Сделать шаг (быв."Меч судьбы") (общий файл)

Сделать шаг

Скороходова Татьяна

Глава 1

В которой рассказывается о незатейливой жизни вед, методах колдунов, а также выясняется, чем может закончиться встреча заклятых врагов

— Зоря, Зо-ря! Пошли, дело есть! Папка сказал, помрет без тебя! — завопил Данко, влетев в дом, словно снаряд из пращи. Громыхнула дверь, лениво тявкнула Динка, муха, бьющаяся о стекло, замерла на миг, потерла лапки и уставилась на незваного гостя.

Я выжала рушник и бросила в кадку к уже постиранным простыням и наволочкам. Страсть тетки к чистым, пахнущим лавандой простыням я разделяла всей душой. Начнёшь тут разделять, ёж побери, стоит переночевать в трактире на пыльной шкуре вместе с клопами, и наотрез отказывалась разделять, когда дело доходило до постирушек.

— Твой папка и Всевидящего переживёт, — буркнула я, перекинув за спину косу, которая так и норовила окунуться в грязную воду.

— Та не! Не он! Пришлые у него, вчерась приехали, купчина с женкой, только она вот-вот копыта отбросит, — Данко не сводил зачарованных глаз с моих скромных прелестей, облепленных влажной рубахой.

— Ладно, подожди на улице, пострел, — я с трудом разогнулась.

Веда — ведой, а делать домашнюю работу домового не заставишь. Жуш — тот ещё лентяй, да такой склочный, что белый свет не видывал. Их бородатое в валенки обутое Высочество, видите ли, не для того на свет явились, чтобы марать руки чёрной работой. На мой вопрос: "А для чего?" следовал незамедлительный ответ: "Бабьим мозгам понять не дадено".

— А ну, брысь во двор, и жди меня там! — цыкнула я на пострелёнка.

Данко скорчил рожицу и вылетел во двор, громыхнув дверью. Этот ребёнок и спать ложился с разбегу. Я вздохнула. Попробовал бы кто так вломиться к колдуну... Ведьмы, колдуны, к этим вражинам со всем почтением, уважением и кучей злотых, подобострастно заглядывая в глаза и расшибая лбы об пол. А мы, веды — так, по мелочи. Горячку снять, роды принять да зелий наварить. Мы не причиняем зла, не наводим порчу и не балуемся приворотами, не говоря уже о швыряниях молниями и огнём. Мы лечим. Спокойные деньки выпадали редко, обычно ни днём, ни ночью нет отбоя от посетителей. Хорошо, если кто в здравом уме придёт, иногда такие болящие попадаются... Как вчера. Вкатился крепенький красноносый мужичок-боровичок и с порога обвинил соседку, что она его, невинного и святого ещё при жизни, мужеской силы лишила. Когда же Лида сухо поведала страдальцу, что виной его мужеского бессилия пиво да вино, до коих мужик был весьма охоч, а не бабы-ведьмы, он затопал ногами, распустил горло, даже безмозглых куриц приплёл к нашему родовому древу. Болящий на удивление резво покинул нас, уносясь прочь с прытью вполне себе здорового зайца. Я невольно хмыкнула. Кочерга — безотказный и недорогой метод лечения. И чего приходил, спрашивается?

Переодевшись в удобные кожаные штаны и рубаху с безрукавкой, я взяла с лавки у дверей сумку с настоями и мазями и вышла во двор. Горожане косо смотрели на наши одёжки, неподобающие солидным матронам и целомудренным девам. Плевать, по лесу в длиннющих юбках не набегаешься. Да и матроной мне стать не грозит, разве что болезный на всю голову руку и сердце предложит. Заезжие мужики думали, что две одиноко живущие на отшибе женщины обделены мужским вниманием. Вроде дома терпимости на природе. Рецепт лечения один — та же кочерга и парочка ловушек на совсем тяжёлый случай для особо непонятливых. У местных наша красота успехом не пользовалась, уж больно чернявы и худющи по здешним меркам. Светловолосые невесты кровь с молоком и я смотрелись рядом, как холеные избалованные домашние киски и чёрная бродячая кошка.

На улочках Миргорода кипела жизнь. Служанки в чепчиках торопились на рынок, чтобы наполнить корзины зеленью, ароматными булками, свежей рыбой и овощами, пока солнце не получило полную власть над городом. Торговцы подпирали двери, лениво высматривая покупателей. Крол катил по каменной мостовой на телеге, запряжённой старушкой Летькой. Молочник тряхнул вожжами, кобыла неторопливо остановилась, помахивая хвостом.

— Привет, Зоря! Давненько не видались! — морщинистое лицо расплылось в щербатой улыбке.

— Дела, Крол, дела, — я улыбнулась в ответ. Он считал себя по гроб нам обязанным за исцеление дочери, поэтому частенько баловал нас чудесными сырами и рассыпчатым творогом. Да и скандалы с Лидией доставляли обоим немало удовольствия.

— Каки-таки дела, что, в лесу кикиморы с лешаками войну устроили?

— Нет, Крол, поганок несметный урожай, зелье в четыре руки варим.

Дед зажмурился, цокнул языком:

— Помнится, угощала меня Лида настоечкой, аж до булок продрало!

— Прости, Крол, тороплюсь, — я усмехнулась. После Лидиного "букета" дед так замучил бабку, что та примчалась, как ошпаренная, к тетке за успокоительным отваром.

— Ну, гляди, зайду на днях, там и потренькаем о делах-то, за ковшиком медовухи, — протянул Крол, подмигнул мне на прощание и покатил дальше, бодря старушку Летьку вожжами и смачными присказками.

Данко потерялся по дороге, соблазнившись игрой в ножички с тремя дружками. Я поправила тяжелую сумку, так и норовящую сползти с плеча, и толкнула ворота.

Трактир "На завалинке" славился отличным пивом, наисвежайшими раками, зрелой сочной красотой хозяйки и нелюдимым трактирщиком. Поговаривали, что суровый кряжистый Золтан когда-то лиходействовал по лесам, но поговаривать — это одно, а ляпнуть такое при самом Золте отважился бы только тот, кто решил свести счеты с жизнью. Мы много раз выхаживали заезжих, решивших побузить в старенькой корчме. Ничего, шрамы и сломанные носы мужчин только украшают, а ребра срастаются. Я взобралась по высоченным ступенькам, перешагнув через блаженствующего в теньке Пирата, но пёс и ухом не повел.

Прохлада комнаты окутала разгорячённое тело, принеся долгожданное облегчение. Уже совсем скоро места свободного будет не найти от проголодавшихся после утренних хлопот клиентов. Днём в трактире столовались приезжие и торговцы, а вечером бездельничали горожане, прожигая заработанное тяжким трудом. Скользкие личности, которых в городе хватало, предпочитали являться ближе к ночи, когда большинство гуляк разбредалось по домам, проигравшись в пух и прах, упившись в хлам и всласть намахавшись кулаками. Золт привечал всех. Лишь бы платили и не бузили сильно, а статус гостя — дело десятое. От запаха грибного жаркого у меня забурчало в животе.

Золтан неспешно поставил кружку с пивом на стол и нахмурился.

— Звиняй, девка, зазря потревожил, — он задумчиво оглядел огромное блюдо с сухариками, овощами и прозрачными розовыми ломтиками мяса, поддел пальцем ядрёный багровый перчик и сунул в рот, жмуря глаза от удовольствия.

— Померла, что ли, постоялица? — я опустилась на лавку, бросив рядом тяжёлую сумку.

— Жива пока, — Золт неторопливо и тщательно прожевал кошмарную закуску, вытер усы полотенцем.

— Тогда что, ей уже полегчало? — поинтересовалась я, раздумывая, сейчас перекусить, или дождаться обеда. Мы без стеснения пользовались расположением Золта. Было дело, он выставил меня за дверь, когда я сунула монету, и повторять ошибку мне совсем не хотелось.

— Да не, плоха совсем. Колдун у неё, токмо как прикатил, — буркнул трактирщик, выбирая очередную жертву на тарелке.

Я похолодела.

— Ты, ты... соображаешь, что сделал? — рявкнула я.

— Чего это я должен соображать. Платит — беру на постой. А уж чем он там, наверху, занимается — евонное дело. Моё дело маленькое — чем меньше дохляков в корчме, тем лучше. Кто лечит и кого калечит, мне тускло, лишь бы не померла в такую жару, — пожал плечами Золтан.

Подорвавшись с лавки, я бросилась вверх по лестнице, к жилым комнатам. Взлетев по ступеням, замерла в темном коридоре, всмотрелась Взглядом.

Здесь, совсем рядом, за этой стеной. Дымка страха, боли и тьмы медленно, неспешно пульсировала, извивая щупальца, я едва не попятилась, когда увидела силы, которые привёл в действие враг. Ругнувшись про себя на липкий, мерзкий холодок, который свернулся клубком под ложечкой, я распахнула дверь.

Полный молодой мужчина жался к стене, не сводя безумного взгляда выпученных глаз с кровати. На постели разметалась рыжеволосая девушка, отпечаток смерти на мертвенно-бледном лице ясно говорил, что жизнь уходит, уходит безвозвратно.

Я оценила врага. Тварь, что сидела у ложа больной, была готова убить, чтобы вырвать из лап Нави мертвую. Спасти рыжеволосую, отдав Жрице первого встречного, на кого колдун пошлёт...

Худощавый тип в белоснежной рубахе и кожаных штанах поднял на меня странные светло-серые глаза, бровь поползла вверх, чётко очерченный, чувственный рот искривился в ухмылке. Пепельные волосы, небрежно собранные в хвост чёрной лентой, растрепались и длинными прядями падали на скуластое лицо хищника.

— Тебя не звали, веда. Это мой приработок, — процедил тип.

Мерзавец отвернулся, более не обращая на меня внимания, и продолжил чёрное дело. Самое что ни на есть чёрное. Черные не бывает.

Я прерывисто вздохнула. Тёмная дымка клубилась над постелью, сворачиваясь и разворачиваясь, как огромная змея, кольца вершили медленный страшный танец, ввергая меня в состояние ступора. Рано или поздно наша встреча должна была состояться. Сколько раз я в отчаянии смотрела, как тьма забирает очередную дань! Колдун не лечит, он перенаправляет болезнь другому, чаще всего первому встречному. Просители догадываются, но предпочитают делать вид, что ничего не знают. Жизнь родного человека всегда дороже неизвестной жертвы. Я уж не говорю о себе, любимых. Страшный договор со Жрицей позволяет колдуну изгнать болезнь, но требует кровавую ответную жертву. И тогда уже не спасти и не помочь. Человек обречён. Сухота, порча, лихоимка — страшные лики дела рук колдунов. Те, кто выжил при помощи колдовских чар, ещё при жизни превращались в нелюдей. Исцелённые сходили с ума, страдали от похоти, спивались, беспричинная злость и ненависть ко всему сущему сжигала их изнутри. Или нападала такая тоска, что в реку или с обрыва. Несчастные родные, разрушенные семьи и даже гибель близких — плата за вызов судьбе. Смерть взамен давала лишь пару-тройку лет неполноценной жизни, но люди, как всегда, делали выбор в пользу отсрочки приговора любой, даже такой страшной ценой. Правда, об этом колдуны предпочитали не говорить, а те, кто прибёг к их помощи, тоже помалкивали. Я это знала, как никто другой...

Я вскинула руку, сплела пальцы и ударила. Змея выгнулась, как разъярённая кошка, ринулась в атаку. Колдун стремительно обернулся, выставив руки вперёд, бросил заклятие. Меня отшвырнуло, впаяв в стену, но я устояла на ногах и ответила со всей силой, на какую была способна. Радужное облако сгустилось над постелью, сдавило в объятиях кольца тьмы. Тварь забилась в страшных конвульсиях, разрывая в клочья цельную ткань жизни. Собрав в стрелу силу Света, я спустила тетиву. Бешеные глаза, горящие ненавистью, яростью и отчаянием, занесённый кулак — вот и всё, что я успела рассмотреть.

* * *

Солод, прокусив до крови губу, с ужасом смотрел на разыгравшуюся битву. Когда в комнату влетела чернявая девка, ему уже было всё равно, выживет жена, или нет. Сухопарый высоченный тип нагнал на него такого страху, что ему стало плевать, сколько платить и чем всё закончится, лишь бы побыстрее отделаться от жуткого целителя. Он чувствовал, как нечто сдавило грудь, ледяные щупальца коснулись сердца, клубком свернулись под ложечкой. Волосы поднялись дыбом, тело одеревенело. Не божеское дело творил колдун, не божеское... Но за Лянку тесть нерадивого зятя на ремни порвёт, в этом Солод не сомневался. А теперь проклинал и тестя, и Лянку, и себя, дурака распоследнего.

Колдун, тяжело дыша, стоял над лежащей на полу смуглой девчонкой, пристально вглядываясь в нечто над постелью. Солод ничего не видел и не понимал, но по глазам колдуна стало ясно, что беда здесь, рядом, в комнате. Рванув с шеи пузырёк темно-жёлтого стекла, колдун вытащил пробку, отшвырнул её в сторону и глотнул из крохотного горлышка. Упав на колени, разжал зубы черноволосой и влил маслянистую жидкость ей в рот. Кровь изо рта пополам с зеленоватой жидкостью струйкой побежала по бледному, как саван, лицу ведьмы, закапала на ворот льняной рубахи. Тип чертыхнулся, попытался встать и упал рядом с девицей. Светло-серые глаза безжизненно уставились на Солода. Флакон, подскакивая, покатился по полу и замер у самых сапог ошалевшего купца.

Лянка приподнялась на кровати, безумными глазами обвела комнату, тихо, душераздирающе застонала, и снова рухнула на постель, закатив глаза. Кожа посерела, почернела, скукожилась, покрылась глубокими морщинами. Тело несчастной превратилось в мумию и рассыпалось в прах. Вместо жены на постели лежала куча пепла. Солод отмер, заорал. Он орал, когда катился с лестницы, орал, когда мчался через корчму, орал, когда нёсся по улицам, расшвыривая прохожих.

Нашли его только под вечер, пропахшего мочой, трясущегося от страха и безумного. Белого, как лунь.

Глава 2

В которой, собственно, герои знакомятся уже как взрослые и выясняется, что после драки кулаками не машут

Я бреду сквозь густой туман по узкой каменой тропе. Холод и липкая сырость пробирают до костей, под ногами клубится грозовое облако. Безмолвие нарушает лишь карканье ворон и тоскливый плач неясыти. В отчаянии взмахиваю руками, срываюсь вниз, в тяжёлое живое и вязкое грозовое нечто. Вспышка молнии, в ядовитом отблеске мелькают безглазые, серые лица, тени тянут ко мне когтистые лапы, раззявив оскаленные рты. Клубы призраков окружают, впиваются ледяными когтями в сердце, я бьюсь, но не могу прорвать вязкий, смертельно-ледяной туман. Тени шепчут, шепчут вкрадчиво, мерзко, от этого шёпота у меня волосы встают дыбом, ёкает сердце, я выхватываю кинжал, который победно сияет льдом, и вспарываю тьму.

Дикий вопль, вопль тысяч разъярённых глоток пронзает тьму, сбивает с ног, но я продолжаю идти, сжав зубы от ярости, разгоняя тени взмахами клинка. Я тебе не по зубам, тьма. Подавишься. Но, их так много, им нет числа, их все больше... И, самое жуткое, я знаю, что там, за дымкой из душ проклятых, меня ждет он.

Он убьёт меня.

— Зоря! Зоренька! — знакомый голос зовёт, кричит, прорываясь сквозь туман и время. Я не могу ответить, не могу, рыдаю от злости, сжимаю пальцы, впиваясь ногтями в ладони до крови, но спасительной боли все нет, я навсегда останусь в омуте тьмы и призраков ...

* * *

Я разлепила глаза. Кошмар. Слава Всевидящему, это был всего-навсего кошмар! Кровавая пелена понемногу рассеялась, и я с неимоверным облегчением узнала родные до боли черты.

— Лида, — прохрипела я и попыталась улыбнуться. Челюсть распухла и болела.

Она всхлипнула, уронив голову мне на грудь, крепко обняла. Я уставилась на черноволосую макушку с проседью. Дышать было тяжело, но ни за какие коврижки я бы не сказала об этом тетке. Мне было до дурноты страшно.

— Кой леший дёрнул тебя в драку лезть? Двадцать лет, а ума не нажито! На ноги встанешь, отдеру хворостиной, чтоб неделю сидеть не могла, — Лида подняла, наконец, голову, и вытерла покрасневшие глаза уголком полотенца.

Я, как могла, ухмыльнулась. Тетка поднялась с постели, упёрла руки в боки и склонила голову к плечу. Я хорошо знала эту позу. Сейчас кому-то мало не покажется, и это, к счастью, буду не я. А кто? С трудом повернув голову, я во все глаза уставилась на лавку напротив моей постели. Ёж побери!

Пепельные растрёпанные волосы обрамляют скуластое лицо, глаза закрыты, рука с тонкими длинными пальцами аристократа без сил свисает с лавки. Ворот белоснежной рубахи в темных пятнах, на подбородке запеклась кровь. Колдун, распоследняя сволочь, мерзавец, чтоб его ёж задрал!

— Ну, господин нехороший, чего молчим? — прошипела Лидия, постукивая носком сапога по полу. — Что можем сказать в своё оправдание, харя колдунская?

Длинные ресницы вздрогнули, ухмылка искривила губы, пальцы сжались в кулак, побелели и замерли.

— Колдовать не выйдет, чёрный, даже не пытайся! В погоне за наживой ни себя, ни девочку не пожалел! — тетка надвинулась на него, закрыв мне обзор.

Ответа мы так и не дождались. Лида постояла, тяжело дыша, обернулась ко мне:

— Ты как?

Я прислушалась к себе. Вроде всё как всегда, руки-ноги-голова на месте, беспокоила лишь жуткая слабость, тошнота и беспричинный, необъяснимый страх. Я дёрнула плечом.

— Лежи, лежи. Этот мерзавец тебе яд влил, — она повернула белое от злости лицо ко мне, карие глаза полыхнули гневом. Я потеряла дар речи. — И себе тоже, — помолчав, добавила она, не сводя с меня глаз.

— Лид, — прохрипела я. Горло саднило, как будто орала я на самом деле, а не во сне. — Как это? Если он яд влил... Почему я жива?

— Красавец сам объяснит, если пожелает, — нахмурилась тетка. — Да, чёрный? Если жить хочет, а он хочет, очень хочет.

Лида даже тараканов не трогала, но сейчас, судя по голосу, типу на лавке она грозила на самом что ни на есть полном серьёзе. Колдун никак не отреагировал.

Она постояла немного, испепеляя взглядом противника, чертыхнулась и повернулась ко мне:

— Я спущусь к Золту, возьму кое-чего для поднятия сил, вы уж тут, прошу ласково, не поубивайте друг друга до моего прихода.

— Зайди в мою комнату, принеси сумку, — тихий глубокий голос отозвался во мне странным эхом. Помнится, очень похожий голос был у заезжего певуна, я его потом год не могла забыть, а местные красотки просто утопили его в горючих слезах и дорогих подарках, напрасно надеясь на взаимность.

— А больше тебе ничего не надо? Горшка, например? — ядовито поинтересовалась Лида.

— Там противоядие, тётка. Если хочешь, чтобы мы тут провалялись до второго пришествия, то можешь валить за своим супом, — с лёгкой издёвкой в голосе ответил колдун.

— Нарровский волк тебе тетка, морда колдунская! — фыркнула Лидия и вышла в коридор, хлопнув дверью.

Значит, мы у Золта. Это он, наверное, позвал Лиду на помощь. Я закрыла глаза. Колдуны... Обычно они селились уединённо, меняя место жительства через пару-тройку лет. Когда люди начинали понимать, какую цену придётся платить, обычно их уже и след простыл. Дело своё они знали. Жрица берегла своих воинов.

Когда к нам на хутор забрёл колдун, мама умирала, гасла, как свеча. Отчаявшийся отец падал с ног, не зная, как и чем облегчить её страдания. Не помогали ни зелья Лидии, ни заговоры, не помогало ничего! Папа уже не мог смотреть мне в глаза, не мог отвечать на наивные детские вопросы, когда же мама выздоровеет, и когда все будет, как прежде. Сколько раз он твердил, чтобы она не смела лечить! Мама только смеялась... Заливисто, задорно, искренне. Он улыбался в ответ. В тот раз она встретилась с силой, которая оказалась сильнее её Света. Работа колдуна... Болезнь пожирала её, муки были невыносимы, пытка длилась и длилась..., и отец попросил о помощи у того, кого ненавидел. Отдал себя в уплату чёрной силе, отдал целиком. И не пожалел ни разу. До самой своей смерти. Я это знала.

Мама выздоровела, отец слег. Через год его не стало, а ещё через полгода, ранней весной, я наткнулась на тело мамы в лесу. Та сосна и сейчас перед глазами... Пришла в себя уже у тётки, и только через тысячу лет научилась заново говорить. Две скромных могилы мы навещали каждый год. В день обряда колдуна. День настоящей смерти моих родителей.

Чёрный не подавал признаков жизни, то есть, он, конечно, был жив, но просить прощения и рвать на себе волосы в знак искреннего раскаяния явно не собирался. Как можно жить, понимая, что творишь зло? Что заставляет делать выбор в пользу тьмы, я не могла и не хотела понимать. В Миргород, небольшой городишко, колдуны не хаживали. С тех самых пор, как погибли родители. Может, и бывали, но проездом, не останавливаясь. А вот с их жертвами мне встречаться довелось. В нашем лесу есть целебный источник. Раз в год в день Всевидящего к нему стекались просящие о чуде исцеления. Я видела этих несчастных. Они отличались от больных по судьбе так же, как быстродействующий яд от спиртного. Скорость, сила и неотвратимость болезни от колдовских чар надежды не оставляли. К нам тоже приходили. Люди готовы молиться хоть тьме, хоть свету, лишь бы выжить. Лида только качала головой, молча выслушивая оскорбления обречённых, которым вынуждена была отказать в помощи. А после дня Всевидящего надиралась вусмерть. В покоях купца я видела, что смерть уже не отпустит жертву. Больной никто не смог бы помочь, ни веда, ни лекарь, ни чудо, ни сам Всевидящий. Судьба ставила кровавую точку, обрывая нить, и мешать ей колдун был не должен.

Вернулась Лида. Подошла, тронула прохладными пальцами мой лоб, нахмурилась, но промолчала. Помедлив, поставила на стол флакон темно-синего стекла.

— Ты про это говорил, чёрный?

Он, не оборачиваясь, буркнул:

— Дюжину капель в молоко, женщина. Дюжину, не больше и ни меньше.

Лида фыркнула. Открылась дверь, в комнату, тяжело ступая, вошёл Золтан. Поставил кувшин на стол, не глядя на колдуна, бросил:

— Если к вечеру Зоря на ноги не встанет, тускло тебе будет, колдун, ой, как тускло, — от его тона у меня мурашки стадами забегали. Чёрный никак не отреагировал на угрозу. Золт потоптался немного, хмуро глядя на колдунскую спину, бросил цепкий взгляд на меня из-под кустистых бровей и вышел.

Лида сосредоточенно отмеряла капли в кружку. От запаха засвербело в носу. Я оглушительно чихнула, челюсть отозвалась острой болью. Ответишь ты мне за это, козел бодливый!

— Ты первый, чёрный, — она подошла к колдуну, протянула руку с кружкой.

Тот приподнялся, взял молоко, бросив внимательный взгляд странных глаз на тётку. Та сурово посмотрела в ответ. Выпив, он с явным облегчением откинулся на скамью, стукнувшись головой о доски. Я про себя усмехнулась. Лида даже полотенца не подстелила.

Колдун застонал, выгнулся дугой. Его заколотило, скрючило, изо рта пошла пена, он грохнулся со скамьи, забился выброшенной на берег рыбиной. Лида, не выдержав, подлетела к нему, упала на колени, схватила за голову и крепко держала, пока он бился в конвульсиях. Постепенно колдун затих, глаза приобрели осмысленное выражение, серый цвет лица сменился бледностью. Лида отпустила его голову, поднялась и молча стояла, наблюдая. Меня же здоровье чёрного интересовало постольку-поскольку. В конце-то концов, я веда, и должна знать, что собираются в меня влить, и чем это грозит моему бедному организму. Вывод был для организма весьма неутешителен. Организм сжал зубы.

Колдун немного посидел, затем, как ни в чём не бывало, легко вскочил на ноги и прошёл к рукомойнику. Долго умывался, тихо пофыркивая. Закончив, повернулся к нам. Лишь смертельная бледность и растрепавшийся хвост напоминали о страшном припадке. Если бы не грязная рубаха с пятнами крови, хоть сейчас на бал.

— Я не буду это пить, — заупрямилась я.

— Будешь, — ласково ответила Лида, беря вторую кружку с отравой и присаживаясь ко мне на постель.

— Не буду, ёж подери! — для верности я крепко сжала зубы.

— Ну что ты, как маленькая, — голосом доброй бабушки пропела тётка. Колдун уже что-то делал у стола, повернувшись ко мне спиной. Я бы дорого дала, чтобы знать, чем он там занимается!

Он подошёл к нам, осторожно держа ложку с молоком, в другой руке у него был свёрнутый в жгут рушник, и пристально посмотрел Лиде в глаза. Я почувствовала неладное, но было поздно. Лида стальными пальцами быстро разжала мне челюсти, а этот мерзавец влил вонючую гадость прямо в рот. Я поперхнулась, вцепилась в чьи-то руки, и, уже падая в пропасть, услышала: "Держи крепче голову, тётка...".

* * *

Я с вожделением разглядывала здоровенную тарелку бараньих рёбрышек и ароматную кучу зелени. Дымилась картошка, присыпанная жареным лучком и укропчиком и щедро политая золотистым маслом. Крынка сметаны, заправленной чесноком и маринованными крохотными резанными огурчиками, радовала мой жадный взор. Я готова была слопать всё, что принесла Дора, красавица жена Золтана. Колдун окинул равно заинтересованным плотоядным взглядом как пышные крепкие Дорины формы, так и поднос в её руках. Она довольно блеснула зелёными глазами в ответ, поставила поднос и вышла, игриво покачивая бёдрами. Я хмыкнула. Если колдунская морда попробует подкатить к роскошной рыжеволосой само-ходячее-искушение Доре, мало ему не покажется. В Миргороде даже смотреть в её сторону боялись, что уж говорить о романтических и не очень приключениях. Слюна у мужиков бежала, но смотреть было можно, а руками трогать нельзя. Если руки дороги. Правда, судя по фонарям, которые изредка украшали Дору, Золт не всегда считал виноватыми жениных воздыхателей.

После зелья колдуна казалось, что я сделана из одних пузырьков. Легких, крохотных, невесомых. Кровь играла, бежала, покалывая каждую клеточку тела. Хотелось петь и плясать. А ещё страшно хотелось есть. Зверский голод щелкал зубами и требовал подношения. Я схватила ложку и кровожадно уставилась на блюдо с мясом. И плевать я хотела на больную челюсть!

Колдун ел аккуратно, красиво, что меня нисколько не смущало. Мы аристократическими воспитаниями похвастаться не могли, и переживать по этому поводу я не собиралась. Пока он нарезал баранину, я уже успела уничтожить пару рёбрышек, утолив первый голод. Лида с умилением, подперев щеку рукой, смотрела на мой здоровый аппетит. Чёрный поднял бровь, когда я выложила на картошку полкрынки сметаны. И ёж с ним!

Закончив набивать брюхо, я откинулась на спинку стула. Сейчас бы пару часиков подремать в тенёчке, больше мне для полного счастья ничего не надо было. Колдун решил иначе. Вытерев кончики губ рушником, он отодвинул тарелку и уставился на меня серебристыми глазищами:

— Теперь слушай. Ситуация не ясна совершенно, пока можно сказать только одно — мы крепко повязаны с тобой, к моему глубокому и искреннему сожалению.

Я открыла глаз и фыркнула:

— К моему тоже, и с чего это ты взял, что нас может что-то связывать?

— Обычно магическая схватка заканчивается смертью одного из противников, — сухо ответил колдун, поигрывая ножом. — Или смертью обоих. Мы живы.

— Рыдать из-за того, что жива, я совершенно не собираюсь, — буркнула я, погружаясь в дремоту и пожелав про себя сероглазым надоедливым колдунам оставить меня в покое.

— А надо бы, — он положил нож, вцепился пальцами в край стола и резко наклонился ко мне. Я невольно отшатнулась, стукнувшись головой о стену. — Мы до сих пор живы только потому, что я на время обманул смерть.

С меня мгновенно слетели остатки сонливости.

— Как это?

— Эликсир, который я влил тебе и выпил сам, ненадолго ввергает в состояние предсмерти. Той самой, когда ещё можно вернуть уходящего. Вы, веды, должны это знать. Ты своим идиотским вмешательством прервала обряд, когда Жрица уже приготовилась принять жертву. Заменой должен был стать один из нас. Выбора не было — обмануть смерть можно только смертью. Я рискнул, дав тебе эликсир, — он помолчал, затем продолжил — Произошло смешение сил. Я вынужден был оставить тебя в живых.

— Спасибо за то, что сжалился, добрый, милосердный и великий колдун! Почему же ваше колдунское высочество соизволило смилостивиться? — я подняла бровь.

— Часть моей силы перешла к тебе, а твоей — ко мне. Если бы ты ушла, я бы тоже скоро... — он замолчал, сверля меня глазами. Любви во взгляде не было, как и радости от моего существования.

— Верни мой Свет, а я тебе твою гадость с удовольствием верну, хоть сейчас, и катись из Миргорода!

— Если бы это было возможно, ноги моей здесь бы уже не было, — его глаза сверкнули. — Иметь дело с безмозглой, некомпетентной, ко всему и неуемно деятельной девчонкой с куриными мозгами — мечта всей моей жизни.

"Куриные" меня добили. Мало мне вчерашнего страдальца, теперь ещё и это недотравленное злодейство туда же! Я задохнулась:

— Подумаешь! Какие мы аристократичные и заумные! Я, значит, безмозглая? Куриные, значит? Некомпетентная? И ничто Вашей Темнейшести не подсказало, что лезть на чужую территорию и гадить — не аристократично, неблагородно и не подобает даже колдуну? Молчите? И нечего на меня хрустеть скулами! Видали мы таких ... белорубашечных, во сне и во всяко-разном виде!

Орала я долго, самозабвенно, выплёскивая всё, что накипело, а накипело у меня на десятерых разъярённых ведьм. Колдун слушал, нацепив на смазливую морду маску ледяного спокойствия. Плевать. Я продолжила выступление.

Пока не встретилась взглядом с Лидой.

— Ты ... ты чего, Лид? — выдавила я.

Лида, которую, я даже представить не могла, чем или кем можно напугать, цветом лица не отличалась от своих любимых простыней, в черных глазах мерцала такая боль, что мне стало дурно.

— Ты, чёрный, хочешь сказать, что вы обречены? — медленно, тихо, подбирая слова, проговорила она.

— Именно так, тётка.

— Не смей называть её тёткой! — рявкнула я.

— Смешение случается раз в тысячу лет, — глухо проговорила Лида. — Редчайшее сочетание равных по мощности сил и прерванный обряд сделали своё чёрное дело, — в её карих глазах застыла боль. — Я права? Вы должны умереть?

Я потеряла дар речи.

— Надо искать того, кто может помочь, иначе — да. Думаю, времени у нас немного, — колдун ещё раз одарил меня добрым любящим взглядом.

— Ничего не поняла! Почему это обречены? Мы живы, у меня и у него ничего не болит и не жмёт, — я, всё ещё не веря сама себе, посмотрела на Лиду.

— Зоренька, чужая сила просто-напросто сожрёт тебя. Это как рак, — она отвернулась.

Мы молчали. Каждый думал о своём. Я — о том, что умирать мне совсем не хочется. Колдун, судя по его хмурому лицу, тоже не радовался скорой неотвратимой смерти. Что такое рак, никому объяснять было не надо.

— И что, никто-никто не может помочь? — я всё ещё не теряла надежды.

— Пойми, Зоря — смешение стихий — это небывалая редкость, да и опасность смертельная. Эти знания на дороге просто так не валяются, — на Лиду было страшно смотреть.

— Почему?

— Попробуй что-нибудь, — колдун прищурил глаза.

Я подумала, щёлкнула пальцами. В комнате закружилась дюжина ярких бабочек. Бабочки как бабочки, ничего особенного. Правда, крылья раскрашены в ядовитые жёлто-черные полосы, а голова украшена впечатляющим жалом. Я торопливо щёлкнула ещё раз. Рой кошмарных насекомых исчез.

— Ёж побери, — растерянно выдохнула я. — Как же я теперь лечить буду?

— Ты сейчас не о лечении думать должна, Зореслава! — сурово сдвинула брови Лида. — Тебе свою жизнь спасать надо! Что делать-то будем? И как тебя, в конце-то концов, звать, чёрный, раз уж мы кровью повязаны?

— Вейр, — бросил колдун, сосредоточенно о чём-то размышляя.

Меня зазнобило. Я начинала понимать, во что вляпалась и чем всё могло для меня окончиться. Колдун, то есть Вейр, очнулся и встал:

— Ладно. Собирай её в дорогу, тетка, выезжаем утром. Я сам вас найду.

— Вот ещё, раскомандовался, — заупрямилась я. — Мне ещё кучу дел переделать надо.

— Ты поедешь с ним, Зореслава, — тихо сказала Лида, но таким голосом, от которого у меня пропала всякая охота спорить. Я вдруг поняла, что этот вечер может быть последним, который мы проведём вместе. Сердце сжалось от боли, на глаза сами собой навернулись слезы. Я с ненавистью взглянула на колдуна. Он ответил тем же.

Пожимать руки друг другу мы не стали.

Глава 3

В которой героиня обзаводится не совсем обычным спутником

Войдя в дом, Лида села у стола, закрыла глаза и долго молчала. Я же не знала, куда себя деть и что сказать. Сказать, что люблю, что буду скучать, что не хочу уезжать из родного дома? Что мне до крика страшно, и я как никогда хочу жить? Пустые, ненужные речи. Мы понимали друг друга без слов. Проводить в слезах и причитаниях последний вечер не хотелось ни мне, ни ей. Я это знала.

— Иди в лес, — сказала, наконец, Лида.

— Зачем? — опешила я.

— Найдёшь лешего, он должен знать, как тебе помочь, — и, немного помолчав, добавила:

— Вам.

— Да пошлёт он меня... обратно, и будет прав. Он нам ничего не должен.

— Знаю, — отрезала тетка, сверкнув глазами, — лезь в подпол, там отодвинешь старый сундук, тот, на котором кадка с груздями, дальше сама увидишь. Неси всё, что есть. Тебе пригодится, — и она опять закрыла глаза.

Я вздохнула. И полезла в подпол.

В подвале было тихо, сухо и прохладно. Поёживаясь от морозной щекотки, я зажгла свечу и осмотрелась.

— Засем тебе уходить? — домовой пристроился на мешке с мукой, болтая ногами в катанках и посвечивая угольками глаз.

— Кто тебе сказал, что я ухожу?

— Мне и говорить не надобно, дева, я и так визу. Она тебя вырастила, выходила, а ты за первыми же станами безис.

— Я тебе сейчас твои порву, если не заткнёшься, — прошипела я, с трудом снимая тяжеленую кадку. Еле-еле отодвинула сундук, отряхнула руки от пыли, чихнула и вгляделась в пол. Так и есть. Хоровод крошек-огоньков сулил уйму светлого и доброго тому, кто вздумает протянуть загребущую руку.

— Ну, Лида! Удружила! Могла и намекнуть, — я, закусив губу, разглядывала танец огней. Ёж его знает, что она здесь придумала, и не скажет ведь, только посмеётся. Ладно, рискну, чем чёрт не шутит.

— Откройся, раскройся, хозяйка пришла, добра принесла, — я хмуро уставилась на хоровод. Жуш перестал болтать ногами и насмешливо поблёскивал глазками, наблюдая за моими усилиями. Его всегда веселило, когда я получала на орехи. Ладно, вторая попытка не пытка.

— Свои идут, времена грядут, твоей помощи ждут, скоро ночь придёт, ворота отопрёт, дверь откроется, замок раскроется...

Огни засияли ярче, закружились, издевательски подмигивая. Жуш захихикал.

— Чего ржёшь, нечистик! Чтоб тебя ёж задрал! — рявкнула я.

Огни собрались в круг, появилась пасть, растянулась в ухмылке, показала язык и исчезла с оглушительным хлопком.

— Ну, Лида, ну, придумала, — растерянно прошептала я. Хотя, всё правильно, ключ подходил только мне. Больше ежей никто попусту не поминал.

— Зоря, не тяни, давай, открывай узе! — Жуш слез с кадки и нетерпеливо подпрыгивал рядом, потирая ручки.

— Ты мне помог, чтобы командовать? — я сурово сдвинула брови.

— А сего помогать-то? Сама разобралась, чай, поди, не деревянная, — хихикнул домовой.

— Молчи уж, помогальщик, — буркнула я и взялась за край половицы.

На дне неглубокой ямы лежали простая деревянная шкатулка и крепенький полотняный мешочек. Я взялась за узелок, но мешочек, выскользнув, шлёпнулся обратно, сыто звякнув. Подхватив находки, я выбралась из подпола.

Лидия уже хлопотала у стола, набивая сумку зельями и мазями. Что-то она отставляла в сторону, недовольно фыркнув, что-то, после придирчивого разглядывания и даже обнюхивания, распихивала по специальным карманчикам.

— Лид, откуда у нас столько денег?

Она перекинула косу за спину и хмуро глянула:

— Ты что, думала, я только едой да тряпками беру?

— Нам же нельзя, сама говорила, — растерялась я. Мы иногда продавали излишки приношений благодарных людей, но столько нам ни в жисть не насобирать.

— Говорила... Мало ли чего я говорила. Живём мы уединённо, лихих людей пруд пруди. Вот веды слушок и пустили, чтобы не искали рыбку в мутной воде.

— Но я никогда не видела, чтобы тебе платили деньгами!

— Ну, не видела, и слава Всевидящему, — проворчала она и продолжила осмотр наших запасов.

— Ну, Лид, ну, скажи!

— Зоря, почти все за лечение пришлых. Есть болячки, о которых лучше не распространяться, вот и платят за молчание. И, вообще — хотят, благодарят, хотят — нет, сама знаешь, — ответила тётка. По её голосу я поняла, что лучше заткнуться и не приставать с расспросами, и поддела замочек шкатулки. Внутри лежала сосновая шишка. Вот тебе и клад, козья бабушка.

— Лид, что это?

— Иди в чащу, к старой сосне, там зажжёшь костёр и бросишь шишку. Дальше сама разберёшься, не маленькая, — отмахнулась от меня тётка, разглядывая на свет очередной флакон.

Я сунула драгоценность в карман и отправилась туда, куда послали. Близился вечер, одуряющая жара уже почти спала, что меня только радовало, но нужно было торопиться, пока не стемнело. Колдунское зелье ещё бродило в крови, ни малейшей усталости я не чувствовала, поэтому вприпрыжку рванула в лес, напугав до полусмерти дремлющую в прохладе Динку, нашу грозную охрану. Правда, при виде косточки Динка могла чужака и в дом проводить, и лицо в знак благодарности лизнуть. Если бы умела, и дверь бы открыла.

В полумраке ветвей царила прохлада. Пахло багульником, хвоей и смолой. Серпень радовал невиданным урожаем осенних грибов. Шляпки маслят, лисичек и мухоморов так и просились в руки, но я стойко удерживалась от соблазна. Запасы на зиму уже сделаны, а хапать из жадности — себе дороже. Да и некогда. Я забралась по склону оврага, цепляясь за корни плакучих ив, и остановилась, распугав семейство ёжиков, солидно шествовавшее по своим ёжиковым делам.

Старая сосна, подпирая макушкой небо, возвышалась над зеленью крон. Поговаривали, она была уже тогда, когда и людей-то на свете не было. Голос прошлого слышался в шуме ветра, запутавшегося среди ветвей, пел вечную песню природы. Я набрала сухих веток и соорудила шалашик. Скрестив пальцы, уронила искру. Поднялось первое, робкое пламя, закружилась струйка дыма. Языки пламени окрепли, поднялись, жар овеял лицо. Повертев шишку, я бросила её в огонь. Дрожь пробежала по стволу, ветви закачались, сосна, казалось, ожила. Я поспешила затоптать костёр.

— Мудро делаешь, дева.

Я обернулась. На старом трухлявом бревне сидел леший.

— Здрав буде, Дедушка, — я поклонилась.

Седобородый старик в бурой накидке до пят и с крепкой здоровенной палкой в руке, прищурив яркие зелёные глаза, с усмешкой смотрел на меня.

— С чем пожаловала?

Я размышляла. Сразу брать быка за рога — засмеёт или просто-напросто оставит в дураках. Спешку лесные не уважали. С их-то длиннющей и размеренной жизнью торопиться им резону нет. В тяжких раздумьях я полезла в карман и достала пирожок с капустой, который успела цапнуть со стола перед походом в лес. Эдак меня через пару дней разнесёт до ширины местных невест, если зелье действовать не перестанет.

— Чего это у тебя, дева? — леший аж привстал, опираясь на палку и блестя глазами.

Я молча протянула пирожок. Он осторожно взял, понюхал и неторопливо принялся за еду, зажмурив глаза от удовольствия. Я села рядом и стала ждать. Леший расправился с Лидиной стряпней, отряхнул седую бороду и посмотрел мне прямо в душу:

— Скажи-ка мне, дева, как на духу, не жалеешь ли, что с колдуном схлестнулась?

Нет. Не жалею. Я, конечно, сначала полезла, а потом подумала, но даже сейчас, осознав последствия своего поступка, не жалею. Значит, такая моя судьба. И пусть Меч Судьбы висит над головой, но рвать на себе волосы и рыдать я не собираюсь.

Как бы я жила дальше, зная, что прошла мимо?

Леший, прочитав ответ в моих глазах, нахмурил густые брови:

— Должон я вам, ведам, ой, как должон. Пришло времечко отдавать. Мы, лесные, с колдунской братией дружбы не водим, не уважают они лес, посему, как помочь тебе, ответа не ведаю, но кое-что всё ж могу. Вижу, сердце у тебя цельное.

Леший сунул длинные пальцы в рот и оглушительно свистнул. У меня заложило уши. Я ничего не спрашивала, он ничего не говорил, мы просто молча сидели и ждали. Мягкий свет солнечного заката ласкал лес, удлиняя тени и напоминая о скором приходе брата месяца. Я завозилась на бревне, но торопить события не рискнула. Что-то холодное и мокрое ткнулось мне в шею. Я повернула голову. Через миг я уже непочтительно сидела на сосне. Той самой, вековой. И слазить даже под стрелой арбалета не собиралась.

Под сосной сидел здоровенный волк.

Леший ржал, похрюкивая и стуча палкой по земле. Я во все глаза пялилась на волка, а он изучал меня. С таким видом Лида выбирала кусок мяса на рынке. Изучив, облизнулся и лёг, явно не собираясь вставать до скончания века.

— Дед, ты чего, охренел? — заорала я.

— Слазь, дева, не тронет, — вытерев слезы, наконец, проговорил леший. — Помощник твой верный явился, а не чудище лесное.

— Не врёшь? — испуг прошёл, и я с любопытством разглядывала красавца зверя, который, положив голову на лапы, смотрел на меня, как кошка на воробья. Зверюгу размером с полугодовалого телёнка назвать волком как-то язык не поворачивался. Волчище и чудище подходило гораздо больше. — Это и есть твоя помощь? И что это за зверь такой?

Леший устроился поудобнее, оперся на палку, невидящим взглядом уставился вдаль и тихим, размеренным речитативом начал рассказ:

— Давным-давно пришла на землю нашенскую сила чуждая, беда лютая.

— Тьма, что ли? — не утерпела и ляпнула я, поудобнее устраиваясь на насесте и любуясь зверюгой.

— Не дели, дева, то, чего не знаешь. Просто — чуждая. Многоголовые, многорукие, звероподобные чудища полезли на землю нашу, сжирая и сжигая всё сущее. Встали плечом к плечу наши воины, позабыв дрязги склочные. Веды, колдуны, богатыри да звери насмерть билися. Грудь на грудь сошлись с силой пришлою, вся земля наша с кровью смешана. Победили они силу лютую, но не стало людей лесных, пали первыми...

Он долго молчал, положив голову на скрещённые руки на посохе. Затем продолжил:

— Я лесным был. Возродили веды жизнь зелёную, живота своего не жалеючи. Посему дали знак, коль в беде — урони в огонь, позови в ночи, и придёт Лесной, — глазами лешего на меня смотрела сама суровая вечность. В отблесках зрачков виделось кровавое пламя той великой битвы.

— А откуда они, эти, пришлые?

— Из жарких, далёких стран. Как суха там земля, так и сила их в пламени да сухотке. Они не плохи и не хороши. Они просто чуждые нам и нашей славной Землице-Матушке. Пока мы живы, да и веды тож, народам, живущим на нашей земле, ничего не грозит.

— И колдуны?

— Дура баба! — ударил о землю посохом леший. Я чуть не сверзилась с ветки. — Нет чистого и нечистого! Есть земля, небо, солнышко, род людской и силы природные. Посему всё, что Матерью создано, всё — кровь, сердце и душа земли нашей!

— Ну да. А ещё задница и утроба ненасытная, — буркнула я. — А волк? Кто он?

— Хорт в первых рядах бился, и волчье войско с ним. Получил власть над силой серою, тучей грозною. Дети его по лесам живут, аж до сердца льда дальнего, где лесов уж нет, — леший встал, потрепал по загривку волка. Тот зажмурил глаза. — Слазь, дева. Охрана тебе будет и друг верный.

Я, цепляясь за ветви, начала медленный спуск. От страха ёкало сердце, тряслись руки, но летать, к моему глубокому огорчению, я не умела. Главное — не смотреть вниз! Зря я это подумала. Пересчитав рёбрами и прочими частями тела ветки, я сверзилась на землю. Полежала, проверяя, не осталось ли чего от меня на сосне, и открыла глаза. Так и есть. На меня смотрел волк, глаза в глаза, вывалив розовый язык. Если бы это был человек, можно было бы подумать, что он ухмыляется. Нагло сунув нос мне под мышку, втянул воздух, фыркнул, и продолжил знакомство. Даже в штаны морду сунул! Отпихнув нахала, я встала на ноги.

От далёкого грозного времени нам остались лишь печальные песни да величественные былины. Да гиблые места напоминали о том, что здесь полегли защитники земли нашей да орды захватчиков. А вот о том, что ведам оставили некий знак, при помощи которого можно позвать на помощь, я даже не догадывалась. Хотя, на месте Лиды и мамы, тоже бы не распространялась до поры до времени.

— Деда, а что я с ним в городе делать буду? Собаки, лошади, охотники, он же зверь лесной! — я погладила лобастую голову по мягкой серой шерсти.

— Не боись, сам разберётся, — ответил леший.

Я обернулась, но на бревне уже никого не было. Сын Хорта осторожно взял в пасть мою руку и потащил прочь из леса.

Путь домой прошёл весело, с шутками и прибаутками, о которых я и не знала, что знаю. Волк вёл меня, осторожно прикусив ладонь, лишь прижимал уши в особо заковыристых местах. Лес притих, покраснел, даже неугомонные комары звенеть перестали. Заслушались, кровопийцы. Я, как никогда, ощутила, что хочу жить, и решила помереть хотя бы громко. Завидев плетень, чудище выпустило мою ладонь и ухмыльнулось во всю пасть. Не в силах подобрать слов, чтобы выказать восхищение своим проводником, я бросилась в дом.

Влетев в комнату, первым делом метнулась к зеркалу. Странно, волосы остались черными. Зацокало когтями, волк нагло растянулся во весь рост у дверей и закрыл янтарные глаза, блаженствуя в прохладе. Псиной от гостя не пахло, что не могло не радовать. Предложить ему выметаться во двор у меня язык не повернулся, да и наговорилась я на годы вперёд.

Во дворе был небольшой переполох. Раскудахтались куры, подвывала отважная Динка, правда, боров покидать любимую лужу отказался, приоткрыв глаз, он оценил новенького и вновь погрузился в сон. Что ему волки, когда полное корыто перед носом. Жуш засел в подполе и выходить не собирался, но перед тем, как исчезнуть, успел высказать все, что хотел. О дурах-бабах, леших, их подарках и о путных хозяевах, которые псину в дом и на порог не пустят.

Открылась дверь, вошла Лида, споткнулась. Так и знала. Не видать мне сегодня яичницы. Впрочем, тётка быстро нашла с гостем общий язык, сунув ему ощипанную курицу. После третьей тушки эту парочку стало водой не разлить. Близилась ночь.

Наша последняя ночь вместе.

* * *

Вейр лежал, задумчиво наблюдая за светлячками искр, летящих из камина и гаснущих на чёрном от сажи поддоне. Тени ветвей скользят по бревенчатым стенам, словно костлявые призраки, звуки пирушки рвутся сквозь стены, мешая уснуть. Впрочем, какой уж тут сон, когда в глаза смотрит сама Смерть.

Где-то там внизу, так близко и так бесконечно далеко, горланят посетители, стучат кружки о столы, заливаются хохотом разбитные девицы и басят влюблённые на одну ночь ухажёры. Тренькает лютня, подпевая охрипшему певуну. Хмельная, праздная жизнь бьёт ключом. Так же будут жеманно хихикать девки и наливаться пивом мужики, когда он уйдёт во тьму. Впрочем, выход есть. Силы можно разделить, но для этого девчонку придётся убить, а Жрица бессмысленную жертву может и не принять. Обряд сорвётся, и смерть веды будет напрасна. Пока не испробованы все возможности, о ритуале и думать нечего. После него уже надежды не останется, а рисковать он не может. Веда сама должна сделать выбор.

Вейр перевёл взгляд на паучка, деловито пеленающего белой нитью муху. Вот и он так, попал как кур в щи. Так опростоволоситься, даже не поставить защиту! Какая-то деревенская девчонка сделала его, как прыщавого юнца. Хотя... хороша деваха, приодеть, причесать, и пару незабываемых минут, она, может быть, и доставит. Скрипнула, отворилась дверь, в комнату вплыла рыжеволосая хозяйка с подносом в руках. Покачивая бёдрами, прошла к столу и принялась расставлять дымящиеся тарелки, то и дело принимая аппетитные позы. Вейр не отводил взгляда от роскошного тела. Помирать, так с музыкой. Дора выпрямилась, сверкнула глазами. Он сел, похлопал по одеялу:

— Иди сюда.

— Ты, колдун, больно много о себе думаешь. Я тебе не девка желторотая!

Он смотрел, не отводя взгляд. Бесцеремонно, нагло, не скрывая желания. Дора молчала, но блеск зелёных глаз сказал ему все.

— Я жду, — тихо, властно проронил он.

— Муж узнает, — она шагнула к постели, словно нехотя.

Вейр ухмыльнулся:

— Ты ждала, пока он укатит в город. Я дважды не повторяю.

Лег на постель и отвернулся. Он ждал, закрыв глаза, не сомневаясь, что она придёт. Постель дрогнула, прогнулась под тяжестью. Пахнуло запахом разгорячённого женского тела, сдобы, лицо защекотали пушистые мягкие волосы. Прохладные пальцы расстегнули рубашку и скользнули по груди, животу. Вейр усмехнулся и сгрёб Дору в объятия.

* * *

Ранним утром я выползла на крыльцо, потягиваясь и зевая. Челюсть отозвалась тупой ноющей болью. Вчера мне было не до примочек и лечений. Вечером, поужинав и немного посидев на крыльце, мы рано легли спать. Лида предупредила, что Золт, узнав о моем отъезде, сказал, как отрезал, что утром Данко приведёт лошадь. Ни мальчонки, ни лошади до сих пор не было. Где-то застрял, наверное, по своему мальчишечьему обыкновению.

Ворота открылись, и перед моим заспанным взором предстало его аристократическое мерзейшее высочество, под высочеством гарцевала вороная красавица-кобыла. И как его до сих пор не прибили на тракте? Колдун скользнул взглядом по моему помятому со сна лицу. Ну, да. Краса писанная, то есть битая. Им же. Распухшая челюсть вопияла о возмездии. Что-то мягко толкнуло меня в бок. Волк сунул лобастую голову мне под руку и застыл, разглядывая гостей. Я замерла в предвкушении.

Кобыла заплясала, встала на дыбы, истошно заржав, Вейр грохнулся на землю, еле успев увернуться от страшных копыт. Вороная, хрипя, заметалась по двору.

Пыль стояла столбом. Динка, подвывая, забилась в кусты малины, из подпола ей подпевал, посрамив местных плакальщиц, домовой, вещая о конце света, ведро каталось по двору, гремя от ударов копыт, кобыла то и дело наступала на него, чудом умудряясь не переломать ноги. Разгромив двор, она метнулась вправо-влево, разбежалась, птицей перелетела через забор и умчалась прочь вместе с колдунской поклажей, аки тать в ночи.

Вейр сказанул нечто такое, от чего мне захотелось покраснеть. Не краснелось.

Волк сбежал с крыльца, сладко и неторопливо потянулся, перемахнул ограду и скрылся следом за вороной.

Вейр проводил парочку любящим взглядом, молча сел, отряхнул штаны, кожаную куртку, из-под которой выглядывал ворот белоснежной рубашки. Не понимаю я этой нежной привязанности к белому... хотя, вряд ли он стирает сам. Отряхнувшись, одарил и меня взглядом. Я показала язык.

Лида стояла на крыльце, скрестив на груди руки. Глянув на её лицо, я передумала затевать скандал.

— Пошли в дом, завтрак на столе, — по её лицу было видно, что возражения не принимаются.

Объявив молчаливое временное перемирие, мы принялись за кружевные блинчики и творог с лесной ягодой. Колдун лишь сверкал странными глазами в мою сторону, но я и так понимала, кто я в его глазах и что он думает обо мне и моем волке. Он как раз аккуратно, ровными кусочками нарезал блинчик, когда с улицы донеслось тихое, жалобное ржание. Вейр выронил нож, выскочил из-за стола и бросился к выходу, я рванула следом, но наткнулась на каменную спину в белом. Просунув голову колдуну под мышку, я с боем отвоевала место под солнцем, и, довольная маленькой победой, обозрела пейзаж.

Посреди двора стоял волк, держа в зубах поводья, рядом переминалась с ноги на ногу вороная. На кобыле лица не было. Вейр неаристократично выругался себе под нос, повернулся ко мне:

— Где ты этого зверюгу взяла, сказать не соизволишь?

— Не твоего колдунского ума дело, — я развернулась и пошла одеваться.

Не всё коту масленица. У нас, вед, тоже секреты имеются.

Одевшись и недолго посидев на дорожку, мы вышли на крыльцо. Вейр помянул кого-то на непонятном языке, но явно не ёжиков.

Посреди двора стоял конь цвета грозового неба. Осёдланный. Плавной иноходью подлетев к крыльцу, он стал боком ко мне и сверкнул волчьим взглядом. Закрыв рот, я принялась приторачивать сумки к седлу. Руки дрожали. Подумаешь, эка невидаль! Что мы, коней не видали... Волчьих кровей.

Я долго возилась, приторачивая сумки к седлу, ругаясь сквозь зубы на коней, волков, колдунов и иже с ними. Вейр наблюдал, подняв бровь, но помощь так и не предложил. То ли Их Высокопородиям зазорно помогать деревенским клушам, то ли знал, что отвечу. Закончив, я подошла к Лиде, молча наблюдавшей за мной, сидя на крыльце. Она встала, погладила меня по голове дрожащими пальцами, мы крепко обнялись, затем она осенила меня знаком Матери, смахнув слезу. Я сдерживалась из последних сил.

С третьей попытки мне все же удалось взгромоздиться на коня. Махнув тётке рукой, я вытерла мокрые глаза и взяла поводья. Колдун вскочил на вороную, пришпорил её и вылетел за ворота, оставив за собой клубы пыли, волк легко, почти неощутимо тронулся с места, но родной плетень в мгновение ока остался позади.

Оборачиваться я не стала.

Глава 4

В которой герои отправляются в столицу

Солнце карабкалось по небу, распевали на разные голоса птицы, квакали лягушки, и клубилась пыль из-под копыт. При виде кислой колдунской физиономии падали замертво комары, мухи и слепни. Конь-волк шёл ровным плавным шагом, ступая след в след. Я быстро выяснила, что управлять волшебным конём совершенно не нужно, и, бросив поводья, занялась плетением косиц из мягкой пепельной гривы. Волк только довольно пофыркивал и косил глазом. Нужно дать имя новому другу, но ничего дельного в голову не приходило. Чуть не вывихнув мозги, в конце концов, разродилась. Раз "до сердца льда дальнего", значит, будешь Севером. Новоявленный Север мотнул головой, одобряя мой выбор, и ускорил шаг. Что ещё можно ждать от зверя, я боялась даже предположить, но пока ничего страшного не стряслось, и я выбросила страхи из головы. Кобыла жива, колдун цел, а у меня есть грозная охрана. Вороная, похоже, свыклась с присутствием хищника и уже не раздувала ноздри, не шарахалась и не пыталась укусить Вейра, когда тот приближался к нам слишком близко. Север совершенно не обращал внимания на кобылу, его интересовали только живописные островки коров, коз и овец, встречавшиеся по пути. К счастью, паслись они далеко от тракта. Чем я его кормить буду? Вороная, словно прочитав мои мысли, заржала и скосила хитрющий глаз в сторону леса, будто высматривая, куда можно драпануть.

Солнце стояло в зените, в небе замерли облачка, даже воробьи не чирикали, попрятавшись от жары. Я вздохнула. Полдня в пути, и ни одной остановки на отдых. Если не считать похода в кустики. У меня немилосердно болело всё, что только может болеть. В Миргороде мы пользовались телегами, да и большой нужды иметь лошадь не было, поэтому конные переходы были для меня в диковинку. Зад молил о пощаде, но колдун, казалось, был отлит из металла, и останавливаться явно не собирался. А я не собиралась унижаться и просить. Его колдунское высочество торопились в столицу, где находилось одно из самых больших собраний редких книг. Правда, владел им Совет колдунов, но ворон ворону глаз не выклюет.

Вдруг седло резко ушло из-под ног, вернее, зада, и я с воплем сверзилась на землю, сумки шлёпнулись рядом. Огромный серый зверь стрелой метнулся в лес, полуденную сонную тишину разорвало грозное рычание, ругательства, душераздирающие крики и вопли о помощи. Подскочив с земли, я рванула следом и чуть не грохнулась вновь. Железная рука намертво вцепилась в мой воротник, в серебристых глазах полыхнула злость.

— Стой, дура! — рявкнул Вейр, который невесть когда успел соскочить с лошади.

— Сам дурак! — изловчившись, я пнула со всей дури его в коленку и бросилась в лес. Я промчалась сквозь кусты, как перепуганный медведь, и вылетела на полянку.

Так и знала. На сосне сидел Райко, выше веткой пристроился Драчун, сверкая ягодицей в прорехе штанов, на соседней ветке полулежал Крут и целил из арбалета.

Под деревом сидел Север, блестящими янтарными глазами изучая разбойников. В пасти торчал клок штанов.

— Не смей, Крут! — заорала я. — Убери свой ржавый арбалет, скотина!

Он опустил оружие и уставился на меня белыми от страха глазками.

— Чего — не смей? — передразнил он меня дрожащим голосом. — Чуть живота не лишились! Твоя зверюга, что ль?

— Моя, моя, — я погладила Севера по голове. — Умница моя, хорошая моя, обижают маленького злые дядьки-разбойники, — я мурлыкала, Север щурил желтые глаза и подставлял мощную шею под мою ласковую руку. Клок из зубов он так и не выпустил.

— Хрена себе зверушка! — взвился Драчун. — Убери своего волчару, или я за себя не ручаюсь!

Я прищурилась:

— Скажи своему придурку, пусть арбалет на землю бросит.

— Щас! Эдак мы последней защиты лишимся! Убери зверя! — взвизгнул Райко.

Разговор всё больше походил на беседу немого с глухим.

— Брось, урод, пока дама вежливо просит, — от глубокого мелодичного голоса у меня ёкнуло под ложечкой.

Рядом со мной, плечом к плечу, стал колдун, держа в руке веер небольших ножей странной формы. Желобки отсвечивали зеленью. Яд хадбира, чтоб его...

— Убери свою отраву! Ты хоть раз по-человечески поговорить пробовал? Чуть что, сразу за ножи хвататься! — прошипела я.

Вейр поморщился, тряхнул рукой, ножи, щёлкнув, исчезли в рукаве, будто и не было.

— Зоря, скажи свому хахалю, чтоб рот заткнул и не лез, куда ни просют! — запетушился Драчун, увидев, что оружия у противника уже нет. Вейр хмыкнул.

— Тебе надо, ты и скажи, — буркнула я, хватая Севера за шкирку и пытаясь оттащить подальше от дерева. С таким же успехом я могла попытаться сдвинуть с места быка.

Вейр что-то процедил сквозь зубы и картинно махнул рукой в сторону шайки, оккупировавшей сосну. Лиходеи вмиг оказались каждый спеленат шёлковыми лентами весёленькой расцветки. Вейр чертыхнулся, неизящно плюнул и пнул сосну. Надо же... И подумать не могла, что колдун предпочитает розовый. Хотя, предпочтения в цвете — ерунда на прогорклом масле. Была одна такая ... барыня, тоже питала страсть к розовому. А ещё купаться в ваннах девичьей крови ради вечной молодости и самолично пороть слуг до смерти. Счет шёл на сотни. Приговорили нелюдь к замуровыванию заживо.

Север, отбежав в сторону, с интересом наблюдал за красочными здоровенными игрушками. Выплюнул кусок штанов, сел, облизнулся, глядя на дерево. Я давилась от смеха, пытаясь не заржать во весь голос, почти позабыв про боль.

Первым грохнулся Райко, следом приземлился Драчун, Крут, покачавшись на ветке, присоединился к братьям. Север встал, не спеша потянулся и потрусил к разбойникам.

— Зоря! Убери зверя! Убери, Всевидящим прошу! — отчаянный крик Райко растопил моё сердце. Я успела вцепиться в серый хвост, и, вспомнив недобрым словом ёжиков и непослушных серых волков, пропахала полянку животом.

Север принялся тщательно обнюхивать косматую русую голову. Драчун зажмурился, но не издал ни звука. Звуки он теперь долго издавать не сможет... Я кое-как поднялась на деревянные после верховой езды и полётов со спины коня ноги, и взорвалась:

— Север, твою маму! Ты будешь меня слушаться?

На серой морде появилось выражение глубокой задумчивости. Не знаю, какое выражение было у меня, но волк, глянув в мою сторону, встал и потрусил к выходу из леса уже с виноватой мордой. Я медленно поплелась следом, еле переставляя ноги.

— Зорь, а мы то, как же? — заныл Райко. Крут молчал, изображая оскорблённую невинность. Драчун просто молчал. Разговаривать он, наверное, ещё не скоро сможет.

— Вам сколько раз талдычили — бросайте пить и начните работать! Дом запустили? Запустили! Что вы посадили на своей земле? Даже сорняки не выросли! Сколько раз Лида задницы ваши лечила, а? — взвилась я.

— Мы не будем больше, — простонал Райко.

— Ты — не будешь. А они?

— И они не будут, правда? — он с надеждой посмотрел на родственничков. На хмурых бородатых рожах раскаяние так и цвело буйным цветом.

— Значит, так, братцы. Лечить я сейчас не могу, а вот устроить вам недельку недержания — это у меня сейчас запросто получится. Ещё раз услышу, что мытарите путников, ни шагу без лопуха больше не ступите, ясно?

— Да ладно тебе, Зоря, — пробухтел Крут. — Прощения просим, мы ж и не нападали на тебя.

— Этого ещё не хватало! — устало выдавила я.

Ну что с них взять? Из ржавого арбалета Крута можно было с уверенностью попасть только в небо, но даже случайное попадание грозило смертельной раной. Эта шайка представляла опасность лишь для одиноких беспечных путников, да и то только тех, кто набрался до чёртиков в ближайшей корчме на тракте. Мы с Лидой извели бочки настоев и горы примочек на незадачливых братцев-разбойников. Правда, частенько подгулявшие путники сами охотно делились с жаждущими опохмелки братцами, расчувствовавшись от проникновенных жалоб на жизнь. Чем те и жили. Дорога, в общем, считалась безопасной, Радомир дело своё знал. Братцев он не трогал, ну, или трогал местами, оставив незадачливых разбойников безобразничать на тракте для острастки, чтобы путники не теряли бдительность.

— Пусть поваляются, на пользу будет, — вынес приговор колдун.

— Ну, — прохрипел Крут, — икнётся тебе, Зоря, за твою доброту-то.

— Что? — я обернулась. — Что ты сказал?

— В Выселки собралась? Ну-ну, — криво ухмыльнулся бородач.

От резкой боли подкосились ноги, я рухнула на траву. Ёж подери! Вейр глянул на спеленатые коконы, как на тараканов в блюде, и направился ко мне. Я почувствовала неладное, но было поздно. Легко подхватив меня на руки, он молча пошёл к тракту. Мне хотелось возразить, но потребовать, чтобы меня поставили обратно, духу не хватило. Лучше на руках у колдуна, чем ползком на брюхе, стеная от боли, и все это счастье под пристальным взглядом серых глаз.

Я полулежала на шее Севера. Волк шёл медленно, плавно, но я всё равно корчилась от боли при каждом шаге, испытывая дикое желание лечь животом поперёк седла и так и продолжить путь. Если бы не колдун. Позориться не хотелось, и я терпела, стиснув зубы. Есть, конечно, противоболевая настойка, но это сильнодействующее средство употреблять можно только в самом крайнем случае, поэтому мне оставалось терпеть, вспоминать ёжиков и молить Всевидящего, чтобы мы побыстрее добрались до ближайшей корчмы. Вейр обронил, что до неё осталось совсем чуть-чуть. Вдалеке послышались звуки кузни. Мы подъезжали к Выселкам, небольшой деревеньке в дне пути от столицы.

Север свернул в ближайшие ворота. При виде старенького, давно не крашеного домишки и покосившегося забора колдун, который, верно, привык к пуховым перинам и винам столетней выдержки, нахмурил брови, но промолчал. Пара кумушек проводила нашу парочку любопытными взглядами, прекратив сплетничать. Никто не вышел встретить незваных гостей, собачья будка была пуста, дверь в курятник настежь, из темноты на нас глянул нахохлившийся одинокий кочет. Странно, но сейчас мне не было до странностей.

Север остановился у крыльца, я с тоской посмотрела вниз. Если попытаюсь слезть, просто-напросто рухну в грязь и засохший навоз, которого во дворе хватало.

Вейр спешился, бросил поводья на перильца и подошёл ко мне. На удивление сильными руками обнял, стащил с седла и поставил на землю. Так и стоял, не разжимая рук, держа пошатывающуюся и шипящую меня. Я невольно уткнулась в разрез колдунской рубахи. Пахнуло терпким мужским запахом, пылью, солнцем. Отпихнув нахальные руки, попыталась взобраться по ступенькам. Колдун, чертыхнувшись и помянув больных на всю голову и другие части тела невинных дев, сгрёб меня в охапку, пнул дверь, вошёл в дом и свалил кучкой на лавку. Я зашипела от боли. Тоже мне, жених с постылой невестой. Нам таких женишков и даром не нать...

Так называемый жених постоял, хмуро глядя на мою перекошенную физиономию, залез в карман куртки и достал флягу, обтянутую чёрной кожей, протянул молча.

— Опять твоя гадость? — я живо представила, как буду пускать пузыри и биться головой о лавку.

— Пей, легче будет, — не без ухмылки ответил он. Этот голос, чтоб его... Ой.

— Это тот, после которого быка сожрать мало будет? Всё то у вас, колдунов, не как у людей, — проворчала я.

— Не хочешь, не надо, — отрезал он и уселся рядом, чуть не отдавив мне ноги, и отхлебнул из фляги.

Я уставилась на него, ожидая чего-нибудь вроде падучей или обморока, но у Вейра лишь заблестели глаза.

— Дай, — я протянула руку.

Он, хмыкнув, сунул флягу. Я помедлила и осторожно глотнула. Приятный травяной горьковатый привкус жидкости бальзамом омыл пересохшее горло. Осмелев, сделала несколько глотков. Вейр прислушался, цепким взглядом окинул комнату и выругался себе под нос:

— Seltavro s'ess verskuatorre, miemo diorasiettika morde!

В дом скользнул Север, сверкнув угольями глаз. Шерсть на загривке стояла дыбом. У меня пошла кругом голова, комната поплыла перед глазами. Два колдуна, два волка. Три кухонных деревянных стола, круговорот мисок, ножей и тысячи волчьих багровых глаз...

* * *

Я очнулась от жажды. Страшно хотелось пить. Еле-еле оторвав чугунную голову от чего-то твёрдого, мутным взглядом обвела комнату. В ногах у меня устроился Вейр, рядом с ним на лавке лежал меч. Железный, простой, без украшений и гравировок. Вот так дела... На полу вытянулся Север, положив голову на лапы и пристально глядя в сторону двери, только ухом дёрнул в мою сторону. Мол, некогда за всякими бессознательными и приходящими в себя девицами следить. Я потёрла висок. Лёгкое головокружение и звон в голове мешали сосредоточиться.

— В пойле что, басманник был? — охрипшим голосом просипела я.

На меня эта травка оказывала такое же действие, как маковый взвар. Только сильнее в десятки раз.

— Да. Предупреждать надо. Вставай, не время разлёживаться. Надо убираться отсюда, — в голосе Вейра забряцал металл.

— Почему это? — опешила я.

— Осмотрись, сама увидишь.

Я села, с изумлением обнаружив, что боль и усталость прошли без следа, и послушно осмотрелась, как мне было велено.

В миске на столе, полной воды, плавали очищенные клубни картошки, рядом валялся нож. Всё бы ничего, но вода зацвела, очистки рядом с миской скукожились, на лезвии ножа засохшие ржавые пятна. Холодная печь, но летом холодной печкой никого не удивить... В печи крынка с кашей, потеки пены серого цвета давно засохли. На скудной мебели, на полу слой пыли. Пахло затхлым, неживым. Дом был мёртв, мёртв, как столетний скелет. В любом жилье, где стены целы, должен остаться хранитель, но этот дом был пуст. Может, я потеряла способность Видеть? Я почувствовала себя слепой, осиротевшей. Привычка полагаться на второе зрение впиталась в плоть и кровь, наверное, так себя чувствует человек, потерявший руку или ногу. Мне стало зябко.

— Не суетись. Здесь, как в кружке у пропойцы, — буркнул колдун.

— Ты что, мысли читаешь? — возмутилась я.

— Эмоции, — отрезал Вейр.

— А ты что почувствовал?

— Смерть, — сухо ответил он.

Север оскалил клыки, чуть приподнялся на лапах, напружинился, прижав уши к голове. Шерсть на загривке стала дыбом. От звука медленных, тяжёлых шагов сердце забилось чаще. Через грязное окно на пол падали лучи солнца, значит, время нежити ещё не пришло, но на душе всё равно стало тревожно. Колдун, крадучись, не выпуская меча, скользнул к двери, притаился. Глаза, как у Севера, прямо близнецы-братья. Я подобралась. Свою жизнь, сколько бы её мне не осталось, я готовилась отдать дорого. Очень дорого. Пусть заклинания теперь с вывертами, но удар силой — он и у тьмы, и у света — удар силой.

Дверь скрипнула и отворилась.

Глава 5

В которой герои, как и надлежит героям, идут на войну с нечистью

— Убери железяку-то, колдун, — густой, сочный бас разорвал мёртвую тишину.

Вейр опустил меч и вышел на крыльцо, я рванула следом.

Сказать, что мужик был здоровенный, это ничего не сказать. Черноволосый, кряжистый чернобородый кузнец в кожаном фартуке стоял на крыльце, щуря синие глаза в лучистых морщинках. — Здраве буде, веда. И ты, зверь диковинный.

Север уже улыбался во всю пасть, только что хвостом не вилял. Предатель. Я спустилась с крыльца и села на ступеньку.

— Здорово, кузнец. Чей это домик и что тут у вас творится?

Он тяжело опустился рядом. Пахнуло металлом, потом.

— Да пусть хоть небо на землю свалится, не наше это дело. Некогда встревать, — отрезал Вейр.

— Я не с тобой разговариваю, — взвилась я и уставилась на кузнеца. Тот вздохнул.

— Думал, сам справлюсь, но... — я увидела отблеск слез в синих глазах.

— Ты никуда не пойдёшь, — отчеканил колдун.

— Тебя не спросила!

— Без помощи колдуна мне не перемочь, — поник головой кузнец.

— Да что стряслось-то? — не выдержала я. От зрелища, как крепкий, светлый мужчина тает от горя, разрывалось сердце. — И как звать-то тебя, добрый человек?

— Богданом кличут, — тихо ответил кузнец. И, помедлив, добавил:

— Здесь был колдун. Здесь он и остался.

— Это я уже понял, — буркнул Вейр. — Ты хоть понимаешь, о чём меня просишь?

— Да, — я едва расслышала ответ. — Не можешь или не хочешь помочь, так хотя бы подскажи, век благодарен буду.

— Да что ты за тварь-то такая? — взвилась я. — Что, от небольшой помощи убудет с твоей колдунской рожи, что ли? Или репутацию последнего козла бережёшь?

У Вейра заиграли желваки, пальцы побелели, стиснули рукоять меча. Эх, с каким бы наслаждением он бы проткнул меня своей железякой...

— Пошли, дядя. Пусть сопит тут в свои две дырочки. Может, и я пригожусь, — я ещё раз одарила взглядом его мерзейшее высочество, поднялась со ступеней и направилась к воротам. Север шёл рядом, настороженно поглядывая по сторонам.

Выйдя на улицу, я обернулась и невольно хмыкнула. Вейр брёл следом, ведя в поводу кобылу. С таким лицом только замуж за постылого. Или на казнь.

На улочках было безлюдно, тихо, даже собаки не лаяли. Ветер стих, как перед грозой.

Мы молча прошагали к кузнице. Богдан впереди, затем мы с Севером, и плетущийся в хвосте нашей процессии Вейр. Кузнец сразу направился к небольшой баньке, открыл дверь, и, помедлив, скрылся внутри.

Привыкнув к полумраку, я разглядела в неярком огне свечей тело. Мальчишка лет десяти, черноволосый, худенький, в длинной рубахе до пят, лежал на дощатом полу, вытянувшись во весь рост и раскинув руки. Серое лицо, черные тени под глазами. Круг на полу из железной стружки казался огромной змеёй, свернувшейся перед смертельным броском. Глаза мальчонки открылись и уставились на меня. Глаза тьмы. Налитые кровью белки, черные, расширенные зрачки. Я машинально сделала шаг назад и уперлась спиной в кого-то. Сзади меня врос в землю Вейр. Север тихо, глухо ворчал, кузнец, видимо, не в силах смотреть на сына, отвернулся.

— О! Да ты ли это, мальчик мой? — скрипучим голосом прошипела тварь в теле ребёнка, приподняв голову. Вейр мгновение постоял, и решительно шагнул к кругу, бесцеремонно отодвинув меня в сторону.

— Вот и славно, вот и чудненько, — заворковал монстр. — Вот и вернёшь должок своему учителю, не правда ли, мой неблагодарный ученик? Это тело для меня в самый раз, — он уставился на Вейра жадным взором, как цыган на породистую лошадь.

Вейр молча обошёл круг, проверяя, не нарушен ли он, и повернулся к кузнецу:

— Давно?

— Два дня как, — глухо ответил Богдан. — Не ест и не пьёт. Недолго осталось, если так дело дальше пойдёт. Один он у меня, Ванятка-то... Жена при родах ушла.

— Пойдём отсюда, — проговорил Вейр.

Мерзкий тихий смешок царапнул сердце. Колдун, умерший не своей смертью и не похороненный по обряду, мог уничтожить всю деревню, и не только. Как справиться с этой бедой, я не знала, но понимала, чем это грозит Вейру. Учитель. Вот значит, как... Я с невольным сочувствием посмотрела на колдуна. Бледный, сосредоточенный, хмурый. Злой.

— Кто пропал, когда, где тело колдуна? — отчеканил Вейр.

Кузнец тихо ответил:

— Колдуна я не нашёл. Ильма пропала, та баба, где вы остановились, муж у неё помер, так она по сию пору не в себе была. Да ещё купец наш. Жёнка его, Свита, думает, что он в городе, в загуле.

— С чего ты взял, что он пропал? — спросил Вейр, просверлив Богдана взглядом странных светло-серых глаз.

— Нашёл я его... тело.

— Где?

— Неподалёку от кузни. Я его... в сарае лежит.

Вейр направился к сарайчику, что стоял рядом с банькой. Север потрусил следом.

Шерсть стояла дыбом.

Полный купец в малиновом кафтане лежал на скамье. Топорщилась всклокоченная русая окладистая борода, пустые, мёртвые глаза широко смотрят в потолок, с уголка рта сбегает струйка слюны. Живой. Пока живой. Если так можно назвать тело без души. Я задумалась.

— Значит, и Ильма, может быть, ещё жива? — я повернулась к Вейру.

— Может! — рявкнул он. — Вы хоть понимаете, спасители хреновы, чем это грозит всем нам? И деревне? Малейшая ошибка, и мы все — покойники! Деревня упырей!

— Пока они будут ждать помощи другого колдуна, мальчишка умрёт! Вот тебе и деревня упырей! Лучше сразу забить мальчонке кол в грудь! — заорала я. Кузнец охнул.

Вейр долго молчал. Я, тяжело дыша и сжав кулаки, ожидала ответа.

— Ладно, вижу, ты не угомонишься, — он развернулся и вышел, грохнув дверью.

Он сидел на крыльце кузни, нахмурив брови и глубоко задумавшись. Пепельные волосы, собранные в хвост, отсвечивали на солнце серебром, на лице обозначились морщинки. Он словно постарел на десяток лет. Я села рядом. Богдан скрылся в кузне. Север развалился у моих ног, чутко прядая ушами.

— Это твой учитель? — тихо спросила я.

— Был, — коротко ответил он.

Я помолчала.

— Почему вы... поссорились? — любопытство кошку сгубило, но я не могла не спросить.

— Зачем тебе? — колдун бросил на меня ледяной взгляд.

— Знаешь, людям иногда надо выговориться, — пожала я плечами. — Легче бывает.

Вейр помолчал и сказал нехотя:

— Когда Алоизий понял, что ученик превзошёл учителя, решил принести меня в жертву. Обряд забирает силу, да и лет сто жизни прибавляет. Только одного не учёл — я вырос.

— Это как если крыс оставить без еды, и выживет тот, кто всех сожрёт первым? Что ж вы за люди-то такие, колдуны! Или нелюди...

Он хмыкнул, легко вскочил на длиннющие ноги, и осклабился:

— Хоть горшком назови. Ладно, хватит мемуары сочинять, пора за дело, — и пошёл в кузню. Я поплелась следом, размышляя о милых нравах колдунов.

Дремлет двурогая наковальня, на огромном дубовом столе аккуратно разложены инструменты и заготовки. Мёртвый, холодный горн. Кузнец, сидя у стола, молча смотрел на руки, сжатые в кулаки. Головы при нашем появлении он так и не поднял.

— Значит так, Богдан. Мне нужны берёзовые ветви и вода из родника. Подпол в доме есть?

— Есть, — посветлев лицом, пробасил кузнец. — Пошли, покажу.

— Погоди, — отрезал Вейр. — Сначала надо найти тело колдуна.

— Это мне не по силам. А вот ей с волком — очень даже может быть, — кузнец с надеждой посмотрел на нас с Севером.

Я уставилась на волка. На охотничью собаку он был так же похож, как я на Дору, жену трактирщика.

— Как он его найдёт? Надо что-то от колдуна, одежду, или вещицу какую, — с сомнением протянула я, глядя в умные волчьи глаза.

— Вот, у Ванятки отобрал, — кузнец покопался в кармане, достал замусоленную тряпку, развернул и протянул металлический кружок, блеснувший золотом.

— Не тронь! — окрик Вейра остановил мою руку. — Дай, я сам.

Он нацепил варежку кузнеца, которую тот бросил на стол, и осторожно взял амулет вместе с тряпкой. Что-то тихо прошептал, дунул, опять завернул в ткань, подошёл к кадке с водой и опустил узелок в воду. Раздалось шипение, будто раскалённую сковороду с маслом залили холодной водой, повеяло лёгким ароматом грозы. Вейр вытер рукавом пот со лба и протянул амулет мне:

— Всё, он обезврежен, хотя толк вряд ли будет — запаха не осталось, но след ауры, может, Север и уловит.

Волк осторожно потянулся носом к амулету, верхняя губа приподнялась, показывая белоснежные клыки, глухой рокот грозы заклокотал в горле. Тщательно обнюхав амулет, он мотнул головой, встряхнулся и рванул на улицу.

— Стой! Стой, паршивец! — завопила я и бросилась за Севером. Вслед мне донёсся заразительный смех колдуна. Я впервые слышала, как он смеётся. За такой смех и душу продать можно. Но не мою.

Вылетев на дорогу, я увидела только клубы пыли, но и так было ясно, в какую сторону он драпанул. Бешеный собачий лай указывал направление. Вспомнив ёжиков, я рванула по волчьим следам.

* * *

Я плелась по дороге, внимательно разглядывая кусты и прислушиваясь к миру. Лес по краям старого тракта жил своей обычной лесной жизнью. Где-то вдалеке стучал дятел, подала голос кукушка, поперхнулась и замолчала. Благодарю, Вестник... Но ты обсчитался. Так просто меня не взять.

Приятный ветерок обдувал разгорячённое после беготни тело. Я чувствовала, что волк где-то рядом. Остановившись, рявкнула:

— Север! Север, ёж тебя побери!

Тишина. Я ждала, притоптывая ногой. И дождалась. Из ближайших кустов вылетела серая тень и ринулась на меня. Хохоча, я обняла мощную волчью шею и уткнулась носом в густую мягкую шерсть, от которой пахло лесом и свежестью дождя. Нарадовавшись встрече, беглец взял в пасть мою руку и потащил в лес.

Он лежал на берегу реки. Плащ цвета красного вина, светло-коричневые сапоги ручной работы. Красивый, холеный мужчина. Был. Синюшное лицо, вены на шее, как верёвки. Русые волосы откинуты со лба, голубые глаза смотрят в небо. Вот тебе, козья бабушка, и пироги без никто! Великий и могучий учитель Вейра умер от банального разрыва сердца. Что же его могло так напугать? Я осторожно двинулась к телу. Север встал передо мной, расставив ноги, опустил голову к земле и молча оскалился.

— Да не собираюсь я к нему приближаться, не совсем ещё из ума выжила, — буркнула я и обошла волка. Он, глухо ворча, пошёл рядом. Костер, пара сумок. Так, а вот это уже интересно. Пентаграмма, свечи чёрного воска, кинжал с рукоятью из кости неизвестного мне зверя. На расчищенной площадке, рядом с телом, лежит самая обыкновенная шишка. Интересно... Я прошла к ближайшим кустам. И невольно хмыкнула, увидев здоровенную рогатку. Мальчонка залепил по колдунскому лбу аккурат во время ритуала. Некоторые заклинания требуют полной сосредоточенности, концентрации и самоотдачи. Любое вмешательство грозит гибелью или потерей разума. Нелепая смерть. А для колдуна, который может жить сотни лет, нелепая тысячекратно. Картина преступления мне была ясна, и я, бросив последний взгляд на труп, отправилась назад, в кузницу.

Вейр и Богдан сидели на крыльце, неторопливо потягивая пиво. Развлекаются, значит, пока я трупы разыскиваю. Я молча шлёпнулась на ступеньку, взяла кружку из рук колдуна и отхлебнула.

— Нашла? — кисло поинтересовался Вейр, хмуро наблюдая, как его пиво исчезает на его же глазах самым наглым образом.

— Угу, — булькнула я. Богдан вздохнул с явным облегчением. — Надо телегу, покажу, где.

Север печальными глазами уставился на кузнеца. Тот призадумался, хлопнул себя по лбу и скрылся в доме. Вышел со здоровенным куском вяленного мяса в руках. Цапнув угощение, Север смылся за угол кузни. Послышалось довольное ворчание.

— Лады, я за телегой, — кузнец постоял немного, помялся, будто не зная, что сказать, и ушёл.

Через полчаса, проведённых нами в молчании, он вернулся, ведя в поводу крепенькую гнедую, запряжённую в телегу. Я бросилась навстречу:

— Не заводи во двор!

Кузнец оторопел, послушно попятился, но было поздно. Сыто потягиваясь, из-за угла вышел Север. Я зажмурилась. Тишина? Странно. Осторожно приоткрыв глаз, увидела, что кобылка невозмутимо рассматривает волка, как обычную дворовую собачку. У меня камень с души свалился. Вейр хмыкнул и встал.

Солнце клонилось к закату, когда мы вернулись из лесу. Тени удлинились, жара почти спала, стало легче дышать. Вещи Алоизия Вейр сжёг, круг тщательно затоптал, а нож выкинул в реку. Тело, прикрытое плащом, лежало на телеге. Меня при одном воспоминании о взгляде мёртвых голубых глаз невольно пробирала дрожь.

Из баньки донёсся тихий, жуткий вой. Север оскалился, зарычал.

Настало время обряда.

Глава 6

В которой рассказывается, как упокоить неупокоенного и остаться в живых

Вейр с Богданом скрылись в кузне, а я полезла в сумку. Браслеты и кольца достались мне по наследству, но пользовалась я ими редко. Каждое использование уменьшало силу защиты. Зарядить сильный оберег можно только раз или два в году, в своё, строго определённое время и с учётом только одному ему присущих свойств. Мы с Лидой жили обычной, мирной жизнью, без войн с неупокоенными и заложными мертвецами. С этой бедой отлично справлялся наш миргородский жрец Всевидящего. Только служителям храма дозволялось вершить похоронный обряд, они же и следили за соблюдением правил погребения. Впрочем, с Николой мы жили душа в душу, он частенько захаживал к Лиде пропустить пару чарок её прославленной особой перцовки, до которой был весьма охоч. Силы вед и жрецов настолько разные и чуждые друг другу, что затевать войну нам просто нет резона. Битва шла за человеческие души, влияние и веру, а нам, ведам, это чуждо. Официально в княжествах, из которых состояло наше королевство Славнополье, разрешены и храмы, и веды, и даже колдуны с ведьмами. Закон один — не навреди. Я хмыкнула. А неофициально... И король, и его свита без колдунов жить не могли. Позволить себе дорогое удовольствие мог далеко не каждый правитель. Колдуны не только творили пакости, они предсказывали и ставили отличную защиту, без чего любой власти не выжить. А уж в постоянных битвах и стычках без колдовских сил просто не обойтись. У врагов стояли на страже свои колдуны. Неразрывная цепь зла, крови и мести тянулась сквозь время, собирая дань тьме.

Я нацепила кольца, проверила, крепко ли сидят. Затем выбрала пару браслетов, украшенных выжженными знаками солнца, ромбами и крестами. Защита от злых духов. А что может быть злее, чем неупокоенный колдун? Серебряную гривну с подвесками из крохотных ножичков и клыков я спрятала под рубаху. Север засунул нос в сумку, шумно втянул воздух и чихнул.

— Любопытной Варваре неспроста и за дело нос оторвали, — назидательно изрекла я и потрепала волка по шее. Он сел, склонил голову набок и оглядел меня, как придирчивый покупатель залежалый товар.

— Ну да, красотой не больно-то вышла. Черноволосая пигалица с неблагородным загаром. Бери, что дают, на безрыбье и я вроде как рыба, — хмыкнула я. Север прищурился.

— Знаю, знаю, выбора у тебя не было, — погрозила я пальцем. — У меня, кстати, тоже, но я всё равно рада, что ты со мной...

Север рванул с места, взгромоздив лапы на мои хрупкие плечи, и успел лизнуть меня в лицо. Встав с земли, я отряхнулась и буркнула:

— Я тоже тебя люблю.

Север ухмыльнулся и потрусил в кузню, я двинулась следом, поправляя браслеты, толкнула дверь и заехала прямо по лбу его колдунскому высочеству. Вейр буркнул нечто, явно не для ушей благородных дам, и всучил мне охапку берёзовых веток.

— Это ещё зачем? — опешила я, едва обхватив веник руками.

— Обойди баню, выложив три по три, должна знать, — процедил он и захлопнул дверь перед моим носом.

Я испепелила доски взглядом и пошла к баньке. Чем ближе подходила, тем тяжелее становилось на душе. Ночь вступила в свои права. Время Жрицы. Время её верных слуг.

Луна величаво плыла меж призрачных облаков, тени углубились, почернели. В просвете между деревьями открывалось небо в гроздьях сверкающих звёзд. Холодный ночной ветер гнал облачка, как пастух, торопящийся под защиту родного крова. Ухнула сова. Деревня погрузилась во тьму, во дворе можно было что-либо разглядеть только благодаря неяркому свету из окон дома и кузницы. Я по привычке щёлкнула пальцами. Вместо знакомого весёлого друга-огонька над головой повисло нечто бесформенное, ядовито-зелёное, как свет гнилушки. Царапнула тревога. Обернувшись, посмотрела на телегу. Тело Алоизия лежало на телеге, прикрытое холстиной, и нападать на меня вроде бы не собиралось. Я вздохнула и приступила к делу.

Наступив в полумраке пару раз на лапы Северу и отпихивая любопытную морду, я принялась раскладывать пучки вокруг баньки. Я знала про "Круг мёртвых", но не дело вед пользоваться такими заклинаниями. Теперь ясно, зачем ему подпол — паутина и стружка со ступеней нужны для врат в мир Жрицы. Что он задумал? Учитель сожрал души купца и Ильмы, а Вейр потерял в силе после нашей схватки. Чем это может ему грозить, он, верно, и сам должен догадываться. Хотя, сила важна только при прямом столкновении, а обряд требовал лишь правильного соблюдения ритуала, без сбоев и проколов. Я была на задней стороне баньки, когда послышались лёгкие шаги, хлопнула дверь, и заскрежетал засов. Я не поверила своим ушам. Этот ненормальный колдун решил провести ритуал сам! А дрова всучил, чтобы отвлечь недалёкую наивную веду! Швырнув ветви на землю, я пошла к двери, тихо зверея.

— Открой, чудище колдунское! Кому говорю! — я пнула дверь.

— Он велел не мешать ему, — пробасил Богдан.

— А если всё пойдёт не так, как он самонадеянно думает? У него сейчас нет той силы, которая была! — рявкнула я. — Ты понимаешь, чем это может грозить и ему, и твоему сыну?

Кузнец изменился в лице.

— Прости, — притихла я. — Я не хотела тебя напугать. Самонадеянный идиот! — выпалила я и снова пнула дверь.

Прижавшись к косяку, закрыла глаза и прислушалась. Было тихо, так тихо, что мне стало не по себе, я уже было занесла руку для удара силой, но Богдан так посмотрел на меня, что я только тихо помянула ёжиков и стала ждать.

* * *

В бане пахло смертью. Ни травяной запах, пропитавший стены баньки, ни дым тлевших на сковороде заговорённых угольев не могли победить вступающую в свои незаконные права смерть. Смерть раннюю, нечестную. Тяжёлое, еле слышное хрипловатое дыхание мальчишки сказало Вейру, что времени уже не осталось — или сегодня ночью, или уже никогда. Ванятка лежал с закрытыми глазами, черные тени, набросив призрачный саван тьмы, заострили черты лица, тело, казалось, уменьшилось и опало, словно у мертвеца. Вейр зажёг свечи и расставил треугольником на полу снаружи круга, очерченного отцом мальчишки. Богдан дело знал. С давних времён кузнецы воевали с нечистью, но их специализацией были оружие и металлы, для более тонкого вмешательства приходилось звать на подмогу колдунов или вед. Исцелить нехитрую болячку, прогнать мавку или богинку, тут ковали были мастера, но избавить тело от злого духа им было не столько не по силам, сколько не по знаниям. Если тело, конечно, должно было остаться живым. Меч — судья окончательный, и приговор пересмотру не подлежит.

Мальчик открыл глаза, сел, пошатываясь, обвёл комнату мутным взглядом:

— Ты, Вейр, как был предателем, так им и остался, — проскрипел Алоизий.

Вейр чертил на полу знаки углем, не поднимая головы.

— За тобой должок, ученик. Ты же знаешь, что Круг тебе не оставит просто так моей гибели, ты лишишься всего, — мальчик ухмыльнулся. Детские черты лица исказились, став маской зла. — Зря ты, Вейр, ждал до ночи. Если ты меня сегодня развоплотишь, даже я тебе не позавидую.

— Проклял, что ли? — буркнул Вейр.

— Слишком банально. Я не успел тебя всему научить, но это только твоя вина, впрочем, всему своё время, и всем по делам их...

— Знаешь, Алый, благодаря тебе я твёрдо усвоил одну науку.

— Умный мальчик. Не зря порол. И какой же крупицей мудрости я тебя одарил?

— Не оставлять врагов в живых.

Лицо Алого искривила ухмылка. Вейр обошёл круг Богдана, вглядываясь в блеск металла и проверяя на целостность. Голова мальчика поворачивалась следом. Послышался тихий неприятный хруст. Ванятка хихикнул, взялся за голову, резким движением тряхнул, голова со щелчком стала на место. Вейр полез в сумку, достал большой чёрный флакон и посмотрел, наконец, в глаза одержимому:

— Как сказал один трактирщик, "мне тускло", Алый, что я потеряю и что приобрету.

Вейр плеснул на тело из флакона. Метнулось пламя свечей, истошный визг, казалось, разорвал барабанные перепонки. Вопль стих так же, как и начался, оглушив тишиной. Вейр смотрел на худенькое тело, висящее в воздухе. Глаза аспида, не отрываясь, следили за противником, выворачивая душу и обдавая холодом.

— Именем Жрицы, именем Тьмы, призываю тебя, Алоизий, покинуть тело отрока Ивана. Тьма идёт, в лесу шаги ложатся, души зовёт, чтобы с Ночью сливаться. Белой звездой ты горишь в ночи, жёлтой Луной ты горишь в свечи... Ты исчезнешь, как Свет, ты растаешь, как Тьма, как догорает огонь, как догорит свеча. Тропу укажу, золой путь освещу, кровью полито, огнём выжжено, водой вымыто, землёй покрыто..., — Вейр взмахнул пучком ивовых прутьев, окропив комнату. Стало легче дышать, словно лёгкий ветерок пронёсся по комнате, разметав волосы Вейра. — Моей властью, властью Жрицы, властью огня, воды, земли и ветра, обращаюсь к тебе, неупокоенный дух Алоизия!

Вейр вытер пот со лба, продолжил чтение. Рефреном его голосу звучало тихое бормотание заклинаний Алоизия, не собиравшегося сдаваться. На кону была его жизнь, пусть не в своём теле, но тело — вопрос времени и силы, которой у Алого хватит на двоих. Будучи в теле мальчика, учитель не боялся перебрать сил, когда напал на купца и несчастную Ильму, что сделало его многократно сильнее того, кто некогда чуть его не убил. Алый скрылся с поля боя, трусливо исчез, не догадываясь, что у Вейра силы уже не осталось. Тем черным днём они были почти равны, но сегодня был совсем другой расклад. Учитель смертельно опасен и силен.

Вейр читал заклинания, всей своей битой шкурой ощущая пришедшие в движение силы тьмы. Ещё немного, и все будет кончено, но по дрожи, рвавшей изнутри круг, Вейр знал, что может не успеть. Слишком много хапнул колдун, поглотив души. Алого так и распирало от силушки, но у Вейра оставалась крохотная надежда на измученное тело мальчика и его душу, не желающую уходить во тьму. Бормотание Алоизия прервалось, сбилось, но от последующих слов, которые вспороли ткань тишины, Вейра вздрогнул.

— Давай меняться. Ты меня оставишь в покое, а я тебе подскажу, как спастись, — мурлыкнул Алоизий, покачиваясь висельником в воздухе на незримой верёвке. — Я знаю, как тебе помочь, мальчик. Ты же не хочешь умирать, а смешение сил убьёт тебя очень скоро.

Вейр сбился, перепутал слова, замолчал, отчаянно торопясь, начал заново, но было поздно. Торжествующий, нечеловеческий крик вырвался из мальчишеского горла, невидимый круг дрогнул, прогнулся, но на первый раз устоял. Вейр тряхнул руками, готовясь к бою. Отступать некуда, теперь или он, или его. Там, за дверью Зоря, кузнец и ничего не подозревающие, спящие мирным сном жители деревни. Подлая, трусливая мыслишка, что умрёт сейчас он, Вейр, мелькнула и исчезла без следа, испугавшись ярости боя. Струсил — значит, мёртв.

Главный закон магии.

* * *

Некоторое время, показавшееся мне вечностью, ничего не происходило, но вот силы тьмы медленно и неотвратимо пришли в движение.

Бревенчатые стены задрожали, послышался тихий плач, стоны. Сердце обожгло болью, в животе клубком свернулся ледяной ком. Беда! Север напрягся, приподнялся на лапах, задрал голову и завыл. Екнуло под ложечкой, я в отчаянии выбросила руку, вложив в удар всю силу, которая была мне дарована.

Дверь разлетелась в прах. Протерев глаза, я вгляделась в проем. В свете жаровен у круга, спиной ко мне, неподвижно стоял Вейр, внутри круга парил мальчишка, вперив багровые глаза в колдуна. Дрожал воздух от невидимых сил, пахнуло гнилью, смрадом. Тленом. Вейр обернулся, уставился бешеными глазами:

— Так и знал! Идиотка!

Защитный круг дрогнул, пошёл рябью, трещины света росли на глазах, разрывая полотно тьмы. Всплеснув руками, мальчишка взмыл над полом и закружился вихрем, внутри круга поднялся смерч. Я, онемев, смотрела, как истончается, исчезает тонкий защитный слой. Тварь остановилась, расхохоталась, остатки защиты разлетелись в лохмотья, и освобождённый колдун в теле мальчишки ринулся на Вейра.

Два тела, сцепившись в смертельной схватке, покатились по полу. Я не могла ударить, мне оставалось только в немом отчаянии смотреть. Удар, Алый впечатался в стену и с быстротой ласки вновь вцепился в колдуна, дикий вой резанул уши. Вейр прижал тварь к полу, сквозь клубы пыли блеснул нож. Я, остолбенев, следила за схваткой. Уловив движение позади себя, обернулась. Круглые от ужаса синие глаза Богдана, тень за его спиной, плащ винного цвета. Ёжкин кот, упырь! Я прыгнула, мы с Алоизием рухнули на землю, покатились, слившись в одно. Ледяные пальцы вцепились мне в плечи, горло, в лицо пахнуло омерзительным трупным запахом, я задохнулась от омерзения и тошноты.

Я заехала кулаком по глазу, открытому рту, вцепилась в кадык. Кожа на синюшном лице кадавра пошла черными пузырями, расползлась кровавыми лохмотьями, лопнули глаза, отвратительная жижа заляпала мне грудь. Обезумев, я била и била, дрожа от ярости и отвращения. Рывок за шкирку, я слетела на землю, пропахав на спине добрую половину двора, вскочила на ноги и остолбенела. В лунном свете блеснул здоровенный кол. Рыкнув, Богдан бросил, не выпуская из рук древко, на котором извивалось, билось чудовище:

— Беги, девка, ты нужна ему!

Я отмерла и рванула в баньку.

Вейр лежал на полу. Мёртв? Север, оскалившись, лёгкими шагами кружил вокруг Ванятки, если можно было так назвать это существо. Мальчишка поднял на меня жуткие глаза, ухмыльнулся:

— Так-так. Совсем как в сказках, помощь приходит удивительно вовремя. Как же вы просчитались, мои глупые, наивные тела!

Север прыгнул на врага, щёлкнул зубами, но тварь была уже рядом со мной, и страшные волчьи клыки ухватили только воздух.

Я ударила стрелой света, Алый отбил, но просчитался — это было далеко не то, так хорошо знакомое ему заклинание. От Света он защитился, но игла тьмы успела прошить тело. Алоизий завизжал, упал на пол и покатился, держась за грудь окровавленными руками. Вейр всё же успел резануть ему запястья.

Мелькнула тень. Колдун! Жив, курилка! Вейр метнулся к катающемуся по полу телу, придавил коленом и припечатал руку ко лбу врага. Блеснул золотой амулет. Меня оглушило от дикого визга, Вейр оглянулся на меня, что-то крикнул. Мальчишка выл, бился, сучил ногами, вцепившись в безжалостные руки колдуна. Я молча смотрела на агонию.

Наступила оглушительная тишина. Тело Ванятки обмякло, расслабилось.

Вейр сел на колени рядом с телом мальчика, смотревшего вдаль широко открытыми глазами. Обыкновенными голубыми глазами. Я медленно сползла по стене. Ноги не слушались, казалось, они налились чугуном. Изгвазданная кровью, золой и стружкой рубаха мальчонки шевельнулась, мышь выскочила на середину баньки, огляделась бусинками кровавых глаз и порскнула к стене. Вейр замахнулся, но не успел. Щёлкнули зубы, мышиный хвост мелькнул в пасти Севера и исчез.

Я посмотрела на взъерошенного, окровавленного Вейра, на перепуганного Богдана, застывшего в дверях, на облизывающегося волка, и начала ржать.

Пара пощёчин, которые Вейр отвесил с нескрываемым удовольствием, привели меня в чувство. И тёплый волчий язык, обслюнявивший лицо. Со стоном встав на ноги, я окинула поле боя взглядом.

Мальчишка лежал неподвижно, но он был жив. Кузнец, казалось, похудевший и постаревший за одну ночь, поднял сына на руки и вышел, бросив обеспокоенный взгляд на порезанные запястья и бледное, как саван, лицо мальчика. Колдун навис надо мной.

— Ты! Опять ты! Ну кто, кто тебя просил лезть? — прошипел он, сжав кулаки.

Я отвернулась. Разве ж слов благодарности от неблагодарного дождёшься?

* * *

Ухала сова, я сидела на ступенях баньки и смотрела на кол в груди Алоизия. Труп безглазо смотрел на нас. Богдан вбил в землю здоровенную орясину и придавил для верности неугомонного кадавра парой брёвен, но руки в трупных пятнах безуспешно пытались освободить тело.

— Что теперь делать будем? — я кивнула на тело усевшемуся рядом со мной Вейру.

— Сожжём, — ответил он, равнодушно глядя на бывшего учителя.

Я уставилась в мерцавшие лунным светом странные колдунские глаза. Острые черты лица показались маской. Посмертной. Я поёжилась.

— Надо заканчивать, пока не рассвело. Вся деревня на ушах, наверное.

— Я поставил контур, — отрезал он.

— Ты чего-то странный какой-то. Даже не наорал на меня как следует. Ничего сказать не хочешь?

Вейр пригладил растрёпанные пепельные волосы, помолчал и выдавил:

— Алый, то есть Алоизий, знал.

— Что, знал?

— Как нам помочь разделить силы. Ты вовремя вмешалась, — его взгляд обжёг ненавистью. Я невольно отшатнулась.

— Ты последний дурак, если веришь этой твари. Впрочем, не удивлена. Яблоко от яблоньки гниёт рядом, — я слезла со ступеней и отправилась к Богдану.

Стало почему-то обидно и горько. До слез.

В кузне я сняла кольца и долго мыла руки под рукомойником. Смыв мерзкое, вонючее месиво из крови, кожи и разложившегося до жижи мяса мертвеца, смазала настойкой зверобоя сбитые костяшки пальцев, зашипев от боли, затем достала из сумки пару флаконов. Кузнец уже успел переодеть сына и занялся его израненными запястьями, перевязывая раны чистыми полосками ткани. На лбу мальчонки пузырился ожог.

— На, возьми. По ложке в питьё, и он уже завтра будет бегать, — я поставила флаконы на стол, помедлила. — Он не хотел плохого. Железным ножом надо пустить кровь, чтобы выпустить злого духа, — тихо добавила я.

— Я знаю. Спасибо вам, люди добрые, — пробасил кузнец. Казалось, он помолодел лет на десять.

Я невесело усмехнулась. Вейр показал себя вполне достойно, к моему удивлению. Хотя, кто его знает, колдунское отродье, ведь с учителем у него давние счёты. Рано или поздно встреча всё равно бы состоялась, и тогда живым ушёл бы только один. Так что о благородном колдунском сердце пока думать рано.

* * *

Мы стояли на берегу реки и молча смотрели, как догорает огромный костер. Очертания тела Алоизия едва виднелось сквозь яростные языки высокого пламени, потрескивание ветвей от жара и плач неясыти пели погребальную песнь колдуну. Вейр подрезал сухожилия на ногах Алоизия, но кол из груди вытаскивать не стал. Силен кадавр оказался, брыкался даже в телеге, пришлось спеленать. Мне такое важное дело не доверили, лишь приказали вскипятить воду для усмирительного отвара, и не отсвечивать. Пеленанием занялись Вейр с Богданом, несколько раздражённо посоветовав слабым девам подышать свежим воздухом подальше от суровых мужчин, мол, мне надо поправить подорванное битвами с разлагающимися телами здоровье. Ага. Как же. Мне, чтоб его поправить, надо год проспать, как медведь в берлоге, предварительно вылакав ведро того колдунского настоя, которым Вейр поставил меня на ноги после седла. Сдохну, но просить не стану. Единственное, о чем я сейчас мечтала, была гладь реки, сверкавшая серебром в лунном свете. Отвратительный смрад, выворачивающий нутро, пропитавший одежду, волосы, стал настолько невыносим, что я не могла дождаться, когда плюхнусь в ледяную воду, расслаблюсь и поплыву по течению, глядя на звезды, наслаждаясь лёгкостью, тишиной и покоем. Без колдунов, кузнецов и смешений сил.

Когда высоченный огненный столб взметнулся к звёздам, Вейр проводил глазами рассыпавшиеся в ночи искры и повернулся к нам:

— Кончено. Утром соберёшь всё, что останется от кострища и развеешь над водой, — Вейр посмотрел на кузнеца. Тот молча кивнул. — Пошли, Зоря, — бросил колдун приказным тоном.

Я развернулась и молча побрела в другую сторону. Пусть его колдунское высочество топает, куда хочет, и так далеко, как только может. Лишь бы подальше. А у меня свои планы. Глаза слипались. Напряжение последних часов сделало своё дело, и я до жути хотела спать. Нам с Лидой часто приходилось проводить ночи в бдениях, поэтому я знала, что только чистая прохладная вода может привести меня в чувство. Смену одежды я захватила заранее, когда мы собирались в лес.

— Куда ты? — неласково бросил колдун, перегородив тропинку.

— Тебя, упырь, не спросила, — я проскользнула мимо него и направилась уже знакомой дорогой к берегу реки.

На горизонте показались первые робкие лучи солнца. Время света и жизни приходило на смену времени смерти, зла, нечисти и предательства. С изгнанием в небытие Алоизия купец должен прийти в себя. Ильма, если жива, явится в Выселки и, может быть, ничего не вспомнит. Если нет... кузнец знает, что делать. Богдан найдет её тело, и предаст земле, как подобает. А нам надо ехать дальше, но только после того, как смою с себя всю грязь и ужас последних часов.

* * *

Заинтригованная русалка спустилась ниже. Ветви ольхи закачались, но желание рассмотреть красавца-колдуна, сидящего на бревне, перевесило. Ощеренная волчья пасть лязгнула возле мордочки едва успевшей отскочить прелестницы. Обсмеянная ехидными подругами, мокрая и обозлённая, она выбралась на сушу.

Вейр молча смотрел на миниатюрную черноволосую фигурку, похожую на изящную статуэтку. Не жеманясь, без ложного стыда Зоря скинула одежду и скользнула в туман, стелящийся над водой. Как же она отличалась от знакомых ему колдуний! Смеяться, так до упаду. Ненавидеть, так до смерти. Здоровый, естественный нежный румянец, удивительные огромные глаза цвета тёмного янтаря, в которых отражался целый мир. Хозяйка этого чистого светлого мира не прятала под длинными пушистыми ресницами блеск отравленного кинжала. Холеные красавицы, после вымученной улыбки похлопывающие себя по щекам во избежание предательских морщин, и Зоря, отличались друг от друга, как искусственно выращенные магией цветы и побеждающий усилия садовников дикий буйный чертополох. Вейр изогнул губы в презрительной усмешке. Даже во время так называемой безумной страсти колдуньи больше заботились о своей причёске и о том, как ухоженное тело смотрится на шёлковых простынях. Обычно кроваво-красных или черных. Как, интересно, будет смотреться эта малявка? О причёске вряд ли думать будет, судя по характеру...

Туман стелился над водой. Плеснула рыба. Поднимался рассвет, мутный от мглы, от воды шёл пар. Север сел рядом, склонив голову и вглядываясь внимательными жёлтыми глазами в глаза колдуна, будто понимая, какие мысли бродят в голове Вейра. Он потрепал волка по шее, Север прищурился от удовольствия и рванул к воде, забросав его комьями земли. От реки послышался смех, плеск воды и поминания ёжиков. Вейр невольно улыбнулся и встал. Пора в дорогу. Столица ждала, но встреча не обещала фанфар и ковров под ноги. Он это знал. И был готов.

Но, сначала... он тоже не прочь окунуться.

Глава 7

В которой герои расхлёбывают последствия добрых дел

Поспав всего пару часов, я чувствовала себя так, будто всю ночь полола огород, колола дрова и летала на помеле. Челюсть уже почти не болела, если, конечно, не грызть сухари, которыми добросердечная Лида умудрилась забить половину сумки, но теперь ныли кисти рук и костяшки пальцев. Как это мужики бодренько лупцуют друг друга по мордасам, и руки у них не болят? Не говоря уже о других частях тела...

Я выползла на крыльцо словно муха, которая проснулась зимой, потянулась и зевнула, рискуя вывихнуть многострадальную челюсть. Вчера мы быстро перекусили, чем кузнец послал, а послал он мёд, лепёшки и сыр, и я без задних ног завалилась спать, проснувшись только от особенно мощного всхрапа у самого уха. С трудом спихнув с себя волчью тушу, которая перепутала меня с половичком, я выбралась во двор по неотложным утренним делам. Север даже ухом не повёл. От храпа позвякивали инструменты кузнеца и колыхалась паутинка на бревенчатом потолке. Тоже мне, охрана, называется. Солдат спит, служба идёт.

Колдун уже возился рядом со своей кобылкой, копошась в пристяжных сумках. Отложной воротник рубахи сверкал на утреннем солнце первозданной белизной. Можно было подумать, что он всю ночь стирал и сушил бельишко, пока я летала на помеле. Вороная благополучно переночевала в конюшне кузнеца, стоявшей поодаль, и ни ухом, ни мордой не предполагала, что сегодня ночью могла остаться без хозяина, но глаза у кобылки были всё же диковатые. Волки и концерты нежити по ночам даже лошадиное здоровье подорвать могут. С таким хозяином я бы прописала вороной усиленное лечебное питание. Заслужила. Я ухмыльнулась. Его длинноногое высочество вчера соизволили совершить омовение. Правда, выбрал он место выше по течению, будто брезгуя водой, осквернённой мною. Ну, и ёж с ним.

Вейр одарил меня уже привычным тёплым и любящим взглядом. Ну, вот чего я плохого успела сделать, едва проснувшись? Наверное, мне надо было тихо-мирно помереть, последней волей передав всю силушку безутешному колдуну, рыдающему у моего смертного ложа.

Я подошла к Вейру, чистящему кобылу щёткой, и проворчала:

— Слушай, колдун. Силу ведь можно передать, когда при смерти. И у вас, и у нас это, в общем, дело привычное... — я выжидательно уставилась на обтянутую чёрной кожей спину и хвост пепельных волос, перевязанный чёрной лентой. Спина угрюмо молчала.

— Чего молчишь? Я с тобой разговариваю, Вейр Нелюдимыч!

Он опустил руку со щёткой и одарил меня взглядом:

— Мысль, конечно, оригинальная. Особенно в части "при смерти". Надеюсь, ты себя имеешь ввиду? А ты подумала, какого-такого... ёжика мне нужна твоя сила? Уже есть, покорнейше благодарю, — передразнил он меня и продолжил измываться над лошадью. Кобыле нравилось.

— И чего орать? Нет, так нет. Подумаешь, — я опять зевнула и побрела дальше по своим девичьим делам, до которых ни колдунам, ни кузнецам не должно быть никакого мужского дела. По крайней мере, в зоне видимости. Кузнецу вчера не до горшков было, а я скромно не стала упоминать о такой мелочи. Так, сонно рассуждая про себя о насущных мелочах, я побрела по узкой тропинке и набрела на в недобрый час помянутого кузнеца. Богдан скалой стал на дороге, пряча руки за спиной и потупив в землю синие глаза, как мальчишка при встрече с предметом своего обожания.

— Зоря, прими дар, — он помялся и протянул нечто длинное, тонкое, завёрнутое в холстину.

Я молча взяла свёрток, развернула и вытащила из простых кожаных ножен, обшитых ажурной сетью серебра, удивительный клинок. Синий блеск неизвестного металла полыхнул в утренних лучах отсветом молний. Тонкий длинный кинжал искусной работы, на рукояти, сделанной из оленьего рога, знакомый рисунок. Я подняла глаза:

— Спасибо. Надеюсь, он мне не пригодится.

— Вам поклон низкий, — ещё более смутился кузнец. — Вейру я свой арбалет отдал, три года работу делал, а это — тебе. Я смотрю, у тебя и ножичка даже нет.

Я хмыкнула. Ножичек был. Только держала я его в сумке. Я, конечно, могу расправиться с хохлаткой, предназначенной в суп, но вот размахивать тесаком перед носом врага — это уметь надо. Мне проще держать руки свободными, да и нужды втыкать кусок металла в собеседника до сих пор не было. Если, конечно, не считать сегодняшнюю ночь, но ночью у меня были кольца, а этот нож... Я вгляделась в узор.

— Ты всё продумал, кузнец... Ты хоть понимаешь, что это — смерть?

Богдан просиял:

— А то, как же! Для того и создан. В хорошие руки отдаю, добрые. Вредить не станешь, дева, знаю, — он любовно провёл пальцем по рукояти.

— Ну да, пока не отберёт кто-то ещё более добрый и хороший, — буркнула я, засунув клинок в ножны и заворачивая холст. — Что за металл?

— Звезда упала, аккурат на Стояние, я и подобрал.

— Что ж ты не д... — я осеклась и выругала сама себя последними словами. Не дал, потому что не знал, чем бы закончилось изгнание Алоизия из тела сына. Какой бы выбор сделал Вейр в случае неудачи, я догадывалась. Не запястья, и не железом. Нож не оставлял шанса любой нежити. Не знаю, стоит ли этого ножа опасаться Жрице, но её слугам лучше было держаться подальше. Самое подходящее оружие для богинок, добилни, скомор и прочей нежити.

— Благодарю, Богдан. Злым делом не оскверню, — я, поднявшись на цыпочки, чуть ли не в прыжке чмокнула его в щёку и потопала к неприметному строению на задворках. Подарки — подарками, а утренние хотелки отменить, к моему глубокому сожалению, было нельзя.

* * *

Вейр восседал на кобыле, и, подняв бровь, наблюдал за моими бесплодными попытками уговорить Севера принять лошадиный облик.

— Север, поросёнок, ну будь хорошим мальчиком! Конь! Ты — конь! — как заведённая, повторяла я, чувствуя себя последней идиоткой. Север нагло ухмылялся, и покидать гостеприимный двор, где кормят до отвала, не желал. Тем более, в образе воспитанного благородного коня. От сена и овса он наотрез отказывался.

— Чтоб тебе одну кашу есть! — рявкнула я обиженно и направилась к воротам. Пойду пешком, а упрямая скотина пусть делает, что хочет. А что она хочет? Наверное, как любая особь мужеского полу, чего-нибудь незатейливого, вроде доброго куска мяса и ...

Затылок обдало тёплым дыханием, я обернулась. Волчьи глаза, лошадиная серая морда. Подкрался, как волк. Я топнула ногой:

— Мне что, всю жизнь тебя кашей пугать? Говорю — конь, значит, конь! Нет, подожди, — я с ужасом представила, как посреди городской улицы при слове "конь" он меняет облик. О бурной реакции горожан можно было и не гадать. — Давай так, волшебным словом. "Копыта, грива, конь" — ты конь. Ясно? — Север одарил меня таким взглядом, прямо как у Вейра научился, — А если говорю "лапы и хвост" — ты нормальная воспитанная собака. Тьфу, — запуталась я окончательно, — волк, то есть. Понятно?

Север фыркнул и стал боком. Я с ненавистью посмотрела на пыточный инструмент, который по ошибке назвали седлом, и вздохнула. С третьего раза я всё же вскарабкалась на спину коня, и мы двинулись в путь.

Богдан проводил нас до калитки, я махнула ему рукой на прощание и потрепала Севера по холке, намекая, что если Вейр останется далеко позади, то я не сильно огорчусь. Пусть его мерзейшее высочество немного запылится. Я спиной чувствовала его взгляд. Вейр всё утро дулся, как мышь на крупу. Чем я его успела обидеть, я не понимала. Да и не хотела понимать.

Утренний туман растаял, открыв над зелёным лесным морем синюю высь без единого облачка. Дорога мягким пыльным ковром ложилась под ноги, приглашая в путь. Денёк обещал быть жарким, но меня это не пугало. Рядом с трактом вилась Изимка, напоминая о себе кваканьем лягушек и едва уловимым ароматом свежести и прохлады. Можно будет искупнуться, если станет совсем невмоготу от жары. Я представила, как скажу о купании Вейру, и вздохнула. Он не переживёт. Зачем гнать лошадей, ведь один день ничего не решал. Чем дальше мы отъезжали от Выселок, тем чаще встречались постоялые дворы. Мы же, как два суровых воина, для которых самое главное выполнить приказ, а потом уже отдых и кормёжка, проезжали мимо.

Сегодня я решила не издеваться над собой ради того, чтобы выглядеть достойно пред светлейшими глазами его аристократического высочества. Когда мой тощий зад завопил о том, что он всё-таки очень важная часть меня, и другого у меня нет, и никогда не будет, я спрыгнула на землю, едва не переломав себе те самые ноги, которые надо было пожалеть. Подобрав сумки с земли, я потопала по дороге, Север тут же драпанул в лес в облике волка. За превращением я так и не могла уследить — вот волк, а вот здоровенный красавец-конь. Никаких судорог, падучих, завываний, вырастаний и всего прочего, что полагалось нормальному оборотню при перекидывании. Я выжидала. И дождалась. Вейр, ускакавший вперёд, немного погодя вернулся, обнаружив, наконец, мою пропажу, погарцевал на дороге и процедил сквозь зубы:

— Так мы в Славград к зиме не попадём.

— Я никого не держу.

Я неторопливо обогнула бледного от злости всадника и пошла вперёд, помахивая веточкой и наслаждаясь окрестностями. Надо было видеть его лицо! Я видела, и у меня поднялось настроение.

Колдун соскочил с вороной и пошёл по другой стороне тракта. При виде его перекошенной физиономии дохли не только мухи, даже птицы облетали нашу парочку на безопасном расстоянии. Заморозило бы на лету от холода. Север изредка выныривал на дорогу с проверкой. Морда была такой довольной, что у меня не хватило духу капризничать и требовать его присутствия, тем более что нас изредка обгоняли всадники и купцы на телегах. Думаю, при виде волка размером с телёнка криков восторга и восхищения я бы не услышала. Я знала, что Север рядом, и этого мне вполне хватало.

Мы расположились на берегу Изимки. Едва я закончила собирать ветки для костра, из кустов высунулась волчья морда, выплюнула зайца и исчезла. Я уставилась на несчастного длинноухого. Терпеть не могу кашеварить, но подарок есть подарок. Вздохнув, я полезла за ножом в сумку.

Потрескивали ветки от жара костра, с берега реки веяло прохладой. День умирал, чтобы завтра родиться вновь. Стрекотали сверчки, в кустах вскрикивали птицы. Красные отблески огня плясали на лице Вейра, глаза казались провалами ночи. Я поёжилась и закуталась в плащ. Север лежал рядом и не сводил глаз с котелка, от которого шёл такой запах похлёбки, что я только и успевала слюну сглатывать. Я не хотела проводить летнюю ночь в душной жаркой корчме, да и по поводу волка меня терзали сомнения. У любой уважающей себя едальни имелся курятник и свинарник. Вряд ли Север и домашняя скотина подружатся... После короткой и яростной перепалки Вейр неохотно дал своё милостивое согласие на ночёвку в лесу. Наверное, представил, как вносит меня связанной, с кляпом во рту в комнату под взглядами ни в чем не повинных путников, вздумавших спокойно перекусить и отдохнуть с дороги. Если от него, конечно, что-нибудь останется после волчьих клыков.

Сгустилась ночь. Вейр подбросил в костёр хвороста, пламя взметнулось, просыпало искры.

— Слушай, чёрный, а если мы не найдём помощи в столице, чего дальше делать будем?

Он молча помешал варево, попробовал, посолил и соизволил, наконец-то, посмотреть на меня:

— Будем искать дальше.

— Где и кого?

— Там видно будет, — отрезал колдун.

Я засопела.

— Вот кажется мне, что твои собратья не побегут наперегонки помогать нам. Откажут в помощи и не подавятся.

— Не откажут, — улыбнулся он.

Завидев такую улыбку, разумный человек постарается оказаться как можно дальше от весельчака-затейника. Я искренне посочувствовала тем, кому взбредет в голову ему отказать. В колдунской змеиной иерархии тот, кто обладал большей силой, купался в золоте и власти. Правда, чтобы выжить, колдунам была нужна не столько сила, сколько отточенный ум интригана-злодея. Я на своей шкуре успела почувствовать, каковы их нравы, поэтому восторга от предстоящей встречи не испытывала. На первые роли колдуны не лезли, предпочитая быть не головой, а шеей. У нас ведь как заведено? Если солнце светит и урожай хорош — ты веда. А если град поля побил и животы заболели после пьянки-гулянки — мерзкая ведьма. Могут и сжечь. Колдунов это тоже касалось. Они необходимы власти, но разве можно не опасаться того, кто во сто крат сильнее, опасней и подлее, чем ты сам? Жрецам Всевидящего расправа не грозила. Сила, которой пользовались жрецы, была силой веры. Колдуны берегли тело власти, жрецы — её душу. Это они указывали, как жить, кому верить и кого ненавидеть. Когда просыпаться, ложиться спать, сеять, веять и любить. Войнами и шпионажем они не занимались, властителям душ это ни к чему, народ и так безропотно слушался их воли, но с колдунами жрецы были на ножах. У кормушки власти нет места для двоих. Главным занятием короля являлось не дать им перегрызть друг другу глотки, по сравнению с этой задачей прочие мелочи, вроде армии и налогов, казались ерундовыми хлопотами. Эдакий мировой судья с дополнительными обязанностями. Ведам же от щедрот души выделили скромный кусочек государственных забот о здоровье нации. Той, которая пахала, сеяла и занималась ремеслом. В общем, не ходила в кружевах и не пахла цветами.

Я потянулась к сумке за миской и ложкой. Никаким колдунам на белом свете не испортить здоровый девичий аппетит, нагулянный прогулкой на свежем воздухе.

После ужина, отстояв в перепалке с колдуном свою девичью честь, каковая заключалась в праве уединяться ночью в лесу, когда мне вздумается, туда и отправилась. Днём колдун не возражал против моих походов, а ночью Его Высочество, видите ли, раскапризничались. С Севером тоже пришлось поучаствовать в стремительной маленькой войне. Враг был разгромлен вчистую. Правда, победа осталась не столько за мной, сколько за моей миской, в которую я налила похлёбку, сунула под нос и запретила ему даже думать о ней. От взгляда Севера проснулась моя совесть, но я очень вежливо посоветовала ей уйти и возвращаться после моего похода. Волк уселся у миски и принялся гипнотизировать её содержимое, напрочь позабыв про хозяйку. Донельзя довольная собой, я отправилась в краткую прогулку. Мало приятного, когда в момент уединения в тебя тычется ледяной нос. Нормальные женщины путешествуют с мамками-няньками, в крайнем случае, дядьками, а не с незнакомыми мужчинами, пусть один из них и с хвостом, но это нормальные женщины, а не изгои-веды. Сплошная мука. Слыхала я об иноземных обычаях, когда так называемая белая кость не считала зазорным справить нужду на глазах у простонародья, тогда как, чёрная, низшая, пряталась по укромным местам. Говорят, присутствовать у короля на этой процедуре было даже почётно. Интриги плелись, головы летели, парики рвались, горшки золотились... Дикость какая-то. Ну, и кто после этого белая, кто чёрная? Я зевнула. Тело своего требует, ему не прикажешь, не объяснишь, что рядом особь мужского полу, и особь не хухры-мухры, а в белой рубашке, и ещё у неё серые-пресерые глаза, длинные ресницы, сильные руки и...

Я встряхнулась, отогнала морок. Не иначе, силушка его чёрная во мне гуляет, к хозяину зовет. Я взялась за поясок и зачем-то посмотрела назад.

Над дымкой тумана, клубящегося у земли, на черно-сером покрывале ночи сияли яркие алые огни. Огни, четыре штуки, на фоне двух черных бесформенных хламид. Хламиды поколебались на невидимом ветру, и, протянув костлявые лапы, поплыли ко мне, замершей на месте и судорожно вцепившейся скрюченными пальцами в поясок. Я вмиг забыла, зачем удалилась в кусты.

Мой визг должны были слышать в Славграде. Я неслась обратно сквозь кусты, ничего не видя в темноте, быстрее перепуганного зайца. Перескочив поваленное дерево, зачем-то обежала сосну кругом, потеряла направление и рванула, куда глаза глядят, а глядели они в разные стороны. Рывок за шкирку сбил меня с ног, я бултыхнулась, забилась, как рыбина на крючке. Впрочем, рыбина ругаться не может.

— Зоря! — едва разобрала я сквозь мои же вопли. — Это я, Вейр!

Вейр. Сам Всевидящий. Я вырвалась из его рук, уставилась в его глазищи и замолчала, тяжело дыша. Он что, думал, я при этом волшебном слове должна пасть ниц и возблагодарить божество за спасение?

— Бежим! — рявкнула я, и рванула к стоянке, за мной следом, рыча, нёсся волк.

Едва не влетев в костёр, я кинулась к сумке и принялась судорожно искать то, что могло нас спасти. Сухари, склянки, связки зубных палочек, спицы, клубок, Лида совсем с ума сбрендила, амулеты, тряпки... где же?! Наконец, ледяные пальцы нащупали то, что искали, я сорвала тряпку, вытащила клинок. Крепко сжав нож Богдана, я вскочила на ноги, обернулась.

Они стояли на краю леса в десяти шагах от нас. Так вот почему упырь был такой живенький... Там стояли души неупокоенных, души тех, кого напустил на нас Алый. Но, как? Когда? Я ругнулась. Сразу надо было прибить упыря, а не ждать ночи, но без тела мы бы не справились. У Вейрова учителя было время на пакости. И знания. Теперь расхлёбывай, что вряд ли. Убийцы, причём не такие, которые по пьяни топором, а те, кто свой страшный счёт ведут на тысячи, проклятые, нечто вроде той барыни, все, кто не может найти покоя после смерти, кого не может принять даже Жрица, вот для этих тварей мы с Вейром теперь и навсегда — лакомый кус. Можно сказать, Алый помазал нас кровью, а эти слепни будут кружить, пока не получат то, что хотят. Самое забавное, от них не спастись. Не прогнать, не изничтожить, их не берет ни Свет, ни Тьма. Они жрут души, вселяются в тела, и получаются те, кого зовут демонами в человеческом обличье. Уцелеть можно, если мы решим провести остаток жизни, замуровав себя заживо в пещере и изрисовав стены и вход охранными заклинаниями и рунами. И будем жить-поживать, пока смешение сил не приговорит нас... Магией с превеликим трудом можно изгнать одного, второго, но им на смену придут десятки, затем сотни. Сколько их, таких, болтается меж Навью и Правью... Всё и все против нас. Сражаясь с тварями, мы потеряем драгоценное время. Я горько усмехнулась. Провести время, сколько его ни осталось, наедине с ... этим, дрожа от каждого шороха? Нет. Ни. За. Что.

Этот стоял рядом, целя в тварей из арбалета Богдана. Странно, но его присутствие меня успокаивало.

— Aggelius, вот значит, как... — тихо бросил он, поднимая оружие.

Болт, уютно устроившийся в ложе, блеснул синим. Аггелы, или как их там, засуетились, словно гномы, узревшие на базаре явление сборщика налогов, и отплыли на пару шагов назад. Красные глазки-фонарики злобно помаргивали. Могли бы, до смерти бы заморгали.

— Аггелы, — фыркнула я. — Назови червя "погонофор многощетинковый", и хоть сейчас в короли. Простите меня, черви! А этим чести много. Проще говоря, гады. У них много имён, но сущности это не меняет. Как ни обзови, эта хрень схарчит нас, и не подавится, — я не могла отвести глаз от тварей. — Почему они не нападают? Ты успел выставить круг?

Вейр махнул арбалетом в сторону Севера, который стоял рядом со мной, вздыбив шерсть и скаля клыки. Волчьи глаза полыхали синим огнём. На размахивание арбалетом гады ответили новым колыханием. Нервные какие.

— Чудная у тебя зверушка. Поделись, где таких берут?

— Подаю по пятницам, — буркнула я, положив руку на холку Северу.

Плечо, сила Вейра, зверь, готовый разорвать врага на куски, неудивительно, что чувствовала я себя вполне сносно, липкий, мерзкий страх исчез, и все бы замечательно, если бы не непрошенные гости и то, что в кустах я так и не сделала того, что собиралась. Ночь мне не продержаться, а хламиды, по всему видно, до утра будут украшать пейзаж. Чего им, ни в кусты, ни жрать не надо. То есть жрать надо, но дурная еда против.

Где-то рядом ухала сова, во всю мощь надрывались цикады, пищали комары, которым мы были не по зубам. Дул лёгкий, ночной ветерок, колыхались хламиды, алея глазками. Север тихо рычал. Я чувствовала, как напряжены его мышцы, мне передалась дрожь его мощного тела. Он вскинул голову и кратко, мощно взвыл.

Я вздрогнула, поперхнулась сова, затявкала лисица, где-то далеко на болотах откликнулась баньши, эхо её дикого, нечеловеческого вопля докатилось до нас и унеслось прочь. Каркай, ворона. Не про нас. Хламиды от клича Севера вспорхнули перепуганными стыдливыми девицами, которых застали за чтением неприличных книг, алые пятна глаз засветились ярче. Я охнула.

Из леса одна за другой выскальзывали серые тени. Ручеёк стал рекой, река — озером, обступившим догорающий костёр, у которого замерла наша троица. Сотни белых огоньков мерцали во тьме, как отражение звёзд.

Волки. Серая масса рекой лилась из лесу, казалось, ей не будет конца. Море залило нашу поляну, колыхнулось, надвинулось на черные фигуры, те шарахнулись назад. Серые тени шли по кругу, след в след, неразрывной живой цепью, расширяя круг. Волна за волной море плескало в тварей, заставляя их отступать, но они упрямо вились вокруг нас, словно привязанные.

Север запел.

У меня волосы на голове поднялись от корней. Волк пел, я слышала в этой песне приказ, напев, молитву, заговор, я слушала, не понимая смысла, но все своей шкурой чувствовала, что силы, которые отвечают на песнь, молчали кошмарно много веков. Древняя, забытая магия возрождалась на моих глазах. Песня леса, песня жизни звучала вновь, прогоняя нечисть, гнала прочь темных, чуждых Миру сущностей. Звезды засияли ярче, луна сменила бледно-жёлтый цвет на залитый кровью диск. Аггелы, издав дикий вой, от которого скрутило кишки, поднялись к кронам, чернеющим на темно-синем полотне неба, и растаяли, как сон.

Ноги подкосились, я рухнула на землю. Север расслабил мышцы, сел, лизнул мне лицо и коротко, победно рявкнул. Вот, значит, как. Вот зачем они поют...

Море волков плеснуло в последний раз и медленно схлынуло, растаяв в чёрной полосе леса. Я крепко обняла мощную пушистую шею, зарылась лицом в мех.

— Ну, что? Как расхлёбывать будем? Если бы не ты и твоя идиотская идея помогать всем страждущим, мы бы сейчас не оказались в дерьме, — процедил Вейр.

Я не поверила своим ушам. Подняв голову, глянула на колдуна. Вейр навис надо мной чёрной тенью, тень сверкала глазами и явно мечтала отправить меня туда, куда Макар не ходил.

— Ваше Свинское Высочество хочет сказать, что это моя вина?! Ты знал, на что способен твой недобитый наставник, и не предотвратил!

— Если бы не ты, мы бы не встретились, — он повысил голос.

— Если бы не ты, мы бы не встретились! — заорала я. — Тебя в Миргород не звали, Ваше сребролюбие!

— А тебя не звали к больной! — взбеленился он.

Я ответила. Ответил он. Наш разговор мне начинал нравиться.

Ругался он долго, самозабвенно, сломав пару толстенных ветвей и бросив в костёр. Мумия оживала на глазах. Я заслушалась. Когда мне надоело выступление местечкового хора, я обняла Севера за шею, прижалась, и шепнула на ухо:

— Спасибо, — и добавила, как можно тише:

— Север, я так хочу по-маленькому!

* * *

Остаток ночи прошёл ужасно. Северу друзья из лесу приволокли кучу ещё тёплых тушек, и он всю ночь хрустел костями рядом со мной, казалось, он решил, что, если не съесть угощение, оно оживёт и удерёт в лес. Он то и дело вскакивал, нёсся к своему роскошному столу под открытым небом и возвращался ко мне, плюхаясь рядом, не разбирая, где я, а где лежанка из еловых ветвей. Когда он приволок куропатку и захрустел костями прямо над моим ухом, я взорвалась и высказала на всю округу краткое мнение о волках-проглотах и их родственниках. Север лизнул мне лицо, обдав запахом свежей крови, и растянулся рядом, согревая меня сквозь ткань плаща и захрапел. Я вспомнила ёжиков и обречённо закрыла глаза, пытаясь заснуть. Мысли о смерти, аггелах и прочей ерунде улетучились, я просто хотела уснуть, и чтобы мне хотя бы во сне не являлись колдуны, их наставники и прочие гады. Вейр, выставив круг, почти всю ночь просидел у костра, раздумывая о чём-то своём, колдунском. Судя по нахмуренным бровям, раздумья не были радужными.

Разбудил приснившийся под утро кошмар. Я никак не могла вспомнить сон, но настроение было основательно испорчено. Ощущение неотвратимой беды не оставляло, ело поедом. Хотя, куда уж больше... Вейр тоже не искрился весельем, и мы, молча собрав нехитрые пожитки и быстро перекусив сыром с лепёшками, отправились в путь. До Славграда оставалось полдня пути.

* * *

Колокольный звон плыл над городом. Я, как заворожённая, смотрела на чудесную картину. Сияли золотом башенки замков над кружевами высоких стен. Зелёные паруса вековых деревьев бороздили равнину черепичных красных крыш, вздымаясь над людской суетой. Облачка голубей кружили над городом. Волшебная огромная камея в оправе из лазурита уютно лежала в излучине Ильмы, самой широкой реки Славнополья. Столица раскрывала объятья, но я знала, что дружественными они не будут. Рядом с королевским дворцом, на фоне которого бледнели другие замки, возвышалась башня. К бабке, то есть ко мне, не ходи, что это и есть вотчина колдовской братии. Свет умирал в отчаянной и безнадёжной попытке оживить мрачные стены из верейского мрамора. Чёрный камень привозили из далёких жарких стран, пуд материала стоил, как половина королевской казны, но колдуны могли себе позволить безумные траты. Жизнь бесценна, а внутри стен из этого мрамора никакие заклинания и волшба не действовали. Приходилось, ежели возникала нужда, применять старые добрые стилеты и яды, так что некое подобие равновесия в Совете колдунов соблюдалось. Внутри башни они были простыми смертными, правда, с невиданным количеством тараканов в голове. В этих стенах никаким аггелам мы не по зубам. Надеюсь, я высплюсь этой ночью, и плевать на то, что это рассадник змей.

Боль всадила меч в живот, повернула острие, раздирая внутренности. Я не могла даже крикнуть, в глазах потемнело, бросило в жар, мне казалось, что плавятся кишки, я успела вцепиться в гриву и обессилено сползла на шею коня. Если Север сейчас обратится в волка, с земли мне уже не встать. Никогда. Вкус крови во рту, алые пятна перед глазами, горячие влажные дорожки слез на лице, боль, терзающая когтями живот, и сильные бережные руки, снимающие меня с седла.

Я лежала в надёжных объятиях, прижавшись головой к груди Вейра. Меня нисколько не заботило и совсем не волновало, что я неприлично прижалась к колдуну, угрюмо молчавшему всю дорогу. Север пофыркивал рядом, тревожно кося глазом. Мне было не до столичных красот, тело колотил озноб, боль слепила глаза, дома и улицы казались размытыми серыми пятнами. Торжественный въезд в столицу, можно сказать, состоялся. Вороная недовольно фыркала и пыталась укусить хозяина, вздумавшего взгромоздить ей на спину двойную ношу. Вейр только сжимал крепкие ноги, кобыла вздрагивала и шла быстрее. Каждый шаг по дороге, вымощенной камнем, отдавался мучительной пыткой, выворачивал нутро. Вот и началось, подумала я со странным безразличием. Первый погребальный удар колокола. Сколько их ещё будет, я не знала, но догадывалась, что не так уж и много. Высокие ворота башни тьмы бесшумно закрылись, копыта процокали по двору, и я провалилась в милосердный обморок.

Глава 8

В которой появляется новое действующее лицо и объясняется, кто такие вампиры и что они едят

Я пришла в себя резко, сразу, голова была удивительно ясной, будто я и не теряла сознания. Грудь и руки я ощущала, а вот дальше... дальше я чувствовала только ноги. Пошарив рукой, наткнулась на что-то твёрдое и ледяное вместо живота. Осторожно, в ужасе от того, что могла увидеть, открыла глаза. Слава Всевидящему! Всего-навсего здоровенный кусок льда, от которого онемело нутро. Боль ушла, но надолго ли? Я и думать об этом не хотела.

"Болит?" — холодный равнодушный голос ворвался в мои горькие думы.

Я уставилась на девушку. Сидя в кресле у моей постели, она читала огромный фолиант, не удостаивая меня вниманием. Левой рукой она неторопливо почёсывала Севера за ухом, который, положив морду на подлокотник кресла, жмурился от удовольствия. Короткие взъерошенные белокурые волосы, точёное лицо и соболиные брови вразлёт. Чуть вздёрнутый носик, лисий разрез огромных глаз в тени роскошных длинных ресниц. Чёрная рубаха с широкими рукавами, украшенная золотистым кружевом, оттеняет кажущуюся фарфоровой бледную кожу. Красотка подняла глаза. Я невольно вздрогнула. Меня изучали, как коновал старую клячу, раздумывая, сейчас пришибить или сама копыта вот-вот отбросит. Мы молча сверлили глазами друг друга, я не могла понять, что же меня так смущало в этом чертовски красивом и правильном лице. Глаза. Холодные глаза разного цвета. Один, как небо в полдень, а другой цвета молодой травки. Узкие вертикальные зрачки. Глаза ночи.

— Нет, не болит, — ответила я вслух, невольно отводя взгляд. Гляделки с вампиром для людей, не обладающих силой, обычно плохо заканчивались. Приятного даже для веды мало.

Она закрыла книгу, встала и с кошачьей грацией прошла к столу. Каблуки-стилеты высоких сапог безжалостно прошили медвежьи шкуры. Высокая, тонкая и гибкая, она походила на змею. В своей жизни я лишь пару раз видела вампиров, да и то издали, и теперь во все глаза разглядывала красотку.

Колдуны и жрецы забывали о вражде, когда дело касалось Древних, и совсем не потому, что считали вампиров злом. Настоящие правители королевства видели в детях ночи угрозу своей почти безграничной власти. Королю-вампиру колдуны и жрецы будут нужны, как собаке пятая нога. Нынешней власти угрозы вампиры не представляли. Их было слишком мало, они берегли своих, не вмешиваясь в дрязги и склоки у трона. Древняя раса доживала последние века. Проклятье вампиров заключалась в том, что, вынашивая плод, вампирша теряла способность жить столетия. Пару тысяч лет назад беременность протекала без осложнений, но после Чёрного мора мир изменился, изменились и вампиры. Жрецы и колдуны забывали о вражде, дружно объединяясь, чтобы помешать в поисках средства, которое могло обезопасить беременность. Им совсем не улыбалось получить армию соперников у кормушки власти. Достигнув по людским меркам тридцати-сорока лет, вампиры оставались внешне такими же до самой смерти. Способность к быстрой регенерации породила легенду, что они нежить, но легенда была правдивой лишь отчасти. Ночной образ жизни, нечеловеческие глаза, пробуждающие воспоминания о седых временах, когда зубы хищника смыкались на горле человека, вооружённого копьём и дубиной, отталкивали людей и вызывали животный страх. Да и упыри сильно подмочили репутацию древних. Простые люди считали вурдалаков и вампиров одной семьёй, но мозгов упыря хватало только на то, чтобы выследить жертву и разорвать на куски. Чтобы стать упырём, сначала надо умереть, да и гадостей в жизни натворить столько, что вампиру даже и не снилось. Я хмыкнула. Неупокоенным колдунам была прямая дорожка в упыриное посмертие. Живые мертвецы не знали меры, им нужно человеческое мясо, тогда как вампир питался только кровью, да и вообще умирать ему было не обязательно. На самом деле древние нуждались в человеческой крови только для поддержания умственной деятельности. Вампир, перешедший на овощную диету и мясо животных, в скором времени превращался в то же самое, что ел.

С древними был заключён договор о мирном сосуществовании после беспощадной и яростной скоротечной войны, которая вошла в историю как Гейнорское побоище. Крошечное королевство стёрли с лица земли, превратив в огромный могильный курган. Отныне и вовеки веков вампирам дозволялось пить кровь добровольцев, желающих подставить шею или руку под острые клыки. Смертью такая процедура заканчивалась редко, хотя и бывали так называемые несчастные случаи. Вампиры на свою почти бессмертную голову пустили слух, что смена крови продлевает жизнь и дарит молодость. Очередь из желающих избавиться от "неправильной" крови росла год от году. Ощущая в голове и теле необыкновенную лёгкость после процедуры, укушенные щедро делились с окружающими восторгами и неземными ощущениями. Попасть на прием к "лекарю" стало дорогим и модным удовольствием. Дошло до того, что древние стали вынуждены отказывать жаждущим оздоровиться и омолодиться. Вампиров мало, а желающих пруд пруди.

На сегодняшний день между жрецами, колдунами и иными, к коим относились вампиры, эльфы, холмовики, карлы и перекидыши, установилось хрупкое равновесие. Совет вампиров входил в королевский собор, который решал все вопросы жизни королевства. Вампиры, в основном, предпочитали тайные службы, где могли применять свои таланты телепатии и влияния на людей, но не ради власти, а ради своих пока безуспешных поисков. В военные дела они не лезли, берегли жизни, хотя являлись бесстрашными и смертельно опасными воинами. Один вампир стоил десятка хорошо обученных и вооружённых до зубов солдат. Целью жизни древних являлся поиск эликсира или заклинаний для восстановления способности продолжать род, для чего были нужны злотые. Горы злотых. Экспедиции в дальние страны, редкие артефакты и компоненты для эликсиров требовали огромных денег. И древние пошли туда, где можно озолотиться. Верхушка гильдии купцов почти сплошь состояла из вампиров. Магазины роскоши, лавки артефактов и редких ингредиентов принадлежали древним. В экспедициях и поисках их не могли остановить непреодолимые преграды, не пугала смертельная опасность, они плевать хотели на охранные заклинания, многочисленную стражу и человеческие законы. Поэтому в лавках вампиров можно было найти всё, чего душа пожелает, начиная от молодильного мыла и заканчивая боевым волшебным драконом. Был, правда, и крохотный недостаток. Перед обаянием вампира-торговца мало кто мог устоять. Жёнам богачей только оставалось заявить разъярённому и иногда разорённому супругу, что их вины в приобретении милой безделушки ценой в целое состояние нет. Несмотря на риск остаться с пустым кошельком, от клиентов отбоя не было. Покупатели стройными рядами шли в лавки за редкостями и древностями, ведь почти каждый из нас в душе игрок, и каждый уверен, что именно сегодня и именно он выйдет победителем в извечной схватке продавца с покупателем. О коллекционерах и говорить не приходится. В омут готовы полезть, и в полымя, и к упырю в пасть ради пополнения своего бесценного собрания.

— Как ты с колдунами уживаешься? — выпалила я.

Вампирша взяла золотой кубок со стола, сделала глоток, и уставилась на меня змеиными глазами:

— Ты же уживаешься.

— Я с ним не уживаюсь, я выживаю.

— Это с какой стороны посмотреть, кто из нас выживает, — ответил знакомый чарующий голос. Я села, сбросив на постель ледяной компресс, и огляделась. В углу комнаты, скрытый полумраком, в кресле сидел Вейр, вытянув длинные ноги и держа в руках кубок.

Обстановка, к моему удивлению, была почти домашней, уютной и совсем не похожей на то, что представлялось при взгляде со стороны на чёрную башню. Обшитые золотистым деревом стены, медвежьи шкуры на полу, стол заставлен сверкающими блюдами с фруктами и заморскими лакомствами. Пара кувшинов межрельского стекла с жидкостью цвета крови манит освежить горло, в малахитовом камине пляшут язычки пламени в завораживающем танце огня. Правда, в комнате не было окон, словно в подземелье. Аромат смолы смешивался с густым сладким фруктовым запахом, щекотал ноздри и напоминал о том, что у меня с утра маковой росинки во рту не было.

— Здесь кормят, умник? — поинтересовалась я. Фрукты — фруктами, но мне после всех ужасов сегодняшнего дня хотелось чего-нибудь посущественнее.

Вейр скользнул взглядом по стройной фигуре вампирши, глаза потемнели, затуманились. Что колдуны, что жрецы, что короли или простые мужики, все одни миром мазаны. Сейчас он явно думал не о том, как накормить ту, в которой жил кусочек его чёрной силы, и этот кусочек хотел есть. Девица молча показала глазами на золочёный шнур, висевший в изголовье постели. Я дёрнула и принялась ждать неизвестно чего. Или кого.

Вампирша повертела пустой кубок, сверкнув разноцветными отблесками огромных камней на тонких длинных пальцах, поставила на стол, и повернула белокурую голову к колдуну:

— Вейр, может, представишь меня своей гостье?

— Это Ольга, — не сводя взгляда с вампирши, хрипловато ответил колдун.

Я уставилась на чёрного. Хоть бы поинтересовался, колдунская морда, как я себя чувствую и что со мной!

— У тебя женская иссуха, — ответила на мои мысли Ольга. Таким голосом сообщают, что идёт дождь.

Я оцепенела. Я знала, что скорее рано, чем поздно меня ожидает смерть, но страшный приговор в голове не укладывался и казался далёким будущим, которого вполне может и не быть. Надежда была. Ещё секунду назад. Один миг, и мир рухнул. Мама, умирающая от рака. Рак. Колдун... Я.

Вспышка ненависти и животного страха ослепила, застила глаза. Я ненавидела. Себя. Вейра, ведьму-вампиршу, Золтана, даже Данко. Отравленная дикой злобой кровь застыла в жилах. Прошли века, прежде чем отчаяние и злость сменились странным безразличием и смертельной усталостью. Яростная гроза отгремела, ледяная стужа зимы и мрак ночи окутали мир. Не было страха. Не было слез. Только абсолютная пустота и мёртвое сердце, которое перестало биться.

— Ошибки нет, ты уверена? — бесцветным голосом спросил кто-то, похожий на меня.

— У тебя дырка в правом глазном зубе, болезненные месяцы, в детстве у тебя была травма коленки, шрам на...

— Хватит, верю, — тихо выдавил некто моим голосом.

— И эту размазню и трусиху ты не смог победить, Вейр? — ледяным презрением в голосе вампирши можно было убить.

— Не хотел руки марать, — издевательски протянул колдун.

— Хорек вонючий! — некто, поселившийся в моей голове, удрал, сверкая пятками, меня прорвало. — Чтоб вместо языка у тебя хрен вырос! Чтоб ты вовек его не видал! Да чтоб он у тебя отсох и отпал! Чтоб ты провалился, сволочь колдунская!

Я помянула родителей Вейра и Ольги до седьмого колена, объяснила, кто и что они такое в моих глазах, я орала, шипела и вопила. Охрипнув, заткнулась и уставилась на сладкую парочку, и только тогда почувствовала, что лицо и глаза мокрые от слез. Вампирша сидела на подлокотнике кресла Вейра, скрестив длинные ноги и не сводя с меня равнодушных глаз хищника. Вейр поглаживал бедро соседки и маленькими глотками отпивал из кубка, не обращая на мои вопли никакого внимания. Меня затрясло. Схватив с постели тяжеленный кусок льда, швырнула со всей дури. Ольга неуловимым движением отбила, глыба влетела в камин. Раздался грохот, треск, клубы пепла мгновенно заволокли половину комнаты. Как жаль, что внутри башни магия бесполезна, я бы разнесла эту хреновину со всем своим гадюшником ко всем чертям!

Север подошёл, лизнул руку. Я обняла его за шею и зарылась лицом в густую шерсть. У меня кончился воздух. И слова. Парочка молчала. Заслушались, поди, змеи подколодные!

Открылась неприметная дверь. Худенькая черноволосая девушка в длинной серой юбке, небелёной блузе и цветастом платке на плечах, шагнула в комнату. В руках она держала поднос, глаза, в которых застыл страх, перебегали с Ольги на Вейра и обратно. Помедлив, служанка просеменила к столу, переставила блюда на столешницу и мышью порскнула прочь из комнаты. Ноздри защекотал аромат жареного мяса, пряностей и свежевыпеченного хлеба. В комнате царила мёртвая гнетущая тишина. Напряжение в воздухе ножом можно было резать.

Я поднялась с постели и протопала к столу. Смотреть на эти рожи я не могла, но чем-нибудь себя занять было просто необходимо, чтобы не лопнуть от злости. Побывать у колдунов и не отведать шедевры прославленного на всё Славнополье Кораша было бы последним идиотизмом. Не знаю, какой он колдун, но повар, судя по ароматам, просто расчудесный. Хоть перед смертью попробовать. Мысль о смерти скользнула в голове, но, к изумлению, совсем не испугала и не остановила руку со свежайшей булочкой в янтарных капельках сыра и одуряющим запахом чеснока. Задумчиво прожевав кусочек волшебной сдобы, я прислушалась к себе и поняла, что злость и страх испарились бесследно. Я повернулась и уставилась на Ольгу. Она улыбалась. Лёгкая, почти неуловимая, но это была именно улыбка. В больших разноцветных глазах сияли искорки смеха.

— Ты как? — подняла бровь она.

— Н... нормально, — проворчала я, отщипнула кусок булки для себя и протянула остатки сдобы Северу, который сидел рядом и не сводил с меня преданных глаз. Помедлила, и добавила:

— Спасибо тебе.

— Принято, — она легко вскочила с кресла, игривая рука колдуна повисла в воздухе. — Теперь обсудим наши дела.

— Наши? — с набитым ртом спросила я и села за стол, подвигая к себе ближайшее блюдо. Булочки были нереально вкусными, поэтому я решила распробовать всё.

— Именно наши, — подтвердила она.

Ольга пристроилась напротив меня, налила в кубок из графина нечто красное, как оказалось, судя по лёгкому приятному аромату, обычное вино, и тоже взяла булочку. Откусила. Жемчужно-белые, небольшие клыки почти не отличались от моих. Заскрежетал отодвигаемый стул, рядом со мной уселся его колдунское высочество и принялся накладывать мясо. Нежнейшие куски в белоснежном соусе, украшенные яркими разноцветными кружевами овощей и зелени, даже жалко было есть. Но надо. Никогда себе не прощу, если не попробую. Прожевав первый кусочек, я вернулась к мучившему меня вопросу:

— Ты чего, с нами собралась?

— Именно, — подтвердила она и отпила из кубка.

— А меня спрашивать разве не надо? — хмыкнула я.

— А ты против? — Ольга подняла бровь и сверкнула разноцветными глазами. Что за дурная манера отвечать вопросом на вопрос?

— В общем-то, нет. Я так понимаю, меня никто спрашивать и не думает, так чего себе зазря нервы трепать? — проворчала я и нацелилась вилкой на новый соблазнительный кусочек. Локоть кто-то толкнул, вожделенная еда шлёпнулась на стол, забрызгав столешницу соусом. Север высунул лобастую голову из-под моей руки, не сводя печальных глаз с блюда с мясом. Судя по глазам, он не ел с рождения. Я сгребла половину ароматного жаркого на тарелку и поставила на пол. Север одним взмахом языка смёл вкуснятину, даже не прожевав, и опять уставился на меня глазами голодного ребёнка.

— Позвони, его покормят, — буркнул Вейр, неожиданно озаботившись состоянием волчьего желудка.

Я вылезла из-за стола и протопала к шнурку над кроватью. Дверь приоткрылась, и уже знакомая девица заглянула в комнату:

— Чего господа изволят?

В глазах служанки застыл ужас. Всевидящий, да что же они такое с обслугой творят, что девушка почти при смерти от страха?

— Принеси, пожалуйста, сырого мяса для волка, — как можно мягче сказала я.

Дверь захлопнулась, я осталась ждать, опершись о стену. Через короткое время дверь открылась, я приняла поднос и поставила на пол, едва удержав тяжесть в руках. Еще пахнущие свежей кровью пара кроликов и ощипанная птица горкой лежали на большом блюде, безмолвно вопия о человеческой жестокости и ненасытности. Простите, птицы и звери, но у меня на руках большой голодный серый волк. Север захрустел костями, а я вернулась к своим баранам, то есть за стол.

— А какой твой интерес? — полюбопытствовала я.

— Нам до всего интерес. Всё, что касается любых новых заклинаний, артефактов и рецептов зелий, — отрезала Ольга, вертя в пальцах веточку укропа. — Пока никто не знает, что и как может вам помочь, поэтому в поисках я тоже заинтересована. Я не могу упустить даже крохотную возможность того, что вы наткнётесь на что-либо стоящее. Вдруг это и нам поможет, — вспышка боли в змеиных глазах мелькнула и пропала, будто и не было.

Я сделала вид, что ничего не заметила. Будет ещё время поговорить. Надеюсь, будет. Я глянула на колдуна. Судя по масляным глазкам, мысль о спутнице-вампирше ему очень даже нравилась. Сердцу и другим важным частям мужского тела не прикажешь. Я хмыкнула:

— А если мы где-нибудь в глухом лесу или пустыне, не приведи Всевидящий, окажемся, ты где кровь возьмёшь?

Зря я спросила. Пошутила, называется. Ольга нахмурилась, скользнула взглядом по моей шее и промолчала. Я засопела. Ольга, помедлив, улыбнулась. Вампирша, ёжики её побери...

Открылась дверь, в комнату торжественно шагнул красноносый толстяк в темно-синем плаще. Высокомерное выражение лица несколько портила тощая бородка, смахивающая на козлиную, в цвет мышиных редких волос. Отдышавшись, он торжественно провозгласил тонким визгливым голосом:

— Господина Вейра, госпожу Ольгу вамп Петру, и веду Зореславу Совет колдунов ожидает в Большой тронной зале, — и уставился на нас, будто ожидая, что от оказанной нам чести мы немедля падём ниц. На худой конец, просто потеряем сознание от осознания предстоящей встречи с Великими и Ужасными Колдунами.

Я глянула на сотрапезников и насторожилась. Судя по каменным лицам, встреча не обещала быть тёплой.

Вейр встал из-за стола, и предложил руку калачиком. Мне. Не Ольге. Я замялась на секунду, но всё же взяла его под руку. Верно, дело серьёзное, если он решил держать меня поближе к своему колдунскому телу. За Ольгу, не сомневаюсь, переживать не стоило.

— Пса приказано оставить, — заявил тип, глядя на моего мальчика, как на разносчика блох и прочей заразы. Я выдернула руку и вернулась к столу.

— Сам ты пёс, бородатое животное! Топайте без меня, а я малыша одного в вашем гадюшнике не оставлю!

Толстяк затрясся, надул губы, глаза, казалось, вот-вот выпадут на пол, но промолчал. Надо сказать, что малыш с весьма довольной мордой валялся на полу и, судя по всему, никуда идти не собирался.

— Под мою ответственность, Коллозий, — сухо бросила Ольга и вышла, не дожидаясь ответа. К моему изумлению, толстяк побледнел и закивал головой. Я, довольная маленькой победой, вернулась к Вейру и взяла его под руку. Мы дружно промаршировали к двери и вышли в коридор.

Он оказался именно таким, каким я его представляла. Масляно сияли мраморные черные плиты, огонь факелов в бронзовых настенных подставках едва рассеивал мрак, эхо шагов отражалось от стен, теряясь вдали. Сзади цокал когтями Север. Мы повернули пару раз, спустились по широким ступеням и подошли к высокой двустворчатой двери, украшенной позолоченными неизвестными мне рунами. Ни ручек, ни замков не было. Ольга уже ждала нас у входа. Толстяк забежал вперёд, притормозил, оглядел нашу честную компанию с таким видом, будто едва сдерживал желание сурово предупредить нас не сморкаться, не ковырять в носу и не шарить по чужим карманам, и проорал в закрытые двери:

— Господин Вейр, госпожа Ольга вамп Петра, и веда Зореслава прибыли!

Створки плавно, медленно и величественно начали открываться. Мягкий желтоватый отсвет огня упал на пол, полоса света медленно росла по мере открытия прохода. Я шагнула вперёд, выдернув руку. Кто бы там, в зале, не был, Бог не выдаст, свинья не съест. Подавятся.