Рыжая племянница лекаря. Книга первая (завершено от 30.07.16)

Пролог.

Незадолго перед началом таммельнской осенней ярмарки, аккурат в день преподобного Пинадольфа-Мукомола, перед шильдой с названием города остановилось двое путников — пожилой мужчина в выцветшем от скитаний плаще с капюшоном и невысокая, крепко сбитая рыжеволосая девушка в пестром наряде. Подол ее куцей юбки, едва прикрывающей икры сильных ног, давно превратился в лохмотья, однако короткая курточка все еще пыталась поразить сторонний глаз своей напрочь фальшивой роскошью: вышивка перемежалась блестками и яркими бусинами, а там, где не имелось россыпи дешевых бусин — непременно была нашита цветная бахрома или же шнуровка. Любой встречный без особого труда смог бы заметить, что на левом локте уже красуется небрежная кожаная заплатка, и даже самый непроницательный наблюдатель догадался бы, что такая же вскоре появится на втором. По запыленной покоробившейся обуви путников было ясно, что идут они издалека, а осунувшиеся от постоянного недоедания лица свидетельствовали о том, что поход их начался довольно давно при весьма неблагополучных обстоятельствах.

Они, никуда не торопясь, внимательно рассматривали приколоченные к столбу дощечки и обрывки пергамента с объявлениями, касающимися жизни городка. По тому, как сосредоточенно морщились их лбы, можно было сделать два вывода: во-первых — путники умели худо-бедно читать, несмотря на довольно потрепанный внешний вид, во-вторых — они искали среди множества предложений нечто вполне определенное.

-Глядите-ка, дядюшка Абсалом! — воскликнула девушка, заметно уставшая, но все еще подвижная (именно такой тип подвижности крайне вредит своему носителю), и ткнула пальцем в одну из дощечек. — Да у них здесь ярмарка на носу! Как мы с вами угадали, а?

Дядюшка, в отличие от своей шустрой племянницы, был человеком степенным и обладал на редкость философским выражением лица, что позволяло заподозрить его в склонности к мелкому жульничеству, а также в обладании житейской мудростью, которую не приобретешь сидя дома. То был обыкновеннейший представитель мещанского торгового сословия, переживавший не самый благополучный период своей жизни. Круглое лицо его украшали порядком поседевшие длинные вислые усы, явно призванные придавать его физиономии недостающие простоту и миролюбивость, а на глянцевой лысине отражались солнечные лучи.

-Ярмарка — это хорошо, — задумчиво пробасил он. — Там всегда найдется лишняя монетка, которая поправит наше бедственное положение. Городок этот вроде бы приличный, вон и крыши черепицей крыты, и столб этот недавно покрашен за счет городской казны... Значит и народ на торг съедется со всей округи. Попытаем счастья...

Но рыжая девушка не остановилась на достигнутом. Ее грязный палец с обкусанным ногтем уткнулся в пергамент, уже порядком надорванный и загаженный птицами.

-Дядюшка! Послушайте, что тут написано! — она принялась читать по слогам, водя пальцем по едва различимым строчкам, и многочисленные дешевые браслеты на ее руке позвякивали в такт ее возбужденному голосу. — "Требуются опытные лекари, знахари и аптекари, сведущие в снятии сглаза и порчи, а также умеющие определять причины душевных недугов. Обращайтесь в дом герцога Таммельнского, где вас ждет щедрое вознаграждение в случае успешного итога работы!" — глаза девушки блестели, а голос полон радостного волнения. — Дядюшка Абсалом, это же редкая удача! Аптекарь! Наконец-то подвернулось занятие точно для вас! Да и в людской душевной организации вы необычайно сведущи — сами об этом сотню раз говорили... Пойдемте туда, в герцогский дом, сегодня же!.. Только представьте себе — нас наймет сам герцог Таммельнский! Мы будем жить в его доме, столоваться на герцогской кухне...

И она в умоляющем жесте сложила свои руки, огрубевшие от солнечных лучей, вольного ветра и прочих природных явлений, безо всякой жалости воздействующих на бродяг, не имеющих крыши над головой. Чумазое лицо девушки состроило крайне жалостливую рожицу, а ноги от нетерпения притоптывали на месте.

Ниже под пергаментом, прямо на свежепокрашенном столбе было выцарапано гвоздем "Герцог спятил!", а еще ниже — "Полоумный герцог — позор Таммельна!"

Дядюшка Абсалом с неодобрением прочитал еще несколько подобных изречений, украшавших столб, и покачал головой. Они без обиняков указывали на то, кто именно в герцогском дому нуждался в услугах лекаря.

-Нет порядка в этом королевстве! — осуждающе произнес он. — В нашем благословенном Даленстадте не успел бы один такое нацарапать, как все остальные уже бы махали кирками в каменоломнях... А здесь власть не почитают, каменоломен нет...

И он горько завздыхал, с тоской вспоминая родные края, всегда издали кажущиеся вдвойне милее всяких иных. Затем, пошарив в кармане, достал оттуда небольшую горсточку дрянного зерна и со словами: "Дух-покровитель города, не прогневайся на нас, прояви гостеприимство!" рассыпал его у столба — то был давний обычай, общий, наверное, для всех королевств. Уж кто-кто, а бродяги о нем не забывали, помня, что их удача переменчива, а высшие силы — злопамятны.

-Дядюшка, ну пойдемте же к герцогу! Вы его быстренько излечите, а щедрую награду истратим на открытие новой лавки где-нибудь в столице! Давайте попробуем! — и девушка вцепилась дядюшке в плащ, тараща свои большие синие глаза.

-Только через мой труп! — решительно ответил на эту пылкую речь дядюшка Абсалом и пошел прочь от шильды в сторону таммельнской городской стены.

Девушка от досады взвыла как дух, предвещающий по ночам преждевременную смерть, подхватила увесистую торбу, лежавшую в придорожной пыли, и поспешила за дядюшкой, который, надо заметить, шагал налегке. В сумке что-то стеклянно позвякивало, булькало и громыхало.

-Ну, дядюшка! Ну, миленький! — она забежала наперед своему широко шагающему родственнику и теперь пятилась, то и дело оступаясь. — Но отчего же? Неужто вам не опостылело бродяжничество по этой глухой провинции? Я в жизни своей не видела гаже королевства, чем эта проклятущая Лаэгрия! Одни пустоши, нищие крестьяне и отвратительная овсяная каша каждый день — здесь словно и еды другой в глаза не видали... О, как я мечтаю о соломенном тюфяке без клопов, на котором можно сладко спать! — она закатила глаза, демонстрируя степень своей тоски по кровати с чистыми простынями. — С меня довольно сеновалов и чердаков! С тех пор, как мы покинули Даленстадт, положение наше становится все унизительнее с каждым днем, потому что денег нам удается зарабатывать все меньше и меньше. Если мы пройдем еще немного на восток, то окажемся без единого медяка, а одеваться придется в мешковину и шкуры, точно варварам! Здешний герцог должно быть богат и знатен, у него отличная огромная кухня, полная кладовая и целая прорва слуг... Ну почему вы не хотите хоть на пару дней обрести покой и... и сытный обед от герцогских щедрот?!!..

Дядюшка Абсалом сохранял самое безразличное выражение лица. Его, казалось, не тронули ни горячая речь юной родственницы, ни ее жалобное выражение лица, ни волнующие картины сибаритского существования в стенах дома герцога Таммельнского.

-Ты непроходимая дуреха, Фэйн, — наконец соизволил он ответить. — Да смилуется провидение над твоей пустой головой — ты не умрешь своей смертью. Ну как можно даже подумать о том, чтобы добровольно сунуть свою голову в пасть дракону? А ведь то, что ты предлагаешь даже хуже!

-Дядюшка, сдается мне, вы преувеличиваете, — немного сбавила напор Фэйн. — Да что сделает нам этот герцог?

-Герцог, предположительно страдающий душевным недугом, — бесстрастно уточнил Абсалом. — Да что угодно! Повесит, к примеру. Или посадит на кол, ежели имеет склонность к аффектации.

-С какой стати?

-Если ему это взбредет в голову, то он объяснять нам не станет. Повесит и все тут. Может, ему покажется, что так он снимет свою порчу или развеет осеннюю ипохондрию, — Абсалом пожал плечами. — Много ли сумел объяснить тот аптекарь, из Пьента, где влюбленные по недоразумению отравились по очереди? Помнишь ту прошлогоднюю беду? Нет? А зря, весьма поучительная вышла история, всякому аптекарю нужно бы ее выучить назубок. Хорошо, если нас в итоге просто прогонят пинком под зад из этого города! Представь, что со мной сотворят, если я его не излечу? А если вдруг у герцога невпопад случится расстройство желудка и он решит, будто я его отравил? Да мою голову наколют на пику у городских ворот, не успеет он с ночного горшка встать!..

Фэйн в унынии склонила рыжую лохматую голову, признавая, что спор выиграл дядюшка. Она умела принимать доводы разума если без благодарности, то хотя бы не упрямясь. Но дядя Абсалом распалился и продолжал развивать свою мысль, уже не обращая внимания на свою племянницу:

-Интересно, много ли народу пришло в дом этого умалишенного герцога в надежде хорошо заработать? И еще интереснее — многие ли покинули сей дом живыми? Да я голову даю на отсечение, что в этом городе нет ни одного аптекаря — половина на кладбище, а вторая — спешно переехала в другие края! Нет, быть аптекарем в наше время опаснее, чем сражаться с драконами... К герцогу мы не пойдем ни в коем случае. Заглянем на ярмарку, подзаработаем чуток и направимся в Лирмусс. Столица все же остается столицей, пусть даже и в этой ужасной Лаэгрии.

Уже можно было различить сине-красные одеяния стражников, мельтешащих у городских ворот, и время от времени ветер доносил обрывки ругательств. Стражники суетились, грозили своими алебардами и сыпали проклятьями — крестьяне, по-видимому, едущие на ярмарку, перекрыли своими гружеными телегами въезд какому-то благородному господину с сопровождением. Тот возмущался, потрясал щитом и от досады пришпоривал своего коня, отчего бедное животное жалобно ржало и приплясывало на месте.

Зоркий дядюшка Абсалом приостановился и ухватил за рукав свою племянницу, которая, погрузившись в задумчивость, ничего вокруг себя не замечала.

-Погоди ты! — шикнул он. — Не лезь на рожон! Стражники небось злющие — огребем мы с тобой держаком от алебарды по спине — у нас ни подорожной, ни лицензии! Подождем, пока стража успокоится, народ разъедется... К тому времени может еще какой обоз деревенский подойдет — мы с ними пройдем через ворота.

Девушка покосилась на ворота, где похоже вот-вот должна была начаться потасовка и согласно кивнула. Неподалеку от дороги виднелась небольшая рощица, привлекшая внимание Абсалома и вскоре путники уже обосновались в ее сени, расстелив на земле кусок ткани, расшитый изображениями луны и звезд, порядком поблекших от дорожных испытаний. Свара у ворот набирала силу и торопиться им было некуда.

-...А если мы заработаем целых три кроны к последнему ярмарочному дню, — мечтательно говорила Фэйн, глядя в бездонное синее небо, — то первым делом купим осла! А, дядюшка? Купим?

-На кой черт нам осел?

-Как это — на кой черт? Пожитки наши возить!

Абсалом скептически хмыкнул в усы.

-Вот я и говорю — на кой черт нужен осел, тем более за три кроны, ежели у меня есть ты?

-Ну, дядюшка, ну уважили... — Фэйн угрожающе нахмурилась. — Значит, я буду тащить этот хлам на горбу до самого Амилангра?

Любящий дядюшка уселся поудобнее, выудил из кармана сухарь и заметил:

-Радуйся, что чучело крокодила сгорело вместе с нашей лавкой. А на новое у меня пока денег нет. Иначе ты бы еще и его носила — а то какой же это аптекарь без крокодила?..

-Дядя, вы купите осла! — глаза Фэйн сузились.

-Может тебе еще арданцийского скакуна купить? — ядовито поинтересовался дядюшка Абсалом.

Фэйн покраснела от злости — у нее была очень белая кожа, типичная для уроженцев севера и для рыжих, оттого ярким румянцем она покрывалась очень легко по разнообразным поводам.

-А на что же вы потратите наш заработок, позвольте узнать? — спросила она, запинаясь и фыркая от сдерживаемого гнева.

-Свой заработок я потрачу на насущные нужды, — ответил Абсалом. — Первым делом куплю тебе приличное платье. Так у меня появится хоть какая-то возможность сбыть тебя с рук...

-А чем плох мой нынешний наряд?!! — Фэйн вскочила на ноги и уперла руки в бока, пытаясь изобразить вызов.

-Хотя бы тем, что нас могут не пропустить из-за него в город, — хладнокровно пояснил дядя Абсалом. — Там на столбе я заметил объявление, гласящее, что в Таммельне распутницы, цыганки и танцовщицы живота объявлены вне закона.

От возмущения Фэйн задохнулась, вновь побагровела, а затем вскричала:

-Да как повернулся у вас язык назвать родную племянницу распутной девкой?!!

Дядюшка пожал плечами.

-Вот я и говорю — надо купить пристойный наряд, чтобы более ни у кого язык не поворачивался. Ни к чему позорить мои седины. Я почтенный даленстадский аптекарь, и не желаю, чтобы меня принимали за дядюшку развратницы. Я намереваюсь быть дядюшкой скромной девицы, которую можно будет выдать замуж за какого-нибудь приличного юношу, имеющего постоянный доход.

Эти слова произвели действие, сравнимые разве что с небольшим землетрясением. Девушка вопила, призывала себе в свидетели всех святых, которых почитают в Даленстадте и клялась, что не перемолвится с тиранствующим дядюшкой ни словом до конца своей жизни, впрочем, щедро перемежая эти клятвы обещанием немедленно утопиться, удавиться и уйти в монастырь. Дядюшка Абсалом безмятежно смотрел в небо, грыз сухарь и не придавал никакого значения крикам своей племянницы, по-видимому, давно к ним привыкнув.

-Я буду носить свое платье до скончания своей жизни, а последней моей волей будет, чтобы меня в нем похоронили! — мстительно прошипела в окончание своей речи Фэйн, и уселась на землю, повернувшись к дядюшке спиной.

-Вот и славно, — все так же спокойно согласился Абсалом. — Значит, деньги на наряды мы тратить не будем. Чудно. У меня возникла еще одна мыслишка: истрачу-ка я их на дилижанс до Прадейна. Говорят, они ходят быстро — за недельку обернемся. Передам тебя из рук в руки твоей тетушке Вандине, той самой, что держит прачечную. Она как-то мне жаловалась в письме, что ей не хватает рабочих рук. Поработаешь там лет эдак десять, зарекомендуешь себя как следует, и тетушка отпишет тебе прачечную, как надумает помирать. Ты до скончания своих дней будешь надежно обеспечена, пусть даже вид белоснежных подштанников тебе до самой смерти мил не будет. Но ты с благодарностью вспомнишь своего дядюшку, который верно истратил свой заработок...

Лицо Фэйн с каждым словом становилось все более и более кислым. По-видимому, подобные разговоры велись не первый раз и уже успели набить ей оскомину. Но в отсутствии действенности их нельзя было упрекнуть.

-Хорошо, дядюшка, — процедила девушка, вздернув веснушчатый нос. — Купим приличное платье. А еще кандалы, да колодку на шею. И маленькую тележку, чтобы запрягать меня в дороге. В ходкости с ослом меня, конечно, не сравнить, но в приличном платье это не будет так уж бросаться в глаза...

-Я знал, что ты внемлешь голосу разума, — добродушно отвечал дядюшка Абсалом, не обратив никакого внимания на полудетские попытки племянницы огрызнуться.

К этому времени солнце уже поднялось высоко, толпа у ворот поредела и стражники скрылись из виду, по всей вероятности предпочтя скучному дежурству веселую игру в кости.

Еще немного погодя на горизонте показалось облачко пыли, в котором вскоре можно было различить кавалькаду телег и повозок.

-Привал завершен! — объявил дядюшка Абсалом и поспешил к дороге, даже не оглянувшись на племянницу, которая взваливала на себя их общие скудные пожитки. Он был полон хороших предчувствий — не радужных, ибо какие радуги могут привидеться повидавшему жизнь человеку? — однако от таммельнской ярмарки он ожидал хорошего заработка. Абсалом давно уже открыл для себя главную жизненную истину: радоваться следует мелким удачам, а крупных следует, наоборот, остерегаться.

Ярмарка вот-вот должна была начаться.

* * *

Я стояла рядом с нашим скромным навесом, вычищая грязь из-под ногтей щепкой, и уныло голосила:

-Не проходите мимо! Опытный аптекарь излечит любую хворь — от подагры до насморка! Чудодейственные капли помогут всем страждущим от косоглазия и заикания! Мазь от икоты! Декокты от облысения, а также от зубной боли!..

-Веселее кричи! — сердито пробурчал дядя, скучавший в тени навеса. — Кто ж поверит, что я исцелю зубную боль, ежели моей родной племяннице рожу так перекосило, будто у нее все вся челюсть хворая!

Я злобно покосилась на него, так как время близилось к обеду, а торговлю дядюшка всегда начинал спозаранку, и, что было сил, завопила:

-Сей мудрый аптекарь славен по всему Даленстадту, Арданции и Даэлю! Многие знатные люди прибегали к его услугам и со страшной силой желают повстречаться вновь, чтобы выразить свою благодарность! Нет ему равных в борьбе с почечуем и ветрянкой, нервным тиком и скрежетом зубовным! Подходите, не пожалеете!

Дядюшка и тут остался недоволен:

-От твоего крика ко мне скоро выстроится очередь пациентов с нервным тиком, если, конечно, у них на то достанет храбрости...

-Вам не угодишь! — огрызнулась я.

-Ладно, можешь пройтись по торговым рядам, — наконец смилостивился дядя. — Я вижу, что ты из врожденной пакостности сорвешь голос, лишь бы не помогать своему старому дядюшке. Денег я тебе не дам, и не надейся. Платье сам выберу. А ты не зевай — если увидишь, что где-то можно стянуть бублик или яблоко — принеси мне гостинец, а то я с утра еще ни разу не подкрепился.

Я, достигнув цели, довольно ухмыльнулась, затем сладко потянулась, ведь от однообразного стояния у навеса у меня ломило все кости, а от скуки — слипались глаза, и отправилась глазеть на таммельнскую ярмарку.

Хоть мы с дядюшкой уж третий день морочили головы честным таммельнцам, мне так и не довелось до сих пор свободно прогуляться по торговым рядам — строгий дядюшка не отпускал меня ни на шаг, повторяя, что мой наряд наведет любого встречного на дурные мысли и пропадай моя пустая голова. С утра до вечера мне надлежало выкрикивать завлекательные речи, убеждая честной народ прибегнуть к услугам аптекаря, ведь дядюшка не гнушался попрекать меня каждым куском хлеба. В то время мне едва сравнялось семнадцать лет, и я, несмотря на многочисленные беды, выпавшие на мою долю, все еще не научилась ценить по достоинству чужую доброту — попреки дяди казались мне несправедливыми, хоть иного опекуна для меня до сих пор не сыскалось.

За минувшие дни мне удалось рассмотреть в подробностях только два соседних торговых места — справа мужик продавал горшки, слева обосновался воз с сеном, вчера же и позавчера на этих торговых местах стояли торговцы сбруей — и подобное упущение вызывало у меня ужасное недовольство. Попасть на городскую ярмарку, чтобы глазеть на сено да хомуты? Пф-ф-ф!

Не теряя ни секунды, я отправилась к рядам, столь милым сердцу любой девушки — здесь продавали ткани, платья и ленты. Сердце мое сжималось от осознания того, что у меня не имеется даже медяка, который я могла бы потратить на эти чудные вещицы. Горе мне, убогой сироте при жадном дядюшке! Я не могла купить самую дешевую тесемку! Даже золоченый витой шнурок для корсета!.. Жадным взглядом я пожирала связки блестящих лент и горы бусин, сияющих на солнце ничуть не хуже драгоценных камней. Но торговцы, едва завидев мой яркий наряд и рыжие косы, выразительными жестами и гримасами давали знать: они не желают, чтобы рядом с их товаром околачивались всякие проныры. Мне пришлось уйти оттуда несолоно хлебавши, однако при том я лелеяла надежду, что завтра дядюшка все-таки купит мне вон то зеленое платье... или вот это красное, с бархатистой каймой по подолу...

Дивный аромат свежих пирожков завел меня в ряды, где торговали всяческими сладостями. Там я, помня просьбу дядюшки Абсалома, стащила в сутолоке пряник, а затем и пару бубликов. Как же я любила ярмарки!..

А вокруг меня бурлила жизнь! Ругались перекупки, рвали глотки купцы, расхваливающие свой товар, гарцевали лоснящиеся жеребцы, возле которых вертелись маленькие, смуглые джеры, и все это было таким ярким, жизнерадостным и красочным, что дух у меня перехватывало.

Одна из джерских женщин, заметив, что я слоняюсь без дела, решила попытать счастья и предложила мне погадать по руке. Я прямо сказала ей, что у меня при себе нет ни скойца, но на всякий случай обтерла руку об подол своего платья. Джеркана, покружив немного вокруг, польстилась на дешевенький медный браслет с парой стеклянных бусин, который мне достался даром — кто-то обронил его у постоялого двора. Жаль было расставаться с побрякушкой — бусины сверкали так ярко! — но гадалка обещала, что непременно увидит на моей ладони признаки счастливого будущего, и я согласилась.

Поначалу джеркана затеяла говорить о дороге, да о потерях, что выпали на мою долю, но по моему лицу поняла, что взамен на свой браслет я ожидала куда большего, и принялась расписывать, как глубока на моей ладони линия сердца.

-Видишь? Видишь эту засечку? — спрашивала она меня, водя пальцем по моей ладони. — Это редкий знак, непростой! Тебя полюбит знатный господин, очень знатный! Но дальше одни кресты, одни решетки — любовь ваша будет запретной, да сам он — человек темный, тайный, не жди, что так просто с ним сойдешься! Вижу здесь волю другой женщины, она между вами, как река меж двух берегов. Много в ней силы, которой в тебе нет, но там, где ты сильна — у нее слабость. Может, и справишься, если не струсишь!

-Что же это, — с замиранием сердца спросила я, пропустив мимо ушей весть о неведомой сопернице, — на мне женится барон или граф? Ты точно это видишь, гадалка?

-Вижу, что полюбит без памяти, хоть и будет поначалу тому не рад, — отвечала с важностью джеркана, довольно косясь на браслетик, который уже блестел на ее смуглой руке. — А женится ли... тут от тебя все зависит. Линия ума у тебя коротка, а судьба вовсе едва намечена — что уж тут говорить?

-То есть, я, по-твоему, глупа, точно пень лесной? — возмущенно вскричала я, отдергивая руку. — Сама-то обещала, что точно предскажешь мне будущее, а теперь виляешь — то ли сбудется, то ли нет... Да я таких предсказаний с десяток сочиню, не запнувшись! Обратит на тебя внимание городская стража, а погонит в шею или нет — тут уж от воли святых угодников все зависит, да от того, как низко ласточки над землей летают, ведь линии ума у тебя и вовсе не видать!..

-Ишь какая! — не осталась в долгу гадалка. — Другим таким замарашкам любви знатного господина с головой хватит, в ножки кланялись бы за такое обещание, а ты еще и недовольна!..

-Я девушка честная, — сурово отвечала я, нахмурившись. — На кой ляд мне любовь без свадьбы?

-Еще вспомнишь свои слова, как будешь точно кошка бегать за своим ненаглядным! Сердцу не прикажешь! — мстительно пообещала мне джеркана и смешалась с компанией своих шумных соплеменниц, окруживших богато одетого толстяка.

Я, вся во власти раздумий, жевала бублик, развязно облокотившись на случайный столб — слова гадалки приятно растревожили мне душу, несмотря на то, что разошлись мы с ней не по-доброму. Вот бы и впрямь меня полюбил знатный господин — то-то кусали бы локти все мои родственнички, давно уж объявившие, что знать меня не желают! Да и дяде Абсалому не оставалось бы ничего иного, кроме как признать, что из меня вышел толк вопреки его ожиданиям. Сомнения джерканы по поводу свадьбы бросали тень на картинку ослепительного будущего, быстро обрисовавшуюся в моей голове, но, я, поразмыслив, решила, что у меня достанет сноровки затащить под венец господина, полюбившего меня без памяти — чего же другого ему оставалось желать?..

Успокоив себя таким выводом, я отправилась дальше, к прилавку, уставленному изящными дамскими башмачками — он виднелся в конце ряда. Однако дойти до вожделенной лавки оказалось не так-то просто. Народ вдруг заметался, засуетился, отчего меня повлекло сначала к сушеным грибам, затем к рыболовным снастям. Я сопротивлялась, отпихивала чужие острые локти, и почти было выбралась на свободное место, но тут над моей головой взревел чей-то голос:

-Дорогу благородной даме! Разойдитесь прочь!

И я едва успела метнуться в сторону, чтобы освободить путь для целого кортежа. Впереди шагал, расчищая дорогу, здоровенный слуга, чей рык меня едва не оглушил, за ним следовала хорошо одетая женщина, в которой я также угадала челядь из богатого дома — она держала в руках нарядную плетеную корзину, наполовину заполненную всякой всячиной. Третьей шествовала сама благородная дама, ради которой и сотворили переполох. Ее лицо закрывала плотная белая вуаль, прикрепленная к сложной прическе золотыми шпильками, а туманно-серое, струящееся платье нарочито скромно украшал черный бархатный кант — но даже издали было видно, что оно стоит безумных денег, которых ни мне, ни дяде не судилось заработать, пусть даже у нас скупили бы все имеющиеся микстуры и притирания разом.

На белоснежных пальчиках дамы сверкали тяжелые золотые перстни, у пояса висел кошелек безо всяких вензелей, туго набитый монетами — и уж ясное дело, не какими-то скойцами, а полновесными кронами. Из-под подола платья выглядывали искусно расшитые бисером туфельки, которые оказались бы под стать и эльфийской принцессе из тех сказок, которые я слышала в детстве — ножка у дамы была крошечной, как у ребенка. Иными словами, ничего более прекрасного, утонченного и роскошного мне ранее видеть не доводилось, оттого я и застыла на месте, разинув рот и забыв обо всем на свете — даже о надкушенном бублике, который держала в руке.

Замыкали шествие двое крепких, одинаковых с лица парней, которых я посчитала охраной. Их явно захватили с собой всего лишь для порядка — это было видно по их ленивым движениям и скучающим взглядам.

Дама остановилась как раз около прилавка с башмачками, и я с завистью подумала, что уж ей-то явно по карману купить себе любые из них — да что там, половины содержимого ее кошелька достало бы, чтобы скупить три торговых ряда! Но, несмотря на то, что торговец рассыпался перед нею мелким бесом, дама ни к чему не притронулась своими холеными полупрозрачными пальчиками, и направилась далее. Я незаметно пристроилась в хвост этой процессии, рассудив, что не худо ходить по ярмарке, когда тебе все уступают дорогу, тем более что шаталась я безо всякой определенной цели. Мне стало любопытно, что же купит эта дама из великого множества товаров? Что вообще может понадобиться таким важным особам на обычной городской ярмарке?

След-в-след я ступала за охраной, вытягивая шею, как любопытный гусь и прислушиваясь к разговору, который дама вполголоса вела со своей служанкой. Мы остановились около лавки парфюмера, где я наконец узнала, чем же пахнет миндальное мыло — то, что продавал дядя, было похоже на него, как свекла на яблоко. Затем заглянули к торговцу канарейками, после чего вышли к центральной площади, где глашатай зачитывал объявление о начале турнира лучников — там дама отпила немного лимонной воды, которую поднесла ей служанка. К ним тут же подбежал торговец веерами, безошибочно почуяв своих клиенток, и я смогла полюбоваться изящнейшими опахалами. Я околачивалась поблизости, ожидая каждую секунду что один из охранников, давно уж косившихся в мою сторону, даст мне подзатыльник и прогонит прочь, но любопытство перевешивало страх.

-Благодарю, — мелодично произнесла дама, доставая из кошелька монетку.

-Мое почтение Вашей милости! — торговец поклонился.

Дама раскрыла купленный веер, обмахнула пару раз скрытое вуалью лицо и небрежно бросила в корзину.

-Нет, Белинда, — промолвила она раздраженно, обращаясь к служанке, — это пустая трата времени. Здесь нет ни одного аптекаря!

Мое сердце пропустило удар. Я просто онемела, не в силах поверить в такую удачу! Ну уж теперь дядюшка Абсалом скажет мне спасибо! Не будет мне прощения, если я не воспользуюсь такой оказией!

-Прошу прощения, Ваша милость! — я прошмыгнула под самым носом охраны и очутилась совсем рядом с дамой, пропустив мимо ушей гневные окрики всполошившихся охранников. — Могу ли я занять пару секунд вашего драгоценного времени?

Благородная дама, к счастью, не завопила что-то вроде "Да как ты смеешь, грязная нахалка!", хотя именно так ей и следовало поступить — моя дерзость переходила всячески границы. Осмотрев меня с ног до головы, она довольно приветливо обратилась ко мне:

-В чем состоит твое дело ко мне, танцовщица?

"Нет, дядюшка прав, мне надо срочно купить пристойное платье" — с досадой подумала я, а вслух произнесла:

-Случайно я услышала, что вы ищете сведущего аптекаря, и потому осмелилась обратиться к вам. Неподалеку от старого колодца расположился один из лучших аптекарей трех королевств, которому я прихожусь племянницей. Если вы изволите пройти по этому ряду и свернуть у фонаря налево, то выйдете к его лавке.

Нежные пальчики дамы сжались в кулачки, и она взволнованно сказала мне:

-Спасибо тебе, танцовщица. Вот, возьми в награду!

И мне была вручена серебряная монета, достоинством в четверть кроны. Я чуть не взвизгнула от радости и низко поклонилась несколько раз добрейшей даме. Кто бы мог подумать! Я заработала за минуту больше, чем мой дядюшка за два дня! На что же потратить такое богатство?..

И я, ошалев от счастья, торопливо направилась вдоль ближайшего торгового ряда, жадно разглядывая лежащий на прилавках товар.

Поразмыслив немного, я купила всего лишь кошелек. Сдачи мне причиталась целая пригоршня скойцев, прекрасно его заполнивших. Разумное начало возобладало над душевными порывами, и я решила, что приберегу нежданное-нечаянное богатство. Мало ли как обернется жизнь?..

После этой глубокой мысли, заставившей меня нешуточно возгордиться собственной рассудительностью, пришло время вспомнить о том, что дядюшка уже заждался моего возвращения, и мне грозит хорошая головомойка, невзирая на неоценимую услугу, которую я оказала старшему родственнику. Запрятав кошелек во внутренний карман моей пестроцветной курточки, я поспешила в сторону старого колодца.

...Около дядюшкиного навеса творилось какое-то странное столпотворение, голоса сливались в неразборчивый гул. Я, предчувствуя беду, ускорила шаг. Уже можно было разглядеть, что наше торговое место было окружено плотным кольцом без умолку галдящего ярмарочного сброда.

Только подбежав поближе, я заметила, что несколько человек, стоящих у самого прилавка, наряжены одинаково — в сине-красные туники, украшенные гербовой вышивкой. Все они были вооружены, держались крайне надменно и словно чего-то ожидали. Лавочники и покупатели держались чуть поодаль, вытягивали шеи и что-то оживленно обсуждали, тыча пальцами в сторону звездно-лунного тента.

Несложно было сообразить, что дела наши совсем плохи. "Дядю арестовали, — похоронным звоном отозвалась страшная мысль в моей голове. — Кто-то купил у него декокт и отравился. Или намазался мазью и облысел. Нас вышлют из города без скойца за душой, а скорее всего — повесят. Что же делать?!!" Руки мои сами по себе принялись заталкивать кошелек глубже в карман, а ноги точно так же непроизвольно сделали пару шагов назад.

Тут красно-синие расступились, и показался мой дядя, против обычая сам несущий на спине объемистую торбу. Вид у него был донельзя огорченный, и какой-то перекошенный, будто бедный дядя Абсалом по недосмотру куснул лимон. Позади него шло двое сине-красных господ, что указывало на крайнюю серьезность положения. Тут дядя Абсалом поднял голову, обвел обреченным взглядом зевак и заметил меня. Я попятилась, но было поздно.

Лицо дядюшки побагровело, глаза выпучились, а его обвиняющий перст указал в моем направлении. Все это сопровождалось воплем:

-Это ты!!! Ты!..

Немедленно все взоры обратились в мою сторону, отчего я почувствовала себя крайне неуютно. Во взглядах этих читался ужас с малой толикой сочувствия.

-Это ваша племянница? — обратился к дяде один из сине-красных.

-Она самая... — сквозь зубы процедил дядя.

Тут же по обеим сторонам от меня возникли двое господ, которые ухватили меня под руки, отчего мои ноги тут же оторвались от земли — бежать было поздно, да и некуда, если разобраться.

...Так мы и покинули таммельнскую ярмарку — впереди нас с дядей Абсаломом шло двое господ, позади еще добрая дюжина. Дядюшка яростно сопел, кося на меня налитым кровью глазом, и я опасалась, что он, не сумев совладать с гневом, попросту бросится меня душить. Причины его странной ненависти ко мне были пока что неясны.

-Дядюшка, — как можно более кротко обратилась я к нему. — Куда нас ведут?

Дядя Абсалом утробно зарычал и воздел глаза к небу, беззвучно шевеля губами. Я смогла угадать только "не допусти смертоубийства" и притихла.

-А как ты думаешь? — наконец спросил он весьма ядовитым тоном.

-Откуда же мне знать? — пискнула я.

Дядя снова что-то пробормотал себе под нос и молитвенно сложил ладони у груди.

-Да что ты говоришь, — наконец смог произнести он. — А не ты ли приложила руку, а точнее говоря — болтливый язык — к тому, что сейчас происходит?

-Не понимаю, о чем вы говорите... — слабеющим голосом ответствовала я.

-Ах, не понимаешь... Ну ладно, — дядя осмотрелся по сторонам и, понизив голос, произнес:

-Не ты ли порекомендовала герцогине Таммельнской своего старого дядюшку как необычайно сведущего аптекаря?

-Я не... — начала я и тут же покрылась холодной испариной.

Ну конечно же! То была герцогиня! Как я могла не подумать об этом... И тут же в голову мне пришла крайне трезвая мысль: "За такое дядюшка непременно меня удавит".

-Я не знала, что это была герцогиня... — беспомощно сказала я, понимая, что лучше бы мне молчать, причем с утра до вечера.

Дядя Абсалом поджал губы и отвернулся от меня, показывая, как глубоко разочарован моим необдуманным поступком.

Впереди темнела зубчатая стена герцогского дворца.

-Ее Светлость Вейдена, герцогиня Таммельнская ожидает вас в своем кабинете, — уведомил нас крайне надменный слуга, не скрывавший своего недоумения по поводу нашего визита в дом столь важного вельможи. Мы с дядей горестно вздохнули и вошли в распахнутые двери, причем дядюшка Абсалом старался держаться от меня как можно дальше, словно от зачумленной.

Дворец герцога был настолько роскошен, что хотелось немедленно бежать из-под его крова куда глаза глядят. Тут было не место для таких жалких оборванцев, как мы с дядей — теперь я это ясно понимала и все сильнее корила себя за глупый поступок.

Герцогиня Таммельнская сидела в огромном кресле, резные подлокотники которого являли собой истинное произведение искусства, а золоченые гвоздики, блестевшие на фоне красного бархата обивки, показались мне ярче всех небесных светил разом. Дядюшка поклонился, едва удержавшись от того, чтобы пасть ниц, а я присела столь низко, что с трудом смогла подняться без посторонней помощи.

-Благодарю вас, что вы приняли мое приглашение, господин аптекарь, — обратилась к дядюшке госпожа Вейдена, мелодичный голос которой уже был мне знаком, и жестом приказала нам подойти поближе.

Во взгляде ее я не заметила презрения, естественного по отношению к столь жалким существам, как мы с дядюшкой — герцогиня, казалось, не замечала, как бедно мы одеты. В ее глазах светилась лишь одна отчаянная надежда — возможно, именно она ослепила герцогиню, заставив говорить с нами, как с равными.

Дядя, крайне почтительно сгорбившись, шагнул к креслу, я последовала за ним.

-Абсалом Рав, к вашим услугам. Чем я могу быть полезен Вашей Светлости? — медоточиво вопросил он.

Я, враз утратив всю свою дерзость, спряталась за спиной дяди и испуганно рассматривала владетельную даму, юное лицо которой на ярмарке скрывала вуаль. Ей исполнилось не более восемнадцати-двадцати лет, мы с нею могли оказаться ровесницами — но больше ничего общего у нас не имелось, и я даже мысленно не осмелилась сравнить себя в каком-либо отношении с этой молодой женщиной.

Герцогиня была прекрасна. Великолепие ее молодости и красоты оттенялось драгоценностями, парчой и золотом, и, наверняка, заставило бы любого человека, не утратившего способность восхищаться совершенными творениями природы, онеметь от восхищения. Ее темные с пепельным отблеском волосы были убраны в сложную прическу из нескольких кос. Их покрывала сверкающая золотая сеть с вкраплениями крошечных жемчужинок. Две жемчужные подвески обрамляли тонкое лицо молодой женщины и слегка покачивались в такт ее речи. Темные прямые брови контрастировали с необычайно белой, почти прозрачной кожей; очень темными были также и ресницы, отбрасывавшие глубокую тень на яркие зеленые глаза.

Иными словами, то была самая красивая и знатная дама изо всех виденных мною, и я окончательно пала духом. Не стоило ожидать, что такая красота будет дополняться еще и добрым нравом.

-Вы должно быть не знаете, — произнесла герцогиня печально склонив голову, — что в этом доме давно уж имеется нужда в аптекаре, лекаре либо знахаре, который знал бы толк в излечении душевных недугов. Уже долгое время я обещаю щедрое вознаграждение такому человеку, однако никто не пожелал откликнуться на мой призыв. И вот теперь провидение послало мне вас. Я благодарна сверх меры вашей доброй племяннице, которая сообщила мне, где вас искать.

Дядя Абсалом с неприязнью покосился на меня, но угодливо улыбнулся Ее Светлости.

-Она славная девочка, — произнес он. — Всегда хочет помочь своему бедному старому дядюшке.

В его голосе слышалось обещание поквитаться со мной за столь ценную услугу, и я поежилась, предчувствуя изощреннейшие мучения, которым собирался подвергнуть меня дядюшка — если, конечно, нам было суждено выйти из этой комнаты живыми.

Герцогине разумеется, не было никакого дела до того, что у дядюшкиных слов имелось двойное дно — она одарила меня мимолетной доброй улыбкой и продолжила, от волнения перемежая свою речь глубокими вздохами, точно ей не хватало воздуха:

-Почтенный аптекарь, я прошу вашей помощи, позабыв о всяческих предрассудках и условностях — так велика моя тревога. Иногда даже нам, в чьих жилах течет королевская кровь, доводится чувствовать свое бессилие перед лицом несчастья, темной силы, болезни...

-Ваша Светлость может не беспокоиться, — поторопился заверить ее дядюшка. — Не каждый из аптекарей, разумеется, наделен деликатностью и знает толк в конфиденциях, но, смею вас заверить, я не таков. Изложите мне свои затруднения, и я потороплюсь вас успокоить...

-Ах, боюсь, что никто не сможет успокоить меня, добрый господин аптекарь, — горестно воскликнула Ее Светлость. — Но я настолько измучена, что хочу знать правду, какой бы горькой она ни оказалась. Речь идет о моем возлюбленном супруге, Огасто. Наш брак был благословлен и небом, и людьми — он принес мир этим землям и счастье мне самой. Поначалу мне казалось, что благоденствие это будет безоблачным. Редкой женщине выпадала честь быть женой столь достойного человека, и я благодарю богов за эту милость ежечасно.

Ее взгляд затуманился на этих словах. Я едва сдержалась, чтоб не скривиться — к подобным речам я относилась весьма скептически, пусть даже они исходили из уст светлейшей герцогини. Все мои замужние сестры (а их было семеро) утверждали, что их жизнь в супружестве устроилась выше всяческих похвал, однако сонм их супругов вызывал у меня ужас. Каждый из них мог послужить скульптору моделью для отличнейшей горгульи, а когда они собирались все вместе на очередных крестинах или поминках, то являли собой картину, которую так и тянуло назвать "Семь смертных грехов хлебают пиво". В те времена я не вполне отдавала себе отчет в том, насколько узок мой кругозор и безо всяких сомнений мысленно приравняла беды благороднейшей дамы к неприятностям, случающимся в низкородных семействах вроде моего собственного. Стоило мне только услышать про любовь и счастье в браке, как я преисполнялась тайного презрения, пусть даже речь шла о знатных господах, один волосок с головы которых стоил дороже всей моей жизни.

Решимость юной герцогини, к счастью, не подозревавшей о моих дерзких мыслях, иссякла, и она умолкла, не зная, как продолжить свою историю — она бросала сомневающиеся, опасливые взгляды на дядюшку, который, признаться честно, мало кому показался бы достойным доверия господином. У меня мелькнула робкая надежда, что на этом наши с дядей злоключения закончились и обращение госпожи Вейдены, раздумавшей делиться с нами своими бедами откровенно, сведется к какой-нибудь мелочи — но этому не суждено было сбыться.

-Я хотела бы изначально пресечь ваши возможные сомнения, почтенный господин аптекарь, — промолвила госпожа Вейдена, сделав над собой усилие. — К супругу я испытываю глубочайшее уважение и то, что я вам поведаю далее, не является плодом воображения неблагодарной жены. Видите ли... Последнее время нрав моего супруга, Огасто, изменился. Странности, которые он выказывает, очень тревожат меня.

Мне ли было не знать об отношении дядюшки Абсалома к подобным жалобам! Даже алчность порой не удерживала его от возмущенных речей, сводившихся к тому, что все без исключения женские головы забиты отборной чушью, а любые жалобы на мужей — суть вздор и чепуха. Однако сейчас страх перед герцогиней был настолько силен, что дядя Абсалом худо-бедно сумел изобразить обеспокоенность и сочувствие.

-В чем же выражаются странности вашего светлейшего супруга? — спросил он, с трудом подбирая слова.

Герцогиня, казалось, только и ждала подобного вопроса — ей нужно было выплеснуть снедающую ее тревогу. Позабыв о том, что перед ней стоят сомнительные бродяги, пытавшие счастья на городской ярмарке, она начала свой сбивчивый жалобный рассказ. Из него следовало, что герцог Огасто Таммельнский, вначале казавшийся заботливейшим и нежнейшим из мужей, заметно переменился в последние месяцы. Он стал избегать жену, все чаще уединяясь в своей библиотеке и мрачнея день ото дня. Порой герцог отказывался от еды по несколько дней кряду, разговаривал сам с собой, но более всего госпожу Вейдену пугали приступы безумного хохота, одолевавшие герцога Огасто. На все свои робкие испуганные вопросы юная герцогиня получала отстраненные ответы, заставляющие ее беспокоиться еще сильнее. Слухи о нездоровье герцога ширились в Таммельне, хоть слугам было строго запрещено сплетничать — но разве возможно сохранить подобную тайну?..

Дядя только моргал и беспомощно вставлял "Э-э-э-э... вот как?" и "Кто бы мог подумать?". Герцогиня говорила сбивчиво, ее глаза при этом были наполнены слезами, вот-вот готовыми пролиться.

-Картина мне вполне ясна, — дрогнувшим голосом произнес дядюшка, чьи худшие подозрения в очередной раз подтвердились. — Конечно, некоторые моменты...

-О! Неужели я, наконец, получу ответы на свои вопросы? — воскликнула госпожа Вейдена, коснувшись своих прекрасных глаз кружевным платком. — Скажите мне, мудрейший из аптекарей, что с ним?

Дядюшка Абсалом что-то невразумительно булькнул, видимо, пребывая в отчаянии, и, наконец, выдавил:

-Видите ли, ни один уважающий себя лекарь не решится делать решительный вывод без осмотра пациента, поэтому сказать однозначно...

-Ох, ну конечно же! — герцогиня торопливо поднялась, одновременно с тем звоном колокольчика подавая знак слугам. — Вне всякого сомнения, вы правы. Я не могу от вас пока этого требовать. Сейчас же мы пойдем к Огасто и уже после этого...

Я съежилась от ужаса, а дядя невольно пошатнулся.

-А как ваш светлейший супруг относится... э-э-э... к вашей тревоге? — прошелестел он.

"Не велит ли он тут же повесить меня?" — без труда услышала я подоплеку вопроса.

-Когда-то он сказал: "Ты вольна делать что хочешь. Я не буду тебе препятствовать. Если для твоего спокойствия нужно, чтобы меня осмотрел лекарь, то я согласен", — сказала герцогиня, чье лицо горело от нетерпения.

-Весьма, весьма странно, — дядюшка был настолько озадачен, что не удержался от замечания, которое, к счастью, расслышала только я.

После этого мы, совершенно сбитые с толку, нерешительно последовали за герцогиней, направившейся к двери. Слуги, сопровождавшие нас, недовольно перешептывались, именуя нас исключительно "проходимцами" и "шарлатанами", и было ясно, что в успех этого предприятия верит только герцогиня Таммельнская, потерявшая голову из-за беспокойства о своем муже

-Обождите здесь, господин аптекарь, — Вейдена приоткрыла резную дубовую дверь и, обернувшись, пояснила. — Это библиотека моего мужа. Здесь он всегда проводит послеобеденное время. Лишь мне дозволяется тревожить его в эти часы...

С этими словами она исчезла за бесшумно закрывшейся дверью. Слуги, переглянувшись, напоследок вполголоса обозвали нас жуликами, желающими нажиться на чужой беде, и удалились, торопясь поведать новые сплетни прочей челяди.

Дядя воровато оглянулся, и, удостоверившись, что его кроме меня никто не видит, прислонился к стене, испустив не то громкий вздох, не то тихое завывание.

-Должно меня проклял тот язвенник, из Кимары ... — пробормотал он, и глаза его закатились под лоб. — Судьба не может быть настолько безжалостна без причины.

-Ничего, быть может, все еще обойдется, — пискнула я.

-Молчи, — предостерег меня дядюшка Абсалом свистящим шепотом. — Я все еще помню, кто виноват в этом гнуснейшем происшествии!

Тут дверь герцогской библиотеки распахнулась. Дядя негромко икнул, а я, несмотря на то, что мысленно призывала себя сохранять спокойствие, почувствовала предательскую слабость в ногах.

-Проходите же, господин аптекарь! — Вейдена стояла в дверях. — Мой супруг согласен поговорить с вами.

Дядя отделился от стены и нетвердо двинулся в библиотеку, напоминая висельника, приближающегося к эшафоту. Поразмыслив, я последовала за ним, рассудив, что меня считают кем-то вроде собачонки, следующей за своим хозяином и не обладающей даже толикой разума, способного истолковать чужие слова, не говоря уж о том, чтобы использовать их во вред кому-либо.

Отставая от дяди на три шага и не отрывая взгляда от ковра, которым был устлан пол, я вошла в светлую, большую комнату, где витал дух каких-то незнакомых мне благовоний.

-Вот, Огасто, — подала голос Вейдена, выглядевшая вконец испуганной в присутствии своего супруга. — Это тот самый лекарь, о котором я тебе говорила.

-А-а-абсалом Рав, целиком и полностью к вашим услугам, Ваша Светлость, — промямлил дядюшка, дрожа всем телом.

-Подойдите ближе, почтенный господин Рав, — приятный голос был тихим и немного глуховатым, и я различила в нем странный, никогда ранее не слышанный мною акцент. — Я не люблю разговаривать, когда мне плохо видны глаза собеседника.

Дядя Абсалом поспешно просеменил вперед. Я повторила его маневр, согнув шею так, что подбородок уперся в грудь.

-Кто эта девушка? — в голосе герцога Таммельнского не слышалось никакого интереса, он был целиком погружен в какие-то далекие от нас с дядюшкой размышления.

-Позвольте представить вам мою племянницу, Фейнеллу Биркинд, Ваша Светлость, — дядя Абсалом цепко ухватил меня под локоть и подтолкнул вперед. Я сделала корявый реверанс, а затем еще и растерянно поклонилась на всякий случай. Глаза поднять я так и не решилась, поэтому разглядеть смогла лишь ножки письменного стола, за которым, по-видимому, и восседал герцог.

-Какой у нее чудной наряд, — голос герцога был все так же равнодушен. — Право слово, вас не должны были впустить в Таммельн, господин лекарь — здесь царят весьма строгие нравы. По-моему, у вашей племянницы что-то неладное с шеей. Ее продуло в дороге?

-Нет-нет! — дядя незаметно, но болезненно ткнул меня пальцем в бок. — Просто бедная девочка родом из глухой провинции, и ее пугает все новое. Думаю, ее смутила роскошь этого великолепного дома и ваше милостивое внимание к ней. Так, моя милая?

И я снова получила чувствительный тычок.

-О, да, — покорно пробормотала я, поднимая голову, чтобы взглянуть на герцога Таммельнского, и впрямь являвшегося весьма странным господином, судя по его речам.

...Он откровенно рассматривал меня, но во взгляде его было очень мало любопытства, как, впрочем, и любых других эмоций. С похожей скукой обычно изучают изваяния в храме во время полуторачасовой службы. Вне всякого сомнения, герцог, в отличие от своей жены, сразу распознал, с кем имеет дело — движения его темных, подернутых поволокой глаз, указывали на то, что от него не укрылась ни одна заплатка на нашей одежде и ни одна прореха в наших башмаках. Я же глазела на него, как на наиболее чудесное явление, случившееся в моей жизни и, думаю, меня бы поняла любая девушка, повстречавшаяся с герцогом Таммельнским.

Господин этих земель оказался еще более привлекательным внешне, нежели его красавица-супруга. Даже самый упорный недоброжелатель не смог бы найти в лице Его Светлости недостатка. То был смуглый, худощавый брюнет с матовой кожей — герцог походил на южанина, но куда более утонченного, чем те носатые говорливые господа, которых я раньше видела в городах, куда забредали мы с дядей во время своих странствий. На совершенном лице черными углями горели миндалевидные глаза, обрамленные девичьими длинными ресницами. Но при всем этом во внешности герцога не имелось ни капли женственности или слащавости. Даже длинные, до плеч, черные, слегка вьющиеся волосы не привносили в его облик ничего женственного, а лишь подчеркивали гармоничность его черт.

-У вашей племянницы редкий цвет волос, — между тем говорил прекрасный герцог, рассеяно изучая меня с ног до головы. — У нее в роду не было никого из Иного Народа?

-Ваша проницательность сделала бы честь любому, — немедленно отозвался дядя Абсалом. — Моя бабушка происходила из Лесного народца — гваллиахов, но, готов заверить вас, что старушкой она была скромнейшей и тишайшей, вопреки всем тем разговорам, что ведутся о лесных жителях. Фейнелла, к несчастью, пошла в нее — одна-единственная среди своих сестриц, но, право слово, это обычная девчонка, ничем не отличающаяся от прочих...

Я почувствовала, что краснею от смущения, хотя до сих пор думала, будто к обсуждениям треклятой рыжины мне не привыкать.

-Милая девушка, — сделал вывод герцог, все так же витая в отвлеченных размышлениях. — Меня когда-то интересовал такой тип внешности — не то забавная девочка, не то потешный мальчишка. Она бы могла играть в пьесах Пикеспаркса, тот любил использовать в сюжетах ходы с переодеваниями.

-Благодарю вас, Ваша Светлость, — прошептала я в растерянности, ведь мне было не под силу понять большую часть речи герцога — за всю жизнь я не осилила и трех книг, считая чтение занятием скучным и неприятным.

-Впрочем, перейдем к делу, — герцог отвлекся от изучения моего раскрасневшегося лица. — Моя жена взволнована не на шутку, как я погляжу. Дорогая, не оставишь ли ты нас с господином лекарем наедине?

Герцогиня слегка присела в реверансе, устремив на мужа умоляющий взгляд, и покорно направилась к дверям. Господин Огасто не выразил недовольства в связи с тем, что я осталась в библиотеке, и вновь мне пришлось почувствовать себя глупой собачонкой, которая может разве что позабавить на пару минут, а затем ей позволялось вертеться у ног, если она не вела при этом себя слишком уж докучливо.

-Итак, почтеннейший лекарь, вы не смогли вовремя увернуться... — задумчиво произнес герцог, посматривая на дядю искоса и едва заметно усмехаясь. — Все-таки моя супруга добилась своего. Я полагал, что затею с врачеванием удастся отложить до нашей весенней поездки в столицу.

Мысль о безумии герцога казалась невозможно глупой, когда я смотрела на его приветливое, спокойное лицо. В глазах господина Огасто светилось лукавство, в быстрой улыбке его содержалось куда больше благоволения, чем обычно причиталось на долю нахальных ярмарочных шарлатанов, и сердце мое едва не перестало биться — так был хорош собой герцог Таммельнский.

Дядя Абсалом также пребывал в растерянности, хотя вряд ли на него подобным образом воздействовала красота Его Светлости. На лице дяди было написано беспомощное недоумение, и мне было понятно, что бедный дядюшка окончательно запутался и отчаялся понять, что же сейчас происходит.

-Не волнуйтесь, господин ...ээээ... Рав, — герцог сделал успокаивающий жест тонкой рукой. — Женские капризы иногда невероятно докучливы. Их можно пропускать мимо ушей и глаз, однако рано или поздно придется уделить им внимание. О лекаре моя супруга стала заговаривать еще со средины лета, и раз уж вы стоите передо мною — почему бы не удовлетворить эту прихоть Вейдены?

-Кхе-кхе, — закашлялся потрясенный дядя, все еще не знающий, стоит ли произносить хоть что-то в присутствии Его Светлости, рассуждающего настолько здраво, что пугало это сильнее иных безумных речей.

-Вижу, что вы все еще обеспокоены, — улыбка герцога содержала столько тепла, что под ней мог вызреть средних размеров арбуз. — Но, право слово, мы оба сможем извлечь пользу из этой затеи. Успокойте госпожу Вейдену, отвлеките ее от тягостных, пустых мыслей — раз уж она решила, что вы достойны ее доверия. Я позволю вам остаться в моем доме, определю вам щедрое жалованье и стол, но слышать о вас я хочу как можно реже — надеюсь, у вас хватит смекалки для того, чтобы это устроить.

-Ваша Светлость, — наконец обрел дар речи дядюшка Абсалом. — Я сделаю все, что смогу.

-Вот и прекрасно, — герцог вновь одарил нас своей несравненной улыбкой. — Идите к госпоже Вейдене. Я отдам приказ управляющему и вы не будете ни в чем нуждаться. Надеюсь, вы станете первым и последним лекарем, которого я принял на службу.

Дядя Абсалом принялся истово кланяться и пятиться к двери. Я согнулась в три погибели и последовала за ним, но не удержалась и подняла голову, чтобы напоследок взглянуть еще разок на господина Огасто, все так же сидящего за столом. Лучше бы я этого не делала.

Красивое лицо герцога было мрачнее тучи.

Плохое настроение дядюшки Абсалома после беседы с Его Светлостью как рукой сняло. Он сиял словно новая крона и разве что не пританцовывал на месте. Я была прощена.

-Это самый замечательный герцог, которого я когда-либо видел! — произнес дядя в восхищении.

-И самый красивый, — поддакнула я.

-Неужто? — удивился дядя и задумчиво прибавил. — Да, я не заметил в нем проявления каких-либо недугов, отменный цвет лица... Скорее всего, его пищеварение работает как часовой механизм. Отличнейшие зубы. Да-да, я редко видел зубы в столь хорошем состоянии — а уж я их повидал немало...

-И что же мы теперь будем делать? — перебила я дядюшку.

-Как "что"? — удивился тот. — Найдем управляющего, передадим ему, что герцог велел обращаться к нам с почтением, и пусть нам подыщут комнату для жилья — да потеплее...

-А как же герцогиня? — нахмурилась я, посчитав, что дядюшка слишком легкомысленно отнесся к произошедшему, хоть в подобном недостатке он обычно обвинял меня.

-Милая моя, беда герцогини лишь в том, что ей нечем себя занять, — отмахнулся от меня дядя. — Подобные нелады случаются во всех богатых семьях. Не скажу, что я профессионал в этой области но уж придумать, чем развлечь скучающую молоденькую женщину, столь внимательно относящуюся к здоровью телесному и душевному, я смогу. Все же я был женат три раза, не забывай об этом!

Я промолчала, не желая напоминать дядюшке о том, что две его жены подозрительно быстро упокоились на кладбище, а третья сбежала с бродячим театром. Семейная жизнь дядюшки Абсалома не могла служить образцом для подражания, но он сам об этом никогда не задумывался.

-Интересно, сколько в сем дому пустующих комнат?.. — между тем разговаривал сам с собой дядя. — Здесь наверняка можно устроить настоящую лабораторию. Надо будет намекнуть герцогу... Так, сейчас же пойдем искать управляющего!

И дядя решительно направился по коридору.

-Ах, господин аптекарь! — вдруг раздался за нашими спинами голос госпожи Вейдены. — Я не думала, что вы справитесь так быстро! Ну, скажите же мне наконец, что же с ним?

-Ваша Светлость! — дядя резко развернулся и поспешил ей навстречу, на ходу кланяясь. — Чтобы поставить диагноз вашему супругу не требовалось и пяти минут.

-Это излечимо? — герцогиня побледнела.

-Вне всякого сомнения!

-Что же за болезнь одолевает моего супруга? — Вейдена прижала руку к сердцу.

Дядя Абсалом важно откашлялся.

-Это черная хандра, — вынес приговор он. — Она часто нападает на людей в эту пору года. Признаки хвори Его Светлости появились в середине лета?

-Да...

-Так я и думал. Типичнейший случай, — дядя покачал головой. — Лечение будет долгим. Но, будьте покойны, все пройдет бесследно. Главное условие — абсолютный покой больного. Не стоит часто напоминать ему о болезни. Держите себя в его обществе как обычно, точно ничего не замечаете. А чтобы уменьшить ваши собственные страдания, вызванные тревогой о Его Светлости, вам следует немного отвлечься. Тем самым вы только ускорите его исцеление.

Герцогиня слушала дядюшку Абсалома, затаив дыхание. От сознания собственной важности дядя каждую фразу ронял все более веско и к концу речи стал напоминать пророка, вещающего в кругу своих последователей.

-Вы — мое спасение! — горячо промолвила госпожа Вейдена, на лице которой наконец-то проступили краски. — Я сразу поняла, что именно вас послали милостивые боги ко мне на помощь. Ваше слово — закон, господин аптекарь.

Дядя порозовел от удовольствия.

-Не затруднит ли вас, Ваша Светлость, сказать нам, где найти мажордома? — важно осведомился он. — Чем скорее я обустроюсь здесь, тем быстрее приступлю к выполнению своих обязанностей... Видите ли, приготовление некоторых снадобий требует специальных условий...

И вот тут, глядя на довольного дядю и герцогиню, ломающую руки от волнения, я опрометчиво решила: "Наконец-то наши бедствия закончились! Вот оно — счастье!"

Позднее я не раз вспоминала этот момент, как пример самого горького своего заблуждения.

Жизнь в доме герцога поначалу показалась мне сладкой, точно перезревшее яблоко, внезапно упавшее в мои руки с самой верхушки дерева. Нам с дядей отвели покои совсем неподалеку от спальни госпожи Вейдены — то были большие и светлые смежные комнаты, которые раньше показались бы мне достойными любого короля. Но увидев апартаменты Ее Светлости, я поняла, что до сих пор ничего не смыслила в роскоши. Даже дядя оробел, впервые переступив порог прекрасной комнаты, стены которой были сверху донизу затянуты шелком с золочеными узорами, но вскоре освоился и уже через пару дней вел себя так, точно всю жизнь ступал по мягчайшим коврам и сиживал в бархатных креслах. Как я уже говорила, дядюшка Абсалом был тем еще прохвостом и смутить его надолго не мог ни один поворот судьбы — тем более, настолько приятный.

Прочие слуги прозорливо нас возненавидели с первой же минуты нашего пребывания в герцогском дворце — слишком уж много почета оказывала нам госпожа Вейдена, верившая любой чуши, которую важно изрекал дядюшка. Однако, они недооценили пронырливость нового придворного лекаря — как плесень быстро расползается по отсыревшим доскам, после чего ее становится невозможно вывести, так и люди, подобные Абсалому Раву, незаметно приживаются в любом теплом углу, откуда их не успели тотчас же прогнать. Не теряя зря ни минуты, дядя разузнал, кто верховодит челядью явно и тайно, а затем истратил свой задаток на щедрые подарки тем людям, которых посчитал сколько-нибудь полезными для себя.

Не обращая никакого внимания на мое фырканье и язвительные замечания, он также поставил у очага блюдце с молоком, в темном уголке подвесил сушеный гриб на ниточке, а затем еще и просыпал в щель между половицами немного зерна.

-То-то обрадуются здешние мыши! — сказала я с насмешкой: в истории о домовых и прочей нечисти я верила лишь отчасти, и полагала, будто этим созданиям нет никакого дела до просьб людей.

-Смейся-смейся, глупая девчонка, — пробурчал дядя и принялся громко просить благословения у духа-покровителя здешних стен, обещая, что с каждого жалованья непременно будет жертвовать по меньшей мере три медяка в казну местного хозяина подполов и погребов.

Мне с первого дядюшкиного заработка на службе у герцога Таммельнского перепало только несколько платьев, одно другого унылее. Увидев их, я разругалась с дядюшкой Абсаломом в пух и прах.

-Это тряпье не годится даже на то, чтобы мыть им полы! — кричала я, едва сдерживая слезы. — Я вышвырну эти обноски из окна! Пусть на них спят бродячие собаки, если не побрезгуют!.. Нет уж, лучше их сжечь!

-А вот и чепцы, — невозмутимо отвечал дядюшка Абсалом, раскладывая свертки с покупками. — И причесывайся как следует, несносная девчонка, если не желаешь, чтобы я насильно остриг твои космы. Я принят на службу в приличный дом. Пороча мое имя своим непотребным видом, ты порочишь тем самым и имя Его Светлости! Так-то ты отплатишь добрейшему герцогу за его милость?

Себе же дядя приобрел сразу несколько кафтанов из прекрасного сукна, бесчисленное количество рубах с вышивкой, плащи с ярким подбоем и несколько пар башмаков, сияющие пряжки на которых были величиной с куриное яйцо. Я поклялась, что больше никогда не заговорю с ним после этой обиды, но вскоре мне пришлось смириться с новым гардеробом и расстаться с пестрыми куцыми юбками.

Перемена в моем настроении произошла после того, как по дядюшкиному поручению я отправилась в одиночку на кухню, и немедленно заслышала свист, скабрезные восклицания и прочие знаки мужского внимания, которые, признаться, не были столь уж непривычными для меня. "Эй, рыжая-чумазая! Поди-ка сюда, танцовщица! До чего ж славные у тебя ножки!" — развязно окликали меня подвыпившие гуляки все то время, что мы с дядей бродяжничали. В ответ дядюшке Абсалому приходилось разражаться гневными речами, призванными защитить мою девичью стыдливость — доставалось потом и мне самой, ведь я, будучи по натуре девицей веселой и живой, порой и впрямь строила глазки выпивохам. Нам везло и подобные случаи так и не обернулись существенными неприятностями для меня — должно быть, не такой уж писаной красоткой я казалась случайным ухажерам.

К стыду своему, раньше в подобном внимании я находила что-то лестное для себя, но здесь, в герцогском дому, эти окрики впервые заставили меня испытать острое чувство стыда. Отчего-то с той минуты, как я впервые увидала герцога, сама мысль о том, что ко мне пристают, посчитав своей ровней, всякие неотесанные грубияны, стала нестерпимой. Наконец-то я поняла, отчего дядюшка Абсалом непрестанно увещевал меня держаться скромнее, да советовал пришить к юбке пару широких оборок снизу.

"Что если господину Огасто пожалуются, будто племянница лекаря ведет себя непотребно? — подумала я, покраснев до самой макушки. — Он без того составил не самое высокое мнение о нас с дядей, и не станет разбираться что к чему. Решит, что я гулящая девка, да и все тут!".

Как видите, уже тогда я твердо решила, что до ушей Его Светлости не должны дойти какие-либо сплетни, выставляющие меня или дядюшку Абсалома в неблагоприятном свете. Мне бы полагалось догадываться, что герцогу нет никакого дела до морального облика столь ничтожного существа, как племянница ярмарочного шарлатана, взятого в дом из причуды. Однако в тот же вечер я безжалостно изорвала свои пестрые юбки, отмылась до скрипа, измазала нос едкой мазью для выбеливания веснушек, и следующим утром вышла к дяде в одном из тех серых платьев, что он купил для меня.

-Славно, славно, — сказал дядюшка Абсалом, осмотрев меня с ног до головы, после чего отправил меня собирать травы для целебных настоек. Близилась зима, и к тому времени дяде нужно было обзавестись порядочным запасом всяческой трухи, отварами из которой он собирался потчевать всех обитателей герцогского дворца. Как он говаривал, лекарю лучше обмануть сто своих пациентов, нежели сказать хоть одному, что не знаешь лекарства от его хвори.

Я прихватила с собой корзину побольше и отправилась на поиск достаточно обширного пустыря, поросшего лопухом и чертополохом.

Дворец герцога Таммельнского был пугающим местом. О глубинных, истинных причинах страха и тоски, которые ощущали все люди, находящиеся в его стенах, мне рассказали позже; тогда же мне казалось, что бесконечные темные коридоры, узкие окна и крутые лестницы страшны сами по себе — я не была привычна к таким большим домам и боялась заблудиться в переходах и галереях. Хоть и не сразу, но я отметила, что покои герцога и герцогини были обставлены изящно и богато, прочая же обстановка выглядела откровенно древней и обветшавшей, точно великолепный некогда дом долгое время пребывал в запустении.

Помня о том, как развязно и недружелюбно повели себя слуги в тот раз, когда мне пришлось идти на кухню без сопровождения дядюшки Абсалома, я жалась к стене, когда видела кого-то из челяди и не решалась обратиться с вопросами даже к самым безобидным на вид тетушкам. Мое скромное платье не слишком-то смягчило сердца прочих служанок — я все еще была выскочкой-обманщицей, пусть даже моего дядюшку многие из них уже признали обходительным господином. Даже у самых милейших пожилых лекарей водятся бестолковые юные родственнички, от которых жди одной беды, и неприязнь, питаемая слугами к нам обоим, постепенно сосредотачивалась на мне — рыжей, наглой девице, явно вознамерившейся мутить воду и морочить головы честным мужам.

Именно это мне объяснил мальчишка, окликнувший меня в тот момент, когда я взялась за кованую ручку высокой, узорчатой двери, показавшейся мне похожей на входную.

-Ты что творишь, рыжая? — громко прошипел он, поднырнув под мою руку и довольно грубо оттолкнув меня от двери. — Куда суешь свой нос?

Первым моим порывом было дать затрещину нахальному молокососу, выглядевшему не старше двенадцати лет, однако скалившему зубы, точно ему исполнилось все шестнадцать. Но, вспомнив о том, что с сегодняшнего дня мне надлежит быть вовсе не той Фэйн, что может затеять драку с мальчишкой в чужом дому, я всего лишь обозвала его гадючьим хвостом и собачьим отродьем, прибавив к этому еще пару-тройку ругательств.

-До чего ж у тебя черный язык! — с притворным ужасом воскликнул юный наглец, отпрыгнув от меня и скорчив несколько гнусных гримас. — У твоего дядюшки-лекаря, поди, не хватит мыла, чтобы отмыть его добела!

-Ты кто такой? — фыркнула я, уже сожалея, что не пнула паршивца под зад.

-Меня зовут Харль, — охотно ответил он, внимательно следя за моими движениями, чтобы успеть увернуться. — Люди говорят, что я бездельник и болтливый плут.

-Сдается мне, те люди довольно умны, — проворчала я.

-Тебя они называют рыжей девкой, разодетой точно шлюха, и предсказывают, что ты скоро начнешь приставать ко всем мужчинам во дворце, а затем обворуешь своего бедного дядюшку и сбежишь с первым попавшимся мошенником, — невозмутимо отвечал он. — Считаешь, этим словам можно верить?

-Ах ты мелкий паршивец! — вскричала я и запустила корзиной в Харля, залившегося смехом при виде моего гнева. — Да чтоб в твой грязный рот прыгнула жаба! Чтоб тебе лопнуть от водянки!

-Ох, простите, благородная госпожа! — весело кричал он, уворачиваясь от моих пинков. — Не признал в вас скромную барышню сразу, обознался! Ваша Светлость, смилуйтесь!

Я поняла, что и в самом деле веду себя скандальнее рыночной торговки, но покраснеть еще сильнее мне все равно бы не удалось. Мой чепец перекосился, из-под него выбились рыжие пряди, а ноги путались в нижней юбке. Что бы подумал герцог Огасто, увидев эдакую распустеху, раскричавшуюся средь бела дня? Невольно я вспомнила, каким нежным голосом произносила каждое слово госпожа Вейдена, как светло было ее лицо, как утонченны манеры, и от досады мне захотелось бежать, куда глаза глядят. Я во второй раз хотела отворить дверь, у которой стояла, но Харль вновь остановил меня, тут же посерьезнев.

-Что ты там забыла? — спросил он, понизив голос. — Какие дела у тебя могут быть в Старом Крыле? Если ты и впрямь ищешь, кому здесь строить глазки, то выбор твой удачным не назовешь!

-Ты о чем это говоришь, негодник?! — поперхнулась я. — Я ищу разве что выход из этого безумного дома! Дядюшка Абсалом отправил меня за травами, и мне нужно выбраться на какой-то пустырь, где козы еще не сожрали весь лопух!

-И ты думаешь, что лопухи растут за этой дверью? — спросил с насмешкой Харль.

-Да черт разберет, что там, за этой дверью! — вспылила я. — Ваш треклятый дворец похож на муравейник, из него нипочем не найти выход!

Мальчишка некоторое время изучающе смотрел на меня, точно проверяя, не вру ли я, а затем махнул рукой и сказал:

-Ладно, я проведу тебя. Вижу, ты и впрямь ничегошеньки не понимаешь.

Каким бы унизительным не казалось мне покровительство со стороны двенадцатилетнего мальчишки, поразмыслив, я приняла его предложение. Рассмотрев Харля получше, я заметила, что он одет куда богаче, чем обычный слуга, и поняла, что имею дело с сыном одной из дам, гостивших у герцогини и составлявших ее собственный двор. Я успела к тому времени повстречать нескольких фрейлин — то были степенные провинциальные матроны, гордящиеся тем, что получили место под кровом герцогского дома. Их многочисленные малолетние отпрыски, не придававшие пока особого значения сословным предрассудкам, играли во дворе с детьми слуг или шатались по коридорам замка в поисках какой-либо забавы.

-А что там, в Старом Крыле? — спросила я, едва поспевая за мальчиком — Харль оказался быстроногим, точно таракан.

-Туда лучше не соваться, — ответил он, вновь понизив голос, — да и вообще лучше не болтать о том, что там происходит. До чего ж ты глупая!

-Так объясни мне, чтобы я хоть в чем-то сравнялась в уме с тобой! — огрызнулась я.

-В Старом Крыле живут люди господина Огасто! — прошептал Харль, оглянувшись перед тем по сторонам.

-Эка невидаль! — ничего не поняла я. — Разве в этом доме не каждый — человек Его Светлости?

-Охохо, — вздохнул мальчик, поняв, что я искренне недоумеваю. — Твоя голова и впрямь пуста, как кастрюля после ужина! Неужто ты не слыхала, что герцог Огасто — человек пришлый? Не слепа ли ты часом на оба глаза? Разве не видно за версту, что он чужак в этих краях?

Что-то эдакое я уже слышала от дядюшки, но как мне показалось, он просто напускал на себя таинственный всезнающий вид. Я решила выпытать у проныры Харля все, что только смогу. Мысленно посоветовав себе не обращать внимания на наглый тон мальчишки, я кротко попросила его помочь мне со сбором лекарственных трав для нужд лекаря, если он сам ничем не занят. Харль признался, что сбежал от учителя, нанятого для него матушкой, и охотно согласился. Я заподозрила, что он затем прихвастнет перед своими приятелями, такими же лоботрясами, будто завел шашни с рыжей девицей, но и с этим пришлось смириться — вряд ли кто-то другой захотел бы со мной откровенничать.

Чуть позже мне пришлось, скрепя сердце, поблагодарить его и за то, как сноровисто он провел меня по узким городским переулкам к месту, где можно было легко перебраться через остатки городской стены. Сама бы я нипочем не отыскала эту тропинку, ведущую к заброшенному полю около развалин старого фермерского дома, некогда стоявшего в отдалении от остального предместья. Лопухов, полыни и чертополоха здесь обнаружилось превеликое изобилие — давно уж этих земель не касался плуг землепашца, угодья одичали и перешли в ведение полевых и лесных духов, только и поджидающих того, чтобы вернуть себе утраченные некогда владения.

Солнце припекало все сильнее, в воздухе дрожало марево, неподалеку два аиста бродили по пригоркам в поисках ящериц и лягушек, а над нашими головами чирикали потревоженные воробьи, перелетающие с куста на куст. В душе у меня воцарился покой. Впервые я вспомнила о нашем с дядюшкой доме в Олораке безо всякой тоски.

За то время, пока мы с мальчишкой собрали корзину всяких пожухших стеблей, названия для которых я придумывала на ходу, переняв это умение от дядюшки Абсалома, мне удалось разузнать многое о жизни во дворце герцога. Харль был отъявленным сплетником и хранил в своей памяти бесчисленное количество мелких тайн. Природа одарила его хорошо подвешенным языком, и об этом мальчишка хорошо знал. Должно быть, его красочные истории здесь выслушивали, затаив дыхание, и он порядочно обнаглел, привыкнув ко всеобщему вниманию — я не раз замечала это дурное свойство у многих балагуров и хороших рассказчиков.

-Значит, господин Огасто лишь недавно прибыл в ваши края? — спросила я первым делом о том, что занимало меня более всего остального.

-Пару лет назад он появился здесь со своими наемниками, провалиться им пропадом, — сплюнул Харль. — Наш прежний господин умер бездетным — в эту глушь он приезжал лишь поохотиться да отдохнуть от шума столицы. Старый герцог, мир его праху, приходился двоюродным братом нашему королю Горденсу, началась долгая тяжба между прочими королевскими кузенами, и некоторое время после его смерти эти земли подчинялись наместнику, славному доброму господину. Но тут с востока пришла беда, король наш искал помощи — вот и принял на службу этого южанина с его наемниками, пообещав взамен руку своей дочери, да еще и герцогство за нею дал...

-Госпожа Вейдена — настоящая принцесса? — охнула я потрясенно.

-Истинно так! Добрее и красивее принцессы ни в одном другом королевстве не сыскать, — с неподдельной гордостью произнес Харль. — Разве ты не видала ее вблизи? От такой красоты в душе поют ангелы! Вот только ее красота не принесла ей счастья...

Я тихонько вздохнула, признавая его правоту. Госпожа Вейдена была дивной красавицей, да еще так ласково обходилась с дядюшкой Абсаломом! В моей голове не должно было возникнуть и тени тех дерзких, глупых мыслей, что одолевали меня с той поры, как я увидала герцога Таммельнского.

-В этих краях была война? — я пыталась припомнить хоть что-то, но, увы, пару лет назад до моих ушей доходили известия лишь о том, что происходило на соседних улицах — что уж говорить о событиях в чужих королевствах!

-Типун на твой черный язык, — Харль сделал отвращающий беду жест — таким же отгоняли сглаз и в моих родных краях. — Сюда война не дошла, хоть немало добрых таммельнцев, призванных в войско Его Величества, не вернулось в свои родные дома. Но зря мы радовались тому, что беда нас миновала. Вскоре сюда прибыл господин Огасто с самыми отъявленными из своих головорезов, да еще и...

Тут он замялся и хитрое лицо его омрачила неподдельная тревога.

-Ты хотел что-то сказать о хвори господина Огасто? — предположила я, гордясь своей проницательностью.

-К лешему эту его хворь, пусть хоть совсем рехнется и перестанет выходить из своих покоев, — выпалил мальчишка, не сдержавшись, и тут же зажал себе рот, но затем продолжил, раззадоренный видом моего удивленного лица. — Я хотел сказать о том, что он притащил с собой! Мерзкую нечистую тварь!

-Нечистую тварь? — я почувствовала, как холодок пробежал по моей спине.

-Ну да, настоящего нелюдя, — Харль вздрогнул, и повторил отвращающий жест еще три раза. — Тогда войной на нас ведь шло не соседнее королевство, а темная сила с северных гор! Те из наших, кто побывал на той войне, до сих пор плюются, когда вспоминают, что за гнусных дьявольских созданий им приходилось убивать в бою. Для эдакой-то погани и слов в человеческом языке нет! Кабы не господин Огасто — пропадать нам всем, уж больно безжалостен и силен был враг. Одно дело, когда в твои земли приходит иной король, пусть даже и порядочный кровопийца, а другое — когда власть над людьми берут чудовища.

-Так что же — господин Огасто взял в плен короля тех чудовищ? — от ужаса у меня едва ворочался язык. В моих тихих, спокойных родных краях о таком можно было услышать разве что в старой страшной сказке.

-Да почем мне знать? — Харля даже передернуло всего от отвращения. — Я тайно от матушки в щелку подсмотрел, как вносят в замок тот гроб, окованный цепями — и больше ничего не видал. Его спустили в подземелье, выставили охрану и объявили, что никому, кроме верных людей нового герцога, в то крыло ходу нет. Наемники сущими разбойниками оказались, даже не вздумай к ним соваться! Они из тех, кому война — родная мать, ведь там можно жечь и убивать, сколько душе угодно. Если увидишь где случайно их страшные смуглые рожи — прячься от греха подальше.

-Откуда же родом господин Огасто? — вновь я вернула разговор к герцогу, мысли о котором становились все навязчивее.

-Никто не знает, — отозвался Харль, к тому времени забывший о сборе трав и лениво разлегшийся на старом камне, нагретом солнцем. — Чего только не рассказывают о нем! Я слышал, что он родился на далеких островах, где поклоняются морским чудовищам, а его мать — морская ведьма, которая раз в сто лет выходит на сушу, превратившись в красивую девушку — только по спине у нее идет полоса черной с золотом чешуи. Тому, кто найдет такую чешуйку во время отлива, всегда будет везти на море, его корабль не потопит даже самый суровый шторм, а сирены и кракены будут держаться в стороне. Капитаны и пираты готовы отдать целое состояние за такой талисман. Но горе тому, кто встретит ведьму лунной ночью, когда она втирает в свою белоснежную кожу лунный свет, собранный с морских волн... Вскоре израненное тело несчастного вынесут морские волны, а спустя некоторое время на берегу найдут младенца, на теле которого в укромном месте есть ведьмин знак — та самая черная чешуйка, и стоит ее вырезать серебряным ножом, как младенец превратится в отвратительного морского гада, точь-в-точь как сама ведьма без человечьей личины. Убить того ребенка нельзя, ведь на город обрушится гнев моря и проклятие ведьмы — но как только сыну ведьмы исполняется восемнадцать лет, его изгоняют из города и запрещают возвращаться...

Речь мальчишки стала вдохновенной, напевной, глаза горели, как это часто случается с увлеченными рассказчиками. Я, невольно увлекшись его сказками, присела рядом и вскоре почувствовала, что меня вот-вот одолеет дремота — солнце пригревало так ласково...

— ...А другие говорят, что мать господина Огасто была дочерью знатного господина с Юга, дерзкой и своенравной девицей. Как-то раз она побилась об заклад, что пойдет на кладбище в ту ночь, когда мертвые выходят, чтобы отведать угощение, оставленное для них родственниками. Все отговаривали ее, но она никого не послушала. Только она ступила на кладбищенскую землю, как луна вышла из-за туч, и девушка увидала, что мертвецы весело пируют, а в их мертвых глазницах пылает огонь преисподней. Но гордая южанка преодолела страх и смело пошла вперед. Мертвецы, завидев ее, принялись ласково приглашать ее к своему столу и просить, чтобы она съела хоть крохотный кусочек поминального пирога. Но она не слушала их и шла все дальше, дальше, пока не очутилась за кладбищенской оградой. К тому времени она очень утомилась, а кладбищенские столы ломились от яств, вид которых заставил бы изнывать от голода любого. Но девушка помнила, что нельзя прикасаться к пище покойников. Тут она увидала, что за оградой, на большом камне лежит чудесное сочное яблоко, светящееся во тьме. Девица не удержалась и откусила кусочек от него, после чего упала в беспамятстве. Через девять месяцев она родила сына, который сначала показался повитухе мертвым — он не дышал и не издавал даже тихого писка. Но только все решили, что младенец умер, как глаза его моргнули, раз-два, раз-два! Девушка та отошла в мир иной сразу после родов, однако успела признаться перед смертью, что съела проклятое яблоко в поминальную ночь. Люди пошли на указанное ею место, увидели старый камень — как покойница и описала. Только самая древняя старуха в округе припомнила, что некогда там был похоронен нечестивый самоубийца, виновный в смерти многих добрых людей. Его имя было проклято, оттого на камне и не выбили ни буквы, ни знака. О происшествии этом запретили говорить, сына бедной покойницы отослали в далекий монастырь, а саму ее похоронили с пышностью и почетом. Но не прошло и семи дней, как надгробье на ее могиле оказалось разбитым, могила раскопана, а следы, от которых разило тленом, вели к старому камню за оградой кладбища. Земля там была рыхлой, но никто так и не решился раскопать могилу самоубийцы, чтобы проверить, лежит ли там тело той, кто стала его посмертной женой...

-Ох и горазд же ты плести языком, — с некоторым презрением произнесла я, не дав Харлю начать третью историю о рождении господина Огасто. — Не трудись, я и сама таких баек сочинила добрую сотню взамен на обед или ужин у случайного костра. Расскажи-ка лучше, давно ли за Его Светлостью водятся странности, о которых все говорят? Правда ли то, что его одолевают приступы?

Мальчика принялся морщить лоб, припоминая.

-Сказать по чести, в те времена, когда господин Огасто только прибыл в Таммельн, наша семья не так уж часто бывала во дворце, не по чину нам это было, — ответил он неохотно. — Матушка извелась вся, чтобы попасть в свиту Ее Светлости. С госпожой Вейденой прибыло несколько столичных дам, но разве для королевской дочери этого достанет?.. Все семейства Таммельна, считавшие себя благородными, едва не передрались, когда предлагали своих дочерей в наперсницы новой госпоже. Но к тому времени, как мы с матушкой обжились во дворце и осмотрелись, господин Огасто уже начал хворать, хоть о том и запрещали говорить поначалу. Слыхал, что с самого начала он повел себя нелюдимо, точно не сам выторговал для себя Таммельн. Вот и вышло, что у госпожи Вейдены есть свой двор, к Ее Светлости все горожане идут со своими бедами, а Его Светлость лишь со своими наемниками ведет беседы, да вполуха слушает отчеты управляющего, точно ему нет никакого дела до своих владений. Приступы его в тайне держать не вышло, вскоре уж все в округе знали, что рассудок господина Огасто помрачен. Он и сам о том знает — прячется ото всех, молчит, а затем выходит из своих покоев, как из могилы подымается.

-Отчего же началась его болезнь? — задумчиво спросила я, не ожидая, что на этот вопрос мне кто-то даст ответ, однако Харль с готовностью принялся перечислять:

-Быть может, старой каменной пыли надышался — она, поговаривают, раньше с ума многих свела. Дворец-то построен на камнях, которые остались еще от эльфов, и как не бились чародеи — а в старые времена их множество здесь водилось и преискусных! — вредное колдовство из подземелий так и не вывели. Если в самую короткую ночь года положить себе в башмак веточку зверобоя, перо ворона и коготь черной кошки, а затем спуститься в старые коридоры, что под землей, то увидишь, что одни камни под ногами серые, как обычно, а иные — отмечены знаками. Если с такого камня соскрести чуток плесени, затем ее высушить и подмешать в питье человеку — тот непременно сойдет с ума. Потому-то слуги не хотят спускаться в подземелья: к ноге эльфийская магия пристанет, позабудешь перед своим порогом ноги вытереть, да и внесешь непотребство в свой дом! А господин Огасто частенько спускается вниз, чтоб посмотреть на своего пленника...

-На чудовище? — скривилась я от отвращения.

-Вот все и говорят — зачем на эдакую мерзость смотреть? — согласился со мной Харль. — Это похуже эльфийской магии будет! Многие говорят, что герцог теряет рассудок оттого, что ведет беседы с той тварью. Бывает, что одним словом с ночной ведьмой перемолвишься, не признав ее в темноте — и она душу потом из тебя высосет за пару недель. А тут уж который год нечистая сила под боком козни свои творит — что ей цепи, что ей стены? — он понизил голос. — Поговаривают, что хоть господин Огасто и взял в плен то чудовище, но сам очутился в его власти. Да и сам он неизвестно какого роду-племени...

-Хочешь сказать, что господин Огасто — не человек? — с насмешкой спросила я, поняв, что мальчишка вновь принялся сочинять.

Уязвленный Харль сердито шмыгнул носом, но спорить не стал:

-Господин Огасто — быть может и людской крови, а вот тот, кого он привез с собой и запер в подземелье — истинное чудовище, тут уж можешь быть уверена. Всякому известно, что одолеть нечистую силу без колдовства невозможно, вот и рассуди сама — честный ли человек наш новый герцог или же нет.

-Колдовство! — еще с большим презрением воскликнула я, сморщив нос.

-Хочешь сказать, глупая Фейн, что не веришь в колдовство? — рассердился Харль, явно привыкший к другому отклику на свои истории. — Не требуется большого ума, чтобы назвать любую историю байкой! Признайся просто, что в твоей скучной жизни не случалось ничего интересного, оттого ты и не веришь в чудеса!

-Такие россказни стоили мне немалых бед, и я не скрываю, что не люблю их, — я помрачнела. — Длинные языки суеверных кумушек перемывали мне кости сколько я себя помню. Я ведь восьмая дочь восьмой дочери, да еще и уродилась рыжей незнамо в кого...

Мальчишку мои слова не на шутку встревожили, он уставился на меня с подозрением.

-Восьмая дочь восьмой дочери? — переспросил он, хмурясь. — В наших краях это считается недобрым знаком!

-То-то и оно, — зубы мои скрипнули от давней досады. — Все сразу сошлись во мнении, что я — урожденная ведьма с дурным глазом. Так и вышло, что батюшка мечтал о сыне, а получил рыжую восьмую девку — и с той поры все в моем семействе пошло наперекосяк. Родителям пришлось уехать из родных краев, но дурная слава шла за нами по пятам. Матушка моя решила, что отправит меня в Олорак к своему брату — моему дядюшке, — в надежде, что туда слухи дойдут нескоро. Лишь пару раз после того мне позволили увидеть сестер, а затем родители запретили мне переступать порог их дома, не желая, чтобы вновь начались пересуды. Обо мне распустили слух, будто я умерла. Некоторое время я жила с дядюшкой Абсаломом, а затем кто-то пронюхал, отчего от меня отказалась родная семья, и вскоре лавку дядюшки сожгли, вменив мне в вину все бедствия, что произошли в городе за пять лет, если не больше. Нам пришлось убираться подобру-поздорову, чтобы не попасть в тюрьму по обвинению в колдовстве. Пораскинь-ка мозгами, Харль — жила бы я так дурно, обладай хоть толикой каких-то волшебных сил?

Мальчишка, задумавшись, кивнул.

-Уж веснушки эти ты точно могла бы свести, — согласился он, но затем по изменениям в его остроносом лице стало видно, что опаска в нем снова взяла верх, помножившись на врожденную болтливость. Я поняла, что Харль уже воображает, как принесет в герцогский дом удивительную весть о племяннице лекаря.

-Не вздумай тут же об этом разболтать, паршивец! — я нахмурилась, уже сожалея о том, что разоткровенничалась. — Стоит мне только услышать за своей спиной обвинения в колдовстве, как я тут же донесу Ее Светлости, что ты сочинил сплетню, будто господин Огасто — сын морской ведьмы и покойника!

-Тебе никто не поверит, пришлая! — огрызнулся Харль, но в словах этих не слышалось уверенности.

-Зато госпожа Вейдена верит дядюшке Абсалому! — ответила я с угрозой.

Харль не привык к тому, чтобы ему затыкали рот — я видела это по его насупленным бровям и сверкающим глазам, но он и впрямь чрезмерно разболтался, пытаясь произвести на меня впечатление. Думаю, герцогиня разгневалась бы не на шутку, узнав, как очерняют имя ее супруга, но уступать мне малолетний негодник не желал. Наверняка наша ссора затянулась бы, и мы с ним славно потаскали бы друг друга за вихры, но тут Харль вдруг побледнел, завидев что-то за моей спиной, и быстро спрыгнул с камня, точно собираясь бежать со всех ног, как вспугнутая мышь.

Я оглянулась и увидела, что к нам приближается всадник, появившийся из-за ближнего холма.

-Его Светлость! — прошептал Харль, округлив глаза.

-Господин Огасто? Без сопровождения? — страх мальчика передался и мне — я задрожала, видя, что всадник направляется в нашу сторону.

-Он часто выезжает из дому один, — быстро ответил Харль, взгляд которого тревожно бегал из стороны в сторону. — Никто не знает, куда и зачем он ездит, но повстречать его — не к добру!

-Еще бы! — пробормотала я. — Стоит ему понять, что мы тут бездельничаем и чешем языки... А ну-ка быстро рви вон те листья, и складывай их в корзину!

Сама я тоже бросилась ломать первые попавшиеся стебли, изображая, будто все мое внимание сосредоточено на этой важнейшей работе.

Герцог Огасто, которого я видела до сей поры только единожды, приблизился к нам, и мы с Харлем принялись кланяться, наперебой желая ему доброго дня. Он некоторое время рассматривал нас, точно не в силах припомнить, где раньше видел наши лица, но затем рассеянный взгляд его упал на мои волосы, выбившиеся из-под чепца.

-Племянница лекаря! — произнес он, едва заметно улыбнувшись. — Ты сменила наряд. Я не сразу узнал тебя, рыжая девочка. Что ты делаешь в таком диком месте? И кто это с тобой?

-Ваша Светлость, я Харль Лорнас, — торопливо произнес мой юный спутник, еще раз поклонившись. — Моя матушка, Эрмина Лорнас, состоит при госпоже Вейдене. Я вызвался помочь господину лекарю, и тот сказал, что я могу пойти вместе с его племянницей...

-Мы собираем лекарственные травы, Ваша Светлость, — перебила я речь Харля, с которого сталось бы наврать с три короба, раз уж он приплел сюда дядюшку Абсалома, знать не знавшего ни о каком Харле Лорнасе. — Осталось не так уж много времени до наступления холодов, и нужно сделать запасы на зиму.

По лицу герцога нельзя было с уверенностью сказать, что он меня слышит — взгляд его все то время, что я говорила, был направлен вдаль, куда-то вдаль. При свете дня он казался еще красивее, каждая черточка его лица казалась одновременно и резче, и тоньше. Теперь я поняла, что герцог совсем молод — куда моложе, чем мне подумалось во время нашей первой встречи — ему сравнялось не более тридцати лет. На своем гнедом тонконогом коне он сидел уверенно, и в каждом его движении сквозили изящество, сила и ловкость, свойственные только тем, кто учился искусству наездника с самого раннего детства. Он совсем не походил на предводителя жестоких наемников, но в том, что этот мужчина привык повелевать и приказывать, сомневаться не приходилось.

-Стало быть, господин лекарь выполняет свои обязанности с похвальным рвением, — задумчиво произнес господин Огасто, а затем пристально посмотрел на меня, отчего мои колени подкосились. — Но, все же, мне не хотелось бы, чтобы с тобой, племянница лекаря, случилась беда. Даже в мирное время милых девочек подстерегает немало опасностей, особенно если их волосы так ярко горят на солнце. Вот, держи за свои труды, — он бросил на землю пригоршню монет, блеснувших медью и серебром. — Возвращайся поскорее к своему дядюшке. Думаю, ему хватит тех трав, что ты уже собрала.

-Ваша Светлость, — едва слышно промолвила я, покраснев. — Вы слишком милостивы и щедры ко мне. Мой труд не так уж тяжел...

-Судя по твоим рукам, Фейн, он не так уж и легок, — мягко ответил господин Огасто, отворачиваясь от нас, и спустя несколько мгновений его конь уже скакал прочь.

Я невольно бросила взгляд на свои руки и увидела, что впопыхах собрала целую охапку злой старой крапивы, из-за которой моя кожа уже покрылась большими алыми волдырями. Только теперь я ощутила, как жгутся листья и с проклятиями отшвырнула крапиву. Харль тем временем уже собирал монеты, припав к земле, как ящерица.

-Эй, ты что это задумал? — вскричала я и оттолкнула его, позабыв о том, что мальчишка-то повыше меня положением будет. — Его Светлость наградил меня, а не тебя, болтуна и сплетника!

Все-таки нам с Харлем суждено было подраться в первый день своего знакомства. Сил я не жалела, и не потребовалось много времени на то, чтобы Харль наконец-то проникся своеобразным уважением ко мне и запросил мировую.

-Я тебе не какая-то трусливая местная девчонка, боящаяся глаза поднять от земли! — прошипела я, отряхивая юбку. — Уж не избалованному сынку какой-то клуши со мной тягаться!

-Еще бы! — проворчал Харль, отплевываясь от мусора, набившегося ему в рот, когда я возила его лицом по земле. — Бродячие собаки кусачи!

Итак, начало нашей дружбе было положено — слишком уж много лишнего мы друг другу наболтали, чтобы не желать в душе перемирия. Да и странная встреча с герцогом смущала наши умы.

-Что скажешь, Харль, — с беспокойством произнесла я, когда впереди показались ворота дома Его Светлости. — Не выйдет ли из этой встречи беды? Часто ли господин Огасто ведет такие разговоры со слугами?

-Признаться, никогда раньше не слыхал, чтобы он хоть кого-то называл здесь по имени, не считая госпожи Вейдены, — отвечал Харль, также морщивший лоб от раздумий. — Не знаю, что и думать. Но он был щедр с тобой, и, стало быть, не разгневался, хоть ты заговорила с ним без его дозволения. Другой господин непременно бы приказал отхлестать тебя той самой крапивой да удержал бы половину жалованья...

-Вот и славно, что я служу доброму герцогу Огасто, а не какому-то вздорному извергу, — хмыкнула я. К тому времени я уже выпытала у Харля, что семейство Лорнасов не слишком богато и родовито даже по меркам Таммельна, и оттого матушка моего случайного приятеля весьма дорожит своим местом при герцогине. После того, как волей судьбы дядюшка Абсалом стал личным лекарем Его Светлости, не такая уж высокая ступенька отделяла меня от мальчишки, и я не собиралась это упускать из виду.

Весь оставшийся день я готовила снадобья для дядюшки, так и не признавшись ему в том, что видела герцога. Мне подумалось, что дядя Абсалом, узнав о моем разговоре с Его Светлостью, запретит мне ходить на окрестные поля, и я никогда больше не смогу повстречать господина Огасто при столь располагающих к беседе обстоятельствах. А повстречать его и вновь услышать, как он называет меня по имени, стало моей самой жгучей и тайной мечтой. Много ли надо девушке для того, чтобы поверить, будто ее чувства получат ответ? Мне с лихвой хватило того, что господин Огасто вспомнил меня и мое имя, а затем заметил ожоги от крапивы на моих руках.

Казалось, сама судьба благоприятствует тому, чтобы мы еще раз повстречались: дядюшка Абсалом решил, что мне следует как можно реже показываться на глаза Ее Светлости — слишком уж грубыми были мои манеры и невоздержанным — язык. Дядя не раз говаривал, что тяготы жизни куда сильнее огрубляют юных людей, нежели зрелых — так оно и вышло. Если новоиспеченный придворный лекарь с легкостью избавился от вульгарных замашек, приобретенных под влиянием наших бедственных обстоятельств, то ко мне они прилипли намертво. Разумеется, дядюшка пытался привить мне навыки вежливого обхождения с благородными особами, но не питал иллюзий и трезво полагал, что времена, когда глаза герцогини и ее придворных дам не будут оскорблены моим присутствием, наступят нескоро. Сам он проводил в покоях госпожи Вейдены большую часть дня, мне же изобретательно находил другие занятия. Я с нетерпением ждала того момента, когда дядюшка удовлетворится количеством трухи, в которую я перетирала высушенные травы, и отправит меня за новой охапкой чертополоха.

Для моего недавнего знакомца, Харля Лорнаса наш разговор не стал вовсе уж мимолетным впечатлением — он частенько пробирался в дядюшкину лабораторию и с интересом следил за тем, как по стеклянным трубкам течет коричневая мутная жидкость. Его матушка, насколько я поняла, до сих пор не разгадала тайну исчезновений сына, чем тот был необычайно доволен.

Как-то раз он проболтался, что с утра видел, как господин Огасто покинул дворец в одиночку. Я горячо взмолилась всем богам в надежде, что у меня получится вновь попасть на тот пустырь, где мы встретились с Его Светлостью, и кто-то из небожителей, любящих пособлять людским безумствам, не остался равнодушным к моим просьбам. Дядюшка Абсалом в тот день и впрямь решил, что успокоительной настойки пустырника никогда не будет слишком много для этого дома. Никогда раньше я не радовалась так, выслушивая его сварливые указания! Схватив корзину, я ринулась к черному ходу из дворца, дорогу к которому уже могла найти и без Харля. Неизвестно, что подумали прочие слуги о том, почему племянница лекаря с ошалевшим видом перепрыгивает через три ступеньки, но я о том не волновалась — все мысли мои были о господине Огасто.

Сбылось проклятие гадалки — я совсем позабыла о том, что герцог женат, да и мысль о разности нашего происхождения я старательно отгоняла, внушая себе, что истинная любовь не ведает преград. Все время мне вспоминалось, как джеркана обещала мне любовь знатного таинственного господина, и этого мне оказалось достаточно — госпожи Вейдены словно не существовало в моем мире грез. Да, она была красивее меня, и в каждом взмахе ее ресниц заключалась утонченная, возвышенная прелесть, которой отродясь не имелось в моем открытом, простом лице — но во мне достало безрассудства, чтобы посчитать, будто герцог откликнется на мои пылкие, искренние чувства, так отличающиеся от сдержанной нежности герцогини. Спроси у меня кто-то в ту пору — готова ли я снести позор, таиться, обманывать, забыть о гордости — и я ответила бы утвердительно, ни секунды не задумываясь. Впервые в жизни я влюбилась и чувство, о котором ранее я размышляла с опаской, показалось мне прекрасным и мучительным одновременно.

Очутившись на заброшенном поле, я, вспомнив слова господина Огасто о том, как ярко горят на солнце мои рыжие волосы, сорвала с головы ненавистный чепец. Мне хотелось, чтобы на голове моей пылало настоящее пламя, которое герцог уж точно увидит издалека. Мысли мои беспорядочно кружились в голове — я то торопливо срезала маленьким изогнутым ножом первые попавшиеся стебли, то роняла охапку трав на землю и застывала, всматриваясь вдаль — туда, где в мареве знойного полдня дрожали силуэты приземистых деревьев, из-за которых в прошлый раз показался всадник на тонконогой породистой лошади.

Когда я окончательно разуверилась в том, что сегодня мы с господином Огасто повстречаемся, судьба решила проучить меня за потворство нелепым сердечным страстям. Из развалин старого фермерского дома показалось двое бродяг весьма опустившегося вида, и, разумеется, мои растрепанные рыжие волосы обратили на себя их внимание — маленькая хитрость сработала вовсе не так, как мне хотелось. Я услышала их пьяные, недобрые окрики слишком поздно — они успели отрезать мне путь к городу.

Похожие неприятности уже случались в моей жизни, оттого я не стала терять времени, и, развернувшись, со всех ног помчалась к рощице, перепрыгивая канавы и невысокие кусты как заяц — бегала я быстро и ловко, и поначалу отнеслась к своему приключению не столь серьезно, как следовало бы. Бродяги же решили, что погоня за мной — вполне годное развлечение и с веселыми криками последовали за мной. Не успела я подумать, что им, испитым забулдыгам, нипочем меня не догнать, как ноги запутались в проклятой юбке — новое платье было, по меньшей мере, на две ладони длиннее моего прежнего, — и я неловко покатилась кубарем. Вскочив на ноги, я почувствовала, как меня накрывает запоздалый страх — преследователи значительно сократили расстояние, разделявшее нас, а моя левая нога подворачивалась каждый раз, когда я пыталась на нее ступить.

Звать на помощь здесь не имело смысла — ближайший жилой дом в предместье находился слишком далеко для того, чтобы его обитатели могли услышать даже самые истошные крики, и я, сжав зубы, перехватила покрепче свой небольшой нож, хоть и не верила всерьез, что смогу оказать достойное сопротивление двоим взрослым мужчинам. "Быть может, они поймут, что при себе у меня нет ничего ценного, и отпустят", — тщетно пыталась я успокоить себя.

Но судьба, слегка проучив меня, смилостивилась — я услышала приближающийся перестук лошадиных копыт, и вскоре конь господина Огасто гарцевал рядом со мной.

-Я же говорил тебе, племянница лекаря, чтобы ты не бродила в одиночку по заброшенным полям, — произнес герцог, и, повысив голос, обратился к замершим неподалеку бродягам, которые выглядели теперь куда испуганнее, чем я пару минут назад. — По какому праву вы преследуете честных женщин в моих владениях? Согласно здешним законам за это полагается позорный столб! Эта девушка, к тому же, служит в моем доме — быть может, подобное оскорбление стоит и виселицы!

-Прощения просим, пресветлый господин! — упал на колени один из пьяниц. — Да только кто ж мог знать, что рыжая девка — честная женщина? Известно, что все рыжие — либо ведьмы, либо отродье распутной лесной нечисти! Да чтоб мне язык отсох и другое всякое, если я обижал когда приличных девиц!

-Отсохнет, не сомневайся! — запальчиво выкрикнула я, утирая расквашенный при падении нос. — Уж коли я ведьма, то мое слово сбудется!

Несомненно, я бы прибавила к этому еще пару цветистых обещаний, но, вспомнив о том, что мои речи слышит и господин Огасто, смутилась и прикусила язык.

-Убирайтесь прочь, — после недолгих размышлений красивое лицо герцога вновь приобрело отстраненное выражение, и он с брезгливостью взмахнул рукой в сторону бродяг. — Если когда-нибудь кого-то из вас приведут ко мне на суд даже из-за украденной курицы — отправлю на виселицу без раздумий.

Трусливым разбойникам, конечно же, понравилось это предложение, и спустя пару мгновений только примятая трава указывала на то, что они еще недавно топтались на этом самом месте.

-Благодарю вас, Ваша Светлость, — пролепетала я, волнуясь теперь в десяток раз сильнее, чем во время своего бегства. — Вы спасли меня...

-Тебе повезло, девочка, — ответил господин Огасто, бросив на меня взгляд, в котором я увидела что-то вроде сочувствия. — Но не стоит полагаться на везение слишком часто. Ты вновь собирала травы?

-Да, Ваша Светлость, — едва слышно промолвила я, покраснев. — Моя корзина осталась там, на поле. Мне нужно вернуться за ней...

Но, попытавшись шагнуть, я безо всякого притворства скривилась от боли — ушибленная нога не желала мне повиноваться. Герцог некоторое время наблюдал за тем, как я пытаюсь приноровиться к болезненным ощущениям, а затем, безо всяких пояснений, спешился и одним движением легко усадил меня на своего коня.

Я пискнула от неожиданности — до того я ни разу не ездила верхом. Конь господина Огасто показался мне бешеным зверем, глаза его горели хищным огнем, и от страха, смешанного со смущением, сердце мое билось, как безумное. Герцог, не обращая внимания на то, как я неловко цепляюсь за луку седла, вел коня в сторону заброшенного фермерского дома. Путь наш проходил отнюдь не по тем канавам и кустам, по которым я мчалась, не чуя ног, оттого занял куда больше времени. Первые несколько минут я пыталась справиться с волнением, герцог и вовсе молчал, не выказывая признаков каких-либо чувств. В том я видела счастливое стечение обстоятельств — заговори он со мной сразу же, я не смогла бы произнести в ответ и пары слов, показав себя вовсе неотесанной и глупой девицей. Но к тому моменту, как он обратился ко мне, я несколько пришла в себя.

-Твой дядюшка нарушил мой приказ, — произнес господин Огасто. — Я сказал, чтобы он больше не посылал тебя в эти глухие места за травами.

-Не гневайтесь на него, Ваша Светлость, — всполошилась я, сообразив, что оказала дядюшке Абсалому очередную медвежью услугу. — Я утаила от него тот случай. Он не знает о вашем приказе, и в том лишь моя вина, простите меня...

-Отчего же ты не передала ему мои слова? — в голосе господина Огасто звучало легкое удивление безо всяких признаков гнева, и я расхрабрилась.

-Мне бы тогда и шагу ступить из наших комнат не позволили, Ваша Светлость, — честно ответила я. — А я хотела бы хоть изредка выходить из вашего дворца в одиночестве, без надзора.

-И зачем же ты хочешь выходить из моего дома в одиночестве? — чуть насмешливо спросил герцог, и нотки, прозвучавшие в его голосе, заставили меня потерять голову.

-А отчего вы уезжаете из дворца без сопровождения? — ответила я вопросом на вопрос, и тут же, испугавшись собственной дерзости, начала просить прощения за свою болтливость.

Господин Огасто знаком показал, что не придал серьезного значения моей ошибке, и ответил:

-Верно подмечено, маленькая Фейн. Но не думаю, что причины для уединения у нас схожи. Я и впрямь иногда устаю от старого дворца. Меня одолевает тоска при виде его стен, и я сбегаю от черных мыслей и тяжелых воспоминаний. Иной раз одиночество средь полей не так страшно, как одиночество средь людей. Не думаю, что в твоей милой головке рождаются столь тягостные образы, и вряд ли тебе стоит подвергать себя опасности, как сегодня, из-за пустой прихоти.

-Но... но почему вам плохо во дворце? — я запиналась, но превозмогала страх, понимая, что нельзя упустить удивительную возможность вызвать господина Огасто на откровенный разговор. — Вас почитают и любят...

-Ты уже наверняка знаешь, что это не так, Фейн, — тон герцога был отвлеченным и словно располагал к тому, чтобы я продолжала свои расспросы. — Я чужак в этих краях, за мной по пятам идет дурная слава. Сами стены этого дома ненавидят меня за то, что я объявил себя их господином.

-Но ваша жена, госпожа Вейдена, вас очень любит! — воскликнула я, не веря, что мой язык осмелился произнести эти слова. — Разве этого недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливейшим из смертных? Каждый человек мечтает быть любимым, ведь чувства, обращенные на него, возносят его над остальными! И, напротив, как несчастен человек, которого никто не любит...

-Стало быть, ты хочешь, чтобы тебя любили все, кто встречается на твоем пути, Фейн? — Его Светлость оглянулся, словно ища в моем лице что-то такое, чего раньше не заметил.

-Да, — простодушно призналась я и шмыгнула носом. — До чего же обидно, когда тебя гонят, едва завидев рыжие косы! Куда бы я ни пошла — меня встречают злоба и страх, а провожают подозрительные перешептывания. И все оттого, что мне не повезло уродиться красноволосой... Этого нипочем не переменить, даже колдовством, ведь рыжина не выводится даже самыми крепкими зельями — так мне сказала одна знахарка, а она знала в этом толк!.. Но мне кажется, что найдись в мире хоть один человек, который отнесется ко мне по-доброму и всегда будет рядом — злые взгляды остальных уже никогда не обидят так, как раньше!

-Если бы все было так просто, рыжая девочка, — вздохнул господин Огасто.

-Когда тебя любят — это всегда хорошо! — упрямо возразила я.

-Когда не можешь ответить любовью на любовь — это приносит множество несчастий, — ответил господин Огасто и голос его прозвучал глухо.

Сам по себе этот разговор был настолько удивительным, что у меня дух перехватывало: сам светлейший герцог говорил со мной, точно я была ему равной. Последние же его слова и вовсе заставили мое сердце екнуть — мне показалось, что господин Огасто признался, будто не любит госпожу Вейдену!

-Но все может перемениться... — робко произнесла я, чувствуя, как замирает все мое нутро.

-Не может, если вся любовь уже отдана другой, — был ответ, и я едва не лишилась чувств, теперь уж окончательно уверившись, что гадалка с ярмарки не соврала.

К тому времени мы добрались до того самого пустыря, где я оставила свою корзину. Герцог помог мне спешиться, и сердце мое едва не лопнуло от восторга, когда его пальцы коснулись моей талии. Забылась даже боль от ушибов — я лишь кивнула утвердительно, когда господин Огасто спросил, смогу ли я дойти до дому. Разумеется, никакого смысла отвечать иначе у меня не имелось — вернись я во дворец, восседая на коне Его Светлости, пищи для сплетен и пересудов таммельнцам хватило бы на десять лет вперед. Даже блаженство, которое я тогда испытывала, не помешало мне сообразить, что обстоятельства нашей второй встречи с господином Огасто нужно сохранить в глубочайшей тайне.

-Ваша Светлость, — обратилась я к герцогу напоследок. — Прошу вас, не говорите моему дядюшке о том, что случилось сегодня. Я... я не приду сюда больше, обещаю вам.

Господин Огасто, вновь вернувшийся к своему обычному отстраненному виду, небрежно кивнул в ответ на мои слова, и скрылся из виду. Я же, подняв трясущимися руками корзину, некоторое время стояла, подняв пылающее лицо к безоблачному небу, беззвучно вознося хвалу богам, а затем похромала в сторону предместья, непрерывно и блаженно улыбаясь.

Дядюшка Абсалом, осмотревший вечером мою ногу, в очередной раз упрекнул меня в неловкости и глупости, но достал из потайного ящика мазь, которую обычно держал про запас и не тратил по пустякам. Я все еще не придумала, как лучше передать дядюшке слова Его Светлости, чтобы соврать при том как можно меньше — дядя Абсалом, будучи записным вралем, чуял ложь за версту, — но судьба снова решила мне пособить, пусть даже и не вполне приятным образом.

-Знаешь, Фейн, — начал дядюшка с озабоченным видом, — во дворце поговаривают, что ты слишком много бездельничаешь. Мне передали, что сегодня ты едва не сбила с ног Маделину, служанку Ее Светлости — и даже не подумала попросить прощения за свою грубость. Да, я знаю, что прочая челядь завидует тем, кто не марает руки черной работой, но нам не следует потворствовать этим сплетням. Уж тебе ли не знать, чем они могут обернуться?.. Довольно с тебя прогулок в одиночестве — приличной девице это не пристало. С завтрашнего дня ты будешь принимать здесь пациентов из числа слуг. Думаю, даже такая бестолочь, как ты, способна попасть пипеткой в ноздрю, ежели болящий жалуется на насморк... да и простуду с расстройством желудка ты не спутаешь, я надеюсь. Хвори посложнее оставляй на мое усмотрение, но чай из ромашки все равно каждого заставь выпить — он никому еще не навредил... Паршу всякую руками не трогай, а ежели кто надумает здесь кашлять или харкать — гони в шею, только вежливо...

Дядюшкины напутствия я выслушивала до глубокой ночи, с тоской вспоминая, как чудесна была наша сегодняшняя встреча с господином Огасто. "Нет, все не может закончиться так просто! — говорила я себе, вздрагивая и чувствуя, как мурашки бегут по всему моему трепещущему телу. — Он почти признался, что любит меня! Иначе зачем бы ему вообще говорить со мной о своих чувствах? Все переменится, и через пару дней мы снова повстречаемся, иначе быть не может!".

-Ты слышишь меня, Фейн? — сердился дядюшка Абсалом. — Я сказал, чтобы ты не брала мази из этого ящичка, если к тебе придет кто-то из судомоек или младших конюхов! А вот тот декокт с мятным вкусом — только для господина управляющего и его семейства, да ниспошлют им боги крепкое здоровье!

-Да, дядюшка, — покорно отвечала я, видя перед собой только лицо господина Огасто. — Декокт положен только судомойкам, а господин управляющий и без него здоров будет...

-Да ты, никак не ногу ушибла, а голову! — всплеснул руками дядюшка Абсалом в величайшей досаде, и принялся заново втолковывать мне, как разность положения слуг в герцогском дому влияет на способы их лечения.

Следующие недели показались мне расплатой за минуты счастья, выпавшие на мою долю. Челядинцы и их родичи, прознав о том, что теперь во дворце можно задешево излечить всякую хворь, при всякой возможности стучались в наши двери. Сам господин придворный лекарь за день принимал лишь пару-тройку пациентов, большую часть времени находясь при госпоже Вейдене. Всего лишь два раза я осмелилась его побеспокоить — из-за ребенка, посиневшего от удушья, и из-за глубокой нагноившейся раны на ноге одного из охранников, об истории возникновения которой нам так ничего и не сказали — дядюшка тут же пришел к выводу, что охранники от скуки затеяли дуэль. Таким образом, я побывала в покоях герцогини дважды по своему почину — и госпожа Вейдена дважды щедро одаривала меня. В первый раз она надела мне на палец красивое серебряное колечко, а затем долго смеялась, увидев, что я ужасно сконфузилась — мне вновь довелось почувствовать себя какой-то глупой маленькой собачонкой, которую наряжают в платьица и треплют от умиления. Во второй раз герцогиня отдала мне свою шелковую косынку, и вновь я поцеловала ей руку, покраснев от стыда за то, что я обманываю столь добрую госпожу. "Как можно надеяться на то, что господин Огасто обратит внимание на меня, если его супруга так красива и мила? — спрашивала я себя, возвращаясь в свою комнату. — Как можно предать госпожу, от которой я не видела ничего, кроме добра?". Но вскоре голос разума стихал, заглушенный куда более громкой и отчаянной песней, звучавшей в моем сердце, и я вновь исступленно мечтала о том, чтобы увидеть герцога еще раз, хотя бы издали.

Но, увы, боги словно отмахнулись от моих просьб, посчитав их слишком однообразными и настырными — в моей жизни не случалось ничего, кроме обычных рутинных дел. К виду всяческих фурункулов, лишаев и вросших ногтей я давно уж привыкла за то время, что помогала дядюшке Абсалому, однако теперь они казались мне вдвойне более отвратительными. Иной раз мне думалось, что даже во время наших скитаний я чувствовала себя свободнее и счастливее, но тут же я мысленно задавала себе вопрос: "Хотела бы ты, Фейн, покинуть эту постылую комнату и никогда более не возвращаться в Таммельн?" — и с жаром отвечала на него: "О нет, теперь я никогда не буду счастлива, лишившись возможности видеть господина Огасто хотя бы изредка!".

Дядя Абсалом, которого миновали подобные душевные терзания, блаженствовал, за считанные недели превратившись в наперсника Ее Светлости — дамы из свиты герцогини с восторгом выслушивали как его медицинские рекомендации, так и прочие басни, которыми он щедро их потчевал. Я стала замечать, что в дядюшке Абсаломе появился лоск, щегольство, да и плечи его расправились, точно он сбросил разом десять лет. Поблескивающие глаза и масленая улыбка выдавали то, что дядя закрутил роман с какой-то из придворных дам герцогини — быть может, с матушкой Харля, который последнее время отзывался о лекаре Его Светлости с большой неприязнью.

-Целыми днями угождает госпоже Вейдене, — бурчал мальчишка, помогая мне щипать корпию. — Теперь у матушки и ее пустоголовых подруг только и разговоров — господин Рав сказал вот то, господин Рав пошутил вот так... тьфу! Наглый бродяга, возомнивший себя невесть кем — вот кто твой дядюшка! Совсем позабыл свое место!

Я молчала, ведь эти слова напоминали мне о том, что я и сама метила слишком уж высоко, полюбив господина Огасто — а в то время, я была уверена, что люблю герцога по-настоящему, чтоб до самой смерти больше ни на кого не взглянуть!..

-А что же Его Светлость? — спросила я словно невзначай. — Много ли времени проводит он со своей супругой?

За все эти дни мне лишь однажды удалось увидеть герцога из окна, да и то я не была уверена он ли это или же кто-то из тех самых наемников, о распущенных и жестоких нравах которых меня не уставал предупреждать Харль.

-Хворь Его Светлости в разгаре, — хмуро ответил юный Лорнас. — Он уж два дня не покидает своих покоев, и пища, которую ему приносят, остается нетронутой. А что же делает господин лекарь? Он продолжает рассказывать скабрезные анекдоты да пришивать золоченые галуны к своему камзолу! Разве не затем твоего дядюшку наняли, чтобы он излечил господина Огасто? Раз ты узнаешь о приступе герцога от меня, значит, господин Рав ни словом не обмолвился о том, что его пациент совсем плох!

Разумеется, я не призналась Харлю, отчего герцог принял на службу лекаря, хоть мальчишка и был моим единственным добрым приятелем во дворце. Но он был болтлив, да еще и недолюбливал дядюшку — откровенничать с ним было бы истинной глупостью.

-Дядя Абсалом не любит обсуждать болезни своих пациентов — даже со мной. Такие заболевания, как у господина Огасто, не лечатся быстро, — ответила я, невольно копируя дядюшкины интонации. — Поспешность может оказаться губительной! Да, к тому же, на носу полнолуние. В это время недуги души всегда обостряются, какими бы крепкими микстурами не потчевали больного.

-Это все потому, что зловредные духи при полной луне пакостят людям с двойным усердием, — заявил Харль с уверенным видом. — А в замке этой нечисти полным полно! Не вздумай ходить в одиночку по дворцу, пока светит полная луна — непременно встретишь здешнего домового, а у него дурной характер...

-Ты его сам-то встречал? — с насмешкой спросила я.

-Еще чего! — замахал руками Харль. — Зачем мне смотреть на эдакую пакость? Он обычно шныряет по тайным ходам, что позабыты людьми, но на полную луну открыто бродит по коридорам и галереям со своим фонарем, от которого исходит зеленый свет, как от болотной гнилушки. Его логово — в заброшенной Восточной башне. Иногда ночью слышно, как он страшно воет с ее вершины — мороз по коже пробирает! Упаси меня боги с ним встречаться! Достаточно того, что он украл из моего тайника полукрону, а затем срезал с лучшей куртки нарядные пуговицы. Да еще перевернул чернильницу на мои тетради, пустил летучую мышь в комнату моей матушки, связал шнурки на моих ботинках так, что я едва сумел их распутать...

-Полукрону украл кто-то из твоих дружков, так же, как и ты сам украл ее у какого-то лоботряса, — рассудительно ответила я. — Пуговицы отгрызли крысы — их здесь полно, а чернильница опрокинулась из-за сквозняка... Что до летучей мыши — уж не сам ли ты притащил ее в ваши с матушкой покои, а затем не уследил за нею?

Харль самую малость покраснел, но лишь буркнул что-то неразборчивое в ответ.

-А шнурки у тебя и сейчас запутаны, точно хвост у беса, — завершила я свою речь.

-Домовой существует! — обиженно воскликнул Харль, не выносивший, когда я высмеивала его выдумки, но упорно продолжавший меня ими потчевать из духа противоречия.

-А господин Огасто — морской дьявол, — с презрением отмахнулась я от его слов. Харль, поежившись, с опаской осмотрелся — все же юный сплетник побаивался, что его истории дойдут до господских ушей, а затем, убедившись, что нас никто не подслушивает, с жаром принялся доказывать, что я запомнила все совсем не так, как он рассказывал.

Не успел он толком увлечься, как в дверях показалась девица, служащая на кухне — ей нужно было наложить мазь на ошпаренную руку, — а затем появился псарь, свежие укусы на теле которого никогда не переводились, и мальчишка тихонько юркнул в приоткрытые двери. Госпожа Эрмина Лорнас уже разузнала, что ее сын околачивается при племяннице лекаря, и сурово отчитывала его по пять раз на день, видимо, посчитав, что в ее семействе пристрастием к врачеванию (и врачевателям) должен отличаться кто-то один. Разумеется, этого было недостаточно, для того, чтобы отвадить Харля от лекарских покоев, но мальчишка хорошо знал, как быстро расходятся слухи по дворцу и справедливо полагал, что от глаз служанки до ушей его матери расстояние крайне невелико.

Следующий день грозил в точности походить на предыдущие, и я с тоской взбалтывала тяжелые пузатые бутыли, где настаивались болеутоляющие и отхаркивающие жидкости. Дядюшка Абсалом, неторопливо и с удовольствием позавтракав, направился к госпоже Вейдене засвидетельствовать свое почтение и спросить, уменьшили ли ароматические свечи ее головные боли, а я вновь осталась ожидать искусанных, простуженных и ошпаренных гостей. Харль не показывался, видимо, не сумев этим утром сбежать от своего наставника, и мне не досталось даже порции утренних свежих сплетен, служивших мне скромным развлечением.

Каково же было мое изумление, когда в дверях показалась одна из личных служанок госпожи Вейдены, передавшая мне распоряжение немедленно явиться пред очи Ее Светлости. Кровь сначала отхлынула от моего лица, а затем я покраснела, как вареный рак — мне подумалось, что госпожа Вейдена прознала о том, что я вела тайные беседы с ее супругом. Служанка герцогини ничего мне не пояснила, и я, торопливо забинтовав исцарапанные руки младшему садовнику, пришедшему за несколько минут до того, проследовала в покои Ее Светлости.

Комнаты, где проводила свои дни госпожа Вейдена, окруженная своей скучной и крайне добропорядочной свитой, занимали самую светлую часть дворца — герцогиня любила вышивать и посвящала этому занятию много времени. Хоть старый дворец и не походил, по ее собственным словам, на резиденцию короля Горденса в Лирмуссе, юная госпожа Таммельна постаралась придать мрачному древнему строению легкомысленное очарование, свойственное богатым столичным домам. Пол той комнаты, где она меня ожидала, был покрыт пестрым ярким ковром, поверх которого лежало множество подушек с золотыми кистями — на них полагалось небрежно и изящно сидеть, но видно было, что таммельнским дамам это искусство давалось нелегко. Одна лишь госпожа Вейдена облокачивалась на гору подушек, не умаляя этим своего внешнего достоинства, но дополняя его прелестью юной гибкости. Позы остальных женщин выглядели неловко и скованно — они напряженно следили, чтобы длинные плотные подолы их нарядов прикрывали ноги до самых носков туфель, но при всем том пытались сохранить гордую осанку. Я не сразу заметила дядюшку Абсалома — он восседал на целой стопке подушек, но за пышными юбками окружавших его собеседниц господина лекаря разглядеть удавалось с трудом.

-Милая Фейнелла, вот и ты! — ласково обратилась ко мне госпожа Вейдена, и я незаметно перевела дух — вовсе не так обратилась бы ко мне герцогиня, заподозри она меня в дурных намерениях.

-Ваша Светлость, чем я могу вам служить? — с поклоном обратилась я к ней, осмелев.

-О, я позвала тебя вовсе не для этого! — рассмеялась герцогиня, и смех этот подхватили некоторые из ее дам, что мне не понравилось. — Напротив, тебя ожидает награда за то, как ты нам всем услужила! Господин Рав не устает повторять, что не справился бы со своими обязанностями без твоей помощи. Я не так уж часто вижу тебя, милая Фейнелла, но зато знаю все о чаяниях твоего дядюшки, связанных с тобой. Разумеется, я оказала им всяческое содействие, тем более, что задача была воистину приятной...

Свита герцогини опять захихикала, не давая мне возможности хоть на минуту вернуть лицу естественный цвет — я становилась все краснее и краснее, но это, как мне показалось, искренне веселило всех присутствующих.

-Итак, решено, — госпожа Вейдена хлопнула в ладоши и на мгновение показалась мне вовсе юной девочкой, куда младше меня самой — из тех, что все еще играют в куклы. — Ты выйдешь замуж за младшего сына господина Кориуса, Мике! Я дам за тобой хорошее приданое из собственной казны в знак безграничной признательности, которую я испытываю к твоему дядюшке. Разве это не чудесно?

Господин Кориус был мажордомом дворца и, разумеется, считался третьим по важности человеком в доме герцога Таммельнского, пусть даже особым благородством происхождения похвастать он не мог. Управление дворцом было доверено этому верному, добросовестному человеку еще старым герцогом, о котором мне рассказывал Харль. Новые же господа не пожелали принять из его рук бразды правления — герцог Огасто с каждой неделей погружался глубже в пучину своей странной душевной хвори, а госпожа Вейдена была слишком юна для того, чтобы разобраться в запутанных хозяйственных делах.

Лишь благодаря причуде Его Светлости и доверчивости Ее Светлости дядюшка Абсалом смог в столь быстрые сроки сравняться во влиянии со столь важным господином, как Петор Кориус. Подобный фундамент благополучия являлся крайне непрочным, но мой брак с одним из сыновей мажордома укрепил бы его, показав, что господин лекарь стал неотделимой частью этого дома. Оставалось только догадываться, сколько энергии и усилий затратил дядя для того, чтобы в считанные дни устроить мою помолвку с одним из Кориусов-младших, и мне следовало бы радоваться без памяти столь удачному замужеству, но... то было честью для Фейнеллы Биркинд, одной из многочисленных дочерей даленстадского семейства Биркинд, едва сводящего концы с концами сколько оно себя помнило. Для Фейн, которую еще недавно называл милой рыжей девочкой сам господин Огасто, грядущая свадьба с каким-то Мике Кориусом оказалась страшнейшей из бед, которые когда-либо обрушивались на ее голову.

Должно быть, выражение моего лица смутило даже госпожу Вейдену, не отличавшуюся особой проницательностью в силу молодости и легкого характера. Дядюшка Абсалом, заметив, что на лице герцогини отразилось недоумение, переходящее в разочарование, торопливо попросил прощения у всех присутствующих дам и, схватив меня за руку, поволок в наши покои.

-Что за кислое лицо? — напустился он на меня, едва только дверь закрылась за нашими спинами. — Глазам своим не верю! Я из шкуры вон едва не выпрыгнул, устраивая этот брак, а ты даже не поблагодарила госпожу Вейдену! Без ее вмешательства старый Кориус нипочем бы не согласился женить своего сына на бесприданнице! Неужто ты настолько глупа, чтобы не понять, какая это неслыханная удача — породниться с управителем такого огромного имения?!

-Я не желаю выходить замуж за Мике Кориуса! — угрюмо и твердо ответила я.

-Ты обезумела! — вскричал дядя, схватившись за голову. — Чем Кориус-младший плох для тебя?

-Я знать не знаю этого Мике, — ответила я, мрачнея.

-Так узнай, прежде чем воротить нос! — воскликнул дядюшка Абсалом, сердившийся все сильнее.

-Я не люблю его, — стояла я на своем, чувствуя, как горючие слезы жгут мне глаза.

-Значит, полюбишь! — в сердцах воскликнул дядюшка. — Тоже мне еще сложность для девицы семнадцати лет!

-Не полюблю, — произнесла я едва слышно, поскольку горло мне сдавили рыдания.

-Откуда тебе знать... — начал было дядюшка, но осекся, а затем побагровел от гнева. — Так вот оно что! Ты, вертихвостка, уже затеяла с кем-то шашни! И кто же, позволь узнать, глянулся тебе больше сына старого Кориуса? Что за бездельник заморочил тебе голову? Фейн, хоть ты пустоголова, как и все девчонки, но ранее я думал, что у тебя хватит соображения не прошляпить выгодный брак — ведь ты сама видала, как живется твоим сестрам, вышедшим замуж, как на подбор, за каких-то мелких проходимцев! Сколько я вбивал тебе в голову — смотреть нужно вверх, только вверх, иначе даже не узнаешь, что есть в жизни что-то лучшее, чем та грязь, по которой ступают твои ноги. И мне казалось, что уж этому я сумел тебя научить... Но что я слышу теперь — ты противишься помолвке с Мике Кориусом! Я бы понял, если бы ты метила выше, но...

И тут я предательски покраснела так, что дядюшка снова умолк, теперь уж побелев.

-О, нет, — промолвил он в ужасе. — Только не это!

-Дядюшка, выслушайте меня... — попыталась я обратиться к нему, но попытки мои были тщетны — дядя Абсалом был испуган всерьез.

-Ты хочешь погубить меня во второй раз, — потрясенно промолвил он, оседая на один из стульев. — Мне пришлось бежать из Олорака, оставив за спиной пепелище, лишь потому, что я поддался уговорам твоей матушки и согласился принять тебя в своем доме. Мне подумалось, что раз уж я бездетен, то в глазах богов и людей будет достойным поступком — взять под опеку юное дитя, родители которого не в силах поставить его на ноги. Так, по меньшей мере, я объяснял свой поступок вслух, ведь стоило только кому-то прознать про истинную причину, по которой твои родители решили с тобой расстаться — и вновь вокруг тебя начали бы множиться суеверные страхи. Ты и сама знаешь, что немногие согласились бы принять тебя в свой дом, но мне всегда казалось, что ты смышленее своих сестриц, да и матушку умом значительно превосходишь — оттого я и проникся жалостью к твоей судьбе. Мне полагалось догадываться, что ничем добрым это не закончится, но... не знаю, решился бы я стать твоим опекуном, если бы мне сказали, что не пройдет и пяти лет, как мою лавку сожгут, а меня с позором изгонят из городка, где я прожил почти всю свою жизнь. Отрекся ли я от тебя в сердцах? Отослал ли к тетушке в Прадейн? Укорил ли за то, что моя прежняя спокойная жизнь была разрушена?.. Нет, я понимал, что хоть ты и стала причиной моих бед, но не была в них виновна. Все это время мы искали теплый угол, чтобы остановиться и вернуть себе обычаи прежней спокойной жизни, пусть надежды на то почти не имелось — люди редко оправляются после такого падения. И вот, благодаря милости богов, мы очутились в настоящем дворце! Я даже мечтать не смел о том, что когда-то получу должность лекаря при знатном господине! Разве ты не понимаешь, что подобный шанс выпадает единожды и далеко не каждому? Мы должны любой ценой сохранить это положение!

Я кивнула, с трудом сдерживая слезы. Дядюшка Абсалом говорил чистую правду — все произошло именно так, как он рассказывал. Из-за того, что он проявил сочувствие к своей младшей племяннице, его жизнь была уничтожена, и некогда преуспевающий аптекарь стал бродягой, ярмарочным шарлатаном...

-Герцогиня не простит нас, если узнает, что ты завела интрижку с ее муженьком, — дядя понизил голос, но видно было, что произнести страшную правду вслух стоило ему немалых усилий. — Это чернейшая неблагодарность, и расплата за нее будет жестокой. Ну-ка, говори, давно ли ты сошлась с герцогом?

Мне пришлось рассказать о наших коротких встречах, и лицо дядюшки Абсалома несколько просветлело.

-Так, значит, дело не зашло дальше разговоров?.. — переспросил он, и, дождавшись моего унылого кивка, с удовлетворением сказал:

-Ну-с, все не так страшно, как я думал. Ты просто вбила себе в голову какую-то чушь, а с господина Огасто и вовсе спросу никакого — он нездоров душевно и может вести такие беседы даже со своей лошадью. Хвала богам, что я узнал о твоих проделках до того, как это зашло слишком далеко! Ну что ж, теперь я уверен как никогда — тебя нужно как можно быстрее выдать замуж за Кориуса-младшего, пока ты не натворила бед.

-Нет! — закричала я, теперь уж дав волю слезам. — Я не хочу замуж!

-Еще бы! — взъярился на меня дядя. — Ты хочешь стать любовницей герцога! Распутной девкой, в которую все тычут пальцами! Нечестивой шлюхой, перед которой закрыты двери всех приличных домов! Или ты надеешься, что пойдешь под венец с самим господином Огасто? Что он отошлет свою жену обратно в столицу, вытребует развод — или тайно придушит супругу, — а затем женится на какой-то бродяжке без роду, без племени?

Я упрямо молчала.

-Фейн, я не хотел заводить с тобой этот разговор, но ты меня вынуждаешь. Его Светлость... он и впрямь серьезно болен. Вчера я видел его, и признаки, как на подбор, неутешительны. Мы очутились между молотом и наковальней — я не взялся бы его излечить, даже если бы он на то согласился, а он, к тому же, лишь притворяется, будто придерживается моих предписаний. Остается уповать на волю высших сил — если он излечится, то только по их благословению. Кто знает, простит ли нас герцогиня, если поймет, что состояние Его Светлости ухудшается? А если он, тьфу-тьфу-тьфу, преставится? Я смогу спасти свою седую голову, только если к тому времени герцогиня будет мне доверять безоговорочно — и я всеми силами нынче пытаюсь втереться к ней в доверие. А ты... ты наносишь мне удар в спину, так и знай. Мало нам имеющихся бед... Иди под венец с Кориусом-младшим, если не хочешь нас погубить! Забудь свои бредни!

-Мне не нужен никто другой! — прошептала я, всхлипывая и заикаясь.

-Вон в свою комнату и не смей оттуда выходить! — терпение дядюшки Абсалома иссякло. — Я отправлюсь к герцогине и скажу, что свадьбу нужно устроить как можно скорее! А если узнаю, что ты вновь пыталась встретиться с господином Огасто, то... то... прогоню от себя, так и знай!

Он втолкнул меня в маленькую комнатушку, служившую мне личной спальней, и закрыл дверь на засов — я слышала глухой скрежет петель.

Теперь уж я дала волю чувствам и рыдала так громко и самозабвенно, что не сразу услышала, как меня зовет Харль.

-Что произошло? — спросил он, когда я подошла к дверям, все еще поскуливая и шморгая носом. — Я слыхал, что тебе сегодня полагается быть счастливейшей из девиц этого дворца, но не слишком-то это похоже на проявления радости...

-Харль, — я припала к двери, торопливо утирая слезы. — Выпусти меня отсюда! Мне нужно поговорить с... одним человеком!

-Раз засов опустил твой дядя, то мне ли его подымать? — преувеличенно рассудительно ответил вредный мальчишка.

-Только не изображай, будто ты так почитаешь моего дядюшку, что не решишься его огорчить! — со злостью огрызнулась я, но тут же вернулась к умоляющему тону. — Прошу тебя, отопри дверь! Моя судьба решается сегодня, а мне самой и слова не дали сказать...

-Мике Кориус — славный парень, хоть и косоват, — с затаенной насмешкой заметил Харль.

-Да пусть он провалится к бесам, — взвопила я. — Я даже не знаю, видела ли его хоть раз! Этой свадьбе не бывать, клянусь!

-И кто же помешает ей состояться? — продолжал измываться надо мной мальчишка, наслаждавшийся своей мимолетной властью надо мной.

-Это не твое дело! — вспылила я. — Выпусти меня и... и узнаешь, когда придет время!

О, какой же решительной и смелой я себе казалась в ту минуту! Я готова была растоптать свою жизнь, порушить будущее дядюшки Абсалома и смиренно принять все проклятия, которыми бы он меня заслуженно наградил. "Пускай, пускай! — говорила я, воображая, что душу мою обжигает темное пламя, требующее жертв и безумств. — Ничего не имеет смысла, если я не буду рядом с господином Огасто! Пусть меня ненавидят, пусть презирают, но даже минута счастья стоит любого наказания!".

Когда я услышала, что Харль отпирает дверь, то глаза мои заволокла жгучая пелена, дыхание сбилось, а живот от волнения свело судорогой. Я ринулась в дверь, оттолкнув мальчишку, и побежала к библиотеке, не видя ничего вокруг себя и не отдавая себе отчета в том, как выгляжу — растрепанная, заплаканная, в измятом, перекосившемся платье.

У библиотеки решимость покинула меня, я замерла, не решаясь постучаться. Мне вспомнилось, как госпожа Вейдена говорила, что лишь ей одной разрешалось беспокоить герцога, когда он уединялся здесь. Но ведь то, на что я решилась, в какой-то мере означало занять место Ее Светлости около господина Огасто — а для этого требовалось куда больше дерзости. Я мотнула головой, отгоняя предательскую слабость, и решительно постучалась. Некоторое время я прислушивалась, ожидая ответа, но мой обостренный слух не уловил никакого шороха, вздоха или скрипа. Превозмогая страх, я приоткрыла дверь.

Не сразу я заметила господина Огасто, хоть он и сидел едва ли не напротив двери — за тем же столом, где я увидела его в первый раз. Его странная, изломанная поза поневоле внушала мысль, что передо мной нечто неживое и никогда живым не бывшее — иначе я бы сразу подумала, будто человек за столом мертв или находится в глубоком обмороке. Но нет, мои глаза обманулись и дважды скользнули по темному силуэту, прежде чем я поняла, что герцог все же здесь, как и говорил Харль.

-Господин Огасто, — позвала я дрожащим голосом. — Ваша Светлость!

Он с трудом поднял голову и я едва не попятилась, увидев, как горят его безумные темные глаза на сером лице.

-Кто здесь? — резко спросил он. — Я никого не звал!

-Это я, Фейн, — умоляюще пролепетала я. — Племянница вашего лекаря...

-Фейн? — равнодушно произнес он, точно в первый раз слышал мое имя. — Зачем ты здесь?

Я сбивчиво принялась просить его о защите, о помощи, но его лицо оставалось все таким же безучастным.

-Что ты хочешь от меня? — произнес он. Мне показалось, что в его голосе звучало презрительное раздражение, но я заставила себя пропустить эти нотки мимо ушей.

-Ваша Светлость, — жалобно промолвила я, падая на колени перед столом, теперь казавшимся мне похожим на алтарь какого-то равнодушного божества. — Мой дядя хочет, чтобы я вышла замуж за сына господина Кориуса...

-Что мне до того? — теперь раздражение было явным.

-Но, господин Огасто... — я пыталась поймать его пустой взгляд и найти там хоть что-то, способное меня поддержать. — Я не могу выйти замуж за него! Я не хочу! Ведь я не люблю его... Вы сами говорили... Помните, когда мы с вами встретились там, на заброшенном поле? Я помню каждое слово, что вы тогда сказали! Я помню каждый миг, проведенный с вами! Тогда я не решилась сказать, что люблю вас, но сейчас... О, не гоните меня, господин Огасто, я хочу лишь одного — быть с вами...

-О чем ты говоришь? — с недоумением произнес герцог, в чьем лице наконец-то появились признаки жизни. — Я говорил с тобой раньше? Что за чушь!

-Но Ваша Светлость, — прошептала я, уже понимая, что совершаю ошибку, но не в силах остановиться. — Вы говорили со мной... вы сказали, что не любите госпожу Вейдену, что ваше сердце отдано другой...

Герцог вздрогнул, широко открыв глаза, словно пробуждаясь после глубокого, тяжелого сна, и посмотрел на меня ясно и гневно.

-Да как ты смеешь произносить при мне подобное? — холодно и зло произнес он. — Ты с ума сошла, служанка! Или пьяна? Убирайся отсюда, если хочешь сохранить свое место под крышей этого дома! Я забуду о твоей дерзости, но больше никогда не смей обращаться ко мне с подобными бреднями!

Хоть я и испугалась до полусмерти, но все еще сохранила остатки рассудка — ничто в голосе господина Огасто, не указывало на то, что он покривил душой, когда говорил, будто не помнит о нашей встрече. Одним богам было ведомо, какой сумрак окутал сознание Его Светлости, но наша встреча и впрямь сгладилась в его памяти. Скорее всего, она попросту ничего для него не значила, оттого воспоминания о ней исчезли сразу же после того, как прозвучало последнее слово нашего разговора.

Разумеется, это я поняла позже, ну а тогда от страха у меня отнялся язык и я, так и не попросив прощения, неловко вскочила на ноги и, не помня себя, выбежала из библиотеки, закрыв горящее лицо ладонями. Мысли, сменявшие одна другую, причиняли мне почти осязаемую боль — то был стыд за собственную глупость и страх перед возможным наказанием за нее. Собственные рассуждения о темном пламени страсти, в которое не зазорно швырнуть сколько угодно жизней, теперь казались мне глупым лепетом. Слова господина Огасто отрезвили меня, как ледяная вода приводит в чувство пьяницу, и теперь все мои помыслы сосредоточились лишь на одном желании.

"Всемогущие боги, — молилась я на бегу, — хоть бы господин Огасто тут же позабыл обо всех моих словах! Хоть бы у него достало милости на то, чтобы простить меня! ".

Вбежав в свою комнату, я увидела, что Харль все еще сидит на одном из стульев, деловито пересыпая из баночки в баночку что-то, весьма смахивающее на мышиный помет. Ранее, разумеется, я бы дала по шее ему за подобную пакость, но сейчас едва нашла в себе силы попросить его, чтобы он вновь запер меня в моей комнатушке, словно я оттуда и не выходила.

-Веселья в тебе не прибавилось, — проницательно заметил Харль, однако расспрашивать меня не стал, поняв, что я все равно не смогу объясниться — так тряслись мои руки и клацали зубы.

Когда дядюшка, вернувшись, спросил, поразмыслила ли я над своим возмутительным поведением, я непритворно тряслась в ознобе и тяжело дышала — потрясение оказалось настолько сильно, что меня одолела горячка. Бедный дядюшка, не зная об истинных причинах моих переживаний, решил, что в моем приступе частично виноват он сам, и окружил меня заботой, которой я отродясь не знавала. Сама же я благословляла небеса за то, что ниспослали мне хворь: "Ежели герцог окажется не настолько безумным, чтобы выкинуть из памяти наш разговор, то всегда можно будет сказать, будто рассудок помутился у меня!".

-Что же это, — сокрушался дядюшка Абсалом, поднося мне отвары, которые, как я надеялась, не были усовершенствованы шкодливыми руками Харля Лорнаса. — Единственное твое качество, которым я мог прельстить старого Кориуса — а ведь он до сих пор недоволен тем, что я ухитрился всучить тебя ему в невестки! — это твое отменное здоровье. Даже этот упрямый осел согласился, что в любом хозяйстве пригодится жена, способная без труда поднять мешок муки, тем более, что сын его, сказать по чести, хлипковатой породы. "Да она даже простудой отродясь не болела! — говорил я ему. — Справнее девки вы не найдете во всем Таммельне!". Что за бес тебя подначил слечь в лихорадке? Теперь пройдоха Кориус заявил, что негоже вести речи о свадьбе, пока ты больна, и отложил все наши планы в долгий ящик... Он хочет отвертеться, и, дьявол его побери, ты дала ему отличный повод!

Я лишь вздыхала, теперь уж не имея никакого желания спорить с дядюшкой. Если решимость человека заключена в его сердце, то, стало быть, сердце мое вырвали из груди — я не чувствовала ничего, кроме тоски и уныния. Возможно, то были угрызения совести, но в те времена мне сложно давалось изучение чьих-либо чувств, в том числе — и своих собственных.

Однако, мое здоровье, крепость которого так высоко ценил дядюшка, восстанавливалось куда быстрее, чем надеялся Кориус-старший. Тягостные воспоминания о разговоре с господином Огасто несколько сгладились, благо Его Светлость ни единым словом не упомянул о том, что разговаривал со мной в тот злополучный день — иначе дядюшку Абсалома заботили бы нынче вовсе не попытки моего будущего свекра отложить свадебные приготовления. В сочетании с праздностью, к которой я не была привычна, это дало весьма плачевный итог — я вновь решила, что люблю герцога и не имею права отступать перед лицом первого же препятствия. Мои девические чувства походили на сорняк — даже будучи срубленным под самый корень, спустя несколько дней он вновь тянется к солнцу.

"Господин Огасто позабыл о том, что говорил со мной там, на поле, — говорила я себе. — Но если бы помнил — ни за что не обошелся бы со мной так грубо! Тогда он был добр ко мне, с чего бы вдруг его отношение переменилось? Это все его гадкая болезнь! Прав Харль — дядюшка Абсалом из рук вон плохо лечит Его Светлость... Он даже не знает, отчего господин герцог так печален, отчего хочет сбежать из этого дома! А я знаю, в чем беда. Господин Огасто не любит госпожу Вейдену! Тут явно имеется какая-то тайна, черный умысел, сведший их вместе против воли господина Огасто... Именно это стало проклятием герцога. Я должна разузнать, что на самом деле омрачает разум и душу Его Светлости! И тогда... тогда..."

Тут, разумеется, мои мысли начинали путаться и подергивались розоватой дымкой мечтаний. Какой девушке не хотелось бы спасти своего возлюбленного, поддержать его в трудную минуту и тем самым заслужить вечную благодарность? Сказать по чести, мои размышления питались не одной лишь девической нежной привязанностью, поскольку частенько завершались яркой, точно вспышка, мыслью: "И он еще попросит прощения за то, что прогнал меня прочь!". Но я бы нипочем не согласилась, скажи мне кто-то, что сейчас я веду мысленные беседы лишь с собственной уязвленной гордостью.

Состояние глубокой задумчивости, в которое я впала, было столь нехарактерным для меня, что дядюшка Абсалом не сомневался — я все еще тяжело больна. Из-за тревоги его бдительность притупилась, и вскоре я смогла совершить вторую попытку покорить сердце господина Огасто — еще более возмутительную и смехотворную, нежели первая, но имевшую куда более серьезные последствия.

Вдохновение снизошло на меня, когда я, ворочаясь без сна в соей постели, увидала, что в окно светит полная луна. "Полнолуние! — мое сердце замерло. — Харль говорил, что в эти дни безумие герцога особенно сильно! Надо узнать, как выглядят эти приступы — быть может, в его поведении проявится что-то особенное? Что, если он произнесет в бреду какое-то слово, указывающее на причину его болезни?"

Торопливо я поднялась с кровати, порядочно мне опостылевшей, накинула поверх ночной сорочки первое попавшееся платье, и, прокравшись мимо крепко спящего дядюшки Абсалома, направилась к злополучной библиотеке. Что-то мне подсказывало — эту ночь герцог проводит именно там. Дядя упоминал, что последнее время госпожа Вейдена пребывает в сильнейшем расстройстве из-за того, что супруг не желает с ней перемолвиться даже парой слов.

Сам дядюшка Абсалом навещал герцога каждый день, с утра — перед тем усердно помолившись всем известным богам — и оставлял ему целый поднос с разнообразными настойками, которые, как дядя подозревал, Его Светлость попросту выплескивал в окно. Однако это вполне соответствовало условиям тайного уговора, заключенного между герцогом и его придворным лекарем, и, конечно же, дядюшка Абсалом держал все свои подозрения при себе, сосредоточив свои усилия на том, чтобы занять ум герцогини чем-то иным, нежели размышления о душевном нездоровье ее мужа. Разумеется, все эти хитрости позволяли выгадать дядюшке не так уж много времени, отчего он тревожился с каждым днем все сильнее, но я была сосредоточена лишь на своих собственных целях и не вдумывалась в то, что над головой придворного лекаря неумолимо сгущаются черные тучи.

...В той части дома, где переживал приступы душевной хвори господин Огасто, и средь бела дня было не сыскать живой души — слуги с суеверным страхом относились к припадкам Его Светлости и избегали приближаться к его покоям без крайней нужды. Сейчас же, в полуночный час, здесь и подавно не слышалось ни шороха — только тусклый свет догорающих светильников в коридоре указывал на то, что эта часть дворца обитаема. Запоздало я почувствовала страх — сейчас я готова была поверить в россказни Харля про старых духов дворца, обходящих свои владения при полной луне. Выцветшие фрески на стенах приобрели пугающие черты — глаза давно умерших святых и героев словно наполнились ночной тьмой, и я стала сторониться старых изваяний, стоявших в темных нишах — их грубые каменные когтистые лапы, казалось, дрожат от желания вцепиться в мое горло.

Как можно тише я приблизилась к двери и увидела, что закрыта она неплотно — сквозняк заметно колебал огонь ламп, расположенных поблизости. Сначала мне показалось, что в библиотеке разговаривают двое, и я решила, что госпожа Вейдена, не сдержавшись, пришла увещевать своего супруга. Но вскоре я поняла, что, несмотря на разность интонаций, все слова произносит один и тот же голос — голос Его Светлости. Напрасно напрягала я слух — мне не удалось понять ничего из сказанного. Должно быть, господин Огасто в бреду вернулся к родному южному наречию.

Любопытство снедало меня — раз уж я натерпелась столько страху, придя сюда среди ночи, удовлетвориться подслушиванием какой-то тарабарщины показалось мне несправедливым итогом. Тихонько я приоткрыла дверь, готовясь бежать со всех ног, если господин Огасто тут же набросится на меня с бранью, однако мое вторжение не было им замечено. Я, сгорбившись, прошмыгнула в темный угол и принялась искать взглядом герцога — в этот раз он не сидел за своим столом. Найти его оказалось делом несложным — господин Огасто находился в самой освещенной части библиотеки, перед портретом, рядом с которым горело сразу несколько лампад.

До того момента у меня не имелось возможности рассмотреть обстановку библиотеки, и портрета ранее я не видела, но, право слово, в нем и вправду не имелось ничего примечательного с моей точки зрения. На нем, вне всякого сомнения, была искусно и точно изображена госпожа Вейдена. Художник допустил вольность лишь в том, что наделил женщину на портрете чуть более смелым и дерзким выражением лица — кроткая герцогиня Таммельнская никогда не смотрела так прямо и гордо. Впрочем, не так уж часто я видела госпожу Вейдену, чтобы судить с уверенностью о ее скрытых и явных качествах.

Господин Огасто, вся поза которого выражала отчаяние, горе и обреченность, обращался к портрету, как к живому существу, повторяя слова, значение которых мог угадать любой человек — то были страстные любовные признания, мольбы и просьбы о прощении.

От обиды и разочарования губы мои задрожали — господин Огасто обожал свою жену, теперь в этом не приходилось сомневаться. Тот разговор, давший мне глупую надежду, оказался сущей бессмыслицей. Должно быть, я неверно истолковала слова Его Светлости, пойдя на поводу собственной наивности, приправленной тщеславием.

Если разобраться, увиденного было достаточно, чтобы убраться из библиотеки, мысленно поклявшись выбросить из головы все дурацкие мечты, касающиеся господина Огасто. Но отчего-то я продолжала следить за тем, как горюет герцог у портрета — его боль был настолько велика, что притягивала к себе, как огонь свечи притягивает ночных мотыльков. Я жадно наблюдала за тем, как он умоляет о чем-то портрет своей жены, как падает перед ним на колени, протягивая руки. "Никогда никто меня так не полюбит!" — с горечью подумала я, окончательно отказавшись от притязаний на сердце герцога. Затем господин Огасто поднялся, пошатываясь, и, взяв одну из ламп, направился к дверям, натыкаясь на углы, точно слепой.

Сомнения мои длились всего мгновение — не более. Я, схватив вторую лампаду, выскользнула из библиотеки и направилась вслед за герцогом, торопящимся отнюдь не в сторону своей спальни. Держаться мне приходилось поодаль, чтобы не выдать свое присутствие. Коридоры дворца все еще казались мне лабиринтом, однако я почти сразу угадала, куда он держит путь. Его Светлость шел к заброшенной части дворца, где обитали разве что летучие мыши да несчетное количество крыс.

От ночного холода и страха у меня зуб на зуб не попадал — я успела припомнить все страшные истории, которыми меня потчевал Харль. Теперь уж я не стала бы над ними зубоскалить! Господин Огасто выглядел точь-в-точь как ночной призрак, и я не удивилась бы, превратись он сейчас в нетопыря или растворись в ночной мгле. Однако герцог просто шел вперед, быстро и уверенно — путь этот был ему знаком. У винтовой лестницы, ведущей наверх, он остановился и осмотрелся, но я успела затаиться — в заброшенных коридорах хватало всякой рухляди, да и запах указывал на то, что челядь замка частенько использует эту его часть, как помойку, уже не надеясь на то, что она когда-то станет пригодной для жилья.

Лестница, по которой поднялся господин Огасто, не внушала доверия — ступени ее порядочно прогнили, местами и вовсе отсутствовали, — но в меня словно вселился бес, требующий разузнать все до последней мелочи. Спустя минуту я уже высунула нос из-за двери, к которой вела лестница, и увидела, что герцог привел меня в ту самую разрушенную Восточную башню, с вершины которой, по словам Харля, порой раздавался душераздирающий вой нечистой силы. Не успела я вспомнить этот рассказ мальчишки в подробностях, как ноги мои подкосились от ужаса — я услышала громкий стон, переходящий в крик. От страха я попятилась и едва не скатилась кубарем вниз по крутой лестнице. Взмолившись неизвестному богу, я собрала остатки своей храбрости и выглянула из-за двери второй раз, с трудом удерживаясь от того, чтобы тут же не зажмуриться.

Вершина башни, чьи зубцы местами обвалились, была ярко освещена лунным светом, и выглядела весьма подходящим обиталищем для призраков и нечистой силы. Но ни скелета, с костей которого сползала бы полуистлевшая плоть, ни кровопийцы-вампира с желтыми острыми клыками, ни злобного духа, в чьих глазах горит огонь преисподней, я так и не увидела. Вой, так испугавший меня, стих, перейдя в жалобное поскуливание, в котором не слышалось угрозы или злобы, и я решилась выйти из-за двери, чтобы осмотреться получше. Торопливо я пробралась к каким-то камням, за которыми можно было затаиться, и, сосчитав до десяти, приподняла голову, ожидая, что сейчас увижу, как стая упырей терзает бедного господина Огасто.

Однако никого, кроме герцога и меня, здесь не было. Господин Огасто, стоя около обвалившегося башенного зубца, смотрел вниз и тихо стонал так, что сердце разрывалось от жалости — казалось, он был на волоске от того, чтобы шагнуть в пропасть, однако этот волосок удерживал его крепче стальной цепи. Его словно мучила невыносимая боль, от которой нет спасения. Затем он вскинул голову к луне и вновь закричал, надсадно и пронзительно.

"Вот, значит, что за крики лишают сна обитателей замка в полнолуние!" — сказала я себе, поежившись. То была вовсе не та тайна, которую я хотела разгадать, однако у меня уже не имелось уверенности в том, что я желаю копаться в секретах господина Огасто. Горе и страдание, звучащие в его голосе, смогли поселить даже в моей простой и бесыскусной душонке неясную тревогу, которой я раньше не знавала, и теперь отчаянно хотела позабыть это новое ощущение.

Замешательство сослужило мне плохую службу — пока я силилась собраться с мыслями, отчаяние герцога достигло своего пика — он упал на колени, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Мне подумалось, что даже вид призрака не смог бы породить в моей душе большую тревогу, чем та, что я испытывала, глядя на страдания господина Огасто. Что-то губило, ломало мужчину, в котором даже мой наивный ум узнал человека редкой силы духа и храбрости, но даже он не мог сопротивляться безумию, одолевавшему его. Я испытывала все больший страх перед лицом этой темной безжалостной силы, имени которой не знала — и, должно быть, мне не стоило проявлять даже тени любопытства в ее отношении.

Его Светлость, тем временем, затих, словно истратив последние силы, но стоило мне только подумать, что бедный господин Огасто лишился чувств, как он резко вскочил на ноги, и спустя мгновение дверь за ним захлопнулась — могло показаться, что лунный свет внезапно ожег его кожу, заставив спасаться бегством.

Я, выждав некоторое время, показалась из своего укрытия и последовала за ним. Дважды мне пришлось потянуть за ручку двери, чтобы сообразить — дверь заперта. Мне и в голову не пришло, что в старой части дворца сохранились какие-то засовы и замки!

Теперь меня объял страх совсем иного рода — я лихорадочно обдумывала, чем обернется для меня это приключение. Одним богам было известно, навещает ли герцог эту башню в обычные дни, или же в следующий раз эта дверь должна была открыться только к новому полнолунию. Я могла заночевать здесь, а поутру попытаться привлечь к себе внимание криками — вряд ли их при свете солнца приняли бы за вой беспокойного привидения — но затем мне предстояло объяснение с дядюшкой, да и господин Огасто — ежели он после сегодняшнего припадка сохранил хоть каплю здравого ума — узнав о переполохе, догадался бы, что я тайно следила за ним... Нет это никуда не годилось!

В растерянности я подошла к тому месту, где еще недавно стоял герцог, и убедилась, что от земли меня отделяет расстояние, достаточное для того, чтобы мое сердце разорвалось от страха еще в полете. С опаской я обошла всю площадку, ища хоть какой-то выход из ловушки, которой для меня стал этот пятачок, продуваемый всеми ветрами, и обнаружила, что Восточная башня некогда соединялась стеной с другой башенкой, венчавшей Старое крыло. Стена эта была устроена таким образом, чтобы по ней могли ходить дозорные, и даже сейчас, пребывая в плачевном состоянии, выглядела достаточно крепкой для того, чтобы выдержать мой вес. Подзуживаемая страхом и ночным холодом, я колебалась недолго — спустя несколько минут мои пальцы уже цеплялись за старые камни. Перебраться на стену оказалось делом не таким уж сложным, хоть и рискованным: кладка здесь давно уже обветшала, под ногами повсюду зияли провалы неизвестной глубины, а ветер разыгрался в полную силу, грозя погасить мою крохотную лампаду. Лунный свет был достаточно ярок, чтобы обойтись без этого слабого огонька, но в той башне, куда я направлялась, скорее всего, царила такая же непроглядная тьма, как и в Восточной. Сколько я не приглядывалась — не заметила ни одной искорки света в ее черных узких окнах и решила, что она так же необитаема, как и ее соседка. С одной стороны это облегчало мою задачу, но с другой... "Возможно, там обрушились все перекрытия, сгнили все лестницы, и я сломаю шею, едва шагну в первую же дверь!" — говорила я себе в крайней досаде, медленно ступая по выщербленным, неровным камням.

Тут мимо моего лица пронеслось сразу несколько летучих мышей, и я едва удержалась от крика. На мгновение мне показалось, что это злые духи хотят столкнуть меня вниз, попировать на моем изуродованном теле, а затем скрыться в темных закоулках дворца. Я представила, как дядюшка Абсалом горестно недоумевает — отчего его племянница погубила себя, решив взобраться на вершину старой стены среди ночи? — и вздохнула: объяснить свои мотивы даже самой себе становилось все сложнее.

Когда мне оставалось сделать еще пару шагов, проклятый ветер все же задул лампаду. Пытаясь уберечь огонек, я потеряла на мгновение равновесие и больно ушибла колено, но все-таки удержалась на краю. Лоб мой покрылся испариной, и я, тяжело и часто дыша, торопливо нырнула в темный проем арки, ведущей внутрь башни.

Увы, худшие мои опасения оправдались — тут царила непроглядная тьма. Лишь полоса лунного света, падающего из небольшого оконца где-то наверху, пересекала помещение, в котором я очутилась. Поразмыслив, я подобрала небольшой камень и пустила его по полу, прислушиваясь. Почти сразу я услышала глухой отзвук падения — впереди был провал, и сколько я не напрягала зрение — границ его определить не смогла.

"Что ж, — мрачно подумала я, усаживаясь под холодной каменной стеной. — Дождусь утра. Если окажется, что выбраться отсюда невозможно и при свете дня, то начну звать на помощь, а затем совру, что меня одолел приступ лунатизма. Авось господин Кориус окончательно решит после этого, что свадьбе не бывать, а дальше... Дальше буду жить как прежде".

Уголок, который я заняла, был не слишком-то уютен, но ветер донимал здесь не так уж сильно, а темное нутро башни казалось слишком опасным местом, чтобы бродить там безо всякого источника света. Я воображала, как ползу вперед, нашаривая руками безопасный путь, а жирные мерзкие крысы кусают в темноте меня за пальцы — и содрогалась то ли от отвращения, то ли от холода. Но за то время, что мы с дядюшкой бродяжничали, мне доводилось спать и при конюшнях, и при сеновалах, и просто у забора на околице, оттого сильного испуга я не чувствовала, и вскоре уже дремала, обхватив колени руками.

Долго, однако, спать мне не довелось — даже сквозь сон мой слух уловил странные и пугающие звуки. Сначала мне показалось, что ветер завывает высоко над моей головой, заставляя балки старых перекрытий поскрипывать. Затем писк и скрип стали громче и отчетливее. Мне показалось, что их сопровождает ритмичное шуршание, точно кто-то медленно шагает, подволакивая ногу. Я затаила дыхание, сообразив, что не одна в башне коротаю сегодняшнюю ночь. "Кто бы это мог быть? — размышляла я, забившись в угол как можно глубже. — Харль говорил, что в Старом Крыле живут лишь доверенные люди герцога, но зачем бы кому-то из них бродить здесь среди ночи?". Тут я вспомнила, о чудовище, которое было заперто где-то глубоко в подземельях дворца, и приступ страха заставил мои зубы выбить дробь. Мне подумалось, что ужасное существо могло выбраться наружу, расправиться со стражниками и отправиться на поиск добычи...

Как оно выглядело? Мне представилась буро-зеленая кожа, раздвоенный змеиный язык, окровавленные узкие губы и острые желтые клыки — так изображали демонов на фресках храмов. Когда-то злые создания открыто ходили по этим землям, требуя, чтобы им приносили кровавые жертвы, но задолго до рождения моей прабабки — той самой лесной девы, что одарила меня треклятой рыжиной — их изгнали далеко на север. Тогда же казнили многих колдунов, вступивших в сговор с проклятыми тварями, и чародейство с той поры пришло в упадок. Все реже демоны показывались среди людей, точно признав, что их время ушло, и лишь страшные картины в храмах нынче напоминали о темных временах, когда и короли, и крестьяне платили дань ужасным существам. Неужто они восстали из праха и хотели вернуться, вновь став господами над людьми? Господин Огасто видел их воочию — неудивительно, что его разум помрачился...

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, заставив вжаться в угол. Даже стена, где я едва не свернула шею, казалась теперь безопаснее, чем башня. Но стоило мне только подумать о бегстве, снаружи раздалось уханье сов и тоскливые крики козодоев — зловещие птицы принялись кружить над башней, словно дожидаясь того, чтобы столкнуть меня вниз. Я почувствовала предательскую слабость в коленях, и поняла, что не смогу еще раз пройти по стене.

Тем временем, неизвестный господин, которому не спалось в эту лунную ночь так же, как Его Светлости и мне, подобрался совсем близко — я слышала его громкое свистящее дыхание, в котором имелась некая странность — дышал он в два раза реже, чем это свойственно обычным людям. Крики ночных птиц усилились — совы и козодои словно приветствовали того, кто должен был появиться здесь, в верхней комнате самой старой башни дворца.

Зеленоватые отблески становились все ярче — я уже могла разобрать очертания того провала, в который упал камень. То была широкая трещина, пересекающая комнату, но я могла без труда перепрыгнуть ее. Впрочем, рассуждать об этом было уже поздно — моим глазам предстала странная торжественная процессия, вид которой заставил меня сотворить добрую дюжину отвращающих жестов дрожащими руками.

Благодаря историям Харля я почти сразу поняла, что повстречалась с домовым духом таммельнского дворца — зеленые фонари-гнилушки стали хорошей подсказкой. Их несла четверка огромных крыс, важно выступающих друг за другом на задних лапах, точно пажи перед благородным господином. За ними следовало существо, также имеющее в своем облике нечто крысиное — вытянутое лицо его так и тянуло назвать мордой: оно было покрыто серой клочковатой шерстью; длинный нос, утыканный жесткими усами, чутко шевелился, ловя запахи, а крошечные быстрые глазки походили на черные бусины. Росту в нем было совсем немного — как в шестилетнем ребенке, не более, и все его нескладное тельце скрывалось под множеством монеток, нанизанных на грязные шнурки и нитки. Медные скойцы, серебряные полукроны и потускневшие золотые монеты составляли подобие кольчуги, касающейся земли и позвякивающей на все лады при каждом движении. За богато одетым господином следовала многочисленная свита из черных крыс, огромных ночных мотыльков, мохноногих пауков и прочих мерзких существ, которые обычно прячутся между старыми камнями и выползают из своего укрытия лишь когда заходит солнце. С изогнутого посоха, который домовой дух держал в тощей когтистой лапке, свисала большая летучая мышь.

Разумеется, прятаться от его острого взгляда было пустой затеей — хранитель дворца повел своим длинным носом в мою сторону и издал глухой удивленный звук, который принялись повторять на все лады его переполошившиеся подданные. Уж не знаю, чем мог обернуться для меня гнев всей этой ночной братии, но решила, что лучше уж попытаться уладить мирно это происшествие, ставшее истинной неожиданностью для всех присутствующих.

-Доброй ночи, сударь, — произнесла я дрожащим голосом, поднимаясь на ноги. — До чего же славная нынче луна, не правда ли?

Духу таммельнского дворца тяжело давалась человеческая речь — его рот походил на крысиную пасть, и поначалу я едва могла смотреть на то, как шевелятся его безобразные губы.

-Человек! — глухо произнес он. — Отчего ты здесь?

-Я заблудилась, — ответила я, кланяясь. — Моя лампада погасла и я не знала, как отсюда выбраться.

-Чужая кровь, — продолжал ночной господин. — Ты не из здешнего люда!

-Я служу Его Светлости, — поторопилась объясниться я. — Мой дядюшка...

Эти слова произвели вовсе не то действие на домового духа, которого я ожидала. Острые зубы его оскалились, нос сморщился, и он прошипел:

-Порченый чужак! Осквернитель!

Тут же ко мне ринулись все те мерзкие существа, которые сопровождали ночного господина, и я едва удержалась от крика, когда по моим ногам и одежде поползло несчетное количество пауков, а в кожу впились острые крысиные коготки. Но мне тут же пришло в голову, что выказав отвращение к кому-либо из подданных домового духа, оскорблю тем самым и его самого — а это послужило бы не самым лучшим началом для нашего знакомства. Поэтому я молча вынесла все неприятные ощущения, и не вскрикнула даже когда меня пребольно дернули за волосы.

Прядь моих рыжих волос была передана одной из огромных крыс, которая, в свою очередь, с поклоном отдала ее ночному господину таммельнского дворца. Тот внимательно обнюхал ее, затем издал резкий повелительный звук, напоминавший треск сломавшейся ветки, и я перевела дух — пауки, сороконожки и крысы перестали копошиться под моим платьем.

-На тебе нет порчи, — признал домовой дух. — Хорошая кровь лесного народа течет в твоих жилах. Давно я не чуял этого запаха в наших краях. Я вспомнил тебя — ты родственница того обманщика, что называет себя лекарем и варит в своих покоях зелья, запах которых противен моему носу! — тут крысы громко запищали, и он пошевелил усами, приобретя задумчивый вид. — Однако, мне говорят, что он милостив к моим подданным и соблюдает обычаи...

-Меня зовут Фейн, почтенный сударь, — быстро сказала я, вспомнив из рассказов дядюшки, что племя домовых не причиняет вреда тем, кто узнал их имя. Домовой дух, видимо, понял, к чему я клоню, и после недолгого молчания назвал себя:

-Я Казиро, верный хранитель этих стен. Можешь не опасаться меня, ведь ты достойной крови и происходишь из семьи, хранящей верность старым обрядам. С тех пор, как был заложен первый камень дворца Эрин, я охраняю этот дом от зла, когда на то мне достает сил, и не врежу добрым людям, живущим здесь. Порченый чужак привел сюда того, кто всегда был врагом и людского, и моего рода. Прежние хозяева этого дома пришли бы в ужас, узнав, что когда-то порог их обиталища перешагнет создание темной крови. Твой герцог навлек беду на эти земли, и за то ему нет прощения.

Я еще раз поклонилась, почувствовав себя куда спокойнее после этих слов, и словно невзначай стряхнула со своего подола особо настырных и любопытных пауков. Мне подумалось, что дядюшка Абсалом был слишком строг ко мне, когда повторял на все лады, что я неотесанна точно дубовый чурбан — на господина Казиро мне удалось произвести хорошее впечатление, а он, если разобраться, смыслил в дворцовых обычаях поболе иных дворян!..

Большая часть свиты господина Казиро уже заняла полагающееся ей место, окружив домового духа, но огромные крысы все еще посматривали на меня с враждебностью. Когда их повелитель заговорил о герцоге, шерсть на их загривках встопорщилась, а зубы оскалились — похоже, Его Светлость был прав, когда говорил, что сами стены дворца ненавидят его.

-Господин Огасто тяжело болен, — решилась я заступиться за герцога. — Должно быть, демон из подземелий наложил на него дурные чары и заставил повиноваться своей воле...

-Да, чужак порчен колдовством, — с отвращением промолвил Казиро. — Ум его гниет из-за тайных чар. Но это случилось с ним до того, как он повстречал темных тварей. Я вижу на его челе знак — заклятие наложено с его согласия, и в нем нет следов той магии, что в ходу у проклятых созданий.

Я жадно слушала домового духа, уже не обращая внимания на его беспокойную свиту. Эти слова подтвердили подозрения, зародившиеся в моем уме при виде страданий герцога. Но, как и все простые люди, я боялась колдовства сильнее, чем чумы и проказы, и, несмотря на сочувствие к бедному господину Огасто, всерьез задумалась о том, что мне следует держаться подальше от обреченного безумца. Даже господин Казиро казался мне не столь пугающим, как герцог, опутанный невидимыми нитями чудовищного колдовства.

-Ты пришла вслед за ним и увидела, на что способно то заклятие, — домовой дух пристально смотрел на меня своими блестящими пустыми глазами, и я не стала спрашивать, как он догадался о том, почему я оказалась этой ночью в заброшенной башне. — Полная луна рвет его душу на части, усиливая действие чар. Однажды она убьет его — и поделом. Но это принесет много горя всем, кто окажется рядом. Как вино проливается из разбитой бутылки, так и проклятие после его смерти растечется черным мором по всему Таммельну. Из уважения к твоим предкам я дам тебе совет — беги из этого дома, пока еще не поздно.

Эти слова напомнили мне о том, в каком бедственном положении я сейчас нахожусь — мне не по силам было покинуть даже эту старую башню, что уж говорить о бегстве из города!

-Милостивый сударь, ваше указание, несомненно, стоит всех тех монет, что я на вас вижу, — как можно любезнее начала я, перед тем еще раз поклонившись. — Но нынче я нуждаюсь в менее мудреном совете, уж простите меня за прямоту. Так уж вышло, что я не могу вернуться в свои покои нынче ночью и непременно буду за это наказана. Вы наверняка знаете все тайные ходы, что имеются в этом дворце, как и положено вашему высокому чину. Не укажете ли вы мне путь, ведущий к жилой части дворца? Обязуюсь жертвовать в вашу казну медяк к каждому полнолунию, и никогда более не смеяться над дядюшкой, когда тот наливает в блюдце молоко для ваших славных подданных.

-Тебе и впрямь здесь не место, — согласился господин Казиро, поразмыслив. — Минуло уж больше сотни лет с тех пор, как я позволял человеку присоединиться к нашему торжественному шествию в честь полнолуния... Но ты вела себя учтиво и храбро, и, к тому же, происходишь из доброго лесного народца. Можешь встать по левую руку от меня и сопровождать меня до самой границы моих владений. Я покажу тебе забытый тайный ход, по которому ты вернешься в свои покои, но ты должна пообещать, что никогда более не придешь в эту башню при полной луне.

-Да чтоб мне лопнуть! — с живостью воскликнула я, мысленно вознося хвалу богам за столь удачный исход моего глупого приключения. — Клянусь своей душой и всем, что к ней приложено, что никогда более не вернусь сюда. Сказать по чести, мне не слишком-то понравилась эта башня...

-Башня Изотте повидала на своем веку больше, чем все мудрецы человеческого племени вместе взятые, — строго одернул меня господин Казиро. — Для нас, извечных жителей этого дворца, нет места более святого.

-Превосходная башня! — с еще большим жаром вскричала я. — Она слишком хороша для меня!

Домовой дух, ничуть не поверив в мою искренность, фыркнул с неодобрением, однако указал мне место, которое мне надлежало занять, и торжественная процессия двинулась далее, сопровождаемая совиным уханьем — птицы все так же кружили вокруг башни. Я догадалась, что они также являются частью свиты господина Казиро, будучи такими же созданиями ночи, как крысы и летучие мыши.

Путь вниз был не так уж легок — башня Изотте, столь почитаемая домовым духом, людьми была оставлена в небрежении, и повсюду виднелись признаки усиливающегося с каждым годом разрушения. Там, где господину Казиро и его свите прошмыгнуть не составляло труда, я пробиралась с опаской. Все чаще я задумывалась, что представляет собой тот тайный ход, по которому мне предстояло пройти — возможно, то была тесная нора, пробираться по которой мог только сам хранитель дворца да его слуги?..

Однако мои опасения не оправдались — когда мы очутились в пустующем зале, на стенах которого висели полуистлевшие гобелены, господин Казиро указал мне на нишу, где находилось подножие статуи, давно уж уничтоженной временем. Лунный свет свободно озарял полированный черный камень — почти все витражи в высоких стрельчатых окнах были разбиты, и ветви деревьев свободно проникали внутрь. Я наблюдала за тем, как длинные суставчатые пальцы хранителя дворца ловко нажимают на детали орнамента, украшавшего каменный постамент, и хорошо запомнила последовательность его движений. Часть стены со скрежещущим, глухим звуком сдвинулась, и я закашлялась от затхлости, пахнувшей из черного низкого проема.

-Там так темно... — с опаской произнесла я, переводя дух. Меня охватил испуг и я запоздало заподозрила, что господин Казиро мог всего лишь притворяться, будто согласен мне помочь. Возможно, коварный домовой дух, разгневанный тем, что я помешала ему чествовать полную луну, желал хитростью заманить меня в ловушку и заживо похоронить в толще каменных стен?..

Господин Казиро был чуток к страху — он указал рукой в сторону полуразрушенной арки в дальней части зала, и сказал:

-Ты можешь пройти другим путем, но тебе придется миновать ту часть дворца, что заняли наемники порченого чужака. Это недобрые люди, на которых лежит такое же дурное заклятие, как и на их хозяине. Хотел бы я, чтобы их кости истлели не в моих владениях!.. Они не спят ночами и дурманят свой разум вином — ты не сумеешь пробраться незамеченной, и это обернется большой бедой...

Сказав это, он подозвал к себе одну из тех крыс, что несли фонари, и указал мне на погасшую лампаду, которую я все так же держала в руках — мне оставалось лишь безропотно подать ее домовому духу. Склонившись к фонарю, господин Казиро подул на него, и вскоре небольшой сгусток зеленоватого света, словно огромный светлячок, перепорхнул в мой светильник. Не сдержав любопытства, я поднесла к странному огоньку палец — и не почувствовала никакого жара.

-Не касайся мертвого пламени! — предостерег меня господи Казиро, резко отведя мою руку. — Оно не обожжет твою кожу как обычный огонь, но пальцы твои вскоре почернеют от сухой гангрены, и ни один лекарь не сможет тебя излечить. Тайный ход ведет в комнату, где коротает свои одинокие ночи безумец — ни мне самому, ни моим слугам туда ходу нет, черное колдовство пропитало там каждый камень. Мертвый огонек укажет тебе верный путь, внимательно следи за тем, ровно ли он горит, и не сворачивай лишний раз. Как доберешься к нужному месту — оставь лампаду у открытого окна и трижды подуй на нее, чтобы освободить огонь. Он улетит прочь и не причинит никому вреда. Не вздумай оставить его при себе — к утру он все равно погаснет, но там, где это случится, вскоре распространится ядовитая черная плесень...

-Да на что б мне сдалась эдакая пакость... — пробормотала я, невольно попятившись от лампады.

-Многие люди готовы платить любую цену за мертвый огонь, — ответил домовой дух, покосившись на меня. — Он помогает добывать клады. Особенно те, что стерегут заложные покойники. Но обходится зеленое пламя в большую цену, да и добром это никогда не оборачивается... Я не припомню, когда в последний раз одаривал так щедро кого-то из людей, и хочу, чтобы ты поклялась отпустить огонек до рассвета.

Я, поклявшись, с опаской приняла лампаду и про себя подумала, что после всех сегодняшних приключений нужно будет как следует вымыть руки — слова господина Казиро о ядовитой черной плесени и сухой гангрене произвели на меня сильнейшее впечатление.

Господин Казиро тем временем чинно раскланялся на прощание и повернулся ко мне спиной, готовясь продолжить свой привычный путь. Зал был иссечен полосами мертвенного света — я видела, как процессия ночных существ пересекает его, то серебрясь в сиянии луны, то исчезая в синеватой тени. Раз за разом повторялось это действо, но в одной из полос господин Казиро со своей свитой словно растворился — лишь несколько черных бабочек закружилось в лунном свете, да ночные птицы взлетели с ветвей деревьев, покидая зал.

Еще пару минут я боролась с нерешительностью, а затем, пригнувшись, ступила в черный проем. Наверняка хитрый механизм был спрятан под каменными плитами, покрывающими пол — стоило мне войти внутрь, как часть стены со знакомым мне скрежетом встала на место. Я в испуге оглянулась, успев подумать, что мои страхи оправдались — меня заживо замуровали! — но тут же увидела рычаг и слегка успокоилась. Изнутри маскировать механизм не имело смысла, и мне не нужна была чья-то помощь, чтобы выйти.

Тайный ход оказался не таким уж страшным местом — его простые гладкие стены не понесли такого урона, как обстановка башни Изотте, которую я хорошо изучила, сопровождая господина Казиро. Воздух здесь был тяжел, а потолок — низок, но в остальном моему передвижению ничего не мешало.

В некоторых местах на стенах сохранились рисунки и барельефы, изображающие жизнь во дворце, относящуюся ко временам владычества эльфов. Украшать тайный ход, как по мне, было делом бессмысленным, и я заподозрила, что яркие картины отмечают места, где скрыты двери, ведущие в другие части замка. Даже усталость не помешала мне внимательно осмотреть и ощупать один из рисунков, чтобы найти секретные пружины, но ничего подозрительного я так и не обнаружила.

"Надобно поблагодарить богов за то, что здесь нет десятка дверей — я бы непременно заблудилась, — сказала я себе. — Знай себе, иди вперед. Неужто мало диковин ты сегодня повидала, Фейн?". Удивительные события, свидетельницей которых я сегодня стала, казались мне сейчас сном наяву — сном более удивительным, чем пугающим, и оттого в глубине души я не желала, чтобы он так быстро заканчивался.

Искушение не заставило себя долго ждать. Вскоре коридор, по которому я шла, образовал своего рода развилку, выведя меня к винтовой лестнице. Здравый смысл подсказывал мне, что идти следует по тому пути, что устремлялся вверх, но ноги сами по себе зашагали по ступеням, ведущим вниз. Огонек лампады тревожно замерцал, но я оставила и этот ясный знак без внимания. Должно быть, после того, как я очутилась запертой на вершине заброшенной башни, у меня зародилась неприязнь к подъемам.

Путь вниз вскоре показался мне ничуть не приятнее — уж больно он был долог. Все более я склонялась к мысли, что сделала неправильный выбор — библиотека господина Огасто никак не могла располагаться в подземельях, куда, судя по всему, я спускалась. Но из упрямства я продолжала свой путь, пока лестница не вывела меня в еще один узкий и темный коридор, завершившийся тупиком. Осмотревшись, я заметила, что в стену вбиты железные скобы, по которым можно было подняться к люку. "Нет, определенно я делаю что-то не то" — подумала я, карабкаясь наверх.

Люк, к моему удивлению, открылся без особого труда, почти бесшумно, но на голову мне тут же осыпалось множество древнего сора. Вначале я не сообразила, где очутилась — казалось, то был еще один лаз, завершающийся таким же люком — только деревянным. Выбравшись наружу, я поняла, что выход из потайного хода был замаскирован дубовой бочкой исполинского размера — собственно, в ней я и очутилась. Рядом стояло еще несколько бочонков поменьше, послуживших мне подобием ступеней, по которым я спустилась.

Что до остальной обстановки — то сказать о ней что-то новое не представлялось возможным: то был такой же каменный мешок, как и тот, из которого я только что выбралась — разве что чуть пошире. Однако, здесь имелись признаки человеческого присутствия — на стене коптил дрянной светильник, а пол был заплеван и загажен самым непотребным образом. Преисполненная самых дурных предчувствий, я, подобрав подол юбки, тихонько двинулась вперед, из последних сил надеясь, что мне не придется вновь лезть в бочку. За первым же поворотом я наткнулась на решетку, перегораживающую проход. Прислушавшись, я уловила отзвуки пьяной громкой беседы. Уж эти разговоры я ни с какими другими не спутала бы — после все ночевок на задворках дрянных гостиниц, что выпали на нашу с дядюшкой Абсаломом долю. Вскоре я убедилась в том, что не разбираю ни одного слова из сказанного — и причиной тому стало вовсе не опьянение неизвестных ночных гуляк. То были наемники-южане господина Огасто, и именно от них мне следовало держаться как можно далее.

Воспоминания о встрече с бродягами, едва не закончившейся для меня большой бедой, еще не сгладилась в моей памяти — а ведь наемники герцога, державшиеся особняком от прочих обитателей дворца, были куда опаснее тех забулдыг, да и обнаружь они мое присутствие — спрятаться уже не вышло бы. Тихо я попятилась назад, стараясь не выдать себя ни одним лишним шорохом, и уже принялась было карабкаться к бочке, скрывающей тайный люк, как услышала низкий хриплый шепот:

-Постой! Не уходи!..

От испуга я едва не свалилась вниз, лампада заплясала в моих дрожащих руках, а колени и вовсе подкосились. Запоздало я заметила, что тупик, в котором я очутилась, завершается не глухой стеной — внизу, у самого пола чернела щель, забранная решеткой. Только теперь я сообразила, где очутилась, и из горла моего сам по себе вырвался тоненький писк ужаса, как у пойманной котом мыши. Со мной говорило чудовище, плененное герцогом Таммельнским!