Солнце за нас-2

А

Солнце за нас!

Часть 3. Черт нас рассудит 1

Пролог 1

И что там дальше? 3

Пока "Титаник" плывет 5

Бардак в дурдоме — как он бывает 8

"И горит в глазах до изумления Солнце, принесенное с вершин." 10

Игры товарища Артузова 13

Игры товарища Конькова 17

Путешествие по дебрям политики 21

Путешествие продолжается 25

Часть 3. Черт нас рассудит

Пролог

Сэм Грин (Самуил Гринштейн) был неправильным евреем. У нормального еврея должна быть большая семья и куча родственников. А вот у него никого не было. Поэтому он и любил оставаться по ночам в офисе. Тут, когда не было телефонных звонков, треска печатных машинок и суеты подчиненных, очень хорошо думалось. А подумать было над чем.

Самуил попал в США в 1905 году, уехав из Одессы. Не потому что он уж так испугался погромов. Просто он понял, что эта власть долго не продержится. В Америке он не пропал, но долгое время особо не выделялся. Так, занимался разными гешефтами. Но потом по рекомендации хорошего человека попал к Ричарду О`Нилу и довольно быстро занял у него место финансового консультанта. Разумеется, Самуил понимал, что Ричард и его ближайшее окружение — никакие не ирландцы, а русские. И что они работают на ГПУ. Это его не волновало. Если там в России хотят строить коммунизм — это их дела. А что они запабатывали деньги контрабандой спиртного... Так Грин не одобрял "сухой закон", продвинутый пуританскими ханжами. Ведь даже их Христос превращал воду в вино. Получается — они сочли себя умнее своего Бога? Тем более, что бедный еврей Гринштейн на этом деле кое-что имел...

Но вот поведение босса в последнее время было ему непонятно. Ладно, Ричард занялся биржевыми спекуляциями. Сейчас этим занимаются все, кому не лень. Понятно и то, что он активно раздавал маржевые займы*. Дело рискованное, но для отмывки денег — самое то.

(* Маржевые займы. Продажа акций в кредит. В РИ в эпоху "посперити" клиент платил брокеру лишь 10% стоимости акций. Правда, была тонкость. Брокер имел право в любой момент акции потребовать назад.)

Но вот что непонятно. Маржевыми займами занимались многие, в том числе и те, у кого своего капитала не имелось. Они брали кредит — и потом давали кредиты другим. Так вот, О`Нил через подставные фирмы щедро давал деньги этим брокерам. Вот это было совсем непонятно. Зачем финансировать конкурентов?

Сэм потянулся за сигаретой и тут... Нет, ничего такого не случилось. Просто на столе скопилась кипа разных бумаг, лежавших весьма неаккуратной стопкой. И она рухнула, бумажки разлетелись по кабинету. Ругнувшись, Грин стал их подбираться с пола — и тут вдруг до него дошло... Ведь что происходит? Все торгуют воздухом. Множество компаний скупают акции. Под это дело выпускают свои, умножая количество ценных бумаг на бирже. Но это не может продолжаться до бесконечности. Когда-то это должно рухнуть. И тысячи процветающих людей окажутся с голой задницей. Кредиты отдавать станет нечем. А потом дойдет ведь и до реальной промышленности. Сокращение расходов, а значит — безработица.

И что получается? Ричард О`Нил был умным человеком. Но особенных способностей в финансовой сфере у него не имелось. Гринштей вспомнил кое-какие мелочи, на которые он раньше не обращал внимания. К примеру босс требовал себе подробные ежедневные отчеты по всем продажам золота. Хотя с такими делами мог бы разобраться и Гринштейн. Ну, да. Не один Ричард такой умный. Кое-кто тоже понимает, чем закончится "процветание". А значит, начнут скупать драгоценные металлы. Так что рост продаж золота — очень четкий индикатор надвигающейся катастрофы. И вот ещё купил несколько издательств. Они массово клепали брошюры "Как заработать, играя на бирже", а также художественные книги, где герой становится миллионером через биржевую игру. Сэм воспринимал это как чудачество миллионера.

Гринштейн ранее воспринимал бандитскую империю О`Нила как большой большевистский "карман", средство для добычи денег на индустриализацию, коллективизацию и что они там ещё придумали. Сэм хорошо знал про историю с пароходами, он этим делом плотно занимался.

Там как было дело. Пароходы загружались разными товарами, предназначенными для строительства дорог и разных горных работ — да и сами суда были проданы каким-то мутным фирмам. Считалось, что они идут в Южную Америку. Что вызвало даже определенный ажиотаж. В Калифорнии живет много немолодых, но крепких людей, помнящих юконскую "золотую лихорадку" и ходивших через Чилкутский перевал*. У них на запах золота чуть ли не собачье чутьё.

(* Джордж Кармак открыл золотое месторождение на Клондайке в 1896 году. То есть, в описываемое время люди были ещё не стариками.

Чилкутский перевал. Путь золотоискателей на Юкон начинался из порта Дайя. Чтобы попасть в бассейн Юкона, им надо было преодолеть горы, путь лежал через Чилкутский перевал. Фигня перевал, 1Б категории сложности самое большее, но многие не успели до осенних снегопадов, так что получили приключений как минимум на "тройку", а это уже очень не для всех. При том, что снаряга тогда была не чета нынешней.)

Именно для них в газетах помещались туманные статьи про найденные золотоносные жилы то ли в Перу, то ли в Колумбии, то ли в Бразилии. Журналисты грамотно наводили тень на плетень, что-то понять из их репортажей было невозможно. В Сан-Франциско уже шла бойкая торговля картами золотоносных районов. Тут Ричард тоже руку приложил. Он лишним центом не брезговал.

На самом-то деле суда шли к русским, во Владивосток, где и оставались. Судя по всему, в Сибири открыли что-то грандиозное. Гринштейн в подробности не вникал. Меньше знаешь — дольше живёшь. Хотя вот экипажи пароходов откуда-то отлично знали, куда идут. Они-то хотели прикопать золотишка в Сибири.

Но это всё ладно. О`Нил добывает деньги для большевиков, кого это волнует? А выходило, что его структура по мере сил приближает финансовый крах. Что большевикам нужно? Они хотят сделать революцию в Америке? Но левые партии находились в полном... В общем, там и находились. И О`Нил не вложил в них ни цента. Хотя он финансировал Ку-клукс-клан и разных ребят с Юга, которые так и не примирились в поражением в Гражданской войне. Но тогда... Понятно. Большевики в случае кризиса хотят подгрести под себя всё, что смогут. Ну, что же. Самуил прекрасно понимал — уйти он может в одну сторону. Бандиты ввели в моду ставить неугодного им человека в корыто с цементом и отправлять на дно. Сколько на дне залива стоит таких трупов... К ним Самуил присоединяться совсем не хотел. А с другой стороны... О`Нил как-то сказал: "своих мы не предаём". Может, получится с этого всего что-то поиметь?

И что там дальше?

Если кто-то думает, что власть — это сплошные "пряники" — то он очень ошибается. По крайней мере, в России 20-годов. Но я в это дело влез и деваться уже некуда. Итак, на дворе лето 1928 года. Я в этом мире уже 11 лет. И что тут происходит? Да, вроде, лучше, чем в моей истории. Политическая ситуация более-менее стабильная. Оппозиция вякает, но как-то не особо уверенно. Индустриализация идёт. Коллективизация пошла по менее жесткому сценарию, хотя, конечно, дело обстояло тоже невесело. Индустриализация всегда и всюду проводилась за счет работников сельского хозяйства. Скажете, в США было не так? Ага. Что такое фермерские бунты слышали? Я-то об этом знал хорошо — в том мире мои американские друзья объясняли на местности — кто где засел и в кого стрелял. Так что коллективизация — грустная тема, но куда деваться?

А что я сам сделал? Немало. РОСТА/ТАСС стала не просто "министерством правды". Во многом она отчекрыжила обязанности ГПУ. И получалось это неплохо. Ведь в нашей стране "писать в органы" считается не самым достоянным делом. А потому этим и занимаются... Понятно кто. А вот писать в газету — это иной вопрос. Благо с критикой и самокритикой было всё в порядке. В моё время либерасты врали, что в СССР был в прессе сплошной оптимизм. Но на самом-то деле такая ситуация сложилась лишь при Брежневе. А до этого критики и сатиры хватало. Причем, это была не мразь из "Аншлага", а настоящие журналисты, которые писали не "ниже пояса", а по делу. Я-то знаю, я читал журнал "Крокодил" и тридцатых, и сороковых, и шестидесятых годов выхода. Но с сатирой и юмором мы разобрались веселее, чем в моей истории. Тогда у "Крокодила" были "младшие братья" — в каждой республике. Украинский "Перец", белорусский "Вожик" и так далее. Мы решили иначе — хотя бы из моей откровенной нелюбви к "национальным республикам". Мы просто издавали филиалы сатирического журнала во всех крупных городах. Был "Крокодил в Ленинграде", "Киевский крокодил", "Крокодил ростовский" и так далее.

И работали журналисты честно. Число наших ребят, убитых при выполнении задания, уже перевалило количество убитых на Великой Отечественной войне репортеров.

Ну, что ещё. Я могу гордиться, что раскрутил колымскую тему куда раньше. Чем наверняка подбавил себе черной краски в глазах историков. Потому что туда везли зэков. И условия, в которых они строили дороги и добывали золото, были совсем не райскими. Кстати, я смог переломить идиотское представление, что воры и бандиты — это типа "социально близкие". В моё время было принято считать, что такая светлая мысль возникла потому, что среди большевиков хватало бандитов. Тот же товарищ Сталин банки грабил. Не говоря уже о Григории Котовском, на котором вообще пробы было ставить негде. Но на самом-то деле это не так. Революционные идеи могут не нравится — но революционеры идут сражаться и умирать за ИДЕИ, а не за бабло. Это совсем разные психологии. Я-то уж видал и красных бойцов, и партизан. К тому же, как я знал из обеих увиденной мной историй, легализовавшиеся бандиты совсем не рвутся привечать своих бывших собратьев. Скорее, наоборот.

И уж тем более тема "социально близких" не выходила из марксисткой теории. Она пришла из анархизма, точнее — из идей товарища Бакунина. Ну, хрен с ним, с Бакуниным. Он-то во время своих странствий по Сибири сталкивался с разными ребятами и у него могли быть разные тараканы в башке. Но раскрутила эту тему "творческая интеллигенция". Им почему-то всегда нравились уголовники. Тот же Бабель в моей истории романтизировал одесских бандюков. Которые на самом-то были просто уголовной сволочью. В этой ему мы ему не позволили.

Я привлек ученых, которые доказали, что уголовники — это патология, что они никогда не станут нормальными гражданами Страны Советов. Сделать это было тяжело, но вышло. И теперь ехавших на Колыму мне было не жалко. В этом мире уголовников расплодилось меньше, но тоже хватало. Вот и пусть махают там кайлами.

А на Колыме было ничего. Благодаря товарищу Смирнову, трассу сумели дотянуть за хребет. И золото пошло.

А вот что с международным положением? Франция и Германия напоминают двух котов, которые драться не рискуют, но наезжают друг на друга. Англия вроде как ни при делах. А там все прутся от "просперити". Президент Гардинг продолжает нести байду, что США процветают. Рузвельт пока никто.

И тут вдруг у меня зазвонил телефон.

— Сергей? — Раздался голос Михаила — тут такое дело, Нью-Йоркская биржа рухнула.

Вот так. Доигрались. История снова сделала резкий поворот.

Пока "Титаник" плывет

За последние годы Максиму много пришлось поболтаться по свету. В основном, он околачивался в Америке. Но перед последней поездкой туда пришлось завернуть и в Москву. Где его снова принимал "брат по попаданству" и его начальник, директор товарищ РОСТА/ТАСС товарищ Коньков.

— Ну, и как тебе тут? — Спросил он Максима, после распития первой стопки коньяка.

— А, ничего, мне нравится. Явно интереснее, чем в нашем оставленном мире. Только вот обидно: из исторических личностей познакомился лишь с тобой и Корбюзье. О чём в старости мемуары писать?

— К историческим личностям из политиков, честно говоря, лучше приближаться как можно реже. Здоровее будешь. А насчет мемуаров... Картину "Последний день Помпеи" видел в Русском музее?

— Приходилось.

— Вот примерно то же самое и поглядишь. Я тебе завидую — сам бы поехал поглядеть, но работы по горло.

— Всё справедливо. Ты революцию видел, и Гражданскую. А я на это посмотрю.

— Так вот я как раз о данном деле. Ты, наверное, вряд ли много знаешь о Великой депрессии — и о том как янкесы из неё вылезали?

— Только самые общие вещи.

Коньков снова налил.

— Вот потому я тебя и вызвал. Есть вещи, которые почте, телеграфу и даже спецкурьерам доверять не стоит. Я-то про депрессию знаю неплохо. Читал порядочно, да и в том времени много бывал в Штатах — а там мне про неё не самые глупые люди рассказывали. Я не говорю что на этот раз всё будет идти так. Но о данном варианте ты должен знать. Так что доставай блокнот и поехали. Только понятно, запись веди лишь по-нашему.

— Понял.

В течении двух часов Максим выслушивал лекцию об Америке начала тридцатых и испещрял блокнот памятными значками*.

(* Ремесло репортера появилось задолго до появления диктофонов и даже стенографии. Да и сейчас технику не всегда можно применить. Так что журналисты на задании нередко записывают в блокноте лишь отдельные ключевые слова и фразы или вообще значки-"памятки", в остальном полагаясь на память.)

— Я одно не понял. Так что вы собираетесь делать с Рузвельтом?

— Если бы я знал. В этой истории очень много темных мест. Ведь всё знают те, кто прочел одну книгу. А я их об этом периоде прочел, самое меньшее, два десятка. Так что будем смотреть.

* * *

И вот Максим снова в САСШ. Он уже привык, что эта страна ну очень отличается от Европы. Для начала — тут почти нет левых. Нет, настоящих коммунистов и социалистов и во Франции не так уж много. Но "вообще левых" там можно встретить всюду. А тут их не любят — и "социалист" — это ругательство. Но это ладно

Более всего Максима умилял в Америке какой-то щенячий восторг, порожденный провозглашенной "эпохой процветания". Все были уверены, что если они не станут миллионерами завтра — то послезавтра ими точно станут.

Вот, например, председатель финансового комитета фирмы "Дженерал моторз" Джордж Рэскоб на полном серьезе нес такую пургу:

"Если каждый рабочий и служащий будет экономить по15 долларов в неделю и приобретать на эти средства наиболее солидные акции, через 20 лет он будет располагать капиталом в 80 тысяч долларов. По моему убеждению у нас в стране каждый не только может, но и обязан стать богатым.*"

(* Подлинная цитата.)

И все ему верили! Газеты уверяли граждан: в САСШ капитализм вышел на новую стадию развития, при которой кризисов больше не будет. Люди с энтузиазмом приобретали на бирже бумажки под названием "акции".

Максим ощущал себя находящимся на палубе "Титаника". С той разницей, что они с Эмилем как раз прилагали все усилия, чтобы убедить граждан: никакого айсберга нет и быть не может. Веселитесь дальше! Зато у них была даже не спасательная шлюпка. Рядом околачивался пиратский катер, готовый погрузить с тонущего корабля всё, что только можно.

Что они конкретно тут делали? Ну, в общем, курировали разные гуманитарные начинания товарища Смирнова. Трудно сказать, почему они понравились этому революционеру и бандиту — но после первого визита он просил дальше присылать именно их. Ну, а начальство в виде Артузова* и Конькова... Со Смирновым по мелочам предпочитали не спорить.

(* В данной реальности Ф.Э.Дзержинский умер в 1927 году. Руководителем ОГПУ стал А.Х.Артузов, дружбан Конькова.)

Так вот, о кризисе. Понятное дело, в Америке имелись и умные люди, которые понимали, куда катится этот веселый балаган. Но от них, как всегда бывает отмахивались. Дескать, вот зануды, всем портят настроения. Так, в одной газете Максим прочел в одном из интервью:

"В 1920 году, когда нас прокатили на выборах, я сказал друзьям, что, на мой взгляд, нация не изберет демократа до тех пор, пока республиканцы не ввергнут нас в серьезную депрессию с большой безработицей. Я думаю, что этот анализ верен и сейчас."

А потом поглядел на автора слов: Франклин Рузвельт*.

(* В РИ Рузвельт сказал это именно в 1928 году)

Вот уж привет. Правда, пока что Рузвельт был всего лишь кем-то вроде политтехнолога Демократической партии штата Нью-Йорк. Но, как он помнил из лекции Коньква, он должен в этом году выдвинуться на пост губернатора штата. Правда, пока что об этом ничего никто точно не знал. Хотя слухи ходили. Но, опять же — он слышал от Сергея, что Рузвельт был тот ещё тихушник. О своих намерениях он молчал до последнего.

Но почему бы и не сходить побеседовать?

Договориться об интервью оказалось очень просто. Максима пригласили к Рузвельту в его особняк "Гайд-парк" уже на следующий день. Он прихватил собой Эмиля, тот канал под фотографа.

Особняк Максиму понравился. В отличие от обиталищ скоробогачей, в нём чувствовался аристократизм.

Хозяин же выглядел совсем не так, как Максим его представлял. Он-то видел, в основном, фотки и киносъемки с Ялтинской конференции. Там Рузвельт, особенно по сравнению со Сталиным и Черчиллем, выглядел эдаким болезненным старичком*.

(* Во время Ялтинской конференции Рузвельт и в самом деле был уже очень серьёзно болен.)

А вот тут за столом сидел здоровенный плечистый мужик, правда, с интеллигентским пенсне на морде. Но из него так и пёрла харизма. "Неработающая" часть тела была скрыта столом — если бы не знал, то и не подумал бы о собеседнике, что тот инвалид.

Принял их Рузвельт приветливо.

— Рад вас видеть, господа. Прекрасная страна Франция. Но у вас, мистер Кондратьев, вроде бы славянская фамилия?

— Да, я русский эмигрант. Вынужден после революции уехать во Францию.

— Ох, уж эти революции! Сколько они бед приносят... Но я слушаю вас, господа.

— Я вот как раз хотел поговорить о тяжелых временах. Вот вы недавно сказали...

— Максим процитировал высказывание Рузвельта.

— Да. Я готов повторить. Один из основателей нашего государства, Бенджамин Франклин, говорил, что к подлинному благосостоянию ведет только труд, а не спекуляция. Республиканцы заигрались...

Дальнейшее интервью ничего нового не дало. Рузвельт едко критиковал находившихся у власти республиканцев, но ничего конкретного не сказал. Впрочем, Максим у него ничего и не собирался выведывать. Просто хотелось поглядеть на этого человека. Именно потому он и пригласил Эмиля. Максим-то себя не переоценивал. Кто он был? Так... Там социолог, тут журналист... А вот Эмиль-то прошел такой ад... Они, штурмовики, людей просекают на раз. На тему — "кто ты, трус иль избранник Судьбы"? А с другой стороны, Эмиль был куда более опытным журналистом, который разных людей повидал. Просто вспомнилось: читал Максим какой-то материал, где утверждалось: Рузвельт был просто чьей-то там марионеткой.

— Эмиль, что ты о нём думаешь?

— Он очень серьезный и сильный мужик. Знаешь, из тех, кто будет воевать до конца.

— А ты с ним пошел бы на штурм? Понятно, если бы у него ноги ходили?

Эмиль задумался. И выдал:

— Нет, не пошел бы. Скользкий он какой-то. Как друг — ненадежен. А вот как враг — очень опасен... Хотя лично он, наверное, и курице голову никогда не сворачивал. Но такие ещё опаснее.

Бардак в дурдоме — как он бывает

Из сладкой дрёмы Максима вывел телефонный звонок.

— Да...

— Дрыхнешь, мать твою! — услышал он раздраженный голос Смирнова. — Разумеется, разговор шёл на английском, так что дальше пошли разные заковыристые малопонятные выражения, то или ирландские, то ли просто местная феня. Среди которых часто повторялось слово "fuck".

— Да в чём дело-то? — Максим подсобрался — и выдал что-то из того, что слышал на нью-йоркских улицах.

— Ладно. — Вдруг совсем спокойно сказал Смирнов. — Я это к тебе вроде второго заводского гудка. На первый уже времени нет*. В общем, Эмиль тебя уже должен ждать внизу на такси. Быстро вниз.

(* До революции, а, впрочем, и после тоже, рабочие жили рядом с заводами и часто не имели часов. Так что заводской гудок играл роль будильника.. Первый гудок был за час за смены, второй — за пятнадцать минут. Появление в проходной после третьего расценивалось как опоздание на работу. Смирнов был из рабочих, так что у него такой юмор.)

Максим скосил глаза. Вот, блин, какая-то девка валяется рядом. И что там вчера было? Они с Эмилем нахрюкались в каком-то джазовом клубе. Каком, он не помнил, потому что приперлись туда уже нетрезвые. Да, до этого встретили в баре какого-то парня, который воевал во Франции, а там пошло дело. Парня где-то потеряли, а Эмиль вместо того, чтобы ехать домой (они на двоих внимали трехкомнатную квартиру) тоже свалил в неизвестность с какой-то рыжей девицей. И надо же — уже на ногах. Блин, а что с девкой-то делать?

— Ты куда?

— Дела. Так что любо ты в две минуты собираешься, либо я тебя запираю.

— Вот у всех у вас, идиотов, срочные дела. Да, ладно, у тебя выпить есть?

— На кухне.

— Так я тебя подожду.

Максим наскоро привел себя в порядок, оделся и скатился по лестнице вниз, на 24-ю стрит. Возле подъезда и в самом деле стало такси, в котором сидел Эмиль. Выглядел он как новенький. Да уж. Фронтовик.

Журналист забрался в машину и она рванула в сторону центра.

— Что за дела? — Спросил Максим.

— Да, как всегда. Долго ждали, а вот главная новость упала, как кирпич на голову.

— Что...

— Именно. Впрочем, сейчас сам увидишь.

Машина выехала на Уолл-стрит и остановилась примерно возле монументального здания биржи. Припарковаться тут было негде — всё кругом было заставлено машинами. Так что они выскочили прямо посреди улицы.

Людей вокруг было тоже много, но журналистам было пока что не до них, они ринулись внутрь.

...Максим и в том, и в этом времени много раз слышал термин "биржевая паника". И вот только теперь он осознал, что это такое.

На бирже он много раз бывал, и представлял местную обстановку. А она была и в обычные дни своеобразная. Когда множество людей в одном месте занимаются тем, что делают деньги на такой зыбкой вещи, как изменение курса акций — то там всегда царит атмосфера коллективного психоза. Обычное дело. Но теперь... Это был какой-то дурдом. Люди метались с вытащенными глазами, что это орали. Вокруг досок, на которых пишут котировки, клубилась толпа, которая суть ли не давила работников, эти котировки пишущих*.

(* В описываемое время котировки акций писали мелом на досках).

— Я такое видел, — прокомментировал Эмиль. — Когда в семнадцатом немцы подперли и наша пехота бросилась драпать. Но те-то драпали в одном направлении, а эти явно не знают куда бежать. Мать!

Эмиль выругался потому, что его чуть не снес некий солидный господин. Точнее, был он солидным. Сейчас по его пухлой рожи струился пот, пиджак расстегнут, галстук болтался чуть ли не возле уха. Он промчался мимо, а за ним, как стадо бизонов, промчалось ещё полтора десятка людей, выглядевших немногим лучше. Тут Максим въехал. Это, видимо, один из "биржевых оракулов". Так называли тех, кто как считалось, умели просчитывать колебания курса. Своими знаниями они, конечно же, не делились. Точнее, иногда делились, изрекая нечто невнятное, как и древние оракулы. Максим полагал, что это либо просто мошенники, либо, что скорее, они работают на серьезных людей, которые мутят свои дела. Но тут за каждым таким "оракулом" всегда ходила толпа, которая ловила каждое их слово. Ну, вот и теперь... Только что говорить? Курс всех акций летел вниз, как кирпич.

Внезапно среди всех этих обезумевших морд Максим увидел человека, выглядевшего совершенно спокойно. Тот тоже явно их заметил — и даже махнул рукой. А... Журналист даже его знал. Его звали Стив Хоу, он был журналистом из "Нью-Йорк Таймс". Только вот Хоу, вроде, писал о криминале и уличных происшествиях, а не о финансах. Ему ребята Смирнова иногда подкидывали денег, чтобы он не писал о том, о чём писать не стоит.

— Привет, ребята! — Стив пробился к ним, его лицо озаряла нормальная американская оптимистическая улыбка.

— И тебе привет. Что тут делаешь? Ты ведь, вроде, не в финансовом отделе?

— Ха! Те, кто в этом отделе, сегодня ушли в глубокое подполье. Они боятся, что сейчас все эти придурки пойдут призывать их к ответу за их статьи, полные оптимизма. А теперь здесь уже моя работа. Пять сердечных приступов я уже зафиксировал. Последнего спекулянта вон только что в госпиталь отправили.

Стив жизнерадостно заржал. Как и все криминальщики, он был законченным циником, и, видимо, акций у него не имелось. Так что Стив мог веселиться.

— Ладно, ребята, удачи!

— Макс, ты думаешь, это именно то?

— Похоже. Гляди на доски. Полный обвал.

— Тогда надо доложить по команде.

Однако доложить оказалось непросто. Когда они покинули биржу, то обнаружили, что возле всех уличных телефонов кипели свалки, порой переходящие в мордобой. Все тоже куда-то и что-то хотели сообщить. Так что им пришлось пройти пешком несколько кварталов.

— Как ты думаешь, а что дальше будет? — Спросил Эмиль.

— Как что? Президент заявит, что это всего лишь временные трудности. Затем банки начнут просить у правительства денег, те им дадут. И получится нормальный вариант — тушение пожара керосином. Потому что банки, получив деньги, продолжат спекулировать бумажками. А дальше начнется самое интересное. А, вот я вижу свободный телефон. Отзвонимся — и домой. А то я там девку запер...

"И горит в глазах до изумления Солнце, принесенное с вершин."

Вот это — для Мужчин!

Рюкзак и ледоруб.

И нет таких причин,

Чтоб не вступать в игру.

А есть такой закон —

Движение вперед.

И кто с ним незнаком

Навряд ли нас поймет

(Юрий Визбор)

Шаг. Ещё шаг. Я вырубил ботинком очередной след. Нет, ну вот на кой хрен мне было переться на этот Памир? Тяжело-то как...

Собственно, началось-то это три года назад. Я стал пропагандировать альпинизм. Причин было много. Альпинизм — это оборонный вид спорта. Я отлично знал, как наши солдатики про...бали Кавказские перевалы. По стенке, по которой поднялись ребята из дивизии "Эдельвейс", чтобы захватить Марухский перевал, я лично ходил. И даже их крюки видел.

Но дело-то даже не в этом. Альпинизм — один из самых благородных видов спорта. Тут основополагающий принцип: "Жизнь товарища ВСЕГДА дороже твоей"*. Так что среди альпинистов я видел разных людей, но вот жлобов среди них не было.

(* Тем, кто не врубается, что такое альпинистская этика, я очень рекомендую французский фильм "Смерть проводника", 1975, режиссер Жак Эрто. На мой взгляд, это единственный фильм, в котором правдиво показано, что такое альпинизм. И какие там люди.)

Ну, а мне тоже захотелось в горы.

Дела были веселые. Вот тут-то мне пришлось прогресствовать в полный рост. В этом мире не знали ни рюкзака Абалакова, ни обвязки Абалакова, да и ни хрена не знали. Разве что "будильник Абалакова". Даже палаток-памирок не знали*. Заодно подсуетились в смысле заработка для СССР. Про карабин "Ирбис" тут понятия не имели. Как, впрочем, и про карабин Абалакова. Я просто охренел — да с чем же местные ребята в горы ходили? Хорошо хоть ледоруб изобрели. Да и тут фигня вышла — попытались внедрить совершенное чудовище под названием айсбаль**. А уж ботинки, в которых ходили... В общем, в альпинизме мы оказались впереди планеты всей.

(* Альпинистская шутка. С именем великих альпинистов, братьев Абалаковых, связано много предметов снаряжения, которые были в ходу в массовом альпинизме аж до 80-х годов. Так вот, "будильник Абалакова" — это выпить вечером пять кружек чая. В пять утра проснёшься точно.

Памирка — четрыхместная палатка, хотя шесть товарищей там тоже помещаются, а иногда бывало и больше. Главная её особенность — простота установления. Она устанавливается на двух стойках, которыми могут послужить и связанные попарно четыре ледоруба. Я вот лично ставлю "памирку", правда со стойками, а не с ледорубами, "в одну харю" за две минуты. А если кто подержит стойку — то за 40 секунд.

** Айсбаль. Предмет альпинистского снаряжения, типа ледоруба, но вместо "лопатки" у него скальный молоток. С точки зрения ГГ, как впрочем, и автора, идея явно неудачная. Бить крючья им тяжело, а вот "лопатка" ледоруба, отсутствующая у айсбаля, порой очень даже нужна.)

Ну, в общем, я ринулся развивать альпинизм. Поначалу было тяжело, всё-таки иное тело, да и не тренировался долго. Но мужик-то, в которого я попал, был тем ещё лосем. Так что все перегрузки я перенес более-менее спокойно. Ну, а дальше... Ведь что в альпинизме главное? Сила воли. Хочешь, не хочешь — иди! Ну, вот этого-то у меня хватало всегда. Так что я быстро освоился.

А дальше что? Для начала стали создавать альпинистские лагеря. Как водится в этом времени — по ведомствам. Так что первый лагерь, основанный в Домбайской поляне, так где в моём времени был "Алибек", принадлежал НКВД. А что тут такого? Ребята из этого ведомства, здоровые парни, тоже были не против на досуге побегать по горам.

А потом начались разные идеологические дела. Ну, к примеру, потащились на Эльбрус. Если вы там не были — то и не ходите. Подъем на эту вершину — дико скучное дело. "Ишачка", как говорят альпинисты. То есть, тупо прешь вверх. И никаких тебе приключений на задницу — вроде скал, ледников и прочего.

Но типа было надо. Тем более, что я как раз когда тащился на Эльбрус, вспомнил, что когда в 1942 на Кавказ приперлись фрицы, то у них была специальная команда эсесовских альпинистов из "Аненербе", которые потащились на эту гору, чтобы установить там какое-то особенное нацистское знамя. Типа после этого дела у них пойдут хорошо. Дела хорошо у них не пошли, но уж пусть тут будет красное знамя.

А, ну ещё я привлек братьев Абалаковых. Впрочем, искать их не пришлось, они сами прибежали.

А вот я теперь пер в связке с Евгением Абалаковым через ледник. Горы — очень обманчивы. Вот, кажется — там уже вершина. А хрен вам! Это просто перегиб, за которым новый подъем. Шаг, ещё шаг. Нет, ну на хрена я в это ввязался? Я ведь в том мире никогда не бывал на таких высотах. Семь тысяч — это не хрен собачий. Но вот уж понесло. Когда составилась советско-германская научная экспедиция на Памир, то возникла мысль — а не подняться ли на самую высокую гору в этой местности? Вот и поперлись. Впрочем, тут я сам виноват. Ладно, что я общался с Лениным и Сталиным. Это всё фигня. Но для альпиниста — пойти в связке с самим Абалаковым! Тут устоять было невозможно. А эти братаны Абалаковы — полные отморозки. Им бы только в горы лазить. Вот и брательник Жени, Виталий, прется ниже в связке с таким же немецким отморозком — Вилли Рикмерсом.

Но как это всё мерзко и гнусно! Ножки идти вообще не хотят. Дыхалка тоже уже ни к черту. А что делать? Шаг. Ещё шаг.

Я даже не понял, когда вся эта байда закончилась. Но вдруг мы оказались на скальной площадке, с которой пути вверх больше не было.

— Серега, мы дошли! — Заорал Евгений.

И тут только я по-настоящему врубился, что мы сделали. Вообще-то человек, который не поднимался на вершины, не понимает того, что чувствуют альпинисты. Эдакую сатанинскую гордость. Типа я стою выше всех. Но тут-то было круче! Мы взошли на вершину, на которую до этого не ступала нога человека. То есть, мы сделали то, о чём мечтает любой альпинист. Лучше гор могут быть только горы. На которых никто не бывал.

— Хорош отдыхать, давай дело делать! — Крикнул Абалаков.

Я достал из рюкзака красное знамя, флагшток пер Женя.

Пока мы устанавливали знамя, подтянулась вторая связка. После того, как они отдышались, возник вопрос: а как назвать вершину? Мы имели право первосходителей.

— Давайте "пик Абалаковых", предложил я.

— Нет, мы-то кто? Может, "пик Коммунизма"? — предложил Виталий.

Я изобразил сомнение. Такое название, хотя его и носила эта гора одно время, мне не слишком нравилось. Да и Вилли явно не перся от этого предложения.

— Ребята, я предлагаю назвать гору пиком Сталина. А пиком коммунизма — должен стать Эверест.

— Мы за! — Чуть ли не хором сказали Абалаковы.

— Да и я за, Сталин — великий человек, — согласился Вилли.

— А как насчет Эвереста? — Спросил Евгений.

А вот в натуре — как? Вот тут-то моего послезнания было не то что много, а очень много. Ну, альпинист же. Я знал обо всех неудачных попытках штурма "крыши мира". И об ошибках альпинистах тоже знал. Более того, я полагал. Что Джордж Мэллори на вершине всё-таки побывал. Меня в этом убедил Владимир Балыбердин, а уж он-то про Эверест знал хорошо*.

(* Джордж Мэллори. Английский альпинист. Участвовал в 1924 году в попытке восхождения на Эверест. Пропал без вести во время восхождения. Его ледоруб позже был найден в нескольких стах метрах от вершины. В альпинистском сообществе многие считают, что Мэллори всё-таки был на вершине, а погиб на спуске. Эту версию автору излагал Владимир Балыбердин, альпинист, поднявшийся на Эверест по маршруту, считавшемуся непроходимым.)

Игры товарища Артузова

Работа разведчика-нелегала — занятие достаточно занудное. Огромное количество времени тратится на обеспечение собственной безопасности. К примеру, нелегал никогда не идет напрямую из пункта А в пункт Б. Он обязательно покружит по городу, проверяя — нет ли за ним хвоста.

Во и Сидней Рейли, сгрузившись на Финляндском вокзале, куда он прибыл из Стокгольма (с пересадкой в Гельсинфорсе, разумеется) доехал на извозчике до Таврического сада, а потом долго кружил по улицам.

Впрочем, на этот раз он был даже этому рад. Наблюдение, благодаря многолетней практике, Рейли вел "на автомате", оно не мешало разведчику осматривать город, в котором он не бывал в восемнадцатого года.

Питер, то есть Ленинград, сильно отличался от имперский столицы, и уж тем более — от послереволюционного кошмара. По мнению Рейли, по сравнению с имперскими временами, он стал каким-то более шумным и провинциальным. А так... Народу на улицах имелось много, многочисленные лавки и кабачки работали, по улицам двигались трамваи, извозчики, а порой и немногочисленные авто. Город как город. Никаких особо советских черт Рейли не заметил.

И вот тут как раз эти черты появились. Сидней шел по улице Чайковского, из-за угла, с Моховой, на него буквально вылетели и чуть не врезались двое здоровенных бритогоголовых парней. Оба были одеты в "комсомолки" и в вошедшие в моду среди комсомольцев (не только советских, но уже и парижских) грубые голубые "американские" штаны*. На плечах у обоих висели сумки на широких ремнях — из той же голубой материи, со множеством накладных карманов.

(* Джинсы. Арманд Хаммер построил в Москве фабрику по их производству. Населению они пока не слишком нравились, но комсомольцы оценили удобство этих штанов. Наплечные сумки тогда не носили, это всё коньковские штучки.)

Рейли чуть было не схватился за шпалер, лишь в последний момент сообразив, что опасности нет. Её и вправду не было.

— Извините, товарищ, заговорились, — сказал один из комсомольцев.

Они вежливо посторонились, пропустив Сиднея, и двинулись по Кирочной, продолжая дискуссию.

— А тебе говорю: попытка связать фрейдизм и марксизм — это полная глупость, если не контрреволюция... — Услышал он одну фразу.

А хорошая у них мода на эти наплечные сумки, — подумал разведчик. Особенно для людей его профессии. Руки свободны.

Впрочем, это Рейли подумал мельком. Паранойя — вечный спутник разведчика. Если выдалась такая встреча — надо снова провериться. Поэтому Сидней резко ускорил шаг, приняв вид делового человека, опаздывающего на важную встречу. Он двинулся по Моховой — и резко свернул в подворотню.

Эти места Сидней знал. Тут имелась огромная система проходных дворов, с несколькими выходами как на Моховую, на Литейный и на Чайковского. Затеряться в них — раз плюнуть. Однако Рейли плутать не стал. Оказавшись во дворе, он тут же резко взял влево, и притаился в темном углу.

Расчет был такой. Если за ним следят, то они в курсе про эти дворы. Топтун, не знакомый с городом — это даже не смешно. Значит — преследователь на рысях кинется следом, чтобы не упустить объект.

Никто следом во двор не заскочил. Но на всякий случай Рейли вышел на Моховую из другой подворотни. Осторожно огляделся. Моховая — улица пустынная, никаких праздношатающихся личностей он не заметил.

Ладно, теперь уже недалеко.

Осталось дойти до дома Љ18, зайти во двор и подняться по лестнице. Он оказался перед массивной, довольно обшарпанной дверью. Возле звонка имелась табличка, с указанием, кому из жильцов сколько раз звонить. Ага — "Афиногенову 3 р.". Он позвонил.

Дверь открыл невзрачный мужик, по роже которого было видно, что он принадлежит к числу друзей Зеленого Змия.

— Что надо?

— У меня письмо к Николаю Александровичу Афиногенову от его дяди из Тулы.

— Он уехал в Парголово, после обеда будет. Подождите, если не лень.

Так, пароль принят, отзыв верный. Причем, отзыв "спокойный". Если бы в ответ раздалось "загляните ближе к вечеру", это означало бы опасность.

Рейли прошел вслед за мужиком по длинному коридору, заставленному всяким барахлом. Мужик открыл одну из дверей.

— Заходите.

Рейли вошел и... Все понял. В большой комнате с двумя окнами за столом сидело трое мужчин. Двое были в английских костюмах, один во френче. Но бывалый разведчик сразу понял кто они такие. В двери уже стоял мужик, теперь уже совершенно не напоминавший выпивоху. В руках у него был наган. За его спиной виднелся ещё один. Да и двое из сидящих тут же извлекли откуда-то стволы...

Рейли без слов поднял руки. Один из обитателей комнаты поднялся с места и деловито изъял у разведчика пистолет.

— Здравствуйте, мистер Розенблюм, — с усмешкой сказал тот, который во френче. — Что-то вы заставляете себя ждать. Ваших двух друзей мы взяли ещё не прошлой неделе.

Рейли испытал не страх, не злость, а... дикую досаду. В самом деле. Сколько он иронизировал над Савинковым. Дескать, вот дурак, попался на простую провокацию чекистов. И теперь оказался в том же положении. Сидней очень хорошо знал, что будет дальше.

* * *

С Памира мы со Светланой прибыли в начале сентября. Да-да. Моя подруга тоже ходила в горы. Конечно, переть на семитысячник — это было для неё слишком. Но ведь наша прогулка на пик Сталина была только эпизодом большой научной экспедиции, которая продолжала сидеть на Памире. Так что полазить было где и без этого самого пика. По крайней мере, перевал Светланы на картах теперь имелся. Что, кстати, среди немецкой части экспедиции вызвало сенсацию. Наши-то уже привыкли, что девки лезут куда угодно. Но вообще-то в это время на Западе женщины в горы не ходили. Вообще. Если учесть, что представители немецкой прессы в экспедиции имелись, то моя подружка в очередной раз подтвердила репутацию "лица Революции".

Ничего мы так, наверное, выглядели — эдакая парочка с загорелыми облезлыми мордами*.

(В высокогорье кожа на лице обгорает и шелушится. Так что видок у альпинистов после восхождения тот ещё.)

Фанфарами нас не встречали, но кому надо, явно засекли. Потому что не успели мы толком осмотреться в своей квартире, как зазвонил телефон. На той стороне провода был Артузов.

— Привет, Сергей. С победой вас! Как там мои ребята?

(В экспедиции, разумеется, были люди из ОГПУ, причем трое всерьёз ходили. Совмещали, так сказать, приятное с полезным.)

— Потренируются, будут хорошими альпинистами.

— А у нас тоже есть кое-что интересное. Неделю назад мы в Ленинграде арестовали небезызвестного тебе господина Сиднея Рейли.

— Вот наконец-то. Материалы пришлете, когда будет можно?

— Так зачем я тебе звоню? Дело-то не в Рейли. Это был завершающий эпизод. Мы раскрыли очень интересную организацию. Твои ребята имеют тоже к этому отношение. Я обещал рассказать, когда будет можно? Вот теперь можно. Так можешь сегодня с восемнадцати часам?

— Куда ж я денусь?

— Жду.

Да уж, интересно. Речь шла о событиях, которые начались три года назад. Мой коллега и "товарищ по попаданству" Максим сумел внедрить человека в радикальную контрреволюционную организацию, которая собиралась заниматься экономическим терроризмом на территории СССР. Потом нас от этого дела оттерли. Видимо, товарищ внедрился хорошо — и дальше с ним работало ОГПУ. Но полгода спустя Артузов обратился ко мне со странным заказом. Требовалось найти случаи разных ЧП на предприятиях Москвы и Донбасса и написать о них так, будто это были диверсии. Нам-то что? Сказали — мы сделали. ОГПУ играет в игры. Примерно полгода назад Артузов озвучил новую просьбу. На это раз нужно было найти какие-нибудь пожары, а также несчастные случаи на железной дороге.

— Если не найдете ничего подходящего, выдумайте! Будут претензии от НКПС, посылай их... на Лубянку. Да, и тисните пару-тройку статей о том, что контрреволюционеры перешли к экономическому террору.

Это мне было уже совсем непонятно, но чекистам виднее. Тем более, Артузов обещал всё рассказать, когда будет можно. И вот это время пришло.

Рассказ Артузова, подкрепленный множеством материалов, мне понравился. Там ведь что было? Первоначально в "органах" никто не понимал, зачем возникла организация, ставившая цель наносить диверсионные удары по советской экономике. Понятно ведь, что нанести какой-то серьезный урон у них не выйдет. Первоначально даже думали, что это просто оклополитические мошенники, желающие подоить западные разведки. Таких встречалось немало. Но затем нарисовалась совсем иная картина. Эти ребятам плевать было на борьбу большевизмом. Дело тут было в концессиях.

В деловых кругах Запада, в том числе и среди русских промышленников, успевших вытащить капиталы, существовало стойкое мнение: вступив на путь нэпа, советские руководители свернуть с него уже не смогут. То есть, по факту возродится капитализм. А под каким флагом — это их совершенно не волновало. А значит, появилась интересная мысль — взять концессию и таким образом "забить место". А потом как-нибудь это предприятие приватизнуть. Но чем меньше платить — тем лучше. Вот для этого-то и предназначались диверсии. Разумеется, дело шло не о конкретном ущербе, а об инвестиционном климате. Дескать, вон что у вас творится, так что снижайте-ка цену.

И ведь, что интересно. Оказалось — у предпринимателей имелась собственная агентура. Это были инженеры, из "бывших", которым сдернувшие хозяева оставили наказ "присматривать" за предприятиями. За это им платили кое-какие деньги в валюте. Кому-то пересылали с оказией, кому-то — клали на счет в западных банках.

Блин! Я вспомнил "шахтинское дело" из моей истории. Там инженеры из "спецов" обвинялись как раз во вредительстве, в том, что они гробили оборудование шахт. В "перестройку" это дело выставлялось как лучшее свидетельство фальсификации уголовных процессов в тридцатые. И выглядело убедительно. В самом деле — гробить шахту — как-то мелко. Ладно, когда кулаки поджигают колхозный амбар. У мужиков их деревня — центр мира. А человек с высшим образованием должен понимать — такими булавочными уколами СССР не свалить. А вот если там тоже имела место борьба за концессии...

Расчет у французских "борцов с коммунистами" был понятен. Они выйдут на "промышленную" агентуру — а те им подскажут, как и что лучше портить...

Это всё чекисты выяснили довольно быстро. Людям, идущим в Союз, понятное дело, тонкостей не объясняли. Их накачивали на тему борьбы с Советами. А когда ребята узнавали правду, у них не имелось особых причин запираться. Хотя бы потому, что русских буржуев радикальные эмигранты не любили. Во время Гражданской войны те копейки не пожертвовали на борьбу с большевиками*.

(* В РИ было точно так же.)

Так что с их помощью и с помощью РОСТА Артузов создал иллюзию активной деятельности террористов. Реальные случаи были нужны, потому что имелось опасение: есть нераскрытые "проверяющие". Так что довольно быстро вся организация была раскрыта.

Но Артузов не был бы собой, если б на этом остановился. Ему очень хотелось пообщаться с представителями парижского руководства. Выманивать их как Савинкова он счел опасным. Повторяться не следует. Тогда глава ОГПУ придумал интересный финт ушами.

Легенда была такая: кто-то из заграничных групп не нашел местных агентов, кто-то решил, что те "трусы и предатели". Зато скентовались с какими-то местными отморозками. И начали творить беспредел по мере сил. Вот их "деятельность" мы и освещали.

Расчет оказался верным. В Париже схватились за голову. Придурки! Они ведь сами попалятся и всех попалят! Но получалось — с остальными связь прерывалась, а эти вроде как продолжали деятельность. На какие-то попытки увещевания террористы внимания не обращали. Да и много ли скажешь через шифрованную переписку, идущую очень заковыристыми путями? Так что руководство направило троих, в том числе и Рейли, чтобы прочистить мозги особо непримиримым борцам. Их тут ждали со всем уважением.

— Вот так. Наша работа, в основном, закончилась. Теперь работать вам.

Игры товарища Конькова

На следующий день я собрал у себя в кабинете наиболее талантливых наших работников и изложил им суть дела. Тут были Светлана, Миша, Геббельс, Ильф с Петровым. Были и другие. Например, Дмитрий Белозеров, балтийский матрос, которого когда-то я захватил с бронепоезда. Из него получился офигенный фельетонист. Митя, получив кое-какое образование, смог пройти между Сциллой и Харибдой, где оказывались такие самородки, как он. Ведь бывало, что способных товарищей из народа клинило на том, что они типа пролетарии и ничему им учиться не надо. Они и так всё знают. А другие, наоборот, пытались писать "по интеллигентски". Из чего тоже мало чего хорошего выходило. А вот Белозеров нашел свой стиль. Он писал подчеркнуто грубовато, со специфическим матросским юмором. А заодно опубликовал несколько рассказов для детей, написанных в стиле матросской "травли". Я подозреваю, что в этой истории Андрею Некрасову придется искать другие сюжеты*.

(* "Травля". Рассказ моряками "морских" баек. Любой моряк понимает степень их "достоверности", но "сухопутным" и "салагам" их рассказывают типа на полном серьезе.

Андрей Некрасов, советский писатель, автор повести "Приключения капитана Врунгеля", написанной именно в жанре "травли".)

Присутствовал и Маяковский. Вообще-то он тут на фиг был тут не нужен, но он был очень обидчивый человек, а я его старался в последнее время не обижать по пустякам. Почему — расскажу дальше. Так что пришлось позвать.

...Я убедил Артузова: лучше, если мы не станем гневно обличать очередных контриков, а высмеем их. Как говорили в моём детстве, "обманули дурака на четыре пятака!". Вот именно так я и изложил задачу. И тут началось такое... Миша и Геббельс чуть было не подрались за "право первой ночи". То есть, за возможность первым опубликовать развернутый материал. Развести их удалось только тогда, когда я Йозеку дал монополию на работу с Германией. Геббельс вообще-то был интересным типом. Когда я брал его на работу, то думал — он просто ненавидит всех на свете, как это нередко случается с такими как он... Ну, честно, говоря, уродцами. Но, как оказалось, Геббельс сидел на другом комплексе. Он в Германии предпринимал какие-то попытки добиться успеха в литературе и журналистике, но все они закончились ничем. Так вот Йозек и хотел доказать — а вот вам, козлы! И прежде всего, он хотел доказать это Германии. А журналюгой-то он был блестящим. При этом он был по-своему порядочный человек. Кто такой порядочный журналист? Тот, кто продается один раз. В той истории Геббельса купил Гитлер, отдав ему всю пропаганду*. И он фюрера не предал. Во время путча 1944 года хрен знает, чем бы всё закончилось, если бы не Йозик. И умер он в том же бункере, что и Гитлер. И убил своих детей. Чудовище? Но я предпочитаю работать вот с такими, нежели со склизкой мразью, которая, как в моем мире, по пять раз меняла свои взгляды в зависимости от того, куда дует ветер.

Тем более, что тут Геббельса купили мы. И отступать ему тоже было уже некуда.

(* В РИ до 1930 года Геббельс поддерживал "левых" нацистов, которые выступали за исключение Гитлера из партии.)

И, кстати, Геббельс подкинул очень неплохую мысль:

— Сергей, а почему бы нам не написать, что первыми несчастные случаи за теракты стали выдавать именно контрреволюционеры? А чекисты просто этим воспользовались?

А в самом деле...

Потом уточнили кое-какие вопросы Ильф и Петров. Вот ведь судьба! В этой истории они тоже как-то сумели встретиться сами, без какой-либо моей помощи. И роман "Двенадцать стульев" они написали, сейчас он готовился к выходу в литературном приложении к "Красному журналисту". Я его уже читал. Роман очень отличался от знакомого мне, благо тот я знал чуть ли не наизусть. Оно понятно. Тот роман был очень злободневным. Просто более поздние поколения читателей не всегда понимали многие аллюзии. А тут была иная история, а потому и произведение вышло иным. Но не менее блестящим. Здесь его пробивала Светлана. Она имела редкую способность — умение распознавать нестандарнтную талантливую литературу. Да-да, это очень редкий дар. Всегда и всюду. К примеру, первое произведение Артура Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе, "Этюд в багровых тогнах", отвергли восемь издательств. А как "заворачивали" молодого Джека Лондона... Не говоря уже о том, что когда в 1962 году битлы попытались подписать контракт на издание пластинки, их отвергли десять студий грамзаписи. Неформат, понимаете ли.

А вот Светлана, прочтя произведение, тут же передвинула все издательские планы — и пихнула роман в ближайшие номера. Это надо понимать. Авторы — люди очень обидчивые, к тому же гонорар платят после выхода произведения. Так что обиженных было много. Но на все попытки качать права Светлана отвечала на языке, усвоенном во время поездок на бронепоезде. А если кто не понимал, намекала, что стрелять она не разучилась...

Так вот, Ильф и Петров выглядели какими-то грустными. После совещания Светлана подвалила к ним.

— Ребята, в чём дело? Задание не нравится?

— Задание отличное. И мы сделаем в "Крокодил", что надо. Но... Мы вот в своём романе описали "Союз меча и орала". Знали бы мы о том, что нам сейчас Сергей рассказал, мы бы написали не так...

Тут подошел я.

— Да, не волнуйтесь. В книжном варианте перепишете. Даже интереснее — литературоведы будут защищать диссертации на тему разницы разных редакций вашего текста.

— А вы думаете...

— Да ладно. Редактируйте роман для книжного издания. Но не забывайте, про ежедневную работу.

Вот как работать с журналистами, которые уже шагнули в бессмертие? Им ведь ещё один роман писать. А, может, и третий получится?

Да, имелся тут ещё один бессмертный. Который, хотя и пытался изображать горлана и главаря, на самом-то деле по жизни был слабым человеком. Вот и сейчас Светлана что-то втирала Маяковскому. Что с ним делать? У него были какие-то очередные проблемы. Невозможно спасти человека от самого себя. Многого из того, что в той истории его привело к самоубийству, здесь не было. Но было иное.

Например, Маяковский пытался заниматься набравшей популярность рок-музыкой. Хотя, понятно, тут это больше напоминало акустические варианты концертов рок-групп 80-х, но тем не менее. Его вдохновляло не только мощное эмоциональное воздействие, но и сама творческая атмосфера. Рок-группа — это коллектив, команда. А Маяковский по жизни без команды жить не мог. Но вот тут-то и вышел облом. Его стихи в принципе не ложились на музыку*.

(* В РИ попытки положить стихи Маяковского на музыку предпринимали очень неплохие композиторы и музыканты, например, Александр Градский. Но выходило как-то не очень...)

А между тем гремели песни его друзей и соперников. "Синие гусары" Асева, "Баллада о гвоздях" и "Баллада о синем пакете" Тихонова. А уж заключительная часть "Смерти пионерки" Багрицкого вообще стала неформальным гимном комсомольцев*.

(* В данном времени текст был такой: "Нас водила молодость/ в сабельный поход/нас бросала молодость/в партизанский год". А дальше как в РИ.)

Маяковскому было очень обидно.

Впрочем... Некоторые ведь уже доигрались. Сергей Есенин, например. Ему тоже понравилась идея исполнять свои стихи в музыкальном сопровождении. Даром, что он-то был ярым индивидуалистом. Но ведь и в истории рок-музыки такое было. Ведь что такое группа Doors? Джим Моррисон и все остальные. Я имен-то других музыкантов не помню. Хотя Джим, вроде, и играть ни на чем не умел.

Вот Есенин и замутил группу. Благо его-то стихи идеально ложатся на музыку чуть ли не в любых жанрах.

И пошло-поехало. Нэп ведь. Сколько хочешь, столько и выступай. "Москва кабацкая" звучала в рок-варианте. Успех был феерический. Есенин брал за концерт не менее 500 червонцев, а концертов было полно. В то время он уже пошел вразнос, то есть очень редко протрезвлялся. Дальше — понятно. Фанаты и фанатки у него и без того имелись, а уж тут...

В общем, в 1926 году он закончил свою жизнь как Высоцкий или Моррисон. Но хоть не в петле.

Но, впрочем, что делать? Нам поставлена задача, мы будем её выполнять.

* * *

У людей, собравшихся в кабинете здании "Русского клуба" настроение было не самым лучшим. Десять дней назад РОСТА/ТАСС опубликовал официальное сообщение об аресте Сиднея Рейли. Теперь они решали: что делать дальше? Эти ребята не являлись профессиональными разведчиками или подпольщиками, паранойя ещё не впиталась у них в кровь. Профессионал в подобном случае всегда рассчитывает на самое худшее. А они пока что надеялись на то, что арест Рейли мог быть случайностью. Он ведь и раньше "засветился" в России. Мог ведь "сгореть" и на простой проверке документов... Но тут в кабинет вломился ещё один человек, размахивая газетами.

— Вы видели ЭТО?

— А что тут такое?

— Вы прочтите...

Первой газетой была французская "Юманите", орган Коммунистической партии Франции. Вошедший ткнул пальцем на передовую. Заголовок гласил: "Контрреволюционные мошенники попались на удочку ОГПУ."

— Вот эта статья. Перепечатка из русской большевистской газеты. Вот оригинал...

В самом деле. Вторая газета — "Единство", бывшая "Рабочая окраина", флагман РОСТА.

Статья была и в самом деле убойная. Особенно — в русском варианте. Эмигранты привыкли к хамскому языку изданий РОСТА, но тут автор превзошел всё читанное. Материал был откровенно глумливый, написанный в стиле бульварных газет. Только вот в нем приводились точные адреса и фамилии. Суть была в том, что группа мошенников решила сорвать деньги с русских предпринимателей, для этого создала псевдополитическую организацию. Набрали дураков и послали в Россию. Н те оказались не совсем дураками.

"Чекисты, следившие за прибывшими агентами, очень удивлялись. Те сидели по своим конспиративным квартирам и выходили только за тем, чтобы купить свежих газет. Это было непонятно. Если им нужны были газеты — зачем нелегально пересекать границу? Могли бы обратиться в парижское представительство РОСТА/ТАСС. Но вскоре выяснилось: "борцы с большевизмом" ищут в газетах сведения о разных авариях на предприятиях. Надо ведь отчитываться перед начальством. Вот они и слали вырезки, утверждая, что это из рук дело."

Так было в статье и дальше. Получалось, что мелких и глуповатых мошенников обдурили умные чекисты. Которые знали всё с самого начала.

— И что? — Бросил кто-то. Мало ли что пишут большевики.

Андрей Смолин скривился.

— Вы что, не знаете, что такое РОСТА? Вы не знаете французов? Завтра это перепечатают все, а послезавтра об этом будут петь песенки в кафе. Если бы они нас выставили злодеями — это ладно. Но нас выставили полными идиотами! Господа, я вас покину.

Четким шагом Смолин вышел из комнаты. На следующий день появилось сообщение о том, что он пустил себе пулю в висок на набережной Сены.

Как оказалось, Смолин был прав. Над "Русским клубом" стали глумится для начала левые издания. Потом к ним подверстались бульварные, которым всё равно на кого лить дерьмо. Но этим дело не закончилось. Скандал ширился и затронул широкие круги эмиграции. Здесь начали играть в увлекательную игру "поиск стукача". Искать они могли сколько угодно. Реального агента, Алексея Никифорова, чекисты, разумеется, давно уже вывели из игры. Причем так, что на него никто ничего и подумать не мог. Теперь он сидел в Москве.

А тут подоспела РОСТА. Мы вбрасывали эмигрантским газетам через третьи руки не то чтобы компромат, но разные двусмысленные сведения на разных деятелей. Дальше они вполне управлялись и без нашей помощи. Свара вскоре перешла уже на откровенно кухонный уровень. Где друг другу припоминали все "косяки" аж со времен Русско-японской войны*.

(* В РИ именно такая обстановка была в эмиграции после похищения чекистами генерала Миллера. Между прочим, свара на тему "кто был советским агентом", продолжается ДО СИХ ПОР.)

В общем, с экстремистами из эмигрантов вопрос был закрыт надолго. Вряд ли теперь найдутся дураки, готовые идти через границу хрен знает за что.

Путешествие по дебрям политики

Чем дольше Максим околачивался в Америке, тем больше убеждался — американцы на редкость лицемерная нация. Взять "сухой закон". Он типа существует, его отменять никто не собирается. Но выпивку можно купить свободно, причем весьма разнообразными способами.

Вот и теперь Максим зашел в некое заведение типа кафе, расположенное на 14 стрит, между 4 и 5 авеню. Район не из последних. Однако заведение выглядело убого и было абсолютно пустым. За стойкой околачивался парень на лице которого была написана вселенская скука. Он скользнул взглядом по вошедшему и отвернулся с полнейшим равнодушием.

Максим тут бывал не в первый раз, а потому сразу же направился в неприметной двери в дальнем углу зала. За ней оказался парень с характерными повадками вышибалы.

— Вы джентльмен? — Спросил он.

Вместо ответа Максим достал из нагрудного кармана пиджака карточку "журналистского питейного клуба". Таких обществ друзей Зеленого змия в Америке было множество. Вступить в любой клуб было просто — по рекомендации приятеля. В России в подобном случае обошлись бы просто словами "Я от Васи". Но у американцев свои приколы.

Вышибала посторонился и, пройдя по небольшому коридору, Максим очутился в самом обыкновенном баре. Единственное отличие от подобных парижских питейных заведений* — здесь заседали исключительно мужчины. Впрочем, в САСШ и до "сухого закона" женщины в питейные заведения не ходили.

(* После Мировой войны в Европе получили распространение "американские бары")

Эмиль уже был здесь, сидел за столиком в углу и цедил джин с тоником. Данное место было недешевым — так что кроме канадского и "подпольного"* виски тут продавались и иные напитки.

(* Виски, нелегально изготовлявшееся на территории САСШ. Это была совсем не "паленка". Бандиты выпускали качественные напитки.)

Максим заказал рому. Почему-то он пристрастился к этому пиратскому напитку. Благо с Кубы и Ямайки его гнали чуть ли не пароходами.

В последнее время коллеги встречались не так уж часто. Они давно жили на разных квартирах — к тому же были загружены работой. Максим, например, только что прибыл из Луизианы.

— Ну, как у нас тут дела?

— Нормально. Я думаю, Альфред Смит имеет все шансы пройти. Вряд ли с большим перевесом...

— Ничего, это как раз и хорошо.

Дало было в следующем. Кризис развивался так как рассказывал Коньков. Хорошо, что он с ним пообщался. Потому что Максим-то раньше представлял начало Великой депрессии несколько наивно. Как что-то вроде землетрясения. Трах! И всё вокруг в руинах.

На самом-то кирдык разворачивался неторопливо. Августовский удар был всего ли первым звоночком. Второй состоялся лишь в начале октября. Вот тут-то котировки рухнули, как снег с крыши в Питере. Но всё-таки в Америке хоть и много было людей, связавшихся с акциями, но они далеко не являлись большинством. До реальной экономики дело пока не дошло. Да и там кризис будет набирать обороты постепенно.

Главное отличие от той истории состояло в том, что начало депрессии сместилось на год вперед. А это было очень существенно. Потому что через месяц предстояли президентские выборы. В том варианте победил республиканец Герберт Гувер, сменивший нынешнего хозяина Белого дома — тоже республиканца Уоррена Гардинга. Гувер проскочил как раз на эйфории от "эпохи просперити". А тут обстановка была уже не очень понятной.

Соперник, демократ Альфред Смит первоначально, ещё до августовской биржевой паники начал строить свою избирательную кампанию на нападках на "сухой закон". Этот он не от хорошей жизни. Потому что американцы — лицемеры. Политики и журналисты могли каждый день нализываться вот в таких барах, но на публике выступали за трезвость. Но у Смита не было иного выхода.

Теперь, понятно, он перестроился. Не без помощи денег Смирнова. Его люди быстро купили кое-кого из демократических политтехнологов. Благо организация демпартии в Нью-Йорке Таммани-холл выделалось исключительной коррумпированностью даже в нынешней Америке. Кстати, офис этой конторы находился недалеко, на 14 стрит. Так что, возможно кто-то из этих ребят тут сейчас околачивался.

Нет, ребята Смита сами были не дураками и отлично понимали, какую нужно применять стратегию. Да и что тут думать — ругать демократов за то, что допустили кризис. Главная фишка была в том, чтобы подсказать им программу борьбы с кризисом. И не только подсказать, но и постараться, чтобы её проводили в жизнь. Благо Смит был католиком. И участие ирландских и итальянских общин в его поддержке никого не удивляло. Как и то, что (как казалось) они это делали взамен обещания забыть про нападки на "сухой закон".

Эмилю же политика партии была непонятна. Он в биржевых делах не разбирался.

— Слушай, ты мне можешь пояснить, что мы делаем. Ведь как я понимаю, наша задача — устроить Штатам максимальные неприятности. Так зачем мы поддерживаем того, кто собирается бороться с кризисом?

Максим усмехнулся.

— Знаешь, в Средние века доктора применяли методы, вроде кровопускания или лечения ртутью, которые сводили больного в гроб быстрее, чем болезнь. Здесь тот же случай. Альфред Смит критикует главный тезис республиканцев — невмешательство государства в деловую жизнь. А Смит выступает за обильное кредитование государством банков.

— Ну, да. Поэтому все тузы с Уолл-стрит за него.

— Так это то же, что тушить пожар керосином! Банки бросятся спасать себя, любимых. Они начнут плодить новые ценные бумаги, то есть, бардак только возрастет. К тому же, банки станут любыми способами требовать возвращения кредитов. А это — удар по реальной экономике. И вот ещё какой фокус. Если вспомнить Средневековье. Попробовал бы кто выступить против тех методов лечения.

— Я историю знаю. Те методы основывались на тогдашних научных представлениях.

— Вот именно. Методы борьбы с кризисом основываются на нынешних буржуазных представлениях об экономике. Вот пусть они так и мыслят.

— А-а... Хитро закручено.

Максим сказал не всё. Одной из целей Конькова было — не допустить Рузвельта к власти. Глава РОСТА очень ценил ФДР как политика. Но, как утверждал Коньков, именно Рузвельт сделал всё, чтобы развязать Вторую мировую войну. Он также из штанов выпрыгивал, чтобы толкнуть Японию на СССР. Последнее у него в той истории не вышло, а сейчас... Лучше не рисковать.

Так вот, у американских избирателей мышление "двухпартийное". Если облажались демократы, надо голосовать за республиканцев. И наоборот. Смит же провалит всё. Тем более, по своим взглядам на экономику он совершенно не отличался от республиканцев. Те ведь тоже помогали банкам. Только по-тихому.

Эмиль долакал свой джин-тоник и заказал и ещё.

— Между прочим, Смита поддерживает Херст. Мы тут ни при чем.

— Чует, сука, куда дует ветер, — хмыкнул Максим.

— А ты как съездил?

— Отлично. Смирнову будет с кем работать. А заодно — познакомился с южным блюзом. Душевная музыка. Тут её только в Гарлеме играют, а там всюду.

— Давай за успех...

В Луизиану Максим мотался по заданию Москвы. Ещё во время памятного разговора с Коньковым тот упоминал о сенаторе и экс-губернаторе Луизианы Хью Лонге. Тот поддержал "новый курс" Рузвельта, но потом ушел в глухую оппозицию, заявив, что ФДР продался богачам. Лонг выдвинул собственную политическую теорию. Согласно ей, надо было раскулачить всех богатеньких, оставив им по 2 миллиона долларов. Зато остальным американцам — платить зарплату не менее 200 баксов, плюс разные социальные гарантии. Тема имела огромный успех. На выборах 1936 года сторонники Лонга могли отчекрыжить от Рузвельта 6-7 миллионов голосов. Главное же — к следующим президентским выборам, 1940 года, Лонг собирался создать третью партию. Но в 1935 году его как-то очень своевременно убили. В полном соответствии с американской традицией, убийцу объявили "спятившим одиночкой". В Америке всех известных политиков — от Линкольна до братьев Кеннеди мочили типа слетевшие с катушек психи.

Так вот Коньков дал установку: разобраться, кем являлся на самом деле Хью Лонг? Был ли он просто демагогом-популистом — или в самом деле верил в то, что говорил. Дело в том, что, как говорил Сергей, даже в начале XXI века на этот счет в США были очень разные мнения.

Благо губернаторский срок Лонг уже отбыл. На таком посту — болтовней не обойдешься. Деятельность говорит сама за себя.

Максиму помогало детективное агентство, которое с потрохами были куплено Смирновым. Так что журналист мог бы сидеть в Нью-Йорке и читать отчеты, но он поехал в Луизиану, чтобы разобраться на местности. И не пожалел.

Дело даже не в том, что там он услышал настоящий "исконный" блюз, не опоганенный коммерцией. Что грело его рок-н-рольную душу. Но по работе он тоже многое понял. Хью Лонг был из небогатой фермерской семьи — и все свои успехи (а губер штата и сенатор — это уже о-чень серьезно) связаны именно с фермерами, которые за него голосовал. Это были своеобразные люди. Они ненавидели банкиров и прочих богачей. Потому как понимали, что те разбогатели за их счет. Да и вообще — к государству и закону они относились наплевательски. Любые социалистические идеи им были совершенно чужды. Но, в общем, большие миллионы им тоже не особо требовались. Люди мыслили просто — вот МОЯ земля. Мы — работяги. Государство существует ТОЛЬКО для того, чтобы мы могли на ней работать и нормально жить. Нормально, понятно, по-американски. Иметь автомашину, трактор и радиоприемник*. Этого может достичь любой, кто не ленится работать. А всё остальное — фигня и обман трудящихся.

(* В описываемое время хороший радиоприемник был признаком достатка выше среднего.)

А Лонг оказался непростым мужиком. На посту губернатора он по мере сил боролся с компанией "Standard Oil", которая купила в штате всех. И чья бурная деятельность фермерам сильно не нравилась. Да и вообще, Хью Лонг много чего хорошего в Луизиане сделал. Так что явно не Жириновский. Но при этом он придерживался принципа "революционной целесообразности". То есть, брал деньги от всех, кто давал — и сотрудничал со всеми. В том числе и с Ку-Кукс-Кланом, который на Юге был очень популярен. Да от бандитов брал деньги. Например, за размещение в штате игральных автоматов. Тоже неплохо, с таким человеком проще договориться. Дело-то в чем? Решения о разрешении/запрете азартных игр, как и то, что именно следует считать азартными играми, принимались на уровне штата. Вот, к примеру, покер, она азартная игра или "коммерческая"? Можно решить так — а можно иначе. Вопрос лишь в том, кто решает и сколько им заплатили. А домино? В него не играют на деньги? Ага, в XVIII веке в домино европейские аристократы просаживали состояния.

Но если вернуться к САСШ... В то время в большинстве штатов азартные игры были запрещены. Так что игорный бизнес на 100% контролировался криминальными группировками*. Понятно, если власти не в доле, это делать невозможно*.

(* Кстати, именно с той поры в игорных автоматах крутятся изображения фруктов. Дело в том, что "однорукие бандиты" маскировались под автоматы по продаже фруктовой жевательной резинки с "лотереей".)

Так что в Лонгом имеет смысл договариваться.

Путешествие продолжается