Земляной А. Орлов Б. Джокер на шахматной доске

Джокер на шахматной доске

(Рокировка в длинную сторону-3)

1

— Знаете, я, пожалуй, вынужден признать: ваши протеже способны на что-то полезное...

— Хотелось бы уточнить: что именно навело вас на такую оригинальную мысль?

Первый говоривший приятно улыбнулся:

— Ну как же, как же... Столько мучеников сразу! Один Пешавар чего стоит...А ведь есть и еще... Нет, право же: действия вашего протеже имеют определенный смысл... — Он развел руками, — Хотя надо отметить, что если бы за работу взялись мои протеже, урожай мучеников был бы намного больше.

— Вы уверены?

— Ну разумеется! — Первый из спорщиков покровительственно улыбнулся, — Англо-саксы сделали бы все спокойнее, методичнее и главное — куда более эффективно. Это вашим славянам нужен рывок, сверхусилие. Согласен, получается эффектнее. Но эффективнее ли?

— А вы не допускаете, что цели снабдить вас мучениками просто не ставилось, а решалась какая-то иная — совершенно иная задача? — закипая, спросил второй. — Или мученики — глобальная цель?

Первый рассмеялся. Снова покровительственно.

— Какое нам дело до того, какую задачу ставили они? Важен ведь результат.

— Ах, ну да, — издевательски хмыкнул второй. — Как же, как же. Цель оправдывает средства. Слыхали...

— Ну, мне тоже доводилось кое-что слышать — ощерился первый. И, заведя очи горе, процитировал, — "Чистые руки, горячее сердце, холодная голова". Разве это не из арсенала ваших обожаемых неистовых славян?

— Оттуда, оттуда. Вы, как и всегда, непогрешимы. Вот только небольшая, но важная деталь: они никогда не позволяли себе убивать без разбора. Даже ради благих целей...

— Сэр, ваш цилиндр...

— Благодарю, Арчи, — Уинстон Черчилль слегка поморщился и принял нелюбимый им головной убор.

Он не любил строгие уставы Парламента. "Только фрак, только цилиндр, только белые перчатки..." За этими внешними атрибутами теряется главное — строительство ИМПЕРИИ. Впрочем, Империю уже, в общем и целом, построили, теперь стоит задача ее удержать. А вот с этим как раз проблемы. Сколько времени эти болтуны из коалиционного правительства рассуждали о статусе доминиона для Индии и что? Доигрались со свободами для дикарей: теперь в Индии уже почти год разрушается столь тщательно, бережно и любовно возводимое здание цивилизации... Стоит ли лукавить с самим собой?! Не "разрушается", а "уничтожено" и теперь примитивные аборигены упоённо отплясывают на руинах. И одновременно режут друг друга и тех немногих сахибов, что еще там остались...

Он и его "группа Черчилля" — небольшая фракция, маленький островок единомышленников внутри рыхлого, раздутого, будто больного водянкой организма консервативной партии, с самого начала выступала даже против предоставления статуса доминиона Индии, и за более жёсткий внешнеполитический курс. В частности — за более активное противодействие распространению красной заразы. Но эти умники — Черчилль поморщился при воспоминании о Палате Общин — эти умники, разумеется, заболтали его предложения. И что теперь?

— You were given the choice between war and dishonour. You chose dishonour, and you will have war — пробормотал он, садясь в автомобиль, и улыбнулся своим словам. Хорошая фраза. Чеканная. Вот и надо ее произнести по поводу посылки войск в Индию. Пора, пора прекращать эту вялую, "странную" войну с индусами. Все силы — в бой! Самолеты, танки, пулеметы и газ! Газ! В конце концов, если эти черномазые выбрали войну против предопределенного им самой судьбой служения белому господину — почему мы должны миндальничать? Все равно они плодятся как кролики в садке, так что смерть даже сотни тысяч этих тупых обезьян ничего не изменит. Даже миллиона!.. А потом заняться Европой. Комми совсем потеряли страх: Германия, Италия, Албания... Кто следующий? Неужели Британская Империя будет спокойно смотреть, как красная чума расползается у нее под боком?..

Роллс-ройс неспешно катил по ноябрьскому Лондону. Уинстон Черчилль, лидер одной из фракций партии тори, откинулся на спинку дивана, обдумывая свою речь в Парламенте...

Неприметный человек в сером пальто и мягкой шляпе "трильби" пристально глядел в серую ноябрьскую реку, облокотившись на парапет.

"Вроде и не Сохо, а самый что ни на есть центр — благопристойное Сити, а река — грязнее не видал. Неужели кто-то здесь еще готов топиться в этой вонючей клоаке? Джером, помнится, писал о прогулках по Темзе на лодках — боже сохрани! Плавать по этой сточной канаве? Еще чего не хватало! То ли дело — Москва-река. Чистая, воду пить можно... Ну, не в самом центре города, конечно, но даже там рыба ловится: окуньки, караси, плотва, ерши... А здесь если что и живет — небось чудище какое-нибудь: семь плавников, пять глаз и два хвоста! Бр-р-р-р!"

Человек передернул плечами, и тут же обнаружил стоящего рядом бобби, который внимательно его разглядывал. Полисмен козырнул:

— Сэр, с вами все в порядке?

— Все хорошо, констебль... — Человек сунул руку в карман пальто и вытащил портсигар, — Сигарету?

— Очень благодарен, сэр... Позвольте предложить вам огня... — спичка чиркнула о коробок и оба закурили. Бобби, помявшись, смущенно произнес, — Вы уж не серчайте, сэр, только сперва-то я вас за этого принял... ну которые... фью-и-ить... — он изобразил рукой движение в сторону грязно-свинцовой воды.

— Правда? — человек в сером изобразил удивление легким движением бровей. — А я вот как раз стоял здесь, ждал своего друга и компаньона, и размышлял, грешным делом: какая же, должно быть, мерзкая смерть — утопиться в этой грязи...

— И не говорите, сэр, и не говорите. Вот вчера, например: кинулась одна, значит. Так головой об бочку саданулась, расшиблась, и не утонула. Выловили ее и в госпиталь, а по дороге она рожать начала. И так, значит, на докторов кричать принялась: осторожнее, мол, не у коровы роды принимаете! Подумайте: только что топилась, а тут... — Полисмен покачал головой, снова козырнул, — Желаю всего хорошего, сэр. И спасибо еще раз за сигарету...

Он ушел, а человек остался стоять на месте и снова уставился на реку. Только теперь его мысли потекли совсем в другом направлении. "Вот ведь как бывает... Товарищ Белов нас учил, методики писал... Пусть мне кто другой соврет, что это не он, а "старшие товарищи из Коминтерна". Ха-ха три раза! Что я, этих атаманов из Коминтерна не знаю? Очень хорошо себе представляю: им бы только взорвать что-нибудь, да ножом в бок. Ну иногда еще, для разнообразия — устроить перестрелку. А тут все так толково расписано: с точными нормативами, развесовками, методиками разработки и подготовки подхода и отхода — да у коминтерновцев и слов-то таких не слыхали! А Белов... Белов это — Белов! Механизм для убийства, самодвижущаяся гильотина!.." Он поднял голову и, не торопясь, огляделся. Ага, вот Смирнов, делает вид, что на витрину пялится. А вон о'Лири — с газетчицей треплется... О-па! Воротник поправил. Команда "Внимание!"...

Он снял шляпу и пригладил волосы, а потом снова нахлобучил "трильби", стараясь усадить головной убор поглубже, чтобы случайный порыв ветра не мог его сорвать. Смирнов направился к нему: уходить лучше двойками. Он зашел в ярко-красную телефонную будку, возле вывески с надписью "Лучший чай Цейлона". Там, в неприметной кондитерской, сейчас уже готовятся...

О'Лири широко зашагал к кондитерской, с видом человека, решившего выпить чаю или умереть. В этот момент мимо него проехал серебристо-белый Роллс-ройс. Вот он поравнялся с телефонной будкой, из которой тут же выскочил Смирнов, вот он проехал еще метров двадцать вперед, вот под ним оказался люк канализации...

Яростный грохот кувалдой ударил по ушам. Заложенные в канализационный колодец сорок кило тротила сработали точно громадная пушка. Автомобиль разорвало на части, и человек в сером проводил взглядом улетавшее в реку крутящееся колесо. "А неплохо, неплохо... Вот так, товарищ Белов: мы хорошие ученики. Спасибо учителю."

Что-то небольшое шлепнулось совсем рядом, но Павел Анатольевич не успел разглядеть, что именно...

— Мистер Джонсон? — рядом оказался о'Лири. — Уходим?

— Ну, если хочешь — оставайся, — хмыкнул Судоплатов. В этот момент к нему подошел Смирнов, — А мы — пошли...

Выли сирены пожарных и полицейских автомобилей, а по набережной бежали перепуганные люди, в толпе которых растворились диверсанты. Краем глаза Павел Судоплатов успел заметить что-то неправильное на кресте маленькой старинной часовни. "Тряпка какая-то, что ли? Закинуло взрывом? Должно быть, так. Ладно, вороны потом себе на гнездо приспособят..."

Восемнадцатого ноября в результате взрыва газа в подземной газовой магистрали в Лондоне погиб заклятый враг всего Советского народа Уинстон Черчилль.

Черчилль был ярым противником нового строя, защищая интересы своих хозяев-империалистов. Многие люди по всему миру: ирландцы, индусы, сикхи, пуштуны, африканские негры вздохнут с облегчением, узнав, о кончине врага свободы и счастья простых людей. От яростного антикоммуниста Черчилля остались только ботинок и обгоревший шелковый цилиндр, который взрывом зашвырнуло на крест часовни семнадцатого века. "Должно быть, все остальное был просто пузырь, надутый вонючим воздухом", — шутят лондонцы.

"Правда" 19.11.1935

-...Ну, как оно, юнак? — шепотом поинтересовался Христо Боев, утирая со лба пот. — Не жарко?

Столбик термометра показывал тридцать восемь в тени, поэтому Белов не удостоил болгарина ответом. Он поправил белую полотняную шляпу-панаму, стараясь упрятать лицо в тень. Здесь, на руа Сан-Антонио, возле замечательно красивой старинной церкви, бразильское солнце жарило с такой силой, что от ожогов мог не спасти даже индийский загар.

Наталский полицейский, так же как и все изнывавший от жары, равнодушно скользнул взглядом по двум хорошо одетым прохожим. "Верно, племянничек встречает своего дядюшку, вернувшегося из Европы — подумал он. — Если они сейчас зайдут выпить кашасы — я, совершенно точно, угадал!"

Двое огляделись и нырнули в маленькую кафезиньу, прячась под ее навесами от палящего солнца. Полицейский пригляделся: старший взял кайпиринья, а младший — "ледяной бразильский". "Какой я умный — подумал постовой. — Вот что значит долгая служба в полиции. Как хорошо я умею разбираться в людях!" Он горделиво задрал голову, но тут же понурился, размышляя о том, что несмотря на его несомненные достоинства, он все еще — простой патрульный. Хотя ему уже тридцать два года...

— Юначе, что-то этот держиморда нас так внимательно изучает? Как считаешь?..

— Пустое, Христо. Просто ему скучно, вот и пялится на прохожих...

Они молча синхронно пригубили свои напитки. Сашка погрузился в раздумья, снова и снова вспоминая все произошедшее за последние несколько дней.

— ...Товарищ Белов — Димитров поднялся из-за стола и, опершись большими сильными руками о столешницу, словно бы навис над юношей. — Товарищ Белов, и я, и мы все в Исполкоме Коминтерна понимаем: просить вас сейчас принять участие в новой операции, означает просить вас рисковать добрым к вам отношением товарища Сталина. Но, если честно, другого выхода у нас нет...

— Товарищ Димитров, — Сашка, напустив на себя вид полной безмятежности, взглянул на Димитрова снизу вверх. — Вы заканчивайте нагнетать, а скажите лучше толком: что от меня надо?

— Ты газеты в ноябре внимательно читал? — ответил вопросом на вопрос Димитров.

Белов честно принялся вспоминать: что же такого было в ноябрьских газетах? Перед мысленным взором, словно схваченные объективом камеры, стали пролистываться страницы прочитанных газет, сохраненные зрительной памятью. В начале ноября — сплошные славословия в честь очередной годовщины Великого Октября, дальше — отчеты о парадах и демонстрациях, а потом... Потом было провозглашено создание Филиппинской федерации — в значительной степени независимого государства во главе с президентом Мануэлем Квезоном. Там еще этого сукиного сына — генерала Дугласа Макартура назначили ответственным за реорганизацию вооруженных сил. Еще — в Москве прошло Всесоюзное совещание стахановцев. Иосиф Виссарионович произнес свою знаменитую фразу: "Жить стало лучше, жить стало веселее"...

— Ничего не вспоминается? — поинтересовался секретарь ИККИ. — Совсем ничего?

Так, а что же там еще-то случилось? О! В Варшаве под суд отдали Бандеру! И что? Ему и в польской каталажке будет не сладко, так что ликвидировать, вроде, необходимости и нет. А еще? Английские шахтеры забастовки устраивали — требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда. И?.. Американский исследователь Линкольн Эллсуорт впервые пролетел на самолете через всю Антарктиду, от моря Уэдделла до моря Росса. Тоже как-то не то...

— Ничего, — сдался Александр. — То есть абсолютно. Ничего такого, в чем могло бы помочь мое участие.

— Вот как? — Георгий Димитров усмехнулся, — А как насчет новостей из Бразилии?

— Откуда? — изумился Белов. И добавил, — Честно говоря, о Бразилии я знаю только то, что там растет кофе, много-много диких обезьян и проводятся карнавалы в Рио...

— Правда? — снова хмыкнул Димитров. — Надо будет поинтересоваться: как у вас в школе обстоят дела с обществоведением? А комсомольцев спросить: почему товарищи из КИМа манкируют своими обязанностями?

— Какими? — ошалело вопросил окончательно сбитый с толку Сашка.

— Почему в вашей школе не прошло комсомольское собрание в поддержку восставшей Бразилии?

— Э-э-э... — Александр почесал переносицу, — Тут ведь вот какое дело: я как начальник отдела ЦК ВКП(б) считал, что для меня комсомольские собрания необязательны...

— Это, разумеется, справедливо — задумчиво согласился Димитров. — Но ведь в вашей первичной парторганизации должно было пройти аналогичное собрание. Разве нет?

— Вероятно, — согласился Сашка. — Вот, правда, я — еще не член партии...

Сидевший в углу кабинета Куусинен вылупил глаза, а потом захохотал, сотрясаясь всем телом. Димитров несколько секунд осмысливал услышанное, а потом тоже взорвался раскатистым смехом.

— Светият Петок, — простонал Димитров, захлебываясь. — Он же и у нас — кандидат в члены Исполкома Коминтерна, но — беспартийный!

— Юмаланайти, — дергаясь от душившего его смеха, добавил Куусинен. — Он же еще и корпусной комиссар...

Но когда коминтерновцы отсмеялись, они рассказали Белову о Ноябрьском восстании в Бразилии, о Луисе Карлосе Престесе и его соратниках, о тяжелом положении, в котором теперь оказалась Бразильская компартия.

Сашка выслушал весь рассказ с максимальным вниманием, но вопросов не задавал, справедливо полагая, что ему объяснят все необходимое. И в первую очередь — цель его предполагаемой командировки...

— К сожалению, бразильские товарищи нас не известили ни о точных сроках начала восстания, ни даже о его плане, — сообщил Куусинен. — И потому мы не смогли оказать сколько-нибудь серьезной помощи.

— Можно сказать — вообще ничем не помогли, — добавил Димитров. — Немецкие товарищи выдали из своего посольства две сотни винтовок — вот, собственно и все. И естественно восстание потерпело поражение. Сейчас в там идет натуральная охота за коммунистами. Товарищ Белов, мы очень рассчитываем на вас: оттуда необходимо вытащить товарищей Престеса, Лописа, Амаду, Коста и Фейшуниу. Тут есть еще одна сложность: беременная жена товарища Престеса — Ольга Бенарио-Престес скрывается на территории посольства ГСФСР, но не имеет возможности выйти оттуда. Однако, ей скоро... ну, вы понимаете меня... А врач посольства может и не справиться, кроме того посольство сейчас фактически блокировано правительственными войсками...

Он замолчал. Куусинен, было, хотел что-то добавить, но воздержался. Белов тоже молчал, переваривая услышанное.

— Значит, если я правильно понимаю, — произнес он, наконец, — вы предлагаете мне возглавить группу, которая без нормально подготовленного легендирования, без заранее отработанных и просчитанных путей отхода, без помощи на месте, без достоверной информации влезть на совершенно неизвестный для меня и для моих людей регион, отыскать и вывезти нескольких фигурантов, которые на месте находятся в розыске? М-да, задачка... Вы меня, случайно, господом богом не считаете?

Сказав это, он снова замолк, что-то прикидывая и подсчитывая...

— Значит так — это прозвучало как удар хлыста. — Мне сейчас же нужны все — подчеркиваю, ВСЕ! — данные о всех авиарейсах в Бразилию. Дальше: Христо Боева, Вернера Герлада, Павла Судоплатова — сюда и бегом! Связь с Римом, конкретно — с Муссолини — немедленно! И готовьте финансовое обеспечение: мне потребуется примерно сто — сто двадцать тысяч крузейро, или что там у них, плюс — тысяч сто долларов США и тысяч двадцать фунтов стерлингов. Мог бы на месте собрать, да времени нет...

Сидя в удобном кресле рейсового дирижабля Карл Маркс, следовавшего из Москвы в Женеву, Александр бездумно водил карандашом по страницам блокнота, и ругался последними словами.

Вспоминая весь Коминтерн, и его матерей, а так же их родственников из мира животных, он всё пытался понять, почему и когда он стал пробкой для затыкания дыр в чужих глупостях. Ну вот с Гитлером всё понятно. И даже Пакистанско-Индийскую авантюру ещё как-то можно объяснить. А вот Эфиопию, уже никак. Втрое превосходящие силы итальянцев отхватывали от эфиопов, которые были не только меньше числом, но и совсем не имели на вооружении современных средств, включая связь, и моторизованный транспорт. Потом эта Албания, якорем её в бок с присвистом в трубу. Тоже показательная глупость и не только итальянцев, но и Коминтерна, который похоже совсем уже мышей не ловит. Артузов вон сам на себя не похож, глаза красные от недосыпу, курит словно паровоз, и наверное гадает, чем сегодня ему ещё товарищи из интернационала подгадят.

Только вон, Судоплатов с Герладом попивают коньячок, и в ус не дуют. Но с этими — то всё понятно. Головорезы. Им что в Бразилии, что на Марсе, всё едино. А вот Сашке? И плевать, что потом придётся досдавать учебные предметы, а вот кто его непосредственные дела разгребёт? Инспекции по заводам, конфликтная комиссия при Академии Наук СССР, которая с недавних пор разбирает все кляузы учёных друг на друга. Кстати совсем недавно Ландау разродился пятью свежими доносами на соперников, а товарищ Мичурин аж восемью.

Так же на неопределённый срок подвисла вся история с Ленинской Коммунистической Школой, которая по аналогии с Технической Школой будет готовить управленческие кадры, начиная обучение с двенадцати лет.

Сфокусировав взгляд на блокноте, Александр покачал головой. На белом листе бумаги во всю пасть щерился "Чужой" так как он выглядел на набросках Ганса Гигера с лаково-блестящими латами, вытянутой пастью и жутковатого вида шипованным хвостом. И только звезда на лбу, по какой-то прихоти художника украсившая чудовище, и два ромба на плечевом щитке, радовали глаз задорной шизофренией.

"Да, рисуночек-то по Фрейду" — Он покачал головой и перелистнул страницу.

Нижегородский автомобильный завод имени Молотова, на который передали заказ по выпуску КБМ, совершенно не справляется с заданием и гонит такой брак, что минимум половину продукции военприёмка отправляет назад в цеха. Ну, тут взялись помочь Лаврентий Павлович и Киров, тоже желавшие заполучить в свои военизированные части мощные и подвижные машины. Ещё бы заинтересовать Берию проблемами на Красном Путиловце бесконечно срывающими план по выпуску новых танков... Александр снова вздохнул, и начал новый набросок.

Хорошо хоть что дела идут плохо не везде. Конрад Цузе, совместно с группой немецких и советских товарищей уже испытал первую ламповую вычислительную машину — по сути огромный калькулятор, и опытные модели уже разошлись по научным институтам словно капля краски в бассейне воды. Но, как утверждали специалисты, за внедрением в производство дело не встанет, так как стержневые лампы и прочие узлы уже массово выпускаются на совместном заводе Красный Сименс, а сборку планируют передать на новый завод в Казани.

Александр посмотрел в окно, где медленно проплывали Альпы.

"Эх, сейчас бы на лыжи да прокатиться с хорошей горки!" — Тоскливо подумал он, и парой штрихов закончил оскалившуюся рожу хищника глядевшую прямо вперёд.

— Это где же такие страхолюдины обитают? — Хмыкнул из-за плеча Судоплатов.

— Герр Шрайбер, вы же знаете, самые страшные чудовища живут в человеческой душе. — Александр улыбнулся. — Я смотрю, вы с господином Мольтке наладили контакт?

— Так знакомы были уже, хоть и шапочно. — Судоплатов, говоривший на немецком довольно правильно, но через силу, улыбнулся в ответ и посторонился, давая пройти стройной белокурой красавице-стюардессе Дерулюфт, которая несла зелёный чай специально заваренный для господина Джексона. Под такой фамилией Белов отправился в далёкий путь.

Ставя на столик чайник она бросила взгляд на блокнот и инстинктивно дернувшись, расплескала чай на ноги Александра, от чего тот не имел никакой возможности уклониться, в тесноте обзорной палубы, и только тихо зашипел, переживая попадание кипятка на колени.

Девушка, увидев что натворила, как-то сразу позеленела, и неразборчиво лопоча что-то на баварском схватилась за салфетки, но Саша бросив блокнот в кресле, просто встал и пошёл в санблок, а следом кинулась стюардесса, с салфетками наперевес.

К удивлению Александра уже нацелившегося на туалет, стюардесса потащила его дальше, и в самой корме пассажирского отсека, среди служебных помещений нашлась путь и совсем крохотная, но прачечная, со стиральной машиной и электрическим утюгом.

Девушка быстро сняла пиджак с Саши, и потянула за ремень, но резко покраснела и начала лопотать про то, как она быстро все приведёт в порядок.

— Gut. — Александр кивнул, и ничуть не стесняясь, скинул сначала штаны, а потом и рубашку, показав на пару пятнышек в районе живота.

Довольно умело, стюардесса застирала пятна, и включила утюг, чтобы просушить и выгладить костюм, а Саша всё смотрел на стройную фигурку девицы, с длинными ногами, и милое лицо с ямочками на щеках, и когда девушка оказалась рядом, решительно сгрёб её в объятия и впился в мягкие губы поцелуем.

К счастью именно в корме располагался двигатель дирижабля дававший энергию всему летающему кораблю, и под его ровный гул, было не слышно девичьих стонов и вздохов.

Когда Белов, вычищенный и выглаженный вернулся, Судоплатов бросил короткий взгляд на молодого человека и почти не глядя протянул руку, в которую Герлад, едва слышно хмыкнув, вложил пятёрку фунтов.

А сидевший в соседнем ряду мужчина, худой и высокий словно жердь, смял какой-то листок и выбросил его в урну в проходе, туда же куда отправились наброски из Сашкиного блокнота. Потом, словно спохватившись, мужчина встал, достал свой листок, прихватив и два смятых бумажных шарика, и осторожно ступая по толстому ковру, направился в уборную.

И лишь когда дверной замок щёлкнул, он осторожно достал из кармана оба листка и аккуратно расправил их на крошечном столике в уборной и долго стоял вглядываясь в рисунки чудовищ.

...К сидящим в кафезинье подошел еще один человек в белом полотняном костюме, и элегантной тросточкой в левой руке. Он по-хозяйски придвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу. Боев неодобрительно покосился на молодого человека и негромко высказал:

— Амиче Муссолини, вам бы стоило вести себя несколько поскромнее. Не стоит привлекать к себе излишнее внимание...

Бруно Муссолини — а это был он, собственной персоной, самодовольно улыбнулся:

— Стоит ли переживать, компаньеро? Чем богаче я буду смотреться, тем меньше шансов, что мной заинтересуются местные ликторы! — С этими словами он поднял руку, на которой сверкнули несколько бесценных перстней с крупными камнями, — Кто из здешних легавых посмеет лезть к тому, у кого на руках — целое состояние?

— Бруно, дружище, а ты уверен, что нацепить на себя перстень Сфорца из музея Ватикана — стоящая идея? — ехидно поинтересовался Сашка. — Тоже мне: граф Монте-Кристо. И вот еще перстень Борджиа — тоже как-то не того...

— Зато в нем яда — на весь Рио хватит! — с довольной улыбкой отпарировал Муссолини — младший.

— Бруно, если ты забыл, то я напомню: мы сюда приехали не отравить весь Рио-де-Жанейро, а вытащить из беды своих ребят.

— Ну, а вдруг придется кого-нибудь травить? — не сдавался Бруно, преданно глядя на своего друга. — Вот надо тебе, Алессандро, кого-нибудь отравить, а яда у тебя нет. И тут-то как раз перстень Борджиа и пригодится.

— Бруно, если мне понадобится кого-то травить, я зайду в ближайшую аптеку и сделаю такой яд, до которого обоим Борджиа — как отсюда до Аляски. Ползком, на карачках и жопой вперед. Хватит не то, что на весь Рио а на всю Бразилию.

— Научишь? — тут же спросил отпрыск Первого секретаря Итальянской Народной Коммунистической партии. — Научи, а? А я тебе за это помогу самолет поприличнее раздобыть. И летать на нем научу, идет?

Боев с удивлением взирал на эту пару. Двое мальчишек... ну, то есть не совсем мальчишек... или совсем не мальчишек... Лёд и пламя, в весьма опасном сочетании.

— Ладно, хорош трепаться — закончил Белов. — Бруно, ты связь нашел?

— Да. Вот... — Молодой Муссолини протянул небольшой грязноватый сверток и пояснил — Это то что я нашел в условленном месте.

— Слежки не было?

— Обижаешь. И меня еще Перруджио страховал...

— Давай посмотрим... — Белов протянул руку, — Гони свой стилет...

Бруно ловко повернул рукоять своей тросточки, и в его руке сверкнуло узкое, хищное лезвие. В Италии было модно обучать фехтованию старой итальянской школы с использованием плоской шпаги и стилета, и молодой Муссолини заслуженно числился одним из лучших учеников...

Сашка взял тонкий стилет, взрезал сверток и достал несколько листков. Затем достал из кармана блокнот, карандашик в серебре и принялся записывать расшифровку, шевеля губами.

— Юначе, все спросить тебя хочу: ты откуда бразильский знаешь? — спросил Боев.

— А... — махнул рукой Александр. — Как-то довелось несколько раз в Анголе работать, и один — в Мозамбике...

Бруно, которого не посвящали в истинную историю приемного сына Сталина, прислушался, но остался спокойным. Он уже привык, что его друг — человек совершенно необыкновенный, так что одной необыкновенностью больше, одной меньше — разница не ощутима. Христо же, услышав ответ, задумался.

— Ангола? — протянул он, наконец. — Это в Африке? Португальцы?

— Себастьян Перейра, компаньон великого Альвица! — засмеялся Бруно.

Он очень любил книгу "Пятнадцатилетний капитан", и в детстве часто мечтал попасть в Анголу, воображая себя Диком Сэндом. С тех самых пор он и увлекся парусным спортом, а еще — боксом и фехтованием, чтобы, при случае, преподать подлым работорговцам достойный урок. И теперь выясняется, что его лучший друг, на которого он так старается походить, уже побывал в стране его мечты! "Ну, ничего: я еще всем покажу! — подумал Бруно. — Обгоню и перегоню Алессандро! Клянусь Мадонной и Великим Лениным!"

Впрочем, переживал он напрасно. Бруно Муссолини был действительно отличным автогонщиком и прямо-таки гениальным пилотом. Именно поэтому Сашка и согласился на включение молодого итальянца в их группу.

Белов закончил расшифровку, затем аккуратно сжег в пепельнице исходный и расшифрованный тексты и поднял руку:

— Так, слушаем внимательно. Христо, берешь Павла и едете на пляж Жакума, к озеру. Готовьте лодку. Теперь ты, Бруно. Раскочегаривай свою самобеглую коляску. Проверь топливо — нам его понадобится много. Ждешь меня у форта Рейс-Магус, напротив главных ворот. Движок не выключаешь — возможно, что стартовать будем с места, рывком. Не хотелось бы, конечно, но... И дай знать Вернеру: вариант отсечки два. Ты меня начинаешь ждать в девятнадцать двадцать по местному. Если меня не будет до двадцати двадцати — забираешь Герлада и едешь на пляж. Я буду добираться сам. Сигнал для Вернера — красный платок на лице. Вопросы?

— Алессандро, а у меня нет красного платка — огорченно сказал Бруно. — Да и вообще: к моему костюму красное не идет...

— Нет — купи. Цвет не обсуждается. Еще вопросы?

— Если у нас будет контакт с полицией? — спросил Христо Боев.

— Пока нас нет — улыбаетесь, откупаетесь, договариваетесь. Если мы появились — жестко сбрасываете контакт. Свидетели не нужны. Еще что-то?

— Нет. Никак нет.

— Расходимся.

...Белов шагал по Наталу с видом "золотого мальчика", пресыщенного всеми наслаждениями этой жизни. Но при этом он внимательно хотя и незаметно оглядывал все вокруг, четко фиксируя всех людей, могущих представлять собой потенциальную угрозу и места, откуда эта угроза может исходить. Впрочем, пешком Сашка шел недолго: мимо то и дело проезжали извозчики, умильно поглядывавшие на потенциального седока. В четвертую по счету пролетку Александр и заскочил прямо на ходу, поерзал на лакированном деревянном сидении и лениво бросил:

— Негра-Рибейра и поживее!

Извозчик дернул вожжи, резко останавливая пролетку, и повернулся к седоку:

— Извините, сеньор... КУДА?!!

— Н-е-г-р-а-Р-и-б-е-й-р-а, — тщательно артикулируя, терпеливо повторил Сашка. — Понятно?

Жоакин Маранья потряс головой, все еще не веря, что не ослышался. Явно богатый юноша собирается поехать туда, где даже полицейские ходят только группами?! Да он там и пяти минут не проживет! Ну, может, его и не убьют, но уж поколотят за милую душу. Да еще и ограбят...

— Сеньор... — Маранья попытался придать своему голосу максимум убедительности, — Сеньор. Не надо бы вам туда ехать. Это — очень плохой район, молодой господин. Очень-очень!

Юноша усмехнулся и коротко бросил:

— Я — в курсе. Двигай.

Жоакин обреченно вздохнул и сделал последнюю попытку отговорить странного пассажира от самоубийства. Он твердо заявил:

— Два мильрейса. И деньги — вперед.

Завысив цену раз в пять, он надеялся, что юноша передумает. Правда, он может и сойти, но поездка в Негра-Рибейра может и для извозчика закончиться... ну, скажем так, не слишком хорошо.

Парень кивнул, достал портмоне и вытащил из него монету в две тысячи реалов. Расплатившись, он откинулся на спинку сидения и застыл, точно изваяние. Извозчик покорно подхлестнул лошадь вожжами, и пролетка покатила вперед.

Сашка сидел в пролетке, тщательно запоминая дорогу. Кто знает, как придется уходить? Негра-Рибейра здесь была аналогом Хитровки из книги Гиляровского, так что коммунисты, конечно, выбрали хорошее место в качестве убежища, но случиться может всякое.

За себя Александр не боялся: вероятность встретить на воровской окраине специалиста его уровня не просто мала, а исчезающее мала. Но когда он будет выводить оттуда двоих лидеров Бразильской компартии — вот тут придется быть начеку.

Пролетка привезла его на узкую, грязноватую улочку, на которой стояли не дома, а какие-то невообразимые хибары из картона, фанеры, гофрированного железа и пальмовых листьев.

— Вот, — сообщил извозчик, оборачиваясь.

— Где? — поинтересовался Сашка.

— Что "где"? — опешил извозчик.

— А что "вот"?

Водитель кобылы некоторое время осмысливал услышанное, но так и не сумел, а потому на всякий случай повторил:

— Вот, — и пояснил, — Негра-Рибейра.

— Замечательно, — кивнул Сашка. — Мне нужна руа ду Бом Жесус. Вези. Четвертый дом от мелочной лавки.

Слов "мелочная лавка" Белов по прошлой жизни не знал — не было такого чуда в Анголе, которая сразу из первобытно-общинного строя попробовала сигануть в социализм. Но в записке написали именно так, и Александр просто запомнил непонятные слова наизусть. Однако сейчас он понял, что не сможет проконтролировать: правильно ли везет его этот напуганный водитель кобылы. Отсчитать четвертый дом не сложно, но вот от чего надо начинать отсчет?

Впрочем, извозчик не производил впечатления человека, который мог рискнуть обмануть сурового и богатого седока. Поэтому Сашка сохранял спокойствие, лишь еще более внимательно запоминал дорогу.

Маленькая лавочка приютилась в хибарке лишь немного более прочной, чем окружающие ее домишки. Четвертой от нее стояла безумная халупа, сляпанная на живую нитку из старых ящиков и каких-то жердей. Белов остановил пролетку и коротко приказал:

— Жди здесь. Будем возвращаться. Плачу пять мильрейсов.

С этими словами он подошел к тому, что в этом жилище имело наглость именоваться дверью, и постучал как указывали: два стука, один и снова два.

Дверь отворилась на удивление беззвучно, чего никак нельзя было ожидать ни от нее, ни от хижины, чей вход она прикрывала.

— Энтрар эм, — сказали негромко из темноты.

Сашка вошел. Внутри хижины царил полумрак. На больших ящиках, игравших здесь роль табуреток, лавок или иных каких сидений, возле грубо сколоченного самодельного стола сидели четверо. Половина помещения, отгороженная старой холщевой занавеской, играла должно быть, роль спальни. Александр бросил на нее быстрый внимательный взгляд, и один из сидевших встал и отдернул занавес. Взору Сашки открылся грубый широкий топчан, застеленный каким-то тряпьем.

Одного из людей за столом Белов узнал по фотографии и вскинул вверх сжатый кулак:

— Ола, камарада Престес! Моя фамилия — Сталин.

— Сын товарища Сталина?! — Вскинулся Престес, внимательно вглядываясь в лицо вошедшего, — Святая троица, но этого не может быть!

— Хорошо, считайте меня призраком, — усмехнулся Александр. — Кто ваш товарищ?

Молодой худощавый парень наклонил голову и представился:

— Амаду. — Он застенчиво улыбнулся и добавил, — А зовут — Жоржи.

Сашка так и впился в него глазами. "Автор "Генералов песчаных карьеров", "Лавки чудес", "Какао" стоит передо мной во плоти?! Ах-хренеть!" Это было сильнее его, и он, улыбнувшись парню, негромко пропел:

Минья жангада вай саир пру маар

Воу трабальяр

Меу бень керер

Си деуш кизер кванд' эу волтар ду маар

Ум пейше бом

Э воу тразер

Меуш компаньеруш тамбень ван волтар

Йа деуш ду сеу вамуз аградесер

Теперь настала очередь Амаду в изумлении уставиться на русского. Он бодро отстучал ритм песни, а потом спросил:

— Что это за песня? Я никогда не слышал ее.

— Знаете, вот "Генералы песчаных карьеров"...

— Простите, какие генералы?!

Амаду был потрясен. Он совсем недавно начал писать новый роман, даже название ему придумал — "Капитаны песка". А вот это...

Но Александру было некогда вдаваться в литературные детали. Он кивнул головой и приказал:

— За мной! Спокойно выходим и — в пролетку.

Но спокойно выйти не получилось. Возле пролетки стояли четверо полицейских, а еще один уже забрался внутрь и с суровым видом о чем-то расспрашивал извозчика. Престес было сделал шаг назад, но Александр снова бросил: "За мной". Не сбиваясь со спокойного шага, он выдернул из-под пиджака "Вальтер". Один за другим ударили пять выстрелов, последовавших так быстро, что казались очередью из пулемета.

Жоакин Маранья охнул и крупно вздрогнул. Сидевший рядом с ним на козлах жандарм стал заваливаться лицом вперед. Остальные полицейские попадали там, где стояли. А к нему уверенно шагал его седок, на ходу убирая небольшой пистолет с очень толстым стволом. Следом за ним шел... Боже! Иисусе! Это же сам Престес, командир непобедимой колонны, человек, за чью голову назначена награда в сорок пять конто де рейс! Вот только во всей Бразилии не найдется ни одного рыбака, ни одного рабочего, и ни одного крестьянина который польстился бы на эту награду! Кстати, извозчиков таких вы тоже не найдете, хоть все штаты обшарьте!

Жоакин спихнул с козел полицейского и распахнул дверцу:

— Добро пожаловать, сеньор Престес. Не волнуйтесь, домчим во один миг...

Белов устроил обоих бразильцев в глубине пролетки, помог кучеру поднять брезентовый верх, скрывший коммунистов от посторонних глаз, и они покатили на встречу с Муссолини. По дороге они увидели пару полицейских "Фордов", которые неслись куда-то, но явно не на его выстрелы. Впрочем, если их кто-то и услышал, то, пожалуй, не обратил на них внимания: это Негра-Рибейра, а тут все может быть. Могут и зарезать, могут и застрелить...

...Бруно Муссолини не утерпел и подъехал к знаменитому старинному форту минут на десять раньше условленного срока. Алессандро велел ему подобрать скоростной автомобиль, который наверняка ушел бы от бразильских полицейских "Фордов", но уж никак не ожидал увидеть это серебристое великолепие — "Дюзенберг" модель SJ. Более скоростного авто на американском континенте не существовало — ну, разве что кто-то приобрел соотечественника Бруно — "Альфа-Ромео", да и то разница в скоростях вряд ли составит больше пяти-шести километров.

Правда, Дюзенберг стоил, по выражению молодого Сталина, "как самолёт", и за эту покупку он сперва изрядно выбранил молодого Муссолини — корректно, но жёстко. Зато потом, когда успокоился, согласился с тем, что к такому автомобилю не всякий фараон рискнет даже приблизиться, не то, что остановить. Да и кузов — большой и вместительный Алессандро понравился: он легко упрятал в него парочку пулеметов и три пистолета-пулемета. Да и деньги в нем тоже можно было хранить: в салон был встроен самый настоящий сейф! Небольшой, но без динамита не взломаешь...

Бруно погладил приборную доску из дорого эбенового дерева и лишний раз восхитился этой могучей машиной. Красавец, ах какой красавец! Вот бы прихватить его домой... хотя из этого ничего не выйдет. У них и так будут проблемы с вытаскиванием здешних коммунистов, а тут еще и это двухтонное чудовище. Он даже не рискнет обратиться к Алессандро с такой просьбой. Хотя... Ха, Мадонна! Кажется, способ все же есть! Надо только сообщить товарищам из итальянского посольства, чтобы забрали машину, а уж там... Клянусь Великим Лениным, наверняка получится!..

Пролётка вылетела на площадь перед старинным фортом в девятнадцать сорок одну. Лихо остановилась возле блестящего хромом "Дюзенберга" и оттуда прямо в автомобиль высадились трое. Последний на мгновение задержался в пролетке и протянул кучеру две бумажки в пять мильрейсов:

— Вот, возьмите. И послушайте доброго совета: не болтайте о том, что сегодня видели.

Извозчик гордо отвел от себя руку с деньгами:

— Благодарю, молодой сеньор, но мне не надо денег. Жоакин Маранья не берет денег за доброе дело.

Но юноша силком ткнул ему деньги:

— Спасибо, Жоакин, но вам еще надо семью кормить. Берите-берите, вам они пригодятся.

— Спасибо, молодой сеньор...

Автомобиль рванул с места, пробуксовав покрышками по брусчатке и серебристой молнией помчал в сторону озера Жакума. Несколько полицейских постов, мимо которых пронесся этот четырехсотсильный зверь, только языками поцокали: какая хорошая машина! Какие наверное счастливые, эти богачи, которые могут купить себе такое чудо...

На озере их ждали. Небольшая яхта, легко покачиваясь на низенькой волне, проскользила по водной глади и отшвартовалась у домика-понтона. Престеса и Амаду разместили в маленьких комнатках, еще в одной обосновались Герлад и двое местных коммунистов-боевиков.

— Старшим — товарищ Боев, — нетерпящим прекословия тоном распорядился Белов. — Христо, связь по радио через немецкое посольство. Частоты и расписание связи — утром прежнее, вечером — в восемнадцать ноль-ноль. В случае тревоги — сигнал "Метель"...

...Дворец Триадентиса охраняли, как и всегда, гвардейские "Драгуны независимости", сверкая на солнце своими медными шлемами и белоснежными мундирами. Президент, а точнее сказать — диктатор Бразилии Жетулиу Варгас, которого еще именовали "Отцом бедных", вышел из дворца и двинулся к своему автомобилю. Он собирался сегодня отправится в столицу штата Парана Куритибу. Там было необходимо встретится с местными профсоюзными лидерами — представители большой польской общины в Бразилии опять выказали недовольство новыми требованиями текстильщиков, а местная еврейская община — чуть ли не самая большая в Южной Америке! — поддержала своих исторических врагов. Кроме того в Куритибе мутили воду эмигранты-итальянцы, которые по примеру своего чокнутого лидера Муссолини ни с того, ни с сего вдруг ударились в марксизм.

Варгас собирался лететь в сопровождении своей супруги Дарси, у которой оказались какие-то дела в паранском отделении "Легиона милосердия". Но на самом деле никаких неотложных дел у сеньоры Варгас не имелось. Просто она узнала, что супруга начальника охраны ее мужа Айме Лопец де Сотто Майор, на которую Жетулиу вот уже шесть лет бросает масляные взгляды, два дня назад отбыла к своим родителям как раз в Парану! А ведь уже все во дворце Катет шепчутся, что Луис Симое Лопец получил это место именно благодаря заслугам своей молодой жены. Которые, особенно явно, проявляются в горизонтальном положении.

Первая леди Бразилии ожидала мужа в автомобиле, который должен доставить президентскую чету на аэродром. Вот Жетулиу вышел из Дворца Правительства, вот уже спешит его свита, вот он подошел к монументу Тридентиса и, как обычно коснулся цоколя рукой на удачу...

Винтовочный выстрел громом прокатился над улицей Примьеро ду Марко, и прямо возле ноги Жетулиу Варагаса фонтанчиком брызнул удар пули. Тут же со всех сторон к президенту-диктатору кинулись охранники, секретари и прочая обслуга. Вся эта толпа повалила Жетулиу Варгаса на раскаленный асфальт и устроила настоящую кучу-малу, яростно сражаясь друг с другом за право прикрыть горячо любимого повелителя своим верноподданным телом. И над всем этим безобразием повис заполошный, уходящий в ультразвук визг первой леди, до которой только через пару секунд дошло, ЧЕМУ она сейчас стала свидетелем.

Через два часа, в Палашу ду Катет, который гудел, точно растревоженный пчелиный улей, Луис Лопец докладывал президенту:

— Выделенные полицейские силы прочесали все дома, из которых предположительно, мог быть произведен выстрел. Но результат... — тут начальник охраны запнулся и покаянно замолчал.

— Никакого? — иронично приподняв левую бровь, поинтересовался Варгас. — Совсем?

— Были предварительно допрошены все, кто мог стать свидетелем этого подлого покушения, но... — Зачастил, было, Лопец, но вдруг, резко сбавив тон, закончил, — Выявлены четыре дома, в которых появлялись какие-то неизвестные люди, однако обыск не дал результатов, могущих дать уверенность... то есть вот... не дал и... а если это не дает...

— Лопец, а какие-нибудь другие слова, кроме "дать" вы помните? Ну, хотя бы "взять", например.

— Ваше превосходительство, поймите: полиция делает все возможное... Ваша охрана приведена в боевую готовность...

— Это может обеспечить защиту от следующего покушения?

— Теперь мы обеспечим вокруг вас, ваше превосходительство зону полного контроля, так что...

— Так что я не смогу общаться с людьми иначе, как по телефону?

— Но соображения безопасности... — жалобно пролепетал Лопец.

В этот момент кабинет взорвался надрывным звоном телефона. Начальник столичной полиции доложил, что президентский самолет оказался заминирован, а эксперты изучили извлеченную из асфальта пулю крупного калибра:

— Обнаружена одна особенность, ваше превосходительство! На брикете взрывчатке и на пуле обнаружены буквы.

— Какие?

— Ola!

"Вот как? — мрачно подумал Варгас. — Однако, какой оригинальный привет..."

... В сорока милях от бразильского побережья покачивался на океанской зыби тяжелый крейсер "Гориция". Из-за абсолютного, мертвого штиля, находиться на корабле было удивительно некомфортно: душно, влажно и жарко. Вахтенные, обливаясь потом, напряженно всматривались в пустоту водной глади, но что в пустоте можно разглядеть? Ничего.

Рядом с "Горицией" на плавучих якорях стоял крейсер "Спартак", который вплоть до самого последнего времени носил название "Больцано". С него тоже внимательно оглядывали пустой горизонт. С тем же успехом...

Флаги висели тряпками, матросы бегали значительно медленнее, чем этого требует военно-морской флот, офицеры очумело смотрели в море, давясь сигаретным дымом, и все пытались расстегнуть легкие тропические форменки. Начинался третий день муторного ожидания. Причем цель этого стояния на месте, по-видимому, известна только командирам кораблей. Если конечно она и им известна.

И вдруг все как-то сразу изменилось. Моряки оживились, на фалах взвились флажные сигналы, а на "Гориции" совершенно неожиданно начали готовить к старту гидросамолет. Не обычный корректировщик, а новенькую летающую лодку "Савойя-Маркетти" SM.80.

Причиной этого переполоха стал появившееся на горизонте суденышко. Оно медленно приближалось, отчаянно шлепая винтом и напряженно пыхтя изношенным дизелем. Самолет уже давно был готов, уже подвахтенные скопились на палубах, ожидая какого-то невероятного зрелища, а старичок все еще никак не мог дойти до могучих красавцев — гордости военного флота Народной Социалистической Италии.

"Надо было адмиральский катер спустить — разочаровано подумал командир "Гориции". — Как бы наш "инфант" не нажаловался батюшке..."

В отличие от всех остальных в небольшой эскадре, капитан первого ранга Ленацци знал, что на борт к ним прибывает Бруно Муссолини. Именно для него и привезена новейшая летающая лодка, именно для него приготовлены каюты на крейсере, и именно для каких-то его ОЧЕНЬ ВАЖНЫХ дел сюда торопится трансатлантический лайнер "Рома".

Но вот наконец старенький рыболовный баркас дополз до борта "Гориции". С него на борт действительно поднялся сын Первого секретаря Народной Компартии, но... Бруно Муссолини откозырял Ленацци, передал ему запечатанный конверт, а затем быстро спустился в летающую лодку. Застреляли моторы, лодка побежала, вздымая каскады бриллиантовых брызг, затем прыгнула на зыби раз, другой и взмыв в воздух, унеслась в тропическое небо. И снова на маленькой эскадре потянулось долгое, непонятное ожидание...

Приводнение SM.80 на озере Жакума никого особенно не удивило. Ну, разве что конструкция самолета незнакома — так и в этом нет ничего особенно удивительного. Мало ли какие капризы и богачей!

Летающая лодка спустилась, подняв тучу брызг, и словно катер-глиссер побежала к стоявшему на якорях вдалеке от пляжей домику-понтону. Пришвартовалась, летчик вылез на крыло, и из домика ему начали передавать канистры с бензином. Самолет заправлялся около часа, а затем из домика на SM.80 загрузились двое. Летчик помахал рукой тем, кто, наверное, оставался на понтоне, хотя они и ухитрились никому не показаться на глаза, затем скинул тонкий швартовый тросик и умчался туда, откуда и появился. Все это произошло так быстро, что могло показаться, что никакого самолета и вовсе не было...

К вечеру к "Гориции" подошла все та же летающая лодка. С нее на крейсер поднялись лидер Бразильской Коммунистической партии Луис Карлос Престес и сопровождавший его начинающий прогрессивный писатель Жоржи Амаду. А Бруно Муссолини перебрался на ожидавший его баркас. Тот снова запыхтел, закашлял, зачихал и потянул в сторону невидимой за горизонтом Бразилии. Эскадра же опять погрузилась в странное сонное ожидание неизвестности...

В ночь после покушения Палашу ду Катет не спал. По коридорам бродили какие-то неприятные личности в штатском, гулко бухали сапогами "Драгуны независимости", занимающие посты, или сменяясь с оных, затравленно метались лакеи и прислужники. Привидениями скользили врачи, пытавшиеся прекратить затянувшуюся истерику Первой леди, торопились курьеры, повара и кухонная обслуга в темпе катастрофы готовили национальные блюда — у господина президента на нервной почве проснулся бешенный, достойный ягуара, аппетит, и он ужинал вот уже четвертый раз. Потеряно шагали генералы, которых подозревали в попытке свергнуть президента, а за ними тенями крались агенты тайной полиции — словом во дворце имелся натуральный пожар в борделе во время наводнения. Поэтому никто особенно не удивился, когда президенту сообщили, что с ним желают встретиться посол Народной Социалистической Италии и сопровождающие его лица.

— Какого черта ему надо? — поинтересовался Варгас, в сотый раз разглядывая свой ботинок. На ранте подошвы был виден четкий след от пули, лишь чудом не поразившей его самого. — Почему он хочет видеть меня, а не Министра иностранных дел?

— Простите, ваше превосходительство, но он не объяснил. Из посольства сообщили, что посол настаивает на немедленной встрече.

— Настаивает? Отказать! — резко бросил Варгас. — Вот только коммунистов мне сегодня и не хватает! Решили доделать то, что начали днем?!

С этими словами он махнул рукой, отпуская секретаря, и снова принялся разглядывать свой ботинок.

Успокаиваться дворец начал лишь к утру. Сам президент изволил отбыть спать в полпятого пополуночи в самом скверном настроении. Не помогали ни успокоительные, ни отменный ром, ни старый коньяк. Варгас даже решил провести эту ночь с опостылевшей Дарси, но она так и не отошла от своей истерики. Оставалось только крепко выругаться, помянуть недобрым словом всех нервных дур, завалиться в кровать и мечтать о том, чтобы сон пришел как можно скорее...

— Сеньор Варгас?

— А?!!

Президент Бразилии сел на постели, дико озираясь по сторонам. На пуфике возле зеркала сидел человек в надвинутой на самые глаза широкополой шляпе. Он поднял руку и слегка коснулся пальцами своего головного убора:

— Я пришел поговорить с вами.

— А?!!

— Сеньор Варгас, прекратите орать. Во-первых, это — неприлично, а во-вторых, придется заткнуть вам рот. Что, согласитесь, не способствует нормальному диалогу...

Жетулиу Варгас сглотнул, открыл, было, рот, но тут же снова его закрыл. Перспектива получить в рот кляп его решительно не устраивала.

— Дело идет о тех, кого после ноябрьских событий ищут вся ваша полиция и подобные службы. Многим из них уже вынесены приговоры, совершенно несправедливые, замечу. Сообщаю вам, что Коминтерн против подобной активности властей Федеральной Республики Бразилия.

Варгас снова сглотнул и попытался что-то сказать, но голос так и не появился.

— Поэтому, Коминтерн в моём лице, делает вам следующее предложение: вы завтра же издаете президентский указ об амнистии всех участников этих событий и прекращаете все преследования Коммунистической партии в целом и ее членов по отдельности. Вам понятно?

Президент сумел выдавить слабое мычание, в котором, однако, можно было уловить нотки согласия.

— Вот и замечательно — Человек поднялся и поднял с туалетного столика ботинок, оцарапанный пулей. Повертел в руках, поднес к глазам и отчетливо хмыкнул, — Вижу, вас впечатлило мое "здравствуйте". Прошу вас: не заставляйте меня отправлять вам мое "прощайте".

Он не торопясь двинулся к двери спальни, затем вдруг резко обернулся:

— Послезавтра, — тут он поднял к лицу руку с часами и поправился, — то есть, уже завтра, в здешний порт прибудет эскадра Народной Италии вместе с лайнером "Рома". Мы заберем с собой несколько человек... — Он снова отчетливо хмыкнул, — Латиноамериканская секция Коминтерна, знаете ли. Да вы не волнуйтесь: мы потом всех вернем. А вы уж позаботьтесь, чтобы нам не мешали. Заранее благодарен.

Он снова коснулся пальцами шляпы и вышел. И только тогда Варгас понял, что пижама и постель под ним промокли и весьма характерно и неприятно пахнут...

Хью Синклер, адмирал флота Его Величества был не просто кадровым офицером, а офицером уже в десятом или одиннадцатом поколении, что конечно давало ему определённые преференции в среде аристократов, но налагало и множество ограничений. Например, он не мог сейчас, двигаясь к Офису, ругаться в голос, а мог лишь "держать лицо" хотя ему до чёртиков хотелось именно ругаться. Грязно и долго словно боцман у которого половина команды нажралась как свиньи а вторая половина просто не взошла на борт.

Доклад, который он получил ещё ночью, с правительственным курьером, позволял адмиралу подготовиться к заседанию Тайного Совета, но ничего толкового в голову не приходило. Здание Британской Империи рушилось, словно из него разом вынули все гвозди.

Индия пылала нефтяной цистерной, сжирая людей и ресурсы, Судан после победоносной Итальянской войны бурлит словно котёл, Пенджаб уже фактически отвалился, и даже Австралия вдруг начала топорщить перья! И везде, буквально везде нужны английские штыки! Но нет столько людей в старой доброй Англии, чтобы заткнуть все дыры огромных колониальных владений, а верные Британии туземные полки почти все израсходованы.

Синклер поднялся по широкой лестнице, и кивнув секретарю, прошёл в кабинет, где его уже ждала свежая пресса, и чашка горячего чаю.

Питер Дженкинс, молодой но подающий надежды служащий закончивший недавно Оксфорд, уже стоял, нетерпеливо переминаясь с толстой папкой в руках.

— Что там у вас Питер?

— Ничего срочного сэр. Но просится на приём сэр Адер. Уже три раза интересовался.

— Зови. — Адмирал уже успевший снять пальто и цилиндр, сделал первый за этот день глоток.

— Сэр? — Полковник Адер занимавшийся в ведомстве Синклера особо сложными делами был насквозь гражданским лицом, и тем не менее носил высокое звание вполне по праву, так как на его счету было немало успешных специальных операций по всей Земле, и подчинённые уважительно называли полковника "Крокодил" за крепкие зубы и челюсть никогда не выпускавшую добычу.

— Проходите Роберт. — Адмирал сделал широкий жест, и исподлобья остро взглянул на подчинённого, — Чувствую, у вас есть чем озадачить старика.

— Да, сэр. — Полковник коротко кивнул. — Вчера передали с утренней диппочтой. Он положил на стол перед адмиралом толстую папку и открыл её в самом конце. — Я позволил себе сначала запросить мнение специалистов, и лишь получив их отчёт, решил идти к вам.

— Что это за страх божий? -Синклер смотрел на тщательно разглаженный рисунок чудовища сделанный карандашом на небольшом листке, видимо вырванном из блокнота.

— Наш человек случайно пересёкся с Маугли. Так сэр мы обозначили...

— Я помню, что так мы называем этого Сталинского выкормыша. — Зло бросил Синклер и вопросительно посмотрел на полковника в ожидании пояснений.

— Это было нарисовано им во время полёта на дирижабле Дерулюфт, рейса Москва — Женева. Потом, к сожалению, агент потерял его, но вот эти два наброска сумел вытащить из мусорной корзины.

— Бред сумасшедшего. — Губы адмирала сомкнулись в тонкую линию.

— А вот доктор Кеттел, молодой но весьма уважаемый специалист в области психологии и психиатрии, утверждает, что рисунок сделан безусловно в твёрдом уме и здравой памяти, так как имеет очень высокую степень детализации не свойственную рисункам психически больных. Кроме того, у меня есть заключения нескольких биологов из Королевского общества, и они так же утверждают, что нарисованное существо безусловно может существовать. И Альфред Адлер, тоже психолог, и психоаналитик, обратил наше внимание на два момента. Первое это трубки, идущие по всему телу, и к голове, что косвенно указывает на искусственно созданное существо, а второе вот на это. — Тонкий карандаш упёрся в вытянутую голову чудовища.

— Что там? — Адмирал потянулся за лупой, и склонился над рисунком. — Звезда?

— Да сэр. Полагаю, что есть вероятность существования подобного создания как минимум в одном экземпляре, и оно используется красными в военных целях.

Адмирал отложил лупу и откинулся на спинку кресла. Он знал кое-что ещё, чего не знал Адер, и поэтому узор в его голове вырисовывался куда чётче. Он встал, подошёл к стенному сейфу, и нащёлкав код, распахнул тяжёлую створку.

— А что вы скажете на это?

На стол перед полковником плюхнулась тоненькая пачка фотокопий рисунка, где был явно изображён летательный аппарат. Но какой! Крестообразные крылья, тонкий вытянутый нос и явно пушечное вооружение на концах крыльев.

— Вот уже год итальянские, германские и русские авиаинженеры работают в условиях высочайшей секретности. Это всё что нам удалось получить, и не спрашивайте как. Фактически чудом.

— Вы полагаете, что они делают вот это? — Полковник поднял фотографию.

— Я ничего не полагаю. — Отрезал Синклер. Я просто спрашиваю вас. Кстати, можете подшить к делу.

— Признаюсь сэр, в голове у меня версии одна причудливее другой. — Адер покачал головой.

— Ну например? — Синклер усмехнулся.

— Они как-то получили провал в будущее, и таскают оттуда знания?

— Возможно. — Адмирал поощряюще улыбнулся.

— Или этот — Белов-Маугли, сам из будущего?

— Вот это вряд ли. — Синклер покачал головой. — Мальчишка. Конечно, вышколен и подготовлен на зависть, но не учёный и не исследователь. Простой головорез, каких мы тоже можем готовить сотнями, если озаботимся этим вопросом. А для того, чтобы загрузить три десятка авиационных инженеров, нужно что-то более весомое, чем наброски и рисунки. Общие схемы, принципы работы, да даже принципы управления. Между телегой и автомобилем — пропасть, а между этими летательными аппаратами и тем что мы строим сейчас, пропасть в три раза глубже, если там вообще есть дно у этой ямы.

На рейде Рио-де-Жанейро стояли два новейших тяжелых крейсера. Расцвеченные флагами они совсем не походили на совершенные машины убийства. Своими темными стройными силуэтами опоясанными разноцветьем сигналов корабли напоминали стройных темнокожих девчонок из школы самбы "Deixa Falar" — совсем не страшными, а веселыми и задорными. А над причалом нависал высокий борт — "Рома".

Огромный точно айсберг, величественный словно дворец и прекрасный как гордый лебедь лайнер, который притянули к берегу похожие на невесомые паутинки швартовы, был украшен еще лучше. Над трапом была сооружена дощатая арка, увитая кумачом и украшенная флагами всех трех социалистических государств, а за компанию — флагами народных Монголии и Тувы. Три огромных портрета: Сталин во френче, Тельман в угловатой фуражке и Муссолини в красной рубашке скрывали надстройки. Все три лидера улыбались добрыми отеческими улыбками, а над ними между труб стояло уже вовсе гигантское полотно — идущий в распахнутом пальто с красным бантом на лацкане улыбающийся всем Ленин.

По бокам арки были растянуты транспаранты — громадные белые буквы на алых полотнищах. "Привет юным бразильцам от детей Союза ССР!" "Юные друзья! Добро пожаловать в Народную Италию!" "Пионеры СССР, ГСФСР и НСИР — братья пионеров Бразилии!"

Над лайнером постоянно гремела музыка. Детские хоры пели красивые, мелодичные, но неизвестные, непонятные песни. Немногие немецкие и итальянские эмигранты, оказавшиеся в порту, пробовали переводить, но получалось хотя и смешно, но все равно непонятно.

Возле входной арки стояло около двух десятков моряков в парадной форме. Розовощекие здоровяки чередовались с какими-то жилистыми парнями, чем-то неуловимо похожими на мастеров капоэйры. Правда, все они улыбаются и приветливо машут руками, но один из полицейских — умудренный службой ветеран, случайно перехватил острый взгляд одного такого "жилистого" и мгновенно покрылся холодным потом, несмотря на жару. Очень уж характерным был этот взгляд. Даже не убийцы — палача...

..."Отца бедных" критиковали, "Отцом бедных" восхищались. Кто-то протестовал против амнистии коммунистов, кто-то восхищался дальновидностью попытки возобновления союза с партией, победившей в России, Германии и Италии. Спорили все и везде: в аристократических клубах и нищих лавчонках, в баснословно дорогих ресторанах и забегаловках, где за двадцать рейсов вам нальют рюмку самогона, спорили на широких площадях и узеньких грязных переулках. Нищие рыбаки и преуспевающие адвокаты, поденные рабочие и солидные латифундисты, разносчики и генералы. И каждый доказывал свою версию покушения на президента Варгаса, каждый называл разных заказчиков в число которых попали и ненавистные гринго, и старая аристократия, и индейцы амазонки, и каучуковые плантаторы, и даже — один Иисус ведает почему! — эмигранты с никому неизвестной Украины. Но почему-то никто не считал виновным команданте Престеса — его, верно уже и в стране-то нет! — немцев из посольства, хотя они и раздавали винтовки во время ноябрьского мятежа.

— ...Простите, сеньор Жуньес, но вы недооцениваете этих красных нибелунгов. Вспомните, как они разобрались с Гитлером? Если бы они покушались на Варагаса, он вознесся бы на небеса вместе со всем правительством. А возможно — и с половиной Рио в придачу.

— Пожалуй, что вы и правы, сеньор Хименец, это действительно больше соответствовало бы их правилам ведения политической борьбы...

— ...А я тебе точно говорю, Жоакиньо: немцы в одного стрелять не станут. В ноябре они помогали Престесу и его людям, так чтоб им было не стрельнуть Варгаса уже тогда? Нет, если бы это немцы — они б из пулеметов весь дворец разнесли. Или самолет бы послали — бомбы бросить. Так с чего б им теперь начинать?

— Ух ты! Похоже на правду, Маффеу. Вот не зря ж тебя самым умным считают...

Такие или почти такие разговоры шли два дня подряд, когда громом среди ясного неба грянуло известие о приходе в Рио итальянских крейсеров. А когда выяснилось, что вместе с ними пришел целый громадный лайнер, на котором собираются увезти за океан в Италию, Германию и Россию ребятишек из семей коммунистов да просто — из бедняков, разговоры о покушении тут же и утихли: появилась новая тема...

-...И разве можно позволить детским неокрепшим умам отправляться в страну безбожников? Кто вернется оттуда?! Еретики?! Коммунистические диверсанты?!

— Может, они и безбожники, но у них лечат бесплатно, учат бесплатно, и сыты все. Если ребята устроят у нас такие же диверсии — я и моя семья будем не против!

-...Разумеется, это — весьма коварный шаг со стороны большевиков. Сейчас они покажут детям все лучшие стороны своего строя, благоразумно умолчав о худших. И оттуда вернутся пропагандисты — хорошо подготовленные и истово верующие в свою правоту.

— Ну-ну. Не все так плохо, сеньор, не все. Как бы там ни было, у большевиков очень много проблем, причем таких, которые просто бросаются в глаза. Ну, к примеру — карточная система, нехватка жилья, поражение в правах некоторых слоев общества. И до окончательного решения еще очень далеко. Так что дети вольно или невольно увидят и прочувствуют их. И пропаганда, скорее всего, не будет столь серьезного эффекта, которого вы так опасаетесь.

А в порту уже собиралась толпа. Вечером лайнер "Рома" еще раз удивил бразильцев: в порту устроили бесплатный показ кинофильмов. Между двух портовых кранов натянули огромное полотнище марли, размерами едва-едва уступавшее футбольному полю, а потом...

С лайнера ударил ослепительно белый конус света, и на марле, словно на экране появилось изображение. Сперва показали парады в Москве и Риме, демонстрацию в Берлине, бескрайние поля в России и какие-то заводы в Германии и Италии. После долго выступали Сталин, Тельман и Муссолини, а с борта лайнера через мегафон выкрикивали перевод. И кульминацией стал художественный фильм "Москва смеется".

К этому моменту в порту уже было не протолкнуться: докеры, рыбаки, матросы с других судов. А кроме того — таможенники, полицейские, шлюхи, бродяги, даже воры и огромное число тех, кто просто пришел в порт поглазеть на удивительных коммунистов. Шныряли вездесущие мальчишки, хихикали жеманные девчонки, строившие глазки морякам возле арки, переминались с ноги на ногу смущенные парни... И в этот момент им всем открылась веселая сказка.

Песни были непонятны, но мелодичны и легко запоминались. А уж смешные похождения героев Утесова и Орловой сразу завладели вниманием зрителей. Из порта неслись громовые раскаты такого хохота, что, казалось, от него обрушится статуя Христа Искупителя и засыплет обломками город. Если тот раньше не рухнет сам от этого веселого и радостного смеха...

На следующий день в порт прибыла первая партия ребятишек, отправляющихся за океан. А вместе с ними — с полсотни крепких юношей и девушек лет четырнадцати-шестнадцати и десятка два взрослых. Это, вроде как было неправильно — речь ведь шла только о детях, так что наперерез неподходящим пассажирам дружно ринулись таможенники, пограничники и полицейские. Им наперерез шагнуло человек десять моряков из числа дежуривших возле кумачовой арки. Толпа коротко вскипела, подалась вперед, предвкушая побоище, но...

Драки не было. Да и быть не могло: столкновение с советскими закончилось, практически не начавшись. Штук пять особо ретивых полицейских, решивших замахнуться своими дубинками на моряков и их гостей, вдруг ощутили, что лежат на причале, перед глазами у них отплясывают самбу небесные звездочки, а весь организм разрывает дикая, нечеловеческая боль. От такой боли хотелось кричать, выть, орать благим матом, но обнаружилось, что у каждого голос куда-то исчез. У единственного пограничника, попробовавшего угрожающе поднять винтовку со штыком, оружие моментально изъяли, разрядили, отомкнули штык, вынули затвор и вернули назад все по отдельности. А стоявший рядом румянощекий здоровяк укоризненно погрозил пальцем таможеннику, лапнувшему, было, кобуру, и пророкотал утробным басом:

— Не шали!

Жилистый матрос в отутюженной форменке, с чистыми погонами, но повадками офицера вдруг произнес, слегка коверкая слова:

— Все это согласовано с вашим президентом. Можете запросить. А пока отойдите во избежание...

Никому не захотелось уточнять, чего именно они избегнут, а потому все власть придержащие дружно отступили шагов на десять. Им оставалось только наблюдать, как двое юношей встречали детей у трапа. Вскоре к ним присоединилась миловидная белокурая девушка.

Кто-то из полицейских не нашел ничего лучше, как спросить у дежурных моряков, указывая на молодых людей:

— Юнги? Буфетчица?

В ответ моряк захохотал, а потом совершенно спокойно ответил на плохом, но вполне понятном португальском:

— Бери выше, дружок.

— О! Неужели эти юнцы — гардемарины?

— Еще выше.

— Неужели офицеры? — поразился полицейский. — не молоды они для офицерских чинов?

— В самый раз, — гордо заметил еще один моряк, подошедший к своему коллеге. — Это — дети руководителей наших стран. Сыновья товарищей Сталина и Муссолини и дочь товарища Тельмана!

-А-а?! — только и смог выдавить из себя полицейский.

— Ага, — расплылся в ухмылке матрос. — Вот так-то, фараон, учись, какие в нормальных странах порядки!..

...В каюту старшего помощника осторожно постучался Василий Сталин.

— Немец, к тебе можно?

В ответ — тишина. Красный постучал чуть сильнее:

— Немец, ты просил...

— Заходи, — голос спокойный, но какой-то мертвый.

Василий вошел и уперся взглядом в Сашку, сидящего на койке. Рука Немца лежит возле подушки, и сводный брат точно знает: там лежит "Вальтер" на боевом взводе. Это правильно: Надмит всегда повторяет: "Самый сильный враг воина — неготовность. Воин Маг-Цзал должен быть всегда готово ко всему".

Сашка вопросительно посмотрел на Василия, и тот сразу доложил:

— Была попытка местных силовиков помешать погрузке.

-?

— Два отделения алабинцев пресекли попытку. С нашей стороны потерь нет, с их — человек пять — триста.

Немец молча кивнул. В принципе, Василий и не ожидал от сводного брата ничего другого: Бруно говорил, что Сашка последние три дня вообще не спал. Некогда было. А они с Ирмой в это время просто летели в дирижабле. Черт, а Ирма — классная девчонка. Куда там этой Гальской...

— Иди, Красный, — спокойный жест. — Иди, а то Ирма скучать будет...

Вот черт! А Немец всегда будто мысли читает. Зараза!

— Ладно, Сань. Я пошел, а ты поспи еще...

— В случае чего — буди.

На пороге Василий обернулся: Сашка спокойно спал. Черты его лица заострились, и стали какими-то хищными, жестокими. Но дыхание было ровным и спокойным. Немец спит, и как всегда — без сновидений...

Василий осторожно закрыл дверь, и поспешил наверх: скоро должна прибыть новая группа маленьких бразильчиков. Надо встретить: Сашка зря не попросит...

Кремлевский кабинет освещала единственная настольная лампа под стеклянным зеленым абажуром. В кабинете двое. Пожилой рыжеватый человек с рябым от оспы лицом не спеша раскуривает трубку, совсем юный блондин сидит на диване, прихлебывая чай...

— Ты говоришь, что тебе снова надо будет идти на войну, — произнес Сталин, гася в пепельнице спичку. — А позволь задать тебе всего один вопрос: ты всерьез считаешь, что самая большая польза от тебя будет именно на фронте?

— Не на фронте, — юноша слегка покачал головой, и от этого движения в стакане чуть звякнула ложечка. — Во вражеском тылу.

— Пусть так, товарищ Саша. Но ты забыл ответить на мой вопрос.

После недолгой паузы Белов твердо ответил:

— Да. Товарищ Сталин, я больше ничего не умею. Я — хороший солдат. Не хвалясь, скажу: сейчас я, вероятно, один из лучших солдат в мире. Если не самый лучший. Так почему вы не хотите применить меня по назначению?

Снова недолгая пауза, коротко всхлипывает трубка.

— Как интересно ты, товарищ Саша, рассуждаешь: "Я больше ничего не умею". Это правда?

— Ну... Да, я знаю кое-что из нефтехимии, но все что я помнил, я уже рассказал. Теперь этим занялись те, кто лучше меня разбираются в самом производстве, в планировании, в возможностях и потребностях государства. А я уже не нужен. И, объективно говоря, если завтра я погибну — ничего особенно страшного не произойдет. Я честно поделился информацией, изложил все необходимое в наставлениях, методичках, заметках... — Сашка поставил опустевший стакан на стол и характерным движением потер переносицу, — Вы произвели меня в члены ЦК, хотя я еще даже не член Партии. Вы дали мне высокое звание, а зачем? Какой из меня корпусной комиссар? Курам на смех!

— Да? А вот мне товарищ Буденный докладывал, что операцию по захвату Аддис-Абебы предложил именно ты, товарищ Саша. Он меня обманывал?

— Хм... Нет, разумеется. Семен Михайлович, кажется, вообще не умеет обманывать... — Белов помолчал, стараясь сформулировать свою мысль, и продолжил, — Но я предложил только идею — детальный план операции разрабатывали другие. Кстати, хочу отметить: я плохо считаю логистику соединений и их тылов. Мой предел — полк, да и то — не строевой, а специального назначения.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — Сталин выпустил голубоватый клуб ароматного дыма. — Ты — не самый лучший штабист или начальник тыла, но вполне можешь проконтролировать их действия и заодно — предложить какие-то действия, еще не известные у нас или не имеющие широкого распространения? Так?

— Ну... В принципе — да...

— В принципе — это очень хорошо... — Сталин усмехнулся в усы, — А если не в принципе, а в Генеральном Штабе РККА?

Белов задумался. В словах Иосифа Виссарионовича имелось рациональное зерно: он действительно располагал если не знаниями, то опытом будущего времени, в котором уже другие цели, требования, угрожающие факторы. И главное — другие задачи. Но он же не генерал, не ученый, не конструктор, не производственник! Он — просто очень хороший ликвидатор...

— И вот еще что, — словно прочитав его мысли, добавил Иосиф Виссарионович. — Сейчас товарищ Белов-Сталин — это консультант товарища Сталина по множеству вопросов. Он не ученый, не конструктор, не военачальник, но знает пути развития научной и военной мысли. Как минимум — результаты этого развития. И может оказать важную помощь в принятии решений нужных для Советской страны. А вместо этого, товарищ Саша, собрался на войну — резать всяческих Пилсудских и других прочих-разных. И считает, что это — важнее, чем быть на том месте, которое ему определили Партия и Правительство. Я правильно понимаю?

В кабинете наступила тишина: два человека буровили друг друга взглядами. Наконец, Белов наклонил голову и отвел глаза.

— Это надо понимать так, что товарищ Белов-Сталин осознал свои ошибки и разоружился перед Партией, — спокойно не то спросил, не то утвердил Сталин. И, не дождавшись ответа, закончил, — Русский народ говорит: "Молчание — знак согласия"...

Позапрошлый, тысяча девятьсот тридцать четвертый год был богат на политические события. Однако, два из них — создание Балканской и Балтийской Антант, являлись едва ли не самыми важными в жизни Европы, да кроме того они имели еще и значительное политическое продолжение. Существовавшая до той поры Малая Антанта получила значительное, пусть пока и потенциальное, пополнение.

Но самым значительным фактором, усилившим Малую Антанту, стало вступление в нее Польши. После смерти Пилсудского весной тридцать пятого, польский президент Мосьцицкий в результате недолгих размышлений пришел к закономерному выводу: за территориальные приращения в Германии придется расплачиваться. Причем очень скоро и очень жестоко. Офензива не зря ела свой хлеб и о решении военно-политического союза социалистических государств потребовать возвращения оккупированных земель весьма оперативно. О чем и было срочно доложено по команде...

— ...Речь Посополита сильна как никогда! — напыщенно провозгласил генеральный инспектор вооруженных сил Рыдз-Смиглы. — Кто может нам противостоять? Германия? От их Рейхсвера осталось не больше половины, а Ротевер — банда красных бандитов! Россия? — Он уже почти кричал — Мы гнали этих русских в двадцатом — погоним и сейчас! Итальянцы? Они никогда не умели воевать: им только с неграми и сражаться! И кроме того, нас поддержат Британия и Франция! Так что я предлагаю проигнорировать ноты этих красных, если, конечно, таковые последуют.

— Вы совершенно правы, господин генерал брони, если бы не одно "но", — заметил Министр военных дел Тадеуш Каспржиски. — Сейчас Британия очень занята в Индии и вряд ли сможет нам помочь. Ну, разве что, флотом... Но как флот поможет нам, если на нас с двух сторон нападут красные?

— Наша безопасность гарантирована еще и Францией! — рявкнул Рыдз-Смиглы. — Красные не смогут противостоять сильнейшей в мире армии!

— Уже противостояли, — напомнил Мосьцицкий. — Они остановили наступление французов в Сааре и Пфальце.

— И не стоит забывать, — добавил Каспржиски, — что этих красных будет слишком много. Немцы выставят не меньше миллиона бойцов, русские — могут и больше. А у Италии уже сейчас под ружьем почти миллион человек...

— Кроме того стоит еще учитывать и тот факт, что "пацификация" на Всходных Кресах еще не дала уверенных результатов, — заметил Министр внутренних дел Рачкевич. — И в случае войны с Россией националисты и коммунисты могут выйти из подполья. А это значительно затруднит ведение боевых действий...

— Я полагаю, что нам необходимо немедленно заключить договор о вхождении Речи Посполитой в Малую Антанту, — солидно заметил премьер Зындрам-Косцялковский. — тогда вопрос о военном вторжении отпадет сам собой: красные не посмеют напасть на союз Польши, Чехословакии, Югославии и Румынии. Наши объединенные войска превосходят армии Союза красных держав не только численно, но и технически. Особенно важны чешские оружейные концерны Шкода, Брно и Татра...

— А разве наши предприятия уже ничего не значат? — возмутился Рыдз-Смиглы. — Наши авиастроительные предприятия производят боевые самолеты которые получают призы на международных выставках, наши оружейники пользуются заслуженной славой, а что есть у красных? По данным второго отдела Генштаба они еле-еле сохраняют уровень прежних производств, ну а москали вообще впадают в дикарство!

Согласно мобилизационного плана Первая Конная армия сосредотачивалась в районе города Проскуров Винницкой области. Развертывать армию предписывалось на базе Первого конного корпуса Червонного казачества.

В штаб Конного корпуса командующий Первой Конной Буденный вошел... нет! — не вошел, а ворвался, подобно шквалу. Следом за ним несся вновь назначенный командиром корпуса Городовиков, торопились адъютанты, прихрамывал, отдуваясь, новый начальник штаба армии Морозов.

Семен Михайлович был мрачен, точно грозовая туча. Дело в том, что он успел проинспектировать один из полков в Черниговской кавдивизии, и то что он там увидел повергло его сначала в состояние шока, а потом...

-...Где этот Маркевич?!! Где эта гнида казематная?!! — орал Буденный. — Зарублю! Своими руками задушу эту б...!! — Тут он обернулся к своему начальнику особого отдела Ковалеву, — Ты! Ты какого хера здесь столбом стоишь?!! Тебя мне Берия зачем навязал, чтоб ты здесь штаб армии украшал?!! Через час чтобы этот Маркевич у меня здесь стоял, без петлиц и без орденов, но при кандалах! Исполнять, мать твою за ногу да и об угол!!!

Ярость красного маршала была понятна: конский состав полка был небоеспособен, а сами красноармейцы — недисциплинированны, плохо обучены, голодны и оборваны. Буденный сунул для проверки свой платок в ствол первой попавшейся винтовки, увидел след масла и рявкнул: "Почистить!". Но тут же услышал в ответ, что пакля в оружейке кончилась уже месяц как, так что...

Щи, которыми пытались накормить бойцов в столовой полка, являли собой подсоленный кипяток, в котором плавали разваренные капустные листья. Попробовав сей кулинарный шедевр, Семен Михайлович сплюнул и вытянул повара нагайкой. Но уже через пять минут извинялся перед бедолагой: продуктов в полку просто НЕ БЫЛО!!!

Когда начальник Особого отдела отправился выполнять приказ, Буденный повернулся к Городовикову:

— Ока, отвечай правду: при тебе так же было?

Ока Иванович обиженно хмыкнул, прикусил длинный ус и покачал головой:

— Семен, ты меня не первый год знаешь, а такое спрашиваешь? Совесть-то есть у тебя, али ты ее в войну вместо соли с картошкой слопал?

— Так как же?..

— Да так же! При мне здесь одна дивизия и управление корпуса стояли, а теперь — весь корпус! Я-то, тогда своих конников сам размещал, а ты... Э-эх!..

— Ну, ладно, ладно — буркнул пристыжено Буденный. — Не держи сердца, Ока, а лучше думай: как их теперь тебе размещать?

— А что тут думать? — Городовиков хмыкнул, но на сей раз уже весело — Уплотнять буду. Городское начальство, районное, ну и далее — по списку.

— И то дело, — согласился Буденный, после чего командиры занялись насущными делами.

Ковалев не стал испытывать терпение "первого маршала Советского Союза", поэтому уже через сорок две минуты расхристанный бывший комдив стоял перед Буденным, распространяя вокруг себя сильный сивушный запах и сияя свеженькими фингалами. Семен Михайлович подошел поближе, критически оглядел Маркевича со всех сторон и деланно ласковым голосом поинтересовался:

— Ты что праздновал, голубь? День ангела граненого стакана али в дивизии у тебя праздник какой?

В ответ Николай Леонидович промычал нечто нечленораздельное. Буденный придвинулся еще ближе:

— Ты, голуба, не мычи — не корова. А не то ведь я тебя сейчас доить прикажу, и покуда из тебя полведра молока не выйдет... Ты до чего дивизию довел?!! ОТВЕЧАЙ, ГНИДА!!!

— Товарищ маршал... — запинаясь, начал, было, Маркевич, но Буденный, побагровев, перетянул его камчой, — Запорю, сука! Фашист недорезанный! Кто тебе, б... подзаборной, велел так с красноармейцами и командирами поступать? У тебя ж, выбл... позорного, комэски на конюшне живут! НА КОНЮШНЕ!!! — Плеть свистнула во второй раз, и Маркевич тоненько, по-бабьи, взвизгнул. А Семен Михайлович уже обратился к Ковалеву, — У этого... — тут он на секунду замялся, подбирая подходящий эпитет, но не нашел и продолжил — квартирка-то имеется?

— Так точно, — Ковалев недаром провел три месяца в Алабино и набрался там от товарища Белова-Сталина старорежимных словечек. — Четыре комнаты, кабинет, две спальни и комната для прислуги, — уточнил он.

— Н-ну... н-ну... — Выдохнул Буденный, впадая в состояние боевого безумия... — Так, значит, да? Ну так и мы — так! Вот что, Ковалев: выбей из этого показания, что шпион, и расстреляй! Семью не забудь! Лет по пятнадцать лес валить — им в самый раз будет!!! А ты, Ока, — он повернулся к Городовикову и грохнул во всю мощь легких, беззастенчиво присваивая себе идею старого товарища. — Прошерсти-ка всех своих комдивов, и решай вопрос с жильем для командиров. Вызови к себе кировцев и узнай: всякие там председатели потребкоопераций, директора магазинов, рынков, базарные шахер-махеры... Ежели у кого отдельная квартира — уплотняй! В мою голову уплотняй!

— Сделаю, Семен, — кивнул Городовиков и зашагал, прихватив с собой нескольких командиров в свой старый новый кабинет.

Следующим номером в списке на инспекцию значилась 17-ая механизированная бригада. Буденный выехал туда на следующий день.

Согласно обнаруженным документам штаб бригады должен был находиться непосредственно в Проскурове, однако, на самом деле он располагался в деревушке Череповка. Сама же бригада привольно разместилась на полях между деревней и одноименной железнодорожной станцией, захватив в свой район старинное село Велика Калинивка и поселок МТС Череповая.

Несмотря на не самый теплый вьюживший февральский день, Семен Михайлович наотрез отказался от автомобиля и двинулся в инспекционную поездку верхом. Он справедливо полагал, что прямых дорог в России не существует да и не существовало аж со времен татаро-монголов, ну а верхами да по замерзшей земле — руби наметом куда тебе надобно! Лишь бы сугробы неглубокие...

Сугробов в конце февраля тридцать шестого года было немного — зима выдалась не снежная, так что инспекционная группа шла ровным аллюром, делая в среднем километров по десять-двенадцать в час. Буденный оглядывал пустую ровную степь и с наслаждением вдыхал тонкий, сухой, чуть морозный воздух.

— Ить, как на Дону, — буркнул он в усы, широко улыбнулся, и вдруг помрачнел. На ум пришла супруга — красавица актриса. Чертовка неблагодарная! Верно Саньча Сталин всю эту актерскую братию "фиглярами" да "скоморохами" кличет! За самым-самым редким исключением...

"Как вы не понимаете: я — творческая натура, — вспомнились слова Ольги. — Мне необходимо бывать среди тех, кто понимает меня и разделяет мои взгляды..." Взгляды — ха! Шубка соболья, да золота пять фунтов — вот и все твои взгляды! А бросить не могу — тянет к ней. Вот ровно как мыша к козюле!..

— Стой, кто идет!

Ого! Вроде ж пусто было, а тут — ровно из-под земли боец вынырнул! Ствол на перевес, и не винтовка в руках — пистолет-пулемет Коровина. А стоит так, словно готовится вот сейчас перекатом в сторону уйти да и причесать из своей трещотки! Хм-м... морда-то, вроде как знакомая...

— Боец, вызови разводящего и начкара!

— Слушаю, товарищ маршал Советского Союза, — отчеканил часовой и отступив на шаг резко засвистел в свисток, висевший у него на запястье.

— Слухай, махра, — поинтересовался вдруг адъютант Буденного Зеленский. — А ты, часом, в Пешаваре не бывал?

— Товарищ полковник, часовому на поту разговаривать не положено! — Сурово отрубил красноармеец и тут же, озорно блеснув глазами, прибавил, — За разговоры товарищ Саша мог у-ух!..

Буденный рассмеялся. Он вспомнил этого парня — разведка отдельного батальона, приданного на всякий пожарный во время индийской эскапады Сашке Белову-Сталину. Ну, теперь понятно, откуда у обычного часового в мехбригаде подобные замашки...

К ним подбежали разводящий с подчаском и старший лейтенант — начальник караула. После взаимных приветствий проверяющей группе были предоставлены сопровождающие, и Семен Михайлович двинулся к командиру бригады.

Комбриг полковник Куркин стоял возле временно реквизированного под штаб колхозного клуба и ждал визита командарма. "Солдатский телеграф" уже донес до него известия о судьбе командира дивизии Маркевича, которого "сперва полдня пороли нагайками ближники маршала Буденного, а потом расстреляли вместе со всей семьей, порубав малых детей шашками — нечего, мол, на щенков пули тратить!" Алексей Васильевич выслушал все версии жуткой расправы с комдивом Второй Червонноказачьей, иронично приподнял левую бровь и поинтересовался: откуда у Маркевича взялись "малые дети". Жена комдива — фигуристая, задастая и грудастая девица, на два десятка лет моложе мужа, и детей еще не имела. Легкость же поведения "хозяйки дивизии" была притчей во языцех всего Проскурова, так, может, порубали ее полюбовников? Если "да", так и за дело, а если "нет", то очень жаль...

Никаких грехов за собой Куркин не помнил, разве что — по мелочи, но за мелочи даже "Красный Мюрат" расстреливать не станет, а потому пребывал в относительном душевном спокойствии. Если товарищ командарм придерется к размещению личного состава в палатках, так пусть расскажет: где, прах побери, набрать зимних квартир в неподготовленном городе? А долбить землянки в мерзлой земле — занятие для саперного полка, а не для его бригады, в которой даже батальона саперов нет!

Недлинный строй конников комбриг заметил издали. Впереди кавалеристов, указывая им путь, катил итальянский пикап "Лянча Аугуста", в кузове которого стоял крупнокалиберный пулемет на высокой треноге. Эти автомобили поступили в бригаду совсем недавно, так что освоили их пока только в 17-ом отдельном разведывательном батальоне. Остальные еще приноравливались к быстрым и удобным, но весьма капризным "итальяночкам".

Куркин порадовался про себя тому, что удача вынесла маршала Буденного именно на разведчиков. В запрошлом месяце в семнадцатый разведывательный перевели полдесятка бойцов с боевым опытом и пометкой в личном деле "Секретно". Старший лейтенант, старшина и трое красноармейцев — все трое прокаленные горным солнцем, с новенькими орденами и медалями на груди. А в разговоре вся пятерка вставляла странные словечки из языков пуштунов и сикхов — тех самых, что сейчас насмерть рубятся с британскими империалистами. Маршал Буденный тоже в тех краях отметился — да не один, а с сыном самого товарища Сталина, который, по слухам, лично перебил целую кучу колонизаторов. А до того — уничтожил самого Гитлера вместе со всеми немецкими фашистами, а потом съездил в Италию, пробрался к Муссолини и предупредил итальянского лидера, что если бы не положительная характеристика, данная товарищем Лениным — Муссолини уже составил бы Гитлеру компанию на кладбище. И Муссолини все понял: развернул Италию на коммунистические рельсы и теперь — наш преданный друг...

Не то, чтобы Куркин верил в эти истории, но статью о награждении Александра Белова-Сталина в "Правде" он читал. И хорошо знал: просто так в СССР ордена не дают — чай не капиталисты и не дворяне, чтобы за происхождение награды давать. Так что этот дым точно был не без огня.

На этом его размышления и прервались: маршал Буденный подъехал к штабу и легко соскочил с коня. Он похлопал по шее любимого жеребца стрелецкой породы:

— Молодец, Софист, молодец. Ну, здорово, Куркин, показывай свое хозяйство!..

Инспекция показала, что семнадцатая бригада готова к бою хоть завтра. В меру своих возможностей, разумеется. Танки и бронеавтомобили носились по полигону в облаках снежной пыли, довольно метко били с коротких остановок по мишеням, бодро собирались в ударные кулаки или наоборот — рассыпались в цепи прикрытия пехоты.

В трех танковых батальонах бригады насчитывалось пятьдесят танков БТ-7 и огнеметных Т-26. В учебно-танковом — восемь БТ-5 и четыре танкетки Т-27. Как ни странно, основной ударной силой бригады оказался разведывательный батальон, числивший в своем составе самое большое количество бронированных машин. Девять плавающих танков Т-37А дополняли десять тяжеловооруженных КБМ с пушками 23-мм, пять КБМ с легким — пулемет ДШК, — вооружением, и полтора десятка небронированных пикапов пикап "Лянча Аугуста" с тем же ДШК в кузове. Сверх того, буквально вчера прибыли два новеньких бронеавтомобиля ГАЗ с обычным пулеметом в башенке. Осматривая их, Буденный вспомнил, что именно его любимец Саньша обозначил эти машины "БА-64", и дружелюбно погладил маленький разведывательный бронеавтомобильчик по рубленному крылу.

— Как машинки? — спросил он у разведчиков. — Осваиваете, бойцы?

— Так уж освоили, товарищ маршал, — отрапортовал загорелый дочерна старший лейтенант Уваров, под расстегнутым комбинезоном которого блестело новенькое "Знамя". — Да что тут осваивать? Машинка простая, кабээмке не чета...

— Ну, тебе-то, пенджабец, может и нечего, а остальным? — остудил боевой задор Буденный. — Остальные-то как?

— Так прикажите, товарищ маршал Советского Союза! — упрямо гнул свое Уваров. — Сами назначьте экипаж и проверьте!

— А и назначу! — загорелся Семен Михайлович. — Сам в башню сяду, а твоего — водителем посажу. Вот и посмотрим: чего кто стоит?

Через час гонок по заснеженным полям, БА-64 резко остановился в расположении батальона. Буденный вылез из башенки и тяжело спрыгнул на землю, сомкнув ноги, точно при прыжке с парашютом. Выпрямился, охнул, потер бок и повернулся к командирам:

— Ну, пенджабец, гаплык тебе! — сурово произнес Семен Михайлович, теребя ус. — Все! За покушение на маршала и командарма ответишь по всей строгости!..

Все замерли и лишь Ковалев со своими ухорезами напряглись и двинулись к Уварову. Тот заметно побледнел, несмотря на загар, когда Буденный вдруг расхохотался и хлопнул старшего лейтенанта по плечу:

— Уж так меня твой мехвод укатал, так укатал, думал — все, Сенька, вот он — конец-то твой! В поворот — на всем ходу, останавливался так, что я чуть башкой броню не пробил, — маршал хватанул за рукав вылезшего из броневика водителя и толкнул вперед. — Молодец! Так, только так в бою и надобно! И ты, пенджабец — молодец! Куркин! Пиши ему представление на капитана! А тебе, комбриг — благодарность! В приказе отмечу! Только не расслабляйся теперь! В бою — еще и не так будет!

Через неделю непрерывных разъездов по частям вновь формируемой армии Семен Михайлович Буденный сидел в своем кабинете и, матерясь в полголоса, составлял план организационных мероприятий. А попутно строчил запросы в Москву о предоставлении Первой конной новых образцов вооружения.

За последний год военная промышленность со скрипом и скрежетом переходила на производство нового улучшенного вооружения. Вот только его было непозволительно, оскорбительно мало!

Кэбэмки собирали едва ли не поштучно, и вручную, новых танков сумели произвести лишь две сотни штук — проблемы с трансмиссией и коробкой передач так и не были решены до конца, ну а такие мелочи, как гетерогенная броня или новые танковые орудия на этом фоне смотрелись совершенно незначительными. Малокалиберная зенитная артиллерия трудами покойного маршала Тухачевского — шпиона гитлеровского! — была в полном загоне, а новые двадцати трех миллиметровые автоматы страдали такими "детскими болезнями", что их ежемесячный выпуск в двадцать штук выглядел величайшим достижением.

С обычной артиллерией дело обстояло несколько лучше, но большая часть артсистем представляли собой модернизацию старых образцов, а потому, к примеру, маневр огнем изрядно затруднителен — поворочай-ка однобрусные лафеты! А выпуск новейших орудий прискорбно мал: предприятия крайне неохотно берутся за их выпуск, стараясь всеми правдами и неправдами отказаться. Понять производственников в принципе можно: кому охота возиться с переналадкой производства, созданием новых технологических процессов и тому подобным. Вот только за их отказ от такой возни придется оплачивать кровью бойцов...

"Саньшу б озадачить... — Подумал Семен Михайлович и тяжело вздохнул, — Да куда ж ему еще и это? Спасибо, хоть стрелковое оружие подтянул... Но надо. Надо!" Он взял лист бумаги, достал из шеврового футлярчика самописку и аккуратно вывел вверху "Рапорт". Подумал, зачеркнул и написал чуть ниже "Донесение". Посидел еще, размышляя, и вновь зачеркнул написанное. Новый заголовок гласил: "Совершенно секретно! В Особый отдел ЦК ВКП(б)"...

Сталин посмотрел на Сашку, который только что положил ему на стол стопку исписанных мелким четким почерком листов. Затем достал из стола очки, водрузил их себе на нос и взял из стопы несколько верхних. Он быстро пробежал написанное глазами, кашлянул, взял следующие пять-шесть листов вчитался и вдруг замер. Затем поднял взгляд на приемного сына:

— Это ты точно рассчитал?

— Погрешность плюс-минус десять процентов.

— Все так плохо?

— Ну, не то, чтобы плохо: все-таки воевать будем на чужой земле, и все разрушения ожидаются только у противника. Но потери ожидаются примерно на таком уровне.

— Это в случае невмешательства Франции?

— Да, но она не вмешается, если мы дождемся результатов их выборов.

— Откуда такая уверенность?

Сашка помялся:

— Я — не великий знаток истории, но читал когда-то книгу Эренбурга "Падение Парижа". Так вот там упоминается левое правительство Народного фронта во Франции. Народный фронт уже сформирован полтора года назад, ближайшие выборы — в мае этого года. Они одержат победу и сформируют правительство. Так что если товарищ Тельман не станет требовать назад Эльзас и Лотарингию — эти парни и не подумают вступаться за Польшу.

— Хотя у них и есть союзный договор... Впрочем, обойти его французы смогут без особых затруднений. Без затруднений обойдут. С их точки зрения поляки сами поставили себя в ситуацию, денонсирующую этот договор, так как выступают агрессорами. Правые радикалы, конечно, проигнорировали бы это незначительное обстоятельство, но Народный фронт поддерживается Коминтерном. И даже кое в чем управляется им. Коммунисты войдут в правительство, а Народный фронт заблокирует агрессивные решения в парламенте. Верно. Дальше?..

— Основные проблемы в слабой подготовке красноармейцев и нехватке современного вооружения. Записка товарища Буденного приложенная ниже. А конная армия — наше самое боеспособное соединение.

— Товарищ Ворошилов, помнится, сперва предлагал две конных армии сформировать. А теперь готов и свою Первую конную не создавать — советует ограничится конно-механизированной группой на уровне корпуса...

— По состоянию в войсках с обучением и вооружением он прав, — кивнул Александр. — Вот только есть одна деталь: этой войной просто необходимо воспользоваться для получения боевого опыта. Знаете, есть такое мудрое изречение: "Генералы всегда готовятся к прошедшей войне". Так вот: все здесь — от покойного Триандафилова до ныне здравствующего Бориса Михайловича Шапошникова готовились к прошедшей Империалистической войне...

— И как, подготовились? — быстро перебил его Сталин, сверкнув глазами.

— Ну, более-менее. Если честно — скорее "менее". Но в общем — да, подготовились. Вот только проблема в том, что той войны больше не будет. А будет новая. С массовыми авианалетами по тылам и глубокими прорывами бронесил и мотомеханизированных соединений. Так вот, Семен Михайлович считает, что к такой войне даже его Первая конная — лучшее что сейчас есть в РККА, не готова. Не хватает новых танков — то есть, их вообще нет! Пятнадцать Т-28 — даже не отдельный танковый батальон! А у него они числятся, как отдельный тяжелый танковый полк РГК — с соответствующими полку службами тыла, снабжения, ремонта и так далее. А в мехбригадах обратная проблема — не хватает служб снабжения, ремонтных летучек, служб обеспечения ГСМ. Дальше — больше! В кавкорпусах — отдельные танковые полки, которые по числу танков превосходят мехбригады. А служба обеспечения ГСМ в кавкорпусе просто отсутствует. Отсутствует от слова "абсолютно". И что этим танкистам делать? Лошадей в танки впрягать, или соседей из мехбригад грабить?

Сталин молчал. Замолчал и Сашка, ожидая результатов своего доклада.

Иосиф Виссарионович быстро прочитал оставшиеся листы, сперва — внимательно, но чем дальше, тем более поверхностно. Последние листы он просто отложил в сторону, с силой хлопнув ими по столу.

— Так... Ну, а ты что предлагаешь?

— Я?!

— Ты!!!

Белов молчал долго, а затем спокойно — преувеличенно спокойно произнес:

— Товарищ Сталин, я — всего лишь обычный полковник спецназа. Я — не государственный деятель, и...

— Да? — Сталин поднялся из-за стола, подошел к Сашке и принялся внимательно его разглядывать. — Как интересно выходит, — проговорил он, наконец. — Товарищ Белов-Сталин — начальник Особого отдела ЦК Партии большевиков. — Товарищ Белов-Сталин курирует производство новых видов вооружений, часть вопросов военной разведки, осуществляет связи с некоторыми деятелями Коминтерна, и вдруг выясняется: он — совсем не государственный человек. А кто же он тогда? Кустарь-одиночка?

Он откровенно насмехался, и Александр, разумеется, это чувствовал. Но совершенно не представлял, что ему отвечать.

— Так вот, если товарищ Белов-Сталин — не кустарь-одиночка, то он завтра свяжется с наркомом обороны, наркомом военной промышленности, Генеральным штабом и начнет вырабатывать решение. И план действий. Которые и представит товарищу Сталину через три дня.

— Слушаюсь, товарищ Сталин! — Белов козырнул и двинулся к выходу.

Уже на пороге его нагнал веселый вопрос:

— А ты что, думал, я тебя в обер-палачах оставлю? — и короткий, каркающий смешок...

Двадцатого июня польским посланникам в Москве и Риме были переданы ультиматумы: в течении сорока восьми часов польские войска должны очистить незаконно занятые ими Германские территории и возместить нанесенный их ничем не спровоцированными действиями ущерб. В противном случае оба государства — Советский Союз и Народная Италия, будучи связанными с Германской Советской Федеративной Социалистической Республикой военно-политическим союзом, оставляют за собой полную свободу действий по принуждению Польши к исполнению международных соглашений. В тот же день дипломатической почтой такие же ультиматумы были доставлены в Варшаву. А несколькими часами раньше в Париже расшифровали секретную инструкцию Исполкома Коминтерна: Народному фронту предстояло отработать те средства, что Коминтерн предоставил для победы союза коммунистов и социалистов. Поэтому, когда польский посол добился аудиенции во французском министерстве иностранных дел, он был неприятно удивлен. Крайне неприятно...

— Польская республика, — медленно процедил новый министр Иностранных дел Франции Морис Торез, — в данном случае является агрессором, так что ни о какой помощи со стороны Франции, на которую вы, вероятно, рассчитывали, согласно нашего союзного договора, не может быть и речи.

Посол Микельский почувствовал себя так, словно его ударили по голове. Топором...

— Однако, с учетом наших прежних взаимоотношений Правительство Французской Республики считает своим долгом предложить свое посредничество для достижения приемлемых условий исполнения справедливых требований Германии, Италии и Союза ССР с правительствами этих государств.

— Вы бросаете нас одних, — гневно выкрикнул Микельский. — Бросаете на растерзание коммунистических дикарей, от которых мы так долго оберегали всю Европу...

Тут он осекся, внезапно сообразив, ЧТО и КОМУ он умудрился сказать. Ведь его превосходительство Торез — секретарь французской партии этих самых "дикарей"! Но Морис Торез лишь чуть усмехнулся:

— Возможно, настало время избавить вас от этой непосильной обязанности. Впрочем, мы, разумеется, рассмотрим ваше обращение на заседании парламента...

Двадцать первого июня на очередном заседании Парламента Французской Республики в повестке дня, раздел под обозначением "Разное. Второстепенное" рассмотрели обращение поляков. И хотя радикалы и правые отчаянно взывали к "благородству по отношению к старому, верному союзнику", шестьдесят два процента депутатов, принадлежавших Народному фронту, единодушно проголосовали против любой помощи агрессору. В любом виде. Слишком уж свежи были воспоминания о парижских беспорядках, учиненных правыми. Профашистские выступления и стали причиной создания Народного фронта, который теперь, празднуя победу, мог бы и Господа Бога объявить агрессором и фашистом, вздумай тот пойти войной на Сатану.

Румыния, Чехословакия и Югославия только теперь поняли, во что втянули их ясновельможные паны. Им предстояла большая драка с тройкой, может и не самых больших, но уж точно самых агрессивных (после самих поляков, разумеется) государств Европы. Россия, и при царях не отличалась особым миролюбием, а уж при новой власти кровожадных большевиков — спаси Господи! Германия — и двух десятков лет не прошло, как, считай, одна со всем миром четыре года сражалась, да еще чуть и не выиграла. Итальяшки, конечно, победами похвастать не могут, но задиристы. А если их русские и немецкие большевики поддерживать будут?

Больше всего боялись большой войны румыны. Их армия, хоть и была одной из самых многочисленных в Европе, да вот только качество у этой армии было, крайне не высоко. И сами потомки древних римлян прекрасно представляли себе, насколько эта армия боеспособна и победоносна. Хотя и числились румыны в прошлой войне в победителях, и по Версалю вроде получили территорий — чуть не полстраны, а ведь помнили, как их в шестнадцатом Макензен за две недели не просто разгромил — почти уничтожил! И совсем бы добил, если б русские армии на смерть не встали. А теперь русские с немцами — по одну сторону сражаться будут...

Впрочем, король Кароль II, занимавший пробританскую позицию, полагал, что все не так и плохо и был свято уверен: решись большевики на войну, Британская Империя сумеет дать окорот зарвавшимся хамам. Ведь британцы уже поставили в Румынию новейшие истребители "Бульдог" и "Ганлет", легкие бомбардировщики "Фокс" и целых четыре тяжелых бомбардировщика "Хендон". А еще поспособствовали закупить у Соединенных Штатов десять пикировщиков "Мартин". Последние, правда, доблестные румынские пилоты так и не освоили до конца, но ведь если только красные посмеют — нет! — просто помыслят проверить на прочность рубежи Великой Румынии, то на помощь сразу же ринутся сотни и тысячи благородных и непобедимых британцев.

А вслед за королем такого же мнения придерживались — не раздражать же Его Величество своим несогласием! — и высшее командование армии, авиации и флота. В противовес офицерству среднего звена и промышленникам. Эти как раз придерживались того мнения, что если , храни Господь и Дева Мария, война, то красных в Букурешти стоит ждать не больше, чем через два-три месяца...

У югославов были свои проблемы. Воевать против русских готовы только хорваты и словенцы. А чего бы не воевать — дрались же двадцать лет тому назад, и не то, чтобы все время проигрывали — бывало, что и сами гоняли русских схизматиков. Но вот схватиться с немцами они были решительно не готовы, ведь совсем недавно это были союзники, почти братья. У сербов и особенно черногорцев все было с точностью до наоборот: драться с немцами — пожалуйста, драться с русскими — господи спаси и сохрани! Причем в Черногории о возможности войны с Россией даже упоминать не рисковали: царногоры — народ суровый, резкий и несколько дикий. Услышат о такой войне — могут и в ножи взять. А могут и за винтовки похвататься: у них каждый мужчина который винтовку поднять уже или еще может — воин, и оружия по деревням да селам попрятано уж никак не меньше, чем мужиков в той деревне имеется. Получить же собственную гражданскую войну в планы югославского регента Павла Крагеоргиевича ну никак не входило. Имелась, правда, некоторая надежда, что русские эмигранты, которых в Королевстве сербов и хорватов находилось изрядно, помогут остудить горячие сербские да черногорские головы и удержать их от глупостей...

С Чехословакией дело обстояло вроде и неплохо: Германию и Австрию чехи недолюбливали крепко, и тем немцам, что обитали в Судетах, жилось не сладко. На стороне Чехословакии были первоклассная промышленность, талантливые конструкторы и опытные инженеры: заводы "Брно", "ЧКД", "Татра", "Шкода" потоком гнали современное оружие в огромных количествах и отменного качества. Недаром же даже англичане приняли на вооружение чешские пулеметы, а чешские самолеты успешно конкурировали на международных рынках с американской, английской и французской продукцией. Офицерский корпус был опытен — многие прошли не только фронты мировой войны, но и побывали в яростном пламени Гражданской войны в России.

Но имелись и проблемы. И первая, она же основная — Версаль, объединивший два, казалось бы родных и близких народа — чехов и словаков в одно государство. Чехи, так уж вышло, оказались более грамотными и образованными, а потому заняли большую часть начальственных мест — от деревенских жандармов, до президента и премьер-министра. И, разумеется, поддерживали чехов, всячески утесняя словаков. За что последние платили чехам тихой ненавистью. Для чеха оказаться в роте, где словаки составляли большинство, было чем-то сродни визиту в логово тигра людоеда. В таких ротах чешских офицеров практически игнорировали, не выполняя даже прямые недвусмысленные приказы, а сержантов и рядовых чехов просто били, иногда вплоть до членовредительства...

Война началась по иронии судьбы двадцать второго июня. Первый Пролетарский Армейский корпус Ротевера из состава Первой армии перешел в наступление под Франкфуртом. Германские солдаты под командой генерала-лейтенанта Фрича попытались прорвать польский фронт. Им удалось переправиться через Одер и захватить на восточном берегу восемь плацдармов. Однако далее наступление Ротевера застопорилось — войска увязли в позиционных боях, штурмуя Крейцбург и Бютов...

Двенадцать дивизий германской Красной Армии бились лбами о хорошо оборудованную оборону такого же количества польских. Это продолжалось целых восемь дней, а тем временем на востоке войска Витебской, Бобруйской, Винницкой и Житомирской армейских групп перешли границу Польши. И здесь красноармейцы встретили ожесточенное сопротивление, но тут дела пошли несколько легче — сказывалось значительно превосходство частей РККА в авиации...

Небо гудело от рева десятков авиационных двигателей, свиста сотен падающих бомб и мириадов трассирующих пуль и снарядов, несущихся навстречу самолетам. Десяток польских PZL отчаянно пытался отогнать с полсотни Р-5 и два десятка СБ, но девять троек И-15 и И-16 не позволяли полякам ничего сделать, связав их воздушным боем.

Красная авиация вот уже второй день почти непрерывно бомбила Барановичский железнодорожный узел. Еще вчера погибла одна из трех четырехорудийных батарей 75-мм шкодовских зениток, буквально заваленная бомбами, а остальные две изрядно потрепали штурмующие истребители. Ночью тяжелые ТБ-3 высыпали свой смертоносный груз на город и вокзал с методичностью автоматов, и вот с утра все началось по новой.

Вместе с Р-5ССС в этом налете приняли участие и новенькие, только что с конвейера, немецкие пикирующие бомбардировщики "Хеншель" Hs-123. Правда, советские — да и немецкие, летчики их еще не до конца освоили, так что прицельное бомбометание с пикирования выходила не у всех получалось гладко, но немецкий самолет определенно глянулся "сталинским соколам". В первую очередь своей невероятной живучестью...

На полевом аэродроме царила дикая суета, сумасшедший дом и вавилонское столпотворение. Самолеты приземлялись и взлетали практически непрерывно — ведь на поле, могущем вместить максимум полк, базировалась едва ли не дивизия.

Едва только севший самолет сворачивал с поля ближе к наскоро отсыпанным капонирам, как к нему тут же кидались техники, механики, оружейники, аэродромная команда. Они словно муравьи облепляли машину и чуть ли не бегом волокли ее в сторону, попутно, с криками и руганью, выясняя дальнейшую судьбу самолета. Есть ли в плоскостях и фюзеляже пулевые пробоины и следует ли их заделать немедленно, или пусть его? На внешние и внутренние подвесы цеплять снова "пятидесятки", или на этот раз он "сотки" возьмет? Бензозаправщик подъехать успеет, или опять придется из цистерны на конной тяге ручным насосом качать? И уж кстати заодно: а сам-то пилот как? То есть то, что жив и не ранен — это видно, а вообще? Товарищ командир, вы там живы? Точно?

Летчики, а из двухместных "эр-пятых" — и штурманы-бомбардиры, с трудом выбирались из кабин, после чего отходили в сторону и просто ложились на землю, старясь упасть именно там, где еще уцелела пропыленная, помятая трава. К ним немедленно бежали санитарки или фельдшера: проверить, все ли в порядке, дать попить воды с сухим красным вином и клюквенным экстрактом, размять занемевшие от усталости мышцы. Часто все это проделывали, даже не утруждаясь освободить пилотов от парашютной сбруи. А тем временем их крылатых коней заправляли бензином, маслом и, если надо, сжатым воздухом, заряжали оружие, подвешивали бомбы... Взлетала очередная ракета и красные соколы, охая и матерясь, вновь занимали места в кабинах. Подлетал пускач-полуторка, взревывал двигатель, и механическая птица устремлялась в небо — туда, где за выложенным на поле матерчатым углом горели и стонали Барановичи...

Качаясь и вихляясь, словно пьяный колхозник после ярмарки, к аэродрому приближался еще один "Хеншель". Даже сквозь гул, вой и мат было слышно, что мотор у бедолаги захлебывается и тянет на последнем издыхании.

— Не дотянет, — произнес средних лет небритый техник-лейтенант и сплюнул. — Ща все...

И он рукой изобразил стремительное пике.

Молоденький механик с одинокими треугольничками на петлицах, приоткрыв рот уставился на поврежденный самолет, который, несмотря на мрачный прогноз командира, упрямо тянул и тянул к аэродрому. Вот сейчас, вот прямо сейчас...

— Чего ж он не прыгает-то, а? — спросил он ни к кому не обращаясь.

Но его вопрос не пропал втуне.

— Да поздно уже, — буркнул невысокий крепыш, в петлицах которого красовалась старшинская "пила". — Если теперь скакнет — ероплан в аккурат в еродром и врежет. Тогда и прыгать без толку — все одно расстреляют за такие фокусы...

В этот момент "хеншель" клюнул носом и стремглав помчался вниз, к земле. Механики прыснули, было во все стороны, словно мыши, застигнутые в амбаре котом, но в самый последний момент избитый биплан выправился и грузно плюхнулся на летное поле. Он катился, явно не управляясь на земле, подпрыгивая и содрогаясь на каждой кочке и каждой выбоинке, и все никак не мог остановиться.

Громко звеня колоколом, к поврежденному самолету понеслась пожарная машина, а следом за ней мчался выкрашенный в защитный цвет автобус с красными крестами на бортах. За машинами спотыкаясь бежали техники, механики, бойцы аэродромной команды, но упрямый "хеншель" все никак не желал останавливаться и катил себе, катил, катил, катил...

Развязка наступила неожиданно: левое шасси попало в особенно неудачную выбоину и застряло. Если бы обороты были повыше — самолет просто скапотировал бы, перевернувшись "через голову", но на удачу красвоенлета скорость уже упала и теперь бомбардировщик просто закрутился на месте, словно собака, которая ловит свой хвост. И так же, как и собака, он его не поймал...

Через борт кабины буквально вывалился пилот, опираясь на крыло сделал несколько неверных шагов, но дальше ноги его подломились, и он рухнул без сил на руки подбежавших медиков.

— Ранен?! Куда?! Где?!

— В Караганде, — буркнул летчик, затем резко двинул плечами, пытаясь освободиться от державших рук. — Да отпустите, мать вашу! Цел я, цел. Ханю только угробили... Похоже, что совсем...

С этими словами он снова осел, и привалился к стойке шасси...

— Ну, это вы поторопились, товарищ старший лейтенант, — глубокомысленно заметил один из техников, осматривавший самолет. — Ничего, залатаем. Завтра — не завтра, а послезавтра лететь на нем снова сможете. Точно. Слово коммуниста...

Летчик просветлел лицом, и вдруг приподнявшись и опираясь рукой на обтекатель колеса зачастил:

— О! А я что говорил? Вот же машину германские товарищи сделали! Верное слово! Если б на "эр-пятом" — догорал бы уже в бурьяне, а этот — класс! Пыхтит, пердит, маслом из цилиндров плюется, а ползет! Верно слово!

Словно бы в подтверждение сказанного из рупоров стоявшего на краю поля фургона вдруг раздалось громкое, хрипловатое:

Где облака вершат полёт,

Снаряды рвутся с диким воем,

Смотри внимательно, пилот,

На землю, взрыхленную боем.

Пропеллер, громче песню пой,

Неся распластанные крылья!

За вечный мир,

В последний бой

Лети, стальная эскадрилья!

Летчика, невзирая на его протесты утащили с собой медики, а изуродованную машину с уханьем и хэканьем покатили к мастерским. Над летным полем гремело:

Там, где пехота не пройдёт

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползёт,

Там пролетит стальная птица.

Двое старших командиров, одетых несмотря на теплую погоду в регланы, удовлетворенно озирали эту возню и суету.

— Что скажете, товарищ комдив? — поинтересовался тот, на чьем рукаве горела алай с золотом звезда политсостава. — Как вам?

— А что тут сказать? Сегодня Барановичи добьем и дальше. "Даешь Варшаву", — процитировал он известную песню.

— Я не о том. Песня к месту? Вовремя?

Комдив задумчиво помолчал, затем чуть поморщился:

— Вы б товарищ бригадный комиссар лучше проследили бы за тем, чтобы летный состав портвейном пайковым не злоупотреблял. А то вон утром возвращаются соколы, а трое — лыка не вяжут! — Тут он видимо решил, что особенно перегибать палку не стоит и закончил уже примирительно — А песня — что ж... Хорошая песня. Настроение поднимает...

А над полем гремело:

Мы виражом крутым пройдём,

Прикроем плавным разворотом,

И на врага мы нападём

Могучим бреющим полётом.

На следующий день избитые авиацией Барановичи пали. Польская армия отошла на запад...

Вдохновленные примером РККА, командиры Ротевера тоже решили сделать ставку на авиацию. Пехотные, легкие и моторизованные дивизии получили передышку, чего никак не скажешь о поляках...

— ...Итак?

— Товарищ генерал-лейтенант... — Командир первой кампфгешвадер Народной Военной авиации постарался придать своему взгляду максимум спокойствия, но получилось плохо, — Товарищ генерал-лейтенант, эскадра готова к вылету. Основной целью назначены укрепления и рокадные дорогу восточнее Крейцбурга и Глейвица вот здесь, — указка пробежалась по карте, — и здесь. Так же намечен удар по трамвайной сети Силезии.

Кессельринг внимательно посмотрел на карту, висевшую на стене небольшого домика, волею судеб превращенного в полевой штаб первой бомбардировочной эскадры Роте Люфтваффе, затем тщательно сверился с записями в блокноте, покачал головой, но ничего не сказал. Ободренный этим молчанием оберст Келлер продолжил свои пояснения:

— Основной удар будут наносить Do-23, по флангам работают штаффели Ju-52. Общая масса первого удара — двести сорок тонн бомб калибром пятьдесят и сто килограммов...

— Запасные цели на случай активного противодействия противника? — прервал его Кессельринг.

Келлер осекся, секунду помолчал, а затем отчеканил:

— Согласно данным разведки активного противодействия противника в указанных районах не предполагается.

Альберт Кессельринг склонил голову на бок и принялся внимательно и чуть удивленно рассматривать командира первой кампгешвадер. Так, словно у того на лбу выросли хризантемы...

— Свяжитесь с командирами пятьдесят первого ягдгешвадера и двадцать пятого зерсторегешвадера. Договоритесь о поддержке и сопровождении. Польская авиация, конечно, слаба, но у Германии не так много самолетов, чтобы безумно жертвовать ими.

И с этими словами Кессельринг вышел прочь.

Командир JG 51 "Карл Либкнехт" выслушал доклад своего адъютанта, закурил сигарету и глубоко задумался. С одной стороны, задача была ясной и понятной: прикрыть неповоротливые и медлительные "Дорнье" и "Юнкерсы" от возможного противодействия поляков — что может быть логичнее? Но с другой... Бомбардировщики выйдут на цели ночью, а в его эскадре только четвертая ягдгруппа под командой молодого оберлейтенанта Шалька прошла обучение ночным полетам. Отправить с бомбардировщиками только одну группу, двадцать семь "арадо"? Этого явно мало, этого не хватит даже на то, чтобы прикрыть группу двадцать третьих "дорнье". А пойти всей эскадрой — потери начнутся еще до встречи с противником. Слепые полеты требую определенных навыков, которых у его пилотов нет...

Вот в таких раздумьях майор Тео Остеркамп решил сперва связаться со своим "товарищем по несчастью — командиром ZG 25...

— Майор?

— Привет, Тео!

— Йохан? Тебя ведь тоже прицепили к этой авантюре?

— Ты про решение повторить путь великого Антуана? Да, я тоже в деле.

— И как? Кого пошлешь?

В трубке с минуту царило молчание, а затем майор Йохан Райтель преувеличенно спокойно произнес:

— Мы пойдем все, Тео. Нет смысла выбирать кого-то отдельно: эти тяжелые "антеи" пришли с завода всего пару месяцев тому назад, так что у меня их никто толком и не освоил. Поэтому я поднимаю всех...

Настала очередь Остеркампа молчать и задумываться. В отличие от командира ZG 25 он молчал минуты три...

— Я думал ограничиться одной группой. На шестьдесят восьмых "Арадо": эти парни успели поучиться летать ночью. А русских "шестнадцатых" мы тоже получили всего три месяца назад. И нельзя сказать, что этот парень — простой и легкий в управлении самолет...

— Зато в драке он уделает любого поляка за счет скорости, а, Тео?

— До этой драки еще надо дожить — философски заметил Остеркамп. — Ладно, спасибо, Йохан. Встретимся в небе...

— Лишь бы не на небесах...

В ночь на второе июля германские ВВС нанесли мощный удар по обороне города Крейцбург и рокадным дорогам в районе Глейвица. Но хотя ПВО Глейвица оказалась в зачаточном состоянии, а польских истребителей в воздухе и вовсе не наблюдалось, потери немцы все же понесли: в воздухе произошло несколько столкновений, один И-16 потерпел аварию при взлете, а еще два вместе с АНТ-29 и Ju-52 — при посадке. Всего же Роте Люфтваффе потеряли семь самолетов и девять летчиков, что можно было смело отнести в графу "минимальные потери". Что не помешало Тельману и Деницу устроить Кессельрингу серьезный и вдумчивый разнос.

Красный флот тоже принял активное участие в начале боевых действий. Двадцать второго июня бывший флагман флота Веймарской республики, а ныне — учебно-артиллерийский корабль "Шлезвиг-Гольштейн", получивший после социалистической революции приставку "Роте" подошел к Вестерплатте.

Польский флот сосредоточенный в Гдыне и на базе Хель был невелик. В самом начале очередного периода "неподлеглости" гордые шляхтичи лелеяли мечты о великом флоте. Вице-адмирал Казимеж Порембский — бывший старший офицер русского крейсера "Новик" и последний командир линкора "Императрица Мария", под чьим "мудрым" управлением последний и взорвался, разработал перспективный план развития польского флота, куда были включены и два линкора. Но очень скоро даже самому сухопутному поляку стало ясно, что эту программу новоявленной "Жечи Посполитой" осилить не удастся.

В двадцатые годы польский флот планировали пополнить американскими броненосцами-додредноутами. В Главном Военно-морском Штабе правда бурно дискутировали о наилучшем типе этих престарелых гигантов, называя кто "Коннектикут", кто "Нью-Джерси", а кто — "Нью-Гемпшир". В конце концов в Сейм было внесено предложение о покупке у Соединенных Штатов пяти линкоров типа "Коннектикут". Однако дебаты по этому вопросу закончились не успев толком начаться — кто-то из депутатов вспомнил, что таких броненосцев был построено всего два: "Коннектикут" и "Луизиана". Военные моряки было вскинулись, заявив, что в конце концов корабли в общем однотипные, однако тут подоспели расчеты, произведенные в Штабе обороны побережья. Они показали, что только на окраску этих кораблей уйдут чуть ли не все средства, выделенные на польский военно-морской флот, а содержание этих престарелых гигантов сожрет весь госбюджет "неподлеглой" Польши.

И хотя Польша еще несколько раз поднимала вопрос о строительстве "Великого флота", который включал бы в себя бригаду линкоров, полдесятка крейсеров и до сорока эсминцев, все что поляки смогли выставить на 22.06.1936 — это два современных эсминца, десяток сторожевых кораблей разных типов, учебный миноносец, пару тральщиков и одну подводную лодку. Даже в сравнении с одним Германским флотом это смотрелось весьма бледно, а при намеченном объединении с Краснознаменным Балтийским флотом и вовсе превращалось в фикцию, набор мишеней.

В районе Данцига все польские силы были представлены двумя катерами береговой охраны, один из которых был вооружен русским "максимом" времен еще Первой Мировой, а второй и вовсе не имел штатного вооружения, довольствуясь двумя ручными пулеметами "браунинг", находившимися на вооружении команды. Когда в полчетвертого утра командиры и экипажи этих катеров узрели нацеленные на них 105-мм орудия германских эсминца и сторожевого корабля, за которыми в полумраке маячила громада "Роте Шлезвиг-Гольштейна", то не раздумывая спустили флаги. Первые трофеи достались германским ВМС без единого выстрела...

В тот страшный день двадцать второго июня майор Фабишевский командир гарнизона Вестерплатте соображал, что с ним произошло, дом коменданта еще раз основательно тряхнуло. С потолка посыпалась побелка, а стоявшая ряжом кровать жалобно скрипнула и подпрыгнула. Не высоко, но заметно. Тяжелый грохот оглушил Стефана Фабишевского и с минуту он сидел на полу, пытаясь понять: на каком свете он находится? На этом, или уже — на том?..

— Пан майор! Пан майор! — в спальню коменданта влетел взводный Владислав Баран. — Нас обстреливают с моря! Тяжелыми снарядами!

В подтверждение его слов помещение снова вздрогнуло, и кровать еще раз подпрыгнула.

— Кто? — только и смог выдавить из себя Фабишевский. — Как?

— Напротив нас стоит германский броненосец и ведет огонь.

— В Варшаву уже сообщили? — майор наконец очухался от такого "доброго утра" и теперь принялся одеваться, путаясь в штанинах и не попадая руками в рукава.

— Сообщили, — вздохнул Баран. — И в Гданьск сообщили... Только...

— Что?! — в голосе Фабишевского прорезались истерические нотки.

— Из Гданьска попросили подкреплений: там высадилось до батальона немцев...

— Как они мыслят, я пришлю им эти подкрепления?! — завизжал майор и взмахнул кулаком прямо перед носом ни в чем не повинного взводного. — По воздуху?!! Под землей?!!

Ему наконец удалось одеться и в сопровождении Барана, командующий гарнизоном Вестерплатте выбрался из офицерской виллы. Надо заметить — очень вовремя. Стефан Фабишевский не успел отойти от дома и на сто метров, как в него угодил 150-мм снаряд, пущенный из казематного орудия "Шлезвиг-Гольштейна". Воздух тут же наполнился летящими обломками бетона и кирпича, осколками стекол и обрывками кровельного железа. Один из таких обрывков чувствительно поддал майора по затылку, сбив и изорвав шитую серебряным галуном рогатывку.

— Матка боска, — простонал майор, хватаясь за ушибленное место. — Что же это?!

— А я говорил, — раздался совсем рядом преувеличенно спокойный голос. — Я предупреждал, я докладывал: нужно активнее строить укрепления и усиливать гарнизон. А теперь — всё...

Фабишевский повернул голову: перед ним в небрежной позе стоял капитан инженеров Крушевский. Он картинно покуривал сигарету, вставленную в янтарный мундштук и, казалось, совершенно не обращал внимания на такие мелочи, как обстрел с моря.

— Что вы докладывали? — спросил майор, потирая пострадавшую голову. — Что вы там такое докладывали? Кому?

— В первую очередь — вам, пан комендант, — Крушевский глубоко затянулся и выпустил клуб сизого дыма. — Я сообщал, что в случае нападения большевицких банд из Германии, в имеющихся укреплениях гарнизон не сможет продержаться до прибытия союзных сил Британского флота. Я настаивал, чтобы нам отпускали больше бетона и прислали еще одну роту строителей. А что ответили вы?

— Что? — Фабишевский все еще никак не мог прийти в себя: чертов кусок железа основательно приложил коменданта, и теперь в его голове ощущалось некоторое кружение, сопровождаемое эдаким жужжанием...

— А вы, пан майор, наложили резолюцию, что база флота в Гдыне сама по себе достаточная защита для Вестерплатте. И где, позвольте спросить, наш доблестный флот?

Как раз в этот самый момент "доблестный" флот Польской республики спускал флаги в Гдыне, а контр-адмирал Унруг уныло смотрел в немигающие зрачки пистолетов-пулеметов Коровина в руках немецких морских пехотинцев и размышлял, что, наверное, напрасно он не отослал эсминцы "Вихер" и "Бужа" в Англию, как предлагал военно-морской атташе Британской Империи. Вот теперь прекрасные красавцы-корабли достанутся красной сволочи, потому что ничего предпринять невозможно: карманный линкор "Роте Дойчланд" и крейсера "Роте Карлсруэ", "Роте Кёльн", "Роте Лейпциг" держат всю акваторию порта под прицелом своих орудий. А над головами кружат тяжелые бомбардировщики...

Но всего этого гарнизон Вестерплатте, разумеется, не знал. А потому, не вступая в словесную пикировку с капитаном, Фабишевский погнал свой гарнизон занимать оборонительные позиции...

Незадолго до начала войны Эрнст Тельман имел долгий телефонный разговор с, как он полагал, своим будущим зятем — Александром Беловым-Сталиным. Но собственно Ирме и ее пребыванию в СССР — вот уже год, после возвращения из Бразильской эскапады девушка проживала в семье Иосифа Виссарионовича Сталина в разговоре уделилось буквально несколько слов. "Здорова?" "Учится хорошо?" "Как она тебе?" — вот собственно и все. Остальное время собеседники обсуждали предстоящую войну.

Именно в этом разговоре Белов вдруг порекомендовал не пытаться взять штурмом Вестерплатте. Он не был великим знатоком истории, но когда-то, очень давно в будущем Александру Ладыгину довелось посмотреть польский фильм "Вестерплатте", и он помнил, что штурмы полуострова ничем хорошим для солдат Вермахта не закончились. Вот и посоветовал товарищ Белов-Сталин товарищу Тельману не тратить силы в бесполезных штурмах, а просто сравнять этот очаг сопротивления с уровнем моря. Или даже утопить. Главным калибром.

Тельман отнесся к совету Александра крайне серьезно и сумел убедить Деница не пытаться захватывать польский транзитный военный склад силами морского десанта. В конце концов Дениц и сам пришел к выводу, что все разрушенное в ходе войны восстановят сами же поляки. А куда они денутся?

Поэтому все двадцать второе июня укрепления Вестерплатте обстреливали корабли ВМФ Красной Германии и бомбили самолеты Ротелюфтваффе. Общими усилиями они перемешали с землей пару укрепленных постов, уничтожили на замаскированной позиции единственную польскую трехдюймовку вместе с расчетом, превратили в руины железнодорожную станцию и оставили на месте электростанции несколько глубоких воронок. А на следующий день...

Майор Фабишевский сидел на жестком металлическом сидении в наблюдательном пункте и не отрываясь смотрел в перископ. Там, напротив Вестерплатте на волнах Балтики два громадных корабля зажимали в клещи проклятый "Шлезвиг-Гольштейн". И сразу становилось ясно: если германец попробует оказать сопротивление — жить ему ровно столько, сколько потребуется этим бронированным чудищам на один залп...

Эти корабли видел не один майор. Оглушенные и очумевшие от суточного обстрела — немцы продолжали вести огонь и ночью, польские легионеры с безумном надеждой смотрели в море — туда, где германским агрессорам наступал законный конец. Сейчас их, вот сейчас...

— Это — англичане, — с важным видом вещал кадровый капрал, подкручивая усы. — Они — настоящие союзники. Они пришли нам на помощь...

— Вон тот — "Король Ежи Пятый", а вон тот — похоже "Королевский дуб", — выказывая свою принадлежность к флоту, важно заявил капрал ВМС Бартошак. — Оба раз в десять сильнее проклятого "Шлезвига". Сейчас...

— Сейчас немцам покажут, как защищается независимая Польша, — воскликнул юный стрелок с детским пушком на румяных изрядно грязных щеках. — Сейчас мы их ка-а-а-ак... Ух! — И он восторженно ударил себя кулаком по коленке. И тут же без перехода добавил, — А как по-английски сказать, что они — наши братья?

Ответить ему никто не успел. "Король Ежи Пятый", развернулся бортом и на Вестерплатте обрушился залп двенадцати 305-мм орудий. Это открыл огонь Краснознаменный линкор "Марат". "Королевский дуб", оказавшись на поверку "Октябрьской Революцией" не замедлил поддержать своего товарища.

На полуострове разверзся ад. Форт под сосредоточенным огнем трех больших артиллерийских кораблей выдержал лишь до полудня, укрепленные посты — и того меньше. К вечеру над руинами выкинули белый флаг — гарнизон Вестерплатте капитулировал...

В Данциге все обернулось еще легче. Двадцать второго июня в порту высадились десантные группы с кораблей ВМС Германии численностью до двух батальонов. Они развернули красные флаги и двинулись к ратуше. По пути десантники занимали стратегически важные объекты: банки, почтовые отделения и телефонные подстанции, а главное — базы батальона СС "Данциг". В вольном городе были еще сильны прогитлеровские настроения, всячески поддерживаемые поляками, так что почти весь тридцать пятый год в Данциге периодически вспыхивали уличные бои между сторонниками социализма и национал-социализма.

Польская сторона спохватилась, когда пришло паническое сообщение из Данцигского почтамта о наступлении немцев. В город поспешно двинулся интервенционный корпус под командой генерала дивизии Бортновского в составе двух дивизий пехоты. Но это движение было перехвачено наступлением войск Ленинсбергского фронта под командой генерал Бласковица. Интервенционный корпус столкнулся с первым армейским корпусом, в составе которого кроме двух пехотных дивизий имелась танковая дивизия "Кемпф", укомплектованная советскими БТ-2 и БТ-5, а также новейшими немецкими танками Pz.Kpfw-II. Немцы наступали на Тчев, через который собирались пройти войска Бортновского. В завязавшемся встречном сражении поляки были отброшены назад, а германские войска заняли Тчев и Косьцежину и, соединившись с десантными отрядами из Гдыни реально угрожали войскам оборонявшим Бютов с тыла.

Казалось, что война быстро близится к своему логическому завершению. Но...

-...И поэтому хочется еще раз повторить вопрос товарищу Ворошилову: что же препятствует развитию наступления Красной Армии и Ротевера?

Климент Ефремович с тоской оглядел хорошо знакомый ему интерьер "Дальней дачи" — камин серого мрамора, тяжелый ореховый стол, стулья из гнутого бука и вздохнул:

— Основная проблема — снабжение. Как, собственно, и предупреждал нас Особый Отдел ЦК. Снабженцы просто не успели за передовыми частями, сразу взявшими высокий темп и начавшими лихо громить врага, не давая ему закрепиться. Ну и...

Сталин помолчал, раскурил трубку...

— Создается такое впечатление, что в нашей Академии не проходят Варшавскую операцию двадцатого года. Совсем не проходят... — Он встал со своего места во главе стола и подошел к карте боевых действий, расстеленной на столе, — А если проходят, то исключительно мимо. Потому что если бы проходили, то знали бы: отрыв передовых частей от тылов и снабжения ведет к разгрому. Что убедительно доказал Тухачевский... на личном примере.

Повисла гнетущая тишина. Получивший перед войной звание маршала Шапошников, сменивший арестованного Егорова на посту Начальника Генерального штаба, попытался заступиться за Ворошилова. Он встал, подошел к карте и, получив утвердительный кивок в ответ на свое "Разрешите?", принялся докладывать:

— Не все так мрачно, товарищ Сталин. Наши войска, прорвав фронт поляков в районе Молодечно и Столбцов, несколько увлеклись, развивая наступление на Лиду и Барановичи. И если Лиду им удалось взять практически с ходу, то с Барановичами, где держали оборону части трех польских пехотных дивизий, пришлось повозиться. Но в целом — подчеркиваю, в целом наступление на Белорусском фронте развивается вполне успешно. Если бы не желание некоторых командиров подавлять любой очаг сопротивления артиллерией, что приводит к неоправданному перерасходу снарядов.

— В войска уже отданы приказы о необходимости вести тщательный учет расхода артиллерийских боеприпасов и принять меры к их экономии, — поторопился сообщить Ворошилов, и не угадал.

Сталин мрачно взглянул на него исподлобья и поинтересовался:

— Что Клим, хочешь, как в царские времена одними штыками воевать? Твои дуроломы после такого приказа вообще артиллерию использовать перестанут. А у танкистов снаряды отберут, не так что ли?

Все присутствовавшие промолчали, но в их молчании читалось согласие со Сталинским предположением. Климент Ефремович лихорадочно искал выход из тяжкого положения, но тут на стол перед Иосифом Виссарионовичем легла какая-то записка. Ее положили из-за ставшей уже привычной на таких заседаниях ширмы...

Сталин внимательно ее прочитал, затем хмыкнул и посмотрел на Ворошилова:

— Вот тут есть мнение, что проблемы со снабжением и управлением войсками были ожидаемыми. И есть мнение, что это даже хорошо, что проявились они сейчас, в боях против заведомо более слабого противника, а не всплыли потом, когда противник может оказаться куда сильнее. Так что не станем критиковать товарища Ворошилова за промахи, недостатки и упущения, а порекомендуем ему — настоятельно порекомендуем! — в кратчайшие сроки устранить выявленные недостатки и принять меры для недопущения их впредь. Иначе очень спросим с товарища Ворошилова. По-большевистски спросим...

Климент Ефремович незаметно вздохнул с облегчением. Исправить — это он всегда готов. И в кратчайшие сроки. Надо только получить у Кирова людей, чтобы объясняли на местах как следует. Внушительно чтобы объясняли...

Потом он подумал о том, что, наверное, стоило бы попросить людей и в Особом Отделе ЦК. Говорят, что этот отдел очень маленький и подчиняется напрямую товарищу Сталину, но все-таки человек двадцать-тридцать они найдут... наверное. Ну хотя бы полтора десятка, чтобы на основные направления послать... Вот жаль только, что до сих пор никто не знает: кто возглавляет этот отдел. С начальником бы поговорить — было бы дело... А так только и известно, что Санька Белов в этом отделе все время пропадает...

Ворошилов уже не слушал, что докладывают Киров, Малышев, Гинзбург и новый нарком авиапрома Григорович — он пытался сообразить: как бы ему поговорить с Беловым так, чтобы тот доказал начальнику этого самого Особого Отдела необходимость выделить людей в действующую армию? Чтобы такого этому юному диверсанту пообещать? Как бы это ему растолковать поделикатнее?..

Надмит в который раз заставлял Александра медитировать, но ничего не изменялось: Белов просто кипел от ярости и ненависти. Ярость была направлена на бестолковое руководство Красными Армиями СССР, Германии и Италии, а вот ненависть — на него самого. Каким дебилом, каким имбецилом надо быть, чтобы не суметь объяснить этим сиротам-недоумкам, что война в первую очередь — нормальное снабжение, обеспечение, разведка и связь?!! Почему он не нашел нужных слов, растолковать, что времена лихих атак по герою Алексея Толстого: "Пулеметы, не пулеметы, — "даешь, сукин сын, позицию!" — и рубать" — давно и безвозвратно ушли?!! Ну как так вышло, что немцы — умные и толковые немцы, чуть ли не первые создатели тактики применения штурмовых групп специального назначения теперь, словно завороженные повторяют следом за отечественными командирами тупую мантру: "Классовое сознание — основа основ современной войны"?!! Кретины, мать их за ногу об угол в перехлест в мертвый глаз! Много им их классовое сознание помогало во время их гражданской заварухи? И снова здрассте: перед атакой выкатывают на позиции радиоустановки и начинают вещать: "Братья-поляки! Гоните офицеров — буржуев и помещиков! Мы несем вам свободу!" Интересно: почему нет сообщений хотя бы об одном случае, когда бы поляки послушались этой агитации?..

Боевые действия продолжались по всем фронтам. Попытка польских частей прорваться в Прибалтику легко парировали войска Белорусского фронта, а две армии вновь созданного Прибалтийского фронта немедленно заняли территорию бывших Прибалтийских губерний Российской Империи дабы не допустить новых эксцессов. Занятие Прибалтики прошло практически бескровно. Сопротивление Красной Армии оказали только гарнизоны Ревеля и Двинска, которые туземцы зачем-то переименовали в малопонятный "Таллин" и труднопроизносимый "Даугавпилс". Да с острова Даго, получившем в так называемой "Эстонии" совсем уж не выговариваемое название "Хийумаа" по кораблям Объединенного Балтийского флота пару часов вела огонь шестидюймовая береговая батарея, пока ее окончательно не засыпали бомбами самолеты Краснознаменного Балтийского флота и не закидали до умопомрачения своими тяжелыми снарядами "Роте Шлезен", "Роте Шлезвиг-Гольштейн" и "Марат".

Но первые успехи только казались легкими. Не так уж сложно придавить лимитрофы, у которых вся армия — тысяча велосипедистов, а весь флот — полкорабля в порту. Куда сложнее оказалось навести в Прибалтике хоть какое-то подобие порядка. И если в Латвии, за которую по договоренности отвечали немцы, новым законам подчинились достаточно быстро — а попробуй не подчинись, если бойцы ротфронтовских дивизий расстреливают с удивительной легкостью и вешают с поистине поразительной непосредственностью! — то в Эстляндских районах Прибалтийского края гуманизм РККА и НКВД вышел боком. То тут, то там ночами гремели выстрелы, а на отдаленные хутора представителям новой власти не рекомендовалось соваться даже днем без солидной охраны.

Вот уже десятый день, как Белов находился в Германии. Ирма Тельман к его глубочайшему облегчению окончательно переключилась на Василия, очередных кандидаток от Муссолини-старшего с успехом отсек Муссолини-младший и теперь Сашка, предоставленный почти самому себе, прогуливался по Берлинским предместьям: патриархальному лесу Груневальд и по берегам озер Хафель и Гросер-Ванзе. Хотя сказать, что он путешествовал в одиночку не получалось: везде и всюду с ним была Светлана. Тату. Сестренка. Во всяком случае, Белов искренне рассчитывал, что мелкая считает его именно братом и больше никем иным...

— Саша, а ты есть не хочешь? — спросила Светлана Сталина прерывая его размышления.

— Проголодалась? — он заботливо наклонился к девочке. И, увидев ее утвердительный кивок, сказал, — Сейчас. Найдем что-нибудь, где перекусить можно.

Искать долго не пришлось, и минут через десять они уже сидели, греясь в лучах яркого августовского солнца во дворике небольшой забегаловки — чего-то среднего между чайной, закусочной и маленькой пивной. Света с аппетитом уплетала жаренные сосиски, а Александр, решивший ограничиться одним пирожком "Рунца", уже прикончил немудреное угощение и теперь сидел, попивая сидр — совсем молодой и почти безалкогольный.

Рядом за столом расположились, беспечно галдя немецкие пионеры, наслаждались воскресным днем рабочие и их семьи, а чуть в стороне молодой парень в форме группенфюрера ротфронтовца, яростно сверкая глазами, обещал прильнувшей к нему белокурой медхен быстро разбить польских буржуев и вернуться домой с победой.

Сашка скользил по ним взглядом и вдруг ощутил какую-то странную душевную теплоту. Вот те, кто в другой реальности были страшными, невероятными врагами — такими врагами, которых и представить себе было сложно, а сейчас — сейчас друзья. Хорошие и верные друзья, чем-то похожие на гэдээровцев, которых он когда-то очень давно в будущем встречал в Артеке и в студенческом общежитии. Только, кажется еще лучше: как не крути, а теперь между ними не лежит эта пропасть коричневой чумы нацизма, и нет причин вспоминать: кто, с кем, кого и за что...

Он допил сидр и повернулся к Светлане:

— Ну, что? По мороженому?

— Ага! — Девочка расцвела и вдруг, с силой ухватив его за руку, крепко-крепко прижалась к нему — Сашка, ты — такой... Такой!.. Всегда мой будешь! Вот! Ведь правда?!

И она рванула его, пытаясь развернуть к себе и заглянуть в глаза.

Александр не успел ответить. Рядом из-за стола пионеров грянула задорная песня. Ребята хором распевали про юного барабанщика из отрядов "Спартака", взрослые с улыбками оборачивались на них, а ротфронтовец, у которого Сашка разглядел значок дивизии "Спартак", даже начал выбивать пальцами по столешнице ритм.

— Хорошо поют, — проговорил Белов, внутренне радуясь возможности соскочить с неудобной для него темы. — Душевно...

— Хорошо, — согласилась Светлана, прислушиваясь к словам.

За два года пусть и не постоянного, но довольно частого общения с Сашей, она очень прилично выучила немецкий язык, и теперь понимала слова песни почти без перевода. Она даже попробовала подпевать, но потом раздумала: очень уж слаженным был хор немецких пионеров.

А Сашка, глядя на распевающих ребят, вдруг вспомнил знаменитую сцену из фильма "Кабаре": такой же тихий летний день, мальчишка в форме Гитлерюгенда поет сладким тенорком простенькую песенку, и все посетители вдруг вскакивают и в едином порыве подхватывают ее. Как же там было?..

Ленивое солнце не слепит глаза,

В лесах — щебетанье птах,

И скоро над нами пройдет гроза

Ведь завтра — в моих руках!

— ...Саша, Саша, ну ты чего?! — Светлана трясла задумавшегося Белова за рукав. — Опять о чем-то задумался, да? А мороженое?

Он очнулся от своих мыслей и подозвал подавальщицу — дебелую тетку в кружевной наколке. Та выслушала новый заказ, уточнила, какое мороженое предпочитают молодые люди и величественно, точно линкор, удалилась, преисполненная собственного достоинства.

Светлана принялась что-то рассказывать Сашке: кажется, делилась сведениями о бурно развивавшемся романе Ирмы и Красного, но он почти не слушал. У него вдруг возникло непреодолимое желание попробовать повторить сцену из фильма, вернее воссоздать ее. Ведь теперь будет все по-другому, верно?..

Он достал из кармана френча блокнот и быстро написал текст песни. Всего-то четыре куплета — ерунда. Вырвал листок и протянул его Светлане. Та быстро пробежала текст, затем подняла восхищенные глаза:

— Это — мне?..

— Да, — Белов еле заметно улыбнулся, — Все слова поняла?

Песня была на английском, но в той другой жизни ему не раз встречались переводы и на русский, и на немецкий языки. Вот немецким переводом он и воспользовался...

— ...Конечно! Все! — Светлана чуть прищурилась и уточнила, — Это — песня?

— Да. А мотив — вот такой, — и Сашка тихонько напел.

Светлана прислушалась и часто-часто закивала головой:

— Поняла! Какая красивая! — Она вдруг тряхнула головой и не терпящим возражения тоном произнесла:

— Дай мне пять марок!

В этот момент она была так похожа на жену, уверенно чувствующую себя хозяйкой, что Сашка невольно рассмеялся. Светлана тут же сбавила тон и просительно протянула:

— Пожалуйста...

Он вытащил из кармана банкноту в пятьдесят марок:

— Мельче у меня нет. Только пфенниги. Бери, — и протянул девочке бумажку.

Та посмотрела на него лучистым, сияющим взглядом, бросила: "Я сейчас!", и унеслась куда-то. Сашка проводил ее ленивым взглядом: в Берлине с ними ничего не может случиться. Очень уж круто работает местное "Штази", так что если им на головы не рухнет вражеский самолет...

Сперва он не поверил ушам, услышав слова "Ленивое солнце не слепит глаза". Ну не может такого быть! Может... На маленькой эстраде стояла Светлана в своей новенькой, но уже изрядно помятой пионерской форме — подарок Элеоноры Штаймер, и старательно пела. Даже глаза зажмуривала от усердия...

Вот листья златые — их Рейн несет

В спокойных своих волнах...

А слава нас где-то, я верю, ждет!

Ведь завтра — в моих руках!

Оркестр, состоявший из аккордеониста, трубача и барабанщика, вдохновленный щедрым вливанием, из всех сил старался поддерживать слабенький, но удивительно приятный девичий голос. В некоторых местах хромало произношение, но это было не важно: все словно застыли, вслушиваясь в слова, бьющие в самое сердце...

И лепет младенца, и пенье пчел,

И солнце на небесах...

Внезапно хор пионеров из-за соседнего стола подхватил:

Мне шепчут: "Вставай же! Твой час пришел!..

И с этими словами ребята резко, в едином порыве встали. Словно невидимый кукловод дернул марионеток за веревочки...

Ведь завтра — в твоих руках!"

"Господи, да что они — всей страной отморженные на голову?!" — тоскливо подумал Сашка, глядя, как вскочили группенфюрер вместе со своей спутницей, несколько молодых парней и девушек, шедших куда-то мимо забегаловки остановились и вытянулись по стойке "смирно", поднялись несколько пожилых рабочих. А чуть помедлив, следом встали их жены...

И все поднимающиеся и останавливавшиеся подхватывали немудрящие слова песенки. Сашке вдруг стало жутко: чудовищным напряжением сил он увел немцев от нацизма, но что с ними происходит сейчас? Неужели этому народу обязательно нужно идти строем? За Великим Вождем, и пофиг, куда этот вождь их ведет...

О Родина, Родина, близится час

Для нас, для детей твоих!

Готовы на битву за мир для нас,

Ведь завтра — в руках моих!

На него уже начали оглядываться, поэтому он тоже встал. Еще не хватало здесь в неприятности ввязаться. Подумал и выбросил вверх сжатый кулак. "Рот Фронт!"

Это была та последняя соломинка, которая преломила спину верблюда. Все сидевшие в закусочной, и те, кто шел мимо, но остановился чтобы послушать, в едином порыве подняли сжатые кулаки. Ревущий хор повторил последний куплет, но спонтанно поменяв одну строчку:

О Родина, Родина, близится час

Для нас, для детей твоих!

В боях мы построим наш мир для нас,

Ведь завтра — в руках моих!

Последний куплет пропели трижды. Оркестр еще продолжал наяривать, когда музыку прорезал тоненький голосок:

— Это он сочинил! — закричала Светлана. — Мой Александр!

Толпа, словно ожидавшая сигнала, колыхнулась к нему, и на миг Сашке стало как-то очень неуютно. Противно быть иконой, кумиром или чем-то таким. Но он с улыбкой пожимал руки, терпел похлопывания по плечам и не даже не отказался выпить стаканчик какого-то подозрительного рейнвейна. Светлана купалась в лучах славы, предвкушая рассказы дома. О, она обязательно расскажет о том, как Саша — ее Саша! — в очередной раз всех потряс, поразил и заставил себя ценить и уважать. А она ему в этом помогла. Девочка была счастлива. А Сашка пытался понять: это он сделал что-то неправильно, или просто немцы — такой народ, что им жизнь — не в жизнь, без фюрера? А впрочем... Видел он, как Германия живет без вождя — задыхаясь от гастарбайтеров, эмигрантов и беженцев, утопая в пидорасне и наркотиках, лишенная армии да и даже права собственного голоса! Вряд ли немцы хотели именно такой жизни. Вождь нужен всегда, ведь главное — куда он ведет! И сейчас вождь по имени Эрнест Тельман ведет в правильном направлении...

У вас был выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье и теперь получите войну. (англ.) Подлинная фраза Черчилля, произнесенная им в РИ по поводу Мюнхенского соглашения.

Кайпиринья — крепкий коктейль на основе кашасы (национальный бразильский крепкий алкогольный напиток) с лаймом и сахаром. "Ледяной бразильский" — легкий коктейль на основе холодного кофе с небольшим добавлением кашасы.

Святая Пятница (болг.) — распространенная на Балканах божба.

JumalanДiti (финск.) — Матерь Божья, Богородица.

Вооруженное выступление бразильских коммунистов и тенентистов (Союз молодых офицеров) против диктатуры Жетулиу Варгаса. Произошло 23-27 ноября 1935 года. В восстании приняли участие курсанты авиационного и артиллерийского училищ в Рио-де-Жанейро и 3-й пехотный полк, а также несколько батальонов городах Натал и Ресифи. После подавления основных очагов восстания, часть повстанцев перешла к партизанской войне.

Луис Карлос Престес (1898-1990) — бразильский коммунист, революционер, полководец. Член Исполкома Коминтерна.

Герлад Вернер (1899-1943) — немецкий коммунист, антифашист. Член Коминтерна. С 1934 года — в СССР. Разведчик, ликвидатор. В 1943 году при попытке совершения покушения на руководителей Вермахта погиб в перестрелке.

Сашку в очередной раз подвело знание истории окружающего его мира. Бразильская валюта крузейро была введена лишь в 1942 году, а до того использовался реал (мн.ч. — рейс). С учетом гиперинфляции в Бразилии 30-х годов использовались монеты достоинством в десятки, сотни и тысячи реалов, и банкноты достоинством в тысячи рейсов (мильрейсов), десятки, сотни и тысяча мильрейсов.

Исторический факт. Великий физик Ландау, и селекционер Мичурин были матёрыми кляузниками и не стеснялись подставлять своих научных оппонентов под преследования НКВД.

Это — не фантазия авторов: Чарльз Линдберг — первый пилот, перелетевший Атлантику в одиночку, после знакомства с Бруно Муссолини, записал в своем дневнике: "Если бы в его возрасте я умел столько же, то мог бы перелететь не Атлантический, а Тихий океан!" А Вольфрам фон Рихтгофен — брат великого "красного барона", считал Бруно Муссолини "лучшим из пилотов, каких только мне довелось увидеть!"

Один из районов Натала, бедная окраина.

Улица Великого Иисуса (порт.)

Входите (порт.)

Привет, товарищ Престес! (порт.)

Моя шаланда уходит в море

Иду работать, моя желанная,

Если господь пожелает, то, когда я вернусь c моря,

Хорошую рыбу я привезу.

Мои товарищи тоже вернутся,

И господа небесного мы будем благодарить. (порт.)

Песня из фильма "Генералы песчанных карьеров". Однако Сашка заблуждается: во-первых, Амаду написал этот роман только в 1937 г., а во-вторых — песня была написана Доривалом Каимми только в 1970 г. специально для фильма.

Миллион реалов (порт.)

Триадентис (с португальского — "зубодер") — прозвище национального героя Бразилии Жоакина Жозе да Сильва Швьера (1746-1792). Организатор и глава заговора в Минас-Жераисе в 1789г. против Португальского владычества. Казнен.

"Легион милосердия" — общественная женская благотворительная организация, организованная в 1930 Дарси Варгас

Бывшая резиденция президента в Рио-де-Жанейро (до переноса столицы)

"Дай скажу", "Поговорим" (порт.) — название старейшей школы самбы в Бразилии. Основана в 1928 г.

Так в зарубежном прокате называлась кинолента "Веселые ребята"

Балканская Антанта — военно-политический союз Греции, Турции, Румынии и Югославии заключенный в Афинах 09.02.1934г. Балтийская Антанта — военно-политический союз Латвии, Литвы и Эстонии, заключенный в Женеве 12.09.1934г.

Мосьцицкий Игнацы (1867-1946) — польский государственный деятель, президент Польши в 1926-1939гг.

В польской военной разведке в 1918 — 1939 гг. отдел непосредственно разведки называли офензива, а контрразведки — дефензива

Рыдз-Смиглы Эдвард (1886-1941) — польский военачальник, с 1936 — Маршал Польши.

Касприжски Тадеуш (1891-1978) — польский военно-политический деятель, в период 1935-39 гг. — Министр Военных дел Польской Республики.

Рачкевич Владислав (1885-1947) — польский государственный деятель, в период 1935-39 — Министр внутренних дел Польской республики, в дальнейшем — Президент Польши в изгнании.

Зындрам-Косцялковский Мариан (1892-1946) — польский государственный деятель, премьер-министр Польши в 1935-36гг.

До 1954 так назывался г. Хмельницкий.

Городовиков Ока Иванович (1879-1960) — советский военачальник, генерал-полковник (1940). В период 1923-32 гг. — командир первого кавалерийского корпуса Червоного казачества. В АИ — восстановлен в этой должности в начале 1936г.

Морозов Николай Аполлонович (1879 — ?) — русский военачальник и советский военный деятель, военный теоретик. В Гражданской войне — на стороне белого движения, помощник начальника штаба Кубанского казачьего войск, затем командующий Кубанской армии. В дальнейшем преподавал стратегию в Военно-политической академии в Ленинграде. Арестован в 1930 по делу "Весна", в 1939 — освобожден. Дата и место смерти неизвестны.

Маркевич Николай Леонидович (1894-1937) — комбриг. Участник заговора Тухачевского. Осужден и расстрелян.

Реальный факт.

Разговорное название милиционеров, возникшее от их наркома — С.М. Кирова (АИ)

Ольга Стефановна Михайлова-Буденная (1905-1956) — певица, жена (с 1927г.) С.М. Буденного. В 1937 — арестована по обвинению в связях с иностранной разведкой. Вела беспорядочный образ жизни, имела многочисленных любовников, в т.ч. — и находясь в ссылке в Енисейске.

Петр Павлович Зеленский (1891-1977) — генерал-майор, участник Парада Победы. Бессменный адъютант Буденного с 1919 по 1944 год.

Алексей Васильевич Куркин (1901-1948) — советский военачальник, генерал-полковник танковых войск (1944). В 1935-1937 гг — командир 17-й механизированной бригады.

В РИ ФКП не приняла участия в формировании нового правительства Народного фронта, но в АИ имея лишь на 2 % голосов меньше, чем социалисты, вполне могла рассчитывать на хотя бы один ключевой портфель в новом правительстве. В РИ коммунистам предлагались три второстепенных портфеля, в данной АИ ФКП может рассчитывать на МИД и Министерство труда.

Веренер Фрайхер фон Фрич (1880-1939) — немецкий генерал, в 1934-36 гг. — Командующий сухопутных сил Вермахта. В РИ был оклеветан (обвинен в гомосексуализме) нацистами за свои антинацистские взгляды. В результате отправлен в отставку, но во время войны с Польшей восстановлен на службе. Погиб в бою.

Один треугольник в петлицах означал звание "младший сержант"

Званию "старшина" соответствовали четыре треугольника, расположенные в петлицах в одну линию. Красноармейцы остроумно прозвали такие знаки различия за внешнее сходство "пилой"

"Стальная эскадрилья" — марш, написанный в 1929 г. Борисом Ковыневым.

При особенно напряженных полетах летному составу РКК ВФ полагалось 125 грамм марочного портвейна в день. Однако, летчики частенько превышали установленную норму. В РИ первые подобные случаи были отмечены во время боев у оз. Хасан, а в дальнейшем подобное злоупотребление стало чуть ли не нормой. В 1942 г. Выдачу портвейна отменили, заменив его сухим красным вином.

Kamfgeschwader (нем.) — бомбардировочная эскадра (сокращенно KG). В РИ обозначение было принято в Люфтваффе, но авторы взяли на себя смелость предположить, что структура Люфтваффе останется без изменений и в Красной Германии

Альберт Кессельринг (1885-1960) — немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал Люфтваффе. В начале службы — артиллерист, переведен в Люфтваффе лишь в 1934 г. Неоднократно бывал в СССР, участвовал в полевых и штабных учениях РККА.

Келлер Альфред (1882-1974) — один из высших командиров люфтваффе, генерал-полковник (1940). В Первую Мировую — командир 1-ой бомбардировочной эскадры. С 1923 был советником авиапредприятия Юнкерса, неоднократно бывал в СССР. После войны участвовал в создании ВВС ННА ГДР. Советский Союз НЕ выдвигал против Келлера никаких обвинений, несмотря на то, что в период 1941-1943 Келлер являлся командующим 1-м воздушным флотом, поддерживавшим во время нападения на СССР войска группы армий "Север".

Staffel (нем.) — эскадрилья

Jagdgeschwader (нем.) — истребительная эскадра (JG). Zerstoregeschwader (нем.) — эскадра тяжелых истребителей (ZG)

В РИ JG 51 назывался "Хорст Вессель"

В Германской авиации эскадры обычно подразделялись на три группы, в каждую из которых входили три эскадрильи. Таким образом "группа" — примерный аналог полка в Советских ВВС

Йохан (Ханс) Шальк (1903-1987) — пилот Люфтваффе, командир IV группы в 51 JG. Принимал участие в битве за Британию, сбил 15 самолетов противника. За критику Геринга отстранен от полетов и уволен со службы в 1940 г.

Теодор Остеркамп (1892-1975) — германский пилот-истребитель, один из немногих асов как Первой, так и Второй Мировых войн. Воевал на Западном фронте, затем — в Африке. В сорок четвертом году за резкую критику Геринга был уволен со службы. Был лесничим в Саксонии, затем — мелким частником в ГДР.

Командир тяжелых истребителей намекает на роман Антуана де Сент-Экзюпери "Ночной полет", вышедший в свет в 1931 г. Книга сразу завоевала популярность, а среди летчиков Европы стала чем-то сродни Священному Писанию.

Подразумевается самолет АНТ-29 — двухмоторный тяжелый истребитель, вооруженный пулеметами и безоткатным орудием. Самолет был готов весной 1935 г., и после доработок принят на вооружение в авиации СССР, ГСФСР и НСФРИ. В АИ состав вооружения изменен: 5 пулеметов ШКАС и восемь РС-82.

Описанное выше — не вымысел авторов, а реальный факт.

Стефан Фабишевский (1892-1964) — польский офицер. В период 1934-1938 гг. — комендант Вестерплатте.

Владислав Баран (1905-1971) — участник обороны Вестерплатте. Взводный кадровой службы (звание, приблизительно аналогичное прапорщику или старшине).

Rogatywka (польск.) — национальный польский головной убор с четырехугольным верхом. Пришла в Польшу из Турции и Туркестана в XVIII веке. Также называется "конфедератка", "уланка" и "кракуска". С 1919 г. Конфедератка принята в Польше в качестве стандартного головного убора во всех родах войск и для всех воинских званий. Другие варианты головных уборов остались в пограничных войсках, военно-морском флоте, трех полках шеволежеров и у подхалянских стрелков.

Юзеф Михаил Конрад Унруг (1884-1973) — польский военный и политический деятель, командующий Польскими ВМС в период 1925-1939 гг. В дальнейшем — эмигрант.

"Wicher" ("Вихрь") и "Burzа" ("Буря") — на 1936 год единственные современные корабли в составе Польских ВМС. Построены во Франции. В РИ "Бужа" в 1939 ушла в Англию, а "Вихер" погиб 03.09.1939 под ударами Люфтваффе в районе Гдыни.

Бартошак переводит названия Британских кораблей на польский язык, подразумевая линкоры "Кинг Джордж V" и "Ройал Оук"

Владислав Бортновский (1891-1966) — польский генерал. В РИ командовал армией "Поможе". В указанный период носил чин "генерала дивизии", что приблизительно соответствует званию "генерал-лейтенант"

После окончания гражданской войны в Германии и окончательной победы коммунистов, город Кенигсберг был переименован в Ленинсберг. Подробнее см. книги "Рокировка в длинную сторону" и "Ход конем"

Йоханес Альбрехт Бласковиц (1883-1948) — немецкий военачальник, генерал-полковник. Известен тем, что резко выступал против бесчинств СС и Вермахта на оккупированных территориях. Воевал на Западе. В 1948 г. при невыясненных обстоятельствах (якобы выбросился с балкона) погиб в Нюрнбергской тюрьме

Дача Сталина, расположенная примерно в 30 км от Серпухова. Создана на месте английского парка имения "Семеновское-Отрада" фаворита Екатерины II графа Орлова-Давыдова. По обстановке и интерьеру очень похожа на "Ближнюю дачу".

Дмитрий Павлович Григорович (1883-1938) — русский, советский авиаконструктор, специалист по гидросамолетам. Вместе с Поликарповым работал в ЦКБ ОГПУ (и что интересно: находясь формально в заключении продолжал преподавать в МАИ). В 1938 умер от рака.

А.Н. Толстой "Аэлита"

Рунца — название традиционных немецких пирожков с начинкой из мяса, капусты и сыра.

Группенфюрер (gruppenfЭhrer) в Рот Фронте — командир группы (отделения) из 8 человек, что приблизительно соответствует званию "младший сержант" в Советской Армии или РККА. Полная противоположность званию "Группенфюрера" в СС или СА, где это звание соответствовало скорее генерал-лейтенанту.

MДdchen (нем.) — девушка, девочка.

Песня поэта-текстовика Фреда Эбба "Tomorrow belongs to me" из фильма "Кабаре" в замечательном переводе М. Ахтямова. Александр Ладыгин вполне мог слышать и немецкий перевод, так как фильм неоднократно демонстрировался по телевидению ГДР.

Элеонора Штаймер (1906-1998) — немецкий коммунист, дипломат, государственный деятель. Член КПГ с 1920 года. Одна из руководителей Юнгфронта — молодежного крыла Рот Фронт. Дочь Вильгельма Пика — одного из основателей КПГ.