|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Пролог
В третьей симфонии Альфреда Шнитке все начинается с едва слышных, медленно разворачивающихся, постепенно приобретающих направленность звуков большей части оркестра. Так, должно быть, собиралась туманность, уплотняясь и преобразуясь — в Солнце и планеты. Так рождалась и развивалась музыка, — наконец появляется классическое совершенство, вспугнутое намеком на никуда не ушедший хаос, — едва возникнув, оно убивается пошлыми, выросшими из него же, мотивчиками, и — снова — через титаническое обрушение, все приходит к неотчетливому сгустку — можно опять повторить заново... Мир музыки — совершеннее? — просто абстракция, облеченная плотью лишь постольку, поскольку мы уделяем ей самих себя. Прожить всю ее — ломаясь и обрушиваясь вместе с каскадами звуков — от самого изначального до логического завершения, будучи всего лишь слушателем, — не захочется ли где-то поправить и дотянуть — на доли, до невозможного великолепия совершенства? Или и вовсе — в момент умирания красоты, чистоты линии — превратить в голую схему не ее, а жуткую насмешку над ней?
Мир, которого не существует
Этот шарик из зеленоватого стекла лежал в шкатулке вместе с пуговицами и лентами. Размером чуть меньше грецкого ореха — не безделушка, а какой-то технический элемент. Если положить его на ладонь, он фокусировал на ней пятно света, а поверхность шарика отражала весь окружающий мир, — казалось: облака снаружи есть только потому, что они есть в шарике. Леночка в детстве любила даже засунуть его в рот, — такой он был гладкий и прохладный — прямо леденец. Удивительно, как шарик не потерялся — так часто она таскала его в карманах и использовала в разных играх — то он служил фамильной ценностью, то редчайшей жемчужиной, которую доставали со дна лужи (синего моря) искуснейшие ныряльщики...
Если бы Леночка внимательнее приглядывалась к отражению в шарике, то она бы заметила... Облака шарик отражал совершенно невообразимые — такие пышные и белоснежные, что... Но дело не в этом! Снаружи они могли быть какими угодно, а в нем плыли совсем не те! Облака плыли — кораблями и замками, огромные — до самых звезд...
Как прически сумасшедших модниц былых времен, как троны богов — плыли облака. Над полями и бескрайними синими лесами, над городом — таким крохотным, что на Земле его назвали бы поселком. Таким уютным, каких там не бывает — по причине тотального отсутствия вкуса к нему. С уютом не совместимы торговые центры и непоправимо синтетические занавески, пластиковые растения и рекламные щиты.
Здесь были: лавочки и вывески над ними, легкие хлопчатые занавески — прошитые и кружевные; были булыжные мостовые и... Во всяком случае, здесь никого нельзя было заподозрить в отсутствии смысла жизни.
В городе был дом, в доме — квартира, а в квартире.... Добротная деревянная мебель, — скорее темная, местами не без изыска, с бронзовыми накладками. Пышные лампы, расписанные цветами и бабочками, — масляные, потому что электричество... Но об этом рано. И вот в том шкафу, который немного угрюмо застыл в дальнем от окна углу, — не в нижнем выдвижном ящике — там всего лишь куча старых журналов и нот, — а на нижней полке левого отделения — очень много разнообразно странных предметов: орешек и елочный шар, ракушки и сучки деревьев, панцирь крохотной черепашки, костяной гребешок, пуговицы, мячик...
Дверь скрипнула и Бенедикт оглянулся: Альма вошла, пряча руки под передником, зеленоватые глаза глядели почти с хищной надеждой — он знал, на что: его улыбку, радость; но теперь девушка даже стала тяготить Бенедикта, — теперь, когда она ясно высказала свое желание — всегда быть с ним. Уже немолодой мужчина, Бенедикт даже не знал — кто он, имя дал себе сам — как казалось близкое и спокойное, хоть Альма поначалу хихикала. Не помнил ничего о себе — его жизнь как будто началась в этой комнате — с основательной мебелью, старинного, почтенного и просто потрепанного вида книгами, окнами с частым переплетом... Однако отчетливо помнил несколько историй про потерявших память, — здесь они представлялись чужими и странными. Такой чужой виделась ему Альма — рядом с ним. Пока она по-приятельски навещала его иногда, готовила или пыталась прибрать, — Бенедикт настоял, чтобы эти одолжения прекратились, — и как они начались? — он находил ее общество приятным, но теперь...
— Бенедикт! — голос Альмы звучал нежно, но требовательно. — Посмотри на меня!
Ее не останавливало, что он ничего о себе не знает, она тоже ничего не знала о нем, кроме того, что каким-то образом знал и Бенедикт: эта квартира — его, — она подходила ему не как одежда — как собственная кожа... Ничего не знал о мире — об этом мире, — можно было предположить — все его знания связаны с другим местом, — Альма рассказала ему об этой земле, потом он читал книги — по истории — его мир не мог иметь такую историю. Если только память его не лгала.
— Альма, я прошу тебя — оставь меня. Я никогда не полюблю тебя. Уйди.
— Нет. Это неважно. Я люблю тебя! Разве этого мало? От тебя ничего не потребуется, кроме...
— Невозможно! И ты невозможна! — Бенедикт начал задыхаться от волнения, от ее настойчивости. — Как ты не понимаешь?!
Он обвел рукой комнату:
— Это все не твое! Никогда не будет твоим. Ты... Мне кажется, я должен выглядеть иначе — возможно, моложе... Уходи. Я даже не скажу тебе, что ты мила. Ты мне надоела.
Мужчина закрыл лицо руками.
— Хорошо, любимый.
Он слышал, что она улыбнулась.
— Но я приду снова! И снова! Пока ты не согласишься...
— Да уйди же, наконец!
После ее ухода он медленно, о чем-то размышляя, подошел к шкафу и достал оттуда неожиданную вещь: елочную игрушку — сине-фиолетовый шар с серебряными звездами.
Лесная сказка
И существование их, как слог "ом" — бесконечно растянутый — от земли до неба, которые они соединяют. Это танец, который не увидеть. Самое прекрасное, что есть на земле. Вот он — венец творения. А все остальное — даже конь, с заплетенным в гриву ветром — не более чем дополнение, насмешливая улыбка. Да-да — храм для Бога давно выстроен, — а надменный ум — сам Сатана или несовершенный образец, вместивший массу погрешностей, — не ему кичиться богоподобием. Впрочем...
Там существа проживали по две жизни — одну растительную, другую — животную. Люди — древесную, а какой-нибудь вьюнок, отмирая, убегал юркой ящерицей, куст калины порскал куницей. И то прежнее существование вспоминалось, как величественный сон о звездах, музыка и хрустальные конструкции чудеснейших пропорций.
Ветрагим вздрогнул, проснувшись, — он лежал, растянувшись на поляне среди вики, ромашек и васильков, задремав после сбора земляники, тихий вечер уже опустился на землю, кузнечики разливались особенно звонко, — молодой человек и так бы проснулся — скоро должна была выпасть роса, но разбудило его чье-то прикосновение — не насекомого, нет, никто из друзей не пришел звать его домой, — такое странное, слегка тревожное — слишком необычное, — раскрыв глаза, Ветрагим увидел перед своим лицом чудесное маленькое создание — оно зависло в воздухе, изящно сложив ножки, легко подперев подбородок одной рукой, поддержанной другой. Похожее на дитя лет десяти — одиннадцати, стройное и загорелое, оно тихо, не разжимая губ, смеялось, глядя на юношу, а потом, стоило тому моргнуть — исчезло...
Некоторые из товарищей Ветрагима не поверили, что эльф (конечно, этот мир сочинял свои сказки, но эльфов не могли не придумать) явился ему наяву, — решили, что прелестная крошка, как это иногда бывает, пригрезилась его уставшим глазам на грани сна и пробуждения, хотя Ветрагим со страстным упорством продолжал утверждать — видел! Слышал трепетание крыльев у него за спиной. Никто не назвал его безумцем — здесь не ведали такой напасти, но, похлопав по плечу, сказали — перегрелся на солнышке. Но нашелся один, который засомневался и на следующий день пошел к старейшим. Мудрейшие, — те, что прожили самые длинные древесные жизни и лучше всех помнили и умели толковать звездные видения тех дней, — встревожились. Взволновались. Задумались. И — легкий, как летний ветерок над цветущими полями — полетел слух: что-то сдвинулось в мире, — к лучшему ли к худшему — только время покажет.
Светлые нити
Наталья Витальевна вздрогнула и уронила клубок. В таком возрасте, как у нее, человек временами прислушивается к себе — не оно ли? Грустно остаться в старости совершенно одному, — не потому даже, что жалобы на здоровье можно адресовать лишь участковому терапевту, а потому, что приходят ненужные и неприятные мысли — как твой неловко раскинувшийся труп будет дожидаться, пока его не ощутят соседи... и не дай бог что-нибудь останется на плите. Конечно, ее могла хватиться Вера — тоже соседка, но через два этажа. Но что она сможет сделать? Вера — инвалид детства, умственно недоразвитая. Ей, конечно, не восемьдесят с лишним, как Наталье Витальевне, однако, тоже много лет — за семьдесят. Вера с ее детским эгоизмом и детской же привязчивостью — существо очаровательное. Она говорит: "Я еще не старая, правда ведь? Галочка сказала (Галочка — ее опекун, заключила с Верой договор на квартиру), что я старая. А какая же я старая? Мне все говорят, что мне не дашь мой возраст, что я модная, я же не ты — я еще совсем не бабушка. И бабушка, это когда мамина мама, а я никому не бабушка". Вера успела — не один раз — поведать об отце, который и назвал ее Верой: не Валей, нет, как мама хотела; о сестре в другом городе; о Жене, умершем от диабета; о том, как она заболела по тубу; про медсестру Наташу из санатория, которая ее так любит — и все ее там так любят, — она уже (она едва оттуда вернулась) скучает по санаторию... За несколько лет она думает, когда у нее будет юбилей, в начале лета — о своем дне рождения, после дня рождения — сразу об именинах и уже и о Новом годе — "Ты мне пришлешь туда открытку?" И, боже мой, какая на самом деле беззащитная и беспомощная... "Галочка не понимает, что я не могу с моей рукой (у нее был перелом, неудачный — задет нерв) открыть банку, она говорит, чтобы я не обращалась ни к кому за помощью, а как не обращаться? Она не понимает — а я даже в метро не могу ездить — там надо за поручни держаться".
Наталья Витальевна засыпает за вязанием — с некоторых пор с ней такое случается. Может, ей тоже стоило бы заключить договор на квартиру? Это было бы разумно. И кому достанутся ее шесть запущенных соток? И все-таки она умиротворена и почти счастлива: смерть придет к ней своим чередом, — она немало пожила, — спокойная смерть... Вспомнить страшно — ей есть что вспомнить — как оно бывает, если по сути кроткое, равнодушно природное приносится людьми. Наталья Витальевна думает: а ведь мы почти все, как Вера, — в ней так наглядны человеческие слабости: "Мне врач на Новый год подарила — никому не дарят, только мне!" — кто не думал, что только он заслужил хорошее отношение? "Представляешь, ко мне Оля приедет! А что я ей скажу? Она даже не знает что у меня с рукой. Я ее двадцать лет не видела. Она не знает, как я живу. Она приедет, а у меня такие обои! Не буду откладывать на двери, буду откладывать на ремонт", — вначале , пока Наталья Витальевна не сказала, ей и в голову не пришло, что сводной сестре, если она приедет из другого города, надо будет где-то жить... И всегда можно определить, что ей говорили другие люди, — с кем так не бывало, что кто-то подсказал мысль, показавшуюся стоящей? — просто по тому, что сама не может сформулировать сколько-нибудь сложную, — возможно, даже родить... Умерла знакомая ей соседка: "Я ведь не умру? Она постарше меня была. Я не могу вот так лечь и умереть во сне? Я ведь буду жить долго?" Вспоминая ее в свои именины: "Жаль Нину Алексеевну, она бы меня сейчас поздравила", — Вера — чудо. Безобидное создание. Она не сумасшедшая, просто умственно отсталая. Как-то сказала, что была в психиатрической больнице: "Зачем тебя туда?" — спросила удивленная Наталья Витальевна. С первых слов стало все ясно: они с матерью жили тогда в коммуналке — пятнадцать человек народу, какой-то алкаш-сосед, поколачивавший жену, нассал мимо унитаза (Вера говорит просто — без аллегорий) — можно было понять, что думали на Веру: "Он нассал, а я должна убирать!"; какая-то Тамара, которая ее невзлюбила и в ПНД (психоневрологический диспансер) "все ходила и показывала что я там и как я там"; "Позвали меня в ПНД, а домой не пускают, приехали двое в плащах, а из под них белые халаты торчат — медработники, надо понимать, домой повезли — вещи и паспорт взять, а я говорю — у меня мать больная, у нее гипертония, кто ей продукты будет носить? В больнице мне аминазин давали, — если отказываться, тогда укол делают, а если буянить — привязывают. Мать потом с Тамарой не говорила, — та заходит — не надо ли чего? — а она молчит, отвернулась — Вера мне продукты покупала, а от тебя ничего не надо".
У Натальи Витальевны опять укатился клубок — моток тонких хлопчатых ниток, из которых она вяжет салфетку, — и сон ее очень глубок.
Женщины, девушки в дымке золотого света тянут прозрачные нити — от самых звезд через весь мир — прядут их под песни, из нитей ткутся — луга и поля, вышиваются на полотне звери и птицы, шьются нарядные рубахи мальчикам и девочкам — бегать по росам и водить хороводы. И не монотонно жужжит прялка — особый звонкий ритм придают они от себя и всему миру — только светлые и мягкие ниточки тянут — лен да хлопок — все колючее и темное от того ритма сгорает, исчезает — лишнее оно и ненужное.
И чьи-то горячие слезы опять текут и текут — каждый раз и снова: о чем поют девушки в "Летучем голландце", собравшись за рукоделием. Чья это рабочая коробочка и исколотые пальцы? Совершенно не важно, — и слезы и остальное — вне повествования.
Нигде и никогда
В комнате — в комнате ли? — углы утопают во мраке, свет от торшера обрисовал массивный шкаф и стул рядом с ним, дверь напротив притворена, посредине стоит стол, накрытый скатертью, на нем небольшая лампа и множество мелких вещиц. Их перебирают двое, сидящих не совсем вплотную друг к другу — мужчина и женщина, со следами возраста на лицах.
И они, и эта комната, чье окно таинственно показывает только звезды, звезды, звезды, — всего лишь миг вольной фантазии, то, чего нет, и если будет, то совсем не так.
Она берет пуговку — хорошенькую бубочку из натурального перламутра.
— И что ты скажешь? Какие пусенькие бывают миры: там будто все с булавочную головку и фарфоровые пастушки обнимают своих любимых, увитых гирляндами роз...
Он гладит пальцами скромный окатыш.
— А здесь все просто и лаконично. Никто не спросит вас о жизни, если и в самом деле не хочет о ней услышать. Сколько мы всего натащили: надо разобраться — что и где положить, и найти ключевую вещь для всех них, ту, что для тихого досуга и ненужных, набегающих волнами слов.
— Я ее не вижу. Вот глуповатая брошка для жутеньких рассказок. Совсем детская искусственная жемчужина на цепочке — что она украшала?
Женщина выдергивает из шелкового лоскута, также нашедшего свое место в пестром беспорядке, ниточку и пропускает ее сквозь звенья цепочки.
— Просто сказочка...
Злодей крадется, прячется за кустами, высаженными вдоль дорожек. На деревьях развешены фонарики — сегодня у прелестнейшей феи Эльхен праздник: отмечают ее совершеннолетие. Неважно, когда оно наступает — все равно феи бывают только милыми девочками и прекрасными девушками, — старые феи зовутся волшебницами, имеют сварливый характер и говорят, что феи легкомысленные особы, не способные постичь суть волшебства, — а в чем она, если не в том, чтобы и тогда, когда тебе... неважно, сколько лет... выглядеть очаровательно?
Одна такая волшебница стояла на полянке, где на маленьком столике возвышалась ваза с фруктами, — она сосредоточенно, — это требует большой ловкости, если не хочешь запачкать мантию, — ела огромный персик, — и как раз в тот момент, что злодей крался мимо, старая дама обсосала косточку и кинула ее в кусты.
— Пф-ф-ф... — послышалось оттуда сдавленное шипение.
Волшебница было посмотрела в ту сторону, но ее отвлекли маленькие феечки, желавшие вот сейчас, прямо сейчас посмотреть — как рождается иллюзия...
Как рождается иллюзия? Вам нужно чуть-чуть забыть, где вы находитесь, кто вы...
Как рождается иллюзия? Просто нужно совсем немного поверить — да, правда, все так и есть!
Улыбнуться, повернуться вокруг своей оси...
— Старая карга, — сказал про себя злодей и, пока девочки смотрели на рой ярких бабочек и стрекоз, сплел с помощью заклинаний тончайшую паутину, накинул на ближайшую к нему фею, а сам опять притаился в тени, шепча что-то зловещее.
Злодей — колдун и чернокнижник — имел намерение испортить светлый праздник. И не он один! Сюда слетелось еще несколько ведьм — отбить у феечек чародеев, обратить их к черному колдовству.
Вот на поляне никого уже не осталось, кроме той девочки и злодея, — бедняжка застыла в оцепенении, не понимая, что с ней: краски померкли, в голове слегка помутилось... Но тут прибежали ее подруги, затормошили: мы тебя потеряли, идем, сейчас начнут представление маги и волшебницы! Паутина от их голосов и прикосновений порвалась, феечка очнулась... Но колдун лишь злобно усмехнулся: он успел собрать немного энергии, маны для своих черных дел.
Маги и волшебницы создавали столь великолепные картины, что зрители буквально затаили дыхание: радужнопёрые птицы пели звонкие песни, по кругу бегали белые, серебряные и золотые единороги, эльфы танцевали в воздухе, перепархивая с цветка на цветок, источавших волшебные ароматы, — всего пересказать невозможно.
А тем временем колдун и ведьмы строили свои коварные планы, потихоньку протягивали невидимые нити.
В конце зрелища на всех посыпалось разноцветное конфетти из цветочных лепестков и разнообразные фенечки из бисера — на память. С балкона прелестная Эльхен посылала приглашенным улыбки, — она и ее ближайшие подруги кидали в толпу серпантин и букетики цветов из корзин.
Гости занялись разговорами, стали разбредаться по дорожкам и аллейкам, только выступавшие еще оставались у самого дома, обсуждая удачи и неудачи своего действа.
На больших праздниках чего только не происходит — даже и без участия темных сил. Вот, например, и минуя нити злой паутины, чародей опрометчиво решил прочесть простенькое заклинание одной юной феечке, но, то ли феечка была очень юной, то ли в атмосфере много электричества, — вместо легкого дуновения ветерка вышел вихрь, и еще долго из их ушей вылетали мыльные пузыри. Или вот: опытный маг забрел на полянку к молодым волшебницам, — то есть феечкам, которые, может статься, со временем превратятся в них, — разбиравшим заклинания представления, подошел к своей бывшей ученице посмотреть, как она плетет формулы и — кто знает, что на него нашло? — прочел, как ему казалось, про себя, древнее заклятие: облако золотой пыльцы стало опускаться им на волосы и плечи, заползало в уши и носы, убегало ящерками с подолов мантий в траву, — бедная феечка подумала, что, может, это она провинилась, и продолжала делать пассы, отгоняя облачко выдохами, а маг тихонько стоял у нее за спиной, должно быть, удивляясь сам себе — как оно вышло. Феечки обычно и не подозревают о существовании этого заклятия, потому, что оно совершенно недоступно феям и волшебницам, только магам и чародеям, но его черный вариант могут читать не только колдуны, но и ведьмы — та самая гнусная паутина, ворующая энергию. Светлый же вариант читают по особым случаям — как дарят цветы и зажигают фонарики.
Вон ведьмы собрались вокруг ничего не подозревающего чародея, принимавшего участие в выступлении, — протянули в воздухе липкие нити, тут же оказалось несколько глупых фей, лепетавших слова поздравления, одна, упоенная восторгом от его мастерства, тоже артистка — в другом шоу, задела паутину, как бы споткнулась и стала падать прямо на молодого человека, тот, конечно, подхватил ее, нить прилипла к нему, — по счастью, их защитил искренний порыв, поистине светлое чувство феечки: заклятие преобразовалось в свой праздничный вариант — золотое облачко стало опускаться на чародея и другую фею, оказавшуюся на линии его взгляда, невольно фыркнувшую на устремившиеся к ней золотинки.
Ах, молодым чародеям так нравятся дурацкие шутки! Оттого только ведьмы надеются увести их к своим мрачным замкам — черная магия предоставляет столько возможностей для небольших и крупных гадостей, для опасных похождений: вызов демонов и лягушки за шиворотом недруга, создание зомби и понос, не вовремя одолевший принимающего зачет преподавателя... Феечки же превращаются в ведьм только от непроходимой глупости, — если их плохо воспитывали, если колдун пообещает кормить их только сладостями, — дурочки пойдут куда угодно, но и сильных ведьм из таких не получается...
А злодей крадется — все ближе и ближе к своей главной цели: к виновнице торжества. Нет, конечно, он не рассчитывает ее похитить, всего лишь наложить заклятие, которое испортит весь праздник. Эльхен сидела в окружении феечек и волшебниц — все они плели гирлянды из светлячков, для освещения танцевальной залы — они вот-вот должны были начаться; гирлянды подхватывали маги и чародеи и уносили в зал, подвешивая в воздухе и вдоль стен. Музыканты настраивали инструменты, гости тихонько болтали, жевали пирожки с коринкой и земляникой, некоторые даже совершили набег на стол с замороженным фруктовым соком, приготовленным для разгоряченных танцоров, — раньше времени!
Темной тенью скользнул, скакнул по стене в верхний угол — и завис там жирным пауком. Что такое тут случилось с феечками? Светлячки у них в руках вдруг стали превращаться в оводов и слепней, Эльхен почернела, раздулась, глаза ее выпучились и полезли на лоб, платье затрещало по швам, упало на пол: прекрасная девушка обратилась в толстую, огромную жабу! Подружки ее в ужасе вскочили, кинулись прочь из комнаты, отбиваясь от вредных насекомых, маги и чародеи закрыли глаза и тоже бросились кто куда, гости переполошились и побежали вслед за ними.
— И чем же все закончилось? — спросил мужчина.
— Ну, конечно, нашелся маг, который расколдовал бедняжку Эльхен; злодея потом почти поймали — ему, правда, в конце концов, удалось скрыться; ведьм выдворили обратно в их темные пределы; а праздник завершился еще веселее, чем начинался.
Лена и Валентин были ровесниками, помнили друг друга по школе — там они учились в параллельных классах. Но по-настоящему судьба свела их в институте, куда они поступили на одну специальность. Им было легко вместе. Леночка даже познакомила его со своими родителями, — кажется, ее мама рассчитывала, что он будет интереснее, состоятельнее, — девочка заслуживала большего, чем непримечательный, немного стеснительный мальчик. А впрочем, никто не возражал, когда Валя и Лена решили провести вместе летние каникулы, — собралась компания, жаждавшая диких лесов и озер, — обосноваться лагерем на берегу девственного водоема и пожить там недельки две — три...
Кроме них еще присоединился Ленин двоюродный брат Андрей, — ее родителям с ним было спокойнее отпустить дочь, Макс — однокурсник молодых людей, собственно и организовавший экспедицию, и две девушки — его знакомые с младших курсов — Катя и Яна.
Место, выбранное Максимом, оказалось замечательным, — пришлось запастись продуктами, зато чистота и красота кругом, тишина и уединение.
Капли росы утром, запах соснового бора, компенсировали тесноту в палатках: в одной расположились девушки, в другой — юноши.
Нельзя сказать, что обошлось без трений — Катя, подруга Макса, не умела обходиться без всеобщего внимания, а Яна откровенно завидовала ей и пыталась отбить парня, — Андрей был не в ее вкусе. Макс, похоже, находил удовольствие в интриге. Валентина и Лену, переживавших расцвет влюбленности, все эти страсти не задевали; Андрей наслаждался природой, — так что две недели для них прошли неплохо.
Леночка зачем-то, — наверно, просто попался под руку во время сборов, — прихватила в поездку свое детское сокровище — стеклянный шарик. Обнаружив его в косметичке, придала своему случайному жесту символический смысл — это прозрачное и круглое... сначала подумала — подарить Валентину — здесь, в окружении толстых елей и золотых сосен, над зеркалом вод; а потом как-то утром, когда все еще спали, встала на берегу озера, последний раз посмотрела на него — и закинула в воду.
Андрею в то утро тоже не спалось — или в палатке было душно, или сосед, неловко разметавшись во сне, разбудил его, но, собираясь выбраться наружу, молодой человек увидел, как его кузина бросила блеснувший в солнечном свете предмет... Он, в отличие от остальных, предпочитал не плавать или барахтаться на мелководье, а нырять, — не с аквалангом, конечно, а насколько хватит дыхания. Местами озеро заросло травой, и дно там заилилось, но это только с одной несколько заболоченной стороны, — в основном же, оно было чистым, песчаным. Шансов найти стеклянную мелкую вещицу в воде не так уж много, с другой стороны — имея некую цель, нырять гораздо интереснее — и почему не попробовать? А Леночке он ничего не скажет в любом случае, — вопрос: зачем она это сделала?
Выполнив обычные утренние дела по лагерю, Андрей надел маску и ласты и приступил к поискам: в том месте, куда по его прикидкам упал шарик, глубина едва ли достигала двух метров. Повезло — разумеется, это было чистое везение — ему где-то раз на двенадцатый, когда он порядком замерз и устал. Все остальные еще ели, слушали радио на берегу, — купаться никто пока не хотел — умылись только. Так что Андрею не мешали, воду не замутили, — солнце стояло высоко — так что видимость была отличная. Также никто не удивлялся его раннему нырянию: в воде он проводил едва ли не больше всех вместе взятых, не считая Макса — отличного пловца, эффектно переплывавшего озеро вдоль и поперек то брассом, то кролем.
Днем, уже ближе к вечеру, Андрей зашел в лес подальше от лагеря — небольшая цветущая полянка ему очень приглянулась, — и, вместо того, чтобы искать сухостой и хворост для костра, растянулся там и достал из маленького кармашка джинсов свою добычу.
Взрослым смешно видеть, как их малыш пишет письмо деду Морозу, хотя сами же поощряли его к этому. А чем хуже Дед Мороз любой другой веры? Тем более, этот персонаж очень наглядно и доказательно может появиться у вас дома... Вырастая, не продолжаем ли мы ожидать подарков — за наше хорошее поведение — от судьбы? Ожидая их, как нам кажется, не без оснований, не забыть бы о том, что в наших силах их сделать — кому-нибудь. Иногда даже не сделать чего-нибудь — уже подарок... Да — вера в чудеса не угасает, она просто ждет своего часа. Однако — сколь многого лишаются люди, не замечая чуда в повседневности, — так ведь можно не заметить и как жизнь пройдет — от праздника до праздника... Вера — соседка Натальи Витальевны — в свой день рождения торопит именины, в именины — поездку в санаторий и Новый год... Чудо... Надо просто внимательнее присматриваться — к мелочам. И тогда можно увидеть много — гораздо более чудесного, чем... Не хочется никого задеть. Взрослые люди обычно знают — чего бывает, а чего — нет, но знать — одно, а видеть и проверять — при каких условиях могло возникнуть — совсем другое... Но здесь речь не о таких природных волшебствах — а о самом натуральном расчудесном чуде, не требующем никаких условий... кроме авторского произвола фантазии...
Андрей сначала любовался световой точкой в шарике, потом своим искаженным отражением, смотрел сквозь стекло на траву и цветы... Убрал опять в карман, через некоторое время достал снова и — наконец заметил то, что Леночка за многие годы обладания не сумела увидеть, — на небе размазались легкие, прозрачные облачка — сегодня их нарисовали очень небрежно, а на поверхности шарика отчетливо виднелись роскошные кучевые облачища. Он несколько раз переводил взгляд с неба на шарик — ничего не менялось: здесь почти чистое небо, на сфере — огромные образования конденсата. А лес и луг шарик отражал вполне исправно. Андрей было подумал — не голографическое ли это изображение? Но тогда — он повертел шарик и так и сяк — было бы видно... Нет, облака выглядели так же естественно, как все остальное, и — понаблюдав, Андрей заметил: они менялись в очертаниях и плыли по небу!
— Чертовщина...
А потом подумал: может, Леночке все же что-то известно? Но как об этом спросить?
— Послушай, сегодня утром я случайно видел, как ты что-то блестящее кинула в озеро, — начал он, найдя кузину в лагере.
— Что? — Леночка уже успела позабыть об этом. — Ах да! Стеклянный шарик, я им играла в детстве... На память!
— Он какой-нибудь особенный? — затаив дыхание, Андрей уставился ей в лицо.
— Да нет. Я его нашла на нашей свалке у залива.
Леночка и Андрей жили неподалеку, ходили в одну школу, их семьи часто встречали праздники вместе. Андрей был старше Леночки на год. Конечно, свалку он знал даже лучше нее.
— А-а...
— Разве что, он никогда не терялся, а я его, как Том Сойер, закидывала подальше, чтобы он притянул к себе еще, в секретики прятала, — и всегда потом находила! Других же вещей столько перетеряла!
— Может, и в этот раз найдется? — не удержался и улыбнулся он.
— Может.
Андрей показал шарик Яне, чтобы она сказала: видит ли она то же, что и он. Девушка подтвердила — облака в отражении другие, но ее этот феномен ничуть не заинтересовал: какая-нибудь новая технология нанесения изображений, хотя, конечно, забавно, — добавила она. Андрей не стал ее разубеждать.
Тем временем две недели закончились, палатки были сложены, и все, навьючившись вещами, зашагали к железнодорожной станции.
Сны Андрея
Неразрешимых загадок не бывает, — просто может не найтись точки, с которой задача видна во всех подробностях.
Шарик с потусторонними облаками в комнате отражал всего лишь потолок — той же самой комнаты. Андрей и себя в нем рассматривал, и в разное время дня изучал отражения — ничего примечательного больше не обнаружил. Но однажды он положил его недалеко от кровати — на тумбочку у изголовья, — наверно, есть вещи, которые просто не могут не произойти, так и со случайным жестом Леночки вышло, и помещением шарика на тумбочку...
И Андрею приснился сон. В нем он брал шарик, слегка поворачивал его, как бы пытаясь развинтить его на две половины: тут же в шарике становилось видно деление на сектора — в каждом из них отражались части различных миров, — это Андрей, скорее, знал, потому что, случись ему в действительности так держать шарик, он не увидел бы таких подробностей; потом, после поворота на несколько градусов сектора исчезли — вновь поверхность сферы отражала только одну реальность — но уже совсем не ту, в которой только что пребывал Андрей! При этом он будто смутно вспоминал — да, в шарике много миров — и с его помощью можно переходить из одного в другой...
Некогда в этой стране много улыбались, веселый смех часто слышался на улицах городов, но потом люди выбрали себе строгих правителей — им должно быть казалось, что их серьезные речи и убежденность в собственной правоте дают им право распоряжаться судьбами беззаботных и где-то легкомысленных граждан. А может, их и не выбирали — они сами помогли себе избраться... Но с тех пор, как власть переменилась, повсюду раздавались лишь лозунги, прославляющие мудрость правителей, величие родины и марши, под которые вышагивали колонны детей — будущих ответственных граждан, рабочих, славным трудом укрепляющих мощь страны, женщин — хранительниц семейных ценностей.
Раньше было много цирков и театров, теперь люди будто сами участвовали в бесконечном представлении, — они не нуждались в иных зрелищах, кроме укрепляющих дух и веру в могущество родины и народа — то есть их самих! Двум маленьким акробатам пришлось туго, после того, как их цирк распустили, — по виду брат и сестра (так их всегда и объявляли), на самом деле были семейной парой.
Амра и Войтель Заховские познакомились, когда цирк Войтеля приехал на гастроли в родной город Амры, около двух лет назад. Она тогда выступала в паре с клоуном — в качестве куклы: ее засовывали в чемодан, бросали, она вскакивала с пола как мячик или расхлябанно гнулась во все стороны. Ей было девятнадцать, Войтелю — двадцать. Амра перешла в труппу, в которой работал Войтель, но вскоре они ушли оттуда и сделали сольный номер — и имели с ним успех; их пригласили в хорошую труппу.
После роспуска своего цирка молодые люди искали работу в большом городе, где еще можно было устроиться: крупный столичный цирк объявил о приеме новых артистов, готовых создавать зрелище в духе времени, но там их не взяли, сказав, что нужны рослые представители народа — воплощение силы, древней мощи земли, напоминание о предках-варварах. А смешить публику, как они было наивно предложили, и вовсе не нужно — это не сообразуется с современными устремлениями: важно быть серьезным, ответственно подходить к любому делу, смешливая южная расхлябанность не подходит суровой северной стране. "Люди у нас не развлекаться станут, а оттачивать направленность своего духа, поднимать мысль, узнавать, чего от них хочет власть, — а власть хочет праведного труда и высоконравственного представления", — сказал директор по найму.
И все-таки акробаты остались здесь, — денег было мало, тратить их на бесцельные разъезды не хотелось, — вряд ли в других местах дело обстояло лучше. Удача, казалось, улыбнулась им через некоторое время: нашелся импресарио, готовый сотрудничать с ними. Полгода Амра и Войтель выступали в антрактах театральных представлений, на курортах неподалеку от столицы, но потом новые веяния унесли их милого агента (однажды он просто исчез из своей конторы — говорить об этом громко никто не решался, но шепотом: забрали для выяснения в участок, как неблагонадежного). Театры тоже многие позакрывались, и курорты не хотели сотрудничать из-за "безыдейности" номеров... Они оказались буквально на улице: первое представление супруги, стесняясь своих линялых, — на сцене, при искусственном освещении, это не так бросалось в глаза, — трико, провели на пробу не на самой людной, — в результате, после двух часов работы: несколько зевак, задержавшихся чуть дольше, чем на пять секунд, и только один господин с аккуратно подстриженной бородкой, кинувший серебряную монетку. Она звонко звякнула о мостовую.
— Спасибо! Спасибо! — шутовски раскланялся Войтель. — Есть еще ценители искусства в нашей стране!
Амра тронула его за локоть:
— Не ерничай, он же от чистого сердца.
— Ах, солнце, столько усилий — и все впустую! Если бы я был уверен, что мы плохи, как профессионалы, никуда не годимся, я бы сказал — надо бросать, — такие настали времена. Но уйти на завод, когда мы еще в расцвете сил и способностей...
— Нас там очень ждут! — усмехнулась Амра.
— Если бы мы уехали за границу несколько месяцев назад... Боюсь, сейчас нам просто не оформят документы на выезд, да и денег нет.
Еще пару дней они пытались заработать уличными представлениями, а потом Войтель пошел по кабакам — спрашивать у владельцев: не согласятся ли они, чтобы посетителей удерживали в заведении подольше интересными и оригинальными акробатическими трюками? В пятом по счету ему повезло — хозяин согласился посмотреть, что из этого выйдет, предложил в случае увеличения выручки постоянный заработок и бесплатный стол. И действительно — как будто число посетителей увеличилось, кто-то задерживался, чтобы посмотреть на пару акробатов — они так подходили друг другу: чуть ниже среднего роста, изящные и гибкие, оба светловолосые, но у Амры волосы завивались в колечки, голубоглазые, симпатичные — не красивые, но приятные.
Несколько месяцев все шло гладко, пусть денег платили мало, акробаты радовались и этому заработку, — они знали, что многим из циркачей пришлось переменить профессию, один силач, говорили, даже нанялся в порт грузчиком. Вообще, в стране произошли перемены: все стали подозрительными, везде людям мерещились шпионы соседних держав; несмотря на обилие безработных и постоянный рост цен, говорили о подъеме экономики, мечтали о возвращении заморских колоний.
Трюки Заховских, не столько силовые или поражающие видимой опасностью исполнения, завораживали слаженностью движений, их четким ритмом, геометричностью фигур, которые они образовывали своими телами, — все вместе производило даже на не знатока большое впечатление, заставляло затаивать на время номера дыхание. Иногда говорят: балерины и спортсмены — без царя в голове. На самом деле, владение телом требует ума, а хороший трюк — результат не просто упражнений, а расчета и фантазии. Войтель и Амра, кроме того, так дополняли друг друга — как правый и левый глаз; там, где один человек непременно что либо упустил бы, двое устраняли погрешность, там, где одному не хватило бы сил для абсолютной завершенности, двое доводили до совершенства.
Все шло неплохо, пока в кабачке не появился один человек. Он почему-то вызывал беспокойство — слишком серьезен он был, если не мрачен, — не похоже было, что представление доставляет ему радость, слишком пристальные взгляды кидал он на Амру и Войтеля, да и вокруг. Кроме того — он почти не пил и всегда сидел за столиком один. А потом хозяин заведения сказал, что этот человек расспрашивал о них.
— Я бы ничего не сообщал — да и много ли я знаю? Но он показал мне книжку члена среднего круга, — для нас, простых граждан, большая шишка, выходит.
Партия власти принимала в свои ряды — как кандидатов, потом рядовых членов, широкий круг — влиятельных граждан, средний круг — партийная номенклатура, и, наконец, высший — партийные боссы. Конечно, принадлежность мрачного типа к властным структурам сама по себе ничего не означала, но почему он проявил внимание к Заховским? Отчего-то добра от этого внимания они не ждали. И правда — однажды он явился в сопровождении четырех полицейских и те, даже не дав артистам переодеться, увели их под шепот завсегдатаев.
Куда идти?
Андрей проснулся, чувствуя, как у него перехватывает дыхание:
— Пусть так никогда и нигде не будет...
Конечно, наяву шарик оказался совершенно цельным: только шов от отливки слегка проступал на нем.
На следующую ночь ему опять приснился сон — уже не такой кошмарный, но печальный: он не помнил, как его зовут и все что-то искал в шкафу среди разного хлама: в комнате было темно, одна лампа на столе слабо освещала ее, углы терялись во мраке; он сидел на полу, рядом с выдвинутым нижним ящиком и перебирал разные мелкие вещи и лоскуты ткани, — зачем все это было здесь собрано, он не понимал.
Проснувшись, Андрей задумался... Есть два способа думать. Например, когда думаешь о том, как пойдешь в магазин, купишь то-то и то-то, вернешься, приготовишь так-то и так-то, пригласишь того-то и того-то, в каком прядке готовить и подавать, — это первый способ, — как бы совершая забег по прямой, с целью увидеть по пути как можно больше сменяющих друг друга видов, и, по идее, даже не видя ничего впереди, поскольку оно тут же смещается вбок и назад. Благодаря влиянию каждого шага на последующий может выйти, что окажешься совсем не там, где предполагал, или — тоже не очень здорово — там, где предполагал, но очень далеко от истинного положения вещей... Он хорош, если знаешь свою цель, то есть как бы оставляешь ее за спиной — в мыслях — и намечаешь перед собой — в действительности, — как с вечеринкой: всего лишь нужно согласовать замысел с реальностью. Другое дело, если поставил перед собой задачу найти что-то неизвестное и оттолкнулся от ошибочной посылки... Второй способ, когда на тебя со всех сторон наплывают предположения, вероятности и соображения — одни нелепее других, ты крутишься вокруг свой оси, оглядывая панорамный вид на них и выбираешь одно, наименее не располагающее к себе — и тогда можно или заглянуть за него — есть за ним что-то еще — или совершить в ту сторону небольшую прогулку — какой может выстроиться ряд в этом направлении, — главное при этом не забыть место, с которого виднелись изначальные предположения, чтобы можно было возвратиться... Этот способ совсем не гарантирует достижения хоть какого-то результата — и если цель известна, лучше к нему не обращаться — можно заплутать во всякоразличных вариантах одного и того же... Тем более — разветвлений чем дальше, тем больше.
Так вот, Андрей, задумавшись, отмел те варианты, которые не могли быть воплощены по объективным или субъективным причинам: забыть или даже выкинуть шарик, попытаться найти самому то, что нужно, продолжая смотреть сны, обратиться к экстрасенсам, отдать шарик на исследование ученым, — много чего еще он перебрал в уме, пока не оказался в той точке, откуда открылась новая панорама: отойти в сторону, взять координацию поисков на себя, посмотреть, что приснится — и приснится ли — ребятам, и как они к этому отнесутся, — в общем, он решил все рассказать Лене и Виталию.
Что же он собирался искать вместе с ними? Воспоминания человека во сне, смысл сновидений, другой шарик, который и вправду перенесет их в иные миры? Что-нибудь, что объяснит присутствие этой вещи в их реальности.
Леночка протянула руку к шарику:
— О! Это такой же или...
— Подожди, — сказал Андрей. — Пойдем, я кое-что покажу.
Они все втроем, — Виталий, разумеется, был у Лены, как просил Андрей, — подошли к окну.
— Вот. Посмотри сначала в окно.. Да нет — на небо: какие там облака?
— М-м, — сказали вместе Леночка и Виталий.
— Пушистые? — спросила девушка.
— Белые? — спросил юноша.
— М-м, — сказал в свою очередь Андрей. — Просто запомните — сколько их, какой они формы и размеров, а теперь...
— А зачем? — опять вместе удивились молодые люди.
— Затем, чтобы сравнить. Вот, глядите теперь на отражение в шарике.
Сразу обоим сделать это оказалось неудобно, и они смотрели по очереди. Леночка приподняла брови и обернулась к окну, потом снова уставилась на шарик. Виталий охнул:
— Надо же! Слушай, мне не кажется? Они действительно другие?
— И это еще не все.
И Андрей вкратце рассказал, какие красочные видел сны — совсем непохожие на обычные смазанные сновидения.
Лена спросила:
— Но это правда мой шарик? Как же тебе удалось?..
— Твой, твой.
— Значит, опять вернулся...
Часть 2: http://zhurnal.lib.ru/editors/n/nawik_o/bogizpomoiki2.shtml
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
