Покажи мне Бостонское небо

"Завтра" тебе покажется вечностью, ибо лишь тогда ты поймешь, насколько был близок к черте, за которой таится возмездие...

Невозможной любви посвящается

13 ноября, 1973 год. Бостон.

"Дорогая Аннет! Пишу вам и задаюсь вопросом: почему вы мне не отвечаете? Я бы сказал, это не очень-то и вежливо с вашей стороны. Быть может, вы обиделись на меня за то, что я прислал вам руку вашего мужа? Но позвольте мне оправдать себя! На той самой руке было надето обручальное кольцо, снимать которое я не имею права, ибо это привилегия Господа Бога, но не моя. Брак — нерушимый союз сердец, а не телес. И вы очень меня огорчите, если выберете другого спутника. Да, ваш муж был одним из тех, кого называют "преотвратный тип". Но вы поклялись любить его до конца своих дней. Будьте добры, не нарушать обещаний, данных Господу.

Я видел, как вы, миссис Лоутон, рыдали на его похоронах. А теперь вспомните свои страдания в момент, когда погиб ваш щенок. Вам было двенадцать лет. Но вы ведь и по сей день прекрасно помните свои ощущения. Ах, да, к чему это я. Могу дать голову на отсечение, что вы были сильнее опечалены потерей любимого питомца, нежели потерей мужа. Не стесняйтесь этого. Ведь мы остаемся людьми лишь потому, что можем наслаждаться нашей "человечностью", купив кота, или того же попугая.

Хотите знать, как я его убивал? Думаю, нет, но вы не посмеете на этом моменте разорвать письмо и выбросить его клочки в камин. Вы прочтете это. Потому что вы любопытны, Аннет. И стремитесь познать все, что только возможно почерпнуть из окружающей вас действительности. Вы хотите быть впереди всех, блеснув новым камнем на подвеске, или же знанием, которое доступно вам одной. Разницы нет. И ведь никто не знает о том, что я вам пишу, не правда ли? Это манит.

Мистер Лоутон, ваш покойный супруг, очень любил нарушать правила. Вы, должно быть, удивитесь, что он не один отправился ad patres тем дивным Бостонским вечером. Decipimur specie recti — мы обманываемся видимостью правильного. Да, он изменял вам, Аннет. Цепляя на улице очередную бабочку, он вел ее в ближайший мотель, а там нещадно разделывался с ней, вдавливая всей своей массой в кровать резкими толчками таза. Проникнув в их номер, для чего мне понадобилась лишь отмычка, я медленно подошел к кровати, и около минуты наблюдал за двумя разгоряченными телами. Они не видели меня. Настолько были увлечены делом. Зарабатыванием денег и вашим унижением, если хотите. Каково это, в момент оргазма получить пулю в голову? Ответ даст мистер Лоутон. Но не сейчас. Возможно, когда вы тоже отправитесь прочь из этого мира. А та, что делала свою работу, не успела даже взвизгнуть, прежде чем я зарезал ее. Закрыв номер, я принялся за "разделку". Небольшой сувенир для меня, и памятный подарочек для вас. Та самая рука.

Подумайте теперь над тем, как жить со стыдом. С упавшей самооценкой. Наверняка, вы причислите себя к тем дамам, что обижены жизнью. Будете по пятницам ходить в клуб, дабы немного отвлечься, играя в лото и жалуясь соратницам на суровые реалии. Задумайтесь. Хотите ли вы этого? Я в силах вам помочь, Аннет. Вам надо лишь ответить. Адрес я указал. И, естественно, не свой, ибо тогда убийца мистера Лоутона, ваш покорный слуга, выглядел бы невероятным глупцом. Не забывайте, Аннет, но не сочтите за лесть:

Aquila non captat muscas — орел не ловит мух.

Искренне ваш, Эйс..."

30 ноября, 1973 год. Бостон

"Аннет, Аннет... Вы ничему не учитесь. И по-прежнему не отвечаете. Вы — Буриданов осел, миссис Лоутон. Я даю вам шанс. Вы же, оставшись совсем одна, вольны выбрать одинокое перманентное существование, или же вступить в игру. Голодный осел, по обе стороны от которого лежат две одинаковые и равноудаленные охапки сена, не сможет предпочесть ни одну из них и в конечном итоге умрет с голоду. Aut Caesar, aut nihil — или Цезарь, или ничто. Смелее.

Но я могу вас понять. И если с вашей стороны моветоном будет являться мнимое безразличие в отношении меня, которое заключается лишь в "письменной silencio", то я буду несправедлив с вами настолько, насколько это вообще возможно. Ведь я вас видел. Я знаю, чем вы пахнете. В своем пеньюаре цвета маджента, Аннет, вы похожи на Юдифь, точно сошедшую с полотна Джорджоне. А вот вы не удостоились чести лицезреть вашего покорного слугу. За что я и прошу меня простить.

Но что есть несправедливость, миссис Лоутон? Заключается ли она лишь в отсутствии справедливости как таковой? Или же это злой рок, тяжелый крест, под давлением которого вы не способны сделать и шага? И кто виноват во всех ваших бедах? Несомненно, вы, ненаглядная моя Аннет. Но склонность винить даже праведного, нежели себя, у вас не отнять, Ma Cherie. Загляните в свой мирок. Из чего он состоит? Я вам скажу: из пары десятков жалких воспоминаний, благодаря которым вы до сих пор остаетесь в добром здравии. Solitudinem faciunt, pacem appelant — они создают пустыню и называют это миром. Но вы же создаете неприступную крепость, стены которой, возведены из обрывков памяти о счастливом детстве, и прикоснуться к которым можно лишь преодолев глубокую водную преграду из воспоминаний о замужестве. Кстати, а какие из них самые приятные? Ах, да. Наверняка, моменты, когда вы с мистером Лоутоном безуспешно пытались зачать ребенка. Он доставлял вам удовольствие? Возможно. Но мечты о наследниках так и оставались несбыточными до тех пор, пока вы не сказали ему, что беременны. Ваш супруг радовался пуще младенца, он плакал, сжимал вас в объятиях. Вскидывал руки к небу и благодарил Господа, от которого отрекся множество лет тому назад. Одним своим поступком, Аннет, вы заставили ярого атеиста превратиться в набожного мальчишку. Почему вы не сказали ему, что переспали с другим, чтобы заиметь ребенка?! Это ли, по-вашему, справедливость, миссис Лоутон!? Вас следует наказать. Впрочем, выкидыш — страшнейшее возмездие. Вы загубили жизнь младенца, зачатого в грехе. Это ваша вина.

Отныне вы знаете, что мне известно многое о вас, мон ами. Равно как и то, что я нахожусь поблизости. В прошлом письме я дал вам множество намеков. Alea jacta est — жребий брошен. Ваша свобода заканчивается там, где начинаюсь я. Напоминаю вам, Аннет, вы можете предотвратить, казалось бы, неизбежное, лишь взяв в руки "перо". И не забывайте, миссис Лоутон, но не сочтите за угрозу:

"Qui tacet — consentire videtur... — кто молчит, тот рассматривается как согласившийся...

Искренне ваш, Эйс..."

"Боится лишь тот, кому есть что терять, мистер Эйс..."

6 декабря, 1973 года. Штат Мэн.

Здравствуйте, Эйс.

Всё то время, что получаю Ваши письма, я убеждаюсь в том, что вы невероятно наблюдательны и умны. И, думаю, для вас не будет секретом то, что мне очень тяжело было решиться на написание сего ответа. Но вы, наверняка, не знаете о том, что значит быть вдовой, матерью выкидыша, покинутой женщиной. Для вас это повод усмехнуться. Погладить себя по головке, наградить за необычайную проницательность. Все, что для вас игра, для меня — данность. Вы смеетесь над горем, будто это каламбур или хорошая шутка. Вы не представляете, что значит быть уставшей. Изможденной перманентной борьбой со всем, что произошло. Вы не знаете, каково это — смотреть на крохотные ручки мертворожденного ребенка. Не знаете, каким был ужас, в объятия которого вы меня любезно подтолкнули, прислав руку супруга. Пусть он изменял, пусть мы не могли иметь детей, но я была готова на все ради улыбки того, за кем я находилась, как за каменной стеной. Я солгала ему, переспав с другим. Но сказав супругу о том, что беременна, я поняла — жертвы были не напрасны. То был момент непередаваемой эйфории. Ты видишь, что твоя любовь расцветает, благоухает сильнее прежнего. Тяготы, связанные с невозможностью дать Джейсону ребенка, растворились. Не важно, каким образом. Не важно, на что мне пришлось пойти. Мой умысел был чист. Без самопожертвования победа кажется нереальной, когда стечение обстоятельств отбирает у тебя надежду на семейное счастье. И за содеянное отвечать мне и только мне.

Вы хотите знать, боюсь ли я? Несомненно, меня пробирает дрожь, когда я вскрываю очередное ваше послание, Мистер Эйс. Но боится лишь тот, кому есть что терять. Подумайте, что осталось у меня? Память, которая выплевывает остатки воспоминаний о том, что когда-то я видела свет? Этим я боле не дорожу. Сердце разлетелось миллионами осколков. Все, что могло заставить меня почувствовать себя живой, было закопано на кладбище Монт Оберн. Со смертью ребенка погибла и последняя улыбка, сгинула последняя надежда. И что есть чудо, мистер Эйс? Это вещи, которые не укладываются в нашей голове. То, что не поддается осознанию. Таковым для моего покойного мужа являлось известие о моей беременности. Таковой для меня являлась любовь, которая не умещалась в строки. Я лишила мужа первого. Вы лишили меня последнего. Больше у меня ничего нет. Получается....есть лишь "мы".

Я и прошу лишь об одном: сделайте то, что задумали, так, чтобы я не почувствовала боли, коей наелась до тошноты. Либо скажите чего вы от меня хотите. И покончим с этим...

Аннет Лоутон...

"Ab altero expectes, alteri quod feceris" — Жди от другого того, что сам ты сделал другому. Публилий Сир.

13 декабря, 1973 год. Бостон.

"Наконец настал сей дивный момент, когда муза моя соизволила ответить. И как ответить! Calamitas virtutis occasio — бедствие дает повод к мужеству. Честно говоря, миссис Лоутон, я уже подумывал о том, как буду расправляться с вами. Сами мысли приводили меня в неописуемый восторг: я вдыхаю аромат вашей остывающей кожи, кровь цвета аделаида, контрастирующая с вашими золотыми кудрями, россыпью усеявшими маренговую землю. Грудь Данаи Тициана, бедра испуганной нимфы. Рождение Венеры. Мне бы позавидовали сами Ботичелли с Байроном:

Убита в блеске красоты!

Да спит легко под вечной сенью,

Да сблизят вешние цветы

Над ней прозрачные листы

И кипарис овеет тенью...

И теперь, когда вы почтили меня своим бесценным вниманием, я просто не могу сделать вам одолжение и избавить от душевного недомогания раз и навсегда. Но я, как истинный джентльмен, обязан сдержать свое слово, данное вам ровно месяц назад. Я помогу. И согласитесь, Аннет, покончить жизнь самоубийством — это не про вас, слишком просто. Что тогда подумают остальные? Вы сдались, вы слабы, вы — никто. На надгробной плите так и напишут: "Сгинула в стыде и бессилии". Вы не способны на это, вы не хотите умирать. Ведь, если бы вы и впрямь желали этого, вы не утруждали бы себя ваянием письма вашему покорному слуге. Теперь вас пробирает любопытство. Забрезжил тот самый спасительный лучик. Отныне вы зависимы. А суицид — итог жизни бесхарактерной особы. Человека, неспособного на борьбу с водоворотом экзистенциальных проблем. Персоны, разумеющей, будто она часть системы, фрагмент мозаики, собираемой кем-то свыше. Вы же, дорогая моя, себя к таковым не относите. Равно как и я...

Ах, да. Вернемся к помощи. Не надейтесь, что ваша жизнь моментально нальется пестрыми красками. Но обещаю, я сделаю все, чтобы на вашем лице вновь воссияла улыбка. Единственное условие, которое требуется соблюдать беспрекословно — это повиновение. И раз уж мы выяснили, что смерть вас не страшит, в случае нарушения единственного правила (чем, кстати, любил заниматься ваш покойный супруг, не берите с него пример) я буду наказывать вас через оставшихся близких вам людей. Ваша больная мать неожиданно перестанет принимать медикаменты, но не потому, что ей их не будут предоставлять, а потому что я зашью ей рот. А из вашего пса, подобранного три дня назад, я сделаю чучело и отправлю в Музей Естественной Истории, за что еще получу благодарность. Вы ошибались, Аннет, когда заверяли меня, будто вам нечего терять. Либо лгали. Прощаю первый и последний раз. Отныне, миссис Лоутон, придется думать о каждом шаге. Любое неверное телодвижение может оказаться роковым. Попытка заявить на меня в полицию — смертный приговор матери. Дорогу для вас стелить буду я. Просто идите.

Письмо мое вы получите девятнадцатого декабря. Двадцатого декабря, в двадцать три ноль-ноль вы должны быть у Дома Лонгфелло в Портленде. Вам передадут нечто ценное. И не забывайте, Аннет, но не сочтите за манию величия:

Dura lex, sed lex... — суров закон, но это закон...

Искренне ваш, Эйс...

Эйс. Из воспоминаний...

Memento...

Я закрываю глаза.

Тогда мне было двенадцать. И каждый раз, когда выглядывал из окна нашего двухэтажного дома, я видел всех этих детей, своих сверстников, которые беззаботно спускали свое время на игру в догонялки.

Эван, спустись в гостиную!

Я делаю вид, что не слышу. Один толстый мальчик сбивает с ног хрупкую девочку, на два года младше него самого. Я вижу, как он заливается смехом. Показывает на нее пальцем и кричит: "Сдалась! Слабачка!" Гнев. В такие моменты я терял контроль над собой.

Эван! Я с кем разговариваю, животное?! Спускайся немедленно!

Меня нет. Я планирую, как тот кабан будет молить о пощаде. Обостренное чувство справедливости росло и крепло с каждой секундой, проведенной в материнском доме. Я знаю, зачем она меня зовет. Она разбила пепельницу, которую мне предстоит заменить. Но сначала прибрать осколки и собрать миллионы окурков.

Я сейчас поднимусь и надеру тебе задницу, сопляк! Не вынуждай меня!

Девятнадцатый ухажер за три месяца тоже решил подать голос, будто он задержится здесь. Примеряет на себя роль отца. Считает, что тем самым он произведет впечатление на мою непросыхающую создательницу. Вскоре я буду вынужден разочаровать его, сказав, что двадцатый не за горами и ему придется покинуть прелестный двухэтажный дом, доставшийся нам от бабушки и являющийся объектом вожделения всего социального дна Бостона, приводимого сюда матерью. Что ж, от судьбы не уйдешь. Спускаюсь.

— Ты оглох!? Мы должны ждать тебя вечность? Знаешь, что у матери болит спина, и не реагируешь! Собирай, пока Зак не наподдал тебе как следует! — клише, шаблон. Одна и та же фраза, в которой менялось лишь имя джентльмена. Я наклоняюсь, дабы собрать кусочки разлетевшейся по полу пепельницы. Я знаю, что будет дальше... Вот оно. Окурок вонзается мне под лопатку. Я чувствую, как плавится моя кожа, слышу, как смеется Зак. Из глаз потекли слезы. Но нужно прибраться. Жизнь в хаосе — не мечта, и только.

Второй окурок.

Неимоверная боль, но такая привычная. Такая родная. Они кидают в меня огрызки яблок: "Перекуси, а то в обморок упадешь!", - Зак разошелся не на шутку. Ему нравится все происходящее. Еще бы. Какому алкашу не придется по вкусу действо, в котором он, унижая ребенка, сможет почувствовать себя настоящим мужчиной. Забыть о том, что он разлагающаяся масса, бесполезная, никчемная. Что в жизни не осталось ничего, кроме верной спутницы, до краев налитой вином, перебродившим до состояния чистого спирта.

Если бы ты знал, Зак, если бы ты знал...

Пол чист. Я унижен. Но лишь по их мнению. А значит, по мнению всего Бостона, ложившегося в двуспальную кровать матушки. Что я мог сделать? Убить их? Лишить жизни собственную мать, какой бы она ни была? Нет. На это я не был способен. Во всех этих семьях, где дети получают подарки вместо ожогов, поцелуи вместо ударов и едят настоящую пищу вместо огрызков, именно там воспитываются чудовища. Которые впоследствии, лишившись родительской любви, теряют контроль, полагая, что все наладится само собой. Когда близко осознание проблемы, просветление, они берутся за бутылку, или же шприц. Рождается очередной Зак. Большой ребенок, принимающий истинных детей за равных себе. Методично расправляясь с психикой подрастающих в такой обстановке отпрысков, они не представляют, на что обрекают себя в будущем. Они считают, что я все забуду? Что шрамы зарастут? Или из моей головы извлекут все воспоминания о пытках, которым я подвергался ежедневно? Глупцы.

Но Зак исчез. А значит, сегодня будет новое лицо. Каково же было мое удивление, когда в дом вошел мужчина, одетый в серый атласный костюм. Широко улыбнувшись, он потрепал мои волосы и добавил: "Привет, дружок! Меня зовут мистер Лоутон. А тебя?"

20 декабря, 1973 год. Штат Мэн. Портленд, Дом Лонгфелло. 23:01

"Дорогая Аннет. Если вы читаете это письмо, значит, выполнили мое требование и пришли в назначенное место в установленное время. В противном случае Эулалио, мальчишка-мексиканец, который стоит в данный момент напротив вас, готовый исполнить любую мою просьбу, скажем так, за конфеты, сжег бы послание, не передав его вам. Толпа рукоплещет. Eruditio aspera optima est — суровое воспитание — самое лучшее. Следовательно, это моя заслуга, не так ли? Вы уже обрели то, чего не имели никогда — пунктуальность. А значит, это моя победа. Незначительная, но возбуждающая. Одна из множества грядущих викторий.

Ни камень там, где ты зарыта,

Ни надпись языком немым

Не скажут, где твой прах... Забыта!

Иль не забыта — лишь одним...

Настанет момент, миссис Лоутон, и вы поймете, что все в этом мире не случайно. Пусть и неосознанно, но вы платите за каждый свой шаг. Бумеранг принесет с собой плоды некогда посеянных деяний. И небо падет на вас в тот час, когда придет время великого суда. Когда вы станете ненужной. Но сейчас — урок первый.

Аннет, вы боитесь оказаться в неволе? Конечно же, боитесь. И клетка может оказаться вовсе не золотой, и в размерах не превосходить смирительную рубашку. Вы же хотите "быть птицей, лететь туда, где нет мертвых, спастись". Вздор. Вы лишь хотите убежать. В очередной раз избавиться от бремени, но помните: hectorem quis nosset, felix si Troja fuisset — кто знал бы Гектора, если бы Троя была счастливой? Кто есть Аннет Лоутон без меня, вашего покорного слуги? На что вам элегантное платье, если в доме нет зеркал? Равно как и тех, кто в силах оценить по достоинству благолепие вашего естества, заслуживающего лишь высокопарных изречений и вожделенных взглядов. Вы еще не поняли, но вы жаждете быть на поводке. Так повелось, что ведомым быть не так уж и трудно. Но это очередной шаблон. Мы с вами не знаем рамок, а значит, всевозможные клише нас не коснутся. Но просветление стоит колоссальных жертв. Японцы называют это сатори. И не забывайте, что отныне ваше сердце бьется в такт моим мыслям.

Сейчас вы сядете на землю, прижавшись спиной к забору, заведете руки за спину, а Эулалио сомкнет ваши утонченные запястья наручниками. Вы просидите здесь до утра, Аннет. Если кто-либо подойдет к вам и предложит помощь, вы откажетесь от нее. Каким образом — это уже ваша забота. В случае неповиновения, вы знаете, что вас ждет. Надеюсь, вы тепло оделись, ибо воспаление матки — не самая приятная вещь. Ах, простите, миссис Лоутон! Вас ведь это не страшит, так как боле вы не имеете возможности родить ребенка, после рокового случая с выкидышем. Как я мог забыть об этом. Прошу меня простить.

Все то время, что вы будете прикованы, я хочу, чтобы вы размышляли над тем, почему я заставляю вас это делать. И не пытайтесь отыскать причину во мне, Аннет. Не забывайте о бумеранге. А в поисках смысла, не побрезгуйте знанием:

Conscientia mille testes... — совесть — тысяча свидетелей...

Искренне ваш, Эйс...

21 декабря, 1973 год. Штат Мэн. Портленд. Дом Лонгфелло. 00:33

Аннет, прикованная к изгороди, сидела на мокром промерзшем асфальте. Тусклый свет старинного фонаря, одного из тысячи украшавших Портленд, обнажал небольшой участок земли, испещренный окурками и брошюрами, повествующими о жизни легендарного поэта Лонгфелло. Зима в этих краях не самая суровая. Шкала термометра остановила восхождение столбика на уровне "минус два". Крупные снежные хлопья, словно обрывки облаков, кружили перед глазами в нетленном вальсе, подхватываемые порывами прохладного ветра. Звуковой штиль периодически разбивался выкриками из соседних кварталов, шумом покрышек и рёвом сирен, установленных на автомобилях полиции штата. Но ко всему этому прибавился стук каблуков, и слева от себя Аннет увидела приближающийся к ней силуэт. Это был мужчина. Среднего роста, в черном плаще и шляпе, несоответствующей погодным условиям, да и моде как таковой. "Нельзя просить о помощи". Лица незнакомца видно не было, сверху его затеняла пресловутая шляпа, а подбородок был скрыт за шарфом.

— Мисс, вам плохо? — Первым заговорил мужчина, вопрошая приятным баритоном. От него пахло дорогим парфюмом, окутывавшим миссис Лоутон.

— Нет, все в порядке. Скоро я встану и пойду домой, ближе к звездам. Небесные бабочки спустились, дабы воззвать к совести моей, а значит, скоро зазвучит труба Архангела. И все мы канем в лету, как бренные тела, сподобившиеся в течение всей нашей жизни лишь на потребление! — Для самой Аннет, подобная речь стала откровением. Она ответила словами Эйса. Выдержка из одного из первых писем, на которые она не отвечала. Да и что может быть лучше, нежели прикинуться сумасшедшей? Тогда у мужчины, что надеялся помочь ей, отпадет всякое желание вести беседу и "спасать" ее.

— Похвально, миссис Лоутон. Вы — послушная девочка, — в этот момент, вдохновение, связанное с чеканкой не писанных ею речей, улетучилось вместе с дыханием. Кровь остановила свой бег. Попадая под каток ужаса, равно как и неимоверного счастья, организм волен отказать в правильном функционировании, — а ваше лицо, искаженное страхом, прекрасно как никогда, Аннет. Сидите спокойно, пока я не войду на территорию музея и не расположусь за вашей спиной.

Сердце вырывается из груди. Пытается пробить ребра. Жар.

— Подобно школьному учителю, я вынужден одобрить ваше поведение. Но не положительной отметкой в журнале, а сувениром, — он положил небольшой сверток в карман куртки Аннет, — но сейчас вы не узнаете, что это. Мой намек предельно прозрачен — сегодня вы не умрете, миссис Лоутон. Почему так тяжело дышите? Отвечайте.

— Я напугана.

— Кажется, я упомянул о том, что не собираюсь убивать вас. Но теперь вы дрожите сильнее прежнего. Естественно. Ведь теперь вы представляете себе вещи, которые могут с вами произойти. И вы мне расскажете о них.

— Я не знаю... — в эту же секунду Аннет ощутила щекой прикосновение чего-то острого.

— Сконцентрируйтесь, миссис Лоутон. Дернитесь — останется шрам, видеть который на вашем лице не хочется даже мне. Что я скажу в день страшного суда, отвечая на вопрос Всевышнего о том, почему я изувечил венец Его творения? Эталон благолепия? Божьей любви? Неужели вы считаете, что мне хватит смелости сказать Создателю, что таковы были правила? Возьмите себя в руки. Вопрос вы помните.

— Вы изнасилуете меня.

— И так всегда, Аннет. Самые прилежные ученицы оказываются самыми глупыми. Они делают то, чему их всю жизнь учили: впитывают в себя, не пытаясь вникнуть в суть получаемой информации. По-настоящему же светлый ум наоборот — страдает нехваткой усердия. Ему не нужно копать глубоко, это происходит само собой. Но те усилия, которые требуются для восхождения по лестнице, ведущей к спасительному просветлению, отсутствуют вовсе. Природа. Она не порождает идеалы.

— А как же вы?

— Вы мне льстите, миссис Лоутон. И речь идет не обо мне. Скажите, вы хотите, чтобы я надругался над вами?

— Нет, — дыхание рывками выдавливало ужас.

— Тогда почему вы думаете, что я позволю себе это? Вы считаете, что моя цель — растоптать вас. Верное умозаключение. Но растоптать, не отняв души. Более того, насытив ее до состояния полного созидания. Абсолютного равновесия.

Острие отпрянуло. А к щеке прижались влажные губы. Все тело Аннет невольно содрогнулось. Ее накрыло теплыми волнами. Рассудок окончательно покинул и без того затуманенную голову. Левая рука Эйса скользнула по волосам и тыльной стороной ладони одарила вниманием другую щеку. Дрожь становилась неумолимой. Напоследок, он шепнул лишь:

— Я спасу тебя.

Послышался щелчок наручников. И только равномерно затихающий стук каблуков, растворяющийся во тьме с ароматом "мучителя"...

Эйс. На подоконниках детства.

Я начинал потеть всякий раз, когда видел итог своей работы. Не столько от страха, сколько от восторга. Когда вносился последний штрих, я принимался за увековечивание своего деяния. Садился и рисовал. Вот он, Закери Мозли...Зак...

Каким же беспомощным он кажется, когда у него полный рот бутылочных осколков, все тело в сигаретных ожогах, а его стеклянные глаза смотрят на меня без былого презрения. Завтра его найдут. Именно на завтра и запланировано возрождение. Из безликого алкаша и педофила Зак превратится в мученика, его будут жалеть, поминать добрым словом. Все те недоумки с жетонами, на номера которых они ставят во всевозможных лотереях, зададутся великой целью — отыскать маньяка. Наказать за то, что он сотворил с беднягой Закери. Инквизиция. Всадники уголовного апокалипсиса. Видели бы они то, что видел я.

И Зак умер не потому, что я обижен на него за все унижения в стенах материнского дома. В отличие от него я знал, чем все закончится.

И вот на очереди мистер Лоутон. Честно говоря, я не надеялся, что он задержится надолго в нашей скромной обители. Напротив, он изменил жизнь матери коренным образом. Все, что происходило на моих глазах, заставляло искренне изумляться. Мать бросила пить. Дом содержался в маниакальной чистоте. Amantes amentes*. Но безумство ли, если жизнь сменила оттенки? Дело в причине. Мистер Лоутон был до безобразия слащав и невыносимо педантичен. Он обращался с матерью, как истинный джентльмен. Одаривал ее самыми современными нарядами. Мать наизусть знала репертуар Бостонского симфонического оркестра.

Возьми жизнь за ноги и потряси, как следует.

Забудь о шрамах на спине.

Все проще, чем кажется.

В такие моменты я всегда задумывался над количеством гвоздей, вбитых матерью в мою голову, при участии уникальных в своей ничтожности отбросов общества. И что бы сейчас не происходило, как бы она себя не вела, пусть даже она вытащит все до одной металлической занозы, результат один — останутся дыры.

Счастье шрамов не оставляет.

А они прожгли мне душу.

А они прожгли мне спину.

Каждый день являл собой противостояние. Видит Бог, я старался изо всех сил полюбить Лоутона. Но как можно напитаться глубочайшим чувством уважения к кому-либо, если ты всю жизнь имеешь дело с отребьем? Ты просто-напросто не умеешь жить по-другому. И к несчастью, у тебя слишком хорошая память.

И я помню тот день, когда мистер Лоутон привел к нам своего сына Джейсона. Я слышал каждый его шаг по лестнице, ведущей в мою комнату.

— Привет, Эван! Меня зовут Джейс. Рад познакомиться с тобой!

Он протянул мне руку, а его лицо исказила кривая ухмылка. Несколько секунд я смотрел в его глаза. Потом вложил свою руку в его и сжал настолько крепко, насколько позволяла мускулатура предплечья. Улыбка сменилась тревогой, а после — гримасой страдающего от невыносимой боли человека. Я подтянул его поближе и спросил:

— Что за девчонка была с тобой вчера в парке?

— Какая тебе...

Его женственные пальчики захрустели.

— Мне повторить вопрос?

— Аннет! Ее зовут Аннет. Эван, отпусти, это не смешно...

— Кто тебе сказал, что я шучу? — я приблизился к нему вплотную. У Джейсона подкашивались ноги. Но он не звал на помощь. Естественно, какому мальчишке захочется выглядеть пред лицом родителей слабаком?

— Эван, прошу, мне ужасно больно...

— Тронешь ее хоть пальцем, твои роскошные кудри будут сожжены вместе с вашим особняком в тот момент, когда вся твоя семья будет в нем спать. Запомни мои слова.

Я разжал руку. Джейсон, направившись в сторону двери, дабы поскорее убраться, решил отомстить мне, как и подобает сопливому трусливому юнцу:

— Ты больной ублюдок...

В этот же момент он ринулся за дверь.

На следующий день я обнаружил, что Аннет покинула школу в одиночестве. Джейсон оказался послушным малым. А значит, нам пора с ней познакомиться. Ей понравятся мои рисунки... Они непременно ей понравятся...

Amantes Amentes* — "Влюбленные — безумные".

22 декабря, 1973 год. Бостон.

В шестнадцатом веке, миссис Лоутон, состоялась любопытная богословская дискуссия. В ней принимали участие двое: католик и протестант. Обе стороны в ней привели исчерпывающие аргументы в пользу истинности своего вероучения. Через некоторое время тот, кто был прирожденным протестантом, стал набожным католиком. А его оппонент перенял позицию визави. И вот я вас спрашиваю, Аннет: какова цена убеждений современного человека? Я хочу, чтобы вы поразмыслили над этим на досуге.

Мое шестое чувство говорит о том, что скромный подарок, преподнесенный вам прошлой ночью, по меньшей мере, шокировал вас. Но не одиозностью, а наоборот — своим миниатюрным, величием. Бриллиантовый кулон весом в двадцать пять карат. Произнесите это вслух, Аннет, и вам он покажется еще тяжелее. Однако мнимая роскошь подобных вещей не должна вас слепить, ибо алчность рушит города, миссис Лоутон. Вы даже и не догадываетесь, каким путем это совершенство попало в мои руки. Но вам и не стоит знать об этом. Пока...

И я не хочу, чтобы вы питали какие бы то ни было иллюзии по поводу того, что ваш покорный слуга сделал столь щедрый жест, находя свою ученицу предметом обожания. Увы, это не так. Будем думать, Аннет, что это необходимый для проведения будущего "занятия" инвентарь. Кстати, помните ли вы тот момент, когда Дорис, ваша мать, в честь очередной, безукоризненно исполненной партии, позволившей ей стать невестой самого Дэниэла Мура, надела все свои антикварные украшения? Каким он был по счету, ее новоиспеченный жених? Кажется, седьмым. Дорис весьма практично пользовалась своим очарованием. Вообще, красота, миссис Лоутон, является самым ценным товаром каждой женщины. Продавая часть себя, она получает взамен набор материальных благ, якобы восполняющих пустоту вокруг ее персоны. Но, как и всё в этом мире, красота обладает свойством постепенного разрушения. Погибает "Юдифь", погибает "Венера", погибает "Джоконда". Взгляните на свою мать сейчас: она стара, кожа лица напоминает паутину, а некогда густые ее локоны скорее походят на бессовестно выполненный парик. Кого мы обманываем, это и есть парик. Голова Дорис сбросила все до последнего локона, получив чуть ли не смертельную дозу облучения. Дамоклов меч современной медицины — лучевая терапия. Последний шанс продлить жизнь, напоминающую существование комнатного растения. Гуманно ли? Решать вам, Аннет. Вы хотите запомнить ее такой, какой она была в прежние годы? Тогда убейте ее. Отключите аппарат, обеспечивающий поддержку ее жизнедеятельности. Мы остаемся людьми, покуда наша совесть главенствует над самолюбием. Вам не представляется возможным сделать подобное, лишить родную мать жизни. Но вы обязаны, миссис Лоутон. В то время как вы пытаетесь оправиться от потрясений, ворвавшихся в вашу жизнь, Дорис молит Бога о том, чтобы он забрал ее из цепких лап недуга. Весь этот больничный бестиарий не способен дать ей то, что можем дать ей мы с вами, Аннет. Умиротворение. Переступите через любовь к себе.

И если то, о чем я прошу, не сделаете вы, это сделаю я. Самое подходящее время — канун Нового Года. Пришло время чего-то большего. И, казалось бы, я обрываю последнюю нить, связывающую нас с вами, Аннет. Но это самообман. Вы хотите идти за мной. У вас нет никакого выбора. Полиция вам не поможет. Меняются полюса... Вам страшно осознавать, что у вас ничего не осталось. Вы уверяли меня в ином, но я опустил эти ваши измышления, доказывая теперь обратное. Я знал к чему все идет.

В канун Нового Года я буду наблюдать за вами. Если вас не окажется в больнице, там непременно окажусь я. Но что если я усугублю положение Дорис? Не убью, но заставлю еще больше страдать? Я советую вам тщательно поразмыслить над моим предложением, миссис Лоутон.

Electa una via, non datur recursus ad alteram...*

Искренне ваш, Эйс.

Electa una via, non datur recursus ad alteram... *— избравшему один путь, не разрешается пойти по другому.

31 декабря, 1973 год. Штат Мэн. Льюистон.

Региональный медицинский центр Святой Марии.

Сидя рядом с палатой матери, Аннет пыталась унять дрожь. Сама же больница, из места, где людям спасают жизнь, превратилась в развлекательный центр. Пьяные врачи и медсестры. Свободно перемещающиеся больные, которым прописан покой.

Новый год... в месте, где поводов для радости едва ли наберется и пара.

Двое из персонала в обнимку удалились в туалет, поддерживая друг друга за талию. Где-то послышался сигнал, скорее напоминающий мышиный писк, нежели тревожный рев, сообщающий о том, что в палате номер N стало совсем худо больной X. Дежурный врач, подпирая стенку и запинаясь о совершенно, по его мнению, неровный пол, устремился к месту тревоги.

Новый год... у людей, которые не имеют права отмечать его, взяв ответственность за тех, кто в любой момент может покинуть "место торжества".

Шум, заполонивший больничные коридоры, разбавлялся треском старого телевизора, у которого собрались несколько стариков. Праздничные программы прерывались в связи с непогодой, столь редкой гостьей всего штата. Температура воздуха опустилась до "минус двадцати". Стеной валил снег, порывы ветра сбивали с ног. Некогда мокрый асфальт превратился в каток, на котором каждый желающий мог оставить отпечаток нетрезвого тела.

Новый год... даже у природы, которая решила внести свои коррективы в многолетний уклад климата восточного побережья.

— Пора, Аннет... — обернувшись, и едва не задохнувшись от внезапного появления "покорного слуги", миссис Лоутон долго вглядывалась в лицо своего "наставника".

Минута устрашающего молчания. Жалкие попытки собраться воедино. Дыхание постепенно выровнялось, но ритм сердечного биения в данную секунду превышал обыденный в разы.

— Эйс, вы не будете против, если я задам один вопрос?

— Дерзайте, Аннет. — И вновь не видно лица. Тот же шарф, та же шляпа. Лишь приглушенный сладкий баритон.

— Что вам от меня нужно?

— Я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Идемте.

Поднявшись, Аннет обнаружила, что ноги ее почти не держат. Войдя в палату, Эйс сел в кресло для посетителей, находящееся в углу комнаты. Свет они не включали. Аннет подошла к матери.

— Разбудите ее. Она имеет право знать. Но дело даже не в этом. Бедная Дорис обязана сказать вам кое-что на прощание.

Миссис Лоутон провела рукой по плечу матери. Та, по-прежнему находясь в объятиях Морфея, некоторое время всматривалась в лицо дочери, то ли не признавая, то ли, собираясь с мыслями.

— Аннет... Почему ты одна? И почему все кричат? Они мешали мне засыпать. — Голос Дорис напоминал шорох осенней листвы.

— Мама... — и больше никаких мыслей.

— Доченька, я не знаю, зачем ты здесь, но они ужасно со мной обращались. Когда я отказывалась пить лекарства, Доктор Чайлд выключал аппарат, который помогает мне дышать. Лишь когда я поднимала руку в знак согласия, он возвращал мне "легкие".

Слезы текли сами собой. Никакое сердце не способно выдержать таких материнских мучений.

— А когда я просила медсестру помочь мне встать, она говорила, чтобы я закрыла свой поганый рот. И тогда я ходила под себя. Узнавая о том, что моя постель мокрая, доктор Чайлд бил меня полотенцем.

Разрывающая нутро пустота. Она растет и растет. Вселенское горе, восполняющее Аннет, вот-вот найдет выход в эвтаназии.

— Мамочка... Я... Я просто хочу сказать тебе, что люблю тебя, и... не хочу, чтобы ты так страдала. — В коридоре послышались крики. Все находившиеся у телевизора, вели обратный отсчет: "Десять! Девять! Восемь!"

— Мама, видит Бог, я не хотела. Но так и впрямь будет лучше для всех... — голос утопал в рыданиях.

"Семь! Шесть! Пять!".

Аннет упала на пол. Рука потянулась за шнуром, который, питаясь от розетки, подавал жизнь в тело Дорис.

— Эйс! Я не могу!!!

— Сделай это, Аннет!

— А потом доктор Чайлд ударил меня по лицу...

"Четыре! Три!"

— Я прошу, не заставляй меня, я люблю ее....

— Давай же!

— Медсестра плевала на меня, когда...

— Господи, Эйс...

— Выдергивай шнур!

"Два! один!"

Щелчок. Минута. И только прерывистый писк монитора, который смешивался с плачем Аннет, бросившейся на грудь покойной матери. Эйс нажал кнопку вызова врача. Последнее, что слышала Аннет: "Вызывайте полицию! Она убила ее!".

Эйс. Не в памяти, но на губах.

Джейсон отошел в сторону. Чего и следовало ожидать. Но не только потому, что я его запугал. У его отца начались проблемы. Семья — это изолированная физическая система. Видимо, когда мистер Лоутон изо всех сил пытался превратить мою мать из бутылки в настоящую леди, он не учел один простой закон: энергия в замкнутой системе сохраняется с течением времени. Только передается от более нагретого тела к менее нагретому, пока система не придет в равновесие. Уровень порока в жизни моей матери, на момент появления в нашем доме Лоутона старшего, зашкаливал. Потому отец Джейсона просто не мог остаться тем, кем он был раньше.

Он начал пить. Нет, то были не двухнедельные запои, сопровождавшиеся побоями или скандалами. Тогда, что в этом странного? Человек, не выпивавший никогда в жизни, не может уснуть без бутылки пива, или бокала вина. Костюм мистера Лоутона потерял былую безупречность, а зубная щетка все чаще оставалась на раковине, нежели в специальном стаканчике. Но мне в тот момент не было до него дела, ибо в поле моего зрения находилась лишь великолепная Аннет. Юная Аннет, начавшая цвести средь Бостонской весны. Она, как некогда и я, страдала от "отцовской чехарды". Ее мать не любила стирать одни и те же носки, готовить одни и те же любимые блюда своим женихам. Глаза Аннет напоминали те, что я видел каждое утро в отражении в ванной комнате. Жаль, но мне придется их завязать.

Меня начинало тошнить от волнения при мысли о том, что я прикоснусь к ее губам. Проведу по ним пальцем.

Голова кружилась, пульс учащался. Когда убиваешь человека, ты обязан сохранять ясную голову и полное спокойствие. Рука должна быть подобна деснице хирурга. Но представляя Аннет, беспомощную и готовую на все, ради того, чтобы еще хотя бы раз увидеть свою недрагоценную мать, я чувствовал как сердце покидает свое место.

Весь день я готовился к долгожданной встрече.

Повязка.

Нож.

Парфюм мистера Лоутона.

И тетрадный лист, на котором изображены два невысоких дерева, склонившихся под порывами ветра в одну сторону. В правом верхнем углу нарисован компас, который указывает на восток. Туда, где восходит солнце. В самом низу подпись: "Ты учишь орла летать"*.

Вечером Аннет отправится на прогулку со своей школьной подругой Мириам. Они прощаются около пекарни "Дядюшки Морриса". После чего Аннет предстоит десятиминутная прогулка в одиночестве через парк "Савин Хилл", прежде чем она окажется дома. Там я и буду ждать ее. Трястись и изводить себя вопросами.

Это необычно. Ночь — некий символ. И именно ночью должны умирать те, кто этого заслуживает. Я же нахожусь в парке лишь для того, чтобы Анннет узнала обо мне. Прошло всего несколько минут моего нахождения на одной из скамеек, и вдруг показалась она. Правая нога перестала слушаться. Ладони взмокли, глаза атаковал едкий пот. Еще несколько шагов. В момент, когда она прошла мимо, я встал и набросился на нее сзади. Закрыл ее рот рукой.

Мокрой рукой. Идиот. Губы.

"Аннет, не дергайся. Все будет хорошо, но мне нужно завязать твои руки. И глаза".

Сначала она не послушала меня, пыталась ударить меня ногой в голеностоп, старалась разбить мне нос собственным затылком. Но вскоре сдалась. Силы были неравны. Прости.

В кустах я расстелил простынь, которую забрал из маминого шкафа. Усадил на нее Аннет.

— Что тебе надо?! Пожалуйста, отстань от меня...

— Тише, — былая уверенность в голосе постепенно возвращалась, — я не причиню тебе вреда. Я не хочу, чтобы ты видела мое лицо. Меня зовут Эван.

Я достал листок с рисунком и положил в карман сарафана, который был тогда на Аннет. Когда я наклонился, чтобы сделать это, почувствовал как пахнет ее кожа. Шафран, кориандр. Я остановился. Ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от моего.

Египетский жасмин.

Я медленно прислонился к ее влажным от слез губам.

Ветивер с Гаити.

Нас обоих трясло, но никто не останавливал тот поцелуй страха и обожания.

Разрезав веревку, стягивавшую ее запястья, я поспешил удалиться.

Я до сих пор помню, каков был на ощупь ее небесного цвета сарафан. Соленые губы. Когда я возвращался домой, казалось, я могу повлиять на все происходящее со мной. Но бывают и незамкнутые физические системы. То был единственный раз, когда я не знал, чем все закончится...

Aquilam volare doces(лат.)* — ты учишь орла летать.

3 января, 1974 год. Бостон.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,

Всего, в чем думал счастье зреть,

Истлевший сердцем, сокрушенный,

Могу ль я больше умереть?*

— Это строки из стихотворения несравненного Джорджа Байрона, которые он написал после разрыва с супругой. Я люблю петь, Аннет, аккомпанируя себе на фортепиано. Я представляю, будто я личный композитор величайшего поэта. И строки обретают крылья, но разбиваются об одинокие невосприимчивые стены моей обители. Теперь же у меня есть вы, миссис Лоутон. Вам понравилось?

— Где я?

— Бедная моя Аннет. Безусловно, когда спишь более семидесяти часов, предварительно угодив в не самую приятную автокатастрофу, в голове царит totum revolutum**.

— Эйс?

— Искренне ваш.

— Где я?

— Цитируя себя же: "В моей обители с невосприимчивыми стенами". Кричать не надо. Но вы и не станете. Стоит ли мне освежить последние минуты, когда вы еще пребывали в сознании, миссис Лоутон?

— Если вам не трудно, — Аннет окинула взглядом просторную комнату. Эйса в ней не было. Стены устланы множеством картин. Некоторые из них миссис Лоутон узнала.

Ренуар и его "портрет мадемуазель Ромен Ланко".

Модильяни, "портрет Диего Риверы".

Судя по всему, рассудок возвращался довольно быстро, как и некое подобие страха. Наконец, послышался знакомый баритон:

— Когда мы находились в медицинском центре, вы говорили с матерью, которая лежала без сознания. Отвечали на какие-то ее реплики. Но Дорис не произнесла ни слова. И я тому свидетель. Я был вынужден на вас надавить, чтобы вы наконец-то отключили аппарат жизнеобеспечения. Именно тогда я нажал кнопку вызова дежурного врача. Тот немедленно обратился в полицию. Мне пришлось ударить его ножом, но весьма аккуратно, чтобы позже, залечив рану, он смог описать вас во время дачи показаний. Я практически тащил вас к машине. И вы не сопротивлялись. Причина в неимоверном стрессе, усугубленном аварией, попали в которую мы по вине некоего Роберта Олсэна. Он мертв. Его тело ожидает нас в подвале. Раствор формальдегида не даст ему испортить великолепный аромат, наполняющий этот дом. Чувствуете?

— Секунду, — в горле девушки пересохло. Губы потрескались.

Одна за другой в памяти мелькали картинки новогодней ночи. Выдернутый шнур. Кровь дежурного врача. Стекольные брызги. Поцелуй.

— Эйс, вы меня поцеловали?

— Не стану отрицать, Аннет. Когда я укладывал вас в постель, во мне затрепетало то отцовское чувство, которым я, увы, обделен. Утопить его в коллизиях того дивного вечера я не посмел и уступил порыву. И судя по тому, что вы вспомнили об этом маленьком, но весьма значимом инциденте, думаю, нам пора приступить к трапезе. Слева от вас лежит сарафан, нижнее белье и носки. Жду вас внизу через несколько минут. Бежать бессмысленно, ибо все окна и двери заперты. Vir prudens non contra ventum mingit

* * *

. Покинув комнату, идите прямо по коридору, затем направо. Там будет лестница.

— Я скоро буду.

Когда Аннет скинула одеяло, она обнаружила, что правое бедро перемотано бинтами, живот исцарапан. Отражение в зеркале говорило о том, что те самые стекольные брызги достигли цели. Множество мелких ссадин и порезов.

Надев сарафан, она услышала звуки вальса Шопена, доносящиеся откуда-то снизу.

"Думаю, терять мне и впрямь больше нечего".

Эйс позаботился о том, чтобы Аннет не заблудилась по дороге в гостиную. До самой лестницы пол был усыпан лепестками орхидей. На каждой из ступеней лежало по розе. Первое, что бросилось в глаза девушки, когда она спустилась, — сервированный на двоих огромный стол посреди гостиной. А на обеденном столе лежал тетрадный листок. В момент, когда она хотела дотянуться до него, чтобы рассмотреть поближе то, что на нем нарисовано, ее талию и плечи обхватили крепкие мужские руки.

Эйс провел указательным пальцем по ее губам. Музыка звучала все громче.

...могу ль я больше умереть?* — отрывок из стихотворения "Прости".

totum revolutum (лат.)** — полный сумбур.

Vir prudens non contra ventum mingit (лат.)

* * *

— мудрый мужчина не мочится против ветра.

Эйс. Тот красный снег.

Прошло полгода с того момента, как мы с Аннет "познакомились".

Миллионы секунд в ожидании просветления. Десятки рисунков, на которых я изображал забитых до смерти молотком алкоголиков. Тренировка.

Десятки бездомных, зарезанных кухонным ножом. Repetitio est mater studiorum*.

Каждое полотно — мгновение, олицетворяющее торжество справедливости, какой я ее представлял. Неминуемое возмездие. Нивелируя различия между дипломатом и насильником, начинаешь понимать: цена их жизней примерно равна. И ты рад лишь оттого, что не все зависит от твоей ненависти к ним. Природа все же изобретательнее. Она дает тебе свободу воли.

Я вычислил интервал, в который неизменно попадало количество шагов, сделанных Аннет на пути в школу. Четыре вида прически.

Уйма сарафанов и блузок, преимущественно консервативных цветов.

Она постоянно оглядывалась.

Мне хотелось верить, что Аннет ищет меня у себя за спиной. Ждет, когда я вновь подкрадусь и не оставлю ей никакого выбора. Прижму к себе. Мне хотелось сделать ей больно, только чтобы увидеть слезы. Вновь почувствовать каково это, когда сердце не перекачивает кровь, а продуцирует ее, вкладывая какой-то едва уловимый трепет. Я поднимался на крыши высочайших Бостонских зданий, вставал на самый край. Так, что дуновение ветра могло отправить меня прямиком к земле. Клал руку на сердце и ждал, пока оно не разгонится. Но этого не происходило. Раз за разом я возвращался домой и резал правое бедро. Каждый день без эмоций — новая засечка, напоминавшая об отсутствии души.

Полгода забвения. Поиска заменителя ощущений.

Убийства, картины, Лоутон, мать — рутина. Наш повседневный выбор исходит из довольно извращенных соображений. То, что для любого человека носило характер табу, складывалось в мой образ мышления. То, что для людей — норма, для меня — нонсенс. Получается, я искал не любовный суррогат, а некое подобие общества. Я знал, что Аннет такая же. Она поймет, если я расскажу ей о том, чем занимаюсь по ночам.

Аннет примет любой мой подарок. Ей необходим кто-то взаимно ведомый. Ведь две крупицы, выпавшие из пакета, знаменуют инициацию нового рода. В ретроспективе они — обитатели того самого пакета. Но в настоящем — сепарированный обстоятельствами тандем, способный в перспективе свить осиное гнездо. И только осиное. Ибо художник не в силах изобразить радугу, располагая лишь тушью.

Первое декабря. День, который запомнился тем, что ко мне вернулся рассудок.

Выпал первый снег.

Лоутон впервые ударил мою мать. Идеально.

Стоя на краю пятиэтажного здания в районе Лонг Варф, я понял, что внизу появляются автомобили полицейских. Собиралось все больше зевак.

Они кричали. Умоляли, чтобы я отошел.

"Зачем тебе это надо, парень? Не дури!"

В толпе стояла и Аннет. Она прикрыла рот обеими руками и не сводила с меня глаз. Вот оно. Восхищение. Общество.

Оказалось, когда я только подошел к обрыву, патрульный засек мой незатейливый финт и позаботился о подкреплении. Десятки голов, взывающих к моему благоразумию.

Если бы вы знали, кого хотите спасти.

Если бы ты знала Аннет, что тот скетч — два склоненных древа — моих рук дело.

Я указал пальцем на нее. Сначала она обернулась, но, не обнаружив никого за спиной, жестом переспросила, указываю ли я на нее. Безусловно. Умение манипулировать — атавизм. Казалось бы...

Коллективное бессознательное. Массовый психоз. Истерия. Позже, они будут рассказывать своим друзьям, что спасли юнца, готовившегося покончить жизнь самоубийством. О том, как они кричали, молились, уговаривали. Я дам им шанс. Спущусь. Осталась мелочь.

Тот самый патрульный, довольный счастливым исходом, начал расспрашивать, зачем мне это понадобилось.

Приемный отец бьет мою мать. Нападет на меня с ножом, взгляните на бедро. Часто выпивает. Я не могу с ним бороться.

До свидания, мистер Лоутон. Вы больше не моя забота.

А позже подошла и Аннет.

— Ты больной.

— Я знаю.

— Как тебя зовут?

— Эван...

Repetitio est mater studiorum (лат.)* — повторение — мать учения.

3 января, 1974 год. Бостон.

— Сколько еще нужно намеков, Аннет, чтобы вы поняли, кто я? Сколько вальсов должно прозвучать, чтобы мы смогли встретиться взглядами?

— Вы требуете от меня почти невозможного.

— Нет. Много ли незабываемых событий происходило в вашей скучной, как парижские улицы, жизни, Аннет? Хотите сказать, вы каждый день подвергались нападению со стороны неизвестных, которые связывали ваши руки и целовали, содрогаясь от волнения? Или, быть может, вы часто завязывали общение с самоубийцами?

— Кажется...

— Я не хочу, чтобы вам казалось. Обратите внимание: прошло уже пять минут. Незабвенный Фредерик перешел к трагической прелюдии до-минор. А мои руки ослабили хватку. Но вы по-прежнему никуда не спешите, не вырываетесь. Вам не кажется, дорогая моя Аннет. Вы уже не боитесь. Все, что от вас требуется, — повернуться. Никогда ничего не делайте наверняка. Игра стоит свеч лишь тогда, когда игрок уверен в каждом своем действии. Даже риск должен быть оправдан. И вот вам представилась возможность. Смелее.

Аннет медленно повернулась. Ее окутал невыносимо знакомый аромат, легкое дуновение леса с едва уловимой ноткой табака. Глаза не желали открываться.

— Ветивер с Гаити, египетский жасмин. Вы знаете меня. Ибо лишь я мог запомнить подобное.

Духи, которыми пользовалась мама. Благоухание детства, вихрь воспоминаний, оставленных где-то за стеной сиюминутных горестей. Аннет открыла глаза. Дежа вю. Кажется, что ты когда-то видел человека, стоящего напротив, но не совсем уверен в собственном выводе. Стоило лишь прибавить самоубийство, поцелуй.

— Эван. — В голосе Аннет не было удивления. Скорее, в нем звучало облегчение, которое, однако, не умаляло ощущение ужаса от всего, что сделал Эйс за последние месяцы.

— Это было так просто, не правда ли? Всего лишь побороть свой страх перед неизвестностью. Вы никогда не думали о том, что произойдет, если все же заглянуть туда, куда обычно боялись смотреть. Аннет, вы должны понимать, что ничего не изменилось. Вы все еще находитесь в розыске, в подвале по-прежнему маринуется тело Роберта Олсэна. Нет, в пищу мы его употреблять не будем, но, как наглядное пособие, он нам, безусловно, пригодится.

Как и в детстве. Лицо Эйса покрыто множеством шрамов, доставшихся, по его рассказам, от всех любовников матери. Но если одних детей избивают за непослушание, то ранения Эйса — результат сопротивления захмелевших мужчин, которых ждала самая страшная участь. Об этом Аннет еще не знает. Хоть она и видела ранние рисунки своего "учителя".

"Это лишь плод моего воображения. Этого нет физически, но оно прячется у меня в голове", — так он говорил.

"Я вижу их такими, всех этих мужчин. Для них последним прибежищем может стать лишь полотно Босха".

— А теперь, Аннет, я хочу, чтобы вы на кое-что взглянули. "Вдвойне дает, кто дает скоро". Чем быстрее вы привыкните к обстановке, тем раньше мы приступим к тому, что я запланировал. Следуйте за мной.

Эйс взял ее за руку и повел в другой конец зала. Он достал из кармана небольшую связку ключей и, быстро найдя нужную "отмычку", открыл дверь. Щелчок выключателя.

Тусклый свет просторного помещения озарил множество картин, устлавших стены мрачной комнаты. Под каждой работой лежал какой-либо предмет. Некоторые из изображений Аннет узнала. Их нельзя было не узнать. Все те же мертвые мужчины, плоды воображения ее друга Эвана. Эйса. Зная, на что способен ее спутник, долго раздумывать не пришлось:

— Ты ведь убил их?

— Да, Аннет. Все они погибли от моей руки. Но не судите меня. Неизбежность порой подталкивает людей к невозможным для осмысления поступкам. Я когда-то говорил вам, что все это — наилучший для подобного отребья исход. Но даже морально разложившиеся люди заслуживают того, чтобы о них хоть кто-то помнил. Любая картина — застывший момент. То, чего ты не в силах вернуть. Я смотрю на эти произведения и вспоминаю каждого из них, нахожу весомую аргументацию содеянному. Частица каждого усопшего хранится под соответствующей картиной. Кусок ткани, скажем, рубашки, или же серебряная цепочка. Не все уходит под землю, Аннет, что-то остается здесь, в дивно пахнущей кунсткамере. Чувствуете этот аромат? Никаких ноток гниения, только магнолия, пион и амбра. Зал чужой славы.

— Они были любовниками... — Эйс молниеносно схватил Аннет и прижал к стене.

— Я не советую вам заканчивать подобное предложение. Запомните, Аннет, — никогда не нужно говорить вслух об очевидных фактах, способных кого-либо разозлить. Не стоит что-то предполагать, ибо велика вероятность промаха. Стреляйте в цель. Но не в воздух, так как в этом случае вы все равно допустите осечку. Будьте любопытны, но дозируйте свой интерес, делите на части и думайте, когда задаете вопрос. Оставьте свою скорбь за порогом этого дома. Наивность и легкомыслие — там же. И это — не просьба.

— Я все поняла.

— Нет, Аннет, вы ничего не поняли, но уверяю — скоро.

Бостонское небо высыпает на головы людей килотонны снега. Белое полотно, застелившее землю, отделено от буланых облаков прохладным воздухом, пропускающим через себя идеальные миниатюрные кристаллы. Век снежинки короток. Но успевшему разглядеть в этом гармонию, время — не помеха.

Все разрушается. Все умирают. Даже люди, которые никогда не боялись.

3 января, 1974 год. Бостон.

Дом, в котором живет Эйс, находится на побережье Атлантического океана. "Олд Харбор". Савин Хилл авеню примечательна тем, что со стороны залива на ней расположено всего три дома, один из которых когда-то принадлежал бабушке Эвана. Позже — его матери, а теперь и ему.

Трехэтажный особняк, выполненный в неоклассическом стиле, вписывается в местный ландшафт так, что невнимательный человек может даже и не заметить постройку. Этому еще способствует и живая изгородь, формирующая авеню. Входная дверь обрамлена узкими колоннами и продолжает единый стиль фасада. "Крылья" дома выполнены несколько ассиметрично, что придает некой неординарности постройке при том, что отсутствует какая-либо вычурность, на месте которой стоят простота и привлекательность. Окна, исполненные во французском стиле, задают тон интерьеру.

После небольшой экскурсии и обеда, приготовленного самим Эваном, Аннет долго сидела в гостиной, в большом комфортном кресле, стараясь избавиться от последних струнок отчаяния, охватившего ее некоторое время назад. В этом доме музыка никогда не выключалась. Вагнер сменял Шопена, на их место приходил Вивальди, который в итоге уступал Густаву Майеру.

Колоссальная колонна — своего рода центр обители Эвана. Вокруг нее выстраивается вся композиция. Входы на кухню и кабинет представляют собой декоративные полуарки. Насыщенные бордо, мшисто-зеленые и коричневые оттенки собираются воедино и создают с одной стороны умиротворяющую палитру, с другой — экспрессивную, близкую по духу Эйсу. Инверсионное сочетание цветов мебели и стен. Все выдает художника в молчаливом пространстве. Терракотовые оттенки логически завершают задействованный спектр цветов, которые использовались в создании маленького чуда — просторнейшей гостиной.

— Вы должны знать, Аннет, что мастера данного стиля старались отойти от массивного оформления предметов интерьера и стремились отразить все те же античные формы, но более легко и непринужденно, порой просто в двухмерном виде или в слабовыраженном, неглубоком рельефе, что придает интерьеру в целом утонченный, изысканный вид. Не находите?

— Определенно. Эван... ты не против, если я буду так к тебе обращаться? — неуверенно поинтересовалась Аннет.

— Я не заложник собственного образа. Потому вы вправе называть меня так, как вам заблагорассудится.

— К чему вся эта вычурность? В обстановке, деталях?

— Homo sum et nihil humani a me alienum puto. Мне и впрямь не чуждо ничто человеческое. Перфекционизм — не заболевание, но образ мышления. Я убежден, что наилучшего результата можно достичь. Это неизбежно. Несовершенство носит оттенок неудачи, означает, что где-то была допущена ошибка, Аннет. Взять хотя бы вашу речь. Вы позволяете обращаться ко мне, как к старому другу, вернувшемуся после долгих лет разлуки, задаете такие вопросы, которые никак не связаны с тем, что произошло на днях. Не нужно ничего забывать, ибо в таком случае стирается грядущее. Неразрывная связь.

— А как же настоящее?

— Его нет, дорогая моя. Покажите мне что-либо реально существующее в данный момент. Хотя бы одну вещь. Вы сидите в кресле. Казалось бы, это происходит в данную секунду. Но проходит мгновение и все меняется. То, что было чуть ранее, становится прошлым, любой расчет строится на ощущении будущего. Настоящее — словно феникс, воспламеняющийся не ради себя. Сгорает, дабы прошлое и будущее обрели смысл. И так до бесконечности. Вы жертвуете затрачиваемыми минутами ради того, чтобы через час вкусить плод своего труда. А делаете вы что-то лишь потому, что прошлое обязывает.

— Почему ты ничего не рассказываешь мне о том, что нас ждет дальше?

— Пока что нет никаких "нас", Аннет. Вы питаете какие-то пустые иллюзии относительно того, что мы покинем страну, или навсегда уйдем в подземелье. Но этому не бывать. Сегодняшний вечер мы проведем у меня в кабинете, там я и расскажу, что ждет "нас" в ближайшее время. А пока вы можете отдохнуть, насладиться третьей сюитой Баха, но также вы вольны пойти на улицу, немного развеяться. Советую обходить машины полицейских стороной.

— Нет уж. Я, пожалуй, останусь в доме.

— Тогда не тратьте время впустую.

— Что...

— Аннет! — Эван слегка повысил голос. — Не задавайте мне глупых вопросов. Просто не тратьте время зря. А мне нужно работать. Consuetudo est altera natura*.

В костюме Brioni Эван выглядел сногсшибательно. Аннет провожала его взглядом до самого кабинета и смотрела на пустую полуарку в течение еще некоторого времени. Все трудности, сопровождавшие ее до сего момента, постепенно отступали. И сколько бы ужаса не наводил персонаж Эвана, где-то внутри Аннет чувствовала, что он не способен обидеть ее. Да, именно с его подачи была убита Дорис. Он покончил с ее супругом. Но даже после всего случившегося жизнь не остановилась, более того, не кажется чем-то обязательным. Эйс учит Аннет ценить слово, каждую мысль, обдумывать любое принятое решение дважды. Если бы он хотел убить ее, это не заставило бы себя долго ждать.

Аннет по-прежнему сидела в кресле и вертела в руках обручальное кольцо, некогда подаренное Джейсоном Лоутоном. К чему оно ей?

"И вы очень меня огорчите, если выберете другого спутника", — это было в письме.

Но что он хотел сказать? Чтобы она хранила верность супругу, пусть даже усопшему, до конца своих дней?

Или Эван не хотел "опоздать"? Оказаться позади кого-то, кто вновь занял бы ее сердце?

Можно было бы спросить, но это — пустая трата времени.

Аннет подошла к окну и всмотрелась в безмятежно ниспадающие снежинки. Безветренная погода — редкий гость на восточном побережье. Все в этом мире повернулось вспять. Аннет сняла кольцо и положила на подоконник. Оказывается, один маленький золотой хомут способен сковать сильнее любого возможного насилия.

Consuetudo est altera natura* — привычка — вторая натура.

3 января, 1974 год. Бостон.

Когда Аннет вошла, Эван убирал какие-то бумаги в ящик своего стола, больше похожего на авианосец. Уже давно стемнело, кабинет освещался лишь за счет бронзового светильника, к которому и потянулся Эван, чтобы сделать атмсоферу в помещении немного ярче.

— Присаживайтесь, Аннет.

Он поднялся и вышел из кабинета. Складывалось впечатление, что Эйс спокоен, как никогда, все как будто идет нормально. Не учитывая полицейских и детективов, разыскивающих девушку, убившую собственную мать. Также в участке знают, что с ней был соучастник, мужчина, ударивший ножом врача и скрывшийся вместе с преступницей с места происшествия. Аннет слабо верилось в то, что хоть кто-нибудь опишет Эйса, позади почти двадцать лет, от его руки погиб не один десяток человек, а может, не одна сотня, но он по-прежнему на свободе. Как ему это удается — загадка. Возможно, ответ кроется в пресловутом перфекционизме, которому, похоже, он и собрался учить Аннет.

Прошло не менее получаса, прежде чем Эван вернулся с небольшим серебряным подносом в руках, на котором стояли фарфоровый кофейник с удлиненным носиком, плотно закрытый крышкой, и две маленьких чашки с широкими верхними краями. Терпкий аромат моментально заполнил все помещение.

— Первоначально, Аннет, кофе готовился как отвар из высушенной оболочки кофейных зерен. Уже потом возникла идея их обжарки на углях, — рассказывал Эван, разливая напиток по чашечкам, — и, вероятнее всего, впервые кофейные зерна были доставлены в Европу в тысяча пятьсот девяносто шестом году немецким натуралистом Беллусом. В тысяча шестьсот четырнадцатом году Пьеро делла Валле, долгое время живший в Персии, пишет в письме из Константинополя: "Турки имеют один черный напиток, который летом освежает, а зимой согревает. Они утверждают также, что после ужина он не дает человеку уснуть. Вот почему тот, кто намерен ночью учиться, его употребляет". Угощайтесь, Аннет. Ваш покорный слуга лично варил его, чтобы вы могли ночью учиться. Познавать так, как я от вас этого требую.

— Ты что-то сюда добавил?

— Нет, дорогая моя. Это аромат настоящего кофе. Вы привыкните.

— Он восхитителен. Привыкать не к чему. — Аннет не могла скрыть удивления. Напиток был бесподобен.

— Я рад, что смог угодить вам.

Они, не спеша, совершали по маленькому глотку, не отрывая друг от друга взгляда.

— Думаю, мы здесь, чтобы обсудить какие-то детали?

— Не спешите, Аннет. Почему вы пьете кофе, держа чашку в левой руке?

— Я... не знаю. Не задумывалась. — Лицо девушки налилось румянцем.

— Не люблю, когда меня обманывают. Не люблю тщеславных людей, Аннет. Что бы вокруг вас ни происходило, сущность остается неизменной. И с этим мне предстоит бороться. Я заметил, что вы сняли кольцо, в тот момент, когда только вошли в кабинет. И вы делаете все, чтобы я заострил на этом внимание. Это смелый поступок, учитывая мои предупреждения. Но я доволен. Не смотря на вашу жажду похвалы и одобрения любого поступка. Может быть, вы таким образом добиваетесь моего расположения, но подхалимаж — не самый правильный метод из тех, что вы могли выбрать.

— Почему ты думаешь, что знаешь меня? Почему каждый мой поступок расценивается как провал? Я же не могу быть тобой! — в голосе девушки зазвучала некая обида.

— Тише, Аннет. Когда теряешь самоконтроль, становишься уязвимым настолько, что и представить нельзя. Особенно, когда напротив вас сидит человек, убивший всех ваших близких. Я знаю вас. Знаю, чем вы дышите и зачем совершаете то или иное действие. В данный момент я живу вами. Не забывайте об этом.

Аннет хотела встать, но Эван одним движением головы предупредил ее, что не стоит этого делать. Девушка не хотела ничего портить, через какое-то мгновение она раскаивалась. И не понимала, почему слова "учителя" так задевают ее. Да, для этого могла быть сотня причин, но еще совсем недавно казалось, что все идет хорошо.

— Я принимаю ваш бунт. И говорю: держите себя в руках. В один миг случается то, на что не надеешься годами. Подобное случилось и со мной. Я не хочу, чтобы вы перебивали меня, пока я буду вести свой рассказ. Я прошу вас слушать предельно внимательно. Готовы ли вы?

— Я надеюсь.

Налив по второй чашке и прочистив горло, Эван приступил:

— Я никогда не мог терпеть насмешки. Каждый, кто пытался подшутить надо мной, платил довольно высокую цену. Каждый алкоголик, ночевавший в моем доме, оставался лежать на сырой маренговой земле лицом вниз. Все поступки матери становились для меня вызовом, новыми задачами, ответы на которые виделись мне равными нулю. Потом появился мистер Лоутон. Отец Джейсона. Он сделал из матери настоящую леди, такой, какой ее хотел видеть я. Мне больше не нужно было кого-то убивать. Ваше внезапно оборвавшееся общение с Джейсоном — моя заслуга. Я нашел для себя новую цель. То, от чего где-то внутри меня происходил взрыв. Этой целью были вы, Аннет. Впервые мы встретились в парке "Савин Хилл", помните? Небесного цвета сарафан, ветивер, египетский жасмин, волнительный поцелуй? Но я не показал лица, чтобы не напугать вас. Следующая наша встреча состоялась на Лонг Варф. Вы полагали, что я совершу самоубийство. Мистер Лоутон тогда уже отправился за решетку, а мы проводили с вами вечера. Любовались заливом. Я показывал картины, нарисованные мной за время существования этого дома в качестве постоялого двора. Возможно, подставлять отца Джейсона было опрометчивым шагом. Что сказать? Мне не хватало опыта в подобных вопросах.

В один прекрасный день я не появился на берегу, близ которого меня ждали вы. После того инцидента мы так ни разу и не увиделись. Вы вновь повстречали Джейсона Лоутона, но уже в колледже. А я похоронил свою мать. Ее убили, Аннет. То было время величайшего гнева, охватившего все мое естество. В какой-то момент мне перестали казаться глупыми все эти рассуждения университетских философов о карме, фатуме. Неизбежности, воздаянии. Мне казалось, что смерть матери — моих рук дело, все, что я натворил, вернулось в удвоенном размере. Но клин вышибают клином. Самые нерадивые студенты оказывались расфасованными по мешкам и утопленными в Атлантическом океане. Я стал взрослее. Если раньше я уничтожал законченных людей, отвергнутых обществом раз и навсегда, то здесь я предупреждал даже подобное отвержение. Люди, неспособные обучаться, стали моим маленьким экспериментом. Университет поднимал тревогу, призывал студентов быть чрезвычайно бдительными, но разве глупец внемлет разумному? Скорее, он его игнорирует.

Изучая менеджмент в школе бостонского университета, посещая вечерние занятия колледжа искусств, я находил время для бесед с профессором Персивалем Коллинсом, работавшим тогда в обсерватории Лоуэлла. В пятьдесят девятом году была основана станция Андерсон-Меса, на которую перевезли мощнейший в то время телескоп из обсерватории Перкинса. Я демонстрировал непревзойденные результаты в обучении, а картина с изображением самой станции стала моим билетом. О многом велись беседы в стенах Андерсон-Меса. Но навсегда я запомнил именно эти слова профессора Коллинса: "Эван, какое бы горе тебя ни охватило, сколько бы трудностей ни попалось у тебя на пути — подними глаза к небу. Вглядись в звездную ночь, пойми, сколько всего таится за пределами твоего разума. Расширяй свое сознание, иди впереди. Ты — способный юноша. Но это — не главное. Важно одно — все, что с тобой когда-то случилось, неспроста. Ничего не забывай. Помни каждого человека, вспоминай каждую комету, увиденную с помощью этого телескопа. Потому что все это дается не просто так. Ты — это все, что с тобой случилось. И как бы ни хотелось забыть печаль, знай — от этого никуда не деться. Все шрамы на твоем лице — не продукт благоденствия". Он был человеком, с которым я мог бы помериться интеллектом. И не смотря на всю простоту мысли, вкладывавшейся в этот его пассаж, я запомнил каждую интонацию. Он понимал меня, как никто другой.

В моей голове хранится фильм длиною в собственную жизнь. Вы, Аннет, исполняли и исполняете одну из главных его ролей.

Когда время подходило к получению диплома, в университете произошло то, чего никто не ждал. Был убит профессор Персиваль Коллинс. Я могу дать вам слово, моя дорогая, что не я стал судьей этого выдающегося ученого. Которого я безмерно уважал, с которым проводил уйму своего времени. Второй звонок. Второй человек, ставший для меня чем-то большим, нежели обыкновенной жертвой, убит. Я не верю в подобного рода совпадения. Меня это не шокирует и не пугает. Но в какой-то момент я понял, что все постепенно идет к вашей смерти, Аннет. Вы не могли знать, что все повернется именно так. Да, я избавил вас от Джейсона Лоутона, человека, ни капли вас не уважавшего. Ваша мать боле не страдает, находясь одной ногой во втором круге преисподней. Но теперь вы должны понимать, что ваш покорный слуга пытался предотвратить катастрофу. Вашу личную катастрофу. Одному мне было бы проще найти человека, преследующего меня все эти годы. Но если бы он отнял и вас, тогда все закончилось бы. Не думайте, я не хочу воспользоваться вами, как приманкой. Я просто знаю, каково это, не заканчивать дело, которое ты обязан завершить. И тот Попутчик, что идет за мной по пятам, вряд ли остановится. Но я никогда не мог терпеть насмешки над собой. И этот случай — не исключение.

В комнате стало чудовищно тихо. Аннет теребила в руках чашку, дважды опустошенную за короткий промежуток времени, но во рту вновь пересохло. История, которую поведал Эван, не могла так просто уложиться в голове. Аннет предполагала все, что угодно, но только не подобное. Из человека, подвергавшегося насилию со стороны Эйса, она превратилась в человека, спасенного им.

— Но... Эван. Откуда ты знаешь, что это преступление совершил один и тот же человек? — Первое, что пришло в голову.

— Аннет, стал бы я проворачивать подобную комбинацию, будучи неуверенным в собственных выводах? Не путайте нас. На плече моей матери было вырезано изображение бубнового туза*. То же изображение красовалось на животе профессора Коллинса. Все было исполнено на высшем уровне. Так распорядиться скальпелем мог либо хирург, либо художник. И никто боле. Качество изображения указывает на человека, принадлежащего миру искусства. Но то, что послание вырезано после смерти, дабы не оставлять кровавых разводов, указывает не просто на талантливого художника, а на человека, знающего элементарные основы анатомии. Глубина надрезов, выверенные линии.

— Я не могу даже представить...

— И не нужно, Аннет. На сегодня достаточно историй. В заключение этой дивной беседы, я хочу, чтобы в вашей голове все встало на место.

Та слежка, организованная после убийства Джейсона Лоутона, была необходимым условием вашего спасения. Теперь вы понимаете, о какой помощи я говорил в письмах? Я не мог напрямую заявить, что за вами кто-то охотится. Заверял в том, что не убью вас, стоит только исполнить мои указания. Я вел вас по тому пути, который прокладывал сам, чтобы, в конечном счете, вы не сошли на встречную полосу и не попали под каток неожиданности в лице моего Попутчика. Не задавайте больше вопросов. Отправляйтесь в кровать. Я буду неподалеку. Ступайте.

Чужие воспоминания — твои воспоминания.

Туз* — Эйс (англ. Ace).

3 — 4 января, 1974 год. Бостон.

Поток холодного воздуха окутал Эвана, когда тот открыл дверь, ведущую на просторный балкон. Аннет сидела в кресле-качалке, накрыв ноги пледом и набросив на плечи куртку, найденную в шкафу ее спальни. В руках она держала пожелтевший со временем тетрадный листок, на котором были изображены два дерева, не выдерживающих порывов мощнейшего ветра. И подпись: "Ты учишь орла летать". Ночной Бостон замер в бесконечности.

— Просто интересно получается. — Голос Аннет дрожал.

— О чем вы, дорогая моя?

— Вся жизнь — чья-то прихоть. Точнее, твоя, Эван. Именно ты решил, что мне не нужно общаться с Джейсоном, которого в итоге и вовсе убил, оставив одну руку. Это за тобой следит какой-то Попутчик, желающий прикончить меня, лишь бы досадить тебе. Я только исполняю роль статистки. Усиленно галлюцинируя, отключаю мать от аппарата, ибо это часть игры, направление, по которому ты меня вел, чтобы я не попала в руки человека, охотящегося за тобой. Сижу на Портлендском асфальте в ожидании смерти, засыпаю с желанием больше не просыпаться. Почему, я тебя спрашиваю? — Аннет повернулась к Эвану, ее глаза блестели от наливающихся слез.

— Не стоит впадать в истерику, Аннет. Я уже говорил...

— Да оставь ты свои поганые лозунги! Ответь! Что тебе от меня надо?! — крепкая пощечина обрушилась на лицо Аннет. — Да! Еще раз!

Девушка набросилась на Эвана, пытаясь расцарапать тому лицо. Но сколько бы сил она не затрачивала — все тщетно. Еще секунда и Аннет была сжата в крепчайших объятиях своего "учителя".

— Слушайте меня внимательно. Я повторяю в сотый раз — не нужно терять самообладания. Самоконтроль — главное условия выживания, Аннет. Лишитесь его — и все, вы погибли. Вы не отходите далеко от берега, бродите по мелководью, пытаясь найти виновных в том, что с вами случилось. Но ни я, ни кто-либо еще не в силах дать ответов на все ваши вопросы. Если бы я знал, кто охотится за вами — решил бы эту проблему сиюминутно. Вы — не тот человек, который должен из-за чего-то страдать. И я это понимаю. Все происходящее с вами — стечение обстоятельств. Игра оказалась необходимой, неизбежной. Сейчас вы слишком уязвимы, многое пришлось пережить и осознать. Но дайте себе время.

Чуть отпрянув, Аннет обнаружила два мокрых следа на рубашке Эвана. Возможно, ей стало немного легче. А может быть, и нет. Но только в этом выплеске она почувствовала, насколько нутро заполнено гневом, досадой. Безысходностью.

— Отпусти меня. Впредь я буду спокойнее, обещаю.

— Я не могу верить вашим обещаниям, Аннет.

— Я буду стараться.

— Imperare sibi maximum imperium est. Владеть собой — наивысшая власть. Учитесь, пока у нас есть время. Пойдемте внутрь, я не хочу, чтобы вы простыли.

Пока девушка ложилась в постель, Эван взял стул и сел рядом с кроватью. Он внимательно наблюдал за тем, как она снимает все свои одеяния и остается в одном лишь пеньюаре.

— Долго будешь здесь сидеть?

— Пока вы не заснете. Но могу и удалиться, если пожелаете.

— Нет, — неожиданно резко выпалила Аннет и, осознав это, тихо добавила, — останься. Я хотела задать тебе еще один вопрос. — Одеяло будто бы впитывало гнев, совсем недавно охвативший девушку.

— Спрашивайте.

— Откуда такая роскошь? Я имею в виду, где ты берешь такое количество денег? Все эти антикварные вазы, богатейший интерьер, тот бриллиант. Я даже примерно не могу себе представить стоимость всего этого.

— Вас действительно это интересует?

— Я бы не задала этот вопрос, если бы не снедающее любопытство. Да и у меня больше нет собеседников... — в голосе Аннет звучала ирония. Оказалось, даже после такого затяжного падения в бездну можно улыбаться.

— Система федеральных резервных банков не идеальна, Аннет. Главный ее недостаток кроется в ее же акционерах — обыкновенных коммерческих банках. Правительство все чаще намекает, что существуют колоссальные различия между частными и федеральными резервными банками. Но на деле все выглядит именно так, как молвят люди. Центральный банк находится во власти частных лиц. Это факт, пусть и не очевидный. Но тот, кто неразрывно связан с подобной системой, знает это наверняка. Например, ваш покорный слуга. Когда я учился на четвертом курсе, профессор Персиваль Коллинс организовал для меня собеседование с неким человеком, которого звали Джонатан Озерански. Они дружили. Это было довольно необычное собеседование, на протяжении которого мне многое пришлось сделать. Мы встретились с Джонатаном в его кабинете, расположенном на шестом этаже Бостонского федерального резервного банка. С ним был его товарищ — Роберт Гендельман. Сначала они расспрашивали меня о моей семье, годах учебы в стенах университета, о моей любви к искусству. После того, как был составлен "анамнез", мы перешли к решению финансовых, а именно бухгалтерских, задач. Я разобрался с ними даже без помощи калькулятора, чем вызвал искреннее удивление моих будущих работодателей. Оставался последний шаг. Проверка на "детекторе лжи". Вот для чего им нужны были сведения из моей жизни. У нас состоялся довольно занятный диалог...

— Способны ли вы на убийство?

— Безусловно. — Джонатан и Роберт удивленно переглянулись.

— Сколько жертв на вашем счету?

— Порядка сотни. — Подобное заявление и вовсе деморализовало двух рыжеволосых мужчин.

— Эван, вы говорите правду?

— Нет. — Вместе с облегчением в глазах господина Озерански вспыхнул восторг. — Я никогда не рисовал картин, и в этой комнате нет никого, кроме меня.

— Поразительно.

— Сколько еще лжи вам нужно, чтобы убедиться в высокой прочности моей нервной системы?

— Нисколько, вы приняты.

— Ты практически раскрылся перед ними.

— Аннет, такая мелочь, как полиграф, не в силах дать стопроцентный ответ на все загадки и хитросплетения человеческой психики.

Так я стал одним из самых юных работников Бостонского федерального резервного банка. Но прошло несколько лет, и на меня были возложены обязанности личного бухгалтера Джонатана Озерански. Те суммы, которые проходят через его карман, вам и не снились, Аннет. Он до сих пор щедро оплачивает мой труд, но занимаясь делами человека, удивившегося решению задачи без помощи калькулятора, я уяснил одну простую вещь: одному лицу ни к чему обладать такими благами. Это уже — тройная бухгалтерия методом двойной записи, если хотите. Как бы это ни звучало. Ваш покорный слуга — умелый престидижитатор. Не более.

— Неужели все эти годы он не замечал, что ты уводишь деньги из-под его носа? Мне казалось, еврейский народ в этих вопросах...

— Вы правы, дорогая моя. Но представьте, что на небе погасли две звезды в момент, пока вы спали. Заметите ли вы подобное? Весьма и весьма сомневаюсь. Да, все, что вы видите вокруг, стоило немалых денег, но это должно лишь намекать вам на правильность "теневых" отчислений. Подумайте о том, какими средствами располагают люди вроде мистера Гендельмана, или Джонатана Озерански.

Они доверяют мне. Знают, на что я способен. Ни один налоговый инспектор ни разу не обнаружил какой-либо погрешности в моих отчетах. На моей стороне прочнейшая репутация среди людей могущественнейших социальных слоев Бостона, даже всего восточного побережья. Безупречная карьера. Но я не горжусь собственными достижениями.

— Почему?

— Потому что все это не имеет значения. Мне ни разу не пришлось прибегнуть к их помощи. Люди, задающие ритм биению финансового сердца штата Массачусетс, никогда не смогут понять мою проблему, а тем более — решить. Мы изначально идем по бездорожью, Аннет. Такая жизнь — уникальный шанс, который выпадает не каждому, да и не каждый возрадуется, получив его. Я не хочу, чтобы вы раскаивались, жалели или боялись чего-то. Главное — помните. Помните каждый свой шаг. Такое знание невозможно оценить.

— Я постараюсь. — Аннет уже практически спала. Она вытащила руку из-под одеяла и положила на колено Эвана.

День не хотел заканчиваться даже тогда, когда Эйс направился в собственную спальню. Часы показывали четвертый час ночи. В этот момент раздался звонок в дверь, похожий на раскат гигантского колокола. Эван схватил с тумбочки маленький складной нож и направился к входной двери, застегивая рубашку, которую ему так и не удалось снять в течение суток. Щелчок замка.

— Чем я могу помочь вам? — перед лицом Эвана стоял бродяга, в руках которого была какая-то записка.

— Один тип передал вот это, — он указал на бумажку, — сказал, чтобы я отнес ее в этот дом, дал мне пятьдесят баксов.

— Вы очень любезны, мистер... — Эван сделал небольшую паузу, давая бездомному время назвать свое имя.

— Такер. Меня зовут Такер.

— Мистер Такер, а вы, случайно, не запомнили, как выглядел тот мужчина, передавший данное послание?

— Честно говоря, нет. Обычный, в сером пальто, среднего роста. Как все.

— Спасибо, мистер Такер. Подождите минутку, — Эван вынес еще пятьдесят долларов.

— Ого. Ну и люди... Спасибо!

Эйс закрыл дверь и отправился обратно в спальню. Устроившись поудобнее и включив лампу, стоящую на прикроватной тумбочке, он распечатал конверт и обнаружил там письмо, начинающееся со слов: "Старому другу. Бубновый туз выпал на флопе*".

Флоп*(англ. Flop) — второй раунд торговли в видах покера с общими картами: Омахе и Техасском Холдеме.

4 января, 1974 год. Бостон.

"Старому другу. Бубновый туз выпал на флопе.

Вынужден признать, Эван, ты меня обыграл. Каждый раз, когда я подбирался к Аннет Лоутон вплотную, ты уводил ее у меня из-под носа. Крупье никогда не торопится. Ибо только игроки задают ритм раздаче. Каково это, опять почувствовать себя за столом? Я вижу твои карты. И знаешь, имея на руках пару шестерок, ты можешь только блефовать. Но за твоими потугами я распознал бессилие. Шанс на победу с такой "рукой" не больше тридцати процентов. Прикинь сам. Пора вскрываться, Эван. "Тёрн" и "ривер" тебя не спасут, колода остыла. До скорых встреч, мой старый друг".

Сняв очки, Эйс протер глаза и улыбнулся. Вытесненное тучами солнце вставало где-то в другом месте, оставляя здешним улицам только снег и призрачную надежду на скорое свое появление. Белая стена за окном стала привычной картиной для местных жителей, никогда ранее не знавших такой непогоды. Бостон превратился в город-призрак. За стеклом мелькали редкие прохожие, вынужденные отправляться в продуктовый магазин, не смотря на холод. В городе стало тихо.

Эван заправил кровать и направился в ванную. Обрывки фраз его визави складывались воедино, давали зацепку. "Крупье никогда не торопится". Но крупье никогда и не принимает участие в самом процессе розыгрыша банка. Активный наблюдатель, без которого партия бы не состоялась. Да, Эйс в какой-то степени мог быть признателен своему оппоненту за то, что тот свел его с Аннет. Но чувство благодарности не разрывало Эвана, и даже не намекало о своем присутствии. Только интерес, шанс для полноценного возмездия, которое придется осуществить, сев за игральный стол. Непривычный аромат кофе ворвался в ванную комнату, давая понять, что в соседнем помещении Эвана ждет его нынешняя сожительница. Аннет Лоутон. Живое воспоминание, внезапная дама рядом с тузом. Неплохая комбинация, чтобы надеяться на удачный исход, когда будет вскрыта последняя карта. Крупье — это казино. Дабы партия оказалась выигрышной, нужно знать систему. Крупье, позволивший игроку уйти в плюсе, через неделю после своего промаха заедет на тротуар в инвалидной коляске. В данном случае казино лишится одного из своих сотрудников.

— Я подумала, что кофе не помешает.

— Как вышло так, что вы проснулись раньше меня, Аннет?

— Мне хватило времени на то, чтобы выспаться. Трое суток — это семьдесят два часа, теоретически, я могу не ложиться в постель еще неделю. Вчера я сомкнула глаза лишь потому, что твой приятный баритон убаюкивал лучше любой колыбельной. — Аннет подмигнула Эвану.

— Меня возбуждает ваше экзальтированное состояние, дорогая моя. Но совсем скоро улыбка ненадолго исчезнет с вашего очаровательного лица, не забыли, что в подвале у нас маринуется тело господина Олсэна?

— Да, да. А я хочу напомнить, что сейчас время завтрака. Не будем о мертвецах. Просто выпьем кофе, и уже потом будем заниматься тем, что ты для меня приготовил.

— Как пожелаете. Но завтрак будет проходить в гостиной, за столом. Пусть этикет и бесполезное, во многом лицемерное явление, но спальня — не трапезная. Пройдемте.

— Слушай, до каких пор ты будешь со мной на "вы" и таким холодным? Когда ты вообще улыбаешься? — Эйс на секунду замер. Развернулся и подошел к Аннет вплотную, так, что она могла почувствовать аромат лосьона для бритья. Шутливый настрой девушки улетучился сиюминутно.

— Не забывайте, Аннет, — медленно, проговаривая каждое слово, начал Эван, — это не фарс. Не комедия, как вам могло показаться после трех дней и ночей глубоко сна, и даже не трагедия. Зрелищно? Несомненно, но эта панталонада с каждым днем становится все более рискованным мероприятием. — Он достал из кармана письмо, полученное минувшей ночью. — Держите. За столом прочтете, а потом вернемся к господину Олсэну. Он уже заждался.

Пока Аннет раз за разом перечитывала послание, косвенно адресованное и ей, Эйс, потягивая крепкий кофе, читал газету, делая какие-то заметки прямо на полях.

— Сегодня должен зайти Эулалио. Помните этого молодого человека?

— Да, конечно. Он передал мне твое письмо в Портленде. — Сделав небольшую паузу, девушка обратилась к посланию. — Честно говоря, я не совсем понимаю, что хочет сказать твой Попутчик. Складывается ощущение, что он просто напоминает о себе. Либо он не знает, с кем связался, раз пытается таким способом кого-то напугать.

— Браво, Аннет. Я не вижу страха, которым вы были преисполнены все это время. Прочтение, попытка понять, выводы. Да, возможно, Попутчик не располагает необходимой информацией обо мне. Но тогда отпадает и мотив. Что могло толкнуть человека к подобной игре, какова причина?

— У тебя же нашлась причина...

— Безусловно. Но каждое убийство, совершенное мной, было необходимым условием самоуважения, если хотите. Я не мог не убить. Каждый павший от моей руки, заслуживал строжайшего наказания, был ли он алкоголиком, или же неучем. Все равно, что сбривать усы — бесполезные, не обладающие какими-либо жизненно важными функциями. Люди для красоты? Это уже не люди. В случае с Попутчиком есть лишь два варианта.

— И какие же?

— Месть или случайность. Я мог оказаться таким же беспричинным субъектом в игре нашего нового знакомого, как и вы.

— Но...

— Но он пишет "старый друг". Единственное, что указывает на какую-либо ретроспективную связь с Попутчиком. Я не люблю упускать что-то, даже столь несущественная деталь может оказаться фатальной. Обратите внимание на количество орфографических и пунктуационных ошибок в послании. Этот человек может убивать, не оставляя следов. Ни для полиции — и что самое поразительное — ни для меня. Знает правила игры в покер, умело комбинирует основные понятия этой карточной игры, но не в состоянии изложить свои мысли "чисто". Не бывает идеальных преступлений? Бывает. Но не в случае Попутчика. Остается лишь немного подождать. Однажды я его просчитал, решив спасти вас. Сделать это второй раз — не составит труда.

— Я надеюсь на это.

— Верьте, Аннет, верьте.

— А зачем, кстати, придет Эулалио? Как ты с ним вообще связался?

— Лали был сыном той жрицы любви, с которой вам изменял Джейсон Лоутон. Когда произошел тот инцидент в мотеле, я не мог бросить мальчика, оставшегося в полном одиночестве по моему замыслу. Они жили с матерью в небольшом домике на Денни-Стрит, рядом с парком Макконелла, в паре кварталов отсюда. Бедная мексиканская семья, по рассказам самого Эулалио, оставшаяся без кормильца, который так и не смог пересечь границу. В тот же день, когда погибла его мать, я пришел к нему и сообщил об этом. Мне не было жаль мальчика, так как я знал, что это за ощущение. Я хотел оставить ему денег, чтобы тот мог купить себе еду и теплую одежду, то было начало ноября. Но он даже не заплакал, Аннет. Незнакомый мужчина известил его о смерти последнего родного человека, а мальчик воспринял это, как должное. Само собой разумеющееся. Почему? Ответ слишком прост. Эулалио был готов к чему-то подобному, знал, чем его мать зарабатывает на жизнь. "Рано или поздно" — значит "в любом случае". Я предложил ему работу, оставил визитку, крупную сумму денег и удалился.

— Как тебя зовут, парень?

— Эулалио.

— Ты молодец, Лали.

— Почему вы это делаете?

— Я знаю, что ты чувствуешь. И запомни: на те деньги, что я тебе оставил, ты купишь теплую одежду. Оплатишь проживание, заполнишь до отказа холодильник. На визитке есть мой адрес. Иногда мне требуется некоторая помощь. Ты можешь чистить снег, выбрасывать мусор, ходить вместо меня на почту. Но будут и такие указания, за которые ты будешь получать вдвое больше. Ты можешь спустить подаренные сегодня деньги на клей или героин. Но лучше поступай так, как велю я. В противном случае я найду тебя, Лали. Не хочется, чтобы этот дом пустовал. Подумай о том, насколько тебе хочется жить.

— Хорошо.

— Ты славный мальчик, Эулалио. Надеюсь, следующая наша встреча состоится по другому поводу.

— И он пришел, Аннет. А еще он принес с собой вот это, — Эван указал на небольшую икону, стоящую на тумбочке рядом с диваном. — Изображение девы Марии выполнено из золота. Лали сказал, что в местах, где обитают мексиканские эмигранты, полно такого добра. Добавил, что я хороший человек и отправился чистить снег.

— Неужели ты не чувствуешь вины?

— Сколько раз вам повторять, Аннет, что все, содеянное мной, — результат глубокого анализа и тонкого, выверенного расчета? Да, порой, чтобы получить то, ради чего ты пересекал границу, рисковал собственной свободой, нужно потерять нечто ценное. Например, мать. Сегодня вы тоже в состоянии понять Эулалио, отныне вам не чужда утрата.

— Может быть, я и смирилась с таким положением вещей, но больше не напоминай мне об этом. Прошу.

— Я вынужден, Аннет. Память — самый надежный инструмент. А эмоции — лишь продукт воспоминаний. — Эван сделал глоток и поставил чашку на блюдце. — Но довольно. Лали будет здесь примерно через час, и чтобы у него появилась кое-какая работа, нам нужно спуститься в подвал. Бросьте письмо Попутчика в камин и следуйте за мной.

По мере приближения к двери, ведущий в "подполье", Аннет начала различать какие-то звуки, похожие на звон цепей.

— Ты слышишь это?

— Конечно, Аннет. Я не хотел, чтобы ваша голова была занята посторонними мыслями, потому и сказал, что в подвале маринуется тело. Но Роберт Олсэн жив, пусть и не совсем здоров. И пришло время посмотреть, на что вы способны, и как много вы поняли за время нашего общения. Соберитесь, Аннет. Если ваши руки будут дрожать, вы можете причинить кому-то массу страданий, а это ни к чему.

4 января, 1974 год. Бостон.

Аннет увидела раздетого мужчину со связанными руками, лежащего на полу. Когда Эван включил свет, она смогла разглядеть на лице Роберта Олсэна множественные порезы, каждый из которых был обработан зеленкой. Правый глаз налился кровью, видимо, после той аварии, в которую все трое присутствующих угодили в новогоднюю ночь. В области шеи, ключицы, локтевого и бедренного суставов красовались черные кресты, нарисованные Эйсом. В помещении пахло сыростью, табаком и ванилью.

— Это — Бёрли, сорт табака, выведенный на основе мутации Белого Бёрли в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. Чувствуете нотки ванили и мёда? Все потому, что данный сорт отличается низким содержанием сахара. Знайте, Аннет: даже самое лучшее, что дает нам природа, требует доработки. Штриха, без которого нельзя обойтись. — Эван подошел к полке, висящей под самым потолком, снял с нее пепельницу и поднес Аннет, демонстрируя содержимое сосуда, в котором тлели измельченные листья табака.

Но Аннет не могла оторвать взгляда от Роберта Олсэна, тяжело дышавшего и пытавшегося поднять голову, чтобы посмотреть на Эйса, который обратился к самой девушке:

— Волей случая этот мужчина оказался на нашем празднике просветления, дорогая моя. — Эван повернулся к мужчине. — Я подробно изучил вашу историю, Роберт. Вернее, Роберт Кристофер Олсэн. Вы родились в Лоуэлле, штат Массачусетс, в семье шведских американцев. Для меня до сих пор является большой загадкой стремление людей из довольно благополучной страны жить и процветать на территории штатов. Американская мечта, описанная Адамсом, повлияла на решение ваших родителей перебраться за океан, или же обыкновенный авантюризм, — я не знаю. Да вы мне и не сказали, сколько бы попыток призвать вас к диалогу я ни совершал. Вы были звездой местной футбольной команды, что и позволило вам получить стипендию в Бостонском университете. — Аннет заметила, как резко сменился тон Эйса. — Но вас так и не научили уважать женщин. Считайте, что это дает полное право распоряжаться вашим телом так, как мне угодно. Как будто завещали себя науке.

Роберт пытался что-то сказать в ответ, но, судя по всему, его организм был жутко истощен. Мужчина выдавал лишь бессвязное мычание, переворачиваясь на спину и обратно на бок. Аннет, заметив, что Эйс достает нож, невольно отошла назад.

— Дорогая моя, стойте на месте. Я не зря привел вас сюда. Будьте добры, не создавать никаких трудностей, из-за которых мне вновь придется кричать на вас. Кресты на теле нашего мученика обозначают...

— Места основных артерий. — Аннет закончила за Эвана.

— Верно. В таком случае я задам вам простой вопрос: в какую из них вы ударите ножом, желая нейтрализовать оппонента, как можно быстрее? Я напоминаю, Аннет, не нужно задавать встречных вопросов, отвечайте на поставленный. Я могу дать вам ровно столько времени, сколько понадобится. И через несколько секунд, а может, минут, я хочу услышать название артерии. Ничего кроме.

Аннет замерла. Спорить с Эйсом было бессмысленно, в такой ситуации нужно принимать единственное верное решение. Скорее всего, ей самой придется убить этого человека. От этой мысли руки начинали трястись еще сильнее. Неумолимая дрожь, не поддающаяся какому-либо контролю. Первобытный страх, сковывающий каждый член женского тела, отторгающего все происходящее в этом подвале, пропитанном мягким ароматом ванили. И ощущением ужаса. Да, ей пришлось убить свою мать, но в том случае нужно было лишь выдернуть шнур. Отключить человека, который желал этого каждой клеточкой разбитого организма. Сейчас же все иначе. За небольшим исключением: Эван что-то сказал про женщин, которых Роберт Кристофер Олсэн так и не научился уважать. Но и это не могло послужить поводом, убить человека, оказавшегося в подобной ситуации по прихоти фортуны. Да, можно было сослаться на все эти рассуждения Эйса о фатуме, неизбежности. Но все "за" перекрываются всего лишь одним "против", если дело касается жизни другого человека. И это Аннет уяснила очень хорошо. Даже Эван, расправившийся ни с одной сотней человек за всю свою жизнь, всегда находил оправдания своей жестокости.

Нужно выбрать артерию.

Есть ли выбор у этого человека? По сути, с ним ничего не случилось. Случился Эйс. Случился Попутчик, из-за которого "учитель" Аннет ввязался во всю эту опасную игру. И теперь она должна назвать артерию, в которую нужно ударить при необходимости ножом. Чтобы спасти свою жизнь, или просто чему-то научиться. В отличие от Роберта Олсэна у Аннет остался выбор. Убить мужчину и почувствовать каково это, быть такой, как Эван. Или же в очередной раз струхнуть, дать повод Эйсу приводить в дом других бедолаг до тех пор, пока она не исполнит волю человека, спасшего ее, пусть и таким путем.

Бедренная или сонная.

У Роберта Кристофера Олсэна нет ни единого шанса остаться в живых. Нужно быть рациональной. Перфекционизм. Эйс.

— Я бы ударила в бедренную.

— Я поражен, Аннет. А теперь обоснуйте свой выбор.

— Он выше меня примерно на голову, — голос девушки был по-прежнему неуверенным, — мне тяжело будет попасть в цель, так как придется тянуться. Плюс время на замах и сам удар.

— Я слышу слова настоящей убийцы. — Аннет смотрела на Эйса, видела, как горят его глаза, насколько он доволен тем, что услышал от нее. Она подошла к нему и взяла небольшой нож, заточенный самим Эваном до такой степени, что им можно было резать бумагу, не прикладывая особых усилий.

— Я должна убить его?

— Да. — Эйс подошел к мужчине, поднял того на ноги и держал, пока Аннет собиралась с силами.

Девушку охватила паника. Все люди представляют, как они убивают кого-то. Ненавидя, или страдая. Но в момент, когда жертва обездвижена, а рука сжимает орудие убийства, все начинает растворяться. Уверенность, здравомыслие, логика. В такой ситуации эти понятия не имеют никакой ценности, ими нельзя объяснить возлагаемые на себя обязанности Господа. Смирение со смертью матери, к которой причастна Аннет, не идет ни в какое сравнение с грузом и тем клеймом, что ставит на себя девушка, оказавшаяся в безвыходной ситуации.

У Роберта нет шансов. Нет выбора.

— Прости...

Аннет двинулась в сторону мужчины, который отчаянно, прикладывая последние усилия, мотал головой из стороны в сторону. Эйс закрыл его рот рукой, комната наполнилась рыданиями Роберта Олсэна.

— Он все равно тебя убьет!

С этими словами Аннет вонзила нож точно в место, обозначенное черным крестом. Кровь моментально залила руку, до сих пор удерживающую оружие, в теле мужчины. Сдавленный крик звучал в унисон с тяжелым дыханием Аннет. Тело Роберта постепенно опускалось на пол, залитый лужей горячей крови. Девушка упала на колени и смотрела на лицо человека, глаза которого перестали моргать. Напоследок тот лишь тяжело выдохнул. Наступившую тишину разбил металлический грохот — Аннет бросила нож.

— Mors sua, vita nostra — его смерть, наша жизнь.

— Замолчи, пожалуйста. — Девушка не думала о том, как отреагирует Эван на ее слова, перед ней лежал труп мужчины, которого она убила.

— Встаньте, Аннет.

Эйс подошел к ней и страстно поцеловал, положив свои руки на щеки девушки, постепенно вплетая пальцы в ее волосы. Отпрянув, он добавил:

— Я пошел варить кофе. Поднимайтесь, как только перестанете жалеть себя. С минуты на минуту придет Эулалио, здесь нужно будет убраться.

Аннет молча делала глоток за глотком, смотря в окно, на то, как снежная стена по-прежнему превращает город в большое безлюдное белое полотно. Все дома стали похожими друг на друга, одетыми в молочные чехлы. Лишь рядом с жильем Эвана можно было увидеть следы, оставленные Лали, но постепенно исчезающие в крупных хлопьях тяжелого снегопада. Она слышала, как шелестят мешки для мусора, в которые мальчишка укладывал останки Роберта Кристофера Олсэна. Внезапно за спиной послышался голос Эвана:

— Течение унесет вместе с собой последнее напоминание о случившемся. Температура воды на Бостонском побережье не падает ниже семи градусов, что позволяет скрывать улики в любое время года. — Аннет как будто и не слушала его.

— Ты говорил о том, что Роберт не научился уважать женщин. Что он сделал?

— Ничего, Аннет. Всего лишь немного ложной информации, которая, думаю, повлияла на ваше решение. Да, быть может, вы не сочли это основным аргументом, размышляя об убийстве, но отчасти вы задумались. Потому и интересуетесь.

Аннет не была удивлена.

— Знаешь, в какой-то момент у меня мелькнула одна мысль. Разбежаться и ударить не в бедренную артерию Роберта Олсэна, а в твою сонную. Покончить со всем этим кошмаром. Ведь, если нет тебя, нет и Попутчика, не так ли? Я не нужна ему в отрыве от Эйса, с которым тот ведет свою игру. Да, скорее всего, ты бы пресек мою попытку, но я не чувствовала бы себя так паршиво.

— Это первое впечатление, Аннет. Пройдет время, и без этого вы не сможете жить. Я вам обещаю.

— Да ну? Почему ты так в этом уверен? Мы же не о каком-нибудь гольфе говорим!

— Потому что мы с вами одного помола, дорогая моя. — Аннет чувствовала нарастающий гнев.

— Тогда скажи мне вот что: почему ты не трахнул меня? А просто поцеловал. Надо было упасть в лужу крови, сорвать с меня одежду, прижаться к неостывшему телу того мужчины. Если это — норма, — Аннет указала в сторону подвала, — почему бы и не развлечься таким образом? — Она сделала небольшую паузу. — Я пойду к себе, хочу немного поспать. С вашего позволения.

Через минуту после того, как девушка отправилась в спальню, Эулалио сделал последнюю ходку за останками и подошел к Эвану.

— Я закончил.

— Ты — молодец, Лали. — Эйс передал мальчишке деньги.

— Вы поругались с ней?

— Нет, мой юный друг, все намного проще. Аннет поняла, каково это — что-нибудь значить.

4 января, 1974 год. Бостон.

— Хотя ресницы душу скрыли тенью, ты блещешь грустной нежностью своей, как серафим, несущий утешенье, но сам далекий от земных скорбей; и я склоняюсь ниц в благоговенье и оттого люблю еще сильней. Лорд Байрон невероятно точен в своих метафорах. Он подобен хирургу, каждое движение которого носит воистину судьбоносный характер. Прошло пятьдесят, а затем — и сто лет, но поэзия Джорджа Ноэла Гордона Байрона, как и прежде, бьет в самое сердце, будоражит воображение, разжигает во мне чувственные эмоции, стреляя на поражение альтернансами и аллюзиями, пылая триолетами и эпитетами. Сводит с ума. — Услышав последнюю фразу, Аннет открыла глаза. Перевернулась на спину и хриплым голосом ответила:

— Несколько пугающе звучит фраза "сводит с ума" из твоих уст, Эван.

— Я не зря процитировал именно эти строки, моя дорогая. "Серафим, несущий утешенье". Когда ваши глаза закрыты, а губы шевелятся в такт речи, произносимой вами же во сне, я не могу позволить себе отвернуться, или даже моргнуть, опасаясь упустить хотя бы мгновение вашего чуткого временного забвения. Ваше лицо не искажено какой-либо маской, которой вы пытаетесь прикрыться, оказываясь со мной наедине. Вы все еще не знаете, как вести себя в моей компании.

Аннет немного приподнялась и поправила подушки так, чтобы она могла откинуться на них и вести беседу в сидячем положении. Сознание по-прежнему выдавало картинки из подвала: выдыхающего напоследок Роберта Олсэна, Эулалио, маленького мальчика, собирающего по частям некогда живого человека. Ее поразило то хладнокровие, с которым Лали управлялся со своей работой. Это не нужда в деньгах. Здесь должно быть что-то другое. Например, Эйс, который смог стать для мальчишки кем-то вроде кумира. Не просто работодатель, а образец, эталон мужчины, которым, возможно, хочет стать Эулалио. Все началось с малого — смерти матери, работавшей проституткой. Затем уборка залитого кровью помещения. У этого одиозного образовательного представления, вероятно, существует еще несколько ступеней, по которым Эван и поведет Лали. По которым он ведет и Аннет.

— Несколько часов назад я была вполне искренна в своих неуклюжих попытках тебя задеть. Извини за тот срыв, но ты должен понимать...

— Я все прекрасно...

— Пожалуйста. Не перебивай, Эван. — Аннет наблюдала за реакцией собеседника. Лицо Эйса искривила ухмылка.

— Не перегибайте палку, моя дорогая. А если пытаетесь давить — делайте это уверенно, до последнего. Вы осмелились заткнуть меня, но сделали это так, будто выпросили милостыню. Даже сейчас, пока я говорю, вы открываете рот в надежде вставить хоть слово, услышав мой совет об "абсолютном прессинге". Но этого не будет. Потому что вы боитесь.

— Я не боюсь.

— Ложь.

— Я не боюсь! — Аннет закричала во все горло, ударив кулаками по кровати и вперив свой обезумевший взгляд в глаза Эвана. — Хватит обращаться со мной так, будто я и не жила все эти годы, будто я ничего не значу для тебя! Думаешь, я не понимаю, почему ты спас меня?

— Так проясните ситуацию, Аннет, смелее. — Улыбка на лице Эвана становилась все шире.

— Ты меня любишь! И я тебя не убеждаю. Это факт! Зачем спасать человека, если он для тебя ничего не значит?

— Чтобы продолжить игру, затеянную Попутчиком.

— Зачем ты отодвинул в сторону Джейсона, тогда, в детстве? И сам же искал со мной общения?

— Поиск новизны, нетривиальных ощущений, отличных от тех, что я получал, изображая мертвецов, или стоя на крышах высотных зданий.

— А поцелуи? К чему они?

— Универсальное средство, позволяющее выразить свою благодарность. Восторг. Ничто не передает тепло так, как поцелуй. "Физическое спасибо".

— Пошел ты, Эван... — Аннет соскочила с кровати, но Эйс схватил ее за руку и дернул так, что девушка упала обратно.

— Никогда, — спокойно начал Эван, — я повторяю — никогда больше не произноси подобную фразу в мой адрес. — Он достал небольшой складной нож, другой рукой взял девушку за горло, прижал к подушкам, а сам сел верхом. — Меня возбуждает твой гнев и доводит до отчаяния. Запомни: не оставляя выбора мне — ты не оставляешь его и себе. — Рукой, в которой был зажат нож, Эйс задрал сорочку Аннет и медленно повел лезвием по бедру. — Не кричи, это не так больно, как кажется. Чувствуешь, как кровь стекает по твоей коже? Запомни это ощущение. Запомни, почему все так произошло. Теперь я вряд ли найду оправдание пред Господом.

Эйс медленно встал и, проведя рукой по окровавленному бедру, отправился в ванную. Аннет, пытаясь прийти в себя, зажала порез простынями. Впервые Эван обратился к девушке на "ты", когда та сидела со скованными руками около дома Лонгфелло, в Портленде. И вот сейчас. Даже к таким людям можно найти подход. Эйс вышел из ванной комнаты и, молча, покинул спальню. Аннет же собрала все постельное белье и бросила в корзину, направившись туда, где только что был ее "учитель". Мысль об уязвимости такого перфекциониста, как Эван, перемешивалась с гневом и обидой, бессилием и жаждой мести. Аннет прекрасно понимала, что не в состоянии противостоять такому человеку, как Эйс. Но расчетливый и безупречный Эйс — это не Эван, который тоже что-то чувствует. Скорее всего, она попала прямо в цель, сказав, что он ее любит. Либо ошиблась настолько, что привела его в бешенство.

Лежа в ванной, Аннет услышала звуки скрипки и фортепиано, доносящиеся с первого этажа. Эйс вновь включил одно из своих любимейших произведений. Когда девушка взглянула на свое бедро, она была удивлена, ведь длина пореза составляла не более полутора сантиметров. Маленькая красная полоска, которой нет никакого оправдания. Никакой логики. Продукт импульсивности, необдуманного поворота в общении с человеком, для которого убийство — заповедь, а не грех. Но даже в тот момент, когда он был разъярен, его рука не давала сбоя, голос оставался твердым и уверенным. А ее шею Эван сжимал так, что девушка не могла пошевелиться, но при этом не задыхалась. Тотальный контроль.

Около часа Аннет не решалась спуститься вниз. Она поменяла постельное белье, протерла пыль, тонким слоем покрывшую мебель и пол просторной спальни, замочила окровавленные простыни, которые, скорее всего, так и будут алыми пятнами напоминать о случившемся. Но вечно просидеть в заточении Аннет не могла, потому и спустилась. Эйс сидел в гостиной, в своем кресле, а на подлокотнике стоял небольшой поднос со шприцом, жгутом и прозрачным пузырьком без этикетки. Аннет бросилась к Эвану, но тот лишь приоткрыл глаза и прижал указательный палец к кончику носа, призывая тем самым девушку не паниковать. Расслабленным голосом он пояснил:

— Это — морфий, дорогая моя. Я всего лишь снимаю болевые ощущения. Не волнуйтесь.

— Но... что у тебя болит?

— Это не имеет значения, Аннет. Присаживайтесь в кресло напротив. Послушайте, как Густав Майер смог перенести свои переживания на партитуры, материализовать тревогу. Его квартет играет божественно.

— Ты ведешь себя так, будто ничего и не случилось. Как обычно.

— Все, что стряслось между нами наверху, также ничего не значит, если, конечно, вы не извлекли урока из этой маленькой трагедии. Поймите, Аннет. Я не совершаю лишних действий, не говорю о том, что несущественно. Скажите честно, дорогая моя, вы же не почувствовали боли?

— Нет.

— Ваш мозг продуцировал столько эндорфинов, что по силе своего действия они превосходили любой опиат. То был не акт жестокости. Скорее, демонстрация того, как обычные вещи становятся неизвестными, необъяснимыми. Если вам делают больно, вы это чувствуете. Но не в этом случае. Все меняется местами, если нажать на правильную кнопку.

— Ты нажал. Но скажи, почему ты избираешь именно такие методы?

— Это противоречит всему, что нам известно о гуманности, природной тяге человека обучаться лишь на своих ошибках. Вы, Аннет...

Но Эйс не успел договорить, так как в этот момент, под звуки осыпающего стекла, в гостиную влетел небольшой сверток, на котором была наклеена записка. Эван спокойно поднялся с кресла, выключил музыку и замер, смотря то на дверь, то на окно, вслушиваясь в каждый шорох. Аннет смотрела на него, но не шевелилась, стараясь вести себя как можно тише.

— Подобные выходки не в состоянии вывести меня из равновесия, но настал тот час, когда хулиган должен быть наказан. Судя по форме свертка, в нем мы обнаружим колоду карт. А записка на оберточной бумаге, скорее всего, напомнит нам, что игра по-прежнему продолжается. Взгляните, Аннет.

"Мой старый друг. На "флопе" ты был отвратителен. Я знаю, где ты живешь. Думаю, полицию тоже заинтересует данная информация".

— Ты был прав. Колода.

— И что же в ней необычного, Аннет?

Девушка отсчитывала карту за картой, пока не наткнулась на изображение бубновой дамы. Лицо Аннет.

— Сколько тщеславия в его действиях, дорогая моя. Он не поленился нанести ваше изображение на одну из карт, пытаясь на что-то намекнуть. Но в этом нет смысла. Равно как и в угрозах. В полицию он не пойдет. Все это — жалкая попытка расшевелить нас, выманить из укрытия. Думаю, пора дать объявление.

5 января, 1974 год. Бостон.

Неприветливое бостонское утро встретило Эвана и Аннет все тем же нескончаемым снегопадом. Крупные хлопья ложились на голову и плечи, оставляя после себя мокрые напоминания о скоротечности собственного превосходства.

Перекрикивая порывистый ветер, уносивший с собой практически любую информацию, Эйс обратился к своей спутнице:

— Знаете, Аннет, у народа Туантинсуйу существовала своя счетная система, называвшаяся кипу, которая физически представляла собой веревочные сплетения и узелки. При детальном рассмотрении можно обнаружить, что в узелках заложен некий код, более всего похожий на двоичную систему счисления. Поразительно, но современный интеллект, со всеми его возможностями и достижениями — ничто в сравнении с открытиями, состоявшимися сотни лет назад. Безысходность. Вот, что толкает науку вперед. Типичное бессилие, жажда упростить существование, придать ему аморфный вид. Скоро люди перестанут выходить из своих домов, потому что все необходимое будет под рукой. Тогда этот мир станет спокойным и безопасным лагерем, в котором не окажется места настоящим тревогам, переживаниям. Мы лишимся искусства. Мы станем сиротами, Аннет.

— А как же высадка на луну? Это, по-твоему, ничего не стоит? Или изобретение двигателя, самолета, сомневаюсь, что аэродинамика как наука настолько уж беспомощна.

— Это заблуждение, дорогая моя. Все, о чем вы говорите, касается лишь способов передвижения. Поиск такого источника энергии, за который не придется отдать целое состояние, но который позволит переместиться в пространстве на любое расстояние, независимо от того, что находится под ногами. Сама идея — побороть невозможность. И человек понимает, что в этой гонке — он в хвосте пелотона. Так зачем вырываться вперед, когда можно спокойно двигаться в аэродинамической "тени"? Выигрыш в энергии сравнительно больше, если брать в расчет горючее, ради которого мы срываем спины на заводах, в пиццериях и офисах.

— Но...

— Но жажда быть лидером эволюционирует. Отныне человеку недостаточно просто разорвать дистанцию, теперь же необходимо сделать это феерично, с блеском и салютом. Реальная дорога превратилась в импровизированную ковровую дорожку, на которой мы хвастаем нашим мнимым престижем. Тебе известно имя — Джек Керуак?

— Да, это какой-то писатель. Читала несколько негативных отзывов о его работах. "В дороге", кажется. — Вьюга тем временем немного поутихла, и ровная белая стена являлась единственной преградой на пути в отделение "Дэйли оффис".

— "Какой-то писатель" и человек, с которым мы познакомились во время одного из его путешествий по стране, Аннет. Для него дорога являлась символом самой жизни. В его мире она уводила Джека от смерти в городской черте — от работы, школы, брака. Но также она увела его и от духовной бедности, в своих странствиях он воспылал метафизической любовью к движению, ко всему сущему. Во время нашей встречи он постоянно рассказывал о том, как познакомился со своим другом Нилом Кэссиди. Последний, проведший всю сознательную жизнь в сборе подачек и угоне автомобилей, хотел научиться писать, как Джек, а сам господин Керуак хотел научиться жить. Сравните высоту, на которой находятся устремления тех или иных людей, с недосягаемым полетом мечтаний двух простых ребят, взявшихся за поручень божественного автобуса. И те, кто не может разглядеть "свободу" в неугасаемом желании идти вперед, пытаются нивелировать заслуги автора, воткнуть огромный нож в исполосованную опытом спину. Джон Чиарди, родившийся здесь, в Бостоне, закончивший Массачусетский университет, написал однажды: "Простите, мальчики: я нахожу все это выпендрёжем без вдохновения". Он умирал медленно, черпая пресловутое вдохновение из последних мгновений, отведенных мною в том самом подвале, где распрощался с жизнью Роберт Олсэн.

— Ты убил его за какой-то отзыв, который тебе попросту не понравился?

— Мы как-нибудь вернемся к этому разговору, Аннет, всенепременно. А сейчас я вынужден оборвать наш занимательный диалог, так как мы уже практически на месте. "Дэйли оффис" в следующем здании. И прошу вас, не стоит так менять походку и интонации. В этих одеяниях и парике, дополненных красной помадой и солнцезащитными очками, вы неузнаваемы. Знаете, почему я выбрал столь вульгарный образ для человека, находящегося в розыске?

Аннет некоторое время смотрела под ноги, после чего просто повернулась к Эйсу.

— Потому что никто не станет акцентировать на себе внимание, будучи персоной нон грата. Все равно, что спрятать ключи от дома на обеденном столе. Доверьтесь мне, моя дорогая. Будьте рядом. И помните: nemo me impune lacessit. Никто не тронет меня безнаказанно.

Аннет вновь перевела взгляд на мягкое полотно, застелившее некогда асфальтированные улицы. Она уже не могла представить, что когда-либо вновь увидит землю. Во-первых — снегопад казался бесконечным, да и прогнозы метеорологов были неутешительными, несмотря на то, что в город ворвался январь, в течение которого средняя ночная температура редко опускается ниже трех-четырех градусов по Цельсию. Во-вторых — игра, в которую она ввязалась не по своей воле, набирает обороты, предчувствие катастрофы, о котором рассказывал Эван, не заставило себя долго ждать. Ей хотелось о многом расспросить Эйса, например, о том, почему тот принимает морфий. Любит ли он ее на самом деле?

Хотя эта мысль не вызывала у Аннет никаких сомнений.

Иначе, зачем спасать кого-то? Исключительно ради мести за мать и профессора Коллинса?

Но этот вопрос она моментально отмела.

Наверное, потому что не хотела услышать утвердительный ответ на него.

Отделение газеты "Дэйли оффис" находится на пересечении Торнли-стрит и Дорчестер-авеню. В паре километров от дома Эвана. Но дорога показалась Аннет совсем недолгой. С каждым разом беседы с Эйсом становились все легче, и пусть тревога сковывала нутро, ее спутнику удавалось погасить подобного рода трепет своими словами. Эвану ничего не требовалось доказывать. Аннет и без того знает, на что тот способен.

Отделение пустовало. Когда Эйс и Аннет вошли в здание, на них изумленно посмотрела уборщица, отмывавшая пол от пролитого кофе. Когда ловишь на себе такой взгляд, начинаешь ощущать себя либо приведением, либо человеком, которого очень долго ждали. И наконец, наступила долгожданная встреча.

Уборщица поставила швабру в угол и спросила:

— Я могу вам чем-то помочь?

— Милейшая, мы хотели бы дать объявление в газету "Дэйли оффис", не подскажите, где мы можем это сделать?

— Вам... на второй этаж, справа будет дверь мистера Оттиса. Вам туда.

— Я благодарю вас, мадам. И кстати, судя по всему, это пятно не дает вам покоя уже несколько месяцев. Не сочтите за снобизм, да и я не знаток вашего ремесла, но слышал, пятна кофе отлично выводятся перекисью водорода вне зависимости от материала, на который попал этот прекрасный и благородный напиток. — Как только Эван двинулся в направлении лестницы, ведущей в кабинет некоего мистера Оттиса, Аннет пошла за ним, но тот вновь остановился, достал бумажник и протянул уборщице двадцатидолларовую купюру. — Мерси за информацию, мадам.

— Что вы, я не могу взять...

— Берите. — Одно слово и пристальный взгляд, граничащий с безумием. Уборщице ничего не оставалось. — Никаких благодарностей, услуга за услугу. Не более.

Оставив женщину в недоумении, Эван отправился на второй этаж, взяв Аннет за руку.

— Постойте здесь, моя дорогая, я думаю, это не займет много времени.

— А почему я не могу войти с тобой?

— Это лишнее, Аннет.

Эйс вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Кажется, мистер Оттис, дела ваши идут не так хорошо, как вам хотелось бы. Приветствую вас.

Седовласый мужчина, возраст которого исчислялся пятью, а то и более, десятками лет, снял очки и прищурился, пытаясь разглядеть человека, вошедшего секундой ранее.

— Мы с вами знакомы? — Он привстал из-за стола, поправляя серый хлопковый пиджак, окроплённый множеством миниатюрных коричневых пятен. Нетрудно догадаться, что бурые разводы на полу приемной — работа этого неаккуратного джентльмена.

— Меня зовут Торстон Ньюман. — Эван протянул руку пожилому мужчине. — Я хочу дать объявление в вашу газету, и в первую очередь меня интересует, что для этого требуется?

— Очень приятно, мистер Ньюман. Извините, я просто не ожидал, что кто-то вообще придет к нам в ближайшие несколько недель. Погода за окном — редкий кошмар, сами понимаете. Присаживайтесь, — он указал на плетеный стул, — вам налить кофе? Я, честно говоря, не могу без него жить!

— Буду весьма признателен, мистер Оттис. Это очень любезно с вашей стороны.

— Итак, — сотрудник редакции поставил на стол две кружки с напитком, вновь надел свои очки и принялся за работу, по которой успел соскучиться, — приступим.

Аннет в это время разглядывала передовицы газет, помещенные в рамки и вывешенные на всеобщее обозрение в коридоре. Они расположены в хронологическом порядке, а самый старый выпуск датировался тысяча девятьсот двадцать седьмым годом и висел рядом с лестницей. Старший козырь в эпицентре.

Ее внимание привлекли несколько выпусков с заголовками "Бостонский душитель", датированные шестьдесят вторым, шестьдесят третьим, шестьдесят четвертым и шестьдесят седьмым годами. Человек по имени Альберт де Сальво, "зеленый человек" наконец-то пойман и признался, что убитые женщины — его рук дело. Она слышала об этом деле, но последнее упоминание на стене редакции "Дэйли оффис" несколько шокировало Аннет.

"Так Бостонский Душитель обрел свое лицо, но признание Де Сальво не подтвердилось никакими доказательствами. Он не оставил отпечатков пальцев, не было никаких свидетелей, кроме немецкой официантки, которая тоже не могла определить, кто на нее напал"

Daily Office, feb. 1967

За этими словами следовала теория о том, что Альберт Де Сальво симулировал психическое расстройство, чтобы жена не могла с ним развестись. Такой совет ему дали друзья-сокамерники.

И в самом конце автор статьи процитировал прокурора Боттомли: "Я считаю все это трагедией. Я не могу подобрать другого слова. Это случилось, и не в наших силах изменить случившееся. Но я приложу все усилия к тому, чтобы медицинское заключение способствовало реабилитации человеческого общества, к которому принадлежит ведь и убийца".

В голове Аннет что-то вспыхнуло, но она не могла понять, что именно. А спустя мгновение, она услышала обрывки разговора Эвана с мистером Оттисом.

— Мне предельно ясны ваши условия, мистер Оттис.

— Называйте меня Оуэн.

— Что ж, Оуэн. Теперь я хочу выдвинуть свои требования. — Мужчина не без подозрения взглянул на Эвана, для чего ему пришлось оторваться от составления контракта. — Я плачу вам, скажем, в тридцать раз больше запрашиваемой редакцией суммы. Вы, безусловно, соглашаетесь на мое предложение, и размещаете текст объявления на отдельной странице. Грубо говоря, я арендую одну из ваших страниц на месяц, с возможностью изъять информацию, размещенную на ней, в любой момент. После чего вы получаете небольшое вознаграждение и мою благосклонность. Пожалуй, — Эван взглянул на часы, — я дам вам три минуты, чтобы обдумать мое предложение и принять решение, достойное здравомыслящего человека, лишенного клиентуры на долгие недели.

Эйс поднялся, достал из кармана пальто конверт и бросил его на стол.

— Думаю, теперь у вас нет шансов.

Аннет отпрянула от двери, чтобы Эван не ударил ее, выходя из кабинета.

— Как тебе это удается?

— Что удается, Аннет?

— Убеждать людей.

— Располагая ресурсами, о которых грезят несчастные люди вроде Оуэна Оттиса, ты в состоянии манипулировать ими так, как тебе заблагорассудится. Элементарная теория спроса и предложения, моя дорогая. И главное здесь — не вознаграждение, а именно благосклонность. Он понятия не имеет, кто такой Торстон Ньюман, но этот персонаж произвел на него неизгладимое впечатление.

Аннет глубоко вздохнула.

— А что за объявление ты собираешься напечатать?

Эван достал из кармана конверт и протянул Аннет. Когда она вскрыла его и вынула небольшой листок, ее лицо искривило неподдельное недоумение.

"01010000 01101100 01100001 01111001

00100000 01110111 01101001 01110100

01101000 00100000 01101101 01100101"

— Что это?

— Это фитиль, моя дорогая.

В этот момент из кабинета показалась довольная физиономия мистера Оттиса.

— Я согласен, господин Ньюман!

— Превосходно. — Чуть ли не впервые Аннет разглядела по-настоящему довольную ухмылку на лице Эвана.

5 января, 1974 год. Бостон

Эйс вновь оставил Аннет наедине с собой и вошел в кабинет Оуэна Оттиса, чтобы подписать договор о предоставлении услуг.

— Позвольте утолить любопытство, мистер Ньюман, а о каком вознаграждении шла речь?

— Мало вам точно не покажется, Оуэн. Поверьте.

Мужчина по ту сторону стола лишь изобразил довольную физию и расписался в документе, скрепляющем обязанности поставщика услуг и заказчика последних. Эван поблагодарил работника "Дэйли оффис" и сказал, что будет на связи.

— Надеюсь, уже завтра я увижу объявление в газете.

— Не сомневайтесь, мистер Ньюман!

Когда Эван покинул кабинет, он не сразу обнаружил Аннет за дверью. Та стояла возле окна в конце коридора. Не успел Эйс спросить, что она там делает, как Аннет совершенно безучастно произнесла:

— Подойди.

Наверное, у нее есть серьезный повод, говорить в подобном тоне со своим учителем.

Сначала Эван посмотрел на улицу. Не обнаружив того, что так пристально разглядывает его спутница, он заглянул Аннет в глаза, пытаясь понять, на чем сосредоточен ее взор. Но перед ним лишь открылась кристально белая площадка, изрезанная редкими, едва различимыми тропами, которые в скором времени тоже скроются в толще снежного ковра.

— Что вы ищете, моя дорогая?

Аннет колебалась несколько секунд, то открывая, то закрывая рот, но все же сказала:

— Ничего, — и поцеловала Эвана, прижавшись к нему всем телом. Организм девушки неожиданно взбунтовался. Голова закружилась, губы не давали отпрянуть, а ноги дрожали так, что унять тремор не представлялось возможным. Но Эйс не отталкивал ее, не отвечал на поцелуй, но и не останавливал Аннет, не переключал ее внимание на какую-нибудь заумь о кофе, или системах счисления. Он лишь взял руку девушки в области запястья.

— Что...что ты делаешь? — тяжело дыша и проглатывая слюну, спросила Аннет.

— Ваш пульс подскочил до ста сорока ударов в минуту. Организм, в отличие от его обладателя, врать не умеет. Нам нужно возвращаться.

— Стой, о чем...

— Замолчите, Аннет. Мы поговорим об этом позже.

Эйс часто повторял, что каждый поступок обязан быть продуманным до мелочей. Импульс — антагонист жизни, ее опаснейший враг. Стоит поддаться инерции, как в эту же минуту на тебя обрушатся килотонны последствий, о которых придется жалеть. Каким бы крепким морально человеком ты ни был. Чувствительность тут не при чем.

— Аннет, что вам известно об аффективном состоянии?

— Практически ничего, а почему ты интересуешься?

— Я поспешу вас успокоить, заверив в том, что мне многое известно об этом явлении. И мой интерес носит далеко не познавательный характер. — Эван сделал небольшую паузу. Немой сигнал, посланный Аннет и означающий, что ей нужно сконцентрировать все свое внимание на последующих словах Эйса. — Вы смотрели в окно так, словно узрели что-то ужасное. Нечто основательно напугавшее вас. Я — человек, которому известно, через что вам довелось пройти. И знаю — лишь немногое в состоянии свести с ума человека, прошедшего закалку в нескольких кругах ада.

Но ни вы, ни кто-либо другой, не в силах приказать вашему мозгу вести себя соосно восприятию. Пусть вы чувствуете себя замечательно, но это не признак абсолютного здравия вашей нервной системы, получившей достаточное количество потрясений в завихрениях предшествовавших событий. Скажите мне, что вы видели, стоя в коридоре "Дэйли оффис"?

— Я правда...

— Аннет. Не лгите мне.

В том, что девушка видела из окна редакции, не было ничего особенного. Но ощущение, когда ты понимаешь, что медленно теряешь рассудок — заставляет остановиться на секунду и подумать: стоит ли знать кому-то о твоих проблемах? Во всем мире не осталось человека, с которым Аннет могла бы обсудить увиденное. За исключением учителя, методично расставляющего пешки на игровой доске ее жизни, жизни Эулалио, Попутчика. Эйс прав, врать не стоит. Да и не удастся, ибо мужчина в черном пальто, уверенно шагающий слева от нее — феномен проницательности. Каждый обрывок памяти воспылал в сознании девушки и пеплом обрушился на чувства, сжавшиеся в один прочный ком недоверия ко всему происходящему. Стена превратилась в занавес, который в любую секунду поднимут и начнут свое представление. После чего останется лишь наблюдать за убийственным действом.

— Когда ты в первый раз зашел в кабинет Оттиса, я бродила по коридору и рассматривала газетные передовицы, четыре из которых были посвящены Бостонскому Душителю. Я смотрела на эти слова, а в голове мелькали твои речи о том, как ты боролся с бездарями, будучи студентом Бостонского университета. Как ты наказывал каждого, кто посягал на имущество твоей матери. Я даже находила оправдание твоим действиям, понимаешь? Ты так легко рассуждал о горах трупов, павших по собственной глупости перед твоей жаждой мирового порядка, равновесия. Но потом выясняется, что Альберт Де Сальво — всего лишь жалкий трус, который боялся потерять жену из-за небольшой оплошности. Весь его приговор — продукт чистосердечного признания.

Аннет замолчала.

— Продолжайте, дорогая моя, я слушаю вас.

— Слушаешь... ты же сам меня учил не верить в подобные совпадения! — Девушка поняла, что повысила тон, а в разговоре с Эйсом — это опасный ход, и продолжила, слегка понизив голос. — Теперь же мне кажется, что ты — жалкий насильник, убийца, который получает удовольствие от всего, что противозаконно. Твои связи с банкирами, которые помимо огромной прибыли, нуждаются в сверходаренном бухгалтере, отмывающим колоссальные суммы, Роберт Олсэн, оказавшийся всего лишь жертвой неудачного стечения обстоятельств. Студенты, всего-навсего отличившиеся низкой успеваемостью. Но женщины, Эван, женщины не могли...женщины...

— Остановитесь, Аннет. Возьмите меня за руку.

Но этих слов девушка услышать не могла. Аннет рухнула на снег без сознания, пытаясь выдавить из себя: "Насильник".

Бухта Савин Хилл. Место, где Аннет проводила когда-то скоротечные вечера в компании Эвана. Им нравилось наблюдать за тем, как солнце утопало в океане, но не потому что это красиво. "Закат, равно как и восход, — одно из немногих чудес, которое не зависит от человека. От всего того вымысла, что пачкает первозданную идиллию, Аннет. В заходе солнца нет ничего прекрасного, но я никогда не смогу сказать, что устал от этого. Необратимость учит великому смирению. Пониманию, что уродство окружения — в мелочах. В его трагичном коллапсе, рожденном в перманентном углублении к эпицентру генезиса реальности".

Аннет могла часами рассматривать рисунки, которые приносил Эван. Некоторые казались ей мрачными, но все же вызывали восторг, ибо нарисованы были настолько реалистично, что у впечатлений не оставалось выбора.

— Почему ты здесь?

— Прости?

— Я хочу сказать, что мы с тобой совершенно разные, — она говорила это и прятала переживания в камнях, которые бросала в воду, наблюдая за расползающимися кругами, — ты чрезвычайно умен, талантлив. Почему ты со мной возишься?

— А ты знаешь, что будет, если поставить два зеркала друг напротив друга?

— Мммм...нет.

— Они будут отражаться до бесконечности. И это не имеет ни конца, ни смысла, понимаешь? Два совершенно одинаковых человека никогда не смогут стать чем-то единым, также как и две положительно заряженных частицы, которые будут отталкиваться до тех пор, пока электрон не обратит на себя одну из них.

— Наверное, ты прав.

У него всегда находилось объяснение. Его умение "сказать вовремя" нельзя было оценить.

Но однажды он не появился.

И солнце проводило Аннет домой, подготавливая ее к чему-то большему, словно намекая: "Только я не меняю курс".

Непрошенным гостем в сознание ворвалась мягкая мелодия Клода Дебюсси. Аннет немного подташнивало, и голова раскалывалась буквально от каждого шороха. Но музыка, охватившая пространство, не вызывала раздражения, скорее, сглаживала неприятные ощущения, вызванные потерей сознания.

— Clair de lune, импрессионизм как лекарство. Внутри этих звуков кроется настоящая магия, недоступная многим по одной простой причине: они ищут чудо на поверхности. И делают свои выводы, основываясь на безумных догадках. Понимаете ли вы меня, Аннет?

Но девушка не была готова к ответу, память по-прежнему остывала после увиденного сна, напомнившего ей о тех временах, когда они с Эваном были еще детьми. Но уже тогда он умудрялся оперировать ее разум скальпелем своего изощренного интеллекта.

— Я понимаю, вы неважно себя чувствуете, а потому я дам вам час на возвращение к реальности. И я напоминаю: орел не ловит мух, Аннет. Поразмыслите над этим в свете последней своей обвинительной речи, которую, слава Богу, вы закончить не успели. И последнее — на тумбочке лежит ответ на один из ваших вопросов.

Когда Эван покинул спальню, Аннет протянула руку, и, нащупав листок, подтянула его к себе.

"01010000 — P 01101100 — L 01100001 -A 01111001 — Y

00100000 — __ 01110111 — W 01101001 — I 01110100 — T

01101000 — H 00100000 — __ 01101101 — M 01100101 — E

PLAY_WITH_ME. Поиграй со мной"

Аннет не могла понять, зачем понадобилась давать столь неинформативное сообщение в газету. Ей казалось, что игра и так начата. Но Эйс ничего не делает просто так.

5 января, 1974 год. Бостон

Ближе к полуночи Аннет окончательно пришла в себя, и, приняв ванную, спустилась на первый этаж, но Эйса она в гостиной не обнаружила. Зато с кухни доносилось привычное: "Конец! Все было только сном. Нет света в будущем моем. Где счастье? Где очарованье? Дрожу под ветром злой зимы, рассвет мой скрыт за тучей тьмы, ушли любовь, надежд сиянье, о, если б и воспоминанье!".

— Аннет, идите в кухню, я знаю, что вы спустились, вас выдал аромат крапивы и ромашки. Советую поменять шампунь. — Девушка практически не удивилась. Лишь слегка вздрогнула, услышав свое имя.

Эван что-то положил в сковороду, бросил короткий взгляд в сторону Аннет и в привычном для себя русле завел беседу:

— Повар королей и король поваров. Так прозвали легендарного Мари-Антуана Карема, служившего у Талейрана, Георга Четвертого, Ротшильда и Александра Первого. — Не успев закончить очередной пассаж, Эйс ощутил, что на его плечах сомкнулись руки Аннет, привставшей на цыпочки, дабы поцеловать щеку своего учителя.

— Прости. В следующий раз я подумаю, прежде чем что-либо сказать, или же обвинить кого-то в том, чего не могло и быть.

Деревянная лопатка в руках Эвана прекратила судорожный бег, давая возможность сахарной пудре немного подгореть в языках раскаленного сливочного масла. Он прекрасно понимал, что их взаимоотношения с Аннет — всего лишь игра, в которой каждый пытается определить, как себя вести в присутствии визави. Этот поцелуй — не порыв, не спонтанная реакция на оплошность, допущенную девушкой несколькими часами ранее, а продуманный ход. Попытка извлечь переживания из человека, представляющего закрытую физическую систему.

Быть может, Эвану показалось, что где-то внутри лопнула струна, когда Аннет прикоснулась к нему своими губами.

Но разница между обычным человеком и Эйсом в том, что последнему известно — струны можно купить. А морфий глушит любую, даже самую невыносимую боль.

— Так что ты говорил о короле поваров?

И Эйс продолжил, как ни в чем не бывало:

— В тысяча семьсот девяносто восьмом году Карем поступил в обучение к Сильвану Бейли, знаменитому кондитеру из Пале-Рояля, который и распознал в мальчике кулинарный талант. Позже Мари-Антуан работал у Талейрана, который периодически "одалживал" его Наполеону. Символика во всем, моя дорогая. — Эван взглянул на наручные часы. — Груши в вине готовы.

Когда стол был накрыт, в дверь позвонили.

— А вот и Эулалио.

Эйс вернулся в компании уже знакомого Аннет мальчика.

— Здравствуйте, мисс Лоутон.

— Здравствуй, Лали. — Она поприветствовала юношу теплой улыбкой. — Как ты поживаешь?

— Спасибо, неплохо. Но я здесь, чтобы посоветоваться с мистером Эйсом. И, похоже, я совершил огромную ошибку.

— Давайте поужинаем, а потом все обсудим. — Эван поставил на стол третью тарелку, включил небольшой телевизор, стоящий на холодильнике, и присоединился к остальным.

Ведущая полуночных новостей сообщила, что население земли достигло четырехмиллиардного рубежа. Затем она передала слово специальному корреспонденту Корнеллу Айверсону:

"По сравнению с шестидесятыми годами изменилась морально-политическая атмосфера, в которой приходится действовать движению черных. Если в шестидесятые годы расовая проблема наряду с войной во Вьетнаме занимала одно из первых мест среди вопросов, волновавших американскую общественность, то в семидесятые годы она отодвинута на второй план другими проблемами: экономическим кризисом, инфляцией, коррупцией в правительстве. Проведенный службой Харриса общенациональный опрос общественного мнения показал, что лишь два процента опрошенных ставят расовую проблему в ряд самых важных, несмотря на неутихающие массовые беспорядки и волнения.

Исследователи высказываются по этому вопросу однозначно, видя корни массовых протестов и движений в психологических и социальных проблемах и ситуациях, которые вызвали определенные реакции у различных групп населения. По мнению Пола Холландера — известного социолога, характер подобных проблем в Соединенных Штатах может оцениваться на двух уровнях".

— Но только никто не даст ответа на вопрос: как с этим бороться?

Эван и Аннет переглянулись, услышав реплику Лали.

"Убийцы, похитители людей, террористы испытывают немалое удовлетворение от того, что их действия становятся известными всей стране. Они могут рассчитывать на то, что средства массовой информации вознаградят их за сенсационное или возмутительное поведение благоприятным освещением событий, не зависящим от их расы, вероисповедания, пола, возраста, национальности или морали. Страсть к известности пронзила всю социальную жизнь".

— Заблуждение — страшнейший яд, отравляющий сознание сильнее любого наркотика. Запомни это, Лали.

Но мальчик как будто растворился в собственных мыслях, смотрел сквозь телевизор, не обращая внимания на то, что говорит ему Эван.

— Эулалио, — на этот раз Эйсу пришлось вложить всю мощь своего голоса в обращение, что незамедлительно произвело нужный эффект, — не дай чужому мнению затуманить твой разум. Ты сам в состоянии принимать взвешенные решения, несмотря на возраст. Ты понимаешь меня?

— Кажется, да. Но я как раз и хотел поговорить об этом, мистер Эйс. — Волнение мальчика становилось все ощутимее.

— Пойдем в гостиную, мой юный друг.

— А я пока разберусь с посудой.

— Тысячи благодарностей, Аннет.

— И тебе за прекрасный ужин.

— Не стоит, моя дорогая.

Девушка собрала со стола все тарелки и, положив их в раковину, замерла. Окно кухни транслировало два одиноких фонаря, освещающих узкую дорогу Савин Хилл авеню — места с потрясающей историей, о которой никому неизвестно. Слова корреспондента цеплялись за реальную картину мира, о которой сотрудник телеканала не имел никакого представления. Всё, о чем он говорил, казалось вполне логичным, и, возможно, завтра кто-то будет обсуждать этот репортаж, передавать слова Корнелла Айверсона во все уголки Штатов, полагая, что единственная цель любого представления — слава. Заблуждение. Первое, о чем сообщил Эван мальчику по имени Эулалио, запутавшемся в перекрёстных реакциях окружившей его действительности, пусть и невыносимой, но от части — волшебной. Аннет пыталась прогнать эти мысли, но магнит очарования неподдельных эмоций не отпускает это наваждение.

Девушка подумала, что прогноз погоды поставили на повтор и крутят изо дня в день, так как ничего нового не предвиделось. Нескончаемые осадки, неизменное атмосферное давление и даже ветер не хотел откланяться от заданного направления. Природа замерла в ожидании. Словно ей нужен какой-то стимул, повод, чтобы позволить солнцу растопить нерушимые снежные оковы.

Струя теплой воды согрела заледеневшие руки Аннет.

Тем временем Лали поудобнее устроился в кресле напротив своего наставника, включившего "Ноктюрн" тысяча восемьсот девяносто второго года. Одно из лучших, по мнению Эйса, произведений Клода Дебюсси.

— О чем ты хотел поговорить со мной, Эулалио? Но прежде чем ты приступишь к рассказу, я попрошу тебя быть максимально откровенным. Ты, в отличие от мисс Лоутон, уже усвоил один из важнейших уроков: лгать мне — бесполезно. Прошу.

Мальчик нервно потер правое колено, посмотрел на своего учителя и произнес всего одну фразу:

— Я совершил убийство.

Выражение лица Эвана оставалось неизменным. Пространство заполняло едва различимое журчание воды, напоминавшее помехи в записи "Ноктюрна". Волнение юноши вспыхнуло румянцем на щеках.

— Скажи мне, Лали. Человек, которого ты убил, заслужил подобной участи, — стоило мальчику набрать воздуха в легкие, чтобы дать ответ, как наставник добавил, — но будь аккуратен, Эулалио. От этого ответа зависит твое будущее. Стать палачом — задача непростая. Но ты не успеешь понять, как сам превратился в мишень, лишив себя возможности осознать, где ты оступился.

— Я не знаю. Потому я здесь, мистер Эйс.

— Это очень смелый поступок, Лали. Но теперь нам предстоит выяснить, была ли необходимость в твоем деянии. Что тебе известно о том человеке?

— Только то, что он был наркоманом.

— Ты в этом уверен? Наркотик — не является веществом, исключительно приносящим удовольствие. Многие люди посредством морфия или героина избавляются от болевых ощущений, Лали.

— Мне это известно, мистер Эйс. Но вчера я не впервые столкнулся с тем человеком. Его звали Патрик Салливан. Он работал на автозаправке. Я...я не знаю, что со мной произошло, когда я увидел этого парня на пороге моего дома, засыхающим над платком, которым он хотел вытереть сопли, размазанные по лицу. Я спросил, не нужна ли ему помощь, предложил войти. А дальше — как вы и учили...

— Ты зарезал его?

— Да. Но я так волновался, что ударил ножом в сонную артерию. Хотя тянуться мне и не пришлось, Патрика постоянно клонило к земле.

— Я облегчу твои душевные терзания, Эулалио.

Мальчик вжался в кресло, дыхание участилось, и в глазах блеснули наворачивающиеся слезы.

— Нет, мистер...

Эвану хватило секунды, чтобы разорвать дистанцию с мальчиком. Приблизившись к тому вплотную, Эйс произнес:

— Ты разочаровал меня, Лали. Но не тем, что прикончил жалкого наркомана. — Юноша не так уж и часто видел гнев в глазах своего наставника. — Ты потерял самообладание, сидя здесь, отчитываясь за поступок, которым должен гордиться. Сконцентрируйся. — Эйс схватил Лали за запястье и потянул большой палец правой руки, пока не услышал хруст. Но Эулалио лишь тихо взвизгнул от боли. Страх погибнуть от руки человека, который заменил ему Бога, подавлял любые ощущения.

Эван вернулся в свое кресло, закрыл глаза и вновь невозмутимо заговорил:

— Я объясню тебе кое-что: существует такое понятие, как "снижение вреда". Принцип, нацеленный не на запрещение вредного для здоровья поведения, а на частичное уменьшение вредных последствий. Когда ты убиваешь человека, распространяющего грязь и сеющего лишь смерть, пусть и не насильственную, ты спасаешь кого-то в перспективе. Ты не должен сомневаться в правильности своего деяния. Ты обязан понимать: завтра на одного вредителя станет меньше. И это твоя заслуга, Эулалио. Подойди ко мне.

Юноша не спеша двинулся в сторону Эйса.

— Дай мне свою руку.

Одним движением Эван вправил сустав, который повредил минутой ранее.

— Я никогда, запомни, никогда не причинил бы тебе страданий. Даже если когда-нибудь мне придется тебя убить, Эулалио, ты этого не заметишь.

Но на этом беседу пришлось завершить. Из кухни послышался крик Аннет.

— Эван!

Девушка сидела на полу, держа в руках полотенце, которым протирала посуду.

— Кто-то заглянул в окно...

6 января, 1973 год. Бостон

Эван приказал Аннет и Эулалио подняться в спальню, в то время как сам, схватив складной нож, побежал на улицу.

Когда он открыл входную дверь, откуда-то справа послышался хруст свежего снега, которым еще не успел заняться Лали. Перехватив оружие поудобнее, Эйс двинулся вдоль стены дома, ступая на белое полотно настолько аккуратно, что он сам едва мог расслышать треск продавливаемых снежинок.

Он уже давно не обращал внимания на то, с какой скоростью бьется его сердце.

Даже во время редких проверок результат оказывался одним — пятьдесят ударов в минуту. Феноменальное умение держать себя в руках. То, чего он добивается от Аннет. Навык, которому он обучает Эулалио, растерявшегося во время беседы с учителем. Мальчик подумал, что Эйс и впрямь убьет его лишь за то, что тот не смог удержать себя в руках. В понятии Эвана, в его системе обучения, есть место ошибкам. Но лишь тем, которые повторять не стоит.

В понятии Эвана.

А перфекционизм Эйса не подразумевает провалов.

Еще один шаг. Напряжение оппонента чувствуется даже по запаху пота, засаленной одежды, "аромату" зловонного дыхания. Незнакомец пытается проглотить слюну, прилагая для этого неимоверные усилия.

Эйс убирает нож в карман, понимая, что схватка будет недолгой.

Гортанный звук оглушает того, кто вышел на охоту. Отклик на стресс. Сокращается слюноотделение. Противник в трех метрах. Его рост — сто восемьдесят сантиметров.

Обостренная реакция возбужденного организма на свет, или внезапный шум.

Одним движением Эйс преодолел расстояние до противника, заставив визави совершить спонтанный выпад.

Когда мыслишь трезво — знаешь, чего ждать от соперника.

Сделав шаг в сторону, Эйс сместился с линии атаки, перехватив конечность, в которой нападавший держал ломик, и свободной рукой сдавил горло незваного гостя. Большой и указательный пальцы — на сонные артерии. Легкое усилие.

— Спокойной ночи.

Лали сидел напротив Аннет и разглядывал собственную руку, сгибал и разгибал палец, который ему вывихнул Эван. Мальчик не винил своего учителя в произошедшем, даже не таил обиды, ведь Эйс — это все, что у него осталось.

Два человека, оставленные на обочине словно ненужные котята, завернутые в мешок. У таких существ всего два варианта: умереть от удушья, или быть подобранными кем-то любопытным. Второе случается не часто. Эулалио и Аннет повезло. Ибо человек, обрекший их на погибель, сам же и приютил страдальцев. Ни один из них не мог сказать, что управляет своей жизнью, или контролирует каждый свой шаг.

— Мисс Лоутон.

— Да, Лали?

— Вы же любите мистера Эйса. Почему всегда нужно все усложнять?

В том, что он сказал, не было ничего удивительного.

— Почему ты так думаешь, Лали?

Мальчик посмотрел Аннет прямо в глаза, немного нахмурился и вновь сконцентрировался на сгибающемся пальце.

— Знаете, мисс Лоутон, когда мы с родителями еще жили в Оахака-Де-Хуарес, каждый вечер только и шли разговоры о том, как выбраться из той дыры. Отец частенько напивался мескалем, приходил домой и бил мать, иногда доставалось и нам с братьями, но с нами он был менее жесток. А мама... мама терпела. Все терпела. Побои, унижения, даже то, что отец тратил часть накопленных денег на мескаль. Папа так и не пересек границу.

— Почему?

— Я объясню вам. Там, где граничат два населенных пункта, выстроены колоссальные ограждения, которые пересечь невозможно, тем более на милю границы приходится около четырех служащих. Кажется, немного, но поверьте мисс Лоутон, этого достаточно. Поэтому наши люди по большей части проникают в Штаты, преодолевая пустынную местность, которая кажется бесконечной. Там погибает более половины мигрантов, отправляющихся на поиски лучшей жизни. Но особенность пустыни в том, что там практически нет людей из миграционной службы, наверное, они полагают, что мало кто отваживается на подобный марш-бросок. Когда отец совсем выбился из сил, мать взяла тяжелый камень и сломала ногу моему папе. Оставила его гнить на солнцепёке. Охваченного страшной болью. Когда мы пошли дальше, стоны отца становились все тише, а я думал, что это правильно. Что так и должно быть. Это проявление самой искренней любви. Только не к человеку, топившему всех, кто его окружал, а к своим детям.

После долгих скитаний мы оказались в Бостоне. Как вы думаете, мисс Лоутон, легко ли было удержаться на плаву? Да, чиканос многого добились на поприще борьбы за равноправие, толерантное отношение к американцам мексиканского происхождения. Но все их законопроекты, массовые выступления касались лишь легальных мигрантов. Даже сейчас, когда кто-нибудь видит меня на улице, старается обойти стороной или крикнуть что-то вроде: "Эй, вали домой, обсос!"

Мама занялась проституцией. Она ничего не рассказывала мне, но чтобы это понять, не нужен был феноменальный интеллект, как, например, у мистера Эйса. Я в основном сидел дома, ждал, когда мама вернется "с работы", чтобы послушать, как она громко рыдает в ванной. А потом появился учитель. Он был откровенен со мной.

И я знаю, что именно он позволил моей маме остаться человеком. Это тоже своего рода любовь, мисс Лоутон. Мистер Эйс по-своему полюбил мою маму, иначе он не стал бы помогать мне.

Почему вы плачете?

Аннет не могла сдержать слез. Мальчик рассказывал обо всем так, будто увидел это в документальном фильме. Словно не с ним произошли все эти события.

— Лали, мне жаль.

Мальчик грустно усмехнулся и уставился на большой палец, добавив:

— Мне тоже, мисс Лоутон.

Эван усадил незваного гостя на стул, закрепленный посреди подвала, в котором не так давно Роберт Олсэн пал жертвой обучения Аннет. Руки незнакомца он завел за спину и заковал в наручниках. Ноги мужчины Эйс связал веревкой. Из нее же он сделал удавку, которую надел на шею жертвы, и привязал конец к наручникам. Максимально обездвижив неизвестного, Эван дал тому время, чтобы прийти в себя, и отправился на кухню, дабы заварить крепкий чай. Ночь обещала быть богатой на события, коими уже успела разбавить временное уныние, связанное с ожиданием ответа от Попутчика.

Эйс был уверен, что мужчина в подвале — не тот, кто ему нужен.

Попутчик, при всей своей предсказуемости, обладает потрясающей выдержкой. Он не мог вот так просто попасть в руки Эвана, тем более после стольких лет игры.

Ополоснув гайвань кипятком, Эйс достал алюминиевую баночку с одним из любимейших напитков. Лунцзин — разновидность зеленого чая из Ханчжоу. Насыпав листья в чаоу, Эван ополоснул их, после чего немедленно слил воду. Осталось лишь по стенке залить гайвань кипятком до уровня две третьих. Однажды он рассказывал Лали о китайской чайной культуре.

— Порой, друг мой, нужно проделать множество операций для того, чтобы просто насладиться ароматным чаем. В ритуале приготовления кроется одно из важнейших упражнений: развитие навыков терпения. Ты всегда можешь взять пакетированный чай, залить его горячей водой и не задумываться ни о каких традициях. Но в таком случае не жди большого блага от того, что сделано в спешке. Amat victoria curam, Эулалио. Победа любит заботу.

Когда три сосуда были заполнены благоухающим напитком, Эйс громко сказал:

— Лали, Аннет, я жду вас в подвале. Не задерживайтесь. И постарайтесь выглядеть достойно.

Эти слова учителя были восприняты как нечто обыденное. Если Эван просит что-то сделать — лучше не уточнять, зачем ему это понадобилось.

Аннет причесала Эулалио, после чего сама привела себя в порядок, поправила сарафан и использовала парфюм, который стоял на прикроватной тумбочке с самого ее появления в этом доме. Если бы она знала, что ждет ее внизу, девушка вряд ли бы пошли туда.

Спустившись в прохладный подвал, Лали и Аннет увидели мужчину, сидящего посреди плохо освещенного помещения. Это первое, на что они обратили внимание. Муха, застрявшая в паутине. Голова запрокинута чуть назад из-за веревки, уходящей куда-то за спину. Девушка узнала лицо незнакомца, заглянувшего в окно кухни часом ранее.

Лали первым сделал шаг вглубь помещения и увидел небольшой стеклянный столик, на котором покоились три гайвани с горячим напитком, обожаемым его учителем. Не каждый день расслабляешься, потягивая Лунцзин и наблюдая за тем, как убивают гостей. Юноша был практически уверен в том, что сейчас произойдет.

Аннет не решалась проходить, но лишь до тех пор, пока не услышала голос Эвана:

— Проходите, моя дорогая. Мы не можем откладывать представление из-за одного зрителя.

Девушка присела рядом с Лали, который шепотом объяснил ей, что налито в чаоу. В этот момент Эйс обратился к мужчине:

— "Поддержание традиции". В чаошаньской традиции принято собираться с друзьями и родственниками в чайной комнате на церемонию Гунфу Ча. Во время церемонии старшие участники рассказывают младшим об обычаях, передавая им древнюю традицию. Мистер... — Эван сделал небольшую паузу и жестом попросил связанного мужчину представиться.

— Какого... отпусти меня. Я... меня попросили...

Эйс достал складной нож и резким движением сделал надрез на лице гостя. Незнакомец закричал, но сказать что-либо еще не осмелился. Аннет вздрогнула от того, как завыл мужчина, над которым склонился Эван.

— Я только что повредил одну из больших скуловых мышц, а значит, вы больше не сможете искренне улыбаться, мистер... — вторая попытка для взвывшего от боли мужчины.

— Гаррет. Джа... Джастин Гаррет.

— Прекрасно, мистер Гаррет. Чем покорнее вы будете, тем "живее" будет ваше лицо. Надеюсь, вы это уже поняли, — Эйс вновь провел ножом по щеке собеседника со словами, — это для симметрии, не хотелось бы, чтобы половина лица искренне "страдала", а вторая изображала фальшивую ухмылку. Не принимайте близко к сердцу.

Эулалио, держа гайвань в руке, с интересом, смешавшимся с ужасом, наблюдал за происходящим. Аннет же не могла понять, что шокирует ее больше: реакция мальчика, или издевательства над мужчиной.

— Мистер Гаррет, кажется, вы обмолвились, что вас попросили исполнить какое-то поручение. Я с интересом выслушаю вашу версию этой прелюбопытнейшей истории. Но сначала мы обратимся к нашим зрителям, Джастин. Обратите внимание на их реакцию. Как я отношусь ко лжи, Эулалио?

— Вы ненавидите, когда вас обманывают, мистер Эйс.

— Верно, мой юный друг. Вы слышали, мистер Гаррет? Но я бы не был столь категоричен в отношении ненависти, подобное чувство обладает чересчур экспрессивным оттенком, да и направлено оно в большинстве случаев на людей. Что ж, я внимательно вас слушаю. Не торопитесь.

Фигура Эвана скрылась в неосвещенной части подвала, и помещение погрузилось в звуки оркестровой сюиты номер три ре-мажор, написанной Иоганном Себастьяном Бахом.

А мужчина тем временем заговорил:

— Он назвался Оуэном. Дал мне неплохую сумму денег и сказал, чтобы я разнюхал, кто ты такой и немного припугнул тебя. Это все, клянусь.

— Наш Попутчик не решается задействовать интеллект, что ж, это его выбор. А теперь, мистер Гаррет, я хочу, чтобы вы описали мне человека, представившегося Оуэном.

— Я не очень хорошо помню...

Словно тьма рассеклась на глазах у Аннет, когда Эван внезапно появился перед Джастином. Мужчина вновь закричал. Когда Эйс отошел в сторону, лицо мистера Гаррета напоминало плохо загримированную физиономию клоуна, подкрасившего глаза красной помадой.

— Отныне вы не сможете моргать, Джастин. Круговые мышцы глаз подверглись необратимым повреждениям. Даю вам двадцать секунд, чтобы собраться с мыслями, и дабы ваш возбужденный мозг все же выплюнул образ человека, поручившего вам слежку за мной. Не испытывайте мое терпение.

— Я не знаю! На вид лет сорок! Тощий...

— Мне этого достаточно, Джастин, прекратите истерику.

Аннет прикрыла руками рот, тело охватила дрожь.

— Nota bene, мистер Гаррет. Вы до сих пор живы, но адская боль, сковавшая ваше теперь уже безжизненное лицо, заставляет вас просить о смерти. На что вы надеетесь, сидя здесь, на этом стуле, давая ответы на все мои вопросы? Я знаю, Джастин. Но поверьте, пощада — удел проигравших, — Эван задержал взгляд на окровавленном лице мужчины, — даю вам слово, вы и не почувствуете.

Эйс вновь растворился во мраке. Музыка заиграла еще громче, топя просьбы Аннет не убивать мужчину.

Одно мгновение, и раздавшийся хлопок заставил замолчать всех присутствующих.

Аннет видела, как тело мистера Гаррета постепенно сползает со стула. Лали, открыв рот, сидел неподвижно.

— Попутчик знает, что мы были в "Дэйли оффис", Аннет. Но я просчитался. То, что вы видели, не было галлюцинацией. Сейчас вы подниметесь наверх, и расскажете все, что видели из окна редакции.

Сломленный

Я помню0 мом1ент, ког00да вп1ервы0е у0вид1ел в о0траж0ении чело1века, не похож0его на сам0ого се0бя. В0се, чего м0не тог0да хо1тел1ось — э0то раз1бить зе0рка1ло, чт1обы он0о бо1льше ник1огда н0е созда1вало проб0лем.

Гл0аза отк1рыты, но он0а н1е двиг1ается. К0ак и в д1етстве, ког0да пер0ебирал1а со спи0ртн1ым и ло1жилась в пос0тель с о1чередным прет1ендентом н0а вакан0тное ме0сто м1ужа. Дол1гие год0ы я ж1ил по од1ному при0нципу: те0рпи, а потом с0уди. Набл1юдал з1а своими жерт0вами, дел0ал пом1етки в дн0евнике. Что1бы не дать р0уке пра1восудия совер1шить одн0у из круп0нейших оши1бок.

Ч0тобы прос0то опровер0гнуть теор0ию о невоз1можности сове0ршения идеа0льного прес0тупления.

Я люб0ил обманы0вать себя.

И з0нал, чт1о мне нрави1тся. Нравит0ся см1отреть, как лег1кие жадно всасы0вают возду1х, как р0уки ищ1ут волше1бную палочку спасе1ния. Но эт1о бесполезно. Ес0ли я бил — то нас0мерт1ь.

Е0сли есть свид0етель или улик1а — нужно подчист0ить. И наказать се0бя очеред0ным шрамом на бе0дре, чтобы не допус0кать подоб0ных оплош1ностей в буду1щем. Коего мог0ло и не бы1ть, если б1ы я позволил самоб0ичеванию окончат1ельно свести себя с ума.

Можно бы0ло най1ти оправдание вро1де "я болен". Но пр0изнать эт1о — отправить1ся прямиком в мог1илу. Принятие мент1ального банкротства — в0ерный пу1ть к самоуни1чижению, разм1ыванию личнос0ти, или же ее пол1нейшему коллапсу.

М0не начали сниться л0юди, погибшие по мое0й вол1е.

И кро1вавый ром0б. Вспыш1ка. Вспышка. Всп0ышка. Или ква0драт.

Поиск мотива0ции — вот, что по-настоя0щему спосо1бно отвл1ечь тебя от случив0шегося. Я навс0егда запомнил вк1ус утрат0ы. Точнее — ее метал1лический привкус.

А0ннет ждет м1еня на бе1регу. Но я вр1яд ли когда-либо ещ0е появлюсь т0ам.

Прост1и. Но другого выхода у ме0ня нет.

6 января, 1974 год. Бостон

Эван открыл окно в кухне, чтобы немного проветрить помещение. Аннет села за стол и попросила налить ей воды. Когда Эйс передал стакан девушке, он сказал, что придется подождать несколько минут и отправился в кабинет.

Когда Эван вернулся, в руках у него были небольшая прозрачная ампула, шприц, дневник и ручка.

Аннет заговорила первой:

— Тот самый Оуэн, о котором говорил Джастин, по описанию не очень-то похож на мужчину из редакции.

— Вы — сама проницательность, моя дорогая. — Эйс уже вскрыл ампулу.

— А ты сегодня само очарование, пластический хирург и детектив в одном лице. Даже и не знаю, как к тебе обращаться.

Девушка постаралась немного разрядить обстановку, видя напряжение Эвана.

— Это морфий?

— Да. В неофициальном зачете вашего с интуицией противостояния вы лидируете с отрывом в два очка. Чья-то смерть благотворно влияет на умственные способности очевидца. Отличное наблюдение, не правда ли, Аннет?

Но та лишь ухмыльнулась, после чего в голову вновь вернулись тяжелые мысли. Например, о том, что она практически не чувствует страха, или паники, несмотря на то, что несколькими минутами ранее на ее глазах Эйс разделался с неизвестным мужчиной, и сделал это изощренно, рассказывая о функциях лицевых мышц бедняги, повреждая одну за другой складным ножом.

Аннет долго размышляла, стоит ли спрашивать у Эвана, что у того болит. Ведь в прошлый раз он отмахнулся от нее фразой "это не имеет значения". Невозможно помочь человеку, который знает практически все. И даже если не все, то как минимум больше самой девушки. Но то ли любопытство, то ли нечто больше выдавило из Аннет:

— Что у тебя болит, Эван? Скажи мн...

— Голова, моя дорогая. У меня болит голова. — Когда Эйс посмотрел в глаза девушке, удивлению Аннет не было предела. Во взгляде ее учителя пылала безысходность. Человек, у которого есть ключи ко всем дверям, которого ничто и никто не может сломить, не в силах справиться с мигренью. — Представьте, что в вашу черепную коробку положили сотню острейших бритв и хорошенько ее встряхнули. Каждый едва различимый шорох, оглушая, бьет в набат восприятия. Свет лампы выжигает сетчатку, ароматы, которыми ты восхищался несколько мгновений назад, приобретают тлетворный душок, и ты ничего не можешь с этим поделать. Реальность становится одним ужасным раздражителем. Мысли сжимаются подобно пружине, и ни одно действие не является обдуманным сполна.

— Но почему ты не покажешься врачу? — Аннет незамедлительно пожалела о том, что задала подобный вопрос.

— Судя по тому, как круговая мышца рта искривила выражение вашего лица, вы поняли, что вопрос претенциозно глуп. После того, как я сделаю инъекцию, вы расскажете, что же видели из окна той злополучной редакции, Аннет.

— Но... как ты будешь общаться, если...

— Принимая морфий внутримышечно, оставляешь себе некоторое время на подготовку к приходу. Но не советую пускаться в размышления, моя дорогая. Просто опишите все, что видели в тот день.

Аннет не хотела видеть, как Эван ставит себе укол и повернулась лицом к выходу. Из кухни девушка могла разглядеть Лали, выполняющего свою работу: вынос "расфасованного" по черным полиэтиленовым мешкам Джастина Гаррета, очередного человека, случайно оказавшегося за игровым столом Эйса и Попутчика.

Что может быть проще: заглянуть в окно, а потом разбить его?

Но человек, подписавшийся на эту работу, не был осведомлен о том, кто живет в этом доме.

Знал бы Джастин, с кем ему придется иметь дело, он наверняка был бы в разы аккуратнее.

Эйс всегда прав. Даже когда не хочется ему верить, даже если его слова противоречат общепринятой морали или законам. Но все, что он делает, расценивается как "единственно верное". И либо он и впрямь совершенен в каждом своем поступке, либо настолько убедителен в найденном оправдании любого деяния.

— Я жду, Аннет.

— Пока ты был в кабинете Оуэна Оттиса, я тебе это уже говорила, я рассматривала газетные заголовки, читала статьи, помещенные на передовицы. На нескольких из них красовались фотографии того самого "зеленого человека" — Альберта Де Сальво. Так вот, когда я выглянула в окно, мне показалось, что перед входом в редакцию стоит он. Либо человек, очень похожий на него. Но улицы пустуют, Эван. Я сомневаюсь, что можно встретить и пару мужчин, хоть отдаленно напоминающих Де Сальво.

— При том, что его забили до смерти в тюрьме Уолпол в прошлом году, моя дорогая.

Тишина.

Но Аннет поняла, что в голове учителя вновь заработал калькулятор, вычисляющий все возможные ходы, просчитывающий каждое совпадение с учетом сложившейся ситуации. Даже с учетом психического состояния ее самой.

— Вам знакомо ощущение, дорогая моя, когда тепло охватывает нижнюю поверхность ног? Затем заднюю часть шеи. И любовь разливается по всему телу, давая мышцам сигнал — расслабься. И ничего нет.

Эйс встал из-за стола и пошел в гостиную.

— Лали, когда закончишь, убедись, что дверь заперта и ложись спать здесь.

— Хорошо, мистер Эйс.

Видимо, морфий подействовал быстрее, чем обычно. Лишь когда в доме стало чудовищно тихо, Аннет поняла, как устала за последние несколько часов. Несколько недель. Месяцев. В области затылка она чувствовала болезненное давление, поворот шеи причинял ужасные неудобства, а суставы, казалось, набиты песком.

Но впервые ей выпал шанс узнать, что хранится в кабинете Эвана. Кто-то назвал бы это злоупотреблением гостеприимством, или же игрой на доверии человека, который не задумываясь искромсает твое лицо, если ты узнаешь что-то лишнее. Как ни крути, а шестое чувство постепенно убеждало Аннет в том, что Эйс не способен ее убить.

Только если так он не захочет завершить игру. Легко расправившись с ней и Эулалио.

Девушка вошла в кабинет, включила бронзовый светильник и села в кресло, принадлежащее Эвану. Все выдвижные ящики закрыты на ключ, на полках покоятся книги самых различных авторов и ничего более, а о сейфе можно вообще забыть. Аннет лишь глубоко вздохнула и вгляделась в снежный апокалипсис, охвативший восточное побережье. Окно в кабинете было чуть меньше, чем в кухне, но вид — прекрасный.

Стараясь не утонуть в очередном потоке размышлений, Аннет на всякий случай дернула каждую из ручек выдвижных ящиков. И один все же поддался.

Коричневый измятый конверт с надписью, нацарапанной черным фломастером: "ТО, ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ".

6 января, 1974 год. Бостон

Аннет смотрела на конверт и понимала, что даже самые потаенные ее желания не являются большим секретом для Эвана.

Она медленно и очень аккуратно вскрыла послание.

Волнение зашкаливало.

Но на бумаге, вложенной в конверт, красовалась лишь единственная фраза, сделанная невообразимо педантичным почерком: "7 января, 12:00, Бриджпорт, штат Коннектикут, музей искусств Хаусотоник".

— Даже сейчас он вас просчитал, мисс Лоутон.

Аннет вздрогнула. В дверях, скрестив руки на груди, стоял Эулалио.

— Ты меня напугал, — мальчишка лишь улыбнулся в ответ, — что...что все это значит?

— Мистер Эйс предупредил, что вы будете задавать вопросы, и попросил объяснить вам все, как можно более сжато.

Лали прошел вглубь кабинета и сел напротив Аннет.

— После того, как учитель расправился с Джастином Гарретом, он ушел в кабинет якобы за морфином. Тогда он и оставил вам это послание. Он знал, как будут развиваться события. Когда вы закончили беседу в кухне, он просто пошел наверх, собрал все необходимые вещи и покинул дом.

— Как покинул? — Девушка не могла понять, что тревожит ее больше. То, что Эван оставил ее одну, или что во всей этой истории появился новый виток.

— Вот так, мисс Лоутон. Мистер Эйс оставил послание и для меня. В нем говорится, что сегодня вечером за нами приедет автомобиль, который доставит нас в одну из гостиниц Бриджпорта. Мы проведем там ночь. Седьмого числа, в двенадцать ноль-ноль мы должны будем войти в музей "Хаусотоник".

Аннет слушала мальчика и думала о том, насколько неуютно ей стало в отсутствие Эвана. Как будто рухнула одна из стен, защищавших постояльцев от снежного безумия, поглотившего восточные штаты. Девушка понимала, что это временная разлука.

Но что это: страх, или тоска?

— Вы меня слушаете?

— Ох, прости, Лали. Я немного мысленно задремала.

— О чем вы думали?

Сначала Аннет хотела сказать, что мальчишке не о чем беспокоиться. Но прошла секунда. Осознание. Что будет, если поделиться с Эулалио тем, что она чувствует? Да и собеседников, настоящих живых людей, с которыми можно было бы поговорить откровенно, не выслушивая поучительных речей, осталось не так уж и много.

Дубликат Эвана. Протеже. Совсем еще юная и неопасная копия, но принимающая со временем до боли знакомые очертания.

— Я...запуталась, Эулалио, — она сделала паузу и смяла разорванный конверт, — Эйс не дает мне покоя даже сейчас. Когда его нет рядом. Скажи мне, ты когда-нибудь влюблялся?

Мальчик не задумываясь ответил:

— У меня не было на это времени, мисс Лоутон.

— Значит, тебе трудно будет меня понять. Но я постараюсь объяснить. Порой люди, которых ты никогда не знал или успел забыть, врываются в твою жизнь настолько стремительно, что ты не успеваешь отреагировать на это должным образом. Кем бы они ни были. Главное — они делают это своевременно. Да, ты не понимаешь, что происходит, тебя захватывает этот ураган событий, о которых ты и подумать не мог какими-то днями ранее. Но все то уныние и однообразие, которым полнилось существование, в одночасье разбивается о чьи-то планы, замыслы. Я с ужасом вспоминаю то, через что мне пришлось пройти некоторое время назад. Смерть матери, — Аннет разглядела печальную ухмылку на лице Лали, — рука мужа в послании, подвал, в котором я собственными руками отобрала жизнь у невиновного человека. Наверное, я теперь понимаю, о чем говорил Эван, когда утверждал, что мы — зеркала. Что у нас одна природа. Ведь какое бы горе не пронизывало мое бытие, я начинаю ощущать себя свободной, все еще забитой и запуганной, но уже лишенной клетки, в которой сидела когда-то. И у происходящего есть всего один виновник. Эйс. Во мне смешиваются десятки эмоций, в отношении этого человека. Ненависть и уважение. Страх и обожание. Восхищение.

— Простите, что перебиваю, мисс Лоутон, но у меня тоже есть причины испытывать подобные эмоции в отношении учителя.

— Я знаю. Но у нас с Эваном есть нечто такое, чего нет ни у кого. История. Он медленно, методично воссоздал в моей голове все, что со временем просто утонуло бы в архиве воспоминаний. Заставил почувствовать прошлое, понимаешь? Он смог вычленить самое нужное и привязать это к настоящему. И не забывай, я все же женщина, Эулалио.

— Понимаю.

— Существует некая тяга. Мне хочется быть рядом с этим человеком. И знаешь, когда ненавидишь человека, тебе кажется, что он неуязвим. Но когда я увидела гримасу отчаяния на лице Эвана, во мне что-то перевернулось. Я больше никогда не смогу посмотреть на него, как на жизненепроницаемый камень. И эта усердно скрываемая человечность, запертая за всеми его отвратительными поступками... — Аннет задумалась, — она располагает к себе. Когда ты очень хочешь пить, и вдруг у тебя появляется возможность — вода кажется вкуснее, чем обычно. Так и здесь. То, что является нормальным для одного человека, является колоссальным достоинством другого.

— Кажется, я понимаю, о чем вы говорите.

— И еще одно: Эван знает обо мне все, Лали. Но он по-прежнему рядом.

Мальчик смотрел на Аннет так, словно слушал сказку. Ее голос успокаивал, расслаблял, позволял отрешиться от всех забот, навалившихся совсем недавно. Так говорила мама. Отец разбивал очередную бутылку и грозился зарезать "весь выводок", чтобы избавиться от лишнего груза. А у матери Эулалио был несомненный дар. Наверное, она просто хорошо знала своего супруга. Тихо, едва различимо она шептала что-то разбушевавшемуся мужу. И тогда словно просветление охватывало его существо, бутылка отправлялась в мусор, а отец — в кровать.

— Давай продолжим этот разговор в следующий раз, Лали. Нам нужно отдохнуть. Если хочешь, можешь спать со мной.

— Пожалуй, я приму ваше приглашение, мисс Лоутон. Не хочется провести ночь посреди огромного зала. Все равно, что спать на улице.

Аннет потушила бронзовую лампу, обняла мальчишку и повела на второй этаж. Для этой ночи приключений больше уготовано не было.

Суета особняка застыла со звуком клаксона, который донесся откуда-то с улицы.

— Мисс Лоутон, автомобиль пришел!

Памятуя о безопасности, девушку бросила в сумку складной нож, оставленный Эваном в прикроватной тумбочке несколько дней назад.

"Я повторяю в сотый раз — не нужно терять самообладания. Самоконтроль — главное условия выживания. Лишитесь его — и все, вы погибли".

Аннет спустилась, спросила у Эулалио, все ли тот взял, что нужно и погасила свет в гостиной.

На улице стоял роскошный Шевроле "Импала" тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года выпуска. Матовый черный кузов придавал невероятно агрессивный вид автомобилю на фоне бесконечного белоснежного полотна.

— Вот это да... — мальчик не смог скрыть удивления.

— Наверное, мы быстро доберемся до Бриджпорта.

Лали подбежал к автомобилю и открыл заднюю дверь, приглашая девушку, после чего сам нырнул в салон изящной машины.

За рулем сидел темнокожий парень в солнцезащитных очках. Аннет с трудом понимала, как тот вообще поместился в водительском кресле. Широкие плечи афроамериканца почти полностью закрывали обзор тем, кто сидит сзади. Мужчина внезапно повернулся, улыбнулся так искренне, как только мог и сказал:

— А вы как думали?! Эван же не мог не позаботиться о вашей сохранности! Усаживайтесь поудобнее, поездка будет веселой!

Стоило ему отвернуться, как он вновь обратил свою гигантскую фигуру к Аннет и Лали, основательно раскачав автомобиль:

— Да, кстати, меня зовут Джим. Джимми!

— Очень приятно, Джимми. А...

— А я знаю, как вас зовут, не утруждайтесь! Ну, все, поехали. — И запел песню Фрэнка Синатры "Мой путь".

Аннет и Лали изумленно переглянулись, но не стали ничего говорить. Темнокожий экзальтированный водитель казался приятным человеком.

Выбрасывая в атмосферу огромное количество угарного газа, Шеви "Импала" сдвинулся с места, постепенно растворяясь в неистовом снегопаде. То, что осталось вне поля зрения Аннет, никогда бы не ускользнуло от взора Эвана. Незначительная деталь в виде окровавленного тела, покоящегося неподалеку от особняка.

— Дорога до Бриджпорта занимает не больше трех часов с учетом погодных условий.

— Спасибо за информацию, Джимми. Скажите, а откуда вы знаете Эвана?

— О, это занятная история, мисс! Однажды я пришел в центральный банк, чтобы обналичить чек. Я работал везде, где только платили. И труд физически крепкого парня, как это ни парадоксально, редко оплачивался наличностью. Ну, вы понимаете, люди и по сей день не отваживаются класть в карман приличные суммы зелени, могут ведь и порезать, да не приведи Господь, убить за десятку. Так вот, стою в очереди, и какой-то чиканос, прости парень, — Джимми повернулся и подмигнул Лали, — начинает прорываться вперед, как будто очереди и не существует! Ну, я подошел к нему и хорошенько наподдал. После чего вижу картину: лицо Эвана, пристально всматривающееся в мои глаза. Голова болела жутко. Как выяснилось позже, Эван просто снес меня парой ударов за то, что я так невежливо обошелся с парнишкой-мексиканцем. Он сказал тогда: "У тебя есть язык, используй его". Посетители банка пребывали в шоке из-за того, что такой джентльмен, как Эван, просто срубил кабана вроде меня. Позже он оставил мне свою визитку и вот — иногда подрабатываю его водителем. Хотя тяжело назвать это подработкой, платит он столько, сколько я получал за три, а то и четыре месяца непрерывного чернового труда. Такое знакомство, мисс!

— Поразительно. — В голосе Лали проступал сарказм. Для него не было новостью то, что Эйс легким движением руки сбивает кого-либо с ног.

— Вот и я о том же, парень! Никогда не знаешь, у кого кулак весом с наковальню, честное слово!

Почти всю оставшуюся дорогу Аннет и Эулалио слушали песни Синатры в исполнении Джимми, который иногда вносил в репертуар расистские каламбуры.

Наконец автомобиль припарковался у небольшой гостиницы в центре Бриджпорта.

— Дамы и господа, мы на месте! Прошу покинуть лайнер!

— Спасибо за то, что доставили нас целыми и невредимыми, Джимми, рады знакомству и всего доброго.

— Удачи на дорогах. — Лали захлопнул дверь Шевроле и забрал сумку у девушки.

— Очень мило с твоей стороны, Эулалио.

Аннет улыбнулась мальчику, и они направились к входу в гостиницу. В этот момент за спиной послышалось:

— Мисс, кажется, вы забыли...

Но обернувшись, девушка получила лишь тяжелый удар в область подбородка и незамедлительно потеряла сознание. Очередь мальчика наступила мгновением позже.

— Идиоты.

Утро в Бриджпорте ни чем не отличается от Бостонского.

Неприветливая погода все так же приводит в недоумение синоптиков и самых ярых оптимистов. Метеорологический парадокс внес свои коррективы в жизнь восточного побережья. Люди рады встречам. Они удивляются появлению незнакомого человека рядом с кассой продуктового магазина — единственного места, в котором теплится жизнь небольшого городка. "Лавка Дяди Сэма" находится в нескольких метрах от музея "Хаусотоник", возле которого буквально минутой ранее взорвался Шевроле "Импала" шестьдесят седьмого года выпуска.

В одном из домов некогда тихого и уютного местечка мальчик по имени Эулалио и Аннет Лоутон приходят в себя после случившегося, вдыхая табачный дым, испускаемый сигарой, которую крепко держит в зубах некто Джимми.

Самое обыкновенное утро в Бриджпорте.

7 января, 1974 год. Бриджпорт, штат Коннектикут

Совпадения редко приносят с собой благие вести.

Немногочисленные работники музея в панике выбежали на улицу, чтобы выяснить, что там случилось. Но Эйсу не нужно было видеть произошедшее. По одному лишь звуку тот смог определить взрывчатое вещество — смесь аммиачной селитры и дизельного топлива. Да и у самоучек других козырей в рукаве припасено быть не могло.

Взрыв прогремел в двенадцать ноль-ноль. Именно в ту минуту, когда к "Хаусотонику" должны были подъехать Лали и Аннет.

Эван надел черные кожаные перчатки и покинул здание музея. Проходя мимо догорающего автомобиля, точнее его обломков, он обратил внимание, что на момент взрыва машина пустовала. Первое — никто не кричит, что обнаружил оторванную руку или голову. Второе — вряд ли части кузова и шасси раскидало бы подобным образом, если бы внутри находился как минимум один человек.

Сознание Эйса воспылало миллиардом комбинаций, которые могли привести к такому стечению обстоятельств. Он не винил себя в том, что произошло. Самобичевание — одна из тех черт характера, от которой Эван избавился очень и очень давно.

Расчеты закручивали торнадо в голове, собирались в общую картину, но сразу же рассыпались. Никто, кроме него, Лали, Аннет и Кристофера, которого Эйс попросил отвезти мальчика с девушкой в Бриджпорт, не мог знать о поездке. Не мог. Но узнал. Крис — надежный человек и Эван доверял ему. А значит, произошло что-то непредвиденное. Кристофер никогда бы не проболтался о том, что ему поведал Эйс.

Бриджпорт, как и множество других городов Коннектикута, довольно маленькое поселение с численностью, не превышающей и ста тысяч человек. Но искать кого-либо, полагаясь лишь на удачу, — не самый подходящий вариант. Действие порождает действие. Главное — ни на секунду не останавливаться. И Эван понимал, что теперь ему придется потратить порядка шести часов, чтобы вернуться в Бостон, отыскать улики, указывающие на вмешательство посторонних лиц в изначальный план, и вновь оказаться здесь.

Еще утром все шло как нельзя лучше. Эйсу удалось разыскать человека, о котором говорила Аннет. Человека, на которого указывал Джастин Гаррет. Двойника Альберта Де Сальво.

Эван постучал в дверь. Спустя несколько секунд послышался мужской голос:

— Кто?

— Простите, что потревожил, но здесь ли живет Коул Рассел? Мы с ним учились в одном университете, я в городе проездом, решил навестить старого приятеля. Столько времени прошло.

Дверь распахнулась. Эйс отреагировал моментально. Выхватив нож, он ударил им мужчину в лицо, после чего обрушил серию из тяжелейших хуков на голову бедняги. Коул пребывал в сознании, когда Эван потащил того на задний двор, отделенный от внешнего мира высокой изгородью.

— Пожалуй, я даже разрешу тебе закричать.

Но мужчина, поверженный несколькими мощнейшими панчами, не мог найти в себе силы даже открыть рот, не смотря на жгучее желание позвать кого-либо на помощь.

— Что ж, это достойно уважения.

Щека Коула была пробита насквозь, кровь заливала подбородок, шею и плечи.

— Я жду ровно две минуты, по истечении которых тебе придется заговорить, Коул. Мой вопрос предельно прост: что ты делал пятого января возле отделения "Дэйли оффис"? Подумай, прежде чем дать невразумительный ответ. А я, с твоего позволения, осмотрю "поместье" Рассела.

На дверце холодильника Эван обнаружил бумажку с именем Джастина Гаррета, на которой также были записаны номера двух телефонов.

Но больше всего внимание Эйса привлекли множественные сертификаты победителя турниров по игре в покер. Несколько нераспечатанных колод, белый кард-протектор и фишки с памятных состязаний.

А Эван по-прежнему полагался на свое чутье. Этот человек, Коул Рассел, мог быть тем самым Попутчиком, преследовавшим Эйса столько лет. Если бы не одна крохотная деталь в виде визитной карточки специального агента Уэлдона Кеннеди. Специального агента. Уэлдона. Кеннеди. В доме Коула.

Эван, ускорив шаг, выбрался на задний двор. Рассел заговорил сам:

— Агент...Уэлдон...агент.

— Я это уже понял, Коул. А теперь скажи, чем я могу тебе помочь?

Мужчина растерянно потряс головой, давая Эвану понять, что тому ничего не нужно.

— Верно. Ничем.

Эйс сделал аккуратный надрез в области сонной артерии и покинул дом "старого приятеля".

Аннет почувствовала, как в области поясницы что-то пошевелилось. Девушка с трудом повернула голову и обнаружила Лали, сидящего точно в таком же положении, что и она — со связанными, заведенными за спину руками.

Головокружение мешало сконцентрироваться. Ни Эулалио, ни Аннет не могли понять, где они находятся. В комнате пахло табаком. Мебель, за исключением старого обеденного стола и коричневого кресла, отсутствовала.

— Эй, чиканос, ты живой? Я подумал, что переборщил, когда ты упал как подкошенный, честное слово!

Голос Джимми. Того самого здоровенного афроамериканца, оказавшегося не тем, за кого себя выдавал.

— Мисс Лоутон, мне жаль, что пришлось бить по такому красивому личику, искренне жаль, — мужчина подошел вплотную к Аннет и провел рукой по ее подбородку, после чего поцеловал лоб девушки и удалился.

Из соседнего помещения доносились слова репортера:

"Черные американцы заняли собственную расовую позицию. В стремлении обособиться от белых по причине их неискоренимого расизма они стремятся сформировать собственную субцивилизацию: создают школы, театры, высшие учебные заведения. Другая часть негритянского населения стремится интегрироваться в белое общество, пытается овладеть его идеалами. Несмотря на это, со временем среди черных американцев все больше и больше распространяется убеждение, что интегрироваться в белую Америку можно только преобразовав себя по подобию белых, то есть ценою отказа от собственной социокультурной идентичности".

Аннет собрала оставшиеся силы и спросила Лали, как он себя чувствует.

— Я в порядке, мисс Лоутон.

Ей показалось странным учащенное дыхание мальчика. Прерывистый и глубокий вдох с последующим резким выдохом.

"При участии высокопоставленных официальных лиц в стране развернута широкая пропагандистская кампания, целью которой является желание свалить вину за социально-экономические трудности, испытываемые белыми американцами, на черных, создать атмосферу нетерпимости к их требованиям".

Внезапно Эулалио закричал:

— Эй, ниггер!

Телевизор замолчал, уступая звуковое пространство тяжелым шагам чернокожего атлета.

Первым, кого приметил Эван, был человек, сидящий на пороге его дома. Подойдя чуть ближе, Эйс узнал Кристофера — его руки были окровавлены, а на лице мужчины сияли две гематомы, из-за которых полностью закрылся левый глаз.

— Эван, прости. Прости меня...

— Вставай, Крис. Пройдем в дом.

Худощавый светловолосый мужчина поднял разбитые очки и с трудом оторвал тело от холодной земли. Его трясло не столько от того, что он провел чуть меньше суток на улице, сколько от страха. Кристофер не знал, как Эйс отреагирует на случившееся. Он подвел своего товарища. Безжалостного и расчетливого.

— Сядь на диван. Я вернусь через минуту.

Когда Эйс вновь показался в гостиной, в руках он держал два пледа и небольшую сумку.

— Одним накрой ноги, второй накинь на плечи. — Кристофер выполнял указания беспрекословно.

Эван же открыл сумку, достал йод, ватные тампоны и пинцет.

Обрабатывая раны приятеля, он сказал:

— Кристофер. Ты, как никто другой, знаешь, что я не люблю размытые ответы на задаваемые мною вопросы. Поэтому отвечай сжато, кратко и по существу. Что произошло, когда ты подъехал к дому?

Пытаясь потушить волнение, Крис начал:

— Я сидел в машине, ждал мисс Лоутон и Эулалио. Дальше — как в тумане, Эван. Помню, как распахнулась водительская дверь и здоровый негр вытащил меня из машины. Потом нанес несколько ударов. И все...прости...

— Прекращай просить прощения, Кристофер, или на твоем лице появятся еще несколько шрамов. И скажи: кто-нибудь знал о моей просьбе?

— Нет, что ты!

— Я вижу твою реакцию. И по-прежнему, взвешивая все pro et contra, склонен доверять тебе. Но ты был неосмотрителен, Кристофер, — Эйс надавил на одну из гематом, Крис с трудом сдержал вопль, — запомни этот момент. У меня больше нет времени. Приберись, — Эван указал на использованные тампоны, — и оставайся здесь до тех пор, пока я не вернусь. Постарайся больше не разочаровывать меня, Кристофер. Ты знаешь, чем это может закончиться.

Мужчина покачал головой, давая понять Эйсу, уже открывшему входную дверь, что принял к сведению все вышесказанное. Проводил его взглядом и горько заплакал. Что так надломило Кристофера Аллена, оставалось нерешенной задачей для него самого.

— Парень, лучше скажи, что мне послышалось!

— Тебе не послышалось.

Лали смотрел прямо в глаза приближающемуся верзиле.

— Но прежде чем обрушить на меня весь свой гнев, ты не ответишь на один мой вопрос?

Джимми опешил. Наглость и самоуверенность мальчишки сбила его с толку.

— Ты всерьез веришь в то, что говорят эти репортеры?

Аннет с ужасом наблюдала за происходящим. Она не могла понять, что затеял Эулалио. А мужчина лишь рассмеялся и ответил:

— Сопляк, я не только верю в это, но и подливаю масло в...

Джим не успел закончить фразу, как Эулалио соскочил со стула и бросился на мужчину. Периферическим зрением Аннет уловила какой-то металлический предмет, блеснувший в руках мальчика.

Лали воспользовался растерянностью здоровяка и постарался сделать все возможное, вспоминая советы учителя. Но он промазал — заточка вошла в бедро афроамериканца, разминувшись с артерией в паре сантиметров. Поняв, что план провалился, Эулалио устремился к двери, не дожидаясь, пока Джимми отреагирует на спонтанный выпад.

— Чертов чиканос!

Но Лали уже бежал со всех ног в неизвестном направлении, стараясь не оглядываться и глотая прохладный воздух, который показался ему чище, чем когда-либо.

Чернокожий мужчина метался по комнате из стороны в сторону, держась за бедро. Он понимал, что гнаться за парнем — не выход. Захлопнув дверь, Джим подошел к Аннет и отвесил ей тяжелую пощечину, от чего девушка застонала и чуть не упала со стула.

— Что ж, красавица, пора немного позабавиться.

Зазвонивший телефон отвлек ярость Джимми от девушки, заставив того поднять трубку.

Аннет смогла расслышать лишь обрывки разговора.

— Да...сэр....да....мальчишка...я не ожидал...понял.....что делать с...хорошо, я подожду...да, сэр...я понял.

Осиное гнездо растревожено.

7 января, 1974 год. Бриджпорт, штат Коннектикут

"Это убийство вызвало общенациональное возмущение, сопровождавшееся бунтами чернокожего населения более чем в ста городах. В федеральной столице дома горели в шести кварталах от Белого дома, а на балконах Капитолия и лужайках вокруг Белого дома разместились пулемётчики. По всей стране сорок шесть человек были убиты, две с половиной тысячи ранены, а на подавление беспорядков были брошены семьдесят тысяч солдат. В глазах активистов убийство Мартина Лютера Кинга символизировало неисправимость системы и убедило тысячи людей в том, что ненасильственное сопротивление ведёт в тупик".

Телевизор вновь замолчал. Джим вернулся в гостиную, где устроился в кресле и внимательно посмотрел на девушку, по-прежнему сидящую со связанными руками.

— Вы помните тот день, мисс Лоутон?

После того, как Эулалио провел мужчину, улыбка соскользнула с лица последнего. Афроамериканец больше не распевал песни Синатры, не забавлял гостью расистскими каламбурами сомнительного качества. Телефонный звонок окончательно озадачил Джимми, такого жизнерадостного и общительного водителя Шевроле "Импала".

— О каком дне идет речь, Джим?

— Когда убили нашего брата — Мартина Лютера Кинга?

— Думаю, этот день ничем не отличается от множества ему подобных.

— Вот в чем ваша проблема! — Мужчина повысил голос.

— Чья?

— Всех белых! Возомнили себя не бог весть кем! Помните убийство Кеннеди? Конечно, помните. Сколько шума подняли. А знаете, что самое забавное, мисс Лоутон? В том инциденте обвиняли даже кубинских эмигрантов! Но это не важно.

— Прости, что перебиваю тебя, но почему, если тебе так ненавистны белые люди, ты постоянно напеваешь песни Фрэнка Синатры, который чернокожим никак не является?

Агрессия мужчины растворилась в мгновение ока.

— Это моя работа, мисс.

Аннет ничего не отвечала, потому как самодовольный тон Джимми намекал, что это не конец. С тех пор, как девушка поступила в "расположение" Эвана, все немногочисленные окружавшие ее люди казались до безумия упрощенными. Читаемыми. Предсказуемыми в сравнении с учителем.

— Что вам известно о КОИНТЕЛПРО*? Не утруждайтесь, вы ничего не знаете об этой программе, Аннет. Незаконные аресты, провокации, прослушивание телефонных разговоров, слежка за подозрительными личностями, дезинформация.

Нездоровая улыбка темнокожего гиганта вернулась на свое место.

Прослушивание телефонных разговоров, слежка. От осознания Аннет начало подташнивать. Детали паззла сложились воедино.

— Программа была запущена в пятьдесят шестом году, инициатором выступило Федерального бюро расследований. Вы — далеко не глупая женщина, мисс Лоутон. Так, может быть, посвятите меня в то, что творится сейчас в вашей голове?

Федеральное бюро. Слежка. Убийство. Образы и слова смешивались в одну кучу.

— Не мог бы ты принести мне воды, Джимми?

— Конечно, принцесса.

Уходя в направлении кухни, мужчина заглянул за спину девушки, чтобы убедиться — она ничего там не прячет, как это сделал мальчишка-мексиканец.

Аннет на секунду подумала, что Попутчик — это колоссальный устрашающий механизм, а не какой-то определенный эфемерный человек, которого пытается отыскать Эван. Но она вспомнила о матери Эйса, Персивале Коллинсе, вырезанных на их телах подписях Неизвестного.

Где Эван, когда он так нужен? Где сейчас Эулалио? Все ли с ними в порядке?

И если Джим рассказывает о какой-то секретной программе, значит ли это, что дни Аннет сочтены?

— Поймите, мисс Лоутон, — мужчина подошел и заботливо напоил девушку, после чего вернулся в кресло, — все не так просто, как кажется. Люди думают, что никому не нужны подобные хлопоты: следить за кем-то, организовывать террористические акты, устраивать демонстрации. Но мы одним своим движением подняли на ноги семьдесят тысяч солдат. Думаете, вся эта расистская бравада спроста? Нет, мисс Лоутон. Полагаете, никто не будет стрелять в чернокожего брата без особой на то причины? Знали бы вы, что творится в гетто. Так скажите мне, моя белая королева, кто будет охранять защитников?

Аннет посмотрела на Джимми и произнесла:

— Как-то все это мелко.

Надувное величие вновь начинало приобретать оттенки раздражения.

— Простите?

— Я слушаю тебя, и мне кажется, что меня вновь пытаются усадить в клетку. Возможно, у вас в руках все рычаги мира, ведь бесспорно — вероисповедание и цвет кожи, точнее манипуляция этими ценностями представляет огромную движущую силу. Но что потом? В конечном итоге проиграют даже те, кто не участвовал в этой игре.

— Я не совсем понимаю тебя.

— Наверное, ты услышишь меня только тогда, когда потеряешь что-либо ценное. Например, мать, которая погибнет по воле случая. Только потому, что кто-то за твоей спиной напишет план действий. И не станет спрашивать некоего Джимми о том, что ему делать.

— Закрой свой рот, или из него сейчас вылетят белоснежные зубки.

— Ты настоящий джентльмен, Джимми.

Эулалио спрятался за мусорными баками возле церкви адвентистов седьмого дня. Холод пронизывал каждый миллиметр тела мальчика, который пытался сообразить, что делать дальше. В полицию обратиться тот не мог, так как прибыл из другого города и некогда нелегально пересек границу, да и мисс Лоутон находится в розыске. Сумка, в которой лежали деньги, приготовленные еще вчера для поездки в Бриджпорт, осталась у Джима. Заточка и желание жить — весь арсенал Лали.

Прошло около двадцати минут, и лишь тогда мальчишка решился войти в церковь, в помещении которой гремел крепкий бас проповедника. Дверь скрипнула так, что большинство прихожан оглянулись, посмотрели на Эулалио и вновь сосредоточились на речи харизматичного мужчины, провозглашавшего: "И увидел я другого Ангела, летящего по средине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле и всякому племени и колену, и языку и народу".

Кожа постепенно возвращала себе былую чувствительность. До сознания Лали частично долетали крупицы речей проповедника, не давая парнишке сконцентрироваться на поиске выхода из чрезвычайного положения.

Одна из женщин, сидящих спереди, повернулась к Эулалио и спросила:

— Ты пришел вот так? — Она ткнула пальцем в легкий свитер. Куртка, как и сумка, осталась там, где сейчас находится Аннет.

— Да, мисс.

— Бедняга. А где ты живешь?

— Вас это волновать не должно.

На столь резкий и грубый ответ женщина отреагировала довольно сдержанно, даже снисходительно, просто отвернувшись от Лали и растянув потрескавшиеся губы в улыбке. Это удивило мальчика.

"И говорил он громким голосом: убойтесь Бога и воздайте Ему славу, ибо наступил час суда Его, и поклонитесь Сотворившему небо и землю, и море и источники вод".

Время шло. Но решение проблемы не желало появляться на горизонте сознания мальчика, отравляемого речами сиюминутного лжеучителя.

По возвращении в Бриджпорт, Эван первым делом остановился у телефонной будки неподалеку от музея "Хаусотоник". Всю дорогу он размышлял над тем, кому могут принадлежать номера, записанные на бумажке, прикрепленной магнитом к дверце холодильника в доме ныне покойного Коула Рассела. Один из них с немалой долей вероятности числится за Джастином Гарретом. Но ведь на том листке был не один номер.

Эйс запомнил их наизусть. Сняв трубку, он набрал первый.

Гудок за гудком, но никто так и не ответил. Скорее всего, это номер телефона Джастина.

Но быть уверенным на сто процентов Эван не мог.

Вторая комбинация. 401-863-1012.

Тринадцать длинных гудков, означающих соединение с другим штатом.

— Алло.

— Здравствуйте, — голос ответившей женщины показался Эйсу знакомым, — я хотел бы подтвердить заказ.

— Простите, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Номер 401-863-1012, верно?

— Да...простите, может быть Кристофер, мой супруг что-то заказывал...

— Извините, вы сказали Кристофер? Кристофер Аллен?

— Да, но его сейчас...

— Спасибо за информацию, Глория.

Вот, что так надломило Кристофера Аллена. Предательство.

Голова Эвана раскалывалась. Боль с каждой секундой доставляла все больше неудобств. Прежде чем отправиться на поиски Лали и Аннет, Эйс решил заехать в одну из местных аптек, расположенную напротив церкви адвентистов. Заплатив за медикаменты, он направился к автомобилю, поглядывая на людей, высыпавших на заснеженные улицы после проповеди. Эван подумал о том, насколько удачный каламбур мог бы получиться при сопоставлении аббревиатур взрывчатого вещества АСДТ (аммиачная селитра, дизельное топливо) и уложенного в три буквы названия церкви Адвентистов Седьмого Дня.

Сев за руль, Эйс достал упаковку аспирина, которым надеялся слегка притупить снедающую боль, но в этот момент кто-то постучал в окно автомобиля.

Эулалио.

Живой и улыбающийся.

Эван жестом пригласил мальчика в машину. Совпадения редко приносят с собой благие вести. Но редко — это не всегда.

— И долго вы собираетесь молчать, мисс Лоутон? — Джимми вновь перешел на вежливое обращение. У Аннет складывалось впечатление, что мужчина полностью дезориентирован и не всегда помнит, как он относится к тому или иному явлению. Так происходит тогда, когда человек запутался и не знает во что ему верить. Да и одной из особенностей работы члена КОИНТЕЛПРО, по словам самого афроамериканца, является дезинформация. Неудивительно, что Джим периодически забывается.

— Пока я жива, мне хотелось бы, чтобы зубы оставались на своем месте.

— Подобное остроумие в вас взрастил Эван?

— А твои неуместные шуточки о расах — дело рук Федералов? Я хочу сказать, не всё то влияние среды, что цветет в наших речах, Джимми.

— Сколько поэзии в ваших словах, Аннет. Если бы вы не были одной из ступеней в достижении поставленной цели, я бы предложил вам руку и сердце, честное слово.

— Сомневаюсь, что я приняла бы твое предложение. Но это мне льстит. Ведь ребята вроде тебя, накачанные до безобразия и смердящие собственным эго на все штаты, стараются выбирать спутниц в соответствии с собственной наружностью. Якобы идеальной и неприкасаемой. Значит, ты считаешь меня привлекательной. И это твоя первая слабость. — Аннет не могла контролировать словесный поток, обрушившийся на мужчину. За нее говорил Эйс, это его стиль.

— Советую вам...

— Нет, первым на контакт пошел ты. Я продолжу...

Но на этом беседу с Джимом пришлось прервать. В воздухе, пронизанном табачным дымом, запахло свободой и туалетной водой учителя.

КОИНТЕЛПРО* — COINTELPRO (КОИНТЕЛПРО, Counter Intelligence Program, "контрразведывательная программа") — секретная программа Федерального бюро расследований (ФБР) по подавлению деятельности ряда политических и общественных организаций США. Официально действовала в 1956 — 1976 годах. В рамках программы сотрудники ФБР прослушивали телефонные переговоры, осуществляли различные провокации, совместно с полицией проводили незаконные аресты, распространяли дезинформацию.

7 января, 1974 год. Бриджпорт, штат Коннектикут

Судя по всему, верзила тоже что-то заметил. Джимми настороженно оглянулся на дверь, услышав какой-то шорох в замочной скважине. Он достал пистолет и медленно двинулся к выходу, стараясь наступать на пол очень аккуратно, дабы тот не скрипел. Сжимая в левой руке Кольт-М1911, правой мужчина дотронулся до ручки, на секунду замер и, резко открыв дверь, выскочил на улицу, осматриваясь по сторонам. Но Джим никого не обнаружил. Обойдя территорию в поисках незваных гостей, он вернулся в дом. Протерев вспотевшее лицо полотенцем, мужчина подмигнул Аннет и спросил, почему та улыбается.

— Я знала, что все так и будет.

— Как, мисс Лоутон?

— Именно так, Джим, — ответ на вопрос афроамериканца дал уже сам Эйс, стоявший за спиной мужчины.

Нанеся хлесткий удар в коленный сустав, Эван заставил Джимми немного присесть, после чего стянул горло удивленного темнокожего парня полотенцем. Петля обвевала толстую шею так, что давление оказывалось на сонные артерии для достижения идеального "скарфинга". Спустя несколько секунд мужчина и вовсе рухнул замертво.

В помещение забежал Лали и бросился к Аннет, чтобы освободить ее руки. Когда девушка вновь обрела возможность перемещаться, первым делом она подошла к Эвану и крепко обняла его.

— Спасибо.

— Меня не за что благодарить, моя дорогая.

Эулалио молча наблюдал за происходящим. Его удивило то, что учитель не только ответил на объятия девушки, но и на мгновение закрыл глаза, прижав Аннет к себе. А времени и сил на то, чтобы праздновать промежуточный успех не было.

— Нам нужно покинуть это здание. Мы отправимся в мотель, расположенный на въезде в Бриджпорт. Переночуем и отправимся Провиденс. У нас появилась небольшая проблема, которую ваш покорный слуга счел нужным устранить незамедлительно. Ступайте в машину. А я осмотрю дом и несколько позже присоединюсь к вам.

— Хорошо.

— Как насчет тебя, Лали?

— Да, я все понял, мистер Эйс.

Когда мальчик с девушкой ушли, Эван в первую очередь обыскал здоровяка. В одном из карманов брюк он нашел удостоверение, принадлежащее Джиму Родману — сотруднику Федерального бюро расследований. Сюрпризом для Эйса это не являлось, учитывая, что несколькими часами ранее ему удалось установить связь между Коулом Расселом и неким специальным агентом Уэлдоном Кеннеди.

Пройдя в комнату, из которой доносился приглушенный голос ведущего вечерних новостей, Эван наткнулся на две сумки, похожие на те, что хранились у него в особняке. Раскрыв их, он убедился, что они принадлежат Эулалио и Аннет.

На небольшом столе лежали несколько предметов: пистолет производства "Кольт", несколько запасных магазинов на семь патронов каждый, рация "Моторола", пачка сигарет и записная книжка, которую Эйс не задумываясь положил в карман своего пальто, наряду с парой аудиокассет с пометками "прослушка-37" и "прослушка-42".

Добавив громкости на телевизоре, Эван услышал отрывок из речи Мартина Лютера Кинга:

"И начав движение, мы должны поклясться, что будем идти вперед.

Мы не можем повернуть назад. Есть такие, которые спрашивают тех, кто предан делу защиты гражданских прав: "Когда вы успокоитесь?" Мы ни-когда не успокоимся, пока наши тела, отяжелевшие от усталости, вызван-ной долгими путешествиями, не смогут получить ночлег в придорожных мотелях и городских гостиницах".

— Ты был бы весьма разочарован в том, Мартин, что сейчас происходит. Ты погиб вовремя.

Эйс выключил телевизор и покинул дом, захватив сумки.

Бриджпорт прощался с Фордом "Гэлэкси", увозившим возмутителей спокойствия некогда тихого городка. Эван не спешил, так как дорога в вечернее время всегда полна сюрпризов, а когда асфальт покрыт метровым слоем снежного ковра, риск попасть в неприятную ситуацию возрастает вдвое. Щетки стеклоочистителей сметали тысячи кристаллов, ложившихся на лобовое стекло.

— Пять лет назад в Швейцарии выпал черный снег прямо на рождество.

— Наверное, Джим радовался как младенец, узнав об этом, — Лали улыбнулся, когда Аннет сказала это.

— Это символично, моя дорогая. Когда то, что кажется неоспоримым и неподдельным, постоянным и априорным подводит тебя, предает или оставляет, ты видишь в этом знак. Некий символ утраты чего-то большего, нежели просто цвета снега. И тогда ты погружаешься в себя, чтобы найти ответ. Тебя уносит поток сознания, жаждущего отыскать причину. Ведь у всего есть мотив, человек, как и природа, стремится к равновесию. И если появляется некая загвоздка, homo sapiens прилагает множество усилий, дабы эту загвоздку ликвидировать. Если этого не происходит, человек мертв. И не важно, функционирует ли его организм. Наличие дыхания — еще не признак жизни.

Аннет слушала Эйса, как завороженная.

— Я соскучилась по твоим словам, Эван. Я переживала.

И дело было не столько в том, что говорит учитель, сколько в манере произносимых речей. В голосе — пленительном, ставшим чем-то близким и необходимым. В каждой интонации, в любом акценте.

— Я думаю, вы должны поблагодарить Эулалио, если бы не то, что сделал этот мальчик, нас уже не было бы.

Аннет посмотрела на мальчишку, но тот крепко спал. Странствия по Бриджпорту, все события, приключившиеся несколькими часами ранее, отобрали последние силы.

— Знаешь, а ведь это твоя заслуга, Эван. Я видела реакцию Эулалио на ситуацию, в которой мы оказались. Он действовал не только смело, но и очень расчетливо. Пройдет некоторое время, и он станет...

— Таким, как я.

До самого мотеля никто больше не произнес и слова. Каждый размышлял о смысле последней фразы Эйса.

Они хотели для Лали только лучшего. Чтобы он стал таким человеком, которому не пришлось бы в будущем колесить по стране в поиске ответов, на спонтанно возникающие вопросы. Чтобы перед мальчиком не вставала необходимость убивать кого-то, чтобы сохранить собственную жизнь.

Лали, как и Аннет, оказался заложником сложной системы, которая знает наперед каждое твое действие и стремится к тотальному контролю над шагами, еще не совершенными. Игра, переместившаяся из-за карточного стола на минное поле, отныне зависит не только от Эвана и Попутчика. Произошло что-то такое, о чем неизвестно всем троим. Как будто огромная рука зависла в паре метров от земли и ждет момента, чтобы прихлопнуть людей, пытающихся выбраться из лабиринта.

Белый апокалипсис впитывал размышления Эйса и Аннет, легкий ветер, приглашавший снежные идеальные крупицы на танец, подхватывал каждую мысль и сеял ее где-то вдалеке, на просторах, свободных от ледяных оков и ненависти, накрывшей восточные берега североамериканского континента. Холодное и напряженное затишье.

"Гэлэкси" остановился на парковке, принадлежащей мотелю "Бездорожье". Эван попросил Аннет захватить одну из сумок, а сам взял на руки мальчика, так и не проснувшегося до самого приезда в пункт назначения.

Пройдя регистрацию и получив ключ с брелком "двадцать три", Эйс и Аннет заселились в номер. Девушка сразу же отправилась в душ, а Эван, положив мальчика на довольно просторный и уютный диван, включил небольшой светильник возле стола. Достал записную книжку, принадлежавшую Джиму Родману, и, надев очки, принялся изучать пометки, сделанные неразборчивым почерком.

Шелест воды немного отвлекал его от записей Джимми, головная боль, поутихшая на некоторое время, вернулась. Эйс решил, что разберется с книжкой утром, но его взгляд зацепился за одну фразу: "По словам Кларенса Келли `номер один' подлежит незамедлительной ликвидации".

Кларенс Келли. Директор Федерального бюро.

Заметка датирована третьим января.

В этот момент Аннет вышла из душа и подошла к Эвану:

— Что у тебя там?

— Записная книжка, которая принадлежала Джиму, моя дорогая. И я обнаружил в ней нечто, представляющее колоссальный интерес для меня.

— И что же?

— Если я правильно понял суть словосочетания `номер один', автором которого является сам Кларенс Келли, нас ждут некоторые трудности на пути к абсолютной свободе. Но я не хочу вас пугать, Аннет, потому — давайте ляжем спать, а завтра поговорим об этом.

Девушка посмотрела в глаза Эвана, уставшие, но по-прежнему источавшие неподдельную уверенность в собственном превосходстве.

— Договорились. Мне тоже есть, что поведать тебе. Джимми оказался не самым надежным хранителем информации.

— Замечательно, Аннет.

Они устроились на широкой двуспальной кровати. Аннет повернулась на бок и наткнулась на пристальный взгляд Эйса.

— Почему ты не спишь?

— Жду, пока заснете вы, моя дорогая.

Аннет с трудом улыбнулась и сама не заметила, как погрузилась в объятия Морфея. Это был тяжелый день.

— Я не могу!

— Что с тобой, Эван?

Я стоял рядом с телескопом и пытался унять гнев. Странное ощущение: агрессия подавляет любые потуги сознания, приказывающего взять себя в руки, а кровь течет в венах настолько спокойно и размеренно, что все кажется сном.

Сосредоточение несовместимых явлений в одной точке. Точке невозврата.

Та ночь выдалась чудовищно ясной. Небесное вайдовое полотно зажгло мириады звезд, к которым так стремился профессор, которыми он жил, дышал и грезил.

01010000 01100001 01110010 01100100 01101111 01101110 00100000 01101101 01100101 00100000

— Скажи мне, Эван. Что с тобой произошло?

Но как я могу рассказать этому человеку свою историю? Невозможность не оставляет никакого выхода по своей сути. Чтобы спровоцировать бездействие, нужно сломать свою сущность. Чтобы завершить начатое — лишь махнуть рукой.

Лишить себя всего — не выход. Но мигрень...

Я помню каждое слово, произнесенное профессором. Каждое размышление, оставившее неизгладимое впечатление в моей голове. В каждом умозаключении — простая подпись Персиваля Коллинса, сумевшего вложить в кажущееся обывательское мнение монументальную философию. Его слова сочились истиной, ты слушал и верил в то, что говорит этот мужчина.

Слушал и верил.

01110000 01110010 01101111 01100110 01100101 01110011 01110011 01101111 01110010

Картина приобретает оттенки сепии, после чего все вспыхивает красным.

Мигрень.

Эвана разбудила страшная боль в области затылка.

Странный сон отпустил его мысли, уступив место одиозным выводам.

Вид из окна намекал, что рассвет, пропущенный через фильтр вечных туч, накрывших мир, только собирается привнести толику ясности в грядущие странствия.

Быстро приняв душ, Эйс надел брюки, рубашку и пальто, взял те самые аудиокассеты с пометками "прослушка-37", "прослушка-42" и покинул номер.

В первую очередь он направился к администратору мотеля, черной женщине лет тридцати пяти, любезно обслужившей их с Аннет вечером.

— Доброе утро, миссис Клотиер.

За спиной женщины бегали трое темнокожих детишек — две девочки и мальчик.

— Здравствуйте, Эван! Как спалось? — Приветливость Джанет, усугубленная в восприятии Эйса невыносимой головной болью, буквально сбивала с ног.

— Замечательно, миссис Клотиер. Я зашел, чтобы спросить, нет ли у вас аспирина, — Эван понимал, что это не избавит его от мучений, но в ближайшей аптеке ему вряд ли продали бы морфин, — голова просто раскалывается.

— Конечно, Эван, сейчас принесу! Вам сколько таблеток?

— Если можно — четыре.

— Один момент!

Женщина вернулась весьма быстро.

— Держите.

Эйс достал портмоне, вынул из него сто долларов и протянул их темнокожей женщине, глаза которой засверкали неподдельным удивлением.

— Вы что! Это бесплатно, Эван!

— Берите, миссис Клотиер. И не заставляйте меня давить на вас. Вы мне нравитесь.

Джанет протянула руку и неуверенно сунула две пятидесятидолларовые купюры в карман.

— Поверьте, вы даже не представляете, как выручили меня. А за это нужно платить.

Изумленная женщина не нашла слов, чтобы ответить Эвану, который обошел администраторскую стойку и, присев на корточки, обратился к мальчику:

— Это твоя мама? — Эйс указал жестом на Джанет.

— Да, сэр.

— Будь всегда рядом, парень. Спасибо, миссис Клотиер. Мы еще увидимся.

— Вам спасибо, Эван! — Единственное, что женщина смогла сказать покидающему здание удивительному постояльцу.

Сидя в машине, Эйс переждал некоторое время, чтобы дать медикаментам шанс хоть немного побороть боль. После чего завел мотор "Гэлэкси" и поехал в направлении ближайшего магазина, торгующего аудиоаппаратурой. Задерживаться Эван не планировал, памятуя о том, что произошло, когда он в последний раз оставил Аннет и Лали без присмотра. Выбор пал на "Филлипс-EL3302" — компактный кассетный магнитофон, который начали выпускать еще в шестьдесят пятом году.

Вернувшись в мотель, Эван убедился, что не произошло ничего сверхъестественного — девушка и мальчик по-прежнему крепко спали.

Вновь оказавшись в автомобиле, Эйс вставил первую кассету, изъятую из дома, в котором Джим держал Аннет и Эулалио.

8 января, 1974 год. Окраины Бриджпорта. Провиденс, штат Род-Айленд

— Приветствую вас, Джонатан.

— Здравствуй, Эван. Что-то стряслось?

— Я хотел бы поговорить о переводе средств на счета в Швейцарии.

— У нас возникли какие-то проблемы?

— Помните ли вы, я рассказывал вам об оффшорных* зонах, одной из которых является как раз Швейцария? Наш центральный банк не имеет отношения к ней. Плюс — сейчас там разрабатывается институт финансовой секретности, то есть помимо вас и нескольких доверенных лиц никто не сможет узнать о перемещениях капитала. Сведения об учете ваших средств не будут раскрыты ни при каких обстоятельствах. В довершение всего — наиблагоприятнейший налоговый климат.

— Судя по тому, как ты начал этот разговор, я ожидал не самых приятных известий.

— Пора бы привыкнуть, Джонатан. Я с вами еще свяжусь.

Каждый разговор был записан на отдельную кассету. "Прослушка-37" касалась беседы об оффшорах. Учитывая законность действий Эвана и мистера Озерански, поводом развернуть компанию по уничтожению `номера один' послужило не это. Да и подобного рода деятельность не попадает в переделы компетенции Федерального бюро.

Эйс извлек первую кассету из магнитофона и вставил вторую, на которой красовалась пометка "прослушка-42".

— Смерть нескольких десятков человек — не самое страшное, что могло случиться с этой страной, Крис.

— Боже, Эван, о чем ты? Сейчас два часа ночи...

— Ты знаешь, о чем я говорю, Кристофер. И люди будут погибать. Они все виноваты в том, что происходит на наших глазах. Дети отправляются в школы, как на войну. Женщины молятся, кладут под подушки иконы, пока мужья выбивают остатки хлеба из капиталистической твари. Моя обязанность — найти и обезвредить каждого инициатора запустившегося маховика самоуничтожения. Глупцы из бостонского университета — только тренировка. Разминка. Явление мессии. Даже природа мне подыгрывает, Кристофер, даже природа.

На этом телефонный разговор оборвался.

Кто-то назвал бы это чистосердечным признанием. Но никто не отменял понятие презумпции невиновности. Раскаяние — еще не повод закрывать решетку. Намерения — не факт.

Впрочем, никаких конкретных имен в записи не прозвучало. Даже вербальных улик на Эвана существовать не могло.

Вторая пленка тоже не показалась чем-то таким, что могло стать искрой в завязавшейся охоте.

Проблема заключалась лишь в том, что сам Эван не помнил этого разговора. Где-то внутри крепло устрашающее убеждение. Даже ответ представлял собой новую задачу.

Утро выдалось немного сумбурным. Аннет и Лали чувствовали себя полностью разбитыми, восьми часов сна оказалось недостаточно, чтобы целиком оправиться и прийти в себя после столь опасных приключений в Бриджпорте. Эван, пока те собирались, молча, изучал записную книжку, когда девушка хотела заговорить с ним о том, что поведал Джим Родман, мужчина лишь отмахнулся, давая понять — беседу нужно отложить.

Когда Эулалио и Аннет наконец позавтракали и поставили упакованные сумки у порога, все трое направились к администратору, чтобы вернуть ключ от номера. Мальчик с девушкой поблагодарили темнокожую женщину и отправились в машину. Эван же задержался и обратился к Джанет:

— Миссис Клотиер, запомните, нас здесь никогда не было. В любой другой ситуации во избежание всевозможных недоразумений я действовал бы радикально. Но существует ряд принципов, которым изменять я не в силах, да и не имею никакого морального права. — Эйс перевел взгляд на детишек, которые бегали в приемной мотеля. — Скажите мне, Джанет, кто я?

Немного поразмыслив, женщина ответила:

— Я вас впервые вижу, — и улыбнулась.

— Надеюсь, когда-нибудь мы еще встретимся, миссис Клотиер. Благодарю за все.

Эван пожал руку Джанет и покинул здание мотеля "Бездорожье", которое всегда теперь будет ассоциироваться у него с приветливым администратором, матерью троих детей — миссис Клотиер.

Когда Эйс занял водительское место, Лали спросил:

— Сколько занимает дорога до Провиденса?

— Около двух часов, Эулалио.

— Хорошо, — с этими словами мальчик устроился так, чтобы ему удалось еще хоть немного поспать. Последние события научили его экономить энергию, которая может пригодиться в любой момент.

В отличие от последней поездки, Аннет заняла место на переднем пассажирском сидении.

— Теперь-то мы можем поговорить?

— В теории покера существует такое понятие, как даунсвинг, моя дорогая. Продолжительная полоса невезения. Падение банкролла. Игрок лишается практически всех своих средств, не совершая при этом ошибок. Вероятность проиграть есть всегда, даже если рука невероятно сильная, существует от двух до пятнадцати процентов в пользу соперника. Но фортуна отворачивается в определенный момент и как результат — даунсвинг. Потеря концентрации. Если что-то может вывести вас из равновесия — лучше избавьтесь от этого. Если вам говорят о даунсвинге, скажите, что его не существует. А полоса неудач — лишь неправильно разыгранные карты. Главное — продумать каждую мелочь. Чем ваш покорный слуга и занимался.

— Я поняла тебя, — девушка сделала паузу, чтобы убедиться — Эван закончил свою речь, после чего продолжила, — незадолго до того, как ты появился, Джим рассказал мне кое-что интересное.

— О программе КОИНТЕЛПРО?

— Да...но откуда тебе известно об этом?

— Нашел удостоверение.

— Ясно. Тогда послушай: Джимми твердил о том, что программа направлена на создание напряженной обстановки в стране, что их подразделение занимается распространением дезинформации, прослушиванием телефонных разговоров и поднятием восстаний, за счет провокаций, которыми могут являться даже убийства известных всем активистов. Все это, конечно, немного пугает, но я до сих пор не могу понять, почему они напали на твой след?

— У меня есть несколько теорий на этот счет, — Эван решил не рассказывать о пленке "прослушка-42", — и все они ведут к моему сотрудничеству с Бостонским федеральным резервным банком.

— Что это значит? — Аннет не понимала, откуда такой вывод.

Эван достал аудиокассету с пометкой "прослушка-37".

— На заднем сидении лежит магнитофон.

Девушка прослушала запись три раза, затем нажала на "стоп" и, не глядя на Эйса, сказала:

— Это не имеет смысла. Чушь какая-то.

— Эта кассета лежала на столе в том злополучном доме, моя дорогая. Как видите, за мной с незапамятных времен была установлена слежка.

— Разве в том, что вы делаете с Джонатаном, есть что-то нелегальное?

— Нет.

— Тогда я отказываюсь понимать происходящее, Эван. И вообще — зачем мы едем в Провиденс?

— Во-первых, Аннет, я попрошу вас сменить тон, с которым вы обращаетесь ко мне, — девушка покосилась на Эйса, но все же приняла к сведению его предостережение. Раскачивать тонущую лодку смысла нет, — во-вторых — примерно за час до того, как вызволить вас из плена Джима Родмана, я сделал один звонок из телефонной будки, расположенной рядом с музеем "Хаусотоник". Номер я обнаружил на холодильнике Коула Рассела, человека, которого вы спутали с Альбертом Де Сальво.

— Подожди, ты нашел его?!

— Это не Попутчик, Аннет, — он поспешил заверить девушку, — а всего лишь одна из пешек Федерального бюро. Да и это теперь не так уж и важно, ибо он мертв. Una hirundo non facit ver. Одна ласточка не делает весны, моя дорогая.

— Тогда что за номер ты обнаружил в его доме?

— Изначально я попросил Кристофера Аллена, своего приятеля, человека, которому я безмерно доверял, отвезти вас и Эулалио в Бриджпорт. В момент, когда вас не оказалось в назначенное время у музея, я понял, что мне придется вернуться в Бостон. На пороге сидел Кристофер, израненный и трясущийся. Он поведал мне историю, в которой оказался избитым загадочным афроамериканцем. Я приказал Крису оставаться в особняке до моего приезда. Но позвонив по номеру, обнаруженному в доме Коула, я попал на его супругу. Понимаете, что это значит, Аннет?

— Кристофер Аллен замешан во всей этой истории подобно Расселу и Родману.

— Весь план по похищению вас и Лали оказался одним большим спектаклем, представлением, организованным при участии бюро. Они взорвали Шевроле "Импала" возле "Хаусотоника", чтобы произвести на меня впечатление. Колода карт, являвшаяся слабым инструментом запугивания и давления, брошенная в окно моего дома не Попутчиком, а подражателями из бюро. Если они знают обо мне все, неужели они не понимают, с кем связались?

— И пока они не переходят в массивноее наступление, потому как не располагают необходимыми доказательствами. — Аннет смотрела на Эвана, и ей становилось немного не по себе, в глазах учителя появился безумный блеск.

— Семья Кристофера живет в Провиденсе.

— Я поняла. Кстати, я слышала, как Джим разговаривал с кем-то по телефону.

— Что он говорил?

— Я помню лишь обрывки, этот разговор состоялся сразу после побега Лали. "Да... сэр.... да....мальчишка...я не ожидал...понял.....что делать с...хорошо, я подожду...да, сэр...я понял".

Эйс ничего не ответил.

— У меня еще вопрос: кто такой Кларенс Келли, и что значит словосочетание `номер один', о котором ты заикнулся вчера?

— Кларенс Келли — директор Федерального бюро расследований с тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Вы когда-нибудь слышали о списке десяти самых разыскиваемых преступников, Аннет?

Теперь уже слов не нашлось у девушки. Эвану показалось, что та побледнела.

Дом Алленов находился на Эджнол авеню прямо перед бухтой Пассеонккиз, расположившейся в сотне метров от жилища Кристофера. Нельзя сказать, что местные климат и пейзажи разительно отличаются от красот Бостона, ибо эти города расположены в непосредственной близости друг от друга. Но в районе "Пассеонккисс Ков Уэтлэнд" все казалось чудовищно тихим и уютным. Здесь капризы природы не казались чем-то катастрофическим, на улицах можно было встретить людей, пусть и не так часто, но в отличие от других городов, в которых Аннет довелось побывать за последние несколько суток, Провиденс выглядел сосредоточением жизни. Доказательством того, что под снежным саваном осталось что-то одушевленное.

Эван остановил машину в квартале от дома Алленов.

— Я пойду первым, если не вернусь через час, закрывайте автомобиль и направляйтесь к большому серому дому, напротив которого стоит почтовый ящик в виде конуры. Вы не потеряетесь.

— Будьте осторожны, мистер Эйс. — Лали проснулся почти сразу после того, как машина прекратила движение.

— Всенепременно, мой юный друг.

Эван шел по расчищенному тротуару и размышлял над тем, как в его памяти мог затеряться момент телефонного разговора с Крисом. Почему вообще этот фрагмент вывалился из головы?

Подойдя к входной двери, Эйс постучал.

Спустя несколько секунд из-за двери послышался крик:

— Эван, поверь мне, я не хотел, чтобы все так вышло!

Кристофер оказался дома. Теперь выходит, что он подвел друга дважды.

— Крис, не имеет значения то, что уже произошло, открой дверь, и мы все обсудим.

— Эван, убирайся! Мне не нужны неприятности! Если ты немедленно не покинешь крыльцо, клянусь Богом, приятель, я расстреляю тебя сквозь дверь! Просто уходи, Эван!

— Что ж, Кристофер, я тоже не хотел.

Эйс покинул крыльцо. Когда Крис выглянул в окно, он не обнаружил удаляющегося по тропинке бывшего друга. Кристина, дочь напуганного мужчины, непонимающе смотрела на главу семейства, трясущегося от страха возле входной двери и сжимающего пистолет.

— Глория, уведи ее!

Женщина взяла за руку девочку и отправилась с ней на второй этаж.

Крис еще некоторое время стоял у входа, пытаясь унять прерывистое дыхание. А дальше — вспышка. Ужасная боль пронзила правый бок. Пистолет упал на пол.

— Ты чувствуешь, Кристофер, чувствуешь? Это твоя печень.

Эйс закрыл рот мужчины свободной рукой и потянул того немного на себя.

— Я представляю, как тебе сейчас больно, приятель. Но все могло сложиться иначе.

Эван провернул лезвие, вызвав истерику мужчины, растворившуюся в ладони убийцы.

— Глупость не знает границ и языков, Кристофер. Мы всегда оставляем задние двери открытыми на случай, если придется бежать. Но даже и не предполагаем, что через эту же самую дверь может явиться беда.

С каждой секундой истекающий кровью мужчина оказывал все меньше сопротивления.

— Ты знал, как все может обернуться, Крис. Но побрезговал инстинктом самосохранения. Одиознее провала я и представить не могу.

Резким движением руки, в которой лежал нож, Эван завершил начатое. Кристофер Аллен больше не подведет своего друга.

За спиной Эвана послышался сдавленный плач Кристины.

А где-то выше женщина просила как можно скорее соединить ее с полицией.

— Здесь твоя дочь, Глория! Подумай! — Эйс повысил голос, чтобы супруга покойного Криса услышала его.

Дом окутало затишье.

Эван взял пятилетнюю девочку за руку и повел наверх. Глория, сидя на кровати, начала умолять Эйса отпустить дочь:

— Пожалуйста, она здесь не причем! Пожалуйста, Эван!

— Замолчи, — Эйс указал пальцем на кресло и подтолкнул малышку к нему, — сядь. Ответь мне, Глория, ты знаешь, почему только что погиб твой муж?

Но женщина лишь еще громче разрыдалась.

— Не вынуждай меня бить тебя.

Заикаясь она ответила:

— Знаю...

— Люди из Федерального бюро были в этом доме?

— Да...

— А теперь, Глория, я попрошу тебя хорошенько подумать. Посмотри на Кристину. Если ты сейчас расскажешь мне все, что говорили федералы, эта девочка останется жить. Если же твой пассаж вызовет какие-то, пусть даже крохотные подозрения, я намеренно оставлю тебя в живых, чтобы ты каждый день вспоминала о двойной утрате.

Эван понимал: манипуляция тем, что представляет самую главную ценность для любого человека, принесет свои плоды в любом случае. Это та бессердечность, которая дает надежду.

— Один из них назвался специальным агентом Кеннеди, — женщина говорила очень медленно, так как все ее тело сковала паника, — с ним был еще кто-то, кажется, Крис... Кристофер упоминал некоего Джимми.

— Когда это было?

— Не помню, по-моему, третьего января. Они сказали, что им известно о звонке.

— Который раздался в ночь со второго на третье?

— Да.

— Что произошло потом, Глория?

— Они... они увели Кристофера в кабинет и вышли только через час. На муже не было лица, он выглядел подавленным, растоптанным. Но сколько бы я ни пыталась узнать у него, что сказали те люди, он молчал или просто отмахивался. Потом позвонил ты, Эван, и попросил его отвезти кого-то в Бриджпорт. Крис дал тебе утвердительный ответ, после чего сразу же позвонил агенту... как же его звали, — Глория открыла тумбочку и достала визитку, — Уэлдон. Уэлдон Кеннеди, — женщина протянула карточку Эйсу. Он посмотрел, мысленно сфотографировал и вернул обратно.

— И тогда, полагаю, они появились здесь во второй раз.

— Нет, они встретились в "Тринити Брюхаус". Кристофер вернулся не совсем трезвым. Он постоянно твердил, что до сих пор не может поверить. Во что — он не уточнял. Но я давно не видела его таким.

— Это все?

— Да, клянусь, Эван. Больше мне ничего не известно!

— Успокойся и послушай: я знаю, что как только я покину это помещение, ты сразу же позвонишь федералам. А именно — агенту Кеннеди. Я хочу, чтобы ты передала ему послание от меня. Слово в слово, Глория: "Я знаю вас. И знаю, что вам нужно. Я лично предоставлю вам доказательства. Roma locuta, causa finita**". Повтори.

— Я знаю вас. И знаю, что вам нужно. Я лично предоставлю вам доказательства. Roma locuta, causa finita.

— Молодец. А теперь я покину этот дом. Мне искренне жаль, что все произошло так, как произошло, Кристина. Но люди, которые в силу своей профессии должны защищать вас, выбрали не ту мишень и не те средства. Ах, да. Пистолет, который держал в руках Кристофер, предоставило бюро?

— Да.

— Сидите здесь, пока не услышите звук захлопнувшейся двери.

Спускаясь по лестнице, Эван решил, что стоит забрать оружие с собой. В голове цвел победный план.

Подобрав пистолет, он выглянул в окно и увидел, что к дому приближаются двое полицейских. Глория все же успела вызвать подкрепление.

Не тратя ни секунды, Эван побежал к задней двери, чтобы закрыть ее. Даунсвинг. Даже когда ты уже нашел выход, кто-то мешает сделать первый шаг. Мысли загорелись возможными решениями задачи. Располагая огнестрельным оружием, можно было бы легко расправиться с полицейскими.

Но победа должна быть красивой.

Эван почувствовал новое, пятьдесят первое сокращение сердечной мышцы.

Оффшор* — Термин "оффшор" впервые появился в одной из газет на восточном побережье США в конце 50-х годов XX века. Речь шла о финансовой организации, избежавшей правительственного контроля путём географической избирательности;

Roma locuta, causa finita** — Рим высказался — дело окончено.

8 января, 1974 год. Провиденс, штат Род-Айленд

Все пути к отступлению перекрыты. Эван быстро поднялся наверх и обратился к Глории:

— Где ключ от этой спальни? — Женщина растерялась, когда вновь увидела Эйса.

— Вот, на тумбочке.

— У меня нет времени что-либо объяснять, но если до того момента, как я вновь открою дверь, вы будете сидеть тихо, даю слово — вы останетесь целыми и невредимыми. Ты уяснила это, Глория?

— Да.

— Замечательно, — и прежде чем закрыть женщину с дочерью на замок, Эйс на всякий случай перерезал телефонный провод.

Он вновь оказался на первом этаже, к тому времени полицейские постучались уже дважды. "Миссис Аллен. Открывайте, полиция".

— Какое же разочарование вас ждет, ребята.

Взяв в руки пистолет, Эйс отодвинул засов, после чего замер, спрятавшись за шкафом для верхней одежды.

Полицейские услышали, что кто-то открыл. "Мы заходим, миссис Аллен".

А Эван просто отсчитывал секунды, понимая, что стражи порядка моментально отреагируют на тело Кристофера, покоящееся в луже собственной крови.

"О, Боже! Диспетчер, диспетчер!".

Эйс одним длинным шагом сократил дистанцию и произвел два выстрела. Изумлённые и раненые блюстители закона ничего не успели противопоставить такой внезапности. Напоследок Эван рукоятью пистолета оглушил обоих и медленно прикрыл дверь, в надежде на то, что телевизоры соседей работают достаточно громко, чтобы хозяева не могли услышать хлопки.

— Ничего личного, джентльмены, вам просто не повезло.

— Сколько прошло времени?

— Порядка тридцати минут, мисс Лоутон. Не беспокойтесь, думаю, учитель знает, что делает.

Но Аннет охватила тревога. Да и в голове никак не умещалось то, что Эйс является преступником `номер один'. Если это на самом деле так, то будущее обещает быть и вовсе безрадостным. Еще минувшим вечером ей казалось, что все может прийти в норму, ведь рядом вновь оказался Эван. Зависимость девушки приобретала характер обсессии, медленно и верно.

— Я давно хотела кое-что у тебя спросить, Лали, — девушка замолчала, подумав, что сейчас не время, но все же прогнала эту мысль, — ты считаешь, это правильно? Ну, то, что делает Эван?

— Правильно ли то, что он убивает людей, мисс Лоутон?

— Да.

— Я думаю так: каждый человек вправе делать то, что считает нужным, в какой бы степени оскорбительным кому-то это ни казалось. Ведь если вдуматься, мистер Эйс никогда не убивал ради удовольствия. Да, распоряжение чужими жизнями не входит в область юрисдикции человека. Но учитель заставил меня понять одну простую истину: если ты можешь предотвратить что-то ужасное, будучи уверенным в том, что не навредишь еще больше, надо действовать. Не ждать, пока кто-нибудь даст отмашку, разрешит тебе быть свободным. И я согласен с ним, согласен потому, что он всю жизнь боролся с отбросами. А деньги? Он рассказал мне о схеме, которую использует при, так сказать, отмывании средств. Он раздает их всем, кто заслуживает доброго отношения учителя. Кто-то скажет, что он чудовище, которое губило молодых студентов, когда тот сам учился в бостонском университете. Но скажите, мисс Лоутон, чем бездарь отличается от насильника?

— И чем же, Лали?

— Все эти кретины, которые когда-то станут специалистами, тратят время на веселье, выпивку, наркотики. Когда придет время взять на себя обязанности, например, диспетчера, самолеты рухнут прямо на Белый дом, и только тогда кто-то захочет что-нибудь исправить. Все меняется лишь при условии, что кто-то умирает, мисс Лоутон. Насильник становится заключенным тогда, когда деяние уже совершено. Мертвый студент, получавший низкие отметки, осужден до своего страшного деяния. Это извращение морали как таковой. Но результат... результат восхитителен, мисс Лоутон.

— Я понимаю тебя. Я находила подобные оправдания поступкам Эвана, когда впервые услышала обо всем, что происходило в его жизни. И мне это помогло. Но... я спрашивала об этом неспроста. Ты хочешь быть похожим на него?

— Я не хочу быть похожим, мисс Лоутон. Я хочу научиться всему, что умеет учитель, и...

Эулалио задумался.

— Включите радио.

Аннет выполнила просьбу мальчика.

— А теперь — просто послушайте.

"В шестидесятые годы по сравнению с предшествовавшими десятилетиями политические беспорядки увеличились, однако размах смуты меньше, чем на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, когда бурные годы Реконструкции вызвали массовые расовые и рабочие беспорядки. Жертвы и ущерб, нанесенные политическими беспорядками в течение истекших тридцати лет, в пересчете на меньшее население пропорциональны случившимся в предшествующие тридцать лет — с тысяча девятьсот девятого по тысяча девятьсот тридцать восьмой год".

— Слышали? Вроде как — чем нас больше, тем больше должно умирать. Но это не важно. Я просто хотел показать вам на примере — в этой стране постоянно кто-то ноет. Рассуждает о том, что нужно делать, как поступали в таких ситуациях раньше. Но никто, мисс Лоутон, никто не выходит на улицы и не затыкает рты этим снобам. Нас кормят светлым будущим, которое строится на одних лишь разговорах, бравадах и вранье. Так вот, мисс Лоутон, я просто не хочу быть похожим на них.

Мальчик сделал небольшую паузу.

— Знаете, от чего мне становится страшно, по-настоящему жутко, мисс Лоутон?

— От чего, Лали?

— Не от того, что нас в любой момент могут накрыть федералы. Нет. Эти ребята действуют. По каким-то странным причинам, известным исключительно им, но они взялись за дело. И учитель понимает это лучше меня. А значит, он их немного, но уважает. Понимаете, чем все это обернется? Теперь мистер Эйс подключит все возможные резервы, чтобы выстоять. И тогда нас ждет что-то воистину устрашающее, мисс Лоутон.

Насвистывая отрывок из оркестровой сюиты номер три Иоганна Себастьяна Баха, Эван поднял ведро с холодной водой и облил полицейских, связанных при помощи бельевой веревки, которую Эйс обнаружил в доме Алленов.

— Подъем, мученики.

Мужчины, приходя в себя, начали осматриваться по сторонам, не понимая, что происходит.

— Я знаю, ваши ноги болят, господа, но поверьте, это не самое страшное, что могло с вами случиться за сегодня. Всего лишь два пулевых ранения на двоих. Думаю, из вас сделают героев. Эдаких Пекоса Билла и Теодора Рузвельта. Да, я понимаю ваше удивление, Рузвельт — и ковбой.

— Какого... Вы не понимаете, что делаете!

— Тише, солдат. Или мне придется заставить тебя молчать. А уж в этом деле я кое-каким опытом располагаю.

— Это нападение на сотрудников...

Но Эван не стал дожидаться окончания фразы мужчины. Подойдя к нему, Эйс наступил ногой на раненое бедро, чем спровоцировал крик стража порядка.

— Прекратите эту комедию. Современный кинематограф превратил вас в жалкое подобие смельчаков, сражающихся за эфемерные ценности. И да, это было последнее предупреждение. Назовите мне ваши имена.

Тот, который молчал, ответил сразу:

— Пауэлл.

— Офицер Пауэлл, думаю, ваш товарищ, учитывая, что он сейчас плачет от боли, не в состоянии ответить на мой элементарный вопрос. Выручите его.

— Джон. Его зовут Джон.

— Замечательно. Итак, Пауэлл, скажите мне, что для вас смерть?

Мужчина испуганно посмотрел на Эвана. Но ему не хотелось, чтобы с ним произошло то же, что и с Джоном.

— Это конец, наверное. Ничего.

— Какая утонченная философия, Пауэлл. Что ж, если для вас это не является какой-то крупной проблемой, драмой или же трагедией, пожалуй, мы приступим к осуществлению задуманного мной.

Эйс подключил телефон, принесенный из гостиной, к розетке и поставил его рядом с Пауэллом. После чего достал из кармана листок, на котором был написан текст.

— Знаете, я ведь не шутил, когда говорил о том, что вам просто не повезло, господа. Вы только представьте, сколько всего должно было произойти, чтобы вы оказались в таком неприятном положении: мое рождение, трансформация сознания, прослушивание телефонных разговоров, предательство Кристофера Аллена, спонтанный вызов на место преступления. И это лишь несколько пунктов из миллиона, блуждающих на задворках моего разума. Так вот, Федеральное бюро расследований задалось целью уничтожить вашего покорного слугу, — Эван указал рукой на себя, — но они до сих пор не располагают точной информацией о моих деяниях, да и доказательств в их распоряжении нет как таковых. И тут мне приходит в голову блестящая идея — дать им улики. На самого себя. Не гениально ли, друзья?

— А...простите, что перебиваю, какой в этом смысл?

— Я понимаю, вы думаете, что я проникнусь к вам состраданием, как к милому собеседнику. O sancta simplicitas. Это уже не имеет принципиального значения для вас, Пауэлл. Я продолжу. Некий специальный агент Уэлдон Кеннеди приложил немало усилий, чтобы потревожить меня и вывести из равновесия. Но это сравнимо с легким бризом, который мнит себя разрушителем миров, присоединяясь к деструктивному торнадо. Мистер Кеннеди, что весьма и весьма неосмотрительно для сотрудника бюро, оставил в паре мест номер своего телефона. Во-первых, обладатели данной информации уже мертвы. Во-вторых, этой информацией теперь располагаю и я, джентльмены. Это, — Эван продемонстрировал листок с текстом Пауэллу, — то, что нужно будет сказать, когда я соединю вас со специальным агентом. Думаю, репетиции нам не понадобятся. Я позабочусь об интонациях.

Эйс взял скотч и примотал им телефонную трубку к голове полицейского. После чего взял в руки излюбленный нож и набрал номер агента Кеннеди.

— Федеральное бюро расследований, с кем вас соединить?

— Какой у вас приятный голос, мадемуазель. Я хотел бы поговорить со специальным агентом Уэлдоном Кеннеди, он оставил свою визитку на случай, если мне что-нибудь станет известно о местоположении `номера один'.

— Секунду.

— Агент Кеннеди на связи.

В трубке послышался лишь какой-то шорох.

— Агент Кеннеди. Я вас слушаю.

Еще мгновение — и динамик разорвался ужасными воплями, доносящимися с того конца провода:

— Агент...специальный агент...о, господи, Уэлдон Кеннеди. Я обращаюсь к вам...к вам...голосом офицера Пауэлла, номер жетона — один-семь-четыре-один... Доблестного рыцаря, оказывающего услугу вашему покорнейшему `номеру один'... боже... С незапамятных времен мне известно об операции по моей ликвидации...и...и...вынужден признать — я обеспокоен тем, что наши защитники — могущественное Федеральное бюро....бюро расследований исполняет свой долг спустя рукава... как можно выходить на охоту...без ружья, агент? Господи, господи! Я намекаю на вашу некомпетентность. Вы...вы, прежде чем заняться мной, не удосужились вооружиться доказ....доказательствами моей вины, или причастности...к тому или иному....противоправному, незаконному....деянию. Я...обескуражен...и даже...отчасти разгневан. Пожалуйста.......Я, находясь в состоянии, близком....близком к абсолютному благоденствию...заявляю...если хотите....даю слово, что лично предоставлю вам...улики....на самого себя...боже...ибо считаю священным долгом....оказание всевозможной помощи....людям, не обладающим выдающимися.... способностями ....но... призванных...исполнять не менее важный долг... — защита невинных и униженных... я говорю...о вас...агент. Но...за услугу...господи...нужно платить. Или хотя бы...хотя бы...идти на компромисс. Мое условие — тет-а-тет... десятое января...Льюистон...двадцать-три-ноль-ноль...кампус колледжа Бейтс. Если...вы...будете в сопровождении...своих приятелей...закат покраснеет в мгновение ока...считайте, агент....агент Кеннеди...это предупреждением. Искренне ваш, всегда инициативный..... `номер один'.

В горле Уэлдона пересохло. Последняя фраза офицера Пауэлла сменилась непроницаемой тишиной. Звонок был отслежен.

Когда сотрудники федерального бюро вошли в дом Алленов, они наткнулись на рыдающую женщину, склонившуюся над окровавленным телом мужа. Рядом сидела маленькая девочка, которую звали Кристина. Кристина Аллен. Несчастное дитя, ставшее свидетелем страшной бойни. Глория, с трудом удерживая руку на весу, указывала в сторону подвала.

— Мэм, скажите, он здесь?

— Нет....нет....нет....

— Что в подвале?

Но больше женщина ничего не сказала.

Группа захвата во главе с Уэлдоном медленно двинулась на цокольный этаж. Открыв дверь подвала, они наткнулись на мрак. Проведя рукой по стене, агент Кеннеди нащупал выключатель.

Вспышка.

То, что сотрудники бюро увидели в следующую секунду, вряд ли когда-нибудь забудется.

На полу, усаженные друг рядом с другом и перемотанные скотчем, покоились окровавленные тела двух полицейский. Над их головами на стене красным была сделана надпись:

"01000011 01100001 01110100 01100011 01101000 00100000 01101101 01100101"

Подойдя ближе, агент увидел, что мужчины лишены глаз.

Пустые глазницы служили нулями в линейке кода, дополненного единицами, сделанными фломастером на лицах покойных.

В руке офицера Пауэлла лежала бумажка с надписью: "Один — свидетели".

9 января, 1974 год. Льюистон, штат Мэн

— И что теперь, Эван?

Наступила ночь. Форд "Гэлэкси" медленно, но уверенно двигался в сторону Льюистона, в котором у Эйса были назначены сразу две встречи. Первая — со специальным агентом Уэлдоном Кеннеди, обнаружившим тела полицейских. Эван знал, что теперь тот напуган нешуточно. А чей-то страх — самый простой и доступный из всех инструментов манипуляции. Количество ошибок в том или ином розыгрыше прямо пропорционально степени ужаса, охватившего визави.

О второй встрече Эван договорился, заехав по пути из Провиденса домой. Ему пришлось изрядно покружить по всему Савин-Хилл, чтобы убедиться, что подозрительных фургонов, незнакомых автомобилей и праздно шатающихся зевак нет в радиусе даже шестидесяти метров от особняка. Пусть Эйс и рисковал, но он был вынужден забрать с собой бухгалтерскую книгу и часть сбережений, дабы не появляться в отделениях банков еще как минимум неделю.

Единственный звонок в Бостонской черте Эван сделал из телефонной будки на Гринхейс-стрит, неподалеку от парка Сейлона. Адресатом оказался Роберт Гендельман — друг Джонатана Озерански, один из самых влиятельнейших людей востока страны, владелец "Аэтна Инкорпорэйшн", компании, специализирующейся на медицинском страховании.

— Здравствуйте, Роберт. — На другом конце провода повисла тишина.

— Эв...Эван?

— Именно, мистер Гендельман. Я звоню, чтобы попросить вас об одолжении.

— Какого черта, Эван?! Со мной связался Картер, он рассказал мне такое...

— Картер — это ваш человек в Федеральном бюро, полагаю?

— Да, но...

— Nemo omnia potest scire, Роберт, никто не может знать всего. Сомневаюсь, что кто-то поверил бы вашему покорному слуге, если бы тот показал записи в бухгалтерской книге, если бы кто-то узнал, какие суммы обходят стороной налоговую казну. Поэтому не стоит верить всему, что говорят.

— Я понимаю, Эван!

— И не надо никаких "но", мистер Гендельман. Думаю, годы нашего с вами безукоризненного сотрудничества стоят гораздо больше, нежели звонок вашего приятеля из бюро, помощь которого мне и потребуется. Но помощь заочная — через вас. Поэтому я спрошу прямо — окажете ли вы мне услугу?

Роберт ненадолго замолчал. Эван всегда являлся надежной опорой в том или ином деле, ни единого сбоя за весь период сотрудничества, его бухгалтерский талант порой вызывал искреннее восхищение. И даже если этот человек в чем-то и замешан, то касаться их отношений это не должно.

— Я помогу тебе, Эван.

— Замечательно, мистер Гендельман. Я сразу перейду к сути. В данный момент у меня на руках "Беретта 1951М", предположительно, принадлежит одному из сотрудников Федерального бюро. Мне нужно, чтобы Картер назвал имя обладателя данного пистолета и по возможности, если сохранились какие-либо отпечатки, провел дактилоскопический анализ.

— Когда тебе нужны результаты?

— Утром, десятого января.

— Как можно будет с тобой связаться?

— Мы встретимся с вами завтра на кладбище Сейнт Джозефс в Льюистоне в одинадцать ноль-ноль. Я передам вам оружие и оставлю свои контакты.

— Храни тебя Господь, Эван.

— Спасибо, мистер Гендельман.

Из окна стремящегося в Льюистон "Гэлэкси" можно было разглядеть изумительный пейзаж. В перспективе красовались леса (которыми так славится штат Мэн) укутанные в снежное махровое покрывало. По правую руку от Аннет распростерлась бесконечная скалистая береговая линия, омываемая холодным атлантическим океаном, выбрасывающим на заледенелую каменную сушу короткие волны.

Автомобиль постепенно уходил ввысь, тонул в объятиях могущественных Аппалачей — приютом реликтовых тюльпанных деревьев. Эван понимал, что эту зиму они не переживут.

— Мир осиротел, потеряв еще одного из своих немногочисленных прекрасных детей.

Чем выше Форд "Гэлэкси" поднимался по ровной дороге, тем восхитительнее казались озера, разбросанные по всей территории штата. Теплилось ощущение, будто все трое — Аннет, Эйс и Эулалио — едут навстречу переменам, спокойствию, которое когда-то должно было сменить этот затянувшийся "даунсвинг".

— О чем ты?

— Я полагаюсь на тонкий расчет, моя дорогая. То, что случилось в доме Кристофера Аллена, совершенно не случайно. Скорее, это обыденная закономерность. Живое подтверждение тому, что длинный язык и импульсивность приводят к катастрофам, личным трагедиям. Все произошедшее — драма для маленькой Кристины. Травма для ее матери. И просто ненужная смерть бывшего товарища, оказавшегося тем самым Буридановым ослом, вставшим пред двумя кучами сена — бюро и мной соответственно.

— Что нас ждет в Льюистоне? Опять кто-то умрет? — Аннет пришла в ужас, когда поняла, что улыбается, произнося эту фразу.

— Я не исключаю возможности непредвиденных обстоятельств, но в моей голове рисуется весьма безоблачная картина, Аннет. И это хорошо. Для всех.

— Для всех...

Дорога отняла много времени и сил, так как мотору автомобиля приходилось тянуть своих пассажиров в гору. Но когда Эван притормозил у придорожного мотеля, никто не чувствовал себя уставшим. Все трое заселились в номер и занялись своими делами. Аннет отправилась в душ, Эулалио включил черно-белый телевизор, а Эйс приготовил небольшую сумку, в которую положил пистолет, нож и бухгалтерскую книгу. После чего снял перчатки и присел на кровать.

— Мистер Эйс?

— Да, мой юный друг?

— Послушайте...

"...размах антивоенного движения объясняется неравенством сил противников — самая мощная держава в мире обрушивает миллионы тонн бомб и снарядов на одну из самых слабых стран мира. Немногие американцы имеют представление о последствиях налетов американских самолетов в Южном Вьетнаме, где обширные районы объявлены "зонами свободного огня". Актом жестокости, получившим наиболее широкую известность, является массовое истребление шестнадцатого марта тысяча девятьсот шестьдесят девятого года жителей небольшого селения Май Лай. Сотни вьетнамцев, включая стариков и женщин с младенцами на руках, были окружены, загнаны в ров и расстреляны американскими солдатами. Многие американцы испытывают чувство стыда за то, что их страна до сих пор совершает массовые убийства с целью сохранения у власти в Сайгоне генеральской элиты и богатых землевладельцев. Другая причина появления мощного антивоенного движения заключается в том, что граждане Соединенных Штатов просто устали от этой войны, в которой на данный момент убито более тридцати тысяч американских солдат и еще двести тысяч человек ранено, и которой не видно конца..."

— Казус Белли, Эулалио. Это кредо нашего правительства. Им всегда нужен формальный повод, пусть даже самый незначительный, чтобы открыть огонь.

— Но эти люди...в Май Лай... почему они гибнут, мистер Эйс? Разве кто-то должен умирать лишь потому, что был приказ — стрелять на поражение? Как вообще их пальцы спускают крючки, когда никто не сопротивляется, я не понимаю...

— Мне знакомо это недоумение, Лали. Пройдет некоторое время, и ты поймешь, что не все имеет причину или логику, если речь идет о чем-то человеческом. Не всем нужна подоплека, равно как и не всем нужен мир. Желание системы избежать равновесия очевидно. Но скоро все это прекратится. И тебя испугает нечто большее — ухмылка, с которой все будут вспоминать о тысячах погибших. Улыбка, сопровождающая разговоры о павших в бессмысленной бойне.

— Знаете, при всем стремлении понять окружающий мир, я порой отказываюсь находить оправдание подобным выходкам.

— Ты заблуждаешься, Эулалио. Чтобы понять мир, не нужно оправдывать его детища. Достаточно действовать настолько рационально, насколько велит растущее в тебе побуждение что-то изменить.

Эван видел, что на глаза мальчика, убившего человека, попадавшего в плен сотрудников Федерального бюро расследований, наворачиваются слезы. Только потому, что кто-то гибнет беспричинно. Спонтанно.

— Все эти...женщины...с детьми на руках....мистер Эйс...

— Все в порядке, Лали. Держи себя в руках. Ты не в силах что-либо изменить там, но ты способен повлиять на ход событий здесь. Помни об этом.

— Я запомню, обязательно.

Эван посмотрел на часы, взял в руки сумку и перед уходом сказал мальчику:

— Я вернусь через пару часов, будьте здесь, никуда не уходите, только если какие-то экстренные обстоятельства не вынудят вас скрыться. И передай мисс Лоутон, что я положил в ее сумку небольшой подарок.

— Хорошо, мистер Эйс.

Эван набрал в легкие воздуха и двинулся в сторону кладбища Сейнт Джозефс.

Тишина. Это все, что сопровождало Эйса в дороге. И этот парадокс немного удивлял. Народные движения чиканос и темнокожего населения существовали, казалось, только в телевизоре. В словах репортеров и ученых-социологов. Политиков и их приближенных. Складывалось впечатление, что только им нужна эта война. Гетто полнились расовой ненавистью и огнем. Парки превратились в безлюдные памятники величию природы восточного побережья.

А радиоприемники полыхали истериками.

Паника в головах. И только там.

Высокие мраморные ворота встретили Эвана неприветливым молчанием, впуская мужчину в обитель усопших. Сквозь снежный заслон Эйс увидел высокого рыжеволосого джентльмена, одетого в коричневый плащ, темные брюки и туфли, блеск которых можно было различить даже под снегом, в котором утопали ноги Роберта Гендельмана. В руках он держал черный кожаный портфель, а неподалеку бродил широкоплечий сателлит — личный охранник бизнесмена — Валерио Пасьоретти.

Эван подошел к Роберту и поприветствовал того:

— Здравствуйте, мистер Гендельман.

— Привет, Эван.

— Я думаю, вы хотели бы услышать комментарии, касающиеся данной ситуации, не так ли?

— Было бы неплохо, друг мой, — мужчина оказался очень приветливым, несмотря на всю запутанность истории, приведшей его на кладбище.

— С недавнего времени наше глубокоуважаемое Федеральное бюро расследований открыло на меня охоту. Причины, по которым они прослушивают мой телефон, пытаются отследить все перемещения и найти какие-либо улики, известны им одним. Но если завязалась такая игра, я вынужден присоединиться к ней, отказывать достопочтенным господам из силовых структур — вне юрисдикции моей воли, поверьте.

— Эван, бюро — это не какие-то оборванцы с улиц, с ними шутки могут оказаться очень и очень опасными, ты же понимаешь.

— Безусловно, Роберт. Но и вы должны понимать, что ваш покорный слуга не просто бухгалтер с калькулятором в голове.

— Ох, Эван...

— Я продолжу, мистер Гендельман, — Эван сделал небольшую паузу, чтобы оценить реакцию Роберта на его рассказ, — буквально вчера я убил двух полицейских, можно сказать, из этого пистолета, — Эйс достал из сумки "Беретту", предварительно надев перчатки.

Охранник моментально метнулся в сторону беседующих мужчин, на что Эван отреагировал выпадом и одним движением сбил с ног Валерио. Мистер Гендельман поспешил урезонить телохранителя:

— Спокойно. Как будто ты не знаешь Эвана.

Эйс протянул руку охраннику:

— Не нужно нервничать, Валерио. Но ты — молодец. Поднимайся.

— Ловко... — вставая, мужчина изумленно глядел на Эвана.

— Я просто смотрю в оба, как и ты, Валерио, — все трое продолжили движение по заснеженным тропинкам кладбища.

— Это тот самый пистолет?

— Да.

— Почему ты убил их, Эван? Полицейских?

— Обстоятельства не позволяли мне действовать иначе, Роберт, да и мне просто захотелось произвести впечатление на моих визави.

— Секунду, они знают, что полицейских убил ты?!

— Знают, но уликами, к сожалению, не располагают. Свидетелями тройного убийства могли стать двое — Кристина и Глория Аллен, но прелесть сего расклада в том, что они не видели, как я стрелял в служителей закона, вне поля их зрения осталось даже убийство главы их семейства. И что еще восхитительнее — на этом пистолете можно найти отпечатки Кристофера Аллена и владельца "Беретты", а пули, выпущенные из этого орудия — в телах полицейских. Так, располагают ли уликами люди из Федерального бюро, и зачем мне понадобилось имя обладателя "Беретты 1951М", мистер Гендельман?

На этот раз Роберт просто промолчал, так как он не предполагал, что его бухгалтер окажется настолько хладнокровным убийцей.

— Я вижу ваше замешательство, но никогда не поверю в то, что вы и не догадывались, насколько холоден и расчетлив ваш сотрудник, Роберт.

— Безусловно....безусловно, Эван, как только ты зашел в наш офис, когда ты проходил проверку по совету Персиваля, я разглядел в тебе что-то очень мрачное. Жесткое, неприступное. Но все, что ты рассказываешь, может шокировать кого угодно, уж поверь, — мужчина улыбнулся.

— В конечном счете, мистер Гендельман, у нас у всех есть темная сторона и то, чего стоило бы стыдиться или что стоило бы скрывать.

— Верно подмечено, друг, верно.

— Меня интересует, сможет ли Картер доставить вам результаты к завтрашнему утру?

— Я с ним уже связывался, он сказал, что сделает все возможное и назвал дату — десятое января. Время обеда — крайний срок.

— Это благие вести, Роберт.

— Да уж, Эван. Теперь, когда я знаю, что ты за человек, скажи — то, в чем тебя обвиняют — сфабриковано?

— Нет улик — нет обвинений, мистер Гендельман. А искать можно и счастье, не только Бостонских бухгалтеров.

— Я рад, что на меня работает такой человек, как ты, Эван. Я постараюсь помочь тебе всем, чем смогу. Ты можешь на меня рассчитывать.

— Благодарю, Роберт. Надеюсь, эта ситуация никак вас не коснется в будущем. Рад встрече и всего доброго.

Эйс передал оружие, завернутое в белую ткань, Валерио и направился в сторону выхода с кладбища.

Аннет вышла из душевой, надев на голову полотенце. Эулалио тут же подбежал и сказал, что мистер Эйс оставил какой-то подарок в ее сумке.

— А где сам Эван?

— Он отправился на встречу с мистером Гендельманом.

— Ах, да. Голова идет кругом.

Девушка подошла тумбочке, возле которой лежала ее сумка. Она запустила руку в открытый кармашек и вынула кассету с пометкой "прослушка-42", к которой была прикреплена записка:

"Это одна из вероятных причин того, почему люди из бюро с недавних пор напали на мой след. Прежде, чем продолжить чтение, я советую прослушать запись, магнитофон я оставил в верхнем отделении прикроватной тумбочки".

Аннет достала устройство и вставила в него аудиокассету.

Несколько минут спустя, Лали спросил:

— Федералы знают, что мистер Эйс — убийца?

— Это они знают наверняка после случившегося в доме Алленов.

Девушка отложила магнитофон и вновь взяла в руки записку:

"Возможно, вас не удивляет то, что вы услышали, Аннет. Ведь причина не так уж и важна. Вы часто видите сны? Я объясню вам: когда вы попадаете в объятия Морфея, мозг переключается на работу в тета-ритме. Это состояние, когда в поле визуализации попадают психические блоки или обрывки воспоминаний — то, о чем вы могли забыть или похоронили в завихрениях памяти сознательно. Я вижу на просторах тета-мира нечто ужасное, моя дорогая. События, которые не могли произойти со мной. В этих видениях растворяются цифры — единицы и нули. Если сложить их воедино — я получаю одиозное сообщение, посылу которого поверить, к счастью, не могу. Но этот звонок, записанный на аудио-носитель, спровоцировал целую серию догадок относительно нашего Попутчика. Пока я не готов их озвучить, но я опасаюсь, что угроза для вас и Эулалио — гораздо ближе, чем могло показаться. Я оставляю вам шанс. Выбирайте — вы можете бежать, пока это еще возможно, или же остаться в компании вашего покорного слуги до самого финала представления, который станет тем, чем станет. Думаю, вы понимаете, что отныне это загадка и для меня. Борьба с бюро — не самое страшное, что могло случиться с тремя заблудшими душами. Я предлагаю вам спасение — бегите. Чтобы вам было проще меня понять, вот — я не помню ничего о том звонке, что записан на пленке "прослушка-42". Части головоломки сложились воедино, моя дорогая? В красной сумке за кроватью находится крупная сумма денег, которая позволит вам с Эулалио скрыться в неизвестном направлении прямо из Аэропорта Льюистона. Там также хватит средств, чтобы убедить сотрудников аэропорта в том, что им не следует видеть ваши документы. Поверьте, составить и распространить ваши фотороботы по всей территории штатов еще не успели. Да и за неимением улик у бюро, вы не находитесь в федеральном розыске. Единственное, чего вам нужно опасаться — полиции. Тот инцидент в региональном медицинском центре святой Марии накануне нового года еще теплится в памяти местных блюстителей закона. Есть шанс, Аннет, а потому постарайтесь вспомнить все, чему я вас учил".

Аннет растерянно смотрела на Эулалио, который оторвал взгляд от бумаги чуть позже девушки.

— Что....все это значит, мисс Лоутон?

— Я не знаю, Лали.

Если бы Эван открыл дверь своего дома неделю назад и предложил бежать, Аннет так и поступила бы, несмотря на розыск. Но сейчас где-то внутри сработал запорный механизм. Сердце сжалось в один маленький комок при мысли, что Эйс так легко отказывается от нее.

Или спасает.

— Нам нужно дождаться возвращения Эвана...

Эйс не спеша бродил по кампусу колледжа Бейтс. Несколько студентов, решивших остаться здесь на время новогодних каникул, сидели на скамье возле общежития. Эван подошел к ним и обратился:

— Молодые люди, я вас не отвлекаю?

— Если вы преподаватель, то всегда рады помочь! — Компания нетрезвых студентов рассмеялась.

— Нет, что вы. Я обычный прохожий. Меня интересует один вопрос: здесь всегда так пустынно? День в самом разгаре, да и температура воздуха не та, чтобы сидеть в комнате.

— Мужик, да тут всегда тишина! — Самый веселый подошел к Эйсу и, держа в свободной руке банку пива, по-приятельски обнял того. — Я в новогоднюю ночь набрел на одну комнатку, так там сидели три гуталина и читали книги! Вот уроды! — Молодые люди вновь дружно рассмеялись.

Эван тоже улыбнулся. И схватил одной рукой парня за горло, а второй, сжимая в ней нож, указал в сторону его друзей.

— Цвет кожи — это не повод шутить, ребята. То, что они круглые сутки учатся — не повод их осуждать. И лезвие ножа — не повод переставать улыбаться. Но вы же все делаете наоборот. Не заставляйте меня убивать вашего друга, постарайтесь исправиться. Улыбнитесь.

Все четверо студентов наблюдали за происходящим с ужасом.

— Я повторяю в последний раз — улыбайтесь, — глаза Эвана полыхнули ненавистью.

И молодые люди повиновались. Сквозь гримасу страха они выдавливали из себя ухмылки, похожие на отвращение, смешавшееся с благоговением.

— Лучше не появляйтесь здесь завтра вечером.

Эван сдавил горло разговорчивого студента с такой силой, что тот потерял сознание. После чего отправился в мотель, узнав и сделав все, что хотел, попутно преподав небольшой, но запоминающийся урок местным студентам.

День грядущий готовил множество сюрпризов.

9-10 января, 1974 года. Льюистон, штат Мэн

Подойдя к мотелю, Эйс на секунду задумался. Его тревожили две мысли: если Аннет уехала, станет ли ему проще? Он не мог быть уверенным на сто процентов в том, что в дальнейшем ее жизнь будет спокойной и размеренной, но Эван прекрасно понимал, что рядом с ним девушка находится в еще большей опасности, нежели в разлуке с учителем. Хотя даже такое умозаключение не являлось истинным.

Все должно подвергаться проверке, прежде чем быть озвученным в форме утверждения.

И второе — почему ему не хочется, учитывая всю правильность принятого решения, отпускать девушку?

Аннет Лоутон. Девочка из детства, первая муза, которой удалось превзойти страсть Эвана к убийствам. Вероятно, именно она стала небольшим предохранителем, спасшим его как человека. Она не дала ему возможности стать чудовищем, методично расправлявшимся со всеми, кто, по его мнению, причинял некоторые неудобства окружению, или же был в состоянии создать угрозу в будущем.

Стена, отгородившая всю его боль, копившуюся в материнском доме.

Цель, которая сделала его лучше. Еще сильнее и терпеливее.

И она либо за дверью, либо в аэропорту.

Эйс повернул ручку и вошел.

Аннет сидела на кровати, обнимая Эулалио и смотря в телевизор. Как только они заметили Эвана, оба перевели взгляд на мужчину.

— Мы знали, что вы вернетесь, мистер Эйс.

— Я и не говорил, мой юный друг, что покину вас. Я лишь давал вам шанс.

— Мы хотим знать, Эван, — Аннет показала записку, — что все это значит?

— Если я не указал причину, Аннет, значит, ваш покорный слуга в чем-то сомневается. И то, к чему я вас подталкивал — и есть правильное решение, каким бы условие задачи ни оказалось. Поверьте. Но вы же предпочли остаться. Мое естество разрывает две эмоции-антагониста: воодушевление и ощущение краха. Словно я сражаюсь как никогда, понимая, что финал запрограммирован, и конечный код представляет собой одно слово — "фиаско". И это касается нас троих.

— Ты по-прежнему говоришь загадками, — девушка опустила глаза, — но знаешь, я последнее время от тебя ничего другого и не жду. Если тебе нужна будет наша поддержка, мы рядом, Эван.

— Да, мистер Эйс, если нужно — в любую секунду, — Эулалио подхватил мысль девушки.

— А мне нужно, чтобы вы остались живы.

Но Попутчик внутри говорил об обратном...

Для Джорджа Карпентера, студента колледжа Бейтс, этот день не являлся чем-то особенным. Его привычное расписание — завтрак на скорую руку, поцелуй для любимой девушки Ким и посещение местной библиотеки, в которой постоянно обитала почти треть всех студентов кампуса. Он, как и те, кто предпочел поездке домой пребывание на территории колледжа, решил основательно подготовиться к грядущим экзаменам, ведь сессия обещала бать непростой.

К самому закрытию библиотеки, Джордж решил снять копии нескольких страниц из учебника по органической химии, чтобы продолжить изучение материалов в комнате своего общежития, расположенного в нескольких минутах ходьбы от его нынешнего места пребывания.

Совсем недавно на территории кампуса появились новые советские (сам производитель удивлял не меньше технологии, так как слово "союз" у всех прочно ассоциировалось со словом "враг") копировальные аппараты под названием "Ксерокс". Стоимость услуги, конечно, выходила за все дозволенные рамки, но полезность агрегата переоценить было невозможно. Нацелившись на необходимый материал по "карбоновым кислотам и их химическим свойствам", Джордж подошел к мужчине, сидящему за стойкой выдачи библиотечных материалов, и попросил сделать копии пяти нужных страниц. Но тот не отреагировал на просьбу студента. Тогда Джордж постучал по стойке, напугав сотрудника "Бейтс Лайбрари".

— Чего тебе?

— Я, кажется, уже попросил вас снять копии с этих страниц, мистер Колдвэлл.

— А, секунду.

Мужчина поднял свое тучное тело и побрел в сторону аппарата. Как и любой молодой человек, Джордж поддался собственному любопытству и взял листок, который так внимательно изучал мистер Колдвэлл. Эта бумажка тоже оказалась копией, на которой красовался педантичный почерк человека, подписавшегося "Эйс".

"Коинтелпро" (контрразведывательная программа Федерального бюро расследований) — наглядный пример империалистической стратегии и тактики подавления свободомыслия, сочетание аморальности, коварства, полного пренебрежения к праву со стороны тех, кто по долгу службы должен охранять его ценности.

Конкретно "контрразведывательные операции" — это использование самых различных незаконных, преступных методов для дискредитации, нанесения морального, материального ущерба, а порой — и физического уничтожения честных, свободомыслящих американцев. В число таких методов входит клевета, распространение провокационных слухов, фальсифицированных фотографий, подложных документов, провоцирование конфликтов между единомышленниками, членами различных организаций, наконец, замаскированные убийства.

Санкционируя применение незаконных репрессий к инакомыслящим, противникам антинародной политики, финансовая олигархия демонстрирует свою слабость, неуверенность перед лицом усиливающегося кризиса капитализма. Внесудебные репрессии в форме уголовных преступлений, которыми являются "Коинтелпро", в отношении людей, невиновных ни в чем с точки зрения буржуазного права, лишь подтверждают объективность выводов об эрозии в Соединенных Штатах буржуазной законности. Важно и другое. Нарушая законы и расправляясь без суда с невинными людьми, политическая полиция демонстрирует слабость позиций правящей верхушки и тем, что трусливо прячется за декорации, созданные путем манипулирования "свободой печати" и другими конституционными свободами. Термин "Коинтелпро", несмотря на то, что он известен лишь узкому кругу посвященных и рассчитан на "внутреннее употребление", все-таки был и является методом маскировки, сокрытия подлинных целей тех, кто "заказывал музыку". Все, что вам нужно — это обратить внимание".

Ace

Когда послышался скрип пола, продавливаемого огромным, потеющим сотрудником библиотеки, Джордж поспешил положить листок обратно.

— Парень, я забыл, у нас закончилась бумага. Представляешь? Какой-то тип зашел несколько часов назад, попросил сделать три сотни копий вот этого листка, — он повертел знакомой бумажкой перед носом Джорджа, — заплатил и просто ушел, оставив мне один экземпляр. Странный мужик...

— Что ж, если нет бумаги, химию придется отложить. Спасибо, мистер Колдвэлл. Увидимся завтра.

— Беги, если найдешь где-нибудь на территории такое послание — прочти обязательно.

— Хорошо. Всего доброго.

Джордж покинул здание библиотеки и побежал в общежитие. Ведь если кто-то распространяет эту информацию, значит, кому-то нужно, чтобы она дошла до адресатов. Да и на шутку это не походило. Написать подобный манифест мог кто угодно, но ни один студент не рискнул бы местом в престижном колледже, только чтобы так пошутить. Да и назвать каламбуром информацию на листке было тяжело, скорее, прочитанное напугало Джорджа.

Суть. Почерк. Подпись.

Человек, написавший это, явно не подвержен влиянию тщеславия.

Около входа в общежитие стояли трое одногруппников парня.

— Эй, Карпентер, иди сюда! Тут кое-что интересное!

Безусловно. Когда секреты становятся достоянием общественности, жизнь превращается в одни большие дебаты.

Эйс лег рядом с Аннет и закрыл глаза. Ближе к ночи боль вернулась, но к счастью несколько таблеток аспирина помогли ему миновать пик разбушевавшейся мигрени.

— Эван?

— Я вас слушаю, Аннет, очень и очень внимательно.

— Ты и впрямь хотел, чтобы мы с Эулалио улетели?

Эйс понял, что девушка пыталась поставить акцент на слове "хотел", но волнение в голосе сковывало речь Аннет.

— Признаюсь, моя дорогая, я не желал вашего отбытия, по крайней мере сейчас, когда ваше присутствие не доставляет никаких неудобств вашему покорному слуге. Я пытаюсь сказать, что есть разница между тем, чего мы хотим и тем, что необходимо делать. Я буду с вами более откровенен — на подходе к мотелю я испытал нечто нетривиальное — мизерное замешательство при мысли, что отправляю вас в свободное плавание. И не потому, что это неправильно, а потому, что я не смог захотеть этого по-настоящему, зная — такой выход будет единственно верным из сложившейся ситуации. Ваше дыхание в ночи постепенно становится колыбельной для моего уставшего сознания, Аннет, ваше поведение, ставшее чем-то несомненно человеческим, сбросившим оковы инстинктов, в определенные моменты помогает мыслить трезво и мне.

— Тогда скажи мне, Эван, в чем проблема? Ты не мог просто взять и избавиться от нас с Лали. Я в этом уверена.

Эйс протянул руку к губам Аннет, приложил к ним указательный палец и сказал:

— Наступит время, и я все вам расскажу, моя дорогая. Поверьте мне на слово.

Когда мужчина закрыл глаза, Аннет приблизилась к нему, обняла и поцеловала в щеку.

А нутро загорелось желанием остановить время.

Даже у Эвана.

Привязанность — вот, что разрушает наши жизни. Мы всецело утопаем в мирах других людей, которым присваиваем значение "близкий".

01001011 01101001 01101100 01101100 00100000 01101000 01100101 01110010 00101110

Мартин Лютер Кинг постоянно повторял одну фразу: "У меня есть мечта".

Я вижу проблему в нас. Нет. Не так. Я вижу в нас неразумное семя. Которое бросили в наши головы родители, учителя, телевидение.

Они заставили нас полагать, что есть несколько доминирующих ценностей, имеющих априорное, фундаментальное значение для любого человека. Подобно тому, как нас кормили идеями о боге, в нас взращивали твердую уверенность в том, что хорошо — это быть семьянином. Что на рождении ребенка кончается мечта, утопающая в быте и снедающих мини-задачах по воспитанию.

Что вторая половинка — это что-то вроде эшафота фантазии.

Нашу жизнь заранее поделили на равные составляющие: детство, школа, высшее образование, работа, семья, пенсия, смерть.

Как будто нас рисовали черно-белыми акварельными красками.

Нам не оставили возможности полагать, что есть нечто большее, нежели бог и любовь. Но каждое поколение забывает о том, что сознание течет и меняется.

Пространство трансформируется и претерпевает метаморфозы. Мы никогда не будем жить в той эпохе, в которой расцветали наши предшественники. Равно как мы и не станем моложе, чем сейчас. Есть общие физиологические закономерности. Это старение — увечья и инфаркты. Что угодно. И социальная жизнь, наша ментальная прошивка ни за что не окажется похожей на устаревшую модель мировоззрения.

01001001 01110100 00100111 01110011 00100000 01110100 01101001 01101101 01100101

Поиск виновных не вложит в руку спасительную лучину.

Но осознание оставляет надежду на мечту.

Время примет и приласкает КАЖДОГО ВТОРОГО своего Покойника.

ОСТАЛЬНЫЕ же...останутся гнить в памяти слепых поколений.

Когда Эван открыл глаза, слова, увиденные во сне, стучались в оживающий разум.

Ему показалось, что его разбудил какой-то шорох. Так и было — Эулалио проснулся вместе с учителем и шепотом, дабы не потревожить Аннет, произнес:

— Доброе утро, мистер Эйс. Выгляните в окно.

Эван поприветствовал Лали и выполнил просьбу мальчика. Должно быть, природа окончательно задалась целью уничтожить земли востока Соединенных Штатов. Снег накрывал асфальт с небывалым усердием, образовавшиеся сугробы достигали уровня окна мотеля.

— Глупец.

— Что, простите?

— Я говорю не о тебе, Эулалио. Посмотри на того несчастного, — Эйс указал рукой в сторону работника мотеля — мужчины с лопатой, пытавшегося расчистить снежные завалы, — он, скорее всего, понимает, что эту схватку ему не выиграть, но все равно бьется со стихией. Один из тех случаев, когда человек вызывает противоположные по "знаку" эмоции — сострадание скудному уму бедолаги и восхищение его стойкостью.

— Интересно, а что тогда нужно делать в таких ситуациях?

— Знать, Лали. Хочешь ли ты прослыть трусом, или же глупцом.

Мальчик только почесал в затылке.

— Есть такое понятие, мой юный друг, как бритва Оккама. Оно используется в науке по принципу: если какое-то явление ты можешь объяснить двумя способами, и при этом первый способ заключается в привлечении трех факторов, а второй — четырех, то тебе рекомендуется выбрать первый способ. Не следует множить сущее без необходимости.

— Занятно...

— А теперь скажи мне, стоит ли продолжить этому мужчине уборку снега, или же ты посоветовал бы ему прекратить это бессмысленное занятие?

Эулалио задумался, но через несколько секунд выдал ответ:

— Мне кажется, ему стоит прекратить.

— Почему ты так считаешь, Лали?

— Потому что в таком случае он не окажется хотя бы глупцом. Полезность его работы исчисляется сотыми долями процента. А значит, его сила духа не имеет никакого значения, ведь любой смелый поступок должен быть просчитан, так как в противном случае, это — глупость. Я говорю об импульсивном героизме, который зачастую заканчивается смертью. А ведь речь идет о какой-то уборке снега...

— Ты порадовал меня, Эулалио.

— Спасибо, мистер Эйс.

— Но в следующий раз постарайся сам прийти к подобному умозаключению, ведь понятие бритвы Оккама по сути ничего не привнесло в твои рассуждения. Ты нашел решение непростой задачи, основываясь на том, что тебе известно из опыта.

Эван по-отечески хлопнул мальчика по плечу и отправился в уборную. Лали же посмотрел в потолок, понял, что его в очередной раз интеллектуально переиграли и, улыбнувшись самому себе, занялся зарядкой. Такие поражения — лучшие уроки.

Когда Эйс покинул мотель, Аннет еще спала, а Эулалио, выставив минимальную громкость на телевизоре, принялся слушать ведущих утренних новостей.

Каждый шаг — неимоверное усилие, снег в условиях резкого понижения температуры стал рыхлым, сцепление обуви с поверхностью земли оказалось практически нулевым. Но времени на то, чтобы пережидать непогоду не было, да и кто знает, сколько еще будет длиться этот апокалипсис.

Первая попавшаяся телефонная будка располагалась неподалеку от временного убежища Эвана, Аннет и Лали. Когда Эйс связался с Робертом Гендельманом, он услышал лишь одну фразу:

— Хорошие новости, Эван. Чертовски хорошие. Сегодня, то же место, в четырнадцать ноль-ноль.

— Договорились, мистер Гендельман, но прежде мне необходимо навестить одного человека в кампусе Бейтса. Я не задержусь.

До встречи с Робертом оставался приблизительно час, что давало Эйсу возможность еще раз заглянуть в окрестности кампуса. Во-первых — посмотреть на все убогие попытки бюро спрятать снайперов, во-вторых — убедиться, что листовки пошли по рукам студентов колледжа Бейтс.

Эван попытался разглядеть окна верхних этажей домов, расположенных на прилегающей к кампусу территории. Но видимость из-за снежной преграды не превышала и двадцати метров. "Увы, агент Кеннеди, придется обойтись без огневой поддержки".

Все казалось нетронутым.

За исключением нескольких сугробов.

Вряд ли предостережение Эйса сыграло в этом какую-то роль, ведь для людей, отправляющих умирать тысячи человек за пределы Штатов, гибель нескольких, пусть даже и десятков, студентов — не представляет особой проблемы.

Возможно, вся кампания по ликвидации `номера один' ограничится группой захвата и подслушивающим устройством на теле Уэлдона Кеннеди. Но такой ход был бы весьма опрометчивым со стороны бюро.

Эвану казались неуместными вопросы: "Зачем на задержание убийцы выезжает сразу несколько полицейских автомобилей?"

Люди даже не стараются понять простейшую, самую элементарную истину: в случае провала блюстителей закона ждет выволочка, лишение премии и понижение в звании. А потому провал единственной операции — конец любых надежд и мечтаний охранников правопорядка, долгая дорога в подвал социального пространства.

Зайдя в помещение библиотеки, на Эйса набросился мужчина, сделавший три сотни копий того манифеста, что Эван написал двумя днями ранее:

— Мистер Эйс! Мистер Эйс! Простите, что вот так обращаюсь к вам, но вы подписались...

— Все в порядке, мистер...

— Оу, Колдвэлл, Себастьян Колдвелл. Вы не поверите, но вчера вечером все только и говорили о вашем послании!

— Замечательно, мистер Колдвелл. Но откуда такое воодушевление? — Эван уже практически его не слушал.

— А вы не понимаете? — Экзальтированный вид полного мужчины казался несколько нелепым.

— Так просветите меня, Себастьян. — Мысленно Эйс находился уже вдали от этой библиотеки.

— Ваши слова дошли до управления колледжа. Понимаете? Все друг другу рассказывают о том, что вокруг творится что-то неладное. Теория заговора, грязные дела политиков. Что...что может быть интереснее? Знали бы вы, сколько ответов получили студенты, когда прочли это! — На возбужденного мужчину оглянулись несколько ребят из читального зала.

— Каких ответов?

— Ну, знаете же, студенты народ такой — когда выпьют, обсуждают все на свете! Да и время такое — хиппи, черные пантеры, чиканос — всем надоело, что кто-то указывает на их цвет кожи! Даже если то, что вы написали — выдумка, поверьте, это огромный повод в очередной раз воззвать к благоразумию всех, кто стоит за беспорядками на улице. Точно вам говорю... Вы только представьте, что начнется, когда они увезут эти листовки домой, покажут своим друзьям. Безусловно, кто-то отмахнется, скажет, что все это выдумка. Скептицизм ведь никто не отменял. Но гарантирую, все эти разговоры об убийстве доктора Кинга, Кеннеди, о противостоянии сената и бюро* — вновь взбудоражат американцев. Но фоне-то войны во Вьетнаме...

— Достаточно, Себастьян. — С этими словами он направился к дверям. Но не чтобы уйти.

Дайте самым обиженным, униженным и обездоленным повод зацепиться за врага — они сделают все так, будто живут последний день. Их не надо убеждать в чем-то, нет необходимости доказывать им свою правоту.

И Эйс знал это.

А у самого выхода, над которым красовалась надпись "здесь мертвые живут, здесь немые говорят", он услышал: "Эван Патрик Спилнер, это ФБР. Немедленно покиньте здание библиотеки с поднятыми руками".

Эван повернулся к Себастьяну и улыбнулся:

— Пятьдесят два, мистер Колдвелл.

Лали внимательно вслушивался в речь какого-то журналиста:

"Возможно, мы никогда не узнаем, действительно ли Гувер опустился до того, что стал фабриковать улики против невиновного человека. Однако документально подтверждено, что в тысяча девятьсот шестидесятом году он рассматривал возможность использования лживых слухов для нейтрализации члена компартии, "разоблачив" его перед коллегами как осведомителя Федерального бюро. При этом он, правда, предостерег своих сотрудников от излишнего риска, сказав, что данную операцию можно проводить лишь в том случае, если она "обещает полный успех и не скомпрометирует ФБР".

Когда ему сказали, что план операции предусматривает подделку машинописи, Гувер выдвинул возражение, однако не против самой идеи.

Вне зависимости от того, прибегало ФБР к фальсификации в деле Хисса или нет, ясно одно, для Гувера было важнее извлечь из этого дела как можно больше политической выгоды, а не справедливое отправление правосудия. Эти слухи он начал тайно распространять еще с тысяча девятьсот сорок пятого года, задолго до сенсационного заявления Чамберса. Сначала этим занялся Уильям Салливан, который в ту пору ходил у Гувера в любимчиках..."

После этих слов Эулалио выключил порядком поднадоевший телевизор и подошел к Аннет, которая до сих пор не проснулась, не смотря на то, что время подбиралось ко второму часу дня после полудня.

Мальчик аккуратно потеребил плечо девушки и сказал:

— Мисс Лоутон, просыпайтесь.

Но она никак не отреагировала.

— Мисс Лоутон...

Лали склонился над Аннет. Дыхание девушки было слишком слабым, губы приобрели голубоватый оттенок.

— Мисс Лоутон!

Эулалио ударил ее по щеке, чтобы привести в чувства, но никакого результата это не принесло.

Мальчик заметался по комнате, стараясь не впасть в панику и размышляя над тем, что ему делать дальше. Отвезти Аннет в больницу он не мог.

Забыв про обувь, Лали побежал к администратору мотеля, попутно убеждая себя в правильности принятого решения.

Выглянув в библиотечное окно, Эван обнаружил два грузовика, на кузовах которых крупными буквами было набито "Ф.Б.Р."

Он обратился к Себастьяну и студентам, попавшим в ловушку, оставленную здесь им же днем ранее:

— Видите ли, мистер Колдвэлл, все, что происходит с нами в определенный отрезок времени, не случайно. Неужели вы и впрямь подумали, что я — обыкновенный доброжелатель, пожелавший остаться в тени манифеста, якобы раскрывающего глаза юных бунтарей на деятельность силовых и разведывательных структур страны? Отчасти это правда. Но лишь отчасти. Сейчас я продемонстрирую вам то, как можно управлять могущественными людьми, прибегнув к помощи средств массовой информации. Наберите номер, который я вам продиктую, Себастьян, и скажите, что в самом центре кампуса Бейтс творится что-то невероятное, и что вы слышали выстрелы.

Мужчина, нырнув за стойку, вытащил телефон, насколько позволяла это сделать длина провода, и выполнил все требования.

— Поверьте, информационному отделу CBS понравится этот звонок.

Эван надел перчатку и разбил одно из окон, миновав кулаком прутья решетки.

— Специальный агент Уэлдон Кеннеди!

Эйс держался чуть в стороне от окна, чтобы случайная пуля не завершила столь блестящий план.

— Эван Патрик Спилнер, мы не намерены вести какие бы то ни было переговоры. Если через минуту вы не окажетесь на улице с поднятыми руками, мы возьмем здание штурмом.

— И это не смотря на то, что вокруг сотни глаз, агент Кеннеди? Не смотря на то, что у меня несколько заложников? — Эйс подошел к одному из студентов, взял его за руку и подтянул к окну, приставив к горлу бедняги нож. — Он в чем-то виноват, агент Кеннеди?

Все замолчали.

— Вы же понимаете, агент, что я в состоянии расправиться с этими ребятами в мгновение ока, если увижу, что кто-то сделает хоть шаг по направлению к библиотеке? Ах, да, чуть не забыл, более половины кампуса осведомлены о деятельности "КОИНТЕЛПРО", а с минуты на минуты сюда прибудут корреспонденты CBS, Уэлдон. Напрягите каждую из своих краевых извилин, агент Кеннеди. Думаю, мне не стоит вам объяснять, что произойдет, когда телевизионные камеры заснимут все происходящее на фоне несчастных студентов с манифестами о второсортной деятельности вашей программы под эгидой Федерального бюро?

Рука, в которой специальный агент Кеннеди сжимал мегафон, то опускалась, то вновь поднималась ко рту. Провал казался просто оглушительным. Растерянность мужчины Эван определил моментально.

— Вы несколько ошиблись в формулировке, агент, — Эйс кричал все громче, замечая движение возле соседствующих с библиотекой общежитий, — вы не "не намерены вести переговоры", а "вынуждены вести переговоры", но я понимаю. Это ответственный момент. С каждым может случиться подобное.

Чувствуя, что время неумолимо тает, Уэлдон спросил:

— Чего вы хотите?

— Чтобы все ваши люди немедленно покинули территорию кампуса. За исключением вас, агент. Сдайте оружие приятелям. Немедленно.

Уэлдону пришлось повиноваться.

Ведь вариантов осталось немного: позволить преступнику уйти, лелея возможность его поимки в будущем, или же рискнуть и предать деятельность "КОИНТЕЛПРО" огласке.

Бойцы подразделения специального назначения загрузились в автомобили и покинули территорию студенческого городка.

— Агент Кеннеди!

Тот просто поднял глаза.

— Вы забыли о любимой "Беретте 1951М", припрятанной за спиной.

Сотрудник бюро вытащил оружие и бросил его в снег.

— Вы — умница, агент, — студенты, оставшиеся в библиотеке, не могли решить для себя — боятся ли они человека, удерживающего рядом с собой их одногруппника Джорджа, или же восхищаются им.

Пока Уэлдон заходил в здание, Эйс тихо сказал молодым людям:

— Сидите смирно. То, что вы оказались в библиотеке в такой момент — спасло вас. Просто наблюдайте.

Сотрудник бюро стоял в нескольких метрах от Эйса.

— Что теперь, Эван?

— Подойдите ко мне, агент Кеннеди.

Высокий худощавый мужчина медленно направился в сторону Эвана. Сблизившись по максимуму, он резким движением попытался вынуть нож, но его постигла та же участь, что и остальных противников Эйса. Перехватив руку агента, Эван резким движением нанес колющий удар в бедренную мышцу, после чего толкнул визави. Одним движением разрезав текстильные доспехи агента, Эйс изъял записывающее устройство и разбил его о стену.

— Попытка не стоила того, Уэлдон.

Мужчина лишь хрипел от боли, лежа на холодном покрытии библиотечного пола.

— Ах, да, забыл сказать, агент. Ближайшее отделение CBS в сорока километрах отсюда.

Машина скорой помощи прибыла приблизительно через десять минут после вызова.

В номер постучался доктор.

— Открыто!

Когда престарелый мужчина в белом халате подошел к девушке, Лали объяснил, что произошло.

— Ясно.

Врач быстро привел Аннет в чувства.

— Что...что случилось?

— Это называется гипотония. Думаю, нет смысла объяснять более подробно, но я советую вам обратиться в госпиталь, чтобы проверить работу сердечнососудистой системы, — мужчина достал бланк, — так...

Эулалио, не дожидаясь, пока доктор начнет уточнять данные пациента, заглянул за кровать, достал приличную пачку денег и передал врачу.

— Возьмите. И обойдемся без заполнения данных. Спасибо за помощь.

Поначалу мужчину растерялся, но потом посмотрел на мальчика, перевел взгляд на деньги, поблагодарил и удалился.

— Я думал, что будет сложнее разобраться с этим.

— Спасибо, Лали, — Аннет улыбнулась мальчику, потом огляделась по сторонам и спросила, — а где Эван?

— Не знаю, мисс Лоутон, — он просто отмахнулся от ее вопроса, — лежите. Об остальном — чуть позже.

— Выбор места. Эффектный звонок. Листовки. Телевидение. И не у дел остался целый взвод ваших ребят, агент Кеннеди. Внутри я смеюсь, не смотря на обезумевшее выражение моего лица, испещренного многочисленными шрамами. Эван. Патрик. Спилнер. Вы назвали вслух мое имя. Браво, это все, что вы можете доказать. И скажите, агент, вы правда думали, что я не догадаюсь о прослушке телефона безмерно уважаемого мной мистера Гендельмана? Я ведь специально выманил его на кладбище, чтобы дать вам возможность полностью подготовиться "к слежке техническим путем", кажется, именно так вы называете между собой подобные приемы. Вам известно о том, что Картер, сотрудник бюро, — приближенный мистера Гендельмана. Бедолага всеми правдами и неправдами пытался предупредить Роберта о том, что я — безжалостный убийца. Пистолет, который я попросил пробить по базе данных, был лишь отвлекающим маневром, Уэлдон. Конечно, вы не знали, куда отправляется Роберт, и просто позаботились о "жучке" в отсутствие хозяина и сегодняшний звонок, которой я сделал около часа назад, просто сомкнул свои огромные челюсти на вашем плане-перехвате. Должен признать, ваше появление в черте студенческого городка оказалось весьма и весьма оперативным. Вы считаете, что попались на нескольких элементарных движениях? Вы провалились на собственной предсказуемости, Уэлдон. Ваши приятели, устремившиеся прочь отсюда подобно жрицам любви, завидевшим патрульную машину, скорее всего, скажут, что ничего не могли сделать. Что вы уже мертвы. Потом придут на ваши похороны, похлопают по спине несчастную, растоптанную горем миссис Кеннеди. Кто-нибудь из них, вероятно, станет отличной заменой героически погибшему, но так скоропостижно забытому, агенту подразделения "КОИНТЕЛПРО" Уэлдону Кеннеди. Вы умираете внутри, чувствуете это? Чувствуете, как последние секунды чахнут в безмерной глупости и грядущем беспрецедентном разочаровании, агент? Каждое ваше действие нашло окончание в противодействии Эвана Патрика Спилнера. Я позабочусь, чтобы на вашем надгробии красовалась именно эта мемориальная надпись.

Закончив свою речь, Эйс расправился со специальным агентом. После чего, подождав несколько минут, чтобы кровь окончательно остановила бег по телу усопшего, вырезал послание прямо на груди Уэлдона: "Друзьям из SBC. Агент "КОИНТЕЛПРО".

Напоследок Эван лишь обратился к студентам:

— Теперь решать вам. Можете рассказать обо всем, что здесь произошло, в мельчайших подробностях и нарисовать чудовище, убившее на ваших глазах доблестного сотрудника Федерального бюро. Или же просто выйти за эти двери, — Эван указал на выход, — вместе со мной и раствориться в расспросах своих приятелей о том, кто такие агенты "КОИНТЕЛПРО", дав мне возможность незаметно исчезнуть.

Все свидетели "страшного суда" просто потянулись к выходу. То ли от страха, то ли от восхищения. Они до сих пор не решили.

Противостояние сената и бюро* — имеется в виду расследование, организованное сенатом, после просочившейся информации о "КОИНТЕЛПРО" в 1971 году. Этому предшествовал рейд в офис ФБР в Медии. Конечно же, железных доказательств существования "КОИНТЕЛПРО" на тот момент не нашлось.

10 января, 1974 год. Льюистон, штат Мэн

— Прямой эфир через пятнадцать секунд!

В студии CBS, расположенной на окраине Льюистона, давно не царило подобное воодушевление: все камеры были приведены в рабочее положение, ведущие вечерних новостей выглядели сногсшибательно, ведь им предстояло вести один из самых интригующих и волнительных выпусков за всю их долгую карьеру. Редакторы рассекали пространство помещения с небывалой скоростью, сверяясь с мобильной бригадой канала о готовности к выходу в эфир.

— Прямой эфир через пять, четыре...

Никто так и не понял толком, что же произошло в библиотеке кампуса Бейтс, но корреспондент Линдсей О'Донован, впопыхах пересказав увиденное, заверила редактора Джексона — эфир будет шокирующим.

— Три, две...

История, в которую вовлечены сотрудники Федерального бюро расследований. История, начинающаяся с убийства некоего специального агента Кеннеди. История, родившаяся на территории студенческого городка, который мгновением ранее взорвался возгласами недовольства молодых людей, требовавших наказания неизвестного никому подразделения "КОИНТЕЛПРО".

— Одну. Мы в эфире!

"В тысяча девятьсот шестьдесят втором году США потрясла волна беспорядков, связанных с попытками чернокожего гражданина Джеймса Мередита зарегистрироваться в Университете Миссисипи в качестве студента. Это был беспрецедентный случай, поскольку никто из афроамериканцев ранее не смел пойти на такой шаг. На сторону Мередита встали Верховный Суд и Министерство Юстиции США. Президент США Джон Кеннеди издал особый указ, который фактически разрешал Мередиту вход в университет. Однако местные власти впускать Мередита наотрез отказались. Тридцатого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго года Джеймс Мередит в сопровождении нескольких сот представителей властей, полицейской и военной охраны направился в университет с намерением войти в него. Данная попытка спровоцировала массовое возмущение белых, начавших избиение черных. Кеннеди был вынужден ввести тридцатитысячную армию для наведения порядка, причем предварительно около пяти тысяч чернокожих солдат были отделены от остальной части войск, которую предполагалось послать в Миссисипи.

И вот, двенадцать лет спустя, на территории кампуса колледжа Бейтс, произошло то, что, по мнению собравшихся здесь студентов, станет "вторым Миссисипи". В библиотеке "Бейтс Лайбрари" работает группа полицейских и коронеров, во главе с лейтенантом Саутбриджем. По словам очевидцев, некто "Эйс", ни пол которого, ни цвет кожи студенты не называют, жестоко расправился с агентом Федерального бюро расследований Уэлдоном Кеннеди. По словам молодых людей, мужчина причастен к работе секретного подразделения бюро "КОИНТЕЛПРО", о чем свидетельствуют увечья погибшего — на груди агента вырезана надпись "Для друзей из CBS. Агент "КОИНТЕЛПРО".

Буквально вчера в студенческом городке были обнаружены листовки, приоткрывающие завесу тайны работы секретного подразделения. В данный момент информация уточняется, проводится дактилоскопическая экспертиза и опрос свидетелей трагедии, случившейся вчера в колледже Бейтс.

Мы хотели бы напомнить вам, что в тысяча девятьсот семьдесят первом году уже поднимался вопрос о приостановлении деятельности вышеупомянутого подразделения, но за неимением доказательств сенат был вынужден отступить, а бюро назвало подобные выпады "клеветой и стиркой грязного белья на глазах всей страны".

Роберт Гендельман лишь изредка поглядывал на часы. Эван задерживался на пятнадцать минут, что для такого человека, как он, — феномен, из ряда вон выходящее происшествие. И бизнесмен прекрасно понимал, что у Эйса должна быть веская причина не являться на встречу в назначенное время. Валерио Пасьоретти подошел к Роберту:

— Как думаете, что-то случилось?

— Не знаю, Валерио. Но у меня очень странное предчувствие...

Не успел мужчина закончить фразу, как снежное полотно явило силуэт Эвана.

— Прошу меня простить, мистер Гендельман за такое чудовищное опоздание. Вы не замерзли?

— Нет, Эван! Что ты. Я рад, что ты пришел, так как в определенный момент я подумал, что с тобой могло что-то стрястись. Но ты здесь, и это главное.

— Мне симпатизируют люди, которые не суют нос в каждое дело, не касающееся их непосредственно, но сейчас я сам вынужден дать некоторые разъяснения относительно грубой задержки, Роберт.

Недоумение искривило лицо мистера Гендельмана.

— Я сказал вам, что надеюсь на удачное завершение всей этой истории, Роберт, и что в будущем мои проблемы вас не коснутся. Но вышло так, что отчасти вы уже замешаны в моем противостоянии с бюро. Первый звонок из Бостона я сделал намеренно, чтобы дать возможность федералам установить подслушивающее устройство у вас дома, ведь мы договорились встретиться с ними в Льюистоне, неудивительно, что за вашим особняком моментально была установлена слежка, организованная с целью взять под контроль все ваши телефонные переговоры. Не волнуйтесь, теперь, когда вы осведомлены, мы в состоянии превратить это в мощнейшую улику. Но не это главное. Второй звонок, раздавшийся в вашем доме сегодня, преследовал одну цель — раскрыть свое местоположение для агентов бюро, которые на тот момент уже отслеживали ваши звонки, входящие и исходящие. Мой план сработал. Назойливая муха в лице Уэлдона Кеннеди больше не причинит никаких неудобств. Даже так — отныне мы контролируем ситуацию. Сомневаюсь, что прямо сейчас бюро занимается демонтажем "жучка". Поэтому первое, что вы должны сделать, Роберт, когда окажетесь в своем особняке — поручить электрику изучение телефонных кабелей и сам аппарат, дабы заиметь один из главнейших аргументов.

-Подожди, Эван. У меня голова закружилась...

Он сделал небольшую паузу.

— Ты говоришь, что Уэлдон Кеннеди больше нас не потревожит... он мертв?

— Безусловно, Роберт. И в данную секунду, скорее всего, над его телом колдует целая армия коронеров, которые никогда не установят истинную причину смерти. Думаю, вечерние новости более полно опишут случившееся в библиотеке кампуса Бейтс.

"А сейчас мы побеседуем с непосредственным участником кровавых событий, развернувшихся в помещении "Бейтс лайбрари". Как вас зовут?

— Джордж Карпентер.

Что здесь случилось часом ранее?

— Я сидел в библиотеке, готовился к экзамену по органической химии. В здание вошел человек, который известен по своему манифесту в черте студенческого городка как "Эйс". Приехали сотрудники Федерального бюро и потребовали этого человека сдаться. При том, что "Эйс" ни в чем не виновен.

Но откуда вам это известно?

— Я точно это знаю. Такие люди никогда не борются за идею, имея за плечами черный послужной список.

Что произошло, когда он вошел?

— Ничего.

Но как же тело...

— Произошло наше правительство, мисс О'донован. Спросите у него, откуда в этой библиотеке, в гетто, да и во Вьетнаме появилось столько покойников. Уверяю, ответ будет простым: "Мы боремся за свободу". Первый раз слышу, чтобы смерть кого-то делала свободным.

Спасибо, Джордж.

А я напоминаю, что через несколько минут мы продолжим наш репортаж, возможно, лейтенант Саутбридж даст какие-то комментарии по делу "КОИНТЕЛПРО".

Эулалио и Аннет следили за прямым эфиром, попивая кофе, за которым сбегал мальчик. Они сразу поняли, что этот юноша, Джордж Карпентер, что-то не договаривает. У него был такой вид, будто он только что пообщался с Эваном, и тот либо пригрозил ему чем-то ужасным, либо восхитил настолько, что парень просто не мог говорить правду. Аннет знакома такая реакция: то, что по своей сути должно пугать и отталкивать, начинает вызывать неподдельный интерес, который ты не в силах контролировать.

— Я...не верю...своим...глазам...

Лали пытался понять, что за игру затеял учитель. Но пока ему удавалось получать лишь обрывки информации из уст корреспондента. Эйс и раньше удивлял его смелыми решениями и находками, но чтобы вот так плюнуть в лицо могущественнейшей организации, должно было произойти нечто эпичное. Во всем читался почерк учителя. В ажиотаже, в молодых людях, окруживших Линдсей О'Донован, чтобы продемонстрировать листовки, на которых в телевизоре явно проступало лишь одно слово — "КОИНТЕЛПРО". В имени погибшего агента. Но самое страшное, по мнению Эулалио, — реакция бюро. Никто не мог знать наверняка, как те отреагируют на такой наглый поступок `номера один'.

— Эван еще не закончил, Лали. Это что-то вроде интерлюдии, подготавливающей зрителей к феноменальному окончанию всей постановки. Он ни за что не сделает паузу. И меня это пугает.

— Судя по тому, что мы видим, мисс Лоутон, бояться должны федералы.

— Я не могу это объяснить, Лали. Но опасаюсь я не за себя...

— За мистера Эйса?

— Да. Я не представляю, что будет, если с ним что-то случится.

Заставка CBS отвлекла мальчика от сокрушений девушки. Он сделал чуть громче.

"Мы вновь в прямом эфире и с вами я, Линдсей О'Донован. Сейчас рядом со мной находится лейтенант полиции Уильям Саутбридж. Скажите, лейтенант, что удалось установить по прибытии на место преступления?

— Мы обнаружили белого мужчину, возраст — около сорока, скончался в результате двух ножевых ранений. По предварительным данным его имя — Уэлдон Эвандер Кеннеди, но сейчас мы это уточняем.

Что вам известно о "КОИНТЕЛПРО"?

— Абсолютно ничего.

Есть ли какие-нибудь теории насчет загадочного "Эйса"?

— Нет. Но в ближайшие часы, надеюсь, нам удастся установить личность подонка и место, в котором он находится, так как у нас есть как минимум восемь свидетелей случившегося.

Кажется, они не настроены говорить о том, что случилось в стенах "Бейтс лайбрари".

— Никого не волнует, на что они там настроены. Будут молчать — отправятся за решетку. Простите, мне нужно идти.

С нами был лейтенант полиции, Уильям Саутбридж.

А я напомню, что в тысяча девятьсот семьдесят первом году мы впервые услышали о "КОИНТЕЛПРО", но когда сенат закрыл дело, все посчитали это обычной неразберихой, приведшей к вялой реакции активистов и общественных деятелей. Что дальше? Подтвердятся ли слухи о том, что секретная программа бюро и впрямь существует и действует вне каких-либо рамок гражданских прав? Никуда не переключайтесь".

— И что ты планируешь теперь?

— Это не имеет значения, мистер Гендельман. Уверен я лишь в одном — это не конец, и чем дольше окажется промедление, тем больше шансов у бюро найти меня, прежде чем я закрою занавес.

Буря не утихала. Шляпу приходилось постоянно придерживать, чтобы ледяной ветер не сорвал ее и не унес в белоснежное безумие. Даже если бы кто-то поднял глаза к небу, ничего бы не увидел, настолько плотными слоями снежинки накрывали все живое. Пока еще живое.

— Секунду... получается, тот пистолет, который ты вручил мне вчера, был обыкновенным отвлекающим маневром?

— Вы все верно поняли, мистер Гендельман.

Роберт улыбнулся. Эйс не мог понять, что так развеселило его товарища.

— Как выяснилось, друг мой, твой незамысловатый маневр на поверку оказался очень важным ходом.

— Пардон?

— Картер не только узнал, кому принадлежит оружие и нашел отпечатки пальцев, он еще и рассказал кое-что интересное об обладателе "Беретты".

— Я весь внимание, Роберт.

— Пистолет принадлежит Уильяму Салливану — главному организатору акций "КОИНТЕЛПРО". Картер также рассказал мне многое и в самых детальнейших подробностях об их деятельности.

— Это и впрямь хорошие новости, мистер Гедельман.

— Если у тебя получится сегодня прийти ко мне на ужин, желательно, чтобы на тебе не было "хвоста", я передам тебе все, что поведал Картер.

Эван задумался. Отныне каждое перемещение должно быть строго продумано.

— Я буду у вас ровно в восемь, Роберт. До встречи.

Бизнесмен никак не мог привыкнуть к манере Эвана прекращать диалоги внезапно. Ставить точку на месте тире. Наверное, это было к лучшему...

10 января, 1974 года. Льюистон, штат Мэн

Эван поспешил завершить беседу не только потому, что вернувшаяся мигрень сводила его с ума. В поведении Роберта появился страх. В каждом поднятии руки, жесте. Даже в настороженности Валерио читалась нервозность. Болезненное недоверие. И в этом предложении Роберта — посетить его особняк сегодня вечером — угадывалась ловушка. Как и спасение.

Эйс часто задавался вопросом, почему люди не замечают очевидного? Плоский взгляд на вещи не сможет придать объема объекту изучения. Если впереди капкан, иногда лучше попасться в него. Зачем? Просто чтобы удивить. Совершить такой поступок, которого от тебя не ждут, пока ты будешь привязывать груз к ногам новых утопленников. Продуманный риск всегда оправдан. Пожизненно.

Температура стремительно опускалась.

Крупицы снега из вальсирующих перьев превратились в острые иглы, впивающиеся в лицо Эвана, покрытое множеством шрамов.

Но холод не мог сравниться с теми неудобствами, что доставляла головная боль. Она никогда не покидала Эйса. Не делала его уязвимым. Не рушила его планы. Она провоцировала ярость, из-за которой Эван убивал. Убивал. Но не тех, кого должен был.

Он знал, что теперь вариантов совсем не остается. Аннет и Лали должны скрыться. Им нужно бежать, но не от агентов Бюро. А от него — Эвана. Иначе все его старания окажутся напрасными.

Уже когда Эйс шел по стоянке, принадлежащей мотелю, его колени подломились. Казалось, что вся кровь организма врывается в головной мозг через сонную артерию. В ушах шумело так, что Эйс слышал каждый удар сердца. Пятьдесят три.

Поднявшись, Эван посмотрел по сторонам. Ничего, кроме снежного урагана, фонарей, периодически подмигивающих Эйсу, и собаки, бродившей возле мотеля в поисках укрытия. Беззвучный апокалипсис, который вскоре обернется чем-то ужасным. Эван достал нож, ключ от номера и на секунду замер. Но это его слова: "Ничто не горит дважды, Аннет. Сохранить вашу жизнь — вот, что представляет истинную ценность".

Эхо прошлого накрыло их невозможностью совместного будущего.

Всё так просто.

Эйс вставил ключ в замочную скважину, повернул его и вошел в номер. Лали хотел что-то сказать, но Эван наотмашь ударил мальчика по лицу. Эулалио упал на пол, потеряв сознание. Аннет вжалась спиной в подушку и закричала:

— Эван! Что ты де...

Но Эйс схватил девушку за голубой сарафан и грубым движением прижал к стене. От удара у Аннет перехватило дыхание. Даже если она и хотела что-то сказать, сделать это не представлялось возможным. Девушка не могла понять, что происходит. Она лишь раз заглянула в глаза Эвана, но ей хватило этой мимолетной встречи, дабы понять — гнев возлюбленного мужчины не пугает ее. Она не боится его. Но переживает. За Эйса, Лали, который до сих пор не пришел в сознание.

— Пожалуйста, Эван...

— Закрой свой рот!

Аннет растерялась. Глаза заискрили слезами.

— Ты до сих пор не поняла. Я намекну тебе.

Эйс одним движением разорвал сарафан и занес нож над грудью девушки. Дыхание Аннет становилось едва различимым, сознание вскипало от недоумения. Схватив девушку одной рукой за шею, другой, в которой находился нож, Эван сделал небольшой надрез над левой грудью. Аккуратно. Но Аннет чувствовала, как кровь стекает по коже.

— Ты помнишь? Помнишь?! "На плече моей матери было вырезано изображение бубнового туза. То же изображение красовалось на животе профессора Коллинса. Все было исполнено на высшем уровне. Так распорядиться скальпелем мог либо хирург, либо художник". Либо я, Аннет.

Девушка почувствовала, как лезвие ножа пошло вниз. Значит, остались еще два штриха.

— Почему ты не кричишь, Аннет?! Я знаю, тебе больно. А еще я знаю, что тебе следовало бы убраться как можно дальше отсюда. Я предупреждал. Намекал. Подсказывал, давая возможность прослушать запись, но все тщетно. Я просил тебя не терять самообладания. А ты все сделала наоборот!

Аннет напрягла каждый мускул, чтобы противостоять ужасной боли. Чтобы отвести от себя мысль, моментально испепелившую последнюю надежду.

Эван — Попутчик.

— Любовь, Аннет, обладает разрушительной мощью. Нет такого медикамента, который мог бы справиться с недугом вроде привязанности. Зависимость не оставляет нам выбора, она делает нас безумными, но мы мним себя героями. И каждый — мессия в ничтожном стакане своей симпатии. Нас разрывает от ощущения принадлежности. Мы оправдываем наше влечение неким предназначением, будто человек должен любить, чтобы спастись. Чтобы не предаться грехопадению, не увязнуть в суете и безразличии, плюнувшего на нас Бога. Все это якобы имеет значение. Вес в чьих-то глазах. Но это не так. Посмотри на меня!

Аннет с трудом перевела взгляд на Эйса. Его глаза пылали ненавистью. Он резал не глядя.

— Искусный шрам в форме ромба. Вот, что останется от этой великой любви. Прямо над несчастным, разбитым сердцем Аннет Лоутон, которая получит очередной повод пожалеть себя в компании сопляка-эмигранта где-то в предместьях Лондона, — Эван почти замкнул контур ромба на коже девушки, — а я уйду. Надеюсь, мне больше не придется объяснять, почему люди вроде меня поступают так или иначе в определенных ситуациях.

Ноги уже давно перестали держать Аннет. Упасть на пол не давали цепкие пальцы Эйса, впившиеся в шею. Кислорода почти не оставалось, слова учителя распадались на составляющие, Аннет казалось, что она видит каждый звук, а свет лампы, проходя преграду в виде горьких слез разочарования, ложился пятнами на забвение Аннет. Частицами боли. Лоскутами шока. Все вокруг утратило форму. Обесцвеченная паника. Удушье. И дождь внутри.

Эван сидел на кровати в своем номере. В полном одиночестве. Рядом с прикроватной тумбочкой — застывшая лужа крови. И невнятное бормотание телевизора, едва пробивающееся сквозь шум крови, разрывающей голову Эйса.

"Молодые радикалы представляют первое поколение людей, которым абсолютно не во что верить и которые располагают для этого массой времени. Сочетание материальной безопасности, свободного времени, малого числа обязанностей (или их полного отсутствия), стимулирование самовыражения (со стороны родителей и образовательной системы) и порядок жизни в пригородах и студенческих кампусах привело к возникновению устойчивого комплекса обстоятельств, которые породили бунтарскую активность. Возможно, решающим фактором оказалась скука, от которой страдает подавляющее большинство студентов. Не имея выраженных амбиций и интересов, которые были бы хоть как-то связаны с университетом, обычные студенты, подобно всем обычным людям, оказываются полностью зависимыми от внешних стимулов.

Студенты кампуса Бейтс, невзирая на холод, по-прежнему наблюдают за ходом расследования убийства специального агента Уэлдона Кеннеди. Они держат в руках листовки, оставленные на кампусе днем ранее, и просят, чтобы кто-то в этом разобрался, иначе, цитирую, они сами сделают все от них зависящее".

Прошло уже несколько часов. Все, что Эван взял с собой, поместилось в карманах пальто. Нож, несколько монет, спички, бухгалтерская книга и маленькое красное полотенце для рук. До встречи с Робертом оставался час. Шестьдесят минут, отведенные Эйсом себе же для сожжения нескольких мостов, которые оставить за спиной он просто не мог.

Мост первый — мотель. Эван смотрел на полыхающее здание и думал о том, какая прекрасная картина могла бы получиться, окажись у него хотя бы карандаш и листок. Огненный купол, неподвластный снежной стихии.

Белый плен казался преодолимым.

Мост второй — Цюрих.

Всего один звонок может перевернуть несколько жизней. Эйс достал сразу несколько монет и бросил их в телефонный автомат. Международные разговоры стоят немало, но эта беседа будет короткой.

— Это Эван Патрик Спилнер...да... "мистификация"... все пятьдесят четыре счета...8440275070117632...6423179855479321...после зачисления распределите средства в равных долях по счетам, указанным в синей папке. Комиссионные — девять процентов. Не за что. Через две недели к вам обратятся. Доверенность выписана на мое имя. Всех благ.

Второй звонок оказался еще короче.

— Телефонная будка на пересечении Саннидэйл Драйв и Миллер Роуд, в непосредственной близости от аэропорта Ниагара Фолс. Улика на `номера один'. Ваш аноним.

Эван положил бухгалтерскую книгу прямо на аппарат. После чего проводил взглядом последний самолет, мигающий проблесковыми маяками на фоне нескончаемого снегопада. Внутри что-то щелкнуло. Быть может, то было облегчение.

Аннет и Эулалио сидели в эконом-классе. Они могли бы позволить себе не только бизнес-класс или аренду самолета, но и покупку "Боинга". Должно быть, Эван отдал им все свои сбережения.

Девушка смотрела в иллюминатор и пыталась собраться с мыслями. Перед глазами мелькали картинки из мотеля: Эйс, уничтожающий все на своем пути, кровь, застывшая на разорванном голубом сарафане, приходящий в сознание Лали и ненависть, концентрированная ярость учителя, спасающего Аннет от самого себя.

Поврежденный участок кожи почти не болел, так как девушка приняла обезболивающие препараты перед взлетом.

Дух Эвана сопровождал их даже в аэропорту. Все вышло так, как Эйс и планировал. И планировал, судя по всему, давно. Никто не потребовал документы, когда Аннет осторожно передала крупную сумму денег сотруднице авиакассы. "Нет предела человеческой жадности, моя дорогая. Все можно купить, выгодно продать или обменять за ненадобностью. Будь то антиквариат, или же чьи-то эмоции".

Эулалио взял Аннет за руку, от чего девушка вздрогнула.

— Миссис Лоутон...что произошло?

В голосе мальчика звучало разочарование. Обида.

— Я...я не знаю...

— Вы знаете, но утаиваете это от меня...

Аннет захотелось разрыдаться, заснуть, выпрыгнуть с самолета — все, что угодно, лишь бы не отвечать Лали на его вопрос. Эван был всем для мальчика, кумиром, предметом обожания. Идеалом, за которым хочется следовать, примером, которому необходимо подражать. Что сделал Эйс? Вырвал ее и Эулалио из привычных миров, поставив себя в центр их вселенных. В определенный момент стало ясно — маньяк, преступник и маргинал в лице Эвана — лучшее, что могло случиться с кем бы то ни было. Зависимость, на которую обрек учитель вдову и юного эмигранта, расцветала все пышнее и ярче с каждым днем, проведенным в компании Эйса. Каждый его урок — шедевр, достойный отдельного методического пособия по воспитанию личности. Мужчина, слова и поступки которого никогда не расходились. Человечность убийцы. Трепет безжалостного сердца. Интеллект, выходящий за рамки любой шкалы измерения умственных способностей. Черты, которые не присущи людям. Уникальность Эвана — в его невозможности бытия.

— Это он...

— Что?

— Это Эван убил свою мать и профессора Коллинса. А то, что произошло в мотеле — лишнее доказательство того, что он нас любит, Лали.

Дверь открыла служанка мистера Гендельмана — Лоретта. Эйс давно обратил внимание, что Роберт предпочитает работать с выходцами из других стран. И это правильно. Нет человека преданнее, чем алчущее богатства создание. Американская мечта превратила своих граждан в инвалидов. Слепых и глухих щенков, полагающих, что однажды они проснутся богатыми и знаменитыми. Потому что так говорят в телевизоре.

Так говорят им на улице.

Вера никогда не принесет с собой счастье, если все усилия сведутся к смиренному ожиданию чуда, благословления.

И только не воспитанные в черте Штатов люди знают — нужно прилагать множество усилий, чтобы добиться чего-то несущественного, а значит, следует почти погибнуть, дабы обрести что-либо стоящее.

Служанка, акцент которой практически полностью замещал внятную речь, пригласила Эвана в кабинет мистера Гендельмана. Когда Эйс вошел, Роберт поспешил убрать руку от лица.

— Вы волнуетесь?

— Нет, Эван, с чего вдруг? — Нервная улыбка. Первый симптом страшной паники, бушующей внутри банкира.

Эйс не стал дожидаться предложения Роберта присесть и подошел к окну, расположенному в дальней части кабинета, заставленного книгами и скульптурами. Из-за бури лунный свет едва пробивался к земле.

— Не хочешь присесть? Выпить чего-нибудь?

— Вы говорите, чего-нибудь выпить? В спектре действия некоторых транквилизаторов выделяют вегетостабилизирующий эффект — нормализация функциональной активности автономной нервной системы. Не боитесь, что вместо ожидаемого снотворного эффекта, разбудите то чудовище, которого так боитесь, Роберт?

— Я не понимаю...

— Я часто слышу эту фразу, мистер Гендельман. Вот в чем проблема таких людей: как только вы понимаете, что игра не стоила свеч, и противник просчитал каждый ваш ход, вы закрываетесь в этой шкатулке непонимания. Бьете до последнего, пока оппонент окончательно не разрушит ваши надежды на спасение.

Роберт, еле дыша, смотрел на Эвана, который не умолкал и продолжал спокойно гнуть свою линию.

— Когда я отправил вас домой проверять телефонные линии, произошло пренеприятное событие. Вы, как настоящий пример олигополистической твари, вступили в сговор с Бюро. Я расстроен, Роберт! — Эйс буквально прокричал последние слова и разбил кулаком окно.

— Не надо нервничать, Эван, — в кабинет вошел Валерио, держа в руках пистолет, направленный на гостя.

Эйс без раздумий уверенным шагом направился в сторону охранника.

— Стой! Я выстрелю!

— Нет, дружок, ты не выстрелишь.

Схватив руку Пасьоретти, в которой тот держал оружие, Эван потянул мужчину на себя, вложив в этот рывок практически всю свою силу, после чего свободной левой рукой воткнул нож аккурат между ребер телохранителя.

Сделав вид, будто ничего и не произошло, Эйс вытащил обойму из пистолета и бросил орудие на пол.

— Мистер Гендельман.

Роберт молчал, вжавшись в кресло.

Эван посмотрел прямо в глаза мужчины:

— Когда к вам обращаются, нужно хотя бы делать вид, что ваше внимание обращено на собеседника.

— Я...я слушаю, Эван.

— Ответьте, откуда я знал, что Валерио не выстрелит в меня?

Роберт лишь растерянно потряс головой.

— Номер один, то есть ваш покорный слуга, нужен федералам живым. Я хочу, чтобы вы поняли, мистер Гендельман: я считаю не на шаг вперед, а на несколько световых лет. И я до сих пор не могу прийти к соглашению с самим собой: вы сдали меня потому, что трусливы, или потому, что глупы? Я никогда не считал вас идиотом, Роберт.

— У меня...

— Не было выбора. И это я слышал сотни раз. Выбор есть всегда, мистер Гендельман. У вас есть все: разум, возможности, связи. Но вы пошли на поводу у людей, которые пообещали вам экономическое убежище. И ради этого вы предали друга, напарника. Убийцу. Стынет ли ваша кровь?

— Я...мне...не по себе...

— Вы не можете связать и пары слов. Паника похоронила последнее благоразумие. Аннет, девушка, которую я отпустил, которую я, быть может, полюбил, молча принимала наказание. Она смотрела в мои глаза и терпела, пока я резал ее без анестезии. Но в ее взоре я увидел больше мужества, нежели в ваших убогих потугах отвечать на мои вопросы.

Эван сел напротив Роберта.

— Знаете, у меня, наверное, осталось не так много времени, ведь совсем скоро вы уйдете в кухню и дадите отмашку ребятам из Бюро. И тогда начнется штурм. Я мог бы остановить вас, но какой в этом смысл? Наверняка, мое прибытие было засечено, и армия федеральных агентов, крепких ребят из группы захвата уже сидит под вашей дверью и ждет, когда же вы позовете их на помощь. Вы очень хотите, чтобы вас спасли. Жалкий, трясущийся банкир, отчаявшийся и беспомощный. Пройдет месяц, и вы убьете себя сами, мистер Гендельман. Это я вам гарантирую. Моя уверенность стоит на трех китах золотых правил умелого престидижитатора. Первое — бухгалтерской книгой уже занимаются люди лейтенанта Саутбриджа. Второе — деньги, которые вы держали на собственных счетах, и которые так боялись потерять, увы, утекли в оффшоры. Но третий аргумент — самый тяжелый. Совесть — тысяча свидетелей, Роберт.

Пустота разрывала изнутри мистера Гендельмана. Он надеялся, что деньги еще можно спасти. Но страх перед Эйсом...

— Эван...

— Я вас внимательно слушаю, Роберт.

— Если...если ты знал, что это ловушка...почему ты согласился?

Эван улыбнулся.

— Понимаете, мистер Гендельман, иногда в жизни любого человека появляются обстоятельства, которые он не в силах преодолеть. Каждый убитый мною человек лишался жизни в момент, когда мое сознание пребывало в состоянии абсолютного, высшего созидания. Я знал, что делаю, моя рука никогда бы не дрогнула. Но теперь я знаю, что совершил нечто такое, о чем не могу жалеть, но виню свое естество за то, что оно меня подвело. Моя мать погибла от моей руки. Ваш друг, по сей день уважаемый мною человек, профессор Персиваль Коллинс также был убит Эваном Патриком Спилнером. Это происходило не по воле вашего покорного слуги. Моя сущность бунтовала. И я промахнулся, отведя головным болям второстепенную роль. Да, и я что-то упускаю из вида, Роберт. И это та часть меня, с которой невозможно справиться. Темная энергия восполняет мой разум одиозными мотивами. Альтер-эго, как бы это странно ни звучало в контексте моей личности, оказалось еще страшнее. Оно склонно к отторжению того, что я ценю. Хотя по большому счету, это наш мир в миниатюре. Мы ставим на честь, доброту, любовь и бескорыстие. И что мы делаем в итоге? Уничтожаем наше счастье всевозможными изощренными методами. Человек обязан быть одиноким. Просто чтобы не топить скованных той же цепью близких людей. Своим ментальным уродством мы заражаем окружающих нас родственников. Folie a deux — безумие на двоих. И безумие, мистер Гендельман, заразно. Пытаясь спасти Аннет Лоутон от эфемерного попутчика, я заставил девушку убивать, скрываться от полиции, подкупать и лгать. Я растоптал самолюбие Аннет колкими замечаниями об ее бесплодии. Отправил по почте руку покойного мужа. А еще был мальчик. Эулалио. Он пытался выжить любой ценой в стране, которая выплевывает таких, как он. Я убил мать Лали, чтобы взяться за его воспитание. И теперь он — сырая копия меня. Мальчишка-мексиканец уже познал вкус убийства, богоподобное состояние вседозволенности. Понимаете, Роберт? Безумие. Заразно. Взгляните на студентов кампуса Бейтс. Они устали от бездействия, каждодневных попоек и беспробудного веселья. В них таится такой потенциал, для взрыва которого достаточно ткнуть пальцем во врага. В систему. Но система сама вышла на меня. Через прослушку, незаконную прослушку телефона. Зачем же им это понадобилось, мистер Гендельман? Все верно, ваши деньги и средства Джонатана Озерански вызвали подозрения. Кто является первой мишенью? Бухгалтер. Но все это — догадки. И если бы не один звонок Кристоферу, все закончилось бы элементарным судебным разбирательством. В игру вступили сотни агентов, погибло больше двадцати человек с момента начала охоты на "номера один". Вот оно. Настоящая пандемия. Безумие на поток, Роберт. Так почему же я не бегу? Смерть меняет все, мистер Гендельман. Она делает нас обыкновенными, безвредными телами, покоящимися на глубине двух метров. Если бы Аннет знала латынь, она непременно сказала бы вам: "Его смерть — наша жизнь". И оказалась бы права. Все, что происходит сейчас — пик. Точка кипения. Я — и есть смерть, которой заслуживаю. И ни один агент, ни одни присяжный не в праве судить меня. Мое наказание — юрисдикция Господа Бога. А теперь вставайте.

— Зачем?

— Пора дать отмашку друзьям. И если вас не затруднит, включите музыку.

Роберт Гендельман жалел о своем поступке. Уже сейчас хромая совесть прожигала сердце мужчины, слова Эвана острыми иглами впились в сознание банкира. Кошмарный сон должен закончиться. Когда-нибудь он закончится. Обязательно.

Прошло тридцать секунд. Обескураженный мистер Гендельман вернулся в кабинет и медленно подошел к Эвану. Роберт плакал. Он протянул руку Эйсу, который ответил на рукопожатие.

— Прости меня...

— Я знаю, что теперь вы плачете не от страха. Я вас прощаю.

Мистер Гендельман обнял Эвана и зарыдал еще громче. Безумие, о котором говорил бывший товарищ Роберта, окутало восточное побережье, омываемое кровью.

Разбитое окно впускало в дом неистовый гул беспощадного зимнего ветра. Снежная стена разделяла на одиночества сотни обителей Льюистона, срывая атмосферу единения с умиротворенных крыш.

Входная дверь распахнулась от удара.

На полусогнутых ногах в сторону кабинета направилась группа захвата.

Эван вытащил нож и занес его над спиной Роберта.

Агенты кричали, приказывали бросить оружие, их голоса растворялись в "Лакримозе" Вольфганга Амадея Моцарта. Но Эйс аккуратно провел лезвием в области ключицы мистера Гендельмана, вынудив группу захвата открыть огонь...

Выстрел. И Эван почувствовал, каково это — быть уязвимым.

Выстрел. И сердце взвинтило обороты.

Выстрел. И ничего не стало.

Сумерки приняли в свои объятия уставшего гения. Что бы вокруг ни происходило, какое бы несчастье ни приносило с собой время, Эйс поднимал глаза к небу и радовался сиянию первой звезды. Далекого маяка. Вечного источника света, который, казалось, никогда не иссякнет...

25 января, 1974 год. Лондон

Неприветливое лондонское утро, окутавшее тяжелым туманом педантичные улицы столицы, казалось сущим пустяком в сравнении с бостонским погодным коллапсом.

Аннет не могла привыкнуть к тому, что ее окружает. Другие люди, иная атмосфера.

Лали каждое утро уходил из дома на пробежку, а по ночам он плакал. Девушка пыталась успокоить мальчика, говорила, что Эван вряд ли одобрил бы такое поведение. Но: "Миссис Лоутон, учителя больше нет. Даже если он жив, нет никаких гарантий, что он связался бы с нами. Просто потому что все это затевалось ради нашего спасения".

Аннет и сама без особого желания заводила эти разговоры. Воспоминания об Эване нередко заканчивались упаковкой антидепрессантов или вызовом скорой.

Может быть, Аннет не хватало материнских навыков. С тех пор, как они перебрались в Лондон, общение с Эулалио потеряло былое тепло, пропал трепет в отношении друг друга — людей, которых объединял Эйс.

Но каждый из них понимал — нужно жить дальше. Тем более Эван сделал все возможное, чтобы их существование оказалось простым и беззаботным. "Предсказуемое бытие. Скоро люди будут даже умирать по расписанию". Так он говорил во время одной из многочисленных бесед.

В тот злополучный день, десятого января, в Льюистоне, Эйс положил кое-что в карман девушки. Конечно, Аннет не сразу заметила листок, оставленный учителем. Но когда она прочла послание, которое больше напоминало инструкцию, сомнения отступили — Эван любил ее. Иначе он просто не сделал бы то, что сделал.

На листке, все тем же изумительным почерком, было написано:

— Лондон. Уорфилд Стрит 12.

— Ключи и документы в доме No.11. Спросить мистера Симэна.

— 24 января тебе нужно явиться в отделение банка Suisse. Назовешь мое имя и передашь документы.

И не забывай: "Electa una via, non datur recursus ad alteram — избравшему один путь, не разрешается пойти по другому".

Аннет хранила это послание в ящичке прикроватной тумбы. Девушка чувствовала аромат Эвана, когда ложилась в постель.

Он снился ей, но во снах Эйс был спокоен, учтив. Обнимал ее так, как он сделал это впервые в особняке на Савин Хилл Авеню. Аннет казалось, что проще будет не спать, нежели каждую ночь переживать встречи с Эваном.

Время приближалось к полудню. Девушка направилась в кухню, чтобы приготовить обед, Лали по-прежнему не вернулся с пробежки. Чтобы разбавить тишину, Аннет включила телевизор.

"Волна протестов захлестнула Соединенные Штаты Америки. Десятки тысяч студентов отказываются посещать занятия и добиваются суда над сотрудниками Федерального Бюро Расследований, причастных к деятельности контрразведывательной программы "КОИНТЕЛПРО".

Бурная реакция последовала сразу после сообщения о том, что Бюро удалось ликвидировать так называемого "номера один" — Эвана "Эйса" Спилнера. Но никакой конкретной информации об этом случае еще не поступало. Известно лишь, что "Эйс" являлся инициатором распространения сведений о секретной программе Бюро, которая, напомним, "направлена на использование самых различных незаконных, преступных методов для дискредитации, нанесения морального, материального ущерба, а порой — и физического уничтожения честных, свободомыслящих американцев".

Массовые беспорядки вынудили правительство отправить на улицы тысячи солдат и сотни единиц бронетехники во избежание, по словам директора ФБР Кларенса Келли, гражданской войны.

Мирные жители оказываются вовлеченным в антиправительственное движение. Каждый день демонстративно сжигаются флаги Соединенных Штатов, столкновения патрульных с разъяренными студентами заканчиваются массовыми арестами. Страна погрузилась в затяжную депрессию, выхода из которой пока не предвидится".

Бюро. Удалось. Ликвидировать. Эвана. "Эйса". Спилнера. Каждое слово жалило в самое сердце. Аннет села, чтобы не потерять равновесие, голова кружилась, внутри набухал огромный ком, которой в любой момент мог подтолкнуть девушку к пропасти.

Она знала, какими методами добиваются поставленных целей в Бюро, их умение лгать не вызывало сомнений. И знала, что Эван не мог сдаться без боя. Но мысль, которую Аннет постоянно убивала таблетками, вернулась. Эйс мог решить все проблемы самым логичным путем. Умереть.

Чтобы ей и Эулалио больше ничего не угрожало.

Чтобы подтолкнуть этих студентов к сопротивлению.

Чтобы вернуть миру здравомыслие.

Возможно, его решение противоречило желаниям девушки. Но тот перфекционизм, о котором неустанно твердил Эван, требовал жертв. Пусть даже жертвой должен был стать сам учитель.

Ниспадающие горькие слезы говорили о том, что Аннет сломалась.

Никакие оправдания не могли заставить ее думать о будущем, когда даже надежда на встречу с Эваном растворилась в завихрениях безудержной печали.

Девушка подошла к окну и посмотрела на небо.

"Где бы вы ни были, Аннет, вы всегда сможете поднять глаза и увидеть небо. И вы везде будете чувствовать себя, как дома..."

Но что есть дом без любви?

25 января, 1974 год. Сидней

"В потоке дней и лет, чаруя, пусть он бодрит мечты мои, и в смертный час отдам ему я последний, нежный взор любви. Нет смысла, моя дорогая, уточнять, что эти строки принадлежат Лорду Байрону, горячо обожаемому вашим покорным слугой.

Я знаю вас, и рискну предположить, что вы либо тонете в своем снедающем унынии, либо, выбиваясь из сил, превозмогая всепоглощающую боль, стараетесь не думать о моей кончине, которую приписали мне глупцы из СиБиЭс, пошедшие на поводу очередной низкой лжи Федерального Бюро.

Я был мертв. Но теперь это не имеет значения.

Вы будете удивлены, узнав, что в этом мире еще остался свет. Явление прекрасного не утратило былой актуальности, потому к письму прилагаю пейзаж, исполненный мною буквально вчера.

И я хочу, чтобы вы знали: эстетическая нота одиночества не менее интересна и загадочна, чем, скажем, любое из полотен Босха. Вы должны научиться извлекать пользу из уединения, которым полнится отныне ваше существование. Не стремитесь вклиниться в поток вскипающий жизненной энергии. Отстройте каждую струну вашей эмоциональной составляющей так, чтобы она играла прекраснее симфоний, которые вам довелось услышать в стенах особняка вашего покорного слуги. Только тогда вы поймете, насколько близки к просветлению. Шум города, ханжеские речи — все это отдаляет нас от понимания истины. От спасения, притаившегося за каскадом горестей, пытавшихся надломить нас.

С невозможной любовью, Эван...