— Слушаю, княже, — повернулся уже успевший добраться до двери тиун.
— О татарах мне каждый час докладывай. Где они, что делают. А ежели приступ готовить станут, посылай за мной сразу в любое время.
— Понял, княже, — склонился в поклоне Корней.
Ратьша вышел из приемной одним из последних и тут же у двери наткнулся на приплясывающего от нетерпения княжича Андрея. Княжич был облачен в дорогую, двойного плетения кольчугу, подогнанную ему по росту. На голове надет глубокий остроконечный шлем с кольчужной бармицей, на предплечьях — наручи, на поясе короткий меч в узорчатых ножнах. Увидев Ратислава, Андрей, подошел к нему и, стараясь чтобы ломающийся голос звучал солидно, произнес:
— Князь отдал меня под твое начало, воевода. Приказывай.
На последнем слове голос парнишки дал петуха и Ратше пришлось приложить не малое усилие, чтобы не улыбнуться.
— При мне будешь, — серьезно сказал он. — На посылках.
Губы княжича задрожали. Но он взял себя в руки и хриплым от обиды голосом спросил:
— А драться с татарами? Я хочу драться с ними! Мстить за брата!
— Успеешь еще, — строго ответил Ратислав. — Меня и людей моих князь в запас поставил. В бой вступим, ежели татарам удастся на стены взойти. Вот тогда и повоюем. А пока, отрок, привыкай делать то, что начальник приказывает. Без того воем тебе никогда не стать. Забудь, что ты княжий сын. Иначе обратно к отцу отправлю. Будешь вместе с матерью и сестрами в храме Богу молиться за спасение града от напасти.
Лицо княжича запунцовело. Он нахмурился, гордо вздернул подбородок, собираясь, видно, поставить на место зарвавшегося воеводу. Но в последний момент сдержался, опустил глаза, катнул желваками на скулах, произнес, сдерживая рвущийся наружу гонор:
— Слушаю, воевода. Приказывай.
— Вот и ладно, — кивнул Ратьша.
Потом окинул взглядом Андрея. Уже не как княжьего сына, а как воина. Парнишкой княжич был рослым, для своих тринадцати, крепким: сказывались занятия по владению оружием с шести лет. Круглое лицо, светлые — в мать — мягкие волосы. Но нравом, похоже, пошел в отца. И сдерживать себя уже сейчас может. Хорошая черта для будущего князя. Вот только будет ли у него будущее? Мысль эта, видно, отразилась на лице Ратислава. Княжич пытливо глянул на него, спросил тревожно:
— Что-то не так, воевода?
— Все хорошо, Андрей, — вздохнул Ратьша. — Все хорошо.
На лице княжича появилась улыбка. Он обернулся, махнул рукой кому-то в дальнем затененном углу. Обернулся к воеводе.
— Со мной мои меченоши. Примешь?
Из угла на свет вышли еще двое отроков, тоже в кольчугах и шлемах. При мечах в ножнах. Ратьша знал обоих. Первый годами тремя постарше Андрея ростом вымахал уже со взрослого мужа, крепкий, с твердым смелым взглядом. Звали его Воеславом и был он сыном боярина Силы, служившего еще отцу нынешнего Великого князя. Сила участвовал в злосчастном Воронежском сражении. Среди уцелевших Ратислав его не видел... Как звать второго меченошу Ратьша не помнил. Видеть — видел. Знал, что отец его дослужился до сотника в великокняжеской дружине, в одном из сражений потерял правую руку и теперь жил в Среднем городе на своем дворе, получая вспомоществование от князя, как увечный на княжьей службе и, вроде бы, зарабатывая каким-то ремеслом. Был второй меченоша почти ровесником княжича. Если и постарше, то совсем чуть. Ростом малость повыше, но сложением пожиже. Лицо доброе, мягкое. Нелегко с таким лицом стать воином. А вот в Воеславе Ратьша увидел себя в отрочестве. Улыбнулся немного грустно, сказал:
— Приму, конечно. Не выстоять ведь Рязани без таких защитников.
Меченоша, имени которого Ратислав не помнил, только улыбнулся на эти слова. Вроде, извиняясь. А вот Воеслав нахмурился, уголок рта обиженно дернулся.
— Ну, ладно, ладно, — примиряюще похлопал его по плечу Ратьша. — Не щетинься. Будете при княжиче. А княжич при мне.
Воеславу, как и Андрею, такое решение воеводы не понравилось, но он смолчал. Второй же меченоша, похоже, был тому даже рад. М-да, не воин, подумалось Ратиславу.
— Ладно, идите за мной.
Ратьша повернулся и зашагал к лестнице, ведущей в низ княжеского терема. Спускаясь по лестнице, он обернулся к княжичу, спросил:
— Как мать, как Евпраксия?
На последнем имени голос его чуть дрогнул, но Андрей, вроде бы, того не заметил.
— Плачут, молятся, — отозвался он. — Что им еще делать?
— Иван, племянник твой, здоров ли?
— Вроде — да, — пожал плечами княжич.
Ну и слава богам, подумал про себя Ратислав.
На улице у крыльца терема Ратьшу ждал Первуша, постукивая ногой об ногу, чтобы не замерзнуть — морозец жал. Увидев своего господина, меченоша почти подбежал к нему, спросил:
— Куда мы теперь, боярин?
— В запасе с нашими людьми князь повелел быть, — ответил Ратислав. — Да еще чернецов с окрестных монастырей, тех, что владыка вооружил, велено себе под руку взять. Потому, ступай, узнай, где их разместили, найди их начальника и гони всех сюда в княжью гридницу, чтобы в одном кулаке быть. Да забеги в гридницу прямо сейчас, кликни наших сотников. Пусть ко мне явятся, доложат о том, сколько воев осталось, здоровых и раненых. С оружием что, с конями.
Увидев, что Первуша с любопытством поглядывает за спину боярина, где встали трое новиков, навязанных Ратиславу князем, Ратьша пояснил:
— А это подкрепление наше, — усмехнулся. — Отдаю их под твою руку.
Оглянулся, посмотреть, как княжич воспримет такой поворот. Тот повел себя вполне спокойно. Молодец!
— Вот сразу и бери их с собой. Пусть к службе привыкают.
Первуша заулыбался. Он, конечно же, узнал сына Великого князя.
— Ну, пошли, — это уже отрокам. Он еще раз улыбнулся, как это умел: по-доброму, располагающе. — Пошли службу исполнять.
И они только что не бегом, двинулись к палатам, в которых засел рязанский тысяцкий, знавший, где обосновались чернецы-воины. Уже на ходу Первуша подозвал Воеслава, что-то сказал ему, махнув рукой в сторону гридницы. Должно быть послал парня передать ратьшин приказ сотникам — явиться для доклада.
Ратислав собрался снова подняться на стену, посмотреть, как там татары. Однако только он собрался к коновязи — хотел проехать на свободной лошадке до восточной стены, именно там осадников было больше всего — как увидел спускавшегося с крыльца Гунчака. Половецкий хан явно направлялся к нему. Что ж, подождем. Гунчак подошел. Облачен он был в русскую кольчугу двойного плетения, с оплечьями и нагрудником поверх нее. В русский же остроконечный шлем. Не иначе Великий князь расщедрился, выдал из личных запасов. Чем же это взял его хитрый степняк? На поясе у хана висела изогнутая сабля в не слишком богатых ножнах. Видно биться ей Гунчаку было сподручнее. Бедра и голени ничего не защищало. Ну, это понятно — не в конный бой идти, на стене стоять. Сам Ратьша тоже кольчужные ноговицы надевать не собирался. А вот кольчугу и шлем, наверное, надеть надо — быть убитым, или пораненным шальной стрелой, пока разглядываешь врага, обидно.
— Здравствуй, воевода, — улыбнувшись, поприветствовал половецкий хан Ратьшу.
— И тебе здравствовать, — не слишком ласково отозвался тот.
— Великий князь велел мне при тебе быть, — улыбка Гунчака немного подувяла.
— Знаю, — кивнул Ратислав. — Юрий Ингоревич сказывал: хочешь татар бить? Верно то?
— Верно. Любить их мне не за что. Я уж тебе о сем поведал. Иль не веришь мне?
— Не скажу, что совсем не верю — обижаться на татар у тебя причины и правда имеются, но и опаска относительно тебя остается. Сам должен понимать.
Гунчак пожал плечами, невесело усмехнулся и кивнул.
— Так что пригляд за тобой будет, — продолжал Ратислав. — Потому, не обижайся.
— Понимаю, — еще раз кивнул половец. — Какие уж тут обиды.
— Вот и ладно. А пока при мне будешь. Ты же с татарами булгарский Биляр осаждал?
— И не только, — криво улыбнулся Гунчак.
— Вот-вот, — кивнул Ратьша. — Значит, все повадки и приемы их в осадном деле должен знать. Так?
— Все не все, но кое-что видел.
— Ну, мы-то в этом деле их вообще пока не видали. Так что будешь объяснять все, что они делать будут. И что придумать могут.
— Постараюсь, — серьезно кивнул половец.
— Тогда так, — Ратислав на мгновение задумался, потом продолжил. — Сейчас поднимемся ко мне в светелку, там в бронь облачусь от греха. А потом на восточную стену поднимемся, посмотрим, как там татары, чего делают. А ты мне объяснишь, вдруг я чего не пойму.
Гунчак еще раз кивнул.
— А пока... Кстати, ты уже трапезничал сегодня?
Половец, было, задумался, но Ратислав ждать не стал, предложил:
— Пока зайдем в гридницу, пожуем что-нибудь, а то у меня с ночи маковой росинки во рту не было.
— Я тоже не ел, — вспомнил, наконец, Гунчак. — Так что с удовольствием поддержу тебя в сем деле.
— Тогда сделаем так. Ты сразу идешь в гридницу, заказываешь девкам еды на двоих, а я в бронь облачусь и спущусь к тебе. Эх, Первушу отослал некормленого, — добавил Ратьша с досадой. — Ладно, вернется — накормим. Аль сам о себе позаботится — не маленький, чаю. Ладно, ступай.
Ратислав поднялся к себе, облачился в доспех, отчищенный и смазанный уже меченошей, опоясался мечом. Подумав, натянул подшлемник, взял шлем, но надевать, пока не стал. Спустился в гридницу. Гунчак сидел за боярским столом. Дворовые девки споро выставляли перед ним тарелки со снедью, кувшины с питьем. К трапезе половецкий хан пока не приступал — ждал Ратислава. Ратьша уселся рядом со степняком, не чинясь, налил в чашу, стоящую пред Гунчаком ставленого меда, плеснул себе, чокнулись, выпили, принялись за еду. Ратислав поел быстро — снедало беспокойство: что там татары. Половец по обычаю, ел не спеша, потому боярину пришлось ждать: торопить гостя — верх невежества. Хотя, а был ли Гунчак гостем? Подумав, Ратша решил, что теперь после приговора Великого князя, наверное — да. Как только Гунчак закончил с едой, Ратислав в нетерпении вскочил с лавки, хлопнул половца ладонью по оплечью.
— Теперь на восточную стену. Чаю, оттуда татары на град полезут.
— Пешком пойдем? — Гунчак тоже поднялся на ноги.
— Поедем, конечно, — усмехнулся Ратьша, помня нелюбовь степняков к пешей ходьбе. Они до соседней юрты, до которой всего-то и было с сотню саженей и то верхом добирались. — Поедем. У коновязи свободные лошади всегда стоят. А своих пока седлать не будем — чего их томить. Кстати, князь Юрий дал тебе коника?
— Из своей конюшни, — Гунчак не сдержал довольной улыбки. — Конь — огонь. Чудных статей.
— Хорошо. Пошли к коновязи.
Взяв оседланных коней, которых конюхи всегда держали у коновязи для срочных нужд княжьих людей, они проехали Столичный город поперек по широкой Спасской улице и добрались до Исадских ворот — одного из двух проездов в восточной стене. Воротная башня здесь была самая могучая из всех воротных башен Рязани. Мощнее даже Пронской. В три боевых яруса. Два нижних яруса, как и стены, были сделаны из засыпанных землей и камнями клетей. Третий ярус — срубной. Наверху боевая площадка, накрытая четырехскатной крышей с чередой бойниц и заборол. Верхний ярус выступал над нижними обламом для кругового подошвенного боя. Проезд шириной в две сажени запирался двустворчатыми воротами из толстенных дубовых плах, обитых листовым железом. На внутреннем выезде имелись точно такие же ворота. В середине проезда путь перегораживала кованная из толстых железных прутьев, опускающаяся сверху решетка. Мост через ров разобран. От него остались только опорные быки.
Стена с напольной стороны города тоже отличалась устрашающей осадников мощью. Глубокий в три сажени и широченный — в восемь саженей ров. Крутой, политый, превратившейся в лед водой, пятисаженный вал со стеной по его гребню. А стена была не просто стеной.
Когда-то давным-давно, когда Рязань только начала строиться, ее окружал простой дубовый тын. Но город рос, требовал более солидных укреплений и следующую стену делали уже из городней — состыкованных друг с другом срубов, заполненных глиной, песком и камнями. Потом эту стену надстраивали, перестраивали, углубляли рвы, насыпали валы. Стена и вал становились выше и толще, ров глубже. Эту стену три с лишним десятка лет назад разрушил и пожег Великий Владимирский князь Всеволод Юрьевич, прозванный Большим Гнездом, отец нынешнего владимирского князя. Рязань тогда была разорена и сожжена. Ладно, население стольного града Владимирцы вывели из-за стен. Увели во владимирский плен и ее князей с вятьшими людьми.
По возвращении из плена, Рязанцы восстановили город и стены, сделав их выше и мощнее прежнего. Сейчас высота стены здесь с напольной стороны превышает четыре с половиной сажени. Толщина в ее верхней боевой части две сажени. Боевую площадку прикрывает двускатная крыша, обмазанная глиной и политая водой — защита от огненных стрел. Боевая площадка, так же как в башне, нависает над подошвой стены обламом. С внутренней части стены сохранились городни от стены старой, оберегающие ее от распирания. К ним пристроены осадные клети, перекрытые деревянными накатами. Их уже обживают беженцы, собравшиеся в Рязань с окрестных деревень. Вон дымки поднимаются от временных очагов, вареной снедью пахнет.
Снаружи, с напольной стороны тоже для ослабления распора прирублена дополнительная линия городен высотой почти в половину высоты основной стены. Толщина городен больше сажени. С наружной стороны они надставлены заборолами, образующими боевую площадку, которая сверху прикрыта односкатной крышей, наклоненной в сторону поля и примыкающей к большой стене. Эта крыша тоже обмазана глиной и полита водой. Прирубленные городни образуют второй ярус крепостной стены. С боевой площадки этого яруса имеются проходы на основную стену для обороняющихся здесь воинов. Намертво запирающиеся на случай если враг сумеет сюда прорваться.
Имеется и третий ярус стены, самый нижний. Он сооружен из крепкого дубового тына, вкопанного в сажени перед вторым ярусом и поднимается до трех четвертей его высоты. Промежуток меж тыном и ярусом так же забит глиной с песком, оставляя сверху площадку, прикрытую частоколом высотой в рост человека. В частоколе имеются узкие прорези-бойницы для лучного боя. Имеются и проходы на второй ярус для защитников. А вот крыши третий ярус не имеет: боевая площадка выложена булыжником пересыпанным известью, образуя плотное покрытие.
Далее город с напольной стороны прикрывает вал и ров. Сухой ров против осыпания обложен толстыми жердями. За рвом, чтобы конница осадников не могла гарцевать близко у стены, засыпая обороняющихся стрелами, вкопана линия надолбов — заостренных, наклоненных в сторону поля не толстых бревен. Вкопаны они не плотно, так чтобы пеший мог протиснуться, а конь — нет. Идущая на приступ толпа осаждающих тоже будет продираться через надолбы по-одному, подставляясь под стрелы и камни, летящие со стены. Готовясь к осаде Рязанцы вкопали впереди старой линии надолбов еще одну, саженях в тридцати.
Все это хорошо видно с дозорной башенки, венчающей проездную башню Исадских ворот, на которую забрались Ратьша с Гунчаком. Но смотрели они не на стены, вал и ров, а смотрели дальше на опушку леса, стоящего сплошной стеной верстах в двух от стен Рязани, где за утро вырос громадный стан, пестрящий разноцветием шатров и дымящий бесчисленными кострами.