Королева флэшмоба

Этот рассказ — своеобразный римейк рассказа "Поход" Арсения Литвина, который можно прочесть здесь: http://zhurnal.lib.ru/l/litwin_a_g/pohoddoc.shtml. Но, как это чаще всего и бывает, в римейке от оригинала осталась только небольшая часть сюжетной канвы.

Выражаю Арсению огромную благодарность за его произведение, вдохновившее меня на написание "Королевы Флэшмоба"...

Королева флэшмоба

Никита вошел в квартиру тихо и незаметно. Незаметно для меня, разумеется! Я был так поглощен изучением инструкции к сухому горючему, что подкрасться ко мне имел бы шанс даже танк.

— Собрался куда-то? — спросил он, заглядывая мне через плечо, от чего я подпрыгнул на месте, саданув плечом ему по подбородку.

— Что, язык прикусил? — злорадно спросил я, — Будешь знать, как невинных людей до инфаркта доводить!

— Ты бы лучсе дверь запирал! — пробурчал он, не открывая рта, — Если оказется сто я язык себе откусил, операцию по его протезированию ты мне оплатишь!

Я беззлобно отмахнулся от него. Знаю я эту песенку. Если я отвечу, что, мол, да, конечно, оплачу, и даже более того, если ты помрешь от кровопотери, то я тебе такой памятник на могиле отгрохаю — Никитос тут же заявит что он и без языка проживет, и надгробие ему, мертвому, абсолютно по фигу, и предложит деньги пропить прямо сейчас.

А дверь я закрывать не буду никогда! И пусть мне родители на мозги капают, пусть запирают за собой дверь, приходя с работы! Я запираюсь только на ночь, и когда меня нет дома. Все! В остальное время дверь моей квартиры всегда открыта. Я всегда рад гостям! Особенно Никите!

— Представляешь, — сказал я ему, протягиваю упаковку сухого горючего, — Я всю жизнь гадал, что же это такое, а оказывается... Оказывается это сухой спирт!

— Сухой? А если его развести?

— Вот и я о том же!

— Даже если спирт замерзнет... — продекламировал Никитос, театрально прижав руку к груди.

— Все равно его не брошу! — поддержал я друга.

— Буду грызть его зубами, потому что он хороший!

Последнюю строчку мы пропели уже вместе.

— Ты куда собрался-то? — повторил он свой вопрос, возвращая мне сухое горючее, — Котелок, тушенка, даже палатку откопал! Куда идешь?

— Не знаю! — честно ответил я.

— То есть, как это, не знаешь?

— Просто не знаю. Знаю, что в пределах Медянска, а куда — еще не знаю.

— А, ну если в пределах города, то это все объясняет, — успокоился Никита, — Чем могу помочь?

— Лучшая помощь — это не мешать.

Никита уселся на диван, и стал деловито теребить палатку. Ох и человек же этот Никитос! Человечище! И мой лучший друг ко всему в придачу. Я всю жизнь прожил здесь, в Сосновке, спальном районе Медянска. И всю жизнь рядом с Никитой. Через этаж! Жаль только, что не друг над другом — можно было бы переговариваться азбукой Морзе, долбя по батарее. Но даже и то, что наши квартиры были расположены диаметрально друг напротив друга нас не остановило. Когда нам было по четырнадцать лет, мы протянули между нашими квартирами игрушечный телеграф, и переговаривались именно азбукой Морзе, быстро заучив ее на память! Я и сейчас могу работать радистом! Скорость печати — слово в минуту.

А еще могу работать шифровальщиком! Два года назад у нас был бзик на азбуке пляшущих человечков, позаимствованных из Конан Дойля! Человечков там немного не хватало — пришлось добавить своих. Родители диву давались, находя у себя в замочной скважине записку, испещренную этими каракулями! Что уж говорить об учителях, которых мы, учась в одном классе, просто изводили своей перепиской. Что делает учитель, перехватив записку доставшего его ученика? Нормальный — выкидывает в мусорное ведро. Извращенный или особо злобный — зачитывает всему классу. А что ему делать, если в записке написано: "Вражеский корабль В вчера оставил в гавани Н свою гнутую торпеду! Нет ли возможности торпедировать ею корабль В?" Откуда наша математичка могла знать, что весь этот бред — ни что иное как закодированное сообщение, означающее, что вчера я забыл у Никиты свою ручку, и прошу, если он ее нашел, передать ее мне?

Сейчас нам по двадцать одному году. Пляшущими человечками мы больше не балуемся. Детский телеграф пылится в чулане. Средство связи друг с другом у нас стало гораздо более простым. Если я рванул на лестнице петарду, значит предлагаю Никите спуститься ко мне на перекур. Сейчас он пришел сам, по собственной инициативе. Так уж сложилось — летом мы курили у него, потому как его балкон выходил на двор, а зимой — у меня, потому как мой балкон был застеклен, и на нем в стоявший на улице колотун, вполне можно было скурить сигаретку-другую.

— Курить будешь? — спросил Никита, читая мои мысли. Это он умел! Иногда наши мысли бежали параллельно, и я заканчивал начатые Никитой предложения, а он, соответственно, мои.

— Буду, — отозвался я, и полез за сигаретами.

Наверное, это немного странно, прятать сигареты от родителей, когда тебе двадцать один год, у тебя есть какая-никакая, но работа, и вообще, ты — вполне состоявшаяся личность. Но запрет на курение, наложенный папой и мамой, был настолько силен, что курил только днем, чтобы к их приходу запах табака начисто выветрился, стряхивал пепел в окно, а окурки тут же выносил в мусоропровод. А может быть, в этом просто было что-то от желания иметь свою маленькую тайну? Что-то из той же области, что и наши с Никитой пляшущие человечески, вражеские корабли и гнутые торпеды?

Мы завернулись в дубленки, нахлобучили на головы шапки (застеклен балкон, или нет, а дубак там стоял тоже не слабый), вышли на балкон, и молча закурили.

— Так куда собрался-то? — снова спросил Никита.

— Да не знаю я! — снова ответил я.

— Стой! А какое сегодня число?

Вспомнил-таки, гад! А еще друг называется!

— Седьмое! Рождество, между прочим!

— Вася... — как-то разом осунувшись, пробормотал он, — Ты это... В общем, извини меня, ладно. Я не забыл, какого числа она умерла. Я просто забыл, какое сегодня число. Ты не думай, я правда не забыл ее. Мне до сих пор кажется, что она где-то здесь.

— А она и есть здесь! — ответил я, твердо веря в правильность своих слов, — И будет здесь всегда, пока мы ее помним!

— Ты же не наделаешь каких-нибудь глупостей? А то сухое горючее твое, палатка...

— По-твоему то, что сделала она — глупость?

— Нет, не глупость, но... Черт, Вася! Конечно глупость! Мы же потеряли ее! Она умерла! Это самая большая глупость, которую она могла сделать! Ты год назад чуть из института не вылетел, и в этом опять задумал что-то! Ведь не то же, что и она?

— Нет, не то же... — ответил я, — Я для этого слишком слаб.

— Не говори ерунды!

— Ладно, не буду, — согласился я, и сделал глубокую затяжку.

Помню, как-то спросил у одного своего знакомого, заядлого курильщика, потребляющего по полторы-две пачки в день: "Зачем ты куришь?" Ответ поразил своей логичностью: "Я курю, чтобы не хотеть курить!" Я же курю по обратной причине. Потому, что хочу курить. Хочу почувствовать во рту вкус табака, хочу ощутить легкое головокружение, когда никотин доберется до головного мозга. И хочу знать, что я только что втянул в себя Смерть. Ее маленький кусочек... Теперь Смерть у меня внутри! Теоретически это должно меня пугать, не так ли? А меня радует! Я ношу в себе частичку Смерти, махонькую такую, недостаточную для того, чтобы убить меня! Я — тюремщик Смерти!

Оля тоже любила курить... Собственно, она и научила меня, дала мне первую сигарету в мои 17.

Оля — это моя сестра-близнец. Старшая сестра, родившаяся на пол часа раньше меня, и всю жизнь напоминавшая мне об этом. "Я — твоя СТАРШАЯ сестра, и ты должен меня слушаться!" Впрочем, старшей она была не из-за этих тридцати минут, которые я провел в утробе матери уже после того, как Оля показалась на свет божий. Старшей она была потому, что не смотря на одинаковый с точностью до получаса возраст, она была многократно опытнее меня. Она бывала в десятке мест, о существовании которых я даже не подозревал, испытывала чувства, которым я не смог бы придумать названий. Я твердо знаю, моя сестра была мессией, посланным на Землю чтобы указать ее обитателям правильный путь!

И как бывает со всяким мессией, за ней пошли лишь единицы.

Каждый нормальный человек лет в 16-18 задумывается о смысле жизни. О том, для чего он живет... И почти каждый лет так в 20 находит ответ на этот вопрос. Четкий и лаконичный: "А хрен его знает!" И начинает жить как все. Ходить на работу, заводить семью, строгать детей. И если бы не Оля, одним из них мог стать и я. Но у меня была она, старшая сестренка, повидавшая и прочувствовавшая столько, что еще лет в 15 она нашла свой смысл жизни.

Оля никогда не говорила об этом, вообще не поднимала этой темы. Но если мы вскользь касались ее, то с первых же слов становилось понятно, У Оли смысл жизни есть. Есть цель, конкретная, глобальная цель, к которой она не просто стремится — идет.

Я никогда не спрашивал у нее ответа на этот вожделенный вопрос, а она никогда не говорила о нем сама. И только когда ее не стало, я понял, каков же единственно верный ответ. Нужно жить ради того, чтобы умереть физически, но остаться бестелесным духом рядом с теми, кого ты любишь. И поэтому я знал, Оля сейчас здесь. Наблюдает за тем, как ее брат гробит свои легкие сигаретой, и улыбается, читая мои мысли о готовящемся походе. Это ведь вполне в ее стиле — затеять такое в тридцатиградусный мороз. Это укладывается в ее концепцию пути через жизнь и смерть к бессмертию.

Олю растащили на цитаты. Ее фразочки до сих пор можно увидеть на БашОрге, на форумах и чатах. Ей посвящен сайт... Маленький, с посещаемостью не более пятидесяти человек в день, но это ее сайт. С ее стихами, с ее фотографиями.

И снова Никита читает мои мысли!

— Она была такой красивой, — говорит он, и я согласно киваю, — В детстве я был в нее влюблен!

— В нее все были влюблены! — отвечаю я.

Оля любила фотографировать и фотографироваться. Она была разной. Эффектной. Красивой. Жутковатой. Смешной... У меня на жестком диске лежит около гигабайта ее фотографий. Оля в купальнике сидит на набережной Медянки, вольготно разлегшись в шезлонге, рядом с нею стоят два бомжа, а точнее — два ее близких друга, бомжами наряженные. В шубах, шапках-ушанках, в валенках. Один — на костылях, другой — с повязкой на глазу. А Оля — в купальнике! А вокруг — снег.

Они тогда сделали снимки на фоне всех значимых мест города. Выбегали из машины, ставили шезлонг, делали фотографию, и вновь запихивали замерзающую Олю в машину, где ее отпаивали чаем с коньяком. И ведь что интересно, она даже не простыла!

— Господь хранит дураков и пьяниц! — прокомментировала мама, увидев эти фотографии, — А наша Ольга относится и к тем, и к другим!

— Нет, мама, — возразил я, — Господь хранит святых.

После этого мы с родителями не разговаривали еще неделю. Это было в порядке вещей... Они отказывались понимать нас с Олей, и не позволяли ей заглянуть к ним в душу. Я же даже не пытался.

Любила она фотографировать и сама, и хоть и делала снимки сначала на простую "мыльницу", а потом — на дешевенький цифровик, все снимки без исключения получались отменными. Заходящий на посадку голубь! На этой фотографии движение просто остановилось... Казалось, что сейчас фотография оживет, и голубь на ней все же опустится за землю, в последний раз взмахнув крыльями. Или вот, восторженный испуг в глазах девочки, несущейся вниз по склону на салазках! И таких кадров были десятки, если не сотни.

Но не как фотограф Оля вошла в историю, передающуюся из уст в уста в определенном кругу людей. Не как очаровательная фотомодель, чуравшаяся подиумов и модельных школ.

— Фотографироваться за деньги?!! — восклицала она, — Нет, это здорово, конечно, деньги бы были... Но понимаешь, тогда эти фотографии уже не будет принадлежать мне! Получится, что я их как будто продала!

— Так продай! — возражал я, — Тебе что, жалко? Из тебя могла бы получиться великолепная модель! Может быть даже актриса!

— Да, жалко! — надув губки отвечала Оля, — Я хочу ДАРИТЬ свои фотографии, дарить частичку себя, или хотя бы просто давать ее в долг. А продавать... Понимаешь, продавать — это насовсем! А я не хочу ничего делать насовсем!

Когда мы впервые заговорили с ней о смерти, я напомнил ей об этом нашем разговоре.

— Умирать легко! — процитировала она кого-то, — И совсем не страшно! Если ты готов к смерти!

— Но ведь смерть — это насовсем! А значит страшно!

— Нет, что ты! Насовсем, умирают только звезды. Не те, что на экране, а те, что на небе. А люди — так, понарошку. Ведь если я умру, ты будешь обо мне помнить?

— Конечно буду!

— Будешь помнить только самое лучшее, не так ли? Ведь наверняка забудешь, как в пять лет я украла у тебя жвачку?

— Забуду, — заверял ее я, — Ведь о мертвых — или хорошо, или никак. Ты к этому клонишь?

— И к этому тоже. И смотри, что получается. Когда я умру, я освобожусь от всего плохого, что было у меня в жизни. И все мои друзья будут помнить обо мне! Будут помнить только хорошее! Даже папа с мамой перестанут называть меня оболтусом, перестанут перешептываться между собой, что раз их дочь не приходит домой ночевать, значит наверняка приторговывает своим телом. И когда ничто плохое больше не будет меня держать, я смогу взлететь! И я всегда буду летать рядом с тобой, и с моими друзьями. Я буду летать до тех пор, пока меня помнят!

— Оля, ты сумасшедшая! — заявил я.

— Конечно, — с улыбкой согласилась она.

Это было за год до того, как она умерла!

Мы докурили, привычным движением затушили окурки в пепельнице, и я тут же пошел к мусоропроводу, отправить в него улики. Никита прохлаждался возле моей палатки.

— Вась, ну на кой тебе палатка? Ты же сказал, что в поход отправляешься по городу!

— А я может на несколько дней отправляюсь!

— Так все равно, зачем тебе палатка? К друзьям зайдешь переночевать.

— А я в палатке хочу! — упрямо повторил я. Где-то у меня еще спальник был... Палатка — это хорошо, но зимой в ней без спальника не очень-то поспишь. Утром проснешься, а почки и легкие друг с другом смерзлись!

В этой палатке Оля с подругой ночевала возле кинотеатра "Киноконтинет", создавая рекламу выходящему в прокат фильму "Мост в Терабитию". Фильм этот мы с ней посмотрели, конечно же, за неделю до премьеры, на пиратской видеокассете, в переводе гнусавого переводчика, дублирующего фильм с прищепкой на носу. Но даже так, дома, с убогим переводом, фильм впечатлил и вышиб слезу. Да какую там слезу, мы все втроем: я, Оля и Никита ревели белугами, уткнувшись в подушки. Ничего более красивого и более трагичного я на тот момент еще не видел!

На тот момент... Более красивой и трагичной была только смерть Оли!

Под впечатлением от "Моста в Терабитию" она тут же принялась философствовать.

— Нет, вы только посмотрите, как этот фильм подают прокатчики? Как фэнтэзи, как сказку с морем спецэффектов! А это же драма! И что будет с этим фильмом? Люди придут на него с пивом и попкорном, как на какого-нибудь Гарри Поттера, испортят настроение всем, кто пришел действительно на этот фильм, а не на какую-нибудь утрированную сказку, и уйдут недовольными, разнеся весь о том, что "Мост в Терабитию" — муть редкостная! Ведь так уже было с "Меченосцем"!

Да, было... Юмористы-прокатчики подали фильм как боевик, а на деле показали нам драму. И снова мы рыдали, заливая слезами кресла, а позади нас смеялась над душевными переживаниями героев дебилообразная гопота.

— Нет, я должна сделать этому фильму пиар!

И Оля умчалась, прихватив с собой палатку и несколько листов бумаги, осеняя меня крестным знамением в ответ на просьбу взять меня с собой. "Чур тебя, чур! Сгинь! Изыди!" Оля без колебаний отдала бы за меня жизнь, но вот взять меня с собой "на дело", на ее дело, было выше ее сил.

На следующий день мы увидели ее в новостях. Это уже стало делом привычным — то Оля мелькает на первомайской демонстрации, гордо неся над собой плакат, в виде футболки одетой на швабру, с гордой надписью "ЫТЬ!", то руководит только что сформированным отделением моржей-нудистов, купающихся в проруби возле центральной набережной. К появлению Оли в телевизоре мы все давно привыкли. Мы с Никитой смотрели новости с улыбкой, папа с мамой — качая головой. Для них Оля была позором семьи, а для нас — героем! Душой любой компании, презревшей любые запреты. Солнцем, согревающим всех, кто решится подставить лицо его лучам. А точнее — открыть ему свое сердце.

В этот раз они с подругой разбили палатку возле кинотеатра, и повесили на нее лист бумаги с надписью: "Мы заняли очередь на покупку билетов на "Мост в Терабитию" первыми!" Большинство людей проходили мимо, кто-то — подходил и интересовался, что они здесь делают. И уж тут Оля в красках расписывала, что завтра открывается продажа билетов на фильм, который однозначно отхватит в будущем году пару "Оскаров", и что на него наверняка пойдет столько народу, что билетов на всех не хватит. А они хотят попасть именно на премьеру, поэтому и заняли очередь заранее, чтобы завтра первыми купить себе вожделенный билет!

Люди качали головами, уходили...

Разбитой посередь города палаткой заинтересовались репортеры. Оля с готовностью поведала им о том, что в прогрессивных странах Европы такое считается нормой. Что перед премьерой "Звездных войн" возле кинотеатров вырастали целые палаточные городки. И что на такой фильм как "Мост в Терабитию", такую добрую, душевную и красивую драму, почти наверняка пойдет весь город!

Оля потом со смехом рассказывала, что после первого же интервью к ним вышел менеджер кинотеатра, и, тоже расспросив, что они здесь делают, предложил продать им билеты досрочно, за день до официального начала продаж. Мол, в этом нет никакой проблемы! Девушки отказались категорически. Они не хотели никаких привилегий перед другими зрителями!

А утром, в восемь часов, перед входом в кинотеатр выросла очередь. Билеты были раскуплены на два дня вперед, а Оля в итоге получила-таки привилегию — пораженное таким эффектом начальство кинотеатра подарило ей и ее подруге по пригласительному билету, этакому "проездному билету в кино" на год, позволявшему посещать кинотеатр в любое время на протяжении года бесплатно!

Вот как Оля вошла в историю Медянска, да и всего рунета. Маленькая легенда флэшмоба! Даже ее смерть была флэшмобом! Тщательно срежиссированной ею самой акцией.

Студенты в Томске, вылившие в фонтан несколько бутылку "Fairy" и порадовавшие весь город горой пузырей, выросших на месте фонтана, почерпнули эту идею с Олиного форума. Фраза, прошедшаяся по ICQ большей части рунета: "Люди, помогите весне победить зиму! Жрите снег!" — была запущена ею. И надпись, висевшая в каждом лифте Медянска: "Курить в лифте разрешается только дегенератам, и приравненным к ним личностям", тоже была плодом ее фантазии.

А как Оля любила первое апреля! Это был ее день! День смеха, день веселья, день улыбок. И она щедро раздавала их всем, кто готов был улыбнуться ей в ответ.

— Вася, зачем тебе палатка? — не отставал от меня Никита, наблюдая, как я трамбую в свой и без того внушительный рюкзак тушенку.

— Жить я в ней буду!

— Вася, моп твою ять! Что ты задумал? Или колись, или я тебя из этой двери не выпущу. Сестру твою не сберег, так хоть тебя сберегу!

О том, что Никита любил Олю я знал всегда. Он, наверное, влюбился в нее, еще в песочнице, когда мы все втроем возились в ней, делая формочки из влажного песка. В детстве он этого стеснялся... Как-то не принято было среди мальчишек любить девчонок, а не дергать их за косы. Поэтому Никита делал вид, что приходит ко мне, поиграть в машинки, а на самом деле старался быть как можно ближе к Оле. В 15 лет он набрался смелости и пригласил ее на свидание. Это было их единственное свидание! Почему — я так и не узнал.

Кстати, а ведь могу узнать сейчас!

— Никитос, а давай баш на баш, как говаривал доктор Лектор? Я посвящаю тебя в подробности своего плана, а ты рассказываешь мне, почему у тебя так и не срослось с Олей. Я же видел, как ты на нее смотрел... И до того, как сходил с ней в кино, и после того. Вы же были с ней друзьями... Почему не пошли дальше?

— Договорились. Значит баш на баш... Но сразу тебя предупреждаю, мой ответ тебя не удовлетворит.

— А ты главное расскажи!

— Черт! Мне трудно с тобой об этом говорить. Она же твоя сестра... В общем, мы с Олей были друзьями. Добрыми друзьями... наверное такими же, как и с тобой. И я хотел провести с ней всю жизнь. А еще... Ты же понимаешь, какой она была красивой? Как цветок... Я любовался ею... Ну и, понимаешь, я же мужчина. А она — женщина... Понимаешь? Очень красивая женщина! В общем, это естественное желание...

— Никита, я что, похож на своего отца? Думаешь, я стал бы бить тебе морду, если бы застал вас с ней в постели? Я бы только порадовался за вас!

— В общем, я пригласил ее в кино! — после моих слов Никите явно стало легче, — Мать честная, это ж сколько лет прошло? Шесть лет! На что ж мы ходили... Вспомнил! На "Матрицу". Теперь уже и не знаю, что меня тогда больше впечатлило — фильм, или сам факт, что я сижу рядом с Олей и обнимаю ее за плечи. Да нет, куда там "Матрице" до этого чувства! А потом, понимаешь, пришло озарение... Она же святая! Как Жанна Д'Арк! Как же можно спать со святой, не будучи ангелом? Как я вообще смею даже думать об этом? Ты не знаешь, у нее вообще кто-нибудь был?

Боже мой! О чем мы говорим?! Сегодня годовщина Олиной смерти, а мы вспоминаем, был ли у нее парень, и спала ли она с ним!

— Не знаю! — ответил я, — Я никогда ее не расспрашивал. Друзей у нее было много, но вот кто из этих друзей был больше чем другом, я не знаю.

— Я надеюсь, что не было...

Я не стал спрашивать, почему ему хочется в это верить. Не думаю, чтобы Никита просто завидовал тому, кому досталась Оля. Скорее всего, он хотел сказать что-то другое.... Что она не должна была принадлежать вообще никому!

— Теперь ты.

— Я иду в поход! — просто ответил я, — Беру палатку, запас еды на пару дней, и иду в поход. Куда — еще не знаю. То есть, знаю, но не знаю. Я взял атлас города, разделил его по страницам, подбросил в воздух, чтобы они легли как попало, закрыл глаза и наугад ткнул маркером в одну из них. Эта точка — цель моего пути! Я обязуюсь дойти туда пешком, и заночевать там, где бы эта точка не оказалась!

— А если ты попал маркером в вытрезвитель?

— Тогда палатка мне не потребуется.

Никита расхохотался.

— Ну ты даешь! — сказал он, отсмеявшись, — А я уж, было, испугался, что ты... В общем, понимаешь. Сегодня же годовщина... Слушай, а давай тогда пойдем вместе? Мало я, что ли, флэшмобов с Олиной подачи учудил? Хочу еще один!

— Нет, — ответил я, — Это должен быть мой поход. Мой, и только мой. Хочешь — устрой себе такой же, но один.

— Почему? — насупился Никита.

— Никитос, ты же знаешь, я с тобой хоть в разведку. И любой флэшмоб я бы с тобой разделил. В другое время я бы только обрадовался, что не один буду... И вообще, по хорошему-то, надо бы акцию в Интернете закинуть — все кто может сегодня ночуем... ну, скажем, на крышах домов, в палатках! Представляешь, если я ткнул маркером в какой-то дом? Мне, ведь, на крыше ночевать придется. А если на проспект Ленина?

Ох, зря я вспомнил об этой улице. Там умерла Оля... На обочине проспекта, прямо в самом центре города, под ногами у памятника Ильичу, своей дланью указывающего путь к коммунизму. Первый пол года я не мог заставить себя даже проехать мимо этого места, и только в сентябре, во время дождя, решился придти непосредственно к Ильичу, и положить у основания памятника венок. Если меня видела какая-нибудь старушка — наверняка решила, что я отдавал дань памяти Ленину. Откуда ей знать, что великий вождь революции не стоит и ногтя на мизинце моей сестры!

— В общем, — закончил я, — Я должен идти один. Это не флэшмоб, Никитос. Это мой поход. Мой личный!

— Так... Я снова начинаю за тебя беспокоиться. Будь любезен, объясни мне, зачем ты это делаешь?

Объяснить? Интересно, а если бы я сказал, что это лишь новый флэшмоб, придуманный Олей, он бы не потребовал объяснений? Ведь до сих пор многие получают ее письма, отправленные с той или иной задержкой. "Доставить адресату через месяц". "Доставить адресату через год"... В этих коротких письмах, иногда — всего в нескольких строчках, она, как и при жизни, делится собой. Отдает кусочек себя. Иногда в письмах бывают мысли, иногда — новые идеи флэшмобов... Неофициально Оля стала вождем всех моберов страны! Их виртуальным духом, их символом, и знаменем!

Хотя не исключено, что большинство из тех, кто говорит, что получил от нее письма, на самом деле лишь врут. Ведь это так почетно, получить письмо от самой Ольги Вакуловой, умершей ровно год назад. Письма того света! Письма из рая!

Нет, скажи я, что мой поход — лишь новый флэшмоб, Никита не задал бы ни единого вопроса. Хотя в действительности понял бы даже меньше. Что такое флэшмоб? Уверен, что лишь единицы моберов по всему миру знают ответ на этот опрос. Это не просто развлечение, это образ жизни.

Пришел, увидел, удивил — таков девиз настоящих моберов.

Флэшмоб — это когда два десятка незнакомых друг с другом человека, вдруг садятся на край фонтана, достают из сумки одну и ту же газету, раскрывают ее на одной и той же странице, какое-то время читают, а потом растворяются в толпе.

Консервативные люди считают, что моберы — это молодежь, которой нечем заняться. А ведь моберы делают это не для себя, а как раз для них. Для зрителей. Представьте, что проезжая в автобусе вы видите трех девушек в черном, которые взявшись за руки ходят вокруг фонарного столба. Вы удивитесь. Вы подумаете о том, что нужно бы вызвать психбригаду. Вам захочется выйти из автобуса и посмотреть, что же они будут делать дальше. Захочется спросить этих девушек, зачем они водят хоровод вокруг столба.

Захочется прикоснуться к тайне! Ведь все, что непривычно нам, что необычно, что можно увидеть лишь изредка — все это покрыто тайной. Все это вызывает у нас желание ворваться в нее, овладеть ею! Понять, какой же была эта тайна...

И вы подойдете и спросите! И еще год назад я бы сказал вам, что если среди этих трех девушек окажется одна, с черными волосами до копчика, с лучезарной улыбкой и ясными зелеными глазами — вы наверняка присоединитесь к ней.

Теперь я не могу этого сказать, потому что Оли больше нет...

Если десять человек одновременно стали писать на стене слово из трех букв — это не флэшмоб, это извращение. Моберы не наносят вреда людям или окружающим предметам. Моберы удивляют людей, радуют их, заставляют детей показывать на себя пальцем, теребя родителей с вопросом: "Папа, мама, а зачем все эти дяденьки и тетеньки открыли зонтики? Ведь дождя-то нет!"

А попутно моберы получают удовольствие и сами. Ощущение, что ты — часть большой команды, пусть и не знающих друг друга людей, пусть и собравшихся вместе лишь на несколько минут, но делающих ОДНО ДЕЛО — это ощущение дорогого стоит.

А волнение... С чем может сравниться оно? Как проходит влэшмоб-акция? Десяток разных человек со всего города забредает на конкретный Интернет-сайт, посвященный флэшмобу, и читают о готовящихся акциях. Ага, некая девушка под ником Olga (Оля не любила условностей, не любила модного нынче албанского языка — "преведов" и "медведов", и единственная ее уступка моде и конфиденциальности была в том, что свое имя она писала по-английски) предлагает завтра в десять часов утра повести акцию в метро. Всем пришедшим предлагалось принести с собой бутылку водки (или хотя бы бутылку с надписью "Водка", наплоенную водой) и соленый огурец с целлофановом пакетике. Достать из пакета водку, внимательно посмотреть на ее, открыть, понюхать, закрыть, тяжело вздохнуть, достать огурец и съесть его. Затем улыбнуться любому, кто будет на тебя смотреть и сказать ему: "Бросаю пить! Вроде получается!"

Любую акцию должен кто-то начать. Естественно, тот, кто ее и предложил. Поэтому под описанием акции должно значиться: "Ориентироваться на девушку в синей шапочке, которая будет стоять на самом краю платформы". Как-то так... На практике постоянные участники акций уже знали Олю в лицо но ведь были и новички, впервые решившие последовать принципу "Пришел, увидел, удивил!" И вот этот новичок стоит на платформе, и, стараясь не выдать своего волнения ищет взглядом ту самую девушку в синей шапочке. Вот она! Или не она? Да нет же, точно она! Достает бутылку водки...

Ощущение, что ты делаешь что-то незаконное. Что-то, из-за чего все будут показывать на тебя пальцем! И волнение... А вдруг это не так девушка? Вдруг она не станет есть огурец? Вдруг все эти флэшмоберы — вообще сумасшедшие, и я тоже начал сходить с ума?

Но нет, Оля достает и съедает огурец, десяток других моберов повторяют ее действия с разрывом в секунду. Новоявленный мобер, гордясь собой, тоже выполняет все предписанные действия, и уходит, ускоряя шаг, чтобы побыстрее скрыться в толпе. Для многих флэшмоб — это борьба с застенчивостью, и еще очень несколько они научатся с улыбкой смотреть в глаза удивленным их поведением людям!

А Оля — прирожденный мобер. Бог моберов! Слово "застенчивость" ей не ведомо. И Уже стоя на эскалаторе она оборачивается и кричит всем, кто может ее услышать. И ее голос пролетает над платформой, заставляя людей оторваться от обсуждения только что увиденного. Смолкают реплики: "Сумасшедшие!", "Ну и молодежь пошла", и даже "Да это же просто флэшмоб был!"

— Мы делаем это, чтобы привлечь ваше внимание к проблеме пьянства!

И все это без того пафоса в голосе, который свойственен экранным проповедникам! Все это сказано с улыбкой, с доброй, ласковой улыбкой! Я уверен, проживи Оля еще лет десять, и останься она прежней (а я уверен, она ничуть не изменилась бы и к сорока годам), ее бы выбрали в президенты!

— Ешьте огурцы! Они вкуснее!

Иногда она срывала аплодисменты! Вы видели когда-нибудь, как в порыве единства незнакомые друг другу люди, которые только что были погружены в свои проблемы и заботы, аплодируют человеку, за мгновения вызвавшему у них симпатию. Да какую там симпатию! Восторг! Если да, то вы почти наверняка видели, как аплодировали Оле!

Королева флэшмоба — так прозвали ее друзья. Леди Моб!

И пойти ночевать в точку, случайно выбранную на карте, зимой, в тридцатиградусный мороз, это было в ее стиле! Поэтому я должен был сделать это один!

Я частенько принимал участие в ее мобах. В конце концов, ее сайт делал ни кто иной, как я. Сайт, ставший ее памятником... Раньше он был просто сайтом флэшмоба, а потом стал сайтом его Королевы! Но я всегда был лишь участником, и никогда — организатором. Мне не хватало смелости быть таким же, как она. Поэтому я всегда жил в тени сестры, но никогда не переживал по этому поводу. Жить в тени мессии, жить, просто даря ей свою любовь, и получая взамен в десятки раз больше — разве это плохо? Нет, это мечта.

Для родителей я всегда был "Чуточку более нормальным, чем Оля". В институт я ходил не только ради того, чтобы завести новые знакомства, но и ради того чтобы учиться. Пусть я не был отличником, но меня, по крайней мере, не собирались выгонять на каждой сессии. Я терпеливо выслушивал упреки родителей, и даже честно пытался исправиться... Оля же слушала их в пол уха, кивала, но когда родители требовали от нее взяться за ум, бросить свое катание автостопом по городам, и придумывание глупых розыгрышей прохожих (именно так они называли флэшмоб), она смотрела на них своими добрыми, любящими глазами, и просто молчала, надеясь что они прочтут в ее взгляде то, что она хотела им сказать.

"Папа, мама, я так люблю вас! Научитесь и вы хоть чуточку любить меня. Любить такой, какая я есть!"

Но они, в отличие от Оли, не умели читать мыслей. Не умели угадывать их по взгляду. Я же умел. Самую чуточку, самую малость, но умел... И мне всегда становилось больно, когда в ее глазах я видел любовь, а в глазах отца или матери — лишь презрение. Презрение к ребенку, не оправдавшему их надежд.

Когда ее не стало я, наверное, с месяц не мог заставить себя заговорить с родителями. Я винил их в ее смерти... Винил в том, что они не любили по настоящему свою дочь, любившую весь мир! А потом простил... Вспомнил Олю — ее глаза, ее улыбку, и то, как она прощала всем, все и всегда, любые обиды и огорчения. Вспомнил, и простил, как простила она. Ведь моя ненависть к родителям была еще одним камнем, удерживавшим ее душу на земле, а я хотел позволить ей летать.

И мой сегодняшний поход был не только для меня. Не только для того, чтобы доказать самому себе, что я могу. Могу как и она сделать что-то без оглядки на окружающих. Могу поставить палатку во дворе какого-нибудь дома, а когда ко мне заглянет дворник с вопросом: "Какого хрена ты тут делаешь?" — пригласить его внутрь, в тепло, и угостить сигареткой.

Мой поход предназначался и ей. Как надгробие на ее могиле. Как мой сайт, ставший ее сайтом. Поход в ее честь! И когда ко мне в палатку заглянет дворник, когда я скажу ему: "Да брось ты ругаться! Садись, давай покурим?" — я расскажу ему о своей сестре. О том, каким человеком она была, и как, и почему она умерла.

Потому что есть люди, родившиеся слишком поздно. Те, кому необходимо было родиться во времена мушкетеров, или вести беседы о жизни с Сократом. А есть те, кто родился слишком рано!

Оля должна была родиться в эпоху описанного Ефремовым в "Туманности Андромеды" коммунизма. Когда людей принимают такими, какие они есть. Когда в мире изжиты опасности и болезни. Когда нет больше злобы и зависти... Она была бы достойной парой Дару Ветру...

Все это, пусть и сжато, и немного сумбурно, я объяснил Никите.

— В общем, я посвящаю этот мой личный флэшмоб Оле. Я, ведь, верю, что она где-то рядом — так пусть она посмотрит на меня, и улыбнется. Ей станет веселее!

Он понял. Как-то сразу, без дальнейших объяснений и расспросов, понял. Согласно кивнул. Потом, подумав, все же сказал:

— Только обещай мне, что не наделаешь глупостей... Как она!

— Обещаю. Я уже говорил тебе, я недостаточно смел, чтобы умереть.

Вот только Оля не делала глупостей. Часто можно услышать, что тот или иной человек умер потому, что пришло его время. Потому, что Бог позвал его к себе. И Бог является к нему в облике грузовика, проскочившего на красный свет, в облике непотушенной сигареты, от которой начинается пожар, охватывающий всю квартиру. А Оля в какой-то момент просто поняла, что она сделала в этом мире все, что могла. Что ей пора идти дальше, в другой мир... Или, быть может, перейти в другое состояние в этом мире, во что мне верится больше. Ведь она была мессией, а значит, должна была умереть за наши грехи, чтобы стать потом бестелесным духом. Ангелом хранителей тех, кого она любила...

Я не знаю, в какой момент она решила, что пора уходить. Она не говорила со мной на эту тему, и насколько я знаю, она не говорила о своих намерениях вообще никому. Но наверняка она готовилась долго, как минимум месяц. Сколько должно было уйти времени на то, чтобы только разослать всем своим друзьям электронные письма с отложенной доставкой? Письма, которые пришли к самым близким ей людям ровно в ту минуту, когда она умерла, и письма, которые продолжают бродить по сети, время от времени приходя то одному, то другому, то третьему...

И ведь все письма были разными! Как минимум двадцать человек — это только те, кого я знаю лично, получили от нее разные письма, адресованные конкретно им. Письма с извинениями за то, что она уходит, за то, что заставила кого-то плакать, за то, что так многого не успела сделать. В них не повторилась ни одна строчка!

Сколько нужно на это времени? Месяц? Два? Три? Каково это, жить последние три месяца своей жизни, зная точную дату своей смерти. Точную дату и время! И при этом не быть больным раком или СПИДом, когда болезнь постепенно убивает тебя. А быть просто человеком, решившим умереть именно 7-го января в 16-00.

Я не могу себе этого представить.

И ведь ни я, ни кто-то другой не заметили в ней перемены. Оля жила, готовясь к смерти, а мы все продолжали жить как обычно. Хотела ли она, чтобы ее остановили? Вряд ли... Она не любила, когда вмешивались в ее жизнь, и наверняка не захотела, чтобы кто-то вмешивался в ее смерть.

Одна знакомая как-то сказала мне, что теперь точно знает, как отличить настоящего самоубийцу от того, кто просто хочет привлечь к себе внимание. Когда ты во время ссоры с родителями или с любимым, кричишь, что сейчас выпрыгнешь в окно, и прежде чем распахнуть окно аккуратно снимаешь с него цветы — ты не прыгнешь. Ты не хочешь прыгать! Ты хочешь, чтобы тебя уговаривали, умоляли... Ведь ты знаешь, что тебе потом слезать с этого окна, и собирать с пола землю, осколки горшков, которые ты смел с подоконника, распахнув окно.

Так что если ваш ребенок открывает окно рывком, и на пол валится все, что стояло на подоконнике — бегите! Бегите к нему, преодолевая разделяющее вас расстояние за мгновение, иначе можете опоздать. Ибо он в самом деле сбирается прыгать!

Но Оля не прыгала из окна, не глотала таблеток, предварительно делая из них салат на столе. Она не хотела, чтобы ее остановили. Она вообще не хотела, чтобы кто-то знал о том, что она собирается умереть! До поры — до времени, разумеется. А когда время пришло, она сделала все чтобы превратить свой уход из жизни в самый лучший флэшмоб своей жизни.

Она была мастером шуток, и всегда говорила, что для того, чтобы хорошо кого-нибудь разыграть достаточно придерживаться одного простого правила. Шутка должна следовать алгоритму "От плохого к хорошему". Что я имею в виду? Вот вам пример, банальный и приевшийся: Плохое — "У тебя вся спина белая!", а потом следует переход к хорошему — "Шучу! Нормальная у тебя спина". Обратный пример шутки, то есть шутки неудачной, глупой и совершенно не смешной: хорошее — даешь другу конфету. Он разворачивает ее и обнаруживает переход к плохому — вместо конфеты в фантик завернут круглый камушек. "От хорошего к плохому" — это не шутка. Это издевательство.

Далее шли нюансы. Например такой: шутка не может развиваться по алгоритму "От очень плохого к хорошему", так как после стадии "очень плохое" человек не способен воспринимать юмор, не способен улыбнуться.

По большому счету флэшмоб — тоже шутка, алгоритм которой все тот же. Плохое — случайные прохожие видят, как определенная группа людей совершает некие действия синхронно, в едином порыве. Что в этом плохого? Это страшно! Несколько человек, одинаково мыслящие, и делающие одно и то же действие по определению являются силой, а сила всегда пугает. Представьте, вы идете ночью по темному переулку. Навстречу вам семь Амбалов, синхронно достающих из кармана ножи. Испугаетесь? Разумеется. Так что в флэшмобе, как и в любой шутке, главное — придерживаться того самого алгоритма, чтобы не переборщить. Оля отступила от этого правила всего один раз, когда умирала. Этот флэшмоб, который согласно общественному мнению постоянных обитателей нашего с ней сайта, был самым лучшим, самым запоминающимся и, конечно же, самым важным в ее жизни. Вот только развивался он по алгоритму "От самого страшного, что вы можете увидеть к самому плохому, что может произойти!"

7 января в 15-50 она стояла под ногами памятнику Ленину, который согласно общественному мнению являлся центром, сердцем нашего города. Перед ней раскинулся Ленинский проспект, как всегда заполненный машинами. Одна из немногих улиц города, которая была настолько широка, что на ней никогда не возникало пробок, но сверху, с высоты птичьего полета она была похожа на муравьиную тропу. Нескончаемый поток машин в обоих направлениях. Машин, водителям и пассажирам которых не было дела до девушки в легком пальтишке, стоявшей под ногами вождя революции.

Из пакета она достала плакат формата А3, и спокойно и невозмутимо приклеила его на ногу Ильича.

Откуда я знаю все это в таких подробностях? Просто на противоположной стороне Ленинского проспекта стоял один Олин знакомый с видеокамерой, которая при восьмикратном увеличении давала четкую картинку ее действий. Эта запись потом и облетела большинство каналов страны, и теперь всегда находится в открытом доступе в сети. Я не помню имени парня, сделавшего ее. Но хорошо знаю, что он отказался взять деньги за эту запись, и так и остался единственным обладателем авторских прав на нее, передавая ее всем, кто хотел увидеть последние минуты жизни Оли, за что я, да и все, кто знал Олю, безмерно его уважаем.

Он оказался там не случайно, а по ее просьбе. Это была часть продуманного ею сценария, исполненного без сучка — без задоринки. За неделю до смерти она позвонила ему и попросила придти именно туда, и именно в это время, чтобы снять самый лучший флэшмоб в ее жизни. Мог ли он отказать ей? Разумеется нет.

"Я делаю это, чтобы обратить ваше внимание!" — гласил плакат.

"Мы делаем это, чтобы..." — было ее коронной фразой. Девизом ее акций, всей ее жизни. До нее флэшмоб был бессмысленным — простым развлечением. С ее подачи он обрел смысл — стал формой борьбы с чем-либо. Огурцы в метро — борьбой с пьянством. Демонстративное сожжение пачек сигарет — борьбой с курением. Курение в центральном парке, взявшись за руки — борьбой с неприятием курящих теми, кто не склонен к этой пагубной привычке.

Ее последний флэшмоб был призван привлечь внимание. Чье — она не уточнила, и так было понятно, что внимание всех и вся. А вот к чему — стало ясно уже потом. Через пол часа после того, как ее не стало.

Оля приклеила плакат, и постояла около минуты, копируя позу возвышавшегося над ней Ильича. Вот только он указывал путь к коммунизму, а Оля указывала на свой плакат. Парень, снимавший ее, потом рассказывал, что в этот момент начал сомневаться, а не в этом ли и заключался ее гениальный и лучший флэшмоб? А если так, то что в этом гениального? Но, к сожалению, он ошибся. Это было только начало.

Оля достала из пакета полуторалитровую бутылку из-под минеральной воды, и стала поливаться себя из нее. Оператор улыбнулся — это уже начинало быть интересным. В тот момент он решил, что Оля поливает себя водой, что при стоявшей температуре в минус десять градусов было не смертельно, но действительно привлекало внимание.

Закончив с одной бутылкой, она достала вторую, и вылила ее содержимое на себя. При этом она улыбалась, явно наслаждаясь удивлением, которое она читала на лицах проезжавших мимо водителей. Разумеется, никто не остановился...

Но пока это все лишь напоминало флэшмоб. Флэшмоб — это не только неожиданность, кажущаяся бессмысленной и нелогичной. Это неожиданность в исполнении нескольких человек! Пока же единственной актрисой этого театра была сама Оля.

Все изменилось в мгновение ока. Спектакль стал фильмом ужасов, потому что она достала из кармана зажигалку, и чиркнула ей.

Те, кто видел запись ее смерти расходятся во мнении, что же Оля прошептала перед тем, как ее охватило пламя, мгновенно перекинувшееся на щедро политое бензином пальто. Сколько, оказывается, у нас знатоков чтения по губам! И сколько может быть версий одного и того же движения губ.

"Прощайте!"

"Я ненавижу этот мир!"

"Вы видите меня?"

Вариантов как минимум десяток. Я же, никогда толком не умевший читать по губам, считаю что она сказала "Я вас всех люблю!" Те, кто знал Олю, согласны со мной.

А ее так и оставшийся для меня безымянным знакомый — именно знакомый, а не друг, ибо Оля не могла позволить своим друзьям присутствовать при ее смерти, продолжал снимать. А что ему еще было делать? Бежать через весь Ленинский проспект, рискуя попасть под машину? Он бы все равно не успел, да и вряд ли сумел бы сбить пламя. Когда человек выливает на себя три литра бензина, спасти его можно только единым залпом из десятка огнетушителей, да и то лишь в первые секунды.

Она стояла и горела. Не каталась по земле, не металась, и, кажется, даже не кричала. Просто стояла, объятая пламенем. А потом, за мгновение до того как упасть, подняла пылающую руку и помахала ему, своему оператору, заснявшему последние минуты ее жизни.

Большинство считает что перед тем, как поджечь себя. Оля просто-напросто выпила столько обезболивающих, что все равно умерла бы от отравления ими спустя час-другой. Нашлось даже несколько свидетелей — работников аптек, запомнивших небесно красивую девушку, покупавшую у них чуть ли не коробку парацетамола.

Помните знаменитую историю о Советском Субботнике, на котором Ленин вместе с рабочими нес бревно? Один мой приятель, историк, занимавшийся как раз биографией Ленина, нашел упоминание об этом случае в мемуарах или воспоминаниях нескольких человек, несших то бревно вместе с Ильичом. И знаете, сколько их было? Двадцать человек! Ленин был двадцать первым! Можете себе представить двадцать человек, несущих одно бревно? Если да, то, наверное сможете представить себе и Олю, покупавшую по коробке парацетамола в ПЯТИ аптеках!

Сам я, как и Никита, как и еще несколько ее близких друзей, верят в то, что она не пила никаких обезболивающих. Что она просто не испытывала боли, потому как огонь не мог навредить ей. Разве может быть пламя властно над ангелом?

А знаете, что самое ужасное в той записи? На что было страшнее всего смотреть? Не на то, как горела мое сестра, не на то, как упало на снег ее мертвое тело... На то, как мимо нее, горящей, умирающей, проносились автомобили!

Да, кто-то все же остановился. Кто-то накрыл горящее, но уже мертвое тело своей курткой, и стал закидывать Олю снегом. Но их было всего трое. У остальных не хватило смелости остановиться и помочь ей! Машины даже ускоряли ход, чтобы побыстрее оставить позади себя живой факел, от вида которого сердце пускалось в бешеный галоп.

Но не в том заключалась лучшая из Олиных акций. Сам флэшмоб, перепугавший не только проезжавших в 16-00 по Ленинскому проспекту, а и весь город, стартовал спустя пол часа.

Он не был объявлен как обычно — на сайте, где любой желающий мог узнать подробности и подключиться к акции. Оля запустила его через лучших друзей, по живому телеграфу. Участвовал в нем и я, подключивший к нему еще пяток близких друзей.

Живой телеграф, или живая цепочка — великая вещь. Так запускаются сообщения в Аське типа "Помогите весне победить зиму!"... Этакое письмо счастье, но ненавязчивое, оригинальное. Я пригласил друзей на флэшмоб, ссылаясь на Олю. Мол, Королева флэшмоба неофициально запускает новую акцию, и любой, кто хоть краем уха слышал о моей сестре, не мог не откликнуться на этот призыв.

А акция была следующей: в 16-30 7 января, то есть спустя пол часа после того как Оли не стало, как минимум сотня человек по всему Медянску заявилась на бензоколонки с пластиковыми бутылками. Если кто не знает, заправщики НЕ ИМЕЮТ права отпускать бензин в неприспособленные для этого емкости! По правилам они не должны наливать его даже в канистры — только в бензобаки подъехавших машин! Но флэшмоберы не сдаются! Задача перед участниками акции ставилась конкретная — любой ценой купить, выменять, выклянчить где-нибудь полтора — два литра бензина!

Мне продали его прямо на бензоколонке, за 100 рублей, вместо положенных 30. Я долго упрашивал тамошнего служащего, рассказывал ему, что у меня кончился бензин в километре отсюда, что канистры в багажнике не нашлось, а единственная емкость — вот эта самая бутылка! И за дополнительные 70 рублей он самолично вышел из своей будки, откопал где-то канистру, залили полтора литра в нее, а потом перелил в мою бутылку.

Кто-то выклянчивал бензин также как я. Кто-то — дожидался первой же машины, рассказывал ту же историю что и я, и просил "отсосать" полтора литра из бензобака.

Мы тогда не задумывались о смысле акции. Зная Олю мы все понимали, что вполне возможно, мы являемся лишь звеном какого-то флэшмоба. Как выяснилось, так оно и было... А центром акции, событием, запускающим ее, была Олина смерть.

В 16-10 отправленные с доставкой в конкретный срок письма добрались до всех общественных организаций города, до газет, новостных сайтов и даже самого мэра. Откуда Оля знала его личное "мыло" мне лично неизвестно... Эти письма были клоном одного и того же — тут Оля не стала тратить свое время на написание десятков различных шедевров эпистолярного жанра, ограничившись всего одним.

Смысл письма был следующим. Только что, в 16-00 по местному времени, на Ленинском проспекте покончила с собой молодая, в сущности, еще только начинавшая жить девушка. Покончила с собой посредством самосожжения, потому что а) не видит больше смысла жить, потому как ей кажется что все, что ей было предопределено совершить, она уже совершила, и б) сколько бы с экранов нам не говорили о том, что молодым везде у нас дорога, фактически же для молодых все пути закрыты, и становиться взрослым не имеет смысла.

А еще она писала, что так думает не она одна. Что десятки, если не сотни молодых людей по всему городу, а то и по всей стране, разделяют ее мнение. Десятки студентов последних курсов не знают, что делать, и как жить дальше, потому как квартиры у них нет, а накопить на нее не реально. Потому как им нужно содержать семью, а их отправляют служить в армии. Потому как они хотят работать учителями и преподавателями, но не представляют, как можно выжить на их зарплату.

Что хоть власти об этом и не подозревают, но в стране, и в Медянске в частности, есть молодые люди, мечтающие не о карьере менеджера, и не о том, чтобы стать директором собственной фирмы. Мечтающие стать поэтами или писателями. Музыкантами, но не попсовыми, а настоящими... И все они хотят жить, а не существовать!

Это был первый политический флэшмоб! Первая попытка обратить на себя внимание властей таким, вот, жестоким образом. Не показной голодовкой, при которой пока никто не видит, голодающие трескают припасенные сухарики, а настоящей смертью. Смертью, и пугающе жестоким флэшмобом.

Повторюсь, это письмо было разослано всем, кто мог предать его гласности. И уже спустя пол часа после Олиной смерти на место трагедии примчались репортеры. А еще час спустя короткие, обзорные новостные статьи появились в Интернете.

Чем хорош Интернет? Это бесплатная газета, которая наполняется по мере появления свежих новостей, и которую читают по мере пробуждения интереса и появления свободного времени. Постепенно новость об Олиной смерти стала передаваться из уст в уста. "Представляешь, читал сейчас на таком-то сайте..."

Сам я узнал обо всем только часов в восемь. Купив бензин и выполнив, тем самым, данное Оле обещание, я завалился к Никите, где мы часа три резались в четвертых "Героев меча и магии". Естественно, о том, чтобы смотреть телевизор, или читать новости на сайтах, и речи не шло.

А потом Никите позвонил друг, который уже видел запись Олиной смерти, читал о ней в новостях, и по Никитиной просьбе также как и мы с ним, покупал бензин. Он быстро совместил эти два события. Позвонил было мне, но дома оказались лишь родители. Тогда он позвонил Никитосу...

Я сразу не поверил. Повторял, что если бы Оля умерла, я бы почувствовал. Влюбленный, и боготворящий ее Никита говорил то же самое. Но факты были неопровержимыми. В новостях писали, что уже установлена личность погибшей. Странно только, что из морга, милиции, или откуда-нибудь еще, не позвонили нашим родителям, так что эту новость пришлось сообщать им мне.

Это было еще страшнее, чем видеть проезжающие мимо пылающей Олиной фигуры машины.

— Она покончила жизнь самоубийством? — переспросил отец, и когда я, будучи не в силах больше говорить, кивнул, он сказал:

— Как глупо!

Мама вообще не сказала ничего. Просто села, и уставилась в одну точку. Даже не заплакала, как, естественно, и отец. Кажется, их больше расстраивал тот факт, что Оля умерла САМА, покончив жизнь самоубийством, а не то, что ее больше нет с нами. Наверное, они ожидали чего-то подобного...

Я же проплакал всю ночь, так и не сумев уснуть.

Почему она не сказала мне? Я бы смог ей помочь! Я бы умер вместо нее!

Но нет, она хотела чтобы я жил, чтобы жил Никита, чтобы жил никогда не любивший ее, свою дочь, отец... А сама она хотела умереть!

Тем вечером я даже не проверил почту. Не думал ни о чем, кроме того, что Оли больше нет. Пытался заставить себя смириться с этим фактом, но не мог.

А утром я получил письмо от нее. Когда она его написала? Утром того дня? Или неделю назад, когда планировала свою смерть?

"Здравствуй, Васенька!"

Она была единственной, кому я позволял называть себя этим дурацким уменьшительно-ласкательным от моего дурацкого имени! Спасибо, дорогие родители, повод ненавидеть вас у меня был с самого детства!

"Прости, что ушла. Прости, что ничего тебе не сказала. Но я, ведь, знала, что ты попытаешься меня остановить. А я должна была уйти, и я ушла... Не вини меня в этом. Не вини себя. Не вини никого! Просто так было надо.

Поверь, умирать не страшно, даже так, как это сделала я. Разве что немного больно... Это как поход к зубному. Ты боишься его, но понимаешь, что должен идти. Десять минут боли, и ты свободен. Ты вновь можешь жевать на этом зубе, вновь можешь спать ночами. И тебе хорошо!

Вот и мне сейчас хорошо!

Помнишь, мы говорили с тобой о смерти? О том, куда мы уходим после нее? Поверь, мы никуда не уходим, мы просто меняемся. Это как повзрослеть... Вот ты копаешься в песочнице, а вот ты сидишь за рулем своей машины. Я никуда не ушла, я по-прежнему рядом с тобой. Ты не можешь меня видеть, но можешь чувствовать.

И еще... Помнишь, я спрашивала тебя о том, доверяешь ли ты мне?"

Я помнил... Я тогда ответил, что доверяю ей больше, чем самому себе. Если она говорит, что я должен сделать то-то и то-то, значит так надо. Значит это для моего же блага!

"Ты сказал, что веришь мне больше, чем кому либо. И сейчас я прошу тебя доказать свои слова. После моего ухода, после этого письма, ты можешь захотеть встретиться со мной. Захотеть пойти моим путем. Не делай этого! Я запрещаю тебе! Я тоже хочу вновь встретиться с тобой, и мы обязательно встретимся. Но не сейчас. Тебе еще рано взрослеть, рано перебираться из песочницы в автомобиль. Поверь мне, как верил раньше!

А я всегда буду рядом. Всегда буду помогать тебе, и направлять тебя. Поверь мне! Сейчас — просто поверь, а потом ты увидишь что это действительно так!

Только не забывай меня, хорошо? Позволь мне быть рядом и помогать тебе! Ты не увидишь меня, но будешь чувствовать!

Не прощаюсь,

Твоя старшая сестра!"

И я снова заплакал...

Я не помню, как прошел тот день. Не помню, когда приходили и уходили родители — кажется, они ездили на опознание, а может быть и забирать Олино тело из морга, готовиться к похоронам. А может быть в этот день они как обычно пошли на работу? Они могли...

Потом ко мне в дверь звонил милиционер, и интересовался, не я ли покупал вчера бензин на заправочной станции? Я, вытерев слезы, сказал что я, и захлопнул перед ним дверь. Еще минут десять он продолжал звонить, а потом ушел...

Хоронили Олю на следующий день... Похоронили в отделенном, но очень красивом и тихом уголке кладбища. Народу собралось, как на похороны какой-нибудь телезвезды! Наверное, тогда родители впервые поняли, кем была их дочь. Душой этого города!

Хотя нет, ничего они так и не поняли. Для них Оля так и осталась сумасшедшей, которой требовалось принудительное лечение.

Родители уехали, а я остался на кладбище. Я, Никита, и еще несколько самых близких ее друзей. Мы так и заночевали возле ее могилы... Говорили, потом молчали, потом играли на гитаре и пели песни Цоя и Янки. Пили водку, не закусывая. Вспоминали Олю, вспоминали, какой она была... А когда стемнело — беззвучно плакали, стыдясь своих слез.

Тогда же мне и рассказали то, чего я не понял сам, от горя не сумев связать между собой Олину смерть и ее последний флэшмоб. Она поставила на уши весь город! Она сожгла себя на его центральной улице, рассказав об этом всему городу и всей стране. А спустя пол часа после этой страшной смерти, десятки парней и девушек отправились на заправочные станции, покупать бензин!

Какой поднялся шум! Два дня вся милиция была на ногах, по обрывкам описаний разыскивая тех, кто купил бензин, а значит, по их мнению, готовился повторить Олино самопожертвование! И даже выяснив, что это был флэшмоб, что никто не собирался сводить счеты с жизнью, власти не могли успокоиться.

По городу ходила запись Олиной смерти. Ходили слухи, один страшнее другого... Треть Медянска называла мою сестру святой, треть — сумасшедшей, а еще треть лишь пожимала плечами.

Подобного флэшмоба мир еще не знал, и, надеюсь, не узнает больше никогда!

Прошел год... Что-то изменилось? Нет... В городском совете посудачили об Оле, и о том, чего она добивалась, пришли к выводу что она была во всем права и нужно что-то менять в отношении властей к молодежи, и... И забыли. Когда стало понятно, что новых самосожжений не предвидится, все успокоились.

А Оля так и стала святой. Ее имя произносят с благоговейным трепетом. Ее помнят и любят. В ее честь устраивают концерты, ей посвящают стихи, и новые флэшмоб-акции. Разумеется, не все. Скорее даже единицы... Но эти единицы любят ее настолько сильно, что если бы энергию любви можно было превратить в электрическую — любви к Оле хватило бы на то, чтобы освещать полуторамиллионный Медянск целый год.

И сайт, посвященный уже не флэшмобу, а Королеве флэшмоба, живет, и будет жить, даже если умру я. А я умру нескоро, как бы мне не хотелось вновь увидеть Олю... Ведь она попросила меня об этом.

Может быть кому-то и нужно было повторить ее последний флэшмоб. Вновь напомнить шишкам в мэрии о том, что мою сестру помнят. Но останавливает меня не столько Олина просьба, сколько страх. Я верю, что она не умерла, а лишь переродилась. Но ведь она была ангелом и при жизни, а я — нет. Может быть я, умерев, не присоединюсь к ней, а просто умру?

Я получил от нее еще три письма и пять открыток. С 23-м февраля, с днем рождения, с днем победы, и целых две — с новым годом. И письма...

"Привет!

Как ты там? У меня все хорошо. Апостол Петр неплохо играет на гитаре, а Михаил блистательно пародирует Шнура. Я часто бываю на Земле... Эта планетка почему-то упорно не хочет меняться!

А я опять знаю, о чем ты думаешь. Что я зря ушла. Что мой уход ничего не изменил. Ты не прав! Я все вижу! Он многое изменил. Пробудил ото сна многие сердца!

Так было надо, Васенька!"

И еще два подобных...

Если бы я точно не знал, что эти письма отправлены задолго до ее смерти, и просто доставляются в указанный срок — мог бы вправду поверить что она пишет мне из рая.

Такие письма получал не я один... Оля продолжала говорить со своими друзьями. С Никитой... Впрочем, он никогда не показывал мне ее писем, должно быть, они были слишком личными.

Я перенес рюкзак в коридор. Оставил родителям пространную записку, что пару дней меня, скорее всего, не будет в городе. Они привыкли — я часто уезжал куда-нибудь автостопом. Ну и что, что в сессию... Их этим не удивишь.

Никита положил рядом с рюкзаком палатку.

Я одел дубленку, обмотал шарф вокруг шеи, нацепил на голову шапку с опущенными ушами. Оставалось только воткнуть ноги в валенки. Пора!

— Ну что, посмотрим, куда я иду? — спросил я не то Никиту, не то самого себя.

Тогда, ткнув маркером в вырванный из атласа листок с закрытыми глазами, я, по-прежнему не открывая глаз, положил его в шкаф, собрал все остальные листы, и положил их на другую полку. Чтобы исключить всякую вероятность того, чтобы узнать конечную точку своего маршрута раньше времени. И вот, теперь время настало!

Я достал кусочек карты с черной точкой в нижнем правом углу. Район я узнал сразу... Просто не поверил в такое совпадение. Закрыл глаза, снова открыл их.

Мне через плечо в карту заглянул Никита, и расхохотался. Вскоре к нему присоединился и я.

Точка стояла в аккурат на нашем доме!

— Ну что? — спросил Никита, — Будем считать, что поход состоялся?

— Будем! — все еще смеясь, отозвался я.

А у самого перед глазами стояли строчки из Олиного письма:

"А я всегда буду рядом. Всегда буду помогать тебе, и направлять тебя. Поверь мне! Сейчас — просто поверь, а потом ты увидишь что это действительно так!"

Теперь я верил! Верил и в то, что она не писала писем перед смертью, что она отправляла их с небес, сидя на облаке, и положив на колени ноутбук. Наверное, ТАМ тоже есть Wi-Fi!

Она такая же, какой была здесь. Красивая, с ласковой улыбкой на лице, с задорными, смеющимися глазами. А за ее спиной апостол Петр несет ей кофе, который сварил только для нее. А сам Господь Бог застенчиво прячется за древом познания добра и зла, любуясь водопадом волос, спадающим с ее плеч. Любуется ею, и стесняется подойти, потому что впервые встретил ангела, который был бы добрее его самого!

А Оля сейчас заканчивает очередное письмо ко мне.

"Васенька,

Не майся дурью! Не нужны мне твои походы! Мне нужно лишь чтобы ты помнил меня, и все. Чтобы иногда улыбался моей фотографии — я, ведь, все вижу. А сейчас — садись за учебу, у тебя сессия на носу. Завалишь — вот те крест, в рай не пущу! Скажешь, Петр пропустит? И не подумает! Я его попрошу!

Удачи!"

Вот сейчас я пойду, запущу компьютер, и проверю, так ли это. Пришло ли мне новое письмо от сестры...

Никитос, да не смотри ты на меня как на ненормального! Да, я с абсолютно пустым взглядом шествую к своей машине. Да, прохожу мимо тебя, как будто ты — табуретка! Но у меня оправдание — мне только что было видение!

Вот я включаю компьютер. Вот запускаю Outlook...

"Одно новое сообщение..."

Январь 2007 года.