Науфрагум: Под саваном Авроры - Том первый

Науфрагум:

Под саваном Авроры

ТОМ ПЕРВЫЙ — В страну нераскрытых преступлений

Оглавление

1. Университет в облаках

2. Венский вальс

3. Штурмовики-дилетанты

Глава первая

Университет в облаках

За широким панорамным стеклом медленно прокручивался пейзаж — безусловно, живописный, хотя наблюдатель с тонкой душевной организацией, вернее всего, отметил бы в нем мрачноватые нотки. Невысокие кряжи с редкими скальными останцами густо поросли щеткой темного хвойного леса. В лучах уже невысоко стоящего августовского солнца взблескивали узкие серпы озер или водохранилищ, подпертые замшелыми бетонными плотинами. Развалины по берегам уже покрылись молодой порослью, выглядящей с километровой высоты подобно мху, и оттенки ржавого металла постепенно тонули среди мягких зеленых тонов.

Четко очерченная рыбообразная тень дирижабля солидно переползла узкую долину, скользнула по кирпичным опорам высокого виадука и старым отвалам горных разработок. За ними в склоне загадочно зияли черные дыры входов в шахты и ржавые механизмы, напоминающие с высоты сооружения из дырчатого железного конструктора, которым я играл в детстве.

Смотреть вниз было куда интереснее, чем слушать лекцию, и я даже зашуршал свисавшей из горшка и заслонявшей обзор плетью роскошной актинидии коломикта с оранжевыми цветками. В этом я был не одинок — когда старый Флобер строго кашлянул и заговорил тем голосом, которым обычно выделял параграфы, что непременно будут на экзамене, не менее десятка голов повернулись от окна к грифельной доске, которую стерегли по сторонам совы резного дерева — символы мудрости. Пришлось сосредоточиться и слушать.

— За время обучения и в средней школе, и на первых двух курсах высшей школы вам прочитали немало курсов по истории. Речь шла о первобытности, истории древнего мира, классических цивилизациях, средневековье, Возрождении, новом и новейшем времени. Насколько вы усвоили эти знания — другой вопрос, который мы проясним на ближайших экзаменах, — профессор усмехнулся в седые усы, с удовольствием слушая волну смущенных смешков.

Конечно, Флобер вряд ли мог напугать студентов других колледжей, которые также внимали этой лекции — здесь присутствовали слушатели четырех престижных высших учебных заведений нашей благословенной республики — но нам, студентам Йеля, следовало поостеречься. История никогда не считалась в отечественной системе образования самым востребованным из гуманитарных предметов, но въедливый профессор полагал по-другому. Даже те, кто не интересовался историей вовсе, не рисковали вызвать его неудовольствие. Флобер мог попортить крови на семинаре, вгоняя нерадивых студентов в краску безжалостными комментариями.

— Боюсь, вы нечасто задумываетесь об этом, но окружающий нас современный мир — результат долгих и сложных, порой даже бурных исторических процессов. Далеко не всегда он был таким, каким предстает перед нашими с вами глазами — счастливым и процветающим. Важнейшей вехой стало перемещение просвещенного монархического строя, гармонично дополненного парламентскими традициями, а также лучших аристократических и интеллектуальных элит из охваченного эпидемиями и религиозной враждой Старого мира в Новый, в результате которого и образовалась наша с вами богоспасаемая Либерия. Это дало огромный толчок в достижении всеобщего мира, развития демократии, политических и экономических свобод — но важно помнить, что человечество далеко не всегда пользовалось их плодами. Теперь нам сложно представить, как жестоко раньше люди относились друг к другу, как хищнически они разграбляли природные богатства нашей несчастной планеты. Ныне, в эпоху полного разоружения, мы уже не можем представить себе то безумие межгосударственных войн и насилия, которое, подобно проказе, разъедало мир всего пятьдесят лет назад.

Флобер даже пристукнул кулаком по кафедре, подчеркивая свои слова.

— Счастливое настоящее не должно заставить нас забыть о том, какие неисчислимые жертвы пришлось принести нашей цивилизации на алтарь победы в борьбе против сил зла и регресса. Даже закончившаяся семьдесят лет назад чудовищная и бессмысленная Мировая Война не отвратила безответственных милитаристов от коварных замыслов. Потерпев поражение в первой попытке, они не оставили намерений задушить свободу всех народов мира и погубить робкие ростки демократии. Важно помнить, что мы бесконечно обязаны отважным воинам и полководцам, рачительным промышленникам и талантливым конструкторам. Но даже миллионы погибших не стали достаточным уроком для тиранических режимов Старого Света и их военщины. Началась подготовка к новой агрессии, и невозможно было предсказать, кто вышел бы из схватки победителем, если бы не Науфрагум.

Профессор помолчал, бросил взгляд в панорамное окно, на проплывающие внизу развалины, и продолжил, тяжело чеканя слова:

— То, что случилось на пороге новой мировой войны, ровно пятьдесят лет назад, называют всепланетным катаклизмом, катастрофой Северного Сияния или просто Апокалипсисом. Но я хочу напомнить, что в первую очередь это было преступление. Преступление против человечества. Как еще расценить вызванную руками людей — хотя правильнее было бы сказать, руками безумцев — гибель трех четвертей населения Земли? Более трех миллиардов человек канули в небытие за одну ночь в результате воздействия неизвестного изучения, распространившегося практически на все Восточное полушарие, исключая высокие широты. Можно предполагать, что это изучение имело электромагнитную природу, если судить по наблюдавшимся по всей планете в течение нескольких месяцев после катастрофы северным сияниям беспрецедентной мощности. Виной всему стал неудачный эксперимент с оружием массового поражения, который безрассудно проводили военные Гардарики. Какая ирония, не правда ли? Их убило то, что они готовили на погибель свободному миру и союзу стран, который возглавляла противостоящая им Либерийская империя. К сожалению, эти безумцы вместе с собой уничтожили и все население материка, включая страны, которые сохраняли нейтралитет или были противниками Гардарики. Мы скорбим о невинных душах, но нельзя не видеть в этом определенную историческую справедливость. Лишь чудом не погибнув полностью, человечество получило жестокий урок — нельзя попустительствовать агрессорам, нельзя ждать, пока ядовитые ростки пойдут в рост. Именно тогда был заключен пакт о всеобщем разоружении, навсегда исключивший возможность появления режимов, желающих развязать войну, и установивший на планете долгожданный мир.

Флобер повел рукой в сторону окна.

— Здесь, прямо под нами, печальные руины страны, уничтоженной собственным народом. Развалины вражеских цитаделей, где диктаторы строили свои замыслы, намереваясь задушить свободу всех народов мира; арсеналы, где их рабы ковали оружие; казармы, где они собирали своих солдат. Все это стало историей, все развеяно по ветру. Итак, вы поняли меня? Одна из целей нашего путешествия-экскурсии — продемонстрировать вам воочию следы великой катастрофы, долженствующие послужить предостережением.

Строго обведя взглядом студентов, профессор перевернул страницу и откашлялся.

— А теперь перейдем к следующей теме...

Деловитый скрип перьевых авторучек почти перекрыл легкий гул, доносившийся из вынесенных моторных гондол. Кратко, одними заголовками законспектировав то, что и так мог бы без труда процитировать на память, даже если меня растолкать среди ночи, я поднял голову, потянулся и осмотрелся, пока остальные студенты трудолюбиво записывали. Невозможно было не поражаться роскоши нашего летающего трансконтинентального дворца. В самом деле, разве можно сравнивать хрупкие этажерки аэропланов, истошно визжащие перефорсированными карбюраторными моторами и отхаркивающиеся касторовым маслом, и могучий дирижабль длиной более трехсот ярдов, движущийся плавно, но неуклонно, днем и ночью, небрежно поглощая тысячи миль?

Парящий в небесах уступчатый салон-аудитория почти не уступал размерами старому, украшенному резными готическими башенками и контрфорсами залу в учебном корпусе Йеля, где мы, студенты второго курса, обычно слушали лекции по гуманитарным наукам — надо сказать, даже летом там было весьма зябко. Но сейчас вместо жадно поглощающих тепло каменных стен нас окружали переборки серебристого летучего металла — алюминия, украшенные вышлифованными узорными цветочными гирляндами и арматюрами.

По уху легонько щелкнул бумажный катышек. Я обернулся и исподтишка показал язык рыжей нахальной девчонке — которая, увы, не уставала отравлять мне жизнь с самого розового детства. Алиса, ехидно ухмыляясь, прошептала, наклонившись с соседнего места:

— Витай, витай в облаках. Нахватаешь двоек в третьем семестре, и накрылась твоя магистратура на инженерном факультете. Вдруг не пройдешь по конкурсу? Вот горе-то, вот несчастье будет!..

Опять издевается. На самом деле, та специализация, где я намеревался приложить свои скромные силы после общего курса университета, не была чрезмерно популярной. Ну, скажите, много ли в наши времена найдется желающих возиться с железками, изучать сопротивление материалов и теорию машин и механизмов — зубодробительную науку, носящую среди студентов-механиков устрашающее название 'Тут моя могила'. Думаете, у меня будут там конкуренты? Много найдется желающих? Будет огромный конкурс? Ой, едва ли. Хорошо, давайте будем честны — я прекрасно знаю, что не блещу особыми способностями, но трезвый взгляд на вещи — одно из моих немногих достоинств. Что поделать, раз я обделен художественными задатками, которыми преисполнены окружающие меня однокурсники. Мне не под силу связать пару слов в изящный стих или прозу. Холст и краски (поле, где, кстати, весьма неплохо выступает Алиса) у меня вызывают приступ онемения локомоторных функций пальцев, не говоря уже о фортепианных клавишах или звонких струнах; уроки изящных искусств и музыки — для меня настоящая пытка. Ораторское искусство, красноречивые диспуты — еще хуже. А философия и юриспруденция — вообще, туши свет. Единственная отдушина — естественнонаучные предметы. О, физика! В мире рычагов, импульсов, ньютонов и джоулей душа отдыхает, а кислые лица соседей, с трудом продирающихся через частоколы элементарнейших физических задачек, которые я щелкал как орешки еще в школе, вызывают определенный моральный подъем. К сожалению, на один правильный (по моему скромному частному мнению) урок приходится три неправильных. Альма-матер переполнена адептами изящных искусств и философии, а учебная программа строго настаивает на том, чтобы все выпархивающие в свет птенцы — даже те, кто займется не самыми престижными прикладными и техническими науками — получали основательную гуманитарную подготовку. На то имелись серьезные причины. Кто же не помнит, к каким грустным событиям привело безрассудное увлечение естественными науками, вторжение в области, где человеку не стоило бы распускать руки? Подобное не должно повториться, теперь все будет по-другому — гармоничная личность должна чутко осознавать красоту окружающего мира и то, насколько неразумно пытаться его перекраивать. Разве может это привести к чему-то хорошему?

В целом, я, безусловно, согласен. Но что делать, если меня с пеленок неудержимо тянуло к железкам, начиная с утюгов, неизменно обжигающих, и заканчивая пишущими и швейными машинками, так ловко защемляющих чрезмерно любопытные пальчики? Увы, болезненные уроки не пошли впрок, и отец, скрепя сердце, вместо флейты принес мне игрушечную детскую железную дорогу. О-о-о, это было настоящее чудо, волшебное откровение. Восхитительно сложные переплетения пружинок и рычажков, толкающие увесистые паровозики по миниатюрным рельсам — я пропал для окружающего мира, погрузившись в уютный механический мирок. Следующим моим подвигом стала демонтированная к ужасу матери старинная музыкальная шкатулка. Не падайте в обморок — она была немедленно собрана обратно и стала работать еще лучше (еще бы, дохлая мышь среди молоточков ничуть не улучшает звучания!). Увы, вместо заслуженных, казалось бы, похвал ко мне вызвали доктора. Он похмурил кустистые седые брови, солидно прочистил горло и прописал фитотерапию и музыкальные уроки, долженствующие отвратить ребенка от низменных железок и привить ему любовь к прекрасному. Жизнь моя на время стала нелегка. Хотя барабанить гаммы я научился довольно быстро, полнейшее отсутствие интереса к нотам и неумение отличить фа от ля привело в итоге к сердечному приступу у мадам преподавательницы, и я был изгнан с позором — то есть, с моей точки зрения, получил желанную свободу.

Кого же за это поблагодарить? Мамочка, спасибо тебе за мое нелегкое детство — надо же пристроить ребенка в настолько неподходящее учебное заведение. Ах да, престиж. Ну, конечно, нам, аристократам, потомкам древних родов не пристало марать руки низменными материями. Не то, чтобы фамилия Немиро́вичей котировалась чрезмерно высоко, требуя блюсти фамильную честь до судорог, но все же, несколько затесавшихся в родословную генералов и министров заставляли потомков держать определенную планку.

Я не стал заново излагать все эти соображения Алисе — подружка детства и так была в курсе. Не могу сказать, считала ли она меня блаженным дурачком на самом деле — наверное, все-таки нет, ибо знала, как облупленного, но продолжала со мной общаться. Конечно, никогда не упуская случая подпустить шпильку по поводу моей будущей низменной инженерной карьеры. Сама она, безусловно, могла взирать на меня с сияющих высот юридической специализации. Как она смеялась на прошлой неделе: сделав блестящую карьеру, она сумеет защитить неразумного, когда рухнет сконструированный мною мост, и по мою душу явятся злые законники. Едва ли я стану проектировать мосты — мне все же значительно интереснее движущиеся механизмы, хотя... да ведь и мосты бывают совершенно невероятные. Вот хотя бы этот!

Действительно, внизу неторопливо проплыл соединяющий крутые стенки ущелья железнодорожный мост. По дну ущелья, среди высоких отвалов и порталов тоннельных штреков тоже стелились красные от ржавчины ниточки рельс. Центральная же секция моста выглядела необычно: судя по всему, она могла перемещаться вертикально, как бывает у некоторых разводных мостов. Только там тысячетонная стальная конструкция уходила вверх, чтобы освободить дорогу проплывающим под мостом судам, здесь же она опускалась, попадая точно на поворотный круг, расположенный на уровне земли. Очевидно, таким остроумным способом здесь решили проблему подъема уже нагруженных вагонов на большую высоту. Интересное инженерное решение.

— Опять прилип к стеклу. Что же ты там увидал такое? — лениво поинтересовалась Алиса.

— Ты только посмотри на эти чудеса! Здесь, наверное, только в одном промышленном районе больше железнодорожных путей, чем у нас во всей Либерии. И это еще простые шахты, а ведь нам обещали показать подвесной мост через Айзенэрц-каньон. Смех смехом, а высочайший и длиннейший в мире. Представляешь, до дна ущелья три тысячи шестьсот футов, а длина почти две мили. 'Хандерт Пфейле Брюкке' — одно из семи технических чудес света.

Алиса, похоже, решила подразниться.

— Отличное местечко, чтобы прыгать несчастным влюбленным, которым родители не позволяют воссоединиться. Взявшись за руки... ах, как романтично!

— Не знаю уж, что романтичного ты находишь в лепешках, но только представь, как по мосту пролетали скоростные экспрессы 'Серебряная пуля' — и пересекали континент всего за пять дней, все восемь тысяч миль. Электрические, заметь, а не на паровой тяге. Сто миль в час! В Новом свете никогда не было ничего подобного даже в проекте!

— Хочешь сказать, отмороженные солдафоны обставили самую передовую страну света? Да еще пятьдесят лет назад? Не говори никому, а то на смех поднимут. Гардариканцы ведь только и умели, что строить свои кошмарные пушки и набрасываться на всех соседей без разбору!

— Ну, не знаю. Эти железные дороги, эти шахты — что-то просто невероятное. Десятитомная 'Техническая энциклопедия' на четыре пятых состоит из конструкций, выдуманных и осуществленных в Старом свете. Между прочим, характерные А-образные опоры этого самого моста, про который я толковал, ты уже кое-где видела.

— Где же?

— На заднике во втором акте того самого подозрительного мюзикла, на который меня заставила сходить бабушка. И от которого ты была в таком странном восторге.

— В 'Белой птице' Метерлинка-младшего? Правда?.. — Алиса подняла брови. — А-а-а, вспомнила, кажется. Это когда соратников Императора погубили Электрические змеи? Волшебный был момент, что и говорить. Какая светотехника! Так и стоит перед глазами — круговерть ослепительных вспышек во мраке, извивающиеся полуобнаженные тела, острые фосфоресцирующие клыки... мужественные мускулистые соратники в медных шлемах с плюмажами из перьев и в коротких туниках...

— Вот скажи, почему режиссер изобразил их в виде древнегреческих гоплитов и с голыми ногами и торсами, да еще и заставил намазаться маслом? Совершенно нездоровые ассоциации возникали, честное слово.

— Красавцы, красавцы были!

— Разве что на женский вкус. Змеи-то еще ладно, танцовщицы и в самом деле выглядели неплохо. Двигались профессионально, гнулись, как резиновые, будто без костей. И бросались и жалили красиво — вылитые кобры...

— ...А главное, были должным образом раздеты и трясли телесами. Потому-то тебе и понравилось, — проницательно заметила Алиса. — Не зря же ты хлопал стоя и кричал 'браво!'

— ...Только в этом акте! — несколько покраснев, попытался защититься я. — И потом, в первую очередь я аплодировал исторической достоверности.

— Сочиняй, сочиняй. Что за чушь? Электрические кобры?.. Откуда?! Про морских скатов я слышала, конечно, но электро-змей не бывает, даже мне прекрасно известно.

— ...И это говорит высокохудожественная натура! Зная репутацию Метерлинков — что папаши, что сыночка — неужели не узнала аллегорию?

— Аллегорию чего? Их что там, упавшие провода били током? Что-то я не помню такого из учебника истории. Подожди, там и было всего пол-абзаца, что-то вроде: 'спасательному отряду пришлось преодолеть множество опасностей, включая пожары и обвалы, в которых погибли почти все соратники Императора, кроме наследника Максимилиана...'

— Да уж, зубрить учебник ты умеешь. Правда, подумать дальше своей головой или поинтересоваться глубже тебя уже не хватает. Впрочем, в данном случае вина не твоя — даже у Моммзена и Бергсона в 'Истории Науфрагума' тема практически не раскрыта. Ни Император, ни Максимилиан про путешествие не распространялись. Можно понять — по сравнению с ним переправа через Стикс выглядит катанием на лодочке в парковом пруду. Представь уничтоженную страну, где тебя встречают лишь миллионы мертвецов...

— Бррр... — поежилась Алиса. — Опять тебя понесло в самые затхлые подвалы истории. Но не старайся меня запутать, я отлично все слышала. Раз ни император Траян, ни Максимилиан ничего не рассказывали, откуда взялись электрические кобры? Богатая фантазия Метерлинка-младшего?

— Ты удивишься, но нет. Теперь я могу сказать точно... и кстати, — я задумчиво взялся за подбородок, — ... а откуда он-то мог об этом узнать? Сразу и я не понял, просто еще не успел дочитать до этого места... ммм...

— О чем узнать? Э-э-эй, проснись!.. — Алиса потянула меня за рукав.

— ...О том, что в действительности произошло на мосту 'Хандерт Пфейле Брюкке', — я со значением поднял палец. — Чтоб ты знала, когда спасательный отряд добрался дотуда, выяснилось, что все еще хуже, чем на предыдущем перегоне. Раньше-то пути просто перегородил догорающий скорый поезд, который врезался в товарный состав из цистерн с газойлем. Кошмарная мясорубка и пожар, написано, что пахло, как... как на кухне, где хозяйка пережарила свинину. И, представляешь, император молча вышел вперед, надел противогаз и потащил ручную дрезину через пламя. Остальным стало стыдно и ничего не осталось, как следовать за ним.

— Фу, нашел, о чем рассказывать перед обеденным перерывом... — Алиса сморщила носик, но в глазах ее загорелся интерес. — ...Ну, это было же до моста, так? А что потом? И где змеи?

— Слушай дальше. Через несколько миль был мост. Что-то выглядело неправильно, и осторожный Максимилиан отправил вперед двойку разведчиков-си́тков. Стоило им отойти от входного портала на пару сотен футов, как их убило блуждающими токами. И выглядело это именно как бросок электрической кобры — ослепительный зигзагообразный разряд прыгнул со стального пилона и ужалил насмерть. Тела обуглились так, что разведчиков невозможно было опознать.

— Ужас! Получается, электрические змеи — аллегория этих твоих... блуждающих токов?

— Почему моих?

— Это же ты про них разузнал откуда-то и теперь гордишься, что вся остальная публика не в курсе... так постой, выходит, и дальнейший сюжет Метерлинк-младший не из пальца высосал?..

— Ну, если ты про содом и гоморру, которые он устроил дальше...

— ...А-а-х, подумать только, — жарко зашептала Алиса. Видимо, ее воображение опять захватили те фантасмагорические образы. Глаза подернулись романтической поволокой. — ...Неужели Император и взаправду вот так величественно зашагал вперед, на Электрических змей? В лавровом венке, с мускулистым обнаженным торсом, звеня цепями...

— Эй, брось свои эротические фантазии. Траян действительно пошел первым, и даже цепи были...

— ...Правда?! Вот видишь!!!

— ...Он надел водолазный трехболтовый шлем, резиновую рубаху и резиновые боты, как у электрика, и потащил за собой цепи для заземления. В точности как Геракл. Крепкий был мужчина, не отнять.

— Для заземления?.. Это как?

— А вот так — искрило, как при электросварке. Но никаких обнаженных торсов и лавровых венков. Императору удалось снять электростатику и разрядить мост, и уже в самом конце его все-таки обожгло разрядом и выбросило с моста, он повис на замотавшейся цепи, и тогда...

— Точно!.. В мюзикле его спас тот красавец, которого играл Фелицио Рунка. Как его... лейтенант Ромеро, что ли? И потом наследник, принц Максимилиан, приревновал его к отцу, потому что сам неровно дышал к Ромеро...

— ...А вот за эту гомосятину разбить бы Метерлинку рожу. Все наврал, мерзавец!

— Неужели? — Алиса обиженно надула губы. — Но это же так романтично... и так модно!..

— ...В гробу я видал эту вашу романтику мужской любви! Паскудник просто решил поиграться — мало ему галлюциногенных танцев, так еще и восторженных девочек решил привлечь своими погаными намеками. Что вы вообще находите в обнимающихся мужиках?!

— Не в мужиках, а в возвышенных утонченных юношах! Находим тонкость, нежность и изысканность запретных чувств, вместо вашего традиционалистского скучно-гетерогенного волочения за юбками! А-а-а, тебе все равно не понять, ты старомодный, как Ноев ковчег.

— Наверное. Потому-то даже танец Кокаинового пузырька с антропоморфным Шприцом из следующего акта меня не заставил визжать от восторга.

— Но это же такой постмодернизм! Просто чудо, как пикантно!

— Тьфу! Вот как вернемся, все же соберусь и вызову писаку на дуэль, или хоть окна ему в особняке побью, — прорычал я.

— Поэты не живут в особняках!

— Ну, в мансарде побью.

— А что ты так возбудился? В принципе, я соглашусь, что большая часть мюзикла — наркотический бред, мистерия и фантасмагория, но чем он тебя лично так обидел?

— Знала бы ты, кого он вывел под этим слащавым лейтенантом Ромеро, не удивлялась бы.

— И кого же?

— Деда, деда моего! Чтоб ему провалиться, твоему Метерлинку!

Алиса вытаращила глаза.

— ...Д-деда?

— Ну да!

— Это... мужа бабушки Виолетты? Который умер совсем молодым, и никто никогда его не видел? Но, погоди, кажется, она сама мне как-то обмолвилась, что тот твой дедушка простудился и умер от горячки.

— Я и сам что-то такое вспоминаю — интересовался про него еще малышом. Видимо, тогда она решила не объяснять ребенку такие сложные вещи, и сочинила отговорку. Но теперь вдруг выясняется, что все было совершенно не так. Представь, какой сюрприз — узнать, что дед участвовал в том самом злополучном походе.

— ...И оказался одним из соратников Императора и наследника?

— Выходит, так.

— Чудеса! Так лейтенант Ромеро — это как раз он? И это они самозабвенно танцевали с принцем Максимилианом — обнаженными, в лунных лучах, среди кружащихся лепестков роз?.. — Алиса молитвенно сложила ладони и ненатурально закатила глаза, изображая экстаз.

— Тьфу! Сейчас оттаскаю за ухо, — яростно зашипел я, а она покатилась со смеху.

— ...Ну ладно, ладно! Посмеяться уж нельзя. Раз на свет все же появились Святослав Немирович — твой папочка, и наследник принца Максимилиана — Ричард Тюдор, я охотно поверю, что дедушки и в самом деле придерживались традиционной ориентации. А Метерлинк-младший перекушал своих творческих грибочков и был к ним несправедлив. Или, может быть, просто не в курсе событий?

— Черт его знает, в курсе или не в курсе, но насчет отношений дедушки Гойко и принца Максимилиана он все поставил с ног на голову. Вряд ли там были страстные танцы. Уж скорее они волками смотрели друг на друга. На самом деле, представь себе, они соперничали за руку бабушки Виолетты. И легко догадаться, что принц остался с носом. Еще до похода, разумеется.

— Ничего себе! — ахнула Алиса. — Слушай, а бабушка Виолетта не нафантазировала, случайно? Принцы к ней в очереди стоят... не много ли чести?

— Вот об этом я узнал вовсе не от нее, так что вряд ли. Кроме того, она в молодости действительно была популярна, и, видать, неспроста. Ведь не стал бы весьма известный, а некоторыми именуемый даже и великим Дюрер просить ее позировать, будь она уродиной? Можешь, между прочим, сходить в галерею изящных искусств Конгресса и полюбоваться. Бабушка там в виде нимфы. Несколько раздета, что есть, то есть.

Алиса удивленно расширила глаза.

— Не знала.

— Вот теперь знай и цени славный род Немировичей, — с некоторым самодовольством заметил я, но потом добавил, — ...и Спенсеров, конечно. Бабушка ведь из них. А принцы, как видишь, нам по колено. Не стал бы дедушка с ним лизаться, как выдумал этот чертов писака.

Правда, Алиса уже не слушала — ее воображением снова завладела тема страстей, кипевших полвека назад.

— Получается, простой лейтенант бортанул принца? Да еще столь великолепного, как Максимилиан Тюдор?

— Ага. Видать, и дедушка Гойко был не промах. Жаль, что мне не довелось подергать его за седую бороду.

— А если бы бабушка решила по-другому, в твоих жилах текла бы кровь Тюдоров?

— Не исключено.

— И ты так легко об этом говоришь! А я же всегда мечтала, чтобы за мной ухаживал принц! — схватилась за голову Алиса. — Придется записать в длинный список разочарований, которые ты мне доставил, противный!

— Ну, извини. Тем более что это был бы уже кто-то совсем другой, — хмыкнул я. — Да и все равно, ухаживать за тобой не собираюсь.

— Конечно, у тебя ведь полно более важных дел, — презрительно фыркнула Алиса. Кажется, она слегка обиделась. — Копаться в никому не нужных делах минувших лет и наезжать на модного драматурга. Ну и что, что авангардист? Может быть, он так видит! Вообще, что-то мне сомнительными представляются твои рассказы. Откуда ты взял, что все было так, а не иначе? Я ведь правильно поняла, что тебе не бабушка Виолетта рассказала? Может быть, Метерлинк-младший и прав был? Разведчики ведь и вправду поджарились.

— Я бы на твоем месте не стал иронизировать. Такой смерти врагу не пожелаешь.

— Да это же были не красавцы лейтенанты, и даже не принцы! Кому интересны какие-то разведчики, да еще и из туземных войск?

— Что-то имеешь против туземцев или ситков? Они отличные ребята.

— Ага, кому и знать, как не тебе, — сморщилась Алиса. — На мой взгляд, ты многовато с индейцами якшался, раз привык к их запаху! И с индианками.

— Запах ей не нравится, видали! — рявкнул я, едва сдерживая внезапно вспыхнувшую ярость. — Многие креолки и индианки дадут сто очков вперед зловредной высокомерной стерве вроде тебя.

Алиса, похоже, заметила, что я рассердился не на шутку, и сбавила тон, заговорив с ноткой виноватости.

— Ну, прости, если обидела твоих ненаглядных ситков. Не думала, что ты так близко к сердцу примешь. Они же и правда мажутся медвежьм жиром и редко моются.

— Да ну тебя, — махнул я рукой, раздраженно отвернулся к окну, за которым все так же прокручивалась в туманной дымке странная, огромная и пустынная страна со скалами, терриконами и шахтами... и вдруг неожиданно встретился глазами с девушкой, которая смотрела на меня со следующего полуциркульного ряда парт, ступенькой выше нашего.

Густые волосы цвета спелой пшеницы, водопадом ниспадающие до тонкой талии, гордая посадка головы, прямой взгляд огромных зеленых глаз. Она была не из нашего колледжа, и по черному с золотом форменному пиджачку я узнал Пембридж. Незнакомка смотрела на меня пристально, не отводя глаз, со странным выражением. Не понял. Чем это скромный студент Йеля мог привлечь такое внимание? Мы с Алисой слишком громко шептались? Почувствовав неловкость, я поежился и отвел взгляд, повернувшись к кафедре, откуда Флобер продолжал свою речь.

Наполняющие амфитеатр студенты в разноцветных форменных мундирах внимали преподавателю без особого интереса. Среди зеленоватых цветов Токсфорда, серых оттенков Йеля и лазурных — Китона благородно выделялись вкрапления черных униформ Пембриджа. Студентов этого колледжа было меньше, чем остальных. Впрочем, и не удивительно, ведь Пембридж представлял собой гнездо высшей аристократии нашей богоспасаемой республики, которой — по идее — не полагалось бы при парламентском демократическом строе иметь такой вес и так задирать носы. Времена империи миновали, но, как и полвека назад, во власти заправляют все те же люди. В обычные времена нам не пришлось бы вот так вот, панибратски перемешаться с заносчивыми пембриджцами, но тем-то и хороши семинарско-экскурсионные циклы, что в путешествии волей-неволей сближаются не только наши собственные учебные группы, но и студенты разных колледжей. Демократия в действии, так сказать. Не то, чтобы на великолепном 'Олимпике', вмещающем миллион кубометров гелия и имеющем грузоподъемность в тысячу тонн, было тесно. Великолепные парадные залы, ресторан-оранжерея, двух или четырехместные каюты со всеми мыслимыми удобствами, прогулочная палуба с фонтанами — невероятная роскошь дирижабля поражала воображение даже выходцев из аристократических фамилий средней руки, вроде нас с Алисой. Но общие лекции и семинары, совместные трапезы в пронизанном солнцем и воздухом стеклянном пузыре ресторана-оранжереи, где под прозрачным полом проплывали незнакомые пейзажи, вечерние рауты и балы — хочешь, не хочешь, лицеисты разных колледжей начинали общаться, оставив на время свою гордыню и спесь. Даже пембриджцы уставали фыркать на токсфордцев, китоновцев и йельцов и задирать носы — в конце концов, две недели, проведенные в одних и тех же аудиториях и залах, привели к заметному смягчению нравов.

Мелодичный звонок отметил конец академического часа, посвященного новейшей истории, и мы с Алисой в потоке других студентов вышли в высокий вестибюль.

— Слушай, а ты не в курсе, случайно, что это за девушка в пембриджской форме сидела у нас за спиной? Так странно смотрела, я уж подумал, что у меня на лице что-то. Если бы не помнил точно, что не дремал на лекции, то решил бы, что ты меня опять разрисовала тушью и помадой.

— Студентка из Пембриджа? Смотрела на тебя?.. — удивилась Алиса. — Я не обратила внимания. Но если бы и обратила, тут столько незнакомых лиц, куда уж там запомнить. Да и не привиделось ли? Сдается мне, Зо́лтик, вокруг тебя слишком много фантазий в последнее время. То за бабушкой принцы ухаживают, то с самого незнакомки глаз не сводят... неужели к вечеру скажешь, что в гарем прием закончен, кто не успела, та опоздала? — со странной задумчивостью во взоре протянула она.

— Какой, к черту, гарем?

— Ну-у, такой, уютненький, не большой, и не маленький... штучки на четыре или пять...

— По-моему, ты бредить начала от переутомления, Алиска. Я тебе про вполне конкретные вещи, данные в ощущениях, а ты про каких-то стародавних принцев, про какие-то гаремы.

-...Или про принцесс. Вот скажи лучше, тебе бы хотелось, чтобы в тебя влюбилась принцесса?

— Зачем?

— Что значит, 'зачем'?

— Зачем какой-то гипотетической принцессе в меня влюбляться?

— А зачем люди вообще влюбляются? Сердцу не прикажешь, и все такое... нет, ты не сбивай меня, глупый! Я имела в виду, что любому мужику наверняка было бы лестно, если бы на него обратило внимание существо, неизмеримо высшее, чем сам он, волосатый, вонючий и похотливый. Заполучить принцессу в свои грязные лапы — это же лучший способ самоутвердиться! Скажи еще, что нет!..

Интересно, откуда в словах Алисы эта горечь? Отчего она так злится? Можно подумать, какая-то принцесса перебежала ей дорожку.

— Это взгляд слишком односторонний, знаешь ли. Если посмотреть чуть пошире, то принцесса, как важное и ответственное лицо, не должна бы снизойти к кому попало. А уж если, паче чаяния, снизошла, то будь добр — соответствуй. Боюсь, вместе с принцессой на голову свалится и изрядная ответственность. Придется ей, в конце концов, помогать в государственных делах — а это изрядная морока. Так что я — пас, как странно тебе бы это ни казалось.

И снова у меня не получилось прочитать загадочный взгляд, которым меня смерила Алиса. Нет, напрасно я ее обзываю пустоголовой, какие-то сложные мысли иногда зарождаются и в ее рыжей голове.

Обеденный салон дирижабля, в отличие от чопорного парадного конференц-зала, не столько поражал великолепием, сколько очаровывал уютом. Двухсветный зал напоминал тропический сад. Расположенные на разных уровнях альковы со столиками, окруженные перегородками, сплетенными из усеянной яркими цветами живой лозы, позволяли уединяться небольшими компаниями, а щебет крошечных попугайчиков и звон струек небольших декоративных водопадов и фонтанчиков приглушал голоса, обеспечивая приятную конфиденциальность. Неслышные стюарды и стюардессы в белоснежных мундирах моментально пополняли запасы деликатесов, на которые обращали свое благосклонное внимание изголодавшиеся от сухой науки студенты. Впрочем, пищей духовной здесь нисколько не пренебрегали — за шелестящим ароматным занавесом из зеленого плюща выводила романтические трели скрипка, а в противоположном алькове какой-то студент с длинными серебристыми волосами, опустившись на колено перед тонкой брюнеткой с огромными темными глазами, с жаром декламировал что-то, кажется, из Китса:

О, если б вечным быть, как ты, Звезда!

Но не сиять в величье одиноком,

Над бездной ночи бодрствуя всегда,

На Землю глядя равнодушным оком —

Когда не греет хладный мой очаг

И безотраден мыслей хоровод,

'Глаза души' — унылый саркофаг —

Лишь бренность мира видят в свой черед, —

Надежда, возроди угасший пыл

Легчайшим взмахом серебристых крыл!

Право, находиться здесь, в артистической атмосфере, сдобренной ароматом романтики и поэзии, было куда приятнее, чем в соседнем курительном салоне, куда меня едва было не уволок приятель Бернар. Истые джентльмены не мыслят себе отдыха без кожаных диванов и столиков под зеленым сукном. Там преимущественно восседали надутые от сознания собственной важности и благородства пембриджцы — вылитые состоятельные кроты, ведущие глубокомысленные беседы о биржевых курсах и скаковых лошадях — а так же те, кто желал быть на них похожим. Уж простите, я выбрал более дружественную атмосферу, поскольку на студентов и студенток факультетов искусств Йеля смотреть было все же несколько приятнее. Поэтому я позволил Алисе утащить себя в салон-ресторан.

Все вышло, как я и думал. За одним из столиков, пристроившимся под развесистыми ветвями цветущего душистого жасмина, Алису поджидали подружки. Поскольку в стенах родного колледжа я не имел привычки обедать вместе с Алисой — да и далековато было бы добираться от моего инженерного корпуса — то был знаком с другими студентками лишь мельком, по редким случаям, когда случайно натыкался у ворот на звонко щебечущую стайку девушек с факультета искусств. Если так случалось, Алиса ловко перехватывала меня и даже пару раз умудрилась затащить в ближайшую кофейню. Надо думать, чтобы продемонстрировать подругам дивное, редкое существо с самого малочисленного факультета, где царил строгий патриархат — студента-механика. Среди прочих студентов мы пользовались славой замшелых отшельников и угрюмцев. Стоит ли удивляться тому, что в ответ на шушуканье, сдавленные смешки и только что не тыканье в меня пальцами однокурсниц Алисы, одетых в пиджачки с эмблемами, изображающими арфу, лиру или весы, я чувствовал себя на чужой территории, испытывал по большей части раздражение и старался как можно скорее улизнуть. Положа руку на сердце, не могу сказать, что мне претит женское общество, но я бы, конечно, предпочел выбирать время, место и собеседниц самостоятельно. Или хотя бы не выглядеть загадочным заморским зверьком в клетке, интерес к которому Алиса умело использовала, чтобы придать себе веса в глазах подруг. Наверное, я мог бы вести себя и более дружелюбно, если бы у нас нашлись хоть какие-то нормальные темы для разговора, но — увы. То, что интересовало девушек из круга Алисы, как правило, мне было чуждо и безразлично.

С другой стороны, сейчас ситуация несколько изменилась. Общий приподнятый, я бы даже сказал — курортный настрой заставлял смотреть на вещи несколько проще. В конце концов, среди подружек Алисы было несколько весьма симпатичных девушек, и, если иметь дело не со всеми сразу, я бы, пожалуй, не отказался пообщаться с некоторыми из них поближе. Вот, к примеру, стройная голубоглазая брюнетка Марке́тта Дюранд. Слегка волнистые черные локоны выгодно подчеркивали очень белую кожу. Тонкая и изящная, она щебетала несколько реже и тише, чем другие подружки, и, возможно, именно этим привлекла мое внимание.

Сейчас она как раз улыбнулась мне вместе с двумя другими алисиными подружками, когда рыжая захватчица втащила меня в уютный альков со столиком, на котором уже возвышались пирожные, тортик, кофейник и чашечки полупрозрачного мейссенского фарфора.

— Девочки, надеюсь, вы не станете возражать против общества Золтана? Чудовищно неловко вас стеснять, но я просто обязана вырвать его из когтей унылого джентльменства! Мало того, что его там заставят бесцельно погубить пару часов драгоценной молодости, так еще и своими сигарами провоняют, а я этого совершенно не переношу.

Вот в чем дело. Впрочем, это и естественно — Алиса беспокоилась в первую очередь за себя. Я не придавал таким мелочам особого значения, но вот ее буквально тошнило от запаха табачного перегара. Ладно, как видите, я и не пытался сопротивляться. Даже считая ее излишне нахальной и временами нестерпимо настырной, в данный конкретный момент я не собирался обижать подругу детства отказом.

— Конечно, мы не против, дорогая! — воскликнула Цирцея Эффенбах, высокая девица с соломенными волосами. — Мы же знаем, как ты ценишь господина Немировича! Даже если б и не знали, то догадались бы — в самом деле, нюхать табачную гарь ужасно неприятно. Особенно с интимно-близкого расстояния.

— Ах, не выдумывай, Цири! — отмахнулась Алиса. — Просто за ним некому присмотреть, поэтому и приходится мне влачить нелегкий крест. Хотелось бы знать, за какие грехи?..

Мне бы тоже хотелось. Впрочем, шанс прояснить этот момент будет — нужно просто спокойно присесть и слушать. Чего-чего, а страдать от натянутого молчания, как за столиками клуба джентльменов, здесь не придется. А что еще лучше, от меня не потребуется практически — лишь пару раз кивнуть и поддакнуть. Естественно, девяносто девять процентов болтовни будет посвящено шляпкам, цветочкам, кошечкам, пуделям, любовным романам и синематографу, так что нужно сразу настроить фильтр — то есть, попросту пропускать мимо ушей практически все ...

— ...Но все же, какие комфортные и удобные эти воздушные корабли! — продолжая прерванную нашим с Алисой появлением беседу, защебетала Элиза Эрсте́д, немного полноватая, но вполне симпатичная на мой взгляд особа, обладательница множества блондинистых кудряшек. — Наверное, и необычайно безопасные, как вы думаете? Ведь в небе нет даже айсбергов, о которые он мог бы разбиться, как 'Титаник'! Правда, и романтической истории не получится, хи-хи!..

Хм, удивительно. На этот раз обсуждаемая тема не была столь унылой. Я бы и сам не прочь поговорить о дирижаблях. Но, пожалуй, не в аспекте романтических историй с утопающими в ледяной воде влюбленными.

— Неужели? А я слышала, что в прошлом году дирижабль потерпел аварию, и как раз над Гардарикой. В газетах, правда, ничего не было, — заметила Маркетта, подтвердив репутацию самой эрудированной среди подружек. — Все же мы слишком высоко, чтобы это не действовало на нервы.

— Будет тебе! Если не было в газетах, значит, ничего серьезного и не случилось! Дорогая, ты же не думаешь, что что-то может заставить выбиться из графика этот летающий город? Здесь ведь даже не укачивает, в отличие от пароходов.

Не хотелось бы соглашаться с Элизой, страдающей поспешностью оценок, но 'Олимпик' действительно доказал, что по праву занимает место одного из безопаснейших лайнеров либерийского воздушного флота. Двадцатое кругосветное путешествие — как ни крути, это о чем-то говорит. Я слышал про аварии и катастрофы старых дирижаблей, но большая часть из них произошла с военными цепеллинами во время боевых действий, а часть с теми, что были накачаны пожароопасным водородом, а не гелием, как ныне. В любом случае, те дирижабли были намного меньше. С инженерной точки зрения можно смело предположить, что количество наконец-то перешло в качество, подобно тому, как подросшие от каравелл до размеров того же 'Титаника' трансатлантические суда неизмеримо прибавили в безопасности. И печальная судьба последнего — лишнее тому подтверждение. Чтобы действительно угробить подобное величественное сооружение, уже мало воздействия сугубо природных факторов, требуется серьезная человеческая ошибка. Пусть исключать ее полностью нельзя, но статистика убедительно подсказывала — да, современные дирижабли весьма и весьма надежны и безопасны. Кивнув своим мыслям, я потянулся и налил себе кофе.

— На твоем месте, Элиза, я бы так не расхваливала местные удобства, — хмыкнула Алиса. — В моей каюте есть только умывальник, а чтобы понежиться в душистой ванне, приходится идти в термы.

— Надо было тебе выйти замуж за принца, — хихикнула Элиза. — В люкс-апартаментах есть и ванна, и две спальни, и гостиная, и даже индивидуальный балкон.

— Чтобы насладиться этой роскошью, даже замуж выходить не обязательно, — интригующе понизив голос, намекнула Цирцея. — Говорят, вторая спальня в апартаментах принца Якова вовсе не пустует. Напомню тем, кто не в курсе — он не женат.

— Правда?! А кто же, кто там?.. — подпрыгнула Элиза. — Не томи, рассказывай скорее!

— Некая высокая дама в длинном плаще и вуали. Неопознанная, конечно. Я слышала, что она проскользнула еще в сумерках, до того, как на борт начали подниматься другие пассажиры. Странно, ведь все думали, что у него сейчас роман с какой-то трансильванской певичкой.

— Ах, как 'романтично'! — скривилась Алиса. — Уж простите несовременность и замшелость, но я не очень-то одобряю такие отношения. И вообще, ты так сразу и поверила, дорогая? Неужели Яков настолько опустился? Честно говоря, я считала его достойным и незапятнанным человеком. Даже наша разнузданная пресса о нем отзывается с уважением, между прочим.

— Ничуть тому не удивлена, — заметила Маркетта, меланхолично крутя на запястье тонкий серебряный браслет с часиками. — Надеюсь, вы не читали о новом скандале в Сенате, на прошлой неделе? И лучше не читайте, чтобы не терять веру в человечество. На фоне развращенных сенаторов принц выглядит ангелом во плоти.

— О да! Так красив, так чист, так благороден! Стоит взглянуть, и сердце трепещет, вот-вот выпрыгнет из груди!.. — сложив руки и устремив глаза к небесам, пропела Элиза. — Ах, эти кудри чистого золота, ах, эти дивные глаза!..

Цирцея засмеялась и подтолкнула ее локтем.

— Уж ты, наверное, не отказала бы принцу, если бы попала под его благосклонный взор?

— Как ты можешь задавать такие вопросы благовоспитанной девушке! Конечно же... — Элиза приложила наманикюренный ноготок к пухлым губам.

— Конечно же?..

— ...Конечно же — нет! Разве нашлась бы девушка, что не готова пасть к его ногам?!

Черноволосая Маркетта покачала головой и покосилась на меня с извиняющейся улыбкой.

— Ах, Лиз, потише. Не то может создаться неверное представление о благовоспитанных девушках. Впрочем, в отношении Якова с тобой можно согласиться. Стоит на него взглянуть, и в самом деле чувствуешь доверие. Да и о текущей в его жилах благородной крови нельзя забывать — вспомни великих предков.

— Ах да! — кивнула Цирцея. — Совсем о них забыла. Спасибо Флоберу, что напомнил. Хотя далеко не все испытывают удовольствие, называя их великими.

— Боже мой, так мы скоро пожалеем о том, что династия Тюдоров отреклась от престола, — сокрушенно добавила Алиса. — Республика республикой, но ведь наши нынешние выборные правители выглядят мелкими и жалкими по сравнению с настоящими, суровыми монархами. Те уж как взваливали бремя ответственности, так и несли его всю жизнь. Разве найдешь среди консулов или сенаторов героев — хотя бы как император Траян? Даже с юридической точки зрения, что делает человека ответственным, контракт на четыре года, или на всю жизнь?

— Я слышала, что сенат решил отменить празднование дня коронации первого из Тюдоров, как излишне монархический выходной, — с легким осуждением напомнила Маркетта. — Его ведь и так давным-давно праздновали скромно и без размаха, кому он мог помешать?

— Еще бы! Наверняка им хотелось бы помнить лишь день Отречения, когда власть упала в руки — делайте все, что пожелаете. Словно строгий отец семейства внезапно обратился и ушел в монастырь, оставив прыщавого отпрыска на хозяйстве, — поддержала Алиса.

— Слышали, кстати, там опять заминают коррупционный скандал. Фу!

— Да и с эстетической точки зрения разве сравнишь упитанных лысых боровов во фраках с величественным монархом на престоле? — вздохнула Элиза и мечтательно протянула: — Как дивно выглядел бы принц Яков в горностаевой мантии!

— Вот только кто составил бы ему пару? — ехидно поинтересовалась Алиса. — Монарху нужна королева, но уж на таких, как вы, он точно не взглянул бы.

— Фу-у-у-у! — все три подружки синхронно показали ей языки.

— Противная ты, Алиса, — надула губы Элиза.

— Вот-вот, — поддержала ее Цирцея. — Я это тебе еще припомню.

Маркетта, напротив, примирительно улыбнулась.

— Не то, что бы мы всерьез верили... но нельзя же разбивать девичьи надежды так жестоко. Подумай, мы ведь можем утратить уверенность в себе. Что ты будешь делать, когда подруги наложат на себя руки?

— Ладно, ладно... — Алиса помахала в воздухе ладошкой. — Но мне вдруг и в самом деле стало интересно, кого бы вы сочли достойной воссесть рука об руку с принцем?

Элиза наморщила чистый лоб.

— Никто не годится. Даже самоуверенные красотки со старших курсов.

— Синдром собачки на сене? — усмехнулась Алиса.

— Чтобы нам было не обидно, нужна настоящая звезда, — предложила Цирцея. — Что вы скажете о Лерилин Лонро?

— Ах, что ты говоришь, Цири! Ведь ей уже под сорок, — поморщилась Элиза. — И вообще, легкомысленные актрисы тут совершенно не при делах. Будто не знаешь, чем там занимаются за кулисами. Поставить их рядом с блистательным принцем? Да ты смеешься.

— Хммм, тогда кого же?

— В стародавние времена дело решили бы перебором подходящих принцесс в окрестных королевствах, — подбросила идею Алиса. — Только теперь не осталось ни королевств, ни принцесс. Дочки нексиканских президентов, которые сменяются каждый год, не считаются.

— Если взглянуть с чисто эстетической точки зрения, то далеко искать не требуется, — меланхолично заметила Маркетта. — Неужели можно найти кого-то лучше, чем...

— ...Конечно! — перебила ее Цирцея. — Как мне сразу в голову не пришло?..

— И, между прочим, самая что ни на есть принцесса, — добавила Элиза. — Признаюсь вам, девочки, к ней даже я не осмелилась бы ревновать.

Ага, кажется, даже я догадался. Впрочем, если я прав, то это не моя заслуга, а Алисы.

— ...Чем Грего́рика Тюдор, — договорила, наконец, Маркетта. — По-моему, более идеальной пары и представить себе нельзя. Ужасно жаль, что они родные брат и сестра.

— Еще бы! — вздохнула Элиза. — Ах, как дивно они смотрелись бы на тронах, рядом друг с другом, с венцами на золотых волосах...

— Предлагаю объявить общенациональный референдум и реставрировать монархию, — деловито подытожила Маркетта.

— Мадемуазель Дюранд, позвольте пожать вашу мужественную... то есть женственную руку!.. — воскликнула Алиса, вскочила и, перегнувшись через столик и схватив тонкую ручку черноволосой подруги, с преувеличенным поклоном затрясла ее.

Она явно перестаралась — замочек на серебряном часовом браслете, случайно прижатый пальцем, расстегнулся, и наручные часики, сверкнув стеклышком, булькнули в кофейник, на котором почему-то не оказалось крышки.

Я уже приготовился хохотнуть, но, судя по тому, как Маркетта ахнула, и, изменившись в лице, вырвала руку и схватила кофейник, ей было совершенно не до смеха. Заглянув внутрь, она застонала, и, кажется, уже готова была в отчаянии запустить в горячую черную жидкость тонкие белые пальчики, когда я быстро протянул щипцы для сахара.

— Прошу.

Подобная услужливость не в моем стиле, но, если вспомнить, кто именно оставил кофейник незакрытым...

— С-спасибо... — секунду спустя утопшие часики вернулись на свет божий, обтекая ароматной кофейной жижей. Хозяйка торопливо вытерла их салфеткой, поднесла к дивно очерченному белоснежному ушку, потрясла, покрутила заводную головку — тщетно. Секундная стрелка безнадежно замерла.

— П-прости, пожалуйста... — неловко проговорила Алиса. — Я не... я не хотела...

Теперь на глазах мадемуазель Дюранд уже отчетливо блеснули слезы.

— Я прощу, но что с того толку!.. Ведь это подарок отца... на прощание...

Даже я слышал печальную историю о том, как быстро туберкулез свел в могилу известного литератора, Марселя Дюранда. Господи, Алиса, как можно быть такой неуклюжей?

— ...Какой ужас, — потрясенно пробормотала Элиза. — Представляю, как там слиплись все пружинки. Кофе — это же оружие массового поражения, не хуже гардариканского. Стоит посадить пятно на светлый шелк, и платье можно выкидывать, даже самые опытные прачки не возьмутся отстирать.

— Маркетта, милая, мне так... так жалко.

С ужасом осознав, наконец, что именно натворила, Алиса беспомощно огляделась, и почему-то уставилась на меня. Я отвел взгляд. Не хватало еще встревать — потом еще и виноватым окажешься.

— Золтик, ты же починил матушкины часы, когда братишка смазал их сливочным маслом с крошками. И тебе было-то всего тринадцать лет.

Ну вот, начинается.

— Тогда у меня были инструменты, кальцинированная сода и вибромашинка для мойки.

— Но у тебя же всегда в кармане железочки и отверточки, — сложив ладони, Алиса заговорила настолько жалостливо, что растопила бы самое ледяное сердце. Но я решил проявить твердость. Если сама виновата, то сама и расхлебывай... или готовься заплатить настоящую цену. Правда, ситуация начала ухудшаться — Маркетта, оставив бесплодные попытки реанимировать часики, тоже подняла на меня полные слез глаза.

— Отвертки отвертками, но я не настоящий часовых дел мастер. Механизм тут тонкий, а кофе, между прочим — мокко, с шоколадом. Никаких гарантий. Лучше отдать профессиональному часовщику. Хотя... за пару дней шоколад так схватится, что и ему придется постараться...

— Ну, пожалуйста, Золтик, — заныла Алиса. — Что тебе стоит? Ты же умеешь, не вредничай! Цену набиваешь? Благородный человек, между прочим, так никогда не поступит, не откажется спасти терпящую бедствие леди!

— Ага, вот так и знал, — скривился я. — Немедленно начинаются упреки. В тот раз, между прочим, тоже был настоящий шантаж. Забыла, чем грозилась, если не починю мамочкины часы, которые ты бросила где попало? А я вот прекрасно помню.

Еще бы. Мне пришлось подчиниться, иначе весь мир узнал бы о том, чей именно ракетный снаряд разбил стекло в торцевой стенке цветочной оранжереи соседской усадьбы, просвистел двадцать ярдов внутри и вылетел наружу вместе со вторым стеклом. Обратите внимание, точка старта находилась в сорока ярдах восточнее оранжереи — таким достижением реально можно было гордиться. Но тогда мне пришлось претерпеть немалые унижения, ведь опасная тема поднималась еще трижды, и всякий раз приходилось расплачиваться, чтобы не допустить ненужной огласки и не расстроить матушку Алисы, которую я и по сей день очень и очень уважаю. Нет, сейчас Алиска так просто не отделается. Не хотелось бы представать перед ее однокурсницами человеком черствым и жестоким, но справедливость должна быть восстановлена, а рыжее чудовище — понести заслуженную кару. К тому же, чего стесняться, подружкам не впервой наблюдать наши жаркие стычки. Алиске придется, как следует, постараться, чтобы меня разжалобить. Что бы такого полезного или приятного потребовать в качестве выкупа?

— Ха, так я и знала! — словно прочитав мои мысли, Алиса моментально оставила жалобный тон и уперла руки в боки. — Да ты, наверное, уже и не сможешь! Я в курсе, что в последнее время у тебя разрушительная деятельность получается гораздо лучше, чем созидательная. Даже твоя мамочка мне недавно призналась, что оставила последние надежды на твое исправление после череды взрывов и пожаров твоих жутких колесных и гусеничных колымаг. Так что ничего ты не можешь, только щеки пучить!

— Это я не могу?! Я-то, между прочим, запросто, а вот ты пойди, поищи другого дурачка, чтобы трудился на тебя забесплатно!

— И во сколько же ты оцениваешь свои услуги, профессор кислых щей?!

— Тебя на них не хватит, не беспокойся!..

Нашу перепалку прервал робкий голос Маркетты:

— П-простите, господин Немирович... мне ужасно неловко просить вас о таком одолжении... но все же, если бы вы были так любезны...

— Мадемуазель Дюранд, вы кладете меня на лопатки. Конечно, отказать вам немыслимо, но, умоляю, не лишайте меня возможности получить моральное удовлетворение. Рыжая негодница в печенках сидит, и я уже предвкушал, как стребую с нее в качестве компенсации какой-нибудь полновесный фант...

Маркетта жестом остановила возмущенно вскинувшуюся Алису. Видимо, уже поняла, что дорогие ее сердцу часики можно спасти, и немного успокоилась.

— Но это ведь я прошу вас об услуге, и справедливо будет взыскать фант с меня, не так ли? Поверьте, если бы это были обычные часы, я бы не стала надоедать...

— Нет-нет, я прекрасно понимаю. И все же, взыскивать с вас, а не с истинной виновницы происшествия?.. Хм, но не могу же я потребовать того же, чего от Алисы... а, смотрите, смотрите, как она трепещет! Слышит тяжкие шаги правосудия!

— Пфе! — презрительно фыркнула Алиса. — Нашелся правосудец. Не вздумай идти на поводу, Маркетта. С него станется потребовать, чтобы ты вычистила ему штиблеты, заштопала сорочку или еще чего похуже. И не вздумай расплачиваться авансом! Я вот далеко не уверена, что он взаправду сумеет починить часы, а не просто хвастается.

— Если господин Немирович меня спасет, я готова на все! — пылко воскликнула Маркетта. — Пусть даже служить в роли невольницы с опахалом!..

'Ловлю на слове, любезная мадемуазель!' — чуть не сорвалось у меня с языка. Маркетта чудесно смотрелась бы в блестящих монистах и полупрозрачных шароварах, приличествующих невольницам султана — намного, намного лучше тощей Алиски. Хм, может быть, воспользоваться случаем, раз девушка готова на все?

— Вы так распалили мое воображение, что отказаться невозможно... — начал я, но Алиса, с притворным ужасом прижав ладони к щекам, перебила:

— ...Беги, спасайся, Кетти! Сейчас он потребует у тебя поцелуй!..

Вот чертовка!.. Отличная же мысль! Может быть, так и поступить? Помимо того, что мадемуазель Дюранд очень мила, разве можно придумать лучший способ позлить рыжую нахалку?

Порозовев от смущения, Маркетта, тем не менее, взмолилась, изломив изящные брови:

— Согласна!.. Все, что угодно!

Я поднял ладонь, останавливая ее.

— Ни слова больше.

— Так вы поможете?!

— Обязательно. Смотрите и удивляйтесь.

Приняв у Маркетты часики, источающие чарующий кофейный аромат, я разложил их на чистой салфетке и вынул из кармана старый и верный инструмент. В ручках компактных складных плоскогубцев пряталось множество полезных устройств, из которых для начала мне потребовалась маленькая плоская отверточка. Вставив ее в паз, я сдвинул с места и провернул тыльную крышку. Жалкое зрелище — мелкие колесики и маховички увязли в кофейных разводах и слиплись. Вынув из корпуса механизм, я осторожно снял стрелки и циферблат, затянул циферблатные винты и вынул треугольничек баланса. Точным движением отвертки отцепил кончик заводной пружины и распустил ее.

— Так-с, теперь нужен реагент для чистки.

— Реагент? — подняла брови Маркетта. — Какой же?

— Довольно распространенный, — усмехнулся я. — Водка.

— И где же ты ее возьмешь на дирижабле? — недобро поинтересовалась Алиса. — Наверное, забыл, что крепче вина в буфете ничего не найти? Ох, Золтик, и уселся ты в лужу.

— Трудно представить, чтобы в клубе джентльменов не нашлось виски, — осторожно заметила Цирцея.

— Туда-то и стоит заглянуть для начала, — кивнул я. — Хотя ни бурбон, ни скотч не подойдут, нужна именно водка, поскольку в ней минимальное количество примесей. Леди, я отправляюсь на поиски, так что вам придется некоторое время подождать.

— Я тоже! — вскочила Алиса. — Надо же увидеть, как ты потерпишь поражение.

— Пойдем. Возможно, и в самом деле будет на что посмотреть.

Спрашивать в зале ресторана было бессмысленно — Алиса хорошо знала местные правила. Естественно, никто не стал бы благосклонно взирать на студентов, хлещущих крепкие напитки, и здесь подобный алкоголь был полностью исключен. Однако поинтересоваться в мужском клубе стоило — традиции позволяли надеяться.

Увы, когда я подсел к Бернару, с комфортом устроившемуся в кожаном кресле, и поинтересовался, ответ был разочаровывающим.

— Водка? Ты что, здесь даже виски не найти. Исключительно коньяк, и исключительно свой собственный. Правилами не одобряется, конечно, но если душа горит... — он вытащил из внутреннего кармана характерно плоскую фляжечку.

— Нет, нужна именно водка.

— Плебейские же у тебя вкусы... но тогда — терпи до твердой земли. Буфет такого не держит, да и в личных запасах благородных господ едва ли найдется. Да, если насчет кокаина, то можешь не спрашивать — не моя специализация.

— Не буду.

— Точно не хочешь коньячку? Я тут чудесно, знаешь ли, расслабляюсь. В компании с моими крошками.

— Какими? Почему-то не вижу за твоим столиком ни нефтяных королей, ни железнодорожных магнатов.

— Да кому они нужны?.. Ты взгляни сюда! — раскрасневшийся Бернар сунул мне глянцевый журнал. — Видел когда-нибудь такую полиграфию? Высший сорт!

Бумага и вправду была выше всяких похвал. То, что на ней — тоже. С первого взгляда печатное издание можно было принять за журнал мод, судя по роскошному, белоснежному с золотом платью на златовласой красотке. Правда, уже на следующем развороте она принялась от него избавляться, являя свету обольстительные формы. Выпавшие из корсета груди выглядели неестественно пышными, но в длинных золотых волосах с заплетенной над правым ухом тонкой косичкой и гордой посадке головы было что-то смутно знакомое. Бернар растянул губы в ухмылочке.

— Хе-хе, юристам дома Тюдоров впору обращаться с исками для выплаты причитающейся по праву роялти.

— Не понял. При чем тут императорская фамилия, отрекшаяся от престола полвека назад?

— Я имел в виду, что за использование образа младшей наследницы уже пора собирать денежки. Ну, знаешь, секс-символ, как это сейчас называется. 'Принцессы' вообще стали вдруг чрезвычайно популярны. В натуре, правда, наследница выглядит еще лучше. Между прочим, нам выпало счастье полюбоваться вживую... в реальности она и стройнее, и недоступнее — а это, сам понимаешь, лишь добавляет аппетита. Ах, эти строгие глаза, ах, этот гордый взгляд!..

— Вообще-то, я спрашивал про водку, а не про порно...тьфу, полиграфию. Нет надобности выкатывать всю линейку человеческих пороков. Ладно, продолжу поиски. И Алиса уже заждалась...

Поднявшись, я направился к выходу, где на недоступной границе мужского царства маялась моя спутница.

— Нету? А я что тебе говорила? Ой-ой-ой, но что же теперь делать? — она схватилась за голову. — Ужжжасно неловко перед Маркеттой. Как же я так опростоволосилась? И еще ты лезешь некстати, будишь напрасные надежды. Если не получится починить, как я буду смотреть ей в глаза?.. Да стой же, куда ты? Подожди! И что это за надпись? 'Вход закрыт'... так куда же ты лезешь... ай!..

Не говоря ни слова, я втолкнул ее в неприметную дверцу, прятавшуюся на украшенной многоцветной шелкографией переборке.

Роскошный мир пассажирских палуб дирижабля оказался за спиной, и нашим взглядам предстал утилитарный технический тамбур, тускло освещенный пыльным плафоном. Короткий трап вел наверх, заканчиваясь люком. Я поднялся, толкнул тяжелую крышку и выбрался наверх, затем втащил Алису, уцепившуюся за протянутую руку.

— А-а-а-ах... — подняв глаза, она замерла на месте.

Это была действительно величественная картина. Мы стояли на узком металлическом переходе с решетчатым полом, уходящем в полумрак направо и налево. Над головами и по сторонам на недосягаемую взгляду высоту уходили перевернутые конусы наполненных газом гигантских баллонетов из прорезиненного шелка, соприкасающиеся боками где-то высоко-высоко. Между ними едва угадывались тоненькие ажурные элементы продольного и поперечного набора, и сходящаяся к центральным силовым кольцам паутина тонких тросов. Дюралюминиевые балки едва слышно поскрипывали под давлением шелковых баллонов, которые в нашем ракурсе представлялись величественными колоннами. Каждый из них оказался бы выше шпиля колокольни главного комплекса Йельского колледжа. Решетчатое покрытие под ногами слабо вибрировало, передавая отдаленный гул мощных двигателей. Холодный сквозняк, несущий запах смазки и металла, взъерошил волосы. Под настилом что-то таинственно шипело — пневматический привод? Контраст холодного и гулкого, напоминающего готический собор царства техники с роскошными, но ощутимо искусственными пассажирскими палубами, которые мы только что покинули, заставил в ошеломлении умолкнуть.

— Н-невероятно, — выдохнула Алиса, наконец, обретя дар речи. Ее потемневшие от волнения зеленые глаза приняли выражение, которое мне давно уже не встречалось. — Я и представить себе не могла... что находится по другую сторону...

— Небесную механику? Помнишь, как у Босха, шестерни за свернувшимся в трубочку краем небосвода? Да, мы чаще всего не задумываемся о том, что находится даже за стенкой, не то, что над головами.

— Даже трудно представить, что это построили люди... словно дворец паровых титанов.

— Это называется стимпанк. Модное словечко, недавно слышал, но не совсем понял его этимологию. Но вообще-то мы поднялись сюда не только для того, чтобы поразиться величию человеческого конструкторского гения. Надо поймать какого-нибудь из мелких прислужников титанов... ага, вот и он.

По узкому килевому проходу торопливо шагал, грохоча тяжелыми ботинками, матрос палубной команды дирижабля в голубой форменке с воротником гюйсом. На бескозырке смешно подпрыгивал бордовый помпон. Увидав нас, он сначала присвистнул, потом широко усмехнулся.

— Милостивые господа студенты, если вы пообниматься собрались, то лучше в тамбур возвернуться. Мне-то не жалко, а вот пойдет боцман, начнет серчать, надает за вас оплеух.

Алиса, слегка зардевшись, быстро отпустила мою руку, которую, оказывается, все это время крепко сжимала. Отбросив неуместную мысль о том, что я так привык к ней, что совершенно этого не замечал, я взял быка за рога.

— Нет, служивый, потискаться мы и внизу можем. А сюда по серьезному делу.

Он удивленно вытаращил глаза. Действительно, какое дело может быть у барчука из высокородных пассажиров до серой матросской скотинки?

— И дело, соответственно, такое, — я заговорщицки понизил голос. — До меня дошли подтвержденные сведения о том, что антиобледенительная система омывания стекол ходовой рубки 'Олимпика' заправлена тремястами литрами чистого спирта.

На лице матроса немедленно возникло уважение перед подобными техническими знаниями и деловитостью.

— Сам понимаешь, служивый, две недели сухого закона — это издевательство. Так что был бы премного обязан, если бы и мне перепала малая толика. Скажем, четвертушка. Окей?

Серебряный шиллинг, который слабо блеснул в колечке моих пальцев, оказал воистину гипнотическое действие.

— Две минуты, вашблагородие! — матрос повернулся кругом и припустил так, что только пятки засверкали. Проводив его взглядом, Алиса пробурчала:

— Каждый раз, когда передо мной открывается новая ступенька твоего морального падения, я считаю ее последней... и ошибаюсь.

— Крепись. Даже я не знаю, где нижняя площадка, — покровительственно похлопав ее по плечу, заявил я.

Пять минут спустя мы снова сидели за тем же самым столиком в ресторане. Поставив в ряд три чашечки на блюдцах, я разделил между ними прозрачную жидкость из бутылки зеленого стекла. Судя по отсутствию запаха, спирт не был испорчен глицерином, что, безусловно, было на пользу делу. Сначала 'грязный' раствор. Подхватив часовой механизм испытанным, незаменимым пинцетом, также вынутым из рукоятки плоскогубцев, я опустил его в спирт и крутанул чашечку так, что она завертелась на блюдце, словно юла. Спирт, в котором струились кофейные разводы, запенился. Когда жидкость потемнела, я вынул механизм, продул, и перешел ко второй чашечке. Здесь кофейный оттенок был уже едва-едва заметен, а в третьей чашечке спирт остался совершенно чистым. Поднеся механизм к включенной электрической лампе, висевшей над столиком, я оставил его прогреваться и сушиться, после чего аккуратно промыл и корпус. Осталось вставить механизм обратно, собрать баланс и циферблат и вставить пружину.

Несколько оборотов заводного колесика, и секундная стрелка исправно двинулась по своему круговому пути под восхищенное аханье зрительниц. Выставив время по своим собственным часам, я с поклоном вручил часики Маркетте, на глазах которой блеснули слезы — теперь уже радостные. Приняв свою драгоценность обеими руками, она прижала ее к щеке, и дрогнувшим голосом проговорила:

— Я так... так вам признательна... господин Немирович! Вы не представляете, какой камень сняли у меня с груди...

Какие проблемы? С такой прекрасной, рельефной груди я готов снять любой камень, да и вообще, все что угодно! Помнится, речь даже зашла о поцелуе. Эх, поймать бы черноволосую красавицу на слове... но джентльмену не пристало, конечно...

— Чем же... чем же я смогу вас отблагодарить?.. — она смущенно опустила счастливые глаза.

— Как чем? Вы ведь уже договорились!.. — вдруг раздалось над ухом.

— Э?!

— Надо только найти уединенное местечко.

Я почувствовал, что меня неожиданно подхватили под руки. Цирцея и Алиса, лучась подозрительно радостными улыбочками, вынули меня из-за столика и стремительно повлекли в душистые заросли рододендронов. Черт, я же видел, как они шушукались о чем-то втроем. Что они задумали? Погодите... неужели?..

Вытаращив глаза, я завороженно смотрел, как Элиза деловито подталкивает в спину зардевшуюся Маркетту вслед за нами.

Нет. Постойте. Я как-то не совсем готов. Шутки шутками, и она мне нравится, конечно... но я вовсе не думал серьезно о том, чтобы сейчас ухаживать за Маркеттой... или за кем-то другим. Да и вообще, я бы предпочел действовать по собственной инициативе, а не так...

Цирцея наклонилась ближе, щекоча ухо жарким дыханием:

— Господин Немирович, нет... Золтан — вы ведь разрешите вас так называть?

— Д-да сколько угодно...

— Она невероятно благодарна, но смущается. Как благородный человек, вы наверняка будете не против, если мы завяжем глаза? Пожалуйста!.. Ради чести прекрасной дамы!

— Ну-у... если ради чести...

Черт, как-то это непривычно. И жалко, если честно. Маркетта так чудесно покраснела... а-а-а, куда деваться. С другой стороны, в поцелуе с завязанными глазами есть что-то еще более интригующее, чтобы не сказать декадентское... не то, чтобы я был сторонником извращений, но... хм...

Упала темнота. Шелковый шарфик, источающий аромат ландыша, мягко, ласкающе лег на лицо. Подружки выпустили мои локти, оставив стоять, слегка потеряв ориентацию, с неловко расставленными в стороны руками. Что же с ними делать? Заложить за спину? Будет выглядеть по-дурацки, скованно и формально. Попробовать протянуть вперед... но не напугаю ли я девушку демонстрацией хватательного инстинкта? Нет, лучше не стоит. Кто я, чтобы ее обнимать? Что я вообще сделал такого? Удивительно, все же. Откуда подобный энтузиазм? Не могу сказать, чтобы я строил ей глазки или даже завуалированно намекал, да и Маркетта никогда не выделяла меня среди других. Странное какое-то ощущение... возбуждение, удивление... и тяжесть застарелой вины, конечно же. Мда, от нее никуда не деться... хотя миновало уже три года...

Панически бегущие мысли прервал быстрый шепот, непонятная возня и шуршание. Не понимая, что происходит, я инстинктивно пошевелил головой, пытаясь определить направление, но в этот самый миг в мои губы неловко ткнулось что-то мягкое и теплое. Вздрогнув от неожиданности, я, тем не менее, постарался держать марку — не отпрыгнул назад и не заорал, а, наоборот, постарался ответить на поцелуй. Строго, решительно и непреклонно, по-мужски. Нет, конечно, я не хотел пугать Маркетту, но и мямлей выглядеть было бы неприлично. Правда, рукам я так воли и не дал, что стоило значительных усилий. Боюсь, для зрителей мои хищно шевелящиеся пальцы представляли собой довольно пикантную картинку.

Впрочем, невидимая визави вряд ли имела время, чтобы отвлекаться. Мягкие губы дрогнули, словно пытаясь спастись — этого я, конечно же, ни в коем случае не мог позволить, и слегка подался вперед. Легкий вздох, шуршание платья... и она ответила на поцелуй, с заметным трудом преодолев стыдливость и уже не пытаясь отстраниться. Мало того, я неожиданно, но совершенно отчетливо осознал, что эти теплые и нежные губы со слабым шоколадным вкусом совершенно не желают расставаться с моими. Это была не шутка, не игра, не стыдливое и неловкое выполнение опрометчиво данного обещания, но неподдельное, чистое и искреннее чувство.

Не может быть. Откуда?.. Маркетта дружески улыбалась мне и не раз участвовала в шутливых пикировках, но ни разу не дала почувствовать... заметить хоть след этого пыла. Неужели такое возможно? Разве она могла так ловко скрывать свои чувства?

Постойте, это уже становится попросту неприлично. Легкие смешки и шушуканье зрительниц, наслаждающихся романтической картиной, потрясенно стихли — видимо, они и сами не ожидали такого результата. Боже мой, но и я не хочу... нет, просто не могу оторваться от нее... Это тепло, это нежное дыхание, этот знакомый аромат... Аромат?.. Постойте, благоухание яблок, напоминающее о знойном летнем дне со звенящей в нестерпимо ярком летнем небе тишиной, нарушаемой лишь слабым жужжанием пчел и шелестом листьев старого сада... я прекрасно его знал. Лучше всех запахов на свете. Я вырос вместе с ним.

Вот в чем, оказывается, дело. Да, в общем-то, это было совершенно логично. Чтобы окончательно убедиться, я, не прерывая поцелуя, осторожно согнул правую руку и мягко, нежно двинул вперед ладонь, сложенную чашечкой. Именно там, где я ожидал, с точностью до миллиметра, ее остановила упругая преграда, коротко прошуршавшая шелком. Надо сказать, чтобы полностью наполнить ладонь, ее не хватило.

— Ах!..

Испуганно вздохнув, девушка, которую я целовал, отшатнулась прочь. Криво усмехнувшись, я стащил с глаз повязку. Да, все было именно так, как и предполагалось.

Прямо перед моим лицом оказались потемневшие, полные смятения зеленые глаза Алисы. Ее крепко держали за руки Цирцея и Элиза, чтобы не сбежала. Тоже слегка покраснев, они отводили взгляды. Из-за их спин, прижав ладонь ко рту, расширенными глазами смотрела Маркетта. Повисло неловкое молчание.

— С-справедливость восторжествовала!.. — заявила, наконец, Цирцея, выпуская Алису. — Простите, Золтан, но мы решили, что место у рампы по праву принадлежит главной виновнице происшествия.

— Подруги, называется!.. — со слезами в голосе воскликнула Алиса, вырываясь из их рук. Потом пронзила меня яростным взглядом. — А ты... ты...

Звонкая пощечина заставила меня отшатнуться. Треск раскатился окрест, заставив головы за соседними столиками синхронно повернуться в нашу сторону. Алиса, закрыв лицо руками, бросилась бежать, не разбирая дороги.

Попавшаяся ей на пути невысокая девушка в круглых очках, с темно-каштановыми волосами, заплетенными в растрепанную косу — эталонная отличница с виду — испуганно шарахнулась в сторону, споткнулась, неуклюже попыталась опереться рукой на наш столик, чтобы удержаться на ногах... и вылила весь остывший кофе из многострадального кофейника на китоновское форменное платье. На этот раз без остатка.

— Ой!.. — студентка приземлилась на пол, довольно сильно ударившись. Ресницы за круглыми стеклышками очков мгновенно набухли слезами.

Потирая горящую щеку левой рукой, я шагнул вперед и машинально-вежливо подал руку несчастной, подняв ее на ноги. Но глаза мои невольно возвращались к зарослям рододендронов, за которыми скрылась Алиса.

Ошеломление все не проходило.

Нет, конечно, умом я понимал, что верной подруге детства уже исполнилось девятнадцать лет. Но, говоря искренне, был совершенно неспособен воспринимать ее как-то иначе, чем тощую конопатую пацанку с растрепанным нимбом огненно-рыжих волос в сандалиях на босу ногу и коротких штанишках — точно таких же, что я сам носил пяти лет от роду. Образ заливисто хохочущей Алиски — вниз головой повисшей на яблоневой ветке рядом со мной, шлепающей босиком по ручью или увлеченно швыряющей в меня репейниками — снова встал перед глазами.

Строго говоря, она не всегда была такой. Когда Кларисса Са́ффолк, супруга приобретшего соседское поместье известного юриста, впервые нанесла матери визит вежливости, моим глазам предстала девочка в смешном розовом платьице. Сделав вымученный книксен, она дичилась еще ровно пять минут. Но стоило нашим родительницам милостиво отпустить детишек погулять в саду, как ее хитрая щербатая улыбка немедленно дала понять, что время одиноких игр с самим собой закончилось. Самозабвенные салочки в розовых кустах завершились с одной стороны плачевно — тетя Кларисса пришла в ужас, увидав, что дочь сумела сотворить со своим нарядом всего за полчаса — а с другой стороны, вполне счастливо. Не склонная к лишним строгостям, она уже назавтра отпустила Алису поиграть, милостиво согласившись с ее доводами о том, какую одежду следует считать подходящей. Конечно же, простую и функциональную, в точности как у маленького Золтана. Следующие восемь лет у меня не было проблем, когда требовалась соратница по приключениям. Конечно, иногда Алиске приходила в голову блажь приодеться и расфуфыриться по-девчачьи, но мои насмешки быстро возвращали ее в обычный вид — и на меня обрушивалась заслуженная месть.

Время не остановить — в какой-то момент рыжая окончательно перешла на платья. Для меня это стало в некотором роде неожиданностью, особенно, когда я вернулся из первой четырехмесячной экспедиции из тех, в которые меня начал брать отец. Новая Алиса изменилась — надо признать, похорошела. Но я прекрасно знал, что внутри нее скрывается все тот же самый озорной и ехидный чертенок, с которым надо держать ухо востро. Какая романтика, прости господи?! Со временем меня тоже начали интересовать девочки, я задерживал взгляд на одноклассницах в гимназии и даже тайком вздыхал, но мне и в голову не могло прийти равнять с ними Алиску. Страшно даже представить, каким бескомпромиссным отпором и последующими издевательствами могла бы закончиться попытка подступиться к ней с 'телячьими нежностями'. Уж она бы сполна отыгралась на мне за те операции в нашей бесконечной войне, которые обернулись в мою пользу, и которыми я по праву гордился.

Но, постойте... что тогда мог означать этот злосчастный поцелуй? Ладно, я ничего не видел, и был уверен, что имею дело с Маркеттой — о, да, слишком наивная надежда, признаю. Но почему же тогда Алиса, со своей стороны, не устроила шум, даже если представить, что она физически не могла вырваться из рук коварных подружек? Ее звонкий голосок мертвого подымет, мне ли не знать. Не могли же они вставить ей кляп? В то же время, представить, что Алиса вдруг воспылала ко мне горячей любовью настолько, чтобы прилюдно целоваться, было совершенно немыслимо. Это настолько не вписывалось в ее характер... нет, я уже ничего не понимал. Разве только то, что рыжая подружка детства вдруг повернулась совершенно незнакомой стороной. Мда, это еще нужно будет обдумать.

Переполох не утих даже через несколько минут.

— Ах, п-п-простите.... п-простите... простите... — повторяла дрожащим от смущения голоском жертва Алисы и собственной неловкости, пока ее вытирали салфетками. Как бы я ни был сбит с толку, все же машинально отметил, что бедняжка весьма мила — по своему, конечно. Невысокая, полногрудая, с белой, не знающей солнца кожей и большими очками, за которыми моргали огромные, полные слез глаза орехового цвета. Довольно толстая, хотя и растрепанная косичка свисала на грудь, выбившиеся каштановые прядки падали на высокий чистый лоб, розовые губы сложились в детски-обиженную гримаску. Поразительно, как некоторым девушкам удается выглядеть настолько беззащитными. Может быть, специально? ...Впрочем, постойте. Какого черта я таращусь на совершеннейшую незнакомку из чужого колледжа, к которой не имею ни малейшего отношения? Встрепенувшись, словно со сна, и еще раз потерев горящую щеку, я осмотрелся.

Алиса пропала. Ее подруги, неловко глядя в стороны, пытались извиниться, и, чтобы не действовать им на нервы, я уже собрался откланяться, когда раздавшееся за спиной цоканье каблуков заставило меня оглянуться.

Лицом к лицу со мной стояла незнакомая девушка в наколке и короткой, выше колен, черной униформе с белыми оборками. Официантка? Нет, у них совсем другие форменные наряды. И не стюардесса из тех, что обслуживают жилые палубы. Скорее, чья-то личная горничная. Но что она делает в ресторане? Впрочем, кто бы она ни оказалась, я бы непременно запомнил ее, если бы хоть раз встретил на борту дирижабля — даже случайно. Девушка была из тех, кто невольно останавливает на себе взгляд, сколь угодно ленивый и пресыщенный.

Горничная была высока ростом, дюйма на четыре выше меня... нет, постойте, она на высоких каблуках, значит, на самом деле, всего на дюйм. Стройная, длинноногая, прямые и странно светлые, почти белые волосы стянуты в высоко поднятый густой пучок на затылке. Решительный и твердый, хотя приятно очерченный подбородок, широкий лоб и чуть приподнятые скулы. Холодные серые глаза смотрели на меня в упор из-под прямых бровей более темного, чем волосы, оттенка, и в них не чувствовалось ни следа подобострастности, свойственной горничным или официанткам.

— Соблаговолите пройти со мной, — проговорила она звучным голосом, в котором безошибочно чувствовалась сталь.

Это была не просьба — я понял моментально. Каким бы странным ни выглядело приглашение, почему-то не возникло ни малейшего сомнения в том, что отказ немыслим. Что произойдет, если я все же пренебрегу приказом... то есть приглашением? Почему-то при одной мысли об этом по спине пробежал холодок.

Да и с какой стати отказываться? В конце концов, что тут такого? Подумаешь, какая-то незнакомая горничная согласно распоряжению своего хозяина приглашает меня... куда? Может быть, спросить?

Покосившись на удивленные лица подружек Алисы и столпившихся поодаль остальных зрителей, я понял, что едва ли смогу поинтересоваться достаточно небрежно и с приличествующим моему более высокому социальному положению превосходством. Как бы голос не дал петуха... а опасливые расспросы заставят меня выглядеть вконец жалким и ничтожным.

Брови ожидающей ответа горничной сдвинулись, а взгляд, упершийся в характерный отпечаток на моей щеке, стал ледяным. Погодите, уж не думает ли она, что я из тех хлыщей, что имеют наглость прилюдно приставать к девушкам... боже мой, да она же наверняка видела, как я лапал Алису! Доказывай теперь, что то была сугубая случайность, и в мое обыкновение вовсе не входит...

Чувствуя, как начинают гореть уши, я смешался. Впрочем, сквозь стыд начало пробиваться раздражение. Нет, черт возьми, я никогда не одобрял тех, кто смотрит на прислугу свысока лишь в силу своего аристократического положения или, скажем, позволяет себе пощипывать горничных, не смеющих отбиваться. Но всему есть предел. Как можно одним лишь взглядом растереть человека, словно гусеницу? Дать понять, что она не ставит ни меня, ни прочих собравшихся, ни во что? Странно видеть такое, тем более на борту переполненного аристократами лайнера. Не удивился бы, если кто-то из спесивых дворян, задетых таким обращением, пожелал немедленно преподать гордячке соответствующий урок... недаром же в последнее время появилось столько мэйдо-фетишистов. Нет, погодите, куда это меня понесло?!

Не знаю, прочитала ли горничная по глазам мои трусоватые и не очень приличные мысли, но она явно поняла, что возражений не будет. Не говоря больше ни слова, резко повернулась, взмахнув высоко заколотым на затылке длинным светлым хвостом, и зашагала прочь, отчетливо щелкая острыми каблуками-шпильками. Словно загипнотизированный, я двинулся за ней. Взгляд невольно скользнул по тонкой талии, длинным ногам, точеным щиколоткам, изящным ступням с высоким подъемом... Удивительно красивая девушка.

Горничная быстро покинула ресторанный зал, и мне пришлось прибавить шагу, чтобы не отстать. По правую руку открылось обширное пустое пространство — одна из главных архитектурно-дизайнерских изюминок конструкции 'Олимпика', 'Хрустальный атриум' — зал, вмещавший стеклянный купол диаметром около двадцати ярдов. Не такой уж крупный размер, если брать наземную архитектуру, но расположенный на борту дирижабля, а, кроме того, еще и перевернутый, то есть направленный вершиной вниз... безусловно, купол впечатлял. Резкие отблески хрустального стекла, отражающего закатное солнце, заставили прищуриться. Моя провожатая, не останавливаясь, спустилась вниз по начинающемуся в боковой стене атриума трапу.

Не могу пожаловаться, что подвержен страху высоты, но совершенно прозрачные ступеньки из стеклоблоков, ведущие на внешний балкон, опоясывающий купол снаружи примерно на половине его высоты — то бишь, глубины, конечно — заставили пальцы ног слегка поджаться. Конструкторы вложили немало умения в это сооружение, но для того, чтобы шагать над бездной по чисто вымытому прозрачному стеклу, требовались довольно крепкие нервы. Неудивительно, что этот циркульный балкон был наименее посещаемой частью пассажирской зоны воздушного лайнера. Честно говоря, я бы посоветовал уложить на пол хотя бы циновки.

Помещенный в прозрачную трубу трап завершился люком, ведущим наружу, на внешний балкон. Стоило горничной открыть его, как разбойный ветер взметнул волосы, заставив зажмуриться. Переступив комингс, я протянул руку и крепко взялся за алюминиевый поручень.

Накатившийся сверху гул винтов, совершенно неслышный на звукоизолированных пассажирских палубах, холодное дыхание высоты. Не отделенная ничем, зияющая, громадная пустота под ногами и вокруг — это был совершенно иной мир. Я невольно потянул ноздрями воздух. Показалось, или в нем действительно чувствовался едва уловимый аромат хвои — привет раскинувшегося внизу лесного океана?

Солнце уже скатилось к линии горизонта и теперь плавило мир в красновато-оранжевом тигле. Силуэт девушки, облокотившейся на перила посреди балкона, казался на фоне закатного багрянца словно вырезанным из черной бумаги. Оторвав задумчивый взгляд от медленно прокручивающегося под ногами пейзажа, она повернула голову нам навстречу. Против света ее волосы казались совсем темными, но порыв ветра взметнул и заставил их засиять золотом, пересыпав сияющими искрами.

Беловолосая горничная поклонилась и сделала четкий шаг в сторону, замерев неподвижно, словно статуя. Я же поднял брови, узнав ту самую незнакомку в пембриджской форме, что сидела позади нас с Алисой на последней лекции.

Не зная, что сказать, я тоже молча поклонился и остановился в паре шагов от нее, ожидая развития событий и незаметно борясь с желанием снова схватиться за поручень.

Тонкие, четко прорисованные соболиные брови над зеленоватыми глазами нахмурились, пока незнакомка мерила меня оценивающим взглядом. Голос ее прозвучал строго, словно она сердилась. Вернее всего, на меня, раз тут не было никого другого. Немного жаль, ведь во всякое другое время он наверняка звучал бы настоящей музыкой для ушей. Интересно бы узнать, чем я заслужил ее гнев?

— Вы наверняка удивлены. Дело в том, что я случайно услышала ваш разговор с однокурсницей. Но извиняться за это я не стану.

Вот в чем дело, оказывается. Но чем ее мог задеть наш разговор? Не может же тот дурацкий мюзикл иметь какое-то отношение к этой аристократке? Судя по уверенной осанке ѓ— да и по впечатляющей горничной — незнакомка отнюдь не из простолюдинов. И, клянусь, невероятно хороша собой! Даже сдвинутые брови ее ничуть не портят. Постойте, неужели передо мной поклонница таланта Метерлинка-младшего и меня ждут упреки и скандал?

Между тем, незнакомка продолжала:

— Не стану упоминать ту мерзкую пародию на музыкальную постановку... но и вы позволили себе сделать намеки, бросающие тень на людей, которые отнюдь этого не заслуживают. Мне хотелось бы узнать, по какому праву вы сочли, что об этом вообще стоит говорить? И откуда вы узнали об отношениях, которые якобы связывали принца Максимилиана и того человека, который был выведен в 'Белой птице' под именем лейтенанта Ромеро? Если я правильно поняла, вы намекали, что это был ваш родственник?

Я угрюмо кашлянул:

— Прошу прощения, э-э-э... миледи. Но у вас передо мной имеется преимущество. По крайней мере, на половину, которую вы подслушали. Вторую половину я сейчас исправлю — Золтан Немирович к вашим услугам. Йель, второй курс, факультет Механики.

Она моргнула длинными ресницами и нахмурилась еще сильнее.

— Ах, извините, я была невежлива. Меня зовут Грегорика Тюдор. Пембриджский университет, Королевский колледж, второй курс, факультет педагогики.

Грегорика... если я расслышал правильно. Грегорика Тюдор — а это значит... это значит, что я разговариваю не с кем иным, как с правнучкой того самого императора, о делах которого рассказывал сегодня Флобер. А ведь и верно, в этих зеленых глазах, красиво очерченных губах и, главное, гордой посадке головы без труда узнаются черты с парадного портрета, которым украшено любое старое официальное заведение... да вот хотя бы и стена роскошного бального зала на борту 'Олимпика'. Не в самой середине, конечно.

И верно, венценосный герой благосклонно, хоть и немного печально взирает на ослепительно красивую правнучку. Ей-богу, жаль, что на ее челе никогда уже не будет короны. Я бы с гораздо большим удовольствием любовался ею, чем нынешним жирным президентом. Да-да-да, именно ее только что поминали алисины подружки с совершенно нехарактерным по отношению к другим особям женского пола пиететом — как принцессу. Хм.

Что же до меня, то я тоже слышал о ней и, наверное, даже видел на фотографиях в газетах... но не ожидал, не ожидал, чтобы небожительница вот так, без затей, снизошла на ту же самую палубу, где сейчас стоят мои туфли. Судя по недовольному виду, принцесса считала, что не узнать ее с моей стороны было невежливо. Впрочем, это ее проблемы. Хмыкнув (про себя), я еще раз коротко поклонился.

— Безмерно рад, ваше высочество.

— Оставьте, — отмахнулась принцесса. — Вы не обязаны обращаться ко мне с титулом. Всем известно, что династия отреклась от престола. Мой дед, Максимилиан Тюдор, о котором вы отзывались недостаточно уважительно, был первым принцем, который не стал императором. Я замечала, что в наши дни многие бравируют своим неуважением к династии, но не скажете ли, чем она провинилась именно перед вами, господин Немирович? Странно слышать столь фривольные высказывания, особенно... — она повернула голову, хмуро окинув взглядом раскрашенные в тревожные закатные цвета туманные дали. — ...Особенно здесь, над этим печальным континентом. Можно как угодно относиться к монархии, но говорить так об Императоре и наследнике после того, как они рисковали жизнями ради всего человечества... это просто... просто... — оборвав фразу, принцесса стиснула зубы так, что ее красиво очерченные щеки закаменели. Создалось впечатление, что Грегорика с трудом сдерживается, чтобы не обложить меня площадной бранью. Не очень-то вписывается в образ, которым восхищается публика.

— Прежде всего, ваше... хм... — я намеренно помедлил, — ...высочество, позвольте напомнить, что я не сказал ни единого слова, которое можно было бы расценить, как оскорбление по отношению к принцу Максимилиану. В чем именно вы увидели неуважение?

— В болтовне о тех связях, что якобы имелись между ним и... вашей родственницей. Обладающей слишком богатой фантазией, — сквозь зубы бросила она.

— А что вас больше возмущает? Связи?.. Или то, что я сказал о них вслух? — раздражение заставило меня говорить довольно резко. — Впрочем, это неважно. Вы напрасно стараетесь задеть мою бабушку. Виолетта Немирович, урожденная Спенсер — очень достойная женщина. Пусть сейчас она прикована к постели, разум ее так же остер, как и раньше, и она ни разу не дала повода усомниться в своей честности. Если на то пошло, то ваше обвинение в богатой фантазии несправедливо просто потому, что бабушка ни разу не упомянула при мне имя принца Максимилиана. До прошлой недели я и понятия не имел, что они могли быть знакомы... даже если бы этот вопрос меня хоть как-то интересовал.

— Так стоило ли распускать слухи, порочащие честь и принца, и вашей достопочтенной бабушки? Особенно, если у вас нет надежных источников информации... и вас это вообще не интересует? — недобро прищурилась принцесса.

— Я не говорил, что информация ненадежна. Напротив, словам непосредственного участника тех событий вполне можно доверять.

— Если ваш источник заслуживает столько же доверия, как пресловутая 'Белая птица', которую я, борясь с отвращением, смогла посмотреть до конца лишь со второй попытки, то лучше бы его и не упоминать! — она сверкнула глазами.

— Думаю, мой источник можно отнести к более надежным. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Я видел мюзикл. Кстати, если вы так внимательно подслушивали, то наверняка поняли, что в оценке некоторых аспектов сего опуса мы с вами сходимся — как бы удивительно это ни было, — криво усмехнувшись, ответил я. — И если взглянуть беспристрастно, то об этой печальной истории осталось так мало свидетельств, что и 'Белая Птица' может претендовать на некоторую, пусть даже незначительную, источниковедческую ценность.

— Если бы вы знали, как долго, как безуспешно я разыскивала любые, самые крошечные крупицы истины о тех событиях, вы бы поняли, каким издевательством видится мне эта... эта галлюциногенная профанация, которая всплыла в конце летнего театрального сезона! И вы еще имеете наглость утверждать, что в ней есть что-то, кроме лжи и наркотического бреда?! — на скулах Грегорики Тюдор вспыхнул горячечный румянец. Кажется, принцесса была просто в бешенстве... но это ведь ее проблемы, не так ли?

Впрочем, может быть, и нет. Легкое движение слева заставило меня покоситься на горничную, которая привела меня сюда... и я тут же пожалел об этом. Взгляд ее ледяных глаз окатил меня такой концентрированной ненавистью, что по спине пробежал холодок. Сжав кулаки, она подалась вперед, дрожа от напряжения, как охотничья борзая, не видящая ничего, кроме указанной хозяином цели, и ждущая лишь слова — броситься и разорвать на куски. Совсем не то, чего обычно ждешь от услужливой горничной... пожалуй, стоит поостеречься.

— Понимаю ваше возмущение. Даже разделяю его — отчасти. Однако не могу не удивляться экспрессии, с которой вы реагируете. Как говорили мои славянские предки: 'на чужой роток не накинешь платок'. Может быть, мне, как лицу заинтересованному, и хотелось бы набить физиономию распоясавшемуся творцу, но я говорил об этом скорее в шутку. По вашим же словам представляется, что вы по-настоящему готовы вызвать его на дуэль. Но простите, это будет выглядеть смешно. Мало кто — кроме вас, ваше высочество — заметил эту постановку, и уж, тем более, отнесся к 'Белой птице' серьезно.

— Но я читала несколько рецензий в вечерних газетах, и они были столь же отвратительны, как и это низкое комедиантство! 'Ах, какой авангардизм, какой постмодернизм'!.. 'Какая пикантная интерпретация!' Республиканцы рады найти повод, чтобы еще раз потоптаться по памяти Императора. Я даже слышала, что тот мерзавец получил какую-то художественную премию — наверняка от них, в благодарность за помощь!..

— Для меня это новость... но не удивлюсь, если вы правы.

— Если бы только знать, откуда он взял свои грязные инсинуации... — принцесса стиснула зубы, перебарывая клокочущее возмущение. Сделала глубокий вдох и заговорила более ровным, но все равно угрожающим тоном. — Помимо глупостей про то, что мой дед ухаживал за вашей бабушкой, в разговоре с однокурсницей вы упомянули, что некоторые моменты из постановки якобы каким-то причудливым образом связаны с действительностью. Вы готовы объясниться?

— Я бы попытался, но опасаюсь, как бы вы не вызвали на дуэль меня вместо мэтра Метерлинка, — саркастически усмехнувшись, ответил я. — Думаете, вы вправе требовать от меня каких-то объяснений, только что назвав мою бабушку лгуньей?

Глаза принцессы вспыхнули огнем, да так, что я едва не отшатнулся. Но она заслужила отповедь, не правда ли? Скорее всего, на этом наша беседа и закончится. Едва ли эта агрессивная гордячка способна извиниться.

Представьте себе мое удивление, когда я понял, что ошибся.

Грегорика Тюдор коротким властным жестом остановила горничную, которая снова угрожающе качнулась вперед, окатывая меня волнами едва сдерживаемой ярости, и несколько секунд помолчала. Прикрыла глаза, чуть шевеля губами — постойте, неужели считает от одного до десяти? — затем выдохнула, и снова повернулась ко мне.

— Господин Немирович, приношу свои извинения. Мне не следовало говорить таким тоном. Наверное, я действительно выглядела глупо... и обидела вас, особенно, если вспомнить слова, которые вы говорили о... о гнусных намеках на отношения между принцем Максимилианом и лейтенантом Ромеро. Но, дело в том... — она поколебалась, нервно побарабанила пальцами по поручню, и продолжила. — ...Понимаете, это очень важно для меня. Я вижу, что кто-то пытается забросать грязью имена моего деда и прадеда, но не могу понять, кто именно... и зачем. Мне всегда казалось, что они совершили подвиг... столь великий, столь прямой и честный, что его просто немыслимо подвергнуть сомнению... словно пытаться погасить Солнце. И вдруг какие-то подручные беспринципных политиканов, ничтожества с низкими душонками, в своей глупой и мелкой борьбе за власть, походя очерняют их великие дела... очень трудно сохранять спокойствие, думая об этом. Я поклялась очистить память великих предков. И поверьте, дело не в уязвленной гордости или в неприязни к нашему нынешнему республиканскому строю... единственное, что мне нужно — это справедливость. Кто же знал, что разобраться в том, что именно произошло пятьдесят лет назад, окажется так трудно? О Науфрагуме так мало достоверных сведений, что невольно складывается впечатление — никто не желает говорить о нем. Вы ведь упомянули труд Моммзена, да? Я очень удивилась тому, как скупо он осветил тот поход, и до сих пор не могу понять причину...

— У меня создалось впечатление, что почтенный академик элементарно ничего не смог выяснить. Зная въедливость, которую он проявил в других своих исследованиях, я готов поставить соверен именно на это. И тут, уж простите, вину остается возложить только на ваших великих предков, которые были так скупы на слова. Они ведь не оставили ни мемуаров, ни отчетов — по крайней мере, доступных публике. Правда, не скажу, что не понимаю их — воспоминания наверняка были не из разряда приятных.

— Да, вы правы, — чуть виновато кивнула Грегорика. — И даже говорили об этом в аудитории... так что мои слова, обращенные к вам, действительно были не... несправедливы. Но теперь-то вы понимаете, как меня потрясла уверенность, с которой вы комментировали события из пролога 'Белой птицы'? Ведь подробностей той трагедии не осталось совершенно! Кроме того, что из отряда в двадцать пять человек вернулись лишь двое, мы не знаем ничего. Впервые услышав об этом спектакле, я помчалась, забыв обо всем, но эта вакханалия... это было... словно пощечина...

Голос принцессы прервался. Эй, подождите, неужели на ее глазах сверкнули слезы?

— ...Я была возмущена до глубины души, но сочла, что то был лишь плод буйной фантазии автора, и немного успокоилась... и тут появляетесь вы, и говорите об электрических змеях, погибших разведчиках... а потом еще и про лейтенанта Ромеро... о том, что он мог быть вашим предком...

Хмммм, вот оно что. Теперь все выглядело намного логичнее. Принцессе в самом деле можно было бы посочувствовать. Я ведь точно так же шипел и плевался, как чайник, выходя из театра, и ее возмущение и бессильная ярость мне были прекрасно понятны. Теперь мне даже стало стыдно... хотя ей тоже следовало бы поумерить темперамент. В самом деле, если бы она не набросилась на меня со слишком поспешными обвинениями, а объяснила сразу, в чем дело, все было бы гораздо проще. Мне ведь вовсе не хотелось ругаться с ней.

Так-так. А не решить ли вопрос самым простым способом? В конце концов, разве я кому-то что-то обязан доказывать? Или я давал обязательство неукоснительно блюсти истину? Мир все равно полвека ничего не знал об этих замшелых тайнах. Думаю, не случится ничего страшного, если не узнает и дальше. Людям, давно ушедшим в историю, от этого тоже ни холодно, ни жарко. Им все равно.

Я вздохнул и махнул рукой.

— Все объясняется крайне просто, ваше высочество. Это был старый дневник.

— ...Дневник?

— Да. Путевые записки моего деда, лейтенанта Го́йко Немировича, погибшего пятьдесят лет назад... где-то здесь, как раз в этих краях.

Я повернулся и положил руки на поручни. Алый диск уже почти скрылся за зубчатым горизонтом, и сумерки постепенно вступали в свои права. Чуть сбоку и выше темного стеклянного шара пилотской кабины, выступающего вниз подобно нашему куполу, но только в носовой части длинной гондолы громадного дирижабля, робко проклюнулась первая звездочка. Впрочем, было очевидно, что ее скоро поглотит накатывающийся с северо-востока вал темных облаков.

— Дневник не окончен, как вы понимаете. Кроме того, я все равно с трудом разобрал лишь пару первых страницы... почерк у дедушки был кошмарный, увы. Не лучше, чем у меня, — я немного помялся. — Возможно, я что-то не так понял, а, может быть, дедушка и в самом деле прихвастнул, когда упомянул в дневнике свою победу в борьбе за бабушкину руку. Простите мою неуклюжесть.

— Но вы... вы действительно все это не выдумали?.. — недоверчиво спросила принцесса.

— Нет, не выдумал. Но поручиться за точность не смогу. В конце концов, мало ли кто мог это написать? Бумага, как известно, все стерпит. Я не хотел вас огорчать, простите великодушно. Конечно, обещаю больше не распространяться об этом, если вам неприятно. Если вы не против, давайте просто забудем, ваше высочество.

Лоб принцессы разгладился, а черты смягчились. Она проговорила, задумчиво провожая взглядом последние лучи заката.

— Наверное... наверное, вы правы, господин Немирович. Забыть... так действительно будет лучше. Для всех...

— Безусловно, — кивнул я, но потом, спохватившись, пошарил в кармане. — ...А раз так, сейчас самое время выполнить последнюю просьбу бабушки.

На моей ладони лежал маленький сверток. Из ветхого носового платка на свет появился медальон почерневшего от старости серебра. Я не стал открывать крышку, чтобы еще раз увидеть портрет бабушки Виолетты, молодой и прекрасной, и окаймляющий его светлый локон.

— Единственное, что, как выяснилось, осталось от деда... ну, не считая дневника. Я не мог отказать, когда она попросила вернуть медальон в ту землю, где покоятся его кости.

Прикрыв глаза и секунду помедлив, я протянул руку над поручнем и разжал пальцы. Легкая вещица беззвучно канула вниз, в сгущающуюся сумеречную дымку.

Ветер подхватил и понес прочь платок, который я тоже выпустил... но внезапно протянувшаяся из-за моего плеча рука вдруг стремительно перехватила его на лету.

Не понимая, в чем дело, мы с принцессой обернулись к горничной. Та, не говоря ни слова, растянула старый платок в руках. В левом верхнем углу, едва заметная в сумерках, тускло блеснула шитая золотом выцветшая корона и буква 'М', окруженная замысловатыми виньетками. Принцесса вздрогнула и замерла, словно пораженная молнией.

— Эта монограмма... она стоит на вещах дедушки Максимилиана... верно?

Горничная молча наклонила голову.

— Но как его платок мог попасть к вам? То есть, не к вам, а к... — изумленно начала Грегорика, и вдруг прервалась на полуслове. В зеленых глазах вспыхнуло понимание, они снова потемнели...

Я мысленно чертыхнулся. Судя по всему, план милосердно спустить все на тормозах и поберечь нервы ее высочества полетел в тартарары. Сейчас посыплются новые обвинения, и опять придется оправдываться... тьфу. Я поймал себя на том, что машинально засовываю руки в карманы. Боюсь, и мое лицо против воли приняло именно то кислое и фальшиво-независимое выражение, с которым я обычно выслушивал нотации матушки. Особенно, когда ту одолевали аристократические мигрени.

Но этого не произошло. Вместо того чтобы разбушеваться, принцесса, не произнося ни слова, смотрела на меня, словно видела в первый раз. У меня снова не получилось понять, о чем она думает. Странно. По первому впечатлению я бы отнес ее к тому характерному типу дам высшего света, которые не видят нужды сдерживать свои эмоции и немедленно выплескивают их на окружающих. Неужели ошибся? Сейчас принцесса демонстрировала удивительную сдержанность.

Впрочем, неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не раздавшиеся позади шаги. Обернувшись, я увидел молоденькую стюардессу в коротком синем мундирчике. Вцепившись в поручень, она испуганно жмурилась, придерживая пилотку второй рукой. Зажатый в ее пальцах бумажный конверт трепетал и рвался на ветру, словно пытаясь освободиться.

— В-в-ваше высочество?.. Простите, вам... вам фототелеграмма... — тонким голоском выдавила стюардесса.

Грегорика приняла телеграмму и замерла, пристально глядя на формуляр с именем отправителя. Лучшего момента я бы не смог дождаться, поэтому торопливо поклонился.

— Ну... не стану вас больше утомлять своим присутствием, ваше высочество. Разрешите откланяться.

Не дожидаясь ответа, я торопливо ретировался.

За тамбурной дверью меня встретил подогретый до оптимальной температуры и дезодорированный каким-то цветочным ароматом воздух Хрустального атриума. Здесь было оживленно. Лекции и спецкурсы давно закончились, студенты перекусили, отдохнули, и теперь выбрались на вечерний променад. Вздохнув и пригладив растрепанные ветром волосы, я уже направился, было, в сторону лестниц, ведущих на жилые палубы, но придержал шаг, чтобы пропустить неспешно двигающуюся навстречу процессию.

Возглавляла ее поистине прекрасная пара — молодой человек в белом с золотым шитьем двубортном мундире с высоким, украшенным алыми петлицами воротом-стойкой. Длинные пышные локоны великолепного оттенка, затмевавшего блеск роскошных галунов, падали на украшенные аксельбантами плечи. Породистое аристократическое лицо с решительным подбородком было обращено к торопившейся слева собеседнице. Красавец благосклонно, с улыбкой на изящно очерченных губах выслушивал горячую тираду. Правда, мне на мгновение показалось, что в зеленых глазах с пушистыми ресницами, способными пронзить любое девичье сердце, словно стрела Амура, мелькнула скука. Да, полагаю, любые изъявления восхищения могут приесться, повторяясь в тысячный раз. Байроновское утомленное выражение стало в последнее время любимым трендом пресыщенной молодежи высших кругов. Правда, нужно отдать должное, этот юноша не выставлял его напоказ, придерживаясь стиля более тонко.

Встав в сторонке, чтобы пропустить свиту из хихикающих девиц и кавалеров с профессионально-гибкими спинами, я на пару мгновений задержал взгляд на правой спутнице красавца, составлявшего собой центр притяжения. Эфемерно-тонкая и гибкая, точно надломленная лилия, девушка с белоснежной, почти болезненно-прозрачной кожей отрешенно смотрела прямо перед собой. Антрацитово-черные глаза, полуприкрытые бросающими на щеки густые тени длинными ресницами с подчеркнуто темным макияжем, не останавливались ни на ком, глядя словно внутрь себя. Чуть увядшая белая роза, воткнутая над ушком, подчеркивала великолепный водопад густых и волнистых вороных волос, ниспадающих до талии. Странная, темно-темно-пурпурная помада подчеркивала бледность тонких губ маленького, страдальчески изогнутого ротика. В отличие от всех остальных присутствующих, вместо университетской формы на ней было длинное черное платье с рискованно открытыми плечами.

Трудно было представить себе больший контраст. Слева — сверкающий золотом и здоровьем высокий и представительный красавец, которого уместно было бы сравнить с солнцеликим Аполлоном, а справа — явно ночное создание, таинственная тень, словно возникшая из туманного готического ноктюрна.

Невольно проводив взглядом великолепную пару, я зашагал дальше. Надо было поскорее найти Алису и все же извиниться.

Дверь в роскошную каюту первого класса захлопнулась за спиной Грегорики резко, словно отсекая беззаботный вечерний настрой, царивший на палубах дирижабля-лайнера. Принцесса подошла к широкому окну и впилась глазами в бланк фототелеграммы. Горничная, остановившаяся в паре шагов за ее спиной, выждала немного и осторожно спросила:

— Госпожа, лорд Магнус интересуется, как проходит вояж?

— Если бы... — тяжело вздохнула принцесса. — Прочти и ты, Хильда.

Горничная приняла фототелеграмму и быстро пробежала глазами темную глянцевую карточку.

'Дорогая девочка, жаль беспокоить тебя, но, должен признать, подтвердились мои худшие опасения. Как выяснилось, эмиссары С. действительно были направлены в известное тебе место, причем достаточно давно. Подозреваю, что кампания по дискредитации, о которой мы с тобой беседовали, принимает широкий размах. Не исключено, что все кончится тем, что всплывут сфабрикованные исторические свидетельства, по сравнению с которыми прошлые происки С. покажутся бледной тенью.

Возмутительно! Хотя Максимилиан не был мне родным по крови, тебе известно, что я почитаю его, как старшего брата, и был счастлив, когда он избрал в жены мою сестру. Прости, милая внучка, трудно держать себя в руках, когда я думаю об этом. Поверь, дело не только в чести фамилии. Если (не дай то Господь) предположения, которыми я неохотно поделился с тобой, вдруг окажутся верными — ты понимаешь, чем это может грозить. Ситуация складывается настолько неприятная, что я принял решение прояснить все на месте, несмотря на расстояние. Корабль уже готовится к вылету по моему приказу — я отправлюсь не позднее, чем завтра. Молюсь лишь о том, чтобы не опоздать, ибо последствия могут быть непредсказуемыми.

Милая Грегорика, жалею о том, что нарушил твой душевный покой, но не имею права оставить тебя в неведении. Что меня расстраивает еще больше, так это непонятное поведение Якова. Боюсь, он или не отдает себе отчет в происходящем, или имеет какие-то собственные планы. В любом случае, возьму на себя смелость посоветовать — будь настороже. Мне гораздо спокойнее думать, что рядом с тобой Брунгильда; а ты, конечно, можешь положиться на нее всецело.

На этом позволь попрощаться, и еще раз прости за неприятные известия. Надеюсь снова услышать, как ты по старой привычке назовешь меня 'дядюшкой', хотя стоило бы — дедушкой'.

— Я не до конца понимаю, что имеет в виду дядюшка Магнус... — озабоченно нахмурившись, проговорила принцесса. — Получается, агенты Сената действительно ведут на этом континенте какие-то поиски, рассчитывая найти... компрометирующие свидетельства?

— Хорошо, если только их, госпожа, — мрачно отозвалась горничная.

— Ты думаешь? — Грегорика сложила руки на груди и задумчиво приложила согнутый палец к губам. — Дядюшка определенно утверждал, что все было уничтожено.

— Рассчитывают найти остатки? — предположила Брунгильда.

— Не исключено, конечно... хотя едва ли прадед был настолько невнимателен, — принцесса прошлась по скрадывающему шаги пушистому ковру, повернулась назад. — Но если даже представить, что там осталось... что-то еще... зачем?

Она прямо взглянула в глаза горничной.

— ...Для чего им может понадобиться такое? Даже предположение, что кто-то хочет еще раз макнуть в грязь память Императора, чтобы не выглядеть на его фоне столь отвратительно-жадным и коррумпированным, выглядит логичнее.

— Трудно судить, госпожа. От них можно ждать и не такого.

— О да. Взять хоть МакАртура или Бжезински. Если представить, что им в руки попало нечто подобное... Господи помилуй! Это просто в голове не умещается! — воскликнула принцесса.

— Лорд Магнус не стал бы предостерегать напрасно, — почтительно, но твердо напомнила Брунгильда.

— Ты права, — принцесса нервно прошлась еще раз. — Он пишет так, словно ужасно встревожен или почти... почти в отчаянии.

— Боится опоздать.

— Да, путешествие займет не меньше недели, как бы он ни торопился... а ведь мы пролетим над местом уже завтра утром. Источник всех загадок так близко... что это просто сводит с ума, — Грегорика резко остановилась, всматриваясь в проплывающий за окном сумеречный пейзаж. — Если дядюшка опоздает... и случится что-то страшное... как я смогу взглянуть ему в глаза?

— Лорд Магнус доверяет вам всецело, госпожа. Телеграмма тому свидетельство.

— Да, он всегда относился ко мне, как к родной. Но чем я могу оправдать его доверие теперь? Здесь только мы с тобой, никому другому довериться нельзя... и почему-то я чувствую себя так, будто время утекает сквозь пальцы.

— Рассчитывайте на меня, госпожа, — в жестком голосе Брунгильды звучала безраздельная преданность. — Готова на все.

Грегорика взглянула на нее через плечо.

— Правда? Но ты не обязана следовать за мной, если я начну совершать глупости и безумства.

Брунгильда упрямо подняла голову.

— Следовать за вами — мне больше ничего не нужно, госпожа.

— Даже если я вдруг прыгну за борт? — вздохнула принцесса.

— Да, — горничная вдруг взглянула ей прямо в глаза. — Неплохая мысль, госпожа.

— Мысль?.. — принцесса замерла. — Постой, ты же не имеешь в виду... А! Ведь ты уже прыгала с парашютом!

— Да, госпожа.

— Но разве на пассажирских дирижаблях бывают...

Вместо ответа Брунгильда шагнула к стенному шкафу, отодвинула створку и вынула два коричневых ранца с лямками. Звякнули массивные металлические пряжки.

— Виновата, но лорд Магнус дал указание пронести их на борт, тайно. И велел не говорить вам, госпожа.

— Боже мой! Ах, да, конечно...— принцесса смущенно приложила ладонь к щеке. — ...Я бы наверняка не согласилась, ведь для других пассажиров парашютов не предусмотрено, только спасательные жилеты и надувные шлюпки. Поэтому вы с дядюшкой, тайком...

— У меня нет оправданий, госпожа, — чопорно склонила голову горничная. Но Грегорика просияла, порывисто шагнула ближе и восторженно сжала ее плечи.

— Но это же чудесно, Хильда! Мы и в самом деле сможем что-то сделать! Сами! Не прячась за других!..

Пламя, которое вспыхнуло в глазах Брунгильды, было лучшим ответом принцессе. А она, сжав кулак, продолжала:

— ...Наконец-то можно будет не просто утираться в ответ на плевки, а доказать, что я права! Что именно дедушка и прадед спасли все, что тогда еще можно было спасти! Что все мы обязаны им жизнью, все, включая этих неблагодарных лгунов и бульварных писак!

— Да, госпожа.

— Решено. Мы спрыгнем с парашютами, когда 'Олимпик' приблизится к Оппау, доберемся туда и все выясним. Главное, чтобы нас никто не заметил и не успел остановить. Если агенты Сената там что-то разнюхивают, выведем их на чистую воду. Конечно, нам может потребоваться и поддержка...

— Лорд Магнус прибудет через неделю.

— Точно! Дядюшка поможет навести порядок. Все складывается на редкость удачно.

— Позволите собрать консервы, одеяла и одежду?

— А, ты же упаковала охотничий костюм и сапожки для верховой езды — отлично! Объяснишь мне, как правильно прыгать с парашютом. Но сейчас важнее всего разработать маршрут. Помощник капитана говорил, что мы пройдем над столицей, а не над Оппау, то есть, на несколько десятков миль южнее. Поэтому нужно понять, как не заблудиться и добраться до цели. Где-то здесь был атлас Гардарики...

— Вот он, госпожа.

— Чудесно. Так, вот Оппау... а вот и Берлин, значит, дирижабль пройдет где-то здесь. Около шестидесяти миль. Хм. Пешком идти будет довольно долго. Но смотри, тут идет железная дорога. Помнишь, что рассказывал тот студент из Йеля, Зо́лтан Немирович? Вдруг нам удастся найти дрезину и последовать по стопам прадедушки?

— Гарантировать нельзя, госпожа. Вернее спрыгнуть здесь, на берегу Рейна. Легче сориентироваться. Найти лодку и проплыть вниз по течению — дня два или три. Я хорошо умею грести.

— Ты же и меня учила, помнишь? Думаю, вдвоем мы справимся. С парашютом, конечно, посложнее, но я буду вдохновляться детскими впечатлениями. Когда мы с тобой прошмыгнули в конюшню на сеновал и прыгали с балок в кучи восхитительно-душистого сена...

— Мне очень жаль, госпожа. Вас потом наказали.

— Оставь, это одно из самых дорогих моих воспоминаний. Как жаль, что нам пришлось расстаться на восемь лет! Наверное, я не говорила... но год назад, когда ты вернулась ко мне... это было настоящее счастье.

— Вы слишком добры, госпожа. Я не достойна этих слов.

— Не нужно скромничать, Хильда. В одиночку мне ни за что не организовать такой побег. Все-таки, это совершенно пустынный континент, глушь, дичь... Может быть, не так ужасно, как было в тот момент, когда здесь пробирались прадед и дедушка Максимилиан, но... но все равно.

— Госпожа, еще одно. Мы не знаем точного маршрута.

— Действительно. И где именно находилась установка, тоже. Знаешь, нам бы очень помог дневник, о котором упомянул этот Немирович. Его дед описал там по крайней мере часть пути... до того момента, как погиб сам... Если бы мы смогли получить дневник и переписать... ах, боюсь, уже не успеем! Сегодня вечером дают бал, и я не могу не показаться, иначе у дверей выстроится очередь из любопытных, желающих знать, что со мной случилось. На подготовку будет всего несколько часов после полуночи. Остается только попросить у него дневник, чтобы возвратить после. Но согласится ли он?

— Позвольте забрать дневник из его каюты. Во время бала, — предложила горничная.

— Это называется 'украсть', а не 'забрать'. Нет, так нельзя, — покачала головой принцесса. — Конечно, он несдержан на язык и заставил меня понервничать, но в конце повел себя... как благородный человек. Ты не находишь?

— Госпожа, вы слишком хорошего мнения об этом повесе, — поморщившись, заметила Брунгильда. — Знай вы его получше, не говорили бы так.

— Но ведь и ты его не знаешь. А на самом деле это ведь я была неправа. Набросилась на него с несправедливыми упреками, оскорбила его бабушку, сорвала на нем бессильную злость... и в итоге уселась в лужу. Он ведь наверняка прочитал в дневнике, но обещал молчать о том... что дедушка Максимилиан и в самом деле был хорошо знаком с ней. Откуда еще у нее мог оказаться дедушкин платок с монограммой?

— Может быть, случайно, госпожа?

— Увы, в такие многозначительные случайности я не верю. Ты же помнишь, что медальон лейтенанта Немировича был завернут именно в этот платок.

— Да, госпожа. Судя по всему, та пожилая леди, Виолетта Немирович, отдала его внуку, попросив вернуть в Гардарику.

— Но ведь лейтенант — ее муж — не вернулся в Либерию. И это означает, что медальон мог попасть к ней лишь одним-единственным путем.

— Через принца Максимилиана?..

— Как же еще? Видимо, он сразу завернул медальон в платок, чтобы вернуть родным, когда... когда его соратник погиб, — голос принцессы внезапно дрогнул и прервался.

— Госпожа?..

— Хильда, представляешь, каково пришлось дедушке Максимилиану смотреть в глаза женщине, которая предпочла его другому... рассказывать о гибели ее избранника... и его соперника?.. Боже мой, что же она чувствовала в этот момент?!..

— Кроме того, она уже была беременна, госпожа, — негромко дополнила горничная.

— Ах да... но.... но ведь, получается, все было еще ужаснее... — глядя на горничную расширенными глазами, принцесса прижала ладонь к губам. — ...И я имела наглость в чем-то обвинять ее внука?! Какая же идиотка!..

На этот раз Брунгильда не сказала ни слова.

— Если теперь попытаться украсть у него дневник, единственную память об отважном предке — это будет невероятно подло, — решительно заявила принцесса. Замолчала на секунду, размышляя, и вдруг стукнула сжатым кулаком по ладони. — Но я придумала! Поговорю с ним на балу и еще раз попрошу прощения. Попытаюсь объяснить...

— Госпожа, нельзя никому говорить о том, что мы задумали. Иначе побег сорвется.

— Да, ты права... — задумалась принцесса. — ...Что же, придется говорить осторожно. Но ведь дневник нам необходим, правильно?

Брунгильда неохотно кивнула.

— Нехорошо привлекать лишнее внимание, госпожа. Вы всегда на виду, и разговор о серьезных делах с кем-то незнакомым...

— Чепуха! — отмахнулась Грегорика. — Просто приглашу его на танец. Кому какое дело? Я танцую с тем, с кем хочу! Но хватит об этом, у нас с тобой еще масса дел. Потребуется провизия...

— Добуду на камбузе, госпожа. Разрешите взять несколько фунтов?

— Камбуз?.. А-а-а, корабельная кухня! Конечно. Тогда отправляйся, а я упакую одеяла и одежду.

На губах Брунгильды мелькнула тень улыбки.

— Осмелюсь заметить, госпожа, ваши подруги сейчас готовятся к балу, а не копаются в мешках.

— А их горничные орудуют щипцами для завивки, и укладывают локоны вместо того, чтобы укладывать парашюты, — улыбнулась в ответ Грегорика. — Но и меня ведь не зря в детстве ругали взбалмошной дикаркой, которой нипочем любые правила. И нам не в первый раз ставить рекорды по скоростному одеванию, верно?

Бродя по палубам в поисках Алисы, я чувствовал тяжесть на сердце. Отчасти из-за вины перед ней, отчасти... да, пожалуй, дело было в нежданно-негаданно настигших нас делах минувших дней. До сих пор я мало задумывался о том, как катастрофические события полувековой давности отразились на самых обыкновенных, живых людях. Великие герои прошлого, титаны наподобие императора Траяна, которые начинали и прекращали войны, кружащие, подобно циклонам, миллионы крошечных людских судеб, в моем понимании существовали где-то в ином измерении. Ими можно было восхищаться или, наоборот, винить в страшных преступлениях и предавать анафеме, но лишь издали, про себя и негромко. Кто услышит жалкий голосок одинокого зрителя, когда громадный Колизей, вскочив на ноги, бушует и ревет, встречая блестящего гладиатора, воздевающего окровавленный меч? Кому интересно, что в моих устах: благословление или проклятие? Ни то, и ни другое не изменит настроения толпы. Микроскопические инфузории вроде нас не могут и мечтать повлиять на что-то, остается лишь тихонько копошиться в своем уголке.

История, которая привлекала меня больше всех прочих наук — не считая технических, те всегда стояли для меня на первом месте, конечно! — обернулась ко мне своим вторым, оборотным уродливым ликом. Может быть, напрасно я запоем глотал исторические монографии и сборники? Может быть, лучше было бы пребывать в счастливом неведении, как подавляющее большинство моих сверстников... а — что там скромничать! — практически все граждане нашей благословенной республики. Люди не желают помнить прошлое, и, наверное, они правы. Я тоже вряд ли заразился бы этой опасной болезнью, если бы не интересовался тем, из чего выросли мои любимые механизмы. А где история техники, там и история материальной культуры; и за ними тут же крадется и пытается проскользнуть в дверную щель социально-экономическая и даже политическая история. Нет, наверное, стоит закончить с этим — душевное спокойствие дороже.

С такими невеселыми мыслями я добрался до второй пассажирской палубы и постучал в дверь каюты, где обитали Алиса и Цирцея. Никто не отозвался, но когда я нажал на ручку, дверь безо всякого сопротивления приоткрылась.

Алиса, которая сидела на краю койки и, пригорюнившись, смотрела в иллюминатор, повернула голову мне навстречу.

— Чего тебе? — мрачно спросила она. Странно, это прозвучало совсем не так враждебно, как я ожидал по опыту наших прошлых ссор. По идее, о того, кто сдается первым и приходит извиняться, полагалось бы как следует вытереть ноги, облить его презрением и потыкать носом в грязь, заставив осознать всю бездну своей ничтожности. В голосе же Алисы звучала не столько обида, сколько непонятная усталость и печаль. К чему бы это? Ну, как бы то ни было, извиняться придется мне. Я покаянно склонил голову, и начал.

— Э-э-э... да просто хотел попросить прощения. Конечно, это ты устроила переполох — надо же так ловко часы стряхнуть в кофейник! — но признаю, мое намерение стребовать с тебя сатисфакцию за помощь Маркетте было несправедливым и даже... м-м-м... низменным. А уж то, что я дал волю животным инстинктами и тебя... хммм... потрогал, было и вовсе непростительно. Виноват, нижайше кланяюсь и извиняюсь.

— Вообще-то, ты не с меня, а с Кетти требовал, — недовольно заметила Алиса. — Когда я поняла, что грозит бедняжке, даже сил не стало, чтобы отбиться от этих злодеек. Единственное, что утешало, так это мысль о том, что я заслоняю ее... э-э-э... грудью от твоих похотливых лап.

— Но я совершенно не собирался ее лапать! — виновато возразил я. — Почувствовал, что-то не то... ну, то есть, показалось... что это не она, а ты. И как-то, понимаешь, инстинктивно рука потянулась — проверить. Ну, вроде как... убедиться.

— И убедился? Интересно, ты и взаправду смог бы отличить меня от Кетти... э-э-э... на ощупь?

— Да конечно. У нее размерчик-то побольше... а, прости!.. — я мысленно хлопнул себя по лбу: 'Молчи, дурак!'. Но Алиса, как ни странно, не рассвирепела. Тяжело вздохнув, отвернулась к иллюминатору.

— Чего еще от тебя ожидать? Всегда знала, что ты хам, негодяй и охальник. Даже скучно, ничего нового.

— Ну... прости и за это.

— Ладно, куда же деваться, — она вздохнула, примирительно махнула рукой, и заговорила почти спокойно. — И кстати, помнишь, что у нас сегодня вечером?

— Что именно?

— Концерт и бал, забыл, что ли? Говорили, кстати, представление обещает быть интересным. И в необычной эстетике — чуть ли не вампирской.

В самом деле, за всей этой беготней и нервотрепкой совсем вылетело из головы, что на сегодняшний вечер назначен очередной великосветский раут, куда допущены все, включая и нас — среднеродовитую массовку. Представится шанс благоговейно полюбоваться на позирующих и задирающих носы высших аристократов. Терпеть не могу подобные мероприятия, но сегодня придется пойти и вести себя прилично, чтобы заслужить прощение Алисы. Ей, наоборот, всегда нравилось потолкаться в обществе, посудачить о других и показать себя. Ладно, в этот вечер я буду смирным и послушным — не такая уж большая жертва, если подумать... если только она не вздумает заставить меня вальсировать. Тогда я буду безжалостен — немедленно отдавлю ей ноги.

— Ни в коем случае, помню. Где и когда тебя ждать? Сейчас же наряжаться и краситься будешь часа два?

— Я пойду с девочками, встретимся в зале.

— Понял, — я уже повернулся, чтобы выйти, когда Алиса вскочила и схватила меня за рукав.

— Стоп! — быстро обойдя меня кругом и критически осмотрев, она начала загибать пальцы: — Побриться — да с одеколоном! А еще причесаться, надеть свежую сорочку... и брюки почистить — уже вымазался где-то. И руки помой.

— Руки чистые, у тебя на глазах в спирте возился.

— Еще раз помой. И туфли вычисти. Все понял?

— Так точно!

— Тогда иди, — они пихнула меня в спину и добавила, — и чтобы вел себя прилично на балу. Не смотри на людей букой, а то к тебе иногда подойти страшно. Кажется, что укусишь.

Я хмыкнул и вышел в коридор. Сегодня придется потерпеть. Шагая по пушистым ковровым дорожкам, я вдруг почувствовал, что забыл о чем-то. Ах, да, Алиса так и не узнала, что случилось после того, как она убежала из ресторанного зала... ну и ладно. Какая теперь разница? Вряд ли принцесса еще раз обратится ко мне, когда я дал понять, что больше не собираюсь распространяться о ее драгоценных предках и марать их память сомнительными предположениями. Даже если она и поняла, что я не обманывал, копаться дальше и вытаскивать правду на свет божий будет не в ее интересах. Скорее всего, она решит держаться от меня подальше. Едва ли мне еще раз доведется перемолвиться с ее высочеством хоть словом.

Даже немного жаль. Мне понравилось, как она сразу говорила то, что думала. Пусть разговор наш и не был приятным, я нескоро забуду ее прямой взгляд, решительный, но мелодичный голос — интересно, если принцесса выглядела настолько впечатляющей в гневе, то насколько великолепна она может быть в радости? Я бы много отдал за то, чтобы увидеть на ее губах счастливую улыбку — наверняка она будет столь же искренней. Впрочем, что толку мечтать о несбыточном? У меня еще будет возможность издалека полюбоваться на нее, пока не завершился небесный вояж. Постойте, а ведь на сегодняшнем балу принцесса тоже непременно появится!..

Удивившись тому, насколько эта мысль подняла настроение, я быстрым шагом, не глядя по сторонам, миновал Хрустальный атриум, заполненный фланирующей толпой, и зашагал в сторону своей каюты.

Принц Яков проводил взглядом удаляющуюся фигуру в серой форме Йеля и незаметно скрипнул зубами. Крылья ноздрей породистого носа задрожали, когда он сделал долгий-долгий вдох. Еще раз. Медленно выдохнуть и глубоко вдохнуть. Досчитать до десяти.

Дыхательная техника помогла немного усмирить поднимающуюся в груди ярость, не дав ей выплеснуться наружу или исказить черты лица, но злость жгла изнутри, словно глоток серной кислоты.

— Как больно видеть ваше высочество таким расстроенным!

Кукольно-нежный голосок, прозвучавший слева, заставил его вернуться к действительности. Осмотревшись, принц поморщился. Личико повисшей на левом локте графини Джулии Монтенегро выражало живейшее сочувствие. Хлопая огромными голубыми глазами, она продолжала:

— Неужели ее высочество Грегорика совершенно не задумывается о том, что огорчает вас? Ах, я просто не в силах понять ее! Разве можно не замечать, как исстрадалось ваше золотое сердце?!

Искреннее недоумение на лице молодой графини показывало, что у нее и в самом деле не укладывается в голове, как существо женского пола — любое, абсолютно любое! — способно сопротивляться чарам принца Якова дольше тридцати секунд.

— Всем известно, что вы очень заботитесь о младшей сестре, оберегая ее от нападок. Почему же ее высочество не внемлет вашим словам? Как можно забывать об осторожности, общаясь с первым попавшимся незнакомцем?

— Ах, миледи, вы так добры! Но сестрица никогда не отличалась осмотрительностью. Словно живет на другом свете, где вокруг не рыщут беспринципные акулы пера, только и жаждущие опорочить честь фамилии. Ей всегда приходилось объяснять, что общаться с посторонними по меньшей мере неразумно, — процедил принц сквозь зубы. — Пожалуй, пришла пора сделать новое внушение. По-семейному.

— Вы так снисходительны к причудам ее высочества, — глубокое контральто, прозвучавшее справа, заставило принца Якова едва заметно поморщиться. — Но я слышала, что она не слишком прислушивается к вашим словам, весьма своенравна и самоуверенна. Может быть, не стоило так баловать сестру? Если она не уважает мнение старшего брата, то кто вообще может быть авторитетом для такой гордячки? — черноволосая красавица, тряхнув крупными кольцами роскошных, иссиня-черных кудрей, холодно, даже чуть презрительно прищурилась. Нетрудно было догадаться, что нынешняя фаворитка принца отнюдь не питает теплых чувств к младшей наследнице титула.

— Не стоит так говорить, София. Дело не в том, что Грегорика плохо воспитана... хотя, безусловно, наши воспитатели были совершенно разными людьми. Она слишком прямодушна, чтобы выжить в мутном болоте политической жизни столицы.

— Неужели? — искривила губы черноволосая красавица.

— Грегорика действительно часто забывает, что принцессе не подобает высказываться столь громко и резко — что бы она ни думала. К несчастью, журналисты уже это заметили и теперь не упускают случая спровоцировать сестрицу, отпуская издевательские комментарии по поводу наших предков. Как только кому-то в Сенате требуется показать, что наследники Тюдоров так и не угомонились, и до сих пор не считают парламентаризм достойным того, чтобы определять судьбу Либерии — этот трюк проделывается вновь и вновь.

— Но это просто глупо. Ради чего делать из себя мишень для бульварных писак? К тому же, бросая тень и на вас, монсир? — саркастически поинтересовалась София.

— Ну-ну, я не назвал бы это глупостью. Скорее — простодушием.

— И чего же она хочет добиться своим простодушием? Доказать, что монархия действительно исчерпала себя? Или в самом деле желает примерить корону на себя... а, может быть, на вас? — ядовито поинтересовалась София.

— Признаюсь, мы действительно несколько раз спорили на эту тему, — вздохнул принц, — Последний раз из-за того нашумевшего случая, когда сыночек спикера нижней палаты после пьяной ссоры застрелил трех человек и потом был признан невиновным. Грегорика метала громы и молнии, доказывая, что при достойном монархе такая пощечина правосудию была бы невозможна. Я согласился, что дедушка Максимилиан или его отец никогда не допустили бы подобного, но не более того. Не стоит видеть в нас заговорщиков-роялистов, милые дамы. Да, коррумпированный сенат не вызывает у меня ничего, кроме презрения, но закон есть закон. Я уважаю конституцию, дарованную моим прадедом, и буду верен ей. Хотя, конечно, сердце каждого истинного Тюдора обливается кровью при виде несправедливостей, чинимых над бывшими подданными, — тяжело вздохнул принц.

— Милая София, мне показалось, что вы все же слишком предубеждены против принцессы, — вдруг вмешалась графиня Монтенегро. Наивно хлопнув глазами, она продолжила, — Если бы она не была сестрой принца, я бы поручилась, что вы видите в ней соперницу!

— Полноте, Джулия! — урезонил ее принц, хотя внимательный взгляд мог бы отметить, как он вздрогнул. — Конечно же, Грегорика не чужая мне, но мы не слишком близки из-за разницы в воспитании. А для того, чтобы составить конкуренцию великолепной Софии Ро́тарь, ей многого не хватает.

Черноволосая красавица промолчала, но в глазах ее словно сверкнула молния отдаленной, но быстро надвигающейся грозы.

Глава вторая

Венский вальс

Парадный зал, занимавший почти половину нижней палубы пассажирской гондолы 'Олимпика', сиял великолепием, простираясь в перспективу ярдов на пятьдесят, а поперек — на пятнадцать. Искрящиеся хрусталем люстры бросали яркие блики на бархатные портьеры и драпировки, отражались в высоких зеркалах и полированных панелях модного алюминия. Световой эффект еще больше подчеркивал роскошные наряды собравшейся публики — разноцветные бальные туалеты на девушках-студентках и парадные мундиры юношей-студентов, в отличие от повседневных, украшенные золотом и серебром аксельбантов и позументов.

Впрочем, мой взгляд больше всего притягивали красочные панно, расположенные на потолке зала. Если не ошибаюсь, работа Александера Дейнекена. Нет, я не удивился, увидев его чуть грубоватые, нарочито-примитивные по стилю сюжеты на борту дирижабля. Тут им самое место. В конце концов, едва ли среди современных художников найдется больший романтик авиации. Подняв голову, я залюбовался великолепным овальным потолочным медальоном — там трое загорелых мальчишек неотрывно смотрели с берега вслед улетающему над морем белому гидроплану. Картина должна была бы вызывать совсем иные чувства, но я лишь печально вздохнул. Пусть даже и в небесах, в чреве величественного летающего корабля этот искренний мотив — тяга к странствиям, романтика полета — звучал резким диссонансом. Почему? Нетрудно было догадаться, стоило лишь опустить взгляд. Никому из сотен приглашенных на бал аристократов и в голову не пришло устремить глаза вверх. Да и зачем? Они вполне довольны обществом друг друга.

Досадливо поморщившись в ответ на неуместные, в общем-то, мысли, я осмотрелся. Через широкие створки парадных дверей вливался, обтекая меня, поток разряженных студентов. Оживленные лица, вежливые, хотя и недостаточно искренние приветствия, сверкание бриллиантов на пальцах, шеях, ушах... Наверное, для большинства присутствующих это была привычная атмосфера — но не для меня.

Должен признаться, что практически всегда пренебрегал приглашениями на подобные светские мероприятия, предпочитая им университетскую библиотеку или захламленную, но чрезвычайно уютную мастерскую. Как Алиса ни старалась, ей ни разу не удалось вытащить меня на званый вечер или бал. Правда, неугомонная девица утешилась, догадавшись, что я не испытываю такого предубеждения против кинематографа или театра, и переключив внимание на них. Конечно, если бы я соглашался на каждое приглашение, то у меня не осталось бы времени больше ни на что. Поэтому я держал ее в строгости — но все же пару-тройку раз в месяц мы с ней выбирались куда-нибудь. Впрочем, теперь я готов был поблагодарить рыжую прилипалу. В конце концов, театр или кинематограф — это тоже выход в свет, и постепенно я привык к публике, пусть и гораздо менее притязательной, чем здесь. Зато теперь можно было слегка гордиться тем, что даже этот, без преувеличения ослепительный зал не заставит меня вжимать голову в плечи. Ну, разве что самую малость.

Нарочно выпрямив спину и независимо подняв подбородок, я осмотрелся, всем видом демонстрируя, что великосветское общество мне не впервой. Демонстрация демонстрацией, но неисчислимое множество незнакомых лиц заставляло нервничать. Нет, конечно, я не предполагал, что высокородные аристократы начнут перешептываться, указывая на никому не знакомого подозрительного чужака... но мне все же страстно захотелось поскорее найти Алису. Приняв независимый, устало-скучающий вид под защитой рыжей нахалки и подружек, я скоротаю часок-другой, молча выслушивая их щебет, а потом незаметно улизну.

Увы, этому плану не суждено было сбыться.

Сделав всего пару шагов вперед и безуспешно осматриваясь в поисках Алисы, я вздрогнул, услыхав за спиной полузнакомый голос:

— Вы свободны, господин Немирович?

Обернувшись, я оказался лицом к лицу с той самой принцессой.

Грегорика Тюдор смотрела мне в глаза прямо и решительно, но безо всякой враждебности. Я замешкался, не зная, что ответить, и невольно сглотнул. Общие рассуждения о великолепии и роскошествах, присущих настоящему высшему свету, не смогли подготовить мои глаза к этому зрелищу. Принцесса была ослепительна.

Мне и раньше было известно, что фантазия кутюрье, создающих туалеты для дам высшего света, не имеет границ, но я не слишком интересовался этим вопросом. В принципе, чего тут особенно сложного? Накрутить побольше роскошных шелков и кружев, пышных воланов, шлейф подлиннее — и готово, главное, чтобы носительница умела не наступать себе на подол. Если она хочет выделиться, обставив конкуренток, то прицепить на прическу парусный фрегат полуметровой высоты и двигаться величественно и осторожно. Но я и представить себе не мог, что талантливый модельер может настолько точно и изящно подчеркнуть характер леди, которую снаряжает на бал.

Конечно, на принцессе было именно белоснежное с золотом платье, как ей и приличествовало по статусу. Даже после столь внезапного — пожалуй, даже принудительного — знакомства у меня почему-то сложилось впечатление, что принцесса не станет экспериментировать ни с цветом — сложно было бы ожидать, что она выберет вызывающе алый или похоронно-черный шелк, хотя в зале наблюдались и такие туалеты, видимо, на особах, склонных к эпатажу — ни с длиной. Краем глаза я уже машинально отметил парочку авангардно-коротких композиций, не просто дающих возможность полюбоваться коленками своих хозяек, но заканчивающихся значительно выше.

Бальное платье принцессы выглядело более целомудренно, но было снабжено соблазнительным разрезом спереди, дополненным маскирующими элементами в виде боковых шлейфов из полупрозрачного газа. Правда, у меня создалось впечатление, что его задачей было не столько продемонстрировать безусловно красивые ноги, сколько обеспечить свободу движений — принцесса шагнула навстречу с такой энергией, которая для большинства из присутствующих леди в длинных платьях с волочащимися по полу шлейфами была попросту немыслима. Подчеркнуто-тонкая, гибкая талия прекрасно сочеталась с наброшенной на одно плечо художественной интерпретацией гусарского ментика, придающего принцессе несколько воинственный вид. Образ, дополненный небольшим аксельбантом с канувшим в лету вместе с династией молниевидным знаком императорской гвардии, не был агрессивным или вызывающим, скорее, предостерегал, намекая, что эта девушка способна постоять за себя.

В этот момент я почувствовал, что молчание слишком затянулось. Так, вспомнить бы, о чем она спрашивала?..

— С-свободен?.. — с заминкой отозвался я. — В каком смысле?

Теперь настал черед принцессы удивляться. Озадаченно приподняв бровь, пару секунд она смотрела так, словно вопрос выбил ее из колеи.

— В прямом. Как нетрудно догадаться.

— Но вы же сами видите, ваше... э-э-э, высочество, что на мне нет ни наручников, ни кандалов, — криво усмехнувшись, заметил я. Прозвучало глупо, но нужно же было хоть как-то скрыть замешательство.

Принцесса помолчала еще секунду, критически разглядывая меня. Потом со вздохом поинтересовалась:

— Не понимаю, господин Немирович. Вы хотите меня обидеть или занимаетесь шутовством из общих соображений?

— Скорее второе, — признался я. — Зачем бы мне желать обидеть ваше высочество?

— Счастлива слышать. А я, со своей стороны, просто хотела пригласить вас на танец — только это и означал мой вопрос.

— Теперь понимаю! — я чуть не хлопнул себя по лбу. Вот же идиот!

— Рада, что вы догадались. И?.. — нетерпеливо продолжила принцесса.

— Я бы с радостью, ваше высочество, но как танцор не выдерживаю никакой критики, — помявшись, ответил я. И добавил с надеждой: — Разрешите отказаться?

— Не разрешаю, — отрезала она. — Перестаньте паясничать и идемте.

— Как прикажете, — мне осталось лишь поклониться.

Принцесса повернулась к середине зала, где уже кружились пары, и бросила в мою сторону короткий требовательный взгляд. Локоть словно сам собой выдвинулся в исходную позицию, и ее тонкая рука в перчатке легла мне на предплечье, недвусмысленно подталкивая вперед. Хочешь, не хочешь, пришлось направиться к танцевальной зоне.

Навстречу шагнул юноша, по цветам парадного мундира которого можно было без труда узнать Пембридж. Льстиво улыбаясь, он поклонился, взмахнув завитыми локонами.

— Ваше высочество, вы сегодня еще ослепительнее, чем всегда! Боюсь, упасть к вашим ногам мне не позволят прочие конкуренты, но, хотя бы, в виде крайней милости — разрешите пригласить вас на...

Не скрою, на то, как от удивления вытаращились глаза аристократа, когда он рассмотрел, кого принцесса тащит за собой, было интересно взглянуть. Впрочем, нас почти с самого начала сопровождали перекрестный обстрел взглядов и приглушенное шушуканье. Моя спутница миновала претендента, не удостоив взглядом, лишь небрежно бросив:

— Простите, герцог, я уже обещала этот тур.

Посреди зала как раз завершались последние па предыдущего танца, и я возблагодарил бога за то, что это оказалась удалая мазурка. Следующая мелодия, согласно правилам, будет поспокойнее. Очень удачно, поскольку подпрыгивать и щелкать каблуками в воздухе я, возможно, еще и смог бы, но вот попадать при этом в такт — едва ли.

Принцесса, не обращая внимания на разряженную толпу, раздающую перед ней, словно под форштевнем ледокола, вывела меня на открытое пространство, где уже выстроились другие пары, остановилась и повернулась лицом ко мне. Оркестр заиграл первые такты Венского вальса, и я облегченно вздохнул — если я что-то и помню с обязательных уроков танцев в гимназии, так это такие простые движения. Как там, кажется: раз-два-три, два-два три, раз-два-три?..

— Боюсь, ваше высочество, вам придется вести, — криво улыбаясь, прошептал я, предлагая ей левую руку. — Совершенно забыл, как это делается.

— Извольте, — кивнула она, уверенно вложила пальцы в перчатке в мою ладонь и требовательно шепнула. — Быстрее.

Деваться было некуда, и мне пришлось положить правую руку под левое плечо принцессы. Пальцы, коснувшись тонкого шелка, заметно задрожали.

Вальс начался, и мы размеренно двинулись по квадрату, в нужные моменты приподнимаясь на носки и поворачиваясь. Как бы я ни вытягивал руки, пытаясь отстраниться, избежать пристального взгляда оказавшихся необычайно близко зеленых глаз принцессы было невозможно. Она заговорила почти сразу же, с тем же серьезным выражением.

— Но я пригласила вас не затем, чтобы блистать танцевальным мастерством. Нам нужно поговорить.

— Полностью в вашем распоряжении. Как я понимаю, сбежать все равно не удастся. 'Олимпик' велик, но отступать некуда.

— Оставьте шутки, господин Немирович. Речь о важных делах.

— Весь внимание... ой, простите!

Моя правая туфля — почищенная по приказу Алисы — наступила на носок лакированной туфельки принцессы, и, если бы она не отдернула ногу с похвальной реакцией, случился бы конфуз.

— Ой!.. Право, я не хотел...

— Забудьте.

— Но ведь из-за моей неуклюжести страдает и ваш публичный образ. Не хотелось бы... а, виноват!..

На этот раз я сам споткнулся, и устоять на ногах помог лишь незаметный, но сильный рывок за рукав со стороны партнерши, и то, что я с силой оперся на нее правой рукой, придвинув к себе существенно ближе, чем положено. Испугавшись, я отдернул ладонь, едва не выпустив принцессу из рук.

— Держитесь крепче и не сбивайтесь с ритма, — бросила она, и потянула мою ладонь, ведя за собой. Тонкий шелк белоснежной перчатки скользнул, с прискорбной отчетливостью цепляясь за ороговевшие мозоли. Заметив, как принцесса удивленно взглянула туда, я залился краской.

— Занимаетесь спортом? У тренера, который давал мне уроки тенниса, тоже были жесткие руки. Но до вас ему далеко.

— Нет, ваше высочество, спортивные снаряды ни при чем. Прошу простить, это всего лишь лопата и весло.

— Лопата?..

— Увы. Летом мне опять не удалось отвертеться от раскопа в археологической экспедиции. Отец всякий раз обещает пристроить к топосъемке, но на землекопов хронический дефицит. Да и грести пришлось немало — путь не близкий. А если вспомнить волок с баркасами из Невольничьего озера в Саскачеван... простите, надеюсь, перчатка не порвалась. Но вы что-то хотели сказать?

Принцесса смерила меня непонятным взглядом.

— Да. Вернемся к тому, о чем говорили на балконе. Вы упомянули дневник вашего деда, лейтенанта Гойко Немировича. Я правильно поняла, что он попал к вам вместе с медальоном? Вы говорили, что сумели прочитать первые страницы.

— Совсем немного, увы. Очень хотелось знать, что тогда произошло, но времени было маловато. Кроме того, это оказалось вовсе не так просто — дедушка явно старался писать убористо, что в сочетании с его почерком способно затмить любую криптографию.

— С какого же момента идет хроника событий?

— С начала путешествия... которое потом справедливо называли 'Походом слез'. Но то, что вас интересует, упомянуто лишь мельком.

— Вот как? — холодно усмехнулась принцесса. — Что же, по вашему мнению, меня может интересовать?

— Уверен, не ошибусь, предположив — то же самое, что и при прошлом разговоре. Взаимоотношения наших предков.

По губам ее высочества скользнула странная, горькая гримаса. Не понял. Что бы это могло означать?

— Дедушка Гойко начал с момента, когда по тревоге поднял своих егерей и примчался в ангар на базе Ванденберг — только тогда он понял, что командиром разведывательного отряда оказался принц Максимилиан. Они виделись всего несколько дней назад в гостях у Виолетты Спенсер и расстались, не слишком довольные друг другом. Точнее, принц ушел, а лейтенант остался...

...Ветер стремительно гнал рваные тучи, и пятна света от мощных прожекторов тревожно метались по ним, скрещиваясь и проваливаясь в широкие разрывы. Луны не было и человеческому глазу с трудом удалось бы различить края облаков, если бы этой ночью подсветку с земли не затмили чудеса, творящиеся на октябрьском небосводе.

Призрачное зарево, совершенно погасившее звезды, переливалось за облаками, подсвечивая их фосфоресцирующими зеленовато-гнилушечными оттенками, заставляя устремленные вверх испуганные лица выглядеть лицами мертвецов. Трепещущие занавесы северного сияния, никогда не виданные на этой широте, беззвучно извивались, и в них чувствовался какой-то странный, гипнотический ритм. Громадные сигарообразные тела трех крейсерских дирижаблей класса 'Инвинсибл', пришвартованных к причальным мачтам, слегка подрагивали на ветру.

Заунывный вой сирен, расположенных по периметру летного поля, заставлял пальцы на ногах напряженно поджиматься, а невидимую шерсть на спине вставать дыбом.

— Господин капитан, лейтенант Немирович прибыл для погрузки — доложился я.

— А, егеря, — фуражка командира дирижабля, стоящего у ведущего в гондолу трапа, блеснула тусклым золотом. — Сколько у вас людей?

— Двадцать штыков, господин капитан. С собой два боекомплекта и бивачное снаряжение...

— Хорошо, грузитесь. Потом доложите... а, майор Тюдор-Второй, вон он там, с другими офицерами. Быстрее, старт через пятнадцать минут!

Придерживая тесак, я побежал навстречу торопливо шагающим высоким фигурам. Двое авиаторов в кожаных шлемах с шелковыми шарфами, армейский капитан-артиллерист, офицер с черными петлицами химика и военврач. Впереди — высокий и стройный майор в полевой форме, что-то торопливо листающий в раскрытом планшете. Я мгновенно узнал его, но мой голос не дрогнул, пока я бросал руку к козырьку:

— Господин майор, лейтенант Немирович в ваше распоряжение прибыл.

Принц Максимилиан захлопнул планшет и смерил меня взглядом, в котором отчетливо читалась неприязнь. Нахмурившись, он процедил:

— Хотя мне лишь сейчас довелось узнать о ваших успехах на последних учениях, я не был удивлен. Да, я имею в виду дерзкий рейд вашей разведывательно-диверсионной группы и захват штаба синей стороны. Судя по всему, внезапные нападения и захваты — ваш врожденный талант.

— Это так, господин майор. Должен ли я понимать, что это намек на мои отношения с Виолеттой Спенсер, которые вас не устраивают? Вы хотите обвинить меня в нечестности?

Он опустил глаза и тяжело вздохнул. Помолчал. Потом все же проговорил:

— Нет, лейтенант. Я знаю, что она выбрала вас. И мои чувства здесь не имеют значения. Прошу простить, что дал волю неприязни. Мне не следовало смешивать личные и служебные дела.

— Такое нечасто услышишь от принца, — понизив голос, заметил я. — Но... благодарю вас, ваше высочество.

Максимилиан лишь устало махнул рукой:

— Теперь это все не имеет значения. Продолжайте погрузку, лейтенант Немирович, времени осталось мало ...

— Макс! — донесся зычный оклик. В люке возникла еще одна внушительная фигура. Широкие плечи, на которых в отблесках прожекторных лучей вспыхивали аксельбанты мундира гвардейского Его Величества Виндзорского полка, были сгорблены, словно под невидимой тяжестью. Все присутствующие вытянулись и бросили ладони к козырькам фуражек.

— Сир?

Император помолчал, вглядываясь в переливающееся невиданными красками небо из-под нахмуренных бровей, потом обратил мрачный взгляд на сына.

— Долго еще?

— Никак нет, сир. Через десять минут все люди будут на борту. Единственное, мы не успели получить боевую химическую машину...

— Отправляемся. У нас мало времени. Да. Кажется, его уже почти не осталось, хорошо, что ветер западный ... — оборвав фразу, император Траян Второй повернулся и исчез в люке.

— Вы хороший рассказчик, господин Немирович, — проговорила Грегорика. Перед глазами все еще, словно живые, двигались громадные сигары воздушных крейсеров, уходящие в ночные облака, подсвеченные сполохами северного сияния.

— Ваше высочество, не говорите так, а то я приму за чистую монету... а, виноват!..

Боже мой, пятый раз! В последний миг она успела выдернуть туфельку из-под ботинка партнера, и тут же, подгоняемая мелодией, сама подняла его руку и закружилась.

— П-простите великодушно, но я предупреждал, что не смог бы зарабатывать на жизнь танцами...

Его рука снова осторожно легла на плечо. Грегорике вдруг пришло в голову, что ей давно не встречались партнеры со столь деликатной хваткой — можно подумать, она хрустальная! Хотя, с другой стороны, руки Золтана Немировича, пусть и неуклюжие, почему-то не оставляли такого впечатления, как после тура с герцогом Карлайлом, когда страшно хотелось поскорее вымыться. Непривычно жесткие, словно дерево, ладони, покрытые ороговевшими мозолями, которые буквально царапались... удивительно, насколько они живее, естественнее и... ну да, их было намного приятнее касаться, чем тонких и белых, чуть влажных и неуловимо липких пальцев обычных кавалеров.

Грегорика поймала себя на мысли, что впервые за долгое время не жалеет, что в вальсе приходится держаться так близко к партнеру, позволяя прикасаться к себе и вести. В чем же дело? Может быть, в том, что случайно встретился человек, который не вписывается в привычный набор светских лиц? Он совершенно другой, чем мужчины знакомого круга, и говорит так просто... но, если вспомнить их прошлый разговор, отнести его к простакам никак не получалось. Она решительно сказала:

— Неважно. Боюсь, мне придется повториться — нам нужно поговорить... нет, я хочу попросить вас об одолжении.

— Каком же, ваше высочество? Готов на все, чтобы загладить свою вину перед вашими туфельками.

— Не могли бы вы одолжить мне дневник вашего деда? На время. Мне очень важно разобраться, что же тогда происходило... вы даже не представляете, насколько важно.

Он в удивлении поднял брови.

— Если вы просите... конечно. Не уверен, что у кого-то получится разобрать его каракули... впрочем, может быть, вы сможете сделать это лучше меня? Могу я попросить записать расшифровку?

— На... наверное. Благодарю вас, господин Немирович. Я обязательно верну дневник... через некоторое время.

— Думается, дня два-три будет достаточно. Пользуйтесь, если хотите.

— Буду крайне признательна. Не могли бы вы сходить за дневником?

— Хорошо, — покладисто кивнул он. — Когда вам его отдать?

Окинув взглядом разодетую публику, Грегорика понизила голос.

— Позже. Лучше в каком-нибудь более уединенном месте. Не хотелось бы, чтобы на нас глазели. Вы знаете, где находится грузовой трюм?

— Грузовой?.. — его брови опять взлетели вверх. — Вот уж не думал, что кому-то еще из пассажиров интересны такие укромные уголки.

— Мне подсказала горничная.

Да, наверняка Брунгильда уже была там — едва ли она упаковывала парашюты в обычные портпледы, которые посыльные разнесли по каютам. Вернее всего, забирала их из багажного отсека, как раз в том самом трюме. Что же, все складывалось удачно.

— Скажем, если встретиться через полчаса? Правда, бал еще не закончится...

— Я и не планировал задерживаться надолго. Так даже удобнее, меньше лишних глаз.

Ей показалось или на его лице действительно мелькнуло облегчение? Непонятно, почему? Вряд ли он так уж счастлив отдать недочитанный дневник, повествующий о судьбе его пропавшего и всеми забытого деда... или...все совсем не так? Когда Грегорика слушала его разговор с той девушкой в аудитории, Немирович говорил раскованно и свободно, легко шутил. На балконе он был насторожен, но в ответ на обвинения — надо признать, не во всем справедливые — отвечал достаточно язвительно. Не совсем так, как должен был бы говорить с девушкой, если честно. Заговорив же с ним сейчас, на балу, Грегорика сначала удивилась тому, как скованно и зажато он себя вел. Тем более странным выглядело то, как после неловкого начала беседы он вдруг с такой готовностью рассказал о начале 'Похода слез'. Может быть, он просто не привык к балам и званым раутам и рад поскорее выбраться? Но тогда его глупая шутка в начале разговора и то, что потом показалось ей очередным ехидным намеком — лишь попытка скрыть нервозность!.. Хм, получается, господин Немирович вовсе не такой уж самоуверенный нахал, каким показался с первого взгляда. Возможно, он оробел, оказавшись на чужой территории? Наверняка, дело именно в этом!

Грегорика с трудом удержалась от смешка. Постойте, но ведь надо этим воспользоваться! Ведь тогда, на балконе, ее ведь удивила еще одна вещь...

— Чудесно. Значит, договорились — через час, в грузовом трюме номер один. И еще, господин Немирович, я не успела спросить в прошлый раз. Описанные в 'Белой Птице' события на мосту — та самая пресловутая атака электрических змей — по вашим словам действительно имели место?

— Да, я уже сумел разобрать запись в дневнике, где об этом рассказывалось. Метерлинк подал все в своем фирменном галюциногенно-грибном стиле, но нет сомнений, он использовал как основу реальные события.

— Но вам не пришло в голову задаться вопросом — откуда он мог узнать о них? Не стану хвастаться, но я прочла абсолютно всю историческую литературу и все мемуары, где хоть намеком упоминался 'Поход Слез'. И там нигде, ни разу не упоминался ни мост, ни электроразряды — совершенно никакой конкретики. Историки понятия не имеют об этом. И вдруг Метерлинк расписывает такой эпизод. Разве не странно? Именно поэтому я усомнилась в ваших словах. Ответьте честно, что вы об этом думаете. Неужели вас это не удивляет?

Немирович вздохнул и пожал плечами — на удивление широкими и крепкими. Ей приходилось видеть спортсменов и военных — но их мускулы выглядели по-другому. Была какая-то неуловимая разница. Может быть, этот странный студент-механик больше похож на крестьянина или рабочего с фабрики?

— Ничуть не удивляет, ваше высочество.

— Вот как! Историки, академики, перерывшие все архивы, ничего не нашли, прошлое полвека надежно хранит свои тайны, и вдруг какой-то безответственный писака вываливает невероятные подробности в виде фривольного мюзикла?! Как это понимать? Вы, что понятия не имеете о том, как пишется история? Или вам все равно?!.. — она поняла, что снова выходит из себя, и оборвала фразу, лишь возмущенно фыркнув. Но Немирович лишь печально улыбнулся.

— Не все равно, ваше высочество. Но ларчик открывается просто — мне не нужно гадать, откуда Метерлинк-младший взял свою историю. Я это знаю.

— Знаете?..

— Теперь я понял, зачем он в прошлом году обхаживал бабушку Виолетту. Вы, наверное, не помните, но я упоминал о том, что она вращалась в столичных артистических кругах. С Метерлинком-старшим ее связывало что-то вроде дружбы — он приглашал ее на премьеры, они переписывались. Я вспомнил, что бабушка упоминала его непутевого отпрыска. Видимо, они были представлены друг другу.

— Так она его знала? Но что у них могло быть общего? Ведь Метерлинк-младший ненамного старше нас, а ей сейчас...

— Семьдесят три. Так что он не ухаживал за бабушкой, будьте уверены, ваше высочество. Но у нас с ней как-то был разговор. Тогда речь шла не столько о нем, сколько... ну, неважно. Бабушка намекала, что попойки и неутонченные развлечения не доводят до добра...и Жан-Жак зарыл талант в землю. Речь была о том, чтобы я не вздумал следовать дурному примеру — она меня немножко воспитывала в тот момент. И привела пример того, как молодые люди сами себя губят.

— С этим нельзя не согласиться, — заметила принцесса. — То есть вы намекаете, что ваша бабушка все же общалась с ним? Получается, она что-то рассказала?

— Не вижу иного способа, каким Метерлинк-младший мог бы узнать об электрических змеях. Бабушку не отнесешь к сплетницам, она всегда была крайне сдержана в разговорах. Уверен, что вряд ли она рассказала об этом кому-то еще, кто мог передать Жан-Жаку. По крайней мере, со мной они не заговаривала о деде Гойко ни разу, хотя мне, как раз, это было бы ужасно интересно. Даже обидно, если честно.

— Но почему так получилось? Я могу понять — Моммзен понятия не имел о том, что сведения о 'Походе Слез' попали от моего деда, принца Максимилиана, к кому-то еще. Ему и в голову не пришло обратиться к Виолетте Спенсер за информацией. Но ведь она сама не могла не понимать, какой тайной владеет! И, если, по вашим словам, она хранила ее так долго и строго, не рассказав родному внуку о судьбе своего героически погибшего мужа, для этого должна быть веская причина. Кстати, почему? Не доверяла вам? — это заключение заставило ее окинуть его критическим взглядом. Немировичу, судя по всему, это не понравилось, и он моментально парировал:

— Без труда назову причину, ваше высочество. Наверняка ее попросил об этом принц Максимилиан. Уж он-то обладал всей полнотой информации и прожил гораздо дольше императора Траяна, но — заметьте — тоже не пожелал поделиться. Ни с историками, ни с вами. Неужели он не доверял своей милой внучке?

Наглец! Нахмурившись, она уже приготовилась срезать его, как вдруг...

— Ой!..

Наступив Грегорике на ногу, он в последний момент успел перенести вес на пятку. Но было уже поздно. Пытаясь восстановить равновесия, она качнулась и упала бы — но партнер вовремя поддержал ее, причем без видимого усилия. Она вдруг почувствовала, как напряглись мышцы на его сильной руке. Жесткая ладонь инстинктивно сжала пальцы и тут же виновато расслабилась. Но в это короткое мгновение она ощутила себя словно в тисках. Странное, новое и... ну да, если говорить честно, то — непонятно волнующее чувство. Она никогда не испытывала такого раньше, танцуя с другими мужчинами. Почему?

Немирович тоже сбился с ритма, споткнулся и залился краской.

— П-простите, ваше высочество! Я не нарочно, не сердитесь!..

Он выглядел таким испуганным, что Грегорика не смогла удержаться от улыбки.

— Господин Немирович, я вас прощу, если сдержите обещание насчет дневника.

— Клянусь, ваше высочество! Надеюсь, не отдавил вам ногу?

— Нет. Но вернемся к теме — почему же ваша бабушка, не проронив за пятьдесят лет ни слова, вдруг поведала истину какому-то беспутному юнцу?

— Трудно судить. Возможно, устала, почувствовала, что ей осталось уже не так уж много, и захотела оставить людям... хоть что-то. Хоть какую-то память о дедушке Гойко.

— В таком странном виде? Почему бы не поделиться с более близкими людьми или не написать мемуары?

— Мне в последнее время нечасто удавалось с ней видеться. То колледж, то экспедиции. Даже стало стыдно, я зашел к ней как раз перед этим путешествием и... дальше вы знаете, ваше высочество. А мемуары...может быть, она не хотела говорить напрямую? Лишь в иносказательной форме, — пожал плечами Немирович.

— Не хотите же вы сказать, что ее порадовали мерзкие намеки на... э-э-э... связь между покойным мужем и принцем Максимилианом?

— Меня точно не порадовали. Но бабушка, как мне показалось, отнеслась к ним с юмором. Не исключено, что ей захотелось отвесить оплеуху общественному вкусу. В общем, я не стану гадать о том, что ей двигало. Но, думается, никак по-другому Жан-Жак Метерлинк деталей 'Похода Слез' узнать не мог. О, наконец-то!..

За разговором она не заметила, как отзвучали последние такты вальса. Поклонившись друг другу, как полагается, они двинулись в сторону.

Удивительное дело, но к концу мелодии я даже немного забыл пугаться. Скованные мышцы начали действовать свободнее, и я даже почувствовал определенное удовольствие, четко переступая и кружась вместе с принцессой. Она, конечно же, была бесподобна, не чета мне. Даже поглощенная разговором, Грегорика Тюдор танцевала легко, непринужденно и изящно. Ей не помешало даже то, что пришлось направлять неуклюжего партнера, норовящего наступить на ногу. Серебряные туфельки мелькали, словно неуловимые рыбки в прозрачном ручье, а взлетающие от движений стройных ног газовые половинки шлейфа ее платья кружились и взлетали, подобно стрекозиным крылышкам. Если бы я не портил картину, это можно было бы снимать на кинопленку.

Чувствуя, как немного кружится голова, я с трудом сдерживал глупую и совершенно неуместную сейчас счастливую улыбку. Конечно, я не настолько напрягался, чтобы запыхаться, но ноздри непроизвольно раздувались, втягивая воздух, наполненный причудливой смесью запахов. Воск от начищенного паркета, корица из горячего пунша, и, конечно, сотни одорационных композиций, придирчиво подобранных направляющимися на бал светскими красавицами. Но ничто не в силах было забить аромат духов принцессы. Легкий, далеко не такой резкий, как у иных дам,— но необычный и странно-тревожный. Прекрасно понимая, что нужно поскорее восстановить трезвость мышления, я чувствовал, как в первом слое мыслей лихорадочно прокручиваются предположения и гипотезы, объясняющие, зачем принцессе потребовался старый дневник. Во втором же слое замедленно, словно в кино, ползли плавно сменяющие друг друга мысли:

'...Не понимаю... этот запах... крутится в голове, но почему-то не могу вспомнить. Я же знаю, не могу не знать — ведь он так хорошо знаком... Нет, не получается'.

Стоило нам сделать несколько шагов в сторону и остановиться у покрытой драпировками стены зала, как рядом соткался стюард в корабельной ливрее. Он с угодливым поклоном протянул поднос, уставленный высокими бокалами, заполненными игристой золотистой влагой. Внезапно ощутив, как пересохло во рту, я уже протянул, было, руку, но понял, что пальцы хватают воздух. Резко отстраненный официант почему-то оказался в стороне, с недоуменной улыбкой на лице и чудом не расплескавшимися напитками, а на его месте словно по мановению волшебной палочки возникла стройная и высокая фигура горничной принцессы. На ее губах не было улыбки. Напротив, холодный взгляд, которым она смерила меня, не сулил ничего доброго. На подносе, который горничная протянула принцессе, умело убрав из зоны моей досягаемости, был лишь один бокал. Принцесса приняла его, поблагодарив рассеянным кивком.

Что бы это значило? Осмотревшись по сторонам, я увидел еще несколько стюардов и стюардесс, ловко маневрирующих среди гостей и снабжающих их напитками. Естественно, все они были из экипажа дирижабля, как обычно — преимущественно смуглые нексиканцы. Мне всегда казалось, что личным слугам даже самых важных господ не место на таких мероприятиях... хотя, может быть, я просто отстал от жизни, и это теперь такая мода?

Как бы то ни было, мне и в голову не пришло жалеть о том, что принцесса прихватила свою служанку — хотя бы потому, что от той трудно было оторвать глаза. Даже в окружении разодетых аристократок горничная нисколько не терялась, напротив, строгий темный наряд, подчеркивающий ее красоту и немаленький рост, смотрелся удивительно выгодно. Короткая пышная юбка из черного шифона с микроскопическим кружевным передничком, лиф, низко открывающий грудь, и чисто символическая наколка прекрасно соответствовали замкнутому и холодно-деловитому выражению лица.

Впрочем, я очень быстро понял, что восхищение было полностью односторонним. Горничная вдруг опустилась на колено перед принцессой и несколькими стремительными движениями смахнула пыль с носка правой туфельки принцессы неизвестно откуда взявшейся бархоткой. Взгляда исподлобья, обращенного на меня, достало бы на то, чтобы заморозить доменную печь.

Выдавив жалкую и неуверенную улыбку, я извиняющимся жестом приложил руку к груди. Своей, конечно же. Но едва ли сердце суровой горничной можно было смягчить таким способом. Выпрямившись и с поклоном отступив, она отвернулась, видимо, более не желая марать свой взор.

Принцесса тем временем пригубила напиток, перевела дыхание и со слабой улыбкой произнесла:

— Благодарю за танец — хотя по правилам это вы должны были так сказать, господин Немирович.

— Виноват, ваше высочество. Просто... немного растерялся. Не каждый вечер доводится танцевать с принцессами.

— Оставьте. Династия Тюдоров давно отказалась от престола. Конечно, снять с себя ответственность за своих людей — сложнее... но это уже не важно. Да, очень признательна за дневник. Сначала я думала, что придется вас упрашивать, но вы с такой готовностью пошли навстречу...

— Как бы сказать... просто в память о наших предках, которые когда-то действовали сообща, пусть и по необходимости...— тут я замялся.

— ...И без особого желания, да? — вздохнула принцесса. — Что же, этого достаточно. Неплохо, что мы смогли найти хоть что-то общее...

— Ваше высочество, я вас настиг!.. — прервал ее высокий, хорошо поставленный тенор. Принцесса оглянулась через плечо и поморщилась. Это был тот самый щеголь, мимо которого мы проскочили в начале.

— А, это вы, Себастьян.

— Именно я! И я не намерен вас просто так отпустить этим вечером — два тура, не меньше!

— Вы ненасытны, герцог, — устало вздохнула она. — Но у меня сегодня нет настроения, извините, конечно...

— Ни за что! — патетически воскликнул он, притопнув лакированной туфлей. — Отговорки не принимаются, ваше высочество! Вы не можете быть настолько жестоки, чтобы нарушить обещание и лишить меня счастья пройти с вами в польке! Подумайте хотя бы о публике!

— При чем тут публика? — удивленно спросила принцесса. Щеголь просиял и поднял палец:

— О-о-о, не притворяйтесь, ваше высочество! Та зажигательная полька Im Krapfenwald'l на прошлогоднем Весеннем балу не только превратила вас в майскую королеву, но и стала своеобразной традицией. Моя тетушка, графиня Де Артуа, говорит, что у нее до сих пор наворачиваются слезы, когда она вспоминает вас в тот день — прекрасную, свежую, энергичную! Знали бы вы, какая жестокая конкуренция идет среди ценителей за право станцевать с вами эту польку! — герцог в страстном порыве упал на колено и схватил руку принцессы, которая вздрогнула и даже чуть отшатнулась от неожиданности.

Краем глаза я заметил, как вдруг синхронно качнулась вперед ее горничная. Это было лишь самое начало, зародыш движения, практически сразу же остановленного, но я удивленно моргнул — мне показалось, что высокая красавица пыталась инстинктивно прикрыть собой госпожу, и лишь с большим трудом, в последний миг успела остановиться. Почти так же, как тогда, на балконе. Это выглядело... да, это выглядело опасно. Не слишком разбираюсь в горничных, но, кажется, бросаться на собеседников хозяйки, даже таких настырных, обычно не входит в их обязанности. Необычно, если не сказать большего. Правда, создавалось впечатление, что никто ничего не заметил. Что же, это не мое дело, в общем-то.

Щеголь, тем временем, продолжал громко упрашивать принцессу, явно работая на публику. Все окружающие действительно повернули головы к нам, с интересом следя за развитием событий.

— Ну же, не отказывайтесь, умоляю! Господа студенты ждут, без вашей польки теперь и бал — не бал!..

Поморщившись, принцесса сдалась. Но перед тем, как уйти, обернулась и, пристально глядя мне в глаза, негромко напомнила:

— Прошу вас, не забудьте о своем обещании. И жаль, что мы не смогли поговорить подольше.

— Не забуду, ваше высочество, — кивнул я, глядя, как гордый победой щеголь уводит ее в сторону танцевального круга. Почему-то стало немного грустно. Вздохнув, я встряхнулся.

Хорошо. Даже было чем гордиться — удалось не опозориться, хотя черт меня возьми, если я ждал такой внезапной атаки. Теперь надо было найти Алису, выполнить долг вежливости — к счастью, она никогда не была так настойчива, чтобы заставить меня танцевать — а потом незаметно улизнуть. Не хотелось бы отвечать на вопросы, ответов на которые я все равно не знаю... погодите, надеюсь, она не успела заметить...

— Золтик!..

А-а-а, черт! Зря надеялся. Смирившись с неизбежным, я повернулся к замершей на месте Алисе, глаза которой в этот момент напоминали плошки.

Если не считать эту деталь, то она выглядела весьма привлекательно. Не отличаясь выдающимися формами, Алиса иногда вздыхала по этому поводу, провожая ревнивыми взглядами более одаренных природой конкуренток, но обладала достаточным здравомыслием, чтобы не пытаться состязаться на чужом поле, обкладываясь подушечками и валиками, как иные светские модницы. Короткое платье приглушенно-оранжевого оттенка подчеркивало ее стройную и гибкую, пусть и несколько мальчишескую фигурку. Бордовые туфельки с пряжками на невысоком каблучке — вполовину от туфель принцессы и ее статной горничной — свидетельствовали о том, что подруга детства не желает жертвовать удобством в пользу попытки казаться выше. Вот это мне нравилось в Алисе — она всегда оставалась сама собой. Единственное, что я не узнал из ее туалета, так это небольшую брошку из сердолика, скалывающую платье на левом плече. На мрачновато-темном камне был вырезан какой-то рисунок, пересеченный стилизованной молнией. Но, конечно, спросить, что это такое, я не успел.

— Т-т-ты с кем это там танцевал?! — схватив меня за лацканы мундира, страшным шепотом закричала Алиса.

— А чего ты так возбудилась? Принцесса очень просила, не мог же я отказать! — как можно небрежнее сказал я. Да, такой редкий момент стоило просмаковать до дна. Нечасто мне удавалось так полно и безоговорочно восторжествовать над ехидной оппоненткой. Великолепная картина.

Утратив дар речи, она лишь раскрывала и закрывала рот, как карасик. Выглядывающие из-за ее спины подружки синхронно переводили взгляды с меня на Алису, тоже ничего не понимая.

— П-п-просила?.. Тебя принцесса просила с ней потанцевать? — видимо, этот факт никак не мог улечься у нее в голове.

— Что же тут такого? — пожал я плечами. — Слушай, даже обидно немного видеть, как ты поражена. Чего тут необыкновенного? Неужто я — шестиногий хичкоковский мутант, что не могу привлечь к себе внимание девушки? Пусть даже и принцессы. Всего-то раза три на ногу наступил, не думаю, что она осталась мной недовольна.

Алиса закатила глаза с видом, будто собиралась упасть в обморок.

— Вы видимо, не в курсе, Золтан? — покачав головой, сочувственно сказала Маркетта. — Ее высочество Грегорика не ровня нам, простым смертным...

— Я догадался. Но что тут такого невероятного? Пришла ей в голову блажь, разглядела в пыли у своих ног первого попавшегося плебея...

— На вашем месте я бы ценила оказанную честь, — назидательно подняла палец Маркетта. — Ее мать, принцесса Офелия — поистине легендарная личность. Несмотря на происхождение из фамилии Уилмингтон, железнодорожных магнатов, она оказалась необыкновенно талантливой балериной, писала стихи, дружила со многими писателями и поэтами. Уже в 17 лет танцевала на столичных сценах, похищая сердца направо и налево. Когда ее выдали за принца Ричарда, естественно, пришлось оставить сцену, но она не отказалась от своей страсти — открыла школу балета, устраивала камерные представления. В ее столичном доме собирался весь цвет артистического общества, и все лучшие танцоры Либерии считали за честь открыть бал вместе с ней — на обычных приемах никогда не видели столь профессиональных танцев.

— Поистине святая была женщина — ее обожали, — дополнила Цирцея.

— Еще бы, — кивнула Маркетта. — Но, как вы могли слышать, случилось несчастье.

— Нет, не слышал, — покачал я головой. — Честно говоря, не слежу за светской хроникой.

— О, это было восемь лет назад. Принцесса Офелия погибла в автокатастрофе — а принц Ричард выжил поистине чудом. Это был большой удар и для Грегорики, и для всех, кто преклонялся перед ее матерью. Был даже создан благотворительный фонд памяти, для поддержки школы ее имени. Маленькая принцесса не последовала по стопам матери — да ей бы никто и не позволил — но у многих танцовщиков, которые уже стали великими, до сих пор на глаза наворачиваются слезы при виде Грегорики. Она так похожа на мать. Поэтому на любом балу у нее нет отбоя от кавалеров — да каких! С ней танцевали Нуриефф, Нижински, Бежар — и все нашли ее необычайно милой девочкой. Конечно, она не профессиональная балерина, но явно унаследовала талант матери.

— Я слышала, что сложилась целая традиция, — снова вставила Цирцея, — гвоздь каждого значительного бала это танец с ее высочеством. И желающих столько, что ей приходится отказывать претендентам.

— Боюсь, она уже жалеет, что стала своеобразной достопримечательностью, — продолжала Маркетта. — Хотя, говоря по совести, танцует ее высочество чудесно, и если партнер ее достоин, это запоминающееся зрелище.

— Не в этот раз. Виноват, — я развел руками. — Меня к достойным танцорам не отнесешь.

— Но как же получилось, что принцесса тебя пригласила? — встряла несколько успокоившаяся Алиса. — Когда вы успели познакомиться?

— Совсем недавно.

— Погоди... — она вдруг хлопнула себя по лбу, — ...так это про нее ты говорил тогда, на лекции старика Флобера!..

— А ты мне не поверила, между прочим.

— Но кто же мог представить! Грегорика Тюдор — и Золтан Немирович. Абсурд какой-то!

— Да ладно, чего тут такого. Она всего лишь хотела кое-что узнать. Про моих предков, про генеалогию...

— Зачем?!

— Пойди и спроси ее. Откуда мне-то знать? — соврал я, не моргнув глазом, решив, что не стоит втягивать в эти дела Алису.

Она лишь покачала головой, и повернулась, чтобы проводить глазами принцессу.

— Но чтобы ее высочество Грегорика вместо какого-нибудь высокородного аристократа пригласила на танец тебя... постойте, но разве это не...

Проследив ее взгляд, я увидел, что принцесса и ее кавалер вдруг резко остановились, точно наткнувшись на что-то. Перед ними стоял, не собираясь освобождать дорогу, тот самый красавец в белом с золотом мундире, которого я видел в Хрустальном атриуме. Только сейчас его брови были угрожающе нахмурены, а взгляд холоден. Он что-то негромко проговорил, и я с удивлением заметил, что завладевший рукой принцессы щеголь испуганно попятился.

— Простите, герцог. Но не могли бы вы уступить мне этот танец? — не глядя на Себастьяна, сквозь зубы проговорил Яков. Грегорика бестрепетно встретила его взгляд, и сжала губы — видимо, понимая, что слова здесь тратить бессмысленно. Кудрявый красавчик побледнел, сглотнул, и ответил, пытаясь сохранить лицо:

— Вы злоупотребляете своим положением, ваше высочество. Но я не могу спорить с братом принцессы, чтобы... чтобы не расстроить ее.

Горько искривленный уголок губ Грегорики показал, что она и не рассчитывала на что-то иное: пусть у нее не было сейчас никакого желания общаться с братом, но рассчитывать на помощь со стороны было бы бессмысленно — салонный аристократ совершенно не годился на роль защитника. Она шагнула навстречу принцу, мимо Себастьяна, и резко протянула руку.

— Не будем тратить время.

— Куда-то спешишь? — Яков подчеркнуто-официально поклонился, приняв руку сестры. Два шага — и они оказались на отведенном для танца овале блестящего паркета.

Там было практически пусто — те из гостей, кто танцевал, уже несколько израсходовали первоначальный энтузиазм и утомились. Тем более, что со стороны оркестровых подмостков зазвучали первые такты чувственного танго. Эта горячая южная мелодия уже давно прижилась в Либерии, но все же танго до сих пор танцевали в более непринужденной курортной или ресторанной атмосфере, на солидных официальных приемах до сих пор считая слишком смелым. Вот и сейчас две пары, ожидавшие следующего тура, лишь неловко поулыбались и поспешили очистить площадку. Все взоры обратились к оставшейся там паре.

Без ложной скромности можно было сказать — она выглядела великолепно. Стройная и гибкая принцесса, и принц ей под стать — высокий, с прямой и гордой осанкой — мгновенно притянули взгляды присутствующей публики. Белое с золотом платье Грегорики и такой же мундир принца прекрасно сочетались — да и немудрено, поскольку вышли из рук одного и того же талантливого кутюрье. Еще лучше гармонировал водопад золотых волос принцессы и точно такие же кудри принца.

По первым же па стало понятно — это не обычный танец. Если иногда случается так, что между партнерами словно проскакивают искры замыкающихся электрических контактов, то принц и принцесса явно несли одноименный заряд. Между ними — словно между двумя минусовыми полюсами магнитов — безошибочно чувствовалось поле отталкивания. Принц с самого начала попытался привлечь партнершу в самую близкую позицию, но Грегорика решительно уперла ему руку в грудь, отстранив на максимальную дистанцию. Танго позволяло ей не смотреть в глаза кавалера, и резкий поворот ее головы свидетельствовал, что она собирается использовать это преимущество по максимуму.

Яков почувствовал это и, недобро усмехаясь, повел танец. Оба они двигались безупречно, но буквально через несколько секунд стало заметно нечто необычное — у принца не получалось, как того требовало танго, вертеть безвольную партнершу, привлекая и отстраняя по своему желанию, полностью подавляя ее волю и подчиняя себе. Грегорика двигалась с грацией профессиональной танцовщицы, но лишь так, как считала нужным, не собираясь подчиняться. Танго превратилось в противостояние, нет — в поединок. Зрители невольно затаили дыхание, такого им еще не доводилось видеть. Но, конечно, они не слышали, о чем говорили принц и принцесса.

Стоя рядом с Алисой, я тоже не мог оторвать глаз от танцующей пары. Ее высочество Грегорика полностью оправдала восхищение, которое сквозило в рассказе Маркетты. Судя по восторженному шепоту и вздохам вокруг, многие девушки из хороших фамилий восхищались принцессой, более того — боготворили ее. Что же, я прекрасно их понимал. Можно было без труда сказать, что в этом зале не нашлось бы другой молодой леди, способной танцевать так грациозно и уверенно. Это действительно было уже на грани профессионального мастерства балерин из солидных столичных трупп. Тем более, сейчас даже я безошибочно чувствовал бьющие через край эмоции принцессы и ее партнера... нет, скорее оппонента. Дерзко выпрямившись, Грегорика бросала ему вызов, совершенно не похожая на томных и покорных воле мужчины танцовщиц, исполняющих классическое танго.

Случайно бросив взгляд правее, я вдруг увидел рядом горничную принцессы, вытянувшуюся в струнку и не отрывающую глаз от хозяйки. Или нет, постойте... от ее партнера? Что за странное выражение? Откуда этот ледяной блеск в прищуренных глазах? Вздрогнув, я потряс головой — заряд концентрированной ненависти чувствовался настолько отчетливо, что я испуганно осмотрелся, ожидая, что окружающие нас гости в ужасе шарахнутся прочь, очищая вокруг горничной безопасное пространство.

Чем же этот импозантный молодой человек в белом мундире мог вызвать такие сильные эмоции? Впрочем, стоит ли ломать голову? Какое отношение ко мне имеет странная горничная или сама принцесса? Что мне до того, с кем она танцует? В любом случае этот блестящий аристократ смотрится рядом с ней неизмеримо выгоднее меня. Легкие, отточенные, артистичные движения — немногим уступающие технике ее высочества. Туфельки принцессы ни разу не подверглись опасности... внезапно поймав его взгляд, я непроизвольно качнулся назад.

Что это было? Зеркальное отражение враждебности горничной принцессы? Нет, золотоволосый красавец смотрел не на нее, а именно на меня, сомнений быть не могло. И это была не холодная застарелая ненависть, которая сквозила в ее пристальном взгляде, а резкая вспышка раздражения и ярости — впрочем, тут же подавленная и скрытая. Но чем я-то мог его-то обидеть? И кто, вообще, это такой? Может быть, просто показалось?

В общем, все свидетельствовало в пользу этой версии — за следующие пару минут партнер принцессы, без напряжения выполнявший чувственные танцевальные па, больше ни разу не удостоил меня вниманием.

Наверное, эти странные события немного натянули нервы — начинает чудиться. Ладно, не стоит беспокоиться из-за того, что ко мне не имеет вообще никакого отношения. Тем более, кажется, что никто них окружающих не заметил ничего подозрительного. Я потряс головой и осмотрелся.

Публика вокруг замерла, словно завороженная. Разодетые барышни, студенты в парадных мундирах, даже два высоких офицера в темно-синих кителях с золотыми крылышками на груди, остановившиеся поодаль. В одном из них, кряжистом пожилом человеке лет шестидесяти с окладистой бородой, я узнал капитана 'Олимпика'. Второй, несколько моложе и выше него, если не я не ошибался, был старшим помощником. Оба с интересом смотрели в сторону танцевальной площадки, любуясь экспрессивным танго.

В общем, отличный момент, чтобы потихоньку улизнуть — нельзя забывать о времени. Но не успел я осторожно попятиться, как меня за рукав поймала Алиса.

— И представить себе не могла, что ты так неплохо танцуешь, Золтик. Хотя до принца тебе далеко, конечно.

— Я тут ни при чем, это все она... погоди, какого принца?

— Как какого? Он тут всего один. А-а-а, я забыла, ты принцами не интересуешься! — ехидно усмехнулась она.

Оглянувшись на танцующую пару, я озадаченно почесал в затылке.

— Так это что, принц Яков Тюдор?

— В точку. Восхищена твоей эрудицией.

— Сочиняй. Но зачем это он танцует с сестрой?

— А почему бы им не пройтись вдвоем? Он великолепен, и она красавица, как ни больно мне это признать, — пожала плечами Алиса. — Восхитительная пара. И танцуют чудесно.

— М-м-м, принц?.. — задумался я. — Знаешь, мне показалось...

— Что, опять? — она в притворном ужасе закатила глаза. — За тобой снова кто-то ухаживает? Надеюсь, это не он?!..

— Да ну тебя. Ничего не 'опять', — обиженно пробурчал я. — Хотя... на этот раз, наверное, действительно показалось.

— Что же показалось-то?

— Ага, теперь тебе вдруг стало интересно.

— Не особенно. Но ты же хотел душу излить, так? Поплачь мне в жилетку.

— Шелк промокнет и обтянет... хммм... если бы было что обтягивать.

Алиса недобро прищурилась.

— Увиливаем, значит? А еще хотим выкопать томагавк войны?

— Да нет, не хочу, — я примирительно помахал в воздухе ладонью. — Это так, по привычке. А показалось, будто принц мной недоволен. Так, понимаешь, пронзил взглядом... неужели ревнует, что я с его сестрицей станцевал?

Алиса выразительно покрутила пальцем у виска.

— Если б он пронзал каждого партнера ее высочества, на месте Франклина дымилась бы гора трупов. Ты же слышал, что Маркетта рассказывала? Уж, если на то пошло, это принцесса могла бы его ревновать — хоть есть за что. Принц слывет изрядным сердцеедом. Впрочем, его трудно обвинять. Разве найдется девушка, что устояла бы? Я бы растаяла от одного его взгляда.

— Хм, пойди, потрись поближе. Вдруг и он тебя пригласит.

— Смеешься? Хотя ведь действительно, принцесса-то вдруг что-то в тебе нашла... — Алиса задумалась на секунду, потом легкомысленно тряхнула головой. — А, ерунда! Не моя лига, я прекрасно знаю. Давай лучше... — она запнулась.

— Что?

— ...Раз ты так здорово умеешь, лучше станцуй со мной.

— Ни за что.

— Это почему? — она обиженно надула губы. — Зазнался, что ли? Я уже не гожусь, подавай одних принцесс?

— Нет. Просто я тебя слишком люблю, чтобы оттоптать твои ножки, — усмехнулся я. — Ее высочество спаслась лишь чудом — и теперь ясно, почему. Но твоя судьба будет незавидна.

— Отвратительный ты все же тип, Золтик, — мрачно заявила Алиса. Кажется, она и в самом деле расстроилась. Я почувствовал себя виноватым.

— Ну ладно, так и быть. Сейчас отлучусь ненадолго, а потом, если уж ты так просишь... но никаких мазурок, умею только вальс.

Алиса, посветлев лицом, кивнула, а я, взглянув на часы, быстро ретировался.

Осторожно выбравшись из толпы, я покинул парадный зал. Нужно сходить за дневником на свою палубу, потом найти тот грузовой трюм, где принцесса назначила встречу. Опаздывать было бы неприлично. Едва ли она придет сама, скорее всего, пошлет горничную... но вдруг? Если честно, я не отказался бы еще раз полюбоваться ею в неформальной обстановке, а не так, как сейчас, когда она выглядела невероятно далекой и отстраненной.

— Что тебе нужно? Неужели не с кем танцевать? — холодно поинтересовалась принцесса.

— Есть. Но разве я не могу пожелать пройти тур со своей единственной сестрой? — с издевательской усмешкой ответил Яков.

— Тебе же известно, что обычно я не хожу на приемы, где появляешься ты. И прекрасно известно — почему.

— Откуда такая враждебность? Я не сделал сегодня ничего, чтобы огорчить тебя. Мне кажется, или ты просто не в настроении?

— Именно. Были другие причины, но к ним добавился еще и ты.

Принц мгновение помолчал и вдруг начал неожиданно примирительным тоном:

— Жестоко. А ведь мне казалось, что мы с тобой стали ближе — даже намного ближе... Помнишь замок отца в конце зимы, ту печальную годовщину?.. Неужели то, что там случилось, не смягчило твое сердце?.. — голос принца почему-то звучал нерешительно; он жадно ловил выражение на лице сестры, словно сам не был уверен в том, что говорил.

Грегорика поморщилась и пожала плечами.

— Не понимаю, о чем ты. Я так плохо себя чувствовала тогда, что ничего не помню. Но если бы ты, против обыкновения, попытался выразить хоть немного сочувствия, я бы наверняка не смогла забыть такое невероятное чудо. Но — увы, помню лишь, что за столом ты вел себя мерзко, как всегда. И даже то, что мы собрались отдать дань памяти матушке, тебя ничуть не исправило.

Яков разочарованно нахмурился — он явно хотел услышать что-то совсем другое. Разочарование непроизвольно вылилось в такой же издевательский тон, как в начале разговора:

— Больно слышать такие слова, Грегорика. А я ведь избавил тебя от того хлюста. Ты ведь и с ним не хотела танцевать, правда?

— Правда. И могла бы даже поблагодарить, если бы не помнила, что за любую, самую малую любезность или, не дай бог, одолжение с твоей стороны приходится платить очень дорого.

— Полно, милая моя сестра. Зачем возрождать детские обиды? Так уж сложилась судьба, что нас воспитывали по-разному. Тебе неплохо жилось под дедушкиной опекой, а потом при материнской юбке. Мне же пришлось пройти через заведение для благородных юных джентльменов. Бог мой, ты и представить себе не можешь царящие там нравы, — ненатурально закатив глаза, пожаловался Яков.

— Посочувствовала бы, если б не помнила, как умело ты изводил меня — задолго до школы. Это наводит на мысль, что дело вовсе не в колледже, — едко ответила Грегорика. — Если не ошибаюсь, я уже не раз говорила, что не имею никакого желания общаться с тобой.

— Постой, разве воспитанная молодая леди может говорить так безаппеляционно? В последнее время мне кажется, что дядя Магнус сделал ошибку, оставив преподавателей, которых подобрал для тебя еще дедушка Максимилиан. Какие бы идеи они не вложили в твою умненькую головку, ты должна бы понимать, что в нашей богоспасаемой республике можно говорить публично, а что нет. Или дело все же в характере?

Грегорика резко парировала:

— На твоем месте я бы не начинала о характерах! Пусть меня считают твердолобой монархисткой, зато я не собираюсь лицемерить и подлизываться, как ты! Вспомнить хотя бы то твое интервью 'Трибьюн': 'Ах, я уверен, что нет формы правления совершеннее парламентской демократии'! Позволь спросить, ты где-то видел у нас демократию?

— Не пытайся меня уязвить — это были лишь тактические маневры. С волками жить, по-волчьи выть, как говорится. Чтобы вернуть былое величие, мало твоих прямодушных и наивных речей, нужно быть реалистом.

— Мне известно, какой ты реалист, — фыркнула Грегорика. — Если думаешь, что монарху дозволено все — лгать, политиканствовать и лицемерить, как нашим нынешним сенаторам — то сильно ошибаешься.

— На то он и властитель, чтобы решать за всех. А уж как он зовется — император, президент или диктатор, неважно.

— Справедливый властитель должен в первую очередь служить народу и защищать его, а не тешить свое раздутое эго.

— Но если ты такая поборница монархии, то и сама могла бы получше выбирать кавалеров. Где ты нашла плебея, с которым так самозабвенно вальсировала пять минут назад? Или честь императорской фамилии для тебя ничего не значит?

— Плебея?! — вспыхнула принцесса. — Кто бы говорил! Да лучше я буду якшаться с плебеями, чем с твоими лизоблюдами! Не говоря уже о том, что он даст тебе сто очков вперед!

— В умении оттаптывать дамам туфельки? Возможно. Но это не тот человек, с которым следовало бы общаться принцессе императорских кровей. Ты красива, умна и вызываешь восхищение. Неужели тебе все равно, с кем свяжут имя Тюдоров злые языки?

— Меня это не волнует. И не твое дело, с кем я общаюсь. Лучше посчитай все юбки, за которыми волочился.

— Позволь напомнить, я старше, и обязан присматривать за тобой, милая сестра.

— Я уже большая девочка, и вполне могу сама выбирать круг знакомств. Не пытайся лезть в мою жизнь.

— Извини, но я не собираюсь спокойно смотреть, как ты падаешь на самое дно. Иначе скоро окажешься в компании пьяных фабричных пролетариев-механиков и землекопов, — процедил Яков.

— Ха, — сверкнув глазами, воскликнула принцесса, — знал бы ты, как точно попал в цель! И клянусь, гораздо приятнее было танцевать с землекопом, чем с тобой!

— Так, может быть, решить это дело немедленно? — зло прищурился принц. — Ради чести фамилии и сестры я не побоюсь прослыть дуэлянтом.

Он на мгновение замер, обозначив угрожающее движение в сторону, где ничего не подозревающий Золтан Немирович разговаривал с несколькими девушками. Но принцесса немедленно, следуя ритму танго, схватила брата за воротник и повернула обратно.

— Попробуй, если не боишься, что пощечина испортит твою аристократическую бледность!

Принцесса и принц уже давно были настолько поглощены друг другом, что не обращали внимания на то, насколько экспрессивным стало их танго. Партнеры двигались так безоглядно и резко — даже яростно — что в публике повисло неловкое молчание. Когда Грегорика и Яков внезапно остановились, все затаили дыхание, напряженно ожидая развязки.

Последние такты мелодии прозвучали настолько неожиданно, что они оба вздрогнули, будто просыпаясь от сна. Принцесса выпустила воротник мундира принца, а он с заметной задержкой поклонился, с кривой, ненатуральной улыбкой на губах, и, даже не пытаясь проводить даму, обернулся на каблуках и зашагал прочь. Принцесса, упрямо выпрямившись, сделала то же самое.

Оказавшись среди гостей, она осмотрелась и что-то тихо сказала ожидавшей ее горничной. Та молча поклонилась и исчезла в толпе.

Внимательный взгляд мог бы отметить, что нечто подобное произошло и в другом конце зала, где принц, быстро переговорив, кивком головы отпустил неприметного слугу.

Десять минут спустя я сидел на деревянном ящике в гулком грузовом твиндеке, подбрасывая на ладони тот самый дневник. Горы разнокалиберной тары, ничем не прикрытые металлические переборки, поддерживаемые бимсами и испещренные строчками заклепок, высокий, почти невидимый в полутьме подволок, тусклый свет пыльных плафонов. Почти невозможно было представить, что всего лишь палубой выше царит блеск и роскошь. Впрочем, я не мог сказать, что мне так уж хотелось вернуться на бал — в тишине и одиноком спокойствии есть свои преимущества. Вздохнув, я перевел глаза на дневник.

Он был вовсе не похож на обычный блокнот или переплетенный ежедневник. Дед на первой же странице упомянул, что ему надоело разбирать слипшиеся после бродов и переправ на учениях странички, и он специально заказал в ювелирной мастерской герметичный алюминиевый футляр. Плоская, толщиной примерно в дюйм, длиной в ладонь и шириной в полторы ладони коробочка выглядела довольно удобной. Пара эксцентриков плотно прижимала верхнюю крышку. А если открыть ее, становился виден металлический зажим, удерживающий вместе блок мелко исписанных неразборчивым почерком листков, а по бокам его два длинных алюминиевых же цилиндрика с крышечками сверху — чернильницы. Крышку украшала монограмма GN, вырезанная модным пятьдесят лет назад готическо-модерновым шрифтом. Функциональная и стильная вещь — во вкусе дедушке Гойко не откажешь. Интересно, каким он был — мой дед, который так не увидел своего новорожденного сына, не сумел еще раз обнять молодую красавицу-жену?

Мог ли он представить себе меня? Что бы сказал, если бы смог в какую-то невероятную пространственно-временную лупу увидеть своего незнакомого внука, который спустя полвека с удивлением всматривается в прошлое, тянется мыслью к нему навстречу, пытаясь понять, о чем он думал, что чувствовал тогда? Что почувствовал бы, если бы мы вдруг встретились глазами через бездну невозвратного времени?

Как несправедливо поступила бабушка Виолетта, скрывая от меня, кем на самом деле был Гойко Немирович! Я мог бы гордиться им — героем, сопровождавшим императора Траяна в той страшной, потребовавшей огромного мужества и жертв экспедиции. Мог гордиться родным дедом, спасавшим императора, говорившим с блестящим принцем Максимилианом, отдавшим свою молодую жизнь ради благородной цели — вернее всего, геройски...

Впрочем, может быть, бабушка была права? В действительности, ничего не зная о деде, я не заработал комплекс неполноценности — ведь мне в жизни не сравняться с ним. Какие могут быть подвиги в наши мирные, сытные и сонные времена? Не то, чтобы я хотел идти вперед сквозь электрические разряды, через пахнущие смертью сумерки убитого континента, и умереть в расцвете лет... о боже!.. Гойко погиб, но бабушка Виолетта, даже убитая горем, с любовью сохранила и ввела в мир его сына... а я... я все испортил.

Что бы ни говорил отец, есть ли на свете какие-то проклятия, которых я не заслужил?.. Насколько честнее, благороднее и храбрее был мой дед, так и оставшийся молодым навечно! Нет, куда там! Наверняка я не нашел бы в себе сил взглянуть ему в глаза. Попросту сгорел бы от стыда — да и он не стал бы гордиться таким внуком.

Да, пожалуй, я отдам дневник принцессе с облегчением. Стоит ли вообще надрывать себе сердце ужасами, которыми, без всякого сомнения, переполнены следующие, непрочтенные еще страницы? Я прожил почти двадцать лет, ничего не зная о дедушке, и мог вообще ничего не узнать. Почти уверен, если бы не неожиданное путешествие, бабушка Виолетта так бы и не поделилась со мной этой старой, покрытой пылью и никому не нужной, в общем-то, тайной.

Ох, напрасно я задумался об этом.

Звук шагов, гулко отдавшийся под металлическим подволоком трюма, заставил меня встрепенуться, отвлекая от тягостных раздумий.

Увы, это оказался совсем не тот человек, которого я ждал. На фигуре, возникшей в приоткрытом проеме створки сдвижных ворот трюма, было не белое с золотом и даже не униформа горничной, а длинный черный плащ и шляпа с низкими полями. Вылитый Зорро из синематографа. Кто бы это мог быть? На всякий случай я убрал дневник во внутренний карман кителя.

Блеснувшие в прорези шелковой полумаски глаза быстро обежали трюм и остановились на мне. Незнакомец шагнул внутрь, не забыв закатить створку ворот на место, и направился в мою сторону, неторопливо ступая.

Может быть, камердинер ее высочества? Он был высок и статен, с прекрасной осанкой. В том, как горделиво он вышагивал, мне даже показалось что-то знакомое.

— Вы от принцессы? — спросил я, поднимаясь навстречу. Но человек лишь насмешливо фыркнул.

— О боже, вот это самонадеянность. Принять меня за купидона любви с весточкой от Грегорики — как это мило! Надо будет продать этот сюжет какому-нибудь драматургу, писателю слезных драм.

— Не понял... при чем тут драмы? — с досадой переспросил я, уже догадавшись, что обознался. — Если у вас тоже назначено здесь свидание — тьфу, то есть встреча — извиняюсь, но место занято.

— О, прямо в точку, — усмехнулся незнакомец, — Именно свидание. Именно здесь и сейчас.

— Жаль вас разочаровывать, но...

— Нет-нет, кто здесь говорит о разочаровании! — перебил собеседник, картинно взмахнув рукой так, что пола плаща взметнулась, обнаружив ослепительно белый мундир с золотыми галунами. Постойте, где-то я видел подобный мундир, совсем недавно... — Напротив, я поистине счастлив. Неделя взаперти в тесной каютке, и ровным счетом никаких развлечений; от этого любой полезет на стенку. Поэтому я крайне благодарен за возможность размяться.

Не обращая внимания на озадаченное выражение, с которым я на него воззрился, незнакомец прошелся туда-сюда, деловито совершая вращательные движения плечом. Так делают, когда собираются сыграть в теннис.

— А еще мне нравится пунктуальность. Терпеть не могу дожидаться, — продолжил он все тем же бодрым тоном.

— Слушайте, я же сказал, мне нужно встретиться здесь кое с кем. Будет довольно неловко, если мы станем друг другу мешать.

— Ты мне нисколько не мешаешь, господин Немирович.

— Э-э... откуда вы знаете, как меня зовут? — удивился я.

— Ничего удивительного. Ведь у меня назначена встреча именно с тобой, — усмехнулся он, сверкнув красивыми белыми зубами. И эта усмешка почему-то заставила меня внутренне напрячься.

— Подождите, вы же сказали, что вас прислала не принцесса?

— Ни в коем случае. С чего бы я позволил помыкать собой этой высокомерной шлюшке?

Теперь уже было очевидно, что незнакомец издевается. Высокомерная шлюшка? Это просто оскорбление или что-то более серьезное? Я нахмурился. Он говорил уверенно, словно об общеизвестном факте. Конечно, мне трудно судить, лишь сегодня познакомившись с Грегорикой Тюдор. Понятия не имею, чем она занимается в свободное от поисков старых дневников время. Но здесь что-то не складывалось. Конечно, в первую минуту и я мог бы назвать ее высокомерной — чувствуется, что она гордится своим происхождением. Хотя нет, не совсем так — гордится своими предками, их великими делами во времена Науфрагума. Что говорить, немного найдется в истории монархов, шагающих среди электроразрядов, волоча за собой вериги. Это, скорее, прерогатива святых и мучеников. Более того, пообщавшись с принцессой буквально несколько минут, я уже мог сказать, что настоящего высокомерия и аристократической спеси в ней не чувствовалось. Ее высочество даже не сочла зазорным извиниться, когда поняла, что была неправа. Непохоже, чтобы она считала окружающих людьми низшего сорта.

Что же до второго... опять же, в ней не чувствовалось ни грамма порочности или распущенности — какие приходилось замечать в повадках иных студенток нашего Йеля из хороших, казалось бы, семей. Да, в тех самых, о которых ходили обоснованные слухи. Принцесса обратилась ко мне, пытаясь разузнать, что мне известно про те стародавние дела, и явно нацелилась на дневничок — но даже не попыталась соблазнительно мне улыбнуться. Уверен, я бы не устоял, приди ей в голову такой план — но нет, она вела себя естественно, безо всякого подтекста, не пытаясь использовать свою красоту. Конечно, я ничего не знал о ее личной жизни, и только что слышал, как она популярна в артистически-богемных кругах — а нравы там свободные, как известно — но все равно, мое первое впечатление от принцессы ни капли не соответствовало сказанному. Поэтому я пожал плечами и хмуро заметил:

— Знаете, господин в маске, воспитанный человек не станет так говорить. Сдается мне, вы для того ее и надели, чтобы безнаказанно молоть языком. Обычно такие личности ни черта не знают, а лишь разносят сплетни.

— О, студент вступился за честь дамы и даже огрызается! — хохотнул незнакомец. — Но напрасно. По секрету скажу... — он понизил голос и приложил руку ко рту, — ...если б тебе, как мне, довелось хотя бы из-за стенки послушать страстные стоны малышки Грегорики, ты бы тоже не удержался от рукоблудия. Право, жаль, что хозяин такой собственник!

Выходит, я ошибся. Дурной из меня психоаналитик. Впрочем, почему бы принцессе и не иметь возлюбленного? Хотя обычно под 'шлюшкой' все же понимается нечто похуже, чем девушка, у которой есть молодой человек. Ладно, это не мое дело.

— Сочувствую. Но для чего вы мне это рассказываете? И кстати... — я с некоторым трудом вернулся к мысли, с которой незнакомец меня сбил, и уже вполне недружелюбным тоном спросил: — ...Откуда вы все-таки узнали мое имя? Вам что-то от меня нужно?

— У меня свидание с тобой, Немирович. Защищайся.

Незнакомец одним движением расстегнул застежку у горла, и черный плащ соскользнул с его плеч, а шляпа последовала за ним. По глазам ударила ослепительная белизна. Белоснежный мундир, золото галунов и аксельбантов, светлые кудри...Черт возьми... это... это же!..

Принц Яков широком взмахом руки бросил мне какой-то продолговатый предмет, который скрывал до того под плащом. Машинально поймав его, я уставился на короткую, но тяжелую шпагу с рукоятью без чашки, в темных полированных ножнах.

— Ты этого не заслуживаешь, конечно, но я буду щедр. В конце концов, даже если ты и не выглядишь дворянином, умереть благородной смертью, со шпагой в руке — это стильно. И меня не будет терзать совесть за избиение младенцев. Давай же, вынимай! — подбодрил меня принц, сверкая глазами из прорезей полумаски. Он явно наслаждался ситуацией.

Подождите... уж не хочет ли его высочество меня убить?.. Но за что?!..

— Стоп, стоп, стоп!.. — я попятился, подняв руку. — Давайте разберемся, в чем моя вина? Не припомню, чтобы оскорбил вас хоть чем-то!

— Ну-ну, не стоит разыгрывать дурачка, — усмехнулся принц. — Сегодня вечером ты как-то умудрился заставить Грегорику думать только о тебе. Не знаю даже, когда ее в последний раз настолько заинтересовал какой-то мужчина.

— Слушайте, но вы же не будете вызывать на дуэль профессора Флобера, которого она внимательнейшим образом слушала на сегодняшней, вчерашней и позавчерашней лекции! Гораздо дольше, чем меня!

— Можешь удивляться, но за последний год ты первый, кого ее высочество пригласила потанцевать сама. И надо же было оказаться этим счастливцем, удостоившимся царственного внимания, какому-то безродному плебею!

Принц рассчитано-медленным, несколько театральным движением вытащил из ножен свою шпагу — точно такую же. Отбросив загремевшие по палубе ножны, он принял фехтовальную стойку, оставив за спиной створки ворот, единственный возможный путь спасения. Нет, трюм имел и второй выход, но понятно, что вариант с бегством через внешний грузовой пандус с высоты в тысячу метров прельщать не мог.

Несмотря на всю абсурдность обвинений принца, у меня не возникло ощущения, что он шутит. Решив, что сейчас не время акцентировать внимание на оскорблениях, я начал:

— Постойте. Я не планировал ухаживать за принцессой, и все это вышло столь же неожиданно для меня, как и для вас, похоже. Особой вины я не за собой чувствую, но, если вы так расстроены, готов извиниться.

— Нет-нет, словесных извинений недостаточно, — жестоко усмехнулся принц, направляя острие шпаги, которое выглядело отвратительно острым, мне в лицо.

— Значит, вы хотите меня проучить, как полагается, до первой крови?

— Ничуть. Предполагается схватка насмерть.

— Насмерть?!.. Вы с ума сошли! Думаете, это сойдет с рук? Как победитель будет объясняться с командой?!

— А какие объяснения тут могут потребоваться? Взгляни за спину — на эти широкие врата. Врата в дикую, пустынную страну, ммм... если бы меня попросили дать ей название, я нарек бы ее 'Страной нераскрытых преступлений'. Дирижабль, как и морской лайнер, в этом плане вне конкуренции. Кто-то вдруг выпал за борт по неосторожности — обычное дело.

— Обычное?! Вы говорите, словно профессиональный убийца!

Незнакомец поднял брови.

— Ты мне льстишь. Если тут на борту и есть убийца, то это не я. Будь ты способен представить, сколько глупцов согласно его плану построятся в очередь к Харону непосредственно за тобой, то понял бы, что парочка моих прошлых клиентов совершенно не смотрятся рядом с ними, — он на мгновение задумался, но потом тряхнул головой и шагнул вперед. — Хватит болтовни. Пусть зазвучит сталь.

Что он несет? Какой план? Кто убийца, если не принц? Нет, постойте, самое главное — неужели... это всерьез?

В горле у меня пересохло, в ушах застучала кровь. Пальцы, лежащие на обвитой проволокой рукояти шпаги, явственно дрожали. Постойте. Я... я был совершенно не готов. Последний раз брал в руки шпагу года четыре назад — на уроках фехтования в гимназии. Учитель продемонстрировал основы, мы немного попрактиковались, но мне и в голову не приходило, что когда-нибудь придется шпагой защищать свою жизнь. В голове не осталось почти ничего. Но этот хладнокровный безумец действительно убьет меня, это было видно по глазам. Он уверен в себе, и неудивительно — иначе не выбрал бы дуэль на шпагах. Бежать некуда, и значит... значит, остается только драться.

Я тоже вытянул шпагу из ножен — она показалась удивительно тяжелой. Острие, направленное в сторону принца, ходило ходуном, но я стиснул зубы и со свистом втянул воздух, изо всех сил пытаясь успокоиться.

— Вот так-то лучше, — одобрительно кивнул принц. — Если бы ты упал на колени, Немирович, и принялся просить прощения, было бы абсолютно неинтересно. Правда, не думай, что можешь на что-то рассчитывать — шпага не будет работать за тебя. Ну-ка!

Он сделал ленивый выпад — явно не рассчитывая поразить меня. Но мне все равно показалось, что клинок метнулся со скоростью змеиного языка. Единственное, что я сумел сделать — отскочить назад, неловко отмахнувшись своим клинком.

Проклятье! Ведь даже после того, как на экраны вышел фильм по роману Александра Дюма, и все мальчишки свихнулись на деревянных шпагах, я спорил и даже дрался, доказывая, что слово 'мушкетер' на самом деле подразумевает бойца, вооруженного мушкетом, и вовсе не обязательно сводить все к фехтованию. Тогда мне удалось пробить допустимость дистанционного оружия, и стреляющие крыжовником духовые трубки сеяли опустошение в рядах противника. Вот идиот. Лучше бы лишний раз потренировался орудовать шпагой!

Парировать мне не удалось, и принц довольно усмехнулся. Судя по всему, он-то как раз прекрасно владел клинком, и теперь просто забавлялся, издеваясь над неуклюжим и напуганным противником.

Пристально глядя мне в глаза, он наступал, делая короткие выпады. Во второй раз я, продолжая пятиться, сумел отбить укол. Сталь взвизгнула по стали — и в этом звуке не оказалось абсолютно ничего мушкетерско-романтичного — лишь режущий уши немузыкальный лязг. Гораздо хуже, чем звонкий удар молотка по наковальне.

— Браво! — подбодрил меня принц. — Еще годик занятий, и начало бы получаться. Боюсь только, времени у тебя не будет. Так, теперь урок номер два...

Оставив уколы, он перешел к размашистым рубящим ударам — клинки парных шпаг были несколько короче обычных, но все равно резали воздух с отчетливым свистом. Испуганно шарахнувшись вправо, я зацепился ногой за ящик и чуть не упал. В тот же самый миг скулу чуть ниже левого глаза обожгло болью.

— Твою мать!..

Выругавшись от неожиданности, я рванул верхний ящик в стопке, свалив его между нами, и сумел разорвать дистанцию. Пальцы левой руки, которой я ощупал лицо, стали красными — видимо, он задел меня самым кончиком шпаги. Еще немного — и снес бы голову. Проклятье! Я даже не знаю названия приемов, которыми этот безумец собирается отправить меня на тот свет!

Единственная возможностью спастись — попробовать прорваться к двери в коридор. Бегаю я быстро, и он не догонит меня до момента, как я окажусь среди других людей.

Но принц прекрасно понимал это — с жестокой усмешкой на губах он легко перепрыгнул через упавший ящик и погнал меня дальше по узкому проходу. Оглядываться было некогда, но я буквально чувствовал спиной, что широкие створки внешнего люка становились все ближе. В отчаянии озираясь по сторонам, я вдруг на мгновение замер, вытаращив глаза.

Принц нахмурился, не понимая в чем дело, потом тоже бросил взгляд в узкий промежуток между стопками ящиков, и досадливо присвистнул.

— Кто бы мог подумать! А я так надеялся, что обойдется без лишних свидетелей.

Там, совершенно незаметная среди груд багажа, удобно устроившись на фанерной коробке с почтовыми печатями, сидела темноволосая девушка в очках и форме колледжа Китон. На голове ее виднелись небольшие наушники с чашечками из черного эбонита и каучука, а провод от них тянулся к странному, подмигивающему электронными лампами аппарату, спрятанному в более крупном ящике. Крышка ящика стояла чуть в стороне. В тот момент, когда мы выскочили из-за угла, девушка подкручивала какой-то верньер, но теперь ее рука замерла. Она вздрогнула и уставилась на нас снизу вверх, испуганно приоткрыв рот. Погодите... погодите... мои глаза вытаращились бы еще сильнее, если бы это было возможно. Я узнал ее — это оказалась та самая отличница, которой Алиса помогла вылить на себя злополучный кофейник. Что же она тут делает?

Забыв на время про меня, принц неодобрительно рассмотрел очкастую студентку, и досадливо поморщился.

— Весьма прискорбно. Весьма.

Я почувствовал, как по позвоночнику прошлись ледяные когти. Неужели он собирается...

Повернувшись ко мне, принц укоризненно покачал головой.

— Конечно, люк широк и никто ничего не узнает, но для такой милашки могло бы найтись гораздо лучшее применение. Это твоя вина, Немирович, запомни.

Он подбросил шпагу и ловко поймал, но совершенно нетипичным обратным хватом. Теперь острие, на котором темнели капли моей крови, хищно нацелилось вниз, подобно копью — точно между грудей студентки, которая смотрела на нас непонимающим взглядом.

В это было совершенно невозможно поверить, но принц собирался вот так — просто и без колебаний — убить совершенно невинную и постороннюю девушку. Лишь за то, что она оказалась невольной свидетельницей дуэли. Впрочем, он уже не притворялся хладнокровным. Мысль о предстоящем убийстве заставила разгореться алые пятна лихорадочного румянца на бледных щеках ниже шелковой маски, а губы непроизвольно раздвинулись, показав острые белоснежные зубы.

Совершенно не думая, что делаю, я прыгнул вперед и изо всех сил взмахнул шпагой снизу вверх. Резкий металлический удар, выбивший настоящие искры — и принц качнулся назад. Ему пришлось отступить на шаг, чтобы не упасть. Улучив мгновение, я схватил девушку за руку и одним рывком сорвал с места. Наушники свалились с головы, и она с испуганным взвизгом налетела на меня так, что тяжелая, хотя и немного растрепанная каштановая коса шлепнула меня по щеке.

— Назад!!! Он хочет вас убить, бегите!.. — выдохнул я. Но в увеличенных круглыми очками карих глазах плескалось лишь недоумение и страх. Девушка стояла, держась за меня, и не двигалась с места. Повернувшись к принцу правым боком, я резко оттолкнул ее левой рукой дальше по проходу.

Увы, у нас за спиной оказалась лишь площадка перед внешним люком, относительно свободная от ящиков. До спасительной двери в коридор отсюда было ярдов десять — как до Луны.

Принц, лицо которого исказилось злобной гримасой, стремительно атаковал меня. Студентка с испуганным восклицанием попятилась, и прижалась спиной к переборке. Судя по всему, противнику надоело играть, и я лишь чудом уклонился от мощного рубящего удара справа. Такое же чудо помогло отбить быстрый укол снизу, который последовал за ним, но что произошло дальше, я просто не успел понять.

Что-то лязгнуло, и мою кисть вдруг провернуло и скрутило. Ухватистая рукоять шпаги мгновенно вывернулась из руки, и оружие улетело прочь, загремев по палубе в проходе позади принца. В следующее мгновение мощный удар в левую часть груди заставил меня отлететь назад.

Голова закружилась, кровь отлила от щек, на лбу высыпал крупный холодный пот. Я хватал воздух широко раскрытым ртом, но боль в груди не давала вдохнуть.

Это же... точно в сердце. Я... убит?..

Не осмеливаясь взглянуть на место, где меня пронзил безжалостный клинок, я приложил ладонь к груди. Странно, на этот раз крови не было. Она вся... там? Внутреннее кровоизлияние? Но почему я не падаю, а продолжаю стоять на ногах?

Обезоруживший меня принц с удивлением взглянул на острие своей шпаги, потом недобро прищурился и заметил с укоризненной издевкой:

— Жульничаем? Настоящие фехтовальщики так не поступают.

— Не напрашивался в фехтовальщики... — прохрипел я, ощупывая порез на мундирном сукне... и плоскую твердую пластину под ним. Это же дневник! Дневник, который я сунул во внутренний карман мундира и забыл о нем — именно он спас мне жизнь. Если бы не алюминиевая крышка, закаленное острие легко прошло бы через ткань, кожу и мышцы, скользнуло бы между ребер, найдя испуганно колотящее сердце.

— Твое право, — пожал плечами Яков. Кажется, он несколько остыл и не собирался торопиться. Во взгляде, устремленном через мое плечо на очкастую студентку, мне почудилась тень сожаления. Может быть, он все же проявит милосердие?

— Слушайте... отпустите хотя бы девушку, — с трудом разжав стиснутые зубы, выдавил я. — Она же совершенно ни при чем.

— А что делать? Но соглашусь, насаживать девочек на иголки — дурной тон. Хотя... неплохая бы получилась коллекция бабочек... — принц задумался на мгновение, и взмахнул рукой. — Так и быть, отпускаю.

— Правда? — с надеждой спросил я. Студентка, стиснувшая руки на груди, радостно встрепенулась.

— Даю слово, — неприятно усмехнулся принц. Постойте, я уже видел эту усмешку... — Сдвиньте люк, мадемуазель. За ним — ваша свобода. Я милостив, не правда ли? И щедр настолько, что отпущу вместе с вами и Немировича. Наверняка он теперь гораздо лучше понимает значение слов: 'Благими намерениями вымощена дорога в ад'.

— Мерзавец!.. — бросил я, услышав, как за спиной поперхнулась темноволосая студентка. Судя по круглым очкам и устремленному внутрь себя, словно не от мира сего, взгляду, последние минуты жизни мне придется коротать в обнимку с отличницей. Странно, почему она не падает в обморок? Или просто до сих пор не верит в то, что с нами происходит? Что это не игра, а всерьез?

Принц не дал много времени на раздумья.

— Выбирайте скорее. Со своей стороны я, безусловно, рекомендую свободный полет. По сравнению с наточенным железом, потоками крови, как на скотобойне, прыжок будет выглядеть неизмеримо изящнее, благороднее и романтичнее. Особенно, если вы возьметесь за руки, чтобы поддержать друг друга. Боже мой, соглашайтесь скорее! Другого такого шанса уже не будет.

Может быть, он и прав. Я безоружен, бежать некуда, сопротивляться бессмысленно...

Кажется, так думал не я один — за спиной раздался лязг металлической задвижки. Оглянувшись, я увидел как отличница, словно завороженная, откатывает сдвижную створку внешнего люка. Взвыл холодный вихрь, ворвавшийся ветер взъерошил волосы и взметнул подол помятой и измазанной чем-то вроде графитовой смазки юбки, продемонстрировав не слишком длинные, но симпатичные ноги. Черт, о чем я только думаю в такой момент...

— Н-наверное... это и есть искупление?.. — пробормотав непонятные слова, девушка замерла на несколько секунд, отрешенно глядя в струящуюся за бортом темную пропасть, потом подняла на меня полные слез глаза. — В-вы позволите, в-взять вас за руку, господин э-э-э?..

— Немирович, — машинально ответил я. — Конечно. Вот.

Дрожащие мягкие пальцы легли мне на ладонь.

— Б-благодарю вас. Одной... одной слишком страшно, — ее голос почти потерялся в гуле винтов за бортом.

— Браво! — Сунув шпагу под мышку, принц похлопал в ладони. — Вы выбрали правильно, мадемуазель. Ну-с, не стоит тянуть. Лететь не так уж долго, и все кончится мгновенно. Немирович, проводи мадемуазель, тебе ведь не впервой.

— Еще чего!.. — яростно бросил я, и толчком ноги загнал катающуюся на роликах створку на место. Гул моторов и свист ветра отрезало, как ножом. Обернувшись к девушке, я продолжил: — Не стоит облегчать ему жизнь. Пусть хотя бы испачкает кровью свой белоснежный мундирчик, когда будет тащить мой труп до люка.

Она не ответила, но устремленные на меня большие карие глаза вдруг расширились, словно на нее снизошло какое-то озарение. Но отвлекаться было некогда — мучитель презрительно усмехнулся:

— Смело. Но неразумно. Твоя смерть будет совсем не такой легкой и безболезненной, как могла бы.

Конечно. Уж что-что, а это я прекрасно понимал. И меня мутило от одной мысли о том, что будет дальше. Но все же... сдаться, покончить с собой по одному слову глумящегося убийцы? Нет. Что-то во мне не могло смириться, чем бы это ни кончилось.

Хотя, если бы я был один... я мысленно возблагодарил Господа за то, что трусить и униженно молить о пощаде на глазах у девушки было попросту неприлично.

Честно говоря, она тоже заслуживала восхищения — ни паники, ни соплей, ни обмороков. Редкостное присутствие духа. Хотя к чему была та странная фраз про искупление? Что она вообще здесь делала? Жаль, что нет времени спросить.

Поразившись, с какой скоростью в голове прокрутились эти мысли, я шагнул вперед, прикрывая девушку своим телом. Так гораздо лучше — она не могла увидеть меловой бледности и бисеринок пота или услышать стук моих зубов.

Что же делать? Броситься на него? Шансов практически нет, но больше ничего в голову не приходило.

Принц, точно услышав мои мысли, нацелил шпагу мне в грудь, в сторону от того места, где находился дневник.

— Итак, пора заканчивать. По-хорошему или по-плохому... — и в этот момент шаги за спиной заставили его резко повернуться.

Отступая от двери в коридор по проходу между стопок ящиков, мы оказались за углом, ближе к внешней стенке гондолы, поэтому высокая девушка появилась позади принца совершенно внезапно. Молча сделав два стремительных шага, она подхватила с пола мою улетевшую шпагу и выпрямилась, пристально глядя на принца.

Тот прошипел сквозь зубы:

— Проклятье! Какой-то званый вечер сегодня. Ты еще откуда?

Круг света от пыльного плафона под подволоком упал на лицо новоприбывшей, и я ахнул.

Это была та самая суровая горничная принцессы. Она и раньше выглядела неприветливо, но теперь... теперь при одном взгляде на ее застывшее лицо по коже продирал мороз. Сузившиеся глаза впились в принца ледяными иголками, и в них без труда читалась нескрываемая ненависть.

— Постой, я тебя помню!.. — вдруг сказал принц. — Ты служанка Грегорики! Да — тогда, в замке Тоттенхэм...

Вместо ответа горничная вытянула руку вперед, и острое жало шпаги замерло прямо против глаз принца.

— Вызываешь на дуэль? — издевательски скривился он. — Может быть, лучше сразимся на чем-нибудь более привычном? На скалках или на щетках? Если хочешь спрятать этого хиляка под юбку, потребуется одолеть меня, а это не так-то просто.

— Осторожно, он здорово владеет шпагой! — прерывающимся голосом предупредил я.

Непонятно, на что рассчитывала эта странная горничная? На то, что слетевший с катушек принц образумится и сведет все к шутке, я бы не стал надеяться. Вероятнее всего, он просто убьет и вторую свидетельницу — кто скажет потом, сколько мертвых тел отправилось в последний полет из раскрытого трюмного люка? Горничная наверняка лучше знает принца — родного брата своей госпожи — она должна понимать, как он опасен. Видимо, принцесса отправила ее, чтобы забрать у меня дневник, горничная услышала голоса и подошла поближе, чтобы узнать, кто здесь шумит. Но почему она, вместо того, чтобы поднять тревогу и позвать кого-то из членов экипажа 'Олимпика' — хотя они наверняка не успели бы спасти нас с очкастой отличницей — зачем она схватила шпагу, словно собирается сразиться с принцем? Нет, конечно, рослая девушка выглядела весьма спортивной, даже сильной, но куда же ей справиться с вооруженным безумцем? Что заставило ее выйти? Неужели она готова пожертвовать собственной жизнью по приказу принцессы? Зачем? Ведь принц пытался убить не ее, а меня — того, на кого она полчаса назад глядела, как на навозного жука. Было бы только логично, если бы она поаплодировала брату своей госпожи, взявшему труд избавить ее от досадной помехи. И вот она рискует жизнью, чтобы прикрыть меня и незнакомую студентку. Не понимаю...

Путаясь в догадках, я, тем не менее, отчетливо понимал, что другого шанса на спасение не будет. Пока горничная отвлекла внимание принца, нужно напасть на него, иначе он убьет сначала ее, а потом и нас. Оружия у меня не осталось, но если я сумею схватить его...

Но едва я сделал движение вперед, чтобы броситься на повернувшегося спиной противника, трюм огласил пронзительный металлический звон.

Горничная и принц одновременно шагнули вперед и атаковали со скоростью, практически неразличимой для нетренированного взгляда. Я увидел лишь резкие движения рук и ослепительные в полутьме искры от соударяющихся клинков.

Невероятно. Горничная, которую я принял за ненормальную, оказалась фехтовальщицей классом не хуже — если не лучше! — принца. Шпага в ее руке мелькала так стремительно, что размазывалась в воздухе.

Судя по всему, принц сразу понял, что имеет дело не с обычной служанкой, и атаковал без прохладцы, как меня, а агрессивно и зло. Но его напор разбился, как волна о скалу. Горничная молниеносно парировала два начальных выпада и атаковала сама, заставив противника отступить сначала на полшага, потом еще на шаг. Теперь оборонялся сам принц, яростно скрипя зубами. Ему не помогало даже то, что он был выше ростом, и его руки были длиннее.

— Черт бы драл старика Магнуса!.. На какой грядке он выращивает таких, как ты?! — выкрикнул он, злобно ощерившись и продолжая отступать. Потом на его лице возникло странное выражение осознания. — Неужели... он узнал про наш план? Или... постой, это работа старшего помощника? Он догадался, что задумал Яков, и хочет нам помешать?!..

'Яков'?.. О ком он говорит? Разве на борту есть еще один Яков? И о каком старшем помощнике речь?

Горничная на мгновение помедлила с ударом. Потом жестоко усмехнулась и бросила.

— Идиоты. Он видит вас насквозь. План раскрыт.

Принц скрипнул зубами.

— Дьявол, я же говорил ему, что нельзя доверять трансильванцам. Если обо всем узнают агенты Сената, нам конец... но сначала конец тебе!!!

Принц вложил в удар всю силу и ярость, пытаясь достать девушку, но она мгновенно отразила выпад, не подавшись назад ни на пядь.

— Тварь! Надо было тебя тогда же прикончить, я же предлагал!.. Что ты знаешь, сука, признавайся?! Кто нас выдал?!..

— Ты сам.

— Что-о-о-о?!

Принц захлебнулся слюной от бешенства.

— Врешь, врешь, врешь!!! Ты уже знала!.. Кто?!.. Кто предатель?!..

Горничная не снизошла до ответа — не дрогнув застывшим и холодным, точно фарфоровая маска, лицом, она делала выпад за выпадом, лишь наращивая темп. О том, что это не боевой автомат, а живая девушка, напоминало лишь учащенное дыхание и прилипшая к щеке выбившаяся прядка светлых, странно белесых волос.

Теперь на искаженном, неузнаваемом лице принца мелькнул страх. Кажется, он понял, что перевес не на его стороне. Его движения становились все более неловкими, он начал выдыхаться. Пятясь, он затравленно озирался, словно ища путь к отступлению... и напрасно. Заметив колебания противника, горничная молниеносным ударом отбила вверх его шпагу и сделала длинный выпад.

В гулком трюме мгновенно повисла тишина. Звон и свист клинков, топот, тяжелое дыхание и шорох одежды словно отрезало, и я отчетливо услышал, как судорожно втянула воздух темноволосая отличница, наблюдавшая за схваткой из-за моего плеча.

Звякнула о палубу выпущенная из ослабшей руки шпага. Принц, постояв неподвижно пару мгновений, покачнулся и опустил голову, точно рассматривая что-то у себя под ногами. Не знаю, куда он смотрел на самом деле, потому что мой взгляд был прикован к остро поблескивающему клинку горничной, который вонзился в его грудь не менее чем наполовину. На белой ткани мундира начало расползаться темное пятно.

Принц жутко закашлялся, изо рта его брызнула кровь. Ноги ослабли, и он начал валиться вперед. Но победительница плавно и сильно повела шпагу в сторону, так, что тело принца ударилось о переборку рядом с внешним люком. Здесь горничная выдернула окровавленный клинок, позволив принцу мешком упасть на палубу.

Его мышцы напряглись, пытаясь удержать тело в сидячем положении, но члены уже не слушались. Мучительно захрипев пробитым легким, принц свалился набок и несколько раз спазматически дернул ногой, всякий раз слабее и слабее. Скрюченные пальцы проскребли по палубе — и замерли.

С полминуты я не в силах был пошевелить даже пальцем. Словно пригвожденный к месту, не отрывая взгляда от мертвого тела, я не знал, что делать — в голове царил полный хаос.

Мне случалось раньше видеть, как погибают люди — вспомнить хотя бы, как плот налетел на гранитный зуб в пороге на Юконе, и в кипящей от пены воде в мясорубке ломающихся бревен никто не уцелел. Но убийство, совершенное прямо на глазах — это совсем другое дело.

— Разве... обязательно было убивать его? — выдавил я, обернувшись к горничной. — Почему не... не обезоружить? Ну, как он меня?..

Она смерила меня мрачным взглядом, но, тем не менее, снизошла до ответа.

— Проходит только с новичками.

— Но... убийство — за это ведь не погладят по головке.

Она лишь молча пожала плечами. Наклонилась и деловито вытерла окровавленный клинок о полу белоснежного мундира. Потом подобрала брошенные ножны от шпаги принца, и вложила клинок.

— Конечно, я... то есть мы оба вам обязаны по гроб жизни. Если бы не вы, он убил бы нас. До сих пор не понимаю, что ему ударило в голову. Но он был настроен совершенно серьезно... — продолжал я, чувствуя, как запоздалый ужас заставляет слабеть ноги. — Но все же — убить принца... наследника императорской, пусть и неправящей династии... вы понимаете, что натворили? Какое это будет потрясение для всех... а для его сестры?! Вы что, с ума сошли?..

— Нет, — лаконично ответила она.

— Как же 'нет'!.. Это же убийство, уголовное преступление! И с отягчающими обстоятельствами, если только нам не удастся убедить присяжных, что это самооборона! Но ведь почти наверняка пойдет речь о дуэли, и клянусь, всех собак повесят на меня. Кто поверит, что принца заколола служанка?!

— Это не принц.

— Что?!

Вместо ответа горничная протянула руку и дернула — роскошные золотые кудри принца остались у нее в руке. Голова лежащего у ее ног человека была коротко стрижена, но сомнений быть не могло — он был брюнетом, а не блондином.

...Парик? Но зачем?

Сорвав и маску, горничная выпрямилась. На лице ее явно читалось презрение.

— Клеврет.

— Вы... вы его знаете... знали?

Она помолчала, и лишь после долгой паузы задумчиво проговорила себе под нос, не отрывая взгляда от мертвеца.

— Да. Он стоял у двери в спальню.

У какой двери? Какой спальни?

— Жаль, что лишь двойник, — закончила горничная, явно отвечая на какие-то свои мысли. То, что она сделала дальше, снова повергло нас с очкастой отличницей в ступор.

Горничная осмотрелась, шагнула в сторону и сдвинула створку внешнего люка. В трюм снова ворвался буйный ветер, заставив ее стянутые в длинный хвост волосы взметнуться, подобно белым крыльям на шлеме валькирии, проносящейся над полем кровавой брани. Ухватив труп за воротник, она без труда подтащила его к обрезу люка и буднично, словно делала это каждый день после завтрака, перевалила наружу. Тело беззвучно кануло в темноту, покорное гравитации и воле победительницы. Проводив его взглядом, валькирия захлопнула люк, и с тем же ледяным выражением на лице обернулась к нам.

Похолодев, слыша, как отчетливо стучат зубы темноволосой отличницы, бессознательно вцепившейся в мой рукав, я уже видел, как валькирия так же деловито отправляет в Вальхаллу и меня — вдогонку.

Хотя... на самом деле думать так попросту несправедливо. Эта Снежная Королева только что спасла мне жизнь. Не появись она, не возьми в руки шпагу, не рискуй она собственной жизнью в бою с опытным фехтовальщиком — сейчас именно мое тело отправилось бы вниз, чтобы разбиться вдрызг в дебрях мертвого материка. И она явно больше меня знает об этой безумной истории.

— Значит, подручный принца?.. — выдавил я, стараясь, чтобы губы не дрожали слишком сильно. — ...П-получается, это принц Яков приказал ему убить меня? В самом деле, он ведь упоминал хозяина — тогда я не понял, что он имеет в виду...

Горничная молча кивнула, небрежным движением отбросив за плечо растрепавшиеся пряди белых волос. Коротко глянула на меня, потом уставилась на темноволосую отличницу, спрятавшуюся за моей спиной. Та испуганно поерзала, выпустила мой рукав и неловко поклонилась.

— С-с-спасибо вам... госпожа э-э-э...

Горничная, судя по всему, не собиралась представляться. Обернувшись ко мне, резко спросила:

— Зачем она здесь? Мало каюты?

Не понял.

Что она имеет в виду? Какой каюты? Для чего мало?

Так, погодите... а-а-а! Наверняка решила, что я прихватил с собой подругу, чтобы не терять времени даром — пообниматься или что-то такое.

Вот черт, как ей объяснить, что я ни капли не донжуан, и довольно редко лапаю девушек? Непростая задача, если вспомнить, как проходило наше первое знакомство.

Кисло усмехнувшись, я ответил:

— Я пришел один и ждал вас. С ней мы встретились случайно, когда при... то есть, двойник на меня напал. Кстати, а что же вы там, между ящиков, делали, госпожа... э-э-э?..

— Го´спич, — торопливо ответила отличница, нервно пощипывая кончик косы. — Я... я просто... увлекаюсь радиосвязью. Мне очень хотелось подтвердить одну гипотезу...

— Какую? — с интересом спросил я.

— Э-э-э... о возможности межконтинентальной метеорной связи. П-понимаете, есть предположение, что радиоволны могут отражаться от следов сгорающих в атмосфере метеоров и распространяться на очень большие расстояния. Кроме того, теоретически, если подобрать правильный диапазон и модуляцию есть возможность получить аналогичный эффект при отражении от зон полярных сияний... — сначала девушка говорила еле слышно, но скоро увлеклась. Глаза ее загорелись незнакомым светом, спина выпрямилась, голова гордо поднялась.

— Ого! Как интересно. Я и не слышал об этом. Получается, это еще эффективнее тропосферной связи?

Отличница вздрогнула, съежилась и сбивчиво пробормотала:

— Тропосферной?.. Тропосферная связь, это немного другой принцип... это... это не доказано, конечно, поэтому я и хотела... хотела провести несколько сеансов на прием, и на передачу...

— А какие у вас радиоволны, короткие или средние? Передатчик довольно мощный, судя по виду. И где же антенна? Кстати, а почему вы тут прятались? Разве это нельзя было сделать официально?

Судя по бледности и выступившей на лбу испарине, отличница не ожидала таких вопросов. Подождите, но я не собирался ее пугать — наоборот, хотел немножко подбодрить, раз уж нашлась отчасти понятная мне техническая тема. Отчего она так явно впала в панику и дергает кончик косы, словно хочет оторвать? Поневоле создается впечатление, что госпоже Госпич действительно есть что скрывать.

— Я... я... боялась, что мне не разрешат... поэтому взяла передатчик потихоньку...

— Но как же вы его пронесли на борт дирижабля?

— В-в чемодане...

— И никто не удивился, что у вас перебор багажа? — я критически поднял бровь. — Припоминаю, что нам рекомендовали не злоупотреблять, и не брать слишком много чемоданов. Злые языки немало поехидствовали на эту тему, особенно когда выяснилось, что пембриджцам вовсе не обязательно следовать этому правилу.

Находящаяся в полуобморочном состоянии госпожа Госпич сглотнула и едва слышно прошептала:

— Один... у меня был один... чемодан...

— Постойте, а куда же вы дели платья?

— Н-никуда...

Вот это номер. Нет, госпожа Госпич — кстати, славянская фамилия, не исключено, что наши предки когда-то вместе получали дворянство в Либерии — с самого начала показалась мне синим чулком, отличницей и зубрилой, но я не подозревал, что она по-настоящему помешанная. Вспоминая изрядный чемодан Алисы, который помогал нести, я невольно почувствовал восхищение. Выходит, она заявилась на борт с одной только сменой одежды — в студенческой форме, что была на ней? Ведь и верно, все прочие девушки красуются вечерними туалетами на балу, а госпожа Госпич сидит в трюме. Вот это страсть к науке! Положительно — родственная душа. Я заговорил успокаивающим тоном:

— Что ж, не могу сказать, что вас не понимаю. Наука требует жертв. Позвольте предположить — соседка по каюте не поняла бы развернутую на прикроватном столике радиостанцию, да? Поэтому вы и решили устроиться здесь, в безлюдном трюме?

Мое участие, как ни странно, совсем не помогло. Девушка лишь еще дальше попятилась, изо всех сил вжавшись спиной в переборку. Взгляд ее стал совершенно затравленным.

— Д-да... я не хотела... мешать... Поэтому нашла уголок... чтобы никого не беспокоить... и старалась не выходить...

— Так вы что, все время тут сидите?! — поразился я, только теперь поняв, что означает это заострившееся лицо, темные круги под глазами и не отстиранное до конца кофейное пятно на юбке.

Отличница не успела ответить, поскольку в этот момент горничная, внимательно, но молча слушавшая наш разговор, решительным шагом направилась по проходу между стопками ящиков. Свернув в тот самый закуток, она опустилась на колено, внимательно разглядывая аппарат, о котором шла речь.

Госпожа Госпич, побледнев до синевы, неверным шагом двинулась за ней и остановилась за спиной, не решаясь — или не в силах — вымолвить ни слова. Она лишь робко протянула дрожащую руку, но бессильно уронила ее обратно.

Игнорируя ее, горничная наклонилась, изучая переднюю панель радиостанции, заполненную многочисленными шкалами. Глянув через ее плечо, я присвистнул. Горничная повернула голову и вопросительно посмотрела на меня.

— Разбираетесь? — вопрос прозвучал резко, в фирменном недружелюбном стиле, но валькирия явно столкнулась с тем, что выходило за пределы ее знаний. Уж не хочет ли она узнать мое мнение? Хм, это прогресс.

— Немного. Я же с механического факультета.

— И что вот это? — она быстро очертила рукой нижние две трети передней панели странного аппарата, уверенно исключив из рассмотрения шкалу частот и верньеры настройки. Мне не раз приходилось иметь дело с радиостанциями раньше, и, как ни удивительно, в этом вопросе мы с загадочной горничной оказались схожи — она тоже узнала радиостанцию, и теперь ее интересовала остальная часть панели.

— М-м-м... в верхней части приемник с передатчиком, но ими дело не ограничивается. Никогда не видел такого широкого набора измерительных приборов в одном корпусе. Вон та спираль в слюдяном оконце — по-моему, это счетчик Гейгера, для измерения радиевого излучения. Здесь, судя по шкале... м-м-м, похоже на гравиметр. Дальше идет точный измеритель напряжения магнитного поля, и... нет, что представляют собой следующие приборы, я не представляю. Понятия не имею, для чего эти шкалы. Единицы измерения не обозначены... хотя постойте, там, в углу какой-то вензель и еще что-то мелким шрифтом... плохо видно. Начинается на Т... 'Те'... может быть, название фирмы-производителя?

Горничная, проследив направление моего взгляда, прищурилась. Мне показалось, что ее плечи как-то странно вздрогнули, но в следующую секунду она решительно поднялась на ноги, твердо взглянув мне в глаза.

— Она не говорит всей правды.

Судорожный вздох подтвердил ее правоту. Я согласно наклонил голову, хотя и не испытывал никакого удовольствия, уличая загадочную отличницу во лжи.

— Да, по всей видимости. Сдается мне, сей аппарат находится далеко за рамками любительской радиосвязи. Госпожа Госпич не так проста, как кажется. Только, пожалуйста, не надо решать этот вопрос так же, как предыдущий! — торопливо дополнил я, заметив, как сдвинулись прямые брови горничной. — В конце концов, нам с вами и так есть о чем подумать. Как соучастникам... ну, наверное, все же дуэли. Я бы не стал называть это убийством, но вот как решат присяжные?

Слово 'соучастник' заставило ее на секунду задуматься. Надеюсь, она догадалась, что я имел в виду. Увы, если и так, то валькирию не так-то легко было сбить с мысли. Она упрямо продолжила, в упор глядя на теперь уже откровенно трясущуюся от страха отличницу.

— Она все видела.

— И что вы предлагаете? Тоже заколоть ее? Выбросить вслед за убийцей? И чем же мы тогда лучше его?

Горничная промолчала, многозначительно постукивая ногтями по рукояти шпаги — слишком мрачно, на мой взгляд. Сглотнув, я продолжал:

— Как хотите, но в таком случае вам придется переступить и через меня. Понимаю, что против вас мне не выстоять — но какой в этом смысл? Сам я не собираюсь выдавать вас и распространяться об этой темной истории. Но вы ведь не думаете, что она так и останется тайной, даже если избавиться от свидетелей? Вы же сами сказали, что убийца действовал по приказу принца. Неужели он не захочет узнать, чем кончилось дело, и куда пропал его человек? А потом, конечно, поднимет тревогу, когда поймет, что тот исчез. И вот тут лишняя свидетельница, которая сможет в суде подтвердить, как все было, нам с вами как раз очень даже пригодится.

Судя по всему, моя горячая речь заставила ее задуматься. Переведя взгляд на съежившуюся отличницу, горничная отрезала:

— Не собираюсь ее убивать. Но нужно знать, чем она здесь занималась.

— Это справедливо, — согласился я, — Госпожа Госпич, не забывайте, что и вы в долгу. Мы с вами были бы уже мертвы, если бы не... э-э-э?..

Увы, я так и не узнал имя своей спасительницы, поскольку в этот самый миг палуба под ногами вдруг начала плавно, не неудержимо крениться влево, а динамик громкой общекорабельной связи, висевший над люком во внутренний коридор, вдруг щелкнул и загремел пронзительной трелью ревуна. Чей-то взволнованный голос прокричал:

— ...Тревога! Экипаж, занять места по аварийному расписанию!.. Что?!..

Голос перекрыло оглушительное шипение и треск, затем что-то громыхнуло, донеслись неразборчивые крики и все внезапно оборвалось.

Остолбенев, я уставился на горничную, которая ответила мне таким же озадаченным взглядом. На то, чтобы задавать вопросы, времени уже не хватило, поскольку нарастающий крен заставил стопки окружающих нас ящиков угрожающе затрещать.

— Бежим, иначе завалит!..

Схватив за руку затравленно озирающуюся отличницу, я потащил ее к внутренней двери. Горничной не требовались советы — она стремительно бросилась по проходу, ловко балансируя на наклонившейся палубе. Мы выскочили вовремя — в грузовом трюме что-то с треском обрушилось. К счастью, почти сразу же крен начал выправляться, палуба покатилась в обратном направлении и через томительные десять секунд приняла нормальное положение. Я с облегчением выдохнул — ведь находиться в чреве левиафана, вдруг вздумавшего взбрыкнуть подобно резвому дельфину, было попросту страшно.

Прямо под ногами в пустынном коридоре оказались три странных предмета — два брезентовых ранца с лямками и пряжками, и один баул гораздо большего размера. Откуда они здесь?..

Вопрос разрешился сразу же — горничная торопливо расшнуровала баул и выхватила оттуда какой-то черный предмет. Постойте, это же кобура!

Выпрямившись, она вдруг задрала короткую юбку на правом боку, обнажив крутое бедро и охватывающий талию широкий кожаный ремень, спрятанный под униформой. Горничная умелым движением пристроила на него кобуру, из которой торчала рукоять пистолета. Прикрыв его юбкой, она застегнула прикрепленный к нижней части кобуры ремешок, идущий в обхват ноги.

— А это еще зачем?

Во взгляде, который она бросила на меня через плечо, явственно читалась тревога.

— Что-то случилось. Надо наверх.

Кажется, суровая горничная привыкла рассчитывать на самое плохое. Но что такого особенного могло случиться? В конце концов, мы находимся на воздушном корабле — пусть и огромном, пусть даже самом надежном в истории воздухоплавания — но никто не гарантирован от внезапного порыва ветра, неправильно переданной на рули команды...

Динамик снова захрипел. Другой, совсем не тот, что раньше, голос прокричал с лающей интонацией:

— Внимание всем! Лайнер 'Олимпик' находится под контролем 'Бригады мучеников Трансильвании'. Приказываю экипажу и пассажирам оставаться на местах. Наша задача — восстановить попранную справедливость, покарав виновников гибели нашей страны, последышей проклятого рода Тюдоров! Теперь они в наших руках!

Наверное, если бы кто-то со стороны увидел, как у меня вытаращились глаза, и отвалилась челюсть, он бы здорово посмеялся.

Закончился очередной тур вальса, и разгоряченные пары едва успели разойтись, чтобы освежиться напитками, как люстры под потолком зала мгновенно погасли, а в тишине зазвучала тонкая дрожащая нота на́я — тростниковой флейты. В тишине, наступившей, когда утихли созвучия небольшого, но вполне симфонического оркестра, она казалась невероятно одинокой и тоскливой.

Вспыхнула слабенькая, дрожащая синяя подсветка, изображающая то ли лампадки, то ли болотные огоньки.

На их фоне посреди сцены обрисовалась смутная фигура в длинном черном плаще. Черные, как смоль, густые волосы ниспадали на плечи, вились крупными кольцами. Певица шагнула по ступенькам, спускаясь в зал, и гортанно запела.

Она двигалась осторожной, крадущейся походкой — набойки длинных каблуков беззвучно опускались на начищенный до блеска паркет. По пятам скользил длинный мягкий шлейф облегающего платья чернильного шелка, переливающегося в луче прожектора подобно антрациту. Платье было длинное, оставляющее плечи обнаженными, узкое в бедрах, но расширенное чуть выше колена. Каскад вороных волос и черные же перчатки по локоть подчеркивали очень бледную кожу. Тонкую шею стягивала бархотка, усеянная шипами и декорированная крупной брошью в виде паука из черненого серебра с рубиновыми глазами и зигзагообразным узором на брюшке. На тонких пальцах виднелись кольца из темного металла, тоже угрожающе ощетинившиеся шипами. Смертельно бледное лицо с обведенными густой чернотой глазами, кроваво-алыми губами и нарисованной на щеке слезой, а также черная роза на лифе завершали безупречный сценический образ восставшей из гроба вампирши.

Остановившись напротив стоявшего в первом ряду публики принца Якова, она запела чуть хрипловатым голосом необыкновенного тембра:

Злом и тоской истомленная,

Видела сон,

Кем, я не знаю, внушенный,

Сон похорон.

Мертвой лежала в пустыне,

Мертвой, как я.

Певица плавным движением сняла с груди розу, и подняла ее на ладони. В публике раздались удивленные вздохи — в причудливо подсвеченном полумраке стали видны тяжелые медленные капли, падающие с пальцев. Кровь? Продолжая вести странную, с диссонансными перепадами тона и рваными сменами ритмов мелодию, она медленно и плавно, точно исполняя ритуал, обошла кругом принца, оставляя за собой дорожку из черных капель. Окружавшие его гости подавались назад, освобождая ей дорогу и удивленно внимая странным, непонятным словам.

Небо томительно-сине,

В небе горела Змея.

Тлело недвижное тело,

Тление — жгучая боль, —

И подо мною хрустела,

В тело впиваяся, соль,

И над безмолвной пустыней

Злая Змея

Смрадной, раздутой и синей

Падалью тлела, как я.

Замкнув кольцо, София остановилась перед принцем и протянула розу ему. Он принял ее с поклоном, но певица на этом не остановилась. Настойчиво потянув Якова за собой, она заставила его сделать несколько церемонных медленных па, пока исполняла следующий куплет. Завороженная публика провожала их сотнями глаз.

К позолоченной могиле

Ладанно-мертвой земли

В облаке пламенной пыли

Мглистые кони влекли

Огненный груз колесницы, —

И надо мной

С тела гниющей царицы

Падал расплавленный зной.

Злом и тоской истомленная,

Видела сон,

Дьяволом, Богом внушенный?

Сон похорон .

Мелодия, которую выводили скрипка, най и тараго́т , взлетела напряженной кульминацией и вдруг оборвалась. В такт ей рука Софии вдруг взлетела к подбородку Якова — и осталась там. В ней, неизвестно откуда, появился короткий дамский браунинг, упершийся дулом под челюсть принца.

— Не двигаться! — пронзительный фальцет раскатился по зале. — Не то мы сыграем вам заупокойную мазурку!

На сцене произошло некое быстрое движение. Музыканты небольшого трансильванского оркестрика, сменившего на сцене утомившихся оркестрантов, битый час игравших вальсы и мазурки, отложили в стороны скрипки и флейты и вынули из футляров совершенно иные инструменты — не музыкальные. Чернявый скрипач с влажными южными глазами направил на ошеломленную публику маленький черный пистолет, а свирельщик и флейтист вооружились грозно выглядящими револьверами. Пара стюардов, тоже смуглых и курчавых, но гораздо более мускулистых и рослых, чем тщедушные музыканты, тоже синхронно вынула из стоящей между ними сервировочной тележки два пистолета-пулемета с большими дисками. У дверей залы тоже, откуда ни возьмись, появились вооруженные стюарды.

Не обращая внимания на испуганные возгласы, стюард-инсургент быстрым шагом устремился в толпу гостей, где посреди увеличивающегося пустого пространства замерли два корабельных офицера. Они уже подняли руки, и немудрено, ибо им в спины уткнулись стволы двух револьверов, которые держал еще один флегматичный стюард.

— Капитан Фаррагут, вы и ваш старший помощник — наши пленники, — заявил трансильванец. — Сдайте-ка кортики, и лучше не сопротивляйтесь, чтоб никто не пострадал.

Седобородый капитан грозно сверкнул глазами из-под косматых бровей, но не стал сопротивляться, когда стюард обезоружил и его, и второго офицера — высокого и тощего, с флегматичными водянистыми глазами. Старший помощник лишь желчно поморщился.

— Остальные — к стене! — зычным голосом объявил самый высокий и мускулистый из стюардов-инсургентов. — Мы не по вашу душу, но кто встрянет — пощады не жди, ей-бо!

Толпа торопливо отхлынула к левому борту, освободив середину залы и ряд окон с правого борта.

Двое оставшихся музыкантов поспешили на подмогу своей примадонне. Тощий свирельщик угрожающе толкнул принца Якова стволом в спину, а флейтист грубо вытащил из толпы гостей принцессу, оставив ее стоять посреди пустого пространства рядом с братом и Софией. Принцесса сверкнула глазами, но не успела еще ничего сказать, как палубу дирижабля повело в сторону, и гости начали падать друг на друга, оттаптывая ноги и давя соседей. Взметнулись истерические крики, визг и плач. С трудом удержавшийся на ногах скрипач поднял пистолет и выстрелил в потолок. Со звоном качнулись хрустальные подвески на люстре.

— Без шуток!.. Клянусь богом, я не побоюсь прикончить любого!!! — заорал музыкан-трансильванец, бешено вращая глазами. Создавалось впечатление, что он либо страшно нервничает, либо не в себе.

Его поддержали динамики громкой связи, выдав ту самую фразу, что в этот момент слушали участники дуэли, произошедшей в грузовом трюме номер один.

— Внимание всем! Лайнер 'Олимпик' находится под контролем 'Бригады мучеников Трансильвании'...

Когда раскаты металлического голоса отзвучали, принц с усмешкой, в которой почему-то совершенно не чувствовалось страха, обратился к пленившей его трансильванке:

— Вот это новость! София, оказывается, ты отправилась в круиз, чтобы покарать последних представителей династии Тюдоров? Кто бы мог подумать, что я имею дело не с певичкой, а со вкравшейся мне в доверие прекрасной, но коварной инсургенткой. Я ждал от тебя другого.

— Да! Именно я придумала, как поймать тебя в ловушку! — со злой радостью ответила София.

— Но ведь у тебя была масса возможностей сделать это и раньше. К примеру, когда мы были наедине, — чуть усмехнувшись красиво очерченными губами, заметил Яков. — Ради чего потребовалось беспокоить такое множество людей, когда ты могла убить меня во сне?

Если он и намеревался смутить инсургентку, то совершенно напрасно. Не моргнув глазом, она заявила:

— Мы не убийцы, не бомбисты, а мстители! И это не террористический акт, а правосудие! Пусть весь мир узнает, что Фемида всегда находит виновного! Здесь, в небесах над землей, часть вины в гибели которой лежит и на Тюдорах, ты ответишь за ваши грехи!

— За чьи грехи? Моих предков? Ты имеешь в виду императора Траяна?

— Кого же еще? Именно он вовлек нашу утраченную родину, Трансильванское Королевство, в союз с Либерией, а потом предал ее, оставив беззащитной перед аннексией со стороны Гардарики!

— Не думал, что ты так хорошо знаешь историю, дорогая София, — покачал головой Яков. — Ведь с тех пор прошло больше шестидесяти лет. Это предания далекой, никому не нужной старины.

— Пепел Трансильвании стучит в наши сердца! У этого преступления нет срока давности!— нервно выкрикнул скрипач, встряхнув смоляными локонами. Двое стоявших у дверей инсургентов-стюардов поспешили на помощь музыкантам. Один схватил принца за руки сзади, второй сменил худосочного флейтиста, охранявшего принцессу. Но ее, похоже, заставить замолчать были не в силах никакие инсургенты.

— А кто, как не император Траян, принял беженцев — королевскую семью и множество ее вассалов сразу после аннексии и после, когда люди бежали после Маранештского восстания, которое подавили гардариканцы? — горячо воскликнула Грегорика, не обращая внимания на инсургента, положившего ей на плечо тяжелую руку. — Наверняка только поэтому ваши предки и остались живы, когда Трансильвания погибла в огне Науфрагума вместе со своими поработителями! На вашем месте я бы поблагодарила моего прадеда за спасение!

— Вот именно, — поддержал ее принц. — Он собирал новую коалицию, чтобы противостоять агрессивной гардариканской деспотии и приблизить тот день, когда ваша страна снова стала бы свободной. Кто мог предположить, что в чудовищном катаклизме погибнут все, и правые, и виноватые? И насколько...

— ...Насколько неблагодарными нужно быть, чтобы обвинять Тюдоров! — гневно закончила принцесса.

— Вот как? — недобро прищурилась черноволосая инсургентка. — Вы будете отрицать, что именно Траян своими милитаристскими призывами спровоцировал гардариканцев на безумные исследования, закончившиеся Науфрагумом? Если бы он этого не сделал, история пошла бы по-другому!

Яков лишь пожал плечами:

— Какой смысл обсуждать умозрительные альтернативы? Что случилось, то случилось.

— Может быть, ты забыл еще и то, что император Траян обещал королю Михаю породнить династии? Король был так горд, что вручит руку своей дочери, принцессы Илеаны, наследнику либерийского престола, принцу Максимилиану — и что получилось в итоге? — София пронзила Якова обвиняющим взглядом. Тот лишь пожал плечами. Зато Грегорика почему-то вздрогнула.

— Когда император вернулся из Гардарики, все изменилось, — спокойно ответил принц. — Он принял решение отречься от престола от имени всей династии, и земная суета уже не трогала его. Максимилиан не взошел на трон и не мог выполнить обещания сделать Илеану императрицей — увы.

— Возмутительные отговорки! — выкрикнула черноволосая инсургентка. — Это ведь не помешало ему жениться на графине Болейн! А сердце обманутой и брошенной принцессы Илеаны было навсегда разбито.

— Да, бегство с безродным цыганом, жизнь в таборе, в нищете, и смерть от руки собственного отца, сошедшего с ума от злости, действительно можно назвать разбитым сердцем, — насмешливо кивнул принц. — Хотя надо признать, в твоем отце причудливо соединились таланты родителей — утонченной принцессы и бродяги-конокрада. Недаром он, комедиант из бродячего театра, зачал тебя не с кем-нибудь, а с либерийской аристократкой, еще больше улучшив породу!

София побагровела, онемев от ярости. Инсургент-скрипач судорожно задергал затвор автомата, судя по всему, намереваясь защитить честь солистки своего ансамбля, пристрелив принца и всех, кто попадется под руку. Если бы более хладнокровный инсургент-стюард не остановил его, кровопролитие стало бы неминуемым.

— И ты... ты имеешь наглость обвинять нас, трансильванцев?!

— Многие называли вас нахлебниками, — прищурившись, насмешливо заметил принц. — Нет-нет, я с этим не согласен.

— Это ложь!.. Беженцы и хотели бы, но не смогли вернуться из-за карантинной службы! Сам же Максимилиан, который ей командовал, запретил всем без исключения возвращаться на континент. И ты еще будешь упрекать наших предков в нахлебничестве?! Конечно, в Либерии они оказались без средств к существованию, как тут не быть нищете?

— Нет, София. Как ты помнишь, я был добр к тебе. Обладай я необходимой властью, непременно загладил бы вину деда. Но — увы! Не в моих силах посадить правнучку короля Михая на трон. Ведь я тоже лишен принадлежащей мне по праву короны, как и ты. Мы собратья по несчастью, так какой смысл обвинять Тюдоров?

— Кого же мне еще обвинять?!

— Замечательная логика. Наверное, ты просто расстроилась, что я не обещал на тебе жениться. Конечно, все еще можно рассмотреть и этот вариант восстановления справедливости. Правда, я забыл, ты ведь сбежала из монастыря. Допустимо ли нарушать принесенный Господу нашему обет? — теперь он откровенно издевался.

София онемела от бешенства. Покраснев, она несколько раз раскрыла и закрыла рот, но, прежде чем она нашла, что сказать, вмешалась Грегорика.

— Умолкни, Яков! — с возмущением выкрикнула она. — Ты не имеешь права так говорить! — обернувшись к певичке, она успокаивающе обратила к ней ладони. — Прошу прощения за него. Но разве вы не понимаете, что стоите над пропастью? Один неверный шаг — и возврата уж не будет. Кто бы ни был виноват в ваших злоключениях...

-...Замолчи! — взвизгнула София, и вдруг влепила Грегорике пощечину, прервав ее слова. — Мне не нужна жалость! Особенно от тебя! Если бы не ты, все могло быть по-другому!.. Почему он танцевал с тобой, а не со мной?! Почему он смотрит только на тебя?

Грегорика лишь удивленно расширила глаза — она явно не поняла, о чем шла речь. Принц же мгновенно перестал улыбаться. София закричала с издевкой:

— Ты думал, что никто не заметит?.. Ха!

Она снова замахнулась на принцессу, но теперь та подставила руку, блокировав удар. Стоявший за ее спиной рослый стюард-инсургент потянул ее назад, и Грегорика лишь сверкнула глазами:

— Очнитесь, пока не поздно!.. Вы погубите и себя, и других!

— ...Себя?! — яростно топнула София. — Лучше бы о себе волновалась!

— Маэстрина, что толку препираться — угрюмо пробормотал инсургент. — Мы пришли покарать последышей Тюдоров, так что бы и не начать с нее?

София секунду поколебалась, потом решительно кивнула.

— Да! Вот именно! Это правосудие, все слышали?! — оно обвела угрожающим взглядом публику. Лица студентов были бледны, девушки в ужасе зажимали себе рты, чтобы не кричать. Седобородый капитан 'Олимпика' с отвращением нахмурился. Странно, но на костистом лице старшего помощника застыло совсем иное выражение — жадного внимания. Он не отрывал горящего взгляда от развертывающейся посреди зала гротескной сцены, и на его бледных скулах проступили пятна. Тонкие губы разошлись в гримасе, оскалив прокуренные зубы, но он не замечал этого.

Принц Яков же замер, точно пораженный громом. Теперь ему было явно не до смеха.

— Что ты задумала, София? — с угрозой в голосе спросил он.

— Мы казним ее первой, — мстительно заявила София.

Рослый стюард, тоже мельком глянув в зал, а потом на принца, и прогудел:

— Маэстрина, был у нас обычай, ей-бо. Пускать прогуляться по доске.

Певичка подхватила мысль на лету, бросив взгляд через плечо, и щелкнула пальцами.

— Доски у нас нет, но расстелем красную дорожку! Ну-ка!

Флейтист, маявшийся неподалеку — он явно не знал, что делать со своим револьвером — с готовностью порысил в сторону и действительно приволок оборванную со стены багровую шелковую драпировку.

Она протянулась по блестящему паркету дорожкой прямо к ближайшему высокому — по всей высоте залы — оконному проему, забранному прочной рамой с небьющимся авиационным плексигласом. Средняя секция рамы сдвигалась вбок, и флейтист-инсургент, нервно поправив очки, открыл ее, впустив в залу порыв холодного сырого ветра, взметнувшего занавески и дамские прически.

Рослый инсургент чуть поколебался, и подтолкнул принцессу, которая заметно побледнела, в сторону темного проема. Ей предстояло пройти пятнадцать шагов.

— Грегорика!..

Второй стюард заломил руку принцу, который рванулся, было, вперед, заставив его остановиться. Лицо Якова было бледно и несло выражение отчаяния, но глаза оставались странно сосредоточенными. Он стрельнул взглядом на Софию, которая замерла, словно не понимая, что именно последует за ее словами — в глазах ее плескалось мучительная неуверенность. Потом глянул в зал, туда, где светились золотыми крылышками фуражки офицеров. Затем встретился глазами с конвоировавшим Грегорику стюардом-трансильванцем. Тот оглянулся через плечо со странно нерешительным выражением, словно прося совета. Только очень внимательный наблюдатель успел бы заметить, как принц вдруг на мгновение утвердительно опустил веки. Трансильванец едва заметно кивнул и повернулся обратно, к своей жертве.

Теперь Яков смотрел только на Грегорику — пристально, жадно, словно выискивая в ней признаки надлома и слабости, нетерпеливо ожидая момента, когда со слишком самостоятельной и независимой сестры сползет броня гордости, и она обратит на брата испуганный, молящий о спасении взгляд.

Но он так и не дождался.

Стан Грегорики был все так же прям и голос, как ни странно, звучал так же твердо.

— Одумайтесь, София, — обратилась она к инсургентке. — Вы казните совсем не того, кого хотите. Я понимаю, как тяжело вам пришлось, но имейте мужество смотреть правде в глаза. Прошлое не исправить — вы вольны только над будущим. Поступайте так, чтобы не жалеть потом.

— Пожалей лучше себя!.. — взвизгнула София. — Давайте!..

Рослый трансильванец вздрогнул и со странной неохотой толкнул принцессу в спину. По замершей толпе пронесся вал вздохов, кажется, начались обмороки.

Принцесса тяжело вздохнула и пожала плечами. Перевела глаза на брата и секунду смотрела на него — хмуро и серьезно. Затем сделала первый шаг.

Глухой хлопок выстрела, отдавшийся по переборкам из залы над головой, заставил сердце снова зачастить. Глядя, как горничная принцессы с ледяным лицом готовится к бою, я судорожно пытался думать логично. Не получалось.

Мир сошел с ума.

Приятная и расслабленная экскурсия превратилась в форменное безумие. Сначала принцесса со своими предками, потом взбесившийся непонятно отчего принц, подсылающий убийц ко всем встречным, а теперь еще и нападение инсургентов. Нет, лет пятнадцать назад случилось несколько нападений бомбистов — после какой-то из усмирительных кампаний, проведенных в Монтевидео импортной компанией 'Экваториальные фрукты'. Но с тех пор благополучная и мирная Либерия, признаться, почти забыла, что это такое. И вот, пожалуйста, снова они. Причем опять же — замешаны Тюдоры. Ведь и подручный принца что-то кричал про план, про трансильванцев — этих самых мучеников Трансильвании? — про какого-то старшего помощника. Судя по всему, раз неведомые трансильванцы сообщают по громкой связи на весь лайнер о том, что намереваются расправиться с потомками императорской династии, интригует и строит заговоры не один принц — у него есть какие-то враги.

Пусть бы, конечно, с ним бы и расправились, я только спасибо сказал бы... хотя с принцессой Грегорикой совсем другое дело. Ее высочество мне понравилась, честное слово. Не хотелось бы, чтобы с ней случилось что-то плохое. И, черт возьми, там ведь еще и Алиса! И ее подружки, и множество совершенно непричастных к заговорам людей.

В глазах горничной, застегивающей боевую сбрую, ждала смерть. Судя по тому, как безжалостно она расправилась с убийцей — очевидно, ради дневника, потребовавшегося хозяйке — то с теми, кто осмелится поднять руку на принцессу, у нее будет еще более короткий разговор. Вот только справится ли она?

— Э-э-э... вы все равно собираетесь наверх? — спросил я.

Взгляд, которым она меня наградила, не сулил ничего хорошего, но не оставлял сомнений.

— Но подумайте, если это действительно вылазка инсургентов, там наверняка не один-единственный противник. И они вооружены, судя по тому, что мы слышали. Разумно ли бросаться на них в одиночку?

— Отсиживаться здесь? — с презрением бросила она.

— Нет. Предлагаю свою помощь. Там, в зале, ваша хозяйка, но там же и мои однокурсницы. Я тоже не могу оставить их на произвол судьбы.

— Помощь? Сомневаюсь.

Сурово. Но объективно — прямо в лоб. Действительно, во время схватки в трюме я показал себя не с лучшей стороны. На что ей сдался такой 'помощник'? И именно в этом и дело — теперь даже просто моя мужская гордость требует доказать, что и от меня может быть толк.

— Я сделаю все, что смогу. Вот, к примеру, вы же хотите идти туда по трапу, где наверняка ожидают инсургенты? Пусть это всего в пятнадцати футах от нас, — я поднял палец, указывая на подволок, — миновать их может оказаться непросто.

— И что? — нетерпеливо спросила горничная.

— Если вспомнить синематограф и подключить логику, то естественно будет предположить, что инсургентов должно быть немало. Они явно захватили рубку — ведь и первая странная трансляция и их программное заявление прошли оттуда, да и рывок потом указывает на то, что там кто-то сопротивлялся — возможно, рулевой или кто-то из ходовой вахты. И одновременно они оказались в зале, где стреляли — и было сказано, что Тюдоры в их руках. Один-два-три инсургента не смогли бы заставить повиноваться три сотни человек в бальной зале, их там должно быть немало. Не говоря уже о том, что кто-то из инсургентов должен контролировать еще три сотни матросов и обслуги из экипажа дирижабля. Вы не сумеете справиться со всеми так быстро, чтобы спасти принцессу, если они действительно хотят покарать — то есть, казнить — ее и принца. Нет, постойте!.. — я поднял руку, видя, что она собирается плюнуть на мои длинные речи и убежать — ...Нужно найти способ попасть в зал быстрее и незаметнее, чтобы не прорываться по коридорам, где наверняка ждет охрана. Воспользуемся тем малым преимуществом, что у нас есть — инсургенты не подозревают, что кто-то остался в грузовом трюме, прямо под залом.

Горничная, уже сделавшая шаг прочь по коридору, неохотно остановилась. Потом обернулась ко мне и смерила взглядом — оценивающим на этот раз. Надеюсь, поняла, что я действительно хочу помочь и способен мыслить логически.

— Люки?..

Вместо ответа я поднял голову, осматриваясь. Увы, на всем видимом пространстве продольного коридора, идущего по левому борту дирижабля вдоль стенки грузового трюма, никаких люков на подволоке видно не было. Провода, змеящиеся по подволоку и стенам, плафоны освещения, пара переговорных устройств и пожарных постов со шлангами, закрытые грузовые ворота во внешнем борту.

— Посмотрим в трюме!

Прыгнув через комингс ворот, из которых мы только что вылетели, как ошпаренные, я внимательно осмотрел потолочное пространство склада.

— Здесь тоже нет. М-м-м, зал идет по всей ширине гондолы...

— И там ровный паркет, — разочарованно заметила горничная из-за плеча.

— Мы могли бы попасть куда-то в район торцевых переборок бального зала, там, кажется, были какие-то помещения... но я почему-то не видел ни одного люка или трапа...

— Тут... есть трап, — вдруг подала голос напуганная отличница, о которой мы совершенно забыли. Смущенно поправив очки под нашими взглядами, она указала на небольшую треугольную выгородку, расположенную у поперечной переборки по левую руку от нас, не доходящую до высокого подволока трюма. На двери кабинки был нарисован подъемный кран.

Теперь принцесса смотрела только вперед — на темный прямоугольник окна.

Прямо и ровно ставя туфельки, она машинально подняла подол платья, не нарушая странной сосредоточенности. Для приговоренной к смерти она выглядела на удивление собранной и спокойной, хотя... кто сказал, что есть какой-то эталон поведения приговоренного, с которым можно было бы сравнивать?

Трансильванец за ее спиной замешкался, закусил губы. Внимательный взгляд без труда отметил бы, что он нервничает — непривычно для столь крупного и сильного человека. Сделав два шага — через силу, неохотно — он негромко пробормотал в спину принцессе:

— Ей-бо, прощения просим, господарыня...

Принцесса ответила, не поворачивая головы, так же негромко.

— Ничего, — помолчав секунду, она вдруг продолжила, задумчиво и печально: — Знаете, я как-то чувствую, что судьба связала меня с этой землей. Когда берега Ньюфаундленда скрылись в тумане, я вдруг поняла, что больше никогда не увижу родины.

За спиной Грегорики раздался странный вздох. Она не видела, как глаза могучего трансильванца почему-то увлажнились. Дрожащая рука едва касалась ее плеча — благоговейно, как святыни. Нет, он не толкал принцессу вперед, она шла, ведя его за собой. И создавалось впечатление, что он не оставит девушку в белом с золотом платье, а последует за ней куда угодно.

— Удивительно, но ощущения чужбины нет — хотя я никогда не бывала в Гардарике раньше, — спокойно и отстраненно, словно в трансе, говорила Грегорика, не отрывая глаз от прямоугольного провала в бездну. — Когда я смотрела сегодня с балкона в закат, она словно раскрывала мне навстречу объятия — теплые и нежные. Наверное, так я чувствовала себя, когда бежала навстречу матери. Странно, правда? Эта земля должна была быть мрачной и холодной, но идти так легко — словно на встречу с лучшими друзьями...

— Из этой выгородки можно попасть только вниз, — уныло заметил я, все же подойдя к двери и открыв ее. Оттуда сразу потянуло холодом. Действительно, ступени крутого узкого трапа вели вниз, и расположенный футах в девяти ниже тусклый плафон подсвечивал... что это такое он подсвечивает?..

Мощный электромотор, шестерни какой-то механической передачи, сидение с рычагами управления по бокам, какие-то шланги и провода, стекла по бокам, за которыми темные ... похоже на кабину строительного крана.

Я скатился по трапу и жадно припал к схеме, закрепленной на стенке кабины. Потом радостно захохотал, подняв лицо к девушкам, которые озадаченно смотрели вниз через дверку выгородки.

— Эврика! То, что нам нужно!

Не говоря лишнего слова, горничная профессионально ловко съехала вниз по перилам трапа, не касаясь ногами ступенек, и нависла надо мной — в тесной кабинке мне пришлось плюхнуться на сиденье, чтобы дать ей место.

— Что это?

— Рабочая стрела — вот, смотрите на схему! Видите, она может вращаться под днищем гондолы, а две телескопические секции раскладываются и имеют две... нет, даже три степени свободы, чтобы можно было добраться до любого места нижней части гондолы и даже ее боковых станок! А на конце стрелы площадка с еще одним, выносным пультом управления!

Горничная соображала очень быстро.

— Можно подвести ее к окнам снаружи?

— Да! Мы увидим, что происходит в зале, причем нас никто не разглядит — ведь на улице темным-темно!..

Вместо ответа горничная подняла голову к отличнице, маявшейся наверху трапа, и крикнула:

— Парашют. Один из двух маленьких тюков — быстро сюда!

— П-принести вам?.. — переспросила та. — Д-да, сейчас, я... я быстро!..

Удаляющееся цоканье каблучков по палубе мгновенно пропало в гуле электромотора — я включил рубильник питания и, следуя указаниям первого параграфа засаленной схемы, начал разворачивать стрелу из походного положения в рабочее.

Кабинка завибрировала мелкой дрожью, и смутно различимая за стеклами металлическая ферма пошла вниз и пропала. Я наклонился вперед, вглядываясь во внешнюю темноту.

— Черт, плохо видно. Тут есть освещение, но включать его будет неразумно, да?

Еще минута работы электромотора — и снизу поднялось первое колено стрелы. В походном положении она оказалась сложена вдвое и плотно поджата под днище гондолы. Теперь она вытянулась вперед, подобно человеческой руке с немного опущенным вниз локтем и поднятым верх запястьем — только предплечье здесь должно было быть вдвое длиннее, чем запястье. Впрочем, все равно в темноте различить его было невозможно.

Поворотный рычаг заставил повернуться на правый борт всю кабину, так, что стрела оказалась вытянута поперек продольной оси дирижабля, и конец ее, где то там, в темноте, оказался чуть ниже днища гондолы.

— Вот так. Больше отсюда ничего не сделаешь, нужно лезть туда, по стреле, на концевую площадку.

Горничная, напряженно следившая за моими действиями, кивнула. Сзади что-то зашуршало, и я оглянулся.

Оказывается, очкастая отличница по фамилии Госпич как раз принесла ранец парашюта и, не решившись бросить его вниз, нам на головы, теперь неуклюже слезала вниз по трапу лицом к нему, одной рукой прижимая к себе ранец, а другой цепляясь за перила. Мой взгляд почему-то заставил ее вздрогнуть. В следующую секунду она сделала что-то странное — выпустила перила и попыталась натянуть темно-синюю юбку школьной формы на коленки. Результатом, естественно, стала потеря равновесия.

— Берегись!!!

Свалившись с высоты ярда в полтора, отличница с размаху приземлилась мне на колени, едва не раздавив. Мои вытянутые навстречу руки смягчили удар, подхватив ее под колени и плечи — но лишь самую малость. Горничная же, не пытаясь помочь, флегматично поймала на лету парашют.

— ...Вы что творите?! Так же человека и расплющить можно!.. — возмущенно завопил я. — Зачем было перила отпускать?!

— П-п-простите!.. — выдохнула она, заторможено осматриваясь. — Я не хотела...

Осознав, наконец, что сидит на коленях у совершенно постороннего мужчины, да к тому же обнимая его за шею, отличница мгновенно залилась краской и попыталась вскочить. Но, поскольку ноги свисали через подлокотник сидения, госпожа Госпич лишь беспомощно затрепыхалась.

Тяжело вздохнув, я повернул ее тело — весьма приятное на ощупь, кстати — так, чтобы она смогла подняться. Отличница вырвалась у меня из рук, вскочила, чувствительно стукнулась головой о низкий потолок, обхватила ее руками, попятилась и, всхлипывая, уселась на нижнюю ступеньку трапа. Единственное, что я смог сделать, это ошеломленно покачать головой.

— Ну, вы даете, госпожа Госпич. Вам бы в цирке выступать. И вся акробатика лишь ради того, чтобы вам не заглянули под юбку? Полноте, тут же темно, я и не разглядел ничего толком.

Она лишь сильнее всхлипнула, спрятав горящее лицо в ладонях.

— Ладно, ничего страшного не случилось, кабина не оторвалась, рычаги не отломились. Больше так не делайте, конечно, но — спасибо, что обратили внимание на эту будочку. Я-то ее пропустил, хотя несколько раз пробегал мимо...

Закончить утешительную речь я не успел. Над ухом зазвенели металлические пряжки. Обернувшись к горничной, я увидел, что она, уже надев плоский парашютный ранец, умело застегивает ножные обхваты. Не разбираюсь в парашютах, но эта модель выглядела очень компактной и дорогой — даже внешний чехол вместо привычного брезента был изготовлен из какого-то нового материала, похоже, синтетического. Застегнув последнее кольцо и пристроив шпагу сбоку, горничная взглянула мне в глаза — с близкого расстояния это было подобно порыву морозного ветра. Непроизвольно сглотнув, я выдавил:

— Что?

— Идем вниз, — отчеканила она. — Люк.

Сказать было проще, чем сделать. В тесной кабинке практически не осталось места, поскольку на полу стояли три пары ног. Я наклонился с сидения, пытаясь придумать, как решить проблему, но горничная справилась быстрее меня. Опершись коленом на подлокотник моего кресла, она расперлась второй ногой о нижнюю ступеньку трапа, повиснув в воздухе с изяществом балерины. Не теряя времени даром, я поднял прямоугольную створку люка в полу и откинул ее в сторону. Ворвавшийся внизу ветер ударил в лицо так, что я непроизвольно зажмурился, и, выпрямляясь, с удивлением почувствовал на лице трепещущую мягкую ткань. Моргнув, я почувствовал, как кровь прилила к щекам. Какой конфуз — я чуть не засунул голову под юбку горничной.

Впрочем, она, в отличие от отличницы, не тратила время на то, чтобы смущаться. Выпрямив длинные ноги, ловко опустилась в люк, и исчезла внизу. Похлопав по плечу госпожу Госпич, чтобы привлечь ее внимание, я прокричал, перекрывая гул моторов и свист ветра:

— Оставайтесь лучше здесь! Только закройте верхнюю дверцу на трап — мало ли что! Понятно?

Она, шмыгнув носом, кивнула. Подбодрив ее — и себя — не слишком натуральной улыбкой, я последовал за горничной в свистящую темноту, захлопнув за собой крышку люка.

Под полом кабины оказался массивный шарнир и закрепленная на нем короткая лестница из скоб. Спустившись футов на пять, я опустил ноги на дорожку из дырчатого алюминия, находящуюся внутри силовой фермы стрелы, и крепко ухватился двумя руками за низкие поручни. Чтобы перемещаться по стреле, требовалось согнуться в три погибели, но это вышло само собой, инстинктивно. Холодный ветер трепал волосы и одежду, стремительно унося вырывающиеся изо рта облачка пара. Над головой во мраке смутно рисовалась громада днища гондолы дирижабля, но по бокам и внизу не было ничего, кроме туманной сырой пустоты. Ни единого отблеска купола Хрустального атриума, хотя отсюда до него должно было быть по прямой ярдов пятьдесят, не больше. Судя по всему, наш воздушный корабль продолжал ровно и неудержимо прокладывать себе дорогу в низких рваных облаках, независимо от того, кто стоит за штурвалом.

Горничная уже добралась до сочленения и быстро перелезла на переднюю, более короткую часть стрелы. Я заторопился за ней, стараясь не думать о том, что может произойти, если споткнуться и разжать руки.

На конце стрелы оказалась закрепленная на шарнире крохотная, два на два фута площадка, к счастью, окруженная высоким сетчатым ограждением. По обеим сторонам ее круглились массивные баллоны с направленными вперед патрубками. Перебравшись через перила, я встал рядом с горничной и вцепился в выносной пульт управления, пытаясь разобраться, какие рычаги за что отвечают. Первый же опыт оказался не очень удачным — площадка мгновенно ушла из-под ног. С трудом удержавшись, чтобы не заорать от ужаса, я дернул рычаг обратно, и падение резко прекратилось. Нас жестко встряхнуло, и я почувствовал, как горничная прижалась к моей спине, держась руками за перила. Правда, визжать ей и в голову не пришло. Оглянувшись, я виновато пожал плечами и прокричал:

— Сейчас научусь!

— Быстрее! — крикнула она в ответ, — Нет времени!..

С трудом оторвав взгляд от ее строго и напряженного лица в обрамлении бьющихся на ветру, подобно крыльям, белых волос, я продолжил эксперименты с рычагами.

Несколько неловких рывков из стороны в сторону позволили мне разобраться, и вывести, наконец, корзину вверх, вдоль внешнего борта гондолы. Сверху опустился ряд сияющих теплым светом широких окон — это была бальная зала.

Сцепив зубы, чтобы не стучали от напряжения и холода, я осторожно поднял корзину так, чтобы заглянуть внутрь, находясь не вплотную, а примерно в четырех-пяти ярдах от окон — чтобы нас не заметили изнутри.

Большая часть окон была скрыта занавесками, так что особенно опасаться не следовало. Я уже прикидывал, как подобраться поближе к окну, где между драпировок светилась широкая щель, как горничная прокричала мне в ухо.

— Туда! — и указала несколько левее.

Там, примерно посередине залы, я с удивлением заметил открытую створку. Она была сдвинута в сторону, выпуская наружу сектор мягкого света. Осторожно работая рычагами, я подвел корзинку поближе. Из-за того, что колена стрелы двигались относительно друг друга, пол корзины перекосился вперед, и я почувствовал, как горничная буквально легла грудью мне на спину. Не замечая ничего, привстав на цыпочки, она напряженно всматривалась через мое плечо вперед — она уже была вся там, в зале. В другой момент, возможно, я смог бы насладиться этим моментом, но сейчас давление на спину в районе повыше лопаток лишь отвлекало внимание. С трудом отогнав совершенно неуместные сейчас — да попросту идиотские! — мысли, я сосредоточился, аккуратно, сантиметр за сантиметром выдвигая корзинку вверх, к окну.

Рука горничной, которую она забыла на моем плече, вдруг впилась в него словно стальными клещами.

— Бе... безумие какое-то!.. — только и смог выдавить я, глядя расширенными глазами на принцессу, которую толкал навстречу нам крупный мужчина в форме стюарда.

Остальная картина — публика, которую держали под стволами оружия музыканты, принц Яков с заломленными руками, та самая девушка, которую я видел с ним под руку в холле, которая почему-то нацелила на него пистолет — все это промелькнуло мимо сознания. — То Тюдоры приказывают выкидывать людей в окошко... то наоборот... умпф!..

— Молчи! — яростно прошипела в ухо горничная, зажав мне рот левой рукой. Над правым ухом щелкнуло. Скосив глаза, я увидел, ее руку, вооруженную пистолетом, которая плотно легла на мое правое плечо, как на подставку для стрельбы. — Вперед и ниже, медленно. Если толкнет — дергай и подхватывай, понял?

Если я решил, что уже видел ее взбешенной раньше, то здорово ошибся. Ненависть к тем, кто посмел поднять руку на госпожу, звучала в ее голосе, чувствовалась в том, как двигалось ее тело. Нет, это было не пламя, скорее — обжигающая арктическая стужа, звон острых ледяных кристаллов в вымороженном воздухе.

Утвердительно промычав, я подал корзинку ближе к окну, держа ее перилами чуть ниже обреза окна, чтобы нас не могли увидеть. Понятно — горничная намеревалась спасти свою хозяйку, но для этого требовался точный расчет времени. Стрелять в инсургента было невозможно, он находился за спиной принцессы. Да и другие захватчики, вооруженные пистолетами-пулеметами, успели бы изрешетить и ее, и нас, стоило обнаружить свое присутствие раньше времени. Все решится в последнюю пару секунд, когда рослый трансильванец окажется прямо у окна и попытается вытолкнуть принцессу наружу. Если я неправильно расположу корзину, Грегорику Тюдор ждет ужасная участь — та самая, которая едва-едва миновала меня.

Что это была за чушь насчет расплаты за предков? Я слышал, что среди трансильванских эмигрантов имелись антироялистские настроения, но разве эта девушка — немного резкая, но подкупающая своей прямотой — должна отвечать за грехи людей, которые жили полвека назад? Не говоря уже о том, чтобы позволить лишить человечество такой красоты? Нет, я понял, что не могу допустить этого.

Но только вовсе не обязательно держать меня за горло. Судя по всему, горничная — то есть, если судить по ухваткам, скорее телохранительница принцессы — не доверяла мне и не собиралась пускать все на самотек. Стоит мне заартачиться, испугаться инсургентов и попытаться сбежать, и она расправится со мной так же безжалостно, как с любым, кто смеет угрожать ее хозяйке. Что же, сейчас было не время указывать ей на то, что я доброволец, а не принудительно мобилизованный.

До роковой черты осталось не более пяти шагов, когда принц Яков вдруг рванулся, повернувшись вокруг оси, подбил сзади под колени сторожившего его стюарда, вырвался и стремительно бросился вслед за сестрой. Конвоировавший принцессу трансильванец обернулся, услыхав топот за спиной, но ничего не успел предпринять — принц, подпрыгнув, красивым ударом ноги на лету свалил его и отбросил в сторону. Тот неуклюже проехал по гладкому паркету, а Яков, погасив инерцию, замер позади Грегорики, обернувшись лицом обратно к залу и величественным жестом воздев руку.

— Остановитесь, безумцы!!! — раскатился по залу его призыв. Нельзя было не признать, голос у его высочества был поставлен прекрасно. Прозвучавшая в нем уверенная властность заставила всех, включая стюардов-инсургентов, замереть на месте.

София, которая завороженным взглядом следила за экзекуцией, вздрогнула и с трудом вышла из ступора. Теперь она с выражением мучительной раздвоенности на лице пожирала горящими глазами величественную фигуру в белоснежном с золотом мундире, и в них странным образом смешались ненависть и восхищение. Принц Яков же бесстрашно продолжал, несмотря на то, что очнувшиеся трансильванцы угрожающе навели на него оружие.

— Прекрасно понимаю вашу жажду мести — мне так же знакома горечь от невыполненных обещаний, возмущение при виде творящейся несправедливости, как и вам. Да, невозможность сдержать обещания, данные моими предками, которые я не в силах сдержать, жгут и мое сердце. Ваша боль — страдания людей, доверившихся династии Тюдоров, и не получивших обещанного — понятна мне и близка, как никому больше. Да, необходимость действовать перед лицом величайшей катастрофы в истории человечества не дала моему великому прадеду времени облегчить участь эмигрантов-трансильванцев. Спасая то, что осталось от цивилизации, он практически пожертвовал собой — вы же знаете, как коротка была его жизнь, и как безвременно он ушел! Что еще он мог сделать для вас?! Неужели кто-то сделал бы больше?!

Гневный вопрос Якова явно заставил инсургентов почувствовать себя неловко. Скрипач, который попытался, было, что-то возразить, поперхнулся, когда рослый стюард положил тяжелую руку ему на плечо, покачав головой. Яков же продолжал, со страстью рубя воздух рукой.

— И можно ли обвинить Максимилиана в том, что он сознательно не позволял эмигрантам вернуться на родину? Нет! Согласно завещанию отца он возглавил Карантинную комиссию, задачей которой стало возродить погибший континент. Вы знаете, как опасно было вступать на эту землю?! Сколько ученых погибло от остаточных разрядов? Сколько трудов было положено, чтобы не допустить распространения эпидемий? Как твердо Максимилиан стоял на страже, не допуская, чтобы мародеры разграбили культурные сокровища? Не его вина, что эта земля так и не стала безопасной. Кроме того, я со стыдом вспоминаю, как недостойно повели себя его последователи, позволившие расхитить то, что сохранил мой дед. Еще отвратительнее думать об этом, помня, что это сделали те, кто ныне правят нашей страной. Думаете, я спокоен, когда вижу, что стало с Либерией, которую мой прадед вручил представительской власти полвека назад? Мое сердце требует справедливости, так же как и ваши! Обладай я властью что-то изменить, разве не воспользовался бы возможностью восстановить справедливость?! Вы знаете, как больно мне видеть, как лишившиеся родины честные люди заблуждаются — нет, более того — как их обманывают беспринципные политиканы!

Праведный гнев и сила, переполнявшие речь принца, заставили трансильванцев опустить глаза. Обернувшись к Софии, принц насмешливо прищурился:

— Мне жаль даже вашу неуклюжую предводительницу, взомнившую о себе слишком много. Она может считать, что сама придумала этот план, но на самом деле его вложили ей в голову. И те, кто это сделал, намеревались цинично использовать вас и выбросить, как бумажную обертку.

— Лжешь!.. Это был мой собственный план! — яростно топнула трансильванка. — И ты заслужил, чтобы тебя обманули... да ты и сам обманывал меня! Ты притворялся, что ничего не знаешь, а сам!..

— Неужели? И никто не подсказывал тебе, как лучше втереться ко мне в доверие и как попасть на борт 'Олимпика'? Неужели ты такая опытная инсургентка, что проделала все это самостоятельно?

— Не твое дело!.. — крикнула София со слезами в голосе, но на ее лице явственно мелькнуло мучительное колебание, словно она что-то вспомнила. — ...Стой, так ты заметил... и все это время... ты тоже притворялся?! Мерзавец!

Трансильванская инсургентка подняла свой короткий браунинг, целясь в принца. Но ее рука так дрожала, что было очевидно — она не попала бы, даже если бы и нашла в себе силы нажать на курок.

Принц бесстрашно продолжал:

— Изображая несуществующую любовь ко мне, ты вряд ли имеешь право требовать взаимности, не так ли? Но я не виню тебя, София. Ты лишь орудие заговора, игрушка в руках гораздо более коварных и подлых людей. Ты запуталась, и запутала своих бедных соотечественников. Видит бог, уж они-то точно не заслужили такой судьбы. Верно? — Яков вдруг в упор взглянул на стоявшего перед ним стюарда.

Тот вздрогнул, сглотнул, и неожиданно бросил об пол свой тяжелый 'Томпсон'. Оружие с грохотом покатилось по паркету, заставив зрителей вздрогнуть.

— А будь я проклят, если он не прав! Изначала все плохо пахло, да только теперь ясно, как нас водили за нос!

— О чем ты, Тодор? — повернулась к нему София.

— Госпожа маэстрина, ваша воля, но ведь и взаправду вели за ручку, как по маслу! Не зря ж мы диву давались, что даже сундучки не велели открыть, когда на борт запускали! Ясно дело, оружие мы прятали не там, но то ж, выходит, неспроста. Думалось — мы хитрецы, а похитрее нас нашлись!

— Что ты мелешь?! Я все устроила, чтобы мы незаметно оказались здесь, чтобы нас никто не заподозрил... — София вытаращила глаза, но трансильванец, почему-то снова оглянувшись на принца, прервал ее.

— Ваша милость, поведать вам не успел! С час назад, когда мы со Фрумосом пробрались в трюм, достать, значит, оружие и на тележки погрузить — я доподлинно видел! Этот вот старший помощник, фон Кёмниц, возьми, да и открой наш тайник в ящике с бельем-то! — развел руками стюард. — Думалось, подымет тревогу и вызовет караул, а он ни слова, прикрыл обратно да и пошел по своим делам. Как и ни в одном глазу!

— Не... не может быть...

Лицо Софии залила бледность, она обернулась к высокому и тощему старшему помощнику капитана, на которого все это время никто не обращал внимания, даже инсургент, который должен был бы караулить обезоруженных офицеров...

Тот же вдруг шагнул вперед, протянул длинную руку и без труда выхватил у нее из руки браунинг. Взгляды всех присутствующих скрестились на нем, но помощник, не глядя по сторонам, с неожиданно ожесточенным выражением лица вскинул пистолет и выстрелил в принца.

Перекрывая многоголосье дамских взвизгов, миниатюрный пистолетик хлопнул второй раз, третий, четвертый.

Принц Яков, не моргнув глазом, стоял и смотрел старшему помощнику в глаза. Странно — на губах его мелькнула удовлетворенная усмешка.

В следующую секунду очнувшийся стражник-инсургент прыгнул на помощника и сильным ударом выбил у него пистолет. Капитан Фаррагут, словно не веря своим глазам, прогудел низким басом:

— ...Густав, вы спятили! В чем дело?!.. — но принц остановил его, подняв ладонь.

— Не удивляйтесь, капитан. Вот истинный творец заговора. Мне доподлинно известно от Софии, что именно он организовал эти злосчастные гастроли для нашей незадачливой примадонны; наверняка именно он нанял в качестве временных стюардов подозрительно сплоченную компанию трансильванцев — делая вид, что не заметил, как они стремятся пробраться на борт за своей предводительницей. Не удивлюсь, если выяснится, что лишь с его попустительства сюда попало оружие, с помощью которого они устроили мятеж.

— Это правда? Отвечайте, фон Кёмниц!

Старпом не снизошел до ответа на угрожающий рык капитана. Его черный от ненависти взгляд неотступно сверлил принца. Но на белоснежном мундире не выступило ни капли крови.

— Почему?.. Я не мог промахнуться!.. А, проклятье!..

Наклонившись, он подобрал с натертого паркета еще курящуюся дымком стреляную гильзу, но больше ничего сделать не успел — один из трансильванцев-стюардов навалился на него и заломил руки за спину.

— Ты поняла теперь? — Яков снисходительно бросил онемевшей от неожиданности Софии. — Вот кто играл тобой, намереваясь устранить меня твоими руками. Воспользоваться мстительностью горячих трансильванцев — ловкий ход, не правда ли?

— Но... но зачем это могло понадобиться старшему помощнику? Мы, трансильванцы, ненавидим Тюдоров, но он?.. — растерянно спросила инсургентка.

— Не столько помощнику, сколько тем, кто стоит за его спиной. Осмелюсь предположить, что некоторым влиятельным лицам в Сенате крайне не по душе мысль, что граждане Либерии могут начать сравнивать их бездарное правление с теми временами, когда у руля стояли куда более ответственные правители, за дела своих рук отвечавшие собственной честью и кровью!

По зале пронесся восхищенный ропот — публика по достоинству оценила отвагу принца. Послышались приветственные возгласы, потом аплодисменты. Яков благосклонно улыбнулся, поклонился, и обернулся к бледной Грегорике, которая молча наблюдала за представлением.

— С тобой все хорошо? Прости, милая сестрица, я не предполагал ничего подобного и не сумел предотвратить это безумие. Надеюсь, теперь ты поверишь, что я никогда не желал тебе зла.

— Видеть, как ты рискуешь, чтобы защитить меня... действительно необычно. Тебя просто не узнать, — секунду помедлив, ответила принцесса со странной неуверенностью в глазах. — Хотела бы надеяться, что это перемена к лучшему.

— Боже мой, Грегорика, ты так жестока! Все, что мне нужно, чтобы ты поняла — я искренне люблю тебя.

— Ты не представляешь, как трудно в это поверить. Особенно, если вспомнить историю наших отношений, — покачала головой принцесса.

— Давай поговорим об этом позже, хорошо?

Принц повернулся к трансильванцам, неуверенно опустившим оружие, и громко заявил:

— Итак, вы видели, что вас ввели в заблуждение. Готовы ли вы продолжать, когда узнали, что ваша предводительница завела вас в западню, и вы пляшете под чужую дудку? Или прислушаетесь к гласу рассудка? Я предлагаю вам прощение при условии, что вы поможете обезвредить истинного заговорщика, который не только обманул вас, но и подверг опасности всех пассажиров и команду. Ваше слово?

Рослый стюард, который раньше конвоировал принцессу, как-то беспомощно осмотрелся по сторонам. На его лице выступили капельки пота, и, казалось, в следующую секунду от мыслительных усилий из ушей повалит дым. Принц выждал еще мгновение, потом вдруг сделал резкий короткий жест, словно приглашая собеседника выступить. Трансильванец вздрогнул, как будто что-то вспомнил, торопливо опустился на колено и положил 'томпсон' на паркет к ногам Якова.

— Господарь Яков, ей-бо, не велите казнить, велите миловать! Мы-то люди простые, недалекие — кто ж знал, что так заковыристо выйдет. Видим теперь, не на того, кого надо, мы злость копили — простите великодушно! И это... значит... — стюард запнулся, словно забыв, что нужно делать дальше. Испуганно осмотрелся и уставился на принца, словно ожидая подсказки. Тот почти незаметно указал подбородком в сторону певички.

— Так вот...значит... Маэстрине-то Софии глаза гнев застил, вот она и... ну, значит, и задумала отмстить. Да теперь разве же поймешь, на кого месть-то — запутались совсем! Дела те прошлые, темные, уж не знаем, кому верить, ей-бо! — стюард выпрямился во весь свой богатырский рост, обвел глазами вооруженных товарищей и воздел руку. Речь его потекла увереннее, но в ней появился какой-то неестественно-пафосный оттенок. — Выходит-то, взаправду государь Траян милостив был к нашему роду? Неужель нам теперь за сенаторов грязные дела ворочать? Да еще и руку поднять на потомков благодетелей наших? По чести ли нам, ей-бо?!

Остальные трансильванцы удивительно единодушно и слаженно гаркнули в ответ, словно скауты на вечерной поверке:

— Не по чести, ей-бо!

— Будем ли срам принимать?

— Не примем, ей-бо!

— То-то же! — трансильванец повернулся к принцессе и виновато склонил голову. Странно, теперь его голос зазвучал живее и искреннее. — Особо у господарыни-сестрицы прощения просим. Вот крест, не убийцы мы, не хотели погубить никого, а уж и подавно храбрую господарыню! Умопомрачение нашло, одно слово.

Грегорика подняла брови. Судя по всему, она не ожидала такого развития событий — точно так же, как и София, удивленно разинувшая рот. Не удостоив ее взглядом, стюард обернулся к принцу, вытянул руки по швам и гаркнул:

— Господарь Яков, извольте уж не серчать на нас и на недалекую маэстрину нашу, а за то клянемся служить вам верой и правдой!

— Стой, Фрумос! — сердито воскликнула София. — Вы же клялись в верности мне, а не ему!

— ...А я предупреждал! — вмешался тонкоголосый скрипач, нервно размахивая тяжелым револьвером. — Не нужно было доверять простонародью! Эти конокрады не знают, что такое честь. Зато мы, служители муз, готовы отдать жизнь по одному твоему слову, Софи! Приказывай, и я брошу к твоим ногам голову любого... ай!..

Подзатыльник заставил его замолчать. Еще один инсургент в форме стюарда отобрал у него оружие и угрожающе прошипел:

— Помолчи лучше, скрипичная душа.

— Вот как?! — яростно взвилась София — ...Уже забыли, как обещали вместе отмстить за совершенные над нашим народом надругательства? Предатели!..

— Остыньте, маэстрина, — посоветовал ей могучий стюард. — Сами обещались, что дело верное и тайное. Откуда ж тогда помощник прознал про оружие? Как догадался, что мы задумали?.. Кто, спрашиваю я, здесь предатель?

— Я говорила с ним, когда договаривалась о представлениях, — смешалась певичка. — Выведала много нужного — да, еще удивлялась, как он благожелательно настроен — но... понятия не имею, как он смог узнать о наших планах... и почему не помешал нам...

— Вот то-то и оно, — назидательно поднял палец Фрумос. — Хоть выходит, что вы, маэстрина, завели нас в засаду, а потом прямиком в палачи записали, да, как выходит, еще и за неправое дело, мы обиды не держим — сами глупцами себя показали. Но теперь помолчим, да послушаем того, кому только и можно тут верить. Говорите, господарь Яков.

— Разумные слова, — кивнул принц. — Как и предупреждала Грегорика, вы оказались на черте, за которой уже не было бы возврата. Слава богу, что всем нам достало совести и рассудка не переступить ее. Конечно, если бы вы осмелились причинить вред моей сестре, я никогда не сделал бы такого предложения. Но, к счастью, никто пока не пострадал, и я не стану выдвигать обвинений ни против вас, ни против госпожи Ротарь, оказавшейся игрушкой в чужих руках. Обвинения должны быть направлены против истинных виновников, тех, кто полностью их заслужил. Вы же не станете отрицать это, господин Кёмниц?

Старший помощник смерил Якова мрачным взглядом.

— Ты хитрее, чем я думал, красавчик... но напрасно считаешь, что способен перехитрить всех на свете.

— А вы думали, что только вам позволено манипулировать доверчивыми людьми, наподобие госпожи Ротарь, выполняя приказы своих покровителей? — саркастически заметил принц.

— Не знаю, про каких покровителей ты говоришь. Мое дело сугубо личное.

— Неужели? Настолько личное, чтобы ради него пожертвовать блестящей карьерой? Вы ведь не думаете, что суд отнесется со снисхождением к офицеру, попустительствовавшему захвату собственного судна и покушавшемуся на убийство пассажиров?

Помощник лишь скрипнул зубами, излучая ненависть, а принц неумолимо продолжал:

— Возможно, вы станете утверждать, что ваш двоюродный брат Парцифаль фон Менцль, который возглавляет федеральное бюро расследований, совершенно ни при чем? Или он предвидел и такое развитие событий? Как же он порекомендовал вам действовать в таком случае?

— Вот так.

Фон Кёмниц вдруг выпрямился и оглушительно свистнул, словно поднимая стаю голубей. Не прошло и пары секунд, как из-за закрытых дверей, ведущих в сторону носа дирижабля, донеслись резкие автоматные очереди. От дверной филенки посыпались щепки. Створка распахнулась, и оттуда, спиной вперед, на зеркальный паркет выпал окровавленный человек в форме стюарда. Следом в зал ввалились несколько матросов в синей форме и беретах с помпонами, сжимающие в руках 'томпсоны'. Увидев охраняющего дверь стюарда-инсургента, они мгновенно нашпиговали пулями и его, не слишком заботясь о технике безопасности — прошедшие мимо цели пули с хрустом продырявили плексигласовые панели широких окон правого борта, взвыли рикошеты. В толпе гостей кто-то вскрикнул от боли.

Под многоголосые испуганные крики публика в панике, давя друг друга, бросилась бежать через противоположные двери. На месте остались лишь капитан Фаррагут, которого охранял один из музыкантов, Яков, прикрывший своей спиной Грегорику, София и двое инсургентов, ее коллег по ансамблю, фон Кёмниц и еще двое стюардов-трансильванцев.

— ...Вон они, мятежники!

Один из матросов указал товарищам на группу людей, застывших у открытого окна по правому борту. От дверей их отделяло не менее двадцати ярдов, но зияющие дула нацеленных пистолетов-пулеметов выглядели чрезвычайно убедительно.

— Не двигаться! Бросай оружие!

Воспользовавшись тем, что державший его стюард отвлекся, старший помощник вырвался и опрометью кинулся навстречу матросам, крича на бегу:

— Это все заговорщики, стреляйте! Чтобы никто не ушел!!!

В четыре ствола, каждый из которых был способен выплевывать по десять пуль в секунду, противоабордажная команда могла бы выкосить всех, на кого указал помощник, буквально за пару мгновений. Но матросы замешкались, ведь вооруженные инсургенты — трое стюардов и двое музыкантов, не считая их предводительницы — стояли вперемежку с принцем и принцессой. Мало того, там же оказался и капитан дирижабля.

Несколько сбитый с толку предшествующими событиями капитан Фаррагут, наконец, опомнился, и решительно перехватил инициативу:

— Прекратить стрельбу, тупицы! Здесь пассажиры! Мятежники готовы сдаться, обойдемся без кровопролития, — прокричал он не допускающим возражений командирским басом. — Задержите старпома, я обвиняю его в потворстве инсургентам! Взять его!

Но матросы почему-то не подчинились его команде. Добежавший до них фон Кёмниц требовательно протянул руку, и без сопротивления получил тяжелый 'томпсон'. Когда он обернулся, на его губах играла на редкость злобная усмешка.

— Как же давно я хотел это сделать... получай, самодовольный индюк!..

Вскинув оружие, он дважды выстрелил в капитана. Пули рванули мундир на груди, могучий Фаррагут покачнулся и рухнул навзничь, словно поваленный дровосеками столетний дуб — так, что дрогнула палуба.

Вместо того чтобы схватить убийцу-помощника, матросы встретили дело его рук одобрительными и глумливыми выкриками.

— Так его, покровопивствовал свое — и будет!

— Палубу испачкали! Что ж не назначите три наряда вне очереди, капитан?!

Фон Кёмниц сплюнул, и торжествующе обернулся к принцу.

— Пришла пора поквитаться, ваше высочество! За то, что вы сделали с моей Натали. Мне лично плевать на Тюдоров, но если разом удастся сделать два дела — тем лучше.

Ошеломленные таким поворотом событий инсургенты замерли на месте, не понимая, что делать дальше, и неуверенно поднимая оружие. Зато принц соображал быстрее всех — он легко сдвинулся вбок, к стоявшей ближе всего Софии и зажал ее шею локтем, прикрывшись телом незадачливой певички. Грегорика, на глазах которой это произошло, возмущенно нахмурилась, но не успела ничего сказать, поскольку старший помощник продолжал:

— ...Надеюсь, когда ты увидишь, как умирает любимая сестра, то почувствуешь себя в таком же аду, как и я, когда увидел единственную дочь в петле...

Он поднял автомат, целясь в принцессу, и бросил через плечо остальным своим подручным, на лицах которых все же было заметно колебание:

— Убейте всех — терять уже нечего! Сняв голову, по волосам не...

Договорить он не успел. Одновременно с донесшимся от открытого окна щелчком выстрела старшего помощника швырнуло назад. Нацеленная в грудь пуля случайно попала в запястье, которым он поддерживал цевье, и перебила его. Не в силах удержать пистолет-пулемет одной рукой, фон Кёмниц все же нажал на спусковой крючок. Очередь с треском врезалась в паркет у его ног, а сам помощник закричал, ощеряясь от боли и ярости:

— Огонь! Стреляйте же, идиоты!!!

Матросы, неуверенно помедлив еще секунду, все же начали стрелять — впрочем, не давая себе особенно труда целиться — от живота. В ответ открыли огонь стюарды-инсургенты, и в следующее мгновение роскошная бальная зала 'Олимпика' превратилась в поле боя. Скорострельные пистолеты-пулеметы, не отличающееся высокой точностью, залились длинными очередями, расчерчивая пространство строчками пуль, по полу заскакали дымящиеся гильзы. Несколько десятков гостей, не успевших еще вырваться из залы в коридор через забитую людьми дверь, в ужасе попадали на пол, закрывая головы руками.

Брызгая кровью, на паркет рухнул один из стюардов, очередь настигла обратившегося в бегство флейтиста, упал один из матросов. Но у команды фон Кёмница было явное преимущество в количестве стволов. Казалось, еще пара мгновений, и все инсургенты, а вместе с ними принц и принцесса погибнут.

Самый храбрый из матросов, оскалясь, выбежал вперед, и навел оружие на Грегорику, которая почему-то обернулась в сторону открытого окна. Но выстрелить он не успел — чья-то точно нацеленная пуля пробила ему голову. А в следующий миг из темного проема в зал вдруг ударил густой фонтан ослепительно-белой пены.

Не знаю, как валькирия, притворявшаяся горничной принцессы, не придушила меня на протяжении драматических событий, творившихся в освещенном бальном зале. Всякий раз, когда оружие — неважно в чьих руках — оказывалось обращено в строну принцессы, она мгновенно брала его носителя на прицел, одновременно сдавливая мне шею. Когда старший помощник завладел браунингом и прицелился в принца, я непроизвольно зажмурился, ожидая грохота над ухом — был уверен, что выстрелить ему горничная не позволит. Однако, как ни удивительно, она сдержалась. Видимо, на принца ее защита не распространялась. Впрочем, старпом позорно промахнулся буквально с двух шагов, а разговор принял новое направление. Снова завладевший всеобщим вниманием принц говорил так убедительно, что я поймал себя на том, что невольно киваю в такт словам, забыв о том, что он всего полчаса назад подослал ко мне убийцу. Помотав головой, чтобы избавиться от наваждения, я на секунду отвлекся, и мой взгляд упал на пару тумблеров в левой части панели, которые раньше не обратил внимания. Так, постойте, это же!..

Попытка привлечь внимание горничной не удалась, она была вся там — в зале, где решалась судьба ее госпожи. Тем более, что словесная перепалка вновь сменилась стрельбой. Не успели еще распахнуться пробитые пулями двери, как горничная резко нажала мне на плечо.

— Вперед!

Перила корзины ударились о борт гондолы прямо под проемом окна как раз в тот момент, когда старпом прицелился в принцессу. Горничная выстрелила, опередив его и продемонстрировав отличную меткость — ведь нас разделяло не менее пятнадцати ярдов, приличная дистанция для пистолета. Разразившаяся затем стремительная перестрелка не смогла заглушить окрик горничной:

— Госпожа, сюда!..

Принцесса оглянулась на нас, но, как бы быстро она ни смогла бы сориентироваться, времени на то, чтобы покинуть открытое пространство, у нее не оставалось. Телохранительница выиграла еще секунду, сняв матроса с 'томпсоном' и, едва не наступив мне на голову, стремительно прыгнула вперед, в зал, чтобы прикрыть принцессу собой — ничего больше нам не оставалось. Или... все же нет?

Рывком подняв корзину на ярд выше, я щелкнул тумблерами, и в следующий миг огромные красные огнетушители по обеим сторонам корзины бешено зашипели и выбросили тугие струи пышной пены в сторону передних дверей залы, откуда стреляли люди старшего помощника.

Победа была достигнута практически мгновенно — задыхаясь в густой пене, кашляя и отплевываясь, старший помощник и его подручные-матросы немедленно отступили через двери зала в коридор. Стрельбу отрезало как ножом, и повисшую тишину нарушало лишь шипение клубящихся белоснежных сугробов и плач перепуганных студенток, сбившихся у кормовых дверей.

Телохранительница в два прыжка добралась до принцессы и схватила ее за руку.

— Госпожа, идемте скорее!

Грегорика наградила ее благодарным взглядом, но уперлась.

— Постой, Хильда, нам еще нужно разобраться...

Ее прервали раскаты металлического голоса из динамиков, в котором, тем не менее, нетрудно было узнать фон Кёмница.

— Проклятье тебе, Яков! Не думай, что переиграл меня! Ты все равно ответишь за смерть Натали!

Принцесса резко повернулась к брату, так и не выпустившему из рук бледную Софию, и ледяным тоном спросила:

— О чем он говорит? Может быть, объяснишь?

Яков лишь презрительно пожал плечами и цинично усмехнулся.

— Кто мог знать, что дочка старого дурака окажется столь неуравновешенной, что наложит на себя руки после короткого романа?

— Не верьте ему, госпожа, — настойчиво вмешалась телохранительница. — Он тоже среди заговорщиков!

Глаза принцессы расширились и потемнели, обращенный на принца взгляд стал бритвенно-острым. Она бросила горничной:

— Откуда ты знаешь?

— Надеюсь, ты не будешь слушать чушь, которую несет твоя служанка? Всем известно, что у нее мания преследования, — попытался парировать принц, но ему уже явно было не до смеха. На лбу вдруг выступил нервный пот.

Вместо ответа горничная повернулась к окну и сделала призывный жест.

Остро осознавая всю драматичность момента, я перелез через перила и прыгнул на паркет, навстречу удивленным взглядам. Смущаться было некогда. К тому же меня подталкивала злость.

— Прекрасно понимаю людей, которые имеют дело с вами, ваше коварное высочество, — довольно невежливым тоном заговорил я. — Если не смотреть за спину, можно плохо кончить. Примерно такую кончину вы и уготовили для меня в том неуютном трюме. Но игра обернулась не так, как было задумано, и ваш клеврет проговорился — нет сомнений в том, что вы знали о готовящемся мятеже, о трансильванцах и старшем помощнике.

Эффект оказался сравним с ударом под дых — одно лишь мое появление заставило принца побледнеть; а то же, что я сказал — позеленеть. Глаза его метнулись по сторонам, словно ища выхода, а голос впервые дрогнул:

— Что за... чушь...

— Это тоже? — резко спросила горничная, подхватив с пола оброненный одним из музыкантов револьвер. Твердой рукой направила его в живот принцу и нажала на спуск. Револьвер громыхнул, выбросив сноп искр, но принц лишь вздрогнул от неожиданности. На его мундире не было видно крови — лишь копоть.

— Холостые патроны, как и в браунинге, — отрезала телохранительница, а я быстро добавил:

— Принц явно знал об этом, и когда певица-инсургентка целилась в него, и когда стрелял фон Кёмниц. Откуда, если он не замешан в этом деле?.. Почему стюарды так легко ему поверили и почему у них-то были настоящие патроны?

— А теперь ты прикрываешься девушкой!?.. Мерзавец! — с возмущением бросила брату принцесса, и обернулась к двоим стюардам, угрюмо переминавшимся напротив. — И вы служите такому подлецу?..

На их грубых лицах появилась краска стыда. Поколебавшись, Фрумос ответил ей, и в его голосе чувствовалось раскаяние:

— Простите, господарыня, виноваты. Принц нас-то и подговорил. Велел найти маэстрину Софию, и помогать ей до срока, пока не подаст знак. Но ей и ее дурачкам настоящих патронов не давать, как бы чего не вышло. Уж простите, что пугал вас — ей-ей, против воли. Богом клянусь, Тюдорам я готов ноги целовать за позволение жить в Либерии после того, как деды наши бежали из Трансильвании. Иначе гнили бы там их кости, а нам бы и на свет не появиться. Оттого-то мы и поверили господарю Якову... да только теперь нехорошо это выглядит. Нет ему от нас веры, раз он против вас пошел. Простите великодушно и... дозволите встать под вашу руку?

Вместо ответа Грегорика повернулась к Якову и влепила ему резкую пощечину. Отшатнувшись и дернув за собой безвольно обвисшую на его правой руке Софию, принц прижал к покрасневшей щеке ладонь, и его глаза полыхнули злобой.

Теперь было очевидно, что расклад не в его пользу — даже тайные союзники, трансильванцы, отвернулись от него. Но недооценивать принца не следовало, и следующий же его ход моментально это подтвердил.

Оглянувшись на немного успокоившихся и теперь прислушивающихся к спору студентов, он громко, с деланным возмущением в голосе воскликнул:

— Не ожидал такого от тебя, Грегорика! Как же я сразу не догадался! Ты так хотела избавиться от меня, и занять мое место, что наняла инсургентов-трансильванцев и натравила сумасшедшего фон Кёмница!

Вот это номер.

У принцессы от возмущения и неожиданности пропал голос. Телохранительница, скрипнув зубами, уже начала поднимать пистолет, готовая пристрелить принца на месте, но он умело прикрылся Софией и быстро попятился в толпу зрителей. Оттуда уже понеслись возмущенные крики:

— ...Ее высочество, кто бы мог подумать!

— Какой ужас, какой скандал!..

— Неужели все это ради того, чтобы занять место первой наследницы?!

Отшвырнув Софию, Яков стремительно скрылся среди гостей. Пришедшая в себя принцесса едва успела поймать за руку телохранительницу, дернувшуюся, было, вслед за ним.

— Постой, Хильда, у нас есть более важные дела.

Действительно, донесшийся сзади стон заставил нас всех обернулся. Капитан Фаррагут, хрипя и скользя в натекшей луже крови, из последних сил пытался приподняться. Спохватившись, я бросился на помощь.

Расстегнув мундир и зажав две близко расположенные на груди раны импровизированным из шейного платка тампоном, я уложил седовласого летчика обратно на паркет.

— Не двигайтесь, вам нельзя! Лежите спокойно. Корабельный врач, наверное, уже спешит сюда.

Но он не слушал меня. Помутневшие глаза метались, словно что-то разыскивая. Капитан прохрипел, пуская кровавые пузыри — явный признак задетого легкого:

— ...Пироболты... я понял... он убьет всех... надо помешать... скорее... в рубку...

— Пироболты?..

— ...Фиксаторы гондолы... вместо штатных... он установил... я думал, ошибка...

— Подождите, но как такое возможно?..

— ...Прислали транспорт... поняли... уже на борту...

Мысленный щелчок сложившейся головоломки заставил меня похолодеть.

— Боже мой, помощник собирается сбросить всю пассажирскую гондолу с высоты!

— Что?! — не только принцесса, все остальные тоже уставились на меня с застывшими лицами. Грегорика быстро переспросила: — Неужели такое можно сделать? Ведь на борту почти тысяча человек! Разве те, кто строил 'Олимпик', не понимали, как опасен подобный механизм?..

— Не знаю. Но пироболты, о которых шла речь, действительно используют, чтобы синхронно расстыковывать крупные конструкции.

Принцесса кивнула, и задумчиво взялась за подбородок.

— Значит, фон Кёмниц угрожал убить всех людей на 'Олимпике', не только Якова. Неужели он настолько обезумел? Но логика в этом есть — ему ведь не избежать обвинения в потворстве мятежу и убийстве. Избавившись от свидетелей, он сможет потом выдумать любую версию, чтобы оправдаться.

Ого. Мне понравилась скорость, с которой ее высочество усваивает информацию. Девять людей из десяти, не говоря уж о великосветских дамах, еще полчаса ахали бы и закатывали в ужасе глаза, не в силах поверить в такое проявление человеческого коварства или безумия, а она уже спустя несколько мгновений проанализировала ситуацию и сделала выводы. Ей богу, наследники династии Тюдоров действительно неординарные личности. Правда, сейчас у меня было о чем подумать и помимо этого. Носовой платок пропитался кровью, а хуже всего было то, что с каждым вздохом капитана через одну из ран с жутким свистом выходил воздух из пробитого легкого. Платок нужно было чем-то заменить. Но чем? Беспомощно оглянувшись, я вдруг увидел перед носом стопку кружевных салфеток. Их с виноватым видом протягивал один из стюардов — кажется, Тодор — вытащив из валявшейся в стороне опрокинутой сервировочной тележки.

Благодарно кивнув, я плотно свернул несколько салфеток в тампон и зажал самую опасную рану. Стюард принялся сноровисто рвать салфетки на ленты. В две руки мы смогли перевязать капитана так, чтобы он смог дышать. Хотя со внутренним кровотечением, конечно, что-то сделать сейчас было невозможно.

— Как вы думаете, Фрумос, — принцесса тем временем обратилась ко второму стюарду, — много ли у старшего помощника людей, которым он может доверять? Вроде этих матросов, готовых по его приказу стрелять даже в капитана?

— Да негусто должно быть, господарыня Грегорика. Говорил я с матросиками — все больше честный народ. И с чего бы им бунтовать-то? Капитан хоть и строг был, но справедлив, уважали его, хвалили между себя.

— Но ведь вы, стюарды-трансильванцы, смогли наняться на 'Олимпик'. И сколько вас? Ведь кто-то из ваших был в рубке, откуда шла передача, верно?

— Нас-то дюжина всего. Двое пошли в рубку, двое в машинные отделения правого и левого борта, двое заперли палубу, где кубрики, и гимнастический зал. А шестеро здесь. Что нанялись... — трансильванец смущенно почесал в затылке, — ...мне-то господарь Яков сказал, что все устроил, уж и не знаю, как там чего, с кем договаривался.

— Получается, всего шесть инсургентов сумели захватить управление дирижаблем?

— А ходовая вахта и невелика. Пять человек в рубке всего, и в машинных отделениях не больше, ей-бо. Остальные в корме, да, может быть, еще коки пыхтят на камбузе.

— И теперь старший помощник может это повторить, даже с немногими верными лично ему подручными? — нахмурилась принцесса.

— Выходит, так, господарыня, — развел руками стюард. — Назавтра назначена общекорабельная приборка, а сегодня, пока бал, всем подвахтенным велено собраться в спортзале в корме, чтоб навроде как проинструктировать. Мы-то обрадовались, что так удачно подвернулось, но, сдается мне теперь, что то было неспроста. Наверняка это помощника хитрость, чтоб руки освободить, ей-бо. Так что на экипаж сейчас полагаться нельзя — сидят под замком.

— Понимаю, — кивнула принцесса. — Благодарю за рассказ...

Она внезапно прервалась и прислушалась. Да, действительно, привычный, едва слышный на пассажирских палубах гул машин повысился на тон. А нас едва заметно прижало к палубе.

— Они набирают высоту. Проклятье. Нужно что-то делать... — я затравленно осмотрелся, и вдруг замер. — ...А ты тут откуда?!

— Золтик!!!

Перед глазами мелькнул сполох оранжевого платья и рыжих волос. Алиса выскочила из толпы гостей, бросилась ко мне и, задыхаясь от возбуждения, затараторила:

— Погоди, ты уже вернулся? Видел, что творилось? Вампирша набросилась на принца... — она указала на певичку-инсургентку, неподвижно, с остановившимся взглядом сидевшую на полу, там, где ее оставил Яков. — Потом начали стрелять, как в кино! Что там принц говорил про принцессу, я не расслышала?

— Э-э-э, говорил... — но Алиса не слушала, а продолжала сыпать вопросами.

— Капитан ранен? Что, действительно его помощник — пират? Какой ужас! Кошмар!..

— Кошмар только начинается, — досадливо ответил я. — Сейчас этот пират поднимет нас повыше, а потом шваркнет об землю.

Глаза Алисы округлились еще больше. Она вскочила и схватила меня за руку:

— Тогда... тогда надо же бежать!!!

— Куда бежать, дурочка? Помолчи лучше, не мешай, — я вырвал руку и оглянулся.

Брунгильда наклонилась к принцессе и негромко проговорила, расстегивая пряжку парашютной системы:

— Госпожа, наденьте парашют.

— Спасаться в одиночку? Ни за что. Мы обязаны спасти всех. Я тоже несу долю ответственности, если мой брат затеял эту мерзость, — Грегорика решительно выпрямилась, отстранила ее и шагнула ко мне и лежащему на полу капитану. — Господин Фаррагут, как мы сможем помешать старшему помощнику?

— Нужно... попасть в рубку... — прохрипел капитан, брызгая кровавой пеной. — ...Сброс гондолы... только оттуда.

Грегорика обвела взглядом всех, кто остался рядом.

— Я иду. Кто со мной?

Горничная-телохранительница молча шагнула в сторону оседающих сугробов огнетушащей пены, сохраняя на лице привычное непроницаемое выражение. Могучий трансильванец взглянул на товарища и несмело предложил:

— Дозвольте и нам, господарыня — расплатиться за глупость, ей-бо.

— Конечно, Фрумос, — кивнула принцесса, и снова обратилась к капитану. — Что там нужно сделать?

— ...Без меня... не справитесь...

Что же, это было понятно и без слов. Осмотревшись, я быстро поднялся на ноги. Расчет был несложен. Телохранительница и двое стюардов, вооруженных 'томпсонами', составят штурмовой отряд, и заставлять кого-то из них отвлекаться было бы неразумно.

— Разрешите побеспокоить, капитан?

Дождавшись слабого кивка, и осторожно подняв раненого, я с помощью Тодора взгромоздил его себе на спину. Фаррагут был намного выше и тяжелее меня, и ноги подрагивали под тройным весом, но возможность перемещаться по ровной поверхности я все же сохранил.

Стоять на месте был трудно, поэтому я сразу сделал шаг... и едва не врезался в загородившую мне дорогу Алису. Схватив меня за лацканы сюртука, она с истерикой в голосе спросила:

— Куда ты собрался?

— На подвиги, — пропыхтел я.

— С ума сошел?! Тебе больше всех надо?.. Смерти ищешь?

— Глупая, хочу жить долго и счастливо, а потом умереть в окружении двух десятков отпрысков и полусотни внуков. Но если сейчас сидеть на заднице и ничего не делать, наплодить отпрысков времени не хватит. Поэтому — кыш, не мешайся под ногами.

— Я... я... я тебя не отпущу!

— Вообще-то, твое разрешение не требуется. Прости, конечно.

— Тогда... тогда... — из глаз Алисы брызнули слезы, — ...тогда я тоже с тобой!

— О, боже, — вздохнул я. — Делай, что хочешь, только не лезь вперед. Иди за мной и не шуми. Тогда все будет хорошо.

Принцесса, слушавшая этот разговор, одарила нас бледной улыбкой и скомандовала своему небольшому отряду:

— Итак, вперед. Времени у нас очень мало.

Сделав пару шагов, она вдруг остановилась, с недовольной гримасой приподняла волочащийся по полу газовый шлейф платья, собрала его в один пучок и взглянула на телохранительницу.

— Хильда, ты не могла бы...

Та без слов кивнула и одним взмахом трофейной шпаги перерубила шлейф. Теперь платье кончалось чуть выше колен, и принцесса сразу ускорила шаг.

Глава третья

Штурмовики-дилетанты

Пару минут спустя я привалился к стене тамбура, хватая воздух открытым ртом. Дело было не только в пробежке и физической нагрузке, хотя капитан казался тяжелее с каждой следующей минутой. Начала сказываться высота и разреженный воздух.

Дирижабль уверенно набирал высоту, палуба подрагивала от вибрации, передающейся от работающих полным ходом машин, и даже сюда доносился торжествующий гул переключенных в форсированный режим газовых горелок, нагревающих воздух в балластной цистерне. 'Олимпик' уже наверняка вдвое превысил свой крейсерский километровый эшелон, приближаясь к максимальному динамическому потолку, используя и разгон, и относительно небольшую подъемную силу стабилизаторов и управляющих поверхностей.

— Старпом компромиссов не признает, — пропыхтел я, обращаясь к Алисе. — Уронить нас с километра ему мало. Хочет, чтобы надежно, в тоненькую лепешку, вдрызг.

В ответ на реплику Алиса лишь передернула плечами, показывая, что все слышит и недовольна. Но отвечать не стала, поскольку была занята, помогая принцессе затягивать импровизированные бинты из простыней на изрешеченной ноге Тодора.

Стюард, закусив посиневшие губы и постанывая, лежал в луже крови среди густо рассыпанных стреляных гильз. В коридоре, куда выходили двери офицерских кают, еще плавали слои порохового дыма, а из-за опрокинутой кушетки торчали ноги в форменных брюках — это был еще один из подручных фон Кёмница, которого старпом оставил прикрывать проход к рубке.

Из арьергарда я не видел, что тут творилось, но, судя по изрешеченным стенам и побитым пулями открытым дверям кают, двое трансильванцев и телохранительница, тоже вооружившаяся трофейным 'томпсоном', просто подавили обороняющихся быстротой и натиском: приблизились, перебегая от двери к двери, и взяли штурмом хлипкую баррикаду из мебели, пока матросы меняли опустошенные магазины. Одного из них застрелили, второй успел убежать. За выигранные минуты и взятую позицию пришлось дорого заплатить — Тодор был тяжело ранен, а патронов почти не осталось.

Но теперь от цели нас отделяли каких-нибудь пятнадцать ярдов. Из тамбура, расположенного на верхней палубе передней оконечности гондолы, хорошо просматривалась ходовая рубка — приплюснутая полусфера из дюралюминиевого каркаса и толстых плексигласовых листов, повисшая впереди в темной воздушной пустоте.

Конструкторы обеспечили отличный обзор пилотам, вынеся рубку в отдельную конструкцию диаметром около десяти ярдов, закрепленную под брюхом дирижабля отдельно и несколько впереди от массивной гондолы, и придав ей возможность опускаться ниже уровня днища гондолы на телескопической решетчатой ферме — это было необходимо при тонких причально-посадочных операциях, чтобы иметь обзор на корму. От передней стенки гондолы к рубке тянулась гибкая прозрачная галерея из тонких обручей и колец плексигласа, способная растягиваться и сжиматься и весьма изящная с конструктивной точки зрения — но, увы, она отлично просматривалась со стороны рубки в свете включенного на рубке прожектора.

Теперь телохранительница и Фрумос, на рукаве и штанине которого запеклась кровь от касательных ранений, напряженно всматривались вдоль галереи в сторону рубки. Принцесса, вытерев окровавленные руки, утешающе похлопала бледного до синевы Тодора, встала и выглянула из-за спину телохранительницы.

— Дальше так идти нельзя, нас просто перестреляют в открытой галерее. Вы слышите меня? Времени мало, но безрассудно рваться вперед бессмысленно. Если мы погибнем, остановить помощника будет некому.

— Но он же вон куда залез, господарыня, — прогудел Фрумос. — Еще минутка-другая, сбросит корзинку и нам конец, ей-бо.

— Вы правы, но все равно нужен какой-то план, — принцесса обернулась к нам. — Капитан Фаррагут, в рубку ведь наверняка можно попасть и сверху?

— Да... есть подъемник... от килевой фермы вниз...

— А кстати, капитан, — вспомнил я, — что это за пироболты? Зачем они?

— Конструкция... модульная... — с трудом, задыхаясь, ответил Фаррагут. — Можно менять... гондолы...

— Скажем, пассажирскую на грузовую? Логично. И при необходимости можно быстро сбросить одну и прицепить другую. Но, если эти пироболты не кустарные, значит, есть какая-то система управления? Ведь не бегают же с факелом от одного к другому? В них ведь есть смысл, только когда все срабатывают одновременно. И управление, наверняка, из рубки.

— Неплохо... соображаешь... сынок... — окровавленные губы Фаррагута изогнула слабая улыбка.

— В галерее не видно проводов, а ведь там должны быть толстые пучки — ведь управлять нужно и рулями, и машинный телеграф где-то должен быть. Получается, провода идут наверх, по телескопической ферме в корпус...

— ...И их можно перерезать, тогда помощник не сможет сбросить гондолу! — воскликнула принцесса. — Отлично! Капитан, вы покажете, как подняться наверх и где провода? Господин Немирович, мы с вами и с госпожой э-э-э...

— Саффолк, — недовольно буркнула Алиса.

— ...Да, с госпожой Саффолк — как можно быстрее поднимемся наверх и обрежем провода. Здесь, чтобы отвлечь внимание фон Кёмница, нужно сделать вид, словно мы хотим напасть через галерею — ты понимаешь, Хильда? Действуй. Только не рискуйте напрасно. И учти, когда они поймут, что провода перерезаны, могут попытаться подняться наверх, чтобы соединить. Не дай им этого сделать.

Телохранительница молча кивнула.

— Да, еще. Пока мы добираемся до рубки, устройте Тодора в одной из кают.

Не тратя больше ни секунды, принцесса принялась подталкивать меня к расположенному неподалеку лифту.

Если бы не служебный лифт, я бы умер под весом обмякшего капитана, и неизвестно, смог ли поднять его живым — Фаррагут все чаще заходился в страшном мокром кашле, брызгая кровавой пеной, терял сознание и вновь открывал мутные глаза. Но узкая кабинка вознесла нас на ажурный силовой кильсон дирижабля всего за полминуты. Знакомое гулкое пространство под газовыми мешками дышало механическими запахами. Мы пробежали по центральному проходу с дырчатым настилом примерно пятнадцать ярдов в сторону носа и оказались на небольшой площадке. В свете плафона появился короткий трап, ведущий к внешнему люку с кремальерами, а через прозрачные плексигласовые панели по бокам люка в свете направленного на галерею-гармошку прожектора была смутно различима находящаяся десятью ярдами ниже крыша ходовой рубки и ведущее к ней переплетение дюралюминиевых ферм. С облегчением опустив капитана на настил, я быстро спустился по трапу.

Как раз в этот момент снизу донесся едва различимый в гуле винтов выстрел, и прожектор погас. Судя по всему, телохранительница и трансильванец начали свой отвлекающий маневр. Мне тоже нельзя было терять ни мгновения.

Сбоку от люка сквозь обшивку внутрь проходили два толстых пучка разноцветных электрических кабелей, толстая, в руку, серебристая труба и какие-то шланги. Те, что потолще, очевидно, пневматические, а более тонкие — гидравлика. Новая мысль заставила меня высунуться обратно из-под настила и прокричать:

— Капитан, а мы не оставим весь дирижабль без управления? Это ведь тоже опасно!

— Опаснее всего сейчас сброс гондолы, с остальным разберемся потом, — резко ответила принцесса. — Не медлите!

Капитан, с волнением следивший за моими действиями, прохрипел:

— Электроприводы дублированы... еще две системы... гидравлическая и пневматическая... еще пневмопочта... руби тонкие кабели... сынок...

Вот же я идиот! Они правы, конечно. Но кусачек моих карманных плоскогубцев не хватило бы, чтобы перекусить толстые алюминиевые кабели в гуттаперчевой оплетке. Нужно было найти другой инструмент.

Выпрыгнув обратно на настил, я торопливо осмотрелся. Ага! Ближайший пожарный щит с огнетушителем краснел ярдах в двадцати в сторону носа. Галопом пролетев это расстояние, я сорвал со щита большой топор с занозистой ручкой и вдруг отпрянул от неожиданности, нос к носу столкнувшись со спрятавшейся в тени девушкой. Знакомые круглые очки, толстая растрепанная коса... госпожа Госпич, собственной персоной. Как она попала сюда из трюма?

— Вы что тут делаете?! — завопил я так, что отличница в ужасе выронила прижатый к груди предмет. Бумажная бобинка запрыгала, раскатывая по настилу узкую ленточку, на которой проступала пара разноцветных синусоид. Какой-то самописец?

— Я... я... хотела... — чуть не плача, промямлила она, — ...там у меня... еще один прибор... просто хотела забрать...

— А-а-а, ну конечно! Дирижабль сейчас грохнется, нужно спасать самое ценное!..

Она испуганно кивнула, не распознав сарказма. Махнув рукой, я бросился с топором наперевес обратно и, прыгая вниз, к люку, крикнул:

— Ваше высочество, там бродит привидением одна моя полоумная знакомая, не удивляйтесь!

К счастью, над люком оказалось достаточно места, чтобы размахнуться, стоя на коленях. Мне потребовалось два удара, чтобы расправиться с первым пучком проводов, на второй хватило одного молодецкого замаха. Брызнули искры, запахло горелой изоляцией.

— Готово! Дело сделано!.. — радостный крик, вырвавшийся из груди, неожиданно прервался. Упав на колени, я уставился в плексигласовый смотровой люк.

Дирижабль пробил нижний слой облаков, оказавшись в громадном, подсвеченном лунным светом пространстве, и все еще по крупицам набирал высоту. Теперь на светлом фоне облаков отчетливо обрисовались все расположенные ниже конструкции.

Две фигурки прыгнули в прозрачную гармошку галереи и побежали к рубке. Но едва они достигли середины, как в прилегающем к полусферической конструкции конце галереи что-то блеснуло. Взрыв оторвал крепления прозрачной трубы, заставив ту провалиться вниз. Второй конец галереи не оторвался от гондолы, но все, что находилось в гармошке, превратившейся в вертикальный раскачивающийся колодец, мгновенно высыпалось в пустоту. Фигурка в белой рубашке, вращаясь и размахивая руками, исчезла в облачной пучине.

Фрумос! Похоже, они не послушали принцессу и все же попытались прорваться в рубку напрямую... постойте, но ведь и горничная-валькирия была с ним! Она тоже погибла? Но почему я тогда не видел... а!

Прищурившись, я рассмотрел внутри болтающейся трубы вторую фигурку. Цепляясь за обручи, та ловко взбиралась наверх. Несколько секунд — и она исчезла в тамбуре.

— Что это был за взрыв? — требовательно спросила принцесса, спустившись по трапу.

— Они взорвали галерею, когда Фрумос с вашей горничной попытались пробежать. Он погиб, она выбралась обратно. Чудом, как мне показалось.

Пальцы принцессы, сжавшиеся на моем плече, были единственным, что выдало ее переживания. Переведя дыхание, она уточнила:

— Провода обрублены надежно?

— Да. Смотрите, подсветка рубки потухла. Теперь им остались только механические приводы рулей и машин, но замкнуть из рубки взрыватели пироболтов больше нельзя. Фрумос погиб не зря — старпом так до последнего мгновения и не понял, как мы его сделали.

— Это единственное утешение, — печально сказала принцесса. — Но, по крайней мере, теперь люди на борту в безопасности, и можно перевести дух. Штурмовать рубку, где засели вооруженные мятежники, нет смысла. Сейчас нужно выпустить запертых членов экипажа, и уже после решить, что делать с фон Кёмницем. Наверное, он сдастся, когда поймет, что его план избежать ответственности провалился.

— Если он так предусмотрителен и коварен, то наверняка спрятал там парашют. Это был бы самый лучший выход. Что?.. Вы что-то сказали? — переспросил я, глядя на принцессу. Она удивленно покачала головой.

— Нет, ничего. Постойте, это не... — мы одновременно подняли головы. В проеме трапа виднелись три головы — капитан Фаррагут, которого поддерживали две девушки — а, отличница присоединилась к Алисе! — из последних сил силился что-то сказать.

— ... Нельзя... он не... успокоится...

— Что вы говорите? Кто не успокоится? — переспросила принцесса, поднявшись на ступеньку, чтобы оказаться ближе. — Что нельзя?

— Старший помощник? — предположил я. — Но электричества в рубке нет, сбросить гондолу теперь невозможно. Что еще он может сделать?

Ответ пришел быстрее, чем нам бы хотелось.

Палуба под ногами вдруг словно немного провалилась, а наши тела стали заметно легче. Трубный рев нагревательных горелок отрезало, и он сменился каким-то тонким свистом.

— Что случилось? — испуганно вертя головой, пискнула Алиса.

На губах капитана надувались кровавые пузыри.

— ...Перекладывает рули... травит газ...

Я тут же приложил руку к черной алюминиевой трубке гидравлической системы. Да, она ощутимо гудела, гоня под давлением масло.

— Выходит, помощник решил снизиться? Но зачем?

— ... Пике... скорость...

Мне в затылок словно ударило.

— Пикирует... он хочет на максимальной скорости разбить 'Олимпик' о землю.

— Боже мой! — в ужасе схватилась за голову Алиса. — Из огня да в полымя! Золтик, что же делать?! Мы погибли!

Госпожа Госпич лишь зажала себе рот ладонью, но в глазах тоже плескался страх. Слава богу, хоть она не склонна к причитаниям. Посмотрев вниз, я встретил прямой взгляд принцессы. На ее бледном лице не было паники, скорее, напряженное раздумье.

Теперь уже невооруженным глазом было заметно, что дирижабль все больше опускает нос. Дырчатый настил вдруг превратился в странное наклонное шоссе. Сверху с бряканьем прикатилась пустая бутылка.

Зажмурившись, я защемил пальцами переносицу и попытался выдавить хоть что-то из усталых мозгов. Впрочем, решение лежало на поверхности.

Схватив топор, я выпрямился и гаркнул:

— Посторонитесь, ваше высочество, попробую перебить трубки гидросистемы!

— Стойте!

Капитан что неразборчиво забормотал, отрицательно тряся головой. Отличница наклонилась поближе к его губам, прислушалась, и повторила громче:

— Он говорит... э-э-э... 'рули уже переложены'.

— Это я понимаю! — рявкнул я в ответ. — Но, может быть, их вернет в нейтральное положение скоростным напором? Как лодочный руль?

Фаррагут все тряс головой, а Госпич торопливо переводила дрожащим голоском:

— 'Обратный золотник'... 'блокирует'...

— Черт! — я раздраженно грохнул концом топорища по ступеньке. — Тогда портить гидравлику нельзя. Но мне больше ничего в голову не приходит! А вам, принцесса?

Я с надеждой обернулся к Грегорике. Она же приникла к люку, внимательно рассматривая то, что находилось под нами. Потом подняла голову и прислушалась. В самом деле, в гулкой пустоте межбалонного пространства простучала дробь стремительно приближающихся каблуков.

Почти не запыхавшаяся телохранительница подбежала, одной рукой придерживая шпагу. 'Томпсона' при ней уже не было — видимо, выронила в галерее, но плоский ранец парашюта с плечевыми и ножными обхватами был на месте. Найдя глазами принцессу, она виновато склонила голову:

— Простите, госпожа.

— Нельзя было так рисковать, — принцесса заговорила строго, но почти сразу смягчилась. — Хотя понимаю, ты хотела как лучше. Что же, теперь нам все равно не осталось другого выхода, кроме штурма. Старпом ведет дирижабль вниз, и есть всего несколько минут, чтобы остановить его.

— Но где же экипаж, матросы, офицеры? — простонала Алиса. — Почему они свалили все на нас?!

— Что толку с таких вопросов? — с досадой бросил я. — Если они и освободились, то все равно не успеют сюда добраться. Мы слишком быстро снижаемся. Чувствуете, давит на уши?

— Так, давайте подумаем все вместе, — решительно проговорила принцесса и поднялась на ноги. — Какое оружие у нас есть, и что мы можем сделать?

Горничная-телохранительница положила одну руку на кобуру с пистолетом, вторую на рукоять шпаги.

— Там трое, причем у двоих — автоматы. Правда, сам фон Кёмниц ранен в руку, — вспомнил я. — Самое простое для нас, это слезть по ферме. Но не пройдет — они не дураки и наверняка следят с оружием наготове. Справиться с двумя бандитами на взводе, которые мигом начнут палить по всему, что движется? С одним пистолетом, одной шпагой и одним топором? Черт, да это верный способ стать героем.

— На переговоры они не пойдут, — принцесса снова задумчиво приложила руку к подбородку. — Хотя я не понимаю, как помощник уговорил матросов покончить самоубийством вместе с ним? Будь у нас время, мы бы могли сыграть на этом, но в таком цейтноте... нет, сейчас придется полагаться на оружие.

Робко подала голос госпожа Госпич:

— Там... в проходе, на перилах... я видела ящичек. В нем сигнальные ракеты и фальшфейеры. И моток веревки. Я принесу?

— Да, пожалуйста, — попросила принцесса. — Веревку тоже.

Я раздраженно стукнул кулаком по ступеньке.

— Какой толк с ракет? Если бы мы не потеряли автоматы, то могли бы расстрелять рубку отсюда...

— Нет, не получилось бы. Присмотритесь получше, — принцесса кивнула на смотровой люк. — Центральная секция крыши из металла, стекло лишь по периметру. Посередине люк для кабинки лифта.

— Опускать лифт нельзя, они услышат, как он гудит. Что ни придумывай, остается только лезть вниз по фермам и молиться, чтобы они не разглядели нас сразу. Да, мы будем на темном фоне корпуса, хоть один плюс в нашу пользу. Но за одну секунду тут не спуститься...

— По веревке быстрее, — внезапно нарушила свое обычное молчание телохранительница. — Я пойду первой.

Конец фразы повис в воздухе. Если она — первой, то кто тогда вторым? Проклятье, хочешь, не хочешь, а с дороги на геройский пьедестал не свернуть. Подавив тяжелый вздох, я кивнул.

— Постараюсь не отстать. Но вот мы на крыше, даже и незамеченные — что дальше? А, вот и веревка, отлично...

Очкастая отличница протянула моток капронового троса и четыре серебристых пенала, каждый длиной примерно в фут.

— Ракета зеленого дыма, ракета красного дыма, сигнальная ракета со звездками... не знаю, чем они могут помочь. Разве что, запустить ими по крыше рубки? Но вряд ли старпома удастся напугать... стоп.

Пытаясь поймать мелькнувшую мысль, я поднял один из пеналов перед лицом, затем медленно перевел взгляд на самую толстую из трубок, которые тянулись снизу из рубки. Она шла вместе с гидравлическими шлангами, но, в отличие от них, изгибалась плавной дугой и уходила куда-то в сторону миделя дирижабля под настилом.

— Пневмопочта — так кажется, сказал капитан?..

Перед глазами, как живой, встал зал выдачи заказов старинной библиотеки Йеля. Запах старых книг, девушки-библиотекарши, подвозящие на тележках высокие стопки разноцветных томов, высокая деревянная стойка со стершимся лаком, а за ней — ряд выходящих из стены серебристых трубок, завершающихся крючковидными загибами-уловителями. Из трубы доносится протяжное нарастающее шипение, и в загибе со щелчком финиширует прилетевшая из другого конца здания капсула со свернутым внутри нее формуляром заказа...

Не говоря худого слова, я вскочил, и изо всех сил рубанул пожарным топором по вертикальному колену трубы. Девушки от неожиданности отшатнулись в разные стороны, но, не обращая на них внимания, я ударил еще раз. Алюминий подался, и глазам предстало черное отверстие диаметром примерно в полтора дюйма. Пенал сигнальной ракеты вошел в него так, словно изначально и был для этого предназначен.

Принцесса, заглянув мне через плечо, с легким хлопком соединила ладони.

— Да. Именно так.

Когда я выскользнул из люка по веревке, спущенной во внутреннем колодце телескопической фермы, холодный ветер мгновенно прохватил до костей. Дирижабль не мог похвастаться большой скоростью, но в пикировании набрал, наверное, не менее ста узлов — намного больше, чем при ленивом крейсерском ходе, под который мы с принцессой разговаривали на балконе. Теперь воздух неистово трепал одежду и волосы, раздувал рукава, завывал на тысячу голосов в металлических балках. Клочья мокрого облачного тумана поносились и исчезали в слабом свете, падающем из окон гондолы. Нависший над головой громадный корпус 'Олимпика' был уже едва различим, рисуясь округлой циклопической тенью. Пусть и некстати, но по спине в очередной раз пробежали мурашки от благоговейного осознания: эта теряющаяся в облаках гора — плод человеческого гения. Именно люди своими слабыми руками построили воздушного исполина, размерами способного поспорить с творениями матери-природы. Если бы еще людям хватило разума не пытаться уничтожать друг друга с его помощью...

Вращаясь и стукаясь о балки, я съехал на десять ярдов и притормозил, чтобы не громыхнуть ногами по крыше рубки. Телохранительница уже ждала внизу, настороженно замерев над люком с пистолетом в руке. Поплевав на обожженные о веревку ладони, я вытащил топор, заткнутый за брючный ремень, словно у заправского пирата, и встал рядом. Кажется, мятежники пока ничего не заметили.

Подняв лицо, телохранительница махнула рукой. Вспышка четко высветила квадратный люк в брюхе дирижабля, и сверху донеслось приглушенное шипение, перешедшее в короткий свист. Звук мгновенно миновал нас, пролетев по трубе пневмопочты, и под ногами, внутри полусферического прозрачного пузыря рубки, ослепительно вспыхнуло и затрещало.

Темная рубка, где окопались мятежники, в один миг превратилась в яркий рождественский фонарик, бросающий красочные алые отсветы на проносящиеся мимо клочья облаков. Запущенная сверху сигнальная ракета влетела внутрь нее и заметалась, отражаясь от стекол и рикошетируя, завывая и рассыпая фейерверочные искры. Сквозь шипение донеслись испуганные вопли, и я не смог сдержать злорадную усмешку. Это был еще не конец. Принцесса наверху не собиралась останавливаться, и за первой осветительной ракетой последовали две сигнальные, призванные привлекать внимание своими роскошными дымовыми хвостами в дневное время. Новое шипение, новые хлопки, и праздничный фейерверк в рубке угас, задушенный плотными клубами дыма.

Не прошло и десяти секунд, как люк в крыше рубки распахнулся, и оттуда, едва различимый в дыму, выскочил отчаянно кашляющий матрос. В руке его был 'томпсон', но ослепленные ракетой и слезящиеся от дыма глаза не дали ему различить нас во внешней темноте. Оказавшаяся у матроса за спиной телохранительница даже не стала стрелять — я увидел, как мелькнула рукоять перехваченного за ствол пистолета. Донесся глухой удар, и мятежник разом осел. Но снизу его подталкивал следующий, отчаянно пытающийся выбраться. Схватив первого матроса за шиворот, я дернул, вытащив его из люка, точно морковку из грядки, и откинул в сторону. Наверное, это была ошибка, поскольку прямо перед носом возник ствол автомата — второй мятежник, пусть даже ничего и не видя, поднял оружие на вытянутых руках, намереваясь выстрелами очистить себе дорогу. В последнее мгновение я успел схватиться за ребристый ствол и отвести его в сторону, так что очередь прошла мимо, выбив из металлических ферм визжащие рикошеты. Дульное пламя опалило лицо, заставив зажмуриться, а когда я открыл глаза, все было уже кончено. Матрос смотрел на меня снизу выпученными, остановившимися глазами. Пару секунд мы ошалело таращились друг на друга, потом глаза его закатились, мятежник обмяк и с грохотом свалился обратно в рубку. Резким движением стряхнув кровь с клинка, телохранительница прыгнула вниз.

Переведя дыхание, я последовал за ней, жмурясь от едкого дыма. Правда, неожиданный встречный порыв свежего воздуха стремительно выдул дым через люк. Прищурясь, я рассмотрел пару пилотских кресел со штурвалами и многочисленными циферблатами на приборных досках, решетчатый прозрачный пол, заставивший вспомнить балкон Хрустального атриума, и несколько пультов в задней части рубки. Застекленная обрешетка пола плавно переходила в наклоненные вовнутрь прозрачные плексигласовые панели, дававшие пилотам отличный обзор по всем двенадцати румбам. Но сейчас одна из этих панелей была опущена, впуская внутрь рубки поток холодного ветра. На краю, держась руками за раму, стоял старший помощник, и на его спине бугрился ранец парашюта. Оглянувшись на нас, он злобно ощерился.

— Проклятые тюдоровские псы!.. Чертова кровь... стоит им щелкнуть пальцами, и со всех сторон бегут жаждущие услужить холопы!

Поскольку телохранительница, почему-то остановившаяся со шпагой наготове в паре шагов от фон Кёмница, явно не собиралась вступать в дискуссию, ответить пришлось мне.

— Звучало бы убедительнее, если б вы не пытались вместе с ненавистными Тюдорами угробить еще тысячу человек.

— Если бы ты знал, сопляк, сколько людей Тюдоры намереваются угробить в ближайшем будущем, то первым бы побежал мне на помощь...

— Вы действовали по приказу Сената? — холодным голосом перебила телохранительница. Помощник лишь криво усмехнулся.

— Даже если бы я и сказал, практического значения это для вас уже не имеет. Мы выходим из облаков, так что, с вашего позволения, я откланяюсь.

Опережая движение телохранительницы, он шагнул вперед и канул в пустоту. Я даже не попытался проследить его полет, завороженно глядя на открывшуюся за лобовыми стеклами рубки величественную и страшную картину.

'Олимпик' вывалился из облака, и внизу проступила темная земля мертвого континента, слабо подсвеченная убывающей луной. Щетина лесов, серебряные монетки озер, какие-то башни и неразличимые развалины в отдалении. А впереди, прямо по курсу, изъеденный временем гранитный хребет, вырастающий из лесных чащоб. Остроконечные, расслаивающиеся и осыпающиеся скальные останцы торчали густо, точно почерневшие зубы в челюсти старого, но все еще злобного великана-людоеда.

Нос дирижабля оказался нацелен точно в борт хребта, намного ниже зазубренных вершин. Только теперь, когда вместо аморфной белесой массы облаков открылась земля, стало понятно, что величественный воздушный корабль движется со скоростью, которой он еще ни разу не развивал за время путешествия. Хребет угрожающе разрастался, вытягиваясь в высоту с каждой секундой.

С трудом стряхнув оцепенение, я торопливо осмотрелся и прыгнул в левое кресло. Рога штурвала удобно легли в ладони, и, упершись ногами в какие-то педали, я изо всех сил потянул штурвал на себя. Он упруго подался и скоро дошел до упора, но никакого видимого эффекта это не оказало. В панике я зашарил взглядом по приборам. Многие были мертвы из-за обрубленных кабелей, но некоторые раскачивали стрелками и вращали картушками, подмигивали синими и красными огоньками — видимо, для навигационных приборов здесь имелось аварийное питание на аккумуляторах — но эти циферблаты и стрелки мне ровным счетом ничего не говорили. На лбу выступил холодный пот, я судорожно стиснул зубы, чтобы не кричать от страха.

И что бы я ни делал, громадный дирижабль не отзывался, с неумолимостью рока устремляясь навстречу гибели. Наверное, первым в скалу врежется нос, выступающий далеко вперед. Ажурная конструкция легко сомнется под действием инерции трехтысячетонной махины, газовые баллоны лопнут, и крохотный пузырь рубки будет раздавлен, словно яичная скорлупка, когда превратившийся в неузнаваемый клубок деформированных шпангоутов и стрингеров дирижабль рухнет к подножию хребта, на острые скалы.

Видение развернулось перед глазами в одно мгновение, но утопить меня в пучине паники ему помешали голоса за спиной. Оглянувшись, я понял, что план принцессы выполнялся неукоснительно — мы с телохранительницей еще не успели закончить с мятежниками, а тесная кабинка подъемника уже приехала вниз — электрические провода наверху остались в порядке, хотя вызвать ее снизу, наверное, не удалось бы. Бросив бесполезный штурвал, я выпрыгнул из кресла и принял не стоящего на ногах капитана Фаррагута у принцессы, которую он едва не раздавил своей тяжестью. Телохранительница поддержала его с другой стороны.

— Кресло... быстрее, — прохрипел он. Через несколько секунд капитан оказался в пилотском кресле. То, что он сделал потом, заставило меня остолбенеть.

Вместо того чтобы тянуть штурвал на себя, как подсказывал инстинкт, он вдруг полностью отдал его вперед, одновременно двинув вверх четыре ручки на расположенном между креслами секторе. Гул двигателей внезапно стих, оставив лишь звон в ушах и тоскливый вой ветра во внешних конструкциях.

— Что... что вы делаете, капитан?! Мы же врежемся...

Не удостоив меня ответом, капитан выжидал. Секунды тикали медленно-медленно. Сначала ничего не происходило, затем я с удивлением заметил, как дифферент на нос начал уменьшаться. 'Олимпик' тяжело опускал корму и поднимал нос, продолжая двигаться вперед. Затем Фаррагут снова дал полный газ двигателям, взял штурвал на себя и повернул рычаг слева — где-то наверху с протяжным свистом заработали горелки, гоня теплый воздух в балластную цистерну и придавая дирижаблю спасительную плавучесть.

— На такой скорости... рули не переложить... — на окровавленных губах капитана мелькнула едва заметная усмешка.

Только теперь стало понятно, как права была принцесса, настаивавшая на том, чтобы быстрее спустить в рубку опытного пилота. Как глупо самонадеян я был, говоря, что и сам смогу вывести дирижабль в горизонтальный полет!

— А теперь, сынок... подключи-ка мне... пару проводков... — продолжал капитан, ткнув пальцем в тумблер, прикрытый плексигласовой крышкой с нарисованным черепком и костями. Не веря своим глазам, под черепом я прочитал красную надпись 'Сброс гондолы'.

— Но, капитан!.. Мы же только что...

— Действуйте, господин Немирович, каждая секунда на счету! — немедленно подтолкнула меня принцесса, которая встала за спинкой пилотского кресла и внимательно следила за действиями капитана. — Если капитан говорит, мы должны ему верить.

Фаррагут закашлялся и кивнул:

— Высоты... не хватит... придется... жертвовать... рулями и хвостовой балкой... корабль обречен...

— Хотите сказать, мы все равно разобьемся? — я со страхом измерил взглядом щербатую каменную стену, заслонившую полнеба.

— Спасем... гондолу... скорее... у тебя две минуты... не больше...

— Черт!.. — стукнув с досады себя кулаком по голове, я нырнул под пульт и вытянул на свет идущий от жуткого тумблера провод. Двухжильный в оплетке, черный, с тремя красными кольцами.

Запрыгнув в кабинку лифта и нажимая кнопку со стрелкой, указывающей наверх, я услышал, как принцесса кричит вслед:

— Я передам команду, когда придет время, слушайте!

— Так точно, ваше высочество!

Алиса и отличница встретили меня наверху взглядами, полными страха и надежды.

— Ну, как там? Как все прошло?..

Отмахнувшись, я кинулся к перерубленному пучку кабелей, подтащил концы поближе к плафону и принялся торопливо перебирать их, ища нужный. Проклятье, здесь под сотню проводов!

— Мы... можем чем-то помочь? — осторожно поинтересовалась госпожа Госпич. Вспомнив, что она не чужда технике, я нервно кивнул:

— В том пучке!.. Найдите быстрее черный кабель с тремя красными ободками. У нас две... черт, уже одна минута!

Дрожащие от страха и напряжения пальцы срывались, пот капал на глаза, заставляя все время смаргивать. Нарастающий дифферент на корму уводил палубу из-под ног. Где же этот чертов кабель?!

Снизу из люка вдруг выпрыгнула телохранительница. Что-то еще? Капитану нужны дополнительные кабели? Нет, дело было в другом. Оглядевшись, она бросилась к ближайшему аппарату громкой связи, смонтированному на перилах центрального прохода ярдах в пятнадцати в сторону носа.

— Нашла! — воскликнула очкастая отличница, отделив нужный проводок. Неизвестно откуда взявшимися маникюрными ножничками она двумя ловкими движениями вспорола оболочку и умело сняла изоляцию с кончиков двух спрятавшихся внутри проводов — черного и красного. Но где же провод в моем пучке, почему я не его не вижу?..

Закрепленный над люком динамик оглушительно задребезжал. Затем выдал искаженным металлическим голосом:

— Внимание, пассажирам и экипажу! Приготовиться к столкновению. Пассажирская гондола будет сброшена на грунт с безопасной высоты. Вахтенным механикам немедленно покинуть машинные отделения и перейти в пассажирскую гондолу. Повторяю, всем приготовиться к столкновению!

Понятно. Фаррагут послал ее предупредить пассажиров и экипаж — чтобы люди успели схватиться за что-нибудь, а механики не остались в разнесенных по сторонам от корпуса моторных гондолах, которые наверняка сорвет при достаточно сильном ударе.

— Ты же его сразу пропустил, балда!.. — Алиса вдруг сунулась под руку и выхватила черно-красный кабель из пучка, который я отделил, как уже просмотренный.

— Скорее!!!

Отличница не заставила себя просить дважды, но поторопилась, прихватив ножницами кожу на ладони. Выхватив у нее проводки, я скрутил оголенные концы и сунул обратно.

— Держите на весу, чтобы не замкнули друг о друга!.. — гаркнул я и метнулся обратно к люку. В последний момент затормозил и обернулся к девушкам: — А-а-а, нет! Лучше бегите быстрее к трапу и вниз, в гондолу — там безопаснее!..

Веревка снова обожгла ладони, и я сосредоточился на том, чтобы вовремя затормозить, поэтому бросил взгляд вперед лишь после того, как ноги ударились о крышу рубки. Здесь я и замер, как пораженный громом.

'Олимпик', скрипя и стеная всеми своими сочленениями, карабкался вверх вдоль стены вертикального скального сброса, рассеченного трещинами и ощетинившегося острыми выступами гранита.

Нос дирижабля уходил все выше и выше, и скоро устоять на ногах стало невозможно. Мне пришлось схватиться за холодную дюралюминиевую балку, и лишь в этот момент я заметил, что принцесса стоит рядом, точно так же вцепившись в ферму и не отрывая взгляда от надвигающейся стены.

Как и все прочие дирижабли, 'Олимпик' страдал родовым пороком — малой маневренностью. Замедленная реакция на рули не позволяла надеяться на резкий набор высоты, а огромная инерция продолжала нести воздушный корабль по гибельной траектории прямо в гранитный отвес. Но теперь уже стало ясно намерение капитана Фаррагута: работая рулями и винтами, он заставил циклопическую сигару длиной более трехсот ярдов задрать нос, получив дифферент на корму не менее тридцати градусов. Центр тяжести продолжал движение по той же дуге, ведущей к зазубренному частоколу вершин, но теперь длинный дирижабль поднял нос. Вместо того, чтобы удариться в лобовую или распороть о пики брюхо и раскрошить полную людей пассажирскую гондолу, капитан сместил точку надвигающегося столкновения в сторону хвоста, в район крепления стабилизаторов, где в этот момент не было ни единого члена экипажа.

Риск все равно оставался огромным — стоило дирижаблю зацепиться какой-нибудь деталью конструкции, и он встал бы вертикально, потеряв скорость, и рухнул бы назад с обрыва высотой не менее пятисот ярдов. Оставалось только молиться и уповать на то, что капитан Фаррагут знает, что делает. Судьба 'Олимпика' и всех, кто находился на борту, должна была решиться в ближайшие секунды.

Неотвратимо надвигающиеся острые скалы, поблескивающие в свете луны, гипнотизировали, но каким-то запредельным усилием воли мне удалось сбросить засасывающее, тягучее наваждение.

Наверное, в этом была какая-то болезненная бравада, но я вдруг понял, что могу выбирать, на чем остановить взор в мгновения, которые могут стать последними. Повернув голову, я взглянул на стоявшую бок о бок принцессу. Не знаю, о чем она думала, но, словно почувствовав мое движение, повернулась ко мне.

Ветер трепал золотые волосы, теребил золотой аксельбант на плече декоративного ментика. Загадочная глубина зеленых глаз затягивала, точно в омут.

Наверное, надо было что-то сказать.

— Получилось довольно насыщенное путешествие, ваше высочество.

— Только не думала, что оно закончится так быстро, — печально проговорила она. — Вопросов стало больше, но ответов... как не было, так и нет.

— Возможно, — согласился я. — Но я все равно много узнал, и многому научился. В том числе у вас, ваше высочество.

— А я у вас, господин Немирович, — принцесса чуть улыбнулась. — Удивительно, еще сегодня утром я понятия не имела, кто вы такой. И не подозревала, как много нас связывает.

— ...Связывает? Что же?

— Например, отношения наших предков. Вам не приходило в голову, что, обернись прошлое чуть по-другому, мы могли бы оказаться братом и сестрой?

— Не приходило, — искренне ответил я. — И лучше пусть останется как есть. Хотя... я заметил, у вас не самые лучшие отношения с принцем Яковом?

Принцесса помрачнела.

— С удовольствием обменяла бы его на кого угодно. Жаль, что родственников не выбирают. Не знаю, как мне заслужить ваше прощение — ведь это из-за моей легкомысленности Яков разозлился на вас и подстроил ту подлость.

— Мне и в голову не пришло вас винить, ваше высочество.

— Нет, не говорите так. Хуже всего осознавать, что я в глубине души всегда знала, как он опасен, хотя пока и не творил подобных безумств... насколько мне известно, конечно. Если бы я была более ответственной...

— Оставьте, ваше высочество, сейчас это уже совершено неважно. Глупо терзаться последние минуты, если мы не выживем. А если наоборот... лучше порадоваться.

Как раз в этот момент заслонявшие все поле зрения скалы расступились. Рубка прошла точно между двух бритвенно-острых останцов, нависающих над пропастью, точно корабельные форштевни. Казалось, можно было рукой дотронуться до верхушек раскидистых сосен, впившихся корнями в трещины скал на гребне.

Обратная сторона хребта оказалась не столь крутой. Пологий склон, поросший лесом, простирался на четверть мили, прежде чем снова уйти вниз крутым обрывом.

Как раз в тот миг, когда перед нами открылась эта панорама, конструкцию дирижабля сотряс тяжелый удар. Докатившаяся до носа волна упругих деформаций заставила все сочленения корпусного набора застонать и завибрировать.

Мы с принцессой едва устояли на ногах, изо всех сил держась за балку. Гул винтов оборвался — то ли капитан отдал приказ 'стоп-машины', то ли мото-гондолы просто сорвало. Нос дирижабля с жуткой плавностью, точно в замедленной съемке, пошел вниз. Отдаленный грохот и скрежет рвущегося за спиной металла все не стихал, но корпус 'Олимпика' продолжал медленно, по сантиметрам, ползти вперед. Черные вершины сосен вдруг оказались почти под ногами.

Рискованный, но рассчитанный с хирургической точностью маневр капитана Фаррагута удался. Дирижабль преодолел обрыв, пусть и ударившись хвостом. Зато корпус опустился в практически горизонтальное положение, остался без поступательной скорости и улегся на плоской вершине хребта. Но долго он в этом положении оставаться не мог — лишившись руля и двигателей, 'Олимпик' стал неуправляемым, и первый же порыв ветра мог столкнуть его обратно в пропасть или потащить по земле, ломая огромный, но хрупкий дюралюминиевый скелет. Если капитан решился сбросить гондолу, это должно было произойти именно сейчас — даже минута промедления могла оказаться роковой.

Не сговариваясь, мы обернулись назад, к пассажирской гондоле. Ее днище фактически легло на кроны соснового бора.

Мое внимание вдруг привлекла одинокая фигура, стоящая на балконе прямо напротив рубки, чуть левее бессильно повисшей переходной галереи. На фоне освещенного окна блеснули золотые эполеты, длинные волнистые волосы... принц Яков?!

Судя по тому, как принцесса вздрогнула и замерла, она тоже увидела его. Повисла тишина. Словно подчеркивая важность момента, умолк даже отдаленный скрежет и гул.

Принц молча смотрел на нас, пристально, не отрываясь. С расстояния пятнадцати ярдов и против света я не мог рассмотреть выражения его лица, но чувствовал, что он не сводит глаз с сестры.

В следующий миг где-то выше, на уровне, где вертикальные стенки пассажирской гондолы прилегали к округлой сигаре основного корпуса дирижабля, затарахтели многочисленные петарды. Резкие красноватые вспышки мелькнули над головой принца.

Сработали пресловутые пироболты. Освобожденная гондола мягко, точно на лифте, пошла вниз.

За мгновение до отстрела принц сорвал с лацкана алую розу, поднес к губам и изящным движением бросил в сторону Грегорики. Все было ясно — и также ясен был ее ответ. Решительно подняв подбородок, она отвернулась, не желая смотреть на брата.

Конечно, принц понял, что она хотела сказать. Но теперь он обратил свое внимание на меня. Вытянув руку, указал пальцем, чтобы не оставить сомнений, и резко провел ладонью под подбородком.

Безусловно, посыл был понятен не менее, чем обращение к принцессе.

Под хруст ломающихся стволов гондола провалилась ярдов на десять вниз и легла на землю, чуть накренившись. Электрическое освещение погасло, но я рассмотрел, что принцу пришлось схватиться за перила, чтобы удержаться.

Нет-нет, это не испортило его осанки.

Как благородно, как артистично он это делает! Воистину, королевская грация и достоинство. Если бы это было театральное представление, сейчас зал вскочил бы на ноги, разразившись несмолкаемыми аплодисментами и криками 'браво'! Еще бы — невероятно романтическая сцена: рыцарь в сияющей броне отчаянно протягивает руки вслед возлюбленной, которую уносит в небеса зловредный длиннобородый карлик — роль, по смыслу принадлежащая вашему покорному слуге. Кажется, я видел что-то такое в одной опере.

Что же, повинуясь законам жанра, следовало возвратить мяч Руслану. Вспомнив славянские корни и быстро оглянувшись на принцессу — не смотрит ли? — я согнул в локте сжатую в кулак правую руку, а левой энергично стукнул по ее сгибу.

Кажется, принц вздрогнул.

Впрочем, рассмотреть что-то уже было затруднительно. Разом облегченный на две тысячи тонн корпус дирижабля начал плавно всплывать, ускоряясь с каждой секундой, оставив гондолу лежать на земле. Она становилась все меньше и меньше, пока не скрылась вовсе в тенях, отбрасываемых вершинами. Разбойный ветер подхватил накренившийся искалеченный дирижабль, быстро набирающий высоту, и понес куда-то в северо-восточном направлении. Странно было лететь, не слыша ставшего привычным низкого рокота винтов. Только горелки продолжали гудеть, нагнетая теплый воздух.

— Слава богу, — с чувством выдохнула принцесса. — Кажется, гондола упала с небольшой высоты. Люди не должны были пострадать, да?

— Капитан — несравненный мастер. По-моему, никто на свете не сумел бы выйти из такой безнадежной ситуации.

— Он тяжело ранен, но спас тысячу жизней! В романах мне доводилось читать о таких железных людях, но не я думала, что доведется встретить их и в жизни.

Смотреть, как она радостно улыбается, было настоящим удовольствием.

— Ну, ваше высочество, у этого спасения есть еще несколько авторов. Вспомните, как решительно вы повели нас на штурм рубки.

Принцесса покачала головой и помрачнела.

— Ничего бы не получилось, если бы вы не пошли за мной, рискуя жизнью. Как бедняга Фрумос... и Тодор — надеюсь, его уже нашли и перевязали.

— Это верно, — вздохнул я. — Мы даже не знаем, сколько всего людей погибло.

Я не стал упоминать убитого телохранительницей на трапе мятежника. Второго, про которого мы совсем забыли в горячке — он так и остался оглушенным лежать на крыше рубки и, наверняка, скатился с нее, когда дирижабль накренился. А еще кровавые пятна на полу в рубке. Мертвых тел не осталось, видимо, их тоже выбросили наружу. Кто это был — стюарды-трансильванцы, которые захватили рубку и потом были убиты по приказу фон Кёмница? Надеюсь, хоть вахтенные пилоты остались живы — все-таки, первая фаза мятежа оказалась по большей части инсценировкой, которую готовили сразу несколько сторон. Сам помощник под конец практически слетел с катушек, и был готов убивать направо и налево, но та певица-вампирша, видимо, все же не была столь решительно настроена, чтобы казнить людей. Да и принц, аккуратно подставивший ей своих трансильванцев, вряд ли собирался доводить дело до кровопролития. Если не считать меня — хотя то, вернее всего, была спонтанная вспышка гнева и раздражения — и... возможно, фон Кёмница. Хотя нет, едва ли. Скорее всего, Яков хотел спровоцировать старшего помощника, тайно потворствовавшего Софии, помогавшего ей пробраться на борт и пронести оружие, и намеревавшегося расправиться с принцем ее руками. То есть, принц намеревался заставить помощника обнаружить свое участие в подготовке мятежа так, чтобы можно было предать это широкой огласке. А если вспомнить слова убийцы из трюма, то вырисовывалось определенное заключение. Главная цель Якова Тюдора, скорее всего, была вовсе не в том, чтобы поймать фон Кёмница — какая бы кошка не пробежала между ними — сколько в том, чтобы вывести на чистую воду его покровителей, тех, кто хотел ликвидировать наследников династии — заговорщиков еще более высокого уровня из Сената. Интересно, почему они вдруг ополчились на последних Тюдоров? М-м-м, нет, из того, что я узнал за этот вечер, найти ответ на последний вопрос не получалось. Понятно лишь одно — на этом мрачном фоне тайные историко-генеалогические изыскания принцессы выглядели совершенно невинно.

Вот это клубок! И как меня только угораздило в нем запутаться?

— О чем вы думаете? — вдруг поинтересовалась принцесса. — Полагаю, худшее уже позади. Не стоит так хмуриться, господин Немирович. Мне больше по душе решительное выражение, с которым вы орудовали пожарным топором.

Э-э-э, ее высочество изволит шутить? Впрочем, действительно хватит мрачных мыслей. Мы уцелели, это главное.

— Вы правы, ваше высочество. Хотя нам предстоит еще немало. Нужно помочь капитану опустить дирижабль на землю, а потом как-то добраться до гондолы и присоединиться к остальным.

— И вызвать помощь. Хотя она может быть ближе, чем вы думаете... а, вот и девушки!

Действительно, площадка подъемника опустилась — видимо, просто под собственным весом, так как электричества уже не было. Там была не только телохранительница, но и Госпич с Алисой. Черт, я же кричал им, чтобы бежали в гондолу — вполне бы хватило времени перебраться к остальным. Зачем они остались? Ну, что касается Алисы, то наверняка из чувства противоречия — она всегда все делала мне наперекор.

Но теперь рыжая подруга с сияющими глазами кинулась мне на шею.

— ...Получилось, Золтик! Мы спасены!

— Вот видишь. Я же говорил! А тебе бы только визжать да рыдать.

— Ой, ладно! Если бы я не нашла тот проводок, который ты проворонил, еще неизвестно, что бы получилось!

— Ну, медаль ты точно заслужила. Так и передам наградной комиссии. И про всех остальных тоже. Госпожа Госпич, если бы вы не заметили ракеты, помощника нипочем не удалось бы выкурить из рубки, так что и вам земной поклон.

Отличница стыдливо зарделась и сделала вид, что протирает очки.

— А что касается вашей горничной, просто нет слов, ваше высочество, — обернулся я к принцессе. — Ей обязаны жизнью не только мы с госпожой Госпич, но и все остальные! Едва ли существует на свете девушка, более достойная рыцарского звания — подумайте об этом!

Принцесса и без моих напоминаний привлекла к себе высокую телохранительницу и благодарно обняла, шепча что-то ей на ухо. Кажется, на суровом лице валькирии все же появился легкий румянец — но она так и не проронила ни слова.

— Кажется, мы снова высоко поднялись. Становится холодно, а в облаках снова начнется сырость. Давайте пока спустимся в рубку, — предложил я. — Странно, почему капитан не снижает вертикальную скорость?

Объяснение нашлось слишком скоро.

Фаррагут неподвижно сидел в кресле, откинувшись на спинку и смежив веки, словно покойник. Но не успел я испугаться, как он приоткрыл глаза на наши голоса.

Принцесса взяла его тяжелую руку, благодарно сжав в ладонях.

— Господин капитан, вы настоящий герой! Так блестяще спасти и корабль, и всех нас!..

Странно. Его губы искривились в горькой гримасе.

— Нет... моя девочка... ни корабль... ни вас... я не сумел...

— Как? Ведь вы сбросили гондолу и все люди в безопасности!

— Но вы... нет...простите...

— Что вы имеете в виду, капитан? — переспросил я, ощущая, как в неприятном предчувствии зачастило сердце.

— Положительная плавучесть... слишком велика...горелки и клапаны сброса заклинило... корабль будет... подниматься...

— Но разве это так страшно? Повисим, газ остынет или мы найдем клапаны сброса, откроем и плавно спустимся. Разве нет?

Капитан снова тяжело закашлялся, выплюнув страшный комок красной мокроты.

— На высоте... газовые мешки... раздуются... и лопнут...

— Черт подери!.. — меня словно ударили по голове. Судорожный вдох темноволосой отличницы подтвердил, что и она быстро вспомнила о физических эффектах, сопровождающих падение давления.

Остальные девушки смотрели на нас, не понимая, о чем идет речь. Их еще не исчезнувшие улыбки раздирали сердце в кровавые клочья. Приложив руку ко лбу, я беспомощно осмотрелся, не замечая, что Алиса испуганно дергает меня за рукав.

— ...Что случилось? Почему у тебя такое лицо? Мы же не падаем, дирижабль летит!

— И слишком хорошо летит, — мертвым голосом проговорил я. — Мы потеряли столько балласта, что остановить подъем невозможно. Беда в том, что газонепроницаемые мешки, которые удерживают гелий, рассчитаны на определенное давление, не выше рабочего потолка 'Олимпика'. Две, две с половиной тысячи ярдов высоты. Но сейчас мы поднимемся намного выше. А на высоте воздух становится разреженным, и внешнее давление падает. Внутреннее давление гелия начнет раздувать мешки все больше и больше, скорость взлета будет все нарастать... пока мешки не лопнут.

— О боже! — побледнев, воскликнула принцесса. — И тогда... тогда дирижабль остановится и рухнет с высоты...

— ...Нескольких миль, не меньше, — подтвердил я, опустив голову. — Костей не соберешь.

Побледнев, как полотно, Алиса попятилась и села на ручку пилотского кресла.

— Что же это такое?.. Только я решила, что все позади... этот так... так... нечестно!.. — выкрикнула она и зарыдала. — ...Я на это не подписывалась, когда помогала сбросить проклятую гондолу!!! Почему вы не сказали раньше?!

Просто потому, что никому не приходило в голову.

Мне тоже отчаянно хотелось ругаться и топать ногами, кляня несправедливость судьбы, но я заставил себя успокоиться. Размеренный вдох — выдох. Вдох — выдох. Изо рта шел пар. В ушах противно заныло, а всхлипы Алисы уже казались странно далекими. Да, мы забрались высоко, воздух становится слишком тонким и холодным.

Лишь горничная продолжала хранить невозмутимое молчание. Ее рука нащупала на груди массивную металлическую пряжку и расстегнула. Звякнула пряжками сбруя, и девушка сняла со спины плоский ранец, поставив его на узкий штурманский столик.

— Позвольте, госпожа. Я помогу вам.

— Парашют!.. — глаза принцессы радостно вспыхнули. — Какая ты умница, что прихватила... но... — ее улыбка стремительно увяла — ...он ведь только один?..

— Наденьте, госпожа, — настойчиво повторила телохранительница.

— Нет! — в голосе ее высочества звякнула льдинка. — Хочешь сказать, чтобы я бросила вас и спаслась в одиночку? Ты понимаешь, какое это оскорбление, Хильда? Если бы я не знала тебя с детства, я бы сейчас ударила тебя.

Телохранительница виновато склонила голову, но не попыталась оправдаться. Наверное, она и не считала себя неправой, и предпочитала выждать, пока принцессе не станет очевидно, что иного выхода все равно нет.

Словно в подтверждение рубка дрогнула от докатившегося по ферме удара. За ним последовал протяжный скрип и подозрительный хруст. Очевидно, баллоны начали раздуваться, раздвигая боками соседей и увеличивая давление на корпус изнутри. А ведь внешняя оболочка так тонка... и даже удерживающий ее скелет дирижабля набран из чудовищно тонких и ажурных элементов. По сравнению с титаническими баллонами они выглядели не прочнее паутинки.

Проклятье. Мне всегда представлялось, что подобные ситуации, когда герои вынуждены решать, кому жить, а кому умереть, уступив свое право на жизнь, случаются только в романах, театре и синематографе. Искусственные ходули для сюжета, возможность для ленивого автора без особых затей обеспечить конфликт и раскрытие характеров персонажей. И вот — пожалуйста, словно расплата за неверие. Шесть человек и один спасительный парашют. Кто сможет спастись, очертя голову прыгнув в мертвые ночные пустоши погибшего континента? Кто рухнет в них вместе с обломками дирижабля? В любом уважающем себя детективе сейчас началась бы свара. Самый сильный и боевой персонаж мог бы силой захватить парашют. У нас это, конечно же, телохранительница принцессы. Не знаю, как на кулаках, но, безусловно, с пистолетом и шпагой она без труда смогла бы справиться и со мной, и со всеми остальными. Вот только едва ли тут найдется человек с более развитым чувством долга. Даже зная ее всего полдня, я уверенно мог сказать, что она пожертвует жизнью ради своей госпожи так же легко и естественно, как дышит.

Принцесса? Если бы меня попросили двумя словами передать впечатление от нее, я сказал бы просто: воплощенное благородство. Прямая, открытая и честная Грегорика Тюдор неспособна принести кого-то другого в жертву вместо себя. Единственный способ заставить ее воспользоваться парашютом, оставив остальных на борту — связать и запихнуть в обвязку. Что же, возможно, дойдет и до этого.

Моя подруга детства Алиса? Временами вздорная и эгоистичная, она лучше всех подходила на роль персонажа, способного бросить остальных, чтобы спастись самому. Но лишь в гипотетическом сюжете. Да, она в панике и может наделать глупостей...но способна ли она на подлость? Я сказал бы — нет. Идти к спасению по головам других Алиса не станет никогда.

Незнакомая и странная очкастая отличница по фамилии Госпич? О ней я пока мало что мог сказать, но и она не создавала впечатления той, кто будет работать локтями в такой ситуации. Мало того, если вспомнить те непонятные слова в трюме... они скорее приличествовали бы фаталистке, с равным спокойствием принимающей жизнь и смерть. Странно, с первого взгляда она не производила такого стоического впечатления — выглядела, скорее, мягкой и робкой — но теперь мне почему-то казалось, что глубоко внутри у нее спрятан какой-то стерженек...

На этом мои невеселые размышления прервали.

— А если мы попытаемся распороть часть баллонов, чтобы выпустить газ? — повернувшись ко мне, спросила принцесса. Ее глаз словно умоляли: 'Ты же умеешь, ты уже делал это — придумай что-нибудь!'

Но я лишь тоскливо покачал головой.

— Они так велики, что даже сто человек будут резать их целый день. Банально не хватит времени — мы уже превысили предел. Осталось минут пять. Или десять. И это все равно бесполезно — баллоны раздуваются изнутри и лопнут, даже если их выпустить лететь в одиночку.

— Неужели мы ничего не можем сделать?! — в ее глазах блеснули слезы.

— Только прыгать. Правда... — подняв парашют, я прочитал цифры, напечатанные трафаретом на верхнем капроновом клапане. — 'Вес — двенадцать фунтов. Площадь — 1000 квадратных футов. Грузоподъемность — триста сорок фунтов'... Простите за нескромный вопрос, ваше высочество, сколько вы весите?

Удивительно было видеть, как несчастные секунду назад глаза снова вспыхнули надеждой.

— Сто двадцать фунтов.

— А вы, э-э-э?.. — обратился я к телохранительнице.

— Сто тридцать пять.

— Вот как. И, обратите внимание, госпожа Саффолк — чуть больше ста. Говорить так несправедливо, конечно, но будь вы еще хоть чуть-чуть посубтильнее, и хватило бы на троих, — с досадой отметил я и заметил, как в глазах телохранительницы что-то промелькнуло.

— Но, господин Немирович!.. Называть нас с Хильдой толстушками все же несправедливо, — попыталась пошутить принцесса. — И кроме нас остаетесь еще вы, госпожа... э-э-э...

— Госпич, — неожиданно подсказала телохранительница. Надо же, она запомнила. Странно, я думал, ее интересует лишь то, что касается принцессы.

— Да, госпожа Госпич и капитан. Одного парашюта все равно не хватит. Может быть, попытаться сделать парашют из чего-нибудь... хоть из ткани газового мешка?

— Нет, госпожа, — покачала головой телохранительница. — Не получится.

— Конечно, ты лучше всех в этом разбираешься, но... даже два человека — это недостаточно.

Ее прервал сдавленный смешок. Алиса, прикрыв глаза рукой, заходилась от истерического смеха.

— ...Боже мой, что за парад тщеславия! Вам милее умереть, лишь бы не поступиться принципами? Так просто избавьте себя от буридановой дилеммы и прыгните за борт! А мы потом разыграем парашют на пальцах, по-честному!

Тяжело вздохнув, я поспешил заткнуть ей рот:

— Помолчи, Алиска, не смешно. Да, чтобы закончить сбор информации — а в вас сколько веса, госпожа Госпич?

Та вдруг задумалась. Все выглядело так, словно девушка понятия не имела, что ответить. Постойте, не может же быть, что госпожа Госпич не знает, что такое напольные весы? Наконец, помявшись, она смущенно выдавила:

— Наверное... наверное...килограммов пятьдесят.

— Точно не помните? М-м-м, пятьдесят килограммов — это около ста десяти фунтов? Прекрасно.

Пусть этот блиц-опрос и не нес в себе большого практического смысла, но я был рад, что хоть на минуту сумел отвлечь девушек от тягостных мыслей. Теперь, наверное, стоило расспросить кое о чем и Фаррагута. Но не успел я обратиться к нему, как сверху снова донесся новый и крайне неприятный звук.

Банг! Басовитое гудение и тяжелый звон — как будто оборвалась перетянутая струна нижней октавы.

Банг, банг, банг.

Все верно. Начали лопаться тросы, которые обеспечивали циркульную форму шпангоутов, сходясь к центральным монтажным кольцам.

— Капитан! Капитан, вы слышите меня?

Он с трудом поднял голову. Лицо было мучнисто-бледным, грудь вздымалась тяжело, с мокрым хрипом. Временами мышцы сводила судорога — судя по всему, его терзала острая боль.

— Капитан, нет ли на борту спасательных парашютов?

— Это... пассажирское судно...сынок... правила... не позволяют...

Нет, я и не надеялся, конечно, но все же — на сердце стало еще тяжелее. Наверное, бессмысленно было спрашивать про взрывчатку, с помощью которой мы смогли бы перебить верхние ветви шпангоутов, чтобы высвободить один из баллонов, и опуститься на нем, как на воздушном шарике...я уже отвернулся от капитана, когда почувствовал на рукаве его пальцы.

— ...Пришло в голову... на борту нет... спасательных парашютов... но... в ахтерштевне... вы найдете почтовое отделение... они сбрасывают грузы...

— Грузы?.. Вы имеете в виду — почту?

— Да... грузовые парашюты... не знаю... остались ли еще... в этом рейсе...— голос капитана таял, становился едва слышен в доносящемся из легких клекоте.

— Парашюты?! Где?.. Как туда попасть?! — выпалил я, едва удержавшись, чтобы не схватить его за грудки и не затрясти. Принцесса взволнованно дышала мне в ухо, тоже склонившись, чтобы разобрать хрип капитана.

— До самого... самого конца... по кильсону... не собьешься с пути...

Выпрямившись, я обернулся к принцессе.

— Вы слышали?!

— Да! Я уверена, мы найдем их! Но нужно спешить!

— Еще бы. Скажите девушкам, чтобы лезли наверх по балкам. Надо привязать капитана мне на спину, я постараюсь забраться — это будет быстрее и надежнее, чем поднимать на веревке.

— Сейчас. И я вспомнила, есть еще одно важное дело. Хильда!

— Да, госпожа?

— Ты же умеешь передавать азбуку Морзе? Сзади радиостанция, и лампочки горят, видишь? Отправь SOS, иначе спасатели так и не узнают, что с нами произошло, и где искать спасшихся людей.

— На международной аварийной волне?

— Я не знаю... ну, наверное. На побережье есть посты Карантинной комиссии, они должны нас услышать.

— Поняла, госпожа, — горничная, не теряя ни секунды, бросилась к радиостанции. Принцесса повернулась к Алисе и отличнице, а я попытался вытащить неподъемно-тяжелого капитана из пилотского кресла.

Единственным вариантом было поднять его на плечи пожарным методом, иначе в одиночку я не смогу пройти с ним и шагу. Но стоило мне схватить его за запястье, как я почувствовал сопротивление. Откинувшись назад, Фаррагут едва заметно качнул головой — вправо-влево.

— Не... нужно...

— Что вы говорите? Вы ведь спасли всех, всю тысячу человек, неужели думаете, что мы оставим вас?!

— Господин Фаррагут, держитесь! — поддержала меня принцесса, упав на колени по другую сторону кресла.

— Мой... корабль... я держал его на руках... в колыбели...— глаза старого летчика, казалось, смотрели сквозь пучину времени.

— Но это же всего лишь алюминий и прорезиненный капрон!..

— ...Ты... не понимаешь... он живой... как я могу... его оставить?..

Рука с золотыми шевронами на рукаве бессильно приподнялась, что-то слепо ища. Принцесса догадалась быстрее меня — подхватив руку капитана, она опустила ее на рог штурвала. Пальцы медленно сжались.

Новый толчок заставил нас схватиться за спинки сидений. Издали донесся грохот и свист. Пол отчетливо перекосился — дирижабль начал крениться на правый борт.

Изо рта капитана потекла кровь, тут же застывая в седой бороде. Мне пришлось прижаться ухом к самым губам, чтобы разобрать, что он шепчет.

— Мое время... выходит... иди... сынок... спасай... девочек... они такие... такие... живые...

Это были последние слова. Голова капитана Фаррагута откинулась назад, веки тяжело опустились.

Утерев глаза рукавом, я поднялся на ноги. Принцесса благоговейно прикоснулась губами ко лбу капитана и перекрестила его, беззвучно шепча молитву.

Алисы и Госпич уже не было видно, но телохранительница, надев на голову наушники и сосредоточенно нахмурившись, выстукивала ключом морзянку, сверяясь с небольшим блокнотом.

— Вы скоро?

Она махнула рукой:

— Поднимайтесь, я догоню.

Кивнув, я взял под руку принцессу, все еще не отрывавшую глаз от тела капитана, и повлек к трапу.

— Идемте, ваше высочество. Он велел поспешить.

— Да... вы правы, — согласилась она чуть хрипловатым от слез голосом.

Рабочее освещение в центральном проходе дирижабля погасло, и теперь лишь цепочка тусклых аварийных ламп уходила во тьму. Если раньше это место напоминало величественный и гулкий неф готического собора, то теперь ассоциации подсказывали что-то совершенно другое, отвратительно-физиологичное — вроде бугристого пищевода или кишечника некоего гигантского существа. Газовые мешки, которые раньше напоминали уходящие вверх колонны, теперь чудовищно и безобразно раздулись, толкаясь слипшимися лоснящимися боками прямо над головой, а постоянный утробный гул, скрип и свист лишь усугубляли неприятное впечатление.

Дырчатый настил причудливо изогнулся между баллонами, превратившись из прямой, как стрела, дорожки во что-то перекошено-змееобразное. Девушки, которые обогнали нас с принцессой ярдов на десять, постоянно спотыкались и хватались за перила. Прямо на глазах дюралюминиевые листы треснули и сдвинулись безобразным гофром, споткнувшись о который госпожа Госпич растянулась на настиле, едва не свалившись с него. Внизу, на глубине двух-трех ярдов резонировала натянутая между тонкими шпангоутами внешняя оболочка, и, наверное, убиться она бы не смогла. Хотя, при ее-то таланте...

— ...Да что же ты такая неуклюжая! — раздраженно крикнула Алиса. — Ползешь, как черепаха! Если мы не успеем всего на пару секунд, то только из-за тебя!

— Кончай нудить, Алиска. Не нравится, беги вперед, — осадил я ее, задержавшись, чтобы помочь отличнице подняться. Оказывается, она потеряла очки, и теперь, роняя замерзающие прямо на щеках слезы, беспомощно шарила руками по настилу. Подобрав очки и сунув ей в руку, я помог девушке встать и подтолкнул вперед.

Стало тяжело дышать. Легкие раздувались, как меха, но в разреженном воздухе кислорода становилось все меньше. Голова раскалывалась от боли. Да, знакомые симптомы горной болезни — так плохо мне было на перевале высотой в две с половиной мили. И это явно был не конец — мы продолжали возноситься в ледяные небеса.

— Давайте и, в самом деле, побыстрее. Вон смотрите, как принцесса нас обогнала.

— П-п-простите, — шмыгая носом, пропищала отличница.

Мы пробежали с полсотни ярдов, когда я обернулся, чтобы посмотреть, не появилась ли отставшая телохранительница. Снова повернув голову вперед, я как раз застал момент, когда навстречу возглавляющей наш маленький отряд принцессе из тьмы выступила еще более темная фигура.

Блеснуло острое лезвие. Тот, кто прятался в засаде за компрессором, напал на принцессу с высоко занесенным кинжалом. Под сводами газовых мешков раскатился пронзительный вопль. Грегорика тоже вскрикнула от неожиданности и попятилась, чудом избежав удара.

— София?!

Лицо Софии было залито слезами, волосы растрепаны и всклокочены. Она снова взмахнула рукой — лезвие описало резкую дугу, перерезав витой аксельбант на плече принцессы и лишь чудом не располосовав ей горло. Золотая кисточка взлетела в воздух, медленно вращаясь, словно в замедленной съемке — и также медленно ударялись о настил мои ноги, когда я бросился вперед. Между нами было ярдов десять. Так мало... и так много.

— Ненавижу!!! — прорыдала София, снова и снова рассекая воздух острым клинком. — ...Почему у тебя есть все, а у меня ничего?! Я тоже правнучка короля... тоже принцесса!..

Пятясь, Грегорика уперлась спиной в перила, ограждавшие мостик. Дальше отступать было некуда, и ее правая нога, почему-то отведенная назад и чуть согнутая, уже оказалась за дырчатым настилом.

— Почему он обманул меня?! Почему лишь воспользовался мной?! Почему во сне шептал не мое имя... — София шагнула вперед, сверкнув безумными глазами, и занесла кинжал для последнего удара, — ... а твое?!

Вытянув вперед руки, как вратарь, я прыгнул с разбегу, понимая, что не успею — и в этот миг Грегорика уверенно и сильно ударила ногой в сверкнувшей хрустальными искрами туфельке, угодив Софии чуть ниже колена. Нога инсургентки подломилась, и она с выражением огромного изумления на лице упала на колени.

Налетев, я перехватил тонкое запястье и завернул руку с кинжалом за спину, так, что София почти уткнулась лицом в настил. Ослабшие пальцы безвольно разжались, звякнуло выпавшее оружие.

— Не понимаю, — проговорила принцесса, поправляя едва не слетевшую туфлю. — Почему все до единой девушки Якова только и ждут момента воткнуть мне в спину нож? Не могут же они видеть во мне конкурентку? — почти жалобно поинтересовалась она.

Мне осталось лишь пожать плечами. Если честно, ответ лежал на поверхности: несмотря на то, что принца окружали девушки из самых высших аристократических кругов, даже они не могли не испытывать чувства неполноценности, оказываясь рядом с принцессой.

— Должен сказать, вы удивительно спокойно держитесь, ваше высочество.

— Ах, оставьте! Пытаюсь же объяснить — каждая из них так и пронзала меня глазами, когда считала, что я не вижу. Даже приятно, когда, наконец, нашлась та, что накинулась открыто. Настоящая Кармен!

— Мда, трансильванцы не зря родственны цыганам... эй, что это вы делаете?

— Достаточно, отпустите ее, — велела принцесса, присев перед нами. Ее рука решительно освободила запястье инсургентки от моей хватки. Грегорика взяла Софию за плечи и встряхнула, строго глядя в остановившиеся глаза. — Зачем вы оставили гондолу и пошли за нами? Это было ужасно глупо, еще глупее, чем ваша прошлая эскапада с мятежом.

— Да она просто ненормальная, — подсказала из-за спины Алиса. — Бросьте ее и бежим. 'Олимпик'-то падает!.. То есть, тьфу — взлетает. Пошли, скорее! — она потянула меня за руку, но я воспротивился.

— Вы пока вдвоем бегите вперед, мы сейчас догоним.

— Ну, как хочешь... только не задерживайся слишком... — Алиса обиженно отвернулась и припустила по настилу дальше. Отличница последовала за ней, все время оглядываясь.

Проводив их взглядом, принцесса продолжала:

— ...И глупее всего ваша ревность, София. Если бы я желала вам зла, то просто отправила бы обратно к Якову. Вы же и сами теперь поняли, насколько он двуличен. По-настоящему его интересуют только интриги, я знаю это давным-давно, — с каждой фразой она встряхивала Софию, которая, казалось, впала в прострацию. Не отвечая, та смотрела в пространство, мимо принцессы, и голова ее безвольно качалась, отягощенная гривой иссиня-черных волос.

— Так что же нам с вами делить? Зачем пытаться убить друг друга?..

— ...Убить? — посиневшие от холода и недостатка воздуха губы инсургентки вдруг шевельнулись. Мне в глаза вдруг бросилась ее левая рука, которую она все это время прижимала к груди. Кажется, у нее было что-то спрятано за корсажем...

— Это же... граната!.. Берегись!!! — выкрикнул я, попытавшись выхватить рубчатое чугунное яйцо. Но было уже поздно. Звякнуло выпавшее кольцо, в руках у инсургентки звонко хлопнуло, и рычаг отлетел, кувыркаясь в воздухе. Из запала гранаты заструился белый дымок. София зажмурилась, быстро перекрестившись. Грегорика, широко раскрыв глаза, хотела что-то крикнуть, но в следующее мгновение я почувствовал внезапный толчок в спину и повалился на Софию.

Вылетевшая из темноты, точно молния, телохранительница на ходу подхватила хозяйку и стремительно прыгнула вместе с ней вниз, через перила настила.

— Проклятье!.. — рявкнул я, выкручивая гранату из слабо цепляющихся пальцев инсургентки-самоубицы. Секундой позже горячее рубчатое яйцо оказалось в моей руке, и я изо всех сил запустил его вдоль настила обратно — в ту сторону, откуда мы прибежали.

Темноту разорвала вспышка, по ушам резко ударило. Несколько осколков взвизгнули над головой, уйдя в тугие бока газовых мешков, один звонко отразился от настила в шаге от меня и Софии. Меня затошнило при мысли, что бы случилось, опоздай я хоть на секунду.

— ...Идиотка!!! — схватив трансильванку за плечи, я бешено заорал ей в лицо. — Убивайся одна, если охота!..

С трудом переборов желание ударить ее, но хоть частично сбросив пар, я вскочил и оглянулся. Телохранительница уже запрыгнула обратно на настил и помогала выбраться принцессе. Та с облегчением выдохнула:

— Вы живы!..

— Идемте, госпожа, — настойчиво прервала ее телохранительница. — Нельзя тратить время на безумцев.

Интересно, кого она имела в виду? Пожалуй, все же не меня.

— Нет, — резко ответила принцесса. — Здесь не останется никто.

По выражению лица, с которым высокая валькирия оглянулась на меня, стало ясно — она жалела, что проблема не разрешилась взрывом. Отчасти я был согласен — от неадекватной террористки можно ожидать чего угодно. Но, взглянув на Софию, я почувствовал жалость, пробивающуюся сквозь страх и злость. Истратив на попытку самоубийства последние физические и моральные силы, она, похоже, впала в прострацию — тупо смотрела перед собой, уже не понимая, что происходит вокруг. Мда, девушка совершенно запуталась. Если оставить ее, она даже не попытается спастись, так и будет сидеть здесь, пока дирижабль не рухнет, похоронив ее под обломками.

Покачав головой, я поднял безвольную инсургентку на ноги и потянул за собой. Она не сопротивлялась, следуя послушно, точно кукла.

— Я ее отведу. Не бросать же, в самом деле.

Нахмуренные брови принцессы разгладились, но она не успела ничего сказать — телохранительница, уже не спрашивая разрешения, дернула ее за руку и силой повлекла за собой.

Бег вдоль станового хребта гибнущего дирижабля превратился в кошмар. Телохранительница и принцесса быстро скрылись в темноте, которую не могли рассеять аварийные плафоны. Задыхаясь и исходя паром, обливаясь ледяным потом, я тащил за собой проклятую инсургентку. Хорошо было лишь одно — она хотя бы не пыталась сопротивляться. Все остальное было ужасно — 'Олимпик' явно переживал последние минуты. Даже в разреженном воздухе высоты все вокруг сотрясал жуткий хруст ломающихся элементов набора корпуса и оглушительные выстрелы лопающихся, словно перетянутые струны, тросовых растяжек. Нас едва не убило, когда стальной трос чудовищным кнутом хлестнул по настилу всего в нескольких ярдах впереди. Несколько раз пришлось перелезать или нагибаться под провисшими ажурными балками, сорвавшимися с креплений. Но хуже всего было другое — то спереди, то сзади все чаще доносились протяжные могучие выхлопы. Словно испускали последние вздохи выбившиеся из сил атланты, не в силах более держать на плечах небесный свод. Это лопались не выдержавшие отсутствия внешнего противодавления газовые мешки. Наверное, если попытаться сейчас в голос проклясть свою несчастную судьбу, в перенасыщенной гелием атмосфере голос звучал бы тонким комариным писком. Но на эксперименты не хватало ни времени, ни сил. На этой высоте был драгоценен каждый глоток кислорода, каждая оставшаяся килокалория, позволявшая стремиться к кажущейся уже недосягаемой цели.

Дирижабль уже прекратил подъем — иначе мы бы просто потеряли сознание от кислородного голодания — но теперь я с ужасом ощутил, как мое тело чуть-чуть полегчало. Положительная плавучесть была полностью исчерпана, и теряющий огромные объемы газа дирижабль плавно, но с каждой секундой ускоряясь, пошел вниз.

Начался последний отсчет.

Скорее всего, нас спасло именно падение — воздух стал чуть более плотен, и к тому моменту, когда баллоны кончились, и впереди осталась лишь узкая, похожая на рыбий хребет хвостовая оконцовка несущего кильсона дирижабля, мир даже перестал пьяно кружиться и двоиться в глазах. В свете последнего из длинной цепочки плафонов виднелись шкафчики с надписями на дверцах — для рассортированной почты, за ними упаковочный столик и несколько металлических стоек, в которых наблюдались цилиндрические упаковки из прочного брезента. Они состояли из двух соединенных смотанными стропами частей — верхней, в которой без труда узнавался уложенный парашют, и нижней, представлявшей собой прочный мешок, набитый почтой. Алиса как раз вытащила одну упаковку из гнезда, прочитала надпись на крышке и швырнула на палубу, раздраженно пнув ногой.

— Ты чего... сдурела?.. — выдохнул я, останавливаясь. София сразу упала на колени, как марионетка с обрезанными веревочками, но и мне требовалось несколько мгновений, чтобы отдышаться.

— Это ты сдурел, верить старому пердуну!.. — завизжала Алиса, найдя, на кого стравить злость. — Парашюты!.. Почта!.. Чтоб ему подавиться!..

— Да вот же они. Штук десять. Тебе мало, что ли?

— Прыгай на здоровье, если ты эльф и весишь двадцать фунтов!.. Идиот!..

— От такой и слышу... что?!..

Схватив мешок, я тоже прочитал маркировку и поперхнулся.

'ПП-25. Грузоподъемность 25 фн'.

— Что, они все такие? — я в ужасе метнул глазами вдоль стойки. Лишь последняя в ряду упаковка отличалась большими размерами. Принцесса с помощью Госпич как раз вытащила парашют из стойки и радостно воскликнула:

— Смотрите, вот этот рассчитан на триста восемьдесят фунтов!..

— Правда?!

Упаковка действительно выглядела солиднее. У парашюта, размерами не уступавшего обычному парашютному ранцу, естественно, отсутствовала подвесная система с плечевыми лямками и ножными обхватами для парашютиста. Вместо нее два пучка строп крепились к завязывающемуся сверху цилиндрическому мешку из плотного брезента, окольцованному тремя поясами широких строп. На боку был пришит длинный узкий карман, из которого торчал стеклянный рефлектор электрического фонаря-маячка — видимо, чтобы легче было отыскать посылку на земле.

— Но... как же его надеть? — озадаченно спросила отличница. — Это же просто мешок... и он всего один.

— А вы еще и инсургентку притащили!.. — схватилась за голову Алиса. — И вот нас шестеро, а парашютов два — поздравляю! Может быть, прихватим еще что-нибудь полезное?!..

— Но оба парашюта рассчитаны на триста с лишним фунтов, — ответила принцесса. — Если просуммировать наш вес...

— Грузовой парашют поднимет троих, — кивнул я, — а что касается подвески...

Разложив короткое лезвие складного ножа, я вспорол туго набитый бок мешка. Изнутри посыпались почтовые конверты с марками и штемпелями 'Авиапочты'.

— Если вырезать брезент между каркасом из стропы, получится что-то вроде подвески. Так... здесь дырки для рук... — я проделал пару проемов по бокам в верхней части, — ...и для ног.

Алиса, воспрянув духом, помогла принцессе и отличнице выгрести из мешка почту, усыпав весь отсек бумажным ковром.

— Стыдно выбрасывать письма, которые люди шлют друг другу, но они наверняка не стали бы сердиться на нас, если бы узнали, — заметила Грегорика.

— Госпожа, пожалуйста.

Телохранительница, все это время торопливо, но со знанием дела вязавшая из найденной здесь же стропы дополнительную обвязку, которая выглядела как две — две! — пары веревочных петель, привязанных к массивным стальным кольцам на лямках ее парашюта, закончила работу и распахнула палубный люк.

Ворвавшийся холодный вихрь закружил бумажную метель, стремительно высасывая письма наружу.

Теперь извне не доносился привычный гул винтов, и было жутко слышать пронзительный свист ветра в конструкциях и тошнотворный хруст. Быстро сдувающиеся баллоны, только что выпучившие и поломавшие силовой набор корпуса, теперь опадали, оставляя его беспомощно разболтанным и ослабшим. Кажется, дирижабль начал утрачивать свою обтекаемую сигарообразную форму, перегибаясь под напором воздуха посередине корпуса.

— Быстрее, госпожа! — крикнула телохранительница, шагнув навстречу принцессе и опускаясь на колени. Она заставила Грегорику сбросить туфли и продеть ноги в веревочные петли, потом повелительно крикнула: — Госпич, сюда!

Как ни странно, темноволосая отличница не поспешила на зов. Напротив, неуклюже сделав вид, что не слышит, она с удвоенной энергией принялась выгребать остатки почты из вспоротого мешка, горловину которого я в этот момент развязывал.

— Скорее! — нетерпеливо повысила голос телохранительница. — Я хорошо владею парашютом. Так безопаснее.

— В самом деле, лучше вам прыгнуть с ними. Для меня это в первый раз, ничего гарантировать не могу, — поддержал ее я, но Госпич вдруг зажмурилась, затрясла головой и выдавила дрожащим голоском:

— Позвольте... позвольте мне... с господином Немировичем!..

Алиса смерила меня подозрительным взглядом, но к обвинениям — на которые мне было бы совершенно нечего ответить — перейти не успела. Валькирия неодобрительно покачала головой, но, видимо, вспомнив события в трюме, пожала плечами и повернулась к ней.

— Тогда вы, Алиса Саффолк.

— Я?.. — удивленно переспросила Алиса, и неуверенно покосилась в мою сторону. — Но ведь...

— Давай, Алиска, не тормози, — я подтолкнул ее к горничной и принцессе. — Ты полегче, а у того парашюта грузоподъемность меньше, чем у почтового. Так будет лучше всего... и мне спокойнее.

— Он прав, госпожа Саффолк, — поддержала принцесса, настороженно прислушиваясь к особенно громкому металлическому хрусту. — Медлить нельзя. Станьте сюда, со мной.

Рыжая неохотно последовала ее словам. Горничная выпрямилась и, когда обе девушки оказались стоящими вплотную к ней, обвязала их еще двумя петлями, плотно прижав принцессу и Алису к своим бокам справа и слева. Алиса с вымученной улыбкой оглянулась на меня через плечо.

— З-з-золтик, а ты чего ждешь? Или решил самоубиться? Если сломаешь шею, домой не пущу!..

— Не радуйся... раньше времени... — пропыхтел я, вертясь и извиваясь, чтобы просунуть ноги в прорезанные в днище мешка дырки — то есть, натянуть мешок на себя, как штаны. Для этого пришлось положить себе на голову тяжелый тючок парашюта и согнуться в три погибели. Все-таки управившись, я по примеру телохранительницы опустился на колени, оттянул верхний обод, опоясывавший горловину мешка, подальше назад, подобно капюшону, и крикнул:

— Госпожа Госпич, лезьте за спину. Скорее, не до сантиментов сейчас!

Отличница безропотно, хотя и покраснев до ушей, скинула туфельки, подобрала подол юбки до бедер и попыталась протиснуться в мешок. Закопошилась, тут же потеряла равновесие и свалилась — хорошо, хоть не назад, а вперед — едва не усевшись мне на голову. Когда ее ноги все же попали в мешок, я быстро выпрямился, придержав девушку заведенной назад рукой, чтобы не выпала, и безжалостно попрыгал, заставив ее соскользнуть вниз и уплотниться, пропустив ноги в дырки и прижавшись грудью к моей спине. Непроизвольно пискнув, она испуганно сжалась и затихла.

— Это как в коня играть, — подбодрил я ее. — Шагать нужно в ногу. Подержите пока парашют у меня на голове, хорошо? Так, теперь мадемуазель инсургентка. Алло, слышите меня?

Она не ответила, продолжая безвольно сидеть. Кажется, трансильванке действительно уже все было безразлично.

Чертыхнувшись, я поднял Софию на ноги. Но теперь требовалось присесть, чтобы она смогла занести ногу и наступить в мешок, а стоило выпустить ее из рук, и она тут же оседала. Лежащий на макушке тяжелый парашют и начавшаяся тряска и так едва позволяли стоять на ногах, поэтому я уже почти отчаялся.

Положение спасла телохранительница. Сохраняя угрюмое молчание, она грубо схватила инсургентку за шиворот. Воспользовавшись моментом, я присел, заставив опуститься на колени и отличницу, схватил тонкие щиколотки певички и одновременно пропустил их в мешок, не обращая внимания на задравшееся платье. Дальше осталось лишь повторить маневр — попрыгать. Инсургентка оказалась прижатой лицом ко мне спереди, безразлично опустив голову и уткнувшись в сукно моего мундира. Невольно вдыхая аромат щекочущих нос иссиня-черных волос, я завязал стропу на горловине мешка примерно под мышками и, выпрямившись, перехватил у Госпич парашют, держа его над головой.

Несмотря на то, что грузовой почтовый мешок не предназначался для людей, он не так уж плохо выполнял роль обвязки. Мы втроем набились в него столь плотно, что не выпали бы, даже перевернувшись вверх ногами — что, по моим представлениям, и требовалось для прыжка.

Телохранительница внимательно осмотрела нас и кивнула. Потом резанула что-то наверху шпагой и сунула мне в руку короткий кусок фала.

— Открываем купола через пять секунд — нужно дернуть сильно. И держите нож под рукой.

— П-понял... — глядя на завывающую сырую темноту в люке, я стиснул зубы, чтобы не выдать стуком свой страх. С трудом просунув руку в боковой карман сюртука, я вытащил складной нож и сунул поближе, в нагрудный. — К-кто первый?..

— Вы тяжелее. Но мы следом, — хладнокровно кивнула она, и обратилась к принцессе и Алисе. — Обхватите меня руками и ногами. Не за руки.

Совершенно зеленая от ужаса Алиса поторопилась выполнить указание, немедленно повиснув на рослой валькирии, как обезьянка. Та лишь недовольно поморщилась, но ничего не сказала, лишь плотно прижав левой рукой бледную, но старающуюся не показывать страха принцессу. Правую руку, в которой было кольцо, телохранительница подняла над плечом.

В этот момент нас настиг новый рывок — более сильный, чем все предшествовавшие. Палуба ухнула вниз, и я едва удержался на ногах, приземлившись обратно. Грохот ломающихся конструкций, резкий крен — судя по всему, дирижабль разламывался, еще даже не упав на землю.

— Вперед!.. — прокричала телохранительница и толкнула меня в спину. Устоять на месте под двойным весом было попросту невозможно, поэтому я качнулся, инстинктивно выставил ногу вперед... но под подошвой оказался лишь воздух.

— Твою м-а-а-ать!.. — только и успел выдавить я, проваливаясь в бездну. Моему крику вторил задушенный писк за спиной и донесшийся откуда-то издалека, но вполне узнаваемый пронзительный визг Алисы.

'В общем, не такой уж плохой вариант, — вдруг прозвучал в голове странно знакомый голос. — Ты, вроде бы, клялся как-то, что не против умереть молодым, но с условием, чтобы напоследок тебя крепко-крепко обнимали две сочные красотки. Вот, пожалуйста, желание исполняется'.

'Стоп-стоп-стоп! — быстро парировал я. — Во-первых, кто ты такой, что лезешь тут с глупыми сентенциями? Во-вторых, не надо грязи, я прекрасно помню ту пьянку с Бернаром и его приятелями. В следующую же секунду мне пришло в голову, что парочки красавиц маловато, и я повысил ставки'.

'До пяти? Ну, это просто несерьезно, — в голосе зазвучали укоризненные нотки. — Сомневаюсь, что удалось бы нажить даже двух безутешных девиц, которые проводили бы тебя в загробный мир. Но целых пять?! Дружок, это фантастика'.

Ветер взвыл в ушах, и мир беспорядочно закувыркался. В поле зрения мелькнула полускрытая облачной хмарью громадная тень — покинутый 'Олимпик' — и моментально исчезла в тумане. Пора было уже дергать вытяжной шнур, когда я вдруг почувствовал острую боль в груди.

Трансильванская инсургентка, доселе пребывавшая в прострации, вдруг, не говоря худого слова, впилась в меня зубами там, где смогла дотянуться. Не останавливаясь на этом, она бешено забилась всем телом, словно рыба на крючке. Беспорядочные удары коленями и ногами особенной опасности не представляли, а руки у нее оказались прижаты, но, если бы не толстое сукно мундира, она бы, наверное, уже вырвала из меня клок мяса. Отбиваться, когда вокруг все кувыркалось, было невозможно, поэтому я изо всех сил дернул вытяжной фал и завопил:

— Пусти, дура!!!

Кусок веревки остался в руке, и на мгновение меня пронзил ужас — Парашют не раскрылся! — но почти сразу же над головой выстрелил вверх ворох расправляющейся ткани; резко дернуло за плечи; одновременно я почувствовал, что задыхаюсь — руки отличницы отчаянно сжались на моей шее...

В следующую секунду воцарилась тишина. Набухший купол принял наш вес, падение замедлилось, одежду и волосы перестал трепать бешеный ветер. Плавно покачиваясь на длинных прочных стропах, мы зависли в белесой туманной мгле — без ориентиров, без верха и низа, без времени.

Впрочем, время снова стремительно стартовало с места, требуя к себе внимания. Сначала я рванулся вперед, прохрипев:

— Воздуху!.. Шею... шею отпусти!..

Отличница долгих две секунды не понимала, в чем дело, потом заполошно разжала руки, подняв ладошки вверх.

— П-простите!.. Вы живы?!..

— Куда тут... жив!.. Эта, черт бы ее драл... вампирка взбесилась!..

— Ч-ч-что?..

Оттолкнув от себя голову инсургентки, я высвободился из ее зубов, но почти сразу же пожалел об этом — нечленораздельно и яростно рыча, она сумела высвободить руку и вознамерилась выцарапать мне глаза. Уклоняться было некуда, и длинные ногти пробороздили лоб и щеку. С трудом перехватив ее руку, я прохрипел:

— Да уймись же... чертова кукла!.. А-а-а, ты опять кусаться?!

Никакого эффекта. Ничего не слыша, сверкая безумными глазами, она рычала, кусалась и билась об меня так, что мы запрыгали на стропах, со все большей амплитудой, как марионетка на веревочках.

— Спасите!.. — сдавленно донеслось из-за спины.

— Угробишь же... зараза!.. Ну, на-ка!.. — выйдя из себя, я с короткого замаха стукнул свободным правым кулаком взбесившейся террористке по взлохмаченной макушке — так, что у нее лязгнули зубы. Удар, как ни странно, возымел действие. Она вдруг перестала извиваться и кусаться, но не обвисла безвольной куклой, а потрясла головой, повела по сторонам дурным взглядом и простонала в пространство:

— Г-где я?.. В аду?..

— Скоро будем, погоди чуток! — рявкнул я. — Сиди тихо!..

Вокруг внезапно посветлело. Туман вдруг засветился дивным, молочно-жемчужным светом, искрясь мириадами крошечных капелек — и мы мгновенно оказались в океане серебряного сияния луны.

— ...Это... рай?.. — потрясенно прошептала инсургентка. — Не может быть...

— Конечно, не может, — ворчливо согласился я, — вампиршу кто же туда пустит. Просто вывалились из облака... о боже!!!

От одного-единственного взгляда вниз кровь застыла в жилах. Залитая лунным светом земля внизу густо щетинилась лесом, но прямо под ногами блистала зеркальная темная гладь. Озеро!

На глаза попалось пятно сверкающего щелка — относительно недалеко и чуть выше спускался другой парашют. Оттуда донесся протяжный крик:

— ...Ереги-и-и-сь!..

Но я уже и сам понял грозящую опасность. Опустившись в воду, мы, стиснутые, точно селедки в банке, не сможем пошевелить ни рукой, ни ногой, пойдем ко дну и захлебнемся еще до того, как нас накроет куполом.

Нож!..

Выхватив из кармана нож, я принялся остервенело кромсать поперечные стропы мешка — сверху донизу.

Инсургентка, перед лицом которой щелкнуло, раскрываясь, острое лезвие, отшатнулась, снова задрыгала ногами и отчаянно завизжала:

— ... Помогите!.. Убивают!..

— Обязательно убью!.. — рычал я, распарывая неподатливый брезент. — ...Если не утонем, своими рукам задушу!..

— Пусти-и-и!.. Спасите!!!

— Сейчас разрежу — и раздевайтесь, быстро!..

— Насильник!..

— Очнитесь, г-господин Немирович!.. — пищала из-за спины отличница. — Вы... вы... перевозбудились!

— А вы как думали?! Я что, снежный человек?.. Ну, сейчас охладимся!

— К-как... охладимся?.. — судя по всему, госпожа Госпич еще не понимала, в какой переплет мы попали.

— В озере! Когда упадем, выпутывайтесь изо всех сил, сбрасывайте одежду и плывите к берегу! Хватайтесь пока за стропы, сейчас разрежу мешок!

— Но... — ее голосок вдруг сел, — ...я не умею плавать...

— Ах, ты ж в бога-душу-мать!.. — складывая и пряча в карман нож, пробормотал я.

Ветер, рябивший поверхность озера, ощутимо сносил к берегу, но когда мои подошвы вспороли воду, до смутно белевшего песчаного пляжа оставалось не менее полусотни ярдов.

Холодная вода взбурлила и стиснула тысячью оков. Вокруг кружилось огромное облако пузырьков, и медленно змеились стропы.

Не перерезанными остались лишь две нижних стропы, опоясывающие мешок, поэтому определенная свобода движений уже имелась. Закинув руки назад, и перехватив запястья отличницы, попытавшейся в ужасе схватить меня за шею, я выдернул ее из мешка и толкнул вверх, навстречу смутному пятну лунного света. Несколько рывков ногами, и я тоже оказался на свободе. Но инсургентка, вместо того, чтобы ухватиться за протянутую ладонь, вдруг оттолкнула ее, сложила руки на груди, и, безжизненно замерев, медленно ушла в глубину.

В груди жгло, кровь стучала в висках, требуя воздуха, и я уже и сам не помнил, как взлетел на поверхность, жадно схватив ртом кислород. Радом кто-то отчаянно плескал руками, но я мигом перевернулся и ушел головой вниз, шарахаясь в стороны от извивающихся, точно ловчие щупальца осьминога, строп. Теперь они стали опасны — и инсургентка это лишь подтвердила, запутавшись ногами и повиснув в толще воды с раскинутыми руками и колдовски колышущимся ореолом черных волос. Но она уже потеряла сознание, и не сопротивлялась, когда я схватил неподвижное тело и повлек обратно, навстречу лунному свету.

Вынырнув чуть в стороне от распластавшегося по поверхности купола, и поддерживая потерявшую сознание Софию так, чтобы лицо оказалось над водой, я выбрал момент, когда отчаянно молотящая по воде руками Госпич окажется рядом, и второй рукой схватил ее.

— Г-господин... Немирович!.. — выдохнула она, цепляясь за меня.

— Спокойно, все вынырнули — полдела сделано. Теперь гребем к берегу.

— Но... но... я...

— Знаю, не умеете плавать. Ну и что? Плыть и не требуется, просто держитесь и не мешайте. Понятно?

Она истово закивала. Перевернувшись на спину и поддерживая девушек, я изо всех сил заработал ногами.

Продолжение в следующем томе.