Мустьерские этюды

Темная безлунная ночь накрыла землю, горы, море, города и поселки. В мире остался только заботливо взлелеянный людскими руками костер посреди пустынного плато и божественно прекрасное перемигивание космической иллюминации над ним. Млечный Путь мелким бисером просыпался между фонариками звезд.

В семи разнокалиберных кружках остывал чай с горными травами и дымком. А их владельцы, сидящие у огня, запрокинув головы и забыв обо всем на свете, зачарованно смотрели в невероятно близкое ночное небо.

— Тысячи лет корпускулы света этих звезд блуждали в космической бесконечности, чтобы сейчас, в этот самый момент, попасть в наши глаза и вспыхнуть звёздами, их породившими... — задумчиво произнес Максимыч.

По своему богатому походному опыту он был хорошо знаком с этим невероятным эффектом: казалось бы — ерунда, плато всего на какую-то несчастную тысячу метров ближе к небу, чем привычные города. Но эта микроскопическая в масштабах Вселенной разница в ракурсах весьма существенно меняла картину мира.

— Очень свежая мысль! — ехидно протянул Пашка. — Ты только сейчас до этого додумался?

Вообще-то, Максимыча Павел уважал. Классный мужик, легенда спелеологии. Сколько на его счету открытых пещер, первопрохождений — он уж и сам, наверное, сбился со счету. Пашка особенно гордился тем, что не первый сезон Максимыч берет его в свою группу. Правда, в последнее время сам-то постарел, располнел, стал сдавать позиции. Опыт у него богатый, нюх на открытия феноменальный, а вот пролезть в узкую щель он уже не может. Не удивительно, дядька ведь недавно тридцатник разменял.

Но сейчас Максимыч ужасно раздражал Пашку — слишком явно взялся ухлестывать за Аллочкой. Мог бы подобрать себе кого-нибудь другого. Вон, Маринку хотя бы.

Да и Аллочка хороша, уши развесила. Вот и сейчас — повернулась к Максимычу в пол оборота, запрокинула голову так, чтобы невзначай устроиться у него на плече. А тот и рад стараться — плечико подставляет, аж дышать боится. Тьфу, смотреть противно!

— А ну-ка, Леха, дай гитару. Сбацаем что-нибудь веселенькое! — Пашке остро захотелось поскорее развеять всецело овладевшее коллективом настроение романтической истомы.

Лохматый малахольный Лёха принялся шарить где-то за спиной, перевернул ногой котелок с остатками чая, матюгнулся, обиженно бдзынькнула задетая басовая струна. Наконец, в неровном свете костра появился инструмент.

— Вот блондин, — тихо проворчал Павел. — Что будем петь? — и, не дожидаясь ответа, разудало вжарил: — 'Потеряли мы нахальство, йо-хо-хо, а с нахальством и удачу, йо-хо-хо!'

Немногочисленная публика без особого энтузиазма подхватила:

— 'Ходим-бродим наудачу, йо-хо-хо, за добычей по лесам!'

Аллочка недовольно фыркнула. Максимыч встал и жестом поманил её за собой. Уютный круг у костра разорвался, и в образовавшуюся прореху потянуло ночным холодком.

— 'Ну а как кого прихватим, йо-хо-хо, на меху али на вате, йо-хо-хо, — упрямо продолжил Павел, и громче в темноту: — Женщин сразу мы в кровати, йо-хо-хо, прочих вешаем на сук...'

Из темноты хихикнули.

Кое-как Паша дотянул песню до конца, так и не поймав настоящего куража. Слушатели тоже не завелись. Все сидели, тупо глядя на догорающий огонь. Говорить было не о чем, продолжать концерт не хотелось.

— Павлик, а может, ты споёшь лучше про горы туманные или солнышко лесное? — робко попросила Марина.

— Солнышко будет завтра с утра, — с трудом сдерживая раздражение, ответил Пашка, — А сейчас спатки.

Он поднялся и, бравурно напевая "Спят усталые игрушки", отправился в свою палатку. Завтра и правда ожидается очень трудный и важный день. Пашкин выход — соло на шкуродере.

Когда солнце приласкало самым нежным утренним светом верхушки каменистых холмов, в небольшом лагере спелеологов уже кипела жизнь. Макароны с тушенкой были по-быстрому съедены, снаряжение собрано. В лагере осталась только Аллочка с заметно припухшими губами и покрасневшими от недосыпа глазами — сторожить имущество. Все остальные, включая перепуганную Марину, отправились под землю.

К этому дню экспедиция шла уже два сезона. В прошлом году Максимыч присмотрел одну весьма перспективную щель, забитую глиной и камнями. Весь сезон ушел на раскопки. За тонной вынутой трухи открылась исключительной красоты и первозданности пещера. Но короткая, как показалось сначала. Все рыли носами известняк в поисках продолжения. Одно интересное местечко, забитое глиняным наплывом, взяли на заметку. В том сезоне на его исследование времени уже не хватило. А в этом году под глиняной пробкой экспедиция раскопала вполне пристойный шкуродер. Правда, лаз оказался такой узкий, что протиснуться в него смог бы единственный человек из всей группы.

Раньше Пашка стеснялся своей комплекции. Как его только не дразнили в детстве: Шкилет, Мосол, Шкидло. Бабушка с маниакальным упорством пичкала внука рыбьим жиром и витаминами, чтобы еда лучше усваивалась. Да, видно, не в коня корм — Пашка ел много и с удовольствием, но оставался таким же тонким и звонким. И только попав в спелеоклуб, парень понял, что нашел своё призвание, в котором тощая фигура в сочетании с гибкостью, выносливостью и неприхотливостью не предмет для насмешек, а настоящий дар судьбы.

— Павлик, а тебе не страшно туда лезть? — спросила Марина, опасливо заглядывая в нечеловечески узкую щель шкуродера.

— Чего бояться-то? — удивился Пашка.

Для него непонятны были подобные страхи. Он благоговел перед торжественной академичностью пространств пещер, причудливой изысканностью форм и графичной строгостью цвета. Это был главный кайф его жизни.

Марина помялась и выдала:

— А вдруг там... собака...

Все прыснули. И зачем только Максимыч взял в группу эту курицу?

— Марина, — стараясь не терять самообладания, произнес Пашка, — в эту пещеру даже мышь, даже летучая, за последние лет миллион не смогла бы просочиться.

Всё, хватит этих глупостей. Павел выдохнул и нырнул в шкуродёр.

— Всё океево! — крикнул Паша с той стороны щели.

Из дыры никто не ответил.

'Что они там тихий час утроили, пока я тут корячился?'

— Я выбрался. Начинаю разведку, — сообщил он дыре.

Но не лезть же назад, чтобы разбудить публику и сообщить, что шкуродер пройден успешно. Пожав плечами, Павел двинулся по коридору.

Поначалу он медленно шёл по галерее, внимательно рассматривая убранство пещеры, следил за любой щелочкой, которая могла бы оказаться боковым ответвлением или колодцем. Но вскоре до него донесся странный шум. Будто штормовое море накатывает волны. Может, где-то ниже течет подземная река? Вот это было бы здорово! Редкостная удача!

Шум нарастал, казалось даже, что его ритм ускоряется. Внезапно Паша заметил впереди свет. Он еще не успел проанализировать странность этого явления, как из-за поворота галереи увидел большой зал, довольно ярко освещенный факелами, воткнутыми по периметру прямо в глинистый пол. В центре зала возвышался рукотворный, сильно косой холм, а вокруг него совершали какой-то дикий ритуальный танец здоровенные, странно одетые мужики с размалеванными в бело-черно-красную полосочку мордами.

'Вот тебе и первопрохождение, — с досадой подумал Паша. — Мы как последние лохи два сезона подряд ломились в эту дыру с черного хода, а тут, получается, есть известный и доступный всяким чмошникам вход. Но что это за командос хреновы? Откуда они взялись? Плато сверху неплохо просматривается, на нем не видно было никаких других групп. Ролевики упражняются? Или эзотерики запитываются подземными эманациями? А вдруг какие-нибудь сектанты, сатанисты, к примеру, творят черную мессу. А там наверху Аллочка совсем одна'.

Эта мысль Павлу сильно не понравилась, но оторваться от экзотического зрелища он был не в силах. Ритм танца ускорялся, выкрики участились и уже слились в единый вибрирующий гул. Казалось, что исполнители близки к трансу. Пашка почувствовал, что и сам он потрескивает как высоковольтная линия.

Внезапно раздалась короткая экспрессивная команда. Мощно, на выдохе, как спетый клан нинцзя, все танцоры абсолютно синхронно метнули палки, с которыми упражнялись, в центральный холмик. Победный вопль покачнул древние известняковые стены. Пашка тоже готов был в экстазе закричать вместе со всеми, но вовремя опомнился и сдержался.

От разгоряченных танцем мужиков валил пар, остро воняло гарью и потом. Ритуал был окончен.

Воткнутые копья еще туго вибрировали торцами, когда Паша почувствовал на себе взгляд. Вот идиотище! Так самозабвенно предался вуайеризму, что совершенно забыл выключить налобный фонарь. Он быстро щелкнул переключателем, но тут же понял, насколько это глупо и наивно с его стороны. Похоже, от знакомства с ребятками теперь не отвертеться.

Глубоко выдохнув, он отважно шагнул в освещенную часть зала и как можно доброжелательнее заговорил:

— Здорово, мужики! Наша группа из Москвы. Мы здесь недалеко стоим. А вы откуда?

По идее надо было бы пригласить соседей вечерком на чай в свой лагерь, но почему-то он решил не торопиться. Мужики смотрели на него так, что Павлу стало не по себе. Ну и рожи! Да они все тут будто родные браться Коли Валуева! И где только таких делают, и как они потом друг друга находят.

Ребята молчали. Пашка тоже не знал, что сказать. И тут заметил, чего с его предыдущей наблюдательной позиции видно не было: кривой холмик, вокруг которого проходили все эти ритуальные пляски, с одного боку венчала здоровенная лохматая медвежья голова со страшно ощеренной мордой. Просто таки непристойно огромной мордой. Размером с будку для сенбернара! Пучок копий торчал в вылепленной из глины холке, грубо прикрытой медвежьей шкурой.

Паша в детстве бывал и в зоопарке, и в цирке, но таких ненормально гигантских медведей ему видеть не приходилось даже по телевизору, даже в фильмах ужасов. Личинка страшной догадки зашевелилась у него в голове. Но Паша мужественно перекрыл ей кислород.

'Это фантом! — сказал он себе решительно. — Точно, фантом! Корпускулы света, испущенные факелами доисторических людей, тысячелетиями бились в замкнутом пространстве древнего святилища, а теперь попали мне в глаза и воспроизвели сцену бесконечно далекого прошлого'.

Едва Пашка успел обрадоваться этой показавшейся ему спасительной мысли, как один из танцоров бочком подобрался к нему вплотную и робко, будто боясь обжечься, дотронулся до пижонского серебристого комбинезона. Павлу почему-то стало неудобно за то, что комбез весь изгваздан в липкой глине.

— Испачкался... В шкуродере... Тут рядом... — виновато объяснил он и для пущей убедительности махнул в ту сторону, где именно это случилось.

А парень, вблизи стало видно, что совсем подросток, уже тянулся рукой к каске.

— Фонарик, — пояснил Паша и включил налобник.

Любознательный юнец отскочил с непостижимой резвостью. Все присутствующие охнули.

Один из старших решительно выдернул копье из 'медвежьей' холки. Его примеру последовали все остальные. Под налипшей на концы копий глиной Пашка увидел наконечники из искусно обработанного кремния.

— Каменный век какой-то, — хмыкнул он.

И тут будто бы расфокусированное изображение сошлось в резкости, и реальность прорисовалась с необычайной четкостью: а это и есть самый настоящий каменный век.

В сопровождении взвода не слишком почетного караула Павла вывели из пещеры.

Скупое солнце без особого энтузиазма освещало холодный северный пейзаж. Здесь тоже было плато, только не поросшее травами, а с редко разбросанными кручено-верчеными карликовыми березками. Под деревьями все заросло мхом и ягодниками.

Но что-то во всем этом казалось смутно знакомым. Присмотревшись внимательнее, в заснеженной горушке над плато Павел не без удивления узнал знакомые очертания. И вон те живописные скалы внизу... Весь рельеф абсолютно узнавался, иной была только растительность. А еще в пейзаже напрочь отсутствовали следы цивилизации — не было такой привычной дороги внизу, знакомых поселков в долине, небольших зеркалец водохранилищ. Голова закружилась. Чтобы позорно не свалиться на глазах у присутствующих, Павел вынужден был ухватиться за корявый березовый ствол. Но с тупой усталостью понял, что это не страх. Нечто другое. Похоже, что-то не то было с воздухом. Он сильно отличался от того, чем легкие привыкли дышать.

А мужики тем временем что-то бурно обсуждали, отчаянно кудахча и размахивая руками. Они выглядели мощными, коренастыми, необремененными высоким интеллектом, но с живой и весьма понятной мимикой, имели достаточно светлую кожу и русые волосы. Видно было, что народное собрание разделилось на две партии. Смысл обсуждения по жестикуляции тоже вполне определялся: кто для них пришелец? Человекоподобное существо неизвестного происхождения. Бросить — жалко, сожрать не разобравшись — стрёмно.

Наконец, консенсус среди аборигенов был достигнут. Заметно огорченный юнец, первым проявивший особый интерес к Павлу, остался, а все остальные выстроились гуськом и тихо исчезли в зарослях мелких кустарников вниз по склону.

Понятно — пришелец пришельцем, а охота по расписанию. Ритуал проведен, благорасположение духов долго ждать не будет.

— Кхо, — грустно ткнул себя в грудь юнец.

А это, выходит, охрана, прости господи... Пашке стало ужасно жаль парня. По всему было видно, как он расстроен — взрослые не взяли его с собой на охоту. Но изо всех сил он пытался казаться важным — ответственность поручения того требовала.

— Павел, — представился Пашка.

Ему очень хотелось узнать, куда он попал. Явно, времена доисторические. Но не спросишь же у этого Кхо, чьих он будет — питекантроп, кроманьонец али неандерталец. И какой тут нынче на дворе год до рождества Христова.

Грустный юнец указал Павлу на тропинку.

Идти пришлось недолго. На южном краю плато под скальным навесом в закутке, сооруженном из крупных камней, скрепленных глиной, уютно горел костер. Рядом на небольшой площадке расположилось несколько хижин, накрытых звериными шкурами. Кхо свистнул особым образом, и вдруг стойбище стало заполняться невесть откуда берущимися жильцами. Возник пожилой однорукий абориген, заботливо подкидывающий в огонь хворост, любопытные разновозрастные женщины, многочисленные младенцы.

Но, едва появившись, вся эта живописная группа вспугнутыми воробьями фырцнула по тайным щелям. Только костровой покинул свой пост с копьем наперевес.

Там, куда внимательно вглядывался однорукий, Павел заметил выходящих из перелеска с десяток здоровенных лохматых мужиков. Эти были покрупнее и постройнее, лицами и прочей антропологией они значительно больше походили на современных людей.

'Ага, значит, мои — неандертальцы, а эти, выходит, кроманьонцы', — догадался Павел, даже не заметив, как разделил этот далекий мир на своих и чужих и определил своё место в здешнем обществе.

Чужаки выглядели как гопники, в отсутствие хозяев пришедшие грабить беззащитное стойбище цивилизационных конкурентов.

Плечом к плечу Кхо и Однорукий заняли позицию, ожидая встречи с врагом.

Павел взглянул на их оружие. Два каменных копья в руках у ребенка и инвалида против десятка мощных вооруженных дикарей — не самый оптимальный расклад. Надо что-то делать... Что?

Он отряхнул рукав своего комбинезона, надеясь, что пещерная глина на серебристой ткани достаточно подсохла, чтобы стать не слишком заметной для непосвященного взгляда, решительно шагнул вперёд, Юрием Долгоруким у Московской мэрии торжественно простер длань и, повинуясь странной прихоти подсознания, начал декламировать:

— 'Буря мглою небо кроет...'

Нахальство на лицах гопов сменилось недоумением. А Пашка продолжал жечь глаголом, нарочито подвывая и растягивая слова.

Такого нестандартного отпора ворюгам еще никогда не приходилось получать. Они, пригибаясь, попятились назад, но при этом на всякий случай старались не показывать спины.

Пашка поймал кураж. Но затягивать представление было нельзя. Повинуясь внезапному импульсу, он зашел с сексты и двинулся на врага:

— 'Вставай проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов!' — кипел адреналин в крови.

На словах о возмущенном разуме для пущей убедительности он включил налобник и грозно повертел головой, стараясь попасть лучом в бесстыжие воровские глаза пришельцев. Гопота бросилась наутек. Интеллектуальный поединок был выигран Павлом вчистую исключительно светочем искусства.

'В начале было Слово', — вспомнилось обессиленному сражением Пашке. Вот уж воистину! Зачем махать кулаками, если можно всё сделать словом? Но кулаками — сил тратится меньше.

Он заметил, как от костровой площадки косолапо засеменила женщина с керамической плошкой в руках. Она шла осторожно, чтобы не расплескать дымящегося содержимого.

'Супчик! — почему-то подумал Павел. — Ой, а жрать-то как охота на самом деле'. Но осадил свои мечты. Чать не у бабушки в гостях. Хорошо, если не подсунут свеженькой крови или сброженной мочи вождя.

Однако в трогательно изукрашенной полосочками миске оказался горячий травяной чай. Может, не из чабреца со зверобоем, но из чего-то очень похожего, душистого, знакомого... Павел заметил, как дрожат руки женщины, подающей ему напиток. С неожиданным удивлением он подумал — а ведь это нормальная человеческая женщина, настоящая, живая, со своими страхами и радостями. Радость, обхватив материнскую ногу, с любопытством разглядывала пришельца блестящими глазенками. Передав чай, женщина нежным на все времена жестом погладила всклокоченную гривку волос своего малыша.

Распитый на троих чай установил между защитниками племени особенную духовную связь.

Ближе к закату солнца вернулись охотники с богатой добычей. Что за зверь им достался, Павел не смог определить. Что-то из вымерших доледниковых монстров. Но порода монстра сейчас Павла интересовала меньше всего. Он был безумно голоден, а мясо, которое вскоре развесили над огнём, пахло так аппетитно!

Павла церемонно усадили на лучшее место у костра, подали первый и самый лучший кусочек. Он жадно впился зубами в пищу и тут с ужасом понял, что с таким же успехом можно пытаться разжевать шину Белаза. Хоть бы гарнир какой подали...

Вдоволь намучившись со своим 'лучшим кусочком', Павел тихонько улизнул с пира.

Над плато нависла такая же тихая безлунная ночь, как вчера... несколькими тысячелетиями спустя. Те же звезды поглядывали на Пашку и так же загадочно перемигивались между собой, будто знали какую-то тайну, но делиться ею с посторонними не хотели. Млечный Путь наискось пересекал звездное небо, и эта асимметрия вызывала чувство неустойчивости, доходящее до головокружения. То, что в солнечном свете казалось самой незыблемой в мире твердью, во тьме ночи обретало свои истинные черты: странная темная планета, по какому-то недоразумению покрытая тонким слоем жизни, косенько подвешенная в космическом пространстве под углом к оси Галактики. Одним словом, шутка мироздания.

Да и сама Земля оказалась мастерицей пошутить. Интересно, скольких своих жителей она загоняла в подобные временнЫе петли? Какова их дальнейшая судьба? Наверное, так и появлялись у человечества с одной стороны снежные человеки и лох-несские чудовища, а с другой — боги и пророки. Или колдуны с ясновидцами. А кому-то из засланцев, наверное, повезло еще меньше... Павлу, скорее, повезло — после блистательной интеллектуальной победы над кроманьонской гопотой за ним признали божественность происхождения. Теперь оставалось соответствовать образу.

Сейчас он мог бы беспрепятственно уйти в пещеру и попробовать через щкуродер вернуться в свою реальность. Но на Пашку снизошёл просветительский порыв: ему захотелось сделать что-то хорошее, помочь доисторическим людям в их развитии и прогрессе. Они на самом деле классные ребята, и не их вина, что родились такими древними. Пусть это не добавит исторических шансов виду Homo neanderthalensis, но, может, сделает их жизнь лучше. Интересно, Аллочка будет страдать из-за его исчезновения?

А что, может, поэтому технологии и развивались дискретно, что периодически вот такие же гости из будущего по мере сил и своих знаний делились ими с древними. И нынешние НЛОнавты — никакие не инопланетяне, а свои, местные, только заблудшие люди из далекого для современности будущего. Они бы и рады поделиться с человечеством своими технологиями, да кто ж их поймет! А может, компьютерный прорыв последнего времени — это их посильная помощь. Они как смогли объяснили, современники как поняли, так сделали. Во всяком случае, направление развития задано, прогресс идет по пути усовершенствования полученных технологий. До следующего пинка.

Но чему он, дитя мегаполиса, умеющее добывать пищу исключительно в супермаркетах, мог бы обучить этих уж очень примитивных людей? В целом руки у него были приделаны правильно. Вкрутить лампочку или забить гвоздь — никогда не составляло для Павла проблемы. Он неплохо разбирался в технике, а компьютеры, включая железо, знал как родные. Но все эти умения здесь не стоили ни гроша. Как, впрочем, и сам грош.

Самое заманчивое — научить их языку. Вот была бы хохма, если бы самым первым мировым праязыком оказался чистейший русский! Но, к сожалению, односложные имена как идентификация личности в коллективе — предел возможностей их речевого аппарата. А в остальном они как суслики — могут просвистеть сигнал опасности и отбой. Их коммуникации — театр мимики и жеста.

Кулинария? Оба блюда, которые Павел умеет готовить — яичница с сосисками и жареная картошка — по разным причинам здесь не годятся.

Обучить их земледелию и животноводству? Не Пашкина тема. Больше пользы было бы, провались сюда дремучий средневековый крестьянин со своей деревянной сохой...

В искусстве охоты Пашка тоже не силен. Добывать трофеи крупнее мух или тараканов ему до сих пор не приходилось...

Создавать более совершенные орудия труда? Куда уж там! Пашка видел, как они мастерски владеют первобытными ремеслами. Ему всю жизнь учиться, чтобы заставить камень раскалываться в нужном месте, и получить хоть что-то, похожее на наконечник стрелы...

Календарь? Нет, тоже не годится. Во-первых, как объяснить, что это такое и зачем оно надо, а во-вторых, какое тут сегодня число? А собственных познаний в астрономии Пашке хватит лишь определить направление на север по Полярной звезде. Если с этих пор земная ось не изменила наклон...

Полезно было бы научить их добывать руду и плавить металл. Глядишь, и настал бы бронзовый век. Эх, если бы Павел поступил на геологический! Хоть знал бы, как выглядит та руда и где её берут... Но он попёрся на компьютерные технологии в дизайне и рекламе. Самые бесполезные знания, какие только можно вообразить в сложившихся обстоятельствах.

Пашка почувствовал, как его мессианские настроения уступают место упадническим. Слишком сильно его опыт оторван от первобытной самодостаточности неандертальских дикарей. Отсюда, из глубины времен, ему стало хорошо видно, как современный человек, беззастенчиво пользуясь знаниями и опытом, скрупулезно накопленными тысячами поколений предшественников, привык относиться к знаниям как к собственному достоянию, а к предшественникам — с высокомерной снисходительностью старшего по уму.

И тут его озарила идея — не хлебом же единым! Ведь не палка-копалка и не суковатая дубинка в руках делает человека человеком, а способность к образному мышлению, наиболее полно выражающаяся в эстетическом чувстве. Искусство! Вот, что Пашка может привнести в этот мир. Судя по примитивным штриховым орнаментам на посуде, с настоящей живописью племя еще не знакомо. Хотя в скульптуре первые шаги они уже сделали, и тяга к прекрасному у них определённо имеется. Павел научит их рисовать. Это то, что он знает, любит и умеет делать!

С краской проблем не будет — охры для макияжа у них завались. Найти что-то клейкое для связки, замешать и...

По традициям древних живописцев рисовать он отправился в пещеру. Зрители деликатно столпились за спиной у художника.

Первым он изобразил пещерного медведя. Зверь мчался, кургузо поджав толстый зад. Вслед за ним по стене побежал охотник, другой, полетели стрелы, копья, дротики. Разворачивающееся действо, такое близкое и понятное зрителям, разбудило в них первобытную сущность настоящих болельщиков. Охотники галдели, подпрыгивали, пританцовывали, размахивали руками, будто управляясь с воображаемым оружием — в общем, исключительно гармонично включились в творческий процесс. Художнику оставалось только успевать переносить с натуры на каменное 'полотно' замечательные в своей динамике модели, стараясь придавать им индивидуальные узнаваемые черты. От узнавания болельщики заводились еще сильнее. Появление портрета каждого следующего соплеменника зрители встречали восторженными криками. Паша нарисовал всех, даже однорукого Бау и юного Кхо. Когда эпическое полотно было завершено, от зрителей валил пар, будто они только что закончили исполнять ритуальный танец вокруг чучела пещерного медведя.

'Магическая сила искусства', — с гордостью подумал Павел.

Вот уж не знал, не гадал, когда и при каких обстоятельствах к нему придет настоящее признание! Искушенные современники давно утратили способность так тонко понимать и близко принимать искусство живописи. Павел почувствовал, что сейчас до слез обожает своих доисторических друзей.

Кхо робко потянулся к размочаленной палочке, служившей кистью.

— Хочешь попробовать? На! — щедро позволил Павел.

Зрители замерли. Мальчик исподлобья взглянул на мастера, оценил 'полотно'. И вдруг быстрым и довольно точным движением изобразил почти правильный кружок.

— Молодчина, — подбодрил Пашка.

Кхо обмакнул кисть в краску, снова украдкой посмотрел на учителя, тщательно прицелился и вокруг первой окружности нарисовал другую, большего диаметра. Теперь уже сам художник с гордостью взглянул на Павла и удовлетворенно хмыкнул.

Пашка все еще не мог понять авторского замысла, но внимательно наблюдал за происходящим. Кхо перевёл дух. Дальше ему предстояло изобразить более сложную форму. В одну линию, но невероятно ровно для первого живописного опыта, мальчик изобразил петельку влево, длинную петлю вниз, еще одну длинную петлю, короткую вправо и практически точно вывел линию к исходной точке. Получилось абсолютно вразумительная и узнаваемая человеческая фигура. Зрители пришли в неистовый восторг. Парень смущенно переждал проявления ликования соплеменников, снова взглянул на Павла и нанес завершающий штрих — вертикальную прямую линию над головой.

Павла переполнила гордость. В сентиментальном порыве он готов был отломать кусочек неба и подстелить его под ноги своему ученику. Настоящий талант найдет свою дорогу даже в дремучей тьме тысячелетий.

В этот вечер благодарные почитатели выстроили для Павла персональную хижину из костей и шкур допотопной фауны.

А утром племя практически в полном составе собралось у дома Павла. Среди присутствующих не хватало только Кхо. Павел заметил его у негасимого общинного костра. Парень сидел спиной к собранию и, казалось, целиком поглощен делом. Перекормленный хворостом огонь бесился и швырял искры.

А в центре композиции, образовавшейся у порога хижины, смущенно потупив взор, топталось дивное создание. Девочка была вся украшена цветами как майская клумба. Венок на голове, гирлянда на шее, браслеты на запястьях и ногах — прямо тебе богиня Флора! Назвать её красавицей было достаточно сложно. Невысокая, с сильным коренастым телом и длинными мощными руками. Глубоко посаженные глаза искрились под пушистыми низкими бровями. Юные упругие грудки выдавали в ней ребенка лет десяти, от силы двенадцати.

Увидев Павла, женщины радостно загомонили и стали подталкивать к нему девочку. Та краснела, слегка упиралась, но не настолько, чтобы можно было подумать, будто она слишком сильно возражает. Мужчины одобрительно кивали и причмокивали: хороша!

— Невеста? Мне? — с ужасом догадался Павел. — Охренели совсем! Меня ж за педофилию...

Девочка была юна, свежа и многообещающа, как нераспечатанная коробка ленинградских акварельных красок. Но как им объяснить, что эта сладкая акварель не для него?

Пашка глянул на отрешенно-напряженную спину Кхо. Э, да тут, похоже, еще и недетские страсти...

А что, собственно, и кому объяснять? Ребята признали Павла настолько, что решили отдать ему самое дороге — дочь племени. Гордиться надо. Но почему-то не гордилось... Тикать отсюда надо, да поскорее...

— Я в святилище, — жестами изобразил он, — посоветоваться с духами.

Расталкивая озадаченных сватов, Павел рысью помчался в пещеру.

Он уже наполовину просунулся в шкуродер, когда понял — с той стороны ход надежно запечатан глиняной пробкой. Той самой, которую их экспедиция раскопала накануне. Но сейчас тут не двадцать первый, а каменный век. Вот об этом Павел как-то не подумал.

— Что делать, Миша! Не могу я тут... — жаловался Павел медвежьей морде, не слишком успешно сдерживая предательские всхлипывания. — И эта их невеста...

Огромная лобастая морда скалила жуткие зубы и глубокомысленно молчала.

— Ты прав, конечно... Но что-то же можно придумать, а? Миша, помоги!

Павлу показалось, или медведь глухо зарычал?

— Что??? — Пашка подскочил как укушенный.

Зарокотало сильнее. Пол пещеры покачнулся. Откуда-то донесся грохот падающих камней.

'Землетрясение? Обвал? Теперь они решат, что я сбежал из-под венца. Стыдуха какая...' — это было последнее, что Павел успел подумать, проваливаясь в темноту.

— Живой! Дышит! — произнес откуда-то сверху голос Максимыча. — Эко тебя приложило, Пашенька...

— Чем приложило? — не понял Павел.

— Сталактитом по кумполу, естественно. Каска вдребезги, как череп остался цел — загадка.

Максимычу показалось, что пострадавший вздохнул с облегчением.

— Но уже всё хорошо, всё прошло, — утешил Максимыч. — Мы здесь, с тобой. С тех пор, как ты пропал в этой чертовой дыре, мы места себе не находили. Бились тут как декабристы 'во глубине сибирских руд', расширяя ход, скалывали все выступы.

— А твоя Маринка организовать нам диету, — пожаловался Леха, — на одной воде держала два дня, чтобы схуднули до профиля шкуродера.

— На сладком чае и сухофруктах, — поправил Максимыч. — Ничего, для спелеологов это полезно. А то распустили животы, в простенький шкуродер никто не мог протиснуться.

Павлу захотелось спросить про Аллочку, но он остановил себя. На кой ему сдалась, та Аллочка? Она замуж хочет, притом за Максимыча.

Пашка попробовал сесть, но ему тут же сильно захотелось побыстрее снова потерять сознание — с глиняного холмика прямо на него скалил чудовищные желтые клыки огромный трухлявый череп.

— Что это?

— Похоже, древнее святилище. А это алтарь с головой пещерного медведя. Предположительно поздний палеолит. А может быть даже средний — эпоха мустье, порядка пятидесяти тысяч лет, надо разбираться внимательнее. Древние здесь проводили ритуалы для успешной охоты.

— Мужики, да тут все стены в наскальных рисунках! — раздался восторженный крик Лёхи. — Здоровски нарисовано!

Почему-то Павлу стало неудобно, будто он причастен к фальсификации древней живописи. И никому не объяснишь, что это не так... Не совсем так...

— Похоже, это всё-таки святилище кроманьонцев, — заключил Максимыч.

— Неандертальцев, — механически поправил Паша.

— Кроманьонцев, Пашенька, кроманьонцев. Надо учить матчасть. Неандертальцы умели рисовать только черточки на горшках. А тут гляди, какое мастерство. Красота!

— Они только черточки и умели, — буркнул Пашка, но в дальнейшие споры благоразумно решил не вступать.

— Смотрите, а здесь еще какой-то, наверное, более древний рисунок. На святого похоже, с нимбом.

— Сам ты нимб, — заспорил Славик с Юриком. — Это же космонавт! Вот у него скафандр, а вот антенна.

— Спелеолог, — не удержался Пашка. — Там у него комбез и каска.

— А антенна у спелеолога откуда?

— Это луч налобника.

Максимыч подозрительно взглянул на пострадавшего. Пашка на всякий случай улыбнулся.

— Ничего, раз пациент способен шутить, значит, жить будет. Сам идти сможешь, или подготовить тебя к транспортировке?

Павел попробовал подняться.

— Сам. А другой выход из этой дыры вы не нашли? — осторожно спросил он.

— Там дальше завал, очень древний, не раскопать.

Покачиваясь, Пашка подошел к доисторическому алтарю, наклонился к черепу и тихонько шепнул:

— Спасибо, Миша!