сейчас не отвечу на это оскорбление — я сам себя перестану считать мужчиной.

Я давно не дрался. Работа Забойщиком не в счет — там я вступаю в бой не по своей воле. Клокочущая у меня в горле ярость — не моя, она принадлежит Превращению. Сам по себе, не подталкиваемый в спину неведомой силой, я не дрался лет так с 14-ти... Но как и во время Превращения тело все вспоминает само.

Быстрый шаг вперед, руки на уровне пояса, сжаты в кулак... Одновременно с началом движения ноги, начинает двигаться и правая рука, устремляясь к солнечному сплетению моего незваного собеседника. В последний момент он понимает, что я атакую и пытается уйти от удара, но сместиться успевает всего на пару сантиметров, поэтому удар лишь чуть-чуть уходит в сторону. Уходит в сторону, но все равно получается...

Парня сгибает пополам. Еще бы, сейчас он вряд ли способен дышать — ощущения не из приятных. Но падая, он успевает выдохнуть короткое "Убейте их!" и остальные трое отступают на шаг назад, готовясь к серьезной драке. У двоих в руках ножи — финка и бабочка. Третий пока что лишь держит руку во внутреннем кармане ветровки, но что-то у него там определенно есть.

Почему "убейте"? Оговорка от вполне ожидаемого в такой ситуации "бейте"? Или моя интуиция меня не подводит, и эта встреча у подъезда и в самом деле не случайна?

Я выхватываю свой нож, и краем глаза замечаю, что Настя делает то же самое. Что ж, драка, так драка... Наши ножи — не чета перышкам противника. Настоящие охотничьи ножи, широкие, длинные и остро отточенные.

И тут третий вытаскивает руку из-за пазухи... Руку, сжимающую пистолет!

У меня нет времени рассуждать, травматичка это, или огнестрельное оружие. Даже если это всего лишь травматик, им при наличии небольшого умения можно здорово покалечить, а при наличии еще и желания, так и вовсе убить.

Я никогда раньше не метал ножи. Никогда, будучи собой... Однажды во время Превращения я, уложив своего противника, увидел как один зомби сумел-таки поймать в капкан захвата своего забойщика, и менее чем через секунду вцепится зубами в горло. Я не рассуждал, я просто бросил нож, повинуясь дарованным Превращением инстинктом, и я попал точно в голову зомби, с пяти метров!

Сейчас меня и вооруженного пистолетом парня разделяло не больше двух... И снова я не рассуждал, снова за меня сработали мои рефлексы. И как и тогда, во время Превращения, я попал, вот только передо мной был не зомби, которого вошедшее точно в глаз лезвие ножа "убьет" лишь на пять минут. Передо мной был человек...

Голова парня дернулась назад, погасив инерцию полета ножа, а затем он стал медленно заваливаться назад, вскинув руки к лицу. Пистолет негромко ударился об асфальт, а спустя секунду рядом с ним повалилось и тело. Мертвое тело...

Двое других нападавших, помедлив всего секунду, бросились бежать и вскоре исчезли за углом дома. Третий, крепко получивший от меня в живот, заковылял следом за ними, согнувшись пополам и запинаясь об собственные ноги...

Вдруг стало как-то не естественно тихо, и в этой тишине Настя зачем-то констатировала факт:

— Ты убил его...

Я убил человека... Не зомби во время Превращения, который воскреснет минут через пять минут, а человека. И он уже не встанет.

Вот только почему я смотрю на него и повторяю свою мантру, свое заклинание, помогающее мне оставаться собой во время Превращения?

"Я — это я!" "Я — это я!" "Я — это я!"

Почему во мне бурлит ярость? Почему я хочу вновь и вновь всаживать нож в уже мертвое тело?

— Настя? — тихонько позвал я. — Ты тоже это чувствуешь?

Ее напряженная поза была красноречивее слов.

— Но сейчас же не время! — прошептала она. — Мы же только недавно...

— Это не Превращение. Это что-то другое... Но, похоже, родственное ему.

Все закончилось раньше, чем через привычные пятнадцать минут. От силы минуты три... Кто-то мог бы принять это за всплеск адреналина, как последствия нападения и совершенного убийства, но только не мы с Настей. Мы знали это чувство... Мурашки, пробегающие по коже, начинающиеся не на спине, как при обычном испуге или возбуждении, а поднимающиеся с ног, со ступней! Это чувство жажды крови, жажды действия, нарастающее в груди и поднимающееся к горлу, грозящее затопить твой разум...

То, что мы ощутили в тот момент не было Превращением в полной мере. Мы не стали забойщиками, как и нападавшие не превратились в зомби. Но что-то пронеслось через нас! Была какая-то накатившая волна, давшая мне ярости и точности для этого злополучного броска, а этим парням — ненависти и агрессии.

— Надо вызвать скорую... — сказала Настя, встряхнув руками, словно сбрасывая напряжение с кончиков пальцев, позволяя Превращению стечь на асфальт.

— Лечить тут уже некого... Полицию!

Был суд. Статья 37 уголовного кодекса. "Превышение пределов необходимой обороны". Мне дали два года, с обязательством выплатить семье пострадавшего компенсацию. Смешную компенсацию, лишь немного превосходящую стоимость приличных похорон. А сколько стоят похороны — я знаю, мне доводилось хоронить друзей.

Поэтому я заплатил втрое больше уже после того, как было озвучено решение суда. Я не хотел, чтобы мое желание помочь семье убитого было расценено как смягчающее обстоятельство.

Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире...

Сколько раз я читал в газетах что-то подобное... "Пьяный мотоциклист сбил девушку на пешеходном переходе. У него жена и двое детей, да и по месту работы его характеризуют положительно. Два года условно. Компенсация — 60 000 рублей." Вот так и я... Жена, отец, который заработал первый инфаркт, когда я пошел в забойщики, а второй — вот сейчас, когда меня посадили в СИЗО. Да и на месте работы характеризуюсь очень положительно. Ну и что, что я там каждый день людей ножами режу, никто ведь не жалуется!

Тот пистолет оказался травматиком. Он даже заряжен не был... Судья даже поставил под сомнения наши с Настей показания о том, что парень вскинул пистолет, целясь в меня. Сколько надо выпить, чтобы собираться стрелять из незаряженного пистолета? Или кем для этого надо быть?

Меня же интересовало другое. Я никогда не был знатоком огнестрельного оружия, но "Осу" в руках держать доводилось. Перепутать ее тупое "рыло" под четыре патрона со стволом "Макарова" — это слишком круто даже для тех обстоятельств, в которых пришлось действовать мне. Да, ночь, да, темно... Но я был уверен, что видел направленный на меня ствол!

Возможно, не будь я забойщиком — я бы сел. А так — сказалось давление моих коллег, мэра и полиции. Наш психиатр, обследовавший меня при поступлении на работу, уверенно заявил перед жюри присяжных, что в забойщики берут только психически уравновешенных людей, не имеющих склонность пускать в ход кулаки или, тем более, холодное оружие, как только им наступят на ногу в автобусе. Другие забойщики, кому довелось работать со мной, в один голос говорили о том, что в вопросе сохранения контроля при Превращении, мне нет равных. Послушать их, так я — и вовсе божий одуванчик, который и мухи не обидит. Никогда не злюсь, ни на ком не срываюсь, и даже когда накатывает жажда крови, когда все мое естество требует одного: вонзить нож в сердце зомби, я делаю это спокойно, размеренно и неторопливо.

Вряд ли они и в самом деле верят в это, скорее всего ребята говорили то, что должны были, чтобы прикрыть меня на суде. "Антон — легенда в наших кругах. Вечный забойщик, никогда не теряющий контроль!" "Когда я выхожу на работу в смену Антона — я знаю, что никто не умрет!" В мою поддержку были даже пикеты. Незаконные пикеты, не согласованные с мэрией!

Не потому, что руководство города отказалось дать разрешение двум десяткам забойщиков пройти по Красному проспекту с лозунгами "Свободу Антону Решетникову!" Просто ребята забыли это разрешение попросить. Они просто не подумали о том, что для этого нужно ходить в мэрию, подписывать какие-то бумажки... А может они привыкли, что нам, забойщикам, прощают все?

Простили бы и это, но сказалось давление журналистов. Прессе все равно, о чем писать, лишь бы это было броско и сверкало яркими заголовками! "Безнаказанность забойщиков!" — как вам такой заголовок статьи на первой полосе? У всех были свежи в памяти разгоны демонстрантов на антиправительственных выступлениях, а тут на тебе, забойщики небольшой колонной идут по центру города, не спросив ни у кого разрешения! Они что, лучше всех? Одним, значит, можно, а другим — нельзя?

Двоих наших арестовали, присудили организацию незаконного митинга и обязали выплатить штраф. Мелочь... Размер штрафа был примерно в двадцать раз меньше, чем зарабатывает забойщик за одну смену, но...

Почему я полез тогда в драку? Потому что не мог допустить, чтобы Настя разбиралась с гопотой одна, хотя она бы справилась не хуже меня. Потому что так надо. Потому что это правильно. Потому что она — девушка и она — одна из нас. Пусть остальной мир забыл значения слов "гордость" и "честь", но мы будем помнить, потому что в нашей работе иначе нельзя. Измени себе один раз и когда накатит Превращение и ты поймешь, что твоя роль на этот бой — забойщик, ты можешь перестать быть собой.

А я — вечный забойщик. Мне-то уж точно нельзя отступать от своего "Я — это я!"

Поэтому когда был вынесен приговор мне, мягкий приговор, чего уж говорить, результат спущенного на тормозах громкого дела, и забойщики Новосибирска объявили забастовку — я присоединился к ним. Не столько в знак протеста — я бы согласился с судом даже если бы мне дали два года колонии, а не условно, ведь я убил человека, я пересек ту черту, за которой я был уже не я. Я согласился из солидарности, потому что как-то тихо и незаметно забойщики стали отдельным классом, особыми людьми, в круг которых можно войти лишь выстояв смену в переходе метро. А еще потому, что теперь я боялся выходить в переход. Потому что знал: я могу убить. Убить по-настоящему, а не на пять минут. Если я так легко поддался тому, что накатило на меня тогда, в Настином дворе, то разве смогу я удержать занесенную для удара руку с ножом, когда в моих венах будет кипеть Превращение, полное и настоящее?

На суде ни я, ни Настя не говорили об этом. Не думали, что нам поверят, если мы расскажем о том, что ощутили. О Недопревращении! О чем-то похожем на него, но не являющимся им в полной мере. О том, как на мгновение ощутили себя немного забойщиками, а нападавшие на нас парни выглядели как немного зомби. Но потом, сидя в камере и ожидая завершения процесса, я много думал об этом... Да какое там много, постоянно!

Почему на обычного, "отлично характеризующегося по месту работы" человека, вдруг накатывает злость и он, видя мужчину, переходящего улицу в неположенном месте, втапливает педаль в пол, вместо того чтобы сбросить скорость? Почему примерный семьянин вдруг устраивает скандал в автобусе и дело, порой, доходит до рукоприкладства? Почему мужья в приступе ревности убивают любимых жен, а матери проламывают своим детям головы утюгами? Почему пьяные ссоры иногда доходят до поножовщины и одного из участников пьянки увозят в морг с тридцатью ножевыми в грудь?

Да, такое бывает редко. Но ведь бывает.

Что испытывают эти люди? Чувствуют ли они, как от ступней по кровеносным сосудам поднимается ярость, заставляющая дрожать от напряжения, от желания убивать? Чувствуют ли они Недопревращение, которое ощутил тогда я?

Я думаю об этом и сейчас, сидя за своим письменным столом. За год работы забойщиком я скопил достаточно денег, чтобы мы с Дашей еще долго не знали бедности и голода. Но сейчас мы как раз голодны и не можем пойти в магазин за продуктами. Потому что сейчас без трех минут два, а значит, улицы города опустели. Уже неделю забойщики не выходят на работу... Их официальные требования — снятие обвинения с меня и с тех, кого оштрафовали за проведение митинга. По большому счету — все это мелочь, денег у каждого забойщика более чем достаточно, а моя судимость вряд ли принесет мне какие-то беды в будущем. Они просто хотят показать городу, кто здесь главный. Показать свою силу!

Я выглядываю в окно. Улицы пустынны. Страх сочится из окон домов, даже если они закрыты. Люди боятся оставаться с кем-то наедине, потому что этот кто-то может обратиться в зомби. Люди боятся оставаться в одиночестве, просто потому, что человек так устроен. Люди в ужасе забиваются в бетонные коробки своих квартир.

Я бы тоже, наверное, боялся... Но я привык. Не боится лишь Даша, которая смотрит сейчас телевизор в соседней комнате. Она — приезжая, она — омичка. Она перебралась в Новосибирск уже после того, как была выявлена нужная станция метро и набрана команда забойщиков, поэтому она не видела первых дней Превращения. Не видела ада, в который превратился тогда город.

А последнюю неделю, когда ад вновь воцарился на наших улицах, она всегда была рядом со мной. Вернувшись из СИЗО, я контролировал каждый ее шаг, чтобы она не дай Бог не оказалась на улице в тот промежуток, когда в городе царит Превращение. С 6-00 до 6-15. С 8-00 до 8-15 и так далее, каждые два часа.

Полтора миллиона человек. Каждые два часа десять из них превратятся в смертельно опасных зомби... Каков шанс, что одним из этих десяти станет твой сосед по лестничной площадке? Каков шанс, что им станет продавец в супермаркете, протягивавший тебе в этот миг чек и сдачу? Лучше не рисковать, лучше сидеть дома. Тут теория вероятностей на твоей стороне: шанс, что в зомби обратишься ты — 1 к полутора миллионам. Шанс, что ты или твоя жена ... Нет, тут моих знаний теорий вероятностей уже не хватает. Но факт в том, что шанс этого все равно ниже, чем встретить зомби, выйдя на улицу. Да и Даша со мной находится в 100% безопасности. Я же редкий экземпляр, вечный забойщик!

Полдень.

В полдень Превращение происходить не должно, это не правильно. Ведь если полночь — время торжества сил зла, то в полдень должно воцаряться добро, хоть на краткий миг. Все самое плохое в сказках всегда случается в полночь, но почему-то в полдень самое хорошее не происходит. Черт возьми, да оно вообще не происходит никогда, ни в полдень, ни в час дня, ни в два часа! Разве что в шесть вечера происходит что-то глобально хорошее — заканчивается рабочий день у большинства пролетариев, но вряд ли он как-то влияет на баланс добра и зла в мире.

Полдень. Где-то Превращение выходит на улицы. Где-то десять простых людей, самых обыкновенных жителей города, сейчас поднимают головы и обводят окружающее пространство полным ярости взором. В них закипает жажда крови, и они бросаются на того, кто находится рядом с ним. Если рядом никого нет — выбегают на улицы и кидаются на любой звук, любое движение. Они будут ломиться в двери, будут выбивать окна... Они сделают все, чтобы добраться до своих жертв.

Другие десять человек, чья ярость направлена против конкретных людей, а не против всего человечества, сейчас тоже выбегают на улицы, идя по следу своих жертв, ища зомби. И некоторые успеют за отпущенные им 15 минут!

Где-то Превращение начинает свою кровавую жатву. Где-то...

За моей спиной!

Даша...

Сколько раз она стояла вот так, в дверях комнаты. Менялась или и вовсе отсутствовала одежда, появлялись и исчезали предметы в ее руках — все эти моменты нашей совместной жизни проматываются в моей голове за доли секунды. Я вижу я ее в пеньюаре, вижу в шортах и топике вижу с тарелкой клубники ("Антон, ну ты идешь есть или нет?") и с молотком ("Забей мне гвозди в балконную дверь, я занавеску от мух повешу) в руках. Вижу, как искрятся ее глаза и вижу, как они смотрят на меня с укором. Неизменным остается лишь одна — ее улыбка. Добрая, ласковая и такая теплая...

Видение рушится, мозг стирает воспоминания, бесполезные в суровой действительности. Нет больше Дашиной улыбки, есть звериный оскал, перекошенное яростной злобой лицо.

Мне конец!

Зомби бросается ко мне. На ближайшие 15 минут это не Даша, это зомби. Если я буду думать иначе — у меня не будет даже одного шанса из ста, который есть у меня сейчас. Превращение не прошлось по мне, я — не забойщик, а как мне сейчас не хватает навыков профессионального бойца... Когда я на работе, в переходе метро, я предугадываю каждое движение зомби, я чувствую как бьется его сердце, знаю расположение каждой мышцы и знаю, куда лучше нанести удар. Руки, конечно, помнят кое-что, но этого вряд ли будет достаточно чтобы выжить.

Я кувырком ухожу в сторону. Летят со стола колонки, которые я цепляю рукой, следом летит монитор, потому что секунду спустя в стол с грохотом врезается зомби, рычащий от досады, что упустил добычу!

Я успеваю встать раньше зомби, бросаюсь к двери. Маленькая победа, там я тоже оказываюсь раньше нее. На кухню или в коридор?

В коридоре — дверь на лестницу, ее еще нужно успеть открыть. Скорее всего, я успею, и тогда у меня появится шанс выскочить на улицу. Четыре этажа вниз по лестнице. Зомби не так стремительны на поворотах как в движении по прямой, шанс есть. Но тогда она вырвется на улицу, в том, что она помчится за мной сомнений нет.

На улицах — патрули. Вооруженные патрули. Пока город не наберет новых забойщиков или не уговорит вернуться на работу старых — это единственная действенная мера, которую можно предпринять.

Если зомби окажется на улице — кто-то умрет. Или она, или попавшиеся ей под руку люди.

На кухню! Кухня — это ножи, это оружие. Но это и замкнутое узкое пространство.

Все эти мысли проносятся у меня в голове за секунду, но даже секунда — это много, когда позади тебя зомби. Она успевает схватить меня за руку, когда я бросаюсь направо, к кухне. Руки — как клещи, как гидравлический пресс, не вырваться. Но я и не пытаюсь. Нападение зомби подобно нападению собаки. Если пес вцепился в вашу руку зубами — не пытайтесь освободиться рывком, иначе он раздробит вам кости. Подайтесь вперед, к противнику, и пес разожмет пасть, чтобы вцепиться куда-нибудь еще. Может быть он вцепится в горло, но может быть за эту секунду вы успеете нанести удар!

Зомби разжимает руки и тянется к моему горлу. Я успеваю... Я бью ее прямым ударом в шею, "когтями тигра", как называют этот удар кунгфуисты или "топориком", как называет его уличная шпана.

Руки помнят...

Я ломаю ей трахею, зомби отступает на шаг, рефлекторно хватаясь за горло. Это не киношные зомби, не ходячие мертвецы, не нуждающиеся в кислороде, наши зомби дышат и могут умереть от удушья, правда ненадолго.

Несусь по коридору, слыша за собой хриплый рев зомби, переходящий в кашель. Но кашель ее не остановит. Даже задыхаясь, умирая, зомби будет атаковать... Она врезается в косяк позади меня, нас разделяет всего метр, но я уже понимаю что успел. Что один шанс из ста превратился в один из десяти!

Набор ножей стоит на столе и мне не нужно тратить драгоценные секунды на то, чтобы доставать нож из ящика. Кухонный нож — это, конечно, не боевой, но на безрыбье и осьминог — рыба!

В правую руку — тесак, в левую — ножницы.

Я успеваю обернуться раньше, чем зомби хватает меня. Один из десяти? Нет, уже, пожалуй, три из десяти. И далась мне эта чертова теория вероятностей?

Пол секунды на замах.

Руки зомби тянутся к моему горлу, зубы оскалены, с губ капает слюна... Она летит ко мне! Уклониться я не успею, вся надежда на удар.

Треть секунды тесак опускается на ее голову.

Руки-то помнят...

Тесак входит в лоб, отсекая прядь волос от челки. Хруст. Череп не расколот — сил не хватит, но на то, чтобы погасить инерцию движения противника этого удара достаточно. Зомби чуть приседает — у нее подгибаются колени, и она тянется к голове, пытаясь нащупать торчащее в ней инородное тело. Зомби не чувствуют боли в привычном нам понимании, но они чувствуют повреждения... Она замирает на секунду, рефлекторно поднимает руки к голове, и этой секунды мне хватает.

Ножницы входят под ребра. Я слышу скрежет металла о кость, слышу как рвется ткань. Девять из десяти, черт возьми!

Ее пальцы впиваются мне в правую руку, кажется, что они разрывают кожу, вгрызаясь все глубже, к кости. Я кричу — кажется это первый звук, который я издаю с момента начала Превращения. И откуда столько силы в моей миниатюрной Даше?

Я успеваю вырвать ножницы из раны.

Она успевает подтянуть меня к себе, и я дергаюсь в сторону в последнюю секунду. Зубы вонзаются мне в плечо, а не в шею, зомби вцепляется мне в ключицу и стискивает челюсти так, что я слышу как хрустит кость! Моя кость!

Я бью еще раз. Негде размахнуться, нет места... Я вошел в клинч с зомби — сделал то, от чего всячески предостерегал новичков. Клинч с зомби — это смерть... Из последних сил я прижимаюсь к ней, обнимаю как в последний раз, понимая, что мои шансы на выживание снова один к десяти, вгоняя нож в рану поглубже. Мой единственный шанс — пронзить сердце!

Зубы, терзающие мою плоть, разжимаются. Стальная хватка зомби ослабевает... Она оседает, словно из ее тела вдруг исчезли все кости.

Мои ноги тоже подкашиваются, слишком сильна боль в истерзанном плече, но я тут же беру себя в руки. Не расслабляться, не терять сознание... Если я отключусь сейчас — уже не встану. Зомби восстановится минут через пять, и если в тот момент, когда она поднимется, я буду лежать на полу — я умру. Без вариантов.

Я смотрю на электронные часы на микроволновке: 12-02. Еще 13 минут. Из них 4 минуты зомби пролежит мертвой, еще минуту будет приходить в себя, а в 12-07 поднимется полностью восстановившейся и снова будет готова убивать! И первым, кого она убьет, буду я!

Какое главное оружие забойщика? Правильно, скотч! Быстро, насколько позволяло головокружение, я бегу в зал и начинаю рыться в шкафу. Скотч... Где-то здесь должен быть скотч... Хоть пол мотка, пожалуйста, Господи, хоть пол мотка...

Я копаюсь в памяти, вспоминая, когда и где я в последний раз видел в доме скотч... Мы переезжали в эту квартиру, заматывали скотчем коробки. Был лишний моток, был! Какое-то время валялся у меня на столе, потом куда-то его прибрала Даша.

Куда, черт возьми? Куда???

Я бегу в другую комнату, к своему рабочему столу, разгромленном ударом зомби. Может быть все же здесь? В тумбочке?

Наушники, фотоаппарат, ручки... Скотча нет!

Чем же спеленать ее? Веревка? Откуда в обычной квартире веревка? У нас даже бельевых веревок нет, зачем, ведь есть же раскладывающаяся сушилка для белья.

Сапожник без сапог, забойщик без скотча!

Моя футболка пропитана кровью, меня мутит и шатает. В голове вертится только одна мысль: "Мне нужна помощь!" Сейчас я могу выйти на улицу и позвать на помощь, могу закрыть дверь на ключ и сбежать — зомби не будет преследовать меня. Даже при всей ее силе — ей не вынести с петель стальную дверь. Но я не могу...

Зомби глупы до определенной степени. Она не додумается найти в своей сумочке ключ, открыть им дверь и преследовать меня на лестнице. Если когда она очнется меня не будет рядом — она вообще забудет про меня, но ей все равно нужно куда-то направить свою ярость, а значит зомби будет искать новую жертву, будет искать выход из замкнутого пространства и найдет его! Окно! Такое уже было и не раз, запертые дома зомби выходили через окна и балконы, прыгали с любой высоты, разбивались в кровавую кашу, но спустя 5-7 минут поднимались и бросались в атаку.

Выберется наружу и моя Даша. А там — патрули.

У них, конечно, есть при себе скотч, но успеет ли зомби восстановиться? Если ей прострелят голову в 12-14, то в 12-15 когда превращение закончится, она так и останется лежать на земле. Уже не безымянная зомби. Даша!

Я стою возле входной двери, не зная, как поступить дальше. На кухне возится зомби. Хрипит, шлепает руками по линолеуму, звенит посудой на столе. До того, как она встанет, остается меньше минуты.

Голова работает все хуже, сказывается потеря крови. И я решаюсь...

Дашу нельзя выпускать из квартиры. Снаружи — смерть. Может быть для нее, и уж точно для любого, кто встретится ей на пути. А зомби стремительны и очень сильны, на открытом пространстве от нее не спастись.

Я отпускаю ручку входной двери. Я делаю шаг на кухню.

"Никто не умрет!"

Зомби поднимается с пола, мотает головой, пытается сфокусировать на мне взгляд. Удовлетворенно ворчит, видя, что цель рядом, и бросается вперед. Зомби вообще редко ходят, они бросаются!

"Никто не умрет!" Кроме меня...

Она вгрызается мне в шею. Кровь заливает ей глаза, но зомби, дорвавшийся до жертвы, в зрении уже не нуждается. Она прижимает меня к себе так, что хрустят кости, впивается в шею зубами, вырывая куски мяса. Мы падаем на пол, и я уже не чувствую боли...

Последним усилием, с трудом заставляя двигаться непослушные руки, я обнимаю ее, прижимая к себе. Я заставил себя забыть об этом, но это все же моя Даша. Девушка, которую я любил и буду любить всегда. Она снова вернется, когда уйдет Превращение!

Я прижимаю ее к себе и тянусь губами к ее лицу. Не было в моей жизни ничего прекраснее, чем коснуться губами ее губ... Но сейчас я могу коснуться лишь ее шеи. Сразу за ухом... Она так любила, когда я целовал ее там.

Я целую ее в последний раз!

Что будет чувствовать Даша, когда очнется? Когда придет в себя в луже моей крови, рядом с изломанным и истерзанным телом? Найдет ли в себе силы жить дальше? Я уже не смогу ей помочь, меня уже не будет рядом. Я сделал все, что мог...

Боли нет, света нет, остается лишь мысль. Сливаясь со Вселенной, я отчетливо понимаю сущность Превращения, его истоки и желания, понимаю и то, какой удар я только что нанес по его силе... Впрочем, одного меня будет мало, Превращение немного ослабнет на какое-то время, а потом снова возьмет свое. Вышедший на пенсию московский забойщик неправильно поставил вопрос в своей автобиографии. Не "Люди ли зомби?" Он должен звучать по-другому: "Зомби ли люди?"...

Но поделиться этой мыслью мне уже не с кем....

Февраль 2008 — июнь 2012.

Город зомби.