Нарисуй мне мир

— Арчи!

Но бойцового вида белый пёсик, деловито выгуливавший хозяйку, остановиться даже не подумал. Он обязан разведать, что может угрожать его леди, а потому сейчас бросится с дорожки вот сюда, навстречу ветерку, по которому стелется чужой и явно мужской запах.

— Арчи!

О, спасибо, их лохматая светлость соизволили отгавкнуться. Кажется, от старого пруда: в темноте даже острые глаза нелегко различают белое на белом. Что же, только туда — но тут же, тут же обратно! Права оказалась Бетти, следовало взять муфту, — руки даже в плотных, деревенской вязки варежках начали подмерзать.

Ворча на непослушного остроухого мальчугана, которого четыре осени назад надо было оставить там, где ему самое место — а именно, при пастухе — молодая женщина поспешила за псом. А он уже не просто сообщал леди, что слышит её и тоже очень любит, — но огласив вечерний парк тревожным лаем, сам примчался навстречу, обликом всем показывая: "Скорей, скорей!"

Линн насторожилась и ускорила шаг.

Арчи полошился не зря — возле купальни, ногами по колено в воде и в осколках прибрежного ледка, навзничь лежал мужчина. Большой. И полностью обнажённый.

Тридцатилетнюю художницу последним обстоятельством было не смутить, но что чужак делает здесь, в парке огромной и удалённой от столицы усадьбы, да ещё выглядит, будто выплыл из этого заледеневшего пруда?

Да жив ли?

От лая Арчи даже и снег упал с нескольких ветвей, и воздух, кажется, дребезжит, а человек ни единым членом не шевельнул.

Линн упала на колени возле него, попыталась перевернуть, оттащить от воды... ни то, ни другое с первого раза не удалось. Она поглубже вдохнула.

— Йиыых!

Усилие, на несколько мгновений ослепившее её и оглушившее, увенчалось успехом: ноги мужчины оказались вдали от ледяных зубьев.

Запалённо дыша, Линн бухнулась возле. Перевернуть бы его ещё. И она снова потянула воздух носом, стараясь заодно удержать дрожь в подреберье.

А сделав, что намеревалась, отругала себя — прежде стоило подбитый мехом плащ незнакомцу подстелить. Но что уж теперь, хотя бы накроем. И разотрём!

Она уже взялась было трясущимися руками за варежки, но спохватилась. Сначала...

— Арч!

И на сей раз пёс послушно замер перед своей леди, которая кое-как начеркала несколько слов на листе из поспешно распахнутой тетради, неизменной своей спутницы.

— Арчи! Бетти! Грег!

На большее сил не доставало, да собакам и не надо много слов: понимают не внешнее — суть.

И пёсик умчался за подмогой.

Тёмная лента реки несла Константина, и было Константину хорошо. Так хорошо, что хотелось остаться в этом потоке насовсем. И он расслабил тело, отдаваясь воле течения, ощущая, как медленно и неотвратимо вода вбирает его в себя...

Под веки резко толкнуло светом, вздёрнуло из такой сладкой, такой желанной тьмы:

— Зрачки реагируют... так, так.

Тьма сгустилась снова, и опять Костя стал уходить к вожделенному дну... и опять не дали. Откуда-то выступило белое облако, и по Костиному существу пронёсся голос Учителя:

— Из всех нас такое по силам только тебе. Но мы поможем с этой стороны.

За голосом Учителя потянулась череда светлых пятен. Нежность и тревога в маминых глазах, когда Костя обернулся к ней на пороге дома. Рукопожатие отца в аэропорте. Напутственный поцелуй Ольги, сестры и вот уже несколько лет коллеги, перед шагом в портал...

И опять — упоительный мрак. И так мягко в его глубине, так спокойно, словно не родился ещё, а только ждёшь, когда. Ощущение это Костя вспомнил и постарался особенно удержать в памяти, когда заново, с Учителем, проходил все стадии нынешнего воплощения.

Но тогда Учитель вводил его во внутренний космос и плавно выводил, а сейчас Костя завис в своём личном нигде — и не было во вселенной силы, которая заставила бы его вынырнуть из наслаждения бесконечным покоем.

— Странно, Бетти, он улыбается, будто видит чудесный сон.

— Пусть спит, леди, пусть спит. Сосните и вы, а то и ту ночь не спавши, и вторая уже на подходе.

— А вдруг...

— Леди, я с ним посижу. А поутру Грег меня сменит. Идите, нельзя вам так себя выматывать.

Линн медленно поднялась с широкого кресла, дарившего передышку её утомившемуся в хлопотах телу. Доктор Брэдли оставил незнакомцу свою ядрёнейшую микстуру, принимать которую предписывалось четыре раза в сутки, в тёплом виде. Прогревала эта жгучая смесь до чрезвычайности, отчего нежданный пациент Линн буквально утопал в собственном поту. Художница же, не перекладывая забот о своей странной находке никому из слуг, лично поила незнакомца, обтирала и принимала самое активное участие в смене простыней и одежды на нём.

Бетти причитала, конечно, что всякие большие города давно и навсегда испортили её лапушку леди, но послушно подавала чистое бельё и помогала хозяйке ворочать крупного мужчину.

Пожилая полнотелая женщина собралась было проводить хозяйку в спальню, но получила указующий жест аристократически бледного пальца сесть и глаз не сводить с пациента и с часов, где Линн отметила время приёма следующей порции лекарства.

Константин блаженствовал в своём ничто, наслаждаясь чувством скорого и абсолютного растворения, когда тьма вокруг него затрещала, что-то где-то громыхнуло и вспыхнуло, и из вспышки этой шагнула к нему... он увидел только силуэт чарующе женственных очертаний в ореоле золотых и колючих, как ему показалось, лучей.

— В школу опоздаешь! — мамина кодовая фраза в исполнении этого дива показалась столь нелепой, что даже повидавший виды биоэнерготерапевт Костя Славин поднял виевы свои веки моментально. Пелена тьмы неохотно поползла к углам, а перед собой молодой человек обнаружил... увы, женщина, которую он рассмотрел при неярком свете свечи, оказалась вовсе не тех форм, пропорций и возраста, нежели прелестное, хоть и очень сердитое, видение.

— Грег, он очнулся, — сказала эта женщина, похожая на свежеиспечённый пирожок. И пахло от неё так же вкусно. Рыжевато-жёлтое вязаное платье и коричневый передник довершали картину "пирожка". Женщина ласково посмотрела на Костю, и он понял, что влюбляется. Состояние, более всех прочих знакомое и дорогое ему, сколько он себя помнил.

В попытке изобразить приветствие Костя шевельнул рукой и с досадой ощутил, насколько слаб. Что-то случилось, когда он шёл через портал, что-то помешало ему спокойно одолеть переход между мирами. Что — он не помнил, не успел осознать. Просто исчез почти, почти полностью развоплотились даже тонкие тела.

— Грег, давай-ка, приподними господина, а я моим глинтвейном его угощу, — прокурлыкала тем временем женщина. Костю не удивило, что он понимает её слова — Учитель предупреждал, что портал наделяет способностью воспринимать Единую для всех миров речь, на какой бы её разновидности где бы ни говорили. Молодого человека насторожило другое: зажженный в комнате камин, тёплое платье женщины, согревающий напиток... похоже, зима тут? А он выходил летом и прийти должен был — летом! Значит, времени в обрез. Фигово.

С другой стороны, по вечной своей привычке к позитиву крутанул Костя мысль, его только... задержали. А хотели — убить. Помешало что-то. Что — выясним позже, а кто за всем этим стоит — и так ясно. Те, из-за кого они с коллегами и Учителем и затеяли Костин поход. Хаос, но пуще — адепты его. Слишком большую силу взяли.

Костя усмехнулся, вспомнив свой скепсис насчёт пророчеств о конце света две тысячи двенадцать. В астрологии же разбирался тоже, карты смотрел, а карты и не показывали ничего. Ну, катастрофичного. Он и расслабился. Да клиентам встревоженным мозг вправлял, чтобы и детей рожали, и бизнес начинали, и не думали раньше времени под землю закапываться... пока Учитель не огорошил: "Костя, оно наступает. Земля на грани уничтожения. Мир весь наш. А значит — и сопредельные. И это — не сказки".

Местный глинтвейн Славин как-то не понял. Правда, не бог весть каким спецом по глинтвейнам он был — самодельные начала девяностых из безымянных спиртосодержащих напитков не в счёт, в Праге и Берлине оскоромился Славин покупным из супермаркета, и только звенящие морозцем улицы рождественской Вены подарили ему однажды одуряюще вкусную радость и тепло пылающего вина.

А напиток, что подавала ему добрейшая... м-м... миссис Бетти, отдавал скорее лесными ароматами, и вообще, напомнил Косте таёжный чай — с чагой и солодкой, с привкусом хвои, мха, древесной коры. Не бодрил — успокаивал. И таки да — согревал. Славин ощутил даже, как расправляются согнутые слабостью плечи и дышать становится легче.

— Пейте, мистер, пейте, — курлыкала Бетти, — травы я у лесных фей брала, да прямо из первых рук, не в лавке.

Костя отметил "лесных фей"... что же, в точности, как Учитель говорил — в этом мире проявлено всё, невидимое на Земле.

Отметил он и мягкий вопрос, спрятанный в обращении служанки. Откашлялся:

— Разрешите назвать себя. Константин Славин.

Дородная служанка рассмеялась:

— Леди так и сказала, что вы совсем не из местных. Слышь, Грег, — повернулась она к молчаливо застывшему у двери мужу, — он сказал "разрешите назвать себя". И кому?

Всё ещё похохатывая, Бетти упёрлась руками в колени и неторопливо поднялась со стула, стоявшего возле изголовья кровати — использовать по назначению хозяйское кресло женщина всё же не решилась.

— Добро пожаловать, мистер Константин. Вижу, вам лучше. Наверное, хотите побыть один?

Костя проницательности пожилой женщины не удивился. С благодарностью передал ей пустую керамическую кружку и повыше натянул одеяло. Хоть и был без комплексов, да и стесняться ему тела своего не приходилось, но всё же совсем не рассчитывал, что кто-то обнаружит его, совершенно голого, в несознанке, беспомощного, да ещё и зимой.

Они-то с Учителем думали — выйдет себе Костя где-нибудь на окраине летнего леса, вблизи городка, где по их расчётам, и жил человек, ради которого Славин ломанулся через междумирный портал... да, были б магами помощней, не предполагали бы — располагали.

Эх, жисть-жестянка! Не вышло по-тихому поселиться в городочке том, не срослось постепенно освоиться в другом мире. Извольте, товарищ Славин, на ходу стихи слагать!

Внутренним взором Костя прошёлся по эфирному телу, буркнул кое-что весьма сердечное, обнаружив энергетический пробой там, где ни один мужчина не пожелал бы даже врагу... ладно, чего ныть, латать надо.

Он несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, настраивая тело на работу — и мерно задышал животом, упорно накачивая организм здешними энергиями.

Которые оказались весьма бодрящими. Было в них что-то с привкусом сумасшедшинки, но весёлой такой, задорной и ласковой одновременно. Он не стал противиться, впустил в себя и это ощущение, дал ему дойти до самых дальних, самых глубоких капилляров...

— Динь!

Привычно удерживая себя в трансе, Костя раскрыл глаза и увидел перед носом небольшой радужный шар, вроде детских мыльных пузырей. За его перламутрово блестящими стенками обнаружилось глазастое существо дымчатого цвета и таких же неопределённых очертаний. Оно клубилось внутри своего домика и источало волны любопытства.

— Здравствуйте, — на всякий случай произнёс Костя, плавно выходя из лечебного своего полусна. Судя по сигналам тела, повторная процедура ещё долго не понадобится... отлично!

— Динь! — миролюбиво отозвалось существо. — А ты внесюдный.

Костя, журналист по первому образованию, слова любил, и играть в них тоже. А потому парировал пусть и не шибко умно, однако сразу:

— От тутика слышу.

Шарик взметнулся к балдахину костиной кровати, нарисовал стремительную спираль вокруг одного из столбиков и с восторженным "плямс-плямс" запрыгал перед костиным носом, явно требуя продолжения.

Костя в свои тридцать восемь всё ещё бегал холостой и бездетный, по причине чего понятия не имел о нуждах мелких непосед — а что перед ним ребёнок, он не столько понял, сколько угадал. Возможно, сказка пришлась бы сейчас кстати, шепнула Косте интуиция, но оформить это в сознательную мысль мужчина не успел — раздалось новое "Динь!" тоном ниже и из-за двери. Названное тутиком существо подпрыгнуло снова и полезло прятаться за изголовье, а в дверь постучали. После Костиного "Да!" она раскрылась и на пороге появилась Линн, над правым плечом которой висел такой же дымчатый шарик, только большего размера и метал короткие плазменные разряды. Внутри себя, к счастью.

— Великодушно простите за вторжение, — проговорила Линн, и Костя заслушался: всегда любил, когда дикция чёткая и голос с богатыми модуляциями. А вот посмотреть мужчине было не на что — серо-коричневому балахону из грубой ткани, бывшему на женщине вместо платья, больше подошло бы название "пыльник". Линн если и заметила неодобрение в Костином взгляде, то истолковала по-своему — она и в самом деле чувствовала себя крайне неловко, без приглашения врываясь в спальню к нежданному гостю. Который хоть и нежданный, но гость всё же.

— Мы тотчас оставим вас, вот только заберём Риччи. Донни говорит, он здесь, а она без него страшно беспокойная становится. Ещё чуть-чуть, и молоко прокиснет не только на кухне у Бетти, но и в большом доме, — извиняющимся тоном произнесла Линн.

Что оставалось всегда считавшему себя джентльменом Косте? Только показать, как он понимает беспокойных мамочек, и ответить откровенностью на откровенность. Чего от него и ожидали, разумеется. Но вот вопрос — до каких пределов доверяться? Надо ли грузить эту женщину и её людей небезопасным знанием, что он из другого мира и с какой целью здесь?

С третьей стороны, как иначе да побыстрей найти художника, за которым Костя сюда и явился, если не начать хоть какие-то мосты наводить в здешнем обществе? Ведь нету у Кости того долгого полугода, на который они с Учителем рассчитывали. Если сейчас середина здешней зимы, то в лучшем случае — полтора месяца.

— Это где же такие края, где не ведают домовых?

— О домовых знаем. У нас про них сказки рассказывают. Но чтобы вот так...

— Как?

Костя усмехнулся возникшему в мыслях каламбуру и не стал сдерживаться:

— По-домашнему.

Линн шутку оценила и рассмеялась. И смех её тоже очень понравился Косте.

И он сказал:

— Простите, доставил вам столько беспокойства. Я здесь случайно. Вы и ваши люди спасли меня. Век благодарен буду.

Линн слегка пожала плечами, будто спасение попавших в беду мужчин было её работой, и вежливо улыбнулась, прямо глядя Косте в глаза.

— Константин Славин, к вашим услугам, — вспомнил он что-то из читанных в детстве романов. Получил улыбку. И ответ:

— Леди Линн из Арриола, — более не чинясь, представилась и женщина. — Рада, что вам лучше. Скажите, — спросила она, поудобнее устраиваясь в кресле, — вы совсем не помните, как оказались на берегу нашего пруда?

"Что же сказать-то тебе, милая, чтобы не очень соврать?" Костя замялся, подыскивая слова, но вмешался Риччи, чьё любопытство ужасно некстати одолело страх подзатыльника. Или что там ещё может отвесить сердитая домовая своему домовёнку?

— Внесюдный, внесюдный! — заверещал Риччи, вылетев из-за подушки и воцарившись точнёхонько над Костиным теменем.

— Что имеется в виду, Донни? — обратилась Линн к своей спутнице. Та окуталась розоватым туманом. "Смущена. Задумалась", — поняли одновременно и Линн, и затаивший дыхание Славин. Но опасениям его суждено было сбыться в полной мере:

— Человек из другого мира, — объявила Донни торжественно и просияла при этом золотым.

Линн прижала руки к сердцу.

Отдать ей должное, вопросами не закидала, не завизжала и даже в обморок не упала, чего Костя опасался более всего — аристократка же, изнеженная. Но аристократка только посмотрела глубоко и долго, да сказала, что тотчас распорядится насчёт одежды ему.

Поднялась и ушла.

А Костя с удивлением обнаружил, как злится, что не осталась, не завизжала и не закидала вопросами.

Безобразие это следовало прекратить немедленно! Он пожалел, что нету душа: залезть бы под холодные струи — переключиться. Но обнаружил на комоде тазик и в нём полный воды кувшин.

Ок. Счастливцы умеют радоваться тому, что есть в их распоряжении. Костя Славин был счастливцем. Взял полотенечко, висевшее тут же, на раскладной деревянной раме возле камина, намочил — и давай растираться во всю молодецкую мощь! И так похорошело! Тело аж зажглось, внутренний датчик энергии едва не зашкалил... вот, Славин, так и держать.

Ко времени следующей встречи с Линн — на обеде в уютной столовой её двухэтажного коттеджа — он оказался собран и настроен на деловой разговор. Не только аристократы умеют свои эмоции контролировать, ага.

— Леди Линн, я из страны, где об аристократии уже скоро век не слыхивали. Только читывали. Так что не обижайтесь, если чего не того я...

В ответ он получил только лёгкий отрицающий жест. А недурно! Неужто из своих, кому не реверансы главное?

И продолжил:

— В общем, в моём мире понадобился художник из вашего.

Фразу эту он старательно выстроил и даже прорепетировал пару раз, пока облачался в принесённые Донни брюки, сорочку и сюртук. Даже туфли кожаные — и те у Линн откуда-то нашлись. Всё не новое, однако по размеру как раз. Интересно, чьё? Муж? Или... Нет, на замужнюю она не похожа, нету в глазах у неё замужества. Уверенности нету. Покоя. Тревожные глаза, шалые и усталые одновременно. Вдова? Любовник? Ёпрст, нафиг!

Значит, так и сообщим — художник ваш, мол, нам нужен. И всё. Нечего ей знать про... про что не надо знать: женщина. Хоть и с выдержкой, этого не отнять.

А может, не выдержка? Может, просто не догоняет? Он ей тут про художника распинается — уж леди-то должна знать такую публику в своей округе — а она знай себе, улыбается безмятежно, Донни сплавляет на кухню с каким-то поручением, типа: "Фрукты подайте в галерею"...

Галерея тянулась вдоль северного фасада всего коттеджа, глядя большими окнами на ярко-белую сейчас долину реки с высокого её берега. "Красотища здесь летом", — подумалось Косте, большому любителю в самое жаркое время года забираться куда-нибудь в верховья Волги или того дальше — на псковские озёра.

Линн меж тем пристально наблюдала за гостем. Ни старинная лепнина на потолке, ни наборный паркет, ни панели из дорогого дерева внимания его не привлекли. А видом из окна — залюбовался, будто редким зрелищем.

С тщательно сдерживаемым нетерпением художница ждала, что он скажет, когда пройдёт ещё несколько шагов и окажется возле картин.

А Костя в этот самый момент готов был сгореть со стыда за свои о Линн глупые мыслишки. Галерея! Ну как можно было раньше не допереть! Эх ты, а ещё считаешь себя начитанным и культурным человеком, журналист ака биоэнергетик. Совсем в своём затворе замшел! Галерея — это где картины. А где картины... чёрт! А леди-то ухватила сразу, умница.

И с видом внезапно получившего "двойку" отличника Костя шагнул к первому портрету.

Его встретил старик благородного облика — волевое лицо, открытый взгляд из-под широкого разлёта бровей, тонкий нос.

— Орёл! — вырвалось у Славина.

— Нет-нет, наше семейное имя — Арриол, — отозвалась Линн.

Славин недоумённо посмотрел на неё и спохватился: вот же шутки шутит Единая речь. Ну да... орёл — птица солнца. О чём и сказал Линн. И она ответила спокойно:

— Орёл есть у нас на гербе. Арриолы — рыцари.

Славину показалось, будто во взгляде старика мелькнула та же гордость, которая прозвучала и в очень спокойном голосе Линн, но он в этот момент уже переводил глаза на следующий портрет: утончённая леди в жемчужно-сером платье смотрела на гостя так приветливо, что тот почти услышал ласковый, с богатыми модуляциями и отменной дикцией голос.

И засмотрелся, и заслушался... так бы и ту, что стояла сейчас рядом, слушал и слушал, смотрел бы и смотрел...

Но она сказала только:

— Мама.

Сказала тихо и сдержанно, но у Кости защемило в груди, хотя вовсе он сентиментальным не был. Не с его работой, где в слезах и боли приходили к нему. Права не имел. Сострадание его выражалось в том, что сжав зубы, тащил и тащил он из человека боль, пока тот не вставал на ноги и не уходил, чтобы долго потом ещё не иметь в Славине никакой надобности.

А Линн вдруг смутилась своей откровенности перед этим, в сущности, чужим человеком, зачем она... с другой стороны, ему нужен художник. Так что, пусть знакомится.

Ещё раз ласково посмотрев на маму, леди жестом пригласила Костю к следующей картине. Парный портрет, но даже Костя, имевший о живописи весьма общее представление, назвал бы его так с некоторой натяжкой. Потому что художнику показалось недостаточным просто изобразить смотрящих на зрителя людей рядом — он старательно избегал даже намёка на парадность. Поймал своих моделей у зажжённого камина в библиотеке, с фруктами и бутылкой вина на столике перед диваном, где они сидели. И смотрели не из картины, как это обычно свойственно портретам, а чуть в сторону, туда, где спиною к зрителю сидевший, пел им о чём-то арфист.

И видно было, что это — чета. Семья не только на бумаге. Нечто неуловимо единое в лицах, в повороте головы... даже в гамме одежды. Облачённый в цвета глубокого вечера худощавый мужчина — и тёплого облика женщина в чёрном платье, оживлённом большим вырезом и разноцветными бусами. Он свободно откинулся на спинку дивана. В одной руке бокал вина, другая опокоена на плече жены. Которая, наоборот, вся подалась вперёд, к звучавшей песне, полностью уйдя в неё вниманием.

— Красивая, — хрипловато сказал Костя.

— О, да, Айрис у нас такая, — отозвалась Линн опять вроде бы спокойно, но Славин ощутил глубоко спрятанную волну нежности. И очень захотелось ему пройти сквозь эту стену спокойствия. Природное оно — или жизнь её так?

Однако такое в лоб не выясняется:

— У нас?

— Айрис — невестка моя, супруга брата, — пояснила Линн, улыбнувшись. И замолчала, передавая Косте инициативу вести разговор.

Славину идея понравилась, хоть мужчина и усмехнулся мысленно этой невинной хитрости.

— Сэр Арриол, верно понимаю?

— Да, сэр Брайн Арриол, эрл. Всё, что видите вокруг и даже чуть дальше — это его.

Костю размеры хозяйства впечатлили, чего греха таить. Поскольку с высокого холма было видно. Далеко. Именно так — с большой буквы. И эрл, насколько мог вспомнить Славин, не имея под рукой привычной мобилки с выходом в Гугл, — это серьёзно. Очень служилая очень-очень знать. Ну да, леди и сказала: "Рыцари".

Неудивительно, что эрл может позволить себе такого художника! Эти, на портрете, вот-вот и двигаться начнут. Косте показалось даже, будто слышит перебор струн...

Восхищению своего гостя хозяйка улыбнулась только. Сложила пальцы в замок, вздохнула и посмотрела на маленькое полотно за портретом своих брата с невесткой.

Славин последовал примеру Линн — и только привычный самоконтроль удержал не потрогать увиденное! Манила с картины, золотясь, поляна одуванчиков, и девочка в центре этой картины стояла, сплетая венок.

Поражала чёткость изображения при совсем небольшом размере полотна. Черты девочки легко разглядеть, не напрягая взгляда, и кажется даже, будто ручки её двигаются, перевивая стебельки...

А девочка нагнулась за следующим цветком, выпрямилась, глянула лукаво на Славина и рассмеялась.

Он даже отступил на шаг, скулами и лбом ощутив, как отдаляется жар полудня, как прикасается к ним прохлада галереи.

Не поверил. Постоял, давая чувствам прийти в равновесие. Снова сделал шаг к картине и опять ощутил тёплый оттуда ветерок.

И опасаясь спугнуть удачу, спросил беззвучно:

— А есть ещё работы этого художника у вас?

— В большом доме, — любезно откликнулась Линн, — брат их собирает.

И с интересом присмотрелась, как Константин Славин, тридцати восьми лет от роду, журналист и биоэнерготерапевт, не уступает сначала места девятилетнему Костику, а затем и пятнадцатилетнему Костяну.

Но Линн была уверена, что слышит звонко петушащее:

— Йес! Йес! Йес!

Улыбнулась в душе этому мальчишеству, а на лице уже приготовила вежливое согласие — ведь сейчас идущий к цели мужчина попросит отвести его в дом брата, те картины посмотреть. И, разумеется, какой-то свой вердикт на счёт художника вынести. Однако Славин снова приблизился к картине с девочкой:

— Ваша младшая сестра? Не пойму только, на брата или вас больше похожа...

Линн едва не ахнула. И только собралась ответить, но звонкий детский голос влетел в галерею:

— Мама!

Следом ворвался маленький вихрь. Рассыпающий оранжевые искры Риччи, восторженно пыхтящий Арч и девочка в том чудесном возрасте, когда детство уступает место юности.

— Мама, тётя Айрис записку прислала, на чай приглашает! С моими любимыми пирожными!

Линн и Славин улыбнулись этой пылкой непосредственности, а пылкая непосредственность, заметив, что мама не одна, моментально, то есть на бегу ещё, начала преображаться в пай-девочку. Лёгкий реверанс, светская улыбка, выжидательный на маму взгляд — и где только взлохмаченная предводительница разбойников?

— Мистер Славин, моя дочь мисс Тильда Арриол.

От уютного жилища Линн до большого дома было два пути. Летний — узенькая, только для своих, тропинка, проходила через намеренно подпущенный к жилью лес, была намного короче зимнего, но доступна лишь в тёплые месяцы года. Второй же представлял собой специально проложенную дорожку, что вела сначала вдоль этого леса, а затем соединялась с подъездной аллеей к главному особняку. Оттуда к господскому дому приходилось подниматься вверх, на ещё более высокий холм, нежели отведённый архитектором усадьбы под коттедж.

Пока они шли от коттеджа, Тилли успела вытрясти из "внесюдного" Славина, что детей и жены у него нет, что живёт с родителями и с незамужней сестрой в столице огромной страны, что работа у него просто жуть до чего интересная и что есть на свете тайны, которые нельзя разглашать ни за какие, даже очень красивые глаза, мисс.

Тилли согласилась полностью, ведь и сама не далее как летом сделала в лесу за коттеджем клад, о котором знал только Арчи. Но он друг-друг, и никому не скажет, что в маминой мастерской, за подиумом для натурщиков Тилли нашла удивительную булавку для одежды — цветок чуть надломленной розы представляла собою она. Когда месяц спустя никто вещицы так и не хватился, девочка решила, что находка её по праву и сделала штучку главным предметом в своём кладе. А ещё там был веночек, который она плела, когда мама рисовала её, а ещё... но в этот момент разговор взрослых приобрёл интересный поворот, и Тилли забыла думать о своих сокровищах.

Что-то увлечённо рассказывая мистеру Славину, мама остановилась, подбоченилась, и чуть откинула голову назад, будто тяжёлые косы оттягивали её. Вылитая тётя Айрис!

— Хотя бы раз в день муж должен поесть из рук жены, — голос Линн понизила, говоря при этом слегка в нос и нараспев. Костя догадался, что она копирует жену брата, чуть утрируя её манеру. Передразнивает, по-русски-то говоря, но видно — с любовью и из чистого желания поактёрствовать.

— Мамочка, вы о чём?

— Мистер Славин очень волнуется перед встречей с твоими тётей и дядей, Тиль, он же из страны, где об аристократии уже забыли. Вот и думает, будто мы не из плоти и крови. А я объясняю, что мы — такие же люди, и что наша леди Айрис замечательная хозяйка и очень заботливая супруга.

— А как?

— Она сама готовит дяде Брайну завтрак, хотя всё могла бы поручить кухарке...

А эти Арриолы из тех, кто может сказать о себе: "Крепость — мой дом", подумалось Косте, когда с Линн и Тилли он вышел на подъездную аллею и главный дом усадьбы выступил им навстречу во всей своей внушительной красе. Этот... да, замок... впечатлил бы и человека, в архитектуре и прочих художествах неискушённого. А уж тех, кто умел читать легенды в камне...

Крепостной вал, охраняемый по флангам коренастыми островерхими башнями, явно сделан был ещё кем-то из первых Арриолов — могучей древностью и давними битвами веяло от стен и валунов, что их слагали. Последующие поколения одно за другим возвели внутри крепости приспособленные для жизни здания, однако и они все казались одетыми в доспехи воинами: набыченные стены, прищуренные окна, шеломы эркеров, щетина островерхих крыш... у-у, без надобности не подходи.

Но широкая аллея вычищена от снега и густо сдобрена гравием, то же — каменный мост через ров. Да и просторный двор перед центральным входом вовсе не плацдарм: гравий, клумба большая, мраморные вазоны у дверей, деревья под окнами. Мы, мол, мирные люди, но есть бронепоезд... ну, да, Костя и сам такой.

В общем, снаружи дом ему глянулся — а как выяснилось чуть позже, не разочаровал и внутри.

Славин-то ожидал, что окажется в тесном сумеречном пространстве: доводилось ему, заядлому бродяге, бывать в замках французских, шотландских... но, у земных средневековых людей были свои нужды — поди, прогрей да освети изнутри огромную каменюку! Нет уж, в тесноте-темноте, да не в мерзлоте!

Не то у этих, сопредельных (надо спросить, кстати, как они-то свой мир зовут) — в замке эрлов оказалось просторно, тепло, ясно. Дом словно светился изнутри, и Славин быстро обнаружил причину: здесь не поскупились на большие, в хороший мужской рост, и в то же время уютные камины. Привольно чувствовали в них себя саламандры и отвечали хозяевам самой горячей признательностью. А кроме того, освещала и согревала дом обычная магия любящей и любимой женщины. Усиливали её всякие чисто женские же штучки. В мужском обиталище не будет лишних деталей типа тряпочек, вазочек, зелени возле окон и прочей... кхм... рюшуры.

Но мужчина — мужчина — в доме ощущался очень. Полной чашей смотрелось это гнездо. Тут — жили. Друг для друга и душой в душу.

А как иначе, если гостей и возвращающихся домой путников в холле встречает ласковый аромат цветов — и сама хозяйка. Без чинов и регалий.

Славин тихо, но глубоко вздохнул и почувствовал, как расслабляются плечи и кулаки, рефлекторно напрягшиеся было при виде твердыни замка. Леди Айрис оказалась ещё обаятельнее и ярче, нежели на картине. Наверное, потому, что смотрела на Костю, улыбалась Косте, говорила ему слова приветствия и сочувствия, просила принять их гостеприимство и помощь:

— Потому что без гибельного колдовства тут не обошлось, уверяю вас, мистер Славин, и позвольте нам сделать всё, чтобы вы чувствовали себя хорошо в доме Арриолов,— проговорила она, приведя гостей в ту самую библиотеку и устроив на том самом диване, виденных Костей на картине.

— Можно подавать чай, — обратилась леди теперь уже в пространство, и пару мгновений спустя столик оказался полностью сервирован.

— Династия домовых большого дома всегда предпочитала бесплотность, — пояснила Линн старательно пытавшемуся не удивляться путешественнику между мирами, — а семье коттеджа интереснее выражаться на всех планах реальности.

Славин с понимающим видом кивнул, но про себя снова впечатлился проявленности здешнего магического начала. При том, что из техники-механики ему разве что часы в коттедже встретились. С другой стороны, много ли он тут видел?

И — ой же хотелось глянуть уже и другие картины — ведь, похоже, нашёлся тот, за которым Костя и ломился через бог весть какую тьмутаракань! Но законы приличия — они и в иных мирах законы. Потому Славин давил бегавшее по позвоночнику нетерпение, заставив себя вкушать густой, пахнущий лесом чай и всем видом показывать хлопотавшим вокруг дамам, что ему хорошо... Да и главы семейства чего-то нету, а без него — как о художнике говорить? С другой стороны, тут его леди, которой можно доверить всё... кроме чисто мужского разговора. Ну, нельзя женщине мужской груз! И чуял, всеми чакрами чуял Славин — незнакомый пока ему эрл по данному пункту согласится с ним полностью.

Из давней-давней сказки запомнил Костя: хочешь увидеть первый луч восходящего солнца, смотри на запад. А хочешь узнать, близко ли муж, смотри на жену. Вот, лицо леди Айрис просияло как-то особенно — а за дверью библиотеки послышался твёрдый и явно широкий шаг.

Дверь раскрылась как бы сама собой (домовые постарались), пронёсся сквознячок, и в библиотеку стремительно вошёл хозяин дома. Славину опять подумалось про орла да почему-то как Тилли ворвалась нынче в галерею. "Семейное", — отметил Славин, и тут же вдруг остро вспомнил маму, страшно любившую сравнивать все их с отцом, Ольгой и прочей роднёй чёрточки. Могла без умолку, пока они, картинно ноя, не разбегались по комнатам... дурачьё.

Почтительно приложился эрл к руке жены, сестру и племянницу удостоил поцелуя в лоб. И повернулся к вытянувшемуся зачем-то во фрунт Косте.

Они и в самом деле были похожи — рослые, широкоплечие, серьёзные мужики, которым что пахать, что мечом махать. Только, у Арриола на лице читалось знание предков своих колена эдак до надцатого, Костины же корни терялись за пра-прадедом и пра-прабабкой, всего и оставившим о себе памяти, что к царским крестьянам принадлежали. Зато про которых Славины знали... да, способности Кости и Ольги, как драгоценностям фамильным и полагается, передались по наследству.

Руки мужчин встретились в рукопожатии, взгляды — в краткой проверке "а ты кто такой". Проверку выдержали оба.

— Дорогой, о мире мистера Славина я могу слушать часами, — леди Айрис выразительно посмотрела на мужа. Тот задумчиво кивнул. — Но не довольно ли гостю развлекать хозяев? Пора бы и нам ответить тем же! Будь ласков, покажи мистеру Славину "Реку" и "Небо"? Арриолы — воители не только на полях боёв, знаете ли, — обратилась она к Косте. Фраза в её устах прозвучала как-то загадочно, но Костя простодушно заявил:

— Да, ещё Арриолы собирают прекрасные картины.

Семья переглянулась и рассмеялась. Эрл собрался что-то ответить, но уловив предупреждающий взгляд Линн, лишь поднял удивлённо бровь.

Всё это словно уже было где-то однажды — широкая медленная река, зубцы леса до горизонта, и синяя высь такая, что, кажется, голову запрокинь, и то мало будет разглядеть. Неведомый пока художник подчеркнул глубину неба облаками — они удалялись себе в ту же сторону, что и река, и так же неспешно.

А солнце греет спину, а вокруг разнотравья — не надышаться, и ветерок, всегда над высоким берегом веющий.

Небо выписано с особой любовью — казалось, душа художника силится вскрыть скорлупку плоти и взмыть туда, туда!

"Река" значилось в подписи на раме.

Следующую явно создавали в философском настроении. "Сущность мира" называлась она. Немного громковато, как на вкус Славина, но... но когда он вгляделся, его вовсе не чуть продрало морозцем. Он смотрел в тихий омут — а тихий омут вглядывался в него своим отражением. Отражение то шло зыбью, то дробилось от падавших невесть откуда на поверхность воды капель и листьев — но всё же Славин чётко видел на поверхности смотревшей в него воды себя, и чету Арриолов за своей спиной, и Линн с прижавшейся к ней Тилли.

— Что художник хотел этим сказать? — Славин чуть отступил от картины, встал рядом со всеми.

Старшие Арриолы промолчали, Линн же кашлянула — и решилась:

— Это хаос порядка и порядок хаоса, если вкратце.

— Хотел бы я знать, о чём художник думал, когда работал... Хотя, возможно, вы согласитесь, что всякий творец во всяком произведении пишет автопортрет?

Линн посмотрела на Славина, затем на брата с невесткой, крепче прижала к себе Тилли, и ответила тихо:

— Возможно. Но столь же возможно, что он просто пишет мир таким, каким хочет запомнить его?

Славин улыбнулся и шагнул к очередному полотну. И в него всматривался ещё дольше, чем в омут перед тем. Если не знать, что за порогом дома зимний вечер, её легко можно было счесть окном — только сияние неба на ней и ветер облаками играет. Невидимая рука будто натянула холст, загрунтовала лазурью — и не устаёт выводить всеми оттенками белого бесконечно меняющиеся узоры.

"Если это не калейдоскоп, — подумалось Косте, — то мультфильм точно". Вспомнилось несколько таких — мастер из Ярославля сработал их красками по стеклу, "Оскара" получил... вот бы чему со страниц газет и журналов не сходить, а там... тьфу, паскудство, которое-то и в мысли впускать не хотелось! Костю в последние лет десять от подобных думок тянуло если не ледяной водки накатить, то срочно в горячий душ с душистым мылом. И неизменно выбирал он второе — первое свело бы его в ещё более глубокую яму, чем газеты те и журналы.

— Любит человек небо, — отметил Костя, начиная издалека подводить к тому, чтобы спросить имя мастера и где его найти.

Чета эрлов в согласии чуть опустила подбородки, Тилли почему-то порывисто обняла его, а Линн, не желая вспоминать, что писала своё "Небо", прикованная к постели и видя перед собою только окно, звонко рассмеялась. И — расступились на картине облака, и солнечные лучи осветили, пригрели всех, стоявших перед картиной!

Костя слегка опешил, остальные же нескрываемо наслаждались живым теплом, проникшим в самые дальние уголочки естества. Славин бы с радостью последовал их примеру, но встревожившая мысль не позволяла расслабиться...

И Линн поняла — пора решаться. Нельзя больше мучить его птичками-мошками. Не хочется, пресвятая Триона знает, как же не хочется — но всё же придётся взвалить ещё больший груз на этого человека, пусть даже мужеством от него веет до головокружения. Мужчина, Мужчина! Даже невзирая на всю его деликатность и чуткость... а может быть, именно потому. Линн вздохнула.

За бурные тридцать лет, что жизнь кидала младшую сестру эрла из кругов аристократических в богемные и обратно, навидалась она и сэров, и сирых. И так уж сложилось, что ни одному из них — даже самому родовитому, даже самому одарённому — не могла открыться художница полностью. И никому не доверила бы разделить свою, ещё в детстве предречённую судьбу. А Славину — даже и без пророчества очень захотела открыться. Ещё до того, как он обмолвился, что нужен ему художник. Надеяться, что судьба её станет со Славиным, как у Брайна с Айрис, — нет. О таком леди Линн не смела возмечтать никоим образом. А вот просто увидеть в серо-зелёных его глазах и ответить таким же взглядом... а ещё — непременно написать портрет!

Исполнит миссию своего мира К-костья и уйдёт — мужчина же, у них всегда дела где-то там, вдали — а портрет останется. С ним можно будет даже поговорить. Не больше... что ж, но и не меньше!

"О чём я?" Пора. Сейчас... сейчас придётся взвалить на него очень трудную ношу.

— Константайн.

И Костя, которого любой алкоголь если и брал, то лишь после очень приличной дозы, Костя в одно мгновение захмелел. Когда женщина, да не просто женщина, а такая... такая леди выпевает твоё имя... сердце заплясало.

— Константайн, вы деликатно молчите, но ведь именно такой художник нужен вам?

— Да, леди Линн, — хрипло проговорил Костя, прочистил горло. — Это даже больше, чем я ожидал, когда читал пророчество.

Линн не стала отвлекаться. Поговорим ещё, когда будем работать. Посмотрела Славину в глаза:

— Автор этих работ перед вами.

Он не вздрогнул, не оглядел вопросительно Арриолов, стоявших напротив него. Сложил два плюс два.

Стиснул челюсти, завёл руки за спину, сжал-разжал кулаки — и так, пока не унялось зло и гулко взбрыкнувшее сердце, пока дрожь не ушла из пальцев. Всё это время аристократы — сразу видно, предки в тылах не отсиживались и русиш партизанен не сдаются — молча и несуетно стояли перед ним.

Мой художник — художница! И вся тягота предстоящей работы — женщине?! Господи, как же так?! Как можно такое... да Линн вот же какая худая, истощённая даже, явно после болезни, а я должен... Должен.

У леди Айрис явно обретались на языке несколько соображений сразу, но супруга эрла промолчала, рассудив, что сейчас первое слово даже не у Линн. Но молчал эрл. Своих женщин надо защищать так же, как и свою землю, свой дом. А то и ещё яростней защищать — только со своей женщиной будет у тебя и дом, и земля.

— Тильда, — обратился эрл к племяннице, — помнится, одну маленькую леди очень интересовала сфера с картой Ориоссы в моём кабинете.

Девочка, остро почуявшая напряжение взрослых, только блеснула глазками и кивнула.

— Проводите мисс Тильду, — распорядился в пространство эрл, и перед Тилли засияла золотистая звёздочка: одна из населявших замок фей прилетела исполнить распоряжение хозяина дома.

А взрослые, не говоря ни слова, вернулись в библиотеку.

*

Видение стало мутнеть, потом словно плесень помех по экрану пошла — и скрыла собой просторную залу, и четверых врагов. Аромат курений вполз в сознание, вернулось ощущение физического тела — затылок и ладони грезившего почувствовали прохладу чёрного ритуального шёлка и жёсткость алтаря, на котором человек покоился во время обряда.

Доза опять оказалась не совсем точной — да, на этот раз приход случился сразу, видел и слышал он всё отменно, а вот удержаться, сколько хотел, в иной реальности не смог: выкинуло. И возвращение мерзкое, ниже пояса тела как бы нет.

Но он будет стараться, он найдёт верный рецепт, пусть даже и придётся отправить на тот свет ещё десяток-другой гастарбайтеров — всё равно этих чёрных тараканов никто не считает... зато, они годятся для экспериментов великих естествоиспытателей. Не бомжи пропитые. Да, он будет стараться, он докажет Хаосу, что самый лучший, самый достойный последователь Его! Пора, пора разнести старый мир по кусочкам, вернуть власть первозданности — и самому преисполниться в ней великой, бесконечной свободы!

Человек уже несколько лет везде и всюду представлялся как Найтмар. Увы, пока приходилось принимать правила игры существующего Порядка, однако врага надо бить его же средствами? И Найтмар, как это ни странно было ему самому, работал — правда, гордясь при том, что не на государство и не на чужого дядю: он чуть-чуть фотографировал молоденьких моделей, попутно снабжая их разного рода стимуляторами, как он это называл, настроения. Попробуй-ка, продержись в шоубэ без кокса и травы!

Глупышки и велись. Лиц их Найтмар не помнил — а кто запоминает форму очередной подкатившейся к твоим ногам волны? Пришла — ушла. В небытие. В первозданность. И пусть скажет спасибо за то, говорил себе Найтмар, мысленно рисуя на воображаемом фюзеляже своего истребителя ещё один крест в пользу Идеи.

Только одна-единственная, ником Маара, задержалась в его жизни больше, чем на полгода. Что привело профессиональную и уже не юную модель в студию не самого известного фотографа столицы, Найтмар понял, увидев над левой грудью Маары татуировку в виде сломанной розы. У самого была такая же и там же: исполненная под определённый ритуал, высвобождала наколка магические способности человека и выстраивала между своими ментальную связь. Значит, Маара — своя, из тех, кому существующий Порядок — враг.

Однако Маара не спешила откровенничать с единомышленником — в Хаосе каждый сам за себя. Прежде проверила, проверила и ещё раз проверила. Ни разу Найтмар не дал ей повода усомниться в своей приверженности Идее: несколько продуктовых рынков на разных окраинах столицы оказались уничтожены пожаром, в паре гастарбайтерских бригад недосчитались самых молодых работников, однако чем Найтмар особенно гордился, так это новостью, облетевшей все средства массовой информации: пьяный водитель насмерть сбил на автобусной остановке семерых школьников и двух сопровождавших их педагогов. Но Найтмар-то знал, что кроме водки в крови водителя была классная доза кокса! Лично угощал.

— Ты очень сильный, — оседлав распластавшегося под нею адепта, Маара неторопливо поводила бёдрами в такт своим словам. — Мне нужен такой сильный. И смелый, — она усмехнулась, поднявшись-опустившись на нём. — Идее хотят помешать. Возможности у них большие. Их надо остановить. Ты со мной? — и она провела покрытыми чёрным лаком ноготками по мужскому телу там и так, что утробный стон, казалось, выдавил из Найтмара душу.

Маара ушла в соседнее измерение в начале весны. Первую цель партнёры взяли легко: болезнь надёжно принялась убивать художницу, которая слегла после визита к ней Маары под видом заказчицы портрета. А с другой целью так гладко не вышло. То есть, Славина-то они в портале зацепили, однако сколь ни качал туда энергии Найтмар, его напарница только и смогла, что скомкать время и заточить в нём вражеского посланца. Отнять у Славина жизнь им не удалось. Маара после этого и сама пропала на несколько месяцев, напрасно Найтмар посылал ей ментальный зов по нескольку раз в сутки. Откликнулась она в конце зимы, коротко просигналив: "Готовность по плану два".

По этому варианту они предполагали накрыть художницу и биоэнергетика вместе, когда их сердца, согласно пророчеству, станут одним. Тёмное место пророчества... Найтмар и Маара поняли его как появление у целей эмоциональной привязки. И решили вести наблюдение за состоянием их эфирной и астральной плоти — первым делом искомое состояние отразится именно на этих тонких телах.

*

— Звучит красиво. Так красиво, что будь я юнцом безусым, сам бы за вами бегом побежал, — тревогой пополам со скепсисом от эрла так и тянуло, а он и не считал нужным скрывать переживания за сестру. — Спасать мир! Конечно, Арриолы могут всё, но почему — женщина?!

Славин хотел отвечать, но Линн вдруг легко коснулась его плеча... Отозваться бы на её жест, да как! Но — не время, до чего не время... И Костя просто постарался сохранить ощущение, мысленно согрев пальцами ладошку Линн. Вниманием же Славин по-прежнему оставался в библиотеке, в разговоре.

— Брайни, я объясню. Это случилось через год после смерти мамы.

Старший брат коротко кивнул. Ему, на тот момент женатому уже человеку, было тяжело, но подросток Линн едва справилась. Если бы не Айрис, сама тогда ожидавшая первенца, быстро пополнился бы семейный склеп эрлов. Но Айрис удержала Линн по эту сторону бытия — проводила с золовкой сколько могла времени, занимала её хозяйственными делами, ссылаясь на свою вполне понятную немощь... фактически исподволь научила сестру мужа вести дом — то, чего из-за долгой болезни не успела мама.

— Вспомни, тогда я попросила тебя пригласить мне учителя рисования?

Этого художника, нескрываемо восхищавшегося леди Айрис и написавшего с десяток портретов её со старшим сыном, эрл помнил очень хорошо. Он не ревновал супругу — с чего бы, доверял он своей леди полностью — однако внимание другого мужчины к ней... в Арриоле поднимался зверь. Впрочем, в результате их милых с эрлессой стараний и к большой обоюдной радости, зверь быстро нашёл, как одомашниться.

— Что прежде того случилось со мною, Брайни, было чудесно и буднично в то же время. Призрачная тёмная птица воплотилась из ниоткуда, опустила мне в руки свиток — и исчезла. Я развернула его — то оказалось послание настоятеля храма всеблагой Трионы в столице. Он сообщал, что во время службы богиня показала ему меня, рисующую нашу Ориоссу и ещё много других земель и светил вокруг, назвала имя и повелела немедленно известить, чтобы я готовилась исполнить свой долг перед богами.

Ты отпустил меня тогда в столицу, помнишь? Я посетила храм, поговорила с настоятелем, но он более ничего не имел сказать, кроме одного — когда настанет час моей работы, придёт от всеблагой неопровержимый знак: пора!

Позволив себе короткий взгляд на Костю, Линн продолжала:

— В ночь по возвращении из столицы сон мне был — стою в полной тьме, точнее даже — посреди ничего. И вижу одни только руки свои, в них кисть и сияющая белым палитра. Кисть берёт краску и кладёт её прямо на тьму... и такая от этого радость, такая... невыразимая!

Линн прижала руки к груди, а Славин в очередной раз поразился её худобе — так остро и беззащитно от жеста этого проступили под тканью платья плечи. Почудилось — крылья... Костя загляделся на свою фантазию и чуть не упустил нить разговора.

— И после этого ты начала учиться рисовать, — подытожил рассказ сестры эрл.

Азы дал тот художник. Затем, с подачи всё этого же, столь неприятного эрлу человека, сестра упросила отпустить её в Одинборо — второй по значимости город королевства, славный ремесленниками своими и разными искуссниками. Опасался эрл — не за имя Арриолов, которому ничто не могло повредить, столь велик был в государстве авторитет семьи — за сестру, мало знавшую жизнь.

— Но мы же солдаты, брат, — сказала ему тогда Линн, — не смотри, что я — это я. Я, прежде всего, Арриол, и только затем — Линн. Твоя жена научила меня смотреть на жизнь и искать жизни.

Те слова так и остались эрлу занозой — и светлой радостью.

Потому что Линн выучилась, стала художницей, а имя Арриолов прославилось ещё и успехом в искусстве. Но прожив в Одинборо пять лет, она вернулась в поместье — с крошкой Тильдой. И без мужа.

Конечно, нынче уже не те дикие столетия, когда таких сестёр и таких детей их полагалось отправлять в монастыри с запретом переступать порог отчего дома, но высший свет по-прежнему строго смотрел на подобные случаи. Оставаясь востребованной художницей и сохранив крышу над головой, Линн оказалась обречена на неустроенную женскую судьбу до конца дней, какое бы приданое за ней ни посулил отец или — теперь — брат. Никто в здравом уме не захочет связываться с неуберегшейся женщиной и становиться изгоем вместе с нею. Такова кара за небрежение древними традициями, ибо на них стоим, ими крепки.

Славин чуть кашлянул, привлекая внимание к себе. Он должен был дополнить, что Линн сказала о пророчестве. Кто-то там, наверху, явно позаботился, чтобы каждому из участников этой... игры?.. да, хотя бы и игры небожителей — жить-то в ней всяко нам! — досталась лишь часть общего условия.

Художница знала только цель работы... а что станет неотъемлемой частью красок, предстояло сообщить вестнику из другого мира. Да не просто вестнику. Потому-то и был здесь биоэнерготерапевт, что в известной ему части пророчества говорилось: картину мира следовало писать кровью автора! Чьи силы всем своим мастерством вменялось в обязанность поддерживать Славину.

О чём он и сообщил обомлевшей чете эрлов и своей... и художнице.

Страшное это чувство — что ты просто пешка в руках судьбы. Эрл, не единожды отражавший на поле боя смерть, и вспомнить не мог такой у себя растерянности. Потупилась и леди Айрис. Конечно, чего только нет за плечами супруги владельца многих земель, матери двоих сыновей, хозяйки большого дома: ожидание из далёких походов и деловых поездок мужа, детские обиды и болезни, споры слуг, внезапные расходы... Но никогда ещё налаженное бытие эрлессы не взрывалось вот так — непонятной угрозой близкому человеку... Леди всем своим существом чуяла опасность, грозившую Линн — что девочка (да, да, девочка, младшая сестра, если хотите!) обязана добавлять в краски свою кровь, поднимало в эрлессе ледяную волну ужаса. Почему она так испугалась, эрлесса не знала, — вот и Линн стоит возле неё на коленях, успокаивает: не больше пары капель за раз и понадобится-то!

— А пишу я быстро, Айрис, родная, ты же знаешь. Неделя работы — и холст готов!

Старшая леди только головой покачала. И Линн, в который уже раз за этот растянувшийся в вечность день, решилась признаться ещё кое в чём.

— Всеблагая Триона присылала мне сны, многие из них после стали картинами. "Река", например, которую ты так любишь, Айрис, — это из сна. А ещё всеблагая научила меня, как делать картины — живыми.

И, глядя в изумлённые такими откровениями родные лица, Линн почти прошептала:

— Она сказала, чтобы картина стала жить, в краски нужна капля-другая моей крови.

Трудно, невыносимо почти — смириться, что не ты хозяин своей жизни. Гневаясь на непривычную беспомощность, Арриол резко встал и шагнул к камину. Протянул ладони к огню, потёр замёрзшие пальцы.

Ощущая себя не лучше, Костя более чем понимал эрла. И сказал потому:

— Сэр, поскольку на пути к вам мне пытались помешать, не исключена новая атака, во время работы. Охрана...

Эрл перевёл взгляд с огня на Славина:

— На земли поместья ни одна душа не проникнет. Что ещё?

— Ни одна душа? — Славин подчеркнул главное. Эрл понял.

— Боевой маг из столицы будет здесь завтра на закате.

Славин кивнул, прикидывая, хватит ли его собственных возможностей, объединённых с силой домовых, оградить поместье до прибытия подкрепления. Негусто, конечно, с учётом того, что он уже начал подпитывать Линн.

— Имеем привязку, надо спешить, — сообщила Маара напарнику, чьей энергией в последние месяцы она только и питалась. И действительно, зачем тратить свою, когда тут такой сочный и горячий мужской экземпляр в наличии. Главное же — лишённый своих сил на очень недобрую половину, он даже и не подумает составлять Мааре конкуренцию на пути к величию Хаоса.

О, вот куда Маара рвалась всем существом! Взорвать — всё! Принести владыке Хаоса победу над любыми структурами и правилами, — и пусть воцаряется беспредельность! Там и только там душа Маары обретёт то, чего ей так не хватало среди душных законов и порядков: свободу. И близость к центру власти, благодарной за доставленную победу, — эта мысль согревала тоже.

Но на пути — художница, сила которой столь велика, что может навсегда оградить установленный богами мировой порядок от всесокрушающей мощи Хаоса. Только — силой обладать мало, надо ещё суметь применить эту силу — это Маара знала точно. Знала, и что сказано в пророчестве: Хаос придёт разрушать.

"Это — про нас. Про меня! Про владыку моего сердца..."

Конечно, никогда и ничто само собой не происходит — однако пророчества затем и даются, чтобы быть исполненными! И Хаос — придёт.

Не скупясь, зачерпнула Маара энергии Найтмара, и, настроив её волну в сторону Линн, прошептала:

— Крови капля в горсть соберётся, горем прольётся, в боль обернётся. Быть по слову моему.

И мысленным усилием отправила копьё сказанного в сердце Линн.

Всеблагая Триона лишь вздохнула у себя в небесном чертоге, увидев свершившееся. Повернулась к задумавшемуся над партией Хаосу:

— А я ничем и ответить не могу на этот твой ход.

— Не лукавь, сестра, — отозвался Хаос, и высокие своды возвеличили его баритон, умножили слова. — Ты давно построила прочную оборону, и всё, что остаётся теперь твоим — это успешно отбиваться от моих.

— Ах, да зачем нам так, брат? — спросила богиня, до боли сцепив пальцы в замок и прижав их к груди.

Хаос пожал плечами, перевёл взгляд на далёкие облака, отсюда казавшиеся яблоневой рощей в цвету.

— Всё хочет жить, — терпеливо произнёс, наконец, он, — а мы, вроде как, боги с тобою в этих мирах? И наша задача — что? Правильно, следить, чтобы батюшкин механизм работал бесперебойно.

— Но почему всё так? — простонала Триона. Ей никогда не давалась ирония брата, вся она была доверие и прямота суждений. — Почему не мы сами, бессмертные, вечно юные и всесильные, а лишь эти, такие ломкие...

— Хочешь на их место, сестра? — невесело усмехнулся Хаос. — Рождена божеством, так терпи уж теперь. Всесильные — скажешь тоже! Да нас, — он обвёл взглядом чертог, выразительно посмотрел в тёмно-синюю высь за его пределами, — без них, — бог опустил взгляд вниз и замолчал.

Ни слова больше не проронила и его сестра.

— Сердце моё, я тебя проведать!

Линн опустила палитру с кистями, присела на стульчик перед мольбертом... спина и ноги отозвались благодарной истомой. Дверь в студию отворилась, из проёма выступила Айрис, прелестная совершенно в пепельно-розовом платье — солнечный цвет волос и белую кожу хозяйки подчеркивало оно замечательно. Художница в который уже раз залюбовалась, а в комнату тем временем величественно вплыла с полным подносом фруктов Донни. За нею Риччи торжественно тащил доверенный ему пирог, от сочного аромата которого художница тут же вспомнила, что в последний раз ела очень давно. Вздохнув, она задёрнула пологом мольберт и поднялась со стульчика, жестом предлагая его Донни в качестве подставки для подноса.

Домовая, деловито хлопоча, принялась превращать стульчик и поднос в пиршественный стол. Риччи завис было с пирогом посреди студии, но кивок Линн в сторону подиума разрешил сомнения домовёнка.

Линн нетерпеливо вытерла руки чистой ветошкой и под светом улыбки Айрис принялась наполнять свою тарелку принесённой снедью.

— Пища богов, — сказала, наконец, она, с сожалением понимая, что больше ни кусочка в неё не влезет.

— Чем всеблагая Триона пожаловала, — отозвалась Айрис традиционной на их земле фразой крестьян и королей. — А ты бы спала побольше. Всего два дня работаешь, но очень побледнела. Константайн хорошо тебе помогает? Может, я всё-таки позову доктора Брэдли?

Но Линн покачала головой. От Костьи шло что-то удивительно хорошее и постоянное — даже сейчас, всего лишь при мысли о нём сердце как будто бы больше и горячее стало.

— Спасибо, родная. Тревожишься, знаю. Но ведь не одна я.

Леди Айрис опустила глаза, раздумывая, сказать ли, что "не одна" можно понять очень по-разному. Что на такую открытую душу, как Линн, слетаться будут не только ласковые бабочки да трудолюбивые пчёлы... Хозяйка замка Арриол вздохнула и решила промолчать: ни к чему сестре лишние волнения.

А Линн, словно какой-то новой мыслью подхваченная, уже и сама ушла из беседы... да и из студии, если вдуматься. Мыслями вся в картине, она взяла с полочки на мольберте изящную шпильку с навершием в виде головы дракона. Шпилька служила художнице в Одинборо и украшением, и оружием одновременно. К счастью, именно как оружие, до сего дня пришлось обнажить её всего дважды... точнее, второй раз как инструмент: принимая роды Тилли, перерезала пуповину...

А в первый — когда пришлось защищать будущую мать Тильды Арриол от пьяной солдатни. При этом Линн прекрасно понимала, что вряд ли бы справилась с шестью дюжими кабанами в кожаных латах, не подкоси их перед тем непомерное количество густого чёрного ялла. Координацию мужчины утратили сильно, а вот похоть, как известно, от ялла у них только взыграла. И пришлось бы двум ученицам мэтра Джейнсберга очень лихо, если бы не фамильное украшение Линн и крепкое знание художницей анатомии: пока одуревшее от выпивки и запаха женского страха кабаньё пыталось подгрести девиц под себя, юркая Арриол посекла своей обоюдоострой шпилькой сухожилия — кому на ногах, кому на руках... она не разбирала, однако всё-таки старалась не изувечить мужчин совсем.

А после они с трясущейся Эллен отогревались травяным чаем в мансарде у Линн, когда неожиданно вошёл Брайн, приехавший в город по делам и навестить сестру... Видимо, контраст между ним и теми, кто только что чуть не лишил их с Линн чести, а то и жизни, был слишком ярким, да и пережитое потрясение слишком велико... Эллен влюбилась без памяти.

Дальнейшее Линн не любила вспоминать и дала себе зарок молчать до самой смерти, кто настоящая мать Тилли Арриол, и уж тем более, кто её отец.

Но вот шпилька снова перестала быть украшением, снова пускает кровь: чуть поморщившись, Линн наколола кожу и поднесла ладонь к палитре. Капля, другая, третья... ну, довольно. Лизнув и подержав в губах порез, правой рукой Линн нетерпеливо принялась перемешивать краски... за плечами ощущала художница тёплое дыхание пресветлой Трионы, ожидал драгоценный холст и светился над бездною мост. Отогнав чёрных мушек перед глазами (достала эта усталость!), Линн умоляюще посмотрела на своих гостей.

Но они всё поняли и без того — взгляд художницы настиг их в дверях.

— Понимаете, леди Айрис, мы сильны знанием, что хаос — неотъемлемая часть мироустройства. Порядок невозможен без хаоса, но и хаос — без порядка. Поэтому, мы за понимание единства и борьбы этих противоположностей. И — важно — хаос суть проявление бессознательного, стихийного, эмоционального, в противоположность порядку — проявлению логики, разума. И, если хаос вполне допустим, как форма существования того, что разуму неподконтрольно, то хаос, создаваемый разумом и привносимый в жизнь искусственно, по моему убеждению, заслуживает самого жёсткого противоборства. Ведь это — оружие террористов!

Славин обычно красноречием не блистал, но сейчас, формулируя первейший принцип своей работы — создание равновесия — и сам изумился, как легко приходили точные слова. Вот что значит, когда всем сердцем, деятельно, горячо, заботишься о другом, о любимом человеке. Всё спорится, всё ладится.

Сердце билось ровно — значит, Линн хорошо, работает с азартом, с удовольствием... да, сделал Костя одну хитрую штуку, и отныне во веки вечные будет он знать, когда нужна этой женщине его помощь и которая именно.

— Террористы? — недоумённо переспросила его хозяйка замка, подняв взгляд от кружева, которое выплетала: скоро Тилли двенадцать, а потому придумала леди особый узор в подарок племяннице. А потом сама же и объяснила:

— Ах, тайные враги...

Маара брезгливо отсоединила своё сознание от задыхавшегося и покрывшегося липким холодным потом Найтмара... его вымученные оргазмы оскудели ещё и семенем, не наполняя её более прежней энергией. И Маара злилась, что не умеет насыщаться кровью, а то бы сейчас просто впилась бы в это мясо и доела бы его...

Из горла когда-то красивой женщины вырвался рык. Надо добить эту художницу, надо добить... да придёт Хаос, да пребудет с нами. И Маара, собрав в кулаки только что полученную силу, отправила в сторону Линн несколько жутких слов.

Линн отпила изумительно ароматного травяного чая, принесённого Риччи, и закашлялась — видимо, Донни не очень хорошо процедила отвар...

Всё ещё покашливая, художница поднялась с подиума, сделала несколько шагов к мольберту, взяла кисть... какая же слабость! Аж пальцы дрожат и по спине мерзким холодом тянет. Только не сейчас! Только не сейчас заболеть... надо закончить работу. А потом можно и... Но в сердце толкнуло теплом: "Костья... Костиенька". Откуда пришло второе имя, Линн не знала, просто захотелось вдруг именно так назвать его.

— Костиенька, — произнесла она, и закашлялась снова. Так, ладно... работаем.

На холст легло ещё несколько уверенных мазков — да, тут у нас будет созвездие Любви. Читала Линн свиток в отделе рукописей Одинборской публичной библиотеки — и встретилось там художнице стихотворение про небывалое, не виданное никем созвездие Любви, и восхитилась она свежестью взгляда и пылающим чувством древнего поэта. И вот теперь нарисовала художница несколько звёзд на своём небе, и улыбнулась, и увидела, что и поэт улыбается ей из дали столетий.

Любовь — самое прекрасное, что может случиться с тобою. Ведь, любишь когда, взмываешь в небеса, постигаешь землю, становишься чутким, как зверь, и радостным, словно первоцветы. Всё спорится, всё ладится у тебя, когда любишь. И вечное, нескончаемое спасибо тому, кто зажёг в сердце твоём её — любовь. Пусть не знает о том, пусть не подарит ответной любовью даже — но самым главным всё равно уже порадовал.

Спасибо, Костиенька... как же хочется, чтобы сердце моё билось как можно дольше — для тебя.

Ну вот, всё... свет из мансардных окон уже не тот, да и в глазах муть сгустилась, не хочется картину исказить. Завтра поутру дописать ещё несколько миров — и оставить картину просыхать. До следующей — о, а ведь уже весны! Да, весны! А там — закрепить лаком и преподнести столичному храму Трионы.

Она ещё успела пройти к выходу из студии и даже взяться за ручку двери, когда в сердце словно ударили чем-то острым, и непонятно было, в спину удар или в грудь. Линн коротко охнула, и мир перестал для неё существовать.

Костя в этот момент только-только поставил на землю мисс Тилли, с которой провёл почти весь день. Сначала они прокопали в рыхлеющем, сыром снегу несколько ручьёв, чтобы быстрее очистилась и подсохла главная аллея усадьбы. А вот ко фруктовым деревьям, наоборот, снега они подкопали: пусть считают, что ещё зима-зима и даже не думают обманываться ранним солнцем — Костя вычислил, что майские заморозки здесь едва ли не такие же крутые, как и на родине: ничего подобного Гольфстриму на Ориоссе не наблюдалось. А после они развешивали скворечники — вспомнивший школьные уроки труда Костя выпросил у скупо улыбнувшегося Грега несколько досок и инструмент, а Тилли любопытной кошкой отиралась рядом, пока он пилил, строгал, сколачивал, шлифовал...

Костя поставил Тилли на землю — и его скрутило. Чудом не упал. Устоял, сосредоточился, заставил лёгкие несколько раз медленно набрать и отдать воздух.

— Я должен пойти к маме в студию, — очень-очень неторопливо и будто бы задумчиво сообщил Славин девочке, — а тебе задание сходить к Бетси и попросить, чтобы приготовила для мамы спальню прямо сейчас, хорошо?

Тилли сверкнула понятливыми глазёнками и под заливистый лай верного Арчи унеслась к кухонному входу в коттедж. А Славин поспешил по тропинке, что приводила к торцу домика Линн — там начиналась лестница в поднебесную обитель художницы.

Двери в студию Славин попросту выдрал вместе с косяком и кусками штукатурки — потому что не открывались. Оттолкнув искалеченные доски, он увидел то, что понял и того раньше: упав, Линн вытянулась вдоль порога, и заблокировала собою вход.

Не переворачивая её, он быстро и легко ощупал исхудалое тело, и только к огромному своему облегчению убедившись, что переломов нет, взял на руки и перенёс на подиум. Там бережно укутал в несколько попавшихся под руку драпировок — и только после этого вынес на улицу.

К чести Бетси и Тилли, ни та, ни другая не впали в истерику — но и Славин смотрел так, что даже если бы и хотели, они бы себе не позволили.

Служанка молча раскрыла постель, Костя опустил в неё свою ношу, и вместе взрослые освободили Линн от одежды.

Маленькая, худая, белая, лежала она перед ними, а под кожей левой груди прямо на глазах разливался багровой коричневой кровоподтёк, затапливал бок, живот...

Бетси кинулась было приложить припасённый лёд, но Славин жестом остановил её и велёл прикрыть Линн до пояса. А сам протянул ладони над страшным ушибом, понимая, что не физическое тело пострадало в первую очередь. Кровоподтёк — проекция, главный удар пришёлся по тонким телам, с них и начинать.

Ага, вот и пробой... это сколько же килотонн ты в себя приняла, женщина? В страшной дыре бесновалось пламя, его-то языки и пытался сейчас погасить своей силой Костя... но кровоподтёк продолжал растекаться по телу Линн, поднявшись уже к горлу и коснувшись бёдер.

И в отчаянии Костя бросился на дыру как на амбразуру — грудью. Его опалило, он успел крикнуть: "Люблю!" и увидеть затем вспышку тьмы.

Очнулся Костя от резкого запаха ароматического камня из флакона, который держала у него под носом леди Айрис. Леди глядела тревожно, но твёрдо, и Славину стало неловко долее лежать перед нею таким — беспомощным. Однако ладонь леди повелела ему оставаться в кресле возле кровати Линн — Славин только и позволил себе, что повернуться и посмотреть туда, где...

Увидел тонкую руку, выпроставшуюся из-под одеяла, рука комкала простыню.

"Больно. Жива", — и Костя со стоном откинулся в кресле.

Но почти тут же вытолкнул себя из слабости: такая тоска одолела сердце. Это была не его тоска — чувство затапливало Линн: "не успела, не успела", — стонала её душа.

— Родная, — не замечая никого, кроме своей женщины, Костя склонился над ней, — что нам сделать?

Влажные ресницы Линн задрожали, к виску потекла слезинка. Она помолчала, видно было, что собирается с силами для ответа. Наконец, у неё получилось:

— Мост.

— Ты не успела дорисовать?

Косте на мгновение показалось, что свет благодарности прошёл по лицу Линн, но тут же погас обессилено.

— Наверх, — прошептала тем временем она.

Костя выпрямился. Что это смертоносное безумие — он понимал, но понимал предельно ясно и слово "долг". Понимал также, что не будет ему покоя ни в одном из миров по обе стороны Порога, если он не поможет Линн его исполнить и если не выполнит свой.

В комнату тем временем тихо вошёл Арриол. Жестом велел не обращать на себя внимания, встал с женой, обняв её за плечи.

Линн с нежностью посмотрела на брата.

Костя же обратился и к Арриолу тоже:

— Что может магия домовых? Линн реально поднять к мольберту как можно мягче? Или этот ваш столичный маг...

Но прежде чем Арриол ответил, заговорила леди Айрис, и холоден был взгляд её, обращённый на Славина, и жёсток голос:

— А краски, ведь надо замешивать краски!

Косте захотелось взвыть от бессилия, и он не знал, чей это будет вой — его собственный или Линн.

— Капля, — еле слышно раздалось с постели.

Воцарилась тишина. Все в комнате понимали, чем чревата эта капля. А ведь картину ещё дописать надо — чего никто, кроме художницы, не вправе сделать. О, боги, никогда не облегчаете вы людям жизнь! Люди живы назло вашим козням и лишь своим делам благодаря!

— Возьми мою кровь, — просто сказала Айрис.

Все обернулись к ней, но она смотрела на Линн.

Линн улыбнулась и прикрыла веки, соглашаясь с предложением сестры. Та перевела дыхание и улыбнулась.

Но Славин обозначил ещё одну свою тревогу:

— Сэр, леди Линн была атакована. И никакая защита столичного мага не помогла. Он может разобраться хотя бы, почему его построения не сработали?

Бетси и Донни уже почти закончили одевать Линн, когда в комнату деликатно вплыл Риччи и попросил леди Айрис и мистера Славина в гостиную.

Костя встревожено посмотрел на свою художницу, она ответила ему ласковым взглядом — и слегка успокоенный мужчина вышел из её спальни вслед за супругой эрла.

В гостиной их ждали Арриол и невысокий худощавый человек в серо-зелёном плаще боевого мага.

— Мистер Дрейв, повторите леди Арриол и мистеру Славину, что сообщили мне, — обратился к человеку эрл.

Тот с достоинством поклонился леди Айрис и Славину, но леди суховато кивнула в ответ, а Славин вообще не счёл нужным проявлять какую-то приветливость.

Однако прозвучавшее затем заставило их иначе взглянуть на ситуацию и этого человека.

— Где-то на территории поместья находится зачарованная вещь.

Из дальнейшего объяснения Костя понял, что эта вещь и фонит, продолжая исподволь разрушать Линн, и в то же время работает как лазейка: оцепление, созданное столичным магом, оказалось не только бессильно, но и бесполезно. А обнаружить эту мелочь оказалось трудно сразу ещё и потому, что влияет она еле-еле, откуда-то из-под земли, тем не менее создавая атакующей стороне пусть и слабую, но всё-таки возможность диверсии.

— Виноваты, ваша светлость, дыранулись — сконфуженно признался, тем не менее, маг, — дождались палёной курицы.

Славин, хоть и злился на всю эту ситуацию, и на своё бессилие, а всё ж невольно отметил очередную то ли шуточку Единой речи, то ли умиляющее сходство менталитетов...

— А вы можете хотя бы примерно обозначить место, откуда тянет злой магией, и суть предмета? — спросил он коллегу из такого далёкого мира.

Здешний маг посмотрел уважительно:

— Это нечто вроде иглы, вибрации очень для подобного типа вещей характерные, а место... место, — он задумался, вслушиваясь в свои ощущения, — место не так уж и далеко от коттеджа. Чувствую рядом много деревьев и чьё-то стремление уединиться... посекретничать.

— Негусто, — вздохнули одновременно Славин и Арриол.

И в эту самую минуту леди Айрис ахнула, мужчины вздрогнули, эрл схватился за шпагу, маг — за меч, а Славин — дёрнулся к камину за кочергой: штора широкого окна гостиной зашевелилась, за нею обозначилась человеческая фигура — и перед готовыми к драке людьми предстала Тильда Арриол собственной персоной.

Чего стоило взрослым не обрушить на ребёнка упрёки, знает только пресветлая Триона, которая-то и нашептала Тилли мысль спрятаться и послушать, что там с мамочкой. Никто же ничего не говорит, все боятся чего-то. А Тилли тоже страшно...

Тилли явно было, что рассказать старшим, которые со всем вниманием приготовились слушать непоседу, однако леди Айрис пришлось спешно покинуть гостиную: домовёнок прилетел сообщить — Линн собрана. Славин порывался уйти вместе, но леди отрицательно качнула головой:

— Сейчас вы нужнее здесь, мы справимся.

Неспокойно было Косте, но подавив тревогу, он согласился. В крайнем случае, успеет почувствовать, если с Линн что-то не так.

Соединённая магия домовых из коттеджа и главного дома помогла художнице перебраться в студию. Домовёнок гордо втащил поднос с фруктами и питьём для обеих женщин. Айрис поднялась следом, ничуть не запыхавшись на крутой лестнице.

Отпустив домовых к их повседневным делам, Линн медленно и осторожно прошла к холсту, на каждом шагу ожидая прилива дурноты и слабости — чтобы вовремя побороть. Обошлось. Она приободрилась и даже позволила себе двигаться чуть быстрей. Вроде, и это не вызвало проблем.

Ужасно не лежала у Линн душа к тому, что предстояло сделать затем. Одно дело — себя отдавать ради любимых, ради долга и чести, и совсем другое — принимать чью-либо жертву. Кошмар! И как только боги выносят все эти дикие ритуалы с кровью? "Несчастные", — вздохнула Линн над теми из бессмертных, коим с сотворения мира установленной традицией предписывалось принимать закланный скот и птицу. "Будь моя воля, — подумала мельком художница, — запретила бы жертвы. И людей надо пожалеть, и богов заодно".

Где-то в невидимой отсюда выси переглянулись Триона и Хаос, и вздрогнула первая, и зябко повёл плечами второй.

А леди Айрис тем временем уже приготовила маленькую, белую, но твёрдую руку свою. Линн поднесла палитру... от дальнейших подробностей воздержимся. Скажем только, что капель случайно получилось две — на что женщины не обратили никакого внимания.

Младшую уже захватил азарт творения — ждал Мост богов, последнее, чего не хватало на картине. Она принялась выписывать его сочными, красивыми мазками — утомившаяся без работы рука словно сама над холстом двигалась!

Старшая же, придерживая шелест юбок, отошла за мольберт, к подиуму, прилегла... и тут-то те две капли и дали о себе знать. Потеряла сознание Айрис — чего не могла видеть художница.

Приоткрывшийся порез чуть не начал снова кровоточить, но воздух под бессильно повисшей рукой Айрис сгустился вдруг, побелел — и лишь Триона знает, как взявшийся тут Арчи принялся торопливо зализывать ранку. Убедившись, что его усилия дали результат, пёсик смело кинулся приводить свою подопечную в чувство — но не отвечала та на его старания.

Унесло её в нигде и в никогда — вокруг царила глубокая бархатная синева, в которой то ли стояла Айрис, то ли лежала навзничь — понять это возможным не представлялось. Вдруг синева сгустилась ещё больше, стала почти чёрной — и из неё навстречу леди мягко засияла неимоверной красоты обнажённая женщина. Ничуть не стесняясь и не скрывая ничего, приблизилась она к замершей от внезапности ощущений Айрис, мягко приняв трепещущую ауру той в исходивший от всего божественного тела молочно-лунный свет.

— Здравствуй, — зазвучала в сознании Айрис тихая ласковая мелодия, — спасибо тебе, мудрое чуткое сердце. Помоги мне ещё немного, прошу.

И богиня посмотрела в душу Айрис. Страшно было женщине, пульс колотился в висках, мешал смотреть и слышать, но что остаётся смертному, когда сама вечность просит его о помощи?

Эрлесса подавила внутреннюю дрожь, выпрямилась, ответила богине твёрдым взглядом. Та улыбнулась краешками губ, почтительно склонила голову.

И отвела синеву в сторону — будто занавесь.

Перед Айрис появилась тёмная, явно мансардная комнатка, жарко натопленная. Она увидела своего мужа, к которому всем телом прильнула небольшого роста изящная женщина. Вот она подняла лицо к Брайну, улыбнулась — и Айрис кольнуло в сердце: у Тилли, когда та смеётся, на щеке всегда такая же ямочка...

— Прошу тебя, — горячо шептала меж тем та, — пусть хотя бы дитя у меня останется... ничего больше не надо!

— Я не хочу так, Эллен! Я так не могу, — глухо отвечал Брайн, закрыв глаза и прильнув лбом ко лбу вытянувшейся ему навстречу женщины. Но та не слушала уже его, поспешно освобождая его и себя от того, что мешало...

Айрис закрыла глаза, не желая видеть дальнейшего, а когда открыла, картина сменилась: ей предстала та же мансарда, но теперь уже Линн находилась там вместе с Эллен. Которая навзничь лежала на узенькой кровати и дышала так, что не раз пользовавшая своих крестьян Айрис поняла — конец близок.

— Мы вырастим Тилли, обещаю, — говорила тем временем Линн подруге. Одной рукой она поглаживала ладонь Эллен, другой — придерживала спящего у груди младенца. Большой платок, сложенный по-крестьянски косынкой, охватывал спину и плечи Линн, в получавшейся таким образом люльке и спал ребёнок. Этот платок Айрис хорошо помнила — сестра мужа много лет не расставалась с ним, большим и тёплым.

Айрис ощутила внимание богини и поняла: от того, что скажет сейчас и что сделает, зависит всё дальнейшее. И эрлесса не подвела:

— Спасибо, пресветлая Триона, мне должно было знать. И Брайн, полагаю я, имеет право на то же.

Ответ богине не просто понравился — именно того и ждала... хотя и знала с точностью абсолютной, что он будет таким. Неким образом Айрис понимала о Трионе и эту, с ума сводящую, если всмотреться пристальней, двойственность. Богиня очень, очень ждала тех слов Айрис — ведая в то же время их непременность. Предначертанность... у женщины пошла кругом голова, и в сознании снова зазвучала мелодия божественного голоса:

— Просто, ты — это я. Не совсем, конечно. А ещё я — Линн, а ещё — Тилли. И Эллен тоже я... была. И даже этот ваш странный Славин — тоже... Я даже мой брат Хаос... И в то же время Триона — это только Триона, иного не дано.

— С ума сойти, — только и могла ответить Айрис.

— Ничуть, — прозвенели ласковые колокольчики, — в мире Кости я это называю "прикольно".

— Переведи, — улыбнулась осмелевшая Айрис.

— Жизнигра, — отозвались в разной тональности два серебряных колокольчика, остальные же эхом разнесли этот перелив.

Леди помолчала. Ничто не даётся просто так в жизни, даже богам... а точнее, неведомому этому существу, которое стояло перед нею в облике несказанной красавицы... значит, она — это я? И... другие — тоже? Интересно.

— Ты сказала мне об этом...

— У тебя на сердце боль, а потому и жестокость... были. А теперь — нет. Теперь ты простишь Брайна и всё-всё остальное сделаешь правильно. Без моих прямых подсказок.

И Айрис оказалась в кабинете Брайна.

Он расположился на диване, сосредоточенно читая отчёт управляющего, и пребывал в обычной своей позе, когда думал, что один или когда оставался наедине с женой, — ну, в самом деле, разве пристало сиятельному эрлу валяться на диване у камина, словно мальчишка: одна нога на спинке, другая на полу...

Айрис улыбнулась новому чувству, которое поселилось в её сердце по отношению к мужу. "Ты — это я"... и так хорошо стало всему существу её, так бесконечно нежно...

— Брайни, — тихо окликнула она любимого.

Он встрепенулся, увидел жену — и вскинулся: захотелось обнять и поцеловать эту женщину, смотревшую на него сейчас так... Брайну стало неимоверно тепло на сердце. И не просто мужское желание, ставшее уже привычным за много лет супружества, разливалось сейчас по всему телу — что-то новое загорелось в нём, неизведанное доселе. "Моё второе я", — понял Брайн, и ощутил, что жизнь вообще имеет смысл, только если в ней есть Айрис.

А потом они долго лежали на ковре возле камина, который за минувшие годы всякого повидал меж ними — но такого огня даже в юные годы не примечал. Женщина перебирала седые пряди на виске мужа, перебирала струны морщин на лбу и возле глаз, он тихонько поводил губами по груди, столько раз кормившей его детей...

— Брайни, — решилась она. — Ты знаешь о Тилли?

— М-м? — отозвался он, занятый сейчас самой лучшей ягодой во всех временах и пространствах.

— Она похожа на тебя, — произнесла Айрис очень-очень мягко. Ощутила с сожалением, как муж остановил свою чудесную игру. И поспешила на выручку:

— Брайни, я не знаю, ругать Линн или молиться ей, что сберегла для нас дочь. Твою... нашу! Столько лет молчать... Этот странный Славин как-то назвал её "тихиомут" и объяснил...

Брайн приподнялся на локте, посмотрел на жену. Горечи во взгляде его оказалось столько, что Айрис чуть не задохнулась. И принялась целовать эти любимые, такие беспомощные сейчас глаза. Вот, под губами стало солоно — и она... о, да, приняла она в себя и эту его тайну.

Сон, который настиг Айрис после новых сладостных игр, снова перенёс её к Трионе. Богиня, ставшая за это время из прекрасной женщины маленькой белобрысой девочкой, бросилась к Айрис на шею и звонко, с чувством расчмокала:

— Люблю я вас, человеки!

Угомонив на коленях егозу, Айрис поцеловала ту в белёсую макушку, прижала к груди, прибаюкала слегка.

— Рассказывай, что делаем дальше.

— Дальше, — протянула загадочно егоза, — дальше человеками и будем, ага?

И ткнула пальчиком куда-то в пространство.

Получившаяся дырочка при ближайшем рассмотрении оказалась космической тёмной материей — но Славина рядом не было, чтобы рассказать о том Айрис. Поэтому женщина увидела только густую невнятную муть, паутиной оплетшую две тени, мучительно ворочавшиеся в созданном ими же самими плену.

Жизнь держалась в них лишь крови Линн и Айрис благодаря.

Леди Арриол содрогнулась от отвращения и... жалости. Хоть и не знала она никогда Маару и Найтмара, о роли их страшной в судьбе художницы проведала только сейчас, увидев обоих впервые, но сердце, где расцвела безраздельная любовь даже к тому, что кажется мёртвым, сердце Айрис не желало столь мерзкой участи никому.

Она ещё раз посмотрела на несчастных приспешников Хаоса. Подумала. И сказала невесть кому в неведомое куда-то:

— Замку нашему как раз сторожевых псов не хватает...

И стало по слову Айрис — а Линн в это время как раз поставила в правом нижнем углу завершённой картины свою подпись.

Выдохнула длинно. Аккуратно опустила кисти в кувшин — очищаться-отмокать. Присела устало на стульчик перед мольбертом. И окликнула сестру...

Откуда только взялись силы у исхудавшей художницы — приподнять лежавшую навзничь Айрис, распахнуть тяжёлые мансардные окна, выбежать из студии и сколько имелось голоса закричать:

— Костья!

А он уже и сам спешил к студии.

Вместо эпилога

Годы спустя Тильда Дрейв, старшая жрица главного храма Трионы, урождённая эрлесса Арриол, будет рассказывать своим детям и детям их детей, как именно стала одним из лучших боевых магов страны, а затем и верховной служительницей пресветлой богини.

В каждой семье есть свои легенды — и непременно следует их передавать потомкам. Так создаётся память рода, так неустанно зелёной остаётся крона, сколь бы далекими ни казались от неё корни.

В утро того далёкого дня, когда предстояло маме закончить работу над картиной мира, Тильда пробралась в гостиную, чтобы послушать переговоры взрослых. Слова боевого мага поразили девочку так, что она уже не могла оставаться в своём укрытии — вышла и всё рассказала. Рассказала о своём кладе, об утаённой серебряной булавке в форме чуть надломленной розы: "Мистер Дрейв, ведь это то, о чём вы говорите?"

Взрослые всполошились было, но столь же быстро притушили эмоции, оставив место только холодному профессиональному расчёту.

Тильду к её кладу не пустили поначалу — разве можно рисковать ребёнком? Но вскоре, к огромному удивлению далеко не последнего столичного мага выяснилось — зачарованная вещь поддастся только в присутствии девочки.

Со всевозможными предосторожностями и подключением дополнительных ресурсов — это боевой маг мистера Славина так удивительно называл, Тилли на всю жизнь в память впечаталось — самую младшую Арриол привели к её секретке. Там бледный от напряжения Дрейв сплёл такую мощную и столь красивую вязь заклинаний, что Тильда в тот же миг и полюбила будущего мужа — всем своим тогда ещё очень юным сердцем. Как она сущность этих заклинаний увидела — другой вопрос, хотя и немаловажный для теоретиков магической науки... в общем, изничтожили они на пару с Дрейвом гадкое украшение качественно и напрочь. И такая, видимо, отдача на тот конец энергетической нити пошла, что по весеннему хмурому небу прокатился вполне себе летний гром.

А тут и Славин руку к сердцу прижал — не то, что бы тело подвело, но душа позвала... Да из большого дома феечка возникла, с известием, что невесть откуда у ворот замка появились два огромных сторожевых пса на цепи... аура обоих в порядке, никакой вредоносной магии, но имеется чёткий след ауры леди.

Эрл, решивший, что даже в присутствии боевого магического отряда дочь сестры не оставит ни на минуту, отдал феечке короткое распоряжение о прибавлении в хозяйстве, сам же всей душой оставаясь рядом с Тилли. Которая на пару с Дрейвом отдавала и отдавала из горячих ладоней энергию — залатать совместными их усилиями возникшую во времени и пространстве дыру. И так красиво у неё это получалось — гордость Тильдой и восхищение мягко сияли во взгляде эрла. На мгновение он пожалел тогда даже, что не может назвать её родной дочерью...

В этом месте Тильда Дрейв обычно улыбается — слишком много воспоминаний одновременно приходит к ней. Внезапно обретённый отец оказался мало что эрлом и тем, кого всю жизнь до того полагала дядей, так ещё и жутким деспотом. Когда Дрейв осмелился, наконец, посвататься к Тильде, скандал поначалу был первостатейный. И только троекратными усилиями женской части семьи ревнивого отца, мужа и брата удалось слегка примирить с тем, что недавно обретённая дочь всего-то шестнадцати лет оставит родовое гнездо, чтобы уйти в дом к любимому мужу и учителю.

Ох уж эти горячие сердца Арриолов, не знающие удержу в войне и любви! Впрочем, тем и сильны.

Поэтому Линн и Костя, конечно же, стали мужем и женой — и первыми детьми, которых Тильда держала в руках, были те, кого считала она младшими братом и сестрою. Жили и до сих пор живут на два мира — и никого это не удивляет, потому что... потому что мама тогда нарисовала Мост.

— Да, она нарисовала Мост между мирами, и ничто не властно теперь разрушить вселенную, — произносит обычно Тильда, подводя к картине Линн правнука ли, прихожанина ли храма. С картины смотрит зеркало, к которому от зрителя ведёт сияющая звёздным узором дорога — встань на эту дорогу, осмелься приблизиться к себе и заглянуть в глубину зрачков. Там увидишь необъятный и вечно живой мир, где порядок и хаос едины, — и ты мера всему этому, человек. Всё в твоих руках, всё в сердце твоём — добро и зло, любовь и беда, отчаяние и радость.

Что выберешь, то и будет — по слову твоему.

7 апреля — 26 июля 2013 года, Москва