Диктатор. Общий файл

Наконец осуществил свою давнюю мечту — выбрался в Брест. С вокзала — сразу в Крепость...

Иногда мне кажется, что место запоминает людей и события — всех и всё, что оно видело... Или нет, не всё — только то, что действительно важно. То, что останется тогда, когда маленький огонек личной человеческой памяти угаснет. Я чувствовал что-то подобное в Смоленске, в Кривцово близ Орла, на Прохоровке... Но нигде, наверное, это ощущение не было таким реальным, как здесь, в Бресте. Я вдруг понял: то самое, звучащее в фильмах и стихах "я — крепость, я — крепость" — больше чем позывной и даже больше чем символ героизма. У крепости был голос. Почему, собственно, был? Есть. Он слышен тем, кто хочет услышать. И традиционная, кочующая из буклета в буклет и почти ставшая штампом фраза "красные камни Бреста" — не просто ассоциация и уж точно — не просто констатация факта. Не хочется говорить книжным языком, но других слов, боюсь, не найду: здесь все ощущения — красного цвета. И черного, как копоть. И белого, как отблеск стали. А все три вместе — гибель. По кромке сознания проскальзывает мысль: красный-черный-белый — цвета нацистского флага. Нет, на самом деле я во всяческую мистику не верю, но что-то в этом есть, честное слово!

В начале, пока я бродил вместе от экскурсионной группой, мне казалось, что вот-вот из той вон арки выбегут поднявшиеся в последнюю свою атаку пограничники, а вон там, у пролома, я увижу двух бойцов пулеметного расчета... Но вот я остался один. Да, я всегда стремлюсь остаться наедине с местом, люди мешают, сам не знаю почему, мешают — и всё тут. И здесь, у этой вот стены, вместе с мыслью об удивительной энергетике крепости, явилась мне вполне реалистичная фигура того, кто, в отличие от меня, в мистическое верил. Да, наверное, всего лишь тень, очертаниями напоминающая человеческую фигуру в плаще и фуражке с нелепо высокой тульей. Но продрало до самого спинного мозга.

Я двинулся дальше — почему-то не хотелось задерживаться на этом месте. Свернул под арку и тут меня повело... Никогда в жизни не падал в обморок, а тут свернуло так, что хоть кричи... вот только не получается кричать... и народу вокруг — никого.

Очнулся в постели, по ощущениям — словно в одно рыло литр спирта выкушалал и теперь расплачиваюсь за свою жадность. Огляделся вокруг. Комнатка ничё так — просторная, светлая... почему-то подумалось о музее, а не о жилой комнате, пусть даже и гостиничной. Кровать, правда, старомодная, напоминающая нарядный гробик, но вполне удобная; да и обстановка вся, что называется, под ретро. Ч-черт, правда, что ли, гостиница? Ну и как я, спрашивается, сюда?.. В дальнем углу, боком к кровати, — здоровенное зеркало, рядом с ним — шкаф... Ага, не там ли моя одёжка? Приведем себя в надлежащий вид, а потом уж будем дальше думу думати. Встал, босиком прошлепал к шкафу, мимоходом посмотрел в зеркало и... Если цензурно и без малоинформативных междометий — лучше бы я этого не делал. Из зеркала, из этого вот куска амальгамированного стекла в тяжелой деревянной раме, на меня смотрел самый большой ублюдок во всей мировой истории. Адольф Гитлер.

Сказать, что я был в шоке — все равно что ничего не сказать. Это бред! Просто очень реалистичный бред. Наверное, я в крепости сильно головой ударился... Не помню как, видимо когда сознание потерял. Вот меня и плющит со страшной силой. Я зверски ущипнул себя за бедро — мерзкая рожа в зеркале никуда не делась. Чертовщина какая-то! Пошел в ванную... та-ак, стоп машина, а откуда я знаю, что за этой дверью ванная? Нет, ну точно. Вот и ванночка стоит королевских размеров, старомодная такая, на золотых львячьих лапках. В шкафчике над раковиной нашел опасную бритву, вытащил её и хотел было порезать палец, надо же как-то, в конце концов, в себя приходить. Но в этот момент рука сама собою разжалась, роняя бритву, а в голове дико заистерило: ай-ай-ай, как нехорошо резать бритвой великого фюрера германского рейха, стоящего на пороге великих свершений! Меня аж затрясло — настолько сильной была истерика.

"Заткнись, падла, тебя ещё в мозгах не хватало, хватит и рожи!" — мысленно рявкнул я на Адика — в том, что это был он, я не сомневался ни минуты. А вы как думали?

Ах ты с... сволочь, на пороге великих свершений он! — теперь уже и я был в бешенстве, какого отродясь за собою не замечал. Хрен тебе, а не Барбароссу! Вот вернусь сейчас в спальню, возьму из ящика стола "Вальтер" — а я ведь точно знаю, где у тебя, тварь, пистолет лежит! — и вынесу тебе мозги, сволочь нацистская, заодно и проверю, бред это или реальность.

Не знаю, орал ли на Гитлера кто-нибудь ещё с такой силой... может, и орал, когда он еще не был "великим фюрером"... но уж точно — не мысленно. Да и подзабыл, наверное, "великий", как оно бывает, — скукожился и заткнулся. Вот и ладненько.

Я перевёл дух — и вдруг четко осознал, что я не у себя, в две тысячи десятом, а в том самом — грозовом — сорок первом, и до проклятого дня 22 июня остаётся ровно неделя... и что всё уже готово к нападению. Память Адольфа была для меня открытой книгой. Малоприятно, конечно, но в данных обстоятельствах такой вот бонус не лишний. Фюрер в моем сознании, поделившись своей памятью, других признаков жизни не подавал, и я, устроившись поудобнее на кровати принялся размышлять: а что же дальше. А что же дальше-то? Вышибить фюреру мозги — самый простой вариант. Да и мозги у него... вроде как — мои. Жалко, знаете ли. А не могут ли эти мозги додуматься до чего-нибудь поинтереснее?..

Где-то на отшибе сознания робко поскрёбся Адольф — напомнил, что пора забирать со стула за дверью утренние газеты. Да уж, вот что значит фриц, ну просто до мозга костей фриц, — порядок, пунктуальность, аккуратность превыше всего, хоть тебя недавно, можно сказать, только что, обложил русскими матюками подселенец в твоем сознании!

Я накинул халат и прошлёпал к двери — оказывается, эта сволочь привыкла читать газеты в постели... сибарит, мать его. Забрал газеты и залез в кровать... в принципе, не самая плохая привычка. Как выяснилось, я очень даже понимал по-немецки, то есть газету читал без усилий, достаточно бегло. Любопытства ради попробовал что-нибудь написать. И вот тут-то выяснилось интересное: по-русски я писал своим почерком, а по-немецки — Адольфовым. Еще выяснилось, что Адик неплохо шпрехал по-французски и по-английски — так что на двоих с ним мы знали четыре языка. Ништяк!

Попутно с изучением моих новых возможностей открылось, что я отлично помню не только прошлое Гитлера, но и идеально воспроизвожу все, что когда-либо попадалось мне на глаза в прошлом, включая статьи из "Науки и жизни", пролистанной мною в трехлетнем возрасте. Живём! Судьба, сыграв со мной злую шутку, решила, помимо мерзкого нрава, продемонстрировать мне свою щедрость — и подкинула не самый печальный из возможных вариантов. Адик! Слышь, Адик, а тебе со мной конкретно повезло. По крайней мере, можешь не беспокоиться, что Германия окажется в... на задворках Европы, короче. Мой природный оптимизм всё ж таки начал брать верх над Адиковой германской меланхолией, и настроение стало заметно менее мерзким. Мурлыкая про себя 'если завтра война, если враг нападёт...', я начал придирчиво осматривать гардероб Алоизыча. В чем тут не стыдно перед людьми показаться. А, ладно, какие, к чертям собачьим, тут люди — нацисты одни. Нет, ну, может быть, не все такие уж правоверные нацисты, но ведь момент такой, что им выгоднее прикидываться. А я что, под волчьи шкуры полезу овец искать. Щаз! То есть — ни в коем случае не сейчас. А потом — как карта ляжет. Карта Европы.

Как раз на сегодня в имперской канцелярии намечен большой шабаш... в смысле — сбор всех командующих группами армий и самих армий, участвующих в нападении на СССР. Эх, бомбу бы туда да помощнее... или пояс шахида на Адика! Я явственно представил себе рожи военной элиты Рейха, когда фюрер со словами "За Родину! За Сталина!" привёл бы в действие этот пояс. Гитлеру мысль не понравилась, хотя он и не знал, что такое пояс шахида, но понял — ничего хорошего. Я мстительно улыбнулся и показал Алоизычу пяток особо тошнотворных картинок с результатами применения этого нехитрого оружия, чем поверг его в ужас — шахидом Адольф не хотел стать ни за какие идеи. Похоже, теперь Гитлер держал меня за психа и был готов хоть сейчас сдаться в плен товарищу Сталину. Вот, Алоизыч, не жил ты в коммуналке... а теперь привыкай. И к подселению, и к неудобному соседу. А твои генералы отныне — ценный ресурс, переводить который на фарш недостойно истинного арийца.

Оглядев себя в зеркале, я поморщился — нужно что-то делать с внешностью; дурацкие усики и чёлка раздражали... либо сбрить их на хрен, либо отрастить нормальные. Адик понял, что сегодня его взрывать не будут и скромно напомнил про завтрак. Мать-перемать, он же ВЕГЕТЕРИАНЕЦ! Ну что я теперь буду делать с этим долбодятлом? Посоветовавшись немного с фюрером (всё ж таки тушка — это наше совместное имущество и портить его резкой сменой рациона я не собирался) остановились на рыбе и печени. Оказывается, лучший друг немецкой молодёжи и кумир домохозяек уважал печень и трескал её даже будучи вегетарианцем. Ну вот, кажется, и договорились: если Адик будет паинькой и проведёт совещание как будет нужно, то вечером угостимся рыбкой по моему фирменному рецепту.

Наскоро позавтракал, с трудом проглотив пяток ложек овсянки и поклевав печени, а потом затребовал у адъютанта все документы по Барбароссе и разведданные по СССР. Буду готовиться к совещанию. Устроившись поудобнее, погрузился в чтение. Я читал очень быстро, и с непривычки у фюрера стали уставать глаза — не выдерживал он моего темпа чтения. Ничего, привыкай, Адик, приободрил я фюрера. Он благоразумно отмолчался.

Разведка у немцев была как слоёный пирог: слой бисквита — слой дерьма. Если по расположению частей РККА в приграничной зоне всё было представлено шикарно, а карты были едва ли не лучше, чем в советском генштабе, то в части стратегической разведки немцы облажались по полной программе. Промышленный потенциал СССР был существенно занижен, сведения о новых видах вооружений фрагментарны и неполноценны, но через всю документацию красной нитью проходило: враг будет разбит, победа будет за нами. Короче, Мехлис с его шедеврами пропоганды нервно курит в сторонке. Оказывается, шапкозакидательство — это особенность не только русского менталитета. Да, с таким подходом только с Польшей да с лягушатниками воевать. Какого чёрта этот придурок полез на СССР? Ни одного рационального довода я от Адика так и не услышал, детский лепет о превентивном нападении и лебенсрауме. Дурак ты, Адик, и кончишь плохо... если, конечно, не поможешь мне сообразить, как твой вожделенный план "Барбаросса" отменить. А уж как сделать, чтобы Германия никогда не воевала с СССР, и как вынести англов — это моя забота.

Время убегало, как песок сквозь пальцы; я почти физически ощущал каждую секунду... секунду, на протяжении которой реальность оставалась неизменной. И каждая прошедшая секунда приближала роковой день, сломавший десятки миллионов судеб и отнявший миллионы жизней.

Иду на совещание. В последний момент я изменил регламент Адольфа, и вместо двух совещаний получилось одно, вышколенный адъютант шустро подыскал новое помещение, где с комфортом могли расположиться почти четыре десятка человек — командующие группами армий, армиями и их начальники штабов. Все ждут фюрера.

Вхожу в залу и глохну от дикого "хайль!" Приветствую собравшихся и прохожу к креслу во главе стола. По-хозяйски осматриваю подчиненных — уверенные в себе матерые волки, лица гладко выбритые, холеные. Это потом они будут писать о "генерале зиме", "неправильной тактике русских", о том как фюрер им постоянно мешал выиграть войну, кто-то попав в плен и вовсе займется антифашистской пропагандой, ну а кто-то сдастся амерам и... А пока это самоуверенные, довольные собой индюки — ещё не пощипанные судьбою и русской армией. Вон тому в июле оторвет руку и он долго проваляется в госпитале, а вон те двое попадут в плен под Сталинградом...

Один за другим генералы отчитывались в готовности порвать РККА на кусочки и завершить войну — один раньше другого... кто меньше?

Я слушал их, чувствуя, как во мне закручивается стальная пружина холодной ярости.

Поднявшись из кресла, я обвел генералов тяжелым, исподлобья взглядом.

— Господа генералы, вам в последнее время дурные сны не снятся?

Собравшиеся смотрели на меня с недоумением. Ну конечно! Не давая им времени на размышления, я продолжил:

— Головокружение от успехов — так это называется. Легкие победы на западе вскружили вам голову, и теперь вы обещаете своему фюреру повергнуть Россию за пять-шесть месяцев, а Паулюс — так вообще за четыре. А что вы вообще знаете о России за пределами досягаемости авиаразведки? Что вы знаете о новых заводах на Урале и за ним? Магнитогорск, Омск, Челябинск готовы произвести тысячи танков, самолётов — и об этом я узнаю за неделю до начала войны? — я, в свойственной Адику манере, нагнетал обстановку фраза за фразой, взвинчивал темп, наращивал громкость. — Что вы знаете об их новых танках, броню которых не может пробить ни одно противотанковое орудие вермахта, об этих монстрах, вооруженных стапятидесятидвухмиллиметровыми орудиями? Почему об этом сейчас рассказываю вам я, а не вы мне?! Что вы знаете о монолитном единстве русских, которые готовы защищать свою землю до последнего человека... не солдата, нет — человека! Наших солдат будут убивать старухи и десятилетние дети. Напав на Россию, мы получим тотальную войну — войну на уничтожение, войну, ценой которой могут стать пять... десять... пятнадцать миллионов арийских жизней! И что мы получим взамен? Выжженную обезлюдевшую пустыню с уничтоженными городами и заводами? Так почему же, планируя "Барбароссу", мы ничего этого не учитывали? Это вопрос к вам, Канарис. Почему Абвер кормил нас сладкими сказками о "колоссе на глиняных ногах"? Я вас спрашиваю, Канарис!

Изрядно побледневший Канарис по-прежнему молчал. То, что говорил фюрер, для него самого было шоком.

— Молчите? Ну так я отвечу за вас. Нападение на Россию выгодно только Англии. И всё это время вы, Канарис, намеренно занижали военно-промышленный потенциал России, толкая нас на Восток, втягивая в войну на два фронта. Вы английский агент. Вот почему вам нечего сказать! — я оглядел собравшихся, изобразив на лице эдакую торжественную скорбь.

— Генрих, пусть ваши люди основательно перетрясут это осиное гнездо, — обратился я к Гиммлеру. — И ещё: уберите эту английскую шлюху.

Вошедшие эсэсовцы живо подхватили бледную и безмолвную "жертву гитлеровских репрессий" и выволокли из комнаты. — В связи с вновь открывшимися обстоятельствами я отменяю план "Барбаросса".

— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами я отменяю план "Барбаросса". А что же делать с Россией? — я снова обвел взглядом "соратников", с радостью отметив на их лицах признаки замешательства; ага, значит, я на верном пути. — А с Россией мы будем укреплять экономические связи. Укреплять до такой степени, что Сталину даже в голову не придёт напасть на нас. Мы превратим Россию в свой надежный тыл! — а что, хороший заголовок для передовиц немецких газет. А вот то, что будет сказано дальше — пока под грифом "секретно". — Теперь наша главная цель — Англия. Мы должны окончательно решить вопрос с ней. И чем скорее, тем лучше. Сейчас она не может нанести существенного вреда рейху, но если мы будем медлить, то она станет непотопляемым авианосцем мировой плутократии. Тысячи стратегических бомбардировщиков будут взлетать с её аэродромов и нести смерть на мирные немецкие города. Эти мерзкие шакалы будут убивать беззащитных детей и стариков — они не смогут разбомбить Берлин или Мюнхен, но сотни городов поменьше будут стёрты с лица земли. Они не будут убивать солдат — они убьют их детей и родителей. Сотни тысяч мирных немцев могут заживо сгореть в своих домах! И наш долг, господа генералы, предотвратить это. Мы должны вымести этих выродков за пределы Европы! Только так мы обеспечим спокойствие рейха. Семнадцатого июня, в два часа пополудни, я жду от вас предложений по нейтрализации английской плутократии. Я верю в победу арийского гения над англосаксонским... англосионским коварством! Будьте дерзкими, господа! Забудьте о так называемых уроках мировой войны. Буря и Натиск — вот залог нашей победы! — оп-па, еще один лозунг для газет.

Я вновь оглядел будущих победителей Британии — и поразился. Нет, я, конечно, читал о том, что воздействие Гитлера на людей было прямо-таки гипнотическим, но... Да если бы здесь оказался этот жирный английский боров Черчилль, генералы изорвали бы его на части голыми руками в мгновение ока. Воодушевленные воители покидали зал, а в соседней комнате меня ждал Иохим фон Риббентроп собственной персоной — ох и не простая ему предстояла миссия! Но у меня были основания верить в его таланты. В конце концов, он до последнего не хотел войны с СССР — исторический факт, как ни крути. Так что — справится.

— Хайль! — это Риббентроп меня поприветствовал.

— Здравствуйте, Иоахим, — я выбрал для общения более доверительный стиль, надеюсь, сработает, как хотелось бы. — Присаживайтесь к столу. И, если не возражаете, беседовать мы будем, наслаждаясь хорошим кофе.

Риббентроп всё же дипломатично дождался, пока я усядусь в кресло, и только после этого занял отведенное ему место напротив. В это время проинструктированный заранее адъютант сервировал столик, раскладывая на нем разные вкусности и разливая по чашкам ароматный кофе. После того, как мавр, сиречь адъютант, вышел, я, аккуратно отведав аристократического напитка, обратился к Риббентропу.

— Можете быть довольны, Иоахим. Сегодня я отменил "Барбароссу". Вы оказались правы, мой друг. А Канарис, — я многозначительно поглядел на Риббентропа, потом, выдерживая паузу, потаращился в чашку, — Канарис сознательно вводил нас в заблуждение насчёт России. И теперь вам предстоит совершить величайший подвиг во имя Рейха... — и еще одна пауза, торжественная такая. — Вам необходимо организовать мою личную встречу со Сталиным. Да-да, только так мы обеспечим Рейху надежный мир с Россией. И только так мы обеспечим наши танки и самолёты горючим — без союза с Россией мы не сможем быстро расправиться с Англией. Обещайте что угодно, Иохим — в известных вам пределах, разумеется, — я решил, что уместная лесть излишней не будет, — но Сталин должен встретиться со мною. Полагаю, лучше всего это сделать в Бресте... как раз посередине между Москвой и Берлином. Символично, как вы думаете? И помните, судьба Рейха в ваших руках! — возвысив голос, повторил я. — Завтра вам надлежит быть в Москве.

Подошел к концу тот самый знаковый первый день попаданца. Наверное, самый длинный день в моей жизни. Подведем итоги. Пусть промежуточные, но все же. Конечно, неприятно обменять свои тридцать с хвостиком на адиков полтинник... да и рожа, которую я вижу в зеркале, мне откровенно противна. Так, рефлексии — к чертовой матери, миллионы людей жизни положили за Родину, а я сопли из-за каких-то двадцати лет разницы распустил. На повестке ближайших дней — великие дела. А великие дела не всегда обдумываются за столом внушительного вида и в кожаном кресле. Я вот предпочитаю — в удобной кровати. Настраиваясь на размышлятельный лад, мурлыкал про себя песню "Броня крепка и танки наши быстры". Адику она даже понравилась... но только до момента "когда нас в бой пошлет товарищ Сталин". Фюрера вообще колбасило от моих политические убеждения... ну ещё бы он и в самом страшном своём кошмаре не представлял, что у него в башке поселиться коммунист-сталинец, да ещё и будет рулить вместо него. Вообще я отметил, что мои музыкальные способности резко улучшились, и я начал попадать в ноты — такой вот бонус, оказывается, у этого стервеца были неплохие музыкальные способности. Так, а что с художественным талантом? Должон присутствовать или где? Пришлось вставать за листом бумаги и карандашом. Что бы такое изобразить, чтобы порадовало и глаза, и душу? Ага, Т-34... Т-72... "Черную Акулу". Так, с этим порядок! А если...ну да, тираннозавр тоже получился вполне сносный. Увы, до потомков мои творения не дойдут, — печально думал я, сжигая их над блюдечком. Адольф чего-то там солидарно вякнул насчет уничтожения чертежей вундерваффе... Ну так вот, формулирую задачу номер раз: додушить в себе Гитлера... для начала — хотя бы свести к минимуму его попытки порулить. Адик, хочешь, я тебе на сон грядущий еще и сказочку расскажу, русскую народную? Про заюшкину избушку. Ты типа волк? Ну, извини, мне по барабану, кого выселять. Это не я такой, это жизнь такая. Точка! Сегодня я если и не сломал маховик "Барбароссы", то хотя бы песочка в механизм подсыпал. Далее. Иоахима нашего фон Риббентропа зарядил по полной программе. Надо понимать, товарищ Сталин тоже медлить не будет. Не та личность. И ситуация не та. С чем прибыть к Верховному, которому в измененной реальности, надеюсь, не судьба побыть Верховным, более или менее понятно, все равно на сто процентов ситуацию не просчитаешь. А вот чем загрузить по самое не хочу ближайшее окружение, чтобы у соратников-сподвижников в мое отсутствие времени не было для ненужных размышлений, германских терзаний и тевтонских поползновений — это вопрос. Даже вопросище. С этими не/приятными (нужное подчеркнуть) мыслями я соизволил задремать.

...Мелкий осенний дождичек. Как водится, серый. Серая брусчатка. Серо-зеленое пятно на кирпично-красном — фанерные щиты, закрывающие Мавзолей. Потом щиты уберут. И Мавзолей заодно. Как поступить с Кремлем, я еще не решил. А куда торопиться? Как художнику, мне даже нравится. И цветовая гамма хороша — кирпично-красное на сером.

На помосте, устланном красной ковровой дорожкой, стоит кресло. Одно-единственное кресло, обитое серым бархатом. В меру строго, в меру аристократично. Кресло в стиле ампир, серый бархат, красные ковры. Позади меня — генералы в серых шинелях с красными отворотами. Ждут. Ну что ж, дождались — подаю знак. Победные звуки марша вздымаются над башнями Кремля. По серой брусчатке старательно вышагивают солдаты вермахта — герои русской кампании. Уверенно проходят эсэсовцы, все как на подбор двухметровые великаны, следом, пусть не столь твердо — прославленные асы люфтваффе. Приблизился и раскатился по площади железный лязг — непобедимые германские "панцеры" из первого по пояс торчит "быстроходный Гейнц". Я сдержанно улыбаюсь — как трудно порою удержать ликование в положенных рамках, но я ведь лицо нации. Таким я и останусь на фотографиях и кинопленке. Фюрер великого германского народа Адольф Гитлер на параде в Москве. Октябрь 1941 года.

Площадь опустела. Тишина. Пауза... пауза, заранее согласованная со мной. И вот на брусчатку вступают первые ряды колонны военнопленных. В меру небритые, в меру оборванные. Конечно же, их немного привели в порядок, я приказывал. Они должны утверждать мощь германского оружия... не изможденное стадо, а побежденные враги!.. Я вглядываюсь в лица и просыпаюсь.

...Никогда до сих пор мне не доводилось просыпаться в холодном поту. И с дикой головной болью, будто бы я всю ночь гвозди лбом забивал... Нет, не ночь, всего лишь полночи, на часах без четверти три. Ну вот и поспал, стоило ослабить контроль — а что ж поделать, спать и бдеть одновременно я не умею, да и обходиться без сна не научился! — как вся нацистская "мразность" Адольфа полезла наружу. Знаешь, ублюдок, я так и думал, что с тобой нельзя по-хорошему. И вообще, терпеть не могу, когда меня будят среди ночи. Так что получай фашист грана... то есть — ночной киносеанс.

Для начала извлек из памяти и продемонстрировал фюреру фрагмент из "Обыкновенного фашизма", благо, совсем недавно пересматривал. Запоминающийся такой фрагмент. С креслом. Одним. Для него. Ты думал, что на кинопленке будешь выглядеть эдаким отцом нации, клоун усатый?! Эпическим героем, которому не чужда сентиментальность? "Я и белочка", "я и девочка"... А не хочешь ли с Евой Браун?.. Хочешь? И с Блонди? Да пожалуйста!.. В бункере. В ночь с двадцать девятого на тридцатое апреля. Кушать подано, товарищи — сегодня у нас жаренный Адольф — я показал Гитлеру его обгорелую тушку и останки Евы Браун. А вообще-то, зря ты так затянул, надо было решиться еще первого. Мир ты своей смертью изрядно обрадовал-развеселил.

Ну, что тебе еще хорошенького показать? Может, процитировать по памяти кого-нибудь из твоих приближенных? Как они отмазывались в твоем любимом Нюрнберге! Всех собак на тебя навешали! Так что, считай, я тебя, идиота, и от смерти спасаю, и от посмертного позора, а ты мне такую гадость во сне подсовываешь! Совести у тебя нет, нацист — ещё раз такое провернёшь — вышибу мозги к едрённой матери.

Воистину, понедельник день тяжелый. Особенно когда по ночам всякая муть снится, голова что чугунная болванка — неподъёмная и соображать не желает. А соображать надо — сегодня в гостях у Адика авиаконструкторы и химики. А ещё — Иоахим наш фон Риббентроп, на которого я и Рейх возлагаем ну очень большие надежды. Потому как если не удастся договориться с товарищем Сталиным, то задача моя станет практически нерешаемой.

Следуя обычному распорядку фюрера, я старался втиснуть в него как можно больше, стремясь исправить весьма раздолбайское расписание Алоизыча — ни хрена ж себе это он утром проёживается... и вечером ...и ночью! Словом, на вечер у меня возникли планы на фройлейн Рифеншталь, чем я и загрузил одного из своих адъютантов, Кольку Белова, — будет ему о чём в мемуарах писать. Отослав адъютанта восвояси, я начал строить наполеоновские планы на предмет как бы это нам попортить шкуру британскому льву. В принципе, на современном для Адольфа техническом уровне провернуть вторжение на остров возможно, но для этого необходимы наглость, внезапность, скорость и слаженность действий люфтваффе, армии и флота... ну и конечно — приправы по фирменному рецепту Адольфа: шок и трепет. Да, забыл самое главное — сделать это надо не позднее осени 1941 года, пока войск в метрополии с гулькин хрен.

Размышляя в этом направлении, я рисовал на листах бумаги то, из чего мои конструктора должны будут сделать оружие победы. И только пусть попробуют не сделать — я их Лаврентию Павловичу на воспитание сдам.

Встреча с научно-технической элитой рейха прошла на ура. После того, что я им рассказал, конструкторы готовы были на каждом углу кричать о гениальности фюрера. Но кричать было нельзя, ибо секрет. А обеспечить режим секретности должны были КБ особого типа. То есть шараги. С почином, Адольф Алоизыч! Самое интересное, что узнав о предстоящем ограничении свободы гиганты технической мысли не особо и расстроились — уж больно интересную задачу им предстояло решать.

А после совещания пришла шифровка от Риббентропа — сегодня с утра он был принят сначала Молотовым, а затем и Сталиным. В принципе, советский лидер готов был встретиться, но вот место ему не понравилось. Ну не хотел он встречаться на месте, которое находилось в пределах досягаемости орудий и которое от границы отделяло двадцать минут танкового хода. Словом, Сталин предложил Минск, 20 июня, и меня это вполне устраивало. Я сразу отправил шифровку, в которой подтвердил дату и место встречи, в Москву; похоже поезд истории со скрипом переходил на другой путь, надеюсь, более радостный и светлый.

Фон Белов не подвёл и ужинал я сегодня в обществе несравненной Лени Рифеншталь. Поговорив о погоде, о чудесной рыбке, которую умудрился-таки сварганить по моей подробной инструкции гитлеровский шеф-повар, мы перешли к главному. То есть к кино, которое, как известно, из всех искусств... — и далее по тексту. При отсутствии телевидения, кино и радио были главными средствами пропаганды — и, надо сказать, средствами очень действенными в умелых руках. Вон в январе 1945 года почти 70% немцев верили в своего фюрера — и это под бомбами и снарядами! От Рифеншталь мне была нужна серия фильмов о Советском Союзе, и не было в мире человека, который справился бы с этой задачей лучше неё. Масштаб съёмок предстоял колоссальный и результатом должно было стать то, что в представлении каждого немца не будет более близкого и душевного друга, чем русский. Но Лени пока ещё не знала во что выльется это необычное пожелание фюрера. Мы ещё некоторое время поговорили о том о сем — и распрощались, условившись, что Лени отложит свои планы на несколько месяцев для реализации планов фюрера. Я отправился к себе с осознанием того, что день был прожит не зря. Но всё же мне казалось, что я сделал меньше, чем мог. Поэтому я карандашом набросал карту СССР и, разбив её на квадраты, начал подробно зарисовывать каждый квадрат на отдельном листе, отмечая все полезные ископаемые, про которые помнил. Труд был огромный и очень кропотливый, но он того стоил. Лучшего подарка для Сталина я придумать не мог.

Глава 5

На досуге... Кстати, о досуге. Там, в своей родной реальности (ох, какой далекой она кажется, эта реальность! как будто бы и не реальность вовсе, а — банальное, но точное сравнение — давний кинофильм на пленке не самого лучшего качества... или это Алоизыч опять свои рога и копыта кажет?), я не уставал удивляться, откуда у первых-вторых-третьих лиц государства столько досуга, что они перед видеокамерами позируют чуть ли не двадцать четыре часа в режиме реального времени. Эдакое реалити-шоу, демонстрируемое восторженному электорату в новостных программах. Вялотекущее, как большинство хронических заболеваний. Ну и далее: во времена, когда король считался первым среди равных, порядка было, мягко говоря, маловато. Вот и период, когда власть имущих именуют менеджерами высшего звена, сиречь наемными управленцами, тоже не радует. Народ, который их якобы нанял, пусть не безмолвствует, но бездействует, что, по моим далеким от либерализма представлениям, практически одно и то же. Тем временем пресловутые менеджеры ведут себя как туристы-отпускники, а то и вовсе как школяры на каникулах. Думается мне, реальный правитель, в отличие от менеджера, имеет весьма насыщенный рабочий распорядок и весьма бедный досуг. Особенно — с учетом конкретного исторического периода. Тут не то что об отдыхе — о здоровье побеспокоиться некогда... И досуг мой — это полчаса перед отходом ко сну. И заполнен он, ясное дело, не подсчетом поголовья воображаемых овечек... ...Чувствую, Алоизычу мои рассуждения ой как по душе пришлись... или что там у него вместо души? Ты, Адольф, конечно, гнида редкостная, но уж менеджером тебя точно не обзовешь. Даже несмотря на склонность попозировать перед фотографами и кинохроникерами... Да, кстати, из этой твоей склонности мы еще извлечем пользу. Но это, так сказать, надстройка... ...На удивление свежие воспоминания... а ведь лет прошло... Короче говоря, на заре эпохи тотального пофигизма наша историчка, только-только из института, где нахваталась идеек, пребывающих в близком родстве с журналистской сенсацией, но в самом отдаленном — с историей, утверждала, что марксистский тезис о базисе и надстройке безнадежно устарел и в свете новых представлений не материальное превалирует над духовным, а совсем наоборот. Вот это я завернул! Но, кстати, весьма близко к первоисточнику, то бишь к рассуждениям драгоценной нашей Алисы Палны. 'Не верю!' — как сказал бы более авторитетный мыслитель. Потому как базис, любовно созданный в Германии доброхотами из Антанты предопределил существование надстройки, весьма напоминающей ядерный грибок. М-да, североатлантический внучок старушки Антанты, похоже, ничему не научился на бабушкиных ошибках... ну да это я отвлекся. К чему я о надстройке-то? А к тому, что надо с ней что-то делать. Наверное, в глубине души я все-таки эстет. Ну тошнит меня от всяческих солярных пауков и арийских черепов. Однако же лекарства от этого желудочно-кишечного расстройства мне в ближайшем будущем никто не выпишет. И простым народным способом тут не управишься. Значит, надо приспосабливаться к ситуации. А как лучше всего приспосабливаться к ситуации? Правильно, потихоньку приспосабливая ее под себя. Даже диктатор, увы, в просвещенном ХХ веке не может выйти поутру на балкон своей резиденции и громогласно объявить: с сего дня я, верховный самодур Германии, отменяю старую идеологию и ввожу новую, хау! Следовательно... Ну, память, дорогуша, подкинь мне какую-нибудь нетривиальную схемку! Мыслей о том, как облагородить паука, так и не возникло. А вот насчет арийцев мне сам Алоизыч подсказал. Не сейчас, нет. Сейчас он, к счастью, тихий, пришибленный. Подсказал в той реальности, которую я сейчас пробую изменить. Кто, как не он, объявил японцев желтыми арийцами?.. Верная союзница-память не замешкалась, показала мне страничку из читанного давным-давно, еще в школьные годы, журнала: году в сорок четвертом ленинградские ученые провели сравнительные исследования, согласно которым получалось, что жители русского севера — арийцы из арийцев. А недавно... тьфу ты, то есть в значительно более отдаленном будущем (черт, как же трудно определиться со временем!), году эдак в две тысячи пятом, наши с немцами в Костенках основательно покопались и выдвинули гипотезу, что прародина белой расы — где-то между Воронежем и Смоленском. Вот она, возможность аккуратненько скорректировать представления о расовой чистоте, дабы ничто не могло омрачить братскую дружбу с Советским Союзом. Если все пойдет так, как задумано, форсировать эти исследования — плевое дело. Но... Надеюсь, встреча с товарищем Сталиным пройдет без осложнений?..