Семь снов до приказа

Семь снов до приказа.

Брала русская бригада

Пелленорские поля.

И достались мне в награду

Два мифрильных костыля...

Перед воротами восточной стены в оседающей пыли — только что прибывший широкий и приземистый военный автомобиль.

В проеме ворот человек; из автомобиля на светлом золоте детали не видны — черный силуэт, рисунок театра теней, неслышно поднимающий руку.

Автомобиль останавливается, мотор затихает, и привратника можно услышать:

— Хаюшки, самурай-джан! Знаешь, какой я получил приказ?

* * *

Первыми его заметили мыши и дети. Мыши почувствовали дрожь земли и в ужасе кинулись из ходов к свету — совершенно не разбирая, светлое ли над ними небо, темная ли курная изба. И есть ли в избе, например, женщины. А если есть — что сделают, увидав мышь? А десять мышей с голенькими противными мышатами?

Так что грузовик посреди улицы ехал среди визга и хаоса. Тетки выскакивали из дверей в чем были; мужики тщетно пытались их успокоить, больше лапая неприкрытые сиськи; коты шипели и визжали, собаки хрипели и рвали цепи. И все таращились не на чудо иномирной техники, не на сиськи даже — а всего лишь на сыпанувших из хат мышей.

Все — это кроме детишек, конечно. Малышне дело есть всегда и до всего. А уж до повозки, в которую не запряжены лошади — стократно!

Степан Подчашин затормозил на деревенской площади у самого большого дома и остался с машиной. Командир вылез, хлопнул дверцей. Повертел головой. Параллельный мир, средневековье, Врата, трам-тра-та-та! Да никакой же разницы: мыши в доме — девки в коме. О, кажись, староста местный. Покрепче будет. Супружницу угомонил дружеским тумаком в плечи (бедная баба мало головой дверь не открыла), детей шуганул словесно... Надо запомнить, небось, не Пушкина здешнего зачитал — глядишь, и пригодится... Подошел к грузовику, стащил шапку, поклонился.

Командир тоже коротко наклонил голову. Вот чему не учили — по-старорежимному шляпой пол мести. Ну, авось короли тут не любопытные. Если по антуражу судить, то отношения вокруг — как на Земле при Ричарде Львиное Сердце. А сыщется какой дон Рэба, штоб, значицца, завсегда начеку... Ну, тогда и будем от... брехиваться? Отстреливаться? Как фишка ляжет.

Пока что на ладонь Командира легли стопкой четыре подковы обменного фонда. Показал старосте, подбросил. Железо приятно звякнуло. Протянул. Староста осторожно тронул верхнюю подкову. Аборигенская лапка выглядела в командирской, как ложка в сковороде, но кроме размера сходство полное: загар, мозоли, проступающие жилы. Трудящиеся, значит. Классово близкие.

Командир еще раз подбросил подковы. И показал второй рукой, как будто ест. Староста недоверчиво повертел головой: в городе хорошо откормленная свинья шла за горсть гвоздей. А тут четыре подковы — новые, нестертые, не ржавые, явно не подбирали в пыли — и всего за обед?

Здоровенный гость улыбнулся. Еще раз показал рукой, как ложку подносят ко рту. По пузу похлопал...а не купеческое пузико-то! Скорее уж, кузнеческое: плоское да жесткое... а одеты почему-то пахотным обычаем, и вышивку на рукавах и воротниках староста знает. Пару селищ к восходу отсюда, если по тракту... Три лета назад племянницу выдали в ту выжигу. Еще, помнится, с эльфами ругались за строительный лес. А расспросить бы проезжего?

Староста решительно кивнул, сгреб все четыре подковы и показал на калитку. Командир хлопнул по доскам кузова, рявкнул так, что зеваки мало не присели:

— К машине!

Пара человек выскочила из-под тента — словно горошины покатились из лопнувшего стручка — и послушно затопали к плетеной изгороди, за которой девки под началом старостовой жены накрывали обед. Прямо на вынесенном во двор столе, по случаю летнего времени и солнечной ласковой погоды.

* * *

Над столом наклонился хмурый Артемов дед. Курит резкими затяжками, с треском давит окурки прямо о скобленые доски. Молчит.

Артем начинает говорить — и осекается. Точно в ритме, в котором дед чинарики давит. Снова начинает — и осекается снова.

— Вот... Мой отец пошел в Афган. Не, я знаю, что не добровольцем... Но он же не уворачивался, не отмазывался. Позором считал...

Затяжка — шипение — дым.

— А помнишь, дед, мы с тобой дядю Сашу провожали в военкомат?

Затяжка — шипение — дым.

— На руках по лестнице заносили... А там такая бабища... "Я вас туда не посылала!" И он костылем прям по телефону — хряк! Как он убивался потом, что по рылу не достал!

Затяжка — шипение — треск.

— И все равно я в КВИРТУ пошел... Сколько я под Харачоем и под Шатоем... Там я не трусил, дед, честно!

Затяжка — шипение — пшик.

— А в этих я стрелять не хочу.

Затяжка — треск.

— Но я же своим так не скажу! Сам же говорил: на бруствер встаешь не за Сталина, а просто перед ротой стыдно. Свои же потом...

Затяжка — шипение — треск.

— Ты рассказывал про Чехословакию. Говорил — в Венгрии наших стреляли в пятьдесят шестом, там вообще вопросов не было.

Затяжка — хриплый кашель, в котором при желании можно услышать согласие.

— У вашего поколения было за что умирать. За то, чтобы ваши дети не шли в Освенцим и Дахау.

Затяжка — шипение — треск.

— А мне за что? За то, чтобы у очередного Прохорова Норильск-никель больше денег принес?

Затяжка — шипение — треск.

— А в Чехии, сам говоришь, никто не стрелял. Не Афган! И сам же говорил, как вас потом выводили. Как люди спрашивали, за что чехов опускать. Здесь в нас тоже никто не стреляет. А если в армию не стреляют, она... Дед, ты же сам говорил! Ну не молчи!

Затяжка — тишина. Дед поворачивает голову, и радист особой группы Артем Сергеевич Иртенин удивляется молодому синему блеску глаз под серебристо-белыми бровями старика — аж смотреть больно.

А потом пятится от стола:

— Дед... Ты хочешь сказать — им надо? Им надо, чтобы тут стреляли? Чтобы кровь?

— Кровь, — говорит дед голосом почему-то Степана Ильича. — Морду оботри, заспался и тюкнулся о скобу... Дай сюда. Едрить, царапка кошачья, а хлещет... Щас заклеим...

Артем просыпается окончательно. Вокруг тентованный кузов зила, под головой свернутый берет, мешки и ящики. И угол короба с радиостанцией, о который он во сне рассадил бровь.

Не удивительно, что дед во сне так ничего и не сказал. Умер дед еще в семьдесят пятом, когда спецназ готовили по полному курсу; когда еще не сбежал в Британию паршивец Резун.

* * *

Хорошо быть Резуном. Берешь, значит, специальный шарфик — а на нем все-все написано. И на английском, и на испанском... За суахили не скажу, негры вроде как в НАТО никогда особо не рвались, и потому считались союзниками. Хотя и к Союзу они тоже тянули не особо. Ну вот, а уж всякому прочему показываешь этот самый шарфик — там вопросы на его языке. "Где ракетная база?" "Есть охрана?" "Собаки?" А уж тот отвечает — попробуй группе спецназ не ответить.

Только в тутошней деревеньке не то что ракетной базы или там английско-испанского не сыщешь — все ж таки мир иной, не Земля ни разу, параллельный континтуум, научно говоря. Понимать надо! — а не сыщешь в этой деревушке грамотного человека. Разве попутный эльф забредет или там колдун высокоуровневый. Но и те латинский шрифт не читают. Да и кириллический тоже. Можешь шарфик показывать, можешь газету "Правда", только глазами хлопают.

Не худо быть и японцем. Мало того, что Врата самураям открылись в первую очередь, обеспечив их немалым запасом времени — так еще и славятся японцы своей робототехникой. Могут запустить множество хитроспаянных беспилотников с функцией звукозаписи и мегапиксельными матрицами — хотя бы разговорники напечатать, не полную карту, так хоть маршрутную ленту отснять.

Суровым челябинским трактористам повезло меньше. Открылись Врата в глухой тайге, у заброшенной заимки. Да еще и зимой. Ученые потом высчитали — день в день, когда челябинский метеорит производителей окон от разорения спасал. Увидали Врата охотники. Да им еще и месяца три не верили — мало ли чего спьяну в тайге увидеть можно, и розовых слонов люди встречали. А уж лагерь замерзших до звона рыцарей или могилу Дарта Вейдера в метровом снегу — легко! Пока разобрались, что то вовсе не ролевики перепившиеся встретили Новый Год... что не розыгрыш устроили... Чесаться начали только после того, как японцы о своих Вратах на всю старушку-Землю растрезвонили.

Тут начальство и схватил дед Кондратий: у проклятых буржуинов есть? У нас почему нет? Кто тут самолучший спецназ? Лезь в броню, дави на газ, ты назначен быть героем! Разговорники тебе? Карты? Вот построим аэродром, вот поднимем ероплан, вот запустим самые большие в мире советские беспилотники, вот разгадают самые умные в мире русские ученые секреты ап... аг... глюкативного местного языка... А пока давай, выполняй боевую задачу наличными средствами, ты ж у нас самый тактический грамотный, а японцы уже на полгода впереди! Давай, наверстывай!

Перекрестился командир мысленно, про Новый Облик высказался непечатно. Да и погрузился в зилок со всеми потрохами. Первым взяли Лешку Василька — тот без пулемета даже по девкам не ходит, и потому иногда аж из КПВ по мишеням попадает. И КПВ ему взяли, на треноге. Взяли Подчашина — механик хороший, а бензоколонок и автосервисов в новом мире не предполагалось. Иртенины сами напросились, как раз им "неполное служебное" светило, от результатов пьянки с замкомбригом по воспитательной работе. Подвела братцев техническая грамотность, не стоило кровать политрука в розетку включать. Или хотя бы уж тогда не ржать до потери пульса, когда у полковника с фуражки сыпанули голубые молнии. Ну, доктор в группе нужен по-любому, так что припрягли и Рахматбиева. Тот в расположении заночевал, опасаясь выпимши к супруге идти. Вот и пошел в разведку — там уже выпивать не позволят.

А если честно — в мире, который по-настоящему новый, и сам от любопытства квасить не пожелаешь. Земли неведомые — за горизонт!

* * *

До горизонта и дальше пыльная туча. Идет конная лава — широко и неспешно, вроде как прилив сквозь рассевшуюся дамбу. А впереди командир на лихом коне.

Идут за командиром княжеские казаки — местного набора, но пикой крутят не хуже настоящих донских. И платок с земли подхватят, и кольцо острием на всем скаку снимут. Пылят на рыси тачанки с толстыми огнеметными трубами. Тоже здешнее производство, Степан Ильич выучил. Антенны над тачанками — это уже братцы Иртенины прогресс двинули. Аптечки в тачанках, пакеты перевязочные у каждого — тоже понятно, доктор постарался. Все при делах, один командир неохваченный. Ввести, что ли, промежуточную башенку куда-нибудь на тачанку именным указом? Или там патрон командирский, особенный? Благо, однозарядные берданки с рычажным затвором наконец-то и здесь научились делать.

Смотрит командир из-под руки вдаль — а там Врата открыты. Из них сила валит несчитанная. Но что-то сила та больно уж знакомая. И полк танковый, и памятные до колик в печени бронетранспортеры "двести пьяной" мотопехотной бригады — выучил на них командир за время командировок все номера, все тактические знаки, вплоть до характерных пятнышек ржавчины.

И подъезжает справа тачанка, а с тачанки Иртенин-младший гарнитуру протягивает:

— База вызывает: сто пятого на связь!

Командир открывает глаза: после плотного обеда оперся спиной на плодовое дерево да так и заснул, и сон видел.

Командир встает, отряхивается и выходит к машине.

* * *

— Командир, связь! База вызывает!

— Иду. Подчашина смените, пусть поест.

— Чего этот мужик все за рукава трогал? Че-то все про вышивку намекал?

— Блин, доктор, ты меня спрашиваешь? "Боец жестами показал, что его зовут Хулио"! Темыч!

— Хау, Великий Вождь Зубоколесой Шестикруглой!

— Бли-и-ин... Пионерлагерь на выгуле... Стой, что это у тебя на морде?

— Да тарщ плкнк, спал неудачно...

— С кем ты тут уже успел переспать?

— С рацией, м-мать. Наши жены — пушки заряжены. Об угол ящика. Вот гарнитура, командир. Канал хороший. Ионосфера как на Земле, проходимость пять баллов.

— Технический оргазм потом. База! База — сто пятому! Когда у нас переводчик будет? Что? — хлопнула правая дверь зилка. Звук отрезало. Вокруг неровный прямоугольник деревенской площади. Деревня ухоженная. Домики беленые, солома на крышах ровненько подстрижена. Площадь хоть и земляная, а подметена чистенько. Липы возле булочной, каштаны у пивной. В пивную командир запретил, так что сидит доктор на заднем борту да оглядывается по сторонам.

Нет, ну по сторонам как-то неловко. Собрались вот — полдеревни, не меньше. И всякий на эту вышивку таращится. Нисколько она с грузовиком не сочетается, зря переоделись... ехали б на подводе... Лучше уж глядеть в небо. Чистое небо, ясное. Соляркой припахивает, но это тут, под грузовиком. Отойди шагов на десять — легкие от удовольствия лопнут. Такой, понимаете, чистый воздух.

* * *

— Воздух!!! Цель одиночная! От солнца вправо! Дальность... Блин, командир... у меня глюков нет? Дракон! Корова мать, натуральный дракон! Командир, на нас заходит!

— Василек?

— Пулемет готов!

— Степан, разворачивай, в лес гони!... Ой... Отставить лес, крути обратно!!! Это, сука, тос летучий! Во факел!

— Леша, цветочек полевой! Еще ближе подпустишь?

— Спо... кой.. но... Сойди с ленты! Короткая!!!

— Млядь, не в танке!!! Стою!

— Стреляю!

Короткая остановка — короткая очередь. Лязг железа; ветер хлопает отвернутым тентом; горячие гильзы кому-то за шею; облако пыли понизу, облако мата — поверху. Дракон величественно разворачивается, в оптику прицела хорошо видно, как на красных чешуйках белыми иглами рикошетят пули — страшные бронебойные пули Владимирова. Не то, чтобы эффекта вовсе нет — дракон яростно чешет места попаданий. Потом плавно переворачивается через крыло, раскрывает пасть...

— Газу!!!

Зил со скрежетом движется, по пыльной дороге за ним бежит факел драконьего выдоха; пулеметчик хладнокровно доворачивает ствол — и прямо в раскрытую пасть добивает ленту. Жмет на спуск без истерики, грамотно, по пять-семь патронов, чтобы ствол не перегреть — он еще и об этом помнит!

— Короткая!

Командир давит желание заорать: догонит же! Водитель отпускает сцепление — все равно рывок на тормозе, из кузова кувыркаются поверх кабины мешки с одеждой; затем гулкий грохот, по кабине звенят гильзы — затем опять команда:

— Ходу! Темыч, новую ленту!

Командир встает в кабине, высовывается в люк, оборачивается. Тент завернут, тренога КПВ держится крепко, радист бледный, доктор судорожно шарит во вьюке, тянет...

— Правильно! — орет командир — Бронебойным заряжай! — принимает трубу гранатомета, выставляет раструб над капотом — некогда отбегать в сторону, авось выхлопом не попортит, почти полтора метра высоты все же... А до дракона метров двести, даже седьмой достанет... и туша как танк, можно особо не мудрить с прицеливанием...

— Ложись!

Дракон остервенело чешется и мотает головой — видимо, что-то в пасть все-таки влетело... Сейчас еще влетит: ракета пошла, доктор и радист хлопают по затлевшим в кузове тюкам и тряпкам.

— Доктор, огнетушитель! Артем, осколочный! Степан, вперед помалу!

Взрыв незрелищный: оранжевая вспышка между передними лапами. Стоп, а одной-то лапы уже нет! И тут самураи постарались, что ли? Или местные? Дракон издает глухой рев, разворачивается, несколькими кособокими прыжками разбегается... И получает в затылок еще ракету. На этот раз осколочную, так что клуб взрыва закрывает черно-багровое чудовище.

А потом дым рассеивается. Красный дракон лежит камнем и вроде как не шевелится. Степан без команды останавливает машину. Доктор и радист с автоматами выпрыгивают. Ругаясь, оттаскивают на обочину выпавший и раздавленный тюк с одеждой, которую везли для обмена. Командир судорожно ощупывает стальной чемоданчик с ноутбуком. Из бардачка выцарапывает рулон туалетной бумаги, непослушными пальцами отрывает кусок, рывками промокает лоб, затем шею и подмышки. Открывает дверцу, слазит на обочину, хрустя серой травой.

— Иртенин, куда пошел! Связь мне! Доктор... не приближайся к этой долбанной туше. Нахрен, потом поглядишь. Степан, разворачивайся. Здесь надо... как там у Ефремова... вести исследование в танках высшей биологической защиты.

— А местные тут просто живут, командир.

— К-какие н-нахрен м-местные?!

— Ну вот же, из леса выбежали. Или там они в овраге на опушке прятались? Короче, смотри сам.

Командир удивленно смотрит, как машину окружают с полсотни человек. В основном, мужики в домотканине, но пара лиц и... фигур, да... определенно женские. А впереди, конечно, вездесущие пацаны. Одежда и лица у всех покрыты одинаково серой пылью. Самый смелый подходит вплотную к доктору, который пытается заново увязать раздавленный тюк и запихать в него растертые колесами рубашки и штаны. Абориген смотрит на это, разворачивается к своим, командует. Подросток рядом с ним кивает и убегает в лес. Примерно через полчаса — командир как раз отругался с базой и вылез на ступеньку, водитель заново расправил тент, а радист и доктор более-менее навели порядок в кузове, собрав разлетевшиеся вещи — главный абориген выступает вперед. Плавно и красиво кланяется, потом на вытянутых руках протягивает одежду — чистые светло-желтые рубашки, широкие серые штаны. Отдельно, по знаку, подносят коричневые сапоги мягкой толстой кожи. Абориген берет командира за камуфляжный рукав, показывает в ту сторону, куда группа ехала перед нападением дракона. Качает головой, морщится — не одобряет. Показывает на рубашки, проводит руками сверху вниз: дескать, наденьте! — и расцветает в улыбке.

Командир тоже улыбается. Берет рубашку, прикладывает к себе. Поворачивает так и этак, пробует ногтем ткань. Разглядывает вышивку.

* * *

Вышивка старосте Белого Ручья хорошо знакома. Но вот как спросить? Проезжали вы то село, Черничную Поляну? Купили рубашки почем? Как там люди поживают? А чужаки вот уже и собираются, лезут в свой пыхтящий ящик... Рев, скрежет.

Снова подходит главный гость. Выговаривает по слогам:

— Бла-го-дар-ность. Что есть там?

Там, впереди? Староста чешет затылок.

— Город. Большой город. Италика.

Гость даже меняется в лице:

— Италия? И-та-ли-я?

— Италика! И-та-ли-ка!

— Италика. Благодарность. Благодарность... — и на своем языке, в сторону:

— Да когда уже у нас переводчик будет! Италика, блин... Страна? Город? Река? Гора? Блин... Италика! Подчашин! Разворачивай к Базе! Нахрен, еще сослепу в какую заваруху въедем.

* * *

Заваруха в самом разгаре. По брусчатке древнего поселения грохочут шнурованные берцы, а из полуразваленного здания за бегущим поворачивается ствол.

Хлоп!

Японец в желто-зеленом камуфляже Сил Самообороны летит кувырком через голову. Доктор Рахматбиев сглатывает и порывается дернуть затвор — но винтовка самозарядная, и заряды к ней еще есть. Нечего зря рычаг тягать.

Есть вода, несколько литров в шести фляжках. Есть промедол, четыре шприца. Есть полевой набор — что-то несложное можно вырезать или зашить. Вот, например, командиру ногу залатать.

Только Степану Ильичу дырку во лбу не зашьешь. Радист неизвестно где, и гарнитура его молчит. За два примерно квартала к северу огрызается пулемет: держится Василек.

Есть, наконец, приказ. Выставить японцев из города Италика. Город Италика — сфера жизненных интересов нашей страны. Вы офицеры? Офицеры. Присягу давали? Давали. Не кивай, что ты доктор, ты не в поликлинике терапевт, а капитан медслужбы.

Шорох за спиной! Доктор оборачивается. Ну какой из него Круз: ни привычки к СВД, ни крутануться... подкрались, падлы...

Удар по голове — искры из глаз.

— Едрить! — говорит вошедший почему-то голосом убитого Степана. — То радист бровь рассек, то этот башкой о доски. Сноходцы, ерш-меть. Снонопотамы. Вставай, пилюлькин. Просыпайся, к Италике подкатываем уже.

* * *

К городу Италика группа подъезжала как белые люди. И беспилотник впереди ходил зигзагами, исправно рисуя картинку на экране командирского ноутбука; и на базе у Врат младший брат Сергей Иртенин сидел в наушниках, ожидая только условного сигнала от старшего — Артема, чтобы поднять звено "крокодилов", за свирепость именуемых боевыми вертолетами МИ-24; а понадобится — и танковую роту. Очень уж кадры с видеорегистратора получились яркие. Очень уж дракон впечатлил.

И даже разговорник на пятьдесят примерно слов и фраз сообразили. Причем первыми его испытали два контрактника, закупившись в ближайшей к Вратам деревне — ясное дело, самогонкой. Бражка оказалась так себе. Возможно, лет через триста местные научатся перегонять ее в коньяк или там виски; а пока что вышла только гауптвахта. Не выгнали, потому что контрактникам хватило ума записать для разговорника еще сколько-то слов и выражений — вроде как не просто с местными пили, а еще и бытовую лексику пополняли.

Переодевание в местную одежку начальство всемерно одобрило. К тому времени поспели обрывочные известия о поведении за Вратами японцев. Те не шифровались нисколько, так и ездили на копиях американских Хамви, нанося местным добро и причиняя справедливость. Заместитель командира Базы даже по этому поводу изрек, что де "зеленые человечки" из НЛО суть инопланетные морпехи, ибо повсюду ходят в камуфляже. И чтобы самим под "зеленых человечков" не подделываться, почему бы не приехать как местные? Так что поставили ЗИЛ на переборку сцепления, сточенного чуть не налысо в родео с летучим динозавром; за ящик гвоздей купили торговый фургон — тент почти как у ЗИЛа. Братцы-связисты с ржанием громче конского навесили на фургон целых четыре видеорегистратора. Степан Ильич, матерясь сокрушенно и заковыристо, сколотил в дне телеги тайник для гранатометов. От КПВ пришлось отказаться. За тяжелое оружие Леша Василек подгреб единственный на Базе новенький "Печенег", да и тот в сено спрятали. И вот после этого покатила группа к городу Италика. Медленно, сонно. Зато с картами, постоянной связью и присевшей на низком старте поддержкой.

* * *

Поддержка самой принцессы городу Италика оказалась более чем кстати.

Сначала-то все радовались открытию Врат в новую страну. Дескать, армия наша ка-ак всех щас... Ка-ак завоюет нам земель новых, неосвоенных... Селянам наделы, ремесленникам сбыт, воинам подвиги, полководцам слава.

И всем добыча!

Но армия с проклятого холма Алнус так и не возвратилась. Чужаки оказались не по зубам. Возвратились несколько сотен дезертиров без строя, совести и порядка. Осадили город. Округу разграбили, людей обижали всячески. В самом городе графине Мьюи подчинялись пять тысяч жителей обоего полу и всех возрастов... более-менее ополченцев можно было набрать сотен шесть. Но когда ж это ополченец равнялся прожженному рубаке? И когда ж это одиннадцатилетняя девчонка — хоть она и графиня — могла удержать от междуусобиц даже собственную семью?

В общем, кабы не ее высочество да не странные люди в зеленом, прибывшие на безлошадных повозках... да с ними еще и апостол Эмроя — а Эмрой все-таки бог битв! В общем, кабы не помощь, так плохо бы пришлось горожанам. Прошло с тех пор около полутора месяцев, если по земному счету. Но ее Высочество Пина пограничный город не забывала, наезжала частенько. Останавливалась в особняке графини Мьюи, просматривала бумаги, расспрашивала приезжающих из Алнуса торговцев.

Сегодня в город тоже пришла телега с товаром. Но не с драгоценными чешуйками виверны, не с ободранными по пути доспехами разбитых войск, почему и принцессе особо не докладывали. Телег таких ежедневно по десятку: пара сонных тяжеловозов да полотняный верх по гнутому дереву.

А вот железный товар у гостей оказался невиданный, неслыханный и невообразимый. И тебе подковы синие, и тебе стрел наконечники белого блеска, и тебе ножи; а бритвы роскошные: рукояточки костяные точеные, лезвия вставные, тоненькие, точить вовсе не надо... ну, это они, положим, брешут, не бывает этого, и в сказках не сказано, чтоб сталь не точили. А цена не то чтоб копеечная, но местные кузнецы уже на второй день явились с жалобой — дескать, не опускайте ниже ставки, не то цех наш с жалобой к принцессе самой пошлет! Ведь ее высочество к городу Италика сердцем склонна. Самолично тут на стенах от мародеров отстреливалась. И более того, нынче же принцесса тут с двором и свитой пребывать изволит, так живо сыщем на ваши цены подлые управу!

Старший торговец главного кузнеца выслушал. Головой покивал, повинился: мы нездешние, нам про ваш ценовой сговор откуда знать? Вот вам инструмент кузнечный в извинение. Кузнецы тот инструмент как в руки взяли — позабыли, за чем пришли.

А главный свистнул помощника, склонился к нему и нечто приказал на ухо. Нечто удивительное приказал, потому как отшатнулся помощник. И выполнять не поспешил бегом, как младшему бы положено — а пошел как на чужих ногах, через шаг оглядываясь.

* * *

Оглядывается принцесса — за ней привычная картина. Дорога полевая, тополя в небо, да по дороге клин любимых рыцарей-амазонок. Смотрит принцесса перед собой — а там железные звери громоздятся да люди в зеленом со страшными своими громовыми палками да приборами.

И видит принцесса, словно бы с высоты полета почтовых голубей, как расползаются зеленые по всей Империи. Бережно, без войны и крови излишней. Там от грабителей защитят, тут телегу застрявшую вытолкнут. Тут вылечат кого, там перекинут мост через реку, перед которой наилучшие Имперские архитекторы остановились.

А с ними меняются и подданные Империи. Вот уже и лордам кланяться не желают. Вот уже и равенства требуют, на чужаков кивают: дескать, все их могущество в равной мере принадлежит всякому, а не только тем, кому повезло родиться в нужной семье.

Пытается принцесса возразить — ведь она была за Вратами при подписании договора, и лично наблюдала, что нет равенства даже среди могущественных пришельцев, и где не происхождение, там деньги правят — вопрос еще, что хуже! — а только никто из слушателей ее и спорщиков за Вратами не был и оттого принцессе не верит.

И стоит на дороге бесполезный рыцарский клин, который вежливо и безразлично объезжают самобеглые коробки иномирных пришельцев. Стоит, словно время вокруг застыло. Тянутся верные рыцарши в бантиках, хлопают по кирасе:

— Проснитесь, Ваше Высочество!

Принцесса просыпается, рывком отбрасывает мокрое покрывало. Старая горничная графини Мьюи ехидно отставляет тазик с холодной водой. Вот язва, дорвалась-таки до любимого развлечения.

А из-за спины старушки выскакивает секретарь и тараторит:

— Ваше Высочество, некие торговцы испрашивают аудиенции, желают быть представлены Вашему Высочеству и обещают Вам и графине Мьюи невероятные совершенно подарки!

* * *

— Ну, командир, ты с подарками и выступил... Как мы на Базе будем объясняться?

— Степан Ильич, отвечать буду я. Но для того, чтобы вы меня мудаком не считали, расскажу. Вот гляди. Японцы тут уже себя зарекомендовали. Помогли местным отстоять город. Это много. Но свое оружие они местным как раз в руки не давали. А когда ты сказал, что принцесска эта сама на стене отмахивалась, и у нее свои амазонки есть, меня и осенило. В общем — воину дарят оружие. А вот графинюшке как раз плюшевый тигренок по росту пришелся — вцепилась и глазки засияли. Я ведь угадал?

— Ну... а разборку и чистку зачем было показывать?

— Артем Сергеевич, товарищ капитан. Вроде как ты технически грамотный. Вот тебе гильза. Вот тебе местная мастерская. Кузнецов здешних ты на рынке удивлял швейцарскими ножами, уровень их представляешь. Задача: научиться делать гильзу. Про лак пока не говорю. Про капсюль и химию в капсюле пока молчу. Про шизофреническую форму деталей затвора того же Калаша молчу, про преобразование продольного движения отката в поворотное движение запирания ствола и выброса гильзы — молчу. Про состав стали, которая не раскислится от сотни выстрелов — молчу. Про допуски даже не заикаюсь. Да представь, наконец, что этот автомат с убитого сняли. Дальше что? На единичном образце систему не слепишь. Опасней показывать им берданку или там фузею пушкинских времен — это они хоть понять могут, в голове уложить. И есть еще одно соображение...

* * *

— Господин президент Федерации, есть еще одно соображение. Если рассчитывать на долговременные отношения, колонизацию... То местных рано или поздно придется вербовать в колониальные войска. Как у англичан в Индии были сипаи там, гуркхи. Если у нас будут с ними хорошие отношения, они против нас оружие не повернут. В этом случае подарок — знак доверия. Протянутая рука, так сказать. А если плохие, то нас и "Тополь-М" не спасет. Просто массой завалят да и все.

— Делать подобные заключения — наша с вами прерогатива, господин... товарищ главнокомандующий. А не какого-то там... командира группы спецназ... полковника на лейтенантской должности. Хотя и колонизация... конечно, да. Картографирование как идет?

— О, все очень хорошо. Климат... вот данные... вот по посевным площадям... Это, я бы сказал, нашу экономику...

— Это — я бы сказал — любую экономику. Хоть гондурасскую или белорусскую. Это на Земле наши камазы и минские трактора берут неохотно. А в мире, где ни одного трактора никто в глаза не видел, где нет конкурентов, где платят натуральным золотом... А вот эти расходы — на что?

— Господин президент, это нами приняты меры на случай внезапного схлопывания Врат от неизвестных физических причин.

— И какие же меры вы взяли за основу для такого, скажем, малоисследуемого случая? Или у нас и на этот случай наработки были?

— Были, господин президент, как не быть. Случай, конечно, маловероятный, ну так мы почитали, как вот Хван пишет про ангарцев или там Недозор про плацдарм...

— Товарищ маршал, Вы берете решения из фантастики? Которую, если верить нашим китам литературы, пишет жулье для идиотов?

— Господин президент, осмелюсь заметить, что так называемая "большая" литература и вовсе никаких решений предложить не может. Я тут озаботился, провел изыскания... Скажите, для Вас имеет значение, в каких декорациях происходит наш сегодняшний разговор? Сауна вокруг нас, Ваш рабочий кабинет, мой бункер или там развалины завоеванной Италики?

— Для меня имеет значение, что будет решено. Как там у Ефремова: "Век мудрого... хм, хм... отката" или "Эра встретившихся рук" — вот в чем вопрос.

— В наше время только фантасты имеют смелость задавать вопросы и прогнозировать будущее. Хоть как-то в него заглядывать. В конце-то концов, даже обычнейшие проектировщики коровников по типовым сериям — тоже фантасты.

— Вот как?

— Они же рисуют на бумаге коровник, которого еще нет. А потом этот коровник воплощается. У нас таких авторов — "уровня коровника" — много.

— И причем тут обстановка вокруг нашего разговора?

— Большая литература изучала бы переживания прораба, строящего коровник. Даст ему главная доярка или там учительница местная... Эти вот самые декорации и наши с Вами переживания о них. Крановщика, которому с похмелья на работу. Да еще, пожалуй, талантливый автор — вот как Солженицын, допустим, или там Сахаров — так бы завернул, что нам бы по прочтении и тот коровник поперек глотки встал бы, и мяса бы мы не захотели, и колхоз бы разогнать мечтали.

— А Вы, товарищ маршал, значит, против разгона колхозов?

— Я, господин президент, без ложной скромности — за великую Россию. А уж тут Сталин у Николая Второго выигрывает вчистую.

— И ваши люди думают о России? Вот этот ваш очень умный полковник — не вздумает отделиться от нас, автономию объявить? Вы же сами ему по этой вот смете загнали оборудования для производства и того, и сего.

— Мои люди давали присягу. А кроме того — я что-то сомневаюсь, чтобы человек, более пятнадцати лет носящий погоны вот так просто за один-два месяца в мирной стране расклеился. Это уже какая-то психодрама, для Толстого там или Достоевского, копаться в загадочной русской душе.

— Что же выходит: и большая литература кое на что годится, а, товарищ маршал?

— Не могу знать!

— Полно, не стоит обижаться, вам не идет. Итак, вы ручаетесь за своих людей?

— Не сомневайтесь — они выполнят приказ.

* * *

— Приказ получен, танцуем!

"Один" — про себя считает Василек, наводя ствол автомата на японское отделение у крыльца графского особняка. Доктор сейчас должен нейтрализовать охрану принцессы — обычным слабительным, не звери, чай. Радист на воротах, антенна над крышей, с антенны сигнал — на Базе вертушки отрываются от полос, скоро будут здесь!

"Сорок четыре" — считает Василек про себя. Японцы послушно кладут оружие. Колебания радиста понятны: никто не станет убивать людей, пусть и косоглазых, за просто так. Но зачем для выполнения приказа непременно убивать?

Вот они с командиром сейчас разоружат отделение Сил Самообороны, те уедут. Вертушки высадят батальон, батальон окопается, развернет зенитки. Черта с два нас потом отсюда выкорчуешь!

"Сто два"

С треском распахивается дверь, принцесса Пина выбегает на крыльцо, кричит:

— Как вы посмели устроить войну в моем городе?

И без раздумий вкладывает в командира весь рожок подаренного давеча калаша. Одной длинной, с непривычки вихляющей очередью. Японцы кидаются к сложенному было оружию; Василек наклоняется, не своими руками давит спуск — "Печенег" рокочет, клочья, ошметки красные...

— Стойте! Остановитесь! — следом за принцессой на то же многострадальное крыльцо выскакивает графиня Мьюи. Осматривается. Говорит негромко, но слышат ее почему-то все:

— Я думала, что хотя бы вы отличаетесь. Хотя бы вы — другие!

Василек и рад бы опустить пулемет, но тут японцы, расхватав оружие, вскидывают его к плечу — обе стороны нажимают на спуск, и добротная каменная кладка окружающих домов брызжет осколками.

* * *

— Осколки собрали?

— Собрали. Леш, проснулся?

— Ну... да.

— Чего кричал? Смотри, так дернулся, что стол опрокинул, все тарелки в хлам. В жаркий день плохо спать.

— Да-а... Сон плохой видел.

— Сон, говоришь?

— Ага, командир, сон. Надо бы кое-какие моменты в операции передумать. Или даже...

— Ну скажи уже.

— Нет. Это вслух против присяги пойти. Приказа не получали еще?

— Нет. Но ты не сомневайся, приказ придет.

* * *

— Придет к нам от принцессы сборщик налога или от этих, — староста вертит головой, отгоняет ладонями осу — есть ли разница? Эти хотя бы от дракона защитить могут.

— Не скажи, — возражает кузнец, придвигая поближе миску с грибами. — Они между собой, наверное, враждуют — страшно представить. Одно дело, что нас разорят... их работу видел? Ага, вот эти самые подковы твои. Нам так чисто не повторить, а многое даже и не понять. А второе дело — господа дерутся, а чубам-то трещать нашим!

Сидят староста и кузнец за тем самым столом под шелковицей, где дней десять назад ухитрился после сытного обеда задремать командир. Приезжал сегодня уполномоченный — на том же мышедаве, тем же трактом. Предложил в дело вступить. Обещал помощь магическую всесильную, защиту от засухи и рыцарских охот, что поля почем зря топчут.

На плетень полсела навалилось. Слушают, головами вертят. Все хорошо, а что-то нехорошо. Пойдешь так вот против обычая, ан Врата возьми да и закройся. Что тогда пришельцы делать будут? По какую сторону лета останется их могущество? И хвостом крутить уж поздно будет — как влезешь в заваруху.

* * *

Заваруха в самом разгаре. Бежит лейтенант Итами по развалинам Италики, есть у него приказ — обойти и прищучить русского пулеметчика в двух кварталах к северу.

Хлоп!

Летит Итами кувырком через голову. По правой ноге словно кто кувалдой влепил. Дергается лейтенант от боли, вскрикивает — и просыпается.

Никаких русских. Приснилось, привиделось. Видно, вспомнилась та группа, что в отеле, еще в Токио, по ту сторону Врат пыталась прорваться к гостям из Особого Района. Китайцев обошли, американцев отстрелили... Но против апостола Эмроя, считай — против живого бога — куда им! Разве что в памяти остались да в снах вот пугают.

Сержант за рулем — здоровяк Томита — опять пихает командира ногой:

— Просыпайся, к Италике подкатываем уже. Вон, ворота раскрывают.

* * *

Перед воротами восточной стены в оседающей пыли — только что прибывший широкий и приземистый военный автомобиль.

В проеме ворот человек; из автомобиля на светлом золоте детали не видны — черный силуэт, рисунок театра теней, неслышно поднимающий руку.

Автомобиль останавливается, мотор затихает, и привратника можно услышать:

— Хаюшки, самурай-джан! Знаешь, какой я получил приказ?

Лейтенант Итами выбирается из головной машины. Думает отстраненно: кто б ты ни был, у нас в третьей машине живой бог едет. Между тем привратник спускается, выходит из тени. Обычный камуфляж, бронежилет и разгрузка; наколенники и высокие прыжковые ботинки.

Ну и автомат Калашникова, конечно.

Сон в руку? Но он ведь на английском говорит? Или нет? Как я его понимаю? Почему нас не пропустили в арку, чтобы там просто положить? А наша живая богиня почуяла его? Почему еще не выскочила, топором не машет?

Он говорит на местном языке, спохватывается Итами. И мы — земляне — понимаем друг друга на чужом для обоих языке, и только одно знакомое слово применяем... и то неправильно.

— Как ты думаешь, самурай-джан...

— Самурай-сан, — машинально поправляет Итами.

— Да хоть самурай-тян! Ты тоже назовешь меня предателем, если я не хочу его выполнять?

(с) КоТ

23-25.06.2013