Книга 2: "Метаморфозы: танцор" (главы 1-16)

Пролог.

Серая дорога, уложенная огромными, грубо отесанными каменными плитами, уходила в небо. Прямая, как стрела, и суровая, как воин, что стоял у ее начала. Дорога к Путевой Скале. Дорога, в конце которой открывается путь в бездну.

Где-то там, наверху, мрачный каменный утес обрывается и стеной падает в кипящее далеко внизу море. Где-то там, под ногами, волны бушуют и разбиваются пеной о подножие рвущейся ввысь каменной громады. Здесь — только грубо отесанные плиты, горы по правую руку и солнце, падающее с небосвода за далекий горизонт.

Великий шаргов стоял один. Холодный осенний ветер завывал в ущельях, шептал умирающим листьям редких эдельвейсов, спускался вниз по каменным плитам и разбивался о неподвижную фигуру Рорка. Так воин и ветер вели беседу о Пути и Цели.

Пять вождей уже увели свои кланы в поисках врагов и славы. Клан Заката и Клан Теней, самые сильные, многочисленные и безудержные, ушли на восток, чтобы закончить то, что не смогли закончить их предки, — города Алифи должны быть разрушены. И шарги ушли, чтобы забрать чужие мечты, надежды, жизни. Чтобы разрушить неприступные ранее стены, сжечь многочисленные посевы, втоптать в пыль былое величие. Восток уже содрогнулся от поступи десятков тысяч копыт. И ветер шептал Великому о принесенных жертвах и Пути к славе.

Кланы Песка, Рыси и Черного ветра, хитрые и гибкие, ушли на юго-запад, чтобы встретить основные войска врага, измотать в мелких схватках, заставить увязнуть в боях и не дать возможности вернуться. Потому что там будет решаться судьба юга. И коварные Вожди все дальше заманивают врага, и все обильнее кровавая жатва, которую собирают степные луки и кривые мечи. Да, южные города Алифи еще стоят, еще лелеют надежды, еще живут призраками несостоявшихся побед, но время катастрофы уже близко.

Потому что Клан без имени тоже заждался вкуса побед, запаха крови и вида поверженных врагов. Уже подготовлены позиции, и ловушка готова захлопнуться, навеки истребив саму память о гордых рыцарях света. И ветер пел песню о великой Цели, отбивая такт скрипом камней и шорохом листьев.

Изучающих сущее тоже нет рядом. Они уже надели свои маски и вышли на поле брани. Их сила, их ненависть, их искусство смерти приближают победу. Слишком долго маги врага не знали поражений, слишком много в них стало спеси и слишком мало страха. Трое изучающих сущее, но одно лицо на них всех. Демон Ту смотрит из глазниц великих шаманов и ищет жертвы. И горе тем, кто осмелится заступить ему дорогу.

Трое вестников, его помощников — тоже с отрядами. Они — его глаза и его уши. Его сердце. Его опора. И пока они с кланами, никто не отведет взгляда перед ликом смерти. Потому что пришло время, чтобы взять все. И сила уже ломает силу. И хитрость уже убивает мудрость. Воины пустынь и степей будут стоять на руинах твердынь Севера. Так должно быть!

Часть 1. Мертвый город.

Глаза играют кровью заката

И пепел ложится на ткань отворота,

Так мертвый город взимает плату —

Не слышно вдоха.

Тела застыли, секунды встали,

и время вышло чуть раньше срока.

Мы тверже камня и крепче стали -

не слышно вдоха.

Костры сгорают и рядом с ними,

В дыму, в безумстве, в плену морОка

Я повторяю чужое имя

Под хохот рока.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Alter ego".

День семидесятый. Неделя отличного самочувствия.

Это не трусость, это сильное воображение.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Парадоксы".

Мы сидели в шатре Логора и пытались согреться. Двое суток пути по плохой дороге под ливнем и сильным ветром могли доконать кого угодно. Первые сутки мы шли в совершенно жутких условиях, позволяя себе только небольшие получасовые остановки. Без обеда, без ужина, жуя вяленое мясо и сухари всухомятку на переходах и запивая холодным травяным настоем на привалах. Фока расщедрился и стал недрогнувшей рукой обнулять свои запасы лекарственных трав, без этого лихорадка и воспаление легких свалили бы каждого.

Колонна, несмотря на существенное сокращение численности отряда, сильно растянулась. Даже людям идти по бездорожью было бы крайне тяжело, земля превращалась под сапогами в кашу, ноги скользили и разъезжались. Телеги же по дороге проходили с трудом, то одна, то другая то и дело застревали в переполненных водой ямах, и приходилось вытягивать их чуть ли не волоком. Тонкая нитка дороги и такой же тонкий ручеек уставших людей, лошадей, скрипящих телег. Вода плескалась в обуви, текла под одеждой, промокшие насквозь вещи продувал ветер, и жизнь казалась безумством. Откуда в этой местности такие дожди, я понять не мог. Если, конечно, это действительно Дунай, то должна быть полная Чунга Чанга, а не этот кромешный ад. Не удивлюсь, если далеко за нашими спинами разлился от избытка осадков и так не мелкий Аюр.

Где-то там позади замеченный ранее небольшой отряд врага, хотя с таким же успехом это мог быть и авангард отряда побольше. Но, несмотря на это кольчуги, а тем более тяжелые доспехи никто не одевал. Офицеры и не настаивали, все понимали, что лишний груз в таких условиях замедляет весь отряд. Шли до вечера, потом до полной темноты, а потом еще немного. На ночь ставили только половину палаток, поскольку и караулы были удвоены, и в свободные палатки набивалось вдвое больше людей, чем обычно. Это была единственная возможность согреться. Костров не разводили, трудно найти достаточное количество сухих дров в темноте в условиях, когда вода повсюду. Стена воды вокруг и зеркало воды под ногами. Умерших раненых утром оказалось слишком много, их аккуратно уложили вдоль дороги, и это были единственные почести, которые мы могли им воздать.

На вторые сутки перехода сильный ветер все-таки унес основную часть ливневых туч дальше на запад, поэтому дождь стал утихать. Реки воды, льющиеся с небес, сначала превратились в ручьи, потом в ручейки, а потом и вовсе в капли. Но зато эта морось осталась, и казалось, что навечно. Обедом в этот день тоже пренебрегли, но на ночь остановились еще засветло возле очередной рощицы. Для костров пришлось срубить пару стволов да разобрать несколько телег, уплотнив скарб, увы, после последнего боя количество телег превышало наши потребности. Лагерный быт вновь был вменен в мои обязанности — ранение, крайняя усталость и недавние происшествия не помогли получить индульгенции. Поэтому, когда я измотанный и злой вполз в командирский шатер, там уже давно шел разговор.

Увы, на такую важную еще пару дней назад персону, как я, в этот раз никто внимания не обратил. Только солдат, разносивший еду, отвлекся и, молча, нацедил мне кружку чая. Горячий травяной настой глотками счастья скользнул по пищеводу и приятной теплой волной разлился в желудке. Небольшой походный очаг принес крохи тепла. И вот так, потягивая горячее счастье, налитое в жестяную кружку, я пытался вникнуть в суть высокоинтеллектуальной беседы.

— Что ты имеешь в виду? — Меченый грыз жесткое, как мои подошвы, мясо. С удовольствием чавкал, и как ни странно, это не столько раздражало, сколько казалось забавным. Кого он спросил и, главное, о чем, оставалось загадкой.

— Вот хочу я понять, Меченый, — Глыба жевал спокойно, уверенно перетирая мощными челюстями залежалые припасы. — То, что мы сделали — это уже подвиг, о котором стоит рассказывать истории, или это пока так, больше по мелочи?

— Не знаю, командир. Нет, чтобы слагать истории, это вряд ли. Вот я истории знаю, так там — да, подвиги. Можно сравнить, само собой.

— Твои истории, лучник, мы уже по сто раз слушали, умеешь ты сказки придумывать, давай лучше я расскажу, — Варин подался вперед, отложив в сторону кусок снеди. — Наши дела — это чих против настоящего подвига. Подвиги, в любом случае, удел Высших, и про них историй точно много. Но я расскажу ту, которую нам наставник рассказывал. Про Илланиса, принца второй эпохи. Знает кто, нет?

Дружное скрипение челюстей и нестройное мычание были ответом. Я мясо еще не попробовал, но голоса не подавал — был не в духе.

— Во вторую эпоху все происходило, несколько тысяч лет назад. Вот уж когда подвиги были. Да знаю я, что известно, не перебивай. Так вот. Рорка тогда сильно на древнюю столицу Высших насели. Для защиты Высшие построили каменные форты на границе, в каждом разместили отряд кавалерии, ну, и отряды людей оставили тоже. Хотя и не в них дело.

...

Илланис смотрел на надвигающуюся орду Рорка и думал о смерти. В молодости о смерти думать проще. Когда ты прожил так мало, смерть не кажется ни близкой, ни страшной. Относиться всерьез в этом возрасте к смерти сложно, даже если она уже входит в открытые тобой двери. Илланис смотрел на бесчисленные черные, коричневые, серые фигуры всадников и ждал боя. Когда ты молод, любое ожидание, наоборот, кажется особенно долгим и тягостным.

— Нужно отступить, мой принц. Их слишком много, а наши силы еще понадобятся Столице, — собеседник был немногословен и хмур.

В отличие от молодого, азартного Илланиса магистр Ордена света был уже в летах, а когда ты прожил много, каждый лишний год жизни для тебя как ценный дар, а смерть как последний итог. Магистр не боялся смерти, но подводить итоги пока было рано.

— Мы не можем отступить, мастер. Если мы отступим, вся это несметная армия выйдет к городу. Они не готовы, понимаешь? — Илланис горячился. — Мы должны их задержать, мы должны дать моему отцу время.

Илланис гневно кусал губы. Он был одним из младших сыновей Владыки, не самым любимым, не самым сильным и уж точно не самым талантливым. Отец часто укорял его в торопливости в поступках, а потому и сопровождал его в таких поездках кто-нибудь из советников Владыки. В этот раз — магистр ордена, мастер ритуалов. Но сейчас все будет по-другому. Он не начнет действовать раньше времени, он не позволит ошибке забрать у него шанс для подвига. А дальше, дальше — как распорядится судьба. Если нужно будет уйти за горизонт к свету, он будет готов.

Принц осмотрел защитников. Немного. Чуть более двух с половиной сотен рыцарей Алифи, закованных в броню. Но и это тоже сила. В конце концов, стены Третьего Клыка высоки, ров глубок, да и люди тоже могут помочь. Несколько сотен этих существ, вооруженных мечами да копьями, жались к казармам. Здесь, на стенах они могли быть полезны.

— Ты послал гонца к моему отцу? — Илланис спрашивал уже не в первый раз, но почему-то казалось, что он что-то упустил.

— Конечно, мой принц. Но я настоятельно рекомендую оставить Клык и отступить, поверьте, это будет разумно, — магистр пытался не замечать очевидное. Даже прямой приказ Владыки не прогнал бы молодого воина с этих стен, на которых решалась судьба его города, его мира.

— Нет, мастер. Если ты хочешь — беги, но я с отрядом останусь здесь.

— Это безнадежно, мой принц, — грустно промолвил советник. — Их не счесть. Это племя Гхоро, это — Степной ветер, их слава гремит среди племен Рорка.

Шло время, гарнизон ждал штурма, но штурма не было — Рорка шли мимо форта, не обращая внимания ни на высыпавших на стены воинов, ни на приготовившихся лучников, ни на знамена, гордо реющие на ветру. Им не нужен был Клык, им нужна была Столица.

Принц с яростью смотрел на то безразличие, с которым Рорка отнеслись к его отряду, его позиции. А главное — к нему. Илланис в бешенстве слетел со стены, перескакивая ступеньки, расталкивая людей — вниз, к рыцарям, к воротам.

— Откройте ворота, поднимите решетку, — Принц выплевывал приказы. — Они боятся нас в крепости? Трусы. Может хоть открытые ворота им покажутся не такими ужасными. Опустите мост, пригласим их в гости. Пусть приходят и берут, если смогут.

Со скрипом стал опускаться тяжелый подвесной мост, открывающий взглядам Рорка открытые ворота и насмехающихся Алифи.

— Лучники, то-овсь...

В сплошной прежде реке вражеских войск стал закручиваться водоворот — отряды всадников начали перестроение. Плевок в лицо был замечен, оскорбление оценено, а опущенный мост дал возможность взять крепость быстро. Хватило одного грозного сигнала боевого рога, чтобы Рорка выровняли ряды, а казавшийся неминуемым штурм так и не состоялся. Гхоро уходили, несмотря на опущенный мост, на открытые ворота и поднятую решетку крепости. Вождь Гхоро ответил так, как не умел отвечать Илланис, — плевком на плевок, унижением на унижение.

И тогда принц вскочил на лошадь и повел две с половиной сотни своих рыцарей из форта. На мост и дальше, выстроив их в небольшой клин перед глазами марширующих врагов. И не важно, что тех двести к одному, что шансов на победу нет, а вернуться в форт можно и не успеть. Рорка идут к Столице, а значит даже смерть — не худший выбор. Увы. Вождь Гхоро не был глуп, гордость уже давно перестала быть для него фетишем, а столица манила его сильнее жажды схватки.

Принц лихорадочно рассматривал варианты. Врагу не нужен Клык, ему нужна Столица, Рорка хотели дойти быстрее до города. И Алифи это понимали, и пытались задержать. А это понимали Рорка. Что делать?

— Не сомневайся, мой принц, я прикрою, — как магистр на боевом скакуне оказался рядом, принц не заметил. — У нас уже нет выбора.

— Ты прав, мастер, — облегченно признал Илланис. Решение пришло легко, сразу рассеяв все сомнения.

Они атаковали Рорка сами. Две с половиной сотни закованных в стальную броню рыцарей против десятков тысяч врага. Это было самоубийством, вернуться уже было невозможно, Высшие летели к смерти на спинах своих лошадей. Смазались краски, размылись контуры, двести пятьдесят таранов единым движением ворвались в строй врага. Они прошли сквозь отряд легких всадников, даже не заметив преграды, они были сильнее, смелее и отчаяннее. Впереди маячил бунчук Вождя и Илланис рвался к нему. Удар, сбивший дыхание — это вступили в бой шаманы племени. Но магистр вовремя защитил отряд, отведя угрозу. Принц чувствовал его спиной, словно еще один щит, могучий, надежный.

Они прошли через сшибку с тысячей тяжелых всадников Рорка, потеряв многих, но уничтожив больше. Они шли на смерть, и смерть стала крыльями Алифи. Всадники Гхоро были отличными воинами, вот только крыльев у них не было, и рыцари пробились к отряду личной охраны Вождя, полутысяче самых закаленных бойцов. Илланис лишь захохотал при их виде. Это была его битва, его мечта, его счастье. Он ждал этого дня так долго, и никто его не сможет остановить. Между ним и Вождем клана стояла железная стена? Значит надо сломать стену, и принц с удвоенной яростью вломился в первый ряд врагов. Был ли он ранен? Устал ли он? Остался ли кто-то еще, помимо него?

За их спинами летела смерть, многие рыцари были зарублены или застрелены сзади теми, кто не смог сдержать их лицом к лицу, а предпочел бить исподтишка. Погиб магистр, и принц почувствовал, как вдруг оборвалась одна струна в душе, и сразу душной волной накрыло ощущение уязвимости, беззащитности — шаманы стали собирать кровавую дань.

Но оборачиваться нельзя. Только вперед, туда, где уже в нескольких шагах вьется на высоком шесте грива конских волос. Еще шаг, еще смерть, еще шаг, еще смерть. И вдруг стало пусто. Принц устало расправил плечи и посмотрел на воина перед собой. Он прорвался-таки к Вождю, и битва замерла.

У Рорка есть свой военный кодекс, уклониться от битвы для Вождя равносильно тому, что открыто заявить о собственной трусости. Вождь был силен и, на удивление, не стар. Суровое лицо, жесткий взгляд, кривой меч в покрытой шрамами руке. Он был опытен, умел, решителен и свеж. Принц был молод, порывист и ранен. Он проиграл бы в десяти из десяти тренировочных схваток. Но сегодня схватка была настоящей, смерть стояла за спиной Илланиса и смотрела в лицо Вождя. И голова Вождя покатилась под ноги воина света.

...

Все-таки капитан обожал Алифи, фанатично упиваясь их победами и подвигами. И глядя на рассказчика, становилось понятно, что он мысленно на поле боя. Что это он ведет рыцарей света на верную смерть, это он несет гибель многочисленным врагам, это он после сумасшедшей скачки и тяжелого боя, уставший и раненый, вышел на дуэль с Вождем Гхоро.

— Их убили всех. И принца, и магистра, и простых воинов. Но Гхоро вынуждены были остановиться на сутки, чтобы выбрать нового вождя. И пусть через пять дней они все равно вышли к Столице, а еще через несколько месяцев осады захватили и ее. Все равно, то, что сделал принц Илланис — подвиг и идеал для воина.

Молчание разлилось по шатру, за стенками был слышен тихий гул лагеря, внутри потрескивал огонь, искры поднимались в воздух и через отверстие в потолке уносились к небу. И только я один скрипел челюстями, перетирая жесткое мясо, все-таки выданное мне местным официантом.

— Интересная история, правда, глупая. Неравноценный размен — принц, магистр Ордена, двести пятьдесят отличных бойцов и Клык против плешивой головы какого-то Вождя, — неожиданно нарушил тишину Тон Фог. — И не смотри на меня так. Я не спорю, храбрый поступок, но глупый.

Варин вскинулся.

— Ты, козлиная борода, будешь Высших в глупости обвинять? Они выиграли время! Понимаешь? Время!

— Да, больно помогло остальным это время. А вот сильный маг, да отборные воины могли бы и помочь. Ладно, успокойся. Пусть будут героями.

— Да как ты смеешь? Они — герои, а ты — тля!

Тон Фог рассмеялся. Сегодня у этого тихого человека было неожиданно хорошее настроение.

— Ну, хорошо. Тогда давай я тебе, как одна тля второй тле, расскажу другую историю. Свидетелем ее был мой дед. Произошла она под Сиэлем лет так полста назад.

— Твой дед был под Сиэлем? — недоверчиво спросил Меченый. — Говорят, там хорошо покрошили сизомордых.

— Да уж, покрошили. Дед потерял руку и ухо. А мог и еще чего потерять, да везучим был. Какой-то Рорка уже решил, что можно трофей забрать. Ну, а так да, воспоминаний у деда много. До самой смерти по ночам вскакивал и врагов рубить пытался — мы все под лавки прятались. Потом только вспоминал, что врагов нет и меч держать нечем. Короче, сама история. В основном, под Сиэлем части из южных и центральных территорий воевали, но и наш Владыка пару небольших отрядов отправил, из тех, кого не жалко.

...

Капитан Лорс Фог устало вытер пот со лба. Все-таки они смогли отбросить этих ублюдков за частокол, осталось забаррикадировать ворота и можно жить. Капитан окинул взглядом своих солдат, те рухнули как подкошенные прямо в пыль, судорожно заглатывая воздух, но железо никто не снимал. Проклятый юг. Изводящее солнце, изматывающая жара, кислая, противная вода и бесконечные, бесчисленные Рорка. Нет, отдыхать было рано, и Лорс рыком стал поднимать людей.

К сожалению, рычать так, чтобы у подчиненных от страха седалищный нерв защемило, капитан не умел. О, у него была масса других талантов и достоинств, но вот умения орать на солдат — не было. Лорс Фог был наследственным офицером, получившим патент капитана от своего отца. Придет время и он передаст патент своему старшему сыну, чтобы тот продолжил делать то, что, по мнению Высших, семейство Фогов делало лучше всего, — воевать.

Солдаты, бранясь, стали вяло ворочаться на земле, подниматься спешили как-то не очень.

— Что вы квохчите, как беременные курицы? Живо встали да разобрали два ближайших дома с пристройками на бревна — нам надо дыру заложить, — капитан стал пинками подгонять солдат. Нужно признать, что пинки и затрещины помогали лучше, чем увещевания, пехотинцы живенько стали подниматься.

— Дык, там же селянины живут, сэр. Куды ж их-то девать? — этого солдата Лорс так и звал — Дык.

Серый, ничем не примечательный приземистый малый, странно коверкающий слова.

— Пусть выметаются, пока будете пристройки ломать. Что успеют вынести, то пусть забирают, остальное тащите в баррикаду.

— Дык что, все тащить? — не унимался Дык.

— Все. Шкафы, диваны, столы, стулья, ночные горшки, грязные простыни, дырявые трусы, — на всякий случай стал перечислять Лорс. — И свою дурную голову в баррикаду засунуть тоже не забудь. Может, найдется хоть одна вражина, которая ее срубит.

— Дык жалко ж голову-то, сэр. Без головы ж оно ж никак не можно, — запротестовал солдат.

— Жалко голову — зад засунь. Все, выполнять. А ты, — он обернулся к одному из сержантов. — Отправь своих людей, пусть из подручных материалов что-нибудь смастерят. Пока еще эти полудурки бревна заготовят, а Рорка в любой момент могут снова атаковать. Нам нужно удержать этот забор, иначе всех порубят. Нам бы только дождаться подкреплений.

Под забором Лорс Фог понимал то недоразумение, которое здешние жители называли частоколом. Разве ж это колья? Так, рейки...

Сверху нещадно палило солнце. Капитан, сощурившись, посмотрел на голубое небо, как назло, ни облачка, ни тучки, ни дождинки. Вновь выругавшись, Лорс двинулся вглубь деревни — надо было найти Высшего, чтобы доложиться. В отличие от прошлых командиров отряда, этот людям не доверял абсолютно. И где его сейчас носит?

Деревня была мелкой, невзрачной, всего-то радости, что в любой момент можно в колодце утопиться. Единственное, что в этой кучке домов стоило упоминания — дворовые колодцы. Лорс никогда не видел настолько глубоких, видимо, чтоб даже в такую жару не пересыхали. О чем думал местный Владетель, когда основал это поселение-недоразумение, было уже не узнать. Высший, собственник деревни, уже упокоился со стрелой в сердце и при всем желании рассказать о своих мотивах не мог. Как и о том, зачем ему было держать в столь неподходящем месте пару великолепных охотничьих леопардов, так мало интересующих здешних Алифи, но так популярных на востоке. Командир отряда из Куарана барр Лоток, увидев животных, прикипел взглядом и с этого момента старался не отходить от них далеко. Насколько понимал Лорс Фог, барр, большой поклонник этих хищников, всерьез задумывался над тем, чтобы вывезти зверей к себе в питомник.

Вот и сейчас, сразу после того, как отряду удалось отбросить Рорка за пределы поселения, Лоток отправился проверить, все ли в порядке с леопардами. Их держали в отдельном большом деревянном сарае, звери никого к себе не подпускали и ждали хозяина. Только кто б им рассказал, что хозяина-то уже нет, и прийти он никак не сможет. Даже кормить их приходилось, подбрасывая мясо через узкий проем окна.

Дойдя до центра деревни и заглянув за угол большого двухэтажного дома погибшего Высшего, Лорс остановился и в сердцах сплюнул. Сарай, в котором ютились леопы, горел, впрочем, как и несколько соседних домов, подожженные во время набега Рорка. Жители домов, во время боя прятавшиеся в своих жилищах, теперь высыпали на улицу, голосили и пытались спасти остатки имущества. Барр Лоток не обращал на них внимания. Ну люди, ну пожар, да пусть горят они вместе со своим скарбом, главное — чтоб не мешали. Другое дело — леопы. Такие замечательные особи могли сгинуть в огне. Высший метался перед горящей дверью и пытался заставить солдат войти внутрь. Тщетно. Люди разбегались, исчезали, растворялись, пользуясь складками местности, делая все что угодно, лишь бы не идти безоружными на встречу с полудикими животинами.

Не успевшие сбежать солдаты наконец решились хоть на какие-то действия и выбили дверь, в надежде, что леопы сами рванутся на выход, только как назло никто не показывался. Звери боялись открытого огня, забились в сарае в дальний угол и ревели, окончательно распугав притихших солдат.

Барр был в бешенстве, он орал на людей, топал ногами, размахивал мечом, угрожал смертью и затолкал в конце концов двоих бедолаг в пылающее строение. Два понурых солдата скрылись в темноте и дыму, буквально через несколько мгновений раздались дикие крики, рев и шум недолгой борьбы. Потом все стихло, из двери никто не выскочил, никто и не вышел. Ловчие леопы, они хоть и не такие опасные, как боевые, но тоже зверюги здоровые. Порвали обоих солдат, даже ошметки не выбросили.

Лорс на всякий случай попятился. Отвлекать Высшего сейчас было бесполезно, а вот нарваться на аналогичное поручение и закончить свои дни в обнимку с клыками пятнистых бестий капитан не торопился. Его примеру последовали и те немногочисленные солдаты, что по чистому недоразумению не исчезли раньше.

— Дык это, сэр, — проявившийся сбоку Дык оказался как назло не вовремя. Его вопль привлек внимание Алифи, и тот быстрым шагом направился к Лорсу. — Дык беда у нас.

— Ты чего приперся-то, — обреченно спросил Лорс Фог. Умирать не хотелось, тем более вот так, по-глупому. — Милорд, вот я Вам добровольца нашел.

И он подтолкнул Дыка к Высшему.

— Иди, раз ты такой придурок. Не захотел баррикаду строить, теперь иди леопов корми.

Солдат опешил, но по инерции сделал еще пару шагов, оказавшись перед Алифи. И уже оттуда спросил:

— Дык, а чем кормить-то?

— Собой корми, — крикнул Лорс и совсем расстроился. Дыка было жаль, но жить хотелось больше. — А ты чего хоть приходил?

Поздно, солдат уже влетел внутрь строения. Только потом, сообразив, в какую переделку попал, Дык развернулся на выход и даже успел выскочить обратно из проема двери. Здесь его везение закончилось, потому что выскочил он прямо на взбешенного Лотока с обнаженным мечом в руке. Высшему хватило одного взгляда, чтобы понять, что человек бежит, а леопов все так же нет. И одного удара, чтобы человек уже никуда не бежал, а начал падать, медленно разъезжаясь на две косые половины. Был Дык, а стало два полДыка, верхне-правый и нижне-левый.

Капитан выругался и понял, что еще чуть-чуть и будет поздно. Он стал пятиться назад, быстро-быстро перебирая ногами, с ужасом наблюдая, как Высший загнал в огненный ад еще двоих и сам шагнул туда же. Спасти ценных животных, любой ценой.

Пора было бежать. Лорс Фог не хотел видеть, что будет с безумным Высшим, да и судьба двоих солдат его трогала мало, они были не из его роты, их жизни — головная боль другого капитана. Он развернулся и прямо перед собой увидел грудь лошади, затем удар снес его с ног, а сверкнувшая стальная молния отправила в небытие.

...

— Слушай, тощий, — Варин закипел. — Что ты несешь? Не мог Высший так поступить. Я тебе...

Пришлось вмешиваться Логору, пресекая в зародыше возможность драки.

— Ладно, я уже заканчиваю. Дык прибегал сообщить, что баррикаду поставить не успели, Рорка атаковали и большими силами прорвались внутрь. Весь отряд, оставшийся без командира, порубили, деревню вырезали — моему деду повезло, его за труп приняли, больно много крови вытекло. Ухо, конечно, отрезали, ну да второе осталось. А труп Высшего потом нашли, когда помощь пришла и Рорка из деревни выбили. Он сгорел вместе с животными в том амбаре. Вот и получается. Высший погиб. Весь отряд положили. Почти всех жителей деревни Рорка посекли или живьем сожгли. И все ради жизни зверей. Тоже самопожертвование. Тоже подвиг...

— Ну, ты и выдал, — искренне восхитился Меченый, дожевав очередной кусок. Здоровому телу и кусок мяса нужен здоровый. — А я бы безоружным к этим тварям не пошел. Была у меня оказия, столкнулся раз, до сих пор удивляюсь, как жив остался. И не зыркай ты на меня, Варин, достал ты уже всех со своей правильностью. Леопы должны на юге антилоп драть, а не здесь по пристройкам сидеть.

— Да сговорились вы что ли? — лицо здоровяка Варина было пунцовым от возмущения. — Причем тут леопарды? Там дурость, а не подвиг.

— Ты хоть понимаешь, что ты только что сказал? — вкрадчиво уточнил Тон Фог.

Варин недоуменно уставился на коллегу, а потом покраснел еще больше, откашлялся и даже хотел что-то возразить, но помешал Меченый.

— Твоя очередь, командир. Порадуй рассказом.

— Жена тебя порадует, капитан. Все. Хватит разговоров. Завтра к Валенхарру выйдем, обсудить надо.

Я сидел в темном углу, баюкая пустую жестяную кружку, слушая треск костра и забавные истории, и казалось, что все не так. Что все сон, что ничего не было. Ни потерь, ни боли, ни горя. Что сейчас откроется полог и заглянет друг, чтобы сказать, что лодка уже готова и все только меня заждались. Что утром, дождавшись рассвета, мы, довольные компанией и рыбалкой, сядем по машинам и поедем домой. В дом, которого у меня уже не было. С другом, которого не было. К...

Их тоже у меня уже нет. Можно увидеть нож, который режет твое тело. Но как увидеть лезвие, которым разрезали твою душу?

Капитаны сидели у огня и обсуждали завтрашний переход. Я не хотел с ними говорить. В этот момент мне не о чем было с ними говорить. Но и винить их мне было не в чем. Они разные, люди этого мира, стоявшие плечом к моему плечу. И выстоявшие плечом к плечу. Они сильные, дерзкие, хитрые, глуповатые, наглые или восторженные, но они такие же. Им тоже бывает больно. Нет, у меня не было ненависти к этим людям.

Я тихо поставил кружку на землю, поднялся и вышел под моросящий дождь.

...

Что может быть прекраснее осеннего леса с его тишиной, задумчивостью и изумительными желто-багряными нарядами? Особенно в минуты, когда лучи солнца пронизывают поредевшую листву и запускают гулять по земле множество ярких световых точек. Все беды и проблемы остаются где-то на пороге такого леса, он кажется добрым и гостеприимным. В осенний лес приходишь ловить мгновения, последние мгновения перед тем, как все застынет в снежном саване до самой весны.

Этот лес был другим. Ураганный ветер сорвал багряные покровы и бросил их вниз, под ноги, открыв взору сизо-коричневые кости ветвей, лишь кое-где прикрытые пятнами напитавшегося влагой мха. Оранжево-красные листья смешались с землей, пожухлой травой и превратились в бурое неприглядное месиво. Образовавшиеся прорехи открыли путь потокам воды, льющимся с неба. Только безумец пришел бы в такой лес по доброй воле, такие пойманные мгновения не стоят лихорадки. Этот лес вызывал неприязнь и нагнетал тоску.

Разговаривать не хотелось, Бравин и карающие старались идти максимально быстро, с редкими и короткими привалами. Наезженная дорога к позициям Алифи на противоположном берегу Аюр лежала намного южнее, но сейчас там хозяйничали Рорка. И если записка правдива, то в ближайшее время некому отбрасывать врагов обратно за переполненный Оллис. Карающие шли, продираясь сквозь буреломы и лесные завалы, когда любая встреченная лесная тропа — повод обрадоваться и задуматься. Обрадоваться — потому что позволяет экономить массу времени. Задуматься — потому что всегда есть вероятность встречи с врагами.

Точного плана дальнейших действий не было. Слишком мало информации для того, чтобы строить планы. Все, что оставалось — делать предположения, гадать и надеяться, что все это — неудачная затянувшаяся шутка. К сожалению, фраза "Владыка убит" давала слишком мало пространства для интерпретаций. Великий, осыпанный почестями, славой и уважением, хитрый и опытный Энгелар Хрустальный Родник погиб. Как? От чьей руки? Кто осмелился? И зачем? Вероломство? Жажда власти? Месть? Страх? Слишком много вопросов.

Куда идти? На восток? К переправам через Аюр? Там война, там велик риск быть обнаруженными разъездами Рорка, а рисковать нельзя, для этого появилась еще одна причина. Да и держатся ли еще те переправы? На Запад? К горной стене, защищающей богатые провинции Центра? Их, конечно, проще преодолеть, чем болота Куарана, но с какой целью? Это очень много впустую потраченного времени с совершенно неясными выгодами. На юг? Искать странного человека с нелепым именем Мор, исполнять последнюю прихоть мертвого правителя? Вернуться в Маинваллир, еще раз взглянуть в побелевшее лицо девы битвы, в гневе бросающей угрозы? Нет, оставленные в крепости двое Карающих должны были ей помочь, но остальных ждал Куаран.

Они уже который день шли на север к Рубежным Топям, надеясь пройти там, где считалось, будто пройти невозможно. На первый взгляд, невозможный путь немногим лучше, чем отсутствие пути. Может быть, но у них не оставалось выбора. Сейчас Куаран был центром мира, там решалось все.

...

Шарги уходили шумно, с криками, задорными песнями, пошлыми шутками, диким ржанием лошадей и лязгом оружия. Не оборачиваясь, не сожалея — зачем? Их манила другая цель. Клан Теней все-таки перебрался через Большую Воду, кто бы мог подумать. И теперь медлить нельзя, Куаран — ждет. Клан Заката никогда не стоит в очереди за славой, он всегда приходит первым. А Тени пусть прикрывают спину.

И многочисленные отряды шаргов под стягами песочного цвета разворачивались и уходили прочь от так и не покоренных стен Шести башен. Или четырех башен и двух развалин?

Часть воинов ушла не на богатый север, а на разоренный восток, не за славой — за местью. Три тысячи всадников достаточно, чтобы тьма получила свои законные жертвы. У Тун Хара будет много работы. Младший наследник должен быть отмщен.

Мер То с десятком тафуров задержался, чтобы еще раз взглянуть на высокие белые стены так и непокоренной крепости в лучах рассвета. На подсвеченные бастионы, на неприступные укрепления. Теперь слава упадет в руки Табархана, хува опять раздуются от гордости и сложат о себе новые песни. Волки редко выпускают добычу из своих клыков, но в этот раз им придется не так просто. И даже сил всей стаи может не хватить, чтобы получить добычу. Так что, пусть сначала попробуют взять.

Мер То не сомневался, что хува еще обломают свои острые волчьи зубы об эту каменную громаду, и не испытывал сожаления.

День семьдесят первый. Неделя поиска друзей.

Строим стены. Дешево. Надежно. Переделываем за двойную плату.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Объявления"

Мне всегда не нравились маленькие городки, может потому, что сам в таком родился и вырос. Большинство из этих одинаково сереньких, в меру пыльненьких и с натяжкой уютненьких мест запоминаются только фактом в них пребывания и тягучей неторопливостью жизни. Как Вы говорите, город называется? Да, был там. Вроде. Помню, ждал долго.

Валенхарр был таким же. Небольшие каменные дома, жмущиеся друг к другу, прячущиеся и подсматривающие друг за другом. Небольшой парк, в котором давно никто не убирал, но постоянно кто-то мусорил. Возможно, бедолаги, усиленно мутузящие друг друга деревянными палками на учебной площадке, могли бы и дворниками в перерывах подработать. Возможно, но им этого никто не предложил, а сами они не горели желанием менять учебные мечи на метла. Хотя уверен, с метлой бы они управлялись намного лучше. Серая городская стена была длинной, но невысокой и неказистой. Судя по ее внешнему виду, ремонтов она пережила больше, чем врагов. Валенхарр — крепость Валена. В насмешку его так назвали, что ли?

Въезд в город запомнился особо. Нас никто не встречал, старые деревянные ворота были заперты, только десяток разновозрастных стражников испуганно выглядывал из-за кольев, закрепленных наверху стены вместо парапета.

— Дыра, — сквозь зубы процедил Глыба.

— А то, — радостно согласился незаметно подошедший Меченый. — Я здесь, когда в последний раз был, чуть не помер со скуки. Два кабака, да ресторация для купцов, все остальное только для Высших. Слышь, командир, я смотрю, нам не рады.

Побитые жизнью ворота никто открывать не спешил, с розами к нам никто не выбегал, да и просто с вопросом никто не обратился. Защитников, как я понял, у них и своих хватало, а подкрепления им были совершенно ни к чему.

— Эй, уроды, открывайте свою калитку.

Глыба гаркнул от души, я пригнулся, Меченый скривился, на стене произошла какая-то суматоха. Никто не вышел. Деревянные ворота так и остались закрыты. Вообще-то, странно, когда Глыба так орет, очередь выстраивается из желающих подсуетиться.

— Сейчас сам залезу, да уши на пятки намотаю, — это уже капитан лучников расстарался. Голос у него был намного тише, фантазия — богаче, результат тот же. Что-то подсказывало, что если подключить остальных капитанов, ничего принципиально не изменится. Валенхарр не спешил встречать помощь с распахнутыми объятиями.

Это начинало давить на нервы. В обозе два десятка тяжелораненых, тех, кто каким-то чудом выдержал дорогу, людей с легкими ранениями — половина отряда, да и здоровые уже вымотались и мечтали только об отдыхе. О себе не говорю, мои мечты с некоторых пор — несбыточные желания. Но в любом случае, отдых был нужен всем. Куда там. Только шорохи на стене и облезлая краска закрытых ворот перед глазами. Опять. Нет, ну почему меня все в этом поганом мире пытаются обидеть? Злость поднялась быстро и полилась наружу.

— Командир, давай мы эти ворота сейчас выломаем к демонам, а?

Логор раскрыл рот и уставился на меня, как будто я ему только что Владыку на танец предложил пригласить.

— Ты чего, сержант, опять? Не надоело еще?

И столько усталости и злости было у него в голосе, что становилось понятно, еще немного, и командир начнет кулаками вправлять вывих сознания одного не самого спокойного подчиненного.

— Мне ждать надоело. Раненым помощь нужна, а ворота эти все равно никого не удержат, сам посмотри. Рорка придут, плюнут на них, те и повалятся. Пошли, — и я повернулся к телегам со скарбом. — Смотри, сейчас телегой зарядим пару раз, и все будет, моментом побегут открывать.

Логор даже не посмотрел на ворота, а Меченый скептически заметил:

— Высшие за такое голову снимут.

— Да нет здесь Высших, сам посмотри, война идет, а тут что творится. Да и тихонечко мы, разок, — и я двинулся к крайней телеге, доверху груженой всяким членовредительским железом. — Так, обозначим и только.

Нет, они могли меня остановить, удержать. В клетку какую посадить. Захотели бы — успели, но не остановили, и я развил кипучую деятельность. Возницу ссадили, лошадь распрягли, десяток солдат под моим руководством зло потянул импровизированный таран к створкам ворот. Вжикнула стрела, на поллоктя впившаяся в деревянный частокол наверху, — Меченый принял правила игры и не дал высунуться со стены кому-то особо любопытному. А потом мы "тихонечко", с разгона, с бравым хаканием саданули этим средневековым танком по воротам. Даже я, однорукий и хлеба не евший, помогал. Нет, ну кто знал, что они возьмут, печально скрипнут и униженно рухнут нам под ноги?

Валенхарр встретил свои подкрепления разинутыми ртами, выпученными глазами и немногочисленными проклятиями. Не хватало только отборного русского мата, но это я как-то не расстарался. А потом подошел Глыба и от души саданул первому попавшемуся стражнику в зубы. Сколько тот потерял зубов, увы, так и осталось тайной, потому уже проехала последняя телега, а он их все еще пытался выплевывать.

"Спасибо, Глыба, что не мне", — подумал я и, немного скособочась, задумчиво потопал в этот серый, никчемный, дрожащий от страха город.

...

Сколько было таких городов? Сотни до него и тысячи после. Печальная участь обреченного города на войне. Он ждал завоевателей, как насильника ждет загнанная в угол жертва. Город носил звучное название "Крепость Валена". Красивое название и пустой звук.

Город боялся. Его трясло как сморщенный лист на сильном ветру, когда все остальные листья уже облетели, и ему осталось сколько? День? Два? Город, как живое существо, трясся от ужаса, его лихорадило, стальные тиски паники и безнадежности сжимали его тощее горло. Немногочисленная стража на старых стенах и плохо обученное ополчение в тренировочном лагере пытались показать, что они готовы, что им не страшно, что победа — вот она, почти рядом, но никто не верил. Даже они сами. Хорошие актеры давно покинули Валенхарр. Да и плохие, пожалуй, тоже.

Улицы были пусты. Наиболее достойные выбрали бегство. Алифи первыми покинули этот город. За ними потянулись и люди. Помощники Высших и купцы, мастеровые и служители культа света, художники и барды, праведники и проститутки. Как в любом мире и в любой стране. Так просто найти вескую причину, стопроцентный мотив, почему не нужно оставаться и умирать в этом обреченном месте. Каждый из них, безусловно, важен и ценен, каждый не бежит — нет, он только вынужден смириться с потребностью уехать, но он еще повоюет. Обязательно повоюет. Только не здесь, не сейчас, но когда-нибудь — точно.

Так трудно найти стимул остаться и честно умереть... кто оценит такую честность? Еще не нашлось в этом мире идиота, придумавшего слово "патриотизм".

Я не мог их презирать. Это не мой народ, это не моя страна, мне вообще не важны ни они, ни их нравственные потуги — у меня есть иная цель. Но так сложно просто не замечать. Они проиграли эту войну. Они проиграли ее задолго до битв и сражений. Да если так пойдет дело, не будет никаких битв и сражений. Рорка просто пройдут, танцуя и потягивая свое пиво. Или кумыс. Что они там пьют-то, надо узнать, даже интересно.

Таким был этот город — серый, тоскливый и безнадежный. Чей-то дом и чья-то могила. Он абсолютно точно не стоил моих сил и не заслуживал надежды. К сожалению, я был среди горстки тех, кто должен был его защитить и сдать его мы не могли. Потому что сдать его пришлось бы вместе со своей жизнью, а умирать пока рано. Потому что есть цель, и кто-то должен все-таки заплатить. Если доживет до оплаты.

...

Владыка Фольмар Яркий любил свой город — огромный, бескрайний, величественный, многоликий. Но хотелось большего. Когда-то. Еще совсем недавно это большее почти лежало под ногами и оставалось сделать всего несколько шагов.

— Он закрыл город, я едва успел из него выбраться, — гость стоял рядом, но был, как и прежде, равнодушен к красотам города. — Толариэль сошел с ума. В Куаране сейчас текут реки крови, и я рад, что смог вывезти всех своих заранее. Солдаты Ордена повсюду, но даже они не способны удержать город от Рорка.

Фольмар неотрывно смотрел вперед, туда, где за крышами особняков собирались тучи. Там не самая высокая крепостная стена. Там не самые крепкие ворота. Если вдруг придет враг, он пройдет именно там. Только поздно браться и отстраивать укрепления — всего не отстроишь. Впервые за долгие годы своей жизни Владыка Валлинора чувствовал, что падает в бездну. И не за что зацепиться, и не осталось надежды.

— Как так вышло, Эллио? Ты же встречался с ним ежедневно, как ты смог пропустить такое? — риторический вопрос, на который не было ответа. — Как получилось, что отряды Ордена вошли в город? И как вышло, что вы сдали переправы?

Последние слова Фольмар прошипел в гневе, не оборачиваясь на собеседника. Нет ответа. Да уже и не важен ответ.

— Зачем ты мне сейчас? Ты, выброшенная тряпка, о которую даже ноги не вытереть. Все же было просто. Ты контролируешь только Орден, все остальное я брал на себя. Я все для тебя сделал, я практически положил трон Куарана к твоим ногам.

— Да, положили, потому что я Вам был нужен. Только поэтому, милорд.

Гость говорил тихо. Вообще, с последней встречи он изрядно сдал, эмоции и переживания пробили холодную маску безучастности.

— А ты что хотел? Это была сделка. Я поддерживал тебя, потому что мне нужен был голос Куарана на Совете. Рассчитано было все. Отряды Ордена уходили к переправам, они должны были завязнуть в стычках с Рорка. Ты должен был помочь Толариэлю свергнуть Владыку и отдать ему трон. Просто отдать, пусть бы правил. Потому что тогда он был бы узурпатор без армии. Что сложного? Я зачем тебе войска посылал? Мои отряды должны были войти в город и уничтожить Толариэля, вернув трон в законные руки. Место погибшего Энгелара занял бы ты. А мы бы стали не захватчиками, а спасителями. И переправы остались бы в наших руках. Простая игра. Я даже Веллигара отправил, чтобы он не пропустил войска Ордена обратно к Куарану, на всякий случай. А теперь ты мне все-таки объясни, как они оказались в городе?

— Милорд, я сам вложил в этот проект все, и я потерял больше всех. Все было готово, я был уверен. И есть только одно объяснение случившемуся — измена.

Фольмар расхохотался, зло, с издевкой.

— Изменили изменнику. Эллио, я тебе памятник поставлю на площади перед входом в эту башню. Ты, затеявший переворот, не знал, что доверять никому нельзя? Ты же сам предатель. Не помнишь, как ты пришел ко мне с предложением? Хватит, молчи. Куаран — большая кастрюля, в которой готовился суп. Только благодаря тебе, под крышкой осталась одна гарь. Ты понимаешь, что это для тебя значит?

Гость устало смотрел на перила балкона, редкие капли дождя падали на его непокрытую голову. Двое вошедших рыцарей были абсолютно не страшными, они не собирались кого-то пугать или выбивать знания. Они просто взяли лорда Эллио Ревнителя Веры за руки и аккуратно выбросили за украшенный затейливой резьбой деревянный бортик. Когда Владыка Валлинора перегнулся и взглянул вниз, маленькая фигурка бывшего гостя, несостоявшегося Владыки и просто почти друга смешно раскинулась на мощеных плитах. Пятна крови с такой высоты видно не было.

— Жаль, что упал, я его еще поспрашивать хотел, — вяло пошутил Фольмар и обратился к подошедшему секретарю. — Шли весть Владыке Веллигару, пусть отводит войска к своим границам. С Рорка не связываться. Пусть сохранит крохи своих войск для защиты собственного города. И командору пошли приказ. Войска Валлинора в Куаран войти не должны, иначе будет бойня. Пусть тоже в Тимаэль идет. Там будем оборону держать.

— А Куаран?

— Там Толариэль, он его так просто не отдаст. Да и без интриганов из Лаорисса, думаю, дело не обошлось, слишком уж они вызывающи в последнее время. Как они собираются держать город против Рорка — не знаю. Но, на всякий случай, шли птицу в Коморэн. Черный Дрозд должен знать, что возвращаться придется на развалины. Если Бабочка падет, следующий — Тимаэль, а потом и мы. Да, распорядись, пусть памятник моему сегодняшнему гостю закажут. Так пусть и изваяют, чтобы я мог постоянно видеть его изломанное тело, валяющееся на плитах. Владыка Валлинора всегда держит свое слово.

...

Три тысячи воинов — это много. Три тысячи лошадей — это тоже немало. Им всем нужно есть, пить. Пустые осенние холмы и редкие выжженные рощи — не лучшее место для охоты, поэтому Тун Хар увел свои отряды ближе к югу — туда, где шли к Аюр обозы союзных племен. Обозы — это не только телеги со стариками, женами да детьми, это еще и стада, это мясо. Пару потерянных дней не имеют решающего значения, а приводить к врагам измотанных и полуголодных бойцов Тун Хар не собирался. Мер То поставил задачу, и он ее решит, как решал всегда. Надежно.

Правое крыло шло южнее всех, именно они обеспечивали провиант и поставки воды, рассылали гонцов в идущие мимо союзные племена с вестью — Большая Вода в руках шаргов. А, значит, Куаран ждет. И добыча ждет. Север не юг, север богат, и добычи там на всех хватит. И Рорка ускоряли движение, подстегивали лошадей, потому что месть — хорошо, но богатства тоже лишними не бывают. А богатства и добыча редко достаются тем, кто плетется сзади. Тун Хар слушал доклады и кривил губы в презрительной усмешке. Эти Рорка — не шарги, это шакалы и падальщики. И пыль под ногами — единственная достойная плата за их дружбу.

Центр, тысяча самого помощника Вождя, двигался быстрее, сжигая случайно пропущенные деревни и хутора, бегло прочесывая немногочисленные перелески и рощи. Никто не должен уцелеть после прохода Клана Заката. Никто и не мог уцелеть.

Левое крыло шло севернее, именно оно должно было первым выйти к месту боя, унесшего жизни воинов клана. Они найдут следы отряда ничтожных и поймут их цель. Лучшие разведчики и лучшие охотники отряда были там. И сотня воинов старого Барчи, искалеченных, превращенных в рабов, но не переставших быть шаргами, была там же.

Мер То был жесток, но он никогда не был глуп. Единственный глаз старого Барчи горел жаждой мести.

День семьдесят третий. Неделя поиска друзей.

В каждом из нас сидит демон. Даже в демонах.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Плыть по течению всегда проще, чем ломиться против, да и выгоднее в большинстве случаев. Потому что борьба с течением — это грязь в ушах, брызги в носу и водоросли в трусах, словом, ничего особенно приятного. И большинство людей, попав в объятия очередного течения, просто плывут, получают удовольствие и ждут подходящей развилки. И правильно, в общем-то, делают.

Куда плавное течение местной жизни унесло бы меня, к сожалению, уже не узнать — не смог я смириться с радостями дворцового быта, нарывался, грубил, пакостил в меру сил и фантазии, пытаясь бороться. Нарвался, напакостил и отборолся, теперь меня несла стремнина и жизнь закипала вокруг опасными водоворотами. Плавная река превратилась в ревущий поток, и все, что оставалось, пытаться выбраться поближе к берегу. Да и это оказалось непросто.

К сожалению, каждый гребок против течения всегда тяжелее предыдущего. Потому что вначале ты полон сил, но потом и силы, и уверенность растворяются под напором стихии. И в этот момент времени вся моя борьба со слетевшей с катушек судьбой свелась к одному — попыткам выжить. Несмотря ни на что. И каждый раз это делать становилось все сложнее.

С другой стороны, мне и прятаться стало не от кого. Впервые с момента моего появления мне не грозила немедленная расплата за все прегрешения. Не было в Валенхарре Высших, значит, искать моей смерти будут только враги и бороться мне нужно только с ними. Сильными, опасными, жестокими, но понятными. И всего-то осталось найти путь к выживанию. Среди тысяч дорог найти ту единственную, серую, пыльную тропинку, что ведет к цели.

Я не мог полностью открыться беднягам, вместе со мной угодившим в эту передрягу. Правда не сделала бы их сильнее, не упростила бы мне жизнь, и, вообще, не принесла бы ничего хорошего. Но идти дальше по жизни простым сержантом, вкушать прелести армейских будней и сложить буйну голову в стычке с очередным Рорка — тоже не лучшая альтернатива.

Когда жизнь превращается в раскаленные угли, у тебя остается простой выбор — или красиво сгореть факелом в наступающей ночи, или мельтешить пятками, пока хватает сил. Даже если это выглядит смешно, дико и нелепо. Танцуй, таракан, или умри. Но я — не таракан. И я станцую.

...

— Надо чем-то проем ворот заложить, — Глыба сидел во главе большого стола и чувствовал себя неуютно, постоянно ерзал, двигал стул и кряхтел. Судьба несла его наверх, должности сыпались в руки, а полномочия и почет — на плечи. К сожалению, сам Глыба за судьбой не поспевал, слегка тушевался и, похоже, всерьез побаивался. Должность самопровозглашенного коменданта крепости нашего командира совершенно не радовала. Впрочем, какая крепость, такая и радость.

К нашему приходу Валенхарр был уже пуст, как брюхо потрошеного лосося. Все самое ценное и самое гадкое уже достали, оставив только кости домов да толику требухи на улице — всех, кто еще не успел сбежать. Управлять городом было некому — Алифи, купцы, их семьи, командир городской стражи и большая часть его людей скрылись за поворотом северной дороги на Лаорисс задолго до нашего появления. Двух дней нам хватило, чтобы понять, что шансов выжить — нет. Шансов задержать приход смерти — тоже. Уныние царило на улицах, в казармах, на крепостных стенах и повода для веселья не было ни одного.

— Может, обратно створки повесить? - Меченый вырос до главного помощника Самого, и он-то этим ни в коей мере не смущался. Но и радоваться было тоже нечему.

— Не надо ничего вешать. Так пусть стоят.

Я был привычно хмур и, как всегда, говорил крамолу. Что мешало Логору отправить меня к солдатам и сбагрить со своих плеч, понятия не имею. Мое участие в офицерских посиделках не вписывалось в здешнюю иерархию, но Логору было на нее плевать, а остальные привыкли. И вновь недолгая пауза. Я продолжать не торопился, мои коллеги пытались подобрать слова поприличнее. Но получалось плохо.

Хрустнул стул, это Варин приподнялся и выплюнул мне в лицо:

— А ты не в курсе, сержант, что мы Рорка ждем? Или ты их встретить с открытыми воротами хочешь?

— Да. В курсе. Хочу. И что?

Варин скрипнул зубами и сел на стул. Веселее не стало.

— Я устал от твоих дурных идей, Мор. Лучше бы меня прибили на тех переправах, чем тебя столько терпеть. Как оставлять ворота открытыми, когда враг придет скоро? Как, объясни ты мне, тупому? И главное, зачем? — Логор в последнее время стал слишком болезненно реагировать на мои эскапады.

— Да ты поделись, сержант, — Меченый откинулся на спинку, вытянул ноги и приготовился слушать. Демонстративно. Но озорной огонек играл в его глазах. Нет, ну возраст должен же сказываться на человеке, не мальчик ведь?

— Ладно, — я сговорчивый. — Что мы здесь обсуждаем, если и так, и так конец? Мы думали найти тут укрепленный город и отряд хотя бы в тысячу копий. А что нашли?

Тишина, насупленные брови вокруг и все тот же огонек в глазах. Варин фыркнул.

— Нет уж, теперь слушаем. Тут если всех жителей собрать — столько не будет. Если только с бродягами тысячу наберем. Из них в ополчении — две сотни, от стара до велика — вон машут костылями. Нравится? Отличные мечники? Гроза Рорка? А солдат? Ни одного. Где они, бравые солдаты Валенхарра? — и, продолжил, не дав себя перебить. — Ноль. Никого. А стража? Где они все? Десяток уродцев, что нас встречали возле ворот, да еще пару десятков таких же бестолковин. Мы с кем собираемся город удерживать? И где здесь Высшие? Бросили этот город и людей тоже бросили. Всех.

Я перевел дух. Наболело. И продолжил, обращаясь к Глыбе. Он сейчас — голова, он теперь — наш царь и бог.

— Ты думаешь, кто к нам придет? Как ты там говорил, Клан Заката? Сколько мы там ушей нарезали? Четыре сотни? Хороший урожай и мешок большой. Только теперь к нам придет пару тысяч. Ты понимаешь это, нет? Все, заказывай могилу.

— У тебя все? — голос Логора окатил ледяной водой, непривычные нотки резанули слух, но мне было не до психоанализа.

— Нет, не все. Ставьте ворота, укрепляйте стены, учите солдат — ничего не поможет. Потому что бессмысленно. Потому что их намного больше, они сильнее, они опытнее. Есть только одно "но", — и я замолчал, переводя дух.

— Ну, говори, раз есть "но", — флегматично протянул первые свои слова за совещание Тон Фог.

Это входило в традицию, только капитана Нориана не было меня поддержать. Да и не стал бы он меня поддерживать. Если только пока резать будут, чтобы не рыпался.

Я успокоился.

— Честно — не удержать. За стенами или без стен, с воротами или без них — не имеет значения. Нет шансов. Но у меня есть идеи. Не одна — много. Очень много, потому что и знаю я больше, чем вы. И обсуждать каждую долго, сложно и муторно, — тесно мне было в рамках сержантских нашивок, все через разрешение, слово — последним, сам что сделать — ни-ни. Тесно и тошно, да и не выжить так. — Хотите жить, нужно делать. Не разговаривать — делать.

— То есть ты нам приказы собрался отдавать, — побагровел Варин. Рука капитана потянулась к рукояти оружия. Хмурый Логор не вмешивался. Похоже, все-таки я перешел черту.

— Собрался, — максимально жестко перебил я. — И вы будете слушать, потому что жить хотите. Приказами считайте или советами, можете даже думать, что это вам идеи в головы пришли — мне все равно.

Варин встал, и вид его не сулил ничего хорошего. И Логор словно не заметил, такой же остывший взгляд. Все. Или — или. Или в омут с головой, или с головой в омут. И так умирать, и так не жить. А значит все, что можно терять, уже потеряли и бояться поздно.

Я запрыгнул на стол. Для калеки это оказалось не такой простой задачей, но я справился. И так, по столу в грязных, нечищеных сапогах, медленно двинулся к капитану. Пижон? Не знаю, могу я хотя бы перед смертью порисоваться? Меча у меня не было, хотя занятия с мастером меча и не прошли даром. Но узкий кинжал был за поясом, а бешенство таилось за левым отворотом куртки.

Варин на стол не полез, при его габаритах это было единственно разумным решением. Он просто стоял и ждал, пока я сделаю отделявшие нас три небольших шага. Рука лежала на рукоятке клинка, и не было никого, кто попытался бы ему помешать.

— Ждешь? — и я сделал первый шаг. — Чего ждешь, Варин? Кому ты оказался нужен? Защитили тебя? Поддержали? Или в суп, как курицу без головы, отправили?

— Спускайся, — он был, на удивление, спокоен. Принятое решение и невмешательство Логора сделали свое дело.

— Хорошо, — покладисто согласился я. — Только сначала ответь мне, перед смертью, кого ты убить собрался?

— Урода, — весь ответ.

— А откуда я такой? — и я сделал второй шаг. Оставалось чуть — чуть.

— Мне все равно.

— Тебе не все равно, Варин. Именно тебе — не все равно. Ты когда-нибудь убивал Высших, капитан?

Капитан обнажил меч.

— Ты не Высший.

— Уверен? Вспоминай, капитан. Сейчас или никогда, больше шансов не будет. Вспоминай. — И я шагнул к нему вплотную.

Страшно не было. Я знал, что где-то здесь есть крохи силы, и пусть я не вижу, они все равно лягут мне в руки. Или не лягут, и тогда чья-то сталь закончит мучения бестолкового попаданца. Но в любом случае, страх не рождает силу, а сила не рождает страх.

Что вспоминали офицеры вокруг, я не знал, но им всем было что вспомнить. И странные битвы, и странные мысли, и нелепые разговоры о дворце, и упомянутое обучение в Садах, и предсмертный рассказ Нориана, и черные следы ладоней на груди умершего солдата.

— Дай мне руку, капитан, — я встал на одно колено, второе оказалось возле его клинка, и наклонился. Глаза в глаза, почти вплотную, в упор и протянул пустую правую руку.

— Дай. Мне. Руку, — жестко, с расстановкой, не отводя взгляд.

Руки он мне не подал, отодвинулся на полшага, обратно к стулу, и процедил:

— Какой из тебя Высший, — он выцедил смешок. — На себя посмотри.

Глыба поднялся с грохотом, стул покатился по полу. Хочет вмешаться? Посмотреть, чем закончится?

— Стой, Варин. — Это Глыба все-таки соизволил вмешаться. — Стой и молчи. Он маг, я видел это сам. А ты мне еще нужен.

Все. Еще одна нить порвана. И пусть не нить, так волосок, но и этот волосок мне был важен. Где я допустил ошибку? Нет, вся моя жизнь здесь — сплошные ошибки, но которая из них переполнила чашу? В какой момент командир, для которого долг не пустое слово, решил про него забыть? Или он посчитал, что Лорры искупили все? Что его вмешательство тогда — достаточная плата? Нет ответов. Наверное, в прежнем мире мы могли бы с ним подружиться, с этим простым, но грозным и суровым человеком. Дружбы здесь не получилось, да, наверное, и не могло получиться. Но и враг такой мне не нужен. Я не пройду этот путь один.

— Я не верю тебе, — огонек из глаз Меченого пропал, но что-то оставалось, где-то глубоко. Задумчивость? Недоверие? Надежда?

— А мне не надо верить. Я не для того здесь. И Энгелар с Валлором не для того меня в это тело переносили, чтобы мне верить. — Людям называть Владыку по имени нельзя. Нельзя, но мне не до запретов. — Мне нужны ответы, которых у вас нет. И мне надо жизни, которых у вас нет.

И все-таки я недооценил Варина. Он не стал мудрить, он обошелся без всяких рыцарских условностей и красивых жестов, он просто выбросил вперед руку с мечом, может, в грудь, может, в голову — не знаю. Моя правая рука успела быстрее, и металл прошил плоть. Это очень больно, когда лезвие не самого тонкого клинка пробивает ткани ладони, раздвигает кости и выходит наружу вместе с фонтанчиком крови и кусками сорванной кожи. Это очень больно, неожиданно и почти не страшно. Бешенство, вырвавшееся из-под левого отворота, было страшнее.

...

Он лежал на деревянном полу, рядом с остатками разорванного меча. Широко распахнутые глаза смотрели на меня. Рот был приоткрыт, из уголка мясистых губ по подбородку стекала кровавая слюна. Я не трогал его. Я удержался на самом краю, только этого оказалось мало.

Он был жив, но лучше бы он был мертв. Нельзя, чтобы у живого человека был такой взгляд. Взгляд человека, который превратился в раздавленного червяка. Что увидел он в моих глазах в тот момент, когда боль пробила плотину, и бешенство хлынуло наружу? Когда нижняя часть лезвия, так и не достигнувшего сердца, сначала прогнулась, а потом разорвалась в клочья, пронзив осколками его лицо, грудь и руку? Когда раскаленная рукоять выпала из его ладони вместе с кусками дымящейся плоти?

Кровь еще только начинала растекаться кругами, заполнять мелкие неровности деревянного пола и складок одежды, как Тон Фог выскочил за дверь комнаты. Чтобы вызвать помощь? Солдат? Врача? Трудно было ожидать проворства в этом тихом, незаметном, интеллигентного вида капитане. Но только проворство спасло его от одного из осколков, торчащего сейчас в спинке стула.

Моя кровь тоже лилась струей по развороченной, жутко обожженной ладони, по дрожащей руке на разбитую и посеченную поверхность стола и еще ниже, на пол. Еще чуть-чуть и кровь несостоявшегося убийцы сольется с кровью несостоявшейся жертвы. Кто из нас кто? Что я делаю? С кем я воюю?

Логор двинулся спокойно, решительно и не возникало сомнений, зачем. Ничего не отражалось в его застывших глазах.

— Убьешь? — тихо спросил я. Бешенство еще было рядом, оно еще рвало душу и жаждало боя. И только одно чувство было сильнее — стыд. Было невыносимо стыдно, и боль искалеченной руки отходила на десятый план. Почему так стыдно? Я же только защищал себя, это он напал на меня, безоружного, исподтишка. Я даже не тронул его, не ударил, почему? Но совесть — судья, с которым мне всегда было трудно договориться. И вот опять. И здесь. В первый раз в этом мире.

Логор молча переступил через хрипящего Варина, встал напротив, не обнажая оружия, и посмотрел на меня. А потом разорвал рубаху, оторвал неровную ленту и стал накладывать жгут. Мне.

Что я творю?

...

Мы собрались в другой комнате небольшого особняка, превращенного нами в штаб, только к вечеру. Варин выжил, но проку в ближайшие недели от него было мало. Многочисленные раны были не столько опасны, сколько болезненны и кровавы. Но хуже всего досталось психике этого гордеца и забияки, равно любившего поесть и подраться. Варин молчал. Выл, катался от боли, рычал на Фоку. И молчал. Ни фразы, ни слова.

Мы собрались в другой комнате, но изменилась не только обстановка. Изменилась сама атмосфера. Три натянутых, как струна, человека и я, перебинтованный и в который раз накачанный обезболивающим. Лилина остались крохи, солдатам его уже давно никто не давал, для офицеров и сержантов его скоро не останется. Но даже из этого смешного количества листьев Логор забрал большую часть и отложил отдельно. Мне. Подлецу, лгуну, самозванцу. Не важно. Цель названа, шаги сделаны, путь впереди.

Левая рука, раненая стрелой в бою с шаргами, в повязке и прижата к телу. Правая рука, пробитая и развороченная, опухшая и дергающая острой болью, на столе. И капли проступающей крови пачкают поверхность.

— Это было сильно, — Меченый все также удобно устроился, вытянул ноги, откинулся на стул, но меня это не обманывало. Этот дядька, даже улыбаясь или похрапывая, готов ко всему. — Только знаешь, мы уже седые тут все, на многое в жизни насмотрелись. Не верю я тебе, Мор.

— Я не буду тебя убеждать, Меченый. Я просто уйду, на север к своим, или на юг, к врагам, но я уйду, и тебе тогда станет спокойней. А когда вернусь к куче костей, которой вы станете, я найду твои и спрошу. Я спрошу твой череп: "Ты доволен?". И тебе нечего будет ответить. И нечем. Я не собираюсь уговаривать. Все просто. Или — или. Мне не нужна власть, мне не нужна слава и обожание. Но мне нужно, чтобы Валенхарр выстоял. А значит, вы будете делать то, что я скажу.

— Крестьянин, надо же, — в этот раз Логор сидел спокойно, куда-то пропали его ерзание и кряхтение. — Ладно, что ты предлагаешь?

— Я не предлагаю, — мне может быть больно, мне может быть стыдно, но я все равно дойду до конца.

Пауза.

— А он был забавный, — проговорил Тон Фог.

— Кто?

— Варин. Забавный, хотя и дерьма кусок, конечно.

Соль на рану? Меня трудно смутить. Не здесь. Не сейчас.

— Жив он еще.

— Жив, жив. Только забавным он уже не будет. Мы слушаем тебя, Мор. Высший ты или нет, не знаю, но товарищ ты точно непростой. Говори.

Это была не победа. Не должно быть побед с таким мерзким привкусом. Пусть. Мерзкий привкус не самая большая плата за еще один сделанный шаг. По крайней мере, я готов заплатить такую цену.

— Ворота не закрывать. Всех людей собрать. И женщин. И детей. Бродяг тоже. Всех. Все должны работать и легко не будет...

...

Сегодня...

Сегодня вообще мало чем отличается от вчера, от позавчера, от вереницы других бесконечно похожих дней. Оно по своей сути такое же. Время, когда убита очередная тайна, развеяна интрига. И только в завтра всегда скрыта загадка.

Сегодня они снова брели по замшелому болоту, обходили промоины, искали тропы, шли вперед, чтобы через пару часов обнаружить, что прохода нет и нужно возвращаться. Возвращались по памяти, по отложенным в ней приметам, чтобы искать развилку, новый путь и идти уже по нему. Однообразная муть тины под ногами, однообразные тяготы и одни и те же испытания. Тот же дождь, та же грязь, та же топь. Жизнь от привала до привала, от первого луча света до последнего, от этого кусочка земли до того, которого еще не нашли. Бурая земля, серая рассеянная хмарь и серые мокрые плащи спутников.

Дороги не было. Мастера дорог Куарана хорошо выполнили свою задачу, раз и навсегда уничтожив всякую возможность прорваться по суше вверх по западному берегу Аюр. Дороги нет, но возвращаться нельзя. Возвращение равносильно поражению. Возвращаться нельзя, а дороги нет. Может быть, в другое время, после засухи летом, или в морозы зимой можно пробиться через этот застывший мир, где все призрачно, где надежда обманчива, а земля под ногами — счастье. Может быть, но лето прошло, зима еще не скоро, а болото, вот оно рядом, все также вздыхает и булькает под ногами.

Леса Куарана дышат жизнью, радостной и кипучей. Аюр дышит мощью, спокойствием и безразличием к мирской суете. Степи юга, пришедшие и затопившие некогда неприступный Беллор, дышат гарью, солнцем и свободой. Болота к северу от Оллиса дышали смертью, тоской и презрением к жизни.

— Дороги нет, надо возвращаться.

Все, самые тяжелые слова сказаны. Они потеряли столько времени зря. Невыносимо признавать поражения так, мокрым, униженным, раздавленным, по пояс в булькающей жиже, но выбора нет. Когда-то это все равно пришлось бы сделать, почему бы не сейчас.

Идти на север было ошибкой. Вот так просто. Словно соли на мясо пересыпал — да, в последний раз сыпанул зря. И все? Нет, не все. Дни решают многое, недели могут решить все.

Где сейчас Рорка? Где сейчас Алифи? Устоит ли Куаран? И кто там правит? Держится ли еще Итлана, и как долго ей осталось? Вопросы, вопросы.

— Назад еще тоже нужно дойти.

Ллакур, уставший, грязный стал центром их группы, чашей, из которой черпали силы все остальные.

— Неважно. Возвращаемся. — У Бравина не оставалось сил на эмоции. У него не оставалось сил даже на то, чтобы сказать лишнее слово. Только за этот день он тонул дважды, и в последний раз его едва вытянули из трясины. Это жуткая смерть, когда вдохнув в последний раз, ты погружаешься в воняющее, липкое, забивающее рот, глаза, уши, ноздри нечто. И остается только темнота, ужас, обволакивающая тебя жижа, и рука друга, вцепившаяся в твои волосы.

— Нет, — Ллакур не умел сгибаться под тяжестью испытаний. Прямой, жесткий и бескомпромиссный. Спорить с ним было невозможно.

— Может, стоит разделиться? — Бравин уже задавал такой вопрос, только тогда он еще верил, что можно пройти вперед.

— В путь, барр. Куаран ждет всех нас.

Мастер заклинаний смотрел на Карающего и понимал, что того можно сломать только вместе с жизнью.

...

Мер То сидел на спине своего любимого скакуна и смотрел на реку, огромную, могучую, и душа трепетала в предчувствии. Конь нервничал, ледяная вода струилась по его телу, унося пыль дорог, оставляя после себя лишь мокрую шерсть и безумный холод. Ледяная вода окутала ноги Мер То, сковывая движения, сводя зубы, рождая восторг. Вождь за многие годы своей славной жизни так и не смог привыкнуть к радости, которая рождалась в груди при виде нового испытания. Предвкушение победы. Над врагом, над природой, над собой — не имеет значения.

Вождь Клана Заката, ударив животное плетью, направил рыжего коня вперед. Далекий берег ждал, манил и обещал славу. И тысяча его телохранителей вошли в воду вслед за ним. Не все выйдут из воды, не всем хватит сил или везения. Но они — шарги. И каждый, кто доплывет, станет еще сильнее, опаснее. Только так можно идти к победе — теряя слабых и закаляя и без того сильных.

И уже на том берегу, даже не посчитав потерь, не оглядываясь на оставленный за спиной юг, Мер То привычно потреплет скакуна по великолепной белой гриве и недрогнувшей рукой проведет острым ножом по его мокрому хрипящему горлу.

Победа невозможна без жертв. И первая жертва должна быть именно такой. Потому что возвращаться Мер То не собирался.

День семьдесят пятый. Неделя поиска друзей.

Мне не жаль пряников. Но и кнута мне не жаль.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Диалоги".

Люди работали. Почти без перерывов, сменяя друг друга только для непродолжительного сна и коротких перерывов на еду. Днем и ночью. Утром и вечером. Старики и дети. Мужчины и женщины. Здоровые и калеки. Никто не отказывался — плети уговаривали самых ленивых, поднимали самых больных. Плети придавали сил и вселяли уверенность. Но люди бывают разные, и не все становятся шелковыми после удара кожаных ремней по хребту. Поэтому несколько отъявленных тунеядцев уже висели с обеих сторон осиротевшего проема ворот, одним своим видом подогревая желание работать.

Люди копали рвы. Не вдоль периметра стен — это глупо, потому что некому защищать эти ветхие укрепления. Рвы широкими и не очень глубокими лучами расходились от городской стены прочь, разделяя пространство вокруг на сектора. Рисунок ребенка, солнышко с тонкими полосками — лучиками. Смешной рисунок и безумная по сложности и затратам сил работа. Так было надо. Мы не могли защитить всю стену, но могли попытаться дать отпор на отдельном ее участке. Просто нужно знать, где пойдет на штурм противник, и не дать ему свободно перемещаться вдоль всего периметра. Сюда бы трактор, экскаватор, грейдер, что-нибудь, что облегчило бы этот тяжелый труд. Мечты. Даже лопат хватило не всем, и люди ковыряли землю топорами, ломами, тупыми мечами. Вручить острые мечи в руки работников никто не рискнул.

Люди рубили деревья в городе и в ближайших перелесках, резали кусты, стягивали к городу, укладывали в выкопанные другими рвы, предварительно связывая цепями, веревками и тряпками, путая ветви. Тяжелая, выматывающая работа. Люди падали от усталости под тяжестью перетаскиваемых стволов, но никто не пытался бежать. Потому что за бегство — плети, а те, кто не передумал и попытался бежать повторно, уже покачивались под ветром на единственной оставленной в назидание липе. Глыба отдавал приказы вешать людей без колебаний, потому что сейчас они перестали быть просто жителями, а превратились в солдат, пытавшихся уклониться от боя. Я не спорил, стоял с ним рядом, смотрел на казни и не отводил взгляда.

Люди разбирали дома вдоль городских укреплений, ломая стены, снося крыши, дробя на камни. Эти камни не несли на стену. Зачем? Все равно ее не удержать. Камни укладывались вдоль внутреннего периметра стен, навалом, барьером, который не просто преодолеть и не сломать ногу. Огромные валуны и мелкий щебень с провалами, пустотами, неверная опора и естественная преграда. Все это, перемешанное с остатками мебели, бревнами, досками, утыканными гвоздями, проволокой, выполняло единственную задачу — задержать, замедлить, сделать уязвимыми фигуры врагов, спускающихся в город.

Люди заколачивали окна ближайших каменных домов, превращая широкие проемы в узкие бойницы, через которые не войти и не выйти. Заколачивали и заваливали мебелью, камнями входы и окна первого этажа. Копали рвы поперек улиц, рыли ямы, ломали изгороди, закапывали колья и острые камни. Накладывали настилы и мостки между домами по крышам, по окнам вторых этажей. Падая, оступаясь, подворачивая ноги и ломая руки.

Люди превращали никчемный городишко в крепость, концепция которой совершенно не вписывалась в традиции этого мира. В крепость-ловушку, в крепость-загадку. В крепость, в которую легко войти, но трудно выйти обратно невредимым.

Люди хрипели, ругались, мучились и страдали, сбивали руки и ноги в кровь, натирали жуткие мозоли, падали от усталости и снова поднимались. Потому что тех, кто не поднялся, ждет плеть. А если не поможет плеть, в пустом проеме ворот еще оставалось свободное место, а на липе — незанятые ветви. И Глыба не отступит, и я не отступлю.

Этот мир еще не придумал слово "патриотизм" — пусть. И слово "самоотверженность" он не придумал тоже. По крайней мере, людям о них никто не рассказал. Не страшно — этот мир родил рабство и подчинение, а значит нужно пользоваться тем, что есть. Жизнь в условиях военного времени — тоже жизнь, но никто не обещал, что она будет сладкой. Потому что смерть в условиях военного времени — тоже смерть, только приходит она быстрее.

Раненые следили за работниками, раненые вешали несогласных, раненые наказывали плетьми. Распределяли еду, заготавливали пищу и кашеварили тоже раненые с помощью старших детей и самых дряхлых стариков. Самые маленькие дети никого не интересовали и носились по городу, играли, плакали, кричали, а возможно, и умирали, не дождавшись внимания взрослых.

Все здоровые солдаты копали рвы, корчевали деревья, рушили стены и ждали Рорка. Никто из них не отказался, но все косились на Глыбу. И на меня. Я не увидел среди них готовых к бунту — привыкшие к дисциплине, видевшие смерть, они знали, что их ждет, но хотели жить. Несмотря ни на что. И если для этого им нужно было копать, рубить или ломать, так тому и быть. Никто не тренировался, никто не отдыхал. Ополченцы были тут же — с лопатами, топорами, колунами и молотами. Так и не освоенные ими толком мечи лежали в казарме. Потому что сейчас лопата была важнее меча.

Проем ворот, несмотря на ожидавшийся штурм, остался открытым. Потому что наши ворота, даже закрытые, не удержат никого. Открытые ворота — лучшая приманка для врага, красная тряпка в руках, на которую мы будем принимать разъяренного быка. И какая разница, что так воевать не принято? Что положено зарываться в землю, прятаться за тысячами тонн камня? У доспешного рыцаря, закованного в десятки килограммов громоздкой брони, шансов выстоять против огромного быка ненамного больше, чем у хрупкого тореро в легкой шелковой рубашке, танцующего свой безумно опасный танец смерти.

Тон Фог с двумя десятками своих солдат на конфискованных у горожан лошадях обыскивал окрестности города в поисках людей. Всех, кого обнаруживали, преимущественно на северной дороге или в окружающих ее рощах, — гнали в город. Людей катастрофически не хватало, объем необходимых работ превышал всякие разумные пределы. Пусть лучше эти несколько сотен беженцев принесут хоть какую-то пользу городу сейчас, чем Рорка — потом. Да и не будут Рорка загонять их на работы, просто снимут трусливые головы с трясущихся плеч и направятся дальше.

Все запасы в городе конфисковали, два дня шли повальные обыски и потрошение домов — бедных и богатых, людей и Алифи. В последние я заходил сам, под пронзительными взглядами горожан и солдат. Ничего, пока Рорка рядом, бунта не будет, а потом... До этого "потом" еще дожить надо, и сейчас выжить — главная задача. Несмотря на то, что Валенхарр перевернули и вытрясли, как мусорное ведро, еды было немного — на долгую осаду не хватит. Ничего, прорвемся. Судя по тому, что я видел, добиться осады уже само по себе будет равносильно чуду — ни один полководец в мире не начнет осаждать крепость, видя открытые ворота и хлипкие стены. А значит, все закончится быстро.

Я ходил вместе с Глыбой, Меченым и несколькими его людьми. И руки офицеров лежали на рукоятях клинков, а солдаты не снимали тетивы. Я ходил вместе с ними по преображающемуся прямо на глазах городу, и в мозгу вызревали новые безумные идеи. Никто не спорил. Главное, чтобы хватило времени. О том, хватит ли сил горожан, думать не хотелось.

Иногда сердце превращается в панцирь, и тогда ни чужая боль, ни чужие слезы не могут пробиться через каленое железо.

...

На улицах городка кипела работа, люди ворочали камни, разбирали стены, рыли землю и падали от усталости. Там люди готовились умирать и убивать. Здесь я сидел в одиночестве, уставившись в голую стену, пытаясь понять, что еще не сделано, что упущено. И сколько бы я не думал, на ум приходил только один ответ. Ответ, лежащий на поверхности.

Как там говорил Логор? Точно не вспомнить, но смысл был в том, что магов осталось мало. Или изначально их было немного? Нет, вряд ли. Если уж даже мне крохи обломились, то благословенному народу, вломившемуся в этот мир словно на танке за пирожками, сам бог велел. Но я прибыл только что, свеженький еще. А здешние Алифи уже какое по счету сотое поколение? Похоже, не все у них хорошо с магичеством и заклинаниями.

Если уж на такое сражение, что мы пережили у переправ, не нашлось лучшего мага, чем наш командир, то что говорить? Хороших магов сколько? Единицы? Десятки? Вместе с плохенькими, типа меня, сотни, вряд ли больше. Но это у здешнего света. Что с тьмой? Вот про эту тьму мне, считай, вообще ничего не известно. И спросить не у кого. Ладно, думай голова, пока есть чем, пока думалку по ближайшей стенке не расплескали.

Рорка. Короткоживущие, плодящиеся, ушедшие от своих предков намного дальше, чем Высшие. И поколений у них явно сменилось больше, и талантов, видимо, сохранилось меньше. И знания при коротких сроках жизни накопить сложнее. А в условиях кочевого образа жизни тем более. Так что, по логике, с черным колдунством у местных адептов тьмы еще хуже, чем со светлым магичеством — у Алифи. Но это — в теории, а на практике?

Ведь угробил неизвестный мне шаман нашего мага на переправах? И толпу народа вместе с ним в землю вогнал. И меня с Логором почти. Значит, сильный шаман был? А с другой стороны, я ничего тогда не умел, да и сейчас не умею. Без опыта, без малейшего понятия, не имея даже представления о творящихся здесь чудесах — выжил. Что я там, зеркало представлял? Вспоминается смутно, словно десять лет назад было, а еще двух месяцев не прошло. То есть моих крошек хватило, чтобы местное колдунство пересилить? Значит, слабый шаман был? Противоречие — всегда повод задуматься, и я продолжил размышлять.

Хорошо, оставим переправы. Но под Лоррами нас местный принц кочевой к ногтю прижать пытался. И шаманов с ним не было. Ни одного, иначе не понадобилось бы мне сейчас ломать голову над тяжелыми думами. Трупам ломают головы не думы, а пилы. И если бы шаманов у Рорка было пруд пруди, хоть одного бы к особе благородной крови прикомандировали. Значит, их тоже мало. Это хорошая мысль. Радостная. Итак, примем как допущение — шаманов мало. А магов еще меньше, поскольку и самих Высших не так много. А у людей магов-шаманов вообще нет. Это Логор однозначно утверждал.

А что из этого следует? Что я и есть тот самый незадействованный ресурс нашей защиты. То звено, которое можно усилить. Только как? У Алифи на изучение магии ушли поколения, тысячелетия. У меня нет тысячелетий. И сотни лет нет. И десяти. Даже года — и того нет. Неделя — максимум. Это если очень повезет. Можно ли за неделю, без информации, без опыта освоить глубины такого искусства? Риторический вопрос. Значит, в бездну глубины. И не глубины — тоже в бездну. Нужны только вершки. И главный вершок — как вообще вызывать это состояние?

Я отвлекся, подошел к окну, посмотрел на кипевшую на улицах работу, закрыл глаза и попытался вспомнить.

...смерть смотрела на меня глазами сурового воина, поднимала его руку с кривым мечом и направляла его укрытого пеной коня. Сколько нас разделяло? Мгновение? Два? В них вместилось только одно желание, неистовое и невозможное. Вырваться из этого проклятого мира, из этого царства боли и крови. И казалось, только этот воин Рорка отделяет меня, избитого, уставшего, измученного от дома. Только он. Мир передернулся рябью. Мир разорвался на полосы цветной бумаги. Мир окончательно сошел с ума, и я, в кои-то веки, принял в этом участие...

Переправы, мой первый опыт, врезавшееся в память сильнее всех последующих битв ощущение безнадежности и бессмысленности происходящего. И череп летящего на меня воина, раскрывающийся цветочным бутоном.

... я ярился. Весь ужас этого мира, все мерзости, вся боль, вся ненависть сосредоточились в этом упрямом человеке, который даже перед лицом смерти не мог пойти мне навстречу. Я вцепился ему в грудь, боль в левом плече взорвалась вспышкой, мир поплыл, разноцветные полосы появились перед глазами и сплелись в узоры. — Имя...

Я узнал это имя в Лоррах, когда, несмотря на дикую боль и бушующую ярость, сломал волю умирающего убийцы. Ни в первом, ни во втором случае я не контролировал себя, не отдавал полного отчета своим действиям, боль, усталость, страх и эмоции сделали все за меня. Но так продолжаться не может. Я еще помнил взгляд Варина, рухнувшего на пол совсем недавно.

...взгляд человека, который превратился в раздавленного червяка, что-то увидевшего в моих глазах в тот момент, когда боль пробила плотину и бешенство хлынуло наружу. И нижнюю часть лезвия, так и не достигнувшего сердца, что сначала прогнулась, а потом разорвалась в клочья, пронзив осколками лицо, грудь и руку капитана. И раскаленную рукоять, что выпала из его ладони вместе с кусками дымящейся плоти...

Так не должно быть. Я сам хозяин своей судьбы. Я сам должен принимать решения. И определять "когда и как" - должен тоже я, а не неведомый демон в моем подсознании. Потому что отказываться от преимущества, пусть даже оно такое шаткое и иллюзорное, нельзя. Ведь каждое твое преимущество — это слабость твоего врага.

...

Барр Геррик с интересом разглядывал зал для чаепитий куаранского дворца. Низкие белые кресла с золочеными спинками, пушистые белоснежные ковры, в которых утопают ноги, выложенные белыми плитами стены, мягкий шелест многочисленных крыльев. Сотни, тысячи разнообразных бабочек в больших стеклянных колоннах жили и умирали, не обращая внимания на случайных зрителей. Разноцветный, неповторимый танец жизни.

— Сколько они живут?

Собеседник был не настроен обсуждать прелести дворца, он сидел напротив, чихая и вытирая платком покрасневшие глаза. Горячий чай, приятная компания и кресло Владыки не поднимали его отвратительного настроения.

— Проклятая погода, мастер знаний опять обещает дождь.

Барр Геррик и не ждал ответа. Бабочек он, если честно, не любил, собеседника он не любил еще больше, а к плохой погоде относился философски, потому ухмыльнулся и заметил:

— Лорд Толариэль, когда закончится война, приезжайте к нам в Лаору, вот там Вы увидите, что такое настоящий дождь и пронизывающий ветер. А ваша непогода — так, легкая морось и теплый ветерок.

— Когда закончится эта война, не будет ни тебя, ни твоего Лаорисса, — буркнул собеседник. — Вы обещали, что Римол удержит переправы, а ваши отряды придут на помощь. Где все это? Проклятый солдафон оставил Аюр и через пару дней уже будет здесь, а отрядов я так и не увидел.

Барр Геррик внимательно смотрел на нового Владыку, вежливо кивал, но соглашаться не спешил:

— Милорд, это Куаран велик, могуч и овеян славой. У нас же город небольшой, а угроз также много. Наши отряды обязательно придут на помощь, но произойдет это чуть позже. Всего лишь. Пока же вы прекрасно справляетесь и сами.

Толариэль Встречающий Бурю, предатель и узурпатор, сжал чашку своими толстыми пальцами, словно попытался раздавить.

— Сами? Что ты лепечешь, советник? Кого ты успокаиваешь? Меня? Переправы — ворота Куарана. А этот подлец показал Рорка спину и помчался выручать своего кумира.

— Вы сами виноваты, милорд, — перебил барр Геррик. — Я же настаивал, чтобы с Хрустальным Родником ничего не произошло, а Вы? Вы же с рыцарями его телом вытерли все плиты тронного зала. А он, как никак, герой. У него почитателей еще много.

Толариэль скривился еще больше.

— Ничего не стало с твоим Энгеларом, только спеси поубавилось.

— У нас с Вами, милорд, разные представления о том, что такое "ничего не стало". Владыка Лаоры недовольна. Очень недовольна, — из голоса гостя внезапно исчезли мягкость и вкрадчивость. — Вы, лорд Толариэль, многое забыли, а Орден не всемогущ. Иначе Вы бы не пришли к нам.

— Я уже жалею об этом, — попытался возразить Толариэль, но гость его опять бесцеремонно перебил.

— Не о том жалеете, милорд. В Ритуальном Кругу такой же разброд, как и в Совете Владык, и там в ужасе от того, что Вы натворили. Вы их убедили, что переворот будет бескровным, что рыцари света понадобятся только на первом этапе, а потом они уйдут к переправам. А Вы устроили бойню. Милорд, если иерархи не отрекутся от произошедшего, то они фактически объявят войну светским Владыкам. Никто ради Вас на такое безумие не пойдет.

Толариэль, бывший мастер ритуалов, один из девяти иерархов Ордена и новый Владыка Куарана с бешенством смотрел на гостя.

— Ты забываешься, лаорец. Вы там думаете, что самые хитрые и коварные? Не перехитрите себя. Если Рорка возьмут Куаран, они дойдут и до вашей Лаоры. Иволга падет вслед за бабочкой, — и чашка с недопитым напитком врезалась в стекло одной из колонн. Водопад стекла похоронил под собой сотни прекрасных насекомых, но оставшиеся в живых разлетелись по комнате. Порхая, шелестя крыльями и кружась в только им понятном танце, бабочки радовались свободе.

...

В этот день они прошли вперед намного дальше, вынуждено забирая к северо-востоку. Шли молча, связавшись вместе. Такое решение уже выручало их не раз, если проваливался один — тянули все. Болото все также стонало вокруг, все также пугало пузырями, проступающими на поверхности пробивающихся сквозь мох застойных луж. Однако, все чаще под ногами стали появляться и участки плотного, слежавшегося торфа. По такому естественному настилу, пусть и по пояс в жиже, рискуя каждым шагом, но уже можно было идти.

Ллакур и Второй, ведущие отряд, всё также хмурились, не позволяя себе ни тени улыбки, ни мгновения отдыха, но все чувствовали — идти стало легче, смертельно опасные места стали встречаться реже. Менялся и вид болота. Неверный покров желтой травы, плавающий по поверхности, расползающийся в руке и не дающий опоры, уступал место кочкам с низким кустарничком, трехгранные узкие листья которого зеленели, несмотря на наступившую осень.

Тонкая, незаметная тропинка, даже не тропинка — тень, коснувшаяся неверной земли, легла под ноги ближе к вечеру. Бравин, даже встав на нее ногами, даже присмотревшись, так и не верил, что здесь еще недавно ходили люди. Чем этот пятачок земли отличается от тех, что уже остались за его спиной или еще ждут впереди? Все тот же мягкий грунт, который опасно продавливается под тяжестью тела глубоко внизу. Так же обманчивы зеленые кочки и порыжевший мох. Но Карающих не обмануть — Второй остановился и медленно, пригнувшись, двинулся к замеченной впереди тропке.

— Два человека, шли сегодня — пару часов назад, не больше.

Ллакур устало покачал головой:

— Что людям делать в сердце Рубежных Болот?

— Может, беженцы? — Бравин остановился и с трудом перевел дыхание. Медленный темп движения по вязкой каше болота выматывал сильнее бега, воздуха не хватало.

— Нет, барр. Беженцы натоптали бы так, что следы за пару часов бы не рассосались. Шли аккуратно, умело, зная, какие следы скроет трясина, а какие оставлять нельзя. Нет. Это не беженцы. И для охотников не лучшее место.

— Зачем гадать, если можно пойти и спросить? — Бравину было неловко за проявленную накануне слабость, и сейчас он гнал Карающих вперед. Только вперед.

Второй скептически заметил:

— Тропу-то я вижу. Но люди шли налегке, думаю, не догоним.

Командир звена убийц остановил говорившего одним жестом.

— Болото — не то место, где стоит куда-то спешить. Так можно никуда не успеть. Поэтому пойдем по следам, все равно нам в ту же сторону. А там посмотрим.

Долгое время тропинка водила усталых Алифи по бурому однообразию топей, где единственными ориентирами служили внешне одинаковые низкие зеленые заросли пушицы, клюква и голубика, торфяные кочки под ногами, мох да редкие, искореженные до неузнаваемости мертвые деревья. На север, потом на восток, потом на юг, каждый раз ставя перед путниками вопрос — идти по тропе, или двигаться по направлению к Куарану. И каждый раз решали идти по тропе, потому что путь вперед в условиях Рубежных топей — далеко не всегда путь к цели.

Только к вечеру Алифи добрели до небольшой возвышенности в этом мире иллюзий, где все неточно, неверно и зыбко. Островок, скрытый плотной стеной карликовых берез и чахлых лиственниц. Тропка вильнула в не замеченный сразу проход и неожиданно вывела Бравина и Карающих к странному поселению.

Пять хижин на многочисленных высоких сосновых сваях. Неровные, кособокие срубы, в которых каждое бревно уникально — толстое или тонкое, ровное или кривое, старое или новое. Сосны, лиственницы, березы — все, что попало под руку безумному строителю. Кривые, покатые крыши, с прикрытыми от дождя отверстиями, заменяющими трубы. Старые некрашеные двери, законопаченные сухим мхом. Маленькие окна, закрытые закопченной животной пленкой. Высокие пороги и скрипящие, опасно кренящиеся лестницы. И на всю деревушку — никого. Пустые, только что покинутые жилища. Еще курится дым в открытых очагах, еще не развеялся запах жареного мяса.

— Они не могли уйти далеко. Надо задать им вопросы.

Карающим не надо было объяснять, прошло всего несколько мгновений и трое Алифи растворились, скрывшись за низкими деревьями, окружающими поселение.

— Этим домам десятки лет. Похоже, их неоднократно разбирали и отстраивали заново. Эти люди должны знать болото лучше.

Они сидели в самой большой избе на неказистом топчане, вытянув промокшие ноги в сторону все еще теплого очага. Было почти хорошо. Не мешали ни исключительная закопченность помещения, ни остатки едкого дыма, ни общая убогость обстановки. Когда карающие втолкнули в дом пойманных в окрестностях хозяев, одежда Бравина уже почти высохла. Ждать ему порядком надоело, но выходить обратно в болота и менять унылое тепло на бесконечный холод и стылую жижу трясины не хотелось.

Людей было семеро — трое мужчин, две женщины и двое мелких ребятишек. Худющие, согнутые тяжелой жизнью, болезненные существа с бледной рябой кожей.

— Остальные где? — церемониться Ллакур не стал. Казалось очевидным, что пойманных жителей недостаточно для заселения пяти домов.

Красноречивое молчание в ответ. И взгляды исподлобья. Злые — у мужиков, боязливые — у женщин. Дети смотрели так, как смотрят на новое диво, на неведомую зверушку, от которой не знаешь чего ждать. С затаенным страхом, смешанным с откровенным любопытством. Неприятный, выводящий из себя взгляд.

— Вас не тронут, не бойтесь. Кто у вас главный?

Хмурые взгляды в ответ. Эти люди не ждали прихода Алифи. Радости от встречи с благословенным народом они совершенно не испытывали. Отвечать непрошенным гостям не хотели. И, похоже, обязательного, прививаемого поколениями почтения не испытывали.

Ллакур хмыкнул, подошел к ребенку, коротким рывком вырвал его у матери, бросил на стол и приставил кинжал к горлу. На грязной коже выступила капля крови, карающий одним ударом успокоил попытавшегося вмешаться взрослого.

— Я спросил, кто главный? Или мне нужно выбивать ответы?

— Нет здесь главных, — хрипло ответил один из мужиков, мелкий, самый невзрачный. — Пузырь в болота ушел и хрен вы его найдете.

Разговор не клеился, но им и не поговорить нужно.

— Хрен найдем, — согласился Ллакур, не обращая внимания на тон пленника. — Ты найдешь. И приведешь сюда. Если до темноты твой Пузырь будет здесь, никого не тронем. Беги, времени у тебя мало — ночь скоро.

Остальных пленников сбили с ног и стали деловито вязать тонкие руки. Завоевывать почитание селян, у которых по каким-то причинам оказались нарушены базовые установки, никто не собирался — долго и неэффективно. Не видят жалкие поселенцы света в окружающей тьме? Их проблемы, карающие — не служители культа, они находят самые быстрые пути. Пусть даже эти дороги и не проходят по яркой стороне света.

Бравин покачал головой и стал устраиваться поудобнее, ночь предстояла долгая. Первая ночь под крышей и в сухой, пусть и дымной избе за последние дни. Короткий отдых. Позади — тяжелая дорога. Впереди — тоже непростой путь. И нужно уметь пользоваться подарками судьбы.

Глядя на испуганных, скрученных и жалких жителей поселения, мастер заклинаний впервые поверил, что они смогут дойти. Пусть даже кому-то из этих несговорчивых людей и придется пожертвовать здоровьем или жизнью. Лучше первым, но и жизнь — не абсолютная ценность. Что такое жизнь неизвестного человека в сравнении с судьбой Куарана?

...

Городок горел. Частокол, крыши домов, деревья за последнее время сильно напитались дождевой влагой и занимались плохо. Но внутри домов уже плясали языки пламени. Мебель, деревянные стропила и рамы, косяки и двери с радостью отдавались в объятия огня, и ручейки дыма уже тянулись в небо.

Воины Клана Заката умеют жечь чужое имущество, когда нет возможности или желания забирать его с собой. Забирать чужие жизни воины умели еще лучше, но городок оказался пуст. Единственный труп ничтожного разлагался в одном из сараев и применения навыков не требовал.

Городок умирал под гул, треск пожаров и шутки захватчиков. Только длинное двухэтажное строение в центре не спешило поддаваться натиску огня. Уже сгорела живая изгородь и рухнули крыши соседних домов. Но пламя опадало перед стенами жилища Алифи, огонь отступал, дым и копоть едва зачернили белые стены.

Выбитые окна позволяли разглядеть детали просторных комнат. Старое дерево, мягкие драпировки, ткани на стенах покорно ждали огня, но тот пасовал, столкнувшись с магией. Трое воинов ушли во тьму, только попытавшись попасть внутрь, и Демон Ту вряд ли пришел проводить их в дальний путь. У врага свои демоны, и путь их неведом.

Воины Рорка окружили упрямое здание, посылая обернутые паклей и подожженные стрелы внутрь, с досадой наблюдая, как происходит невозможное — жадный язычок огня, попадавший на сухую ткань, угасал, словно это не ткань, а камень.

Тысячник Клана Заката остановил бесполезное действо. Здесь бессильны луки и мечи. Может быть, стенобитные машины и справились бы с такой задачей, но тратить столько времени ему никто не позволит. Сейчас у него иная цель — найти отряд ничтожных, что неподалеку от этого странного места забрали жизни у младшего наследника и его воинов. Пусть изучающие сущее разбираются с магией севера, задача простых воинов — побеждать врагов, а не загадочные строения.

Клан Заката уходил из уничтоженного селения, оставляя за собой только тлеющие угли, золу, черное пепелище и неприступное двухэтажное белое здание в разводах копоти.

День семьдесят седьмой. Неделя поиска друзей.

Любая история в мире — о любви. Но не всегда - к деньгам.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Парадоксы".

Окно выходило на запад, и слепящие лучи заходящего светила били прямо в глаза. Завесить бы его наброшенной на крючки полосатой шторой, чтобы не портить зрение, но за последние недели душа соскучилась по солнечному свету.

Вид города, в отличие от солнца, взгляд не радовал. Мешанина камней, кольев, бревен — разрушать всегда быстрее и проще, чем строить. Сколько времени придется потратить местным жителям на восстановление, трудно даже представить. Вечность. Или две. Но это — при условии, если будет кому восстанавливать. Будущее строительство Валенхарра меня заботило мало.

Уже которые сутки жители города падали без сил, чтобы быть поднятыми ранним утром и вновь отправиться на тяжелую работу. Даже каторжники в рудниках вряд ли работали больше. Наверное, это было бесчеловечно. Наверное. Только идеи гуманизма и демократии здесь еще не известны, а потому зубы горожан скрипели, ноги подкашивались, но бунта не было.

Усталость давила на плечи, хотя я-то практически ничего не делал. Во-первых, последние ранения и увечья не позволяли — работник из меня был аховый. Вообще, большой вопрос, как я на ногах столько времени умудрялся проводить? А во-вторых, не наше это командирское дело. С должности сержанта я себя снял и назначился советником Логора. Непонятная должность с непонятными правами и обязанностями — именно то, что мне было нужно. Никто вокруг не знал, что я должен делать, кроме как полезные мысли думать. Я и думал, раз нужно. Мне не сложно.

Меченый завалился без стука, впрочем, как всегда. У кого-кого, а у капитана лучников такой дурной привычки — стучать в дверь, никогда в жизни не было. Это счастье — быть всюду как дома, а счастьем Меченый распоряжаться любил и умел.

— Опять хмурый? Я понял, тебя из Высших в солдаты именно поэтому и вышибли. Ты на окружающих тоску наводил. Все, Мор, хватит полки грызть, потопали.

— Куда потопали? Весь город в руинах, и все жители вповалку. — Намеки я понимал слабо, идти никуда не хотелось. А тоска, ну да, тоска, а с чего веселиться-то?

Меченый хмыкнул, подошел ко мне, вцепился своей пятерней в ворот моей серой от пыли рубахи и потянул за собой. Вообще, как-то это не очень подобострастно у него получилось. И пришлось сдвинуться с места — лапища у лучника было что надо, думаю, потяни он Глыбу, и тот бы вприпрыжку побежал.

— Мор, хватит уже сидеть. Высший ты, или нет, но бабу любому хочется. Пошли. — Меченый был подозрительно довольным, рот расплылся в улыбке, глаза горели непонятным мне огнем.

— А чему ты, собственно, так радуешься, — осторожно уточнил я, активно переставляя ногами.

— Радостно мне, вот и радуюсь, — загадочно произнес капитан и продолжил. — Понимаешь, веселая штука получается. Если ты, как нам давече пытался втолковать, и вправду Высший, то с человеческими бабами тебе случая еще не представилось. Если ты не извращенец, конечно. Первый опыт, так сказать.

Все-таки не удалось мне добиться покорности и немого обожания офицеров, ни от одного. Логор стал относиться ко мне, как нянька, только хмыкая и кивая на мое возмущение. Он приставлял ко мне надежных солдат, он следил за моим здоровьем, поддерживал мои решения первым тоже он. Но при этом продолжал хамить по случаю и угрожать всякими непотребными зверствами.

Тон Фог вначале был тихоней, а теперь превратился в любителя задавать вопросы, пытаясь вывести меня на чистую воду — словно подменили человека. Зачем ему это было, не знаю, мои идеи он в штыки не воспринимал, в обсуждении участвовал, свои мысли высказывал. Но продолжал допытываться и домагиваться: "а что Высшие пьют на званых балах", "а на каких перинах Высшие спят во дворце?", и прочую ахинею нес по сто раз на дню. Фантазия его не покидала, в отличие от моего терпения, но придраться было не к чему. Даже если и было к чему, не размазывать же человека по стенке за докучливый вопрос. Да и не факт, что этого потомственного капитана размажешь. Это он с виду тихоня, но реакция — будь здоров. Правда, в последние дни стало полегче — капитан копейщиков умчался искать помощь и скорого возвращения мы не ждали.

Меченый же попросту превратил мое самозванство в стеб. Ну, и каково оно, после дворца, да в казарму? От высоких кушаний, да на солдатскую мазню. Когда же Глыба, по-братски, поделился воспоминаниями о моем первом дне в казарме, когда Туз меня чуть в толчке не утопил, Меченый понял, что жил все это время не зря и открыл миру новые грани своего таланта. Гений сатиры. Ильф и Петров древнего мира в одном лице. Никакого преклонения и уважения перед Высшим существом.

Вот и сейчас, глядя в приторно довольные глаза лучника, я понимал, что приперся он точно не зря.

— А еще, говорят, что большинство Высших, вообще, не по бабам спецы. Мол, потому и детей нет. Не смотри на меня так, я ж не виноват, говорят ведь. Вот и разубеди. Как ты там сказал? "Не обсуждать надо — делать"? Вот я тебя и веду — делать. Мы тут некоторых дам освободили от тяжелой работы, да не смотри на меня, с их согласия. Да у нас очередь была бы из желающих, дай им возможность. Сам отбирал, лично проверял, — Меченый заговорщицки подмигнул. — Все, пошли.

Город надсадно хрипел в мучительных судорогах, жители с трудом ползли к своим лежанкам после изматывающей работы, а руководство шло к доступным женщинам. В принципе, все логично — мировая практика, исторический опыт, так сказать. Я не ханжа, но в этот раз я закрыл своих призраков в шкафу на большой тяжелый ключ и пошел с капитаном. Я все знаю. Я все помню. Я ничего не забыл...

...

Меня отвели в отдельную комнату, где на широкой деревянной кровати, в кои-то веки укрытой мягкой периной, ждала местная жрица любви. Нужно сказать, что представшая предо мной картина поразила в самое сердце и остановила прямо на пороге. Осмелившемуся отворить заветную дверь сразу открывалось тайное — кровать, розовая перина, великолепные бедра, ягодицы, и ... бантик. Простой розовый бантик, скрученный из шелковой ленты и прицепленный на самое ценное место жрицы.

Лицо, грудь, фигуру разглядеть не представлялось возможным. Только локти слегка угадывались в отдалении. Вопрос, что с этим предполагалось делать, отпадал сам собой. Снимать бантик и работать.

Несколько сконфуженный излишне практичной концепцией продажной любви и вспомнив о далеко не плебейских корнях моей нынешней ипостаси, решил сделать ход конем. А именно обойти кровать по кругу, в надежде рассмотреть и все остальное доставшееся мне одному богатство.

Каково же было мое изумление, когда на каждый мой шаг в сторону, таинственная фигура с бантом делала разворот так, чтобы композиция не нарушилась. Я менял направление — и все так же оставался лицом к банту. Таких загадок в этом мире передо мной еще никто не ставил.

Заинтригованный я подошел ближе и присмотрелся. Нет, я, конечно, не Шерлок Холмс, но загадки и мне интересны. Что там было, за бантом — не ясно, но все вокруг было видно замечательно. Все-таки девушка, слишком мягкие и округлые формы — выдох облегчения. Все легче. Кожа уже не ребенка, но упругая и соблазнительно шелковистая на вид. При этой мысли из подсознания полез Казанова, и они с Холмсом сцепились за право поуправлять телом. Когда при очередном повороте хозяйки бант интригующе зашуршал, из подсознания вылез и де Сад, решив, что на троих и загадки разгадывать интереснее.

Чем бы закончился их спор в моей голове я так и не узнал, поскольку Холмс, привыкший находить наиболее короткий путь к разгадке, просто ущипнул красотку за левую ягодицу, Казанова оказался не против, а де Сад, вообще, захотел ущипнуть еще раз.

Красотка, неожиданно словившая ощущения не на то место, взвизгнула и инстинктивно поджала пострадавшее место под себя, явив, таким образом, возмущенное личико единственному зрителю. И не только личико.

Она оказалась не очень юной, лет двадцать, может двадцать пять, мне всегда с трудом удавалось оценивать женский возраст. Не голливудская красавица, да здешний я тоже далеко не Ален Делон. Да и прежний я, если честно, тот еще симпатяга. У девушки было довольно милое, слегка кукольное растерянное личико, чуть вздернутый носик, чуть выпяченные губки, не избалованные силиконом, чуть больше распахнутые, чем нужно, карие глазки. Каштановые волосы, красивыми локонами падающие на тонкие плечи. Судорожные попытки спрятать маленькую грудь. Еще бы ресницы подлиннее и погуще, да волосы посветлее, и местная Мальвина вполне вписалась бы в образ.

Я не стал спрашивать, как ее зовут — зачем пугать бедную девушку лишними вопросами. Я просто стал раздеваться. С моей перебинтованной правой рукой и не совсем еще рабочей левой это оказалось совсем не так просто, но я справился. К моменту, когда я, вспотевший, повернулся к местной обольстительнице попаданцев, меня уже ждали две ноги, согнутые в коленях, две упругие ягодицы и розовый бантик, скрученный из шелковой ленты.

Ну и пусть. С него и начнем.

...

Болото заканчивалось. Рубежные топи окружали, заманивали в гиблые места, пугали и пытались отнять надежду, но рельеф уже окончательно изменился. Торфяная, укрытая мхом трясина уступила место огромным промоинам и небольшим грядам с растущими на них деревьями. И пусть здесь, как и раньше, идти опасно, медленно и тяжело, но путь уже виден и цель близка. Сейчас карающие довели бы небольшую группу и сами, но Пузырь знал болото лучше, он ходил по нему всю жизнь. Нелепый маленький пухлый человечек, с удивительной для его комплекции сноровкой перебегающий с кочки на кочку. Смешной человек с опасными глазами.

Первое время Бравин всерьез опасался, что этот замечательный помощник с круглым брюшком, непонятно каким образом нажитым на скудной болотной пище, просто заведет их вглубь трясины, откуда никто не выберется. Настолько холодным, змеиным был взгляд его заплывших глаз. Обошлось. Нет, мастер не тешил себя мыслью, что причиной "благородства" было искреннее желание помочь. Судя по виду, плевал Пузырь на такую помощь через дырки в своих редких желтых зубах. Просто проводник хотел жить и верил, что выживет, потому и вел, потому и показывал наиболее опасные места.

Вечером впервые за долгое время разожгли нормальный костер. Бояться врагов здесь бессмысленно, они в любом случае — по ту сторону Аюр. Красный язык огня уверенно лизал сучья, на самодельном вертеле поспевал сбитый Малым журавль. Большой, красивый, грациозный он завораживал взгляд, будучи живым, и заставлял урчать желудки, аппетитно подрумяниваясь уже после смерти. Красота красотой, а есть все равно надо. И журавль это или цапля, или мышь болотная — не имеет значения. Журавль даже лучше, потому как мяса больше. А красоту можно вспоминать и ворочая челюстями.

Пузырь, как всегда, остановился отдельно, развел себе небольшой костерок и за мясом не пришел — жевал что-то из своих припасов.

— Что с ним делать будем? — Малый кивком показал на сидящего в отдалении человека. — Оставлять опасно. Он дорогу через топи знает.

— Там в селе еще десяток таких же знатоков, всех не устранишь, — Бравину было неловко говорить о разумных существах, как об обезличенных предметах, но обстоятельства требовали. — Он уйдет назад, растворится в этих болотах и его не найдет ни один Рорка.

— Незачем его трогать, Малый. Шарги не пойдут через болота, они пойдут по хорошей дороге вдоль восточного берега реки, — Ллакур говорил тихо, но уверенность сквозила в каждом его слове. — Оллиолан не удержит переправы. Тем более сейчас, когда Владыка мертв.

— Уверен?

— Абсолютно. Я много врагов видел. И мастеров битвы тоже повидал. Оли рубеж не удержит. А если Владыка действительно убит, то никто и не удержит. Рорка идут к Куарану, и это точно.

Карающие резали кинжалами мясо, накалывали куски и молча жевали. Так же молча, этими же кинжалами они будут завтра отправлять за горизонт врагов. Им было все равно. Бравин повел плечами.

— Плохо, Ллакур. Их слишком много, Куаран без правителя может не устоять. Я был на руинах Беллора, я не хочу такой судьбы своему городу.

— От нашего желания мало что зависит, Бравин, — старший карающих впервые оставил официальную вежливость. — Их много. Нас мало. Но историю пишут не только числом солдат.

— Да уж, — Бравин собрался подняться на ноги, но Ллакур остановил.

— Говоришь, возле руин Беллора был? Далеко. Но я был в самом Беллоре, когда он еще стоял в блеске и славе, и еще южнее, много южнее. Тогда пропало звено Келемара, лучшее звено карающих в Беллоре, а мы были там с поручением Энгелара. У нас бывают разные поручения, не о них речь. Нас попросили помочь найти Келемара и мы ушли на юг искать. И мы нашли...

...

Рагги-Ро был счастлив, насколько может быть счастлив воин племени, вернувшийся с удачного похода. Три сотни лучших молодых бойцов племени Боро уходили на север в поисках схватки с демонами ночи, Алифи-убийцами. В последнее время те почти беспрепятственно ходили по степям юга, сеяли ужас, шпионили, убивали, травили воду, уничтожали скот — безликие и неуловимые воины-призраки. Любой уважающий себя Рорка ненавидит и презирает Алифи, этих высокомерных, коварных, лживых созданий. Но демоны ночи — другое дело. Рагги-Ро никогда бы по собственной воле не стал искать с ними встречи. Кто он против них? Пустое место.

Но Ун-Тобар, старший сын самого Ал-Тобара, Вождя Боро, должен был жениться на любимой шестой жене, а значит, ему нужен был подарок. А что может быть достойным подарком для настоящего мужчины? И триста Рорка во главе с самим Ун-Тобаром ушли в поход за ушами Демонов. А Рагги-Ро, что Рагги-Ро? Вот меч, вот седло скакуна, вот товарищи рядом.

Они искали встречи так долго, что Ун-Тобар уже успел проклясть и демонов, уклоняющихся от встречи, и свадьбу, из-за которой они уже которую неделю бесплодно рыскали по пустошам, и саму будущую жену, всерьез подумывая о том, что она точно не стоила таких усилий.

К счастью, им все-таки повезло, разведчики нарвались на демонов случайно, а дальше сил отряда хватило, чтобы отрезать призраков от ближайших лесов, в которых те становятся просто невидимками и гнать по полям, постепенно заключая в кольцо. В какой-то момент времени Алифи решили прорываться с боем. Безумцы, шестеро против нескольких сотен, какими бы умелыми воинами они не были, бойцов Боро было слишком много.

Говорят, будто демоны ночи не живут, их тела бесплотны, их невозможно ранить, а тем более убить, — всё врут. Пять демонов попрощались с жизнью, только одному удалось ускользнуть. Хорошая битва, пусть и последняя для трех десятков воинов. И хороший подарок к свадьбе — ожерелье из пяти голов, нанизанных на прочный кожаный шнур. Это свадебное ожерелье подвесят на грудь скакуна Ун-Тобара, великого воина и будущего Вождя.

Племя встретило победителей песнями и танцами, накрытыми столами и доступными женщинами. В день, когда воины возвращаются после удачного похода, можно все: есть, хоть лопни, пить, хоть утопись в самогоне, заниматься любовью хоть со всеми женщинами племени, если здоровья хватит. В такие дни все общее. Ну, или почти все. Потому что день радости проходит, а потом наступает утро, и вдруг оказывается, что не все воины в восторге от того, что вытворяли на праздник их жены, или с их женами. Вот и получалось, что после дня радости всегда справляли парочку-другую похорон.

Рагги-Ро был мудр не по годам и прекрасно знал, что в этой жизни можно, а за что закопают под ближайшим деревом. И потому ел вволю, пил в меру, а женщин выбирал осмотрительно. И был счастлив.

Утро после дня радости недаром испокон веков называлось утром блуждающих теней. Что-то делать, просто ходить, даже вставать после вчерашней попойки очень сложно. А тем более думать. Более-менее племя оживает только к обеду, чтобы узнать о вчерашнем, посмотреть на схватки рогоносцев и дождаться вечера памяти, когда все племя за единым столом поминает убитых в поединках. В такой вечер все вспоминают достоинства жертв, а первым словом провожает их в последний путь сам убийца.

В этот раз все было как всегда. С той лишь разницей, что к двоим убитым любвеобильным юношам и одному неудачливому рогоносцу добавился один неведомо куда пропавший пропойца. Его проводили в последнюю дорогу вместе с остальными. Мало ли как может откинуться упитый до полной потери сознания бедолага, а душа требует продолжения праздника, а не рыскания в поисках по равнине.

Следующее утро встретило Рагги-Ро ясным солнцем, легким ветром, тупой болью в висках да неприятной новостью, что за ночь пропал еще один Рорка. Неприятной, потому что искать пропавших было приказано его сотне, а сотник не любил ждать, пока его подчиненные вылечат больную голову, не говоря уже о возможности опохмелиться.

Так, вместо приятного отдыха в компании замечательных воспоминаний — день радости в этот раз особенно удался — Рагги-Ро пришлось целый день скакать по близлежащим полям, лазить по колючим кустам, заглядывать в заброшенные колодцы, прочесывать реку, а главное — все равно зря, поскольку ничего они так и не нашли. Ни лучшие следопыты, ни собаки не смогли найти ни малейшего следа пропавших. Чудо, да и только. Дав себе зарок пить меньше, чтобы не оказаться при случае на месте двоих исчезнувших, Рагги-Ро вернулся в лагерь. Уставший забрел в свой шатер, наорал на единственную жену, в очередной раз подивился глупости тех, кто женится на двух, не говоря уже о шести, да и рухнул спать.

Следующее утро было таким же прекрасным, как и предыдущее, и было также безнадежно испорчено. Ночью исчез часовой. В этот раз забеспокоились всерьез, часовым был известный воин, опытный, сильный, а главное — трезвый. Стоявшие в карауле вместе с ним не видели и не слышали ничего подозрительного, но когда пришла смена, пропавшего на посту уже не было. Искали долго, разделив зону поиска, перетряхивая шатер за шатром, уделяя территориям вне поселения особое внимание. Стояла хорошая погода, ничто не мешало поискам, но результата не было. Следующую ночь Рорка выставили усиленные караулы, так, словно рядом был большой отряд врагов.

Прошла тревожная ночь, прошло замечательное утро, время подошло к обеду — все было на удивление спокойно. Недавние исчезновения стали отступать на второй план, снова вспомнилось о скорой свадьбе, и Вождь назначил праздничные скачки. Победитель скачек получал право первого тоста на свадьбе, даже раньше Вождя, и право последнего поцелуя невесты в ее незамужней жизни. Приз, будоражащий кровь, добавляющий остроты в прекрасное блюдо свадебного пира.

Вечером несколько сотен лучших наездников племени промчались перед четой молодоженов — на мокрых лошадях, без седел, без упряжи, руками вцепившись в гривы скакунов. Пыль столбом, гвалт на многие лиги, полузадушенный хрип лошадей, крики боли тех, кто не удержался и рухнул под копыта, бешеное улюлюкание победителя. Рагги-Ро мчался со всеми, все время держался в голове группы, но пришел только во втором десятке, благоразумно не ввязываясь в финишные разборки. Никто не обратил внимания на то, что он придержал коня, ссориться с будущим Вождем не хотелось, а поцелуи невесты он и так помнил — ничего особенного. Никто не обратил внимания и на тихий свист коварной стрелы, на вскрик ничего не подозревавшей жертвы, на быструю смерть одного из часовых. Никто не заметил неизвестного лучника, который вновь забрал свою плату.

Следующий день должен был стать днем свадьбы, и поиск убийцы решили отложить. И пусть один из воинов не дождался свадьбы, никто всерьёз не ожидал, что еще один Рорка ее не переживет. Праздник закончился, а проблемы остались, племя роптало, и Вождь вновь вывел воинов на поиски стрелка. Они дважды обыскали близлежащие рощи, обошли все возможные укрытия, кусты и овраги — ничего. Ни одного следа, как будто и не было трупа, стрелы и исчезнувших бойцов. Злые, растерянные, уставшие и подавленные Рорка возвращались в лагерь. Шесть суток подряд неизвестный убийца забирал жизни воинов Боро. И только стрела была единственным свидетельством того, что это — не призрак, духи врагов или бестелесная сущность. Ведь невозможно чужаку спрятаться на землях Боро так, чтобы сами хозяева не смогли найти, ежедневно просеивая каждую пылинку близлежащих земель. Чужак — не смог бы. А свой?

Рагги-Ро понял, что происходит, когда одного за другим стали вызывать к шаману тех, кто был лучше всего знаком с убитыми. Вопросы шамана казались невероятными. Угрожал ли кто-нибудь? Слышал ли он что-нибудь? Заметил ли что-нибудь?

Угрожал ли? Да нет. Естественно, нет. Немыслимо.

Слышал ли? Да вроде ничего запоминающегося.

Видел ли? Тоже нет.

Если только...

Рагги-Ро вспомнил, что в день радости один из воинов, молодой и вспыльчивый Бахун-Чи в пьяном угаре пытался повздорить с застреленным часовым. По какому-то бессмысленному и глупому поводу. То ли самогона ему меньше налили, то ли женщина какая вниманием обошла. Да ничего там не было. Поругались и забылось.

Когда на следующее утро еще один часовой был найден со стрелой в горле, Бахун-Чи взяли. Любой Рорка — хороший лучник. Даже семилетний ребенок, даже семидесятилетний старик. Даже женщины, хотя им-то зачем? Бахун-Чи шел, возмущенно размахивая руками, что-то пытаясь доказать. Прошло не так много времени, и он уже не мог самостоятельно ходить, поднимать руки, зато больше не возмущался и ничего не доказывал. Он во всем сознался: в убийствах, в похищениях, в злоумышлении против Вождя — ему уже было все равно. Тем же вечером виновного привязали к лошадям и отправили в последнюю скачку по степи. Все были довольны, кроме членов семьи покойного, пытающихся притвориться призраками, чтобы не попасть под гнев Вождя.

Следующей ночью пропал младший сын Вождя, яростный Ун-Тобар-да, младший наследник. Никто не видел, как он выходил из своего шатра, даже жена, с которой он проводил ночь, ничего не слышала и не просыпалась. Небольшое пятно крови на ложе, вот и все следы. Этого оказалось достаточно. Вождь был в бешенстве, он самолично зарубил невестку — за то, что не смотрела за мужем, часового, стоявшего у палатки — за халатность, каждого третьего часового смены — в назидание. Головы катились с плахи, слезы — по щекам родных и близких, а колесо времени катилось дальше, не обращая ни малейшего внимания на дикие страсти дикого народа.

Следующим сняли головы ближайшей родне Бахун-Чи, всем взрослым мужчинам и женщинам, как главным подозреваемым, потом его близким друзьям, потом тем, кто посмел усомниться в праве Вождя карать и сеять смерть. Вождь мстил за любимого сына всем, до кого мог дотянуться. Весь день Рагги-Ро вместе с другими приближенными воинами вязали жертв, таскали их на плаху, выбрасывали обезглавленные тела. День длился вечно, ночь пришла избавлением. В племени назревал бунт, напряжение нарастало, гнев большинства копился как гной в нарыве, который грозил вот-вот открыться — нужен был только повод, легкий толчок, малейший пустяк.

А на утро исчез следующий воин и нарыв лопнул...

Солнце только начинало свою беспечную прогулку по небосводу, как весть о новой жертве со скоростью падающего на жертву сокола разнеслась по стойбищу. Трупы вчерашних невинных жертв еще валялись в сточной канаве, опухшие, растерзанные, а их знакомые, близкие и уцелевшие друзья вместо того, чтобы готовиться к смерти, брали мечи и готовили луки. Боро на Боро, кровь за кровь. И уже было неважно, что от руки убийцы погибло намного меньше, чем в последовавшей после этого междоусобице. И неважно, что Вождь остыл и не собирался убивать дальше. Даже выйди сейчас перед ними убийца — это уже бы ничего не изменило.

Рагги-Ро знал, что у него только один шанс выбраться из этой передряги живым — поддержать Вождя и утопить бунт в крови. Он окунулся в резню, как нырнул в воду. Потоки крови, ярко-красным ковром укрывшие полы шатров и постоянных жилищ. Десятки убитых, еще больше раненых, искалеченных, сожженные шатры, разграбленное, уничтоженное имущество.

Бунт утих сам собой поздним вечером. Большинство бунтовщиков уже вовсю кормили ворон, а сторонники Вождя, пьяные от боя, уже пресытились кровью убитых мужчин и плотью поруганных женщин. В эту ночь некому было вставать на пост и охранять покой тружеников меча и топора, победители упивались победой, а тела проигравших валялись неубранными. Их стащили в общую кучу на окраине поселения. Этой ночью выли собаки, лишившиеся хозяев, и пировали падальщики, собравшиеся на трапезу. Этой ночью исчез средний сын Вождя, великолепный Ун-Тобар-го, лучший наездник и лучший охотник.

Обнаружив исчезновение, Вождь вывел все племя на поиски. Всех, кто остался жив, невредимых, раненых, женщин, подростков, детей, калек. В этот раз лучшая собака Ун-Тобар-го смогла взять след хозяина. Дважды его теряя и дважды вновь находя, она довела воинов Рорка до глубокой землянки в дальней роще. Там были все жертвы, аккуратно уложенные штабелем, пересыпанные землей. И Ун-Тобар-да. И Ун-Тобар-го.

Опытные воины не стали сломя голову мчаться, чтобы обыскать небольшую рощу. Вместо этого Рорка стали расходиться кругом, охватывая ее в кольцо, а потом подожгли. Стояла жара, и деревья вспыхнули как сухая трава. Пока горел лес, воины с натянутыми луками ждали того, кто выйдет из пылающего огня. Выбегали звери, улетали птицы — били всех. Рорка не хотели рисковать, они не знали — кто стрелок, а ужас многих дней множил домыслы. Никто из рощи не вышел. Рорка стояли вокруг пепелища до ночи, а ночью остались в цепи, подведя собак, чтобы те не дали никому пробраться, воспользовавшись темнотой. Только под вечер следующего дня плотная цепь воинов смогла войти в еще пышущие жаром остатки рощи. Они не нашли никого, ни малейшего следа, везде были только зола, пепел, черные остовы деревьев, да многочисленные трупы животных. После этого смерти прекратились.

Прошло несколько дней, Рорка уже стали отходить от панического страха, а потом прилетела длинная черная стрела и отправила Ун-Тобара на встречу с братьями. Так Вождь остался совсем без наследника, ночью его же телохранитель перерезал ему горло, а утром Рагги-Ро не стал дожидаться того, кого выберут новым Вождем и в спешке покинул племя.

Когда через несколько дней черные тени сначала убьют его лошадь, обезоружат, а потом под мучительными пытками заставят его рассказать все, молодой воин племени Боро будет жалеть только об одном — что ему не нашлось места в той уютной землянке таинственного убийцы...

...

— Я шел маршрутом Келемара, я видел остатки той сгоревшей рощи. И его тело я тоже видел — оно лежало в глубокой землянке, распухшее, черное, все в ожогах. Понимаешь, мастер, иногда неважно, один ты или таких как ты много. Какая разница, сколько нас, если каждый будет готов даже в одиночку выйти против целого племени? Куаран силен не стенами, и мы идем защищать не стены...

День восьмидесятый. Неделя теплых встреч.

Взвейтесь кострами.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Советы".

На стене были все, кто еще мог ходить. Жители Валенхарра, ополченцы и стражники, старики и дети, мужчины и женщины. Почти три сотни пехотинцев Логора — копейщики, лучники и арбалетчики. И я — черная тень за спиной командира. Советник. Помощник. Идеолог. Самозванец.

Только капитаны знали, за кого я себя выдаю. Только капитаны точно знали, чьи идеи превращали Крепость Валена в крепость. Только капитаны знали — все, что успели сделать, — лишь малая толика от необходимого. Никто не верил в возможность победы. Удержать город? Невозможно. Выстоять против выходящей из-за пологого холма тьмы? Невозможно. Дожить до завтра? Как, если врагов столько?

Их было слишком много — угольно-черных фигур в последних лучах заходящего солнца. Они выстраивались в длинную густую полосу, которая продолжала вытягиваться, огибая периметр городских стен, и казалось, что нет ей ни конца, ни края. Глупо пытаться считать фигуры врагов, размытые контуры в неверном свете заката, но сейчас каждый человек на стене, на крышах самых высоких домов занимался именно этим — считал. Считал, если умел считать, или спрашивал тех, кто считал лучше него. Сбиваясь, теряя десятки, добавляя сотни, ошибаясь и начиная заново. Но одно становилось понятно каждому — врагов тысячи. У страха глаза велики. У большого страха глаза еще больше. И паника начинала бить людей сильнее усталости, лишать остатков и без того невеликих сил. Надо было запретить смотреть, только за всеми все равно не уследишь, а слухи и домыслы в любом случае хуже горькой правды.

Враг не таился, не скрывался — зачем? Им нечего было бояться в этом мире. Это не могучий север, окутанный тайнами, осыпанный славой и ратными подвигами рыцарей-Алифи. Это всего лишь юг, давно склонивший перед шаргами голову, ставший на колени, признавший сурового господина, пусть по какому-то недоразумению Рорка и не пришли в этот городишко еще сотню лет назад. Ничего, они пришли сейчас, чтобы забрать все.

Рорка не спешили. Зачем, если добыча все равно ждет, в ужасе затаившись и попрятавшись за ветхие стены? Пусть ждут, пусть молят своих богов, все, на что эти ничтожества могут надеяться, — быстрая смерть. Если, конечно, им сильно повезет. Рорка смеялись над врагами, пели походные песни, ставили шатры, разводили костры на виду городских стен и снова пели песни. Рорка радовались концу пути и возможности отомстить. Брать город с ходу, после долгой дороги, на голодный желудок, не дав жертвам в полной мере осознать свое безысходное положение, шарги не собирались. Тем более, что ночевать все равно лучше в походных шатрах, а не в каменных клетках.

Погода, словно понимая значение момента, тоже стала меняться — закатное солнце расцветило небо и тучи в многочисленные оттенки красного. Казалось, что облака, уставшие ползти в сером мороке циклона, завертелись в лихой пляске, разбрызгивая по небу капли разноцветных чернил, рисуя безумные картины. Разве бывает такое небо, чтобы взгляд на него вызывал оторопь, немое восхищение и желание запомнить на всю оставшуюся короткую жизнь? Теперь я знаю — бывает. И то, что за этим представлением, в который раз предвещающим кровь и смерть, боль и страх, наблюдал я один, в то время как остальные не отводили взгляда от воинов за стеной, ничего не меняет. Небо смотрело на обреченный город, на многочисленных захватчиков, на серую дорогу, рыжую, пожухшую траву и отдавало прощальные почести.

...

Утро следующего дня встретило нас видом готовящегося к штурму лагеря Рорка. Юго-западный ветер уносил гул голосов противников куда-то в сторону, не оставляя защитникам города почти ничего. Только хорошо различимое ржание лошадей да звон металла нарушали гробовую тишину, царившую на стене. Город покорно ждал. В такие минуты, когда уже поздно что-то менять, а будущее все еще скрыто густым туманом, любое ожидание — пытка. Оно не добавляет спокойствия и уверенности, оно только забирает последние силы и подпитывает страх. В такие минуты будущее бросает монетку, решая в какое настоящее превратиться. Орел? Решка? Жизнь? Смерть? Будущее — тот еще шулер, беспринципный и безжалостный.

Еще не успело солнце полностью подняться над горизонтом, как разведчики шаргов разъехались в разные стороны, огибая осажденный Валенхарр, оценивая крепость городских стен, качество укреплений и особенности ландшафта. Рорка объезжали город, словно господин свои владения, — деловито и споро, отмечая недоделки и недоработки. Там стена покосилась, тут ров мелковат, да и там тоже, в этом месте частокол просел и накренился, там ворот нет. Нет ворот?

Десяток разведчиков собрался напротив зияющего провала городских ворот, через который можно было видеть пустую улицу и валяющиеся вокруг горы камней. Постояли, обсудили, посмеялись и также деловито продолжили исследовать будущую добычу.

Город испуганно молчал. Ни затаившиеся за частоколом редкие лучники Меченого, ни присоединившиеся к ним охотники Валенхарра не спешили показываться на всеобщее обозрение. Пытливый взгляд Рорка цеплялся только за невысокие городские стены. Это должна была быть легкая добыча.

...

Старый Шен Ро Барчи сидел на серой лошади, слушал приказы, но мысленно был не здесь, не в лагере, а там, на будущем поле боя. У него могло не быть глаза, ушей, носа или даже свободы, но голова на плечах у него все еще оставалась. Старая голова — чтобы думать. И единственный глаз — чтобы замечать. А еще опыт, добытый дорогой ценой. Рорка готовились к легкой победе, как когда-то готовился Шин То Карраш-да. Где он сейчас, младший наследник, так и не увидевший славы? Сгинул сам и обрек на позор всех, кто пошел с ним. И Шен Ро в который раз провел пальцами по обезображенному лицу.

Город стоял перед ними, где-то потеряв створки ворот, одинокий и потерянный, жалкий и обреченный, приготовившийся к скорой смерти. Смерть — единственный дар, которого никогда не жалко, и шарги, посмеиваясь, готовились дарить ее щедрой рукой. Всадники ждали боя, собираясь в сотни и тысячи, шутя и подначивая друг друга. И уже звучали обещания, заклады и споры, кто первым взойдет на городскую стену, кто первым ворвется в город, кто больше нарежет ушей ничтожных в этом славном бою.

Зачем ему, безухому, чужие уши? И старый Барчи кривил потрескавшиеся губы в злой усмешке, глядя на бестолковых юнцов. Он не будет останавливать этих воинов, молодых, быстрых и глупых. И жалеть об их бестолковой смерти он тоже не будет. Нет, он не предложит им посмотреть на длинные рвы, кривыми полосами убегающие от городских стен. Длинные рвы, режущие пространство перед городскими стенами на куски огромной лепешки. Они не были глубокими, эти самодельные лучи смерти, забитые под завязку деревьями, кустами, обломками, щепками, всем тем, что способно гореть. И пусть дождливая погода сделала свое благодарное дело, и поджечь эту мешанину сырых сучьев и листьев стало непросто, умный и привыкший действовать надежно Тун Хар проверил это в первую очередь, — есть и другие способы поджигать пламя.

Нет, он не предложит им посмотреть — ему нечем больше предлагать. И говорить о том, насколько опасно входить в преднамеренно открытые двери, старый Барчи тоже не будет. Потому что нечем ему говорить. Да и незачем, его все равно никто не стал бы слушать. Слишком сильно воины Клана Заката презирают ничтожных, чтобы бояться пустого проема ворот.

Когда Тун Хар выбрал два десятка смельчаков, получивших право первыми въехать в открытые ворота и убедиться, что угрозы нет, Шен Ро лишь хмыкнул — это был один из немногих звуков, оставшихся ему. Два десятка бравых воинов, отличных седоков, храбрецов, не познавших страха? Или два десятка кожаных мешков с костями, разбросанных по равнине?

Двадцать шаргов с гиканьем и улюлюканьем помчались к городу под подбадривающие крики соплеменников и веселый перестук походных барабанов. Вдоль рвов к крепостной стене, а потом вдоль нее — навстречу друг другу, Говорят, стрела боится смельчака, но ни одной стрелы вообще не вырвалось из-за покинутых стен. Два круга по равнине, окутанной высокой, в половину роста человека, желтой травой. Два круга вдоль неширокой дороги, нерешительно вползающей в пустой проем осиротевших ворот. И лишь два трупа ничтожных, висевших на веревках вместо створок, провожали широкими улыбками ловивших кураж воинов.

На третьем кругу половина храбрецов ворвалась внутрь и исчезла в сером провале улиц. А еще через несколько ударов сердца вслед умчался и оставшийся десяток, боясь не успеть к славе, опоздать на встречу с врагами. Ветер не донес ни звука, ни крика, но Шен Ро не нужно было слушать, чтобы представить лучников, посылающих стрелы в лошадей, во всадников, в распахнутые в веселом крике рты и в светящиеся радостью глаза. Никто не выехал обратно. Серый пищевод города проглотил отчаянных храбрецов, не выплюнув даже костей.

Тун Хар был опытен и рачителен. Он ценил жизни своих соплеменников, по крайней мере, до тех пор, пока это не мешало ему выполнять поставленные задачи. Не дождавшись возвращения смельчаков, он без колебаний отправил еще сотню — вперед, только вперед. В этот раз воины медленным шагом подъехали к безмолвным укреплениям, и, не обращая внимания на открытые ворота, повисли на стенах, крючьями и веревками открывая себе путь наверх. Сопротивления не было, ни стрел, ни арбалетных болтов, только пустота и тишина.

Лишь после того, как последний Рорка взобрался на стену, плотным покрывалом рухнули вражеские стрелы, забирая жизни одних и рождая радость в глазах других. Если есть в городе защитники, значит будет бой, а что может быть прекраснее схватки с врагом? Командир сотни, окинув взглядом открывшийся ему со стены вид, подал сигнал к атаке прежде, чем жгучее жало одной из стрел отправило его в холодные объятия смерти. Тун Хар верил своим воинам, как те верили ему — только так можно идти к победе. И он приказал выдвигаться основным силам.

Плечом к плечу несли кони своих седоков к вожделенному провалу в стене, где совсем недавно исчезли два десятка чьих-то друзей, братьев или отцов. Воины Рорка с детства учатся одними коленями управлять лошадью, ведь в любой момент боя могут понадобиться обе руки — для того, чтобы натянуть тетиву, метнуть веревку, покарать врага или помочь другу избежать скорой встречи с Демоном Ту. И в этот раз Клан Заката рвался в бой, подстегивая лошадей, натянув тетивы, приготовив веревки и веревочные лестницы для стен — ворота не единственный способ проникнуть внутрь городских укреплений. И рвала тишину походная песня клана.

Наш путь по кострам городов,

Покоренных стрелой и мечом,

Гаснут жизни наших врагов.

День за днем.

День за днем.

Глухой рык жестких голосов под аккомпанемент задающих ритм барабанщиков. Им тоже хочется в бой, им тоже хочется увидеть смерть врагов, но сейчас они там, за спиной, потому что в этот миг они — душа, а стук барабана — пульс отряда. И сейчас сердца всех воинов бились в такт знакомому ритму.

Из шелков богатых одежд

Тот шатер, что с собою несем.

В нем обрывки их жалких надежд.

День за днем.

День за днем.

Там сталь им не нужных клинков,

И жаркое золото в нем

Корон, что снимаем с голов.

День за днем.

День за днем.

По пятьдесят всадников в ряд, двадцать рядов — шарги не какие-нибудь безродные Рорка, чтобы идти на штурм толпой. Хаос нужен для других битв и сражений, для степи, для простора. Вокруг достаточно места, чтобы первая тысяча могла свободно развернуться и выйти из-под обстрела. Тун Хар всегда оставлял путь к отступлению. Отступление — не бегство, а он — не младший Шин То, презиравший врагов. За первой группой воинов в рыжих куртках еще двадцать рядов с промежутком в сотню шагов. И глаза их горят тем же огнем будущей схватки, а губы так же бросают чужому городу беспощадные слова:

Где-то там, на пороге Земли,

Перед Ночью, к которой идем,

Мы бросаем трофеи свои.

День за днем.

День за днем.

У воинов первого ряда нет оружия в руках, их цель — обеспечить дорогу для своих братьев. Сегодня веревки — их оружие, лестницы — их задача. А луки в руках друзей — их щит.

Ну, а головы наших врагов

Мы с собою навечно берем.

Будут чаши для наших столов.

День за днем.

День за днем.

Волна лошадиных тел затопила равнину, полетели веревки, потянулись ввысь гибкие плетеные лестницы, а середина первого ряда уже провалилась в пасть открытых ворот, так и не дождавшись отпора со стороны защитников. Нет врага на стенах? Открыты ворота? Враг бежал в испуге? От Клана Заката нелегко сбежать. Шарги спрыгивали с лошадей и карабкались по лестницам на стены. Это практически невыполнимая задача для рыцаря в доспехах, но воины в кожаных куртках с нашитыми металлическими бляшками справлялись с этой задачей просто и весело. Потому что главная цель любого шарга — смерть врага. И самая большая радость в жизни — достичь цели. Все жаждали боя. И только тысяча резерва во главе с самим Тун Харом ждала поодаль. Помощник Вождя никогда не сливал всю воду в одну бутыль. Он всегда оставлял резерв.

Шен Ро карабкался на стену одним из первых, он тоже держал в руке верный кривой клинок. Старый сотник, переживший десятки схваток, не стал удивляться отсутствию ливня стрел из-за частокола. Он еще помнил катастрофу, лишившую его, отменного бойца и хорошего командира, возможности с шуткой встретить протянутую ладонь Демона Ту. Эту шутку он выбирал и лелеял долгие годы, оставляя ее для смерти. С некоторых пор ему незачем шутить. И нечем.

Частокол встретил его треском зацепившегося за гвоздь рукава, мокрой соломой, уложенной по дну боевого хода, кучами мусора, стойким запахом нечистот да видом развороченного города. Разрушенные дома, наваленные груды камней, стрелы, летящие из многочисленных окон, превращенных в бойницы. Слева, в нескольких десятках шагах перед проемом ворот, шла бойня. Нагромождение валунов не давало возможности влетающим в город всадникам изменить направление движения и свернуть, а тела храпящих лошадей, напирающих сзади — остановиться. Был только один путь — вперед в узкое горло и вниз, в огромную яму с обломками деревянного настила. Защитникам не нужны были стрелы, копья или арбалеты — всадники сами проломали непрочные мостки, чтобы скакавшие следом за ними проломали рухнувшим вниз глупые головы, а потом и сами погибли под копытами следующего ряда. Огромная яма заполнялась телами воинов и лошадей, криками и предсмертными стонами, но вал Рорка неумолимо катился в ворота.

Лошадь хорошо держит шаг на твердом грунте, по рыхлому песку, но здесь единственный путь вперед пролегал не по земле — по телам, мягким, податливым, кричащим и пытающимся спастись. Лошади вставали на дыбы, рвали удила, заваливались набок и падали вниз еще одним рядом. А потом еще. И еще. И становилось понятно, что въезд в ворота — путь смерти, в котором нет почета.

Стена, усыпанная бойцами Рорка, кипела, воины перекатывались за край, пользуясь крутым скатом из бревен и досок, булыжников и валунов, за которыми так удобно прятаться в поисках жертвы, и дальше вниз — в город. Шен Ро не стал удивляться, зачем кому-то было выполнять столь бессмысленную работу и таскать тяжеленные камни к стене, укладывая их скатом высотой в несколько ростов. И гвоздь, пробивший его ступню, не вызвал у старого сотника вопросов, тот только скривился и хромая сделал следующий шаг вниз. Он не удивился даже, когда правая нога оступилась на неверном основании и провалилась в пустоту, наглухо застряв и лишив хозяина возможности умереть в бою.

Когда стрелы и болты, летящие с расположенных выше чердаков, окон вторых этажей, с крыш домов, стали забирать жизни бойцов, карабкающихся вниз, еще выбирающих место для следующего шага, старый сотник не удивился тоже. К этому моменту он окончательно убедился в том, что привычный мир — свихнулся.

...

Тун Хар смотрел, как первая тысяча бойцов скрывается в городе, забирается на стены, уверенно, слаженно, умело, и чувствовал удовлетворение. Задание Вождя будет выполнено, ничтожные должны быть наказаны, младший Шин То отомщен, а потом они снова отправятся в путь. Потому что Куаран ждет, а Клану Заката еще понадобятся несколько тысяч опытных воинов. Что городишко удастся взять вообще без жертв, Тун Хар не верил, но жертвы — ничто по сравнению с целью и мечтой увидеть великую Бабочку востока. И даже ему, уроду, не жаждавшему славы и битвы, такая мысль грела сердце.

Когда вторая тысяча стала забираться на стену, а в проеме ворот почему-то образовалась давка, помощник Вождя скривился с досады. И только когда весь участок стены вспыхнул, объятый пламенем, высоким и ревущим, а ветер стал уносить черный дым и крики гибнущих в пожаре воинов, Тун Хар понял масштаб катастрофы. Большая часть наступавших уже была там, в огненной ловушке, в которую превратилась городская стена, огонь рвался по частоколу, горящие бревна падали вниз, поджигая огрызки деревьев, уложенных в ров. Пламя бежало вдоль рва, быстро, слишком быстро для сырой древесины, а следом занималось поле высокой сухой травы. Дорожки огня, проложенные врагом в траве, соединяющие рвы между собой, отрезали всадников от выхода из этого безумия.

Сигнал отступления уже почти ничего не решал, хоть Тун Хару и хватило мужества признать ошибку. Лошади отказывались идти в огонь, поднимались на дыбы, роняя седоков и лишая их надежды. Бушующее пламя поднимало столбы черного дыма, наполненного искрами и пеплом, но юго-западный ветер не доносил даже сажи и копоти до застывшего Тун Хара. Это была первая битва умудренного опытом помощника Вождя, когда посланные в бой воины возвращались только летящими искрами и чуть слышным запахом жареного.

...

— Что ты наделал, Рим? Как ты мог?

— Ты неправильно ставишь вопрос, Бравин. Как я мог поступить иначе? Когда его предали все, кто-то должен был сохранить верность.

Двое Алифи, двое близких друзей, два воина в бесконечной борьбе света и тьмы. Мастер битвы и мастер заклинаний, молодые, обласканные судьбой лишь в последний момент, вознесенные на вершину войной, талантом и доверием погибшего Владыки.

— Сохранить верность, проявив глупость? Рим, Толариэль — подлец и изменник. Он заслуживает смерти. И я клянусь, он ее найдет, я отдам всю жизнь, если надо, но он заплатит. Но потом, понимаешь? Потом. Сейчас важнее было удержать Аюр. Теперь ты изменник хуже Толариэля. Он убил Владыку и тех немногих, кто ему остался верен, а Рорка убьют всех. И речь уже не только о нашем городе. Если падет Куаран, Рорка будет не остановить. Ты подставил под удар всех.

Собеседник упрямо мотнул головой.

— Я не мог иначе, Бравин. Потому что иначе нет смысла, разве ты сам не видишь? Мы уже не отличаемся от Рорка. Мы стали такие же — коварные, бьющие в спину, режущие своих, подкарауливающие за углом, жестокие и упивающиеся кровью. Варвары. Ничтожества. Это все мы, Бравин. И я лучше лягу под этими стенами, пытаясь доказать, что еще есть те, кто помнит о свете, чем буду держать Аюр в угоду подлецам и убийцам.

За тонкими стенами шатра лагерь кипел, готовясь к битве. Не с кем было договариваться — в городе узурпатор и отряды, убивавшие друзей. Некогда было ждать, готовить осаду, выкуривать и выманивать защитников — орды Рорка за спиной. И Римол готовил свою армию к штурму родного города.

— Пусть так. Ты прав, поздно жалеть, переправ все равно не вернуть, но думать-то еще не поздно. Ты же знаешь сам, идти на штурм нельзя, Рим. Стены Куарана не должны пострадать, им еще придется удерживать Рорка. И твои воины будут нужны для этого.

— Этот безумец не откроет ворот, Бравин. Не откроет. Он упивается властью, слишком много крови у него на руках. Ты знаешь, прежде чем идти на город, Рорка должны были взять Иллион. Мне слали птиц из форта — после каждого штурма, по нескольку раз в день. Бравин, уже больше суток птиц нет. Тебе объяснить, что это значит? Враг близко, друг, слишком близко и ждать нельзя. Если мне придется встретить шаргов в поле, это будет конец всему. Там Клан Заката и Клан Теней, и множество других племен. Они идут отовсюду, их десятки тысяч. Я должен сделать так, чтобы между моими отрядами и Рорка стояли стены Куарана. Даже если мне придется для этого взять город силой.

Тысячи шатров вокруг, тысячи воинов возле шатров, большая часть тех, кто отбивал атаки шаргов на переправах, были здесь. Они стояли возле родного города, смотрели на запертые ворота и ощетинившиеся копьями стены.

— Все держится только на Толариэле, Рим. Только на нем, умрет он и рыцари Ордена сдадут город сами. Я привел звено карающих, нам нужно просто попасть внутрь городских стен. Они смогут это сделать, я в них верю.

— Друг, причем здесь вера? Или ты решил, что в Куаране кроме Ллакура карающих нет? Он — лучший, спорить не буду, потому Владыка и оставлял его возле себя. Но его звено не единственное. Большинство убийц я направил на юг, там они нужнее. Кому-то нужно наводить страх, перехватывать обозы, не все так стойки, как шарги. Но и с собой я захватил два звена. Только нет входа, понимаешь? Толариэль завалил все подземные ходы, намертво. Несколько магов контролируют периметр. Почти все войско Ордена сейчас на стенах. Не пройти, только штурм.

— Штурм? Вот так просто? Римол, ты не только слуга своего Владыки, ты еще Алифи, ты воин, на тебя смотрят и равняются тысячи. Ответь мне. Не перебивай, просто ответь. Сколько воинов погибнет во время этого безумия? Сколько будет раненых? Что будет с укреплениями города? И кто остановит Рорка в таком случае? Подожди, Рим. Дай мне время. До следующего утра, больше не прошу. Как другу поверь. Нельзя идти на штурм.

Они спорили в походном шатре, и грозные стены Куарана возвышались вдали. Родные стены, вдруг переставшие быть домом.

День восемьдесят первый. Неделя теплых встреч.

Надежда умирает последней? Пусть, главное — она умирает.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Победа в бою — не победа на войне, это я запомнил с детства. Не помню где, когда и от кого впервые услышал я эту простую истину, но вот запомнил я ее надолго. И победа, доставшаяся небольшой ценой, не кружила голову и не заставляла пускаться в пляс. Стена пылала, унося во тьму жизни сотен воинов Рорка, горела равнина перед городом. Ветер уносил огонь дальше, оставляя после себя только выжженную пустыню, золу и пепел.

Огонь пожирал мертвые тела, рев пламени заглушал крики врагов, еще по недоразумению живых. Запасы масла для сжигания тел пригодились защитникам Валенхарра, но такой фокус работал только один раз — пополнять их было неоткуда. Все городские запасы, накопленные еще до войны, ушли на этот костер, правда, остальные участки стены, не затронутые сегодняшним штурмом, разделенные каменными башенками неизвестного мне назначения, тоже могли порадовать непрошенных гостей сюрпризом. Только Рорка не попадутся в одну ловушку дважды. Жаль. Это была наша главная ставка.

Хотелось верить, что Рорка атакуют все сразу, прошлые схватки давали повод так думать. Увы, наши желания и действительность — это разные вещи. Командир Рорка оказался достаточно опытен, осторожен и умен, он разделил нападавших на группы, а одну вообще оставил в резерве. Непредвиденное обстоятельство вынудило нас идти на риск. Несколько десятков разведчиков Рорка, первыми ворвавшихся в город, погибли под слитным залпом арбалетных болтов и стрел. Рухнули вместе со своими лошадьми, так и не успев добраться до деревянного настила, скрывавшего выкопанный за много дней провал. Их тела, утыканные стрелами как подушки иголками, солдаты оттащили за стены домов — волоком по камням, боясь не успеть. Успели.

Вторая группа шаргов не рискнула въезжать в ворота, а забралась на стены, устланные соломой, облитой заранее подготовленным раствором. В этом мире тела погибших сжигали жуткой смесью из сырой нефти и какого-то растительного масла. Может, это и не греческий огонь, но горело тоже неплохо. Что было бы, если бы добавить к этому еще и серу? По предложению Тона Фога, чтобы перебить едкий запах нефти, ее смешали с водой из канализационных стоков, бытовыми отходами и конским навозом из оставшихся бесхозными конюшен. Полученный в результате одуряюще-тошнотворный аромат отбивал любое желание стоять и разбираться в химическом составе такой дряни. Резкий, тягучий запах выбивал слезы в глазах и выворачивал нутро.

Самые ленивые и наиболее возмущенные горожане направлялись именно на эти работы — пропитку и укладку соломы. Очень быстро возмущение и лень стали сходить на нет — работа ассенизатора пугала людей больше, чем плети. Пусть лучше подкашиваются ноги от тяжелого труда, чем постоянно выворачивается желудок. Поверху соломы набросали горы мусора — всего, что могло гореть. В уложенном скате обливались бревна и доски. А внизу — полоса в несколько шагов из сена, соломы, матрасов, одеял, подушек, старой одежды, перемешанных с ветками и листьями. На это горючей дряни не хватило, но все загорелось и так.

Сколько погибло врагов, считать было рано — жар не спал, тела еще дымились, разбирать завал из трупов у ворот вообще никто не торопился. На ближайшую пару дней такая пробка надежнее любых створок. Правда, рано или поздно они начнут разлагаться, и тогда вопрос их захоронения встанет с особой остротой, но потом, и до этого еще дожить надо.

Тела погибших людей хоронили прямо в парке. Почти два десятка лучников Меченого и арбалетчиков, проигравших дуэли с воинами Рорка, несмотря на удобные и хорошо защищенные позиции, огонь и камни у врага под ногами. Почти сотня ополченцев, у которых забрали мечи, а выдали луки — в этот день стрелы были важнее мечей. Несколько копейщиков, застреленных в спину и не успевших дотащить трупы лошадей разведчиков Рорка. Еще несколько десятков солдат и ополченцев, сталью встретивших тех немногих нападавших, кому все-таки удалось прорваться в город. Десяток горожан, погибших на работах — от усталости, обрушившихся камней, крыш, деревьев. И вдвое больше тех, кто задохнулся в едком дыму или сгорел в начавшихся пожарах — ветер нес искры в город.

Огонь сжег не всех, часть врагов еще таилась в завалах и ждала жертв. Их ликвидация была первоочередной задачей, и лучники Меченого разошлись по нетронутым огнем участкам стены, страхуя друг друга. Городские собаки, сбежавшиеся со всего Валенхарра на запахи жареного мяса, оказались отличным средством для поиска стрелковых позиций. В следующие несколько часов с переменным успехом шла зачистка, в которой охотники и жертвы часто менялись местами. Так в городском парке появилось еще несколько могил, а в импровизированных казематах — пленников.

...

За долгие годы своей бурной жизни Шен Ро смотрел в глаза Демона Ту несчетное количество раз и всегда встречал взгляд проводника смерти с улыбкой на губах, презрением в раскосых глазах и любимым мечом в правой руке. И Демон Ту, холодный и расчетливый, всегда отступал под напором яростного сотника. В этот раз все было совсем иначе.

Зажатая валунами нога приковала старого Барчи к земле, а отсутствие глаза заставило отказаться от лука. Вы пробовали стрелять из лука, оценивая расстояние и перспективу одним глазом? Нет? Старый Барчи весь скорбный путь на Восток занимался только этим, под дикий хохот остальных — здоровых, сильных, свободных, молодых. Глупых и жестоких. Он сам когда-то был таким же. Сильным. И метким. И глупым. Сейчас семилетний ребенок и семидесятилетняя старуха попадут в цель точнее него. И старый сотник вычеркнул из памяти славные дни прошлого, когда стрелы еще просились в руку из колчана, чтобы через мгновение встретить чье-то бьющееся сердце.

Что остается воину, прикованному к земле и лишенному возможности ответить выстрелом на выстрел? Лежать и в бессильной злобе махать любимым мечом, теперь уже под хохот ничтожных? Вы пробовали махать так тяжелым клинком, не имея опоры, не глядя на боль в сведенных мышцах ноги, навалившуюся усталость, через затянувшие взор ярость и стыд? Нет? Старый Барчи полчаса не подпускал к себе забавляющихся обезьян в железных куртках, пока какой-то отчаянный рубака не рискнул и не сделал шаг. И в самый важный момент сил не хватило. Ничтожный, смеясь, выбил меч из дрожащей руки искалеченного Шен Ро.

Вы когда-нибудь складывали самые дорогие воспоминания своей жизни в потаенные карманы души, скрытые и никому не доступные, чтобы перебрать их только однажды — перед ликом смерти? Нет? Старый Шен Ро Барчи всю жизнь копил события, эмоции и победы. О да, ему было с чем встретить Демона Ту. Только каково же в самый важный момент понять, что все — песок, предательски убегающий между сведенных от усталости пальцев? Не знаете? Спросите у славного сотника Клана Заката, раздавленного и униженного собственной беспомощностью и живучестью, проклинающего одного задержавшегося по дороге к нему демона. Почему он не протянул руку раньше, в мгновениях славы, ярости и упоения битвой?

Шен Ро смотрел единственным глазом на смеющихся ничтожных, волокущих его избитое, изломанное тело по деревянным ступеням лестницы на второй этаж какого-то здания, и проклинал Демона Ту.

...

— Зачем он нам, у него даже языка, и того нет. — Меченый, скривившись, смотрел на прикованное цепями к стене тело. — Там полно пленников и целей, и полезней.

— Он раб, капитан. Ты просто не хочешь видеть. — Логор подошел ближе и пальцами прижал еще не до конца зажившее клеймо на лбу шарга. Меченый сморщился, пленник даже не повел единственным глазом.

— И что, командир? У шаргов рабы говорят не больше, чем сами шарги. А у этого еще и языка нет. Чем отвечать будет? Клеймом?

— Меченый, ты сегодня что пил? — Логор редко задевал капитана лучников, но в этот раз не сдержался. — Ты глаза-то разуй, лучник. Эти раны получены недавно — уши отрезали, язык отрезали, глаза, вон тоже нет, только дыра гноится — теперь он даже врагу не нужен. Он — раб, а не воин. Лошадиное дерьмо под ногами. А теперь посмотри на его куртку. Посмотри на ножны. На кинжал. Ты клинок его видишь? Это непростой раб.

В комнате нас было четверо — Логор, Меченый, я да высокий охотник из числа городских жителей, основным достоинством которого было знание языка Рорка. И пусть какого-то иного диалекта, но пленные его понимали, и он их худо-бедно понять мог. Выполнил ли свою задачу Тон Фог, посланный за помощью, было неизвестно, Варин свою выполнять был не в состоянии. Он до сих пор не оправился от ран и ожогов, разговаривать с ним было бесполезно — он попросту не отвечал на вопросы.

Мы проводили допрос пленников, только что вернувшись с поля боя. Зачистку почти закончили, хотя и оставался шанс нарваться на затаившегося где-нибудь за углом воина в рыжей стеганой куртке. Сейчас в городке гулять становилось опасно.

Это был не первый пленник. Их много попало к нам в руки — с жуткими ожогами после пожара, с переломами после пробежки по камням под летящими стрелами или "прогулки" по центральному въезду с последующим прессованием. Никто не пытался отвечать на вопросы. Старые и молодые, еще живые и уже уходящие за край, они все одинаково презрительно смеялись нам в лицо. Их не ломали ни боль, ни пытки, ни угрозы, ни обещания. Может быть, если бы подошел я и вспомнил растерзанного копейщика с черными крыльями, выжженными на груди, что-то бы поменялось — не знаю. Но насиловать себя еще раз я не мог. Еще два месяца назад — легко. Сейчас — нет. Все-таки что-то стало меняться во мне самом. Сквозь боль и кровь, смерти вокруг, ранения и испытания, через вспышки ярости и гнева, страха и ненависти, стали пробиваться и другие чувства. Этого не могло быть, и это было.

Надо быть честным перед собой, эмоции не помогут мне на моем пути, но выбирать поздно. Человек остается человеком или превращается в зверя. Я не стал подходить к пленникам и выжигать их ответы болью горящей в руках плоти. Не ради них, кто они мне? Ради себя. Потому что мне здесь жить. Эта простая мысль все еще невыносимо терзала сердце, но с некоторых пор я перестал ее избегать.

Вот и сейчас я не подходил близко, а просто смотрел на избитого и не потерявшего сознания шарга, на красивый Роркский клинок и пытался сложить мозаику чьей-то судьбы, чтобы понять картину.

— Стой, — глядя в единственный, задернутый поволокой боли глаз Рорка, Логор продолжил, приказав жителю Валенхарра переводить. — Ты знаешь, кто мы?

Откуда охотник из такого захолустья, как крепость Валена, мог знать Роркский, и главное, зачем ему это надо? Эти вопросы еще ждали своих ответов. Но потом, все менее значимое — потом. А сейчас — шарги под стенами. Пройдут часы, максимум — дни, и они снова пойдут на штурм. Только в этот раз Рорка будут готовы и останавливать нам их нечем.

— Ты знаешь, кто мы?

Тишина и тот же ничего не выражающий мутный взгляд.

— Мы встречались? Недавно, на дороге к этому городу?

Во взгляде старого Рорка что-то изменилось, но слишком мимолетно и призрачно, чтобы можно было прочитать возникшие эмоции на непривычном лице.

— Значит, ты помнишь. — Логор склонился прямо к лицу. — Мы нашли тела других, таких же безносых и безглазых. Они все были с тобой?

Тишина в ответ, вопросы падали в пустоту, не отражаясь во взгляде пленника.

— Ты был их командиром. — Не вопрос, утверждение. — Ты сделал все, что мог. За это тебе отрезали язык и уши?

Кривая усмешка зазмеилась по искореженному лицу Рорка. Он слышал и понимал, и это имело значение.

— Он не был их командиром, — я подал голос, и догадки тут были ни при чём. — Если верно то, что ты мне рассказывал о Клане Заката, ни один командир не увел бы шаргов, не дав возможности отомстить. Сколько бы их не осталось в живых.

Логор развернулся ко мне.

— Это правда. И почему они тогда ушли?

— Варина бы сюда, он бы быстро нашел причину. — Меченый достал короткий кинжал и стал чистить ногти. Лучнику было скучно. — Тот тоже знаток Рорка.

— Капитан, ты решил сегодня мое терпение проверить? Ты думаешь, мне одного выскочки мало? — Кивок в мою сторону. — Так он хоть Высшим назвался, да какие-никакие права на это имеет. А ты что? Короче, или сиди тихо и не вмешивайся, или вылетишь отсюда со своим ножиком. И оружие убери, раздражает.

Меченый сконфуженно убрал кинжал.

— Командир, ты чего завелся? Я ж чего? Я ничего, надо молчать, буду молчать. Да мне ж после боя помолчать — вообще за счастье. Ладно, я что сказать-то хотел. Толстяк бы заявил, что они просто побоялись.

— Дозаявлялся твой толстяк уже. Все. Теперь лежит, язык проглотил, слюни пускает, — отрезал Глыба. — Для шаргов умереть в бою — за счастье. А про страх ты мне вообще лучше не напоминай. Сообщать о нашем отряде тоже смысла не было. Кому мы были нужны, три сотни оборванцев? Нет, Меченый, они увозили командира, я тебе говорю. Живого.

— Может, тело?

— Нет, тело тоже никому не надо, у них к телам отношение простое. Раненого и кого-то очень важного. Абы кого не увезли бы. И вообще, думайте, вы ж у меня теперь советники, почему я должен думать?

Постояли, подумали, помолчали. Логор, так ничего и не дождавшись, продолжил сам.

— Хорошо, допустим. Что они должны были делать? Нас преследовать да убивать по одному — замучились бы мы тогда тела жечь. Вот, а они вместо этого сразу ушли. Я думаю, торопились довезти.

— А носы и языки все равно порубали, — одному думать хорошо, но вместе все равно удобнее.

— То-то и оно, — и Глыба, вновь наклонившись к пленнику, вкрадчиво спросил. — Что, не довезли?

Меченый хмыкнул, толмач добросовестно перевел, Рорка дернулся в своих цепях. Ненависть затопила черный глаз, шипение вырвалось из-за упрямо сжатых губ.

— Понимаете, что это значит? Они не успокоятся. Если мы победим этих, придут другие. Потому что кого-то мы все-таки угробили под Лоррами.

— И кого? — Меченый пододвинул стул поближе и сел, скрестив ноги. — Это я, чтоб слышать лучше, командир. Тугой я стал на ухо в последнее время.

Логор отмахнулся от вопроса, словно это не Меченый, а назойливая муха сейчас жужжала возле уха, и, кивнув переводчику, продолжил.

— Что, шарг, отомстить хочешь? За своих, за себя? За командира своего, за нос, за глаз? Хочешь? Или сдохнуть вот так, как баран? Мне от тебя мало что надо, ты ж бесполезен. Дерьмо на каблуке. Но у меня сегодня хорошее настроение, победа как-никак, поэтому я дам тебе шанс, Рорка. Ответь на мои вопросы, как-нибудь, кивком там, знаком, а я прикажу отдать тебе оружие. Не веришь? Я дам тебе твой клинок и выйду против тебя в схватке. Хочешь убить меня перед своей смертью?

Язычок огня загорелся в единственном глазу Рорка, загорелся, поколебался под давлением гордости и потух, растворившись в нахлынувшей тоске. Тишина вместо ответа, тишина и была ответом.

Все-таки не получилось у меня смотреть со стороны, оставив чистыми руки и помыслы. В этом битом годами и судьбой воине, прикованном сейчас к стене, была загадка. Этот Рорка, изуродованный и растерзанный, был слишком гордым для раба. А гордость — это не только сила духа. Это еще и обиды, разочарования, но главное — желания. Я знаю, потому что тоже висел так, на цепях, еще совсем недавно. У меня тоже забрали все, что было дорого. Меня также мучила невыносимая боль. Я помню свои горячечные мечты и не забуду их никогда — тяжелые мысли о прошлом, будущем и настоящем. Мысли о прошлой жизни — тяжелые кроваво— красные булыжники, которые не поднять не надорвавшись. Мысли о происходящем, вызывающие оторопь, и мозг отказывался понимать и принимать настоящее. И мысли о смерти — словно галька, красивая, укатанная волнами, что просится в руку. Именно мысли о смерти грели мне тогда душу. Я помню. И то, что я — человек из другого мира, а это — чуждый мне воин Рорка, не имело значения. Мне были поняты его чувства.

Он не будет бояться унижений, гордость — его щит. Он не будет бояться боли, он сильнее меня. Он не будет бояться смерти — он заслужил ее больше меня. Но в нем есть страх, такой, какой был во мне.

Я подошел к пленнику, жестом попросив отойти Глыбу — он все делал правильно, и думал правильно, он молодец, мой командир, только сейчас этого мало. Я приблизился, оставив между нашими лицами всего несколько десятков сантиметров.

— Смотри на меня, шарг, — и Рорка пронзил меня взором. Глаз, огромный, темный, в нем плескались боль и ненависть. — Это мы виноваты в твоих бедах. И прошлых, и нынешних. Ты хочешь мстить? Нам? Не мы шли на убой, как скот. И в костер вас никто не тащил. Тогда за что ты хочешь мстить? За то, что мы умнее? Сильнее? Лучше? За то,что человек лучше шарга?

Он все сделал правильно, опытный, расчетливый, умелый. Цепи рванулись, голова Рорка ударила, сминая воздух в попытке дотянуться. Он все сделал правильно, но расстояния все равно не хватило, и только его седые косы хлестнули меня по щекам. Ничего, я и не такие пощечины получал. И не пощечины тоже. Я усмехнулся, но голову не отодвинул. Я бросал слова в упор, и эхом за моим плечом звучал низкий голос переводчика.

— Смотри на меня, шарг. Запоминай. Ты — ничто. Пыль. Зола. Это не мы резали твои уши, и рвали ноздри тебе тоже не мы. И рабом делал тебя кто-то другой. Ты даже на поединок не согласился, потому что гордый. Кому нужна твоя гордость? Какая у раба гордость? — Он смотрел на меня, и Тьма смотрела его единственным глазом.

— Запоминай, шарг. Если ты ответишь на вопросы, ты не отомстишь нам. Ты не умрешь со своей любимой местью в обнимку — не дождешься. Но ты умрешь с оружием в руках. Как воин. С почетом. И пусть не твое поганое племя, а мы, твои враги, но кто-то увидит твою смелость и твою достойную смерть.

Он смотрел на меня, и злая усмешка вновь перерезала пятнистое от побоев лицо. Шарг, даже скованный, искалеченный и обреченный, все равно презирал нас.

— Я не сказал тебе, что будет, если ты не ответишь на вопросы, шарг. Мы пробьем тебе уши, и ты провалишься в вечную тишину. Ни одного голоса вокруг, шарг. Ни походных песен, ни ржания лошадей, ни звона мечей. Потом мы выколем тебе последний глаз, и ты провалишься во тьму навсегда. Ты никогда не увидишь друзей. И врагов. И степь. И своего коня. И себя. Но и это еще не все. Тебе отрубят пальцы обеих рук. Чтобы ты не смог взять в руки меч. Никогда. И ложки. И кружки. И развязать себе штаны ты не сможешь. Ты слышишь меня, старик?

Злая усмешка все так же змеилась по лицу пленника.

— Ты не дослушал меня, Рорка. Ты не услышал самого главного, — я всмотрелся в морщинистое лицо пленника и продолжил спокойно, почти равнодушно. — Мы сделаем подарок, оставив тебе жизнь.

Улыбка поблекла на лице пленника и заиграла на губах Логора.

— Тебя разденут и привяжут к лошади, Рорка. Я лично нацеплю на твою шею табличку с единственным словом, и это будет слово "Спасибо". А потом тебя отправят назад, к твоим друзьям, чтобы они могли посмотреть на твою храбрость, оценить твой подвиг. Смотри на меня, воин. Я думаю, ты мечтал о мести и смерти, когда тебе резали язык и ставили клеймо? Ты ошибся, не будет ни мести, ни смерти — тебя и сейчас не убьют. Думаю, смерти придется еще задержаться. И могу спорить, что надолго.

Я не стал смотреть на эмоции шарга, я отвернулся и шагнул к столу. Меня тошнило от самого себя. А Глыба достал нож, срезал длинную тонкую щепу и повернулся к пленнику.

Шарг даже не дернулся, когда кровь тонкой струйкой потекла из правого уха. Только закрылся единственный глаз, и улыбка растворилась в морщинах лица.

И вот тогда Логор тихо поднял со стола чужой клинок, подошел к пленнику и аккуратно вложил в его правую ладонь, прикованную к стене. Единственный глаз пленника распахнулся, Рорка захрипел, оскалился, кожа лица натянулась, но меч в ладони не сдвинулся ни на сантиметр. Шарг. Сталь.

...

Шаг. Удар, удар, блок. Щита нет, вместо него лезвие верного клинка уводит в сторону оружие врага. Снова шаг и удар. Противник опытен, уверен в себе и силен. Неожиданно силен для ничтожного, но сотника такими вещами уже не удивить. Что такое один сильный ничтожный по сравнению с унижениями последних битв? Глядя на уверенные движения человека, Шен Ро понимал, что привычный мир изменился, и не жалел о том, что не увидит всех перемен.

Нет сил уклоняться от выпадов врага, поэтому блок, еще блок и удар. Каждый короткий отрезок схватки старый Барчи заканчивал ударом. Потому что в защите нет смысла — хромой, одноглазый, избитый, он все равно не удержит веер атак противника. А тот танцует вокруг — опасный и быстрый. Слишком быстрый для ничтожного. Для человека. Глядя на врага, сотник неожиданно для себя понял, что ничтожный — это кто-то другой, слабый, трусливый, прячущийся за спины друзей, а не этот могучий воин с мечом в руке и стальным взглядом почти черных глаз.

Шаг в сторону и вновь удар. Сломаны ребра, повреждена нога, затекли руки — неважно. Выжить в этой схватке? Нет такой цели. И поэтому в следующий раз Шен Ро сознательно пропустит выпад врага для того, чтобы выбрать дистанцию и нанести ответный удар. Потому что сейчас счастье не в том, чтобы сохранить свою жизнь, а в том, чтобы забрать чужую. И не вина сотника, что противник оказался готов и последний удар так и не достиг цели.

Шен Ро Барчи смотрел на проклятого человека и видел в его глазах улыбку Демона Ту. Он все же пришел. И это здорово. Когда чуть позже лезвие чужого клинка войдет в грудь лежащего на полу сотника, он умрет, чувствуя в руке холодную сталь, радуясь смерти, так и не вспомнив про любимую шутку.

...

Поздний вечер — это время, когда день уже устал от вахты, но темнота еще не окончательно окутала мир. Звезды только начинают зажигаться на небосклоне, а предметы — растворяться во мгле. Это время теней, и тени в этот вечер вышли на охоту.

Одиннадцать едва заметных черных фигур скользили по темному покрывалу равнины к угловой башне Куарана. Десять фигур растворялись во тьме, не издавая ни звука. И только одна тень оставляла за собой шорохи травы, скрип мелких камней и шуршание песка. Увы, Мастер заклинаний — не карающий, у него иные достоинства и другое предназначение. Бравин сжимал зубы, задерживал дыхание, но все так же оставлял за собой полосу звуков. Ничего, стены высокие, звуки тихие, шепот волн Аюр скроет остальное. А если не скроет... Два звена карающих закроют его от опасности, потому что сейчас их время. Его время придет позже.

Одиннадцать теней, слившись с наступающей ночью, вошли в черную холодную воду. За спиной осталась высокая Причальная стена, защищающая Куаран со стороны реки. Впереди, на противоположной стороне искусственно суженного русла Аюр тоже стена и угловая башня внешнего периметра западной крепости — Куаран не случайно называли бабочкой. Две крепости города лежали на разных берегах великой реки, словно два крыла, одинаково мощные и грозные.

Однако не крылья Бабочки Востока манили теней, а ее каменное сердце. Высокий форт суровой громадой поднимался прямо из черного зеркала Аюр, разделяя великую реку на два потока. Самая неприступная часть крепости, самая неуязвимая, самая важная. Когда восточное крыло Куарана подвергалось атаке, подкрепления и провиант поступали из западной крепости — паромами, если Аюр контролировали Алифи, или с помощью канатов, соединяющих крепости с центральным фортом, если паромы отправлять было опасно. Сейчас под стенами города-бабочки стояли отряды Римола, а по стальным канатам между фортом и восточной крепостью курсировали небольшие кабинки с грузом и воинами Ордена.

...

Центральный форт, огромная мрачная туша из камня, возвышался впереди. О его неприступные стены флегматично разбивала волны река, отступаясь и унося их дальше, вниз по течению. Самое неприступное место в крепости выбрали карающие для входа. Потому что в любой силе таится слабость, нужно только уметь ее видеть. И знать. Карающие видели. И знали. А Мастеру заклинаний оставалось только плыть вперед и не задавать вопросы.

Стены форта, сложенные из гладких булыжников, возвышались над пловцами. Нет в них входа. И выхода в них тоже нет. Как нет ворот, дверей, калитки. Даже окон на нижних ярусах, и тех нет. Только камень — мокрый, скользкий, плоский, покрытый темным мхом. И подниматься по плотно пригнанным скользким камням нужно до ближайшего проема узкого окна — на высоту нескольких десятков ростов взрослого Алифи. Невозможно — для воина, но не для удачливого лазутчика. Строители, возводившие крепость, сделали раствор, что скреплял кладку, чрезвычайно прочным — он не поддавался ни ножам, ни кинжалам, ни крюкам. А в немногочисленные естественные зазоры между камнями закладывались битое стекло и острые лезвия, чтобы неосторожного шпиона ждали неожиданные и неприятные открытия. Острая сталь и тонкое стекло срезали плоть вместе с надеждами и желанием добраться до верхних ярусов каменной башни.

Некуда зацепить веревку, невозможно загнать крюк, не подвести таран и не поставить лестницу. Форт был неприступен для врага. А для друга? А для хозяина?

Ллакур, одевший кожаные перчатки, уверенно стал обыскивать подножие каменной громады, пока не нашел небольшой камень, отличающийся правильностью форм. Камень и камень. Только над ним на высоте полроста взрослого Алифи Ллакур показал небольшой незаметный уступ, достаточный для того, чтобы закрепиться рукой. А еще один правее и на локоть выше. Карающий стал подниматься, медленно вытягивая свое длинное тело из холодных объятий негостеприимной Аюр. Еще одно движение, и рука вцепилась прямо в осколки стекла, Алифи подтянулся и поднялся выше. Невредимый.

— Там есть стекло, а есть и участки, где только осколки слюды. Просто нужно знать — где, — чуть слышно шепнула Бравину одна из теней.

Ллакур медленно полз вверх, постоянно сдвигаясь вправо, мокрый, замерзший. Словно паук, он выверял каждое движение, помня каждый уступ. Оружие спрятано внизу, у карающих его звена, с собой остались только метательные ножи и моток веревки. И оступиться — нельзя. И промахнуться — нельзя. Плеск упавшего в воду Алифи может привлечь часовых. И тогда все будет кончено.

Вслед за Ллакуром по стене пополз командир второго звена, так же спокойно, делая такие же выверенные движения. Убийцы Куарана шли служить Энгелару хотя бы после его смерти. И сейчас было бы бессмысленно спрашивать, хотят ли они этого, своя или чужая воля толкает их на безумство. Каждый из карающих, окружавших Бравина, жил в этот момент ощущением невыполненного долга и чувством вины. Такие чувства роднили Бравина с этими суровыми воинами сильнее испытаний и долгих переходов.

Ллакур был уже высоко, полностью слившись с темнотой, но еще чуть-чуть и дальше придется ползти по освещенному участку. Под проемами нижних окон были установлены большие факелы, отбрасывающие большие пятна света. Важно, чтобы карающего не заметили не только часовые форта, патрулирующие крышу, но чтобы его тень не увидели и стражники на Причальной стене.

Последние метры, разделяющие ползущего по каменной стене Алифи и ближайшее окно, Ллакур преодолел почти за мгновение. Рывок влево, из кромешной темноты ночи в яркое пятно света, и тут же, оттолкнувшись от крепления факела, прыжок вверх — так, чтобы правая рука вцепилась в узкий подоконник. А потом перекат через подоконник и карающий исчез в темноте башни. Через мгновение там же растворился и командир второго звена.

Казалось, они исчезли в проеме окна буквально мгновение назад, но уже метнулась к пловцам тонкая веревка, диковинной змеей расправляя кольца, пока утяжеленный грузом конец не прыгнул в руки одному из карающих. И Алифи, один за другим, переставляя ноги по мокрым камням стены, стали растворяться в ночи — непостижимо быстро и совершенно бесшумно. Факел не тушили — легче не заметить тени, рвущиеся в окно, чем исчезновение пятна света на противоположной стене. Когда Бравин остался один, он просто завязал веревку вокруг пояса и дождался, когда его втянут в проем окна.

День восемьдесят второй. Неделя теплых встреч.

Что такое ложь по сравнению с ее улыбкой?

Мор. Избранные цитаты. Глава "Воспоминания".

Черные крылья ночи встретились с тенями, в которые превратились люди, и ночь победила. Мгла черным покрывалом легла на тело разбитого города, спрятала еще живых, укрыла оставленных непогребенными мертвых. Темные коробки домов, размытые пятна факелов на стенах да остатки едкого дыма, вот, пожалуй, и все впечатления от Валенхарра в ночь после боя. И разбитая дорога в неказистый двухэтажный домик на восточной окраине. Серый, кособокий и непримечательный, он как две капли походил на соседние строения. И отличался от них, как отличается яркий костер от тлеющей ветки. Сегодня в этом доме шел праздник. Шумный, веселый, с хорошим вином и неплохой закуской. Сегодня — можно. В эту ночь всем жителям увеличили паек, дав возможность поужинать сытно. Возможно, в последний раз. Скорее всего — в последний.

Хорошо освещенный вход охранялся тремя солдатами, вытянувшимися при нашем появлении. И дело не только в том, что так положено. Слишком многое мы с этими людьми пережили, чтобы обращать внимание на пустые жесты. Возможно, наши охранники знали, кому они обязаны еще одними сутками своей жизни. И надеялись. И верили. А может быть, солдатам в эту ночь захотелось казаться более сильными и достойными.

Черная дверь, незамысловатая и уговаривающая отправить ее на заслуженный покой, открылась на удивление тихо, и впустила нас внутрь. Небольшой тамбур, темный и пыльный. Несколько тесных комнат внутри — чужих, неуютных, заполненных такой же чуждой мебелью. Надежное убежище для всего офицерского состава — в городе было неспокойно, измотанные непосильным трудом горожане роптали. И неважно, что первый штурм отбит, что второй уже скоро, что нужно сжать зубы и бороться за жизнь. Для многих это не имело никакого значения. Воевать должны солдаты. И умирать должны солдаты. Чтобы они, достойные и не очень горожане, могли жить дальше. Пройдет совсем чуть-чуть времени, и они изменятся, по крайней мере, если доживут до перемен.

На первом этаже находились комнаты Тона Фога, Варина и Меченого. Первый умчался еще до появления Рорка во главе десятка солдат на север, по дороге на Лаорисс, к заставе Высших на берегу Аюр. Застава стояла далеко, перспективы такого визита были туманны, но нужна была помощь и просить ее больше было неоткуда. Как бы мне не хотелось забыть Алифи с их надменностью и величием, пришлось соглашаться.

Что будет, если они опоздают, или вообще не придут? Я не тешил себя иллюзиями. Если правда все то, что мы узнали после допроса пленных, нам не выстоять. Три тысячи воинов Клана Заката пришли мстить за младшего сына Вождя. И даже если половина из них ушла за горизонт во время первого штурма, их все равно слишком много. Что смогут сделать несколько сотен солдат, да такое же количество ополченцев из горожан против полутора тысяч разъяренных неудачами и потерями шаргов?

Что делать, если Алифи придут и спасут город, тоже было непонятно. Нет, Высшие помогут, конечно. Но они не потерпят самозванца. Мне не отвертеться, и еще один труп украсит пустой проем ворот. Укрыться? Как? Сбежать? Куда?

Тон Фог умчался на север, потому что больше было некому. Варин не поднимался, продолжал молчать и не собирался возвращаться в строй. Глыба и Меченый ходили к нему несколько раз. С таким же успехом они могли пойти порасспрашивать о самочувствии разломанный шкаф или сорванные с домов стропила. Я не ходил. И не пойду, пусть капитан хоть в овощ без моей помощи превращается. Если левая рука худо-бедно уже работала, пусть с болью, через надрыв, то правая ... Сомневаюсь, что мне еще когда-нибудь предстоит взять в правую ладонь не то что меч, хотя бы ложку.

Капитан лучников был нужен как воздух, от него и его ребят зависело все. Их оставалось все меньше, живых, невредимых. Меченый пополнял состав роты за счет охотников из числа горожан, но выучки последним катастрофически не хватало. Лучники сейчас были на особом счету. А их капитан — тем более.

Меченый воспользовался возможностью и занял один все три нижние комнаты. Ни капли не смущаясь, поселил там двух, по его мнению, очаровательных созданий противоположного пола, дам слегка за тридцать, и ночи проводил так, будто каждая ночь последняя. Пережить эту осаду капитан не планировал и радовался жизни, как считал правильным.

Логор занял две комнаты наверху. В одной мы постоянно собирались поздними вечерами, чтобы обсудить обстановку. Я же выбрал небольшую угловую комнату, показавшуюся мне более уютной.

Когда мы зашли внутрь, нас уже ждали. На большом столе, спущенном солдатами со второго этажа, укрытом чистой кружевной белой скатертью, стояли многочисленные тарелки и шесть бокалов. Во главе стола сидел Глыба и нарезал уверенными движениями мясо. Рядом — одна из пассий Меченого, одолжил он ее, что ли на вечер? Место по правую руку занял капитан лучников, откупоривающий дорогое вино из подвалов местных Алифи, вместе со второй своей подругой. Два места слева ждали нас.

Ее звали Такина, я называл ее Такой. Бант она уже не завязывала, грудь не прятала, но, как и прежде, надувала губки, широко распахивала карие глазки и также пыталась понравиться. Пустоту в душе она не заполняла, но ночь становилась не такой одинокой. Я смотрел на эту девушку, и тоска делала один шаг назад, а сердце начинало ныть чуть меньше. В последнюю ночь она имела право на надежду. А мне, как никогда, нужно было знать, что в этом мире еще сохранилось тепло человеческой души.

В этот вечер никто не пил за павших, потому что поздно скорбеть о мертвых. В этот вечер все пили только за жизнь и за любовь.

...

— Вот и безрукий пришел, чет долго ты, — Меченый выковырял пробку из очередной матовой пузатой бутылки и начал разливать вино в такие же пузатые бокалы. Мода у них, что ли такая, на пузатую посуду. Вроде как, если пузатая, значит богатая. Прикинув, что в этой теореме есть некоторый смысл, буркнул в ответ и пригласил даму к столу.

— Куда лезешь, это место для девушки. А ты дальше, на край садись, чтоб я тебя достать не мог, — Глыба уже нарезал мясо и принялся разделывать какую-то некрупную птицу, жареную с мелкими, даже на вид кислыми яблоками. — Я твою рожу видеть уже не могу. А вот подруга у тебя красивая.

Он озорно подмигнул Таке, та моргнула в ответ и несколько озадаченно посмотрела на меня.

— Не бойся, наш командир обычно страшнее. Это он еще человечины не пробовал, — добавил капитан лучников и взял бокал в руку. В его крепких ладонях стеклянный бокал казался недоразумением, так и виделось — неосторожное движение и тонкое стекло лопается, а вино разливается на белоснежную скатерть.

Я представил Таку командиру, Меченый доразливал свое вино и мы стали рассаживаться. Скажем прямо, видел я в своей жизни блюда и побогаче, и повкуснее, но в тот момент собрать все это в разрушенном, разоренном городе было равносильно чуду. Меченый расстарался, а может, заставил кого-то расстараться.

Мясо, лежащее на тарелках рядом с тушеными овощами, было с пережаренной корочкой, я такое, если честно, не особо уважаю, но не скажешь же "официант, я за эти угли платить не буду. Принесите другой кусок, порумянее". Так и представил, как Глыба метнулся подрумянивать мне другой кусок. В вариантах меня же самого подрумянит. Нет, мне и так хорошо.

— Конина? — судя по ошарашенному виду всех за столом, я спросил что-то не то.

— Конины хочешь? — спросил Логор. — К воротам сходи пожуй, там она на углях запеченная, думаю, еще не испортилась, в самом соку. И Рорка попробуй, их зажаренных тоже полно. Правда, собаки их могут не отдать.

Меня чуть не вытошнило, как представил.

— А мы, когда сюда шли, посмотрели, — похвасталась соседка Логора, темноволосая девица с узкими, восточными чертами лица. — Скажи, Тая?

— Тебе хорошо говорить, ты Рорков раньше видела, а я хоть одним глазком взглянула. Образины жуткие, да, милый?

Меченый хмыкнул и, заключив бокал в клетку из пальцев обеих рук, поднялся. Любой священник умер бы от зависти, глядя на покорного капитана.

— Первая — за свет.

— И чтоб не спозаранку, — ляпнул я, но бокал в руки взял. Не хватало только в последний вечер разборки устраивать.

— Ну, тебе виднее, — примирительно ответил лучник и одним глотком оприходовал весь бокал.

Вино оказалось белым, крепленым и редкостной кислоты. Ничего, я крепленые уважаю, даже кислые. Не успело пройти легкое тепло от первой порции, как Меченый стал разливать заново, после чего снова встал и продолжил.

— Первые три подряд, как повелось.

— Как? А можно я буду по чуть-чуть? — пискнула Така.

— А смысл? У нас вина много, Высшие помогли. За них и выпьем. За Высших.

Все встали, встал и я. И опять ляпнул:

— За меня, значит, — и выпил до дна.

Логор ругнулся. А потом неожиданно даже для меня выдал:

— Значит, за тебя.

И выпил. До дна. Вот, кажется, мелочь, а на душе теплее.

— А третий я скажу, — я не знаю, за что здесь принято поднимать третий тост, но у меня третий тост за любовь. Традиция, все же. А то, что прежние традиции должны были остаться в том, потерянном мире, так кому, кроме меня это решать?

— За любовь, — но выпить не успел, Меченый добавил быстрее:

— И чтоб побольше, — и осушил до дна свой бокал.

А Логор хохотнул:

— Вот за это и дважды можно выпить.

И мы выпили еще раз за любовь, начав вторую бутыль. А потом я учил их пить на брудершафт, играть в бутылочку и целоваться по-французски. Командир танцевал замысловатый "танец с красоткой", посадив темноволосую Анату к себе на правую руку, а Меченый отбивал ритм пальцами по столу. Ему помогали звон пустых бокалов и я, у которого еще в детстве медведь здорово потоптался на ушах. А девчонки подпевали что-то незнакомое. Получалось все вместе здорово, бездарно и весело.

Мы танцевали вокруг стола их странные танцы, больше напоминающие пляски каких-нибудь пропавших народов вокруг добычи. Меченый вытащил из блюда яблоки, отошел к двери и стал оттуда бросать их обратно к остаткам так и неопознанной, но вполне себе вкусной птицы. На спор. Опытная рука ни разу не дала сбой, все метнув точно в цель, после чего лучник авторитетно заявил, что выпили мало, а Логор разделся до пояса и полез на стол танцевать отступные. Угорев с новоиспеченного стриптизера, я показал как танцевать вальс, и оказалось, что кружится в вальсе без музыки не многим хуже, чем под аккомпанемент фортепиано с оркестром. А на десерт был дуэт Меченого с Таей.

Когда поздно ночью мы расходились по комнатам, я неожиданно осознал, что впервые за долгие месяцы этого кошмара куда-то отступили и боль, и горечь, и желание "разрушить этот мир до основания, чтоб затем".

И в кои-то веки вино возвращалось не грустью в глазах мужчин, а надеждой в глазах женщин. Потому что бывают взгляды, распахивающие пропасть под твоими ногами, а бывают такие, что поднимают тебя над пропастью.

А потом были трепещущие язычки пламени высоких свечей, две тени, обнимающие друг друга на фоне желтой стены и вылинявших штор. И были мягкие касания нежных рук, соленых губ, мокрых щек. И нежности этой ночью было намного больше, чем страсти.

Она заснула, положив свою голову на мое плечо. Я смотрел на нее, слушал тишину, и невольно рождались строчки.

Нас с тобой по холодной стене,

Вдаль уносят цветные качели

Двух свечей, что горят в тишине

на столе возле смятой постели.

И утро наступило слишком быстро.

...

Бравин бросил беглый взгляд на пустой каменный коридор и два человеческих тела, лежащих в углу. Нижний жилой ярус, внешняя галерея, он был здесь неоднократно. В детстве его много раз ловили в этом коридоре — забравшись на узкий подоконник, он воображал себя великим полководцем и величайшим магом, отражающим нашествие Рорка. Но вспоминать некогда, и умиляться детским фантазиям — тоже. Карающие уже скрываются за поворотом и только он и Малый, с нетерпением делающий ему знаки, еще задержались. Прятать тела никто не стал, в пустом длинном коридоре попросту негде, а выбрасывать в окно — шумно. Трупы просто забрали с собой, чтобы бросить в ближайшем темном углу.

А дальше — по боковой лестнице, ярус за ярусом, наверх к залам, где распределяют грузы. Только вперед, перепрыгивая через ступеньки, перешагивая через трупы. Нижний зал служил для приемки кабин, отправленных из башен на крепостных стенах. Там кабину снимали с железных тросов и переносили на большую открытую площадку, которая на канатах поднималась вверх. Тяжелая работа, выполняемая заключенными, лишь немногим менее изматывающая, чем рудники. Люди брели по кругу, наматывая канаты на барабан, и тяжелая конструкция с грузом поднималась наверх, люди поворачивали в обратную сторону, и площадка опускалась вниз. С утра до вечера, или с вечера до утра. Изо дня в день. Из года в год. Но некогда сочувствовать младшим и думать об устройстве мира.

Алифи, управляющий разгрузкой, умер быстрее, чем понял, что происходит. Он мог быть сторонником узурпатора или, наоборот, искренне желать ему смерти — не важно. Некогда уточнять политические пристрастия — он должен был умереть, чтобы воины за городской стеной могли жить. Заниматься убийством работников бессмысленно, бесполезно, но главное долго. Они уже разбежались по залу в поиске укрытий — пусть. Они не позовут на помощь, от них этого никто и не ждет.

Не обращая внимания на убегающих людей, карающие собрались на площадке, возле оставленной без присмотра кабины. Ллакур подал сигнал, дернув канат — где-то наверху защелкали кнуты, и заключенные двинулись по кругу, поднимая опасный груз. Тяжелее, много тяжелее обычного.

Верхний зал был большим, ярко освещенным и шумным. Щелкали плети, гудели голоса, вибрировали канаты, стучал барабан, скрипели на тросах кабины, — жизнь кипела, несмотря на позднее время. Карающие, словно горох, скатывались с площадки, неся смерть и только смерть — Алифи или людям — не имеет значения. Только вперед, потому что медлить нельзя. В этом зале кто угодно может поднять тревогу и вызвать помощь: люди-надсмотрщики или Алифи, управляющий погрузкой. Начальник смены тоже где-то здесь.

Карающие — против неподготовленных, безоружных противников, вся вина которых была лишь в том, что они вышли сегодня на работу, а не сломали ногу по дороге. И Бравин за спиной.

Все закончилось быстро, почти без крови. Надсмотрщики тихо прикорнули возле рычагов барабана, убаюканные метательными звездами и ножами. Начальник смены так же тихо дремал в луже собственной крови, что, впрочем, ему совершенно не мешало. Управляющий погрузкой лебезил, вытирал длинным шарфом пол и клялся в верности Энгелару, Римолу, кому-нибудь, только точно не этому проклятому Толариэлю. Холеные руки тряслись, но его пока не трогали — мог пригодиться.

Пока сгоняли работников и подвешивали на тросы кабину, карающие Римола поднялись к оконному проему, выходящему на юг, к Аюр, и подали световой сигнал. А потом — еще раз. Когда под стенами восточной крепости затрубили десятки горнов, объявляя всему миру о начале штурма, большинство пассажиров кабины уже заняли свои места. Только трое карающих Римола остались на месте. Их задача — обеспечить быстрое перемещение кабины, а потом разогнать людей, зачистить следы и тихо скрыться в черной воде реки.

Некогда было запрашивать разрешение на отправку, некогда было уточнять готовность, сильно перегруженная кабина повисла на направляющих тросах и медленно двинулась в путь. И только надрывный хрип людей да гудение и скрежет тягловых канатов напоминал — все на грани.

Зал приемки грузов в башне Причальной стены был похож на только что покинутые помещения центрального форта — тот же шум, те же заключенные, согнувшиеся под непосильной ношей. Управляющий приемкой был старше своего коллеги, солиднее, седая коса эффектно падала через плечо на грудь. Впрочем, умер он так же быстро и почти так же тихо. А потом — лестница, выход в город, и восемь черных теней растворились в левом крыле готовящейся к штурму Бабочки Востока.

...

Дворец бурлил. Алифи и люди, рыцари и стража, все куда-то бежали, что-то орали, пытаясь перекричать друг друга и рев труб за городской стеной. Группа рыцарей в белых туниках с вышитыми золотыми лучами поверх кольчуг о чем-то громко спорили у парадного входа.

— Почему он не выходит сам? Мне что, за его корону подыхать прикажешь?

— Чего ты боишься? Эти стены выдержат десяток штурмов.

— Это неважно. Он теперь тут Владыка. Он должен быть на стене, а не сидеть в своем кресле, посылая нас под стрелы.

— Ну, ты сказал, развалина Толариэль и полезет на стену. Да она рухнет под его весом.

Услышанное обрадовало Бравина. Легче проникнуть во дворец, чем незамеченными подобраться к узурпатору на стене в окружении сотен солдат. Ллакур и карающие его звена проникли в здание через неприметный вход в подземелья. Никто не обратил внимания на короткий скрип вскрываемого замка, на тихий булькающий всхлип какого-то слуги, оказавшегося не в то время не в том месте. А потом — наверх по лестнице для челяди, и горе слугам или стражникам, случайно попавшимся на пути прирожденным убийцам. Перед смертью люди в ужасе подтверждали, Толариэль остался в тронном зале, не собираясь никуда уходить. Они надеялись каплей информации выторговать себе жизнь? Смешно. Короткое движение руки и еще один человек превращается в бездыханное тело. А потом еще один. И снова наверх.

Короткая кровавая схватка в коридоре перед широкой окованной дверью с серебристой бабочкой на створках — несколько рыцарей света и десяток стражников легли на холодные плиты пола. Один из карающих рухнул навзничь, пронзенный клинком. Ллакур впереди распахивает дверь, Малый справа страхует заклинателя — теперь его время. Кто погиб? Второй? Четвертый? Некогда оглядываться — у него иная задача, и заклинателю могут понадобиться все его силы. Карающие Римола в это время должны уже были добраться до балюстрады второго этажа, чтобы перекрыть путь помощникам Толариэля.

Сигнал тревоги прозвучал слишком поздно — короткий звук, бесцеремонно прерванный одним из убийц. И пусть распахиваются парадные двери где-то внизу, а окованные сталью сапоги отбивают бешеный ритм по ступеням центральной лестницы — это уже ничего не изменит. Время уже выбрало те несколько мгновений, когда Бравина и Ллакура еще можно было остановить, не дать им ворваться в распахнутые двери тронного зала ...

...

— Ну, здравствуй, лорд. — Бравин стоял перед съежившимся на большом черном троне Толариэлем. — Ты удивлен? Я думаю, ты понимаешь, зачем я здесь.

Бой закончился. Дверь в тронный зал заперта изнутри — Ллакур и Малый не дадут войти непрошенным гостям. Второй хмуро стоит возле окон. Тело Четвертого осталось по ту сторону двери. Схватка на лестнице тоже затихла. Воины Ордена пробились через барьер карающих, оставив рядом с ними несколько закованных в доспехи тел.

— Что это значит, барр? Ты все еще играешь в игры, тебе не надоело? Время детских игр прошло, Бравин.

— Ты прав, лорд. Время игр прошло, и твое время вышло вместе с ним.

Черные провалы окон и мечущиеся в них пятна многочисленных огней добавляли гротескности и без того не самой обыденной картине — тени прошлого пришли забрать душу правителя.

— Мое время? — Толариэль дернулся, словно его ударили. Иногда слово может бить не хуже плети. — А ты себя в благородные мстители записал? Если я умру, всем вам не выйти отсюда живыми, дурак.

Было не до смеха, но Бравин выжал из себя кривую улыбку.

— Ты думаешь? За тебя живого мало желающих идти на смерть. Кто будет умирать за твой труп?

Уже никто не ломился в запертые изнутри двери, угроза расправы с новоявленным Владыкой остановила так и не успевших придти на помощь рыцарей.

— Я хоть умру на троне, а ты, вообще, сдохнешь, как бродячая собака, — без дома. Тебя утопят в дерьме.

— Договорились, лорд. Я сдохну в дерьме, но потом. А ты — на троне и сейчас. Но умирать во дворце можно по-разному. Можно часами перебирать свои запеченные внутренности, а можно увидеть один росчерк стали. Сейчас у тебя остался простой выбор, Толариэль. Ответь на мои вопросы, и смерть будет быстрой. Понимаешь, мне нужно знать, с кого потребовать плату, ты же не будешь меня уверять, что все сделал сам?

Пустой зал искажал голос, тот бился загнанным зверем в силках стен, не находя выхода. Голос должен был звучать опасно, а звучал одиноко. Слишком мало жизни осталось в этом помещении, слишком много подлостей видели эти стены за последнее время. И виновник сидел перед ним. Бравин смотрел на пленника в упор и не находил в нем раскаяния.

Мастер ритуалов постарел с момента их последней встречи. Тогда они тоже были в тронном зале, и в окружении других знатных Алифи решали вопрос жизни и смерти странного человека по имени Мор. Они тогда подарили подсудимому жизнь, которая все равно обернулась смертью. Теперь судьба сделала круг, и Бравин не будет также милосерден.

— Все равно уже поздно, глупец. Ты не помог своему Владыке, ты не поможешь и своему городу. Рорка утопят его в крови.

Пожалуй, сейчас Лорд выглядел не моложе самого Энгелара, когда тот был еще жив. Руки, привязанные к подлокотникам, заметно дрожали, но говорил новоявленный Владыка все еще надменно и презрительно. Так, будто ничего не произошло. Так, словно не тела его помощников и защитников лежали на мраморных плитах пола. Так, словно не было короткого поединка воли, мгновения, когда решалась судьба трона. Когда казалось, что у Толариэля хватит мужества вступить в схватку, зайти в тахос и потянуть энергетические нити. Он мог бы. Он — мог. Но не стал, не увидев надежды и не желая рисковать, он предпочел договориться. Надменный, еще не верящий в то, что все кончено.

— Повторю. Назови мне имена Алифи, виновных в смерти моего Владыки, и ты умрешь быстро и без боли. Иначе, ты понимаешь сам... И не жди помощи. Как только я почувствую угрозу, ты умрешь. Выбирай.

И вновь стены проклятого зала исказили голос Бравина. Он должен был звучать равнодушно, а звучал с надрывом. Но как равнодушно говорить здесь, в месте, где убивали его Владыку, его кумира? Пинали тяжелыми сапогами старое тело, выбивая остатки жизни?

Толариэль скривил губы, но молчать не стал.

— Ты не спасешь город, дурак. Ты не спасешь никого. Но меня ты спасти еще можешь, и мне есть чем заплатить. Ты хочешь денег? Я богат. Очень богат. Деньги открыли мне нужные двери и дали нужные голоса — половина будет твоей. Ты сам не заработаешь столько никогда, и никто тебе не предложит.

Бравин смотрел на привязанного к трону, словно баран к стойлу, узурпатора, и ему становилось противно. Ни смешно, ни интересно — брезгливо и противно. И вот эта дрожащая жаба свергла легенду Куарана?

— Не хочешь денег? Связи стоят дороже. Энгелар был скуп на похвалу и не замечал достойных. Я — не такой. Какую должность ты хочешь? Проси любую.

Толариэль говорил громко, говорил вкрадчиво, просто говорил и чего-то еще ждал. Чего? Помощи? Римол поднял войска и приготовился к ночному штурму. Отряды на позициях. Заклинатели — тоже. Всем сторонникам Толариэля, добровольным или невольным, сейчас не до загадок. Нет новоявленного Владыки? Какая разница, если штурм вот-вот начнется и некогда его искать, нужно готовиться к обороне.

Кто придет на помощь? Гвардейцы — встретившие грудью каленую сталь рыцарских мечей, порубленные и выброшенные, словно мусор, только за то, что не предали Энгелара? Стражники — трусливые, остро чувствующие ветер перемен? Кто они против карающих, занявших позиции у дверей и окон. Маги Ордена, судорожно пытающиеся выжить в грядущей бойне?

— Хорошо. Ты горд и не возьмешь подачки. Но у меня все равно есть плата, и для тебя она намного ценнее моей жизни. — Толариэль нервно дернул привязанной рукой и, облизнув пересохшие губы, продолжил. — Что, если я скажу, что Энгелар жив? Пусть это только тень прежнего Владыки, но он еще не ушел за край? Я могу сказать, где его искать, но мне нужны гарантии.

Толариль говорил убежденно, не допуская тени сомнений в своей правоте. Владыка жив? Не может быть, Бравин покачал головой.

— Ты лжешь. Скажи просто имена. Кто за тобой стоял? Валлинор? Коморэн? Лаорисс? Кто помог тебе убедить остальных?

— Я не вру, барр. Не вру, хотя и не говорю всей правды. Просто обещай. И все. И ты узнаешь, где искать не убийц, а самого Энгелара.

Наживка брошена и все вокруг понимают, что это — наживка. Но как хочется поверить, несмотря ни на что. Отбросив записку, доставленную Итлане белой птицей, забыв свидетельства немногочисленных очевидцев, разбежавшихся из дворца, и поверить в лучшее.

— Целого и невредимого? Не трать мое время понапрасну, старик. — Бравин положил руку на лоб Толариэля и вошел в тахос.

— Стой! Не делай глупости, просто подумай. Если есть хоть шанс, что твой Владыка жив, ты убьешь не только меня, ты убьешь и его. Я скажу. Но моя плата — моя жизнь. — Толариэль говорил скороговоркой, боясь не успеть.

Бравин внимательно посмотрел на пленника, а потом, решившись, сказал:

— Ты прав. Если есть хоть шанс. Я дам тебе слово, что если я поверю в твою историю, то сохраню тебе жизнь. И не тяни время, иначе не доживешь до признания.

Толариэль вжался в спинку трона, неудобного и неуютного.

— У меня нет выбора, верно? Помни, ты дал слово. Мне помогла Владыка Лаоры и ее советник, барр Геррик. Это он забрал твоего Владыку с собой и я не знаю, зачем тот им нужен. Но Хрустальный родник жив, хоть уже не сможет ходить. И много чего уже не сможет — нам пришлось постараться, чтобы все думали, что он мертв. Искать его надо на востоке, в Лаориссе.

Бравин внимательно смотрел на трясущегося узурпатора, разглядывал что-то в его поблекших от старости глазах. Правда? Ложь?

— Ты дал слово, барр. Спрашивай, что хочешь еще узнать, а потом уходи. И помни — деньги и связи все еще остаются в силе.

Надо спешить, Бравин покачал головой.

— Спрашивать? А зачем? Я не верю тебе. Таким как ты, изменникам и убийцам нельзя верить. И ждать некогда.

И жар потек с ладони на кожу взвывшего Толариэля, разъедая плоть, оголяя кости. Жизнь лорда улетала ввысь вместе с дымом и запахом паленой кожи. Кого бы он ни ждал, постоянно оглядываясь и затягивая время, тот опоздал.

— Ты обещал ему, что он не умрет, — с легкой иронией спросил Ллакур.

— Я ошибся.

— А до этого ты обещал, что он умрет без боли, — все с той же усмешкой продолжил карающий.

— Я сегодня часто ошибаюсь, — равнодушно ответил Бравин. — Бывают такие неудачные дни.

Что такое нарушенное обещание по сравнению с жизнью тысяч воинов, ждущих на равнине? И свидетелей нет, только карающие, а им самим не привыкать идти по не самой яркой стороне света.

— Нужно уходить, утро скоро. А Лаорисс далеко.

Бравин посмотрел на карающего, у которого только что погиб друг, соратник, почти брат, оставшийся там, за тяжелыми створками дверей, в которые все настойчивее ломились приспешники Толариэля.

— Нужно забрать тело...

Чье тело? Он забыл уточнить, но грустная улыбка Ллакура остановила пояснения.

— Не нужно. Мы его помним, этого достаточно. Карающие слишком редко видят свет, чтобы надеяться уйти к нему после смерти.

— Просто помним? И все?

— И все, Бравин. Он останется лежать за дверью, а нам пора уходить. Здесь есть потайной выход.

— Хорошо, пусть так. Но мне нужно сделать еще одно дело, — Бравин отошел к одной из колонн, возле которой лежали трупы стражников.

Безжизненное тело высокого, мощного человека, показавшегося смутно знакомым. Кровь из развороченной грудной клетки насквозь пропитала одежду, но простое лицо осталось неповрежденным. Светлые косы волос. Небольшая бородка. Бравин мог не вспомнить точно имя, но лицо одного из Призванных Энгеларом он помнил хорошо. Нил? Ник? Не важно. Ничего не значащая деталь той, прошлой жизни.

Когда после недолгих переговоров, получив гарантии неприкосновенности, отряды Ордена открыли ворота Куарана и сложили оружие, четыре тени уже скакали навстречу восходящему Солнцу. Вперед, только вперед, потому что надо успеть. Потому что всех войск Римола недостаточно для того, чтобы сдержать врага, и ни лишний заклинатель, ни несколько карающих не способны изменить этого простого факта. Но если Владыка жив...

Отряды Ордена пролили много крови, им нет прощения, но если Энгелар не погиб, им отдадут мечи и отправят на стену. Потому что мятеж мятежом, но Куаран должен выстоять.

...

Тун Хар лично объезжал неказистые стены проклятого города, осматривал рвы, искал трещины, пытался найти ловушки. Со стены огрызались редкие лучники ничтожных, чаще всего им не хватало точности, но несколько разведчиков уже кормили ворон, огромными стаями слетевшихся к обильному пиршеству. И помощник Вождя отдал немыслимый для шаргов приказ — не рисковать. Воинов оставалось немного, а задача должна быть выполнена. Шин То Карраш-да должен быть отмщен. Теперь для этого появилась и еще одна причина.

Из-за пределов городских стен не вернулся никто, чтобы рассказать, что ждет воинов Клана Заката внутри и сколько солдат ничтожных им противостоит. Тысяча? Две? Пять? Против его потрепанного войска.

Тун Хар объезжал город, хмурился и думал, что делать. Трех тысяч воинов оказалось мало для выполнения такой, казалось бы, простой задачи. И в этом есть и его вина. Защитники оказались слишком коварны, а ему не хватило гибкости. Но поздно думать над тем, что нужно было делать. Пора думать о том, что делать сейчас. Потому что новый день приносит новый бой.

Первая тысяча, все левое крыло, вместе с сотниками и тысячником безвозвратно ушли в зарево костра и голодное брюхо городских улиц. А вместе с ними и все, вернувшиеся с телом Шин То. Это, как раз, хорошо — воин не должен жить рабом. Старого Шен Ро было жаль, успел ли его единственный глаз насладиться зрелищем мести перед встречей со смертью? Или все, что он увидел — только пламя, убивающее друзей?

Из правого крыла, второй тысячи, уцелело четыре сотни, не успевших взобраться на коварную стену, справившихся с лошадьми, не упавших, не задержавшихся. Остальные тоже кормили ворон своими хорошо прожаренными потрохами. И тысячник там. И большинство сотников.

И только тысяча самого Тун Хара готовилась к штурму и мести. Воинов слишком мало, а о защитниках неизвестно ничего. Они не вышли из города, чтобы закончить разгром Рорка, значит, все еще боялись. И это хорошо. Страх убивает не хуже стали.

Время любит лишь сильных духом. Тун Хар подал сигнал, и сотня всадников умчалась к стенам, чтобы выпустить огненные стрелы, вдоль всего периметра. Огненный дождь упал на стену, на выкопанные полосы, рассекающие равнину, с тем, чтобы раствориться в пламени, поднявшемся навстречу. Горели камни стены, гудя и выбрасывая в небо клубы дыма. Горела степь — огненное покрывало, наброшенное на усталые плечи земли. Горели деревья и кусты, срубленные и брошенные во рвы. Горели глаза яростных воинов, жаждущих мести.

Никого не обманывало отсутствие защитников. Они где-то там, засели в каменных коробках, ожидая штурма. Ничтожные, трусливые, коварные. Пусть подождут. До вечера долго, до ночи еще дольше. А когда старушка Ночь надежно укроет своих любимых чад, настанет время мести.

День восемьдесят третий. Неделя теплых встреч.

Мы ждем чудес, а встречаем чудовищ.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Ночь была безлунной, темной и жуткой, редкие точки звезд почти не давали света. В какой-то миг они перестали казаться светлячками в небе, а превратились в глаза ночных хищников, вышедших на охоту. Ветер тихо шуршал обрывками листьев, тряпками, скрипел плохо пригнанными досками в баррикадах, и казалось, что это мертвые враги у западных ворот начали свой неторопливый разговор о мести и смерти. Говорят, в такие ночи хорошо грабить случайных путников на большой дороге, увы, убивать в такую ночь тоже оказалось нехитрым делом.

Рорка, зализавшие раны, пережившие потери и унижение, не пошли на штурм города среди бела дня, под звуки рога и бой барабанов. В этот раз они оставили в лагере за спиной и лихой задор, и смех, и походные песни. Они двинулись к стенам Валенхарра молча, пригибаясь к земле, и выжженная равнина в эту ночь не стонала под топотом лошадиных копыт.

Мы ждали. Мы ждали их день и ночь. И прошедшие в бесплодном ожидании сутки тянули нервы и дарили надежду, выматывали страхом и помогали верить. Где-то там Тон Фог умоляет Высших придти на помощь — занижает цифры врагов, завышает число защитников, лжет и еще раз лжет, но пытается изменить судьбу осажденных. Он сможет. Он успеет. Я верил и заставлял верить остальных, потому что иначе нет смысла бороться. А умирать сейчас, когда пройдено и пережито столько — глупо. И комично. Если есть там, за здешним горизонтом, в свете или во тьме местные боги, они точно надорвут животы от смеха, глядя на бестолкового попаданца. Нет, мучить богов нельзя, даже смехом, а потому, назло всем, я верил. И помогал верить.

Мы ждали все время, но в эту ночь — особенно. Огненный дождь выжег нашу защиту, уничтожил закладки во рвах, оплавил камни и сжег частокол. Огненный дождь и выбивающий слезы дым подарили нам еще один день жизни. Но день жизни закончился, а за ним пришла ночь смерти и черная волна, безмолвно затопившая стену. Потому что ночь темна. Потому что месть священна. И просто потому, что судьба — та еще сволочь.

Факелы, горевшие вдоль обезображенной стены, хорошо освещали только пепелище боевого хода с остатками деревянных кольев, да пару метров почерневшей, никем не охраняемой кладки. Как защитить растянутый периметр не слишком высоких укреплений? Как выстоять против опытного, сильного, но главное, многочисленного противника? И зачем охранять то, что не можешь удержать?

Вместе с ополченцами, охотниками, обычными горожанами, худо-бедно обращающимися с луками, едва ли наберется две с половиной сотни человек. Вдобавок еще полсотни солдат с арбалетами — вот и вся наша стрелковая армия на поллиги городской стены. А когда у тебя всего десяток плохо обученных стрелков на сотню шагов, бессмысленно надеяться дать серьезный отпор захватчикам. Кого может остановить десяток стрел? Тысяча врагов, идущих на штурм, затопчет незадачливых защитников, попросту не заметив потерь.

В этот раз у нас не оставалось выбора, мы вынужденно перенесли главный рубеж обороны внутрь Крепости Валена. Сутки, подаренные нам пылающими стенами, ушли на создание новых баррикад. Заколачивались проемы, заваливались проходы, забивались щели. Окна вторых этажей превращались в узкие бойницы с помощью решеток и ставен. Росла и ширилась труднопроходимая каменная насыпь перед стеной, лестницы — рушились, перила — ломались. Ям, провалов, кольев, врытых в землю, стало намного больше, а свободного, нетронутого пространства не осталось вовсе, и я бы не рискнул въезжать город на дорогом скакуне. Слишком быстро породистый конь превратился бы в хромую клячу.

Деревянные строения разбирались, бревна бросались навалом поперек улиц — уже не оставалось сил на что-то большее. Пусть замедляют движение, мешают, сбивают с ритма. Потому что каждая сломанная нога шарга — маленькая победа, дополнительный шанс кому-то выжить. Крохотный, но все равно шанс.

Богатые особняки с надежными каменными стенами превращались в укрепления без входов и выходов с оборудованными стрелковыми позициями на вторых этажах и чердаках. Да, они все равно уязвимы и ненадежны. Да, из таких укреплений также можно выбить защитников. Но каменные дома плохо горят, разгребать завалы и разбирать баррикады шаргам придется под дождем стрел, да и уничтожить лучников, скрывающихся за узкими щелями бойниц, им будет непросто. И захват каждого дома для врага — это время, потери, а значит, тоже крохотный шанс для защитников.

В эти сутки никто не считал потерь. Нам было не до погибших, травмированных, сломленных или потерявших рассудок. Обреченные защитники Валенхарра, охваченные каким-то странным, неожиданным общим порывом, готовились дорого продавать свои жизни.

...

Сигнал тревоги разорвал ночь, а вместе с ней и пустые надежды встретить еще одно утро. Часовые на одной из южных башен протрубили в горн и погибли всего несколькими мгновениями позже. Им не помогли ни намеченные дорожки в каменной насыпи, ни друзья, занимающие позиции возле бойниц, оборудованных в соседних домах.

Часовые возле северных ворот умерли, так и не успев подать сигнал. За них это сделали те, кто укрепились на соседних крышах и заметили многочисленные черные фигуры, перекатывающиеся через оплавленный парапет. Еще мгновение назад тишину нарушало только беззубое шамканье заблудившегося в развалинах ветра, и вот свист стрел, испуганный вскрик горнов, дружный вопль ворвавшихся на стену шаргов и крики умирающих солдат заполнили город.

Некогда было размышлять и гадать тоже не оставалось времени. Южная стена оказалась ближе, и мы с Меченым рванулись навстречу своей судьбе, оставив командиру одному руководить обороной северных ворот. Я не храбрец. Не безрассудный человек, любящий бегать по лезвию клинка. Смелость — не моя сильная сторона, а бой — не моя стихия. Я — раненый, калека. Будь моя воля, я с радостью забился бы в самый темный угол самого дальнего здания в этом паршивом городе — быстро бегать и хорошо прятаться — тоже не худшие из умений. Если хоть немногое из того, что мне говорил Меченый, — правда, мое место на передовой. Но даже если он во всем ошибался, мне надо быть рядом с этими людьми — слабыми, трусливыми, словно крысы, загнанными в угол. Потому что я тоже слаб, и отступать мне тоже некуда. Поэтому еще с вечера мы укрыли женщин и раненых в подвалах, завалили в них входы и стали ждать сигнала. Если мы умрем — им все равно не жить, а если каким-то чудом мы сможем выстоять — пусть и у них останется шанс.

Триста шагов, разделяющие нас и место прорыва, только кажутся крохотной дистанцией. Мы — не лошади, а хлипкие и шатающиеся мостки между крышами — не беговая дорожка. Когда мы, запыхавшись, добрались до места прорыва, бой уже был в самом разгаре. Рорка медленно спускались по шатким камням вниз, оступаясь, ломая ноги, крича и рыча от боли. Но первые воины уже вырвались на простор и начали расходиться по развороченным улицам города.

Мы с капитаном, разделившись, рванулись к рядом расположенным особнякам, с наглухо заколоченными проемами окон и дверей первого этажа. Там — свои. Там — лучники Меченого и арбалетчики умчавшегося на север Тона Фога. Там — призрачная надежда и последний рубеж. Незачем уже было думать о судьбе тысяч, обдумывать план защиты города — поздно. Оставалось думать только о своей жизни и жизни двух десятков солдат, жавшихся к окнам и простенкам второго этажа. И заботиться о простых вещах: как удержать этот дом, этот этаж, это окно. Мир в который раз сжался до размера нескольких шагов — пространства, в котором предстояло кому-то выжить, а кому-то умереть, превратиться в героя или остаться трусом.

Толстые каменные стены — дорогой особняк, добротный, крепкий. Проемы окон закрыты прочными деревянными решетками. Через одно из окон переброшены мостки к соседнему зданию — там никого нет, но пусть враги видят путь к успеху, это лучше, чем если они начнут искать путь сами. Потому что возле этих мостков их будут ждать несколько копейщиков, которым все равно не хватило арбалетов.

Редкие стрелы отправляли в бездну открывшихся Рорка, все также горели факелы на стене, часовые не успели потушить, а шарги тушить и не стали — каменная осыпь опаснее нескольких стрел и болтов. Свет был нужен им для того, чтобы не переломать кости на спуске. Огонь факелов был нужен и нам, он подсвечивал фигуры врагов и увеличивал шанс попасть в цель.

Так можно было остановить десятки шаргов. Так можно было задержать сотню. Но тысяча катилась вниз, не обращая внимания на незначительные потери. Черная волна воинов выплеснулась на улицы, прибой затопил узкую полосу разобранных до основания зданий и ударил в каменные дома второго ряда.

Укрепленные позиции хороши, когда противников мало. Даже посредственный лучник, стоящий за узкой бойницей, становится опасным соперником для любого Робин Гуда. К сожалению, когда врагов много любые позиции превращаются в решето: из сотен выпущенных стрел хотя бы одна всегда найдет путь к сердцу воина. Мой короткий приказ отбросил последних стрелков прочь от окон, к стенам, в безопасность. Никто не оспорил приказа, никто не спросил причин, все хотели жить, пусть даже несколько лишних мгновений. И пусть герои считают, что это — трусость. Здесь не было героев, и дураков тоже не было.

Рорка стали расходиться по темным улицам города, врываться в забаррикадированные дома, поджигать завалы. Огонь вспыхнул кострами, побежал дорожками, поднялся стеной вдоль улиц, рассекая отряды врага. И стало поздно что-то придумывать и менять. Уже незачем ждать подходящего момента — Рорка все сделали сами.

После первого штурма, сразу же после допросов и зачистки, еще до многочисленных похорон весь город был брошен на переноску пропитанной горючим маслом соломы со стен на улицы города. Вдоль улиц, в ямы, внутрь наиболее богатых на добычу домов. И хоть убрать все было невозможно, но последний козырь позволил нам забрать жизни нескольких шаргов, осветить улицы, чтобы лучше были видны нападающие, и замедлить их продвижение. Увы, в этот раз Рорка были осторожны, внимательны, вал врагов распался на ручьи, разбившись о стены огня, но продолжал катиться в город.

Приказ вернуться к позициям солдатами и ополченцами в моем импровизированном форте был воспринят без энтузиазма. Убегали они от окон намного быстрее, но спорить вновь никто не стал. Может и прав был Меченый, но думать об этом некогда — арбалет убитого солдата уже в искалеченных руках. Правая рука практически не работает. Каждое движение левой отдается острой болью. А если учесть, что я правша, а левая у меня по жизни только для бутербродов, то и стрелок из меня аховый. Но выбора нет, и я, скрипя зубами, искал болты, взводил оружие и палил в узкую щель окна. Попал ли в кого-нибудь? Сомневаюсь. Но скрипел зубами, взводил и палил снова. В белый свет или в черную тьму, какая разница? Болт за болтом, тщательно целясь, но не рассчитывая всерьез на успех, через боль, через страх. Глупо?

Есть только один понятный мне способ дотянуться до оранжевых, красных и синих нитей, пронизывающих этот мир. Боль. И страх. И злость. И безумие схватки. Все вместе, взбитое, словно пена из растительных сливок. Я мучил себя, тратил бесценные болты, пополнять которые было неоткуда, кривил пересохшие губы, я пытался убивать, может, и убивал. Сознание размывалось, подергивалось рябью, через которую стали проступать знакомые узоры.

Шум сзади заставил развернуться и броситься в соседнюю комнату. По забытым в лихорадке боя мосткам на пол спрыгивали Рорка. Их встретили несколько копейщиков, пытавшихся удержать бешеных врагов на расстоянии. Копья длиннее, но неповоротливее мечей. А по мосткам движется следующий шарг, а в проеме окна соседнего дома появилась еще фигура. Все. Сейчас или никогда.

И я разрядил взведенный арбалет в ближайшую оскаленную пасть. Рорка рухнул навзничь, а я перевел взгляд на следующего. Сильный, мощный, плечистый, орудующий двумя мечами, он атаковал сразу троих людей, отвлекая их на себя. Презрительный оскал, клокочущий хохот, зубы Алифи вместо серег в ушах и пульсирующий золотой клубок в груди. Я потянулся к его пламенеющему сердцу и встретил стену, словно сердце шарга заковали в броню из жажды боя, гордости и веры в себя. Я давил, я пытался разорвать нити в его груди — тщетно. Время выходило стремительно, новый шарг, перепрыгнувший через проем, сходу изменил хрупкое равновесие. Немногочисленные копейщики стали пятиться, и я за их спинами поневоле тоже сделал пару мелких шагов назад.

Руки. Мне нужны здоровые руки, чтобы раздавить этот проклятый клубок в могучей груди. И я рванул зубами грязные бинты с изуродованной Варином руки, открывая миру развороченную ладонь. Боль затмила разум, боль перетряхнула мир, когда я напряг непослушные пальцы. И стена в груди проклятого Рорка, дрогнув, подалась.

Шарг дернулся, оступился, сделал шаг назад, перейдя в глухую защиту. Глупец. Атакующий, яростный, презирающий врагов и отдающийся жажде битвы, он был почти неуязвим. Ушедший в защиту, встревоженный, ищущий угрозу, он растерял всю свою силу. Словно срезанный доспех рухнул барьер с его сердца, и огненный клубок вдребезги разбился о грудную клетку.

Капля боли отката растворилась в бездне боли, рвущей руку. Ноги подогнулись, зубы клацнули, в глазах на мгновение высекло искру, но следующий шарг выпал в окно, захватив с собой и настил мостков, и часть проема окна, зацепившись за него кровавыми ошметками кожаной куртки.

Радостный вопль наших солдат сотряс дом, когда тело Рорка рухнуло в огненное безумие внизу. Двое оставшихся в живых Рорка заорали так, словно это они сейчас поджаривались на углях, и прыгнули ко мне, упавшему на колени. Прыгнули только для того, чтобы грудью встретить граненые наконечники копий.

Копейщики спасли мне жизнь. Кто они? Из какой роты? Какая разница. Если покрывало боли все равно не пропускает деталей, не дает узнать лица. Спасибо, ребята. Я в долгу. Или они в долгу? Как мерить долг, когда выжить можно только вместе? Когда, или стоишь плечом к плечу, или лежишь грудой порубленных тел?

А потом пришлось подниматься на ноги, до скрипа стиснув зубы, опираясь на чье-то подставленное плечо. Идти к бойнице, дрожащими пальцами укладывать непослушный болт на ложе арбалета и искать среди десятков теней за окном очередную цель.

Ночь медленно отступала под натиском утра, большинство Рорка ушли вперед, к центру города, уже давно никто не перебирался через стену, а мы все еще держали этот дом, оттягивая часть сил захватчиков, ворвавшихся в город. Первые солнечные лучи осветили дымящиеся баррикады, трупы врагов и друзей, лежащие под окнами. Тех, кто пытался ворваться к нам по сорванной с соседней крыши лестнице, и тех солдат, что попали под стрелы, сбрасывая ее вниз. Тела шаргов, которые чудом смогли взобраться на высокую покатую крышу, чтобы через несколько мгновений рухнуть под ноги товарищам — двое копейщиков, выбравшись на чердак, успели перерубить державшие врагов веревки.

Еще дважды шарги прорывались на второй этаж, перебрасывая доски из соседнего окна, и дважды мостки падали вниз, на перерытую узкую улицу, на головы врагов. Где-то там осталось тело сержанта из роты Тона Фога, пытавшегося сдержать нападавших, но застреленного практически в упор.

Только утром Рорка смогли растащить завалы камней перед дверью, оставив на ступенях высокого крыльца ни одно бездыханное тело. С победными криками они ворвались на первый этаж нашего дома только для того, чтобы упереться в забитый проем выхода наверх.

Мы держались, вцепившись зубами в эти несколько десятков квадратных метров камня, тратя последние силы и теряя немногочисленных друзей. Уже давно закончились болты к арбалетам, почти не осталась стрел, заканчивались запасы булыжников, сложенных еще до штурма, — хороший удар камнем в голову оставляет врагу мало шансов дожить до победы. Не осталось воды, нужной не только для того, чтобы смочить пересохшее и жутко саднящее горло, но и чтобы не задохнуться в зловонном дыму.

Нас спасли не стойкость защитников, удивительная для этого мира, не надежность выбранных нами позиций. Даже не мои редкие, но не раз выручавшие нас попытки оборвать огненные нити вместе с жизнями врагов. В конце концов, я просто упал в углу рядом с самым опасным участком — полуразрушенным проемом окна. Сил подняться не было, последние крохи уходили на то, чтобы сжать сердце хотя бы еще одного Рорка.

Нам не могли помочь и солдаты Меченого, горланящие песни сорванными от крика голосами в одном из соседних домов. Нас спасли Рорка, внезапно бросившие бесплодные попытки взять наш бастион и двинувшиеся на север, по зову разорвавшего кровавый рассвет рога.

Отряд Алифи вошел в город через открытые шаргами северные ворота только на рассвете — на пепелище, в кровавую ловушку, забиравшую жизни и защитников, и захватчиков. Жизни спасителей это жуткое место стало забирать так же буднично, равнодушно и споро. Были рыцари Алифи — стали сухие статистические выкладки, цифры в отчетах о потерях. Валенхарру оказалось безразлично, чьей кровью поливать свои разбитые улицы.

...

Тун Хар смотрел на проклятую каменную дыру, которая проглотила его бойцов, его силу и его веру. Ночь ушла. Пламя, охватившее город, погасло. Но из окон все также сыпались стрелы. Многие дома приходилось брать с боем, и каждый такой дом уносил жизни его немногочисленных воинов. Каменные коробки, заваленные валунами, огрызающиеся острыми жалами. Каменные тиски на его шее.

Когда разведчики смогли открыть северные ворота, помощник Вождя повел последних воинов Клана Заката в бой. Всех, кто остался жив и был способен сидеть в седле, без исключения. Если они вырвут победу, будет кому вернуться к стреноженным заводным лошадям и собранным шатрам. А если они все шумной толпой встретят Демона Ту, то какая разница, что станет с лошадьми, тряпками и котлами?

Неспешно всадники въезжали в проем ворот. Когда под первыми обвалился настил, и они рухнули в яму, остальные были готовы. И так же шагом, осторожно двинулись под летящими стрелами по узкой границе между дырой в земле и каменными завалами вокруг. Воинов Клана Заката не испугать смертью.

А потом оказалось, что на разрытых, усыпанных камнями и завалами, утыканных кольями узких улицах любимый конь — не помощник, не верный друг и спутник, а обуза. Угроза, что опаснее летящих стрел или падающих из окон болтов. И шарги отпускали стремена, спрыгивали на землю, жертвуя другом ради поставленной цели. Месть не всегда бывает легкой, а враги не всегда покорно склоняют головы и обнажают шеи. В этот раз ничтожные, словно крысы, попрятались по углам и щелям, били в спины, огрызались и исчезали в заколоченных оконных проемах. Как определить, из какого окна вылетела стрела, пробившая горло воина, еще мгновение назад кравшегося рядом с тобой? Из какой щели вырвется та стрела, что пробьет горло тебе?

Все-таки атаковать город ночью было ошибкой. Огонь, плещущий и разбрасывавший отблески вдоль улиц, делал любые попытки идти скрытно почти безнадежными — мечущиеся по земле и стенам домов тени выдавали местоположение. Вторые этажи каменных зданий окутывала темнота — несколько горящих крыш не могли разогнать ночь и открыть взору фигуры убийц с луками. Выбить же их, даже обнаружив, оказалось непросто. Десятки человек, вытащенных из домов, брыкающихся и визжащих, зарубленных прямо на порогах, не могли изменить общего положения — ничтожным нечего было терять, а у его воинов еще не выросли крылья.

Свет утра несколько уравнял шансы, но бои продолжились так же ожесточенно и яростно. Нет, надо выводить бойцов из этой клетки, собирать вместе и, начиная от распахнутых ворот, жечь каждый дом, по очереди, по одному. Выкуривать крыс медленно, раз выбить быстро не получилось.

Когда в северные ворота стали въезжать первые Алифи, Тун Хар с несколькими сотнями Рорка был там же. И звук рога скрасил агонию умирающего города, собирая бойцов Клана Заката на новую схватку.

...

— У меня для Вас хорошие вести, милорд, — барр Геррик был, как всегда, улыбчив и вежлив.

Утро они встретили в небольшой, недавно возведенной крепости, наглухо перекрывающей дорогу из Куарана на Лаорисс. Камни кладки еще не позеленели от времени, не обветрились и не заросли мхом, внутренние помещения радовали глаз свежей краской и новой мебелью. Небольшой форт — не чета могучим укреплениям Иллиона или Маинваллира, но и задачи перед ним стояли другие. Не остановить — задержать, не победить врага, а вымотать его. И таких крепостей только за последние двое суток они проехали три. Владыка Лаоры тщательно готовилась к войне и ждала угрозы не только с юга.

Старый Алифи полулежал в мягком удобном кресле, чего старался не делать долгие годы. Мягкие спинки хороши для тела, но плохо сказываются на способности думать. Вот только жестких сидений его искалеченное тело уже не примет. А значит, нужно принимать то, что дарит судьба, потому что игра еще не сыграна, потому что еще есть крохи силы и есть те, ради которых стоит ее истратить. Да и просто потому, что он за долгие годы так и не научился сдаваться на милость других.

— Я уже не милорд, льстивый наш. Будь я милордом, ты бы сидел в моей темнице и рассказывал свои новости моим дознавателям, а не портил своим присутствием такое отличное утро.

Собеседник лишь усмехнулся, смутить его было не просто.

— И все же хорошие новости я Вам подготовил, в довесок к хорошему утру, милорд. Вам их подать сразу, или прикажете сразу после завтрака?

Энгелар тоскливо взглянул на ироничную улыбку Геррика, еще совсем недавно достаточно было поднять бровь и улыбки пропадали во всем тронным зале. Сейчас он не смог бы стереть эту паршивую гримасу с лица лаорца, даже если бы завязал свои брови узлом. И теперь не он, а над ним смеялись, и непривычные ощущения резали душу не меньше той боли, что терзала перебитый позвоночник.

— Чего ты хочешь, Геррик? Мы оба знаем, что в твоих радостных вестях всегда скрыта насмешка. Тебе не надоело?

Ухмылка собеседника расплылась еще шире.

— Что Вы, милорд. Мне это не может надоесть никогда, о такой беседе я мечтал годы. Но Вы не выбрали — Вам передать вести до или после еды?

С ним было бесполезно спорить, как его терпела Владыка Лаоры, Энгелар не представлял.

— Хорошо, настырный наш. Будь по-твоему, говори свои вести.

— Это правильный выбор. Узурпатор умер, милорд. Лорд Толариэль Встречающий Бурю дождался своего урагана. Кто-то запек ему мозги прямо в черепной коробке. Я мог бы даже рассказать Вам подробности, но, к сожалению, Вы сами выбрали вести до завтрака, чем лишили меня всякого удовольствия. Поэтому ограничусь минимумом. Магия, милорд. Она еще имеет некоторое значение в нашем мире. Странно то, что убийцы пробрались в осажденный город и незамеченными проникли во дворец. Вот такие чудеса. Вы не знаете таких умельцев, милорд?

Энгелар закрыл глаза и вздохнул полной грудью. С некоторых пор глубоко дышать можно было только через приступы боли, но это стоило того. Он знал умельцев, способных пробраться куда угодно, и заклинателя, способного остановить мастера ритуалов, — он сам отправил их к Аюр.

— Это, кстати, милорд, создает нам некоторые проблемы. Потому что, насколько я могу предположить, они не остановятся и продолжат Вас искать. Мы-то с Вами понимаем, что Толариэлю незачем было молчать, а значит то, что Вы -труп, уже совсем не такая непреложная истина, как раньше.

Пришла пора Энгелару усмехаться — тень легкой улыбки коснулась осунувшегося лица.

— Неужели ты боишься? Тебе идет, страх делает твою физиономию не такой приторной. Ну, и что ты будешь делать теперь?

В ответ на это барр Геррик еще больше растянул губы в довольной улыбке. А потом искренне ответил:

— Ждать, милорд. Просто ждать. В отличие от Вас, я помню, кому Вы обязаны жизнью, и вижу более опасных врагов, чем Ваши карающие. Мы просто продолжим путь, а им пошлем весть. Конечно, это будет не так просто, они не спешат показываться нашим наблюдателям, но я попробую справиться с такой задачей. Вы же верите в меня, милорд? — лаорец вновь ухмыльнулся. — Мне они нужны даже больше, чем Вам. Да-да. У меня на них серьезные планы. Я попросил бы только назвать мне имена тех, кого именно мы будем ждать. А потом они прибудут в назначенное место, и мы приятно побеседуем. Поверьте, мне есть чем заинтересовать всех вас.

Барр Геррик внезапно растерял все свое веселье, суровые складки пролегли на искрящемся смехом лице.

— Милорд. Иллион уже пал, и сейчас ничто не мешает Рорка выйти к Куарану. Ваш Мастер битвы уже занял Столицу, но ему одному город не удержать, а падение Куарана окончательно нарушит и без того хрупкое равновесие. Я открою Вам тайну — отряды Лаоры идут на помощь, и я очень надеюсь, успеют вовремя. Но, боюсь, и этого не хватит. Враг слишком силен, и он не отступит, милорд. Нужно, чтобы Римол вернул оружие отрядам Ордена и направил их на стены искупать грехи, только тогда, может быть, есть шанс.

— Ты слишком многое скрываешь, Геррик. За твоими словами стоит нечто, чего я не знаю. Потому что тебе не нужна моя помощь в обороне Куарана. И помощь моих карающих вряд ли решит судьбу города. Что ты хочешь, барр?

Барр Геррик встал на одно колено рядом с искалеченным Владыкой, взял его ладонь в свои ладони и тихо ответил:

— Я не Ваш друг, милорд. Не хотел бы им быть, не обессудьте, но я и не Ваш враг. Мне не нужна Ваша смерть, иначе Вы бы так и умерли в своем унылом дворце. Именно я не дал Вас убить, а значит, спас, нравится Вам это или нет. У нас будет еще много времени обсудить, зачем я совершил такую глупость, пока же просто поверьте, мне действительно нужна Ваша помощь, — после короткой паузы барр добавил. — У моей Владыки есть план, и сил Лаоры слишком мало для его реализации.

— Ты обратился не по адресу, лаорец, — Энгелар покачал головой. — Сейчас Куаран не может помочь даже себе.

— Нам не нужны те отряды, что заперты в стенах Вашей столицы, милорд, у них сейчас и без того невероятно тяжелая задача. Нам нужны воины, что остались в Берлоге, в Маинваллире и Валенхарре.

Хрустальный Родник устало откинулся на подушки, боль туманила взгляд и рождала раздражение.

— Берлога? Маинваллир? Вывести отряды оттуда будет непросто, но это можно обсудить. Только у меня нет войск в Валенхарре, это захолустье, и ничего больше, насмешливый наш.

— Нет? — и барр Геррик задумчиво посмотрел на бывшего Владыку. — А кому я тогда направил помощь?

День восемьдесят третий. Неделя теплых встреч.

Я не возвращаю долги. Я возвращаюсь за долгами.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Парадоксы".

Мы с Меченым шли по разрушенному до основания городу, поддерживая друг друга. Разграбленные дома, рухнувшие стены и крыши, выжженные, развороченные улицы и залитая кровью земля. Всюду трупы. Рорка. И люди. Кого было больше? Чьи потери серьезнее? У меня не было сил считать.

Мы шли в окружении полутора десятков измученных человек — лучников и копейщиков, солдат и ополченцев. Защитники двух ничем не примечательных домов, стоявших возле южной стены, шли по руинам города. Встретившие ночь, не верившие в удачу, но все равно пережившие рассвет. Мы медленно брели назад к старому двухэтажному строению, где размещался наш штаб, к месту, еще вчера заменявшему нам дом. Вчера? В эту ночь вместилась вечность. Очередная вечность, которая уже по счету?

Мы не дошли до цели всего несколько десятков шагов — тела, растерзанные и изуродованные, преградили нам путь. Рорка все-таки нашли раненых, укрывшихся в подвалах соседних зданий. И женщин. И детей.

Мы стояли, вцепившись друг в друга. Чудовищность происходящего забрала стойкость и обрушила плотину. Кто-то зарыдал, застонал. Кто-то, наоборот, замолчал. Опустился на вывороченные камни, попятился или замер — ни один человек не сделал шага вперед, даже Меченый, даже я. Так сложно шагнуть в пропасть, чтобы посмотреть в лицо смерти, пришедшей за твоими близкими, знакомыми и друзьями.

Я посмотрел в осунувшееся лицо капитана лучников, в его серые, пыльные глаза. В них давно не плясали огни, в этот момент там царили только пустота и боль. Он все знал. И я знал. У них не было шансов, и казавшееся надежным укрытие обернулось смертельной ловушкой. Медленно, закусив и без того потрескавшиеся губы, до последнего оттягивая неизбежное, мы двинулись к распростертым телам.

Тело Варина бросилось в глаза первым. Вояка и гордец, с легкостью бросавший обвинения и оскорбления, любивший чуть что хвататься за рукоять меча и едва не убивший меня совсем недавно, почти вчера. Сейчас это был просто труп. Мне уже не узнать, что же его сломало в тот памятный мне день. Осознание собственной ошибки? Нарушение закладываемых с детства запретов? Может быть, боль или страх? Поздно искать ответы на эти вопросы — он унес их с собой за радугу. Он хотел моей смерти, но глядя на его тело, я не испытывал радости.

Рядом с ним лежал Фока. Врач, ушедший вслед за своими больными, погибший в бою, а не в постели — хрупкая изломанная фигура. Каким бы он ни был лекарем, он был им до конца. Он погиб вместе с ранеными, пусть даже бросить их у него и не было возможности. Он был безразличен мне, а я ему, но его равнодушного взгляда мне тоже будет не хватать.

Сержант из третьей роты, приставленный с шестеркой солдат охранять раненых, лежал здесь же. Окоченевшие пальцы застыли на рукояти изогнутого роркского клинка. Двое из его людей — неподалеку. Остальных не видно. Отступили? Сбежали? Убиты и остались внутри темного подвала? Взгляд скользнул по телам копейщиков и нашел новую цель.

Подруги Меченого. Обе. В них не осталось той жажды жизни, что привлекла капитана, в них вообще не осталось жизни. Покрытые коркой засохшей крови страшные фигуры с протянутыми в мольбе руками. Они умерли так, как и жили — вместе. Рорка все равно кого убивать, мужчин или женщин, красавиц или уродов. И как убивать, им тоже все равно. Меченый тяжело выдохнул за моей спиной, а я не смог повернуться и поддержать капитана.

Така. Она лежала отдельно, словно уродец Рок специально выставил ее на всеобщее обозрение. Я молча опустился на колени возле растерзанного тела и нежно погладил уже холодную щеку. Я помню, Така. Твою кожу, твои губы, твои удивительные большие глаза. Твое тепло и твою ласку. В моем измученном сердце для тебя всегда найдется уголок. Ты любила Солнце, а умерла во тьме, среди ночи. Прости меня, я в долгу перед тобой. За минуты света, за минуты отступившей тоски. За то, что не взял с собой в пекло битвы. Я не забуду тебя.

Я смотрел на застывшее в жуткой маске боли лицо, поправлял залитые кровью волосы, платье, а перед глазами вставали и другие лица. Лица тех, кого я безвозвратно потерял. Я перебирал в памяти мгновения, понятные и значимые лишь мне одному. Мгновения, ставшие моим якорем в этом урагане, моим стержнем и моей сутью.

Я смотрел на нее, вспоминал последний наш вечер, праздник, устроенный перед смертью, и понимал, что еще чуть-чуть и все. Я закончусь. Меня сломает этот мир и эта чужая война. Смерти вокруг и боль во мне. Я словно испорченная марионетка с оторванными нитками. Я уже сломан.

Я замер возле распростертой на холодной земле мертвой девушки, и разум коверкал недавние строчки.

Все прошло, нас нет больше нигде,

ни в окне, ни на досках паркета,

Две свечи не горят в темноте,

Только ночь и ни толики света.

Пальцы раненой руки царапали утрамбованную землю, боль рвала сердце, голова звенела, а весь мир вокруг съежился до размера зрачков навсегда остановившихся глаз — меня вновь растоптали, растерли в пыль, вогнали еще один гвоздь в гроб моей стынущей души.

Пинок пониже спины бросил меня в объятия давно остывшего тела. Их было шестеро — Высших, разъяренных и кипящих гневом, Алифи, пришедших получить плату.

— Так это ты — та обезьяна, что возомнила себя Богом? Встань и сдохни. Из-за тебя погибло слишком много рыцарей, чтобы оставить такого урода жить.

Он не собирался задавать вопросы и получать ответы. Он собирался вешать меня на первом же суку или потрошить, если сук искать слишком долго. Бог. Светоч. Идеал. Высокий, статный, закованный в броню, привыкший отдавать приказы. Даже шлем его нес отдельный человек. Венец творения, увидевший тлю напротив.

Я встал и сделал шаг навстречу. Смешной человечек, не достающий Богу даже до подбородка, хлипкий, безоружный, с раздувшейся рукой, с закушенными до крови губами и смертью, бьющейся в глазах. Ничтожество, шагнувшее к властителю мира. Рвань, посмевшая встретиться взглядом с совершенством.

Ради этого момента я жил последние месяцы. Этот момент не дал мне сломаться раньше, заставлял терпеть боль и унижения. Бог? Тля? Кто-то предупреждающе закричал, кто-то вцепился мне в раненую руку, кто-то попытался заступить путь. Глупцы. Впервые в этом мире, впервые в своей жизни, я шел убивать. Не защищаться — плевать мне было на защиту и на то, что будет после. Не карать — кто я такой, чтобы карать. Даже не мстить, хотя мне было что вспомнить. Я шел убивать, зная, что этот момент изменит все.

Командир Алифи ничего не понял, да и не попытался понять. Какой смысл искать причины в поступках низшего существа? Он просто посмотрел на меня презрительным взглядом, издевательски медленно потянул дорогой клинок из кожаных ножен, и ... просто умер, не обнажив его даже наполовину. Звенело в голове, плыло в глазах, но и следующий Алифи, рванувший меч, бесформенной грудой падал под ноги.

— Стоять! — Оглушительный рев Глыбы разорвал разноцветную пелену перед глазами, остановил мою уже готовую оборвать еще одну жизнь руку.

Четверо Высших застыли в боевых стойках, натянутые как струна, и приготовились умирать. Мечи в умелых руках, стальные доспехи на теле и растерянность, пробившая надменные маски — двоим их собратьям не помогли ни клинки, ни броня. Как воевать железом против магии? Полсотни людей, только что сражавшихся бок о бок, тоже разделились на два лагеря. Тех, кто встретил ночь в этой кровавой бане, и тех, кого обманом затянули в ловушку. Своих и чужих. Одетых кто во что горазд — железо и тряпье, пыльное, грязное, закопченное, и тех, на чьих телах красовались новые кольчуги, а на плечах — одинаковые короткие плащи с черной птицей на голубом фоне.

— Он — не человек, он тоже Высший. Я же объяснял, он — такой же, как вы. Он маг, надежда Куарана. Именно его вы пришли спасать, — если Логор говорит так, его невозможно не слышать, горная река ворочает камни на перекатах тише. Глыба кричал Алифи, вставая между нами. Чтобы заслонить меня? Или чтобы помешать мне?

Один из оставшихся четырех, в серебристом доспехе, с брошенным через плечо хвостом длинных волос, крашеных в серебро, не опуская меча, бешено процедил:

— Это ты называешь благодарностью за спасение, тварь?

Меня шатало, ноги дрожали, кровь тонким ручейком текла из носа и запеклась в уголках губ, голова гудела от нахлынувшей боли. Но это было неважно. Я вздохнул, глубоко, до рези в груди. Я попытался прогнать это мерзкое чувство удовлетворения. Эту злую радость, эту ложку меда, опущенную в огромную цистерну с дерьмом. Я уже не тот интеллигент, что подавал руку красивым девушкам и переводил через улицу незнакомых старушек. Я — убийца. Я убивал врагов на поле боя, копьем, арбалетом, своими руками. Я убивал соратников, потому что Варина убил не Рорка, лезвием перечеркнувший его толстую шею, а я, бессрочно отправивший здоровяка и отменного воина в лазарет. И Таку убил тоже я, не рискнувший взять ее с собой на передовую, решивший, что чем дальше от меня, тем безопаснее. Ошибка тоже может быть убийством.

Я убивал Рорка, испытывая страх. Я убивал людей, чувствуя досаду. И только убив Алифи, я почувствовал облегчение. И так хочется сделать еще шаг, и забрать жизни и этих четверых. Вот бьются их сердца, вот страх, рвущийся через оболочку гордыни. И так просто протянуть руку. И пусть я не успею убить всех — достаточно упасть одному и остальные ударят слаженно и умело. Их тогда не остановит уже ничто. Но еще одного я точно заберу с собой...

Не сейчас. Прошу, не сейчас. Потому что это будет конец. Не этот Алифи вырвал меня из моего мира. Не он виновен в моих бедах. И мы сейчас на одной стороне.

Нехотя, медленно стали отступать нити вокруг, давая надежду. Я молча обвел взглядом четверых Алифи, два десятка их людей и два трупа тех, кто возомнил себя Богом, у себя под ногами.

— Мы не Боги. И твой командир заплатил за свою спесь.

Серебряный рыцарь дернулся:

— Ты умрешь, человек. Урод, возомнивший себя равным. Тварь, поправшая законы...

Я перебил. Может быть, впервые в истории этого мира человек посмел перебить Высшего, считающего себя Богом.

— Я — не человек. А ты — не равный. Может твой командир, твой правитель — но не ты. Ты — червяк, не посмевший сделать шаг. Запомни, еще одно слово и ты умрешь. И твои рыцари умрут. И слуги твои умрут тоже, — голос дрожал, вибрировал, срываясь на лязг и хрип. — Но хватит смертей. Их в этом городе слишком много. У меня есть послание, которое стоит больше, чем жизни твоих рыцарей. И больше, чем твоя жизнь, кем бы ты ни был.

Алифи умирать не хотел, разум и осторожность в нем боролись с презрением и желанием отплатить за смерть соратников и за нанесенное оскорбление. И смолчать он не мог. Потому что смолчать, принять эти смерти — значит смириться.

— Это не мои рыцари, тварь.

— А чьи тогда? Мои?

Рыцарь скрипнул зубами, но в этот раз не успел ответить.

— Вы здесь, потому что я обещал донести последнее послание принца Беллора. Виллар Огненная Вспышка, погибший, но не погребенный, ждет, чтобы ему показали дорогу к свету.

Это имя заставило Алифи вскинуть брови, сузить глаза, хотя казалось, куда уж больше. Это имя было знакомо всем четверым. Я вновь обвел взглядом застывшие фигуры. Алифи и людей, Высших и тех, кто их боготворил.

— Надо собрать тела и провести обряды, дать павшим уйти достойно. Нужно отдать почести. Равные.

Я не стал пояснять, но гнев в глазах Высших все равно полыхнул огнем. Пусть. Глаза впились в глаза. В который раз. Только в одних затаились гордыня, растерянность и непонимание, смешанные с желанием жить. А в других — единственное желание — убить. Просто убить, несмотря ни на что, забыв про доводы разума. Будущее дрожало на натянутой тетиве взгляда, будущее выбирало путь и оценивало альтернативы. И четверо Высших стояли по одну сторону взгляда. И отступить перед человеком, пусть даже таким — непонятным, странным, может даже не совсем или совсем не человеком, для них было равносильно унижению. Я ждал по другую сторону. И рядом со мной стояли мои потерянные близкие, мои ушедшие друзья, Така, Варин и Фока, все те, кто шел со мной проклятой дорогой в этот мертвый город. И Меченый, и Глыба со своими людьми, вставшие полукругом. И Тон Фог с десятком копейщиков, замерший у людей из Лаорисса за спиной. Они не смогли бы атаковать Высших. Но убить их людей они были готовы. Они добавили мне сил. И они не дали мне отступить.

— Мы еще поговорим, урод, — процедил Высший. — Позже.

Ни пяди. Ни шагу. Ни за что.

— Поговорим. Только тогда, когда я скажу. А пока оставь своих людей. Они мне нужнее. И твои лошади мне нужнее. И твои доспехи. И твой меч. И твоя жизнь. Цени, что имеешь воин, и не говори, что Куаран не щедр. Сложи оружие, его вернут позже. И готовься в путь. Для тебя есть задание.

Бросится? Рискнет? Поставит жизнь на карту своего меча, скорости и врожденной преданности людей?

Будущее нехотя ослабляло хватку, решение уже было принято, осталась только сохранить гордость, отступить с честью, чтобы вернуться и вспомнить все потом.

— Обойдешься, — Алифи отвел взгляд. Пусть даже для этого ему и понадобилось наклонить голову и сплюнуть под ноги.

— Не обойдусь. Меч на землю, — пальцы вновь стали сжиматься на переполненных силой нитях.

— Обойдешься!

Алифи развернулись и, расталкивая своих же людей, растерянных и открывших рты, двинулись прочь. Ударить в спину я не смог, остановить не попытался. Эти воины не могли уйти, потеряв гордость. Но и ее остатков им будет мало. А значит, у меня появилось еще четыре врага. Умных, умелых и заклятых. Они не забудут. И не простят.

Уйти людям Логор не дал.

— Заберите у них оружие. И заприте где-нибудь.

...

— Остановите здесь.

Барр Геррик вышел из большого крытого фургона и жестом приказал вынести носилки с гостем. Лучи Солнца упали на усталое лицо, подчеркнув бегущие по серой коже глубокие морщины, отразились в необычайно тусклых глазах и растерянно забились в поисках выхода. В глазах гостя царил холод, и солнечный луч не мог добавить им ни толики тепла.

— Вы бывали здесь раньше? Простите, я забыл, Вы были везде. За столько-то лет...

— Я не бывал здесь, но я знаю это место.

Голос гостя был тверд, несмотря ни на что. Седая голова отброшена на пушистые подушки, взгляд устремлен вдаль. Красоты природы гостя не заинтересовали, разговор — тоже. Барр Геррик нахмурился и поджал губы.

— Я ведь недаром привез Вас сюда, милорд. Это место — легенда.

— Чего ты хочешь, говорливый мой? Как еще ты собираешься подчеркнуть, что мое тело в твоей власти? Не нужно усилий, я знаю, что такое Черная Лощина.

Слуги внесли носилки под сень деревьев. Почти черные листья зашумели под порывом ветра. Корни, рвущиеся в небо, глухим скрипом встретили непрошенных визитеров.

— Знаете? Правда? И все же я объясню. Здесь березы, ивы, ясени. Но, в основном, березы. Черные березы. Их растят только у нас в Лаоре, потом выкапывают, привозят сюда и высаживают обратно. Вверх корнями. Ветви и ствол зарывают в землю, а корни со временем обрастают черными листьями.

Барр Геррик рассказывал и пристально смотрел на гостя.

— Ты забыл кое-что добавить, таинственный мой. Ты забыл сказать, что под каждое такое дерево вы закапываете черепа своих врагов. И чем выше и красивее дерево, тем опаснее и сильнее был враг.

Барр Геррик усмехнулся. Плохое настроение уходило в землю, черные листья, шумящие на старых корнях, уносили печаль и усталость.

— Вас трудно удивить, милорд. Но я все же попробую. В центре рощи вырыта свежая яма. И уже подготовлено дерево. Большое. И очень красивое. Потому что враг этот силен и очень опасен. Вы догадываетесь, чей череп будет положен вниз?

Гость приподнялся с носилок и перевел тусклый взгляд на Алифи.

— Ты меня заинтриговал, таинственный мой. Может это будет череп жестокого вождя Клана Заката, ведущего орду на мой город? Или, может, череп хитрого и коварного Рорка, возглавившего Клан Теней? А может это будет сам Великий шаргов, безымянный и безликий? Нет? Дай догадаюсь, барр. Это яма для моей скромной головы. Старой и глупой. Ты ведь поэтому привез меня сюда, не так ли? Ты всерьез думаешь, что десяток перевернутых кустов заставит меня испугаться, наивный мой?

Барр Геррик удивленно развел руки.

— Вы что, милорд? Как Вы могли такое предполагать? Конечно, эта яма — не для Вашей головы, как бы мне не хотелось Вас расстраивать. Какая бы старая и глупая она не была, она останется на Ваших плечах. Еще не выросло то дерево, под которое мы могли бы ее положить, — и барр Геррик вновь ухмыльнулся. — Но нам есть о чем поговорить. Энгелар Хрустальный родник, Владыка и герой, умер на плитах своего тронного зала, окруженный врагами и предателями. Старый калека, попавший под кроны Черной Лощины, все еще жив. Как я уже говорил, нам нужна его помощь.

— Зачем? — голос Владыки оставался все так же тверд и спокоен.

— Зачем? — переспросил Геррик. — Посмотрите вокруг, милорд. Наш мир рушится. Он стоял тысячи лет, но вряд ли простоит еще сотню. Спасти его можно, отсидевшись за стенами, отгородившись болотами, горами, пустынями. В этот раз — можно, хоть это и непросто. Но пройдет еще несколько десятков лет, и новые армии Рорка обрушат стены, высушат болота, перейдут горы и зальют кровью пустыни. И пусть Вы до этого не доживете, но доживу я, доживет Ваша дочь, доживут такие, как она. Нам нужна Ваша помощь, чтобы перетряхнуть этот мир, чтобы перевернуть его корнями вверх, чтобы на них выросли новые листья. И пусть так, но дерево нашего мира продолжит жить на черепах наших врагов.

Гость надолго задумался, закрыв глаза и откинувшись на подушки. Казалось, что старый Алифи тихо умер, и только чуть слышное дыхание нарушало этот образ.

— Тогда зачем так? Почему вы не пришли ко мне, когда я был еще в силе? Зачем нужно было помогать моим врагам? Какая сейчас от меня польза?

— Милорд. Нам не о чем было говорить, когда Вы были в силе. Вы правили миром, Вы играли в свои игры и не стали бы обращать внимания на наши предложения. Вы бы попросту не стали слушать. Как же, этот мир вертится вокруг Куарана, а Хрустальный Родник — спаситель Алифи. Я не буду спорить, мы помогли одним Вашим врагам, это правда, но только для того, чтобы помешать другим, более сильным и коварным. Вы заигрались милорд, и должны были умереть в любом случае — этого мы не смогли изменить. Но Вы умерли и остались живы, а это целиком наша заслуга. Вы все еще мудры, и знаете больше, чем кто-либо в нашем мире, а мы рассчитываем на помощь.

Энгелар пристально смотрел на внезапно переставшего быть насмешливым лаорца. Барр Геррик умело прятал за образом забавляющегося придворного страх за будущее своего мира. Мира, который раскачивался на тонком волоске.

— Так для кого, все-таки, эта яма?

— Яма? Для Владыки Лаоры. Если мир рухнет, она сама придет сюда, ляжет вниз и прикажет высадить сверху дерево. Потому что в падении мира будет и ее вина. Я видел эту березу, милорд. Она прекрасна...

...

Фольмар Яркий, Владыка Валлинора, еще вчера почти властелин мира, сидел один в небольшой боковой комнате на вершине своей знаменитой башни. Придворные и слуги оставались в зале за дверью, достаточно просто потянуть витой шнур, подав сигнал, и десятки Алифи окутают его показным вниманием. Они будут приторно смеяться над его несмешными шутками, лебезить, повторяя давно затасканные комплименты, изумляться его прозорливости и преклоняться перед его талантами. Фольмар не хотел их видеть. Никого.

В последнее время он стал все чаще задавать себе тяжелые вопросы. Что изменится, когда шарги, опрокинув защиту Куарана, захлестнут земли соседей и выйдут к его городу? Что будет с этими дежурными лизоблюдами, обожателями и знатоками дворцовых интриг? Кто останется в городе? Не сбежит, не бросит стены и башни, наденет броню и примет бой?

И все чаще правитель Валлинора, богатый, успешный, могущественный, давал себе неожиданные ответы. Если шарги выйдут к его городу, для мира ничего не изменится, просто одной Столицей станет меньше. И с лизоблюдами, обожателями и интриганами ничего не случится, как не случилось ничего плохого и с их коллегами из Куарана — просто сбегут заранее, что-что, а опасность они умели чувствовать лучше прочих. Останется ли хоть кто-то? Осмелится ли остаться он сам, или тоже побежит, бросив свой город и свои земли?

Эти вопросы были самыми тяжелыми. Потому что впереди — планы, надежды, богатства, почет и уважение, но главное — власть. А позади только каменные стены, дворцы и башни, парки и фонтаны. И защитники, которым некуда бежать. Алифи, что еще помнят долг. И люди, что еще не разменяли верность.

Фольмар сидел в тишине, в полумраке и отказывался выходить к своей свите, приближенным и знаменосцам. Не потому, что они трусы, легко меняющие уважение на безопасность. Знать это неприятно, но время героев проходит. Возможно, уже прошло.

Фольмар Яркий не хотел выходить, потому что сам не был героем. И собственное имя впервые в жизни резало слух. Он всегда думал, что он яркий, как драгоценный камень, бриллиант, который может разрезать все. Чушь. Дешевые стеклянные побрякушки тоже бывают яркими...

...

Черный дым поднимался от сотен костров и сплошной пеленой затягивал вечернее небо. Черный дым уносил души Алифи и людей к горизонту. А с ними уносились их мечты и надежды, любовь и ненависть, ярость и радость — дыму все равно, что нести в своих призрачных объятиях.

Рорка сгинули на узких улицах Валенхарра, разбились о стены каменных домов, полегли, утыканные стрелами, копьями, заваленные камнями. Их командир, бешеный и безумный, пал одним из последних. Тело, пробитое десятком стрел, пронзенное мечом, осталось стоять даже после смерти, до пояса заваленное мертвыми врагами — рыцарями Алифи и людьми, пришедшими на помощь гибнущему городу с дальней заставы на берегу Аюр. Воины далекого Лаорисса узнали, что такое настоящее презрение к жизни, и редкие счастливчики смогли пережить этот урок. Там, в этой куче порубленных тел у ног бешеного Рорка нашлось место и рыцарям, и магу, и простым солдатам — могучему воину оказалось все равно, кого забирать с собой за край горизонта.

От отряда Логора, стражников и ополченцев, всего нашего разношерстного воинства, принявшего бой в каменных развалинах города, выжило меньше сотни. Кто из них хорошо сражался? Кто из них умело прятался? Нет способа, который бы позволил отделить первых от вторых. Но теперь они вместе стояли вдоль длинной линии костров и смотрели на жаркое пламя.

Жителей города и окрестностей тоже осталось немного. Тех, кто не запаниковал, не попытался бежать, не остался в пустых, незащищенных жилищах, и тех, до которых Рорка попросту не успели добраться. Двести человек, женщин, детей, подростков, стариков из почти полутора тысяч. Тела погибших тоже лижет огонь, и не важно, что они не боролись за жизнь с оружием в руках, они тоже защищали город — своим трудом и своей верой.

Из восьми десятков Высших на ногах осталось четверо, да еще несколько тяжело раненых боролись за жизнь. Не привыкли Алифи прятаться за проемами окон, стрелять врагам в спину, таиться и выживать, как крысы. Львы выходят в бой с громким рыком, широкой грудью сминая врагов. Сейчас тела львов горели ничуть не хуже тел крыс, пусть костры у них и были чуть выше и ярче.

Из четырех сотен людей, пришедших с ними, осталось человек сорок — тех, кто не торопился умереть, кто хотел жить больше, чем убивать. Сейчас они были обезоружены и заперты в подвале одного из чудом уцелевших домов.

Черный дым уносил потери, сушил слезы, смирял сердца. Черный ветер уносил жизни вдаль, оставляя за собой только золу, пепел и мертвый город. И треск костров не мог заглушить слитный гул множества голосов, прощающихся с близкими и друзьями. Одна фраза для всех, одна судьба на всех.

— За павших. За свет. За Высших, что ведут к свету.

И только мои искусанные в кровь губы шептали имена.

Часть 2. Сделка.

И рвутся, рвутся, рвутся жилы

Души, затрепанной до дыр.

Горел пожар, но сердце стыло -

Кривой божок, чужой кумир.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Alter ego".

Глава 11. День восемьдесят четвертый. Неделя теплых встреч.

Продаю душу. Можно по частям.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Объявления".

Отгорели погребальные костры, пепел и золу уже развеяли по ветру. По одной щепотке с каждого пепелища собрали в большие глиняные вазы и отправили на север к Аюр, чтобы великая река унесла прах защитников Валенхарра к далекому морю.

Не прошло и недели с момента, как восемьдесят рыцарей Алифи и четыре сотни пехотинцев-людей вышли из заставы Лаорисса на южном берегу Аюр. Тяжелый бой перемолол отряд, оставив только жалкие крохи, скорбная процессия из четырех суровых всадников и нескольких разбитых телег отправилась в обратный путь. Оставшиеся в живых Высшие не стали вести переговоры, они отказались выехать в Лорры к призраку последнего принца Беллора, забрали с собой раненых и оружие погибших рыцарей. Все остальное забрали мы. Отличную броню, породистых скакунов, седла и уздечки, украшения и деньги — нам они были нужнее. И людей. Люди были важнее вещей и богатств. И все, что мы передали Алифи в дорогу, — пятерых возниц для телег с ранеными и две большие вазы с пеплом.

Прах погибших рыцарей ссыпали в те же вазы, что и пепел городских оборванцев. И я лично на глазах побелевших от ярости Высших перетряхнул закупоренные сосуды, чтобы никто не смог отделить прах человека от праха Алифи. Могучей Аюр все равно, золу какого костра нести на своих волнах. И триста оставшихся в живых людей: воинов и жителей города — наблюдали за этой сценой. И все, что позволили себе Высшие: громко, отчетливо дать клятву. И судя по этим озвученным перед сотнями свидетелей обещаниям, лучше бы мне умереть прямо сейчас, не дожидаясь, во избежание. Ничего, я рискну. Когда ходишь ежедневно по лезвию ножа, поневоле начинаешь по-другому воспринимать риски. Угрозой больше, угрозой меньше — какая уже разница?

Главное, что триста измученных тяжелыми испытаниями и потерями людей видели, как Высшие вынуждены были отступить перед человеком. И пусть эти свидетели не изменят судьбы мира, это начало. Стоя возле черных пятен сожженных костров, встречая ненавидящие взоры рыцарей Алифи, я чувствовал, что в этот раз они отступили не только из-за меня одного, а может, и вовсе не из-за меня. Триста пар глаз — стена, о которую разбилось презрение Высших. Вдребезги. В пыль. И где-то там за моей спиной в тяжелых муках зарождалось гордость. Казалось бы, какая мне разница до чувства гордости чужих людей в чужом мире? Но когда нет достойных целей — и это цель.

Только через сутки после ухода рыцарей из города Логор выпустил пленных пехотинцев из Лаорисса и передал им письменный приказ старшего из Высших, переводивший их под командование Глыбы. И не столь важно, как был получен такой приказ и какими угрозами он был подкреплен? Главное, что наш сильно поредевший отряд пополнился еще четырьмя десятками душ.

Я знаю, что спасителей положено носить на руках, а не выкручивать им руки. Но стыдно почему-то не было.

...

Логор сидел напротив меня и хмуро смотрел прямо в глаза. Чего он хотел этим добиться? Чтобы я отвернулся? Признал ошибки? Я думал, что окружающие уже разобрались во мне достаточно, чтобы не делать такие глупости. Я и в хорошем настроении не подарок, а сейчас я и мое хорошее настроение оказались в двух разных мирах. Я смотрел на Глыбу и не отводил взгляда. Два тигра? Две побитых псины? Мне было все равно.

— Они пришли в чужой город, чтобы спасти нас, Мор.

— Я знаю, командир.

Глаза в глаза. Словом на слово. Ответом на вопрос. Безразличием на упрек.

— Они не прятались, не ждали, вступили в бой сразу, с марша, рискуя жизнями ради нас.

— И это я знаю, командир.

— Они потеряли здесь почти всех друзей и товарищей.

— Я потерял своих друзей еще раньше. И ты тоже. Что это меняет?

Вокруг никого, кто мог бы вмешаться в этот странный диалог, прервать дуэль взглядов и остановить разговор.

— Мы — не они, Мор. Каждый из них зарубил десятки врагов.

— Правда? Тебе виднее.

— И это все? Скольких убил ты, спрятавшись за каменные стены?

— Я? Не знаю. Некому было считать, и никто не пришел, чтобы сказать, что я его убил. Может, пятерых. Может, семерых. Какая разница, командир?

— Есть разница. Они подарили нам жизнь.

— Свою жизнь я подарил себе сам, а еще мама с папой. Да Энгелар с Валлором поучаствовали. И все, остальные тут абсолютно ни при чём.

Фехтовать словами можно не хуже, чем шпагами. И ранить словами можно не хуже. И защищаться, если умеешь. Я умел. Преподавать столько лет и не научиться спорить — это еще сильно постараться надо.

— Ты убил их.

Фраза — выпад. Укол в сердце, не предполагающий ответа. Финальный, ставящий точку. Только не здешнему офицеру со мной словесными пикировками заниматься. Лучшая защита — нападение, и какая разница, что сказано это для других битв и других ситуаций?

— Да, — я не стал уклоняться или избегать укора — моя броня из принципов и убеждений крепка и одной смертью Алифи ее не пробить. Встречный вопрос, рубящий и жестокий. — А ты бы предпочел, чтобы они убили меня, Логор? Тогда бы ты был спокоен и не мучился?

— Они бы не убили, Мор. Им бы никто не дал этого сделать.

Атака? Защита? В словесном поединке — это трудноуловимые детали, решающие многое.

— Кто бы не дал? Кто бы заступил путь Высшему? Может быть, ты?

— Я, — и слишком уверенным был ответ, чтобы можно было отбросить его просто так. — Почему ты ни в кого не веришь, Мор? Как вообще так можно жить?

— Ты спрашиваешь, как жить? Не ты ли забыл остановить Варина? Я очень злопамятен, командир, а если даже забуду, то посмотрю на свою правую руку и все равно вспомню, кто за меня заступался и когда. Никто. Никогда.

Логор опустил плечи.

— Что дальше, Мор? Ты убил не только Высших, ты убил единственную нашу надежду.

— Надежду? Я? Не смеши меня, командир. Я подарил надежду тебе, твоим солдатам, жителям, просто ты еще этого не понимаешь. Может быть, пройдет время, и весь мир скажет мне "спасибо". Только кто подарит надежду мне? Ты сможешь ответить на этот простой вопрос?

Он не глуп и не мог отрицать очевидного. И ответов на этот вопрос у него тоже не было. Но Логор скривил губы и медленно произнес:

— А с чего ты решил, что именно ты заслуживаешь надежды?

И так больно резанул по сердцу этот встречный вопрос. Кажется, слова и слова, но так горько мне не было никогда. Я не заслужил надежды? Горло внезапно пересохло, дыхание перехватило, ногти скрипнули по поверхности стола. Вот так, значит? Я закрыл глаза, прерывая дуэль взглядов, молча поднялся и, не спрашивая разрешения, вышел из комнаты. Где-то далеко, за краем бешеного водоворота эмоций, прозвучали пустые слова "ты неправильно понял". Я все правильно понял. И мне не нужно извинений. И надежды мне не нужно.

Я тихо закрыл дверь за собой, потому что не умею хлопать. И отступать не умею. Даже если ничего в этой жизни не заслуживаю.

...

То, что наш переводчик и знаток Роркского выжил в этой бойне, лично меня не удивило. Совершенно. Ну не мог обычный человек выучить такой язык. Во-первых — незачем. Переговоры вести? О погоде говорить? С выступлениями и проповедями к Рорка ездить? Во-вторых, возможностей для обучения мало. Книжку — самоучитель он, что ли, нашел? Репетитора Рорка нанял?

Не сомневаюсь, что среди местных вояк достаточно людей и Алифи, понимающих и даже свободно говорящих на языке врага — жизнь заставляет. А пленники, при умелом подходе, — хорошие учителя. Но вот откуда и зачем такие знания простому охотнику — вопрос...

Увидев этого костлявого человека с хитрыми глазами на церемонии прощания с погибшими, я шепнул Глыбе, что было бы неплохо побеседовать с переводчиком по душам. Шепнул и забыл, поспешный отъезд Алифи и слишком сильные эмоции после разговора с командиром вычеркнули из памяти этот казавшийся не столь значительным факт. Вот только Логор не собирался ничего забывать, и вечер мы скоротали в компании этого удивительного лингвиста, прикованного к ножке стола. Не то чтобы для нашей безопасности, но кто этих валенхаррских охотников знает?

На допросе, кроме нас с Глыбой, решил поприсутствовать и наш спаситель — Тон Фог, правдами и неправдами выторговавший и вымоливший помощь Алифи. В свете последних событий снова показываться на той заставе капитану, пожалуй, не стоило. Меченый же послал всех куда подальше с нашими тайнами, загадками и проблемами и ушел в запой. Со знанием этого непростого дела, видно, не в первый раз. Логор лишь покачал головой, но вмешиваться не стал — что-то было у нашего лучника в прошлом, что-то остановившее возражения.

Переводчик не пытался спорить, возмущаться или грубить, вел себя подчеркнуто смирно и давал понять, что все происходящее — глупость и недоразумение. Холодные, рассудительные глаза больше подходили бы какому-нибудь финансовому аналитику, чем охотнику. Вот как-то иначе я охотников представлял.

Начал беседу Глыба, он у нас командир, ему и по статусу положено. А я, как лицо, с некоторых пор лишенное подчиненности, ни на что не претендующее и ничего не достойное, могу и по ходу разговора встрять. В то, что я могу не встрять, верилось слабо — знаю я свои недостатки. А теперь, когда субординация окончательно испарилась, кто меня мог убедить не вмешиваться, вообще не представляю.

— Здравствуй, Тони. Как ты понял, разговор у меня к тебе есть. Ты не против? — риторический вопрос не предполагал отрицательного ответа, и я бы посмотрел на смельчака, рискнувшего возразить. Когда Глыба пытается говорить вкрадчиво, становится по-настоящему жутко, настолько неестественно это выглядит. — Откуда ты? Родился тут? Или так, жизнь занесла?

Вопросы повисли в воздухе и в этот раз ждали ответа. Тони, он же Тониар, охотник, переводчик, задержанный за непонятные грехи, недовольно скривился, но отпираться не стал — трудно отпираться, глядя в искренние глаза Логора.

— Местный я, родился здесь. А что происходит, командир? — как обращаться к Логору, горожане не знали, соответствующего обращения не придумали, а потому звали, как и солдаты, — командиром. Глыбе это нравилось, ничего менять он не собирался.

— Местный, говоришь, — Глыба словно не заметил вопроса Тониара. — Это хорошо. Значит, всех знаешь, и тебя все знают, ценят. Больше платят, поди? Мне вот казалось, что охота — это не очень денежное занятие?

— Нормальная работа. Если умеешь — на жизнь хватает. И все-таки, командир, а что я сделал? Может, меня расковать хотя бы? Руку очень свело, — честные глаза Тони просто лучились заботой о своем здоровье, нужно было быть бессердечным человеком, чтобы не пойти ему навстречу. Только сердечных людей вокруг не осталось, совсем.

— Обойдешься. На жизнь, говоришь, тебе хватает. Это тоже здорово, Тони, но понимаешь, мучают меня сомнения. Я тут порасспрашивал твоих земляков — как-то они не очень хотят говорить о тебе. Нет, домик твой, что Рорка сожгли, мне показали. Не знаю, как раньше, но сейчас хреновый у тебя домик. Пепелище, а не дом. Как жить-то будешь дальше?

— Никак. А что? Хотите мне денег на новый дать? Или сами сложите? — неожиданно начал грубить охотник. — Так вы снимите эти кандалы или нет? Руки, говорю, затекли!

Это он зря, нельзя так с Глыбой. Опасно так. Командир шумно втянул воздух.

— Затекли, говоришь? — и он склонился над левой рукой Тони. Хруст ломаемого пальца совпал с криком пленника. — Так лучше? Стой, не говори. Сам догадаюсь.

Второй палец лопнул также отчетливо, на третьем охотник перестал кричать, а закатил глаза и стал поскуливать. Слезы потекли по небритым щекам.

— Так лучше, Тони? — Логор взялся за следующий, с искренним сочувствием заглядывая в зажмуренные глаза собеседника. Тот нашел в себе силы открыть глаза, но выдержать взгляд Глыбы даже не попробовал.

— Лучше. Много лучше, только не надо больше.

— Уже не затекают руки? Хорошо себя чувствуешь? — Глыба всегда был внимателен к чужим страданиям.

— Хорошо. Очень хорошо. Ты доволен? — Тони опять перешел на крик.

— Зря, Тони. Не надо мне хамить, — и четвертый палец с громким щелчком попросил о помощи.

Я смотрел на происходящее и понимал: что-то Логор узнал о нашем пленнике, что-то, заставившее его забыть, что еще вчера мы все вместе смотрели в лицо смерти. Хотя... Что во время боя делал охотник, я не представлял. Некогда мне было в том аду разглядывать переводчика.

— Ну что, Тони. На этой руке пальцы заканчиваются — переходить к правой или ты все-таки ответишь на мои вопросы?

Понадобилось принести воды, чтобы стонущий Тониар смог дать вразумительный ответ. Да, он готов отвечать. Нет, правую руку трогать не стоит. Да, ему лучше, гораздо лучше. И нет, хамить он больше не будет. Да, нет, да, нет — простые ответы на простые вопросы ценой в последний здоровый палец левой руки.

— Я продолжу, Тони. Вот осталось в городе живых-то всего ничего, и столько ужасов они насмотрелись, кажется, кого теперь бояться? А о тебе говорить люди боятся. Не то, чтобы прямо колотило их, но боятся, ведь что-что, а страх я узнаю.

Пленник молчал, закусив от боли губы, и старался на Глыбу не смотреть. Четыре опухших пальца левой руки, вывернутых под совершенно неожиданными углами, напротив, постоянно попадались на глаза. Чинить их никто не торопился.

— Только я умею бороться с людским страхом, Тони. Работа у меня такая. Так что показали мне еще один дом, в котором, вроде как, богач жил. А оказалось, что дом твой. В самом центре города. И знаешь, что странно? Завалены окна, забиты двери, не дом — крепость. Спорить будешь? — с искренним интересом спросил Глыба.

Пленник в кои-то веки поднял взгляд. И не было там страха. Сквозь тонкое покрывало слез на Логора смотрели все те же холодные и расчетливые глаза. Как там мне казалось: хорошие актеры покинули Валенхарр? Не факт, совсем не факт. Не понравился мне взгляд этого серого, ничем не примечательного человека из такого же серого, ничем не примечательного города.

— Не буду. Есть один домик. Я на него всю жизнь копил, недоедал, недопивал, по медяку откладывал. А окна и двери завалены по вашему же приказу.

Глыба кивнул.

— Это да. Только мы приказывали баррикадировать дома вдоль стены городской, а не в богатых кварталах. Там твой дом единственный такой, куда Рорка не добрались. Ну, ничего, Тониар. Мы — не Рорка, у нас времени было больше. Мы в дом все-таки попали и много чего интересного нашли.

Это был сюрприз. Не посчитал нужным Логор мне все новости рассказать, впрочем, после нашего душевного разговора это не удивительно. И что они там обнаружили, что принялся командир так жестко товарища обрабатывать?

— Ты понимаешь, Тони, что оправдываться бессмысленно? Есть свидетели. Есть те, кто на тебя донес. И еще, в твоем доме подвал оказался. Любопытный такой подвал.

Покрасневшее от криков и слез лицо охотника начало бледнеть, и сейчас он, похоже, не играл. Пятна, проступающие на коже. Жилы, набухшие на шее и на висках. Тониар чего-то жутко боялся, откровенно паниковал. Вмешаться? Трудно быть зрителем, если не понимаешь подоплеки событий. Словно в театр к концу второго акта незнакомой пьесы заехал.

— Ты знаешь, что положено за работорговлю? Я тебе подскажу. Смерть. И я лично повешу тебя на городских воротах, — с лица Логора наконец-то спала приторно-вежливая маска. Он заговорил в полный голос, вкладывая в слова всю ненависть. — Но сначала...

Глыба взялся за вторую руку бывшего переводчика. Тот вжался в спинку стула, расширенные от ужаса глаза уставились на Логора. И Тони заговорил, сначала нехотя, через силу, потом взахлеб, путаясь в деталях, событиях, но не останавливаясь ни на миг. Словно боялся, что первая же остановка станет последней. Слова сыпались из нашего арестанта сплошным потоком и складывались в совершенно неприглядные истории.

...

В этот день охота удалась, тело отличной, упитанной косули лежало на зеленой траве и ждало своего часа. В мешках была сложена добыча поменьше. Если бы каждую ходку приносить по стольку мяса, жизнь бы наладилась — увы. В последнее время зверь не спешил идти навстречу своей гибели, а птицу бить Тони не любил. Да и денег на ней особо не заработаешь.

Тониар вытер кривой нож и устало повел плечами. Работы еще на час хватит, а потом тащить все это, обвешавшись мешками да шкурами, до самого Валенхарра. Охотник посмотрел на солнце, оценив время, прикинул, что до ночи должен успеть. Если очень постараться.

— Эй, — выезжающие из леса на поляну Алифи нарушили уединение и помешали работе. — Твои собаки?

Собаки, конечно, были его. Две большие вислоухие псины, умные, быстрые, опытные, рвали на части брошенную им требуху. Тони брал их с собой всегда. И кровавый след взять, и птицу поднять — заранее не узнаешь, когда могут пригодиться.

— Следы хорошо читают?

Их было двое, одетых в легкие летние охотничьи костюмы. Старший из всадников, высокий, с особенно надменным выражением лица, на Тони даже не смотрел. Конечно, кто для брата градоначальника какой-то жалкий охотник? Говорил незнакомый Алифи помладше, одетый в черные бриджи и длинный темно-синий, почти черный жакет с короткими рукавами.

— Мои, Высший. Могут и по следу пройти.

Тони отвечал неохотно, если что, собак будет жаль. Очень жаль, пока новых псов выдрессируешь да в поля-леса наводишь, да все неприятности на необученных животных словишь — много убежит и времени, и денег.

— Хорошо. Бери своих собак и давай за нами, нужно беглого каторжника поймать. Ушел недавно, след должен быть свежий. Да и поранился он слегка, — при этих словах Высший усмехнулся. — Давай, давай.

Зачем таким знатным особам искать какого-то беглого каторжника? Да еще без сопровождения? Но Тони не стал задавать вопросы. Лучше вообще разучиться говорить, чем спросить невпопад — случайный вопрос может завести также далеко, как и необдуманный ответ. Каторжник и каторжник. Вот только мяса было жаль. В лесу достаточно желающих схарчить никем не охраняемые припасы. Ищи потом вора по сытому урчанию желудка.

Высший правильно понял сомнения охотника:

— Если собаки найдут беглеца, я заплачу тебе за твое мясо. Даже двойную цену. А если не найдут, сниму с тебя самого шкуру, так что мяса тебе в любом случае хватит.

Пришлось вставать, прятать нож и уставшему бежать за невысокими лошадьми Высших к месту их стоянки. Там Тониар увидел троих охранников-людей и два десятка скованных тонкими цепями пленников. Странные каторжники. Мужчины для каторжан были слишком плотными и здоровыми. А что делать на тяжелых принудительных работах женщинам — вообще было выше Тониного понимания. Тем более — таким вполне себе симпатичным особам. Или сейчас на принудительные работы в бордели отправляют?

Собаки след взяли быстро, шли по петляющему следу не так долго — видно, беглецы пытались запутать преследователей. Только хорошую собаку не так просто обмануть, даже звери не справляются, с их-то врожденной сноровкой и умением.

Беглецов было двое, раненый мужчина и совсем еще юная девушка, пытавшихся обмануть свою судьбу. Их было жаль, особенно девушку — симпатичную, невысокую, стройную — такие всегда нравились Тониару больше всего. Взгляд прикипел и не мог оторваться. Порвавшееся платья и голые ноги давали простор для воображения.

— Хочешь ее? — Алифи склонил голову, рассматривая пленницу и пытавшегося закрыть ее своим телом мужчину. — Бери. Только быстро.

Кнуты быстро сломали сопротивление мужчины, сбили его с ног, и Высший закрыл на сомкнутых руках заранее подготовленные кандалы. А девушка... Тони мог отказаться, только ее же все равно в бордель отдадут. Одним клиентом больше, одним меньше, ей-то должно быть все равно. А он заслужил, да и не было в его жизни таких красивых. Толстуха жена, норовившая сунуть горячей сковородой в рыло по случаю или просто так. Жена соседа, старше Тониара на добрый десяток лет. Случайные потаскухи — все они ничто по сравнению с предложенной наградой.

Девушке оказалось не все равно, она отчаянно дралась, кусалась и царапалась. Будь Тони один, он давно бы плюнул на такую награду, но отступить под любопытствующими взглядами Высших, стерпеть их презрительный смех он не мог...

Когда все закончилось, остались только свежие царапины на лице, золотая монета за поясом и блаженные воспоминания. А еще приказ явиться к дому управляющего через три дня и молчать. Главное — молчать, но Тониар и сам по себе был не из болтливых.

...

Третьи сутки отряд шел к диким землям на юге. Выходили поздно вечером и первые двое суток шли в основном под покровом темноты, и только на третьи позволили себе дневной переход. Трое Высших, закованных в броню и даже под палящим солнцем не позволяющие себе расслабиться и снять раскалившееся железо. Десяток охранников, людей со злыми глазами и поставленным ударом. И два следопыта, в том числе — неожиданно вознесшийся за последние два месяца Тони. Подняться с жалкого охотника до помощника Высшего за такой короткий срок — немыслимое дело.

И ровно сто закованных в цепи бедняг. Тони никогда не называл их рабами — рабами они станут потом, когда их продадут перекупщикам Рорка. До тех пор устало бредущие, постоянно подгоняемые кнутами люди — просто бедняги, которым не повезло. Кто-то из них — пойманный беглец, не захотевший отбывать срок на каторжных работах. Кто-то — убийца, приговоренный к смерти, но выкупленный за бесценок Высшими. Кто-то — должник или неудачливый игрок. Большинство же — просто люди, какими-то темными путями попавшие в руки торговцев живым товаром.

Первый конвой был самым тяжелым. Постоянные побои, свист кнутов, плач женщин, стоны мужчин, насилие и извращенный садизм заставляли провинциального охотника съеживаться и до одури жалеть, что ввязался в эту историю. Но выхода из нее не было. Что значит слово простого человека, если на кону стоит честь благородных Алифи? Причем, не из последних. И Тони молчал, а еще один золотой, полученный после возвращения, превратил страдания души в плату. Терпеть за хорошую оплату всегда проще, чем просто так.

В конце концов, что изменилось бы, если бы не он, а кто-то другой шел с караваном? Ничего, кроме того, что золотой был бы совсем в другом кармане.

...

Рорка были внимательными. Щепетильными. Дотошными. Они проверяли зубы, прощупывали тела, требовали выбрить головы и подмышки. Они торговались за каждого, сбивая цену. И в качестве платы отдавали не деньги, а Роркские мечи, кольчуги, старые монеты, вазы, украшения — все то, что потом можно было выгодно продать на аукционах древностей и военных трофеев. Иногда казалось, что Рорка сами не знают настоящую цену этих вещей.

Зачем им люди, никто в караване не знал. Да и не хотел знать. Каждый охранник прятался от этого знания, стараясь не услышать даже случайно. Слишком много бед от таких знаний.

...

— Стреляй, — Алифи указал на спину убегающего человека, пленника, волей случая вырвавшегося на свободу.

И у Тони не осталось выбора, он рванул стрелу из колчана и выпустил в цель, стараясь попасть в ноги. Случай ли заставил в этот момент чихнуть ближайшего Высшего, или это провидение решило посмеяться над человеком, только неожиданный звук заставил отпустить тетиву чуть раньше срока. И длинная оперенная стрела вошла под лопатку несчастному беглецу.

Так в первый раз в своей жизни Тони убил человека. Следующий раз это сделать оказалось намного проще. Просто досадная потеря, снижавшая награду. А пленнику все одно умирать, для него быстрая смерть — и не худший вариант, он еще и спасибо сказал бы. Рорка точно быстро не убили бы.

...

Развелся Тони случайно. И благодаря обычной сковороде. После очередного тяжелого конвоя, уставший и заливший остатки совести самогоном, Тониар ввалился в избу, протопал на кухню, где столкнулся со взбешенной супругой. Та не стала ничего спрашивать — не было у нее такой привычки. Она просто схватила чугунную сковороду с давно остывшим ужином и вломила охотнику промеж лопаток. Хорошо вломила, так что сломал рухнувший на пол Тони и табурет, и два зуба, что оказалось особенно обидным.

А потом он сорвался. И сковорода, пущенная умелой рукой, полетела в обратном направлении, прямо в голову бушующей жене. На этом долгая совместная жизнь закончилась, а проблемы с телом покойницы только начались.

С другой стороны, какие у профессионального охотника могут быть проблемы с телом?

...

Три года понадобилось овдовевшему Тони, чтобы стать старшим помощником Высших. Три года терпения, два десятка конвоев, трое пойманных и еще один убитый беглец. Годы изменили бывшего охотника, закалили, лишили жалости и мучавшего раньше раскаяния. Годы научили Тониара стирать память не самогоном в одиночку, а распутной пьянкой в компании соратников и проституток. Годы принесли ему настоящий, большой каменный дом. И подвал с двумя заточенными в нем девушками-рабынями. Одну он честно выкупил у Высших в счет жалования. А вторую... Вряд ли кто-то будет искать мыкавшуюся по дворам сироту. И кормил он ее лучше, чем объедками с улицы.

...

— Я убью его, — голос Логора был непривычно глух. — Сволочь. Животное.

— Подожди, командир, — все-таки пришло время и мне вступить в эту милую беседу. — Подожди.

Я опасался, что Логор не услышит, не захочет слышать, а просто сломает прикованному к столу уроду шею, как чуть раньше ломал пальцы.

— Почему ты остался, Тони?

Пленнику было все равно кому отвечать на вопросы, он ждал расплаты и панически боялся смерти.

— Мне приказали остаться, смотреть, запоминать. Вокруг война, и люди сейчас ничего не стоят, нам пока нечего предложить покупателям.

— Нам? — прошипел Логор.

— Нечего? — мне понадобилась всего лишь небольшая пауза, чтобы увидеть возможность. — Он нужен нам живым, командир. Я так понял, ты нашел девушек в подвале? Они должны молчать.

— Они не будут молчать, — Тон Фог всегда был немногословен, но в этот раз он, пожалуй, превзошел себя. Одна фраза, короткая мысль, напоминание о том, что капитан тоже здесь. Если честно, я даже забыл про него.

— Даже если иначе умрут?

Этот мерзкий тип был нужен, очень, очень нужен. А две несчастные девушки — нет. И если выбирать... Можно ли достичь недостижимой цели, тем более, не запятнав душу? И где грань, за которой отдельные пятна грязи превращаются в одно сплошное гниющее болото?

Логор медленно перевел тяжелый взгляд своих почти черных глаз на мое лицо. Скрипнул стул, хрустнули костяшки сжимаемых в кулаки пальцев.

— Не много на себя берешь? Сначала ты убиваешь Высших, теперь просишь оставить в живых мерзавца. Что будет следующим?

Я не хотел слышать его слов. И отвечать не хотел. Но отступать некуда.

— Я не прошу. Этот охотник должен жить. Точка.

Я не умел командовать, отдавать приказы и управлять людьми. Но и подчиняться я не умел. И отступать.

— Ты хочешь знать, что я делаю? Историю, командир, по крайней мере, пытаюсь делать. Мы с тобой уже все обсудили. Ты живешь по правилам, которые не помогут выжить ни тебе, ни тем, кто рядом с тобой. Ты разве не видишь свое бессилие? Свою беспомощность?

— А ты, значит, силен и всемогущ? Ты думаешь, что своими бредовыми идеями нас спас? — Логор крикнул солдатам за дверью. — Уведите арестанта, кандалы не снимать, я поговорю с ним позже.

И дождавшись, пока за спиной конвоиров закроется дверь, продолжил:

— Это все — из-за тебя. Я не настолько глуп, чтобы не понять простые вещи, Мор. Если бы не было тебя, не было бы нас на переправах. Не было бы переправ, не было бы и этого дурацкого похода, а тогда не случилась бы схватка с шаргами. Сын Вождя остался бы жить. Клан Заката не пришел бы мстить в этот город. Жители города остались бы в живых. Ты их не спас, ты их убил. И это еще не все. Ты — не человек, не бывает людей-магов. Но ты и не Высший, я узнал достаточно, чтобы понять, как ты их ненавидишь. Я не знаю — кто ты, но мы все жертвы твоей ненависти.

Тон Фог хмыкнул в своем углу. А я засмеялся. Когда мне смешно — я смеюсь. Когда мне горько — я тоже смеюсь, это в любом случае лучше, чем рыдать в подушку.

— Браво, Логор. Отличные рассуждения, только где твое чувство долга? Мы оттянули на себя не такие уж малые силы Рорка, и ты должен быть доволен. Ты должен плясать от радости, а не смотреть на меня, как на врага. Ты всю свою бестолковую жизнь был никем. Не спорь! Никем. Пустым местом, таким же, как последнее ничтожество под твоим командованием. Пылью. Песком, которого не жалко. Расходным материалом. Дерьмом на чужом ботинке. А сейчас ты — герой. На тебя смотрят. На тебя равняются. Тебя, может быть, впервые в жизни вынесло на гребень волны, а ты просишься обратно на дно?

Спинка стула окончательно треснула в руках Глыбы, но он не ответил.

— Этот любитель рабов должен жить, чтобы у нас оставался шанс. И еще. Если ты очень хочешь, я уйду. Прямо сейчас выйду через северные ворота, и мы больше никогда не встретимся. Я тебе клянусь, что даже не обернусь на прощание. И все будет как раньше. Свет. Высшие. Долг. Все станет просто и понятно. Только скажи, командир.

— Какой к демонам я тебе командир? Когда ты слушал приказы? И когда подчинялся в последний раз? Ты сам по себе, мы сами по себе — так было и есть сейчас, так что не парь мне мозги, Мор. А уйти я тебе не дам, слишком поздно. С тобой кашу варили, с тобой и жевать ее будем. Людям будет нужна твоя помощь, а заменить тебя уже некем.

И никто не спросил, нужна ли помощь мне. А если бы и спросил, то не услышал бы ответа. Я и так помню, что не заслужил помощи.

— Вот и хорошо, командир. А Тони должен жить, он нам еще понадобится, причем невредимым. Извини, если у тебя на него были планы.

А потом, развернувшись к хмурому и тихому Тону Фогу, глядя прямо в спокойные глаза капитана:

— Спасибо.

— За что?

— За шанс дойти до конца...

Глава 12. День восемьдесят седьмой. Неделя воспоминаний.

Раскатывать губы проще, чем гнуть извилины.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Парадоксы".

В городе почти не осталось домов, пригодных для проживания. Многие мы разобрали сами на бревна и камни, когда готовились к штурму. Часть строений обрушил огонь, бушевавший на городских улицах памятной ночью. Дома, выбранные нами для обороны, выдержали не одну атаку, и тоже представляли собой довольно жалкое зрелище. Немногие оставшиеся стояли с обгоревшими стенами, выбитыми дверями и окнами, с несмываемыми пятнами крови и копоти. Население городка сжалось до нескольких сотен, но и их размещать было практически негде.

Городская стена, выдержавшая огненное безумие, почернела по всему периметру, кладка покосилась, местами поплыла и обвалилась, кого она могла остановить в таком состоянии — риторический вопрос. Никого. Стену даже восстанавливать бессмысленно, ее просто наново отстраивать нужно. Но не сейчас, это задача для иных поколений и иных времен. В данный момент славный город Валенхарр превратился в призрак, и жить в нем стало невозможно. К сожалению, уходить из него нам было некуда.

Куда идти? На север к заставе Высших, что охраняла переправу через многоводную Аюр? К заставе, выславшей нам помощь и подарившей надежду, пусть и для немногих оставшихся в живых защитников? К оскорбленным, ограбленным и вынужденным подчиниться нам спасителям? Не сомневаюсь, ждали нас с распростертыми объятиями и гостеприимно распахнутыми казематами. Никто не сомневался, что теперь путь на север закрыт. А другого пути и не было никогда, потому что вокруг — Рорка, которые посадят нас не в казематы, а на острые колья. Еще и пляски устроят под крики и вопли ничтожных.

Поэтому обустраивались на развалинах Валенхарра, благо, хотя бы с едой вопрос решился — конины было вдосталь. Местных жителей сразу отправили вялить мясо и делать запасы, это в любом случае лучше, чем тихо горевать или выть, глядя на остатки своей разбитой вдребезги судьбы. Погода тоже радовала, поздняя осень могла принести и первые морозы, и проливные дожди, но было прохладно и вполне себе сухо, видимо, всю порцию осадков, отведенную на нашу долю, мы выбрали еще в походе.

Радости от того, что остался жив, почему-то не было — слишком много смертей и страданий вокруг. Руки горожан опускались при виде объема предстоящих работ — возвращение Валенхарра к жизни представлялось непосильной задачей. Но что-то делать было нужно в любом случае.

Для начала разобрали завал из тел Рорка и их лошадей возле западных ворот. Раздувшиеся трупы просто побросали в остатки рвов за стеной и закопали, а на ворота, наконец-то, навесили сорванные еще в день нашего появления здесь створки. Старые деревянные полотна выглядели нелепо на черной, обугленной стене. Ни солидности, ни безопасности они не добавляли, но пусть будут. В кои-то веки обшарпанная, пузырящаяся краской древесина выглядела почти нарядной.

Выжившие охотники и солдаты Логора сделали рейд за стену. Сотни стреноженных лошадей, покинутых шатров с походной утварью — не самая плохая добыча. Сейчас могло пригодиться все, а в будущем — тем более. Раз у нас нет возможности опереться на плечи старших товарищей, придется опираться на собственные ноги. Хилые, кривые, с плоскостопием — но свои.

Убив двоих переживших бой лаорских рыцарей, я отрезал пути отступления не только себе, но и всем этим людям, что теперь мучаются рядом. Теперь ни у кого из них не осталось иной дороги в жизни, кроме как научиться жить самим. Потому что ни мне, ни им случившегося не простят. Мне — того, что убил, унизил, угрожал, шантажировал, ограбил, просто потому, что непонятный урод. Остальным — того, что поддержали меня, не скрутили и не привели оскорбленным Алифи в кандалах, униженно вымаливающим прощения. Нам всем не осталось места в этом мире. И не осталось никого, кто мог бы нас защитить.

Говорят, миром вокруг правят идеи, а своей судьбой управляют герои. Судя по тому, что я успел увидеть, этот мир отчаянно нуждался в новых идеях, вот только героев становилось все меньше. Идей у меня самого еще с детства было достаточно, но из меня, к сожалению, получился плохой герой. Они не терзаются сомнениями, их не подкашивают невзгоды и не сгибают потери.

Я ходил тенью по развалинам города, и мне не становилось легче. Смотрел, как Логор и Тон Фог пытаются сделать хоть что-то, чтобы наладить быт горожан, и не появлялось ни малейшего желания помочь. Сначала растворилась горячка боя, спал адреналин и куда-то исчезла ярость. Потом меня покинула, казалось бы, пришедшая навечно злость. Потом решимость. А потом стало рассеиваться и само желание отомстить. Осталась только пустота. В сердце. В душе. Во взгляде. Пустая обертка, в которую забыли положить конфету.

День тянулся слишком долго, заполненный бесконечными заботами. Только вечером я, уставший и подавленный, добрался до отведенной мне комнаты — стылой и до боли чужой. Постоял на пороге, а потом развернулся и пошел к Меченому. Лучник начал пьянку давно, сидя один в компании нескольких бутылок и большого куска плесневелого сыра вместо закуски. Он медленно и упорно накачивал себя алкоголем. К моменту моего появления язык его уже сильно заплетался, но руки все так же уверенно держали бутыль, а глаза смотрели на меня трезвым как стекло взглядом.

— Будешь?

И я плюнул на все. На свои же принципы — никогда не заливать проблемы водкой. На мнение окружающих, хотя оно и раньше-то меня не сильно трогало. На то, что кому-то может понадобиться моя помощь, плюнул тоже.

— Буду, — просто ответил я, пододвинув к небольшому самодельному столу такой же неказистый табурет. — Кружка где?

На двоих и напиваться проще, и мы устроили с капитаном пьянку. Вот интересно, в бою сгорело многое, но запасы вина и самогона почти не пострадали — умеют люди прятать то, что им действительно дорого. Пили вечер, потом ночь, пили ли утром — уже не помню. Что-то говорили, что-то обсуждали, и понятливое время снова ускорило свой бег. На второй день пили от тяжелого похмелья, потом пили за то, чтобы не сдохнуть от похмелья на следующий день. К вечеру второго дня к нам зашел Глыба и сел пить с нами. И только ближе к утру, тоже конкретно надравшись, он громко и предельно доходчиво объяснил, что думает об алкоголиках независимо от причины. Наверное, это должно было выглядеть грозно, только тогда это казалось скорее весело. Отсмеявшись, командир взял еще недопитую бутыль и просто выбросил в окно. А потом еще непочатую, после чего посмотрел на побагровевшего Меченого и предупредил:

— Если завтра увижу пьяным — повешу, — а потом перевел взгляд на меня и добавил. — А тебя — первым.

И вышел на улицу, громыхнув дверью за своей спиной. Мне бы так. Что изменилось — не знаю, но утром я чуть ли не ползком, но все-таки выбрался наружу. Прошел по городу, пытаясь осмыслить происходящее и понять, что дальше делать и как дальше жить.

Как жить, когда отказался от единственной что-то значившей цели? Сам. Сознательно. Понимая последствия. Как в следующий раз найти в себе ту ненависть, которую выдавил из своего сердца однажды, оставив Алифи в живых? Я знал ответ на этот вопрос — никак, но это не приносило мне покоя.

Так трудно быть реалистом, не знать розовых очков и воздушных замков. Но поздно сожалеть и меняться поздно — нужно жить дальше. Не холодным, жестоким и неприветливым настоящим, не теплым и уютным прошлым, а будущим, надеюсь исключительно светлым и радостным. Так чтобы брызги шампанского и душа нараспашку.

Город вокруг словно вымер. Когда мы только начали ворошить этот муравейник, готовясь к штурму, мы за два дня превратили серый городишко в крепость. Сейчас за два прошедших дня практически ничего не изменилось. Все те же развалины, копоть, черные пятна на стенах.

Никто не пробовал приводить улицы в порядок. Зачем? Если сил нет даже на то, чтобы убирать дома. Валенхарр жил, словно в летаргическом сне — пустота и тишина, лишь изредка нарушаемая апатичными жителями и тоскливо бредущими солдатами. Куда? Откуда? Все, запал кончился, если бы Рорка пришли сейчас, некому было бы давать отпор. И наши с Логором пляски с бубном ничего бы не изменили. Да и не было бы уже никаких плясок.

Целый день смотреть на мертвый город сквозь пелену головной боли было выше моих сил. Пусть другие офицеры борются с апатией и безнадежностью, сквозящей в глазах окружающих. Нужно решать вопросы с поиском продовольствия и питьевой воды? Естественно. Чистки колодцев? Само собой. Готовить временные бараки и распределять обязанности? Безусловно. Только мне все это вдруг стало совершенно по барабану. Потому что хватит.

Мне нужна пауза, и плевать, что вокруг война и плохо всем. Неважно. В этом бесконечном море подступающей тоски я должен найти берег, где еще осталась надежда. Мне никто ее не подарит, не принесет, не покажет — мне придется искать ее самому. Но как это сделать, если нервы уже на пределе, если психика уже звенит от перегрузок? И поэтому я вышел из так и не состоявшегося запоя только для того, чтобы бросить все и "взять отпуск". И в этот раз никто не сказал мне "нет"...

...

Отпуск всегда начинается с составления планов. Куда поехать, что посетить, где отдохнуть. Что купить, отремонтировать или продать. Отпуск — время, когда мы ставим перед собой особые цели. И мой отпуск здесь не стал исключением. Передо мной стояли, как минимум, две насущные задачи. Первая и наиболее срочная — научиться не замечать, что творится вокруг. Горе и страдания, лишения и тяготы чужих людей. Научиться ходить по городу так, словно недавно оглох и ослеп. Потому что иначе не хватит сил, и так не вовремя вернувшееся сострадание добьет меня раньше врагов. А оно мне надо?

Вторая задача была намного проще и привычнее — высвободившееся время пришлось отдать обучению. Мне здесь жить, а значит, пора открывать все заново, я и так слишком долго шел к этому простому выводу. Потому что мир вокруг — чужой, неприветливый, но он единственный, и другого уже не будет никогда. Потому что "оставаться в живых" и "знать" на войне слишком часто становятся синонимами.

Я выторговал жизнь для негодяя и убийцы, ценность которого была сомнительна, но он знал Роркский и местную географию. А я не знал ни того, ни другого...

...

— Ну что, Тониар, добрый вечер, — я — не Глыба, пугать людей вежливым обращением не умею, не стремлюсь, да и не нужен мне был страх этого охотника. Что мне до его страха?

— Ночь уже, — буркнул Тони, скосив взгляд в маленькое сквозное окошко на улицу.

— Будем считать, что ты так здороваешься. Ты знаешь, кто я? — это было не так важно, но начинать все равно с чего-то надо.

Тониар сидел на земляном полу, прижавшись спиной к холодной каменной стене крохотного подвала, и заметно мерз.

— Не знаю. Говорят, что в тебя призрак талли вселился. А еще слышал, что папа у тебя Высший. Что ты сам Высший, только в тело человека заключенный. За дерзость Владыке. Много чего несут, только не поймешь, где чушь, где правда.

Похоже, отмалчиваться переводчик не пытался, пусть и говорил хмуро, выплевывая слова сквозь заметно стучащие зубы.

— Допустим. Холодно сидеть?

Он хотел ответить что-то резкое, но взглянул на свои закутанные в тряпки пальцы и передумал.

— Холодно, — тихо признал Тони. И зыркнул на меня исподлобья.

— Я могу приказать, тебя переведут наверх, в комнату, где тепло и сухо. По крайней мере, пока ты будешь говорить со мной — будешь греться. И есть. Но будет одно условие, Тони. Знаешь, какое?

Тони нахмурился еще сильнее, но отвечать не стал.

— Это был вопрос, — простая констатация факта, ничего более. Произнесенное равнодушным тоном утверждение.

Я встал и повернулся к пленнику спиной, направляясь к выходу.

— Не знаю, — неожиданно ответил охотник.

— Условие одно — отвечать на вопросы. Сразу. Без пауз. Честно. Откровенно и без утайки, — я произнес, подойдя к двери. — Только поздно, Тони. Теперь у тебя будут целые сутки на то, чтобы подумать...

Я зашел к нему на следующее утро, едва солнце разогнало темноту, не став дожидаться окончания обещанных суток. Странно, в прежнем мире мне нравилось спать по утрам, здесь же — как отрезало, и ладно бы засыпал рано.

— Добрый день, — я не смог добавить приязни в голос, поэтому приветствие прозвучало казенно и офисно. С другой стороны, не на брудершафт же мне пить с этим убивцем? Ведь, по сути — он мразь, живущая лишь благодаря моей блажи.

— Добрый, — голос пленника за ночь заметно охрип, Тони сжался в своем углу, стараясь сохранить хоть крохи тепла. Легкие штаны и длинная холщовая рубаха, что ему оставили из одежды, не слишком хорошо защищали от холода. Похоже, горячей еды ему тоже не обещали.

— Ты знаешь, почему ты все еще жив?

— Потому, что ты настоял... Я ж не глухой.

Я прислонился к толстой двери, проходить внутрь стылого и полутемного подвала желания не возникало.

— Это хорошо. У тебя была целая ночь для того, чтобы подумать. Ночь прошла, и теперь я хочу услышать ответ, Тони.

Он ответил не раздумывая:

— Да.

— Что, "да"?

— Я отвечу на твои вопросы.

— Ваши. Ты ответишь на "Ваши" вопросы. Только одних вопросов мне уже мало. Ты будешь учить меня языку Рорка, охотник.

— Но я сам его плохо знаю... — с непонятной интонацией бросил Тони, складывалось ощущение, что учить ему уж точно не хотелось.

Ну и ладно, насильно мил не будешь. Логор в таком случае ломал пальцы и, надо признать, добивался своего, но я не Глыба. Боль — не единственный способ, а чаще всего, и не самый подходящий.

— Жаль. Я зайду вечером, может, к тому времени ты узнаешь его лучше.

Мне было все равно, ну, почти. Он жив благодаря мне и умрет, если окажется бесполезен — он заслужил. Я это знал. И он это знал. Ему просто нужно было время на то, чтобы решить. А мне к этому моменту уже незачем и некуда было торопиться...

...

Обычный охотник из богом забытого места оказался более гибким, чем я, а может, просто менее стойким. По крайней мере, ему хватило всего двух дней, чтобы согласиться со всем, перестать перечить и задавать ненужные вопросы. Он сидел напротив, укутавшись в шерстяное одеяло, потягивая горячий настой и ловя косые взгляды часовых — в маленьких городках сплетни разносятся быстро, и кто он такой, знали уже все. Набить желудок я ему не дал — сначала работа, а точнее, учеба. Забавное, видимо, было зрелище — два хмыря с перебинтованными руками сидят друг против друга и при свете чадящего факела бормочут бессмысленные звуки. Язык врага поддавался со скрипом, но лиха беда начало.

Мне были безразличны предлоги и артикли, спряжения и склонения, да и не провинциальному работорговцу мне рассказывать такие премудрости, но запас слов, которые я худо-бедно смог бы опознать в разговоре, постепенно пополнялся. "Враг", "человек", "Рорка", "убить", "связать", "освободить", "уйти", "пленник", "раб", "цена", "оружие", "лошадь" — легко подбирать слова, когда точно знаешь, зачем они тебе нужны. Так проходило каждое утро.

Мне также нужно было научиться читать и писать — и я мучил вечерами и без того падающего от усталости Тона Фога, более-менее сносно понимающего письменность Высших. Пригодится — не пригодится — заранее не угадаешь, но чувствовать себя неучем было выше моих сил.

Дни же я тратил на занятия магией, помочь в изучении которой мне было некому. А значит, сам. Как обычно, сам, потому что выбора нет. Чародей я, в конце концов, или так, их ботинок шнурователь?

...

Что делать, когда знания в мире есть, а доступа к ним — нет? Когда ты чувствуешь — вот оно рядом, в руки просится, на понимание надеется, а нет ни рук, ни понимания? Когда этим знанием кто-то пользуется, с кем-то делится, но тебе приходится только смотреть на все со стороны?

Искать.

Как искать, когда зацепиться не за что? Когда стоишь в темной комнате и пытаешься найти даже не черную кошку, а черную мышь?

Думать. И еще раз думать.

Как думать, если нет данных? Совсем. Никаких. Когда не у кого спросить, и некому подсказать, в том ли ты направлении двигаешься? Шагаешь вперед или пятишься назад? И двигаешься ли ты вообще?

Неважно. Нужно сделать шаг. А потом — второй. И направление в таком случае не имеет значения. Абсолютно. Чувство направления придет позже. А пока нужно идти кругами, браться за все, до чего можешь дотянуться, хвататься за все соломинки, подброшенные тебе судьбой. И тащить их нещадно, разглядывать, систематизировать, обламывать и обламываться, но тащить. И шагать дальше, не останавливаясь.

Первый шаг, он самый сложный. От него мало что зависит, но сделать его тяжелее всего. Всегда трудно понять, с чего начинать. С чего начинать, когда ничего не знаешь? Ответ на этот вопрос, на самом деле, прост и очевиден. Начинать нужно с фактов.

Есть факт? Оттолкнись от него. Положи его в основу, начни с него свой путь. Не оценивай — еще рано. Когда собираешь факты, не стоит думать о том, что получится в итоге — слишком велика вероятность отбросить что-то важное, но не подходящее на первый взгляд. И тогда разумное предположение обернется не гипотезой, а домыслом. Просто собери данные в копилку будущих знаний, а все оценки придут потом.

Итак.

Энгелар. Старый дедуган, приветливо встретивший и ласково отметеливший меня на зеленой полянке, пальцем не коснувшись. Только и делал, что выбрасывал руку в моем направлении, а меня возило рожей по земле и синим одуванчикам так, словно слон с разбега прикладывался. Магия? Пока обратного никто не доказал, все невозможное — магия. И как он это делал, на данной стадии совершенно неважно. Это — раз.

Валлор. Поганый экспериментатор, ворвавшийся в комнату и увидевший меня, довольно отдыхающего на кровати. Он тоже выбросил руку, только в этот раз меня не увезло мордой в пол, лишь сердце рванулось в груди, сжалось в тисках, а сознание ушло на отдых. Два.

Переправы. Алифи, руками закрутивший невидимую сферу и рывком отправивший ее к плоту, чтобы через мгновение плот вознесся на недосягаемые для него ранее высоты. И рухнул бревнами да щепками, утопив всех пассажиров. Три.

Там же. Ощущение надвигающейся катастрофы, бетонной плиты, падающей на голову, и придуманное мной зеркало. Трупы, вбитые в землю рядом, и я — живой и невредимый. Четыре. А Рорка с головой, распустившейся красным тюльпаном, — пять.

Что еще?

Ладони, выжженные на груди несостоявшегося убийцы в развороченном доме в Лоррах, — шесть. Лезвие меча Варина, поплывшее, раскалившееся и брызнувшее, словно это была не сталь, а кока-кола из хорошо взбитой бутылки. Семь. И восемь — сердце яростного Рорка в ночь штурма, разбившееся о грудную клетку. Смерть высокомерных Алифи, пришедших после боя карать жалкую обезьяну, — девять.

И главное — полосы мелко нарезанной цветной бумаги, окутывающие мир, конфетти для заклинаний — десять. Хорошее число — десять. Круглое.

Мало? На первое время хватит. Это только дно моего колодца будущих знаний. Или домыслов. Опора. Десять кирпичей в фундамент.

Идем дальше? Идем, раз никто подвозить не торопится. Факты нашлись, пусть мало, пусть обрывки. Никто пока не удосужился навесить на них ярлыки и ценники? Навесим свои. Это, на самом деле, не так сложно — проще, чем снимать чужие.

И для начала нужно объединить факты в группы, найти сходство и отличия. Тем более, самим фактам-то все равно, не пойдут они в суд с иском, мол, оценили неверно, морального ущерба не возместили.

Приступим?

Все случаи, кроме номера четыре, предполагали воздействие на среду. Маг рвал законы физики на тряпки и творил невозможное — на расстоянии ломал руками плоты, черепные коробки, сердца или заставлял выполнять собеседника всякие акробатические кульбиты. И только один раз, в кипящем на переправах безумии я использовал силы, чтобы сохранить законы физики в неприкосновенности вместе со своей головой. Значит с помощью магии можно воздействовать на среду, а можно и защищаться от воздействия. И это неплохо.

Во всех случаях были задействованы руки. Никто не испепелял взглядом. Не читал заклинания, не прыгал у костра, не использовал волшебные палочки, чудо-посохи, камни и артефакты. Только руки. Энгелар, Валлор, а потом и я выбрасывали руки вперед, чтобы сжать вражеское сердце, представить, как вытягиваешь огненные нити на собственный кулак. Алифи на переправе руками закручивал сферы и отправлял их в недолгий полет. И рисунки на груди выжигали руки, и меч Варина плавили тоже они.

Что еще?

Все факты, кроме случаев с плотом и мечом, основаны на воздействии мага непосредственно на противника. И здесь уже можно кое-что добавить из личного опыта.

Нити, цветовые пятна, обрезки цветной бумаги, окутывающие и пронизывающие мир вокруг, — не более, чем метафоры. Что это такое на самом деле — совершенно не понятно, как и все остальное магическо-заклинательское умопомешательство. Но то, что эти огненные нити струились в телах живых существ, — точно. Причем сильнее всего — у Рорка и Алифи. И в сердце отдельные нити сплетались в бьющийся оранжево-красный шар. Клубок, который так просто разбить о стенки грудной клетки. Что это — кровь? Или что-то в крови?

Значит ли, что во всех случаях маг использовал собственную энергию для воздействия? Или он воздействовал на силы, скрытые в самой жертве? Если маг только воздействует на жертву, то источник силы в нем самом, а значит, его можно лишиться, вычерпать ложкой до дна, и все — закончился маг. А вот если источник в самой жертве, тогда маг своих сил не тратит, а наоборот, еще и подпитывается. Только, если вспомнить мое самочувствие после магических экзерсисов, фиг я чем подпитался — был выжат как лимон после третьей чашки. Похоже, верно именно первое предположение, что очень-очень плохо. Потому что сил во мне — не то что бочки, мензурки не факт, что наберется.

Или все устроено иначе? Есть же, в конце концов, в физике теория полей? Гравитационного, магнитного? Есть же электромагнит, воздействующий на металлические предметы? Для несведущего человека — тоже магия. Вдруг и здесь так? Чем сильнее маг, тем больше расстояние, на котором он может оказывать воздействие и тем оно сильнее. Ладно, поехали дальше.

Но как на переправах взлетел в вышние эмпиреи деревянный плот? Значит, воздействовать можно и на неживые объекты? Только у меня не получалось такое чудо. Или получалось? Ведь поплыло же лезвие клинка после встречи с моей рукой? Только нет в мертвой материи огненных нитей, есть там чуть заметные синие сполохи, отличающиеся сильнее, чем бенгальский огонь отличается от костра. Но такие же едва заметные сполохи синего есть везде: в воздухе, в воде, в камне. А что это значит? Вот именно, это и значит — деньги тоже есть везде, только обычно они оказываются в чужих карманах.

Если верны хоть отчасти мои выводы, то свои мечты и иллюзии о непобедимой и загадочной магии можно забыть. Ее попросту нет. Не получится шептанием мантр превращать негодяев в жаб, а лягушек — в принцесс. И порчу насылать не получится. И мертвых поднимать, и раненых магией лечить не выйдет. Говорить об управлении стихиями, вообще, бессмысленно. И демонов не призвать, и душу не забрать. Глаз не отвести. Личину не наложить. Не сглазить. Голема не создать. И свинец в золото не превратить. И много-много прочих "не".

Тогда что же остается здешним Магам, почти Богам? Предметы двигать? Разрушать? Поджигать? Убивать? Обрывать сердца, как ветер — одуванчики?

В этом мире маг — не кудесник, не чародей и не волшебник, добрый или злой. Здесь маг — убийца. И шаман — убийца. Но главное — не это. Главное — совсем-совсем другое. Я такой же, а значит, и мое предназначение — убивать. На это моего согласия никто не спрашивал, но и отказа никто не оценит.

...

Пять всадников остановили взмыленных лошадей возле небольшого путевого знака со свежевыкрашенным указателем. Ллакур и карающие, укутанные в длинные черные плащи, и Бравин, черный плащ которого был покороче и побогаче.

Чужие лошади под седлом выглядели копиями тех, что пришлось оставить на болотах. Конь — спутник воина, переносящий те же трудности и невзгоды, но на войне ему еще тяжелее. Когда лес закончился и небольшой отряд вышел к границе Рубежных топей, у них не оставалось выбора. Боевой конь нужен в степи, на холмах, там, где его ждет простор. Через топкое болото, трясину с ним не пройти. И отпускать — нельзя. Потому что лошадям все равно не выжить в лесу, а на равнине — Рорка, и отдавать в их руки еще один приз — тоже не стоит. Поэтому пять лошадиных тел бережно уложили на небольшой поляне и с тяжелым сердцем ушли в болото.

Но прошлое осталось за спиной, а будущее смотрело на пятерых Алифи новеньким деревянным указателем с аккуратно выведенными строчками:

"На берегу реки хрустальные крылья обернулись стеклом. Тени черных корней все превращают в хрусталь".

— Это уже третий такой указатель, — Малый подошел к деревянной табличке и провел рукой по краске. — Свежая, неделю, может две назад писали.

— Кто нас ведет? — Бравин обратился к старшему карающих. — Нелепость, но нам кто-то настойчиво пытается передать информацию. Хрустальные крылья на берегу реки — это Владыка, которого свергли в Куаране. Тень черных корней?

— Черная лощина, здесь неподалеку такое место, — Ллакур был задумчив. — Мне все это совершенно не нравится. Нас подталкивают, потому что знают: мы уже в пути. Когда придем, они будут готовы.

— Готовы к чему, Ллакур? Наша задача не убить похитителей, а найти Владыку. Это — главное. Но если они знают о нас, то могли укрыть пленника где угодно, оставить в любом из фортов, пустив ложный след. Они всегда могут его убить, в конце концов. Им незачем подталкивать нас в таком случае, им проще скрыться.

— Нельзя скрываться вечность, Бравин. Алифи — не животные, в панике бегущие от погони или прячущиеся в норах. Хороший воин, заметивший погоню и верящий в свои силы, сам поставит ловушку, и тогда ловец превратится в добычу. Мы с тобой сейчас, вообще-то, ловцы, а я начинаю чувствовать себя кроликом.

— У нас нет вечности на поиски, Ллакур. И все это знают. Им незачем раскрываться. Ловушки хороши, когда нет более надежного способа решения проблем. В конце концов, что будет, если добыча окажется умнее? Нет, им не было нужды заманивать нас. Я думаю, кто-то настойчиво ищет встречи.

Мастер заклинаний устало расправил плечи, пытаясь сбросить напряжение. Карающие стояли так, словно вчера вернулись с отдыха — ровно, спокойно, как будто не было позади выматывающих дней.

— И все-таки, это похоже на ловушку. Но мы можем рискнуть и, несмотря ни на что, отправиться к этим черным корням, снова превращающим стекло в хрусталь. Тебе решать, Бравин. Это твой танец. Владыка верил в тебя, а я все еще верю в Энгелара.

— А я верю в Римола, но я видел его войска, и знаю, какая сила подойдет к Куарану. У него не будет шансов выстоять. Живой Владыка одним своим присутствием удвоит силы защитников. Поэтому — в путь.

Дальняя дорога за спиной, неблизкая дорога впереди, пыльная дорога под ногами, и война где-то за горизонтом. А еще — долг, который с каждой пройденной лигой все сильнее давит на плечи.

...

Таррен-Па уныло смотрел на очередную группу людей, которых размещали в длинных деревянных бараках, расположенных на краю площади Забвения. В Толокане несколько площадей, и незастроенных участков земли тоже хватает, но только здесь, на центральной площади города можно было выставить на торги и продать сразу несколько сотен рабов. Людей, Алифи, разорившихся и не выбравшихся из долгов Рорка. У каждого своя цена и своя ценность.

Алифи — высокомерные и ненавидимые — ценились выше всех. За каждого можно было выручить небольшое состояние, даже за больного, за раненого, за старика. А ребенок вообще обрушил бы рынок — вырастить ручного врага, что может быть заманчивее? Вот только Алифи не бродят сотнями по округе, и на грядках они тоже не растут. Чтобы захватить живого врага, нужно идти на север, не прятаться за спинами, а самому лезть на каменные стены. И даже тогда шанс захватить Алифи невелик. Не даются они живыми. А если и берут пленников, то их сразу же отправляют к Вождям шаргов, а те не привыкли церемониться. К сожалению, головы Алифи не стоили ничего.

Обнищавшие или обращенные в рабство Рорка тоже стоили дорого. Они сильны, им некуда бежать, их можно использовать не только для тяжелых работ. Однако такого товара на рынке всегда было немного. К тому же у обращенного в рабство может оказаться родня, не согласная с таким положением дел. Да и послушными Рорка, привыкшие к свободе, не были никогда.

И люди. Жалкие, слабые, ничтожные, вопящие и сжимающиеся от ужаса. Сброд. Даже его до недавнего времени на рынке было мало, и покупатели были всегда. Люди тоже могут быть неплохими работниками, хоть похвастаться ими не получится. Но цена иногда имеет значение, человек дешевле Рорка, и стоит несопоставимо меньше по сравнению с Алифи.

Только варвары, вроде этих бешеных псов шаргов, убивают будущих рабов. Цивилизованные Рорка слишком хорошо знают цену деньгам, чтобы выбрасывать их под копыта степных лошадей. Мир большой, а невольников мало, вот и собирались богатые и бедные племена на Большой Торг в Толакане, чтобы выставить добычу или найти дешевых работников. Да и не только работников — разные мотивы заставляли приходить на эту площадь.

Еще полгода назад Таррен продавал людей и получал за них хорошие деньги. Он скупал всякие безделицы, поделки да побрякушки, а также оружие, доспехи, диких животных и продавал все это на север. Врагам. Тайно. А какая разница, если они покупали товары дорого, а продавали ничтожных дешево? Это пусть воинствующие кочевники горят жаждой мести за древние прегрешения. Таррен-Па знал, что воины света также любят деньги и также умеют торговаться. И не месть, а знания и хитрость принесли ему богатство, большое имение в черте города, должность в городском Совете и почет. Особенно почет.

Увы. Повозка удачи редко кого везет всю жизнь без пересадок. Вот и почтенному Таррену пришла пора затянуть пояс потуже и начать считать деньги. Проклятые кланы шаргов обрушились войной на города и крепости Алифи, сжигая и убивая всех на своем пути. А за ними двинулись и племена помельче, но порасчетливее. Они шли не столько за кровью, сколько за добычей. Лучше — золото, но и рабы — тоже товар, а значит деньги. Прошло немного времени, и рабы не тонким ручьем, а бурным потоком стали поступать на невольничий рынок Толакана. И цены рухнули вниз. Каков смысл в его деле теперь, если десяток невольников-солдат стоит дешевле одного простого работяги до войны?

Но хуже всего то, что вести от его партнеров Алифи приходить перестали. Тайник, с помощью которого они договаривались о встречах, уже давно пустовал. Таррен-Па еще по привычке отправлял надежных помощников проверять, нет ли знака о встрече, но ни на что уже не рассчитывал. Видимо, страх вынудил Алифи уйти дальше на север — не до торговли, когда ежедневно ждешь смерти.

Торговля Таррена падала, а долги, наоборот, росли, но главное даже не это. Скоро аукцион должностей, а за право стать Членом Совета Толакана приходится платить дорого. Очень дорого — слишком много желающих укрыться от пристального взгляда городских властей. А если, впервые за долгие годы, придется выйти из Совета, кое-кто может начать задавать неприятные вопросы, чтобы уже не дать подняться оступившемуся конкуренту.

Его дело рушилось, и все, что оставалось торговцу, — просто ждать. Ждать, пока эта нелепая война закончится, когда рабов станет меньше, а цены на них вырастут. К сожалению, цены падают быстро, а растут слишком медленно — рабы насыщают рынок, а живут не так мало. Может через пять — шесть лет что-то и изменится к лучшему, но эти годы еще прожить надо. И желательно хорошо, не растеряв ни богатств, ни почета, ни партнеров.

Глава 13. День восемьдесят восьмой. Неделя воспоминаний.

Жестокий ветер, рвущий чужие жизни, не может рождаться в озере собственной боли

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Вот идет человек, или бежит собака, или надвигается на тебя грозный воин-Рорка. И человек как человек, и собака как собака — обычные. Брюнеты, блондины, пегие, рыжие. Про Рорка не говорю, эти уроды обычными не бывают. Но потом случается нечто, мир передергивается рябью и расцветает нитями таинственной паутины. И простой человек неожиданно превращается в пульсирующий клубок огненных нитей. И собака. А Рорка, так вообще, становятся похожими на живой факел.

Этот миг меняет не только людей и нелюдей — этот миг меняет меня самого. Потому что в такой момент на мир из моих глаз начинает смотреть бог. И пусть смотрит он так, краем глаза, и подслеповат малость, и не Бог, а так, божок мелкий да никудышный, но именно он забирает жизни моими руками.

Так быть не должно. Я — не бог, и мне не стыдно за это. Никогда не хотел им быть, не хочу, и не прогнусь под его властью. Я буду входить в такое состояние только по своей воле, выходить по собственному желанию, а лишать жизни не через пелену боли, а с холодным расчетом.

На следующее утро я, перекусив на скорую руку, ушел в одиночестве к стене. Туда, где на месте прорыва Рорка в город, стояли наиболее пострадавшие от огня и жестокой схватки строения. Там никто не помешает познакомиться с собой и с маленьким богом, приютившемся во мне. Потому что давно пора знакомиться, и сейчас это — главное.

Небольшой, сильно пострадавший от пожара дом вполне подходил под мои требования: в нем меня никто не будет искать. И бежать на подозрительный шум тоже некому. Я сознательно не стал мучить искалеченную руку — Фока ушел к Свету, захватив с собой свои знания. Пусть по меркам моей прошлой жизни знания у него были так себе, пшик, но у нас не осталось и таких. Никаких не осталось. Мне худо-бедно делали перевязку, промывали и прикладывали к ладони какие-то примочки, но помогало это мало. Рука заживала слишком медленно, чтобы можно было рисковать бесконечно. Не дай бог начнется воспаление, его будет нечем и некому лечить. Нужно было учиться без боли входить в состояние, превращающее меня из обычного человека в идеальное орудие убийства, неожиданное и бесшумное, невидимое и безжалостное,

Все время до полудня я потратил на медитации, аутотренинг и прочую ересь, не принесшую мне ничего, кроме голода, скуки и разочарования. Нет, так проблему было не решить. Следующие несколько часов я последовательно пробовал с помощью воспоминаний вызывать ярость, гнев, желание отомстить, чувство утраты, вины, надежды — тщетно. На меня все также равнодушно смотрели холодные стены, выбитые окна и наполовину обрушенный черный потолок. Я представлял себя в бою, благо таких впечатлений уже накопилось, я бил врагов, я уворачивался от врагов, я убегал от них — без толку.

Я долго и бесполезно пробовал многое, и единственное, чего я сознательно избегал, это памяти о перенесенной боли. Но если ничего не помогает, то приходится пробовать что-то еще. Поэтому я стал погружать себя в воспоминания, и память услужливо подбрасывала яркие картины: руку Валлора, меч Варина и срываемые бинты — предвестники боли, выворачивающей сознание. И мир знакомо подернулся рябью, чуть-чуть, самую малость, но знающему — достаточно. Все-таки я неправильный маг. Не могут маги каждый раз для заклинаний вспоминать свои самые жуткие переломы и перенесенные пытки. Должен быть иной способ. Но посчитав, что воспоминания о боли в любом случае лучше, чем она сама, решил перейти к следующей стадии.

Я успокоился, расслабился, дождался, чтобы синие сполохи вновь укрылись в каменные стены, а потом попытался вызвать их вновь. Память работала, как заезженная лошадь, мозг скрипел, в стылом помещении меня бросало в жар, а сердце билось в каком-то сумасшедшем ритме — я вновь и вновь падал в мир красочных пятен, бенефис безумного художника. Долго, слишком долго и абсолютно ненадежно — малейшая потеря концентрации сбивала с ритма. Нащупав путь, я так и не продвинулся по нему ни на шаг. Ничего, это задача на будущее.

Окончательно вымотавшись от такого простого упражнения, повторенного бессчетное количество раз, шатаясь, вышел обратно на улицу. Была ночь. Что ж, день прошел весело и разнообразно — без обеда, ужина, отдыха и общения. Первый из череды таких же муторных дней. Он принес мне маленькую надежду и ценный опыт — в следующий раз я стал брать с собой мешок с едой...

...

Из донесения Мыша Марворика, лучника гарнизона Валенхарра.

Сэр, я не виноват. Правда-правда. Я сейчас расскажу, как все было. Вы же сами просили понаблюдать за сержантом, ну этим, советником Мором, чтоб кабы чего не вышло. Я ж думал, чтобы он кого не прибил, ну, или чтоб его, значит, никто не укокошил. Я ж не знал, что он сам себя в могилу загонять соберется. Нет, ну как я мог это знать? Нормальный человек бы... Он ненормальный? Ну, так сразу бы и сказали. А можно, я остальным расскажу? Есть не отвлекаться.

Сэр, вот с самого утра и пошло все не так. Пришел Мор к штабу, позвал охотников местных и поручение им дал, я глупее в жизни не слышал. Мышей, крыс, зайцев да прочих зверюк по округе собрать и к обеду ему живыми притарабанить. Правду говорю, мышей да крыс — сам удивился. Ну, охотничкам-то что? Хочет советник Ваш живых мышей схарчить на обед, ну так его дело — проще согласиться, чем потом завалы на улицах разбирать. Мышь всяко легшее поймать, чем камни ворочать. Да и как иначе-то, сэр? Он же магик, скажет — люди вприпрыжку побегут. Лучше пузо надорвать, чем без пуза остаться. Не, людям такого счастья не надо. Да и не сложно это — живности расплодилось вокруг, народец-то сбежал давно, некому бить.

Дальше ничего до обеда интересного не было. Ходил куда-то, смотрел чего-то, шатался по городу, короче. Я? Нет, не я шатался — Мор. Простите, советник Мор шатался, а я за ним тихохонько, незаметненько так. Ну, как Вы сказали, чтоб мало ли чего не вышло.

К обеду притарабанили ему мышей, крыс, утку хромую, двух зайцев из силков достали, живых еще, собак бродячих больше всего. Ну конечно, хозяев-то схоронили, теперь кому эти псины нужны? Не отвлекаться? А как не отвлекаться, когда Мор при виде собак так руками размахался, что половина наших псиноловов штаны обделала. Да, натурально обделала, потом к ручью ходили отстирывать. Страшно же, он-то рукой махнет, да успокоится, а их кто со стены потом отшкрябает? Отпустили собак, короче. А остальных зверюк в выбранную им хибару затащили. Нет, тащили не все, только те, у кого штаны в порядке. И я подсобил чутка. Есть переходить к главному.

Я ж думал, он их есть будет. Кто дурак? Так не я ж один. Тогда у нас все дурни, потому как и остальные так подумали. А кто этих магиков знает? Мы всем грызунам лапы поперевязывали, чтоб не сбегли, рядком положили, а сами тикать. А как иначе-то? Он магиков Алифских крошил, что ему нас к Свету отправить? Раз плюнуть. Так же рядышком уложит промеж крыс и вся недолга. Сбежать сбежали, но интересно же. Мы на крыши соседских домов позалазили, чтоб посмотреть. Там же не стены, а развалины — ни окон, ни дверей, все видно.

Так вот, первым Мор крыса кончил. А так и кончил. Был крыс, и не стало крыса. Тока ошметки по стенам. Красиво лопнул. Как кто? Крыс и лопнул. Я ж и говорю главное-то. Второй крыс чутка попозже лопнул, но этот уже хитро: пузо уже на потолке, а спина еще на полу лежит, дергается. Я такого и не видел никогда, раз — и пузо в потолок улетело. Вот, а вы спрашивали, чего охотнички боялись. Пузо, оно пусть лучше будет прилеплено к хребту, чем к потолку.

Что с зайцами стало? Да все то ж самое, командир. Мор рукой махнул, вот будто топором полено расколол, один раз жахнул — и все. Были зайцы, стали плюшки. И кровищей все забрызгано.

Ну, а дальше то и нечего рассказывать, проблевались слегка и пошли магика нашего из руин вытягивать. Из каких руин? Так хибарка-то не выдержала, потолок на него и рухнул. Ну, не мог же я его руками, этот потолок, держать? Вот вытащил Мора, и сразу к Вам, на доклад, значит.

Командир, а можно завтра кто другой пойдет смотреть, чтоб чего не вышло? А то сегодня весь обед на крыше оставил...

Записано помощником коменданта города, капитаном Тоном Фогом.

...

Синяки болели, ссадины чесались, память раз за разом прокручивала картинки предыдущего дня. Я пытался понять, что произошло, почему и насколько превысил меру, когда вместо того, чтобы укокошить зайца, разнес избушку вместе с зайцем. А главное, как это сделать в следующий раз? Как одним резким движением руки раскурочить каменные стены? Не то, чтобы мне понравились связанные с этим ощущения. Если б не солдат, чудом оказавшийся неподалеку, мне б самому не выбраться, да и силы покинули меня как-то чересчур резко. Но мало ли? Вдруг когда-нибудь пригодится? Я понимал — это все равно, что стряхивать перхоть вместе с головой, но, тем не менее, раз за разом мысленно повторял свои действия.

Беседа с Меченым мной заранее не планировалась, но капитан зашел посоветоваться, что делать с добычей — спрятать, раздать, бросить? Ко мне, не к Логору. Я пожал плечами и философски заметил:

— Если хочешь умереть — выбрось, если просто не очень хочешь жить — раздай, а в стальных случаях — собери все, сложи, запри и стражу поставь. А любого, кто захочет попользоваться, приведи ко мне — у меня как раз подопытные кролики закончились.

— Да наслышан уже. Полгорода уже сходило, посмотрело на те обломки. Ты, оказывается, крут, а я грешным делом сомневался. Ты уж меня извини, Мор.

— За что?

Я обескуражено уставился на смущенного капитана.

— За сомнения, за что ж еще? Так говоришь, все закрыть и никому ничего не отдавать? Ну, мечи-щиты понятно, себе спокойнее будет, лошадей и сбрую тоже, золото и драгоценности, доспехи, трофейные шмотки — то ладно. Но там же палатки, котлы, одеяла — людям бы пригодились, думаю.

— Слушай, Меченый. Вот чего ты у меня все это спрашиваешь? Не я тут все решаю. Иди к Глыбе, пусть распорядится, чего и как делать. Он же у нас комендант.

Меченый сел прямо на край стола, отодвинув мою миску с недоеденными кусками мяса — с детства привычка на завтрак есть мало. Изменился мир, изменилось тело, изменился я сам, но привычки остались те же.

— К Глыбе, говоришь? Глыба у нас сейчас слишком большой командир, зачем ему мои маленькие проблемы? Он сегодня патрули проверял, новичков обучал, укрепления осматривал, важный человек...

Эмоции Меченого прорывались наружу горькой иронией и глубокими складками и без того немолодого лица. Ревнует? Не верит? Я смотрел на офицера и не мог понять.

— Каких новичков, капитан? Откуда у нас новички? Или я пропустил что-то?

— Двенадцатилетки, десятилетки. А еще девиц несколько, из тех, что покрепче.

— Ага, понятно, — мне ничего не было понятно. — Зачем? Это же дети и женщины. Смысл какой?

— А какой смысл укрепления смотреть? Ты сам видел, что от них осталось. Ему просто нужно что-то делать, он воин, а не управляющий. Я не пойду к нему, Мор.

Меченый подхватил один из нетронутых кусков мяса с тарелки и отправил в рот, облизав пальцы.

— Мало ешь. И плохо выглядишь, — и через короткую паузу. — Не знаю, что между вами произошло, и о чем Логор тебе толковал. Меня там не было, а понять россказни Тона не всегда просто, но все-таки зря ты его бросил одного. Я все понимаю, Мор, но — зря. Ему помочь надо.

Я пожал плечами.

— Ну, так и помогай.

— А я и помогаю, — заметил Меченый. — Но я — это я... Ладно, заболтался я что-то, пора. Вечером переговорим.

И капитан, выбив пальцами барабанную дробь на поверхности стола, вышел из комнаты. Ладно и ладно. Я-то здесь причем?

Кстати, а зачем он заходил? Про трофеи спросить? А сам не догадался бы? Или он зашел помощи для Логора попросить? Вот и пойми теперь...

...

Здание нашего бывшего штаба, разбитое и разграбленное, смотрело на меня пустыми проемами окон. Пожар, бушевавший в городе в ночь последней битвы, пощадил этот район, чего нельзя было сказать о захватчиках. Сорванная вместе с косяком дверь до сих пор валялось неподалеку. Заходить внутрь я не стал. Дом можно было еще восстановить, нужны были только желание и воля. Но если с волей дело худо-бедно наладилось, то желания снова вселяться в это строение абсолютно не возникало. Настроение не то, и отношения уже не те.

Теперь мы с Меченым и Тоном Фогом жили в небольшом двухэтажном здании, левое крыло которого было сильно повреждено, но в правом оставались в пригодном состоянии четыре большие комнаты, по две на этаж, которые мы и заняли. Каждому по одной, и общая комната для редких посиделок. А Логор вообще выбрал себе небольшой одноэтажный домик в северном районе города, куда переместил и штаб.

Случайно или неосознанно выбрал я такой маршрут к дому Логора, что проходил рядом с этим местом? Тогда все офицеры размещались вместе, решали тяжелые вопросы вместе и защищали город тоже вместе. Закончился бой, и все остальное тоже закончилось. Идти к командиру не хотелось, меня он не звал, но, наверное, зайти стоило. Да и Меченый просил.

— Давно не виделись, командир.

Он сидел за небольшим столом и смотрел в окно, положив руки на неожиданно прилично выглядящую столешницу, покрытую каким-то прозрачным лаком. Я видел похожую мебель в свою бытность во дворце, но здесь-то такой стол откуда? Прикинув, что Логор мог обобрать один из домов Алифи, одобрительно кивнул.

— Я смотрю, ты обживаешься.

Похоже, Глыба осмотрел дом Высших и конфисковал в свою пользу предметы интерьера — очевидное и разумное решение. Но это для меня разумно, а что заставило поступить так капитана? Для которого свет — это Свет, а тьма — это Тьма, и никак иначе.

— Чего тебе? — это вместо "как дела" или "что случилось", с другой стороны — тоже приветствие. Суровый взгляд привычно черных глаз. Он сдал за последние дни, стала заметнее седина, что пробила черные кудри.

— Да брось. Помощь нужна?

Логор пристально осмотрел меня с ног до головы, потом с головы до ног. Право слово, товар на рынке и то так не рассматривают.

— А что? Тебе показалось, что кому-то может понадобиться твоя помощь? Устал от своих игр? Или ты за кроликами зашел?

Дались им всем эти кролики. Как с ним после этого разговаривать? Все последние наши беседы проходили в одном и том же ключе: вопрос-укол и ответ-укол. Ну и пусть, мне что, больше всех надо?

— Ты прав. Через весь город перся, чтоб только тебя кроликами озадачить, — и так не лучшее настроение решило окончательно испортиться. — В чем твоя проблема, Логор? Что ты скис?

— Ты доконать меня хочешь? Просто шагай отсюда. Тебя ж не трогает никто, занимаешься хренью — занимайся. Радуйся жизни, только людям работать не мешай. И не угробь никого — все, что от тебя требуется.

— Значит, можно идти. Так я и пойду, только спрошу напоследок. Командир, ты о чем-то жалеешь?

Логор устало помассировал висок.

— Перестал я тебя понимать, Мор.

— Поясню. Ты думал, что я твою задницу на тех переправах прикрыл, а я тебе геморрой на эту задницу сообразил. Так?

— Опять. Что такое геморрой, Мор?

Вот и поговорили. Я представил, как Глыбе рассказываю о заболевании прямой кишки, как это будет выглядеть со стороны, сплюнул в сердцах и развернулся на выход.

— Мор!

Я развернулся.

— Ты — таинственный человек, а может, и не человек, но сейчас даже не о том. Ты пробовал хоть что-то об окружающих тебя людях узнать? Хоть раз? Хотя бы один вопрос задать? Чем они живут? Что у них в прошлом?

Я смотрел на Глыбу и ловил себя на удивительной мысли. Он ведь прав. Я с ними давно, мы вместе прошли столько, а что я о них знаю? О том же Логоре? Ничего.

Я вдруг почувствовал, как краснею. Идиотизм какой-то, но слов в собственную защиту не находилось.

— Я твой командир, что ты обо мне знаешь?

— Логор, ты же сам признал, что мне — не командир, — а что я еще мог ответить? Сказать "ничего не знаю"?

Глыба поморщился, словно зубы свело оскоминой.

— Мое имя Логор Ароэ, Мор. Я потомственный капитан, как и Тон Фог. Мой отец был капитаном, мой дед был офицером, а мой старший сын им уже не будет. Потому что отца повесят на створках ворот у входа в город как изменника. А теперь иди.

Ну, иди и иди. Поговорили, значит. Я вышел, забыв хлопнуть за спиной дверью. Ничего, в следующий раз обязательно.

...

Время, проведенное в компании Тони, так и не смогло поднять мне паскудное настроение. Этот гад вдобавок ко всем своим прегрешениям оказался никчемным учителем — вряд ли он сознательно произносил Роркские слова так, чтобы у меня не оставалось ни одного шанса повторить их правильно. По крайней мере, чтобы ему это показалось таковым. Он крутил губы трубочкой, засовывал язык в скрытые от чужого взгляда дырки в зубах и произносил звуки, которые я не мог повторить при всем желании. Ну, не бывает таких звуков в природе.

— Ты издеваешься? Проще брачную песню кабана воспроизвести, чем твое шипение. Ты сам как эту мерзость учил?

Бывший конвоир сидел напротив, положив свою перебинтованную руку на подоконник. Что ему мешало разместить ее на столе — не знаю, но на весу держать руку, как минимум, неудобно. Может, холодный воздух облегчал страдания? Сравнив его руку со своей, неожиданно пришел к выводу, что моя-то выглядит еще даже ого-го. Может потому, что ею врач занимался, а не местная подслеповатая бабка за дополнительную миску похлебки.

— Сначала слушал, потом с другими парнями позанимался, и все. Да там просто.

— Это кого ты парнями назвал? — когда взбешен, даже изображать угрозу не нужно, она сама начинает выглядывать из каждой фразы. — Тех уродов, что с тобой конвои водили? Ты зарвался, Тони. И забыл, где ты и с кем. Ничего, напомнить просто

— Я ж ничего такого... Сэр! Уроды они, уроды. Сволочи, всю жизнь испоганили. Я оговорился просто...

"Сэр" — это хорошо, но испорченному настроению не поможет.

— Тебя снова уведут в подвал, Тони. До завтра, заодно и подумаешь, как мне твою хрень повторять правильно. На голодный желудок мозги лучше работают.

Нет, ну как так получилось, что у безвестного охотника, негодяя из варварского мира способности к языкам больше моих? С моими-то образованиями и свободным английским? Может, стоило попросить Глыбу выбить ему передние зубы, чтобы уравнять наши возможности? Решив подумать над этим вопросом на досуге, я ушел к развалинам, чтобы сменить одно внешне бессмысленное занятие на другое.

...

Душа требовала праздника. Нет, не так. Совсем иначе — душа требовала спеть отходную и впасть в уныние, причем бессрочно. Но все время потакать метаниям души — плохая привычка. Вот и пришлось искать занятие посложнее — занимать разум загадками. Тот, за долгое время истосковавшись по работе, жаждал познания, работал за троих и отыгрывался на своем владельце головной болью, а в последние дни — еще шишками да ушибами.

Нет, в этот раз начиналось все как раз неплохо. Приняв к сведению, что на живых телах не очень-то поработаешь — людей гробить никто не даст, собак жалко, а грызуны заканчиваются слишком быстро, я решил осваивать тяжелый труд мага-универсала и переключился на неживые предметы. Сначала — остатки мебели, фонившие легким голубым свечением. Удачной попытки сдвинуть стул с места пришлось ждать чересчур долго. Ну, не хотели отзываться на мое рукомашество редкие синие сполохи. Чувствуя себя полнейшим идиотом и радуясь, что никто не видит моего позора, я пробовал новые жесты, движения — безрезультатно. Я пытался концентрироваться и, наоборот, отвлекаться — никакой разницы. Я пытался работать в движении, с поворотом — получалось забавно, но стулу было все равно. Я впивался глазами — кроме вывиха глазных яблок ничего не наработал.

Ничего, отрицательный результат лучше, чем никакого — он заставляет менять подходы и искать. И я искал. Пока не вспомнил, как закручивал на переправах сферу офицер Алифи. Я сосредоточился, напрягся, закрутил воображаемый шар, стараясь по памяти копировать жесты Высшего. Потом раскрутил, потом закрутил снова — с таким же успехом я мог представлять, как закручиваю в баранку колеса Белаза. Чихали бы они на мои потуги со своей многометровой высоты. Только испарина на лбу выступила, несмотря на окружающий холод, но вспотеть можно и с меньшими затратами сил. Непроизводительный получался способ потеть, не говоря уже о глобальных задачах.

И тогда я, злой, раздосадованный неудачами, со всей своей накопленной здесь дури, попытался закрутить чуть заметные, скорее даже только угадываемые синие нити не в самом стуле, а в воздухе вокруг меня, а потом швырнул полученное недоразумение в сторону ненавистного предмета мебели. На этом неплохое начало и закончилось. Поскольку все изменилось несколько неожиданным образом.

Стул не собирался медленно перемещаться, двигаться на сантиметры, он просто решил срочно смотаться в гости в соседнюю хибару, разваленную мной еще вчера. И умчался, прихватив с собой за компанию часть опорной стены. Хлипкий потолок и раньше-то держался не слишком уверенно — на честном слове да упомянутой стене. Утратив опору, он не стал протестовать, жаловаться или угрожать падением. Он просто рухнул, словно алкоголик, потерявший в ответственный момент плечо друга. К счастью, я упал еще раньше — откат начисто выбил остатки сознания, в который раз отправив отдыхать незадачливого заклинателя-самоучку. И на том спасибо, ведь могли и вообще, за горизонт в рекламный тур отправить.

Все произошло в считанные мгновения, приходить в себя пришлось намного дольше, а выбираться из-под завала — и вовсе до полуночи, в этот раз меня почему-то никто не торопился спасать. Ушибы ныли, пустой желудок жалобно урчал, пытаясь выпросить хоть краюху хлеба, а левая рука, на которую легла основная нагрузка по вызволению тела, налилась усталостью и дергала болью. И только глаза горели энтузиазмом. И было понятно, что пока глаза горят, телу придется терпеть. А когда глаза погаснут — телу будет уже все равно.

...

Узкая осенняя дорога была переполнена войсками. Многочисленные отряды шли на запад к границе с Куараном, навстречу войне и грозному врагу. Сиятельные рыцари Алифи гарцевали верхом на боевых единорогах, выведенных в далеком Коморэне и с давних пор считавшихся символом воинов света. Каждый Владыка предпочитал свою породу: в Куаране разводили огромных, мощных, ослепительно белых животных, южане любили черных с короткой пепельно-серой гривой, лаорисцы отдавали предпочтение более подвижным, быстрым и грациозным рыжим красавцам с гривой, заплетенной в мелкие косы. Закованные в парадную броню, сверкающие лучезарными улыбками, всадники оставляли странное впечатление — так отправляются на праздник, на смотр или на соревнования по выездке, а не в бой.

— Они же не собираются так воевать? — Энгелар с раздражением смотрел на невозмутимого лаорца.

— Они вообще не собираются воевать, — собеседник умел поставить в тупик, этого не отнять. — Милорд, если падет Бабочка, эти отряды никого не остановят, так что давайте будем молиться свету, чтобы Ваш Мастер битвы оказался достойным своего кумира и удержал Куаран.

В этот день барр Геррик был непривычно задумчив, видимо, наряженное воинство за окном его тоже не радовало.

— Тогда зачем этот маскарад?

— Воинам нужно поверить в себя, пусть даже так. А лучшие наши части уже должны быть в Куаране или на границе.

Несколько тысяч хорошо вооруженных пехотинцев маршировали в ту же сторону. Люди под руководством Алифи.

— На всякий случай, — предвосхитил вопрос лаорец. — Они будут держать восточный тракт на случай, если шарги решат обойти Куаран и двинутся к Лаоре.

— И кого они смогут удержать? — Энгелар скептически отметил поджатую губу собеседника, но решил не дожидаться ответа. — Все идут на запад, к врагу, а мы двигаемся на восток, таинственный наш. Ты же не хочешь сказать, что мои карающие напугали тебя настолько, что ты решил укрыться от них в одной из горных крепостей?

Кортеж двигался в обратном направлении, удаляясь от врага и будущих битв. Колонны пехоты и всадников расступались, пропуская небольшой отряд. Барр Геррик задумчиво отметил, стараясь придать голосу былое веселье:

— Я с детства очень пуглив, милорд. Я просто трясусь от страха, если честно.

На сарказм это было похоже мало, но в то, что советник Владыки Лаоры — трус, Хрустальный Родник не верил. Энгелар скосил глаза на происходящее за небольшим окошком в деревянной дверце экипажа и продолжил:

— Итак, восток, но там только горы и ничего, кроме гор. Значит, мы повернем на север в Лаорисс? Ты везешь меня к своей Владычице, Геррик?

— Вы наконец-то меня раскусили, милорд, — частые насмешки лаорца уже не оставляли болезненных ран на самолюбии бывшего Владыки, но до сих пор царапали слух. — Мы действительно бежим в Лаору, моя госпожа — Ваша давняя поклонница и жаждет встречи.

— Я ее хорошо знаю, Геррик. Лучше, чем ты. Намного лучше, чем ты можешь представить. Моей поклонницей она была максимум первых пару лет своей жизни, пока лазила под моим стулом, когда я заезжал к ее отцу. Она всегда верила, что с ней слишком мало считаются, а больше всего в этом обвиняла именно меня. Так что оставь свои дешевые шутки. Кроме того, на север мы могли повернуть и раньше, а мы сейчас не в том положении, чтобы терять время. Значит, не север, а юг.

— Вы просто мастер разгадывать загадки, милорд, — с ироничной улыбкой ответил барр Геррик, задернув шторкой единственное окно. — Вы же не возражаете?

Энгелар не обратил внимания на вопрос.

— Мастер, это конечно. Но только что у Лаоры на юге? Ничего. Горы. Болота. Пустоши. Есть только одна достойная цель — дальние переправы через Аюр. Зачем ты снова везешь меня к реке, Геррик?

Советник откинулся на мягкую подушку и внимательно посмотрел на бывшего Владыку.

— А разве Вы перед смертью не хотите увидеть реку, на берегу которой прошла вся Ваша жизнь, милорд?

— И лучший советник Владыки Лаоры устраивает мне экскурсию? — не выдержал Энгелар.

— Вы льстите мне, милорд. Просто советник, каких много. А Вы у нас один, вот и сопровождаю я Вас в этой замечательной поездке. Там Аюр еще шире и еще красивее. Вот увидите.

— Да видел я, насмешливый мой. Видел, — Энгелар устало откинул голову на мягкие подушки и прикрыл глаза. — Зачем нам будет нужен берег Аюр, если падет Куаран, советник? Зачем тебе артерия, если остановится сердце?

— Не остановится, милорд. Многие считают, что взять Куаран невозможно, но мы же не так наивны? Ваш город лучше других готов к обороне — это правда, но осада может сломить любого. Вы это знаете. Вот только захватить его быстро не получится абсолютно точно, по крайней мере, я в это не верю. Значит, у нас еще есть немного времени.

— Есть немного времени для чего? И у кого? У меня его точно мало, и с каждым днем становится меньше, таинственный наш. Тебе не кажется, советник, что пора поделиться со мной планами, если ты все еще хочешь добиться моей помощи? Иначе попросту можешь опоздать.

Барр Геррик помолчал, а потом тихо ответил:

— Еще рано, милорд. Все-таки рано, — а потом сменил тему. — Скоро мы сделаем остановку, и мой лекарь снова даст обезболивающее, милорд, но это пока все, что я могу сделать.

— Я похож на идиота? От моей жизни остались крошки, и те раздавлены чужими сапогами, но если тебе нужна моя помощь — веди себя соответствующе. Я еще Владыка, а не твой приятель! Думай, Геррик, думай, а пока оставь меня.

— Конечно, милорд. Как скажете, милорд.

И барр Геррик с грустной улыбкой подал сигнал остановить лошадей и вышел из экипажа, оставив Энгелара одного наедине со своей непроходящей болью и тяжелыми мыслями.

...

Мер То медленно поднимался по крутой каменной лестнице разрушенной башни. Иллион? Так они его называли? Вождь с любопытством провел ладонью по оплавленному участку кладки — здесь прошлись Изучающие сущее. В кои-то веки они сделали свою работу хорошо, но все же не шаманы взломали оборону врага. После потери внешних укреплений еще десять дней и ночей боролся центральный форт за свое будущее, прежде чем упасть в руки Мер То Карраша.

Десять дней и ночей Клан Теней стирал когти и ломал зубы о неприступные каменные стены, ожидая помощи, но Мер То не спешил вмешиваться. Зачем? Вмешиваться надо тогда, когда союзник уже исчерпал терпение и понял свое бессилие, а противник уже на грани. Когда победа уже скосила свои блудливые глаза, выбирая момент и достойного партнера, но еще никто этого не заметил. Чувство победы было лучшим из богатого арсенала умений Мер То, сделавших его тем, кем он был.

Десять суток Косорукий пытался взломать ненавистные укрепления, бросая своих воинов и воинов союзных племен на штурм. Клан Теней, первым преодолевший считающиеся неприступными переправы, племена Боро, Гхоро, Нура, десяток более мелких, и даже несколько отрядов оседлых Тхонга с востока, пришедшие под руку Вождя Клана Теней, раз за разом пытались пробиться через неприступные стены. Косорукий умел находить друзей, вызывая восхищение большинства соперников и лишь снисходительную улыбку Мер То. Похоже, Косорукий забыл, что шарги не дружат, шарги повелевают. Ничего, у него еще будет время вспомнить. И повод тоже найдется.

Десять суток Мер То смотрел на разворачивающуюся рядом схватку и видел, что вступать рано. Тени делали главное — они доводили защитников до отчаяния, истощали и выматывали оборону только для того, чтобы на одиннадцатый день именно Клан Заката, одинокий и устрашающий, проломил стены и собрал всю славу.

Вождь не торопился делиться своими мыслями с союзниками Косорукого. Пусть те считают, что в очередной раз отряды Мер То совершили невозможное быстро. И черная зависть прочих вождей приятно будоражила душу.

Единственный оставшийся в живых сын шел на три шага позади. Поднимаясь по крутой лестнице он, похоже, считал ступени. Молодой еще, острый, дерзкий, но любопытный. Глядя на сына, первым ворвавшегося в открытые Орео Хо ворота, Вождь видел в нем себя. А потому, отправив Тун Хара, он не стал приближать очередного помощника, а выбрал Шин То Карраш-го. Пусть учится, ему предстоит править кланом. Уже скоро, Мер То чувствовал и это. Но скоро — это не сегодня, и улыбка разрезала суровое лицо шарга. Впереди будут испытания, и он еще затащит суку-победу в свою походную постель. А если повезет, то и не раз, ведь именно за этим он пришел на север.

— Ты знаешь, что я выслал авангард вперед?

— Конечно, отец, еще до штурма, пять тысяч лучших воинов уже давно в пути.

— Какую задачу я перед ними поставил, сын?

— Пересечь реку выше по течению и закрепиться на левом берегу, как ты приказал.

Мер То довольно кивнул:

— Ты понимаешь — почему?

— Да, отец. Правый берег — для неудачников. Там будет толпа лизоблюдов Косорукого, мешающих друг другу. Клану Заката нужен простор для маневра и свобода выбора.

— Это только раз, Шин То.

Сын не замедлил шаг, не сбился с ритма и даже не выждал паузу перед ответом.

— Да отец, есть и два. На западе много городов врага, много жизней, которые можно забрать, и много славы. На востоке нет почти ничего.

— Хорошо, сын, но и этого мало. Есть третья причина. На левом берегу реки разведчики видели отряд рыцарей, закованных в железо. Нельзя им позволить уйти под защиту каменных стен — слишком долго выковыривать их оттуда. Поэтому бери еще десять тысяч и принеси мне головы этих Алифи.

Шин То Карраш-го только кивнул, спокойно, словно не ему сейчас передали почти половину сил клана, словно ждал этого приказа с начала их беседы.

— Конечно, отец.

Они вышли на верхнюю площадку, развороченную и оплавленную. Далеко внизу лежал бурлящий лагерь Рорка — воины праздновали победу. Глупцы, Иллион — не победа, это только один шаг к победе. А победа — она впереди, на севере, и у Вождя Клана Заката уже трепетали широкие ноздри в предвкушении.

— Что с командиром этой крепости?

— Тяжело ранен, отец, а после пыток стал совсем плох. Но его еще можно использовать. Отдать Косорукому, тот очень хотел его получить и обещал хорошо заплатить.

Мер То нахмурился и бросил острый взгляд на сына.

— Как его зовут, этого Алифи?

— Оллиолан, отец, как только можно жить с таким именем?

— Он и не будет жить, сын. И запомни, Клан Заката забирает жизни врагов, а не торгует ими — отдай голову этого глупца Теням. Бесплатно. А жену его прикажи отвести ко мне в шатер.

— Отец! Но она же уродлива, как все Алифи.

Мер То ухмыльнулся.

— Ничего, я потерплю. И еще. Отправь гонцов к Табархану. Его Хува понадобятся мне здесь.

— Ты забираешь у него близкую победу, отец, — в словах Шин То звучал вопрос.

— Ты еще молод, сын. Я забираю его маленькую победу, чтобы разделить с ним свою большую, невиданную прежде. Кровь Хува — огонь, а Табархан не из тех, кто боится растратить его впустую. Он придет. Скоро.

Глава 14. День девяносто четвертый. Неделя радостных предчувствий.

Менеджер заработает там, где рыцарь протянет ноги.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Ненавижу последние дни отпуска. Кажется, вокруг еще море, солнце, прелести чужой природы и культуры — продолжай получать удовольствие, пока есть такая возможность. Но нет, стаей коршунов налетают мысли о сборах в обратную дорогу, о том, чего не успел, ну, и о работе, само собой. Куда ж от нее сбежишь, от работы-то? И от обязанностей не скроешься, и от людей, что начинают тыкать в тебя пальцами.

Вот и сейчас маленький отпуск заканчивался под аккомпанемент тяжелых мыслей и кривых взглядов. Ну и пусть, кроме меня некому больше воплощать мои безумные планы. И задумываться о них тоже некому — жители города пытались выжить, а в этих условиях трудно строить песочные замки и мечтать о светлом будущем. Глыба взял под свое крыло всех — в разрушенном, наполовину сожженном городе без помощи и твердой руки люди были обречены. Многие горожане потеряли своих кормильцев, ушедших в ополчение, когда солдаты и стража бросили Валенхарр на растерзание врагам. Большинство ополченцев уже унеслось струйками дыма погребальных костров, оставив после себя осиротевшие семьи и тяжелые воспоминания. Слишком мало у защитников было опыта и слишком много страха.

Меченый, выйдя из своего затянувшегося запоя, включился в организацию быта так, словно ничего и не произошло. На его плечи легли проблемы охоты и поиска пропитания, обустройства раненых и распределения обязанностей. Успокаивал женщин и детей тоже он. Он был везде и со всеми, только куда-то пропал вечный спутник — огонек в серых глазах. Тон Фог мотался с десятком всадников по округе, собирал разбежавшихся по округе лошадей, отлавливал уцелевших беженцев, организовывал разведку и следил за дорогами. А я отдыхал, махнув рукой на вопросы, претензии и попытки узнать причины моего потрепанного вида.

Но время отдыха заканчивалось — люди приходили в себя, залечивали легкие ранения, ушибы и царапины, расставались с жизнью, не перенеся ранений тяжелых. Люди начинали задумываться, что делать дальше? Как жить в руинах? Как защищаться в руинах и кто будет это делать? Эти вопросы не могли быть решены окриком, крепкой зуботычиной или личным примером. А это значит, что пришла пора следующего безумства, следующего па в моем затянувшемся танце со смертью.

В этот день я не ушел заниматься с Тониаром, а прямо с утра вломился на заседание Круга в доме Глыбы, сел как ни в чем не бывало на свободный стул и тихо прикорнул под обсуждение вечных тем "что делать" и "как быть". К этому времени кое-как восстановили часть домов в центре города, куда уже начали расселять людей. К сожалению, у большинства таких строений остались или собственники, или их родственники, или случайные знакомые, объявившие себя родственниками под шумок — поди разберись, кто махинатор, а кто и вправду жил там раньше? Никто и не стал разбираться, временно конфисковали все, а потом стали расселять, не обращая внимания на права собственности. Несколько черепно-мозговых травм решили проблему криков и возмущения, и хмурые горожане, проклиная тупоголовых солдафонов, стали вселяться в чужие пенаты. С завистью рассматривая дома, куда размещались бывшие соседи. Люди не меняются, они даже в суровых условиях найдут повод для зависти и ревности, жадности и упреков. Подставить ногу ближнему своему — любимая человеческая забава на протяжении веков и, похоже, во всех мирах.

Большинство улиц города, особенно в районе ворот и возле городских стен, никто не ремонтировал. Ямы, провалы, камни, обуглившиеся бревна все так же радовали глаз и искали повод порадовать тело. Более-менее привели в порядок несколько дорог, соединяющих ворота с обживаемой частью Валенхарра, что позволило завести в город лошадей и использовать их для выполнения тяжелых работ. Горожане в ужасе смотрели, как белоснежные красавцы, любимцы и гордость Высших, символ могущества и славы, таскали валуны и толстые бревна под оглушительные щелчки плетей. Ничего, лошади Алифи сильнее Роркских, а потому и работать пришлось им.

Тон Фог, большую часть времени проводивший в седле, расширил район поисков беженцев, и сейчас небольшие группы солдат прочесывали округу уже в радиусе нескольких дневных переходов от Валенхарра. Основной целью были люди, бежавшие от тягот войны. Их разворачивали и конвоировали в город на работы, неважно, хотели они того или нет, жили они там раньше или, вообще, в глаза крепость Валена не видели. Еды у нас хватало, а рабочих рук — нет.

Послушав короткие сводки текущих новостей, пережив последующее довольно бурное обсуждение планов на день, я кашлянул, дождался внимания, после чего выложил остальным офицерам свой сумасшедший план. Вроде как, Высший я или нет? Светоч или так, тунеядец бестолковый? Мне не удалось серьезно потеснить скепсис, царивший в их глазах. Все, чего я от них добился — капли внимания. Мне не нужно было их разрешение, выбранная роль и придуманная легенда позволяли обойтись без этого. Но их участие и помощь мне были необходимы — я не могу все сделать один и приказать им не вправе. Все утро, а потом и вечер мы спорили до хрипоты, ругались, обсуждали детали, распределяли роли и вновь спорили. И будущее, в кои-то веки, снова заглянуло к нам на огонек. Из любопытства — ему, будущему, тоже бывает интересно.

Я предлагал им самый странный поход в моей, да, наверное, и в их жизни. Я собирался идти с торговым караваном к своим врагам, которые только что разоряли город и несли смерть. Кто сказал, что нельзя торговать с Тьмой? Не мы первые, не мы последние. Несколько часов мне пришлось потратить на то, чтобы напомнить офицерам простые истины. Что война — это не только груда вражеских голов под ногами. И Тьма — она разная, есть абсолютно черная, а есть и серая, и бурая. Что убивать всех Рорка — варварство, можно дружить с одними для того, чтобы бороться с другими. Что Свет — он в конце пути, и если ничего не делать, то никакого Света вообще не будет.

Я многое пережил в этом мире за очень короткий срок. Я был целью и жертвой эксперимента, был и нерадивым учеником, и взрослым мальчишкой с глупыми и жестокими шутками. А еще — несостоявшимся убийцей Высшего, подсудимым и осужденным. Пугалом, измазанным в дерьме. Новобранцем, сержантом, потом офицером и вновь сержантом. Я разговаривал с призраками, захватывал город, потом его защищал. Ждал спасения и убивал спасителей. Я объявил себя Высшим, а потом перед всеми унизил своих новоявленных собратьев. Но работорговцем я еще не был. Пора. Чем работорговец хуже убийцы и самозванца?

Тониар, бывший бравый охранник караванов с рабами, говорил, что нечего сейчас нам предложить Рорка на обмен. Потому что люди сейчас не в цене. Зачем платить за рабов, когда их тысячами приводят с севера почти задаром? И пусть племя Тхонга, с которым торговали работодатели Тони, не ушло воевать, не снялось с хорошо насиженных мест ради призрачной добычи и полузабытой мести, потоки дешевых рабов захлестнули и его земли. Нет, человеческие рабы сейчас не могли заинтересовать оседлых Рорка.

Все просто — рабы интересовали меня. Ресурс нужно продавать тогда, когда он дорог. А когда цена на него низка — его нужно покупать. И много, если есть чем заплатить, конечно. Нам было чем платить, а Тхонга могли, купив рабов за бесценок, продать их нам с барышами. За тысячи лошадей, комплектов брони, оружия, щитов, ценностей из карманов и сумок убитых. Рорка, Алифи, люди — трупов было много. Да и домов, разграбленных нами, тоже хватало. В конце концов, мы тут сейчас власть, или кто? И какая разница, за что нас повесят: за мародерство или за убийство Высших? К тому же, мародерство, совершаемое властью, — уже не преступление, а тонкий стратегический расчет. А совесть, стыд, правила? О чем вы? Какая совесть, какие правила? Всего лишь острая необходимость, ничего больше.

И несколько спасенных из рабства жизней — не основная причина, подтолкнувшая меня к этому сумасшествию. Мотив был куда менее возвышенным и более прозаичным — мы нуждались в людях, чтобы выжить. Чтобы восстановить то, что можно восстановить, поднять то, что еще можно поднять. Вряд ли нам продали бы много мужчин, но женщины работают не намного хуже, особенно если работа выступает альтернативой смерти в рабстве и жизни в роли скота. Если для того, чтобы купить рабочую силу, нужно заплатить имуществом мертвецов и трусов — я сделаю это, не задумываясь.

Потому что танец должен продолжаться любой ценой. Не останавливаясь ни на миг. Когда пляшешь, сверкая голыми пятками на раскаленных углях, некогда смотреть в равнодушные глаза смерти. И даже если ничего не выйдет, если все развалится, как карточный домик, все равно останется понимание того, что ты не сдавался, не опускал руки и не отчаивался. А не вышло? Ну, не вышло, не всегда же должно все получаться. Ждать даров судьбы, в любом случае, бессмысленно и глупо — эта карга слишком скупа для подарков.

И какая разница в таком случае, что можно и что нельзя в этом проклятом мире? Если нужно, значит можно. А если можно, то почему бы и нет?

...

— И это твой план? Это безумие и глупость. Рорка надо бить, когда они рядом, или точить ножи, когда их рядом нет. А ты лезешь с ними торговать. И не надо мне рассказывать, что так мы людей спасаем — всех не спасешь, а Свет не простит, что мы врагам лошадей продавали, одевали, вооружали. Не стоит оно того, а значит, ничего и не будет.

Глыба был не настроен на компромисс.

— Свет, говоришь? А где он таится, этот свет? В печени? В почках? Может быть, в глазах?

Я смотрел на офицеров вокруг и ждал ответа. Вопрос уже прозвучал, оставшись лишь неприятным послевкусием на губах.

— Свет должен быть в сердце, — хмуро ответил Логор.

— Хорошо, а Тьма? Где скрывается Тьма?

— В сердце.

Они не фанатики. Они умные, сильные. В этом мире интеллигенция не может зародиться среди людей — ручные обезьяны не становятся философами. Слишком мало свободы мысли и слишком много правил. И единственное место, где человека учат принимать самостоятельные решения, хотя бы изредка — это армия. А значит, здесь офицеры и есть интеллигенты. Грубые, прямолинейные, но уж какие есть. Только они да старшие помощники Высших. Что ж, в стаде овец тоже бывает своя элита.

— Значит, если я достану тебе сердце, ты покажешь мне этот Свет? Или Тьму? Вырежешь и положишь на стол?

— Зачем ты морочишь мне голову, Мор? В мертвецах нет света или тьмы. Мертвое сердце — это только липкий кусок мяса.

Странный разговор, который назрел давным-давно, вот только не было возможности завести его раньше. С другой стороны, лучше поздно, чем очень поздно, а значит — пришла пора.

— Хорошо, а если я вырежу еще бьющееся сердце, ты покажешь мне Свет или Тьму в нем? Тыкнешь мне в Свет пальцем?

— Ты тратишь мое время ради того, чтобы нести эту муть? Еще чуть-чуть и я ткну кулаком в твою угрюмую рожу, Мор. И покажу тьму в тебе, а потом выбью ее вместе с зубами, — Глыба не на шутку завелся. — Давно пора, потому что ты уже всех достал со своими идеями и разговорами. Можешь помочь, помоги. Знаешь, как выжить, скажи. А не можешь сказать — сделай сам. Только какого демона ты нас за детей держишь?

Я хмыкнул, но возразить не успел.

— Молчи и слушай. Ты — чужак. Ты пришел ниоткуда, идешь в никуда, и нам с тобой по пути только стараниями Рорка. Тебе плевать на всех, у тебя свои счеты и нам до них дела нет, понимаешь? Нет дела. Нам бы просто выжить здесь, дождаться своих, разбить шаргов да уйти к Свету, причем в старости и под присмотром внуков. Вот и все.

И это Глыба, лучший из них. Неглупый. Сильный. Смелый. Харизматичный.

— Дурак ты, Логор. Конченый. Причем тут я вообще? Дело ведь не во мне, а в вас. И Свет — не в сердце, он — в правилах, которые вы учили с детства. Соблюдение этих правил и есть Свет. А нарушение — Тьма. Все сделал по правилам, но помер — молодец, ушел в Свете. Нарушил, но выжил — гад, посланец Тьмы. Спорить будешь?

— Я тебе все сказал, Мор, чего ты еще хочешь?

Логор встал из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор закончен.

— Подожди, командир. В его словах что-то есть, и мне это кажется интересным. Я бы с ним к Рорка пошел. Чего-нибудь продал, кого-нибудь бы спас. А там глядишь, пару сизых морд прихватил бы да потолковал, — Меченый откинулся на спинку стула и положил сжатые в кулаки руки на потертую поверхность стола. — Очень я хочу с ними потолковать, командир. И если для этого надо сначала поторговать, так я поторгую, ты не переживай.

Глыба развернулся к капитану и пристально всмотрелся в суровое лицо лучника.

— Что мы теряем, командир? Мы уже все и так потеряли. Придут Высшие и нас повесят, всех. Его, — легкий кивок в мою сторону. — Само собой. Но и тебя, Логор, повесят. И меня, несмотря на все мои заслуги. И где там будет Свет, а? Мор предлагает выход. Не положено? Так Тьма с ним. Я бы попробовал. Чуть поправить план можно: прыгать в глотку к демону с закрытыми глазами — тоже не вариант. Но идти к Тхонга надо. Осторожно, небольшим отрядом, на пробу, так сказать. Я поведу.

— Смотри, Меченый. Головой ответишь, если людей потеряешь. Десяток солдат дам. И Мора забирай с глаз долой...

Что ж, пусть такая, но и это победа. Потому что пришло время менять правила. Не мне, я живу по своим принципам давно. Всем, но сначала им троим. Глыбе. Меченому. Тону Фогу. Иначе не выжить, иначе так и уйдут, глупо, но в Свете.

...

Уходили на следующее утро. Солнце еще только поднималось над неровной линией горизонта, еще подсвечивало багрянцем редкие облака, а небольшой отряд уже выехал из западных ворот города и двинулся в опасный путь. Шестерка лучников и шестерка копейщиков — вот и все наше сопровождение. Из них несколько человек — выходцы из Лаорисса, лаорцы, как они себя называли. Ну, лаорцы и лаорцы, словом больше, словом меньше, такие же люди. Двое из немногих оставшихся в живых охотников, взятые нами в качестве разведчиков. Тони, который совершал свой очередной обмен, только в этот раз он менял свою помощь на жизнь и свободу. Меченый во главе отряда. И я, само собой, куда ж без меня, потому что иначе вообще никто бы не пошел. Да и солдаты наотрез отказывались выдвигаться на юг, и только мое присутствие несколько смягчило обстановку. Маг все же, какой-никакой.

За кого я себя выдавал, к этому моменту знали все. Трудно не знать, учитывая мои подвиги в последнем бою и, особенно, в разборках с Алифи. Верили или нет — не знаю. Но нереальность происходящего заставляла людей придумывать объяснения. И рождались слухи, где пущенный мной был только одним из многих, причем не самым популярным. Большинство же считало меня не человеком, и не Высшим, а этаким метисом, плодом смешения крови Высшего и человеческой девушки. Причем отцом моим называли то Валлора, то лорда Толариэля, а то и самого Владыку Куарана, воспылавшего неожиданной противоестественной страстью к кому-то из своей прислуги. Нужно признать, что такой оборот был не хуже, а возможно, и лучше предложенного мной варианта, поскольку возносил меня на недосягаемую высоту и добавлял почтения. Вот если бы сразу такой слух запустить, глядишь, и не пришлось бы сражаться с тенями в том развороченном домике в Лоррах. Но все мы умны задним числом, ничего изменить было нельзя, а слух этот был мне по душе. Безумный, как весь этот мир. Нелепый. Противоречащий всем известным законам природы. Красивый. И я при малейшей возможности принимал возвышенно-одухотворенный вид, говорил с солдатами так, что любой Алифи подавился бы от зависти. "Долгие годы" дворцовой жизни лезли из меня витиеватыми оборотами, замысловатыми метафорами и никому не понятными аллегориями.

Присутствие мага поднимало боевой дух и добавляло уверенности немногочисленным участникам нашего похода — если что, как выйдет, как ухнет, как пойдут клочки по закоулочкам, и останутся от врагов только воспоминания, да и тех — немного. Я не спешил разочаровывать окружающих, пусть лучше верят в чудеса, чем ищут повод сбежать. Если надо будет, я-то выскочу и ухну, правда, с клочками не факт, что все срастется, если только Рорка от смеха не лопнут. Что-то после долгих занятий я несколько разуверился в собственных силах и способностях. Ненадежное это дело, с кривыми божками в себе разговаривать.

Уходили верхом на трофейных лошадях — отряд собирали из бойцов, имеющих навык верховой езды. Меченый вообще держался в седле как влитой. Мне неожиданно пригодились казавшиеся в прошлой моей жизни бессмысленными визиты в конно-спортивный клуб. Вот уж, действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Конюшни и поля клуба "Аллюр" находились буквально через сотню метров от площадки, где мы с собакой активно кусали фигуранта. Кто мог предполагать, что случайный интерес к новой забаве окажется столь полезным? Меня поначалу сильно болтало, сказывались травмы рук и длительная пауза в общении с лошадьми. Но постепенно тело приспособилось под размеренный шаг невысокой животины под седлом, и стало полегче.

Тониар, на всякий случай привязанный к седлу, вел отряд сначала по той же дороге, по которой к Валенхарру пришли мы, а потом и шарги по нашу душу. Но к полудню уверенно свернул на юг, на небольшую тропу, петляющую в низких холмах, навстречу далеким горам. И чем дальше мы уходили от города, тем больше сникали плечи солдат, и тем безумнее мне казалась моя затея. Ничего, прорвемся. Или не прорвемся, и тогда, действительно, не останется ничего.

...

Насколько Фольмар Яркий любил свою башню, настолько же люто он ненавидел неуютный дворец и холодный тронный зал. Высокие барельефы наводили на него тоску, окованный золотом и украшенный дорогими камнями трон натирал мозоли на совсем не предназначенных для этого местах, а мрамор и гранит напоминали стылую могилу. Восходил на неудобный каменный престол Владыка только в особо торжественных случаях, принимая высоких гостей, а еще — в те редкие дни, когда накатывающая депрессия укрывала черным крепом мечты и планы.

В такие моменты Владыка предпочитал не подниматься в свою башню, а заходить сюда, в это царство безвкусицы и нелепого смешения цветов, доставшееся ему еще от предыдущего правителя. Это прошлый Владыка любил театральные жесты, самолюбование и всеобщее обожание. Так и растратил всю казну, бездарь, на золото и сапфиры, натыканные под собственный зад. После его скоропостижной смерти и недолгих выборов нового Владыки Фольмару пришлось несколько лет приводить Валлинор в порядок, стирая саму память о разгульной жизни предшественника. Только и остались этот нелепый тронный зал да колоннада мраморных фигур с янтарными глазами во дворе. С памятниками воевать Фольмар не видел смысла, а во дворец иногда все же заходил — посмотреть, вспомнить.

— Милорд, к сожалению, у меня плохие новости, — секретарь смог найти его даже здесь и теперь стоял, низко склонившись перед троном. В последнее время Фольмару Яркому стало казаться, что подданные стали кланяться ниже, чем раньше. Не для того ли, чтобы избежать отправки в боевые части? Глупцы. Ну, какой из секретаря рыцарь? Хотя... Прошлый секретарь уже несколько дней отрабатывает в части кавалерийские маневры и ничего, не жалуется. Может и этого туда же? В пару.

Фольмар Яркий раздраженно поднял голову. В последнее время сон избегал сиятельного Алифи, бежал под напором тяжелых предчувствий и опасений. Бежал, как побегут славные воины Фольмара, если ничего не сделать. Но сдаваться на милость судьбы Владыка не собирался. Хороший игрок не бросает игру, если кости раз за разом падают не так, как хотелось — хороший игрок просто меняет кости. Жизнь — та же игра, ставки сделаны, решения приняты. Осталось ждать.

Владыка Коморэна, ушедший со своей армией и войсками союзников громить Рорка на юге, предупрежден. Откажется ли он от своих амбициозных планов под давлением обстоятельств? Сможет ли найти в себе силы смирить гордыню и вернуться? Променять славу завоевателя на благодарность соседей? Его воины — единственная реальная возможность остановить кланы шаргов. Впрочем, Черный дрозд далеко и пока можно рассчитывать только на себя и на немногих оставшихся союзников.

— Что еще случилось? — Фольмар никогда не называл своих помощников по имени, так было проще смотреть на их скорое падение. Потому что он никогда не должен испытывать при этом злорадства. Или горечи. Только равнодушие. Переживания чужих Алифи, а тем более людей, вообще не должны интересовать сиятельного Владыку.

В то, что и этот вкрадчивый Алифи сможет задержаться на своем посту, Владыка не верил. Слишком уж сильно секретарь напоминал ему о собственных пороках и слабостях — вкрадчивость всегда прикрывает второе дно. А если посмотреть еще глубже, всегда найдешь трусость и малодушие. Трусость Фольмар презирал, отправляя трусов спускаться по центральной лестнице своей башни. Пол нижнего этажа в такие дни приходилось мыть особенно тщательно, оттирая останки глупцов, не имеющих сил преодолеть собственный страх. А малодушия ему хватало и своего.

— Милорд, письмо от Владыки Тимаэля. Веллигар Мелкий Глоток вступил в бой с авангардом Рорка на левом берегу Аюр под Куараном.

Фольмар изумленно уставился на склонившегося секретаря, брови медленно поползли вверх, ладони сжались на золотых подлокотниках:

— Какой к демонам бой? Он должен был отойти к своим проклятым границам. Стой. Что он вообще делает под Куараном?

Голос Владыки хищной птицей рванулся под своды тронного зала, чтобы разбиться о высокие каменные перекрытия.

— Милорд, он раньше присылал сообщения, что движется к границе Тимаэля, и мы были уверены. Но сейчас оказалось, что он изменил план и повернул обратно.

Владыка Валлинора непонимающе смотрел на секретаря, только что круто изменившего свою судьбу, но еще не осознавшего это.

— Повернул обратно? Зачем?

— Милорд, я не знаю, может, для того, чтобы не дать Рорка форсировать реку?

— Не дал?

Тишина разлилась по комнате. Секретарь не решался ответить, но ответ уже был понятен.

— Ты оглох? Я задал простой вопрос, не дал он шаргам перейти реку?

— Милорд, Веллигар пишет, что ему пришлось отступить, войск у него немного, а там Клан Заката, милорд.

Фольмар откинулся на спинку кресла. Веллигар. Серый и жалкий. Должник, посчитавший, что может не слушать указаний кредитора. Глупец и бездарь, неожиданно решивший стать героем. Нет, он не Мелкий Глоток, а дурная башка. Он увел с собой силы, на которые мог рассчитывать Валлинор, и отправил их на бесславную гибель. Ради чего? Все-таки судьба умеет бросать кости лучше прочих.

Владыка тоскливо окинул взором обреченного секретаря. Его не так давно настоятельно рекомендовал Мастер Памяти. Родственник, что ли?

— Твоя жизнь сегодня не оборвется только по одной причине. Не потому, что ты предан, талантлив или умен — твоя преданность неизвестна, талантов у тебя нет, и ты глуп, как индюк, которому собираются отрубить голову. Даже не потому, что у тебя есть связи и родственники, которым ты не безразличен. Просто твоя смерть ничего не изменит и не принесет мне покоя. Поэтому сегодня ты закончишь то, что не успел доделать, и пойдешь к начальнику городской стражи. Передай ему, что я назначил тебя простым караульным, пойдешь охранять улицы города. И я не советую тебе хитрить или увиливать от новой службы. Ты все понял?

Бывший секретарь нервно сглотнул и еще ниже склонил голову.

— Милорд, но это же занятие для людей.

— Было. Теперь это занятие для тебя. Вызови ко мне Мастера Памяти. Похоже, я знаю, кто будет твоим напарником... И последнее поручение. Подготовь приказ для Мастера Битвы: пусть готовится занять Тимаэль, если понадобится — силой.

Если Веллигар не вернется со своей авантюры, то это обрушит спокойствие в союзной Столице, там начнется грызня за неожиданно освободившийся трон. А подходящих кандидатур, чем-либо обязанных Фольмару и послушных его воле, Владыка Валлинора не видел.

...

Обнаженные пленницы разносили еду. Женщины-Алифи, единицы из тех, кто не бросился на острый кинжал за мгновение до того, как воины Клана Заката ворвались в крепость. Жены и дочери врага, не нашедшие в себе достаточно смелости сделать последний шаг, сейчас накрывали стол и приковывали завистливые взгляды вождей своими гибкими телами. Да и не только гибкими, вон, древняя изможденная старуха трясет своей обвисшей грудью, смешно сгибаясь под тяжестью блюда, — тоже жить хочет. Но женщины Иллиона — добыча Мер То и только Мер То. Вождь с издевкой смотрел на гостей. Вот они, беспомощные и пускающие слюну на чужие успехи, забывшие, что такое быть Рорка. Жалкие, жадные и трусливые свидетели его победы. Которой уже по счету?

Вожди племен, безрезультатно штурмовавшие железные ворота и высокие стены внутренних бастионов Иллиона, согласились бы придти к нему на праздничный пир и в захваченные хоромы, но Вождь Клана Заката приказал накрыть стол здесь, посреди внутреннего двора крепости, прямо на пепелище. На укрытом бурыми пятнами желтом песке. Мер То специально приказал не прятать следы боя: черный пепел и разводы крови — острая приправа к основным блюдам.

Первым же блюдом были обнаженные девы-Алифи. Сколько женщин врага видели в своей пустой жизни те же Боро? Нура? Или даже нынешние Гхоро? В отличие от своих славных предков, сгинувших в бездне времени. Немногие пленницы сразу согласились бы забыть про былую гордыню. Ничего, у Клана Заката было достаточно времени после победы для того, чтобы заставить изменить мнение. И если для этого понадобилось пытать каждую вторую — не страшно. Это лишь добавляло желания подчиняться оставшимся в живых.

Вторым же сюрпризом для гостей был сам стол. Огромный, сложенный из дубовых, на скорую руку тесаных досок, он опирался на отменные опоры. Несколько десятков захваченных живыми рыцарей Света — раненых, избитых, но все еще живых и гордых, были привязаны к коротким деревянным столбам и закопаны в песок двора по грудь. Грубая столешница лежала на спилах столбов, но давила на черепа пленников — Алифи специально привязывали так, чтобы их макушки оказались чуть выше края опоры. Когда стоишь так — без движения, с наклоненной в неудобной позе головой, на которую давит тяжелая доска, пусть даже недолго — это мучительно. Рыцари же стояли так почти сутки. С зашитыми суровой ниткой губами — чтобы не выкрикивали проклятий. С подшитыми к бровям веками, чтобы пленники не могли закрыть глаза, чтобы смотрели, пусть даже через пелену накативших слез. Носок своего кожаного сапога Мер То положил на плечо ближайшему пленнику, испытывая необычные впечатления. Что уж говорить про остальных Рорка, у которых украли победу и пригласили посмотреть на ее призы.

— Это варварство, Вождь, — возмутился высокий Тхонга с желтой лентой, повязанной вокруг лба. — Продай их лучше мне, я дам хорошую цену. Зачем закапывать живые деньги в грязный песок?

Тхонга — даже не вождь, так, командир не самого крупного отряда, пришедшего с востока искать удачу. Но эти Тхонга привыкли жить в городах, а значит, их опыт мог бы пригодиться при осаде. Пожалуй, этот воин — единственный из всей собравшейся толпы лизоблюдов Косорукого, кто заслуживал внимания.

— Ну так попроси своего хозяина, Тхонга, пусть захватит тебе десяток Алифи побаловаться, — Мер То ответил со смешком, внимательно наблюдая за реакцией воина.

— У Тхонга нет господ, Вождь, — Рорка не стал нарываться, но и смолчать не смог. — Тхонга всегда сами по себе, и я сам выбираю себе подарки.

Слова сказаны, и пусть дураки считают, что они ничего не значат, Мер То никогда не ошибался, видя тень будущей победы. Тхонга еще пригодится, причем не в свите Косорукого, а возле плеча Вождя Клана Заката.

— Хорошие слова, воин, — Мер То кивнул оседлому Рорка. — Тогда и выберешь себе сам. Любого из этих рыцарей — за честность.

Косорукий, сидящий на противоположной стороны стола, баюкающий искалеченную в давней схватке левую руку — была у него такая дурная привычка, вскипел:

— Ты собрал нас здесь для того, чтобы бахвалиться добычей? Или Клан Заката променял месть на голых баб и полудохлых рабов? — это было почти оскорбление. Почти, но Мер То всегда сам определял себе грань дозволенного. Пусть Вождь Теней покипит, это блюдо было самым ценным.

— Променял месть? — Мер То усмехнулся. — Куаран ждет, а мы потеряли здесь слишком много времени.

— Не Клан ли Заката просто смотрел, как другие проливают кровь, ломая стены? — Тень оставил в покое жалкие остатки давно иссохшей руки и сжал правую ладонь в кулак.

— Ты ничего не забыл? Или это Тени взяли крепость? Или, может быть, это были Боро? Или Гхоро? — Мер То, не меняя позы, презрительным взглядом окинул окружающих, пропустив только фигуру гостя с востока. — Это я взял Иллион. Не вы. Но теперь впереди Куаран, и я не могу всегда все делать один.

Косорукий громко хмыкнул, пнул сапогом голову рыцаря под столом, но потом расслабил плечи и растянул свое костлявое, словно высушенное горячим южным солнцем, лицо в опасной усмешке.

— Ты взял? Или пришел и подобрал то, что плохо лежало? Словно вор или нищий бродяга, — пожалуй, это было уже слишком, второе оскорбление за вечер не могло остаться незамеченным. — Да, мне сообщили, что твои воины ушли на запад. Ты забыл согласовать это со мной.

Мер То потемнел лицом, потом посмотрел себе под ноги, в открытые глаза ближайшего Алифи, полные муки, и тихонько почесал сапогом кончик носа закопанного в песок рыцаря — настроение вновь приподнялось. Косорукий коварен и опасен, он может ударить в спину и оставить союзников одних на поле боя, но при этом не слишком умен, раз думает, что лучшая пытка — пытка болью. Иногда невозможность почесаться мучает сильнее. Ничего, жизнь научит. Причем скоро.

— Я не сомневался, что Клан Теней всегда все знает. Но ты в следующий раз смотри под ноги, мало ли еще что ценное упадет. А я такой, если подберу, еще спасибо скажешь, а то могу и наступить, — Мер То хлопнул в ладоши, прерывая перебранку, и дубовые ламбурханы затянули свой знаменитый ритм.

Клан Заката праздновал очередную победу...

Глава 15. День девяносто девятый. Неделя спокойствия.

История движется по кругу, а здоровье - по нисходящей.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Парадоксы".

Холмы, холмы, холмы — предвестники гор. Куцые рощи вокруг, бесстыдно сбрасывающие листья, и проплешины степей, укутанные пожухшей травой. Когда-то высокая и зеленая, она уже давно превратилась в рыжее, примятое к земле драное покрывало с редкими следами старых кострищ. И едва заметная лента тропы, на которую мы вышли еще два дня назад.

Близкие предгорья, укрытые густыми лесами, поднимались впереди и создавали странный сказочный антураж, словно наш маленький отряд случайно попал в книгу Толкиена. Достаточно было прикрыть глаза, вслушаться в шорохи ветра и казалось, что из-за поворота тропы навстречу появятся мрачные гномы, идущие бить дракона Хауга, или Фродо, несущий свое проклятое кольцо. Только даже самый талантливый режиссер или писатель не передадут того давящего чувства угрозы, что царила в этом мире.

— Не нравится мне это, — Меченый ехал рядом со мной, тревожно поглядывая по сторонам. — Идем, как рыба на нерест, осталось подставить сачок и мы сами туда свалимся. Нам бы какими тропками тайными, как зверю пробираться, а мы гарцуем как дурни на параде.

Мне была понятна его нервозность. Путь из разоренного войной Валенхарра мы проделали поздними вечерами или в предутренние часы, когда свет уже позволяет видеть, куда двигаться, но еще слишком призрачен и неверен, чтобы кто-то, в свою очередь, мог нас заметить. Дни же проводили, скрываясь в дубравах, не решаясь идти открыто даже в одном дневном переходе от Валенхарра. Разные племена Рорка собрались идти на север, и кто знает, какие тропы они для этого выбрали? Так можно под знаменем и с песней выйти прямо на подготовленный эшафот. Хотя вряд ли тут кто-то будет заморачиваться специальным помостом... Как там у монголов было? Пятки к затылку, чтобы лучше слышать треск ломаемых позвонков? Или как у Ивана Грозного — на кол и вся недолга?

Двигались быстро, поднимаясь все выше — путь лежал в горы, перекрывавшие горизонт. Довольно высокие, но еще не укрытые снеговыми шапками, эти горы были покатыми и пологими, отчетливой полосой убегающими с запада на восток. Словно позвоночник чудовищно огромного зверя уложили на землю, а время и погода сгладили старые кости.

Не знаю, то ли наш проводник не знал другой дороги, то ли сознательно решил рискнуть и поставить наши жизни на карту своей удачи, но еще утром он повел нас в обход очередной чащи, оставив лес по правую руку и забирая сильно к востоку — навстречу мелким рощицам и подступающей равнине.

— Дальше будет открытый участок, проскочим его быстро и пойдем к перевалам. Толакан — по ту сторону хребта, — Тониар старался быть полезным. Наверное, я бы тоже старался на его месте, хотя на мой счет и могли возникнуть определенные сомнения. — Тхонга тут особо не появляются, не любят проходить через Ревущий перевал, здесь может быть опасно.

Почему нельзя было проскочить этот участок ночью или обойти его, не знаю. В конце концов, кто из нас проводник? Понятно, что Сусанин тоже к цели вел, но к смерти вывел. Если не доверять Тони, то тогда и вовсе идти не следовало. Поэтому, обсудив с Меченым возможные угрозы и услышав заверения бывшего конвоира, что в горных лесах мы скроемся еще до вечера, решили рискнуть — нужно было торопиться. Увы, по мере того, как приближались горы, портилась дисциплина — все острее чувствовались уязвимость и близкая опасность. Капитан еще справлялся, осаживая лаорцев и жителей Валенхарра, но полностью положиться можно было только на лучников, прошедших с нами весь долгий путь от самого Иллиона. Остальные могли побежать при малейшем намеке на опасность, впрочем, нас с капитаном это нисколько не удивляло — чего-чего, а серьезных испытаний отряд все равно не выдержит. Слишком мало людей, опыта, сил и веры в себя.

Солнце уже начало клониться к закату, когда отряд добрался до заросшей тропы к перевалу. Сделали короткий привал и снова двинулись в путь — в этот день мы прошли больше, чем за несколько прошедших суток.

Хриплые звуки Роркских рогов за спиной, далекие крики да гиканье преследователей мы услышали ближе к вечеру, уже проскочив самое открытое место. Не зная, кто за нами гонится, сколько их, и за нами ли вообще охота, мы все же подстегнули лошадей, попытавшись скрыться. А что было делать? Ждать? Надеяться, что пройдут мимо? Конечно, зная последствия, задним умом... К сожалению, задним умом все мы — Диогены, а в тот момент это показалось наиболее правильным выходом из опасного положения.

Храпящие кони понесли вверх по тропе, не разбирая дороги. Не знаю, как остальные, но я не настолько хороший наездник, чтобы в пылу бешеной скачки вглядываться в пролетающие мимо деревья и кусты. Вцепившись из последних сил искалеченными руками в поводья, пригнувшись к гриве и поднявшись в стременах, я мечтал только об одном — не рухнуть с этой еще недавно казавшейся смирной и тихой кобылы.

То ли я плохо мечтал, то ли и этой малости не заслужил, то ли занятий в конно-спортивном клубе оказалось недостаточно — старуха судьба в очередной раз показала свой мерзкий характер, выбросив меня на одном из поворотов из седла. Прямо в густой кустарник, в котором я и застрял, поздоровавшись головой с особо коварной и чересчур твердой веткой. В этот момент мое сознание решительно сказало "хватит" и ушло на перекур, а потому следующие события я благополучно пропустил. Очнулся под рогот пятерых Рорка, спешившихся и весело рассматривающих мою сильно побитую и, видимо, смешно торчащую из злополучного куста фигуру. Особого расстройства от того, что догнать отряд Меченого не получилось, они не испытывали, по крайней мере, на их настроении это сильно не сказалось. Двое попеременно дудели в свои рога, создавая ощущение, что врагов много, — загонщики, не иначе. А мы — придурки, сами бегущие в пасть волку. Ну, а я — самый большой идиот, испугаться невидимого врага, запаниковать, а потом застрять портками вверх на повороте, что может быть глупее? Философ, блин...

Меня стали деловито вязать, сначала за спиной стянули руки, потом веревку пропустили вокруг пояса и прикрутили к седлу одной из лошадей. Рывок коня выдернул меня из ловушки ветвей, а потом всадник, получивший меня в качестве бонуса, развернулся и неспешно поехал назад. Пришлось бежать за ним, потому что альтернатива была еще менее привлекательной — упасть и носом вспахивать осеннюю дорогу. Так я и двигался, полубегом, полуволоком, разбрасывая плохо переваренный ужин по окрестностям.

Остальные Рорка, улюлюкая и перекрикиваясь, помчали вслед нашему отряду. С отличным настроением и горящими глазами. Потому что глупцов ловить — в любом мире благодарное дело.

...

Меня били. Профессионально или нет, сказать не могу, но больно и весело. Только больно было мне, а весело троим Рорка, вовсю пинавшим ногами меня связанного. В принципе, виноват сам и расплачиваться пришлось тоже самому. Мог же сидеть спокойно — во дворце или в разгромленном Валенхарре, и все было бы хорошо. Но когда тебе больше всех надо, то и получаешь больше остальных...

Нас, потрепанных, исцарапанных и потерявших всякое представление о времени, ближе к ночи собрали в походном лагере в одной из небольших рощ. Эти Рорка щеголяли желто-зелеными свободными кожаными куртками, такими же шароварами, красными повязками на широких лбах. Никакого отношения к Клану Заката они, очевидно, не имели и искали не мести, а денег. Здесь окончательно стала понятна вселенская ирония — шел торговать рабами и сам попал в руки ловцов. Вот и посмотрим на работорговлю, так сказать, изнутри. В принципе, все логично, и даже польза несомненна. Есть же известный тезис — хочешь добиться успехов в карьере — начни с самых низов, войди во вкус, познай нюансы. Так что правило "хочешь торговать рабами — начни с раба" вполне вписывалось в современную концепцию иерархического роста.

Познавать прелести будущей рабской жизни предлагалось не мне одному. Кроме меня на земле со связанными руками сидело несколько десятков человек, ободранных, прячущих глаза и представляющих печальное зрелище. Но я-то такой побитый да пожеванный, потому что герой войны, да и рандеву с кустом и романтическая прогулка волоком по дороге не могли не сказаться на моем состоянии, а эти бедолаги, видимо, по жизни были такими оборванными и жалкими. К вечеру привели еще четверых наших: троих солдат из Лаоры и человека Меченого. Судя по обрывкам разговоров, остальные смогли вырваться из засады, что сильно расстроило огромного командира отряда Рорка. Он подошел к захваченному в плен лучнику, достал кривой нож с зубчатым краем, приставил к лицу и надавил. Брызнула кровь, плоть стала медленно расходиться уродливой красной полосой.

— Куда вы шли?

Говорил этот Рорка слишком глухо, странно коверкая согласные, но понять было можно. Лучник дернулся и обреченно запричитал:

— Я честно не знаю, не говорили нам.

Он был в чем-то прав, подробности похода, действительно, не раскрывались всем и каждому. Но в следующий раз лучник все равно сказал бы, у кого надо спрашивать. А если не он, то лаорцам точно нет смысла скрывать, они мне ничем, кроме смерти товарищей, не обязаны. Поэтому прятаться было бессмысленно, а помочь лучнику и сохранить ему глаз еще можно. Наверное, это и заставило меня вмешаться. Хотя главной причиной все равно была моя глупость — я забыл, что это не дворец Алифи и даже не казармы Псов Гнева, что вокруг Рорка и нравы у них не то, чтобы совсем уж цивилизованные. Варварские у них нравы.

Я не успел сказать и трех слов, как меня свалили с ног и стали бесцеремонно избивать — весело и со вкусом. Они не стали слушать, а тем более вникать в смысл сказанных фраз. Здесь говорить можно было, только если тебе задали прямой вопрос, потому что у лошадиного навоза прав больше, чем у будущего раба. Я был перевязан как кулек с подарком, руки стянуты за спиной, и все, что оставалось, — скрутиться калачиком, прикрываться коленями и подставлять бока. Судя по роготу бьющих, им было очень смешно. Жаль только, что мне это помогало слабо.

Сначала подозрительно хрустнуло ребро, потом еще одно, потом свело живот, полыхнуло болью правое колено. Удар, смачно пришедшийся в голову, закончил тяжелый день на мажорной ноте.

...

Очнулся я ночью на холодной осенней траве, в луже собственной рвоты. Холодный моросящий дождь равнодушно омывал лицо. Руки все так же были связаны за спиной, похоже, меня попросту бросили, не удосужившись хотя бы оттянуть в сторону. Где-то на периферии зрения маячило яркое пятно света — горел костер. Попытка сфокусировать взгляд вызвала дикую головную боль, я захрипел, чем привлек внимание часового. Тот неспешно подошел и вместо того, чтобы поинтересоваться самочувствием или принести воды, снова пнул по многострадальному затылку. Ночь оказалась слишком короткой, по крайней мере, больше я ничего не запомнил.

...

Нет, ну сколько можно? Доколе, я вас спрашиваю? Зачем так издеваться над несчастным попаданцем? Может, пора даже не прекратить, а хотя бы взять паузу? Я и так нахватал приключений на все части тела за три месяца больше, чем за предыдущие тридцать с хвостом лет. Хватит! Я исправлюсь, ей-ей. Я больше не буду дергать тигра за бороду и бога за усы. Ни в жизнь, я к ним даже близко не подойду, буду тихим, смирным, буду молиться Свету по утрам и плевать во Тьму на ночь.

Я мог так причитать и голосить, сколько душе угодно, все равно меня бы никто не стал слушать. Рорка посмеялись бы на бесплатном концерте, да и добавили на радостях, пленники обрадовались бы, что добавили не им, ну а боги порадовались бы просто так. Им, богам, и без моих концертов хорошо. Поэтому я стиснул зубы и обреченно приготовился терпеть.

Утро началось с ожидаемого пинка ногой под треснувшие еще накануне ребра и смеха мучителей. Болело все — избитые бока и живот, невыносимо затекшие руки, поврежденная нога, но сильнее всего — голова. Она звенела так, что шум лагеря не способен был пересилить гул. Похоже, здравствуй, сотрясение мозга. Здесь нет лекарств, чтобы мне помочь, да и если бы были, никто бы их мне не принес. Дальше ничего от меня не зависело. Если кто-то сверху, сидя на своих облаках, на радуге или еще на чем, захочет посмотреть комедию дальше, он щелкнет пальцами, и я выдержу. Иначе можно точно сказать, что моя глупость все-таки завела меня в могилу.

Пофилософствовать мне не дали, рывком подняв на тут же подкосившиеся ноги. Идти я не мог, рухнул обратно на землю и чуть не захлебнулся новой порцией желчи. Меня исступленно выворачивало наизнанку под презрительными взглядами Рорка.

— Убей его, он не дойдет.

Я, конечно, мало роркских слов выучил, но эту простую фразу понять был в состоянии. Жаль только, что понять и что-то сделать, это не одно и то же. Но и сдаваться, молча ожидая, как лезвие загнутого серпом ножа вскроет горло, тоже было бессмысленно. Я снова захрипел, пытаясь сказать, сделать хоть что-нибудь, что могло бы задержать смерть. Как бы ты ее не презирал, в такие минуты все равно хочется жить, несмотря ни на что, назло всем, потому что столько еще не сделал, не успел или не посчитал нужным.

Я помнил, к чему привела моя последняя попытка вмешаться в происходящее, но мне больше нечего было терять. Я не пытался говорить на их картавом и плохо понятном языке, не в моем состоянии было вспоминать слова и связывать их в предложения, да и не факт, что они могли бы понять. Я просипел на языке, на котором здесь говорят Алифи. И люди.

— Я знаю, куда мы шли.

И еще раз, уже тише, потому что предыдущая фраза забрала последние силы.

— Я знаю.

Нет людей, которые не гнутся под натиском бед. Просто спина, не привыкшая гнуться, болит сильнее, вот и все. Невысокий Рорка, смеясь, подошел ко мне, ногой прижал к земле, наступив на хребет. Наклонившись, схватил за голову и прижал кривой нож к горлу.

— Стой. Пусть скажет, ... , потом убьешь.

Пусть думают, что я не понимаю. Маленький, ничего не значащий аргумент в мою пользу. Это не козырь, не туз, даже не десятка. Но у меня сейчас такая ситуация, что не знаешь, что может пригодиться. Скорее всего — не понадобится ничего, так и перережут глотку, не спросив про знания. Ну а вдруг?

Ко мне подошел еще один Рорка, громадный, могучие руки и широкое жесткое лицо покрыты странными символами — то ли татуированные рисунки, то ли пиктограммы, то ли боевая раскраска. Он был тут один такой, разукрашенный.

Сплюнув на землю, Рорка произнес:

— Ну, говори, обезьяна. Куда вы шли?

Второй Рорка встряхнул мою многострадальную голову.

Выбора не было. И придумывать некогда, да и не то состояние. А если сказать все — смерть, зачем им таскать с собой полутруп, не способный толком даже самостоятельно ходить?

— К Таррену-Па.

Рука державшего меня Рорка дрогнула и нож царапнул кожу. Кровь тонкой струйкой полилась за воротник рубахи.

Командир отряда гаркнул на подчиненного, тот убрал нож и вздернул меня на ноги, продолжая поддерживать рукой.

— Я не знаю такого. Может, вы ехали к Таргену Пару?

Он смотрел мне прямо в глаза и кривил губы в насмешке. Смешно ему? Что я смешного-то сказал? Имя-фамилию исковеркал? Вот только кровь все еще текла мне за шиворот. На кону моя шея, а при таком раскладе я не поверю в случайности. А значит, Рорка знал это имя, названное нам Тони, имя работорговца, скупавшего людей у Алифи Валенхарра. И урод, чуть не отрезавший мне башку, тоже знал, потому и дернулся.

— Я не знаю, кто такой Тарген Пар. Таррена-Па знаю.

— И какой же он, этот Таррен-Па?

Ребусы он мне перед смертью загадывать надумал? Фиг вам, а не ребусы, потому что я знаю, какой — Тони его видел и описал мне. И даже если нет такого урода с дурным прозвищем, если наш переводчик наплел мне с три короба, пытаясь выторговать себе жизнь, — я не отступлю. И метаться не буду. Но и в глаза этому гиганту смотреть не хочу, потому что страшно. Безнадежно и очень страшно.

— Он хромой.

Тело била дрожь, слабый голос дребезжал, даже играть не пришлось. Допрашивающий меня гад замолчал, глаза сощурились, подчеркнув высокие скулы. Пожалуй, он отличался от виденных мной ранее шаргов. Светлее кожа, глаза скорее серые, нежели черные. И лицо шире.

— Зачем тебе нужен Таррен-Па?

Зачем? Очень часто в чудовищном нагромождении лжи скрывается правда, а под маской истины прячется ложь.

— Меня послали предложить ему сделку...

...

Мы ехали по узкой дороге, заросшей высоким бурым кустарником. Вокруг уже поднимались не холмы, но горами эти нагромождения земли и камня язык назвать не поворачивался. В первый день этого путешествия меня просто перекинули словно куль с мукой через спину одной из заводных лошадей, и я провел время почти с комфортом — радуясь неожиданному ракурсу и раз за разом теряя сознание. Нужно иметь мужество смотреть правде в глаза. Прежний я уже умер бы от такого издевательства над организмом, со здоровьем у меня в том мире было не то, чтобы полный швах, но на происходившее его бы точно не хватило. Здешний я был покрепче, но в то, что удастся пережить день, не верилось.

Меня решили тащить вместе со всеми по какой-то, одним Рорка понятной, причине. Возможно, мое состояние не дало шанса допросить и выведать подробности планируемой сделки. А может быть, они просто прониклись гуманизмом и решили во чтобы то ни стало сохранить мне жизнь. Так или иначе, но где-то глубоко в очередной цистерне дерьма, в которую я попадал с завидной точностью, плыл и кусочек сахара-рафинада. Мы шли в Толакан, и проводник мне теперь был не нужен.

Вечером меня бросили в какую-то палатку, где я и забылся мутным сном. Поставленную рядом мелкую глиняную миску с какими-то объедками и недогрызенными костями я благополучно проигнорировал. Блеванул в нее от переизбытка положительных эмоций и только потом потерял сознание...

...

"Враги идут с Юга. Помощь движется с Севера. Запад таит угрозу. Но Солнце встает с Востока" — еще один знак, найденный в результате тщательных поисков в этом жутком месте.

Черная Лощина встретила Алифи пустыми аллеями и странными звуками. Деревья, высаженные в ряды, отбрасывали корявые тени. Можно ли их еще называть деревьями? Короткие стволы, заглубленные в землю. И длинные корни, нелепо торчащие над землей. Деревья в обычном парке шумят десятками тысяч листьев и тысячами мелких ветвей. Обитатели Черной Лощины скрипели засохшими корнями и трещали редкими листьями, пробившимися к свету. У здешних деревьев не было крон, только кривые корневища застывшими змеями уставились в небо. Обычные деревья — это зелень летом и оранжево-красное кружево осенью. Здесь на белых стволах трепетали только черные листья.

— Это что, загадка? Враги идут с юга — это понятно, Рорка перешли Аюр. Помощь движется с Севера? Не понимаю. Лаорисс на востоке, все остальные города на западе, что на севере? — Бравин жутко устал. Там, за его спиной, враг пытается захватить его родной город, а он, сильный маг, чья помощь нужна осажденным защитникам, стоит и разгадывает загадки.

— Бравин, дорога от этого места до Лаорисса идет на север, — Ллакур был все также спокоен. Можно ли вообще разозлить карающего?

— Допустим. Значит, помощь идет из Лаоры. Это было бы хорошо, жаль, что слишком поздно. Дальше. Запад таит угрозу? Там же Валлинор, Тимаэль, там надежда на подкрепления?

— Если верить написанному, вряд ли можно ожидать помощь оттуда. И мне кажется, мы чего-то не знаем.

— Ладно. Солнце встает на востоке. Это очевидно. Только где искать Энгелара? На востоке? Владыка как надежда? Как свет? Ну что, на восток?

— На востоке — дорога вдоль Аюр к дальним переправам. Там несколько укрепленных фортов и старый тракт, соединявший Лаорисс с Беллором. Командуй, Бравин. Здесь нет примет, по которым я и мои воины могли бы найти направление. Здесь нет свидетелей, из которых я мог бы вырвать знания. Мы даже не знаем цели того шутника, что затеял эту игру. Ты должен принять решение сам.

— Сам? Значит, нам на восток. К Солнцу. И это не шутники, Ллакур. Они просто хотят дать информацию, понятную только нам и никому больше. Видишь ли, у Карающих страшная репутация, и смерть Толариэля вполне вписывается в образ.

— Толариэля тоже мы убили?

— Я, но это и неважно, мы теперь в одной связке. Алифи, приказавший поставить эти указатели, знает, что мы опасны, и ищет возможность.

— Договаривай уже. Возможность чего?

— Он ищет способ поговорить, Ллакур. Поговорить. Мы для него тени — бесплотные и неуловимые. Смертельно опасные. Он может от нас скрыться, но предпочитает нас убедить. И я склонен с ним согласиться. Если выбирать мне, то тогда мы открыто въедем в ближайший лаорский форт и передадим сообщение.

Ллакур пытливо посмотрел на Мастера заклинаний.

— Ты готов сдаться?

— Нет, друг. Я просто сделаю лишний шаг вперед. Помнишь, я рассказывал тебе о шахматах, странной игре из странного мира? Происходящее здесь слишком сильно напоминает мне партию, где соперники играют друг против друга и пытаются выиграть. Но реальный мир — не игра. Это там есть белые и есть черные, а задачи просты и понятны. Понимаешь, мне кажется, что мы вообще не с тем противником играем. И если я прав, то в такой партии невозможно выиграть, можно только проиграть. Потому что и с нашей стороны, и с противоположной — за доской воины Света. А настоящий противник управляет силами Тьмы и довольно потирает руки.

Ллакур покачал головой:

— Одного "кажется" слишком мало для таких решений.

— Хорошо, давай посмотрим иначе. Сейчас нам оставляют подсказку, мы ей следуем и скачем как привязанные к очередному указателю. Там читаем новую загадку и двигаемся дальше. Это слишком долго, и слишком высока цена ошибки. Рано или поздно все равно придется говорить не с деревяшкой на палке, а с самим советником Герриком. Поэтому мы опустим всю ненужную шелуху, все эти метания по заповедным местам и предложим ему поговорить. Вот и все.

— Допустим. Но что, если ты ошибаешься?

— Ничего страшного, Ллакур. Тогда в следующий раз разгадывать загадки и их решать придется кому-то другому.

...

Черное древко знамени в руках воина Клана Заката застыло, уставившись острым шипом в темное осеннее небо. Ветер чуть заметно играл квадратным бледно-желтым полотнищем и двумя рыжими лентами, то открывая, то пряча вновь огромную карминовую каплю, символ побед племени. Под этой каплей его отец покорял мир и воинственные племена Рорка, отказавшиеся склонить головы перед Великим шаргов. Бил войска Алифи, пытавшиеся сдержать Клан Заката. Это знамя реяло над руинами неприступного прежде Иллиона. Глядя на развевающееся полотнище, Шин То Карраш-го чувствовал себя каплей кипящей крови, падающей на головы врагов.

Вокруг множество малых знамен. У каждого тысячника — свое, того же песочного цвета с обязательной каплей, символизирующей дом и цель, только вместо длинных рыжих лент — разноцветные.

Две кровавые полосы веселого Шео Ма. Решая, кто пойдет вместе с сыном, Мер То первым назвал именно это имя. Что ж, старому другу отца предстоит взять правый фланг атаки, самый малочисленный. Там пригодится его спокойствие, хладнокровие и опыт.

На соседнем древке трепетали зеленая и желтая лента неудержимого Инаро Туна, которому предстоит вести в бой левый фланг. После ухода Тун Хара именно он должен был занять место за правым плечом отца. Инаро Тун всегда шел до конца, и когда придет срок, этот высокий шарг с бритым затылком взглянет в глаза демона Ту с тем же презрением, с которым смотрел в лицо врагов.

Единственная черная лента неудержимой тысячи Орео Хо — молодой Рорка, любимец отца и наездник удачи поведет в бой центр. Ему не привыкать сражаться на самом опасном участке. Шин То ревновал к славе своего ровесника, всего за несколько лет ставшего легендой и заслужившего право носить на своем знамени ленту лишь одного цвета — цвета смерти.

У полутысячи личных тафуров Вождя нет знамени — оно осталось вместе с Мер То, ведущим основные силы клана к Куарану. У каждой сотни тафуров — свой остроконечный вымпел. И пять сотников образовали круг с наследником Вождя в центре.

В этот славный вечер Шин То Карраш-го впервые в своей жизни готовил к битве такое большое войско. Пятнадцать тысяч воинов выделил ему отец, почти половину всадников клана, пришедших на северный берег Аюр. Двенадцать тысяч собрал в мощный кулак Шин То, чтобы одним ударом смести многочисленный отряд врагов. Передовая тысяча разведчиков беспокоила отступающих Алифи, а две тысячи обошли врага и ушли еще дальше на Запад, чтобы отрезать путь и подготовить ловушку.

Вечер уже пятился под натиском ночи, и сердце Шин То трепетало в ожидании. Потому что только темной ночью с неба на шаргов смотрят сотни голодных глаз, это демоны взирают на землю и требуют жертвы. Им не нужны богатства, территории и чужие слезы. На небо не унесешь золото, не утянешь с собой наверх поля и реки, а слезы слишком прозрачны, чтобы их можно было заметить с такой высоты. Нет. Демонам нужна кровь врагов, только кровь. Много крови. И наследник клана с мрачной усмешкой бросил окружающим его воинам любимые слова отца:

— Ничего. Уже скоро...

...

Ну что, старина, прижало тебя в последнее время? — Правитель Толакана похлопал любимого скакуна по мокрой шерсти и обернулся к собеседнику. — Не хотел бы я быть на твоем месте, Тарри.

И хохотнул. Таррен-Па больше всего покоробило именно это. Они никогда не были близкими приятелями, хотя и не раз вели дела вместе. Но все же Таррен не заслужил такого отношения. Он мог бы понять равнодушие — с чего бы Правителю снисходить до проблем своего подданного. Он мог бы понять радость или ненависть — живые чувства, присущие любому. Но вынести насмешку было тяжелее всего.

— И все-таки? Ты сможешь ссудить мне достаточную сумму? Ты же знаешь, я отдам, всегда отдавал, да и тебя выручал не раз...

Зря он это, напоминать Правителю, что когда-то и он был простым смертным Рорка, пожалуй, не стоило. Но будущее приближалось слишком стремительно, а долги накапливались лишь немногим медленнее.

— Ты правильно сказал — "отдавал".

— И?

— Что "и"? Отдавал. В прошлом. Все осталось в прошлом, старина. Скоро тебе нечего будет отдавать, — Правитель подошел к нему вплотную и благосклонно потрепал по плечу. Так же, как только что трепал плечо своего уставшего после скачки серого жеребца. — Я все знаю. Тебе выставили счета, выдавили из бизнеса и из Совета тоже выкинут. Ты думал, что я вмешаюсь? Ты ошибся, Тарри, я не буду этого делать.

Таррен-Па смотрел на усмехающегося Правителя, и земля плыла под ногами, а горы сжимались вокруг тесной клеткой.

— Почему?

— Ты еще спрашиваешь? Ты стал много ошибаться, Тарри. Это ты настоял, чтобы мы проигнорировали призыв Клана Теней присоединиться к походу. Где теперь шарги, а где мы? Тебе рассказать, как поднимутся те, кто в обход меня отправили свои отряды на север? Но это поднимутся они, а не я. И уж точно не ты.

— Ты же знаешь, что нельзя уводить войска. Тени — кочевники, они пришли и ушли, а мы куда денемся?

— Не надо мне ничего объяснять, все равно поздно. Там где кто-то заработал, благодаря тебе, старина, я потерял. Так что теперь поздно жалеть. Ты — отработанный материал, Таррен-Па. Тебя еще кто-то побаивается, кто-то принимает в расчет, но это продлится недолго. А потом ты вернешься в ту грязь, из которой поднялся.

Правитель медленно свел ладони и резко хлопнул.

— Ты — как этот громкий хлопок, Тарри. Знаешь, что после него останется?

— Что?

— Ничего. Вообще ничего. Тишина. Если хочешь, ищи средства. До аукциона должностей еще есть немного времени, но я не дам тебе денег. И никто не даст.

Таррен-Па склонил голову.

— Прости, что отнял у тебя время...

— Я дам хороший совет, Таррен. Беги. Закончится торг, изменится состав Совета, и все. Тебя затравят. Так что — беги, мир большой.

Глава. 16. День сотый. Неделя спокойствия.

Мы оценим по достоинству! Клуб знакомств "Джеймс Кук".

Мор. Избранные цитаты. Глава "Объявления".

Следующим утром, увидев тарелку, полную желчи, Рорка чуть не убил меня на месте. Удержался. Может, было лень разбираться с телом, а может, его остановил командир — не знаю. Мне в том состоянии было не до поиска объяснений. Я запомнил только то, как он подошел ко мне, наступил ногой на грудь, плюнул мне в лицо и сказал какую-то ересь. Идиот. Грудь — не голова, слюна — не дерьмо, а его ересь я все равно не понял.

Дальше меня подняли на ноги, посмотрели, как я стою, покачиваясь на ветру, и решили, что дальше мне стоит пройтись вместе с остальными пленниками пешком.

Их было довольно много, людей, собранных ловцами на северных отрогах и в близлежащих ущельях. В основном крестьяне — заросшие, бородатые, крепкие мужики, запуганные и прячущие взгляд, словно зайцы. Несколько женщин, из тех, кто покрепче. Детей, стариков, инвалидов не было, ну, может за исключением меня. И четверо наших горе-вояк. Все закованы попарно в деревянные колодки с отверстиями для голов и кистей. Меня засунули в колодку за спину к лучнику, и мы снова двинулись в путь.

Парень, идущий впереди меня, закованный вместе со мной, помогал мне идти. Я с трудом передвигал ноги, наваливался телом на деревянную доску, пытаясь сохранить хоть чуть-чуть сил. Он не говорил ни слова, молча принимая часть веса моего тела на свои измотанные плечи и руки. Я многое испытал за короткий срок, но этот день стал самым тяжелым в моей жизни. С другой стороны, я все же шел к цели, и это было единственным, что согревало душу.

...

Что делать? Этот вопрос бился пойманной в клетку птицей и не находил ответа. Я так устал от метаморфоз, подбрасываемых мне далеко не плавным течением здешней жизни, и мне до коликов надоело набивать себе шишки, пытаясь с ним бороться. Вот только если не бороться с течением, оно унесет меня безвозвратно в неведомый город Толакан, к неизвестному племени оседлых Рорка, и все оставшееся до смерти время придется махать киркой где-нибудь в руднике или пахать на поле. Вытерпеть столько ради этого? Нет, опускать руки нельзя. А что делать — неясно.

Что я сейчас могу? Руки постоянно скованы, и все, что остается, — шевелить пальцами. Это тоже не мало, особенно в моем случае, но всегда остается какое-нибудь "но". Восемнадцать Рорка в отряде — слишком много для моих скромных возможностей, даже если бы я был здоров и свободен. А я совсем не здоров и до свободы мне, как мотыльку до вечной жизни.

Помочь тоже некому. Крестьяне слишком испуганы и надеются только на то, что те сохранят им жизнь. Для них жизнь в рабстве — все-таки жизнь, а бунт — наверняка смерть. И что они выберут при таком раскладе? Не нужно быть экстрасенсом для того, чтобы понять: обращаться к этим крестьянам с планами и предложениями — глупость и безрассудство. Лаорцы плетутся с поникшими плечами и согнутыми спинами. Полагаться на них тоже опасно. Да и с чего бы мне им доверять? Кто остается? Лучник, идущий впереди меня? Может быть, но этого слишком мало.

В помощь вырвавшегося из засады отряда я не верил. Большинство разбежится кто куда и попытается поодиночке добраться до более спокойных мест. А там — как карты лягут, варианты всегда найдутся: присоединиться к беженцам, податься в бандиты, сочинить правдоподобную сказку и прослыть героем. В то, что побежит Меченый, я не верил, но когда разбегутся остальные... Лучшим выходом для него останется вернуться в развалины Валенхарра.

Нет, от них тоже помощи ждать не приходится. А больше и не от кого. Если только Рорка посмотрят на меня, проникнутся жалостью и сочувствием, отпустят уважаемого Мора на все четыре стороны. А что? Хорошо было бы. Неожиданно так...

Что ж, если ничего сделать нельзя, а что-то делать надо, то приходится идти на риск и безумие. Впрочем, как и всегда — карма у меня здесь, видимо, такая, отыгрывать роль безумца в дешевом спектакле жестоких лицедеев.

...

— Как зовут тебя? — я задал вопрос чуть слышно, скрыв тихие звуки речи за усиленным стуком ложки по дну облезлой миски.

Здесь никто не удосуживался мыть посуду, до меня из этой глиняной посудины ели мерзкую баланду не менее десятка пленников и хлебали все они свою порцию вот этой самой ложкой. Прежде чем передать мне инвентарь, мой предшественник, чернявый хлопец с маленькими глазками, еще и тщательно все облизал, чем окончательно испортил мне аппетит. Только выбора все равно не оставалось, не в том я был состоянии, чтобы бояться подхватить язву или сифилис. А потому налитую мне порцию жевал смирно, не поднимая глаз.

— Как зовут тебя?

— Мышок — также тихо ответил лучник с воспаленным рубцом на лице.

Мне стоило огромного труда не поперхнуться.

— Мешок? — на всякий случай утончил я.

— Мышок, — явственно прозвучала обида в голосе. Вот, кажется, сидит человек, ненадолго вытащивший шею из деревянной доски, жует совершенно несъедобную хрень, по цвету напоминающую отрыжку Рорка, а все равно обижается. И это здорово, ведь человек, поддавшийся панике, не способен на обиду. Паника в таком случае вытесняет все. — А почему ты их не убьешь?

Он все еще верил в меня несмотря ни на что. Он видел, как меня били, как меня, потерявшего сознание, бросили под кустом. И как мне чуть не отпилили голову, он видел тоже, но продолжал верить. Как же, я ведь маг, а маги — они все "ого-го". Мое ого-го потерялось где-то на грязной осенней дороге, но Мышок себя убедил, что у меня есть какой-то хитрый план. И я не видел смысла расстраивать моего единственного фаната.

— Так надо.

Мышок задумчиво кивнул:

— Понимаю...

Что ты можешь понимать, лучник? Что единственная твоя надежда беспомощна и бесполезна? Что еще несколько дней, может неделя, и все — жизнь изменится бесповоротно. Был солдат и был горе-маг, а появятся два раба в стране, где правят одни уроды. А потом мысль вильнула, и неожиданно я задумался о совсем другом.

Неужели это только мне попадаются такие люди? Меня столько раз уверяли, что людей разводили, программировали и подавляли психику, ограничивали и ущемляли, считали тупицами и трусами. И вот они прошли перед моими глазами. Глыба, Меченый, Тон Фог, да вот этот Мышок, наконец. Его в рабство ведут, а он слушает меня и делает вид, что все понимает. Верит ли? Наверное, но не просит вмешаться, не уговаривает и не угрожает рассказать Рорка. Я не думаю, что судьба специально подбирала мне спутников, отсеивая конченых трусов и бездарей. А значит, не все потеряно. Значит, есть еще шанс у этого мира и этих людей. Только мне бы сейчас не о шансах человечества думать, а что-то для себя сделать. Например, взять пример с чернявого хлопца и тоже облизать миску. Так сказать, назло. Я посмотрел на посудину. Нет, плюнуть туда я бы мог, а вот облизать... Нет уж. Все хорошее — людям, и я передал пустую миску человеку за своей спиной. А потом шепнул лучнику, сидевшему рядом.

— Терпи, Мышок. Нужно терпеть.

...

Красный Кулак остервенело бил морды подчиненным возле походного костра. Никто не спорил, никто не пытался ответить. Дело тут было даже не в том, что командир на хорошем счету в Толакане, и если что-то с ним случится, есть те, кто не поскупится на жертву демону Юо, жестокому повелителю злодеяний. Не в этом, хотя угроза быть вскрытым на жертвенном алтаре и удушенным собственной кишкой — тоже причина. Просто подчиненные помнили, что стало с теми идиотами, кто пытался укротить буйный норов командира ловчего отряда. Чуча-Пу получил свое прозвище не просто так — он любил огромным кулаком вбивать жизнь соперника вместе с переносицей в затылок, ломая и круша жалкие кости. Нет, лучше потерпеть, чем сдохнуть и быть выброшенным на корм воронам. Правда, в этот раз терпеть было особенно тяжело и обидно.

Нет, ну кто мог знать, что Боров, этот вечный весельчак и обжора, подавится костью и загнется в жутких корчах? А тем более, кто же мог всерьез думать, что он так и не успеет отдать командиру крупную сумму, проигранную в кости буквально вчера? Не было в отряде, да и во всей Гильдии ловцов Толакана такого Тхонга, который бы рискнул не вернуть долги Красному Кулаку. Боров стал первым — сдох, чтобы не отдавать, сволочь. Теперь командир отведет на них душу, а им отыграться не на ком — ничтожные в этот раз вообще все как на подбор доходяги. Три раза пнешь, а на четвертый прощай награда, за трупы денег не дают.

Тело Борова хотели бросить прямо на месте стоянки, но Кулаку этого было мало.

— Нет, Боров так легко не отделается. Сердце вырежьте. И печень.

— Зачем?

Рорка, обескуражено задавший этот простой вопрос, уже в следующее мгновение захлюпал сломанным носом, и даже не пытаясь вытирать струящуюся кровь, первым бросился вскрывать грудную клетку мертвецу.

Красный Кулак, взбешенный тем, что так и не получил уже придуманные как потратить деньги, шипя вырвал еще теплое сердце покойника и впился в него зубами. Кто-то из пойманных ничтожных блеванул, не выдержав зрелища, чем испортил и без того ужасное настроение командира. Тот, облизав покрытые кровью руки, мрачным взглядом обвел пленников.

— Печенку порубайте им в суп, будут жрать всю дорогу.

...

Урод. Нет, эта груда мяса, что у Рорка командиром, само собой. В нашем мире его кровь бодибилдерам внутривенно кололи бы вместо анаболиков. Урод же — тот дебил крестьянин, что не нашел ничего лучшего, как блевануть в самый ненужный момент. Теперь все пленники попали. Кажется, что такого? Ели же у нас свиней? И лошадей ели. И собак корейцы с китайцами жевали. И мозги обезьян кто-то запекал. Так почему бы печенку Рорка не съесть? Но, елки, как же противно.

Так, зло глядя на бородатого мужичонку, виновного в смене нашего меню, я думал о жизни.

— Здорово ты его, — шепнул мне Мышок.

Вот еще одна проблема. Теперь лучник следил за мной в оба глаза, ловил каждое движение, вслушивался в каждый вздох. А обмануть лучника — это не обмануть крота или землеройку, это еще очень постараться надо. Только где сил взять — не только за свободу бороться, но и еще от неожиданного фаната прятаться.

— Молчи.

Нужно отдать должное, для человека, находившегося в экстремальной ситуации и посвященного в опасную тайну, он держался хорошо. Его руки не дрожали, глаза не бегали, губы лучник тоже не облизывал да и говорил мало.

— Само собой. А следующий скоро?

То, что он знал обо мне, несло угрозу. Он слишком много видел и подозревал. Но он готов был один тянуть всю тяжесть деревянной колодки — без него у меня попросту не хватило бы сил.

— Увидишь.

Что делать, когда руки скованы, сил мало, здоровья еще меньше, а надеяться не на кого? Ответ очевиден — бороться. Ведь козырь в рукаве есть, просто надо распорядиться им грамотно.

Могу я остановиться и, благородно выпятив челюсть, вызвать всю эту Роркскую банду на честную битву? Могу. Но только для того, чтобы они моей честной, но дурной головой в футбол сыграли. Потому что шансов в таком бою у меня даже не ноль — меньше. А значит, сидим тихо и про честные битвы читаем в книгах.

Могу я напасть внезапно, простым движением рук разбросав этих ловцов удачи? Напасть-то могу, и даже наверняка прихвачу кого с собой при случае. Только потом с моей головой сделают все то же, что и в первом сценарии — попинают ногами и выбросят. А значит, никаких пассов и внезапных ударов, оставим их великим магам. Те бы при случае одним взмахом всех обидчиков упокоили.

Что остается? Действовать тихо, незаметно, не привлекая внимания, не выпячивая челюсти и не играя в супермена. Во время короткой дневной стоянки не жадно пережевывать чужие объедки, а следить за врагами. Такие остановки — единственное время, когда руки свободны. Ноги, конечно, связаны, ну да не ногами же мне магичить, право слово. Когда же один из Рорка особой толстоты и омерзительности стал рвать зубами здоровый кусок мяса, продолжая при этом чем-то хвастаться и спорить, — настало время. Я потянулся к нему, сознательно пропустив клубок огня в груди, но не оставив без внимания толстую нить, проходящую в области желудка. Какая разница, где кипящая энергия прорвет жалкую оболочку вен?

Рорка поперхнулся, зашелся в истерическом кашле, кусок мяса застрял у него в горле, дополнив картину. Никто не бежал к нему на помощь, Рорка только ржали, тыкая в умирающего товарища, подшучивая и веселясь. Только когда из походного шатра вышел их огромный командир, всем стало сразу не до смеха. Потому что к этому моменту у пострадавшего началась агония, и до момента, когда Роркский кулак стал крошить Роркские же морды, остались считанные мгновения.

Если бы еще не этот бородатый урод с несварением желудка, то можно было бы считать, что первый блин точно не вышел комом.

...

Первые снежинки упали еще прошлым утром, лишь ненадолго укрыв землю белой скатертью. Уже к вечеру они обернулись жидкой грязью и слякотью под ногами лошадей — у первого снега всегда слишком короткий век и незавидная судьба. Но прошла только одна ночь, и вот уже холодный ветер бил Алифи прямо в лицо, сыпал ледяной крошкой в глаза, стараясь заставить отступить, уйти под защиту крыш и каменных стен.

Хрустальный родник смотрел на серое, хмурое небо, подставлял ничем не защищенное лицо под обжигающие льдинки и не чувствовал холода. В последнее время он все реже ловил себя на привычных ощущениях — тепла, холода, жажды. Остались усталость измученной души и боль искалеченного тела. Только они, а потому жгучие касания закрутившейся пурги будили воспоминания и приносили радость. Энгелар со странным упоением ловил мгновения, когда упавшие на лицо льдинки, оборачиваются каплями дождя и стекают вниз по осунувшимся щекам и подбородку. Дерзко касаются потрескавшихся губ. Дрожат на седых ресницах. Снегу все равно: Владыка перед ним или последний каторжник с железных рудников...

— Милорд, здесь становится холодно, советник Геррик просит Вас не испытывать судьбу. Пойдемте, милорд.

Офицер безымянного лаорского форта был подчеркнуто учтив и вежлив. Словно и впрямь от самого Энеглара зависело, где и как он будет проводить этот вечер. Словно он прямо сейчас мог встать на ноги и уйти в неприветливую ночь.

— Пойдемте? Да ты шутник, я смотрю. Ладно, приказывай слугам, пусть занесут носилки внутрь.

Появление офицера, напомнившего о благоразумии, смазало ощущения. Наваждение ушло, сменившись привычными болью и раздражением. Говорят, когда-то давно, даже очень, очень давно... Говорят, древние Алифи, только пришедшие в этот негостеприимный мир, были способны лечить любые болезни и травмы. Что только эти знания помогли переселенцам выжить, выстоять в борьбе с болезнями и сделать Высших теми, кто они есть сейчас. Тех знаний не вернуть, они ушли, словно капли дождя, упавшие на поверхность песка. Что осталось? Мази. Травы. Иглы. Яды. Настои и отвары. Лилин. Но мази не срастят сломанные позвонки, не обернут время вспять. Травами и настоями не заставишь ноги ходить, а яды... Отравиться если только...

Хрустальный родник понимал, что ему с каждым днем становится хуже и почему-то не чувствовал сожаления. Все легенды уходят, просто наконец-то пришло и его время. Да, он всегда хотел умереть весной, среди буйства цветов, так, чтобы тело укутывал саван из лепестков дикой вишни, а лучи теплого солнца провожали в последнюю дорогу. Чтобы ложе из молодой травы, чтобы шумели весенние ручьи и пели птицы. Чтобы... Нет, мало кому повезло самому выбирать, когда и как уйти из этого мира, и не Владыке жалеть о невозможном... Энгелар спокойно взглянул на четверых носильщиков, аккуратно поднявших носилки. У каждого своя судьба и испытания свои, и пройти их нужно до конца. С другой стороны, зима не вечна, а значит, все еще может быть...

...

Закованные в золото и черную сталь фигуры ничтожных ждали атаки, ощетинившись копьями, приготовив луки и арбалеты. Спрятавшись за стеной высоких щитов и сжавшись от страха. А за ними, еще дальше, черные единороги с рыцарями Алифи в тяжелых доспехах, покрытых золотыми цветами. Шин То Карраш-го пристально смотрел на ряды противника и не мог понять, как рыцарская конница, такая грозная и почти непобедимая, сможет преодолеть барьер из человеческих спин? Или они вообще не собираются встречать Клан Заката в поле, попросту закрывшись ничтожными? Шин То в сомнении наклонил голову и поджал губы. Ловушка? Или просто глупость? Алифи решили спрятать тяжелых всадников за сплошной линией пехоты. Каков в этом смысл? Если слева у них — река. Если справа — высокий холм, атака рыцарей в гору растеряет всю свою бешеную мощь и неудержимую силу? Сын Вождя отчаянно не любил загадки, особенно, если разгадывать их приходится перед лицом опасного врага. Да, воинов Рорка почти в два раза больше. Да, большая часть противостоящего ему войска состоит из ничтожных, слабых и трусливых людей. И все равно, радоваться рано и презирать врага — тоже.

— Шин То, я никогда раньше не видел такого расфуфыренного войска! — Шео Ма подъехал почти вплотную, уточнить планы и просто перекинуться словом. — Жаль, твой отец не видит такое представление. Черное железо доспехов — ладно, но вот золото... Думаешь, кольчуги ничтожных тоже с золотыми вставками?

Шин То Карраш-го поневоле ухмыльнулся.

— Не знаю. Я таких раньше не видел, — глядя на противостоящее ему воинство, наследник Клана Заката не чувствовал ни уважения, ни зависти. Ему действительно еще не приходилось бить такую большую стаю надувшихся фазанов. — Но ты там не веселись раньше времени. Эти щиты не из соломы, а копья — не щепа для костра.

— Да ты не переживай, за мной Демон Ту не придет, спрячется от страха.

— Я и забыл, ты ж у нас страшный борец с демонами?

— А я тут причем? Просто Мер То за меня ноги этому демону повыдергивает, — Шео Ма заржал в голос и помчался к своей тысяче.

Все было готово. Все ждали сигнала.

Прижатый к реке противник тоже ждал, сомкнув ряды и приготовившись к бою. Жаль, конечно, что за спиной Шин То не было барабанщиков отца — когда начинают бить котлы нархузов и ламбурханы Клана Заката, в ужасе сжимаются горы и падают стены. Но и без того найдутся способы вывести врага из равновесия.

Всадники Рорка барражировали вокруг, дразня застывших Алифи и ничтожных. Свистя. Выкрикивая оскорбления. Спуская штаны. И даже если кто-то из смельчаков словит стрелу оголенной ягодицей, остальным шаргам это не испортит настроения. И решимости. И презрения к врагу. Как можно не презирать стрелка, попавшего стрелой в зад, но так и не сумевшего попасть в сердце?

Когда вокруг твоего войска носится один безумец — смешно, когда сотня — неуютно. Здесь же вокруг построений врага, выгнувшихся дугой между рекой и раскисшим склоном холма, кружили тысячи безумных воинов с единственной поставленной перед ними целью — выводить из себя, нагнетать страх и неуверенность.

Две тысячи всадников ждали на правом фланге на узкой полосе берега реки. Их задача — создать давление на врага, не дать тому перебросить силы и ждать благоприятного момента. Мига, когда ряды ничтожных дрогнут и развалятся под ударами других отрядов. Тогда веревки будут нужны не меньше луков, и уж точно, больше мечей. Но воины Шео Ма не подведут. Как не подводили никогда.

Три тысячи воинов Клана Заката гарцевали в центре. Самые опытные, самые сильные и умелые. У каждого копья должен быть наконечник, и воины Орео Хо подходили на эту роль лучше остальных. Эти не отступят, потому что не умеют отступать. Не сломаются и не согнутся. Сталь — ничто по сравнению с волей этих Рорка.

Полутысяче тафуров Вождя предстояло двигаться на самом острие удара. По праву достойного. Впереди них только три сотни обряженных в доспехи кукол на закованных в железо лошадях — пленные враги тоже могут приносить пользу. Алифи и люди, одетые в свою же броню и кольчуги, привязанные к лошадям. Раненые, избитые, сломленные, а иногда и попросту мертвые — куклы. Их шлемы перевернуты так, что даже те, кто может видеть, все равно, что слепы — затылку не нужны смотровые щели. Их задача проста: своими телами взломать сплошную линию щитов и копий, пробить в ней бреши, превратив стену защитников в дырявое решето. И никто не будет спрашивать их согласия, им просто не оставят выбора — в Клане Заката умеют укрощать самых строптивых. Конечно, можно было бы обойтись и трупами, но живые куклы забавнее. От них за лигу веет ужасом. И смертью.

Пять тысяч всадников на правом фланге. Самых быстрых, самых отчаянных и лихих. Задача Орео Хо ошеломить защитников и заставить пятиться. Но наносить смертельный удар будут воины Инаро Туна. Когда центр проломит линию обороны, у полководца Алифи не останется выбора — ему придется раскрываться, перебрасывая силы с флангов. Ничтожные хорошо держат стену в несколько рядов копий, стоя на месте, — младший брат поплатился за свое невежество и глупость, посчитав, что это пустяк. Но начав перемещение, удержать порядок и слитность движений не так просто. Пяти тысяч Инаро Туна должно быть достаточно для того, чтобы разорвать потерявший слаженность строй железных тел, чтобы обрушить стену щитов и принести победу.

Две тысячи лучших стрелков, бьющих птиц на лету, кружат перед линией врага. Непрекращающийся ливень стрел — лучший способ помешать противнику, добавить сумятицы в движения и запутать еще сильнее.

Круг Изучающих сущее, собравшийся возле самого Шин То, не собирался вмешиваться, сил простых воинов достаточно, чтобы выполнить поручение отца. Задача шаманов — ждать, пока маги севера, потеряв бдительность или утратив надежду, нанесут свой удар. Вступив в бой, открывшись раньше времени, они станут легкой мишенью.

Свой первый самостоятельный бой Шин То Карраш-го продумывал долго, до хрипоты споря с тысячниками и Изучающими сущее, потому что Вождь ждет только победы от своего единственного оставшегося в живых сына. Гордость в глазах отца — вот награда, которую Шин То искал в этой битве.

...

Рыцари Севера, как называли себя закованные в богатые доспехи Алифи, всегда атаковали противника стройными рядами, и наращивающая скорость лавина стальных тел сминала врагов, втаптывая их в землю копытами храпящих лошадей. Мчащаяся на тебя неудержимая железная волна — вот что такое атака Алифи.

Племена Рорка, многочисленные и свирепые, бросались в бой хаотичной толпой. Море всадников заполняло пространство, поднимая клубы пыли, и казалось, что нет им ни конца, ни края, что это сама степь вышла на битву, и что воинов больше, чем травы, по которой они мчатся навстречу врагу. Рвущий могучие деревья ураган — вот что такое атака Рорка.

И только Клан Заката сам выбирал, как нести смерть врагу.

В этот день две тысячи конных лучников мчались перед строем противника. Сбиваясь в группы, меняя фланги, дезориентируя и выводя из себя, они мешали полководцам Алифи понять план атаки. Хаос царил на поле, хаос завоевывал души, не давая Алифи и ничтожным расслабиться. Будь воля Шин То, он бы дал своему авангарду порезвиться так еще сутки, но время идет, а остальные воины ждут.

Протяжный рев огромного рога прервал перестрелку, и на стройные ряды ростовых щитов и острых копий выбежали несколько сот раздетых догола пленников-ничтожных. Зря что ли воины Шин То отлавливали их по всей округе и тащили за собой? Вот пусть и работают на победу Рорка. Обезумевшие от страха и боли кнутов несчастные пытались спастись и мчались со всех сил в единственном направлении, где их могла ждать помощь — к своим.

Цепочка голых тел быстро сокращала расстояние, спотыкаясь и смешно вереща, но стена железа перед ними ни шелохнулась ни на мгновение. Только чуть ниже опустились острые шипы копий — пеший противник не такая высокая цель. Никто из северян не собирался ломать строй ради спасения обреченных людей. Жаль, это был бы самый простой путь к победе.

Выждав еще несколько мгновений, раздосадованный Шин То отдал следующую команду и сигнал рога бросил воинов Клана Заката в бой — только вперед, вслед за уносящими ноги голыми обезьянами. Десять тысяч стрел взвились в небо, а навстречу вылетела еще одна тысяча, выпущенная лучниками ничтожных. Два облака пересеклись в воздухе, на короткое мгновение закрыв солнце, и рухнули на головы воинов. Только стрелы, убивающие Рорка, не изменят ничего, не остановят лавину тел, не собьют с ритма, даже лошадь не остановят — она все равно домчит уже мертвого седока до врага. Стрелы, падающие на плотные ряды защитников, изменят многое: сломают строй, прорвут бреши в надежных построениях, заставят перестраиваться по ходу битвы. И Шин То Карраш-го, оставшийся вместе с небольшим отрядом на невысоком холме, с удовлетворением отмечал глазами падение вражеских тел.

Два коротких сигнала развернули кажущиеся неудержимыми фланги, и всадники правого крыла придержали лошадей, так и не добравшись до врага пару сотен шагов. Бешеный вал храпящих тел, только что грозивший смести все перед собой, превратился в плотный ряд всадников Рорка — в равнодушную смерть, облаченную в рыжие куртки. Приближающуюся медленно, но неумолимо. И было понятно, что от них не дождешься пощады. Воины Шео Ма отправляли в воздух стрелу за стрелой, опустошая колчаны, оттягивая внимание на себя, заставляя лучников врага отвечать. Потому что не отвечать нельзя — Роркские стрелы с каждым шагом становились все опаснее. И Демон Ту уже обратил свой взор на правый фланг битвы.

А первые тысячи левого фланга закрутили лихую карусель вдоль линии врага, также посылая стрелы, освобождая место для тех, кто мчался за их спинами.

И только центр не сбавил ход, не свернув и не остановив атаку, лишь пропустив вперед триста железных кукол. И лошади, которым предварительно масками перекрыли обзор, в панике несли закованных в доспехи пленников прямо на острые копья. И стрелы ничтожных, пущенные по крутой дуге, лишь скользили по железу, не в силах остановить или хотя бы задержать невольных участников битвы.

Три сотни живых таранов, ничего не видящих, не понимающих и не способных что-либо изменить, достигли линии вражеских щитов спустя лишь несколько мгновений после смерти раздетых беглецов, голой грудью встретивших копья северян. Закованные в железо пленники помимо своей воли врывались в оборонительные построения, круша, ломая и затаптывая насмерть. Трещали копья, разваливалась стена щитов, гибли люди. Кони вставали на дыбы, кроша копытами головы, падали, давя защитников, несли мертвых седоков дальше сквозь вражеский строй.

В сплошной преграде из ростовых щитов и копий образовались даже не щели, не бреши — широкие провалы, в которые хлынули воины Орео Хо. Окончательно ломая строй защитников, наводя панику и сея смерть. Кривые мечи шептали кровавую молитву Демону Ту. Битва еще толком не началась, а центр построений Алифи уже подался назад и грозил рассыпаться, пустившись в бегство. И задумчивый Шин То поднял руку, готовясь отдать приказ, а круг Изучающих сущее сцепил руки, чтобы нанести совместный удар. Потому что у командира Алифи не оставалось выбора. Сигнал горна в стане врага лишь подтвердил очевидное.

Копейщики, расположенные на флангах, начали перестроение, стремясь ликвидировать прорыв шаргов — так крокодил пробует сжать челюсти, захватив слишком крупную жертву. Только Алифи — не крокодил, а воины Клана Заката слишком мало похожи на жертву. Пусть даже им и пришлось замедлить шаг. У тафуров и воинов Орео Хо было недостаточно сил, чтобы дожать врага, но отступать они тоже не собирались. Рыжие бестии стягивали на себя силы Алифи, расстраивая порядки.

Когда Инаро Тун бросил все пять тысяч воинов левого фланга на растерянных и потерявших былую слитность движений ничтожных, стало понятно, что изменить ход битвы может лишь чудо. Или вступившие в схватку маги. Помощники за спиной Шин То уже ликовали, глядя на рушащиеся порядки врага, и только сам наследник Клана Заката все так же застыл в седле с поднятой над головой рукой. Он все еще ждал. И круг Изучающих сущее ждал рядом.

Не дождались. Демоны решили не тратить чудеса понапрасну, а северные маги хотели уберечь свои головы больше, чем спасти чужие. Тысяча конных рыцарей Алифи оставила защитные построения ничтожных и попросту бросила пехоту на произвол судьбы. И только увидев, как Высшие галопом несутся на запад, обреченные люди побежали...

Шин То не стал добивать ничтожных — это сброд, пяти тысяч достаточно, чтобы переловить их как зайцев. На бегущих людей следовало охотиться не как на опасного хищника, а как на испуганный скот — с арканами, а не с мечами. Конечно, отец не приемлет торговли рабами, предпочитая то золото, что пахнет не потом, а кровью. Но Куаран велик, стены его высоки и взять Бабочку Востока будет непросто. Пленники еще пригодятся. Живыми. Другое дело — уходившая на запад тысяча Алифи. В конце концов, отец отправлял его не за стадом овец, а за сотнями шкур.

И глядя в спину рыцарям в великолепных черных с золотом доспехах, Шин То медленно опустил руку. А Изучающие сущее устало разжали руки друг друга: ждать одно единственное мгновение и не дождаться — тоже непросто. Впрочем, заканчивать эту битву было еще слишком рано. Да и черный единорог Шин То бы пригодился.