Сказка о маге и воине

Это фэнтези! Истинные любители эротики, пожалуйста, не обойдите текст единичками. Проводится пилотный эксперимент.

Глава 1. Улитки

   

   Мир неудержимо менялся. Еще пару лет тому назад кряжистые ивы полоскали тонкие ветви в воде деревенского пруда, по влажному берегу голубели незабудки и золотились лютики. А теперь старые деревья валялись замшелыми колодами. Тесно стояли, как нездешние великаны, высоченные, в два человеческих роста, толщиной в руку богатыря, с соцветиями размером с зонт, жуткие растения борщевика. Их густые заросли нагло поднимались вверх по склону, под ними ничего не росло, даже самой простейшей травки-гусятницы. Мальчишка, ловивший в пруду рыбу, с недоумением в очередной раз снимал с крючка не блестящего толстого карася, а похожего на черную головешку ротана, у которых полтуловища занимала голова, ощетинившаяся крепкими чешуями, похожими на шипы. По дорожке неспешно ползла здоровенная полосатая улитка, размером в половину кулака.

   Взглянув на улитку, стоявший возле пруда молодой человек с недоумением протянул:

   -Разрази меня демоны, ведь это... Это настоящая виноградная улитка, вельможи раньше за большие деньги выписывали их с юга, чтобы приготовить изысканные блюда! А теперь она уже здесь!

   Лицезрение безобидной твари почему-то привело его в меланхолическое расположение духа.

   — Все меняется к худшему. Не удивительно, что нечисть чем дальше, тем нахальнее лезет в наш мир. Скоро в любой деревне окажется по противоправной ведьме, а ведь прежде они были такой редкостью, что каждый случай подлежал расследованию со стороны Королевского управления, — такие мысли, более приставшие какому-нибудь ревнителю старины, мелькали в голове парня, а тем временем из травы показались рожки еще одной улитки. Вот они соприкоснулись подошвами. Начало лета — пора любви у этих неповоротливых животных. Нет у них ни мужчин, ни женщин, они равны друг перед другом. Медленно выдвинулись из обоих тел мягкие отростки, проникли в отверстия, легко вырвались из специальных карманов тонкие острые стрелы, плотно вонзаясь в подошву партнера. Теперь пара крепко сцеплена вместе на несколько счастливых часов, и лишь шустрый еж, который не прочь полакомиться такой добычей, способен разлучить их.

   "Тьфу, гадость какая," — передернув плечами, человек пошел к известной на всю округу таверне "Лесная радость", в которой маги, а он принадлежал к числу магов, состоящих на службе в Королевском магическом управлении, нанимали в помощники воинов и слуг. Ему как раз в данный момент не хватало спутника. Воин, с которым он проделал путь от столицы, пострадал при неудачной схватке с летучими призраками в самом начале экспедиции и вынужден был остаться на лечение у знакомого колдуна.

   В таверне хватало народа, еще бы, ведь в начале лета маги спешили в путешествия по местам, где нечасто ступала нога человека в надежде отыскать древние артефакты, поохотиться на летучих призраков, пополнить запасы целебных трав, что росли только в этом лесном краю. Искатели удачи старались присоединиться к магам, особенно к тем, которые работали по заданию магического управления, зная, что внакладе они в случае успеха не останутся. Присев за столик у окна, волшебник внимательно оглядывал воинов, шумевших за соседними столиками. Ему не очень хотелось в спутники грубого рубаку, не желал он начинающего юнца, надеющегося не столько на деньги, сколько на славу и способного к бездумной храбрости. Нет, ему хотелось найти человека, который будет с ним не из-за денег, хотя волшебник вовсе не собирался скупиться, а по зову сердца, настоящего борца с тем злом, тень которого все больше и больше наползала на мир.

   В отдалении, у крайнего стола, маг заметил молодого воина, похоже, своего ровесника. Что-то в лице темноволосого парня заставляло обратить на себя внимание: гордость, презрительный излом губ или отчетливая печать одиночества?

   — Эй, воин, подойди сюда, — позвал его волшебник.

   Темноволосый поднялся, неспешно пересек зал и присел на свободный табурет рядом.

   — Ты, похоже, не из этих мест, сидишь отдельно?

   — Да, я здесь никого не знаю.

   — Пришел наниматься?

   — Конечно, сюда все приходят за этим.

   — Рекомендации есть?

   В ответ наемник продемонстрировал свой перстень — две переплетенные змеи с рубиновыми глазами.

   -Да, рекомендация достойная, — удивился маг. Действительно, такое украшение мог носить только значительно отличившийся на королевской службе, причем украсть или взять у другого такую награду невозможно, перстни магическим образом подгонялись только к руке владельцев.

   — А как столь хороший воин оказался здесь, в глуши, да еще нанимается на службу?

   — Если хочешь нанять меня, не задавай вопросов, маг.

   -Ну что ж, выбора у меня нет, все, кто сегодня здесь собрались, меня не устраивают, а времени мало. Идем.

   Лес, поросший папоротником, встретил приветливыми трелями птиц, запахом прелой листвы и веселыми солнечными зайчиками, пляшущими на листьях жимолости и орешника. Мяукнула куница, подзывая детеныша, завозились в кустах дрозды. Общая порча еще не проникла в эти места, дышащие покоем и радующие нетронутой природой. До темноты спутники прошли лесной участок насквозь и устроились на привал на его краю. Кипела в походном котелке вода, желтела в темно-синем небе луна, где-то вздыхала сова, а вдали, за лугом тускло загорались огни деревеньки. Линия черных силуэтов, разрезавшая круг луны, — как будто стая птиц. Однако на всякий случай воин спросил:

   -Кто это?

   — Это? — встрепенулся волшебник — Плохо дело. Летящие призраки пожаловали, в деревню наладились, придется их приманить и уничтожить, а то наделают дел.

   С этими словами маг вынул из сумки дудочку из светлого дерева, и печальная мелодия понеслась над притихшим лесом.

   — Давай, становись спиной к спине, — приказал волшебник. — Сейчас они будут здесь! Я начну накладывать чары покоя и овеществления, а ты руби, покуда хватит сил.

   В полной тишине при свете костра надвинулись легкие призраки, однако зубы и когти их угрожали вполне по-настоящему. Шерстистые лапы потянулись к молодым людям, но застывали, схваченные заклинанием.

   — Скорее, руби... Мне мелодию держать надо...Что-то их сегодня много! — прокричал волшебник, оторвав на миг губы от устья инструмента и хватаясь свободной рукой за кинжал.

   Под совершенно не воинственные звуки двое рубили, кололи, отбивались. Когда все было кончено, костер по-прежнему горел ровным светом, никаких следов врагов не обнаружилось, а утомленные маг и воин устроились отдохнуть в середине магического круга, надеясь, что их ничто больше не потревожит. Волшебник тут же уснул, совсем не собираясь давать пояснения, а наемник, привычный к тому, что не на всякий вопрос следует искать ответ, тоже устроился на ночлег. Но сон не шел, воин смотрел на своего спутника, пока мог видеть его лицо и рассыпанные по плечам светлые волосы в затухавшем свете костра. Привычная печаль заливала его сердце.

   Назавтра двинулись дальше. Маг вскоре не сомневался, что сделал правильный выбор — в действиях наемника чувствовалось не только боевое умение, но и та отчаянность, без которой нельзя рассчитывать на успех в деле, на которое они шли. Легендарные пещеры Грома. Считалось, что именно они и есть щель между мирами, через которую приходит нечисть, но никому пока не удавалось найти к ним дорогу, не говоря о том, чтобы проникнуть в сосредоточие зла. Костер-на-берегу, один из растущих талантов управления, готовился целую зиму, изучал все, что могли дать старшие наставники, но никому не говорил, что задумал, полагая: его успехи дают право на свободную одиночную экспедицию.

   Дни и дни пути. А ночами — опять те же тени, оборачивавшиеся свирепыми чудовищами под тягучую мелодию волшебной дудки. Все шло пока удачно. Мелкие царапины удавалось легко залечить снадобьями, которых хватало в мешке мага. Только одно озадачивало волшебника. Его спутник временами смотрел на него с каким-то непонятным выражением лица и слишком явно избегал прикасаться.

   И снова горел костер, на этот раз ни летучих призраков, ни лесные зверей. Только хохот филина и зудение комаров не давали уснуть воину, да его собственное сердце:

   -Почему именно сейчас, когда я смирился со своим одиночеством, он встретился на моем пути? Такой, о каком мечтал всю жизнь... Быть рядом и не сметь...

   Вздрагивая, рука воина потянулась к руке товарища и погладила ее. Волшебник, утомленный путешествием, даже не пошевельнулся. Рука поднялась выше — и тогда маг стряхнул ее, словно надоевшее насекомое и перевернулся на бок.

   — Вот, я чуть не разбудил его, — смущенный своим порывом, воин, отодвинулся, да так и не заснул до утра. Утром он поднялся с дикой головной болью.

   — Слушай, парень, на тебе лица нет, уж не заболел ли ты?

   — Голову ломит, должно быть простудился.

   — Подожди, я ведь могу исцелять наложением рук.

   — Нет, не надо, я как-нибудь сам, — испуганно отверг помощь воин, дернувшись в сторону.

   -Чудак ты, право, моя магия тебе не повредит, ну да как знаешь. Все равно надо идти дальше, болеть некогда.

   И пришел теплый тихий летний вечер, когда с холма путники увидели небольшую речушку внизу, а на другом берегу, среди выходов известняка, темное отверстие. Маг долго глядел вниз, доставал из сумки травки, нюхал их, снова поднимал взгляд. Губы его шевелились, глаза горели азартом. Наконец, закрыл глаза, постоял так некоторое время и негромко произнеc:

   — Пришли. Там вход в пещеры Грома.

   — Не особо впечатляет, — отозвался воин, — хотя некоторый озноб почувствовал сразу, как только увидел вроде бы ничем не примечательную расщелину.

   — Уж не думаешь ли ты, что зло обязано являться в особом блеске? Вот из таких мелких трещин оно и приходит в мир, а так называемое черное величие ему придают люди и их дела. Переночуем на этом берегу, а завтра за дело. Знаешь, ты стал мне другом. Мое правило — предупредить тебя, если не хочешь, можешь остаться здесь. Я не буду в претензии. Все, что мы делали с тобой до сегодняшнего дня — обычная работа наемника, а то, что будет завтра, может оказаться игрой со смертью.

   Они молчали, думая каждый о своем. Наконец волшебник заявил:

   — Ты как хочешь, а я буду спать. Могу и тебя снабдить легким сонным заклинанием гнезда. Моя магия говорит, что пока что мы в безопасности.

   Воин тихо улегся неподалеку, но не страх перед неизведанным лишал его сна:

   А ведь я... люблю его. Неужели мы погибнем, а он даже не узнает? Как он смотрел, когда говорил о том, что нас ожидает...Так не смотрят на наемника, так смотрят, когда... Будь что будет... — воин потянулся к товарищу, обнял его и накрыл его сонные губы своими.

  — Е-к-л-м-н, — встрепенулся тот в его объятиях, — ты что — женщина?

   — Нет, я не женщина, — тихий шепот на пределе слышимости, — но я... , не отвергай меня, ведь завтра... Я... люблю тебя.

   -Так ты из этих, которые... А я-то считал тебя другом!

   — Я и есть твой друг. Но хотел бы...

   — Какой ты к демонам, друг! Ты мразь! Такие, как ты, сбивают с пути мальчишек, умножают зло в этом мире, когда его и так довольно! Нет, вам не место среди людей! Я, я превращу тебя... в улитку!

   И рассвирепевший маг, окончательно потеряв голову от негодования, произнес одно из самых страшных заклинаний, что известны в этом мире.

   

   

   Глава 2. Знак Ит

   

   — Ты сказал: Сбиваете с пути мальчишек... Нет, я никогда не поступал так. Я сам был тогда мальчишкой, обычным сынком мелкопоместного дворянина, и мечтал попасть в королевскую гвардию. Ну да куда там, таких, как я, там никто не ждет. Ловок, вынослив, это да, а особых дарований ни во владении мечом, ни в стрельбе не показывал.

   В лето, когда мне минуло пятнадцать, в подвале нашего одноэтажного, не слишком богатого, но добротного и основательного дома завелось что-то или кто-то. Не скажу, что видели чудовищ или призраков, но неясный страх начал подтачивать семейство, до этого веселое, жившее повседневной заботой об урожае, доходах, радовавшееся удачной охоте или поездке в гости. Матушка, случалось, днями не выходила из спальни, а ведь прежде ее хлопотливые шаги, звонкий голос задавали тон всему дому. Когда старший брат вернулся из погреба бледный, слабый, как после тяжелой болезни, и слег надолго, отец не выдержал, выкопал свой "горшочек с золотом на черный день", и отправился в столицу.

   Через несколько дней к воротам подъехали два всадника. Я ожидал увидеть солидного старика в мантии, колпаке, с причудливым посохом. Но в госте, довольно молодом мужчине не было ничего необычного. Да, он, похоже, был хорош собой, но я тогда не особенно разбирался в мужской красоте. Разочарованно отошел я от окна и, наверное, потерял бы к приехавшему магу всякий интерес, если бы не горячее желание хоть как-нибудь приобщиться к приключениям, которые не должны были замедлить начаться в усадьбе. Ни малейшей возможности попасть в погреб у меня не обнаруживалось, потому что после случая с братом отец сам проверил все ходы и выходы, не пытался добыть оставшиеся там вина, и выставлял на стражу самых крепких и храбрых слуг.

   За обедом я без всякого стеснения разглядывал мага, тем более, что сидел так, что ему этого не должно было быть заметно. Но он заметил, и на какой-то миг наши взгляды пересеклись. Когда я столкнулся с ним в коридоре, он придержал меня за локоть:

   — Интересуешься магией, парень? Заходи вечером, посмотрю, на что ты способен...

   Не буду врать, что я не сжимался от страха, стучась в комнатушку, ему отведенную. И чего только у нас в глуши о столичных магах не говорили — это, мол, не деревенские колдуны или знахарки, им ничего не стоит превратить целый полк врагов в пепел за какие-нибудь минуты, а если что не по ним, так превратят в улитку или червяка.

   Однако волшебник поглядел ласково, предложил сесть, и долго молча смотрел мне в глаза.

   — Да, очень интересно, какие-то задатки у тебя, безусловно, есть. Не хочешь ли ко мне в ученики?

   От такой перспективы захватило дух, потускнела нелепая мечта о королевской гвардии, но я с достоинством, солидно, как мне тогда представлялось, ответил:

   — Спасибо, мой господин, если отец позволит.

   Отец, конечно, был доволен, еще бы, какая честь для сына небогатого дворянина. Вечерами я приходил к нашему гостю, он пытался учить простым фокусам, вроде зажигания огня пальцами, и иной раз кое-что вроде бы получалось. Но чаще маг просто беседовал со мной. Он рассказывал и спрашивал о разных вещах, подчас это выглядело, как простая болтовня, когда беседа с легкость перелетала от одного предмета к другому. Вскоре я не мог прожить и дня без того, чтобы не навестить волшебника, а он как будто и не тяготился этим.

   А что же погреб, спросишь ты? Да ничего, видно, маг совсем околдовал меня, так что я даже не пытался спросить об этом или проследить за ним, а все дни проводил, изучая книгу заклинаний, которую от него получил. Огорчало лишь то, что в одиночку мне не удавалось выполнить ни один даже самый простейший магический прием, которые легко уже получались в присутствии наставника.

   А он вел непростую работу, потому что не раз случалось видеть его по вечерам сидящим в кресле с тяжело опущенной головой:

   — Входи, входи мой мальчик, для тебя я никогда не устал и не занят.

   И я заходил, осторожно притворяя дверь, снова длились беседы, неспешные тренировки. Временами чудилось, что он смотрит на меня как-то по-особому, губы его кривятся в гримасе то ли боли, то ли досады.

   Но настал вечер, когда он сказал:

   — Извини, парень, сегодня не до тебя. Завтра, все решится завтра утром, — и неожиданно обнял меня, поцеловал и вытолкнул за дверь.

   Ошарашенный, я не знал, что и думать. У меня как-то не случилось ни известных утех со служанками, ни полудетской влюбленности, которая, говорят, дается для пробуждения души, но всю ночь я не мог заснуть, жар и холод сменяли друг друга, и думалось мне, что если с ним что-то случится...

   Но на следующий день довольный отец принимал работу, спускался в подвал, осматривал совершенно целые бочки с яблочным и ягодным вином, а маг с рассеянной улыбкой похлопывал его по плечу и говорил:

   — Ну, слава богам, управились. Ты, хозяин, только не забывай обновлять обереги, да пришли служанок, чтобы отмыли слизь у входа.

   Вечером устроили угощение для всей семьи. Матушка снова сидела за столом, радостная, хотя немного бледная, и даже старший брат встал с постели, хотя, ему, по словам колдуна, еще требовалось время, чтобы восстановить силы. Маг шутил, рассказывал презабавные истории времен своего обучения, только все понимали почему-то: на вопрос о том, что же это угнездилось в нашем погребе, он не станет отвечать. Он пил, наверное, больше всех, но не пьянел совершенно, а когда стали расходиться, обнял меня за плечи и повел в свою комнату. Никто не удивлялся, ведь меня считали будущим учеником, который покинет имение вместе с гостем.

   Вот тогда-то все и произошло. Я был немного пьян, еще больше смущен, испуган и не смог ни воспротивиться, ни осознать, что это может для меня значить. Утром, как потерянный, выскользнул к себе. Стыд, сожаление, уязвленная гордость, острое воспоминание о секундах, когда сквозь боль пробивалось что-то такое, чему еще не знал названия, требовали одиноких слез и отдыха.

   Но вскоре пришел отец, потом мать, они суетились, помогали собрать вещи, давали напутствия:

   — Ты там, в столице, не ходи по кабакам, учись, как следует, не посрами нашего рода — говорил отец.

   -Чти богов, — вторила матушка, — да, смотри, не простудись. Будем ждать тебя.

   Полусонный, измученный, с трудом держащийся на ногах, я молча принимал последние советы, восклицания, родственные объятия, еле-еле взобрался на коня и, не смея взглянуть в лицо наставника, дернул поводья.

   Два месяца в столице тянулись, словно год. Волшебник уходил утром, возвращался вечером. Как-то реже стал беседовать со мной, а ночами разговоры заменялись совсем другим. Что было делать? Читал, пробовал воспроизводить заклинания, занимался мелкими хозяйственными хлопотами. Из дома одному выходить строго запрещалось, да и не тянуло туда, ведь учитель нередко брал меня с собой в город. Шумная толпа столичных улиц как-то не радовала, я чувствовал себя диким зверьком, оказавшимся на цепочке, но как оборвать ее, если, кроме хозяина, никого нет в этом городе, а родные места так далеко? Книги стали моими друзьями, хотя прежде не отличался особой охотой до чтения, да и имелись в родительском доме лишь описания деяний богов и несколько ветхих рыцарских романов.

   Любил ли я его? Не знаю. Скорее, принимал его страсть как должное, как некий тайный обычай магов, о котором не говорится в ученых трактатах.

   Но время шло, и однажды, когда утомленный наставник, получив все, что хотел, спокойно лежал рядом, положив руки под голову, я решился спросить

   — Учитель, а как мы будем дальше?

   — Ты о чем, мальчик? — обеспокоено проговорил он, — разве тебе не хорошо со мной?

   — Я многое понял и знаю, что никаких способностей у меня нет. Мне скоро будет 16, и что? Я так и останусь никем? Лучше бы мне тогда вернуться к отцу.

   А он только улыбался в ответ. Я же бросился вон, намереваясь проторчать всю ночь на кухне, потому что думал, что он не принимает меня всерьез, и никак не ждал, что он рванется вслед, и слов его таких не ждал тоже:

   — Прости, прости, я полюбил тебя с первого взгляда и не знал, как завоевать, не сумел ничего придумать лучше. Я надеялся, ты позже полюбишь меня. А магия, что ж... кроме нее есть много других дел.

   Много другого говорил он, и кончилось все тем, что он позволил мне, ну сам понимаешь...

   Утром я почувствовал, что у меня на внутренней стороне бедра что-то жжет и болит, как будто ожог. Светлело, и, приподнявшись, я разглядел на своей коже рисунок — две окружности, надетые на отрезок со стрелками по концам.

   Мой повелитель посмотрел на меня и, не дожидаясь вопроса, пояснил:

   — Это древняя руна Ит, ее носят равные в любви. Теперь ты должен нанести мне такую же,— и подал иглу, краску и лег, раздвинув ноги, будто предлагая себя снова.

   Руки мои дрожали, я был так же неловок, как ночью, когда в первый раз получил его тело в свое распоряжение и причинил не меньше лишней боли. Он не пытался снять эту боль, хотя, наверное, ему-то это ничего не стоило. И лишь направлял и поддерживал мою руку, но рисунок все равно получился не таким ровным, как у меня. А потом встал, как ни в чем не бывало, поцеловал меня и ушел. В полдень наставник вернулся и, ничего не объясняя, отвел меня в школу мечей. Больше мы не виделись. Не скажу, что я тосковал по нему, новая жизнь, желание не посрамить имени отца, тяжелые занятия давали много причин забыть. Прошло полгода. Незнакомый человек передал мне конверт, сообщив, что маг такой-то погиб в дальних краях, оставив небольшое наследство.

   Всего восемь строчек на желтоватом листке:

   Играл с судьбой в извечное лото,

   Искал души утраченную пару,

   И заплачу недешево за то,

   Что иногда другим дается даром.

   Когда взлетало мягко, словно моль

   И оседало пылью наслажденье,

   В твоих глазах хотел увидеть боль,

   Желание, а видел лишь презренье.

   

   Давящее молчание повисло в охотничьей сторожке, где два молодых человека, чуть живые от усталости, сидели на почерневшей от времени скамейке. В очаге горел огонь, уютно ворчала вода в котелке.

   — Эта твоя птица, она наверно никогда не сварится, — проворчал один, тыкая ножом в котелке — Рассказывай дальше, если хочешь и можешь...

   

   — Дальше? Закончив школу, я попал в отряд королевских разведчиков, за ловкость в преодолении стен и бесшумный шаг, наверное. Женщины? У разведчиков не бывает женщин, только шлюхи или прекрасные дамы. Ни те, ни другие мне нужны. Пара интрижек, да... Из-за последней, с сынком одного вельможи, я здесь.

   Слушавший рассказ вернулся в мыслях к раннему утру этого дня, когда он очнулся на лесной поляне, возле погасшего костра. Сознание возвращалось через тяжелую хмарь, похожую на похмелье после низкосортного вина. Плащ соскользнул, пяток комаров впились в голую спину, острые сухие сосновые иголки кололи бок. Тело, окутанное утренней сыростью, болело, как при зимней лихорадке, но самое дикое — это сильные руки, которые обняли, сдавили, и голова на плече — наемника и друга? Что такое случилось вчера? И стало ясно, что именно:

   — Как же это я? Чем он меня опоил? Да пусти же ты, гад, — но вместо крика лишь шепот срывается с пересохших губ, -а этот, чтоб его, только прижимается крепче, и нежно трется подбородком о плечо.

   — Пусти...

   Сквозь злость откуда-то всплыло — улитка... Я же вчера его... полным превращением ... в улитку... Так почему же...Что могло обратить заклинание?

   И вдруг руки отпустили его. Как пружина, вскочил напарник, прислушался. Над рекой рассветный ветер разгонял легкий туман над ивняком.

   — Послушай, поднимайся скорее, твоя распротреклятая дырка...

   Маг только зашипел злобно.

   — Да не та, о которой ты подумал, — неожиданно грубо рыкнул воин, с которого куда-то слетела его привычная печальная деликатность, — а там, на другом берегу, в пещеры Грома.

   При этих словах волшебник с трудом поднялся и уставился на темную расщелину, достаточно хорошо различимую в разрывах тумана. Из нее узкой лентой выливался блестящий, желто-черный поток. Он расползался шире, шорох, похожий на звук, издаваемый струящимся песком, становился все отчетливее, шуршащая, копошащаяся масса достигла воды и по старому ольховому стволу, который словно мост протянулся над речушкой, устремилась на берег.

   — Это жуки-полосачи... — нервным шепотом пояснил немного пришедший в себя маг, — жрут все. Никогда не видел сразу так много.

   Вспомнилось детство, когда мать заставляла собирать их на огороде в ведерко, а потом топтать или бросать в огонь. А огород немаленький. Понятно, что это нужно делать, но от этого не меньше тоскливо и противно. Вечерами, когда ложился спать, перед глазами все мельтешили как наяву ядовито-полосатые полукружья крыльев и оранжевые толстые личинки, похожие на перезрелые плесневеющие ягоды.

   — Эй, маг, да что ты опять застыл! Давай, ногами хоть подавим, когда они будут здесь.

   — Не выйдет, нам столько не раздавить, будет месиво, скользкое, а упадем — сожрут.

   — Тогда скорее, колдуй что-нибудь, а я сейчас. У меня есть немного земляного масла.

   Воин бросился к своей сумке, поджег оставшийся хворост и плеснул из бутылки. Полыхнули сучья, сухие листья, еще не перегнившие в недолгую малоснежную зиму, пламя рванулось навстречу несуразной, но от этого не менее опасной силе. Пришедший в себя маг из последних сил поддержал огонь заклятием. Треск жучиных крыльев в огне, смрад, пепел, летящий в воду.

   — Держись, не падай, — хрипел маг.

   — Да замкни ты, наконец, кольцо!

   — Сил мало, потратил все...

   Огненное заклинание перебросило пламя через речушку, а двое полураздетых людей, один с совершенно бесполезным против такого противника мечом, босыми ногами давили хрустящие надкрылья существ, неукротимо ползущих вперед там, где стена огня оставалась пониже.

   На другом берегу огонь волшебным кольцом окружил черную трещину, дым потянуло внутрь.

   -Так их! — завопил наемник, когда они с легкостью преодолели мелкую речушку.

   — Даешь пещеры Грома!— И как был, с одним только мечом, попытался протиснуться в глубину. Вход оказался слишком тесен.

   — Стой, во имя тьмы и света, — маг, ухватил воина за плечо и рванул на себя. Не удержав равновесия, оба рухнули в пепел. Кашляя, со слезящимися глазами поднялись и поспешили в воду. Когда они выбрались на другой берег, воин, сумевший не лишиться меча, оценил бессмысленность своего порыва и в недоумении уставился на спутника:

   — Что это со мной?

   — Потом, потом, — заторопил его маг, — быстрее одеваемся, хватаем барахло и прочь от этого места.

   Но скорее не получалось. Силы оставляли их с каждым шагом, вверх по холму маг и воин не шли, а еле брели, не оборачиваясь и опустив головы.

   — Послушай, — неуверенно спросил наемник, — кажется, мы собирались лезть в эти пещеры? Почему же..

   -Потому. Я вот не спрашиваю тебя, почему ты ночью...

   Пристыженный, воин не решился спрашивать более. Все дальше и дальше оставались пещеры Грома. Возле небольшого пруда молодые люди рухнули на траву и долго лежали, с трудом отмахиваясь от роящихся мошек, норовивших облепить кисти рук и лицо, а потом пили воду, разгоняя ряску и резвых водомерок. Снова растянувшись на берегу, маг, наконец, ответил на немой вопрос, стоявший в глазах спутника.

   — Я не знал, нигде в книгах этого нет. Пещеры Грома, похоже, способны вытащить из нас все самое темное, что каждый старается скрывать по мере сил даже от самого себя. Неважно, в самом ли деле я превратил тебя в улитку, или это только привиделось. Важно, что я этого хотел и потратил на свое желание столько магии, что хватило бы на то, чтобы превратить всю воду в речке в лед. И за что? Никогда раньше не имел желания судить других или сознания своего права делать это. Ну, врезал бы как следует, или прогнал бы. Но ударить величайшим заклятием..

   -Я верю тебе, — после некоторого размышления ответил воин, — надеюсь, не думаешь, что я...

   -Нет, конечно, ты — не насильник и не хам. Это все сила пещер. А потом, как ты рванул на штурм?

   — Действительно, для награжденного змеиным кольцом это несколько... несвойственно. И что же теперь?

   — Теперь? Мы потерпели поражение. В одной из книг сказано: "Лишь чистые душами войдут в пещеры Грома, чтобы сокрушить зло, таящее там". Мы с тобой — к ним не относимся. Будем отступать, и чем дальше, тем лучше, пока сила пещер не вытащила из глубин наших душ чего-нибудь еще более жуткого. Идем же, у меня совсем мало сил. На превращение тебя в улитку я ухайдакал не меньше половины, на огонь ушло еще порядочно, теперь нужно затаиться, отдохнуть, а потом... ну, наймемся что-нибудь охранять до зимы...— горько вздохнул маг.

   Они уходили все дальше и дальше от непримечательной речки, от покрытого пеплом и липкой грязью берега, постепенно наваждение стиралось, и от него оставались лишь усталость и неясное чувство потери чего-то очень важного, что не так-то легко назвать словами.

   Охотничья сторожка, где неизвестный хозяин оставил дрова, воду и даже отгоняющую призраков руну над входом, показалась настоящим спасением.

   — Послушай, что это с тобой, ты весь дрожишь? ты не ранен ли? — очнулся маг, вглядываясь в лицо своего товарища.

   -Ничего, ничего...

   — Не смей спорить, я разбираюсь в болезнях и порче. Да у тебя что-то с ногой?

   А его товарищ, будто окончательно потеряв силы после мучительной исповеди, сполз на пол, не имея сил сидеть на скамье. Содрав с бедняги штаны, маг увидел, что от внутренней стороны бедра до колена разливается багровое пятно.

   — Заражение... когда это тебя угораздило...

   — Нет, это не заражение. Это руна Ит. Любовь разбудила ее, и нет магии, которая могла бы спасти, кроме...

   -Кроме магии разделения? Если кто-то согласится получить от тебя такой же знак?

   — И ты...

   -Да,— уверенно ответил волшебник, — все равно ведь все уже между нами было.

   — Но ты не любишь меня, как же... и тебе еще вчера претила даже мысль ...

   -А ты? Готов благородно сдохнуть, а я останусь с надорванной совестью? К тьме любовь, я никогда никого еще по-настоящему не любил, но хоронить тебя здесь и сейчас не намерен! Бери кинжал и пузырек с соком травы лирет, она остановит кровь и режь, пока я не передумал.

   Дрожала рука наемника — как тогда... и рисунок выходил опять неровным, а в лицо магу он не смотрел.

   — Все? Боли, пожалуй поменьше, чем когда ты меня...

   — Действительно все. Почти, — проговорил наемник, пытаясь спрятать за усмешкой смесь благодарности, желания, и суеверного ужаса перед поступком товарища.

   Они съели разварившуюся до волокон птицу, медленно пили теплую воду, черпая из бочки помятым жестяным ковшом, а потом застыли, привалившись к стене.

   Свет не спешил угасать за тусклым оконцем, когда маг, стряхнув оцепенение, поднялся, встал спиной к товарищу и швырнул на пол свою одежду. Сильные руки обхватили его, он повернулся в них нерезко, откидывая голову, а потом потянул партнера вниз, на пол, разведя колени.

   Скорее, скорее...чтобы снова быть отдельно, как сухие листья, что легко разбрасывает ветер.

   — И чего я ждал, — думал маг несколько минут спустя, — ведь знаю свое тело наизусть. Ничего нового. Да... вот девчонка одна в "Спелой вишне", тоже все лезла пальчиками, куда не просили, я шлепал ее по рукам, а она заливалась хохотом. Неужели эта нелепая руна что-то может изменить? Никогда раньше такой не видел. А он... лицо такое, будто получил в подарок полмира.

   Нестерпимо захотелось грызть ногти, как в детстве, когда беспокоило что-то неопределенное, или позже, когда не давалась магическая задача.

   — Эй, ты чего, — приподнялся на локте воин, заметив, чем занят его партнер, — может, помочь?

   -Это как? Cвои подставишь?

   -Да нет, зачем же, — одна рука сдавила запястье, другая пробежала по телу, затихла боль в обкусанном пальце, и будто тысячи мелких иголочек укололи разом.

   — А? Что? — охнул волшебник, когда руки товарища почему-то оставили его.

   — Что-что, — огрызнулся воин, — А равенство? Давай, не все же мне одному.

   Бился, надрывно пища, комар под потолком, билась в голове у мага идиотская песенка:

   -Я продолжаю простые движенья...

   Не решившись остаться рядом, кое-как устроились на ночлег, боясь сказать лишнее слово, лишний раз вздохнуть. Угасал злой огонь запретного знака, которым стали запятнаны теперь оба. Не было у них ни чистых душ, чтобы войти в пещеры Грома, ни мыслей о будущем, только одно поражение и одна нерадостная тайна на двоих.

   Они не знали, что далеко в столице молодой король, желая идти в ногу со временем, издал указ, поименованный "О союзах сердец", где кроме всего прочего, говорилось: "Подданные одного пола могут заключить союз в присутствии жреца многоликого бога Перемен. В знак верности обмениваются они серебряными кольцами с гравировкой древней руны Ит, которая две окружности отрезком со стрелками на концах соединенные собой являет".

   

   Глава 3. Богиня желаний

   

   С холма усадьба "Девичий пруд" была видна как на ладони. Уютный господский дом, новенькие хозяйственные постройки, деревня, судя по виду домов, вполне благополучная.

   — Зайдем, поищем работы? — спросил маг спутника.

   — Ты думаешь, им кто-то нужен?

   -Наверняка, вон черный флажок у ворот: здесь недавно побывали летящие, и похоже, не обошлось без жертв.

   — Ну что ж, пойдем, узнаем, хотя с твоей ослабшей магией...

   В ответ маг усмехнулся, что случалось с ним за последнее время редко. После ночевки в охотничьей сторожке прошло несколько дней, но волшебник вел себя со своим спутником так, будто они вернулись к началу совместного путешествия. Больше молчал, а если что-то произносил, то таким нарочито спокойным тоном, что его напарник все реже решался бросить на него теплый взгляд или улыбнуться.

   — Послушай, а если мы будет в самом деле наниматься, должны же у нас быть какие-то имена, и рассказка для хозяина.

   — У магов не бывает имен.

   — Да знаю, знаю, вы зовете друг друга особенными прозвищами, вроде: Быстробегущий поток или Горячая капля солнца. Смешно, право. Серьезные люди, а ...

   — Это древний обычай, и не тебе над ним потешаться. Меня вот звали — Костер-на-берегу.

   — Так давай, назовись Костром. А я — Плющом, меня так звали товарищи по службе.

   — Сойдет. Не хочется вспоминать имена детства. А хозяину скажем чистую правду, мы — маг и воин в вольном поиске, попали в переделку, теперь хотим подработать до осени, восстановить магические резервы.

   

   По скользкой после дождя глинистой тропинке молодые люди начали спускаться с холма. Жирные виноградные улитки то и дело попадались под ноги, маг с каким-то неприятным ожесточением наступал на прочные домики.

   — Ты это что? Все не можешь забыть?— скривился Плющ, когда очередная ракушка хрустнула и склизкая кучка, оставшаяся от моллюска, застыла на тропинке.

   — При чем тут это? — возмутился Костер, — Эти твари на юге, откуда они родом, активны только весной и поздней осенью, летом для них сухо, они впадают в спячку, как зимой, и вредят не слишком. А здесь летом влаги довольно, они превосходно питаются, опустошают огороды, никакой на них управы, только давить.

   — Да пойдем же, нашел на что тратить время.

   

   Костер угадал. В усадьбе действительно нашлась для них работа. Пастуха на днях нашли мертвым, без каких-либо повреждений тела. Никто не сомневался, что виной тому — летучие призраки.

   

   — Что ж, это для нас почти отдых. И лошадей дали смирных. И хозяин — не зверь. И есть домишко для ночевки. Только что будет против летучих делать?

   — Да, пока я и на четверть не маг, придется обходиться мелкими артефактами. Смотри, несколько свитков придания телесности у меня есть. Кое-какие эликсиры в запасе. На крайний случай: свиток портала, самонаводящийся, достаточно отдать четкий мысленный приказ. Это если придется уносить ноги. Жаль, один у меня такой и одноразовый к тому же. Мечи в порядке, так что мы еще повоюем.

   Обретение некоего подобия тихой заводи привело Костра почти в благостное расположение духа. И хотя в ту же ночь последовала атака призраков, свиток придания телесности сработал исправно, сталь выполнила свою работу в умелых руках, а следующие дни и ночи прошли спокойно.

   Коровы вели себя смирно, кони — послушано, вокруг цвели разнотравьем луга, птичий хор допевал в роще последние летние песни.

   — А ведь жизнь — хороша! — проговорил Костер под вечер, вдыхая запах похлебки, готовившейся на костре. Он постепенно приходил в себя и сегодня в первый раз смог получить волшебное пламя и зажечь дрова.

   Плющ смотрел на спокойное и почти довольное лицо товарища и не мог наглядеться. Теперь, когда опасности, как будто, на время отступили, маг понемногу возвращался из своего застылого далека. Бывший воин не смог удержаться, протянул руку и прикоснулся к нагретой пламенем щеке товарища.

   — Ну вот, ты опять... Впрочем, делай, что хочешь, если уж тебе это так надо, — как-то безразлично протянул маг.

   — Пожалуйста, пожалуйста, ты так красив сегодня, — шептал воин, а руки его расстегнули пояс, скользнули дальше... -Костер, Костер, ты для меня сам — как пламя, я сгорю на твоем огне...

   Но маг лежал тихо, раскинув руки и закрыв глаза.

   — Нет, я не могу так, не могу, ни одного движения в ответ, — с отчаянием выкрикнул его партнер, поднялся и побрел в темноту.

   

   Утром Плющ успел сбегать в усадьбу, приволок букет белых лилий, который как-то неловко протянул магу.

   — Ты совсем рехнулся?? — подался назад Костер, — от них воняет, как из парфюмерной лавки. Я тебе что, девица? Где ты взял это безобразие? Небось, в усадьбе на клумбе

   — Ты не любишь цветов? А мне говорили, что маги...

   — Ну, не то чтобы не люблю, но... Каждый лесной и полевой цветок прекрасен по-своему, у него свое место и роль, а эти — дурацкая выдумка для барышень. Добудь лучше выпить.

   

   Не особенно довольный этой идеей, воин все же добыл к ночи бутыль вина.

   — О, — восхитился маг, — недурственно, яблочное прошлого урожая! Разливай, напьемся, и пусть толстая луна в небе нам завидует, и плевать на призраков, они, кстати не особенно охочи до пьяных. Говорят, пьяного и убогого хранят боги. После такого вина я, пожалуй, постараюсь, хм... соответствовать. Да, постараюсь, только ты должен пообещать мне одну вещь.

   — Для тебя — все, что угодно.

   — Избавь меня от словес всяких. Тех, которые иногда говорят в процессе.

   -Почему?

   — Во-первых, я в юности довольно начитался дешевых романов. А во-вторых, знал я одну девчонку, ох и сильна была красиво сказать, а потом сперла новейший свиток поиска. Между прочим, не купленный, моего собственного проекта и изготовления.

   Ровно горел огонь под темнеющим небом, ветер как будто спрятался, и пастухам совсем не хотелось идти в свой шалаш.

   — Что это ты не пьешь? — дивился маг, наполняя для себя третью кружку.

   — Пьющие королевские разведчики живут намного меньше непьющих, — с досадой возразил воин, эта наигранная веселость ему совсем не нравилась.

   — И как же ты расслаблялся? Снимал мальчиков или позволял снимать себя?

   — Ты совсем пьян, Костер, может хватит?

   — Ничего не хватит, зато теперь я все вспомнил, особенно улиток.

   С этими словами чародей неожиданно легко поднялся со своего места и крепко поцеловал товарища, от чего тот, без того не знавший, куда себя девать, одурел окончательно.

   — Оставь рубаху, — злился маг, — гнус заест.

   Но Плющ не думал ни о гнусе, ни вечерней прохладе.

   Потом они привели в порядок одежду и валялись у затухающего костра, глядя в небо.

   — Эх, если бы не твоя просьба, сколько бы я всего наговорил... — чуть слышно прошептал воин пересохшими губами.

   — Вот и молчи дальше.

   Облака плыли, временами закрывая самые яркие звезды.

   — А знаешь, я счастлив сегодня, — опять нарушил тишину Плющ, поднимаясь на ноги.

   — Ну ты дурак, право. Счастлив... Этакое счастье подстать улиткам, — насмешливо возразил Костер.

   Лицо его партнера, до этого умиротворенное, приняло какое-то жалкое и почти обиженное выражение.

   — Да ты что, обиделся что ли? Надо же, — огорчился маг. — Прости ты меня, я все никак не привыкну, что храбрец из числа королевских разведчиков временами чувствителен, как девица, — и, не зная как утешить своего партнера, Костер, которого выпивка все же освободила от излишней скованности, бухнулся на колени и быстро развязал его пояс.

   — Ты зачем... Для меня... Не надо....

   — Тихо, а то укушу... — ответил маг, а дальше они молчали. Костер — потому что был занят непривычным и странноватым на его вкус делом, Плющ — потому что ему стало не до разговоров, только бы удержаться на ногах. И когда, наконец, воин смог позволить себе рухнуть на колени рядом со своим другом, они еще долго стояли, обнявшись, пока не затекли ноги.

   

   Утром тычок в бок разбудил воина.

   — Вставай, пора выгонять стадо. Ишь, развалился, будто не я вчера пил, а ты, — ворчал маг, и ничего в его обыденном выражении лица не выдавало вчерашнего.

   Пока седлали лошадей, Плющ не переставал удивляться, что маг ведет себя как ни в чем не бывало. Ни нежности, ни ласкового прикосновения. Все по-товарищески, как обычно. И вдруг:

   — Ну как, я вчера соответствовал?

   Воину стало совсем не по себе. А маг почему-то счел его смущение до крайности смешным:

   — Ну ты, однако...Чего краснеешь, как после первого раза? Давай, еще доставай выпивку и...

   — А без выпивки — никак?

   — Вот еще, без выпивки. Это будет, как говорится, добровольно и с песнями. Хватит с меня одного добровольно.

   — Послушай, если тебе все равно, то почему ты позволяешь мне?

   — Нет, ты в самом деле дурак. А как полагаешь, клеймо твое, знак Ит? — маг хлопнул себя по бедру , — не требует своего? Хорошо еще, что это не знак Ор, его любят воры, удачу, говорят, приносит. Знавал я одного, важный такой господин, ему из мести выжгли на левом плече. После этого он, богач известный, удержаться не мог от воровства. Готов был украсть подойник у молочницы и игрушку у дитяти. Так что не сомневайся, ты свое получишь. Как, впрочем, и я. Но без охов и ахов обойдешься. Не радует меня подчинение чужой магии.

   

   Тянулись дни. Жара сменялась прохладой, дожди — солнцем. Цвело лето. Все чаще и чаще замечал воин, что его Костер потухает, скучнеют серые глаза, не блестят как в первые дни их пастушества.

   — Послушай, что с тобой, — пытался он разговорить мага. И даже снова разжился порядочной бутылью вина, хотя...

   

   На этот раз, Костер не пытался прикинуться страстным любовником, не отпускал пошлых шуточек, а сидел, уткнувшись подбородком в колени, а потом досадливо встряхнул головой:

   -Нет, тебе не понять. Ты никогда не знал, что такое магия. Магия — берет человека целиком, и когда она в тебе, а ты часть ее — ничего больше не нужно. Ты думаешь, вот заучил заклинания, понял, как управляться с артефактами, — и все? Ничего подобного. Магия — как песня. Сегодня поется так, а завтра — по другому. И новые песни слагаются, если боги к тебе благоволят, сами собой. А я? Месяц торчим здесь, и кажется, силы ко мне вернулись...

   — Но в чем дело? Ты легко бросаешь свои огненные шары, уговариваешь животных, а на днях распознал волка-оборотня.

   — Это? Это всего лишь обычные навыки. С некоторых пор — ни одного нового заклинания, даже самого плохонького. Старый багаж. Я стал ремесленником, а был...

   Воин не нашелся, что ответить на это, принес из избушки какой-то старый струнный инструмент, названия которого не знал, но кое-как играть приноровился, и заплакали струны под шорох трав:

   

   Ночь швыряет прозрачное пламя луны

   В черный мрамор богини желаний

   Мы друг другу с тобой ничего не должны

   Ни обид, ни горячих признаний.

   

   Я карабкаюсь цепким плющом по стене

   По приказу безжалостной плоти,

   Ты со мной, но душа как всегда в стороне

   Остается, ни за и ни против.

   

   Ночь швыряет прозрачное пламя луны,

   Стаи призраков бродят поодаль,

   Я сорваться теперь не рискну со стены,

   Страсти всплеск мной бессмысленно продан.

   

   В черный мрамор богини гляжу как шальной,

   Снова трепетом сердца обманут,

   Никогда до конца ты не будешь со мной,

   Но тебя упрекать я не стану.

   

   Маг как будто и не слушал, но когда песня смолкла, спросил:

   — Откуда ты знаешь про богиню?

   — Про какую?

   — Ты только что пел про богиню желаний?

   — Это так, старая песня, ее в отряде разведчиков любили.

   -Врешь, это ты про нас сочинил. А богиня желаний существует. Хотя храм ее — тайное место и попасть туда нелегко.

   — А что бы ты сделал, если бы смог?

   — Ничего. Ее дары опасны. И плата слишком велика.

   

   Руки воина тряслись, когда не смея оглянуться на спящего мага, он рылся в его сумке:

   — Свиток портала... Богиня... Я попрошу у нее...

   Серая хмарь перед глазами, небытие — и ничем не примечательная лесная поляна. Тусклый рассвет занимается где-то за лесом, влажное дыхание тумана захлестывает легкие. Что-то черное, похожее по форме на яйцо в три человеческих роста, вход светится слабым желтым светом.

   

   — Надо же, — подумалось воину, — никаких препятствий, никаких чудовищ или испытаний. Так просто? — и он прошел внутрь.

   — Чего просишь ты, не убоявшийся желаний своих? — раздался теплый, почти ласковый женский голос. — Возложи же руки свои на алтарь и ответь.

   — Я хочу свободы для меня и моего друга, свободы от знака Ит, которым нас заклеймила судьба.

   — А готов ли ты отдать требуемое взамен?

   — Позволено ли мне будет узнать, что ты требуешь взамен, о богиня?

   — Я возьму у тебя твою любовь, а у твоего друга — его магию.

   Застыл в молчании воин, мрамор под руками начал теплеть, и не мог решиться на ответ. Как отдать не свое? Время потянулось, как паутинная ниточка, что выделяется из тела гусеницы, когда та спускается вниз с ветки.

   — О, богиня, а не можешь ли ты взять только у меня?

   — Нет, просящий, плата берется с каждого.

   — О, богиня, я не могу решать за двоих.

   -Что ж, ты не первый, кто испугался моих даров. Иди, я не причиню тебе вреда, и, может быть, ты даже заслужишь особый подарок, но смотри, не приходи второй раз.

   С трудом оторвав руки от черного алтаря, склонив голову и не решаясь повернуться спиной, воин, медленно пятясь, выбрался на воздух.

   — Нет портала! Как же назад? И это — не причиню вреда? А я, дурак, без припасов, оружие — один кинжал, думал обернуться быстро.

   Молодой человек пригнулся, пробираясь под низкие ветви елей, которые росли столь густо, что под ними не росло ничего, землю усыпали сухие иглы, а местами приходилось проползать чуть ли не на четвереньках. Задыхаясь, он спешил поскорее выбраться, только бы пройти насквозь этот ельник — и дальше будет легче. Вырвался на новую полянку, покрытую двуцветными куртинками иван-да-марьи. Дальше, дальше, в лес, где густой подлесок крушины и жимолости. Тропинка, вся заросшая крапивой в рост человека — давно по ней никто не ходил. День сменился ночью, пришлось заночевать прямо в лесу. Грибы, ягоды, кислица кое-как поддерживали силы. Бывалому воину не привыкать. Ночами накатывал морок. Видел карликов косматых, пляшущих над грудами золота и смеющихся:

   — Иди к нам, отгадаешь загадки и будешь богат.

   Видел юношей и девушек, ведущих хороводы на берегу лесного озера, они лукаво улыбались и звали к себе, звали...

   Как-то, когда силы начали оставлять его, на опушке леса возникла будто ниоткуда полуразвалившаяся избушка. Пошатываясь от усталости, вошел и на лавке увидел спящего. Взглянул — и узнал своего учителя-мага:

   — Это он, из-за которого все. Он, который сделал меня тем, что я есть. Кинжал будто сам собой оказался в руке.

   И будто пружина разжалась:

   — Да ведь он мертв давно. А я блуждаю по тропам своих тайных желаний, и не выбраться, не выйти из этого леса, — рванулся к двери.

   Солнце в первый раз за прошедшие дни ударило в лицо ярким лучом, лес немного стал светлеть. Яростно продираясь через подлесок, Плющ выбрался из чащобы. Вдалеке завиднелась деревня, там можно попросить еды и узнать дорогу:

   — Нет, я вернусь. И наплевать на мою гордость.

   

   Заканчивался последний месяц лета. Костер, оставшись один, сначала злился, потом привык, тем более что работы стало больше вдвое. Простейшие магические умения отчасти вернулись, и он утешал себя:

   — Что ж, видно такова моя участь. Был творцом — стал повторяющим. Такое не редкость. Серебряный рассвет умер добровольно, когда понял, что магия его оставила. Тигровая лилия стала просто женой и матерью, а Речной Зимородок — занялся торговлей. Никто не знает, отчего иногда великие маги теряют способность создавать что-либо новое и живут старым багажом или погибают, не выдержав затухания огня, который пылал в них с юности. Умереть по собственной воле? Нет, это не по мне. Значит, быть мне мелким колдунишкой, к матери съезжу, потом устроюсь преподавать основы или в деревне где-нибудь поселюсь.

   Так и жил маг, пытаясь найти в себе опору и равновесие, но чем дальше, тем чаще вспоминал своего незадачливого товарища, нежный взгляд его темных глаз, и верил, и не верил, что тот еще жив, и им доведется встретиться.

   Хмурым утром, когда почти по-осеннему плоские тучи плотно залепили небо, Костер выгонял стадо. Коровы недовольно мычали, им не нравился холодный ветер и начинающийся дождь. Пастух плелся по грязной дороге, держа лошадь в поводу и заметил: там, где дорога заворачивала в лес, нарисовалась темная фигура.

   — Ты... — только и успел произнести маг, когда увидевший его Плющ бросился к нему и остановился, не решаясь...

   — Прости, я ... к богине желаний... украл свиток портала. Просил свободы для тебя и меня, свободы от знака Ит. Она обещала, но взамен хотела — мою любовь и твою магию. Не смог, ушел ни с чем...

   — Хм, — улыбнулся маг неожиданно для вернувшегося, — я всегда знал, что воины его королевского величества — круглые дураки. И бережно коснулся пальцами серебряной пряди в грязных волосах своего вновь обретенного спутника, который только в эту минуту понял, что получил в подарок у черного алтаря.

   

   Глава 4. Зеленая гусеница

   

   Крик пробил мягкую тишину небольшой простецкой комнатки как длинный гвоздь гнилую доску, в последнем рывке дернулась на стене длинная тень, с треском погасла на столе низкокачественная свеча, шлепнул за окном комок снега, падая с ветки тополя. Безмолвие снова вступило в свои права, нарушаемое лишь тяжестью дыхания.

   — Плющ, ты что, сдох? Скорей, зажги свечу и посмотри, что там у двери.

   — Что? У двери?

   — Да, зажги свечу и посмотри. Мне нельзя туда глядеть, ну же.

   Парень поднялся с кровати. Кровь продолжала стучала в его висках, когда он выполнял просимое.

   — Ну что там? — снова раздался нетерпеливый шепот.

   — Если бы... не размеры... на гусеницу похожа. А так... не меньше кошки.

   — Пальцем ткни. Если жива — задергается.

   — Нет, не двигается. Но воняет...

   — Это не она воняет, это твои пальцы, нечего было в меня так глубоко лезть.

   — Да откуда эта дрянь? Дверь-то вроде закрыта?

   — После, после. Главное, не шевелится, мы с тобой ей, похоже, центральный ганглий сожгли.

   — Выбросить?

   — Ты что! За нее в монстрятнике кучу денег дадут. Это же страховидка! Почти целая!

   — Что это?

   — Потом скажу. Ну что уставился, возьми в сумке мешок какой получше, в снег ее под крыльцом надо, быстро...И мне снегу принесешь...

   Двигаясь замедленно, как после некоего потрясения, а, впрочем, так оно и было, воин, не глядя на своего партнера, кое-как натянул штаны, нашел требуемый мешок и сдерживая отвращение засунул в нее нечто, напоминавшее на ощупь холодную колбасу не первой свежести.

   Каждый шаг по старой лестница сопровождался глуховатым скрипом, в голове трепыхались обрывки фраз, которые Плющ никак не ожидал услышать от своего друга:

   — Ты вовсе не любишь меня! Самоутверждаешься за мой счет! Двуполая улитка, а не мужчина! Сломал мою жизнь! И уровень я потерял из-за тебя, и....

   И то, что потом... Драка, завершившаяся его полной победой, связанные руки его... любимого? Как он мог...

   Казалось, он спускался по лестнице целую вечность, и только когда мешок с отвратительным на его вкус содержимым удалось тщательно упрятать в свежий снег под крыльцом, и снегом же оттерто пылающее лицо, дошло:

   -Да ведь он так... Из-за этой твари... Как тогда, у пещер Грома... А я? Не понял, не смог, не сдержался. И что теперь?

   Войдя в комнату, которую они сняли в самом лучшем постоялом дворе Накса, небольшого городишки, куда маг уговорил его поехать, дабы, прикупить, как он выражался, маленький, дешевенький, одноразовый свиток портала — только до столицы, воин так и застыл на пороге. И было отчего. Его маг, оставленный в самом жалком состоянии, совершенно спокойно сидел на краю постели и деловито рылся в своей сумке.

   Изрядный ком снега в руках растерянного воина начал пускать лужицу.

   — Что ты встал опять, давай снег-то сюда, хоть к синякам приложу. Впечатляет мой видок? А внутри, межу прочим, еще пострашнее, хорошо, что не поглядишь. Ты что думал, я буду ждать, пока ты мне руки развяжешь и помощь окажешь? Высвобождение из пут доступно даже девятому уровню, а у меня все же, кажется, седьмой. Не третий, конечно, что я имел до, но кое-что...

   Не зная, что делать дальше, не смея поднять глаз, Плющ подошел к постели и протянул товарищу остатки снега:

   — Прости, если можешь...

   — Да ладно, думаю ты и сам понял, что все дело в этой твари, страховидке.

   И отхлебнув вина прямо из кувшина, стоявшего на столе, маг продолжил:

   — Я -таки приобрел свиток портала, правда, пришлось за него отдать наших лошадок, да они нам уж и не потребуются, в портал конным никак. И вот в баньке побывал, сюда пришел, лежу, мечтаю... А мечтать-то вредно. И чувствую: эта тварь — не знаю, как уж она в комнате появилась, сеть страха до середины доплела, и мне уж в дверь не выйти. Эти страховидки на магов охотятся, после них — если не устоять или не сбежать — только в деревенские дурачки. Так вот, лежу, мысли все погасил, кроме одной, — как я соберусь — и в окно, пусть второй этаж, снег внизу как-нибудь не даст разбиться, лишь бы успеть. А тут тебя нелегкая принесла, ты ее, конечно, не чуешь, да и сам ей без надобности. Полез так некстати со своими нежностями. Хорошо еще, что догадался, как тебя завести, и такую волну страха и боли мы с тобой погнали, что вышло как при тушении лесного пожара встречным огнем.

   — И ты простишь меня?

   — Ну вот, заладил, больно мне надо злиться. Пустяковая плата за то, чтобы эту тварь уделать. Верхом я теперь не смогу пару дней, а в портал — запросто. Нет, если бы такое, что у нас с тобой получилось, сыграть по заказу! Нам бы цены не было, били бы страховидок и горя не знали, ведь они на очень даже важные зелья потребны. Да только в другой раз не получится слова, такие как надо, сказать.

   — Да, я и сам не знаю, почему я так...

   — Почему-почему, потому что все, что я орал — правда.

   — Правда?!

   — Ты и сам временами так думаешь, в плохую погоду.

   — И что теперь с этой правдой делать?

   — Ничего. Жить с ней. Выпей вот, тут кое-что в кувшине осталось и ложись.

   Уныло вздохнув, Плющ прилег, стараясь держаться подальше от своего партнера.

   — Слушай, а... это, охлаждающее заклятие, которым ты мне грозил, чтобы на год забыть о всех видах любви... Это — тоже правда?

   -Нет, это неправда, — усмехнулся маг, — это только маги пятого уровня могут, а я -то хорошо, если седьмой сохранил. Зато сонное, чтобы ты наконец унялся, перестал задавать дурацкие вопросы и просить прощения, сейчас обеспечу.

   И ледяная рука мага легла на лоб его товарища, погружая в тяжелый, но необходимый сон.

   

   -Вставай, вставай, нам надо пораньше отсюда убраться, ни к чему днем порталы ставить и людей пугать, — Костер усердно тряс за плечо своего партнера, который, похоже, приготовился проспать не одни сутки. Плющ, все еще мучимый стыдом за вчерашнее, безропотно выполз из постели, оделся, собрал вещи, и они отправились во двор, чтобы успеть убраться из Накса затемно. Свежий снег блестел под светом из окон первого этажа, где начиналась утренняя жизнь постоялого двора.

   Маг взял в руки потрепанный грязноватый свиток и, развернув, стал читать, подсвечивая себе слабеньким волшебным огоньком. Буквально через мгновенье прямо посреди двора нарисовалась простецкая дощатая дверь, какая бывает обычно у сараев, она невесело поскрипывала, отворяясь на ширину ладони и вновь захлопываясь.

   -Ну и портал, — недовольно заворчал маг.

   — Так мы идем?

   — Стой! Мы же гусеницу забыли, давай скорее, тащи ее сюда.

   Плющ побежал к крыльцу — вытащить из-под него занесенный снегом мешок с неаппетитной добычей, а, вернувшись, застал Костра с самым недовольным выражением лица.

   — Да, удружил мой купчишка. Буду в другой раз в этом городишке, уж я ему... За двух таких славных лошадок — этакое чудо!

   — Да что такое? Портал неисправен? — чуть ли не с надеждой проговорил Плющ, которому ну очень не хотелось в столицу, и только невозможность расстаться с другом, а тот все твердил о своем желании сделать подробный отчет в магическом управлении, заставлял его терпеть и не возражать.

   — Не радуйся, исправен, только он, как я только что выяснил, на одного. Но выход есть. Быстренько, давай руки мне под рубаху, прижимайся теснее, он и не разберет. Куда направим?

   — К таверне "Зеленый попугай" .

   — Это притон-то, для таких как мы? Случалось мимо проходить, там еще лужа, зимой не замерзает, летом не сохнет. Достопримечательность, право.

   Воин нежно обхватил своего мага, руки скользнули под рубаху, как будто все то, что в который раз разделило их в прошлую ночь, тает и исчезает бесследно.

   А вот это уже лишнее, — рассердился маг, когда губы Плюща прижались к его шее, и шагнул в дверь. Дощатое недоразумение в последний раз жалобно скрипнуло, закрываясь за ними. Пахло подгорелой кашей, хлестал дождь, в лицо бил порывистый ветер. Такого портала не раз пользовавшийся ими маг ни разу прежде не видел. Время тянулось так медленно, как бывает при бессоннице, еще порыв ветра, еще один — и незадачливые путешественники упали в ту самую знаменитую луже, прямо посередине, да еще в очень двусмысленной позе.

   Браня на все корки наксского купчишку, лужу, столичную погоду, которая в это предзимье никак не хотела одарить морозцем, парочка выбралась из лужи, радуясь тому, что кроме разбитых коленей, никаких повреждений они не получили. Даже вещи, включая мешок с необыкновенной гусеницей, не успели промокнуть. Оставалось пойти в таверну, привести себя в порядок, снять комнатку и сообразить, что делать дальше.

   

   — Здравствуй, Костер на Берегу. Сегодня я дежурю в кабинете проверки. — мягкий голос Весенней Сирени обволакивал, как теплая ткань, приносил покой. — А ведь мы уже решили, что ты не вернешься. Становись в круг. Амулеты и прочие артефакты оставь на столе.

   Круг медленно вращался, поблескивали синеватые огоньки в слабоосвещенном кабинете, а Костера утешало то, что именно она, Сирень, — первая, с кем он должен говорить в магическом управлении. Хуже было бы, если бы пришел его учитель, Зеленый Дятел, или молодой и слишком всезнающий Фиолетовый Лосось.

   — Что? Знак Ит? Почему бы это? Ведь ты, кажется, ухаживал за моей ученицей, Невидимой Зарницей? Впрочем, в нем нет Зла, ты можешь покинуть круг.

   Сирень подала молодому магу руку, и он шагнул босыми ногами с ледяной поверхности круга на мягкий ковер.

   — Все, можешь обуваться и забирать свои вещи. А это что у тебя в мешке?

   — Почти целая страховидка! Хочешь, покажу?

   — Нет уж, я не желаю смотреть на дохлую гусеницу, неси ее скорее в монстрятник, и возвращайся, посидим, чаю попьем, поговорим.

   -Надо же, чаю... — удивлялся Костер, — и память читать не предлагает. Впрочем, я сам готов рассказать все, или почти все. Надеюсь, ей не захочется в подробностях узнать, как я заполучил эту так называемую гусеницу?

   Пушистый ковер, свежезаваренный чай с черничным вареньем, ласковые глаза немолодой, но элегантной и деликатной дамы... Что еще нужно нежданно возвратившемуся в свое магическое управление неудачнику?

   — Так откуда у тебя руна Ит? Насилие? Или любовь? — совершенно бесстрастно, без тени осуждения. C такой женщиной — все кажется простым, и нет ничего, что нельзя рассказать из-за стыда.

   — Ни то и ни другое. Я расскажу все, как было.

   И Костер рассказал. Про пещеры Грома, про неконтролируемый выброс эмоциональной составляющей, про улиток, про охотничью сторожку.

   — Да, досталось тебе. Я даже не могу поверить, что после этого ты смог сохранить седьмой уровень. Как ты сказал: Лишь чистые души войдут в пещеры Грома? Я к ним не отношусь? Смело, пожалуй, даже отчаянно. Какой маг, верящий, что от второго уровня его отделяют какие-то считанные шаги, скажет так?

   — Нет, Сирень, я теперь понимаю, что не достоин второго уровня. И все, что случилось, случилось лишь потому, что я пожелал неподъемного для себя.

   — Как знать, как знать. Ведь ты мог остаться совсем без магии, мог погибнуть. Не спеши принижать себя. Твои сведения неоценимы, они заставят, наконец, дать нам полномочия, средства на настоящую экспедицию. Жаль, здесь, в столице мало кто понимает, как все это серьезно. А насчет руны твоей — не беспокойся, молодой король издал указ, где запрещено преследование из-за нее, и даже можно заключать однополые союзы. Не могу сказать, что так уж одобряю эти новейшие веяния, но королю хочется выглядеть прогрессивным в глазах своих друзей с Юга. Там это давно в порядке вещей, и ничего, общественные устои удержались.

   — Да не хочу я никакого союза. Избавиться бы от этой проклятой руны...

   — С кожи-то снять ее легко, а вот снимешь ли с души? И неужели друга больше не жаль? Кстати, слышал? Послезавтра, в выходной, с утра у носителей знака Ит празднество какое-то, парад, весь город только об этом и судачит. Впрочем, там говорят, таких, как ты, и немного, больше все колечки носят, выделываются, ищут чего-то необычного. Юнцов бы этих — да на Север, разбираться с пещерами Грома, вмиг бы... Ну ладно, ты, верно устал, а я -то старуха, все болтаю...

   — О, Сирень, какая ты старуха? Это я, наверное, теперь состарюсь быстро, уровень-то потеряв...

   — Что ты, что ты, боги да будут милостивы. Уровень — это еще не жизнь. Ступай, отдохни, поосмотрись, подумай. Я распоряжусь, чтобы ты получил достойную награду за свой вольный поиск. Он того стоит.

   

   Как же хорошо оказаться снова среди своих, переночевать в знакомой с юности комнатке на самом верху башни, улыбнуться, слушая, как поет за шкафом сверчок, и даже необходимость изложить все, касающееся пещер Грома, в виде обстоятельного отчета тяготит не слишком. Разве не знал, что это потребуется? И только ранним утром следующего дня вздрогнул:

   — Да ведь я ни разу не вспомнил Плюща с тех пор, как оставил его в "Зеленом попугае". Надо пойти туда, ведь сегодня это пресловутое шествие, а он наверняка там будет.

   Смутная тревога задергалась в сознании, как паук-косиножка: по мягкому тельцу ударил птичий клюв, а длинные раскинутые в стороны ноги еще двигаются и двигаются.

   

   Возле таверны "Зеленый попугай" участники парада начали собираться заблаговременно. Группы парней и девушек, обнимающиеся парочки, разговоры, смех, кое-где звенели струны, кто-то пробовал флейту.

   — Какие-то они... Обычные, что ли, — подумалось магу. В глаза сразу бросались несколько серых землистых лиц, отмеченных печатью длительного знакомства с одурманивающими зельями, молодые люди, одетых и раскрашенных столь вульгарно и невнятно, что их пол угадывался с трудом. Но многие из собравшихся ничем не отличались от обычных горожан. Маг оглядывался, надеясь отыскать своего товарища. Он прошел мимо трех веселых парней, которые то и дело целовались и взрывались хохотом, окинул взглядом нежно обнявших друг друга за талию воительниц в полном обмундировании, но без оружия. Хотя, кто знает этих девиц? Может быть, под одеждой пристроен кинжал, а блестящая шпилька в прическе сойдет за стилет?

   Люди как люди. Больше — молодые, но есть и постарше. И только зеленый цвет... Ленты в волосах, бантики на одежде, повязки на рукавах, на лицах у некоторых нарисованы изумрудные линии, квадраты, овалы. Впереди изрядного размера флаг, зеленый с черным знакомым символом: "окружности, отрезком с двумя стрелками по концам соединенные".

   — Эй, парень, ты наш или просто так? — улыбчивый веснушчатый юноша, у которого в руках целая связка зеленых лент, протягивает одну, — Возьмешь?

   — Слушай, а почему — зеленое? — спросил маг.

   — Как почему? Голубой — цвет женщин, желтый — мужчин, а мы за любовь, для которой пол не важен, вот. Смешай голубой и желтый — что получится? Так берешь ленту?

   Маг взял ленту, но не спешил как-то пристроить ее себе на одежду, а задумчиво накручивал на палец, вглядываясь в толпу. Из двери таверны выходили все новые и новые участники, пробежал парень с ворохом красных бумажных роз, их он раздавал направо и налево. Со стороны, куда предполагало направиться шествие, кричали что-то вроде: стройся и пошли. А потом сердце у Костра забилось чаще. Потому что через толпу, что понемногу стала укладываться в неровную, рваную, с разным числом людей в линии, но длинную и шумную колонну, пробирался его друг. За рукав его цеплялся совсем молодой парнишка, щегольски одетый, лицо которого светилось как солнечный зайчик, что ворвался в полутемную комнату. И оно, счастливое, как-то совсем не подходило к хмурому и досадливому — его товарища.

   -Плющ, подожди, я здесь, — хотел было позвать Костер, но к воину потянулись с приветствиями, улыбками, закричали:

   -Плющ, давай вперед! Гитару ему! — И кто-то вынул из чехла гитару, ее передавали по рядам, Плющ улыбнулся, наконец, и, удобно перехватив инструмент, заорал, становясь впереди: — Что споем, ребята?

   — "Красотку", давай "Красотку"!

   Песенка эта почти стала визитной карточкой "Зеленого попугая". В ней в весьма вольных выражениях рассказывалось, как парень спьяну провел ночь с другим парнем, но зато наутро понял, что не променяет свою усатую красавицу ни на каких девиц.

   — Нет, "Красотку" оставим для другого случая! Сегодня у нас большой день. Мы в первый раз открыто пройдем по городу, не стесняясь самих себя, не боясь косых взглядов, и комков грязи, что, может быть, нам еще не раз бросят в спину. Да здравствует наш король и его человеколюбивый указ!

   — Да здравствует король! — откликнулись со всех сторон.

   Новому дню — новая песня! — выкрикнул воин еще громче, и ударил по струнам.

   

   Не белым, не черным — пестрым

   Раскрасим наш мир, как луг.

   Любовь и свобода — сестры,

   Не бойся любить, мой друг.

   

   Пусть злобствуют ретрограды

   Сердито плюют нам вслед,

   Мы примем любовь в награду,

   Дороже и лучше нет.

   

   Она меняет законы,

   Не слушает медных труб,

   Не боли, а счастья стоны

   Срывает с горячих губ.

   

   Она, как весна, тревожна,

   Стоит на семи ветрах,

   И ей ли быть осторожной,

   И ей ли лелеять страх?

   

   Не белым, не черным — ярким

   Как радуга миру — быть,

   Сердца, что пылают жарко,

Запретом не охладить.

   

   Колонна потянулась зеленым червяком вверх по улице, в небе разорвались густые тучи, и из синего колодца глянуло тускловатое, но от этого не менее желанное предзимнее солнце. Блестели лужи, краснели бумажные розы, вились зеленые ленты, дудели дудки, свистели вслед мальчишки. И только поотставший маг, обернувшись, успел заметить, как немолодая женщина пытается удержать за руку паренька с зеленой лентой в волосах. Вырвавшись, он бежит догонять последние ряды, не обращая внимания на разлетающиеся из-под ног брызги и не оборачиваясь. А она стоит прямо в луже, куда неосторожно ступила, намокают ее суконные башмаки, и слезы блестят на поблекших щеках.

   -Да...Им тут карнавал... А там, на севере ... призраки уже и днем губят детей, и озимые погнили в теплое предзимье... — маг все еще брел с краю, не выпуская зеленую ленточку из рук, — А Плющ? Здесь он — свой. C мальчишкой этим... счастливым... Я никогда, никогда не был с ним таким. И буду ли когда-нибудь?

   А колонна все двигалась. Махали платочками смешливые девчонки, бросали презрительные взгляды строгие горожанки, крутили пальцем у виска серьезные мастеровые, кто-то в самом деле пару раз швырнул грязью. Развевались лозунги: Любовь — это свобода! Мы делаем мир ярче! Песня взлетала в синее небо, с которого ветер убирал последние серые облака.

   — Хм,— услышал Костер, как переговариваются возле него, — и никто нам не мешает. А говорили — традиционалисты...

   — Тебе что, драки захотелось? Король не позволит... Зачем ему беспорядки в столице. Говорят, на следующей недели прибывает посол из...

   

   Прошли мимо одного переулка, миновали другой. Третий расположен так, что стоящих в нем людей маг разглядел еще на подходе. Настоящая выстроенная колонна. Суровые лица, палки в руках, под солнцем блестят железные наконечники. Традиционалисты. И королевской стражи нет. Похоже, впереди оценили опасность, движение стало замедляться. Колонна начала сжиматься, как гусеница-листокрутка перед прыжком, которым она пугает птиц, так что те редко рискуют ею полакомиться. Магу легко удалось пробраться вперед, почти к самому входу в переулок. Прямо перед ним — строгие суровые лица двух мужчин, старого и молодого, видимо, начальников. И показалось на какой-то миг, что эти — ближе и понятнее, чем развеселая компания, в которой он только что не против воли.

   И будто что-то вскипело в доселе спокойных рядах традиционалистов.

   — Бей негодяев, губящих молодежь! Смерть извращенцам! — выкрикнул старший.

   Неповоротливая гусеница сжалась еще больше и слегка подалась назад. Маг замешкался, зеленая лента в его руке отчаянно забилась на ветру. Сейчас, сейчас побегут, палки наперевес, ударят, как копьями, рык прокатится по главной улице, разгоняя перепуганных зевак... Еще секунда, еще...

   Стена пламени вырвалась из-под ног волшебника, разрастаясь, поднимаясь выше, разбегаясь в стороны, разделяя. Нестерпимый жар требовал: бежать, отступить. Но нельзя, огонь погаснет, всего лишь седьмой уровень, чтобы удержать огненные волны нужно быть — совсем рядом. Горят ресницы, того и гляди займутся волосы. Дикий вой в переулке, куда пламя гонит тех, кто готов был убивать безоружных. Огонь перед глазами, огонь внутри... Гори, Костер-на-берегу, не согрел никого, так стань пожаром, и пусть сгорает твоя незадачливая дружба-вражда, несостоявшаяся любовь, твои амбиции и мечты. Не быть тебе магом второго уровня, которого не трогают людские страсти, который служит лишь равновесию и гармонии.

   

   А пока основные силы приверженцев прадедовских обычаев спасались от огненного вала, в ворота Лирийской обители, основанной еще первыми адептами ордена

   два столетия тому назад, расплавленные мощнейшим заклинанием, входили люди в черных масках, вооруженные необычными устройствами, не похожими ни на луки, ни на мушкеты. Постановление Пригородного суда о передаче старинного магического оплота во владение ордена бога Перемен за долги прошлых лет выполнили в считанные часы.

   

   Глава 5. В ожидании зимы

   

   Огненный вал, отделивший колонну ревнителей благочестия от их легкомысленных противников, приближался. Первым оценил обстановку Плющ:

   — Отступаем! В сторону, дворами уходить! — гаркнул он, — Назад! Не оборачивайся! — продолжал командовать он, и колонна, будто расслабившись наконец, дернулась. Кое-кто бросился в стороны, остальные побежали вниз по главной улице, тем более, что никаких препятствий вроде бы не предвиделось. Нечеткое построение, большие промежутки между рядами на этот раз сослужили хорошую службу, толкотни почти не возникло, бежали не быстро, многие отделялись по дороге, исчезая в переулках. Дыхание жара вскоре стихло, оглянувшись, бывалый воин не увидел пламенной стены и скомандовал оставшимся перейти на шаг. По пути испуганно делились впечатлениями:

   -И что же это было? Магия??

   -Да вы, что, с ума сошли! Мы на такое никогда бы не пошли, это же превышение предела необходимой обороны! -уверяли два мага, которые хотя и остались до конца, но перетрусили явно не меньше остальных.

   -А где барон Адре? Говорят, заранее знал про традиционалистов, поэтому и не пошел.

   -Скажешь тоже, поэтому, барон слишком важная персона, чтобы пешком по мостовой шагать.

   -Да и вообще, кто только не знал...Можно подумать, ты не знал? Многие знали, однако пошли же?

   -Да ладно, все обошлось, никто не обгорел. Лишь бы у этих — тоже все в порядке. А то мстить будут.

   К "Зеленому попугаю" добралось человек пятнадцать. К их удивлению возле таверны крутился патруль королевской стражи при полном вооружении.

   — Интересно, это они прибыли охранять? Или, наоборот, нас ждут неприятности?

   Но к радости совершенно обескураженных демонстрантов, стражники их не тронули, беспрепятственно пропустив внутрь.

   

   Травница Мале оторвалась от книги и взглянула в окошко, заслышав своеобразный шум. Мимо ее палисадника резво промчалась почти не утратившая формы колонна людей в серых суконных куртках и таких же шлемах. Потом тяжело проковыляли два старичка в такой же одежде, опиравшиеся на солидные палки и поддерживавшие друг друга. Немолодая, но от этого не менее любопытная женщина резво всунула ноги в сапоги, накинула куртку и выскочила на улицу. Она еще успела разглядеть угасание волшебного пламени в отдалении, там, где переулок втекал в главную улицу:

   -Вот это да! — восхитилась женщина, — однако, задали этим спесивым индюкам по первое число! Такая огненная стена! Не иначе, гнев бога Перемен. Он-то теперь в силе, и король благоволит к ордену, — вопреки своему возрасту, травница не жаловала традиционалистов.

   Немножко еще поохав, не без удовольствия подобрав брошенную прямо возле ее забора одним из бежавших палку с железным наконечником — пригодится, в гололед ходить, Мале встрепенулась и решительно двинулась к пересечению улиц:

   — Что ж это я, а может там кому-то помощь требуется?

   Помощь действительно требовалась. На обочине, не обращая внимания на холод, уткнувшись лицом в колени, неподвижно сидел человек в полуобгорелой одежде, и немного обкусанная огнем зеленая ленточка вырывалась из его кулака под порывами ветра.

   -Милый, да что ты тут сидишь? Кости вроде целы, и ожогов нет, подумаешь, брови и челку спалил. Вставай, простудишься, пойдем же, — приговаривала Мале, — осматривая и ощупывая парня, — ну пойдем же ко мне, умоешься, отдохнешь, отвару успокоительного дам. Она потянула его за руку, и, к удивлению травницы, молодой человек поднялся и покорно побрел за ней, опустив голову.

   -Да брось ты ленту-то свою поганую. Вот ведь придумали — зеленую любовь какую-то. В прежнее-то время, если курица петухом кричала или наоборот — считалось, что к беде... — ворчала женщина, неспешно возвращаясь к своему домику. Но парень будто не слышал, шагал, как пьяный и ленточку сжимал в руке как нечаянно найденное сокровище.

   Когда серый фургон королевской стражи подъехал к месту загадочного происшествия, блюстители порядка увидели только, как в лужах краснеют намокающие бумажные розы, а на рябине с наполовину ободранными кистями трепещет занесенная ветром в крону зеленая лента. Насмешливо каркнула ворона с кривоватой березы.

   Луч солнца в последний раз пробежал по черной глади лужи и умер, задушенный пухлыми жирными тучами. Пожав плечами и не обнаружив ничего достойного внимания, стражники вернулись в свое транспортное средство и убрались восвояси.

   

   -Ах, Лезе, — говорила травница своей старинной подружке за вечерним чаем, — эти хранители традиций еще ругают нынешнего короля. А ведь все министры при его дедушке ставились из их рядов, а казна тогда столь опустела, что жалование воинам платили через раз. Право же, сейчас хоть столицу привели в божеский вид.

   Лезе, как обычно, не возражала, она служила младшей помощницей в лечебнице при магическом управлении, где как-то никогда не поощрялись разговоры о политике, и ждала, что ей поведают дальше.

   — Нет, ты послушай, что сегодня-то приключилось. Они какую-то заварушку хотели устроить, а огненная стена как поднимется! Ох и бежали они, даже палку мне оставили. Не иначе, это гнев бога Перемен. Да, вот парень у меня тут, пострадавший, не говорит ничего, похоже, магический шок. Ты там скажи, в лечебнице своей, пусть приедут, заберут, мне с этим не справиться.

   Лезе исправно выполнила свой долг, не преминув, однако, передать рассказ травницы о гневе бога Перемен булочнице, мяснику и торговке овощами. Не часто ей, до крайности любившей сплетни, удавалось так себя побаловать, ведь заклятие молчания о делах служебных налагалось на каждого, кто со стороны работал в управлении магии.

   

   Король был доволен. Еще бы, орден бога Перемен за негласное содействие в получении Лирийской обители подарил лично в его собственность малоизвестное Нехтайское урочище:

   — А ведь они понятия не имеют о том, что там богатейшие залежи цветных металлов. Если бы они только знали... Но куда им, при всей их хваленой открытости миру они не сумели бы ни наладить добычу, ни продать выгодно.

   На столе оранжевым светом мигнул один из кристаллов дальней связи:

   — Ваше величество, — раздался голос распорядителя аудиенций, — Здесь глава ордена традиционалистов, умоляет принять его.

   — Ну что ж, проси, — вскоре тяжелая дверь кабинета распахнулась, и перед королем, в небрежной позе развалившемся в кресле возле внушительного письменного стола, уставленного разнообразными техномагическими приспособлениями, большей части южного происхождения, предстал глава ордена, с давних пор считавшегося одной из важнейших опор трона.

   — Ваше величество, оплот справедливости и мудрости, смиреннейше припадаю к Вашим стопам, дабы поведать о наших малозначительных нуждах, ибо только Вашими усилиями живы мы, Ваши рабы и подданные, — опустившись на колени, вошедший чеканным голосом выводил стародавнюю формулу просителя, которой по обычаю предварялось любое обращение к королю, будь то устное или письменное.

   Король терпеливо ждал окончания, и лишь когда прозвучали слова: К Вашей королевской милости прибегаю... , — произнес:

   — Встаньте, Ваше всеорденское, — однако сесть не предложил, — итак, в чем Ваша просьба?

   — Ваше величество! Помогите вернуть Лирийскую обитель, это наши намоленные древние стены, наша единственная магическая защита. И они теперь в руках этих, адептов бога смуты!

   — Спокойствие, только спокойствие! Как это Вы сказали? Бога смуты? Кого Вы имеете в виду? — Король отлично знал, кого его собеседник имеет в виду, однако считал лучшим способом смутить нежеланного посетителя прием, который бы заставил его по нескольку раз на разные лады повторять сказанное.

   — Простите меня, Ваше величество, я не сдержался, я хотел сказать — бога Перемен. Их презрение к дедовским обычаям, их низкопоклонство перед Югом...

   — Хватит!— оборвал король, — Здесь не площадь и не храм традиционалистов. Я не позволю при мне поносить орден бога Перемен, они законопослушные подданные, а ваши идеологические споры меня не интересуют. Ближе к делу.

   — Ваше величество, Лирийская обитель... сбился с заготовленной речи традиционалист... Да, Вы.... В вашей мудрости, конечно же, все знаете...

   — Ничего не знаю. У меня достаточно дел и без того, чтобы следить за вашими. Изложите просьбу связно, внятно, а если не в состоянии — подайте письмо через начальника отдела прошений, и оно будет рассмотрено. Так что там случилось? Летучие призраки? Оборотни?

   — Ваше величество, умоляю, в отделе прошений дело пролежит несколько месяцев. Только Вы можете... Суд отдал обитель во владение ордена бога Перемен за долги пятилетней давности. И судебные исполнители уже выполнили решение.

   — А что, долги действительно наличествовали?

   — Да, но можно было бы как-то иначе решить вопрос, не трогать нашу главную святыню... Вы своим королевским словом могли бы...

   — Что?! — в голосе короля начали прорезаться визгливые нотки, что служило признаком нешуточного гнева, — И это Вы — ревнитель древнего благочестия и уважения к старине смеете предложить мне... пойти наперекор закону! Указывать суду! Да как вы смеете! Суд у нас в Артее независим в течение нескольких веков! В последнее время вы стали забываться! Вчера мне доложили, что ваш орден чуть не устроил побоище в моей столице, пытаясь напасть на мирное шествие итовцев! И это накануне важнейшего дружественного визита!

   -Ваше Величество, итовцы — позор столицы, они аморальны, низки!

   -Что? Это говорите мне вы, вы, только что предложившие мне нарушить независимость суда, вы, способные с палками напасть на подданных короны, которых я освободил от преследований! Сомневаетесь в правильности моих указов? Вон! И скажите спасибо, что гнев бога Перемен, пославшего огненный вал, предотвратил готовимую вами бойню!

   Дверь за оторопевшим главой ордена гулко захлопнулась, а король вызывал начальника тайной канцелярии, специально для которого заранее открыл канал связи.

   — Ну что, слышал? — спросил король, ухмыляясь, будто и не кипел только что от гнева, подобно перегретому чайнику.

   — Ваше величество, прикажете наказать за дерзость?

   — Нет, зачем же. Они никогда не пойдут против королевской воли. Традиции, знаешь ли, вещь неплохая. Лучше — без огласки, как это ты умеешь, вручи разумные суммы некоторым из ордена, имеющим влияние, и напомни, что преданность короне будет и дальше должным образом оцениваться.

   -Повинуюсь. А итовцы? История с огненным валом?

   -Итовцы? Пустяки. С итовцами проблем не будет, у этой публики всегда найдется что-нибудь, за что их можно прижать: растление малолетних, недозволенные зелья. Впрочем, вызови барона Адре и намекни, что тайной канцелярии кое-что известно. Это нужный человек, у него неплохие связи за границей, и держать его на коротком поводке стоит. А расследование прекратить, слухам про гнев бога Перемен не препятствовать. Хотя, ясное дело, какие тут боги, это какие-нибудь магические штучки, — его величество, в облике которого ничто не напоминало о пронесшейся буре гнева, спокойно кивнул покидающему кабинет начальнику тайной канцелярии. Ему он доверял, как самому себе... почти.

   

   Сегодня в зале "Зеленого попугая" собрались очень важные персоны. Неведомо как сюда удалось заманить многих богатых ценителей песенного искусства, которые прежде ни за что не решились бы посетить столь скандальное заведение.

   Плюща трудно было смутить даже и такой публикой, но, разглядывая в перерывах между песнями жующую знать, он решил, что в конце выступления непременно устроит какую-нибудь хулиганскую выходку.

   

   Я улитка в расколотом домике,

   Влажный бок подставляю ветрам,

   Приходите, попробуйте ломиком,

   Повод вам к нападенью дам.

   

   Что мне ваши мораль и обычаи,

   Нынче плесень в основе основ,

   Отвергая пути привычные,

   Вниз ползу по ступенькам снов.

   

   Я — тупик мировой эволюции,

   Мне потомок в глаза не глядит,

   А судьба преподносит на блюдце,

   Знак упадочный — руну Ит.

   

   Вы пришли любоваться экзотикой,

   Черной грязи отраву пить,

   Только вы — как и я — уродики,

   Вместе нам на помойке гнить.

   

   В последний раз рванув струны, бард смачно плюнул на пол, и застыл, широко расставив ноги и презрительно глядя сразу на всех и ни на кого конкретно.

   Зал притих, не зная, как реагировать. За столиками, похоже, даже перестали жевать. За те две недели, что Плющ регулярно выступал в "Зеленом попугае", его успели оценить за нежные и страстные песни о любви, под которые завсегдатаям так хорошо мечталось о своем, за крутые интерпретации лихих куплетов, вроде пресловутой "Красотки". Ее, несмотря на пошлое содержание, входящий в моду бард исполнял с непередаваемой серьезностью, что создавало совершенно непредвиденный комический эффект. Но такой песни не ждали ни надменные аристократы, явившиеся поглядеть на новоявленный талант, ни старые поклонники, для которых ему случалось петь в узком кругу давным-давно.

   С первого ряда поднялся солидный господин с окладистой черной бородой и протянул певцу белую розу. И тут аплодисменты взорвали начавшую подкисать тишину. А барон Адре, не удостаивая происходящее вниманием, повел из зала оторопевшего Плюща, который едва успел кивнуть Лейту, вскочившему с места и бросившему на своего партнера жалобный взгляд.

   

   -Вы сегодня в ударе, мой друг, — ласково пробасил барон, приобнимая парня за плечи, — это надо отметить.

   — Хм, — думал певец, неспешно поднимаясь по лестнице, — а барон-то — законодатель мод. Я только что в лицо им не плюнул, а они... Да только если бы не баронская роза, еще бы долго, видно, соображали, свистеть или рукоплескать.

   Кожаная дверь кабинета мягко захлопнулась, и они вошли в изысканно убранный кабинет, где на столе красовались разноцветные вещицы. В них бывший королевский разведчик без труда признал заграничные кристаллы связи и устройства памяти.

   — Ну что ты смотришь мороженым судаком? Это мальчишке твоему немудрено вскинуться. — ухмыльнулся барон. — Небось думаешь, хочу тебя поиметь? Зря, у меня для этого есть другие. Совсем потерял квалификацию, разведчик... кстати, а как тебя выгнали?

   — Можно подумать, Вы не знаете, чей сын Лейт, — процедил Плющ, напряженно усаживаясь в кресле и стараясь не показать вида, что его задели слова о потере квалификации.

   — Прекрасно знаю, и знаю, собственно, за что, мне интересно другое — как это было обставлено...

   — Да очень просто, я два раза не прошел внеочередную проверку, и надо полагать, дело не обошлось без магии. А при этом — обычное увольнение, даже с небольшой пенсией.

   — Так, значит никакого урона чести? Это неплохо. Видишь ли, нам теперь нужны люди мыслящие, имеющие возможность бывать в обществе, а не просто, так сказать.... Зачем? Пришли новые времена, нужны новые силы...

   — Так Вы полагаете сделать из братства политическую организацию? — с особым упором на "Вы" произнес Плющ, которому надоело молча слушать барона и совсем не нравилось его тыканье.

   — Ну, зачем же так. Нет, конечно, однако, мы можем иметь влияние. Умный человек, с артистическими дарованиями, мог бы, выступая не только здесь, но и в других местах, и частным образом, — собирать информацию, для использования ее... к вящей пользе нашего братства.

   Плющ молчал, ему не хотелось ни принимать это паскудное предложение, ни спорить.

   — Ну что Вы, мой друг, неужели это Вас смущает. Вас, о котором я знаю очень много лестного. Вы же не будете отрицать, что змеиное кольцо, — барон неожиданно перешел на Вы, и почти нежно взял в свои руку своего гостя, — Вы получили после одной очень и очень своевременной смерти известного врага короны, сбежавшего в Риам? Не спешите отвечать, давайте пока выпьем за Ваш сегодняшний успех. А успехи еще будут, я в Вас верю. Ваш плевок — это что-то! Этим скотам только и нужно, чтобы с ними вели себя таким образом.

   Плющ молча слушал, отпив из бокала совсем чуть-чуть.

   — Ах, я и забыл, что Вы не пьете. Какой-то давний зарок? Ладно, ладно, можете не говорить. Впрочем, это придаст Вам особое очарование, пьющих бардов в нашей столице и так больше, чем крыс в подвале. Так Вы согласны?

— Да, — ответил Плющ, — который отлично понимал, что ответить нет, — значило покончить со своим так неожиданно случившимся взлетом в качестве артиста. От его внимания не ускользнуло, ни как зародилась волна аплодисментов, ее начали один-два человека, явно люди барона, ни тень азарта на лице его собеседника, которая ясно указывала, что тот не отступится.

   — Ну и отлично, я подберу человека, который будет организовывать выступления, помогать с финансовой стороной, — а Ваше дело — песни, и информация, впрочем, последнее — по мере возможности, по мере возможности. Не думайте, мы ценим таланты, каждый — достояние нашего братства. А теперь, в знак моего большого уважения, позвольте преподнести вам этот перстень. И — до завтра, я вижу, Вы устали, да и мальчишка Ваш заждался... А хорош парнишка, а? — весело подмигнул барон, качнулась в его ухе длинная серьга с аметистом, когда он встал, чтобы самому открыть дверь кабинета и проводить гостя.

   

   — Послушай, Лейт, — говорил Плющ мальчишке, уютно строившемуся у стенки, — и как же ты собираешься жить дальше?

   — Ну, ведь ты меня не прогонишь, — капризно растягивал слова его юный любовник, нежно проводя пальцем по щеке своего друга.

   -Да нет, речь не об этом. Просто тебе же нужно какое-то занятие. Это женщины выходят замуж и занимаются домом и детьми, да и то среди них есть магички, лекарки, и школьные учительницы. А ведь ты — мужчина. Остался бы дома, так учился бы имением управлять.

   — Нет, отец хотел, чтобы я поступил в гвардию. А мне не нравится это. Парады, смотры, паркет. Я хотел заниматься торговлей. Все эти южные штучки, ты не думай, я в них разбираюсь. Ездил бы по разным странам, продавал и покупал.

   — Эх, нет у нас денег, тебя бы в большую школу торговли в Риам...

   — Нет.. я хочу быть с тобой. И почему ты не хочешь...

   — Чего?

   — Чтобы я разделил твой знак...

   — Глупыш, это невозможно.

— Ну почему?

   — Потому что жив человек, с которым я разделил знак Ит. И не жди, что буду рассказывать о нем. И хватит, наконец, об этом.

   Мальчишка обиженно замолчал, потому что помнил, что такие его выходки чаще всего кончались одним и тем же. Его обожаемый друг злился и в сто первый раз сердито заявлял:

   — Запомни раз и навсегда — я твой партнер — но — я — тебя — не люблю.

   Пришлось Плющу, который терпеть не мог, когда у Лейта портилось настроение утешать его привычным, многократно опробованным, хотя от этого не менее приятным способом.

   Когда юноша уснул, бывший воин его королевского величества еще долго лежал без сна, думая о том, как легко заблудиться в новых витках столичной жизни, что так не может дальше продолжаться, что он не должен позволять своему партнеру погрязать в дурной атмосфере "Зеленого попугая", что удовольствие-удовольствием, а скучное равнодушие после никуда не деть. И удивлялся самому себе, что так редко вспоминает молодого мага, который, казался тем единственным, что подарила судьба, и что молчит знак Ит. Хотя, кто знает этот знак, говорят, он переменчив, как сама любовь.

   Через несколько дней, вернувшись после вечернего выступления, сердито сознавая, что помощник, приданный ему от барона, неплохо будет обдирать его по части вознаграждения, (и демоны с ним, нам пока хватает на жизнь, а дальше — будь что будет, хорошо еще, что барон не требует пока никаких дополнительных услуг), Плющ резко открыл дверь своей комнатенки и успел увидеть, как Лейт нервно рвет на кусочки какое-то послание.

   — Так-так — записочки баз меня принимаешь,— сделав страшное лицо, прошипел бард.

   — Никакие не записочки. Это письмо моего отца. Он готов простить побег, если я вернусь и исправлюсь, как он это называет, это уже не первое.

   — Послушай, ведь это дело. Может быть, отец впечатлен королевским указом, и действительно... Ведь ты мог бы учиться и стать кем-то...

   — Ни за что. Он запрет меня дома и разлучит нас. И не смей говорить об этом! Я без тебя не буду.

   -Ну вот,— зло думал Плющ, — проклятый мальчишка. Навязался на мою шею. Демоны бы зашибли их управляющего, который его соблазнил. А ведь если бы не он, может быть, ничего бы и не было, ни потери должности королевского разведчика, ни пещер Грома этих, ни Костра, который теперь боги ведают где, и, наверное, не вспоминает обо мне. Не вспоминает? А я? Я ведь тоже... Если бы не Лейт с его глупостями, и не вспомнил бы ни разу... а ведь я верил... — почему-то вспоминать месяцы, проведенные вне столицы Плющу с некоторых пор совсем не хотелось. Жизнь, свободная от службы, карьера барда, которая началась вроде бы не вполне чисто, но успешно, новые встречи, успех -все это кружило голову, не оставляло времени на раздумья, а песни — песни как будто складывались сами. (Странно, а говорят — песни — это любовь... кажется, сейчас во мне любви и нет совсем, а пою же?)

   Лейт, опечаленный невниманием, тем временем уснул, а к Плющу сон не шел, и, наконец, в голове у него сложился недурной план, который он решил исполнить завтра же. Бывший воин натащил всяких вкусных вещей и сладких напитков, уверив мальчишку, что желает хоть немного скрасить долгий нудный день, когда нет выступления. Погода по-прежнему мало напоминала зимнюю, низкие толстые тучи закрывали небо, даже днем приходилось зажигать светильники, что мало способствовало доброму настроению.

   -Иди к столу, — весело позвал он Лейта, который скорчился на кровати с какой-то книжкой,— хватит киснуть, а потом пойдем куда-нибудь, ты похоже на свежий воздух неделю не выбирался.

   — Ну вот уж и неделю... Да что там в грязи на улице делать? Вот если бы снег ...

   — Снега нынче, видно, нам не дождаться. Этакой зимы никто и не помнит. А я последний раз видел снег еще в Наксе...

   Плющ старался развеселить мальчишку, щипал и щекотал его, отчего тот заходился счастливым смехом, подливал сладкий ягодный напиток, рассказывал забавные истории. Парнишка был счастлив, давно ему не удавалось провести целый день с обожаемым человеком. Постепенно его речь становилась все медленнее, наконец, ресницы томно вздрогнули и замкнулись. Юноша уснул прямо в потрепанном кресле, полуоткрыв рот, и капелька слюны некрасиво стекала с уголка рта.

   Плющ, с удовлетворением оценив качество сонного зелья, спустился вниз, договорился с водителем новомодного безлошадного экипажа, которые в последнее время наводнили столицу, будучи поставляемы из-за рубежа, а затем осторожно вынес на руках спящего, и они поехали в долгий путь в загородное имение графа Л.

   

   Старый привратник не без удивления увидел перед воротами мобиль, граф Л, принадлежа к стойким традиционалистам не жаловал любителей заграничных новшеств. Однако его удивление стало еще большим, когда молодой человек потребовал вызвать хозяина, заявив, что речь пойдет о его сыне.

   Недовольно ворча и прихрамывая, привратник отправился докладывать. Но еще более удивительным стало то, что граф сам явился к воротам, нарушив все свои обычные правила.

   — Здравствуйте, Ваша светлость, — приветствовал его Плющ, склонившись с подчеркнутым почтением, и, не обращая внимания на полуоткрытый рот одного из столпов традиционализма, готового разразиться гневной тирадой, строго продолжил: — Я привез Вашего сына. Дальше все будет зависеть только от Вас.

   Не ожидая какого-либо ответа, молодой человек открыл дверцу экипажа и подхватил мальчишку на руки.

   — Что Вы с ним сделали? — только и успел охнуть граф.

   — Ничего, всего лишь опоил сонным зельем, иначе мне не удалось бы вернуть его Вам. Надеюсь, Вы обойдетесь с ним ласково.

   — Вы, Вы гнусный соблазнитель....

   — Ну вот, совсем не рассердился Плющ, — и это мне вместо "спасибо". Насчет соблазнителя, кстати, поинтересуйтесь этим у Вашего управляющего. Мне Ваш мальчик достался очень и очень продвинутым в некоторых вопросах.

   -Да как Вы смеете!

   — Тише, Вы не должны его разбудить до тех пор, пока я не уберусь отсюда. Да велите же, наконец, пропустить меня в дом, а то у меня руки отваливаются.

   И Плющ внаглую шагнул в дверь привратницкой, а графу ничего не оставалось, как последовать за ним.

   -Куда мне его нести?

   — В его комнату, я Вас провожу, — совершенно растерянный ревнитель старины, не верящий до конца, что сбылось его заветное желание, больше не сопротивлялся, а покорно шел впереди. Поручив сына вниманию слуги, граф неожиданно для себя отправился проводить наглого гостя.

   — Послушайте, граф, я не собираюсь Вас учить, как воспитывать сына, но уж поверьте, современную молодежь я знаю лучше Вас. Вы, наверное, и понятия не имеете, что Ваш сын прекрасно разбирается в заграничных новинках, и мечтает основать торговый дом? Вам и в голову не приходит, что два его побега из дома — всего лишь от желания быть кем-то, а не просто манекеном для Вашего престижа?

   — Вы сбили его с пути, и еще смеете....

   — Я же говорил, что сбил его с пути, как Вы выражаетесь, совсем не я. Я его подобрал, когда он появился в "Зеленом попугае". Да не бойтесь, его еще можно вернуть. У него даже знака Ит нет. Отправьте его за границу, жените, наконец. У Вас, небось, в доме ни одной миленькой служанки нет, одни старые грымзы.

   Граф сам не понимал, почему он терпит непрошеные советы и непочтительные высказывания, и облегченно вздохнул, когда привратник распахнул дверь перед необычным посетителем:

   — Прощайте, граф, и смотрите, не забудьте в красках описать Лейту мое предательство, когда он проснется, тогда легче будет с ним договорится, — улыбнулся бард, и вышел в мутный сумрак. Мобиль уехал.

   — Вот дрянь, — получил деньги вперед и смылся... драный попугайский сервис,— ворчал Плющ, вынужденный тащится пешком. Дорога выглядела унылой, грязной и малолюдной, хотя имение находилось совсем рядом с городом. Сумрачный день незаметно перетек в хмурый вечер. Липкая грязь разъезжалась под ногами. Наконец, на въезде удалось поймать наемный экипаж и уютно устроиться в салоне мобиля.

   Вскоре столица, будто купеческая зала перед торжеством, заблистала разноцветными огнями.

   — Да, довольно чуть больше полугода пробыть на севере, как ее и не узнать. Заграничные мобили на земляном масле, кристаллы памяти и связи, раньше-то они были доступны только избранным. Говорят, все это великолепие — от доходов за счет торговли металлами и все тем же земляным маслом... — Плющ поморщился, как всегда, когда ему приходили на ум прошедшие приключения. — А хорошо, что я сдал парнишку отцу. Все равно мне бы ничего для него не сделать... Интересно, а если бы я любил его? Смог бы так поступить? — но тут бывшего воин, а ныне входящего в моду барда доставили по назначению. Пройдя всего несколько шагов, он поскользнулся на ошметке глины, и рухнул, подвернув ногу. Тяжело подволакивая ногу и ругая идиотскую погоду, зиму, видимо, прочно застрявшую на пресловутом севере, водителя мобиля, не пожелавшего подъехать поближе к входу, Плющ кое-как поковылял к входу. Светилась всеми оттенками зеленого знакомая вывеска. Пара дней отдыха теперь ему обеспечена.

   

   Глава 6. Васильки

   

   Иногда время летит так быстро, что не успеваешь понять, куда несет тебя разноцветная волна дней, событий, встреч. И — маленьким камешком на дороге незначительная болезнь, остановка в делах из-за какого-нибудь препятствия. Тогда удается на какой-то момент остановиться, оглянуться. Иногда — увидеть как первые снежинки кружатся за окном, а другой раз — заглянуть в себя.

   Первая злость у Плюща по поводу подвернутой ноги прошла быстро. И теперь можно было валяться целыми днями на кровати, читать, лениво перебирать струны гитары, смотреть, как горит огонь в маленькой печурке. А на следующий день из окна полился белый свет от выпавшего за ночь снега, синичка с любопытством заглядывала в окно, а снежинки все падали и падали, склеиваясь в полете в густые тяжелые хлопья.

   И наконец, хватило "политической воли" написать письмо домой:

   "Любезные матушка и батюшка, а также возлюбленный брат мой. Я нынче вновь в столице. И как же она похорошела за последнее время! Вы бы ее не узнали. На улицах больше заграничных мобилей, чем лошадей, центральные улицы каждый день освещены, как прежде к дням коронации, а в лавках столько разных новых товаров, что не сразу и разберешь, для чего они предназначены. Я здоров и благополучен, правда, очень занят, так что не смогу навестить вас. Любящий вас сын и брат..."

   Такие письма не чаще одного раза в полгода он отправлял и раньше, ответы приходили еще реже, но ощущалось, что, написав эти скупые строчки, он снимает с души некоторый груз.

   Приходила травница, восхищалась его умением оказывать самопомощь, оставила целебную мазь, велела две недели поменьше ходить и побольше лежать. Приходили знакомые, приносили фрукты, сладости, книги и сплетни. Спрашивали, куда он дел Лейта.

   -Парень вернулся в семью, — отвечал всем Плющ, и смотрел так сердито, что расспросы прекращались.

   Приходил Грат, начинающий адвокат, предлагал начать дело о возмещении ущерба либо против хозяина таверны, либо против владельца мобиля.

   — Орлы воробьев возле гнезда не ловят, — смеялся Плющ.

   — Ну, выздоравливай, орел, — хлопал Грат его по плечу. А Плющ в который раз любовался его ладной фигурой и думал: — А что, если... И сам обрывал ненужную мысль: зачем? Да и должны же у меня быть, в конце концов, друзья.

   И нога болела совсем чуть-чуть. Всего лишь настолько, чтобы с чистой совестью считать себя больным, а не лентяем каким-нибудь. Прошли две недели, снег все лежал, его становилось все больше, и хотелось выйти на чистые нарядные улицы, ощутить на своем лице холодные поцелуи снежинок.

   — Все, завтра выбираюсь из берлоги, — решил бард, и когда в дверь постучали, довольно легко вскочил и отворил. На пороге появились Грат и еще двоих парней:

   — Плющ, я смотрю, ты здоров. А у нас как раз к тебе серьезное дело. Тут пока ты в постели валялся, в городе трех мальчишек нашли мертвыми. Мы говорить тебе не хотели, пока не выздоровеешь.

   — Упырь? Или призраки?

   — Нет, человек судя по всему. Кровь не высосана, задушены, а на шее — зеленая лента. Барон в панике, дескать, урон чести братства. Сам король, как говорят, взял дело под свой контроль. И награда назначена.

   -Да,— подумал Плющ, — барон... Кому — честь братства, а кому — детей хоронить, — а вслух заявил: — Мы поймаем его. Грат, ты пойдешь со мной?

   — Какие вопросы! И эти двое готовы.

   — Нет, и двоих много. Спугнуть можно. Я бы и один, но нужен кто-то для подстраховки. Так, рассказывайте, что-нибудь особенное о приметах злодея известно? О детишках погибших?

   — Охотится он возле больших горок, есть такое место на окраине, где все дети простолюдинов катаются. Снег выпал, так это им самая радость, и санок не надо, кто на ногах, кто на задницах. Днем-то они на работе или в школе, а под вечер хлебом не корми, дай накататься до превращения в снежный ком. И детишки все такие славные, говорят, волосы светлые, личики нежные... А примет его никаких особых не указывают. Болтают, бродил какой-то дядька возле горок, да может это и не он.

   — Так, это уже что-то. Будем ловить на живца.

   — Это как это? Жизнью ребенка рискнем?

   — Ну, зачем же. Грат, ты требуй у барона, чтобы он купил хороший свиток фантома, кристалл памяти — записывать будем, и кристалл дальней связи, вызвать помощь, когда поймаем. И с завтрашнего дня — на охоту.

   

   Охота длилась целую неделю, но, похоже, злодей заосторожничал, и на время затаился.

   -Плохо,— ворчал Грат, — сегодня весь день вороны орали, к оттепели. Вот растает снег, — тогда и не поймешь, где искать.

   Они довольно давно стояли за стволом старой ивы, что росла возле самой замечательной в городе горки. Подбиралась темнота, детей оставалось все меньше, лишь несколько самых упорных еще продолжали, не обращая внимания на промокшую одежду и разбитые коленки, скатываться по раскатанному до черного льда спуску. Подошел вполне респектабельно одетый мужчина. Постоял, посмотрел на катающихся. Повздыхал, огляделся...

   — Слушай, Грат, — давай фантома, — ей-ей, это он. Ну что такому солидному человеку, и не пьяный, и без компании здесь делать...

   — А если не он, — возразил адвокат, — барон нам за зря испорченный свиток по шее...

   — Ничего, уцелеют наши шеи, сам же говоришь, оттепель может быть. А если потеплеет надолго?

   Фантом был хорош. Небольшого росточка, худенький мальчик лет двенадцати, в расстегнутом мешковатом пальтишке, без шапки, мягкие кудри золотились под светом от ближайшего трехэтажного дома. И в этот момент мужчина оглянулся. Что-то сразу переменилось в его облике. Минуту назад странноватый тип, непонятно что ищущий возле забавляющихся детей, а теперь в движениях его появилось что-то осторожно-хищное, и вместе с тем притягивающее взгляд.

   — Мальчик, — позвал он, — у тебя что, тоже санок нет? Слушай, я не просто так пришел, мне надо дрова уложить помочь, а я тебе санки за это дам. Они старенькие, но еще ничего. Пойдем, я недалеко живу.

   Мальчик, вернее не мальчик, а магический фантом, немного помедлил, а затем двинулся за мужчиной. Парни за ивой затаили дыхание.

   — Грат, кристалл активируй, — зашипел Плющ прямо в ухо товарища. К их удаче, господин уставился на ребенка и не замечал их.

   — Ну что ты, маленький, — ласково обратился он к молчаливому юному спутнику, — ну, как тебя зовут? Подойди поближе...

   Фантом медленно, будто испуганно приблизился, потом подошел вплотную. Руки мужчины легли на плечи ребенка, медленно двинулись к шее и... сжали пустоту. Тут же господин был сбит с ног, погас ненужный фантом, и в какие-то считанные мгновения предполагаемого убийцу связали по всем правилам. Крепко держа пойманного с двух сторон, товарищи двинулись в сторону ближайшей улицы, чтобы вызвать экипаж и везти добычу ни много, ни мало — в тайную канцелярию его величества.

   Кристалл дальней связи шипел, кашлял, но, наконец, позволил — таки достучаться до "Попугая" и вызвать экипаж. А пока приходилось ждать. В тишине безлюдной окраинной улицы раздался голос пленника:

   — А я тебя знаю, ты поешь в "Попугае" о свободе любви. Что ты знаешь о любви, юнец? Вот у меня был маленький дружок. Отец — пьянь, зачуханная мать. Его я любил, и не так, как вы все думаете. Я с ним разговаривал, дарил ему подарки, мне за счастье представлялось его волос золотых коснуться. А потом один из ваших, богатенький, сманил его, и теперь он или у него в доме, известное дело зачем, или в живых его нет...

   — Ну и мстил бы этому, обидчику своему... Что ж ты, гад, детишек -то...

   — Детишек... Я ведь не всяких мальчиков... Я особенных выбирал. Они и смотрят иначе и... Они все равно бы достались таким, как вы. А так — чистые души в обитель света ушли. Я может быть, васильки из ржаного поля выпалывал...

   Услышав про васильки, Плющ так врезал пленнику по губам, что брызнула кровь, тот рухнул в снег, увлекая за собой Грата, вскочил, и если бы не быстрая реакция бывшего воина, который снова вдавил беглеца в снег, охотники могли бы упустить добычу.

   — Ты что, Плющ, рехнулся? Лицо попортил задержанному, как какой-нибудь городской стражник. Чуть не упустили его. Следовало ему сразу рот заткнуть, не давать болтать.

   -Ну бывает, взбесили меня его философские речи, теперь уж не поговорит разбитыми губами, — ответил воин, которому совсем не хотелось признаваться, что сорвался он оттого, что некстати вспомнил, как давно, еще прошлой зимой, называл Лейта, глядя в доверчивые синие глаза: Василек мой...

   — Да, — протянул Грат, — он совсем безумен.

   — Его бы зарезать прямо здесь, из милосердия.

   — Или отдать матерям тех детишек...

   Наконец, подъехал вызванный экипаж. В приемной тайной канцелярии Грат проявил себя просто незаменимым. Он четко потребовал, чтобы сотрудник просмотрел кристалл памяти, зафиксировал показания его и Плюща в протоколе, и даже попросил документ, удостоверяющий право на награду за поимку опасного преступника.

   — Вот видишь, я не зря именно тебя взял, восходящая звезда крючкотворства, — почти радостно говорил Плющ, когда экипаж повез их обратно к "Зеленому попугаю", а в голове все крутилось: васильки... васильки....

   И пел на следующий вечер новую песню:

   

   Вырос василек

   средь высокой ржи

   Не сплести венок

   так рука дрожит

   

   Мне тебя сорвать

   Несколько минут

   Стебель жесткий твой

   Руки нервно мнут

   

   Не сплету венок

   брошу просто так

   Прямо в пыль дорог

   Ты ведь лишь сорняк.

   

   Глава 7. Бабочки

   

   После нашумевшей истории с поимкой убийцы детей Плющ стал еще более популярен. Куда только его не приглашали, в каких аристократических и купеческих домах он ни пел, поговаривали даже о поездке за границу. Он стал раскован, хамоват, что придавало ему в глазах важных персон, пресыщенных всем, чем только можно, особый шарм. Выходки на грани приличий, песни, где нежность и двусмысленные намеки давали пикантную смесь, — все делало его готовым кумиром молодежи, находившей в нем почти иностранное очарование. И это как-то согласовывалось с новыми веяниями, с новой модой на все: вещи, одежду, технику — оттуда. А сколько рассказов о нем ходило!

   Рассказывали, что однажды он получил приглашение на званный обед от известного своей скупостью вельможи. Пришел, сел, ел и пил, как все другие гости, пока из своего кресла не поднялся хозяин.

   — Cреди нас, друзья, известный певец, он порадует нас своим искусством..

   — Благодарю за честь, но я не захватил гитару.

   — Как? — охнул вельможа.

   В ответ бард вальяжно достал из кармана приглашение и прочел: "Певец Плющ приглашается на торжественный обед по случаю именин..." А про гитару здесь не сказано. А на будущее прошу учесть — моя гитара хорошо звучит только тогда, когда пальцы прикасаются к струнам после звонкой монеты. А теперь позвольте выпить за здоровье вашей светлости и откланяться. Дела... дела.

   

   Передавали еще, что некий молодой потомок древнего, но обедневшего рода, спустивший остатки родительского состояния на азартные игры, вздумал обратиться с поучением:

   — Как Вам не стыдно, сударь, Вы дворянин, пусть и незнатного рода, а выступаете за деньги, и немало берете при этом.

   — Это Вам должно быть стыдно, — холодно парировал певец, — Вы последнее спустили. Шли бы лучше в королевскую компанию Драгцветмет, глядишь, заработали бы что-нибудь, чем делать долги и ошиваться по гостиным.

   — Да как Вы смеете! — взвился горячий аристократ, и замахнулся в намерении дать пощечину обидчику, но застыл от боли в вывернутой руке, и только и смог прошипеть:

   — Я Вас вызываю!

   — Да пожалуйста, только выбор оружия по праву за мной.

   Кто разгласил подробности дуэли? Это осталось неизвестным, но о них хихикая шептались дамы, прикрывая веерами язвительные улыбки, их пересказывали молодые офицеры за чаркой вина, и даже слуги, которым обычно нет дела до господских глупостей. Говорили, что когда на следующий день соперники встретились в условленном месте за городом, Плющ приказал своему секунданту принести из экипажа два совершенно одинаковых деревянных ящичка:

   — Вот, взгляните, мое оружие.

   — Кинжалы?

   — Ничего подобного. В ящичках — обычные флейты, совершенно ординарные, на которых учатся начинающие, изволите взглянуть. Секрет в том, что одна из них смазана великолепным ядом. Мы сейчас закроем ящички, Ваш секундант несколько раз поменяет их местами, и я думаю, Вы не откажетесь выбирать первым, дабы меня не обвиняли потом, что я выбирал по какому-нибудь известному мне тайному знаку. Затем мы одновременно сыграем на флейтах небольшую мелодию. Если не умеете — можно просто подудеть. Ах, какой замечательный яд я достал, через минуту в глазах потемнеет, затем живот сведет дикой болью, а к вечеру проигравший умрет. Итак?

   Соперник побледнел, но гордость не позволила ему отказаться. Над полем полилась приятная мелодия, сопровождаемая неумелыми рваными нотами, и... несчастный защитник дворянских традиций рухнул на землю, схватившись за живот.

   — Погодите-погодите, отдайте флейту, — насмешливо проговорил Плющ, — а ну, посмотрите на меня. Он поднес инструмент соперника к губам и проиграл еще одну мелодию. — А Вы однако, легковерны, насчет яда-то я пошутил.

   И удалился со своим секундантом, оставив пристыженного обидчика в растрепанных чувствах.

   Рассказывали еще об одной дуэли. Плющ сам вызвал солидного человека, который нелестно отозвался о его семье, дескать, как это почтенные родители воспитали такого.

   — Не сметь трогать мою семью. Я, кажется совершеннолетний, и могу отвечать сам за себя. Я вызываю Вас

   -Отлично. Теперь Вы не отвертитесь пошлой шуткой. Мы будем драться на шпагах

   -Хорошо, только давайте внесем одно дополнительное условие.

   -Какое же?

   -Знаете, я читал в одной книге, что у западных племен победитель в поединке получал побежденного прямо после боя.

   -Это как это?

   -Как женщину, разумеется. По крайней мере, даже если проиграю, мне останется в утешение удовольствие, которое я получу.

   -Да как Вы смеете. Я Вас убью...

   -Если Вы меня убьете, дополнительное условие потеряет силу, но сдается мне, что непросто убить носителя змеиного кольца, — и бывший разведчик выразительно поднял вверх палец, — поэтому-то и возмущаетесь. Так как...

   Красный как рак, злой, как пчелиный рой, дворянин предпочел извиниться за свои слова, потому что вокруг стали собираться любители сплетен.

   

   Слыша о себе такие истории, Плющ обычно говорил, что насчет дуэлей — правда, а вот насчет скупердяя — так этот анекдот он слыхал еще от своего дедушки. Но о прекрасной Эдайне не рассказывали...

   Морозным вечером, после выступления в одном из аристократических домов, когда бард собирался уезжать, к нему приблизилась женщина, одетая в великолепное платье по самой последней заграничной моде. Небольшого роста, худощавая, со слишком большими черными глазами, как будто и не красавица. Но что-то необычное сквозило в ее облике. Еще более удивило то, что она обошлась без всяких церемоний:

   — Послушайте, Плющ, давайте познакомимся, я — Эдайна.

   Об этой женщине барду приходилось слышать. Жена одного из самых богатых вельмож, много времени проводившего за границей, отличалась эксцентричностью, не выходящей, однако, за рамки приличий, ее острый язычок мог зацепить любого, но сама она оставалась недоступна ни для какого злословия.

   — Поедем ко мне в гости, неужели тебе еще не надоела плоская рожа твоего помощника?

   Такое простонародное выражение в устах этой изысканной особы не блистало редкостью, однако Плющ заинтересовался.

   — Прекрасная госпожа, надеюсь, Вы понимаете... — намекнул он, указывая на зеленую ленту, которой как обычно, был перетянут его лоб...

   — Ах, какие глупости, мы мило побеседуем, я покажу вам свою оранжерею. Так едем?

   И они поехали. Действительно, оранжерея — выше всяких похвал, а купальня просто великолепна. В теплом уюте спальни беседа порхала как бабочка над цветами:

   — Ты, похоже, недавно растворил дверь в нашу так называемую элиту? О, наша элита — это что-то. Лучше всех его величество. Он, конечно, помешан на всех этих иностранных штучках, мечтает догнать и перегнать своих друзей с юга и востока. Хорошо еще, что на западе всего лишь дикие кочевники, а с севера холодный океан. Но когда надо, готов не только пустить пыль в глаза, но и проявить твердость. А как он надувается, давая аудиенции: Вы, столпы патриотизма! Вы должны думать о величии страны, а не о ваших обветшалых догмах! — это традиционалистам. -Помилуйте, главный жрец бога Перемен, светоч прогресса, — и берет взятки за право занятия должностей в ордене? — это либералам. А сам пытается вертеть и теми, и другими. По мере возможности, конечно.

   — Однако, как это Вы о его величестве?

   — Да ладно, у меня с ним есть несколько совместных милых воспоминаний юности... его юности. И давай на "ты", нечего разводить светские церемонии. Хорошо румийцам, у них в грамматике нет ни "ты", ни "вы" в таком смысле, как у нас. Да что я говорю, ты лучше меня знаешь румийский... Нет, ты бы видел, как эти двое, Сирве, главный жрец-переменщик и глава традиционалистов, сверкают очами, когда им случается встретиться в официальной обстановке. А этот Сирве... Одет с иголочки, лучший заграничный парфюм, взгляд — стальное лезвие, а сам... Скажу тебе по секрету, он интересуется молодыми людьми хорошего телосложения, случается, дает им неплохие места в ордене, если ему угодят. Что ты, какие зеленые ленты? Благопристойность превыше всего, указ-указом, а кто знает, что завтра взбредет на ум молодому королю?

   Эдайна продолжала болтать, нисколько не беспокоюсь оттого, что ее собеседник помалкивает, а только слушает, невольно улыбаясь.

   — Давайте выпьем за встречу, совсем немного, это не вино, а совершенно особый напиток, эликсир любви.

   Крошечные серебряные стаканчики тускло блестели, в спальне витал летний запах спелых яблок, сухого урока и изюма, от выпитого слегка кружилась голова, и бард чувствовал себя будто в дебрях старого сада, когда последние плоды еще желтеют среди оголяющихся веток, и бледное солнце скупо играет на их почти прозрачных боках.

   Женщина легко, без чьей-либо помощи высвободившаяся из платья, пропела плавным ласкающим голосом, так не похожим на тот, которым она только что передразнивала придворных и самого короля:

   -Посмотри же на меня, разве я хуже твоих мальчиков? У меня узкие бедра, маленькая грудь и ни капли жира, не то что у тех дам, что проводят дни, еле-еле переползая из комнаты в комнату, и покидают дом только в карете или мобиле. Нет, я люблю плавать, скакать на лошади, каждый день занимаюсь гимнастикой.

   Бард смотрел и видел — не женщину, а просто совершенное тело, к которому хотелось прикоснуться...

   — Вы прекрасны, милостивая госпожа...

   — И это все, что способен изречь признанный сочинитель страстных песен? Но я не в обиде, к чему слова, лучше разденься, ложись на живот, и ты узнаешь, что такое настоящий восточный массаж.

   Он повиновался. Тонкие сухие пальчики пробежали по мышцам, разгладили, прикоснулись к каждому позвонку, собирая жар внизу изнывающего тела. В нарастающей почти нестерпимой истоме почувствовал, как что-то вполне привычное входит в него, пальчики пробираются сбоку и охватывают то, что надо и так как надо, а дальше горячая волна размазала его по перине, как масло по куску хлеба, оставляя силы лишь для того, чтобы не кричать.

   Когда он отдышался и перевернулся, в оранжевом свете волшебного огонька она сидела на пятках и победно улыбалась. А на стене под стеклом будто живые вспыхивали синим, , золотым, перламутровыми — бабочки под стеклом.

   — Что это было?

   -Ничего особенного, заграничная игрушка, пристегивается, с подогревом...

   — Да.... До чего дошла техника.

   — И как? Хорошо?

   -Лучшего невозможно желать. Надеюсь, очаровательная госпожа позволит мне воздать ей должное?

   -Ну конечно, как можно отказать тому, с кем попробовал напиток любви.

   -Какие же из ворот наслаждения будут мне предоставлены ? — с насмешливой церемонностью спросил он

   — Любые из трех.

   — А если все три сразу? — прошептал новоявленный поклонник прекрасной Эдайи, и нависая над хрупким телом, проник пальцем в глубину узенького входа, раздвинул нетерпеливым языком губы, и вошел в третьи врата способом, от которого не отказался бы и самый закоснелый традиционалист.

   Утром она сама проводила его и спросила: — Ну как? Многое ли могут твои любовники такого, чего не могу я?

   — Не так много, — согласился он, — ты — потрясающая. Ты — как изысканное блюдо в "Синем льве", где никогда нельзя догадаться, из чего сделано то или иное чудо кулинарного искусства, да и не стоит это узнавать...

   -Однако, оригинальный комплимент, — улыбнулась женщина, — А ты, выходит, любишь картошку с салом? У меня есть два парня из простых. Хочешь, я приглашу и тебя?

   Они нежно поцеловались на прощание, и в экипаже, полузакрыв глаза, Плющ все думал, что после такого сутки будет спать, и дня два не сможет петь... И стояли перед глазами бабочки за стеклом, мертвая красота. И я для нее такая же бабочка, для коллекции...

   А через несколько дней он пел:

   

   Бабочка мертвая под стеклом

   Не поднимет крыло

   

   Я распялю свою любовь меж булавками наслаждений,

   Я отравлю свою любовь ревностью и сомненьем

   

   Я положу свою любовь в книгу жизни закладкой,

   Я запечатаю ее в банку мечтаний сладких.

   

   Я придавлю свою любовь тяжкой пятой рассудка,

   Я укрою свою любовь под маринованной шуткой.

   

   Пусть умирает моя любовь, мне ее жизнь лишь в тягость,

   Я положу ее под стекло, на цветную бумагу.

   

   Там, где изысканный полумрак сохранит занавеска,

   Там в коллекции на стене ей приготовлено место

   

   Бабочка мертвая под стеклом

   Не поднимет крыло.

   

   — Подумать только, еще немного, и каждую минуту своей жизни я буду превращать в песню. И что тогда останется от меня? И для меня самого? — Но черные глаза госпожи Эдайны более не тревожили его.

   

   Глава 8. Кому горишь в награду

   

   В родных стенах Костер постепенно поправлялся, по крайней мере, физические силы вернулись, и он начал подумывать, как бы поскорее вернуться к хоть каким-то своим прежним изысканиям. Наконец, он решил продолжить свои усилия по улучшению и удешевлению магических порталов, чем занимался до своего столь несообразно закончившегося вольного поиска. Библиотека, мастерские, снова библиотека... прошло несколько дней, и пока никто не тревожил его.

   На четвертый день его вызвал Фиолетовый Лосось.

   -Да,— думал Костер, — когда я имел третий уровень, а Лосось -четвертый, мне не приходилось тащиться к нему в кабинет, как начинающему.

   -Многие годы на пользу магии тебе, Костер-на-берегу, — встретил его Лосось официальным приветствием, — садись, расскажи, чем занят.

   -Я решил пока взяться за усовершенствование свитков портала. А к весне, надеюсь, госпожа Сирень в цвету возьмет меня в экспедицию на Север.

   -Однако, Костер, ты отстал от жизни. Север твой никому не нужен, там нет ни металлов, ни земляного масла.

   -Но там летучие призраки и другие монстры...

   -Подумаешь, как-то люди там живут. Сейчас не до окраин, а сюда они не сунутся. Знаешь, Серый Ясень открыл, что эти твари не выносят шума, света, так что в столичном округе им делать нечего.

   -А порталы?

   -Кому теперь нужны порталы, доставляют не то чтобы очень быстро, а для получения даже одного свитка нужно немало дорогих материалов. Нет, заграничные мобили на земляном масле гораздо эффективнее, гляди, они стали доступны всем, у кого есть средства.

   -Ну, может быть мне заняться кристаллами? Или поиском фундаментального знания?

   -Кристаллы? Заграничных, которыми наводнены все лавки, хватит всем. А земляное масло и цветные металлы позволят нам и дальше покупать все техномагические штучки. А фундаментальные знания, знаешь ли, не кормят. Так что предлагаю тебе, пока не поздно, перейти к оружейникам. Оружие, нам никто не продаст, нужны свои разработки. Король хочет модернизировать армию. Да и кое-кто кроме короны, готов заплатить. Слышал о Лирийской обители? Наши быстрострелы с парализующим эффектом решили все дело.

   -И как, никто не пострадал?

   -Ну, не то чтобы никто. Некоторые падая, кое-что себе поломали, да еще не то два— не то три человека не перенесли действия яда. Но зато результат.

   -Да как ты можешь! Это же наши сограждане...

   -Сами виноваты, нечего было сопротивляться решению суда. Так как, переходишь к оружейникам? Будешь под моим началом. Ты, конечно, сейчас многого не можешь, всего лишь седьмой уровень, но нам лишние руки не помешают.

   — А могу я подумать?

   — Думай, только недолго. У нас тут не богадельня. Или — переходишь, или...

   

   В своей комнате Костер трясущимися руками перебирал свои вещи: -Надо уходить. Сегодня, сейчас, пока есть решимость. Да чтобы я — под начало Лосося, Лосося, который всегда отставал на шаг, да еще заниматься оружием. Ладно бы только для короны... Но они, видно, готовы продавать кому угодно...

   Сумка как назло не хотела расстегиваться. В голове стучало, а в груди все шире разливалась свинцовая тяжесть: — Сейчас, посижу немного и продолжу...

   Но продолжить не пришлось. Тяжесть еще немного помедлила и рванула болью, от которой сбилось дыхание, Костер замер в кресле, не в силах пошевелиться, постепенно впадая в душное забытье. Когда через несколько часов к нему пришла Сирень, которая заходила каждый вечер, ей ничего другого не оставалось, как срочно вызвать целителей.

   -Только в лечебницу не надо, — еле слышно шептал волшебник, — оставьте меня здесь.

   

   -Ну вот, — говорил Фиолетовый Лосось Сирени на следующий день, — твой подопечный опять болен. Следовало бы отправить его хотя бы в магическую лечебницу.

   — Костер останется у себя. Целители будут смотреть за ним. А если ему суждено умереть, он умрет, как подобает магу, а не в больнице.

   — И чего ты о нем заботишься. Стоит ли женщине... У него ведь знак Ит... — с понимающей ухмылочкой поинтересовался Лосось.

   — Так-так, — начала закипать волшебница, — Про знак тебе известно, откуда, хотела бы я знать. Так ты намекаешь на то, что я забочусь о нашем собрате, побуждаемая плотским влечением? Да это прямое оскорбление! Я имею все основания вызвать тебя на магический поединок!

   Этого Лосось совсем не хотел. Он отлично понимал, что в таком поединке Сирень окажется сильнее, и хотя смертоубийства в них случались редко, проигравший надолго терял уважение коллег.

   — Тихо, тихо, я беру свои слова обратно, возись со своим потухающим Костром сколько вздумается...

   — Ладно, но если я еще услышу... Я напомню кое-кому, что некоторые выскочки из молодых совсем забыли старинные магические правила.

   Лосось пожал плечами, дескать, совсем сбрендила женщина, у нас тут не обитель традиционалистов, но вслух ничего не сказал, и маги разошлись, оставив недовольство потухать внутри, как и положено их могуществам.

   

   Зимние краткие морозы сменились оттепелью, грачи вернулись так рано, как никогда и теперь с удовольствием рылись на городских помойках. Запах прелой земли врывался в городскую вонь от все увеличивавшихся в числе мобилей, от труб нового завода, где делали, боги ведают что, но который дымил, не переставая. Только здесь в маленькой комнатке время как будто остановилось. Костер целый месяц лежал в постели, редко вставал, почти не ел, и не разговаривал. На Сирень он взирал отсутствующим взглядом, и она не решалась утешать его, потому что опыт подсказывал, что молодой маг близится к смерти. Маги с разрушенной основой долго не живут. Настал день, когда Сирень вынуждена была заговорить о последнем желании. К ее удивлению, Костер вполне четко смог его высказать:

   — Я хочу, если это возможно, увидеть одного человека. Его прозвище Плющ, и найти его можно в "Зеленом попугае".

   

   Плющ валялся на кровати и грыз семечки. На стуле громоздился черно-белый рассыпающийся конус, разгрызенные семечки падали на пол, подумаешь, слуга потом подметет, а кончики пальцев покрылись черным налетом. Когда в дверь постучали, он был страшно недоволен:

   — Нет, ну надо же, опять я кому-то понадобился, отдохнуть не дадут. Но к досаде добавилась нотка страха, когда выяснилось, что его настоятельно приглашают в магическое управление.

   -Отклонить такое приглашение, это все равно, что отказаться прийти в Тайную канцелярию, — думал певец, быстро одевая что-то поофициальнее, пока посланец ожидал за дверью. -Что бы это могло значить? Не думаю, что маги заинтересовались моими песнями, хотя кто знает? И словно в жар бросило... А если это как-то связано с северными приключениями, с ... И это Костер вспомнил обо мне... И что я ему скажу? Все в прошлом, забудь, как забыл я?

   Спрашивать посланного от магов о чем-либо не полагалось, в молчании они ехали до управления, ехали долго, в экипаже, запряженном лошадью, а не в мобиле.

   Нашлось время вспомнить вчерашнее выступление в доме одного сановника, когда, приготовившись по своему обыкновению спеть что-то разухабистое, певец заметил, как из-за занавеси, прикрывавшей боковую дверь, выглянула совсем юная девушка, почти ребенок, нежное личико светилось вниманием и каким-то непонятным восторгом. И он впервые одернул себя, проиграл нечто без слов, а потом запел:

   

   Костер, костер, кому горишь в награду?

   Где берег твой, затянутый дымком?

   Мне до тебя дойти сегодня надо,

   Зачем опять твой свет так далеко!

   

   Я весь промок, в лицо промозглый ветер,

   Одежду рвут колючие кусты,

   И только ты издалека мне светишь

   Надежду выжить даришь только ты.

   

   Пройду сквозь лес, болото под ногами,

   Не страшен мне вдали звериный вой,

   Иду к тебе, мне в душу светит пламя,

   Издалека уже согрет тобой.

   

   Как близко ты! Продравшись сквозь преграды,

   Оставил страх, иду к тебе другим.

   Гори сильней, ведь я с тобой, я рядом...

   Но гаснет он, оставив горький дым.

   

   Весь вечер Плющ пел простые народные песни, ласковые и суровые, и лицо его оставалось серьезным. Слушатели, ожидавшие очередных фривольностей, а, может быть, и скандальчика, поначалу разочарованно пожимали плечами, а потом ... потом и их, таких утонченных, таких пресыщенных, что черный цветок лиарии, на который садятся одни только мухи, кажется им интереснее простой ромашки, захватили старинные мелодии и слова, повествовавшие о древних как мир, страданиях и радостях. Нет, конечно, некоторые вставали и уходили, но это мало волновало певца. А девочка... девочка так и стояла до самого конца, прячась за портьерой, и барду не было стыдно перед ней.

   И теперь, тащась по раскисшему снегу в старомодном медлительном экипаже, не имея никаких оснований заговорить с сопровождающим, бард не мог отделаться от мыслей о том, что он мог бы, мог как-то узнать, что с его магом.

   "Нет, — обрывал он сам себя, — маги, они и родным не всегда скажут. А я кто?"

   В молчании подъехали к воротам Магического управления, в молчании привратник пропустил их внутрь. Плюща проводили на третий этаж, и провели в маленькую комнатку со спущенными серыми шторами. В постели, закрыв глаза, лежал, судя по запавшим щекам и тусклым волосам, тяжело больной человек.

   Плющ растерянно стоял в полутьме. Страх обволакивал его, не тот, что бывает при понятной опасности, в бою, в сложном походе, когда приходится висеть над бездной или переходить топкое болото, не тот, который касается сердца даже опытного воина при звуке боевой трубы. Бесполезный, ни к чему не ведущий страх, который тянулся из детства, когда неизвестной магией поразило мать и брата. Он стоял, не зная, что должен делать здесь, где должно быть, прочно угнездилась смерть, которая лишь ждала, когда ее жертва пройдет некий положенный обряд и достанется ей по праву. Глаза больного медленно открылись, и, к своем ужасу, Плющ узнал его.

   — Здравствуй. Я хотел видеть тебя. Как ты? — тихий шепот вместо когда-то звонкого веселого голоса.

   — Хорошо... — а дальше что, спросить в ответ — А как ты? — не хватило храбрости.

   — Ты помнишь богиню желаний? Все вышло по ее слову. Я теперь и совсем, наверное, не маг, а ты больше не любишь меня...

   Плющ не смог ответить. Не осталось в его сердце прежней любви, только трепет перед неведомым, что приготовилось забрать к себе его товарища, которого он и не надеялся увидеть когда-нибудь. Казалось ему, что перед ним — совсем не тот человек, с которым он путешествовал в далеких лесных краях, чье тело ласкал теплыми летними ночами.

   — Прощай, спасибо, что пришел. Иди теперь...

   После этих слов отворилась дверь, будто там, за ней все слышали, и тот же посланный вошел, вывел посетителя из комнаты, повел по тем же коридорам.

   Очнулся бард только тогда, когда за ним захлопнулась дверь привратницкой.

   -Да как же я... Что же это я... — ужаснулся он и отчаянно задергал веревочку колокольчика. Вышел сморщенный как старый гриб, худенький старичок-привратник и строго заметил:

   -Что Вам нужно, молодой человек?

   — Я... забыл при своем визите в Управление одну вещь...

   -Вещь? Так что Вы так волнуетесь? В Управлении магии воров нет. Вам следует не шуметь здесь, а подать просьбу с подробным описанием забытого, завтра получите искомый предмет прямо у меня.

   — Какое еще описание, ты что, рехнулся, старик. Мне надо видеть кого-нибудь из ваших главных, прямо сейчас...

   — Оскорблять привратника при исполнении служебных обязанностей не полагается, — проскрежетал дед, и какая-то сила, явно магического происхождения пихнула Плюща в грудь, от чего он еле-еле удержался на ногах, развернула, а затем ноги сами понесли его прочь.

   

   А на третьем этаже великая волшебница Сирень гладила по волосам худенькую девушку с невыразительным, но милым лицом:

   — Ну что ты, Зарница, не плачь. Может быть, он и не умрет. Он имел довольно обычную, хотя и прочную основу, тщеславие и жажда знаний, теперь она разрушена. Кто знает, исполнение последнего желания иногда творит чудеса.

   

   Плющ нанял первый же встретившийся ему на пути экипаж и в совершенной прострации поехал обратно в свою таверну. Он зачем-то вошел в общий зал, хотя поначалу собирался идти к себе, и тут ему на шею бросился Лейт.

   — Плющ, наконец-то! Знаешь, отец мне все время втолковывал, что ты сам захотел от меня избавиться, а я не верил, а он держал меня взаперти ... Но я все равно...

   — Да отцепись ты от меня, не видишь, и без тебя тошно. Убирайся обратно к отцу, я не собираюсь нянчиться с тобой, — рыкнул бывший воин, легко оторвав от себя не очень-то сильные руки мальчишки, и так толкнул его, что тот не удержался на ногах и рухнул на пол. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из присутствующих вмешается, Плющ выбежал из зала.

   Ночь прошла почти без сна. Чудилось, кто-то скребется в запертую дверь, где-то под

   окнами душераздирающе орали коты, скрипели шаги по лестнице, и не приходило ни покоя, ни раскаяния, ни какого-либо решения. Утром раздался стук, а когда он не откликнулся — громкий голос Грата:

   — Плющ, срочно спустись вниз, беда... Лейт... умер.

   Мальчишку нашли утром возле потайной комнаты в подвале, где, как все знали, собирались любители запрещенных зелий. Вызванная целительница сразу определила, что смерть наступила от слишком большой порции "ласкового забвения". Вечером за телом парня по поручению отца, которого сочли невозможным не известить, прислали катафалк, запряженный двумя могучими черными конями, и Плющ смотрел, как его Василек отправляется из "Зеленого попугая" на этот раз действительно навсегда. Когда повозка скрылась из вида, он в первый раз вошел в комнатку с тяжелыми темно-вишневыми шторами с намерением забыться хотя бы на краткий срок.

   

   Глава 9. В когтях змеи

   

   Прозрачные стеклянные сосуды, прямоугольные, округлые, похожие на бокалы на тонких ножках на гладкой темноте стола, одни пустые, а в других светятся жидкости, изумрудные, как трава после дождя, красно-оранжевые закатные, желтые, под цвет полной луны, глубоко синие, такого цвета в природе и нет, из полных в пустые, из полных в пустые, дин-дон, дин -дон, не бульканье, а будто ручеек весенний... А в самом большом почти квадратной формы красное, желтое, синее.... Черной мутью болотная жижа заплескалась перед глазами... Вынырнуло из нее лицо... да какое там лицо, рожа гнусная, помощничек, демоны его забодай:

   — Господин Плющ, господин Плющ, ну нельзя же так, уже третий день... Вы себя погубите, право... Сегодня вечером такой важный концерт... Барон...

   — Барон перебьется, — в голове почему-то почти прояснилось, болит только так, что сил нет терпеть, — А ты пошел вон... За деньги, что получаешь по договору, я могу каждый день бить тебе морду, а за те, что прилипают к твоим рукам незаконно — раз в неделю спускать с лестницы!

   — Ну успокойтесь, ну что Вы, право...

   Исчез. В голове снова мутно, но приятно, так перед тем, как заснуть бывает, что-то мастер зелий, видать, дал нюхнуть.

   

   — Послушайте, надо же что-то делать, мастер Варе, наш бард так и умереть может, а он нам нужен.

   Владелец комнаты запретных зелий опечалился. Мало того, что на днях от "ласкового забвения" умер Лейт, незадачливый отпрыск аристократического рода. Еще хорошо, что не прямо в заведении. Травница Мале, которую перепуганный коридорный вызвал на помощь, орала так, что тряслись стены, грозила донести. Еле-еле ее успокоили, пригрозив в свою очередь упомянуть там, где следует, что почтенная знахарка сама недавно приобрела солидную порцию одного из неположенных снадобий, что хорошо годились не только для создания грез, но и для облегчения страданий тяжелобольных. Знакомый лекарь, выписывая документ о смерти мальчишки от сердечной слабости, смотрел так выразительно, что пришлось заплатить ему вдвое против обычного. И еще этот Плющ, не приведи боги, с ним что случится, считай, полрепутации погибло. А Варе репутацией дорожил. У него не какой-нибудь притон на Серебристой улице, у него заведение высшего разряда, где богатые господа могут рассчитывать на самые изысканные зелья и на надежные стены, не имеющие ушей и глаз.

   — Послушайте, господин.... Извините, не могу вспомнить Ваше достопочтенное имя... Надо бы попросить барона Адре прислать сюда двоих молодцов посильнее, и отправить господина барда в приют серых сестер.

   — Но сегодняшний концерт...

   — Сегодня придется все отменить.

   — Вы забываете свои обязанности! У Вас гибнут клиенты, да Вы просто-таки подрываете репутацию "Попугая".

   — Знаете ли, я все же не нянька и не лекарь, и притом, ни разу не видел, чтобы человек так быстро скис, как этот ваш Плющ. В конце концов, где Вы были эти два дня? Почему пришли только сегодня, если так уж о нем печетесь?

   На это ответа не последовало, потому что господин помощник явно занимался эти дни какими-то своими, не подлежащими огласке делами. Он сухо поклонился, и отправился выполнять данный ему совет.

   

   Плющ с трудом приоткрыл глаза, жмурясь от яркого солнца. За окном, как видно один из тех частых теперь дней, когда не понять зима ли, весна. Облако кучерявое, почти весеннее, прикрыло солнце — и потемнело в комнате.

   — Где я? — вслух спросил наверное, и тихий женский голос отозвался: — Ты в добрых руках.

   Рядом на некрашеный табурет опустилась женщина. Платье серое длинное, платок полностью скрывает волосы, спокойное безмятежное лицо... Серая сестра. Приют традиционалистский бога грозного и милосердного. Слышал о таких раньше, будто забирают туда совсем потерявших облик человеческий пьяниц, любителей запретных зелий, и там возвращают к жизни, только после из них в мир мало кто приходит обратно, остаются под сенью грозного и милосердного, рабами в обителях, прислужниками в храмах.

   -Что ж, сестра, выходит вы спасли меня? Не погнушались носителем знака Ит?

   -Мы, сестры грозного и милосердного, не гнушаемся никем, каждый может найти дорогу к свету, дорогу к нашему богу.

   -Что ж, благодарствую, теперь я, стало быть, ваш? И в каком качестве мне надлежит служить вам? В каменоломни определите или в землекопы? И сколько раз на дню молитвы великому богу возносить прикажете?

   -Грозному и милосердному возносят молитвы не по приказу, а по велению души, а что касается службы, то ее требуют от тех, кого мы спасаем даром. За тебя же хорошо заплатили. За такую плату мы избавили тебя от испытания отмены, два-три дня — и сможешь уйти отсюда на своих ногах. Велик дар грозного, но милосердного. Два заклятия наложены на тебя во имя его — никогда не прикоснешься ты к зельям, помутняющим разум, и никогда не сможешь убить себя.

   — Дивны дела ваши, сестра. Так значит, я свободен?

   -Cвободен? Никто не свободен, пока ходит по земле. Тела наши — темницы, желания греховные — бичи, тщеславие, сребролюбие и властолюбие — наши сторожа. А ты... Был ли ты свободен, когда учился в школе мечей, где каждый шаг по приказу? Или, может быть, ты был свободен, когда служил в разведке? И что ты сделал со своей свободой — продал себя с потрохами барону Адре, этому гнусному нечестивцу?

   -С потрохами? Нечестивцу? А деньги-то его нечестивые взяли... — подумал Плющ, но спросил лишь: Так вот как много вы обо мне знаете, откуда бы?

   -От тех, кто привез тебя, нам нужно знать как можно больше о тех, кого мы беремся исцелить, тогда заклятие ложится успешнее.

   -Что ж, благодарю тебя за спасение и за то, что не гнушаешься беседовать со мной.

   — Благодарить надо не меня, а бога великого и сострадающего. Да пока, видно, твое сердце к этому не готово. Кто знает, что будет завтра? Ты думаешь, вот я, отвергший традиции, раскованный и вольный, и эти — скованы вечным страхом перед своим богом... А между тем, между нами есть и общее. Если все будут такими, как вы, носящие проклятый знак, не прекратится ли род человеческий? А если все станут такими, как мы, серые сестры и братья, дающие обеты безбрачия, не будет ли то же самое? Мы и вы — две крайности, два полюса, а жизнь-то идет посередине. Но есть и разница, только она не там, где ты видишь. Ты стоишь на обочине... и делаешь вид, что тебе нет дела до людского потока на дороге, а мы — пытаемся остановить толпу, ползущую к пропасти, или хотя бы идти против течения.

   — Удивляешь ты меня, жрица великого бога. Вам дозволено вести столь длинные речи?

   — Нет на мне обета молчания, могу говорить столько, сколько ты способен выслушать. Теперь же ухожу, а у тебя есть время подумать, пока ты слаб, и тело не может довлеть над духом.

   

   Дверь закрылась неслышно, Плющ остался один. После приходили другие сестры, указали, где умывальня, приносили еду, но ни одна более не сказала ни слова. Серые фигуры, опущенные ресницы, не за что зацепиться взгляду. Вечером следующего дня он попросил выдать ему его куртку и отпустить восвояси. Не отвечая на его благодарственные речи, очередная девушка в сером принесла одежду и вывела за ворота. Вечерний закат дотлевал красными угольями под рваными облаками, сильный ветер порывами швырял снежную крупу, нужно было возвращаться к себе и жить дальше.

   Зима в этот год сменялась весной много раз. Сегодня — оттепель и синее небо, грачи орут, как положено, а назавтра низкие облака нависнут над городом, перепутавшем сезоны. Рыжий свет новомодных фонарей под вечер отражается в пухлых небесных зеркалах, а липкий сырой снег заваливает улицы.

   Жизнь модного барда пошла вразнос, как запруда на ручье под натиском вешних вод. Выступления — где велено и как попало, только чтобы выполнить требуемое. Временами предавал голос, но изысканное общество находило в его хриплой манере новое очарование, хвалило, как они выражались, обаяние упадка. А после — ночи или со случайными партнерами или с Аенисом, третьим секретарем румийского посольства. Да, нравы за год сильно поменялись, если раньше за такую связь можно было попасть на крючок тайно канцелярии, то теперь в этом присутствовал какой-то даже шик, ему завидовали сотоварищи по братству. Еще бы, Аенис — высокий, сильный красавец, кудри золотые что водопад, куда попали осенние листья. Знак Ит молчал — впрочем, бывший воин окончательно уверился в его полной непредсказуемости.

   Никто, кроме барона Адре, не знал, что не внезапно вспыхнувшая страсть, не восхищение красотой заставляют барда быть с человеком, который, как говорили, не отличался нежностью. Кристаллы, розовые кристаллы памяти. Их Плющ обязался передавать по назначению, а что может быть удобнее любовного свидания?

   И совсем никто из братства не знал, что сделал бывший королевский разведчик в первый раз, получив от своего фактического хозяина волшебный кристалл с информацией. Ему доверяли, он бродил по городу, где хотел и с кем хотел. Никем не замеченный, побывал в неприметном одноэтажном домике, прятавшемся среди густых сосен на окраине, прошел в особую боковую дверь, где располагалась так называемая доносная. Здесь каждый гражданин мог поведать о деле, касавшемся государства и короны. Специальный служащий выслушивал рассказ, если дело представлялось незначительным, гражданин мог невозбранно покинуть помещение, если же оно виделось представляющим интерес, то случалось одному доносчику получить награду, а другому так отведать плетей.

   -Я, Плющ, бывший боец отряда королевский разведчиков по кличке Сейнэ имею сообщение, важное для короны, — небрежно дотронулся до губ двумя пальцами так, чтобы змеиное кольцо блеснуло красными камешками— глазками.

   Из-за занавеси, за которой как обычно, скрывался слушающий, донеслось: — Ожидайте, за Вами придут.

   — А кольцо-то сработало. Чтоб сразу, не выслушав, проводить к начальству...

   

   Вот и кабинет, в нем не раз приходилось бывать в той, прежней жизни. На стене — изображение Когтистой змеи, символа военной разведки, золотыми буквами в рамке из пышных листьев арекии — гимн:

   

   Мы за отечество идем в незримый бой,

   И тьму и свет берем себе в подмогу,

   В когтях Змеи окажется любой,

   Кто нашей службе перейдет дорогу.

   

   Добро и зло не станем различать,

   Когда идет борьба за интересы,

   Лишь перед родиной мы будем отвечать,

   Когда добьемся в битве перевеса.

   

   Ни бог, ни демон не помогут нам,

   Лишь ловкость рук и быстрота атаки,

   Кто против нас — получит по рукам,

   Будь он вельможа — или просто всякий

   

   За короля, за родину, за честь,

   Мы победим — погибнет вражье дело,

   И никогда не сможет надоесть

   Такая служба мыслящим и смелым.

   

   В когтях змеи добыча есть всегда,

   Пусть враг силен, но мы всегда сильнее,

   Пока мы служим, черная беда

   В страну пробраться просто не посмеет.

   

   В памяти бывшего воина тут же зашебуршилась похабная переделка, которую с удовольствием пели на редких, но бурных пирушках. Самым приличным куплетом был:

   

   А ну-ка девки, становитесь в ряд,

   Вас оглядим и спереди, и сзади,

   Когда любви разведчики хотят,

   Вы точно не останетесь внакладе.

   

   К удивлению Плюща, начальник встретил его радушно.

   — О, Сейнэ, так ты живехонек! Да, наш человек нигде не пропадет. Дурак ты, что уехал тогда, мы бы нашли тебе дело. С чем пожаловал?

   — Господин первый охранитель, я состою во вполне определенных отношениях с третьим секретарем Румийского посольства. Барон Адре, один из столпов братства носителей знака Ит, к которому я имею несчастье принадлежать, передает ему через меня секретную информацию в кристаллах памяти. Содержание ее у меня не было возможности узнать. Но полагаю, что эти действия наносят ущерб государству.

   — Сколько кристаллов ты передал?

   — Пока один, но полагаю, будут еще.

   — Что ж, хорошо, что пришел. Впредь, получив кристалл, будешь передавать его нам, мы в свою очередь обеспечим тебя копией, с информацией для их разведки, ложной естественно. Когти змеи на страже. Иди.

   — Что ж, теперь все правильно, — думал Плющ, — Снова служу отечеству, да и надуть этого надменного садиста Аениса приятно, я и так обманываю его с другими партнерами, а теперь буду еще и по другой части...но что-то будет, если... Если я попадусь Тайной канцелярии... Если меня выследит кто-то от барона или румийцы...Эх, будь что будет.

   И что-то действительно грянуло и очень даже вскоре.

   

   Глава 10. Ласточки

   

   Король кипел от гнева:

   — Как! — распекал он начальника тайной канцелярии, — Теперь, когда мы, наконец, наладили успешное развитие отношений с Руми, ваш агент допускает роковую ошибку и попадается! Скандал! И это накануне заключения широчайшего торгового договора за последние двадцать лет! Мы должны вытащить нашего идиота, как можно скорее, пока он не разболтал лишнего. Кто у вас сейчас на крючке?

   — Барон Адре, известный сборщик самой разной информации. Впрямую, конечно, доказать будет непросто, но мы приложим все усилия, если на то будет воля Вашего величества.

   -Барон еще пригодится.

   — Еще есть его любимец бывший королевский разведчик, а ныне бард Плющ. Третий секретарь посольства Руми — его любовник, наверняка дело не так просто. Третьи по традиции занимаются шпионажем.

   -Этого Плюща срочно взять в разработку. Чтоб через неделю — доказательства шпионской деятельности румийца, суд, скорый и справедливый, и обмен.

   

   В уютной комнате, убранной мягкими цветными коврами в тусклом свете затейливого светильника розоватого стекла злой и измученный Плющ сидел на краю широкой кровати, уныло разглядывая растительный узор прямо перед собой. Его партнер глубоко вздохнул, и бард нехотя повернулся, посмотреть, не проснулся ли тот. Но нет, Аенис продолжал мирно спать на животе, кудри все также ворохами осенних листьев разлеглись по подушке, капельки пота поблескивали на голой спине.

   -Да... я, конечно, редкостный дурак, кто-то кладет за отечество голову, а я -так задницу. И досталось же мне сегодня, вдобавок весь исцарапан, будто с кошкой общался или с ревнивой бабой. Глядя на это неземное чудо и не подумаешь... Спит как невинный юноша, а еще полчаса назад... Идиот я, каких мало... И кристалл бросил прямо на столе, а если... Припрятать бы...

   Но додумать, куда припрятать кристалл памяти, Плющу не дали. Дверь с грохотом распахнулась, в комнату ворвались пятеро в черных масках, обездвиживающее заклинание лишило незадачливых любовников всякой способности сопротивляться.

   — Тайная канцелярия... — мелькнула мысль, и в глазах барда потемнело от магического удара. Одиночные камеры тайной канцелярии ожидали любовников.

   

   Плющ вот третью неделю сидел и ждал своей участи. Тюрьма тайной канцелярии — не городская кутузка, ни сырости, ни крыс, и даже пища простейшая, но не гнилая. Первое время бывший разведчик усердно вспоминал способы и приемы блокировки боли, ожидая допросов с пристрастием, но время шло, никто не вызывал его.

   — Нет, — рассуждал Плющ, — начальник военной разведки за меня не заступится. Это обесценит всю дезинформацию, которую я передавал. Но, возможно, именно поэтому меня и не допрашивают, где-то как-то он, видимо, намекнул кому надо.

   Постепенно глухая тоска вползала в сознание. Отбивал по сотне земных поклонов, так что болела спина — не богу, грозному и милосердному, а чтобы хоть немного подвигаться. Пел, без гитары пение не радовало. Стихи новые не сочинялись, только все чаще и чаще вставало перед глазами бледным эскизом лицо Костра, не такое, какое он видел в каморке управления магии, а прежнее — то веселое, то гневное, но азартное — времен северных приключений:

   — А ведь его, наверное, и в живых-то нет. И мне недолго осталось, король-гуманист не любит хитроумных казней, так что висеть мне в петле...

   

   Но Костер на берегу, маг, потерявший основу, остался жив. Весна вошла в свои права, затрепетали на березках листочки размером с самую мелкую монетку. Черными гусеницами осыпались с осин отцветшие сережки. Зяблик ругался на ветке, кликая дождь, а в солнечную погоду выпевал немудреную трель.

   Заботами волшебницы Сирени его не трогали, да и Фиолетовому Лососю было не до таких мелочей, как какой-то коллега-неудачник, небось, не объест управление. Назревал потрясающий воображение по цене контракт с короной на поставку вооружений, подвалились и еще важные заказы, а что там затевает Сирень, которая выхлопотала -таки денег на экспедицию к пещерам Грома, велика ли важность...

   В дверь тихонько постучали. Что-то зачастила в последнее время Зарница, будто надеялась, что вернется прошлое. Сколько ни убеждала ее Сирень, девушка не верила, что какая-то там руна, причем связанная с человеком, который ушел и больше не возвращался, может быть сильнее их прежнего.

   -Костер, посмотри в окно, что ты все сидишь со своими книгами, пойдем, подышим весной, — начала молодая волшебница и осеклась, горло сдавило ужасом, ноги подкосились: на ладони у мага удобно устроилась бледная большая, тугая отвратительная гусеница. Да, она невелика, но узнать в ней всегдашний ужас магов, страховидку, смог бы даже начинающий.

   — Костер, что... — девушка собрала последний силы и попятилась к двери.

   — Ну что ты боишься, это в самом деле страховидка, только маленькая. Хочешь узнать, откуда они берутся?

   — Нет, нет, — еле-еле прошептала магичка, выползая из комнаты.

   

   Прошло больше часа, когда требовательный стук снова оторвал Костра от его манускриптов.

   — Госпожа Сирень, — с церемонным поклоном маг встал из-за стола, — а я как раз собирался прийти к Вам с просьбой.

   — Просьбы потом, скажи сначала, что ты сделал с бедняжкой Зарницей, она приползла ко мне в невменяемом состоянии и до сих пор рыдает.

   — Ничего особенного, просто показал ей страховидку, мою личную.

   — То есть как? — охнула Сирень, падая в кресло.

   — У меня есть своя собственная страховидка, маленькая пока. Зато я знаю, как они получаются, они возникают из наших страхов, ошибок, терзаний... а потом питаются всю жизнь этим же. Мою я теперь не выпущу, она будет при мне всегда, посмотри, ну разве не славная гусеничка. Она не опасна, потому что привязана только ко мне, а я ее научился контролировать. Вот взгляни.

   — Гадость какая, белая, как личинка майского жука. И это ты спокойно держишь на ладони? А когда вырастет?

   -Не вырастет. Я не такой уж трус, чтобы ей досталось слишком много пищи. Подрастет куплю цепочку золотую. (И плевать мне теперь на Лосося, — самодовольно усмехнулся про себя Костер, на что гусеница ощутимо дернулась и даже вроде бы стала потолще).

   — Да, кто бы мог подумать, что маг с разрушенной основой... Ты продолжаешь удивлять меня, Костер. Все не решаюсь просить тебя, чтобы позволил определить твой уровень и посмотреть новую основу.

   — При всем уважении к правилам управления... У меня нет теперь уровня совсем, не могу делать некоторых простейших вещей, которые доступны ученикам, а с другой стороны... Что-то изменилось во мне, наверное, оттого, что решился не строить себе основу. Я, видимо, смирился с тем, что навсегда привязан к человеку, которому нет до меня дела, и постепенно привыкаю к мысли, что мир таков, каков он есть. А без основы — не так уж и плохо. Одна из бед магов — одна, но пламенная страсть, когда все приносится в жертву одному дару, одной цели. Попробую просто жить, хорошо делать то, что мне позволят силы, и не требовать большего.

   Молчание было ему ответом. Сирень восхищалась новым настроением своего подопечного, но с трудом справлялась со знакомой тошнотой, подступавшей к горлу, когда решалась взглянуть на существо, уютно устроившееся в ладони молодого мага. И беспокоило великую волшебницу что-то похожее на чувства, которые испытывает стареющий наставник по отношению к ученику, превзошедшему учителя, но выбравшему иной путь. А ведь по-настоящему этот молодой человек, заклейменный дурным знаком Ит, ее учеником никогда и не был.

   — Да, так с какой просьбой ты хотел идти ко мне? — решительно перевела беседу в другое русло Сирень, которой ее положение не позволяло долго предаваться эмоциям.

   — Госпожа Сирень, прошу Вас как одного из руководителей управления, подать прошение королю о том, чтобы барда Плюща, обвиненного в шпионаже в пользу Руми, отдали магам согласно древним уложениям.

   — Так ты знаешь...

   — Конечно, я теперь слежу за новостями в государстве, иногда знать их небесполезно. Я не хочу, чтобы его повесили.

   -Да ты хоть представляешь себе, что значит — отдать магам?

   — Прежде из таких преступников делали зомби, или в жертву приносили при черных обрядах. А теперь времена другие. Да никто и не будет интересоваться его судьбой, когда ворота управления закроются за ним. А мы возьмем его в экспедицию к пещерам Грома.

   — И тебя не смущает, что он — предатель родины? — спросила Сирень, а хотела:

   — Тебе все равно, что твой бард не любит тебя, — но не решилась.

   — И это говорите мне Вы, можно подумать, не Вы стали свидетелем того, как в прошлом веке, когда меня еще на свете не было, Кречет Черный выдал Восточному королевству несколько новейших боевых заклинаний, как раз накануне попытки тогдашнего короля начать войну, и в результате боевые действия так и не начались. Тысячи жизней не были принесены на алтарь пустых амбиций, а Кречет скрылся в Руми... Был ли он предателем? Или спасителем страны?

   — Что ж, сегодня день твоей правоты, может быть этот человек и вправду будет полезен, когда мы пойдем к пещерам Грома, — вздохнула Сирень, понимая, что отказать не сможет, потому что, кто знает этот знак Ит, и смерть одного из партнеров приведет к гибели другого? Говорят, это случалось нечасто, но все же.

   И больно стало ей, оставившей свои чувства далеко за пятьдесят лет тому назад, в давно отцветшей весне, видеть сверкнувшую на миг и тут же погасшую улыбку молодого волшебника.

   

   Тем временем дипломатический скандал замяли, отношения между державами в нем участвовавшими не пострадали, да и то сказать, шпионаж — дело обычное, а торговые связи — вещь, которой стоит дорожить. Обмен шпионами прошел без проблем, красавец Аенис отправился на родину, а королю начали поступать просьбы. Первым обратился барон Адре. В прошении, написанном в самом изысканном стиле, он уверял, что несчастного певца попросту подставили, что он понятия не имел, что в этих кристаллах, что он подвержен склонности к запретным зельям — но и только...

   Просили за Плюща и некоторые поклонники его таланта, причем не столько певческого, сколько совершенно иного, — из знати...

   И, наконец, король не без удивления получил неофициальным путем изящный конвертик, пропитанный запахом экзотических благовоний.

   — Да, — подумал монарх, — вдыхая знакомый ... о так хорошо знакомый аромат — подумать только, прекрасная Эдайя просит за этого ... подумать только, и это несмотря на его зеленую ленту... Да, прекрасная Эдайя.... — и король самодовольно улыбнулся, — хотел бы я еще раз... Но, увы, я не могу позволить себе миловать шпионов. Традиционалисты и патриоты мне этого не простят. Однако жаль будет все же вешать такого удальца, у которого столько заступников... Надо же, верховный жрец бога Перемен...

   Король задумался, в это время его секретарь вошел с очередными бумагами. Первым лежало письмо с печатью магического управления.

   -Вот это да, маги прислали прошение... Интересно.... Давай, читай, а то завитушечный почерк их магичеств мне не по вкусу.

   — Просят не повышать плату за землю, на которой стоит их управление...

   — А землицы -то нахапали — будь здоров...

   — Предлагают новые варианты быстрострелов с повышенной убойной силой...

   — Это интересно, распорядись пригласить начальника департамента.

   — А в конце просят отдать им по древнему праву магов барда по прозвищу Плющ.

   -Нет, просто поразительно, — усмехнулся король, — который не имел привычки вести себя со своим секретарем с официальной чопорностью, — сегодня все просят за этого барда. Кстати, что это за древнее право магов, напомни-ка мне.

   — Право магов означает, что человек, виновный в преступлении, освобождается от положенного наказания, однако лишается имени и состояния и пожизненно поступает в распоряжение магического управления. Что дальше бывало с такими людьми — могу справиться в старинных хрониках. По— моему, правом магов не пользовались не меньше двух столетий. Есть сведения, что прежде маги делали из них зомби или еще как-то использовали в своих целях.

   — Да, удивили... Им еще нужны опыты на людях? Впрочем, это кстати. Я объявлю свою королевскую волю, что этот самый Плющ лишается дворянства и будет отдан на волю магов согласно древним уложениям, как преступник. Думаю, что "согласно древним уложениям" понравиться традиционалистам, а то, что он останется жив утешит тех, кто просит за него. А налог на землю для магов — не снижать! Заплатят, тем более, если мы приобретем у них для короны новые быстрострелы.

   

   Плющ с трудом оценивал, сколько времени он пребывает в своей замечательной комфортабельной камере. Только навыки бывшего разведчика держали его на границе между отчаянием и размеренным существованием, в котором одной из основных целей стало поддержать себя в форме на случай допросов и, особенно, на случай публичной казни. Быть мешком, который поволокут к виселице, бард не хотел.

   — Пойду сам и умру как должно, — думал он, и эти мысли заставляли его держаться, принимать осточертевшую пищу и не поминать злым словом серых сестер, что лишили его возможности умереть самому. И тем не менее, мерзкий холодок пополз по спине, когда двое молчаливых как обычно стражников связали его руки и повели прочь из камеры.

   В кабинете за столом, покрытым синим сукном, сидел толстый чиновник тайной канцелярии, возле него не без изумления Плющ увидел человека в старинном магическом облачении, включая высокий колпак и богато украшенный плащ. В таком виде, известном по старинным гравюрам, магов можно было лицезреть только лишь на годичной ассамблее, на которую обычные граждане не допускались.

   — Что же это, допрашивать будут с применением магии... Этому нас неважно учили, считалось, что если дело дойдет до такого допроса, противостоять ему не магу невозможно, и следует перейти к мерам по самостоятельной остановке сердца. А это-то теперь мне не доступно, спасибо серым...

   Но вместо вопросов, чиновник взял со стола лист бумаги и простуженным голосом начал читать:

   -Дворянин... такой-то, ныне известный под прозвание Плющ, за шпионаж в пользу иностранного государства лишается всех прав и состояния. Согласно древним магическим уложением по милосердию его королевского величества отдается до конца жизни в магическое управление, каковое может использовать оного предателя и преступника для своих надобностей.

   После этих слов Плющ впал в какое-то оцепенение, покорно шел туда, куда вели стражники, а они посадили его в черную карету, куда чуть позже забрался маг, усевшись напротив. Лошади тронулись, а бард не решался даже подумать о том, что ждет его теперь. Ясно, что не смерть, мертвых тел маги могут добыть сколько угодно в бедняцких лечебницах, а что-то хуже смерти.

   К удивлению его, в управлении его поместили в довольно приличной, хотя бедной комнатушке, без окон, в подвальном этаже, но путы сняли и никакой охраны не поставили. Дверь запиралась только изнутри, и недавний арестант смог бродить по подвалу, сколько хотел. Смешная для него самого попытка найти выход не увенчалась успехом, встречавшиеся на пути молоденькие мальчишки и девчонки, похоже, ученики первого года, не видели и не слышали чужака, должно быть из-за какого-то заклятия, на него наложенного. Он легко нашел купальню, трапезную, смог привести себя в порядок, что-то поесть, но окончательно убедился, что для окружающих как будто не существует.

   Так прошло несколько дней. К вечеру к нему в комнату явился молодой человек, маг или не маг, разве разберешь, спросил, не нужно ли чего-нибудь.

   — Нельзя ли мне получить гитару?

   — Завтра.

   — Что будет со мной дальше?

   — Послезавтра поступаешь в распоряжение мастера мечей. На время занятий заклятие невидимости будет снято. Будешь помогать учить начинающих.

   — А разговаривать я хоть с кем-нибудь смогу?

   — Нет. Говорить только со мной. Остальные тебя не услышат. С учениками только по делу.

   Маг удалился, но каждое утро он приходил, чтобы отвести Плюща в зал, где шло обучение обращению с холодным оружием. Хоть какое-то дело. Гитару дали, правда не ту, почти родную, оставшуюся в "Попугае", но играть все-таки можно. Играл вечерами, все чаще пел любовные песни, болело бедро там, где багровым начинал гореть проклятый знак.

   -А ведь была любовь... Были песни... Зачем понадобилось связываться с бароном, признания захотел... да что оно стоит, это признание...

   И вспомнилось, как однажды с друзьями забрел в бедный квартал. В задрипанной таверне уселись у окна, спросили пива, он потихоньку перебирал струны. Подошедшая хозяйка, смущаясь, сказала все же довольно громко:

   — Послушайте, добрые господа, пили бы вы скорей свое пиво, да шли бы отсюда во имя всех богов.

   — А что так, хозяюшка? Или мы плохо заплатили?

   — Заплатили-то вы щедро, да ленты вот ваши зеленые... Сейчас мужики пойдут с фабрики, а они у нас тут серьезные, не любят таких... Неровен час, драка выйдет, а мне это ни к чему.

   Пожав плечами и не допив неважное пиво, друзья поднялись и вышли, посмеиваясь:

   — Подумать только, с фабрики, слово-то румийское, а ведь еще год назад мужики только мастерские и знали. Собирают, поди, заграничные хреновины какие-нибудь, а туда же, в традиционалисты норовят... Эх...

   

   А все-таки весна пробивалась и сюда, в магическое управление. Сегодня Плющ вышел в перерыве между тренировками на площадку, покрытую каменными плитами как раз в тот самый момент, когда стихла незамеченная из зала первая весенняя гроза. Меж плит зеленел умытый дождем мох, прямо над головой проносились ласточки, на розовых кустах возле самой стены глянцевитые листочки радовались влаге. Опустив голову, Плющ увидел на каменной плите виноградную улитку. Животное расправило объемную ногу и медленно ползло по плите, наслаждаясь теплом и влагой. Неожиданно для себя Плющ наклонился, бережно ухватил темную раковину и аккуратно оторвал улитку от плиты:

   — Иди сюда, глупая, раздавят ведь тебя, — испуганное существо поначалу дернуло рожками, потом успокоилось, снова вытянуло тоненькие отростки с блестящими глазками-капельками по концам. Плющ посмотрел на сидящее на ладони неторопливое создание, положил его на траву возле розовых кустов. Выпрямился, шестым чувством бывшего разведчика определив, что сзади кто-то смотрит на него, и обернулся.

   — Здравствуй, — раздался голос, слишком ровный, чтобы быть по-настоящему спокойным. Плющ успел удивиться, что кто-то, кроме приставленного к нему специально мага и учеников на занятиях, может разговаривать с ним и видеть его, прежде чем осознал, что рядом Костер, живой, вполне здоровый, и узнаваемый:

   -Ну, здравствуй же. Ты знаешь, что скоро экспедиция к пещерам Грома? Ты идешь, и я тоже.

   

   Глава 11. Летом

   

     Портал открылся прямо на главной площади недобром поминаемого Плющом города Накса. Впрочем, город и главная площадь — слишком громко сказано. Тогда, в чистоте первого снега, домишки выглядели как пряничные домики под сахарными крышами, на заваленных снегом обочинах не было видно грязи и мусора. А сегодня в непривычно знойный для начала лета день все по-другому. На площади перед огромным для столь небольшого поселения храмом всех богов (нет, подумать только, такого нет даже в столице) в высыхающей буро-зеленой от тины луже валялась тощая пестрая свинья, уныло рылись в придорожной пропыленной траве грязно-белые куры и петух с наполовину ощипанным хвостом. Скульптурная группа на фронтоне храма, изображавшая бога Перемен, произносящего речь перед Серым богом в присутствии всего божественного собрания выглядела крайне неприглядно. Глубокая трещина рассекала надвое когда-то величественную фигуру Серого, на стилизованной крыше над фигурами уселась пара голубей, которые, не стесняясь, добавляли грязи на и без того изрядно заляпанный птицами рельеф. С колонн облупилась краска, дверь, запертая по случаю буднего дня на огромный ржавый замок, зияла щелями между рассохшимися досками. И всюду пыль, пыль, горячий воздух... Засуха, столь редкая в этих краях, не пощадила окрестные палисадники и огороды, где скучали пожелтевшие былки чеснока, белесые перья лука, даже на яблонях листья поникли, как выцветший флаг на приземистом домике городского совета.

   -Да, ветшает знаменитый на всю страну храм... — вздохнула Сирень, — видать у местного купечества не стало ни средств, ни желания поддерживать святыню в должном виде. Пошли, ребята, нам надо найти постоялый двор, здесь дня три пробыть придется, пока все подготовим к походу и припасы кое-какие соберем.

   Семеро неспешно потащились в один из переулков, где помещался один из более-менее приличных постоялых дворов.

   — И хорошо еще, что не в тот, самый лучший, где зимой я с Костром..., — думал Плющ. Настроение его, чем дальше, тем становилось хуже и хуже. Жара, надоедливые мухи, пыль — этого достаточно, чтобы не особенно радоваться жизни. Хотя, к чему жаловаться человеку, который чудом избег виселицы, и, прожив в магическом управлении некоторое время в непонятно каком качестве, удостоен — подумать только — чести участвовать в экспедиции к пещерам Грома, возглавляемой самой госпожой Весенней Сиренью (Или Сиренью— в-цвету, если вам будет угодно).

   "Экспедиция.... Подумаешь..." — Сама Сирень, два мага, имен которых Плющ не знал, но в том, что это маги и не сомневался, судя по отсутствию серьезного оружия, — так, по небольшому кинжальчику у пояса, Плющ, вооруженный до зубов (лук, полный комплект стрел, средненький, но вполне пригодный меч, два кинжала, и еще хорошо, что для защиты позволили оставить только зачарованную легкую куртку, а то по такой жаре и вовсе бы рехнулся), Костер на берегу, и еще двое, в одинаковых серых долгополых балахонах, капюшонах, почти закрывающих лица, и не поймешь, юноши или девушки... молодые совсем, судя по стройности фигур — совсем не понятно, кто такие. Плющ и не спрашивал, надеясь понять, кто есть кто и какую роль играет, постепенно, благодаря своей наблюдательности. Ясное дело, никто с ним, преступником, отданным в полное владение магам, разглагольствовать о стратегии и тактике не станет. Приказ есть, кто начальник ясно. Вперед — выполняй. Для королевского разведчика, хоть и бывшего, такое положение дел не в новинку. Меньше знаешь — крепче меч держишь. И все вроде бы ничего, и все вроде бы нормально... Да вот...

   Хозяин постоялого двора сам вышел встречать магов:

   — Ох, господа маги, какая радость, так вы и припасы для путешествия будете покупать? Извольте, я пока еще лавку держу, у меня все самое лучшее...

   Он частил словами, что не очень-то вязалось с солидным обликом. Откуда-то в который раз раздавался не то вой, не то стон.

   — Что это, хозяин? — строго спросила начальница отряда.

   — Это? Не извольте беспокоиться, господа, ничего опасного. Это супруга моя, два дня тому назад дочку схоронили.

   — Сочувствуем вам, — склонила голову Сирень, — а что с ней приключилось?

   — Призраки летучие девку задрали, в городе прямо. А жена моя... Видела, что от дитятко-то осталось. Так и воет с того дня. А главное-то, сама ее послала на гулянку, дескать, как жених твой уехал на рудник, ты сама не своя, пойди, развейся. У нас место такое есть, "Три березы" называется, молодежь там с лютнями устраивается вечерами, танцы у них, песни. И надо ж было, чтоб призраки...Сроду в городе их никто не видел... И вот теперь убивается... Дескать сама сгубила доченьку. Да.... А рудник этот королевского Драгцветмет-треста и управляющие все из Руми. И молодежь наша все туда уходит, некому поля пахать, а нынче и вовсе засуха видать будет. А там платят хорошо, да тут же денежки растрясти помогают. Там у них при руднике и магазины с заграничными вещами, и развлечения разные... Как заработают денежки— так и растрясут. Эххх ... уходит старина, земля запустевает, скоро и торговле моей конец...

   — Будет, тебе, веди к жене, — прервала излияния купца волшебница, — чем смогу помогу.

   -Уж помоги, Ваше магичество, сил нет как воет, а еще лучше — на торговлю добрую мне заговор дай, так и комнаты вам за полцены...

   — Тьфу, скотина редкая этот купец, — бросил один из магов, когда Сирень с хозяином вышли, — хнычет, патриотом прикидывается, а сам не раз порченые кожи королевским армейским мастерским поставил, да еще сухим из воды выходил, то, мол, кожи при перевозке подгнили, то мастера виноваты. А дочка, между прочим, не его, он вдову взял, и приданое теперь давать не надо, доля сына младшего не уменьшится.

   — Все они тут в Наксе, хороши, — добавил Костер. — мне один в прошлый раз свиток портала подкинул, этакой халтуры свет не видывал, а продавал как самое лучшее местного умельца.

   Услышав про свиток портала, Плющ внутренне вздрогнул. Не хватало еще к постоянному напряжению добавить воспоминания о его прошлом пребывании в злосчастном городишке.

   Стоны оборвались, вскоре вернулись хозяин и Сирень:

   -Да смотри, своди жену в храм всех богов и не забудь пожертвовать хорошую сумму во здравие. Вон, барельеф-то совсем раскололся... А не то...

   — Слушаюсь, госпожа, идемте, самые лучшие комнаты, — засуетился купец, стараясь поскорее выпроводить желанных (а заплатят-то хорошо), но уж слишком проницательных гостей.

   

   Казалось, три дня никогда не кончатся. Зной, скука, ненужные думы. Плющу досталась комнатушка под крышей, днем жарило как в печке, никаких поручений не дали. Жди, мол, отдыхай. Хочешь — по городу броди, хочешь — в таверне пиво пей за счет управления магии. Пиво дурное, попробовал один раз и больше не захотел, тянул чистую воду. Временами приходила дикая мысль: а если выйти из города и — куда глаза глядят, через поля, леса — ведь и не хватится никто? Но это глупости, не может быть, чтобы маги... Да и предательством попахивала такая мысль, а предателем Плющ не был, даже когда кристаллы памяти третьему секретарю румийского посольства таскал — так ведь для родной конторы, а значит и для отечества. Предателем не был? А память услужливо подсовывала зимний день, сцену в управлении, когда смотрел в серое лицо умирающего Костра... когда ушел прочь, не зная что сказать... Значит, все-таки... был? Весной во дворе Костер нежданно подошел. Ведь не случайно же, хотел поговорить. А он струсил, бросил отрывисто: — Извини, ждут меня... И — в дверь зала тренировок, как ребенок в дом, грозы испугавшись.

   А когда ехали в старомодном фургоне, запряженном двойкой очень даже нехилых лошадок, трясло так, как ни в одной деревенской телеге не трясет, за город? (ну как же, нельзя из города портал на семерых ставить, выброс энергии избыточный). Ехали все вместе, и даже Сирень, хорошо еще, что с Костром не бок о бок. Не знал, как поднять глаза, как заговорить. Других же даже имен не знал, ваше магичество, да ваше магичество и госпожа начальница. Потом уж случайно услышал, что ее звать Весенняя Сирень (этакое имя смешное, будто летняя или осенняя на свете есть). Впрочем, ее звали еще Сирень— в-цвету, правда, пару раз всего, а так все больше — госпожа начальница. А его величали господином воином, и никто не спрашивал имени. Где оно, имя это? Плющ — прозвище, его по указу не отнимешь, а другие имена отняты, и забыть бы пора.

   

  С утра четвертого дня потянулись из города. Молча, тихо, ни шуток, ни беседы. Да... Не так у нас, в отряде, когда случалось в рейд идти. Пока безопасное место — и поболтать, и песен попеть... Как на кладбище идем. И лошадей почему-то не купили, пешими... А ведь путь-то может и неблизкий... В лес вошли по тропинке, не то грибники протоптали, не то охотники. Впереди Сирень, шагает ровно, по-командирски, и не скажешь, что женщина в возрасте, следом двое в сером, потом маги и Плющ, замыкающим. Хорошо в лесу, пока жара не настала. Белые искорки звездчатки светятся в траве, синеет вероника, дрозды с переливами посвистывают в ветвях, возле ручьев в отцветшей черемухе соловьи дояривают последние песни. Хорошо... И можно не поднимать глаза, глядеть только на тропинку, что от жары потрескалась даже в лесу и стала похожа на булыжную мостовую, не видеть, как впереди идет Костер, не оборачиваясь, лишь иногда встряхивает головой, когда одинокий комар уж особенно назойливо лезет в ухо. Можно не думать, не вспоминать, а просто слушать лес, дрожание осиновых листьев, сердитые вопли дятла, когда проходишь мимо его дупла, перекличку кукушек, мяуканье иволги — красивая птица, свистит нежнейшей флейтой, а под настроение мяукает, будто кошка. А потом думать и вовсе нет сил, потому что подползает жара даже под лесной полог. Пот течет градом, а привал еще ох как далеко. Да, такой жары в это время и не упомнит никто, даже Сирень, которая второй век, похоже, живет... день идем, второй, силы падают. Есть не хочется от жары, только пить, каждый родник — подарок, а много воды с собой не утащить. К вечеру все валятся, наскоро кое-как поев сухарей, сушеных фруктов, запивая водой. Не зажигают костра, чай не варят, а сон не идет от усталости и тяжести знойного воздуха. И непонятно, зачем мы здесь, в этом лесном покое? Летучих призраков здесь нет, им человечья кровь нужна, птицы, лоси, кабаны им не добыча. Ищем дорогу к пещерам? Ни разу карты в руках Сирени не видел. И кажется, что идем, куда тропинка ведет. Пойди туда, не знаю куда, как в сказке, что в детстве рассказывали. И главное, на что им я? Один воин на всю команду? Нелепо как-то. Если драться всерьез — нужно хотя бы трое-пятеро, а если надеются на магию — так и меня и вовсе не надобно...Да, вдвоем с Костром шли в прошлом году, так то вроде разведка ....

   И Костер... Молчит. Да, нет — и то от случая к случаю. А смотрит так, что видно — напряжен, как струна... Значит и его знак проклятый, что связал их год назад, тревожит? А знак действительно жег огнем, порой эта боль делалась сильнее усталости, и сжималось все внутри, когда взгляд падал на того, с кем год назад в этих краях, полный надежд, отваги и — дела.

   

Вечерами почему-то отдыхали врозь. Будто и не ждали опасности. Костер всякий раз уходил подальше. Никто не спрашивал, зачем. На четвертый день пути Плющ не выдержал, пошел следом.

   "Подойти... И что я ему скажу? Прости мол, снова хочу быть с тобой, не потому что любовь, а потому что проклятая руна, которую мы разделили, сожрет прежде любых пещер Грома... Потому, что желание бывает сильнее любви, и страшнее ненависти."

   Из-за толстого ствола березы, покрытого не мхом, не лишайником, а каким-то неведомым красноватым налетом посмотрел на сидящего на земле. Что за нечисть на белом стволе, будто кровь застывшая, но не кровь, безвкусная липкая масса? Много в лесу нынче непривычного, земляника поспела на месяц раньше, а вокруг каждой ягоды юбочка белая из неопавших лепестков. Будто юное создание, которое до времени выставили на торжище жизни. На привале юноша, тот, что в сером, совсем мальчик еще, протягивает девушке первые ягоды, прямо на веточке, а она берет осторожно тоненькими пальчиками этот простецкий подарок и смотрит так... Дети совсем, в тех летах, когда один взгляд несет в себе больше, чем тысяча поцелуев. Никогда Плющ никому не завидовал, а тут...

   "Да, вот возьму и подойду, и плевать, что он-то на меня так никогда не посмотрит."

   Шаг, второй, третий... Взглянул — и передернуло от отвращения. По подолу длинной рубахи, что его товарищ разложил широко на коленях, ползла толстая, в два пальца толщиной белая жирная гусеница. Костер смотрел на тварь внимательно, с интересом, только что не ласково.

   -Ну у тебя и зверюга... Никогда таких не видел... Слышал, у магов бывают ручные крысы, белки, но чтоб такая мерзость... Трахаешься ты с ней, что ли... А ведь размерчик-то подходящий, — обидеть, задеть, ожидая злобной усмешки, а может быть и магического удара, чтобы раз и навсегда сломать надежду на...

   Костер, оторвав взгляд от своей забавы, ответил: — Ну, в каком-то смысле, да... А тебе что, хочется на ее место? Ты только попроси, превращу... Помнишь улиток?

   -Брось, Костер, какие улитки, это мороком нас прихватило, а вот тебе со мной хорошо было, это я помню... — выкрикнул Плющ.

   — Хорошо, скажешь? Это когда это? Уж не в славном ли городе Наксе?— язвительно вопросил маг.

   Не вспоминает про зимнюю встречу? Мосты сжигать не хочет? — подумалось воину... А вслух, скрывая за наглостью растущее волнение:

   — Что ж, в Наксе и впрямь вышло славно. Может, повторим, прямо сейчас?

   -Зря ты так, Плющ. Я ведь знаю, почему ты злишься и дразнишь меня. Ты боишься. В первый раз решился со мной поговорить и боишься, что я тебя пошлю далеко-далеко. А я не буду посылать. Сегодня мы не хозяева себе, на ссоры не имеем права. Так что иди, и не надейся, я не стану с тобой ни ругаться, ни драться. Просто оставь меня в покое.

   И таким безнадежным холодом повеяло от мага, что единственный воин экспедиции опустил голову и молча пошел обратно, туда, где кажется, сегодня собирались, наконец, устроить костер и приготовить немудрящую похлебку.

   

   Снова тропки лесные, опушки, луга. Гадюки, черная и белая выползи на тропинку, свились клубком, маги их не тронули, обошли. Размеренно шагает Плющ самым последним. Так приказано. Вчера призраки летучие напали под вечер. Приготовился к бою — да какое там. Сирень— маг второго уровня. Огненная лента рассекла небо, прошила всю стаю одного за другим.

   " И для боя с призраками я не нужен. Тащусь как верблюд по пустыне, — думал Плющ, хотя верблюда не видел, только читал о нем. За спиной лук, стрелы, куртка защитная кожаная свернута в узел, меч, с кем тут драться, в глуши? Тащи все это, неизвестно зачем. А гитару не велели брать. Сказали, не до песен будет. И теперь не жалел, и вправду — не до песен. Ни ветерка, сушь, даже улитки попрятались, ни одной не встретилось, и — словно не хватало чего-то."

   На другой день случилась беда. Среди пути Костер упал прямо в траву и не поднялся. Сирень, два мага обступили его, сердце, похоже. Пришлось сделать внеочередной привал. Поутру Костер как-то пришел в себя, встал и снова встал на свое место в цепочку. Но Плющ понимал, что дело не только в том, что с сердцем плохо стало у товарища, чувствовал, что его сжигает тоже, что и его самого... Но еще раз подойти с тем же?

   — Все,— сказала Сирень, — нам потребен отдых. В первую же деревню зайдем и остановимся. А лес, называемый Медвежьим редел как по заказу, и на краю завиднелось заброшенное поле, все заросшее бодяком да осотом, а чуть подальше ветлы и ручей. За ними должна быть деревня.

   Собака, подволакивавшая лапу, рыкнула навстречу, от невеликой избушки отделилась согбенная фигура с седыми космами:

   — Бабуля, ты что, одна тут?

   — Одна, милые, одна... Как по весне у нас призраки трех мужиков в один вечер сожрали, да на поминках полдеревни перепилось и погорело, так почитай все на рудник ушли, этот, как его, дран— трест. А мне куда уж идти, стара совсем, здесь у нас еще двое стариков осталось, у них избы чудом уцелели. Живем кое-как. Сын вот только, как ушел, так и глаз не кажет. Коза у меня кормилица, с огородом нынче беда прямо, сушь, а воду таскать много мне невмочь.

   — А ну, парни, живо бабке водовод из пруда, — скомандовала Сирень.

   Пожав плечами, маги двинулись выполнять приказание, применяя все свои волшебнические познания. А Плющ опять остался не у дел, с тоски бродил по выгоревшей деревне, глазел на черные печные трубы, и даже козье молоко, которым усердно потчевала гостей старушка, пить не пошел. Отдыхать в разоренной пожаром деревне маги не захотели и, подкрепившись кое-как, двинулись дальше. На следующий день миновали еще одну деревню. Слепое небо, без единого облачка, ободранный кот посреди деревенской улицы, хлопающие двери, огороды, заросшие сорняками. И ни души живой. Призраки? Или еще какая-то неизвестная напасть?

   Снова лес, местами глухой, еловый, местами— светлый, с порослью бересклета и жимолости. А припасы подходят к концу, ни грибов, ни ягод, дичь куда-то попряталась. Прошли насквозь, открылся склон, в колокольчиках, кукушкиных слезках и смолке, нарядный, яркий. И когда успела только трава вырасти? Видно, где-то подземные воды близко. Рощицы березовые, а в лощине, укрытая от ветров, деревенька, дым из труб тоненький, значит, печки топятся. По крутой тропинке сбежали вниз. Гуси шипели навстречу, брехали лениво собаки, разморенные жарой, живая деревня, наконец-то. Из окон повыглядывали любопытные бабы, что ж, не страда ведь, кто по дому, кто по огороду работает.

   — Эй, староста. — где тут у вас можно на постой...

   — Ох, Ваши магичества... вон там, у вдовы Инри и изба просторная, и банька есть.

   -А как у вас с призраками — не докучают?

   — Да нет, вроде пока боги милуют.

   -Мда... — подивилась Сирень, — милуют, с чего бы это? — И принюхалась — Да. Здесь ведьмой без лицензии пахнет.... А пойди-ка сюда, девонька, — выдернула она светловолосую девчонку из кучки женщин, подошедших поглазеть на их магичеств.

   — Иди-иди сюда... Так, без лицензии, значит... И чем промышляешь, голубушка?

   -Да я, Ваше магичество... травница... по мелочи...

   — Милостливая госпожа, не погуби, на эту девчонку вся надежда наша, если б не она, призраки давно бы заели, вон в соседней деревне душ пять детишков пропали, и взрослых мужиков и баб, случается, губят!

   -Хм, — усмехнулась Сирень,— по правилам, тебя бы следовало за нарушение правил лицензирования препроводить в управление и наказать примерно. Ну да ведь мне за это не платят.. Вот что, я тебе лицензию-то, пожалуй, выдам...

   Девчонка тряслась от страха, лицо побелело, под цвет волос, но виду не подала и пошла с Сиренью. А когда вернулись, у девушки в руках белел новехонький свиток лицензии, составленной по всем правилам и уложениям, где говорилось, что госпожа такая-то имеет право вести ведовскую деятельность в рамках закона с уплатой пошлины раз в три года. На радостях у Инри закатили пирушку, нанесли пирожков, солений домашних, что остались с прошлого года в погребах, пива, чай на травах, баньку для гостей затопили. Пошло веселье. Маги будто маски сбросили. Шутили, за девчонками пробовали ухлестывать. Только двое в сером — посидели чуть-чуть да и вышли. Костер словно преобразился. Возле бабенки одной, бойкой, приладился, смеется, а уж она и рада — не всякий раз с его магичеством пообщаться придется.

   Плющ смотрел на веселье, а больше на своего мага. И злился, злился на него, на себя, на всю эту экспедицию. А в небольшой комнатушке принялись плясать, хихикали девчонки, Костер под шумок выскользнул с красоткой за дверь. Какая-то девица подошла в скамейке, где надутый, будто сыч днем, сидел воин:

   — Ваше магичество, а не желаете ли чайку с вареньицем?

   — Я не маг, от варенья зубы болят, — буркнул Плющ, и вышел на крыльцо. Звезды гляделись мохнатыми цветами, тянуло сыростью от пруда. Плющ потащился в баньку, в темноте пахло травами, теплой сыростью. Он притворил дверь, улегся на лавку, еще хранившую тепло. Влажная духота обступила его, сон, тяжелый и дурной, связал без веревок. Снился почтенный маг-учитель его юности, который так и не смог ничему научить, кроме искусства любви, школа мечей, где каждый день нужно доказывать, что ты стоишь права быть в ней.

   Очнулся воин от ледяного потока, что бил в лицо, и злого шепота:

   — Безобразие, позор, на тот свет сбежать надумал... Тебя от королевской виселицы спасали! А отрабатывать кто будет?

   Его били по щекам, отливали водой, трясли, давали отвратительно-сладкое питье. Сирень, надумав после вечеринки еще разок умыться теплой водой в остывающей баньке, нашла его угоревшим, и взялась за спасение с полным знанием магического дела. Убедившись, что пострадавший вне опасности, и оставив его на попечение двух своих основных магов, она устало побрела в дом. Мимо нее попытался проскользнуть встрепанный, как только что подравшийся кот, Костер.

   — Стой, Костер, давай на бревнышке посидим, есть разговор.

   Привыкший беспрекословно подчиняться старшей по званию, маг уселся на бревно, опустив голову.

   -Ну, что, как у тебя с бабой-то? Не тушуйся, мне все можно знать, я, знаешь ли, как бабка ведунья, женщиной была век тому назад. Не хочешь, не говори, и так вижу, не сладилось у тебя, — иногда в моменты недовольства у Сирени пробивались в речи очень простонародные словечки

   -Да... оплошал...

   -Сам дурак, думал, с женщиной получится, если у тебя руна Ит активирована? Ты будто совсем ее свойств не изучал. Нет, ну что такое, вы с вашим товарищем, прямо как дети, ты с бабой счастья на полчаса пытаешь, притом, не так уж она тебе и понравилась, так что для самоутверждения только, а ведь это самое распоследнее для любви дело, тот — в баньке угорает.

   — Каак.... С Плющом беда?— Костер только что не бросился прочь.

   — Сиди, сиди, им занялись, все обошлось, хотя еще немного, и никакая магия бы его не спасла. Беда с вами, право. Эх, не хотела я тебе говорить, да придется. Вот ты как думаешь, зачем тебя, мага не поймешь какого уровня, и Плюща твоего, вообще персону без прав и статуса, взяли в экспедицию?

   — Думаю, потому что мы там были в прошлом году.

   — Почти верно. Но не совсем. Понимаешь ли ты, что такие места по карте не ищутся. Пословицу знаешь? — во тьму ведут страсти. Тебя в прошлый твой раз тщеславие вело. А теперь нет его, твоего тщеславия. Так что весь расчет на ваше с Плющом...

   — Так ты хочешь сказать, что чем быстрее мы с ним вернемся в объятия порока, который только потому таковым теперь не считается, что у нас прогрессивный король, тем быстрее попадем к пещерам?

   — Да, именно. Пещеры эти — на другом уровне пространства и времени. Чтобы туда попасть, нужно рамку иметь. Знаешь, что такое рамка?

   — Нет.

   — Странно, ты вроде в деревне жил. И ни разу не видел, как лозоходцы с рогулькой воду для колодцев ищут? Вот это и есть рамка. А ты и твой товарищ — должны эмоциональную рамку составить. Страсть — как раз подошла бы, чтобы всех нас к пещерам Грома притянуть.. Но вы очень рамка капризная..

   -А что, ты работала когда-нибудь с рамкой?

   — Да, приходилось, только это были парень и девушка, он — сын мельника, она— дочь батрачки, влюбились без памяти, а им поженится не разрешали, деревенские нравы, в общем/ Они и не видели ничего вокруг, кроме друг друга.

   — А что с ними потом произошло?

   — Пожаловали им дом в деревне и надел земли. Они уж умерли давно от старости, а там их правнуки хозяйствуют. Ну иди, иди... остынь, и не гляди на меня, так сказать, огненным оком. И подумай.

   Из деревни магическая экспедиция вышла будто посвежевшей, только Плющ глядел виновато, а Костер еще более угрюмо, чем всегда, в глубине его дорожного мешка уютно угнездилась и подрастала гусеница-страховидка, что питается страхами и гордыней.

   Вечером, когда невеликий отряд устроился на ночлег, Костер забрел дальше, чем обычно, стоял, прислонившись к березе, слушал, как на лугу покрикивает припозднившаяся перепелка. Он почти смирился с тем, что все — и проклятая руна, и память прошлого лета и даже, как это ни дико, служебный долг, толкают его к тому, что, как он не то надеялся, не то жалел, осталось в прошлом. Но что-то еще держало его, и не мог пересилить себя.

   -Видно, во мне есть что-то женское, — недовольно думал маг, — это женщины ждут, а мужчины приходят и берут то, что им кажется необходимым.

   Плющ злился на свою идиотскую ревность и неосмотрительность, а ноги сами несли его туда, где он рассчитывал найти своего товарища:

   — Нет мне дороги к свету — пусть будет тьма. Накс, так Накс, и спрашивать разрешения у него не стану.

   

   Руки охватили гладкий ствол березы, лицо запрокинуто... Движения навстречу... Сильные и неожиданные.... Не могу... не могу долго....

   Плющ отпускает слабеющее тело, а маг вцепляется в свою руку, зубами проходит между пальцами, и от этого непонятного жеста у его партнера почему-то снова кровь бросается в голову.

   — Муравьи, — ухмыляется маг, — на этой березе у них пастбище, домой спешили, все руки мне покусали, пока ты...

   -Подожди, дай я — облизнуть пальцы, кислые от раздавленных муравьев, соленые от пота. И тянуть за руку прочь от муравьиных мест, туда, где мягкая трава, где журчит внизу ручей, и можно до рассвета... забыв о предстоящем пути, о летучих призраках и пещерах.

   А под утро — вынырнуть из полусна и услышать снизу хриплую хитрозаверченную ругань. Что случилось? — скорее вниз, к ручью.

   — Да вот, в крапиву голым задом, — хохотнул маг, в ручье хотел себя в порядок привести. Теперь задница горит и внутри, и снаружи...

   — Подожди, помогу.

   — Отвали, мне теперь только магия и поможет, уж не понесешь же ты меня на руках, да целый день перехода? Иди, иди, не мешай, выше еще один бочажок на ручье есть.

   И примечталось, что вернулось, пусть и не очень веселое, но вместе, — прошлого года, когда пасли коров в усадьбе "Девичий пруд", когда пытались за немудрящими шутками спрятать желание стать ближе — не только телами.

   

   Да нет, не вернулось. Днем Костер снова впереди, такой же невозмутимый, не обернется ни разу. Вечерами приходит сам. Но ни разговоров, ни стонов, и не поймешь, хорошо ли ему, или нет. А хочется, чтобы — хорошо?

   Cпросишь: -Ну скажи, тебе нравится так?

   Молчит, или скажет: Отвяжись.

   Его молчание заводит, заставляет быть жестким, терять контроль: -Боли хочешь? Будет тебе и это! — а потом просить прощения, облизывая поврежденные места, боясь сказать лишнее слово. Нет понимания, нежности, радости, одна горячая страсть, да и та какая-то дерганная, как крик дергача, липкая, будто пот.

   

   Но как-то под утро, когда силы кончились, а сон не шел, Плющ спросил:

   — Скажи, ты простил меня за то, что я ушел тогда зимой?

   И неожиданно Костер откликнулся, хотя, казалось, дремлет:

   -Дурак ты, за что мне тебя прощать? Или ты решил, я ждал, что станешь моей сиделкой? Я просто думал, что умру, и хотел перед смертью кое-что понять.

   — И понял?

   — Да нет, не понял. Да ведь и не умер же. Теперь только понимаю, что это не зря, что у меня, да и у тебя еще осталось в этом мире дело. Cкоро уже, я чувствую.... Пещеры близко. И мы там на этот раз умрем...

   — Ну что ты, почему, ведь мы не вдвоем, а Сирень — великая волшебница.

   — Нет, мы умрем, да и незачем нам жить. Мы с тобой все равно неправильные. Тупик. Семьи не будет, детей не будет. А будет ли дело, которому отдать жизнь?

   -Ну зачем ты так. Живут же другие.

   — Другие — это ваше братство. Придумали тоже, лезть в политику, своих продвигать, грязи там у вас... Нет, я так не хочу.

   — С тобой куда угодно, — горячо уверял Плющ, а сам не верил себе. И чуял, чутьем бывшего разведчика, что Костер знает больше, чем может рассказать, и не разделить это тягостное знание так, как разделили руну страсти.

   С этой ночи будто глухая пленка порвалась между ними. Стали разговаривать, хотя и не о любви, а все больше о постороннем. Будто продолжали бояться чего-то.

   

   И пришел вечер, когда место стало совсем узнаваемым. Речушка, на другом берегу знакомый с прошлого года вход в пещеры. Похоже, стал шире, и запах... ядовитый, невыносимый, запах тления.

— Они чувствуют нас... У нас мало времени ... — задыхалась Сирень, — Сейчас..

   Без всякого перехода подтолкнула вперед двоих в сером и выкрикнула: — Чистые души, готовы ли вы войти в пещеры Грома? За отцов и матерей, старших братьев и сестер, детей рожденных и еще не рожденных?

   В ответ двое сбросили капюшоны: — Мы готовы!

   Бегом, взявшись за руки, через ручей, серые полотнища плещутся по воде. Прямо туда, в разверстую зловонную пасть. Плющ очнулся первым:

   — Да что же это, они же дети еще, а я? — воин в два прыжка добежал до ручья, и рухнул в воду, подсеченный магическим ударом, захлебываясь холодными струями. Костер выдернул его из воды, потащил на берег прямо под ноги Сирени.

   Накрыло волной жара, придавило к земле. Когда пятеро смогли снова поднять головы, отверстия на том берегу не было. Только развороченная куча медленно остывающего известняка там, где еще несколько минут назад зиял вход в пещеры Грома.

   — Чистые души к свету ушли.... — шептали губы Сирени, — теперь лет на десять или больше... Пока новый путь не пробьет.

   А Костер обнимал плечи своего друга, и тот с трудом расслышал, что маг повторяет что-то совершенно неподходящее: — Домик, домик в деревне и надел земли....

   — Все, назад к лагерю, нам здесь больше делать нечего, — раздался почти обычный голос волшебницы, — И не сметь рассуждать о цене!

   В лагере начальница вытащила из своего мешка синий прямоугольник, личное удостоверение путешествующего простолюдина и протянула Плющу:

   — Это тебе. Бумага волшебная, все стерпит, впишешь имя, какое захочешь. В отчете укажу, что ты погиб. Оружие можешь забрать, не благодари, и поторопись.

   — Не смей оборачиваться, а то ледяной молнией угощу! — закричала она вслед воину, медленно удалявшемуся по протяженному лугу с редкой от засухи колючей травой. И только когда он прошел некоторое расстояние, обратилась к "второй половине рамки":

   -Костер-на-берегу, ты понимаешь, что магу без уровня в управлении делать нечего? Но если будет нужда, ко мне лично всегда можешь зайти. А задержала тебя специально, хотела подарить хоть какое-то подобие выбора. Захочешь — догонишь, не захочешь — у света больше, чем четыре стороны. Иди и живи! — произнесла Сирень стандартную формулу, которой маги освобождались от дальнейшей службы.

   Костер коротко поклонился, и ничего не ответил, потому что именно так предусматривали правила. Он подхватил свой мешок, и пошел вслед своему товарищу, сорвавшись на бег только тогда, когда услышал за спиной:

   -Парни, портал до Накса, прямо сейчас.

   Горизонт затягивало рваными облаками, приближался долгожданный дождь.

   

   Глава 12. Сливы и яблоки

   

      По лугу, настолько сухому, что между редкими кустиками осоки, куртинками розовой кашки и высокими колючками виднелась голая глинистая почва, задыхаясь, бежал человек. Бежал туда, где за разливом цветущего кипрея, похожего на пенку на малиновом варенье, начиналась серо-зеленая полоска далекой рощи, и маленькая фигурка одинокого путника двигалась, подобно муравью. Издали казалось, что она еще нескоро уползет прочь с глаз. Серое тяжелое небо обещало дождь, но порыв ветра ударил в лицо и принес только две-три капли, сухая гроза прочертила небо желтой худосочной молнией, нехотя проворчал гром. В духоте все сильнее чувствовался медовый запах кипрея, в груди разрасталась тянущая боль.

      "Да, отбегался я," — охнул бывший маг королевского управления, когда боль заставила-таки остановиться, сесть прямо на колючую траву, а потом и лечь.

      Придавленные весом тела сухие травинки неприятно кололи даже сквозь одежду, бурый кузнечик нагло прыгнул прямо на ладонь, но быстро убрался восвояси.

     "И что это мне понадобилось бежать? Cлед взять в безлюдном месте нетрудно, никуда он от меня не денется," — утешал себя волшебник, с трудом отгоняя мух-жигалок.

      Боль постепенно отпускала. Небо так и осталось серым, солнце, беспощадная сила которого так досаждала за последнее время, не собиралось появляться. Через некоторое время маг смог сесть и неспешно оглядеть местность.

      "Кипрей нынче разросся, а ведь место его на вырубках и гарях. Надо же, сколько его. Ведь этот луг еще пару лет назад был полем, овес растили или ячмень, еще дернина не успела образоваться. А теперь бросили, никому не нужно. Может, теперь что-то изменится, да вряд ли. Дыру заткнули. А людей не вернешь, они теперь в столицу ушли, в города помельче, или в Драгцветмет. Земля здесь и прежде неласкова была, урожай на два неурожая. Дыру заткнули? Двое в сером, совсем дети... Где это только Сирень взяла их, шагнувших в пещеры Грома так легко? Похожи на послушников Серого, им ведь любить нельзя, а эти любили друг друга, наверное, поэтому. Да, Сирень удивительная, собрала экспедицию. И мы с Плющом...Плющ.... Помчался вперед, и не оглянулся ни разу, ледяной молнии испугался? А я вслед за ним тащусь, и не знаю, зачем. Хотя нет, знаю. Потому, что не привык быть один, сам за себя. Всю жизнь управлению магии служил, даже в свободном поиске знал и верил, что за мной сила, даже, когда хотел быть первым, но среди своих, чтобы оценили и восхитились. А теперь — в первый раз один, сам за себя и никому не нужен, как эта земля. Кроме него, кто у меня остался? Мать где-то в деревне. Она за эти годы привыкла, что если сын — маг, так отрезанный ломоть. Сестра ее не оставит, а я к ней такой не пойду. Но один быть не готов. И не знаю, чем теперь буду."

      

      Будто в ответ на унылые раздумья из кармана высунулась коричневая головка на бледном кольчатом теле.

      — А ну, брысь, — сердито пихнул маг назад в карман своего "питомца" — я еще не настолько упал духом, чтобы тебе было чем поживиться, и не помираю, чтобы ты заполучила право гулять свободно. — Сейчас отдохну и догоню.

      

      Далеко впереди по тому же самому неприглядному лугу размеренно шагал бывший королевский разведчик Сейне, бывший модный бард Плющ, а ныне почтенный, не из-за возраста, а из-за носимого на среднем пальце змеиного кольца, воин в отставке Ронд. Так решил он поименовать себя в документе, полученном от волшебницы на дорожку. Осталось только разжиться пером и чернилами, а еще лучше румийской самопиской, чтобы вписать на волшебную бумагу, которая, как известно, все стерпит, выбранное имя. Молодой человек презрительно придавливал сапогом непокорные колючки, но старался не наступать на торчавшие тут и там невысокие муравьиные кочки, а то еще в сапог мураши заползут. Спешить вроде было некуда, да и не хотелось. Обещавшийся дождь так и не хлынул, жалкие несколько капель не в счет, и ничто не мешало тому, чтобы мысли бывшего воина прыгали, как кузнечики, с одного на другое:

      "Да... А ведь мне очень и очень повезло. Доберусь как-нибудь до какой-нибудь деревни, а там расскажут дорогу в Драгцветмет. Если верить тому, что слышал о нем, так там людской муравейник, никому ни до кого нет дела, только работай, значит, смогу начать все сначала. В охрану наймусь. Подумаешь, выбросили маги, как шелуху от семечек. Большего и ждать не стоило, и так не поймешь, что я в их экспедиции делал. От королевской виселицы меня спасли, в пещеры Грома лезть не пришлось, — воспоминание о пещерах приятным не было. Не забыть до конца дней двоих, юных совсем, что шагнули в смрадную черную пасть, так легко, как в двери храма. Хотя смертей повидал достаточно."

      Когда Ронд добрался до края оврага, поросшего кривоватыми березками и старыми осинами, он уже порядком утомился и проголодался, хотя переход и не был таким уж долгим. Сухих веток валялось вокруг порядочно, так что он решил зажечь костер, отдохнуть, может, даже провести здесь вечер и ночь, а потом решить, как быть дальше. Он никак не мог понять, отчего места, в которых довелось побывать всего лишь год назад, казались совсем незнакомыми. Оврага этого прошлым летом точно не было. Снизу тянуло сыростью, спустившись, Ронд смог отыскать небольшой бочажок, почти лужу, набрать мутноватой воды и пристроить кипятить в маленьком котелке.

     " Хорошо возле костра. Всегда любил глядеть в пламя, что-то в нем завораживает. Костер...Остался со своими, даже бровью не повел. А, не все ли равно," — мысленно уговаривал себя молодой человек, понимая, что в который уже раз все идет так, как идет, и он ничего не может с этим поделать.

      Из вечерних сумерек к приветливому огню робко вышел человек. Светлая толстая коса перекинута на грудь, лицо такое, что, сколько ни смотри, не запомнишь. Худ, в чем только душа держится. Пустой, ничего не выражающий взгляд, а улыбка блаженная будто наклеенная. Орни. Они все такие, сколько ни гляди в глаза, не поймешь, ни о чем думают, ни как к твоим словам относятся. Хитрованы, торговцы бродячие. Чего только нет в их затейливых огромных берестяных коробах, разделенных внутри на разные отделения, карманы и карманчики: от бус из пестрых камешков, до которых охочи деревенские красотки, до редких зелий, за которые в столице пришлось бы заплатить немалые деньги. Где их дом и семьи, толком никто не знает. Говорят, среди болот, на сваях, стоят жилища, там хранят древнее колдовство их женщины, там растут дети, и только мужчины бродят по cтране, гадая о будущем, отгоняя злых духов, приторговывая всякой мелочью. Мать привечала их, любила цветистые россказни, на которые всякий орни горазд, дай только место у очага или за столом.

      — Добрый человек, не приютишь ли на ночку возле костра?

      — Cадись, небось не объешь, не обопьешь. А кстати, куда ты короб свой подевал, пропил небось, либо лихие люди отобрали?

      — Что говоришь, право, добрый человек. Орни не пьют, а отвести глаза лихим людям сумеют. Короба нет у меня, потому как дурно идет нынче торговля, запустели деревни, и незачем таскать с собой этакую тяжесть, хватит и мешка.

      — А что, в мешке хоть что-нибудь дельное найдется, или одни мышиные лапки?

      — Чего желает добрый человек?

      — Чего желаю? Не найдется ли у тебя заморской ручки-самописки?

      — Найдется добрый человек, как не найтись, из лучшей лавки что при Драгцветмете.

      — Вот и ладно, садись, завтра при свете найдешь.

      Поутру орни долго рылся в мешке и нашел-таки искомую ручку. Однако уходить не спешил.

      "Вот ведь привязался, — досадовал Ронд, — что ж теперь, и не отделаться от него?"

      Но спросить в лоб не решился, все же орни — особые создания, ни к чему злить такого попутчика, а то, не приведи боги, неудачу поймаешь, либо с дороги собьешься. Нет, лучше молчать, глядишь, сам уйдет, увидев, что поживиться нечем.

      — Экой ты невеселый, добрый человек, — ласково проговорил орни, — али близкого кого недавно потерял, али еще какая беда приключилась? Ты ведь до Драгцветмета путь держишь, видать, в охрану наниматься?

      -Это почему ты так решил?

      — А как же иначе, кольцо змеиное у тебя на пальце — это раз. Один ты в лесу, и снаряжение не охотничье — это два. Драгцветмет — неподалеку, три дневных перехода — это три. Видно, ты служивый в отставке, теперь куда ж тебе, только в охрану, в этот самый Драг. Идем вместе, я как раз туда, товары кое-какие прикупить, а кое-какие продать. Да не бойся ты, нешто не знаешь, орни никогда тому, с кем у костра сидели, зла не делают.

      — Что ж, идем вместе, — понуро согласился Плющ, которого все более и более захватывало тягучее равнодушие к тому, что было и что будет. Жара. Куда идти непонятно, и отчего местность не вспоминается, тоже.

      Еще два дня прошли кое-как. Орни то шел споро, то останавливался, оглядывался, принюхивался, будто не уверен в том, что они идут правильно. Перелески сменялись все такими же тоскливыми глинистыми луговинами с чуть живой от палящего солнца короткой редкой травой, в душной жаре зудели жигалки и слепни. Попадая под защиту деревьев, хотелось никуда не идти, а сидеть и сидеть под зеленым пологом, где хоть как-то можно было спастись от зноя. Орни тащился чуть впереди, не пытаясь завязать разговор и будто позабыв, что обещал вывести на дорогу.

      — Эй, ты что, дорогу потерял? Так ловил бы за хвост, пока не стемнело, — хмыкнул воин, когда в предзакатной дымке они добрались до очередной рощицы, и орни снял с плеч мешок, явно не собираясь двигаться дальше.

      — Будет тебе, добрый человек, дорога сама нас найдет, давай отдохнем лучше, вот и вечереет.

      Ронд все еще опасался чудного спутника, хотя на свою быструю реакцию полагался более, чем на меч и кинжал. Спал чутко и не слишком удивился, когда в отблесках костра склоненное над ним лицо все с теми же пустыми глазами.

      — Ишь, дрянь болотная, что задумал, признавайся! — рычал он секунду спустя, оседлав хрупкое тело и плотно обхватив ладонью горло своего спутника.

      — Пусти, добрый человек, я ничего, ничего...— из последних сил хрипел орни, и тут черты лица его стали расплываться, исчезла, как будто растаяла, длинная коса.

      — Костер, ты? — охнул Ронд, отпуская свою жертву и усаживаясь рядом на пятки, -Я тебя не очень помял?

      -Ну, да, я. Не удержал личину. Эх...

      -Нет, что придумал, личину. Зачем это. Я ведь тебя и убить мог, запросто.

      — Брось, не убил бы, ты разведчик, тебе непременно захотелось бы узнать, что орни от тебя надо.

      — Эх, Костер, ну зачем, зачем тебе это понадобилось?

      — Не зови меня так, погас костер, Илар я, можно Ил, меня в детстве дразнили: ил, ил, лягуху прибил, а еще ил да навоз — зажимай нос, — ответил Илар совсем не на вопрос, как это он частенько делал и раньше. И тогда его товарищ окончательно осознал, что маг, которого он уже не рассчитывал когда-нибудь увидеть, действительно рядом.

      — Илар... Илар, — растягивая слоги, повторил Ронд, будто на вкус пробуя имя, будто не веря, что они снова вдвоем, и никого больше нет, кроме них двоих. И стряхивая "лирическое наваждение", с усмешкой добавил: -А я — Ронд, прошу любить и жаловать.

      

      Сон больше не шел. Где-то в кустах топотали ежи. Велика ли зверюшка, а шуму побольше, чем от лося. Вскрикнул обеспокоенный чем-то дрозд. Илар вздохнул, виновато поглядел на своего товарища, и продолжал молчать, опустив голову, будто хотел что-то сказать, но не решался.

      — Илар, ты что? Cам на себя не похож. Да скажи ты хоть что-нибудь. Смотришь так, будто подвел меня чем? Я ведь понял давно, что жизнью тебе обязан. Ведь ты хлопотал в этом Вашем управлении, чтобы меня не повесили за измену родине, а отдали магам по древним каким-то уложениям?

      — Да, я. Знал, что ты не изменник, а в очередной раз запутался как-то. Но не воображай, что мне твоя благодарность требуется.

      — И не думаю. Но ведь ты мог и не идти за мной, а пошел.

      — Пошел, да. А что? Я, как и ты, теперь никому не служу. Отставку получил.

      — То есть как? Разве маг не пожизненно магом остается?

      — А вот так. Магом остаются всю жизнь, да в управлении не всем место находится, только лучшим. Куда мне с таким-то багажом — уровня нет, зато личная страховидка есть. Как и ты, не знаю, куда идти, с чего начинать. Я говорил как-то — магия, она как песня. Учатся не дару, дар или есть или нет, учатся им управлять. А у меня дар был. Еще в самом начале, мне двенадцать было, случайно подслушал: "Этот мальчишка будет величайшим магом всех времен. Если не сорвется, если совладает со своим даром. Если сможет выдержать расплату, а она должна быть немалой при такой силе". Я и сам верил, что поднимусь высоко. Среди учеников в Управлении был самым младшим, а получалось многое лучше, чем у других. Наставники берегли меня, старались лишний раз не похвалить, А я запомнил этот разговор, что вовсе не был предназначен для моих ушей. Учился легко, уже в 17 у меня был четвертый уровень. Но боялся все время — и расплаты, и потери дара. Расплата бывает разной, учитель мой потерял интерес к человеческой стороне жизни еще в юности, не знался с женщинами, чурался любых удовольствий тела, был хмур и нелюдим. Нет, я так не хотел. Все время пытался доказать себе, что не магией единой. По девкам бегал, выпить был не дурак, а уж если какую-нибудь рискованную забаву учинить, то всегда в первых рядах. Хех, фейерверк в оружейной мастерской накануне дня всех богов запомнили надолго, а доказать, что я это устроил, так и не смогли. А теперь думаю, что не там и не того боялся. И, наверное, моя расплата — ты.

      — Вон оно как... Так что ж ты тогда за мной потащился?

      — Что потащился? Ты и вправду правду хочешь? Или что-нибудь лестное сказать тебе, про то, как ты крут во всех отношениях, как я тобой восхищаюсь, как, потеряв свою силу, тянусь к твоей? Это ведь — тоже правда. Ну вот, сказал... Веселей тебе?

      — Нет, не веселей, ты ведь меня за дурака не держишь.

      — А знаешь, как орни приучают медведя плясать, совать голову в горящее кольцо? Они зверя не бьют. Медведю совсем не охота плясать, и огня боится, а все это делает. Привычка, знает зверюга, что дадут ему сладенького. Я как тот медведь. Грубость твоя мне в общем и ни к чему, но... Сладенького жду и получаю, в конце. Привык уже. А без грубости и сладкое не сладко. Так что... будешь... Или?

      — Или! Ты и так на взводе, и сердце у тебя больное. А я не гад какой-нибудь. Так что давай укладываться.

      

      Утром в первых лучах Ронд увидел желтый круг, небольшой, в треть ладони. Крутится медленно, то блеснет, то исчезнет. Встать, посмотреть, что это почему-то не хватало храбрости, это магическое что-то должно быть.

      — Ил, посмотри, — наконец решился он тряхнуть он за плечо своего товарища, — что это там?

      — А, что? — cонно отозвался Илар.

      — Там. Желтое что-то и крутится.

      — Это? — маг пригляделся повнимательнее и скривился, -Что на тебя накатило, доспать не дал. Да ничего особенного, на паутинке желтый осиновый лист завис, ветерок его поворачивает, а он крутится и никакой магии.

      Проснувшись, Илар сразу стал другим, не таким как вечером. Ронд давно уже привык к тому, что у его друга два дневных лица, одно надменное, такое, что хочется обратиться не иначе, как ваше магичество, а второе — ядовито-насмешливое. А ночное лицо было другим, да не часто его удавалось увидать.

      — Как никакой магии, посмотри, на земле листья черемухи, желтые, а ветка у березы, — тоже вся желтая! Ведь это первый месяц лета. И тихо как, птицы не поют. Как же это? — возмутился воин.

      — Да, действительно, — озадачился, наконец, окончательно продравший глаза маг, — Лес выглядит как в начале осени. Это что же, два месяца жизни вырезано, как не бывало?

      Поднявшись на ноги, он тревожно огляделся, но ничего опасного не узрел, недоуменно потер нос, и решительно провозгласил:

      — А знаешь, наверное, все правильно. Пласты реальности сместились. И место это я знаю, за этой рощей деревенька должна быть, Гнилой овраг называется, а там до Накса рукой подать. Давай, собираемся, и в деревню.

      Резкий крик ястреба заставил поднять головы и прислушаться. Вскоре раздалось жалобное, срывающееся на плач мяуканье.

      -Это еще что? — встревожился в очередной раз Ронд.

      — Это? Видно, ястреб котенка закогтил. Дурной знак, значит деревня пустая, иначе чего б домашней твари от жилья в лес забрести.

      Ронд поднялся, явно намереваясь пойти на жалобные звуки.

      — Эй, ты куда, котенка спасать? И куда его потом, с собой возьмешь? Да ястреб уж его употребил. Да ладно тебе, всех не пережалеешь, ястребу тоже жрать надо, — добавил Илар недовольно, видя что товарищ колеблется. — Пошли в деревню, посмотрим, что там.

      Деревня оказалась и вправду пустой, только пара собак валялась в пыли, Илар что-то сказал им, и они, рыкнув пару раз, не стали преследовать путников.

      -А сады-то, сады, — изумлялся маг, — яблок немеряно. Здесь родят они не часто, то мороз цветы побьет, то цветоед погрызет, но уж если урожай, то листьев за плодами не видать, ветви ломаются. Добрый хозяин ветви подпирает, а здесь нет хозяев, даже стариков не осталось.

      Они вошли в еле-еле болтающуюся на заржавленных петлях калитку. Илар вытащил из дорожного мешка сложенный мешок поменьше и принялся собирать яблоки.

      — Эх, люблю яблоки... В детстве сколько их перетаскал у соседа, у него такие сорта были. Свои тоже были, да соседские, известно дело, слаще...

      Ронд попробовал яблоко, оно показалось ему кислым и неаппетитным. Слишком много темных пятен парши, а другое, на дереве рядом, рыхлое как картошка.

      — Пошли, Ил, хватит тебе, от этих яблок только живот сведет.

      Но Илар его не слушал. Он с удовольствием грыз зеленые, полосатые, желтые плоды, иногда выплевывал жесткие шкурки, и улыбался чему-то своему, как будто забыв о своем товарище.

      — Ну пойдем же, — волновался Ронд, — ему все казалось, что из темного провала двери обветшавшей избы вот сейчас, сейчас появится нечто опасное. И неприятно было в мертвой деревне, — пойдем, здесь как на кладбище. И не противно тебе эти яблоки есть?

      — И ничего не противно. В нашей деревне на могилах землянику часто сажали, и мы на спор ходили рвать ее, хотя старшие бранили нас, говорили, что она посвящена духам земли, которая принимает в себя тела предков. А земляника та была самая крупная и сладкая.

      Черная тень поползла из распахнутой двери, изломанным контуром дернулась по земле.

      — Ил, смотри же, — заорал Ронд, но Ил уже увидел и, дернув товарища за руку, рванул из сада, из деревни, увлекая его за собой.

      Остановились они только тогда, когда деревня осталась далеко позади.

      -Хвала богам, мы ушли вовремя, -заметил Илар, отдышавшись, — это дневная форма летучих призраков, редкая вещь, я прежде таких не видел, но читал, что такие занимают брошенные людьми села, и оттого места эти становятся проклятыми. Нужно, чтобы лет десять прошло, пока эти твари уйдут сами.

      — А что ж ты яблоки брал? Я ж говорил?

      — Причем тут яблоки, яблоки и одичавшие хороши, -возразил Ил, — зато я узнаю эту дорогу, здесь до Накса всего день перехода, а оттуда мы найдем оказию добраться в Драгцветмет.

      Всю дорогу маг, не обращая внимания на недовольные взгляды воина, один за другим грыз яблоки. Огрызки так и летели по сторонам дороги, пугая желтопузых глуповатых овсянок, норовивших выпрыгнуть из придорожных кустов прямо под ноги путникам, должно быть для того, чтобы поживиться жуками и кузнечиками, взлетавшими из-под ног. Мешок с яблоками постепенно пустел, а довольный Ил отбрехивался:

      — Ну что ты так смотришь, если хочешь, присоединяйся.

      Вечером Ронд надумал сварить нечто вроде похлебки на костре. Однако Илу было уже не до похлебки, и уж тем более не до ночных удовольствий. Яблоки сделали-таки свое дело. Маг валялся, подтянув колени к груди, иногда вставал и скрывался в кустах, подальше от стоянки.

      — Нет, ну какая же ты зараза, не иначе, налопался этих яблок, чтобы я к тебе не приставал, — злился про себя Ронд, а вслух спросил: -Так и будешь страдать? И магию не применишь?

      — Так и буду, магии у меня не так и много. Отстань, завтра буду как новенький. Когда еще такие яблоки достанешь, — усмехнулся Илар. Похоже, боль в животе несколько ослабила свой натиск, потому что он устроился поудобнее и не то задремал, не то хорошо прикинулся спящим.

      Ронду что-то не спалось, и жалко было друга, и смешно невольно. Отчего-то вспомнилось, как в детстве играли в прятки, прятался за занавесями, а ноги торчали, брат сразу находил его и дразнил, мол, думаешь, лицо спрятал, так тебя и не видать. Эх, Илар...С головой непорядок, то личина, то яблок переел, как ребенок, честное слово. Когда я груб — молчит и терпит, а попробуй приласкать или пожалеть, только рыкнет. Год назад казалось — любовь, а теперь что от нее осталось? Затоптали, как цветок на дороге. Хотеть — хочу, да... А на его "или" — ответил "или". Он, пожалуй, обиделся, решил, что не нужен.

      

Глава13. Драгцветмет

      C песчаного холма сбегали низкие кривоватые сосенки, каждая со своим изъяном, похожие на тоскливых нищих, что собираются возле храмов Серого бога, и терялись в чахлом осиннике. А там уже красными, рыжими желтыми пятнами отметила свой путь осень. Солнце блестело на разноцветных листьях, по небу неслись узкие, как тела плотвы, бело-серые облака, ветер пригибал желтеющие ости осоки. Было что-то в этой картине тревожащее, быстро меняющееся, видно оттого, что солнце то вспыхивало на оражево-золотом, то пряталось за облаком, и тогда блеск красок угасал. А может оттого, что как-то не хотелось смириться с тем, что так просто исчезли неизвестно куда целых два месяца, и жутковато было, будто от беспамятства очнулись.

      Дальше, за кустарником, с высоты холма — серая лента дороги, новенькая, похожая на городскую. А еще дальше развороченная земля, марево пыли над карьером, где добывали руды, серые блоки заводских строений, складов, трубы, дым, серые же кристаллы рабочих кварталов, а совсем далеко под снова вылезшим солнцем ярко-красной черепицей заблестели почти что игрушечные отсюда домики, видно, управленческий квартал. А еще заборы, суета повозок, запряженных лошадьми, мельтешащие люди, но этого уже, конечно, не было видно, а только рисовалось воображению друзей, которые глядели с холма туда, где собирались начать все сначала.

      — Смотри, это ведь настоящий город, живой, растущий. И мы покорим его! — произнес Ронд, положив руку на плечи товарищу.

      — Как рана на теле земли. Была зеленой и разноцветной, а теперь будет серой.

      — Может и вправду, рана. Новое редко красиво сразу при рождении, но это — новое. И оно будет, вот увидишь, лучше прежней дикости, где летучие призраки, неплодородная скупая почва, да зимний холод. Что жалеть старое, к нему нет возврата, если мы хотим, чтобы наша страна жила, мы не должны цепляться за старину, а должны посмотреть, как живут другие и взять у них лучшее. Да, половина этого великолепия принадлежит Руми, но лучше пусть иностранцы учат нас жить, чем летучие призраки.

      -Что-то ты в пафос впадаешь. Пока, если вспомнить столицу, больше худшее берем.

      — Брось, не только. А мобили, а кристаллы связи, школы в столице открыли для простых людей. Ну ладно, пошли. Хорошо ли, худо ли, а нам туда.

      — Идем. Только, это... ну, в общем, здесь народ в основном местный, таких, как мы не очень-то жалуют, так что, сам понимаешь, осторожней надо.

      Устроились на удивление легко, воин — в охрану, а маг в контору. Карьеры, цеха по переработке металлов, еще цеха, где делали детали к мобилям, кристаллы памяти, и другое, потребное для заграничной техники, что выгоднее производить на месте, все это расширялось, росло, и нужда в людях увеличивалась. Опять, как когда-то в столице, закрутило— завертело как две щепочки двоих, связанных, казалось бы, и прошлой любовью, и неостывшей памятью. Завертело, да и разделило. Зарядили каждодневные дожди. Осенняя краса побурела, померкла в две недели, и в лес уже не захочешь под мокрый куст, на сырую вялую траву. Только над самим Драгцветметом заморской, не своей доморощенной, магией держалась погода, не солнце, а все же не разверстые хляби. А как же иначе, в дождь в открытом карьере добыча упадет.

      

      — Эй, парень, — окликнул Ронд скучающего на крыльце парнишку-курьера, -сбегай, позови конторщика нового, господина Илара, скажи, его ждут.

      Илар аккуратно притворил дверь и неспешно спустился с крыльца. В синем костюме с блестящими пуговицами, которые носили все конторские работники, с коротко постриженными волосами и без бороды. Какой-то совсем непривычный, губы презрительно поджаты, а взгляд отсутствующий, как тогда в личине орни.

      — Ну здравствуй.

      — Здравствуй.

      -Чего пришел?

      — А ты как думаешь, мы ведь не виделись чуть не с месяц. Ты вон какой стал, не узнать. Застегнутый на все пуговицы.

      — Что поделаешь, конторским положено.

      — Да, видел, знаю. Костюмчики одинаковые, морды кирпича просят. А по выходным в храм Серого, чуть не строем. И ты ходишь. Магия — позволяет?

      — Хожу. Между прочим, магия не в том, чтобы не чтить богов, а в том, чтобы ни одному не отдавать предпочтения.

      — И о чем же молишься грозному и милосердному?— хотел поиронизировать Ронд, а вышло просто злобно.

      — Ну хотя бы о том, чтобы не путаться в цифрах, — в глазах мага блеснули наконец-то смешинки... но погасли.

      — Послушай, приходи сегодня на центральную вахту, я дежурю в ночь, никого не будет, ночью тихо у нас. Придешь?

      — Ладно, ладно, некогда мне сейчас. Пока — уклонился от ответа Илар и пошел в контору. Начинался перерыв на обед, на крыльцо выходили другие работники, Ронд не счел возможным удерживать товарища, а отправился восвояси, горько усмехаясь над этим "ладно", которое могло бы значить все, что угодно.

      Илар вернулся за свой стол и сидел некоторое время подперев голову обеими руками, не принимаясь за работу и вроде бы не собираясь идти куду-нибудь поесть.

      — Илар, что это за охранник все около конторы ошивается, и тебя спрашивал не раз? -полюбопытствовали из-за соседнего стола.

      — Земляк мой.

      — Земляк — это хорошо. А ты будто ему не рад?

      -Должен я ему и немало, а отдавать пока не получается, вот и не рад, — равнодушным голосом отвечал Илар, чувствуя, что лицо покрывается красными пятнами, и понимая, что сегодня вечером непременно напьется до самого не могу, потому что больше всего ему хотелось пойти поздним вечером в будку при центральной вахте, и позволить себе быть слабым, покорным, готовым на все что угодно, лишь бы — не одному. А нельзя. Потому что за месяц уже понял: пока он один, остается возможность вернуть магию.

      

      А Ронд вместо ночи любви получил поломку механизма, открывающего тяжелые ворота, да еще ближе к ночи, когда мастеров уже не позовешь. И конечно же, именно сегодня изнутри от производственной зоны на заляпанном грязью мобиле подъехал румиец, один из владельцев компании. Вот ведь незадача, именно сегодня его угораздило задержаться.

      Ронд вышел из будки, на хорошем румийском поздоровался с господином, который без удовольствия, но и без брани спокойно ожидал разрешения проблемы, и объяснил, что в механизме небольшие неполадки, но он постарается как можно скорее открыть ворота вручную, и просит извенения за задержку. Господин был немало удивлен тем, что простой охранник так хорошо знает чужой язык:

      -Ты знаешь румийский? Как тебя зовут?

      — Ронд, господин, я знаю не только несколько фраз.

      Румиец не без интереса глядел, как охранник справляется с тяжелыми воротами, как с достоинством кланяется, и предложил:

      — Заходи завтра в управление, спроси господина Мра, поговорим. Может быть, у меня будут к тебе поручения.

      — Однако, — преисполнился подозрительности Ронд, -поручения у тебя, как же, или клеишься, или доносчика ищешь. Но пойти решил, мало ли что, мысль о том, чтобы просто служить охранником в течение неизвестно какого времени его совсем не прельщала. Случай находит тех, кто его ждет, — это ему крепко внушили еще в юности, когда он готовился в королевские разведчики.

      

      Оказалось, однако, что господин Мра на родине был заядлым охотником и скучал по своей забаве, однако природная осторожность, нежелание доверять людям, язык которых он знал неважно, лишали его удовольствия побродить по окрестным лесам и познакомиться с местными приемами охоты. Поговорив с охранником, он убедился, что тот неглуп, смел и не откажется подзаработать. Так Ронд стал для румийцев чем-то вроде егеря и получил кличку Следопыт. Не раз его приглашали, чтобы устроить охоту на зайцев и косуль, а сегодня у господина Мра был день именин, и он устраивал прием. Ронд тоже был приглашен. За столом были не только управленцы, но и кое-то из охранного корпуса, и даже мастера.

      — Да, — думал Ронд, — румийские нравы. Наши ни за что не посадят за один стол с господами слугу, а эти... И руку подадут, и разговаривают, вроде бы как с равным. Но все же видно, видно, что ты для них — какое-то чудо лесное, вроде ученой обезьяны. Вежливые, не скажут, но чувствуется. А все равно, если бы мог, я бы поселился в Руми. Там никто не плюнул бы мне вслед из-за того, что в любви я предпочитаю свой пол. Там никому нет дела до того, как ты одеваешься, и что делаешь за дверью своего дома, если ты не нарушаешь закон.

      После необильной, но изысканной трапезы гостей пригласили в зал, послушать певицу. -Тоже заморский обычай, у нас, что охрана, что купцы, как сядут за стол, так чуть живые от обжорства и выпитого отползут. Эх, никакой я патриот...— посмеивался сам над собой охранник, — стоило только попасть "в люди"...

      Певица пела так себе, только двигалась красиво. Но последней шла любимая в Руми песня про всадника на ветру, ее Ронд знал и подпевал вместе со всеми.

      — Следопыт, да ты неплохо поешь, — сказал один из гостей, когда компания вернулась к столу. А на гитаре умеешь?

      — Умею.

      — Так спой нам, мы послушаем.

      Ронд, не без труда, потому как давно не брал в руки инструмент, но все же взялся петь старинную народную песню. И чем дальше, тем легче шла игра, голос взлетал под низкий потолок уютного зала, а гости просто-таки обалдели от красоты самой песни, и мягкого приятного голоса. Его просили петь еще, и он пел, старинные песни своей ролдины, румийские детские про гусыню в башмачках и растаявшую снежинку...

      — Послушай, парень, хочешь, я возьму тебя летом в Руми, тебе надо учиться. У тебя талант. — говорил растроганный господин Мра,

      — Спасибо, господин. Будет лето, посмотрим, — кланяясь, отвечал Ронд и думал — Нет, в Руми мне нельзя. Там еще найдутся те, кто помнит Сейне и его дела. Другие страны -да, может еще доведется.

      Но с этого вечера приобрел плохонькую гитару и снова пытался петь, чужие песни пелись, а свои отчего-то — нет.

      

      Глава 14. Зима подзадержалась

   Что-то и в этот год, как и в прошлый, зима не шла. Черные поля и леса, редкие пятна снега. То подморозит, то опять раскиснет земля. Серое низкое небо, солнца не видать боги ведают сколько. Ронд неспешно шел по опустевшим улочкам спального квартала. Праздничный вечер, завтра новогодие, рабочие из местных поехали в деревни, к женам и детям, а те, что прибыли из других краев, а их много, север не богат людьми, — те так и отметят праздник здесь, без семей, напиваясь допьяна, спуская заработанное в заведениях, где открыто играют в азартные игры (а доходы-то прибирает к рукам Драгцветмет). Бывший королевский воин, который еще недавно восхищался растущей мощью и силой, теперь, изнутри, видел многое по-другому. Казалось, компания похожа на уродливый нарост на дереве, живущий своей отдельной жизнью и только тянущий оставшиеся соки. А с другой стороны, эта земля никогда не была богатой, даже помещичьи усадьбы встречались здесь редко, а теперь, после нескольких лет господства нечисти, она и вовсе пришла в запустение.

      "И для кого мы затыкали дыру? Чтобы нечисти путь закрыть? Для румийцев? Они, конечно, многого достигли, и магия их нашей не чета, да интересы все равно свои, — мысли Ронда то шли в тон паршивой погоде, то сползали в некоторое предпраздничное благодушие, — А все же хорошо, что у меня дежурство. Охранники перепьются до умопомрачения, пару девок раздобудут на всех... Тьфу. А у меня в сумке два нечитанных румийских романа, господин Мра дал, и ученый трактат "О сущности власти и свойствах властителей, ко благу управляемых ими земель ведущих". В будке тепло, чаек согрею, очаг магический, тишина, работы остановлены, только дежурные там, где процесс прерывать нельзя. Благодать...."

      Девчоночий визг затрепыхался чуть впереди, там, где начинались длинные стены складов. Так и есть, трое подвыпивших парней прицепились к девке. Не особенно даже напрягаясь, Ронд приложил одного мордой к стене, врезал ладонью по шее другому, отчего тот поперхнулся брызнувшими слезами, третий, который топтался рядом, бросился наутек.

      — Ну-ка быстро валите отсюда! А не то устрою вам вечерок в холодной. Да возблагодарите Cерого бога за то, что не сломал вам шеи! — рявкнул охранник, и незадачливые охотники до женского тела кое-как поддерживая друг друга потрусили по переулку.

      Только теперь Ронд разглядел девицу:

      -Ну ты и дура... Откуда ты такая взялась, словно птичка ларт в брачный сезон.

      Девка и вправду была одета невероятно богато для простой работницы, и слишком элегантно для того, чтобы быть из "веселого дома"

      -Я служанка господина Урса...

      — Ну, дура. Служанка. Понятное дело, как ты ему служишь. И чего тебя понесла нелегкая в рабочий квартал? В такой-то день, когда легче летучего призрака увидать, чем трезвого?

      — Я хотела... Тут, говорили, колдунья есть...

      — Все, отколдовалась, пойдем теперь ко мне в будку, а то еще кто-нибудь привяжется.

      Ронд галантно подхватил девицу за талию, потому что успел заметить, что она с трудом ковыляет, поскольку сломала высоченный каблук.

      — Ну, ты и кралю себе привел, — присвистнул охранник Эрин, увидев, какая парочка ввалилась в будку, — не поделишься?

      — Давай, торопись, там наши бочонок липерского приканчивают, а краля не про нас с тобой, это господина Урса, — поспешил сообщить Ронд. Услышав про липерское, Эрин подал сменщику магические ключи и, даже не застегнув куртку, рванул в ночь. Девчонка тем временем успела снять рыжую коротенькую шубку с серебристым меховым воротником, уселась на табурет, стащила измучивший ее сапог, потом второй и, кокетливо поглядывая на Ронда, принялась покачивать изящной ножкой в ажурном чулке.

   — Чай будешь?

   — Чай? — хихикнула девица? — Можно и чай, а покрепче ничего нет?

   — Покрепче тебе пусть твой господин наливает.

   — Ну, ты нахал! Но такому парню нахальство идет! Я тебе так благодарна... — протянула красотка. Глаза ее блестели, а улыбка могла обещать что угодно кому угодно, только не Ронду.

   — Отвянь, дура, мне румийского имущества не надо, — сердито рыкнул парень и взялся за кристалл дальней связи:

   — Господин начальник охраны, у меня тут служанка господина управляющего. Уверяет, что заблудилась. Будьте любезны, пришлите за ней.

      Девица надула губки, видно было, что ей не очень понравилось обращение, и что она предпочла бы задержаться в будке наедине с таким пригожим на ее вкус парнем.

      -Да что ты боишься, Урс ничего не узнает, а мы могли бы провести приятный вечерок, — она привстала с табурета и подошла совсем близко.

      — Что  примоталась, не хватает тебе румийца! А может, следовало бы оставить тебя тем троим? — злобный охранник из всех сил впечатал девчонку в единственный более-менее мягкий стул в будке.

      — Ну ты даешь! Бессильный что ль или... мальчиков предпочитаешь?

      — И бессильный и предпочитаю! Уймешься ли ты, наконец! А не то сейчас на улицу выставлю!

      Гостья надулась, но кажется кое-что до нее дошло. Самое удивительное было дальше, потому как господин Урс прибыл лично на своем знаменитом белом мобиле. Увидев, что его пассия сердита как разъяренная кошка, долго жал руку Ронду, и велел прийти после праздников, обещая денежную премию и даже содействие в продвижении по службе.

      — Однако, этот Урс... Отлично знает, какая шалава его "служанка", да видно привязан к ней. Сразу понял, что у меня ей поразвлечься не пришлось, и похоже, благодарен мне за это. Вот и еще одно знакомство. Господин Мра меня привечает, управляющий всем Драгцветметом. Может, удастся выбиться в начальники отряда, а то сгнию здесь со скуки. А может быть...

      Но ночь предновогодия мало располагала к честолюбивым размышлениям. Глядя в окно и попивая свежий чай, Ронд думал о том, что когда-то этот праздник не мыслился без пушистого свежего снега, пусть и с морозом. А теперь что? Второй год уже чернота, темнота, солнечного дня не видели все предзимье, дождь вместо снега. А в детстве... Мать, бывало, любила под этот праздник всякие затеи, учила детей делать хитрые игрушки из желудей и шишек, их покрывали серебрянкой, вешали на ель, которую старый слуга Лент приносил в парадный зал. А потом наезжали гости, с детьми, мальчишки катались в старых крестьянских санях всей кучей, с огромной горы, крики, хохот, а на синяки и шишки плевать. А еще — всю розовую, в блестящем, кружевном платьице — служанка вынимала из тяжелой медвежьей шубы как куклу из коробки — маленькую двоюродную сестренку, она церемонно здоровалась, пытаясь вести себя как барышня. А еще — подарки. Как-то мать купила у забредшего в усадьбу орни удивительную игрушку: Заяц с барабаном, барабан красный и белый, и сбоку хитрый рычажок, если его нажимать, заяц бьет палочками по блестящему кругу, ух, здорово! А потом праздник прошел и захотелось узнать, как устроена игрушка — сломал, разобрал.... Но ничего не понял, палочки отдельно, зайчик тряпичный отдельно, барабан развалился на два медных кружка и красно-белую ленту, а пружинки и рычажочки посыпались на пол. И было печально и жутко, потому что ушло волшебство и не осталось ничего...

     "А у меня никогда такого не будет, ни семейного новогодия, ни сыновей. Прав был Илар, когда говорил... Эх, Илар, Илар... За все три новолуния, что мы здесь — вместе ни разу. Пробовал к нему подкатиться, здоровается, гад, как дела спрашивает, да еще руку подавать насобачился по-румийски на людях. Будто не чувствует, что я, когда его за руку беру... Как холодной иглой через все тело...Скотина... Будто и не мечены мы одним знаком, будто и не шли вместе к черному провалу, ожидая смерти. Хотя...

      Вспомнить, как шли... А в особенности, как отдыхали... Илар с искусанными губами, измученный, истерзанный..." — Стыд  ли заливал лицо невозмутимого обычно охранника или желание, еще не до конца растаявшее, хотя пора бы...

      

      Илар был счастлив. Еще бы, в годовой росписи расходов и доходов цеха по производству кристаллов связи, за которую он отвечал лично, все сошлось тютелька в тютельку! Гусеница-страховидка, которую он старательно прятал ото всех, а в особенности от товарища, с которым делил комнату, тихо дрыхла в картонной коробочке на дне дорожного мешка, благо магическое создание не нуждалось в обычной пище. Маг очень редко теперь доставал эту коробочку, даже если случалось остаться одному, и, кажется, понимал, что его ровное, деловое настроение привело к тому, что питомица не растет и не высовывается. Мало того, возвращалась магия, почти все самое простое он мог, как прежде. Хорошо бы еще где-нибудь испытать боевые магические приемы, но пока не выдавался подходящий случай. На вечеринке, которая по обычаю была прямо в конторе, волшебник пил наравне со всеми, веселился, выкрикивал тосты, и наконец заявил во всеуслышанье:

      -Ребята, а теперь будут фокусы! Идемте на воздух, я покажу вам подвластный огонь!

      Конторщики высыпали на улицу, Илар встал чуть поодаль от крыльца конторы, раскинув руки, как акробат, готовящийся к выступлению. И понеслось! Взлетали в низкое рыжеватое от земных огней небо прямо с ладоней пламенные шары, большие и маленькие, рассыпались багровыми искрами. Расцветал прямо на земле под плавными движениями рук волшебника удивительный оранжево— красный цветок. Взлетали с кончиков пальцев легкие искристые белые змейки. Но самое замечательное волшебник приберег напоследок. В прозрачном светлом коконе возник сгусток света, поначалу было неясно, что это, но постепенно проявилась фигура женщины в прозрачном платье. Женщина подняла над головой руки, но тут самый молодой из компании не выдержал, бросился вперед, попытавшись прикоснуться. Иллюзия дрогнула и погасла.

      -Эх, дурень, — накинулись все на оплошавшего, — что ж ты, это ведь не настоящая девка была, да зато красота какая... Не дал досмотреть. А за настоящими пошли в таверну "Незабудка". Компания потянулась к таверне, а Илар постарался по дороге отстать, тем более, что все были порядком уже пьяны и не обратили внимания на его уход.

      

 Глава 15.  И что дальше?

      

      Боль в последний раз рванула измученное отверстие, сменяясь тупым ощущением заполненности.

      — Проклятье,— подумал Илар, натягивая на уши тонкую шапчонку, — кажется у меня воспаление уха, надо же было в новогодие так надраться, что простудился.

      Но не успел он получше поднять воротник, дабы защититься от мокрого ветра, бросавшего в лицо хлопья таящего в полете снега, как оказался распластанным на дощатой стене складского помещения, мимо которого пролегала его дорога. Холодные руки задрали куртку, скользнули под рубаху, губы оказались раздавлены напористым поцелуем. А еще мгновенье спустя маг пытался ухватить свою шапчонку, в которую вцепился ветер, а в двух шагах от него поднимался с земли Ронд:

      — Ах ты, скотина! Магией ударил! Ну это тебе так не пройдет,— и был снова отброшен на землю.

      — Да ты что, рехнулся? Столько не виделись, бегаешь от меня, а теперь еще магией бьешь!

      — И бью, и буду бить. Какого аррха ты кидаешься из-за угла? И вообще, зачем я тебе нужен, иди к своему румийцу!

      -Румиец? Да это никак, ревность? Я польщен, прежде ты меня не удостаивал... — Ронд, отряхивая липкий снег, приготовился сказать еще много интересного, но не успел, потому что Илар вместо следующего ожидаемого магического удара вдруг повис у него на шее, и зашептал прямо в ухо:

      — Ронд, ты не представляешь, магия, ко мне вернулась магия в полном объеме! Я теперь могу все, что и раньше! Пойдем, это надо отметить!

      Ошеломленный таким контрастом Ронд угрюмо потащился за ним в таверну "Незабудка".

      Илар заказал такую прорву разных вин, будто собирался споить всю конторскую братию.

      -Ты что, я ведь не пью, — пытался остановить его охранник.

      Но маг его не слушал:

      -Пей, а не будешь, и плевать, а я буду пить, потому что ... Да ты себе даже не представляешь! Магия! Боевая! Вернулась!

      Прошло совсем немного времени, и маг стал заметно пьянеть.

      — Знаешь, — говорил он заплетающимся языком, — я теперь все могу, у меня может и третий уровень, а гусеницу эту... плевать на гусеницу, ей недавно плетеную корзиночку прикупил, пусть сидит, отощала зараза, но длиннаяяя.... Но ты смотри, если будешь со своим румийцем...

      — Да какой румиец, я чист аки первый снег, в кои -то веки...

      — Врешь... Если бы не румиец, ты бы за мной бегал, а так и глаз не покажешь... Не уважаешь, нет, аррх тебя возьми..

      — Да кто такой этот аррх?

      — О, аррх — дивный зверь. Водится только здесь, на севере, мохнатый как медведь, глазки красные маленькие, говорить не может, общается мысленно. Говорят, кто встретит аррха, тот от ужаса сам не свой, медвежья болезнь неделю не проходит, а некоторые и вовсе дар речи теряют. Архх — зверь зверей, он разумен, и куда древнее нас. Аррх... Да ну его к аррхую. Жаль вино кисловато, но ничего, хорошо забирает.

      — Илар, ты совсем себя не бережешь, у тебя же сердце больное!

      — Ты мое сердце, — пьяно промямлил маг и потянулся с поцелуями. Никто на это не обратил внимания, потому как целоваться с пьяных глаз и кричать: Ты меня уважаешь, а потом ругать румийцев было в "Незабудке" самым обыкновенным делом.

      Нет, такой Илар Ронду был не мил, пьяная бессмысленная морда вместо любимого лица.

      — Плющ, счастье мое, пойдем куда-нибудь, тут наверху комнаты есть, — шепнул Илар, некстати припомнив прежнее имя своего возлюбленного, и уронил голову на грязноватый стол. Ронд, морщась от отвращения, кое-как набросил на товарища куртку и потащил его к выходу.

      — Плющ, я тебя... счас магией, почему мы уходим...

      Илар взмахнул руками, но вместо огня или вихря явилось нечто совершенно несуразное. Прямо в лицо воину полетел букетик бумажных незабудок.

      Разозлившись по полной, Ронд влепил товарищу хорошего подзатыльника, отчего тот не удержался на ногах и рухнул на пол. Ронд немилосердно вздернул его на ноги за воротник и поволок прочь из таверны, намереваясь доставить его в дом конторщиков. По дороге магу несколько раз становилось дурно, и в результате воину пришлось сидеть с ним до утра, прикладывая холодные тряпки ко лбу и поднося кислое питье. Сосед ругался, что ему не дают спать. Когда утром маг наконец заснул, воин, перед тем как уйти, последний раз взглянул в бледное лицо. Он уже не чувствовал злости, а лишь одну жалостливую нежность: — Эх, ну почему у нас все так... Почему...

      

      Прошел месяц после новогодия и Ронд, который теперь благодаря услугам, которые оказывал румийским господам, стал старшим звена охранников, да и за организацию охоты кое-что получал, смог, наконец, исполнить свое давнее желание — снял маленький румийского образца домик, как это называлось, со всеми удобствами.

      -Все, — радовался он, — теперь Илар будет мой как прежде. Упрошу, уговорю. И пить ему не позволю. Честное слово, он как девка нравная, ну ладно, не хочет где попало, боится, что узнают...но теперь-то...

      

      В обеденный перерыв Ронд явился прямо к конторе, справедливо полагая, что его любовник не будет на людях устраивать сцен. Ил вышел, чтобы пойти куда-нибудь поесть и увидел своего товарища, который стоял возле крыльца и улыбался ему самой лучшей, хотя и напряженной улыбкой.

   — Ил, я взял в аренду домик! Ты должен непременно пойти и посмотреть.

   -Ну что ж, пойдем, обмоем... — ответил тот без особой радости, но, видимо, не желая спорить или выяснять отношения в очередной раз, потому как из двери выходили его товарищи.

      Они быстро дошли до жилой зоны для "средних" как это называлось, именно для тех, кто достаточно смог заработать, чтобы жить с иноземным комфортом. Здесь арендовали маленькие домики конторщики, мастера, помощники, старшие смен охраны и другие "чисторукие", как их полупрезрительно называли рабочие, сами не имея возможности селиться иначе, чем в общих бараках, где семейные ютились обычно за занавеской, отхожие места были на улице, а общая баня топилась раз в неделю. Впрочем, деревенским было не привыкать, а приезжавшие из других мест смирялись со всем ради приличного заработка. Конечно, местные деревни не могли поставить довольно рабочей силы, и она вербовалась по всей стране, не исключая и столицы.

   — Ну, заходи, гостем будешь, — подтолкнул Ронд товарища, — сними куртку-то, здесь подогрев магический, и вода и все удобства. Комнатенка маленькая, но зато как тепло. Илар, вполне сознавая, что последует дальше, не то чтобы нехотя, но как-то снял куртку, сбросил сапоги. Ронд смотрел ему в лицо и видел, как бледные щеки загораются румянцем от тепла. А у самого уже горело, сжималось все внутри, и не желая обнаружить свое волнение, и как-то даже стесняясь своего порыва, хотя с чего бы это, после всего, что с ними было, грубо ухватил друга за волосы и, поцеловав, толкнул к небольшому столу у стены:

   — Нееет, нужно, нужно обновить. Иначе, зачем я брал эту конуру в аренду?

   Ил как-то безропотно подчинился, не мешал партнеру сдернуть с него штаны, оперся на сложенные руки и опустил голову.

      

      Толчки все продолжались. Сегодня отчего-то было особенно некомфортно, неловко, больно. Каждое движение Ронда отдавалось тупой болью где-то в правом боку, затекли руки.

      — Эх, зачем я на руки-то, — досадовал про себя Ил. Побоялся, что на груди синяки останутся... А теперь терпи... Он совсем как сбесился. Больно... кричать не буду, фиг ему... Вон паучок черненький ползет по стене, когда только успел забраться сюда. Скорей бы уж...

      — Губы... губы дай... — рыкнул Ронд, поворачивая одной рукой его лицо к себе... и в окне, что располагалось сбоку, Илар успел заметить ухмыляющиеся лица, и в этот момент его настигла почти уже и неожидаемая запоздалая разрядка.

      Ронд резко разорвал их контакт, подхватил ослабевшего партнера, потащил к кровати, целя на ходу и шепча:

   — Ил, ну что ты, ты опять белый весь, тебе плохо? Ну прости...

   — Ничего. Просто. В окне увидел. Занавесочек у тебя нет. Видели нас.

   — Ну и что? Королевский указ ведь не отменен. Никто нам ничего не сделает.

   — При чем тут указ? Тебе и вправду ничего. А мне — другое дело. Здесь на севере, тот, кто за бабу, бабой и считается, причем самой что ни на есть пропащей. И так сплетни идут.

   — Да что ты в самом деле? Ну давай, кольца купим и по указу союз заключим, и все заткнутся.

   -Глупости говоришь. Здесь север, не столица, и указ этот здесь не знают? и знать не хотят. А храм тут только Серого. А он такого не одобряет.

   -Пойдем в румийский.

   — В румийский я не пойду. Ерунда все это. Как-нибудь. Отобьюсь, ежели что... Какая-то магия все же есть.

   — А жить со мной будешь?

    — Нет, жить с тобой не буду. Пробовали уже. Ничего путного из этого не вышло. В гости буду заходить, если позовешь. Пойду я, перерыв закончится вот-вот, это у тебя ночная смена.

      Маг натянул штаны, даже не озаботившись воспользоваться возможностями румийских удобств и вышел, хлопнув дверью. Его партнер глядел в окно, как тот уходит, не слишком-то резво переставляя ноги, и как всегда, не мог понять, доволен ли его партнер или раздосадован, будет ли следующий раз, и каким будет:

   — Нет, вот зараза, никогда не знаешь, чего от него ждать.

   Ему ни за что не хотелось признаваться себе в том, что именно это притягивает, не дает развязать затянутый узел. 

      

   Глава 16. Бастуем

      

      Скудный урожай засушливого лета отчасти погиб в дождливую осень. Чтобы прокормить население Драгцветмета, приходилось завозить многое издалека, все больше и больше потреблялось заграничных продуктов в цветных упаковках, все меньше местных, и цены в заводских лавках что ни день, росли. Из родных мест приходили невеселые вести. Хлеба мало, овощей неурожай, да и то сказать, одни бабы много ли наработают. Тень голода над деревнями, в Драгцветмете началось брожение: — Мы работает все больше и больше, получаем столько же, а цены все выше, в деревню уже нечего отвезти. Пусть дадут строиться в счет будущего жалования, мы возьмем к себе семьи, бабы тоже могли бы работать, и плату пора поднять. Румийцы, все они, мало наши богатеи тянули с нас соки, мало нам королевских налогов, да еще эти, — ворчали работяги. Последней каплей стало то, что цены в лавках поднялись вдвое, а расценки на многие работы после завоза новых румийских приспособлений упали.

   

   — Мы — не дикари, как думают эти самодовольные румийцы, мы такие же люди, как они!— говорил в таверне "Ольха" широкоплечий весельчак Хелл, которого признавали за вожака и оттого, что он был грамотнее других, и оттого, что никогда никто не видел его пьяным, хотя выпить он мог на равных.

   — Правильно, они не считают нас за людей. Надо показать им, что без нас, добытчиков, они ничто, несмотря на их магические штучки. Бросаем работу и пусть попробуют не повысить плату! — шумели рабочие карьера.

   — Нет, так нельзя, мы должны действовать слаженно, бросить работу, так всем вместе, и требовать повышения платы вдвое! — возражали цеховые.

   — Разнесем к архховой матери иноземные машины! Румийцам смерть! — шумели подсобные рабочие.

      Ронд, который по своему обыкновению сидел в "Ольхе", предпочитая ее всяким более респектабельным "Незабудкам", поначалу не хотел вмешиваться. Но старый азарт не дал покоя: -Вот оно, настоящее дело. А я тут мохом покрываюсь, с начальством на охоту, да в теплой будке дохну от скуки.

   — Слушайте, что я вам скажу! — веско заявил охранник, подходя к столу, за которым сидел Хелл со своими.

   — Эй, не слушай его, он не только охранник, он хозяйский прихвостень, на охоту ходит с румийцами. Не слушайте его, он с конторщиком Илом...— зачастил от соседнего столика молодой парень с невыразительным лицом.

   — Кто тут сказал про Ила? А ну, договори!

   — И договорю! Ты с ним живешь как с девкой! Вся контора знает!

   — Ил мой друг! А как и где мы с ним живем, не твое дело!

   — Да и ты сам не мужик, а румийская подстилка!

      После этих слов Ронд уже ничего не отвечал, а аккуратно приблизился к крикуну сзади, и не успел тот что-либо понять, как оказался на полу, лицом вниз, а попытавшись вскочить, сразу же был одним ударом уложен обратно.

   -Так, кто тут еще хочет поговорить обо мне и моем друге? Или лучше поговорим о том, как требовать повышения платы?

   — Тихо все, — возвысил голос Хелл, — нам только не хватало сейчас устраивать драки! Говори, Ронд. А мы послушаем, и поразмыслим.

   — Вы, мужики, умные же люди, а предлагаете ломать машины и убивать румийцев! А подумайте, куда вы пойдете, если не будет цветмета?

   — Домой пойдем, к дедовым очагам! — с воодушевлением воскликнул старый рабочий.

   — А что сейчас не идешь? Ну иди, в деревнях и так вашим женам и детям жрать нечего после летней засухи! Цветмет хоть и выжимает соки, да кормит, а так сдохнете все.

   — Зато будем жить, как велели деды, а не по чужой указке.

   — Не жить будете, а с голодухи пухнуть! Не уходить надо, а требовать своего. И не только разовой прибавки платы, а чтобы цены остановить, а еще жилья для семей, школы для детей, чтобы лекаря для рабочих наняли.

   — Да, надо требовать, но не по-глупому, бунтовать, а устроить по румийскому обычаю забастовку, — перекрикивая спорщиков снова высказался Ронд.

   — И что это за зверь такой, забастовка?

   — Это когда все слаженно бросают работать, а там, где непрерывный процесс, например, где металл получают, останавливают по правилам, как для ремонта.А еще лучше — всем остаться на рабочих местах, но ничего не делать.

   -Складно говоришь, а ведь сообщат в столицу, придут королевские гвардейцы, а то и маги. И пропадем мы ни за что.

   — Нет, кроме этого нужно еще кое-что. У меня есть план, как заставить румийцев принять наши требования, но я не стану им делиться в таверне. Хелл, расскажу тебе одному.

      Товарищи Хелла недовольно заворчали:

   — Ишь, не хочет говорить. Одному...

   — Тихо вы, вы что, дураки, боитесь, что он со мной наедине... — заржал Хелл сам над своей шуткой, — ладно, только смотри, Ронд, ты ведь охранник, да и вправду якшаешься с хозяевами. Как нам тебе верить?

   — Пусть землей клянется. Сейчас земли принесу и позову старуху Верану. Ну, будешь землей клясться?

   — Буду.

   — И не боишься хозяев предать?

   — Какие они мне хозяева, такие же, как и вам

      Один из рабочих, тот, что говорил о клятве, выбежал и через короткое время вернулся с маленькой сухонькой, но бодрой старушонкой. Она оглядела сидящих за столом и остановила свой взгляд на Ронде:

   — Порченый парень ты, и порча на тебе велика...Висишь ты между двух берез в вороньем гнезде, а ворона-птица уж летит...

   — Да ладно, бабка, не затем тебя звали, скажи, можно с него клятву землей взять?

   — Клятву взять можно. Только будет ли он землю есть по обычаю?

   — Буду, бабка.

   -Тогда бери.

      Старуха подала на бурой сухой ладошке горстку мокрой черной земли.

      Ронд осторожно взял щепотью, положил в рот. Подумаешь, невидаль, земли съесть, случалось в походах и змеиное мясо жарить и суп из червяков земляных варить.

   — Запить чистой водой надобно. А теперь повторяй: Клянусь матерью-землей, что буду честно помогать товарищам и стоять за как за братьев...А если нарушу клятву, то возьмет меня земля и погребет живым, и прервется дыхание под толщей ея...

      Охранник, кое-как проглотив воду, повторил нехитрые слова, утер рукой рот и еще раз повторил:

   -Что, Хелл, пойдем, поговорим? А вам братья, скажу так: Румийцев надо побеждать по-румийски.

      Рабочие, во все глаза смотревшие, как парень в серой форме не сморгнув глазом принял самую страшную в этих краях клятву, теперь уже по-иному видели странного охранника с змеиным кольцом. А он думал: — Ну вот, не было печали, опять я чей-то брат... Было уже, в столице, братство мужской любви. Да до чего довело...

   — Значит так, Хелл, ты мужик грамотный, в столице жил. Должен понимать, что успех нашего дела от многих вещей зависит. Первое, надобно надежных людей — есть такие? — говорил бывший воин, когда вдвоем с вожаком рабочих они вышли на улицу.

   — Есть. Мы тут не лыком шиты, о прошлом годе одного мастера, который уж больно лют был, да работу все принимал по низким расценкам... в лесу уговорили... И никто не узнал. Так и сочли, что летучие призраки его... того.

   — Это хорошо. Значит, сможете организованно прекратить работу. И следите, чтобы доносов не было.

   — А охранники?

   — C охранниками сам договорюсь. Помогать они, может, и не станут, но мешать не решаться. Своя шкура дороже хозяйских интересов. Поймут, что в случае чего, с ними церемониться не будут. И вот еще одна деталь... Без нее ничего не выйдет, —

   и Ронд рассказал кое-что еще, что должно было сделать, чтобы иностранные владельцы компании стали сговорчивее.

      

      Илар не без удивления увидел в окно, что Ронд опять ждет его у конторы: — Вот ведь неуемный... -огорчался маг, отчетливо сознавая, что его магические возможности после недавнего "обновления" домика поубавились. Дня два он не мог сотворить даже простейшей иллюзии, еще хорошо, что ни драться, ни делать что-либо серьезное не потребовалось.

   — Да... не зря были эти три новолуния... А ведь будь я с ним, ни за что мне бы не восстановить магию... Теперь я понимаю... почему так многие из магического сословия ущербны в некоторых сторонах жизни. Эх, если бы у меня было столько воли, чтобы послать его раз и навсегда. Но нет, привычка— вторая натура. А женщины.С некоторых пор решиться не могу . Одного облома за глаза довольно. Можно, конечно, снадобья магические, да только это уже не то будет. И тянет к нему... Тянет... иногда, кажется, ну и аррх с ней, с магией, только бы... А увижу — и зло берет, ну с какой стати мне... Однако, думая так, он уже надевал куртку и спускался по лестнице.

   — Чего пришел... Я еще от прошлого раза в себя не пришел.

   — Слушай, Ил, у меня к тебе разговор. Все серьезно очень. Пожалуйста, пойдем со мной. Змеей клянусь, я тебя не трону.

   — Ладно, пойдем, что там у тебя...

      В домике, тщательно затворив дверь, Ронд рассказал все.

   — Так говоришь, забастовка.... А не бунт, бессмысленный и беспощадный. А ведь это дело... Ладно, будет тебе магический след. Чтобы прямо по нему выйти.

      

      В назначенный день Ронд сам пришел к господину Мра, не дожидаясь, пока тот позовет его:

   — Господин, я посмел побеспокоить Вас из-за редкостного дела. Мне сообщили, что в окрестностях бродит семья аррхов.

   -Аррхов? Это еще кто?

   — Аррх — не просто зверь. Он похож на человека, хотя не владеет речью, космат и приземист. Говорят, у него своя особая магия.

   — Так это правда, действительно у вас в лесах есть дикие люди. Я слышал об этом, но думал, болтовня. Оборотни да, есть и у нас, летучие призраки — ваши местные чудовища.

   — Да, это правда. А как Вам, господин, нравится мысль — поймать одного, и отправить в Руми?

   Чем можно прельстить охотника больше, чем обещанием изловить невиданного зверя? Тут и погода, и недостаток времени не помеха. На следующий день охотники отправились. Повезло — завалили косулю, устроили привал, жаркое на костре, вино лилось рекой. Ронд разглагольствовал:

   — Аррх — особое существо, он чует наши ауры, и ни за что его не выследишь. Но если крепко выпить, и ему поставить чуть подальше от костра в глиняной плошке, то он придет обязательно. Любит выпить, а вино делать не знает как. Ауры наши от выпивки делаются сбитые, ему уже не страшно, а когда он сам выпьет, его легко взять. Веревки у нас особые, по кристаллу мобиль вызовем и все в порядке. А еще хорошо песню завести, он, аррх, любит слушать, как люди поют, ему боги голоса не дали, разговаривают они меж собой безмолвной речью, а так рычат или стонут и все.

      Румийцы были довольны, вино, лес, вкусное жареное мясо, не очень-то и холодно, экзотика, будет о чем рассказать на родине. Аррх-так аррх, а нет, и косуля сойдет. Когда из леса с разных сторон полянки появились темные тени, осоловелых и довольных иностранцев можно было упаковывать, как дичь в мешок.

      

      С утра началась забастовка сразу по всему Драгцветмету. За ночь единственную дорогу до столицы перегородили бревнами, сложенными по старинному способу, которым останавливали конницу. Капала смола со свежих спилов, любопытный дятел не боясь долбил кору. Тишина. Ни один мобиль, ни одна самодвижка не выехали в столицу. Рабочие спокойно прошли на свои рабочие места, оставив отряды для охраны жилых кварталов, женщин и детей. Охрана, ни о чем не подозревая, пропустила их.

      Тихо было на руднике, молчали машины, не гремели инструменты, не грохотали повозки. Тихо было в цехах. становились ленты, по которым тащились обрабатываемые детали. И только там, где выплавляли металлы, работа продолжалась. Нельзя остановить процесс, нельзя загубить печи и другие устройства.

         Ронд не пожелал охранять заложников, надежно спрятанных в заброшенной охотничьей избушке. Он устроился в центральной пропускной будке, ожидая, когда пожалует начальство. Белый мобиль господина Урса подъехал, но никто не бросался отворить ворота

   Что такое? Несправны ворота? — осведомился начальник по кристаллу связи, гневу его не было предела, когда он услышал знакомый голос:

   — Господин Урс! Ни Вы, ни кто-либо другой из управления не будет допущен на завод до тех пор, пока требования рабочих о повышении платы и улучшении условий труда не будут удовлетворены!

   — Это что, бунт?

   — Нет, господин Урс, это не бунт, это забастовка, и она будет продолжаться до полного выполнения наших условий!

   — Господин Ронд, Вы бунтовщик и предатель! Где господин Мра и другие?

   — Я не предатель, просто и у меня есть свои интересы. Господин Мра взят в заложники для обеспечения безопасности забастовки. Он будет отпущен после заключения нового договора! А теперь советую вам, господин директор, вернуться в свой дом, для Вашей же безопасности. К вечеру пакет требований будет Вам доставлен.

      Господин Урс, кипя от негодования, но сохраняя достоинство, развернул мобиль и уехал, недоумевая, как это северные дикари додумались до такой вещи, как забастовка. Он явно их недооценил.

      

      В таверне "Ольха" заседал штаб. Ронд сидел по правую руку от Хелла и быстро записывал на листе бумаги список требований.

   -Нужно вписать еще устройство школы, улучшенное жилье в рассрочку, чтоб лекарей наняли за счет компании, а плату поднять втрое!

   — А не подавимся? — пожимал плечами Хелл, — Нам бы хоть вдвое плату повысили.

   — Нет, не подавимся, все равно все наши требования не выполнят, надо требовать больше, чтобы было о чем торговаться. Начнутся переговоры, и потихоньку будем уступать, стоять твердо только за самое важное.

   — Ну ты хитер парень, не зря змеиное кольцо у тебя. Не расскажешь при случае?

   — При случае расскажу, — отвечал Ронд, — полагая, что до этого самого случая придумает какую-нибудь пригодную для рассказа историю, — а сейчас нам надо еще письмо королю составить.

   — Это еще зачем? — изумился один из рабочих.

   — А то вы не знаете, что король лично вкладывает средства в компанию, и имеет с него доходы. Мы должны заверить короля в наших верноподданнических чувствах. Да не забыть упомянуть, что нам известно кое-что о злоупотреблениях румийцев, которые не вполне честны с его величеством.. Это не повредит.

      В этот момент дверь таверны распахнулась, и раздался крик :

   -Скорее, там склады хотят громить!

   — Как склады ! Позор! Все это создано нашим трудом и должно служить нашему благу! — возмутился Ронд, — Кто со мной? Этого нельзя допустить! Илар, давай с нами, твоя магия может понадобиться.

      Они успели вовремя. Толпа только-только начала собираться возле склада и пока еще разогревала себя переругиванием с охранниками, которые заперлись изнутри и полагались, видимо, на качество ворот.

   -Мужики, разойдись! Не сметь трогать склады! Это ведь наш труд, за него мы должны получить достойную плату!

   — Нет, это румийское зло, — сердито возразил один из рабочих.

   — А если зло, так зачем ты — вот ты делал это! Зачем тратил силы и умения, зачем ушел из деревни? Отвечай, ну! — напирал Ронд.

      Говоривший несколько замешкался:

   -Ну... жрать— то всем охота... В деревне неурожай... призраки летучие.

   — Вот мы и должны бороться за достойную новую жизнь, а не возвращаться к прадедовым временам, когда от голода вымирали деревни!

   — А то сейчас не вымирают!

   — Да вы бы в деревнях своих до сегодняшнего дня не дожили!

   — Это что же, ты хозяев благодарить предлагаешь! А посмотри, как половина рудничных кашляет, а у тех, кто в цехах магических, глаза слепнут. Да мы тут все подохнем!

   — Не подохнем, если будем защищать себя! Лекарей надо требовать, хозяевам не скупиться на средства от пыли и прочих вредных вещей, магические и простые.

      Пока тянулся разговор, Илар готовил охлаждающие заклятия, понемногу будто тоненькие невидимые нити оплетали людей, подуло холодным ветром, что пробирал до костей, и какое-то оцепенение напало на толпу.

   — Пошли, мужики, отсюда, нас ждут на площади перед главным входом. Там митинг будет, Хелл выступит, все разъяснит, что и как, — зазывал его товарищ.

    То ли колдовство, то ли речи Ронда подействовали, но толпа потянулась к входу в рабочую зону.

   -Хелл — да, голова, в столице жил, не только грамотный, но и вообще. Надо послушать, — переговаривались несостоявшиеся погромщики.

   -И не только послушать, прибавил Ронд, — вы сами будете требования составлять!

      

      

      На площади перед центральным входом собрались все, кто только мог, а из ворот все тянулась и тянулась нескончаемая людская лента. У многих были прилажены к одежде сосновые веточки, не иначе, как от тех деревьев, из которых делали засеку на дороге. Лица напряженные, сосредоточенные. Хелл взобрался на ступеньки центрального входа и зычным голосом провозгласил:

   — Братья! Сегодня мы стоим все вместе за наши права, за честную плату за наш труд, за благо наших жен и детей! Работа не будет возобновлена, пока не будет заключен договор, скрепленный на магии, о новой плате, о помощи в строительстве жилья для семей. Отдельным пунктом — не увольнять никого. Мы взяли в заложники господина Мра и еще пятерых управленцев! Если требования не будут удовлетворены, заложники поплатятся жизнью. Не поддавайтесь на безрассудства! Не пейте, не бесчинствуйте! Мы — рабочие, мы — мастера, а не деревенские дурни! Это — забастовка, а не бунт! Вместе мы сильны! Румийцев бьем румийским оружием! Мы победим!

      Толпа ответила ревом, в котором можно было разобрать: — Мы победим! Хеллу — ура!

      Даже погода, вроде бы благоприятствовала. Мороз небольшой, ни ветра, ни слякоти. Снега почти совсем нет, пятнами на черной замерзшей земле, не то, что еще лет десять тому назад, когда ого-го какие морозы были.

      Илар тоже взял слово:

   — Я конторщик, но мне дороги ваши интересы, потому что мы без вас, рабочих? Что мы будем считать, если вы не будете производить! Я маг и готов скрепить договор о новых условиях и плате по всем правилам старины! Нарушивший его пожалеет, что родился на свет! Мы победим!

      Ронд смотрел на своего возлюбленного и в очередной раз не узнавал его. Откуда столько страсти в нем, не слишком сильном на вид, обычно сдержанном, да еще временами впадающем в пьянство или уныние? Дело, настоящее дело. Вот чего не хватало нам в эти месяцы. И он орал вместе со всеми: Мы победим!

      К вечеру все более-менее удалось утрясти. Большая часть охранников получила приказ следовать в жилой квартал управленцев, оттого что те боялись забастовщиков. Требования были доставлены делегацией рабочих и переданы по назначению. Дальняя связь, однако, у начальства исправно работала, и вскоре прибыл отряд воинов, душ в пятьдесят, но не королевских гвардейцев, а обычной пехоты, из местного гарнизона, не слишком сытых, правда с быстрострелами. Видно, чтоб побыстрее, из столицы нескоро доберешься, — понял Ронд, узнав об этом, и мало их.  Воины разбили свои шатры возле румийского квартала, видимо, не имея четких инструкций. Хитрый Хелл тут же приказал женщинам наготовить по возможности чего-нибудь повкуснее, и идти покормить служивых, которые не выглядели ни слишком сытыми, ни слишком бравыми. Одно слово, пехота, из простонародья, даже офицеры ростом не вышли. Нашлись и девки, готовые порадовать храбрецов. Тем более, что с началом забастовки люди стали строже, в тавернах вино и девицы не пользовалось прежним спросом, если же кто-нибудь рвался выпить лишнего, товарищи останавливали его, говоря: — Не сметь до победы! Покажем, что мы люди, а не дикари и не пьянь!

      Прошел день, другой, а противоборствующие стороны так и не предпринимали никаких действий. Видно, румийцы боялись за жизни соотечественников. Узнать, где и как их держат, не было никакой возможности. При попытке выехать на мобиле или выйти пешком, начальство тут же останавливал рабочий патруль, и приходилось возвращаться. Через неделю румийцы получили сообщение, что если переговоры не начнутся завтра же, послезавтра господину Урсу голова господина Мра будет доставлена отдельно от туловища.

      

      И все сработало. Не зря говорил Ронд, что в других странах иначе ценят жизни людей. Начались переговоры, и договор на магии, скрепленный лично Илом, был заключен, подписан, и постепенно жизнь на карьере и цехах вошла в свое русло. Его

    Ронд потерял должность без объяснения причин, оттого, что не могли доказать его вины, хотя и подозревали, что охота на аррха была неспроста. Хелл уволился сам. Ему дали особую должность, которая пышно называлась Объединитель интересов. Он теперь ходил в румийском костюме, таскал сумку с бумагами и взял в телохранители бывшего охранника с змеиным кольцом, немало не смутившись тем, что о нем говорили:

   — Молчать, болтливые сороки, мне плевать, с кем он и что, но у него змеиное кольцо, а значит, драться он может, и кроме того, если бы не он, вряд ли мы бы победили так быстро.

   Но недоброжелателей у Ронда прибавлялось. Илар остался, толкового конторщика нелегко найти.

   Вечером Ронд старательно собирал свои нехитрые пожитки, собираясь покинуть свое обжитое и уютное жилище. Что делать, должность телохранителя Объединителя интересов не столь доходна, как охранника, да и дополнительные доходы от егерских услуг теперь ему не светили. Дверь открылась, и на пороге возник его друг, которого он не видел со дня окончания забастовки.

   — Здравствуй, Ронд!

    — Ну, здравствуй, коли не шутишь, чего пришел, я вот уходить собираюсь, на аренду этой хижины у меня теперь не хватает.

   — Подожди. Я заплатил, оставайся, если хочешь. И не сочти за обиду. Пожалуйста, я прошу тебя...

      Илар подошел к оторопевшему другу и бережно положил свою ладонь поверх его дрогнувшей руки.

      Эта ночь была самой странной из всех, что у них были. Куда-то ушло желание подчинять и властвовать, осталась только нежность, не нуждавшаяся в словах.

      Илар проснулся первым и первое, что он сделал, была попытка зажечь волшебный огонек. И ничего не получилось. Магия оставила его. Он сидел, опустив лицо в ладони и понимал, что ни за что не скажет об этом Ронду: — Магия... Значит, она действительно не для счастливых... Прав был мой учитель, в магию переплавляются невыполненные желания, несбывшиеся надежды, не выплеснувшиеся страсти.

      

       Глава 17. Булыжник для победителей

   И все пошло своим чередом, и вроде бы можно было жить дальше. Вечером воскресного дня Ронд и Илар подходили к своему домику, когда заметили, что за ними идут, да не один человек, а не меньше десятка.

   — Стоять, румийская порча! — услышали они окрик.

   — Что? Кто-то что-то хочет нам сообщить? — издевательски проскрипел Ронд, оборачиваясь.

   — Да, разговорчик есть. Не нравится нам, что ты с Хеллом, вождем нашим рядом. Не место тебе, любителю задниц, возле него.

   — Эх, вы, дурни, только и знаете, бабские сплетни жевать. Да, если бы не мы с Илом, ваша забастовка в крови бы потонула. И уволили бы после половину.

   — Уволили, говоришь? А меня и уволили вчера! И его, и его...

   Ронд вгляделся в лица и кое-кого узнал:

   — Тебя уволили за дело! В договjре не сказано, что можно безнаказанно воровать, а ты пытался украсть магический светильник, я же и поймал тебя у проходной. Небось опять взялся за старое?

   — А ты, — встрял Ил, уволен за появление на работе пьяным! А ты — опаздывал всю неделю. В конторе есть на вас всех реестрик. Вы бездельники, пьянь, позорите честное имя рабочего, а ну, валите отсюда!

   — Бей их, нечего их слушать, грязные твари, таких как они, в прежние времена побивали камнями! — завопил один из компании, но подойти ближе пока никто не решался. Камень из кучи, которая была неподалеку заготовлена для починки дороги, полетел и рассек щеку Ронда. Ронд бросился вперед, ухватил одного из парней за воротник и что есть силы толкнул в грязь. Другие отвалили к куче камней и продолжали швырять, но, видимо хмель или колдовство Ила лишили их меткости, хотя и не злости.   

   — Ронд, не смей, тебе не справится, их слишком много! — орал Ил, бросаясь к двери и пытаясь ее отпереть

   -Ил, скорее, я возьму меч, и тогда посмотрим...

    — Ронд, ты рехнулся, что ты делаешь, не успеть, ключ заело, они убьют нас.   

   Лицо Илара исказилось, руки поднялись в нелепом жесте, и невесть откуда взявшийся огонь охватил сразу пятерых нападавших. Дикий вой людей, превратившихся в факелы, вопль тех, кто бросился прочь, перебивался криком Ронда:

   — Ил, что ты делаешь! Ты же убьешь их всех!

   — Ронд, скорей, отопри дверь, сумку мне, там есть свиток портала, уходим, уходим.

   Огненное кольцо все плясало полукругом. Ронду уже было все равно. Он не сопротивлялся, когда товарищ толкнул его в черный провал портала, и только охнул, когда выпадая обратно в мир, с размаху ударился о корявый ствол толстой ивы.

   — Что ты наделал, Ил, ты сжег их... Зачем, мы бы справились и так.

   — Я не хотел, страх оказался сильнее меня. Не я владею магией, а она мной, — прошептал Ил, почти теряя сознание, а из мешка, который успели-таки захватить с собой, как ни в чем не бывало, высунула коричневую голову, ростом с большое яблоко, толстая, как сытый уж, гусеница-страховидка. Видно, давно ей на прокорм не доставалось столько страха, унижения и растерянности. Ронд, не церемонясь, шлепнул тварь ладонью, с удивлением ощущая ее вполне материальную упругость, и подхватив товарища, потащился к ближайшей избе, радуясь, что портал вынес их в деревню, а не в глухую чащобу.

      

   Глава 18.  В снегах

      

     Изба оказалась необитаемой. Дверь по деревенскому обычаю была притворена и закрыта только на простой засов, без замка, от зверей, не от людей. Двое рухнули на пол и некоторое время лежали, пытаясь прийти в себя. Какое-то оцепенение охватило их. Первым очнулся Илар:

   — Ронд, вставай, нужно хоть печь растопить, а не то сдохнем здесь от холода. Цепляясь друг за друга, в темноте шарили по избе. Удалось найти топор.

   — Идем, хоть забор поломаем, да затопим.

   Покосившийся забор подался легко, паршивые дрова, но лучше, чем ничего. Хорошо, что у Ронда огниво было всегда с собой, а то Илар, потерявший силы, вряд ли смог бы зажечь огонь. Печь оказалась исправна, тепло потихоньку согревало, и они снова уснули, не раздеваясь, лишь кое-как прикрывшись найденной в избе ветхой овчиной.

      Проснулись, когда уже рассвело, от веселого, с легкой старческой хрипотцой голоска:

   — Ой-ой-ой... И кто это к нам пожаловал? — Небольшого роста, легонькая, как зимняя курочка, в теплом платке по самые глаза старушонка объявилась в избушке.

   С трудом выдираясь из тяжелого сна, Илар отвечал:

   -Мы, бабушка, с Драгцветмета, работу потеряли, нездоровы, нам бы зиму пережить как-нибудь... Мы ничего дурного...

   — Ахти, с Драгцветмета... Так это путь неблизкий... Пропащие ваши головушки, ни припасов, ни запасов. Чем жить-то будете?

   — А мы, бабушка, отлежимся, да отдышимся, и охотиться будем.

   — Ну ладно, ребятки. Серый бог в помощь.Изба эта давно пустует, живите. А я вам, болезным, чем-нибудь на первое время помогу.

      Старушка ушла, тихонько притворив дверь, но вскоре вернулась, принеся мешочек овсяной крупы, да луку, да картошки.

      Илар благодарил бабку и думал:

      -Повезло нам, в деревне еще осталось прежнее. И гостеприимство, и жалостливость. Как-нибудь проживем.

         Хуже было с Рондом. Мало того, что голова кружилась после удара, так на следующий день выяснилось, что он подцепил зимнюю лихорадку. Его бросало то в жар, то в пот, сознание то уплывало, то возвращалось какими-то причудливыми волнами. Он то вполне осмысленно глядел на Илара, то в бредил и кричал:

   -Отпустите меня, я не способен к магии, отпустите, хочу домой...

      Волшебник, как умел, ухаживал за ним, кипятил отвары трав, которыми снабжали старушки, поил с ложки. Постепенно лихорадка отступила, но привязался нудный сырой кашель, слабость, а главное, Ронд раскис, как тающий снег в оттепель, ничего ему не хотелось, ел через силу и мало, почти не разговаривал. Шло время. Илар успел познакомиться со всеми обитателями деревни. Cо стариком Граем, владельцем единственной лошади, со всеми старухами числом пять, вдовой Летре, единственной молодой в умирающей деревне, у которой были сын и дочь погодки, лет 10-11. А остальные? Кого летучие призраки погубили, кто в Накс ушел, а кто в Драгцветмете.

        Маг совсем забыл о магии, потому что простейшие вещи, которые могли бы быть полезны, вроде волшебного огня, как назло не получались, а биться здесь не с кем. Даже о своей гусенице не вспоминал, тихонько устроив ее в корзине под лавкой. Целыми днями возился он по хозяйству, то дров нарубить, то воды принести, помогал в этом старухам, а они не могли нарадоваться, тяжело из колодца воду в холод, колодец внизу, а деревня на пригорке. Ездил за дровами в лес, дед Грай тоже хворал, оттого доверил расторопному малому лошадку. Ставил силки на зайцев, и это удавалось ему, будто всю жизнь этим занимался. В избе было теперь всегда тепло, еда, пусть и скудная перепадала, старушки благодарили, давали кто крупы, кто овощей. А уж Илар всегда старался делиться охотничьими трофеями. О Цветмете не вспоминал. Поначалу холодный пот прошибал, как представлялись сгоревшие. А потом... Как-то ушло на дно, туда, куда складывалось страшное, как память о пещерах Грома, где погибли двое детей почти, а думалось — погибать выпадет геройски им с Рондом, как память о матери, которая где-то и как-то, и о многом другом, что нельзя держать близко, потому что иначе как жить?

      

      Особо маг подружился с Нером, сыном вдовы. Мальчишка был не по годам смышлен, и Илар нюхом чувствовал, что в нем есть, есть что-то... хотя и не учили его специально выявлять скрытые способности к магии.

      И Нер тянулся к нему. Волшебник стал брать его в лес, сперва за дровами, а как-то позвал с собой и сказал:

   -Нер, я когда-то знал много разных секретов, мог зимнюю курочку приманить. Знаешь, где они кормятся?

   — Как не знать, на лугу, где чертополоха много, они семена выклевывают.

      Они осторожно выбрались на луг из черных зарослей ольхи, Илар сделал несколько движений, напоминающее наматывание нити на клубок. С нижней ветви кустарника на другой стороне соскочила пухлая птица и, смешно кланяясь на каждом шагу, засеменила к ним.

   — А теперь ты попробуй... Представь себе, что тонкая ниточка тянется от тебя к птице. И ты ниточку сматываешь, сматываешь..

      Курочка и вправду подбиралась все ближе к людям...

   -Красивая... — шепнул Нер.. и испуганно приложил ладошку к губам. Жест девчачий, не мудрено, все с матерью и сестрой, а мужиков нет деревне, не на кого глядеть, не с кого пример брать.

      Белоснежная по-зимнему птичка ростом чуть меньше домашней курицы приблизилась на расстояние протянутой руки. Илар ловко ухватил ее и тут же свернул шею.

   — Ты зачем...

   — Как это зачем? Твоя первая добыча, мамке снесешь, она ощиплет и суп сварит.

   -Мамка не будет суп варить, она не велит мясо есть.

   -Вот оттого ты такой и тощий, что мяса не ешь. Ладно, у меня друг болеет, я сам суп сварю. Тоже мне, мясо не едят. А ведь у тебя получилось, получилось!

   -Жалко...-нахмурился мальчишка и всю дорогу молчал.

      

      А Илар задумался. Надо же, с первого раза... Есть, есть у ребенка дар...

   И стал учить его, но не охоте, а просто грамоте, на бересте царапал буквы, а вскоре сыскалась у деда старая книга молитв Серому. Постепенно, шаг за шагом, сам стал вспоминать ослабшие умения. Вот уже и огоньки волшебные стали загораться оп первому слову. И свиток портала принялся творить, рунами хитроумными, на бересте, за неимением пергамента. Мальчишка радовался, когда чудесные огоньки соскакивали с кончиков его пальцев, не хуже, чем у старшего товарища. А когда выяснилось, что ими можно зажечь костер и растопить печь, и вовсе был счастлив.

         Наконец, выпал снег. Он шел всю ночь, укрывая подмерзшую землю лохматой шубой, повисал на ветвях берез, залеплял крохотные оконца. А хорошо, что успели дровишек запасти, и как-то обустроиться. Плохо, что Ронд так и не выздоравливал, что только Илар не делал. Он и ругался, и таскал его силком на двор, чтобы заставить глубоко дышать, и растирал вонючим жиром скрата, мелкого грызуна, которого ловят по огородам, и вытапливают сало на случай простуды. Не помогало ничего. Кашель, слабость, потеря воли к жизни.

      Отчаявшись, Илар иногда орал:

   — Ронд, ты рехнулся! Лучше бы сдох сразу, чем превратиться в слизняка. Валяешься целыми днями, зарос грязью!

   — Пошел к аррху! Хочу и валяюсь,— скрипел в ответ Ронд. -На что я тебе. Ты вон все с мальчишкой возишься.

   — Дурак, у ребенка Дар... Может, это мой первый в жизни ученик будет.

   — Ученик, говоришь. Ну-ну... — криво усмехался Ронд.

   — Сволочь... Что подумал...— закипел Илар... и поперхнулся— Как это я ...знаю ведь его историю... — и разозлившись на себя самого, хлопнул дверью и вышел.

      

      А Ронд думал: — Почему так? Cтоит мне за что-то приняться, и как только дела пойдут, все ломается, как шикарный дом, построенный из гнилого дерева. И в разведке, и когда бардом был, и в цветмете. И все оттого, что не могу и не умею быть правильным, как должно, как все. Прав Илар, на что жизнь...

       Илар злился, но не знал как быть. Делал для товарища все что мог, лечил, ночами лежал рядом, согревая, наплевав на кашель и дурной запах больного немытого тела. Но росло невольно раздражение, за то, что тот не борется, не хочет выздороветь, а ведь еще пара рук так нужна. И все чаще уходил, оставив товарища дремать в тепле, в гости к Летре, учить мальчишку, слушать, как поет веретено и сама Летре тянет чистым сильным голосом старинные песни, что знакомы с детства:

      Купальница луговая,

      Золотые купола,

      Тебя дождик поливает,

      Отмывает добела.

      Только золото не смоет

      Поднебесная вода,

      Милый мой, ты будь со мною,

      Только будь со мной всегда...

      

      Отдохнув, женщина принималась за другую песню:

   

      А летела птичка по-над полем,

      А плакала птичка по своей паре...

      Пару -то ее скогтил злой филин,

      Только перышки под елью разметало...

      

      А как плакала птичка над полем,

      По-над полем, над лесной гарью,

      А мы вечера да до рассвета пили,

      Мила друга хмелем поминали...

      

      Cлушал волшебник, и тоненьким-тоненьким ручейком просыпалась память детства, вина, неизбывная и непростимая — перед матерью и сестрой. К которым уже не вернуться, не прийти, потому что его, того, что которого они знали сколько лет назад — нет уже... и не будет... А такого, как сейчас — ждали бы? Приняли бы?

      Младшая Реете не выдерживала, пыталась подтягивать тоненьким голоском, а брат дергал ее за юбку, мол не порть песню. Давно уже мать не пела, с тех пор как погиб отец.

         

Глава 19. Дожить до весны

   Пришел мороз. Луна в радужном венце стояла над заснеженным полем, и каждая снежинка отвечала ей небольшим, таким же сияющим огоньком. Пушистые снега блестели, днем в избе стало почти светло, и ночью лунный свет скользил по стенам. Такой вот лунной ночью Ронд проснулся, почувствовав, что никого нет рядом:

   "Ушел... У бабы верно ночует. На что я теперь ему? Ничего не могу... Бревно-бревном, обуза."

      Тяжело ступая, подошел, глянул в крохотное окошко... На дороге в серебряном свете стоял Илар, а напротив его... Серое, приземистое, косматое существо...Аррх? Так выходит, они есть? — Ужас накрыл с головой бывшего разведчика. Никогда, ни перед опасным делом, ни в камере Тайной канцелярии, ни даже возле пещер Грома ничего подобного он не испытывал, хотя бесстрашным себя не чувствовал, и полагал, что бояться — надо, и преодолевать страх — тоже. Стуча зубами и сжав кулаки до боли, больной отполз обратно к широкой лавке возле теплого бока печи, на которой они спали, сохраняя по возможности тепло.

   -Ронд, ты что не спишь, я чувствую, — раздался необычно мягкий голос друга, — ты видел?

   -Да, я видел, — хрипло откликнулся он, — кто это был?

   -Ты.... редко кто может, кроме магов, видеть аррха и без последствий. Они ведь прежние хозяева севера, жили здесь до людей и будут жить после. А знаешь, если ты видел аррха и выдержал — значит, будешь жить. Я не выдумываю, это у нас в управлении все знают.

   — Ты что, говорил с ним?

   — Ну, не то чтобы, аррхи не говорят так, как мы, у них неслышимая речь. Но маги немного могут говорить мысленно. Он сказал, что эти места снова будут их. Деревни не возродить, и они это знают. Но трогать нас не станут. Аррх может ждать, они ждали долго, что им еще десять, двадцать лет.

      Страх все не уходил, давил, как снег слежавшийся на крышу. Как избыть его? Попробовали хоть погладить друг друга, если не получается большее... Все в мозолях, непривычно жесткие руки Илара, слабые, влажные — Ронда. Дальше дело не двинулось. Так помяли, потрогали, сил не было, но страх ушел, а взамен ему пришел сон, да такой, что спали чуть не до полудня. Проснувшись, волшебник вышел во двор. Выла метель, откуда и когда только успела? В круговерти снежной красное солнце с красными же столбами вверх и вниз, "с ушами", как говорили прежде старики, к долгому снегопаду.

      Снег все валил и валил, на охоту теперь не пойдешь, зверье попряталось, да и в лес не пробраться. Животы подвело, овсянка, да картошка... Одно добро — успели дровами запастись. Но что-то в мыслях Ронда стало меняться. Аррх ли тому причиной, или молодое тело не хотело умирать, но понемногу стал воин вставать больше, топить сам печь. А когда снегопад кончился, его друг все чаще и чаще, будто невзначай, оставлял его одного. И не захочешь, а надо двигаться, еду готовить.

      Илар же все больше времени проводил у Летре. И однажды решился на разговор:

   — Летре, не дело тебе с детьми оставаться здесь, на выморочном месте. Ты ведь знаешь, я колдун немного, и в управлении магии у меня есть знакомство. Сын твой имеет дар. Переберемся весной в столицу? Мальчик твой поступит в ученье, а ты найдешь работу, хоть в услужение наймешься, хоть на фабрику.

   — Нет, Илар... Не поеду. Что столица, там женщинам вроде меня только в прислуги, либо в дурные места. А девчонка моя пропадет. Разве что ты...

      Глядела сильная и красивая женщина так ласково и ожидающе, что Илар не смог молчать. Не имел права.

   — Нет, Летре, не мне взять тебя в жены. Порча на мне. Но мальчику вреда не будет. А все же подумай, до весны еще далеко.

   — Что думать, все уже думано-передумано. Когда мужа моего медведь задрал, а был он славный охотник, я тоже сперва готова была, в Накс податься, в услужение, либо на Драгцветмет. Но нет... Здесь, в деревне, я вольная, никто мне не хозяин, и детишек научу только доброму, а там в городах — правда твоя, порча одна.

   — Но как же, ведь старики одни остались. Детям жить, где дочка твоя жениха возьмет?

   — Она дитя еще, а войдет в возраст, тогда и посмотрим, куда податься. Но сыну я не помеха. Если говоришь, что у него дар, я отпущу его. Только решать он должен сам, 11 лет уже.

   — Нер, хочешь в магическое управление?

      Глаза мальчишки на миг сверкнули радостью, но он сдержался, и ответил рассудительно, как взрослый:

   — А как я мать и сестру оставлю? Я ведь мужик.

   -Нер, если станешь магом, сможешь им помочь лучше и потом к себе взять в город.

   — Я буду думать, ведь это весной, да, дядя Илар?

   — Да, весной, сейчас никак не выйдет, и не пройти, не проехать, и Ронд болен.— успокоил семейство маг, грустновато усмехаясь про себя:

   — Думать он будет, надо же. А когда я был в его годах, не думал, гордость застила глаза, еще бы. Да времена другие были, забирать меня приехал сам Камень-на-обочине, строгий седой старик с величественной осанкой. Тогда магия казалась самой почтенной и важной вещью на свете. А теперь, пожалуй, скоро и не нужна будет вовсе, куда нам до заморских вещей, не вытянуть. Но Дар — нельзя оставлять без внимания, иначе он съест владельца, заставит его всю жизнь искать невозможного и метаться в поисках своей доли.

         Вскоре пришлось ехать за сеном для единственной лошади, стог стоял на лесной опушке. Илар взял Нера в помощь. Снега стали глубоки, дичь добыть труднее и труднее, волки стали наглеть, до деревни уже добирались, двух собак задрали. Собаки отощали так, что шерсть клочьями висела, и то сказать, их и не кормили почти, перебивались, бедные крысюками. Но и такая добыча сгодилась лесным разбойникам. Хорошо еще, что сарайки исправны, ни до одной козы не смогли добраться.

      Только стали сено перекладывать в сани, как волки подобрались, неожиданно, кто из, злодеев, ждет? У Нера кинжал отцовский, а Илар с вилами только. Лошадь рванула бы, да снег тяжел. И тут-то спасением стали огнешары С треском пробежал крутящийся огонь, опалил серую шкуру, в морду ткнулся второму, третьему хищнику. Дым, запах паленой шерсти. Старый волчара завертелся на месте, пытаясь ухватить зубами жгучее, рыжее, да не смог, развернулся в страхе и большими прыжками — в лес, за ним и остальные. С трудом люди догнали лошадь, путаясь в тяжелом рыхлом снегу, но хвала богам и магии, все обошлось. С того дня Нер как-то иначе стал ценить магию, и однажды, когда Илар по обыкновению пришел в гости, мальчишка объявил:

   -Дядя Илар, я думал много и понял, что магия стоит того, чтобы ею заняться. Я пойду с тобой.

         Пришло положенное время, на синее небо белым комом выползло кучевое облако, потеплело. Ветер пробежал по деревни, сметая с крыш снег, завивая змейки поземки по тропинкам, протоптанным от избы к избе. Все растаяло враз, за две недели. Еще вчера — зима, а сегодня только снежные островки на будущей пашне, кричит радостная ворона на оживающей березе, и пахнет нагревающейся землей. Еще неделя — и желтые цветки мать-и-мачехи побежали маленькими солнышками по взгоркам, и запылила-задымила орешником роща.

   Солнце врывалось в затхлый воздух избы, тонкие ниточки густой пыли светились, светились... И Ронд оттаивал, кашлял меньше, задумывался больше... Всего два новолуния держалась зима. Короткая, не то что в прежние времена. А как много изменилось... Что именно изменилось, Ронд наверное и не мог бы точно сказать. Одно было ясно, их с Иларом зимовка что-то разорвала между ними. Ушла, расползлась как гнилое полотно былая страсть, а взамен... взамен ничего так и не пришло. Нет, Илар был заботливым товарищем, но и только.

   — Ронд, — крикнул Ил с порога , — идем со мной, я дров наготовил, воды принес, у бабки Лу баньку затопил.

      Заросшие, бородатые, отощавшие, они давно не видели друг друга иначе как в теплой одежде. Но и теплая полутьма бани не будила прежних желаний.

   — Ронд... послушай... у меня... знак Ит исчез .. Какие-то царапины остались. А у тебя?

   — И у меня.

   — Так это... Это значит... что мы— свободны...Помнишь, как мы мечтали, давно, чтобы не магия связывала нас, а...

   — Помню...

     Они вернулись домой, пили чай с травами. И избегали смотреть друг на друга. Потому что Ронд чувствовал, что теперь ничто не мешает ему выполнить то, о чем мечтал в последние дни: отправиться в столицу, начать все сначала, может повезет на этот раз. Ну да, имя ему не вернут, но в разведке его не забыли, дадут задание где-нибудь, где можно и под другим именем, мало ли было у него имен... ведь говорил же тогда начальник, зря, мол, уехал на север. И стыдно было перед другом, и того, что в его планах — для него нет места, и того, что когда-то то, что казалось — любовью навсегда — куда-то делось. Осталась так, воспоминаний тень. Странно? Да нет, не слишком. Говорят же, что любят не того, кто делал для тебя добро и отдавал себя, а того, для кого делаешь все, что в силах и даже свыше их, и кому отдашь сам.

      Илар думал, что было бы хорошо съездить в столицу, устроить Нерга в управление, а потом... Не знал, что потом: -Не знаю, чего хочу и как... И Ронд... Магически с ним теперь не связан. А немагически? Не разобрать. А вот благодарности его — не надо мне.

      Через пару дней Ронд, как в воду бросаясь, заговорил: — Илар, я хочу в столицу, там мне найдется дело.

   — Что ж, значит так тому и быть.

      — Но ты не думай, я...

      — И не думаю...

      — Знаешь, я ведь уже собрался. Пойду сейчас. Долгие проводы, оно как-то...

      — Что ж, я чего-то в таком роде и ждал. Когда понял, что знаки стерлись. Это ведь не спроста. Судьба.

   — Так я пошел?— И воин, подхватив свой мешок, вышел в дверь. Маг еще немного подождал, потом вышел следом.

      — Ронд, вернись... Ронд! — закричал он вслед товарищу, быстрым шагом удаляющемуся по деревенской улице...

      Бывший воин досадливо дернул плечом, но повернул назад, сердясь, что не ушел как-нибудь потихоньку, без прощаний: Все равно чувствую себя скотиной. Так еще не хватало...

      Когда Ронд пошел к крыльцу, не зная толком, что последует, запоздалое ли признание в вечной любви, какие-нибудь глупые напутствия, или хуже того, просьба остаться еще на пару дней, возле крыльца уже красовалась призывным жемчужным блеском арка стандартного портала.

   — Прощай Ронд, теперь действительно прощай, это портал в одну сторону, только до столицы, только на один одноразовый мне и хватило теперешних умений. К чему тебе зря ноги бить, — не дожидаясь благодарности, маг в последний раз прикоснулся ладонью к плечу своего товарища, слегка подталкивая под переливчатую арку.

      

      Посмотрев еще раз вокруг, поежившись от ветра, молодой волшебник вернулся в избу взять старую куртку. Сняв ее с гвоздя, увидел, что на стене осталось нечто желтое, пушистое, будто куколка бабочки, только большая.

   — А ведь это... Я забыл про страховидку, — заворожено глядел Илар как внутри кокона что-то происходило, вздрагивала пушистая оболочка и постепенно от середины она лопнула, внутри что-то завозилось. -Нет, не надо мне на это смотреть, — почему-то засмущался маг и отвернулся. Но уйти не смог. Шуршание превратилось в царапанье, раздался треск, подобный звуку разрываемой материи и снова все стихло. Илар обернулся — на стене, расправив бледные серые с радужными проблесками крылья, сидела бабочка, ростом почти в две ладони. Черные бусинки глаз, хоботок как свернутая пружинка. Полюбовавшись удивительным созданием, маг вышел на улицу, оставив открытую дверь подпертой поленом. Пахло свежей землей, золотились толстыми цыплятами соцветия на вербе у покосившегося забора. Маг пошел прочь от избы, где провел зиму, и не увидел, а должно быть, и не хотел видеть, будто стеснялся, как из двери вылетела невиданная в этих краях красавица с радужными крыльями, попорхала возле цветущей вербы и унеслась прочь.

   

      На другой день Летре собрала сына в дорогу, и два волшебника, бывший и будущий, пошли по подсохшей весенней дороге в направлении Накса, чтобы оттуда ехать до столицы. Звонко пел жаворонок, роща прямо на глазах одевалась в реденькую пока еще только светло-зеленую дымку. Казалось, все еще можно начать сначала, потому что весна, потому что пробивается сквозь прошлогоднюю сухую дернину свежая трава, и пробуждаются в толще земли семена, сбереженные в лютый холод ее надежным теплом.