эпизод

Старый казак, как видно, чувствуя что силы уходят, попытался атаковать, но безуспешно. Возжелавший шляхетства подпанок знал, что время работает на него и только оборонялся. Евтух изо всех сил наседал, сабли звонко звенели друг о друга, высекая искры. Но Казимир был моложе, сильнее и, пожалуй, искуснее. Казак скоро ослабел и движения его стали более вялыми, тогда его противник резко взвинтил темп и скоро загнал старика в угол. Казалось, что все кончено и лисовчик одержал победу, но оказалось, что у Евтуха есть еще силы и он неожиданно для Казимира перешел в атаку. К несчастью для старого казака клинок его, очевидно, застрял в кольчуге и не достиг цели. Удар, и казачья сабля жалобно звякнув, покатилась по земле. Еще удар, и казак упал на колени, зажимая рану, из которой ручьем хлестала кровь.

— Не дело ты затеял Казик. — Успел проговорить Евтух, прежде чем сабля литвина обрушилась ему на шею.

— Пан герцог, вы где? — Хриплым голосом воскликнул убийца. — У нас мало времени, не играйте со мной, не то...

— Ну, где же я могу быть, друг мой? — Воскликнул я, выходя из своего убежища и хлопая в ладоши при этом. — Я здесь в первом ряду наблюдаю за ходом весьма занимательной пьесы, под названием жизнь.

— Жизнь? — непонимающе переспросил Казимир.

— Да, милейший, жизнь. Это очень занимательная пьеса, которая каждый день идет мимо нас, просто многие не понимают, что все вокруг является лишь игрой актеров и потому не могут насладиться моментом. Вот взять, к примеру, хоть беднягу Евтуха. В сущности, за что он умер? Проявил верность к человеку, который этого не оценит, и потому так и остался статистом. Печально все это мой друг. Но, вы то другое дело, не так ли? Вы не хотите быть статистом, вы хотите быть фигурой, получить славу, богатство! И сделали на этом пути первый шаг, поздравляю.

— У нас мало времени! — повторил еще раз литвин, очевидно, мало что понявший из моей речи кроме "богатство и славу".

— Это точно, — оборвал я собственное велеречие, — чем вы опоили стражей?

— Маковый отвар.

— Мило, однако, надолго его не хватит, если вы, конечно, не желаете решить вопрос так же кардинально как с казаком.

— Я не хотел этого, — буркнул Казимир, — я предложил ему уйти с нами.

— И он отказался?

— Вы сами всё видели.

— Чего ты хочешь парень?

— Как чего? — растерялся Казимир, — вы же сами сказали, что можете простого человека сделать шляхтичем.

— Да ты бредишь! Я рассказывал, как наградил человека верно служившего мне и оказавшего немало услуг, это верно. Но ты тут причем?

— Пан герцог, я буду служить вам верой и правдой как пес. Нигде и никогда вы не найдете человека вернее меня. — Горячо заговорил литвин.

— Так же верно как Мухе-Михальскому?

— Вы ничего не знаете ваше высочество.

— Так расскажи.

— Сейчас не время, пан герцог, скажу вам лишь, что я не холоп пану Мухе. Я вольный, мы росли с ним вместе, и он был для меня ближе чем брат, но он однажды шутки ради лишил меня всего что мне было дорого в этой жизни и даже не понял этого. Тогда я поклялся отомстить и верно убил бы его, но тут мы повстречались. Это судьба подумал я, если вы сделаете меня шляхтичем, а с пана Мухи не снимут интердикт, то возможно она...

Тут Казимир понял что сболтнул лишнего и замолчал, но я по его оговорке сразу сообразил что в деле замешана женщина. "Какая ирония судьбы, я попал в плен из-за одного несчастного влюбленного, а освобожусь благодаря другому" — подумалось мне.

— Хорошо парень, я принимаю твою службу, если ты будешь хорошо служить мне, то даю тебе свое слово, ты станешь шляхтичем, едва мы вернемся ко мне. А если и дальше не оплошаешь, то будет у тебя свой фольварк. Я сказал, а слово у меня одно.

Едва литвин услышал все это, он опустился на колено, и тут же не сходя с места, присягнул мне.

— А что же делать с беднягой Евтухом?

— Это мой грех, — проговорил литвин, очевидно правильно истолковав выражение моего лица. — Он был нашим с паном Мухой наставником в ратном деле, а теперь...

— Мне тоже жаль старика, но это неважно теперь, ты приготовил лошадей?

— Конечно, ваше высочество, все готово.

Лошади и впрямь были оседланы и ждали нас. Еще по паре заводных были навьючены припасом. Приглядевшись, я понял что лошадь предназначенная мне, принадлежала прежде Болеку. Заводные, также были из тех, что лисовчики захватили вместе со мной. К моему удивлению я увидел, что к одной из них приторочен сверток с "винтовальной пищалью" подаренной мне Кондратием и гитара.

— Где мое оружие?

— Вашу шпагу и пистолеты забрал пан Муха, ваше высочество, однако к седлу приторочена шпага и кинжал принадлежавшая вашему офицеру.

— Ну, не беда, дело наживное, хотя я несколько неуютно чувствую себя в лесу без своих допельфастеров. Впрочем, как мне кажется, волки сейчас не самая большая опасность. Ладно, трогаемся, ой, а это что?

— Где, пан герцог?

— Да на боку, похоже старый Евтух все же задел тебя.

— Где? Не может быть, я же в кольчуге!

— Так ведь не весь! — Хмыкнул я в ответ. — Ай да казак!

— Это царапина не стоит вашего внимания, пан герцог.

— Давай я сам буду решать что важно что нет, ну как снимай броню.

Когда Казимир снял броню я понял, в чем дело, Обычно кольчуга представляет из себя сплошную железную рубаху, набранную из стальных колец, однако в этом случае это был скорее жилет с завязками подмышками надеваемый поверх кунтуша. Грудь была укреплена стальными пластинами и в целом защита была вполне на уровне, но было у нее слабое место куда казак, и нанес свой последний удар. Будь у него больше сил, этот удар стал бы роковым, но и без того положение литвина было довольно серьезным.

— Пустяки говоришь? Да ты истечешь кровью, если тебя не перевязать.

Кляня себя и литвина на чем свет стоит, я разорвал рубашку лисовчика на полосы и залив рану чем-то алкогольным из фляги крепко перевязал.

— А вот теперь можно ехать, вот только что делать с остальнымиыми?

— Они проспят до утра, а мы уведем их лошадей и заберем оружие. Когда они проснуться то сами разбегутся, опасаясь пана Мухи.

Собрав всех лошадей, мы погнали небольшой табун к ближайшей речке. Конечно, для опытного следопыта не составит труда отличить, где прошел конь с седоком, а где пустой. Но мы не собирались облегчать преследователям жизнь и решили, как следует запутать следы. Речка была не велика, скорее большой ручей и мы некоторое время и по руслу, потом, отпустив всех коней, кроме навьюченных припасом повернули на юг. Почему на юг? Ну, а что подумают лисовчики, когда обнаружат что я сбежал? Разумеется, что я направлюсь на север к шведам. Вот пусть так и думают.

Проскакав остаток ночи и половину следующего дня, делая остановки лишь чтобы пересесть на заводную лошадь, мы остановились на привал. Не знаю когда пан Муха-Михальский обнаружит что случилось в его тайном убежище, и что при этом подумает, а только сдается мне что лучше во время этого быть где-нибудь в другом месте.

Я надеялся уйти от лисовчиков как можно дальше и вернуться домой через Польшу. В конце концов, на мне не написано что я герцог Мекленбургский, а в лицо меня знает не так много поляков. Можно конечно было попробовать податься ближе к Москве, а оттуда уже вернуться в Новгород, но по здравому рассуждению я отмел этот план. Шансов что меня в моей рейтарской форме поднимут на вилы селяне было куда больше, чем, что я встречу Аникиту с Анисимом, и они помогут мне в благодарность за прежнее.

Отдохнув немного и наскоро перекусив, я, прежде всего, обшарил седельные сумки. Как я уже говорил, в одном из свертков была винтовальная пищаль. К сожалению это было единственное огнестрельное оружие, оказавшееся при мне. Ну, нет-так нет, а что с холодным оружием? Увы, если не считать захваченного оружия лисовчиков, все что у меня было это шпага Болеслава, которую я ему когда-то подарил. Приглядевшись, я понял что это та самая шпага, которой я, точнее принц до моего попадания в его тело, убил несчастного Рашке младшего. "Вот же черт" — подумалось мне, — "я опять в лесу с этой чертовой шпагой, только нет ни Фридриха, ни Марты, ни пистолетов с аркебузой". Но времени предаваться скорби не было, и немного передохнув, я решил что пора ехать дальше, но посмотрев на литвина, понял что с ним что-то не так. Лицо Казимира посерело и его кажется лихорадило. Вот и что теперь делать с раненым лисовчиком, везти его привязанным к седлу? Милосерднее было бы просто убить. Бросить здесь? Но теперь он мой человек. "Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным" — подумалось мне, и я пошел рубить жерди, чтобы соорудить нечто вроде носилок. Работая я напряженно думал, куда же направить свой путь дальше. По моим прикидкам мне следовало пройти севернее Смоленска, где сейчас стояла королевская армия. Особо встречаться с ними мне не хотелось. Пусть меня не опознают, но одинокий немец с лошадьми может вызвать недоуменные вопросы, а то и желание ограбить. Увы, карты у меня не было, впрочем, карт в моем понимании в это время вообще почти нет. Нарубив жердей, я стал сооружать носилки, которые привязал между двух заводных лошадей. Получилось довольно неказисто, но вполне надежно. Взгромоздив в сооружение раненого я собрался было следовать дальше, но тут меня окружили гайдуки во главе с каким-то богато одетым паном. Надо было что-то делать и я не нашел ничего лучше, как выхватить шпагу и закричать во все горло на ломаном польском:

— Опять вы, проклятый московит! Не подходите я вам живым сдаться!

Очевидно, мои крики озадачили гайдуков, а может быть позабавили и они не стали меня сразу убивать. Тем временем командовавший ими шляхтич подъехал ко мне и довольно учтиво и на хорошем немецком спросил:

— Кто вы господин и что здесь делаете?

— Боже мой, вы не московит? — отвечал я ему взволнованным голосом. — Неужели вы не из этих ужасных дикарей! Ну конечно нет, они же не знают человеческого языка. Господи, хвала тебе, я спасен!

— Кто вы такой и что здесь делаете? — повторил он.

— Да, конечно, меня зовут Иоганн фон Кирхер. Я служил в регименте пана Остророга, а потом так случилось, что мне пришлось покинуть этого славного и доброго господина, и я отправился с несколькими товарищами сюда в надежде поступить в королевское войско. Но к несчастью мы заблудись, а потом на нас напали эти ужасные московиты. Они были большие, просто огромные с большими бородами и они всех убили, я и мой спутник чудом спаслись.

— Что же, мы отправляемся сейчас в лагерь его величества и можем взять вас с собой. — Доброжелательно отозвался шляхтич. — Меня зовут Якуб Храповицкий, шляхтич герба Гоздава, я поручик в панцирной хоругви его милости коронного гетмана. А кто этот раненый за которым вы так ухаживаете?

— Это несчастный был ранен во время нападения разбойников, пан Якуб. Мы с ним единственные спаслись, но он тяжело ранен.

— Как его зовут?

— Кажется Казимир, я почти не знаю его, мы просто вместе ехали к месту службы.

— Он шляхтич?

— Я не знаю, он христианин, я тоже...

— Вы интересный человек господин фон Кирхер, ваше поведение не слишком похоже на повадки рейтаров.

— Нет, пан Храповицкий я артиллерист.

— Вот как, а ольстры на лошади?

— О, мой добрый пан, это не моя лошадь, а моего погибшего друга. Вот он был рейтаром, а я всего лишь пушкарь. Мы не такие как рейтары, это они в своего противника стреляют, бросаются на него с палашами, топчут копытами. А мы люди кроткие и незлобивые. Раз уж нам не получилось разорвать человека ядрами, то вполне можем проявить и христианское сострадание.

Услышав мои рассуждения шляхтич невольно рассмеялся.

— Понятно, а отчего вы решили, что мы московиты? — Осведомился пан Якуб. — Нежели, по-вашему, мы похожи на варваров?

* * *

Молодой король Густав Адольф, сжав губы наблюдал за своими новыми подданными. Строго говоря они не приносили еще ему присяги, но это дело недолгое. Новгород занят его войсками и так просто он отсюда теперь не уйдет. Немного беспокоило это глупое восстание в Тихвине, но верный Делагарди наведет там порядок. Хотя все же жаль, что он сейчас не с ним, как никогда нужны верные люди, но под рукой, как назло, никого нет. Старина Аксель не может оставить Швецию. В риксроде слишком много умников, которым нет никакого дела до величия шведской короны. Так что рядом из советников только этот старый дурак Спарэ, всерьез думающий, что его советы интересны юному королю. А еще Густав Адольф отчаянно скучал по своей возлюбленной Эббе Браге, хотя никогда бы в этом никому не признался. "Мужчина должен быть как кремень, и гордое одиночество удел его" иногда говорил он себе.

— Ваше величество скучает? — Мило улыбнувшись спросила его госпожа Спарэ.

— Вовсе нет, дорогая Ульрика, — любезно ответил ей король, — нам совершенно не скучно, с чего вы взяли?

— Значит это государственные заботы омрачают ваше царственное лицо?

— Увы, это удел королей.

"Интересно, она вправду была любовницей Иоганна?" — Подумал Густав-Адольф, глядя на красивое лицо жены новгородского губернатора. Та, заметив его взгляд, улыбнулась еще сильнее, как бы говоря: — "Еще какая правда, а хотите стану вашей?" Король даже вздрогнул, настолько явственно прозвучали у него в голове эти мысли.

Тут зазвонили колокола и люди, толпившиеся у ворот, заволновались. Густав Адольф удивленно взглянул на часы, — что уже?

Его королевское величество, государь шведов, готов и вендов Густав II Адольф встречал своего зятя и лучшего друга великого герцога мекленбургского Иоганна Альбрехта, нежданно-негаданно ставшего царем московским и всея Руси под совершенно варварским именем Иоанна Федоровича. Вообще-то его посылали добыть венец Мономаха для брата Густава Адольфа, принца Карла Филипа, но обстоятельства сложились иначе.

Для торжественной встречи был построен павильон, украшенный флагами Швеции и Мекленбурга, в котором король и ожидал прибытия венценосного родственника в сопровождении своей свиты.

Вокруг раздались приветственные крики, и король с неудовольствием обратил внимание что Иоганна местные жители встречают с куда большим воодушевлением, чем его — законного короля Швеции. Да, ему тоже звонили колокола, и собралась толпа зевак, но на него они смотрели с отстранённым любопытством, как на диковинную птицу, вроде павлина. Русского же царя они встречали так как будто он всем им был любимым родственником давно отсутствовавшим, но тем не менее долгожданным. "Какого черта, он ведь им тоже чужак", — раздумывал король, глядя на всеобщую радость. Хотя, Иоганн Альбрехт ведь довольно долго жил здесь, а он всегда славился умением заводить себе друзей. Впрочем, не только друзей, граф Спарэ и брат Ульрики Карл Юхан, к примеру, его терпеть не могут. И если старому Спарэ мешают спать рога, то с молодым Юленшерной что-то не так.

Наконец показались богато одетые всадники, в числе которых Густав Адольф безуспешно искал своего зятя, пока не понял, что одетый в богатый красного бархата кафтан, украшенный золотым шитьем и шнурами молодой московит и есть Иоганн Альбрехт.

— Смотрите только, наш брат Иоганн Альбрехт стал большим московитом, чем они сами, — громко воскликнул король.

Офицеры свиты услышав королевскую шутку, дружно оскалились и лишь Ульрика, таинственно улыбнувшись, проговорила тихо, так чтобы слышал лишь король.

— Ошибаетесь, ваше величество, — промурлыкала она, — он всегда был московитом в душе. Диким, грубым и необузданным, хотя иногда и нежным.

— Вы полагаете? — отчего-то так же тихо спросил Густав Адольф.

— Вы знаете что по-русски означает solnushko?

— Э, кажется так они называют дневное светило, — удивленно ответил король, немного понимающий русскую речь.

— Не только дневное, — сложила губки бантиком Ульрика, — и не только светило.

Между тем московиты подъехали и Иоганн Альбрехт легко спрыгнув с жеребца небесной красоты, легко вбежал по ступенькам и остановился напротив Густава Адольфа.

— Здравствуй, брат! — раздался звонкий голос в наступившей тишине.

— Здравствуй, — немного удивленно отвечал ему король, но новоявленный русский царь уже порывисто шагнул вперед и заключил его в объятия, прежде чем кто-либо успел что-то понять.

— Ты очень изменился Иоганн, — проговорил Густав, освободившись из крепких рук своего родственника.

— А ты ничуть, — с улыбкой отвечал ему тот, — я давно не имел вестей из Швеции, как твой брат?

— Увы, он недавно скончался.

— Скорблю с тобою. Бедный Карл Филип был еще так молод.

— Да, это очень печально. Ее величество королева мать, до сих пор безутешна.

— Еще бы, родителям не должно хоронить своих детей.

— Спасибо, брат, ты так озираешься, кого-то ищешь?

— Да, принцессу Катарину....

— Что?

— Густав. Где. Моя. Жена!

* * *

-Густав, где моя жена? — спрашиваю я коронованного свояка, как только мы остались одни.

Тот мрачнеет и, как видно, тщательно подбирая слова, отвечает:

— Ты же ничего не знаешь.

— Что я должен знать? Ты говоришь так, будто меня заочно развели с твоей сестрой!

— Что ты, нет конечно, просто возникли кое-какие обстоятельства.

— Какие еще, ко всем чертям, обстоятельства?

— Пока вы отсутствовали, ваш кузен и соправитель, который ко всему еще был вашим полным тезкой, неожиданно скончался. Древний трон Никлотичей оказался пуст и нам пришлось принять меры.

— Что значит принять меры?

— Ваша супруга, вместе с вашим сыном немедленно направились в ваше княжество, с тем чтобы предъявить подданным законного наследника мекленбургского престола. Чтобы придать ее словам больший вес с нею отправился королевский викарий, большая свита и изрядный регимент.

— Проклятье!

— Сочувствую вашему горю, брат, впрочем, если вы помните покойный Гюстровский* герцог был и моим кузеном.

* Мекленбургское герцогство хотя и было внешне единым, но внутри делилось на три основные части. Гюстров, Шверин и Стрелиц. В последних двух герцогом был ГГ.

— У меня не слишком много причин скорбеть о покойном, так уж сложилась что мы не слишком ладили. Но меня, черт возьми, ужасно беспокоит то, что Катарина и мой сын сейчас в Гюстрове. Там может быть слишком опасно!

— О чем ты говоришь?

— Мой покойный отец и дядя, в молодые годы натворили много разных дел и теперь за их грехи расплачиваемся мы. Скажу тебе лишь, что покойный Шверинский кузен и его бедная жена умерли не просто так.

— Ты мне этого не говорил, — заметил Густав Адольф.

— Ты думаешь, мне приятно говорить о грехах своего отца? Или о том, что мои двоюродные братья едва не отправили меня на костер по наущению каких-то негодяев! Впрочем, я говорил герцогине Софии чтобы она дала знать обо всем этом своей сестре, вашей матушке. Боже, как королева Кристина могла отпустить вашу сестру!

— Вы верно совсем забыли вашу жену, мой друг. Если принцесса Катарина сочла что-то необходимым, то ее уже не остановить.

— Н-да, интересно еще что обо всем этом скажет император Матвей? Еще сочтет, чего доброго, это оккупацией.

— Ты думаешь?

— Войны начинались и по меньшим поводам, а в империи сейчас неспокойно.

— В империи неспокойно последние сто лет, но ты прав. Что будем делать?

— Нам нужен мир!

— Разве между нами война?

— Между нами — нет. Между нашими государствами — да!

— Пожалуй ты прав, но на каких условиях?

— О, на самых выгодных! Ты не претендуешь на русские территории, а я на шведские.

— Ты очень щедр, — едва не поперхнувшись, проговорил Густав Адольф.

— Можешь пользоваться!

— Прости, но это мои войска контролируют Новгород!

— Я знаю, — не стал перечить я, а еще какой-то месяц назад они контролировали Тихвин.

— Но Делагарди...

— Ни черта не добьется под его стенами!

— Говорят, ты взял Смоленск за неделю.

— А Новгород, случись что, сам бы открыл мне ворота. Это не ваша земля Густав и ты сам это видишь. Ты же пытался вербовать тут солдат?

— Да получилось не очень хорошо, но послушай, разве эта земля твоя?

— Теперь моя, брат, а еще твоего маленького племянника, которого я еще и не видел. Ведь он мой наследник.

— Я все это понимаю, но то что ты предлагаешь мне неприемлемо! Меня в риксоде с потрохами сожрут, что я им скажу?

— Тоже мне проблема, скажи им, что, сохранив эти земли они потеряют всю русскую торговлю! Мед, кожи, воск, хлеб, сало и еще чертова прорва всего пойдет через Архангельск в Голландию и Британию, но только не в Швецию!

— Но это неправильно, мы же родственники!

— Ты думаешь твой родственник долго будет русским царем если он не вернет Новгород?

— Твое положение столь непрочно?

— Оно прочно, пока я побеждаю. Не забывай, когда я представлял интересы бедного Карла Филипа, он был фактически герцогом Новгорода. Естественно я пообещал, что если его выберут русским царем, то Москва и Новгород будут в одном государстве. Это ведь логично! Но когда его кандидатура отпала, эти обязательства стали моими.

Густав Адольф задумался, а вспомнил о последнем козыре. Быстро расстегнув поясную сумку, я вытащил из нее небольшой моток грязно серых ниток, случайно найденных мною еще в Москве.

— Ты знаешь, что это?

-Какая-то пряжа?

— Пряжа?! Да это шелк сырец!

— Что, откуда?

— Из Персии, там этого добра больше чем в Швеции камней. А знаешь какой путь туда самый короткий?

— Какой?

— По Волге, через Астрахань. И если у меня будут развязаны руки, он станет еще и самым безопасным. Персы постоянно воюют с турками, и торговля от этого страдает, а если путь через мое царство станет спокойным, весь поток персидских товаров хлынет через нас. Богатство Франции не в последнюю очередь произрастает от левантийской торговли. Чем Стокгольм и Москва хуже Парижа?

— Хорошо, ты меня убедил. Но есть условия.

— Говори.

— Корела...

— Я признаю все договоры прежних царей!

— Ты и твои подданные не будут строить корабли на Балтике.

— Как скажешь, только не забудь указать в договоре, что речь о русских подданных.

— Не понял?

— Ну, помимо русских подданных, у меня есть еще и мекленбургские, а у кое кого из них есть корабли.

— Понятно, я согласен с этой оговоркой. Теперь следующее, твой сын становится твоим соправителем в герцогстве, под регентством Катарины.

— Помилуй я еще жив!

* * *

В герцогском дворце Вольфенбютеля, было непривычно людно. Герцогская чета принимала у себя в гостях свою невестку принцессу Катарину Шведскую с маленьким сыном. Принц Карл-Густав, впрочем, был еще очень мал и потому не участвовал в церемониях, устроенных его любящей бабушкой. Принцесса Катарина Шведская ставшая после замужества герцогиней Мекленбургской имела к тому же все права называться царицей Московской. Принимать таких людей большая честь и ответственность, так что герцогиня Клара Мария и ее любящий супруг герцог Август постарались на славу. Впрочем, их невестка, носящая траур по безвременно умершему кузену ее супруга, настояла на максимально возможной скромности в торжествах, чем сразу же завоевала симпатии своего свекра Августа Младшего. Сказать по правде, тот был совсем не в восторге от своего пасынка, хотя регулярно получаемые в последнее время щедрые подарки из варварской Московии привели его к мысли, что тот, возможно, не совсем уж пропащий человек.

После торжественного ужина, все приглашенные собрались в парадной зале замка. Из уважения к трауру гостьи танцев устраивать не стали, но несколько музыкантов весьма искусно играли для услаждения слуха присутствующих. Сам герцог, будучи большим любителем игры в шахматы, не теряя ни минуты нашел себе партнера из числа своих придворных и тут же отдался любимому развлечению. Некоторые из гостей последовали его примеру, другие разбившись на кучки стали развлекать себя беседой, третьи же слушали музыку. Герцогиня Клара Мария и принцесса Катарина принадлежали ко вторым.

— Все же мне немного не ловко, моя милая, — продолжала начатый ранее разговор Клара Мария, — вы имеете право на много титулов, но всем им предпочитаете титул шведской принцессы.

— Что поделаешь, ваша светлость, — отвечала ей с достоинством Катарина, — всем им я предпочитаю тот на который имею право от рождения. Впрочем, я не буду против если вы будете называть меня дочерью.

— Конечно-конечно, дорогая моя, я со своей стороны настаиваю, что вы называли меня матушкой.

— Разумеется, матушка.

— Как вам, нравится Вольфенбютель?

— О, он прекрасен! У вас чудесный замок и великолепный парк. Находясь у вас в гостях, я отдыхаю душой.

— Неужели Гюстровский замок не столь уютен?

— Вовсе нет, но в нем не хватает жизни. Бедный кузен в последнее время жил весьма уединенно и как будто боялся чего-то.

— Ваша тетя, герцогиня София, не рассказывала вам о причинах его уединения?

— Рассказывала и не только она. Моя матушка, единственная при шведском дворе была осведомлена о печальных событиях, произошедших в замке. Единственная кроме меня...

— Кроме вас?

— Да, мой супруг кое что рассказывал мне. Не вдаваясь, впрочем, в подробности.

— Именно поэтому вы взяли с собой столь внушительный регимент?

— Это была идея моего брата, точнее канцлера Оксеншерны. Впрочем, он не так уж велик. В конце концов, мой муж был генералом шведской армии, а стал царем. Мне полагается свита приличная моему положению.

— О несомненно, дочь моя, но все же в Империи могут найтись люди, которым это не понравится. Вам следует сохранять известную осторожность.

— Вы имеете в виду императора Матвея?

— И не только его, а кстати, как отнесся ваш брат к избранию моего сына на московский трон?

— Сказать по правде он очень удивился. Вам верно известно, матушка, что Иоганн Альбрехт был послан чтобы поспособствовать избранию моего бедного брата. И судя по донесениям надежных людей весьма преуспел в этом начинании, однако болезнь, а затем и смерть бедного Карла Филипа перечеркнула их. Но, поскольку народ в тех краях совершенно дикий, они потребовали, чтобы на престол взошел его ближайший родственник.

— Весьма занятная история.

— Так нам доложили. Хотя, были люди и с иной точкой зрения, однако благодарение небесам, мой брат весьма расположен к моему мужу и не стал никого слушать.

— Это очень отрадно слышать, а много ли было этих людей?

— О, мой дорогой Иоганн Альбрехт кроме командования войсками хорошо умеет две вещи. Заводить себе добрых друзей и приобретать злейших врагов.

— Да уж, узнаю моего мальчика, его покойный отец был почти таким же. Почти, это потому что у него хорошо получались лишь враги.

— Матушка, что мы все о делах. У вас прекрасные музыканты.

— Благодарю вас, Катарина, вы очень любезны.

— Легко быть любезной, когда говоришь правду. Однако отчего они только играют, я слышала у вас служит девушка с прекрасным голосом?

— Вы, наверное, говорите о Марте?

— Да, кажется мне называли это имя. Мне можно ее услышать?

— Разумеется, — немного помрачнев отозвалась герцогиня и велела позвать свою воспитанницу.

Когда, через несколько минут, та появилась, придворные встретили ее с большим воодушевлением. Девушка, с достоинством поклонилась своим покровителям, а затем всем присутствующим и встала рядом с музыкантами. Те переглянувшись с ней начали играть кантату и Марта запела. Голос у нее был высокий и сильный и лицо, не слишком может быть идеальное с точки зрения канонов красоты, совершенно преобразилось. Особенно красивы были огромные лучистые глаза, предававшие девушке невыразимое очарование. Пела она с большим чувством и к тому же весьма искусно, так что, когда она закончила, придворные восторженно ей рукоплескали. Даже сам герцог Август, бывший не слишком большим охотником до пения, оставил на минуты свои любимые шахматы и с удовольствием слушал ее. На принцессу ее пение также произвело большое впечатление, и она выразила желание поближе познакомится с ней.

— Как тебя зовут, дитя мое? — любезно спросила Катарина, подошедшую по ее зову девушку.

— Марта Рашке, ваше королевское высочество, — присела та в книксене.

— У тебя красивый голос.

— Благодарю вас, вы очень добры.

Принцесса внимательно рассматривала стоящую перед ней Марту. Платье ее было довольно простое, по сравнению с нарядами прочих дам, однако красивое и хорошо сшитое. К тому же носила она его с природным изяществом, которое не всегда встречается и среди женщин весьма благородного происхождения. Единственными украшениями были довольно простые серебряные серьги в ушах и нитка речного жемчуга на шее.

— Ты что-нибудь споешь нам еще?

— Если вам будет угодно.

— Пожалуйста, прошу вас!

Девушка еще раз присела в книксене и вернулась к музыкантам. Герцогиня Клара Мария, немного нервничающая в последние минуты, совершенно успокоилась и заулыбалась.

— Какой прекрасный голос, — обратилась к ней принцесса, — мне будет не хватать его.

— Вы собираетесь покинуть нас? — удивленно спросила ее герцогиня.

— Простите, матушка, много дел. Хотя моя любезная тетя ведет дела весьма тщательно, мне хотелось бы принимать в них больше участия. Кроме того, я хотела бы навестить Померанию. Вы не хотели бы составить мне компанию, ведь это, кажется ваша родина?

— Да, разумеется, но что вы хотите увидеть в Померании, чего нет в Мекленбурге или Брауншвейге?

— Я никогда не бывала в Дарлове.

— Это чудесный город, но что вы ...

— Я очень хочу узнать, какими достоинствами должна обладать женщина, чтобы в ее честь мужчина назвал корабль. О, ваша воспитанница снова поет, давайте послушаем, у нее такой чудесный голос!

— Вы все знаете? — немного печально спросила Клара Мария, когда Марта закончила.

— Все? Не думаю, — задумчиво ответила ей Катарина, — знаете, если будете писать ему письма, не говорите об этом. Пусть сам догадается.