Сороковник Книга 1

Пролог

Не верьте, что женское сердце — вещун, никудышный из него оракул. Трепыхнись оно вовремя — я и не сунулась бы на ту злосчастную улочку. О-о, что б мне пропасть!

Или это судьба? И сверни я кварталом раньше или позже — всё равно угодила бы в ловушку? Впрочем, что толку гадать, когда всё обернулось, как есть. И покатило меня, что того Колобка — от портала к первому квесту, от него к ведунье, затем к Васюте, трактирщику богатырской стати, по виду — более привычному к мечу и топору, чем к стаканам на стойке... Тут даже пёс во дворе — бойцовской породы, на таких в старину доспехи ковались. Тут даже пацан, ровесник моих девочек, не в школе штаны просиживает, а учится дротики метать. На поражение.

...Свет луны заливает комнату, ложится сияющими квадратами на янтарно-жёлтые половицы, перечёркнутые домоткаными ковриками. И лампы не нужно, хоть и ночь на дворе. Забираюсь с ногами на широкий подоконник, устойчивый, надёжный — как и всё в Васютином доме. Да и сами хоромы — словно безопасный островок в коварном страшном мире. Тут-то меня никто не тронет...ещё дней девять. А потом хочешь, не хочешь — убирайся на все четыре стороны, или профукаешь новый квест, а с ним и единственную возможность вернуться домой.

Душно. Прохладный воздух из окна не остужает, напротив — от него я покрываюсь "гусиной кожей". Перед глазами так и стоит недавно увиденное: и железнорукий, наколотый на дротик, и умирающий пацан со стекленеющим взглядом... Представление персонально для меня, чтобы лучше усвоила правила. Одного не пойму — зачем повторяться-то? Как будто я такая дура, что с первого раза не поняла.

Надеюсь, третьего урока не будет.

Давно уже разошлись поздние гости, обсудив Янкин меткий бросок и скупо похвалив парня; давно затих трактир. Фонари, уютно мерцающие под навесом крыльца, шипят и потрескивают — должно быть, заканчивается масло. Где-то на кухне мерно постукивают ходики. Кукушка вещает о полуночи. А у меня перед глазами всё то же: урод с обожжённым лицом — и его жертва. Вроде бы и нет моей вины, но отчего же так гадко, будто я сама толканула парня на стальные когти?

Забыться бы. Но даже Васютина настойка не помогает... Потирая виски, твержу: так нельзя, успокойся! В кои-то веки появилась возможность всё обмозговать — а я вместо этого впадаю в прострацию. Не нравится мне, что за меня тут всё решают другие: распоряжаются, направляют... Понятное дело, местным лучше знать, как выжить, они-то свои Финалы давно прошли, а значит — поучать имеют право. Натаскивать, как здесь говорят. Однако я давно уже большая девочка и сама за себя решаю, а потому, при всём уважении к советчикам, жить по одним подсказкам не собираюсь. Ну, поводят меня эти оставшиеся девять дён за ручку, поопекают, а затем снарядят в квест — и рули как хочешь. Одна. Стало быть — нечего к помощи привыкать, Ваня, а то совсем думать разучишься.

...Ну почему, почему меня сюда занесло? Какая из меня воительница или амазонка — в мои-то сорок, скажем честно, два, с округлостями кустодиевской девушки, на которые вряд ли налезет стандартная кольчуга? Впрочем, вчера-то мне пригодилась моя полнота, вернее — немалый вес, вот уж кстати пришёлся... Но Васюта сватал меня в лучницы, а уж это с моей хронической близорукостью просто нелепо.

Стоп. Убрать слова "невозможно", "нелепо" и прочие "не". Я справлюсь.

...И всё же, почему — я? Почему — здесь? Этот Мир притягивает к себе исключительно матёрых геймеров, дабы не тратить время на обучение, а от взрослой серьёзной тётки, да ещё в возрасте, да ещё зацикленной на работе, мало толку. Моего запала хватает на полчаса игрового времени в неделю, чтобы от отчётов и цифр почистить мозги — и всё. Дети не в пример дольше сидят за компами, хоть и знают меру, не в пример многим сверстникам.

А что, если...

От нехорошей догадки становится дурно.

Вдруг все эти игры — Сороковники, квесты — изначально готовились не для меня? И не мне суждено было попасть в этот мир, скроенный неким заскучавшим Творцом аккурат по классической эрпэгешке? Останься я дома, не пойди гулять с собакой вне очереди, вместо дочек — кто тогда зарулил бы прямёхонько к невидимому порталу?

Прямо чёрту в пасть...

И, как в детстве, мне вдруг хочется сложить молитвенно руки и воззвать: Божечка, если ты есть... Или здесь на Твоём месте — кто-то другой, холоднокровный, а Ты, по каким-то там вашим демиурговским правилам, не вмешиваешься? Но всё же, если Ты меня слышишь — помоги вернуться. Не отдавай своему конкуренту. И не оставь без меня детей моих.

Глава 1

...Да вечер-то обещал быть обычным, ничуть не сверхъестественным... Работа, как всегда, выжала меня насухо, солнце, одуревшее за день от собственного жара, слепило, а тёмные очки я где-то посеяла. Зато в магазинчике, что по дороге к дому, завезли свежий тонкий лаваш и позднюю черешню, и можно было с уверенностью заявить, что приятности и неприятности распределились равномерно, и день закончится на приятной ноте.

Ага, как же.

Перешагнув порог квартиры, так и замираю, балансируя на одной ноге. У самой двери прямо на новой бежевой дорожке щедро размазано какое-то бурое месиво в подозрительных ошмётках. Неэстетичная цепочка из крупных тёмных клякс, местами смазанных собачьими следами, тянется от двери прямиком на кухню, к собачьей миске. И над всем этим безобразием витает характерный запашок размороженной скумбрии.

Ну, спасибо, дорогие детки. Опять оставили какое-то собачье лакомство в свободном доступе, а мне — убирай... Нора, естественно, по своему обыкновению растерзала добычу на пороге, устряпав всё, что можно, и хорошо, если придётся только полы замывать... Впрочем, панели чистые, на этот раз обошлось. И всё равно, картина просто как из фильма ужасов. Кровищи-то сколько... Не почуяла бы рыбный запах — решила бы, что здесь медведя растерзали.

Сбросив сумку, пакеты с едой и босоножки, прошлёпываю в зал, к любимому креслу. Нетушки, не позволю мелким неприятностям испортить себе настроение. В конце концов, бывало и хуже. Например, когда у Норы резались зубы, она дорвалась до книжных полок, и пришлось обновлять прогрызенные насквозь "Географию" и "Геометрию" за шестой класс. Так, где наша преступница? И чей это там могучий храп под журнальным столом?

Храп прерывается, и на свет выползает довольная собакина с мордой, перепачканной бурым. Усиленно пыхтит и тычется мне в ладонь. Классический лабрадорский хвост выстукивает по ножкам стола: мама пришла, счастье-то какое!

Безуспешно пытаюсь отвертеться от приветствий.

— Нора, фу! Опять уделалась! Ты бы хоть у Малявки поучилась следы заметать!

Наш мелкий кот презрительно фыркает с серванта. Почесывается задней лапой с таким остервенением, что от трясучки дребезжат хрустальные фужеры. Уж его-то шкурка безукоризненно чиста после любого воровства!

Из дверного проёма детской, смежной с залом, высовываются мои девахи, довольные донельзя, косы сколоты кое-как, растрепались, глаза горят... Смуглые мордашки в белых пятнах, и гадать не надо, чем занимались: что-то спехом наваяли на ужин и сразу ринулись к компьютеру. Что уж с собачки взять, когда у хозяек ветер в голове?

— О, мам, ты пришла! — дщери суетятся, подпихивая мне под спину подушки и притаскивая тапочки. — Мамочка, мы тебе покушать сготовили!

И рассердиться бы, что собачку недоглядели, да язык не поворачивается.

— Хоть бы муку смыли, как следует, конспираторы!.. Погодите, немного отдохну — и всё оценю, все ваши шедевры. Только ответьте мне, бога ради, кто опять скормил этой обжоре рыбьи головы?

Детишки хихикают.

— Машка, это ты! Говорила тебе, мы что-то забыли сделать!

— Сонька, это ты! Ты сегодня дежуришь по кухне!

— Короче, виноватых не найдёшь, — заключаю. — Весь подъезд провонял... пропах жареной скумбрией, пол в коридоре изгваздан, а вы режетесь в "Титанов"! Угадала? Почему за собой не убрали? Так и не выяснили, кто дежурный?

— Э-э-э, — тянут девахи в один голос. Чешут в затылках. — Мам, мы только доиграем — и сразу уберём! У нас там актовый босс недобитым остался, никак нельзя прерываться, а диск нам дали только на два дня. Ты пока отдохни, покушай, а мы и полы ототрём, и посуду вымоем! Потом...

— Ироды! — говорю беззлобно, больше для порядка. — Идите уж. Как же ему оставаться, боссу вашему недобитым. Ёлы-палы, — говорю уже вслед девчачьим спинам. — В доме на троих — два ноутбука; как так оказывается, что при дележе я всё время остаюсь лишней? Сдаётся, дети мои, вы жульничаете... Как насчёт погулять с собакиным?

Поздно. Вовсю звучит эпическая музыка, похоже, меня не слышат.

— Никак, — перевожу Норе. — Диск только на два дня дали. Что ж, неси тряпку, солнце моё. Похоже, дежурные по коридору снова мы!

Где коридор — там и кухня... Припорошенная мукой, как поле первым снежком. Радует одно: плита относительно чистая, и пол не в скорлупе, как иногда случалось. Но вот на стол любо-дорого посмотреть: накрытый парадной вышитой скатертью, сервированный по всем правилам этикета, с льняными салфетками-лебедями на тарелках, ножами-вилками, солонкой, соусницей. В центре, рядом со скромной веточкой барбариса красуется супница из дрезденского фарфора, из наследства бабушки Иоанны. Н-да. Больше рыбу, конечно, подать не в чем, только в этом раритете. Но аромат... Приподнимаю крышку. Дразнящий запах, приятные глазу кусочки в золотистой корочке, кольца томлёного лука... Ну, может оно того и стоит, а что ей без дела выстаивать этой драгоценной супнице... Нет, не соблазнюсь, хоть и голодная, подожду остальных.

Маниакальная страсть к готовке проявилась у моих девочек ещё с детсадовского возраста. Уже с первого класса они жарили картошку и крутили котлеты, в третьем — освоили выпечку, в пятом по вдохновению могли зафаршировать птичку или кролика. Одно плохо: убирать после себя не любили до отвращения. Всё внимание уделялось продуктам, рецептам, технике и красивой подаче, чтобы было эффектно, как на пошаговых фото в кулинарных журналах. К сожалению, я так и не нашла для них мастер-класса по зачистке кухонных столов после работы, поэтому с побочными эффектами приходилось бороться самой.

Нора, покрутившись в кладовке, нарисовалась с тряпкой в зубах.

— Спасибо, дружок.

От души похлопываю широкую мощную спину, спровоцировав новую отмашку хвостом. Шестиметровая кухонька для нас двоих тесновата, поэтому хвост отчаянно колотит по всем вертикальным поверхностям. Чтобы отвлечь собакина, мечу тряпку в коридорчик, и Нора пулей летит следом. Я же, взглянув ещё раз на скатерть-самобранку, задумываюсь.

Супницу-то жалко, а ну, как кокнут? Эстеты мои малолетние... Но предложить им посуду попроще — не на шутку обидятся. И в кого они такие?

И вот уже дорожка отчищена, Нора помыта, в печке разогревается рис, уютно мерцает лампа под вязаным абажуром.

— Эй, заи! — окликаю. Приглушённые расстоянием выкрики в детской стихают. — Ужинать! Я без вас не начну!

Мы рассаживаемся за круглым столом. Нас трое, табуреток четыре, и это не случайно. С холодильника бесшумно пикирует мне на плечо чёрно-белая кошачья тень, суёт, прогнувшись, нос в тарелку и оценивающе принюхивается. Спрыгивает на личный табурет. Чередую: кусочек рыбы мне, кусочек Малявке — едва успевай отдёргивать пальцы, кусочек Норе. Та моментально смахивает языком угощение и застывает, капая слюной, хотя неподалёку — её миска с элитным кормом. Не-ет, с хозяйского-то стола вкуснее... Тарахтят без умолку девицы, обсуждая достоинства новой игрушки.

Вот и вся наша семья. Все в сборе.

Я порядком устала за день. Хочется и вместе со своими посидеть, и тишины хочется... Молча поднимаю указательный палец, — девочки "приглушают звук". Давно уже мы понимаем друг друга с полужеста.

— Спасибо за ужин, — говорю после чая. — Выше всех похвал, молодцы. Кстати, как насчёт посуды?

— Ну, ма-ам, — тянут они разочарованно. Видать, надеялись, что забуду.

— Вы обещали, девочки. К тому же, за вами должок. Кто накидал собачке на прожор рыбьи головы и не отследил, где он будут есться? Зайчики, имейте совесть, я и так после работы никакая. И...

— ...и у тебя болит спина, — хором подхватывают они. — Ладно, это мы так, отдыхай, мам.

Машка орудует у раковины, Сонька вытирает и расставляет на сушилку тарелки. Обожравшийся кот вперевалку тащится к собачьей миске. Чтобы напиться из ёмкости на высокой подставке, ему приходится вытянуться на задних лапах и перегнуться через хромированный бортик. Тем не менее, пьёт он изящно и намеренно долго и пока не отвалится, Нора к миске не подходит, лишь почтительно взирает издалека.

...Псина тычет мне в руки поводок — и совершенно правильно, самая пора ей лапы размять, а хозяйке проветрить голову. Вообще-то, наши с ней выходы обычно по утрам, а вечером очередь девочек, но если я сейчас залягу отдохнуть, то моментально вырублюсь, а потом проснусь в два часа ночи — и бессонница до утра обеспечена. Пройдусь, хоть ноги разомну.

Девочки, к моему удивлению, не сразу несутся к ноутбукам, а идут провожать, как будто мы на край света собрались. Обняв каждую, желаю им забить актового босса — как там его — Телхина? Мефисто? Один пень, главное — победить, получить бонусы и шмот и похвастаться на сайте перед фанатами. Кстати, насчёт шмота для себя, любимой... Долго ищу ветровку: вечер не прохладный, но как начнёт темнеть — комары загрызут, если с голыми-то руками разгуливать. Потом приходит очередь ключей, которые, должно быть, утащил Малявка, играясь с гремящей связкой, есть у него такая слабость. Ключи находятся Норой под отмытым ковриком. Наконец собакин привычно перехватывает поводок и тянет меня на лестничную площадку. Шесть стандартных пролётов вниз, ещё четыре ступени, щелчок сработавшего электронного замка за спиной...

Я отчётливо помню все эти детали.

Наверное, потому, что до сих пор не вернулась.

* * *

Конец июня, вечер, но сумерками и не пахнет. Самые долгие дни в году, самые короткие ночи... Прекрасная пора выпускников и юных парочек, готовых гулять до рассвета, поздних соловьёв, лягушачьих оглушительных хоров на прудах и первой клубники. Дневной жар спадает, можно бездумно наслаждаться прохладой.

От щедро политых клумб свежо тянет мокрой землёй, к ручейкам-капиллярам, просочившимся сквозь газон на тротуары, слетаются голуби. Нора рвётся к ним — поиграться, и я еле сдерживаю её на коротком поводке. Тихо, солнышко, мы ж не в поле, здесь нельзя давать волю инстинктам.

Ей хорошо. Обожаемая хозяйка рядом, час собачников пробил, и есть с кем поздороваться и поиграть. В собственной шубе не жарко: только что она удачно присела рядом с клумбой и заработала порцию холодного душа из поливальной машины, мы ж водолазы, мы тащимся от воды в любых видах. Вот оно, собачье счастье... Её хозяйке пока далеко до гармонии: не отпускает работа. Вольф Мессинг, заглянув в мою голову, сбежал бы в ужасе от мешанины платёжных графиков, таблиц, планов на завтра... Впору вместе с Норой голову под поливалку сунуть. Спасение одно: ходить, ходить и ходить. И болтать о всяких пустяках, за неимением собеседников — с собой и с тем же собакиным. Проверено, помогает.

По утрам мы с Норой частенько ходим на Дон, но сейчас там полно купающихся, собачки не приветствуются, а потому — выруливаем на центральную улицу. Не знаю, как насчёт больших городов, а в таких патриархальных, как наш, до сих пор сохранились улицы Советские. Хотя здешняя табличка на углу демонстрирует вместе с нынешним названием исконное: "Христорождественская", дарованное улице в те далёкие годы, когда её впервые замостили и высадили вдоль тротуаров ряды чахлых липок, превратившихся через много лет в мощные липовые аллеи, гордость города... Советскую-Христорождественскую пересекает Антонова, бывшая Заречная. Да и много ещё мест в городе, что до сих пор прозываются, как в старину: "Пушкари", "Стрельцы", "Казаки", "Оружейники" — по тем слободкам, что там раньше бывали. Давно уже нет стрельцов и пушкарей, кузнецов и оружейников, только казаки раза два в году съезжаются на сборы; а всё же осталась память о людях, что жили здесь когда-то...

Спохватившись, фукаю и велю Норе выпустить из зубов грязную палку. И откуда она их выкапывает? Нет, солнце, эту дрянь мы сейчас кидать не будем. Выйдем завтра на бережок, отыщем приличную палочку и пошвыряем в воду, а ты будешь за ней нырять...

От темы названий мысли мои перескакивают на тему имён. Тут тоже есть о чём вспомнить. Вот Нора у нас — по своему собачьему паспорту вовсе не Нора, а Спринг Сакура Спирит, что означает — Душа Весенней Вишни. Ну, это понятно, собачьи, кошачьи, лошадиные родословные иной раз попышнее человечьих будут. Но звери своими кличками могут похваляться, чего не скажешь о некоторых детках, награждаемых не слишком привычными слуху именами. Вот я, например.

Стоп, Нора, красный свет, надо переждать...

...И сподобило же родителей назвать меня Иоанной! А всё дед: очень уж ему хотелось, чтобы единственную внучку окрестили в честь его любимой супруги, прекрасной полячки. Всё надеялся, что красота её необыкновенная вместе с именем в веках сохранится... Ох, и досталось мне в детстве! Сколько дразнилок пришлось вытерпеть! Даже братцы звали меня Иоськой, в школе кликали Ванькой, и даже Иванушкой-дурачком... Так что были у меня причины не любить своё имечко. Хоть бабушку до сих пор обожаю, светлая ей память. Но по сей день новым друзьям представляюсь как Ванесса, по своему любимому нику: благородная донна Ванесса. И никаких Иоанн.

Стоять, собакин, дай благородной донне оглядеться! Куда это мы забрели?

За спиной остаётся очередной перекрёсток, а впереди — гостеприимная на вид, дышащая покоем и благодатью улочка. А-а, припоминаю, сюда мы заглядывали год назад и подобрали здесь нашего Малявку, тогда совсем крохотного... Заглянуть что ли, по старой памяти? И название у улицы хорошее, позитивное: Победы. Вот и славно. Беседы с самой собой закончились, дзен достигнут, осталось его закрепить.

Здесь тихо и красиво. Просвечивают фиолетовым и жёлтым ирисы в палисадниках, осыпается каштановый цвет. Местные коттеджи щеголяют прованским стилем и коваными ажурными оградами. А уж коты при таких хоромах ведут себя барами, и загонять себя на деревья не позволяют. Одного мы вынуждены с почтеньем обойти по широкой дуге, завернув на проезжую часть, потому что он шипит и плюётся и угрожающе точит когти о железный фонарный столб, не на шутку пугая нас с Норой душераздирающим скрежетом.

Уже занесло нас от родных пенатов порядочно, но вечер больно замечателен, возвращаться не хочется. Не спеша, как на экскурсии, мы рассматриваем особняки местных боссов: городского мэра (бывшего), районного мэра (действующего) и прокурора. Последний дом особенно хорош. Предыдущие чересчур помпезны, вычурны и неизвестно для кого построены: хоть и вечереет, а света в окнах не видно, и вряд ли здесь, кроме сторожей, кто-то обитает. А вот прокурорский дом даже с виду уютен, обжит и невольно заставляет собой полюбоваться.

Он угловой и держится от остальных немного наособицу. По всему видно, возводили его с удовольствием. Если соседи выглядят важными купчишками, этот — аристократ, облачённый в изящные округлые изгибы модерновских фасадов. И смотрится он гораздо представительнее, хоть в нём всего в один этаж с мансардой-студией. Будь у меня такие хоромы, я бы разместила наверху студию, или комнату для вышивки, или что-нибудь в этом роде, потому что застеклена она больше чем вполовину, и можно представить, каково там естественное освещение! Рай для художника или рукодельницы.

Нора ныряет за угол, натянув поводок. Успеваю мазнуть взглядом по свежей штукатурке забора — интересно, будут красить или оставят так? — и заворачиваю в переулок. Здесь безлюдно и сонно, как в деревне, только цивилизованной. Дорога сужается, переходя в однополосную и поглотив тротуар, машин не видно даже во дворах, да что машин — гаражей не наблюдается! Мало того: нигде нет столь любимых окраинным населением сараюшек и погребов, которые частенько своей непрезентабельностью портят вид ухоженных домов.

В воздухе влажно, как после дождя. Асфальт мокрый, и кое-где ещё не просохли крупные лужи, хотя недели три погода безоблачна, ни дождинки, потому и разъезжают по городу поливальные машины. Может, сюда завернула одна из них? Так, по знакомству, дорогу полить, чтоб пыль в окна не летела, а больше тут делать нечего, потому что образцово-показательных клумб, засаженных областными флористами, нет ни одной.

Что же мы раньше сюда не заглядывали? Много потеряли. Вот уж не думала, что в нашей провинции есть настоящие фахверковые дома и, что интересно, не новые, выглядят, как будто взрастили в своих стенах несколько поколений добропорядочных бюргеров. Выбеленные стены, как и положено, перечёркнуты контрастными балками и чем-то напоминают солдат в портупеях; на окнах, обрамлённых ставнями, горшочки с геранью, гортензиями и фиалками. Колышутся от ветра кружевные занавески, поворачиваются на трубах забавные флюгеры...

Но апофеоз самобытности — соломенные крыши. Конечно, не на каждом дому, но уж если есть — коттеджик приобретает вовсе пасторальный облик. Как плотно прилегают друг к другу тюки соломы: травинка к травинке, покрытие толстое, добротное, гладкое! Дождевая вода по такому скатывается, не просачиваясь.

Заглядевшись на шедевр местного зодчества, подхожу вплотную к невысокому забору. Любопытная Нора лезет следом и пытается просунуть нос сквозь частые гипсовые балясины, но лохматая местная псина неопределённой породы, высунувшись на полкорпуса из будки, облаивает нас по полной программе, а соседние пустобрёхи охотно присоединяются. Нора коротко взрыкивает, шерсть на загривке топорщится узким гребешком, и я уже чувствую близость скандала с местными хозяевами, а потому — цыкаю на собакина и разворачиваю туда, откуда пришли: пока мы здесь, эта какофония не стихнет.

А всё же, почему я здесь ни разу не бывала? Место интересное, спокойное... гхм... почти, но если заглядывать чаще — здешние Шарики привыкнут, и таких концертов задавать не будут. Можно и познакомиться, и подружиться. Пустобрёхство — это службишка, но есть ещё и собачья дружба, а Нора у нас, как и я, существо миролюбивое, контактное.

— Скажите, — окликаю проходящую мимо парочку, — как называется эта улица? Мы тут впервые...

От меня шарахаются, как от чумной. Собачки, что ли, испугались? Так она не рычит, не ворчит, вон как добродушно вывесила язык. Тем не менее, молодой человек крепче прижимает к себе девушку и увлекает вперёд.

— Чудики какие-то, — делюсь я с Норой. — Не обижайся, не все люди относятся к вам адекватно. Однако они вот сбежали, и нам пора домой, темнеет уже.

Какая досада, что я забыла прихватить мобильник. Сейчас бы позвонила девочкам, предупредила, что задерживаюсь ...

Минуту. Что-то я не догоняю. Вот он, угол забора, который мы не так давно обогнули. Вот прокурорский дом. Вот то, что должно быть после него — растянутая на пару кварталов улица Победы. Но то, что я вижу — не улица Победы.

Не веря своим глазам, прохожу дальше. По обе стороны, как ни в чём не бывало, выстроились пасторальные коттеджи, точные копии тех, что остались за углом. А куда подевались особняки бывшего и действующего мэров? А заброшенный сад, покосившийся штакетник, беседка на углу и далее — ограды в прованском стиле с ирисовыми клумбами и котами? Где они, я вас спрашиваю? Может, я ошиблась и свернула не туда? Давай-ка вернёмся, Нора...

Вот же он, знакомый забор, и ничего я не перепутала. Зрительная память у меня хорошая. Не могла я заблудиться в трёх соснах, мы и свернули-то всего разок, причём именно здесь! Дабы убедиться, что глаза не обманывают, провожу ладонью по кирпичной кладке, старой, с проплешинами мха, с разбегающимися морщинками трещин. Кое-где бетонные швы раскрошены и зияют пустотами. По спине пробегает неприятный холодок. Неоткуда здесь взяться кирпичу, тут должна быть штукатурка, серая, неокрашенная, я помню! И даже если какой-то шутник умудрился бесшумно сколоть за моей спиной штукатурку, то когда бы ему высадить этот плющ, что затянул собой треть забора и перекинулся закрученными усиками во двор?

А сам дом... От его вида становится нехорошо. Нет, он не стал зловещим и мистическим, но уже не тот, что раньше. Модерновские вычурные линии распрямились, мансарда потеряла часть остекления, а то, что осталось, сияет в закатных лучах цветными витражами. Белый камень в отделке углов порозовел, пластиковые рамы переродились в деревянные. С входной двери исчез синий почтовый ящик с нарисованным белым голубком.

Что происходит?

После недолгих колебаний решаюсь позвонить и, прикинувшись дурочкой, спросить дорогу. Мол, прошу извинить, я приезжая, заблудилась, объясните, как выйти к центру? Впрочем, глупости: приезжие с собаками не ходят. Тогда можно и так: гуляю в новом месте, заблудилась, телефон не берёт... Достаточно, чтобы постучаться в незнакомую дверь?

Потянувшись к гипотетической кнопке звонка у калитки, застываю с протянутой рукой. В замешательстве смотрю на странную конструкцию вроде бы как из бронзы, увенчанную предметом, сильно смахивающим на то, что обычно болтается у бурёнок на шеях. Колокольчик. Старинный дверной колокольчик. И я готова поклясться, что в предыдущем варианте дизайна его не было.

Этот раритет наталкивает на определённые размышления. Может, здесь просто все повёрнуты на средневековье? Допустим, полон квартал ролевиков, которым однажды показалось мало сезонных сборищ, и таким вот интересным способом они решили устроить себе полное погружение в любимую эпоху. А что? Понастроили домов, соответствующих какому-то историческому периоду, состарили по новейшим технологиям, наверняка обставили соответствующе. Не удивлюсь, если у них и освещение свечное или от масляной лампы, вон какие окна тусклые.

Колоколец держится на замысловато изогнутом кронштейне. Неуверенно берусь за кожаный шнурок, прикреплённый к язычку — а ну как оторвётся? Дёргаю раз, другой. Потом ещё, посмелее. Мелодичный звон достаточно громок, чтобы услышали в доме, но никто не спешит открыть тяжёлую дверь и расспросить усталую путницу с собакой, за каким кляпом она тут раззвонилась в поздний час.

Свет в окнах неожиданно гаснет. Это как понять — услышали? Звоню ещё. Да что он там, прячутся, что ли? И уже в сердцах трезвоню, что есть мочи.

За спиной вежливо кашляют. Мы с Норой в испуге оборачиваемся.

— Зря стараетесь, сударыня, — культурно сообщает мне тип бомжеватой наружности. — Нипочём не откроют! Даром только время теряете.

— А вы кто? — напористо спрашиваю. — Вы откуда знаете? Вы сами местный?

Если бы мужичок был опасен или пьян, Нора гавкнула бы, она такие вещи чует моментально. Однако собакин лишь дружелюбно шевелит кончиком хвоста. Наш нежданный доброжелатель отвечать не торопится. Внешности он весьма колоритной: с кустистым, словно непричёсанными бровями, высокий, но худой до такой степени, что вот-вот переломится пополам. На вид лет этак шестидесяти, в мятой клетчатой фланелевой рубахе, потрёпанных брючках, шея обмотана тёплым шарфом... это в июньскую-то жару! И с не менее чем с трёхдневной щетиной. Через локоть перекинута какая-то хламида — то ли пальто, то ли куртка, не разобрать, но на ум приходит вдруг старинное слово: лапсердак. Несмотря на обличье человека, который всё своё носит с собой, не разит от него как от бомжа: мы с Норой, как нюхачи, учуяли бы.

— Отвечаю по порядку заданных вопросов, — незваный советчик делает вид, будто приподнимает над головой шляпу: старомодный жест, но к месту. И вообще, какой-то он стильный, несмотря на обтрёпанность. — Звать меня Георгий Иванович, можно просто Жора; а для совсем молоденьких дамочек, — указует невидимой шляпой в нашу с Норой сторону, — дядя Жора. То, что не выйдет к вам из местных домовладельцев никто — ясно, как божий день, коий сей час благополучно завершается. Оглядитесь, — он театрально поводит рукой. Я невольно оборачиваюсь в том же направлении: на всей улице ни одного освещённого окна. — Изволите видеть, ждут-с. А чего ждут-с — об том скоро сами узнаете, я ещё не на все ваши вопросы ответил, а порядок прежде всего. Вы спрашивали, сударыня, откуда я? Сам я, можно сказать, не местный, но частенько бываю наездами. У меня здесь, изволите ли видеть, родня, да и случается иной раз ходить по поручениям. Места сии я знаю хорошо — можно сказать, превосходно, а потому поспешил, увидев даму в затруднении, предложить...

"Вот зануда!" — думаем мы с Норой. — Но хорошо выводит, шельма!"

— ... помощь в виде дельного совета и инструкций к действиям.

Есть у меня врождённое умение — поддержать разговор на той же волне, что и собеседник, но тут уж, воля ваша, выходило что-то высокоумное. Сколь долго я смогу изъясняться таким старомодным штилем и не сбиться? Но упускать дядечку нельзя. Он, хоть и чудик, но такие со всей душой идут навстречу, если с ними говорить на их же языке.

— Благодарствую... сударь, — отвечаю. — Помощь ваша придётся как нельзя кстати. Похоже, меня угораздило заблудиться в трёх соснах, поэтому буду весьма признательна, если вы подскажете, как отсюда выбраться.

Перевожу дух. Вроде получается. Собеседник мой снова кланяется, и в этом его движении сквозит лёгкий намёк на былые ловкость и изящество. Как у постаревшего, давно вышедшего в тираж танцора, который хоть и после десятой рюмочки без труда выполнит два-три фуэте с идеально прямой спиной.

— Приятно, однако, видеть такт и воспитание в столь юной особе, — отзывается сударь, а я впадаю в лёгкий ступор, поскольку, если на особу и потяну, то уж никак не на юную. — Не удивляйтесь, сударыня, мне самому лет гораздо больше, чем вы могли бы предположить, и повидал я немало прибывших в этот мир вольно или невольно. Бывали и те, кого случайно притянуло. Вас, например, — он кивает, — по всей вероятности, зацепило случайно. Впрочем, показания есть, есть...

Мне только кажется, или этот шут гороховый всматривается в меня пристально и совсем не дурашливым, а вдумчивым, цепким взглядом? Ощущение мимолётно. Чудак наклоняется и треплет по загривку Нору.

— Вот и собачка с вами в команде, — бормочет. — С кем сюда только не заносит людишек. С подружками и бой-френдами, кошками и шиншиллами, а вот собак до сих пор не было.

— Послушайте, — не выдерживаю, — уважаемый... э-э... дядя Жора, может, вы мне просто поможете?

— Да-да, непременно! — спохватывается потрёпанный жизнью джентльмен. — Простите, отвлёкся. Идти вам нужно, сударыня, аккурат в те края, куда вы спервоначалу и направлялись. — Следует приглашающий жест в сторону улицы-перевёртыша. — Тут недалеко. Три квартала пройдёте — и городу конец, там уж и поле, и лес, и дорога прямо до границы локации, но вам пока туда не надо. А затем — постучаться в самый последний в конце улицы дом...

— Три квартала? Уважаемый, вы что-то путаете. Через три квартала я выйду на Советскую, это центр, а вы говорите — окраина! Я ещё в своём уме и помню, как сюда шла!

Сударь терпеливо вздыхает.

— Помните, помните, кто ж спорит. А всё же лучше о том забыть, сударыня. Как ни прискорбно, путь домой вам перекрыт надолго!

Мысленно я считаю до пяти. Нет, он и впрямь чудик, и толку от него никакого.

— Спасибо большое, дядя Жора. Знаете, что? Мы, пожалуй, пойдём.— И тяну Нору за поводок.

...Мы пересекли этот чёртов проулок вдоль и поперёк, раз десять, не меньше. Безрезультатно. Фахверк оставался фахверком и перерождаться в мою современность не желал ни в какую. В направлении, заданном дядей Жорой, идти не хотелось из чистого упрямства. Да и боязно: хоть угол, в котором мы курсировали, мал, но уже известный, вроде как обжитой, и всё кажется, что выход вот-вот объявится. К тому же, стемнело окончательно, а соваться в неизвестность, да ещё и в ночь не хотелось.

Дождавшись нашего с Норой очередного явления перед прокурорским забором, дядя Жора пристраивается в тыл. Нора машет ему хвостом, как старому знакомому.

— Зря вы так, сударыня, — сетует джентльмен, наступая нам на пятки, — ох, зря! Я же вас к нужному человечку посылаю, который всё про здешние порядки обскажет: как здесь обустроиться, какие правила блюсти. Это вам ох как нужно — местные правила знать...

— Ага, — не оборачиваясь, отвечаю, — добавьте ещё, что я попала в другое измерение и у меня здесь своя особая миссия. Вот тогда картина будет абсолютно полной!

— Вы попали в другое измерение, — послушно повторяет дядя Жора. — И у вас здесь своя особая миссия. Ещё не уяснил, насколько великая, но если вас устраивает объяснение в данном аспекте, пусть будет так.

— Дядя Жора, — со вздохом останавливаюсь, и он едва не врезается мне в спину. — Не ходите за нами, пожалуйста, меня это нервирует. Я взрослый человек, как-нибудь справлюсь. Спасибо вам и всего хорошего.

— Как знаете, сударыня... Что ж, и вам спасибо на добром слове, — ответствует он. — Досадно, что вы не восприняли мои слова всерьёз, но, как бы то ни было, на первый квест я вас вывел. Желаю удачи, сударыня!

...сейчас скажет: "Она вам понадобится!"

...— Она вам понадобится! — неожиданно усмехается он, и, прикоснувшись к несуществующей шляпе, растворяется во тьме переулка. Чудик образованный. Нет, я сержусь не на него, а на себя. Не надо было вестись на его бредни, сколько времени потеряно!

Я, благовоспитанная, интеллигентная судар... женщина, ни разу в жизни не матерящаяся, иду и ругаюсь сквозь зубы. Заплутать в городе, в котором сорок с лишним лет живешь практически безвылазно? Невообразимо. Немыслим этот бомж с его аристократическим лексиконом и временами прорывающимся лёгким грассированием, невозможен дом-трансформер и уж тем более не водится в природе улиц-перевёртышей. Такое может только присниться или... вычитаться в очередной книжке-фэнтези, но не более. А вдруг я просто не в себе? Ведь снится же мне иногда, что у меня провалы в памяти, и там, во сне я с ужасом понимаю, что не могу вспомнить, где была и что делала. Вдруг эти сны — предвестники или симптомы какого-нибудь психического заболевания, и я, проблудив невесть где невменяемой пару часов, очухалась в полной уверенности, что вышла из дома с минуту назад, не более?

Мне становится страшно.

А как же метаморфозы прокурорского особнячка?

Да не было никаких метаморфоз. Был остаточный бред. Временно изменённое сознание состряпало иллюзорную картинку, в которую я поверила. Вот всё и разъяснилось, и замечательно. Завтра же — к психиатру. И никаких больше нагрузок на службе. И пора завязывать с работой на дом.

В какой-то момент соображаю, что очень уж долго топчусь на месте. Вот, пожалуйста, даже не заметила, как меня сюда занесло, должно быть, задумавшись, прошла по заколдованной улице дальше, невольно выйдя на маршрут, заповеданный дядей Жорой. Домишки здесь знакомого фасона, полусредневековые, только пониже и поплоше предыдущих, щурятся слепыми окнами. Асфальтовая мостовая сменилась мощёной с неровной, ребристой плиткой, вдоль тротуаров чернеют решётки ливневой канализации.

Всё-таки надо снова постучаться к кому-нибудь и спросить дорогу. Поймут же, не откажут больному человеку... больной даме с собачкой. Ведь ночь на дворе, темно, фонари горят через два на третий, да и то кое-как, тусклые. И страшно... Честное слово — страшно.

Только сейчас я понимаю, чего не ещё не хватает в перекинувшейся действительности. Исчезли обычные городские звуки. Нет вечных болтливых кумушек на скамейках, не раздражают вечной рекламой голубые экраны в каждом втором окне, байкеры не тарахтят... Даже местные брехуны заткнулись. Даже молодёжь не тусуется с пивом, коктейлями и бессвязной болтовнёй. А главное — пропал шум нашего местного завода, ровный гул термопластов которого прорывался сквозь стены цехов и давно превратился в привычный звуковой фон. Теперь же его не было. Как же он на первых порах раздражал, а теперь — без него словно выбили из-под ног опору...

Нора жмётся ко мне. Правильно, кто её защитит, как не я? Стряхнув оцепенение, иду к ближайшей калитке. Тут даже дурацкого колокольчика не видно, зато решётка на входе, словно дверь в банковском хранилище. Берусь за прутья, трясу, как следует и взываю:

— Эй! Хозяева! Откройте, хоть кто-нибудь!

Нет ответа. Ещё чуть-чуть — и я запаникую. Может, перелезть через забор, достучаться в окно? На худой конец, заночевать на какой-нибудь скамеечке или в беседке, вон они, в каждом палисаднике проглядывают. А куда я дену Нору? Через такие заборищи самой, дай бог, перебраться, решётки у всех узкие, кошка, может, и пролезет, но не пухленький лабрадор. Хоть бы какую-никакую палку в руки, всё чувствовала бы себя уверенней. Палкой, кстати, можно и прутья решётки попытаться раздвинуть... Нет, ерунда, я же не культурист доморощенный. Но поискать можно.

И тут меня озаряет. Давеча, когда я ломилась в калитку, один из прутьев под рукой поддался сильнее прочих. Пойти вернуться, попробовать вытащить? Кстати, а ведь это довольно часто используемый в квестах приём: если нужен предмет для взлома двери или для самообороны, всегда находится подходящее зарешеченное окно или ограждение с ослабленным звеном. Настал час проверить теорию на практике.

Перетряхнув по очереди прутья на недавнишней калитке, отыскиваю среди них не слишком стойкий. Кстати, соседний экземпляр двигается в гнезде ещё свободнее. Значит, за него и возьмёмся, подёргаем из стороны в сторону, покрутим, вдруг что получится? А набегут на шум домовладельцы — прекрасно, давно жажду увидеть хоть кого-то.

После очередного энергичного толчка в основании железяки что-то хрупает. Ага! Вы ещё не знаете, дядя Жора, на что может быть способна такая сударыня, как я! Лапки у меня, слава богу, крепкие, сейчас мы этот пруток покрутим-повертим, да и вытащим. А хозяева сами виноваты. Небось, пожадничали с оплатой, вот мастер и намудрил. Зато теперь у меня в руках — отличный штырь с острым косо обломанным нижним концом. Мы его развернём этим остриём вперёд — и чем не копьецо? И будем держать наизготовку, как нас на Русборге учили. Сразу уверенности в себе прибавилось. Намного.

— Давай, Нора, вперёд. Мы теперь вооружены и очень опасны.

Да. А куда — "вперёд" — сами не знаем. Куда прямая выведет.

Прямая не успела и десяти шагов нас провести, когда Нора зарычала. Да так, что у меня душа в пятки ушла. Никогда не слышала от неё такого злобного рыка: лабрадоры очень мирная порода, а тут... Шерсть на хребте вздыбилась, лапы в боевой стойке, зубы оскалены... И дрогнула земля под ногами. И раздался зловещий рык неподалёку, кажется — вот за этим ближайшим поворотом...

Короткий девчоночий вскрик, летящие в нашу сторону шаги... Кто-то бежит по переулку, а кто-то ещё — с уверенной мощной поступью — догоняет. Лёгкие шаги отстукивают гораздо чаще тяжёлых, но, похоже, не успевают. В оцепенении я смотрю на угол дома рядом с перекрёстком. Вот сейчас они оттуда выскочат. Вот сейчас...

Из мрака переулка на тусклый свет фонарей выскакивает девочка-подросток, в коротенькой юбчонке, кожаном панцире, высоких сапожках. Ролевичка, думаю в полном обалдении. Точно, ролевичка. Но от кого бежит, кого ей для учебного боя подсунули? На бегу девчонка скидывает из-за плеча арбалет, но приходится остановиться, чтобы его взвести. Она управляется не слишком ловко, едва не роняя болт, потому что старается не упускать из виду цель. Шаги преследователя всё ближе. Он даже темп не наращивает, видимо, поняв, что жертва никуда не денется. Девочка, наконец, прицеливается и стреляет. Низко гудит тетива. Болт чмокает, впившись в толстую ляжку... динозавра, показавшегося во всей своей красе.

Только этого не хватало, думаю в смятении. Только этого не хватало. Только этого... Меня явно клинит.

Это не кадр из Спилберга. Это не голограмма. Это встающий на дыбы, задирающий к небу башку и рычащий ящер. Отчётливо видно, как дёргается проступающая сквозь белёсое чешуйчатое горло трахея, судорожно хватают воздух передние трёхпалые ручки... вернее, конечности. Хрустит случайно попавшее под удар хвоста тоненькое деревце, кем-то некстати высаженное перед палисадником.

Он ОЧЕНЬ большой, в два человеческих роста. И разъярённый. Никому не понравится, когда острая штука больно кусает в бедро. Пригнувшись, ныряет головой вперёд, словно курица, клюющая корм, и выпрямляется с ухваченной поперёк туловища девочкой. Её черёд кричать от боли.

Я отмираю и бросаюсь прочь.

...До сих пор стыдно за тот момент, но что было, то было. Ноги сами уносили от ужасного места, а в голове стучало: бежать, пока меня не увидели! Не знаю, успела бы я скрыться, может, ящер утихомирился бы, а может, счёл бы добычу мелковатой и ринулся бы на поиски жратвы посущественнее... Меня перехватил отчаянный вопль.

— Ма-а-а! Мама-а!

И я узнала Сонькин голос.

Этого не может быть. От ужаса я выпускаю из рук поводок. Соня? Без раздумий кидаюсь обратно, на ходу поудобнее перехватывая копьецо. Держись, детка, только держись! Я с тобой! И надо бы вспомнить, что дочке здесь делать нечего, она дома, с Машкой; но сейчас за меня думают бегущие ноги и извечный материнский инстинкт.

— Ма-а-а!..

Крик обрывается с булькающим звуком, и я готова завыть в ответ. Не смей умирать, доча! А ты, сволочь, отпусти её!

Как кстати он сейчас разворачивается боком...

Ухватив покрепче прут обеими руками, с размаху втыкаю его в пятнистое брюхо. Некогда думать, что оно там ближе — сердце, печёнка... Ящер вздымается и ревёт дурным голосом, железяка, что с моей нехилой подачи увязла глубоко и прочно, выдёргивается из рук и уносится вверх. Мимо меня летит и впечатывается в тротуар изломанное тело.

Мелькает белая тень. Нора, мой верный собакин, повисла на боку у ящера и тот пытается цапануть её зубами, но не достаёт. С копьём, бесполезно торчащем в брюхе, он похож на недоколотую бабочку, сбежавшую от энтомолога. Доколоть! Немедленно! И я, сперва отскочив для разбега, тараню толстую заднюю лапу: всем телом, всем своими лишними килограммами, из-за которых полжизни мучилась и что сейчас так пригодились. Инерция плюс масса — это мощно.

Потому что — хоть, ты и хищник в две тонны живого веса, но ежели ты прямоходящий и в бедре у тебя арбалетный болт, а в животе копьё, и при этом в коленку летит со всей дури крепкая баба... Тут тебе и оступиться. Хотя бы от неожиданности.

Как я успела отскочить, и он меня не раздавил?

Как получилась, что копьё не по касательной к земле пошло, а уткнулось торчком, и дурак ящер навалился на него, насаживая сам себя? Не спрашивайте. Я не отвечу. Так вышло.

Помню только: схватила девочку под плечи, Нора с другой стороны вцепилась в кольчужный рукав и мы еле-еле успели оттащить её. Хищная пасть лязгнула за нами в пустоту.

...Он ещё пытается подняться, как-то перекосившись, и даже делает несколько шатких шагов в нашу сторону, а затем рушится набок. Мечется меж зубов и замирает, высунувшись, сизый язык, сучат передние лапы, вспарывая воздух когтями, злобой прожигают ядовито-жёлтые глаза с вертикальными зрачками, которые в один момент вдруг сжимаются в булавочную головку — и стремительно расширяются.

Мир на какой-то миг исчезает: остаётся гудёж в голове и мокрый тёплый язык, облизывающий мне щёки. Обнимаю Нору за шею и чувствую, что вот-вот разревусь...

Где-то тут осталась девочка, торопливо вмешивается внутренний голос. Успеешь ещё нарыдаться, проверь лучше, с ребёнком-то что? Судорожно оглядевшись, обнаруживаю её совсем рядом, неподвижную сломанную куклу. Осторожно переворачиваю на спину. Страшно даже браться за кожанку в липких тёплых подтёках. Конечно, это не Сонька, совсем не она: и немного постарше, и светленькая. Неважно. Она тоже чья-то дочка. Главное — ещё дышит, вот что удивительно. Грудь, живот представляют собой окровавленное месиво из клочьев жёсткой кожи в заклёпках, разорванной проволоки...

— В доспехе дева, — басит за спиной мужской голос. — Эй, там, парни, одеяла волоките, плащи! К Галине донесём, авось, успеем.

Их за моей спиной человек шесть, здоровых, крепких. Пусть не косая сажень в плечах, но если бы, если бы чуть раньше появились...

— Вы где были? — закипаю, вскакивая на ноги. Откуда силы взялись! — Вон вас сколько, лбов, вы бы этого гада, блин, по стене размазали! Почему ни одна сволочь не вышла, пока я тут как нищая, к вам стучалась? Попрятались, сукины дети?

Ух, как я ору! А тут ещё Нора, поняв, что хозяйка ругается, решает добавить и рявкает как следует. Ещё немного, и я бы, выдернув копьецо из поверженной тушки, пошла бы добивать этих трусов, но останавливает меня то, что они как овцы мнутся, жмутся и только что не бебекают. Жалкое зрелище, таких не бьют.

— Не гневайтесь, сударыня, — выдавливает, наконец, один, росточком и статью с борца-тяжеловеса. — Не положено нам, ежели новенький явится, с им встречаться, Мир не велит. Кто, значицца, новоприбывший, тот свой квест получай и иди до него. Пока первый квест не выполнен, значицца, никто не смей появляться, чтобы иф... ин... ин-фор-ма-ци-и лишней не просочилося...

— ...значицца, — язвительно подхватываю. — И что мне с вами делать, дивные вы мои? Какой смерти предать? Ноги поотрывать, коль они у вас такие нерезвые?

Последнее предлагаю просто со зла. Но мужики валятся на коленки, словно они у них уже подрублены. И тут набегают со всех сторон бабы в каких-то допотопных платьях, обметающих тротуары подолами, в чепцах, платках, повязках... У меня рябит в глазах.

— Прости, прости их, дураков, сударыня амазонка, — причитывают, — не со зла ведь, а по скудоумию! Прости! — А сами пытаются бюстами загородить своих благоверных, прямо таки живую стену выстраивают. Я даже морщусь.

— Бабы, вы сбрендили, что ли? Ребёнка надо срочно в больницу, а вы мне концерт устраиваете! Цыц, я кому сказала! Ну-ка быстро, организуйте "Скорую"!

— Счас мы её к Галине, Галина тут, рядом, — суетятся они. Шпыняют мужиков, раздают ценные указания, отправляют кого за какой-то дверью, кого за тем, что подстелить... А мне резко плохеет. Вот хлопнусь в обморок — и капец, потеряется Нора и дорогу домой не найдёт. Поспешно наматываю на руку поводок.

— А и вам, сударыня амазонка, к Гале нашей показаться бы... — встревает одна из баб. — Вон аж посинели все...

— Пошли вон, — цежу сквозь зубы, стараясь дышать поглубже. Прислоняюсь к ближайшему забору, авось не рухнет подо мной. И тут мой взгляд, бесцельно блуждающий по округе, цепляется за тушу мёртвого ящера.

Вот кто меня просил смотреть?

Если кто скажет, что ящеры холоднокровные, не верьте. Громадная лужища крови под моим зверем всё ещё дымится. Она парит, словно оттаявшая весенняя грядка под солнцем, и даже отсюда я чувствую вонь, как...

...как от жареной скумбрии.

Тут же у забора меня сгибает пополам в приступе тошноты, затем ещё раз. Пока, наконец, эти лопухи, что суетятся неподалёку, не догадываются оттащить меня подальше от туши. Кто-то сердобольный приносит в ковше воды — подозреваю, колодезной, уж очень холодна, зубы ломит, меня отпаивают, отмывают и затем докладывают, что к "переносу ранетых" всё готово. Оказывается, за неимением носилок мужики сняли с какого-то сарая дверь, набросали сверху одеял и сейчас осторожно перекладывают на них девочку-арбалетчицу. Действуют слажено; по-видимому, не впервой. Правильно, что на жёстком, вдруг позвоночник повреждён или рёбра. Это ведь даже не с пятого этажа упасть, это ребёнка натурально жрали! Там, наверное, всё в кашу...

— А не бойсь, сударыня, — словно прочитав мои мысли, участливо встревает один из мордоворотов. — Наша Гала, бывалоча, по косточкам человека складывала, глядишь, и этой деве повезёт. Ничо, отобьет её у безносой. Ты-то как, сама дойдёшь? А то доставим, смотри...

— Дойду.

Девочку несут четверо, она пока жива, потому что стонет время от времени. И хрипит. Очень мне не нравятся эти хрипы. Фонари чуть живые, и толком свою свиту я не разгляжу. Кое-как бреду вслед за носильщиками квартала два, и тут город внезапно кончается. За последним домом — чисто поле и ночь.

Вот этот самый дом и служит у них, видимо, чем-то вроде больницы, потому что один из провожатых уже вовсю трезвонит в колоколец у дверей.

— Эй, — толкаю ближайшего мужичка локтем, — а кто это такая ваша Галина?

— Ведунья, — шёпотом отвечает тот. — Сильна — страсть! Сказано ж тебе — иной раз из кусочков человека соберёт, и тот как заново родится. Ты уж с ей поаккуратней. Мы — народ простой, любую брань стерпим, а вот она...

Распахиваются широкие двустворчатые двери. В лучах света возникает силуэт высокой женщины.

— Заносите, быстро. — Сказано совершенно без интонации, но мужики словно по стойке "смирно" вытягиваются. Женщина сторонится, пропуская носилки.

— В смотровую её. Остальные свободны.

Мужиков как ветром сдувает. А я? А мне куда? Эй, люди добрые, хоть переночевать пустите!

— Что мёрзнешь? Заходи!

— Спа... — и прикусываю язык, увидев, что приглашение относится не ко мне. Женщина склоняется над моим собакиным.

— Иди сюда, храбрая псина. Дай-ка я тебя посмотрю.

Тонкие пальцы тщательно проминают собачьи бока, живот, обследуют голову, лапы. Напоследок суют в пасть что-то вкусненькое.

— Ну, хвост здоров, и так видно, вон как молотит. — Ведунья усмехается. — Умница, да ещё такой редкой породы. — Не оборачиваясь, бросает: — Может, всё-таки пройдёшь? Я на ночь запираю.

Это уже мне, что ли?

Зайдя из темноты в ярко освещённую комнату, временно слепну. За мной скрипят, прикрываясь, двери, гремит замок.

— Располагайся, отдыхай. Буду не скоро.

Хозяйка исчезает в двери напротив.

Отдыхай?

Это ничего, что я тут у вас недавно кого-то приколола? Это ничего, что по улицам бродят динозавры? Это ничего, что все вы взялись невесть откуда и неизвестно зачем на мою больную голову? И вы предлагаете мне всего-навсего отдохнуть?

Можно я вам ещё много чего выскажу?

Нора, удовлетворённая вниманием незнакомой тёти, уже растянулась на пёстром тряпичном коврике и вывалила язык. Ей было... ничего. Хозяйка рядом, тепло, мягко, — что ещё надо? В изнеможении опускаюсь на деревянный диван. Точь в точь как у моего деда в деревне, и такой же жёсткий. Этих диванов тут вдоль стен несколько, а есть ещё стол, пара стульев и узкая кушетка. Если рядом смотровая, то здесь явно что-то вроде приёмного покоя.

На диванах раскиданы кожаные подушки. Я собираю их для себя все.

Потом нахожу в углу мелкую фаянсовую раковину, один в один — как в наших больницах, и отмываюсь, как могу. Покосившись на хозяйское полотенце, решаю не церемониться: раз собаке здесь больше рады, чем мне, то для неё и полотенца не пожалеют. Намочив льняную ткань, обтираю Нору от ящеровой крови и кое-как даю напиться из горстей. Рукава ветровки промокают до локтей, поскольку, забывшись, я сразу не сообразила её снять. Приходится закинуть куртку на спинку одного из диванов, для просушки.

— Как же так, Норуська, — говорю растерянно, — я тебе второй раз за сегодня морду отмываю... От крови, между прочим.

И тут у меня начинают слипаться глаза. Чёрт его знает, может, шок, может стресс, или всё сразу наложилось, но только чувствую, что если не засну немедленно, то умру на месте. Так... Главное, Нора никуда не денется из закрытого помещения. Судя по встрече, её уж точно не выгонят. А выход мы завтра найдём. Непременно. Вот только девочки мои будут волноваться...

Ничего, они уже большие. Случалось оставаться одним по несколько дней, когда мать посылали в командировки; не пропадут и сейчас. Я здесь долго не задержусь. Выход должен быть, непременно.

Спать.

Сбрасываю на пол подушку для Норы, стаскиваю, не глядя, кроссовки и тюкаюсь ничком в скрипучую кожаную горку, подавшуюся подо мной. Спать.

Глава 2

Чихала моя Нора на хозяйский режим; она живёт исключительно по своему графику. Просыпается в четыре утра — и немедленно бежит ко мне здороваться. Тратить время на утренний сон, с её точки зрения, просто глупо, когда вместо этого можно подышать хозяйке в ухо, ткнуться в плечо мокрым носом, стянуть, наконец, одеяло... На улице всегда так интересно, да и пописать хочется, так что нечего тут залёживаться.

Вот и сегодня: когтистая лапа чувствительно проехалась по моей руке в установленное природой время. Я привычно дёрнула плечом, спросонья пытаясь сообразить, отчего так жёстко и неудобно, а главное — холодно, даже попа стынет... Пошарила в поисках несуществующего одеяла и наткнулась на деревянную спинку дивана. И вспомнила, наконец, что я не дома.

Пока прочухалась, перевела себя в сидячее положение, постонала... Кажется, не ни одной целой жилки не осталось, словно прошлись кулинарным молотком, посолили-поперчили, обваляли в сухарях и подготовили к жарке. Вероятно, так могла чувствовать себя разумная отбивная. Я всё ещё пытаюсь собрать себя в кучку, а Нора с поводком в зубах уже нетерпеливо поскуливает у выхода.

Хм.

Солидная дверь с солидным засовом... Снять не проблема, но ведь есть ещё и замок? Потом, не рискованно ли высовываться на улицу? А ну как нас там уже поджидают, а мы и сунемся на завтрак голодным ящерам...

— Погоди, Нора, дай сообразить...

Скорее всего, я зря нагнетаю страсти, но пуганая ворона и куста боится. Поэтому не спешу. Разыскиваю под диваном обувку, поправляю кое-что на себе — какое неудобство спать одетой! — пятернёй приглаживаю волосы. Каждый шаг отдаётся в бедре, аккурат в суставе, но кое-как я хромаю к раковине — умыться. Водичка, как ни странно, тёплая, что заставляет меня сильно задуматься о несоответствии внешнего облика здешних домов и их внутреннего содержания. Не знаю, может, в тех коттеджах, которые я с ходу назвала средневековыми, выдержан исторический антураж, и умываются там из медных тазиков, и держат горшки под кроватью — гадать не берусь. Но удобства, обнаруженные в небольшом чуланчике, вполне сносны и напоминают о цивилизации.

Забраковав устряпанное вчера о Норкину морду полотенце, утираюсь носовым платком. Натягиваю высохшую куртку. Выглядываю в окно.

Снаружи почти светло. Окна домов на другой стороне улицы прячутся за ставнями, на цветах в палисадниках играет роса. Тихо, спокойно. Да полно, может, мне приснились ночные ужасы, и не было... как его... велоцераптора, и вонючей лужи крови? Вот только чем-то подозрительным запачканы кроссовки, да у Норы на ухе тёмное пятнышко, не оттёртое с вечера.

А Сонька с Машкой, наверное, всю ночь из-за меня не спали...

Эту мысль я пресекаю на полном ходу. Надо не растекаться в лужицу от жалости к себе, а искать путь домой, и если в одном месте не получилось — штурмовать другое. И уж, разумеется, нужна информация. Что это за город? Почему меня сюда занесло? Что за гладиаторские игрища проводятся прямо на улицах? Впрочем, о последнем можно поразмышлять и позже, а на сей момент дело первой необходимости в нетерпении поскуливает у порога и ещё немного — присядет прямо в углу. Пора бежать на розыски хозяйки, иначе как я открою? Развернувшись, вздрагиваю от пристального взгляда.

Она, вчерашняя целительница... И не знала бы, что ведунья, так подумала бы сейчас. Есть в ней что-то не от мира сего, пугающее, с ходу и не определишь что. Да хотя бы контраст между тяжёлым, давящим к земле взором и радушной, вполне светской улыбкой. Хочется и бежать, и шагнуть навстречу, как обезьянке к питону. Стоит в дверном проёме смотровой и откровенно меня изучает, но я не могу понять, когда она здесь появилась: дверь не скрипнула, половица под ногой не заиграла, словно дух бестелесный явился, а не живой человек. Высока, сухощава, одета просто и с определённым этническим шармом: длинная тёмная юбка с орнаментом по подолу, бежевый свитер из грубой деревенской пряжи, на ногах что-то вроде тапочек-мокасин. Бусы из янтаря вперемежку с полированными кусочками дерева нанизаны на тонкий кожаный ремешок, такими же бусинами украшен пояс на тончайшей талии. Тёмные каштановые волосы собраны в высокий хвост.

— Ну, здравствуй, гостья.

Надо же, это она ко мне обратилась, не к Норе. На самом деле ирония моя вызвана очередным комплексом: при виде стройных и высоких я всегда чувствую собственное несовершенство.

— Доброе утро, — отвечаю как можно вежливее. — Спасибо, что приютили.

— Свой своему поневоле рад, — отзывается туманно. И добавляет без перехода: — Гала меня зови. Не Галина, не Галя, ни как-нибудь там ещё. Понятно? По-другому не люблю.

Что ж тут непонятного? Тоже, видать, какие-то заморочки с собственным именем. Ну, тогда и меня называйте, как скажу.

— Ванесса, — представляюсь. И мысленно добавляю: не Иоанна, не Ваня, не как-нибудь ещё. Хватит, намыкались.

— С прибытием, Ванесса.

Красавицей её назвать нельзя. Довольно часто такое встречается: отдельные черты лица вроде и неплохи, а всё вместе не гармонирует. Глаза орехового цвета, чуть раскосые, но слишком глубоко посажены; подбородок тяжеловат, нижняя губа слегка оттопырена. Чёлка до бровей совершенно закрывает высокий лоб, а нужно бы, наоборот, открыть. Да ещё этот взгляд, давящий, не женский. В совокупности ничего особо привлекательного, но есть в ней какой-то шарм, харизма, не иначе. Потому что стоит ей заговорить — и о внешности забываешь, видишь её, настоящую. Умную, незаурядную.

— Молодцы, что сами проснулись. Сказала бы вам "добро пожаловать", да не могу, потому что попали вы, ребята-девчата, в полную задницу.

Она идёт к выходу. Словно сказанного вполне хватает, чтобы всё нам разъяснить.

— Не будем мучить животину, прогуляемся. — Легко снимает и ставит в угол массивный засов, звякает ключами. Выуживает из шкафчика у двери вязаный плед, небольшой, как раз плечи и спину прикрыть. — Возьми-ка, накинь. Тут по утрам прохладно от реки, а куртчонка на тебе совсем несерьёзная. Извиняй, твоего размера у меня ничего нет.

И выразительно разводит руками. Ещё бы. В кости тонка, в плечах узка, и едва ли не вдвое изящней меня.

— Спасибо и на том, — бурчу в ответ. Не слишком, конечно, вежливо, но не люблю, когда намекают на "мой размер". Да к тому же шерстяной плед кусает голую шею. — Как там девочка?

И страшусь услышать: "Уже никак!"

Гала скептически цыкает зубом.

— Хреново. Что, сама не видела? Рёбра в кашу, от груди, считай ничего не осталось. Узнаю, какая сволочь всучила ей некачественный доспех — лично руки поотрываю. Что смогла, подлатала, лёгкие срастила, кости на место поставила, саму её выключила: пусть спит. Может, и выкарабкается, но только времени это займёт много, да и пластикой я тут не занимаюсь, придётся другого специалиста искать.

И опять мне на память приходит Сонька. Что, если бы это о ней говорили? Вот ведь... чья-то дочка попала.

— Родителей бы найти, сообщить...

И понимаю по лицу ведуньи, что ляпнула глупость.

— Эх, голуба, где они, те родители... Да, ты ж ещё не знаешь ничего, тебе простительно. Давай-ка на выход. Всё расскажу, но в своё время.

Её дом единственный из всех, мною вчера увиденных, лишён помпезного палисадника. Хозяйка явно не любит возиться в земле, с неё хватает газона, ровной щетиной обрамляющего четырёхоконный фасад. От тротуара к порогу ведёт дорожка, выложенная жёлтым кирпичом.

Улочка обрывается здесь же, через несколько шагов, хорошо утоптанная грунтовая дорога устремляется прямо во чисто поле. Мой собакин, исследовав газон, принюхивается к дорожке и, в попытке заглянуть за угол, натягивает поводок.

— Отпускай, не бойся, — разрешает ведунья. — В незнакомом месте далеко не убежит, да и не выскочит на вас никто ближайшие девять дней, это точно.

— А... — начинаю обескуражено. — ...потом может ещё кто-то выскочить? И откуда такой срок — девять дней? И почему...

— После. Помолчи, дай настроиться.

Ладно, помолчу, если просят. Подозвав Нору, отщёлкиваю карабин поводка и грожу собакину пальцем, на нашем условном языке это означает разрешение побегать, но только недалеко. Псина тотчас уматывает за вожделенный угол. Пройдя немного, оглядываюсь: с этого места хорошо просматривается большой внутренний двор Галиного дома, выложенный тем же жёлтым кирпичом. Границы обозначены символически, низким заборчиком, перешагнуть который можно без труда. И не боится она тех, кто ночью по улицам шастает?

Неподалёку шелестит зелёным колосом огороженная жердинами делянка, её обнимает лужок с разнотравьем. Редкие отдалённые деревья теряются в утреннем тумане. А шагах в пятидесяти угадывается цепочка ракит, и туман выползает прямо из-под них. Значит, рядом вода, речушка или озеро. Ах, да, ведунья упоминала о реке.

— Пойдём, пока пчёлы спят, — подгоняет Гала. — Место здесь хорошее, спокойное, и разговоры можно вести праздные, и дела наши скорбные обсуждать. За псину не бойся, тут у меня граница заговорена на пару гектар. Чужой завязнет, а собака сама барьер почует, не убежит.

Какая-то гадкая трава цепляется за кроссовки, от росы моментально промокают брючины. Ногам зябко. Зато Норе нипочём: носится по лугу, ошалев от непривычного простора, и роса ей, водолазу, в радость. У меня такой шубы нет, поэтому запахиваюсь плотнее в плед.

Уже отчётливо пахнет водой и тиной. От невидимого берега доносятся лёгкие шлепки — так срываются и гроздьями падают в воду лягушки. Высокая трава расступается, и мы попадаем в широкий земляной круг с плоским камнем в центре, от которого прямо по утоптанной земле идёт лучами разметка белой краской.

— Ну, и зачем мы здесь? — спрашиваю с опаской. Не хватало только использовать меня втёмную в каком-нибудь ритуале! Одно успокаивает: булыга по габаритам далека от жертвенной плиты, на ней можно разве что стоять по стойке "смирно".

— Затем, что домой тебе хочется, голуба, — ласково отвечает Гала. — Давай, лезь на камень, больно не будет, обещаю. Ни песнопений, ни кровавых жертв, никакой подставы, не бойся. — Ориентирует меня лицом на восток, к солнцу, пронизывающему ракитовые ветви. — Не такое это простое дело — ходить в гости. Войти вошла, а чтобы выйти — нужно ещё постараться. Будем тебя тестировать на способности и гадать, что тебе здесь можно использовать.

— На что тестировать?

— На способности, дорогуша. На дары, заложенные свыше, которые при первом квесте должны, как водится, проклюнуться. Хочешь вернуться — помни, что без новой специализации не выживешь. Впрочем, можешь и остаться. — Смеряет очередным пристальным взглядом. — Тогда заморачиваться не станем. Найдём тебе посильную работёнку, жильё, и будешь свой век доживать здесь. Определяйся. А то, может, сразу обойдёмся без проверок?

— Как — век доживать? — У меня так и холодеет в груди. — Гала, мне нельзя век! Да у меня дома дети с ума сходят, не знаю, как они эту ночь без меня пережили...

Побледнев, ведунья отшатывается, да так и впивается в меня взглядом.

— Дети? — Облизывает пересохшие губы. — Быть того не может! Скажешь, у тебя и муж имеется? И родители?

— Нет, только дети, — растерянно отвечаю. — Больше нет никого. Гала!..

Она обходит вокруг меня, придирчиво рассматривая, будто увидела только что, и мрачнеет на глазах.

— Поняла, не дура. Домой, значит... Ну, тогда и расклад другой. Обычно сюда без якорей прибывают, те, кому в своём мире цепляться уже не за что и не за кого. А ты у нас мать, оказывается. Потому и девчонку защищать кинулась, на материнских рефлексах. И как тебя к нам занесло, из всех правил выпадающую?

— Можно подумать, что я напрашивалась!

— Тихо-тихо, голуба, не гоношись. Можно подумать, нас кто-то спрашивал перед тем, как сюда выдернуть... Есть факт — ты попала, причём во всех смыслах, и с этим нужно что-то делать, а уж потом возмущаться. Раз не хочешь оставаться — начинаем первый тест.

-Какой? На что?

— Э, не годится. — Гала щурится. — Скажу тебе ожидаемый результат — ты невольно начнёшь под него ответы строить. Лучше сымпровизируем. Что такое медитация — знаешь? — Киваю, хоть и не вижу связи медитации с тестированием. — Вот тебе солнце: рассветное, вполсилы, глаз не обжигает. Помедитируй, мысли в порядок приведи, успокой дыхание, и начнём, благословясь. Вопросов пока не задавай, не отвечу.

Чтоб вам всем, сердито думаю, таращась на розовый диск, почти поднявшийся из ракитовых макушек. Хочется под одеяло, в сухость и тепло; домой хочется. Какая специализация? Какие способности? Взглядом булыжники передвигать? Или двуручником разгонять монстров? Да не похоже, чтобы за ночь я обросла мышцами, как атлетические красотки Бориса Вальехи. Представив свои телеса, активно выпирающие из бронелифчика и бронестрингов, давлюсь смешком. Спохватившись, кидаю виноватый взгляд на ведунью. Та, словно не замечая моего неприличного поведения, глядит на солнце, и ветер слегка шевелит её чёлку. Мне становится стыдно от собственной несерьёзности. Только-только встретился человек, готовый объяснить, помочь, пусть даже и на условиях какого-то гипотетического тестирования — а я тут дурака валяю! Распрямив спину, делаю глубокий вдох, выдох, и стараюсь освободить голову от посторонних мыслей, как на курсах йоги, лет пять тому назад, на которых отсидела три занятия и позорно сбежала, лишь только дело дошло до асан. Расслабляться мне нравилось больше, чем заниматься.

Состояния парения достичь не удаётся, впасть в транс тоже. Легко сказать: успокойся, когда посторонние мысли сами лезут в голову! Исхитрившись, я просто стараюсь придать лицу благообразно-спокойное выражение, скопировав ту же Галу. В какой-то момент, поддавшись настрою, даже закрываю глаза. Удавалось же мне во времена хронического недосыпа так отгораживаться от мира, что ни шум стиральной машинки, ни телевизор не мешали минут на двадцать полностью отключиться и упасть в сон? Так то было дома... Дома!

— Опять отвлекаешься, — с досадой говорит Гала. — Нет, глаз не открывай. Попробуем по-другому. Переключись полностью на звуки вокруг, только звуки. Воспринимай каждый, даже самый отдалённый, пытайся как бы приблизить к себе. Давай!

А что такого особенного услышишь на лугу?

— Описывай, подробно, — требует Гала.

— Ну... Деревья шумят. Птицы щёлкают. Лягушка голос подала. Нора через кусты ломится, там зверушка какая-то пищит... нет, уже не пищит. Собаки вдалеке брешут. Вода плещет.

Пауза.

— Всё?

— А что ещё? Жук какой-то пролетел. — Открываю глаза. — Дрыхнут все без задних ног, в такую-то рань, кого я должна ещё услышать?

— Ничего постороннего, необычного?

— Нет! — огрызаюсь. Лучше бы она попросила к запахам прислушаться, их тут полно: и травы скошенной где-то невдалеке, и влажной глины, и дымков, тянущих со стороны города — между прочем, хлебом пахнет, а есть-то хочется... Но принюхиваться задания не поступало.

— Хорошо, идём дальше. Снова прикрой глаза и мысленно позови свою собаку. Нет, глаз не открывай! Просто скомандуй: "Ко мне!" И старайся уловить ответную волну.

Я честно пытаюсь. Хотя своенравный и набалованный собакин и в обычное-то время команды понимает только, когда хочет что-то получить взамен, а уж, увлекшись погонями за луговыми зверушками, в гробу видала всю это дрессуру, устную или мысленную. Ведунье просто неведом характер лабрадоров, которые и до старости легкомысленны, как щенки.

— Н-да, — итожит Гала. — И здесь по нулям. Что ж, цепляй животину на поводок, пока она всех мышей в округе не напугала своей добротой. Здесь нам больше делать нечего.

Кто-кто, а Норка явно недовольна тем, что пора идти. С кем уж она успела подружиться — не знаю, но то и дело оглядывалась на прибрежные кусты, словно оттуда ей вслед махали платочками. Наверняка или ёжика нашла, или выдру.

— В город ещё рано, — бормочет Гала. — Слободки только просыпаются, лавки закрыты. Сейчас чайку попьём, чуток поговорим, а часа через два к оружейникам заглянем.

— Искать того гада? — спрашиваю кровожадно. Ведунья непонимающе вздёргивает бровь. — Который девочке плохой доспех подсунул! Ты ж обещала его по стене размазать!

— А, вот ты про кого. Куда он денется, найду... Нет, это мы тебя, голуба, ещё по одному параметру протестируем: чем ты владеть сумеешь, мечом, ножом или какой ещё железкой. Вчера у тебя вроде неплохо получилось, по рассказам мужичков-то. Сымпровизировала с прутом или опыт какой имелся?

Я спотыкаюсь на ровном месте.

— Гала! Даже не вздумай! Какой меч? Да я покалечусь сразу же, и это будет на твоей совести, так и знай!

— Покалечишься — не беда, вылечу, — рассеяно отвечает та. И спохватывается. — Постой-ка! Что, так плохо? Совсем ничем не владеешь? А как же тебя угораздило раптора кокнуть?

Приходится рассказывать обо всём в подробностях. И про нелепую схватку, которая закончилась благополучно только по случайности, и про то, как позорно бежала от чудовища, и лишь сходство девичьего голоска с голосом моей дочки заставило повернуть назад, и про железный прут из чужой ограды, и, наконец, про то, как вообще сюда попала. А потом повторить то же самое, только в хронологическом порядке.

За это время мы успеваем вернуться в дом и осесть на кухне. Гала уже водрузила на плиту чайник, положила Норе какой-то кашки, выставила из массивного буфета на стол большие керамические кружки и несколько баночек с мёдом — судя по цвету, разного вида. Низкий стол придвинут к большому угловому дивану, устланному пёстрыми лоскутными ковриками, и то, что столешница почти вровень с диваном — удобно; и то, что от плиты и уходящей в стену небольшой печи-голландки веет теплом и покоем — хорошо, правильно, по-домашнему. А полки на Галиной кухне не только с посудой, есть среди них и книжные, подальше от печного угла. С такой кухни и уходить не хочется, и необходимость в других комнатах отпадает, если только ты не одна живёшь...

Гала была одна. Одинокая женщина всегда почувствует такую же.

Утро наступает окончательно, и хозяйка, поморщившись от слишком яркого света, приспускает штору на окне. Я давно скинула и плед, и ветровку, но Гала так и остаётся в свитере. Люди подобной конституции часто зябнут. А скорее всего, ей просто неможилось: под глазами обозначились тени, и то и дело ведунья потирает висок. Ничего удивительного: полночи провозилась с раненой девочкой, а потом, должно быть, сразу же взялась за меня. Было у неё хоть немного времени, чтобы поспать?

Она расспрашивает обо мне, о семье, о работе, о том, что мне нравится, и от чего стараюсь отвертеться, какими были обстоятельства моего рождения и рождения дочек, живы ли родители... Выпытывает моё настоящее имя, хмыкает. Заваривает и, наконец, разливает душистый травяной чай. Суёт мне кружку под нос.

— Определи состав.

— Душица. — А что там определять, я же видела, какие травки с пучков, развешанных вдоль печки, она отщипывает. — Мелисса, лимонник. — Принюхиваюсь. — Зверобой, немного багульника, календула, шалфей. И какая-то ягода чувствуется.

— Ягоду и не узнаешь, она местная. Молодец. Хоть в чём-то разбираешься.

— И о чём это говорит? — Заедаю обидное "хоть в чём-то" ложечкой мёда. — Мёд каштановый? Горчит немного.

— Он и есть. — Гала наклоняет над своей розеткой банку, через край неспешно переваливается тягучая душистая струя. Я уже напробовалась, до сих пор во рту ощущается лёгкая терпкость со специфической горчинкой. Из-за неё каштановый мёд не все любят, а вот мне он по душе. — Говорит лишь о том, что со временем из тебя может получиться неплохая травница. — Она подхватывает остатнюю каплю чайной ложкой, завинчивает крышку на банке. — Неплохой способ заработать себе на кусочек хлеба с маслом, но и только. Подойдёт как запасной вариант. А мы ищем нечто большее. — Со вкусом отхлебывает из своей чашки.

— И? — тороплю я.

Красиво изогнув бровь, она не спеша облизывает ложку. Вздыхает.

— И пока не находим. Предварительные результаты не очень-то радуют. Вот смотри, — Гала отставляет чай, загибает палец: — Насчёт того, что вчера тебя амазонкой называли, не обольщайся. Люди любят привычные ярлыки вешать. Увидели тебя с копьём — всё, амазонка. Им и невдомёк, что сработал материнский инстинкт: любая мать в таком состоянии на части порвёт. А вот если предложат: сходи опять на ящера! Сходишь? Добровольно, прямо сейчас? Вооружат как следует, кольчугу выделят, помощника выделят — и скажут: зарубишь ящера в капусту — и прямой наводкой топай к себе, на Землю! Пойдёшь?

Мёд вдруг кажется мне абсолютно безвкусным.

— А ещё есть варианты? — угрюмо спрашиваю. — Или только так?

— Вот-вот. Если скажут, что только так — может, и пойдёшь, но без особой охоты. Нет в тебе "упоения в бою у чёрной бездны на краю", не воительница ты. Это раз. Магия тебе чужда абсолютно. Два. — Она загибает второй палец. — Иначе шарахнула бы по ящеру файерболом или чистой энергией, заодно полквартала разнесла бы. В момент катарсиса маги-новички, даже слабые, выбросов силы не контролируют.

Она задумывается. Тянет руку за спину, не глядя, открывает ящичек комода, извлекает и плюхает на стол тяжёлый серебряный портсигар, а затем и большую морскую раковину. С некоторым опозданием до меня доходит, что это пепельница: хоть она и помыта, и начищена, а всё же слабый запах табака хранит. Гала вещает дальше:

— Знахарство, ведовство и целительство, как производные от магии, которой пока что нет, недоступны. Псина у тебя умница, но не фамильяр. Ты её не чуешь абсолютно, хотя она тебя с полумысли ловит, просто разбалована, так что ты и не друид, и не оборотень. Это три.

Одно радует — не оборотень...

— Общение с духами и потусторонним миром исключается; у реки крутились несколько русалок, ты их даже не заметила. В транс так и не вошла, а проснись в тебе дар — никакие воспоминания о доме не отвлекли бы. Стало быть, не спирит, не гадалка, не потенциальный некромант. Четыре. — Она тряхнула получившимся кулаком. — И вот смотрю я на тебя, такую бесталанную, и думаю: как ты здесь выживешь вообще?

— Га-ала, — тяну я. — Так всё плохо? Что же делать-то? И почему назад нельзя? Просто назад? Ведь я здесь совершенно лишняя, кому я тут нужна?

Отодвинув окончательно пустую чашку, она взирает на меня c жалостью, подперев щеку ладонью. Нора тем временем в очередной раз впустую вылизывает посудину, напивается из близстоящего ведёрка с водой и, подумав, плюхается мне на ноги. Шумно вздохнув, закрывает глаза.

— Очень не люблю читать новичкам эту вводную лекцию, — говорит вдруг ведунья. — Но придётся. Чтобы не было этих бесконечных "отчего" и "почему", давай-ка, я вывалю на тебя всю инфу сразу, а ты по ходу пьесы задавай вопросы, но только безо всяких истерик типа "не может быть". Потому что многое из того, что ты слышишь, будет страшно, неприятно и нежелательно к пониманию.

Она раскрывает портсигар с монограммой на крышке и, чиркнув длинной толстой спичкой, зажигает свечу.

— Люблю от свечки прикуривать, назло всем приметам. — С жадностью затягивается и, как мне кажется, сдерживает кашель. — Ну, слушай. Вначале было Слово.

Я теряю дар речи. Гала посмеивается.

— Не пугайся, это я для небольшой разгрузки. Давай сначала.

Свеча мигает синим, огонёк сжимается, выправляется.

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сейчас уже трудно сказать, что первично: новая Близзардовская игрушка, по подобию которой начал формироваться наш Мир, или идея Мира, населённого монстрами и приснившегося однажды в страшном сне джентльменам Адаму и Пирсу одновременно. Это вопрос из серии: что было раньше — курица или яйцо? В любом случае, здесь тебе многое окажется знакомым. И в том числе — персы, для которых новая специализация — не что иное, как условие выживания.

Адам и Пирс? Знакомые фамилии, но никак не могу припомнить.

Тонкие пальцы Галы простукивают папироску. На запястье блестит чешуёй изумительной красоты татуировка: малахитовая ящерка спит, обвившись вокруг руки и уронив головку на собственный хвост.

— По образу и подобию? — медленно говорю. — Постой... Да, вспомнила: Адам и Пирс — основатели компании Близзард, это ж я на сайте Дьяблы читала! А при чём здесь они? Получается, этот мир — воплощение компьютерной игрушки? Что за ерунда!

Гала пресекает мой монолог лёгким движением руки.

— Договорились же — никаких "не может быть" и так далее! Просто прими как факт, легче будет свыкнуться. У нас об этом далеко не самые последние умы спорят. Одни за то, что якобы коллективное мышление игроков-фанатов вызвало к жизни новообразование среди миров, которых, как тебе известно, бесчисленное множество и которые плодятся воображением писателей, режиссёров и разных психов. Другая версия — что информация из нашего мира, сформированного, устоявшегося во вселенной, вдохновила неких джентльменов, на создание игрушки. Но факты таковы: в этом мире, как и в одной из самых популярных на Земле игр действуют те же персонажи, существуют похожие локации, бродят монстры, идеально заточенные под каждого игрока. Раздаются и выполняются квесты. Получаются бонусы. Там — как здесь, здесь — как там, и не спрашивай меня, почему. Конечно, есть и различия: игра относительно стабильна, а у нас — жизнь с её реалиями и отступлениями, расхождения увидишь сразу. Но суть одна: раз ты сюда попала — ты играешь. Твой главный бонус — портал домой.

— Это значит... У вас тут маги, некроманты и друиды? — ошеломлённо говорю. — Настоящие? Вот какие способности ты у меня искала? И... и... варвары здесь, и эти, как их...

— И эти тоже. Причём с разветвлением умений. Можешь встретить друида-стихийника и друида-оборотня... Впрочем, их здесь зовут оборотниками. Есть маги и магини со своими школами по конкретным стихиям, есть амазонки-копейщицы, лучницы и фуризонки. Продолжать?

Какое-то время молчу.

— Зачем вам вообще это всё нужно? — наконец говорю. — Вы что, тоже в свои ролёвки играете?

Гала стряхивает пепел в ракушку.

— Если бы ролёвки, голуба, разве я штопала бы тут каждого второго попаданца? Думаешь, нам самим это нравится? Слушай, однако, дальше пойдёт собственно лекция.

Наш Мир, как и многие миры, представляет собой энергетически замкнутую систему. — Ведунья изображает руками некую сферу. — Мир-вампир, который не может сам производить энергию. А кушать-то хочется. Приходится воровать. Он закидывает щупальца к соседям, там и кормится. Обитатели этих миров интересуют его только с одной точки зрения: сколько в них дармовой энергетики. Это и есть его жратва, то, чего он сам производить не может: энергетика душ, выложенная на алтарь Игры С Большой Буквы.

Если ты, как выражаются, подсела — на Дьяблу, ВарКрафт и тому подобную дребедень — серьёзно так подсела, на профессиональном геймеровском уровне — всё: на тебе сигнальный маячок нашему Миру: я вся твоя! И он присасывается. Иногда на чуть-чуть, и если у человека здравое чувство меры — он посидит у экрана в охотку и вовремя свернётся, отделавшись разве что головной болью. Но чаще Мир припадает к жертве всерьёз и надолго. Видала таких, кто за экраном не ест, не пьёт, и сидит сутками? Общается только с такими же шизанутыми, игра ему и папу, и маму затмевает, и друзей, и реальную жизнь, в конце концов. Вот такого-то Мир рано или поздно высасывает досуха, а под конец закусывает оболочкой. Телом. К себе перетягивает. И тут начинается самое интересное.

— Что?

— Мир — вернее сказать, местный Демиург — развлекается. Он же перетащил к себе профессионала, случись что — эти парни и в раю спросят: а кто желает пройтись в команде? Он творит из попаданца какого-нибудь Героя. Перса. Наделяет его навыками — в произвольном порядке, чтобы было интересней, и заставляет играть. Раздаёт квесты и Миссии, луты и награды, меняет локации и природные условия, повышает уровни. Общие для всех этапы таковы: три Квеста проходных и один Финальный. Пройдёшь Финал — считай, отработал энергию на свой перенос, а заодно и Мир потешил, иди теперь на все четыре стороны. Если финальный квест не осилишь, но останешься жива — зависнешь здесь навсегда. Неудачники ему неинтересны, ты пополнишь собой запас местного населения и своими знаниями из другого мира, глядишь, ещё какую-нибудь пользу принесёшь.

— Ерунда какая-то! — шепчу я. У меня вдруг начинают трястись губы. Гала предостерегающе поднимает палец.

— Второе предупреждение! Не дёргайся и дослушай.

Отчего-то у неё никак не получается затушить окурок, наконец, она просто испепеляет его взглядом. Кажется, ещё немного — и вспыхнет стол, так полыхают её глаза.

— Хочешь вернуться? — Она наклоняется ко мне. — Сыграй с Ним. Развлеки Его. Пройди Миссию.

Нервно тащит новую папироску подрагивающими пальцами. Змейка на запястье наливается багрянцем, хотя совсем недавно была зелёной. Нора, обеспокоенная повышенными интонациями, вскакивает и косится на меня: всё ли в порядке? Нетвёрдой рукой глажу её по голове.

— Извини, — вдруг говорит Гала. — Потому и не люблю это объяснялово. Как вспомню, скольким уже все мозги продолбила, и даже не знаю — дошли они до Финала или сгинули по дороге. Только о тех могу рассказать, кто в квест не пошёл. Здесь тоже жить можно, и нормально жить, ты это усвой.

— Давай дальше, — прерываю. И машинально тяну папироску, хотя завязала ещё во время беременности. Гала бросает мне через стол зажигалку.

— На каждый квест, в том числе и Финальный — десять дней, — говорит уже спокойно. — Итого сорок. Сороковник, на местном жаргоне. Пройдёшь Финал — выйдешь к своему порталу, и свободна от всех обязательств. Возвращайся, куда захочешь и к кому захочешь. Не пройдёшь... этот вариант я уже осветила.

Табак слишком крепок, и я закашливаюсь.

— Не затягивайся сильно, ты к таким не привыкла, без фильтра-то. Надо было раньше тебя предупредить... — Гала тушит окурок, тянется за новой папироской, но, подумав, кладёт её обратно. С треском захлопывает портсигар.

— Мне нельзя оставаться, — тупо говорю я. — Нельзя. Какой Сороковник? У меня дети одни, я же тебе говорила, нет у нас ни бабушки, ни дедушки, никого из родни вообще! Ты представляешь, что с ними будет? Они несовершеннолетние! Ведь, не ровён час, по детдомам раскидают или по опекунам, это при живой-то мне!

— Не боись, всё предусмотрено. Наш Мир чрезвычайно гуманен. — В последнее слово ведунья вкладывает достаточно желчи. — Твои стенания по оставленным в прошлой жизни обязательствам не должны мешать в квестах. Какой из тебя игрок, если ты, вместо того, чтобы, к примеру, артефакт ценный добыть, голову ломаешь, в порядке твой бизнес или не угнали ли машину, что ты посреди дороги оставила перед самым порталом? Вот чтобы ты стопроцентно знала, что без тебя твой мир не рухнет, что ты вернёшься — и будто бы и не уходила, для этого с тебя уже снята копия и отправлена назад. Вместо тебя — тутошней.

— Как это? Клон, что ли?

Гала морщится.

— Не клон. Мир называет их Проекциями. У каждого, если ты знаешь, есть Эго, личность, душа — называй, как хочешь — и вот эту сущность Мир как бы раздваивает. Представь, что портал — это зеркало. Ты проходишь сквозь него, на какую-то секунду сливаешься со своим отражением, а затем вы меняетесь местами: ты-настоящая идёшь дальше, ещё не зная, что попала в мир иной, ты-Проекция возвращаешься домой. Это несколько упрощённо, но сам механизм пока объяснить невозможно. Твои дети все эти сорок дней будут бок о бок жить с проекцией, с Ванессой-второй.

— И даже не заметят разницы? — недоверчиво спрашиваю.

— Не-а. — Гала встаёт, перемещает остывший чайник на плиту. — Вы ж с ней одно и то же. Пример с зеркалом — только пример, на самом деле она абсолютная твоя копия, и не только телесная: в мыслях, в чувствах, в привычках это всё ты. И на работе она за тебя отчёты будет делать, и с детьми нянькаться, и, если у тебя назначен день свадьбы, запросто замуж выскочит, не переживай. Но в твой сороковой день — как раз после Финала — она исчезнет, и ты займёшь её место самым естественным образом. Ну, разве что память тебе не пересадят, так что придётся как-то объяснять временную амнезию. Да, напомню, этот вариант прокатывает в случае прохождения Финала в твою пользу. А если проиграешь — Мир найдёт естественный способ ликвидировать проекцию: сердечный приступ, пьяный водитель, кирпич на голову... К чему такие сложности? Да чтобы какие-то там причинно-следственные связи не нарушались, на которых завязано развитие твоего мира, чтобы не было эффекта бабочки, как у Брэдбери. Поняла? Ты молчи, молчи, усваивай, мне в этом месте нарочно приходится болтать подольше, чтобы вы, зелень, могли обдумать всё как следует. Вот, значит, как... Побеждаешь — домой. Не побеждаешь — остаются твои дочки сиротами.

У меня тоскливо ноет под лопаткой. Я смотрю, как свивается в кольца табачный дым, как отклоняется в сторону сквозняком... Будто у меня нет другого занятия.

— Почему — я? — наконец, спрашиваю. — Блин, какой банальный вопрос... Гала, в самом деле, я-то почему тут оказалась? Я ж не геймер, хоть и люблю игры, но мне хватает и получаса, и то раз в неделю. Нет во мне ни азарта, ни тяги к приключениям, и навыков никаких нет, не гожусь я в Герои, хоть ты тресни. Я трусиха, я... толстая, в конце концов, мне и лет-то уже за сорок, ну какие квесты? На кой я здесь?

— Вот, — говорит проникновенно Гала. — Именно этот вопрос я себе задаю уже полдня. И, знаешь что? — Она выдерживает паузу. — По всему выходит, что тебя — такой, какая ты есть — здесь быть не должно. Не знаю, почему.

— Что же мне теперь делать?

Она постукивает по столу костяшками пальцев. Смотрит задумчиво в окно. Потом на меня.

— Раз уж ты так непременно хочешь вернуться — выход у тебя только один. Через Сороковник. И решать, принимаешь ты его или нет, нужно прямо сейчас. Потому что счётчик тикает и твой второй день в самом разгаре.

Глупость какая. Какая глупость. И я в это верю?

— Принимаю, — говорю онемевшими губами. — Что? — переспрашиваю, потому что Гала зрит так, будто это не я, а лягушка какая-то заговорила человеческим голосом. — Я принимаю этот ваш чёртов Сороковник. Если только это действительно единственный выход.

Она смотрит на меня долго.

— Пальцы сейчас обожжешь, — вдруг сообщает. — Возьми лучше новую прикурить.

Поспешно гашу окурок.

— Не хочу больше. Хватит. Делать-то что?

Гала вертит в руках портсигар. Открывает. Захлопывает. Не оборачиваясь, кидает за спину, в оставшийся незакрытым ящик комода. И вид у неё...какой-то потерянный. Неужто и действительно многих ей пришлось спроваживать так же, как и меня, в неизвестность?

— Сказать откровенно, не ожидала, — говорит то ли одобрительно, то ли насмешливо. — Думала, придётся валерьянкой отпаивать, утешать...

— Может, и придётся, но не сейчас. У меня отходняк замедленный. Я детей не могу бросить, Гала. Мне нужно вернуться любой ценой. Ты только скажи ещё раз: это действительно единственная возможность?

Ведунья медлит с ответом..

— Гипотетически есть ещё кое-что, — неохотно говорит. — Не смотри так, это один шанс из миллиона. О нём и упоминать не стоило бы, просто тут все играют честно, и я умалчивать не должна. Если кто согласится пройти квесты за тебя — твоё счастье. Но только где ж ты найдёшь такого добровольца? Считай, что нет у тебя другой возможности. Прости. Всё, что я могу для тебя сделать — снабдить информацией и помочь обустроиться. Тебе надо где-то жить, есть-пить, готовить снаряжение в дорогу, а для этого нужны деньги.

Я готова застонать. Ещё и это! Где я тут за такой короткий срок работу найду?

— А как ты думала? — Переходит на деловой тон. — Мир придерживается традиций: на момент перехода сюда у попаданца в кармане не должно быть ни одной монеты. Чтобы обзавестись деньгами, либо сразу бери задание и продавай затем трофеи, либо иди трудиться. — Она снова постукивает по столу. — Придётся действовать по шаблону, а если что пойдёт не так — импровизировать. Как ты поняла, я тут вроде куратора. Встречаю, провожаю. Советую, лечу, утираю сопли. Посылаю на х.., когда сильно достанут, потому что тоже человек и терпение моё ограничено. Так что договорим сейчас — и отправлю я тебя в автономное плавание. Насчёт посоветоваться — всегда пожалуйста, в любое время суток, а за ерундой не приходи.

— А если не смогу? Не выдержу?

Ведунья смотрит мне в глаза.

— Нет уж, ты выдержи, — говорит серьёзно. — Откажешься на полпути — станешь Ему неинтересна. Возиться с обратным переходом Он не захочет, и увязнешь здесь навсегда. Если же погибнешь до Финала... — она запнулась, — об этом пока сказать не могу. Запомни только: играй до конца; играй на пределе, и у тебя будет шанс. Обязательно будет. Играй.

— А как же...— Вспоминаю чуть не погибшую арбалетчицу. — Ну, ладно, я баба взрослая, пожить пожила, хоть и ещё хочется, но эта-то девочка, вчерашняя, как сюда затесалась?

— А ты, голуба, не в курсе, что большинство геймеров — это как раз подростки? Они для Него — бросовый материал, юниты. Гибнут пачками, потому что легкомысленны и все, как один, думают, что после смерти возродятся, прочухаются — и снова в бой. А не получается. Здесь умирают навсегда.

— Гала! — Я, наконец, решаюсь спросить. — А ты? Ты-то как сюда попала?

— Не твоё дело, — отвечает она сухо. — Я свой Сороковник прошла от и до. Пёрла на рожон, потому что умереть хотела, а вот видишь — живу.

Свистит на плите чайник. Гала снимает его с конфорки, вопросительно посматривает на мою пустую кружку.

— Достаточно, — говорю я. — Спасибо. Большое спасибо. Последний вопрос перед тем, как во всё это дерьмо окунуться. Велоцераптор — это и есть местный монстр?

— Велоцераптор — это твой персональный квест, — терпеливо, словно дурочке, поясняет Гала. — Девочка твоя, скорее всего, попала под раздачу совершенно случайно. Так что, голуба, первый этап считай пройденным и радуйся хотя бы этому.

* * *

— Итак, вводная лекция, часть вторая...

Ведунья отмахивается от разносчика какой-то сдобы. Ей-богу, у меня сейчас слюна позорно закапает от голода, я есть хочу! Одного чаю-то с утра маловато будет... Но Гала морщится, как будто её мутит от одного запаха булочек с корицей, и продолжает:

— Запоминай. Раздача и прохождение квестов подчиняются строгим правилам. Но главное — играть честно и не жульничать, иначе нарвёшься на штрафные санкции, и весьма суровые... Да не верти ты так головой, шея отвалится! Ещё успеешь насмотреться!

Мы проходим через ремесленные кварталы. Моей спутнице, похоже, безразлично, в каких условиях вести обучение, тон у неё, что в собственном доме, что здесь, на шумной улице, одинаково ровный, будто нет никаких отвлекающих моментов. У меня же от новизны захватывает дух, и слушаю я невнимательно, хотя надо бы посерьёзней: вряд ли кто ещё будет так со мной возиться... Жадно пытаюсь охватить взглядом всё, за что можно зацепиться. По обеим сторонам улицы теснятся оружейные лавки. Лавки, как их здесь называют, а не магазины! Здания все, как правило, двухэтажные, с высоким первым этажом и вторым поменьше, либо с мансардой. Как объяснила Гала, в одном дому здесь и торгуют, и живут, и мастерская во дворе, всё рядышком, а некоторые вещицы доводят до ума прямо на глазах почтеннейшей публики: плетут, шлифуют, полируют, затачивают... Кое у кого товар разложен на мостовой, на расстеленной мешковине, но большинство предпочитает выставить товар лицом на выносных прилавках. Солнце играет в отполированных шлемах, лезвиях мечей, кольчужных звеньях. Пахнет горячим железом, угольным дымом; доносятся удары молотов. Мне это всё в диковинку, Гала же обращает внимание ровно настолько, чтобы по ходу выдавать краткие комментарии о новом для меня мире.

— Обрати внимание, какая широкая улица. Пойдёшь по такой вглубь — непременно упрёшься в центральную площадь. И так везде, не заблудишься. Принцип застройки простой: по радиальной улице с любой окраины выберешься к главной городской площади, как к центру паутины. Там в ратуше городское управление, рядом несколько храмов разных конфессий и свободный переход в соседние секторы. Ну, и торговые центры, как без них...

Нора жмётся к моим ногам. Здесь её и придерживать не нужно, она, хоть и любопытна, но в новом месте робеет, хотя вокруг столько много незнакомых звуков и запахов! Украдкой рассматриваю прохожих. В основном, одеты просто, без изысков: льняные рубахи, холщовые штаны, на ногах сапожки или лёгкие кожаные башмаки с чудными завязками... Женщин практически не видно, а те, что попадаются — в каких-то мешковатых сарафанах, простых рубахах, на голове либо платок на манер банданы, либо налобная повязка. Впрочем, здесь же, можно сказать, рабочие кварталы в самый разгар трудового дня, вот и вид соответствующий, затрапезный. И всё же, несмотря на бедность красок и однообразие покроев никак не могу отделаться от впечатления, что попала на очередную историческую реконструкцию. Тем более что нет-нет, да объявится в толпе инородным пятном некто в тунике, отделанной понизу зубцами, в плаще с нашитым крестом, или мелькнёт лапоточками деваха в лазоревом сарафане, в лёгком венчике. Какое-то смешение стилей, потому и выглядит чересчур декоративно. И, несмотря на то, что я уже уверилась в чуждости этого мира, не отпускает впечатление, что вот-вот завернём за угол — а там, на стоянке, поджидают трейлеры, в которых доставили участников, автобусы для развоза туристов, киоск Роспечати...

Здесь нет проводов, наконец, доходит до меня, вот чего ещё не хватает. Фонари вдоль тротуаров расставлены, как и полагается, но ничем друг с другом не соединены. Не видно спутниковых "тарелок", антенн на крышах и...и только пешеходное движение. Не то чтобы я устала, просто отсутствие транспорта непривычно.

Всё-таки я здесь выделяюсь, в своих джинсах и кроссовках. Да ещё и с собачкой. Иногда ловлю заинтересованные взгляды, но стоит повернуть голову — они словно обтекают, не перехватишь. Вот с Галой — с той почтительно здороваются, затем стрельнут в мою сторону глазами как бы случайно — и идут себе мимо. Может, привыкли? Может, она каждый день новичков прогуливает?

-... Ну, здесь оружейники, ты поняла. Лучшими местными мастерами считаются русичи. В других городах, может, иной расклад, а у нас — они. Кличут их тут, кто во что горазд, и Северными Варварами, и просто Воинами... Сюда ж не только дьябломаны попадают, но и на различных клонах шизанутые, вот и пользуются знакомыми терминами. Там подальше — кожевенники, ткачи. Все кварталы меж собой соединяются переулками, спокойно пересекай, через них выйдешь на параллельную улицу. Говорю же, не заблудишься, город будто с линейкой и транспортиром распланирован. Дальше, к окраине сдвинуты красильщики, туда со своим чутким носом не суйся, у них вонь бывает несусветная. А ещё тут и ювелиры, и книжных дел мастера, и зодчие, — всех понемногу. Однако вернёмся к нашим квестам. Итак, правило первое, ты его уже знаешь. Квестов даётся четыре: три основных, и один финальный.

Невольно припоминаю эрпэгэшки своих девиц. Да и самой приходилось, чего греха таить, добираться до самых главных злодеев. Если тут всё по аналогии...

— Финальный — с обязательным Актовым боссом? — Что-то мне не по себе. Если динозаврище, ухлопанный мною по счастливой случайности, всего лишь рядовой монстр, то кто же ждёт меня в самом конце? — Меня, что же, сам Дьябло во плоти встретит, или Мефисто? Да ладно!

— Чем у тебя только голова забита? Вовсе необязательно, что они. Поначалу и их воплощали, но Мир не любит повторяться. Он даже сроки прохождения установил произвольные, и теперь предугадать, в какой день "накроет" новый квест, невозможно. Тебе ещё повезло, что первый выпал сразу, теперь целых девять ночей спи спокойно, а вот второй может быть и в одиннадцатый день, и в пятнадцатый, и в двадцатый, так что будешь декаду жить как под дамокловым мечом. Исключение составляет Финал, он у всех приходится ровно на Сороковины. Тут уж без сюрпризов.

Нас обгоняет всадник в малиновом плаще, в лёгком пластинчатом доспехе. Спешивается у дверей одной из мастерских, привязывает коня за уздечку к массивному бронзовому кольцу, вмурованному в стену. Из дверей выскакивает парнишка, уважительно поклонившись, провожает посетителя в помещение.

— Зря шарахнулась, конные все держатся середины дороги, — усмехается Гала. — Тут места всем хватает, как видишь.

Да мало ли что! Не доверяю я им, этим лошадям. Вон они какие — с виду больше моего раптора. Этот, который в яблоках, явно не барьеры брать приучен, оброс мышцами, что культурист. Конечно, потаскай на себе целый день не лёгкого жокея, а груз в доспехах, поневоле сам отяжелеешь. Да и копыта у него...

Впечатлений вокруг так много, что культурный шок ослабляет нагнетаемые ведуньей страхи. Вокруг действительно иной мир. Вроде и новёхонький, как с картинки, и в то же время обжитой, устоявшийся. По-своему красивый. Ох, что-то она ещё говорит, а я не слушаю...

— Второе, — продолжает Гала привычно, словно вычитывает заученную текстовку перед экскурсантами. — Помни: любой квест подобран так, чтоб быть по силам исполнителю. Тебе, в частности. Ничего сверх твоих возможностей, потому что какой смысл тебя посылать на гибель? Вероятность выполнить проходные квесты — процентов шестьдесят-семьдесят, но выкладываться будешь на пределе, по максимуму, как вчера, иначе нашему затейнику неинтересно. Поэтому если какая-то проблемка, свалившаяся тебе на голову, разрешилась с наскоку — не обольщайся, это ещё не квест, так, разминка. Третье правило...

В промежутке между домами открывается широкий двор: там обустроено небольшое стрельбище с парой высоких дощатых щитов с мишенями. Это полигон при очередной мастерской: здесь же на выбор предлагаются луки и арбалеты всех мастей, колчаны, болты и стрелы разных видов. Выбрал — и сразу опробуй, чтоб по руке оружие пришлось.

-Третье, — одёргивает Гала. — И это тоже важно. Чтобы игрок на одном месте долго не сидел, мхом не обрастал, работает правило: новый квест будет ждать только в новой локации. Не сменишь место — автоматически сойдёшь с дистанции, останешься здесь навсегда без права переигрывать. Это и есть штраф. Поэтому рассчитывай время, чтобы успеть покинуть этот город к концу десятого дня... Эй, ты на что опять уставилась?

Я отвлеклась на ножи. Оружие, как таковое, меня всегда пугало, а вот эти прекрасные блестящие штучки с не менее прекрасной режущей кромкой, в специальной стойке на одном из прилавков, представила у себя на кухне. Не знаю, для чего они здешним мужчинам, но на вид — как настоящие японские ножи. Такими и рыбу пластать, и карпаччо резать тоню-усенькими ломтиками...Прелесть какая. Интерес у меня в тот момент сугубо гастрономический; кто сам готовит, тот поймёт.

Виновато отвожу глаза.

— Да я... Извини, отвлеклась. А как я узнаю, что это именно квест? Кто-то придёт с заданием?

— На это не рассчитывай, слишком легко. Включай интуицию: как вляпаешься по самое не могу, — значит, это он и есть, твой квест. И вовсе не обязательно, что снова встретишь ящера. Может зыбун засосать, или в пропасть сорвёшься, или на убийцу напорешься. Каждому даётся по его страху. Насильников не боишься? А то выставят против тебя какого-нибудь Чикатило, да не простого, а с закидонами даже для маньяка. Бывало тут и такое.

— Как это?

— Как... — Гала отмахивается от назойливого зазывалы. — Опять тупишь... У нас много чего в подкорке заложено. Обычно Мир реализует воочию для игрока его самые затаённые опасения. Ты, например, чего больше всего на свете боишься? Не террористов, не маньяков, не Чужого и не Годзиллу. Хотя, ведь откуда-то этот твой раптор выплыл... Да нет, — сама себе возражает Гала. — Рептилия — это, скорее всего, для девочки, это её заморочка, а твоя — страх за детей. Скажешь, не так? А с какого перепугу у тебя вдруг слуховые галлюцинации приключились и ты чужого ребёнка за своего приняла? А-а, то-то же. Вон, даже сейчас побледнела...

— И... что, — с запинкой спрашиваю, — серьёзно, могли быть и маньяк, и Годзилла?

— Тебе того, что выпало, достаточно, — отрезает Гала. — Какой интерес тебя в первом же квесте срубить? Я же сказала: задание по силам, только силы эти у всех разные. Ты вчера еле жива осталась, а для многих здешних крутых парней ящер — вроде разминки перед завтраком. Вот для них, ребят такого уровня, испытания куда серьёзнее.

Я смотрю недоверчиво. Серьёзнее?

— И какие они тогда, эти здешние крутые парни?

— А вот сама скоро и увидишь. Не всё ж тебе тут трястись, надо ж будет и отвлечься иногда.

— Гала!

— Что — Гала! Ты на себя посмотри! — Поджимает губы. — Женщина в полном расцвете сил, кровь с молоком, знаешь, как по таким местные Муромцы тоскуют? К амазонкам не подступишься, они не только пошлют в места отдалённые, но и пендель для полёта прибавят, а ты у нас с виду миролюбивая, этакая душечка домашняя...

И почему всем новым знакомым хочется меня сосватать?

— Я тут, можно сказать, по лезвию ножа хожу, — говорю сдержанно, — а ты мне на что-то такое намекаешь...

— Да какие ж намёки, в лоб говорю, сразу. Тут, видишь ли, другие параметры красоты, модельным бизнесом не изуродованные, и по ним ты весьма и весьма котируешься. Брось, голуба, не обижайся. Это я тебе как запасной вариант предлагаю: ежели вдруг сойдёшь с дистанции сама или Мир сбросит — чтобы не унывала и помнила: умная и красивая женщина не пропадёт.

Как ни странно, это придаёт мне уверенности. Нет, воодушевляют не какие-то там намёки на местных Муромцев, а реплика про умных и красивых. В конце концов, я и в родном мире смогла кое-чего добиться, пусть особых звёзд с неба не нахваталась, но себе и девочкам достойный образ жизни обеспечиваю. Больше, конечно, за счёт ума, красота тут не причём, но если придётся начать сызнова — смогу.

И без того неспешно шествующий мимо дородный мужчина восточного вида — в шитом золотом кафтане, сапожках с загнутыми носками, витом тюрбане — замедляет ход и окидывает нас с Галой орлиным взором. Не то, чтобы в упор — правила приличия соблюдаются — но как бы вскользь, ненавязчиво. Мою спутницу он не удостаивает внимания, а вот у меня ещё долго лопатки чешутся от его взгляда.

— Вот тебе и наглядный пример. — Ведунья пихает меня локтем вбок. — Но э т и предпочитают разбирать по гаремам. Хочешь надёжного партнёра или работодателя — иди в Европейский сектор или к русичам, там в женщинах не только красоту, но и ум оценят, да ещё и уважение выскажут. Запомни правило: первые пять минут ты работаешь на свой авторитет, остальное время авторитет работает на тебя. Старайся произвести хорошее впечатление.

— Вот раз им пяти минут хватает, — говорю сквозь зубы, — с первых же карманных денег куплю паранджу. Чтобы лишний раз не пялились.

Гала снисходительно посмеивается. А я не собираюсь её ни в чём переубеждать. У неё свои взгляды на жизнь, у меня свои.

Мы пересекаем улицу, странно изогнутую широкой дугой, словно часть громадной окружности. Кольцо, поясняет на ходу Гала, опоясывает город на манер московского Садового. Здесь — на Кольце — по всей протяжённости натыканы постоялые дворы, караван-сараи, гостиницы, а подле них собираются обозы и караваны. По сравнению с рабочими слободками тут шумно и людно. С изумлением замечаю парочку верблюдов, мирно жующих квёлый кустарник у небольшой палатки. В этом мире есть и пустыни?

— Гала, — трогаю спутницу за рукав, — я смотрю, тут народу полно; должно быть, и по вечерам тоже?

— На Кольце-то? Круглосуточно.

— А как так получилось, что ящер выскочил не здесь, где туча людей, а в безлюдном квартале? Мир, что ли, специально места подбирает, чтобы жерт... игроку не спрятаться и никто не помог? Один на один оставляет?

Ответ получаю расплывчатый.

— Всяко бывает. Могут и гонки устроить, и в засаде поджидать, и в толпе цапнуть, да так аккуратно — никто и не заметит. Да что ты зациклилась на этом ящере? Говорю же — всё, что угодно может быть. Вплоть до психологической какой-то заморочки. Иногда так скрутит, чтобы через себя переступить — полжизни потеряешь, и вдруг окажется — это тоже квест, но узнаешь об этом, лишь когда бонус свалится. В сотый раз повторяю — будь готова ко всему. Затейник он, этот Мир, нравится ему со всех сторон людей прощупывать.

Она хлопает по карманам, лезет в торбочку-сумку.

— Остановись, покурим. Васюта не любит баб с цигарками, а нам как раз к нему заглянуть надо, поговорить. — Заходит в простенок между домами, заслонившись от ветра, щёлкает зажигалкой. — Будешь? Нет, так нет. Скольких квестовых тварей я тут повидала — ты и представить себе не можешь. За это вас, попаданцев, и не любят, вы ж эту шушеру и притягиваете. Чуть кто новенький с другого мира прибыл, — жди неприятностей.

Так вот почему никто вчера особо не рвался мне на помощь! Становится обидно.

— А если бы, допустим, сожрали меня? — интересуюсь язвительно. — Дальше-то что? Им же самим пришлось с динозавром управляться, а народ тут, я смотрю, не из храбрых, хоть ты их и Муромцами кличешь!

— Это ты про вчерашних? — Гала метко посылает окурок в решётку ливнёвки. Достаёт из сумки коробочку с леденцами, "заесть" табачный запах. — Это ж пейзане в чистом виде, самые что ни на есть обыватели, с них никакого спросу. Там всё схвачено: ограды заговорены, в каждом дому схрон. Отсиделись бы благополучно, пока твой раптор с голоду не сдох или к русичам в квартал не забрёл бы, или к рыцарям. У тех разговор короток: на копья. А то и вручную заломают...

Вот как. Значит, не перевелись здесь ещё настоящие мужчины? Не поверю, пока своими глазами не увижу.

Мы продолжаем путь по радианной улице. Шум от Караванного кольца стихает перекрытый домами, будто его и не было. Осторожно пробую вырулить разговор на интересующую меня тему.

— Ты говоришь: вас, попаданцев не любят... А себя к ним уже не причисляешь?

— Я здесь, считай, уже своя. Дар при попадании открылся сразу, да и с Наставником повезло. После Сороковника особо с поиском работы не мыкалась: Наставник меня сразу в Ковен порекомендовал, выправил лицензию, а в этом городе как раз вакансия была. Так что я здесь вроде бы как на государственной службе. Местных жителей пользую, жилища им от нечисти заговариваю... Приросла.

— Так ты мой Наставник?

Она даже прыскает.

— Эй, не рассчитывай! Ведь обозначила тебе сказу: куратор. Новичков вроде тебя ко мне приводят, я их тестирую и распихиваю по углам, чтобы пристроились на первое время. Наставник тебя, голуба, сам найдёт. А может, и не найдёт, если способности не проклюнутся, а и проклюнутся — учителей мало, на всех никогда не хватает. Так что и говорить об этом не будем. Встретишь — твоя удача, а нет — не будешь знать, что потеряла. Ты давай-ка, вот о чём подумай, — неожиданно сменяет она тему, — на что жить будешь. Я ж не просто с экскурсией тебя вожу.

— Да будь оно всё неладно, — говорю в сердцах. — Кому я тут нужна со своими двумя высшими, бухгалтерским и экономическим? Что мне с ними здесь делать? Меня ж ни в одну эту рабочую слободу не примут, так совсем другие знания нужны. А в центре что-нибудь есть?

— Счётные работники здесь, допустим, в цене, только вот, — Гала скептически цыкает, — баб на это дело редко берут. Не считают способными. После Сороковника, может, и удалось бы... Контор тут много, и торговых домов, и магазинов, но, сама понимаешь, берут проверенных людей, с рекомендациями. Да и срок найма у тебя — девять дней, кто на такое мизерное время подпустит к деньгам да к расчётам? Нет, голуба, надо искать что попроще и особо не кочевряжиться. Да брось, не может быть, чтобы ты ничего не умела! Хозяйство вела? Готовила? Шила-вязала? Пристроим куда-никуда, не бойся. В крайнем случае, хоть за детьми смотреть, и то хлеб. Не в твоём положении перебирать.

— Это я поняла, — отвечаю угрюмо. — Худо-бедно набрать первоначальный капитал, экипировку, оружие и ехать на все четыре стороны. Но куда? Чего ждать? Что там, в других локациях, — лес, тайга, пустыня?

— Правильный вопрос. На север пойдёшь — лес, на юг — пустыня, на запад степи, на восток — море и горы. Поживёшь, пообвыкнешься, порасспрашиваешь — и сама определишься. Куда потянет, туда и поедешь, а твой квест тебя везде найдёт.

В общем, иди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что.

...Целая лавина вкусных запахов проходит по мне ударной волной. Неподалёку — прямо посередине очередной улицы-дуги на громадных подвесных жаровнях шипят и шкварчат колбасы, большущие куски мяса, пирожки какие-то... Нора поскуливает, у меня бурчит в животе. Последний раз мы с ней ели вчера вечером. Впрочем, собакину утром хоть кашки перепало, а меня только чайком и попотчевали...

— Денег-то у тебя нет, — ехидно замечает ведунья, — а в долг не дам, не рассчитывай. Должна же быть у тебя мотивация. Ладно, потерпи, мы уже рядом. По определённым причинам дома я для людей не готовлю, поэтому кроме чая ничего и не предложила. А придём к человечку, который трактир держит, там и перекусишь. Это мы с тобой на второе Кольцо вышли. Здесь всё для любителей покушать, местный Обжорный ряд: трактиры, харчевни, забегаловки, таверны... Есть и ресторации для европейцев, и духаны, и чайные, и даже суши-бар недавно появился с пиццерией.

Лучше бы она не перечисляла. Впрочем, голос её вскоре тонет в воплях уличных торговцев и гаме разноголосой толпы. Здесь намного люднее, чем на первом кольце! Питейные и едальные заведения, как я понимаю, для тех, кто поденежнее и хочет посидеть со вкусом, а кому проще и быстрее, а главное — сытнее — лепёшки в уличных каменных печах, плов, лапша. Ещё немного, и у меня слюна потечёт ручьём, как у Норы. Долго ещё идти?

— Соберись с силами, — подбадривает Гала. — Ещё квартальчик — и отдохнёшь. Сразу видно офисного работника: и двух часов не походили, а ты уж выдохлась... Ничего, привыкнешь.

Вздохнув, тяну Нору за поводок, хотя меня вместе с ней так и тянет на запахи. Пройдя обещанный квартал, сворачиваем за угол. И хоть я и действительно выдохлась, но сил хватает заметить, что вид здесь несколько иной, словно мы в другой культурный слой переместились. Исчез фахверк, дома преобразились в крепкие и высокие срубы, да и расстояние между ними стало значительно больше. Это даже не дворы, а... Напрашивается давно забытое слово — подворье. Когда не экономили каждый клочок земли, как в Европах, и громадный двор вмещал в себя жилые постройки, хозяйственные помещения, деляночки, колодцы, огороды, сад... И для семейного праздника места выносили прямо под яблони и выстраивали в непомерно длинную линию столы для родни, соседей и нежданных гостей.

— Вот и он, Васютин трактир, — объявляет Гала и мы, наконец, останавливаемся. И глаза мои от изумления открываются всё шире и шире.

Глава 3

Это — трактир? Не знаючи, я с ходу назвала бы его хоромами. Мощь и красоту большого сруба можно разглядеть и оценить, ещё не заходя во двор, просто глянув поверх конька тройных ворот с резными столбицами. Гала толкает дверцу одной из калиток, походит и чуть сторонится, пропуская меня, и с какой-то затаённой гордостью кивает на обиталище этого неизвестного мне Васюты. На лице её так и прописано: любуйся, голуба! Как будто она лично и дизайн разрабатывала, и на своих плечах таскала громадные оцилиндрованные брёвна... При такой толщине стен здание должно смотреться громоздко, приземисто; но массив и прочность уравновешены высотой, и, должно быть, именно правильно подобранные пропорции облагораживают дом, делая визуально стройнее, легче, равно как удачное платье стройнит полноватую фигуру.

Трактир, говорите?

До сегодняшнего дня у меня были слабенькие познания о трактирах, корчмах и подобных им заведениях, но представлялись они мне несколько иначе. К тому же, недавно я вдосталь на них нагляделась. Ресторации Обжорного ряда теснились, жались друг к другу, срастаясь стенами, здесь же — места в избытке. Потому-то хозяин себя и не ограничивал, распахнувши дом углом на два крыла да на четыре красных окна в каждом. В центре внутреннего угла — солидное парадное крыльцо, к которому подводят, смыкаясь в одну, дорожки от обеих калиток, в левое же крыло ведёт отдельный вход, скорее всего — для своих. Ставни на окнах расписные, крыша и крыльцо щедро украшены резными деревянными гребнями, к обширной мансарде пристроена башенка с небольшим балконом и флюгером-прапорцем на высоком шпиле.

Хочется просто стоять и любоваться. Нет, хочется потрогать — и убедиться, что дом настоящий. Жить в нём хочется, и не просто так, а долго и счастливо.

А что это Гала так значительно на меня поглядывает? Точно, есть в этой красоте и её лепта!

— Прекрасно! — от всей души говорю я. — В жизни не видела ничего подобного.

Однако восхищаться чересчур долго мне не дают. В будке размером, пожалуй, чуть поменее парадного крыльца, рыкает, звякает... Нора пятится, где-то в глубине её утробы зарождается ответный рык. Волоча за собой многопудовую цепь, выползает на свет хмурый пёс. Ей-богу, хмурый! У него, как у хаски, характерные черные полосы на морде, этакая "маска", что добавляет облику изрядной свирепости. В холке зверюга перегоняет хорошего телёнка, а окрас у него волчий. Вот если бы мне вчера повстречался такой вместо раптора — живой бы я не ушла. Бежать? Да у меня и ноги к земле прилипли...

— Здорово, Хорс, — приветливо говорит Гала. — Вот тебе новые друзья, они свои, запоминай.

Пёс смеряет нас взглядом с головы до пяток. Я удостаиваюсь его внимания какие-то секунды, после чего он, не торопясь, принимается поедать глазами Нору. Моя скромница прячется за хозяйскую ногу, пытаясь одновременно повиливать хвостом, и не больно-то жаждет познакомиться. А ведунья-то сюда вхожа, если этот волчище к ней со всем уважением... Гала, по видимому, решив, что официальная часть закончена, уже идёт по дорожке, и я с невольным облегчением спешу вслед.

Волчара пытается по-хозяйски рыкнуть, но тут моя полуграция, застопорив движение, присаживается и изящнейшим образом протягивает лапу. Не мне. Волку. Э-э... Хорсу. Этого жеста в сочетании с лукавым взором хватает, чтобы отправить крепкого о пса в нокаут и оцепенеть. Переведя дух, дёргаю поводок.

— Пойдём-пойдём. Оглоушила — и будет с него. Нора! Хватит тут глазки строить!

Гала посмеивается.

— Ты за неё не бойся, — она уже всходит на крыльцо. — Ты за себя бойся. Самое время.

Я вдруг упираюсь. Отчего-то явственно вспоминаются её недавнишние намёки на мою привлекательность.

— А чего это мы сюда пришли? С кем ты меня собираешься знакомить?

— Да нормальный он мужик, недоверчивая моя. К плохому не привела бы. Возится с новичками, помогает адаптироваться, работу найти. Из бывших попаданцев, кстати. Здесь уже лет пятнадцать, а вот, поди ж ты, всё вас опекает.

Я немного успокаиваюсь.

-А почему здесь, если из попаданцев? Сороковник не прошёл?

Гала медлит с ответом.

— Прошёл, даже больше, чем прошёл. Но, чур, уговор: захочешь узнать подробности — сама у него и спрашивай. Он об этом болтать не любит, и вообще молчун. Дом-то оценила? Внутри тоже интересно, сама увидишь. И обрати внимание на хозяина: он с домом — один в один.

— Это как?

— Такой же надёжный. Из пушки не прошибешь. Тупишь, голуба? С чего бы?

С голоду. Вздохнув, я снова окликаю Нору, заглядевшуюся на здешнего мачо. Виновато опустив голову, она бредёт за нами по ступенькам. Неслышно и легко открывается массивная дверь, пропуская в прохладные сени.

По левую руку от входа просторный арочный проход, вероятно, на кухню, потому что краем глаза я успеваю заметить широкий разделочный стол. Но нам — направо, в большой обеденный зал, изрядно затемнённый. Половина ставен прикрыта, но и этого хватает, чтобы подивиться здешней мебели: добротные крепкие столешницы способны выдержать и жареного быка, и удары могучих кулаков, буде захочется добрым молодцам поспорить, а при взгляде на лавки невольно вспоминаешь, что на таких когда-то не только сидели, но и спали с комфортом. Гала дёргает меня за рукав. Опять, мол, загляделась...

— День добрый, Васюта!

— Добрый, — отзывается из-за стойки густой низкий голос. — Рад, гостьюшки. Да я смотрю, у нас тут не одна новенькая, а две...

Хозяин опускается на корточки, протянув руку, и моя псина тотчас суётся здороваться. Такая вот простая. Он позволяет себя обнюхать, треплет собакина по загривку, шепчет на ухо — в общем, очаровывает. Наконец идёт к нам, и мне вдруг хочется спрятаться за Галу, как недавно Нора жалась ко мне от Хорса: первое впечатление, что сдвинулась и пошла каменная глыба. Он слишком велик, чтобы вот так, сходу, рассмотреть. Приходится запрокинуть голову.

— Вот, Вася, это Ванесса. — Голос у Галы звучит мягче обычного. — Моя последняя подопечная. Прибыла вчера, прошу любить и жаловать. А это Нора, бесстрашная псина.

Ага. Я, значицца, просто подопечная. А собачка моя — бесстрашная. Эк у них, однако, расставляются приоритеты...

— Наслышан, — хозяин кивает. — Ящер, однако, вам достался, гостьюшки... Сильны, ничего не скажешь!

Это он шутит — или всерьёз?

А сам он, безусловно, хорош, и я теперь понимаю, почему на подходе к трактиру-терему у Галы подозрительно блестели глаза и расцветали щёки. Первое, что от него ощущаешь — это мощь. Конечно, он не скала, как попервоначалу кажется, но размах плеч сразу заставляет подумать, что дверные проёмы хрущёвской квартиры будут для него, мягко говоря, тесноваты. Второе — краси-ив... Буйные рыжие кудри чуть тронуты сединой, аккуратно подстриженная бородка вьётся кольцами, тёмные глаза из-под лохматых рыжих бровей смотрят по-мальчишески весело, хотя годочков-то ему поболее моего будет, впрочем, борода может и старить, не берусь судить... Белая рубаха с вышивкой мягкими складками обтекает выпуклую грудь, рельефные бицепсы. Кожаные штаны, тоже в мягкую сборку, заправлены в сапоги. Я прищуриваюсь — неужели шпоры блеснули? Снова поднимаю взгляд.

Это — трактирщик?

Кажется, я совершенно неприлично на него пялюсь.

Поймите меня правильно. У нас тоже хватает крутых парней... может быть. Но где я их вижу? В офисе? Наши богатыри — или с возрастными животиками, или болезненно сухощавы, вечно сутулые, бледные от нервов и переработки. Коллеги, сотоварищи, хорошие ребята, но редко кого можно представить несущим тебя на руках и подставляющим надёжное мужское плечо... За Васютиными плечами хотелось немедленно спрятаться и провести всю оставшуюся жизнь.

Что-то я отвлеклась. Мы вроде как представлены, а дальше? За руку поздороваться? В пояс поклониться? Что здесь принято?

— Хороший у вас пёсик, — говорю невпопад. — Только почему зовут так странно? Хорс — это же конь?

— А он и есть конь, — поясняет хозяин вроде серьёзно, а в глазах пляшут чёртики. — Жеребец. Всех сук в округе загонял, а кобелям сразу хребет перекусывает, вот и держу взаперти, пока соседи с кольями не пришли разбираться. Садитесь, гостьюшки.

У него красиво очерченные губы, просто неприлично для мужчины красивые. Угадывается ямочка на подбородке, на лбу намечаются две-три трогательные морщинки. В очередной раз одёргиваю себя. Прекрати заглядываться! Стыдно, матушка, в твоём-то возрасте...

— Благодарствую, Вася. — Гала легким движением руки задаёт мне направление к ближайшему столу. — А накапай-ка нам по рюмочке твоей наливочки, для знакомства и с устатку. Мы с подружкой с утреца на ногах, притомились.

С наслаждением плюхаюсь на лавку, и всё, чего мне не хватает для полного счастья — вытянуть ноги куда-нибудь повыше. Хозяин прихватывает со стойки плоскую бутыль тёмного стекла, две стопочки, смотрит на меня вопросительно. Я качаю головой, — в чужом месте и с незнакомыми людьми пить не хочу. Он не настаивает, подсаживается к нам, придвигает ведунье полную стопку.

Гала поводит стаканчиком передо мной. Подмигивает.

— Определи состав. Может, всё-таки дать попробовать?

— И так чую. — Я тяну носом. — Хороший самогон, двойной очистки. Мускатный орех, гвоздики совсем немного, кардамон, чуть-чуть ванили. И травка... Зверобой, конечно.

— Видал? — Гала довольна, словно сама готовила этот фокус.

— Травница? — с сомнением говорит Васюта. — Чует хорошо, но... непохожа.

— Вот и я о том же. Пока ничего определённого. — Она нашаривает в сумке флакончик, отсчитывает десять капель в рюмку....

...А Васюта, я же вижу, тоже за ней считает, и результат ему не нравится. Гала, заметив его внимание, грозит пальцем. Какие-то тут у вас свои секреты ребята, только не нужны они мне. Вот покушать бы... И Норе косточку раздобыть, а то похудеет животина-то... Хозяин тем временем шумно вздыхает и потирает затылок.

— Такое дело, — говорит, вроде бы ни к кому не обращаясь. — Ольгу-то я вчера выгнал. Так что угостить пока нечем: печь, конечно, протопили, а готовить не готовили.

Гала хихикает.

— Да ты за месяц уже третью выгоняешь! Что, эта тоже домогалась?

Он мрачнеет, насупившись.

— Если бы ко мне лезла, — я б стерпел. Так она к мальцу приставать начала. Вот я её и... рассчитал, в общем-то.

Хорошо, что только рассчитал, а то уж я по его глазам решила, что хребет перекусил. Как пёсик евойный.

— Да, Вася, трудно тебе с такой внешностью. Текучесть кадров у тебя просто потрясающая.

Они, значит, тут воркуют, а мы скоро помрём с голоду... Нора со вздохом кладёт морду мне на колени. Потом вопросительно трогает лапой. Вид у нас в ту минуту, должно быть, ещё тот, жалостливый, потому что хозяин враз серьёзнеет.

— Сама сготовить что-нито сможешь? — спрашивает неожиданно. — Я ведь к кастрюлям не привык, а ты управишься. Иди, похозяйничай.

— Сготовить-то могу, — отвечаю, слегка растерявшись. — Правда, как оно на чужой кухне получится... Да у вас ведь печка, а я к ней непривыкшая.

— А покажу. Пойдём. И собачку забирай, ей там самое место.

— Давай-давай, осваивайся, — машет мне ведунья. — Я ж обещала тебе автономку! Вот и начинай!

Хозяин провожает меня под арку. Ага, правильно я определила: там кухня! Вот что значит — женское сердце!

— ...О-го-го! — вырывается у меня, стоит лишь переступить порог. Васюта явно польщён.

— Нравится?

— О-го-го! — повторяю. У меня не хватает слов, даже руки задрожали. После моей шестиметровки эта кухня кажется дворцом. — Да тут жить можно!

Площадь — метров сорок, не меньше. Я прохожусь мимо длинного разделочного стола, где из особой стойки щерится десяток ножей, с виду — идеальной заточки. Слабость у меня к хорошим ножам, я уже говорила? На полках сияют медными боками кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи, сковороды и жаровни. В простенке рдеет угольями громадный открытый очаг. Места с избытком хватает и для широких стеллажей с припасами, и для полок с посудой, и для пары буфетов. Даже обеденный стол, придвинутый к окну, несмотря на внушительные параметры кажется чайным. Громадная русская печка одним боком втиснута в кухню, другим уходит в общий зал.

И ничего страшного. Печь как печь. В бабушкиной хате стояла почти такая же. Я тогда малая была, но совала любопытный нос во все щели и ходила за бабушкой по пятам, и то, как возилась она с ухватами, чугунками да сковородками — помню: что в детстве в голову легло, не забывается. Мы с ней частенько на пару пекли блины: я наливала тесто, бабушка длинной чапелькой отправляла сковороду в устье печи, а потом вытаскивала, у меня-то руки были коротковаты, да и росточком не дотягивала. Блины не нужно было переворачивать, они румянились сразу с двух сторон.

Вот ими мы сейчас и займёмся. Только проверим хозяйские припасы: всё ли есть, что нужно? На стеллажах в глиняных махотках обнаруживаю крупы и прочую бакалею. Немедленно чихаю от муки, сую нос в крынку с простоквашей, нахожу котелок вчерашней каши и в лукошке с соломой — десятка три яиц. Есть и топлёное масло. Что ещё? Сковородок в избытке.

— Отличная кухня, — говорю с воодушевлением. — Прекрасная кухня!

— Помочь чем? — вызывается хозяин.

— Справлюсь. — И правда, справлюсь. Главное, что печь уже вытоплена.

Отрадно встретить в чужом мире такой родной островок безопасности. От этой кухни, от этой печки на меня так и пыхает благополучием и покоем. Никогда ещё не бралась за готовку с таким удовольствием.

...А кухарку-то хозяин рассчитал, однако. Судя по всему, ещё и выгнал с позором. Ишь, к мальцу приставала. К сыну?

С кастрюлями они особо не дружат, значит, сами пока не завтракали. Мужчины, что с них взять... Ладно. Если ко мне с добром, и я тем же отвечу. Забалтываю теста побольше и сковороду подбираю соответствующую. Впрочем, мелкой посуды здесь не держат.

...Я укладываю готовые блины стопками, смазываю пёрышком, опуская его в растопленное масло, и чувствую, как потихоньку разжимаются клещи, что давили на горло со вчерашнего вечера. Жизнь налаживается.

Хлопает дверь со стороны улицы. Влетает и стопорится на пороге парнишка — долговязый, поджарый, в такой же, как у хозяина, льняной вышитой рубахе, в холщовых штанах, заправленных в сапожки. Нора, хоть и отяжелевшая, гавкает и бежит знакомиться. Я, не выдержав, улыбаюсь.

— Привет. Ты кто?

— Я... Янек, — отзывается тот смущённо.

— Есть будешь? Садись, Янек.

Ещё бы он не будет! Да у него глаза, как у голодного лабрадора!

— А ты кто? — всё же осторожно спрашивает.

— Ванесса. Новенькая. — Что ж, как Гала меня представила, так и буду называться. — Сделай доброе дело, поищи сметанки, мёду, и что там ещё можно к блинам подать.

— А к блинам что-то подают? — изумляется он.

— Варенье ещё можно. Рыбку всяческую, — просвещаю, выставляя на стол у окна тарелки, плошки для сметаны и розетки для сладкого. — Сёмгу, форель слабосолёные. Икру можно, но насчёт этого не знаю, есть ли. Руки иди мой, между прочим.

Он спешит к раковине. Я плюхаю на его тарелку два самых аппетитных, толстых блина — а у меня только такие и получаются! Нора, сума перемётная, кладёт морду парню на колени, и преданно заглядывает в глаза. Всё почти как дома. Только сметана не в банке, а в крынке, и доставать её оттуда приходится кусками, ложкой.

Сердце моё тает, как кусок масла.

Возвращаюсь к плите. Блинопеченье — как конвейер, остановок не терпит.

После третьего захода парень, похоже, осоловел. Щеки зарумянились, живот заметно округлился, как у сытого котёнка.

— Постой, не засыпай. — Пристраиваю на поднос стопу блинов, исходящую паром, сметану, мёд. — Иди, отнеси Васюте на пробу. Кстати, он тебе кто?

— Дядька, — дожевав, отвечает парниша. Хоть и сыт, а на ходу отломил ещё кусочек и запихнул в рот. Подхватывает поднос, чистое полотенце из буфета и исчезает за дверью в зал. Я ставлю на плиту чайник. Есть в русской печке место для долгой готовки — на поду, но бывают и плиты с одной-двумя конфорками, для подогрева. Чутьё мне подсказывает, что чай или нечто похожее на него — в красивых фарфоровых банках в буфете. Заварив, подсаживаюсь к окошку и невольно возвращаюсь в мыслях к местному хозяину. Племянник обозначился, а есть ли кто ещё?

Да что я гадаю? Всего два стула к столу приставлены. Вот и ответ.

Из зала скорым шагом проходит Васюта. Довольный. Глаза блестят. Окидывает — нет, охватывает взглядом всех и всё. Хозяин.

— А сама-то что, до сих пор голодная?

Увлеклась, каюсь. В самом деле, от первого блина, что отложила себе на покушку, отщипнула, остальное из жалости скормила Норе. Приходится пояснить:

— Пока не закончу, от плиты не отхожу, чтобы ничего не сгорело. С блинами ухо востро надо держать!

Он качает головой. Достаёт две кружки, разливает чай. Ставит ещё тарелку.

— Но ведь закончила? Давай-ка, теперь я за тобой поухаживаю.

— ...Хозяйка, — говорит немного позже, и, видимо, в его понятии это высший комплимент. — Пойдёшь ко мне?

Я давлюсь чаем.

— Вместо Ольги, — добавляет поспешно. — Сама видишь — мне без работницы никак, а тебе ж всё равно место искать.

Мне становится смешно.

— А не боишься, — домогаться начну?

Он вздёргивает бровь.

— Не из таких ты. Женщина серьёзная. Там, у себя — замужем?

— Нет, — отрезаю.

— Понял. А Гала сказала — у тебя дочки.

— Дочки есть, мужа нет. — Я отставляю чашку. Как всегда, при подобных разговорах настроение портится. — И не было. И не будет. Всё?

— Всё, — он примирительно вскидывает ладони. — Я ж только спросил! Приходи ко мне работать.

— Васюта, — я даже фыркаю. — Одно дело — в удовольствие со сковородкой постоять, для души, и совсем другое — дни напролёт. А ты предлагаешь, чтобы я сама, добровольно, в это ярмо шею подставила?

— Так ведь ненадолго. За восемь дней я из здешних себе кого-никого подберу. А тебе, кроме того, что заплачу, помогу собраться. Да и почему ярмо? Тяжёлую работу сами справим, будешь здесь только командовать!

Я мысленно чертыхаюсь. Как ни крути, а податься некуда. Хотя, вроде бы, за первое попавшееся предложение не след хвататься, надо бы поискать... С другой стороны, в моём положении нечего капризничать, от добра добра не ищут. А денежка нужна. Интересно, во сколько мне эти сборы обойдутся? Местных цен я не знаю...

— Монет десять-двенадцать на всё — про всё, — подаёт голос Васюта. Надо же, это я вслух думать начала, вот он и отозвался. — Бронь хорошая или кольчуга — пять монет потянет...

— Васюта, какая бронь! Она весит немеряно! Да к тому же, на мой бюст, извини, ни одна кольчуга не налезет!

— Значит, хороший бюст, — замечает Васюта рассеяно. — Мне нравится... Говорю же — нравится, чего сердишься? Я ж хвалю, а не лапаю. Не хочешь железо не себе таскать — найдём кожу или стёганку, их и подогнать легче. От меча особо не уберегут, но скользящие удары сдюжат.

Скользящие удары? Мне вдруг становится нехорошо. Эйфория заканчивается.

-... Кисть у тебя широкая, крепкая, — слышу я и в недоумении рассматриваю руки, — короткий меч удержит. Да что я говорю, — обрывает он себя в досаде, — не натаскаю я тебя за неделю на ближний бой. Была бы ты с моего мира, там бабы к этому привычнее... Тебе бы что полегче дать, хоть засапожник. И в дороге годится, и для защиты. — Он задумывается. — Стал быть, его и будем смотреть. Да поглядим, какова из тебя лучница; дальний-то бой безопасней.

— Лучница... Да я с пяти шагов в дерево не попаду, при моём-то зрении.

— Э-э-э, — тянет Васюта, — зрение тут ни при чём. Всё зависит от того, кто учит и как учит. Однако в десять монет снаряжение обойдётся, да пара монет на припасы. А я за восемь дней даю тебе пятнадцать. Идёшь ко мне?

Всё ещё колеблюсь. Кстати или некстати припоминается хронически больная спина. А рыжебородый искуситель продолжает к месту:

— Не думай, котлы да мешки тягать не придётся, мы-то с Яном на что? Только укажи. Печь протопим, с рынка привезём что нужно привезём, из погребов достанем. Соглашайся, а?

Подсаживается рядом с моим стулом на корточки и проникновенно заглядывает в глаза. Как Нора, когда хочет что-то выпросить. Несмотря на серьёзность ситуации, меня так и подмывает захихикать.

— Да ты работницу нанимаешь или замуж меня зовёшь?

В лице его снова мелькает что-то мальчишеское.

— Так идёшь?

— Вот настырный! — Я, наконец, решаюсь. — Уговорил. Деваться-то мне некуда!

Вот так и начинается моя карьера в новом Мире.

Мой наниматель встаёт, довольный, протягивает лапищу. Торжественно пожимаем друг другу руки. Рукопожатье у него сильное и в то же время бережное, будто мои пальцы хрупче фарфора.

Муромец. А я ещё не верила, что есть такие...

* * *

Ведунья дожидается нас за очередной рюмочкой. Тонкие пальцы рассеянно перебирают бусы, словно чётки, меж бровей залегли две параллельные морщинки... Выглядит она неважнецки, словно провела в полутёмном зале не какой-то час, а суток двое: в лице добавилось желтизны, под глазами залегли тени. И мне становится неловко: это ж я её так упахала. Натаскивать новичков всегда нелегко, даже если они и толковые, и понятливые — как я, например, но Гала-то — с ночи, а сколько на меня времени потратила!

Сколько народу через её руки прошло до меня? И ведь каждому растолкуй, объясни, истерику загаси, ежели кто забьется. Скольких она к делу приставила, этак ненавязчиво, как меня сейчас? И всё это время общалась со мной вроде бы нехотя, словно отрабатывая, что положено по долгу службы, но теперь её резкость и проскакивающая иногда грубоватость кажутся мне нарочитыми, наигранными. Будто она намеренно ставит барьер между собой и... не просто мной. Попаданкой. Пришелицей. Как, допустим, я не разрешаю себе привязаться к очередному бездомному котёнку, кормлю его и отпускаю, или, если получится, пристраиваю, но к себе взять не могу — не приютишь всех брошенных.

Гала ослепительно улыбается. Крупные зубы делают улыбку немного похожей на лошадиную, но глаза лучатся навстречу Васюте. Некрасива — но обаятельна. Жёсткая и женственная одновременно. Тебя-то каким ветром сюда занесло, ведунья? Никогда мне этого не узнать, не будешь ты со мной откровенничать. Приголубила, покормила, отдала меня в хорошие руки и — привет. Завтра ещё кто-нибудь вроде меня на голову свалится.

— Сговорились? — спрашивает чуть насмешливо. — Вот и ладушки, голуба. А я знала, что тебе здесь перепадёт, а если и не здесь, то по соседству, тут народ отзывчивый. Пока к плите не приковали, пойдём, проводишь, у нас ещё кое-что недоделано. Да за работу не волнуйся, тут пока пусто, сама видишь. Час пик будет вечером. Я тебя долго не задержу, а если и так — хозяин не обидится, верно?

Васюта степенно кивает.

— Да кто ж её торопит? Пусть походит, обвыкнется, только не до темна. Сама понимаешь, места ей новые, незнакомые, заплутает ещё. А собачку свою тут оставляй, — советует мне. — Нечего её зря по городу таскать, она у тебя домашняя, к хождению не привычна. В твоей светлице тебя подождёт, я отведу. А хочешь, сама устрой, чтоб спокойней было. Ян, проводи гостью!

Гостью? Меня ж, вроде, наняли? Хозяйский племяш тем временем делает приглашающий жест. Я вас умоляю, снова на кухню? Да успею ещё наглядеться! Или я что-то упустила?

— Сестрину комнату отдаешь? — спрашивает Гала, вроде бы даже с недоверием. Васюта коротко отвечает:

— Хватит ей пустовать.

...Могла бы догадаться, с удивлением говорю себе. Ведь видела с улицы, что в этом крыле четыре окна, а на кухне обнаружила только три. Остаётся ещё достаточно места для приличной комнаты. А я-то решила при первом осмотре, что эти две двери в торце ведут в кладовые или в подсобки, куда же ещё можно выйти из кухни? Но у местных зодчих свой взгляд на планировку.

Ян торжественно распахивает ту дверь, что справа.

— Сперва глянь сюда!

На лице у него написано: сейчас удивлю! И я на самом деле раскрываю рот от изумления. Ванная? Значит, не всё у нас тут классическое Средневековье? Впрочем, это ж ведь другой мир, а не другая земная эпоха, повторений один к одному ждать не стоит. Может, и нет здесь новейших технологий, зато водопровод имеется. И ещё неизвестно, что лучше.

Пол и стены выложены крупной изразцовой плиткой, на стенах гладкой, под ногами ребристой. Массивные краны сияют медью, лейка душа едва ли не с колесо КамАЗа. А сама-то ванна ...

— Нравится? — спрашивает Янек с совершенно Васютиной интонацией. — Не у каждого здесь такая красота!

Опасливо склоняюсь над гигантской чугунной ёмкостью, покоящейся на мощных ножках-лапах. А хозяин, однако, не чужд простых человеческих радостей. Бадейка как раз на него. Нора тоже суёт нос, пытаясь зацепиться лапами за бортик. И ей подобные радости не чужды, уж она бы...

— Это ж утопиться можно! — говорю. — Вы что, и ныряете здесь?

— Не, — парень засмеялся. — Дядька воду любит. Раньше на большой реке жил, к воде привык. По часу здесь может отмокать, особенно как с копьём намахается или после учений. Ты уж подолгу тут не засиживайся, ругаться будет. Меня он за это гоняет.

Тебя, может, и гоняет, думаю, а меня... я всё-таки...

...Женщина. Баба простая и неумная. Только сейчас поняла, что подписалась жить под одной крышей с холостым мужиком. Одиноким, поди, озабоченным. Бюст мой ему понравился. Ведь не отобьюсь от такого, случись что...

Ванька, говорю себе с упрёком, забыла, о чём тут недавно упоминали? Да он прислугу за аморалку рассчитал, чтоб к мальцу не приставала, тебе это ни о чём не говорит? О том, например, что могут быть у человека какие-то моральные установки? Хватит во всём видеть скверное, привыкла там, у себя, к негативу.

А как он к тебе обращался уважительно? Хозяйка... И чай наливал, и в глаза заглядывал открыто, спокойно... Не будет такой домогаться.

Только пусть не рассчитывает, что ему здесь спинку потрут.

А помыться хочется — до почесухи... Придётся установить расписание, чтобы самой успевать вклиниться.

— Туточки светлица.

Янек распахивает соседнюю дверь. Ага, вот и пропавшее окно, и ещё два на другой стене. Потому и светлицей называется, что света много, почти весь день солнце заглядывает. В старину такие комнаты отводили под рукодельные, чтобы можно было до самого заката над шитьём сидеть. А размах-то какой... Я-то думала, что выделят мне скромный уголок, вроде как прислуге, сообразно статусу, но в этом доме тесных помещений не признают, как и мелкой посуды. Комнатень раскинулась в два моих зала, не иначе, но в моей спальне здешняя широкая кровать заняла бы почти всё пространство, а тут ещё остаётся места — хоть пляши. Сверху постели — вязаное покрывало, и я невольно приглядываюсь: не Галина ли работа? Очень уж похоже на плед, в который я с утра куталась. Но нет, фактура тоньше, да и узор хитрее, будто не на спицах, а на игле вязано. Горка подушек покрыта кружевом тонкой работы. На полу домотканые дорожки, пусть не новые, слегка выцветшие, но добротные, крепкие даже с виду. А в углу... укладка, большущий такой высокий сундук с плоской крышкой, на которую, если понадобится, бросил перину — и спи, как на кровати, в полный рост. Мы, бывало, так и спали у бабушки в гостях. Радуюсь укладке, как родной, она и русская печь — словно подарок из детства.

— Хорошо здесь. — Сбрасываю на коврик рядом с кроватью куртку, чтобы обозначить собакину место. — Лежать, Нора. Отдыхай.

Собачка делает пару кругов, приминая куртку, и с удовольствием растягивается на полу. Ладно, хозяйка, если ты велишь — посплю.

О чём это Гала Васюту спрашивала? Комнату сестры, мол, отдаёшь? Собираюсь уточнить у Яна, но вдруг вспоминаю всего два стула на кухне, одинокое холостяцкое житьё-бытьё здешних мужиков... Племянник он. От этой самой сестры. А светлица её, по всему видать, давно пустует, хоть и чисто в ней, прибрано, словно хозяйку поджидают... Помнят.

И прячу любопытство подальше. Не к месту оно сейчас. Пора на выход.

-... Так ты присматривай за ней, Вася, — кажется мне или нет, что Галин голос дрогнул? Это она обо мне? — Видишь, какая она, к нашей жизни не приспособленная. Уж не откажи.

— Присмотрю. Сколько осталось? Сама-то знаешь? — спрашивает Васюта сурово, будто не обсуждал со мной полчаса назад срок найма.

— Дней семь, не больше.

Васюта стискивает зубы, на щеках играют желваки. Гала ободряюще похлопывает его по могучей руке. Это он моим близким уходом расстроен? Нашёл из-за чего переживать. Через день найдёт себе другую "хозяйку", при его-то данных!

— Присмотрю, — повторяет он. — Будь спокойна.

Извлекает из-под стойки такую же плоскую бутыль, как давеча, но запечатанную: горлышко залито фиолетовым сургучом. Гала кивает, бутыль проваливается в недра её бездонной сумки.

— Благодарствую. Пошли, Ванесса. Покажу тебе другую дорогу, расскажу напоследок кое-что. Учись, пока я жива.

Выхожу я из Васютиного дома, свежая и отдохнувшая, но через некоторое время начинаю сдавать. Не физически, нет. Слишком много информации, она никак не уляжется, и в голове начинает мутиться. Я уже путаюсь в бесконечных кварталах и переулках, по которым кружит меня Гала, караванное и харчевенное Кольца ещё узнаю, но рядовые улочки становятся все на одно лицо. Пытаюсь зацепить для памяти хоть какие ориентиры, чтобы не заблудиться на обратном пути, но внезапно ловлю себя на ощущении дежавю: мимо вот этой кованой ограды я проходила, и совсем недавно, потому что смутно знакомы и палисадник с ирисами, и калитка с щербинкой в зубцах...

Да, точно. Именно здесь я вчера выломала прут.

А чуть подальше случилось и всё остальное.

Поперёк мостовой темнеет оплывшая туша в полосато-пятнистых разводах. Тогда, ночью, в темноте мне было не до разглядываний, а теперь оказывается, что окрас у покойного был почти леопардовый, словно отобранный тысячелетней эволюцией для маскировки в траве или древесных кронах. Не должен он был здесь появиться, в городе, думаю тупо. Вот ежели б на меня напустили какого вампира или вервольфа — и то естественней смотрелось бы, но динозавр? Впрочем, я уже начинаю привыкать, что в этом городе совмещается несовместимое.

Окрестности вымерли: никто из вчерашних мужиков-храбрецов не появляется, хотя бы для того, чтобы полюбопытствовать: что это мы тут делаем? А вот интересно, как долго жертва моего произвола будет здесь? До полного разложения? Это ж антисанитария какая-то получается. Но если попаданцы в этом мире не редкость, и многие наверняка объявляются прямо здесь, в городе, то должны быть предусмотрены какие-то меры по зачистке?

— Узнаёшь? — тем временем спрашивает Гала. Поморщившись, подносит к носу платочек, явно надушенный. Оно и понятно, поверженная туша провалялась под солнцем полдня, и сейчас ветер доносит нехороший запах.

Зачем мы здесь? Устроить трогательные похороны? Прикопать на месте, голыми руками вырыв яму? После всего, что случилось за истекшие сутки, меня бы это не удивило.

— Ну, и зачем мы здесь? — вслух повторяю.

— Помнишь, я упоминала бонусы? Наш дорогуша Мир действует не только кнутом, у него и пряники припрятаны. Для тех, кто справился. Считай, попала под раздачу. — Обходит ящера, придирчиво оглядывая, по-прежнему дыша через платок. Брезгливо тычет носком сапожка узкую морду с обнажившимися клыками. — Вот это он и есть. Забирай.

— Пряник, что ли? — неприязненно бурчу.

Собственно, в окружающие реалии услышанное вписывается. Если припомнить Дьяблу и иже с ним, из убитых мобов периодически вываливаются шмотки, хоть и не всегда полезные, но на крайний случай их можно продать, в моём положении денежка лишней не будет. Переключаюсь на объект. В игре, пока не подберёшь шмот, трупы лежат целёхоньки, а что с ними дальше происходит, остаётся на усмотрение разработчиков: у кого-то просто исчезают, у кого-то украшают пейзажи, пока локацию не сменишь.

Поэтому он до сих пор тут и лежит? Меня дожидается?

Возмущённо гляжу на Галу.

— Я к нему не полезу! Что хочешь делай, пальцем не прикоснусь!

— Не прикасайся, — отвечает она кротко. — Только подумай, от чего отказываешься. Не будешь потом локти кусать?

— Да что здесь может быть? У него... даже карманов нет, вот!

Да, задача... Что может "выпасть" из монстра? Чаще всего зелье. Иногда деньги, шмот, как уже говорилось, оружие, квестовые предметы. В любом случае, это должно валяться рядом. Тут уж меня цепляет за живое: надо найти, о то ведь и впрямь упущу что-то полезное... По примеру Галы кружу возле ящера, пытаясь заглянуть даже под брюхо, но нет, ничего инородного не замечаю. Но ведь что-то она углядела! Хоть бы платочком поделилась, а то воняет от этого субъекта гадостно, особенно из пасти. В ту сторону и смотреть-то жутко: под стянутыми почерневшими губами жутко белеют клыки, меж которых вывален длинный сизый язык, а под ним в глубине раззявленной глотки что-то блестит...

Блестит?

Волей-неволей присаживаюсь на корточки рядом с ощеренной мордой. Разит, словно, падая, раптор подмял под себя сотню тухлых яиц. Но там, в смердящих недрах из-под начинающей распухать склизкой ленты языка и впрямь виднеется что-то... явно не органического происхождения. Я нерешительно оглядываюсь. Гала кивает.

— Давай-давай, голуба. Делов-то — руку протянуть и вытащить. Я за тебя твою работу исполнять не собираюсь.

О, нет! Не полезу я туда, меня и так тошнит от одного запаха!

— Девочке пострадавшей хочешь помочь? — заходит Гала с другой стороны. — Хочешь. Так вот, я даже отсюда вижу, что ей нужна та хреновина. Только вот незадача: бонус под тебя заточен, в чужие руки не дастся, или силу потеряет. Ты заработала — тебе и брать, и давай, поторопись, не задерживай. Бюргеры уже в своих домах все задницы отсидели, боятся выглянуть, пока эта гадость здесь валяется.

И насмешливо добавляет:

— На "слабо" не развожу, не думай. Таким не шутят.

Не шутят, верю. Но лезть в пасть голой рукой? Поколебавшись, надрываю зубами край рубашки, отдираю лоскут и оборачиваю вокруг кисти. Какая-никакая изоляция. Остаётся надеяться, что слюна у раптора не ядовитая и не кислотная, а то будет мне подарочек.

Осторожно, задевая клыки, сую ладонь между склизлым нижним нёбом и пористым, как губка, языком. Там, в подъязычье, прячется нечто круглое, размером с небольшое яблоко и даже с черенком, который никак не хочет отрываться от мёртвой плоти. После нескольких безуспешных потягов пытаюсь это "яблочко" открутить, но держится оно крепко, мало того — скользит и проворачивается. Чуть не плача от жалости к себе, помогаю другой рукой, голой, которую тотчас начинает немилосердно щипать, и, наконец, прихватываю кругляшок как следует. Отдираю. Извлекаю. Таращусь на то, что у меня в руках.

И краем глаза вижу, что голова раптора начинает таять. Вот уже с туши сбегают краски, она становится всё прозрачнее, пока, наконец, не исчезает окончательно. Вот она, фишка здешних разработчиков. Только железный штырь, бывший когда-то идеально ровным отполированным прутом из калитки, а ныне — изъеденный коррозией, со звоном падает на камни мостовой.

— Очень практично, — заторможено отмечаю. — Ни утилизировать, ни хоронить не надо. С людьми тоже так?

— Скоро сама увидишь, тут чего только не случается. Да вытри ты хоть чем-нибудь эту штуку, дай разглядеть толком!

Руки мне оттягивает прозрачный камень густо-вишнёвого цвета. Содрогаясь, я обтираю его подолом, затем насухо рукавом, смотрю на свет. Камень идеально кругл и больше похож не на яблоко, а на громадную черешню. Солнечные лучи, пройдя сквозь него, падают на мостовую багровыми пятнами.

И это сокровище выросло в вонючей пасти?

Зачарованно протягиваю камень Гале — пусть и она посмотрит. Но ведунья, протянув было руку, отшатывается.

— Нет, не могу. Сказала же — силу потеряет. Ты заработала, тебе и использовать, и до той поры лучше не выпускать.

И говорит, на сей раз серьезно, безо всяких там насмешечек или подколок. Помогает подняться, придерживая за локти и стараясь даже случайно не задеть мой приз. И смотрит с уважением и даже вроде бы с оттенком зависти.

— Ты хоть знаешь, что это такое?

-Э-э... рубин? — Вроде, выпадали подобные из моих компьютерных монстрюков. Только после них не нужно было отмываться.

— Совершенный Рубин, — уточняет Гала. — Королевский, как его здесь называют. Обычных, мелких, полно, а такие вот — громадная редкость. Обеспечивают мощнейшую регенерацию. Мёртвого из могилы подымет. Это то, что нам нужно.

— А раптору что ж не помог?

— Резонно. — Мы с Галой одновременно переводим взгляд на железный прут, в кавернах и раковинах. Всё-таки тварь была ядовитой, я поспешно проверяю руки, но, как ни странно, ни ожогов, ни язв не замечаю, даже зуд начавшийся было при соприкосновении со слюнявой пастью, унялся. Неужели камень уже действует? — Пока он у твари под языком растёт — он пассивен. Спит. А ты его сорвала и тем самым активировала, да ещё на себя настроила. Теперь сама решай, что с ним делать.

— Так ты же сказала...

— Про девчонку? Так ты слишком уж тормозила, пришлось подтолкнуть. Ты подумай хорошенько. Есть смысл его с собой в квест забрать. Пока он при тебе, ты неубиваема. Почти.

Я ещё раз смотрю на камень. В самой сердцевине пульсирует живой тёплый огонёк.

— А девочка? — спрашиваю.

Гала пожимает плечами.

— Найдутся и на неё лекари. Пластики, правда, не обещаю, да и те паладины, что сейчас не заняты — средней руки целители, остальные в квестах. Плохо то, что она в коме, и я её оттуда вытащить не могу. Словно не хочет возвращаться. Так что, говорю, как на духу: те, что уровнем слабее меня, не помогут, а того, кто сильнее, она может и не дождаться. Но, опять-таки, кто она тебе?

— Родственница, — говорю угрюмо. — Приёмная. Не путайся она у него под ногами — неизвестно, что со мной сейчас было бы. — Запихиваю рубин в карман и оттираю ладони о рубаху, всё равно испорчена.

— Так-то так, — Гала смотрит оценивающе. — Ежели действительно хочешь помочь, сейчас самое время. Но только ты пока в магическом плане никто, не знаю сдюжишь ли энергопоток, его ж через себя пропускать придётся... Не ори, если что.

— Больно?

— Да уж, ощущения не из приятных. Но рожать, говорят, больнее. Так что, идём?

...Через смотровую Гала проводит меня в небольшую палату. Хрупкая девушка лежит на узенькой кушетке, нагишом, как в наших реанимациях, прикрытая до пояса простынёй.

— Действуй, — подталкивает меня хозяйка. — Раз сегодня твой день...Не бойся, я ж рядом: и подскажу, и подправлю. Последний лоск только наведи, да не отмывай, вода часть энергетики смоет. На вот, держи.

Протягивает полотенце. Пока я оттираю камень начисто, ставит рядом с изголовьем кушетки лёгкий треножник, сверху пристраивает неглубокую фарфоровую ёмкость — очевидно, служащую для растирки препаратов, поскольку изымает из неё пестик. Выразительно постукивает ногтём по краю. Догадавшись, я укладываю в чашу Королевский рубин

— Ладненько, — ободряет Гала. — Руку держи над камнем... которая у тебя рабочая? Это важно. Другую над девочкой. Жди. Камень сейчас через тебя настроится, диагностирует и всё выдаст.

Девочка удивительно тонка в кости и изящна, как статуэтка. Может, когда-то она и была загорелой, но сейчас бледно-синюшного оттенка, даже частые веснушки на носу и щеках вылиняли. Но на лицо я смотрю недолго. Одного взгляда на то, что осталось от груди, помогает увериться, что всё я решила правильно. Мне этот камушек почти даром достался, а, стало быть, и жалеть не о чем.

— Будет неприятно, — участливо говорит ведунья, словно забыв, что уже предупреждала. — Потерпи.

Камень под левой ладонью разогревается. Я чувствую жар, как от небольшого костерка, и слишком поздно понимаю ведуньину заботу. Неприятно? Это больно, больно! и только моя природная особенность — немного тормозить при болевом шоке — позволяет не заорать сразу в полный голос. Рука пульсирует, словно превращается в сплошной нарыв. Внешне ничего не происходит, но невидимый горячий трос буравится вдоль костей, ключиц, ввинчивается в правое предплечье и, наконец, через кончики пальцев выходит вон, расщепившись на алые лучи.

Ой, нет, лучше бы родить...

— Терпи, — слышу резкий оклик Галы. Стискиваю зубы.

С ладони, словно с головешки, срывается и капает жидкое пламя, собирается в лужицу на впалом девичьем животе и раскатывается плёнкой по искалеченному телу. Время от времени отдельные лучи свиваются в нити и дополнительно оплетают уже закрытые королевским пурпуром места. Не знаю, сколько это тянется, может, и недолго, для меня проходит целая вечность, но всё завершается, когда маленькая фигурка оказывается спеленатой в сияющий рубиновый кокон.

Горящий жгут словно выдёргивается из правой руки.

Оказывается, всё это время Гала поддерживала меня со спины за плечи. И правильно, потому что меня здорово шатнуло. Руки упали плетьми, как неживые.

— Хороший из тебя проводник, — непонятно говорит ведунья. Трогает мой лоб. — Слушай внимательно. Сейчас всё пройдёт. Ты выйдешь — и забудешь боль и саму процедуру, иначе перегруз, потому что регенерация — это пока не твой уровень. Вспомнишь, когда будешь готова к восприятию. Всё. Смотри-ка на камень.

Королевский рубин покрывается сетью трещин, дымится — и рассыпается.

— Одноразовый... Иди, что ли, отмойся, — ведунья подталкивает меня к двери в соседнее помещение. — Там душевая и ванная, полотенце есть большое, в него и завернись, а то от рубахи твоей разит, как... — Я оборачиваюсь и успеваю заметить на её лице странное выражение: то ли досаду, то ли горечь. — Что смотришь?

— Не поняла, — пытаюсь стряхнуть странное оцепенение. В голове словно паучки ткут паутину, шустренько накидывая сеть на события, только что произошедшие. — А что ты до этого сказала?

— Молодец, сказала. Не каждый новичок так справится, да ещё в свой первый день. Пять тебе, Ванесса. Иди, мойся, да воду погорячее сделай, а то посинела вся, не хуже пациентки моей.

... — И что теперь? — спрашиваю позже, пытаясь из предложенных вещей подобрать хоть что-то на себя. Рубашку так и пришлось выбросить. Мало того, что следы от слизи сохраняли стойкое амбре, они ещё и ткань разъели кое-где до дыр. В общем, я согласна была возвращаться "домой" в чём угодно, хоть в полотенце, лишь бы не в испорченной одёжке.

— Теперь только ждать, — отвечает Гала. — Это тебе не кино, где после живой воды встал и пошёл. Будут сращиваться ткани, нарастать мышцы, восстанавливаться внутренние органы. Не один день пройдёт. Зато жива. Думаю, когда тело более-менее в порядок придёт, к нему и душа подтянется... Да что ты возишься, возьми вот это, — она выдёргивает из груды тряпок широкую тунику свободного покроя. — Ещё с тех времён, когда я поздоровее была. На мне она как балахон болталась, а тебе в облипочку сядет.

— Ой, Гала... — только и говорю. Туника — крупной вязки, ажурная, в дырочку. И как я в этом пойду? Особенно мимо всяких торговцев и караванщиков восточной национальности, охочих до женского полного тела?

Хозяйка только руками разводит. Сжалившись, дополняет гардероб топом... подозреваю, для неё великоватым, моя же замечательная грудь прикрывается им только наполовину, пупок же вообще торчит наружу, как у тинейджера. Только пирсинга не хватает.

— Нет, конечно, могу и дерюжку твою из мусорки вытащить, — замечает саркастически. После чего я поспешно натягиваю и тунику. В конце концов, две полупрозрачные одёжки лучше одной. И правда, туника в облипочку, хоть и доходит почти до колен. И... ужасно неприлично я выгляжу.

— Однако, — только и говорит хозяйка. — Голуба, а тебе идут такие вещички! Бросила бы ты свои размахайки, носила бы обтягивающее. Шикарно выглядишь!

Я верчусь перед небольшим зеркалом в приёмной и досадую, что нет паранджи. Сейчас начнут таращиться все, кому не лень.

— Так я завтра загляну? — сконфуженно уточняю. — Проверить, как и что...

— Вечером приходи, после шести-семи. Думаю, к тому времени освободишься. Готова на выход? Ну-ка, постой, дам тебе направление, чтобы не заблудилась. — Она заглядывает мне в глаза как-то по-особенному. На миг, только на миг я слепну и глохну. Трясу головой — и моментально отпускает. — Теперь сама до Васюты доберёшься, без провожатых.

И снова, как вчера, я на незнакомых улицах одна, даже без Норы. Но страха нет. Я лавирую между прохожими, как лихач на трассе, молчу на комплименты или огрызаюсь на непристойные предложения, сворачиваю в нужных местах; в общем, иду по заданному Галой маршруту как по ниточке.

И никак не могу вспомнить, а что же было после того, как я вытащила рубин из мёртвой пасти?.. Вытащила. Протёрла. Потом в памяти — провал. Отчего-то я уже в душевой, скоблюсь и моюсь, как могу, с мочалкой, с мылом, а Гала ищет, во что бы меня одеть. Она даже побрызгала меня какими-то духами, пока не удостоверилась, что мерзкий запах сошёл с рук без следа.

И ещё о чём-то мы говорили...

Вроде бы, она сказала, что девочке лучше. Да, именно так. И мы договорились встретиться завтра.

Зажигаются на кромках тротуаров фонари, сгущая первые сумерки. С Васютиного двора мне навстречу метнулись два собачьих силуэта, светлый и тёмный. Нора, конечно, выплясывая, Хорс, как мужчина, сдержано. Я с удовольствием чешу Норе спину, наклонившись, целую в тёплую переносицу. Выпрямляюсь — и чувствую, как ведёт меня на сторону. Что-то голова закружилась.

Надо срочно присесть, хотя бы на крылечко. Я просто устала.

В коленку тычется мокрый собачий нос. Хорс выжидательно смотрит. Пригибает здоровую башку, подставляет холку: чеши, мол.

— Ах ты, бабник, — говорю. Конечно, не отказываю в ласке. Пёс подставляет то бок, то спину, то суётся мордой в ладонь Шерсть у него жёсткая, как проволока, такую только конским скребком вычёсывать, простой гребень сломается.

За спиной чуть слышно скрипит, открываясь, дверь, половицы отзываются на шаги выходящего. Обернуться не могу — занята. Да и сторож мой не отвлекается, значит, тот, кто у меня за спиной, ему не кажется опасным.

— И это боевой пёс, — гудит с укоризной Васюта. — За ласку продался! Что ж ты хозяина позоришь?

Хорс смотрит с обидой, исподлобья.

— Не слушай его, — говорю, не прекращая чесать тёплый бок. — Он просто завидует.

Притягиваю к себе громадную башку и целую в переносицу, как и Нору. И вдруг глаза у него становятся... лукавые-лукавые. Через моё плечо он бросает взгляд на хозяина, на физиономии явно проступает: что, съел?

Бабник. Как есть — бабник.

— Прибью, — беззлобно отзывается Васюта. — Мало на цепи сидел?

Хорс, осаживаясь на хвост, чешет задней лапой за ухом — видал он эту цепь! — и с достоинством отбывает в будку. Вздохнув, кое-как поднимаюсь со ступенек. Спину, как обычно к вечеру, ломит, поэтому нечего на семи ветрах рассиживаться, прострел зарабатывать. Да и с нанимателем надо поговорить, негоже к нему спиной-то сидеть всё время, обидится.

Едва я ставлю ногу на первую ступеньку, Васюта, недолго думая, перегораживает мне дорогу. Рукой упёрся в столбик, что крышу подпирает, и мне мимо него — ни туда, ни сюда.

— И к чему ты так вырядилась? — говорит строго. — Лучше бы сразу рыбацкую сеть нацепила, все было бы видно. А так — угадывай, что там у тебя. Где рубаха-то?

Я стою на нижней ступеньке, он — наверху и возвышается надо мной, как гора. И кажется ещё больше, чем при знакомстве.

— У Галы рубаха, — отвечаю, чувствуя себя маленькой девочкой перед воспитателем. Даже голос становится тоньше. — Испачкалась совсем. Что в доме на меня сыскалось, то и надела. Пропусти, пожалуйста.

Он качает головой и даже не думает посторониться.

— Стыдобища какая! Ладно, у тебя ума ещё нет, ты местных нравов не знаешь, а Гала о чём думала?

— Васюта, — не выдерживаю, — ты слепой, что ли? В мой размерчик две таких Галы поместятся, а то и три. Хоть что-то в доме нашлось, и то хорошо.

Он мягчеет.

— Ладно, найдётся и у меня для тебя что-нито на смену; иди, в укладке поищи. Только не здесь, пройди там. — Кивает на отдельный вход в кухню. — Нечего тебе в зале делать.

До меня, наконец, доходит: это он так своеобразно обо мне заботится.

— Нужна-то я твоим посетителям? Им девок подавай, молодых да стройных...

— Много ты знаешь, кого им подавать! Добром прошу, обойди!

А насупился! А руки скрестил на груди — так сразу в два раза шире стал! Честно говоря, даже захотелось попробовать ради озорства проскочить мимо, но воображение тотчас услужливо нарисовало картину перехвата за шкирку, как котёнка. Конечно, до такого позора не дойдёт, но нечего гусей дразнить, то есть, хозяина. Да мне какая разница, с какого крыльца заходить, лишь бы к себе попасть! Послушно заворачиваю. И чувствительной к вечеру спиной так и ощущаю Васютин взгляд.

В кухне царит аромат жареного мяса. На вертеле в очаге томится баранья тушка, срываются с прожаренных боков капли жира, падают на уголья, шипят. Янек, весь взмокший, спрыскивает жаркое из ковшика, оглядывается на меня укоризненно. Мол, работница, тоже мне... шатается неизвестно где.

— Да знаю, — винюсь. — Прости. Надо было с Галой все дела закончить. Сейчас, только руки сполосну — и помогу!

Но сперва загляну в укладку. Не бегать же по кухне в сетчато-ячеистом недоразумении, а то, чего доброго, Васюта решит, что и я к мальцу клинья подбиваю, как моя предшественница. Скромнее надо быть, Ваня, скромнее.

Приходится попыхтеть, чтобы откинуть тяжёлую крышку сундука. И сразу же меня окутывает аромат лаванды, полыни и старого благородного дерева: где-то там, в недрах укладки, втиснут мешочек-саше. Глаза разбегаются. У-у, да тут не только рубахи, тут и сарафаны, сорочки, платки, шали, душегреечки... И всё — с вышивкой, красной на белом, чёрной на белом, гладью, крестом, накладным шитьём... Ох, всему бы этому смотр учинить, да некогда — Ян ждёт.

Сестрица-то Васютина постройней меня была, так что пусть лежат её вещицы спокойно, а я возьму вот эту рубашку, не иначе, как с хозяйского плеча. Хоть и широка, но под пояс пойдёт, а рукава подвернуть недолго — и хоть в мир, хоть в пир, как моя бабушка говаривала.

И впервые в своей жизни заступаю на работу в вечернюю смену. Ян смотрит на меня, преображённую, с таким одобрением, что мне становится неловко: значит, прошлый мой наряд он забраковал, как и дядька, хотя вслух ничего и не высказал.

— Много народу? — интересуюсь, чтобы скрыть смущение.

— Полон зал.

— А этого хватит? — киваю на барашка.

— Это уже второй. — Ян поворачивает вертел, фиксирует, прижимая какими-то защёлками к распоркам. — Они ж не есть приходят, а выпить, за жизнь поговорить. Еда — это так, на закуску, чтоб не захмелеть.

— О чём же разговоры?

— Всяко разно. Да и не только. В нарды играть могут, песни петь, походы вспоминать. Иногда во дворе на учебных мечах бьются.

Это ж... не трактир, а какой-то клуб по интересам получается...

— И что, даже девки не ходят? — не удерживаюсь. Как оно там с "облико морале" у нынешних Муромцев?

— Ну... если кто со своей придёт. У нас с этим строго.

Да, парень. Крутой у тебя дядька. Не только тебя блюдёт.

— А если кто чужой заглянет? Так, погулять-подраться захочет?

Ян смотрит на меня, как на ненормальную, и я прикусываю язык. Такому хозяину вышибала не нужен. Да и не в своём уме надо быть, чтобы на неприятности с Васютой нарываться, ведь, как в былине, на одну руку посадит, другой прихлопнет — мокрое место останется.

— Ладно, Янек. Прости, что бестолковлюсь, я ж тут новенькая. Чем помочь?

— Всё, — отрезает он. — Доходит уже.

Вот так. Сам, мол, управился, без твоей помощи. Я, собственно, не в претензии, сама знаю, что прогуляла, но вроде уже настроилась на работу...

— Давай попробуем чесночный соус сделать. И вина туда добавим, и специй. Увидишь, ещё лучше будет.

Пацан косится недоверчиво. Пожимает плечами

— Ты кухарка, — говорит осторожно, — тебе и делать. Пробуй, коли испортить не боишься, мне-то что.

Ещё днём я приметила связки чеснока, развешенные между посудными стеллажами и ступку на полке со специями. Прикидываю: и барашек велик, и любят мужики остренькое, экономить не будем. Очищаю две крупные головки, растираю в ступке кусочек мускатного ореха, гвоздику, перец, подумав, туда же добавляю сушёный розмарин. Потом уже чеснок. Всё хорошенько толку, помещаю в сотейник.

Хорошо бы, конечно, разбавить это дело крепким бульоном, но за неимением — добавляю кипятку из чайника. По моей просьбе Янек, тяжко вздохнув, изымает из шкафчика бутылку вина. Пробую на язык — ничего, лёгонькое, сухое, то, что надо; подливаю к соусу и слегка увариваю.

Янек принюхивается к душистому пару. Недоверчивая гримаса сменяется удивлённой.

— И чего мне с этим?

— А то же, что и раньше. Поливай потихоньку со всех сторон, и корочка будет румянее, не пересохнет, и вкус добавится. Надо бы, конечно, с самого начала так делать, но тут уж моя вина, не успела. Что-нибудь ещё нужно сделать? Может, хлеб нарезать?

— Можно. Вон там, на стойке, и доска, и ножики. Только не порежься, с тебя станется!

Нож входит в каравай, как в масло. Бесподобная заточка. Настолько хороша, что мякиш свежайшего хлеба под лезвием не сминается. Кто хоть однажды боролся с тупым ножом, тот меня поймёт.

— Сам точишь, Ян?

— Ну.

Дядьке подражает или сам по себе неразговорчивый?

— Меня бы поучил, — с завистью говорю. — А то всю жизнь приходится кого-то на стороне просить, чтобы заточили...

Он смотрит растеряно и внезапно краснеет. Да не домогаюсь я, парень, честное слово!

Минут через двадцать заглядывает Васюта. С удивлением, и, кажется, насмешливо смотрит, как Ян учит держать меня точильный брусок (тут уж моя очередь краснеть), затем принюхивается, довольно хмыкает. А то! По всей кухне уже прочно царит чесночный дух, а мужички до него всегда большие охотники. Васюта отмахивает тесаком от тушки два громадных куска на нашу долю, остальное без видимых усилий уволакивает гостям.

Я с опасением тыкаю вилкой ломоть, края которого свешиваются с тарелки, и понимаю, что без Норы не справлюсь. Собакин как чувствует, уже ломится в дверь, капая на ходу голодной слюной.

— Да она тут без тебя полбарана умяла, — ухмыляется Ян. — Куда в неё столько влезает? Совсем животину не кормишь.

— Она попрошайка, ты на её уговоры не поддавайся. — А сама отрезаю и стужу для любимицы вкусный кусочек. — Лабрадоры все такие, у них чёрная дыра в желудке. В тебя вот тоже полбарана войдёт... — Перекладываю в его почти опустошённую тарелку большую половину от своего куса. — Куда что девается, не пойму, не кормит что ли дядька?

Он возмущённо вскидывает глаза, затем понимает: шучу. Улыбается.

— Кормит. Только потом гоняет сильно: воинскому делу учит.

Есть над чем подумать. На вид парню не больше четырнадцати, а его уже гоняют. Впрочем, суворовцев с того же возраста начинают обучать. А здесь жизнь страшнее: не знаешь, кому на зуб попадёшь, выйдя из дому в ближайший магазин.

— Ты подмети, — говорит он, поднимаясь из-за стола, — а посуду я сам помою. Уж завтра с утреца начнёшь тут заправлять.

Печь за меня протопят, посуду помоют, тяжести перетаскают, пылинки сдуют. Вот я попала... Видимо, здесь и впрямь очень нужна кухарка.

А, собственно, зачем? Сейчас, например, мужики прекрасно без меня управились. С кастрюлями не дружат, но, может, просто не любят? Наверное, им легче на целую ораву зажарить одного-двух барашков или поросят, или гусей, — по-простому, без изысков, чтобы сытно было, чем с борщами и пирогами возиться, а хочется ведь иногда и горячего похлебать.

— Обедать к нам приходят, — разъясняет парнишка мои сомнения, высказанные вслух, — человек пять-шесть у дядьки всегда столуются. Покушать любят хорошо, чтоб спокойно было, по-домашнему, сами-то холостяки. А у нас тут тихо, не то, что у других. Ну, это он тебе завтра сам обскажет. А ты здесь надолго? — Поколебавшись, уточняет: — Уйдёшь... или остаться решила?

— Уйду, — отвечаю, и сразу в носу начинает щипать. Что за притча: я ещё толком здесь не работала, на этой чудесной кухне, не обжилась, а мне уже и уходить обидно!

— Жаль, — говорит он. И непонятно, чего ему жалко: того, что придётся вновь искать на моё место замену, или меня, бестолковую.

От открытого огня жарко, к тому же кажется, что вся я пропахла чесноком, даже волосы. Распахиваю настежь дверь — проветрить, и выхожу на воздух. Отяжелевшая Нора волочётся следом.

Уже темно, на крюки под скатами крыши вывешены лампы. Я таких ни разу не видела, даже гадать не берусь, масляные или керосиновые? Керосинки-то я ещё помню, застала в детстве, но если здешние мастера ваяют их по собственным образцам, могу и не узнать. Свет падает и из окон дома, и от дальних фонарей, протянувшихся частой цепочкой вдоль улицы. В общем, заблудиться трудно даже при желании. Человек шесть Васютиных гостей, здоровущих, под стать хозяину, степенных, расположились на крылечке, кто стоит, кто сидит, крутят цигарки. Переговариваются, временами похохатывают, в мою сторону не глядят. Хорс нахально оттесняет моего собакина, требует внимания. Чешу его за ухом.

— Ишь, ластится, паразит, — доносится с крыльца насмешливое. Я так и замираю: вот тебе и не глядят! — И Васюты не боится...

— А главное, что она его не боится, — подхватывает другой, а кто — в тени не разберёшь. Настораживаюсь: кого это мне надо бояться — Васюту или Хорса? — Ведь он, паразит, на прошлой неделе оборотня заломал, и хоть бы что. Только крепше стал.

Кто — Хорс или Васюта? С обоих ведь станется.

— А ей что! — вмешивается ещё один. — Она вчера на Цветочной улице ящера уложила!

— Врёшь!

— Не вру! С полщелчка! Из забора штырь одной рученькой выдернула и, как на рогатину, насадила. Так что — смотри, лапы не распускай! Это тебе, брат, не Ольга!

— Так-то, брат, — вздыхает ещё кто-то. — Богатырка! Бывает же на свете такая красота!

Да это они обо мне, что ли?

Сзади, словно сгусток тьмы, появляется в дверях Васюта: ей-богу, он, я его снова спиной почуяла. Хорс виновато отступает. Так кого из вас мне бояться, мальчики?

И тут откуда-то с дальнего конца улицы доносится вскрик, словно от боли. В ночной тиши пустынного квартала его хорошо слышно. Потом короткий вопль, прерываемый уханьем-смехом. И в ответ немедля рявкает Хорс, да так гулко, что у меня звенит в ушах.

Не могу понять, почему Васютина спина маячит перед глазами: он ведь только что сзади стоял! Да он просто сделал шаг вперёд и закрыл собой весь обзор.

— Хорс, а ну, тихо! Слушать!

Муромцы на крылечке уже все на ногах, подобрались. Там, за забором, в уличном полумраке вновь кричат.

— Отрок, — быстро определяет один из гостей. — Хлипковат, подранили. Чего, робята, разомнёмся?

Слава богу, хоть тут нормальные люди! Вот куда от ящера нужно было бежать!

— Чур, мой, — вклинивается Васюта. — Мне мальца учить надо.

— Копьё, дядечка? — подскакивает Янек.

— Дротика хватит. Сам пойдёшь.

Ян ныряет в какой-то закуток поблизости.

— Вы ему поможете? — Пытаюсь потрясти Васюту за плечо, но тут как чёртик из табакерки, выскакивает Янка, с дротиком наперевес. В глазах — азарт.

— Дождись, — советует Васюта, не обращая на меня внимания. — Его сюда гонят, мимо не пройдёт. Поди, для гостьи нашей представленье устроено.

Да что происходит? Опять какой-то новичок попался монстру? Здесь что — каждый вечер такие шоу, после которых людей по кусочкам собирают? И причём здесь я, и о каком представлении говорит Васюта? Всё это мелькает в голове за считанные секунды, а напротив распахнутых ворот уже виден силуэт парнишки, действительно субтильного. Он неумело отмахивается сабелькой от угловатой нескладной тени с неестественно длинной конечностью. Тень картинно взмахивает рукой — и становится видно, что наращена она за счёт полуметровых лезвий-когтей. Шаг монстра составляет мальчишкиных четыре, только тень не торопится.

Росомаха бессмертный? Нет же, любимец моих дочек кровожадностью не отличался, не таскал помятую шляпу и замызганный свитер, чьи оранжевые полоски видны даже отсюда...

...Раз, два, Фредди придёт за тобой...

Кожаный нагрудник на подростке больше сковывает движения, чем защищает. Где, в каких кошмарах и на какой улице Вязов парень напоролся на свой персональный страх? Или юные родители смотрели видео при малыше?

Ян приплясывает на месте в нетерпении. Тем временем Фредди коротко замахивается, и даже я с моей близорукостью вижу, как легко, словно нож в хлеб, когти вонзаются в грудь жертвы, пропарывая нагрудник, и затем выходят со спины. Всплёскиваются фонтанчики крови из ран и изо рта мальчишки. Монстр, довольный, высвобождает руку и оборачивается к нам. Его жертва, постояв немного, словно в недоумении оглядывается — и рушится наземь.

И только тогда со свистом летит Янкин дротик. Сила броска так велика, что пригвождает железнорукого к забору.

Боже.

Одних детей, как волчат, натаскивают на нежить, других ради этой охоты калечат. Взрослые смотрят и обсуждают.

— Молодец, хлопец, — доносится с крыльца. — С одного удара пришпилил!

Кажется, мне становится плохо. Иным не могу объяснить, что уже сползаю, цепляясь за Васютино плечо. Он подхватывает меня... и тащит прямо на место бойни. Я слабо трепыхаюсь.

— Смотри! — требует он.

— Ты, — я задыхаюсь — ты его нарочно подставил! Ян нарочно ждал!

— А как же, — говорит Васюта. — Этих дурней только так и учить!

Он встряхивает меня.

— Нет, ты смотри!

Не в силах смотреть на искалеченного ребёнка, отворачиваюсь.

— Кому говорю! — шепчет Васюта зло, — дура! Я ж для тебя стараюсь!

Ошеломлённая, поворачиваю голову

Фредди уже нет. Янек выдёргивает из дощатого забора дротик и деловито обтирает тряпицей. Я перевожу взгляд на того, кто недавно был жив.

Тело парня истаивает быстро, точно так же, как недавно мой раптор. И минуты не проходит, а на мостовой даже следов крови не остаётся.

— Всё, — говорит Васюта. — Этот вернулся.

Он разворачивает меня к дому. Фактически волочёт, я едва успеваю ногами перебирать, чтобы не упасть.

— А почему ... — пытаюсь спросить.

— Погиб в честном бою. Бой не финальный, рано ещё — парень три дня как объявился.

— При чём здесь — не финальный? Да погоди! Что же получается? Если человек здесь погибнет, он возвращается домой? Вот так сразу?

Васюта коротко свистит, и Хорс неохотно тащит за ошейник Нору из свой будки. Водворяет на кухню, как меня — его хозяин.

— Слушай внимательно, — говорит Васюта, развернув меня к себе. — Это ж для тебя Мир устроил, чтобы своими глазами убедилась: если играешь честно, до конца — то пусть ты слабее, пусть погибнешь, всё равно бонус получишь, за старание: тебя возвращают домой. Это правило для всех Квестов, кроме финального. В Финале гибнешь навсегда.

Усаживает меня. Пытливо заглядывает в лицо.

— Вот такой он, — добавляет. — Любит правила наглядно разъяснять, а заодно и шугануть новенького.

— Так он сразу отсюда... ты сказал — вернулся? Значит, если бы я вчера погибла... Может, и надо было поддаться?

— Да ты меня поняла ли? — Васюта хмурится. — Никаких поддавков! Только биться! Подставишься нарочно — он тебя раскусит враз, и тогда уже в обоих мирах погибнешь. Я о чём тебе толкую, голуба, что до конца стоять надо!

— Поняла. — Какое-то время я молчу. Поднимаю глаза на Васюту. Он склонился надо мной — гора горой, серьёзный, нахмуренный и словно ожидает ещё чего-то. — Зачем? Зачем так... изощряться?

— А чтоб не отступали. Каждому по силам даётся, хоть нелегко, но сдюжить можешь, вот как в первый раз сдюжила. Главное — погибать не страшно.

— А Финал как же?

— А от Финала тебе деваться будет некуда. — Васюта распрямляется, идёт к порогу. Оборачивается. — Или вперёд — или оставайся навсегда. Никто таких не осуждает, жизнь каждому мила.

Провожу ладонью по столешнице, смахиваю несколько попавших под руку хлебных крошек.

— Вася, — говорю, и слышу, как подсел голос, — да как же с теми, кого мы дома оставили? Они-то как без...

...без меня, хочу добавить, но горло сжимается.

— Мы для них все — мёртвые, Ваня. Навсегда.

Сжимаю ладонь в кулак. Стискиваю зубы.

Я вернусь. Уж я-то вернусь!!!

И знаешь, почему, ты, Мир?

Потому, что я больше не боюсь. Я тебя ненавижу.

Конец ознакомительного фрагмента