9. Time Baby

Time Baby

"Жить страстями может только тот, кто подчинил их себе"

Лао Цзы

Душ она принимала всегда по одной и той же системе: холодная вода, горячая, потом снова холодная. Никогда не пользовалась полумерами смесителя. Так в теле сохранялась бодрость духа, сознание не напоминало затупившийся кухонный ножик. Она терпеть не могла, когда на кухне что-то неправильно. И к собственному телу относилась так же придирчиво.

Следом за душем будет полотенце, высыхание, одежда... Еда уже готова была прыгнуть на тарелки и услаждать желудок, но гость еще не пришел. Стоит ли надевать что-то сложное? Стоит ли вообще как следует одеваться? Вдруг ему это покажется слишком вычурным, ненатуральным? Никогда нельзя понять, что у него на уме. Может усмехнуться по-своему, непонятно, и сказать что-нибудь колкое. Его вообще сложно понимать, ведь даже собственные суждения он способен высмеять, не меняясь в лице.

Держа в руке лейку душа, Анна омывала собственное тело, старательно избегая мочить пышные рыжие волосы, лишь недавно прошедшие очередную, почти ритуальную, процедуру по уходу. Еще в подростковом возрасте Анна поклялась, что не потерпит секущихся концов, и с тех пор относилась к собственной голове с фанатизмом, достойным лучшего применения. Зато роскошный медный каскад неизменно заставлял прохожих на улице выкручивать головы до треска в шеях. Женщин от зависти, мужчин — от восхищения и возбуждения. Женская прическа, как показала практика, зачастую бьет по мужскому началу гораздо сильнее, чем декольте или длина юбки. Рыжий же цвет волос еще в Средневековье считали признаком колдовских способностей обладательницы. Возможно, во многом потому, что любой мужеполый ассоциативно причислял рыжеволосых женщин к самым страстным представительницам своего племени. Проще говоря, рыженькие всегда считались женственнее прочих. Поэтому собственную рыжую прическу Анна холила и лелеяла, как могла.

Поход в душ завершился вполне успешно: волосы остались почти сухими, тело освежилось, сбросило сонливость и приятно пахло. Впрочем, она никогда не позволяла себе пахнуть плохо. Анна выпорхнула из душевой кабинки и схватилась за полотенце, вытираясь. Она стянула резинку, удерживающую волосы, и медно-рыжий поток упал на спину. Девушка завернулась в полотенце номер два, висевшее строго на нужном месте, и посмотрелась в зеркало. Кажется, все в норме, и она не похожа на сонную клушу. Аккуратный подбородок, прямой носик, чувственные губы. Большие темно-зеленые глаза, в которых еще плавали, подобно чаинкам, остатки сна. Волосы слегка разлохматились, и, взяв с полки расческу, Анна принялась приводить свою гордость в порядок. Подняв руку, она заметила, как изящно выглядит фигура. Анна не принадлежала к числу тех пошло округлых дам, которых принято было считать секс-бомбами. Она была стройна, даже худа, не очень высока ростом, что обычно компенсировали каблуки туфель, но при этом обладала врожденной грацией танцовщицы и плавностью движений, делавшей тонкий стан удивительно манящим. Изящная линия бедра, просматривающаяся под плотной тканью полотенца, могла раздразнить любого похотливого любителя подсматривать, найдись такой в округе. Именно так, дразня, соблазняя, а не вываливая арбузные груди на всеобщее обозрение, женщина творит притягательность. У Анны главный предмет мужского внимания особенно не выпирал. Ее грудь была совсем обычной, но крепкой и развитой специальными упражнениями. Она всегда хотела быть красивой. Особенно теперь.

Одобрительно кивнув собственному отражению, девушка покинула ванную комнату. Спальня встретила сиреневым полумраком, разгоняемым лишь светом одинокого ночника. Постель лениво зевала смятым одеялом. Прибрать бы... Поспешно заправляя безобразие, Анна снова задумалась над вопросом наряда. Что же надеть? Не в полотенце же встречать. Хотя почему нет? Ему может понравиться.

Босые ноги легонько щекотал мягкий ковер. Теребя краешек полотенца и рискуя показаться в неглиже любому, кто вздумал бы смотреть в неприкрытое шторой окно у кровати, Анна застыла посреди комнаты. Звезды в иссиня-черном небе невозмутимо отсвечивали рядом с пузатой луной. Где-то на улице был тот, кого она всегда ждала. Сегодня он позвонил на ночь глядя и попросил принять, накормить. И Анна с готовностью верной жены бросилась готовиться к приезду любимого. Но они не были женаты.

Женаты... Вряд ли когда-нибудь она выйдет замуж. Никто, кроме него, не сможет заставить ее надеть фату. А он никогда не женится. И наплевать. Быть вместе можно и без дурацких формальностей. Даже таких неочевидных, как признания в любви. Она много раз говорила "Я люблю тебя" в моменты их близости. Он же никогда не произносил три волшебных слова. В отличие от всего остального, с чем имел дело, в этом случае он предпочитал не говорить, а действовать. И действиями Октавиан влюблял Анну в себя все сильнее. Ни единожды не сделав прямого шага навстречу. Возможно, именно это в нем так притягивало. Загадочный и опасный, как индейский дух вендиго, в честь которого был кем-то назван, Октавиан заставлял любить себя, не задумываясь о взаимности. Жесты симпатии с его стороны были скупы и редки. Но вместе с тем, легко было понять, кому он отдает предпочтение. Анну он ласкал, не отпускал от себя, дарил ей подарки и всячески заставлял чувствовать себя счастливой влюбленной. И все-таки она ощущала временами ту тонкую неосязаемую пленку, что отделяла его от окружающих. Между ними она истончалась, но иногда болезненно терлась о женскую душу. Согревали Анну лишь моменты вроде сегодняшнего, когда Октавиан проявлял простую, но вместе с тем такую долгожданную привязанность.

Захотел есть и попросил накормить... Совсем просто, совсем по-человечески. Наверное, человечность его желания и радовала девушку больше всего. Ведь Октавиан Вендиго, если быть честной, человеком не был. Она узнала об этом в первую же минуту их знакомства. Когда любовь зародилась из искры жестокости.

Двумя годами ранее

Клуб "Палатин" переживал не самые лучшие времена. Еще лет десять назад бывшее складом помещение, конечно, по-прежнему бурлило нетрезвой и полной нездорового гормонального волнения биомассой, но в воздухе уже носился тонкий аромат отчаяния. Владелец, человек предприимчивый, но не слишком осторожный, влез в долги и в скором времени должен был подписать документы, согласно которым клуб отходил в собственность людей с темным прошлым и не менее темным настоящим. Волны униженного злобствования выплескивались из кабинета на втором этаже и неосязаемо лились в зал, на танцпол, даже в туалет. Однако посетители в большинстве своем никакого дискомфорта не испытывали, записывая легкое щекотание на счет собственного кайфа.

Молодежь танцевала, отдаваясь древнейшему инстинкту, засевшему где-то в подкорке. В танце здесь привлекали партнера, доводили себя до разной степени экстаза и очищали душу от налипших грязью и пылью беспокойств. Щедро и дешево продаваемый алкоголь лишь помогал поскорее отбросить сознание, и без того нещадно изгоняемое вон громкой музыкой, звучащей в воздухе, наполненном ароматами марихуаны и похоти. Темное помещение, похожее на небольшой ангар, сверкало, освещаемое холодным стальным светом мигающих ламп. Площадка для танцев под ногами светила потолку в ответ, таким же холодным серебром.

Анна танцевала среди потной, копошащейся в неловких движениях толпы. Все они пришли повалять дурака, найти себе самца или самку для утоления примитивной жажды совокупления, ввести в организм пару-тройку доз алкоголя и наркотиков... Соответственно, каждый из посетителей клуба грацией напоминал накачанного снотворным бегемота, поставленного на беговую дорожку. Они не умели и не могли танцевать. А она пришла сюда именно ради танца.

Тонкая фигурка в короткой черной юбочке и такого же цвета топе, стилизованном под старомодный корсаж, выделялась на фоне вспыхивающего света особенно четко. Стройные ножки в открытых танцевальных туфлях переступали с почти профессиональной уверенностью. Рыжие волосы, в серебристых всполохах казавшиеся темнее, взвивались огненным вихрем вокруг головы. Она танцевала с закрытыми глазами, чувствуя свое тело, ведя его. Танец с самого детства оставался для Анны единственным способом спастись от любой беды. Не наркотики, не пьянство, ни разврат — танец. Уходя в мир, где, кроме ее движений, не существовало никого и ничего, она забывала о том, где выросла, кем были ее родители. И, самое главное, забывалось то, чем стала она сама. Даже тело, навсегда сохранившее внутри оттиск каиновой печати, казалось другим, родным, понятным. Поэтому Анна танцевала так, будто у дверей ждала расстрельная команда, и нужно было натанцеваться и на эту, и на загробную жизнь. Конечно, некоторые косолапые соседи раздражали, пытаясь подползти ближе и навязаться в пару, своими неловкими кривляньями вздумав обрести гармонию с ее танцем. Нет, Анна нисколько не ненавидела клубную публику. Просто ей не нужны были партнеры. Поэтому девушка ловко уходила от навязчивого соседства, иногда мягко, а иногда и грубо отстраняла полупьяных претендентов. В конце концов, отчаявшиеся последователи культа обезьяньих прыжков и ужимок образовали вокруг самозабвенно и красиво танцующей рыжей незнакомки некое подобие пустого круга, в котором Анна танцевала сама с собой.

Возле широкого, в этот час уже порядком грязного, бара сидел некто, чей взгляд привлекла танцующая красавица. Смотрели на нее многие, но лишь один посетитель по прошествии весьма длительного времени не отвел глаз.

— Вот скажи мне, Фрэнки, — произнес молодой мужчина, разглаживая уложенный на колени пиджак и закидывая ноги на соседнее барное сиденье, нагло отодвинутое в сторону. — Почему во-о-он та девушка красива?

Вопрошавший был строен, светлокож, темноволос и обладал аккуратной безусой бородкой, изящно обрамлявшей открытое круглое лицо. Синие глаза, необычайно глубокие и пронзительные, на миг оторвались от созерцания танцующей Анны и обратились к собеседнику. Лохматый растрепанный усач, сидевший рядом, пожал худыми плечами.

— Нет в тебе чувства прекрасного, — лукаво улыбаясь, мужчина заложил ногу в дорогом ботинке черной кожи на другую и смахнул невидимую пылинку с тщательно отглаженных брюк, тоже черных. — А я вот знаю, почему она на самом деле красива. Не потому, что у нее приятная во всех отношениях фигура. И даже не потому, что ее колдовские волосы напоминают пожар, способный спалить даже самую стойкую мужскую душу. Она, мой милый песик, красива потому, что танцует совершенно одна. И отказывается сливаться со здешними обитателями.

— Мы тоже здешние обитатели, — нервно мотнул головой усач. Он не очень любил разговоры о женщинах. Они всегда заканчивались тем, что хозяин уходил с очередной любовницей. Франклин терпеть не мог чувствовать себя брошенным и ненужным.

— А вот и не угадал, — Октавиан Вендиго вольготно, по-кошачьи, потянулся, продолжая восседать на двух креслах. — Мы как она, сами по себе. Мы же пришли по делу.

— Тогда почему мы пьем? — мрачнея все больше, Фрэнки взял о стойки стакан и опрокинул в себя его содержимое как воду.

— Потому что услаждение плоти есть лучший способ убить скуку, — Октавиан медленно приложился к стакану с виски. — Все равно ведь не пьянеем.

Взгляд Вендиго снова вернулся к танцующей девушке.

— И все-таки, она очень красива именно такой. Танцующей в темноте без тяги к обществу. В одиночестве есть нечто возвышенное, то, что заставляет иных из нас одновременно содрогаться и восхищенно трепетать перед сказаниями об отшельниках. Лишь самые глупые из людей могут счесть уединение великого разума глупостью. Они судят по себе, считая шевеление блох на собаке венцом социальной природы. У них не возникнет даже мысли о возможности ухода, отсечения духа от мирской суеты для постижения чего-то большего. Вот почему святых отшельников было так мало. Она похожа на отшельницу, эта молоденькая и красивая танцовщица. Точно так же отрешена от мира вокруг. Это очень, очень хорошо.

— Почему? — совсем отчаявшись, пробурчал для проформы Фрэнки.

— Потому что эта Анна мне нужна.

Музыка полыхала вокруг плотной завесой, не дававшей соседя услышать странноватый разговор. Слоняющиеся по залу тела, чьи души давно растворились в мещанском эскапизме, напоминали фигурки из театра теней. Никто не походил на человека в полуживом представлении ходячих силуэтов. Необычной формы животные аляповатого окраса, скрытые ночной темнотой и копошащиеся в кустах опьянения — так они все выглядели. Лишь танцующая девушка горела медно-рыжим огоньком в пустоте. К этому самому огоньку и устремились тени, парой секунд ранее проникнувшие в клуб через парадные двери. Непохожие на простых посетителей, трое мужчин в безликих серых костюмах с одинаковыми лицами сразу заметили Анну и обступили площадку для танцев с разных сторон. Их присутствие не укрылось от сидевшего подле бара Октавиана. Посмотрев одному из пришедших в спину, он улыбнулся собственным мыслям и прищурился. Фрэнки считал, что в такие моменты хозяин выглядит по-хорошему зловеще.

Несильно расталкивая попадавшихся на пути танцующих, один из людей в сером протиснулся в пустоту, окружавшую Анну. Почувствовав чужое присутствие, девушка открыла глаза. И сразу же гармоничные движения танца прервались. Она остановилась. Притихло горение рыжего пожара, опустились тонкие изящные руки. Каблук одной из туфель неслышно стукнул о пол в злобе и раздражении.

— Вам придется пройти с нами, — шевеля тонкими неприятными губами, произнес "серый".

— Да неужели? — зеленые глаза Анны сощурились. Увидь этот прищур Фрэнки, он непременно бы удивился схожести выражения на личике девушки с тем, что возникло на лице его хозяина. — Это куда же?

— Ваша мать желает вас видеть, — мужчина говорил с интонациями робота. Было видно, что он привык выполнять работу подобного рода и не дрогнул бы ни перед какой реакцией, будь то истерика или попытка напасть.

— Да неужели? — теперь она скривила губы. — А мне вот как-то нет дела до ее желаний.

— В вашем состоянии нельзя оставаться без присмотра, — монотонно гнул свою линию "серый".

— В моем состоянии лучше всего заползти в канаву и сдохнуть, — Анна отвернулась от собеседника и махнула рукой, давай понять, что разговор окончен. — Только я все еще жива. Так что иди-ка отсюда.

С проворством змеи "серый" метнулся вперед. Девичье запястье сжала холодная чужая рука. Анна успела лишь выдохнуть. А троица в сером уже окружила ее. Тот, что говорил, выкручивал руку за спиной.

— Ах ты... — девушка сжала кулаки. И рванулась в сторону. Столь быстрыми были ее движения, столь сильным импульс, что никто из посетителей не успел заметить, как, с легкостью вырвав руку из стальной хватки, Анна отскочила в гущу танцующих. Едва не упавший "серый" не изменился в лице. Он лишь кивнул подручным, синхронно двинувшимся следом за девушкой.

— Перестаньте, — подобно монотонному жужжанию шмеля до протискивавшейся к выходу с площадки Анны донеслись старые слова. Троице было не отказать в ловкости — у самого края танцпола они настигли ее. Главный возник спереди, два помощника ощущались позади.

— Уйди, — только и сказала Анна, ударяя без размаха. С огромной, не различимой для простого глаза скоростью сжатая в кулак рука понеслась к голове "серого". Увернуться он не успел. С треском, похожим на тот, что раздается при ударе кия о биллиардный шар, кулак ударил в скулу. "Серого" повело назад, костяшками пальцев Анна ощутила, как что-то трескается под его кожей. Но мужчина не падал. Он всего лишь отшатнулся.

Значит, мать послала трикстеров. Таких же, как она. Он один?

Спустя краткую долю секунды после того, как под ее кулаком захрустели кости, помощники ударенного ловко вступили в дело. Вторая рука оказалась в захвате, а в открывшийся при ударе бок уткнулось что-то узкое и холодное. Сквозь тонкую ткань топа в тело ударил электрический разряд.

Подставился. Ну, конечно. Подставился под удар, чтобы помощники сделали свое дело. Осознание коварства их маневра пришло к Анне вместе с пронзившей каждую клеточку организма болью. Разряд наверняка был рассчитан не на обычных людей, простой электрошокер, и даже мощный тайзер не заставил бы ноги так подкоситься. Ее словно воткнули в розетку, всю целиком. Как еще с кончиков волос не принялись срываться искры — непонятно. Если бы не схвативший за руку третий, Анна упала бы на пол в ту же секунду.

Ударенный, со страшно перекосившимся, но не изменившим выражения лицом, вновь подался навстречу, доставая что-то из-под полы. Дубинка. Наверняка, точно такая же, как та, что ткнула в бок. Точно. Круглый набалдашник уперся под самую грудь, и легкие со всхлипом вытолкнули последний воздух, когда в тело ударила вторая волна боли. Бивший первым теперь держал ее за вторую руку, не давая упасть.

Вокруг было много людей. Очень много.

Много ли?

Нет. Вокруг было полно теней. Прозрачных серых теней, похожих на живые существа, но начисто лишенных души. Не мог хоть кто-то не увидеть, как трое мужчин что-то делают с девушкой, едва не валящейся на пол. Даже судорожно трясущаяся в танце толпа не могла не заметить. Но всем было наплевать. Драки здесь возникали вовсе не тогда, когда нужно было вступиться за кого-то, кого пытаются обидеть. Пропитанный алкоголем, никотином и наркотиками мозг неспособен рождать благородные мысли. Поэтому на помощь Анне не спешил никто.

— Вы сами виноваты, — слегка шамкая и медленно двигая челюстью, проговорил старший из "серых", снова нажимая кнопку на электрической дубинке. Очередной разряд сотряс тело Анны. Судорожно дергаясь в руках захватчиков, она беззвучно открыла рот, неспособная кричать. — Ваша мать дала разрешение.

— Родители — странно заботливые существа, — неожиданно позади мутно различимой фигуры в сером замелькал кто-то еще. Голос раздался над самым ухом ударенного мужчины, и тот обернулся.

Высокий незнакомец с аккуратной бородкой стоял рядом и улыбался, сощурив пронзительные голубые глаза. Белоснежная рубашка была расстегнута на груди, намекая на видневшиеся даже в столь скудном освещении мышцы. Улыбался незнакомец одним ртом, но картинка с обнаженными рядами ровных белоснежных зубов напрашивалась сама собой. Он вообще был похож на картинку. Или, скорее, на модель, сфотографированную для модного журнала. В жизни не бывает таких аккуратно-небрежных людей, каким выглядел этот мужчина. Он был красив, атлетичен, ухожен и стильно одет. Даже расстегнутая рубашка смотрелась приятно. Ни дать ни взять — молодой миллионер на отдыхе. Проведя ладонью по коротко остриженным волосам, человек-картинка перевел взгляд с покореженной физиономии "серого" на силящуюся выпрямиться девушку.

— Они так хотят, чтобы у тебя все было хорошо, что готовы убить тебя ради этого, — улыбка иронически искривилась. — Что логично. Мертвый идеал уж точно будет соответствовать картинке в родительской голове. Сложенный из отдельных кусочков и сшитый ниточками.

— Отойдите, — "серый" сейчас выглядел пугающе. Вмятая скула, безжизненное выражение на физиономии, глухой мертвый голос. Да и дубинка в руке...

— Только после вас.

Незнакомец медленно поднял руку со сложенными пальцами. Казалось, что он собрался дать "серому" щелбана. Средний палец скользнул по подушечке большого. В лицо "серому" ударил такой сильный поток воздуха, что вторая скула чуть не вогнулась внутрь вслед за сломанной. От неожиданности старший в тройке хватателей женщин пошатнулся.

— Вы... кто? — впервые запнулся он.

— Согласно разыгрывающемуся спектаклю, — незнакомец шире распахнул один глаз, оставив второй прищуренным. — Я богатый мажор, спасающий попавшую в беду красавицу. В женских романтических мелодрамах таких — каждый третий. Ты что, не знаешь массовой культуры? После этого мы обязательно полюбим друг друга, и я увезу ее в закат на белой океанской яхте. Это же штамповка, как можно не понимать?

Изувеченная физиономия "серого" вытягивалась все сильнее с каждым произносимым чужаком словом. Старший, едва дослушав, открыл рот, собираясь что-то сказать. Но странный человек-картинка явно не был расположен затягивать диалог. Он снова вытянул руку, только в этот раз очень быстро. Анна, подняв слезящиеся от боли глаза, вряд ли сумела правильно оценить эту скорость. Незнакомец ударил, причем ударил гораздо быстрее ее самой. А ведь когда-то ей развили именно скорость.

Не успел среагировать и трикстер, спокойно перенесший удар в скулу. Рука незнакомца пронеслась к лицу. Но не ударила кулаком. Судорожно дернувший веком глаз успел разглядеть приближающийся указательный палец. Это было последнее, что глаз увидел. Палец аккуратно ткнул в край глазницы, преспокойно отодвинул яблоко и, давя его, пошел внутрь.

— А... — вырвалось у серого. Но незнакомец не останавливался. Большим пальцем он коснулся взбухающего синюшной кожей провала на месте, в которое пришелся удар Анны.

— Регенерировать надо быстрее, — поучающим тоном произнес мужчина и надавил. Болезненно скривившись, "серый" почувствовал, как рвется кожа, и палец поддевает треснувшую кость.

— А-а-а-а! — он закричал. Подобные стальным крючьям пальцы принялись тянуться друг к другу. Глаз уже был наполовину размозжен шевелением указательного, кости готовы были разломиться под давлением большого. Незнакомец как будто вырывал кусок черепа вместе с его лицом.

Выронив дубинку, главарь потянулся к взорвавшейся болью голове. Рука странного и теперь уже страшного мужчины ловко подхватила выпавшее оружие. Не медля ни секунды, он ткнул набалдашником в физиономию застывшего в недоумении "серого", державшего Анну с одной стороны. Разряд вспыхнул синеватой молнией на щеке, и похититель с утробным воем опрокинулся на спину, отпуская девушку.

— Привнесем брутальности в гламурную схему, — усмехнулся незнакомец, ставя послушно подчинившегося главаря на колени легким движением руки вниз. — Вы, ребята, не понимаете кое-чего. Трикстер способен пережить боль. Но сперва надо научиться ее терпеть.

Набалдашник электрической дубинки уже смотрел в лицо последнему из "серых".

— У некоторых индейских племен вендиго считались духами ненасытности. Сам процесс терзания человека доставлял им куда большее удовольствие, чем пожирание его в конце. Поэтому я знаю толк в причинении и переживании боли. Любого сорта. Хочешь, научу?

— Ве... Вендиго? — судорожно сглотнул "серый", заворожено глядя на дубинку.

— Кроули, например, я оторвал ноги очень медленно, — прищур и кривая улыбка сейчас делали незнакомца похожим на дьявола. По крайней мере, для последнего из похитителей в образе странного мужчины не осталось и следа глянцевой благостности.

— Т... ты... Вы... Тот самый? — судорожно дергая щекой, "серый" медленно выпустил Анну. Дубинка звякнула о пол, и девушка ощутила, как ее подхватывает сильная, но ласковая рука. Притянув Анну к себе, мужчина глянул на медленно пятящегося захватчика прищуренным глазом.

— Он самый, он самый.

Пальцы стремительно убрались из глазницы, истекающей смесью плоти, слез и крови, и дыры на лице. Старший болезненно скривился, сгибаясь на коленях до самого пола.

— Убивать я вас на этот раз не буду. Я от этого не получу удовольствия, — произнес мужчина. — Скажите Лилит, что Октавиан передавал привет.

Остававшийся на ногах мелко закивал и, подхватив под руки ударенного дубинкой, поспешил к выходу. Последним, зажимая кровоточащее сквозь пальцы лицо, прочь поплелся главарь.

Анна почувствовала, как ее куда-то ведут. Глаза по-прежнему слезились, ноги слушались плохо. Больно было просто шевелиться, как обычно и случается после обработки электрошоком. Зашуршала одежда, снимаемая откуда-то. Это незнакомец убирал с сиденья у бара свой пиджак. Усадив ее, он заговорил:

— Какая польза от умения пробивать кулаком стену, если осколки кирпича портят кожу?

Прохладная рука легла на висок. Всеми силами старавшаяся не шевелиться, чтобы не чувствовать боли, Анна вдруг ощутила, как вместе с этим прикосновением пробуждается спрятанная внутри сила. Боль очень быстро принялась утихать.

— Потерпи, — произнес незнакомец. — Я немножко разгоню тебя.

От прижавшейся к виску ладони струился приятный холодок, окутывавший стонавшие нервные окончания и успокаивавший бушевавший внутри огонь. Вскоре она смогла безболезненно поднять руку и вытереть набежавшие слезы. И разглядела, наконец, своего спасителя. Он улыбнулся, скуповато, с хитринкой.

Сидевший за спиной хозяина Фрэнки молча поднялся и пошел к выходу. Все было оговорено заранее. Весточку Лилит те трое передадут. Но говорить будет только один. Раздраженно отвернувшись, усач покинул Октавиана и девушку.

Анна глядела на спасителя, убравшего руку с ее виска, и чувствовала, что боль прекратилась. Ее ли собственные силы помогли? Или он действительно "разогнал"? Мужчина сидел вполоборота, упершись локтем в стойку и подперев кулаком щеку. Один глаз его был по-кошачьи зажмурен, второй внимательно и лукаво глядел на девушку.

— Ты кто? — спросила она.

— Вопрос вполне закономерный, — мужчина глянул распахнутым глазом. — Меня зовут Октавиан, и мне очень понравилось, как ты танцевала сегодня.

— Ты ведь... — она почему-то помедлила. Но, встретившись с его веселым взглядом, договорила. — Ты ведь трикстер?

— Не совсем, — улыбка сделалась шире. И вновь появилась в ней какая-то неявная, хищная агрессивность. — Но можно сказать и так.

Ей вспомнилось нечто из расслышанного у танцпола.

— Ты сказал, что оторвал ноги Кроули...

— Да, это был я, — распахнутый глаз подмигнул. — Лилит очень смешно рвала и метала.

— Ты знаешь Лилит? — остатки бессилия будто ветром снесло после этих слов. Он был знаком с ее матерью. — Откуда?

— Это очень долгая история.

Анна ощутила прикосновение к щеке. Октавиан преспокойно провел по ее лицу пальцем. Аккуратно коснулся шеи. Опустился ниже. Затеребил край топа.

— Я, к сожалению, больше похож на настоящего мажора, чем на героя мелодрам. Поэтому имею предложение.

— Какое?

Она смотрела в наглый синий глаз и не могла отделаться от странного ощущения. Этот Октавиан словно ждал чего-то. Как будто хотел неведомой ей реакции. На секунду показалось, что мужчина хочет получить от девушки по физиономии за распускание рук.

— Давай-ка поедем в хорошее уютное место и предадимся достаточно страстному сексу, чтобы потом не стыдно было проснуться рядом, — синий глаз полыхнул насмешкой. — Или наоборот — очень стыдно.

Руки непроизвольно принялись сжиматься в кулаки. Конечно, Анне приходилось слышать наглые предложения от мужчин. Особенно в последнее время, когда она бродила по свету, предоставленная сама себе. Но никогда еще не случалось встретить столь странного хама. Во-первых, он ее спас, а потому вполне логично, согласно картине мира похотливых подонков, мог рассчитывать на благодарность. Во-вторых, он откровенно смеялся. Теперь она поняла, почему Октавиан так смотрел. Он забавлялся, говоря ей подобное и со стороны описывая собственные действия. Назвал себя мажором, выжидающе глядел...

— А если я предпочту новый удар электричеством и троих помощников моей дорогой родительницы? — сказала Анна. Почему-то очень захотелось проверить, как он отреагирует.

— Ну, как мажор, я обязан буду затащить тебя в машину и изнасиловать, — он убрал руку от лица, и теперь на нее смотрели оба глаза. Странно пронзительных синих глаза. — Однако это совсем невесело. Поэтому я ни на чем не настаиваю.

Он действительно смеялся. Играл. Как бы она ни поступила, он все равно лишь развлечется.

Рука, теребившая край топа, сейчас переместилась выше. Пальцы ласкали пышный каскад ее рыжих волос. Вот так. Бесцеремонный, наглый и игривый. При этом симпатичный. И оторвавший ноги Кроули...

— Кто же ты такой?

Анна сама не заметила, как озвучила набиравшую обороты мысль. Его глаза лукаво полыхнули.

— А вот это придется узнавать самостоятельно.

И тут она впервые улыбнулась Октавиану. Как улыбалась впоследствии очень часто. Зеленые глаза сейчас таили в себе ту же лукавую усмешку, что виднелась в синих глубинах его взгляда.

Стройная девушка с медно-рыжими волосами развернулась на барном сиденье, выгибая спину, словно молодая игривая кошка.

— Раз уж начали, давай продолжим, — сказала она. — Как там спасенная героиня мелодрамы должна благодарить принца на белом коне?

— Очень, очень обильно.

Октавиан первым поднялся с места. Анна, когда мужчина навис сверху, ощутила, как неосознанное чувство в груди, возникшее в момент согласия, растет. Мужчина приблизил свое лицо к ее. И в первый раз поцеловал.

С пальцев одной руки у него до сих пор капала кровь. Проведя ладонью по мужской щеке, девушка где-то на краю сознания почувствовала ее следы.

Все это случилось два года назад. Той же ночью они окончательно и бесповоротно стали любовниками. Все произошло быстро и без лишних рефлексий. Сегодня, оглядываясь назад, Анна прекрасно понимала, что той ночью просто-напросто втюрилась с первого взгляда.

Во что же она влюбилась? Непонятно, если честно. Нет, разумеется, при Октавиане были все признаки интересного мужчины. Прекрасная физическая форма, привлекательная внешность, умение следить за собой. Деньги, в конце концов, и немалые. Но все это было как-то вторично. Они оба считали внешнюю атрибутику не более чем фантиком, за которым скрывается суть. Не зря Вендиго постоянно вышучивал собственные действия, рассчитанные на максимальную эффектность. Так что же в нем так привлекало?

Выходило, что самой привлекательной в Октавиане была эта его загадочная насмешливость. Он смеялся надо всем вокруг и, прежде всего, — над самим собой. Как будто нечто беспокойное ело его изнутри. И не позволяло упустить малейшую, как самому Октавиану могло казаться, глупость, банальность или просто что-то раздражавшее. Даже над ней любимый постоянно подшучивал. Он был эксцентриком до мозга костей. Немного пугающим эксцентриком. Спустя всего неделю после их знакомства Октавиан купил "Палатин", сделав клуб одновременно собственным жилищем и манком для людей, которым суждено было играть роль статистов в его многочисленных спектаклях. Любимый любил развлекаться, манипулируя гостями. И ни одна из довольно-таки болезненных выходок не уменьшала приток гуляк и похотливых пьяниц. Наверное, за это он ненавидел их еще больше.

Да, самое пугающее и вместе с тем так завораживающее Анну качество было таким. Он ненавидел людей. Не просто кого-то из людей, не отдельные социальные слои или группы. Он ненавидел род людской целиком. Конечно, Октавиан никогда не говорил об этой ненависти напрямую, но женское сердце трудно обмануть, когда дело касается распознавания чувств. Да и не заметить было трудно. Октавиан терпеть не мог больших сборищ, почти физическое отвращение испытывал, встречаясь со случайными людьми. Его едва не тошнило от программ по телевизору. Он не выносил смотреть на детей, стариков, молодых женщин и мужчин... Казалось, нет ничего, относящегося к людям, что могло бы показаться приятным для Вендиго. Как ни гнала Анна эту мысль, но, скорее всего, в силу столь мощной мизантропии Октавиан привечал сумасшедшего убийцу, сидевшего тогда с ним в клубе. Фрэнки, кровожадное животное, не знающее в жизни иной радости, кроме экстаза кровавой бойни, платил ласковому хозяину поистине собачьей преданностью. И готов был терзать любого, на кого укажет Октавиан, желающий получить удовольствие ли извлечь прибыль.

Кроме этой прорывающейся наружу ненависти, постоянного высмеивания всего и вся, Анна ничего не знала о любимом. Нет, она, конечно, знала, за что его так ненавидели наиболее влиятельные трикстеры, поголовно смотревшие снизу вверх на ее мать. Знала, почему он сам был "не совсем трикстером". Знала, откуда у Октавиана огромные деньги и связи. Но эти знания не относились к нему самому. Это были знания о кошельке и теле. А вот душа его оставалась загадкой. Анна же хотела любить как раз душу. Ей не было дела до денег и влияния, в отличие от девяноста процентов женщин ее возраста. Девушка всего лишь хотела, чтобы тот, кого она полюбила, был с ней весь, целиком. А Октавиан не был. Он всегда оставался закрытым. Всегда ласковый, заботливый в часы пребывания рядом, он мгновенно отгораживался невидимым заслоном. И уходил. Всегда уходил.

Так неужели она любила его, как любят ускользающую радость? Зная, что она недостижима, люди лишь сильнее тянутся следом, стараются ухватить Жар-птицу за хвост и согреться. Был ли Октавиан для Анны таким призрачным пламенем? Пламенем, затмевавшим огонь ее волос, которые он так любил.

Но главный вопрос, мучавший ее, был, конечно, таков: любил ли Октавиан Анну в ответ?

Мелодично заиграл дверной звонок. Испуганно всплеснув руками, Анна поспешно развернула полотенце и заметалась по спальне. Все проворонила! Одеваться придирчиво не было времени, и девушка поспешно накинула взятый с полки пеньюар. В конце концов, соблазнительно. Должно понравиться.

Вырвавшись в гостиную, она поспешно пересекла комнату и вышла в коридор прихожей. За дверью уже стоял он. Анна чувствовала присутствие любимого. Всегда чувствовала. Она с непростительной торопливостью защелкала замком.

Он и впрямь стоял на лестничной площадке, спиной к соседним дверям. Как всегда, стройный, статный, сильный. Как всегда, играла в синих глазах язвительная смешинка. Длиннополый черный плащ делал его похожим на призрака оперы. Почему-то Анне в голову всегда приходило именно это романтическое сравнение. Только, в отличие от Призрака, Октавиан не был изуродован и не страдал от одержимости любовью к красивой женщине. Красивая женщина сама была влюблена в него почти до одержимости.

— Здравствуй, — сказал он.

— Здравствуй, ответила она.

Октавиан шагнул вперед, переступая порог. Отступившая Анна смотрела, как он плотно затворяет за собой дверь, запирая на все замки. Такой пунктик за любимым мужчиной тоже водился — стремление надежно закрываться. Сняв плащ, сверкнувший кровавым подбоем, он обернулся.

— Как же я люблю твой вкус в одежде.

И усмехнулся лукаво. Ему понравилось.

— У меня вообще вкус хороший, — она не осталась в долгу, щуря зеленые кошачьи глаза. — Ты же ведь мне по вкусу.

— Ну, я-то вообще весь вкусный, — он картинно развел руками. — Что уж тут поделать. К слову о вкусном... Я жутко хочу есть!

— Следуйте за мной, сержант, — смешно вытянувшись и выдвинув вперед челюсть, Анна уподобилась неведомому ей солдафону. — Сейчас я тебя накормлю.

— Веди меня, о властительница пищеводов!

И, ловко подскочив к разворачивающейся, чтобы идти, девушке, Октавиан с привычной нескромностью обнял ее за талию. И нельзя сказать, что Анне было неприятно.

— Что это ты так проголодался на ночь глядя? — спросила она, прижимаясь к любимому мужчине.

— Да так, — ответил он, подталкивая ее вперед. — Совершил небольшой моцион для укрепления здоровья и нагула аппетита. Слопал шоколадку, но не помогло — голодный как зверь.

— Пошли, зверь, — она зашагала босыми ногами по ковру. — А то еще меня следом за шоколадкой слопаешь.

— Всенепременно. Попозже.

Открывая двери на кухню, она вспомнила о недавних размышлениях. Любил ли Октавиан ее в ответ? Ответа на этот вопрос девушка не знала. Но знала, что он нежен, щедр и не даст в обиду. Ни "CDM", ни матери — никому. А еще он ни с кем никогда не был так близок, как с ней.

Какая, к чертовой матери, разница, кем и чем он был? И так ли уж страшны потемки его души? А даже если и страшны... Пусть лишь однажды пустит ее туда. Позволит прикоснуться к тому, что спрятано за невидимым барьером. И все наладится. Непременно наладится.

Сажая Октавиана за стол и выставляя перед ним старательно приготовленную еду, Анна с особой остротой чувствовала, что ближе и роднее того, кого весь мир счел бы чудовищем, у нее никого нет. И никогда не будет.