На неведомых тропинках 3. По исчезающим следам

Мир Стежек. Книга 3

Аня Сокол

На неведомых тропинках 3.

По исчезающим следам

1. Стяжатель

— Ничего, — сказал Мартын и захлопнул потрепанный переплет не менее потрепанной книги.

— У меня тоже, — кисло добавила я, отодвигая стопку разноцветных томов.

Пашка промолчала. Явидь давно дремала на стопке исписанных инописью листов. Мы трое — все, что осталось от исчезнувшей в небытии стежки.

Я потерла слезящиеся глаза, двое суток в библиотеке filii de terra оставили после себя раздраженную усталость и тающие надежды. Так увлекательно мне не доводилось проводить ночь со времен студенчества.

Библиотека земли детей еще не доросла до электронной обработки и хранения информации, хотя пара компьютеров уже занимала почетные места в центре зала. Толку от технологий было мало, в электронную базу не была внесена и десятая доля имеющихся в библиотеке книг. Мы добывали сведения, не вбивая буквы в поисковые строки, а более привычным способом — задавая вопросы и перебирая тома на деревянных полках.

Потянувшись, я встретилась с полными мольбы карими глазами. Ошибка, нас осталось четверо. Сын Веника — Марик, которого на ночь всегда отправляли в корпус, и который каждый раз возвращался, задавая глазами один и тот же вопрос. Я не ответила, но он все понял и опустил голову.

Теоретически можно было еще найти дочку баюна, но зачем? Чем нам поможет еще одно испуганное создание? И уж тем более никому не хотелось быть тем, кто принесет ребенку известие, что у него больше нет дома. И нет отца. Наверное, вообще никого нет. Нечисть редко заводит большие семьи.

Во рту давно поселилась противная горечь, ее привкус с каждым днем становился все сильнее. Привкус поражения.

— Так не бывает, — старший сын Константина встал и прошелся по вытянутому залу, — неужели никто никогда не пытался их вернуть? Пусть ничего не вышло, но, — он пнул ножку стула, — ни намека на успех или неудачу. Ни одного упоминания, ничего!

— Я могу забрать книги? — спросил хранитель знаний.

— Да, — выдохнул Мартын и направился к стеллажам.

Мужчина поправил очки и стал аккуратно составлять тома в стопочку. Я пододвинула еще несколько, оставив лишь одну книгу в желтом кожаном переплете. Она больше напоминала дневник или журнал, который долго таскали за пазухой. Пашка предпочла не шевелиться.

Добавили мы библиотекарю работы, но он не жаловался, лишь глаза за стеклами очков иногда вспыхивали вкусным цветом малинового варенья. Я с трудом представляла, какому испытанию подвергается выдержка стяжателя, вынужденного хоть на время отдавать в чужие руки книжные сокровища. Но, судя по спокойствию, с которым он взирал на шумных малышей шести-семи лет, бегающих по залу и хватающих все подряд, ворий был стар и умел сдерживать инстинкты.

Дети продолжали пускать бумажные самолетики, сделанные, слава святым, не из книжных страниц. Ученики входили и выходили из библиотеки — основательного дома, сложенного из серых валунов, пользовавшихся большим спросом у дворян прошлого тысячелетия для постройки родовых замков. Мы не покидали читальный зал уже два дня, не считая коротких отлучек в столовую да в детскую к Неверу. Спала я общей сложности часа четыре, и краткие моменты забытья не приносили удовлетворения, каждый раз возвращая к глубокому снегу и к пустоте, что разверзлась на месте нашей стежки.

И оставшись без дома, мы вернулись туда, куда вели все дороги в этом мире, дороги отчаявшихся и нуждающихся в убежище. В filii de terra . И что еще удивительнее, земля детей впустила нас. Змею, отбывшую наказание в замке хозяин, и его несостоявшуюся убийцу.

Молодой целитель положил на стол несколько толстых томов.

— Должно же быть хоть что-то, — парень сел, открыл ближайший, пробежал глазами предисловие и потер переносицу.

За соседним столом хихикали девочки, по виду, первого года обучения, разглядывая что-то, несомненно, веселое в иллюстрированном анатомическом атласе. Трое мальчишек в голос спорили у стола вория. Это очень отличалось от стерильности и безмолвия человеческих библиотек. Вдоль высоких окон, забранных переливчатым, как мыльные пузыри, стеклом, стояли круглые столы. Здесь не рассаживали детей, согласно утвержденному министерством плану, не делили на выпускников и малышей, здесь не заставляли молчать, здесь не давали знания, здесь учили задавать вопросы и находить ответы — в шуме, в гаме, в хаосе веселых и иногда кусающихся нелюдей и в четко выверенных движениях библиотекаря. Может, это связано со слухом нечисти, сводящим на нет любые приватные разговоры, а может, с тем, что обитатели нашей тили-мили-тряндии никогда не ходили строем и начинать не собирались.

— Достойное упорство, — пробормотала Пашка, поднимая голову, — искать дом, из которого тебя должны с позором выгнать.

— Точно, — Мартын перевернул страницу. — Вот найдем, и сразу выгонишь.

— А если нет? — спросила я.

Ответом стал судорожный вздох Марика, пацан никуда и не ушел, бродя вокруг стола с потерянным видом. И не уйдет, пока не прогоним.

— Найдем, — молодой целитель резко захлопнул книгу. — Перевернем Северные пределы, а если понадобится, и соседние. Нам бы зацепку, намек, направление, а там нас никто не остановит.

— Нас? — удивилась явидь.

— Нас, — он встретил горящий медью взгляд, — Мое обучение окончено, не вижу смысла сидеть тут до шабаша взросления и официального роспуска, — парень взялся за вторую книгу. — Я иду с вами, и это не обсуждается, — зеленые глаза вызывающе вспыхнули.

Пашка в ответ лишь зевнула и чуть напряглась. К нашему столу подошли две девочки, вернее, девушки. Минутой ранее их компания о чем-то переговаривалась у дверей и вроде уже собиралась уходить.

— Март, — позвала более худенькая с короткими черными волосами.

— Не сейчас, Лил, — Мартын даже не обернулся.

— Но, — девушка поправила волосы, — это насчет шабаша, ты в совете и надо...

— Потом, — парень сосредоточился на книге.

К счастью, спутница черноволосой, пухленькая, рыженькая, с задорными веснушками, оказалась сообразительней настойчивой подруги:

— Потом так потом, — она потянула девушку к выходу. — Пошли, Лили.

— Суров, — хмыкнула Пашка, скулы Мартына чуть порозовели.

Последующие пять часов мы провели, зарывшись в бумаги, слушая смешки и пересуды учеников, тихие шаги вория, недовольное шипение явиди, приправленное напряженным ожиданием Марка. Его два раза отсылали на занятия, и он два раза возвращался. Помощь не предлагал, но и не мешал.

Ярким светлым пятном выделялся визит Алисы. За двое суток мы виделись чаще, чем за последние три года. В какой-то момент я чувствовала на плечах ее руки и начинала улыбаться. По дурацки, как охарактеризовала Пашка.

Быстро пересказав мне новости о разорванной блузке, невкусном рагу и приглашении на шабаш сразу от троих парней, моя Легенда зимы убежала на занятия. Улыбка не сходила с лица еще час, желтый дневник так и остался открытым на первой странице.

Стежки пропадали в нашей тили-мили-тряндии редко. Известно о семи случаях. Юково восьмое. Каждое выдергивание нити перехода неотделимо от артефакта ушедших. Вещи из запретного города, из Дивного городища. Сценарий списан под копирку: хозяин или хозяйка брали в руки пакость, притащенную кем-то к тому времени покойным, а ушедшие взимали за это плату. И плату не малую. Если обычная нечисть, схватившись за запретное, могла потерять как дырявый носок, так и голову, то с хозяев спрос особый — демоны лишались переходов.

Предсказать, какая из тысяч дорог уйдет к низшим, невозможно. Может, крестик на карте, через который непрерывным потоком идут товары, а может, глухой угол с населением в три глухих деда и говорящей козой не привязи. В долговой расписке оставлена пустой графа под сумму. Взявшись за артефакт, демон подписывал пустой бланк. Ушедшие его обналичивали. Они никогда не отпускали в долг.

Первым в истории расплатился за силу артефакта предок Видящих. В алой цитадели до сих пор хранилось каменное кайло, способное по слухам пробивать твердь земли, давая выход воде. Там, где ударял камень, рождался чистый источник. За чудо заплатили жители Йоронбурга, маленького исчезнувшего поселка на западе континента.

Примеру огневолосого последовал Прекрасный демон, тогда это еще был "он". Хозяин юга раскрутил старое рассохшееся деревянное веретено, которое может как ускорить, так и замедлить время. Село Гейтари, по версии людей, осталось погребено под тоннами грязи внезапно сошедшего селя. Но уроком это Прекрасным не послужило, и артефакт вернулся в мир, спустя столетие. Южане снова оплатили счет хозяина, ушел в небытие Ай-Тодор, населенный пункт, упраздненный в связи с убытием жителей, как написано в людских исторических хрониках. Без подробностей, куда это они так неожиданно всей толпой убыли.

Три артефакта осели на востоке. Ожерелье из ста одной деревянной бусины, глиняный чайник и кисточка из шерсти степной рыси. Что они делают до сих пор, неизвестно. Простой не покидает границ предела, не распространяется о подвигах и не хвастается спрятанными сокровищами. Ушедшие забрали Кадычкан, любовно прозванный людьми Долиной смерти. Бывший лагерь ГУЛАГ — жемчужина в короне Простого, самое громкое исчезновение Тихой эпохи. Дороговато за кисточку из драной кошки.

В Эпоху истребления исчезновение Шежама в горне междоусобных войн прошло практически незамеченным. Надеюсь, чай из старой растрескавшейся посудины того стоил. В графе "причина исчезновения" даже люди написали правду — ликвидация дорожно-транспортного сообщения. Нет дороги — нет жизни.

Бусы, которые не наденешь ни на одну женщину, появились на востоке в эпоху единения. Их силу обменяли на Алысень, нелегальный поселок, так и не нанесенный ни на одну человеческую карту.

Седые не остались в стороне. Прапрадед Кирилла напоил из чаши жизни ведьмочку, ставшую впоследствии его женой. Живая вода, в которую посудина превращала жидкость, — единственное, что могло вернуть к жизни убитого на алтаре. Воскрешающая водичка обошлась северным пределам в Погыдино, по которому, судя по записям, никто особенно не скучал.

Спустя эпоху, его потомок взял в руки часть зеркала ушедших и, не получив желаемого расплатился за химеру. Вопреки ожиданиям, в чужих руках стекляшка не смогла убить демона, а вела себя ничем не лучше обычного ножа.

А мы остались без дома. Без нашей дороги. Без Юково.

На этом страшные истории об исчезнувших поселениях заканчивались. Совсем. Ни одна из ушедших стежек не вернулась. Никто больше не видел и не слышал об их жителях. Ведьмы, нелюди, бесы и прочие твари сгинули в одночасье. Но больше страшило другое. Ни один хозяин никогда не пытался вернуть утраченное. В свете упрямства и жадности нечисти это наводило на нехорошие мысли.

Я снова взялась за книгу в желтом переплете. Хрупкие страницы исписаны от руки синими чуть расплывшимися чернилами. Как и предполагала, это был дневник. Записи путешественника, бродившего пятьдесят лет назад по внутреннему кругу по стежкам. Подвий был бродягой, что само по себе странно, нечисть тяготеет к оседлому образу жизни. Он потратил жизнь на поиски налокотника доспехов кого-то из ушедших. Я заглянула в конец тетради. Не нашел, но побродить ему пришлось изрядно.

Лаконичные строки отправили меня на полвека назад вмесите с Туром Бегущим в горы, у людей носящих название Уральских. Он прошел немало дорог и сменил не одну дюжину стёжек ради своей неясной и недостижимой цели. И записал это.

Бумкнуло так, что вздрогнули стекла. Я подпрыгнула на месте, Пашка обросла чешуей меньше, чем за секунду. Малыши замолкли, ученики постарше наоборот разразились ругательствами. Мы кинулись к окнам, не замечая, как падают стулья и шелестят страницами брошенные книги.

Снаружи был слышен лишь хохот. Четверо мальчишек лет восьми-девяти стояли на лужайке перед библиотекой, склонив друг к другу головы. На миг они замерли, а потом отпрыгнули в разные стороны так быстро, что человеческие глаза едва могли уловить смазанное движение. На траве остался лежать маленький красный цилиндрик с коротким шнуром запала. Раздалось еще одно зубодробительное "бум".

— Святые, — с облегчением выдохнула я, — думала, что...

— Знаю, — откликнулась стоящая на хвосте явидь, — я тоже.

Дети засмеялись. Всего лишь петарда, обычная новогодняя пугалка, которая заставляет таких "бабушек", как я, хвататься за сердце. Демоны стучали не в пример громче, заставляя содрогаться остров детей, но в первое безумное мгновение нас с Пашкой посетило одно и то же неприятное воспоминание.

Ворий уже был на улице, и через мгновенье трое хулиганов удрали через газон, бросив на прощание еще один цилиндрик. Четвертый отчаянно старался вырвать ухо из крепких пальцев стяжателя.

Дети и в нашей тили-мили-тряндии дети, пусть их шутки заставят поседеть человеческих учителей. Думаю, скоро пробуждение с красным цилиндриком под подушкой станет для местных реальностью.

Третий глубокий пробирающий до костей хлопок уже не произвел нужного впечатления. Скрипя ножками о каменный пол, поднимались стулья, шуршали страницы, собирались раскатившиеся карандаши. Пойманный мальчишка шипел, скаля клычки, безуспешно сопротивляясь втащившему его внутрь стяжателю. Кто-то засмеялся, кто-то вздохнул, им нравился бессильный злой страх пойманного, нравилось предвкушать чужое наказание.

— Низшие, а где книги? — растерянно спросил Мартын, возвращаясь к столу. — Кто взял? — парень отодвинул стул и заглянул под стол. — Вы? — он посмотрел на вория.

Глаза хранителя зажглись, рука опустилась, и мальчишка, потирая красное ухо, шмыгнул в раскрытую дверь. Стяжателя больше не волновали шалости.

Я посмотрела на стол, стопка листов с инописью, которую сутки переводила явидь, лежала на прежнем месте. Ни желтого дневника, ни пары томов по истории пределов, что листал целитель, не было.

Тихий библиотекарь, передвигавшийся среди стеллажей неспешным шаркающим шагом, вырос рядом с нами в один удар сердца. Взмах рукой — и стол оказался отброшен в сторону. Листки с инописью взлетели в воздух белыми неуклюжими птицами.

— Мои книги, — прошипел собиратель. — Мои!

Хранитель шаг за шагом наступал на Мартына. Глаза мужчины разгорались малиновым огнем, пока стекла очков, треснув, не осыпались на пол. Пол, потолок и стены исчезли, на краткий нереальный миг библиотека стала тем, чем была на самом деле — глубокой пещерой в агатово черной скале. Смех стих.

Я поняла, кем был ворий на самом деле. Увидела за оболочкой среднего неприметного человека нелюдя, собирателя и охранника сокровищ, того, кто жил в пещере, пуская в ее нутро желающих посмотреть на блестящие камушки, дотронуться до толстых переплетов. Стяжатель. Гигантский ящер с малиновыми глазами и чешуей, на которой играли блики. Люди назвали их драконами.

Не благородные и мудрые создания, а воры, вымогатели, испытывающие болезненную страсть к предметам, не брезгующие убийством и шантажом, чтобы получить желаемое. Одна из истин обоих миров звучит так: никогда не воруй у дракона. Все. Ни вариантов, ни двояких толкований.

— Мои книги, — повторил ворий, рыча и подступая к Мартыну.

— Не пойдет, — целитель нахмурился, в глазах парня засверкала зелень. — Я все еще воспитанник, и если ускорить сердцебиение, то хранительница будет здесь...

— Остынь, Картэн, — появившаяся из воздуха Мила положила руку на плечо библиотекарю. — Остынь, он не вор.

Целитель поставил стол обратно, стяжатель закрыл дверь за последними посетителями, библиотека временно перестала работать.

— Итак, пропали книги? — оглядывая зал, спросила Мила.

— Да. Книги, которые я выдал им, — стяжатель снял бесполезные очки и убрал в карман.

— У нас их нет, — ответил Мартын.

— Мы не выходили из зала, — добавила явидь и принюхалась.

— Он это знает, — сказала хранительница.

— Находясь в этих стенах, я чувствую каждый том и знаю, когда мои вещи пытаются вынести, — собиратель выделил голосом эпитет "мои", — но я вышел на минуту и двадцать семь секунд.

— То есть книги не затерялись на полках? — спросила я, — и это не шутка мальчишек, которые слишком заскучали?

Ворий отвернулся, не считая нужным отвечать.

— Что со следами? — спросила Мила.

— С ними все хорошо, — Мартын выдохнул сквозь зубы, — здесь отметилась половина острова — от первоклашек до выпускников. Так что можно начинать повальные обыски у каждого второго, по жеребьевке.

— Или нужных следов нет вообще, — стяжатель сжал кулаки и посмотрел в мою сторону, — Демон в закрытии.

— Опять двадцать пять, — сморщилась Пашка, — зачем это демонам? Папочка любого из них прикажет — сам в зубах принесешь.

— Значит, у нас вор, — резюмировала Мила.

— Раньше такого не случалось? — спросила я.

— Как же! — рассмеялся Мартын. — Когда у той же Лили началось созревание, она полкорпуса учебных пособий в логово перетаскала.

— Картэн не единственный ворий в filii de terra, — пояснила хранительница.

Библиотекарь шумно выдохнул и сел на ближайший стул. Градус общего напряжения стал падать, злость, исходившая от уязвленного стяжателя, чуть утихла.

— Если у кого-то из младших началось созревание, — мужчина достал очки, скорее, по привычке, повертел оставшуюся без стекол оправу и убрал обратно в карман. — Ему нужен наставник, иначе, — он посмотрел на хранительницу, — все может выйти из-под контроля.

— Значит, обойдем всех потенциальных стяжателей и, дадут высшие, найдем пропавшее. — Хранительница кивнула и растворилась в воздухе.

— Мы не подумали еще об одной возможности, — задумчиво проговорил Мартын. — Мы не скрывали, какие знания ищем. Книги забрали, чтобы не дать найти в них ответы.

— Мальчик, у тебя приступ величия? Книги стояли здесь годами, десятилетиями, — стяжатель встал и оправил рубашку, — их прочли тысячи до тебя, и тысячи прочтут после. Это не запретные знания, не тома из закрытого хранилища, — мужчина топнул ногой, пол отозвался громким гулом. — "Хроники эпохи истребления" и "Забытая история запада" имеют до сотни копий, разбросанных по пределам. Дневник дурачка Тура я дал вам, потому что там упоминается артефакт ушедших, — он пошел к двери. — Он бродил по горам в начале Тихой эпохи. Исчезновения стёжек пришлись на другие века, так что, — ворий открыл дверь и взмахнул рукой, — пошли вон из моего логова.

Библиотека находилась на юге, если понятие сторон света вообще применимо к острову, затерявшемуся во времени и пространстве. Мы могли бы назвать направления не западом и востоком, а первой и второй стороной, тьмой и светом, красной и синей окраинами, да как угодно. Но мы были консервативны. Я подумала "мы"? Самой не верится.

Сразу за каменным врастающим в землю домом стяжателя начинался густой ельник, справа между стволов виднелись высокие земляные насыпи, так похожие на кротовьи норы. Здесь ощущалась близость перехода, она еще не звала, не шептала, а едва заметно дрожала. Но каждый проходящий мимо знал, что безвременье рядом. Это как понимать, откуда дует ветер. Просто ощущение, только в этот раз чувствуешь не кожей, а мозгом, какой-то не поддающейся рациональному объяснению частью.

— Он сказал, их читали тысячи, — Мартын расхаживал по газону перед библиотекой, из которой нас так вежливо выпроводили.— Глупая кража.

— Если пропажу не вернуть, нам закроют допуск в библиотеку. Всем закроют, — проговорила явидь, прищурившись.

— Дракону, утратившему вещь, понадобится время, чтобы прийти в себя. Век, другой. Придется искать другие источники информации. Ближайший находился у хозяина в Серой цитадели, — согласился молодой целитель.

— Неужели нет никого, кто бы читал эти книги, — при упоминании цитадели, вернее, мысли о Кирилле, у меня по спине побежали мурашки.

Целитель остановился.

— Я должен поговорить с Лехой. Он читает все, что написано. И помнит тоже, как и все книгочеи, — парень взъерошил длинные волосы.

— Помощь нужна? — Пашка взмахнула хвостом.

— Лучше я сам, — ухмыльнулся Мартын, — встретимся за ужином, — он развернулся и побежал к жилым корпусам.

День перевалил за половину, солнце прогрело воздух, и я стащила кофту и повязала вокруг талии. Контраст с холодом зимы остального мира был разительным. Яркие лучи согревали кожу, тогда как внутри царил лед. Стоило хоть на миг закрыть глаза, и я возвращалась на стежку, на то место, где она была, в спадающих валенках, проваливаясь в снег, туда, где дул ветер. Холод забирался под кожу и застывал там.

— Хватит! — рявкнула явидь, складывая чешую и превращаясь обратно в девушку.

Я открыла глаза — вверху голубое небо и зеленые листья.

— Мир не остановился из-за того, что пропало Юково, поняла? Он не остановится, даже если мы его найдем. Прекрати скулить!

— Я не скулю.

— Ты воешь, — она ткнула пальцем мне в грудь, вроде легонько, без желания причинить вред, но я пошатнулась. — Ты, как собака, которую хозяин пинками выкинул за порог. Ты скулишь и бегаешь кругами в надежде вернуться в любимую выгребную яму, чтоб получить еще порцию плетей. Что ты там оставила? Полоумную бабку? Старика, который сломает тебя щелчком пальцев, а на следующий день и не вспомнит? Или, — она усмехнулась, — симпатичного соседа?

Я отвернулась, предпочитая смотреть на качающиеся головки сиреневых цветов.

— Смущение, стыд и чуть-чуть недовольства, но не отрицание, — в ее голосе послышалась издевка. — Иногда, когда смотришь на Веника, в тебе ощущается... — она щелкнула пальцами, словно не могла подобрать слово. — Хочется узнать, как это будет, да? Какими будут его объятия? Каков на вкус поцелуй падальщика?

— Да пошла ты!

— Думаешь, мы легко читаем твой страх, ненависть и боль, но не в силах распознать похоть? Не смешно? Я две чешуйки из хвоста поставила, что еще до исхода внутреннего круга ты окажешься под ним.

— Что? Он же падаль....

— А он поставил три берцовые кости, что еще раньше.

Я посмотрела в медные глаза с двумя зрачками, нечисть давно не верит словам, только собственному чутью, да и то через раз. Как ей объяснить необъяснимое, то, что сама едва осознаешь?

— У нас в училище был преподаватель статистики, — я опустила глаза. — Ничего особенного, просто нестарый мужик, из тех кому идет седина, грамотный, логичный, отстраненный.

— Возможно слишком отстраненный? — ухмыльнулась явидь.

— Возможно, — спорить не хотелось, — Но что-то в нем такое было, и иногда я представляла, — взмах рукой, — как он касается кожи, проводит рукой по шее, склоняется к лицу.

— Весело. И как? Дядечке повело?

— Почти, — я против воли улыбнулась, — Наверное, у меня на лице все было написано, как-то в среду статистика была последней и он попросил меня задержаться.

— Судя по всему, — Пашка принюхалась. — на этом романтика и закончилась.

— Да. Он меня поцеловал. Дыхание отдавало столовской картошкой, губы были до противности слабыми, а руки, которые он запустил под свитер, потными и дрожащими.

— Восторг, — захихикала змея.

— Я убежала. И больше никогда не ходила на его лекции.

— Получила пять автоматом?

— Четыре, — поправила я, — К чему я это говорю, иногда люди любят мысли о чем-то, а не само действие. Иногда я гадаю, как это могло бы быть. И боюсь даже представить, чем будет пахнуть поцелуй Веника.

— Но иногда так хочется проверить, — кивнула Пашка, — Старик поставил артефакт вызова, как скоро хозяин разжует падальщика и выплюнет. Всего лишь из-за мыслей.

— Пошла ты, — повторила я, главным образом, потому что ничего больше в голову не приходило. — Ревнивый демон, звучит, как анекдот.

— А кто говорит о ревности? — удивилась змея. — Он убьет его потому, что... — она оборвала фразу, чуть повернув голову, но на тропинку так никто и не вышел, библиотека оставалась темной.

— Почему?

— Потому что. Хватит трястись, хватит думать, что все кончено, — она вдруг схватила меня за блузку и дернула, удлинившиеся когти проткнули затрещавшую ткань. — Из-за твоего страха у меня клыки растут и яд вырабатывается в немеренных количествах.

— А как же "Костя"? — хрипло спросила я. — Или нелюди готовы выбросить в выгребную яму даже тех, кого любят?

— Сейчас плюну ядом, и завоешь уже по делу, — она отпустила блузку, — Я хочу его вернуть, еще раз впиться зубами в плоть и слизать кровь, — она сглотнула. — Хочу услышать его "змейка", да просто хочу его. Но в отличие от тебя не буду разбивать голову о стену, если не получится.

— Я тоже не буду, — я оглянулась, кусты качались от ветра, вряд ли мы были одни, но никто не хотел вмешиваться в дело воспитания человека.

— Не ври. Когда приходит Алиса, ты вспыхиваешь, как лампочка, но потом вспоминаешь, и тебе становится стыдно за радость, что дарит дочь. Скажешь, не так?

— Не скажу. Никогда не спорю с тем, кто сильнее.

— Умная позиция. Так, может, включишь мозги? Потому что из человека ты превратилась в добычу. Ты же так гордилась вашим племенем, вашей чистотой. Давай, отвлекись, сходи к дочери, спроси, есть ли у нее чистые носки и пилка для ногтей.

— Что? — я выпрямилась.

Пашка засмеялась, моментально почувствовав произошедшую перемену.

— Что ты сказала? — спросила я, стараясь не потерять тот обрывок мысли, за который удалось зацепиться. — Марк еще здесь?

— Даже не сомневайся, справа, в кустах, — указала она и крикнула. — Выходи, мелкий.

Гроздья цветов, похожих на нашу сирень, только в два раза крупнее, закивали головками, выпуская на тропинку осыпанного светлой пыльцой мальчишку.

— Видел вора? — спросила явидь, не успел он отряхнуться. — Ты же все время рядом терся.

Разочарование так ярко проступило на его лице, что мне стало ясно — не видел. Пашка чертыхнулась.

— А мальчишек, что баловались с петардами, видел? — спросила я.

Марик кивнул.

— Сможешь узнать, кто надоумил их сделать это именно сегодня и именно у библиотеки?

— Сможет, — ответил звонкий голос, я почувствовала, как неуместная улыбка раздвигает губы.

Марк обернулся, к крыльцу подошла Алиса. Пашка повторно и непечатно высказалась, ей не нравилось, когда к нам подкрадывались незамеченными.

Моя дочь положила руку на плечо разом оробевшего мальчишки и твердо сказала:

— Все выясним.

— Да, — добавил Марк дрогнувшим голосом.

— Это может быть совпадением, — пояснила я. — Выворачивать пальцы не обязательно. Узнайте, где взяли петарды и кто, если таковой был, подал идею позлить вория. — Алиска показала язык и шутливо отсалютовала мне рукой.

Парень кивнул, не в силах перестать коситься на Легенду Зимы. Глядя им вслед, я вспоминала слова дочери, сказанные здесь же:

"Я помогаю отцу, и мне это нравится. Нравится притворяться, лгать, подталкивать".

И вот теперь о помощи попросила я, вернее, не просила, но и останавливать не стала.

— Думаешь, не случайность? — спросила Пашка, когда они свернули на ведущую к столовой тропинку.

— Стоит стяжателю покинуть логово, как он теряет связь с вещами, — я пошла вдоль кустов сирени. — Другого способа вынести книги из библиотеки я не вижу. Так что, да, дума, его выманили.

— Зачем? В книгах действительно что-то есть?

— Возможно. В книге. В одной. У "Хроник эпохи истребления" и "Забытой истории запада" есть копии. А у дневника Тура бегущего нет. Если книга не уникальна, то кража лишена смысла.

— Картэн сказал, он жил не в то время.

— Да, но он много ездил, много слышал и видел. Легенды, слухи, страшные сказки на ночь, — я вздохнула. — Это пока единственная надежда, если нам хотят помешать, значит, мы на правильном пути.

Я позволила себе легкую улыбку, потому что страх ослаб, отступил на один шаг. Да, люди такие, они живут, пока думают.

Пашка оскалилась, выпрямила спину и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, выжидающе замерла сложив руки на груди.

— Не думал, что увижу тебя здесь снова, Прасковья, — протянул вышедший спустя минуту на дорожку мужчина. Только он один называл ее так.

Змея зашипела, но как-то тихо, без злости, клыков, когтей и темнеющей на коже чешуи.

— Ты редко утруждаешь себя этим, Угрим, — она рассматривала ледяного учителя моей дочери, кривя губы от презрения.

Не в первый раз замечаю: там, где прошла Легенда Зимы, вскоре появлялся ледяной колдун. В светлых глазах мужчины не отражалось ничего: ни радости, ни ненависти. Бывшие любовники. Бывшие враги. Земля детей не пускала сюда тех, чьи сердца полны ненависти. Эти двое не могли быть здесь. И тем не менее были.

Угрим едва заметно усмехнулся и картинно похлопал в ладони. Ни один звук не сопровождал этот нарочитый жест.

— Браво, Прасковья, ты сумела обуздать звериные инстинкты.

— С инстинктами все в порядке, просто твоя персона, Угрим, для них обесценилась, — Пашка отвернулась и, подхватив меня под руку, зашагала в сторону.

Мужчина остался стоять, всматриваясь в темные окна библиотеки, по-прежнему оставаясь таким же равнодушно замороженным.

— Впечатляюще, — пробормотала я. — Ты и в самом деле успокоилась? Или опять лазейка в магии? Как в прошлый раз земля детей впустила тебя в его отсутствие?

— Я даже не знаю, был ли он тогда здесь, — фыркнула явидь и тихо добавила. — Мне не до ерунды. Угрим не стоит и волоска Кости. Высшие уберегли, и мой Невер не от него, не от горничной Алисы Седой, — она рассмеялась, только смех вышел совсем уж невеселый.

Мартын не пришел на ужин. Причин этому могло быть множество: от банальной занятости до неприятного похищения с последующим избиением и поеданием неведомыми врагами. В последнее упорно не верилось, потому как в случае реальной опасности контролирующий свое тело целитель мог легко выбросить в кровь порцию адреналина, переключая сердце сразу на пятую скорость. Хранительница придет на помощь любому воспитаннику, стоит тому лишь испугаться. А враги умрут, ну, или, потирая отбитые пятые точки, разбегутся по корпусам зализывать раны и жаловаться на злую охраняющую.

Марик и Алиса также не появлялись. А вот поджигатели петард на отсутствие аппетита не жаловались, один из них на ходу запихнул в рот бутерброд и выбежал за дверь. В одном из залов, где столы покрыты скатертями, а еду разносят на подносах, сидели две подружки Марта. Брюнетка шмыгала носом и чесала покрасневшие ладони, рыженькая успокаивала. Первая любовь — дело хлопотное, это я по себе знаю.

Но червячок сомнения и тревоги продолжал подтачивать изнутри. Поэтому через десять минут мы стояли перед одноэтажным деревянным домиком. Такому самое место в сказке о трех поросятах, только серого волка по соседству не хватает.

— Уверена? — спросила я Пашку.

— Следы не врут.

Сразу от входной двери начинался широкий коридор с комнатами через каждые пять метров. В той, куда привел нас запах Мартына, никого не было. Лишь голубая в полоску футболка, что была на парне с утра, небрежно валялась на кровати. Обычная комната, не очень большая и не маленькая, стенной шкаф с распахнутой дверцей, стол, стопка тетрадей, вечно покачивающийся маятник, фоторамка с нейтральным пейзажем, с которым она похоже и продавалась. Ни ноутбука, ни планшета. Хотя толку от устройств на земле детей немного, без выхода в интернет они мало чего стоят. В стаканчике от канцелярского набора ни одной ручки, ни одного карандаша. Покрывало на кровати смято.

— Что ж, мы знаем, что он здесь был, — сказала змея.

— Он хотел поговорить с книгочеем, — я вышла в коридор и громко крикнула, — Алексей!

Просто на удачу. Того, с кем хотел поговорить молодой целитель, могло не быть в комнате, в корпусе да и вообще в filii de terra.

Несколько секунд в коридоре стояла тишина, а потом Пашка развернулась к двери справа. Створка приоткрылась, и в коридор выглянула вихрастая неопределенного окраса голова.

— Мартын у тебя? — спросила явидь и, не дав парню открыть рот, нагло протиснулась в чужую комнату.

— Эээ... нет. Пару часов как ушел, — парень посторонился, пропуская улыбающуюся девушку в комнату.

Длинный, худой, с выступающим вперед носом и подбородком — когда повзрослеет, его лицо станут называть хищным, но пока круглые детские глаза придавали будущему хищнику наивный и растерянный вид.

В комнате книгочей был не один. На кровати на темно-зеленом покрывале сидел черт. Круглые копыта, жесткие курчавые волосы, скромные рожки и черные вздернутые губы. В смуглых руках — книга, вернее, тетрадь в желтом кожаном переплете.

Острым шипом кольнуло разочарование. Пропажа найдена, а значит, мои рассуждения перешли в разряд фантазий, и мы снова вернулись к исходной точке.

Пашка вопросами не задавалась, а просто выхватила у студента том и открыла посередине.

— Опять инопись, — простонала явидь и протянула желтый переплет мне.

— Сначала Март, теперь они, — глаза черта блеснули. — Дураки, ворующие у Картэна, до последнего года, как правило, не доучиваются.

Я раскрыла тетрадь, уже понимая, что книга не та. Другие страницы, другой язык, более светлые чернила, да и рука, выводившая строчки инописи, иная. Сходство, начавшееся обложкой, ей же и заканчивалось, на этой даже уголки не успели засалиться.

— Где Мартын? — спросила Пашка.

— Не знаю, — ответил худощавый парень.

— Ушел. Наверное, в библиотеку, — черт по-детски хихикнул и качнул рогатой головой, — пытал Леху насчет какого-то учебника по истории, а потом убежал.

— Много напытал? — я протянула тетрадь обратно.

— Без понятия. Если надо, Леха ему любой учебник от корки до корки процитирует, — нелюдь взял книгу и бросил рядом с собой на кровать.

— Аррко прав, — пожал плечами книгочей. — Мы так и не поняли, что именно он хотел. Ушел недовольный. Книги, как я понял, так и не нашлись?

— Это же глупо, — фыркнул черными губами черт.

Забавно, но он дал происходящему ту же характеристику, что и Мартын. Все это пахло глупостью.

— Сперва кеды, потом рубашка, книги. Прошерстили бы малолеток на предмет созревания, глядишь нашли бы пропажу под подушкой, как вспомню Лидку, — тихо пробормотал книгочей, когда мы уже повернулись к выходу

— Стоп, — я нахмурилась, — пропадали и другие вещи?

— Да, — ответил худой парень, но как-то уж очень неуверенно.

— У меня ничего не пропадало, — поднял руки Даррко. — Меня не впутывайте.

Я посмотрела на книгочея.

— Ну, у Марта вроде бы кеды сперли.

— Вроде бы, — передразнила змея.

— Да он и сам не знал, сперли или в раздевалке забыл на полигоне.

— Так, — я подошла ближе, — а у тебя ничего не пропадало?

— Рубашка, — отчего-то смутился Леха, — белая. Висела на стуле, а теперь нет.

— Так, может, ты ее в прачечную сдал, а забрать забыл? — фыркнула Пашка.

По тому, как парень отвернулся, я поняла, что часть правды в ее словах была и в факте кражи он совсем не уверен.

— Может, вы сами сходите и проверите, — цокнули копыта, черт встал. — Мы не обязаны вам что-то доказывать. Мы можем и хранительницу позвать. Она девка молодая, горячая, сначала бьет, потом разбирается, кто у деток погремушку отнял.

— И вся земля детей через час будет знать, что ты испугался человека, — сказала я, паскудная ухмылка тут же исчезла со смуглой рожи нелюдя.

— Так что там с рубашкой, — явидь, как бы невзначай скользнула вперед, глаза с двойными зрачками смеялись, — и кедами моего пасынка?

— Вы эта... та самая? — смешался книгочей.

— Ага, — змея оскалила клыки в жутковатой улыбке и напомнила, — рубашка?

— Я ее Марту одолжил, — быстро ответил высокий. — Он ее вернул. Сказал, что на стул повесил, но когда я пришел, ее не было, — он развел руками.

— У него что, своей одежды мало? — спросила Пашка.

— Да нет, — парень отвел глаза, — ему именно белая нужна была, а на свою он как раз пятно поставил.

— Почему именно белая? — удивилась змея. — На похороны? Жертвоприношение?

— Ну, почти, — Леха смутился.

— Тьфу, — сплюнул черт, — Все вам расскажи непонятливым. С девкой он встречался, ясно? Не в черном же к девственнице идти.

— А девка — это Лили? Черненькая, худенькая, с короткой стрижкой? — продолжала задавать вопросы явидь.

— Ага, — кивнул книгочей. — Только никакая она не Лили, а Лидка, просто не любит, когда ее так называют, вот и придумала это "Лили".

Я выдохнула, закрыла глаза, досчитала до пяти и, боясь спугнуть удачу, задала последний вопрос:

— У Марта есть компьютер?

— Есть. Ноут. В комнате на столе стоит, — пожал плечами Аррко.

— Спасибо, — поблагодарила я и вышла.

— Только не трогайте, — донесся в спину голос книгочея. — Он его какой-то гадостью намазал, сыпью покроетесь, родная мать не узнает.

— Слабак, — простонал черт, и дверь захлопнулась.

Мы вернулись в комнату целителя, чтобы убедиться, что стол по-прежнему пуст.

— Будем искать? — поинтересовалась змея.

— Не зачем.

На улице солнце уже успело скрыться за деревьями, и их длинные тени причудливыми полосами легли на землю. Земля детей жила своей жизнью, где-то кричали дети, где-то истошно выл зверь, которого наверняка дергали за хвост. Я завертела головой, пытаясь сориентироваться.

— Ты знаешь, кто украл книги, — вопросительных интонаций в голосе Пашки не было.

— Не уверена.

— Не ври. Я слышу это знание в твоих словах, вижу в глазах, чувствую в запахе.

— Как позвать Милу? — вместо ответа спросила я.

— Поймать ученика помельче и ущипнуть. Или наоборот постарше. Я бы с удовольствием послушала, как верещит тот рогатенький. Давай...

— Не надо, — сказала появившаяся за ее спиной хранительница. — Ограничьтесь простым призывом, на ваш я сегодня откликнусь с удовольствием.

— Охраняющий слышит всех взывающих на своей земле? — я посмотрела Миле в глаза. — Слышит, но откликается лишь избранным, так?

— Ты позвала меня, чтобы это проверить? — девушка осталась спокойной. — Я не могу быть везде, иначе буду метаться между порезанным пальцем и неудачно сделанным домашним заданием. Мы играем теми картами, что нам сданы, и не хранители тасуют колоду.

— Давайте вы поплачетесь о нелегкой женской доле попозже, — влезла Пашка, — как твои поиски среди малышни?

— Никак. Все здоровы и довольны жизнью. Один на грани, сам признался, что стал присматриваться к ложкам в столовой, надо предупредить наставников. Но и только.

— Ольга знает, кто вор.

— Неужели? — Мила подняла брови.

— Только предполагаю. Где логово Лидии? У вас есть убежище для стяжателей? Для тех, в ком проснулись инстинкты? Не в комнаты же они всякий хлам тащат.

— Есть, — хранительница минуту раздумывала, а потом, развернувшись, пошла по дорожке к юго-западной окраине острова. — Старые ходы норников. Раньше здесь целая колония обитала, пока на зелья не извели, а норы остались. Картэн как старейший ворий одобрил их использование. Когда у стяжателей начинается созревание, их на декаду помещают... — она дернула головой. — Впрочем, вам это неинтересно. Это Лидия? Уверена? Она из предвыпускного года и прекрасно контролирует инстинкты. К тому же стяжатели не воруют друг у друга, они лучше других знают, чем обернется такой поступок.

— Уверена. Почти.

Пашка фыркнула, а я пояснила:

— С нечистью никогда ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Но это она. Поверь.

— Верю, — хранительница ускорила шаги.

— А я нет, — Пашка скользнула вперед, на ходу меняя человеческий облик на звериный. — Ты в это веришь. Она верит тебе. Сплошной клуб по интересам. Мне требуется что-то посущественней.

— У Лидии созревание.

— Нет, она уже выросла... — Мила замолчала, сделав круглые глаза, — Ах, это созревание.

— Очередной этап взросления, через который проходят все. И я, и ты, и даже ты, — я указала на растерявшуюся явидь. — Она влюблена. В первый, самый прекрасный и одновременно ужасный раз.

— Мартын, — догадалась Пашка.

— Да. Пропали вещи, которых касался парень. Вещи с его запахом: кеды, рубашка, карандаши, ручки, ноутбук. Я видела девочку в столовой, видела ее сжатые кулаки, слезы и сыпь на ладонях.

— Чертенок сказал, что Мартын смазал игрушку какой-то дрянью. Умный мальчик, — в голосе Пашки слышалась гордость.

Мы миновали ряды корпусов, на сей раз сложенных из красного кирпича, прошли полосу с редкими деревьями и густой изгородью из кустов, напоминающих шиповник и сирень, миновали запертую библиотеку. Я чувствовала приближение переходов, слышала дыхание безвременья, мы подошли вплотную к выходу с filii de terra. Но до того, как стежки лягут под ноги и уведут с земли детей, мы должны пройти сквозь череду невысоких курганов, напоминавших основательно заросшие крапивой кротовьи горки. Только вот кроты размером с теленка в обычном мире не водятся. А в нашей тили-мили-тряндии — пожалуйста. Была бы красная книга, норников бы туда занесли, как исчезающий вид. Но пока звери занесены лишь в меню.

Солнце клонилось к закату, и в сгущающихся сумерках округлые лазы смотрелись черными ходами в бездну. Кроличьими норами. По коже поползли мурашки, пришедшее на ум сравнение заставило передернуть плечами.

— Людей всегда пугает тьма, почему? — спросила Пашка. — То, что происходит при свете, не лучше того, что скрывает ночь.

— Может быть, — Мила пожала плечами, — неизвестность, таящаяся во мраке, страшит больше, чем волк, поедающий девочку под полуденным солнцем, — Хранительница остановилась у третьего по счету кургана, — но монстры в этой темноте еще маленькие.

— Они достаточно взрослые, чтобы любить, — я подошла ближе, — и совершать поступки, — и сунула голову в лаз, вглядываясь в черноту. — Драконы похищают не только вещи, но и прекрасных принцесс.

— Ты хочешь сказать, что Мартын там? — не поверила Пашка.

— Как и пропавшие книги, — я выпрямилась и приглашающе взмахнула рукой.

Для человека тьма оставалась тьмой, а свет — светом.

Пашка хмыкнула и скользнула в нору первой, я второй, слыша за спиной тихие шаги Хранительницы. В туннеле можно было стоять во весь рост, норник — зверь не маленький. Пол устилали сухие листья и мертвые насекомые. Ход шел под уклон. Рассеянный свет экрана телефона придавал земляным стенам синеватый оттенок. Ни явидь, ни Мила в освещении не нуждались.

— И что, любой вот так запросто может зайти в логово собирателя? — удивилась змея в темноте.

— Не любой и не запросто, — ответила идущая впереди Мила. — Проблемы со стяжателями не нужны никому. Бывает, новенькие пошаливают, вход камнями завалят или стащат и спрячут что-нибудь вроде старой корзинки из-под фруктов. Как правило, после визита невменяемого вория остывают даже самые горячие головы. Мы не делаем из этих нор тайны. Временные логова, и сокровищ там нет, стяжателям еще предстоит обустроить настоящие. Мы учим детей жить бок о бок с разными созданиями. И если цена усвоенного урока — пара опаленных бровей и ресниц, то так тому и быть, я вмешиваться не буду.

Ничто не мешало хранительнице перенестись вглубь, но по каким-то своим соображениям она предпочла неспешные шаги в нашем сопровождении. В моем, так как явидь тоже не торопилась. Причину этого я поняла, только спустившись в пещеру. Лгово имело форму неровного круга с осыпающимися стенами и земляным полом. Лида была еще слишком мала, чтобы превратить свое убежище во что-то более уютное и пригодное для жилья.

У каждого из нас в детстве была шкатулка с сокровищами. Пусть она выглядела, как картонная коробка с фантиками, цветными мелками, ракушкой, привезенной кем-то из знакомых с моря, баночкой из-под гуталина, которой играли в классики, или крышечками от пузырьков. Это все равно были сокровища. Наши сокровища. Шкатулка Лидии была побольше, но хлам она собирала такой же никому не нужный.

Тусклый свет от экрана выхватывал из темноты очертания странных предметов, вызывая тягучее тоскливое чувство потери. Я скучала по моему чердаку и бабке, с горящими глазами самозабвенно роящейся в хламе. Синий свет отразился от кожаной обшивки треснувшего футбольного мяча. Рядом деревянный стул с выбитым сиденьем, какие-то картинки или открытки покрывали земляной пол цветными пятнами, каменная урна, которой место в сквере у лавочки, деревянная бочка с неизвестным содержимым, у меня в такой бабушка капусту квасила, ящик из-под бутылок и еще бог знает что.

У стены старая раскладушка, состоящая из полых алюминиевых трубок и куска ткани, натянутого меж ними. А на ней...

Непонятные шорохи и вздохи крались по стенам, заставляя приглядеться внимательнее.

— Мы не вовремя. Прекрасная принцесса хочет еще немного побыть в плену, — явидь хихикнула.

Света как раз хватило, чтобы разглядеть переплетение обнаженных тел. Мужского и женского. Я торопливо погасила экран.

— Вот и наша пропажа, — провозгласила змея и сунула мне в руки увесистые книги, вернее, то, что на ощупь на них походило.

Протяжный женский вздох удовлетворения был ей ответом.

— Одевайтесь и выходите, — скомандовала Хранительница.

Обратный путь показался намного короче, я вообще с трудом замечала все вокруг, следуя за Милой, монотонно переставляя ноги. В голове набатом билась мысль: если такое вытворяют шестнадцати — семнадцатилетние подростки, то у меня осталось года три — четыре, прежде чем Алиса... Стоп, вот об этом я думать не хочу.

Тут бесполезно патетично восклицать, что я в эти годы еще носила школьную форму, заплетала ленточки в косички и думала, что детей находят в капусте. Кирилл быстро устранил пробелы в моем образовании. Я была старше Лидии года на три, а на руках уже кричал увесистый сверток. Так что нечего разыгрывать из себя принцессу. Собственные годы вдруг обрушились на плечи неимоверной тяжестью. Как мало времени осталось, прежде чем моя девочка вырастет. И как много его еще впереди. Чем я его заполню? Вышиванием или собиранием фарфоровых статуэток? А может, бездомными кошками?

Сумерки, в отличие от тьмы хода, показались мне ярче солнечного дня. Стяжатель молча стоял у насыпи черной жирной земли. Блеснули теплым малиновым светом нечеловеческие глаза. Картэн не делал попытки приблизиться или войти. Без особой надобности стяжатели не нарушали границ личного пространства друг друга. Взрослые и состоявшиеся стяжатели, а не подростки, переживающие непростые этапы взросления. Им еще много предстояло узнать о своем виде, теле и способностях.

Ворий протянул руку, и я вложила в нее найденные тома. Собиратель втянул запах потертых переплетов и потребовал:

— Тетрадь Тура?

— Там были только учебники, — Пашка пожала чешуйчатыми плечами.

— Потому что только их я и взяла, — Мила посторонилась, и из темного лаза показалась Лидия, короткие волосы стояли дыбом. — Простите, но они так пахли, — она опустила голову перед хранителем библиотеки.

Из норы выбрался молодой целитель, облаченный лишь в синие джинсы и блестящие кольца наручников на левом запястье в качестве модного в этом сезоне аксессуара.

— Зачем мне её книжка? — сморщила нос Лили, кивнув в мою сторону.

— Она моя, — рыкнул ворий.

— Девочка, а ты уверена, что не взяла ее, чтобы прижимать к телу долгими одинокими вечерами? — спросила змея.

Молодая стяжательница зарычала. На ней была наверняка та самая белая рубашка сокурсника Мартына. Полы доходили до середины стройных бедер, длинные рукава натянуты на покрасневшие ладони, с которых уже начала слезать кожа.

Целитель не мог воздействовать на неживую материю, но даже будь это иначе, магия и механизмы плохо сосуществуют. Другое дело мазь с чесоточным порошком или вытяжкой из ядовитого плюща. Воришке пришлось пережить несколько неприятных минут.

Мартын взял узкую ладошку девушки, глаза зажглись яркой зеленью, отмершая кожа опала, обнажив новый розовый слой.

— Девочка услышала, что ты уезжаешь, и сорвалась, — продолжала ухмыляться Пашка.

— Да, — дернулась Лили, — Уезжаешь до шабаша! Сам пригласил, а потом решил сбежать, — она топнула голой ногой.

— Не продуманная кража, а порыв. Кеды, рубашка, в которой он был, когда вы в первый раз... — я не сдержала улыбку, хотя совсем не хотела смеяться над девушкой, — когда ты сама сняла ее с него. Книги, ноутбук, ручки из стаканчика. Ничего не забыла? — Лида отвернулась и уткнулась в обнаженное плечо молодого целителя. — Вот почему это так походило на глупость. Но дневник Тура она не брала. Понимаете?

— Нет, — ответила за всех Мила.

— Кража бесполезна, если украденное не уникально.

— Мы вернулись к тому, с чего начали, — первым понял Мартын. — Кто-то не хочет, чтобы мы прочли эту книгу.

— Кто? — спросила Пашка.

— Я бы тоже не отказался узнать, — ворий взвесил книги и позвал, — Лидия!

Девушка вздрогнула и еще сильнее прижалась к целителю.

— Определяю тебе наказание: две декады отработки во благо моего логова. И они начинаются прямо сейчас.

Солнце село, остров детей освещали многочисленные окна не менее многочисленных корпусов. Хранительница и ворий ушли, деликатно оставив нас наудине с проблемами. Лили уходить не хотела, но стяжатель не тот, кому можно возражать.

— Вы же начали ее читать, — расхаживал взад вперед перед кротовьей норой так и не удосужившийся одеться Мартын, — ну, вспоминайте.

Я пыталась, в памяти остались какие-то обрывки, подчеркнутые фразы. Дневник из-под пера Тура Бегущего вышел на удивление нудным.

"Проснулся. Поел. Попил. Продвинулся на тысячу шагов. Нашел следы, следовал по ним до разлома. Никого не встретил. Лег спать".

И так каждый день, с небольшими отклонениями. Пару раз он принимался пространно рассуждать о цели поисков, доспехе, судьбе, душах и демонах. А потом снова шел, ел, пил, срал, вернее, спал. Если что и было в этой книге, то я либо не поняла, либо еще не дочитала.

Пашка развернулась, вглядываясь во тьму.

— Наш молчаливый помощник вернулся на пост, — собравшийся кольцом хвост расслабился.

На тропинку вышел Марик. Я с надеждой вгляделась в темноту за его спиной, но она осталась неподвижной. Алиса не пришла.

— Узнал что-нибудь? — спросила я, безуспешно стараясь скрыть разочарование.

— Ставр, Гринька, Митька и Жик отобрали петарды у одного из новеньких, — отчитался парень.

— Неделю назад был новый набор платников, — пояснил Мартын.

Понятное дело, бесплатников никто не набирает, они приходят сами и в любое время года.

— Пацанам понравилось, он так потешно отбивался, просил не поджигать петарды у библиотеки, — сын падальщика почесал нос, — Плакал, что его накажут.

— "Делай что хочешь, только не бросай в терновый куст", — процитировала Пашка, немало меня этим удивив.

Мартын положил руки на плечи пацану и, заглядывая в лицо, проникновенно спросил:

— Узнаешь его? Или те парни укажут? Принявших первый год обучения чуть больше двух десятков, найти его не так уж и сложно, исключить девочек и тех, кто...

— Да, зачем? — высвободился Марик. — Мы его уже нашли.

— Мы? — переспросила я.

— Легенда Зимы у корпуса осталась, чтобы не сбежал, а я за вами, — он снова почесал нос. — Она тоже эту фразу про куст сказала. Выходит, он специально подал им идею?

— Так, — явидь оскалила клыки, — если и вправду выйдет что-то путное, добуду твоему папаше новый глаз.

Все постройки в filii de terra расположены по кругу. Учебные корпуса, полигоны — ближе к центру, жилые — к окраинам. И там, и там встречаются хозяйственные постройки, будки, хранилища инвентаря, столовая на севере, библиотека на юге, дом целителей на западе, там же и корпуса, куда расселили принявших первый год обучения. Возможно, чтобы далеко за подорожником и коньяком не бегать.

Двухэтажные, сложенные из серых блоков корпуса напоминали общежития, что строил завод ЯЗТА для своих работников во времена моей юности. Такие же монотонно ровные и лаконичные, как изделия из конструктора. В окнах горел свет, хлопали двери, раздавались крики и топот ног по коридору.

Кто-то скоро ляжет спать, кто-то наоборот убежит на ночные занятия, кто-то решит перекусить и сыграть злую шутку с соседом. Земля детей была отражением нашей тили-мили-тряндии, где ночь — сложное время и для бодрствующих, и для спящих.

Дочь сидела на нижней ветке дерева, напоминавшего березу. Корявую и склонившую ветки к земле. С толстого ствола неопрятной бахромой свисали лохмотья подранной беловатой с прожилками коры. Легенда Зимы совершенно по-детски болтала ногами. Здесь и сейчас она все еще оставалась ребенком. Я почувствовала, как тугой узел, скрутившийся внутри, ослаб.

Алиса без слов указала на дальнее с торца окно, прикрытое розовыми занавесками, и спрыгнула — полное мягкой нечеловеческой грации движение, на миг приоткрывшее завесу будущего, показав, какой девушкой она скоро станет. А может, фантазия, зацепившись за больную тему, сыграла со мной злую шутку.

Явидь знаком приказала детям оставаться на месте. Алиса скорчила недовольную мордочку. Но когда собравшийся возмутиться Марик открыл рот, она любезно прикрыла его ладонью, не дав произнести ни звука, чем напугала мальчишку до дрожи.

Общежития для учеников были организованы по одному принципу: коридоры с кучей фанерных дверей, из-за некоторых слышалась музыка, из-за других смех, из-за третьих заунывные песнопения: то ли духов вызывали, то ли по дому скучали. Первогодки — это не степенные и переполненные собственной значимостью выпускники, новички — это шум, гам, каверзы.

Но за нужной нам дверью царила тишина. Пашка вошла, не церемонясь и не задумываясь о том, как может истолковать ребенок ночной визит нелюдя, полуголого целителя и человека.

Безликая необжитая комната: кровать, стол, стул, стенной шкаф. Ни личных вещей, ни раскиданной одежды, ни грязной обуви. Единственным посторонним предметом была желтая тетрадь, лежавшая на краешке полированного стола. Пацан, сидевший на матрасе, даже не повернул головы.

— Вот она, — змея схватила потертый дневник, раскрыла и удовлетворенно рыкнула.

— Я вас ждал, — он поднял черные, как колодцы, глаза.

— Зачем? — молодой целитель, прищурившись, присматривался к мальчишке.

Было что-то неправильное в его позе или в спокойствии, с которым он смотрел, а может, в нем самом, но понять что, я все никак не могла. Дети в таком возрасте похожи на гибрид вечного двигателя и радио. Они не сидят неподвижно, ожидая наказания.

— Не имеет значения, — ровно ответил ребенок. — Вы получили, что хотели. Вернее, так думаете.

Пашка зашипела.

— А ты думаешь по-другому. Читал? — спросил целитель, указывая на тетрадь.

Мальчишка кивнул.

— Ты знаешь, что мы ищем? Там оно есть?

Два кивка подряд.

— Сто двадцать седьмая и сто тридцатая страница, — ребенок был лаконичен и совсем не испуган.

Я раскрыла желтый переплет, перелистнула потемневшие от времени страницы и пробежала глазами по сухому тексту.

Каждая запись была пронумерована странными значками — закорючками, мало похожими на цифры. Тур Бегущий пользовался другим календарем, но строки, слава святым, были вполне читаемы.

"Низошел по склону Сосновой, две тыщи шагов по ополью к западыне. Зверье схоронилось. Чую недалече обиталище. Сызнова полтыщи шагов. Угольный чад и кровушка. Первая хата чрез сотню. Северная стежка - Вепрева пустошь на двадцать дворов. Остался на ночь".

"Потолковал со старостой. Никоих следов ушедших тута сродясь не видавши. Остался на ночь".

Я посмотрела на ожидающих мальчика и целителя, на явидь, постукивающую по полу кончиком хвоста, и вернулась у книге. Три страницы вперед. Сто тридцатая страница была не менее захватывающа.

"Подумавши, решил вертаться на тропу Висельника тем же ладом. До второй тыщи не доспел, поворотил севернее по следам вломной клажи. Третьего дня катили подводы. Семена, шерсть, железо. Шел вдогон, к полудню вышел к стежке Подгорной. Восточники. У старосты лыба, печёночный борканник, тесак за пазухой. Глянулось. Остался на ночь"

Следующая запись тем же днем без номера.

"Гвоздарь говорил, артефакты поверх кручи возят. Железо было, и доспех, и оружие, и кости. Подчас гнусь какую. Истекшей ночью у целительницы кровь свернулась, и настои в плесень ушли, солонина пожухла, как и грязь на дороге. Нехорошая была ночь, деревья шагнули вперед, у мальцов когти повыскакивали, балакают, видели в округе блаженного, но кто, когда и где — неявственно. Решил уразуметь".

И строчкой ниже:

"Не уразумел. Бабские байки. Воротился на тропу Висельника. Подъем к востоку. Хладный ветер, утешился овечьей верюгой".

Сразу видно, как весело проводили время на заре тихой эпохи, особенно порадовало "утешение от овечьей верюги".

— Не понимаю, — я покачала головой, ничего крамольного при всем желании из текста не выжмешь.

— И не поймешь, — ответил мальчик.

— Хватит строить умника, — рявкнула Пашка. — Станешь книгочеем — тогда и нос задирай, а сейчас как бы не укоротили.

— Он не книгочей, — сказал Мартын. — Он визирг.

Вот что казалось мне таким неправильным в этом ребенке — он не вел себя, как ребенок, не сидел, как ребенок, не говорил, как ребенок. Душа человека, получившая шанс прожить еще одну жизнь в маленьком беззащитном теле. И не просто человека, а очень и очень умного человека.

— Расскажите нам, — попросил молодой целитель, сразу переходя на "вы".

Атмосфера в комнате изменилась. Пришедшие приструнить хулигана взрослые превратились в просителей.

— Расскажу, — черные глаза мигнули. — В обмен на услугу.

— Какую? — змея, как и любая другая нечисть, не любила быть обязанной.

— Смертельную, — парень сжал кулаки, — Вы должны убить меня.

— Ищи дураков, — разозлилась Пашка, хвост в очередной раз поднялся и, подрагивая, замер, прерывая монотонный перестук по доскам пола. — Схватиться с хранительницей и уйти следом? Я пас. Вон, иди башку о стену разбей или с крыши спрыгни.

— Охраняющая не придет, — холод собственных слов царапал горло. — Filii de terra не видит своих подопечных, магия острова читает вот здесь, — я дотронулась пальцем до виска. — Здесь, в голове, он более, чем взрослый.

— Верно. Я прошел сюда с группой. Земля детей не открылась бы перед визиргом, — мальчишка вздохнул. — Я прожил хорошую жизнь, похоронил жену, а потом мои дети похоронили меня. Этого, — он указал на свою грудь, — не просил, не искал правды о мире, о пределах и стежках. Мне не нужна вечность в теле ребенка, который никогда не вырастет. Мне не нужен второй шанс, у меня все получилось с первого, — мальчик встал и посмотрел снизу вверх на змею, — Не важно как это будет: яд нелюдя или магия целителя. Хранительница не придет на зов, даже если вы размотаете мои кишки по комнате. Сделка. Смерть за информацию, — он протянул руку Мартыну.

Я знала, что мы должны отказаться. Знала, но промолчала. Я могла понять желание уйти из нашей тили-мили-тряндии, уйти дальше вслед за теми, кого уже не вернуть, а не остаться навсегда ребенком.

Тело, в которое вселяют чужую душу, теряет способность к развитию и не подвержено изменениями. Этот мальчик никогда не вырастет, никогда не постареет и никогда не умрет. Его убьют. Может, через день, а может, через века. Визирг просто предлагает сократить этот срок.

Но понимать это одно, а принять — совсем другое, особенно если речь шла о смерти. Человек внутри меня это знал. Но молчал.

— Информацию за смерть, — молодой целитель пожал детскую ладошку. — Сделка.

Мальчишка облегченно выдохнул. Впервые с того момента, как мы вошли, на бесстрастном детском лице появились эмоции и губы чуть раздвинулись в улыбке.

— Информация, — сразу стал выполнять свою часть обязательств визирг. — Тур Бегущий исходил Бурый, или как говорят люди, Уральский хребет вдоль и поперек, иногда спускался на равнины. Здесь описан один случай из многих, — тонкая рука указала на дневник. — Две стёжки у подножия Сосновой. Вепрева пустошь — глухой угол на двадцать дворов, где "никоих следов ушедших тута сродясь не видавши". И перевалочный пункт восточников, через который везут товары — "вломную клажу". Большая и маленькая стежки. Так почему Тур, спустившись с гор, прошел мимо широкого Подгорного к махонькой Пустоши?

— Восточная стёжка чуть в стороне, — пожал плечами Мартын.

— Ответ не верен, — строго сказал визирг. — Тур спустился, заночевал в Пустоши и вернулся обратно по своим следам: "Подумавши, решил вертаться на тропу Висельника тем же ладом". А там, здравствуй, низшие, еще одна стежка, которую он умудрился не заметить, когда шел в первый раз. Подвий, что шел с закрытыми глазами?

— Он не знал, что там стежка. Может, не видел, не чувствовал или не обратил внимания, — предположила я. — Тысячи шагов, легко пройти мимо.

— Ответ не верен, — повторил мальчик.

— Человек мог, но не нечистый, — фыркнула явидь. — Мы никогда не проходим мимо. Он нашел пустошь, но не смог унюхать более шумный и пахучий Нагонный? Бред.

— Следы, — дошло до меня. — Когда он шел в Пустошь, следов груза — "вломной клажи" — не было.

— А когда возвращался, были, оставленные "третьего дня". Но он провел на северной стёжке меньше двух суток. Как такое может быть? — удивилась змея.

— Очень просто, — ответил визирг. — Когда он шел туда, ни следов, ни стёжки в нашем мире не было.

— "Нехорошая была ночь", — пробормотал молодой целитель, забирая у меня книжку. — Свернувшаяся кровь, плесень в зельях, шагнувшие вперед деревья... Это не лес сдвинулся, это безвременье.

— Когти не выскакивают сами по себе, — добавила явидь. — Детей что-то напугало, что-то заставило их защищаться, пусть это было во сне.

— Еще они могли вырасти, — сказал мальчик. — Сколько времени отсутствовала стежка в нашем времени? А сколько прошло там, где они оказались? Кто знает.

— Нехорошая ночь, — повторил целитель. — Но не было ни слухов, ни разговоров?

— Точно. И не будет, — мальчик по-взрослому расправил плечи. — Мой хозяин велел уничтожить даже, — он указал на журнал, — упоминания.

— Хозяин? — переспросила Пашка.

— Не сам же я здесь появился, — визирг поджал губы.

А я подумала: раз исчезла стежка восточников, значит, Простой играл с одним из артефактов ушедших.

— Не думаю, что вам надо знать подробности, — добавил взрослый, запертый в тело мальчика.

— Согласна, — кивнула явидь.

— Информация за смерть, моя часть сделки выполнена!

Я вздрогнула, ощутив на плечах тяжесть решения, с которым молчаливо согласилась.

— Ольга, выйди, — скомандовала змея.

Я знала: мне не остановить то, что должно произойти. И это знание требовало присутствия в этой комнате здесь и сейчас. Надо перестать прятать голову в песок. Остаться и посмотреть, как убьют ребенка, кого-то, кто выглядел, как ребенок. Но необходимость и желание редко идут рука об руку. Перспектива увидеть эту смерть привела меня в ужас. Явидь поняла это раньше всех. Поняла и отдала приказ, позволяя человеку еще раз отвернуться.

Я вышла, давая себе слово, что этот раз будет последним, что в следующий раз буду смотреть в лицо смерти наравне со всеми. Но в этот момент гордиться тем, что моя кровь чиста, не получалось.

Дети стояли там же, что и несколько минут назад, у корявого ствола березы. Алиса вытянулась в струнку, тело чуть подрагивало, ноздри трепетали, втягивая прохладный ночной воздух. Легенда Зимы чувствовала прошедшую в двух шагах смерть.

— Это был визирг, — не удержалась от упрека я.

Кровь демона не могла не опознать чужую душу в детском теле, хотя бы потому, что всегда видела суть вещей, а не их обертку.

— Вы сами велели нам не лезть, — прозрачные глаза дочери сверкнули.

Справедливо, но я не уверена, что мне нравится такая справедливость.

— И еще не раз велим, — из распахнутых дверей корпуса выскользнула Пашка.

— Где книга? — спросил Марк.

— Визиргу велели ее уничтожить, — ушел от ответа вышедший следом целитель. Не вранье, но и не правда. Нечисть в совершенстве владеет мастерством недосказанности. Алиса сморщила носик, Мартын вроде и не лгал, но слишком уж выразительно оттопыривался задний карман его брюк, слишком яркой была желтая обложка.

Убийство много времени не заняло, и за это я была благодарна. Кто бы мог подумать, что наступит день, когда я скажу спасибо за смерть ребенка.

— Значит, вы ничего не узнали? — сына падальщика волновал результат, та ниточка, которая могла вернуть отца.

— Нет, — на этот раз молодой целитель ответил честно, — но мы идем туда, где можем узнать, — видя, как сверкнули безумной надеждой карие глаза, добавил. — Мы идем, а вы остаетесь.

— Но... — мальчишка дернулся.

— Предлагаю сделку, — Мартын с серьезным видом склонился к Марку, — я постараюсь вернуть наших отцов, а ты сохранишь то, что мы здесь оставим.

Парень захлопал глазами.

— Я оставляю здесь брата. Очень маленького беззащитного брата. Она, — кивок на змею, — сына. Ольга — дочь.

— Ага, — подтвердила Легенда Зимы, — очень маленькую и беззащитную дочь, — она выставила палец и полюбовалась на коготок. — Кстати, мама, носки у меня есть, а вот пилочка не помешает.

Я даже не стала укорять ее за подслушивание, бесполезно и как-то глупо. Чувство неловкости серой мышью заскреблось внутри. Моя дочь слышала, что Пашка говорила о Венике. И обо мне. Я не знала, как относиться к тем словам, и не могла представить, как отнеслась она. Но, судя по улыбке, шокировать Легенду Зимы не удалось. Она не я. И слава Святым.

— Присмотри за ними, — словно не слыша Алису, продолжал Мартын и протянул Марку ладонь. — Сделка?

Мальчишка подумал и пожал руку целителя.

— Сделка.

Больше всего это походило на договор о намерениях, которые так любят заключать политики. Вроде все правильно, и в душе отклик находит, но исполнять никто не собирается. Одно слово "постараюсь" сводило на нет любые обязательства. Но сын Веника был еще слишком мал, чтобы понимать, насколько сильными могут быть неданные обещания.

— Я сейчас расплачусь, — нарушила торжественность момента Пашка. — Тебе не целителем, а вожатым в лагере для умственно отсталых детей работать.

2. Братья по артефакту

Я мало где бывала, мало путешествовала. Ездила в детские лагеря, но не дальше границы области, маме так не разу не удалось выбить нам путевку в легендарный Артек. Куда еще? Дом отдыха, пара экскурсий в Москву, к бабушке на Климовские карьеры, к брату в Переславль, тогда он еще работал, не пил и был жив. К сестре на другой континент не выбралась ни разу, не успела, ушла на стежку. То время, вроде бы обычное, человеческое сейчас вспоминалось с теплом. Тогда я знала, кто я.

До Вепревой пустоши добирались верхом, по нашей тили-мили-тряндии не проложены железные дороги, да и никакие другие тоже. Вагон покачивался, колеса стучали, рельсы убегали вперед, иногда встречаясь с другими, иногда расходясь в разные стороны. Транссибирская магистраль, как свидетельствовал буклет, выданный в окошке кассы вместе с билетами, и который так и не поднялась выбросить рука, уходила на восток. Северный путь, как его еще назвали (поживешь на стежке, поневоле начнешь обращать внимания на такие обозначения), проходил через Москву, Ярославль, Данилов...

Я и забыла, каким успокаивающим может быть стук колес, и каким настойчивым многоголосый гомон продавцов беляшей, шариковых ручек и кроссвордов, которые вытеснили газеты. Мне вспоминались Северный край, Советский спорт, что всегда покупали серьезные дядьки в кепках, и разворачивали сидя на жестких сиденьях электричек.

Галич, Нея, Шарья...

Почти сутки до Екатеринбурга, города в голове той, что перепрыгнула несколько десятилетий, оставшийся по-прежнему Свердловском. Я так и сказала кассирше, покупая билеты, вызвав пару смешков за спиной, и надзирательную, но к счастью краткую тираду женщины. В сущности, она права. Слова человека не причинили боли, за ними не последовал рык и удар, приятное разнообразие.

Мы выкупили купе, и явидь проспала всю дорогу на верхней полке, открыв глаза дважды. Первый, когда к нам заглянула проводница с парой дежурных вопросов про белье и чай. Второй, когда я, обеспокоенная ее неподвижностью, встала и подняла руку, но коснуться матраса не успела.

— Оставь, — Сказал Мартын, — Она в спячке.

— Вижу, что спит, — распахнувшиеся медные глаза, в которых не было ни грана осмысленности, закрылись.

— Я сказал в спячке, — парень поднял голову от ноутбука. — Восстанавливает силы, неизвестно с чем придется столкнуться.

Глазов, Балезино, Первоуральск...

Города сменяли друг друга за окном, как хорошо сохранившиеся фотокарточки. Чем-то неуловимо похожие друг на друга здания вокзалов. Светлые стены, часто колонны и обязательно часы, большие и круглые, которые наверняка оглушительно тикали, если бы висели в помещении.

Я пялилась на серую хмарь за окном, считая верстовые столбы и думала. Никогда раньше никогда так далеко от дома не забиралась. Ни в прошлой жизни, не в нынешней.

— Ольга, — потряс меня за плечо молодой целитель, — Слушайте...

Я захлопала глазами, понимая, что умудрилась заснуть сидя за столом, положив голову на руки. Небо за окном уже успело расцвести блеклыми красками зари, темные верхушки елей смотрелись упирающимися в небо пиками.

— Слушайте, — у парня в руках был так и "ненайденный" желтый дневник Тура Бегущего. Библиотека земли детей закрылась на неопределенное время. Я почему-то думала, что стяжатель последует за нами, вернее за книгой, но Пашка и Мартын только пожимали плечами, как бы говоря, вот когда последует, тогда и будем думать.

— Почему ты обращаешься ко мне на "вы"? — я потерла глаза, — Собственно, ты один так делаешь.

— Вы же мать легенды Зимы, — он говорил это как само собой разумеющееся, — Человеческая игрушка хозяина.

— Впервые слышу, чтобы слово "игрушка" произносили без пренебрежения. Давай на "ты", вроде вырос уже.

— Мне все равно, — отмахнулся парень, — лучше слушай, — и раскрыл дневник и нараспев прочитал, — Аже роздать душу демосу и заяти в долонь налокотыню павшего, ведати алафу велицею, али Навь кликнуть.

— "Роздать душу деймосу"? — я зевнула, — Тур был заложником?

— Не уверен, прямо он об этом не говорит, только рассуждает, пока ищет свой налокотник -"налокотыню павшего" чтобы получить великую "алафу".

— Или сдохнуть, — вспомнила я слова о Нави, — И как это нам поможет?

— Пока не знаю.

— Тогда я еще посплю?

— Не стоит, через пол часа прибываем.

За его спиной с верхней полки бесшумно спрыгнула Пашка.

Сутки в поезде и два с половиной часа в нашей тили-мили-тряндии. Время штука странная. Люди — разгоняющие нашего мира, у них оно несется так, что иногда становится страшно, зато в глубине время концентрируется, сгущается как сироп, и способно вместить в один день с десяток человеческих. Так мы и отстаем, так и теряемся, когда за три года проходит три десятка и эра черно-белого телевидения сменяется цифровым, а люди начинают говорить так, словно выучили другой язык.

Екатеринбурга я толком не увидела. Это беда всех путешественников, которые чаще запоминают залы ожидания и электронные табло, чем парки и храмы.

Мудрить не стали, взяли на вокзале частника согласившегося отвезти нас в Пустошь. Вернее в точку на карте, что Март указал высокому мужчине, водившему совсем невысокую ладу.

Города бывают разными ажурными и тяжелыми, открытыми, и похожими на лабиринт. Первый эпитет, который пришел на ум, пока я разглядывала широкие улицы и светлые здания сквозь автомобильное стекло, это — основательный. Не знаю уж почему.

— Уверен, что переход там? — спросила в пол голоса Явидь, — Откуда ты вообще знаешь?

— Прогуглил — усмехнулся Март, указывая на ноутбук, змея фыркнула, — Почти правда, — парень повернулся с переднего сиденья, — Восточное Подгорное внесено в реестр стежек, и все что рядом тоже. Парни стараются, скоро все оцифруют.

Я позволила себе легкую улыбку, безуспешно пытаясь скрыть недоверие. Да, я научилась пользоваться техникой, компьютерами и интернетом, но не научилась доверять им. Каждый раз, заглядывая в экран планшета, я ожидала, что информация исчезнет, тот очередной кусок знаний, который смогло отгрызть новое поколение нечисти.

Водитель запросил за вояж хорошую, как минимум завышенную вдвое, цену. Я бы на его месте, собираясь отвезти трех чудиков неизвестно куда, точно бы завысила, но потом, подумав, еще и умножила бы на три. А когда привезла на место и получила отрицательный ответ на вопрос об ожидании, то как и он, быстренько бы уехала, оставив ненормальных мерзнуть на ветру.

Вепрева пустошь встретила нас промозглым дождем, и бурными, разжиревшими от талой воды ручьями, сходившими со склонов. Если на равнине весна уже согрела землю теплом, пробуждая деревья и мелкое зверье, то здесь в предгорьях Урала еще только сошел снег.

Вокруг, на сколько хватало глаз, простирались холмы, пологие склоны, поросшие лесом, начинались сразу за нашими спинами и шли до самого горизонта. И ни одного поселения. В обычном мире Вепревой пустоши не существовало.

Хотя чуть более трехсот лет назад по внешнему кругу Пустошь была вписана в церковные ведомости людей, но до строительства прихода дело не дошло. Просуществовав менее сезона по внутреннему кругу, поселение исчезло, будто бы выкошенное чумой. Так ли это на самом деле проверять не стали.

Но Пустошь все еще была там внизу, в глубине мира.

Тропа, уходившая в неглубокий заполненный туманом овраг начиналась метрах в пятидесяти от того места где нас высадил водила. На вид обычная тропа, спускающаяся в обычный овраг и почти сразу поднимающаяся, сколько таких на просторах страны, и не сосчитать. Только есть тропы, на которые лучше не вставать, лучше повернуть назад. Вспомнив, что не выключил дома утюг, не запер дверь, не налил коту молока, что угодно лучше, чем пройти по стежке до конца.

По ногам пополз холод, в животе привычно натянулась тревожная струна ожидания. В голове поселился шепот чужих мыслей, которые так легко принять за собственные, и побежать, куда глаза глядят, или еще дальше.

Я шла сразу за молодым целителем, замыкала цепочку из трех человек бесшумная явидь. На спине парня подпрыгивал черный рюкзак. На нем я и сосредоточилась. На рельефных швах, на грубой плотной ткани, на чуть поблескивающих молниях. Смотрела и не позволяла голосам приблизиться. А они говорили, уговаривали, угрожали. Но идти, видя перед собой спину Мартына, и знать, что позади неслышно скользит Пашка гораздо проще, чем в одиночку. Мои спутники крепче людей, они не дадут мне сойти со стежки и броситься в безвременье. Это знание, эта уверенность вела за собой не хуже поводка. Я знала, что пройду.

Переход остался за спиной в считанные минуты, пугающие голоса в голове затихли, дурацкие мысли развеялись, как исчезает по утру кошмар, и, оглядываясь назад, ты не понимаешь, почему хотел убежать, закричать и проснуться.

В нашей тили-мили-тряндии холодная изморозь превратилась в монотонную стену дождя. Первый дом виднелся сквозь нее размытым пятном, где-то вдалеке раздавался тоскливый вой. До троих незнакомцев бредущих по стежке ее жителям не было никакого дела. Мы прошли из одного конца села в другой, не встретив ни одной живой или мертвой души. Лишь дома, наполняющиеся водой из стоков бочки, немытые стекла окон и грязь под ногами, где-то в стороне на ветру монотонно скрипела калитка. Начало даже закрадываться нехорошее предчувствие, но как оказалось, жители никуда не ушли. Они собрались в одном месте на северной околице села.

Собрались по достойному поводу. Чуть в стороне от дороги, где заканчивалась ломаная линия домов, начинался выложенный золой и солью круг — лобное место с потемневшим от крови каменным алтарем.

Ни один не остался дома, ни один не решился переступить соляную черту. Ни один кроме палача и его жертвы. Очередной вой, от которого все внутри перевернулось, спугнул одинокую ворону, в небе захлопали черные крылья.

Жертвоприношение или казнь? Отличия были существенными. В том, что ты жертва твоей вины не было, и в идеале выбором низших надлежало гордиться. Но жизнь, как правило, далека от идеальной. На деле на алтарях ничего достойного не происходило.

Мартын растолкал нестройный ряд нелюдей и вышел к соляному кругу. Никто даже не подумал обернуться. Все как загипнотизированные смотрели на происходящее действо. Даже я, замершая за спиной целителя, не смогла оторвать глаз.

По бледной коже распластанного на камне толстого мужчины скатывались холодные капли дождя, смешиваясь с алой кровью. В его наготе не было ничего привлекательного, пухлое тело вздрагивало под ударами палача. В отличие от людских палачей прошлого и настоящего нечистый делал это с открытым лицом. И делал с удовольствием. Атам поднимался и опускался. Мужчина на алтаре еще был достаточно жив, чтобы кричать.

Я зажмурилась, но это не помогло, видение человека, которого режут на части, отпечаталось на сетчатке.

Остальные трепетали. Даже те, кто пришел со мной с жадным любопытством вглядывались поверх голов в чернеющий круг. По лицу явиди побежали очертания чешуек. Меж губ скользнул раздвоенный язык, словно пробуя на вкус воздух, смакуя болезненный крик. Прерывисто вздохнул Мартын, его глаза вспыхнули зеленью.

Стоящая ближе всех ко мне женщина повернулась. Расширенные зрачки, вместо рта зубастая темная щель. Ноздри втянули воздух, словно хотели вобрать в себя мой запах, запах человека.

— Что он сделал? — спросила Пашка, протискиваясь меж нами, слова перемежались с шипением, двойные зрачки явиди горели медью.

— Из-за него издох устаток, — отрывисто бросила та, что выглядела как неопрятная баба лет сорока, — Род лихачей прерван. Орол платит по счету низших.

Орол, он же "крикун". Он не кличет смерть, как карка. Он крикун в буквальном, а не в переносном смысле. Тот, кто силой голоса заставляет сходить лавины и сели. Тот, от чьего крика рвутся барабанные перепонки, лопаются, вытекая глаза, разрываются сердца и выплескивают кровь артерии. Низшая и очень опасная нечисть. Первым же удар атама выпил из голоса орула силу, оставив ему лишь боль и отчаяние. Но он все равно не мог молчать. Никто бы не смог.

— Староста где? — спросил Мартын.

Женщина указала на мужчину в центре круга, на раздетого по пояс палача, чью кожу украшала алая роспись кровью, на того, кто, улыбаясь слизывал ее с собственных пальцев. Провожаемое десятками глаз лезвие поднялось в очередной раз. И опустилось. Толпа охнула, подаваясь вперед. Мужчина повернул атам в ране и движением от себя вспорол толстое трясущееся словно студень брюхо. Живот лопнул, как переспелый арбуз, на камень вывалились сизые потроха, над которыми в холодном воздухе заклубился пар. Орол захлебнулся криком, тело задрожало в агонии и замерло.

Тягучий миг над пустошью царила тишина, а потом нечисть встрепенулась. Кто-то что-то сказал, кто-то засмеялся, кто-то застонал.

— Не зевай, — Пашка толкнула меня в плечо, указав на идущего вдоль линии круга целителя.

Я стиснула зубы и направилась следом, глаза то и дело возвращались к влажному от крови и дождя камню, к неподвижному телу на нем. Палач переступил соляную черту, перекинулся парой слов с седоватым старичком в клетчатой рубашке, хлопнул по заду замешкавшуюся женщину. Высокий мужчина с перекатывающимися под кожей мускулами, с темными волосами, пронзительными голубыми глазами и ленивой улыбкой. На вид чуть больше сорока, из той породы мужчин, что нравятся всем женщинам без исключения. Из тех, кто обладает первыми красавицами и заставляет таких, как я кусать от зависти подушку.

— Рад видеть, — палач протянул парню руку, от улыбки на щеках обозначились ямочки, в лице появилось что-то знакомое, в чертах, в линии губ, глядя не него, мне вспоминался экран черно-белой "Радуги" и лица актеров, — Гости в Пустоши редки.

— Эээ, — молодой целитель пожал широкую ладонь, и от чего-то смешался, — Я... мы....

— Мы идем по следам Тура Бегущего подвия с севера, — оттеснила пасынка змея.

— Низшие в помощь, — улыбка осталась такой же безупречной, даже когда он посмотрел на меня.

— Вообще то мы рассчитывали на вашу, — Пашка по-змеиному оскалилась.

— В своих странствиях, — Мартын торопливо открыл рюкзак, достал желтую тетрадь, — Он бывал и у вас, — парень зашуршал страницами, — "Стёжка на двадцать дворов".

— Ну, уже давно по боле, — мужчина поймал кинутое кем-то полотенце и стал вытирать шею, на мягкой светлой ткани оставались красно-кирпичные полосы — Так что вы хотите от меня?

— Он останавливался тут на ночлег, может, вы знаете у кого? — спросила я.

— Откуда? — мужчина отбросил покрасневшую тряпку в сторону, — Я тогда еще не родился.

И в этот миг, когда улыбка палача стала нарочито сочувствующей, лежавший на камне орол шевельнулся. Вдохнул, хрипя, словно старый засорившийся пылесос, и заорал. Почти беззвучно, так же как умирающий старик на Заячьем холме.

Мое сердце заколотилось, воздух никак не хотел наполнять легкие. То, что я видела, было за гранью понимания, за гранью добра и зала. Липкие кишки елозили по земле, собирая черную золу, а он продолжал цепляться за жизнь.

Конечно, они об этом знали, потому и не торопились покидать лобное место. Сюрпризом это стало лишь для человека.

— У нас обширная программа, — то ли похвастался, то ли предостерег палач.

— Тогда не будем отвлекать, — Пашка с сожалением отвернулась от алтаря, и легонько толкнула Мартына, — До заката, как раз успеем в Подгорный.

Целитель заморгал, словно пробуждаясь от сладкого сна, в котором продолжала литься кровь, и слышались стоны. Не будь с ними человека они бы остались.

Змея слышала стук моего сердца, чувствовала панику загнанной птицей бьющуюся в голове. Она знала, как хрупко человеческое самообладание. Если сорвусь и побегу, они не смогут противиться инстинктам, они кинуться за добычей. Не исключено, что целитель и явидь присоединяться к охоте. Именно поэтому меня так долго не пускали в filii de terra. Дети контролируют себя куда хуже взрослых, а я так долго училась не быть добычей, не чувствовать себя ею.

Но иногда даже этого было мало. Как сейчас. И Пашка отступала, а закинувший на плечи рюкзак целитель следовал. Пусть с сожалением. Это было сродни оттаскиванию падальщика от свежего трупа, тяжело и бессмысленно. Но именно эта бессмысленность и происходила.

Никогда этого не забуду, потому что дружба это не всегда бой плечом к плечу, это еще и отступление, тогда как хочется искупаться в крови.

Я вспомнила восторг, когда лезвие входило в тело бессмертника, вспомнила теплую искру жизни перетекающую в руку из атама. Сердце сладко заныло. От части я их понимала, и это пугало.

— Вы идете в Подгорный? — хорошее настроение старосты испарилась в миг.

— Да, — парень снова раскрыл книгу, — Тур бегущий провел ночь и там.

— Святые, — улыбка старосты превратилась в гримасу, — Вы смеетесь надо мной?

Вопрос улетел в хмурое небо и остался без ответа. Рука орола стала конвульсивно подергиваться, пальцы заскребли по алтарю, словно желая прокорябать камень. Его внутренности лежали отдельно от тела, на лице не хватало части кожи, а он не умирал.

Земля и небо качнулись, но я устояла, хотя убежать захотелось сильнее, чем в переходе.

— Тогда мы можем помочь друг другу, — взгляд голубых глаз палача переместился на Пашку, теперь он был серьезен.

— В чем? — она говорила чуть насмешливо.

Я заставила себя не думать об алтаре. Не смотреть, а слушать.

— Двадцать часов назад, — стал рассказывать мужчина, — Охотник загонял последнее лихо на сотню верст вокруг. Оба спустились спустился сюда и столкнулись с оролом, — краткий взгляд на алтарь, — Но от его крика растекся не защищенный амулетами чужак, а устаток лихого рода, шальной, необученный, его родители лишились голов еще в первую свалку с Видящим.

Целитель пожал плечами и захлопнул книгу. Таких историй в северных, да и в любых других пределах без счета. Войны вспыхивали и затихали, дети рождались, родители умирали, и не всегда в свой срок.

— Охотник ушел, — в голубых глазах старосты сверкнул гнев, — Его взяли восточники из Подгорного.

— Взяли ветра — охотника? — засомневалась я, — Тогда им ни кто уже не поможет.

— Человека, — припечатал палач.

Слово упало, как немой укор. Иногда такое случалось. Кто-то из людей в силу обстоятельств получал информацию о нашей тили-мили-тряндии, о ее обитателях.

У таких было три (замечательное число не правда ли?) пути. Первый — сделать вид, что ничего не было, и жить дальше. Ему следует большинство. Второй — прийти в неистовство от открывшихся перспектив и нырнуть в омут с головой. Примерно четверо таких закладывают душу и вливаются в наш дружный коллектив. Шестеро из каждого десятка исчезают. Возможно, уходят в безвременье, а возможно, волки что-то недоговаривают.

Есть и третий, самый трудный путь, для твердолобых и отчаянных. Из добычи превратиться в охотника. На тот короткий срок, пока везение будет на вашей стороне. Может, удастся очистить мир от лиха, орола или даже падальщика. Пока ваши благие цели не привлекут внимания тех, кто человеку не по зубам — лгунов, ведьмаков, изменившихся, нелюдей или ветров — охотников. На этом карьеру истребителя нечисти можно считать оконченной.

Это и произошло с безымянным охотником. Старосту расстраивало то, что точку поставят восточники, а не он сам.

— Может быть, вы сумете подобраться к нему, — глядя в сторону, стал рассуждать палач, — Мои все на виду, рожи успели примелькаться, а вы чужаки.

— Может быть, — осторожно ответила явидь.

— И может быть вы, совершенно случайно, обозначите его местонаходнение указующим амулетом, — мужчина нагнулся, подобрал обычный серый камень, такие сотнями валяются в пыли.

Темные глаза вспыхнули, перед нами стоял не обычный палач, на нас смотрел ведьмак, наделенный властью, как над живой, так и не живой материей. Камень на секунду раскалился докрасна, и с едва слышным шипением остыл.

— Взамен я узнаю, у кого останавливался этот ваш Тур, и каким тропами шел.

— Узнай, — Пашка подставила ладонь, и на нее упал ставший серым и неприметным камешек, — Мы тоже по сторонам внимательно посмотрим, но если не получится, не обессудьте.

— Не обессудим, — на лицо мужчины вернулась улыбка, — Какие обиды между земляками.

Подгорный мы увидели и услышали издалека. Дым печных труб уходящий в небо, шум моторов, хорошо накатанная дорога. Даже я не прошла бы мимо, не то что нечисть. Несколько грузовых фур стояло на обочине, водители что-то обсуждали на повышенных тонах. И пусть основным языком востока были различные смеси китайских диалектов, здесь в центре континента все еще главенствовал русский, пусть и на стежке Простого демона.

Назвать Подгорный селом язык не поворачивался, по площади он был больше чем Заячий холм, если все его изгибы растянуть на плоскости, а по застройке плотнее чем наше Юково. Уже не деревня, а маленький городок. Необычно для линейной стежки, хотя если представить сколько товаров через нее проходит, ничего удивительного.

Второй деревянный домик со старомодной вывеской "Трактир" оказался придорожным кафе. Чаи, зелья, яды, закуски, глаза нанизанные на нитку, консервированные мозги, сушеные суставы без уточнений о происхождении. Но среди водителей попадались обычные работяги, потому меню разнообразили чебуреками, быстро завариевамой лапшой и прочей гадостью, которой питаются люди.

Спрятавшись от дождя, мы взяли горячего чая и устроились за резным под старину столом. Если бы не девушка с мохнатыми бровями приветливо обнажившая клыки из-за стойки, можно легко представить, что это обычная человеческая забегаловка.

Я смутно представляла, зачем мы явились сюда спустя несколько столетий. Кому мог запомниться путешественник, остановившийся на стежке на одну ночь, а потом снова ушедший в горы? К сожалению, ни к чему другому привязать произошедшую накануне "нехорошую ночь" мы не могли.

Мартын раскрыл тетрадь, и стал перелистывать страницы.

— Мы знаем, что на ночь он останавливался у гвоздаря, — задумчиво поднял кружку с чаем парень.

— А гвоздарь — это? — спросила я.

— Кузнец, — Пашка понюхала напиток, скривилась, но отпила чуть-чуть, — Как думаете, он жив?

— Если нет, то его сын точно, или внук, — ответил молодой целитель.

— Которые о "нехорошей ночи" даже не слышали, — вздохнула я.

— Что скажешь? — обернулась девушке за стойкой явидь, — Есть в Подгорном гвоздарь?

— Вам по что? — ответила та, — Зубья стерлись что ль? Или оградку заказать надумали?

— Оградку, — кивнула Пашка, — Тебе подарим.

Незнакомка зарычала, хлопнула входная дверь, новый посетитель рассмеялся.

— Спасибо бы сказала, Вирка. Низшие не велят подарками пренебрегать, -пожилой почти лысый мужчина без спроса уселся за наш столик, — Я смотритель и летописец Подгорного, — он по очереди посмотрел на явидь, на меня, на парня, темная кожа на широком лбу собралась складками — Надолго ли к нам? Интересуюсь по долгу службы.

— Будет зависеть от вас, — ответила змея.

— Гвоздарь живет за первым поворотом к югу, третий дом с кованными цветами вместо решеток, — улыбнулся смотритель, — Еще что-то для дорогих гостей?

"Чтобы вы убрались побыстрее со стежки" — невысказанные слова повисли в воздухе повисло в воздухе.

— Почему нет, — явидь кивнула мартыну.

— Мы идем по следу Тура Бегущего, — сказал молодой целитель.

— Плохой след, — нахмурился старик.

— Вы его знали? — удивилась я.

— Видел, — дед перевел взгляд в пространство, — Послушайте моего совета, не суйтесь к Илие с этим, — он указал на дневник в руках у целителя.

— Почему? — нахмурился парень.

— Потому что после ухода постояльца с желтой тетрадью его единственная дочь Алика понесла.

Я почесала нос, парень допил чай и поставил кружку, особого впечатления новость не произвела. Это же нечисть, тут за неверность, или беременность "в девках" никогда камнями не забрасывали.

— Мое дело предупредить, — смотритель встал, — Неприятностей с северниками мы не ищем, но если уж припрет, прятаться не станем.

Предупреждению мы не вняли, и уже через десять минут стояли перед домом с ажурными кованными решетками. Желтая тетрадь была предусмотрительно убрана в рюкзак. Ворота пристроенного к дому гаража открылись, и мы увидели гвоздаря.

Позади кузнеца там, где должна стоять машина располагалась мастерская. Пылала жаром печь, в длинных мускулистых руках кузнец держал отнюдь не кузнечный молот, а рычаг современного механического пресса. Шишковатый череп повернулся в нашу сторону. Одного взгляда хватило чтобы понять, почему Илие не стоит напоминать о визите Тура Бегущего. Он был робазом. Родами погибла его мать, его жена, а вот теперь и дочь. Ее убил плод, что оставил в ней путешественник остановившийся в его доме на ночь. Еще один род, принимающий смерть от своих детей, либо при рождении, либо после их совершеннолетия. Дочь не доросла до того, что бы поднять руку на отца, но успела зацвести для мужчины — вполне.

— Убирайтесь, — высказался Илия снова повернувшись к пресу.

— Уже предупредили, — процедила змея и без всякой опаски зашла в мастерскую.

— Не буду говорить о Бегущей твари. Судьбу переписать надумали? Без меня — робаз опустил пресс в форму, — Заявится Тур, шею сверну.

Я видела робаза второй раз в жизни, и в отличие от работающего у Седого в гараже, этот был образцом красноречия.

— Да низшие, в помощь, — криво улыбнулся целитель, — Мы тоже не особо хотим о нем говорить.

— Расскажите о нехорошей ночи, — попросила я, откидывая мокрые волосы назад, — Той, что была накануне.

Пресс с шипением поднялся, длинные обезьяньи руки напряглись и разжались.

— Бывают такие ночи, мало ли,— пробормотал Илия, — Сны дурные налетят и сгинут.

Я вошла следом за змеей. Илия посмотрел на меня маленькими темными глазками, нахмурился и по-звериному тряхнул головой. Но спрашивать, о том, что в компании целителя и нелюдя делает человек, не стал.

— Ночи? — услышала главное змея, — Ночь, когда деревья шагнули вперед, была не одна?

— Уходите, нечо бабские сказки повторять, — кузнец вытер руки и потянулся к висящему на стене молотку, разных железок вокруг висело в избытке, — Не то пески вернутся. Ну, — он повысил голос, — Пошли прочь!

— А вот это уже интересно, — целитель оглядел пустынную улицу, вопреки всякой логике разговор с кузнецом вызвал в нем воодушевление — Вы слышали, ночь была не одна?

— Не глухие, — проворчала Пашка, — Что он имел в виду, говоря, что пески могут вернуться? — в первый раз я видела как ей не по себе, — Это ведь магия Простого демона.

— Логично, вы не находите? — остановился парень, подбирающееся к горизонту солнце сделало его кожу смуглой, и словно бы припорошенной пылью, — У кого собрано больше всех артефактов ушедших? Кто чаще других брал их в руки?

— Да-да, мы поняли, — перебила явидь, — Предпочитаю не связываться с магией хозяев. Не хочу превратиться в человека. Не обижайся, — она посмотрела на меня.

— Песок есть везде, — кивнул целитель, — А песок Простого забирает нечистые силы одним касанием.

Пашка переступила с ноги на ногу, словно ходьба по восточным землям доставляла дискомфорт и, принюхавшись, вдруг присела, проводя пальцами по влажной черной земле.

— Здесь прошел человек.

Я сделала шаг назад, оставив влажный отпечаток.

— Да не ты, — отмахнулась змея, — Мужчина, не более суток назад. Один, без конвоя.

Только нелюдь могла почувствовать смытый дождем след, взять который не смогла бы и собака.

Я вспомнила, просьбу старшего Пустоши, ему не понравилось, что охотника взяли восточники. Но по словам змеи, человек был более чем свободен. Сколько у них тут людей бродит?

Опытные, не в первый раз доставляющие грузы, водители предпочитали проезжать, а не проходить стёжку. Видимо деньги были важнее отсутствия ночных кошмаров.

— Предлагаете заняться просьбой старосты? — спросил целитель.

— Всяко лучше, чем соваться в дела Простого, — кивнула Пашка, — Хотя, палач лукавил, он не станет выяснять, у кого останавливался Тур Бегущй в ту ночь.

— Почему? — спросила я.

— Потому что он и так это знает, — ответил целитель — Хотел нас на крючок подцепить. По его словам, в те времена он даже не родился.

— Вранье? — уточнила я.

— Нет, — фыркнула змея, — Но год, когда Тур бродил по горам, не мы не называли. Он знал его сам.

Планом Подгорное напоминало не расческу, как наше Юково, а скорее решетку для гриля. Мы шли прямо, потом два раза свернули направо, пока не уперлись в тупик. На первый взгляд глухой, но явидь, раздвинув ветви кустов, растущих вдоль дороги, прошла дальше, не останавливаясь.

Мы выбрались к широкому деревянному срубу, больше похожему на общественную баню, нежели на жилой дом. Узкие оконца, серый дым из трубы.

В Подгорном построек с печным отоплением больше чем в Юково. К примеру, в моем доме, труба носит декоративный характер, а комнаты отапливаются от электрического котла. Я за него даже не плачу, как и за все сворованное у людей, типа интернета или газа. Вопросов, как это устроил старик, никто не задавал. Времена, когда я переживала за коллективную собственность давно прошли.

Теплый золотистый цвет бревен, широкое крыльцо, на котором, наверное, так приятно сидеть летними вечерами. Хозяин открыл дубовую дверь не дожидаясь пока мы поднимемся и постучим.

Он смотрел на троих незнакомцев без улыбки. А жаль, она ему так шла.

Темные волосы, темные глаза, рельеф мышц под чёрной водолазкой, волосы чуть покороче, складка у рта чуть глубже, но в остальном... На восточной стежке в доме, куда привел нас след человека, стоял староста Вепревой пустоши. Или кто-то нереально на него похожий. Как брат близнец.

Ошеломленное молчание было столь же осязаемо, как и влага стоящая в воздухе. Солнце за нашими спинами готовилось нырнуть за склоны, максимум через час станет совсем темно.

— Привет, — поздоровался Мартын.

— Собак спущу, — ласково пообещал мужчина.

— Сделайте одолжение, — предельно вежливо ответил молодой целитель, наверняка таким тоном он отвечал на вопросы учителей, и его глаза вспыхнули светлой зеленью, — Давно мне таких подарков не преподносили.

За спиной мужчины вырос еще один силуэт. Я испытала непреодолимое желание протереть глаза. Этот был моложе, не старше двадцати пяти — тридцати лет, со светлыми карими глазами и длинной челкой, но семейное сходство не заметил бы только слепой.

— Отец, не надо. Я сам разберусь, — взгляд молодого мужчины пробежался по парню, явиди и остановился на мне.

Тот, кто давно живет в нашей тили-мили-тряндии волей — неволей учится наблюдательности. Пусть разобраться в низших родах трудно, но отличить нечисть от человека может каждый, главное научиться видеть.

Мы с молодым мужчиной посмотрели друг на друга, люди тоже иногда обходятся без слов.

— Черта с два, — выдохнул его отец, — Их послал Ксьян, так что...

— Проходите, — перебил молодой распахивая дверь, — И, кстати, собак у нас нет.

— Их нигде нет, — пожала плечами змея, заходя в дом.

С угрозами надо быть осмотрительнее, собаки, как и комары в нашей тили-мили-тряндии не прижились, кроме гархок, конечно.

Уютный мужской дом, вряд ли чувствовавший женскую руку. Пыльное чучело совы в прихожей и оленьи рога. Но, слава святым, обошлось без отрубленных голов на стенах. Стены обшиты светлым деревом, коричневый диван, письменный стол, стул, абстрактная картинка на стене и нереальная для мужского жилища чистота.

Чай или кофе в нечистых домах предлагают лишь в одном случае, если желают подсыпать яд.

— Передайте Ксьяну, что он может засунуть свое предложение в зад. Я не продаюсь, — обошелся без атрибутов вежливости хозяин.

— Так и мы не торговые представители, — явидь подкинула на ладони серый дорожный камешек.

Мужчина проследил за полетом указующего амулета, темные глаза сузились.

— Влад, выйди! — скомандовал он сыну.

— Но...

— Выйди, я сказал.

Его сын дернулся, но протестовать вслух не стал. Дверь за человеком, по капризу святых, приходящемуся мужчине сыном закрылась.

— Ему нужен Влад, — хозяин дома не спрашивал, он утверждал.

— Ничего удивительного. Он охотился в Вепревой пустоши, охотился на ребенка, — молодой целитель отвернулся.

— Но никого не убил, и даже не покалечил.

— Назови другую причину, — Пашка еще раз задумчиво рассмотрела камушек и убрала в карман.

— Люди, товар скоропортящийся. Шаг наверх по стёжке и выбирай на свой вкус, — поморщился мужчина.

— Но нужен конкретный человек, — сказала я, — Твой человек.

— Не понимаю, — развел руками мужчина, — К чему вам — нелюдю и целителю, пусть пока серому, менять судьбу, свой род? Куда уж выше? Что вас не устраивает? Ей, — он указал на меня, — Все равно не помочь!

Я проигнорировала и его недовольный взгляд и слова. Странные слова, так не вязавшиеся с эмоциями. В то время, как чувства кричали, что вот сейчас, еще немного и все станет на свои места. И я пойму разрозненные намеки, что вертятся в голове, как забытое слово на кончике языка.

— Эм, — клацнула зубами Пешка, — Ты о чем, ведьмак?

— Гвоздарь тоже говорил что-то о судьбе, — нахмурился Мартын и полез за желтой тетрадью.

— И вы еще будете меня уверять, — увидев дневник подвия, хозяин дома прикрыл глаза, — что пришли не за судьбой Даже даже дед понял, а он умом не блещет.

— Вы сын родившийся у дочери кузнеца от Тура Бегущего, — сообразил целитель, — А Ксьян?

— Я слышу одну и ту же кровь бегущую по венам, — оскалилась змея.

— Она и есть одна. Молодой и здоровый подвий останавливался не только в Подгорном, и не только у кузнеца была дочь.

— Вот тебе и овечье одеяло, — пробормотала я.

— То есть ваш брат настолько соскучился по племяннику, что жаждет встречи на алтаре, — заключила Пашка.

Мужчина замолчал, и это молчание было красноречиво. Дело было не в человеческом охотники, вернее не только нем. Иначе, того бы уже давно отловили, слишком уж разные у них с северным "дядей" весовые категории. Если задуматься, староста Пустоши не просил нас поймать охотника или вывести за пределы стёжки, он всего лишь просил обозначить его местоположение сигнальным артефактом.

Так что имело значение? Человек? Его отец? Или этот дом, который в отличие от хозяев убежать не может?

— У кого Тур Бугущий так плодотворно остановился в Пустоши? — спросила я мужчину.

— Сообразила, — криво улыбнулся мужчина, — У изменяющегося. Он на эту забытую святыми стежку, один такой был. Теперь ты понимаешь...

— Что вы храните в этом доме? — перебила я хозяина дома, — Оно стоит жизни вашего сына?

— Нет, — рык исказил лицо мужчины, — Не стоит. Уходите. Хотите — деритесь. А Ксьяну передайте, сунется — выпотрошу. Ясно? Камешек можете оставить, он не мне, не моему дому вреда не причинит, — мужчина взмахнул рукой, пальцы сжались в кулак, стоящий у стола стул опрокинулся на пол, ведьмак давал понять, чем обернется для нас дальнейшее пребывание в его доме.

— Классно поговорили, — шипела змея, улица уже была темна, свет в окнах домов ложился на дорогу размытыми прямоугольниками, — Люблю задушевные беседы, особенно когда собеседники настолько близки, что обходятся одними намеками.

— Мы здесь никто. Ни сказать, ни приказать, ни заставить, прикрываясь именем хозяина. Прогоняют — уходи или дерись, — простая истина возмущала и озадачивала молодого целителя.

— Эти ведьмаки из Пустоши и из Подгорного братья по отцу, — сказала я.

— Спасибо, святая Ольга — заступница, вразумила, — Пашка изобразила шутовской поклон, впечатление портили лишь выскочившие черные когти, — Плевать мне на их родство. Что тут во имя низших твориться? Очередная версия Монтеки и Капулетти? Санта Барбары? Рабыни Изауры? Династии? Супермена?

— Он то тут при чем, — буркнул парень, последнее предположение почему-то его обидело.

— У ведьмака в доме что-то хранится... — стала объяснять я, но Пашка обхватила мои плечи с такой силой, что следующий вдох дался с трудом, не дружеский жест, а борцовский захват.

— За тобой идет человек, — прошипела она в ухо и потащила меня вперед, — По соседней улице. Тот, кого якобы взяли восточники, кто якобы охотился на лихо.

— Точно за мной? — переспросила шепотом я.

— Ага, — улыбнулся Мартын, — За тобой. Его взгляд сверлит твою спину. Неужели не чувствуешь?

— Чему радуешься? — явидь увлекла меня в переулок, — Разворошили осиное гнездо.

— Так и прекрасно, — продолжал веселиться парень, — Пусть проявят инициативу. А мы посмотрим, что из этого выйдет.

Пашка оскалилась и торопливо зашептала:

— Идешь по улице до первого поворота, сворачиваешь направо, и оказываешься на Центральной. С нее не сходи, чтобы не случилось. До кафе, в котором мы сидели от силы два квартала.

— Охотнику надо дать шанс, — добавил молодой целитель, — Соглашайся на любое предложение, там разберемся, надо оно нам или нет.

— Повторяю со стежки не сходить, — снова стиснула меня Пашка, — Будешь ждать в кафе, сиди хоть до утра, но по темени не шастай, тут тебе не север. Поняла?

— Да.

— А чтобы не заснуть ненароком, — глаза целителя вспыхнули светлой зеленью, я почувствовала, как по телу поползли мурашки, прогоняя усталость и наполняя мышцы силой.

— Святые! Что отец, что сын. Хоть бы предупреждали что ли, — я встряхнулась, чувствуя, как могу пробежать несколько километров без остановки, — Сами, что делать будете?

— Смотреть со стороны. Оттуда всегда лучше видно, — змея подмигнула, достала из кармана указующий камешек и протянула мне, — Может ничего и не будет, и охотник пойдет своей дорогой. Но если нет, стоит его пометить.

— Не хочу сдавать человека палачу.

— Этот Влад тебе никто, поняла? Посмотрим, как запоет его отец, когда сынок окажется в любящих руках дяди. Если не он, так прадед вспомнит о "нехорошей ночи", — Пашка вложила амулет мне в ладонь, — У нас есть цель, не забыла? Юково.

Я сжала пальцы вокруг прохладного камня.

Влажная земля мягко пружинила, дыхание вырывалось рваными облачками пара, ночью на стежке похолодало. Дождь продолжал накрапывать, мелкий, надоедливый, неприятный. Капли затеками под воротник и холодили кожу.

Я шла, поминутно оглядываясь, вслушиваясь в каждый шорох, вглядывалась в каждую тень. И почти успела пожелать, что бы шедший где-то позади человек решался хоть на что-нибудь: либо на разговор, либо на удар.

Но все же когда, вынырнувший из бокового переулка мужчина схватил меня за руку, я испугалась, не удержавшись от вскрика.

Со стороны смотрелось наверняка презабавно. Идут двое, мужчина и женщина, держатся за руки. Внутри меня все подрагивало от предвкушения и странной иррациональной неизвестности. Не страх, а лишь его преддверие. Я знала, что-то случится, и даже почти ждала этого. Так мы и шли несколько минут, не расцепляя рук, и бросая друг на друга косые взгляды.

— Как тебя увидел, сразу все понял, — заговорил, наконец, Влад.

"Ну, хоть кто-то" — мысленно ответила я, продолжая идти рядом.

— Ты человек, — он говорил так, словно это объясняло весь тот бред, что происходил вокруг, — Вместе мы сделаем это. Ты — север, я — восток. Соберем артефакт, и станем, — я почувствовала пожатие пальцев, — не слабыми людьми, не низшей продавшей душу нечистью, а высшей знатью, — он зло рассмеялся, — И тогда упыри умоются кровью.

По его телу прошла дрожь предвкушения и по руке предалась мне.

— Значит то, о чем все говорят, то, что меняет судьбу, существует? Артефакт? — спросила я.

— Не просто артефакт, вещь ушедших.

— И хранится он в доме твоего отца?

— Часть. А часть у Ксьяна, его разделили.

— Ты поэтому там охотился? Чем тебе маленькое лихо не угодило?

— Да ничем. Пусть не валят с больной головы на здоровую. У нас с лихачем был договор, да только Ксьян пронюхал, орола этого толстого на нас натравил. Меня защищают амулеты отца, — не взирая на дождь, он отогнул воротник куртки, показывая связку разноцветных подвесок на толстой цепочке, — А мальцу башку снесло.

Интересная картина, особенно если учесть, что орола староста сам и казнил. Напрашивающийся вывод прост, чтобы не хранилось у ведьмаков — это секрет. И ради его сохранности будут убивать.

— По отдельности части не работают?

— По отдельности это — мусор, — он улыбнулся, — Предлагаю сделку, ты достанешь часть у Ксьяна, я у отца. Согласна?

— Предположим.

— Никаких предположим. Просто сделай. Ведь тебе не надо объяснять, что поставлено на карту.

"Нет, не надо. И не важно, что здесь происходит, мое дело — Юково"

— Сделаю. Куда принести?

— В хижину Охотника это на южном склоне Сосновой, иди от стёжки к югу по самой широкой тропе, не промахнешься — он остановился и заглянул в лицо, глаза стали серьезными, — Завтра на закате.

— Хорошо, — как велел целитель, согласилась я, — Только уж извини, страшно, — и это было правдой, — брать в руки принадлежавшее святым. Какова цена касания?

— Цена не для тебя. За полученную силу ответят другие. За силу рода, род и расплатиться, — от улыбки вокруг карих глаз собрались морщинки, — Артефакт вытянет силу из будущего. Из потомков. Из детей. Как думаешь, почему я такой? Чем в свое время воспользовался отец?

— Дети? — внутри что-то дрогнуло, — Артефакт заберет силу детей и передаст нам?

— Посмотри на это иначе — совсем не обязательно их заводить.

— Ну а если... — я запнулась, — Ты уверен, что у тебя нет детей?

— Ну, — Влад усмехнулся, — Почти.

И именно увидев эту усмешку, я приняла решение.

— Твой отец сказал, что человеку артефакт не поможет.

— Он не знает наверняка, — Влад приобнял меня за плечи, как старого друга, и все это, потому что я человек, посторонний незнакомый, но человек, — Ты в деле?

— Да, — коснувшись влажной куртки, я разжала ладонь, и камешек скатился в широкий карман охотника, — Будь уверен. Только вот...

— Что?

— Твой прадед — кузнец, грозил нам песками, и о нехороших ночах говорил. Я мало что поняла, прости, но оставаться совершенно не хочется.

— Брось, плохие ночи не так часты, как квохчут старики. Да они опасны для людей, — я подняла брови, — Но не бойся, отец предупредит, всегда меня предупреждает, а я тебя, — мужчина достал телефон, — Диктуй номер.

Я продиктовала. Теперь мы могли предостеречь друг друга, или завести в ловушку.

Ночь я провела в кафе, ловя на себе усталые, удивленные или плотоядные взгляды водителей. Выпила литра два чая и десять раз сбегала в туалет. Получила три неприличных, два льстивых и одно непонятное предложений.

Ни Мартына, ни Пашки так и не дождалась, звонки на мобильники проходили, но трубку мои спутники брать отказывались. Девушку за стойкой бара сменила полноватая женщина с синими волосами, я купила горячий бутерброд с неизвестным мясом, и от меня отстали еще на пару часов.

К тому времени как над лежащими на горизонте горами поднялось красное солнце, я поняла — никто не придет. Осталось решить, что делать дальше. Целитель и змея могли, как выслеживать Влада, так и сидеть в подвале у его отца. В этом случае я ему не завидовала.

Выбор невелик: слоняться по Подгорному или исчезнуть, третьего, как говорится, не дано. Единственное место, куда можно пойти, лежало в паре часов ходьбы на запад.

Допив очередную, не помню, какую по счету, порцию чая, я встала, пригладила высохшие волосы и вышла. Из трактира. Из Подгорного. Из стёжки. Из восточных пределов.

Дождь кончился ночью, под скупым утренним солнцем земля просыхала медленно и неохотно. Не скрываемая больше завесой дождя Вепрева Пустошь выглядела неприветливо, особенно по сравнению с Подгорным. Черные, какие-то подгнившие дома, лужи, грязь и пустота. Тут праздных прохожих не бывает, а все свои на учете.

От напряженных взглядов горела кожа. Это и имела виду явидь, когда просила не шататься в одиночку. Я словно вернулась назад во времени в свой первый час на стёжке, первый день, первую неделю, в то время, когда каждая прожитая минута казалась достижением.

Тетка с замотанной красным платком башкой и колючими глазами огрызнулась, но все же указала мне на дом измененного. На дом, в котором он когда-то жил. Раз еда сама идет к столу, мешать ей у нас не принято.

На выгнутых досках крыльца влага собралась в лужицы, в которых плавали размокшие ветки, ошметки коры, рваными кусками валявшейся тут же. Улыбчивый староста был дома, и даже постарался не очень удивиться моему визиту без спутников.

Его дом был полон книжных полок и затертых фолиантов, пыли и запахов. Ароматов мокрой псины и шерсти. Дом измеяющегося, того, кто превращается в животное. И как интересно у волка в семье родился человек?

Я присела на краешек накрытой ковром софы. Мужчина отдернул занавеску и на меня упал тусклый утренний свет. Судя по всему, палач даже не ложился. Я посмотрела на его мятую рубашку и, вздохнув, заговорила.

— Варианта два, — выслушав меня, ответил Ксьян, — Либо твои спутники загуляли, либо съедены восточниками.

— Не очень обнадеживающе.

— И реагировать мы можем так же. Подать кляузу хозяину. Или ждать. Если закричим "волки", а дичь останется жива, ни мне, ни северу этого не забудут до конца времен, — он посмотрел в тусклое окошко, — А как с вашим делом? — темные глаза блеснули, — Нашли Тура?

— Боюсь, никто о Туре говорить не хочет — я передернула плечами, — Сразу переводят разговор на какой-то артефакт, — и тут же попросила, — Не покажете?

Староста опустил голову и выругался, длинно, красиво, с чувством и на незнакомом языке. А потом еще и еще раз повторил незнакомые слова.

— Этого следовало ожидать, — сказал палач, на этот раз улыбка вышла горькой, но не менее искренней, он указал рукой на одну из полок, — Смотри.

Рассохшиеся доски, прикрытые серой занавеской, крепились к стене с помощью металлических уголков. Вся поверхность была заставлена всякой всячиной. В основном коллекцией свечей разной степени траченностим, в подсвечниках и без. Выросший в другом веке Ксьян не до конца доверял электричеству и прогрессу. Огарки соседствовали с блюдцами с отбитыми краями, пустыми банками, баллонами, комками пыли, книгами с загнутыми краями и крупинками соли, сахара, или манки, рассыпанной и не убранной вовремя.

Длинные пальцы мужчины обхватили лежащую там округлую железную штуковину. Он поднял предмет и повертел в воздухе

Трио скрепленных между собой колец образовывали широкую трубку, которую при желании пролезет и рука, и нога, и шея, если отпилить голову. По центральному кольцу шло гребенчатое уплотнение, с выступающим, когда-то наверняка острым шипом.

Даже не знаю, с чем сравнить этот артефакт, может, с частью блестящей гофрированной трубы, которую я видела в магазине сантехники? А может с доспехом?

— Налокотник доспеха ушедших, — развеял сомнения староста, — Или не ушедших, больно уж невелика цена за его магию.

— Не велика? — переспросила я.

— Мир вокруг тебя останется прежним, изменишься ты сам. Ушедшие обычно берут дороже. Думаю, доспех война, прикрывавшего уход святых из этого мира.

— От кого прикрывал?

— Сие неведомо.

— Значит, Тур нашел то, что искал, — прошептала я.

"...заяти в долонь налокотыню павшего, ведати алафу велицею" - вспомнились мне слова из желтого дневника.

Ксьян пожал плечами.

— А что с моей просьбой? — он отвернулся к полке, — Нашли охотника? Можно идти на зов амулета?

— Можете, — я посмотрела на широкую спину с напрягшимися мускулами, — Уверены, что вам это надо?

Мужчина осторожно положил часть пыльного доспеха обратно на полку.

Помнится, мой тайник с серебром был из той же серии, хочешь что-то спрятать — оставь на виду. Жаль, что против нечисти, это редко срабатывает. Но без второй части артефакт не более чем древняя железка, и может валяться пыли хоть до следующей эпохи, чтобы найти артефакт надо знать, что искать. И кто-то безусловно знает.

Не успела эта мысль встревожить меня, как грязные доски пола приблизились к лицу, резко встав на дыбы. Тело стало мягким, будто из него вытащили кости. Падения я не почувствовала, зато услышала, как в кармане весело заиграл, задергался сотовый.

— Уверен, — сказал, склонившись ко мне Ксьян, его улыбка осталась такой же располагающей.

Моя ошибка. Слишком привыкла считать себя кем-то более значимым, чем обычный человек.

В Юково знали кто я. Мать Легенды Зимы и старая игрушка хозяина, в которую он играет хоть и редко, но никак не соберется выкинуть. Они знали, что даже беззубая добыча может укусить до крови, они пусть и не сразу, но признали мое право на существование.

Здесь не дом, а Пустошь. Человек на северной стёжке один без явиди и целителя. И без метки гостя. Я не представилась, не ударила себя в грудь, не рассказала, как приятно греть постель хозяина. Оставалось только внутренне рычать от бессилия, хотя лицо оставалось не подвижным.

— Спать, — скомандовал палач и дотронулся пальцем до лба.

Касания я не почувствовала. Прошлое вернулось, на меня снова смотрели как на ужин. Время стремительно отматывалось назад, все дальше и дальше, туда, где все начиналось.

Двадцать седьмое сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Эта дата выжжена в памяти. И иногда, когда я устаю, когда готова опустить руки и сдаться, меня отбрасывает в прошлое, заставляя снова и снова переживать тот день.

Открывая дверь, я едва не выронила ключи, сетка больно ударила по ногам. Черт! Там же яйца, за которыми пришлось отстоять немалую очередь в гастрономе. Войдя в полутемную узкую прихожую, я щелкнула выключателем, опустила сумку на трельяж и присела рядом. Ноги гудели.

— Алиси!

Молния на сапогах, где бегунок был давно заменен канцелярской скрепкой, застряла посередине.

— Мама пришла. Кирилл помоги мне с... — я замерла, только сейчас обратив внимание, что в квартире царит тишина и темнота.

Первый легкий укол тревоги коснулся кожи. Полурасстегнутый сапог остался на ноге, я сделала шаг вперед и замерла в дверном проеме. В комнате никого не было. Алиса не делала уроки, Кирилл не дремал на диване, прикрыв лицо газетой. Я машинально посмотрела на часы — без пятнадцати семь.

Пуста была и кухня, и санузел, и даже лоджия, куда я заглянула скорее для проформы, не понимая, чего боюсь больше, того, что они могут выскочить из-за сложенной стопкой зимней резины или того, что они этого не сделают.

Какой сегодня день? По четвергам у Алисы кружок танцев, их могли задержать, а Кирилл мог пойти встречать дочь. Но тогда бы он оставил записку на кухонном столе. Я осмотрела столешницу, раковину, плиту, и даже заглянула в холодильник. Ничего. И сегодня пятница. Семь вечера.

Пальцы похолодели, сердце начало колотится. Откуда столько страха?

Я бросилась из квартиры, по пути задев и опрокинув сетку с продуктами, но даже не обернулась на звук падения.

До школы минут десять быстрым шагом, пять — если бегом. Я дернула запертые двери раз, другой, третий. Окна по фасаду были темны, иногда учителя или технички задерживались в учебном заведении допоздна, но видимо не сегодня. Внеклассные занятия закончились. Вечер пятницы, начало восьмого.

Я обошла территорию школы, грядки, с которых давно собрали урожай, сунулась на спортивную площадку, за развесистым деревом наткнулась на компанию старшеклассников, которые еще не успели переодеть форму, у широкого ствола валялись брошенные портфели. Так и не придумав, о чем их спросить, я отвернулась.

Вдруг возникла мысль, что пока я тут занимаюсь непонятно чем, Кирилл и Алиса уже вернулись.

И я побежала обратно, но, едва свернув во двор, наткнулась взглядом на темные окна квартиры.

Это ничего не значит, — повторяла я про себя, влетая в подъезд, — Они просто не успели включить свет. Или забыли.

Сегодня можно подумать о запретном. О том, что я предпочитала не замечать, о том, что не вписывалось в привычную картину жизни. Как ногти дочери вспороли варежки, или как после минутного разговора с моим мужем окружающее перестали обращать на это внимание, словно клыки и когти были нормой. Или о молчании, за которое я цеплялась десять лет. Ведь пока не озвучишь проблему, так легко притворяться, что ее нет.

Я знала, и Кирилл, и Алиса прекрасно видят в темноте.

Руки дрожали, никак не получалось попасть в замочную скважину и ключи все-таки упали, дверь скрипнув открылась и я не сразу сообразила, что, убегая, просто забыла запереть замок.

Чуда не случилось, прихожая была пуста. Я перешагнула сетку с продуктами и схватилась за черную трубку телефона. Минуту послушала гудок и опустила обратно.

Куда звонить и что сказать?

Взгляд упал на висящие над аппаратом на гвоздике ключи от машины. Я схватила брелок и снова побежала на улицу. Бежевая копейка, на которую мы копили три года и еще два отстояли в очереди в профкоме, стояла с торца дома. Капот был холодным, но я все равно открыла дверь и посидела внутри, думая то об одном, то о другом. Мысли как шарики от пин-понга скакали туда сюда, от паники к принудительному спокойствию.

Что могло случиться? Кирилла поставили в ночную смену? И он не предупредил меня? Не позвонил на работу или домой? Ладно, пусть, но тогда где дочь? Она не настолько мала, чтобы не остаться дома в одиночестве. Десять лет отпраздновали мороженным и тортом три дня назад в тесном семейном кругу.

Или несчастный случай? Болезнь? Что-то с Алисой и муж вызвал скорую и сейчас ходит из угла в угол в приемном покое третьей детской?

Я уже потянулась к ключам, чтобы завести двигатель и поехать в больничный городок, но заставила себя опустить руки. Моя дочь ни разу ничем не болела, ни разу ничего не ломала, даже когда свалилась с турника, на котором минут пять висела вниз головой, кривлялась, как обезьяна.

Вместо облегчения эта мысль принесла новую волну страха, от которого заломило виски. Что меня так пугало?

Пятница, половина восьмого. На лавке у подъезда ни одной бабки, осень выдалась ранней, и холод разогнал всех по домам.

Я заперла машину и пошла к дому, мысленно составляя список друзей Кирилла, которых буду сейчас обзванивать. Муж мог пить пиво в сквере, а Алиска зачем-то увязалась с ним. Одно имя сменялось другим. Маринка и Олег? Лена и Ванька? Михаил и Дашка? Я споткнулась, внезапно осознав, что к каждому мужскому имени присоединяю женское. Мы дружили с семьями моих подруг, с теми, с кем я его познакомила. На память пришло только одно полузабытое — сослуживец Леха, с которым муж ходил в баню на улице Свободы, и возвращался слега нетрезвый. Стоило открыть дверь, как он подхватывал меня с порога и забрасывал на плечо, хлопая по попе. А вокруг прыгала Алиса, требуя либо вернуть маму на землю, либо поднять и ее тоже.

Я всхлипнула и поняла, что стою в подъезде, размазывая слезы по лицу. Что со мной? Откуда эта уверенность, что прежняя жизнь закончена?

Дома я бросилась к шкафу и распахнула дверцы, провела рукой по вешалкам, а потом стала выкидывать вещи с полок прямо на пол. Свитера, майки, носки, трусы. Уходя мои муж и дочь не взяли с собой ни одного платка, ни одного носка.

От шкафа я бросилась к стенке, открыла бар, где по традиции вместо напитков хранились документы, аптечка, пара золотых цепочек, мои сережки, духи, и прочая ценная чепуха. Пальцы быстро перебирали бумажки. Мой паспорт, бордовая книжечка Кирилла, зеленая — свидетельство о рождении Алисы, голубая — сберегательная, пара двадцатипятирублевок в конверте, на черный день. Они ушли, не взяв ни одной тряпки, ни одной бумажки, даже пропуск Кирилла в пластиковом чехле валялся поверх коробки конфет убранной "до гостей".

Девять вечера. Никто не пришел.

Я взялась за телефон и обзвонила всех кого вспомнила, всех чьи номера нашла в записной книжке мужа. Друзья встревожились, и неловко попытались меня утешить. В автомастерской не поняли, чего я от них хочу. На заводе никто не ответил. Какой-то Михаил бросил трубку едва услышал, о ком его расспрашивают. Как и неизвестная Елена томно выдохнувшая "алло". Ни одной записи об Лехе, или Алексее не было. Я помнила его, среднего роста, среднего телосложения, да и весь какой-то средний. С короткими пегими волосами, он несколько раз подвозил мужа домой. Мне больше вспоминались рассказы Кирилла о нем, чем он сам. Возможно, у сослуживца просто нет телефона.

Частные номера сменились общественными. Я звонила в вытрезвители, травмы и морги, очень боясь услышать положительный ответ. Но не услышала, все пострадавшие были опознаны.

Полночь, пятница сменилась субботой.

В какой-то момент я забралась с ногами на диван и заорала, пряча лицо в подушку. Потому что идеи кончились, и то от чего я убегала весь вечер, предстало во всей красе, не позволяя в очередной раз отмахнуться.

Чего на самом деле не хватало в доме? Не вещей и бумажек с печатями. Кто не выбежал меня встречать в коридор? Наша семья насчитывала еще одного члена. Кошка Муська всегда появлялась в коридоре первой, всегда забиралась в опустевшую сумку и шуршала там чеками или с упоением запутывалась в авоське.

Я подняла голову от подушку, на антресолях темнело одно пустое место, между коробкой от телевизора и свернутым старым одеялом. Не хватало спортивной сумки на молнии, в ней мы перевозим кошку, если возникает такая необходимость, а возникает она нечасто. Слезы хлынули вновь.

Завести котенка Кирилла уговорила Алиса, и, покидая дом, она забрала с собой то, что больше всего любила — своего питомца. А это значит, что дочь уходила сама, без принуждения, и знала, что не вернется.

Заявление о пропаже людей у меня приняли лишь через три дня. Усталый милиционер в мятом кителе и с дурным запахом изо рта нехотя взял исписанный синей пастой лист и покачал головой.

— Ну, ушел мужик, чего сразу заяву-то катать? Нагуляется — вернется, сама потом сюда бегать будешь, да в ножки кланяться, чтоб дело отозвали.

Должно быть, в те дни я выглядела настолько плохо, что милиционер легко мог представить, как от меня уходит муж, а адреса не оставляет, чтобы не доставала. И его мало убеждали "забытые" деньги и документы.

— Хорошо, пусть так, но нет такого советского закона, чтобы ребенка у матери отнять! Я не тунеядка и не алкоголичка, ясно? Надо будет, побегаю и покланяюсь, вы только их найдите, — возмущение сменилось тихой просьбой, и рука держащая лист задрожала.

Мужчина крякнул, сдвинул на давно немытых волосах фуражку и, взяв листок, буркнул:

— Ждите.

И я ждала. Отвечала на звонки друзей и знакомых, говоря одно и тоже, задавая одни и те же вопросы и выслушивая одинаковые охи и ахи. Эти дни казались мне адом, но на самом деле не были даже его преддверием.

Земля разверзлась через неделю. Меня вызвали повесткой не в районное отделение милиции, а в Серый дом. Так у нас в городе называли главное следственное управление области. Тридцать лет спустя монументальное здание с колоннами перекрасят в желтый цвет, вызвав смешки и нездоровый ажиотаж среди граждан. Желтый дом уже существовал, на самом деле желтых построек было в городе в избытке, но один выделялся из прочих, сделав цвет именем нарицательным. Желтым домом в Ярославле называли психиатрическую клинику, или по простому — "дурку". Отсмеявшись, народ пожал плечами, философски рассудив: психушкой больше, психушкой меньше, а сомнение в здравомыслии органов были всегда.

Я миновала проходную и следующие несколько часов отвечала на вопросы двоих следователей. Потому что такого человека, как Кирилл Трифонович Седов не существовало в природе. Мир большой и такое сочетание фамилии, имени и отчества встречалось, но это были не те Кириллы Седовы. Но возмущение органов вызывало другое — бланк паспорта был самым что ни на есть настоящим, тогда как сам документ никогда нигде не выдавался. А это значило, что утечка или кража произошла в самих органах.

— Вспоминайте! — рявкнул пузатый мужчина в сером костюме ударяя кулаком по столу.

Я уже даже не вздрогнула, за предыдущие часы удары стали почти привычными.

— Не могли же выть настолько слепой?

"Могла" — хотела ответить я, но вместо этого покачал головой.

— Ваша сберкнижка? — второй, худой и какой-то остроносый сохранял спокойствие.

— Да.

— Знаете сколько там денег?

— Да. Двести рублей, мы копили на...

— Двести тысяч! И мне даже интересно на что вы до сих пор так и не накопили?

— Вы что-то путаете.

— Нет.

— Значит, это ошибка.

— Нет.

Я закрыла лицо руками.

— Откуда у человека, который проработал на заводе десять дней, а не десять лет, а потом просто не вышел на смену, такие деньги? Чем занимался ваш муж?

— Не знаю.

— Куда ушел?

— Не знаю.

— Вы говорили об Алексее, это друг вашего мужа? Сослуживец? В городе сейчас тридцать Алексеев Сельниковых, от десяти до семидесяти трех лет, который из них?

— Не знаю.

— Где ваша дочь?

— Деньги?

— Документы?

И так до бесконечности. Слезы, отрицание, крики и мольбы, которые никому не интересны. Ответов у меня не было, но они не верили. Я и сама и себе не верила.

Допрос длился пять часов, и еще десять я провела в камере, забывшись сном. А потом меня просто отпустили, выдали куртку и велели убираться.

Тогда я не думала почему, я сейчас об этом не думаю. Может, они думали, что муж свяжется со мной, и ловили на живца. Или Кириллу было не совсем наплевать на жену, и он в очередной раз поговорил с нужным человеком, а, как известно, после разговоров с моим мужем люди иногда совершали странные поступки.

Все, чем я занималась следующие несколько часов, дней, недель — это рассматривала альбомы с фотографиями и перебирала вещи. В квартире провели обыск, и карточки из выпотрошенного альбома устилали пол, свитера Кирилла пропитанные его запахом, валялись вперемешку с моими. Детские носочки, казавшиеся совсем маленькими, заставили реветь в голос. Я расклеилась, сдалась, впала в ступор. Спала, когда могла заснуть, а в остальное время пялилась на стены.

Помню, было десять утра, мама позвонила в очередной раз, с очередной порцией утешений. Но мне было все равно, все потеряло смысл. Поначалу звонков раздавалось много, но собеседник из меня неважный и многие сочувствующие исчезли. Остались лишь близкие. Это я поняла спустя время, тогда же хотела одного — чтобы мне вернули семью.

— Оля, — мамин голос был встревоженным, — Оля, как ты?

— Нормально.

— Не ври.

— Тогда не спрашивай. Со вчерашнего дня ничего не изменилось.

— Оля, я могу приехать прямо сейчас.

— Не надо.

— Но Оль...

— Пожалуйста, мам, не сейчас, — я швырнула трубку на аппарат, обрывая очередное встревоженное "Оль".

Это был последний раз, когда я слышала мамин голос. А она мой. Больше мы никогда не встречались.

Трубка упала на рычаг, и телефон тут же зазвонил вновь. Я дернулась, схватила аппарат, сорвала со стены и швырнула об пол. Легче не стало, и боль потери никуда не делась. Один из гвоздей крепления так и остался в стене рядом с косяком. Зато второй был вырван. В рваной бумажной дыре зеленел кусочек предыдущих обоев. Делая ремонт, мы просто наклеили новые обои на старые. И сейчас часть скрытого прошлого бесстыдно заглядывала в дыру. Я коснулась бумажного края, обхватила и потянула, сдирая первый слой. А потом еще и еще, отрывая кусок за куском, боясь остановиться, боясь ошибиться, и не доверяя собственной памяти.

За последние дни я перебрала вслед за милиционерами все вещи, и все воспоминания, ища что угодно, за что можно зацепиться, и если не найти семью, то хотя бы понять почему они исчезли.

В наше последнее утро Кирилл разбудил меня поцелуем, таким сонным и мягким, что меня до сих пор мурашки бегут от воспоминаний. Не так прощаются с той, что стала не нужна. Иначе, мне оставалось только выйти из подъезда, миновать лесополосу, мини-рынок, станцию, спуститься с перрона и сесть на рельсы. Какой только идиотизм не приходит в голову в моменты отчаяния!

Очередной кусок обоев остался в руках, открывая исписанную цифрами стену.

Я вспомнила звонок, прозвучавший в этой квартире семь лет назад. Леха, тот самый сослуживец мужа, торопливо поздоровался и попросил:

— Ольга, позови Кирилла, пожалуйста.

— Он в магазин пошел. За хлебом...

— Он что? За чем пошел? — вроде бы не поверил собеседник.

— За хлебом, — я рассмеялась. — Не за водкой же.

— Да, — мужчина на том конце провода замолчал.

Ко мне подбежала Алиска и, схватившись за подол халата, стала тянуть в сторону кухни. Маленькие ладошки были перепачканы в муке, я затеяла лепить пельмени и дочка помогала, честно поедая сырой фарш прямо с кружков теста. Удивительно, какие детали подсовывает память.

Ткань треснула, и оборка осталась в маленьких пальчиках.

— Давай, он тебе перезвонит? — предложила я, — Диктуй номер.

Я потянулась к стаканчику с карандашами, Алиса отпустила ткань, и та повисла, почти касаясь тапок. Дочка обхватила ладошками ногу и стала нараспев повторять:

— Ма-ма-ма-ма.

На том конце трубки, что-то с горохом упало, и собеседник торопливо стал диктовать цифры. Я записала их прямо на обоях рядом с косяком. Алиса, потеряв терпение, дернула меня в сторону кухни, и последняя тройка номера съехала в сторону.

— Я передам, чтобы он перезвонил.

— Ма-ма-ма-маааа.

— Нет, скажи, что я прошу хозяина... вашего перезвонить, — он выделил голосом словно "прошу".

— Передам, — я положила руку на светловолосую голову дочери, и та сразу замерла, словно поняв, что через мгновение мама будет в ее распоряжении.

— Скажу, что на коленях умолял, — я развеселилась.

Но собеседник ответил неожиданно серьезно:

— Так и скажи.

Все еще смеясь, я повесила трубку и занялась дочерью.

Один эпизод, один отрывок из жизни. Сейчас уже не удавалось вспомнить, как отнесся к просьбе друга Кирилл, и перезвонил ли.

Отдирая обои кусок за куском, я молилась, чтобы запись сохранилась, чтобы не затерлась и не затерялась среди кучи таких же. Я не в первый раз чиркала на стене. Мама потеряла надежду приучить меня к блокноту или тетради. Даже если бумага оставалась рядом, рука все равно поднималась к стене над аппаратом.

Нетерпеливый рывок, и в руках остался пласт размером с альбомный лист. Старая стена была исписана цифрами, буквами и даже кривобокими цветочками. Я наклонилась к надписям, почти касаясь носом бумаги.

— Ну же! Где?

Буквы, черточки, крючочки. Это мой почерк? Отрубите руку.

Засаленная бумага, по которой я водила пальцем, бормоча проклятия и скорей всего, походя на умалишенную, не спешила давать ответы. Взгляд зацепился за смазанную, съехавшую тройку. Шесть цифр написанных другой женщиной в другой жизни. Я потянулась к тому же самому стаканчику с карандашами, выдвинула ящик трельяжа в поисках пресловутого блокнота, не сводя взгляда в номера. Нашла только счет за квартиру, но это уже не имело значения.

Шесть цифр, руки дрожали так, что они походили на древний алфавит. Первая четверка или семерка? Какая разница, попробую и так и так.

Я села на пол, всматриваясь в телефонный номер, записанный поверх требуемой к уплате суммы. Номер, за который цеплялась, на который возлагала надежды, даже если им не суждено сбыться. Все это могло оказаться большим пшиком. Кирилл пропал для всех, так почему этот Леха должен стать исключением?

Телефон валялся в метре, я подхватила аппарат, перевернула и, не обращая внимания на обломки пластмассы, нажала на рычаг. Тишина. Еще раз. Опять тишина. Снова. И услышала спасительный гудок, больше похожий на треск.

Я торопливо набрала номер, начиная с семерки, и до боли сжала трубку ожидая ответа. Аппарат хрюкнул и ответил короткими гудками. Занято, ладно, значит, номер точно существует.

Вторая попытка, но уже через четверку. Миг ожидания и я услышала хрипловатое "Алло" и едва не закричала. Я хотела, но голос внезапно пропал.

— Алло, да говорите же.

— Алексей? — через силу выдохнула я.

— Да. Кто это?

— Это Ольга. Ольга Седова.

— Черт, — выругался мужчина, — Не звони больше, поняла? Забудь...

— Забыть? — закричала я, чувствуя, как апатия сменяется злостью, — Кого забыть? Тебя? Кирилла? Свою дочь?

— Всех, — тихо ответил он, и повесил трубку.

Я сидела посреди коридора, держа на коленях разваливающийся аппарат, а голос в ушах повторял: "Забудь".

Трубка легла на рычаг, руки больше не дрожали. Слезы высохли, в голове образовалась звенящая очищающая пустота и четкость. Я точно знала, что нужно делать.

Леха не спросил, что случилось, не стал охать и успокаивать. А раз он не задает вопросы, значит, ответы ему известны. Или не нужны.

— Не хочешь со мной говорить? — аппарат звякнув свалился с колен, — Я не оставлю тебе выбора.

Я снова полезла в открытый ящик, выкидывая весь хлам, что попадался под руку расчески, заколки, запасные ключи, платок, засохшая помада. В нетерпении, выдернув ящик из пазов, я просто перевернула его. Выругалась и схватилась за соседний. Она была там, книжка толщиной с мое плечо, которую открывали, дай бог памяти, лет пять назад.

Современные телефонные справочники больше походят на глянцевые журналы с кучей рекламы. Справочник моего времени был отпечатан на плотной желтой бумаге и заключен в твердый переплет. В двадцатом веке мы платили деньги, чтобы напечатать в нем свой номер. В двадцать первом вы готовы отдать больше, лишь бы он исчез с его страниц.

Прямо сейчас встаньте, пройдите к телефону, достаньте справочник. Ах да, я и забыла, все давно уже перенесено в цифру, но вдруг у вас дома сохранился бумажный раритет. Раскройте на любой странице. Что вы видите? Две колонки: список фамилий с инициалами и столбик номеров. В одна тысяча девятьсот восемьдесят первом был еще и третий, в котором печатался адрес. Да, тогда еще люди не боялись сообщать место жительства.

Я положила книгу на колени и раскрыла. У меня было шесть цифр и имя. Фамилии шли в алфавитном порядке, но не имена, и уж тем более не номера. Вы пробовали осуществлять поиск по цифрам? Нет? Уверяю, много потеряли. Страницы сменяли друг друга, семерки чередовались с тройками и четверками, но нужного сочетания все не было.

Мне повезло через четыре часа. Спину ломило от боли, глаза слезились, в голове царил кавардак, но я даже не подумала остановиться. И нашла его.

Номер был зарегистрирован не на Сельникова, и не на Алексея, а на Твердина М., проживающего на улице Чкалова, проходившей через всю Пятерку.

Через пять минут я уже заводила машину.

Пятерка — бывший рабочий поселок, ставший частью города еще до моего рождения. Район так назвали по номеру трамвайного маршрута — "Пятый", единственного общественного транспорта ходившего туда. Трамваи давно усовершенствовали, это не те дребезжащие чудовища, на которых я каталась в детстве, да и количество маршрутов увеличилось. Я редко там бывала, по какому— то капризу судьбы, там не проходило ни оной стежки.

Но тогда я этого еще не знала, Святые, как много я еще не знала.

Двадцатый дом по улице Чкалова был обычной пятиэтажкой. Святые, иногда я думала, что весь мир состоит из пятиэтажек, сложенных из серых кирпичей. На первом этаже "Хозтовары", на остальных квартирки по типу той, в которой мы жили с Кириллом.

Воспоминание, от которого защемило сердце. И я вышла, хлопнув дверцей автомобиля. За спиной проехал трамвай, тополя чуть качали голыми ветками на осеннем ветру, две женщины прошли по тротуару, у одной в авоське лежали зеленые яблоки. Когда исчезла моя семья, мир не остановился, он продолжал жить.

Я свернула за угол дома, обычный двор со скрипучими железными качелями, сейчас пустыми и усыпанными влажными листьями. Зеленые лавочки, сейчас пустые, повядшие кусты шиповника в палисадниках. Второй подъезд, третий этаж, двадцатая квартира, крайняя левая дверь на прямоугольной лестничной клетке. Я в нерешительности замерла напротив, протягивая руку к звонку. Кто откроет дверь? Алексей Сельников? Или М. Твердин, который вряд ли сможет мне помочь? А может они оба в одном лице?

Внезапно накатил страх. А что, если это ошибка? Что если вся затея с номером просто чушь? Вряд ли можно внятно объяснить незнакомому человеку, по что меня сюда черти притащили. Но я ведь слышала голос Алексея, разговаривала с ним. И он узнал меня. Узнал! Почему-то сейчас телефонный разговор казался выдумкой, вывертом измученного разума, хватающегося за соломинку.

Нет! Я тряхнула головой и нажала на кнопку. Не имеет значения, отступить сейчас, значит сдаться. Понимание этого пришло столь неожиданно, что палец на звонке дрогнул и раздавшийся за дверью пиликание, чуть смазалось.

Ти-лиииинь.

Пусть этот визит окажется бесполезным, я найду что-нибудь еще. Другой номер, другой адрес, вспомню другого человека. Но уже не отступлю. Впервые с того дня, как они исчезли, я поняла, что все еще живу, что дышу, что действую. Надо найти их, чего бы это не стоило.

Как легко оказалось давать обещания, пока цена не названа.

Замок щелкнул и я расправила плечи, проговаривая про себя, что скажу если увижу незнакомца. Но этого не понадобилось. Дверь открыл Алексей.

— Ты, — фыркнул он, — Я же сказал: забудь.

— Где они? — я сделала шаг вперед, почти упираясь рукой мужчине в грудь, — Где?

— Нигде, — почти прошептал он и вдруг толкнул меня в грудь, заставляя отступить назад, — Зачем пришла? Жить надоело? — он покачал головой, — Все бабы — дуры.

А я только сейчас заметила, что он полностью одет, в пальто и ботинки, на голове клетчатая кепка.

— Тебе что денег мало? — спросил он, захлопывая дверь, — Или ты еще счет не проверила? Так избавь меня от своего присутствия, проверь, козой прыгать будь. В миг о муженьке и спиногрызке забудешь.

— Где они? — упрямо повторила я, жаль только, что решимость в голосе сменилась дрожью, — Говори, а то...

— О, — издевательски протянул он, — Угрозы. Как интересно, — Алексей вдруг схватил меня за воротник куртки, и снова толкнул.

Железные перила впились в поясницу, от неожиданности я икнула и невольно оглянулась, третий этаж, еще одно усилие и костей не соберу.

— А ты не подумала, что устранить проблему проще, чем решать ее. Кто теперь тебя защитит?

— Милиция...

— Что милиция?

Он расхохотался, только вот смех этот звучал зло, с капелькой испуга. Не знаю, почему я так решила. Может, потому что руки мужчины продолжали подталкивать меня за край, но взгляда он избегал.

— Слушай сюда, женщина. Уходи, и не возвращайся. Слишком многие хотели бы знать, что он нашел в человеке, и они не постесняются разобрать тебя на запчасти.

— Это вы послушайте, я прямо сейчас пойду к следователю, я... — он выпустил воротник и сжал руку на горле, — кххх.

— Я предупредил, — пальцы разжались, и я судорожно вздохнула, — Больше разговоров не будет.

Алексей отступил, поправил пальто и стал быстро спускаться по лестнице. "Так-так-так" — слышался перестук ботинок по каменным ступеням.

Я обхватила себя руками и, отступив от перил, прислонилась к коричневой стене. Все было неправильно. Перед Алексеем стоял не следователь, а всего лишь брошенная жена. Он мог разыграть незнание, или вообще отказаться разговаривать. Но угрожать? Да еще так непонятно.

Моя ошибка, не надо было лезть напролом, надо было присмотреться, расспросить соседей. Словно я в фильме про разведчиков. Глупое ощущение.

Шаги отдалились и стихли, хлопнула подъездная дверь. Спустившись на один пролет, я выглянула в окно. Мужчина быстрым шагом направился к белому Москвичу, стоящему за детскими качелями. Я вытащила ручку и прямо на ладони записала номер, смутно представляя, какой с этого будет толк. Машина дернулась, показалось, что Алексей смотрит на меня сквозь лобовое стекло, и я отпрянула. Автомобиль выехал со двора.

Он не соврал, больше разговоров не было.

Я спустилась еще ниже и остановилась между первым и вторым этажом. Здесь на стене висели почтовые ящики. Все разные с неровными подписями выполненной обычной краской, запертые на внутренний поворотный замок. В том, на котором написана кривая двадцатка, что-то лежало. Я постояла напротив, посмотрела вниз, вверх, в окно, двор оставался пустым, прислушалась, ни одна дверь не хлопнула. Вытащив связку ключей, я засунула плоский между стенкой и крышкой ящика, стараясь отогнуть язычок замка. Железо заскрипело, на пальцы посыпалась отставшая краска. Чуть усилить нажим. Ящик еще раз чуть жалобно скрипнул, и крышка упала, стукнувшись о стену. У нас с Кириллом такой же, и пару раз мне даже удавалось терять ключ. Язычок замка был чуть искривлен, на краске белели свежие царапины.

Я достала почту, и аккуратно прикрыла крышку, конечно, если присмотреться, видно, что ящик вскрыли, но меня это уже не волновало.

Улов оказался невелик, вернувшись в машину, я отложила на соседнее сиденье "Комсомольскую правду", минуту подержала в руках извещение, что в дачный поселок через два дня привезут газ, и остановилась на счете за телефон. Он был выписан на знакомый номер, на имя Михаила Юрьевича Твердина.

Негусто. Теперь я знаю, как зовут Алексея, знаю адрес, телефон и то, что у него есть участок в поселке Юково. Дальше что? Я стукнула кулаком по рулю, прикрывая глаза, заставляя себя думать.

Мне нужны не его квартиры и дачи, мне нужно, то что у него в голове. Но вряд ли он этим поделится. Остается оно — ждать, и смотреть во все глаза. Может, удастся заметить то, что приведет к Кириллу. Или увидеть то, что позволит разговаривать с Алексеем — Михаилом со стороны силы, что, честно говоря, еще сомнительнее первого. Заводя машину и отгоняя ее за палисадник, я вновь почувствовала себя героиней фильма.

Сельников — Твердин вернулся ближе к вечеру. Лавочки у подъезда были заняты старушками, с которыми мужчина вежливо поздоровался. Впрочем, бабушки долго на холоде не просидели, и спустя час, двор опустел. Я не сводила глаз с двери подъезда. И та открылась, полный мужчина вышел погулять с собакой, а еще через пять минут школьники, стукая друг друга портфелями, скрылись внутри.

Я ждала, стараясь не поддаваться желанию снова позвонить в дверь и просить, а может, и умолять мужчину поговорить со мной. Стало темнеть, в окнах зажегся свет. Но я знала, что не уеду, даже если придется заночевать в машине.

Алексей вышел без десяти семь. На этот раз на нем был спортивный костюм и видавшая виды куртка, вместо пальто и костюма. Он направился к Москвичу, но я была готова. Завела машину чуть раньше, и выехала со двора первой, едва не лопаясь от гордости за собственную сообразительность. Правда потом, пришлось чертыхаясь разворачиваться через трамвайные пути, потому что он поехал в другую сторону.

Первую остановку мужчина сделал в центре на площади Подбельского, сейчас она переименована в Богоявленскую. Как страну мотнуло от политического реализма до религиозного экстаза, я благополучно пропустила. Сельников вышел из машины и закрылся в телефонной будке у здания почты. Я притормозила на противоположной стороне Комсомольской улицы. Сквозь стеклянную дверцу было видно, как мужчина набирает номер и минут пять очень эмоционально с кем-то разговаривает. Жаль услышать с кем и о чем, не было никакой возможности. Алексей с размаху опустил трубку на рычаг. Он был не то чтобы зол, а скорее раздражен и задумчив.

К автомобилю Алексей не вернулся, постоял у будки, и двинулся к пешеходному переходу. Пока он ждал зеленого света светофора, я заперла машину и пошла вперед. Едва не налетев на мужчину несущего в руке авоську с хлебом, поняла, что почти бегу и заставила себя остановиться. Нет ничего более привлекающего внимание, чем бегущий человек. Алексей перешел дорогу и направился к автобусной остановке.

Раздался автомобильный сигнал, какой-то замешкавшийся пешеход в плаще и резиновых сапогах бросился через проезжую часть на желтый свет, торопясь на остановку.

Я последовала за ним, очень надеясь, что Сельников не пересядет на автобус или трамвай. Но даже если так, машина все равно быстрее, догоню, главное заметить, на что именно он сел. Но уезжать Алексей (или Михаил, хотя мысленно я все равно продолжала называть его первым именем) не спешил, сидел на скамейке, и вроде бы никуда не торопился.

Пузатый автобус подкатил к тротуару, раскрыл двери и в салон стали подниматься люди. Не очень много, время уже позднее. Пара рабочих в спецовках, женщина с корзинкой, девушка в шапке, за руки которой цеплялись две девочки в клетчатых пальто. Бабка с граблями наперевес наоборот отошла от тротуара, как и не очень трезвый дядька в вытянутых на коленях трениках. Сельников опустив голову, рассматривал что-то у себя под ногами, и я быстро прошла мимо лавки.

Тротуар имел форму полукруга, люди ожидавшие транспорт напротив белых стен Спасо — Преображенского монастыря, стояли словно на выступающем языке, к которому один за другим подъезжали автобусы. Прятаться особо было негде, а потому я отошла к самому краю и остановилась за спиной полной шумно дышавшей женщины, у ног которой стояло закрытое мешковиной эмалированное ведро. Звякнув, мимо проехал трамвай.

Вдоль дороги стали зажигаться фонари. Минут через десять Алексей встал и направился к проезжей части. В этот момент к остановке подъехал троллейбус, и еще добрый десяток человек пошло в том же направлении, только мужчина не стал подниматься в салон, а остановился у столба, на котором висели круглые часы.

Как на свидании, — подумалось мне.

И словно в ответ на мои мысли с другой стороны к столбу подошел мужчина в очках делавших его похожим на филина. Низкорослый, лысоватый он, тем не менее, не производил впечатления человека пользующегося общественным транспортом. Слишком легким был его пиджак для такой погоды, слишком дорогим на вид.

Мужчины пожали друг другу руки, немного натужно для добрых знакомых, и отошли к козырьку остановочного комплекса.

Полной женщине чем-то не понравилось место, и, подхватив ведро, она переместилась на три метра вправо. Я, стараясь не торопиться, зашла за нетрезвого парня в трениках. Алексей как бы невзначай оглядел остановку и, расстегнув куртку, откинул полы перед очкариком. Тот склонился вперед.

Наверное, я что-то пробормотала, потому что пьяный мужчина обернулся, распространяя вокруг запах дешевого портвейна.

Вот оно. Сельников — барыга, перекупщик. Не знаю, что он продает, но, судя по красным двадцатипятирублевкам, перекочевавших их одних рук в другие, сделка прошла успешно.

Я почувствовала удар в плечо, и пьяный голос протянул:

— Эй, лялька, — второй толчок. — Гыть со мной!

Он говорил развязно и громко, так что все начали оборачиваться — толстая тетка, и старуха с граблями, Алексей и его уходящий в сторону Первомайской покупатель. Сельников нахмурился и что-то проговорил, наверняка ругательство, но фыркнувший двигателем автобус заглушил звуки. Пьяный попытался подхватить меня под локоток, но качнулся в сторону и едва разминулся с черенком от граблей, которые тащила спешившая бабка.

Сельников быстрым шагом направился обратно к светофору. Я бросилась за ним, не представляя, что будет, когда догоню. Бросилась и налетела на полную тетку, которая в очередной раз решила сместиться. Женщина упала, тоненько заголосив, ведро опрокинулось, и красноватые картошины раскатились по тротуару. В любое другое время я бы остановилась, извинилась и помогла подняться, смиренно выслушав все, что она решит сказать. Но не сегодня.

Когда я выбежала к светофору, Алексей уже садился в машину. Открыть и завести копейку дело двух секунд, но за эти секунды москвич успел выехать на перекресток, и уйти на Московский проспект.

Что будет, когда я его догоню? Прижму к обочине и заставлю остановиться? Серьезно? Самой смешно. Тогда что? Буду преследовать, пока не остановится? Еще куда ни шло. И снова — что дальше? Пригрозить милицией, если он откажется разговаривать? Если не скажет, где Алиса и Кирилл то пойдет под суд. С барыгами обычно не церемонятся, статья-то с конфискацией.

И тут меня до меня дошло. Ноги стали ватными, и машина заглохла. Догадка объясняла все: деньги на сберкнижке, отсутствие работы и исчезновение. Муж называл Сельникова коллегой, может, так и было? Только работали они отнюдь не на заводе. Кирилл мог торговать, мог нарушать закон и мог исчезнуть, если грозило разоблачение.

Я снова завела машину, и выехала на перекресток. Это все меняло. И разговор с Алексеем, если таковой состоится, пройдет совсем в другом ключе. Никаких угроз, никой милиции, только просьба, только убеждение. Я не враг своей семье.

Некстати вспомнился рассказ бабушки, как в неурожайный год ее сосед припрятал в погребе мешок колхозной картошки. За эту захоронку его объявили врагом народа и сослали на Колыму. Жена сразу подала на развод, а вот сын... Сыну пришлось почти так же плохо как отцу. Чтобы не говорили, но с детьми не разводятся. Конечно, времена уже не те, но иногда такие инциденты еще случались, появлялись статьи в газетах или репортажи в новостях, но всегда где-то далеко, всегда не с нами, но... Это "но" заставляло предполагать худшее.

Прямой, как стрела Московский проспект был частично освещен. Красный запорожец перестроился и свернул направо, позади мигнула фарами такая же копейка, прося либо поторопиться, либо освободить дорогу. Светлый москвич опережал меня на пару сотен метров.

Я прибавила газу. Было кое что не вписывающееся в новую теорию. Например, никогда и никем не выдававшийся паспорт. Если Кирилла поймают, вопросов ему зададут очень много. Ведь если его помают, могут обнаружиться и другие странности, вроде острых ногтей или того, как Алиска шипит на незнакомых людей и бродячих собак. Внутри все сжалось, опять вспомнились бабкины россказни, которые непременно должны были научить подрастающее и практически потерянное поколение, жизни.

— "Их поднимут на штыки", — произнес ее голос у меня в голове.

К горлу подкатила тошнота. Надо успокоиться. Какие штыки, скажите на милость?

— "Как зверей", — добавила мертвая бабушка.

— Хватит, — сказала я себе, — Хватит придумывать. Ничего не будет.

Проспект уходил на юго-запад города, и чем дальше, тем реже встречались работающие фонари. На секунду показалось, что я упустила москвич, но уже через минуту, светлую машину, осветили чужие фары. Алексей включил подворотник, намереваясь остановиться у тротуара, и я с облегчением последовала его примеру.

Мы успели доехать до "Крестов", местность назвали по Крестобогородскому храму, что стоял на въезде в город, и по особо ценному кресту, что там хранился. Москвич подкатил к тротуару перед остановкой, и желтый свет покачивающегося фонаря осветил машину. Я ударила по тормозам и застонала. Москвич был другой светло — желтый. Водитель, мужчина средних лет с кудрявыми волосами, опустил стекло и громко спросил у стоявшей на остановке женщины:

— Далеко до Борисцева?

Упустила! Я стукнула кулаком по рулю. И пусть на помощь Сельникова рассчитывать особо не приходилось, неудача имела горький привкус.

Женщина покосилась на машину, оглянулась и успокоенная наличием еще двоих ожидающих ответила:

— Да нет, — она махнула рукой, — Напрямки через Карабиху до Космодемьянска, а там указатель увидите, — а потом, нахмурившись, добавила, — наверное.

— Ежели до Юково доберешься, разворачивай, проскочил, — добавил стоящий поодаль мужик, прикуривая сигарету.

— Спасибо, — кивнул водитель, — Проскочу, так мне в Юково подскажут, — москвич заурчал мотором и снова вернулся на дорогу.

— Разве что домовые, — хохотнул ему вслед мужчина, выдыхая темный дым, — Юково давно умерло. Еще бабка моя дом продавала, так и не продала, — мужчина он посмотрел на женщину, но та никак не отреагировала.

Я все еще решала, вернуться к дому Алексея или покружить по округе, когда знакомое название резануло слух.

"Юково".

Я, как и мужчина на москвиче, опустила стекло и громко выкрикнула:

— А это точно?

— Что? — не понял мужик, за его спиной со скамейки поднялся дед в кепке, стоявшая впереди женщина нахмурилась.

— Юково нежилое?

— Нежилее некуда, девонька, — кивнул старик, — Кто ж поедет в глухомань? И ты не дури, на ночь глядя...

Он говорил что-то еще, но я уже отъезжала. Достала из бардачка честно украденные из почтового ящика бумаги, просто чтобы убедиться, что мне не показалось.

Все верно, именно туда Сельников заказал баллон с газом. Зачам? Пусть у тебя есть дача, пусть даже в глухом медвежьем углу, но зачем привозить газ под зиму? Сопрут ведь. Если только не собираешься там жить...

Внутри все подрагивало от нетерпения. Необитаемое Юково — идеальное место, чтобы спрятаться. Как сказали до Космодемьянска, а там по указателю? Не знаю как мужик, а я не заблудилась. Миновала нарядный, как новогодняя елка нефтеперерабатывающий завод. Когда я вернусь из этой поездки, его уже окрестят Лас-Вегасом, хотя вряд ли кто сыграет на его территории в рулетку.

Остались за спиной Красные ткачи, со светлыми прямоугольниками окон и открытой булочной. Я могла думать только о том, что скоро увижу Кирилла и Алису. Что я им скажу? А может ничего. Одного моего присутствия будет достаточно.

Дорога изобиловала ямами и выбоинами, руль вибрировал, отдаваясь дрожью в костях. После Косомдемьянска, поселка встретившего меня собачьим лаем, трасса сузилась, превратившись в обычную грунтовку, асфальт остался далеко позади. Борисцево я проскочила быстро, Барское оказалось темным и тоже выглядело заброшенным. В свет фар попал указатель.

Юково, у обочины тройка влажных пней и гора валежника. Звук мотора разлетался по округе, а впереди царила темнота, которую не разгонял даже дальний свет. Вдруг подумалось, что я все-таки заблудилась, не там свернула или проехала мимо. Мысли о газовых баллонах показались полной ерундой, вернулось сожаление, что не удалось поговорить с Алексеем. Нужно все ему объяснить и лучше прямо сейчас. Поехать, попросить о помощи. Я переключила рычаг на задний ход, почти коснулась газа.

И вновь посмотрела на помятый указатель. Вот оно Юково в двух шагах. Но от чего-то развернуться захотелось еще сильнее.

Я сжала руль. Какое-то ребячество, повернуть назад в шаге от цели. Всего несколько минут, прокачусь по мертвому селу и поеду к Сельникову.

Дальше дорога шла под уклон, в неглубокую ложбину, к которой вплотную подступал лес. Я переключила рычаг на первую скорость и направила машину вперед.

Пять минут, не больше. Чего бояться?

Очнулась я рывком. Секунду назад первый раз ныряла в переход, моргнула, и вот уже перед глазами ночное небо, усеянное точками звездами. Холод шедший от земли пробирал до самых костей, которых я по-прежнему не ощущала. Где-то справа горел костер, его отблески, теплыми пятнами ложились на лицо. Мышцы не слушались, спеленатые все той же магией. Сменилось место действия, но не мое положение.

Телефон в кармане снова заиграл. Я попыталась сжать и разжать ватные пальцы. Ладони чуть дрогнули, но и только. Обнадеживающе, значит, это не навсегда. Еще одно усилие, пальцы чуть сдвинулись. Магию можно сбросить, но на это нужно время. Только вряд ли оно у меня будет.

Аппарат замолк. Мелодия стихла, и я уловила тихий звук шагов справа, едва слышное шуршание листьев. Выдох, все мышцы напряглись, готовясь к неминуемому удару. Бесполезно. Магия отступала слишком неохотно и медленно. Даже голову не повернуть.

Ночное небо заслонило лицо Влада. Длинную челку мужчины шевелил ветер, в карих глазах царило напряжение.

— Ты? — вопрос не требующий ответа.

Я лихорадочно соображала, пытаясь представить, что произошло. Где я? Что здесь делает человек из Подгорного? Изо рта вместо вопросов вылетел едва слышный сип.

— Где доспех? — мужчина склонился и стал бесцеремонно шарить по карманам.

А я продолжала смотреть, не способная пошевелить ничем кроме большого пальца. Ладонь соприкоснулась с землей, хрупкие стебли травы коснулись кожи.

Мужчина продолжал обыскивать мою одежду. Одна из его подвесок в расстегнутом вороте куртки дернулась к верху. Влад залез пальцами в боковой карман, достал телефон, посмотрел на экран, нахмурился. По второй подвеске побежали светлые искорки. Я почти ничего не понимала в магии, человек в ней сторонний наблюдатель, но сейчас готова поставить все кости, постепенно возвращающие твердость, кто-то подбирал ключики к защите человека.

Я снова открыла рот, на этот раз издав стон.

— Что? — рявкнул мужчина, приподнимая меня за воротник куртки, — Где доспех?

Длинная подвеска из темного стекла закрутилась вокруг своей оси и, покрывшись мелкими трещинами, темным песком осыпалась Владу на кожу.

Он вздрогнул, захрипел, хватаясь руками за горло, в широко раскрытых глазах отразилась паника. Губы приоткрылись, издавая булькающие звуки. Из горла мужчины на куртку хлынула вода.

Он тонул. На суше в горах ранней весной, стоя на коленях, на мягкой покрытой гниющей травой земле, тонул с полными легкими воды, и не мог сделать ни вдоха. Очередной хлюп и Влад завалился на бок, пальцы царапали покрасневшую кожу горла.

Староста Путоши вышел откуда-то сбоку, с той стороны, где танцевали теплые сполохи костра. Ксьян получил, наконец, племянника. Влад еще вздрагивал, когда палач стал обыскивать охотника почти так же, как совсем недавно он меня.

Из внутреннего кармана кожаной куртки Влада мужчина достал сверток. Несколько слоев пленки, сквозь которую просвечивало, что-то сморщенное, давно высохшее черно коричневого цвета. Словно коряга под целлофаном.

— Вот и ты, — удовлетворенно кивнул ведьмак, так словно артефакт мог ему ответить, и оттолкнул задыхающегося мужчину на меня.

Грудь охотника дернулась, раз, другой, третий, тело выгнулось и замерло. Вода из раскрытого рта продолжала капать.

По телу поползли знакомые мурашки, и вата, которой набили меня изнутри, заставлявшая чувствовать себя тряпичной куклой, стала таять. Сердце заколотилось, по венам разбежался огонь и боль. Так на живую материю действует лишь одна магия. Магия целителей.

Не знаю, почувствовал ли ее Ксьян, но исчезновение своего заклинания, не заметить не мог. Он шевельнул пальцами, и что-то невидимое улетело во тьму.

Тьма ответила. Вены на запястье поднятой руки мужчины набухли и почернели, словно вместо крови по ним теперь текла грязь. Ведьмак зарычал, уронил сверток на землю, рванул манжет куртки, разрывая плотную ткань одним движением. Темнота прошла по венам уже до локтя. Рык повторился, на этот раз в нем была чистая решимость. Ксьян повторил вспарывающее движение, но в этот раз под когтями разошлась не стеганая ткань, а светлая кожа. Черная жижа потекла по руке, пачкая синий материал. А потом темную жидкость сменила алая кровь.

Я перевернулась, сталкивая с себя Влада, и подняла голову. Напротив Ксьяна стоял Мартын, руки опущены, зелень ярком светом пылала в его глазах, рюкзак отброшен в сторону. Ведьмак был на голову выше, раза в два шире в плечах, и что еще опаснее, опытнее на несколько сотен веков. Старшими на стёжке просто так не становятся, нечисть подчиняется только одному закону. Закону силы. Пределом правит сильнейший, стёжкой тоже. Староста, не тот, кто старше по возрасту, а тот, кто выше силой.

Щелчок пальцами и камень под ногами целителя раскалился, растекаясь обжигающей лавой. Движение ладонью сверху вниз и парень начинает склоняться прямо в жаркую лужицу, еще чуть-чуть и он упадет. Ветки ближайших кустов качнулись, в миг отращивая подвижные живые ростки, так похожие на усики дикого винограда. Гибкие зеленые стебли ухватились за руку целителя, цепляясь за куртку, обвиваясь вокруг пуговиц. Помогая парню устоять, становясь той соломинкой, что может удержать на краю пропасти.

Управление неразумными растительными объектами — это уже не серый уровень, а как минимум зеленый. Когда у тебя нет мозгов, то и приказ отдать не кому. Вот почему нечисть, так не любит мою бабку, у которой котелок варит с перебоями.

Мартын выпрямился, сбрасывая невидимое давление, прищурился, приглушая на миг свет глаз. Ведьмак выставил ладонь, отражая что-то невидимое человеку. Кончики пальцев налились краснотой, кожа пошла волдырями, как при ожоге. Парень вернул огонь отправителю.

Магическая драка это не выкрикивание заклинаний, на которые банально не хватит ни времени, ни дыхания.

Когда Семеныч воздев руки к небу, проговаривал каждый звук, создавая вокруг Юкова защитный барьер, когда Тамария приносила клятву, обрекая свою зависимость от севера в слова, они строили. Созидать всегда сложнее, чем ломать. Создание подчинено строгим законам, тогда как разрушение инерционно и хаотично. Ломать легче и быстрее.

Схватка колдунов — это не размахивание посохами, разве что их решили использовать в качестве дубин, не полет волшебных палочек, и не поднятие к небу каменных ножей или рогатин. Когда сталкивается магия — это молчание, чередуемое стонами боли. Скупые движения, легкие повороты корпуса и чистая сила помноженная на знания и мастерство. На долго, как правило, такие противостояния не затягиваются.

Ведьмак согнул пальцы поврежденной ладони, не обращая внимания на боль и лопающиеся волдыри. Воздух вокруг молодого целителя замерцал голубоватыми искрами, инеем оседая на темных ветках и коже парня. В лицо дохнуло ледяным ветром, на миг, в раннюю весну гор вернулся самый сильный, самый беспощадный холод севера. Чтобы тут же осыпаться белесой пылью, когда Мартын повел плечами и вскинул голову. Самонадеянный молодой целитель. Опыт против напористости.

Заклинание было с начинкой, такие еще принято называть двойными, а может ведьмак смог выпустить сразу две ловушки. Я не видела процесса, лишь результат, остальное додумывала, и возможно ошибалась.

Осыпаясь, снежная пыль вместо того, что бы упасть, зависла в воздухе и вдруг рванулась обратно. К целителю, который, сверкая изумрудной зеленью глаз, заставил ведьмака закричать снова сделав что-то с его сосудами. Атаковав, защититься от вошедшего во вторую стадию заклинания, парень не успел. Ледяная пыль сменилась обжигающими искрами, холод — огнем. Раскаленная пыль, словно намагниченная ринулась к телу Мартына, прожигая насквозь одежду и кожу. Ведьмак менял управляемые стихии с легкостью фокусника. Теперь закричал уже парень.

Все заняло несколько секунд, за которые я успела только подняться на ноги. Качнулась, устояла и сделала первый шаг из многих, бросившись к парню. Но тот уже падал пусть и стряхнув с себя большую часть огня. Время упущено. Те доли секунды Ксьян использовал в свою пользу. Новая магия обрушилась на Мартына, вернее подстерегала на земле. Влажная почва вдруг утратила твердость, став вязкой, как кисель. Под упавшим целителем разверзлась зыбкая топь. И уже не имело значения ответное заклинание Мартына, брошенное скорее со злости и от бессилия, чем из надежды отыграться. Каждый волосок на голове Ксьяна налился серебристой сединой, а лицо прорезали морщины.

Какой же медлительной я была на самом деле. Нечисть быстра, а ее магия еще быстрее. Что я могла сделать? Вытянуть парня из болота, в которое вдруг превратились горы? Или броситься на Ксьяна?

Ведьмак поднял ладонь, готовясь нанести последний удар.

Налетевший ветер рванул полы куртки палача. Земля тут же вернула себе твердость, застыла вместе с полупогруженным в нее целителем. Бок, ухо и половина щеки парня остались вросшими в горную породу.

Ксьян закричал, но не от боли, а от бессилия. Но это я поняла чуть позже, когда крик перешел в злобный рык. Когда один ведьмак, подхватив с земли сверток, нырнул в густой ельник, а второй выскочил на просеку. Их так легко перепутать в обычной жизни, и совсем невозможно в эту минуту. Из-за отчаяния восточника, из-за скорби в позе, в дыхании, в голосе, когда он кинулся к сыну.

— Влад, — мужчина перевернул охотника, на него безучастно смотрели карие глаза, сына больше не волновали ни слова отца, ни артефакты, — Влад...

Треснула земля, из твердого плена, выбрался Мартын.

— Целитель, можешь что-нибудь сделать? — спросил ведьмак.

Парень покачал головой. Сделать упыря из трупа, думаю, нетрудно, но воскрешать мертвых, излечить не только тело, но и вернуть душу, вернуть личность — это магия высшего порядка. Магия высших ступеней и демонов, которые создают визиргов, и не дают заложникам уйти без разрешения.

Все роды нечисти делятся на низших и высших. Нелюди, колдуны, баюны, охотники, лешаки, изменяющиеся, джины и другие — относятся к высшим. Подвии, падальшики, свары, робазы, заговорщицы и еще пара сотен родов — низшие. Главное отличие одних от других даже не в силе, лгуна тоже может снять с человека кожу, но тот же сказочник сделает так, что жертва еще и благодарить за каждый лоскуток будет. Отличие в том, что низшим может стать и человек, тогда как высшим можно только родиться. Низшие бывают разными, потомственными и заложившими душу людьми. К примеру, Веник — заложник, бывший человек, а вот его сын уже потомственный падальщик. Марк потомственный, но размашистая "зед" так и останется его знаком, как напоминание о том, как получил силу его отец.

Влад не хотел быть низшей нечистью, а потому умер, как человек.

Константин мог бы попробовать вернуть ушедшего, целитель с уровнем "черный", но не его "зеленый" сын.

Затрещали сучья, к огню выползла Пашка, не девушка, змея. Свет играл огненными бликами на чешуе. Мужчина, именем которого мы даже не удосужились поинтересоваться, прижался ко лбу сына и посмотрел в мертвые глаза. Картина из тех, что остаются в памяти надолго, даже в нашей тили-мили-тряндии, где детей приносят в жертву есть человечность, есть чувства, есть любовь, даже если ее объектами становится такое бесполезное создание, как человек.

— Он всегда мечтал об этом. С того самого дня, как услышал об артефакте, как понял, кого винить в том, что родился человеком, — глухо сказал ведьмак, словно его слова могли что-то изменить в прошлом или настоящем.

— Не вам его упрекать — вырвалось у меня.

— Не мне, — согласился ведьмак.

— Вы родились робазом, вы убили свою мать, а Ксьян рожден изменяющимся. Но вы повернули стрелки судьбы, сменили род, вытянули магию на себя, поэтому ваш сын родился человеком полностью ее лишенным, — я подняла брошенный Владом на землю телефон.

Всегда считалось, что путь в верх по родовой лестнице для низших закрыт. До этого момента. До этого артефакта. Оставалось только догадываться, как отреагируют на такое высшие, считающие себя едва ли не венцом творения ушедших.

— Твоя правда, — складка у рта стала глубже, он осторожно положил голову мертвого сына на землю, — Только Ксьян родился не измененным, он пришел в этот мир подвием, как отец.

— Тур искал способ перестать быть подвием? — спросил Мартын.

И он и Пашка были представителями так называемых высших родов, пусть и не очень влиятельных семей.

— Что за радость быть тем, от кого шарахаются родные? Как объяснить, что некоторым поступкам просто суждено случиться, независимо есть рядом подвий или нет?

— Вы тоже не задумываясь шагнули вверх, — сказала я.

— Мне было десять, — огрызнулся ведьмак, — То, что я видел в зеркале, не нравилось никому. Ни деду, ни мне. Ежедневное напоминание о той, что ушла, дав жизнь. А тут подарок святых — вернувшийся отец и старший брат.

— Гвоздарь говорил, если бегущая тварь снова заявится, шею свернет, — в пол голоса пробормотала Пашка, — "Снова" — это значит Тур уже возвращался.

— Отец изменил свою судьбу, судьбу Ксьяна и мою за один раз. Трудно представить, что было бы не разыщи он сперва сыновей. Если бы он просто применил артефакт без оглядки и лишних сантиментов. Мы с Ксьном в одно утро проснулись бы людьми, и, думаю, собственный дед приготовил бы из меня рагу к обеду, — мужчина снова посмотрел на сына и провел рукой по его волосам, — Но Тур сперва нашел своих детей, мы собрали доспех вместе. В десять лет будущее предполагаемых потомков, как-то не очень волнует. Мы стали теми, кто мы есть, а отец разделил артефакт между сыновьями и ушел. Жаль, семейные отношения не заладились, — мужчина закрыл глаза и попросил, — Уходите, оставьте нас.

— Не получится, — ответила я, глядя на экран телефона, на список пропущенных вызовов, на присланные, теперь уже мертвым Владом, сообщения, я была в отключке целых шесть часов, — Сегодня нехорошая ночь, так ведь?

Sms с предупреждением пришло три часа назад.

— Что это за ночи? — рявкнула на ведьмака Пашка, — Откуда вы узнаете о их приближении?

Мужчина даже головы не повернул. Как сказал целитель, нам нечем было прижать восточников, не чем шантажировать, только просить, или заставить силой.

Ведьмак склонился к мертвому лицу сына, губы беззвучно шевельнулись. Молитва? Вряд ли. В нашей тили-мили-тряндии к ушедшим обращаются иначе, да и не нуждается нечисть в посмертном напутствии. Ведьмак, не молился, он давал клятву. Обещание вслед ушедшему сыну. Кровную месть еще никто не запрещал.

— Где вы были? — я повернулась к Пашке, — Мы же договаривались встретиться в кафе?

— Точно, — Мартын стал отряхиваться, — А еще мы договорились узнать кое-что.

"Кое-что" очень правильное слово, ибо тому, чем мы здесь занимались другое слово подобрать сложно.

— Охотник оказался недоверчивым. И настойчивым, до утра тебя под окнами кафе караулил. А мы его, — сказала явидь, пожимая плечами, — Решили уж выжидать до конца.

— Дождались? — поинтересовалась я.

— Ага, — парень подобрал брошенный перед схваткой рюкзак, — Такая беготня началась, даже разделиться пришлось. Я за сыном ходил.

— Я за отцом, — змея обогнула костер.

— Влад проводил тебя почти до Пустоши. Чуть-чуть не дошел, схоронился в ивняке в полукилометре. Потом позвонил, — Мартын подтащил рюкзак к огню, бросил на землю и сел сверху, — Полагаю тебе. Ты трубку взяла, но разговаривать не пожелала, сбросила. Потом прислала сообщение.

Я пролистала список SMSок, тогда я уже спала и видела сны о прошлом, а телефон взял палач. Говорить за меня Ксьян не мог, зато мог писать, особенно после того, как понял, кто пытается выйти на связь. Первое сообщение было лаконичным до грубости:

"Чего тебе?"

Влад тоже обошелся без околичностей:

"Нашла?"

Если предыдущие сообщения шли друг за другом, то перед тем как написать третье Ксьян взял паузу минут на сорок, во время которых Влад набрал мой номер пять раз.

"Да. Куда принести?"

"Как договаривались, на закате, в хижине Охотника на южном склоне Сосновой"

Я не была местной и, следуя скупым указаниям Влада, могла три раза заблудиться перепутав тропы, по которым восточники ходят с рождения. Но в момент договора, ни он, ни я об этом не подумали. Я, потому что знала, вряд ли мне придется икать эту хижину на самом деле. А он... Он видел цель и не думал о деталях.

Ксьян был для Влада идеальным собеседником, не задавал вопросов, которые могла бы задать я, и понимал с полуслова. Они живут тут всю жизнь, для них не найти хижину на склоне горы, тоже самое, что не найти стежку ступая по ней в разгар солнечного дня. Ведьмак даже костер не побоялся разжечь, наверняка, что бы охотник не заблудился. Или что еще вернее, чтобы слабые человеческие глаза рассмотрели все что нужно, меня лежащую под деревом. Именно поэтому я еще жива, палачу нужна была такая приманка, увидев которую Влад забыл бы обо всем на свете. И он забыл.

"Не забудь свою часть" — напоследок попросил от моего имени палач.

— Влад караулил тебя до последнего, — парень бросил в костер ветку, — Догадываешься зачем?

— Чтобы отнять часть артефакта Ксьяна, если я ее достану, — я посмотрела на парня, в душе не было ни возмущения и обиды.

— Папаша долго ходил, хмурил лоб, думу думал, — начала рассказывать змея, — Хватился сыночка, позвонил, предупредил, что будет нехорошая ночь, велел убираться в горы.

— Ты не выходила, и Владу пришлось вернуться. Бегом до Подгорного, там он схватил часть артефакта, — вздохнул целитель, — Поругался с отцом.

— Думаю, специально, чтобы тот, рыча вылетел из дома, — вставила Пашка, — Потом битый час успокаивался у одной очень симпатичной и ласковой падальщицы.

— Где мы? — я села на землю рядом с Мартыном, огляделась.

— Южный склон Сосновой, — явидь указала на смутные очертания постройки почти теряющейся в темноте, — Хижина Охотника, как и договаривались.

— Что дальше?— вернулась я к теме разговора.

— Дальше, — явидь свила хвост в кольцо, — Папаша вернулся домой, там его что-то разволновало настолько, что понадобился еще один разговор с сыночком.

— Влад к тому времени уже подходил у подножию Сосновой, — вставил парень, — Пошли телефонные звонки, он не стал брать трубку и выключил звук.

— Папаша рычал, подозреваю, не обнаружил в тайнике ценной вещи. И тоже подался в горы. Пришлось дать ведьмаку фору, это вам не сынок, вообразивший себя охотником, мог почуять.

— Я и почуял, — сказал мужчина, поднимая голову от застывшего лица сына, — Но это не имело значения.

Он нахмурился, опустил руку в карман влажной куртки Влада и достал серый дорожный камешек. Ксьян почувствовал приближение своего творения, получив еще одно преимущество над человеком, хотя казалось, куда уж больше.

— Расскажите о плохих ночах? Что это? Откуда вы о них знаете? Кто вас предупреждает? Куда уходит стежка на эти несколько часов? Кто..., — я засыпала мужчину вопросами в глубине души понимая, что все бесполезно. Не те мы люди и нелюди, что бы с нами откровенничать.

— Хотите знать, как хозяин вытягивает стежку? И как возвращает? — спросил ведьмак и захохотал.

Так же, на грани истерики веселилась Влада в той комнате. Смех приговоренного перед приведением приговора в исполнение.

— Хотите? Тогда спросите у хозяина!

— Они так и поступят, — раздался голос, от которого веяло ледяным спокойствием.

Я вздрогнула. Все вздрогнули. Только один мужчина в обоих мирах обладал способностью лишать равновесия одним присутствием, и голосом, который ласкал кожу, пусть часто его нежность причиняла боль.

Пашка и Мартын склонили головы. В свете костра блеснули прозрачные глаза, светлые, почти седые волосы трепал ветер. Он был одет в брюки и свитер с закатанными до локтей рукавами, словно только что встал из-за рабочего стола. Может слухи о том, что демонам не нужны ни дороги, ни стежки и не совсем слухи.

— Исчезни! — отрывисто бросил Кирилл ведьмаку.

Мужчина сжал в кулаке серый камешек, в последний раз склонился к сыну. Земля, подчиняясь его магии колыхнулась, став мягкой словно пластилин. Такой же фокус недавно проделал с целителем Ксьян. Тело Влада медленно опустилось в мягкую глубину. Вот и все. Человек — охотник отправился к низшим. Без напыщенных речей и обещаний помнить. Ведьмак встал и ушел, ни разу не оглянувшись.

— Хотите знать, как вернуть Юково? — то ли спросил, то ли констатировал демон.

— Откуда ты... — хотела спросить я, стараясь заставить сердце колотиться хоть чуть-чуть медленнее, и тут же сама себе ответила, — Алиса.

— Ответ в желтой цитадели. И мне он нужен, — сказал Кирилл, глядя куда-то поверх моей головы, — Вам придется заставить Аша раскрыть тайну выдернутых стежек.

— Заставить Простого? Я имею в виду, кто мы и кто он. Если он ответит, то другому демону. Хозяин, вы... — молодой целитель поднял голову, и тут же опустил обратно, разглядывать языки пламени явно было безопаснее, — Как прикажете.

— Он хотел сказать, что хозяину проще договориться с хозяином. С чего демону Востока отвечать целителю, нелюдю и человеку севера?

— Нельзя договориться с тем, кто не открывает рта. С тем, кто закрылся от мира в песках.

— И как это сделаем мы? — я посмотрела на бывшего и не совсем настоящего мужа.

Ни Пашке, ни Мартыну не надо объяснять, почему мне можно спрашивать, а им нет. Мне тоже нельзя, но я не сдержалась. Если оторвет голову, так тому и быть. Хотя, это лукавство. Не оторвет, не сейчас, не из-за такой ерунды, как неуместный вопрос. Человек слаб, и ему простительно то, чего не потерпят о нечисти. Ее дерзость примут за посягательство на власть, а человек просто говорящий ужин.

— Ходят слухи, что Аш лично оглашает пленникам приговор перед казнью, — Кирилл усмехнулся, блажь Простого, казалась ему неуместной.

— Мы должны лечь на алтарь? — голос явиди стал шипящим.

— Если это даст ответы то да, Павла. Но дожидаться ножа не обязательно, — Кирилл усмехнулся, — Простой снова взял в руки артефакт, и Подгорный исчез. И вернется, если вещь ушедших не выполнит предназначения, не истратит вытянутую силу. До сих пор им везло, а Ашу — нет, он не разгадал тайну очередной игрушки. Я — страж переходов должен знать, как перелить силу из зеркального клинка обратно в мир. Вы трое добудете ответ, и пусть Простой дальше уничтожает свой предел и упоминания об этом. Обманите, украдите, выторгуйте.

— Что у нас есть такого, что стоит знаний об артефакте ушедших? — я продолжала смотреть на того, кто так походил на мужчину внешне, подмечая детали.

Отросшие давно не стриженные волосы, отливающая серебром щетина, усталый взгляд — мелочи которые видны только близкому человеку.

— Другой артефакт, — Кирилл сделал шаг в сторону.

На усеянной хвоей земле, в грязи и обрывках травы лежали три предмета. Железные кольца и целлофановый сверток. И голова Ксьяна, приоткрытый в крике ужаса рот полон грязи и листьев, глаза уже подернулись мутной пленкой, кожа посерела. Разорванные сухожилия, торчали из шеи, белели сломы костей, обрывки тканей смешивались с хвоей и мусором. Эту голову не отрубили, ее оторвали. Или отгрызли.

— Доспех и его наполнение, — Кирилл коснулся носком ботинка свертка, — Старая кость. Их срезали вместе.

Я отвела взгляд от серого заострившегося лица палача Пустоши, и посмотрела на артефакт.

Святые, кто-то заботливо хранил в погребе или в холодильнике среди кусков замороженного мяса, часть давно умершего создания. Хотя, религии человеческого мира не лучше, их коллекциям костей, мумий, скальпов позавидует даже ворий.

— Артефакт, меняющий судьбу, — я подняла голову, его руки были чистыми, лишь свитер на уровне груди был окроплен едва заметной россыпью потемневших точек — брызг. Пустоши придется выбрать нового старосту.

— Артефакт, убивающий судьбу, — поправил демон, — Я не желаю видеть это в своем пределе. Отдайте Простому, продайте, подарите. А от меня добавьте, если Аш поможет в поисках исчезнувшего, я помогу в добыче несуществующего.

— Может тогда не стоит отдавать артефакт, хватит с него и обещания? Обещанного, как известно, три года ждут, — парень снова встретился с прозрачными глазами, шумно выдохнул и быстро добавил, — Сделаем, как прикажете.

— Я объясню, юный целитель, в первый и последний раз. Ты сам до сих пор не понял? Вы отдадите артефакт, — Кирилл пнул парню старое железо, — Собравший его единожды станет последним в роду. За его силу расплатиться будущее. Потомки станут людьми, у которых еще до рождения заберут силу. Род угаснет. Тупик, путь к вырождению.

Вот она "велицея алафа". И для кого-то она действительна желанна. Я видела на лице Кирилла отражение своего отвращения. И в эту минуту он казался мне как никогда красивым.

— А если его соберет человек?

Он медленно повернулся, глаза потемнели.

— Он станет нечистью? Сменит судьбу?

— Да, — демон не отрывал взгляда от моего лица, — Артефакт, как лестница, все зависит от ступени, на которой ты стоишь. Украденная магия поможет тебе перепрыгнуть несколько из них. И чем выше надо подняться, тем больше будет тех, кто расплатиться. Для человека это не замена одной магии на другую, это наделение способностями, прыжок через пролет. Человек — пластиковая бутылка, сила — кислота. И чтобы не расплавить стенки, надо изменить структуру сосуда. Для этого требуется больше чем сила, требуется жизнь. Это убьет рожденных и нерожденных детей. Если их нет у тебя, они всегда есть у брата, соседа, друга. Ведь люди — это один род, как бы вы ни пытались доказать обратное.

3. Охота

Нам предложили работу. Я была единственной, кто отказался. И не потому, что считала зазорным мыть стаканы в чайной у Ахмеда или торговать мороженным с лотка, а просто не видела ни смысла, ни необходимости. Не мне бить себя в грудь и гордиться трудовым прошлым. В свое время я отдавала долг выучившему меня обществу на заводе у станка. Слава святым недолго. Но смысла в том, чем занимались Пашка с Мартыном, больше не становилось.

Мне не было ни скучно, ни тоскливо. Я легко встроилась в неторопливое течение человеческого времени. Нечисть же совершенно не представляла, куда его девать. Они, как и все кто родился и жил на стёжках, привыкли концентрированному коктейлю событий, поступков и происшествий, а когда выдавались свободные часы, дни, недели, просто не знали чем себя занять.

Проще говоря, они смертельно скучали, раздражались и все чаще скалили клыки друг на друга и на меня и даже на шарахавшихся прохожих. Конечно, и змея и целитель не раз и не два покидали стёжку, выходя в мир людей. Но чего они никогда не делали, так это не жили в нем.

К концу весны мы оказались по ту сторону Уральских гор. Не очень далеко "по ту", но все же. Остановились в Остове Кусинского района немного восточнее Злокозово. В округе этого маленького городка собрались целых три стежки, одна из которых вела в несуществующее для людей Кусово, а от него в свою очередь начиналась дорога на Желтую цитадель. Вопрос был в том, позволят ли нам на нее ступить?

Причина нашего безделья была более чем уважительной. Охота летних, по каким-то не зависящим ни от кого причинам, собралась в начале лета.

— Почему сейчас? — спросила я Пашку сидя в восточной чайной.

— Потому что, — отмахнулась она, — Все равно не поймешь.

— Високосный две тысячи двенадцатый так действует на неокрепшую детскую психику?

— Скажи еще вспышки на солнце, — вставил Мартын, сидя под навесом летнего кафе, явидь как раз смотрела на оное, и реплика получилась издевательской.

— Ясно, — подвела я итог, — Не для человеческого ума.

— Именно, — подтвердила змея, а целитель махнул рукой Ахмеду, прося принести счет.

Мир нечисти — это разноцветное конфетти, брошенное на карту. Это касается и пределов, и стежек, и жителей. Во владениях Седого и Видящего в процентном соотношении зимние подданные превышали летних, у Прекрасной и Простого — наоборот. Так исторически сложилось. Или, существует зависимость от силы хозяина и тех, кто живет под его властью. В реальности и те и другие существовали бок о бок и владели магией обеих стихий. Их можно сравнить с художниками, к примеру с портретистом и пейзажистом. Оба способны нарисовать светлый лик любимой девушки, как и избушку на краю леса. Но что у кого получается лучше, пояснять не надо. Так и с магией. Летние тяготели к теплу, зимние к холоду хотя технически владели обеими. Но на чуждую магию требовалось в два раза больше усилий, чем на ту, которая течет в жилах с рождения.

Были и те, к кому деление не применялось. Бесы, детей, которых никто никогда не видел. Нелюди, не интересующиеся такими тонкостями вовсе, их дети присоединялись к любой охоте, по выбору. Изменяющиеся, нашедшие простое решение, кто в какое время года созрел для первого обрастания шкурой, тот к такому лагерю и относится.

В общем, это разделение было скорее условным. С моей точки зрения, дети летних и зимних, просто в разное время понимали насколько хотят пустить кровь живому существу. И пускали ее под присмотром старших.

Поэтому мы выжидали, желая не оставлять летнее сумасшествие молодых восточников за спиной. Главным образом из-за меня, из-за человека, для которого такая встреча смертельна.

Ахмед принес счет, а я все никак не могла найти карточку, чтобы расплатиться. И видя, что ни парень, ни Пашка не торопятся помогать в этом благородном деле, смуглый мужчина истолковал заминку по-своему.

— Деньга нет, да? — поинтересовался он вместо того чтобы покрыть матом неубедительно роящегося по карманам посетителя, — Работа нужен, да? У Ахмеда работа есть. Чай есть. Деньга есть, — он белозубо улыбнулся, я вздохнула, разглядывая мелочь на ладони.

Так и получилось, что Мартын стал развозить на старом хозяйском мотороллере пиццу и суши. Окружающие не видели ничего странного в наборе блюд восточной чайной и не замечали, что итальянская пицца по вкусу напоминает шаурму.

В перерывах между заказами молодой целитель перемещался в соседскую аптеку, где изучал полки и обсуждал эффективность того или иного препарата с фармацевтом Егорычем, на деле Егором, молодым мужчиной всего пятью годами старше нашего парня.

Змея, в образе девушки встала под полосатый зонт к белоснежному боку холодильника с яркими этикетками внутри. Пашка снабжала мороженным молодое поколение Остова с улыбкой и тщательно спрятанными клыками, когтями и глазами. Мне она как-то призналась, что развлекала себя мыслями о том вывалиться ли это самое мороженное, если она прямо сейчас вскроет чью-нибудь тоненькую шейку.

Я слонялась по улицам, открыла для себя мир детективов в мягкой обложке и пила чай. Для мытья стаканов Ахмеду пришлось найти Алию, которая почти не говорила по-русски. Она вообще предпочитала молчать.

День шел за днем. Десяток здесь, один на стежке. В нашей тили-мили-тряндии время шло коротким путем. Здесь длинным и утомительным. Пока в один из солнечных дней мои друзья не исчезли.

Я тогда только вернулась с прогулки по местному музею бересты, куда меня занесло после осмотра памятника бездомным животным. Вдоволь налюбовавшись на поделки: фигурки медведей и мужиков с дубинами, лапти, подносы, посуду. Примерив пару расписных платков и потрогав тряпичных кукол, не очень понимая, где здесь собственно береста, я вернулась домой, решив сегодня избежать визита к Ахмеду по причине банальной лени и яркого солнца, которые требовали, как можно скорее завалиться на диван и раскрыть очередной томик с отважными домохозяйками — сыщицами.

Мы сняли маленькую двухкомнатную квартирку на той же улице, что и чайная. Не отказались бы и от большой, но тут таких попросту не было. Из окон кухни прекрасно просматривалась аптека, к которой так тяготел целитель и угол заднего двора чайной, откуда шел дым. Значит Ахмед или его повар — официант — заместитель Муса жарили шашлык. Или делали вид, что жарили, подавая клиентам вчерашний.

Лоток с мороженым стоял на тротуаре, притягивая взгляды немногочисленных прохожих. Помню, я заметила переминавшуюся перед ним парочку детей пяти и пятнадцати лет, старшая девочка ни на минуту не выпускала руку брата. Пашки на рабочем месте не было. Иногда она перемещалась в тень чайной, особенно если не было покупателей, сейчас увидит детей и выйдет.

Но когда я минут через десять снова кинула рассеянный взгляд в окно, дети были на прежнем месте. Девочка, вытянув шею, пыталась заглянуть за деревянный забор. Пашка не спешила к покупателям. Спустя еще пару минут из чайной вышла Алия в цветастой юбке, из-под которой выглядывали не менее цветастые штаны и тапки. Женщину сопровождал размахивающий руками Муса. Не прерывая монолога, мужчина взял деньги, а она, открыв крышку холодильника покрасневшими руками, вручила по яркому брикету.

Спустя минуту, к ним присоединился Ахмед. Несколько подкрепленных жестикуляцией фраз и Муса упираясь в белый бок, покатил холодильник внутрь летнего кафе. Вроде все просто и буднично. Кроме одного, волнующего только меня вопроса — где Пашка?

Могла ли она бросить, волей случая доставшуюся, человеческую работу? Легко. По сотне причин и даже их отсутствия. Но для того, что бы бросить меня, вернее то чем мы занимались, к какой цели шли, повод должен быть серьезный. Я с ходу не смогла придумать ни одного. Впрочем, тогда мои мысли еще не зашли так далеко.

В квартире царил беспорядок, змея бросала вещи прямо на кровать, похоже не задумываясь о назначении шкафа. Одежду пришлось приобретать специально, как оказалось, ходить день за днем в одном и том же в мире людей считалось плохим тоном.

Я набрала номер, что-то задрожало в груде блузок, а потом разразилось стонами и ахами из фильма для взрослых. Телефон явидь оставила дома. Повинуясь импульсу, я нажала сброс и тут же набрала Мартына. Он в силу специфики работы, должен быть доступен, мало ли кто в городе свихнулся настолько, чтобы заказать суши со вкусом плова в восточной чайной. На этот раз в квартире царила тишина. Гудок сменялся гудком, пока вежливый голос девушки не попросил меня оставить сообщение или перезвонить позже.

Я прошлась из комнаты в комнату, из коридора на кухню. Больно кольнули воспоминания о том, как из мира людей исчезли Кирилл и Алиса. Кольнули и отступили. Что собственно случилось? Ничего. Ушли люди, или нелюди, по своим делам, такое бывает сплошь и рядом. Ну, бросили работу, бывает.

Спросить в чайной? Я подошла к двери, остановилась и, развернувшись, вернулась в комнату. Просто так, без причины. Или она была спрятана очень глубоко, и отказывалась выходить на свет.

Номер целителя я набирала несколько раз, и каждый во мне поднималась надежда, что сейчас он возьмет трубку. Не взял.

Надо признать, и целитель и явидь могли бросить человека. Глупо было рассчитывать на "особое отношение", хотя именно на него я и рассчитывала. Бросить меня, но не Юково. Цель была важнее, чем задерживающий их балласт в виде человека. Они бы просто пошли дальше.

Только в этом случае, я не понимала, почему бы Мартыну не ответить на звонок? Нечисть не страдает угрызениями совести и не бегает, пряча глаза, от тех, кому откусила палец. Игнорировать и не придавать значения еще куда ни шло. А уж жизнерадостно бросить в трубку "привет" и насладиться растерянной беспомощностью и кучей обиженных вопросов, сами Святые велели.

Я отложила аппарат, понимая, что это бесполезно, пусть пальцы сами тянулись к кнопке повтора.

Была еще одна возможность, в которой от них ничего не зависело. Например, Седой отдал приказ прямо противоположный, озвученному темной ночью на склоне Сосновой. Не важно, что было, не важно по какой причине, важно, что ослушаться они не могли.

Я прошла в соседнюю комнату. В отличие от кровати явиди и моего дивана, софа Мартына была застелена покрывалом, доставшимся нам в пользование вместе с квартирой. Смена одежды на стуле, под ним на полу рюкзак. Я подцепила черную матерчатую лямку, вытащила его, закинула на кровать и потянула за язычок молнии. Дневник Тура Бегущего лежал сверху.

Пора перестать ходить кругами, а признать, они могли уйти и бросить меня по множеству причин. Все. Точка. Я ничего не могла с этим поделать. Кое-кто удивился бы, почему они не сделали этого раньше.

Но перед глазами лежало доказательство обратного. Несколько скрепленных меж собой колец и часть сустава высушенного вместе с мышцами, сухожилиями и еще Святые знают с чем. Они бросили бы человека, но не артефакт с объявленной стоимостью. Особенно после слов Кирилла, где бы он хотел его видеть, и с чьим родом покончить. Подарок Простому демону все еще лежал в рюкзаке молодого целителя.

На улице уже успело стемнеть. Ахмед ушел, Муса закрыл чайную, за ним молчаливой тенью выскользнула Алия. В таких городках, как Остов не было круглосуточных кафешек или клубов. За исключением "разливайки" за автобусной станцией, да и там после захода солнца продажи шли через форточку, прямоугольное окошко во входной двери. Егорыч, работавший пять дней в неделю, три часа как ушел вверх по улице весело насвистывая. Фонари погасли.

Свет в комнате я не зажигала, продолжая наблюдать за темной чайной и аптекой. Продолжая думать. Вспоминать, как Ахмед подмигивал, каждой встречной женщине, сыпал многословными комплиментами и подливал коньяк. Исключение составляли трое: я, Алия и Пашка. Ладно мы с Алией, а молодая и красивая Пашка? Она просто обязана была попасть в радар хозяина чайной. Но южанин сторонился своей симпатичной мороженщицы.

Какая только глупость не лезет в голову за полночь, начинаешь искать черную кошку в черной комнате. Я потерла лоб. Змея могла при первых же поползновениях легонько заехать мужчине в бок, и все вопросы отпали бы сами собой. Мусу же, когда он ухватил ее за пятую точку, задела плечиком так, что он раскатал по полу целое блюдо шашлыка. Ахмед тогда ругался, вся улица слушала, назвал Пашку: "не женщин, а гадюк, да".

Я перевела взгляд на темные окна аптеки. Егорыч, ее единственный и бессменный работник спокойно пускал за прилавок парня с длинными волосами, пусть и представившегося студентом — медиком, но никак этого не подтвердившего. Разве может человек с улицы иметь доступ к препаратам отпускаемым "строго по рецептам"?

Святые, в книгах, скопившихся возле изголовья дивана, у героинь все так ловко получалось. И одновременно абсурдно, заставляя читателя смеяться или недоверчиво качать головой. Я же не видела перед собой ничего кроме мрака и зарождающейся полоски зари за домами. Наступал новый день кисельного времени внешнего круга.

Ни Пашка, ни Мартын не вернулись. Артефакт переместился обратно в рюкзак. Не зная, что это даже самый не привередливый грабитель вряд ли покуситься на такую гадость.

В восемь утра Егорыч не открыл аптеку. Какой-то ранний посетитель дернулся в дверь, удивился и пошел дальше. Спустя два часа явился Муса и распахнул ворота чайной. Алия в темном платке тенью проскользнула в кафе десятью минутами позже.

Мне предстоял разговор с обоими, нужно убедить их в его необходимости, и добиться искренности. Способ на ум пришел только один, банальный и очевидный. Я почувствовала острую тоску по клинкам. Как говорят, добрым словом и пистолетом можно добиться больше, чем просто добрым словом. Сжала руки в кулаки, кончики пальцев закололо, словно после сна в неудобном положении. Я вспомнила тяжесть серебра в ладони. На некоторых людей один вид оружия действует лучше всяких уговоров. Я вспомнила, что на кухне имеется неплохой набор ножей для хлеба.

За спиной что-то шевельнулось, уловив краем глаза движение, я развернулась. Не скажу, что готовая к любой опасности, скорее готовая заорать и поднять на уши квартал. Но там никого не было. Лишь у стены, чуть потеснив табуретку с облетевшей краской, стоял коричневый туалетный столик с белым орнаментом. "Следующая" вещь Нинеи. Вернее уже моя. Покалывание в пальцах унялось. Артефакт наконец-то догнал хозяйку.

Не до конца доверяя глазам, я подошла ближе и подняла широкую крышку. Бледное лицо с запавшими после бессонной ночи глазами смотрело на меня и абсолютно целого зеркала. Словно не было бессмертника Ивана ткнувшего меня в него головой. Пальцы легли на медное кольцо и потянули. Правый ящик легко выдвинулся. В нем по-прежнему тускло поблескивало серебро. Нож и стилет. Пара со светлыми навершиями, подаренная и помеченная Пашкой. С ними соседствовало, словно вышедшее из очередного кошмара, малахитовое жало Раады.

— Кирилл, — прошептала я с горечью и восхищением. Вряд ли кто другой отдал распоряжение заменить зеркало и положить атам в ящик.

Вытащив серебро, я позволила себе пару простых перехватов, вспоминая уроки Николая Юрьевича. Губы сами раздвинулись в улыбке.

Из глубины зеркала на меня смотрела женщина без возраста. Не красивая, но и не уродина, с хищной кривой улыбкой, прищуренными холодными глазами. В ее руках готовые колоть и резать шевельнулись острые лезвия.

Я отпрянула. Что со мной? Иду разговаривать с людьми и не мыслю беседы без оружия, без насилия? Мало того почти предвкушаю его.

Клинки легли обратно во тьму.

— Нет, — сказала я той, что отражалась в зеркале, — Ты изменишься. Но не так, — и сожалением закрыла ящик. Потом снова открыла.

Алия возилась в моечной, Муса занял место так и не появившегося хозяина за стойкой, отделанной мозаикой с восточным орнаментом. Чайная представляла собой огороженную часть внутреннего двора плавно уходящую в дом. Плетеный навес, мягкие диваны с подушками, низкие столики, и даже шторы, если ткань развязать они превратят каждый столик в отдельную комнату. Навес поддерживали изрезанные орнаментом столбы, такой же элемент декора присутствовал и внутри кафе. Пол застилали циновки. На каждом столике стояла прозрачная чаша со свечой. Тут было очень уютно вечерами.

— Где Пашка? — спросила я.

Муса раздвинул рот, изображая радушную улыбку.

— Не говори, что не знаешь кто это такая, — предвосхитила я реплику мужчины, — Хочешь милицию? Сейчас будет. Хочешь ругани? С дорогой душой. Выбор за тобой.

— Вай-вай.... Какой красивый, и какой злой. Ну, зачем полиц? Тебе нужен? Нет? И мне нет. Садись, дорогой гость будешь, шашлык будешь, чай будешь...

— Муса, — я повысила голос, он заулыбался еще старательнее, — Она пропала, понимаешь? Пропала из этой забегаловки. Куда ушла? Зачем? — я потянулась к поясу за спиной. Вопреки принятому решению я взяла с собой клинок, сейчас успешно скрывающийся под выправленной рубашкой. Атам, как влитой вошел в петли для ремня, особенно под широкую пластину кожи со знаком производителя, оставалось только надеяться, что он оттуда не вывалиться и не порежет мне спину. Потянулась и уронила руку, представив, как махаю каменным ножом перед носом Мусы, смешно и грустно, — Аллахом заклинаю, скажи!

— Как что-то надо все Аллахом просят, — пробормотал он, — Нет ее, — акцент придерживаемый для "дорогих гостей" заметно поубавился, — Ушел, — он развел руками, — Ни словечка ни сказал: "Эй Муса, постой за моя, потом я за твоя", — он вздохнул, — Нехорошо так.

— Куда ушла? Когда?

— Не знать. Смотреть — дети стоять, женщин — нет.

— Она за водой пошла, — раздался тихий голос.

Мы обернулись, одинаково удивленные. Алия стояла в зале, вцепившись своими маленькими натруженными ладошками в черенок швабры, и говорила. По-русски, без малейшего акцента.

— Вы видели? — я шагнула к ней.

— Да, — женщина нервно покосилась на Мусу, но все же продолжила — Вода кончилась. Она в кладовку пошла за новой упаковкой. Мне хозяин через пол часа крикнул, что бы я мороженое выдала. Ее уже не было. Только дети и холодильник.

Мужчина что-то сказал на незнакомом языке, женщина дернулась и опустила глаза в пол. Он разглядывал ее со странной смесью удивления и враждебности, так бывает, когда тот, кого привыкли считать мебелью, вдруг встает и открывает рот.

— Можно посмотреть? На кладовку?

Еще до того, как я закончила вопрос, поняла, что он не разрешит. Не потому что боится, а потому что не хочет. Запрет ради запрета, назло, мне и Алие.

Когда Ахмед еще питал надежду нанять всю троицу оптом, уж не знаю, чем приглянувшуюся, мы удостоились короткой экскурсии по заведению. Я помню, что кладовка находиться сразу за боковой дверью, напротив большого холодильника, где на крюках висели туши баранов, кур, кроликов. Если я сейчас нырну в дверь по правую руку, которую как раз не закрыла Алия, в два шага окажусь перед кладовой. А Мусе придется либо, как герою фильма перепрыгивать стойку, чему вряд ли способствует округлое брюшко над ремнем, либо бежать через дверь за его спиной, через моечную и кухню. В любом случае у меня будет несколько секунд.

А догонит? И что? За тесак из холодильника схватиться? "Очень может быть" — сказала та внутренняя я, которая недавно смотрела на мир из зеркала. Слишком давно вокруг меня лишь нечисть.

Чем-то я себя выдала, движением глаз или легким поворотом головы, потому что он закричал: "Эй!", не успела я сорваться с места. Муса трезво оценив возможности своего невысокого пухлого тела, выбрал путь через кухню. Там что то загромыхало, когда я уже открывала дверь кладовки. Алия осталась в зале, возвращаясь к своему молчаливому невмешательству. Охранников в чайной не водилось. Не доросли они пока в Остове до такого уровня преступности, а может наглости и дурости, чтобы нуждаться в вышибалах. Что не может не радовать.

В маленьком квадратном пространстве кладовки свободной была лишь середина. Вдоль стен до самого верха громоздились товары в коробках, обтянутых прозрачной пленкой. То тут то там зияли неровные дыры, когда банку или бутылку выдирали прямо из упаковки. Приправы, консервы, соленья, соки и воды. Большие бутылки внизу, маленькие вверху.

Как водиться в летний сезон с лотка торговали не только мороженым, но и охлажденной водой. До настоящего июльского зноя прибивавшего людей к земле было далеко, и тем не менее, начало лета две тысячи двенадцатого вышло на редкость теплым. Вода по двойной, как водится, или тройной цене неплохо расходилась. Именно за ней пошла Пашка в кладовую, когда предыдущая партия закончилась, но вот взяла ли?

Я подняла голову, вокруг плафона под потолком летала жирная муха, единственное живое существо в помещении.

— Пошел отсюда, да! — закричал тяжело дышащий Муса, — Сам полиц позову!

Не кладовка, а закуток два на два метра, тут и кошку не спрячешь не то, что человека или змею. Да и не удержала бы ее хлипкая деревянная дверь с рисунком, похоже, нанесенным выжигательным прибором в детской руке.

Не думаю, что явидь остановила бы и та что была напротив, меж двух декоративных столбов, с крепким механическим замком, створками из нержавеющей стали и ледяным нутром. Дальше по коридору, рядом с дверью черного хода, начиналась лестница вниз, ведущая в подвал к овощам и вину.

— Вызывай, — прошептала я, разворачиваясь к запанному выходу.

Приоткрытая дверь, за которой слышался шум проезжающих машин, а из-за косяка чуть выглядывала ручка в белой обмотке. Словно снаружи к стене прислонили велосипед. Или мопед. Я толкнула дверь, выходя на соседнюю улицу. В тени невысокого куста стоял грязно белый потрепанный скутер. У нас пацаны летом на таких же громких и обшарпанных, по стежке гоняли, пока кто-нибудь вроде старика не рявкнет и не урезонит их на несколько часов.

Ахмед прижимист и вряд ли за ночь успел обзавестись новым транспортом для разносчика. Да еще точной копией старого.

— Вызывай, — повторила я, дотрагиваясь до ручки переключения скоростей, на колесах засохла рыжая грязь, Муса шумно дышал за спиной, — Пусть Пашка ушла сама, а ты не видел, не слышал, шашлык кушал. А парень, что развозил пиццу? Не много ли пропаж для одной забегаловки? У меня для тебя новость, он — несовершеннолетний. Разницу чувствуешь? — я посмотрела на мужчину, — Сядем, чай офицерам нальем, расскажешь, куда делся ваш посыльный, и откуда здесь мопед, который он не успел вернуть, потому что не вернулся сам, — я достала сотовый, — Милицию?

Это был блеф, вряд ли у Мартына в этом мире были якоря в виде документов. Вчерашний воспитанник filii de terra еще не числился ни в одном из бесконечных человеческих реестрах. И все же я не врала, парню было семнадцать, а стоящий рядом мужчина не был нечистью, чтобы услышать в голосе недосказанность.

— Эй, ну зачем так, — он взмахнул пухлой рукой, — Давай Ахмед придет все скажет, все что хочешь, да! Доволен будешь. Муса не знает где малой, мамой клянусь, не знает, — мужчина понизил голос, — Позвонить заказ, Ахмед отправить малой с коробкой к клиент. Малой ушел, вай, хороший какой, не вор, вернул мотор, Ахмед доволен.

— Сам вернул?

— Муса не видеть кто.

— Куда вы его отправили? — спросила я, — Кто клиент?

— Если сказать — ты уходить?

— Уходить. Говори.

Мужчина поманил меня пальцем за собой к барной стойке Кроме меню, на отделанной цветными стеклышками столешнице, лежала еще толстая, похожая на гроссбух книга. Муса раскрыл раздутый от исписанных синей пастой страниц журнал и ткнул пальцем в строчку.

"Пицца с колбасой, большая, ул. 2-я Очаковская, д. 23"

И все, ни номера квартиры, ни фамилии клиента.

Почерк у Ахмеда оказался по-детски округлым, но вполне читаемым.

По городку курсировало с десяток автобусов, и три маршрутных такси управляемых, судя по выговору, земляками Мусы. Один из них разбрасывая камни из-под колес, лихо довез меня до северной окраины, и на ходу захлопнув дверь, скрылся за поворотом.

Первой Очаковской улицы на карте не было, как и третьей, четвертой, пятой и всех последующих. Но вторая змеиным хвостом обвивала Остов на севере, изгибаясь и петляя меж редких домами и песочными ямами. Жилье здесь не пользовалось популярностью, и выглядело так, словно было готово развалиться, если не в этот год, то в следующий. Не заброшенные халупы, а скорее лачуги маргиналов. Алкоголиков, нищих, опустившихся и ничего не желающие делать и знать людей. Подлатают, чтобы не рассыпалось, и живут дальше, а если что-то отвалиться, значит, такова судьба. Красить постройки никому в голову не приходило, как и поднимать повалившиеся заборы.

Я двинулась вдоль грунтовой с остатками асфальта дороги, где-то на противоположном конце улицы забрехал пес. С каждым шагом, следов запустения становилось все больше и больше. Кусты, деревья, лебеда проросшая прямо сквозь ступени крыльца, птичий помет на крышах, серое осиное гнездо перед выбитым окном. И нарастающая почти неслышная вибрация, от которой хочется убежать.

Не думаю, что здесь живут люди заказывающие пиццу. Не думаю, что тут вообще живут, в отличие от начала улицы, где на веревках сушилось видавшее виды белье. Все кто пытался либо в психушке, либо привыкают к долгим прогулкам по безвременью.

По тому, как натянулась что-то в внутри, я поняла, что ступила на стёжку. Дорогу в нашу тили-мили-тряндию. Улица закончилась тупиком, в котором стоял дом, его стены еще хранили воспоминания о светло-голубой краске,на торце чернел едва заметный номер "23".

Все бы ничего, да только об этой стежке нет ни единого упоминания, ни в книгах, не на официальном сайте восточных пределов. Она так же не входила в чисто тех трех, что располагались в непосредственной близости от Остова.

Вопрос, что сделал Мартын, когда понял, куда именно надо доставить пиццу? Ответ прост — доставил. Даже мы в Юково бывало заказывали еду на дом, правда всегда старались встретить посыльных перед переходом.

Я подошла к чудом державшейся вертикально части забора. Вдоль косых, расщепленных досок, шла засыпанная песком сточная канава. Влажно поблескивающая густая рыжая грязь, по цвету очень напоминала ту, что осталась на колесах мотороллера. Я присмотрелась к рифленым следам, тут стояло что-то на двух колесах. Мопед, мотороллер, или мотоцикл, а вот для велосипеда следы слишком широкие.

Чем ближе к дому, тем тише становились звуки. Стих ветер, замолкла и без того редкая перекличка птиц, даже собственные шаги потеряли силу, став совершенно бесшумными. Я миновала заросли лебеды и крапивы, гигантский зонтик прошлогоднего борщевика, выросшего прямо сквозь дырявую стену. Он едва заметно качнулся в мою сторону. Не запертая, а только прикрытая дверь, рассохшиеся доски и хорошо смазанные петли.

— Эй, — позвала я, вдруг севшим голосом, и звук затерялся в неестественной тишине стёжки.

Я сделала первый шаг внутрь. Пол тщательно очищен от мусора, как и дом. Ни мебели, ни людей. Ничего. На обоях в прихожей широкий темный прямоугольник, вероятно, здесь висело зеркало, или постер с молодежным певцом или лунный календарь огородника. На потолке пучки скомканных проводов, облетевшая краска. Голо, пусто, тоскливо. Сюда не забредают бомжи или подростки, ни следов кострищ, ни грязного матраса в углу, ни пластиковых стаканчиков и использованных презервативов. Даже пыли нет.

Широкий коридор пересекал дом насквозь. Не заглядывая в комнаты, я подошла ко второй двери, вырубленной в стене гораздо позднее. Это видно по грубым сколам досок, отсутствию наличников и даже ручек на полотне. Не дверь, а шатающаяся деревянная сворка. Взад вперед. Без скрипа. В тишине.

Стоило придержать дверь и выйти на задний двор, как узел в животе свернулся еще туже. Огорода как такового не было, все та же лебеда, да крапива, вставшая по обе стороны дома сплошной стеной. Не было видно ни заборов, ни соседских участков, да вряд ли они существовали здесь на грани перехода.

Дом словно стоял на пригорке, широкая тропинка тянувшаяся через весь участок, медленно спускался с его склона. Дорожка, покрытая все тем же осыпающимся из-под ботинок рыжим песком. Ног коснулся туман. Сперва редкий, от которого мир становиться пыльным. Потом, плотнее, непроницаемо матовый, окружающий со всех сторон и оставляющий тебя один на один с дорогой.

Этот переход был привычным в своей жесткости. Без ласковых уговоров и предложений прогуляться под гигантскими листьями крапивы. Сорняки разрослись до размера пальм, жгучие побеги чуть шевелись, словно живые. Все было как обычно, паника зарождающееся в голове, удары сердца, отдающиеся грохотом в ушах, и отчаянное желание убежать. Но каждый бесконечный шаг этого перехода, я помнила, что бежать мне больше некуда, и поэтому ни на миг не остановилась, не свернула, не оглянулась.

Тропа поднялась, всплывая из молочной мути, впереди был не песчаный склон, а хоть и старое, но добротное асфальтовое покрытие, светло-серое с крошащимися краями. Подталкивающий в спину страх отступил. Заросли вдоль дороги не стали меньше, травянистые столбы стволов, жирные и мясистые больше всего напоминали ни разу не виденные лианы джунглей. Толстые основания растений уходили в песок, который начинался там, где заканчивалось дорожное покрытие. Песок, из которого не могло расти ничего столь большое и зеленое. Однако росло и весьма неплохо.

Дорога уходила за горизонт.

Я понятия не имела, где очутилась, и спросить было не у кого. Метров через сто — сто пятьдесят стежку перегораживала железная конструкция. Широкая висевшая в воздухе на высоте примерно третьего этажа дома, труба, края которой уходили в заросли за границу видимости. Отсюда и иллюзия "висения", хотя наверняка они к чему-то крепились.

К перекладине с помощью цепей подвесили клетку. Обычную такую, если в клетках вообще может быть что-то обычное. Дно замерло в полутора метрах над землей, как раз на уровне глаз. Подул ветер, цепи тихо звякнули, решетки качнулись.

Почти зловещее зрелище. Все портило отсутствие двери и мало-мальски приличного запора. Проем, сквозь который при желании можно залезть внутрь покачивающейся темницы был, а вот ни двери, ни засова не было. Вход и выход в подвешенную камеру был свободным.

Я остановилась, не дойдя до нее с десяток метров, на обочине, там где крошащийся асфальт сменялся песком, лежала плоская квадратная коробка. Я подошла, присела, потрогала отсыревший за ночь картон и подняла крышку. Песок осыпался с тихим шорохом. Большая пицца с колбасой так и не была доставлена клиенту. Клетка снова качнулась, хотя возможно он заказывал нечто иное.

Вернувшись на дорогу, я попыталась представить, в какой момент Мартын отбросил коробку, и что его на это подвигло.

Ответ мне дали через десяток шагов. Уж не знаю, на что я там наступила, задела, и какой рубеж пересекла. Но асфальт под ногами вдруг разъехался, распался на кусочки-островки, будто лед на весенней реке, только здесь вместо воды желтый песок который вдруг обрел подвижность. Светло серые куски асфальта исчезли в его быстром течении.

Я вскрикнула, отпрыгнула, споткнулась и упала на четвереньки. Руки и колени ушли в холодную сыпучую глубину, увязая в текучем песте, словно в болоте. Стоило поднять одну ладонь, как вторая, проваливаясь дальше, словно я пьяный давильщик винограда, вставший вместо двух на четыре конечности. Я отпихивалась от песка не понимая, что тело непонятно каким образом остается в одном положении, в положении "над" землей.

Паника плохой советчик.

В очередной раз рванувшись, я задела ладонью обо что-то острое. Вытащила руку, успев заметить длинную царапину на коже, выступившую кровь, налипший на рану песок. Не скажу, что это сильно отрезвило, но заставило задуматься.

Когда песок в очередной раз просел под пальцами, я собрала волю в кулак и замерла. На миг, на один удар сердца, чтобы нащупать под песком то, обо что распорола кожу.

Руки провалились, и все замерло. Стоило остановиться мне, как остановился и песок. Ладони уперлись в твердые куски того самого утонувшего асфальта. Песчинки опять зашевелились, но ни руки, ни ноги дальше скрытой опоры не проваливались. Это не зыбучие пески, это пародия на них. Ловушка для нечисти.

Я выдернула руки и села. Песок, словно живой, раздался в стороны, щиколотки и задница тут же провалились, попавшие под одежду песчинки царапали кожу. Очень неприятное чувство, когда инстинкты велят вскочить и бежать со всех ног. А вдруг на этот раз земли в глубине не окажется, вдруг на этот раз, я провалюсь?

Но она была на месте.

Я посмотрела на клетку, до нее было ближе, чем до перехода, как раз на один хороший прыжок. Когда земля под ногами оживает не до рассуждений. Нечисть скорее добровольно ляжет на алтарь, чем коснется песков Простого и утратит магию. Так что выбор Мартына очевиден. Как и отсутствие двери у клетки, нелюдя из нее еще и выманить надумаешься, хоть человеческой печенкой тряси.

Хорошо, что я человек, стало быть, хуже уже некуда, а бояться поздно. Мне при всем желании до спасительной клетки не допрыгнуть, возможности не те.

Я отряхнула песок с ладоней, стерла с царапины выступившую кровь и встала. Мгновенье невесомости, когда песок расступался обтекая ботинки, а потом подошвы коснулись твердого дна дороги.

К шагу, более напоминавшему ходьбу по глубокому, плотному и тяжелому снегу, я приноровилась быстро, во всяком случае, не падала. Клетка впереди так же покачивалась на цепях, не проявляя никакой агрессии. Можно предположить, что целителя они получили именно в такой упаковке. Хотя кто такие "они" еще предстояло выяснить.

Я коснулась холодного металла. Ни дверей, ни запоров, ничто не мешало Мартыну в последствии выбраться отсюда. Ничто, кроме подвижного песка. И еще магии. Пальцами я чувствовала неровные засечки на железе, на первый взгляд маленькие и беспорядочные, а на второй... Я склонила голову на бок, если представить, что вертикальные прутья — это строки, то хаотичные насечки складываются в буквы инописи, нанесенной нетвердой детской рукой, но вполне опознаваемые. И очень знакомые, по спине пробежал холодок предчувствия.

Я уже видели эти спускающиеся сверху вниз строки. Видела там, где они не привлекали внимания. На столбах в чайной, в окружении цветочного орнамента они смотрелись органичной частью узора, а не символами древнего языка.

— Что ж, Ахмед, дорогой, нам пора поговорить, — я дотронулась до рукояти отозвавшегося теплом атама, — На этот раз по-нашему, по-нечистому.

Стоило ступить на склон перехода, как асфальт поднялся обратно. Черные куски покрытия всплыли из-под песка и собирались в единую, немного потрескавшуюся, но от того кажущуюся такой настоящей дорогу. Ловушка взведена.

Около дома меня ждал сюрприз — открытая аптека, за прилавком Егорыч с помятой рожей и в несвежем халате. Витрина была украшена веселенькими плакатами и рекламными открытками обещающими чудесное исцеление от любых недугов. Аптекарь попытался улыбнуться. Неудачно, видимо моя рожа была ничуть не лучше его.

— Я больше не буду, — сразу пообещал Егор.

— Чего не будешь? — получилось немного враждебно, но я всю дорогу накручивала себя, создавая настрой для беседы с хозяином чайной.

— Он сразу сказал, что тетка не отпустит, — молодой мужчина отпил из стакана пузырящуюся жидкость и с облегчением выдохнул, — А я велел сваливать из-под вашей юбки. Классно бы повеселились.

— Куда сваливать?

— Ладно вам. Я все осознал. Девочки из общаги только для больших мальчиков, — он сделала еще глоток, рука слегка подрагивала.

— Ты вчера прогулялся по девочкам, — дошло до меня, — И набрался, — я посмотрела на помятое лицо, — Потому не пришел на работу вовремя. И Мартына с собой звал.

— Но он не пришел, так что я чист и перед вами и перед законом, — Егорыч пожал плечами и рыгнул, носа коснулся стойкий запах перегара, — Обещаю больше с пути истинного не сбивать. Хотите на галоперидо?ле поклянусь? Отпустите вы его ко мне, — страдальчески попросил аптекарь, — Скучно, хоть вешайся, а еще башка трещит, — он снова схватился за стакан.

Отвечать я не стала, просто вышла, дверь звякнув колокольчиком закрылась. С радостью отпустила бы, хоть в бордель, хоть в наркопритон, целителю для этого моего разрешения не требуется, лишь бы было, кого отпускать.

Из чайной неслась витиеватая восточная музыка, слышался гортанный выговор щедро разбавленный русским матом без малейшего акцента, у Ахмеда собирались очень разные люди, но спиртное стирало национальные границы или делало их не преодолимыми, это как повезет.

Быстро пойдя мимо распахнутых ворот, я увидела хозяина, склонившегося к одному из гостей, значит, Муса вернулся на кухню. Быстро завернув за угол, я дернула заднюю дверь чайной. Та была по-прежнему открыта, и рядом с ней по-прежнему стоял вымазанный в грязи мотороллер. Ахмед не испугался ни моего возвращения, ни визита милиции. Вернее полиции, когда тридцать лет ты называешь кабачок кабачком, новое "цукини" постоянно вылетает из головы. Для такой смелости нужны причины.

Я вошла, прикрыв за собой дверь. Открытый погреб все так же зиял темнотой, закрытый холодильник блестел стальными дверями, на пороге кладовой стояла не дотащенная до места назначения упаковка банок зеленого горошка. Из кухни тянуло маринованным луком и терпкими специями плова. Столбы стояли там же где утром, молчаливые часовые по обе стороны каждой из находившихся здесь дверей. Я подошла к ближайшему.

Завитушка, скошенный круг под ней, перевернутая "п" следом, и наклонная волнистая линия. Резные знаки — буквы древнего языка терялись в ярком рисунке декора. Заметили ли их Пашка и Мартын? Если да, то почему не насторожились? Пусть явидь в инописи не сильна, но целитель подобной неграмотностью не страдал, его владение языком древности было на уровень выше, то есть "читаю и перевожу со словарем".

Я прислонила жало Раады к покрытой лаком поверхности, чуть нажала и провела, снимая тонкий слой стружки вместе с частью букв. Столб остался равнодушен к вандализму. Я перехватила атам снова, на этот раз намереваясь поковыряться в дереве острием, но из-за удара в плечо промахнулась, и каменное лезвие оцарапало стену.

За спиной стоял Ахмед, не особо одобрявший столь наглую порчу его имущества. В отличие от помощника он был суховат, и еще не обзавелся вальяжным брюшком и вторым подбородком. Смуглая кожа, глаза маслины, вытянутое лицо, волнистые черные волосы и золотой зуб вместо правого клыка. Он постоянно смотрела мир с прищуром. Очки в толстой роговой оправе торчали из нагрудного кармана рубашки, но пользовался он ими редко.

— Эй, чевой творишь? Деньга платить будешь, да?

Смуглое лицо было полно показного негодования, другой посетитель уже бы рассыпался в извинениях. Но не я. В мире нечисти нужно видеть куда глубже тех эмоций, что хотят показать. Я забыла об этом в мире людей. Потому что от них подвоха никто не ждал. Глупая ошибка, но исправимая.

Фальшь, я не увидела, а услышала. В громком крике мужчины было лишь притворство, к тому же не очень умелое. Лицо полного показного возмущения, сквозь которое проступало равнодушие и скука.

Хотя я могла ошибаться, выдавая желаемое за действительное, видя черную кошку там, где ее нет.

На слова не было ни времени, ни желания, и я обошлась без них, молча резанув атамом по мужскому предплечью. Это был риск, потому что человек мог заорать и поднять на ноги всех завсегдатаев и праздных прохожих.

Рукав окрасился кровью. Не рана, всего лишь царапина, но Ахмед разом посерел, схватился за грудь, тяжело дыша, привалился к стене и грузно осел на пол. Атам пьет жизненные силы, и для этого совсем не обязательно наносить раны в корпус. Если бы держащая его рука, моя рука, захотела, нож выпил бы всю силу даже через эту царапину. Но я не хотела.

Вру. Даже себе иногда вру, иначе лишусь сна. Когда лезвие прошло по его коже, ладонь кольнула теплая искра чужой жизни, так старый знакомый с радостью жмет тебе руку. Я помнила, каково это, пить чужую жизнь. Наверное, именно так и становятся маньяками, убивающими всех подряд. Убийство ради убийства, ради удовольствия, без цели и смысла. Но я сдержалась. Он нужен был живым. Пока.

Я присела на корточки, заглядывая мужчине в лицо.

— Будет хуже, — честно предупредила я, — Второй удар скорей всего убьет тебя. Где они Ахмед?

Он дернулся, и на краткий миг показалось, что я переборщила, и загнется сам от сердечного приступа, или внезапно открывшейся язвы желудка. Спазм сотряс его грудь снова, но мужчина не умирал, он смеялся.

— Убьет? Наконец-то, — он поднял глаза, — Бей, человек.

Столько презрения в одном слове. И все сразу встало на свои места. Кем был хозяин чайной, и кем стал.

— Нечистая кровь, — пораженно прошептала я, раньше за мной таких ошибок не водилось, а уж за Пашкой и Мартыном подавно, не опознать нечистого они не могли, если только... Если только Ахмед больше не был нечистым.

— Был когда-то давно, — он задрал голову, обнажая шею, — Режь.

Его акцент пропал, я вспомнила круглые ровные строчки в журнале заказов. Ахмед прекрасно владел русским, роль, которую он играл, была частично списана с Мусы, а частично отвечала тем ожиданиям, что неосознанно предъявляли к чайной, посетители.

Сейчас на полу сидел серый, выцветший, словно старая фотография, человек. Я могла резать его со спокойной душой, но не ради сведений, а ради ощущения биения чужой жизни. Только ни Пашку, ни Мартына это не вернет. Ахмеда выбросили из внутреннего круга времени, как рыбу из воды. Он задыхался вдали от нашей тили-мили-тряндии. Он не боялся смерти, и подозреваю боли тоже. Во всяком случае не той, что способны причинить мои руки. Перед ним был не палач, и не пытарь.

— А знаешь, ведь есть способ сделать кровь снова нечистой, — сказала я, вглядываясь в пепельное лицо, кровь из царапины и не думала останавливаться.

— Знаю. У меня для тебя новость, человек. Вестник порченные души у оплате не принимает, только те что родились чистыми.

— Что ж, действительно новость, — жало вернулось под рубашку, — Только я не об этом. Существует другой способ вернуть в тело магию.

— Предположим, — мужчина закрыл глаза, восстанавливая дыхание, — Предположим, кто-то другой не развел тебя, скармливая небылицу. Но во что я никогда не поверю, так это в бескорыстность, даже человеческую, иначе давно бы ускакал на единороге на радугу, — он демонстративно плюнул на пол, — Что ты хочешь взамен своей сказки, человек?

— Сделку, — я встала.

— Сделку? Человек с человеком, — он хрипло рассмеялся, — Даже ваши выдуманные боги не могут отучить людей от вранья, куда уж мне, — Ахмед растер раненую руку, и опустил голову.

Я ему не мешала, не прерывала молчания, прекрасно зная, что уже зацепила его, предложила мечту. Можно вытянуть из нечисти магию, но даже в уязвимом человеческом теле она останется нечистью, будет думать, как нечисть, реагировать, как нечисть и принимать решения, как нечисть. Я задела ту струну нечистой души, что заставляет их совать голову в пасть к левиафану, чтобы пересчитать зубы и убедиться, что у тебя больше. Та самая черта, что подтолкнула Мартына к дому номер "23" и к клетке. Любопытство? Авантюризм? Дурость? А может все вместе? Нечисть всегда рада сунуться в логово к волку, особенно если "волк ждал".

Я стояла и ждала.

— Представим, — мужчина подобрал ноги и чуть распрямил плечи, — что я согласен. Условия?

— Мои спутники. Верни их.

— Не за себя просишь. Все-таки альтруизм. Ненавижу, — он оперся о стену здоровой рукой и стал медленно подниматься, — Какие гарантии, что ты выполнишь свою часть.

— Никаких.

— Все лучше и лучше, — он отвернулся.

— Мало того я требую предоплату.

— Требуй, никто не запрещает, только подальше от моего заведения.

— Мы заключаем сделку, — я заставила себя остаться на месте, а не кинуться вслед возвращающемуся в зал Ахмеду, — Ты возвращаешь одного из них. Я помогаю тебе вернуть в кровь магию, и с этого момента, — щелчок пальцами и мужчина замер.

— Сделка становиться настоящей, потому что становлюсь настоящим я, — тихо закончил Ахмед, разворачиваясь, — Логичнее сразу вернуть мне магию, и тогда наш договор вступит в силу сразу.

— Может быть, — согласилась я, — Но я не верю тебе в большей степени, чем ты мне. Считай это страховкой. Вывернуть меня на изнанку и заставить отказаться от сделки, если рядом будет кто-то третий, немного сложнее, чем один на один.

— Что мешает мне, — он оперся рукой о стену, — сделать это прямо сейчас? И ты расскажешь все, что знаешь без всяких обязательств?

— Валяй,— я коснулась ножа, но доставать не стала, — Получиться или нет еще бабка на двое сказала. А сделка, это сделка, зависимые обязательства.

Из зала раздались громкие крики, или это были тосты, на незнакомом языке, и требование "хозяина" на знакомом. Ахмед отлепился от стены и снова направился в зал, но через пару шагов оглянулся, дав ответ, по сути, не давая его.

— А если, — он облизнул губы, — Если один из твоих друзей уже не в моей власти?

— Значит, ты сделаешь все, — я выделила голосом последнее слово, — Чтобы вернуть его.

Мужчина ушел. Он не сказал нет. Для нечисти это равносильно согласию.

Все-таки я ошиблась. Глупо и обидно, не проверив все помещения чайной. После того, как мы с Ахмедом пожали руки, проговаривая условия сделки, после ее заключения, он всего лишь повернул рычажок регулировки температуры в морозильной камере с максимума до нуля. Чувство, что меня надули, было столь, острым и столь явно отразилось на лице, что мужчина рассмеялся и пояснил:

— Земноводные при длительном нахождении в низких температурах впадают в спячку. Не знала?

Знала, конечно, вот только совместить в голове это знание с явидью никогда даже не пыталась.

— Ну, а до того ее силу сдерживали они, — он погладил гладкий бок столба с буквами инописи и потянул за железную ручку.

Холод коснулся лица. Под потолком зажглись продолговатые отбрасывающие синий свет лампы. У меня перехватило дыхание. Она была там, в метре от выхода, под длинным свисающим сверху крюком. Пара выпотрошенных туш алела у задней стенки почти пустого холодильника. Змея свернулась кольцом на голом полу, вжав голову в хвост, обнимая себя за тело лапами. В воздухе чувствовался едва уловимый травяной запах, я настолько привыкла к нему, что перестала замечать. Иней осел на черной чешуе и вишневом платье, придавая им пепельный оттенок. Никогда за все время знакомства Пашка не казалась такой маленькой и беспомощной. Она просто не могла такой быть, не имела права.

Я упала на колени, больно ударившись о кафель, и попыталась сделать хоть что-то — растормошить, поднять, укрыть торопливо стаскиваемой рубашкой. Пашка была тяжелой и холодной, как отлитая из бронзы скульптура. Мелькнула мысль о том, что Ахмеду надо всего лишь захлопнуть дверь, чтобы избавиться от докуки. Явидь что бы не замерзнуть и не задохнуться впала в спячку. Я такими способностями не обладаю, сон человека на полу морозильной камеры быстро станет вечным.

— Не трогай, — сказал хозяин чайной, — Лично я хотел бы оказаться где-нибудь подальше, когда она очнется. А это будет, — он поднял руку с часами на запястье, — Минут через пятнадцать, максимум полчаса.

— Как ты решился? — я вгляделась в припорошенную инеем змеиную морду, — Она разнесла бы твою шарашку в любом случае. На что рассчитывал? — мужчина остался равнодушным к словам, словно я рассказывала рецепт шаурмы и клялась, что он новый именем бабушки, — Или именно на это? Настолько все надоело?

— Она должна была очнуться очень далеко отсюда, — кончик хвоста явиди чуть дрогнул, и Ахмед отступил в коридор, я встала, — Ее бы забрали завтра, и чайная была бы наименьшей из проблем.

— Кто они? Куда забрать? — я вышла в коридор, в камере, несмотря на распахнутую дверь, было все еще холодно.

— Я отвечу, после того как ты выполнишь свою часть обязательств. Если выполнишь, — в голос вернулись тоскливые нотки, он и сам в это не верил, но решил рискнуть, — Есть разница, кто сольет информацию человек или травитель.

— Им, — я замялась, — нужна только нечисть?

— Мужику бы применение нашли, — он окинул меня равнодушным взглядом, — А с бабами одна морока, овчинка выделки не стоит.

— Ладно, — смирилась я с расплывчатым ответом, — Но как ты узнал? Мы так выделяемся?

— Без понятия, — Ахмед прислушался к гортанному голосу, за дверью кухни Муса отчитывал Алию, за что непонятно, но таким тоном явно не в любви признаются, — Я вас видел, — мужчина достал из кармана очки в темной оправе, на секунду замер, а потом с усмешкой протянул мне, — Артефакт. Сквозь него видна истина, а не то, чем она кажется.

Любопытством страдает не только нечисть. Я надела очки, они были чуть теплыми от прикосновения мужчины, и немного давили на виски. Собралась духом и посмотрела на Ахмеда. Ничего не изменилось. Передо мной все так же стоял худой смуглый мужчина с усталыми равнодушными глазами, разве что лицо стало чуть смазанным, словно стекла были с диоптриями.

— Ничего, — я подняла брови.

— Плохо смотришь, — он поманил меня пальцем, приоткрывая одну из дверей.

В нос ударили запахи готовящейся еды, ушей коснулось бормотание, очень похожее на монотонный речитатив заклинания. Муса колдовал над электрическим казаном. Последнее несколько портило картину, тут был бы уместнее средневековый очаг, гроздья сушившихся специй свисавших с потолка, метла и черный кот тоже бы не помешали. И, тем не менее, ничего особенного очки мне так же не показали.

— Теперь еще раз на меня, — он взялся за ручку.

Но дверь закрыл не Ахмед, не тот Ахмед, что минуту назад открывал ее. Сухощавый смуглый мужчина, лицо которого старело на глазах, как на кадрах кинопленки. Только что ему было около сорока, и вот уже передо мной стоит старик с молодым телом. Борозды времени возникали на его коже из ниоткуда, словно штрихи на рисунке. На смуглых руках проступили пугающие серые пятна, обломанные ногти, желтые белки глаз.

Я попятилась. Граница видения сместилась, и все снова стало обычным, с Морщины и цветные пятна растаяли от тепла обычных потолочных светильников.

— Зеркало там, — указал в сторону общего зала Ахмед, — Хочешь знать, чем стала ты? Хочешь понять, куда идешь?

Я торопливо сняла очки и отдала мужчине. Вряд ли зеркало покажет мне только морщины. Мужчина усмехнулся и убрал оправу обратно в карман. Из холодильника донесся невнятный шорох.

— Надеюсь, ты объяснишь подружке, что без меня вам не видать парня, и можете хоть на изнанку выворачивать, но...

— Вывернем, — прошипел голос.

Секунда и тело хозяина чайной обвил черный мускулистый хвост. Ахмед захрипел. Явидь зашипела, с чешуи тонкими пластинками отходила наледь.

— Пашка, — закричала я, повисая на змее, — Стой! Пожалуйста! Он нам нужен! Он знает, где Мартын!

Она слышала, но ей было все равно. В глазах с двойными зрачками бушевала медная ярость, делая слова бессмысленными. Но я продолжала кричать, а она продолжала "не слышать".

Хрип мужчины перешел в сип.

Я выхватила атам и резанула по чешуйчатому хвосту. Выступила кровь. Явидь в отличие от человека даже не пошатнулась. Сгусток тепла скользнул в руку, заставляя сильнее сжать малахитовую рукоять. Но эффект был, теперь Пашка шипела на меня, не выпуская впрочем Ахмеда из крепких объятий.

— Без него нам не вернуть Мартына, — проговорила я, глядя в оскаленную пасть, и с трудом сдерживая порыв броситься в холодильник и попросить запереть дверь, — Я заключила сделку. Мы помогаем ему, он нам. Но если пасынок тебе не особо нужен, можешь продолжать, — клинок демонстративно вернулся под рубашку.

Пашка закрыла пасть, хвост разжался. Мужчина второй раз за день осел на пол. Шипение перешло в злой рык, чешуйчатое тело сжалось, как пружина и метнулось в сторону.

Не знаю, было ли это необходимостью, как я предпочитаю думать, или она пошла на поводу у ярости. Из той двери, что недавно открывал для меня Ахмед, из кухни соединенной с моечной, вышла Алия. Тихая молчаливая женщина, вряд ли совершившая жизни что-то заслуживающее наказания.

Бросок змеи был точен. Алия даже не успела закричать. Она и пикнуть не успела, когда на нее обрушилось тяжелое нечеловеческое тело, подминая под себя. Брызнула кровь. Трех сантиметровые клыки впились прямо в удивленное лицо, сдирая, искажая и уничтожая черты. Хрустнул нос, лопнул глаз, разорвались и вывернулись губы, обнажая розовые десны, с крупными белоснежными на фоне крови зубами.

В дверях подавился криком Муса, его жирный подбородок затрясся. Повар попятился, что-то с грохотом упало. Пашка подняла окровавленную морду и улыбнулась совершенно безумной даже для нелюдя улыбкой. Тело Алии содрогнулось. Муса взвизгнул и убежал вглубь кухни, то и дело натыкаясь на мебель, задевая и роняя утварь. К двери подкатилась одинокая миска, издавая немелодичное "виу-виу". Аппетитный запах не изменился, тушеные овощи, жареный лук, специи и теплая кровь. Пашка облизнулась.

Через час я без всякого энтузиазма разглядывала целлофановый сверток лежащий на кухонном столе по соседству с широкими кольцами налокотника.

— Прекрати, ты сама все это затеяла — процедила явидь, когда я в очередной раз старательно отвела взгляд от черной пластиковой пленки с телом, лежащим в углу.

Меж зубов нелюди то и дело выскакивал раздвоенный язык, эмоции человека заставляли ее морщится. Ответить было нечего, кроме того, что убийство женщины никак не входило в мои планы.

Хлопнула дверь, и в кухню вошел Ахмед. Значит, порядок в чайной уже навели, пол отмыли от крови, гостям вынесли новую порцию шашлыка и вина, за счет заведения. Повар вопреки ожиданиям не побежал в милицию, крича "караул" на каждом перекрестке, а тихо и мирно напился в кладовке. Как сказал бывший травитель, Муса знал, с какой стороны хлеб намазан маслом, а с какой ядом.

Кольнуло разочарование, что этот жирный трясущийся человек, смелый только супротив женщин жив, а Алия — нет. Такие мысли сами по себе были неправильными. Не мне выбирать кому жить, а кому умирать, основываясь на симпатиях и антипатиях. И тем не менее, я этот выбор сделала.

Мужчина оглядел комнату, не впечатлился и повернулся ко мне:

— Что дальше?

— Нужно собрать артефакт, — я указала на стол с поцарапанной столешницей, под ножку которого была подложена сложенная в несколько слоев картонка.

— Артефакт?

— Доспех ушедших, — явидь подцепила когтем скрепленные между собой кольца, — Действует только в сборке. Учти, заставлять и уговаривать не будем.

Ахмед взялся за пакет и стал с тихим шелестом разматывать целлофан.

— Артефакты ушедших, как правило, благотворительностью не занимаются, — проговорил он, вытаскивая что-то похожее на старую корягу.

— У тебя дети есть? — спросила я.

— Да, — он поднял голову, — Двое.

— Соберешь артефакт, и он вытянет из них силу. Может, жизнь, точнее не скажу, ты не совсем человек, — мужчина медленно моргнул, — Правило коснется не только настоящих потомков, но и будущих.

— Сделай одолжение, откажись от сделки, — змея вернула на лицо безумную улыбку.

— После встречи с песками Простого, когда я лишился силы, не прошло и часа, когда меня вышвырнули из собственного гнезда, — мужчина вернул ей улыбку, впервые в ней не было ни капли равнодушия, лишь предвкушение, — С тех пор здесь прошло семнадцать лет, там почти два. Я больше ни разу не видел своих детей.

Ахмед взялся за корягу и вставил в круглое нутро железных колец. Усохшая до каменного состояния кость глухо стукнулась потемневшую стенку, и... Ничего не произошло.

— Что еще сделать? — надежда в глазах мужчины потухла, — Сплясать танго? Помахать волшебной палочкой? Сказать слова заветные?

— Земля прощай, в добрый путь, — пробормотала я, вспомнив мультик.

— Что ж, неприятно было познакомиться, — Ахмед положил артефакт на стол.

Но перед этим он перехватил руку, на миг коснувшись железной части артефакта обеими. Я сразу вспомнила, как на уроках физики в средней школе Шапокляк (увы, физичка была маленькой щупленькой и носила характерные шляпки), рассказывал об электрической цепи, о ее замыкании, о загорающейся лампочке. Именно это и сделал мужчина, он замкнул магическую цепь.

Через широкие ладони прошла молния. Короткая и ослепляющаяся. Артефакт осветился изнутри, кость на мгновенье обросла плотью, а железо засверкало словно отполированное. Для доспеха время повернулось вспять, и для того, кто его держал тоже.

Ослепительная вспышка, хлопок, запахло горелым пластиком, словно где-то перегорела розетка. Ахмед с куда большей осторожностью и почтением положил артефакт на стол. Внутренность доспеха снова почернела, съежилась, и старой сухой корягой вывалилась на столешницу. Травитель сжал и разжал руки, вокруг пальцев закрутилась едва заметная зеленоватая дымка. Ахмед задрал голову и захохотал. В этом смехе было все: торжество, злость, радость и предвкушение.

Не надо быть нечистью, чтобы увидеть, как изменился хозяин чайной. Он не превратился в старика, которого я видела сквозь стекла очков. Он остался сорокалетним нечеловеком. Но белки глаз пожелтели, как и ногти, а руки покрылись серыми проплешинами трупных пятен.

Ахмед оборвал смех, клацнув удлинившимися клыками. И с наслаждением выдохнул в воздух черную, так похожую на скопище мошек взвесь. Разносчик вернул силу.

— Сделка, — я протянула руку.

— Сделка, — подтвердил он обязательства.

— Где Мартын?

— Не знаю.

Явидь зарычала, когти выскочили из пальцев на сантиметр.

— Но я знаю, где он будет завтра утром.

— Где? — спросила я.

— На охоте.

— Он зимний, если ты не в курсе. Да и боюсь, ему несколько поздновато устраивать первую охоту, так же как вторую и третью, — фыркнула змея.

— Он не будет охотиться, — разносчик болезней размял пальцы, как заправский пианист, — Охотиться будут на него.

— Ахмед... — начала я.

— Мое имя Лихорадный Авис.

— Не ври, — Пашка подняла хвост и ударила им по полу, в стороны брызнула коричнева плитка, — Кто из детей охотится на сородичей?

— Тот, кто охотиться на нас всю жизнь. У летних вырос ветер — охотник.

Утро мы встретили на стежке. Если наложить карты миров друг на друга, то получается где-то чуть западнее Остова, и что там ему соответствовало в нашей тили-мили-тряндии. Край солнца неохотно выползал из-за далекого кажущегося пологим склона.

— Ты уверен? — раз в третий спросила явидь.

— Да, — огрызнулся Авис, — Для дичи охота всегда начиналась отсюда, не думаю, что за прошедший год что-то изменилось.

Мы сидели, стояли, ходили по большой изрытой кочками прогалине. То там, то там торчали редкие кривые деревца, чахлый кустарник робко тянулся по краю поляны, за которой начинался уходящий за горизонт лес. Мы не от кого не прятались. Мы ждали.

Никто больше не говорил об опасности подстерегающей человека на таких мероприятиях. Думаю, травителю было все равно.

— Ветер на первой охоте, — покачала головой Пашка, — Мелких и особо буйных к нему на пушечный выстрел не попустят, чтобы не лишиться в одночасье целого поколения. Так что, можешь бродить сколько влезет. Сам он вряд ли будет размениваться на человека, — она посмотрела на меня с сомнением и обнадеживающе добавила, — Я бы не стала.

Спустя час после рассвета с северной стороны раздалось урчание мотора, а через минуту, сминая кусты и скрипя механическими узлами, на поляну выкатился серый уазик, именуемый гражданами буханкой. Если считать с водителем, который остался за рулем, приехавших было семеро. Шесть мужчин и одна женщина. Сперва из салона выпрыгнули трое в одинаковых желтых жилетах с круглой эмблемой на груди. Светлая паутина на черном фоне.

— Эмиссары хозяина, — пояснил Авис, указав на знак

Троица показавшаяся следом была одета по-разному, и предпочитала держаться подальше и друг от друга и от желтых жилетов.

Первый — очень высокий и мускулистый с лысым черепом и маленькими глазками. Ботар. Вторая — молодая женщина, сразу отошедшая на край поляны. Она вскинула голову к небу, с полных губ сорвался губы беззвучный шепот, и стройную фигурку тут же овеял ветер, взметнувший длинные каштановые волосы. Ведьма.

И третий...

— Март! — крикнула Пашка.

Парень вздохнул, отделился от группы, и быстрым шагом к нам. Судя по хмурому лицу, особой радости от встречи он не испытывал.

— Привет. Вы чего здесь забыли?

— Тебя, — явидь прищурилась глядя на троицу в одинаковых жилетах.

Ход ее мыслей предсказать не трудно. Оглушить или загрызть охрану и уйти, пока целителю предоставили относительную свободу, а не нацепили ошейник с поводком. Хотя, я бы на их месте о наморднике подумала.

Целитель молча закатал рукав. От сгиба локтя до запястья по коже шли четкие угловатые руны. Не буквы инописи, из которых складываются слова, а значки, каждый из которых сам по себе имел силу и значение, каждый означал процесс или его отрицание. Как иероглифы или карточки с обучающими картинками, на которых "мама моет раму", целое действие, в одном росчерке.

— Debitorem, — пробормотал разносчик, — Стоило ожидать, из клетки иначе не выпускают.

— А если на русском? — попросила змея.

— Он принял на себя обязательства участвовать в сегодняшней охоте.

— Разорвать или уклониться нельзя, — понуро добавил Мартын, — Магия обернется против меня, и вскипятит кровь.

Руны обязательств... Я вспомнила, где слышала о них. Сначала в Юково, когда Михар выказывал раздражение от того, что человек помеченный руной ухода молчал на алтаре, пока бес вытаскивал из него кишки. Вспомнила и старого сваара на Заячьем холме, его рывок к жизни и его смерть, когда Седой и Видящий делили еще не завоеванные трофеи.

Стало понятно и спокойствие охраны и отрешенность тех, кому отведена роль дичи.

— Весь в отца, так и норовит в какое-нибудь дерьмо вляпаться, — пробормотала явидь.

— Не было выбора, — целитель обернулся на конвоиров.

Де-факто Мартын сам сунул нос в клетку, теперь поздно удивляться тому, что она захлопнулась

Пашка напряглась, один из эмиссаров направился в нашу сторону, двое других заговорили с ведьмой и ботаром.

— Готов? — подошедший мужчина хлопнул парня по плечу.

— Нет. Что это меняет?

— Ничего, — хохотнул эмиссар, у него были грязные волосы и голубые глаза, — Правила охоты просты — нет никаких правил. Вас находят и убивают.

— Сопротивляться можно? — спросил целитель, — Или лечь прямо здесь?

— Сопротивляться нужно, — снова рассмеялся восточник, — На счет "лечь" и остальных поз — на твое усмотрение. Кусайся, царапайся, колдуй, беги, прячься, все что хочешь. Успеешь перейти на ту сторону гор, — он указал на запад, — Живи и радуйся, обязательства сняты. Охота начнется через час, у тебя фора во времени и расстоянии. Закончится с закатом. Доживешь — обязательства сняты.

Мужчина говорил не отводя взгляда от Ависа, говорил слова в которые не верил Никто не должен был выжить. Но вернувший силу травитель интересовал его куда больше, а потому фальшь слышала даже я.

— Неспроста ты снял запрос на транспортировку нелюдя сегодня утром, — проговорил он.

Пашка угрожающе раздула капюшон. Авис оставил реплику без ответа, хотя эмиссар явно рассчитывал на обратное. Любопытство сквозило в голубых глазах, в неуверенной улыбке, сменившей излишнюю веселость, в повороте голову, когда он оглянулся на товарищей, которые уже закончили инструктировать других участников охоты.

— Присутствовать запрещено? — спросила я.

— Помогать, вы хотите спросить? Хотите, поводить хороводы вокруг маленького целителя и проводить его в последний путь? — восточник поднял бровь, — Сколько угодно. Посмертные жалобы от родных не принимаются. Право на кровную месть не признается. Вы попадаете в ареал охоты ветра на свой страх и риск.

— Мы тоже претензии не принимаем, — фыркнула змея.

— Думаете от вашего хоровода у охотника голова закружиться? — лицо мужчины стало откровенно жалостливым, — Это его третья охота. Мой совет — не вмешивайтесь, — он еще раз хлопнул целителя по плечу, — Твой час начался, — и пошел обратно к товарищам.

Уазик несколько раз чихнул, прочистил двигатель, смял еще парочку чахлых кустов и исчез в подлеске. Дорога, подходившая к поляне с севера, напоминала вырубленную, но уже начинающую зарастать просеку.

— Идеи? — спросил Лихорадный Авис, — Нет? Тогда я, пожалуй, пойду.

— Стой, — вскрикнула я, — Заключена сделка. Ты должен сделать все, чтобы вернуть его, не забыл. Мы его пока не вернули.

— И не вернем, — зло сказал разносчик, — Уговора лезть в петлю вместе с вами не было.

— Ладно, — грустно сказал парень, — Время уходит. Мне пора.

— Далеко собрался? — ласково спросила явидь, так ласково, что у меня затылок похолодел.

— Хочу успеть перейти хребет, — начал объяснять Мартын, — Вы же слышали, по ту сторону договор считается выполненным.

Ботар, топтавшийся на краю поляны, вдруг решительно направился в лес. Затрещали сучья, взлетела испуганная птица.

— Не успеешь, — покачал головой травитель, — Соревнования в скорости с ветром оставь ботару. У тебя, надеюсь, хватит ума на большее.

— Предлагаю уйти отсюда, — сказала змея, — И устроить охотнику теплую встречу на своей территории, хоть какое-то преимущество.

Возражений не нашлось. Парень, поколебавшись кивнул, и в этом скупом жесте сквозило неприкрытое облегчение. Девять из десяти ушли бы и не оглянулись, посмеявшись над чужой дуростью. На охоте каждый сам за себя, и охотник и дичь. Он бы и сам так поступил, от того и не позволял себе надеяться.

На краю поляны я обернулась, встретившись взглядом с оставшейся в одиночестве ведьмы. Каждый за себя? Или все-таки нет?

Конец ознакомительного отрывка

Роман завершен

Полную версию ищите на КНИГОМАНе

— https://noa-lit.ru/na_nevedomyh_tropinkah__po_ischezayuschim_sledam.html .

Глоссарий

Атам — жертвенный нож, передающий жизненную силу убитого убийце.

Баюн (Сказочник) — человекообразная нечисть, род психарей, способности передаются по наследству, способен уболтать любого, и заставить его поверить, что белое это черное. Воздействие не имеет обратной силы. Способности передаются по наследству.

Безвременье — Non sit tempus (нон сит темпус) — нет времени, вне времени. Пространство, в котором теряются те, кто сходит со стёжки во время перехода из мира в мир.

Ботар — человекообразная нечисть, относиться к примитивному классу бойцов — людоедов, отличается богатырским телосложением, и примитивным мышлением, живут чуть ли не первобытно — общинным обществом, всегда подчиняются приказам более сильного, характеризуются отсутствием страха смерти, или как говорят некоторые, его полным непониманием. Сильны, выносливы, не способны освоить современную технику в силу ограниченности интеллекта, бреют голову налысо.

Брежатый — должность охранника, лицо, коему поручено охранение чего либо.

Вестник — собиратель душ. Бывший человек перешедший на службу демону. Тот кому люди "закладывают души" в обмен на какую-либо услуги или желание. Душа использованная какое-то время демоном необратимо меняется и изменяет самого человека, делая его часть темного мира. Какие именно метаморфозы происходят с человеком, зависит от желания и от самого человека.

Ветер-охотник — охотник на нечисть, что-то вроде страшилки для самой нечистой силы, скользящий вдоль кромки миров, его не видят, но чувствуют, легким ознобом на коже. Он сильнее остальной нечисти, может передвигаться очень быстро, опережая автомобили и другую технику, отсюда и название "ветер".

Визирг — дух-советник. Человеческую душу. Проявившую в первой жизни необходимые качества, вселяют в тело нечисти, тем самым, давая ей вторую жизнь. Обладает абсолютной памятью, логическим мышлением и способностью собирать материалы в единую картину. После смерти второго тела умирает уже насовсем.

Восстанавливающийся (восстанавливающаяся) — должность "главного блюда" при дворе демона, ее занимают только те, кто способен в короткие сроки регенерировать, восстановить съеденные внутренние органы и не умереть от болевого шока в процессе. Часто на этой службе находятся представители нечисти склонные к мазохизму и получающие через боль удовольствие.

Гарха — дословно "тень". Искусственно созданный хищник, считается гибридом волка живого и волка мертвого, нечувствителен к боли, имеет защиту от магии, подчиняется одному хозяину. Гархи часто используются в качестве убойной силы в стычках нечисти.

Демон — мир поделен между четырьмя демонами: Седой (Северные пределы), Видящий (западные пределы), Простой (Восточные пределы) и Прекрасный (Южные пределы).

Джин (Исполнитель желаний) — нечисть рода психарей, которая пропитывает тебя при прикосновении ядом, и ты начинаешь бредить, тем бредом, что желаннее всего. В этом бреду ты проживешь целую жизнь, ты будешь счастлив, пока джин не высосет из тебя все желания, даже желание жизнь.

Дивное городище — древний город нечисти, где по легендам обитали Высшие и Низшие еще в до раздела эпох, там же они и приняли решение уйти, прошив и соединив наш мир переходами — стёжками. Теперь этот город считается благословенным и проклятым. Из места где великие Ушедшие (Высшие и Низшие) исчезли из сотворенного ими мира творится неописуемое и невозможное даже по мерка нечисти. Описать, увы, некому, ушедшие туда, не возвращаются. Еще его так и называют городом Ушедших. Местоположение северо-восток Северных пределов.

Жало Раады — артефакт

Жаркое местечко — место, соотносимое по карте с человеческим городом Припять, считается у нечисти курортом, куда ездят погреть кости, отдохнуть, поохотиться на интересную добычу. Территориально принадлежит западным пределам.

Заговорщица (заговорщик) — владеющая (ий) навыком заговора (предметов, жидкостей, болезней).

Закрытие — магическая способность доступная тем, в ком течет кровь демона, способность не оставлять следов. Закрывающийся создает вокруг себя область, пространство запирающее звуки, запахи, отпечатки. Закрытого можно увидеть, он не невидим. Можно наткнуться в темноте, он не неосязаем. Но нельзя услышать — ни шагов, ни биения сердца, нельзя учуять — ни запаха тела, волос, дыхания. Пространство вокруг него не изменяется и не сохраняет следов его присутствия. Способность не имеет обратной силы, если след оставлен значит оставлен.

Заложник — вид нечисти, в которую превращаются заложившие вестнику душу люди в обмен на выполнение желания. Душа использованная демоном необратимо меняется и изменяет человека, делая его частью темного мира. Какие именно метаморфозы происходят с человеком, зависит от желания и от самого человека. Самые распространенные виды заложников — падальщики, сваары, лг?ны.

Земля детей — Filii de terra (фили де терра) — Название школы. Находиться в самом безопасном кармане стежки, куда не прямого выхода из мира людей, только через другие поселки.

Зеркало ушедших — по легенде через гладкие поверхности отражений ушли создатели миров. После их исхода в Дивном городище не сохранилось ни одного целого зеркала. С тех пор осколки этих зеркал приобрели свойства артефакта. Наносимые ими раны смертельны для нечисти, но в отличие от атамов осколки не передают жизненую силу от убитого к убийце, она течет за грань, к тем, кто ушел. Осколком можно убить любую нечисть, не зависимо от силы и скорости регенерации. За использование артефакта, как и любого другого принадлежащего Высшим и Низшим, взымается плата, исчезает — "уходит" часть твоего мира. Никто не знает, что это будет — дом, ребенок, книга, а может рваные портки, или целая стежка.

Злыдень — человекообразная не очень сильная в иерархии нечисть, второе название "отнимающие удачу", приносящие несчастья, как мелкие так и глобальные. Обычно хорошие бойцы, так как фортуна отворачивается от противника стоит вступить с ним в схватку. Живут обособленно семьями по двенадцать человек, часто подвергаются истреблению даже со стороны нечистых сородичей, поэтому учатся сражаться с детства.

Измененный — отлученный от клана изменяющихся. В силу совершенного поступка магия обращений необратимо меняет тело и застывает в промежуточном, половинном состоянии, так как превращение начинается сверху, в большинстве случаев голова животного на теле человека.

Изменяющийся — вид нечисти имеющий два облика, в большинстве случае один человекообразный, второй — животное.

Камни правды — артефакт распознающий ложь, и карающий за нее мгновенной смертью.

Карка — человекообразная нечисть, от слова "каркать", приносить дурные вести, та, что предвещает скорую смерть, чувствующая погибель. Впитывает сопутствующие ей выплески, боль, агония, страх, последние эмоции человека, не брезгует и человечиной.

Ключники — человекообразная нечисть, отличается природной способностью вскрывать любые замки от физических, кодовых до интеллектуальных, виртуальных и даже психических существующих лишь в воображении человека. Умны, корыстны, независимы.

Лгуна (Лгун) ударение на первый слог— один из видов человека, заложившего душу за желание и, после осуществления оного изменившегося в нечисть. Именно эта характеризуется потребностью охотиться на людей и снимать с них кожу, одевать на себя (забираться внутрь), закукливаться изнутри, постепенно приращивая чужое и превращаясь внешне в другого человека. Старый лгуны (ударение на первый слог) даже забывают, какого пола они были изначально.

Лешак — или леший, человекообразная нечисть, отличается кожей покрытой узором, словно кора дерева, зелеными волосами, может отращивать вместо когтей острые и прочные сучья, обитает в лесах, и являющаяся их частью. Ревностно охраняет свои владения, жестоко наказывает причиняющих вред лесу, растениям или животным. Понятие вреда субъективно, может отпустить охотника убившего дичь, если популяция этого вида слишком увеличилась и потеря особи скорее идет во благо чем во вред, и жестоко расправиться со сборщиком ягод, считая что тот отбирает еду у исконных обитателей этих земель.

Лихо (лихач) — человекообразная нечисть живущая обманом, заманивает людей, питающих слабость к презренному металлу, в ловушки, и поедающая их. Спастись можно только переиграв лихо на его поле, придумав и осуществив еще более извращенный и дерзкий обман. Таким лихо предлагает выбрать награду, что само по себе еще один капкан, только отказавшийся от приза имеет шанс уйти от нечисти живым.

Ложный ребенок — не родной ребенок, обычно сирота, взятый в семью в качестве компаньона для настоящего. На нем проводят уроки используя в качестве учебного пособия, наказывают вместо родного, и так далее, те кто доживают до взрослого возраста становятся тенями своего господина.

Маховик — возможно зверь, возможно одичавшая нечисть, обитает в Дивном городище, иногда попадается в его окрестностях, внешне напоминает человека с несоразмерно удлиненными конечностями, что делает его походку и жесты размашистыми. Обладает силой и ловкостью, способен убить одним ударом (махом). Питается любым мясом. Степень разумности и социальной организации неизвестна.

Морок — человекообразная нечисть, низкой категории, питается человеческими эмоциями, которые сама и провоцирует, насылая ложные картинки, мороки, воспоминания, если особенно разойдется, может довести до самоубийства.

Норники — звери, напоминающие кротов, в силу того, что их кости являются ингредиентом для зелий, практически истреблены. Остатки популяции ушли глубоко в норы. Найти и поймать норника считается редкой удачей.

Падальщик (гробокопатель) — один из видов человека, заложившего душу за желание и, после осуществления оного изменившегося в нечисть. Этот конкретный вид, что-то вроде кладбищенского гуля, для жизни вынужден выкапывать покойников и поедать их. Разумен и осторожен.

Подвия — человекообразная нечисть, своей природой, присутствием, а не действием, подталкивающая окружающих к поступку, а уж к подлости или к подвигу зависит от человека его характера или сиюминутного настроения. Их способности сродни излучению, их нельзя контролировать или остановить, его воздействию подвергаются все находящиеся в непосредственной близости от подвии. Предпочитают образовывать отдельные от всей остальной нечисти поселения. Часто используются как наемники, для выведения из себя, лишения опоры и душевного равновесия противника.

Психарь — человекообразная нечисть, в основе магии, которых лежит воздействие на сознание, людей, животных, птиц, рыб, всех, кто имеет хоть зачатки мозга. Пихари не в состоянии двигать предметы, заговаривать амулеты, видоизменять живую материю, как целители, их специализация изменение разума, разовые или комплексные. Психари имеют несколько подвидов, в ним относятся баюны, исполнители желаний, потрошители и др.

Радный, радная — от слова "радеть", аналог христианских крестных у нечисти, дословно "тот, кто будет радеть за ребенка".

Разносчик — человекообразная нечисть. Чаще всего является очагом и причиной распространения смертельных для человека заболеваний. Яркие исторические примеры — тифозная Мери. Нечисть относиться к роду Моров ( Мор).

Робаз — или "родившийся задом наперед", нечисть при рождении убирающая свою мать, а после совершеннолетия отца, отличается человекообразным силуэтом с длинными "обезьяними" руками до колен, узловатыми пальцами и вытянутым шишкообразным черепом. Робаз предпочитает поедать свои жертв живыми, выдирая сильными руками руки и ноги, по тому принципу, как человек поступает с мухами. Робазы специализируются на тяжелом даже для нечисти физическом труде. Общинами не живут, одиночки.

Род Нелюди — роды ведущие свое начало, от какого либо мифического животного, характеризуется большим разнообразием подродов: фениксы, гарпии, арахны, саламандры, химеры, василиски и т.д.

Сваара, сваар (ссорщица) — один из видов человека, заложившего душу за желание и, после осуществления оного изменившегося в нечисть. Провоцирует личностные ссоры, свары, конфликты, питается отрицательными эмоциями. Чем больше поглощает, тем больше нуждается. Не ест человеческого мяса, но и против смертей в драках и конфронтациях спровоцированных ею не возражает.

Следующая вещь — артефакт, который в буквальном смысле следует за хозяином. Заговаривается вещь один раз и на одного хозяина, появляясь вслед за ним где угодно: дома, в гостях, на приеме, в тюрьме. После смерти хозяина обретает ограниченную самостоятельность и не подлежит перенастройке, выбирая нового владельца самостоятельно и следуя уже за ним.

Хранитель стёжки — бывший человек, попавший на стёжку умирающим (смертельно раненым), и согласившийся взамен на жизнь хранить переход из мира в мир. Его сила это сила всех кто-то живет на стёжке, и одновременно его слабость, потому как если стёжка станет необитаемой, хранитель исчезнет в безвременье.

Хрустальный колокол — артефакт времен Эпохи единения, служит той земле, на которой находится, уничтожая любых живых существ извне. На вид стеклянный колокольчик размером с кулак. При проникновении чужаков начинает бить, и слышат его только они, причем количество не имеет значения, от одной особи до армии, те кто слышал его бой в ту же секунду умирают.

Эпохи (в хронологическом порядке):

1. Разделеные эпохи (времена, которые все забыли).

2.Эпоха единения (время, которое боятся помнить).

3.Эпоха истребления (время, которое проклинают).

4. Общая эпоха (подаренное время).

5. Тихая эпоха (живое время).

Явидь (женщина змея) — нечисть из рода нелюди, ведущей свою родословную от прародительницы змеи — явиди.

Стяжатель (ворийворья, собиратель) — нечисть из рода нелюдей, испытывающая страсть к коллекционированию, собирательству вещей.

Крылатая фраза из сказки Д. Ч Харриса "Как Братец Кролик перехитрил Братца Лиса".

Устаток — применительно к нечисти "последний в роду".

Телевизионные сериалы, отличающиеся запутанными семейными отношениями.

Он же разносчик, род моров.

Debitorem — с латинского "должник", "взявший на себя обязательства".

75