|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
1.
Я иду по коридорам управления. Уже поздно, все спят. Люблю это время: в коридорах никого нет, тихо. Поэтому и задерживаюсь на тренировках подолгу — так больше вероятность никого не встретить по пути к себе.
Слышу какой-то звук впереди, за поворотом. Будто бы упало что-то тяжелое. Заворачиваю за угол и вижу ученика Книжника. Он совсем недавно появился в Ордене, со своим учителем вместе. Зовут его Лави, он мой ровесник.
Левой рукой он прижимает к груди несколько толстых книг. Еще одна, раскрытая, лежит на полу, переплетом кверху. Наверно, я слышал, как она упала. Правая рука у Лави на перевязи, лицо в ссадинах — он только вчера вернулся с первого задания. Неудачного, конечно. Я видел, как остальные его окружили. Расспрашивали, как обычно, сокрушались и поздравляли с боевым крещением. Лави отвечал, улыбался. Сам он и остальные считали, наверно, что улыбается он лихо и весело, а мне показалось — жалко и вымученно. Я хорошо знаю такое состояние: хочется только одного — забраться в нору и зализывать раны, а приходится храбриться и отвечать на дурацкие вопросы. Только меня-то никто ни о чем спрашивать не будет, а этот не умел отделываться от навязчивого внимания. Или не хотел, не знаю.
Он меня даже не замечает. Я тихо хожу, но не настолько уж. Да и таиться мне сейчас не от кого. Но — не замечает. Пытается подобрать книгу с пола. Толстые тома, прижатые к груди, расползаются, он придерживает их подбородком. Ясное дело — сейчас разроняет и все остальные. И как собирать будет одной рукой?
Это совсем не мое дело. Как один раз собрал, так и во второй соберет. Но я подхожу ближе и молча забираю у него книги.
У Лави рыжие волосы и зеленые глаза. Вернее, глаз только один — левый. Лицо бледное, осунувшееся. Усталое. Взгляд удивленный и настороженный. Он у него всегда такой — настороженный, то есть, — только никто на это не обращает внимания. Он здорово притворяется, но меня ему не обмануть. Я вижу, что он всегда готов шарахнуться от дружеского хлопка по плечу. И что улыбается он совсем не искренне. Но остальные ему верят. Они вообще легко всему верят, я давно понял. Это удобно: очень просто устроить так, чтобы к тебе никто не лез. Странно, что Лави не сделает так же, раз ему неприятно навязчивое внимание. Но он почему-то терпит... Впрочем, это уж точно не мое дело.
Молчим. Киваю на пол, подбери, мол, книгу. Он нагибается — спину не подставляет, пожелай я напасть, заметит. Я удивляюсь: чего же обо мне наговорили? Потом припоминаю — он со всеми так. Но опять же — никто не обращает внимания.
Прижимает толстый том к груди, смотрит на меня выжидающе. Подается вперед — забрать книги. Я делаю жест подбородком, дескать, шагай. Он медлит несколько секунд, а потом... Потом поворачивается ко мне спиной и идет по коридору. А я только хотел похвалить его за предусмотрительность! Хотя... Он все равно настороже. Поглядывает через плечо. Я близко не подхожу — сам не люблю, когда кто-то дышит мне в затылок, так с чего бы другим такое любить?
Так и идем до его комнаты. У двери он перехватывает увесистый том подмышку, выуживает ключ — тот висит на цепочке у него на шее. Кажется, до сих пор в управлении дверь запирал только я. Теперь нас двое таких.
В коридоре темновато, но он с первого раза попадает в замочную скважину. Левша? Нет, я видел, действует он в основном правой. Значит, владеет обеими.
Лави открывает дверь, приглашающе смотрит на меня. Вперед не пропускает, будто знает, что я не войду первым. Не люблю оставлять позади незнакомых людей.
Захожу, жду, пока он зажжет лампу. Это у него получается на удивление ловко — одной-то рукой! Осматриваюсь: книги положить некуда, все завалено бумагами и такими же томищами: и стол, и кровать, и подоконник. На пол если только?
-Куда? — коротко спрашиваю я. Лави понимает. Оглядывается, криво усмехается:
-Все равно...
Я отодвигаю с края стола кипу исписанных листов, пристраиваю свою ношу. Оборачиваюсь. Лави смотрит на меня в упор. Мне мало кто может смотреть в глаза, а он не отводит взгляда. Без дурацкой ухмылки лицо у него совсем взрослое.
Он все-таки опускает взгляд.
-Спасибо.
Я только пожимаю плечами, дескать, ерунда. Выхожу, не пожелав спокойной ночи. Во-первых, не в моих привычках, во-вторых, я же вижу, что он не собирается спать. Иначе на кой бы ему тащить к себе эти книжищи? Не знаю, чем занимаются Книжники, мне и неинтересно, но очевидное я заметить в состоянии.
Дверь за мной закрывается. Иду к себе. Размышляю. Странный парень. Одиночка, видно. Привык к этому. Так зачем терпит остальных? Почему не отошьет сразу? А, впрочем, это не моё дело. Я не лезу в дела других людей и взамен требую того же, и все об этом знают.
2.
Утро как утро. Они всегда такие, только и различий — ясное или пасмурное. Сегодня — ясное. На каменном полу лежат квадраты света, кружатся в солнечных лучах золотистые пылинки. Красиво. Такую красоту я понимаю. Мог бы остановиться и полюбоваться, но не стану: еще застанет кто-нибудь. Ненавижу дурацкие расспросы, а без них не обойтись, если меня увидят стоящим посреди коридора.
Прохожу дальше. Слышу голоса. Ну конечно, так называемые коллеги. И что их раздирает с утра пораньше? Лави тоже с ними, шутит, кривляется, все смеются. Мне не смешно: я видел его настоящее лицо и понимаю, что эта клоунада неспроста. Он так "врастает в коллектив". Ненавижу это выражение. Сам "врасти" не могу. И не хочу. Разве только уживаюсь, и то... Хорошо, что большую часть времени я провожу вне стен управления. Иначе было бы впору вешаться.
А Лави принимают в команду. Линали смеется до слез над его шутками. Она добрая девочка, ей немного надо, чтобы кого-то полюбить. Как друга и товарища, конечно. С Лави они уже лучшие друзья. Остальные близки к тому.
Ученика Книжника я не видел с той ночи. Меня не было в управлении больше недели, только вчера вернулся.
Перевязи уже нет, но правую руку Лави заметно бережет... Замечает меня, прерывает рассказ на полуслове. Остальные оборачиваются: кто здоровается, кто просто кивает. Я прохожу мимо, как обычно, не поворачивая головы. Не хочу быть с ними, в этой шумной толпе. Не хочу. И не могу.
Чувствую взгляд, чуть поворачиваю голову. Это смотрит Лави — пристально, но без любопытства. Смотрит так, будто что-то понимает. Я снова вижу настоящее лицо за этой придурковатой ухмылкой от уха до уха. И чуть наклоняю голову в знак приветствия. Не заметит никто, кроме того, кому этот жест предназначался. Он замечает и почему-то отшатывается назад, как от удара. Я чувствую — он растерян. Почему? Он ведь уже понял, что в Ордене собрались доброжелательные люди. Он постарался, и его хорошо приняли. Приняли бы даже и без стараний с его стороны. Как меня. Интересно, чего же ему успели обо мне порассказать? Выяснять не хочется. Да и какое мне дело до того, что подумает обо мне этот рыжий?..
А еще через неделю мне перепадает новое задание. Я рад и зол одновременно. Рад потому, что можно, наконец, уйти из управления и заняться делом. Зол от того, что мне навязали напарника. Почти всегда хожу один: так удобнее. Отвечаю только за самого себя. Не надо присматривать за каким-то идиотом и думать за двоих. Словом, идеальный вариант. Но иногда все-таки директор велит взять кого-то с собой, а приказ есть приказ.
Я даже не поинтересовался, кто со мной пойдет. Хорошо, если Линали, она хотя бы понимает, когда надо оставить меня в покое. Если не она — тогда какая разница?
У ворот меня ждал Лави. Я сразу почувствовал — ему отчего-то не по себе. Да и выглядел он странно: нахохлившийся какой-то, как воробей под дождем, зажатый. Похоже, ему и правда наплели небылиц. Тот же Питер, которому я дважды бил морду, хотя он старше меня на восемь лет и выше на голову, мог наговорить такого... Его я бил за дело, но Лави об этом знать неоткуда. А я ничего объяснять не собираюсь. Или сам поймет, или... не поймет. Это уже не мои проблемы.
За трое суток пути мы обменялись едва ли парой десятков слов. "Направо", "налево", "привал", "хворосту набери", "ты дежуришь первым", "разбуди", "возьми", "спасибо" — это уже Лави.
По дороге он молчит. Я удивляюсь: привык видеть его в управлении, привык, что рот у него не закрывается ни на минуту. А он молчит. Не спрашивает ни о чем, разве только маршрут один раз уточнил. Боится? Может быть. Или просто понимает, что не надо со мной разговаривать? Тоже может быть. Не спрашивать же. Да и какая разница?
А я слушаю тишину. Мы идем через лес: полной тишины тут, конечно, не бывает — птицы перекликаются, ветер шумит. Но здесь нет людей. Только Лави, но его присутствие мне не мешает, он не путается под ногами и молчит. И мне хорошо.
Как там самому Лави, мне неинтересно. Что понадобится — скажет. Идет чуть позади — и пусть идет. На привалах ловко разводит костер, если его очередь. Если нет — вынимает из вещмешка блокнот и что-то пишет убористым почерком. Или читает. Охота же таскать с собой такую тяжесть — книга весит, наверно, как все мои пожитки!
Я решаю, что это не самое худшее задание на моей памяти. Пусть с напарником, но напарник знает свое место. И помалкивает. И слушает меня. Постепенно я уверяюсь, что все не так уж плохо. С этим я поспешил...
Мы ночуем на постоялом дворе, там хорошо кормят, во всяком случае, после опостылевшей солонины и сухарей этот завтрак кажется царским. Я не люблю здешнюю кухню, но голод не тетка. Лави, похоже, совсем оголодал — просит добавки. Я не возражаю — деньги есть, такая трата нас не разорит.
Лучше бы я возразил. То, что дело неладно, становится ясно часа через два. Мы идем по лесной дороге, и Лави то и дело скрывается в кустах. Я слышу, как его рвёт: сперва остатками завтрака, потом уже одной желчью. Меня самого сильно мутит, но я, в отличие от Лави, в еде умерен, поэтому могу терпеть. К тому же меня скоро отпускает, в отличие от него: какой-то тухлятиной меня не пронять. А он все чаще наведывается в кусты, а нагоняет меня с трудом, хотя я иду совсем медленно. Лицо бледное до зелени, в испарине. Ему плохо, я вижу. Он часто сглатывает, дышит мелко и неровно, но не жалуется. Не просит остановиться.
Он в очередной раз исчезает в придорожных кустах. На это раз его нет слишком долго. Я останавливаюсь, жду, но он не появляется. Приходится возвращаться и искать.
Ищу я недолго: Лави далеко не ушел. Не смог. Я нахожу его в двух шагах от дороги. Он стоит на коленях, упираясь обеими руками в землю, низко свесив голову. Подняться даже не пытается, видно, ноги уже не держат. Рыжие волосы слиплись от пота, худая спина вздрагивает.
Услышав мои шаги — я иду, не таясь, — он приподнимает голову, смотрит на меня. Взгляд мутный, измученный. Немудрено...
Присаживаюсь рядом на корточки. От Лави кисло пахнет рвотой и страхом. Ничего, не сдохнет. От такого не умирают, хотя многие думают, что лучше бы им откинуться сразу и не мучиться.
-Извини...
Я не сразу соображаю, что этот хриплый шепот принадлежит Лави. Видя мой вопросительный взгляд, он добавляет:
-Я тебя... задерживаю...
Я ничего не отвечаю. Он в самом деле меня задерживает, но не так уж сильно. С кем другим я прошел бы вдвое меньше за это время, так что мы даже опережаем график.
Закидываю его руку себе на шею, поднимаю. Лави нетвердо держится на ногах, у него действительно нет сил, но все-таки идет. И еще пытается не виснуть на мне всей своей тяжестью. И не дышит в мою сторону. Он что думает, я девица, которую смущает запах блевотины?
Выяснять это я не стал. Нужно было дотащить Лави до какой-нибудь поляны и поискать воды — он уже выхлебал обе фляжки, но толку-то? Все равно обратно лезет. Это оказалось не так-то просто: Лави то и дело сгибает пополам, а как с этим бороться...
Ручей тут точно есть, я помнил. Наконец, набрел на него. Сбросил Лави в траву — не такой уж он был и тяжелый, — наполнил фляги. Развел костер: судя по всему, ночевать нам предстоит тут же, а я успел проголодаться.
Лави при виде еды снова меняется в лице, едва сознание не теряет. Похоже, отравился он сильнее, чем я предполагал.
Сижу, вспоминаю. Наконец, сообразил. Пошарил по поляне, по кустам, нашел кое-что. Закипятил в котелке. Запах мерзостный, но должно сработать.
-Пей.
Смотрит на меня снизу вверх, мокрые пряди липнут ко лбу, на бледной до зелени коже проступают веснушки. Интересно, дразнили его в детстве за рыжину и конопушки? А он в ответ дрался или плакал? Тьфу, глупости в голову лезут...
-Пей, говорю.
Мотает головой. Меняется в лице. Крупно сглатывает. Да, от этого запаха и здорового стошнит.
-Не отравлю, не бойся.
-Я не боюсь... — потрескавшиеся губы кривятся в жалкой усмешке.
-Тогда нос зажми и пей.
Судорожно, большими глотками, обжигаясь, выхлебывает мое варево. Дышит открытым ртом, прислушиваясь к себе — не скрутит ли снова? Постепенно расслабляется.
-Это что было?
Раз интерес во взгляде появился, значит, жить будет, заключаю я. Отвечаю неохотно:
-Травы разные. Им не сезон еще, но лучше, чем ничего.
-Какие? — допытывается Лави.
-Я не знаю названий, — мотаю я головой. Я правда не знаю. Отличаю по листьям, по цветам, по запаху. Мне все равно, как они называются, главное, что могу их разыскать. А название — какой в нем прок? Его в котелок не кинешь.
-Покажешь? — угадывает Лави мои мысли.
-Покажу, — соглашаюсь я, хотя вовсе не собирался этого делать. Но на его лице написано такое явное облегчение — как у любого, кого полдня выворачивало наизнанку, а потом вдруг отпустило, — что я не могу отказать.
В путь мы отправляемся только наутро, и то приходится сбавить шаг: Лави не поспевает за мной. Улыбается виновато, на этот раз искренне, и ему хватает ума ничего не говорить...
3.
-Канда.
-А?
-Я тебя не поблагодарил.
-И не надо.
Лави прорывает ближе к вечеру. Я так и думал, что слишком долго он молчать не сможет. Несколько дней — максимум. Угадал, как обычно.
-Но...
-Не надо.
У меня достаточно убедительный тон, чтобы заткнуть любого. Только не Лави. Я ошибся. Он меня не боится. А я не знаю, плохо это или хорошо. Сейчас, наверно, плохо: я не люблю, когда у меня зудят над ухом.
Лави умолкает ненадолго, но я все время чувствую его взгляд. Он меня изучает — не исподтишка, прямо, открыто. Дает мне понять, что я его чем-то интересую. Ну, Книжников много чего интересует, я уже понял. Наверно, отдельно взятый экзорцист тоже сойдет.
-Канда...
Молчу. Если не отвечать, рано или поздно уймется.
-Тогда в коридоре... почему ты подошел?
Молчу. А правда, почему? Сам не знаю.
-Чтобы ты не попортил библиотечные книги.
-Врешь.
Взгляд — прямой. В упор. Я говорил, мне мало кто может смотреть в глаза. Лави — может.
-Плевать тебе на библиотеку и на книги. Так почему?..
-Захотелось.
Лави смеется, коротко и невесело. Я никак не могу взять в толк, откуда в моем ровеснике такое... такое... Я не могу придумать слово. Просто чувствую.
-Ты счастливый, — говорит он.
Теперь моя очередь смотреть удивленно.
-Ты можешь делать, что хочешь, — поясняет Лави, и по его лицу пробегает тень. Губы сжимаются, во взгляде читается что-то такое, чему я снова не могу подобрать названия.
-Я выполняю приказы.
-А в рамках приказа?
Молчу. Приказ я выполняю, так или иначе, но... Кроме него, меня мало что связывает. Только мои собственные понятия о долге и чести, а их не так уж сложно вписать в существующие границы. Больше для меня ничего не существует. Лави прав, я могу делать, что хочу. И никто меня в этом не упрекнет. Не посмеет.
-А ты не можешь? — почему-то спрашиваю я. Вижу непонимание и поясняю: — Не можешь делать, что хочешь?
А мне вообще какое дело? Мне наплевать на окружающих. Я знаю, директор ценит меня не только за мою силу, но еще и за это: меня можно отправить на такое задание, где придется жертвовать жизнями спутников. Я его выполню, потому что мне все равно, кто рядом со мной. Разве что Линали я бы постарался уберечь, но и то... А если мне плевать на жизни людей, то до их чувств и желаний мне и вовсе нет дела. Я примерно знаю, что ими движет, что им нужно... Все одинаковые.
-Не могу. — Лави смотрит на меня, во взгляде — тоска. Какого черта он вообще говорит со мной? Какого черта я ему отвечаю?! — Я Книжник. Не имею права... привязываться.
-Ясно.
Мне правда понятно. Я уже слышал кое-что, теперь свел воедино. Эти двое — старик и Лави — смотрят и наблюдают. Историю пишут. Ясно, что писать ее надо беспристрастно, а значит, ни с чьей стороны. Только старику уже все равно, он дряхлый и мудрый... наверно. А Лави, я говорил, мой ровесник. Это мне никто не нужен, а ему? И кто-то тянет меня за язык:
-А остальные в Ордене? Ты с ними дружишь?
Удивление на лице:
-Дружу?..
-Как мимо ни пройди — "ха-ха" да "хи-хи".
-А-а... — снова кривая усмешка. — Информация. Ее легче выдают, когда доверяют. А там, в управлении, все такие доверчивые, кроме директора... и тебя.
Невольно фыркаю. Отворачиваюсь. Я не недоверчивый. Я просто умею видеть людей насквозь. Может, бывают знатоки и получше, но я пока не ошибался. Только Лави пока до конца не разгадал: не потому, что он мне не по зубам, просто труда себе не давал присмотреться к нему как следует. Может, еще и присмотрюсь. А может, и нет.
Не могу удержаться, снова скашиваю на него глаза. На губах — прежняя веселая улыбка, только рот кривится, превращая ее в горькую гримасу. От него веет болью. Не той, что бывает от ран, другой. Глубокой, душевной. А он улыбается. И все верят этой улыбке. А ему, наверно, хочется, чтобы кто-то разглядел за ухмылкой — его боль...
-Ложись, — говорю я. — Завтра рано выйдем.
-Ага...
Укладываемся. Я долго не сплю. Слушаю дыхание Лави — он тоже не спит, хотя притворяется вполне искусно. Кто другой поверил бы.
Уверен, он тоже не спит. Тоже слушает, как я дышу. Только ему меня не разгадать, вот в чем разница...
Он засыпает первым, я следом. Просыпаемся в обратном порядке: сперва я, он за мной. Не дошли мы до места назначения, акума сами до нас добрались. Почуяли, не иначе как.
Много. Десятка два, и здоровые все... Хотя я видал и не таких.
-Не лезь, — говорю сразу. — Не мешай мне.
-Но я...
-Не лезь! — Хватит церемоний. Должно быть, вид у меня достаточно убедительный, потому что Лави вдруг тушуется и отступает.
-Понял...
Понял — и молодец. Дальше мне уже не до него, акума слишком много. Надеюсь, за себя он постоять может, а если нет... Я все равно не помогу. Что-то я слишком много думаю о нем, вот даже начал искать взглядом. Зря — акума промашек не прощают, мне перепало, и очень здорово. Но это — чепуха, не впервой... Откуда же их столько? А, сколько бы ни было, все мои!..
-Канда!.. Канда!..
Едва ощутимая пощечина. Еще одна. Голова безвольно мотается, в мыслях — каша. Открываю глаза — вижу белое пятно, рыжее пятно, черное пятно... Потом зрение приходит в норму, и я различаю Лави. Бледное лицо в потеках крови — бровь рассечена, взмокшие волосы, испуганный взгляд.
-Живой... — Лави опускает руку и оседает. — Живой...
-С чего бы мне сдохнуть? — непослушными губами выговариваю я. Поворачиваю голову, осматриваясь. Кто-то, выходит, задел. Крови слишком уж много. А вот кто мне пособил...
-У тебя сердце не билось, — сообщает Лави, и рот его снова кривится в странной гримасе — то ли улыбке, то ли... не знаю, как назвать. — Совсем. Я думал...
-Надо было не думать, а сильнее по роже вмазать. Я бы быстрее очнулся. — Я сажусь. Так... Одежда — в клочья. Неудивительно. Ладно, в сумке есть запасная... если, конечно, уцелела сумка.
-Тебя акума расстрелял в упор, — негромко произносит Лави. — Почему ты до сих пор жив?
Я вижу, что простым "потому что" от него не отделаться. Сам виноват. Подставился. Нечего было головой крутить, проверять, как там напарник. На напарнике, к слову, ни царапины, только моя кровь на руках, ну и ссадина на лице. Такой ловкий или просто спрятался хорошо?..
-Не твое дело, — отвечаю я. Грубо, но действенно. Лави отшатывается, на лице — жестокая обида, не детская, отнюдь. Еще бы... Я должен добавить:: — Не могу рассказать.
-Понимаю, — одними губами произносит Лави и отворачивается. Старается, чтобы плечи не вздрагивали. Ничего не выходит, конечно. — Чужие тайны.
-Мои.
Повисает молчание. У меня внутри что-то происходит. Я не имею в виду регенерацию тканей, этот процесс противен, но привычен, не впервой ведь. Нет, это где-то совсем глубоко, там что-то тянет и болит, выкручивает, ломает, мешает думать, толкает под локоть...
Протестующий вскрик. Эти самые вздрагивающие плечи. Под моими ладонями бьется пульс на шее, неровно стучит сердце — он худой, все ребра пересчитать можно.
-Ты что?..
Что — я? Что я делаю? Зачем?! Кто мне этот паренек? Я ничего о нем не знаю, я с ним пятые сутки в пути... ну, еще один раз помог поднести книги, но это не в счет. Я знаю только, что у него невеселая улыбка, серьезный взгляд, светлая голова и рот на замке.
-Ничего. Я тебе скажу. — Ну кто меня тянет за язык?! — Если обещаешь молчать. Об этом почти никто не знает.
Он поворачивает голову — рыжие пряди щекочут мне висок, я чувствую тепло его щеки, — произносит едва слышно:
-Не надо.
-Что?
-Не надо говорить. Ты не хочешь, я вижу.
Он высвобождается из моих рук так легко, будто я вовсе его не держу. А я и правда не держу, вернее, не удерживаю. Захоти я остановить его силой, Лави бы со мной не справиться, но я даже не пытаюсь.
-Прости меня, — добавляет он, и я не нахожусь, что ответить. — Я задаю слишком много вопросов. Ничего не могу с этим поделать. Я же Книжник. Будущий.
И снова эта кривая усмешка.
-И тебе не интересно?
-Интересно. Но душу тебе выворачивать ради своего интереса я не буду, — отвечает Лави серьезно. — Довольно того, что ты жив. А почему... неважно.
Я прислушиваюсь к себе — уже все в порядке. Поднимаюсь на ноги — Лави наблюдает за мной с нескрываемым интересом, но это почему-то не раздражает, — ищу сумку. Нахожу: она почти не пострадала. Надо бы переодеться, но натягивать чистую одежду на грязное тело не хочется.
-Пошли, — говорю я. — Заночуем у реки.
Идти тут недалеко. Река — одно название, курица вброд перейдет, но кое-как вымыться можно, что мы и делаем. Краем глаза слежу за Лави. Он действительно худой, жилистый, почти как я, но более угловатый, что ли? Белокожий, как большинство рыжих, только лицо и руки загорелые. И шрамы по всему телу. Почему-то хочется расспросить, откуда они. Но я молчу.
Я знаю, он точно так же наблюдает за мной. Точно так же хочет узнать, что за татуировка у меня на груди. Но, как и я, ничего не спросит. Если захочу, расскажу сам. Если нет — спрашивать бесполезно.
Кое-как отмывшись, располагаемся на ночлег. Лави молчит, ворошит костер длинной веткой, поднимая тучи искр. Ему тоскливо, я чувствую. Лучше бы ему не ходить со мной...
-Канда, — вдруг подает он голос.
-Чего?
-Это имя?
-Нет, — я делаю паузу в надежде, что он на этом и успокоится. Но нет...
-Как тебя зовут?
Молчу. Не люблю свое имя. Не знаю, почему, но не люблю. И все-таки отвечаю нехотя:
-Юу.
-Юу... — Лави словно пробует имя на вкус. — Юу...
Смотрит в костер.
-А ты? — спрашиваю я неожиданно. — Тебя на самом деле зовут Лави?
Отрицательное движение головы.
-А как?
Зачем я его допрашиваю? Какое мне дело до его имени?
-Не знаю. — Лави не смотрит на меня. — Не помню.
Кажется, для него это важно. Не понимаю. Имя? Что такое имя? Набор звуков. Зови меня иначе, я бы немногое потерял... Но я молчу, потому что не хочу его обидеть. И это странно — мне никогда не было дела до таких вещей...
-Почему тебя никто не называет по имени? — спрашивает он вдруг.
Молча пожимаю плечами. Мне это не нравится, но объяснять не хочется.
-Можно мне... — Лави осекается на полуслове, но я понимаю, о чем он хочет просить.
И снова что-то происходит внутри. Странное ощущение, такого раньше никогда не было.
-Можно, — отвечаю я. — Только не жалуйся потом.
-Не буду, — он наконец-то улыбается. На этот раз по-настоящему, и я больше ничего не говорю.
Пусть называет, как хочет. У него нет имени, значит, я отдам ему свое — мне оно все равно не нужно. Глупо? Может, и так. Но мне-то какая разница?..
4.
Просыпаюсь ночью. Лави сидит у костра, обхватив колени руками. Смотрит в огонь. Мы решили не дежурить: я достаточно чутко сплю, чтобы услышать чужака. Да и не бывает тут людей, мы в такой глухомани... А он не спит.
Подхожу, сажусь рядом. Близко, но не вплотную. Так, чтобы чувствовать тепло чужого тела, не прикасаясь.
Конечно, он меня замечает. Но не поворачивает головы, не отводит взгляда от языков пламени.
-Что не спишь? — спрашиваю я.
Пожимает плечами в ответ. Скорее даже, передергивает, как-то болезненно, зябко.
-Дрыхнуть до полудня не дам.
Кивает. Понял, дескать.
Молчим.
-Юу...
Я вздрагиваю — меня очень давно никто не называл по имени. Но что уж... Сам разрешил.
-Можно, скажу?
-Скажи.
-Я тебе завидую. — Лави поворачивает голову. В зрачке отражается пламя костра.
-Да ну...
-Завидую. Ты сильный.
-Я делаю то, что должен делать. Вот и всё.
-Я тоже, — Лави невесело усмехается. — Только я сомневаюсь. Все время сомневаюсь. И боюсь.
-Чего боишься? — Никогда ни с кем не вступал в такие разговоры. Ненавижу обнажать душу. Не люблю, когда выворачивают душу передо мной. А сейчас... не могу не спросить.
-Ты знаешь, что Книжникам запрещено привязываться? — Я киваю. Лави продолжает: — Я боюсь привязаться. По-настоящему. Хотя нет, не этого боюсь. Боюсь понять это, когда станет слишком поздно. Когда уже ничего не поделаешь...
Молчу. Что тут скажешь? Мне никто не нужен, я привык быть один. Знаю, кое-кто меня жалеет, и зря. Впору бы мне их пожалеть.
-Заметишь, — говорю я, — если что, скажи мне. Я тебе врежу. Глядишь, дурь и вылетит.
Лави смеется. Не то чтобы весело, но с облегчением.
-Обязательно скажу.
Повисает молчание. Трещит костер.
Чувствую, я должен что-то сделать. Не знаю, что. Ничего не понимаю в человеческих отношениях. Мне не нужно. Просто не нужно. Но...
Знаю, другие бы похлопали по спине, сказали бы что-нибудь воодушевляющее. Я этого не умею.
Меняю позу. Так, чтобы соприкоснуться плечами с Лави. Он вздрагивает, но не отстраняется. Наоборот, прижимается ко мне сильнее. Так и сидим, смотрим в огонь.
Для меня одиночество — сознательный выбор. Не могу и не умею быть вместе с кем-то. Не могу быть в толпе, не понимаю, что нужно тем, что хочет "дружить". Лави, может, и рад бы быть как все, но не имеет права. Он Книжник. Но от этого ему не менее одиноко...
Мы похожи, только мотивы у нас разные. И если я могу хоть чем-то помочь ему, я помогу. Мне не трудно.
Обратно добираемся быстро. Лави хороший ходок, видно — привычный. Даже по раскисшей от дождя глинистой дороге идет уверенно, не снижая темпа.
Можно было бы дойти до управления и сегодня. Но по такой темени лучше не торопиться — дождь прекратился, но тучи, низкие, свинцовые, готовы в любой момент разразиться новым зарядом. Да и некуда особенно спешить. Задание выполнено.
Находим более-менее сухое место под высокими старыми елями. Лави умудряется развести костер: сырые ветки трещат и плюются искрами, но какое-никакое тепло от огня идет. Одежда волглая, противно липнет к телу. Лави зябко передергивает плечами: я уже заметил, ему не нравится такой промозглый холод. Хотя кому он вообще может нравиться?
Устраиваемся на ночь. Земля сырая, но выручают ели — можно наломать лапника. Колко, но хоть не в луже лежишь. Снимаю плащ — если им укрыться, будет теплее, чем если просто спать в одежде.
Лави сидит, обхватив колени, едва ли не поставив ноги в костер. Мерзнет.
-Ложись, — киваю на место рядом с собой.
Мотает головой.
-У костра теплее.
-Он прогорит скоро. Или до утра будешь хворост подбрасывать?
Смотрит на меня искоса. Вижу — ищет подвох. Не находит — нет его.
Двигается ближе. Чувствую — насторожен. Все-таки устраивается на самодельной лежанке, спиной ко мне, так, чтобы не коснуться. Ёжится.
-Не дури. — Сам придвигаюсь вплотную, натягиваю на нас обоих свой плащ. Тоже отворачиваюсь — у Лави спина напряжена, ему не по себе. — Так теплее. Всегда так ночуем.
Я лгу. Никогда в жизни не подставлял никому спину. Никогда ни с кем не делил один плащ. Линали укрывал, было дело, но чтобы так... Может, только когда-то давно, в детстве... Но я такого не помню, а значит, можно считать, что этого и не было.
Но так действительно теплее. Лави тоже согревается, я чувствую, как он расслабляется. Сперва притворяется спящим — я слышу по дыханию, — потом перестает притворяться и засыпает по-настоящему.
Просыпаюсь я первым, как обычно. Едва рассвело, снова накрапывает дождь. Поворачиваюсь, вглядываюсь в лицо Лави — по лицу спящего о многом можно сказать, во сне люди не носят масок.
Он спит беспокойно — наверно, какой-то сон, — по лицу то и дело пробегает тень, он хмурится. Потом вдруг едва заметно улыбается...
Хорошее лицо. Кажется, я верно угадал.
Лави просыпается мгновенно, будто и не спал. Наверно, чувствует мой взгляд.
Хрипло, спросонья:
-Что случилось?..
-Вставать пора, — отвечаю спокойно и сдергиваю с него свой плащ. — К обеду как раз дойдем.
-Ага...
Идем молча. Краем глаза наблюдаю за спутником. Он меняется. К тому моменту, как мы оказываемся в стенах управления, он уже совсем другой.
Нас встречают. Расспрашивают. Расспрашивают, конечно, Лави, меня — бесполезно. Доклад директору — это одно, а чесать языком я не привык.
Возвращаюсь от Комуи. В коридоре, конечно, толпа. Лави что-то рассказывает, бурно жестикулируя. Что-то об акума, кажется.
Я мог бы заранее предупредить, чтобы не упоминал обо мне, но не стал. Почему-то уверен, что он не скажет ни слова лишнего. А такое предупреждение его бы оскорбило. Опять-таки уверен в этом.
Прохожу мимо, ни на кого не глядя. Чувствую спиной взгляд. И вдруг слышу неуверенный, но лихой оклик:
-Эй, Юу!..
Медленно оборачиваюсь. Немая сцена: все делают вид, что они не с этим идиотом. Вокруг Лави образуется пустое пространство. Только Линали не отходит, она меня хорошо знает и может предположить, как я отреагирую. Меня никто не называет по имени. Только учитель — ему не запретишь.
А как я могу отреагировать? Сам ведь разрешил. Но и промолчать нельзя. Не поймут.
-Не смей меня так называть!..
По-моему, получается достаточно грозно. Линали делает шаг вперед, готовая защищать новичка. Лави отшатывается, испуг — неподдельный. Но тут же ловит мой взгляд и выдыхает с облегчением. Улыбается — понял. Остальным, наверно, это кажется неуместной лихостью. Только не мне.
Резко отворачиваюсь, ухожу. Спиной по-прежнему чувствую его взгляд...
Снова сталкиваюсь с ним поздно вечером, когда возвращаюсь с тренировки. Второй раз подряд — одинаково. Забавно.
Опять у него кипа книг в руках, такая здоровенная, что за ней едва видно самого Лави.
Кивает мне, чуть не опрокидывает свою ношу — грохоту было бы на все управление. Едва успевает удержать поползшие было верхние тома в стопке.
-Помочь? — спрашиваю насмешливо.
-Не надо, — мотает он головой.
-А два раза сходить — ноги отвалятся?
-Времени жалко, — серьезно отвечает Лави. — Не надо, говорю же!
Отбираю у него половину книг. Тяжеленные.
-Дверь ты как открывать собираешься?
-И правда...
Улыбается виновато.
Молча идем до его комнаты. Увидь меня кто, удивится. Хорошо, никого в коридоре нет. Поздно.
Лави, ловко подпирая свою ношу коленом, отпирает дверь. Входим.
Все по-прежнему. Только книг стало еще больше. Беспорядка — тоже. Вижу, лампа заправлена под завязку. И запас свечей — на всякий случай — тоже вижу. И полную чернильницу. И стопку чистой бумаги. Этого на всю ночь хватит.
-Ты вообще когда-нибудь спишь?
Смеется. По-настоящему смеется, не притворяется.
-Разве только на заданиях... Работы много.
Молчим. Лави раскладывает книги по одной ему понятной системе.
Кто-то будто тянет меня за язык:
-Пойдешь со мной снова?
Вскидывает на меня взгляд. Удивленный, недоверчивый. Улыбается краешком рта:
-А ты возьмешь?..
-Если не будешь спать на ходу.
-Не буду...
И тут он несмело протягивает мне руку. Так протягивает, чтобы в любой момент можно было отдернуть. Или превратить этот жест в другой: за ухом там решил почесать или еще одну бумажку переложить. Это если я сделаю вид, что не заметил.
Но я замечаю.
Не люблю людей с мягкими, влажными, липкими руками. Особенно холодными. Потом хочется вытереть руку об одежду.
У Лави ладонь сухая и горячая. Жесткая — он не белоручка. Пожатие крепкое.
-Договорились.
Он не отпускает мою руку. А я не отнимаю. Так и стоим.
Потом Лави неохотно разжимает пальцы.
-Пойду, — говорю я. Мне отчего-то неловко. — Поздно. А у тебя работы...
-Ага, — Лави снова улыбается. — Ты...
-Что?
-Да нет, ничего... — отводит взгляд.
-Моя комната в конце коридора, — говорю я. Снова меня кто-то тянет за язык. Я такого никому никогда не говорил. Даже не думал, что могу сказать. — Если что, заходи.
-Ты тоже, — Лави поднимает голову, и я понимаю: я сказал то, чего не рискнул произнести он. — Заходи. Просто так.
Я ухожу. Знаю, что за запертой дверью всю ночь будет гореть лампа или свеча. И знаю, что в эту дверь я могу постучать, когда захочу. Просто так. Оказывается, это очень много.
5.
В зале пусто и тихо. Я мог бы заняться этой самой медитацией и у себя в комнате, но тут лучше. Там слишком много людей вокруг, из коридора и соседних комнат доносится шум, голоса, смех. А сюда никто не заходит без нужды. Знают, что меня тревожить не стоит.
А я, в общем-то, и не медитирую. Просто думаю. Мне не нравятся мои мысли, но от них никуда не деться. А я привык принимать всё, как есть, даже если это неприятно и больно. Иначе нельзя. Нельзя обманывать себя, это добром не кончается.
Я думаю о Лави. О том, что происходит. О том, что было.
Мы два года знакомы. Он знает обо мне больше, чем любой другой. Я о нем... почти ничего. Только то, что рассказывал он сам. А он так рассказывает, что я не могу понять, где правда, а где нет. Я — и не могу. Смешно... Но все равно, даже того, что я узнал, просто наблюдая за ним, вполне достаточно. Я знаю, что на него можно положиться. И знаю, что ему, как и мне, нет большого дела до окружающих.
Его я беру на задания охотнее всего. Сейчас мы почти не ходим поодиночке, но если есть выбор, я иду с Лави. Знаю — он тоже охотно отправляется со мной. Не потому, что у меня самые сложные задания. Вернее, не только поэтому. Просто друг перед другом мы можем не притворяться. Я — не огрызаюсь на каждое слово. Он — не паясничает. Нас — таких — больше никто не видел. И я ему... да, наверно, доверяю. Нас слишком многое связывает.
Помню, как Лави сломал ногу, и я тащил его на себе до управления. Можно было оставить его в ближайшей деревне, но я не стал. Наложить шину я и сам в состоянии, перелом был простой, а бросать Лави я не хотел. Кто другой орал бы в голос от боли, а он только искусал губы в кровь. А когда я дал ему по губам, чтобы не смел так делать, закусывал костяшки пальцев. Но молчал.
Помню, как я провалился в полынью. Лед казался прочным, но то ли течением подмыло, то ли мне просто не повезло, но я провалился. Длинный плащ и сапоги сразу потянули на дно, а еще я не мог выпустить из рук меч. Лед крошился под пальцами, не получалось ухватиться за край полыньи и хоть как-то выползти. И еще течение. Если бы не Лави, меня бы точно утянуло под лед. Но он меня выволок и долго костерил на чем свет стоит, чуть не плача при этом. Пришлось еще убеждать, что от ледяной воды мне ничего не сделается, разве что сосульки из волос выдирать придется.
Много чего было. И не стало. Вдруг, разом. Стоило только появиться новому экзорцисту.
Аллен Уокер, да. Иногда жалею, что не убил его прежде, чем директор меня остановил. Ничего не могу сказать, он хороший экзорцист. Очень сильный. Вряд ли сильнее меня, но это уже немало. Но он выводит меня из себя, чем дальше, тем сильнее. Понимает это и продолжает: я отчего-то не даю ему покоя. Я терплю, долго терплю, не выдерживаю и срываюсь, к его радости. Потом понимаю, что этого-то ему и надо, стараюсь не доставлять удовольствия: рявкну один раз и игнорирую. Не знаю, что ему от меня нужно, но он этого не получит.
Впрочем, он уже получил кое-что другое. То, что, как я думал, будет только моим.
Лави.
Они неразлучны — когда оба в управлении, конечно. Ну и на заданиях, ясное дело. Веселятся: оба языкастые, только Уокер поглупее будет. Оба надо мной подшучивают. И если на Уокера мне плевать, то от шуток Лави становится больно. Не ожидал такого от себя, но отрицать очевидного не могу. Больно. И обидно. Реакцию я выдам ожидаемую — огрызнусь, могу врезать, но внутри все переворачивается.
Сперва думал: Уокер нужен Лави, как Книжнику. Как же, такой экзорцист, паразитический тип, этакая сила. Редкий экспонат, грех не изучить. Потом понял: это другое. Совсем другое, иначе Лави бы так не прилепился к нему.
А со мной говорит все реже. На заданиях вместе не были уже давно: все как-то не складывается. А может, это Лави попросил директора не ставить его в пару со мной, не знаю. У Комуи спрашивать не буду. Мне достаточно того, что Лави все реже говорит со мной. И отводит взгляд при встрече. Ему не хватит смелости поговорить со мной начистоту. А я не буду настаивать. Я все понимаю.
Что-то ушло. Раньше этого не было, и я как-то обходился. Потом появилось, и теперь вот уже не знаю, как без этого жить. Проживу, конечно. И больше уже никого не подпущу к себе. Если уж этот так легко переметнулся к новичку, то другие будут не лучше. Нет. Лучше не будет. А раз так, то и не надо мне такого...
Меня никогда не беспокоят. Почти никогда. Слышу шаги: кто-то подходит сзади, босиком, почти неслышно. Не таится, и правильно: это бесполезно, я все равно замечу. И шаги знакомые. Лави. Я ошибся? Он все-таки набрался храбрости?
Не поворачиваю головы. Он садится рядом, плечо к плечу, как я когда-то: не прикасаясь, но так, что я чувствую его тепло. Молчит. Долго молчит, потом все-таки произносит:
-Юу...
Смотрю на него. Лицо спокойное, в глаза мне не глядит.
-Я к тебе с просьбой.
Продолжаю смотреть. Лави молчит, потом собирается с духом:
-Помнишь, ты обещал... Если я слишком сильно привяжусь к кому-то, ты мне врежешь.
-Помню.
Значит, я был прав. Что ж... Обещания нужно выполнять.
Поднимаюсь. Лави встает следом. Упорно не поднимает взгляда, смотрит мне в подбородок.
Несильно ударяю его по щеке. По правой, конечно. Не хочу подбить ему зрячий глаз.
-Хватит?
Лави мотает головой. У меня внутри поднимается волна злости. Так, значит?..
Коротко, без замаха, бью в солнечное сплетение. Лави сгибается пополам, хватая ртом воздух. Пощады не просит. А я не собираюсь его щадить. Он сам попросил об этом, а я привык выполнять обещания.
Бью несильно, но болезненно. Следов не останется, это я умею.
Останавливаюсь, когда Лави сворачивается клубком на полу. Вздрагивает, дышит со всхлипом, но молчит. Молчит...
Рывком поднимаю его на ноги, сгребаю за воротник, дергаю на себя.
-Хватит? — шиплю ему в лицо.
Мотает головой. Не смотрит в глаза.
-Настолько сильно привязался?
Кивает.
Не могу удержаться. Хочу сделать ему больно. Не физически. Хочу, чтобы ему было больно так же, как мне.
-К Уокеру?
Взгляд — наконец-то прямой. Изумленный и испуганный.
-При чем тут Уокер?
-А к кому тогда?
Едва слышно:
-К тебе...
Выпускаю его, отступаю на шаг. Чушь какая-то. Или?..
-Я сам не понимал... — Лави говорит быстро, глотает окончания слов, будто боится не успеть сказать что-то важное. — Я только сейчас... Когда ты с ним... Ты ни с кем так не говорил! Никогда! Даже со мной... Я... я пытался понять, что ты в нем увидел, ну должно же быть хоть что-то!.. Заставил себя с ним подружиться... Ничего не понял!
Молчу. Тоже ничего не понимаю. Заставил себя подружиться?..
-Ничего особенного в нем нет! — захлебывается словами Лави. Ему больно, я чувствую. Я добился своего. Только удовлетворения — никакого. — Что в нем такого?! Что?!
Молчу. Это выше моего разумения.
-Ты ему несколько раз жизнь спасал! — бросает мне в лицо Лави. Последнее обвинение, да.
Выхожу из ступора.
-Я вам всем по несколько раз жизнь спасал! — рычу в ответ. — Тебе в том числе!!
Лави отшатывается. Моргает часто-часто. Неровно дышит.
-Но ты с ним... ты с ним говоришь не как с другими!
-Да он меня бесит!! — выплевываю я.
Лави умолкает. Смотрит растерянно.
Я постепенно складываю воедино фрагменты мозаики. Значит, пытался понять, что я нашел в Уокере? Он — пытался?
-Дурак!
Книжник, чтоб ему провалиться... Язык отнялся? Решил узнать сам? Много узнал!
Наотмашь бью его по лицу, на этот раз — уже не сдерживаясь. За то, что молчал так долго. За то, что вообще посмел подумать обо мне такое. За то, что заставил меня...
За то, что я — такой же.
Жалко, нельзя ударить самого себя.
Лави смотрит на меня, растерянно, непонимающе. Кровь из разбитой губы капает на подбородок, на рубашку, а он не пытается унять ее. Значит, останавливать ее мне.
Кровь теплая, солоноватая на вкус. Такая же, как моя: уж своей-то я нахлебался вдоволь. Не выпускаю Лави, пока кровь не перестает идти. А он не сопротивляется. Я могу сделать с ним все, что захочу, я чувствую, и он даже не поднимет руки, чтобы защититься...
-Ну? — спрашиваю, отстранившись. — Еще раз вмазать?
Лави мотает головой. Напрягаюсь.
-Все равно не поможет, — говорит он и улыбается. Виновато и искренне. От этой улыбки рассеченная губа снова начинает кровить, но я уже знаю, как с этим справиться...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
