Самый длинный век. Там, за поворотом

Самый длинный век

Книга 2

Там, за поворотом

Глава 1. Новое место

Лето подходит к своему самому солнечному, самому ласковому периоду. Прекрасно я всё рассчитал, удачно. Момент для того, чтобы отправиться в дальний путь выбрал — лучше не бывает. Да и стартовая позиция хороша — мы на торжище у Противной Воды.

Мы — это я, одиннадцатилетний мальчик. И две мои спутницы. Крепкая и статная неандерталочка Тычинка, и стройная гибкая андерталочка Фая. Век нынче самый, что ни на есть каменный, то есть люди живут племенами и носят соответствующие знаки различия, чтобы посторонние сразу понимали, с кем имеют дело.

Одним словом, я в древнем мире среди древних людей. Сам я тоже очень древний. Если посчитать хорошенько, то мне в аккурат девяносто пять лет должно было бы исполниться, да вот в старой жизни я, похоже, помер своей смертью, и сознание моё вместе со всей памятью очутилось в двухлетнем манюне, в заботливых материнских объятиях во время кормления грудью. Как я пережил подобную неожиданность? Долгая история. А только сейчас к одиннадцати годам по летосчислению не двадцать первого, а невесть какого никем не сосчитанного века, жив, здоров и полон творческих планов.

Если кто-то думает, будто за девять лет я крепко изменил окружающий мир, введя в него новшества и изобретения, известные мне из прошлой жизни, то — ничего подобного. Керамику мы стали обжигать неплохую, даже на инструменты годную — так что-то подобное, говорят, еще в древнем Шумере археологи откапывали, или в Междуречье. Ну и ткани теперь на станке ткут. Ручном, ясное дело. Цельнодеревянном.

Что ещё о себе доложить? Живу я не в одном племени, а сразу в нескольких, поселившихся, если смотреть отсюда, за Северными Горами в холмах, что на границе тундры. Или тундростепи, на противоположном краю которой расположена южная кромка отступающего ледника. Вода от его таяния до середины лета держит высокий паводок, отчего любимым средством передвижения являются лодки — берестяные пироги. Сюда, на эту тёплую сторону гор, приезжаем за солью — остального и в наших краях в достатке.

Морозное время проводим мы в тёплых просторных землянках, издалека похожих на небольшие холмы. Рукоделием всяким занимаемся, ремесленничаем помаленьку. А когда тепло — заготавливаем пропитание. Охота там, рыбалка, собирание корешков, выращивание гороха и пары видов корнеплодов. Не голодаем, одним словом. И скучать нам особо некогда.

Всё бы хорошо, но вот вонзилось мне с возрастом шило в одно место. Знаете, бывает в жизни каждого ребёнка период, когда возникает страсть к путешествиям. А мне ещё и древний мир хочется изучить не по находкам археологов, а по тем самым людям, которые эти самые находки как раз нынче и закапывают для будущих исследователей древностей. Тем более, что уже сейчас у меня есть веские основания полагать, будто на юге в настоящий момент дела в обществе обстоят куда как прогрессивней, чем в наших диких северных краях. Потому и приехал я сначала на торжище, чтобы расспросить людей, привозящих сюда зерно. Его местные жители сами не сеют, а берут для того, чтобы в период зимней бескормицы хотя бы кашей брюхо набить — удобные в хранении продукты тем и ценны, что их можно сберечь на чёрный день.

Ладно. Пошутил я, и про шило, и про археологов. Надо мне разобраться с геополитикой и с состоянием технического прогресса. Узнать, не создаются ли государства, ведущие войны и направляющие по окрестным землям сборщиков дани. Не плавят ли где медь или железо, не приручили ли какую полезную животину, вроде лошади. А то, представьте себе! Живём мы себе спокойно, никого не трогаем, а тут врываются к нам конные хлопцы с металлическим оружием, да и докладывают, чего и сколько мы им должны в этом году, и во всех последующих.

В истории я разбираюсь не сплошняком, а, как бы, пятнами. Но знаю что такой вид народного промысла, как сбор ясака, долго пользовался популярностью среди людей решительных и умеющих настоять на своём. Да, дую на воду. Но небезосновательно, потому что некоторые сведения, полученные от пришедшей с юга Фаи, наводят меня на подозрения, будто кто-то где-то каким-то образом уже научился объединять усилия значительных групп людей. Более значительных, чем в наших местах, где племя в пару сотен человек считается большим и могучим. Ну и объективные данные моё подозрение укрепляют — от нас в те края везут весьма неслабые канаты, которые, ума не приложу, куда можно применить, кроме как для чего-то крупного. Такого, что передвигать нужно огромной толпой, тянущей за длинную крепкую верёвку. Уж не пирамиды ли возводят из больших каменных блоков?

Кстати, забыл добавить, что в этих северных местах я считаюсь сильным шаманом, так что за безопасность в путешествии не слишком беспокоюсь — обижать Говорящего с Духами древние люди опасаются. Моё официальное взрослое имя — Степенный Барсук. Хотя свои, как в детстве, продолжают пользоваться ласковым прозвищем "Зайчонок", которым наградила меня моя мамуля. Но она нынче дома. А здесь, у Противной Воды, я прощаюсь с папенькой — Атакующим Горностаем, возглавляющим "торговую миссию", вместе с которой прибыла и моя путешествующая команда на специально снаряженном экспедиционном челноке.

* * *

Челнок неторопливо скользит вниз по течению реки. Встречный ветер разгоняет волну, поэтому берестяное судёнышко то проваливается в ложбины, то выскакивает вверх. Однако, пенных барашков, способных обдать нас брызгами, нет, тем более, что я и не гребу особо — слегка шевелю однолопастным веслом, следя за тем, чтобы нос был направлен куда следует. Тычинка вяжет носок, а Фая бездельничает... шучу. Она внимательно следит за берегами, чтобы не проскочить нужного поворота в приток. Тут ведь нет никаких навигационных знаков, и места незнакомые. Приметы, о которых рассказали на торгу охотники из этих мест, не слишком выразительны — уж чего-чего, а поваленных деревьев тут повсюду много, как и холмов с каменистыми склонами.

— Зайка! Смотри! Мысок. А вон холм, и стволы лежат кронами в воду.

— Ага, сейчас подгребу, — поворачиваю челнок и гоню его к берегу. Несильное, казалось бы, течение заметно сносит нас, поэтому девчата тоже берутся за вёсла. Мы — давно сработавшаяся команда. Каждый знает, что делать.

Огибаем узкую оконечность берега, изредка доставая вёслами до дна, и продолжаем налегать, потому что теперь набегающая спереди вода сопротивляется движению. Камыши не подпускают нас к самой суше, отчего приходиться упираться не на шутку. Но продвигаемся уверенно.

* * *

Через два дня извилистое русло вывело нас в другую реку, о которой никто из советчиков ни разу не упоминал. Но, поскольку вода из этой реки втекала нам навстречу, то получалось — мы просто обогнули остров по приличной ширины протоке. Двинулись по открывшемуся нам широкому простору вниз по течению, и вскоре снова прошли мимо Противной Воды — тут места знакомые.

Со следующей попытки — снова не угадали. К счастью, в заливе, куда мы попали, не было течения, так что сразу разобрались, а не через трое суток. Третий же раз повернули удачно — вошли в лабиринт проходов между многочисленными островами, по которому долго пробирались, тщательно следя за тем чтобы течение всегда оказывалось встречным. А потом попали в реку. Надеюсь, ту самую, что несёт свои воды с далёкого юга. А тут и первое за всю дорогу стойбище встретили — есть у кого дорогу уточнить.

Особого оживления наше прибытие не вызвало — через это место часто плавают всякие. За год до полудюжины челноков мимо проходит. То туда, то сюда. Поэтому приезжим никто не удивился.

Я, как положено по местным обычаям, направился к покрытым шкурами коническим шатрам, неся пристойный гостинец — связку только что выловленной рыбы. Разумеется, дорожный костюм мой, сшитый умелыми мастерицами из прекрасно выделанных шкур, был дополнен и непременным атрибутом принадлежности к Говорящим с Духами — головным убором. Кепкой с козырьком. Обычные-то люди ходят сплошь голоухом, заплетая волосы в косы. Хоть мужчины, хоть женщины. Это не от желания помодничать, а потому, что стричься каменным инструментом неловко.

Картина, развернувшаяся перед моим взором, не заслуживает ни одного доброго слова — грязь, неопрятность, пренебрежение элементарными правилами гигиены — всё в точности так, как видел я в стойбище Бегущих Бекасов в первый свой год знакомства с ними. Сплошная антисанитария. Вот тут-то и дошло до меня, какой огромный шаг вперёд сделало за эти годы сообщество, оказавшееся под влиянием вождя Тёплого Ветра и Говорящей с Духами Плодородия Тихой Заводи. У нас в стойбищах всё это непотребство в компостных кучах гниёт, а гостю первым делом подносят чашу с водой для мытья рук.

Тут же налицо все признаки дикости. Так что сказал я вежливые слова, узнал, что мужчины нынче на охоте, да и вернулся к спутницам. Свой шатёр поставим, и ужин сами сготовим.

Так и сделали. Фая, правда, бегала пощебетать с женщинами, однако, вернулась быстро, брезгливо морща носик.

— Заинька, а ведь женщины в стойбище не на шутку встревожены.

— Неужели наше появление может кого-то обеспокоить. Мне показалось, что лодки, проплывающие по реке, привычная картина, как и путники, остановившиеся передохнуть.

— Нет, конечно. Они толкуют не о нас, а о мужчинах, ушедших на охоту. Говорят, что это очень большая охота, на которую собрались люди многих племён. И жёны боятся потерять своих мужчин.

Мы какое-то время обсуждали эту новость, но информации оказалось маловато. Местное население мне вообще даже не намекнуло на то, что происходит нечто необычное, а Фая не все тонкости здешнего наречия понимает. Дело в том, что она у нас осваивала сразу смесь неандертальского, андертальского и русского, вошедшую в обиход в нашем Союзе племён. Причём тут русский? — спросите Вы. А как мне прикажете называть, скажем, тигель. Или кирпич? Или крышку. Ведь для них в местных языках нет терминов, также как и для пилы. Да куча самых разных русских слов и целых оборотов вплелась в речь, и ничего с этим не поделаешь.

* * *

Мы продолжали подниматься вверх по течению, делая остановки для отдыха то рядом с одним стойбищем, то рядом с другим. Временные стоянки людей располагались практически рядом со всеми удобными подходами к реке, то есть их тут оказалось необычайно много. Но лодки, обиходные в этих местах долблёные челноки, отсутствовали, как и мужчины, дружно в едином порыве ушедшие на охоту. Ушедшие на охоту на лодках. Все, как один. Вместе с шаманами. Я был заинтригован, но приставать к людям с расспросами опасался, потому что чувствовал напряжение, охватившее оставшихся.

Только в седьмом или восьмом из посёлков ситуация прояснилась. Меня пригласили на похороны. В качестве шамана, естественно. А что делать? Обряды я исполнил, как положено. Эта печальная церемония — не такая уж редкость в древнем мире. Болезни, несчастные случаи, роды — много есть причин для гибели людей при современном состоянии медицины. Правда, на этот раз умерла старая женщина, но в моё время её не назвали бы даже пожилой — думаю, немного за пятьдесят. Какая-то проблема с пищеварением.

После похорон на меня уже не смотрели, как на чужака, поэтому и не слишком отмалчивались. Выяснилось, что мужчины прослышали, будто Деревянные Рыбы и Греющиеся Ящерицы отправились за перевал, чтобы согнать своих северных соседей с тропы, по которой дважды в год проходит миграция копытных на летние пастбища и обратно. Вот тут-то охотники многих обиженных племён и пошли в поход, чтобы отомстить этим захватчикам чужих территорий. Остатки многих сообществ, натерпевшихся притеснений, собрались в окрестностях реки, текущей с юга.

Что-то изменилось в древнем мире. Буквально месяц с небольшим тому назад наш Союз действительно отразил набег как раз Рыб и Ящериц. Только вряд ли после этого найдутся те, кого следует наказать — от нас если и ушёл кто, так буквально единицы. В любом случае, повлиять на что-либо, я не в состоянии. Главное же — за своих сородичей опасений я не испытываю, потому что большая совместная "охота" затеяна не против них. Но как-то тревожно на душе.

* * *

Планы пришлось срочно менять. Не получилось у меня на этот раз далёкого увлекательного путешествия. Сами посудите, разве можно уезжать, когда тут под самым боком, у порога, можно сказать, родимой земли, началась бурная общественная жизнь. Люди объединились против общего врага. Пусть с запозданием, после пяти лет притеснений, тогда, когда от многих племён остались только случайно спасшиеся везунчики. Но как-то они нашли друг друга, и договорились между собой.

Я ведь не верю ни в сакрал, ни в астрал, ни в паранормал, а в один только сплошной материалистический диалектизм. Или наоборот? Всё равно — в него. То есть никакого просветления от святого духа у людей не было. А появился кто-то, осознавший необходимость сложения сил, сумевший отыскать многие разрозненно кочующие группы, и убедить их собраться вместе для оказания противодействия безобразничающим агрессорам.

Нашёлся деятельный человек с сильной волей — вождь. Вождь, собравший под своей рукой сильное войско. Стало быть, в этих малонаселённых местах начался интеграционный процесс, оставлять который без присмотра с моей стороны было бы недальновидно. Нельзя мне нынче уезжать. Наоборот, я должен обязательно во всём этом участвовать. Непонятно как, но для начала следует просто тут поселиться. Зажить одной жизнью со столь густо собравшимися людьми, стать своим и дождаться подходящего случая.

Судя по амулетам — тотемам, украшающим наряды здешних обитателей, кого тут только нет! В этом плане и моя семья выглядит сходно. Мой барсучок, Тычинкин бекасик и расчерченный шестилистником кружок на шее у Фаи наглядно подтверждают принципы интернационализма, исповедуемые их носителями. То есть — здешнее пёстрое общество нас не отторгнет. Вон, в одном стойбище в символике их обитателей присутствуют и цветастые розетки Соек, и медведики из кости, и какие-то кошачьи, и волки и росомахи.

* * *

— Мужчин ожидает долгий трудный путь и нелёгкая охота, — я сижу в кругу женщин, собравшихся у костра и "навожу мосты".

— Что говорят тебе духи, Степенный Барсук? Не ждёт ли гибель наших охотников? — старшая из женщин, Смородинка, смотрит на меня тревожно.

— Многие вернутся, — отвечаю я уверенно, потому что знаю о гибели основных сил Рыб и Ящериц.

Эта короткая фраза вызывает просветление на лицах — люди не любят предсказателей, пророчащих беды.

— Надеюсь, духи поведали тебе истину, — моя собеседница тоже выглядит приободрившейся.

— Духи тут ни при чём. Я своими глазами видел, как могучие охотники Союза Северных Родов перебили многих Рыб и Ящериц. Это была славная охота, — вспомнилось мне из Маугли. — Но и северянки хоронили своих мужей и отцов.

Слов "воин" или "война" в местном языке ещё нет. И наши-то применяют русские термины, сорвавшиеся с моего языка. Как и слова "битва", "сражение", "отступление". Мне сейчас приходится тщательно обдумывать каждую фразу, чтобы не "загрузить" в неё кучу непоняток.

— Так это ты тот самый могущественный шаман... — Смородинка споткнулась, не в силах подобрать слова для продолжения. А что Вы хотели? Бедный словарный запас, отягощённый узостью повседневных интересов. — Зуб у меня болит, сил никаких нет.

— Показывай, — а куда деваться? Стоматологов в этих временах не сыщешь. Не скажу, что я шибко много понимаю в дантизме, однако, если не принять мер, то дело может закончиться мучительной смертью. — Ага. Тычинка! Держи голову. Фая! Шнурок.

Способ с суровой ниткой и дверной ручкой в этих местах неплохо работает. Только роль этой самой ручки играют другие вещи. Сегодня я намотал конец снасти на первую попавшуюся под руку палочку и резко дёрнул.

— Не ешь ничего до завтрашнего вечера, Смородинка. Вот этот порошок бросай в побурлившую на огне чистую воду, когда она остынет. Набирай эту воду в рот, держи там в течение трёх вдохов и выдохов, а потом — выплёвывай.

Что за порошок? Сода.

У меня не много медикаментов. Кроме соды ещё соль, дёготь, скипидар, шалфей, что покупаю на торгу, боярышник в качестве успокоительного, "пластилин" для обезболивания. В тёплое время — подорожник. Глистогонное, не знаю как по-нашему это растение называется. Ещё немного крепкой самогонки в качестве дезинфицирующего, да древесный уголь от отравлений. Мы со старым Горшковским шаманом обменялись сведениями, да вот не всем его "рецептам" я доверяю. Что за шаман? Из настоящих, местных, прибившийся к северным племенам. Если от лечения этого специалиста кому-то делается хуже, "целителя" секут. Э-э... меня тоже. У нас там, за горами, очень серьёзный вождь. Будь здешний народ хотя бы вполовину таким же изнеженным, как мои прошлые современники — ни в жизнь не взялся бы за врачевание.

* * *

На другой день к вечеру зуб, вернее место, откуда я его вырвал, у Смородинки отболело. И она поинтересовалась, в каких краях следует меня искать, если в другой раз приключится какая-нибудь неприятность. Слово за слово, и разговор пошёл о выборе места жительства для шамана Степенного Барсука, то есть меня. В общем, получилось, что это меня пригласили тут жить и работать. В здешних краях нет недостатка в прелестных уголках — природа по южную сторону гор богата и щедра. Поэтому и поиски не были особенно длительными.

Моё семейство принялось за обустройство на новом месте. Я сказал семейство? Ну да. Тычинка и Фая полагают себя моими будущими жёнами. Они просто ждут, когда я вырасту и начну мочь. Вы сообразили, о чём я. Понять женщин трудно, поэтому я просто принимаю их такими, какие они есть, уж не обессудьте.

Глава 2. Посудохозяйственная

Если кто-то полагает, будто всё окрестное население бросилось возводить жилище для прибившегося шамана, то это не совсем точно. До нас никому не было дела, если серьёзно. Мы ведь чужие для всех — не стоит этого забывать. Правда мальчишку со сломанной рукой привели сразу же после того, как мы прибыли на облюбованное место и расставили походный шатёр.

А потом мы втроем довольно споро возвели просторный навес из жердей, крытых берестой — был в нашей с Тычинкой жизни подобный опыт. У нас на севере так строят веникохранилища, заготавливая на зиму корм для коз. Видимо, поэтому с высотой мы не скромничали, накрывали сразу двухэтажной высоты пространство, чтобы под кровлю можно было напривязывать кучу всякой всячины. В качестве опор использовали стволы и сучья подходящим образом расположенных деревьев, а прямостойная молодь окрестного подлеска щедро снабдила нас материалом для каркаса. Несколько лип, лишившись лыка, предоставили крепёж, а сшивать бересту лучше меня вообще никто не умеет.

Где-то шесть на восемь получилась поляна, хотя и не прямоугольная. Варочную печку сложили, оборудовали кухонный уголок, спаленку защитили от комарья плетёными стенками, занавешенными неплотной тканью — всё как дома в нашей Горшковской землянке, только светло и воздушно.

С вопросом постройки зимнего жилища я медлил — возведение капитальной землянки — трудоёмкое дело. А ожидать от кого-либо помощи нам пока не приходилось. Конечно, зимы в этих краях не столь морозны, однако верных четыре месяца отрицательных температур хотелось бы провести в тепле и комфорте капитального сооружения, а не в продуваемой сквозняками халабуде.

Пока же сбили из глины стационарную коптильню, Тычинка смоталась на торжище за солью... э-э... стеснённости в средствах — предметах для обмена — мы не испытывали. Керамический нож и пилка для выборки пазов в копье, чтобы вставлять туда наконечник, решили все материальные затруднения. Чуть позже мы и зерна прикупим, ближе к зиме, когда его побольше привезут. Потому что, собираясь в дальнюю дорогу, я не забыл прихватить с собой много штукенций, которые могут заинтересовать обладателей вещей, нужных утомлённым странникам. Мы ведь водой шли, поэтому особого ограничения по количеству взятого с собой барахла над нами не довлело.

* * *

Место, где мы поселились, густо поросло лесом. Огромные сосны встречались особенно часто, хотя деревьев других пород тоже было много. Естественно, я быстренько занялся сбором живицы, рассчитывая нагнать из неё скипидара. Зачем мне скипидар? В наших краях его в зимний период используют для освещения, вместо керосина. Так что тут это тоже получится. Перегонный же куб у меня с собой — это не очень хитрое устройство, сделанное на манер ректификационной колонны... э-э... или соковарки — кто какую аналогию ближе к сердцу воспримет. Думал самогонку гнать, когда доберусь до тёплых мест и встречу растения богатые сахаром. На юге ведь фрукты куда чаще встречаются. Так для выгонки скипидара из живицы этот аппарат тоже подошёл. В качестве отхода получалась обычная канифоль, которой стало у нас, хоть завались.

Обследуя окрестности наткнулся я и на пористую горную породу, которую принял за пемзу. Плавающие камни — это в здешних местах не диковинка. Их применяют даже в качестве мягкого абразива при выделке шкур или для чистки горшков, или для удаления ороговевшей кожи. Собрал и я их пару корзинок, да и вывалил в компактную кучу на краю нашего становища, чтобы были под рукой, когда понадобятся. И однажды, когда сливал из донной части перегонного куба оставшуюся там канифоль, то на эту самую кучу и плеснул неслабо, за что на другой день Фая мне крепко попеняла.

Хотела взять камушек, а он будто прирос. Тогда, хвать за соседний — та же история. Вот в этот момент и засвербела у меня идея домика, склеенного из пемзы на горячую канифоль. Сами знаете — охота пуще неволи. Ну, и, думаю, хулиганские мальчишеские гормоны не последнюю роль сыграли. Помаялся я с этой идеей, однако пришлось отступиться — никак не мог придумать способа вырезать ровные кирпичики или блоки из категорически бесформенных кусков. Нет, инструмент, который справлялся бы с прочностью выбранного материала, имелся. Но это ж сколько пилить!

Зато с гашёной известью особых проблем не было. Известняк, дрова, вода — всё под рукой. И с фундаментом никаких проблем — бугры скального монолита лезут из-под земли в двух шагах от нашего навеса. Ну, не в двух, а в двадцати, но это совсем рядом. Так что, сгребли землю, обнажив каменное основание, наметили контур и принялись плести внутреннюю опалубку. Зачем? А затем, что никаких кровельных материалов в местной торговой сети отродясь не бывало, поэтому, быть дому цельнопемзовым в форме перевёрнутой параболы.

Поскольку по ширине я размахнулся на шесть метров, то высота у меня получалась девять. В длину выходило тоже не менее шести, хотя душа опять просила девять. Я множил площадь стен на их толщину, снова умножал на плотность, оценивал потребное количество извести, и от всего этого делалось мне дурно.

Пока сомнения меня плющили, Фая собирала пемзу на одном из подмытых водой откосов в паре километров от становища, а собаки — Загря и Серый — привозили её на нартах. У каждого пса имелись отдельные саночки с плетёным кузовком, куда за раз входило по полпуда нужных нам обломков. Но начинать строительство я по-прежнему не решался. Только извести мы нажгли, да загасили и оставили томиться в яме под слоем земли.

Между тем лето плавно перетекло в осень. Вот тут-то и подошли к берегу рядом с нашим лагерем сразу четыре больших челнока, в которых сидело двенадцать дюжих молодцев. Узнав ребят из родных мест, из нашего Северного Союза Самостоятельных Родов, я поспешил успокоить пациентов — всегда кто-нибудь у меня обретался с разными болячками.

Прибывшие охотники подошли строем, радостно улыбаясь, а их предводитель, наш военный вождь Жалючая Гадюка, разыграл целый спектакль:

— О, Говорящий с Духами Великий Шаман и Великий Вождь Степенный Барсук! — глаза Гадюки озорно блеснули в сторону пациентуры. — Вождь Союза Племён Тёплый Ветер шлёт тебе привет из далёкой северной страны. Также, послал он и припасы, и утварь, и людей в помощь, чтобы возвели для тебя тёплое жильё,. Родители же твои — почтенный Атакующий Горностай и достойнейшая Стремительная Ласка желают тебе крепкого здоровья и добрых соседей.

— Рад видеть тебя, вождь Жалючая Гадюка. Ты, и лучшие охотники, пришедшие с тобой, будьте как дома на этом стойбище, — ответил я, стараясь попасть в тон только что прозвучавшей высокопарной речи.

Знаете, радостно почувствовать, что мои соплеменники своих не бросают. Потом были обнимашки, обильная трапеза и разговор за жизнь. А на следующий день добры молодцы засучили рукава (Рубашки у нас носят все. Вышитые жёнами косоворотки), и взялись за работу. А что, кладка на известковый раствор многим уже известна. Добавляли опалубку, поднимали стену, оформляли окна и дивились чудесной лёгкости камня, выбранного мной. В наших-то краях подобное не встречается.

Свод мы замкнули через две недели. В стенокрышу вмуровали горизонтальные балки — лаги — на уровне перекрытий второго и третьего этажей. Лиственницы на это пустили. Сами же половые настилы не делали — не было для этого наготовлено материала. Так что и здесь образовалась "верхняя кладовка", как в привычных нам землянках. Вот сюда на балки и укосины и развесили мешки с горохом, купленным на торжище зерном, и корзины с привезёнными горшками.

Пол первого этажа выровняли утрамбованной глиной и покрыли камнем — плитняком. Устроили очаг и оставили выход дыму через кровлю. Одним словом, новое жилище обустроили на привычный манер, так как мы живём в наших северных землянках. На прощание "гости" соорудили на скорую руку ледник, да и засобирались домой на двух челнах, оставив нам пару штук под навесом.

Пристраивая по местам привезённую утварь, я размышлял над тем, что мне не просто помогли, но и дали понять, — пусть и живу я подалёку, однако принадлежу всё той же общности, и должен продолжать хлопотать о её благополучии. Если глянуть на это с другой стороны, то выходит — меня поняли, мой замысел одобрили, и чем догадались — помогли.

* * *

Местное население обращалось ко мне довольно часто, причём, исключительно по причинам нездоровья. Не скажу, что я лечил уж слишком хорошо, но соплеменники привезли мне барсучий и медвежий жир. Я вспомнил о таком средстве, как медицинские банки. В окрестностях нашлись мать-и-мачеха и шиповник. Ну и ставить клизмы я приспособился. Да, не доктор. Но и сам болел, и за больными ухаживал, и раненым оказывал первую помощь. Знаю про витамины. Каждый случай в нынешней практике пробуждал какое-то воспоминание, помогавшее помочь страждущему, или, по крайней мере, не навредить ему.

Во время лечения больные и сопровождающие их лица жили в нашем доме, выполняя наши правила: мытьё рук перед едой и употребление для питья кипячёной воды — мощнейшие средства предупреждения желудочно-кишечных инфекций потихоньку осваивались людьми. Медленно, но верно в ближних стойбищах со здоровьем у людей стало повеселее.

Отдельно остановлюсь на кипячёной воде. Пить её горячую невкусно, а дать ей остыть — так никакого терпения не наберёшься дождаться, если мучает жажда. А накипятить заранее и хранить, так через сутки-другие в ней опять что-то заводится, потому что крышек на посуде нет, вот и попадает туда из воздуха всякая всячина. Опять же нельзя сказать, что с посудой дела обстоят безоблачно: кожаные мешки, берестяные ковши и деревянные чаши не так-то просто содержать в стерильном состоянии. Да и горшки — предметы пористые, чего только в их стенки не проникает!

Выигрышным вариантом являются горячие напитки вроде чая, поэтому и вошли у нас на севере в обиход заваренный смородиновый или малиновый лист, липовый цвет и белоголовник. Для этого и посуду специальную делают, и "заварку" заранее припасают — сушат и хранят. Это всё не в один день сложилось. И здесь складывается медленно. Ну да у меня есть время. Из разговоров, что веду я с больными, стало известно — вернулись мужчины с "охоты". Той самой, целью которой были стойбища, покинутые воинами Деревянных Рыб и Греющихся Ящериц ради набега на наш Союз. Беззащитные женщины и дети, лишившиеся своей надежды и опоры, от этого сильно пострадали — на их головы пала месть за бесчинства, сотворённые отцами, мужьями и братьями.

Уцелел ли кто-нибудь от этих племён — уверенно сказать нельзя. Вот и получилась ситуация, когда кругом стало много пустующих охотничьих угодий, а людей осталось мало. Снизилась активность на торгу у Противной Воды, и главный купчина Просторная Кладовка жалуется, что скоро ему станет нечего есть.

Среди стойбищ, сгрудившихся летом на относительно небольшой территории, обстановка тоже не безоблачная — маловато по ближним окрестностям дичи на такую кучу народу, а зима нынче пришла рано и разыскивать под снегом корешки стало трудно. Тут бы разойтись небольшими группами пошире, чтобы количество едоков на единицу площади сделалось меньше — благо есть куда, но довлеет над людьми страх: а как не все Деревянные Рыбы перебиты? Вот и продолжают держаться кучно, посылая охотничьи партии всё дальше и дальше от родных шатров.

* * *

В стенах нашего пемзового дома оставлены оконные проёмы. Это для того, чтобы, со временем, можно было их застеклить. Пока же я их заплёл лозой, которую обмазал глиной. Когда подступила зима и заготовительные мероприятия успешно завершились, принялся я за осуществление давно взлелянного плана — попытался вставить в них отливку из канифоли. Мало кто способен отличить эту субстанцию от янтаря, минерала, возникшего из древесной смолы после долгого лежания в земле. Ну я и полагал, что малая толика дневного света не помешает в пещерном мраке нашего зимнего жилища.

Чтобы не утомлять техническими деталями, сразу сообщу вывод — никогда не делайте этого. Нет, состояния полного и окончательного провала моя затея достигла только следующим летом, когда последние нерастрескавшиея после морозов окошки плавно, словно оплывшая свеча, стекли вниз в знойные деньки.

Разумеется, я знал, что органику как-то можно полимеризировать и не за долгие годы лежания земле, а за не слишком большой срок. Только нужно к ней что-нибудь добавить, когда она горячая и жидкая. Разумеется, я использовал для этого соду потому, что других мало-мальски активных химикатов в моём распоряжении просто нет.

То, что получилось в результате, не хотело твердеть при остывании, зато, когда высохло, покрылось корочкой. И всё это при любой температуре растворялось водой. Словом, получился клей с запахом мокрого картона. Разумеется и рецептуру и процесс я записал на будущее, но никакого прока от сделанного открытия в настоящий момент не было.

Добившись результата, обратного искомому, логично было бы заменить применённый реактив на вещество с противоположными свойствами — то есть, вместо щёлочи добавит в замес кислоты. А вот это затруднительно — не знаю в этом мире ничего подобного.

* * *

Еды мы ещё с осени припасли с огромным избытком. В период перелёта птиц на юг набили два полных челнока гусей и уток. Зачем уток? Попадали они иной раз под выстрел — мы ведь не самые меткие в мире лучники. Зато, очень быстрые — пору тройку стрел во взлетающую стаю выпустить успевали, а подранков собаки не упускали. Этот период завершился набитым копчёными тушками будущим ледником.

Рыбка в здешней реке водилась в основном тех видов, которые никто из нас не уважал — костлявая. Но наловить её и насушить в несолёном виде до деревянности, всё-таки, пришлось. Для собак. Этот вид "консервов" называется "юкола". Людям её тоже можно есть, но это имеет смысл только в голодный период. Или надо уметь правильно готовить.

За хорошей рыбкой мы на большую реку сходили с Тычинкой. Там у подмытых водой деревьев возле берега стоят отличные экземпляры, видные сквозь прозрачную воду. Зверский лук моей подруги, специальные неоперённые стрелы и несколько промахов в качестве тренировки, а потом дело пошло, как по маслу. Я подгребал к нужному месту, слушаясь каждого жеста рыбачки, а она выбирала цели, поражала их, а потом вываживала добычу за шнур.

С крупными особями мы не связывались — их не каждый раз вытащишь. А терять стрелу обидно. Не так-то проста она в изготовлении.

Вечером чистка, потрошение, укладка в горшки с рассолом и кипячение под крышкой, которая прилипает при остывании, поскольку место стыка — хорошо притёртый конус. Забыл доложить — эти горшки — предмет особой моей гордости. Они не глазурованные, сделанные из костяного фарфора. Несколько лет подбирали составы, приёмы и режимы обжига, пока добились требуемого. Почему я излагаю во множественном числе? Так я не один трудился. С мальчишками, посланными от всех племён нашего северного союза на обучение к шаману, ко мне, то есть. Ну да это прошлые дела. Керамической лабораторией остался заведовать товарищ моих детских игр, бывший Бормотун, а теперь мастер Грозный Рык.

Так о рыбалке. Рыбных консервов мы наделали столько, что заняли почти все горшки, доставленные румяными парнями под предводительством Жалючей Гадюки. Немного их осталось с иным содержимым: набитых солёной черемшой, чтобы добавлять зимой в варево.

Очень много заготовили корневищ рогоза — это растение вроде тростника. Хотя, что я плету — именно рогоз обычно тростником и называют. Мы его надергали прямо из воды, связав две пироги катамараном. С носа рвали, а с кормы отполаскивали в воде, отделяли корни от стебля и раскладывали на просушку. Знаете, втроём, действуя дружной командой, даже трудную работу выполняешь в охотку. Что-то вроде комбайна рогозоуборочного у нас получилось.

Если кто-то полагает, что отлучаться из дома, бросая его без присмотра, неосмотрительно, так я с этим никак не могу не согласиться. Мы оставляли жильё на Серую. У неё сейчас щенки, отчего она весьма строга с посетителями. Серый тоже всегда неподалеку — если услышит ворчание своей ненаглядной, обязательно появится, причем, обычно подходит к предмету неудовольствия со спины.

Третий наш пёс — Загря — редко упускает возможность принять участие в любой заварушке на стороне собственных родителей. Проживающих в нашем доме пациентов собаки не обижают, если не приказать. Но, если что им не по нраву, призывают к порядку недружелюбным ворчанием. А что Вы хотели? Полудикие они у нас, неприветливые, неласковые.

Про грибы, ягоды, разные корешки и лопушки рассказывать не стану, а то у меня никакой шкуры для описания всего этого не хватит. Лучше про огород поведаю. Имеется поблизости подходящий участок. Одна беда — он зарос густым старым ельником. Таким, что чувствуешь себя в нём, словно в уставленном колоннами мрачном храме. Вот тут я и приготовился к расчистке территории — ободрал кору в нижней части стволов, да и оставил деревья сохнуть на корню. Если не дойдут руки свалить это всё руками — пережгу зимой — пускай валятся. А там комли растерзаю на смолюшки, а остальное спалю, что на дрова не возьму.

Ну и добавлю напоследок такую деталь. Мы, когда стройматериал заготавливали, отсекали от молодой поросли кучу веток. А у нас с Тычинкой на это дело условный рефлекс — веники вязать и под кровлю подвешивать. Это ещё с той поры, когда там, на севере, приручали коз. В этой местности никаких коз не водится, но корма для них мы заготовили очень много. Считайте, по недомыслию.

Вот и получилось, что разных припасов к зиме нашими трудами создано было не много, а очень много. Так ведь ещё и Жалючая Гадюка со товарищи привёз еды, годной для длительного хранения, заведомо больше, чем требуется нам до следующего лета. И кто всё это съест? Так пациенты. Ходят они сюда. Многие задерживаются на несколько дней. Иные — надолго. А бывает, и навсегда остаются — не все выживают, что уж греха таить.

Так вот, и мы, и больные, и сопровождающие их лица — все едят из одного котла. Все выполняют одни правила и трудятся под руководством того, кому из нас нужны помощники. С дровишками работа есть всегда. Пемзу продолжают подтаскивать, известняк. На вырубке вообще дел полным полно, в других местах старые деревья надо удалить, двор замостить камнями... разогнался я что-то. Ну, да, кто хозяйство вёл, и без подробностей поверит — вечно на всё, что надо, никаких рук не хватает.

Отсюда и желание расширить постройку, а то тесно у нас становится.

* * *

Для полноты картины упомяну один чисто бытовой эпизод из зимней жизни. Сидим мы вечерком вокруг ровно горящего костра, чай пьём из земляничного листа заваренный. Семейство моё, охотник с лубком на ноге, женщина, поправляющаяся после тяжёлых родов и ещё пара человек. Распахивается занавес из тяжёлых шкур, что отсекает нашу тёплую компанию от стылой зимней ночи, и входят три крепких охотника без малейших признаков нездоровья.

Я, как хозяин дома, встаю им навстречу и открываю рот для слов учтивого приветствия, но позыв мой оказался тщетным:

— А ты хорошо устроился, колдунишка, — считай от порога заявляет центральный персонаж возникшей перед нами группы. — Здесь буду жить я, — и топором замахивается.

— Ничто не сравнится с Матильдой моей! — воплю я во всю силу голосовых связок, отводя правую руку, как будто разворачиваю грудную клетку для глубокого вдоха. Сам же в это время быстро шагаю вперёд и с левой заезжаю кистенём в висок посетителю.

Еле успеваю отскочить в сторону, потому что мужик падает прямо на меня, поверженный вспрыгнувшим ему на спину Загрей. Картина дополняется видом Серого, вцепившегося в причинное место левому ведомому, а правый нервно дёргает головой после удара, полученного от Тычинки рычагом крапивной мялки.

Занавес распахивается повторно, впуская подкрепление ещё из двух охотников, но один их них задерживается, рассматривая стрелу, торчащую у него из груди — это Фая успела вмешаться. Второй же спотыкается о Серую, только что стряхнувшую щенков со своих сосков. Споткнувшийся налетает затылком прямо на гирьку моего кистеня и лбом опять же на крапивную мялку.

Такие вот больные ко мне наведались. Все умерли. И, да, эпизод этот по моему времяощущению длился секунд восемь.

Понимаете, какое дело: я ведь не турист какой в древнем мире. Нормальный доисторический пацан, воспитанный в среде реальных дикарей, и усвоивший, что в жизни всякое случается. Я ни капельки не злой, просто не люблю бояться.

Глава 3. Большой дом

Ну вот, про хозяйство я рассказал, можно и о деле речь повести. Пришел ко мне старый шаман. Было это ещё по осени.

— Здравствуй, Барсук, — сказал он, едва приблизился. — Я — Тугой Пучок, Говорящий с Духами из племени Пушистых Колонков. Не будешь ли ты против, если я поставлю свой шатёр в твоём стойбище?

— Здравствуй, Пучок, — ответил я в тон. — Здесь достаточно места для твоего шатра. Хватит и дров в лесу, и рыбы в реке, и дичи в холмах. Присядь к нашему костру, отведай угощения, передохни после долгой дороги. А потом я подскажу, где твоему жилищу не будут угрожать порывы ветра и вода не подтопит очаг.

Выполняя ритуал приёма нового жителя моего посёлка, я размышлял над тем, почему этот человек так поступает. Обычно ведь шаманы избегают устраиваться рядом друг с другом. Не является ли это действие попыткой лишить меня статуса Говорящего с Духами? Или старик намерен перехватить клиентуру? А, может, разнюхивает что-то?

Ему, на мой взгляд, под полтинник. То есть — он вчетверо старше моего внешнего вида, но вдвое младше моего разума и, надеюсь, жизненного опыта. Как ни крути — вызов принимать необходимо. В этом мире, как и в моём времени, человека принимают по одежде, оценивают по разговору, но, в конце концов, окончательное отношение складывается на основании совершаемых поступков. То есть, правильно одевшийся говорун, если ничего не делает, может долго оставаться уважаемым человеком. Собственно, шаманы до этого давно додумались, научились со значительным видом произносить туманные двусмысленности и крепко поработали над собой в плане укрепления дара убеждения.

Если кто со мной не согласен, можете высказываться, но к опиуму для народа у меня отношение именно такое.

Пучок же впечатление на меня произвёл необычное. Он был одет как охотник, шапки на голове не носил — то есть ходил голоухом и волосы заплетал в две косы. Лишних амулетов при нем не наблюдалось. Тотемный деревянный зверёк на шее и мешочек с оберегом на поясе — обычный для местного жителя комплект. И ещё он прихрамывал.

Прибыл он с одной волокушей, которую притащил помощник, косоглазый крепыш. Мы с Фаей помогли поставить каркас жилища — наклонные жерди, связанные вверху. Закрепили шкуры и откланялись, пригласив новых соседей к ужину. Они не отказались.

Вели себя эти люди тихо. Регулярно захаживали к нам перекусить, дрова из-под нашего навеса брали непринуждённо, как будто сами их туда принесли. А по ночам в их шатре часто рокотал бубен и ещё оттуда доносилось бормотание. Файка подслушивала, пока я отвлекал шаманского помощничка разговорами. Она подкрадывалась к жилищу с другой стороны и приникала ухом к покрытию.

— Духов призывает, — отчитывалась она ночами мне на ушко. — Спрашивает, какой будет зима, куда откочуют олени, где разыскивать кабанов, в какой стороне кормятся лоси.

Поскольку эти люди принимали пищу из наших рук, я их постепенно устроил ухаживать за больными, заодно переняв несколько довольно эффективных рецептов из местного целительского арсенала.— одна из "заварок" хорошо помогала от чирьев. Другая снимала воспаление с глаз. Третья — закрепляла.

* * *

Коротать холода нам помогали песни. Когда-то, ещё в той жизни, я ходил в хор ветеранов — вполне сносный баритон позволял справляться с несложными мелодиями. В этой же жизни достался мне отличный звонкий мальчишеский голос, наверное, не хуже, чем у Робертино Лоретти. Зная, что этот подарок судьбы недолговечен и при ломке голоса обязательно пропадёт, я торопился пользоваться им как можно активней. Фая с Тычинкой присоединялись, и мы заливались соловьями. Самые вкусные партии из Риголетто, Сильвы, Фауста... не все названия помню, а уж тем более авторов. А вот мотивы и, кое-где, слова, затруднений у меня не вызывают.

— Да, я всегда была —

Пепита — дьволо,

Пепита — дьволо, —

Это Тычинка любит выводить, размахивая рычагом от крапивной мялки.

— Карамболина, Карамболетта, — задорно искрится Фая.

— На земле весь род людской, — ну а мне пуще всего нравятся кричалки.

Эти выступления народ полагает молитвами, потому что основная масса слов в них — что вижу, то пою. Часто нерифмованные, но всегда ритмичные строки. Особенно душевно выходит во время ломки хвороста, с хеканьем, с напряжёнными кряками да под хруст ломающейся древесины.

* * *

— Привет, Барсучок! Я вождь Рокочущий Гром из племени Грозных Медведей. Пришёл узнать, не нужна ли тебе помощь на охоте, — крепкий мужчина, осанистый такой, басовитый. Голос — будто гром вдали рокотнул.

— Здравствуй, Гром. У меня есть еда, поэтому охотиться я не собирался. Но к северу отсюда в осиннике люди видели хромающего лося. Пойдём, завалим, пока волки не загрызли его. Тогда у тебя будет добыча, которой обрадуются люди из племени Медведей.

Взгляд гостя — оценивающий. Он явно прибыл оказать мне знак дружелюбия. Или милость? Судя по непочтительному обращению, второе. Похоже, меня прощупывают насчёт слабости в коленках. Но ход я сделал правильный — в глазах охотника загорелся азарт. Не принять подобную подачу он просто не в силах.

Насчёт лося...? Хм. Не стану же я докладывать, что каждый день отношу в осинник по четыре веника, подкармливая "живые консервы". А насчёт причины, по которой инвалида до сих пор не слопали хищники, даже ума не приложу. Хотя, волков из ближайшей окрестности гоняет Загря. Они сейчас в начале зимы ещё не сбились в стаи и не особенно наглеют, пока не оголодали. Но вой их этой ночью уже звучал, так что имеет смысл поторопиться, пока они меня не опередили.

* * *

Я на лыжах. Снег ещё не слишком глубок, поэтому попутчик мой, хоть и проваливается по щиколотку, идет, не отстаёт. Огибаем холм и крадёмся вдоль склона, заросшего осинами. Куда идти, мне чётко известно, — к тёмному пятну, виднеющемуся среди бледных стволов, выбираемся уверенно. Уже и стрелять можно, однако, я уступаю право на первую попытку своему спутнику, вооружённому копьём.

Он крадётся, сливаясь в древесными стволами, прячась среди мелкой поросли и поражая меня лёгкостью движений.

Вот тёмное пятно шевельнулось и сместилось вправо. Охотник замер, переждал немного, и продолжил подкрадываться. Бросок копья оказался внезапным, но точным. Лось рванулся, пробежал с полсотни шагов и упал. Когда я к нему подоспел, Гром уже пил свежую кровь из перерезанной артерии.

Потом был тяжелый труд мясников, Загря и Серый, таскающие санки с мясом, тяжелая шкура и свежая печень.

— Скажи мне, вождь Степенный Барсук, — обратился ко мне Гром, впрягаясь в нарту, нагруженную под завязку, — за что ты отдашь мне те веники, что висят под крышей твоего навеса?

— Мне ничего не нужно, Рокочущий Гром. У меня всё есть. Поэтому забирай их просто так, — от наблюдательного охотника ничего не укрылось, а думать и сопоставлять он умеет. Не знаю, станет ли этот человек другом мне, но полезность общения с маленьким вождём им уже оценена. Знаете, обрести дурную славу — дело нехитрое. А вот уважение возникает не сразу. Добрая репутация создаётся нелёгким трудом, доверие же зарабатывается, подчас, годами.

Я ведь понимаю, что приходил ко мне вождь крошечного племени, где охотников можно пересчитать по пальцам одной руки. Так в здешних краях крупных людских объединений и нет.

* * *

Ещё три шатра встали рядом с нашим пемзовым домом. Племя Хромой Куницы попросило разрешения присоединиться к стойбищу Великого Вождя и Великого Шамана — Вашего покорного слуги. Потом произошло нападение, про которое я уже поминал, а вслед за этим явились овдовевшие женщины — у Летящих Стрижей не осталось ни одного кормильца. Я в это время ампутировал ногу Прыгучему Кузнечику, поэтому размещением новых жильцов занимался Пучок — Фая и Тычинка ассистировали мне.

Этот прооперированный выжил — второй случай в моей практике после Одноногого Лягушонка. Остальные скончались. Ну да не о них речь — загвоздка в том, что я оказался во главе огромной по этим местам кучи народа, слетевшейся в сытное тёплое место. Кроме непосредственных подчинённых — обитателей стойбища — еще четыре посёлка остались неподалеку на таких расстояниях, что за полдня можно было обернуться туда и обратно. А остальные расползлись в разные стороны, и связь с ними потерялась.

Вот таким образом и завершилась первая часть моего плана. Доисторические люди сами разобрались в том, кто желает сыто жить в тепле, а кто предпочитает широкий простор и вольную волю. Точил, правда, червячок сомнения: не будут ли мстить подрастающие мальчики Стрижей, чьи отцы так неудачно пытались меня прихлопнуть, но жизнь вообще штука рискованная. Так что поглядывать по сторонам надо в любом случае.

* * *

— Барсучишка! Бери копьё и защищайся. Я, Карасик, отомщу тебе за убийство моего отца, Длинного Налима.

Дождался. Меня вызывают на дуэль. По крайней мере это честно, то есть убивать парнишку нельзя ни в коем случае, тем более — калечить. Отдаю Фае кистень, снимаю и вешаю на сучок сумочку с ножиком и беру из котла мешалку. Надо же будет чем-то отвести удар копья!

Противник — мой ровесник. Он уже ходит на охоту и изредка приносит тетеревов. Румяный крепкий хлопец. А неподалеку женщины держат его рыдающую мать, которая не на шутку встревожена судьбой сына и рвется остановить его и выпороть. Народ толпится, ожидая зрелища. Значит, акция спланирована и подготовлена. Ну-ну. Я — очень опасный противник. Быстрый. Вы способны поймать на лету муху? А я специально выполняю это упражнение.

И ещё я внимателен — злобный блеск в глазах Рябчика — разговорчивого лентяя — уловил мгновенно. Не забывайте о моём возрасте. То, что написано на детских лицах, — читаю уверенно.

Удар копья, направленный мне в живот, быстрый, неакцентированный, отбиваю мешалкой, своротив наконечник. Карасик неважный мастер, если честно. Всё-то у него на соплях. Второй такой же тычок отвожу и свободной рукой хватаюсь за чужое оружие, а сам охаживаю супротивника по плечам, пока он тянет древко на себя обеими руками. При этом он и меня тянет. Пинаю его в голень, проскакиваю за спину и с двух рук, словно бейсбольной битой налаживаю по заднице.

Снова разбежались. Стоим, смотрим друг на друга.

— Ты чо, издеваешься? — налитые яростью глаза смотрят испепеляюще.

— Пока не научишься вести себя достойно, не получишь взрослого имени, — отвечаю я самым издевательским тоном на свете. — А мстить придёшь, когда своих детей вырастишь. Раньше тебя убивать мне духи запретили. Но если еще раз до тех пор попробуешь меня обидеть, так вот этой самой мешалкой я тебе шкуру с задницы спущу.

Ума не приложу, чего этот засранец пуще испугался, а только копьё своё поломатое бросил и пошёл успокаивать маму. Хм. Выйдет из парня мужчина. Вернее Мужчина.

— Слышь, Карасик! — кричу ему в спину. — Завтра Загрю с собой на охоту позови. Я отпущу.

Вот теперь совсем другой взгляд. И носом шмыгнул. Пацан! Мать его знатно выпорола.

* * *

К концу зимы ситуация оформилась, в точности, как в учебнике истории. Город — моё стойбище. Пригороды — стоянки древних людей в ближайших окрестностях. И бродящие вдали племена охотников. Все друг друга знают и вражды особой никто ни к кому не испытывает. Теперь поверх этого всего нужно быстренько наводить соответствующую материальную базу, как учат классики марксизма. А то, не приведи Господи, вступят производительные силы в противоречие с производственными отношениями как только перестанет хватать еды, и абзац всему благолепию придёт быстро и неизбежно.

Это я на огород намекаю. Рабочих рук собралось достаточно, оставалось присматривать за тем, чтобы без дела они не оставались. Паёк, хоть и нормированный (ну не рассчитывал я на столько едоков), получают все. Так что — надо отрабатывать.

Повалили мы старый мрачный ельник. Что срубили, что огнём пережгли. Это я про деревья, которые не удалось вывернуть из земли с корнями, зацепившись верёвкой повыше. Собственно, определялось это прочностью каната. Ну а потом много дней пылали костры под древесными стволами. Толстые они, не так-то быстро их получается спалить.

От жара снег на будущем огороде растаял, и грязюка размесилась такая, что только успевай ловить мокасины. А что? Горох с огорода да рыба с большой реки позволят мне всю эту ораву прокормить.

Почуяли, что я начал нос задирать? Я! Кормить! Ну начал. Есть такая специфика у руководящей работы. Тут ведь и ответственность сразу огромная, и самомнение растёт, и нет тебе покоя ни ясным днём, ни тёмной ночью. Уж потерпите. Раньше-то, за горами, этот груз несли на своих плечах вожди, больше всех — Тёплый Ветер. Тут же всё разом пало на мою бестолковку.

* * *

Зимы здесь снежные, а морозы, хоть и нешуточные, но не особо длительные — реки не промерзают до дна. Опять же родник, из которого мы берём воду, работал всю зиму без перебоев. По снегу на санях мы навозили и пемзы, и известняка, и дров для его пережигания в известь. План работ на лето был у меня поистине фараонский. Тем более, при таком-то многолюдстве. Если кто не понял — эксплуатация детского или женского труда меня не смущала. Да и взрослых мужчин среди городского населения хватало.

Облом пришел в мою жизнь с наступлением тепла. Едва стаял снег и немного подсохло, настала пора приступать к работам на огороде. Вот в этот момент весь собравшийся вокруг нашего дома табор снялся с места и разбрёлся кто куда. Остались только шаман Тугой Пучок со своим косоглазым помощником, да неудачливый мститель Карасик с мамой и двумя братишками. Ещё пара больных задержалась, пока не поправятся. Так что из полезного от зимнего многолюдства осталась мне большая яма, наполненная человеческим дерьмом. Ну да это удобрение раньше, чем через два года на огород вываливать нельзя.

Вот и вышло, что Косоглазый (его действительно так зовут) коренным, а мы с Карасиком пристяжными, — боронили суковаткой поляну, а братишки моего нового приятеля шли следом, подбирая вывороченные остывшие головни, несгоревшие фрагменты веток и прочее, затоптанное зимними работничками в грязь. Фая с собаками пропадала на охоте, потому что зимние постояльцы объели нас вдрабадан. И рыбки не поймаешь — река не вскрылась, но на лёд выходить уже боязно — потерял он зимнюю прочность.

Рокочущий Гром выручил — принёс на плечах целую косулю. Как раз когда сыну его Пучок чиряки выводил. Впрочем, через неделю вождь Грозных Медведей приволок ногу быка. На нарте тащил. Да уж, разный народ эти древние люди. Ну точь в точь, как прошлые мои современники. Потом молодая крапива из земли полезла, реку вспучило заломом, который вскоре прорвался со страшным грохотом, а там и лед словно корова языком слизнула. Тычинка стала разнообразить наше меню всякими корешками.

На душе сделалось легче, а то не покидало меня чувство, что остался я у разбитого корыта. Положение усугублялось тем, что значительная часть вещей, привезённых из союза племён, оказалась безвозвратно утерянной. Я ведь давал людям инструменты, словно своим родичам, поскольку полагал, что они останутся здесь. И никому даже не пришла в голову мысль вернуть их обратно. Тут сплошной коммунизм в самой дикой его форме. Понятие собственности местным жителям ох как не близко! Кто жил при Советской власти, помнит понятие "скоммуниздить", позднее вытесненное более свежим словечком "прихватизировать". Так вот. Здесь именно коммуниздят.

* * *

Размышления о причинах проявленной древними людьми чёрной неблагодарности некоторое время ворошились в голове круглосуточно. Всё буквально валилось из рук. "Кипит мой разум возмущённый", — вот ведь придумал же кто-то когда-то точные слова. Собственно, это разгневанное состояние души и привело меня в норму. Переделать людей не в моих силах — они поступили так, как испокон веков поступали их предки. И в дальнейшем ничего иного не случится.

Хоть охотники, хоть вожди — они ведь не склонны отказываться от традиционных туризма, охоты и рыбалки, и всё лето горбатиться, как папа Карло, ради того, чтобы несколько холодных месяцев в году провести в комфортабельных условиях. И в шатрах своих не замерзнут. А охотиться в этих краях и зимой можно, потому что морозы не так уж велики. На мою оценку ниже двадцати градусов ни разу не было, да и то простояли подобные холода недолго

В, конце-то концов, если припечёт, всегда можно забиться в норку к Степенному Барсуку. Он добрый, не даст пропасть.

Вот такой расклад оказался на самом деле, когда я спокойно обо всём рассудил.

Почему у нас на севере дела обстоят иначе? А не так уж иначе они там обстоят. Просто зима в тех краях суровей, а лето дождливей, вот и пришлось людям позаботиться о тёплых жилищах и обильных припасах. Пока же тепло, они пользуются привольем, ничуть не меньше, чем тутошнее население. Я прекрасно помню, как непросто было нашему вождю Тёплому Ветру склонить к изменению стиля жизни умного и дальновидного Острого Топора — предводителя одного из кочующих охотничьих племён.

Еще две группы присоединились к союзу после возникновения военной угрозы, сменив стиль жизни на оседлый. Но это для них имело смысл, в первую очередь, в связи именно с нависшей опасностью, потому что позволяло быстро собраться для того, чтобы дать отпор агрессору.

Тут же и сейчас — всё наоборот. Угроза нападения ликвидирована, и нет никакого смысла всем сидеть на одном месте. Выражаясь марксистски — объективных условий для консолидации общества к настоящему моменту не возникло. У меня в активе моя семья, колченогий шаман с косоглазым помощником. Одноногий Кузнечик и семья Карасика. Хм. Племя Грозных Медведей, кажется, намерено позаниматься налаживанием охотничьего хозяйства — во всяком случае прикармливать диких животных они уже попробовали и, даже сейчас, весной, без добычи не остаются.

Надо же! Кто бы мог подумать!

А вот мне, похоже, делать тут больше нечего. Я ведь на юг ехал, знакомиться с более цивилизованной частью древнего мира. Так что дождусь окончания паводка, и... для кого, спрашивается я строил дом и разбивал огород?

Глава 4 О Лягушках

Всё-таки не решился я снова пускаться в дальнюю дорогу. Имеется ввиду — на юг. Для начала имеет смысл пройти вдоль здешней большой реки и поглядеть на те места, откуда родом мой батюшка и его братья — они ведь упоминали о селениях, жители которых сочетали охоту с земледелием. И еще там занимались ткачеством. О чем-то подобном я в какой-то книжке читал, вроде как у американских индейцев некоторые сообщества подобным образом жили и отбивались от охотничьих племён. Собственно, и здесь так же получилось. То есть при противостоянии двух народов, побеждает тот, который умеет быстрее собираться в нужном месте большой кучей.

И в этом отношении нет равных нашему северному союзу — в прошлом году за пять дней для отпора Деревянным Рыбам и Греющимся Ящерицам собрались вообще все, способные держать оружие.

Ну да ладно, хватит грезить. У меня ведь огромное хозяйство под рукой.

* * *

Грозные Медведи разбили свои шатры рядом с нашим пемзовым домом. Во-первых, они принялись снабжать нас дичью, а во вторых — впряглись в дела наравне с остальными. Племя это оказалось единственной семьёй, сохранившейся после избиения, устроенного три года тому назад внезапно напавшими на них Ящерицами. Отец с матерью и четверо сыновей сумели унести ноги, воспользовавшись суматохой. То есть — люди они сообразительные и расторопные. Теперь вместе с нами пристраивали башню к задней стенке дома

Я не стал расспрашивать вождя Рокочущего Грома о причине, по которой эти люди и тут расторопно сообразили и поспешили присоединиться, почуяв в наших действиях признаки выигрышной стратегии. Чуть позднее подтянулись Колонки, а два других ближних стойбища откочевали неведомо куда. Разумеется, это не то многолюдье, на которое я рассчитывал в конце зимы, но работы пошли. Плетень вокруг огорода и, как следствие, набитый вениками навес. Квадратная в плане башня размером восемь на восемь вознеслась вверх на шестнадцать метров а это, считай, пять этажей. Мы снова сводили стены перевёрнутой параболой, потому что никаких перспектив добыть мало-мальски пристойные кровельные материалы в этих местах так и не наметилось.

В старом доме устроили перекрытия второго и третьего этажей, но не сплошным полом рассекли пространство, а балконами. Или антресолями, если кому-то так понятней. Почему? А потому, что иначе нам этот дом не протопить — мы ведь согреваемся костром, горящим посерёдке, то есть такая часть теплоотдачи, как излучение, является весьма важным компонентом обогрева. Ну, и с точки зрения обороны это важно. Помните, чай, что такое удар сверху?

Погреба приготовили под урожай корнеплодов, кладовые для копчёностей, крепкий сарай для вяленой рыбы. Барсук я, в конце концов, или не барсук? То-то же. Уж если устраиваться, так капитально.

Мой старший брат Нут прибыл на челне, гружёном горшками, предназначенными для консервирования. Потребовал себе взрослого имени и сообщил, что остаётся здесь жить. Ох и поломал я голову, как охарактеризовать парня. Он ведь не просто искусный охотник, превзошедший в этом важнейшем ремесле даже мою матушку, а ещё и глубокий знаток леса и всего, что в нём растёт и обитает. И уважить парня надо, и позаботиться о том, чтобы он не потерял скромности. Стал он с моей лёгкой руки Мягким Шагом.

С братом приехал и мастер Грозный Рык — бывший Бормотун. Ему понадобилось поговорить о керамике, а то план, что я ему оставлял, весь закончился, но возникли некоторые соображения и... мы долго беседовали, намечая перспективные шаги. А потом гость мой драгоценный уехал обратно к своим печкам.

Третий визитёр, Одноногий Лягушонок, долго придирчиво осматривал постройки и ближайшие окрестности. Оценивал спуск к реке и исследовал протоки и косы. Выразился в том смысле, что он сюда ещё вернётся, и убыл с Грозным Рыком.

* * *

Летели дни, я крутился по делам обустройства. Нут, простите, Мягкий Шаг, до хрипоты спорил с Рокочущим Громом о каких-то лесных тонкостях. Но мужчины ни разу не подрались, — наоборот, вечно вместе пропадали в чащобе, разыскивая солонцы, хлопоча о том, как приманивать дичь, и каким образом дать знать чужим охотникам, куда можно ходить, а куда нельзя.

Мы обживались и врастали корнями в эту землю, приспосабливая под себя окружающее пространство. Было откровенно не до технического прогресса — столько всего навалилось! Хотелось построить настоящую парную баньку, хотелось подвести родниковый ручеёк так, чтобы воду можно было черпать прямо дома. Как следствие, возникала мечта об устройстве тёплого сортира со смывом. И это при том, что всё лето пришлось складывать из пемзы огромную башню.

А заготовки? А огород? И людей на всё про всё явно недостаточно.

* * *

Я много возился с внутренней опалубкой башни. Так уж сложилось, что возводить число в квадрат никто из древних людей не умеет, и построение параболы для них задача непосильная. Поэтому контроль профиля стен отнимал у меня немало времени. И вот, как-то раз, работая на самой верхотуре, я бросил взгляд на реку. По ней плыли плоты. Много. С людьми.

Судя по виду — какое-то племя переезжало с места на место. Нечто подобное я видел давным-давно, ещё в первый год своего пребывания в этом мире. Во время нашей встречи с неандертальцами, они на чём-то подобном перебирались через озеро.

Работы мы свернули, привели свой лагерь в приличный вид, самые большие горшки на огонь поставили, намереваясь радушно принять гостей — нападения никто не ждал. Я спустился под гору к мосткам и вышел на них. Как раз вереница плотов приблизилась настолько, что можно было перекликаться.

— Я Степенный Барсук. А кто вы? — начал я, не мудрствуя лукаво, точно в стиле сказки про теремок.

— Мы Зелёные Лягушки. Ищем места, где хорошая охота, — ответили мне с переднего плавсредства.

— Гребите сюда, отведайте нашего угощения. Заодно и поговорим, — продолжил я речи учтивые.

— Мы не торговцы, Степенный Барсук. У нас нет ничего, чем бы мы хотели обменяться.

— Вот и замечательно, не придётся тратить времени на торг, — а сам рукой зазывные знаки делаю.

— Нет, Степенный Барсук, не станем мы к берегу приставать. Место тут занято, так что не будем отвлекать вас от дел — поплывём дальше.

И ведь уплыли. Насчитать удалось девятнадцать взрослых мужчин и двадцать две женщины. Деток — больше тридцати. Сердце моё кровью обливалось, когда смотрел, какая масса рабочей силы проезжает мимо.

Как Вы уже поняли, мимо нас проследовали те самые неандертальцы, одному из которых я когда-то отрезал ногу. Поэтому разговор шёл по-неандертальски, и никто, кроме Фаи и Тычинки из него ни слова не понял. Коренастых большеголовых крепышей от обычных людей я отличаю легко и отношусь к ним приветливо. Не все местные жители согласны со мной — они и Тычиночку несколько опасаются, и на Лягушонка косились — уж очень чужеродно выглядят эти люди среди живущих в этих краях андертальцев.

Как я понял, несколько небольших неандертальских групп прибыли в здешние края недавно откуда-то с запада и одна из них — Лягушки — поискала для себя охотничьих угодий на юге, но вернулась. С другой стороны, Деревянные Рыбы, в последние годы терроризировавшие местное население, не искали для себя места на юге, там, откуда привозят зерно. Наоборот, они упорно пытались захватить угодья на севере.

Запахло геополитикой. Возникло подозрение на наличие некоторых неизвестных мне обстоятельств. Кто же живёт вверх по реке? Почему одни туда не ходят, а другие оттуда возвращаются? Не исходит ли какой опасности от наших южных соседей?

Я сел в челнок и отправился вдогонку за ушедшим племенем.

* * *

Замыкающий плот показался мне ничем не хуже других для того, чтобы поговорить с людьми. Четыре крепких дядьки, плывших на нём, не испугались мальчишку, но встретили меня неприветливо:

— Тебе же сказали, что мы не собираемся ничем меняться.

— Ну и ладно, — ответил я примирительным тоном. — Хочу расспросить о том, что вы видели в местах, откуда прибыли.

— Там не любят чужих. Нас прогоняли отовсюду, хотя мы никому ничего худого не делали. Отсюда, тоже прогнали, но это было давно. А потом лодочник, возивший зерно, рассказал, что здесь стало мало людей, вот мы и решили вернутся.

Вот так всё оказалось просто. Я уже подумывал, что пора прощаться и убираться восвояси, как вдруг, один из охотников сам меня спросил:

— А что, брат мой Икринка жив ли ещё?

— Нехорошо, Сазан, упоминать имена умерших, — буркнул человек с седой бородой.

— Ничего нехорошего, — возразил я. — Твой брат носит взрослое имя Одноногий Лягушонок, ловит рыбу и делает прозрачные камни. Он обещал приехать сюда.

— Хотел бы поглядеть на него, — улыбнулся Сазан.

— Нельзя! — взвился седобородый. — Для нас он навсегда ушел в тёплый мир.

Не, ну только дискуссии на религиозную мне не хватало!

— Душа не покидала тела Лягушонка, — ответил я с важным видом, и многозначительно посмотрел на своего оппонента. Тот о чём-то задумался.

В древней теологии много не слишком хорошо проработанных аспектов, так что ввести людей в заблуждение довольно просто. Однако, парить мозги собеседникам я не собирался. Попросил рассказать о тёплом мире. Раньше о нём при мне не упоминали, так что я очень хотел понять о чём речь.

Обычно, представляя себе место, куда отправляется душа умершего, люди думают о том, чего им больше всего не хватает в жизни. Скажем, скандинавам не хватает свинины — вот они и селят души лучших людей туда, где каждый вечер жарят огромного кабана. Ну да не о скандинавах речь. По неандертальским представлениям после смерти достойные люди оказываются там, где всегда тепло, а недостойные — там, где холодно. И это указывает на жизнь в местах северных и суровых. Где-то там, у границы вечного льда среди северных оленей и мамонтов.

А вот о том, почему они оттуда ушли, я ничего не узнал — даже старший из рассказчиков этого не помнил — Зелёные Лягушки, когда он появился на свет, уже находились в состоянии непрерывного движения, мало где задерживаясь хотя бы на месяц. Их гнали, они уходили. И так — всё время, много лет.

Вот где, поистине, кладезь познаний о древнем мире! Разумеется, я не собирался упускать подобную возможность разузнать как можно больше о том, что творится вокруг и буквально вцепился в это племя.

Ситуацию "усугубили" Фая с Тычинкой, догнавшие нас к вечеру на другом челне. Они прихватили с собой не только походный шатёр и кухонную утварь, но и сеть. К нашему костру охотно захаживали многие любители поговорить, а я вылавливал из их повествований крупицы важной информации.

Итак, ниже и выше по течению большой реки, если считать от места торжища, живут полуоседлые племена, кочующие в пределах своих территорий, то есть по неким сезонным маршрутам. Лягушки это точно знают, потому что, где бы они не остановились, вскоре являлись хозяева и выдворяли пришлых. До хватания за оружие дело никогда не доходило, — иначе от племени давно бы ничего не осталось. Вот эти-то полуоседлые общности и были чуть не полностью уничтожены Деревянными Рыбами.

Дальше вниз по реке живут оседлые — они содержат огороды и охотятся в прилегающих угодьях. Отсюда путешественникам пришлось выметаться очень быстро — их мгновенно обнаружили и, убеждать в необходимости убраться куда подальше, пришли в столь значительном числе, что ни о какой задержке вообще речи не шло. Более того, выяснилось, что в эти края агрессивные Рыбы даже соваться не пробовали.

Вверх по реке, если пройти за пределы зоны проживания полуоседло-охотничьих групп, начинаются места неуютные, каменистые и бедные дичью. Лягушки пытались там обосноваться, но оголодали и отступились. Вверх по притоку, текущему с юга, они ушли сухим путём уже в ту пору, когда я тут поселился, то есть в прошлом году. Вернее, не совсем так — они просто двинулись на юг ни на какую реку не ориентируясь. Леса редели, дичи в каждом месте находилось буквально разок-другой как следует поесть, вот они и топали со своими волокушами всё дальше и дальше, благо никто их ниоткуда не прогонял.

Судя по описанию местности, путешественники вышли в степь потому, что указывали на то, что охотились в поймах небольших рек, а вне их пределов, хотя и видели немало пасущихся на открытых местах копытных, с охотой затруднялись. Дичь видела их издалека и спасалась бегством, не подпуская на дальность броска копья. А растущая на равнинах трава охотников не скрывала, она им и до колена не доходила.

Местных жителей вообще не встречали. Только одну группу из четырёх охотников заприметили как-то раз, и всё. Но те тоже приметили Лягушек, и ушли, не пытаясь приблизиться.

Перезимовали тяжело: и холода, и ветры, и неважная охота, — всё это дало понять — стоит поискать себе другого места. И продолжился путь на юг. Местность стала понижаться, гуще стали леса, обильней добыча и появились люди, жившие в этих краях. Они, как водится, попросили пришедших поискать себе другого места. Вот тут-то пришло понимание, что стоит усталым путникам вернуться обратно на север, где и растения знакомы, и люди, как теперь кажется, ласковей.

Удобную дорогу домой показал им человек, вёзший на торжище зерно. Ему помогли перетащить через волок и долблёнку, и мешки, а сами связали плоты и начали сплавляться вниз по течению. Вот такая история. История, из которой несложно заключить — Лягушки добрались до какого-то безлесного плоскогорья или нагорья, за которым снова начинаются богатые земли, довольно плотно заселённые, и где в обиходе зерновое земледелие. По всему выходит — оттуда недалеко и до мест, откуда родом Фая и Тихая Заводь — моя тётка, Говорящая с Духами плодородия.

И, судя по тому, что путешествие вниз по реке длилось целую луну, — это сильно далеко. По прикидкам, если учесть скорость реки, её извилистость и остановки на ночь, то от пятисот до тысячи километров. Примерно десять градусов широты. Воистину — Лягушки-путешественники!

* * *

Расстались мы, когда выплыли в большую реку. Перебравшись на другой берег, неандертальцы переложили скарб на волокуши, и отправились своей дорогой. А мы двинулись к Противной Воде. Раз уж оказались поблизости от торжища, почему бы не заехать, не узнать новости? Тут осталось-то полдня на вёслах.

Стойбище у Противной Воды встретило меня мельтешением знакомых лиц и нашей северной речью. Нынче тут просто саммит какой-то. Мой батюшка Атакующий Горностай прибыл за солью со товарищи. Его старший брат, вождь нашего союза, Тёплый Ветер, обеспокоенный тем, что верховный шаман — Ваш покорный слуга — засиделся южнее гор, едет ко мне серьёзно поговорить. Одноногий Лягушонок, следуя опять же ко мне, остановился здесь со своим семейством, чтобы напарить соды в озере. И группа юношей, нуждающихся во взрослых именах, сделала остановку по пути опять же ко мне. Я ведь отсутствовал дома около года, а люди-то растут.

— Заинька, о прошлом годе, когда принимали мы Тупого Скребка, опасался ты, а с добром ли он к нам пришёл? В тот раз мы тебе не поверили, и оказались неправы. Нынче, когда съехались вожди с мужчинами сажать большой Кавайский огород, припомнили и о желании твоём завладеть долиной Соек. Мы ведь тоже тогда посчитали, что это нам не нужно.

Однако, в первом случае ты оказался прав. А по поводу второй твоей затеи пока ничего не ясно, но сам-то ты строишь большой дом, развёл огород, подружился с тутошними людьми, — Тёплый Ветер спокойно излагает предысторию в кругу наших соплеменников... или сосоюзников? Племена-то у нас разные и, соответственно, тотемы. Но речь одна, и одна на всех жизнь. Даже обжиговые печи, уловы и урожаи, и те... нет, не общие, но и никому они не чужие. Колхоз какой-то получился.

— Так расскажи нам, пожалуйста, что заставило тебя так поступить? — сформулировал вопрос наш вождь.

— Понимаешь, отец (брат отца здесь — тоже отец, а не дядя, как у нас), где бы кто бы ни зажил хорошо, обязательно что-нибудь гадкое происходит. Духи, чьи разговоры мне иногда удаётся услышать, уверены в этом, — мне довольно сложно объяснить причину своей уверенности, так что ссылку на сакральное делать необходимо. — Заранее сказать откуда исходит опасность, трудно. Но часто она предвещает о своём приближении и, если быть к ней готовой, если вовремя собраться с силами, тогда удобней противостоять несчастьям или плохим людям.

— Ты боишься, что вместо Деревянных Рыб придут другие убийцы, — подвёл вождь черту под моим многословием. — Что же, это возможно. Действительно, если кто-то из нашего союза поселится в долине Соек, он сможет раньше узнать о появлении здесь плохих людей, и предупредить.

Люблю я, всё-таки, нашего вождя. Всё-то он схватывает налету.

— В долину Соек сейчас идут Зелёные Лягушки, вернувшиеся с юга, где им не понравилось, — поспешил я внести ясность. — Но об опасностях, приближающихся по реке, здесь, у Противной Воды, тоже узнают заблаговременно. Если бы кто-то из наших постоянно тут проживал и внимательно слушал разговоры между людьми, что приезжают меняться, то все новости быстро доносились бы то ушей вождей союза. Дом в этом месте давал бы приют и тем, кто приезжает добывать соду, и тем, кто отправляется к реке, текущей с юга, где я раньше других увижу, а не спускается ли вниз по течению грозный враг?

Знаете, добрая репутация — великая вещь. Голос мой не был воплем страждущего в пустыне. Да и ситуация прямо сейчас сложилась благоприятная — нас тут целая куча. И выходы известняка поблизости имеются. Одним словом, поставили мы торговую факторию, сложив её как раз из известняка на известковый же раствор из этого известняка приготовленный.

Чем тесали камень? Да чего только не придумывали. Например — сверлили керамическими свёрлами ряд отверстий по линии будущего разлома, а потом вбивали туда деревянные клинья. Это, если от монолита отколупывали. Гранитными топорами тесали, песчаником ровняли. Податливый материал и много старательных рук — это просто здорово. Тем более, что форму дому придали всё ту же — перевёрнутую параболу поставили шестиметровой ширины внизу и девять метров вверх, а в длину строение растянули аж на двенадцать метров. Опять же лаги лиственничные вмуровали и оставили оконные проёмы, затянув их пока шкурами.

Я ведь понимаю, отчего Одноногий Лягушонок сюда потянулся — тут пески просто замечательные намыты в речные косы, и содовое озеро под рукой. А он здорово выделывает всякие стеклянные ерундовинки: зверушек, птичек, рыбок. Ну и для окон что-нибудь изобразит.

Хотите прицепиться к термину "фактория". На здоровье. Не стану спорить. Но и жилищем шпиона называть этот дом тоже нехорошо. Так что — пускай будет, как уж назвалось. Торговать тут будут всякой лабудой — браком керамического производства, стеклянными фигурками, что играючи вытягивает из стекла Одноногий Лягушонок, неудачно скроенными рубашками — главное, чтобы создавалась видимость активности. А что покупать? Нам ведь почти ничего не нужно, кроме соли. Да что угодно. Главное — покупать и продавать, продавать и покупать. Можно и непонятные диковинки брать, и откровенное фуфло, вроде ракушек или сушёного мха. Метеориты там или иную какую непонятку.

Фактором устроился здесь мой батюшка, Атакующий Горностай, а маменька с неандерталочкой скоро приедут.

Глава 5 Туда и обратно

Знаете, о хозяйстве, да о разных придумках можно рассказывать бесконечно. Вот, и на сей раз не удержусь. Сварил я из канифоли отличный клей, не растворимый в воде. Для этого пришлось долго рвать щавель, давить из него сок и, то, что выпарилось, добавлять в расплав. А потом придумывать, чем, получившуюся хрупкую субстанцию пластифицировать, чтобы при ударе место соединения не разлеталось в песок. Я разные толчёные камни прибавлял, а потом образчики пробовал на излом. Нашел подходящий минерал — он был мягкий и волокнистый, возможно, асбест. И немножко толчёной в пыль пемзы добавлял. С её прибавкой липучесть клея возрастала. Обычно я его использовал горячим, но и скипидару он поддавался, правда, если со скипидаром, то прочность выходила меньше, зато липучесть вообще зашкаливала.

Это позволило мне склеить отличное судёнышко, куда как более ходкое, чем берестяные челны. Сильно напоминающее лодки для академической гребли. Когда мы с Тычинкой усаживались за вёсла спиной вперёд, от нас даже собаки, бегущие по берегу, начинали отставать через часок-другой. Шучу. Собаки у нас выносливые, но смотреть на них во время подобного забега было жалко.

Так вот — с этой же лодки можно было опустить по бортам два шверта — это вроде киля такие штукенции, только утяжелённые снизу. Тогда получалось идти под маленьким парусом и даже лавировать. Главное же, своё корыто мы с жёнами вполне могли перетаскивать через волоки. Без груза, понятно, пустое, но именно на руках, не маясь ни с какими катками.

Каркас собрали из планок, выструганных из длиннющих жердей, а обшивку из лишённых шерсти кож, проклеенных в три слоя прямо по месту.

Сразу оговорюсь, чересчур высокой прочностью это сооружение не обладало, но таранить вражеские корабли на нём никто и не намеревался — мы, наконец-то собрались в дорогу.

Мне уже исполнилось четырнадцать лет, я сильно вырос, превратившись... ну, не то, чтобы совсем кабанчик, скорее наоборот — тощий и жилистый, однако силёнка в теле гуляет нешуточная. Нет, с матёрым мужиком мне пока не тягаться, но со временем и это придёт.

Если кто интересуется, как я теперь с жёнами обхожусь, спешу успокоить — всё наладилось в своё время и деется как положено супругам. Детишек же мы заводить не спешим, а торопимся в дорогу на юг, чтобы своими глазами посмотреть на нынешнюю цивилизацию. Как раз завершилось половодье, а оно тут короче, чем на севере за горами. Река вернулась в берега, течение пришло в норму и мы отплываем из Тупого Бычка ранним летним утром.

Что за Тупой Бычок? Это селение моё пемзовое теперь так называется. Шаман Тугой Пучок, когда учился грамоте, решил высечь своё имя на скале. Ох и потрудился же он — чуть не метровые буквы выдолбил. Но мы про это не знали и, только когда снизу пришел на челне Одноногий Лягушонок и спросил, отчего мы так назвали свой городок, тогда всё и выяснилось. И про надпись, и про ошибки, допущенные новоявленным грамотеем. Получилось-то, словно вывеска с названием посёлка.

* * *

До волока, о котором мы знали от лодочников, везущих зерно к Противной Воде, дошли быстро — буквально пару недель ходу и потребовалось-то. Ну да, менялись мы на вёслах каждый час. Места, через которые пролегал путь, ничего интересного нам не предлагали — леса, луговины, скалы и холмы. Останавливались редко, потому что луна по ночам освещала дорогу, а никаких опасностей мы не ждали. Так что приставали чтобы еды сготовить, собакам дать побегать, и дальше плыли. Признаться, река оказалась не слишком извилистой, она плавно катила свои воды между холмов мало отклоняясь от прямой. Так, виляла изредка. Ширина её колебалась в пределах от одной до двух сотен метров, течение изредка слегка ускорялось, но ни островов, ни плёсов не попадалось.

Впрочем, вскоре за пределами поймы началась степь, и мы вышли наверх, вскарабкавшись по высокому крутому откосу. Полюбовались на широкий простор, на пасущуюся в отдалении лошадку, собрали травинок-былинок, да и поехали своей дорогой. Тут явно хорошее место для какого-нибудь конного народа, а для лесных охотников интересного немного. Начиная от этого места река принялась петлять, появились и острова, и сухие русла угадывались то тут, то там, но продолжалось это для нас недолго.

Место волока опознали в два счёта и по кострищам, и по шуму переката впереди — всё, как нам обсказывали. Выбрались на сушу, и началась работа: туда с грузом, обратно — налегке. Собаки тоже пустыми не ходили, уж вицы-то для волокуш вырезать — минутное дело. Так что работали все. Лодка наша на поверку оказалась недостаточно лёгкой, мы с ней четыре передышки делали, пока доволокли. А уж как всё перенесли — сразу банно-постирушечный день себе устроили и маленькую оргию, пока никто не подглядывает. Мы, как из дому вышли, людей не встречали ни разу, только кострища на берегу видели, оставленные лодочниками, везущими зерно в наши края.

Что мне сразу не понравилось, так это то, что ни рыбы в реке, ни дичи в окрестностях в окрестностях волока не нашлось — на редкость неладное место. И речка каменистая — по ней действительно на долблёном челне было бы спокойней плыть, чем на нашей лодке с тонкой обшивкой. Так что взяли мы в руки однолопастные вёсла и приступили к сплаву, хорошенько глядя вперёд, чтоб не налететь ненароком на что-нибудь острое или колючее. Тропу вдоль берега, по которой тут ходят лодочники, ведущие свои судёнышки на бечеве, я решил пока просто принять к сведению.

Камень, на который мы, в конце концов, налетели, прятался в буруне, и днище пропорол, словно ножик. Так что, если бы не напиханные повсюду надутые воздухом кожаные мешки, остались бы мы и без лодки, и без вещей. А так — только вымокли и замёрзли, пока добрались до места, пригодного к выходу на берег. Ещё два дня чинились. Обошлось накладкой на поломанном стрингере и заплатой на обшивке. Фая, пока мы с Тычинкой ковырялись, сходила вниз по течению и осмотрела русло. Сказала — больше таких безобразий впереди нет.

А на следующий день прямо на берегу встретилась нам стояка древних людей.

* * *

Я понимаю, если не хочешь принимать гостей, отгони криком или жестами. Но пырять незнакомца копьём в живот, это просто верх неприличия. А ведь именно так меня встретили в селении. Здоровенный детина, вышедший навстречу, не сделал ни одного угрожающего жеста, а сразу приступил к поражению. Я еле успел отскочить в сторону и заехать мужику в ухо кулаком — он разил акцентировано, вкладывая в удар вес корпуса, почему и пролетал вслед за не встретившим препятствия оружием. Тычинка добавила ему кулаком по затылку, а Фая бросилась к лодке. Идея прийти безоружными не сработала, поэтому кистень мне, и рычаг крапивной мялки моей любимой неандерталочке были доставлены незамедлительно.

Остальные же местные жители принялись кричать ругательно. Или скандально. И, наконец, замахали руками, призывая убираться отсюда подальше. Это, по крайней мере, вежливей, чем пытаться убить.

— Поняла, о чём они кричали? — спросил я Фаю, когда мы достаточно отплыли. — Ты ведь когда-то проходила через эти места. Как-то ведь с людьми разговаривала.

— Злыми духами нас назвали, велели уходить.

Интересно, с чего бы это? Я оглядел себя и своих спутниц. Ни клыков у нас нет, ни рогов. Шерстью не обросли, наоборот, у всех аккуратные короткие стрижки, волосы шелковятся, отмытые дегтярным мылом. Я чисто выбрит (лезет уже пушок, но кремневой бритвой снимается хорошо). Шаровары на нас чуток мятые, зато рубахи, как с иголочки. Просторные такие косоворотки с рукавами и вышивкой. На мне — кепочка с козырьком из соломки сплетенная, на девчатах — изящные шляпки-канотье с цветной ленточкой вокруг короткой тульи.

Удобная одежда для лета — в наших краях многие так ходят. По крайней мере на землях Союза этим никого не удивишь. Или тут так привыкли к одежде из шкур, что тех, кто одевается удобно, уже и за людей не считают?

* * *

В следующее селение я входил переодевшись в демисезонное. Сверху — меховая курточка до колен, а внизу по банному, то есть голые ноги торчат из мокасин. Ну и на кепку бубенчиков фарфоровых нацеплял. Шаман я или не шаман? Тычинка с Фаей аналогично оделись и головы свои ушастые прикрыли капюшонами, закрепив их, чтобы не спадали, ремешком через лоб.

— Кто вы такие и зачем пришли, — перевела мне Фая вопрос старика, вышедшего навстречу.

— Мы идём на юг, чтобы выменять себе зерна на зиму, — "продиктовал" я заранее приготовленный ответ.

— А что вам надо от нас?

Надо же, как нелюбезно! И ответить-то нечего.

— Мы первый раз попали в эти места. Хотели бы узнать, правильно ли плывём, — переводит мою импровизацию Фая. А я протягиваю дар. Листочек, сделанный Лягушонком из бракованного, загрязнённого чем-то зелёным стекла. В нем проверчено отверстие, куда продёрнут шнурок.

Осматривали эту безделушку большой толпой — она ведь блестящая. Ну просто как папуасы. Нас же позвали в дом и принялись потчевать варёными корешками и печёным на углях мясом. То есть, ледок недоверия сломался. Само селение не так-то много рассказало нам о своих обитателях. Никаких капитальных построек — шкуры, натянутые на ремнях, привязанных к древесным стволам или сучьям, образуют тенты. То есть разбитый в летнем варианте лагерь кочевых охотников-собирателей. Одежда тоже — сплошные меха... шкуры, конечно, покрытые шерстью. Основных покроев два. Юбка, обмотанная вокруг талии и стянутая ремнём. Или накидка через плечо, тоже стянутая на поясе. Неопрятно — куча костей под ногами, хотя фекалиями не пахнет. Дымят костры, отгоняющие гнус, голые ребятишки ползают прямо по земле. Люди, тем не менее, выглядят сытыми и довольными. Инструменты кремневые, горшки кривые, слепленные по ленточной технологии.

Одним словом, век здесь значительно более каменный, чем там, куда я в своё время угодил. По всему выходит, попали мы к людям с более примитивной культурой, чем та, к которой привыкли. Видимо, места тут щедрее и приветливей, отчего добывание пропитания не заставляет напрягаться так сильно, как в более суровых наших краях. Вот и не напрягаются люди.

Следующую остановку мы сделали поодаль от селений и хорошенько побродили по лесу. Он тут куда богаче, чем у нас. Встречаются гари — следы лесных пожаров, буреломы, болотца, обильные ягодники и заросли орешника. Куча незнакомых пород, но блестящих кожистых листьев, характерных для южных растений, не встретилось. Лес смешанный, а чего больше — лиственных или хвойных — уверенно сказать не могу. Всего много. Ну да не ботаник я. Растения классифицирую по съедобности и по полезности в хозяйстве.

Дальше мы летели стрелой не особо обращая внимание на редкие явно временные селения, видные с воды. Отмечу, пожалуй, что долблёных челнов на берегах не примечал ни разу. Пару раз видели плоты. Один покачивался, привязанный к дереву, а со второго рыбачили острогой. Близко подходить не стали — чего мы там не видели!

Речка постепенно расширялась и крутилась то вправо, то влево, словно змея. Холмы вокруг сделались редкими, леса — густыми просто до неприличия, а селения снова перестали встречаться. Когда мы, наконец, после очередного поворота увидели деревеньку, сразу развернулись, отошли немного и пристали к берегу, потому что впереди нас ждал совсем другой мир. Тростниковые домики с тростниковыми крышами, такие же, как у Противной Воды. Но, в отличие от того впечатления пустынности и заброшенности, которое произвёл на меня посёлок рядом с торжищем, здесь было оживлённо.

* * *

— Зая! Чего ты так испугался? — Тычиночка, лапушка моя ненаглядная, всё понимает. Мы сидим на бережку в кустиках и поглядываем на посёлок, что сейчас от нас за рекой. Признаюсь, далековато до него и мало что видно.

— Понимаешь, тут совсем по-другому люди живут. Хочу сначала присмотреться, а уж потом им на глаза показываться, чтобы не попасть впросак.

Наблюдаем дальше. Тростниковые крыши имеют коническую форму, что заставляет предполагать здешние жилища в том, что форму они имеют цилиндрическую. Почему предполагать? А потому, что всё загорожено высокими плетнями, то есть видимые фрагменты стен коротки и затенены сильно выставляющимися свесами. Свесы эти намекают на дождливый климат.

Я считаю дни, проведённые в дороге, прикидываю скорость лодки и извилистость русла — хочу понять, далеко ли от тропиков нас занесло? По всему выходит, что далеко. Да и характер леса тут вовсе не тропический — напоминает обычную среднюю полосу. Одет же местный народ в набедренные повязки, а вот тканые они, или из шкур, отсюда не разобрать. Среди тех, кого удалось увидеть, ни в ком я не заподозрил женщину, так что их форма одежды всё еще не установлена. Но мужчины смуглые, сухопарые и всё время перемещаются. Копий в их руках не видно. Волосы носят длинные, где-то до плеч. Но никаких кос не видно — свободно свисающие лохмы, перетянутые ремешком вокруг головы.

Не стану утверждать, что нынче уж особенно жарко, тем не менее, люди одеты так, чтобы ни в коем случае не вспотеть. Вот группа охотников вернулась с добычей, вот отошёл от берега чёлн с рыбаками — ставят сеть. Вот кто-то что-то тащит прочь от построек. Купающихся детишек не видно. Иногда то там, то тут заметен дым костра.

Признаков систематической планировки в селении нет, зато заборов много. Не один общий, вокруг строений, а вроде как, участки огорожены. По другую сторону селения тянутся поля.

Одно из зданий крупнее остальных.

Увиденное для меня — признак наличия здесь структурированного общества. Большая хижина может быть и храмом, и дворцом вождя, и общественным сооружением. Соваться туда с бухты-барахты не хотелось бы. Это не крошечное лесное племя, которому я способен достойно ответить на проявление недружелюбия. Здесь явно просматривается нечто организованное.

Примерно так я и объяснил свою нерешительность девчатам. Фая, побывавшая здесь лет десять тому назад, ничего толком к результатам наших наблюдений прибавить не смогла. Она в ту пору была ещё маленькой девочкой и ни у кого никаких опасений не вызвала. Иногда в таких посёлках её кормили, иногда — прогоняли. Хижины тут действительно круглые и в холода посредине в них горит костёр. Женщины, в основном, тучные и проворные в работе. Одни добрые, другие злые. Мужчины в дома приходят только на ночь, а остальное время где-то что-то делают. То есть, информация довольно скудная.

Картинка начала более-менее вырисовываться, но следить за посёлком мы продолжали издалека. Понимаете, после попытки насадить меня на копьё, предпринятой обычным лесным охотником, я крепко задумался о том что, отправившись путешествовать по древнему миру со всем семейством, повёл себя, словно турист своего времени, купивший тур куда-нибудь в истоптанное отдыхающими место. Обычаи охотников, среди которых прошло моё детство настроили меня чересчур благостно.

Невольно вспомнились впечатления европейцев от встреч с дикими народами на островах Тихого Океана. Туземцы воспринимались как наивные дети природы, лишённые всякого налёта цивилизации. Добрые, отзывчивые, доверчивые. Настолько не понимающие, что что-то может кому-то принадлежать, что даже какие-то острова назвали Воровскими. Их жители тащили всё, что не приколочено, искренне полагая себя в праве взять то, чем сейчас никто не пользуется.

В подобных условиях и прошло моё детство. Мышление к этому приспособилось и привело к проявлению недальновидности. А ведь известнейший турист древности Александр Македонский сумел ознакомиться с достопримечательностями Египта и Вавилона только благодаря предусмотрительно прихваченной в дорогу фаланге.

Хорошо, что оказавшись на границе, разделяющей миры, я задумался. А то бы мог и сам влипнуть, и девчат своих подставить. Всё. Дальше не идем. Понаблюдаем издали, и вернёмся. Продвигаться дальше без сильной дружины нельзя, а собрать в наших землях воинство для подобного похода... не представляю себе, как это сделать. Надо искать другой вариант ознакомления с соседними землями.

* * *

Наблюдения за посёлком мы вели скрытно — уж это-то делать у нас умеет любой. Однажды слышали большой шум: били барабаны, через реку до нас докатывались многоголосые вопли. На другой день куча народа вывалила на поля и принялась за уборку урожая. Инструментов разглядеть не удалось, — видели только, что женщины (действительно, много толстух) работают в наклон. Видимо жнут серпами. Мужчины таскали снопы, составляли их на просушку. Длилось это довольно долго, недели две с перерывами на два коротких ливня.

Вверх по реке, туда, откуда мы прибыли, не прошло ни одной лодки, зато сверху, вслед за нами — целых четыре долблёных челнока с парой лодочников в каждом. Три ушли дальше, не заворачивая в селение, а один пристал к берегу, да так и остался там. Не приметил, чтобы из него что-то выгружали, и в воде он сидел, как пустой.

Однажды группа из двух десятков мужчин ушла цепочкой вглубь берега. Похоже на военный отряд, потому что у каждого, кроме копья, на поясе висела палица. А вот щитов ни у кого не было. Да и поклажи ни на ком не приметили. Много раз наблюдали за рыбаками, ставящими и выбирающими сети. На нашем берегу они ни разу не высаживались, и вообще, реку никто не переплывал. Охотники уходили и приходили. Парочки уединялись в зарослях, дровоносы таскали вязанки хвороста.

Женщины редко показывались из-за плетней. Одеты они были в длинное платье, кажется, тканое. Или из хорошо выделанной кожи. Повторюсь, мы наблюдали издалека, из-за реки. Раз были похороны. Покойника, во что-то завернутого, отнесли к кромке леса и там закопали. В процессии присутствовало много людей, но события разворачивались далеко, да ещё и селение многое загораживало.

Мы просидели на одном месте около месяца, почти ничего не увидев и почти ничего не поняв. Охотились, собирали орехи. А потом, лунной ночью отправились в обратный путь. Проникать в цивилизованные области, приехав туда, как в гости, я так и не решился. Надо было искать иной канал информации.

Зачем мне понадобились сведения подобного рода? А затем, что случись контакт между нашим дикарским миром и этой, пусть примитивной, но цивилизацией, и организованность обязательно возьмёт верх. Это подтверждено всем ходом развития истории. Так вот, не хочу я оказываться внизу, и родичам своим не желаю.

Хм. И жёнушкам моим хватит уже расхаживать праздными. Даёшь демографический взрыв в отдельно взятой семье. Вот доберёмся до дому, и возьмусь я за этот вопрос.

Глава 6 Про городок

Дома всё шло своим чередом. Селение Тупой Бычок готовилось к очередной зимовке. Заготавливалась провизия на то время, когда сюда соберутся охотники окрестных бродячих племён — они охотно проводят холодное время в тепле и сытости. Мы тоже им рады и всегда готовим массу развлечений, чтобы гости наши не скучали. Сани для подвоза известняка, камня, дров. Размеченные под валку участки леса, инструменты для обтёсывания неподатливых лиственничных стволов. Обо всем этом следует заблаговременно похлопотать.

Почему-то споров о том, что приют и кормёжку нужно отрабатывать, не возникало ни разу и ни с кем. Зовёшь к ужину — приходят. Поручаешь дело — делают. Объясняешь — понимают. Гигиенические требования тоже выполняют без скрипа. Видимо, Его Величество Прецедент сработал: если так уже было, то и дальше не следует отступать от порядка, следуя которому все остались живы.

Что за работы у нас такие? Строимся. Возводим оборонительно-жилой комплекс, так сказать. Параболический профиль цельнокаменных сооружений неплохо себя зарекомендовал. Варианты с девятиметровой "палаткой", шесть по горизонтали и девять по вертикали, а также с башней восемь на восемь шестнадцатиметровой высоты, оказались жизнеспособными. Теперь мы строим из этих элементов замкнутый квадрат с башнями по углам и в середине стен. Вроде как крепостицу возводим.

Нет, насчёт оборонительного значения этого сооружения я никому даже не намекал. Подчёркивал удобство закрытого от ветра двора, разумность компактного размещения подсобных помещений и на разные другие мелочи напирал... хотя, аргумент "подслушал духов" вообще снимал любые вопросы.

Первый этаж мы строим не из пемзы, а из обычного камня. Он, конечно, тяжелее, но зато возить его намного ближе. Внутренняя сторона стены внизу вообще идёт вертикально, только наружная её поверхность имеет лёгкий "завал" внутрь. Никаких окон или дверей в этой части постройки нет — сюда можно попасть только из башен, в которых имеются и двери, и лестницы.

Второй этаж жилой. Пол здесь прочный, сложенный из сплошных лиственничных брусьев, лежащих концами на стенах. Печки, застеклённые окошки выходят на внутреннюю сторону, на подворье. Вход сюда тоже из башен.

Третий этаж, а там довольно узко — сплошной коридор, идущий сквозь башни и стены замкнутым квадратом. Здесь очень много узких окошек, смотрящих и во двор, и в сторону окружающей местности. Кто ещё не сообразил — это бойницы.

В башнях, что красуются в центрах стен, расположены проходы и на окружающую местность, и в охраняемое пространство, и в "стены" А вот в угловых сооружениях на первый этаж кроме как со второго, спустившись по лестнице, никак не проникнешь. Здесь, в каменных мешках, будут кладовые.

Если брать в расчёт только жилые помещения, то восемь казарм размерами пять на девять позволяют просторно разместить в сумме двести пятьдесят человек на крепких двухъярусных нарах. Немного, полагаете? Так я же сказал "просторно". Чтобы как в плацкартном вагоне. А при случае и в столовых можно многих устроить, и в больничной палате... не приведи Господи! А пока спланированных объёмов нам хватит. В будущем хватит, когда завершим постройку. Пока же работы ведутся без поспешности, и даже первый, цельнокаменный, этаж не вполне ещё замкнут.

Забавные случаи происходят подчас:

— Вождь и Великий Шаман Степенный Барсук, дай мне взрослое имя! — Рябчик припёрся не вовремя. Мы с Тычинкой в прохладной мыльне надраили друг друга до скрипа и как раз занимаемся продолжением рода, а тут прямо под руку! Ну, не под руку... ну, не важно.

— Ты чего это в такую даль отправился за именем? Неужели поближе Говорящего с Духами не нашёл? — понятно, что я недоволен.

— Сизая сказала, что не пойдёт за меня, пока именно ты не назовёшь меня пристойным назвищем.

Нет, ну каков наглец! Всё очарование момента распугал!

— Вымойся сперва, а то всю жизнь проживёшь Вонючим Хорьком.

Уфф! Отстал.

* * *

Файка уже в тягости, правда, по внешности этого пока не видно. Но до дела честного интерес заметно потеряла. Мы с Тычинкой её первую намыли и отправили чайку заварить, чтобы не вертелась рядом и не подсказывала чего и куда. Вот теперь сидим в тенёчке, кипяточек сёрбаем. Рябчик, куда от него деться, тоже от нас не отстаёт. Помылся, уселся рядом и дождался, чтобы и ему налили. Смотрит верным собачьим взглядом, ждёт имени. А у меня к нему душа не лежит: хоть к прозвищу, хоть к его будущему носителю.

Последние, думаю, тёплые денёчки — лето на осень поворачивает. Чуть побледнело небо, отяжелела на деревьях листва, не так ярки цветы — у них нынче спокойный деловитый вид.

Вдруг гостюшка наш вскинулся и прямо как был, с одним полотенцем вкруг чресел, чкурнул куда-то и с глаз пропал. Хм. Зато Карасик появился с братьями, сделал нам ручкой — и в мыльню. Жёны мои Карасика любят. Фая сразу в чайник воды долила, и в топке подшуровала, а Тычинка полезла в корзинку за орешками.

Едва парни скрылись в проёме моечного помещения, Рябчик откуда-то выскочил, собрал свои одёжки и был таков.

Забавно. Можно, конечно, порасспрашивать, а можно и порассуждать. Нет, лень думать.

— Фай, а чего это Рябчик от Карасика бегает?

— А чтобы по морде не получить. Бьют его братья каждый раз, как увидят. Не смертным боем, до юшки только, но всегда.

— Надо же! Страсти какие! Отчего же так? Ведь добрейшие ребята эти Стрижи!

— Это после того, как ты ему по заднице мешалкой надавал. Ну, Карасику. Помнишь?

Помню, конечно, хотя уже два с лишним года прошло с той истории. И помню, что Рябчик тогда злорадно зыркал в мою сторону. Не иначе, кому-то мстил. Мне? Незачем это ему. Не видел он от меня худа ни до, ни после. Соперничество из-за девушки? Так они тогда оба еще могли быть не готовы к этому чисто физиологически — оба мои ровесники, а я в те поры... хотя, это ведь индивидуально для каждого получается — по срокам созревания.

За что можно было таить злобу на товарища детских игр? Да ещё такую, чтобы послать того на верную смерть — сразиться со мной?

Карасик, конечно, вспыльчив. Но взрослеет потихоньку, привыкает сдерживать порывы мятежного духа своего. Однако, в прошлом могло случиться между мальчиками всё, что угодно. Честно говоря, раскапывать дела прошлые мне откровенно не улыбается. Подумаю-ка я о грядущем. У меня тут объявился злопамятный человечек, осторожный и предусмотрительный. Кажется, хитрый и, похоже, коварный. Люди с доверчивой душой от таких завсегда страдают. Парни с добрым сердцем и верой в людей — это прекрасно — с такими любую кашу можно и заварить, и расхлебать. А вот страдальцы здесь мне не надобны. Отсюда вывод — больной зуб необходимо удалить. Пакостников сразу гнобить следует, иначе продыху не будет от злобы людской.

* * *

Мы как раз вывели нижний этаж пятой башни, когда Рябчик снова объявился:

— Так, эта, Вождь и Шаман Степенный Барсук! Придумал ты мне взрослое имя?

Знал я, что он обязательно припрётся — есть же такие приставучие люди!

— Пойдём, потолкуем, — отвечаю. Как раз отмыл руки от известкового раствора и накинул поверх рубахи жилетку.

Вышли мы к мосткам на реке, тут нынче безлюдно. Сели, свесив ноги.

— Так вот, Рябчик! Не говорят о тебе духи ничего. Не знают они о тебе, не ведают.

— Так ты им расскажи, — напирает на меня собеседник.

— И что я им расскажу? Чем ты таким особенным знаменит, чтобы привлекать к тебе внимание существ весьма занятых?

Молчит, понял, видать, что ни напором, ни улещением меня не взять. Стушевался парень.

— Так вот, есть для тебя большое нужное дело. Коли совладаешь с ним, тогда — другой разговор будет. А коли нет — так нет.

Молчим. Чую, кипит внутри у подростка, но привычка прятать чувства в нём сильна. Воздерживается от выражения чего-либо, только ёрзает и хмурится.

— Так что делать-то надо? — прорвало наконец.

— Лодочники зерно с юга привезут. Сговорись к кому-то из них в помощники. Съезди до самого дальнего конца в чужедальные земли, перезимуй там и вернись, как снова придёт пора в наши земли идти. А потом придёшь ко мне и расскажешь обо всём, что по пути встретил, как люди живут в тех краях, кто вождь у них, кто ему помогает? Чем больше расскажешь, тем имя твоё будет сильнее.

— Нынче начало осени, а обратный путь будет мне только в средине весны. А как Сизая за другого парня пойдёт? — торгуется вербуемый мною агент.

Пожимаю плечами. Не буду я цену набавлять.

Так и разошлись. Ничего мне юноша не ответил. Сколько он маялся сомнениями, не знаю. А только, когда через месяц с четвертью шли мимо Тупого Бычка лодки на юг за зерном, в одной из них этот самый Рябчик уверенно орудовал веслом.

* * *

Вторая половина лета и начало осени в наших лесных краях самое благостное время. Вода в реках спокойна, гнуса значительно меньше, ягоды, орехи поспевают. Солнце ещё ласково, но уже не ярится. Рыбка ловится, зверь бьётся — приволье охотнику. На этот период и выпадает максимальный наплыв туристов к нам в Тупой Бычок. Наши северяне группами и поодиночке, а то и семьями, наведываются посмотреть на град диковинный. Кое-кто желает принять участие в его возведении. Опять же ко мне, шаману, у людей разные дела... ну, бородавки там, или совет по жизни нужен. Скажем, куда дитятю в обучение отдать: в керамики к Грозному Рыку? В охотоведы к Мягкому Шагу? В лесоводы-огородники к Тихой Заводи? Или к Одноногому Лягушонку стёкла варить?

Шучу, конечно. Но не без причины — складываются потихоньку научные школы. Это когда сначала мастер нескольких учеников наставляет, а потом эти самые ученики и того мастера и товарищей своих обставляют и подвергают нелицеприятной критике за пристрастие к традиционным технологиям, когда они тут уже вон чего наизобретали. Ну а я по своей, по духовной части стараюсь всячески способствовать культурному обмену. Наставляю, так сказать, назидательно. Мастеров восхваляю и за новые придумки, и за выучеников толковых. Тот же Тугой Пучок врачебному делу жизнь посвятил и перестал по ночам терзать свой бубен, призывая духов. Он в это время рецепты записывает и симптомы описывает. Да не в одиночку — вожди бродящих вокруг племён прислали учеников, чтобы научились раны перевязывать, да хвори изгонять.

Городок наш притягивает народ, словно мёдом намазанный, так что каменщицкие фартуки и рукавицы у нас для дорогих гостей завсегда наготове. Пока женщины и дети занимаются собирательством, мужчины кладут стены. Ну и разговоры разные разговаривают. Вожди любят вечерком погонять чаёк под навесом. Тут тихо шуршат во множестве развешанные над головой веники, а вязанки дров, сложенные на полу, на каждое движение сидящего на них мужчины, отзываются хрустом, как и пристало добропорядочному хворосту. Кроме наших, загорских северных глав племён, к нам присоединился и Рокочущий Гром из местных. Речь сегодня не о жилье и не о еде. О душевном глаголем. О том, каким словом что называть.

— Перо, вот у тебя в племени, есть роды? — это Тёплый Ветер спросил старейшину Плывущих Селезней.

— Нет, Ветер. Мы сами-то чуть больше, чем правильный род. Нас, всех, кто за горами, вроде как отдельными племенами живёт, по количеству людей и на одно нормальное племя не хватает. Хотя, с другой стороны, не родственники мы друг другу и деток наших можно между собой женить. То есть, Селезням и с Ласточками и с Бекасами и с Барсуками удобно рядом обитать, потому что мы не племя, а союз, как Зайка говорит. Слышь, Зайка, растолкуй, что это ты под словом таким подразумеваешь? А то мы уже и привыкли к нему, а про что оно, всяк по своему думает.

— Союз, это когда помогают люди друг другу, выручают и защищают, — для меня это определение очевидно, а вот для вождей в нём содержится нечто странное. Они запускают пятерни в бороды, скребут затылки, недоуменно переглядываются.

— Непонятно, — наконец решается высказаться Сидящий Гусь, сменивший на посту старейшины погибшего в битве на перевале Острого Топора. — все испокон веку так и живут, как ты сказал.

— Рыбы жили иначе, — вмешался Жалючая Гадюка.

— Рыбы — выродки, — встрял Рокочущий Гром.

— Тем не менее, выродки тоже встречаются по нашим Солнцем, — "закруглил" обсуждение Тёплый Ветер. Вот против них и понадобился союз.

— Э-э... а что? Теперь, когда Рыб больше нет, то и союз не нужен? — с огорчением в голосе спросил Сизое Перо.

— Люди, у которых другие обычаи, живут вниз по нашей большой реке. Еще сильнее отличается от здешних охотников народ, сеющий травы, приносящие зерно. Это далеко на юге, — пора и мне вступать. — Никто, ни шаманы, ни духи, не знает, захотят ли они прийти в эти края. Вспомни, Перо, сколько времени потребовалось союзу, собравшемуся против Рыб, чтобы стать сильным и умелым, способными отбиться от врагов?

— Рука зим.

— Придёт ли новый враг, — продолжаю я, — или не придёт, но умея объединять усилия, мы окажемся сильнее перед лицом опасности. А, если опасности не возникнет — тоже ничего худого. Когда бы союз не кормил общими стараниями керамиков, не было бы у нас горшков для тушёнки. Кому не нравится тушёнка? — обвёл я грозным взором присутствующих. Все заулыбались, а кое-кто облизнулся.

— Вот, и бороды стричь теперь не так больно, как раньше, и люди не столь часто брюхом скорбят, потому что у всех есть чайники и мыло. А ведь, не будь союза, ничего этого у нас не было бы. Знаете, чтобы умело действовать совместно, нужно этому долго учиться.

— И строем ходить, — не удержался Гадюка, — смыкая щиты.

— И делать то, что нужно другим племенам союза, и сообщать соседям о том, что нужно твоим людям, звать на помощь и приходить на выручку, — опять обобщил Ветер.

Я разлил ещё по чашечке отвара белоголовника с добавкой красносмородинового листа. А потом показал маленькую "монетку" из фарфора с выдавленной на ней буквой "S". Вот такой амулет у меня придумался.

Могучие бородачи по достоинству оценили и компактность нового украшения, и отверстие для продёргивания шнурка. Знаки различия в этом мире носят все. Символ принадлежности к тому, или иному, племени вообще считается обязательным. Потом выложил и второй значок, с красненьким барсучком — это нашего, барсучьего, рода символ. И еще один с бычьей головой.

— Член союза из рода барсуков, живущий в селении "Тупой Бычок", — расшифровал я получившуюся композицию и, нанизав все эти причиндалы на шнурок, повесил монисту на шею.

Вожди принялись шевелить губами, прикидывая, как им обозначить себя и своих близких. Я ведь умышленно попытался привести нынешнюю геральдику в некую систему, потому что управляемая территория и её население, вольно или невольно, классифицируются и по происхождению, и по месту жительства и по профессии. Да много разных признаков, если честно. Так у меня заготовлен уже некий набор значков, потому что мы с Одноногим Лягушонком и Грозным Рыком подобрали стойкие заполнители для рельефа, наносимого на бляшки: символ принадлежности союзу так и останется грязновато-белым, то есть с незакрашенным оттиском. Принадлежность к роду обозначим красным. Признак места проживания — черным. Профессию — зелёным. В запасе остаются синий и жёлтый. Другие колеры нам покуда недоступны.

Думаете, я забыл про знаки статуса? Не-а. Короля играет свита, и никакое сооружение на голове, вроде короны, этого положения не отменяет. А длина мониста тоже не так много скажет о статусе — я вот ещё символ шамана придумаю да нацеплю, и всё. Не больше, чем у других будет моё шейное украшение. А там и наставление по геральдике пора будет составлять — как-никак, элементы упорядоченности любому сообществу потребны, и привыкать к ним проще, когда речь идёт о вещах привычных. В нашем случае это символика, определяющая место человека в сообществе.

Собственно, сегодняшний разговор в чём-то сродни заключению союзного договора, что радует душу Тёплого Ветра. Ну да я с ним всегда в этом вопросе заодно. Говорил ведь уже, что поддержание технологий требует от людей специализации для разделения труда на этапы или стадии. Малыми группами не многого достигнешь.

* * *

На другой день, уже вечером, когда закончили мы перекрытие второго этажа четвёртого фрагмента стены, вожди снова сошлись, чтобы "перетереть" вопросы союзного значения.

— Слушай, Ветер, а ведь в союзе нашем вроде как поначалу были племена, — завёл разговор Сизое Перо. — Но ведь сейчас всё перепуталось. В Бастилии, скажем, или в Горшковке вообще невозможно понять, какое племя там главное. А и здесь в Тупом Бычке и Колонки и Медведи вместе живут, и, кроме них, кого только нет!

— Я думаю, что надо нам рассуждать от самого малого, что образуется, когда люди собираются вместе. То есть — от семьи, — начал наш вождь.

— Семья, это, я полагаю, когда у людей имеются общие дети, — продолжил я мысль Ветра. — А только такими группами никто не живёт, потому что даже на постройку дома не хватает работников. Чаще бывает — второе поколение семьи тоже женато и детно. Вот тогда получается уже род. В род и посторонние люди входят, молодые жёны, например. И сироты к ним прибиваются, и просто чужаки неприкаянные. В дела рода даже вожди племён не вмешиваются потому, что так испокон веку повелось. Наши-то вначале сошедшиеся в кучу группы и были родами, если считать по числу людей, да по отношениям внутри них.

— Точно говоришь, Барсук, — поддержал меня Рокочущий Гром. Сидящий Гусь кивнул, а Сизое Перо призадумался.

— Пожалуй, так вернее, — вдруг внёс свою лепту в обсуждение Гадюка. Нас когда Рыбы потрепали, только от трёх родов остались взрослые мужчины, а остальные к ним пристали, однако со мной никто ни о чём не спорил, словно разом признали за старшего родича.

Я не вполне ясно понял, о чём рассказал наш военный вождь, но остальные сразу согласно закивали.

— Вот и получается у нас Союз Самостоятельных Родов, — констатировал Тёплый Ветер.

— А если другие люди в такой же союз объединятся? Как тогда отличить наш от ихнего? — забеспокоился Сизое Перо.

— Пускай будет Северный, — успокоил его Сидящий Гусь. — Дальше-то на полночь только охотники за мамонтами ходят, значит, севернее нашего, никакого союза не будет.

— А они, эти охотники, что, сами не могут объединиться? — полюбопытствовал Рокочущий Гром.

— Они с нами скоро объединятся, — ухмыльнулся Ветер. На Кавайку зимовать приходят, мы им помогали землянку ставить. Лет через десять перероднимся, и тогда будет не отличить, чужие они нам, или свои. И ещё Зелёные Лягушки, осевшие в долине Соек оказались рядом с сухопутной дорогой, что протоптана от перевала к большой реке. И водный путь через волок в их землях начало берёт. Поэтому встречаются они с нашими людьми часто. Не так скоро, конечно, но и они примкнут к нам.

Я внутренне улыбнулся. "Культурное поглощение" называется этот приём. Дядька мой Бредущих Бекасов таким способом присоединял к своему племени. Большой он мастер, Тёплый Ветер, на подобные штучки.

— Ячмень от Противной Воды не забудь забрать, — вдруг в невпопад встрял мой батюшка, Атакующий Горностай. — Я уже запутался откуда что берётся, а только, как начинаешь менять всё, что ни попадя, на разную ерундень, так кладовки под потолок забиваются. Вот, ничего не делаешь, сидишь на одном месте и только торгуешься, а такая куча вещей скапливается, что оторопь берёт!

Вот ведь новая незадача! Знаю же, что торговля — по нынешнему — обмен продуктами — один из важнейших цементирующих общество факторов. А только не близка мне эта тематика — отродясь не имел в себе никакой коммерческой жилки. Ну да всего одним-то разумом не охватить.

Глава 7 Технологическая

Переехав к югу от горной гряды, я оказался в мире существенно более богатом, чем суровый северный край, в котором прошло моё детство. Во первых, тут легко отыскался лён. Он просто встречался на лесных полянах и на травянистых склонах. Собрать семена и посеять их — что может быть проще! Это особенно важно, потому что, наконец-то в моём распоряжении оказалось растительное масло, выжимаемое из его семян. А это, кроме всего прочего, олифа, то есть неплохое покрытие для деревянных изделий. Вот туда-то и ушла, наконец, канифоль, которой у нас скапливалось немеряно после отгонки скипидара из живицы.

Зачем нам покрывать древесину? Чтобы изделия служили дольше. Те же рамы в окнах от сырости набухают, а потом рассыхаются. А они у нас довольно частые, потому что стёкла маленькие и толстые. Опять же двери, если их поведёт — одна морока с ними.

На что мы эти двери подвешиваем? Так на шарниры. Железные. Ну да, варю я помаленьку сталь. А из чего, спрашивается, было делать стеклодувные инструменты? Трубку, прежде всего? Поэтому пришлось поколдовать с охрой, что привозят на торжище, а потом и сговориться с человеком, что её доставляет, о постоянных поставках. Про то, как устроена печка и какую мы применили технологию, распространяться не стану — это в рецептурах прописано. Производство это мы в Буреломовке разместили, подальше от чужих глаз. И ничего железного никому постороннему не показываем — я вообще противник быстрого распространения технологий за пределы нашего Союза, и вожди со мной согласны.

С другой стороны, железо у нас мягкое, ножи или топоры из него получаются неважнецкие, а пилы — одна морока с ними потому, что мигом тупятся. Так что, если честно, показывать этот срам постороннему человеку просто стыдно. Да и немного пока этого добра. Только для себя и хватает. Лемех, например, сделать.

Спросите, на ком мы пашем? На волах. Бычков молодых Мягкий Шаг с Рокочущим Громом отлавливают по весне в окрестностях Тупого Бычка, мы с Тугим Пучком их оперируем, а уж потом выкармливаем малышей козьим молоком и, как подрастут, в упряжку ставим.

О чём поведаю с гордостью, так это о мёде. Местные жители, что живут южнее гор, знали бортничество, однако было это занятие редким, уважаемым и даже полагалось доступным только Говорящим с Духами. Вот это положение я и поломал. Может, кто не забыл, поминал я о скитаниях Зелёных Лягушек. Так вот, в верховьях большой реки нашли они места, где оказалось мало дичи. Леса там редкие, горные. Травы густые низкорослые и вообще места подходящие для волков, которые основную массу дичи и употребляют в пищу, мало что оставляя людям. Но главное — пчёл в тех краях много. Так много, что бортники повадились ходить туда на промысел.

Промысел же, дело, зависящее от удачи и добычливость его не то, чтобы невелика, но неустойчива, потому что разысканные и ограбленные пчелиные семьи чаще всего, уничтожаются самими добытчиками при извлечении мёда. Это положение и следовало изменить.

Наделали мы деревянных ульев со съёмной крышей и извлекающимися рамками, а потом закинули туда, в верховья большой реки, три охотничьих семьи, в которых отец семейства хорошо знаком с пчёлами. Дома им выстроили, провианта завезли: гороха, крупы и консервов. И потихоньку пошел мёд в количествах, что не только лизнуть, но и ложкой черпануть можно.

Пасеки огородили высокими заборами, на торжище Атакующий Горностай открыл для нового смешанного племени неограниченную кредитную линию, а мне вспомнилось из какой-то книжки: "Не мажьте йодом, мажьте лучше мёдом". Попробовали делать сладкие повязки. Ничего так, действительно помогает.

Я почему так про это рассказываю. Потому что первая для нашего Союза плановая операция по освоению новой технологии была проведена с положительным результатом без сучка, без задоринки. Это при том, что сам я ничего толком о пчеловодстве не знаю, кроме устройства домиков для летучих тружеников. Положился на опыт и смекалку древних людей. Так вот: и новая отрасль хозяйства возникла, и элементы централизованного снабжения проявились выпукло и однозначно. Ну и воск стал включаться в рецептуры влагостойких пропиток и покрытий.

Учил нас марксизм, будто материя определяет сознание. А мой жизненный опыт подсказывает иное: умный и умелый человек — основа всего. И развитие общества тем скорее и успешней, чем согласованней действуют его члены. Отсюда и старание моё прежде всего не наделать всяких штукенций с чудесными по нынешним временам свойствами, а так поставить дело, чтобы древние люди полагали необходимым деток своих к мастерам в обучение отдавать, чтобы выучились те письму и счёту, ремёсла превозмогли, да ещё, чтобы каждый придумку какую придумал.

Тут пока керамическая школа впереди остальных. Не удержусь, поведаю о наконечниках для стрел и копий. Они нынче, если спереди посмотреть, напоминают формой коническую пулю. А сзади в них — глухое отверстие, которым наконечник надевается на древко, словно напёрсток, и закрепляется клеем. Закавыка в том, что керамика разбивается от удара о твёрдое, поэтому и позаботились мы о том, чтобы насадить новый наконечник вместо расколоченного было секундным делом. А для этого всё у нас стандартизовано по размерам. Конец стрелы обрабатывается специальной точилкой, вроде тех, что для чинки карандашей. Только не на конус, а цилиндрически. Ей, точилкой этой, и новую стрелу до размера доводят, и при ремонте, остатки засохшего клея "сгрызают".

Полагаете, сложное изделие эта точилка? А то! У нас уже и бутыли из керамики делают, совмещая перед обжигом две части, верхнюю и нижнюю, по точно совпадающему контуру. Повторюсь, если кто запамятовал: количество тут никого не интересует. Во главе угла качество и точность исполнения. Без этого никакой производственной культуры не бывает, техпроцессы нестабильны, а работники расхлябаны. Уж поверьте моему опыту. А количество даётся нам усидчивостью и навыком.

Разумеется, элементы стандартизации пришлось ввести уже на самых начальных этапах. Про горшки и крышки я рассказывал, так и в области наконечников — та же самая история. Для дротиков, взрослых луков и женско-юношских. Три размера. И три размера для копий, однако, там другая форма, чтобы были режущие кромки.

Ещё интересный камень стали привозить. Не твёрже кремня, но и не мягче гранита. Не ломается он и не раскалывается. Кроме как резцом или обтачиванием его и не взять ничем. Ну да у нас по инструментальной части дела обстоят неплохо. Главное — точильные круги мы спекаем. В том числе и с корундом. Так что очень приличные топоры из этого камня получаются. Я долго пытался вспомнить правильное название нового минерала, но кроме того, что оно похоже на имя очень красивой царицы Нефертити, ничего мне на ум не пришло. Так что для простоты стал называть этот камень нефритом.

Нет, полного аналога стальным лезвиям не получилось — толще жало надо делать у нефритового топора, а значит, угол заточки не столь острый, как хотелось бы. И вязкость материала недостаточна для отковыривающих ударов при выемке пазов. Однако, общее впечатление от такого инструмента очень хорошее, если его периодически затачивать. То есть, поставить бревенчатый сруб, работая нефритовыми топорами уже можно, хотя и не так это ловко получается, как со стальными.

Хм. Вроде, ничего не забыл. Да не так уж много изменений в жизни древних людей произошло при моём участии. По части кройки и шитья заметны отличия от ближнего окружения, ну и мужчины всё чаще и чаще остригают косы, и бороды носят короткие. Просто потому, что это удобней.

Отношения же в сообществе, населяющем здешние места, я бы охарактеризовал как рыхлые. Вожди, или старейшины, нашей старой северной закваски к сотрудничеству расположены всегда, да ещё Рокочущего Грома из южных я бы смело отнёс к этой славной когорте. Племя Пушистых Колонков, постоянно проживающее в Тупом Бычке, не каждый раз принимает участие в наших затеях. Про остальных же и не скажешь ничего определённого. Ходят-бродят вокруг. На зимовки приходят, лечиться тоже завсегда к нам. И ещё инструменты выпрашивают. Вот заявится к тебе старейшина, два чайника чая выпьет неспешно, да всё под разговор про то, как бы славно было охотиться, когда бы были у них... длинный перечень соседских потребностей приводить не стану. Деток в учёбу мы принимаем безвозбранно, а в остальном — пустая трата времени эти разговоры.

Ребятишки-то, если и вернутся к летнему туризму, то уж зимами, когда придут в город пережидать холода и бескормицу, то не грузчиками работают, не лесорубами, а по нормальной рабочей профессии в мастерских трудятся, в промежутке между "отпусками". Всяко больше от них проку.

Нет, не переделаешь людей — живут, как жили. С нами не ссорятся, и то хорошо.

* * *

Папенька, Атакующий Горностай прислал мне от Противной Воды говорящую бересту. Хе-хе. Умеет он уже, с грехом пополам буквы карябать. Это сестрица моя, когда грамоту превозмогала, и маму и папу так измучила своей непроходимой тупостью, что буквально вынудила родителей выучить азбуку и всю её ей растолковать. Понятливая она у нас, Пуночка. И упрямая — страсть. Вот мы с ней и сговорились обучить родителей хотя бы чуток разбирать по писанному.

Так про бересту. Недобрые вести пришли с низовьев большой реки. Какая-то буча в той стороне поднялась. Вроде бы пришло незнакомое племя и оседлых охотников-огородников начало притеснять. Слухи эти, из уст в уста передаваемые, донеслись до торжища в столь неоднозначном виде, что батюшка мой пригласил всех вождей пожаловать к нему, а Жалючую Гадюку попросил начать мобилизацию воинства, но без женщин. Да и мужчин созвать лишь тех, что потребуются для дальнего похода, потому что сидя на одном месте ничего толком не выяснишь.

Мы и съехались в факторию буквально за несколько дней. Посудили, порядили... что делать? Приезжали-то сюда люди из ближних селений, а события, о которых они поведали, произошли, от них чуть не на другом конце света, если судить в местных масштабах. За десятки селений, если считать вдоль реки. Это при том, что обычно, кроме как с ближними соседями никто отродясь ни с кем не встречается.

Сама же весть говорит о множестве чужаков, нагрянувших с семьями, но при оружии. Вроде, и пробовали их прогнать, а, вроде, и мирно ужились. Кавардак, а не сведения! Так что мысль моего батюшки о необходимости быстренько поехать и во всём разобраться на месте, ни у кого возражений не вызвала. Призрак Деревянных Рыб он, знаете ли, ещё не изгладился из памяти жителей края.

* * *

Три лодки стремительно скользят вниз по большой реке. Я иду на той самой очень быстрой, что была сделана для поездки на юг. Со мной Кит и Нут, наши лучшие лучники, и товарищи по моим детским играм Всхлип и Плакса. Нарочно поминаю всех по детским прозвищам, потому что так мы друг к другу и обращаемся. Кроме нашего судёнышка ещё две берестяные пироги везут по семь крепких молодых ребят. Все прекрасно владеют оружием, а кое-кто и в битве на перевале участвовал. Хорошая компания подобралась для дальнего туризма, особенно, когда маршрут ведёт нас в земли, заселённые не нашими людьми. Руководит экспедицией мой папенька, Атакующий Горностай.

Я, по просьбам многочисленных слушателей, замолкаю только, чтобы перевести дух. Голосище у меня прорезался, вроде как баритон, но в низы или верхи я тоже проникаю, когда нужно.

"Вниз по Волге-реке", "Ермак", "Дубинушка", — прекрасно сочетаются с ритмичной работой гребцов. Мы торопимся, поэтому и налегаем на вёсла, не жалея сил. Населённые пункты минуем, не заходя в них, потому что не рассчитываем разжиться здесь нужными нам сведениями. Мы — разведка.

— Топ, — это тоже детское имя, только моё, — поторопитесь вперёд. Войдете в протоку справа, и следуйте по ней до конца. У выхода на главное русло мы будем вас поджидать, — распорядился наш предводитель, Атакующий Горностай. Впрочем, нынче и его называют коротко, как в детстве, Ыр.

Добавлю, что мы уже неделю в пути и, по моим прикидкам, сделали не меньше тысячи километров. Как раз добрались до тех краёв, в которых мой батюшка скитался в юности со своими братьями, то есть места эти ему знакомы.

На весла сразу сели четверо, и мы быстро оторвались от основной группы. Протока тоже отыскалась без труда. Течение в ней оказалось заметно слабее, чем в главном русле, да и сама она в несколько раз уже: даже сотни метров нет от берега до берега. Зато извивается знатно — только успевай ворочать рулём. Да, на этой лодке он тоже имеется, потому что рассчитана она на плавание и под парусом, в том числе. Где-то часа два ничего примечательного нам не встречалось, а потом у самой воды открылась панорама лагеря, разбитого кочующим охотничьим племенем.

Мы спокойно причалили, затянули лодку на берег — охотники, такие же как мы, чего их бояться? Навстречу выбежали мальчишки и сразу выложили, что мужчины нынче на охоте. Женщины в лагере тоже не всполошились. Спокойно занимались своими делами и на приветствия отвечали с улыбками.

Я невольно сравнил эту реакцию с той, что отметил для себя во время путешествия на юг в похожем стойбище. Отличаются, как небо от земли. Тут не ждут от чужака недоброго.

Спутники мои поднесли хозяевам гостинцы — мы немного блеснили, пользуясь ходом лодки, так что добыча имелась. Кит с какой-то молодухой шуры-муры завёл, Плакса устроился пробовать похлёбку в самом большом горшке, а я проследовал к жилищу шамана: его легко отличить от остальных по обилию хвостов и черепов животных. Забыл отметить, что стояли тут конические шатры, покрытые шкурами, общим числом семь. То есть — не маленькая группа.

— Меня зовут Степенный Барсук. Я говорю с духами от имени Северного Союза Самостоятельных Родов, — представился я старому жилистому дядьке, взирающему на меня из-под густых насупленных бровей.

— Здравствуй, Степенный Барсук. Я Улх (Пекан), Говорящий с Духами племени Горных Барсов.

— Здравствуй и ты, Улх. По слухам, дошедшим до меня, я полагал, что ты дороден телом, — я ведь помню, что племя Горных Барсов — родное племя моего отца и его братьев. И что их шаман, Улх — толстяк.

— С тех пор, как я был толст, прошло много лет, — грустно улыбнулся старик. — Многие испытания выпали на нашу долю, многие... он начал многозначительную паузу, но выдержать её должное время ему не дали.

— Не надо было ссориться с лучшими охотниками, — произнесла женщина от входа в ближайший шатёр.

— Эх, Малинка, всё-то ты попрекаешь меня тем случаем. А ведь я, всего-навсего, постарался поставить на место сопливого мальчишку, — горестным тоном глубоко обиженного человека отозвался шаман.

— Вот и поставил. С той поры мы сколько лет не ели досыта!? — взвились сразу две старухи с другой стороны. — Посмотри! Перед тобой юноша — ровесник Быга. Что мешало тебе тогда, в тяжёлую пору проявить к кормильцу такое же уважение, как и то, что ты оказываешь сейчас гостю.

Склока разгорелась не на шутку. Я уже думал, что мне придётся просить присутствующих воздержаться от рукоприкладства, но тут из чащи появились молодые люди с кабаном, подвешенным на палке, которую несли за концы.

— Гость, это удача, — произнёс первый из пришедших. — Духи заранее знали об этом и послали нам отличную добычу для знатного угощения. Я — Осколок Кремня, — он весело посмотрел на меня. Молодой мужчина, симпатичный и статный.

Пока готовился пир, мы толковали об урожае орехов (неплохой), о том, что рыбы в реке стало меньше (неправда, это — обычная жалоба в расчёте на то, что духи услышат и ниспошлют богатые уловы). Потом я подарил хозяевам прекрасную сеть, а дальше, уже под трапезу, разговор о том, о сём сделался общим.

— Люди равнин беспокоятся, — заметил между делом Улх, — что со стороны низовий прибывают и прибывают новые жители. Первые приходили семьями и просили принять их в посёлки. Потом группы сделались большими. Они уже без спроса селились целыми деревнями, вскапывая большие огороды на лесных полянах, и прогнать их просто не хватало сил. Они заступались друг за друга и было их много.

А вражда — такое дело: стоит раз вспыхнуть, потом долго не погасишь, — шаман покосился на Малинку. — Как только пролилась кровь, все пришлые стали на людей долин смотреть, как на врагов. Собирались в большие отряды и нападали заранее, а уж потом занимали освободившиеся места. Ну а тем-то куда податься? Одно из этих согнанных племён и нас прогнало с насиженных мест — те самые, на которых мы сами когда-то нападали, — сокрушённо вздохнул старик.

Что же, описанная картина здорово напоминает переселение народов, которым, если верить историкам, древние люди занимались всегда. Причём, обычно откуда-то с юга появлялись многочисленные и сплоченные искатели места под солнцем и побеждали разобщённых и доверчивых северян. Может, и по другому когда-то случалось, однако общая тенденция именно такова. Слышал я от кого-то будто финны вообще из самой Индии пришли через высокие горы и половину Сибири. Почему они забрались в такую даль? Они мне не говорили, но, думаю, кто-то их сзади подпирал. Может быть, другие искатели не слишком населённых мест.

Так что есть вероятность, что и до нас доберутся пришельцы.

Договорить хороший разговор не дал нам плот, показавшийся из-за поворота протоки. На нём присутствовала группа лиц вооруженной национальности, потрясавших копьями и вопивших:

— Эй, охотники, убирайтесь с нашей земли!

Наша пятёрка среагировала быстро и однозначно: Пока эта неуклюжая махина подруливала к берегу, мы обрядились в кожаные стёганки, водрузили на головы каски (из бычьих черепов выпиленные и добрым клеем склеенные), взяли в руки щиты и оружие, и приготовились к схватке. Таков обычай — гость защищает хозяина, а хозяин — гостя. Собственно, Барсы тоже вооружились и столпились там, куда целился причалить плот. Брошенные в нас копья мы или перехватили щитами, или отбили. Не только в нас брошенные. Прикрыть кроме себя ещё пару человек от подобной опасности для тренированного бойца вообще труда не составляет.

А теперь вообразите себе картину: полтора десятка нападающих с одними только палицами против одиннадцати копейщиков. На месте этих недотёп я бы обгадился со страху. Сразу же видно — не годящие они бойцы. Пугала огородные, решившие взять нахрапом.

А нам торопиться некуда. Нут и Кит отложили щиты и мешалки, и взялись за луки. Только стрелы использовали тупые. Из их зверских луков да с такого расстояния это очень больно. В общем, палицы эти засранцы тоже побросали и всякую грозность потеряли совершенно. А грести назад мы им запретили категорически, и если кто не слушался, опять же, получал нешуточный удар. Так что плавсредство подчинилось моему настойчивому предложению и пристало к берегу там, где его ждали. Деморализованное воинство кряхтя и почёсываясь (наши лучники старались попадать скользом, отчего повреждения наносили болезненные, но не угрожающие здоровью), так и осталось на плоту — палицы они по нашей просьбе выбросили и остались вовсе с пустыми руками.

Вождя хозяев здешней земли Осколок Кремня пригласил потолковать, ну и мне кивнул. Вообще Барсы в этом эпизоде вели себя на редкость вменяемо — делали всё, что я велел, и не тратили времени на пререкания.

Э-э, кажется, я упомянул мешалки? Ну это приспособление мы полагаем оптимальным оружием ближнего боя. Обычно из хорошего дуба делается палка с локоть длиной с удобной рукоятью Основная часть её имеет круглое сечение, а конец сделан в виде наконечника копья, то есть тычком, по науке — уколом, можно нанести смертельную рану — заколоть. Удобно отбивать удар или бросок копья, а можно и рубануть концевой частью — кисть руки противника такое действие выводит из строя надёжно. Ну и плашмя шлёпнуть, если надо, тоже никто не запрещает.

Это меня после схватки с Карасиком озарило, что вместо пырялок подобное приспособление даёт куда больше возможностей в схватке накоротке. Прижилось.

* * *

Угощать вождя недругов наших хозяев мы не стали, а втолковали ему, что Барсам нужно пройти вверх по реке, кормясь по дороге, естественно. Ну, а если кто-то пожелает этому помешать, то он сам видел, какое безобразие из подобной выходки получается. Так что, пускай даст знать об этом соседнему поселению, а своей супруге отвезёт красивые стеклянные бусы.

На что этот в высшей степени достойный человек сообщил, что жён у него три, чем искренне меня огорчил — я же не знал об этом важном обстоятельстве, отчего захватил с собой только одну нитку. А потом плот уплыл вместе со всеми его пассажирами.

— Эх, Топ, — Осколок слышал моё боевое имя, и я не имею ничего против того, что он им воспользовался. Ведь мы с ним стояли плечом к плечу перед лицом вооружённого противника. — Эх, Топ, — сказал он, — не иначе, духи послали вас сюда, чтобы передать нам нечто важное.

— Да, Осколок, — ответил я ему. — Тебе и твоим людям просто некуда деваться, кроме как идти вдоль реки вверх по её течению до тех пор, пока не встретишь ты человека, который сумеет понять говорящую бересту, которую я тебе дам. Этот человек, а я не знаю мужчина это будет, женщина или ребёнок, подскажет тебе, где искать вождя Тёплого Ветра. Он обязательно вам поможет, потому что в молодости его звали Быг. Наверное, ты с ним даже дрался в детстве.

— Ха! Ещё как! — всё-таки лёгкий человек вождь Горных Барсов. И свининка у него хороша.

* * *

С основной группой мы встретились как раз там, где и условились. Знаете, места эти, если на взгляд из моей прошлой жизни, кажутся безлюдными. Да в двадцать первом веке в любом захолустье человека встретишь чаще, чем здесь! Тем не менее, по меркам охотников, населены они чересчур плотно. Всё-таки непроизводящее хозяйство собирателей и охотников требует простора. Селения, расположенные в паре-тройке дней пути могут враждовать из-за кедрача. Да и другие причины быть недовольными друг другом найдутся, если не возобладает здравый смысл. В этом плане больше мне нравится ход мыслей кочевых охотников, чем привыкших оберегать свои угодья оседлых полуохотников-полуогордников. Эти и за рыбные места кому хочешь пасть порвут.

Нет, понимаю я людей, которые как-то постарались для обустройства сытного места, но если оно таково от природы, и обладание им достаётся самому сильному, или самому крикливому, то это уже нехорошо. В общем, папенька мой со товарищи наблюдал за яростной дракой между местными. На песчаной косе толпа народу метелила друг друга чем попало. Кто-то дырявил топором днище лодки, кто-то волок в костёр развешанную на кольях сеть, за что одним из кольев получил так, что потом не встал.

Мы поглядели издалека на этот бардак и отправились своей дорогой, даже не пытаясь вмешиваться. Разведчики — не полицейские. Так что о встрече с родственниками я рассказал вождю только спустя некоторое время.

Глава 8 Далёкая война

Итак, наш разведотряд добрался, наконец до мест, на которые приход чужаков уже оказал влияние. Об этом мы и поговорили вечером, когда остановились для ночлега и ужина. А на следующий день, едва отправились в путь, разглядели на обоих берегах ведущие к воде широкие тропы. Если бы они были протоптаны идущими на водопой животными, то им вовсе необязательно было бы располагаться прямо напротив друг друга.

Каждый из берестяных челнов пристал к одному из этих мест и охотники хорошенько рассмотрели следы. Выяснилось, что тут и звери переправляются, и люди. Щепки, оставшиеся от строительства плотов пролили ясность на этот вопрос. И старые кострища.

Большая река в этом месте уже широка настолько, что, плывя посередине, рассмотреть на берегу хоть что-нибудь, толком не получается. В этом месте мы со всей ясностью поняли, что дальше держаться одной группой, означает пропустить что-нибудь важное. Берестяные челны двинулись каждый вдоль своего берега, а наша быстроходная лодка пошла в отрыв, рассчитывая ещё пять дней со всей возможной скоростью мчаться вниз по течению, а потом вернуться, что бы мы ни встретили по дороге.

Дело в том, что начало заметно холодать, а забрались мы очень далеко от дома. Хотелось успеть к родным жилищам до ледостава, вот и начали поторапливаться.

Наша лодка летела вниз по течению с рассвета и до заката. Горы, раньше видневшиеся на севере, пропали из виду. Не знаю, отодвинулись они или просто закончились. Южный берег тонкой полоской виднелся вдали. Пасмурная погода, тёмные ночи, короткие дни — путешествие на глазах теряло очарование.

На третий день течение сделалось совсем слабым, то тут, то там появилось множество островов, которые "съели" весь простор, разбив русло на рукава и заслонив материковый берег. Мы пытались держаться севернее, но начали путать протоки с заливами, влетать в заросли камыша и были вынуждены удалиться туда, где всё ещё удавалось плыть, пробираясь через лабиринт извилистых водных артерий.

Открытие ждало нас в момент, когда я уже собирался поворачивать домой. Мы увидели паромную переправу. С двух берегов навстречу друг другу были построены бревенчатые мостки-причалы. На одном из взгороков неподалеку высился аккуратно сложенный штабель брёвен. Явно разобранный на зиму большой плот. И на удобно расположенном дереве вокруг могучего комля отыскался след каната, недавно перекинутого через водную гладь.

Здесь перевозили людей и имущество, причём в очень большом количестве. А на зиму всё оборудование убрали и приготовили к тому, чтобы с наступлением тепла продолжить ту же деятельность. Не знаю, что из этого поняли Вы, но меня пронизал ужас. Потому что сила, сумевшая это организовать, продемонстрировала наличие изрядного властного ресурса, разум и настойчивость.

Да. Помёта домашних животных мы не приметили. И колёсные колеи нигде не отпечатались. Только следы многих волокуш избороздили оба берега, да тысячи прошедших по тропам ног уплотнили грунт. Движение здесь остановилось ещё до начала осенних дождей, потому что почва не была размешана в грязь.

Выводы напрашивались для нас неутешительные. Большое племя или даже народ, двигается на низовые земли большой реки. Это — не толпа, не отдельные семьи или роды, а организованная неведомым мне образом масса людей, подчиняющихся единой воле. Можно, конечно, порассуждать о причинах их появления здесь, но это ни на что не влияет. Что делать нам — вот в чём загвоздка. У нас на весь союз только сотня настоящих воинов. Пусть, они и не профессионалы, а ополченцы, но регулярно проходят учебно-тренировочные сборы и в схватке стоят двух-трёх обычных охотников. Но против большой толпы неодоспешенных необученных земледельцев в открытом сражении им не устоять.

Правда, каким-то временем мы располагаем — на нашей стороне расстояние и борьба с оседлыми охотниками, предстоящая новым насельцам. Но, рано или поздно, и в наши земли придут люди, которые пожелают свалить лес, распахать пашни и вырастить зерно. Просто, они станут плодиться, размножаться и истощать почву. Что приведёт к движению в направлении, ещё неосвоенных угодий.

* * *

На обратном пути нам крепко помогал ветер, наполнявший парус со стороны кормы. Чтобы не преодолевать сильного течения на стрежне, шли мы вдоль северного берега. Поэтому, наверное, и обнаружили поселение, которого по дороге туда не приметили. Внимание моё привлёк частокол, опоясывающий вершину холма. Знаете, для того, чтобы соорудить нечто подобное с использованием каменного инструмента, нужно очень здорово потрудиться. А для этого требуются серьёзные основания.

Лодку мы направили в глубокий затон, потеряли ветер и к причалу подгребли уже на вёслах. Наше появление не прошло бесследно — группа встречающих вышла, чтобы проговорить неведомые слова на неизвестном языке. Я ответил по-андертальски: представился по полной форме и учтиво пожелал хозяевам благополучия. Один из мужчин понял мою речь, перевёл остальным, а потом спросил, чего мы тут забыли.

Я сказал, что привёз подарки и вообще хочу познакомиться, на что один из пришедших помчался в крепостицу и отсутствовал довольно долго. Мы же озирались по сторонам и признаков нетерпения не проявляли. Собственно, особо любоваться было нечем. Тропа вверх по склону к воротам в частоколе. Три вытащенных на берег долблёнки, да настил в четыре бревна под ногами. Вышедшие нам навстречу шестеро мужчин одеты в одежду из шкур, однако, ни рукавов, ни штанин на ней нет. Как-то обкручено всё и ремешками прихвачено. Ноги обмотаны так, что не оставляют взгляду оголённой кожи — верхняя кромка прячется где-то под полами, доходящими до колен. Руки же, сжимающие древки копий, выглядывают наружу. В общем — примитивный покрой, намекающий на невысокую выучку портных.

Символика, указывающая на принадлежность к тому или иному племени, в моём понимании, отсутствует. Когти и звериные клыки, прикрепленные к нитям, — это скорее знак охотничьей доблести, чем тотем.

Вернулся посыльный и залопотал.

— Вождь велел вам подождать, — перевёл толмач.

— Жаль, что он так занят, — ответил я, и продолжил, обращаясь к своим парням: — Айда до дому, ребята. В другой раз сюда заглянем.

— Вождь велел подождать, — повторил переводчик, и сразу двое других "встречающих" схватили меня за руки, угадав, кто у нас главный.

Зря они это сделали. Всхлип всегда очень остро переживает, если кто-то допускает бестактность, а маленький цеп, что сделан из двух вязовых палочек на японский манер, пускает в ход по первому же, ещё неосознанному порыву души. Он этим дяденькам тут же врезал по бицепсам. Понимаете, мы же мирно пришли, без копий, без мешалок из лодки вышли. Только кистень у меня, да эти, компактные цепы японские у остальных за поясами, чтобы и глаза не мозолили, и не совсем безоружными быть. Вот ими мы встречающим и наваляли, стараясь не попасть по голове, а то ведь и зашибить недолго. Отобрали копья, да и уплыли, пока большая толпа от ворот не примчалась.

Не понравились мне пришлые. Не буду делать им подарки. Один только из числа членов принимающей делегации меня и заинтересовал — толмач. Он, вместо того, чтобы убежать с остальными, упал, потому что я его кистенём сразу и подсёк, едва ослабла хватка держащих меня рук.

Вот его-то мы и втащили в лодку и с собою поскорее увезли. Языка захватили, потому что совсем ничего ведь толком про пришлых не выведали. А так — хоть шерсти клок.

Преследователи, прибежавшие от ворот заступатся за своих, опоздали бросить копья — мы дружно гребли и успели отойти, пока они раскачивались да трусили в нашу сторону Потом эти люди засуетились вокруг лежащих на берегу челнов, обнаружили, что вёсла прибраны, и послали за ними делегатов обратно а крепость, а уж только после этого отправились в погоню. Некоторое время три наполненные охотниками долблёнки маячили за кормой, но потом отстали столь безнадёжно, что просто потерялись из виду.

* * *

Шутки шутками, но и мы не отделались одним только испугом. Перевязали Всхлипа, вправили руку Нуту, к синякам приложили холодное и смазали, чем положено, ссадины. А пленника принялись допрашивать. Однако, к диалогу он был не расположен, сыпал проклятиями и угрозами, приводить которые не стану, а то никакой шкуры не хватит для их дословной записи. Зато из потока безудержной брани легко вылавливались важные детали. Прежде всего слово "вождь" применявшееся в обрамлении или значительных или превосходных определений, я воспринял как "царь", потому что самого этого понятия в андертальском языке мне ни разу не встретилось, как, впрочем, и в неандертальском. Так вот, этот царь всегда приходит на выручку своим людям и нашего пленника обязательно отобьёт, а всех нас заживо поджарит.

Всего одна угроза, а сколько информации! У пришедших существует иерархическая структура, во главе которой стоит лицо, зарекомендовавшее себя человеком жестоким по отношению к чужакам, но заботливым со своими. Называет этот сброд себя "Сильные Охотники". Осталось выяснить, как относится это воинство к интересам земледельцев, и что там у них вообще насчёт духовенства. Потому что повеяло от этого всего чем-то знакомым по разным историческим книжкам, по Рыжим Соням и Конанам Варварам.

До места, где мы условились встретиться с основной частью нашего отряда, добрались без приключений — просто гребли и гребли, помогая парусу. Связанного пленника держали в суровых условиях. Не кормили, не поили, прогуляться не позволяли. Хотя, воды в лодку захлестывало достаточно, чтобы он не мучился от жажды. А нам приходилось её время от времени вычерпывать.

Попутный ветер — это очень хорошо. Но неспокойная под его дуновением река — это плохо. Лодка-то у нас узкая и низкобортная — только добротная одежда и выручала, да гребля согревала.

Около истоптанного людьми и животными входа в реку на северном берегу челнов не было, а у костра грелся Рысенок, носящий взрослое имя Полная Ложка — один из членов нашего отряда. Он и показал нам дорогу вверх по одной из речушек до деревни Гидако. Не знаю значения этого слова, да и поинтересоваться было некогда. Здесь вождь Ыр толковал с местными старейшинами и поджидал нашего возвращения.

* * *

Мы приближаемся к селению и видим, как из опоясывающего постройки плетня изымают трёхметровый участок и оттаскивают в сторону. Это таким способам перед нами "распахиваются ворота". Навстречу двумя колоннами по одному выходит дюжина бойцов — воинов Союза. Останавливаются, поворачиваются лицами друг к другу, обрамляя проход двумя короткими шеренгами. Копья у ноги, среднего размера круглые щиты даже кромками не соприкасаются. Это не боевое построение, а почётный караул. Следом вываливает толпа и обтекает строй. Наконец показывается Ыр и еще несколько мужчин значительного вида.

Ритуал встречи дорогого гостя, однако. Стало быть, папенька мой и политесу навести успел, и контакты установил, и связи завязал. Круто.

— Здравствуй Вождь и Шаман Степенный Барсук. Я, Плоское Зёрнышко, старейшина Гидако, приветствую тебя и говорю — будь гостем. Тебе и твоим спутникам здесь рады.

— Здравствуй, Плоское Зёрнышко! Да будет жизнь твоя и тех, кто полагается на твою мудрость, радостна и полна удачи.

Потом папа меня потискал (волновался, сразу видно) и потащил в тепло. Нас немедленно покормили горячим, а уж потом и разговоры пошли. Пленника нашего, замёрзшего и голодного тоже затащили под крышу и согрели пинками — его, оказывается, тут знают. Язык, что ли, изучать сюда приезжал? По имени его называли, Брун. Но само-то имя не нашенское. Так что, похоже, из засланных он, из чужаков. Ну да судьба этого человека меня не интересовала. Я о структуре неприятельского сообщества волновался. Того самого, которое сейчас представляется мне угрозой нашему устоявшемуся мирку. То есть кто кем командует и в чьих интересах всё это деется.

Однако перевести разговор на интересующую меня тему никак не удавалось. Вожди наперебой спорили о том, куда неприятель ударит прежде всего, потому что полевые работы закончены, урожай собран и сложен в хранилища и, как раз в это время обычно и нападали на людей долин чужаки, которых прозвали праттами — видимо это что-то от самоназвания. Так вот, обычно перед началом зимы, когда дожди уже закончились, а снег ещё не выпал, и приходит сильный отряд, разоряющий несколько селений. Если кто не успел убежать — тех убивают. Потом же в деревню приходят новые жители с тем, чтобы весной провести посевную и обосноваться на очищенном для них месте.

Так вот, нынче, судя по всему, именно Гидако должна подвергнуться аналогичному воздействию в первую очередь. Зная об этом, старейшина и стены поставил, хоть и плетёные, но выше, чем обычная загородка вокруг огородов. И соседских охотников созвал в большом количестве. То есть уговорился с другими старейшинами об оказании совместного отпора агрессору. Оттого и многолюдно нынче в селении, а уж у молодых женщин вообще праздник, потому что матери с детьми уехали в другие посёлки, а на старух мужчины смотрят не столь охотно. Такое, своего рода, вступление в родство хозяевами всячески приветствуется, и любовь льётся рекой. Развратно, конечно, но таков нынче наш мир.

Так я о чем толкую — тут сейчас вовсю идут военные приготовления и ни о каких подробностях быта и способа организации конкурирующего сообщества даже говорить не приходится. Народ в песочнице план местности созидает и глазеет на него, рассуждая о том, куда подадутся завоеватели. Меня тоже подвели к макету и учтиво спросили моего мнения по данному вопросу.

А чего тут мнить — всё как на ладони! Ещё из трёх селений нужно жителей отводить подальше от фронтира, вывозить припасы, а мужчинам следовать сюда на воссоединение с главными силами, потому что первый удар, действительно, наиболее вероятен именно на Гидако.

Сколько времени у нас для этого имеется? Наша лодка добиралась от ставки предводителя четыре дня. Пешком по берегу на подобный путь дней двенадцать можно положить смело — итого верных семь суток имеем.

Почему мы столь бездумно ввязываемся в склоку, происходящую вдали от места, где раскинулись земли Союза? Просто — здесь живут люди, говорящие на нашем языке, а чужаки, рано или поздно доберутся и до нас, если расправятся с местными жителями. Ведь мы видели переправу, законсервированную на время ледостава. Значит, после того, как подойдут новые пратты — те, что переправятся по льду, — вслед за ними после ледохода придут ещё и другие группы, для перевоза которых припасены брёвна, чтобы связать плоты.

То есть нашествие обещает быть длительным и многолюдным. Основная масса поселенцев — земледельцы. Основная культура — ячмень. С моей точки зрения это обещает весьма высокую, по местным меркам, плотность населения. Такую, которая просто вытопчет кочевые охотничьи племена точно также, как сейчас затаптывает оседлых охотников-земледельцев.

* * *

— Топ! Почему ты не овладеваешь мною? — этот вопрос задала мне Мышка, девочка, которую старейшина Гидако направил породниться со мной.

Она — сущий ребёнок, буквально только-только созрела, что по местным меркам является несомненным достоинствам при межполовом общении. Кроме того, самому старейшине она приходится любимой дочерью — это уже не простая вежливость, а проявление высокого доверия. Но я-то не этот... как его... что до малолеток падкий. То что сам я при этом физически ещё весьма юн, значения не имеет, тем более, что обе мои жены старше меня — они уже вполне зрелые девушки. Но эту... пятиклассницу пользовать просто никаких сил моих нет. Вот сквозь все щели прёт из меня уверенность, что ей сейчас нужно буквы учить и счётные палочки складывать, а не плоть мужскую ублажать.

С другой стороны, не принять такой знак внимания — это же верх неприличия. В общем, без совета родного батюшки обойтись мне было никак невозможно.

— Ты, сынок, возьми её в жёны, то есть насовсем. Это нынче для нашего союза куда как важно. Ну а насчёт использования Мышки в качестве супруги... знаешь, мне всё равно гонца нужно домой отправлять, так пусть она с ним и уедет в Тупой Бычок. Тычинка с Фаей её не обидят, письму и счёту обучат, а как вернёмся домой, так и проверишь, твёрдо ли она усвоила знания, — он рассмеялся. — Мне думается, все наши силы нужно немедленно перебрасывать на этот участок, потому что здешние охотники требования дисциплины воспринимают, как попытку оскорбления, и никакого управления собой не потерпят ни пред битвой, ни в процессе сражения.

До земель Союза отсюда — путь не близкий. Торопиться нужно. А со старейшиной я поговорю.

* * *

Всю ночь я со товарищи обшивал свою новую супругу, обряжая её в пристойную дальней дороге одежду. На рассвете Нут увёз мою суженую на быстром челноке. У него рука всё равно повреждена — нельзя его в бой посылать, погибнет. Да и лук ему как следует долго ещё не натянуть. Э-э... Формальные вопросы, связанные с женитьбой мой батюшка со старейшиной перетёр, как родитель с родителем, а на шею мне подвесили фигурку зайца — тотем племени, где меня будут всегда считать своим. То есть, получил я статус уроженца Гидако.

А потом началось воинское обучение местных новобранцев. Мы обмотали древки копий шкурами потолще и показали толпе этих нумех чего стоит шеренга копейщиков, сомкнувших щиты. Посрамлённые обиделись и полезли на нас с кулаками. Знатных мы друг другу фингалов наставили — так и завязалось боевое братство. Из старой моей гвардии тут ещё Бросок и Корзина были — эти штыковой бой преподавали на случай перехода сражения в кучу индивидуальных стычек. Обращению с мешалкой обучал я, а муштрой занимались Всхлип и Плакса. Остальные наши северяне вместе с местными бродили дозорами по окрестностям или сидели в секретах на возможных путях подхода неприятеля.

О приближении отряда численностью около сотни вооружённых копьями охотников мы узнали заблаговременно, — эта толпа пёрла по торной тропе прямиком к Гидако. Как только посыльный принёс эту весть, вожди собравшихся здесь пяти селений принялись спорить, то ли атаковать противника в Рябиновой балке, обрушившись на колонну с двух сторон вниз по склонам. То ли навалиться справа с опушки березняка сразу за репищем. Мой батюшка тоже там заседал и яростно спорил, только я не понял с кем и о чём, потому что в это время сам я рассылал посыльных, созывая дозорных в селение.

Хозяева наши уже праздновали победу, потому что неприятель пришёл в количестве заметно меньшем, чем у нас собралось охотников в Гидако. Только вот какое дело: мне своих хоронить, это как серпом по яйцам. Вступать в схватку на открытом месте, имея возможность разить из-за прикрытия плетня — слуга покорный.

В общем, когда стратеги наши наспорились до хрипоты, они, как это заведено во всём древнем мире, даже подрались. Несильно. За грудки только друг друга хватали, да кого-то за бороду дёрнули. Вожди — они всё же люди степенные и лишних вольностей себе не позволяют. А тут вхожу я, весь такой одухотворённый, и говорю, что духи мне рассказали, как нужно действовать, и для этого всё уже приготовлено.

* * *

Признаюсь сразу, чтобы ни у кого не возникло иллюзий по поводу чудес организованности, проявленных этими дикарями — людьми долин — в первом сражении с праттами. Дело в том, что фактическое руководство личным составом мы, люди Союза, действуя в сговоре, перехватили заблаговременно и совершенно неприметно. Сформировали учебные группы, кураторами которых (или опекунами) стали проверенные в бою и походе северяне. А вождей нейтрализовал мой батюшка высокопарными разговорами о стратегических аспектах противостояния с пришлыми. О перспективах обмена продуктами земледелия (как будто мы станем брать за тыщу километров от дома их несчастную брюкву), о том, что отличный урожай орехов, собранный в окрестных лесах, это знак благоволения духов. Умеет мой папенька находить интересные для всех темы... а у нас оформились подразделения и возникала структура отдачи команд.

Итак, рассвет только обозначился, проявив контур отдаленного леса, а гости уже пожаловали. Подобрались неслышными и невидимыми под покровом ночи, аки тати лесные. Ну так в этом мире любой мужчина — охотник. А теперь, давайте считать. Восемнадцать лучников, способных поразить ростовую цель на дистанции в сотню метров. Цели следуют прямо на стрелков, то есть с минимальными угловыми смещениями. Под ногами у них — убранный огород, а не беговая дорожка. Ну и, наконец, о нашем присутствии за плетнём пратты не догадываются.

В результате получается циничный расстрел, словно при упражнении "набегающий копейщик". А потом — "убегающий копейщик". Три минуты длилось "сражение" или пять — в точности не скажу, потому что потом ситуация резко изменилась: Раздался гортанный клич, и толпа, в которую превратились с таким трудом собранные и приученные к дисциплине боевые отряды, выметнулась из-за укрытия и понеслась вдогонку за немногочисленными, сумевшими удрать нападавшими. Армия превратилась в разъярённую толпу, едва недоучки наши вспомнили о том, что на самом деле они никакие не бойцы, а уважаемые люди — кормильцы и защитники своих семей. А вовсе не мальчики на побегушках у чужаков.

Я встретился взглядом с папенькой. Вздохнули, пожали плечами, и направили дозоры и разведку, выяснить, что происходит в ближайших окрестностях. Не может быть, чтобы военные ресурсы праттов ограничивались столь малой группой.

Глава 9 Форпост

Период затишья оказался достаточно длинным, для того, чтобы до людей долин дошло — они практически не участвовали в сражении. Лучники-северяне положили неприятеля без их участия и, не подвергая себя риску. Осознание этого очевидного факта привело к тому, что началось повальное лукостроение и тренировки в стрельбе из этого оружия. То есть — напрасная трата времени и сил. Дело в том, что выучиться стрельбе из этого немудрёного оружия не так-то просто, если, конечно, речь не идёт о залповом поражении плотной толпы. Чтобы уверенно попасть в ростовую цель с расстояния хотя бы в полсотни шагов нужно много и упорно тренироваться. На это влияет, кроме прочего, и идеальная повторяемость стрел, что далось нам не одним годом совершенствования технологии их изготовления. Древние же стрелы, сделанные из выпрямленных прутиков, уникальны каждая сама по себе и все они ведут себя в полёте по своему.

Так вот, производство этого вида боеприпаса расположено отсюда за тыщу километров, и пути его регулярной доставки в количестве "для всех" у нас не приготовлено. Поэтому обеспечить ими учебные стрельбы для сотни начинающих лучников мы просто не в состоянии.

А теперь попытайтесь растолковать всё это мотыжным земледельцам каменного века! Принимаю соболезнования.

Неорганизованность временами просто зашкаливала:

— Песок! Встань в строй!

— Ты что, не видишь, я тетиву плету?

Порой хотелось всё бросить, плюнуть, растереть и уехать домой. Снежок уже побелил землю, а река сделалась настолько тёмной, что казалась вязкой, словно мазут. Тем не менее до её замерзания времени оставалось ещё немало — успели бы догрести. Время морозов пока не пришло.

Я, наконец-то уделил достаточно времени допросу пленного толмача и ещё двух раненых при набеге праттов. Если кто-то полагает, что дознание проводилось с применением интенсивных методов выбивания ответов на вопросы типа: "Признавайся, где ваш штаб!", смею огорчить. Всё было с точностью до наоборот.

— Духи, которых вы почитаете, слабы и неудачливы, — объясняю я пленникам.

— Это вы тёмные и грязные лесные жители в каждой коряге признаёте одухотворённое существо. А наши боги велики и могущественны, — взвивается Брун.

Вот и становится ясно различие между важнейшими для древних понятиями: духи многочисленны и мало на что влияют. А боги ограничены в числе, зато могут воздействовать не только на отдельные события, а и на комплексные процессы вроде погоды. Однако, в рядах неприятеля и тех и других признают реальностью.

— Ваши боги не помогут вашим охотникам, потому что плохо знают эти места. Зато наши духи испокон веков обитают здесь. Они тут в каждом камне, в каждом ручье, — продолжаю я дразнить узников.

— Духи боятся Сильных Охотников потому что жрецы заступились за них перед богами. Солнце осветит путь днём, а Луна — ночью. Ветер бросит пыль в глаза врагов, а Гром изгонит отвагу из сердец неприятеля, — объясняет мне толмач "прописные истины". Я же записываю, что кроме понятия "бог", у этих людей уже оформилось и понятие "жрец" — это новые слова, в андертальском языке не встречающиеся. Что же касается пантеона — то он, полагаю, традиционен: что вижу, то пою, то есть — стихии. Но, моё дело — выловить информацию, поэтому я продолжаю:

— У вас тупые жрецы, ничего не знающие ни о Солнце, ни о Луне...

— Солнце проезжает по небу в огненном челноке, от пламени которого делается тепло...

Эта тема меня не увлекает. Я про жрецов хотел узнать побольше, а не про их суеверия:

— И откуда стало известно про челнок? Все знают, что солнце — шар. Где вы видели круглую пирогу?

— Жрецы возносят богам молитвы и слышат их волю. И про челнок тоже слышат, — находит "правильный" ответ Брун. — А потом они рассказывают об этом и царю (вождю), и старейшинам.

— То есть у жрецов более громкие голоса, чем у других людей, отчего слова их доносятся до богов? Или у этих людей более тонкий слух, позволяющий разобрать бормотание никем не виданных существ, живущих в несусветной дали?

— Мудрейшие живут в местах Силы. Мы доставляем им еду, чтобы они приносили жертвы. И приходим спросить совета. Только к царю жрец приходит сам, чтобы сообщить ему волю небес наедине, — гордо просвещает меня толмач.

Ага. Вот ещё одна ниточка клубочка. Военный вождь в этом народе — особенный человек. Настолько особенный, что к нему даже служители культа сами приходят, в то время как для остальных — всё наоборот.

— Ещё слышащие голос Неба посылают посланцев к старейшинам, чтобы сообщить, когда пора сажать ячмень, а когда — убирать. Когда приходит время готовиться к празднику и варить бир, а когда настала пора жертвоприношения и что для этого необходимо доставить в храм (опять новое слово, значение которого я угадываю), — Брун настолько увлёкся, что не нуждается в стимулировании с моей стороны. Я уже засёк, что царь — лицо военное, он не слишком обременят себя хозяйственными заботами. А жрецы — обременяют. Но, как Вы понимаете, дьявол в деталях. А ни о принципе формирования войска, ни об источнике, позволяющем оное содержать, пока не прозвучало ни слова.

Ну невозможно в этих землях ни обогатиться грабежом, ни даже прокормиться как следует за счет отобранных у местных репы и брюквы. И напиток бир... кажется, в мои времена на буржуйском языке так называли пиво. Во всяком случае, в Германии — точно. Словом — загадок передо мной немеряно. Надо дальше разбираться.

— Этот ваш бир — моча а не питьё, — перевожу я стрелку беседы на другой путь.

— Тот, что варят в храмах, радует живот и веселит сердце, — на лице моего собеседника появляется столь истово счастливое выражение, что я невольно вспоминаю о временах, когда в советское время купить пива удавалось не запросто, но любители этого напитка всё-таки до него добирались.

В общем, картинка вырисовывается занимательная: жрецы, оказывается, пивовары... хе-хе.

— Так, получается, этот бир только жрецы и варят? — я забыл о свой роли насмешника и невольно проявляю заинтересованность.

В ответ вижу смущённый взгляд:

— Пытаются и земледельцы сделать похожий напиток, но получатся у них... не очень. И, потом, это считается святотатством. Если жрецы об этом проведают, то скажут царю, а он обязательно накажет виновных.

Ну чистая красота, этот наш разговор. Царь-то, оказывается, служит жрецам, поскольку по их указанию защищает их монополию на пивоварение. Так что в вопросе об источнике пропитания армии, считайте, ясность полная. Ячмень в этом обществе — всему голова. Он — мерило целесообразности. Он и цель, и средство. Каша из зерна — пища. Ну а сам он — сырьё для напитка, которого все желают. И секрет его приготовления лежит в основе могущества жреческой касты. Осталось уточнить последнюю деталь:

— Так что, выходит, царь и его люди — тоже жрецы?

— Нет, они не жрецы. Но благоволение богов ниспосылается на них свыше.

Вот так и сложилась перед моим взором непротиворечивая картинка кинематики, приводящей в движение это общество. Есть, правда, одна невыясненная деталь: каким образом земледельцы снабжают военные отряды провизией? То есть выглядит ли это жертвой во имя богов, или платой за защиту от разных нехороших людей? Но, думаю, такой тонкости мой пленник не знает.

* * *

Так уж получилось, что почти всю жизнь я занимался наладкой. Станков и установок, машин и механизмов. Производственных комплексов и управляющих систем. А ещё я жил в обществе, которое тоже воспринимал как систему — совокупность множества взаимодействующих компонентов.

Мир, из которого мне досталась память, был более громоздким и разнообразным, но, в то же время, он ещё и изучал сам себя, и как-то пытался полученные знания систематизировать. Из многих обрывков этих знаний в голове моей сложилась ясная картинка — для любого происходящего события можно отыскать причину, связанную с чьим-то интересом. Правда, эти самые интересы люди обычно прячут от других, потому что они, эти самые чужие интересы, другим чаще всего ни капельки не нравятся.

Теперь, разгадав общую структуру сил, движущих обществом праттов, я пытаюсь порассуждать об их главной ценности — пиве. Понятно, что жрецы только его и пьют — иначе зачем устраивать всё это нагромождение из системы общественных отношений? Предположим, служителей культа увлекает алкогольное опьянение. Данное соображение нельзя совсем сбрасывать со счетов, но и во главу угла ставить его не следует — так они быстро превратились бы в хануриков, потеряли товарный вид и моральный облик, а главное, выпустили из рук нити управления созданной ими же системой.

Напрашивается вывод о том, что умеренность пития они, в какой-то мере, соблюдают, и эйфорическое воздействие данного напитка адресуют, прежде всего, широким массам земледельцев в качестве вознаграждения за труд по выращиванию сырья для этого вожделенного напитка. Однако, на одной сплошной эйфории далеко не уедешь. Чем ещё ценно пиво?

Во-первых, содержащийся в нём спирт убивает большинство микробов, что снижает вероятность заболевания кишечными инфекциями.

Во-вторых, там куча всяких полезностей, включая те же пивные дрожжи — я их в прошлой жизни даже на прилавках аптек видел. То есть при умеренном потреблении, если вливать в себя не больше, чем организму требуется жидкости (а это в пределах литра в сутки), продукт этот, по нашим местным реалиям, несомненно, благотворно скажется на здоровье.

Вот и получатся комбинация — жрецам укрепление организмов и могучий рычаг влияния на народные массы, а этим самым массам — угощение на праздники. Остаётся выверить оптимальный график народных гуляний, и можно жить долго и счастливо. Жрецам. Остальным житуха выходит пожиже, и по длительности как получится, но в целом приемлемо, потому что понятно, что нужно делать для того, чтобы время от времени иметь возможность тяпнуть пивка. Э-э... воинскому сословию пиво даже в рацион могут включить, чтобы простимулировать должным образом.

Почему я столь уверенно рассуждаю? А потому, что далёкие отголоски этих обычаев дожили и до наших дней. А чего мужики так пивко уважают? Оно же, если честно, невкусное. То есть, к нему привыкнуть нужно, чтобы употреблять в охотку. Ну да кто уже привык — меня не поймут, а их, увы, большинство. Так в последние годы, когда Советскую власть порушили, этого пойла на каждом углу стало хоть упейся. Считай, непрерывный праздник мужикам, чтобы поменьше думали и побольше базарили о тёлках, тачках и футболах. То есть, вон оно, оказывается, откуда сия управленческая технология начало-то берёт! Из глубины веков.

Ну а уж какими легендами жрецы это всё обмотали, мне не очень интересно. Мифологий всяких или эпосов столько к моему времени было изучено — никакой головы не хватит чтобы их туда уместить. И без частностей понятно, что пантеон здесь ориентирован на стихии, влияющие на земледельческую деятельность, а уж как звали бога, принёсшего людям ячмень и научившего жрецов варить из него пиво, это пущай археологи гадают.

Для нас сейчас имеет значение организация войска праттов и система управления им. Судя по экипировке и вооружению приходивших сюда бойцов, это всё те же охотники, подкрадывающиеся к неприятелю, а потом толпой бегущие в атаку. И, после первого соприкосновения с нами они ничего, подстёгивающего развитие военной науки, разузнать не смогли. Не то, что Деревянные Рыбы, мигом перенявшие щиты после первого же столкновения с нашими на перевале.

* * *

Беда нам с местными воителями. Ни в какую не расстанутся со своей неповторимостью. В строй их не дозовёшься, команды выполняют с таким видом, будто делают тебе невыносимое одолжение, да ещё и в дискуссии вступать просто обожают.

Вольные люди, привыкшие к самостоятельности, не слишком удобный материал для "перековки" их в солдат. Да ещё и вожди — кто в лес, кто по дрова. У одного в деревне работы намечены, вот он и желает забрать мужчин для поправки изгородей. А второй, как об этом прослышал, сразу вспомнил, что и у него дома не всё ладно, и тоже засобирался срочно исправлять положение. Обще настроение — угроза миновала, враг разбит, пора по домам. Да и хозяева гостями явно тяготятся.

Можно, конечно, отправиться восвояси, да вот только, коли придёт сюда другой отряд праттов, скорее всего, финал этого визита окажется грустным и приведёт к очередному продвижению любителей пива на два-три дневных перехода в сторону наших союзных земель. А на другой год вся нынешняя история снова повторится, но уж с другими, не получившими никакого опыта вождями, потому что нынешних или поубивают в бою, или они окажутся низложены самой жизнью, поскольку потеряют объект управления. Нет, нужно уже нынче что-то со всем этим делать. Жалко, что никаких вестей от разведки всё нет и нет.

* * *

— О чём задумался, детина? — Дальний Бросок подошел ко мне, пригорюнившемуся у плетня. Он, если кто помнит, неандерталец из племени Бредущих Бекасов. Первый случай применения на практике навыков штыкового боя в сражении при Горшковке. А что выразился по-русски, да ещё и строкой из песни — так поют их наши неандертальцы, вместе с андертальцами, кстати. Вообще обороты моего родного, из прошлой жизни, языка всё шире и шире входят в обиход потому, что из хорошей песни слов не выкинешь, а души древних людей отзывчивы и податливы и осмысленному тексту, и напевному мотиву. А слово "ямщик" заняло место в определении погонщика собачьей упряжки вместо правильного "каюр".

— Смотрю я на новобранцев наших, и сердце кровью обливается, — вздыхаю и отворачиваюсь, чтобы глаза мои этого бедлама не видели.

— Плывущих Селезней обломали, и с этими совладаем, — уверяет меня старый товарищ.

— Тогда Береговые Ласточки тон задавали, а тут — мы чужаки для них, как ни крути. А те, кто для них свои, невменяемы через одного.

— То-то и оно, что через одного. Гляди, Листок потерял семью два года назад. Прутик в прошлом году отбивался в своём доме, пока мог. Его за мёртвого приняли, а он очухался и уполз. У Булыжника сестра погибла с мужем и детьми. Таких, как эти мужчины, как раз тут и собралось через одного, кому не нужно объяснять, зачем нужна выучка и для чего требуется взаимодействие. А остальные погибнут в первом же бою. Тоже через одного. Потому что бахвалиться станут удалью да молодечеством, а не товарищей прикрывать.

Я по-новому взглянул на с детства знакомого древнего человека. Молодого, кстати, по меркам моего бывшего мира. И надел на лицо выражение: "Я Вас внимательно слушаю"

— Думаю, нам надо у племени, что тут проживает, Гидако выменять, хоть бы и за горшки или даже нефритовые топоры. Главное, чтобы к удовольствию да без нажима. И брать сюда местных в обучение из обиженных праттами, да из молодёжи, кто пожелает, — Бросок охотно делится своими мыслями.

— Айда к Ыру, перетрём это дело сразу с ним, да и за дело примемся, а то положение гостей сильно ограничивает наши возможности, — мы с Броском улыбнулись друг другу и пошли разыскивать папеньку. Не так уж много слов требуется, чтобы понять собеседника, если одинаковые мысли копошатся в голове.

Разговор с предводителем нашей экспедиции занял буквально пару минут. Потом уж он, в свою очередь, отправился торговаться со старейшиной. Понятно ведь, что в связи с близостью недружественного соседа привлекательность этого посёлка в глазах местных жителей сильно понизилась. А насчёт сбить цену, это уж Атакующий Горностай умеет. Другое дело, куда подадутся лишившиеся родного гнезда люди? Ну да за последние годы таких случаев в этих краях было много, чай прецеденты уже случались — должна, стало быть, сформироваться соответствующая процедура.

* * *

Дозоры наши на лыжах проходили до трёх дней пути, углубляясь в сопредельную территорию. Вплоть до мест, где праттские земледельцы уже обосновались и теперь вовсю хозяйствовали. Движения воинских формирований не приметили ни разу и нигде. Сами же мы возвели вокруг посёлка стену из снега, облив её водой, отчего возникла крепкая ледяная корка, блестевшая в солнечные деньки. Тем не менее, местные, похоже, оказались правы в своих предположениях — неприятель больше не появлялся и, судя по отсутствию следов, даже разведку в нашу сторону не высылал.

Подкрепление из Союза пришло ещё по воде, правда успели буквально впритирку, пробираясь по узкому проходу между обледеневшими чуть не до самой середины берегами. Через два дня после их прибытия река встала окончательно. К слову сказать, наловить рыбы до ледостава мы успели, даже заморозили её. Дело в том, что запасы брюквы покидающие посёлок жильцы увозили с собой, а поддержка от других селений прекратилась, как только вожди увели мужчин по домам.

А ведь ещё семьдесят человек к нам пожаловало. Не скажу, что зимовали впроголодь, но продовольственного изобилия не было. Немного еды выменивали за вещицы из ткани. Наш-то текстиль — не чета здешней штопке— плотный да мягкий. Ну и разным инструментом немного "поделились". Гонец на собачьей упряжке за зиму от нас до Противной Воды дважды обернулся, так что и за приобретение Гидако мы с бывшими его жителями рассчитались.

Десятка три мужчин к нам присоединилось из местных — как раз те самые, на кого Бросок указывал, что будет из них толк. Потихоньку всё наладилось, мы принялись подвозить брёвна с южного берега прямо по льду на санях и одну башню будущей крепости срубили начерно. Единственный, пожалуй, интересный момент за всё это время был связан с откровением, что в рядах воинов у нас немало женщин.

А что было делать Жалючей Гадюке, когда к бойцам нашего первого отряда запросились жёны? И за отъезжающими подкрепленцами — то же самое. И не все не беременные, а иные и с детьми. Хорошо хоть бойчихи все справные — уж за этим наш военный вождь присмотрел. Ко мне, например, Тычиночка пожаловала, сказала что насчёт потомства мы недоработали, а вот Фая осталась дома с Мышкой. Она нынче кругленькая и бережётся. Фая.

Ну а когда бабоньки на тренировках посрамили с полдюжины мужчин-новичков, вот тут обстановка на нашем форпосте сделалась деловая-деловая. Слитный удар стеной сомкнутых щитов после этого оттренировали в два счёта и перешли к более сложным вариантам совместного маневрирования.

Упряжка пахотных волов доплелась до Гидако только к весне. Ею ничего не притащили, кроме пустых саней. Выходили они в путь с большой копной сена, которое по дороге и съели упряжные. Наш вождь, Тёплый Ветер, явно планировал обстоятельно обосноваться в этих краях. Ситуация, созданная присутствием здесь разведывательного отряда и так вовремя прочувствованная Дальним Броском, нашла отклик в его мудрой душе — он явно собирался развивать её дальше.

Мои же мысли вернулись к вопросу о создании военного флота. Обнаруженная в прошлом году переправа никак не шла из головы. Её необходимо перерезать, чтобы пратты не подваливали сюда без конца и без краю. Я всё тщился вспомнить, чем сшивали свои корабли викинги. На ум почему-то приходили еловые корни. А ещё хотел сообразить, как собирались триремы древних греков. Нет, этого я никогда не знал, но надеялся додуматься. Во всяком случае штабель колотых досок и брусьев сох под навесом и ждал озарения Вашего покорного слуги. Сколько я ни размышлял о конструкции мало-мальски пристойных размеров корабля, перед моим взором в качестве элементов крепления, как живые, возникали гвозди, скобы и болты. Призрак металлургии вставал в полный рост, цинично помахивая римским мечом на фоне закованных в доспехи стальных легионов. Новые материалы — это, прежде всего, новое оружие. А ведь в этом мире и без него льётся слишком много человеческой крови.

Размышления вернули моё воображение в нашу северную Венецию. Только там за горами в суровых холодных краях можно на более-менее длительный срок сохранить в секрете столь убийственную для древнего мира технологию. В Буреломовке эта тайна недолго останется тайной. Уж очень близко это сельцо от большой реки. И кочевые охотники в тех краях бывают, как у себя дома.

Глава 10 Производственная

О, Венеция, город влюблённых... — ору я во всю глотку песню, памятную мне по "Труффальдино из Бергамо". Конечно, все её строчки, кроме первой — плод собственной фантазии. Но мелодия прекрасно передаёт настроение — оно просто великолепно. Мы снова в суровом северном краю. Челнок с балансиром скользит под парусом по безбрежной глади разлившегося во всю ширь озера Венеция. Правит судёнышком Одноногий Лягушонок, а всё моё семейство любуется величественной панорамой: далёкими островами, редкими кучевыми облаками и лёгкой рябью водной глади.

Прохладно нынче, ветрено и солнечно, но мы хорошо одеты. И едем по крайне важному и ответственному делу. Зайду издалека. Я ведь говорил уже, что цивилизованностью полагаю способность людей объединять усилия для достижения непростых целей. И чем непроще эти самые цели, тем цивилизованность выше. Мы с вождями нашего союза в этом вопросе принципиальных разногласий не имеем, потому что я им сказал, будто духи об этом между собой толкуют, а кто же будет возражать против столь авторитетного мнения?

Первой яркой вехой на пути отработки взаимодействия Самостоятельных Родов была организация Рода Пасечников, которым мы и жильё отгрохали в верховьях большой реки, и снабдили припасом да инвентарём, включая ульи со снимающейся крышей и рамками.

Вторым шагом стало создание форпоста на границе с праттами, вздумавшими занять земли людей долин — оседлых охотников-земледельцев. Это уже внепланово вышло, чисто по импровизации. Если кто мою мысль не уловил, то разъясняю — чтобы эффективно сотрудничать и взаимодействовать надо этому целенаправленно учиться, о чем я никогда не устану повторять. Тренироваться, пробовать, экспериментировать, если хотите. Тут ведь крайне важно так поставить дело, чтобы участники затеи оказались в выигрыше, а по каждому случаю для этого требуется изрядно поломать голову, как так исхитриться, чтобы не на абстрактного дядю по имени "обчество" люди пахали, а как бы на себя.

Так вот. Сейчас настала пора учинять металлургию. А тут, севернее хребта, не так уж густы леса, чтобы изводить их на топливо. Особенно, учитывая, что печи наших керамиков жрут дрова со страшной силой и, судя по всему, дальнейший рост производства горшков в данной местности может стронуть природный баланс в ненужную сторону.

Что прикажете делать, если основывать выплавку чёрного металла южнее, категорически не хочется, потому что секрет железа следует сохранить как можно дольше. То есть заводик надо ставить подальше от глаз людских. Ответ — искать здесь уголь — тривиален. Только искать его особой надобности нет — давно уже пытливые керамики мастера Грозного Рыка нашли несколько выходов нужного минерала. Осталось эти места осмотреть и сообразить, где строиться будем. Вот и отправился я со всем семейством на экскурсию. А гидом у нас охотник на мамонтов Неудержимый Лось — он тут всё знает и покажет в лучшем виде.

— Лось! Как можно убить мамонта посреди ровной тундростепи? — этот вопрос давно меня волнует, но как-то не было случая задать его.

— Подобраться, прячась в высокой траве, — отвечает охотник. Но это действительно очень трудно, потому что животные эти смотрят сверху вниз и видят далеко. А увидев человека, или убегают, или нападают — это заранее неизвестно. Если нападают, то всегда убивают, потому что убежать от них невозможно, а спрятаться негде.

— Неужели они так быстро бегают?

— Они долго бегают, Зайка. И, довольно быстро. Но беглецу иногда удаётся заманить их на яму с кольями. А иногда не удаётся. Но чаще они, всё-таки, убегают. Бывает, что при этом тоже попадают в ловушку. Или не попадают, — тяжёлый вздох подтверждает, что дело это не верное и рискованное.

— А, если охотник уедет на нарте, которую тащит олень? Тогда мамонт его догонит?

— Не знаю, — чешет в затылке Лось. — Так никто не пробовал. Да и не станет. Если я поймаю оленя, зачем мне мамонт? Съем этого оленя и пойду ловить следующего. Научи, как это сделать? — неандерталец хитро смотрит на меня.

Ну конечно. Я же Говорящий с Духами, то есть теперь должен полностью "ответить за базар". Ну кто тянул меня за язык, и откуда вообще этот дурацкий вопрос возник в моей бестолковке? Видимо, юность прёт из молодого организма, оживляя воображение.

Но, делать нечего. Прикрываю глаза и делаю вид, что "слушаю" духов. А жены мои на три голоса заливаются: "Славное море, священный Байкал..." сменяет "По диким степям Забайкалья...". Лягушонок на румпеле блаженствует, потому что у Тычинки голосище, как у Зыкиной, у Файки — как у Матье, а Мышка звенит детским колокольчиком. До печёнок пробирают...

Лось тоже благоговеет — ясно же — жёны Великого Шамана скликают духов на совет.

— Знаешь, Лось, — наконец всё спето и дальше держать паузу не стоит, — духи намекнули мне, что олени сами станут держаться около вашего стойбища, если им это будет удобно. Вот скажи, чего им может понадобиться от людей?

— Хищников отогнать от стада, — охотник даже не задумывается. — Но для этого сначала нужно, чтобы сами олени перестали нас бояться. Стало быть необходимо перестать на них охотиться, — он некоторое время задумчиво молчит, а потом продолжает. — Надолго. Так ведь и от голода можно помереть! И то непонятно, перестанут ли они опасаться людей?

— А если их солью приманить? — ну знаю я, что все жвачные испытывают потребность в этом минерале.

— Хм! — наш проводник задумался. — Думаю, Тёплый Ветер даст нам соли для такого дела... мы ведь союзники.

— Думаю, даст, — соглашаюсь я. А девчата затягивают из "Собачьего сердца":

Суровые годы уходят,

Борьбы за единство страны!

За ними другие приходят,

Они будут тоже трудны.

Ну заменил я одно словечко в тексте, исключительно пользы для. Однако, Лось, уже поднаторевший в русском (язык, на котором общаются духи и мастера), воспринял услышанное с исключительным вниманием, уважительно посмотрев на певиц. Не иначе, уловил в их сообщении волю могущественных и мудрых существ, незримо обитающих повсюду.

Так вот с песнями, да под разговор и добрались мы до подмытого откоса, в котором чернели обнажения каменноугольного пласта. Первым на берег ступил Загря и помчался осваивать новое место. А мы привычно принялись за возведение каркаса шатра. Мы ведь, если кто ещё не забыл, обычные древние люди, занятые традиционным летним туризмом... ну и камешки посмотреть интересные.

Фая нашего манюню препоручила Мышке, а сама с удовольствием занимается естественными для андертальских женщин делами — тащит вырубленный мною шест туда, где Тычинка ровняет площадку под основание шатра. Лягушонок передаёт Лосю из лодки тюки и скатки, а тот складывает на берегу наш нехитрый бивачный скарб. Торопятся обратно наши спутники. Они своё дело сделали — доставили отдыхающих куда надо, а через пару недель подхватят нас отсюда и перебросят на следующую "точку". Ночи нынче лунные, ветер ровный, северный, так что к следующему вечеру будут на Кавайке.

Мы же спокойно устраиваемся: обкладываем камнями очаг, вяжем из ровных палок лежаки, укрепляем толстые валежины в качестве сидений. Новая "жена", которая мне на самом деле пока не жена, с любопытством поглядывает за слаженными действиями нашей сплаванной команды: Я ломаю хворост, Тычинка шурует под котлом, а Фая, взяв лук и неоперённую стрелу с лесой, отлучается на бережок, откуда возвращается с рыбкой, которую, едва почистили и нарезали, пора запускать в уху. Да, картошки у нас по-прежнему нет, но есть прихваченные с собой корневища рогоза и, о счастье, лук. Не вполне репчатый, но толстые белые утолщения на концах стеблей уже проявляют некоторую чешуйчатость. Не дорос пока свежий до полной кондиции, так что пойдёт и молодой.

Удачное выбрали местечко — ветерок отгоняет гнус, Файка кормит чадоньку грудью, я неторопливо пью вторую кружку юшки... Загря вылетает из зарослей и докладывает о приближении чужих людей. Не словами — он ведь собака. И не лаем — он подаёт голос, только, если зовёт издалека. Поза у него сейчас характерная: шерсть на загривке вздыбилась и верхняя губа приподнялась, приобнажив клыки.

Вот те раз! А ведь мы к конфликту с людьми не готовились — тут севернее хребта кроме своих уж давно никто не бывает. Правда, в этот раз мы забрались прилично на восток. Ну да в эти места "отдыхающие" из Союза регулярно наведываются, а наш пёс их всех помнить не может, но среагировал он именно на человека.

Точно! На верху откоса показались охотники. Девять человек, одетых не по союзной моде. Длинные штаны такого кроя в ходу у оседлых охотников с другой стороны хребта, как раз тех самых, из земель которых я только что вернулся. С одной стороны особых причин ссориться у нас нет, с другой — кто их знает, чего у них на уме — обычаи-то этого народа цивилизованней наших, могут, например, счесть, будто мы обосновались на их территории. Так что, взял я левой рукой крышку от чайника — она, хоть и невелика, но с ручкой — маленький такой одноразовый щит. А правой — мешалку держу. Не боевую, а обычную, кухонную. Фая с лука тетиву так и не сняла, вот его она и подтянула к себе поближе, и колчан с птичьими двузубами. А Тычинка, поскольку крапивной мялки мы в путь не прихватили, выбрала подходящую валежину из кучи дров и отломила избыточную длину, просунув конец в щель между торчащими из земли камнями.

Если смотреть со стороны, то и не приметишь военных приготовлений моего семейства. В общем, мирно мы выглядим и никого своими действиями насторожить не должны.

— Вы надолго здесь остановились? — задал вопрос подошедший ближе остальных мужчина, держащийся демонстративно уверенно. Вроде как, предводитель. По всему — на нас вышла охотничья группа, потому что без поклажи.

— Здравствуйте! — отвечаю. — Шаман Северного Союза Самостоятельных Родов Степенный Барсук рад приветствовать на бескрайних полуночных просторах охотников из долин. Проходите к костру, согрейтесь его теплом, отведайте горячего чаю. Поговорим, пока приготовится ужин.

— Здравствуй, Степенный Барсук. Я Шершавый Камень. Привёл жителей Марыды через горные кручи в поисках земель, где можно поселиться. Мы думали, что тут никто не живёт, но сегодня увидели лодку, которая привезла сюда людей.

Поэтому, говорю. Мы первыми заняли это место и просим вас его покинуть, — ага! Вот, оказывается, как формулируется вежливая просьба выметаться, о которой когда-то рассказывали мне Зелёные Лягушки.

— Я понял тебя, Шершавый Камень. И я не стану спорить. Пока же — будьте гостями у нашего костра.

— Нет, Степенный Барсук. Наши обычаи не позволяют нам принимать гостеприимство тех, кто вторгся в наши пределы.

— Мы ведь не знали, что эта земля уже занята, — продолжаю я искать способа мирно урегулировать это недоразумение. Поэтому, прошу, разреши нам погостить здесь две недели, а за это я подарю тебе большой звонкий горшок. Этот самый, — показываю на стоящий на огне керамический котёл.

Камень, исполнив ритуальную часть действа, внимательно рассматривает посудину. Предложение его явно устраивает:

— Хорошо, Степенный Барсук. Если напиток, приготовленный твоими жёнами, окажется вкусным, так и быть, оставайтесь.

Чай был вкусный. Ещё бы ему не быть таковым, когда на угощение мы извели весь запас орешков с мёдом, что прихватили с собой.

Утром я наковырял уголька, выходящего прямо на размытый паводковыми водами откос, и приступил к его изучению. У меня с собой прихвачен самогонный аппарат и весы. Сами понимаете, тут у нас далеко не антрацит, так что и жидкую фракцию нужно выделить и, взвесить сколько золы остаётся. Опять же, зола золе рознь, да и каменноугольная смола бывает разная. Ну и качество летучей фракции оценить не вредно. Вдруг — чистый бензин получится? Я ведь про углехимию знаю только то, что есть такая наука, а изучать её мне совершенно не пришлось.

* * *

— А скажи мне, Степенный Барсук, что хорошего проистекает от вашего Союза. Такого, что вы в него объединились? — передо мной сидят старцы деревни Марыда, той самой, что пришла сюда из богатых долин южных склонов гор. Они новички в этих краях, поэтому полагают необходимым порасспросить нас, тутошних, о жизни здешней непростой. Ну а потом приметили мониста со знаковыми бляшками и, слово за слово, разговор перетёк на обсуждение формальных вопросов. Ребята явно прощупывают почву, на которую невольно ступили.

— Хорошего мало, — притворно вздыхаю я. — Одни хлопоты. Вот, скажем, хозяйки собирают золу из печей и очагов, просеивают её и складывают в укромных местах. Разве пожелают ваши женщины проделывать такую грязную работу?

— Это ведь, неспроста, юноша, — улыбается старший из моих собеседников. — Не мучай нас загадками, рассказывай, зачем вы так поступаете?

— Когда золы накапливается много и, если нет огорода, который требует удобрения, золу замачивают в больших сосудах, дают отстояться, а прозрачную жидкость, называемую щёлоком, используют для мытья посуды или рук. Но чаще, эту жидкость выпаривают и, осевший порошок, поташ, отправляют в керамическую мастерскую в Горшковку. Мастера пользуются им, чтобы сделать хорошую посуду.

— Да, у вас очень хорошая посуда, — старик с удовольствием разглядывает обливную чашку, из которой пьёт чай, — он замолкает и выжидательно смотрит на меня. Мол, чего остановился? Дальше давай!

— Все кости мы собираем и тоже отправляем в Горшковку. Это нужно для изготовления вот таких котлов, — показываю я на ёмкость из неглазурованного костяного фарфора. Ту самую, что обещана в уплату за дарованное нам право пребывать здесь. — Ещё женщины собирают весь жир. Его увозят туда, где варят мыло. Также из него делают вот такие свечи, — демонстрирую стеариновый огарок. — В определённый период все подряд рвут щавель, чтобы выдавить сок и выпарить из него твёрдый осадок, нужный для получения клея, не разбухающего вводе.

Я умышленно умалчиваю о великом и значительном, чтобы дать прочувствовать собеседникам, насколько много взаимодействий на самом простом, бытовом уровне связывает отдалённо живущие посёлки и семьи. Цивилизация — это сотрудничество. Вы не забыли? Тонкое и прочное крапивное волокно, превращаемое в похожие на шелк ткани, это и поток крапивной кудели, которую треплют по обе стороны гор. И это ритмично работающий канал доставки, перекинувшийся через волок, который теперь имеет дорогу с твёрдыми покрытием, по которой нетрудно пройти с тачкой. Из чего дорога? Где тёсаный камень, а где и хорошо прилаженная плаха. Для одного колеса не так-то широко нужно замостить.

Большое, раскиданное на огромных пространствах, хозяйство, части которого действуют согласованно, наладить безумно сложно. Ведь даже примитивного телефона, и того у нас нет. А вот почта помаленьку вырисовывается. Она без служащих — действует оказиями. То есть, когда кто-то куда-то отправляется, говорит об этом старейшине, а тот смотрит, не ждет ли своего срока грамотка в те края? Медленно? Попробуйте организовать лучше! То-то. Не, ну случается, и гонца отправляют, однако, превращать всё население в курьеров и посыльных — до этого наше сообщество пока не доросло.

— А еще, когда мы уходили через горы, донёсся слух, будто ваш Союз выменял селение Гидако, чтобы укрепить его против праттов, — продолжает приставать ко мне с вопросами старец.

— Было дело, — "сознаюсь" сразу. — Вождь Дальний Бросок с лучшими охотниками Союза попытается остановить вытеснение людей долин с их территорий.

— Жалко, — мои собеседники словно хором это произнесли. — Если бы вождь Дальний Бросок пришел на год раньше, мы приняли бы его, как дорогого гостя и помогли всем, что в наших силах.

— В том-то и беда, что старейшины селений долины никак не объединятся против пришельцев, — сетую я. — Едва мы осенью разгромили пришедший со стороны низовий отряд, как они увели своих охотников по домам и не стали помогать нам строить укрепления.

Собеседники запереглядывались и отвели взоры. То есть, они, конечно, понимают моё возмущение, но и заботы коллег им близки. Я же не тороплюсь "наскакивать" а размышляю о том, получится ли этих людей включить в Союз. Они ведь совсем другие, чем мы. Меркантильность уже проросла в их обществе и впитана с молоком матери. Да что греха таить — и среди нас немало людей, не спешащих прикладывать усилия, если видимый близкий результат им неинтересен. Так или иначе, пора подумать о введении денежного обращения, позволяющего эту самую меркантильность приручить, выразив личную выгоду в осязаемых символах. Вроде игровых фишек, что ли? Нет, ну хоть разорвись! Мне ведь уголь нужно исследовать, а не разговоры глубокомысленные вести. А тут, понимаешь, тема мотивации человеческих действий прёт наружу со страшной скоростью.

* * *

Не все вопросы годятся для того, чтобы обсуждать их большой толпой. А есть и такие, по которым даже малой группой не столковаться, потому что слишком они головоломны и неоднозначны. В общем, думал я в одиночку, а уж когда придумал, тогда и потеребил сначала батюшку своего, Атакующего Горностая. И, только когда мы с ним, главным нашим торговцем, между собой всё перетёрли, тогда и Тёплого Ветра ввели в курс дела.

Ну да по порядку:

Начали мы с денежного знака. Взяли бляшку из неглазированного костяного фарфора (фиг её, кроме как у нас, где сделают) , и нанесли на неё знак Союза — букву "S". Только для ясности, что это не символ принадлежности к нашему сообществу, перечеркнули его начертание двумя вертикальными линиями.

Вторым шагом чисто для себя прикинули, что эта "монета" должна быть `эквивалентна заработку одного человека за добросовестно отработанный день: то есть на такую денюжку у Противной Воды можно и переночевать, и еды купить. Сами понимаете, что не уследишь за этим, но для масштаба ориентир не вреден. Потому, что вслед за этим начнётся формирование цен исходя из соотношения спроса и предложения, найм работников, при котором тоже надо бы как-то берегов не потерять. Это, разумеется, наше внутреннее представление, посторонним абсолютно ненужное.

Третьим шагом стал пуск этой придумки в оборот. А тут мы так исхитрились: когда магазин противноводский что-то приобретал у человека, не нуждавшегося в наших товарах, то ему давали монетки и объясняли, что за эти "фишки" другому покупателю в этой лавке отдадут то, что ему понадобится. Ну а он за них уже у другого продавца покупал надобное.

Буксовала эта затея почти год — не сразу люди врубились в новшество, а потом ситуация метнулась в другую сторону — деньги наши размели, оставив папеньку с набитым под потолок складом и пустой кассой. А всё из-за дырочки для нитки, которую мы оставили. Деньги пошли на женские украшения.

Следующий бум рухнул на нас чуть позже — окрестные жители догадались затачивать кромку монеты и пользоваться ею, как ножом. Мы, понятное дело, на эти события реагировали, но, по-разному. Отверстие для подвеса в деньге оставили, а цену на маленькие керамические ножики снизили.

Про выпуск разменной монеты рассказывать не стану. Это тривиально. А вот проблема, возникшая в результате нововведения, оказалась неожиданной. Нашему сообществу не нужно столько всего, сколько оказалось приобретено. Тот же ячмень — он ведь не хранится вечно. Или меха, требующие регулярного проветривания. Зато соседи, те самые, что вместе со своими старцами, обосновались деревней на берегу озера Венеция, уступили нам угленосный район за свежеобожженные кусочки фарфора. Сами же за них у нас соль покупают и инструменты — так что, не жалко нам этого добра. Надо будет — ещё сделаем.

Глава 11 Допрыгался, Зайчик.

Про то, как и сколько возились мы с металлургией, рассказывать не стану. Кто в вопросе понимает, может перекопать подборку рецептурных книг в архиве — там всё, что нужно помянуто, даже с картинками и графиками. Мне же пришлось срочно заниматься военно-речным флотом, потому что никак без этого ничего путнего не получалось с перерезанием переправы праттов через большую реку. А надобно было построить кораблик водоизмещением тонн тридцать-сорок. То есть метров пятнадцати длиной да, хотя бы, трёх шириной, да чтобы между днищем и палубой не совсем на карачках проползать. То есть, тоже пара метров требовалась.

Будь у нас в достатке нормальный металлический крепёж — сколотил бы я что-нибудь подходящее. Да вот в том-то вся и проблема, что железа мы плавим невыносимо мало. Только на самые нужные вещи его и хватает. В основном это наиболее ответственные узлы мельниц, без которых большинству мастерских давно пришёл бы полный и окончательный социализм по причине надобности в измельчении всяких минералов. Ну да не о них речь. Мастер Грозный Рык нашел возможность делать цемент, причём вовсе даже неплохой. Крепенько он схватывается. Ну, не кремень, однако, покрепче известкового раствора после твердения.

Про корабли из бетона, наверное, все слыхали. А еще в Юго-Восточной Азии практикуют постройки из бамбукобетона, который тоже неплохо служит. Так вот, своего первенца я из рогожебетона соорудил. То есть, сформовал из глины "болванку", которую вымоченными в цементном растворе рогожами и облепил, словно папьё-маше. Сразу оговорюсь, что несколько закладных, заранее приготовленных из лиственницы, установил так, чтобы они оказались вмурованы в корпус при его формовке, потому что палуба и опора для мачты требовались более прочными, чем новый материал, вызывавший некоторое недоверие. Да и мне ведь неизвестны коэффициенты температурного расширения "арматуры" и заполнителя. Нет, лето это чудо, несомненно, прослужит. А вот что с ним произойдёт после зимовки на берегу — это покажет только опыт.

Долго ломал голову над устройством киля. Чтобы плавать под парусом, он обязательно нужен. А на мелких местах — мешает, цепляясь за речное дно. Делать его убирающимся внутрь я побоялся, во всяком случае, на первом образце. Поэтому пустил под плоским днищем на всю длину два "полоза", выступающие вниз сантиметров на тридцать. Корму срезал под прямым углом, скруглив, естественно, места перегибов. Нос же устроил плавно приподнятый и заострённый под углом градусов сорок пять, относительно продольной оси. Разумеется, острых углов избегал, потому что и без того в прочности уверен не был.

Самую ответственную операцию — снятие изделия с болванки — провели большим коллективом при помощи рычагов и блоков. Душа моя обмирала, когда эту скорлупу переворачивали из состояния "кверху днищем" в нормальное. Но полуторасантиметровые стенки выдержали нагрузку, не полопались. Думаю, это благодаря распоркам и обмотке верёвками. В таком виде заготовку и спустили на воду, где уже и доделали: палубу настелили, пайолы положили на днище, мачту поставили.

Я ведь не моряк, по нормальному оценить своё детище не могу, а только управлять судёнышком получалось вполне себе нормально. Правда вёсла пришлось делать длинные из-за большой высоты бортов. Впрочем, при загрузке кораблика, он заметно проседал. И, да, обмеры готового судна и скрупулёзные расчёты меня ошарашили. Почти девяносто тонн водоизмещения — это... нет слов. Так много получалось, конечно, если нагрузить по кромку бортов, а без этого корпус заглублялся в воду только на полметра, то есть около двадцати тонн.

В первый рейс от Противной Воды до Гидако я сходил в качестве капитана. Провизии подвезли, сменили часть гарнизона, помогли немного в возведении бревенчатых стен. Тут интересная ситуация намечается. Поля вокруг городка сплошь засеяны и нашим любимым горохом, и корнеплодами, а окрестности, осматриваемые дозорами и секретами, быстренько превращаются в подобие заповедника, потому что почти никто посторонний в этих местах не шастает. Словом, хоть и рад народ тушёнке, но и без неё голод гарнизону не грозил.

Что пратты? Не проявляют они себя никак, хотя, если честно, между областью Гидако и предгорьями никем не контролируемого места для того, чтобы обогнуть форпост и продолжить вытеснение людей долин, более, чем достаточно. Вот не получилось у нас пресечь им путь к расширению экспансии. Да только они сами как-то притормозились с этим делом. И никаких сведений из их лагеря до нас не доносится. Нет у нас агентурной разведки, хоть ты тресни.

Вот с этого места и отступлю я чуток от последовательного изложения, а вернусь в период постройки кораблика.

* * *

— Вождь и Шаман Степенный Барсук. Ты обещал дать мне взрослое имя, когда я вернусь с юга, — Рябчик собственной персоной. Явился, не запылился.

Разглаживаю очередную пропитанную густой цементной сметаной рогожку, мягко прокатываю её упругим кожаным валиком — на сегодня всё. Пусть схватывается.

— Здравствуй, Рябчик. Давненько ты мне на глаза не показывался. Наверное, ездил куда-то? Ну, пойдём, пойдём. Расскажешь: где был, что видел. И ты, Карасик, ступай-ка с нами. Послушаем повесть о странствиях в землях далёких, среди народов неведомых.

Коли уж, вернулся этот хитрец, коли не сгинул в своём путешествии, пускай выкладывает. Я так полагаю.

— У Налибана-лодочника напарник животом заскорбел, да так не вовремя! — Рябчик смущённо улыбнулся, а Карасик сжал кулаки — сообразил, чем угостил доверчивого гребца его коварный знакомец. — Ну а мне в тот час случилось мимо проходить и услышать о возникшем у человека затруднении. "Эх, — говорю, — была, не была. Выручу тебя, Налибан. Помогу лодку с грузом до дому догнать. Только ты меня до того, как обратно поедем, уж прокорми в краях ваших дальних, а то я ведь не знаю там никого, и не ведаю ничего".

Согласился лодочник, что так будет справедливо. Сели мы, взялись за весла и поплыли. К волоку подошли тремя челнами, потому что везли большие канаты, которые вшестером приходилось переносить. Ну и лодки на катках перекатывали из реки в реку. Уже и холодать начало, когда двинулись дальше. Сначала вёл нас водный поток через леса. Мы спешили и опасались лесных жителей. Налибан говорил, что дикие охотники могут напасть и убить нас, чтобы завладеть лодкой и нашими вещами. Я удивился, что в этих краях такой неудобный обычай. Мой отец, когда был жив, нарочно бы притворился спящим, чтобы такие опасные люди на него напали. Тогда бы он сам убил их и бросил в реку. Правда, Карасик?

Карасик кивнул, а я невольно вспомнил, каким образом погибли батюшки моих собеседников. Они тогда как раз меня хотели прихлопнуть, чтобы вселиться в пемзовый дом. Да уж, решительные были люди — в этом им действительно не откажешь. Тем временем повествование продолжалось:

— Потом на берегу показалась деревня. Дома в ней были тростниковые, а рядом большое поле с невысокой травой. Это, сказали лодочники, растёт ячмень. Потом такие деревни много раз попадались, и в них мы останавливались на ночлег. Тут уже можно было спокойно спать. Но еда там однообразная — каша. Та самая, которую мы варим только зимой. Здесь же её и осенью едят. И изредка рыба ещё. Налибан обычно дарил хозяевам немного верёвки — это вещь всегда полезная, а мы её много везли с собой. Ещё он обязательно уходил, чтобы поздороваться со старейшиной посёлка, но всегда один. Остальных с собой не брал.

Так мы плыли долго, глядя на поля на берегу. Чем дальше продвигались, тем меньше леса видели, и тем чаще встречались деревни. Одни были совсем маленькие, в других — по нескольку рук домов. Мы не скоро добрались до селения лодочников, но очень вовремя. Там как раз начинался праздник Последней Улыбки Солнца. Жрецы угощали отцов семейств напитком, который горчил. Мне это пойло не понравилось, но я об этом никому не сказал, потому что он считается священным. От него становится веселее на душе и писать часто хочется.

Мы с хозяином готовили лодку к новому плаванию и ходили в другие дома, навещая разных людей. (Я первый раз отметил упоминание статуса лодочника по отношению к Рябчику только в этом месте). Разговаривали о том, что можно привозить из далёкой северной земли и часто спрашивали меня о куницах, о звонких горшках (это про наши фарфоровые так стали говорить), о тонких крапивных тканях хорошей выделки. Как я понял, люди договаривались о том, что следует привезти в следующий раз.

Начиная с этого места в словах Рябчика зазвучали обобщения, видно, что речь шла о событиях, многократно повторявшихся, позволивших ему сделать некоторые выводы на основании значительного массива наблюдений:

— А вообще-то всей жизнью этого народа заправляют жрецы. Они назначают и сев, и сбор урожая, и праздники назначают, угощая земледельцев своим напитком, именуемым на из языке "бир". Живут они в храмах, которые охраняют живущие там же охотники. Эти охотники ещё и дичь добывают, и рыбу ловят, и не позволяют посторонним заходить туда, где происходят разные таинства. Я, правда, был в таком месте всего один раз, когда мы с хозяином относили туда положенное количество ячменя.

— Постой! Откуда у лодочника ячмень? — впервые перебил я рассказчика.

— Так ему за канаты отмеряли его очень много, — как о чём-то само собой разумеющемся ответил Рябчик. — А ещё он ткани удачно обменял, и стеклянные фигурки, и бусы.

Ну так вот! Мы отдали зерно, а потом вошли в большой дом, где на стенах были символы Огня-Солнца, Ветра, Грома небесного с подругой Молнией, Луны и Воды. Перед каждой из них служитель насыпал в чашу ячмень из мешка, что мы ему отдали. А жрец произносил слова, прося благорасположения верховных существ, именуемых не духами, а богами. Потом от нас отпустил, сказав, что людям, приносящим столь богатые дары, окажется милость и не ниспошлются испытания.

Рассказчик уже выглядит утомлённым. Заметно, как он морщит лоб, припоминая, что же ещё такого видел в тех местах:

— Женщины по большей части сидят дома или трудятся на огороде. В полях работают мужчины. Женщины приходят на нивы только для того, чтобы сжать ячмень, но сам я этого не видел, с чужих слов знаю.

— А велик ли этот народ? — задаю я интересующий меня вопрос.

— Велик. От нашего селения на много дней пути повсюду раскинулись деревни. Если идти от одной до другой, то как только скрывается из виду предыдущая, так вскоре показывается следующая.

— Мирно ли эти люди уживаются между собой, — продолжаю я выяснять детали.

— Всяко бывает. Обычно в окрестностях одного храма кроме обычных драк между деревнями ничего не бывает, хотя, при этом, случается, и убьют кого. Но иногда из земель соседнего святилища приходят люди с оружием и убивают многих, чтобы забрать их имущество, зерно, или даже, чтобы поселиться в освободившихся жилищах. Обычно охотники из храма наказывают их. За зиму два случая такого рода было поблизости от нашего селения.

— Много ли снега в тех краях зимой?

— Мало. Его смывают дожди. Там не бывает сильных морозов или сплошного льда на реке. Только у берега. Но так было только в эту зиму. Хозяин рассказывал, что, случалось, и замерзала река.

Ай да Рябчик, ай да молодец. Он много мне рассказал. Я ведь приметил, что слова "храм", "жрец" и "бог", которые он использовал, звучат очень похоже на те, что приозносил Брун — толмач пришельцев. И ещё, "человек" на языке южан звучит "пратт". Стало быть какая-то часть именно этого народа пришла в низовья нашей большой реки. Правда, для этого была выбрана незнакомая дорога.

— Что же, Соколиный Глаз, — я "истратил" на парня самое гордое взрослое имя, которое вычитал из какой-то книжки, — бери лучший челнок и отвези в Противную Воду говорящую бересту от меня. Отдай её вождю Атакующему Горностаю. Он поможет тебе выбрать подарки для Сизой и её родственников.

Надеюсь, Вы не осудите меня за этот поступок? Первый в нашей практике агент-нелегал вернулся, прекрасно выполнив сложное задание. Да ещё и язык вероятного противника освоил.

* * *

Ну вот, сделал небольшое отступление, а теперь снова вернусь к делам форпроста нашего дальнего. Он сменил наименование. Слово "Гидако" жившие здесь до нас люди "забрали" с собой, как определение своей общины. И, когда из-за этого началась путаница, вождь Длинный Бросок повелел изменить название укреплённого селения. Переставил нос и хвост, и вышла из Гидако Когида. Я долго морщил репу, вспоминая, откуда это слово мне знакомо... кажется, из какой-то повести про волшебную страну.

Опишу, также, местность. Тут равнинно. Редкие невысокие холмики, мелкие овражки, русла ручьёв. Стоит городок на возвышенности у речки, по которой удобно добраться досюда из большой реки. Лес в радиусе километра два-три уничтожен — поля вокруг. Ну и дальше деревья не радуют глаз ни величавым видом, ни большим своим количеством. Отсюда много лет брали дрова.

До большой реки от Когиды час пешком на юг. А на север километров пятьдесят до начала предгорий. Окрестности примерно на день пути считаются охотничьими угодьями селения, то есть пространством, в пределах которого никому постороннему поселяться местные традиции не рекомендуют категорически. Два селения, расположенные ближе к горам, жители покинули осенью, но к весне возвратились в родное гнездо и опять посадили свою брюкву на старых грядках.

Восточнее уже хозяйничают пратты, но это мирные земледельцы, оставленные практически на заклание — они беззащитны перед возможной угрозой с нашей стороны. Вождь Дальний Бросок не раз намеревался изгнать их с захваченных земель, но... мы с ним обо многом поговорили перед нашим с папой отъездом отсюда весной. И порешили, не пытаться изменить сложившуюся ситуацию. Наблюдать издалека, не подходят ли военные силы, но самим активности не проявлять, сконцентрировавшись на возведении укрепления. В общем, в контакты с неприятелем не вступаем, и никакого внимания к себе с его стороны не обнаруживаем.

Рыбаки, что промышляют на большой реке, тоже не замечали лодок, идущих со стороны низовьев. Одним словом, обстановка неясная. Зато крепостица у нас неплохо поднялась. Она сооружается из горизонтально положенных брёвен. Четыре квадратные башни по углам примерно восемь на восемь и стены между ними чуть длиннее. Собственно, это продиктовано размерами древесных стволов, доставленных из-за большой реки.

Сооружение сие весьма неказисто, поскольку опыта деревянного зодчества у древних людей кот наплакал. Этот же кот точно также наплакал и на инструменты этих самых людей. Нефритовым топором рубить пазы неудобно из-за толстого лезвия, более подходящего для колуна. Керамические пилы, неплохо справляющиеся с жердями, пасуют перед двух-трёхохватными стволами кондовых сосен. Выборка же продольных пазов — чистая морока. Спасает исключительно терпеливость работников — общее качество древних мастеров, умудрявшихся усидчивостью и упорством добиваться поразительных результатов.

В общем, цитадель, занимающая площадь около шести соток, выглядит убедительно, хотя работы на верхних венцах всё ещё продолжаются. Расположена она посреди селения, обнесённого всё тем же, что и осенью, высоким плетнём. А вокруг раскинулись огороды. Около самой изгороди нарезаны участки, на которых хозяйки возделывают разные милые их сердцу растения. Дальше высажены принадлежащие всему селению корнеплоды и горох — общинные земли, так сказать. Все их весной распахали на волах, а уж потом поделили на части.

Такая вот бытовая зарисовка. Ещё в Когиде имеется магазин, где сестрица моя Пуночка заправляет делами. Она у нас ещё маленькая, но торгуется бойко — при папеньке выросла на торжище у Противной Воды. Клиентура — люди долин из ближних селений. Не скажу, что обороты велики или прибыль значительна — они нам по барабану. Однако новости о жизни соседей Дальнему Броску известны, потому что после ужина за чаем сестрица моя ему обо всех разговорах докладывает.

Тревожит нас только нерешительность праттов. Понимаете, состояние готовности к нападению не может быть вечным. Оно постепенно ослабевает, покрывается слоем повседневных забот и как-то забывается. А контактов с чужаками так никто и не установил.

* * *

— Вождь и шаман Степенный Барсук! Научи меня бороду с лица удалять! — Соколиный Глаз, лист мой банный, и здесь до меня добрался.

— Зачем тебе? Это же хлопотно и даже больно.

— Сизая сказала, что ей Мышка шепнула, будто с бритым куда приятней общаться, чем с лохматиком. А то, говорит, не получается у неё правильному обращению с женщиной меня научить, а неправильно она не желает.

— И ты ради этого проделал дорогу длиной в две недели?

— Мы с Сизой вместе приехали. Она сговорилась с Атакующим Горностаем наладить в этих краях делание правильных горшков, — вот тут я и вспомнил девчонку, из-за которой этот хитрец потерял покой и сон. Она же у нас в Горшковке росла, стало быть, грамотейка. Последние годы мы не встречались с ней, и я её помню прелестным любопытным ребёнком. Впрочем, и сейчас она ещё малолетка, но замужеству это в древнем мире не мешает. Моя Мышка за зиму тоже обучилась у Фаи письму и счёту, сдала мне по ним зачёт и потребовала близости. Деваться было некуда. Сейчас эта малявка при мне здесь работает походной женой, потому что Тычинка, наконец-то понесла, а Фая — кормящая — они обе ждут меня дома в Тупом Бычке. Эх, жизнь моя — жестянка!

— А тебя она зачем с собой приволокла? — бурчу недовольно.

— Я гребу хорошо и копаю ловко, а она здешние глины изучает.

— Тогда, чего ради вы в Когиду припёрлись? Тут для гончарной печки дров не хватит, — продолжаю я выплёскивать раздражение.

— Так в бане помыться. Ну и на соду заказ сделать Пуночке.

Смотрю на Соко... Рябчика — тут, в Когиде, все по детским именам зовутся — и думаю... думаю... думаю... Придумал?

— Что же, займёмся, пожалуй, изучением бритья. Садись. Первый раз я сам всё сделаю — пусть Сизая порадуется. Ну а потом приступим к регулярным занятиям, потому что тонкостей в этом деле много, — в моей голове тоже зашевелились мысли.

* * *

Южный берег большой реки низменный и в половодье затапливается, отчего водный простор делается вовсе необозримым. Обширные массивы леса, при этом, торчат из воды, коренным образом преображая картину. Об этом все знают, и в тех краях люди не селятся. Хе-хе! Наших северян, привыкших к безбрежным разливам озера Венеция это обстоятельство смутить неспособно. Тем более, что берестяные челноки мы делаем охотно и управляемся с ними сноровисто.

Сизая — тоже северянка. Она сейчас в песочнице ковыряется, добавляя деталей к контурам южных берегов.

— Привет, Зая! Представляешь, не могу вспомнить тангенс тридцати градусов, — перед ней лежит транспортир и две линейки, которыми она отыскивает на макете местности положение для фигурки "отдельное дерево".

— Где-то около девяти шестнадцатых, — отвечаю. Приятно, знаете ли перекинуться словечком в одной из лучших учениц.

Сизая шевелит губами, отчеркивает что-то ногтем "на местности":

— Не бьётся, ориентиры разъезжаются, — она вздыхает и начинает циркулем строить прямо на разровненной и чуть увлажнённой земле окружность, выполняя стандартное построение — великовата инерция мышления у девочки. Нафига ей эти сложности, если и линейка и транспортир под рукой?

Что? Это я подумал о соплячке из каменного века?

Ну, подумал. Она же по этому времени, считай, академик. И всегда была чудо как сообразительна.

Тем временем малявка "одумалась" и решила задачку самым прямым и коротким путём. Потом тщательно отмерила расстояния и углы на макете местности и воткнула, наконец, "отдельно стоящее дерево", куда следует. Чуть походила вокруг, рассматривая результат под разными углами, а потом передвинула предмет своих забот немного в сторону. Отлично! Всё, как у людей просвещённого века!

— Ты, никак, гончарню собираешься на той стороне возводить? — смотрю я, как она переставляет с места на место макетик шатра.

— Дров там много, — отвечает Сизая. — Хорошие глины близко, песочек в косах чистый — лепи и радуйся. Только вот не могу сухого места выбрать для селения. Где не затопляет в половодье, там при низкой воде далеко от берега.

Вот уж воистину разумница эта девушка... э-э... девчонка она замужняя, трах-тибидох! Но — взрослый человек. Ладно, хватит охать. Дело у меня к ней.

— Смотри, Сизая, — мы снова возвращаемся к песочнице, — вот в этих местах неподалеку от берега наши разведчики отметили стойбища праттов. Было бы замечательно, если бы муж твой, Рябчик, стал торговать горшками с их жителями. Дело в том, что он понимает их язык, а мне нужно знать, о чем толкуют люди хотя бы в мирных селениях.

— Ну, ты, Зая, даёшь! Ладно. Тогда под дом и мастерскую отдашь нам свой кораблик. Хватит в нём места, чтобы обжиговую печку поставить. И ещё мне второй муж понадобится, чтобы вдвоём с Рябчиком могли грести при переездах. Ну-ка, признавайся, кто из тех, с кем ты вёл сюда этот большой мокасин, умеет им управлять?

Я присел на брёвнышко и пригорюнился. Вот уж воистину новая смена подросла. Ох, не напрасно я столько возился с этими детишками — на ходу подмётки режут! И понимают с полуслова.

— Надо посоветоваться с духами, Сизая, — только и нашел я, что ответить.

— Ага, ага! — эта мелкая засранка очаровательно улыбнулась. Вот знает она себе цену. И знает, что ремеслом своим может не одного мужа прокормить. Циничная, наглая, уверенная в себе — в отличные руки попал хитрюга Рябчик. Кстати, не уверен, что она вообще верит в духов, потому что по уровню знаний от школьницы средних классов моего времени отличается незначительно. Разве что в сексуальной сфере подкована значительно лучше.

Ох уж эти мне древние люди!

Что же, расходы на содержание агентуры и вообще на разную разведывательную деятельность нести необходимо в любом случае. Для варианта с корабликом они, по крайней мере, посильные. Опять же про плавучую гончарную мастерскую в качестве резиденции резидента мне никогда раньше слышать не приходилось, то есть ход получается оригинальный и ранее в анналах разведок не отмеченный. А кораблик я всё равно вылеплю другой — этот и великоват, и не так поворотлив, как хотелось бы.

Глава 12 Разведчицкая

Расставание с моим рогожебетонным детищем проходило мучительно — мы с Сизой втискивали в него обжиговую печку. "Выпекали" кирпичики разных форм и городили из них хитрую конструкцию с пазухами для теплоизоляции в одних местах, теплоотвода в других, и нагрева воздуха при подаче в топку в третьих. Благо, секрет огнеупорной смеси "коллеге" был хорошо знаком, но сам этот состав крайне не любил намокать, что на речном судне обеспечивается далеко не запросто.

Много было и других проблем, но эта затмевала все. Однако — заработала мастерская.

* * *

Я напряженно следил за стоящими на берегу большим горшком и "сервизом" из шести маленьких чашек. Рябчик ночью выставил эту экспозицию рядом с деревенькой, рассчитывая на то, что "предложение" будет рассмотрено жителями, как только они его обнаружат.

И вот, идущий к реке, чтобы зачерпнуть воды, юноша с любопытством рассматривает посуду. Переводит взгляд на Соколиного Глаза, сидящего в заякоренной лодке на расстоянии, превышающем дальность броска копья из копьеметалки. Машет нашему торговцу, чтобы подплывал, а сам возвращается к жилищам. Вывалившая оттуда толпа об образцах отзывается с явным одобрением. Видно, как хозяйки "стимулируют" мужчин проявить активность. Ещё бы они были недовольны обливными горшками, сделанными самой Сизой!

Челнок, тем временем, приблизился к берегу и с некоторого расстояния начался диалог. Нам отсюда не разобрать, о чём речь, да и разговор ведётся явно не по андертальски, а на праттском языке.

Ну вот, о чём-то они договорились, пирога уже у берега и начался настоящий торг. Люди тащат посуду в дома, а навстречу волокут рогожные кули. Ячмень — а чему ещё быть-то в качестве платёжного средства? Наш посланец отчалил и взял курс к противоположному берегу, а я снимаю стрелу с тетивы. Да, группа прикрытия таится в зарослях тальника, и нам стоит исчезнуть отсюда так же неприметно, как мы и подкрались. И осмотреть себя, как следует — нынче в этих местах масса клещей.

Кит и Нут — наши лучшие, я бы сказал, призовые лучники — тихонько пятятся, стараясь не пошевелить ни одной ветки. Уфф! Вроде, получается контакт. Ну а дальше — поглядим, как пойдут дела. Тут главное, чтобы сразу на чужака не бросились...

* * *

Что ещё добавить? Сходила от нас разведка к переправе, но там никакой активности не обнаружила. Подгнивают брёвна от разобранных плотов, зарастают тропы, не потревоженные человеческими ступнями. Городок за частоколом, откуда мы привезли языка, выглядит покинутым. Что-то у праттов идёт вовсе не так, как я полагал. Кончился исход? Захваченной территории оказалось достаточно? Пиво стало скисать у жрецов? Или Сильные Охотники не хотят идти туда, где их убивают? Ума не приложу. А вот лесовода от Тихой Заводи и охотоведа от Рокочущего Грома в Когиду надо бы командировать. Форпост, полагаю, следует обустраивать навсегда.

* * *

Знаете, бывают такие периоды, когда что-то заканчивается, и нужно крепко подумать о следующих шагах. Я не про хозяйственные вопросы речь веду, и не про технический прогресс. Меня интересует динамика развития нашего общества. Главная проблема настоящего периода заключается в том, что у нас всего дофига. Вот куда, скажите на милость, пойдёт общество, если потребности его членов удовлетворяются сполна? Хотите сказать, что такого в истории не бывало? Ну, это как посмотреть. При этом нужно чётко различать потребности и желания — собственно, на культивации "правильных" желаний и сделаны самые могучие шаги на пути прогресса в хорошо знакомом мне двадцатом веке. А бесконечные войны — это ведь тоже следствие желаний — желаний обладать.

Мне хочется заменить этот простой и понятный всем ориентир на другой: на желание знать или, на худой конец, уметь. Ещё изредка встречались мне люди с неуёмной жаждой созидания. Но, в общем-то любой из этих трёх прекрасных вариантов внутренней мотивации в людях встречается не слишком часто. Грозный Рык, Сизая, Тихая Заводь и, наверное, Рокочущий Гром — как раз из таких редкостных экземпляров. Остальные способны удовлетвориться, если достигли для себя комфорта.

К настоящему моменту сообщество нашего Союза оказалось в состоянии решать достаточно сложные задачи, требующие объединения усилий многих людей. Та же резиденция резидента на плавучей гончарной мастерской, с острого язычка двоемужицы Сизой названная "Мокасин", — это ведь оказалось возможным благодаря совместным усилиям многих людей, разделённых сотнями и тысячами километров дикого доисторического леса.

Признаюсь честно — начавшаяся экспансия праттов воспринимается мною, как благоприятный фактор, тревожащий вождей и вызывающий озабоченность остального населения. Подчеркну: общую, совместную озабоченность. Это — солидаризирующий фактор. То, что нужно. Если эту опасность заботливо сохранить, можно будет довольно долго "убеждать" людей, выросших вольными охотниками, объединять усилия на ниве противостояния угрозе.

Почуяли во мне геополитические мысли? Ну так ситуация меняется, значит и отношение к ней нужно менять. Десятилетний кропотливый труд вождей союза и мои хлопоты в области просвещения принесли плоды — в Союзе возникли даже не ремёсла — школы мастеров. А наших условиях это такие дрожжи! Я ведь знаю, что на севере за горами зарождаются углехимия и металлургия, что при совершенствовании прядильных и ткацких станков мой дядя Глубокий Омут использует знания из механики, которыми я с ним поделился, что по примитивнейшей технологии получают цемент с применением которого недавние пещерные люди уже сейчас лепят рогожебетонных уродцев — нормальный путь технического прогресса. Путь проб и ошибок.

И я Великий Вождь и Великий Шаман Степенный Барсук в настоящий момент способен оказать на эти процессы решающее влияние.

Сказал бы мне кто, куда влиять!

* * *

Я шерхебель сделал с керамической железкой. Это такой узкий рубанок, который хорошо дерёт и позволяет, например, облагородить поверхность бревна. Чтобы в срубе оно легло плотнее. Ну и другие грубые деревянные поверхности спрямить под рубанок. Понятно, что форма "железки" с привычной нам стальной пластинкой не совпадает, да и затачивать её приходится иначе, однако, инструмент работники оценили, и в Когиде открылась шерхебельная мастерская. Следующим шагом будет освоение рубанков, а там и отборники, фуганки... столярное дело помаленьку заведём. Инструментальную керамику Сизая делает легко и даже с видимым удовольствием. Форпост становится полноценным городком... так что же там у праттов стряслось?

* * *

— Зая! Я снова полную лодку ячменя наторговал. Куда его? — Соколиный Глаз прибыл, чтобы отчитаться о проделанной работе.

— Ты одёжу пратта-земледельца себе справил? — смотрю я на своего агента требовательным взором строгого руководителя.

— Ну да.

— Про ячмень я Пуночке скажу, она сообразит, а ты топай к Дальнему Броску, переоденься там и жди меня.

Я заглянул в песочницу, чтобы позвать к разговору Плаксу и послал мальца за вождём. Его не вдруг отыщешь — то он корзину плетёт, то на башне торчит, осматривая местность, то дозоры проверяет — разносторонний такой товарищ.

* * *

Пратт, натуральный пратт наш Соколиный Глаз в этом прикиде. Штаны из рыхлой материи, похожей на ту, которую я видел здесь до пуска ткацких станков. Жилет из хорошо выделанной шкуры, на шее бляшка, взятая мной у Фаи. Она, как выяснилось, тоже этого народа уроженка, праттского, только более южной ветви.

— Смотри Рябчик, — показываю я план местности на шкуре. — Вот сюда тебя забросят и высадят на южный берег. Плакса со своими разведчиками проводят к тропе, что идёт в сторону переправы — засекли дозорные приближение переселенцев, но они со своими волокушами так медленно плетутся, что ты их как раз догонишь перед бродами. Попросишься у старейшины в попутчики, а там поищи способа прилипнуть и остаться с ними. Уверен, направят их через все захваченные земли до самой границы с нами. Примечай всё и запоминай. Мы уже, считай, год соседствуем с этим сообществом, а знаем про него только то, что ты вызнал.

А вызнал Рябчик немного. Деревеньки сеют злаки, возят зерно в Место Силы, рядом с которым можно выменять нужные вещи. Но этих нужных вещей тут совсем мало, а просят за них много. Жрецы сообщают, что боги нынче немилостивы и насылают порчу на священный напиток. Сильные Охотники почти все покинули святилища и не приносят дичи, а сами её съедают или выменивают на неё зерно и овощи у земледельцев.

То есть общее впечатление такое, будто система управления у наших новых соседей разладилась, и подкрался хаос. Связность общества теряется. И есть у меня подозрение, что упускать этот момент не стоит — власть лежит под ногами. Нужно лишь наклониться, чтобы поднять её. И как этим воспользоваться? Не знаю — в такого рода технологиях я не искушён. Однако, год нынче богат на малину, а в конструкции бродильного кувшина ничего сложного нет. Со всех окрестностей и мужественные охотники, и нежные женщины, и добрые дети несут и несут сладкую ягоду, из которой Великий Шаман делает отраву для ненавистных захватчиков.

Здесь, неподалеку от фронтира многие жители заботливо согревают за пазухой увесистые камни для праттов. Ягодные же вина в России-матушке многие делывали, так что я — не исключение. Хитростей тут особых нет, только аккуратность, тщательность и вовремя мёду добавить.

Полагаете, это я широковато замахнулся? И я так полагаю. Но начатое дело до конца доведу. Даже если и не выйдет ничего, буду знать, что честно пытался. А пока — терпение. И вину, чтобы стать достойным напитком, требуется время, и Рябчику нужно проделать пешком около полутысячи километров, да не одному, а вместе с волокущими волокуши переселенцами с юга. Так что — терпение и терпение. Древний мир не любит суеты.

* * *

Разгибаю спину и вытираю пот с лица. Уборка гороха в самом разгаре, и я наравне с вождями рву из земли путающиеся плети. Палки треног неохотно расстаются с обвившими их растениями, но их выдирают и складывают отдельно. Клубки лохматящихся стеблей укладывают на огромные кожаные полотнища и волокут молотить. Сбор гороха — трудоёмкая ручная операция, требующая согласованных усилий множества людей, проводится нами как важный общественный ритуал — тут тебе и состязательность присутствует, и одобрительность и даже какая-то праздничность.

Вожди пашут наравне со всеми, потому что время расслоения общества ещё не пришло, а распоряжаться тут им никто не позволит — это удел женщин, присматривающих за растениями. Зато вечером все с трудом доползут до своих подстилок и отключатся. Вот тут-то молодёжь, у которой всяко сил побольше, устроит маленькую оргию, роднясь направо и налево. Увы, мир не переделать, поэтому моё дело поддержать это здоровое начинание в меру сил, естественно.

— Зай! Говорящая береста с поста при Шане, — это меня нашёл гонец. Не скажу, будто я сильно доволен тем, что оторвали от дела — только, понимаешь, разухарился! Я ведь молод, силён и расположенность к энергичным движениям у меня естественная — но любопытство удовлетворяю немедленно.

Добрая весть — в пустующую две зимы деревеньку пожаловали жители. Не люди долин, которых оттуда вышибли, а любители священного напитка бир. Сеять ячмень. Интересно, осмелятся ли они на такой шаг в этом году — ведь уже середина лета. С другой стороны, если не снимут урожая — как проживут? Тут бы самое место и время получить помощь от центральной власти, поддержку продуктами и утварью... но это пока не в обычае. Наверняка благородная задача обеспечения себя всем необходимым возложена на плечи самих нуждающихся.

Если же не жрецы подкинут новосёлам зерна, то соседи могли бы — знаю, что имеются у них излишки. Да вот только, зачем это нужно только-только наладившим жизнь людям? Как же проживут новоприбывшие? Пора, пора и мне выдвигаться на передний край грядущих событий — закладывать основу наступающих перемен.

* * *

Жрецы редко наведываются в поселения земледельцев, поэтому события такого рода значимы и памятны для их жителей. Сегодня в Шану явился Великий Заяц с Сильными Охотниками — каждый несёт на плече крепкое копьё, к концам которого привязано два мешка с зерном. Для этого случая к своей кепочке я приделал заячьи ушки из бересты, потому что должен же вожак и вдохновитель выделиться из общей массы!

Шана — обычная деревушка людей долин, глинобитные домики которой прилично пострадали от погоды за два года, в течение которых за ними не было присмотра. Из стен торчат прутья и палки, крыши скособочены и изобилуют прорехами. Люди, вышедшие нам навстречу худощавы и заметно пообносились. Копья в их руках не наклоняются в нашу сторону — они не чувствуют угрозы от вереницы носильщиков. Или, дело в том, что нас очень много? Сорок бойцов — это Вам не пуп царапать. Силища! Почти вся наличная живая сила Когиды собрана в один кулак на решающем направлении — дома на постах остались женщины.

Я величественно приближаюсь к старейшине — Рябчик показал на него глазами — и, крякнув, сбрасываю ношу со своего плеча. Хлопаю деда по плечу, этой же рукой бью себя в грудь и отхожу в сторонку. Далее вся колонна по одному проделывает то же самое, после чего высокая куча мешков почти заслоняет почтенного старца.

Сами понимаете, ни слова из того, что нам говорят, мы не понимаем. Выдавать с таким трудом внедрённого агента, показывая, что тот владеет нашим языком, у нас ни одной причины нет, а тащить с собой пленного толмача мне показалось неправильным. Пантомима, однако. Стою, киваю на речи непонятные и, дождавшись разгрузки замыкающего, величественно пристраиваюсь в хвост колонне, покидающей Шану.

Если кто не понял — мы припёрли около тонны гуманитарной помощи. Теперь — черёд Рябчика разыграть сильную карту. Как-то он использует столь знаковое событие! Ведь наверняка на эту тему в рядах жителей селения будет развёрнута широкая дискуссия.

* * *

Чтобы не отвлекаться от темы, доложу сразу — каждый пятый из доставленных мешков, не поменяв своего содержимого, вернулся к нам рекой — прибрежная торговля посудой принесла их обратно — новосёлы нуждались в горшках, пострадавших количественно в долгом путешествии, поэтому заметную часть свалившегося на них благолепия пустили на обмен.

Потом дозорные, наблюдавшие за интересующей нас деревней, подкараулили в лесу Рябчика и записали слова этого неуча на говорящую бересту. Я долго разбирал их каракули, терзаясь неясными сомнениями. Оказалось — лучший грамотей наряда выучил только первые восемь букв алфавита... я его сразу взял на примету.

Тут ведь в чём загвоздка. Представьте себе парня, выросшего охотником вдали от цивилизации. Или выращивателем ячменя. Много ли толку Вы от него добьётесь, если заведёте разговор на тему, далёкую от его повседневных забот? Вот такие люди и окружали меня долгие годы. Отец, его братья и их жёны были для меня счастливым исключением — даром судьбы: повидавшие смолоду многое, невольно раздвинувшие свои горизонты, они заметно отличались от остальных, довольно ограниченных в круге повседневности.

Встречались и исключения, своего рода самородки, вроде того же Одноногого Лягушонка или Жалючей Гадюки — способные на нестандартный ход или абстрактную мысль. Горшковская керамическая школа оказалась как раз тем местом, где отбор по принципу склонности к необычным решениям, новому или интересному, происходил прямо по ходу дела — учеба и исследования не отделялись друг от друга. Отсюда и моё восхищение Сизой — питомицей моей и Рыка.

Так вот. В Когиде подобного заведения ещё не было, а выпускники старых школ присутствовали в единичном экземпляре. Зато то, как юноша из людей долин использовал восемь букв для записи трёх десятков звуков — это ли не высшее проявление творчества?

Осознав величие момента, я эту криптограмму добил, скрежеща мозгами от напряжения и, время о времени обращаясь в Автору за толкованием наиболее сложных мест. Действительно, зачатки комбинаторной логики у парня проявились... величественно.

Соколиный Глаз убеждал меня, что до осени, до жатвы, больше в тех краях появляться не стоит, потому что разговоры о Великом Зайце ведутся в одобрительном ключе, а новых поселенцев в ближайшее время не ожидается — этот род просто очень отстал в пути из-за навалившихся на людей болезней. То есть около года они сидели в своего рода карантине.

Сообщения постов наблюдения с южного берега эту информацию подтверждали — даже гонцы не появлялись на зарастающей травой тропе. Вообще-то данные собранные разведкой — крадущимися и наблюдающими издали питомцами Нута — дали немало важных сведений. Во первых, Сильные Охотники, про которых я так и не могу уверенно сказать кто они — храмовая стража или войско царя, действительно поуходили на север в предгорья, где то ли потеснили племена кочевых охотников, то ли смешались с ними. При этом они были замечены и в деревеньках перебравшихся в те края людей долин в качестве желанных гостей одиноких женщин.

Тенденции к возвращению обратно на служение жрецам среди почуявших свободу молодцев, не отмечалось. Иными словами — войско растворилось без остатка на просторах дикого леса, легко порвав с цивилизацией сообщества, с которым сюда прибыло. А вот информации относительно причин прекращения пивоварения так и не было. Сами храмы, наскоро связанные из камыша, выглядят кучами соломы, и паломничества к ним со стороны земледельческих поселений не отмечается. Так, отдельные лица несут что-то, но не часто и не помногу.

У меня возникло подозрение, что система подчинения, отработанная в густонаселённой местности, перестала работать, едва люди привыкли к отсутствию тесноты. Какие-то привычки, обычаи и традиции ещё живут, но реалии нового мира берут своё — с точки зрения жрецов — земледельцы дичают. Простор, большие расстояния — это плохое подспорье для любого вида принуждения. Что же, грехом было бы не воспользоваться столь удобным случаем и... надо самому потолковать с агентом нашим нелегальным.

* * *

— Слышь, Соколиный Глаз, так расскажи, что видел в дороге, пока вы досюда добрались.

— Погоди, Зая! — Рябчик "здоровается" с Сизой, уязавшейся за мной, чтобы "перекинуться словечком" с мужем. И вот прямо на глазах у Великого Вождя и Великого Шамана молодые люди истово "перекидываются"... воссоединяются, если соблюдать приличия в речи, хотя лично мне ближе термин "перепихиваются".

Чтобы не завидовать, мы с проводником расстилаем скатёрку и раскладываем угощение. Нет, ни варёных яичек, ни малосольных огурчиков, ни мятых помидор, как в мои времена, тут и в помине нет. Отбивные, потушенные "насухо", балык из сома, горшочек красной икры и пресные ячменные лепёшки — обычная дорожная еда этого времени. По крайней мере, это характерный вариант меню для путника из нашего Союза.

"Встречающиеся" затихли, и я полагаю, вскоре появятся рядом с нами, чтобы подкрепиться перед прощанием. Но... там снова что-то затевается, на этот раз неторопливое и обстоятельное с выразительным звуковым сопровождением и речами инструктивного содержания. Ну насчет того как и куда, насколько я понял. Древние люди не устают меня удивлять своей непосредственностью.

Терпение — главный инструмент, пользоваться которым любой житель этой эпохи должен умело и неустанно. Поэтому мы с проводником обстоятельно закусываем, изредка поглядывая на соскучившихся друг по другу супругов и обмениваясь одобрительными замечаниями. С душой отрываются ребята, с огоньком, можно сказать.

— Представляете?! — Сизая только что отмякла после того как обмякла, но возмущение её просто брызжет через край. — Эти гадские праттки ни разу не приголубили моего Глазоньку Сколиненького, — а у самой по щеке слезинка катится.

Я смотрю на страдальца и вижу смущение на его лице.

— Представляешь, Зай, ни одну ни разу не уговорил, — сознаётся он честно.

Не знаю, кто о чём подумал, но я — об информации. И как раз с этой точки и приступил к расспросам.

— А ты всем предлагал?

— Нет, тем, что помоложе. Остальные-то толстухи. Мне их не хотелось... беспокоить.

— А свадьбы за время, пока вы шли вместе, были?

— Что такое свадьба? — этот вопрос произнесли сразу двое, отчего третий — проводник — издал короткий удивлённый звук.

— Это когда девушку мужчине отдают, — нахожу я ближайшую аналогию, которая может быть понятна урождённым кочевым охотникам. Оседлый охотник с подобным ритуалом, оказывается, знаком. Но поведением пратток он возмущён не меньше Сизой. Для меня же эта краткая сцена — кладезь информации к размышлению. Считайте, разное отношение к категории "собственность". Хотя, всё может быть проще — табу на время пути, например. Или — карантинная мера. Эта группа ведь отсиживалась в изоляции. Вот эти вопросы я и формулирую перед агентом, пока благоверная подкладывает ему лучшие кусочки.

Сообщение же о результатах нашего подношения... лучше по порядку:

— Так, Зай, старейший сказал, что здешние духи могущественны, но настолько сильно боятся богов, живущих на небе, что принесли нужные дары, как только он вознес молитву.

Полуприкрыв глаза я чувствую на своей щеке явственное дуновение — взмах крыла птицы обломинго овевает моё лицо. Прибытие каравана с семенным зерном оказалось заслугой старейшины и произошло по воле старых, давно зарекомендовавших себя богов.

— За это он отнёс в Место Силы богатые дары, — продолжает Рябчик.

— Что? Кто отнёс? Какие дары? — вскидываюсь задумавшийся я.

— Старейшина отнёс мешок зерна, что вы принесли.

Так, глупость мы сделали — это очевидно. Но меня интересуют другие детали.

— Когда вы досюда добирались, кто показывал дорогу?

— Охотник один. Он говорил куда идти, а сам пропадал на два-три дня. Потом снова появлялся, опять указывал направление, и снова уходил.

— Чем питались в пути?

— Охотились, рыбу ловили, травки съедобные разыскивали. Я — добычливый охотник, поэтому меня уважали. Если бы не я — иные бы могли и не добраться до конца, — горделиво вскинул голову наш "агент", а Сизая так и прильнула к нему и тоже горделиво вскинула голову, посмотрев победоносным взглядом на нас с проводником.

— Ну а кем ты вообще в этом коллективе считаешься? Кто готовит тебе еду, где ночуешь?

— Сейчас в отдельной хижине устроился. Она никому не нужна. Кормят меня у любого очага, потому что я всегда приношу добычу. А если не в этот раз принёс, так в другой — обязательно не с пустыми руками приду.

— Старейшина тебе какие-нибудь поручения даёт?

— Иногда. Не чаще, чем остальным. Когда мужчины землю рыхлили и бросали в неё зёрна, тогда часто посылал за дровами, если я не успевал уйти на охоту.

— То есть, посеяли они ячмень, — констатировал я. Сейчас, полагаю, дома ремонтируют.

— Ага.

— А ты в полевых работах не участвовал и своего поля у тебя нет?

— Как нет? На всех же землю делили. Ну, ту, которая расчищена от леса. Вот и мне нарезали. Я соседу своему Хариму уступил её за треть будущего урожая и, если буду рыбу с рыбалки приносить. Копуши-то эти не шибко ловки с острогой. А я, пальцем о палец не ударив, с зерном буду, — Рябчик выглядит довольным.

Ну да ненадолго ему эта халява. Как только деревенские жители начнут расчищать места под пашню, дураки, чтобы пахать на соседа, быстро переведутся.

Вот теперь сижу и думаю: блестяще проведённая операция, прошедшая без сучка, без задоринки, привела к пшику. То есть, полученный от неё результат никакой ясности не принёс. А запланированный захват управления, то есть попытка перехватить влияние жрецов хотя бы на это сельцо, вообще против нас обернулась. Рановато засветил я свои планы. Надо продолжать сбор сведений.

— Рябчик, ты когда горшками торговал с лодки, с босым лицом был?

— Да, брился каждый день.

Я смотрю на его заросшую солидной бородой физиономию и отдаю себе отчёт в том, что человека, привозившего посуду, принимали за мальчишку. Теперь же передо мной — взрослый мужчина. Во всяком случае, именно так его воспримут пратты. Найдут ли они сходство между столь разными и неодинаково одетыми людьми? Я имею ввиду население посёлков, куда он возил утварь до того, как отправился в дальний рейд. Полагаю, нет. Или надеюсь, если совеем честно говорить.

— Так вот, слушай. Начинай-ка ты снова возить посуду по деревням. Торговцем, охотником, человеком своего племени — вот кем тебе нужно стать и для своего селения, и для соседних. Ты обретёшь здесь репутацию достойного члена общества и внимательного собеседника. Заодно и с женой почаще станешь видеться, отлучаясь для закупки товаров.

— Так и без меня здешние земледельцы в Когиду челноками плавают, они всё нужное доставят без моего участия.

— Ты выгоднее менять станешь, — успокаиваю я агента.

— А как спросят, отчего я за столь малое количество зерна хорошие вещи отдаю? — знал я и раньше, что Рябчик непрост, но сегодня он это проявил впервые.

— Улыбнёшься загадочно, мол, это секрет. Ну и уж чересчур-то мало не бери, всё-таки.

Глава 13 Бытовая

— Жёрдочка! Почему ты в столь затруднительном положении?

— Стебелёк и Прутик сказали, что такой треугольник обязательно развеселит строгого учителя.

Я действительно едва не ржу — эти детки кого угодно своими выходками заставят хохотать. Все, как и было им задано на дом, принесли выполненные собственноручно треугольники, в основном, связанные их жердей, а эти ухватили друг друга руками за щиколотки, образовав фигуру — эталон жёсткости, из собственных тел. Что же, моё дело использовать представившийся случай для иллюстрации подаваемого материала.

— Ромашка, каковы причины недостаточной устойчивости фигуры, образованной человеческими телами?

— Они имеют шарниры, — спешит отчитаться самая шебутная из учениц.

— Да, — торопится вечно лезущий во всё Ремешок. — В коленках, локтях, плечах и, главное, в попе.

— Точно, главный шарнир у человека именно в попе, — глубокомысленно заключает штатный философ учебной группы Отбитое Донышко. Он — старший из учеников, и носит взрослое имя. Знает теперь не восемь букв, а все, и является на занятие с сыном-сосунком, потому что в это время его жене полагается заниматься штыковым боем, а другие родственники живут в трёх днях пути.

Школы древнего мира имеют некоторые особенности, которые я ещё помяну. Сейчас у меня отборные "малыши", те, на кого я возлагаю большие надежды. Младшей, Репке, всего шесть, но она уже осознала, что в будущем сможет оставить своего дитятку на попечение папашки, чтобы заняться чем-то важным. Да, приходится расшатывать стереотипы, но это — не для всех. Рушить устои общества время ещё не пришло.

— Что же, рассмотрим равносторонний треугольник, представленный нам Донышком, — я приподнимаю за угол бревенчатую конструкцию, под тяжестью которой принёсший её ученик даже сгибался. — Обратите внимание на то, что крепления сделаны в шип, и зафиксированы шкантом... — особенность восприятия древних людей заключается в высокой конкретике мышления, отчего, втолковывая им "истины", нельзя слишком полагаться на абстрактные категории: — Берём линейку и измеряем наружные размеры...

Мы проверили и наружные размеры, и внутренние, а потом разобрали этот треугольник при помощи выколотки. Убедились в том, что и пазы и шипы сделаны в один размер и фигура соединяется обратно ещё в одной комбинации. Пересчитали количество вариантов сборки, учитывая, что "нос" и "хвост" у каждого элемента разные. Обсудили, как можно увеличить количество вариантов сборки, изменив конструкцию узлов крепления. Потом — устройства этих узлов — то есть разные формы соединения деревянных деталей.

При рассмотрении более простых, связанных из палок конструкций, тоже не пожалели времени на анализ мест сочленения, начиная с форм прилегающих поверхностей, заканчивая узлами и способами устройства бандажей.

Даже тонкие прутики, сколотые шипами... кажется, боярышника, что принесла Репка, были изучены и оценены. Да, абстракции моим современникам даются непросто, зато в комплексности подхода им не откажешь.

Отсюда и проистекают некоторые особенности педагогического процесса и принципов формирования учебных групп.

Как Вы поняли, я "застрял" в Когиде. Естественно, отрыв от основных "научных" центров вызвал в душе моей глухой протест и, делать нечего, набрал я новую группу любопытствующих, в основном, ориентируясь на желание ряда товарищей припасть к источнику знаний. Худо-бедно — десяток андертальцев разного возраста разделили мое желание выяснить некоторые тонкости, связанные с тем, что во что и как можно превратить, и как делаются разные хитрые приблуды. То есть рассмотрение свойств треугольников — это просто времяпровождение во время сухой перегонки... сегодня — верхушек рогоза. Ну, тех, что распадаются в пух.

— Учитель! Смотри! Блестит что-то на боку камня! — излишней тактичностью местное население не наделено, так что и на полуслове прервать могут.

Беру в руку принесённый образец и с интересом рассматриваю выглядывающие из него медные на вид включения.

— Как зовут тебя, любезный? — я не встречал раньше этого человека.

— Берестяной Черпак из племени Горных Барсов.

— У меня отец из вашего племени. Когда он покинул родной шатёр, его звали Ыр.

— Это не брат ли Быга, побившего шамана?

— Он самый. Его теперь зовут Атакующим Горностаем и он торговый вождь Северного Союза Самостоятельных Родов. А тебя что занесло в эти края?

— Голодно было у нас в те времена, вот и ушёл мой род искать мест хорошей охоты. А потом прошел слух, что в Когиде, которая рядом с большой рекой, за интересный камень могут дать прочную ткань, лучшую той, что плетут женщины долин.

— Не сомневайся, дадут тебе ткани, и даже штаны из неё сошьют, если ты задержишься на денёк-другой, — я подмигнул Донышку, чтобы занял гостя, а сам расколол каменюку пополам и, пока помощнички раздували горн, растолок его, чтобы он лучше смешался с древесным углем. Одну половину в тигель, вторую прямо в пламени попробуем прокалить. А там поглядим, как из этого добра можно извлекать металл. Ну не медеплавильщик я, поэтому пробовать нужно.

Ромашка — умница весы приготовила, Стебелёк сгонял за мелкими угольками, что отсеиваются из золы, а Прутик сбегал на кухню сказать, что сегодня класс оставлен после уроков и умоляет подать ужин прямо в аудиторию. В общем, Вы поняли, каких сорванцов я в ученики себе подобрал. Не мастер я ни увлекать, ни принуждать. Так что, если кому-то неинтересно — так никто никого не держит.

У нас много разных затей, иногда откровенно глупых. Скажем, сухая перегонка камней, которую устроила Репка, пока никто не видит (мы тогда солод перетирали камнями), дала забавный результат. Некоторые камушки изменились после выдержки при высокой температуре, что породило целую серию аналогичных действий, но не с произвольной кучей осколков, а с отобранными по сходству внешних признаков образцами. Мы по разному изгалялись над каменьями, после чего получили неплохой вариант белил и некоторое количество цинка, про который я поначалу думал, что это олово.

Теперь же, увидев призрак меди, я сильно возбудился, потому что, если удастся её получить, то это сулит нам латунь — вполне приличный материал прежде всего для кос. Керамические-то об любую кочку легко поломать. Опять же лемех из неё может вполне приличный получиться... что-то я опять про прибамбасы начал. Про людей же хотел. А с людьми получилось любопытно.

Постепенно в Когиде остались, преимущественно люди долин — те самые мужчины, что сошлись к нам на усиление, когда мы готовились к противостоянию с праттами. Многие ведь с семьями приходили, а иные, как освоились, так и родню потянули за собой. Вход же в городище был оборудован полосой препятствий, чтобы подчеркнуть военное назначение данного селища, что каждый раз при входе и выходе создавало неудобство. Да и многолюдно тут сделалось. В общем, потянулся народ на хутора — сажать личные огороды.

Разумеется, это не было пущено на самотёк, то есть вмешался я в процесс самым злобным образом. Во-первых, все селения пересчитал и людей переписал. Во-вторых в каждый пункт посылал сильный отряд, чтобы срубы поставили и печи сложили — нефиг нашим людям по землянкам ютиться или в хижинах мёрзнуть. В-третьих в эти места воловья упряжка с плугом командировалась, чтобы выполнить самую тяжелую работу перед севом. Понятно, что воинскую повинность эти жители несли, преимущественно по части патрульно-постовой и дозорной службы. Своего рода реестровое казачество образовывалось на землях, граничащих с не вполне дружелюбным соседним сообществом.

Дальний Бросок по этому поводу вздохнул с облегчением — ему теперь команды в поиск посылая, не надо полагать по два-три дня на дорогу до места — подчинённые там и живут, где выполняют задачу. А поверх этого охотовед и лесовод, делая своё дело, не перетаскивают за собой шатры на нартах, а идут налегке из хутора в хутор и объясняют людям, почему там нужно вырубить, а не в другом месте. До лесопосадок дело пока не дошло, да, может, и не понадобятся они в этих местах — березняк и осинник здесь быстро затягивают лесные поляны или росчисти, за которыми перестали присматривать.

Это я быстро рассказываю, а на самом деле у меня уже старший сынок своими ногами пошёл и Тычинка дочкой порадовала. Мышка же успокоилась, — уговорили мы её не торопиться рожать, пока не подрастёт и не наберёт массы тела. Живём мы в просторном срубе с застеклённым окном, рядом с которым, сидя за столом, я и пишу эти строки. Летом полагаю отправиться сухим путём на север поближе к горам, туда, где часто встречаются меденосные камни.

* * *

— Барсук! Бросок тебя зовёт, — за спиной посланца ещё закрывается дверь, впуская в тёплую комнату морозный воздух, а я уже меняю легкие домашние мокасины на тёплые, пошитые в расчёте на ходьбу по глубокому снегу на широких лыжах. Знаю, что вождь нынче далеко — до темноты только-только добегу.

Гонца уже поят чаем, а в мою котомку укладывают шмат сала и лепёшки — женщины древнего мира на редкость догадливы. Фая помогает мне залезть в сплошную, без запаха, шубку с капюшоном, надеваемую прямо на голое пузо. Это, чтобы пот испарялся беспрепятственно.

Тычинка, отвесив Мышке ласкового подзатыльника, перекладывает дорожный припас в поясную сумочку, укрепляя её на ремне сзади. Она же, вместо копья подаёт мне лыжные палки — умеет женщина думать также, как я — мы с самого детства вместе.

Бегу по свежему следу, проложенному посланцем. Я на лыжах весьма шустёр, так что никто и не пробует составить мне компанию, тем более, что дистанция в полсотни километров не каждому по плечу.

Срезал выступ берега, перебежал по льду большую реку, ещё один мысок пересёк, а уж дальше пошел вовсю скользить по бескрайнему ледяному простору. Тут снежок зализан ветром, поэтому можно и коньковым ходом гнать... оно, конечно, хорошо бы для этого лыжи поуже, да полегче, и крепления поосновательней, но местами и так выходит, хотя не слишком грациозно.

Эхх, красота!

* * *

На вытащенном на берег "Мокасине" тепло, и вкусно пахнет. Сизая приспособилась в одной из пазух обжиговой печи тушёнку доводить до кондиции, поэтому зимой её не экономят — разогревают в той же пазухе и лопают, сколько влезет. Мужей своих хозяйка мастерской без дела скучать не оставляет — они всегда при деле, отчего посуды тут "выпекается" — только успевай забирать. И ещё свистки, и куколки, и загогулинки хитровымудренные, о назначении коих не сразу догадаешься. Опять же кирпич печной фасонистый: для сводов клиновой, или другой тип — углом, чтобы радовал глаз хозяек, фрагменты дымоходных труб, плитки вьюшек. Сизая не привыкла ограничивать свои фантазии обычным набором привычных обиходных вещей. Душа моя радуется каждый раз, как заглядываю к ней.

Нынче же тут, кроме агента нашего Рябчика, вождь Когиды Дальний Бросок и шеф разведки Плакса сводят воедино полученные данные. Информации накопилось изрядно.

— С юга в низовья приходил отряд, десятка три охотников. До места переправы они двигались одной группой, а потом разошлись человека по три-четыре в разные стороны. И на северный берег перебирались, в ближние праттские сёла заглядывали. Потом вернулись обратно. С виду — те же пратты, если судить по одежде и оружию. Единственная разница — наконечники на копьях обсидиановые, а не из кремня. Одеты они для наших мест неподходяще — мёрзли всё время, жались к кострам или в шалаши прятались. Обратно заторопились, чуть не бегом.

Приметили ли наблюдение, сказать не могу. Но снег уже выпал в ту пору, так что наши следы вполне могли прочитать, — завершил своё краткое сообщение товарищ моих детских игр.

— В деревнях стали готовить из ячменя вот такое пойло, — Рябчик протянул мне заткнутый деревянной пробкой кувшинчик.

Понюхал — брага. Довольно крепкая, кстати, градусов семь-восемь навскидку. Пахнет... не очень аппетитно. Рябчик даже поморщился сочувственно, глядя на меня:

— Голова от неё болит, — пояснил он, не дожидаясь расспросов. — Жрецы из Мест Силы пива не варят — не из чего. Им и на пропитание-то приходится собирать, ходя из деревни в деревню, да рассказывая о богах-заступниках и покровителях своих общин. Старики привечают убогих, а молодёжь надерётся этой отравы, и глумится над беднягами, — вижу, что сочувствует наш разведчик служителям культа. — Я на тропах часто встречаю их , бредущих со своими посохами от веси к веси.

Однако в храме Грома небесного служек да учеников жрецы поставили под копьё. Они силой взяли зерно в окрестных сёлах и покарали нечестивцев, посмевших покуситься на право готовить напиток богов. Бродяги с посохами об этом прослышали и потянулись... — Рябчик ткнул в место на карте, где был обозначен один из... монастырей? Или, вернее это назвать святилищем? Рядом с обнесённым частоколом городком.

— Царь тоже привёл несколько Сильных Охотников туда, — продолжил рассказчик. — Теперь старосты селений, что поблизости, сами стали вспоминать о том, что богам требуются жертвы. А вот дальние, инако мнят. Про всех в точности не знаю, однако ближние к Шане старейшины сходились и говорили: "Не отринуть ли нам старых богов, дабы обратиться к Великому Зайцу, который ничего не требует, зато даёт то, что нужно".

Мы переглянулись и заржали. Про то, что я не бог, у нас в Союзе знают все.

— А ещё они думают, что кроме хорошей посуды, ты пошлёшь им быков с плугом, чтобы не корячиться с мотыгами. А ещё они видели косы и тоже желают их получить, — агент наш дело своё знает, поэтому перечень чаяний земледельческих выдаёт исчерпывающий.

— Но, в первую голову эти мечтатели желают, чтобы сильный отряд наших казаков оградил их от поползновений жрецов Грома, — смахнул слезинку с глаза Дальний Бросок. И снова заржал.

— Это за выражение почтения и истинной веры в твоё существование, — хрюкнул Плакса в промежутке между приступами смеха, и хлопнул меня по спине.

— Зато они за твоё здоровье до икоты нажрутся своей браги, — добавил от себя Рябчик.

Я же водил по карте своим геополитическим взглядом и "слушал духов".

Было о чём подумать.

Дело в том, что основная проблема нашего очень даже неплохого Союза в его малочисленности. Если полагать его членами всех примкнувших и сочувствующих, то тысячи полторы человек насчитать, наверное, получится. Не меньше полусотни стойбищ, пожалуй. Но осознанно и мотивированно с точки зрения понимания отдалённых задач число сторонников идеи объединения усилий можно ограничить пятью-шестью десятками человек. Это, естественно, вожди и учёные — те, чья деятельность просто потеряет смысл или лишится средств для её осуществления, распадись объединение.

Цинично рассуждаю? А что Вы хотели? Более того, я об этом и вождям, и исследователям не только расскажу, но и напишу инструкцию, по которой буду строго спрашивать. Ибо не самоценны их усилия, а лишь до тех пор нужны, пока... нужны остальным. Скаламбурилось, но, ничего не поделаешь, потому что пишу я на андертальско-неандертальском диалекте русского языка, в котором пока маловато слов и недостаточно широкий выбор синонимов.

Так о количестве людей. За те десять лет, что занимаюсь я просветительской деятельностью, число более-менее устоявшихся школ увеличилось всего на три штуки. Керамическая в Горшковке — самая старая, долгое время бывшая единственной, медицинская в Тупом Бычке, лаборатория лесоводства и плодородия в Гороховке и, третья, охотоведения, переехавшая в долину Соек. Она самая популярная и бурно растущая, потому что ближе всего интересам населения. Не забывайте — мы охотничий народ. И всяк желает знать, где сидит фазан. И посадить этого фазана в удобное для добычи место — задача близкая всем.

Шучу. Через долину Соек проходят ведущие к перевалу тропы — пути сезонных миграций оленей, лосей и диких лесных быков. Брать от их стад в нужное время и в нужных количествах мясо и шкуры — важная задача, решением которой и занимается группа товарищей под предводительством Рокочущего Грома.

Так о школах. Моя универсальная в Когиде, команда будущих керамиков — юных мужей Сизой, механическая в той же Гороховке у Глубокого Омута, ученичество пасечников в верховьях большой реки, Буреломовские кузнечные подмастерья, перебравшиеся на северные склоны хребта — это только зародыши учебных центров. Ещё не устоявшиеся, не наладившие толком протоколирования результатов экспериментов.

Так вот, основной задачей я полагаю наполнение этих школ толковыми, жадными до знаний учениками. А среди современных мне людей их только часть, потому что многих устраивает комфорт от союзных придумок и уверенность в будущем, обеспечиваемая сообществом. Они — добрые попутчики на дороге к прогрессу. А недобрых среди нас нет, потому что тут никто никого не держит. Кому не нравится — лесов вокруг много. И бродят люди, как бродили испокон веков их пращуры, по бескрайним просторам древнего мира.

Так вот — нынче две задачи я полагаю основными: набрать толковых учеников и подготовить добротных преподавателей. И, если по части подготовки учителей дела обстоят неплохо — то есть возник уже некоторый потенциал — то по части формирования студенчества приближается тупик. Человеческие ресурсы сообщества близки к исчерпанию. Все детки так или иначе пристроены обучаться грамоте, но общее их число невелико. А ведь, как показывает практика, не многие из них окажутся готовы к продвижению по лестнице познаний дальше.

Да. Страна мечтателей, страна учёных — это и есть моя цель.

И вот сейчас здесь на "Мокасине" стоит крепко подумать: стоит ли пытаться присоединить к зоне своей ответственности восемь деревушек любителей браги в расчёте на получение возможности ещё пару сотен учеников посадить за парты.

* * *

Когда я эту мысль высказал, вожди перестали ржать, а Рябчик сделал вид, будто рассматривает глиняный свисток. И отломил птичке хвостик. Наверное, мысленным усилием. Потом мы долго рассуждали на тему "брать или не брать" то, что, кажется, само плывёт в руки. Потом, о том, каким способом брать. Знаете, на решение повлиял горный отрог, что протянулся далеко на юг, и свесивший окончание в самую большую реку. На карте он визуально отделял интересующую нас территорию от земель праттов и выглядел естественной границей.

Плакса собрался послать туда несколько групп, чтобы оценили проходимость этой гряды, а Бросок озадачился выбором инструкторов для организации ополчения из земледельцев — пускай сами отбиваются от храма Грома. Уж полторы-две сотни мужчин они в своих деревнях должны набрать. Я же вспомнил о малиновом вине, которое давненько не дегустировал. Оно в больших плотно укупоренных кувшинах выдерживается в прохладном погребе и должно сильно выиграть во вкусе, если дало осадок, и этот осадок хорошо уплотнился.

Рябчик нас внимательно слушал, то и дело меняясь в лице. А потом спросил:

— Разве я вождь? Почему моё присутствие на совете никого не напрягает?

— Да, Глазик ты наш Соколиненький, — ответила Сизая. Любопытная, как все женщины, она тоже ловила каждое слово. — Ты — одинокий вождь, сообщающий другим вождям важные сведения.

— Странно, как-то. Хотя, не помню ни одного случая, чтобы эти самые вожди проявили ко мне неуважение или отказали в чём-то, — озадаченно пробормотал этот хитрец. А я улыбнулся и кивнул. Этот парень, действительно, оказался чертовски полезен. И ведь хватает ему ума не светиться лишний раз там, где сам факт его присутствия может поставить под угрозу выполнение порученной работы. А что писать до сих пор не выучился — так на память не жалуется. Может, оно и к лучшему?

Глава 14 Распределяющая шляпа.

Поговорив с Тёплым Ветром, я понял, что зародыш государства — наш Союз — натурально дышит на ладан. Его части: северная Венецианская, Тупобычковская южнобережная, Противноводская с долиной Соек и Когидская находятся друг от друга далеко, если считать время переезда из одной области в другую.

Вот и первая задача — коммуникации. Задача, решение которой в моём прошлом мире более-менее успешно достигалось только после начала строительства железных дорог.

Расстояния не были помехой единству, пока над людьми нависала общая угроза. Но, если не лукавить, её, этой угрозы, сейчас нет. Во всяком случае в ближайшее время особых неприятностей от соседних сообществ не предвидится. Потеснённые праттами люди долин как-то разбрелись и где-то устроились, примкнув к другим селениям или потеснив кочевые охотничьи племена. Ну или на Когидской землице устроились.

Одним словом, консолидирующие факторы выдохлись. Ввод в оборот денег торговлю не оживил, а стремление к знаниям не одухотворило людей на объединение в стремлении к изучению мира. Повсюду я отмечаю слабые подвижки как в ту, так и в другую сторону.

Я вернулся со своей семьёй в наш пемзовый дом в Тупом Бычке и, хоть тресните меня, не знаю, что делать дальше. Живу в своё удовольствие и не помышляю о значительном. Тут как-то сама собой образовалась большая усадьба, в которой многие люди нашли себе уютное место.

В казармах всё ещё не до конца достроенной крепостицы обитают детишки — ученики шамана Тугого Пучка. Тут же и помощники и гости — шаманы других племён, что наведываются к нашему медицинскому светилу. Старый мой знакомец — Косоглазый — после того, как зарезал по неосторожности одного пациента, врачевать отказался наотрез и сделался завхозом. Или ключником, если по старинному. Хотя, поскольку замков этот мир не знает, лучше будет назвать его экономом.

На день пути вокруг наши угодья. Бродячие племена знают об этом и тут не охотятся. Эти соседи приспособились зимовать рядом с кладовыми, полными припасов. Сами они умеют и мясо закоптить, и иные продукты приготовить для длительного хранения, но, чтобы не таскать их с собой, не раз за лето привозят заготовки, чтобы те дождались их в погребах или кладовых. Как налажен контроль вклада будущих нахлебников, я не интересовался, но дело это явно не пущено на самотёк — сам видел, что ведутся какие-то записи на восковых табличках.

Для зимних постояльцев вокруг центральной усадьбы возведены бревенчатые хижины — полуземлянки, чтобы народ не маялся в шатрах, на отопление которых не напасёшься никаких дров.

Что ещё примечательного? Трава ситник тут растёт по мокрым местам. Её срезают и пускают на верёвки. И на очень грубую, но прочную ткань, вроде мешковины, из которой потом лепят на цементную сметану прекрасные лодки. Вот смотрю я на них, и мечтаю о паровом двигателе.

К слову сказать, достигнутое личное положение уже позволяет мне уделить внимание реализации некоторых собственных фантазий. Я ведь здесь считаюсь пупом земли. То есть мне и лучший кусок, и лучшая одежда и вообще — любые капризы. Попросил лодочников с юга привезти поросят — теперь у нас свинарник. Не то, чтобы он так уж сильно требовался для пропитания, но шкуры свиные выскабливаются тоньше иных, и их стопка не так удручает своей толщиной. Ну не доходят у меня руки до бумаги!

Чем кормят пятакастых? Зимой — объедками и разными чуток подпортившимися продуктами из наших не слишком совершенных кладовых. А летом их пасут. Впрочем, в этот период они сами являются к месту, куда наливают помои и вываливают очистки... э-э... если Вы беспокоитесь о влиянии мыла или щёлока на свинские организмы — то воду с ними свинтусам не предлагают. Мы моем посуду горчицей. Да, всё те же лодочники с юга привезли сюда в числе многих других семян и эти. Тут — не суровые северные края, где далеко не всё даже из земли проклёвывается. Вошла горчица у нас в обиход, хотя, конечно, растёт не слишком бурно. Но я помню, что горчичное масло — правильный пищевой продукт. Поэтому потихоньку занимаемся селекционной работой. Отбираем семена от самых крепких растений. От самых ранних. От самых плодовитых. И сеем на отдельных делянках.

Так что не помышляю я нынче о великом, о построении цивилизации, а тихонько подсказываю. Так. По мелочам.

* * *

— Что, Барсучара!? Жирком подёрнулся? — Всхлип объявился — душа пропащая. Не видел я его со времени разведки в низовья большой реки, это, когда мы взяли "языка". Он в ту пору куда-то усвистал, и вот теперь нарушает мои глубокомысленные размышления. — А ну, бери палку покрепче. Сейчас намну тебе бока!

Мы с ним завсегда дрались или боролись. Нет, не травмировали друг друга, но покоя от него мне никогда не было. Тычинка, как и я, этого задиру знает сызмальства, и подаёт рычаг крапивной мялки. Эх, раззудись рука!

Первый удар я перехватил с выразительным деревянным стуком. Второй — отвёл, третий перепрыгнул, а вот четвёртый, тычковый, рука Всхлипа остановила у самых моих рёбер. Горазд, пройдоха! И быстр на удивление. Мы еще несколько раз сходились, пока я, наконец, тоже его не достал. Дело в том, что он действовал несколько шаблонно, то есть "связками", и мне потребовалось некоторое время, чтобы разобраться в этом "стиле". Надо сказать — собравшиеся болельщики всё-таки переживали за меня, хотя и соперника моего подбадривать не забывали.

Запыхавшиеся и довольные друг другом пошли в мыльню, потом отужинали, а утром я увидел признаки жизни в одной из не использующихся летом землянок. Мой товарищ там уже обосновался, и ученики Тугого Пучка таскали в ожившее жильё разные удобства. За завтраком пришла полная ясность.

— Как полагаешь, Степенный Барсук? Не помешает ведь врачующему шаману умение постоять за себя? — обратился ко мне Косоглазый.

Я сделал глубокомысленное лицо, полуприкрыл глаза и из-под полуопущенных ресниц осмотрел аудиторию — тут все трапезничают за несколькими столами, стоящими в одной комнате. Так вот: ученики, казалось, даже дыхание затаили. Пучок же смотрел то на меня, то на Всхлипа, и видом своим выражал надежду. Козе понятно, что он будет только рад, если хоть кто-нибудь займёт на какое-то время неуправляемую шоблу разновозрастных сорванцов, изводящих его на каждом шагу неудобными вопросами.

Разумеется, я согласно кивнул. А потом поручил Мышке составить список учащихся с указанием пола, возраста и времени, в течение которого эти юные дарования осваивают здесь медицинские науки. До меня дошло, что требуется учебный план и преподавание некоторого ряда дисциплин, дабы полученное образование оказалось способным заставить молодых людей пошире взглянуть на мир. Пример Сизой всё не давал мне покоя — с такими, как она можно хоть государство строить, хоть цивилизацию. И ради них, кстати.

И моего влияния запросто хватит, чтобы устроить нечто подобное тут, в Тупом Бычке.

* * *

Если кто-то полагает, что я знаком с педагогической наукой или системами обучения, то это вовсе не так. Знаю, что они существовали в моё время в некотором количестве, но в чём заключались и чем отличались друг от друга — ума не приложу. Тем не менее в некоторых закрытых сообществах, вроде монастырей или коллективах храмовых служителей что-то было... в этом роде, чуть ли не с начала времён.

Я долго напрягал мозги, гоня их по волнам своей памяти, и с грехом пополам наскрёб то, что примечал в кинофильмах вроде "Знамён Шао-Линя" и про Гарри Поттера. Припомнил, что, если в первом герой ловил змей и трескал их за обе щеки, то в втором учеников держали на всём готовеньком, причём, мелькали там некие домовые... эльфы... кажется. Ещё припомнил, что если в одном варианте драться учили со страшной силой, то в другом — запрещали категорически. Но и общее было в обоих случаях — единая форма одежды, разбиение на учебные группы, и даже строем ходили и там и там.

Вообще-то в фильмах про "мальчика со шрамом" мне припоминается масса деталей, дающих представление о процессе преподавания в наглядном виде, тем более, что я и книжку читал, в которой многое растолковывается. Решил сосредоточиться на этом "источнике" — всё равно никаких других память моя в своих хранилищах не удержала.

Помню, что детишек там сразу разбивали на четыре факультета: умников, трудяг, хитрецов и безбашенных. Вот именно безбашенным автор явно и отдавала предпочтение, распределив на Гриффиндор всех главных героев. Я же где-то читал об ином варианте разделения людей тоже на четыре большие группы, если принимать во внимание природные склонности: управленцы, пахари, люди искусства — то есть с высокой душевностью или хорошо подвешенным языком, и, наконец, народ с коммерческой жилкой.

Если предположить, что эти четыре квадры в обоих случаях представляют собой одно и то же, но по-разному названное, то всё понятно только с трудягами. На счёт остальных же можно только догадываться. Хитрецы сами просятся в торговлю, но тут я могу и ошибиться, потому что припоминаю, что после развала союза людей с коммерческой жилкой во власти оказалось немеряно, что легко прослеживалось по количеству жалоб на коррупцию, то есть продажу услуг, за которые продавец получает государственную зарплату. Было бы совсем другое дело, если бы у власти оказались щепетильные до полного непрятия любых отступлений от высоких идеалов добродетели "безбашенные" Гриффиндорцы.

Вот тут я крепко призадумался. Неужели мне удалось через столько лет постичь иносказание британской писательницы!? То есть, если гонористых петушистых, непокорных непримиримцев использовать на чиновничьих и управленческих постах — то люди эти окажутся на своём месте? Хм! Мой родной дядя, отмутузивший смолоду да сдуру, вздумавшего ущемить его право на лучший кусок шамана — действительно, хороший управленец. Кажется — сошлось.

А куда девать умников? Ведь, если хитрецы — это коммерсанты, то умникам полагается петь плясать и сочинять небылицы. Что-то не сходится... или...? кажется, это ещё и учёные — то есть люди, гораздые на выдумку или смелое обобщение. Вот, теперь слиплось.

Ай да я, ай да молодец! Экий анализ провёл. Итак:

Храбрецов ориентировать на управленческие задачи.

Хитрецов — на коммерческие.

Умников — на научные.

С трудягами понятно по-любому — на них всё стоит, так что никто без этого сословия не обойдётся. То есть всем остальным можно петь, плясать, командовать или всех обманывать... но те, кто работает руками... чё-та я усугубил... потому что сам всегда полагал себя работником. Замнём.

Следующая задача — как их распознать? Хорошо было в придуманном магическом мире. Там для этого имелось специальное оборудование — волшебная распределяющая шляпа. А мне как поступить?

Когда-то кучу лет тому вперёд существовали всякие психологи с разными мудрёными тестами. Ничего подобного у меня нет. Как же быть? Что-то вроде полосы препятствий, что ли построить с возможностью выбора пути? Лабиринт какой-нибудь секретный с разными сюрпризами, чтобы глядя на то, куда сворачивает испытуемый, насколько он рискует или, наоборот, изворачивается, понять, к какой группе причислить этого человека?

Возможно. Тем более — о подобного рода испытательных сооружениях сохранилось немало преданий. Видимо, мысль человеческая шла аналогичным путём задолго до того, как пришла ко мне в голову. Что же — это уже вполне формулируемая задача. И, надеюсь, решаемая. Построить лабиринт с четырьмя выходами — и дело в шляпе. Хи-хи.

* * *

Никому не сказал я про свои замыслы. Ни с кем ими не поделился. Не по разуму подобные соображения моим нынешним современникам. Тёплый Ветер, Грозный Рык или Сизая — люди, возможно способные меня понять, так они сейчас далеко. Папенька — Атакующий Горностай — в такого рода вопросах не советчик. У него, хоть и хорошо заточены мозги, но совсем не абстрактно. В общем, занялся я просто-напросто построением школы, как таковой. А начинается подобное строительство, если кто-то не понял, с подбора преподавательского состава. Ну и с определения изучаемых предметов.

Важнейшие для нас, несомненно, ботаника и зоология. Мы же охотники и собиратели, в конце концов. Так вот, если в ботанике хоть какие-то зачатки научности уже оформились, то в зоологии... уход за козами, содержание свиней и кастрация быков и хряков. Ха, не так уж мало, оказывается. Опять же пчеловодство забыл.

Ремёсла — гончарное, стеклодувное и... что там у нас в металлургии? Что-то на севере, что-то в Когиде. Ладно, не всё сразу. Отписал пространные письма Тихой Заводи и Грозному Рыку — уйдут мои эпистолы с оказиями малой скоростью, а там, глядишь, и преподаватели подъедут, а я пока начну с младшего класса. То есть азбука, счёт и геометрия на плоскости. Ну и экскурсии по ближним окрестностям. Попрошу Косоглазого составить график хозяйственных работ, часть из них Всхлип в часы физподготовки выполнит в качестве тренировочных заданий на выработку силы и выносливости, часть в часы рукоделия, ну а текущие дела распределю по дежурствам учебными группами. А уж делить их на квадры стану, когда подрастут.

И, хоть вывернусь, но так поставлю дело, что к моменту, когда моим детям настанет время учиться — сам их со спокойным сердцем сдам в эту бурсу.

* * *

Мысль о том, что люди по своим природным склонностям различны, не давала мне покоя ни днём, ни ночью. Память тоже подкидывала всё новые и новые поленья в топку раздумий — ведь долгое время существовали сословия и даже касты, в которых из поколения в поколение закреплялись воспитанием одни свойства и подавлялись другие. Вот так, навскидку, чистоплюйство и заносчивость для наследственного правящего класса — это ведь неспроста. С одной стороны — остальным обидно, но с другой — повелевать, не вникая в трудности исполнителей, куда проще, чем разбираться в тонкостях вопроса. А обучать будущего начальника над свинопасами вместе со свинопасами — так тут запросто можно стереть грань между руководителем и руководимым, потому что будущий подчинённый в пределах будущей специализации, скорее всего, окажется не хуже того, кто станет им командовать.

Да уж, задача распределения действующих лиц по позициям в иерархической пирамидке — это не просто. Вот, скажем, сколько всяких революций или переворотов случилось только за время, так или иначе задокументированное? Да не счесть! И в каждом таком случае кто-то упускал власть, а кто-то её подхватывал. Класс или клан — это непринципиально. Неважно даже к добру это случалось или ко злу. Значение имеет неспособность руководителя удержать бразды правления, то есть распорядиться ресурсами, оказавшимися в его подчинении.

Не хватало человеку решительности или решимости, упёртости или упорства, а потом начинался обычный мутный бардак из клубка противоречивых интересов, чаще всего крепко всем нормальным людям мешавший. Так вот, индивидуумы с задатками такого рода редкостны, но как раз более остальных меня интересуют, потому что, коли придётся строить государство с учреждениями, реализующими волю правителя, то как раз подобных внутренне высокомерных ребятишек и хотелось бы насадить в ближнее окружение лиц, принимающих решения, с тем, чтобы позднее именно они вышли на первые роли.

Геополитичненько? А как же! Чай цивилизацию затеваю, а не пуп царапаю.

Ну, это, если моя теория верна. А если и не верна — беды не будет. Я уже придумал, как при помощи лабиринта вычленить хитрецов. Ну, может, в эту ловушку не одни хитрецы попадутся, но те, у кого благородство перевешивает здравый смысл точно туда не вляпаются.

Второй момент, связанный с тем, как отличить людей друг от друга по внутренней устремлённости, я для себя приметил исходя из соображения: "с кем поведёшься". Я ведь в младшем классе преподавал, и примечал, кто рядом с кем держится, какими группами детки расселяются по жилым помещениям — их в этом никто и не думал ни ограничивать, ни направлять. То есть — кого куда душа зовёт, тот туда и пристаёт.

Индикатор этот не идеальный, но информации даёт немало. Я хорошенько присматривался к своим питомцам на уроках или во время хозработ, в период приборки или в столовой.

Лабиринт же для окончательного разбора на группы строил тем временем поодаль от Тупого Бычка в уединённом месте, которое назвал "Урочищем Духов". Сначала каменщики сложили там много каменных столбиков-опор. Потом сверху возвели деревянный каркас из тетраэдральных элементов, покрыв снаружи рогожебетоном. Сооружение получилось "летним" — то есть ни о каком отоплении даже речи не шло. Ну а потом из стен, решёток, дверей и лестниц внутри и была организована нужная путаница с одним входом и четырьмя выходами.

Важнейшим элементом путаницы были двери. Они открывались только "от себя" и, будучи отпущенными, закрывались. Своего рода ниппель. Поскольку ничего, пригодного для их заклинивания я нигде поблизости не разместил, а испытуемых полагал запускать туда нагишом, то лелеял надежду на то, что так они и сработают.

Так вот идея заключалась в том, чтобы пустить человека по кругу с подъёмами и спусками, постоянно выводящими в одно и то же помещение, но в него не пускающими — то есть испытуемый то на первом этаже через решётку увидит комнату, то со второго, тоже через решётку, а попасть в неё никак не сможет, если в одном неприметном месте не оторвёт доску. А то, что держится она некрепко (и это видно), и потом возвращается на место, будто так и была (и это тоже видно), вот это как раз и есть ловушка для хитрецов. потому что отыскать другие пути значительно сложнее — это во-первых, а во-вторых начальным условием прохождения лабиринта является требование ничего не ломать.

Для умников оставлена открывающаяся с противоположной стороны дверь, которую, на самом деле можно открыть, просунув руку через решётку — ну должен об этом сообразить тот, кто не ленится думать и примечать.

Трудолюбивый испытуемый мог выйти, переложив с места на место изрядную поленницу, а для настоящего "руководителя" оставался узкий тёмный лаз весьма непривлекательного вида с непонятно чем в конце, потому что несколько поворотов в нём нужно проходить на ощупь.

Вот это сооружение и было готово как раз к моменту "выпуска" моих приготовишек — то есть деток лет девяти-одиннадцати, научившихся писать и считать.

* * *

Лабиринт — довольно крупное сооружение. И весьма сложное. Поэтому не может оставаться без присмотра и не прийти в ветхость. Смотрителями я устроил двух одноногих охотников — им теперь бродячая жизнь уже никак не под силу. А тут пропитание верное и работа посильная. Ну, и коли не справятся с чем — дадут мне знать, а уж я позабочусь о том, чтобы поправить. Ещё дана им команда отгонять любопытных, грозя гневом духов и Великого Шамана — меня. То есть — без применения насилия, а то ещё поубивают бедолаг.

Кроме того, если кто и заглянет сюда без спросу, то разобраться в назначении этой постройки не так-то просто. А, коли кто запутается внутри, то любой, знающий, как тут всё устроено, без особого труда отыщет беднягу и выведет — знаем мы как открыть двери-ниппели с другой стороны... вернее, есть у нас для этого приспособления. Одним словом, таинственный храм готов к эксплуатации.

Глава 15 Пробы и поиски

— Одежду свою развесь в этом шкафу, — говорю я Слепню. — А сам омойся тщательно, вытрись насухо, а потом прямо голышом ступай за эту дверь в обиталище духов и ищи из него другой выход. Только смотри, не сломай ничего, чтобы не прогневить незримых обитателей нашего мира.

Я умышленно стараюсь быть немногословным, чтобы не задать заранее никакого настроя испытуемому. И вообще, если кто сегодня и переживает, так это Ваш покорный слуга. Столько трудов положено! Столько дум передумано! И вот — первая попытка.

Чтобы не оставлять процесс без контроля, занимаю позицию, с которой видно несколько "узловых" точек, и терпеливо жду появления главного действующего лица.

Сначала всё развивается по плану. Слепень "проверяет" пару тупиков, а потом входит в "кольцо", которое дважды замыкает, то исчезая из виду в загогулинах переходов, то появляясь на зарешеченных галереях. Отодвигает доску, выбирается, следует к выходной двери, выглядывает, не давая ей закрыться — оттуда уже видно выход... и возвращается через ту же "оторванную" доску, снова вернув её на место.

Следующей на его пути встаёт дверь для умников. Убедившись, что действительно без особого труда может её преодолеть, и, что за ней, в свою очередь, имеется выход, Слепень снова возвращается в лабиринт. Снаружи-то проход открывается простым толчком.

Наконец, перед ним поленница. Хм, парнишка сноровисто перекладывает её и выходит, не забыв предусмотрительно подпереть дверь — поленьев здесь достаточно. Очередной раз убедившись, что и тут имеется выход, он пробирается обратно и восстанавливает нагромождение дров. Выход через узкий тёмный лаз ни на секунду его не останавливает, правда, вернуться назад он уже не в состоянии — тут тоже имеется "ниппель".

Вот это да! Я полагал этого мальчика хитрецом, но чтобы настолько! Любопытный малец исследовал обиталище духов за исключением нескольких тайных ходов, которыми я пользовался для подглядывания за ним — ну да на наличие этих помещений ничто не указывало.

* * *

Остаток этого тёплого летнего дня Слепень провёл за вычерчиванием плана лабиринта. Я попросил его об этом, а мальчишке и самому оказалось интересно. Первый этаж он начертал на земле, второй надстроил из щепочек и прутиков, верно указав все узловые точки, но наделав мелких погрешностей в очертаниях второстепенных отвлекающих тупичков. Для меня оказалось открытием, что этот недоросль чётко отделил главное от второстепенного.

Вечером мы вернулись в школу, поболтав по дороге обо всякой всячине и попутно пришли к выводу, что рассказывать кому бы то ни было о секретах места, где обитают духи, не стоит, чтобы не сделать лишнего беспокойства столь таинственным существам. То есть уважительность и рассудительность моему юному коллеге оказались не чужды, по крайней мере, на словах. А о большем нечего было и мечтать.

Следующий опыт с проверкой лабиринтом дал с точностью противоположный результат. Мальчишка, отличавшийся задиристым нравом, долго тупо нарезал кольца по путанице галерей. Я сбился со счёта, сколько раз он прошел мимо ключевых точек, так и не обратив внимания ни на одну из возможностей. Отстающую доску он упорно игнорировал, хотя, даже потрогал её в первый раз, но уж потом больше к этому месту не приближался.

Этому индивидууму я сразу предложил отправиться к вождю Союза Тёплому Ветру в качестве письмоводителя, приписав в сопроводительном письме, чтобы дядька мой этому парню распоряжаться не позволял — а поручал исключительно исполнять и фиксировать то, что уже имеет место, а не влиять на судьбы других людей. Имя же записал в свой поминальник на отдельный лист пергамента, озаглавить который не решился.

Понимаете, цивилизация — это не только сотрудничество, но и разделение труда. Без одного не бывает другого. И люди подобного склада ей, цивилизации, тоже надобны для поддержания порядку, протоколирования и исполнения всяких других формальностей. Сердце моё не наполнилось презрением к этому человеку, потому что он не поддался искушению воспользоваться "нечестным" ходом. По меркам времени, из которого я сюда ухнул, это, скорее недостаток, но отсутствие этого "недостатка" у лиц, толпящихся в коридорах власти, меня в последние годы, проведённые в двадцать первом веке, огорчало до невозможности.

Из первых экспериментов с лабиринтом я понял, что не так-то просто оценить результаты, получаемые с его помощью. Но, в принципе, путь я нащупываю правильный, потому что поставить человека на подходящее для него место — задача, крайне редко решавшаяся успешно и в мой просвещённый век.

Род Сороки, из которого произошёл второй испытуемый, дал мне впоследствии ещё нескольких весьма полезных крючкотворов. А Слепень, когда завершилось его уже взрослое обучение, навёл большого шороху в металлургии... первый его фундаментальный труд о цементации стали (идею-то я подсказал, но режимами занимался он) до сих пор считается классикой и в каждой деревенской кузнице висит на стене.

Опять я вперёд забежал. Прошу прощения.

* * *

— Слышь, Косой! Забери нафиг свой дырявый "Мокасин" и выдай нам нормальный корапь для семейной мастерской, — Соколиный Глаз, бывший Рябчик, заявился ко мне собственной персоной. Их с Сизой рогожебетонная баржа покачивается у причала, отсвечивая многочисленными заплатками поверх растрескавшихся то тут, то там бортов. Чего здесь только нет: прилепленные на цементный раствор куски мешковины, длинные продольные брусья, примотанные верёвками в обхват всего корпуса, натуральные блямбы из смолы — видно, что чинили, как могли тем, что оказалось под рукой.

Сизая же выглядит умиротворённо — уже щебечет с Файкой и Тычинкой, своими подругами детства. Ребята Окунька — мастера кораблестроителя, позабывшего потребовать себе взрослого имени, — лазают по первому детищу моего несравненного гения и громко отмечают допущенные ошибки.

Им хорошо — они много лет лепили лодочки разных размеров и чего только не перепробовали в этой области. Начиная с вязки каркаса из выдержанных в известковом молоке тонких деревянных элементов, заканчивая сетками, армирующими внешние поверхности, где на каждом пересечении шнуров навязаны узлы. Раствор же цементный замешивают на моче, да не простой, а более чем наполовину выпаренной.

Корабельные корпуса столь большого формата они, правда, ни разу не повторяли, но разноманерных посудин построили немало — скажем, понтоны, из которых связан паром, курсирующий через большую реку у Противной Воды — их работа. Вот и сейчас изучают следующий заказ в натуре, отмечая оплошности, повторять которые не собираются. Они допустят новые. Точно знаю. Потому что ещё ни разу ничего безупречного из их мастерской не вышло.

Сейчас мне нравится, что ребята обступили со всех сторон недовольного гостя и насели на него, добиваясь чёткой формулировки требований... ну... я кивнул... что заказ принимается к исполнению. Потом Косоглазый пришлёт писаря, чтобы всё зафиксировал на пергаменте — начинаем мы потихоньку готовить и бюрократов, потому что всего упомнить невозможно, а упускать из виду ничего не хочется. Вот, хоть режьте меня, а государству без канцелярии не прожить.

Мышка махнула рукой из-под навеса. Того самого, увешанного под потолок вениками — летнего места обитания моего семейства. Она у нас сообразительная, уже похлопотала об угощении.

— Так что же творится у праттов? — спрашиваю я с места в карьер.

— Военный вождь, тот самый, которого мы называем царём, привёл к покорности храму Грома все селения вплоть до самой землицы Когидской. А дальше — мы его охотников перестреляли из луков, когда те попытались занять хутор Лапотников. Почти в точности вышло, как и в прошлый раз — они на рассвете вышли из леса, а наши из-за огородного плетня с колена их и положили, — Рябчик, похоже, привык кратко и полно излагать свои мысли и теперь не тратит слов даром. — После этого поселковые старейшины опять перестали поклоняться богам. Их молодёжь побила посланцев от жрецов, потому что ребята Плаксы научили эту молодёжь хорошо драться. Это я про ближнюю к Когиде область рассказываю. А вот дальше — кто в лес, кто по дрова. Храмовые служители опечалились и, ходит слух, послали гонцов в другой храм Грома в те места, откуда сами к нам пришли, позвать нового царя с новыми Сильными Охотниками.

Ту отраву, что ты сделал из малины, я вожу в селения и продаю за ячмень. Называю священным напитком Великого Зайца. Они это пойло охотно берут и щедро отсыпают зерна за него. Как напьются — делаются дурными. Почти перестают торговаться. Хоть натурально грабь — ещё и улыбнутся. Так что в кувшинах бродильных у нас, почитай, всё время булькает.

— А не пробовал ты этой отравой, — я нарочно называю так малиновое вино, — угощать жрецов из храма Грома.

— Младшие служки охотно его пьют, но только корысти с них никакой нет, кроме поговорить по душам. Так много ли из них вытянешь? Что видели, да что услышали случайно, — Соколиный Глаз хитро улыбнулся.

А я тоже доволен — есть, нарвавшийся на примитивную засаду, ослабленный нашими стараниями сосед. Есть канал получения сведений о нём. И есть буферная зона, способная ослабить внезапный удар, случись жрецы опять соберутся с силами.

Общее же положение дел у праттов можно считать удовлетворительным. Урожаи здесь неплохие, земли свободной много, а к более суровому, чем на юге, климату новосёлы уже приспособились. Нарастающая в более развитом, чем у нас, сообществе анархия — это прекрасно. А захватывать их никакого интереса нет. Своё зерно они и так нам отдадут за хорошие горшки.

* * *

Пропустил я через лабиринт и Сизую и Рябчика. Скучновато получилось. Во-первых, люди они оба взрослые, зрелые и опытные. Так что через "кольцо" оба прошли всего по одному разу. Мастерица наша керамическая уверенно без малейших сомнений проследовала через дверь для умников, зато Глазик её Соколиненький ни двери не приметил, ни выхода за поленницей, а добрался до "лаза безбашенных" и нырнул туда. Анализируя результат, я пришёл к выводу, что замануха для хитрецов не особо-то работает. Во всяком случае, не для взрослых она, потому что оба испытуемых её осмотрели, но использовать не стали.

Зато интеллектуалов вычислять получается легко. Лаз же, предназначенный кандидатам на места в правительственных учреждениях, вообще никого не останавливает — через него выбираются все, кто только достигает этой точки лабиринта. Сортировать людей по природным склонностям на основании этого испытательного оборудования оказалось не слишком просто. То есть, просто, конечно, однако достоверность результата вызывает нешуточные сомнения.

Задачи следовало усложнять, но как? Ничего интересного в голову мне не приходило. Пугать подопытных разными опасностями? Менять условия в зависимости от ранее предпринятых действий? Увы, ничего, кроме пути проб и ошибок в моём распоряжении не было. Зато наличие богатого выбора людей, большинство из которых я имел возможность понаблюдать в обстановке школы, а потом и в жизни, после завершения обучения — это весьма удачное стечение обстоятельств. Редко, кто ещё может чем-то подобным похвастать.

Я замыкал новые кольца внутри лабиринта, выводя их раз за разом к тем или иным точкам, где человеку требовалось принять решение. Вводил открывания дверей при разных положениях рычагов, заставлял нагружать чашу весов, чтобы отпереть заслонку — но по-прежнему тесты давали ответы далеко не на все вопросы о личности. Склонность или несклонность к пренебрежению правилами выделялась достаточно уверенно. И сообразительность. Ни способность к руководящей деятельности, и задатки старательного работника уверенно не определялись. Ну, затруднение насчёт старательных работников особенной обеспокоенности не вызывало — они себя и в обычной жизни всегда проявляют достаточно выразительно.

* * *

Школа развивалась с переменным успехом. Учеников то прибывало, то убывало. Древние люди и растущие среди них доисторические мальчики и девочки признавали только одну возможную степень несвободы — зависимость от старшего родича. Они приходили и уходили когда хотели, не считаясь ни с какими учебными планами. Выполнять правила гигиены, участвовать в работах или дежурствах — ребятишки не отказывались никогда — это было в обычае. А сорвать урок массовой неявкой, уличить преподавателя в незнании того, что никакого отношения к предмету не имеет — это запросто. То, что мы считали бы нормальными учениками, встречалось в единичных экземплярах.

Пожалуй, только холодная половина года ещё напоминала более-менее приличное учебное заведение, потому что... да всё равно ученики срывались в охотничьи вылазки не думая ни о чём, кроме привычных занятий, среди которых нет ничего важнее доставки к домашнему очагу обильной добычи,. Люди менялись крайне неохотно. Склонность к оседлой жизни и систематическому труду обнаруживалась только изредка. И люди, наделённые столь редкими в эту пору качествами, постепенно оседали по ближайшим окрестностям Тупого Бычка. Не знаю какое слово будет верным, но мне на ум приходит: "слобода". Кожевенное производство, дававшее не только пергамент, но и подмёточную кожу, началось как учебно-опытный участок школы, а уж потом несколько мастеров стали работать там и во внеучебное время. Зачем им это было нужно? Так за деньги. В поселковом магазине много такого, чего в этом мире и не встретишь. И сам он тоже являлся учебным классом — нужны Союзу разведчики, а удобнее, чем личина торговца, прикрытия для шпиона ещё никто не придумал.

Стекольная слобода встала в период строительства оранжереи, лодочная — с момента постройки "Мокасина"... да все и не вспомнишь сразу. Многие преподаватели там и жили, и занятия вели — у нас весьма скудны теоретические части курсов. Зато практики очень много.

* * *

Довольно много лет прошло без особенных перемен. Кроме того, что с севера из-за хребта стали привозить полосовое железо, пожалуй, ничего важного и не случилось. Ну и деньги вошли в обиход внутри Союза. Не в полную силу — подавляющее большинство людей особой надобности в них не испытывало, поскольку способность прокормить себя охотой и собирательством оставалась практически у всех. В обмене товарами нуждались роды, занимавшиеся ремёслами или люди, производящие что-то для сбыта. А это приобретало существенное значение только поблизости от крупных поселений, которых образовалось всего-то около десятка. Имею ввиду, где жило хотя бы полсотни человек.

Бурного роста производства не происходило по очень простой причине — Союз не нуждался практически ни в чём извне. Все наши торговые учреждения, прежде всего, были рассчитаны на сбор разведывательной информации, отчего коммерческая часть деятельности решающего значения не имела. То есть, процессы интеграции и развития проистекали вяло, можно сказать, без огонька. Нет, мы не рассыпались, не переругались — просто особой надобности друг в друге поселения не испытывали, легко договариваясь о ценах при обмене продуктами. Да и откуда взяться несговорчивости, если алчности в виде системы в этом мире пока нет. Могут подарить то, на что у соседа не хватило средств. В общем, денежки пока, это, скорее, фантики, игровые фишки. Или — средство учёта, полуабстрактного какого-то. Вроде трудодня, что ли?

Как-то благостно это всё было, до тех пор, пока не пришла из Противной Воды говорящая береста от моего батюшки Атакующего Горностая. Он не просто звал меня, а сообщал тревожные новости. Непонятно откуда появился на реке ниже Долины Соек, но выше Когиды, вооружённый отряд, занимающийся покорением людей долин. Я, как понял, что речь идёт не о вытеснении или уничтожении, сразу почуял — запахло самым прогрессивным на данный момент общественным строем — рабовладельческим. И объявил мобилизацию по Тупобычковскому военному округу.

А что Вы думали — у Всхлипа дела поставлены ответственно. Он не только боевое искусство преподаёт, но и военное дело — хоть милицейскими сборами это назови, хоть смотрами народного ополчения. У него даже ясельки работают для молодых мамок, которых в обязательном порядке призывают вскоре после родов. Деток как раз опытные медики могут осмотреть без спешки и нервотрёпки, а женщин восстанавливают специальной физкультурой и усиленным питанием, доводя до хорошей физической формы. Упражнения с боевой мешалкой проводят скорее не в плане её применения в схватке, а словно с гимнастической палкой: выгибания разные... ну видел я это в прошлой жизни.

Что интересно — старейшины эту практику не пытаются пресечь. Потому что старшие детишки на этот период тоже переезжают в школу... опять я деталями увлёкся.

Так вот, вышли мы тремя быстроходными рогожебетонками, каждая о шестнадцати гребцах. Это я идею скампавеи пытался реализовать, ну и ничего так получились посудинки. Ходкие и на вёслах и под парусом. Что, полагаете, сила собралась приличная? Конечно. И латы у на нас из берёзовой фанеры выклеены на водостокий клей — это тоже не за один год работы создано умельцами, хотя, признаюсь, многие модели весьма несовершенны. Ну и колотый шпон — это относительно узкие полоски, требующие немалого навыка в работе.

Вот эта силища и подошла к пристани у Противной Воды уже к вечеру. Тут и выяснилось, что первое донесение о том, что на реке твориться что-то неладное, принес две недели назад шкипер яхты, курсирующей между торжищем и магазином нашего дальнего форпоста. Его пытались остановить незнакомые охотники на долблёных челнах, но не впечатлили яхтсмена нашего их крики, а от преследования ушел он легко — ветер дул исправно, так что даже сблизиться с ним на дистанцию броска копья неизвестным не удалось. Река в тех местах достаточно широка, всю её и сотней лодок не перегородишь. Есть где разойтись, имея решающее преимущество в скорости.

После этого в те края отправилась разведка, вот она и разобралась в вопросе. Говорят, что большая сила пришла, непонятно, сколько в точности людей, но не меньше сотни видели. Заходят среди бела дня в деревню и, если кто пытается вести себя недружелюбно, тех примерно казнят. Обычно калечат, чтобы страха побольше напустить. А потом отнимают часть имущества, как правило, по мелочам из одежды или утвари, и ставят задачу: когда чего и сколько доставить в нужное место. На обложение данью похоже. Что же — сбор ясака — древний вид народного промысла, просуществовавший до времён писаной истории.

Само это место, куда нужно привозить оброк, и есть одно из селений, где нехорошие люди остановились на постоянное место жительства.

Мы на песочнице хорошенько рассмотрели — правда, с умом позиция выбрана. На одном из северных притоков сельцо стоит так, что к нему легко добраться по воде из многих точек большого пространства, где люди долин живут довольно плотно.

Последние наблюдения наводят на мысль, что некоторые деревеньки покоряются завоевателям сразу, оказывая гостеприимство и выражая готовность подчиняться. Другие собирают сильное войско, чтобы оказать сопротивление. Но в целом, ситуация довольно путанная и находится в развитии. Главное же папенька мой приберёг на конец беседы: военный вождь Союза Жалючая Гадюка ожидает нашего прибытия в устье Ивовой речки. А к нам присоединяются две лодки мужчин из Пасечного и Стеклянного.

Эти лодки мы оставили в Противной Воде, а самих мужчин забрали на скампавеи — места у нас достаточно и гребцы лишними не будут, потому что нужно спешить. Проводники из разведчиков тоже взошли на борт, парни втянули сходни и вёсла опустились в воду.

Глава 16 Странная война

— Говорят эти люди на языке, похожем на наш, — рассказывает старейшина одной из уже покорённых деревушек. — Понять их легко, да и они здешнюю речь знают. Некоторых из них тут раньше видели. На реке встречались с ними, спорили из-за мест хорошего лова. А какие и в селения наведывались. Менялись с жителями. Как я думаю, селилось их племя от реки на юг — тут как раз приток впадает с той стороны.

Нам-то в те места, что промеж топей, соваться было незачем. Да и, судя по всему, стойбища их расположены далеко. Колышек баял, видел незнакомцев, что кабанов били в той стороне, так то давно было.

— А нынче они чего требуют от покорившихся людей долин? — кого что, а меня интересуют детали.

— Осенью чтобы с полей привезли овощей и зерна. Зимой — битой дичи. Весной — шкурок куниц. Да помногу... — мужчина скривился, словно от боли. — Иначе же, говорят, станут ноздри рвать, — в глазах нашего гостя плещется ужас. — А летом чтобы и репы доставили. И рыбы свежей, — он вздохнул и с надеждой обвёл взглядом собравшихся.

Да, к устью Ивовой речки сила сошлась изрядная. Самое малое воинство от Зелёных Лягушек — два десятка крепких неандертальцев неприветливых обликом, обряженных в жилеты из стёганой кожи, похожих на те, в которых мы встречали Деревянных Рыб. Плетёные щиты, копьеметалки и палицы у поясов. На головах накручено из верёвок наподобие тюрбана сложное амортизирующее удар сооружение. Неандертальцы тут чистокровные, андертальскому взгляду непривычные, отчего сразу представляются чужаками, пугая даже чертами лица.

Сходное впечатление производят и охотники на мамонтов, прибывшие на нартах, в которые запряжены северные олени-карибу. У этих мужчин даже имеются арбалеты по одному на троих. Почему так мало? А потому, что заряжать это угробище нужно втроём, а носить — вдвоём. И стрелять приходится с сошек, которыми третий член арбалетного расчёта занимается. Вообще-то — это оружие на крупного зверя, стреляющее, считай, копьём. В нашем случае — средство устрашения, потому что после каждого выстрела нужно ещё и тетиву сменить. Во избежание.

Венецианцы с круглыми щитами — самые многочисленные и организованные — тоже выглядят внушительно. То у одного из них, то у другого глаз мой выхватывает на поясах железные кинжалы с клиновидным лезвием, хотя, большинство по-прежнему вооружено боевыми мешалками. Ну а уж фанерные доспехи тупобычковцев — вообще неимоверный писк для нашего каменного века!

Три сотни воинов, обученных совместным маневрам — это огромная силища. Ну и, ясное дело, женщин в этот поход пригласить никто даже и не подумал. Не тот случай, сами понимаете.

Мы остаёмся на месте сбора. Во-первых, не вернулись разведчики, отправленные на поиски основных сил неприятеля. Во-вторых к нам продолжают подтягиваться люди из отдалённых мест. Лагерь приобретает обжитой вид, отряды разных родов отрабатывают совместные действия, приходят и уходят ближние дозоры, патрули то и дело приводят людей долин, решивших присоединиться к прибывшему к ним на выручку отряду — то есть к нам.

Военные вожди, пользуясь случаем, гоняют народ то на построения, то на отработку, например, совместных действий в редколесье или в чащобе. То штурм наскоро сооружённого плетня устраивают, то его оборону.

Вдруг на месте, где чалятся лодки, вспыхивает потасовка. Пока я добежал — утихла буча, и пред ясны оченьки сбежавшихся на шум людей предстают три повязанных незнакомца, даже не так уж сильно помятых.

— Кто такие? — вопрошаю я грозно, поскольку, в отсутствие Тёплого Ветра все подчиняются мне.

— Люди Тигра, — отвечает верзила с несимметричной бородой. Кажется, ему из неё слева вырвали клок.

— Так они не наши, — встревает коренастый юноша из стеклодувов — "мониста" на его шее читается однозначно. Даже, не будучи знаком с этим человеком, знаю, что сам он из Рода Волка, что бродит неподалеку от Пасечного. А вот на "человеке" Тигра знак различия чисто дикарский, связанный из разноцветных полосок кожи.

— И что, коли не наши, так сразу морду бить? — пытаюсь я настроить окружающих на миролюбивый лад.

— Ты чо, Топ! Это же супротивники наши. По ошибке пристали — думали, что это ихние тута стоят, а наряд, что лодки охраняет, сразу на них и навалился.

— Вон оно что! И откуда же вы плыли, Люди Тигра? И куда?

— Так к своим и плыли из дома, чтобы присоединиться к вождю Изогнутому Когтю. А сам я — Рысиное Ухо, — и смотрит гордо, как будто все на свете при упоминании этого имени должны замереть от восторга.

— Так вот, Рысиное Ухо, — отвечаю я ему в тон. — Плыви куда плыл, Когтю вашему привет передай и объясни, где меня искать. Нам, прежде, чем убивать друг друга, не вредно будет потолковать. Вдруг мы наш спор миром решим? Зовут меня Степенный Барсук, я при Северном Союзе Самостоятельных Родов шаманом работаю. Или вождём — это по обстоятельствам.

— А о чем же спор? — не теряется мой собеседник.

— О людях долин, — отвечаю. — Не надо нам, чтобы их данью обложили, обиды им чинили и к трудам принуждали.

Тем временем, видя мирное течение беседы, Уха этого отпустили, а он, почуяв свободу вдруг бросился на меня со звериным рыком. Думал, видать, что, коли я шаман, то ни на что не гожусь. Я его через бедро бросил так, что дух из бедняги вышибло. Он с полминуты в себя приходил. Народ успел расступиться, давая место для схватки.

Так вот, отдышался этот Ух, поднялся на ноги, размахнулся, да как зафиндилил мне кулачищем своим в ухо. В заячье пришлось, что к кепочке приделано, потому что я, пока он удар проводил, и присесть успел, и солнечное сплетение у мужика отыскать, и кулаком в него хорошенько стукнуть. Опять дядька с минуту воздуха глотнуть пытался, а потом хватанул копьё из руки оказавшегося неподалеку Большой Корзины. Неудачно это он так порешил — не любит Корзина хамства, что и выразил ударом ноги в промежность.

Ухо снова повалился и даже заскулил. Откуда бедняге было догадаться, что в первых рядах зрителей у нас как раз лучшие рукопашники столпились? Он ведь первый раз оказался в подобной компании. Я уж думал, что инцидент на этом и исчерпается, но этот неугомонный снова оклемался и бросился вправо, туда, где люди расступились, пропуская вперёд мою матушку Стремительную Ласку. Она нынче в самом расцвете зрелой женственности, но сложена миниатюрно. Вот, видимо и решил он на неё выплеснуть злобу, выбрав кого послабее. Тут и был ему конец, потому что... в общем, удар маминого кистеня и шесть сквозных проколов тела копьями недовольных подобным развитием событий зрителей — это семь раз смертельно.

Откуда взялась женщина в военном лагере? Так она шеф лучников. Ей полагается. Тем более, что на охоте ей по-прежнему, нет равных, а в нашем первобытном обществе подобная репутация поднимает статус человека настолько высоко... не знаю, с чем и сравнить-то из понятного людям двадцать первого века. Если бы я веровал — причислил бы её к пантеону в качестве богини охоты.

Стоял я и диву давался: судя по разговору — адекватный дядька. А на людей бросается, словно бешеный.

Парни из наряда, охранявшего лодки, тем временем, отпустили ещё одного из спутников покойного. Даже отступили чуток, словно подбадривая: мол, дерись! Тут же не пионерский слёт у нас, а военный лагерь, отчего тренировочные схватки — обычное дело. Даже травмы случаются. Поэтому простым и честным андертальцам показалось правильным продолжение случайно начавшегося матча.

Но этот человек, хоть и понял, чего ждут от него собравшиеся, лезть в драку не собирался:

— Священный Барсук! Ты просил передать привет Изогнутому Когтю. Мы с Желваком готовы сделать это, — обратился он ко мне.

— В добрый путь, — ответил я под дружный вздох разочарования готовящейся к зрелищу толпы.

Невольно обернулся — да сюда вообще весь лагерь сбежался, распределившись по береговому откосу, словно в зрительном зале. Чисто, будто смотр устроили. У меня аж дыхание спёрло при виде такой силищи. И невольно вырвалось:

— Здорово, братцы!

— Здорово, Топ! — дружно и радостно рявкнуло три сотни глоток в точности по уставу. Если кто забыл, так "топ" — зайчонок по-андертальски.

А люди Тигра ещё шустрее заработали вёслами. Их челнок, словно подстёгнутый многоголосым воплем, пулей летел вверх по Ивовой речке.

Через два дня ещё один челнок пристал к тому же самому месту, но на сей раз обошлось без потасовки. Вождь Изогнутый Коготь ещё с воды доложил охранявшему лодки наряду, что прибыл для разговора.

* * *

Не стану долго рассказывать об этом визите, тем более, что оказался он кратким. Коготь потребовал решить спор поединком на палицах. То есть, кто победил, тот и остаётся хозяином Ивовой речки и земель по её берегам. Тёплый Ветер — а он у нас вождь, значит, ему и биться, — выбил дубинку из рук противника, заодно сломав ему обе руки. Левую пришлось ампутировать, а на правую сделали хороший лубок. Впрочем, бедолагу это не спасло — его потом добили свои.

Долблёнки, на которых Люди Тигра возвращались восвояси, проследовали мимо нашего лагеря через три дня. Мы молча провожали взглядами этих раскрашенных грязнуль. Большинство наших печалилось, что не удалось сойтись в открытом бою с этими людьми, но моя душа нежно мурлыкала. Понимаете, как бы ни были мы хорошо обучены и экипированы, но всё равно были бы потери, а хоронить своих — это для меня ужасно огорчительно. И ведь тут чуть не половина — знакомцы. Среди них — отличные мастера, авторитетные исследователи, авторы монографий по вымучиванию и вымораживанию глин, по жжению дубового угля и выгонке берёзового дёгтя.

Оплакивать их — это прощаться с результатами многолетних трудов. И ради чего? Ради удалой молодецкой сшибки?

* * *

Мы ещё немного постояли лагерем в устье Ивовой речки. Воеводы продолжали трудиться над боевым слаживанием, пользуясь столь представительным сбором людей в одном месте. В мирных обстоятельствах подобное, считай, невозможно, а тут даже от самых маленьких родов люди подтянулись, бывало и поодиночке. Они-то себя полагали нашими, а мы об этом могли и не догадываться. Попробуй-ка, пересчитай древних людей, бродящих в диких доисторических лесах.

Дождались прибытия когидского казачьего воинства на пароходе. Нет, шёл он на вёслах, приводимых в движение казаками, но труба обжиговой печки выразительно дымила — у меня аж слёзы умиления выступили от такой дорогой сердцу картины.

Многие старейшины родов увидели тут друг друга впервые. Особенно впечатлён был праттский вождь из Шаны, тот, которому мы когда-то подкинули ячменя. По-нашему он объяснялся с заметным напряжением, но с вопросами приставал ко всем подряд. Без конца путал понятия "дух" и "бог", причисляя меня к числу последних. И, время от времени, надувался от гордости, осознавая свою принадлежность к великой общности, столь дружно собравшейся защищать даже не своих, а просто соседей. "Мы, люди из Союза", говаривал он, общаясь с людьми долин — старейшины посёлков с Ивовой речки тоже зачастили в наш военный лагерь. Всё теребили себя за бороды и прикидывали: присоединяться, или погодить. К Союзу, имею ввиду.

Тёплый Ветер никого не уговаривал — он уже почуял на своей шкуре проблему управляемости нашей организацией из-за больших расстояний, и далее усугублять её не стремился. Хотя самостоятельность вождей снимала с него часть головной боли, но эта же самостоятельность частенько приводила и к результатам, далёким от запланированных. Чаще всего, это выражалось в избытке жратвы и в том, что горшечные мастерские перекашивало на производство посуды для консервирования, отчего нехватку инструментов приходилось стойко переносить в тех местах, где шло строительство — дело в том, что керамические пилы довольно часто ломались, да и не они одни. А железо у нас выходило мягким. Мы ведь повторяли домницы с картинки из учебника истории, которую я видел ещё в своей прошлой жизни.

А тут подвалила ко мне Сизая, наотрез отказавшаяся оставлять без присмотра свою плавучую гончарню, на которой лихие когидские казаки помчались к месту сбора, и начала компостировать мозги натурально рассказывая о том, что у неё, видишь ли и сода, и поташ, и пушонка плавятся в тигле. А песок — не плавится. Но, если бросить его в расплав одной из этих субстанций, то он там растворяется.

— Ну и фиг с ним, — говорю, — с песком. Какая нам от этого польза?

— Тю, — отвечает мне эта многомужица, — сам же говорил, думать нужно, а не рефлекторно реагировать на раздражители. Смотри: — и протягивает мне вполне себе чистый кусок бесцветного стекла. То есть не мутную, заранее не скажешь какого цвета пластину с пузырьками внутри, какие мы до сих пор вставляли в оконные рамы, а настоящее, как из моей прошлой жизни, стекло.

— В общем, если похлопотать, позаботиться хорошенько очистить все компоненты, то сам видишь, какая красота получается.

Вот так и утёрла меня бывшая ученица.

Потом раз — гляжу: молодые мужчины с мягкими ещё бородами друг друга за грудки хватают. Причем — никакого мордобоя. Зато ругаются — аж слюна брызжет. Оказывается, это тупобычковцы с горшковцами спорят, чья бурса круче. А рядом три охламона стоят и ухмыляются. Вот у них я и спросил, чего это они такие стеснительные. Оказалось, это парни из Гороховки, моего дяди Глубокого Омута выученики и помощники. Один из них и молвил слово мудрое:

— А пущай завтра о полдень мы снова сойдёмся, да поглядим, кто кого шибче удивит.

Это, на моё понятие, он соцсоревнование объявил. Народ сразу и повёлся — простодушные древние люди слабы на "слабо". Особенно молодые.

А удивили всех, разумеется, гороховцы. Они на ручье выстроили водяные часы с деревянным боем. В аккурат в полдень и бумкнуло. А я как увидел, что тень от палки пришлась в это время в аккурат на заранее захлёстанный колышек, так сразу же вспомнил, что ничего ни про звёзды, ни про светила небесные никому не рассказывал. Даже про то, что географическую широту можно по полярной звезде определить.

* * *

— Что дальше делать будем, Зайка? — это меня Жалючая Гадюка спросил. Вожди как раз сошлись в удобном месте, чтобы держать совет. О чём совет? А о чём получится. Раз уж всё равно собрались в одну кучу, так почему же не потешится многозначительным разговором? Хотя, по глазам вижу — никому ни от кого ничего не нужно, и вообще — любые спорные вопросы отсутствуют напрочь.

Всем нравится дружно собраться вместе, чтобы ввалить любому, кто решился побеспокоить соседей. Это меня тоже устраивает, но из истории, не здешней, а той, которую изучал в школе в прошлой жизни, я знаю — мирного времени на белом свете не было практически никогда. И, если не похлопотать, обязательно откуда-нибудь припрётся некто решительный, сильный и многочисленный, чтобы потеснить нас, или покорить, или уничтожить — это сильно зависит от вкуса завоевателя.

Опыт последних лет подтверждает данное положение: Деревянные Рыбы, пратты, Люди Тигра — всё это присутствующим известно и без меня. Поэтому я и завожу разговор сразу о главном. О том, что сбор информации о соседях — залог успешного предотвращения подобных инцидентов. То есть — главной заботой следует полагать разведку. И местность на карту класть, и людей, что на ней живут, изучать, и сведения о них добывать.

Плакса меня сразу поддержал, заодно доложив, что тупобычковские скампавеи необходимо срочно передать когидцам. Тогда он дальше пройдёт вниз по большой реке. На что Сизая заявила, что, если бы Дальний Бросок не поскупился и выделил ей побольше мужей, то она бы на своей плавучей гончарне сама бы туда наведалась. Так что разговор быстро перетёк в конструктивное русло, и вскоре решение о возведении фактории на волоке из нашей речки в реку, текущую на юг, тоже было принято. И поручили эту работу каменщикам Карасика.

Я потом долго почёсывался, оплакивая намерение возвести у себя в школе обширный тепличный комплекс. И скампавеи наши, тоже реквизировали в пользу экспедиционных сил, для которых мигом нашлось так много желающих заняться географическими исследованиями вождей, что народ натурально таскал друг друга за бороды, оспаривая своё право на место землепроходца.

* * *

Про свои затеи с отбором людей по природным склонностям, я рассказал только Тёплому Ветру. Нет, в тайну лабиринта я его не посвящал — в общем виде объехал этот непростой вопрос. Попросил припомнить, не слыхал ли он каким испытаниям подвергают молодых людей в других племенах при посвящении их во взрослую жизнь. Он же сказал, что паренёк, которого я к нему направил, хорошо ведёт записи и никогда не путает, на каком свитке что отмечено. То есть, по всему выходит — с ним я не ошибся.

Разъезжались мы без особой поспешности, казалось даже, что мужчины не слишком торопятся покинуть место, где столько интересного, и не так уж сильно хотят вернуться в лоно семьи к повседневным заботам.

А мне радостно было оттого, что перед Союзом удалось поставить важную общую цель — изучение окружающего мира, если не прибегать к шпионской терминологии. У меня голова переключилась с размышлений о высоких материях на вполне конкретные проблемы, связанные с развитием ремесленного производства. Я вспомнил о ветряных мельницах, водяных колёсах, об устройстве простейшего поршневого насоса и клиноремённой передачи, долгое время верой и правдой служивших человечеству.

Поэтому, вернувшись домой, первым делом написал трактат о том, как взять силу у стихий и передать её туда, где в ней надобность имеется. Мы его, трактат мой, размножили оттисками на глиняных табличках аж в двадцати экземплярах и разослали во все концы нашего Союза. Заодно и изготовление клише отработали. Да, труд был изрядный — а в каменном веке вообще ничего запросто не выходит, потому что никаких толковых технологий всё ещё нет. Только самые простые — берёшь, и делаешь руками то, что требуется. И вообще — оснащение мастерской — дело рук работающего в ней мастера. Так я хотя бы озабочусь предоставить человеку толковое руководство к действию. На пяти лис... плитах, конечно. С рисунками... э-э... собственно, одни сплошные рисунки с подписями там и есть.

Помяну ещё одно последствие нежданного сборища на берегу Ивовой речки, которое произошло из-за того, что Людям Тигра вздумалось нагнуть под себя людей долин. Заработала регулярная почтовая линия. Не сразу, ясное дело, а тогда, когда охотники на мамонтов подготовили достаточное количество каюров — оленей у них хватало, а вот управляться с ними никто кроме них самих не умел. Не реже, чем раз в неделю Противноводская контора обменивалась корреспонденцией с Горшковкой через долину Соек и памятный мне перевал.

Глава 17 Прогресс с нажимом

Желание построить паровой двигатель сильно сдерживалось качеством имевшихся в моём распоряжении материалов. Начну с меди, которую выплавляли к северу от Когиды. Она была отвратительна. Не Когида, а медь. Одновременно мягкая и хрупкая, не отжигающаяся, не гнущаяся даже толком — то есть могла в любой момент сломаться.

Что касается латуни — сплава меди с цинком, то она действительно не темнела со временем, радовала твёрдостью, отливалась, точилась, но тоже не ковалась и не прокатывалась. Что-то чугуноподбное вышло по свойствам. Лемехи и косы из неё получались, но хуже, чем из железа. Зато на заклёпки она не годилась — не хватало нашим сплавам вязкости.

Я заподозрил, что какое-то вещество загрязняет медь но, как от него избавиться не имел ни малейшего представления. Решил попытаться сыграть на разной плотности материалов и долго держал расплавленную медь в тигле, стараясь её не беспокоить, чтобы она имела возможность расслоиться, и только потом дал ей постепенно остыть. Да так и оставил в печи, потому что у меня разболелась голова, во рту появился сладковатый привкус, какой случается при отравлении медью. Я после этого долго недомогал и ничего кроме молока не мог даже взять в рот. Подозреваю, что тупобычковские мамки в этот период мне и от деток своих немного уделяли, потому что сколько там надоишь с пяти коз при моих-то аппетитах?

В общем, думал дуба дам, но как-то оклемался. А потом с месяц не мог заставить себя подойти к несчастному тиглю. В руки я его взял только надев толстые перчатки и, не дыша, выскочил на открытый воздух — специально выбирал ветреный день. Ну и расколотил этот горшок о камень. Поглядел на остывший слиток — а там чётко видно расслоение двух металлов. То есть часть можно сразу в отвал выбрасывать, зато с другого края вполне приличная медь получилась, ну а то, где не пойми что — это на повторную сепарацию запускать.

Металл-загрязнитель я тоже трогать опасался. На всякий случай бросил его в лужу с головастиками, а они возьми и сдохни. Так что, не знаю, прав ли, но для себя обозвал я эту пакость мышьяком. Вот как-то так в голову стрелило. Ну а уже после принялся соображать, как со всем этим работать. Чтобы и вытяжка была, и приток воздуха от работника заразу отгонял. А, поскольку подходить для подкидывания угля было боязно, так и горелку изготовил для жижи, что из каменного угля вытапливается. Она густовата, конечно, зато её много и горит она жарко. Только возить далеко. Ну не бывает, чтобы всё удобно получалось.

Так постепенно сделал и медь сносную, и латунь вполне приличную. Жаль только, что одного из помощников, ассистировавших мне при первом эксперименте, не выходили. Хороший парень был.

Вот так наука приняла свою первую жертву.

Уже потом в Когидской области, когда внедряли мы этот способ очистки меди, тогда я заранее беспокоился о правильной вентиляции, и обо всём остальном, хотя, народ, работавший с медью, выглядел неважно — видать, успели люди надышаться металлических испарений. Ну да мы всё это поправили.

Дальше с медью и латунью уже можно было подумать и о создании тепловой машины.

Как я намучился с клапанами! Как намаялся с трубами! А с котлом сколько проблем! Для изготовления чуть ли не каждой детали приходилось или оснастку придумывать, или приспособу ладить, или целый станок изобретать. Когда это чудо начало крутиться, я думал: "Ну всё. Теперь вздохну свободно".

Не тут-то было. Детище наше обладало парой чудесных свойств. Вернее, одним чётко связанным комплексом из двух следующих друг за другом событий. При попытке нагрузить вал обязательно где-нибудь происходила поломка. А, после её устранения машину начинало трясти при работе, отчего она опять ломалась, но уже совершенно в другом месте. У меня уже сынок подрос и стал принимать участие в доводке этого чуда техники, когда, наконец, удалось прокатиться на лоханке, приводимой в движение самой настоящей машиной.

Посему, заклинаю: если кого-то угораздит, как меня, вляпаться в каменный век — не вздумайте строить никакого мотора. Ещё неизвестно, выйдет ли, но жизнь эта затея отравит наверняка. Хотя, признаюсь честно — никакого общенародного восторга по поводу постройки паровой машины не было. Медь и латунь стали использовать для пряжек и застёжек-крючков. Вот где действительно получилась революция! Одежда начала приобретать знакомые моему глазу рациональные контуры.

Спросите, отчего столь много времени заняло у нас строительство паровика? Начнём с того, что сам я ничем подобным никогда не занимался, поэтому, думаю, сделал все возможные ошибки. Одной из них было стремление увеличить диаметры цилиндров и поршней, а также, сразу сделать машину тройного расширения, что многократно усложнило управление клапанами. Ну да с клапанами — это полбеды, а вот с большим диаметром — просто горе какое-то. Или поршень в цилиндр не затолкаешь, или пар свистит в зазор между ними, потому что обе детали имеют эллиптичность. В конце концов остановился я на трёхдюймовом диаметре для первого цилиндра и пятидюймовом для второго, а от третьего — отказался. Компоновка по V-образной схеме под углом в девяносто градусов исключала наличие мёртвых точек, а решение давить на поршни паром только с одной стороны, упростило кинематику до привычного коленвала.

Вот на этом варианте мы и остановились. Не уверен, десять лошадиных сил наша приблуда развивала, или двадцать, но винт крутила уверенно и очередной "Мокасин" отлично вытягивала против течения. Километров двенадцать в стоячей воде — совсем неплохой вариант для каменного века.

Спросите, чего это я путаю дюймы с метрами? Так уж получилось, что первой мерой у нас была пядь. Фут, состоящий из двух пядей и локоть — из трёх. Шесть же пядей я назвал метром. А дюймом — шестую часть той же самой пяди. Понимаете, с одной стороны, рассказывая сказку о Дюймовочке, я должен был обосновать выбор имени героини. А с другой, пожелание трёх футов под килем, тоже следовало сделать понятным древним людям. Остальные же термины — нашенские.

Котёл мы поначалу пытались соорудить железный, что, признаюсь, было непросто. Никто ведь пока достаточно больших листов прокатывать не умеет, да и не из чего — с каждой-то плавки всего несколько килограммов железа выходит. Ох и настучались мы молотами, чтобы эти куски сковать в монолит, а потом прокатать. Только фигня получалась — пока собьешь болванку — чуть не половина уходит в окалину.

Я тогда даже домну построил, чтобы сразу хотя бы сотню килограммов металла выплавить. Знаете, получилось. Но вышел чугун. Из него только сковородки хороши. Потом ещё плиты печные, вьюшки, заслонки, дверцы и даже котлы стали отливать. Но не паровые, а обычные, для приготовления пищи. А паровые быстро лопались. В общем, намучились и, в конце концов, тоже из латуни сделали.

Крепко мы двинули технический прогресс. Те же латунные гвозди теперь используют при возведении тесовых кровель. Слепень вырос, стал большим дядей, как раз, провёл работы по цементации стали, и в обиход вошли весьма приличные ножи, топоры, буравы. Я, когда сообразил, что вокруг появилось довольно много мастеровитых умельцев, знающих и буквы, и цифирную премудрость, так внутренне возгордился, что чуть не лопнул от расперевшего меня чувства великих свершений.

Глава 18. Опять не всё хорошо

— Директор! Скампавея идет вниз по речке! — я нехотя оставляю размышления о моменте вращения и концентрирую взгляд на запыхавшемся мальчишке.

— Наша скампавея?

— Наша. Но люди чужие. Мы пни жучками заражали, а она как раз возьми, да и вывернись из-за поворота. Вот учитель меня и послал ложком, потому что я бегаю быстрее всех, — парнишка смотрит на меня гордым взглядом, ожидая похвалы. Деваться некуда. Хвалю.

— Молодчина, Стремительный Стриж. Отдышись.

Куда там, отдышись!

— Говорящий с Духами дал мне взрослое имя! — вопит пострелёнок, сверкая босыми пятками.

Я же подхожу к висящему под перекладиной билу и подаю сигнал: "два-один". Ну да, принцип тамтама. Дежурный на астрономической башне репетует его — значит скоро потянется народ из окрестных слобод. Эта простая команда призывает мужчин вооружиться и собраться. Где собраться? А там, откуда раздаётся зов.

По пути к пристани захожу домой, надеваю фанерную кирасу и шлем из бычьих черепов с приделанными к нему берестяными заячьими ушками. Ну вот я и на месте, на мостках. Как раз пристала лодка, гружёная связками ситника. Ставлю подростка из её экипажа повторять сигнал призыва на висящем здесь биле, а сам выслушиваю доклад от прибежавшего с башни наблюдателя:

— Скампавея, что ходит к посту на южном волоке, возвращается в неурочное время. Больше десятка человек на ней, одетых по-праттски, и наших трое. Значок на мачте не поднят.

Уже понятней. Ребята везут опасных гостей. Просят быть начеку. Так начеку мы уже и есть. Всхлип распоряжается установкой двух станковых арбалетов на крыше вёсельного навеса. Команда молодых мамок в полном доспехе с копьями и ростовыми щитами перегородила дорожку, ведущую от пирса к постройкам школы.

Я не оговорился. Здесь именно дорожки, мощёные камнем. Ровные, пригодные для катания тачек и тележек, обрамлённые где бордюрами, где парапетами. Они у нас уже повсюду и до окружающих слобод дотягиваются, потому что чего только не приходится возить туда-сюда.

От мельницы, вижу, рысит полудюжина копейщиков. Огородный класс тоже подтянулся, сменив мотыги и рубища на луки и доспехи. Подоспевший первым учебный класс первородок Всхлип уже отправил "в расположение". Во-первых, сигнал "два-один" не предполагает приглашения женщин. Во-вторых, они тут вообще, прежде всего, для оздоровления и, первым делом, должны кормить и пеленать, а упражняются исключительно для того, чтобы вернуться в тонус.

Подтянулись кожевники, прирысили стекольщики, столяры равняют ряд... впрочем, это я по лицам угадываю кто они такие, потому что строй общий. Суровые мужчины грозно сомкнули щиты, прикрывая ими лучников. Женщины несколько портят эту величественную картину, поскольку тоже ополчились и заняли места в заднем ряду. Плотно сомкнутом и грозном, если честно. Тычинка наводит там порядок, заботясь о том, чтобы всем было хорошо видно происходящее у причала.

Скампавея вылетела из-за поворота. Видно, что чужаки сидят за вёслами, а правит судном кто-то из наших. Пока идут маневры причаливания, ко мне подошёл Всхлип, и ещё пара мужчин в клетчатых набедренных повязках приготовилась принять швартовы. Вот они взяли петли на багры и накинули их на концы торчащих из причального настила брёвен. Перебросили на борт дощечку с нашитыми поперёк планками.

— Здорово, Топ! — по уставу приветствовал меня кормщик из наших. — Депутацию привёз от праттов, знакомься. Старшим у них Хас, только по-нашему они ни петь, ни читать. Мы с ними через Бруна объясняемся.

Брун — это взятый нами много лет тому назад "язык". Как-то он постепенно прижился и охотно помогает мне с виноделием — мы в последнее время спирт гоним из яблок, заодно и уксус получаем для кулинарных надобностей. А он при бродильных кувшинах главным надзирателем работает. Ну и службу воинскую несёт в свой срок, как и все жители Союза. Впрочем, у нас тут обучается в школе и несколько нижнереченских праттов. Вот их-то Вхлип и скликает, приглашая подойти поближе.

— Степенный Барсук, Говорящий с Духами от имени Северного Союза Самостоятельных Родов, — представляюсь я по полной форме. — Рад приветствовать вас на щедрой Тупобычковской земле. И спрашиваю — зачем вы здесь?

— Мы ищем земли для себя, — переводит Брун ответ.

Понятно. Завоеватели-переселенцы пожаловали.

— Сколько вас? — сразу беру я быка за рога.

— Столько, сколько листьев на дереве, — отвечает гость.

Опять понятно. Несколько тысяч, но сосчитать толком никто не удосужился. Это, кстати, не головотяпство — просто нужных числительных никто из прибывшего племени не знает. Но количественный ориентир выдал толковый.

Я осматриваю гостей придирчивыми взглядами. Крепкие мужчины, одетые в тканые "штопкой" безрукавные платья. Голые, без признаков штанов, ноги по-летнему босы, хотя, на ступни Хаса накручены какие-то, то ли лапти, то ли сандалики из ремешков. Волосы заплетены в косы. На поясах подвешены палицы, в руках копья с обсидиановыми наконечниками.

— Багаж у путников есть? — обращаюсь я прямо к кормщику.

— Не-а! Только сумочки на поясах. Разведка, сам понимаешь.

Брун ухмыляется и смотрит вопросительно: "Переводить или не переводить?", — выражает его взгляд. Киваю.

Хас выглядит не то, чтобы смущённым, но настороженность во взоре заметна.

— Ладно. Ступайте в мыльню, ополоснитесь с дороги. Потом устроитесь с ночлегом, передохнёте чуток, а на ужин вас позовут. Оружие лучше сложить в том помещении, куда на постой определились. У нас не воруют и не шибко любят, когда гости выглядят грозно. А я вас покидаю. Нужно главного вождя уведомить о прибытии столь любопытных визитёров.

Предводитель прибывших праттов рассматривает что-то за моей спиной, а потом озадаченно спрашивает:

— Так это не главное селение Союза? И это не вся ваша сила?

Ага, сработала демонстрация организованности и способности к быстрому переходу в состояние боевой готовности.

— Нет, — отвечаю. — Это те, кто был поближе, сбежались поглазеть на новых людей. А, если все исполчаться, да соберутся, так им на этом берегу просто места не хватит. Но на это потребовалось бы не менее трёх дней.

Брун усмехается, переводя мои слова. Он уже понял, что я несколько лукавлю, хотя, прямой лжи и не произнёс.

Вообще-то, отношение к вранью у древних людей весьма негативное. Имеется ввиду, в своём кругу. Когда-то я смотрел фильм про индейцев времён конкистадоров, в котором успешный охотник обманул простодушного соплеменника-недотёпу, и тот намазал свой орган размножения чем-то жгучим. А остальные веселились, когда тот страдал от боли. Так вот! Враки это! Племена, где подобные поступки поощрялись, быстро вымерли.

Впрочем, в том фильме они и вымерли. В тот же день, кажется.

А вот обманывать врага считается достойным поступком. И сейчас население наблюдает за моим поведением, чтобы понять, как отнестись к визитёрам. Впрочем, в рядах женщин обсуждение данной проблемы происходит оживлённо. Кажется, не дадут гостям растеряться в бане. И тазиком научат пользоваться, и помогут правильно выбрать мыло, и спинку потрут.

* * *

Завтрак в школе проходит не слишком организованно. По жёсткому расписанию у нас только военное дело и кулинарная подготовка. Даже занятия по рыболовству и охоте, и те проводятся в разное время и в разных местах. Ну и шитьё с ботаникой преподаются в аудиториях по графику, но им посвящено не так уж много академических часов, поэтому погоды они не делают. Ремесленные классы разбредаются по слободам очень рано, как и свинопасы с огородниками.

Зато вечером обеденный зал полон. Тут, как в школе магии из книжки, четыре длинных стола для учеников, и довольно обширный стол для преподавателей. Впрочем, рассаживаются люди произвольно, а я поглядываю, кто как кучкуется. Замысел распознать людей по их природным наклонностям так и не покинул моей головы. У нас и общежитий тоже четыре штуки, каждое с просторной гостиной для занятий или общения. Расселяются туда тоже по собственному выбору — коли нет у меня распределяющей шляпы, то остаётся положиться на человеческие предпочтения.

Знаете, бывает, что и переселится кто. Не так уж редко это происходит. Но связи между способностями или предпочтениями, и выбором круга общения я не улавливаю. Скорее, ребята сбиваются в стаи, где просматривается и вожак, его окружение, и исполнители замыслов. Всё это делается, надеюсь, абсолютно свободно. Во всяком случае, уловить признаков принуждения мне ни разу не удалось.

Понимаете, слабых принято унижать. Не маленьких, а именно слабых и безвольных. Так вот их-то Всхлип и тренирует особенно жёстко по части владения оружием. А потом сводит в спаррингах с обидчиками. Может в трудный поиск парой отправить, или загнать на полосу препятствий, требующую совместных усилий при прохождении. Понимаю, это несколько армейская педагогика, ну так и времена нынче суровые. Не гуманные они.

А тех, кто обижает малышей или девочек, вообще прибить могут. Это из родового строя в менталитет накрепко захлёстано. Другое поведение быстро приводило к гибели всю группу, в которой заводился любитель покуражиться. Да уж! Мощный фактор естественного отбора крепко способствует улучшению человеческих качеств.

Сегодня за ужином у нас присутствуют гости. Кулинарный класс отлично поработал, и теперь ребята и девчата в белых колпаках встревожено вглядываются в лица едоков. Зачем им колпаки? А чтобы сразу было понятно на чью бестолковку вываливать пересоленное, подгорелое или полусырое. Повторюсь — отвечать за свои действия в этом мире приходится с того мгновения, как только начинаешь хоть что-то делать.

Или Вы думаете, что с пуском пароходов по большой реке люди сразу сделались добрыми и ласковыми? А вот и нет. Умение читать не делает человека гуманистом, потому что для этого нет самого главного условия — книг, написанных великими просветителями. Так что открутить голову птичке, чтобы пожарить её, даже самому маленькому ребёнку, это всё равно, что почесаться. И об этом нельзя забывать ни на секунду.

Хас поглядывает на то, что творится вокруг, и помалкивает. Видимо, переваривает новые сведения. А вот его спутники то и дело пересмеиваются, вспоминая о чём-то.

— Обсуждают впечатления, полученные в результате знакомства с банщицами, — объясняет мне Брун. — Признаться, решительность женщин оставила у них неоднозначные ощущения. Говорят, что не поняли, кто тут кого того самого.

— Ты растолкуй парням, что это, вообще-то, парное действие, при котором учёт пожеланий партнёра приводит к наилучшему результату.

— Да я им сразу это пытался втолковать, но они — словно глухие. Для них это — доказательство мужественности и силы.

— Тупые, — вздыхаю я. — Надеюсь, ты им показал, как можно продемонстрировать эти качества наилучшим образом?

— Не уверен, — краснеет толмач. — Всего-то два раза и получилось.

Похоже, что-то в мыльне пошло не так. Жаль, что я не присмотрел, а со слов разве поймёшь!? И вообще, надо бы мне придумать, чем занять посетителей, пока съедутся вожди.

— Скажи мне, Хас, сколько деревень нужно построить, чтобы поселить в них идущее сюда племя? — и подаю ему чашку со счётными камушками.

Вождь шевелит губами, складывая перед собой несколько кучек. Ребятишки, сидящие за ученическими столами, прыская, косятся на это чудо — тут давно все считают в уме. Многие — до тысячи.

— Сколько людей в самой большой деревне? — продолжаю я допрос. — А сколько в самой маленькой? Сколько мужчин? Женщин с детьми? Какую пищу они обычно едят?

Многие детали я могу и вычислить, поскольку знаю, что половина мальчиков и треть девочек в этом мире умирают в первый год жизни. Знаю, что супружеская верность для этого народа — норма. Для женщин. К мужчинам это не относится. Однако, не забываю расспросить и о богатстве, чтобы удостовериться, насколько глубоко внедрилось в сознание людей понятие собственности.

В принципе, картина не такая уж удручающая. От двух с половиной до трёх тысяч новых ртов мы без особого труда примем на довольствие до первого урожая. Поддержим и семенами, и инвентарём, и тяглом. Почему я такой добрый? Хе-хе. Слушайте дальше.

— Почему вы снялись с насиженных мест и отправились в путь, разыскивая новые земли для своих поселений?

— Люди царя Кроппа стали заставлять нас отдавать половину урожая. А земли наши родят не так богато, как раньше, — что же, картинка понятная.

— Этот царь, он какому-то храму служит? — продолжаю я уточнять детали.

— Жрецы двух храмов Ветра, храма Луны, и храма Воды не перечат этому человеку, потому что его охотники жестоки с непокорными.

Вот так-то. Нашелся собиратель землицы праттской под свою сильную руку. Дотянется ли он до нас — кто знает? Но бросать против него своих любимых учеников — ремесленников и исследователей, я не испытываю ни малейшего желания. Так что за ласку и прокорм прикупить полутысячу крепких мужчин, готовых, защищая свои семьи, защищать и нас, это на мой вкус, невеликая трата. Хлопотно, но не смертельно.

Надеюсь, мою точку зрения Вы разделяете?

— Что же, Хас, теперь мне будет, что рассказать вождям, когда они приедут сюда. Пока же длится ожидание, свожу тебя в место Духов, чтобы понять, будут ли они милостивы и к тебе, и к твоим соплеменникам.

— Нам покровительствуют боги, — во взоре вождя заметно высокомерие.

— Ваши боги вряд ли станут ссориться с нашими духами из-за горстки людей, — замечаю я глубокомысленно. Это я так перефразировал поговорку про то, что в чужую Тулу со своим самоваром не ездят, а в волчьей стае гавкать — дурной тон.

Надо же дать человеку настрой на то, что или мы тут мирно уживёмся, если они примут наши правила. Или этому племени места тут не отыщется.

— А эти духи, они поговорят со мной?

— Не знаю. Они редко являются людям. Но между собой могут и обсудить твоё поведение. А я подслушаю.

* * *

Лабиринт мой теперь заметно сложнее, чем был поначалу. В нём уже погибло двое. Девочка, не умевшая плавать, и мальчик, скончавшийся от испуга, когда под ним провалился пол. Мне ужасно жалко обоих — они подавали большие надежды. Но переделывать эти участки я не стал. Почему? Наверное, потому, что десятки других испытуемых преодолели их без вреда для себя. То есть основное своё назначение это сооружение выполнило — исключило из общества слабые элементы.

Далеко не всех я подвергаю этому испытанию, потому что многие проявляют свои склонности достаточно ярко и в менее сложной обстановке. И без того слушок о месте, где обитают духи, уже циркулирует — не все одинаково крепко держат язык за зубами. Кстати, многие части я сильно усовершенствовал. Скажем, блокировав одну дверь и, изменив направления открывания пары других, легко перестроить контуры основной части маршрута, подключить к задаче захлопывающиеся аппендиксы, заставить испытуемого по три-четыре раза возвращаться в одну и ту же точку... Мы со Слепнем много чего напридумывали.

Ну да, с тем самым, что был тут первопроходцем. Он нынче здесь, потому что у нас на очереди мартеновская печь, про которую я только и помню, что в ней из чугуна варят сталь. А как — ума не приложу. Но пламя из неё видно сбоку — это я по телевизору видал.

Знаю, что туда можно подбросить разные легирующие добавки, а потом длинной железякой проковырять снизу дырочку, из которой потечёт расплавленный металл. Если кто-нибудь знает об этом больше, ума не приложу, на какой адрес писать.

* * *

Как Хас прошел лабиринт? Весь исследовал, всё осмотрел. Разгадал и головоломки с рычагами, и в потёмках, плавая в воде, отыскал, на какую доску надавить. Но вот условия "ничего не повреждать" он не исполнил ни разу. Отрывал любые "прутья" решёток, отковыривал ногтем щепочки от косяков, когда желал заклинить дверь. Делал он это всегда с умом, так, чтобы потом можно было замести следы. Поэтому не имело значения, через какую дверь он вышел.

Было ясно, что это разведчик. Толковый, предусмотрительный и смелый. Уникальная подборка качеств, Вы не находите? Чтобы убедиться в этом окончательно, я предложил ему спарринг на копьях, естественно, тупых и обмотанных на концах кожей.

Ох и погоняли мы друг друга!

Потом аналогичным образом провели проверку навыков и других бойцов его группы. Нет, не я этим занимался — Всхлип подсылал лучших наших рукопашников приглашать гостей размяться по-дружески. Вывод однозначный — это профессиональные военные. Каждый — с набором своих коронных приёмчиков. Физически очень крепкие люди, хорошо владеющие собой. Не яростные, не рьяные, а расчётливые и коварные мужчины.

Версия о том, что они — члены земледельческого племени, как-то поблекла.

Присматривающие за гостями отметили, что гуляют они повсюду в нашей школе и могут увидеть всё, что угодно. То есть, "срисовали" эти парни наш городок.

Потом съехались вожди, которым я подробно и обстоятельно доложил результаты наблюдений, ну а уж потом позвали и Хаса, чтобы уточнить кое-что.

— Расскажи нам о себе, — попросил его Тёплый Ветер. — В какой деревне родился, кто родители? Чем смолоду занимался, чего добился?

Вот тут-то у мужика глазёнки и забегали. Но, похоже, врать он не решился. Во всяком случае, излагал гладко. Он сын храмовой служительницы и... матушка и сама не знает, от кого понесла, потому что многим мужчинам оказывала знаки внимания. Так и вырос он среди охотников, охранявших культовое сооружение. Судьбы его товарищей — сходны.

Всё в жизни нашего гостя было обыденно. Они наказывали тех, кто покушался на изготовление священного напитка. Собирали зерно в количествах, потребных жрецам, иногда отбивали нападения пришлых сборщиков или грабителей. Но тут негодяй Кропп сговорился с начальниками стражи других храмов и, объединив усилия нескольких отрядов, они принялись подминать под себя и святилища, и земли, и земледельцев.

Тогда-то Хаса и его дюжину позвали старейшины нескольких сёл. Попросили защитить их. Порассудив, помараковав и прикинув, что к чему, и предложил опытный воин перебраться на новое место (отсюда я крепко засомневался в том, что рассказчик упоминает действительно все, имеющее значение, обстоятельства), потому что для отпора крупному войску сил у крестьянского сообщества попросту не хватало.

Предводители селений приняли этот план и отправили своих спасителей выяснить перспективы занятия новых земель. Кое-что о незаселённых пространствах на севере им было известно от торговцев, возивших в наши края товары,.

— Скажи мне, вождь, — обратился я к рассказчику. Если ваши намерения осуществятся, то выгоды, получаемые земледельцами, очевидны. Они освобождаются от поборов. А какие радости это принесёт тебе и твоим людям? — ну вот привык я задавать вопросы прямо, по марксистско-ленински.

Тут-то парень и подрастерялся. Понёс про то, что они бы защищали земледельцев, а те бы их за это кормили. Как будто, присоединившись к стороне завоевателей, они бы получили меньше!? В общем, додавил я его тяжёлой логикой и расколол могучими аргументами. Вы не забыли, что мне уже больше сотни годиков?

Смотрю, чуть не плачет человек. И деваться ему некуда, и ложь заранее не продумана, и импровизация не прокатывает. В общем, пожалел я его, сам дал подсказку.

— Есть у совета вождей, — говорю, — такое мнение, будто хотел ты привести пахарей на новое место, а сам утвердиться над ними царём. Мудро править, защищать от лихих людей и собирать за это справедливый налог.

На мой доброжелательный тон он повёлся, или почуял, что его понимают, но только сразу закивал головой и сознался, что как раз такие мысли в его голове и бродили.

Вожди наши, как про это прослышали, сразу загомонили от избытка чувств. Они ведь все из родов бродячих охотников-собирателей. Им это всё представляется диким. Разговор сделался нервным просто в силу неприятия чуждых принципов организации и явного намерения этого затейника поработить мирных жителей.

Я же для себя отметил, что вместо того, чтобы научить крестьян умению биться, этот парень сразу разыгрывал свою карту, то есть в отношении способа будущего захвата власти планы у него сложились давно. С десятком бойцов против полутысячи мужчин, имеющих навыки охотников! Это довольно смело. Значит, какая-то ещё карта в рукаве у него припрятана.

Спросил, а не припасён ли для такого дела жрец, умеющий готовить священный напиток бир? По тому, как снова забегали глазки, понял — припрятан. И, возможно, ещё что-то. Какая-нибудь реликвия или иной объект поклонения. Почему-то эти обстоятельства ни у Тёплого Ветра, ни у Жалючей Гадюки протеста не вызвали. Но вопрос о содействии планам Хаса рассматривать мы всё равно перестали, потому что идеи царизма присутствующим не понравились.

Неладно вышло.

— Слушай, — говорю, — Хас! Единственное, для чего мы готовы запустить на свою территорию такую кучу чужого нам и по языку, и по культуре народа, это на случай, если Кропп попытается и нас покорить. Чтобы на них первый удар пришёлся. А это означает, что людей этих мы и вооружим, и научим сражаться. Но тогда сам ты их уже в узде не удержишь, не станут они тебя кормить. Так что не сложилось у нас. Уж извини.

Растолкуй это своим, да и отправляйтесь обратно.

— Да, — отвечает, — я уже и сам это сообразил. Простите, что побеспокоил. Да и не доберётся Кропп до тутошних мест, потому что ненаселённых земель по дороге досюда много, а охота в них не слишком обильна.

* * *

Про то, чем неудобна дорога от нас до южных праттов, я прекрасно знаю. Сам видел. Но, при большом желании пройти через неё войско, собранное из неприхотливых и выносливых древних охотников, необременённое домашним скарбом или детишками, сумеет без особых затруднений. Причиной же этого желания может служить хотя бы зажиточность наша. Завоёвывать богатые земли и мастеровитые народы куда интересней, чем бедные пространства, заселённые бродячими племенами. В общем, наш Союз стал исключительно лакомым кусочком для сильного вождя, опирающегося на силу.

Раньше не доходили до нас слухи ни о ком подобном, собравшем могучую силу, а вот теперь замаячил призрак опасности. Об этом мы с вождями и рассуждали. Выбор, вставший перед нами, невелик: или готовиться дать ему отпор на своей земле. Или собрать сильное войско, да отправить его к месту событий, чтобы пресечь в зародыше деятельность этого разумника. Я про Кроппа толкую.

Рябчик, то есть Соколиный Глаз, однозначно высказался за то, чтобы отправиться к южным соседям разведкой и выведать, как следует, что там творится, да как с этим быть. Он у нас нынче в большом почёте за то, что споил нижнепратских жрецов и охраняющих их Сильных Охотников яблочными винами... это длинная история... но даже Карасик теперь при встрече не бьёт морду своему недругу с детства. Так, заедет в ухо для соблюдения проформы... у всех свои странности.

Так мы в этот день ни до чего окончательно и не договорились, а утром...

* * *

Утром меня нежно разбудила Фая. У нас с ней в предрассветных сумерках частенько желания совпадают и всё получается лаконично, но ярко. А потом и подремать можно до подъема. Собственно, подъём устраивает Тычинка как раз по тому же самому вопросу. Ей для разогрева требуется больше времени и она умышленно пользуется ситуацией, подготовленной второй женой. А потом возвращается Мышка от очередного своего любовника, вот она и производит натуральную побудку, начиная греметь горшками.

Влюбчивая она у нас, так что все мои детки, что от неё, биологически не мои. Но это не имеет значения, потому что ещё ни один из них не умер. А из Фаиных и Тычинкиных мы по одному младенцу похоронили. Всего их у нас семеро — три мальчика и четыре девочки. Старшие в школе уже, считай, почти не бывают дома. Женщины между родами делают перерывчик годика на три-четыре. Они в этот период могут побаловать меня своей приветливостью, а могут и отшить. У них во время кормления всё в головах перестраивается. Но уж когда решили беременеть — сами льнут.

Чую я в этом что-то природное, потому и не настаиваю на близости.

В общем, этим утром была у нас маленькая семейная оргия, а потом явилась Мышка и доложила, что чужие охотники с копьями сидят у входа и терпеливо меня дожидаются.

Выхожу, а тут гости наши праттские всей командой собрались. Подходят по одному и копья свои к моим ногам складывают. Жест понятный — на службу просятся. Последний — вождь ихний Хас — копья мне своего не предложил, а поклонился всей честной компании, да и ушёл. То есть, сдал команду в хорошие руки.

— Чего это он, — спрашиваю. Я по-праттски-то немного умею говорить. Хотя, скорее, объясняться, потому что не всё разбираю.

— У него с Кроппом вражда, — отвечают.

Крепко я пожалел, что раньше этого не выяснил, потому что картину мотивации данное обстоятельство сильно меняет. Ну и для нас мог бы хороший агент получиться из этого человека. А останавливать уходящего окриком в спину местные обычаи не рекомендуют.

— Ладно, — говорю, — парни! Айда на завтрак. Представлю вас нашему военному вождю, а уж слова его слушайте, как моего.

Вижу — озадачились ребята. Пришлось дальше объяснять:

— Вы же обычными работами заниматься не пожелаете, а я над тружениками вождь — воинов и обидеть могу ненароком, поручением дела, для них невместного, — сложная получилась формулировка, так что наполовину знаками показал, наполовину пантомимой. Кажется, поняли они меня, однако так загалдели, что разобрать о чём речь, я не смог.

Тут явился Рябчик, в кои-то веки вовремя (взрослеет, наверное), и перевёл, что эти мужчины считают меня отважным воином, мудрым правителем, справедливым и честным человеком. Поэтому-то я и должен освободить их от присяги, которую они мне принесли.

Так что раздал я им ихние копья, и они от меня отстали. Повалили гурьбой куда-то вслед за Глазонькой нашим Соколиненьким. А тут появился брат мой старший, двоюродный Нут, только что сошедший на берег с прибывшего парового пакетбота, и мы с ним принялись делиться новостями о родне.

Глава 19 Речка Пустейка и новейшая философия.

Река, на которой стоит Тупой Бычок, долго именовалась рекой, текущей с юга. Теперь же, когда на наших песочницах подобных речушек обозначено много, это название пришлось изменить, иначе недолго и запутаться. Назвали её Пустейкой, потому что она такая длинная, что верховья теряются на заросшем травой плоскогорье.

Так вот, здесь мы и порешили поселить то самое племя, что выразило желание уйти из под ига царя Кноппа. Зачем нам это нужно? Для начала изложу свои резоны.

Обществу, чтобы нормально развиваться, обязательно нужны цели. Необходимо учиться решать всё более и более усложняющиеся задачи. Считайте, что это форма экспансии. Вероятно, Вы заметили, что лично я предпочитаю мирные разновидности этого вида деятельности.

Остальные же вожди согласились с тем, что: с одной стороны, присоединив данное племя к своему царству, Кнопп усилится. А усиления вероятного противника кому же охота? С другой, рано или поздно, он пожелает и нас пощипать. Так что буферная зона лишней не будет. Опыт, полученный в Когиде, это подтвердил.

А теперь — по пунктам.

Сначала были проведены работы в песочнице. Её крепко удлинили, дотянув до земель праттов. Благо, знатоки местности среди нас оказались. Получив от меня свои копья, члены разведывательной дюжины Хаса отнесли их Жалючей Гадюке. Ну не понимают они, как можно служить какому-то непонятному Союзу. Но присягнуть человеку, рекомендованному мудрым и справедливым мной — запросто.

Ушедшего отсюда Хаса перехватили на волоке. Нут со своими егерями привёл мужика прямиком к Соколиному Глазу, а уж тот и провёл вербовку. К ним присоединилось ещё двое наших из числа нижнереченских праттов, и пошли они дальше путями неведомыми... внедряться в окружение Кноппа.

Через тот же южный волок перетащили мы и один из наших пароходиков. Спустили его на бечеве вниз по горной речке, дважды пробив днище о камни, но дырки залатали и отправились за переселенцами.

Чтобы не было иллюзий, сразу оговорюсь, что пароходы нашенские, не чета тем, которые ходили по рекам в моё время. Они цельнодеревянные длиной двенадцать метров. В воде сидят на метр примерно, и при полной нагрузке водоизмещают тонн двадцать, из которых на груз приходится чуть меньше половины. В общем, человек сорок-пятьдесят за один раз могут взять даже с грузом, но теснота при этом получается невообразимая.

При таком раскладе остаётся беженцам около пяти дней сухого пути: сначала вверх по берегу той самой каменистой горной речки, а потом через волок. Сюда мы подвезли тачки, для которых оборудовали твёрдую колею. Ну не бросят переселенцы свой скарб, точно знаю. И горшки потащат, и мотыги, и зерно.

Дальше — снова пароходом уже до будущего места жительства. Ну да это недалеко, потому что посёлки мы наметили в аккурат по границе поймы и плоскогорья. Тут не нужно расчищать нивы — кругом степь с хорошей почвой. Хоть до самого горизонта паши.

Так вот, в эти самые места третий и последний наш пароходик принялся возить материалы для каркасов землянок.

Всё это обширное мероприятие поскрипело, покряхтело и начало работать, разогнавшись, когда из землицы праттской прилетела птица обломинго. Старейшины передумали переезжать из обжитых мест в даль несусветную. Посудили, порядили, да и решили смириться с царскими запросами, а за то, что покорятся без сопротивления, выторговали себе какое-то послабление.

Так что всего-то полсотни молодых семей и снялись с места. В основном — народ чем-нибудь недовольный или обиженный. Ну и одиночки — таких тоже несколько человек нашлось. Многодетных семей с десяток. Те, у которых земли тощие... на четыре пароходика всего-то и набралось новосёлов. Рассказывали, когда последнюю ходку закончили, решили ещё разок сбегать в праттскую землю, ячменя прикупить, пока работает такими трудами налаженный транспортный мост. Как раз торговцы наши бус стеклянных на факторию подвезли, зеркал, бляшек для монист и прочей бижутерии. А тут опять облом, но в другую сторону:

Вот плывут они себе, плывут. Никого не трогают. А им с берега машут, на борт просятся. Слух-то о переезде кучи народа уже распространился по здешним краям, и народец неприкаянный заспешил к реке. Поначалу так и плавали, собирая людей то там, то тут, а потом в одних местах храмовая стража начала мешать, в других — воины Кноппа попытались пароходик наш заграбастать. Один раз пришлось корпусом перевернуть три лодки с непонятными вооружёнными людьми. Однако по осени, когда мы перекатили судно обратно в Пустейку, семь селений в ней уже имелось и готовилось к зимовке.

Теплый Ветер вовремя сообразил, что получаем мы не организованные роды давно сложившегося племени, а неструктурированную толпу. Поэтому сразу в каждый пункт отправил по вождю. Хе-хе. Из сержантов. Это мы так называем ребят, ведущих обучение в местах милицейских сборов. Я долго думал, правильно ли он людей выбрал, но потом махнул рукой — поживём — увидим. В принципе, земледелие с использованием тяглового плугопашества никому из новичков неведомо, а в процессе обучения оному дисциплина и организованность не помешают. Опять же такое сокровище, как железная лопата, на первых порах может вызвать у людей нездоровые настроения. А их по штуке на посёлок мы наскребли.

Тревожно было на душе. Не давала покоя мысль о том, а не спровоцировали ли мы своими активными действиями соседей на проявление к нам преждевременного интереса. Но сообщения с юга эти сомнения заметно рассеяли. От наших агентов пришла говорящая береста о том, что Кнопп умер от пищевого отравления, так и не завершив объединения северопраттских земель. Командиры отрядов бывшей храмовой стражи крепко поспорили друг с другом за освободившееся место, но к единому мнению не пришли и мирно расстались друг с другом, вернувшись к ранее оставленной работе — то есть разошлись с бойцами по своим старым храмам. Каждый, при этом, уже не служил жрецам, а, наоборот, оберегал их потому, что они ему больше не перечили и помогали убеждать население в необходимости лучше трудиться и выращивать больше зерна.

Время больших царств ещё не пришло, как стало мне понятно.

А потом в Тупой Бычок приехал Хас и положил своё копье к моим ногам. Тогда и стало мне понятно, кто позаботился о пищевом отравлении широко размахнувшегося царя. Рябчик же, тоже вернувшийся вместе с ним, буркнул на бегу, что всё в порядке, и что храм Ветра на правом берегу реки, текущей на юг, охраняет отряд под предводительством нашего человека. Шлым, нижнереченский казак, что из тамошних праттов, теперь работает местным царьком. Или князьком. Или божком. Просит послать к нему Бруна для налаживания производства Напитка Великого Зайца из растущих в тех краях яблок. Ещё просит хорошего мыла и уговорить мастера, умеющего делать зубные щётки, переехать к нему.

Данное сообщение я воспринял как заявление Шлыма о продолжении служения интересам Союза. На верховном, никому не подотчётном посту-то сидючи! Этого парнишку я ещё по школе помню. Безобидный такой тихоня. Прилежный и приветливый.

Словом, геополитика сделала неожиданный скачок, и заставила меня растеряться.

* * *

Очередной раз мир вокруг меня расширился стремительным рывком. Первый раз я сам "прыгнул" из-за северных гор сюда, в Тупой Бычок. Потом мы осторожно протянули руку в верховья большой реки, организовав там пчеловодство. Затем рванули в низовья, породив Когидский форпост. И вот, ни с того, ни с сего, можно сказать: "с перепугу", организовали мощный плацдарм на далёком юге.

Нехорошо это. Неправильно. У нас элементарно не хватит подготовленных людей для эффективного управления обширной слабосвязанной территорией. Учтите, четвёртая паровая машина только-только собирается и отлаживается, а обслуживать её придётся, как всегда, одному из создателей. Нет у нас ни института судовых механиков, ни даже курсов кочегаров или смазчиков.

Из-за моей торопливости события значительно опередили готовность населения к переменам. Более того, они и мою готовность тоже опередили. Тут у нас наметилось возникновение империи. А кому это надо? Вот и я в толк не возьму.

* * *

Необходимость пересмотреть приоритеты назрела настолько, что у меня всё из рук валилось. Растерянность породила рассеянность, потому что вызвала задумчивость. Окружающие отозвались на это чутко: "Степенный Барсук слушает духов", — шептались за моей спиной.

Почуяли, я думаю, что ворох хозяйственных забот, перемешанных с исследованиями и разработками, перегрузил моё сознание.

Из этого-то состояния и вывела меня Мышка. Взяла за руку и повела в лес. Водила там с полянки на полянку и показывала ячмень, забивший лесные травы. И рассказывала, рассказывала, рассказывала. Оказывается, она много лет проводила серьёзную опытную работу с этой культурой, подбирая условия выращивания её в полудиком состоянии. И выяснила, что на не слишком затенённых местах, если взрыхлить лесную почву на три-пять сантиметров и заделать туда семена, то ячмень забивает все травы и победоносно вызревает, давая около пяти килограммов зерна с сотки. Ну, или пять центнеров с гектара, если по советским меркам. Это почти при полном отсутствии трудозатрат. Скосил травёшку, поцарапал дёрн боронилкой, посеял, да снова заборонил. А осенью — приходи с серпом и срезай вершки, не особо низко кланяясь — остатки стеблей уйдут под снег, а потом перегниют за годик-другой. А уж после снова можно проводить посадку.

Да, подлесок нужно держать в узде, чтобы не создавал избыточного затенения. Так это лесоводы наши давно применяют. Внести удобрения тоже можно, если есть желание. Но и просто так получается приемлемо. В общем, технология весьма удобная для бродячих охотничьих родов.

Потом я долго перечитывал записи своей неверной жены и диву давался. Она отметила массу важных обстоятельств, влияющих на отдачу посевов в зависимости от характера леса, почвы, плотности распределения семян, их вида (однолетние или многолетние) времени сева... всего не упомню. Вывод следовал тривиальный — чем больше старательности приложишь, тем более высокого урожая добьёшься. Но и при самом небрежном варианте получается вполне достойный результат. Грубо говоря, похлопотав с неделю можно на весь год обеспечить себя этим продуктом. Не валя лес, не вспахивая землю, не ведя борьбу с сорняками или вредителями. Только лис не надо обижать и на куньих охотиться не следует, чтобы они грызунов держали в строгости.

Вот тут-то мозги мне и перекосило окончательно. Понимаете, если эта методика приживётся, то леса средней полосы оказываются превосходным местом для сытной жизни. Ведь разработанная агротехника не меняет лесной ландшафт. От избытка чувств я рухнул на колени, собираясь умолять неверную занять пост преподавателя в школе, но вместо этого мы стремительно воссоединились.

— Мышка, почему ты вдруг столь охотно отдалась мне? Обычно ведь тебя привлекали другие мужчины.

— Не больше, чем ты, чудо моё бестолковое, — жена умиротворённо жмурится. — Но обычно ты не читаешь знаков, которые я подаю. А другие мужчины — читают.

— Погоди. Ты что же, не имеешь ничего против того, чтобы мы с тобой любили друг друга?

— Если бы имела, ушла бы. Мне хорошо в твоём доме. Мне хорошо в твоей семье, в твоём роду, в твоём стойбище. Знаешь, среди людей долин там, где я выросла, считалось, что женщина принадлежит мужчине, хотя жены мужьям и изменяли нередко. Но всегда тайком. Потому что за это наказывали. А здесь это не считается проступком.

У нас в деревнях муж мог предложить жену другу или гостю, а тут это немыслимо. Другое дело, если между ними вдруг возникнет взаимное желание — вот тогда никто и не подумает препятствовать или укорять.

Кстати, праттки тоже самое говорят. Они считают, что люди бродячих племён — дикари, ведущие себя, как звери. Но только многие из них быстро к этому привыкают и начинают поступать точно так же. Я имею ввиду тех, что приехали сюда учиться в школе.

Эти слова, хоть и оказались для меня в некотором роде откровением, но спросил я о менее глобальном, чем наблюдения молодой женщины за поведением людей:

— То есть, ты подавала мне знаки, что не против полюбиться, а я их игнорировал? — вообще-то она, и правда, всегда со мной приветлива и доброжелательна, но никаких призывов к сексуальному контакту я от неё действительно не примечал.

— Тычинка намного заметнее, — улыбнулась Мышка. — А Фая — смелее и настойчивей. Виден ли маленький уголёк в ярком пламени костра? Тем не менее, я не чувствовала себя обиженной, потому что рожала для тебя деток от людей красивых и достойных. Они будут радовать и тебя и меня. Знаю, что ты их любишь, и они тебя любят.

Вот такой разговор с давно знакомой женщиной переклинил мне мозги с геополитики на биологию. Я рассудил, что щупальца, протянутые нашей зарождающейся цивилизацией во все стороны, если и не оградят Союз от внешнего вмешательства, то, по крайней мере, дадут время подготовиться к возможным вторжениям. Мне же следует помыслить о природном. То есть — биологическом аспекте происходящего вокруг.

Прежде всего, это запрет на близкородственные браки, отлично известный моим нынешним современникам. Ведь именно из этого соображения женщин обычно отдают в другие роды, племена, земли. Чем дальше от родного дома, тем, считается, правильней. И моя задача практику эту обеспечить информационно. То есть, не раскидывать наших умниц, мастериц и исследовательниц куда подальше, а просто создать для них возможность опознать незнакомого родича, чтобы не спариться ненароком с троюродным братом или родным дядей.

И я принялся за конструирование мониста — треугольного, сужающегося книзу, где каждой нижней бляшке соответствовали две верхние, с символами родов, к которым принадлежали родители. Если кто-то думает, что это просто, пускай попробует. Потому что, во-первых, отец не каждый раз точно известен, и эту ситуацию нужно предусмотреть конструктивно. Во-вторых, ребёнок наследует знак одного из родительских родов. В-третьих, если принять наследование рода по отцовской линии, то одно из бёдер треугольника заполняется одинаковыми символами. Впрочем, если по материнской, то картина та же самая, но с другой стороны сооружения.

Одним словом, пришлось придумывать систему кодирования, основным требованием к которой было: не упустить возможных опасных вариантов воссоединения. То есть, чтобы встретившиеся мужчина и женщина посмотрев на мониста друг друга, с первого взгляда могли обнаружить принадлежность какого-либо из своих предков к одной и той же группе. Предположим, понравились ранее незнакомые люди друг другу. Но, вместо того, чтобы рушиться в пучину страсти они вполне могут приятно поговорить, вспоминая предков или общих знакомых.

Вслед за этим пришлось составлять геральдическую книгу с перечнем родов и изображениями символов, им принадлежащих. Это было непросто, но керамические плиты, на которых это всё изложили, мы уже наловчились достаточно уверенно "размножать". То есть, первый экземпляр создавался вручную опытным каллиграфом, а уж потом делался слепок-пуансон, оттиски которого и рассылались во все концы Союза.

Оттуда приходили пергаменты с перечислением новых, неизвестных нам родов, и рождались новые плиты, которые опять расходились во все концы. Так и возникли геральдические посты. А может — отделы записи актов гражданского состояния? Или нотариальные конторы? Не знаю, как это правильно обозвать. И, как всегда, новая структура привела к возникновению немалого беспокойства технологического плана. Потребовались огромные количества значков-бляшек. Я уже подумывал как наладить их крупносерийное производство, но проблема быстро рассосалась. Размеры этих элементов были строго заданы, как и расположение отверстий на них, а дальше заработало народное творчество. Резьба по кости или дереву, чеканки по латуни, чугунные отливки и тиснение по коже — затея с ношением родословных на шее встретила понимание. Тем более, что людей без подобных "украшений" перестали приглашать к близким отношениям. Многофакторно сработал замысел. Я думал, придётся его коленкой продавливать, а оно на ура прошло.

Главным же свершением, последовавшим за прогулкой в лес, стало моё бурное сближение с младшей женой. Видимо, вызванное большой совместной работой над трактатом "О сеянии ячменя в диком лесу", которым мы упорно занимались. Я, наверное, из-за этого стал чётче улавливать подаваемые ею мне знаки. Иногда получалось даже анекдотически: "Прости меня дорогая "Комсомолка" за плохой почерк потому, что он меня и сейчас любит".

Ну, а если серьёзно, я просто сразу думал наперёд, отчего принялся за наладку изготовления маленьких кос, удобных для работы в тесных местах, Рыхлителей, царапающих дёрн на ничтожную глубину, легких и непритязательных приспособлений для отшелушивания оболочки ячменных зёрен и компактных жерновцов. В этот же период поварский класс по моему указанию занимался преимущественно созданием блюд из ячменя — хлеба, лепёшек, галет, каш. Занятия по севу и сбору урожая этой культуры стали одной из обязательных дисциплин — не менее трёх академических часов каждый учащийся обязан был посвятить изучению сей незамысловатой технологии.

Да. Её я именно запихивал коленкой. Даже первый опыт печатного издания на пергаменте был проведён именно с целью распространения знаний и умений в этой области. С наглядными картинками по всему тексту и кулинарными рецептами в конце.

Результат меня обескуражил. Помните, поминал я о страсти бродячих охотников к летнему туризму. Моими стараниями это явление резко усугубилось. Для начала, выйдя "на маршрут" весной, бродячие роды проводили посевную в первом попавшемся подходящем месте, чтобы осенью, возвращаясь в тёплые зимние жилища, прихватить с собой выросший урожай.

Так вот подобного рода зимовья начали возникать без участия вождей союза. То есть, не вокруг ремесленных поселений, а просто в местах, понравившихся скитальцам — не так уж сложно построить землянку. Поскольку наличие мониста на шее при встрече незнакомых людей сразу подавало знак "свой", то и общение мгновенно принимало характер сотрудничества, то есть помочь случайно встретившемуся роду с возведением жилья, сделалось обычной вежливостью. Раньше такого обычая не существовало.

Эта ситуация развивалась и дальше. Дошло до того, что человек, засеявший полянку, осенью мог найти её сжатой, причём с запиской: "Род Кваки унес зерно на Шишкино зимовье". То есть, кто-то пришел сюда раньше, увидел, что делянка перестаивает, убрал и сказал, куда оттаранил добычу.

Древние люди на редкость прагматичны и понятливы. Они охотно сотрудничают, когда им это выгодно. Например, в моменты хода рыбы на нерест в заранее оговоренных пунктах собирается по многу родов, занимаясь её заготовкой. Потом балыки, засоленная икра и консервы грузятся на союзные суда с тем, чтобы зимой заготовители могли получить это всё со складов, расположенных поближе к местам, где проведут холодное время года.

Вождям, разумеется, приходится заранее побеспокоиться о доставке соли, сетях, таре. Дело в том, что эти вожди — точно такие же древние люди, уважающие тот же самый туризм. Одним словом, всего-навсего хорошая организация и скромное материальное обеспечение традиционного народного энтузиазма безболезненно закрыли продовольственный вопрос раз и навсегда. И это удобство тоже становится традицией.

А на каждый стихийно возникший посёлок нужно послать учителя, шамана (это теперь титул, вроде фельдшера) и герольда, чтобы делал правильные мониста детишкам, начиная лет с трёх-четырёх. С прокормлением этих людей проблем нет. Загвоздка в их физическом отсутствии. Не хватает специалистов. Не хватает преподавателей для подготовки специалистов. Не хватает желающих, чтобы учится на специалистов. И пожаловаться я могу только этому самому листу пергамента, потому что для остальных должен излучать уверенность и спокойствие.

Тем не менее, должен отметить, что тенденция к занятиям летним единением с природой начала распространяться и на деревушки оседлых охотников-огородников. Не нужно стало сидеть на одном месте рядом с хрупкими горшками, потому что появились металлические котлы и сковороды. Покрытия летних шатров из пропитанной ткани куда легче кожаных. Масса мелких предметов — в первую очередь ножи, топоры и пилы — заметно повысили комфорт кочевой жизни, не перегружая волокуши путешественников.

Также, как когда-то у нас на севере, появились общественные лодки с общественными вёслами под общественными навесами. То есть отмечаются признаки неинициированных вождями Союза интеграционных процессов. Где-то я в какое-то важное обстоятельство ненароком очень удачно попал со своими затеями.

Вот такое коленце выкинул с общественными отношениями технический прогресс, подстёгнутый короткой прогулкой с собственной женой.

Девчонку, однако, мы с Мышкой налюбили.

Глава 20 Философская

Экспериментируя с лабиринтом, я понял, наконец, что он помогает выявить. Для простоты назову эту штуку интеллектом.

Есть ребята, требующие, чтобы ими руководили. Им нужна подсказка, намёк, или попадание в ситуацию с единственным выходом — тогда они оказываются на высоте. Кстати, в этом сообществе таких не очень много. В мои поры людей с доминирующим стадным инстинктом встречалось заметно больше. Уж и не знаю, то ли естественный отбор вымывает подобные экземпляры из кочевого сообщества, то ли само это общество настраивает своих членов на иной лад. Но, что вижу, то пою.

Вторая группа тоже звёзд с неба не хватает. Обоснованные, решительные и очень логичные поступки — вот из чего состоит их жизнь. Они понятливы, восприимчивы и чутки как к голосу собственного разума, так и к аргументам собеседника. Вот эти индивидуумы и составляют подавляющее большинство как мужчин, так и женщин. Этих на мякине не проведёшь, с ними, кроме как по-честному отношения не построишь, но уж, коли поверили они, так потом ещё и проверят, а потом полагаться на них можно, как на самого себя.

И к этому примешивается совсем небольшое количество выдумщиков, фантазёров, исследователей и испытателей. Экземпляров, способных на неожиданный ход, нестандартное решение или могучее обобщение. Женщин среди них чуть больше, чем мужчин. Однако женщины и фантазируют конкретнее, приземлённее что ли.

Представители первой группы — послушные — никогда не становятся лидерами. Над ними могут подтрунивать или, наоборот, поощрять их, если это кому-то нравится. Но в любую команду они легко вписываются и, как правило, бывают полезны.

С третьей, фантазёрской, группой всё значительно сложнее. Великим вождём или великим недотёпой они станут — этого заранее предугадать невозможно. Я решил, что готовить из этих ребят исследователей и изобретателей — наиболее разумно. А вот в "коллежские регистраторы" нужно направлять как раз послушных. То есть письмоводителями, почтмейстерами, архивариусами.

Потом для проверки своей гипотезы пропустил через лабиринт Тёплого Ветра (фантазёр) и Жалючую Гадюку (логик). Третий испытуемый, Неудержимый Лось, едва понял, что тут нужно не просто идти, а ещё и что-то соображать и в чём-то разбираться, пошел напролом, вышибая всё, что мешало движению, могучими ударами руки, ноги, плеча или задницы.

Это человек, руководивший успешным одомашниванием северных оленей, если кто-то забыл. Короче, он не только обиталище духов разломал, но и мою теорию.

— Ты, Барсучок, почему мне не сказал, что олени, когда перестали бояться людей, так начинают держаться вблизи дымящих костров. Тебе что, духи про это не сказали? — спросил он меня.

— Так они же и сами об этом не догадывались, — бросился я на защиту сакрального.

— Вот. Тупые они, твои "невидимые существа", или ты их сочинил, а сам не додумался до такой простейшей вещи, что животина бедная от гнуса себе места не находит, вот и жмётся туда, где этой напасти поменьше.

Услышав столь безапелляционное мнение, я успокоился насчёт своих выводов, относительно интеллекта Неудержимого Лося, и записал вождя охотников на мамонты в фантазёры. Потому что сбезобразничал он не от тупости, а оттого, что ради каких-то придуманных духов терпеть реальные неудобства отказался категорически. По здешним местам — это натуральный бунт, безжалостный и беспощадный. То есть, передо мной — высокой твёрдости духа выдумщик.

На этом я и успокоился насчёт своих попыток отыскать для каждого человека путь, соответствующий его призванию. Нет у меня для этого достаточной подготовки.

Зато имеется огромная неясность с тем, как нашему сообществу избавляться от паразитов. Имею ввиду не только от воров или грабителей, но и тех, кто пользуется положением в обществе для решения каких-то своих целей, не важно: вредных или безвредных. В старой моей жизни подобные явления были весьма значимыми и лучше всего определялись словом "привилегии". Были среди них и явные, специально созданные для властей предержащих, и тайные, основанные на круговой поруке во всех эшелонах власти. И откровенно преступные, вроде покупки холодильника для заводской лаборатории с последующей установкой его у себя дома.

Признаюсь прямо — признаков паразитизма я в окружающем меня мире не обнаруживал. И это был очень тревожный симптом. Я ведь вырос в этой среде, и её реалии стали для меня привычными. Отношения между людьми казались естественными настолько, что я не примечал даже очень значимых вещей. Скажем, на такое важное обстоятельство, как свободный выбор партнёра, предоставляемый женщине обществом бродячих охотников-собирателей, моё внимание обратила жена, произошедшая из общества других охотников — оседлых. Она приметила разницу. А я не могу обнаружить признаков явления, распространённого, если верить литературе, во все времена среди всех народов — стремления жить за счёт усилий других людей.

И только после этого я осознал, что именно бродячему сообществу в наибольшей степени присущи важнейшие черты: честность, априорная доброжелательность к незнакомцам, готовность к сотрудничеству и альтруизм. Детские, конечно, качества. Но дающие прекрасные условия для быстрого развития маленькой общины.

Вот теперь я и напрягся, вспоминая методологию самого передового философского учения — диалектического материализма, полагая необходимым приложить её для исследования того, для чего эта наука создавалась — человеческого общества. То есть, нужно было действовать чисто научно. Отбросить эмоции и проанализировать голые факты.

Три формации доступны мне в настоящий момент, если рассматривать их в природном виде, без учёта моего прогрессорского влияния. Бродячие охотники, оседлые охотники, и земледельцы, тоже оседлые, ясное дело. Это я имею ввиду праттов. И, если с людьми из первых двух сообществ я немало общался, то с последним ознакомился, побеседовав с несколькими учениками, не так давно к нам прибывшими. Конечно, не все детали таким способом выяснишь, но отношение к женщинам, собственности и предрасположенность к действиям, не дающим очевидного выигрыша в обозримой перспективе, выявить не слишком трудно, выслушивая ответы на вопросы об обычаях и традициях.

Так вот. В праттском сообществе женщины — ценный ресурс. И признаков матриархата в отношении к ним я не обнаружил. Скорее, это важнейший вид домашней утвари, принадлежащей мужчине, как и дом, и огород, и участок поля. Во всяком случае брачные традиции наводят именно на такие мысли.

У оседлых охотников эта тенденция выражена слабее, хотя случаи выдачи девушек замуж по выбору родителей отмечаются достаточно часто. А количество жён, как и размер дома, служат признаком статуса.

Зато у бродячих мужчина и женщина воссоединяются когда и как захотят и остаются вместе только до тех пор, пока им это нужно. Чаще всего — на всю жизнь. Но уход мужчины из семьи не оставляет женщину обречённой на гибель, потому что она — член рода, где имеет и крышу над головой, и пищу из общего котла, и детки её этому самому роду нужны. Надо признаться, что уход мужчины, чаще всего, связан с его гибелью, потому что, случись у него новая любовь, обычно это означает появление второй жены. Или третьей.

Вот каким образом налажена у бродячих семейная жизнь. Как будто нарочно всё заточено под то, чтобы детки рождались и вырастали. Чтобы женщины не боялись беременеть, опасаясь остаться без средств к существованию. В понимании меня, когда я только тут появился, это были дикость и разврат. Теперь же, подумав и присмотревшись, я подметил и глубокую целесообразность сложившейся системы. Да, сноха считается принадлежащей и брату мужа, и его отцу, да и деду, коли тот ещё жив. Но эта принадлежность не обязательно связана с близостью, потому что женщина запросто и благоверному может отказать, если не в настроении. Это больше связано с совместным ведением родового хозяйства, чем с деторождением. Часть технологии выживания при постоянном риске гибели добытчика.

Имущество рода слабовато привязано к отдельным владельцам. Даже одежда меняет хозяина в зависимости от обстоятельств, не говоря об утвари, которой пользуются все, не задумываясь о том, чьими трудами она тут появилась. Главное же, для моих рассуждений то, что внутри рода понятие меркантильности не формируется, а паразитизм давится старшим родичем со страшной силой. Вплоть до изгнания. Лодыри, дармоеды или неслухи — кому же они надобны?!

Вот за эту мысль я и зацепился, потому что вся история цивилизации, это и есть развитие и совершенствование паразитизма. Не знаю точно, в какой последовательности это возникало, но и жрецы, требовавшие жертв богам, и защитники разного рода, требовавшие дани за крышевание, и откровенные воры или грабители — это всё имеется и сейчас, в дремучей глубине веков, куда занесла меня нелёгкая. Даже, наверное, жулики есть... хотя, более всего на них похожи именно жрецы.

Так вот. Чем дальше, тем этого паразитизма становилось всё больше и больше, что отмечено и вехами свершений великих завоевателей — самых циничных и наглых паразитов. И совершенствованием религий, стремившихся научные знания упрятать под покрывалом сакрального, дабы искушённо и мудро пудрить мозги народу, объясняя свои запросы волей сверхъестественных существ — собирая пожертвования или церковную десятину. И ещё одним великим жульством стала финансовая система, но её становление оказалось возможным именно благодаря развитию двух первых изначальных форм: шантажа применением силы и откровенного обмана-запугивания.

Естественно, паразитам необходимо было координировать свои действия, поскольку пользовались они результатами труда одной и той же части населения — созидающей. Отсюда и поговорка о том, что плохих людей намного меньше, но они лучше организованы. В моём старом мире церковники, военные и финансисты друг друга поддерживали перед лицом широких народных масс, а сами между собой боролись за власть, стараясь, по возможности, не слишком ярко это проявлять на людях.

Разворчался я что-то. А у меня, между прочим, зреет антипаразитическое решение. В общем виде его смысл — хорошо организовать хороших людей. И, кажется, я не слишком для этого опоздал, сместившись назад по шкале времени. Есть ещё за что побороться, тем более, что уж чего-чего, а влиятельности у меня дофига. Не меньше, чем у директора школы в книжке про мальчика, который выжил. Того самого, что написал большинство законов по которым жило неслабое самодостаточное сообщество, страдавшее от могущественного паразита, которого само же вырастило и вскормило.

* * *

Итак, основным отличием столь полюбившихся мне кочевых охотников от всех остальных является их бродяжничество. Тот самый летний туризм, напрочь отключающий на четыре тёплых месяца все производства, более-менее, ритмично работающие тоже только четыре месяца, пока лежит снег и трещат морозы. Остальное время нашу зарождающуюся промышленность натурально колбасит. То есть — кто в лес, кто по дрова. Одни уже ушли, вторые ещё не пришли, третьи укладывают вещи... бардак.

Вот с этим-то печальным для любого руководителя явлением и предстоит смириться. Потому что тяготы и лишения кочевой жизни как раз и выковывают те самые характеры, что так мне нравятся. Ведь и в моё время бродяги и скитальцы, лезущие в горы или покоряющие бурные реки, считались романтиками и недотёпами. С точки зрения мира, в котором правили амбициозные и алчные люди, так оно и было. Однако, в мире моей мечты именно им как раз и есть самое подходящее место.

Придя к столь шокирующему выводу, я принялся за анализ сопутствующих явлений. Первое же обстоятельство — высокая смертность среди младенцев поставил меня в тупик. Деток в возрасте до года умирало около четверти мальчиков и приблизительно шестая часть девочек. Позднее возникающий дисбаланс выравнивался за счет того, что немало женщин погибало при родах, особенно при первых. Усилия нашей примитивной медицины помогали слабо. Я даже не уверен, наблюдалась ли положительная тенденция, или это я желаемое принимал за действительное.

Мы иногда справлялись с травмами, глистами, более-менее предупреждали кишечные инфекции и избавляли страдальцев от кожных паразитов. Ну и карантинные меры позволяли подчас не позволить распространиться заразе чересчур обширно. И это всё. Тем не менее, прирост населения отмечался, потому что, повторюсь, рожать женщины не боялись, хотя и частить с этим не спешили. Э-э... разврат, царящий в школе, способствовал распространению элементарных знаний о том, как и удовольствие получить, и не залететь при этом не вовремя. Хотя, ученица, кормящая дитятю прямо на уроке — рядовое явление.

Ну и занятия на данную тему проводились, если уж не кривить душой. Потому что процесс этот парный и от партнёров требует согласованности и взаимопонимания. Не, ну не могу я древним людям привить христианскую мораль, даже не просите. Делаю то, на что способен.

То есть, судя по всему, в этом не нужно ничего изменять, однако имеются некоторые особенности. Люди долин и пратты, уже вошедшие в союз, иные. И те, и другие, в последнее время присылают своих детей в школу. А в то, что сама собой под влиянием окружения изменится психология молодых людей... мой жизненный опыт надеяться на подобное не позволяет. И, поскольку, я тут занимаюсь, в основном, преподаванием, то самым естественным путём к прогрессу, является распространение любых знаний... тех, которые приведут к нужному результату — устраивающему меня варианту доминирующей мотивации. То есть, речь вовсе не о том, как хорошо быть мошенником или защитником слабых, а хочется обосновать подход с несколько с иной стороны, рассматривающей насущные проблемы современности.

С одной стороны получается, что первобытную близость к естеству необходимо сохранять. С другой — организовать общественные отношения таким образом, чтобы люди от этой организованности не шарахались. Тут бы стоило поточнее выяснить, каковы же их интересы.

* * *

Основные курсы у нас в школе это военное дело и кулинария. Почему кулинария? Потому что это, в том числе, важнейший для древних людей пласт технологий консервирования и хранения продуктов на период бескормицы, неизменно следующий за поистине неисчерпаемой летней халявой. Владея навыками создания и расходования припасов, можно очень неплохо устроиться даже не в самых обильных и приветливых местах.

Все остальные дисциплины для изучения выбирают сами учащиеся, как только сдадут экзамен по письму, счёту и пользованию календарём — таков необходимый для коммуникаций с соседями минимум, достаточный для этого мира. Обязательные дежурства и хозработы позволяют элементарно содержать и преподавателей и учащихся. Мы практически не нуждаемся в поддержке извне — плантации огородного класса достаточно обширны, а окружающее Тупой Бычок охотничье хозяйство даже зимой позволяет иметь свежую убоину.

Расписание занятий вывешено на видном месте, и любой ученик легко определяет, когда и где он найдёт то, что ему интересно. Никаких зачётов или экзаменов тут нет и в помине, как нет и дипломов или свидетельств об окончании курса. Выучился на плотника — степень твоего мастерства оценят другие. То есть, или спасибо скажут, или морду набьют — как постараешься.

Бывают у нас и краткие тематические лекции. Скажем, Слепень читает о цементации стали, когда заглядывает ко мне пожаловаться на проблемы с мартеновской печкой. Или о новых сортах гороха, или о берегах большой реки ниже старой праттской переправы. Это потому, что экспедиции наши так и не добрались до моря, путаясь в излучинах, плутая между островами и не видя ни конца, ни краю всё расширяющемуся и расширяющемуся водному потоку.

Понятно, что на эти лекции собираются тоже только желающие. Так вот ко мне на лекцию по мудролюбию сошлось человек двадцать разновозрастных школяров обоего пола, как я понял, не слишком увлечённых изучением других дисциплин, занятия по которым никто не отменял.

— Интересно ли делать дело, если не знаешь, для чего нужны твои усилия? — начал я с простого вопроса. И замер, ожидая реакции аудитории.

— Нафиг нужно, скажем дружно, — последовал уверенный ответ. Нахватались от меня крылатых фраз, понимаешь, вот и козыряют ими по каждому случаю. Впрочем, остальные поддержали мнение самого решительного.

— Тогда нафиг мы живём, если всё равно, рано или поздно, наши бездыханные тела или прикопают родичи, или сожрут хищники? — воспользовался я удачным ответом.

Детки у нас не приучены поднимать руку перед тем как слово молвить, поэтому некоторая базарность вслед за моим вопросом последовала, но, заметив, что выловленные из гвалта ответы я записываю на доске, народ успокоился и принялся диктовать.

Перечень получился длинный, от "поймать самую большую рыбу" до "стать самым сильным". Кроме посылов, откровенно связанных с получением высокого статуса в обществе, встретились и мнения вроде "любить самую красивую женщину" или "родить деток от самого лучшего охотника". Авторов этих высказываний я немедленно взял на каранда... записал на восковой табличке.

Остальные же мнения мы терпеливо проанализировали, выявив, что все они направлены на завоевание уважения окружающих к собственной персоне. Попросту, я задавал вопрос: "зачем тебе это нужно" и, после нескольких подсказок, ответы участников дискуссии совпадали.

Мысль о том, что цель жизни — заслужить уважение, аудитория приняла достаточно безболезненно. А потом я приступил к следующему шагу:

— Стебелёк! За что тебя уважают товарищи? — закинул я крючок с аппетитнейшей наживкой.

— Я сильный, ловкий, смелый, — скромность ещё не считается в этом мире высоким достоинством, поэтому я продолжаю:

— А ещё какие достойные качества у тебя есть?

— Я умный, много знаю и умею.

— А теперь скажи мне, почитают ли люди твоих родителей? — продолжаю я раскидывать сеть.

— Конечно почитают... — тут парнишка на секунду замялся но, не дожидаясь наводящего вопроса, сам насадился на заготовленные для него логические вилы. — ...потому что у них очень хороший всеми уважаемый сын.

— Я рад за них и горд за тебя, — поспешил я поддержать собеседника. — А теперь у тебя достаточно данных, чтобы объяснить нам, что же есть такое на свете, общее для всех, вызывающее уважение окружающих? Для чего одни хотят поймать самую большую рыбу, другие — выковать самый острый нож, а третьи — любить самую красивую женщину.

— Вырастить детей, которыми можно будет гордиться, — с разгону залетел в ловушку разговорившийся Стебелёк.

На этой ноте я и закончил лекцию, попрощавшись со слушателями. Отпускать аудиторию у нас не принято — все приходят и уходят, когда захотят. Но на этот раз вышел из зала только я. Мудролюбы продолжали о чём-то разговаривать приглушёнными голосами (а не орать во всю глотку, как обычно).

Дело в том, что ничего революционного я слушателям не сообщил. Загвоздка оказалась исключительно в систематичности и логической увязке, в построении причинно-следственной цепочки.

Мне же надо было разобраться с категорией "самый лучший охотник", для чего допросить с великим пристрастием Мышку, знавшую толк, как минимум, в нескольких этих самых охотниках.

* * *

Древние люди — народ исключительно наблюдательный. А показанный мною метод выделения общего из массива частных случаев не так уж сложен. В общем, группа мудролюбов вцепилась в категорию "уважение" и некоторое время занималась анализом самостоятельно — я не планировал следующей лекции в обозримом будущем, потому что чересчур настойчивое насаждение мнения может вызвать отторжение. Оказалось, это было верно. Ребятишки принесли мне результат совместных трудов, начертанный на бересте, где отчётливо виднелись три строчки.

"Уж не пирамидку ли Маслоу они разработали?" — мелькнула в голове заполошная мысль. Но всё оказалось куда прозаичней. Эти самородки додумались до трёх, заслуживающих, по их мнению, наибольшего уважения человеческих свойств:

Те, кто усваивает знания.

Те, кто приумножает знания.

Те, кто передаёт знания другим.

Отчётливый перекос в сторону школьных реалий с поправкой на передачу навыков от родителей к детям. А чего Вы хотели? Век такой — что вижу, то пою. Но, зерно упало на благодатную почву. Следующую лекцию я посвятил доказательству того, что самые лучшие детки рождаются тогда, когда женщина желает мужчину и сама хочет понести от него. Позиции мои в этой области были необыкновенно слабы, потому что я в законах Менделя никогда толком не разбирался, а фраза: "Если фенотип гомозиготен, рецессивная аллель доминирует", звучит для меня, как изысканное ругательство. Впрочем, за точность цитаты не поручусь, потому что из этих шести слов я точно знаю смысл только первого и, кажется, догадываюсь о значении последнего.

Несомненно, это был провал, потому что ни одной реплики в ответ не прозвучало, а слушатели разошлись молча со скучающими физиономиями.

— И чего он столько времени талдычил то, что и без него все знают? — услышал я ненароком обронённую реплику.

Вот после этого и пришло ко мне понимание, что некоторые виды знаний, известных нашим далёким предкам, были утрачены в процессе эволюции человеческого общества. Скорее всего, жрецы сумели как-то скрыть их под завесой сакральности, а потом, хотя они и мелькали время от времени из уст повивальных бабок, но оставались не в русле основных процессов, поскольку на заключение браков влияли другие соображения — сословные, кастовые, материальные... а инстинктивный интерес молодых людей друг к другу духовники закатили куда-то в область греховную.

В общем, не угадал я с темой из-за своего высокомерия, потому что смотрел на вопрос глазами человека из будущего. Человека настолько напичканного привнесёнными в него установками, что полагал их верными просто потому, что в той, прошлой жизни, ими руководствовалось большинство. Это я про мораль, как Вы понимаете.

* * *

Заехать в вопрос паразитизма я всё никак не мог. Загвоздка тут в том, что какие-то его зачатки обязательно сидят в каждом из нас. Впрочем, может встретиться и развитая форма. Проблема не в этом. А в том, что своего собственного желания проехаться за счёт других, никто худым не полагает. Как-то так устроена человеческая психика, что тут предусмотрен могучий предохранитель.

Некоторое время я осторожно щупал почву альтруизма — то есть желания делиться с другими или трудится для них, но стихийные логики — мои современники — плохо меня понимали. Чуть лучше обстояли дела, когда я заменил понятие "другие" на понятие "свои". Речь тут же пошла о родичах и мы сразу достигли взаимопонимания. Интересы рода — это прежде всего.

Потом я опять сменил пластинку и мы снова принялись за тему уважения. Тут всё было гладко, и мне удалось протолкнуть тезис о том, что некоторых людей уважают не только в своём роду, но и в других. Более того, категория уважения к роду тоже воспринялась на ура. Попал. Пальцем в небо. Потому, что ни альтруизмом, ни паразитизмом отсюда даже не пахло.

Наши разговоры стали походить на обычный беспредметный трёп, напоминая о парт-просвет-учёбе и иных мероприятиях эпохи развитого социализма в отдельно взятой стране. Но потом я вдруг вспомнил, зачем это всё затеяно. Проблема ведь изначально формулировалась как сохранение обычая подавления паразитов старшим родичем, главенствующим в пределах наименьшей структурной единицы нашего Союза. То есть о повышении репутации глав этих давно сложившихся образований и о том, чтобы их численность, не превышала пределов, в которых деятельность единоначальника ещё эффективна.

Осознав это, я сдулся, словно проколотый воздушный шарик. Похоже, моя затея с внесением зачатков философии в примитивное сообщество, закончилась тем, что образовалась стихийная группа болтологов-мудрозвонов — а кружок ребят действительно частенько собирался, упражняясь в красноречии и стремясь на словах доказать друг другу разную ересь. Я перестал интересоваться их потугами в надежде, что это увлечение увянет само по себе.

Забегая вперёд, доложу, что надеждам моим сбыться не пришлось. Этот Стебелёк через несколько лет не только написал гнусную книженцию под названием "Начала мудролюбия" но и издал её на плитах отличной гончарной керамики, которыми отделали стену одного из залов школы. Сам я эту бодягу, разумеется, не читал, но многие отзывались о ней одобрительно.

Меня же хватило только на несколько лозунгов в смысле: "Крепите роды, составляющие союз, уважайте их самостоятельность и оказывайте почтение главам этих основных ячеек нашего общества". Их, эти призывы, размножали при помощи клише, а потом обожженные оттиски размещали на видных местах: На указателях у пересечения троп, на столбах с табличками, указывающими название населённых пунктов, над входами в лавки и в трапезных. Вот так я расписался в собственном бессилии, в неспособности решить задачу, с которой и до меня никто справился.

Если хоть кто-нибудь придумает что-то лучшее, отпишите мне в Тупой Бычок. А то у меня выдумка полностью иссякла. Ну и про мартеновскую печку тоже, а то та, которую сделал Слепень, как-то непривычно выглядит, и сталь из неё получается неодинаковая от варки к варке.

Глава 21 Заключительная

Много времени занимало у меня ознакомление с отчётами, что присылали проходи... землепроходцы, направляемые во все стороны, чтобы земли окрестные на песочницах изображать и с людьми в них живущими, знакомство водить. Не в песочницах, в землях. На прилагаемых к этим писаниям планах чего только не встречалось, однако, как я их друг с другом ни сопоставлял, ничего знакомого мне из карт прошлой жизни не угадывалось. Так я и не определился с местом, в которое попал.

Особенно волновала наша большая река. Теплилась надежда, что увидев контуры этой водной артерии на всём протяжении, я узнаю её — похоже, что она — одна из Великих Рек. Амур? Дунай? Амазонка? Поди, пойми, какими они были многие тысячелетия тому назад! Какой там был климат, ландшафт, растительность? Но те, кто возвращался с низовий, до устья так и не добрался. А иные и не ворочались.

Наш южный царёк по имени Шлым прислал толковую карту своего удела и прилегающих соседних территорий. Далеко на западе сыскали большую пресную воду — озеро неохватного размера со множеством гор по берегам. Пределы познанного постепенно расширялись. В бродячих родах появился обычай хотя бы одного из детишек обязательно отправлять в одну из школ, не обязательно Гончаровскую или Тупобычковскую — в любую, где обучают письму и счёту — Когидскую, Противноводскую или иные, где выбор изучаемых предметов был много меньше. Потому что грамотеи требовались, чтобы прочитать или составить грамотку.

В обиход стали входить охотничьи самострелы, стальные рыболовные крючки, даже коньки появились в обиходе. Камень, керамика, металл — все эти материалы продолжали использоваться в качестве инструментальных. Олова для бронзы нам так и не встретилось нигде. А, может, никто не узнал этой руды? Наш с Фаей сынок с головой ушёл в создание паровых машин, он всё время что-то пытается в них улучшать. А я жду новой беды. Давненько никто нам не угрожал. Не должно так быть в эти дикие времена. Тем более, что ездют сюда всякие, насчёт поменяться охочие. С юга в основном.

Многое видят для себя диковинное, возвращаются потом обратно да рассказывают о чудесах северных. А нашим казакам приходится перенимать разбойничьи шайки. Можно было бы сказать, что попахивает порохом... хе-хе. Когда бы нашел я селитру.

— Учитель! Напутствуй меня. Хочу я отправиться на юг, посмотреть как там люди живут. Поговорить с их мудрецами, — Стебелёк явился прощаться.

— Напутствовать, говоришь? — я вот так сразу и не знаю, как отнестись к этой затее. Если не лукавить, то должен я честно сказать ученику, чтобы не маялся он дурью, потому что никого мудрее меня на этом свете нет. Но в этом мире за слова отвечать приходится всегда, а читать курс диамата первобытным людям, как я уже сообразил, преждевременно... неохота, если не кривить душой. С другой стороны, народ тут живёт самостоятельный, в решениях своих твёрдый и, кроме как перед родичами своими никому ничем не обязанный. Вот и выходит — нет смысла этого мальца удерживать. Так что, лучше проститься по-человечески, да и забыть про парнишку: — Что же, изволь. В краях дальних носи одежду местных жителей. Не спорь и ничего не доказывай, но неизменно выказывай уважение обычаям и верованиям. А то не свидимся.

Сказал я эти слова, и неладно стало на душе. Чует моё сердце, забредёт он туда, где, может статься, уже живут при рабовладельческом строе. Без поддержки родичей нетрудно и сгинуть на чужбине. А ведь какой гончар славный!

* * *

Вскоре прибыл к нам гость с волокушей, в которую была запряжена лошадь. Если кто забыл, так службу в своей прошлой жизни я начинал в артиллерии в те поры, когда конная тяга ещё использовалась. А уж миномёт на лошадку навьючить в гористой местности — этому нас даже обучали. Поэтому сразу сделал охотничью стойку и давай парня этого улещать и окучивать, чтобы он и кобылок нам привёл, и жеребцов, а мы бы ему за это... да много у нас разных привлекательных вещей, одни железные инструменты по нынешним временам — это же чудо.

А он — ни в какую. Речь его не наша и не праттская, объясняемся, в основном, знаками и, чего ему нужно, толком разобрать не можем, но сам он предлагает шкуры, которых и без него в нашем Союзе хоть завались. Пристаёт к каждому, у кого на поясе приметит стальной ножик, и тащит беднягу к своей волокуше, пытаясь тому впарить свой товар.

Сразу видно, что издалека. Никак не может сообразить, что в этом селении за всех одна только лавка и покупает, и продаёт. А с лавочником я в сговоре.

Дней десять у нас этот чудак прожил, кормясь в школьной столовой. В казарме поселился после того, как его отмыли в бане и переодели в чистую тканую одежду, на которую бедняга смотрел, как на чудо. А я времени даром не терял, всё лошадку охаживал. Диковатая какая-то попалась животина, но ячменные лепёшки уважала со всей страстностью своей конской души. Уздечку на неё по-человечески сшил, и удила железные приспособил, и седло со стременами примерил. Знаю я, как эта лошадиная амуниция устроена. .Ну а потом сел я на неё верхом — ох, и брыкалась тварь! Но, не извольте беспокоиться, я нынче в самой поре, мне ещё и тридцати нет. Мышцы в тонусе, в седле сиживал. Справился с негодницей, подчинилась она.

Гостюшка наш только диву давался. Он к тому времени, хоть и путался в словах, но объясниться по нашенски уже мог. Я не зря к нему самых толковых ребят приставил, чтобы чувствовал себя этот человек, как дома.

Шкур у него мы так и не взяли. Отправили обратно верхом (научил я парня) с полными тороками провизии на дорогу. Ножик железный подарили и дали понять, что лошадки тут в цене. За каждую — нож, топор, полный комплект тканой одежды и сапожки. Да, дорого. Но в наших краях не встречаются эти копытные. А польза людям от них была огромная на протяжении сотни веков. Или около того. Поэтому дал я дорогому гостю сопровождающих верхом на оленях — мальчишек побойчее, таких, что и дорогу запомнят, и план местности намалюют. Ну и напутствовал я ребятишек, строго велев всё вызнать, выведать и подробно доложить.

Важный это контакт. Не потерять бы.

Куда этот человек шкуры свои девал? Мне подарил. То ли от широты души он это сделал, то ли обратно тащить не захотел — я не спрашивал. А усмари наши их невысоко оценили — шкуры и шкуры. Ничего особенного.

* * *

Слыхал я, что у мужчин происходит кризис среднего возраста. В подробности этого явления я никогда не вдавался, однако ощутил его на себе как-то неожиданно — мне ещё и тридцати нет, а уже знаю, что, ничего нового в моей жизни больше не произойдёт. Это я о том, что ни одного новшества своим соплеменникам больше предложить не могу. Паровики уже делают, бывает, и пару штук за год умудряются изготовить, а больше никаких идей по части реального прогресса в голове моей не завелось.

Учу деток читать и считать — вот и весь сказ.

Говорят, мужики в этом состоянии начинают женщинами бурно интересоваться — так для меня и в этом ничего изменяющего бытие нет. Предложения подобного плана от юных прелестниц и зрелых матрон я получаю достаточно часто — научился намёки понимать. А только принимать удаётся не все — свои три жены подобные предложения делают мне куда как неотразимей, а я в этой сфере не гигант.

Рассказал нашим ботаникам то, что помнил про опыление-скрещивание, про селекцию... будто они и без меня об этом не догадались! Однако, выслушали внимательно, сделали вид, что благодарны. И на том спасибо. Хотя, стыдно мне было плавать, когда пошли вопросы — я ведь не так уж много вспомнил из того, чего никогда толком не знал.

В общем, полезность моя в качестве источника новых знаний иссякла. Даже при том, что я отлично знаком с разницей между постоянным током и переменным, так ни того, ни другого тут отродясь не бывало. И даже тот факт, что материалы для создания гальванического элемента в моём распоряжении имеются, вовсе не означает, что стоит его делать, потому что с радиоделом я незнаком, а чтобы строить телеграфные линии у нас элементарно нет проволоки. Да и, сказать по правде, при здешней плотности населения, если мобилизовать нужное количество телеграфистов, так оставшимся незанятыми в системе связи людям только и дела будет, что их кормить.

Радиосвязь была бы куда эффективней. Нет, построить радиопередатчик я, может быть и сумею, к конце концов любая электрическая машина переменного тока прилично всякой электромагнитной грязи гонит в эфир. Уж, небось, что-нибудь смастрячу. Загвоздка в том, что о приёме сигнала у меня никогда не было ни малейшего представления. Слова, вроде: усилитель, гетеродин или там, детектор, — слыхивал, конечно, однако про то, как они устроены, спрашивать лучше не у меня.

Вот и стал я размышлять о приёмнике электромагнитных волн. Не каких-то особенных, а любых, какие попадутся. Дело в том, что про зарю эпохи радио, про искровые передатчики наверняка слышали все, как и про то, что первый радиоприёмник вообще назвали грозоотметчиком за то, что он реагировал на молнию. Как он был устроен, не помню, но, вроде как, не шибко сложно.

Ещё я по старым временам помню, что, чем больше антенна, тем дальше на неё ловится. С этого и начал. Ну сами посудите, зачем мне паровоз изобретать... тьфу, велосипед, когда великие потомки всё изучили ещё до моего рождения. Одним словом, медной проволоки по моей просьбе накатали, а уж я её намотал пошире на деревья, к которым наш летний навес пристроен. Думаете, окислится? Не-а. Здешние умельцы делают очень приличные лаки, вот одним из них и покрыл я своё сооружение. Оба конца подвел к столу, где обычно проверяю домашние задания учеников. Сижу, смотрю, размышляю, как мне теперь хотя бы какую-то грозу отметить.

Ясно, первым делом пришёл на ум капитан Врунгель, который больным зубом морзянку слышал. Не помню только, своим, или старпома. Книжка, в которой это прописали, ещё при союзе выходила, то есть во времена серьёзные, когда всякой мути не печатали. Тем более, что итальянец по фамилии Вольта почуял электричество не сам, по дёрнувшейся лягушачьей лапке. То есть, нервная система у нас, животных, к электричеству восприимчива, а по антенне именно оно, это самое электричество и гуляет под действием всяких электромагнитных полей — радиоволн в том числе. Ну да, кто с проводкой работал, небось и сам подтвердит — реагируют органы чувств на электрическое воздействие.

Так что взялся я двумя руками за концы антенны и посидел так с полчасика. Нет ничего. Ну так, может статься, и нет нигде никакой грозы, или она шибко далеко. Но, в любом случае, понятно, что всё упирается в чувствительность. Пробовал я и в лягушачью лапку погружать концы антенны. Да вот беда, не смог понять отчего она то дрыгается, то не дрыгается. К тому же без лягушки лапка не слишком долго остаётся свежей, а ловить этих попрыгух мне надоело быстро. Чую, тут надо бы как-то по другому. Прибор какой-то прилаживать необходимо.

А я, если честно, хорошо помню только три типа измерительных приборов: электромагнитные, магнитоэлектрические и электростатические. В двадцать-то первом веке про такие приспособления не все могли и слышать, потому что кругом цифровая техника, но я то их, когда работал, и в руках держал, и случалось, внутрь лазил. На нашем наладчицком жаргоне именовали их "головками" и во многих щитах они исправно служили. Да и в техникуме вечернем про их принципы работы у нас был курс.

Так вот, ни за электромагнитные, ни за магнитоэлектрические приборы браться я не хотел категорически, потому что там нужно делать катушки, для намотки которых наша катаная проволока толстовата будет. Налаживать же производство тонкой никакого желания я не испытывал. Хватило мне и с паровиками возни, где про каждую финтифлюшку целая история. Нет уж, сделаю то, что проще. А это как раз и есть электростатический вольтметр. Чтобы не возиться с шарнирами и пружинами я подвесил чувствительный элемент — пластинку — на паре золотых проволочек метра два длиной. А рядом — вторую такую же пластинку укрепил неподвижно. Вот к ним-то и подвёл я концы антенны. Про возню с изоляторами и про то, как защищал свой вольтметр от ветра, рассказывать не стану, ничего в этом хитрого нет. А только приметил замечательную особенность у этой штуки — она пластинкой о пластинку негромко звякает в аккурат незадолго до того, как отдалённый грозовой раскат чуть слышно доносится до Вашего слуха.

И вот это свойство не только мне по душе пришлось, но и жёны мои полюбили грозоотметчик всеми своими древними сердцами. А что Вы думали, у андерталок и неандерталок не болит душа, если почти просохшую после стирки одёжу ни с того ни с сего ливнем исхлещет? А так, услышал позвякивание — беги, снимай с верёвок бельишко, а остальное и утюжком можно до ума довести. Каким утюжком? Так чугунным, делаем мы их. Вскоре даже сигнал на ближнем биле стали подавать. Три-четыре. Предгрозовое предупреждение. Его сразу окрестные хозяйки, почитай, на весь Тупобычковский округ репетуют, так что перестали лапушки наши после внезапной непогоды постирушки свои переполаскивать. А за лето таких случаев, иной раз пять-шесть. Нет, не зря я старался. Пользу людям принёс.

А люди первое время приносили в жертву электростатическому вольтметру живых лягушек. Народ тут простой, зайдут как к себе домой, в шахту ветрозащитную кваку закинут, и водички ей нальют для бодрости. Душевный в этих краях народ. Деятельный и очень честный.

Спросите, зачем они воды подливают? Так через стекло, что внизу прилажено для наблюдения за поведением пластинки, куда и жертвоприносители заглядывают, чтобы убедиться, что животина попала, куда следует, видно, как она шлёпает по лужице налитого туда для демпфирования колебаний чистейшего масла. Оно, чтобы маятника из чувствительного элемента не устроить, пластинку и притормаживает за нижний конец. Вот это масло люди принимают за воду, думают, что она почти вся высохла, и сразу подливают её до верхней кромки пластины.

В общем, я рядом с объектом поклонения поставил ведро с крышкой, и написал на нём, что лягушек надо складывать именно сюда. А то замучился ремонтировать аппаратуру.

Нет, не переделаешь этих сынов природы. Помнят они, как подтрунивали надо мной, когда я по всей округе носился с сачком в поисках этих земноводных, а теперь признают свою неправоту, да не словом, а делом. Скажете, что они читать не умеют? Мимо. По школьному поселению и ближним слободам совсем неграмотных, считай, и нету больше.

Справившись с изготовлением радиоприёмника, я принялся строить радиопередатчик. Искровой, ясное дело. Ведь молния — это частный случай искры. Те, кто ходил в школу, не дадут соврать, что устройство такого рода видели на уроках физики. Называется оно "электрофорная машина". Вот это чудо техники я и собрал почти без ошибок, потому что оно несложное, там только про ремешки привода нужно не забыть, что один прямо идёт, а второй накрест.

Приёмник работу этого агрегата слышал издалека, да ещё и исследования мы провели насчёт того, как растягивать антенну. Выяснили, что один из её концов, дальний от вольтметра, можно и вообще оставить болтаться в воздухе, а иногда полезно заземлить. Другой же подключается к подвижной пластине. Зато неподвижную обкладку заземлять нужно всегда. Потом ещё искровые сигналы следовало научиться делать короткими и длинными, а "приёмник" научить их различать. Одним словом, последовал длительный период тщательной доводки приёмопередающего комплекса по части выполнения им своей основной задачи.

Как Вы поняли, нужно было принимать и передавать точки и тире азбуки Морзе, которую я не помнил, но придумал. Вместо телеграфного ключа — рычажок, двигающий один из шариков разрядника, вместо наушника — слежение за прыжками светового пятнышка, отраженного от полированной поверхности тонкой, как листок, золотой пластинки.

Привод на генератор сигнала мы вскоре сделали педальным, а потом и радиосвязь установили между Тупым Бычком и Противной Водой.

Сознаюсь сразу, надёжный приём получался, если вал генератора приводили в движение три дюжих андертальца, а после сеанса невыносимо пахло озоном. Мы, конечно, и вентиляцию наладили, и придумали, как пристроить передающую антенну и вскоре, кроме времени гроз, имели надёжную связь между научно-учебным центром и главным торгово-разведывательным пунктом Союза. Следующим шагом радиофикация пришла в долину Соек, потом на перевале появился релейный пост, а там Горшковка, Кавайка, Рыбаковка, Угольное, Гороховка... лет через десять дело дошло до южного волока, а потом и вниз по большой реке в сторону Когиды потянулась цепочка узлов связи.

Наставления по радиоделу писал не я. Выучились молодые специалисты, они и занимались этим, потому что я так и продолжал в школе обучать младших детишек письму и счёту и, время от времени, прогонять кое-кого через лабиринт. Выпускники же редко обращались ко мне за советом относительно того, чем заниматься дальше. Одни возвращались в свои роды и жили там так, как и их предки. Другие оставались в слободах при школе, становясь ремесленниками. Третьи вообще пропадали из виду, изредка присылая письмецо или камушек интересный. Не слишком стеснённые в выборе пути, люди следовали зову собственного сердца.

Увы, последний кусок пергамента подходит к концу, так что потороплюсь описать, до какой жизни дошли здешние древние люди. Почему последний? Так я дальше для своих записей на бумагу перейду, потому что пергамент будет использоваться только для печатных изданий. Ну, насчёт бумаги я чуток погорячился — это всё-таки, скорее, картон. Но тонкий, плотный, и чернила по нему не расплываются.

Итак, из заметных изменений в обществе могу помянуть, пожалуй, только одно обстоятельство. Обычай отдавать дочерей в земли чужедальние постепенно прекратил своё существование, потому что родословные мониста позволяют избежать случайного кровосмешения, возможного по незнанию. Теперь ведь все носят на шее родословные, так что хоть бы и парень спокойно может в другой род перейти, или девушка в соседях найти свою судьбу.

Оформились и союзные структуры, ведающие заготовкой провизии, призывом на воинскую службу, планированием выпуска ремесленниками или артелями всякой всячины и перевозкой этого добра с места на место. Чиновник обычно сидел у территориального склада. Составлял и посылал заявки, выслушивая пожелания старейшин родов, чаще всего становящихся в таких местах на зимние квартиры. Тут, что ни место, то свой колорит. В одних бродячего ячменя хоть завались, в других в этот год малины насушили, хоть засыпься. В третьих — грибов натерли или зелёного горошка наконсервировали. В другой год по всем местам иной перекос, потому и тащат пароходики баржи от фактории к фактории, перераспределяя то, чего много, туда, где этого мало. Кедрач, лещина — поди, упомни всё. Этого добра и на прокорм чиновникам хватает, и на питание ремесленникам — только успевай, поворачивайся. А, коли прохлопал, так пришедшие на зимовку бродячие роды могут и пришибить.

Вы не представляете себе, как мне это обстоятельство нравится. Эх, если бы в моё время можно было так поступить с главой местной администрации, не справившимся со своими обязанностями!

Кем его заменить, спросите? Так знающие письмо и счёт теперь во многих родах имеются. Негодного-то чиновника, если не прикопают, так палками прогонят, и из своих родичей другого поставят. Вот ему и втолкуют, чего делать, а чего не делать. Обычно это старейшины между собой договариваются, которому из них в этот раз нужного человека лишаться для обчественной надобности.

А еще бывают и невезучие фактории, на которые никто не желает в чиновники идти, потому что вечно там всё вкривь идёт. От таких кочевники отшатываются и в другие места перебираются, где всё ладно. Там и дома деревянные встают, и мастерские заводятся, и коптильни и стерилизационное оборудование, чтобы консервы делать. Жисть, она сама выбирает, где ей ласковей. А мы туда и шамана-лекаря, и учителя-грамотея посылаем. А то и до возведения радиостанции дело доходит. Так и возникают городки, которые мне, почему-то хочется назвать уездными. Заодно неподалеку от них армейские сборы проводятся, а военный вождь те сборы инспектирует.

Хуже всего обстоят дела с центральным аппаратом управления. Вожди, что поначалу в него вошли, потому что вокруг них всё это и сложилось, хвала всевышнему, живы пока. Оттого союз наш и не разваливается, что верят этим людям старейшины родов. Да вот только никто не живёт вечно. Пора подумать о будущем. Я не о том речь веду, чтобы писарей и регистраторов поднять на освободившиеся посты, когда покинут их основатели. Этим ребятам не у власти нужно быть, а подле неё, выполняя, что велено. Я их нарочно отбирал для ответственной и ни капельки не творческой работы. А вот кого готовить заместителями...? А фиг его знает! Исследователей? Изобретателей? Военных?

Ума не приложу.

Знаете, кое-какие знания в этой области я людям, конечно, могу передать. По крайней мере — начальные. Вы мне скажите, по каким человеческим качествам людей отобрать на руководящие посты? А я тогда лабиринт свой настрою на это дело и стану всех потихоньку через него пропускать, пока не найду подходящего.

Так, чисто по-человечески, хочется умного и честного. Так тут ещё требуется, чтобы желание у него было, и понимание основной задачи. Какой задачи? В обиду себя не дать. То есть и сам Союз, и его союзников. А остальное — это уже как сложится, так пускай и будет.

Так вот, этих умных и честных, понимающих задачу, среди школяров много. Очень много. Глаза разбегаются просто. И как из них выбрать несколько тех, к которым перейдёт верховная власть? Сомнений, что меня гложут, я и врагу не пожелаю. Потому, наверное, и была в прошлом практика, ставить на место умершего правителя его старшего ребёнка, чтобы головы не ломать над подобными вопросами. От лени умственной, конечно, такая практика возникла, потому что помню я точно: и Иван Грозный, и Пётр Первый сынов своих поубивали. А оба были людьми авторитетными и поступили так неспроста.

Я бы на всякий случай наследование власти запретил вовсе, чтобы не нарваться на опасность, от которой Пётр с Иваном пытались защитить страну. Какую опасность? Они мне не говорили. Но причин не доверять им у меня нет. И вообще, про вырождение среди правящего сословия известно было широко, так что этих сословий и образовываться не должно. Поэтому наследования власти по праву рождения допускать не следует.

Вот, разговорился обо всякой ерунде, а лист возьми, да и закончись. Прощаюсь, однако.

От издателя:

В данном издании дословно приведён текст, записанный на пергаментах, накрученных на деревянные скалки, которые хранились в самой дальней кладовой секретного фонда главного архива Северного Союза Самостоятельных Родов. Комиссия, проводившая осмотр помещений после снятия грифа секретности с содержания материалов древней эпохи, ознакомившись с текстом, записанным на штабеле керамических плиток, поручила реставрировать все найденные тут документы, или, по крайней мере, сделать повреждённые временем тексты разборчивыми, с тем, чтобы стало возможным прочитать их.

После многомесячного кропотливого труда лучших специалистов удалось понять, — найдены записи того же человека — автора послания на керамических табличках, — который оставил в нашей истории столь заметный след, что в передаваемых изустно легендах соседних народов, упоминания о нём дошли до наших дней.

Например: (цитируется по энциклопедии "Легенды и сказки народов мира". Том 8. "Страшные сказки" Часть 4. "Легенды праттов и четтов" изд. 7, исп. тип. Т.Б., 2886 от Осн. Лабиринта)

"А далеко на Севере, где так холодно, что даже Солнце туда не заглядывает, за высокими горами находится царство ужасных сссэров. Правит ими кровожадный Бар Степенный, за свою жестокость прозванный Суком. И сидит он в огромном дворце на каменном троне. Сам дворец тоже из камня. Говорят, строили его жуткие сссэры из огромных каменных глыб размером с человека. А они эти глыбы одной рукой подкидывали. И сссэров этих там видимо-невидимо, словно капель в реке. Но самый страшный из них — Сукаяц, отродье Бара и огромной зайчихи-людоеда. Его даже сам Степенный боится и держит в особой подземной крепости — Лабиринте, в самом центре. Полгода Сукаяц ничего не ест, а только рычит от голода. И от рыка его в целом мире холод настаёт и Солнце прячется, едва рискуя землю освещать. А Бар посылает своих воинов красть детей в наших селениях. И когда их набирается, сколько им надо, тогда детей приводят к Лабиринту и запускают внутрь по одному. Только войти-то туда можно, а выйти нельзя. Проходов там как звёзд на небе, и все ведут к Сукайцу, а обратно не пускают. Как только ребёнок добирается до центра Лабиринта, Сукаяц набрасывается на него и пожирает. А сожрав всех детей, ложится и полгода спит. И пока он спит, на земле лето наступает. Если же не покормить его, то вырвется Сукаяц из Лабиринта и будет жрать всех подряд, пока весь мир не сожрёт. Тут ему (миру) и конец настанет."

Приведённый отрывок ясно показывает, что автор найденных записей стал для праттов и четтов олицетворением силы, пожирающей волны завоевателей, катящихся с перенаселённого юга на лесные просторы севера. В то же время в сказках Людей Тигра, долго мирно соседствовавших с Союзом вплоть до постепенного слияния с ним, этот же человек именуется не Степенным, а Священным Барсуком (настоящий текст проливает свет и на причину возникновения такого разночтения). Впрочем, другие специалисты полагают, будто в процитированном фрагменте отражены события иного характера. А именно то, что немало молодых людей и детей, поддавшись влиянию слухов, отправлялось на север в поисках лучшей жизни, и только малое число из них вернулось.

Также историки, наконец, выяснили, каким образом ветряные и водяные колёса, а также паровые машины двойного расширения, вошли в обиход на просторах нашей Родины за многие века до того, как стали использоваться в остальном мире.

Некоторая информация оказалась полезной и для зарубежных социологов, пытающихся понять, каким образом на столь обширной территории, как земли Союза, столь длительное время сохраняется первобытнообщинный патриархальный уклад, в то время как остальное человечество победными шагами движется от формации к формации по пути прогресса и процветания.

Пользуясь случаем, поспешу высказать своё личное мнение, что вряд ли усилия учёных из других стран увенчаются успехом, потому что, в силу особенностей воспитания в духе исповедуемых религий, они не в состоянии понять психологию человека, для которого уважение окружающих является самим смыслом существования.

С уважением к читателям,

глава комиссии по изучению архива

профессор Хромой Кузнечик из рода Плешивой Росомахи