Глава 1. Велкам!

Идеальный сосед

1. Велкам!

Я когда только приехал, меня велосипеды очень удивили. И дорожки для них специальные. Красные. Зачастую шире, чем для пешеходов. Я подумывал машину взять, особенно, если осяду, но посмотрел вокруг... Надо покупать велик. Дёшево и сердито. Куда я в Универ на БМВ. Я ж студент. Надо держать марку. Я так как-то... с Москвы привык, что студенты — это особенная раса, они должен быть голодными, лохматыми и с горящими глазами. А как немок увидел, семнадцатилетних причём, у меня и... В общем, задор поугас. У них тут эпидемия подросткового ожирения. Как в Америке. Где это видано, чтоб у девки в семнадцать лет живот из-под ремня выпирал?

В общем... Я не первый раз заграницей, но всё, что было раньше, то на короткий период, из разряда "здрасте, я турист" и "сфотографируйте нас с мамой, пожалуйста, на фоне этого памятника". Жить — совсем другое дело. Уверен, вы в курсе. Когда живёшь в чужой стране, то приобщаешься к культуре, втягиваешь в их ритм, привычки появляются странные, как, например, выключать свет, выходя из кухни. Или выключать батарею, когда открывать окно проветрить. А потом закрываешь окно и снова включаешь батарею. Чудеса! Яичницу с плиты вовремя не убрал — трагедия. Пожарная система воет, на весь дом. Все соседи сбегаются. С телефонами, с огнетушителями, что, мол, случилось, дорогой-ненаглядный? В общем, дикие люди. В трамваях улыбаются. В булочной желают доброго утра, дня и вечера. А в пятницу — хороших выходных. Мистика просто, особенно после Москвы, знаете. Отвык, что в городе нет метро — слишком маленький. Нет толкучки. И много негров.

Ну, что ещё сказать? Меня зовут Саша, мне на момент приезда двадцать два. В суматохе стал искать квартиру, не вышло с той, что запланировал раньше. Там хозяин турок оказался и наплёл мне с три короба, что типа деньги надо перевести. Я, будучи идиотом, перевёл. Типа, на будущее. Чтоб он не отдал сиё благодатное место кому другому. А когда приехал, то понял, что не квартира — каморка, всё течёт, всё отваливается. И райончик... Турки, негры, пьянь какая-то по ночам шатается. В общем, я оформился в Универ и кровь из носа стал искать новое место. Как ни странно, нашёл быстро, по университетской почте. Зашёл, поглядел, понравилось. Условия жилья — рента на двести евро в месяц, интернет, телефон, телевизор, огромная кухня и ванная, прихожая, полки, шкафы, моя комната, соседская, гостиная общая, окна большие, выходят на парк и на футбольное поле. Чего ещё желать? А, ну да, радио за отдельную плату почему-то. Да на фиг оно мне? Мне бы от турков съехать, и слава богу. По гроб благодарен буду. Снимать второй этаж дома за двести евро... Я когда в Москве студентом был, хотел съехать от предков и жить самостоятельно, тоже снимать комнатёнку, ну, так очень скоро понял, что для семнадцатилетнего студня шестьсот баксов в месяц просто нереально. И это ещё без учёта поесть-одеться-потрахаться. Да на трамвае проехать. Это тут студентам всё бесплатно, а в Москве неееее-ет. Плати, дарагой, долгих лет тебе и обширного здоровья.

В общем, я длительно с родителями жил. Стыдно за это, но что поделать? Я что где зарабатывал, тратил на дело. Например, камеру себе купил профессиональную, одевался всегда за свои... Но внутри, конечно, грызло. Вроде двадцатник уже, мужик, а всё с мамой-папой живу. Не катит. Не хорошо, не солидно. Поэтому сюда приехав, расслабился. Счастья были полные штаны. Вот она, свобода. Весь второй этаж мой. Ну, и соседа, конечно, но хозяйка сказала, он на каникулы домой уехал, в Гамбург. Вот, и славно. Значит, думаю, пока один поживу, обживусь хорошенько, с документами разберусь, банковскую карту заведу, медстраховку. Это дело долгое, муторное, как мне говорили.

Начал жить. Две недели всё было прекрасно, потом приехал сосед. Я в субботу из ванны вышел, в полотенце, слышу — шум. Сначала подумал, хозяева на крышу зачем-то полезли, потом с сожалением понял — вернулся парень, второй этаж больше не мне одному принадлежит.

Первое, что увидел — чемодан в коридоре. Прикольный, кстати. Старомодный, жёлтый, пухлый такой, кожаный и в наклейках, как раньше делали. С чёрной блестящей ручкой. И ещё — кеды рядом. В красную полоску. Жесть. Что это за циркач приехал, думаю. Может, всё-таки не сосед?

Пошёл зубы чистить и заканчивать водные процедуры. Спешить никуда не надо было, времени полно, суббота. Единственное что — за продуктами сходить, а то в воскресенье ничего ж не работает. Вот к этому я долго привыкнуть не мог: воскресение — выходной. Такой, знаете, реальный выходной. Мёртвые улицы. Закрытые магазины. В городе — ну почти ни души. Аж страшно. Работают только турецкие забегаловки с кебабом и шавермой, сомнительного вида грязные бары да бензоколонки. В последних цены — в три раза выше магазинных. Покупать чипсы за пять евро, это ж уму непостижимо. Это надо только один раз купить, чтоб говорить потом, что ел такие чипсы.

В общем, у меня никаких планов не было на субботу кроме магазина. Ну, и ещё быть может в парке прогульнуться с фотоаппаратом. Где-то в углу сознания таилась мысль сходить в клуб, подвыпить да потанцевать, девочку какую найти, но, если честно, хороших клубов я пока не знал, идти было не с кем, да и просто лениво.

Кухня изменилась с тех пор, как я почистил зубы. Здесь теперь были полотенца. В ромашку. Появилась стопка новых тарелок, какие-то пакеты, вероятно, с продуктами, и ящик пива на столике. Хмм. Я заглянул в гостиную, понял, что сосед у себя в комнате и пошёл одеть что-нибудь поприличнее трусов с полотенцем. Надо ж поздороваться. Он, говорят, немец. Звать — Петер. Петька, короче. Пётр. Тож студент. Как охарактеризовала хозяйкаЈ очень хороший, очень аккуратный и тихий. Тихий, это хорошо, подумал я. Ведь я намерен учиться, очень усердно. Это вот то, что удержало меня от поселения в студенческой общаге, у Универа. Во-первых, я не желал видеть Универ каждый день, из всех окон, а с общагой он был стена к стене. Во-вторых, у студней, как водится, шумно и пьяно. Мне стоило зайти к ним на этаж, понюхать этих грязных пакистанцев, потом сходить отлить после того, как в туалете посидела негритянская футбольная команда, и желание жить там как-то улетучилось. Да и не солидно, знаете... Двадцать два уже. Снимать вот так комнату ещё нормально, а в общаге... С семнадцатилетками... Пусть там и постарше меня есть, но всё равно. Не хочу. Просто не хочу. Я уже наигрался, буду строить серьёзную жизнь. Найду себе даму. Получу степень. Шикарно!

Меня особенно отвратило то, что общага на мужскую-женскую половину не делится, а всё перемешано, и бельё вместе сушится, и тампон, бывает, на лестнице заваляется. Нет, спасибо. Девок надо дозировать. А в таких количествах, когда их по три за стенкой... Лучше не стоит. Да ещё и непонятно, с кем тебя самого поселят. Вот, разместят с пакистанцем. Или каким-нибудь плешивым индусом. На хрена мне это? Такое счастье.

Лучше жить с немцем. Тем более, он аккуратный. Вон, уже и полотенца в кухне повесил, с ромашками. Это даже мило. Но ещё милее пиво, надеюсь, он, как гостеприимец, поделится.

Я натянул джинсы, футболку с "Лед Зеппелин" и вышел познакомиться. Дверь в его комнату была распахнута, парень растянулся на заправленной кровати как морская звезда. Ноги-руки раскинул в стороны. Глаза закрыл. Устал, конечно, усмехнулся я и тихонько постучал в открытую дверь. Он открыл глаза, посмотрел сначала в потолок, словно приходя в себя, затем на меня. Улыбнулся.

Так и познакомились.

— Привет, я Александр. Можешь звать меня Алекс, так проще. Из России, из Москвы. Новый студент, программист.

— Привеее-ет. Приятно познакомиться, я Петер Шнайнер, международные отношения и прочая дребедень.

Мы пожали руки, поулыбались.

— Прочая дребедень?

— Ага. Я из Гамбурга.

Ну, что я могу о нём сказать? Я начал убеждать и успокаивать себя, что все немцы такие. Особенно, если они изучают международные отношения. Какие именно? Ну, как вам сказать... Это сразу чувствуешь. Прямо вот как в лоб бьёт. Джинсы светло-голубые, в обтяжку, как девки носят, и причём с низкой талией, так, что бедренные кости видны... Сапоги до колен, футболки какие-то, куртки, шарфы... Точнее сказать, курточки-шарфики. Сви-тер-ки. Под горлышко, странных цветов. Сам невысокий, ниже меня на голову, и весь такой стройный, тонкокостный. Лицо ухоженное, брови выщипанные в тонкую полоску, волосы светло-светло русые, ну блондин почти, истинные ариец. Короче, мечта пидараса.

Я судорожно сглотнул, пока он отвернулся, распаковывая свой жёлтый чемодан. Ладно, думаю. Я же знал, что всё не может быть прекрасно. Что-то обязательно будет из рук вон плохо. А в принципе, убеждал я себя, кого лучше иметь соседом: пьяного плешивого пакистанца, вечно потного и воняющего, или немца-пидараса? Но зато хоть аккуратного. И думаю, уж он-то точно моется.

Я вздохнул, смирился с судьбой и поплёлся на кухню поставить чайник. Вскоре настроение поднялось: он пиво, оказывается, в расчёте на меня купил. Типа, отпраздновать мой заезд и начало семестра. Я сбегал в магазин, прикупил закуски, чипсов, колбасы, сыра разного. Так и посидели, в кухне, благо она огромная, в креслах. Ящик пива на двоих хорошо довольно пошёл, потом зашёл хозяин, лэндлорд, Рихард. Выпил с нами, попросил бутылки не выбрасывать, а сдать потом в магазин, типа, нам вернул за них какие-то копейки. Я уже понял, что для каждого немца полтора цента — деньги, и не стал спорить. Рихард ничего так мужик, спортсменом раньше был, как говорит, боксом занимался. И жена у него ничего, хорошенькая, только полная немного. И дети есть, две девчонки, детсадовского возраста: Бетти и... Забыл как вторую. Короче, Рихард выпил пива, поинтересовался, как там в Гамбурге и Москве дела, пожелал нам счастливого сожительства и спустился к себе.

— Приятный мужик, — сказал Петер. — Добрый и не скряга.

Я кивнул, отхлёбывая из бутылки.

"Приятный мужик". Вот, думаю, блядь. А что ж он обо мне думает?

— Ты готовить любишь? — спросил меня и снова запустил руку в пакет с чипсами.

Мужик и готовить?

— Не особенно, — признался я. — Готовлю, когда выхода другого нет, а так без энтузиазма.

— Эх, — вздохнул, — а я надеялся на борщ.

Я невольно рассмеялся. Даже приятно как-то стало, что немец знает о таком истинно русском блюде.

— Ты что, — говорю. — Борщ позволительно готовить только очень древним русским бабулькам, только они знают рецепт настоящего русского борща! Всё остальное не в какие ворота! Даже не пробуй.

— Серьёзно?

— Без комментариев, — замотал я головой.

— Окей, — кивнул, — тогда я завтра сварю, а ты мне скажешь, насколько похоже на настоящий.

Я пивом подавился.

— Ты что, умеешь борщ??

— Ага. Кто его не умеет, это такое знаменитое блюдо.

Вот так-то. Я тогда изрядно налился пивом и вскоре отправился спать в свою комнату. Но прежде, так как меня мучила неопределённость, я решил всё прояснить.

— Слушай, — говорю, — ты кажется идеальный сосед: тихий, пивом угощаешь, готовить любишь, тем более русские блюда... Да и девочкой с тобой делиться не придётся. Я верно понял?

Петер как раз убирал последние бутылки и вытирал стол полотенцем в ромашку.

— Верно, — кивнул, усмехаясь. — Девочкой со мной не делись, я тебе за это спасибо не скажу.

Так я и уснул в ту субботу, пьяным, расслабленным, немного озадаченным, но в принципе счастливым. Проснулся вечером, Петера не было, и я тупо смотрел телек, часто переключая каналы. Друзей у меня тут ещё не завелось, за две недели. Пришлось поговорить по скайпу с родителями, успокоить их, что всё хорошо, что я тут даже не один жить буду, а с соседом. Потом, кажись, снова уснул. Ночью Петер так и не явился, и я с облегчением вздохнул: если он такой "домосед", то тогда вообще всё прекрасно. И заботиться об этом не надо и переживать по поводу, что живу с геем в одной квартире, тоже.

Петер оказался заядлым любителем клубов. Каждую субботу, вечером, он улетучивался в какую-нибудь "Какаду" или "Багамские слёзы", названия клубов я запомнил потому, что рекламки и билеты постоянно валялись на журнальном столике в гостиной. Пока я не приглашал никого в гости, меня это как-то особо и не волновало, наоборот, давало повод усмехнуться лишний раз. Но как только я повёл к себе Ирку, мою землячку, тоже, кстати, с международных отношений, меня вдруг озарило. Чёрт! А ведь я не хочу, чтобы кто-то знал все эти дела.

— Ирк, пошли лучше выпьем куда-нибудь.

Она была вся такая москвичка. Если вы понимаете, о чём я. Чуточку в теле, большая грудь, глаза ярко накрашены, ресницы длинные, ногти тоже, глаза красивые и наглые, смешливые, сама на каблуках, в кожанке и с тонкой сигареткой. Умная девка. Пробивная и наглая, конечно. Папа у неё в Мск банкиром. А мама, как она сама говорит, "учителка младших классов". И всё время у неё это: "Да у нас на Маааа-аскве лучше!".

— Чё? — она обернулась на меня и поджала пухлые губы. — В бар имеешь ввиду? Да ведь мы уже дошли почти что. Давай, не стыдись, показывай, как живёшь, землячок.

Ну, вот, я сам напросился. Я хотел-то всего лишь её трахнуть, а тут такие дела. Сейчас она всё узнает. Я был уверен, что узнает, у таких девок нюх, не передать. Она всё чует, сама мне на днях жаловалась: "Ох, да вся Мск опидарасилась". Хоть бы уж на меня ничего не подумала, растреплет.

Ну, мы походили по квартире, поболтали, я ей вискаря налил. Конфеты шоколадные были в вазочке, Петер на днях принёс. Самого его, к счастью, дома не оказалось, и я ненароком смахнул рекламки-проспекты по стол, чтоб не привлекали внимание. Ну, вот так, слово за слово, под коньячок, с лимоном и шоколадом, начали целоваться. Резинки у неё были с собой, она была вся такая мягкая и тёплая, у меня немедленно встал, и мы, не вытерпев, расположились на диване в гостиной.

Она стонала и царапала мне спину, оказалась широкой, горячей и умелой. Ну, впрочем, что тут удивительного. Мне особо даже стараться не пришлось, просто выпустил пар с ней, разрядился, и она обмякла в моих руках. Дело сделано, теперь бы попить чего-нибудь прохладного и поспать.

— Ир... Ир!.. Пошли на кровать, а.

Я помню следующее утро, когда мы сидели на кухне вяло завтракая, а Петер собирался на учёбу. Я их быстро друг с другом познакомил и извинился, что мы съели все конфеты. Он улыбнулся, сказал, конфеты для того и лежали. Вежливый. Немец.

Потом он ушёл в комнату упаковывать свой ноут, и Ирка начала. Я уже надеялся, она никогда не начнёт. Просто ничего не скажет и всё. Зря я так думал.

— Он чё, педик??

— Ирка, — вздохнул я, не зная, что сказать.

— Не, реально? — говорить тихо москвичка просто не умела. — Трындец!

Я попытался перевести разговор на другую тему, поставить ещё чайник, но девка только подала мне свою кружку и опять за своё:

— Да как ты тут живёшь?

Я пожал плечами.

— Мне нравится квартира. Недорого и место удобное.

Пожалуй, надо кое-что прояснить. Я вообще не любитель кого-либо защищать, тем более пидарасов, но мама с папой меня хорошо воспитали, и я знаю, что не мне лезть в чужой монастырь да со своим уставом. Не моя страна. Не мой дом. И он мне никто, просто сосед, к тому же вежливый и ничем мне не мешает, зачем портить отношения?

— Давай, к нам переезжай, у нас там целая коммуна! — не унималась Ира. — Я с комендантшей поговорю, если хочешь. А? Ты чё тут... опидорасился?

Я только рассмеялся и подал ей кружку с новой порцией чая.

— По-моему, я тебе вчера и сегодня уже доказал, что никакой не пидарас...

В кухню заглянул Петер, забрал приготовленные на ланч бутерброды, поглядел на нас, улыбнулся, допивая свой чай большими глотками.

— Во, жесть, — усмехнулась Ирка. — Толерантная, бля, Германия. Развели.

Мне стало не по себе. Ирка, ясное дело, говорила по-русски, но не уверен, что от этого легче. Я поглядел на Петера, и, пожалуй, лучше б я этого не делал, вид, наверное, у меня был, как у собаки, которая укусила хозяина.

— Да ладно тебе, — буркнул я Ирке, не зная, куда себя деть.

— Чё да ладно? Одно пирарьё кругом, заебали уже. Куда мир катится.

Я держал кружку, не зная, как реагировать на эту тираду.

— Слушай, ну полегче.

— Да чё? — взбрыкнула она. — Чё ты ссышь. Он же не понимает ни хрена.

Петер стоял, обхватив кружку обеими ладонями, с бутербродами подмышкой. Смотрел куда-то в пол, но не смущённо, а как-то... словно бы в никуда, не моргая. Я в принципе понял, что ему просто неловко, он ни слова не понимает, а глупо улыбаться и кивать не катит. Вот, чёрт, думаю. Что она, сука, на международных отношениях своих не выучила ничего?

— Он к тебе не пристаёт? — улыбнулась мне.

Я ничего не успел ответить, Петер быстро глянул на часы, улыбнулся нам, попрощался и нырнул в коридор.

— Ир, прекрати.

— Ага, и вам до свидания, счастливо, — усмехнулась ему в спину и вальяжно откинулась в кресле.

Если б я знал, что это ещё не конец концерта, я б ей рот успел заклеить.

— Слааа-авься, Отечество наше свободное!! Дружбы народов надежный оплот!

Блядь!!

— Знааа-амя советское, знамя народное! Пусть от победы к победе ведет!..

Голос у неё оказался на удивление сильный и чистый, просто невероятно русский, красивый голос. Я на мгновение замер, хотел тряхнуть её за плечо, но меня разобрал такой смех, что я согнулся пополам.

— Союз нерушимый республик свободных! Сплотила навеки Великая Русь!! Да здравствует созданный волей народов, единый могучий Советский Союз!!..

— Молчи, сумасшедшая!..

— Мы армию нашу растили в сраженьях!!..

— Мать твою...!

Петер бежал вниз по лестнице, и когда он был уже на улице, из открытого на кухне окна, доносилось грозное:

— Захватчиков подлых с дороги сметем! Мы в битвах решаем судьбу поколений, мы к славе Отчизну свою поведем!

Я не мог её остановить, было слишком смешно, и слишком уж хорошо она пела. Поэтому пришлось глубоко поцеловать, когда угомонилась, и в Универ мы в тот день не пошли.

Лёжа в кровати где-то в районе обеда я курил и серьёзно раздумывал над тем, что из меня не выйдет прилежного студента. Из-под одеяла торчали Иркины уже начинающие чуть-чуть покалываться ноги с кроваво-красным педикюром, а в моей голове всё ещё гудело: "Слааааааа-авься, Отечество...!".

Так началась немецкая жизнь. К воскресеньям я не смог привыкнуть, так что, забывшись, частенько направлялся в сторону "Плюса" или "Лидла", и встречали меня наглухо закрытые двери. И темнота там, внутри, где спокойно лежат продукты. Заботливый Петер частенько меня подкармливал, особенно, если я забывал закупиться едой, а на голову обрушивался очередной католический праздник. Шиш вы в магаз попадёте, если сегодня католический праздник! Опять будет выходной. Праздников я этих под конец уже начал бояться.

Ирка стала типа моей девчонкой. Даже начала качать права, как всякая женщина, расслабившаяся и почувствовавшая, что мужик попался. Да я не особо и сопротивлялся, на самом деле. В постели она меня устраивала, только громкая очень, пиздец просто. И иногда, бывает, похрапывает. Но не сильно, а так, немного, и я не хотел говорить ей об этом, обидится же. Расстроится.

Учёба шла своим чередом, Петер пропадал по субботам в клубах, а полвоскресения потом спал. Иногда он не мог заснуть из-за нас с Иркой, тогда приходил и уже бесцеремонно стучал в дверь сапогом. Мы угоманивались. Уж лучше он нас тормошит, чем хозяева. С ними мне проблем совсем не хотелось. Ну, и по утрам я обычно извинялся перед ним, если ночью он стучал нам в дверь.

Он был достаточно милый парень, если вы понимаете, о чём я. То есть вежливый и скромный. Но со временем, когда миновал месяц совместного житья, он наконец немного успокоился и стал вести себя посвободнее. Мог тоже на меня заругаться, мог даже бросить подушкой из гостиной. Так, в шутку. Мог сделать замечание, что я опять выбросил лимон не в ту корзину или не помыл за собой кастрюлю. Это раздельное мусоровыбрасывание конкретно меня доставало. Остатки еды — в один горшок, бумагу — в другой, пластик — в третий, ткань — в четвёртый, стекло отдельно вообще. Я порой стоял с каким-нибудь мусором и не знал, куда кинуть. Тогда частенько подходил Петер, забирал у меня это нечто и показывал пункт назначения. На самом деле, он просил от меня слишком многого. Раздельный мусор ещё ладно, но чтобы выносить контейнеры в среду вечером и чистить их в случае чего каждый четверг, я был готов об стену биться. Или мыть посуду, набирая воду, как в ванне. Выключать батарею, открыть окно, когда готовишь, потом выключать плиту, закрывать окно, включать батарею... Я хоть и программист, но у меня ехала крыша.

Однажды была моя очередь убираться в доме, но я проспал весь день, очнулся только вечером, где-то в десять, пока попил чаю, то да сё, только к одиннадцати взялся за пылесос и тряпку. Посвистывая, я принялся за уборку. На шум вышел Петер, глаза квадратные.

— Ты что делаешь? — спросил ошарашено.

— Эм... Ну, убираюсь, — пожал я плечами. — Моя же очередь.

— Сейчас??

Я не понимал, что в этом особенного. Петер успокоился, улыбнулся, всё ещё немного ошарашено, и объяснил, что так поздно убираться нельзя, шум беспокоит наших хозяев и соседей. Мне стало стыдно, и я убрал пылесос. Видя моё состояние, Петер предложил пойти прогуляться в клуб. Я усмехнулся: нет, спасибо, по гей-клубам не хожу.

— Пошли в обычный, — пожал он плечами. — Ты тут вообще в клубах был?

— Нет, — признался я.

В общем, мы пошли. Он мне обещал, что это клуб типа МЖ. Где будет много классных чикс. Так и оказалось. Мне понравилось место, большой зал, четыре бара, текила-водка-абсент-коньяк-кампари. Выпили по "Слезе девственницы", поболтали, сходили покурили, потом на танцпол, в общем, расслабились. Он меня окультуривал. И я как-то забыл про Ирку. Про землячку. Про её красный педикюр, низкий глубокий голос и извечное: "Не ссы!". Крутая девка, но вокруг оказалась масса других. Многие танцевали компашками. А если там одни девчонки, то каждая такая вся из себя, звезда. Вклиниться к ним оказалось просто, не отшивали, довольно мирно танцевали и веселились. Попадались карды типа жирных африканцев, подкатывающих к модельного вида блонди, или сорокалетних мужиков маньячного вида, изображающих Элвиса. Но с каждой текилой, которую мы с Петером опрокидывали одновременно и заедали дольками лимона, становилось только веселее и свободнее. Мне нравилось всё. Я вообще люблю клубы. Не так, чтоб каждую субботу ходить, но иногда, раз в месяц, с удовольствием. Музыка ревела в уши, стучала в тела, можно было прикоснуться к ключице очередной девчонки губами и почувствовать ритм музыки. Всё вибрировало вокруг. Клуб гудел. Жил. Мы отрывались. И даже когда мы с Петером почти одновременно отпросились у девчонок в туалет, когда я стоял, блаженно прищурившись на зеркало и справляя нужду, а этот пидарас невинно рассматривал мой член, я не был против. К чёрту! Только потом, когда сполоснул руки и высушил их, я шутя дал ему подзатыльник, и он рассмеялся.

— Ну, прости, — сказал. — Мир?

— Мир!

Так случилось, что одной группкой девчонок мы осели. Натанцевавшись, выбрали столик, купили коктейлей и устроились поболтать. Из-за грохота разговаривать нормально было невозможно, и приходилось очень сильно наклоняться, касаться ушек губами. Девчонкам нравилось, конечно. Одна села мне на колени, малазийка. Но мне вот больше нравилась блондинистая немка, Эльке, однако она была строже и выбрала свободный стул. К Петеру тоже кто-то подсел, кажется, невзрачная немка. Вскоре я понял, что эта немецкая девочка возлагает на моего друга-пидараса большие надежды, и я её пожалел. Так и оказалось. Малазийка тёрлась об меня, смеялась, разрешала тискать себя за грудь, а немка Петера всё больше прижималась к нему и смущённо улыбалась, как напуганный воробышек. Друг бросил на меня растерянно-умоляющий взгляд, и я, накачавшись спиртного, понял, что реально надо помочь. Он меня сюда привёл, такой кайф устроил, я должен чем-то отплатить. Скинуть малазийку оказалось нелегко, но я сумел. Настоящие проблемы начались с отрывом невзрачной немки от тела моего соседа. Я её потанцевать пригласил, а она не согласилась. Обвила его шею своими бледными руками, как утопленница, и всё тут. А Петер тоже хорош. Не знаю я, что с ней делать, говорит мне одними глазами, но не отпихивать же, жалко. Тогда я сделал знак: пошли танцевать все вместе! С тобой она пойдёт!.. И мы ринулись на танцпол.

Я даже удивился, если честно. То есть я выполнил вполне простой и сто раз проверенный трюк отшивания, а Петер как-то расстроился. Даже очень сильно. Я понимаю, ему девушку стало жалко, но а что он хотел сделать? Извини, дорогая, я пидарас? А сюда так, друга окультуривать пришёл? В общем, сначала мы танцевали впятером: я, Эльке, малазийка и Петер со своей. Потом я высмотрел пару танцующих красивых девчонок и сделал вид, что запал. Хотя, в принципе, и вида делать не пришлось. Я отпустил малазийку и поймал руку новой девочки, она на удивление быстро согласилась, мы начали танцевать. И я как бы ненароком, чтоб её подружка не скучала, потянул к нам Петера за ремень. Он не глупый, всё понял. Больше мы старались на Эльке и компанию не смотреть, но из-за грусти Петера как-то быстро ушли. Я даже никого себе не выбрал на ночь. Но не особенно расстроился, так как это мой первый раз в здешнем клубе, и я ещё всё наверстаю.

Мы вышли на улицу, и Петер предложил пройтись по мосту, покурить, подышать воздухом, ну и потом на другом конце реки такси словить. Мы отправились. Он молча курил, глядя куда-то вниз, на асфальт, в задумчивости, я его поблагодарил за этот вечер, за то, что показал хороший клуб.

— Ты с девочками совсем не? — спросил я, поняв, что та невзрачная до сих пор его беспокоит.

— Не, — покачал головой. — Я сам девочка. У меня на них не стоит совсем.

От "сам девочка" я умилился и ответил ему с пьяной улыбкой:

— Понятно.

Мы, как-то не сговариваясь, решили остановиться на середине моста и выкурить ещё по сигарете. Ночной город был красив. Горели окна баров, дискотек, кто-то просто не спал дома... Разноцветные огни отражались в тёмной реке, как в зеркале. Стояли корабли, пара симпотных яхт. Некоторое время я раздумывал, что было бы здорово приобрести вот так яхту и плавать на ней с какой-нибудь девчонкой. Потом Петер, видимо, оправился от своей грусти и осторожно хлопнул меня по плечу:

— Пошли. Поздно уже, я щас здесь и рухну.

— Ты хотел сказать рано?

— Да шестой час уже, жесть.

Мы поймали такси, и оба сели на заднее сиденье, не знаю, отчего. Таксист покосился на меня, на соседа, хмыкнул и повёз нас наконец домой отсыпаться.

Этот первый раз в клубе мне почему-то запомнился очень хорошо. Почему-то произвёл сильное впечатление, хотя раньше я в клубах бывал и часто. Когда я засыпал, в голове всё ещё гудела музыка. Я засыпал и думал: "Не, считайте, как хотите, но клёвый у меня сосед!".

А потом случилось неприятное. Как-то неожиданно, я даже и не ожидал, что подобное может произойти здесь, в центре мира, можно сказать, в раю. Я проснулся в один из мёртвых дней, когда даже птицы не поют, то есть в воскресенье, и поплёлся на кухню выпить сока. Петер был уже там, только после клуба, как я понял. В ту субботу я на удивление работал, весь день сиднем сидел за компом, разрабатывая программу для проекта, и даже Ирку отшил, что "очень занят". Она, как всегда ответила: "Всё ты успеешь, не ссы!", но я всё равно её не пригласил, а вечером на полчасика разрядился, подрочив.

Петер хотел приготовить что-то поесть... Видимо, голод у него был сильнее желания выспаться, поэтому он закинул что-то в микроволновку и потянулся к чайнику. Тут и вошёл я, сонный. Он удивлённо уставился на меня, я редко вставал так рано по воскресеньям, только если в туалет, а вот тут, видите ли, попить приспичило. Ну, так как он глянул на меня, так я и заметил разбитую губу. Я даже сразу проснулся.

— Чтой-то с тобой?

Он нехотя отмахнулся:

— Да так, форс-мажор. Привет.

— Привет... — я забыл про сок и, облокотившись о столешницу, стал разглядывать соседа. — Эй, что случилось... Ты что, подрался?

Он некоторое время не отвечал, нарезая хлеб, потом кивнул:

— Ну, вроде того.

Хмм.

— Что, серьёзно? Ты же у нас педовка, ты не дерёшься.

Он невольно улыбнулся, но губа напомнила о себе болью, и улыбка исчезла.

— Петер? — домогался я.

— Ну, вот видишь, даже у педовок случается.

— Хммм... — протянул я, нахмурившись. — И кто тебя так?

— Что ты стал вдруг такой заботливый, Алекс.

Сказал, как отрезал. Я даже был готов обидеться. Спросонья. Но потом взял его за плечо и медленно развернул к себе. Он не сопротивлялся, только глаза не сразу поднял.

— Говори, что такое. Я не то чтобы заботливый, но меня не особо радует с утра в воскресенье видеть побитые рожи.

— Ну, извини. Я не хотел огрызаться. Просто разговаривать не хочется.

— Ладно, — пожал я плечами, выпустил его и полез в холодильник за соком.

Но утро было испорчено. Кровью на лице. И мне было как-то не приятно, что на этом свете есть кто-то, кто бьёт моего соседа в лицо. Причём, наверняка зная, что тот не в состоянии ответить. Это всё равно, что ударить девчонку...

— Ну, расскажешь ты мне или нет??

Мы сидели за столом, я пил сок из длинного стакана, а Петер ковырял вилкой котлеты, разогретые в микроволновке.

— Ну, я из клуба вышел... — начал он без энтузиазма. — Ща, я чайник поставлю, погоди... Ну. В общем, вот. Хотел такси поймать, а никого не было, и я решил прогуляться до "Целоны", они ж там всё время скапливаются.

Я кивнул:

— Угу.

— Я шёл по мосту, и пристали эти подонки, — он поморщился, стараясь укусить котлету так, чтоб не сильно тревожить губу.

— Поддатые?

— Как полагается.

Да уж.

— А чего полицию не позвал?

— Да я не успел. Я как-то не среагировал даже, их четверо было. Они только начали задираться и сразу в рожу.

Сволочи, блин.

— Гопники.

— А?

— Ну... Придурки, то есть. Я не уверен, как это слово правильно на немецкий перевести.

— Ясно. Ну, да. Приятного мало.

Мы посидели молча некоторое время, потом я спросил, как он от них вообще вырвался и почему он шёл один. Петер сказал, что таксист сердобольный мимо проезжал, дал задний ход и остановился прямо перед ним, так что он успел тупо в машину прыгнуть, и мужик дал газу. Надо же, подумал я, какой таксист. Наши бы не остановились, ни в жизнь.

— А почему ты шёл один? Никого не присмотрел себе там?

— Ааай, — поморщился Петер. — Не мой день, видимо. Что-то всё дерьмо какое-то клеилось, трипперное.

— Фу, — сказал я, на секунду воцарилось молчание, и потом мы оба начали дико ржать. Чёрт знает, почему. Напугал он меня, наверное. У нас в Мск всякое бывало, дрались, наших друзей избивало какое-то мудачьё... Мы потом мстили за них... Всякое было. Но сейчас я понял, что все эти драки-разборки были так давно.... Словно бы в иной жизни. Кажется, их и не было даже. Словно всё приснилось.

— Слушай, — сказал я, наливая себе чай, — я думал, в Германии к этому спокойнее относятся.

— К этому?

— К таким как ты. К геям, — как я тщательно подбирал слово...

— Я не знаю, как относятся в России, — пожал плечами Петер, — но дураков везде хватает.

Ну да, это верно.

— В России... — продолжил я задумчиво. — Ну, ты б не вышел на улицу в таком виде, как сейчас, — я многозначительно оглядел его узкие красные джинсы и майку с Мадонной.

— Жесть, — покачал головой Петер, заканчивая с котлетами. — Дикари.

Кто бы говорил!

— А что, — поглядел на меня весело, — нормальных людей у вас нет?

— Нормальных... Ну, вот я нормальный?

— Не очень.

Блин.

— Спасибо.

— Ты гомофоб, — он показал мне язык и закинул тарелки в раковину. — И сексист.

— Что??

— И расист немного.

— Чёрт!

— Самую малость, — поднял брови и наставительно мне закивал.

Если б не все эти его повадки, кивания и язык, я б рассердился. А так только рассмеялся.

— Ладно, — говорю, — не беспокойся, ты же не негр.

Казалось, он забыл про губу. А кожа помнила, и от губы через всю левую щёку наливалась красная полоса. Ну, синяк будет, думаю. Если у него будет синяк, он неделю из дома не выйдет. Педовка же.

— А ещё ты турков не любишь, не только негров.

Я хмыкнул.

— А ты любишь?

— Я к ним спокойно отношусь, — он вытер руки, снова набрал воды в чайник и поставил закипать.

— А у тебя есть выбор? — парировал я. — Их сколько, сорок процентов населения?

— Ну, не сорок, — покачал головой с серьёзным видом. — Но я не помню.

— Какая разница, всё равно много.

— А что ты-то так расстраиваешься? — опять поглядел на меня с выражением, и брови — вверх.

— Ну, а вдруг я после учёбы здесь жить останусь, — прищурился я. — Тогда турки меня совершенно не устраивают.

Петер сдержал смех и снова пожал плечами:

— Ну, я ж говорю — расист. Натуральный.

Я усмехнулся про себя на игру слов, он заметил, и пришлось ему объяснить, что в русском "натурал" — это "стрейт" в английском, характеристика, противоположная их немецким "швулям".

С чаем мы переместились в гостиную. Петер обнял кружку обеими ладонями, как обычно и делал, устроился в кресле и зябко поёжился.

— Что, холодно?

— Да это от недосыпа. Сейчас посижу немного и спать пойду...

Я устроился с кружкой на диване напротив. Недавно мы с Иркой откровенно его испачкали, а так как вычищать мне было лень, а хрен его отчистишь от спермы, то я благоразумно примостил там подушечку. Ирка стонала, извивалась и хрипела, чтобы я не надевал резинку, и чтобы кончил ей на живот. Ну, вот и доигрались. Надеюсь, она не соврала, что на таблетках.

— Ты правда хочешь здесь остаться? Ты же патриот. Вроде как.

Он запрокинул голову, глаза почти что закрывались, и я уже раздумывал, не придётся ли мне тащить этого пидараса в его комнату на руках. Невесёлая перспектива, но оставить его в кресле, да ещё с разбитой губой, жестоко. Потом у него всё тело болеть будет.

— Да я так сказал, — пожал я плечами. — К слову. На самом деле я не знаю.

— Ну, ты ещё можешь подумать. Два года всё-таки. А так... А так, женись на мне, и о визе заботиться не надо будет.

Вот тебе на!

Я поставил кружку на столик, чтобы не растрясти чай от смеха.

— И что мы с тобой будем делать? — спросил.

— Как что? — брови вверх. — Днём учиться. Или работать. Ночью трахаться.

— Бля... Ты жжошь. Я не буду с тобой трахаться.

— Хочешь визу? Придётся.

Я закрыл лицо руками и ответил только, когда успокоился немного. Аж слёзы на глазах выступили.

— Ой, я лучше себе симпатичную немочку найду.

Петер, шутя, поджал губы и вздохнул:

— Хэх. Ну, вот так всегда. А я так надеялся.

— Ну, ты найдёшь ещё своего принца, — уверил я.

— Быть может, — он потянулся к столику, поставил кружку и поднялся. — Спать надо. А то совсем свихнусь.

— Давай, удачи.

Откуда-то из дебрей своей комнаты он крикнул мне:

— Скажи, у тебя в возбуждённом состоянии сколько?

— Что??

— Сантиметров!

Я тихо, безнадёжно смеялся в кресле.

— Иди в жопу, Петер!

Закрывая дверь, он улыбнулся и сделал книксен:

— Нет, уж лучше вы к нам!

Я уже, если быть честным, как-то и не думал переезжать. Поменять свой дом, большой и тёплый, по большей части тихий, на сомнительного вида общагу с тампонами на лестницах, своего соседа-пидараса на всю эту ораву прыщавых подростков как-то не хотелось. Уже. С Петером мы вроде сдружились, с хозяевами тоже. Порой я приходил домой, на пороге играли мелкие, дочки Рихарда, его жена кричала мне "Добрый вечер, Алекс!" из кухни, а когда я поднимался к себе, меня ждал какой-никакой ужин. Да, кстати, с борщом я капитально провалился, единственное что, он был недостаточно густой, как я привык, но потом я показал Петеру, что такое русский суп, и он всё быстро понял. Даже сметану купил. В магазине русских товаров. Меня это немного покоробило, если честно. Ну, то есть... Какая-то излишняя забота. Не только как к другу. И уж тем более — соседу. Нечто большее. А его жопа меня совершенно не привлекала. Так что...

Но всё равно. Ощущение дома в чужой стране, вы знаете, это дорогого стоит. Ведь здесь всё иное, начиная от велосипедных дорожек, заканчивая оформлением документов. Конечно, мне помогало знание языка, но... Это не то. И была ещё одна причина, почему я не поддавался уговорам Ирки переехать к ней. Я не хотел группироваться с русскими. Я ещё не до конца сам осознал эту мысль, но как-то так чувствовал, что не надо. Не стоит. Я что, русских мало видел? Почему бы на других не посмотреть, пока есть возможность? А они там, у Ирки, оккупировали шесть комнат и каждый вечер устраивают чаепития или чего покрепче. Это всё, конечно, мило, но я совсем не уверен, что эти, выборочные, русские окажутся мне по душе. Они должны быть суперскими только оттого, что русские? Сомневаюсь. Меня вполне устраивали немцы дома, шведы, датчане и негр в лабе в Универе, а уж на лекциях — там вообще сброд со всего мира. Я сторонился русских. Не могу объяснить детально, почему. Ну, вот просто не было к ним тяги.

Ирка однажды испортила вечер. Мы прогуливались после Универа и как-то само собой зашли ко мне, уже вечер был, после восьми. Поднялись на второй этаж, из кухни как всегда пахло съестным, пахло ужином. У нас с Петером была негласная договорённость: я больше налегаю на уборку, а он — на готовку. Только если я от души халтурил, он всё делал с чисто немецкой ответственностью. Все немцы такие. Встать пораньше, всё сделать, вечером релактироваться.

Ну, вот он сидел и релаксировался с книжкой в кресле. И явились мы с Иркой. Они с моей дамой не то чтобы друг друга не переносили, но тихо ненавидели. Ирка ловила кайф от того, что ругает его на чём свет стоит по-русски, когда он не понимает, а он её всё больше и больше игнорил.

— Слуш, я тебя прошу, ну не говори по-русски в его присутствии. Это некрасиво, — сказал я в полголоса, накладывая ужин в тарелки. — Петер, будешь с нами?

— Придётся, я ещё не ел, — ответил откуда-то сзади.

Ох ты. Ничего ж себе, думаю. Ну, это она его совсем довела, если он, вежливый немец, говорит "придётся". Я конечно, медленно думаю. Пока я удивлялся, Ирка уже закипела.

— А никто тут никого не заставляет... — развела руками, лучезарно улыбаясь. — Правда, милый? — это она всё произнесла на дойче, а потом добавила по-русски: — Ну, ничего себе, нос воротит, пидар!

Я с усилием вздохнул и поставил на стол три тарелки.

— Ребят, — говорю. — А давайте, вы сделаете невозможное и помиритесь? А то у меня несварение будет.

Петер отложил книжку и улыбнулся.

— С кем это я должна мириться? — Ирка сложила руки на груди.

О, блядь. Принцесса.

— Я просил же тебя, Ир. Среди нас человек, который не понимает русского, говори на дойче, или ты не можешь?

— А с какой это стати, собственно? Говорю, как хочу, милый.

Аппетит мне окончательно испортили, я сам начал закипать. Петер сидел тихо в своём кресле, потом осторожно нырнул к плите нарезать хлеба и взять вилки-ложки.

— Бля, — выдохнул я, — ну, ты ж в Германии. Нехорошо просто как-то. Человек тебя не понимает и ответить не может, — я чеканил каждое слово, оно давалось мне с трудом, я старался держать себя в руках.

Я уже достаточно хорошо узнал Петера, чтобы понять, что он не овечка и ответил бы сразу и резко, если б только знал, что конкретно она говорит. Язык у него подвешен. А так получалось как-то нечестно, даже обидно за него. Игра в одни ворота. Он мог только гадать, из-за чего она орёт, то ли потому что он пидар и она их не переносит, то ли у неё ПМС, то ли это мы из-за чего-то своего поссорились. А может, всё вместе.

Но месячных у неё сейчас не было, я знал.

— Пусть учит! — крикнула и рассмеялась.

— Что? Кто?

— Русский! — и смотрит на меня, лучезарно улыбается. Гордая. Дура.

Как же мне стало неприятно. Я приехал в чужую страну, человек меня тут кормит, окультуривает, в клубы ходит со мной и от девушек там отбивается, а эта выдра московская пальцы гнёт. И из-за чего? Из-за кого? У них там в Мааа-аскве, видите, ли лучше. Что лучше?? Где? Может, покажешь? Ткнёшь пальцем? А то я что-то два месяца тут прожил и не заметил, что в Мааа-аскве лучше.

— Так. Бейби. Это кто к кому приехал?

Ирка прищурилась и закусила губу. Я на немецком говорил. Петер как-то притих, а эта, москвичка моя, раздумывала, как бы побольнее укусить.

— Слушай. Умник. Что ты доёбываешься ко мне?

О да. Плохой ход.

— Я к тебе не доёбываюсь, — снова ответил я на дойче. — Мне это не надо, я тебя уже выебал во все дыры и порядком подустал от тебя.

В воцарившейся тишине Петер тихонько присвистнул. Через минуту мне было уже стыдно за свою грубость, но Ирка метнулась в коридор и так как туфли не снимала, то сразу же кинулась вниз по лестнице. Чёрт. Но я вообще-то и не думал бежать за ней. Что мне ей сказать? Всё, что сказал, всё правда, единственное, о чём жалею — слишком в грубой форме вышло.

Мы с Петером постояли в тишине, потом он повернулся ко мне и спросил:

— Что, правда, во все?

— Нет, в попу она не даёт.

Он щёлкнул языком, словно жалея меня, и мне пришлось легонько ткнуть его в бок, чтоб прекратил.

— Чёрт, — сказал я. — Я чувствую себя ужасно. Давай напьёмся, — завтра я ей звякну, извинюсь за грубость.

Но, однако, я так и не позвонил. Я написал ей на мыло, что, мол, сорри, за грубость, тебе наверное было неприятно, что посторонний человек слышал и понимал... В общем, какое-то неизвиняющееся извинение вышло. Но я не особо жалел. Главное было отписаться, галочку поставить. Сделано. Не одна вагина морально не пострадала. Её широкая, горячая и липкая меня больше не интересует. Найду другую. Петер, пошли в клуб!

Меня не волновало, что кроме соседа друзья как-то не спешили появляться. У меня так было всегда. Я очень общительный, но близко к себе подпускаю далеко не сразу. Трахаться могу, пожалуйста, а в душу не лезьте незнакомыми руками. Это если девушки. В Мск у меня есть именно подруга, в плане не для секса, а поговорить. Раньше она была моей девушкой, Ленка Стрелкова, а потом как-то... расстались, в общем. Она парня нашла, я чуть позже — другую девчонку. Но остались в хороших отношениях, настолько, что можно сказать — друзья. Привет, друг! Привет, Ленк!

И вот однажды случилось то, что должно было случиться, но я как-то упустил это из виду. Забыл. Петер привёл мужика.

Они пришли в пятницу вечером, поэтому не знаю, где он его подцепил. Я когда его увидел, не сразу осознал, зачем он пришёл, а потом чуть сушилку для одежды не выронил. У меня за стенкой будут трахаться мужики! Это был не высокий турок, лет двадцати пяти, с тёмной кожей, с золотой цепью на шее, в белой майке, отвратный тип, короче. Типичный чурок. Имя его я как-то пропустил мимо ушей, когда Петер нас знакомил, и руку пожимать тоже не стал, ушёл на кухню. Турок окинул меня оценивающим взглядом, я ответил ему не менее внушительным взглядом: "Пошёл на хуй, сука", и Петер решил разрядить обстановку.

— Слушай, иди пока в мою комнату, это там, направо, я сейчас приду, — сказал он чурке и нырнул на кухню. — Алекс!

— А?

Чтобы чем-то занять руки, я открыл холодильник, но ничего там не обнаружил.

— Чёрт, Петер, завтра же праздник?

— Что? А, да...

— У тебя есть еда?

— Ну, конечно, бери, что хочешь. Слушай...

Он замялся, не зная, с чего начать, и мне пришлось поднять на него глаза. Впервые я рассмотрел, что его глаза серо-синие. Какая-то смесь серого и синего, очень странный цвет.

Так он правда с мужиками трахается?? Жесть!!

— Ты не против в общем? — спросил меня, немного смутившись.

— Ин дженерал? — попытался сострить я.

Он слабо улыбнулся, и я наконец взял себя в руки.

— Слушай, Петер, я не в восторге, но ведь это будет нечестно. Я тут столько всех перетрахал уже, а тебе запрещать стану? Ты сюда вообще первый заехал.

Он поглядел на меня, словно изучая. А я почему-то не мог смотреть ему в глаза, смотрел на нос и губы, думал о том, как он сейчас будет сосать член грязного чурки вот этими самыми губами.

— Короче, веселись. Я наушники одену. Или пойду прогуляюсь.

— Ок. Спасибо.

— Нет проблем. Только я тебя прошу, пусть он по квартире голым не расхаживает, ок? — здесь же дети на первом этаже...

— Не, ты что, — замотал головой Петер.

Ой, а я сам-то... Я ведь ему до сих пор не показал испачканный диван. И я не знаю, как его чистить. Я почему-то постеснялся спросить Петера, а сейчас там наверное уже всё впиталось, что называется, до костей. К этому чёртову дивану всё липнет, и моя сперма не стала исключением. Вот... твою мать.

Я решил немедленно идти на прогулку, а то вдруг они там уже начали. За стенкой. Даже представлять это не хочу. Жесть. Жесть! Что они там делают... А ведь они ещё будут мыться в моём душе!

По быстрому обуваясь, я глянул на туфли чурки — чёрные, лакированные, с длинными носами, как у всех турков, — поморщился, брезгливо поддел одну туфлю носком:

— Пирарьёё-о...

И усмехнулся, не зло, конечно, а так, пока туфля катилась вниз по лестнице.

Я гулял всю ночь, так вышло. Даже не планировал, а пошло-понеслось, я сначала зашёл в ресторанчик, поел иранского кебаба, потом погулял по набережной, с девчонками-официантками пофлиртовал немного, покурил. Снова смотрел на яхты, уже другие, и в другой реке. Подумал, что устал на хрен от земли, а хотелось бы подняться куда-нибудь в небо... или уйти в море. И чтобы простор вокруг. Небеса да вода.

И среди всего этого вдруг захотелось позвонить Ленке Стрелковой. Пусть, дорого с мобильного, пусть отрубят через десять минут, всё равно, по хуй, зато голос услышу.

— Привет, Ленк.

— Оо! Немец наш нарисовался. Привет! Где ты, как твои дела?

— Ты не занята?

— Я для тебя, дорогой, никогда не занята... Даже не верится, что ты позвонил.

Мне было приятно, что она рада. Где-то в глубине души я сомневался, что нужен, и наверное мне надо было просто удостовериться...

— ...А у меня для тебя новость, хороший мой.

— Да? — я мял в пальцах сигарету. — Какая?

— Ты, наверное, не отгадаешь, а вот хотелось бы, чтоб отгадал.

— Ну...

— Да ладно, я мучить не буду. Мы с Вадимкой женимся!.. Сашка? Эй, ты там?

— Ух. Да... тут... Ты меня ошарашила просто, — пытаюсь улыбнуться в трубку.

— Всё хорошо? Ты что, ревнуешь, мой ловелас?

— А как же.

— Ну, не надо, мой хороший, я тебя совершенно по-особенному люблю.

— Детка... Я вас поздравляю. Я вообще не ожидал, я просто так позвонил...

— Ты не поверишь, но мы только сегодня всё решили. Димка мне предложение сделал. Вот прямо сегодня, за ужином.

Я закрыл глаза, представляя, как это может быть: делать предложение любимой женщине.

— Здорово, Ленк. Я так рад за тебя!

— Правда?..

— Конечно!..

Нас отрубили, когда Ленка начала детально рассказывать свои планы, и я дал себе слово, что напишу ей сегодня же, как только вернусь домой. Скажу, что отрубили. Да, хотя, она сама уже всё поняла.

Я крутил телефон в руках, стоял на мосту и глядел на яхты. Не знаю, что сказать. Я вообще не люблю анализировать свои чувства. Тем более, если они не сильно благородные. Ревность? Немного. Грусть? Да, пожалуй. Ленка все пути отрезала, теперь я точно только друг. И, наверное, буду последней сволочью, если попытаюсь что-то возобновить. Ладно, будь счастлива. Только, донт фогет ми. Время идёт, ничто, Саша... Алекс, не стоит на месте. Всё течёт, всё меняется. Друзья женятся. И выходят замуж. Некоторые перестают быть друзьями. Забываются или просто не хотят. Но тогда появляются новые, и не стоит так по-детски отчаиваться.

Жить, что ли, одной минутой?

— Эй, мужик, а где тут Ратхаус?

— Что?

— Ты что, русский, что ли?

Напротив меня стоял поддатый мужичонка в помятом костюмчике.

— Ну, русский, — кивнул я. — Зачем тебе Ратхаус ночью?

— Да, поглядеть хотел... — с такой тоской сказал!!.. С такими русскими глазами, не передать просто.

— Ну, я могу показать, если нужно. Он вон там, на площади.

— Погоди, — покачал головой, качнулся в сторону... Я усмехнулся. — Тихо-то как.

Я ушам не поверил.

— Друг, ты откуда?

— Из Симферополя. А ты откуда будешь?

Я кивнул ему, и мы медленно пошли по мосту в сторону площади.

— Из Москвы.

— Ааа... Москаль.

— Ха, ну... Да. Москаль...

— Пошли выпьем, а.

— Хм. А Ратхаус?

— А он никуда не денется. Завтра будет на том же месте.

— И то верно. Пойдём.

— Ты когда приехал-то? — спросил меня.

— Хм. Да вот скоро будет три месяца как.

— Ну... эта... Велкам ту Джёрмани!

— Хехе... Спасибо.

— Студент, что ли?

— Да. А ты?

— А я тут на улицах играю.

— То есть?..

— Ну, деньги зарабатываю. Езжу по Германии, стихи пишу и на улицах играю. Люди любят. Особенно что-нибудь такое, знаешь.... Эээх!! Истинно русское. Душевное что-нибудь такое. Больное. Душа-то она, знаешь, у всех душа. Не важно, немец там, русский. Вон, на кооперативчике сейчас был, пригласили сыграть... Даже костюм подарили. Сыграй, говорят!.. Николай Иваныч. Сыграй. Очень мы по музыке настоящей соскучились. Ох, ну а я что? Ну, сыграл им. Катюшу сыграл, Молдованку сыграл, и Шевченко тоже, пел, да. Тараса Григорьевича. Знаешь, вот эту? Вот:

Я так, я так её люблю!

Украину, мой край убогий...

Что прокляну святого Бога,

И душу за нее сгублю!

"Сон" называется. А вот ещё...

Как умру, похороните

На Украйне милой,

Посреди широкой степи

Выройте могилу,

Чтоб лежать мне на кургане,

Над рекой могучей,

Чтобы слышать, как бушует

Старый Днепр под кручей.

И когда с полей Украйны

Кровь врагов постылых

Понесет он... вот тогда я

Встану из могилы —

Подымусь я и достигну

Божьего порога,

Помолюся... А покуда

Я не знаю бога.

Схороните и вставайте,

Цепи разорвите,

Злою вражескою кровью

Волю окропите.

И меня в семье великой,

В семье вольной, новой,

Не забудьте — помяните

Добрым тихим словом.

Вот так. И плакал аж.

— Кто?.. — спросил я негромко.

— Американец, — вздохнул Николай Иваныч. — Американцам ж пел. На корпоративе. Ну, что, идём? Воо-он там замечательный кабак есть...

19.05.2010.