Возвращаться - плохая примета! книга 1

Возвращаться — плохая примета!

Книга первая

Глава 1

Под усталыми ногами тихо шуршали мелкие камушки, покрывающие насыпь. Вольный ветер обдувал лицо. Растоптанные босоножки без каблуков скользили по еще влажной траве, свисающей на узкую тропку.

Полная высокая девушка в длинном, почти до пят, светло-голубом джинсовом сарафане шлепала от автобусной остановки через редкий подлесок. Мурлыкая себе под нос веселые песенки и энергично размахивая свободной от сумки рукой, она пересекла железную дорогу. Там, пристально глядя под ноги, осторожно спустилась с насыпи и потопала дальше, вглубь лесопосадки по узкой тропинке.

Внезапно в воздухе раздался тихий хлопок — и тропинка опустела, только нетронутые капельки утреннего дождя радужно качались и блестели на длинной траве...

Маргарита

Вот только что под ногами были пестрые утоптанные камушки насыпи, по которой я ходила уже три года — и вдруг оказалась скользкая желтая глина! Ноги поехали в разные стороны, волосы упали на лицо, закрывая очки... В результате, приземление на пятую точку оказалось очень болезненным.

Поднялась, кряхтя и постанывая. На глаза от обиды набежали слезы -вот как назло, только сегодня одела новый сарафан, сколько лотков на рынке оббежала, пока нашла!

С моим ростом и весом даже футболку купить проблема: ну не шьют у нас парашютов из хлопка! Вздохнув и поправив очки, наконец оглянулась — и ойкнула. Мама дорогая! Где я?! Рука сама потянулась к крестику на шее.

Вместо прозрачной березовой посадки — высокие сосновые стволы с редким подлеском.

А куда подевались гаражи? Ровные ряды железных ворот, которые постоянно заставляли меня нервно оглядываться: а ну как маньяк в густой тени притаился?

Теперь же... утоптанная тропинка сменилась скользким глинистым откосом. Явно незнакомые места. Как же так?!

Сердце забилось где-то в горле. Руки затряслись. Судорожно пытаясь вздохнуть и взять себя в руки, я клекотала, словно заистеривший ребенок.

Стоять на месте не было сил — подгибались ноги. Решила лучше спуститься вниз и присесть. Очень уж кружилась голова. Вдох. Выдох.

— Да воскреснет Бог и расточаться врази Его...

Внизу, под откосом, лес духовитый, сосновый. Капельки дождя свисали с длинных иголочек, будто слезинки.

А что, может, я просто задумалась и забрела куда-нибудь?

Нет, не может быть! Ближайший сосновый лесок находится километрах в десяти от остановки, на которую я приезжаю из колледжа. Мои босоножки, хоть и растоптанные, на такое путешествие не рассчитаны.

Хочется сесть, но пеньков нигде нет. О, придумала! Вытянула из кармашка сумки черный пакет с серебристым силуэтом медведя, расстелила его прямо на колючую лесную подстилку, уселась и попыталась подумать.

В лесу жарко и влажно. Пришлось достать бумажный платочек и протереть очки, а заодно и вспотевшее лицо.

Первоочередная задача — где я? Неужели просто заблудилась? Прислушалась: не слышно ни гула машин, ни стука железной дороги с пронзительным ревом пробегающих электричек.

Тихо. Только шум деревьев, звонкая дробь капель и треск сучьев.

Тут меня по макушке шмякнула шишка, и я решила — эврика! — позвонить кому-нибудь. Пусть меня найдут. Ну, и время заодно посмотрю...

Ага, а телефон-то, оказывается, отключен... Нет сети.

Заряжала с утра, что это с ним? Потрясла, потыкала кнопки — ноль эмоций, экранчик все так же темен и пуст. Связи нет.

Куда идти — Бог весть. Но и на месте сидеть тоже неудобно. Есть уже хочется.

Я возвращалась домой с занятий, а перед тем отсидела четыре пары в аудитории и отбегала пару по тропинкам парка. И в мечтах была уже дома, на диване, с кружкой чая, хорошим бутербродом и книжкой в придачу.

Еще немного посидела, жалея себя. Всхлипнула, поднялась и потопала, куда глаза глядят.

Глядели они туда, где между широких стволов проглядывали трогательные и пушистые невысокие сосенки. Обычно такие маленькие деревца растут на опушках, либо вдоль вырубок, а это уже шанс выбраться на дорогу.

До дороги добраться не удалось — среди зеленых иголок торчало довольно большое пятно, черное в желтый цветочек.

'Кх-х-м!' — пятно распрямилось и оказалось обычной деревенской бабусей. Все просто: темная юбка, бесформенная кофта, беленький платочек и большущая корзина у ног.

Темные внимательные глаза быстренько оглядели меня с ног до головы, и я поспешно заговорила, разгоняя смущение:

— Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, как до деревни дойти?

— Да тута недалеко будет, а ты чейная будешь? Прохоровская, али Зареченская ?

— Да я нездешняя! Заплутала, похоже, — невольно подстроившись под деревенский говорок, сказала я, растягивая слова.

Бабка еще раз подозрительно окинула меня цепким внимательным взглядом. Пробурчала:

— Одета чисто, а вроде праздника нынче никакого нет, и волосья короткие... Болела, что ль? — уже погромче вопросила старушенция.

Я сочла за лучшее с нею согласиться:

— Болела, бабуля...

— А на нос чего вздела?

Вот тут я очень удивилась: где это у нас на Земле есть место, в котором до сих пор неизвестны очки?

— Да так, — говорю. — Вижу плохо, вот и ношу.

— Ну пошли, девка. Покажу тебе наш погост.

Иду и размышляю потихоньку: погостом деревни давненько называли, что это я — в Сибирь убрела? Или в пространственно — временной туннель провалилась? Так бы и посмеялась сама над собой, да боюсь, скорее заору или завою в голос. В такую дичайшую, жуткую по сути ситуацию никогда еще не попадала.

Идти было тяжело. Босоножки щедро черпали сухие иголки, веточки и прочий лесной мусор. Низкие сосенки то и дело забирались колючими лапками под юбку...

Да и жарко. Сумка оттягивала плечо, и я то и дело перебрасывала ее с одной руки на другую. Пыхтела я, как самовар. Хоть и старалась не подавать виду — бабуська юрко пробиралась меж деревьев и готова была в любой момент пропасть из виду.

В таком потогонном ритме кардиотренировки мы почти пробежали минут десять, и вдруг, как в мультике, перед нами открылась деревня.

Руимасолариэсс

С утра волшебница была не в духе: весь вечер просидела над чашей с наговоренной водой и так ничего толком не увидела. Какая-то прыщавая девчонка рядом с принцами... И сразу три линии сходятся на ней! Как же ее, найти, эту барышню? Таких страшненьких в городах и селах особо не берегут, это факт. Но и найти по описанию сложно. Их пяток на пучок. Попробуй-ка одну-единственную отыщи!

Задумавшись, Хранительница Династии подошла к полкам и вынула из ряда потрепанных жизнью фолиантов небольшую, карманного формата книжечку в обложке из толстой, потертой кожи. И принялась читать нараспев заклинание поиска. Напевные слова, мелодичные фразы зависали в воздухе и собирались в маленький вихрь, сотканный из капелек воды. По взмаху руки небольшое облачко вылетело в приоткрытую дверь и поднялось ввысь.

К утренней дойке село и окрестности сбрызнуло легким дождиком — досталось и околице, и полям, и ближнему лесу. Сама же сиятельная дама присела к столу и стала ждать. Небольшое зеркальце перед ней поблескивало дорогой серебряной амальгамой. Полированный диск подернулся мелкими капельками воды. Некоторое время ничего не происходило, и другая волшебница, возможно, уже давно заскучала бы, рассматривая знакомые опушки... Но Верховная Хранительница отличалась неистощимым терпением, а еще недюжинными умениями — рядом с зеркальцем легли навощённая дощечка и стилос.

Осмотрев очередной кусочек территории, орошенной дождем, хозяйка делала отметки на тонком воске и переводила зеркальце дальше. Уже настало время обеда, а она все сидела не разгибаясь.

Ну-ка, ну-ка! Неужели оно? В зеркале было хорошо заметно, как открылось жерло портала, которое выплюнуло страшненькую темноволосую девицу в светло-голубом сарафане. Дородная молодка с короткой стрижкой и странными стеклышками на лице, соединенными тонкой проволокой, растерянно озирала окрестности, потирая ушибленную пятую точку.

Магиана прищелкнула языком: место, где темно-каштановую приблуду выкинуло, довольно знакомое.

Хранительница быстро встала из-за грубо сколоченного стола и прихватила со стола печатный медовый пряник. Волшебница убрала в шкатулку зеркало и покрытую воском дощечку, вернула книгу на полку и, тяжко вздохнув, вышла вон, притворив тяжелую дубовую дверь и дожевывая пряник на ходу .

На окраине села Малые Броды стояла избушка травницы — все в деревне знали, куда бежать за помощью, если порвет зверь или вдруг скрутит лихорадка. Все болезни лечила умелая лекарица, никому не отказывала, хотя норову была крутенького, могла и палкой поперек хребта ежели что не так проехаться. Такое бывало редко, зато помнилось долго. Впрочем, ей и не то прощали за легкую руку и великий талант в своем ремесле. Не одного селянина в свое время с того света вытащила, почитай все село родами принимала — ни один младенчик не пропал, ни одну роженицу не свезли на погост. Потому любили и почитали бабку как мать родную и по возможности ей не перечили.

Старуха жила в добротном домике так давно, что уже и не помнили, откуда она тут появилась. Но если случалось бабульке пропадать по своим делам на месяц-другой — тогда сельчанам приходилось несладко. Проходило время, из трубы начинал подниматься к небу легкий, почти прозрачный дымок, и староста вздыхал с облегчением — лекарка на месте.

И нельзя сказать, что травница не искала себе замену. Несколько раз старуха привечала молодых девок, ладных да пригожих, ловких в хозяйстве. Учила их понемножку бабьей науке, но... потом выдавала замуж, дав неплохое приданное. Да и то сказать — жена, сведущая, как зашить рану али принять дитя, в любом семействе нужна. А вот стать травницами несподобились девки, видно. Тут не хухры-мухры, особый талант нужен. Не каждая сможет.

Но в этот раз бабка удивила все село — притащила откуда-то из Залесья здоровенную темноволосую девку и поселила у себя. Все дивились: бабка впервые послала шустрого мальчонку к старосте с удивительной новостью — мол, взяла ученицу.

Глава 2

Маргарита

Бабуля вывела меня к довольно большому населенному пункту — оштукатуренные разноцветные домики, цветущие вишни и яблони. Темные крыши из толстых досок, крытых чем-то вроде сланцевых пластин. Улочки очень прихотливо изгибались и прятались за высокими цветущими деревьями. Вдалеке виднелась высокая крыша часовни. Я прищурилась: странно, на макушке не крест, и даже не полумесяц, а что-то похожее на солнышко с лучами.

-Вот, девка, и деревня наша. А ты куда шла-то?

— Домой, — вздохнула я. Подняла голову: — А где тут у вас почта?

Вроде бы на почте обязательно должен быть интернет, или хотя бы телефон. Вот только кому звонить? Родители уехали в отпуск, сестра к своему парню на каникулы, в соседний город, а я вообще через день должна была отбыть на педагогическую практику в детский санаторий!

Дома тишина и пустота. Вон, даже холодильник с утра отключила — чтобы разморозить перед отъездом.

— Почта? — Удивлению бабки не было предела. — Так тебе на голубятню надо?

Тут уж я обалдела: какую голубятню? Редкие сохранившиеся голубятники зарабатывали, сдавая птичек в аренду новобрачным, а вовсе не рассылкой и-мейлов.

Впереди показалась широкая мощеная улица. Каменные плитки кое-где потрескались и вросли в землю. Но в целом улица как улица, ничего шибко необычного.

И тут меня словно по голове жахнуло — вдоль улицы ни одного столба! Асфальта на дороге тоже нет. Совсем.

Ну допустим, глухомань тут такая, что уличного освещения нет. Но ведь и дома стоят совершенно свободно, не тянутся к крышам привычные 'качели' проводов...

Видимо, я застыла на месте и как-то отключилась, потому что очнулась и полностью пришла в себя уже в добротном деревянном домике на широченной, как кровать, лавке. В руке у меня была кружка травяного настоя.

Я изумленно оглянулась и устыдилась. Ну я и красавица! Разлеглась у человека в доме, как у себя, а до сих пор даже представилась!

— Бабушка, а как вас зовут?

— Меня-то Руимой кличут, травница я здешняя. А ты кто будешь? — доброжелательно отозвалась необыкновенно энергичная старушка.

— Маргарита Ясновская, студентка я.

— Студентка... Студень, чтоль, варишь?

Это уже совсем не смешно. Я чуть не застонала от непроходимой дремучести местных селян.

— Нет, — вздохнула я, — не студень.

— Ну и ладно.

Бабуська хлопотала у печки, приговаривая что-то утешительное, и все подливала мне чаек, сдабривая его вишневым вареньем и сухариками. Я сделала пару глотков, расширенными глазами разглядывая внутренность избы примерно семнадцатого-восемнадцатого века. Все как на картинке в альбоме 'Русская изба', только икон нет. Поперхнулась. После чего поставила на пол кружку и вырубилась повторно. Можно сказать, выбило предохранители.

Проснулась я с ясной головой и хорошим настроением на все той же лавке, в своем сарафане, с сумкой, заткнутой под голову. Проснулась по интересной надобности. А вот куда идти?

На улицу, наверное. Раз уж тут такая глухомань.

Стояло раннее утро. Ночь не успела смениться днем — предрассветный сумрак густо окутывал дома и деревья.

Очки оказались заляпаны непонятно чем. Сарафан после вчерашнего склона не радовал, а уж футболка, надетая под него, — просто 'фу'!

Откопав в кармане замусоленный платок, кое-как протерла очки.

И тут же подпрыгнула — возле крыльца на цепи лежала громадная собачища! Я их, в принципе, вообще боюсь — и больших, и малых, а тут вообще... мягко говоря, гигантские размеры внушали уважение. К тому же пес явно мог дотянуться до крыльца.

Робко приговаривая: 'Хорошая собачка, хорошая', — я скатилась с крылечка, не обращая внимания на жалобно скрипнувшие доски, и постаралась отбежать подальше.

Собак даже не пошевелился, продолжая лениво лежать на боку. Лишь поглядывал на меня удивленно — мол, чего это она?

Тут на крыльцо выперлась вчерашняя бабулька и, глядя на меня со скрытой насмешкой, показала пальцем:

— Уборная вон там, за кустами. А потом в баню пойдешь, ученица.

'Ученица?! Ученица?!!' Сделав несколько шагов, я поняла, что со вчерашнего дня ничего не изменилось: те же домики вокруг. Тот же чистый воздух, без запахов бензина и солярки. Прозрачное небо, не исписанное линиями инверсионного следа реактивных самолетов. Другое время, чужой мир. ЧУЖОЙ!

До бани я не добралась. Стекла на землю у грубой деревянной постройки и зарыдала. Сначала тихонечко заскулила, словно обиженный щенок. Потом начала подвывать, размазывая по лицу горючие слезы. И наконец заикала, давясь огромным горем.

Травница прибежала не сразу: сначала дала мне выреветь страх перед неизвестным. Проститься с родными. Оплакать надежды и мечты. Потом подошла неспешно и вылила на меня ведро воды!

— А-а-апчхи! — От неожиданности я замолчала и принялась чихать.

— Пойдем-ка, девка. Пыль да грязь смоешь — и на душе легче станет, — уверенно заявила местная ведунья.

Я, не сопротивляясь, позволила себя поднять. Шаг за шагом старуха привела меня в баню — низкое строение из потемневших от влаги и времени бревен. Внутри небольшие сени, скамья и печь. В большем отделении — широкие лавки, полок, огромная кадка у самой двери и две бадьи на печи.

— Мойся, сейчас платье принесу. И одежу постирай.

На маленьком окошечке стояли две керамические посудинки — одна покрупнее, небрежно закрытая крышкой, другая совсем крошечная, с плотно притертой деревянной пробкой, обернутой тканью.

— Этим вымоешь тело, этим — волосы, а вот тут для стирки, — и бабка ушла.

Вообще-то я не в первый раз оказалась в деревенской бане, но чтобы на полке не оказалось даже банального мыла?! И пол земляной. Толстенная доска, брошенная, как мостик к полку.

Даже от слабенького жара баньки голова у корней волос стала противно зудеть. С волосами у меня вечная проблема: жирные, тонкие, висят сосульками. И голову надо мыть каждый день, и стричь приходиться чуть ли не ежемесячно.

Поспешно стянула сарафан, стряхнула высохшую глину и бросила в бадью для стирки. Следом полетела футболка, вся в каких-то подозрительных разводах, и белье.

Водичка как раз — не горячая и не холодная. Мочалки нет, но под лавкой стоит горшок с мелким белым песком.

Вот как полезно смотреть передачи ВВС — однажды показывали, как бедуины моются песком вместо мыла. Пригоршня песка, немного воды и — и вуаля!

После песка настало время попробовать жидкость из горшочка — это оказался какой-то кисель с вкраплениями мелких белых цветов и листьев. Пах он почти как мой любимый 'травяной шампунь'.

Вздохнув, растерлась еще и этим киселем. Он почти не пенился, только шипел, словно гашеная сода, стекая на пол. Теперь споласкиваем голову пару раз...

В сенях завозилась старуха. Сунулась в дверь, внимательно осмотрела меня всю с ног до головы и вроде осталась довольна.

Бр-р! Вздрогнув от холодного воздуха, я взялась за притертую пробку, осторожно раскачала и потянула. Не идет! Еще покрутила. Фиг! Наконец удачно подцепила ногтем краешек и вытянула. В воздухе разлился — нет, торжественно поплыл! — одуренный аромат меда, мяты, перца и горьких трав. Замерев, я вдыхала его и бездумно улыбалась.

Бабка опять сунула длинный любопытный нос. Пришлось скорее мыть — точнее, дополаскивать голову. Хорошо, что волосы короткие и наклоняться не надо: плеснула воды, хлюпнула и растерла второй раз 'шампунь'. Подождала. Потерла у корней, особенно тщательно на темени и за ушами — и смыла парой ковшей водички. Теперь можно идти.

В предбаннике мне показалось очень холодно. На лавке ждало мягкое тканое покрывало. Рядом лежало небольшое льняное полотенце и платье, тоже изо льна, но потоньше.

На утоптанном земляном полу вместо моих убитых босоножек стояли... ну, как бы их назвать?.. Первое, что приходило на ум — поршни. Куски кожи, сшитые на подъеме и на пятке, внутрь набита шерсть вместо стельки, дополнительная завязка тоже из кожи. Рядом с платьем обнаружилось что-то похожее на фартук, только узкий и длинный, как и рубаха, плюс плетеный из шерстяных ниток поясок с кистями.

Решив, что стирка в липнущем к телу платье — последнее дело, завернулась в покрывало. Голову обернула полотенцем и пошла стирать. Бельишко развесила у печки, чтобы высохло побыстрее, а футболку и сарафан пришлось долго отмывать от странных бурых пятен на боках. Потом поразвешивала мокрые вещи тут же, в бане, и отправилась мерить обновки.

Трусики и лифчик уже вполне высохли. Платье, хоть и с трудом, на них натянулось. Рукава 'три четверти' с завязками. Простой ворот, украшенный узором у горловины, тоже стягивался тесемкой.

Фартук я одела, как поняла — одна половинка свисает с плеч вперед, другая — назад, а сверху все это держит поясок. В таком виде, да еще в кожаных поршнях на босу ногу, поплелась к дому.

Очки в бане тоже отмыла как следует, а вот голова оставалась в полотенце: расческу-то я с собой не взяла!

Пес так и лежал у крыльца, лениво повернув голову в мою сторону. Рядом с крыльцом стояла расписная миска на невысокой табуретке, в ней какая-то каша.

Я присмотрелась и едва не приствиснула: в миске с теплой, парующей кашей зазывно торчала крупная мясная косточка. Рядом ведро воды.

А пес в ту сторону и не смотрит. Худущий, будто его голодом морят. Такой тощий... через комки свалявшейся шерсти ребра наощупь посчитать можно! Хворый он, что ли?

Старуха стояла на крыльце и уговаривала его поесть ворчливым голосом.

— Вран, кому я готовлю, ешь! Смотри, скоро ноги протянешь!

Угрозы не производили на псину никакого впечатления, он гордо смотрел вдаль, словно и не ему говорено.

Потом опустил голову и устало прикрыл глаза: вид, словно у той говорящей цирковой лошади — когда ж вы отстанете, дайте сдохнуть!

А мне пса жалко стало — такой пыльный, худой, но осанистый, словно не двортерьер, а аристократ в -цатом поколении. Голова большая, тяжелая, покрыта она черной лоснящейся шерстью, а не бурыми свалявшимися клочьями, как бока.

Завидев меня, старуха кивнула каким-то своим мыслям, пожелала 'с легким паром' и повела в дом.

На столе курился дымком самовар немного непривычного вида — почти квадратный, углы лишь слегка скруглялись под прихотливым узором.

Рядом с дородным самоваром меня ждала в миске нарезанная зелень вроде петрушки и укропа, пара теплых вареных яиц и блюдце сухарей.

Хозяйским жестом лекарка пригласила за стол и вознесла хвалу за трапезу неведомому мне пантеону. И придвинула мне миску:

— Ешь, девка, с голоду добрые мысли не появляются. Мне в твоем возрасте крепко поголодать пришлось, — старушка успокаивающе улыбнулась, — зато теперь пряниками утешаюсь.

На блюдце перед травницей и впрямь красовались печатные пряники с начинкой, и больше ничего.

Чай она мне наливала особо — довольно сладкий травяной отвар в большущую коричневую кружку с розовыми цветочками.

Завтрак сперва показался скудным, да и вареный белок я не очень люблю, но съев яйцо и сухарик, я поняла, что сыта и продолжала пить чай с хрустящими зелеными веточками, которые сначала приняла за петрушку

После еды полезла в сумку — надо же причесать волосы! Пусть они короткие и редкие, зато чистые!

Для себя отметила любопытный взгляд хозяйки дома. Пожалуй, это шанс проверить, действительно ли я не на Земле.

Не спеша раскрыла крышку из плотного кожзама...

Как раз вчера я получила стипендию. И зашла на небольшой рыночек возле колледжа закупить разные мелочи, необходимые приличной девушке для поездки в санаторий

Теперь сыто раздувшаяся сумка наводила меня на разные мысли: если я на Земле, и просто попала в Богом забытый поселок каких-нибудь староверов или никониан, то, возможно, получится подкупить кого-нибудь отвезти весточку в город.

А если я и впрямь оказалась в дремучем Средневековье — то содержимое сумки может дать мне неплохой шанс на благополучную жизнь.

Турбину я тут, конечно, не построю... образование не то, но благодаря любезной старушке смогу узнать, что здесь есть и чего нет. И сыграть на этом.

Хорошо бы попасть в город. Пусть в маленький. В любом городе есть модницы, а у меня в сумке есть косметичка! Помаду тут еще наверняка не делают, да и духи совсем простые, нестойкие. Блестящий серебристо-синий карандаш и тончайшая кисточка жидкой подводки... Да любая красавица за такую упаковку душу продаст! Эксклюзив!

Вдруг хозяйка к чему-то прислушалась и кивнула мне на занавеску у печки, которая прикрывала ход в горницу.

Понятливо кивнув в ответ, я вместе с вещами переместилась туда.

И замерла, прислушиваясь.

Скрипнули ворота. Пес молчал — наверное, все-таки свои. Раздались торопливые легкие шаги, потом голоса.

Две женщины, старая и молодая, громко подвывая, принесли к травнице заболевшего ребенка. Малыш, как ни странно молчал, даже не хныкал. И это пугало больше надрывного крика. Я расковыряла заплатку на занавеске, и выглянула.

Старуха, судя по звукам, быстро убрала все со стола. Плюхнула вода — хозяйка протерла столешницу тряпкой. Сухо зашуршала ткань — набросила холстину. Снова шорохи, и надрывный бабский вой. Впору хоронить кого-то.

Хозяйка скомандовала распеленать ребенка.

Пока тетки возились, лекарка все выспрашивала у ревущей мамашки симптомы.

Итог: дитя не ест, срыгивает все, что проглотил. Пеленки сухие.

Я задумалась, чем можно помочь, и невольно вцепилась в сумку: там есть аспирин! Еще пузырек но-шпы и кетарол. Надо показать таблетки травнице!

Забыв о незваных гостях, я выскочила в кухню и увидела настоящий концерт! Женщины валялись у старухи в ногах и вопили что-то несусветное. Наша бабка уже чуть ли владычица морская!

Из глаз молодой градом катились слезы, а прокушенная губа превращала ее в вампира. Та, что постарше, рвалась на улицу, рассказать всем о своем горе — младенец умирает! И при этом косилась на меня, как на благодарного зрителя: оценила я или нет?

— Ой, кровиночка наша умира-а-эт! Ой, как же я, старая, сыну в глаза посмотрю-у-у?

Нашей бабке концерт быстро надоел, и она решительно выставила женщину постарше из дому. Пинком. Молодке только кивнула:

— Ступай. Сделаю, что Светлые Боги позволят!

Концерт по заявкам продолжился еще немного во дворе и за калиткой. Пока наш Вран не начал им тоскливо подвывать, а ему не начали вторить соседские Бобики и Барбосы. После этого женщины ушли, оставив маленькую человеческую ляльку ведунье.

— Рита, иди сюда! — Позвала лекарка.

Ой, а знахарку нашу как зовут? Я позабыла, или она не представилась?

Стоя у печки, отбросила с лица влажные волосы, натянула очки и ободок, посмотрела — чистые ли руки. Чистые.

Дрожь била так сильно, что сережки в ушах стучали по шее. Я ведь ничего не умею и не помню! Анатомию учила по картинкам, педиатрию — по лекциям забавной молодящейся дамы с начесом и апломбом доктора наук. Чем я могу реально помочь?

Меня осенило. О! Сумка! Лекарства! Подбежав к травнице, суетливо попыталась объяснить ей про таблетки. Слов не хватало. Тогда просто развернула аптечный пакетик с пузырьками и коробками.

Хозяйка дома заинтересовалась. Глянула в шуршащее нутро пластикового мешка. Провела рукой и отрицательно качнула головой:

— Сейчас не надо. Но хорошие зелья.

Ребенок тихонечко пискнул, и она тут же развернулась к столу.

Сначала лекарка ласковыми движениями принялась расправлять синеватый сжавшийся комочек. Потом тихо, на грани слышимости, запела. От ее рук исходило легкое сияние, а в голосе появилась строгая властность.

С этой минуты я действовала как автомат, повинуясь командам: 'Подай, принеси, подержи, налей...'

В воздухе разливался запах травяного отвара, который по капле вливался в крошечный кривящийся ротик.

На печи грелись пеленки, которыми мы обкладывали тельце с боков, продолжая растирать тоненькие ручки и ножки. В металлической кадильнице курились травки, облегчающие дыхание и дарующие бодрость. Из уст травницы непрестанно звучала тихая мелодия: вибрирующая, звенящая, несущая жизнь.

Сколько минуло времени — не знаю. Наконец, в напряженной тишине раздался голодный младенческий вопль. Старуха тут же смешала в миске тюрю из хлеба с травяным отваром, капнула теплого козьего молока. Положила немного полученной смеси в тонкий лоскут и сунула соску мальчишке. Довольно почмокав, малыш вскоре задремал.

Красная и блестящая от пота, я плюхнулась на лавку. Сидела и слушала, как музыку, тихое сопение маленького человечка, оставшегося в живых. С другой стороны стола тяжело привалилась на лавку и скамью старуха.

Нет, не старуха. Ее зовут Руима, и она самый лучший доктор, какого я знаю! Далеко не всякий профессиональный реаниматолог смог бы без шприцов и капельниц победить несварение желудка и обезвоживание у такой крошки!

Ребенок все сопел, и Руима сказала:

— Заверни его потеплее, девочка. Справишься?

Без проблем! На втором курсе нас водили на практику в Дом малютки! Вот где было непросто! Пятьдесят лялек на двух нянек, и мы — три косорукие девчонки, боящиеся даже подойти.

Правда, через неделю мы уже лихо пеленали в положенные две пеленки и подгузник и даже ухитрялись при этом болтать и улыбаться.

Закутала мальчишку в принесенные женщинами пеленки, думая, что сейчас травница отнесет ребенка домой, а я умоюсь и еще попью чайку. Но все вышло наоборот.

Глава 3

Чистые деревянные ступени вели к невысокому белому домику, обсаженному вишнями. За плетнем квохтали куры. В невидимом за кустами сарае хрюкали и визжали поросята. Хозяйство было небольшим и справным.

Дверь украшал сплетенный из травы венок, украшенный синей лентой. Травница шепотом объяснила мне значение этого украшения:

— Венок — недавнее пополнение в семье. Синяя лента — ребенок мужского пола, подкова — старший сын, наследник. Веточка чабреца должна принести крепость телу, полынь и пижма — отогнать болезнь, завядшие вишневые ветки подарить сладость и красоту.

Мы подошли к домику. Я несла, бережно прижимая к себе сопящего младенца, знахарка — крепкую ореховую палку. Рядом неторопливо вышагивал Вран. Собачка-звонок выкатилась нам под ноги, тявкнула и убралась назад в конуру. Черный пес даже не повернул головы, осанистый он какой! Мне захотелось погладить черную шерсть, да руки заняты.

Вытирая руки передником, из сеней выглянула старшая женщина. Испуганно уставилась на сдвинувшую брови травницу.

— Милаву позови, — решительно произнесла знахарка. — Пусть дите примет и покормит, а сама сюда иди, старая перечница.

Через минуту на крыльцо выскочила простоволосая молодка в розовом платье, схватила младенца и унесла в дом. Женщина постарше осталась на крыльце, поджимая губы и поглядывая вокруг — нет ли нежелательных зрителей.

— Я тебе говорила, Катрана, чтобы ты девку не гоняла в поле?! Сказала, что малому мамка нужна? Зови сюда сына! — стала вычитывать сухопарую бабу моя наставница.

На окрик на крылечко выбрался здоровенный светловолосый вихрастый парень в синей куртке и широких штанах. Травница, легко, как перышко, подняла тяжелый батог и принялась охаживать его по спине и плечам, приговаривая:

— Не гоняй жену в поле, береги жену и дите!

Потом, подустав, медленно опустила кнут и все так же строго сказала:

— Неделю будешь баню топить! Жену и малого в баню водить! Мазь я оставлю — растирать обоих! И чтобы в дом носил в тулупе!

Свекровушка каменным столбом молча стояла на крыльце, будто происходящее к ней не имело никакого отношения.

— А тебе, Катрана, за то, что чуть дитя не сгубила — триста раз в храме Светлых богов поклон положить! — Звонким, неожиданно молодым голосом приказала лекарка.

Катрана чуть поморщилась. Думала, наверно: ну, потратит вечерок, зато сын из воли не вырвался!

— А перед каждым поклоном, — Руима чуть прищурилась, — пол в храме помыть!

Старуха взвыла!

А травница чуть повернулась ко мне:

— Пошли, Рита, дальше сами разберутся.

Пока я таращила глаза, силясь понять, что сейчас было, травница начала объяснять усталым голосом:

— Милава — сирота, а Крас у Катраны единый сын. Он ее взял за пригожесть, а свекровь за смиренность. Вот и гоняет молодуху в поле, едва родила, а дите коровьим молоком кормит. По лени холодного нальет, еще и водой развести забудет — а младенцу это не еда, а отрава! Вот у ребенка понос, рвота — глядишь, с голоду ребенок уже и еле дышит. А Крас мать во всем слушает, жену не бережет. Ну да, будем надеяться, ему моя наука впрок пойдет.

С тем же вздохом лекарка взошла на крыльцо своей избы.

— Эх, сколько детей глупые бабы губят! Все из-за ревности своей. — говорила она себе под нос.

Потом подала мне из сеней пару легких берестяных ведерок и коромысло:

— Ступай, воды в баню натаскай. Колодец рядом с грядами. Пообедаем — и помыться надо будет.

Шевелиться не хотелось совсем, но солнце уже клонилось к закату. Платье, одетое утром, уже не блистало чистотой...

Да и все равно, обед еще не готов.

Уговаривая так саму себя, я поплелась искать колодец. Едва сойдя с крылечка, зацепилась длинным подолом за брошенную кем-то палку и свалилась, пребольно ударив большой палец ноги.

Резкая боль словно отворила плотину — захотелось домой, прижаться щекой к маминому боку, вдохнуть крепкий запах табака и железа от отца. Слезы хлынули по щекам, а из горла вместо тихих всхлипов прорвался тоскливый вой.

Села, где упала, прямо на обрезок доски, о который вытирали ноги. И выла, выла, до сухости в горле и истерического икания. Наверное, выплакала все, что накопилось за прошедшие сутки. И только немного успокоившись и утерев нос и соленые дорожки на щеках, поняла: все это время крепко держала за шею ту самую собачищу, что лежала равнодушно у крыльца. Цепь лежала рядом. Похоже, пес вывернулся из ошейника и попал ко мне в утешители.

Обессилено вздохнув, я разжала сведенные в истерике руки. Изумленно полюбовалась высунутым собачьим языком — прижала, похоже, псинку сильно! Удивительно, и как собак стерпел! И даже не попытался меня укусить!

Решительно высморкалась в тот же завалявшийся в кармане платок. Всхлипнула последний раз и пошла таскать воду, погладив Врана напоследок по лобастой башке.

Кажется, я уже не боюсь собак. Или только одну большую черную собаку?..

Высокий сруб прикрывала простая деревянная крышка, разбухшая от весенних дождей. Толстая веревка, намотанная на жердь, тянулась в глубину, несколько камней в рваной рыбацкой сетке служили противовесом.

Большущей деревянной бадьи как раз хватило наполнить мои ведерки. Только как их одеть на коромысло?

Сложный вопрос. Покрутив его и так и так, вспомнила образцы народной росписи и попыталась этак небрежно взгромоздить коромысло на одно плечо.

Замечательно. А как ведра цеплять? На корточки садиться?! Присела, зацепила одно ведро — а второе как, оно ж за спиной? В общем, крутилась и так, и эдак, пока не разлила одно ведерко. Да прямо в новые поршни!

Вода ледяная. Шерсть не мокнет, но сбилась комком. Ноги скользят...

В общем, сходив пару раз туда-сюда с ведерками без коромысла, скинула эти кожаные лапотки и повесила на тычки для каких-то овощей просушить. Вран трусил за мной, как привязанный. Тыкался холодным носом в босые ноги, цеплял ушами подол. Заглядывал в глаза — точь-в точь дрессированная немецкая овчарка: все понимает, но не говорит.

Останавливаясь передохнуть, я охотно гладила лобастую черную голову, вынимала из шерсти репьи и любовалась псом: глубокая грудь, горделивая голова, осанка! Красавец!

Ходить по холодноватой земле босиком оказалось приятно. Я быстро наполнила кадушки на печи и уже подбиралась к бадье для стирки, когда от дома послышались шаги. На тропинку вышел рыжеволосый конопатый парнишка лет тринадцати. Увидев меня, он слегка поклонился и пробормотал:

— Госпожа Рита, госпожа Руима велела мне затопить баню.

'Госпожа'?.. Ну, травницу, понятное дело, так называют из великого почтения к ее искусству. А меня-то за что так поименовали?

Пожав плечами, потащила очередную пару ведер с водой к баньке. Парнишка встретил в дверях, почтительно перехватил ведра и сказал, что госпожа Руима ждет меня в доме.

Вот и хорошо, а то тонкие деревянные ручки уже натерли мозоли на пальцах и ладонях!

Прихватив по дороге свои поршни, отряхнула платье, ополоснула руки и лицо в бочке с дождевой водой и вошла в дом, провожаемая тоскливым собачьим взглядом. Ничего себе пенки! Можно подумать, я у него из каши мясо своровала!

В доме Руима сунула мне в руки корзину с зельями и узел с бельем. Потом пошли в баню и долго мылись. Травница, обмазав меня всю каким-то сладко пахнущим киселем, велела завернуться в покрывало и идти в дом, не пачкая одежду.

На столе чинно стоял странный самовар, на его маковке пыхтел медный чайничек с травяным чаем. В мисках с бульоном плавали маленькие кусочки белого мяса и зелень, вместо хлеба были сухари.

Бульон полагалось просто выпить, а мясо и зелень выловить сухариком или грубоватой деревянной ложкой.

Потом долго и неспешно пили чай с той же сладкой хрустящей травкой, что и утром. Травница с удовольствием, прикрывая глаза грызла медовый пряник, вручив мне сушку:

— Погрызи девка, тебе полезно.

Пот стекал с меня в три ручья, даже сидеть было неудобно — казалось, вот-вот соскользну с лавки.

После еды Руима принимала пациентов. Молодой парень с загноившимся порезом от косы. Молодка с ожогами на руках — из корчаги плеснуло горячим медом. Старик с утробным кашлем и не разгибающейся ногой.

Я пряталась в горнице, запоминая, чем травница лечит селян. И отчаянно зевала, рискуя вывихнуть челюсть.

Наконец стукнула калитка, и Вран простучал когтями по полу. Пес сунул любопытный нос в горницу.

— Поди, проветрись, — ворчливо сказала травница, — посмотри хоть, как народ у нас живет.

Я последовала мудрому совету — мне хотелось посмотреть, что за часовня пряталась среди деревьев. Вран пошел за мной.

На улице было шумно: во дворах стояли столы, за которыми ужинали семьи. Дети бегали между плетней, загоняли на ночь кур и коз, многие с любопытством поглядывали на меня.

Часовня оказалась очень маленькой и очень простой. Я не сразу поняла, что высокие деревья, посаженные по кругу, и есть храм. А сама часовня — только алтарь увенчанный солнцем.

Дверь высокой деревянной башенки оказалась открытой, закатное солнце падало внутрь, отражаясь сквозь большой круглый витраж. Цветные блики играли на беленых стенах. Я остановилась растерянно, посмотрела на Врана.

— Туда можно?

Пес вел себя сдержанно и торжественно. А еще он не вошел в часовню, только подошел к двери и склонил голову. Я подошла ближе и заглянула: белый камень алтаря, усыпанный простыми полевыми цветами, простой каменный пол. Ни икон, ни статуй. Только солнечный свет.

Постояв еще немного, мы вернулись к домику Руимы.

— Пора спать! — сказала она, прибирая стол. — Сегодня уже никто не придет. Если только рожать кто возьмется.

Я обрадовано зевнула, прикрывая ладонью рот, и забралась в постель.

Теперь уже я спала за печкой, на устланной лавке, а та, где я свалилась накануне, оказалась местом для пациентов. Сама хозяйка дома спала на печи, чтобы быстро вскакивать навстречу нежданным гостям.

Сумка все так же сыто круглила бока, но я только сунула сверху очки и махнула мысленно рукой — все завтра, а сейчас — спать.

Я успела краем глаза заметить — убедившись, что гостья крепко спит, старуха, мягко ступая, вышла в сени и вошла в чулан, не скрипнув рассохшейся щелястой дверью. Слегка пахнуло сеном, и снова стало тихо. Перепуганные сверчки застрекотали под окошками, пес приподнял голову и коротко взрыкнул. Потом снова лег и больше не шевелился до самого утра.