Разрушающая волна

От автора: Действие происходит в Астанисе, мире "Пророка, огня и розы", лет этак на 500 раньше описанных в "Пророке" событий. Другой связи между текстами нет.

Двадцать второго дня в третьем месяце Воды, несмотря на быстрый и бурный приход весны, неожиданно снова выпал снег. Едва распустившиеся цветы персика, нежно-розовые и лиловые, утопали под белыми шапками, а мостовые оказались покрыты наледью, так что следовало ступать по ним очень осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть.

Тэйра, служанка из богатого дома Вэнсан, в одиночестве пересекавшая площадь перед Алыми Воротами, остановилась и, как будто зачарованная, поглядела на белоснежные хлопья, медленно опускавшиеся на землю.

Так могло бы показаться тому, кто видел её со стороны.

Но если бы кто-то стоял напротив неё, то он не увидел бы и тени мечтательности в её больших, чуть навыкате, светло-серых глазах, зорких, как у орла, и орлиным же взглядом впивавшихся в окружающий пейзаж — но отнюдь не с тем, чтобы полюбоваться им, а с тем, чтобы впитать его в себя до мельчайших деталей: запомнить, проглотить и похоронить в глубинах памяти, чтобы в нужный момент извлечь на свет.

Любая деталь может пригодиться — никогда не знаешь зачем, никогда не знаешь, когда.

Так, память у Тэйры была превосходная, и она старалась извлечь из этой своей особенности все возможные преимущества, так же как и из остальных своих достоинств, которых было не так уж много. Она была не слишком хороша собой: черты её лица, хоть и правильные, казались довольно блеклыми и незапоминающимися, а улыбку, в которой иногда кривились тонкие бледные губы, никак нельзя было назвать очаровательной. Тёмные волосы, туго стянутые заколкой на затылке, были жидковаты, и Тэйра предпочитала не распускать их даже по праздникам, а длинный нос с горбинкой, чуть загнутый, как у хищной птицы, сильно старил девушку — в свои восемнадцать она выглядела никак не меньше, чем на двадцать пять.

Всё это могло бы составить большую проблему, если бы Тэйра была знатной госпожой, созданной для любви и развлечений, но она была лишь служанкой — и то, что вызвало был слёзы высокорождённой, стало первой ступенькой вверх для дочери лавочницы. Благодаря своей специфической, малопривлекательной внешности Тэйра никак не могла затмить другую девушку, и поэтому её госпожа, толстая и ленивая Сида, отличавшаяся, несмотря на слишком юный возраст, необычайным сладострастием, сделала Тэйру поверенной во всех своих любовных делах, не опасаясь, что служанка, как это часто случается, украдёт у неё симпатию знатного господина.

По вечерам Сида, не имевшая никаких преимуществ перед подругами, удовлетворяла своё тщеславие тем, что во всех подробностях пересказывала служанке свои похождения, считая, что та, ещё менее красивая, должна завидовать ей. А Тэйра слушала и запоминала, во всех деталях... И, хоть она нисколько не завидовала ни рыхлому, белому телу госпожи, ни, тем более, её многочисленным интрижкам, она знала, что однажды взыщет с неё по всем счетам.

Про себя она благодарила Богиню за то, что та дала ей некрасивое лицо, но сильный ум, а её госпоже — наоборот.

Ведь если бы, не приведи Аларес, случилось по-другому, разве оказалась бы она, рождённая на зловонных окраинах Нижнего Города, здесь, перед трёхъярусными Алыми Воротами, ведущими в святую святых — дворец семейства Санья, или, точнее, целый квартал дворцов, выстроенных для членов этого рода, наиболее старинного и знатного во всём Астанисе?

Многочисленные сёстры, братья и племянники Тэйры, которых она безо всякого удовольствия навещала примерно раз в год, отдали бы все свои жалкие игрушки за то, чтобы побывать перед этими воротами и увидеть изогнутые крыши пяти— и семиэтажных павильонов хотя бы издалека.

Далеко не все высокорождённые удостаивались приглашения в дом Санья. А она, служанка Тэйра, была здесь в роскошном, вытканном цветами наряде — всё потому, что госпоже Сиде взбрело в голову заочно влюбиться в юношу из семьи Санья. Он, этот юноша, которому успели дать прозвище Прекрасный Мечтатель, как говорили, почти не выходил из дома и всё сидел над своими книгами — красивый и утончённый, как цветок сливы, и такой же хрупкий и одинокий.

Всё это, вкупе со знатной фамилией и сокровищами рода Санья, у которых, по слухам, даже стены в домах были из чистого золота, делало Прекрасного Мечтателя самым популярным женихом в столице, даром, что его почти никто не видел. Рассчитывать взять его в мужья, конечно же, не могла ни одна девушка, не носившая фамилии Санья — браки в этой семье издавна заключались между родственниками — но каждая тешила себя надеждой сорвать первый поцелуй с уст юноши, по слухам, не только красивого, но и невинного, или даже успеть заполучить его ласки до того момента, как он назовётся чьим-то законным мужем. Разумеется, толстая сладострастная Сида не была исключением.

И в то же время она, чья уверенность в собственной привлекательности была прямо пропорциональна отсутствию последней, не была настолько глупа, чтобы не понимать: ей нечем очаровать недоступного Санью, даже если появится возможность предстать перед его прекрасными очами.

— Тэйра, прежде чем я с ним увижусь, ты должна выяснить о нём всё, что сможешь, — ныла Сида по вечерам, когда служанка её причёсывала. — Что он читает, что любит делать, какие у него любимые блюда. Ну пожалуйста, Тэйра! Ты же у меня умница. Я хочу, чтобы ты увидела его, а потом обо всём мне рассказала. Хорошо?

Служанка молчала и только улыбалась своей загадочной улыбкой, которая, как уже было сказано, никак не могла назваться привлекательной, но в то же время таила в себе странный магнетизм, под власть которого попадали те, чьё покровительство Тэйра считала для себя полезным.

Например, её толстая, глупая госпожа, слепо доверявшая своей некрасивой, умной служанке.

Так вот и получилось, что, когда госпожа дома Вэнсан решилась послать приглашение молодой госпоже из семейства Санья — полюбоваться вместе цветением абрикосовых деревьев — это не старшая дочь семьи отправилась вручать его, как было положено, а её любимая служанка, о чём сама Сида на коленях упрашивала мать.

И теперь Тэйра стояла перед Алыми Воротами в роскошном наряде знатной госпожи, и в корзине её, в знак приглашения, были свежесрезанные орхидеи из парников — самый редкий зимний сорт — скреплённые драгоценными нитями жемчуга.

Но вдруг пошёл снег, и Тэйра остановилась.

Увидев это, госпожа Сида, как и другие, решила бы, что её служанка замерла, потрясённая столь высокой честью, выпавшей на её долю, или, на худой конец, замечталась о невинном юноше из семьи Санья, но мысли Тэйры были не об Алых Воротах, и не о дворцах из золота и яшмы, и уж совсем не о Прекрасном Мечтателе.

Её мысли были о его сестре.

Мадэлина Санья — старшая дочь в семье, выбравшая, как это полагалось, стезю жрицы, и оставившая ради этого и свою фамилию, и своё богатство, и все свои роскошные наряды — вот о ком были помыслы служанки.

Остановившись перед Алыми Воротами, она на мгновение вспомнила, как увидела эту девочку десять лет назад, и с тех пор уже не забывала никогда.

В тот день на престол взошла новая Светлейшая Госпожа — Императрица — и, по традиции, ворота Среднего Города были открыты для простолюдинов, что случалось не чаще, чем два раза в столетие.

Маленькая Тэйра, которую в те времена ещё звали по-другому, впервые в жизни очутилась в той части столицы, где под ногами вместо зловонной грязи — плиты из белого камня, где деревья весной покрыты белоснежными цветами и источают дивное благоухание, где юноши и девушки неторопливо прогуливаются по улицам, разговаривая о поэзии, о сладости жизни и о любви.

Другая девочка потеряла бы на её месте голову, но Тэйра и тогда, как и десять лет спустя, только смотрела вокруг своим не по-детски внимательным, цепким, холодным взглядом и запоминала всё увиденное и услышанное.

Мать не любила её за этот взгляд и за то, что дочь в свои восемь лет осмеливалась давать ей советы и глядела как будто бы даже свысока, но наследница есть наследница. Если бы, вопреки традиции, она взяла с собой не старшую дочь, а другую, соседки посмотрели бы косо и за глаза перемыли бы ей все кости.

Поэтому именно Тэйра, а не другой ребёнок, отправилась вместе с матерью в Средний Город — лицезреть края одежд Императрицы и прославлять её красоту, великодушие и мудрость.

Но мать не могла отделаться от ощущения, что всё это — Средний Город, дома знатных господ, и даже сами края одежд Светлейшей Госпожи — не внушает её дочери должного восхищения, и это злило её.

— Смотри по сторонам, кому тебе говорят! — шипела она, пихая девочку в бок, хотя Тэйра только и делала, что смотрела. — Когда тебе ещё удастся поглазеть на жриц, хотела бы я знать? Неблагодарная, да ещё и дура! За что только Богиня наградила меня такой старшей дочерью?!

Мать принималась причитать, а Тэйра, с высоты своих восьми лет, смотрела на женщин в тёмных одеяниях — тех, кто отказался от своей прежней жизни и возможности утолить сладострастие в обмен на власть и возможность вершить судьбу страны. Эти женщины — служительницы Богини, давшие обет безбрачия и принявшие новые имена, стояли во главе любого учреждения, будь то суд, университет или больница; Верховная Жрица же была практически равна по положению самой Императрице.

— Поклонись, — прошипела мать, сдавив локоть дочери так, что на нём, без сомнения, остались синяки. — Поклонись жрицам, дура!

И вот тут-то Тэйра сказала то, что изменило её судьбу — а, может быть, было предопределено ею.

— Больно надо, — произнесла она равнодушно, однако не отрывая цепкого взгляда от тёмных одеяний. — Может, я и сама когда-то стану одной из них.

Подобное предположение было настолько неслыханной, невероятной наглостью — ни одна из женщин Нижнего Города не могла не то что произнести такого, но даже помыслить о том, чтобы однажды стать жрицей — что мать на мгновение потеряла дар речи.

А потом пришла в себя и влепила дочери такую увесистую затрещину, что та полетела под ноги идущим позади неё и была бы, без сомнения, затоптана насмерть, если бы толпа не расступилась перед богато украшенным паланкином.

Мадэлина Санья — вот кто скрывался за алыми занавесками, вытканными золотым узором. Девочка, которая в свои двенадцать лет успела потрясти всю столицу своими дарованиями; ученица жриц, настоящее имя которой, вопреки всем правилам, не было забыто — его просто не смогли забыть. Сегодня, в день своего Первого Посвящения и в честь вступления на престол Светлейшей Госпожи, Мадэлина, по прозванию Небесная Птичка, собиралась выступить на главной площади перед дворцовым садом, чтобы поразить публику своим талантом.

Всё это Тэйра, благодаря своему внимательному слуху, успела узнать за те несколько мгновений, что перешёптывалась толпа, глядя вслед роскошному паланкину, уносившему к дворцовым воротам необыкновенную девочку.

Пронеслась ли какая-то мысль в её сознании в тот момент?

Скорее всего, нет.

Но, подчиняясь какому-то невидимому внушению, Тэйра поднялась на ноги, властно взяла свою мать под локоть и повела её, изумлённую, вслед за паланкином — как будто это она была её матерью и госпожой, а не наоборот.

И суеверная мать, увидевшая в глазах старшей дочери какой-то жутковатый блеск, заставивший её вспомнить о демонах Подземного Мира и содрогнуться, не осмелилась ничего сказать и оттолкнуть девочку, которую за мгновение до этого была готова отлупить на глазах у всей толпы.

Они пришли на площадь.

Аристократы и бедняки, впервые за последнее столетие перемешавшиеся в одной толпе и глядевшие друг на друга — одни с отвращением, другие с благоговением и восторгом — окружали Небесную Птичку, уже выпорхнувшую из своего паланкина.

Золотисто-каштановые кудри рассыпались по её плечам, светлое воздушное платье взлетало при каждом шаге — разве напоминала она чем-то суровых, строгих жриц в их тёмных облачения? Ни разу.

И Тэйра не знала, услышала ли она, или поняла интуитивно то, что узнала: Мадэлина Санья не мечтает властвовать ни в суде, ни в университете, ни даже в Храме; она не метит в Верховные Жрицы, не жаждет одним своим словом миловать или отправлять на казнь. Всё, чего она желает — это наслаждаться своим волшебством, творить из ничего прекрасные картины, чтобы услаждать чужие взгляды и разгонять чужую печаль.

Самым главным секретам жриц была магия — им были подвластны силы четырёх стихий. При помощи своих секретов знаменитые волшебницы древности вели сокрушительные войны; армии схлёстывались одна с другой, но, в конечном итоге, исход сражения определялся силой жриц.

Мадэлине Санье не было дела до войн; она кружилась в своём танце, и улыбка восторга играла на её губах, а вокруг неё цвели цветы и небо загоралось невиданными красками. Фантастические картины рождались и умирали в воздухе, как будто сотканные из ветра: дворцы и замки с золотыми крышами, драконы, фениксы с пылающими крыльями, принцы и принцессы, Императрицы и Верховные Жрицы древности — точь-в-точь такие же, как на знаменитых полотнах.

Жрицы никогда не показывали своё волшебство на потеху простому народу; Мадэлина Санья была первой, кому разрешили устроить представление — поговаривали, что сама Светлейшая Госпожа не смогла устоять перед очарованием лиловых глаз Небесной Птички. Толпа, впервые видевшая такое чудо, молчала и не могла пошевелиться.

Вместе с остальными, молчала и Тэйра.

Однако что-то впервые сотрясло её холодную душу, прежде не знавшую ни удивления, ни восторга. Её обожгло, как огнём, и будто бы что-то горячее потекло по её венам вместо крови. Цепкий, внимательный взгляд вспыхнул — посмотри мать в её лицо в тот момент, она бы точно решила, что в обличье её дочери в мир явился один из двенадцати ужасающих подземных чудовищ, Демонов Огня.

Но это мгновение прошло, и Тэйра снова стала сама собой — не по годам серьёзной, внимательной и равнодушной девочкой, не отвечавшей на придирки матери и чуждавшейся общества сестёр и братьев.

Никто не знал, какая перемена произошла в ней; меж тем в тот день для Тэйры открылось то, что остальные обычно ищут в зрелом возрасте и до самой смерти. Ибо ей открылся смысл её жизни, и она ясно и чётко увидела цель, которой должна будет достичь: превзойти Мадэлину Санью.

"Я стану жрицей! — произносила она про себя, не подозревая, что приносит клятву, такую же священную, как та, которую принесла Мадэлина Санья несколько часов спустя, принимая первое посвящение в жрицы. — Невзирая на то, что это невозможно для девочки из простонародья, я попаду в Храм, я научусь тому же, что умеет Мадэлина Санья, и я превзойду её!"

И вот, с тех пор прошло десять лет, и Тэйра оказалась перед Алыми Воротами, ведущими в дом семьи Санья, в котором находилась сейчас Мадэлина — это было невероятной поблажкой для неё как для жрицы, которым официально не разрешалось покидать дворец. Но все любили Небесную Птичку, и тысячелетние традиции рушились перед ней, как преграды из бумаги.

За это время — десять долгих лет — Мадэлина стала ещё более знаменитой, ещё более популярной, и говорили, что талант её расцвёл в полную силу.

Тэйра стала служанкой толстой, ленивой и сладострастной девочки.

Но кто из них добился большего?

В то время как Небесная Птичка порхала среди цветов и курильниц с дивными ароматами, не проходя даже через те испытания, которые уготованы для будущей жрицы — её слишком любили и слишком баловали, чтобы подвергать суровым лишениям — а также создавала картины из воздуха, Тэйра сама, своими руками меняла свою жизнь, добиваясь невозможного.

Будучи старшей дочерью в семье, она обязана была продолжить дело матери — унаследовать её кондитерскую лавку, в которой вечно стоял тошнотворный запах жжёного сахара — а также найти себе мужа и продолжить род.

Однако Тэйра сумела добиться того, что эта участь досталась её сестре. Она хладнокровно отдала ей юношу, который прежде считался её собственным женихом; она устроила так, что эти двое, которые прежде и смотреть друг на друга не могли, решили, будто безумно влюбились друг в друга, и тогда Тэйра, показывая соседям чудеса самопожертвования, уступила будущего мужа сестре.

Её поступок — срежиссированная её собственными руками любовная драма — моментально обошёл весь квартал и сделал её героиней дня. Добрые соседки, восхищавшиеся её великодушием, превозносили девушку на все лады; не прошло и нескольких месяцев, как Тэйра обзавелась благодетельницами из числа преуспевающих торговок, которые бескорыстно снабдили её суммой денег, необходимой для обучения, а также для покупки приличного платья — иными словами, того, что требовалось для девушки, желающей попытать счастья в качестве служанки знатных господ.

Стать прислугой в аристократической семье — о, это было больше, чем добилась Мадэлина Санья, строившая, в прямом смысле, свои воздушные замки.

Это был единственный путь для выходцев из простонародья вырваться из зловонного, грязного Нижнего Города, одеться в шёлковую одежду и любоваться цветущими садами столицы. Слуги господ — это была аристократия среди бедняков, и пробиться в эту верхушку нижнего слоя было не проще, чем для высокорождённой госпожи попасть в свиту Императрицы.

Тэйра же попала в одну из самых богатых семей столицы, и госпожа не чаяла в ней души.

Выше было бы только оказаться в семье Санья — но слугами Санья были такие же, как они, высокорождённые, однако разорившиеся или попавшие в опалу, и это было физически невозможно для простолюдинки.

Думая об этом, Тэйра чуть усмехнулась.

"Твой талант против моего упорства, Мадэлина Санья, — подумала она, сильнее стиснув свою корзину. — Твоё очарование против моего стремления к цели. Твоя красота против моего ума. Твоя счастливая судьба против моего умения подчинить рок своей воле! Посмотрим, чья возьмёт".

В прошлый раз Тэйра проходила мимо этих ворот два года назад — когда только поступила в услужение в семью Вэнсан и всеми правдами и неправдами добилась для себя возможности пройти с поручением мимо квартала Санья.

Тогда она стояла здесь же, укутанная в невзрачный тёмный плащ, и лицо её было скрыто капюшоном. Мадэлина Санья, точно так же, как и сейчас, встречавшая весну в родном доме и любовавшаяся цветением персиковых деревьев, проскользнула мимо неё в своём воздушном, ярком платье — Небесная Птичка с радужными крыльями, певшая, и порхавшая, и не знавшая о том, сколь быстротечен её век.

"Вот ты проходишь мимо меня, не замечая, и не знаешь, что я — твоя погибель, — думала Тэйра, впиваясь в неё взглядом, жгучим и острым, как закалённая сталь. — Ты не видишь меня, меж тем, как я — твоя судьба. Я та, кто столкнёт тебя с пьедестала, обрушит тебя в пропасть и займёт то место, которое принадлежало тебе. Ты не видишь меня, а я — твой закат, Мадэлина Санья".

Проговорив всё это однажды, Тэйра больше не возвращалась к этим мыслям, дававшим ей силы для устремления вперёд; её холодный, внимательный и сильный ум был занят другими вещами.

Но теперь, спустя два года, когда она стояла на том же месте, однако в одежде знатной госпожи, Тэйра не преминула отметить про себя ещё один пройденный рубеж.

И тут же, замерев на мгновение, принялась развязывать свой золототканый пояс.

Осыпанная снегом, она ни на мгновение не поёжилась, раздевшись до холщовой нижней рубахи; нарядом, усыпанным драгоценностями, она прикрыла орхидеи в своей корзине, и уголки её губ медленно поползли вверх.

Это было неслыханной дерзостью, но Тэйра с детства была дерзка — и пока что это качество, уравновешенное осторожностью, приносило ей только счастье.

В таком виде, полураздетая, она прошла под Алыми Воротами и направилась вперёд по аллее, ведущей в квартал Санья.

Обитатели его были столь шокированы, что пропустили её без лишних слов.

И вот, она, служанка из дома Вэнсан, урождённая дочка грязной лавочницы, оказалась в роскошной гостиной дома Санья, и от тяжести золота в её корзине ломило руки.

Прежде, чем склониться в низком поклоне перед госпожой дома, Тэйра успела увидеть, что по обе стороны от неё сидят дети — Небесная Птичка, несколько её сестёр и, видимо, брат — единственный юноша среди них.

Не поднимая глаз, Тэйра представилась от имени своей госпожи — так учтиво, как не смогла бы сделать и знатная госпожа, — передала приглашение и замерла в ожидании ответа.

Госпожа дома молчала, вероятно, шокированная её нахальством.

Но Тэйра не спешила предаваться мыслям о поражении — и, как оказалось, не зря.

— Но почему вы в таком виде, госпожа? — раздался посреди тишины голос, очень молодой, удивлённый и, кажется, весёлый.

"Вот он, мой звёздный час, — мелькнуло в голове у Тэйры. — От того, как воспримут мои слова, зависит всё".

Медленно она приблизилась к говорившему и, по-прежнему не поднимая взгляда, протянула ему свою ношу.

— Мой наряд в этой корзине, господин, — сказала она. — Я несла в ней цветы и подарки от моей госпожи, однако неожиданно пошёл снег. Я подумала, что уж лучше мне раздеться донага и оскорбить ваш взгляд видом своего худосочного тела, нежели позволить дыханию зимы заморозить произведение природы. И я решила, что уж лучше вы сначала оскорбитесь моей неприятной глазу наружностью, однако потом ваш взор усладят прекрасные цветы, нежели поначалу вы увидите меня в облачении, несоответствующем моей красоте, а точнее, её отсутствию, а потом огорчитесь, увидев, как погибло то, что подлинно красиво. Поэтому я осмелилась снять свой наряд и укрыть им цветы.

С этими словами она откинула лёгкую ткань, прикрывавшую корзину, и в глазах зарябило от сияния золота и драгоценных камней; сладостный цветочный аромат наполнил залу.

В комнате раздался смех, похожий на звон колокольчиков — это хохотала над выходкой служанки Небесная Птичка.

— Находчиво и остроумно, — соблаговолила заметить госпожа дома. — Если в вашей семье все слуги настолько оригинальны, то я с удовольствием приму приглашение госпожи Вэнсан — думаю, это будет весело.

И Тэйра поняла, что это её победа.

Она тоже улыбнулась, но лишь немного приподняв уголки губ.

После этого она, наконец, решилась вскинуть голову и перевела свой цепкий взгляд с Прекрасного Мечтателя — ибо это, без сомнения, был он — на Небесную Птичку.

Более непохожих сестру и брата трудно было сыскать: непохожих и друг на друга, и на детей Санья в целом. Отличительным признаком этой крови была внешность: белоснежная кожа, чёрные волосы и тёмные глаза.

Однако Мадэлина Санья обладала копной кудрявых рыжевато-каштановых волос, неровными локонами, падавшими на её прикрытые серебристой тканью плечи; глаза её были лиловыми с пурпурным отливом, как лепестки кансийской розы, а кожа обладала матовым золотистым оттенком.

Черноволосый, белокожий брат был больше похож на Санью, однако и его глаза обладали непривычным оттенком — были они травянисто-зелёными, как самая первая весенняя листва.

Тэйра вспомнила те слухи, которые слышала лишь однажды, однако запомнила, как запоминала всё: что госпожа Санья прижила своих старших детей не от законного первого супруга с кровью Санья, а от безызвестного любовника. По традиции, лишь дети от первого брака с супругом Саньей обладали всеми правами наследования, однако госпожа Ида Санья, ничуть не смущаясь, объявила своей наследницей Мадэлину, и та стала жрицей, пользуясь статусом старшей дочери. Прекрасный Мечтатель же получил возможность сочетаться браком с наследницей из другой ветви Санья — своей двоюродной сестрой.

Все знали о том, что это незаконно, и кричащая внешность брата и сестры не требовала иных подтверждений, однако все молчали.

— Как вас зовут, находчивая служанка? — внезапно снова раздался голос, который Тэйра услышала самым первым.

Это был Прекрасный Мечтатель — прозвище это произносилось как Никандо Онхонт, сокращаемое обычно просто до Никандо. Что же до настоящего имени сына Иды Саньи, то оно было неизвестно публике — следуя традиции, сыновей в знатных семьях называли исключительно выдуманным именем, литературным псевдонимом.

— Тэйра, господин, — сказала Тэйра, снова кланяясь.

— Тэйра — а как дальше?

— Никак. — Она подняла голову и посмотрела в глаза Никандо. — Или господину неизвестно, что к простолюдинкам обращаются по фамилии их матери, а собственного имени они не имеют? Фамилия моей матери — Тэйра. Так же можете называть меня.

Она лгала, точнее, недоговаривала: было у неё и другое имя, данное ей при рождении, но оно, как и имя Прекрасного Мечтателя, было неизвестно никому — разве что её матери и ещё одному человеку, которого Тэйра могла назвать своим единственным другом.

А, может быть, врагом — но для неё эти понятия не всегда различались.

— Вот как. Хорошо... — Глаза Прекрасного Мечтателя подёрнулись туманной дымкой, весёлость, звучавшая прежде в его голосе, пропала.

Наблюдательной Тэйре не составило труда заметить, что та беззаботность, которую он старался придать своему тону, вероятно, в подражание сестре, была наносной — он как будто изо всех сил старался казаться весёлым, но время от времени уставал играть эту роль, и тогда улыбка сходила с его губ, взгляд становился рассеянным и невидящим, и он словно окружал себя невидимой стеной.

Да, теперь было легко представить, отчего Никандо Санья сидит взаперти в своём роскошном доме и чурается весёлых компаний — с такими мгновенными переменами настроения и усталостью от улыбок.

Нелегко будет простодушной, недалёкой Сиде, с её привычкой громко хохотать на всю комнату, завоевать не то что его любовь, но хотя бы просто один-единственный внимательный взгляд в её сторону.

Да Тэйра и не собиралась тратить усилия на устройство этого безнадёжного романа — она уже решила, что на новом этапе пути обойдётся и без помощи своей глупой госпожи.

Однако на мгновение честолюбие взыграло в ней... к тому же, Никандо Санья, в отличие от Сиды Вэнсан, ещё не был для неё пройденным этапом и, помимо всего прочего, вызывал у неё искренний интерес.

Тэйра вгляделась в него внимательнее: он был совсем ещё молод, вероятно, даже моложе её самой. Ему было лет шестнадцать — так она решила, и потом была довольна, узнав, что не ошиблась. Красота его была бесспорной, и Тэйра решила не тратить время, сочиняя для неё эпитеты, которыми опишет вечером лицо юноши для Сиды — все эти эпитеты давным-давно придумали за неё другие.

Прекрасный, как весенняя луна, хрупкий, как сливовый цветок, волосы чернее ночи, кожа белее снега... а, ну да, и не забыть ещё этих прекрасных зелёных глаз, позаимствовавших свой удивительный цвет у молодых побегов бамбука.

Тэйра незаметно усмехнулась: она умела быть язвительной и даже саркастичной, однако никому не приходилось слышать её едких и точных замечаний, кроме того единственного друга-врага, тоже весьма острого на язык.

Гораздо больше всех этих высокопарных описаний её занимало то, чего не видел никто другой: детали. Знал ли кто-нибудь из тех, кто рассыпался в комплиментах Никандо, что на правой щеке этого кладезя всех мыслимых достоинств прячется родинка, что ноготь на указательном пальце его руки обкусан, что в его хвосте, стянутом на затылке и перевитом лентой, тонко серебрится один-единственный седой волосок, что уголок его правого глаза расположен чуть-чуть ниже левого, и брови от этого ассиметричны?

Никандо Санья был одет в дорогой халат, отороченный, по последней моде, мехом: нынешней весной стало принято кутаться в тёплую одежду даже в самую хорошую погоду, тем самым подчёркивая собственную хрупкость и уязвимость. Что ж, старания Прекрасного Мечтателя, или того, кто выбирал ему одежду, увенчались несомненным успехом: утопающий в мехах, он выглядел ещё более юным, томным и болезненным, чем, вероятно, был.

А когда он поднялся на ноги, по видимости, утомлённый скучным обществом, Тэйра заметила и ещё одну его особенность: он был низковат для мужчины ростом, что старался исправить при помощи каблуков. В этих каблуках он был выше, чем она, но по-настоящему разницу в их росте составляли три-четыре сантиметра — не в пользу Прекрасного Мечтателя.

"Какой же он... маленький", — подумала Тэйра, имея в виду всё вместе и сама не зная, вкладывает ли в эту мысль негативный смысл.

И всё же в этот момент он занимал её больше, чем даже его сестра, служившая для Тэйры одновременно целью, трамплином, началом и завершением пути.

Она попросила у госпожи соизволения всё-таки привести себя в подобающий вид, и удалилась, чтобы облачиться в любезно предоставленное ей платье. Разобраться в лабиринтах коридоров в доме Санья не составило для неё труда благодаря феноменальной памяти: не прошло и четверти часа, как Тэйра, поднявшаяся на второй этаж, разыскала кабинет Никандо Саньи и, пользуясь тем, что последний всё ещё находился в компании матери и сестёр, незаметно проскользнула внутрь.

Быстрым взглядом она окинула комнату, от пола до потолка заставленную книгами; запомнила названия тех, которые выглядели наиболее потрёпанными, а некоторые и пролистала, чтобы понимать, о чём в них речь. Взгляд её упал на засушенные листья клёна, то и дело попадавшиеся между страницами, а также красовавшиеся в виде букета в стеклянной синей вазе — очевидно, клён был его любимым деревом.

Запомнив обстановку во всех деталях, Тэйра уже хотела было вернуться обратно, как вдруг снова скользнула взглядом по столу из красного дерева, заваленному тетрадями и бумагами. Быстрым и по-кошачьи ловким движением метнувшись к нему, Тэйра подняла один из листков и прочитала набросок стихотворения.

Прекрасный Мечтатель писал стихи — впрочем, кто в наше время их не пишет?

И стихи были даже неплохи, но сейчас было не время наслаждаться радующей слух поэзией: гораздо больше Тэйру занимало содержание этих строчек, как оказалось, перекликавшееся с одним из её воспоминаний, которое она заботливо хранила в своей бездонной памяти вместе с миллионами остальных деталей, подсмотренных и подслушанных за полтора десятка лет сознательной жизни. Она подумала, что часть из них, вероятно, когда-то пригодится, а другая часть нет — так и останется ненужным хламом в её сознании, бременем чужих жизней, чужого быта, чужих рождений и смертей.

Для человека, более чувствительного, это было бы невыносимо, но, к счастью, Тэйра была равнодушна к людским судьбам — и лишь иногда чувствовала некое подобие тяжести, сдавливавшей ей грудь.

Но теперь она в очередной раз порадовалась своей способности: уж во всяком случае, пользы от неё было больше, чем вреда.

Бегло просмотрев остальные черновики Никандо, Тэйра обнаружила, что в большинстве своих стихотворений он, так или иначе, упоминает одно и то же место, и это место было ей знакомо. Отнюдь не самое популярное место для прогулок и для увеселений — чахлая рощица кленовых деревьев, да, к тому же, в прошлом году уничтоженная пожаром.

Но теперь эта рощица стала почти что так же дорога Тэйре, как и воспевающему её поэту, хотя и совсем по другим причинам.

Самодовольно усмехнувшись, она покинула комнату и спустилась вниз. nbsp;

Больше в этом доме ей было нечего делать — и она постаралась скорее завершить беседу, тем более что Никандо явно скучал и тяготился обществом чужого человека. Под конец, совсем позабыв и о приличиях, и о своих первоначальных попытках казаться весёлым и любезным, он принялся мерить шагами комнату с раздражённым и угрюмым видом.

"Вот он, ваш утончённый мечтатель, — думала Тэйра, скрывая усмешку. — Нелюдимый мизантроп".

Распрощавшись с господами, она вернулась к себе домой и доложила своей хозяйке об успехе — высокомерная и гордая Ида Санья соблаговолила принять приглашение. Госпожа Вэнсан, почти такая же недалёкая, как её дочка, была в восторге — все её помыслы только и занимали Санья и возможность хоть в чём-то их перещеголять, а если не перещеголять, то хотя бы сравниться с ними, или, на худой конец, вызвать с их стороны заинтересованный взгляд.

Заслуженно пожиная плоды своего успеха и пользуясь особенным благорасположением госпожи в тот вечер, Тэйра шепнула ей на ухо намёк к достижению ещё большего успеха: Санья чтят традиции.

Это было абсолютной ложью, особенно учитывая двусмысленное положение старших детей госпожи Иды, однако Тэйра давно уже убедилась: если хочешь выдать ложь за правду, нужно брать ту, которая дальше всего от истины — тогда в неё безоговорочно поверят.

Так и случилось, и Тэйра пошла дальше: как бы невзначай напомнила, что традиции велят отдавать старшую дочь в жрицы. Санья и не посмотрят без презрения на тех, кто не соблюдает это условие, а госпожа Сида, если подумать, не может преуспеть ни в учении, ни в искусствах... В сущности, она просто ленива и расхоложена, и ей требуется твёрдая рука, а, быть может, не повредит и несколько суровых испытаний — жрицы знают в них толк. Даже если госпожа Сида и не захочет стать истинной служительницей Богини, то провести пару лет в качестве ученицы ей никак не помешает.

Высказав всё это при помощи намёков и приведя госпожу к мысли, что та сама, своим умом, добралась до идеи отдать Сиду в жрицы, Тэйра сочла своё дело сделанным и удалилась, чтобы оставить госпожу наедине с её неожиданным — для неё самой — решением.

Вечером, расчёсывая, как обычно, Сиде волосы, Тэйра почти что сочувствовала своей глупой госпоже.

— Ну же, какой он, какой, расскажи! — капризно требовала та.

— Прекрасный, — сообщила Тэйра с придыханием, решив оставить при себе те подробности, которые не очень — или очень не — подходили под это определение.

И оказалась права: одного этого эпитета хватило для того, чтобы Сида залилась довольным румянцем, и её маленькие тёмные глазки масляно, мечтательно заблестели.

— И он невинный? — вдруг вспомнила она, на мгновение вырвавшись из-под власти грёз. — Правду говорят, что он даже никогда ни с кем не целовался?

— Без сомнения, — убеждённо подтвердила Тэйра. — Весь в своей поэзии. О женщинах и не думает.

Сида возбуждённо ахнула и вслед за этим сразу же пошленько рассмеялась: ей, без сомнения, нравилась мысль обучить невинного мальчика всему, что успела в свои годы узнать она.

— Ты мне, наверное, завидуешь, Тэйра, — затянула она свою любимую песню. — Ты ведь тоже о мужчинах и не думаешь, точнее, они о тебе. С такой-то внешностью! Так что ты тоже девственница, правда?

Тэйра загадочно улыбнулась, как всегда делала в подобных случаях, про себя думая: "Жди больше!"

— Но, если ты будешь хорошей, я познакомлю тебя с каким-нибудь слугой Никандо, — пообещала ей Сида, в мыслях уже ставшая если не супругой, то постоянной любовницей Прекрасного Мечтателя. — И ты сможешь взять его в мужья!

Так, пообещав своей служанке награду, которая, с её точки зрения, была выше всех земных почестей, толстая госпожа укрылась своим шёлковым белоснежным покрывалом и погрузилась в сладкие сны о Никандо Санье.

Тэйра же вернулась в свою комнату и отыскала то, что должно было сослужить ей хорошую роль: несколько засушенных кленовых листьев, ещё сохранивших свой осенний глянцевый багрянец.

Она написала письмо Никандо:

"Посылаю вам веточки из сгоревшей в прошлом годы кленовой рощицы напротив Храма Гиндракин — я любила в ней гулять. Не знаю, почему мне захотелось это сделать; просто отчего-то, увидев их, я сразу же вспомнила о вас. Вероятно, это что-то вроде предопределения, вещих снов и интуиции: не верю во всё это, но не отрицаю, что оно может существовать".

Отослав письмо, Тэйра стала ждать ответа, но его не последовало.

Она была удивлена и раздосадована, но всё же не слишком сильно, и некое странное чувство, что это даже к лучшему, появилось в ней вопреки её собственным словам о неверии в интуицию и предопределение.

Так или иначе, но две недели спустя, когда весна окончательно вступила в свои права, Тэйра и думать забыла о Никандо Санье. К тому же, мысли её были заняты другим: подходил срок очередного Дня Поминовения Усопших — того праздника, который, хочешь-не хочешь, а приходилось проводить в кругу семьи, какие бы отношения ни связывали родственников. Это был тот единственный день в году, когда Тэйра была вынуждена возвращаться в Нижний Город, в тёмную лавку, пропахшую сахаром и патокой, к своим чумазым сёстрам, братьям и племянникам, и приближение его, понятное дело, не доставляло ей большого удовольствия.

Тем не менее, открыто порывать с семьей и традициями она не хотела — в первую очередь потому, что это сказалось бы на отношении к ней господ Вэнсан, а также их друзей, появлявшихся в доме и, несомненно, примечавших сметливую служанку. Холодная и равнодушная к людским толкам, Тэйра, однако, знала, что для неё выгодно, а что нет, и не желала терять из-за своего отношения к родственникам то благорасположение, которое сумела заслужить за два года своими загадочными улыбками и умными замечания, вставленными как бы невзначай, но к месту.

Поэтому она, выполняя свой дочерний долг, без лишних разговоров отправилась накануне праздника в Нижний Город — необходимо было купить подарки, угощение для гостей и для духов прародительниц, а также помочь матери и сёстрам устроить всё в лавке.

Едва только Тэйра, показав стражникам бирку, дававшую ей право на переход из одной части столицы в другую, оказалась по ту сторону Срединной Стены, отделявшей Нижний Город, как в нос ей ударило невыносимое зловоние.

Смрад и грязь — вот были отличительные особенности той части города, в которой селились простолюдины.

И больше, чем грязи, здесь было только людей — на улицах, особенно в день накануне праздника, когда каждый украшал и вылизывал свою жалкую лачугу, было не протолкнуться.

"Сколько их всех, и только я, одна из немногих, сумела выбраться из этих зловонных стоков!" — Тэйра позволила себе самолюбивую мысль, чтобы начать расталкивать людей, преграждавших ей путь, с новыми силами.

Она пробивалась к торговым рядам, чтобы начать с подарков, которые первым делом начнут выпрашивать у неё племянники, чьих имён она и не пыталась запомнить, несмотря на своё внимание к прочим деталям.

И вдруг она замерла: перед её глазами промелькнуло нечто, чего в этом квартале определённо не могло быть — край дорогой, шёлковой одежды. Тэйра подумала бы, что обозналась, но нет: это определённо был он, Никандо Санья, появившийся на улицах Нижнего Города без головного убора и без коляски, без слуг, которые отгоняли бы от него нищих, просивших подаяние, и даже без друзей, которые могли бы посмеяться над нищетой и грязью зловонной части столицы, если его цель состояла в том, чтобы развлечься.

Тэйра остановилась, потрясённая.

На мгновение в её голове промелькнула мысль, что он специально появился здесь, чтобы увидеться с ней наедине — в любое другое время ему пришлось бы действовать через её господ, выдавая свой интерес к служанке. Но всё же это казалось невозможным — чтобы он, высокорождённый, Санья, демоны его разбери, появился в Нижнем Городе единственно ради свидания с простолюдинкой, которую видел один раз в жизни?!

Но времени размышлять не оставалось — решившись и изобразив любезно-удивлённую улыбку, Тэйра пошла ему навстречу.

Никандо встретил её смешком, растерянным и каким-то нервным. Он не поприветствовал её и не поклонился в ответ на её поклон — судя по всему, его привязанность к приличиям была даже меньше, чем у самой Тэйры.

— Я гулял и вдруг случайно обнаружил себя здесь. Вот... — сбивчиво начал он, то и дело прерываясь, чтобы снова засмеяться.

Пунцовая краска заливала его белую кожу до самых корней волос — это было бы забавно, если бы не было так глупо: он даже не потрудился придумать более правдоподобной отговорки и попытаться скрыть своё волнение.

Что ж, если он решил играть в простодушного дурачка, то Тэйра отнюдь не собиралась поддерживать этой игры.

К тому же, каким бы знатным господином он ни был, придя сюда, в Нижний Город, он оказался на её территории, и теперь это она была хозяйкой, а он — гостем, пусть даже она никогда не желала иметь ничего общего с этим грязным кварталом, местом своего рождения.

Тэйра повела себя холодно и любезно; расспросила его о здоровье семьи и о погоде.

Никандо явно растерялся. Взгляд его травянисто-зелёных глаз, сильнее, чем что-либо, напоминавших о расцветающей весне, сделался испуганным и непонимающим, как у ребёнка, которого несправедливо обидели.

Тогда она вдруг смягчилась и сама взяла его под руку, позабыв в этот момент о том, что это было настолько вопиющим нарушением приличий, что, по сравнению с этим, её детские слова о возможности стать жрицей, не могли бы вызвать у кого-то и тени негодования.

Она взяла его под руку и повела куда-то наугад — как когда-то, в восьмилетнем возрасте, властно повела мать за паланкином Мадэлины Санья, и мать, сварливая и злобная, не посмела ей сопротивляться.

Никандо Санья тем более не сопротивлялся; наоборот, он с благодарностью принял её инициативу, и вскоре Тэйра почувствовала, как его волнение сменяется радостным оживлением.

Он вдруг начал разговаривать; Никандо непринуждённо болтал обо всём на свете, но Тэйра, вопреки своей всегдашней внимательности, слушала его вполуха и могла только дивиться тому, что он, этот замкнутый и гордый Санья, оказывается, способен был безостановочно говорить на подобные никчёмные, пустяковые темы, какие сочла бы интересными одна только глупая Сида.

Так может, она, Тэйра, преждевременно решила, что роман между ними невозможен?

Мысль эта внушила ей странное чувство, напоминающее холодное презрение, и ей захотелось отстраниться от Никандо.

Но в этот момент, попытавшись незаметно отпустить его локоть, Тэйра почувствовала тыльной стороной ладони, коснувшейся его накидки, как сильно и быстро колотится его сердце под шёлковой одеждой — птица, попавшая в силки, не могла бы пытаться вырваться из них с более отчаянным и мучительным волнением.

Не успев ничего об этом подумать, Тэйра вдруг ощутила себя как будто бы в пустоте — всегдашние мысли покинули её, оставив в неком подобии растерянности. Это было неожиданное, но не то чтобы совсем неприятное ощущение.

Несколько минут она, уступив инициативу Прекрасному Мечтателю, без единой мысли шла вслед за ним по кривым и грязным улочкам, и мимо неё проплывали дома, люди, лавки, но она не видела и не ощущала ничего, кроме оглушительного стука чужого сердца.

Потом привычное состояние сознания вернулось к ней.

Но — странное дело — ненавистные кривые улочки, пропитанные грязью и помоями, вдруг оказались залитыми солнцем и не столь уродливыми, как всегда. Кое-где за оградами даже цвели деревья, и белоснежные лепестки их сыпались с веток им под ноги — прямо в грязь, устилая её таким ковром, какого никогда не видели гостиные в домах аристократов.

Прекрасный Мечтатель продолжал говорить обо всём на свете, но Тэйра не слышала и не слушала его болтовни.

Она вдруг поймала себя на том, что пытается улыбнуться — не так, как обычно, загадочно и молчаливо, а одним только уголком губы. Лицо её, не привыкшее к искренним улыбкам, вероятно, выглядело при этом совсем смешным и некрасивым — одна мысль об этом заставила Тэйру прекратить свои бесполезные попытки и холодно посмеяться над самой собой.

И тут она заметила, что разговор перешёл к поэзии и литературе.

Это заставило её напрячься: прежде ей удавалось отделаться редкими односложными замечаниями в ответ на пустую болтовню Никандо, чтобы не показать, что она совсем его не слушает. Но теперь Санья, вероятно, сел на своего любимого конька, и притворяться стало в разы труднее.

Тэйре пришлось прислушаться к его словам, и тут она, внезапно похолодев, поняла очевидный факт: она ничего не смыслит в том, о чем он говорит.

Её прошиб ледяной пот: она не привыкла оказываться в ситуации, когда кто-то знает и разбирается в чём-то больше, чем она, и когда она перестаёт оставаться хозяйкой положения.

Кое-как справившись с этими эмоциями, Тэйра нацепила на себя заинтересованную улыбку, и, вспомнив названия всех книг, которые она видела в кабинете Саньи, попыталась умно и ненавязчиво поддержать разговор.

Ей удалось сохранить видимость того, что она знает и понимает, о чём он говорит, но, Великая Богиня, какого же труда ей это стоило!

Вся её феноменальная память, все её умственные способности сгодились лишь на то, чтобы не позволить Санье догадаться о её полном невежестве: кое-как обученная грамоте, она не знала ни одного из имён, которые он упоминал, а разговоры на отвлеченно философские темы, которые он то и дело пытался затевать, явно чувствуя себя в этой области, как рыба в воде, приводили её в смятение и недоумение одновременно: как человек может забивать себе голову столь бессмысленной, отвлечённой чепухой?

Впрочем, это же аристократы, которые проводят свою жизнь в праздности и в любовании природой... Что у них есть, кроме книг?

Когда дальнейшее притворство стало Тэйре совсем невмоготу, она дождалась подходящего момента и быстро сменила тему, заговорив о предстоящем празднике.

Санья выглядел удивлённым такому крутому повороту, однако возражать не попытался и послушно поддержал предложенную Тэйрой тему.

А она, сильнее стиснув его локоть, уже тащила его в сторону торговых рядов, чтобы там, среди цветов и побрякушек, среди соломенных корзин и глиняных кувшинов, среди огромных рулонов с бумагой и чанов, заполненных краской, заняться делом — выбором подарков. И заставить его уже, наконец, замолчать!

Затея её увенчалась успехом: Санья прекратил болтать и принялся, вместо этого, заинтересованно крутить головой по сторонам.

Он и впрямь был совсем ребёнком: нежным мальчиком, от всего приходившим в волнение и удивление; все его чувства легко отражались на его лице, и Тэйра чувствовала себя рядом с ним в два раза старше, чем была.

Это было до того странно — что человек не пытается скрыть своих эмоций — что Тэйра именно себя ощущала какой-то неправильной. Хотя, конечно же, это не она, а он был тем человеком, который далеко выходит за рамки приличий и делает что-то, что общество совершенно не одобрит.

Вдруг он достал свой туго набитый кошелёк и, повернувшись к Тэйре, посмотрел на неё доверчиво и робко.

— Хотите... что-нибудь?

Она молчала, в сущности, не зная, что ответить, и тогда он, решившись проявить инициативу, купил дорогой лаковый гребень с изображением цветущих орхидей и бабочек, а потом довольно неуклюже протянул его ей в руки.

Это было совершенно немыслимо и неприлично — принимать от него такой дорогой подарок. Ей следовало сказать что угодно, но отказаться, однако Тэйра только поклонилась и, взяв гребень, сказала кратко:

— Благодарю вас.

Она не знала, зачем приняла его подарок; он был совершенно ей не нужен.

Однако Никандо, обрадовавшись её согласию, будто обезумел и принялся направо и налево швырять деньгами, покупая для Тэйры не нужные никому, но дорогие и красивые безделушки. Она молчала и принимала от него пакет за пакетом, свёрток за свёртком, не понимая, почему не останавливает это нелепое представление.

На одну из золотых монет, которыми он разбрасывался, не задумываясь об их количестве, она могла бы, наверное, купить весь дом своей матери и её ненавистную лавку с запахом сахара, намертво въевшимся в деревянные стены. Тэйре не было никакого дела до денег Санья, но в то же время ей, прекрасно знавшей цену деньгам, было неприятно видеть подобное бессмысленное расточительство, и она тем более не понимала, почему позволяет Никандо делать всё это.

— Достаточно, — наконец, нашла в себе силы сказать она и холодно улыбнулась. — Господин Санья, если вы продолжите в том же духе, у меня попросту не хватит рук для ваших подарков.

Эта улыбка и вежливый, отстранённый тон, в котором не было и намёка на искреннюю радость или даже благодарность, подействовали на Никандо подобно ушату ледяной воды. Чуть не выронив из рук свой кошелёк, в котором, без сомнения, осталось меньше половины от первоначальной суммы, он повернулся к Тэйре и посмотрел на неё всё тем же взглядом потерянного ребёнка.

Этот взгляд переворачивал что-то в её душе, но она не собиралась позволять себе поддаться чувствам.

— Думаю, на этом нам пора расстаться, — сказала она всё так же вежливо и прохладно — тем тоном, который не даёт участникам разговора ни малейшей надежды на искренность и доверие. — К сожалению, у меня очень много дел. Ещё раз благодарю вас за ваши подарки.

Она развернулась и хотела было уйти, даже не прощаясь, но тут Никандо преодолел своё замешательство и, кинувшись вслед за ней, схватил её за локоть.

Краска смущения вновь залила его лицо.

— Может быть... если вы хотите... или не будете очень заняты, встретимся завтра, после того, как вы примете гостей, здесь же, и прогуляемся ещё немного?

Слова эти, без сомнения, дались ему непросто. Согласно всем существующим канонам отношений в любовной паре, это женщина должна была делать намёк — именно намёк, а никак не прямолинейное, откровенное предложение! — на предстоящее свидание, а не мужчина.

Впрочем, когда это они успели стать любовной парой? — поймала Тэйра себя на этой мысли.

И вдруг спросила прямо, хотя не собиралась:

— Зачем, господин Санья?

Он ещё больше покраснел, а затем резко побледнел. Ладони его намокли, а стук сердца, без сомнения, стал совсем быстрым и оглушительным, хотя теперь его перебивали другие звуки — чужие голоса, лай собак, звон посуды — и Тэйра ничего не слышала.

— Просто вы... не очень хочу называть вас по фамилии, а имени вы не говорите... мне показалось, госпожа, что вы узнали обо мне что-то очень важное, — пролепетал Никандо Санья. — И это, поверьте, много значит для меня. Я никому прежде не позволял... но ваше письмо... вы поняли, что я...

Тэйра перебила поток его откровений.

— Вам показалось, — сказала она, будто отрезала.

И, в сущности, сказала правду: ничего она о нём не знала и не хотела знать. Тэйра готова была осыпать саму себя самыми сильными проклятиями за то неосторожное письмо, которое она ему послала и тем самым дала повод для этих излияний. То, что она постарается обойтись без его содействия, было ясно теперь, как день: уж лучше найти десять обходных путей, чем терпеть такое ребяческое поведение.

Никандо выглядел так, как будто готов был рухнуть в обморок ей под ноги.

— Простите, — сказала Тэйра, старясь смягчить свои резкие слова. — Честное слово, не хотела вас обидеть.

Не зная, что ещё добавить, она всё-таки развернулась и ушла, подавляя желание оглянуться и посмотреть ему в глаза последний раз.

Это было не просто неприлично: это было вопиюще грубо и даже непристойно — уходить вот так, не завершив разговор и даже не попрощавшись.

Но Тэйра решила, что так будет лучше: теперь уж он наверняка от неё отстанет.

Какое-то время неприятное, болезненное чувство царапало ей грудь, но вскоре она о нём позабыла — привычные мысли о привычных делах и целях заполонили её сознание.

Вскоре впереди показались знакомые ей коричневые ворота; ненавистный же запах жжёного сахара она почувствовала ещё в самом начале улицы.

— Явилась, — сердито сказала мать, когда Тэйра переступила через порог лавки. — Ну, что смотришь? Помогай матери!

И она швырнула ей половую тряпку.

В последний раз они с матерью виделись ровно год назад.

Безразлично пожав плечами, Тэйра опустилась на колени и, подобрав подол, принялась тереть грязный пол, заляпанный многочисленными пятнами от патоки, от сладкого сиропа, от жирного крема, от жидких леденцов и от других кондитерских изделий, которые, заполонив собой её детство, начисто отучили её от любви к сладостям.

Потом, когда она закончила с уборкой, и в лавку набежали её многочисленные племянники и племянницы, она без зазрения совести отдала им все подарки, купленные Никандо Саньей.

Стеклянные бусы, нитки жемчуга, статуэтки, изображавшие тела драконов — самца и самку, которые сплелись в своём любовном танце — всё стало достоянием чумазых, оборванных малышей, перепачканных в земле и в сладком сиропе.

Семья Тэйра была довольно многочисленна: под одной крышей в доме собрались мать, её младшие сыновья, две её сёстры со своими семьями и несколько взрослых дочерей с мужьями и детьми, но, несмотря на количество работников, все они бедствовали. Лавка не приносила большого дохода, детей становилось всё больше.

"Лучше бы они потратились хоть раз на напиток жриц, предотвращающий беременность, — неприязненно думала Тэйра, глядя на очередное пополнение в семействе: двоих своих младших братьев, близнецов, только что уделавших еле отмытый пол вишнёвым вареньем. — Да, это дорого, но разве лучше рожать детей, одного за другим, и потом не знать, как их прокормить?"

Про себя она решила, что у неё никогда детей не будет.

Впрочем, для жрицы полагалось безбрачие, и этот вопрос никогда и не вставал, но сейчас Тэйра почему-то вновь подумала об этом.

Вскоре в дом вернулись её тётки, сёстры и кузины; все они тут же начали между собой скандалить, кричать, поливать друг друга руганью и проклятиями.

В такой же атмосфере, привычной Тэйре, прошёл весь следующий день. За мгновение до того, как двери дома распахнулись для первых гостей, две тётки Тэйры подрались и чуть было не убили друг друга, но после сидели рядом на одной лавке, пили из одной чаши, хохотали, обнимались и любезничали с гостями, позабыв о том, что за час до этого выдирали клочья волос из причёсок друг друга.

Комнату наполняли громкий, пьяный смех, визгливые голоса мужчин и женщин, плач детей, которые играли под столом, под ногами взрослых и то и дело дёргали за скатерть, отчего кувшины на столе опрокидывались, и вино, как говорится в пословице, лилось рекой.

Всё это вызывало новые приступы хохота напополам со сквернословием; детям отвешивали затрещины, а после, когда они ударялись в рёв, задабривали кусками лакомства с праздничного стола.

Тэйра сидела молча, ничем не выдавая своего отношения; в отличие от остальных, она мало пила, мало говорила и совершенно не смеялась.

"Видел ли ты всё это, Никандо Санья? — подумалось ей один раз. — Знаешь ли ты, Прекрасный Мечтатель, не покидающий своего дворца и погружённый в книжки, что люди живут и так?"

Исполнив свой долг старшей дочери — воскурив благовония перед статуэткой Великой Богини и помолившись за упокой душ ушедших — Тэйра молча, не переодеваясь, выскользнула из дома. Её уход остался незамеченным: никто её здесь не ждал, и никто не огорчился очередному расставанию.

Она шла по Нижнему Городу, и ноги сами собой несли её в то место, где день назад она рассталась с Никандо Саньей.

Тэйра не сопротивлялась своему влечению.

"Всё равно его там нет", — думала она, время от времени передёргивая плечами.

Но он был там.

Увидев Никандо, Тэйра остановилась как вкопанная и хотела тут же развернуться, но было поздно: он её заметил.

Она поняла, что если сейчас побежит от него, то тем самым даст ему в руки серьёзное доказательство, что он ей небезразличен, и решила резко переменить политику: сама пошла ему навстречу, взяла его под локоть и сказала, что, сожалея о вчерашнем недоразумении, очень хочет загладить свою невежливость. А также отблагодарить его за все подарки.

— Поэтому сегодня я приглашаю вас гулять за мой счёт, — предложила Тэйра, внутренне содрогнувшись.

Это значило, что ей придётся серьёзно потратиться, а с деньгами и так было плохо (а когда с ними бывает хорошо?), ну да ладно, демон с ними.

Сама затеяла эту глупую интригу, самой же и придётся из неё выпутываться.

Отсюда новый жизненный урок: не все интриги хороши.

Никандо Санья, смущённый, растерянный и счастливый, не смог ничего сказать, кроме какого-то по-детски восторженного: "Хорошо!", произнесённого после глубокого вдоха, как перед прыжком в реку.

И они пошли гулять по улицам Нижнего Города, чуть менее, чем обычно, грязным — в честь Дня Поминовения Усопших.

— Ненавижу сладости, — призналась Тэйра, провожая взглядом палатку с разноцветными леденцовыми дракончиками и сахарной ватой. — Мне даже смотреть противно, как кто-то ест конфеты, пирожные и всё такое прочее.

— Вот как? — откликнулся Никандо Санья, глядя в ту же сторону. — А я люблю сладкое...

Она посмотрела на него; он был печален и растерян, кажется, впервые начиная понимать, насколько же они разные, и какая пропасть лежит между ними.

И это был прекрасный повод, чтобы укрепить его в этой мысли, но Тэйра зачем-то сказала:

— Послушайте, но это же такая ерунда!

И купила ему мороженое.

Он засмеялся и принялся есть, не кусая его, но облизывая, как нравится детям. Весь перепачкавшийся в сливочном сиропе, он должен был бы вызывать у Тэйры отвращение, как вызывала ребятня, вымазанная в сладком, но почему-то не вызывал.

"Я как будто пьяная, — думала она, чувствуя, как у неё заплетаются ноги, и как качается под ней земля. — А, впрочем, ладно. Гулять так гулять! Раз в жизни можно".

Придя к этой мысли, она купила у уличного торговца шашлык из курицы и принялась жадно есть, облизывая пальцы.

— Здесь не то, что дома, — Тэйра говорила и одновременно жевала. — Дома мне и кусок не лезет в горло, в этом засранном, замызганном сарае, пропахшем прогорклым сахаром. Ненавижу этот свинарник, да, впрочем, весь город не лучше. Демоны, да я голодная, как собака!

Так она, забывшись, разговаривала с ним и вдруг почувствовала, что что-то неладно.

Скосив взгляд, она увидела, что Никандо по-прежнему улыбается, но это была та же улыбка, что и в день их первой встречи — неискренняя, вымученная, наносная. И взгляд его стал таким же, подёрнутым туманной пеленой и говорящим, что он уже где-то далеко, а через несколько мгновений окончательно отгородится от мира своей невидимой стеной.

Тэйре не хотелось дожидаться этого момента.

Она сразу же поняла, что произошло, и разозлилась на себя: как будто не могла догадаться, что так случится.

Увлёкшись, она забыла, что гуляет по городу не с Тайто Эрлу, своим единственным другом-врагом-любовником, и начала разговаривать с Никандо Саньей так же, как разговаривала с первым: не стесняясь в высказываниях и не выбирая выражений.

Но Никандо Санья не был Эрлу, таким же простолюдином, как и Тэйра, и его утончённый слух оскорбила грубая, откровенная речь вульгарной лавочницы. Или дочки лавочницы, всё равно.

Тэйра имела представление об этикете; она превосходно научилась имитировать поведение знатной госпожи, и то, что произошло, было её ошибкой, но она всё равно почему-то разозлилась — так, как будто Санья плюнул ей в лицо.

"А что ты думал? — хотелось спросить ей прямо. — Чего ты ждал от простолюдинки, от той, кто родилась и выросла в Нижнем Городе? Хочешь, чтобы я была такой, как ты, и не умела сквернословить, а вдобавок помышляла только о прекрасном и строила замки в облаках?"

Тэйра сдержалась и промолчала, но через несколько минут остановилась, вытерла рот салфеткой и повернулась к Санье.

— Думаю, нам пора расстаться, — сказала она спокойным, ровным и любезным тоном.

— Как, уже?.. — пробормотал Никандо и показался таким непритворно огорчённым, что на миг Тэйра усомнилась: может быть, ей только почудилось презрение в его зелёных глазах, похожих на травяное поле, укутанное туманом?

Но она уже приняла новое решение и не собиралась от него отступать.

— Темнеет, — пояснила она так же равнодушно, всем своим видом показывая: ей наскучила эта прогулка, её ждут другие дела. И другой любовник, в конце концов.

Однако Никандо Санья, к её удивлению, не сдался.

— Мы могли бы полюбоваться вечерними фонарями... — предложил он, отведя взгляд в сторону.

Эти слова отнюдь не обрадовали Тэйру. Если её равнодушие перестанет действовать на него, как ушат ледяной воды, то какое средство ей останется?

И она решила применить другое; а точнее, попросту положить конец этому чрезмерно затянувшемуся — для неё — увлечению.

— Вы знаете, господин Санья, — решительно произнесла она, повернувшись к нему лицом. — Если честно, я затеяла эту прогулку с одной-единственной целью: сказать вам правду. Я случайно прочитала ваши стихи про кленовую рощу и послала вам, в шутку, те листья, которые сохранились у меня с осени. Они не имеют к сгоревшей роще никакого отношения, и ничего такого я в вас не угадала. Простите меня за эту глупую шутку.

...На этот раз Никандо отнюдь не выглядел так, будто собирается потерять сознание — Тэйра не знала, радует ли её этот факт. Лицо его не покраснело и не побледнело, и выражение его вообще не изменилось, только несколько потускнели зелёные глаза.

— А, — сказал он, наконец, и опустил ресницы.

"Б, — хотелось ответить Тэйре. — Вот такие дела".

Она улыбнулась ему на прощание — почти что ласково — пожала его руку и ушла, на этот раз не испытывая никакого желания оглянуться.

С души её как будто спал тяжёлый груз: наконец-то она с ним рассталась, отделалась от него.

Пресекла всё это, пока ещё не стало слишком поздно.

Приятное чувство опасности, которая чуть было не завела её в пропасть, однако была вовремя замечена, щекотало грудь; Тэйра решила, что сейчас самое время навестить Тайто Эрлу, с которым она, кстати, давно не виделась.

С Тайто Эрлу ей не придётся ни притворяться, ни краснеть, ни чувствовать себя идиоткой, которая не знает имён философов и поэтов; с ним она может быть абсолютно откровенной, не боясь, что это потревожит его утончённое чувство красоты. С ним она может громко хохотать, сквернословить, поливать грязью тех, кого ненавидит, трахаться, не делая из этого проблемы...

Если бы однажды ей пришлось кого-нибудь убитnbsp; Она шла по Нижнему Городу, и ноги сами собой несли её в то место, где день назад она рассталась с Никандо Саньей.

ь, Тайто Эрлу она бы могла рассказать об этом, не задумываясь, и он не сказал бы ей ни слова упрёка. И даже не подумал бы ничего плохого, в этом Тэйра не сомневалась.

А вот что бы сказал в ответ на такое Никандо Санья? Уж точно ничего хорошего.

Тайто Эрлу она... ну ладно, не будем говорить, что любит. Но, скажем так, они прекрасно понимают друг друга, а это дорогого стоит. Они одного поля ягоды — вот что главное.

С этими мыслями она постучала в дверь.

Тайто Эрлу был привратником, охранявшим ворота из Нижнего Города в Средний и как никто понимал и стремление Тэйры вырваться из этих зловонных кварталов, где они оба родились, и остальные её честолюбивые мечты. Он и сам был честолюбив, и стремился взять от жизни всё, что было возможно в его положении. Они понимали друг друга в этом и не осуждали один другого за принцип "цель оправдывает средства".

Почему-то казалось, что Никандо Санья бы осудил.

Тайто Эрлу, коротавший ночь перед дежурством у Срединной Стены за игрой в шашки сам с собой, обрадовался, увидев давнюю подругу; он ни словом, ни намёком не упрекнул её за то, что она не появлялась предыдущие несколько месяцев — и это также было одним из его бесспорных достоинств.

(Преимуществ перед Никандо Саньей).

Тэйра поймала себя на том, что думает об этом, и разозлилась, но жизнерадостная улыбка Эрлу — которую, скорее, следовало бы назвать оскалом — быстро развеяла её мрачное настроение.

Она поняла, что, как-никак, скучала по нему.

Эрлу был грубоват — и внешне, и по характеру — и поэтому никак не мог найти ту женщину, которая захотела бы взять его в мужья, но Тэйра не разделяла предпочтений девушек, любивших одиноких и утончённых красавцев вроде Прекрасного Мечтателя, и Эрлу был как раз в её вкусе. Грубый, ни разу не утончённый, отличавшийся прямолинейностью, но в то же время не чуждавшийся колких, язвительных шуток, которые любила Тэйра; с ним можно было всласть поспорить, самозабвенно поругаться, облить друг друга ядом и даже подраться, чего иногда тоже хотелось.

А потом переспать — как ей нравилось, без всяких нежностей.

— Как же ты собираешься стать жрицей, если для этого необходимо быть девственницей? — озадачился однажды Эрлу.

— Я тебя умоляю, — отмахнулась она досадливо. — Если уж мне, грязной девке, удастся проникнуть в дворцовый Храм, то неужели такая мелочь составит для меня проблему?

— Ты, Ликия, настоящая змея, — заметил он не без восхищения.

И она осклабилась в ответ:

— Спасибо за комплимент.

Тэйра любила ходить по его дому без одежды и обедать прямо в постели — жареной курицей, да так, чтобы сок стекал с пальцев, и нужно было успевать его слизнуть, а также засушенным инжиром, единственной сладостью, которая ей нравилась, потому что никогда не продавалась в лавке её матери.

Эрлу всегда хранил в доме достаточный запас инжира — специально для неё. И когда бы Тэйра к нему ни заявилась, она могла быть уверена, что найдёт у него в шкафу своё любимое лакомство.

Так случилось и теперь. Они и не поздоровались, только обменялись ухмылками, а также парой привычных шпилек, создававших ощущение ни с чем не сравнимого уюта: в этом доме, наполненном ядом их привычных колкостей, Тэйра отдыхала от лицемерия, от притворства, от своих загадочных улыбок и умных замечаний, которые следовало вставить точно к месту.

Здесь она могла говорить всё, что думала об этих знатных господах на самом деле.

Сейчас она бегло обрисовала портрет Никандо Саньи, не жалея ни чёрных красок, ни язвительных замечаний по адресу беспочвенного мечтателя, который сорит деньгами и хлопает ресницами, который пришёл подметать Нижний Город своим шёлковым подолом и готов влюбиться в первую попавшуюся простолюдинку только потому, что она, видите ли, сказала что-то, нашедшее отклик в его душе — такой утончённой и уязвимой, что сейчас прямо растворится в воздухе.

— Девки бегают за ним толпами, — подытожила Тэйра, криво усмехнувшись. — А он влюбился в свою иллюзию. Смешно.

— Но, положим, тебе это на руку, — заметил Эрлу каким-то странно серьёзным тоном.

— Положим, нет, — отрезала она. — От таких мечтателей больше проблем, чем пользы, а моё тщеславие обойдётся и без его неуклюжих ухаживаний.

— Что-то оно похудело, твоё тщеславие, раз так.

— Зато твоё непомерно отъелось.

— Ты ещё скажи, что я в подмётки не гожусь Никандо Санье.

— А ты и в самом деле в подмётки не годишься Ник... — Тэйра осеклась, опомнившись. И сразу же сложила губы в неловкой попытке улыбнуться: — Шутка.

Но эта, чуть ли не первая в жизни попытка взять колкость обратно, была настолько несуразной, что у неё у самой свело от фальши зубы.

В комнате повисла тишина.

— Надо же, а ты и в самом деле в него влюбилась, — заметил Эрлу чересчур равнодушным тоном.

И это тоже было не похоже на то, как было у них всегда — притворные колкости и притворное равнодушие.

— Влюбилась? — переспросила Тэйра, нехорошо улыбнувшись. — Если мне захочется ребёнка, то я заведу своего. Не от тебя, разумеется, — добавила она таким тоном, что почти что почувствовала у себя на губах привкус яда.

— Если мне захочется завести себе детёныша гадюки, то я схожу за ним в аптеку. Или, на худой конец, найду в горах змею и буду с ней совокупляться. Короче говоря, я сначала сделаю всё это, и только потом, если ничего не получится, обращусь к тебе за помощью, — отпарировал Эрлу, хотя, как показалось, без особенного азарта.

Эта колкость, хоть и показавшаяся Тэйре лишённой знакомого вкуса и запаха, пресноватой, почти успокоила её — всё возвращалось в привычную колею. Но вслед за этим Эрлу сказал:

— Вот чего я не понимаю, так это того, что люди вечно говорят, что хотели бы найти родственную душу, того, кто их понимает, того, в ком они видят себя, как в зеркале. А потом влюбляются в свою полную противоположность; да ещё и в тех, кого за день до этого поливали помоями. Что это, если не лицемерие? Тем более странно, когда лицемерят те, кто, казалось бы, не выносят притворства в чувствах. И лицемерят перед теми, кому, как утверждали, не боятся показать свою настоящую натуру. — Он говорил отрывисто, и, чем больше пытался показать своё безразличие к случившемуся, тем лучше было видно, как сильно всё это его задело.

Тэйра поднялась на ноги, взяла кувшин с водой, в который за полчаса до этого насыпала лёд, чтобы приготовить лимонад, хладнокровно вылила всё это Эрлу на голову и посоветовала:

— Остынь.

А вслед за тем, не оглядываясь, вышла из дома.

Ночной воздух коснулся её лица, и только тогда она поняла, что щёки у неё горят, как от пощёчины.

Прислонившись к стене, Тэйра думала, что Никандо Санья, которого она видела три раза в жизни, умудрился теперь разрушить и это — тот единственный дом, который она когда-либо считала своим домом. Те единственные отношения, которые казались ей вечными и нерушимыми — такими, какие переживут всё: любые увлечения на стороне, месяцы разлуки, ссоры, предательство...

Передохнув и посмотрев на звёзды, хотя она не то чтобы любила любоваться небом и природой, Тэйра поняла, что пришло время возвращаться в господский дом.

Там её уже ждала толстая госпожа Сида, которая бросилась к ней со слезами на глазах.

— Тэйра, матушка объявила, что хочет отдать меня в ученицы жриц!.. — объявила девушка, хныкая. — Она упёрлась, как старый баран, и ничего не хочет слушать!

Колесо, которое однажды толкнула Тэйра, начинало медленно, однако неумолимо поворачиваться, и затеянная интрига приносила свой первый плод...

Тэйра умела успокаивать свою госпожу, умела она и приводить её к тем выводам, которые были необходимы ей самой.

— Подумайте, госпожа, — спокойно говорила она, раз за разом проводя гребнем по волосам девушки. — Ведь речь идёт лишь об ученичестве. Решение о том, стать в итоге жрицей или не стать, будете принимать только вы сама. Но если вы попадёте в Храм, то сможете каждый день видеть Мадэлину Санью, а она...

— ...сестра Никандо Саньи! — перебила её Сида, широко раскрыв маленькие глазки, и вытерла слёзы со своего пухлого, румяного лица. — Верно, Тэйра! Как это я сама об этом не подумала! Судьба даёт мне шанс подобраться к нему поближе, а я тут реву, как дура!

"Судьба, как же", — подумала Тэйра, незаметно усмехнувшись, и подала госпоже шёлковый белый ночной халат, украшенный бахромой и кисточками.

— Но послушай, Тэйра, — вдруг спохватилась Сида, и лицо её стало озабоченным. — Жрица ведь должна быть девственницей! А я...

— О, не будут же они проверять это публично, — мягко улыбнулась Тэйра. — Я полагаю, что будет достаточно поручительства вашей матушки, а госпожа ни о чём не догадывается. К счастью, вы были достаточно осторожны, чтобы она ничего не знала ни об одном из ваших романов.

— Это всё благодаря тебе, — заметила Сида, которая была настолько довольна новой идеей, что даже соблаговолила одарить служанку своей признательностью.

"Да, это всё благодаря мне", — мысленно согласилась Тэйра, продолжая всё так же мягко улыбаться.

Уложив госпожу спать, она отправилась в свою комнату, однако сама не смогла сомкнуть глаз до утра: обдумывала свой план, дальнейшее поведение, все детали. Правда, изредка случались моменты, когда мысли вдруг покидали её голову, как будто их смахивали тряпкой для пыли, и тогда она смотрела в потолок неподвижным, пустым взглядом и чувствовала себя так, как будто потеряла память: в эти мгновения она не знала, ни кто она, ни что здесь делает, ни что будет дальше... Впрочем, к счастью, это быстро проходило.

Где-то неделю или две спустя госпожа Вэнсан устроила тот праздник, на который явились Ида Санья и другие гости. Тэйра в этот день помогала готовить комнаты для тех, кто должен был остаться в доме ночевать, и поглядеть на праздник ей не удалось, но не то чтобы она об этом сожалела.

Однако после этого традиции требовали отправить госпоже Иде подарок, и для этой цели госпожа Вэнсан вновь выбрала Тэйру, уже успевшую заслужить благосклонность Санья в прошлый раз.

Та не возражала — она чувствовала себя совершенно излечившейся, и ей было даже любопытно снова поглядеть на Никандо Санью. Как он, интересно, перенёс своё разочарование?

Но, придя в дом, Тэйра застала в гостиной одну только Иду Санью — Мадэлина давно уже вернулась обратно в Храм, а Никандо, по-видимому, решил не спускаться. Или же ему просто не доложили о приходе гостьи?

Чувствуя потребность разобраться, так это или нет так, Тэйра, возвращаясь, сделала вид, будто потерялась в огромном доме Санья с его многочисленными покоями, галереями и лабиринтами переходов из одного павильона в другой. Ей без труда удалось подслушать разговоры праздно шатавшихся по галереям слуг, из которых она узнала: Никандо болен.

Услышав это, Тэйра ощутила странное чувство, похожее на испуг, хотя, сколько она себя помнила, ей не доводилось кого-либо или чего-либо бояться — так что не с чем было даже сравнить.

Так или иначе, она, стиснув зубы, бросилась искать его покои.

Найдя их, она заглянула в щель между неплотно притворёнными дверями и увидела его в постели, спиной к себе. Не убранные в причёску волосы разметались по всей постели и, свешиваясь с покрывала, доставали концами до пола — у аристократов были принято отпускать очень длинные волосы. Что ж, они могли себе это позволить: у них были слуги, которые подолгу мыли, высушивали и причёсывали всю эту красоту в то время, как её обладатели читали книжки, наслаждались засахаренными фруктами или предавались своим мечтам.

Тэйра вошла в комнату и закрыла за собой двери.

— Я услышала, что вы больны, — сказала она светским, любезным тоном.

Никандо молчал, и это раздражало её: в отражении большого зеркала, стоявшего по другую сторону кровати, Тэйра прекрасно видела, что он не спит.

— Надеюсь, не что-то серьёзное? — продолжала она так же любезно, не собираясь отступать.

Тогда он, наконец, повернулся к ней.

— Обычная простуда, — сказал он ровным тоном, не глядя на неё. — Не стоило волноваться.

Однако изображать равнодушие у него получалось плохо, и Тэйра внутренне этому порадовалась. Выглядел он плохо, хотя, с точки зрения идеалов красоты, даже лучше, чем раньше: бледный, с заострившимися скулами; под весенне-зелёными глазами залегли тени. Тэйра даже пожалела на миг, что не являлась поклонницей такого типа внешности.

Он был вновь закутан в халат, отороченный мехом, и на сей раз Тэйра заподозрила, что это не дань моде, а уступка слабому здоровью.

Она присела на кровать рядом с ним; разговор не клеился, но это не напрягало. Никандо по-прежнему не смотрел на неё и выглядел довольно холодным и оскорблённым — что ж, надо признать, у него был повод — но именно эта холодность и тянула к нему больше всего, и как-то даже веселила.

Тэйра начала болтать о каких-то пустяках, ничуть не смущаясь отсутствием ответов, и совсем, в глубине души, не желая их слышать. Он молчал, не поднимая взгляда — молчал довольно долго, а потом вдруг вскинул голову, и глаза его как-то нехорошо сверкнули.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил он тоном, который при всём желании нельзя было назвать вежливым.

Тэйра, не ожидавшая такого вопроса и такого взгляда, опешила, но сумела быстро взять себя в руки.

— Почему же издеваюсь? — спросила она всё так же любезно, однако с отчётливой ноткой прохлады в голосе. — Я услышала, что вы больны и захотела проведать вас, чтобы подбодрить и поддержать, потому что всё ещё чувствую себя перед вами виноватой. Простите, если что-то не так.

Несколько мгновений Никандо ещё смотрел на неё тем же взглядом, как будто хотел схватить её за горло и придушить на месте — не то чтобы ей это совсем не нравилось — но потом его, очевидно, начали всё сильнее и сильнее одолевать сомнения, и, в конце концов, он сдался, поверив в её игру и снова опустив глаза.

— В таком случае, благодарю вас, — только и смог сказать он, уже и без тени прежнего негодования в голосе.

В этом месте следовало подняться с его постели и распрощаться, но Тэйра почему-то медлила.

— Темнеет, — наконец, сказала она не самым уверенным голосом и изобразила на лице улыбку, которая, при некотором желании, могла бы сойти за кокетливую. — Если я задержусь ещё чуть-чуть, то ворота в вашем доме закроют, и меня попросту не выпустят назад.

Но Никандо не уловил намёка и продолжал молчать, рассеянно теребя в руках золотистую кисточку от своего халата.

— Где же я тогда буду ночевать? — спросила Тэйра, продолжая гнуть свою линию.

Тогда он сказал:

— Да-да, конечно, я не смею вас задерживать.

И теперь это уже его можно было бы заподозрить в издевательстве, если бы не непритворно печальный тон, каким он произнёс эти слова.

Это уже начинало раздражать.

— Может быть, у вас в комнате? — спросила Тэйра так свирепо, что Никандо вздрогнул и изумлённо вскинул взгляд.

Глаза его, и без того большие, а теперь ещё расширенные от удивления, были диво как хороши: зелёные-зелёные, как вода в пруде, или как травяное море на рассвете, да ещё и пронизанные золотыми искрами, будто солнечными лучами.

Продолжая смотреть на Тэйру всё так же ошеломлённо, Никандо поднялся на ноги, попятился к дверям, протянул назад руку и, наощупь найдя замок, повернул в нём ключ.

— Ну вот, теперь нас никто не потревожит, — сказал он, по-прежнему не отрывая от неё изумлённого взгляда, как будто кролик, загипнотизированный удавом. — Я скажу слугам, что переоденусь сам. А утром вы сможете выйти через восточную калитку, её никогда не запирают на ночь...

И в то же мгновение что-то, что заставило Тэйру совершить этот безумный поступок, схлынуло. Она снова стала сама собой и не могла понять, зачем осталась здесь, что теперь с этим делать?

— Знаете, это нечто странное. Меня так к вам тянет, тянуло с первой встречи, — продолжил Никандо дрожащим голосом, ещё не подозревая о произошедшей в ней перемене. — Вы сказали мне про письмо, но я потом подумал, что дело было не только в нём...

— Какая-то неловкая ситуация на самом деле, — сказала Тэйра деловитым тоном, как будто и не слыша его слов. — Мужчина и женщина в одной спальне, кто поверит, что между нами ничего не было, что мы только друзья? Может, я лучше лягу на балконе? Теперь весна, ночи стали тёплыми, я не замёрзну. Однако всё же не буду чувствовать себя так неудобно, как если придётся ночевать в одной комнате.

Лицо у Никандо вытянулось.

— А мы... только друзья? — сумел с трудом проговорить он.

Тэйра ничего не ответила, и тогда он, попятившись, рухнул на постель. Лицо его выражало такоё безнадёжное отчаяние, что ей по-настоящему стало его жалко, хотя сострадание никогда не входило в число её добродетелей.

Она придвинулась к нему и стала утешать.

— Вы замечательный, умный, красивый, добрый. Я вот думаю, что, может быть, обрету в вашем лице младшего брата, которого мне всегда хотелось иметь, — говорила Тэйра, обнимая его и гладя по волосам.

Правда, в то же самое время она прекрасно помнила о том, что у неё полно младших братьев, и ни к кому из них она не испытывает тёплых чувств, но это не мешало ей верить в собственные слова.

Никандо молчал и только вздрагивал время от времени, как будто от сдерживаемых рыданий.

"Великая Богиня, во что я вляпалась", — со злостью думала Тэйра, прижимая его голову к своей груди и глядя в раззолоченный потолок, на котором был выложен — судя по всему, драгоценными камнями — какой-то хитрый, запутанный узор.

Наконец, Никандо отстранился.

Тэйра боялась увидеть слёзы, но, к счастью, глаза его были сухи.

— Спасибо, я всё понял, — сказал он ровно.

Время клонилось к вечеру, но до ночи было ещё далеко, и нужно было чем-то занять тот промежуток, который отделял этот невыносимый момент до того часа, когда можно будет сослаться на сонливость и постелить себе постель — на балконе или где угодно.

Рука Тэйры почти неосознанно потянулась к гребню, который лежал на столике возле кровати.

— Давайте я причешу вас, — предложила она. — Я привыкла причёсывать свою госпожу каждый вечер. Я умею делать это хорошо и совсем не больно.

Никандо, безжизненно смотревший на смятое покрывало, вытканное цветами, пожал плечами и повернулся к ней спиной.

Тэйра собрала часть его длинных волос в одной руке — для того, чтобы собрать все, ладони не хватало — и осторожно провела по ним гребнем. Чёрные холёные пряди, блестевшие, ароматно пахнувшие, скользили в её пальцах и были одновременно и тяжёлыми, и невесомыми — настоящий шёлк; постепенно Тэйру захватило то действие, которое она делала. Причёсывание, медленное и методичное, всегда успокаивало госпожу Сиду, но теперь оно успокоило, скорее, саму Тэйру — или, точнее, заставило её позабыть о прочих мыслях.

— Какие они у вас красивые! — сказала она с непритворным восхищением. — Любая женщина вам позавидует, даже я. Или, может, особенно я — я-то таким богатством не обладаю.

И она с некоторым сожалением дотронулась до своей заколки.

— Вам нравятся мои волосы? — переспросил Никандо Санья задумчиво.

— Да, конечно, — с жаром подтвердила Тэйра, заплетая из верхней части его волос косу. — Очень!

Увлёкшись своей работой — всё-таки, это было то, что у неё прекрасно получалось — Тэйра, не спросив никакого разрешения, сгребла со столика всё, что там было: ленты, нити жемчуга, цветы, заколки — и принялась творить такой шедевр, какого никогда не знала голова госпожи Сиды.

Закончив, она долго любовалась делом своих рук, а потом заставила Санью подняться на ноги и подвела его к зеркалу.

— Вы такой красивый, — щедро осыпала она комплиментами Никандо, стоя за его плечом и удовлетворённо улыбаясь. — Настоящее небесное создание. Чистое, открытое...

Она осеклась, заметив, что перешла с его внешности на характер, которого, в сущности, совсем не знала.

Никандо смотрел на собственное отражение тем особенным, задумчивым, отстранённым взглядом, который был Тэйре уже знаком, и она понимала: он где-то далеко.

— Знаете, я думаю, ворота ещё не успели закрыть, — вдруг сказал он мягко. — Пойдёмте, я провожу вас.

Тэйра поняла, что её выгоняют, и заледенела.

Впрочем, на выражении её лица это никак не отразилось, и она только сказала:

— Конечно.

Пока они шли вниз по лестнице, а потом по галерее, она была в каком-то оцепенении и ничего не соображала, но у ворот опомнилась.

"Не больно-то и хотелось!" — подумала она со злостью и, распрощавшись с Саньей особенно вежливо, ровным шагом пошла по аллее.

По дороге она сообразила, что то, чем всё закончилось, только к лучшему: как бы она объяснила госпоже Сиде своё отсутствие? Да и потом, зачем ей нужна была ночь, проведённая в покоях Саньи? Ну а то, что он её унизил, выставил за дверь после того, как сам же пригласил остаться, можно было пережить: она и не на такие унижения готова была ради достижения своей цели.

Придя к этим выводам, Тэйра совершенно успокоилась и в следующую неделю даже не вспоминала о Санье.

Зато вспоминала о Тайто Эрлу и решила, что стоит пойти и повидаться с ним — в прошлый раз всё закончилось не очень хорошо, но ни он, ни она обычно не помнили мелких размолвок.

Попросив ради этой цели у госпожи Сиды выходной, Тэйра собралась в Нижний Город и уже успела подойти к двери, когда её настиг голос другой служанки. Судьба сыграла одну из столь любимых ею шуток: именно в этот момент Тэйре принесли подарок от Никандо Саньи.

Услышав это имя, она замерла и вздрогнула, с неудовольствием чувствуя стаю мурашек, бегущих по телу. Какое-то время она просто не могла решиться открыть подарок, который был завёрнут в отрез ярко-алой шёлковой ткани и привязан к цветущей ветке абрикоса — так и стояла, держа его перед собой в вытянутой руке.

"Наверное, опять какая-то дорогая бесполезная безделушка", — решила Тэйра, в конце концов, и непослушными руками развязала шнур, скреплявший ткань.

Что-то прохладное и гладкое, не удержавшись в её ладони, выскользнуло из пальцев и упало на пол.

В первое мгновение показалось: змея.

Да, длиннющий толстый питон свернулся на полу в несколько тёмных колец.

Но, нагибаясь, чтобы подобрать подарок, Тэйра уже знала, что никакая это не змея.

"Да он же себе четверть волос отхватил, никак не меньше", — потрясённо думала она, сжимая в руке длинную шелковистую прядь.

— Покажи-ка, покажи, что тебе прислали, Тэйра? — закричала одна из служанок, находившихся в комнате, и с любопытством потянула к подарку руки.

Тэйра обожгла её таким взглядом, что девушка отскочила, как будто реально ошпарившись.

— Дотронешься хоть пальцем — отрежу тебе руку по локоть, поняла? — пообещала Тэйра, кровожадно улыбаясь, ещё до того, как сообразила, что делает.

А когда сообразила, было уже поздно.

Оставалось радоваться, что она сказала эти слова не госпоже Сиде — а ведь могла бы, если бы это та потянула свои пухлые пальчики к отрезанным волосам Никандо Саньи.

"Они мои, — подумала Тэйра, вернувшись в свою комнату и бережно укладывая прядь чёрных волос в шкатулку. — Только мои!"

Сладостная дрожь охватила её от этой мысли и от этих слов, и она произнесла их про себя ещё несколько раз, чувствуя, как внутри поднимается жаркая, томительная волна.

Спрятав шкатулку подальше, она накинула плащ с капюшоном и вышла на улицу.

Было около семи часов вечера, и заходившее солнце светило особенно ласково. Тэйра шла пешком под этими тёплыми весенними лучами, в неярком свете которых вся улица золотилась и утопала в мареве, похожим по цвету на карамельный сироп; деревья уже оделись нежно-зелёной дымкой, и теперь повсюду пахло клейкой листвой, набухающими почками, первыми цветами, травой после дождя.

"У каждого цвета также есть вкус, звук и запах, — думала Тэйра, или, вернее, мысли сами текли к ней в голову. — Цвет твоих глаз пахнет весенней грозой, на вкус он — гречишный мёд, а звучит как жалобная песня флейты..."

Она остановилась перед Алыми Воротами и вспомнила, как несколько недель назад их поперечные балки покрывал слой снега — теперь они были увиты цветами.

Постояв перед воротами пару минут и бездумно глядя на ещё не распустившиеся бутоны, свешивавшиеся с деревянных перекладин, Тэйра свернула налево — словно во сне, вспомнив слова Никандо про калитку, которая не закрывается всю ночь. Ум её работал в этот момент сам по себе, отдельно от неё, воспроизводя и дорисовывая план квартала Санья, а потом отыскивая на рисунке заветную дверцу в сад, сама же Тэйра шла вперёд бездумно, как по наитию.

Она нашла калитку и проскользнула в неё тогда, когда на цветущий сад уже опускались сумерки. Аромат листвы стал ещё сильнее, и в воздухе явственно запахло дождём, но земля под ногами Тэйры всё ещё была сухой и жаркой, прогретой солнцем до самых глубин.

Как будто где-то вдалеке раздался смех — или, может, звон колокольчика.

Так обычно смеялась Мадэлина Санья, и Тэйра с некоторым трудом повернула голову, ожидая её увидеть, но увидела только решётку, увитую цветами. Однако за этой решёткой, в полумраке галереи, кто-то скрывался...

Тёмная фигура метнулась куда-то, едва завидев Тэйру, и та вдруг почувствовала, как в глубине её поднялось что-то древнее и сильное — быть может, инстинкт охотницы. Ярость, восторг, азарт — ей хотелось одним прыжком настигнуть эту смеявшуюся над ней тень, схватить её и уже больше никогда не отпускать. Не отдавать никому, но утащить в глубины своей пещеры и там, освободив, холить и лелеять, позволяя лунному свету, проникающему сквозь потолок, белить и без того белую кожу, а мерцающим стенам — отражаться в древесно-зелёных глазах.

Однако на самом деле всё случилось совсем наоборот, и это тень схватила Тэйру за руку прежде, чем Тэйра успела догнать тень.

Ничего не понимая, но ощущая на своём запястье чужие пальцы, Тэйра побежала следом. Вокруг неё была сплошная темнота, и шорох листьев, и шёпот ветра, и далёкий гул грозы, и лёгкий перезвон где-то сверху; мир шептал, мир смеялся и плакал, мир стал вдруг весь — фантазия, волшебство и тайна.

Странные картины стали открываться перед Тэйрой как будто наяву. Она видела и чувствовала сырость своей пещеры, в которую притащила пленника.

Нависая над ним грозной тенью, она держала его во всех своих восьми мохнатых паучьих лапках и обещала, что вот сейчас он станет её обедом. А он только смеялся и выскальзывал, но не исчезал далеко, а возвращался, дразнил, смотрел своими зелёными глазами и ласково гладил по когтям.

И она, умилённая, вновь ловила его и сжимала — хрупкую, бесплотную фигурку. Когда она хватала его, чтобы убить и съесть, он выскальзывал, и она не могла причинить ему никакого вреда, но теперь, желая проявить свою любовь, она сжимала его всё более сильно, всё более страстно, и чем меньше она хотела причинить ему боль, тем больнее ему было, потому что он больше не сопротивлялся, не пытался убежать, и только молча смотрел ей в глаза, истекая кровью.

Что-то острое хлестнуло Тэйру по щеке, оцарапало, и она, облизнув губу, почувствовала медный привкус крови.

Тогда она пришла в себя.

Они сидели в беседке, с потолка которой свешивались вьющиеся растения, и одно из них оцарапало Тэйру, видимо, в тот момент, когда она опускалась на скамейку. Никандо Санья сидел напротив неё, и в темноте весенней безлунной ночи она видела лишь неясные очертания его лица и концы распущенных волос, развевавшихся от лёгкого ветра.

"Что это было? — хотелось спросить Тэйре, которая всё ещё чувствовала на своих висках капли ледяного пота, а в коленях и локтях — дрожание. — Что — невероятное, преобразившее всё вокруг, что унесло меня куда-то, как на огромных крыльях?"

И ей казалось, что она видела в слабо, по-кошачьи мерцавших в полумраке глазах ответ:

"Это мой мир! Понравился он тебе?.."

В реальности они не произнесли ни слова.

Вдруг ночное небо расцветили разноцветные сполохи фейерверка; Тэйра вздрогнула от неожиданности и высунулась из беседки.

— Что это? Какой-то праздник? — спросила она, не удержавшись, и тут же пожалела об этом.

Собственные слова, слишком громкие, слишком резкие — хоть она и говорила вполголоса — разрушили волшебство, творившееся вокруг, и как будто перерубили невидимые нити, связывавшие её и Санью, и эту беседку, и этот его мир — зелёный, волнующий, шепчущий, шелестящий, качающийся над ней ветвями деревьев.

— Да, праздник, — ответил Никандо. И, помедлив, добавил: — Мне так хотелось, чтобы ты пришла именно сегодня.

Тэйра протянула руку и дотронулась до его волос — нет, волос как будто бы не стало меньше.

Тогда откуда же взялась та прядь?

Она осторожно придвинулась к Никандо на скамье, однако не вплотную. Он посмотрел на неё искоса, но не пошевелился, и какое-то время они сидели, любуясь ночным небом и расцветающими на нём картинами.

Потом фейерверк закончился, и вскоре стихли шум и музыка, доносившиеся из другой части сада, где Ида Санья, вероятно, собрала в этот вечер гостей.

Никандо и Тэйру окружила тишина.

Тэйра молчала; тогда Никандо, чуть вздохнув, поднялся на ноги и зажёг светильник.

— Пойдёмте, — предложил он.

Они прошли по тёмной галерее — дом вокруг как будто вымер, и в этой его части не светилось ни одного огонька, не было зажжено ни одной лампы, только мерцало крохотное пламя свечи, которую нёс в руке Никандо.

Тэйра смотрела на него, незаметно скосив взгляд. Теперь она видела, что он был без каблуков — вообще босиком, в то время как она сама — в обуви на высокой подошве, и от этого разница в их росте увеличилась. Видеть его черноволосую макушку на уровне своих глаз были и странно, и непривычно, и смешно.

Никандо затворил за Тэйрой двери своей спальни как раз в тот момент, когда снаружи по крыше забарабанили первые капли дождя.

Тэйра была уверена, что вскоре стихия разыграется не на шутку — она почувствовала это ещё вечером, в запахе дождя, разлитом в воздухе. Переждать грозу здесь, в уютно освещённой спальне, было приятно, и она с удовольствием опустилась в кресло, обтянутое красной шёлковой тканью.

Никандо забрался на постель с ногами и сидел, скромно потупившись.

Теперь, при свете, Тэйра ясно видела, куда из его причёски делись выстриженные волосы: коротко обрезанная прядь была стянута в небольшой хвостик, торчавший у него над ухом смешным хохолком.

Она чуть улыбалась, глядя на него, однако не знала, о чём с ним говорить.

Да и было ли им вообще, о чём говорить друг с другом?

Так и не дождавшись от Тэйры каких-то слов, Никандо поднялся на ноги и прошёлся по комнате, сцепив руки за спиной.

— У меня скоро свадьба, — сказал он, искоса и печально глядя на неё. — Должна быть.

— Ну, так это замечательно, — бодро отозвалась Тэйра, почти не покривив душой.

Он изменился в лице и отвернулся.

— Да, замечательно, — подтвердил он сухо. — И особенно замечательно, что вы за меня так рады.

Она ничего не ответила.

— Честно говоря, я просто не понимаю, как можно так... отступать назад после того, что было только что, — пробормотал Никандо, видимо, не сумев сдержаться.

Тэйра предпочла сделать вид, что не услышала этих слов.

— У вас такая интересная беседка в саду, — сказала она всё тем же бодрым, оживлённым тоном. — И фейерверк был роскошный. Спасибо, что вы даёте мне возможность иногда побывать в вашем доме и посмотреть на всю эту красоту вживую. Приобщиться к настоящим радостям столичной жизни, так сказать. Хотя, наверное, после вашей свадьбы это станет уже невозможно...

Никандо шумно вздохнул и, отойдя к окну, раскрыл ставни, чтобы посмотреть на дождь.

Снаружи дом заливали косые струи ливня, и серебристо-белые вспышки молнии полыхали среди чёрных туч.

— Ладно, — сказал Никандо куда-то в никуда и опять вздохнул.

Когда он вернулся на постель, на лице его снова была улыбка, как будто он долго собирался с силами, и вот, наконец, сумел собраться.

— Я люблю не только поэзию, но также и искусство, живопись, — сказал он немного грустно.

Тэйра напряглась: если сейчас её ждёт разговор об известных художниках, а также о современных течениях в живописи, то лучше сразу бежать отсюда без оглядки. Под проливным дождём.

— Хотите взглянуть на мою любимую гравюру? — продолжил Никандо.

Даже отдалённой тени подобного желания у Тэйры не было, но всё же она, пересилив себя, кивнула.

Он достал из комода стопку гравюр и, отделив от неё верхнюю, протянул её Тэйре.

Гравюра изображала наводнение: огромная волна с пенным гребнем вздымалась над крошечным домиком на утёсе и через мгновение должна была смести его, разрушить до основания, уничтожить.

— Красиво, — сдержанно похвалила Тэйра.

Гравюра ей понравилась, но она зачем-то специально говорила таким тоном, чтобы Никандо решил, что этот комплимент — лишь дань вежливости.

— Знаете, что мне больше всего нравится в этой картине? — спросил он, глядя в сторону. — Ощущение. Когда я смотрю на эту гигантскую волну, то чувствую, что есть что-то, что больше меня, что может в любое мгновение смести меня прежнего со всеми моими представлениями о мире, вкусами, привычками, желаниями. Смести, и уничтожить, и подхватить, и понести за собой, и открыть для меня новый мир... Я хочу, чтобы было что-то, что выше всех людских представлений о мужчине и женщине, о любви, о браке, о плохом, о хорошем, о том, как надо, и как должно быть. Наверное, я просто люблю волшебство...

— Так оно и должно быть, ведь ваша сестра — волшебница, вы привыкли к этому с детства, — заметила Тэйра.

Никандо снова посмотрел на неё таким взглядом, как будто она с размаху его ударила.

Однако через мгновение продолжил прежним тоном:

— И вот мне хочется отдаться на волю этой сметающей волны, и ощутить её силу, её могущество, её первозданную красоту... А для вас, наверное, всё иначе, — предположил он. — Вы бы хотели сопротивляться такой волне.

— Ещё бы, — усмехнулась Тэйра. — Кому ж охота позволить разрушить свой мир? Отдать добровольно то, что с таким трудом накоплено и заработано, какой-то там волне, неизвестно откуда взявшейся. И что будет дальше? Волна нахлынет, сметёт всё и двинется дальше, а ты окажешься у обломков дома и сможешь только вздыхать над потерянным богатством.

— В таком случае, я должен быть счастлив, — пробормотал Никандо. — Потому что мне нечего терять, и не над чем будет плакать, если в моей жизни всё-таки случится такая волна. Когда-нибудь.

Тэйра смотрела на него холодным взглядом.

"Хотела бы я тебя увидеть, если бы ты действительно потерял всё: свой дом, своё положение в обществе, свою беззаботную жизнь, — думала она. — Если бы ты вдруг стал нищим и попал в такую среду, в которой росла я. Как бы ты тогда заговорил про свою волну".

— Вы меня осуждаете, — заметил Никандо грустно.

— С чего вы взяли? — возразила Тэйра.

Дождь за окном перестал, и от былого волшебства в беседке осталась лишь тень — да и та казалась такой мимолётной, что невозможно было понять, было всё это на самом деле, или лишь привиделось.

— Я боюсь, что мне пора, — сказала Тэйра, поднимаясь на ноги. — Дождь закончился, и небо уже сереет — скоро рассвет.

Никандо не стал её удерживать, только растворил перед нею двери и поклонился.

— Вы только помните, что эта калитка, через которую вы прошли сегодня, всегда открыта, — пробормотал он. — Мы никогда не запираем её на ночь...

Тэйра кивнула и объявила, что сможет сама найти дорогу до ворот.

Она вышла в сад, вдыхая влажный воздух и остро сожалея о том, что не решилась в эту ночь идти к Тайто Эрлу, вместо того, чтобы витать в бесполезных грёзах рядом с этим наивным мальчиком.

— Прекрасный Мечтатель, — зачем-то произнесла она вслух и почувствовала, как в груди что-то больно сжалось. — Ох, как же тебе подходит это прозвище.

* * *

Когда она вернулась к нему месяца через полтора, на дворе уже стояло раннее лето.

Произошло это, в общем-то, почти случайно.

Почти случайно Тэйра выпросила у хозяйки поручение, которое привело её к Алым Воротам, почти случайно она свернула на аллею, ведущую направо. Как во сне она толкнула знакомую калитку, теперь сплошь увитую цветами, большими, бархатистыми, источавшими дурманный аромат.

Слуги праздно шатались по огромной территории, занимаемой домами и павильонами семьи Санья, и Тэйре не составляло труда проскальзывать между ними незамеченной, но она была зла на себя за то, что делает всё это.

Единственное, что заставляло её идти вперёд — это нежелание поворачивать назад; раз решившись на что-то, она не любила отступать. Весь вопрос был в том, чтобы решиться.

"И что я ему скажу? — раздражённо думала Тэйра. — Что собиралась в гости к своему любовнику, однако случайно перепутала дорогу и оказалась у него?"

Однако когда она всё-таки толкнула двери знакомой спальни, этот вопрос перестал существовать.

Как и все остальные эмоции, которые она испытывала.

Никандо Санья сидел на полу перед низким столиком и что-то делал — что именно, Тэйра не могла понять, потому что длинные тёмные волосы, распущенные и частью перекинутые через плечо, закрывали его лицо, и ей был виден лишь кончик носа.

Тэйра закрыла двери, скрестила руки на груди и с независимым видом встала на пороге.

Никандо вскинул голову и радостно ей улыбнулся, как будто давно ждал её появления и ничуть ему не удивился.

— Смотрите! — воскликнул он, поднявшись на ноги и протягивая ей что-то. — Это для праздника Тысячи Солнц.

Этот праздник проводился в самом начале второго месяца Воды, в разгар лета, и совпадал с днями солнцестояния. Для него готовили множество фонарей, бумажных и тряпичных, украшенных самыми разнообразными узорами; это приходилось делать каждый год, потому что после окончания церемоний всё приготовленное для них безжалостно выбрасывали или сжигали. Тэйре всегда претил этот праздник именно этим, с её точки зрения, расточительством — зачем делать что-то, что после сам же и разрушаешь, зачем прикладывать усилия, которые не принесут плодов?

— Так ты ещё и рукодельник, — сказала она с нервным смешком, рассматривая бумажный фонарь, украшенный сверху бахромой и узорами из бисера, жемчужин, тонких ленточек. Фонарь был разрисован разными символами и знаками, а также украшен фигурой причудливо изогнувшегося дракона — Тэйра сильно подозревала, что рисунок тоже сделан рукой Никандо.

— Ну да, — ответил тот с какой-то наивной гордостью. — Я много чего умею, много чего люблю.

"А меня?" — хотелось спросить Тэйре.

— Когда ваша свадьба? — спросила она вместо этого любезным тоном. — Как проходит подготовка к церемониям?

Никандо посмотрел на неё укоризненно — как будто она была ему что-то должна! — однако ответил ровно и приветливо.

— Вероятно, в начале осени. Моя будущая жена любит это время года, да и я сам тоже.

— Она ведь также ваша двоюродная сестра? — расспрашивала Тэйра с видом самой искренней заинтересованности.

— Да, мы знаем друг друга с детства, — с готовностью отвечал Никандо. — Она очень хороший человек... И любит меня, как никто.

Тэйра отложила фонарь, который до этого бессмысленно вертела в руках, и, зачем-то взяв руку Саньи в свою, стала её пристально разглядывать.

— Увлекаетесь хиромантией? — весело спросил Никандо. — Ну и что мне обещают линии на ладони?

Она молчала.

У него была маленькая ладонь, но длинные пальцы, сейчас заляпанные краской и исколотые иглой. Тэйра также видела — ещё в самую первую встречу заметила! — что он обладает дурацкой привычкой грызть ногти и откусывать себе заусенцы, так что добрая часть пальцев кровоточила.

Ей хотелось дотронуться до воспалённых мест и как-то облегчить боль, но она всё ещё не была жрицей и не знала, как это делать.

— Линии на вашей ладони говорят, что вы будете счастливы в браке, — наконец, ответила Тэйра на вопрос. — С вашей замечательной сестрой.

— Это я и сам знаю, — сказал Никандо, отвернувшись. — И без всяких линий.

Несколько минут они молчали.

Потом он мягко высвободил руку и, вернувшись к своему столику, принялся сортировать и аккуратно раскладывать в разные стопки те вещи, которые использовал для украшения фонаря: листы атласной и золотой бумаги, разноцветную пыльцу, обрезки шёлка, ленты, жемчужины, бумажные цветы.

— Знаете, а ведь у меня уже была жена, — вдруг сказал Никандо, не поворачиваясь к Тэйре и не прекращая своего занятия.

Та опешила.

Несмотря на всю свою сдержанность и умение притворяться, она не смогла бы сейчас скрыть отвисшую челюсть и изумлённо вытаращенные глаза, если бы он повернулся.

Это он-то?! Этот шестнадцатилетний мальчик, которого все вокруг считают образцом невинности и мечтают сорвать "первый поцелуй" с его губ?!

Но Никандо не повернулся, и Тэйре удалось совладать со своими чувствами.

— Вот как, — сказала она таким тоном, как будто это известие не представляло из себя ничего из ряда вон выходящего. — И где же она сейчас?

Он выпрямился, но продолжал стоять к ней спиной.

— Ну... у нас всё расстроилось. Я ведь довольно сложный человек. Мало кто может вынести мои постоянные перепады настроения, а также те периоды, когда мне хочется выгнать всех людей из дома, включая слуг, а после немедленно покинуть этот бренный мир, полный страдания и зла, иными словами, совершить самоубийство. Наиболее зверским способом из возможных, — Никандо рассмеялся, но не слишком весело.

"Сложный он человек. Как будто бы кто-то здесь простой", — сердито думала Тэйра.

— Короче говоря, она отправила меня обратно, — закончил Никандо. — Дала мне развод. Я этого тоже хотел, но тогда всё равно страдал, конечно... В то сложное время Исия, моя теперешняя будущая жена, очень меня поддержала. Я ей безмерно благодарен.

Развод был довольно редким случаем; это считалось позорным делом, и мало какая жена на это решалась — если, конечно, не имела места измена.

Но, вероятно, с семьей Санья посчитали за наилучшее не связываться, и тихо-мирно разрешили сложную ситуацию вдали от чужих глаз, а потом каким-то образом замяли тему.

— Постойте, но разве ваша жена не была тоже Саньей? — вдруг удивлённо спросила Тэйра, невольно выдавая свои мысли.

Никандо усмехнулся.

— В том-то и дело, что нет. Я вечно выбираю себе неподходящую пару.

Это был настолько явный камень в её огород, что Тэйра ощетинилась. Но пока она пыталась придумать какую-нибудь колкость побольнее — что-то такое, язвительное и умное, хлёсткую фразу, которая поставит этого Санью на место и покажет ему, что не один он здесь с таким сложным характером, разносторонним умом и прочими достоинствами, и вообще это ещё вопрос, кто для кого неподходящая пара, Никандо закончил прибираться и повернулся к ней лицом.

— Можно мне рассказать вам ещё кое-что?.. — спросил он, доверчиво и печально глядя на неё своими прозрачными зелёными глазами.

Тэйра открыла рот, потом закрыла, передёрнула плечами, попятилась и села в кресло, стоявшее в углу комнаты.

Он воспринял это как знак согласия и, опустившись перед ней на пол, уткнулся лицом в её колени.

— Я до ужаса боюсь земляных червей, — говорил Никандо глухо, так что Тэйра едва могла его слышать. — Это самый страшный мой кошмар, и никто его не понимает. Каждый раз, как я вижу, как они закапываются в землю, вздымая фонтанчики грязи, всё во мне переворачивается, меня начинает тошнить. Знаете, что это за ужас — просыпаться в прекрасном настроении, любить весь мир, а потом выходить в сад, чтобы полюбоваться цветами, и видеть то, что моментально застилает глаза чёрной пеленой и забирает из мира все краски, всю радость, весь свет? Если бы у меня был выбор — умереть или взять в постель земляного червя, я бы без малейшего колебания выбрал первое.

Тэйра могла бы воспринять это как эдакое шутливое признание в своей маленькой слабости, если бы не тон, которым он это произносил — так, как будто открывал ей свою самую страшную и позорную тайну.

Но его всего трясло от этого признания, и она не понимала, что думать, одновременно чувствуя, как его дрожь передаётся и ей, безо всякого на то повода.

Земляные черви... она даже не представляла, как они выглядят.

— Ну, ну, не надо так расстраиваться, — наконец, сказала она в замешательстве, не представляя, что её можно сказать, и успокаивающе похлопала Никандо по спине.

Он тяжело дышал, как раненое животное, с трудом добравшееся до ручья, чтобы сделать глоток воды, однако обнаружившее на его месте лишь пересохшее русло.

Тэйра чувствовала, что он разочарован её реакцией, и злилась на него за то, что он чего-то от неё ждёт, и на себя за то, что не может, при всём своём уме, это "что-то" отгадать.

Но вот он несколько успокоился, однако по-прежнему не отнимал лица от её коленей.

Тогда Тэйра, зачем-то вскинув голову и внимательно глядя в потолок, хотя ей нечего было там рассматривать, медленно подняла руку и очень осторожно, почти невесомо коснулась волос Никандо, а потом его шеи и яркой, вытканной бабочками накидки, прикрывавшей спину. Он замер и не шевелился, и даже, казалось, перестал дышать, потому что, видимо, понимал — если пошевелится, то она уберёт руку.

Постепенно она осмелела. Ей было и смешно, и страшно, и захватывало дух, как будто она шла над пропастью по натянутой над нею тончайшей нити. Она не умела и не любила проявлять нежность, но сейчас делала робкие попытки, чувствуя себя и глупой, и неуклюжей, и хорошей.

Вдруг Никандо засмеялся и, схватив её руку, прижался к ней губам, а после отпустил и обхватил её колени, сильнее вжимаясь в них лицом.

Тэйра почувствовала, что он расслабился, и ощущение скованности, владевшее ими обоими, как будто спало.

"Что, он только этого на самом деле хотел? — подумала она в недоумении, но без неприязненного чувства. — Чтобы я его погладила?"

Она не понимала его совершенно, но в то же время ей было приятно, что ему хорошо.

Чуть позже, распрощавшись с Никандо, Тэйра шла по улице, чувствуя прилив сил и энтузиазма.

— Это было ужасно, — почему-то вслух сказала она, хотя никогда не отличалась склонностью к разговорам самой с собой. — Хуже, чем тот разговор о поэзии и литературе, много хуже!

И в то же время она прекрасно знала, что придёт на следующий вечер за тем же самым.

Так и произошло.

У них случилось ещё несколько встреч, во время которых всё повторилось: Тэйра сидела в кресле, а Никандо — у её ног, уткнувшись лицом в её колени.

Он признался ей и в других вещах, которые казались бы остальным смешными и несерьёзными, но она теперь знала, что это только для всего мира подобные мелочи не имеют значения, а для него — наоборот.

Она поднимала руку и гладила его по волосам, а, чуть позже, набравшись смелости, попыталась и отвечать на его признания. Осторожные слова, наводящие вопросы, тщательно выбираемый тон — это было трудно. У Тэйры было ощущение, что она идёт с закрытыми глазами по полю, начинённому взрывчаткой, и в любое мгновение земля под ней может рухнуть; ориентироваться приходилось лишь на некое смутное, едва уловимое чувство — ну и на реакцию Никандо, конечно.

Зато его реакция, какой она была!

Каждый раз, когда ей удавалось найти нужное слово, верный тон, он вздрагивал, как от сладкой дрожи, улыбался с совершенно безумным видом, глубоко вздыхал, едва сдерживая мучительный стон, и её обдавало совершенно физической волной его любви, страсти и благодарности. И ей хотелось продолжать — делать это ещё и ещё, находить ещё более точные слова, добиваться от него ещё более полной отдачи, вторгаться в него, вырывать у него крики боли и желания.

В конце концов, Тэйре удалось подобрать верное определение тому, что между ними происходило.

"Будь я проклята, если это называется не "заниматься любовью", — подумала она. — Я его беру, он мне отдаётся..."

Мысль эта вызвала у неё сладкую, жаркую дрожь, хотя прежде это понятие было связано для неё лишь с тем, чем они занимались с Тайто Эрлу — жаркие стычки, больше похожие на драку, быстрая разрядка — и она не придавала ему большой важности.

С Тайто Эрлу тоже пришлось раз увидеться — случайно.

Она проходила мимо Срединной Стены, он в тот день дежурил и увидел её. Прежний мир с привычным мироощущением на мгновение вернулся к ней, и она ощутила себя так, как будто попала из чана с горячей водой в чан с холодной. Эрлу ухмыльнулся.

— Ну что, он уже твой, и с потрохами? — поинтересовался он лениво.

"Скорее, наоборот, — подумала Тэйра, впервые ощутив неудовольствие от этой мысли. — К сожалению".

— Между нами ничего нет, — сказала она вслух, пожав плечами.

И мысленно добавила:

"Да, мы только трахаем друг друга в душу каждый вечер. А помимо этого нет, ничего".

— Да-да, — усмехнулся Эрлу, явно не поверив. — Возвращайся, как наиграешься.

Тэйра молча прошла мимо и, лишь оказавшись от него на расстоянии квартала, произнесла вслух, почти неосознанно:

— Вернусь, куда я денусь.

И испугалась этой мысли, и отбросила её. И всё снова стало, как прежде — точнее, как никогда раньше, как было у неё только с ним.

"Но почему я? — подумала она однажды. — Что бы там ни говорил Эрлу про моё тщеславие, а я не питаю иллюзий, что являюсь единственным на земле человеком с мозгами. Почему он выбрал именно меня?"

Тэйра была, разумеется, высокого о себе мнения, и приятно было думать, что Никандо Санья сумел разглядеть всё то, что в ней скрыто, под прикрытием некрасивой внешности, неблагородного происхождения, грубоватых манер и прочего, но в то же время её не оставляло ощущение некой незаслуженности, случайности этого подарка.

Это было, как если бы на неё посреди чистого поля свалился с неба мешок с деньгами.

Приятно, спору нет, но Тэйра, как никто, знала, что мешки с деньгами с небес не падают, а достаются потом и кровью, после многолетних усилий.

В тот вечер она вернулась домой особенно поздно и получила от госпожи Сиды злобный выговор.

Госпожа ругалась, топала ногами и кричала: Тэйра в последнее время стала совершенно рассеянной, ленивой, безответственной, все дела делает плохо, шляется без конца по улицам, её никогда нет на месте, когда она нужна, и волосы она теперь заплетает плохо, и в прошлый раз подала ей не ту накидку, которую она хотела!

Тэйра слушала с безразличным видом, и все слова отскакивали от неё, как горох.

Задуманный ею план совершался где-то вдалеке от неё, и ей не было до него никакого дела.

Дождавшись момента, когда госпожа выдохлась и исчерпала запас своих обвинений, Тэйра пожала плечами и ушла в свою комнату.

Там она легла на постель и, вытащив свою шкатулку, достала из неё прядь волос Никандо Саньи.

Он никогда не мог бы стать её мужем; смешно было даже подумать о том, чтобы он ушёл из своего богатого дома к ней — у которой никакого дома не было вообще. Санья никогда бы его не отпустили, а если бы даже и отпустили, то это — как он там сказал — "расстроилось" бы в первый же день. Что бы она стала делать с ним, таким мечтательным, таким уязвимым, таким не от мира сего, в реальности, с её жестокостью, её гонками на выживание, её грязью и её законами, не имеющими ничего общего с волшебными сказками, которые он любил?

Нет, он никогда бы не мог стать её супругом.

И поэтому это было то, о чём с лёгким сердцем можно было помечтать.

Тэйра представила, что он здесь, что он каждый день просыпается с ней в одной постели. Что каждое утро начинается для неё с того, что она видит взгляд его зелёных глаз, ещё слегка затуманенный после сна и оттого как будто подслеповатый, его сонную улыбку, его подвижные пальцы, пусть даже ободранные и обкусанные, как у ребёнка простолюдинки, знать не знающей о манерах и приличиях.

Спит он, наверное, с распущенными волосами, и под утро всё это богатство превращается в чёрти что; чрезмерно длинные пряди спутываются, и страшно представить, сколько времени ей бы требовалось каждое утро, чтобы расчесать его. Но она бы, конечно, это делала, потому что не позволила бы ему отстричь ещё хоть одну прядь, в какой бы невообразимый колтун она ни превратилась. И ей бы, конечно, пришлось помогать ему мыть волосы, потому что один бы он не справился при всём желании. Простолюдинам, чей день с рассвета и до заката занят работой, нечего даже мечтать о такой причёске, для ухода за которой потребуется половина дней в неделе, но, опять-таки, отрезать всё это она не позволит Никандо ни за что.

Ещё у него с утра, наверное, слегка помятый вид. На правой щеке — потому что он любит спать на правом боку — отпечатываются следы от подушки, и выглядит он смешно и трогательно. Он встаёт поздно, а она рано, и вот она бы поднималась с рассветом и несколько часов просто смотрела на то, как он спит.

А потом бы вскакивала, умывалась ледяной водой, обходила их скудный огород, возвращалась и громко кричала:

— Подъём!

Он бы ворочался, лепетал что-то маловразумительное, умоляя дать ему ещё поспать, обнимал подушку и с блаженным видом переворачивался на другой бок. Тогда она, для виду помучив его ещё немного, снова забиралась бы к нему в постель.

Он вечно мёрзнет, поэтому спит в одежде и под несколькими одеялами, и под утро становится жарким, как печка — дотронься до него и обожжёшься. Но для неё это и хорошо, потому что она только что умывалась ледяной водой и бродила по заснеженному двору, и руки у неё замёрзли. Поэтому она просовывает их под полы его халата и безжалостно греет об его обнажённую кожу. Он вскрикивает во сне и смешно дёргается, однако позволяет ей делать всё это, а потом поворачивается к ней лицом, притягивает к себе, и они продолжают спать в обнимку — сплетясь руками и ногами и опутанные его чёрными волосами, как будто лозами волшебного дерева, или же теми невидимыми нитями, которые протянулись однажды в беседке и связали их навсегда.

Как бы удивительно он смотрелся в её тёмной, бедно обставленной комнате — он, в его цветастой шёлковой накидке, на которой распускаются магнолии и порхают бабочки. Как будто существо из другого мира, живая страница из книги волшебных сказок, дух, вылетевший из лампы и согревший, осветивший всё вокруг. Снаружи бы выл ветер, мела вьюга, и ломило бы пальцы от лютой стужи, но она бы заходила в свой дом — в свой настоящий дом — и видела его, сохранившего в своих глазах всю зелень растительного мира, и, вероятно, созданного для того, чтобы весна не умирала даже в самые тёмные и холодные зимние дни.

Яростно закусив губу, Тэйра почувствовала вкус крови; она сжала прядь отрезанных волос с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

Если бы кто-то видел её в этот момент, то решил бы, что она замышляет зверское убийство — или же представляет во всех деталях, как совершает его.

Вдруг в дверь постучали; Тэйре принесли записку, в которой почерком Никандо Саньи было написано: "Приходи пожалуйста, мне очень плохо".

Она вскочила с постели и ринулась в коридор.

Госпожа Сида в гостиной бросилась ей наперерез; мельком Тэйра успела увидеть её дрожащие пухлые губки и наполненные слезами маленькие, поросячьи глазки.

— Тэйра, ты мне срочно нужна, ты не представляешь, что случилось... — заверещала она и попыталась было схватить свою служанку за руку, но та оттолкнула её с такой силой, что госпожа, не удержавшись на ногах, повалилась на пол, как кукла-неваляшка.

Это было бы смешно, если бы Тэйра могла сейчас смеяться.

— Отцепись от меня, дура, — прошипела она. — Решай свои проблемы сама, толстая лентяйка!

Уже потом, на улице, Тэйра поняла, что только что сделала, и тело её сотрясла крупная дрожь, но времени останавливаться, и задумываться, и предаваться размышлениям о порушенной жизни не было.

Она прибежала в дом Санья и распахнула двери спальни Никандо, но его там не было.

Охваченная новой волной панического ужаса, Тэйра бросилась искать его по всему дому, распахивая одну дверь за другой, и только чудо спасло её от того, чтобы быть замеченной кем-то из слуг или членов семьи Санья.

Но вот она, наконец, нашла Никандо.

Он был в небольшом домашнем храме, устроенном в покоях на втором этаже дома; алтарь перед позолоченной статуей Великой Богини был засыпан свежесрезанными цветами, и вокруг него повсюду горели свечи.

Никандо сидел на полу на коленях, едва одетый, с растрёпанными волосами, и тело его сотрясала крупная дрожь. По его бледному лицу катились капли пота, а, возможно, и слёзы, влажные пряди волос прилипали ко лбу, взгляд был тусклым и невидящим.

"Он увидел земляного червя", — почему-то сразу решила Тэйра и, успокоившись, отступила к порогу.

Сердце её всё ещё бешено колотилось, не успевая за мыслями и чувствами, однако ужас схлынул, уступив место злости и какому-то даже отвращению.

Как он может до такой степени поддаваться своим чувствам, показывать то, что с ним творится, быть настолько несдержанным и слабым?

Она подошла к Никандо и, дотронувшись до его плеча, даже сквозь несколько слоёв одежды почувствовала, что всё его тело покрыто испариной.

— Встаньте, — сказала Тэйра ровно. — Возьмите себя в руки, в конце концов.

Он посмотрел на неё растерянно и одиноко.

— Мне очень плохо... — повторил Никандо то, что написал в записке, однако теперь это уже не произвело прежнего эффекта.

— Терпите, — посоветовала Тэйра с бессознательной жестокостью. — Как будто бы кому-то хорошо.

Он вздрогнул и побледнел ещё больше, однако, не глядя на неё, поднялся на ноги.

Тэйра подхватила его под дрожащую руку и повела обратно в спальню.

По дороге злость, владевшая ею, тоже схлынула, и ей захотелось сделать что-то, чтобы загладить эффект от своих суровых слов — к счастью, Никандо не умел долго обижаться, это она уже поняла.

Усадив его на постель и поправив на ней подушки, Тэйра встала перед ним и принялась рассеянно заплетать одну из его длинных прядей в косичку.

— А теперь вам надо выпить горячего вина, — сказала она самым доброжелательным тоном. — Знаете, такого с мёдом, с лимонной и апельсиновой цедрой, с корицей и гвоздикой, с кусочками яблока и мускатным орехом? Это очень вкусно. Если бы вы сейчас были у меня, я бы вам приготовила.

Никандо по-прежнему не смотрел ей в глаза, однако уголок его рта дёрнулся.

Какое-то время он выглядел как человек, который мучительно борется сам с собой.

А потом вдруг как-то неуклюже встрепенулся, подался вперёд, и, обхватив Тэйру всё так же сильно дрожащими руками, вжался лицом ей в живот.

— Я хочу заняться с тобой любовью, — сказал он.

Тэйра окаменела.

— По-настоящему, а не только так, как раньше, — продолжал Никандо, дрожа от волнения. — Я так хочу этой близости, чтобы никакой преграды между нами не стояло, чтобы почувствовать тебя всю. Но ты постоянно отгораживаешься от меня, и, хоть я для тебя открыт, ты для меня — нет. Почему? Если бы ты знала, как ты меня измучила...

Она стояла, не шевелясь и не пытаясь скинуть с себя его рук

Он поднял взгляд и увидел, что она смотрит куда-то сквозь него таким же окаменевшим, неподвижным взглядом, каким было её тело.

Лицо его перекосилось и, казалось, он хотел отпрянуть, однако передумал и глубоко вздохнул.

— Давай сделаем это хотя бы раз, — попросил Никандо. — Хотя бы раз дай мне это почувствовать, а потом будь что будет... Не молчи. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.

Тэйра пересилила себя.

— Ну, так как вам моё предложение насчёт глинтвейна? — спросила она.

Никандо отшатнулся. Он посмотрел на неё таким взглядом, как будто увидел нечто, совершенно не доступное его пониманию — существо из потустороннего мира, или какое-то крайне редкое, доселе невиданное животное.

И вот на этом бы надо было всё закончить, но его лицо внезапно перекосилось от отчаянной решимости — решимости утопающего, которому уже всё равно.

— Я ведь тебе не неприятен, правда? — отрывисто спросил Никандо, поднимаясь на ноги.

Тэйра сделала попытку улыбнуться.

— Не неприятен.

Он придвинулся к ней с явным намерением поцеловать, однако не решился и замер, приблизившись вплотную. Она чувствовала его дыхание на своём лице, видела его широко открытые, немигающие глаза с неестественно расширившимися зрачками, заполнившими собой всю радужку, так что от привычного зелёного цвета не осталось и следа, и теперь глаза Никандо были, как и положено для Саньи, почти совершенно чёрными.

— Ну пожалуйста... — снова попросил он безжизненным тоном.

Тэйра с некоторым трудом отодвинулась, шагнула к постели, опустилась на неё и легла на спину, уставившись в потолок всё тем же ничего не выражавшим взглядом.

Никандо наклонился над ней, и его волосы посыпались вперёд, укрывая их мерцающим тёмным пологом, сквозь просветы в котором причудливо лился свет многочисленных светильников и ламп, развешанных по комнате. Тэйра как-то отстранённо разглядывала его шёлковую накидку, касавшуюся её тела — ту самую, вытканную цветами и порхавшими над ними бабочками.

Взгляд потемневших зелёных глаз был горек, как полынная настойка.

— Уходи, — наконец, сказал Никандо.

Тэйра вывернулась из-под него, встала на ноги и вышла из комнаты. Оглянувшись напоследок, она увидела, что он сидит на постели, низко опустив голову, и бессмысленно теребит кончик одной из своих длинных прядей.

На улице она несколько пришла в себя.

Нет, в её голове по-прежнему не было ни одной мысли, но ощущения, что произошло нечто непоправимое, тоже не было. Наоборот, она как-то даже взбодрилась и шла под пронизывающим холодным ветром — первым предвестием приближавшейся осени — весело и чуть ли не напевая себе под нос. Какой-то своей частью Тэйра прекрасно помнила, что за несколько часов до этого высказала глупой госпоже Сиде всё, что на самом деле о ней думала, и это, несомненно, должно было стать концом её карьеры, а также остальных жизненных планов.

Но, как ни странно, это даже не слишком её тревожило.

"Как-нибудь всё устроится, — подумала она. — Начну всё с начала".

Но судьба снова готовила ей сюрприз, и в том доме, в который она вернулась, чтобы взять расчёт и уйти навсегда, её ждало совсем не то, чего она ожидала.

Вместо Сиды Тэйру встретила госпожа Вэнсан и, захлёбываясь слезами, рассказала о том, что случилось: она только что узнала, что дочь много лет её обманывала. Водила шашни чуть ли не со всеми молодыми аристократами столицы, а теперь, что самое ужасное, ждёт ребёнка. Сида при этом утверждает, что беременна быть ну никак не может, потому что всё время пила напиток жриц, но лекарша заявляет однозначно! Хуже того, благодаря этой уверенности Сиды, что такое невозможно, срок уже слишком поздний, чтобы можно было что-то исправить... И что же делать с приготовлениями, с тем, что она уже всё устроила так, чтобы Сида стала ученицей в Храме?!

Если теперь отменить всё, предать огласке — а это неизбежно, потому что столичные сплетники вцепятся в любой невинный слух, как стервятники в свою добычу, и в конечном итоге докопаются до правды — то этот будет страшный, невероятный, чудовищный скандал, после которого всё будет кончено!

Нет, она лучше умрёт сама и убьёт Сиду, чем быть посмешищем для всей столицы до конца жизни!

И госпожа Вэнсан зарыдала.

Тэйра слушала её, чуть дрожа от напряжения, нетерпения и столь знакомого ей азарта. С самых же первых слов она поняла, что произошло то, чего она так долго ждала и добивалась, и что она собственными руками терпеливо готовила столько месяцев.

Тот невероятный шанс, который даётся раз в жизни — изменить всё, преобразить свою жизнь, шагнуть на ступеньку вверх — был перед ней открыт.

Наконец-то её усилия принесли заслуженные плоды.

И, очень осторожно, Тэйра сказала:

— Не нужно так убиваться, госпожа. Может быть, ещё можно что-то сделать? Будучи беременной, Сида, конечно же, никак не может отправиться в Храм. Но если бы как-то замять эту ситуацию, устроить так, чтобы ни у кого не возникло и тени подозрения... К примеру, отправить вместо Сиды в Храм другую девушку; ведь во дворце никто точно не знает, как она выглядит. А госпожа Сида отправилась бы в провинцию, чтобы там дать жизнь своему ребёнку, и это, надо сказать, было бы для неё достойным наказанием. Потом, через несколько лет, она сможет вернуться: столице не будет дела до позапрошлогоднего скандала. Что же до той, другой девушки в Храме, то, при посвящении в жрицы она потеряет и своё имя и всё, что связывало её с прежней жизнью. Она станет Безымянной, и столько лет спустя никто уже и не станет разбираться в том, каким образом она была связана с Сидой Вэнсан, и была ли связана с ней вообще.

— Отправить вместо Сиды другую девушку? — спросила госпожа Вэнсан, глядя на Тэйру, как на свою спасительницу и благодетельницу. — О, Тэйра, если ты её для меня найдёшь, то проси, что угодно, я всё для тебя сделаю...

И Тэйра с видом человека, который соглашается на большую жертву, сказала, что не нужно никого искать, потому что эта девушка стоит сейчас перед своей госпожой.

Она, конечно, понимала, что её план довольно рискован, и что в нём много несовершенств — начиная с того, что она и сама не является девственницей, и заканчивая тем, что в Храме есть Мадэлина Санья, которая однажды её видела.

Но что-то подсказывало Тэйре, что её ждёт успех: что она с лёгкостью проплывёт мимо всех препятствий, счастливо избежит всех подводных камней и доберётся до того берега, на который столь отчаянно стремилась.

Потому что это был тот шанс, который даётся раз в жизни.

Шанс совершить невозможное.

Все последующие дни Тэйра находилась в оживлённом, приподнятом настроении, и была приятно напряжена, как пантера, готовящаяся к прыжку. С госпожой Сидой она не виделась, и это было к лучшему — Тэйрой владело нехорошее подозрение, что, при всей своей недалёкости, Сида всё-таки сможет сообразить, почему оказалась беременной, несмотря на напиток жриц.

Ведь напиток-то этот всегда покупала её доверенная служанка...

Но вот пришёл тот момент, когда приготовления к одновременному отъезду — Тэйры в Храм, а Сиды в провинцию — были закончены, и в этот день Тэйра впервые вспомнила о Никандо Санье. Ей стало нехорошо; к горлу что-то подкатило, как будто бы лёгкая тошнота.

Она решилась повидаться с ним на прощание. Не объясняться с ним, нет — но просто взглянуть на него в последний раз.

Набросив привычную тёмную накидку с капюшоном, которая делала её совсем безликой — а скоро она ещё станет и безымянной — Тэйра вышла на улицу, на которой светило яркое солнце. Она, сама не зная почему, предпочла бы дождь, но погода была безоблачной, тёплой, ясной.

Ранняя осень вступила в свои права и позолотила деревья яркой краской. В воздухе было разлито пронзительное ощущение грусти, какое бывает лишь в это время года — когда природа одевает на прощание свой самый красивый и праздничный наряд, чтобы затем убрать его в дальний ящик на время долгих, холодных зимних месяцев.

Подойдя к знакомой калитке, Тэйра толкнула её, но она не поддалась.

Похолодев, она попыталась ещё раз, и тут-то окончательно удостоверилась, что калитка заперта.

"А он ведь обещал..." — промелькнуло у Тэйры в голове, и ей показалось, будто её ударили.

Сама не зная чего, она ждала, вцепившись руками в прутья решётки и глядя в сад, весь засаженный клёнами и нынче ярко-алый от осеннего багрянца.

Вдруг ей послышались голоса, и она, торопливо обогнув забор, увидела их. Никандо, одетый в длиннополый, изумрудно-зелёный халат, подбитый тёплым мехом, сидел в кресле-качалке с книгой, и лица его Тэйра не могла разглядеть, но ясно видела пальцы, переворачивавшие страницы и казавшиеся на фоне меховой оторочки рукава совсем тоненькими.

Рядом с ним стояла высокая женщина в роскошном тёмно-голубом платье с золотой оторочкой, и сердце у Тэйры сжалось, потому что она сразу же поняла, кто это такая.

Время от времени Никандо переговаривался о чём-то со своей собеседницей — слова до Тэйры не долетали — и они над чем-то смеялись; утешало только то, что смех у него был печальный, под стать осенней грусти.

Тэйра стояла и смотрела на него, но вот он поднялся и ушёл со своей книгой в дом, а женщина, наоборот, осталась в саду.

Она заметила Тэйру у ограды и пошла к ней навстречу.

Это была красивая женщина — настоящая Санья; её длинные иссиня-чёрные волосы были закручены в причудливый свободный узел, украшенный многочисленными шпильками и драгоценностями, и переливались в солнечных лучах. У неё был вид женщины, которая сознаёт своё непоколебимое превосходство и даже знать не желает о сопернице; у неё был гордый и решительный, но в то же время открытый взгляд, и любезная, но отнюдь не неискренняя улыбка.

Было ужасно смотреть на эту красавицу и сознавать, что вот она, та, с кем Никандо — "одного поля ягоды". Потому что, при всей своей непохожести, они оба были Санья, и, вероятно, в этом обычае — сочетать браком выходцев из одной семьи — всё же был некоторый смысл.

— Вы что-то хотели? — спросила Исия Санья, подойдя к ограде с противоположной стороны. — Я приказала запереть восточную калитку. Оказалось, что она постоянно была открыта настежь, а так не подобает: мало ли кто может пробраться в дом, и с какими намерениями. Так что войти сюда можно только через главные ворота. Или, подождите. Вы по поводу земляных червей?

— Земляных червей? — повторила Тэйра эхом.

— Ну да. Я приказала перекопать весь сад и уничтожить их всех до единого. — Губы у Исии решительно сжались, глаза сверкнули. — Их здесь больше не будет, ни одного, никогда. Даже если мне придётся для этого перевернуть весь мир и спустить своё состояние до последней монеты. Я заказывала отравляющее средство; если вы принесли его, приходите к западным воротам, там вас встретит управляющая.

Тэйра развернулась и пошла прочь.

Вернувшись домой, она принялась укладывать те вещи, которые ещё не были собраны, и внезапно наткнулась на спрятанную под подушкой шкатулку. Руки у неё задрожали, и она хотела было выкинуть подарок Никандо Саньи, но вдруг посмотрела на себя в зеркало и передумала.

Она всё ещё боялась, что во дворце её узнает кто-то, кто когда-то видел; а ничто не меняет внешность человека лучше, чем другая причёска, особенно если он всю жизнь ходил с одной и той же.

Сняв заколку и распустив свой узел, Тэйра принялась заплетать косу, переплетая собственные пряди с чёрными прядями Никандо Саньи. Скоро её волосы закончились, а его — продолжались, и их длины хватило, чтобы обернуть эту накладную косу вокруг головы три раза, и ещё выпустить её конец на лоб вместо чёлки.

"Теперь-то меня точно никто не узнает, — думала Тэйра отстранённо. — Буду ходить так всегда".

Закончив со всеми приготовлениями, она села в карету, и экипаж повёз её в то место, в котором она должна была начать свою новую жизнь.

Проходя под Великими Воротами, Тэйра пристально глядела на стены, облицованные золотом и украшенные драгоценными камнями.

"Я, я единственная в этой стране простолюдинка, девушка из семьи лавочницы, которая сумела не только вырваться из Нижнего Города, но и очутилась здесь — в императорском саду, в Храме, в одежде жрицы. Не было больше такой, нет, и не будет, — думала Тэйра, и её сотрясала дрожь. — Какой путь я прошла, по какой лестнице вскарабкалась, и вот я, наконец, на самой её вершине... Впрочем, нет. Вершина будет тогда, когда я смогу победить Мадэлину Санью".

И она обрела прежний азарт в стремлении во что бы то ни стало доказать своё превосходство былой сопернице.

Но Небесной Птички не было в эти дни в Храме: говорили, что её отпустили в родной дом, чтобы она могла присутствовать во время свадебных церемоний брата.

Тэйра ждала её, осваиваясь в новых условиях. Сбывались её лучшие предчувствия: почти невыполнимый план воплотился в жизнь без сучка и задоринки, никто ни о чём не подозревал.

"Я стану жрицей, я достигну могущества, и тогда будь ты, Исия, хоть трижды его законной женой и Саньей с деньгами, красотой и властью, я отберу его у тебя..." — подумала Тэйра однажды.

И тут же опомнилась: это были не те мечты, которым следовало предаваться.

Наконец, было объявлено о том, что Мадэлина возвращается.

Она приехала поздней ночью, когда все, кроме прислужников, уже спали, и в императорском саду горели редкие огни, но Тэйре было не привыкать не спать по ночам. Она успела разузнать и выучить дорогу до комнат Небесной Птички и хотела увидеть её — показать ей себя — первой, однако, не утерпев, отправилась прямо к тому месту, где останавливались экипажи.

Дул пронизывающий ледяной ветер, но Тэйра не чувствовала никакого холода, пока торопливо шла по аллее в своей тонкой и одноцветной, однако сшитой из дорогого материала накидке — той одежде, которую носили жрицы. Жар азарта подогревал её, и к тому же она ещё специально предавалась воспоминаниям о Мадэлине — о её волшебстве, о прекрасных картинах, которые она создавала из воздуха.

Только подождите: она, Тэйра, научится не хуже.

Лунный свет заливал площадку, когда на ней остановилась карета, и из неё выпорхнула Небесная Птичка, прижимавшая к груди огромное множество свёртков — в первое мгновение Тэйра подумала, что это, наверное, подарки, которые ей вручили родственники.

Хотя, казалось бы, одаривать должны были Никандо Санью и его супругу...

Тэйра, дрожа, выступила из темноты.

Взгляд лиловых, мерцающих глаз скользнул по ней, но Мадэлина её не узнала.

— А вы, вероятно, новая ученица, так? — спросила она приветливо. — Рада познакомиться, будем подругами. Я вот только что из родного дома, видите, сколько всего с собой привезла.

— Это подарки? — осведомилась Тэйра, не ожидавшая столь ласкового приёма.

— Подарки? — переспросила Мадэлина. — Нет, что вы. Хотя... можно сказать и так. Это то, чем меня брат одаривает, всегда, с самого детства. Стихи, сказки, легенды, песни, пьесы...

Тут только Тэйра заметила, что свёртки в её руках были ничем иным, как многочисленными свитками бумаги.

— Вы когда-нибудь видели одно из моих представлений? — продолжала Мадэлина. — Я создаю и воплощаю в жизнь разные картины, но все их придумывает мой брат. Я бы без него ничего не стоила.

— Ну что вы, вы так талантливы... — возразила Тэйра в замешательстве.

— Абсолютно бесталанна, — уверенно опровергла её слова Небесная Птичка. — Брат просто любит находиться в тени, я уж и не знаю, что с ним сделать, чтобы вытащить его оттуда. Я знаете кто? Я просто служанка, которая показывает господам картины, созданные рукой совершенно другого человека. И, тем не менее, именно на долю служанки приходится вся слава.

И она засмеялась своим весёлым смехом, похожим на звон колокольчика, как будто это признание не стоило ей абсолютно ничего, а потом упорхнула в темноту, прижимая к себе свой драгоценный груз.

Тэйра побрела обратно, не чувствуя под собой ног.

Остаток ночи она провела на крыльце Храма, прислонившись спиной к холодной стене и бездумно глядя в тёмное, усыпанное звёздами небо. И лишь тогда, когда начало светать, и первые лучи солнца заскользили по белым мраморным ступеням лестницы, окрашивая их в нежные золотистые и розовые тона, Тэйра почувствовала, что ей нехорошо.

Она сделала шаг — и вдруг упала прямо на ступени.

Потеря сознания, обморок, внезапная слабость — это было модно, и все знатные юноши и девушки хоть раз в жизни, да пробовали изобразить подобное, а то и действительно лишались чувств, распалив себя переживаниями. Тэйра часто видела обморок — притворный или же неподдельный — со стороны и иногда задавалась вопросом, что можно при этом испытать.

Теперь она это узнала.

Но она не лишилась сознания по-настоящему: тело просто-напросто отказалось повиноваться ей, однако она всё видела, слышала и чувствовала. Она лежала, беспомощная, на ступенях мраморной лестницы и не могла ни пошевелиться, ни произнести хоть слово — так продолжалось до тех пор, пока солнце окончательно не встало, и её не обнаружили другие ученицы.

Тогда её перенесли в её комнату и позвали к ней врачевательницу.

— Как вы себя чувствуете? — спросила та.

"Как я себя чувствую? — подумала Тэйра. — Как человек, на которого обрушилась гигантская волна, сбила его с ног, сломала его дом, уничтожила всё, что он годами строил, не оставила ничего, кроме обломков, и унеслась прочь".

— Я чувствую себя хорошо, — ответила она.

Конец.

13-17 декабря 2011 г.