Будь со мной. Ознакомительный фрагмент

В КОНЕЦ

ЕЛИЗАВЕТА ГОРСКАЯ

БУДЬ СО МНОЙ

ГЛАВА 1

— Ну что ты такая хмурая? Можно подумать, я не сделал тебе одолжение, вызволив из того дурдома, который так напоминает вся ваша семейка.

Я закусила губу. Довод Пашки был достаточно веским, но... Черт возьми, я столько дел отложила из-за него, накрасилась — что для меня несвойственно само по себе, — одолжила у сестры длинное желтое платье, застегнув которое я почувствовала себя настолько неуютно, что хотелось тут же сорвать его и переодеться в любимые джинсы и рубашку, и предвкушала, как мы будем сидеть в каком-нибудь тихом ресторанчике или кафе и пить горький американо, болтая и смеясь.

Вместо этого мы идем вдоль опустевшего парка и пинаем пивные банки, оставшиеся здесь после шумной молодежи, к которой почему-то я себя уже давно не причисляла. Может быть потому, что слишком рано поняла, что все эти легкомысленные посиделки у подъездов или во дворе какого-нибудь детского сада, пошлые шуточки и бессмысленные шатания по улицам — не для меня, что я хочу тратить свою жизнь на что-то более нужное и полезное. Но скорее всего потому, что у меня совершенно не было на это времени.

После педагогического меня взяли в частную школу, где я проходила стажировку, и не заметила, как меня закрутило в водовороте планов, отчетов, конспектов и прочего. А с первого сентября мне дают первоклашек, буду вести их по многообещающей дороге знаний, что для меня было очень волнительно и ответственно одновременно. Я боялась собственной импульсивности и чрезмерной, порой так мешающей мне как учителю, сердобольности, страшилась родительских собраний, планерок, педсоветов, возможных интриг в учительской, так как коллектив состоял преимущественно из женщин, избегала думать об ошибках, которые могу допустить в процессе обучения. В итоге последние три месяца я безвылазно просидела в школе, составляя тематический и урочный план, придумывая собственные методики проведения уроков, внеклассных часов и прочего. К концу каждого дня я приходила домой исчерпавшаяся себя на нет. Но зная своих близких, я понимала, что отдохнуть мне не дадут, поэтому слегка перекусив и выслушав от мамы все доступные ей новости, слухи и сплетни, я переодевалась и отправлялась на местный стадион на пробежку. Там, воткнув наушники от плеера, я пускала мысли вскачь и отдыхала — если не физически, то морально точно.

И вот сегодня утром Пашка позвонил мне на работу и предложил сходить куда-нибудь. Специально ради этого я ушла пораньше со школы, помыла голову, надушилась и пахла теперь, как альпийская роза или майская сирень, не помню точно. Выпросила у сестры ее новое платье, что в принципе было невероятно, так как Инга не любила делиться вещами, тем более недавно купленными. Я так многого ждала от этого вечера. Уже и распланировала нашу беседу от и до: необходимо было обговорить возможные расходы на свадьбу, обсудить количество гостей с его и с моей стороны. Но вместо этого мы бредем по парку, искоса поглядывая на самозабвенно целующиеся парочки, и молчим. Пашка мой не отличается словоохотливостью, да и я была слишком разочарована, чтобы поддерживать приватную беседу. А болтать не о чем было откровенно лень.

Под конец вечера Пашка взял меня за руку, переплетя мои пальцы со своими, и мое сердце вдруг растаяло.

— Ты такая красивая, — произнес он, встретившись со мной взглядом. — Я люблю тебя, — прошептал он уже тише и улыбнулся, я улыбнулась в ответ.

И домой я пришла счастливая от осознания того, что мы есть друг у друга.

* * *

С Пашкой мы познакомились, как раз благодаря моей неспособности делать все в пол силы. Я тогда еще была практиканткой, задержалась как всегда после уроков — готовила классный час для второго "Б" класса. Нервничала, переживала и совершенно забыла о времени. Вышла я из школы одной из последних. Вдохнула поглубже вечерний воздух и направилась к ближайшей станции метро.

— Девушка, можно вас подвезти?

Возле черного служебного автомобиля стоял молодой парнишка — худощавый, с заросшим подбородком — как позже выяснилось, для придания лицу взрослости, — в строгом черной костюме и галстуке. Я уже знала, что это персональный водитель директора — нам приходилось и раньше видеться, но в основном на бегу, лишь обмениваясь привычными "здравствуйте". Как потом объяснил мне Паша, в тот день директор уехал домой на личном автомобиле, а его передал в полное распоряжение бухгалтера, Елены Вячеславовны, соблазнительной темноволосой женщины, падкой до мужчин во всех их ипостасях.

На приглашение Паши я ответила отказом, но он так уговаривал, словно от этого зависела вся его дальнейшая жизнь, что я не могла долго препираться. В машине было тихо и пахло мужским парфюмом — чьим именно, Паши или директора, не уточняла, — и я расслабилась. День действительно был суматошный. Очнулась я уже возле дома. Для меня до сих оставалось секретом, как Паша узнал мой адрес. Я не помнила, чтобы диктовала ему его. Когда я распахнула сонные глаза, Паша задумчиво изучал мое лицо.

Когда мы решили встречаться, Павел предложил скрывать наши отношения от коллег, объяснив это скверным характером зам. директора по учебно-воспитательной работе Натальи Дмитриевны. Я не возражала. К чему ненужные разговоры и сплетни на работе, если можно обойтись без этого. Поэтому днем мы были коллегами, а вечером женихом и невестой — спустя три месяца после нашего знакомства Паша сделал мне предложение.

Сидя в моей тесной комнатушке в квартире родителей, мы обсуждали наши планы на будущее, решали, где будем жить после свадьбы, сколько детей у нас будет, размышляли, на кого они будут похожи. О свадьбе Паша мечтал пышной, чтобы обязательно белое платье, лимузин и медовый месяц в Турции. От последнего нам пришлось разумно отказаться — такой роскоши мы с Павлом позволить себе не могли. Но в остальном мы решили придерживаться намеченного планы и копить, копить и еще раз копить. У Паши это получалось неважно, родители его всегда баловали и экономить так и не приучили. Так что большая часть бюджета предстоящего события ложилась на мои плечи. Но с моими скромными, почти аскетическими взглядами на жизнь — зачем покупать то, что тебе в принципе не нужно? — я могла с трудом, но справиться с поставленной передо мной задачей.

* * *

Первого сентября я тряслась так, как не тряслась на экзаменах в пед. институте. Нервно улыбалась, отвечала зачастую невпопад и дико волновалась, когда пришлось — по просьбе Инны Эдуардовны, с недавних пор моей лучшей подруги — спеть "Учат в школе" перед сотней уставившихся на меня глаз. Детки мои были радостные, возбужденные, смущенно мне улыбались и просили сделать совместное селфи — на память. В итоге я была запечатлена на около двадцати, а то и тридцати фотках — смущенная и улыбчивая, хохочущая и оторопелая, веселая и усталая.

К вечеру я не чувствовала ног — Инга уговорила меня нацепить ее туфли на шпильках и теперь мои ступни отчаянно молили о массаже или, на худой конец, о расслабляющей ванночке с ромашкой. Я же, проигнорировав их вопль о помощи, быстренько сварганила себе бутерброд с сыром и петрушкой и засела за учебники.

В восемь приехал Пашка с шампанским, яблоками и сыром. Мы выпили за мой дебют в качестве школьной сольной певицы — тоже мне достижение! — и следом — за первоклашек, которых мне доверили на срок в пять лет. Я даже прослезилась, в миллионный раз осознав всю тяжесть возложенного на меня бремени, и все же приносящего столько удовольствия и радости. Кто-то имеет одного или двух детей, а у меня их — целых двадцать шесть. Подумать только!

* * *

Школьные будни проходили в суете и накоплении опыта. Я открывала детям что-то ранее ими неизведанное, что-то совершенно новое, а они — дарили мне свои улыбки и глазенки, удивленные, восхищенные, полные обожания. Я ценила каждую минуту, проведенную с ними. Придумывала какие-то внеклассные занятия, ходила с ними на оперетты, устраивала чаепития — с родителями и без, ставила спектакли, в которых они самозабвенно участвовали. Мы играли и хулиганили, сооружали настоящий замок из картона, а потом населяли его картонными персонажами из сказок, шили мягкие игрушки, клеили и мастерили, рисовали и вырезали. Зараженная их искренностью и жаждой знаний, я ощущала себя победительницей. Словно пробежала марафон или преодолела вершину Эвереста. Никогда еще я не чувствовала себя настолько счастливой.

Но однажды в моей жизни появился ОН...

* * *

На пол третьего был назначен педсовет — Наталья Дмитриевна выдвигала какие-то идеи насчет школьной столовой и приближающегося Дня Учителя — поэтому я уладила все дела с театром — в субботу мы собирались с ребятами на спектакль "Золотой ключик" — и спокойно, без так свойственной мне в студенчестве истерии направилась к школе, решив пройтись пешком.

День выдался золотисто-солнечный, наполненный пением птиц и шелестом опавших листьев. Улицы после прошедшего утром дождя влажно блестели.

Я слушала музыку в наушниках и прокручивала в голове возможные варианты предстоящего родительского собрания, когда заметила волочащиеся по асфальту шнурки.

Черт! Вечно с ними так.

Пока я воевала с тяжелыми армейскими ботинками, которые служили мне верой и правдой последние пять лет, из сумки вывалился сверток с полдником — из экономии я ела только приготовленное своими руками. Я наклонилась, чтобы поднять его, и услышала какой-то отдаленный звук, похожий на мчавшийся мотоцикл или... хм, истребитель, что ли?

Не успела я посмеяться над своими глупыми догадками, как мимо меня пронесся на большой скорости белый "ягуар", окатив меня с головы до ног мутной водой из лужи.

Я ахнула и медленно-медленно, стараясь глубоко дышать, опустила глаза. И замерла в немом потрясении — мои блузка с пиджаком и юбка были мокрыми насквозь.

Пакет с едой я выкинула в ближайшую урну.

В кабинет директора я вбежала вся мокрая — в прямом смысле этого слова. Наталья Дмитриевна, стоявшая недалеко от двери и что-то рьяно вдалбливающая моим коллегам, замолкла и, оглядев меня с ног до головы, не преминула заметить:

— Никакой дисциплины в этой школе. Дети опаздывают, учителя опаздывают. Постеснялись хотя бы приходить в таком виде, Александра Юрьевна.

— Извините. Я могу...

— Ох, уж сядьте наконец, — презрительно махнула она рукой. — Не хватало еще всем ждать, слушая ваши объяснения. Семеро одного не ждут, — добавила она.

Коротко кивнув, я сняла мокрый пиджак, прошла к свободному стулу и села, положив пиджак на колени. Настроение было препаршивое.

Открыла блокнот и украдкой, из-под ресниц, оглядела коллег. Все увлеченно что-то строчили в своих тетрадках, Инна Эдуардовна, шепнув мне "Держись. Она сегодня чрезвычайно злая", тоже уткнулась в свои записи. И тут я заметила директора — раньше я видела его пару раз и то мельком. Он сидел, практически развалившись в огромном кожаном кресле, с некоторой ленцой внимая разглагольствования Натальи Дмитриевны и крутя в длинных нервных пальцах карандаш. Дорогой костюм, золотые часы, идеально ухоженные волосы (уж не в салоне ли постарались?), чертовски мужественное лицо с непривычно яркими для мужчины голубыми глазами. Хм. С подобной внешностью да на страницы глянцевых журналов или в каких-нибудь романтических мелодрамах сниматься, но уж никак не сидеть в этом душном кабинете и слушать нескончаемый поток недовольства и замечаний от вездесущей Натальи Дмитриевны.

Словно что-то почувствовав, Максим Георгиевич выпрямился, обвел скучающим взглядом присутствующих и остановился на мне. Наши глаза встретились. Я покраснела и перевела взгляд, сосредоточившись на кусочке неба за окном. Но он по-прежнему смотрел на меня, я видела это краем глаза и скорее машинально, чем осознанно провела по волосам, проверяя все ли с ними порядке. Может у меня лицо в чем-то испачкано? Я так торопилась, что толком и в зеркало-то не посмотрела. Вот черт! Он сейчас дырку на мне прожжет. И угораздило же меня оказаться на пути того безбашенного гонщика! Все люди как люди, а я...

Я постаралась незаметно окинуть взглядом все еще мокрую блузку, дабы убедиться, что ни одна пуговичка на ней самовольно не расстегнулась, и в ужасе закусила губу: сквозь тонкую ткань бесстыдно просвечивался черный бюстгальтер и все, что он не прикрывал — а грудь у меня не маленькая.

Блин. Вот оказывается куда он уставился! Ну конечно. На что же еще ему смотреть?

Слезы выступили на глазах помимо воли — настолько ничтожной и жалкой я себя почувствовала. И вопреки всякому здравому смыслу, так как Наталья Дмитриевна ненавидела, когда — неважно кто и каким образом — прерывал ее речь, я схватила лежащий на коленях пиджак, накинула его и как можно теснее запахнула на груди его края.

— Вы что-то хотели сказать, Александра Юрьевна? — все же заметила мое движение Наталья Дмитриевна. — Мы слушаем вас.

Теперь все воззрились на меня.

— Эээ... Я...

— Уважаемые коллеги, — прервал мои заикания Максим Георгиевич, — мы немного превысили время, отведенное у меня на данное мероприятие. А мне еще нужно заскочить в пару мест. Так что я вынужден закончить педсовет. Все свободны. Спасибо.

Я облегченно выдохнула и встала.

— А вас, Александра Юрьевна, я попрошу ненадолго остаться.

Эти слова словно дротиком пригвоздили меня к месту. Я разочарованно смотрела, как мои коллеги поспешно покидают зал совещаний. Последней вышла Инна Эдуардовна. Ее взгляд был красноречивее всяких слов. "Держись, подруга, — увещевал он. — Главное, не истери. И не выплескивай эмоции. Они тебе еще пригодятся."

Ага. Если бы это было так просто.

— Присаживайтесь, Александра Юрьевна, — указал директор на стул напротив себя.

Я села, стиснула руки на коленях, закусила губу.

Максим Георгиевич минуту изучал что-то в своих бумагах, а я, в свою очередь, украдкой изучала его, подмечая для себя некоторые детали: темные волнистые волосы (не мне одной не повезло с кудряшками), чеканный профиль, который так и просится на золотую монету, твердая линия скул. Это надо же! Я уже мыслю, как бездарная графоманка. Брр. Но тут взгляд директора медленно переместился с бумаг на меня. Между бровями залегла задумчивая складочка.

— Я слушаю вас, Александра Юрьевна, — сухо произнес он, откинувшись на спинку кресла. — Как вы собираетесь объяснить мне свое опоздание? И ваш вид... Это что... своего рода протест?

Что?

Его лицо по-прежнему хранило лениво-равнодушное выражение. Он что, разве не понимает, какое влияние оказывает на других подобное его отношение? И как унизительно они себя в этот момент чувствуют? Возможно, ему по статусу положено задирать нос и смотреть на всех свысока. Но... черт возьми, раздевать глазами, а потом с такой вот миной требовать объяснений! Можно подумать, его волнует то, как я выгляжу.

— Этому есть вполне адекватные причины, — начала я, но Максим Георгиевич прервал меня движением руки.

Мои глаза расширились. Это что еще за царские замашки!

— Сколько вам полных лет, Александра Юрьевна?

— Двадцать один, — не понимая куда он клонит, ответила я.

— Хм. И когда вы решили, что способны дать что-то детям?

Я сглотнула. Он ставит под сомнение мою профпригодность?

— Максим Георгиевич, к чему все эти вопросы? Разве я...

— Не торопитесь, Александра Юрьевна, — как-то уж очень мягко предостерег он. — Я лишь хочу выяснить, с каких пор учителя, уверенные в том, что способны обучать и направлять детей от шести до одиннадцати лет, считают возможным подобный внешний вид, — он указал взглядом в сторону моей просвечивающейся груди, которая уже находилась под надежным укрытием все еще немного влажного пиджака. — Не говоря уже об опоздании, что я лично считаю неприемлемым для профессионала. А именно профессионалы, я надеюсь, работают в этой школе.

Я была наслышана об этом его пунктике. Все в школе знали, что пунктуальность наш директор ценит прежде всего. Но чтобы вот так, не разобравшись, спускать собак на молоденькую учительницу? Дисциплина — дисциплиной, но есть ведь и человеческие качества, такие как милосердие, понимание, человечность наконец. Да, он — руководитель, и следить за порядком в таком огромном и серьезном учреждении, как школа, требует твердости, но не бескомпромиссности.

— Раз уж вам нечего сказать в свое оправдание, — вновь склонился он над своими бумагами, — то я вынужден...

— Я опоздала на педсовет, — перебила я его, — потому что какой-то урод на супернавороченной тачке окатил меня водой из лужи. С головы до ног. Я — достаточно нескандальный, даже миролюбивый человек, в чем вы можете убедиться, прочитав мое дело. Но поверьте, если бы этот чертов гонщик, возомнивший себя участником Формулы-1, стоял сейчас передо мной, я, не задумываясь, выцарапала бы ему глаза и переломала руки и ноги, чтобы впредь ему было неповадно носиться по городу и портить одежду в купе с нервами случайных прохожих.

Я выпалила это на одном дыхании, не до конца осознавая, чем чревата может оказаться для меня подобная выходка. Мне лишь хотелось, чтобы человек, сидящий напротив меня — пусть и являющийся моим работодателем и несомненно чертовски привлекательным мужчиной — снизошел бы наконец до простых человеческих чувств. Таких, как... гнев, например.

Максим Георгиевич выпрямился, как-то странно сощурив глаза. Затем резко встал и подошел к окну.

— Вы не о ней? — спросил он, указывая взглядом куда-то на улицу.

Что он имеет в виду?

Я неуверенно встала из-за стола и, приблизившись, выглянула в окно. И остолбенела. На школьной парковке стоял тот самый белый "ягуар", который...

Я подняла ничего не понимающий взгляд на Максима Георгиевича. Он криво усмехнулся.

— Судя по всему, именно я — тот урод, кому вы так жаждете переломать руки и ноги.

Вот черт!

Однако я выдержала его насмешливый взгляд. И ни один мускул не дрогнул на моем лице, когда я произнесла:

— Что ж, в таком случае, надеюсь, вопрос исчерпан. Всего хорошего, Максим Георгиевич.

И я вышла — красная от с трудом сдерживаемого гнева. И клокочущего в груди хохота.

ГЛАВА 2

Подготовка к Дню Учителя была в самом разгаре.

Инна Эдуардовна вновь настояла, чтобы я спела — в середине программы и в конце. Я дипломатично согласилась: так как уже думала об этом и припасла небольшой сюрприз для Натальи Дмитриевны и музыкальный подарок — учащимся 11 "А" класса (именно им в этом году выпала честь готовить праздничную программу). Инна Эдуардовна, в свою очередь, собиралась исполнить песню из кинофильма "Семнадцать мгновений весны" "Где-то далеко". А вечером, после концерта, весь наш коллектив отправлялся в ресторан — щедрый жест Максима Георгиевича. Платил он из собственного кармана.

За несколько дней до праздника я забежала в ближайший бутик женской одежды и скрепя сердце купила черное платье-футляр без рукавов, с широким кожаным поясом на талии и туфли-лодочки в тон. Оправдывала я свое транжирство тем, что мудрое инвестирование — это и есть экономия. Не буду же я вечно донашивать одежду сестры. Взрослеть уже пора и хоть иногда баловать себя обновками. И все же — на душе скребли кошки. Денег было жалко неимоверно. Но когда я надела новое платье и увидела глаза Пашки, все мои сомнения тут же рассеялись.

"Брешь в заначке закрою позже, — уговаривала я себя. — Может начну подрабатывать репетитором. Какая-никакая копейка. Или..."

— Какая же ты у меня красавица! — прервал мои размышления восторженный голос Павла. — Черный цвет тебе очень идет. А что ты собираешься сделать с волосами?

Я задумчиво потрогала толстую косу. Хм.

— Как думаешь... может подстричься?

Пашка улыбнулся и чмокнул меня в макушку.

— Ты же знаешь, я в этом особо не разбираюсь. Но... думаю, со стрижкой тебе будет неплохо.

В актовом зале было настоящее столпотворение. На передних рядах разместились учителя с администрацией, не было только Максима Георгиевича. Как поведала Ольга Михайловна, заглянув к нам за кулисы, он с утра уехал в ресторан проследить, чтобы все сделали как нужно. И еще не вернулся. Перфекционизм нашего директора уже давно стал притчей во языцех.

За кулисами царило еще большее оживление. Я распевалась, учащиеся из 11 "А" класса репетировали какой-то суперсложный танец, мои первоклашечки бубнили под нос заученные специально для этого мероприятия стишки. Кажется, адреналин в крови зашкаливал у всех. На первом звонке я пела для детей и их родителей, теперь же мне предстояло выступить перед коллегами, в большинстве своем строгими авторитетными дамами — ноги подкашивались от одной только мысли об этом.

Вела программу Инна Эдуардовна — классный руководитель 11 "А" класса. Утром я сама лично накапала ей валерьянки с пустырником, и мы выпили на брудершафт, закусив жвачкой.

— Ты прям как француженка, — заметила она, когда я скинула пальто и собиралась переобуться. — Классно выглядишь!

Инна одолжила мне очаровательное ожерелье из искусственных жемчужин, и я действительно ощущала себя француженкой, утонченной и женственной. Ну прямо как Холли Голайтли из "Завтрака у Тиффани". Мой собственный стиль Паша называл "casual" и часто критиковал за излишнюю практичность, которая лишала, по его словам, мою одежду изюминки и кокетства.

— Взаимно, — улыбнулась я, окидывая восхищенным взглядом ее хрупкую фигурку в струящемся до пола платье.

— Что сказал Павел, когда увидел тебя?

О наших с Пашей отношениях только она и знала.

— Назвал меня красавицей! — просияла я. — А потом спросил про волосы... Как думаешь, мне пойдет короткая стрижка?

— Не знаааю, — неуверенно протянула Инна. — У тебя великолепные волосы: густые, пушистые...

— Вот именно, что пушистые и густые. Знаешь, сколько у меня по утрам на них времени уходит.

— Решать тебе, конечно. Но я бы не стала обрезать такую красоту.

Я улыбнулась, в очередной раз выглянув из-за кулис — место Максима Георгиевича по-прежнему пустовало. Хм. И почему это меня так волнует?

Для своего первого номера я выбрала любимую песню Натальи Дмитриевны — "Как жаль" в исполнении Татьяны Булановой. Аккомпанировал мне Петя Ермолаев из 11 "А" — настоящий музыкальный виртуоз и гордость нашей школы.

Зазвучали первые гитарные аккорды. Я выпрямилась, оглядела зал и неожиданно разволновалась, встретившись глазами с сидящим рядом с завучем Максимом Георгиевичем. Я отвернулась, но кожей по-прежнему ощущала этот странный, словно проникающий вглубь сознания взгляд. И я запела — чисто, с надрывом, вкладывая в эту песню всю душу.

Как жаль, что нам не быть вдвоём,

Как грустно, что не повторится,

Что в сердце мне не жить твоём,

Что рано улетели птицы.

И больше песен не споём,

Как жаль, что нам не быть вдвоём.

Как жаль, что я уже не та,

Уже спокойно сплю ночами,

Осталась за спиной черта,

За ней мы раньше так скучали.

Но канула любовь в лета,

Как жаль, что я уже не та.

Но ночами часто предо мной твой образ

Мне напоминает о тебе, любимый,

Мой родной, как часто слышу я твой голос,

Он зовёт меня в тот день неповторимый.

Я бегу к тебе, я так стараюсь,

Падаю во сне и просыпаюсь.

И вновь две жизни существуют,

Одна, в которой ты остался,

Где ты меня ещё целуешь,

Где каждый день со мной встречался.

И день минутой был тогда,

В той жизни ты со мной всегда.

Другая жизнь, в которой я

Теперь, спустя уж год и месяц,

Живу по-прежнему любя,

Но только солнце так не светит.

И рядом больше нет тебя,

Как жаль, жаль, что рядом нет тебя...

Голос мой лился по внезапно затихшему залу, грустная мелодия и смысл песни вызывали слезы на глазах. К концу песни я уже сама с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься.

Ветер пусть тоску мою с собой уносит,

Пусть развеет, разметёт её по свету,

Почему меня ты, милый, бросил,

Почему тебя со мною больше нету.

Ты вернись, я так тебя молю,

Видит Бог, я до сих пор тебя люблю.

Когда затих последний аккорд, мое сердце замерло. Кто-то шмыгал носом, шуршали бумажные салфетки, самые эмоциональные всхлипывали. Я заметила, как Наталья Дмитриевна судорожно вдохнула, ее глаза блестели.

Первым поднялся Максим Георгиевич. Напряженное, почти каменное выражение его лица сменилось выражением восхищения. И встретившись со мной глазами, он громко зааплодировал. Буквально секунду спустя весь зал взорвался оглушительными овациями. Аплодировали стоя.

— Подумать только! — воскликнула Инна, уже за кулисами заключая меня в объятья. — Ты заставила рыдать нашу Грымзу!

— Не рыдать, а лишь слегка прослезиться, — буркнула я и вдруг расплакалась, уткнувшись ей в плечо.

— Ну что ты, — гладила меня по волосам подруга. — Ну не надо. Ты такая умница. Так проникновенно пела. Я сама тут ревела, не могла остановиться. Готовься раздавать автографы. Ты своей песней произвела настоящий фурор!

— Не хочу никаких автографов, — вновь спрятала я зареванное лицо на ее груди. — И вообще петь больше не буду.

— Почему? Тебя ведь так хорошо приняли. Аплодировал весь зал. Причем, стоя. А как на тебя смотрел Максим Георгиевич, заметила?

— Нет, — зачем-то слукавила я — его образ до сих пор стоял у меня перед глазами. Никогда не видела, чтобы директор так улыбался — широко и по-мальчишески искренне. Лицо его в те минуты оказалось совершенно другим, не таким, каким я его помнила по той нашей встрече на педсовете. Черты смягчились, глаза стали добрыми, насмешливыми, и я заметила ямочку у него на подбородке и складочки на щеках, когда он улыбался, и лучики вокруг глаз. Я зажмурилась — это какое-то наваждение.

— Да что с тобой, Сашка? Ты так взволнованна.

Я подняла голову и посмотрела на нее — сердце все еще билось где-то в животе.

— Инна, это было волшебно! Я еще никогда такого не чувствовала. Я не ощущала своего тела, не видела никого вокруг. Я парила, как... как Роза и Джек Доусон на "Титанике". И существовала только эта песня и мой голос.

"И еще взгляд Максима Георгиевича", — добавила я про себя.

— Но ведь я пела эту песню и раньше. И все же ощущения тогда были другими...

— Видимо, валерьянка не помогла, — сделала заключение Инна. — Ты слишком переволновалась. И... — она взглянула на мои руки. — Блин! Да ты вся дрожишь!

— Ничего. Скоро пройдет, — я смущенно умолкла, ругая себя за то, что не смогла сдержать эмоций. Инне еще самой выступать. Как бы мое волнение не передалось и ей. — Ладно, пойду приведу себя в порядок.

— Да, иди, — подоткнула она меня к двери. — Скоро мой выход. Мне еще нужно подготовиться.

Я еще раз обняла ее, ободряюще погладив по плечу, и вышла из-за кулис прямо в холл. И едва не вскрикнула, обнаружив там директора — он явно кого-то ждал.

Он стоял, прислонившись плечом к стене, засунув руки глубоко в карманы. В строгом черном костюме и белоснежной бабочке он был похож на героя-любовника, сошедшего со страниц любовного романа.

Увидев меня, Максим Георгиевич стремительно оторвался от стены и сделал шаг навстречу. Но что-то в моем облике ему, видно, не понравилось, так как он замер, нахмурившись, с беспокойством вглядываясь в мое лицо.

Черт. Я же зареванная вся. Тушь наверняка потекла, теперь разводы по всему лицу. Как повела себя помада и вовсе неизвестно. Глаза красные, нос опухший. Другой человек на моем месте танцевал бы от счастья и почивал на лаврах, а я реву и хнычу.

— Александра Юрьевна, с вами все в порядке? — сглотнув, произнес Максим Георгиевич, продолжая поедать меня глазами. — У вас что-то случилось?

Все-таки заметил. Ну если я выгляжу примерно так, как рисует мое воображение, то немудрено.

— Нет, я в порядке. Простите, мне нужно... в туалет.

Он опустил глаза, коротко кивнул.

— Да, конечно.

И я пулей пролетела мимо него, с наслаждением втянув ноздрями обалденный аромат его жутко сексуального парфюма. Ммм, запахи — моя слабость.

В заключении я под минусовку спела "Hit The Lights" Селены Гомес — популярный хит и любимую песню большинства девчонок-старшеклассниц. Мне и самой она очень нравилась. А на подтанцовку я пригласила двух мальчишек, подопечных Инны Эдуардовны. Они реально зажигали, и я искренне веселилась, танцуя вместе с ними. Кружила по сцене, как сумасшедшая.

Меня вновь провожали громкими аплодисментами и криками "Браво!". Ребята из 11 "А" даже попросили выступить на "бис", но я твердо отказалась. Все-таки это праздник учителей. А им имя "Селена Гомес" вряд ли о чем-то говорит.

В этот раз я уже не плакала — делать макияж так утомительно. Да и песня не предполагала сантиментов. Коротко поклонившись и послав в зал воздушный поцелуй, я убежала со сцены, а за кулисами скинула ненавистные шпильки и с наслаждением размяла ноющие ступни. Единственное, что омрачало мое счастье, это мысли о предстоящем корпоративе. Как-то страшновато вновь встречаться с Максимом Георгиевичем — уж очень противоречивые чувства он во мне вызывает. Просто проигнорировать собирушку я не могла, а врать не умела и не хотела. И что делать?

Черт. И зачем вы, Максим Георгиевич, появились в моей жизни? Ну кто вас просил?

Спустя пару часов мы были уже в ресторане, и праздник продолжился. Только уже в более тесном кругу — директор, учителя, кое-кто из бухгалтерии.

Ресторан поражал атмосферностью и обилием красного цвета. Ну очень дорогой ресторан. Страшно подумать, какой счет выпишут в конце вечера Максиму Георгиевичу.

Мы поели, выпили, начались конкурсы — роль ведущей взяла на себя учитель химии, Яна Владимировна. Нужны были две пары: две женщины и двое мужчин. Первой вызвалась Елена Вячеславовна, потянув за собой Виктора Леонидовича, учителя математики, страшного зануду и женского угодника. Затем на сцену вытолкнули заскучавшую было меня. Конкурсы я не любила и долго упиралась. Уже довольно румяная — от смущения — я вышла-таки на сцену и замерла: на вопрос Яны Владимировны "Ну смелей! Кто поддержит нашу певунью Александру Юрьевну?" выходил... директор. Но когда создавали пары для конкурса, я облегченно выдохнула — Максима Георгиевича утянула на свою сторону хихикающая (сколько же она выпила?) Елена Вячеславовна, а Виктор Леонидович — с недовольной, как мне показалось, миной — перешел ко мне. Когда же озвучили условия конкурса, я потрясенно ахнула и покраснела, а моя соперница радостно захлопала в ладоши.

Игра называлась "Пуговички". Мужчинам выдавались толстые рукавицы, их задача состояла в том, чтобы попытаться расстегнуть как можно больше пуговиц на одежде своих партнерш. Яна Владимировна — добренькая наша — решила облегчить задачу мужской половины и вместо рукавиц раздала им по паре вязанных перчаток. Когда объявили "старт", я зажмурилась, дыша через раз. Похоже, не только я задержала дыхание — свидетели всего этого действа наблюдали за нами, не проронив ни слова. Отчаянно потея и обдавая меня алкогольными парами, Виктор Леонидович честно боролся с крохотными пуговичками на одолженном у Людмилы Николаевны вязанном кардигане. Максим Георгиевич же в этот момент с кажущейся легкостью управлялся с пуговицами на полупрозрачной блузке Елены Вячеславовны, которая в подобной ситуации чувствовала себя вполне комфортно — судя по ее соблазнительной позе и играющей на губах улыбке. В итоге мы проиграли, чему я была несказанно рада — мой кардиган был расстегнут едва ли наполовину, в то время как Елена Вячеславовна без стеснения щеголяла в распахнутой до талии блузке.

В следующем конкурсе я участвовать отказалась — довольно с меня на сегодня стрессов. Потягивала минералку и наблюдала за веселящимися коллегами. В такие минуты мне жутко не хватало моего Пашки. Его милой улыбки, надежных рук.

— Ну что, еще один конкурс и расходимся по домам? — предложила Яна Владимировна в районе десяти вечера и, промочив горло, объявила: — Кис-брысь-мяу!

Объявление было принято восторженными возгласами.

Хм. Игра мне была незнакома. Судя по названию, похоже на что-то детское, связанное с животными. К тому же, по словам Яны Владимировны, участвовать должны были все, без исключения. И я встала из-за стола, в надежде немного размяться и подурачиться.

По условиям конкурса, мы все должны были рассесться на выставленные в ряд стулья, что мы и сделали, Яна Владимировна встала к нам лицом, а за нее спряталась наша неугомонная Елена Вячеславовна, повернувшись ко всем участникам спиной. Яна Владимировна протянула руку и, указав на меня пальцем, спросила:

— Кис?

— Брысь! — последовал незамедлительный ответ Елены Вячеславовны.

Я непонимающе огляделась — большинство участников чего-то ждали, лишь Максим Георгиевич, закинув ногу на ногу, с ленивой ухмылкой поигрывал связкой ключей, даже не пытаясь скрыть, что ему здесь скучно.

После небольшой заминки ведущая показала на Максима Георгиевича, который даже головы не поднял, и вновь спросила:

— Кис?

— Брысь, — уже с долей сомнения произнесла Елена Вячеславовна.

Следующим, на кого упал выбор Яны Владимировны, был встрепенувшийся Роман Игоревич.

— Кис?

— Мяяяяу, — протянула Елена Вячеславовна, без каких-либо подсказок — похоже, я единственная, кто не играл в эту игру — подошла к столу, где лежали какие-то карточки, взяла одну и, прочитав там что-то, с предвкушающей улыбочкой развернулась к нам, где навстречу ей вставал предовольнейший Роман Игоревич. При виде него она скривилась, но, взяв себя в руки, подошла и быстро, совсем легонько укусила нашего физрука за нос. Все рассмеялись, а я наклонилась к сидящей рядом Инне Эдуардовне, прошептав:

— А что там, в карточках? Задания какие-то?

— Да, — так же шепотом ответила мне подруга. — Если ответ участника "Мяу", что означает "да", то он выбирает одну из карточек — на каждой из них написано что-то вроде "поцеловать в щечку" или "укусить за нос" — выполняет это по отношению к тому, на кого указывает пальцем ведущий.

— Ааа...

Следующим вызвался участвовать Виктор Леонидович. В итоге он станцевал медленный танец с секретаршей Ольгой Михайловной, а Роман Игоревич — пожал руку директору (повезло, однако). Последним за заданием вышел Максим Георгиевич — и был встречен громкими аплодисментами.

— Кис? — спросила его Яна Владимировна, показав пальцем на отчаянно машущую ей Елену Вячеславовну.

— Брысь, — ответил директор.

— Кис? — на этот раз перст ведущей указывал на Виктора Леонидовича, с трудом держащегося на ногах.

— Брысь! — вновь отрезал Максим Георгиевич.

— Кис, господин директор? — теперь настала очередь Инны Эдуардовны.

— Брысь! — последовал ответ.

Инна облегченно выдохнула, я с улыбкой похлопала ее по руке. Еще бы! Неизвестно ведь, что за задание вытянит директор. Хорошо, если "пожать руку" или "обняться".

Сощурившись, Яна Владимировна указала было на Ольгу Михайловну, но, внезапно передумав, перевела палец прямо на меня и, проигнорировав мои округлившиеся от испуга глаза, повторила свой дурацкий вопрос:

— Кис, Максим Георгиевич?

— Мяу! — как-то раздраженно бросил он, быстро взял карточку и, прочитав задание, стремительно развернулся. Увидев, кого выбрали ему в жертву, он как-то странно усмехнулся, преодолел разделяющие нас несколько шагов и... впился поцелуем в мои губы. Я покачнулась от неожиданности, затем попыталась отстраниться, но его руки уже обхватили меня за поясницу и притянули к себе. Не успела я решить как действовать дальше, поцелуй этот — такой внезапный и слишком волнующий, чтобы я смогла его забыть — прекратился. Тяжело дыша, Максим Георгиевич подождал, пока я открою глаза и только тогда с явным сожалением выпустил из своих объятий. Чертов искуситель!

Я была так возмущена, что совершенно забыла дышать. Когда воздуха в легких практически не осталось, я глубоко вдохнула и, развернувшись на каблуках, выбежала из зала.

* * *

Я сидела в столовой и ковыряла вилкой в салате, когда ко мне подсела Инна.

— Ты как? — заглянула она мне в глаза.

— Тебе сказать правду или промолчать?

— Лучше правду, — выбрала она.

— Чувствую себя предательницей.

— Ну ты даешь! — удивилась подруга. — Что за извращенное мышление! Ты можешь чувствовать себя обманутой, униженной, но никак не предательницей. Ты-то тут причем? Это тебя поцеловали, а не наоборот.

— Так в том-то и дело, Инна, что униженной я себя не чувствую, — прошептала я, еще ниже опуская голову.

— Нееет! Он действительно так божественно целуется, как говорят? Ну и повезло же тебе, подруга!

— Это как посмотреть, — уныло произнесла я. — Несмотря на явное умение Максима Георгиевича умопомрачительно целоваться, я бы предпочла, чтобы этого поцелуя не было. И вообще больше не хочу его видеть! Но не уходить же из-за этого из школы. Я так привязалась к моим непоседам...

— Даже не думай об этом! — испугалась Инна. — Увольняться из-за какой-то дурацкой игры? Тебе нужно забыть обо всем этом и жить дальше. Как будто ничего и не было. И я знаю, что тебе поможет!

— Текила? — попыталась пошутить я, отодвигая тарелку с раскуроченным салатом. Аппетита не было.

— Нет. Мы займемся шопингом! Знаешь, как это промывает мозги — получше всякой водки. Голова проясняется, мысли собираются в кучу. Поверь моему опыту. И... — Она сделала предостерегающий жест. — Я плачу. Отдашь, когда сможешь. Когда твой Паша наконец-то, — добавила она сквозь зубы, — возьмет на себя роль мужчины.

— Нет, Инн, я так не могу. — Я намеренно пропустила мимо ушей ее последние слова. — Ну... неудобно как-то.

— Неудобно на потолке спать — одеяло спадает. Значит, решено! Завтра утром отправляемся по магазинам! Отговорки не принимаются.

ГЛАВА 3

Последующие две с половиной недели я провела в абсолютнейшем цейтноте.

Близился Осенний бал, который было решено — не без участия директора — провести в стиле ретро. И один из выходных мы с Инной Эдуардовной проторчали на распродаже уцененной винтажной одежды. С пол дня мы рылись в ворохе пропахших нафталином тряпок с усердием, которому мог позавидовать любой золотодобытчик. В итоге Инна выбрала себе длинное черное платье с разрезом, до колена приоткрывавшим правую ногу, а к нему — длинные, чуть выше локтя, черные перчатки и сумочку в тон. Я же остановила свой выбор также на черном платье, без рукавов, с пышной юбкой, доходящей до середины икры. В комплекте к нему шла повязка для волос. Я немного подумала и купила еще сумочку, сплошь расшитую черными пайетками, на короткой серебристой цепочке — давно о такой мечтала. Волосы я собиралась начесать и уложить на затылке в стиле Бриджит Бардо.

Помимо праздничной программы, состоящей из песен, танцев и прочего в этом же духе, также планировалось провести конкурс красоты. Я была единственной, кто проголосовал против подобной дискриминации. Красота, по моему глубокому убеждению, понятие субъективное и зачастую несправедливое. Ну кто дал право кому-либо решать, что красиво, а что — нет? Понапридумывали себе каноны красоты — причем в разные эпохи они были свои — и выдают это за истину в последней инстанции. Бред!

Бедные старшеклассницы морили себя голодом, шили вечерние наряды, выдумывали оригинальный номера, штудировали энциклопедии — борьба им предстояла нешуточная. Наталья Дмитриевна заявила, что послаблений никому не будет. Конкурс должен пройти на самом высоком уровне. В жюри были приглашены настоящие профессионалы: визажист, стилист-имиджмейкер, хореограф и — представьте себе — Максим Георгиевич. Честно говоря, не ожидала от него такого. Хотя откуда мне знать, на что может быть способен красивый мужчина в расцвете лет, сил и возможностей?

В честь праздника мы с моими первоклашками ставили мини-спектакль по книге Люси Мод Монтгомери "Энн из Зеленых крыш" о рыжеволосой девочке-сироте. Вместе с родителями шили костюмы, мастерили декорации. Я также задействовала некоторых учащихся из старших классов, которые должны были сыграть взрослых, а Петя Ермолаев, по обыкновению своему, отвечал за музыкальное сопровождение.

Я снова пела — так сказать, на разогреве, пока девушки-конкурсантки будут переодеваться и готовится к своим номерам. Инна Эдуардовна сама лично занялась подбором моего "репертуара". Песен было три: "Солнце" Ани Лорак, "It Must Have Been Love" Roxette и "October & April" The Rasmus ft. Anette Olzon, которую мы должны были спеть в дуэте с Костей Любимцевым из 11 "Б". На одной из последних репетиций я не без паники заметила странные взгляды, которые украдкой бросал на меня Костя, его попытки перевести разговор на личную тему, невзначай дотронувшаяся до меня рука. Черт. Только это мне не хватало!

Я предупредила Инну, что это первый и последний раз, когда я выступаю в дуэте с кем-то из учеников. Под действием гормонов можно натворить таких глупостей — мама, не горюй! А если он начнет за мной ухаживать? Или захочет чего-то большего?

Не к месту вспомнился поцелуй директора, и я покраснела, отгоняя от себя непрошеные мысли. Занятая подготовкой к празднику, я совершенно забыла о том прецеденте. Максима Георгиевича я с тех пор видела редко. При встрече он лишь коротко кивал, изредка интересовался как дела и все. Похоже, для него тот поцелуй значил не больше, чем комариный укус. Мысль эта почему-то причиняла боль. Но разобраться в своих чувствах было не так просто. И я забила: и на Максима Георгиевича, и на свои чувства. Подумаю об этом потом. Или вовсе не буду думать.

* * *

И вот этот день наступил!

Учащиеся 10 и 11-х классов боролись за звание "Самой красивой девушки 2013 года" в украшенном для такого случая актовом зале, а на третьем этаже на импровизированной сцене ждали своей очереди мои спиногрызы. Чтобы ничего не пропустить из спектакля, я после каждого выступления бросала микрофон Инне и бежала к своим, чтобы поддержать их, ободрить, подшить, если что-то оторвалось, проследить все ли в порядке с декорациями, на месте ли диджей. Под конец я так вымоталась, что песню с Костей пела, едва не падая от усталости. Словно заметив мое состояние, Костя в какой-то момент нежно подхватил меня за талию, и теперь мы пели практически в обнимку, щека к щеке. И ведь нельзя вырваться или огреть чем-нибудь тяжелым. Ну Костик. Ну зараза.

На последних аккордах ловлю взгляд Максима Георгиевича и цепенею: глаза директора — странно сощуренные и настороженные — не отрываясь, наблюдали за нами. Он следил за каждым нашим движением и не мог не заметить, с какой бережностью Костя держал меня в своих объятиях, как дрожала его рука, когда он убирал непослушный локон с моего лица. Черт. Ну и что все это значит? Он ревнует? В самом деле?

Ну и плевать! Он мне не муж. И не возлюбленный. И нечего тут Отелло изображать! Моя личная жизнь его вообще не касается. Мало ли кто оказывает мне знаки внимания. Какое ему дело до этого? И да, играть чувствами подростка низко, но не я первая начала.

Действительно не понимаю, что на меня тогда нашло. Но дальше я действовала вопреки всем своим принципам, на зло — всему миру.

Я вздернула голову, гордо встретила взгляд Максима Георгиевича и, повернувшись к Косте, улыбнулась ему, взяла за руку. Глаза Кости расширились. Взгляд его медленно опустился на мои губы. Мы коротко поклонились и, провожаемые громкими овациями, прошли за кулисы.

Я резко выдохнула, попыталась освободить руку, но Костя почему-то не отпускал. Он затащил меня в какую-то каморку и, едва я повернулась к нему, чтобы узнать в чем дело, как оказалась прижатой к стене. Губы его неумолимо приближались. Я вскрикнула, уперлась в него кулаками и сделала попытку оттолкнуть, но желание удесятерило силы молодого человека.

— Костя, черт возьми! — я уже не заботилась о приличиях. — Ты соображаешь, что делаешь?! Я учитель, а ты подросток. Чуешь разницу? По сравнению с тобой я тетка старая. Отпусти меня. И мы забудем о случившемся, словно ничего и не было.

— Я люблю вас, Александра Юрьевна, — отстранившись, твердо произнес он. — Какой к черту возраст?

Он говорил вполне осознанно. Я даже призадумалась.

— Есть одно "но", дружок. — Я демонстративно вздохнула. — Я люблю другого.

— Вы замужем? — удивился Костя.

— Я помолвлена. И очень люблю своего жениха. А свадьба — лишь вопрос времени.

Костя сделал шаг назад.

— Простите меня. Я думал, что... — Он умолк, виновато опустив голову.

— Нет, это ты прости меня. Я вселила в тебя надежду, когда... в общем, мы оба были не правы. Давай забудем об этом и постараемся жить дальше. Хорошо?

Он кивнул и открыл дверь, пропуская меня вперед.

Мир сошел с ума!

Или я чего-то не понимаю?

Всего один день — и столько неприятностей!

И вот опять! Не успела я выйти из чертовой каморки, как передо мной предстал Максим Георгиевич — собственной персоной. При виде меня директор сглотнул, черты его разгладились, в голубых глазах я прочла облегчение.

— Александра Юрьевна... — шагнул он мне навстречу.

Но тут из-за моей спины появился Костя. Под тяжелым взглядом Максима Георгиевича тот стушевался, смущенно опустил глаза. На скулах директора заходили желваки, ноздри нервно затрепетали.

Но почему? Ведь ничего же не было! Чем я заслужила подобное отношение?

— Вас искала Инна Эдуардовна, Константин. — Голос директора был жестким, напряженным. Он едва сдерживался.

Когда мы остались вдвоем, он какое-то время пристально наблюдал за мной, затем развернулся и направился к выходу.

— Максим Георгиевич, — дрожащим голосом позвала я.

Он резко остановился.

— Я...

— Не сейчас, Александра Юрьевна, — сухо произнес он, не оборачиваясь. — Позвольте времени расставить все на свои места.

И он ушел. А я стояла, размазывая слезы по щекам, ругая себя за глупую выходку, которая могла мне стоить столь многого: репутации, работы, ЕГО...

Вечером, под началом Инны Эдуардовны, была устроена дискотека 90-х.

Давно я так не развлекалась. Спустя час в спортзал, где во всю грохотала музыка, вошли Максим Георгиевич с Еленой Вячеславовной и Ольгой Михайловной. В отличии от большинства ребят, подпиравших со скучающим видом стенку, словно без их поддержки та обвалится, директор с мягкой грацией вывел своих партнерш на танцпол, чтобы присоединиться к танцующим. Двигался он уверенно и изящно. Он явно был в курсе всех новых веяний, потому что танцевал не как большинство молодых парней, которые просто топчутся на месте, не особо прислушиваясь к ритму.

Я невольно залюбовалась его отточенными, где-то даже возбуждающими движениями. Он развернул Елену Вячеславовну спиной к себе, она обхватила его шею руками, и теперь они танцевали, тесно прижавшись друг к другу, едва не слившись в одно целое.

Столь зажигательная пара приковывала к себе внимание. Старшеклассницы смотрели на них во все глаза, половина из них была по уши влюблена в красавца-директора. Хотя винить их было не в чем. Сама едва не попалась в эту ловушку. А Максим Георгиевич... Разве он виноват, что настолько притягателен внешне, что стоит ему войти в какое-нибудь помещение, и подавляющее большинство женщин и девушек принимаются поедать его глазами? И все же было неприятно наблюдать за откровенно-интимными движениями директора и его партнерши. Танцевать расхотелось, и я присоединилась к ребятам подпирать стенку.

Популярные хиты 90-х сменяли друг друга. Молодежь отчаянно веселилась. В какой-то момент заиграла тихая мелодичная музыка, и диджей объявил медленный танец. Я вовремя заметила направившегося ко мне Костю Любимцева и быстренько ретировалась. В туалет.

Прошлась по губам бесцветным блеском, пригладила торчащие в разные стороны влажные волосы, окинула придирчивым взглядом отражение в зеркале. В перерыве между концертом и дискотекой я переоделась в темно-бордовое платье-карандаш, купленное в день нашего с Инной шопинга-релакса, и распустила по плечам волосы. Черные туфли и тяжелый, под золото, браслет завершал строгий и в то же время женственный туалет. Странно, но то, что я увидела в зеркале, приподняло мне настроение.

Вернулась я в зал как раз под заключительные аккорды лирической композиции Брайана Адамса "Please Forgive Me". И тут же была утащена Инной в образовавшийся круг танцующих. Максим Георгиевич по-прежнему зажигал в обществе Елены Вячеславовны и Ольги Михайловны. К их кружку также присоединились некоторые мальчишки и девчонки из 11 "Б". На меня директор не обращал никакого внимания. Наши взгляды встретились лишь раз, первым глаза отвел Максим Георгиевич. Оно и понятно. Кто захочет связываться с учительницей, шатающейся по кладовкам с учениками?

Я стиснула зубы — только не хватало разреветься у всех на виду — и заставила себя улыбнуться. Затем и вовсе расхохоталась, увидев лунную походку в исполнении Леши Коновалова из 11 "А". Прикольный получился у него Майкл Джексон.

Немногим позже ребята устроили настоящий флешмоб под микс хитов Майкла Джексона. Я немного знала движения и спустя несколько минут уже танцевала вместе со всеми. Максим Георгиевич отжигал в нескольких шагах от меня.

Когда запыхавшаяся, но довольная, я упала на скамейку и попыталась выровнять дыхание, вновь объявили медленный танец, и я услышала знакомую мелодию.

Ммм... Мой любимый Фил Коллинз. И его потрясающая "Everyday".

Я отвлеклась и не успела решить, что делать дальше — сбежать, как в прошлый раз или затаиться в каком-нибудь темном уголке, — когда увидела протянутую мне руку в приглашающем жесте.

Вздрогнув, подняла голову и встретилась с непроницаемым взглядом голубых глаз.

— Разрешите? — хрипло произнес Максим Георгиевич, коротко поклонившись. Его спокойное, точно каменное лицо ничего не выражало. Губы были плотно сжаты. Но к сожалению, времени на размышления у меня не было: краем глаза я заметила застывшего в нескольких шагах от нас Костю. С директором мне ничего не светит, а вот мальчишку необходимо отвадить как можно скорее — пока не стало слишком поздно.

Я стремительно поднялась, взбила волосы и с прямой спиной отправилась на танцпол. Пока шла, ловила на себе завистливые взгляды старшеклассниц. Знали бы они, как на самом деле относится ко мне директор. Его невозмутимый вид был красноречивее всяких слов.

Черт! Ну и влипла же я! Надо было дать деру, как только объявили этот чертов танец. Такую возможность прошляпила!

Но уже поздно кусать локти. Да и разговор с директором неизбежен. Когда-то же он должен потребовать от меня объяснений? И лучше будет, если это пройдет в неформальной обстановке.

Максим Георгиевич немного грубовато обхватил меня за талию. Он что, злится? Я вложила руку в его ладонь и задрожала от одного только прикосновения к горячей мужской коже.

"Предательская дрожь" — вот оказывается откуда это выражение. Собственное тело выдало меня с головой.

— Черт возьми, Александра Юрьевна, — процедил сквозь зубы Максим Георгиевич, крепче сжимая мою руку. — Я же не монстр какой-то! У вас вид кролика перед удавом. Неужели я такой страшный?

Блин. И как мне теперь выкручиваться? Жаль все-таки, что я не блондинка. Уродись я оной, и достаточно было бы сделать большие глаза, похлопать ресницами или надуть губки, чтобы мужчина тут же забыл о своем вопросе. Но я не блондинка. И отвечать все же придется.

— Вы опять поставили меня в неловкое положение, — проворчала я, решив, что скрывать свое возмущение бессмысленно, да и надоело, честно говоря. — Этот ваш поцелуй... Вы хоть понимаете, чем чревато может быть подобное поведение?

— Вам не понравилось? — вздернул он брови.

Я посмотрела на него и вдруг расхохоталась. Мой смех неожиданно громко разлетелся по залу, и я умолкла. Блин. Что теперь о нас подумают? Как мило молоденькая учительница воркует с директором! Футы, нуты!

— У вас чудный смех, — произнес Максим Георгиевич, склонившись к моему уху. — Смейтесь почаще, пожалуйста.

Я немного помолчала. Затем сделав над собой усилие, произнесла:

— Максим Георгиевич, мне хотелось бы поговорить о Косте.

Он напрягся. Я почувствовала, как сжалась в кулак его рука, которой он поддерживал меня за талию.

— Ваше право, — сухо бросил он, вновь став отстраненным и далеким. И все же я продолжила:

— Костя ни в чем не виноват. Это я совершила глупость. Я играла его чувствами. Улыбнулась, взяла за руку, хотя понимала, что... Я видела на репетициях, как он смотрит на меня, но не придала этому должного значения. Но между нами ничего не было! Он хотел...

— Простите, — хрипло проговорил Максим Георгиевич, смотря куда-то поверх меня. — Могли бы мы поговорить о чем-нибудь другом?

Я умолкла, закусив губу.

— Александра Юрьевна, — произнес он уже мягче, — поверьте моему опыту. В таких ситуациях не может быть виноват кто-то один. Да, своими действиями вы посеяли надежду в сердце парня. Но и он уже не маленький. И обязан уметь контролировать свои чувства. Иначе что он за мужчина тогда? Не вините себя. И давайте забудем о том прецеденте раз и навсегда. Хорошо?

Я кивнула.

— Вы, кажется, были возмущены моим аморальным поведением, — напомнил он, улыбнувшись. — И какие, по вашему, оно может иметь последствия?

Хм. А он крепкий орешек! Ну и я не промах.

— Например, я могу в вас нечаянно влюбиться, — улыбнулась я и тут же пожалела о сказанном. Его глаза сузились, брови сошлись на переносице.

— Да ну? — усмехнулся он одними губами. Глаза его внимательно изучали мое лицо.

— Это я вам привела как один из вариантов развития событий. Но знали бы вы, какие интриги порой плетутся в "будуарах" нашей школы, у вас бы волосы встали дыбом. Похлеще этой вашей Фронды будет.

— Под "будуарами" вы имели в виду учительскую? — насмешливо улыбнулся Максим Георгиевич.

— Ничего смешного! — возмутилась я. — Знаете, как это раздражает! Слухи всякие, шушуканье за спиной... Ужасно отвлекает от работы. А работу свою я люблю.

— Я заметил, — тепло улыбнулся он.

Это что? Сарказм?

— Я сейчас не иронизирую, — добавил он серьезно, заметив мои нахмуренные брови. — Обычно я не шучу над такими вещами. Так уж получилось, что по роду деятельности я должен интересоваться всем, что происходит в этой школе, в том числе и вами. Я видел, как вы работаете с детьми. У вас поистине дар, Александра Юрьевна. Про таких, как вы, говорят — "учитель от Бога". Неуемная фантазия и задор делают каждый ваш урок незабываемым. И я уже молчу о глазах, сверкающих подобно звездам, и голосе, который хочется слушать и слушать. Когда же вы поете... — Он замолчал и улыбнулся, задумчиво глядя мне в глаза. — Когда вы поете, земля уходит из-под ног... реальность лопается, как мыльный пузырь. К моему величайшему сожалению, в русском языке еще не придумали таких слов, которые могли бы точно выразить мои чувства в этот момент...

Он что-то еще шептал мне на ухо, щекоча его своим дыханием, но я уже не слушала. Я все больше растворялась в его объятьях, в запахе его горячего тела и едва уловимого мужского одеколона. Голова шла кругом от пьянящего осознания того, что стоит мне привстать на цыпочки и потянуться и наши губы встретятся. И я вновь смогу ощутить сладостный вкус его поцелуев, почувствовать, как его язык проникает внутрь, дразня и соблазняя.

Я закрыла глаза, двигаясь в такт мелодичной композиции, а руки сами собой обвились вокруг его шеи. Максим Георгиевич тут же умолк, резко втянул в себя воздух. Я почувствовала, как напряглись его мускулы, ощутила под пальцами учащенный пульс. Он жадно притянул меня к себе, его руки поднялись выше, легли на поясницу, запутались в волосах. Руки мужчины, знающего как доставить удовольствие женщине. Мой взгляд упал на его слегка поросший щетиной подбородок и задержался на губах. Я увидела, как он сглотнул. Неужели мы думали об одном и том же? Он... желал меня?

"Беги, Сашка! — отчаянно шептал мне внутренний голос. — Беги, пока не поздно. Ты уже совершила одну ошибку. Тебе мало Кости? Хочешь и с директором опростоволоситься? У него таких, как ты, вагон и маленькая телега. А у тебя Пашка и свадьба на носу. Возможно, у него хобби такое — соблазнять молоденьких учительниц. Хочешь пополнить его коллекцию? Тебе это надо?"

"Не надо!" — твердо решило благоразумие.

И я сделала то, что совсем недавно казалось мне невозможным. Я отстранилась от Максима Георгиевича, прервав тем самым танец, посмотрела в удивленные, потемневшие от страсти глаза, поняла, что язык прилип в нёбу и произнести что-либо связное не смогу. А потому просто развернулась и, ожесточенно смахнув струящиеся по щекам слезы, поспешно вышла из зала.

ГЛАВА 4

— Что на тебя нашло? — накинулась на меня Инна на следующий день, едва завидев меня в столовой, но встретив мой затравленный взгляд, нахмурилась. — Только не говори, что...

— Я люблю его, Инна, — застонала я, пряча в ладонях лицо. — Я хочу его, понимаешь?

— Ты? — подруга явно была шокирована. — Ты же...

— Знаю. Я сама раньше думала, что так, как в любовных романах у меня никогда не будет. Я же ходячий ботаник! Я напрочь лишена чувственности, навыков соблазнения. Я полновата, наконец. И я не способна любить страстно и безбашенно. Но... — Я подняла голову, закусила губу. — Но я люблю. И ничего не могу с этим поделать.

— Блин. Ну ты и влипла, подруга.

Я сморщилась. Бессонная ночь отозвалась гулкой болью в висках. Глаза нещадно щипало. Я обхватила голову руками.

— И что мне теперь делать? — тихо спросила я.

— С Пашей или Максимом Георгиевичем?

— Конечно, с Максимом Георгиевичем. Я Пашу не брошу. Я нужна ему.

— А ты уверена, что Паша — именно тот, кто нужен ТЕБЕ? Вдруг...

— Никаких "вдруг". Я выйду за Пашу, как и планировала. Максиму Георгиевичу все равно, с кем ночи проводить. Переспал и забыл. А мне нужны серьезные отношения. Я детей хочу.

— Тогда ты должна с ним поговорить. Я имею в виду Максима Георгиевича. Расскажи ему про вас с Пашей, про свадьбу. Вполне возможно, что он просто флиртовал с тобой. А узнав о том, что ты помолвлена... Уверена, он не из таких, кто идет напролом. Он любит девушек доступных. Таких, как наша Елена Вячеславовна, например. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Ты права, — согласно кивнула я. — Поговорю с ним и поставлю жирную точку в конце этой дурацкой истории.

* * *

Переминаясь с ноги на ногу, я стояла на парковке, недалеко от машины директора, в которой сидел озадаченный Пашка, и ждала Максима Георгиевича. Директор задерживался, а у меня уже зуб на зуб не попадал. Морозец в начале декабря обычное дело, но одеваться по погоде я никогда не умела. Я подышала на окоченевшие пальцы. Пашка посигналил и указал на место возле себя. Я покачала головой и отвернулась, спрятав нос в складки шарфа. Платки и палантины были неотъемлемой частью моего гардероба. Их у меня было дюжины две, наверное. Сейчас этот зачастую декоративный аксессуар сослужил мне неплохую службу. Я в несколько оборотов обернула его вокруг шеи и втянула голову в плечи.

Проклятье! Как же холодно!

— Александра Юрьевна? — ко мне приближался Максим Георгиевич, поддерживая за талию скользящую на своих гигантских шпильках Елену Вячеславовну.

"Он любит девушек доступных. Таких, как наша Елена Вячеславовна, например" — вспомнились мне слова Инны. Я сморщилась. Надо же быть таким неразборчивым! Елена Вячеславовна вешается на всякого, кто гордо именуется "мужчиной". У нее на лбу написано "возьмите меня хоть кто-нибудь". Как можно быть настолько бабником, чтобы спать с такими вот... падшими женщинами?

Тем временем Максим Георгиевич усадил свою спутницу в машину, что-то шепнул ей на ухо, и, захлопнув дверцу, подошел ко мне. Его сузившиеся глаза оглядели меня с головы до ног, задержались на покрасневших руках. Челюсти его сжались.

— Что вы тут делаете? — не утруждал он себя любезностями.

— Мне нужно поговорить с вами.

— Здесь?

Я сглотнула.

— Да.

— Я слушаю вас, — скрестил он руки на груди.

— Максим Георгиевич, я не знаю, какие вы преследуете цели в отношении меня... — Он вскинул брови, я быстро продолжила: — То есть я, конечно, понимаю, для чего вам нужны женщины. Но мою кандидатуру вы можете не рассматривать. — У меня наверное даже уши порозовели от смущения. Надо же нести такую чушь! — То есть... я не то имела в виду. В общем, я хотела сказать, что... я помолвлена.

Я сосредоточенно рассматривала свои ботинки и не видела реакции Максима Георгиевича на мои слова. Вряд ли его волнует, что там у меня с личной жизнью. Ему глубоко наплевать, помолвлена я или нет. И зачем я только распиналась?

— Я его знаю? — услышала я совсем рядом его голос, подняла голову и встретилась с напряженным взглядом голубых глаз.

Я невольно посмотрела в сторону Паши. Перехватив мой взгляд, Максим Георгиевич обернулся, его глаза слегка расширились.

— Павел Сергеевич?

— Да, — вздернула я нос. — А что вас удивляет?

— Напротив. — На его лице мелькнула слабая тень улыбки. — Все как раз становится на свои места. И давно вы встречаетесь?

— Полтора года.

— Понятно.

Он о чем-то размышлял.

— Ждите здесь! — приказал он и направился к служебной машине. Подождал, пока Елена Вячеславовна опустит стекло, сказал ей что-то, отчего на ее красивом лице появилась капризная гримаса, протянул Паше банкноту и вернулся ко мне.

Я посмотрела на Пашу, наши глаза встретились. Я побледнела — столько горечи и сожаления было в том взгляде. Он завел машину, вырулил со стоянки и, бросив на меня последний прощальный взгляд, уехал в неизвестном направлении.

Блин. Что происходит?

— Пойдемте, — взял меня за руку Максим Георгиевич. — Черт возьми! Вы же совсем замерзли. И молчите...

Он остановился, взял мои озябшие руки в свои и принялся согревать их своим дыханием.

— Максим Георгиевич...

— Ммм... — вскинул он брови поверх своих кулаков, в плену которых пребывали мои отогревающиеся пальцы.

— Что вы делаете?

— Спасаю ваши руки от обморожения, — насмешливо улыбнулся он.

— Куда вы отправили Пашу?

— Он повез Елену Вячеславовну домой.

— А вы?

— Я большой мальчик. Сам доберусь. Но прежде провожу домой вас.

— Зачем?

— В смысле? — не понял он.

— Я помолвлена, вы забыли?

— Нет, не забыл. Но хороший друг никому не помешает.

— Вы хотите стать моим другом?

— Я хочу быть рядом, — произнес он тихо.

Я вздрогнула. Затем вырвала руки из его ладоней.

— Это шутка?

— Я похож на человека, который шутит? — Его глаза были серьезными и задумчивыми.

Я молчала.

— Александра Юрьевна, вы замерзли. Давайте я поймаю такси и мы...

— Никаких "мы", — резко перебила я. — Я еду одна.

— Одна вы не поедите, — решительно заявил он и уже мягче добавил: — Не будьте ребенком, Александра Юрьевна. Я обещаю держать руки при себе. Ваша честь не пострадает, если вы этого опасаетесь.

Он протянул мне руку в кожаной перчатке. Немного подумав, я вложила в нее свои пальцы, и он осторожно сжал их. Затем мы поймали такси, я назвала адрес водителю.

Сказать, что я нервничала, значит не сказать ничего. Меня волновала близость Максима Георгиевича, его рука — красивая, ухоженная, с длинными тонкими пальцами — лежала в нескольких миллиметрах от моей. Но он не делал никаких попыток дотронуться до меня. Держал слово. А мне выть хотелось. И сбежать отсюда как можно скорее.

Я сжала пальцы в кулак и отвернулась к окну.

Возле моего дома Максим Георгиевич молча помог мне выйти из такси, сухо попрощался, сел в машину и уехал.

А я стояла и смотрела ему вслед, снова и снова прокручивая в памяти его слова "Я хочу быть рядом... быть рядом... быть рядом..."

* * *

Я по обыкновению ковырялась вилкой в кусочках пищи, там и сям разбросанных по тарелке — дурацкая привычка, надо бы от нее избавиться. За моей спиной громко хихикали девчонки из 9 "Б" класса. До меня долетали обрывки их разговора.

— ...он такой лапочка, — щебетала одна.

— ...я просто млею от его улыбки, — томно вздыхала другая. — Недавно он проходил мимо, и я, как будто случайно, уронила тетрадки. Они рассыпались по полу, и он тут же кинулся их поднимать, представляете?! Он протянул их мне и так сексуально улыбнулся. Я готова была отдаться ему прямо там!

Я поморщилась. Ну и нравы у этих пигалиц!

— ...говорят, он ведет здоровый образ жизни, не курит, не пьет, плаванием занимается...

— А я слышала, что он был женат, — громким шепотом сообщила одна из подружек. — На какой-то худосочной фотомодели. Она, кажется, на лет пять его старше. Я видела ее фотки в Интернете: ничего особенного. Блондинистая, со смазливым личиком. Да еще старая. Фи!

— Зато может она в постели — бомба, — всезнающим тоном заметила другая.

Я подавилась кусочком помидора.

Блин! Совсем оборзели девчонки.

— Ну а что он вытворял у нас на дискотеке! Повезло же этой мымре из бухгалтерии.

Я невольно прислушалась. О чем это они?

— Да ей лишь бы на ком-то виснуть. Ни одного мужика мимо себя не пропускает!

— А что у него с той молоденькой училкой, кто знает?

Я замерла.

— Это та, с которой он танцевал медляк?

— Ну да. Фигуристая такая. В бордовом платье. Она еще пела на концерте.

— Скажите, она обалденно поет?! Никогда не слышала такого сильного голоса!

— Вот только какие у нее виды на нашего красавчика-директора? Видели, как она на него смотрела?

— Ага. Буквально пожирала глазами.

— Он тоже глаз с нее не спускал. Даже когда танцевал с бухгалтершей.

— Ты тоже заметила? Я вот думаю: не влюбился ли наш Максим Георгиевич?

Я сглотнула. Тихо, чтобы не привлекать внимания, вылезла из-за стола и поспешно покинула столовую.

* * *

Сегодня я задержалась, как никогда. Сначала готовила сценарий классного часа, потом анализировала успехи детей, чтобы было о чем говорить на родительском собрании, затем принялась проверять тетрадки. Но в голове то и дело всплывали слова девятиклассниц. Черт. Неужели я действительно так пялилась на директора, что все это заметили? А он все это время украдкой наблюдал за мной? Я-то думала, он разозлился из-за Кости и потому не обращал на меня внимания. И эти его слова "хочу быть рядом"... Что все это значит? Неужели я ему не безразлична? Или же это какая-то игра? С трудом верится, что такой красавец-мужчина, как Максим Георгиевич, мог бы обратить внимание на такую серую мышь, как я. С кудряшками и лишними килограммами. С женихом и кашей в голове.

Я застонала, обхватив голову руками.

И тут погас свет. Причем, судя по темным глазницам окон других кабинетов, свет вырубили во всей школе.

Блин. Только этого мне не хватало! Как на зло забыла дома сотовый. И фонарика нет.

Я на ощупь собрала тетради, запихнула их как попало в сумку, оделась и вышла из класса. Держась за стенку, спустилась на второй этаж, прошла мимо учительской, огляделась. Вокруг царила кромешная тьма. Я задержала дыхание, когда позади меня раздались чьи-то уверенные шаги. Коридор озарил тусклый свет фонарика, и я увидела приближающуюся ко мне черную фигуру.

— Александра Юрьевна? — произнесла удивленно фигура.

— Максим Георгиевич? — пискнула я, ожидая увидеть кого угодно, только не его.

— Что вы здесь делаете в такой час? — спросил он недоуменно.

— Тетрадки проверяла.

Он чертыхнулся.

— Не лучше ли это делать дома? Как вы думаете добираться? Автобусы уже не ходят.

— На метро.

— На метро? — Я почти почувствовала, как он вздернул одну бровь.

— Дома у меня слишком шумно. Сложно сосредоточиться даже на собственных мыслях. А здесь тихо. И не гонит никто, — неуверенно закончила я.

— Я подвезу вас. Пойдемте.

— Но...

Он подхватил меня под локоть и вывел из школы.

— Вы не подождете немного? Мне нужно переговорить с охранником.

Я кивнула. Он вернулся внутрь, а я с нарастающим страхом посмотрела в сторону белого "ягуара". Паша сегодня собирался к друзьям смотреть футбол по телевизору. С пивом и рыбой. Он предлагал заехать за мной, но я отказалась. Дура! Можно было бы вызвать такси. Только вот сотку нужно с собой носить, а не бросать непонятно где. И зачем я только ее купила, если пользуюсь разве что как будильником?

— Замерзли? — неожиданно раздалось над моим ухом, я едва не подпрыгнула. Максим Георгиевич стоял совсем рядом, с нежностью глядя на меня. — Нужно было дать вам ключи от машины...

— Ничего страшного, — произнесла я тихо, затем судорожно вдохнула. — Максим Георгиевич, может вы вызовете мне такси? Нам вряд ли с вами по пути...

— Не говорите ерунды. Садитесь. Я не кусаюсь, — добавил он, насмешливо улыбнувшись.

В машине пахло как-то необычно. Мужским парфюмом, ванилью и мандаринами.

— Как прошел день? — спросил он, когда мы отъехали от школы. — Вы как-то подозрительно молчаливы. Что-то случилось?

Я заставила себя расслабиться и откинула голову на спинку сиденья.

— Устала немного, — искренне призналась я. — Пол дня хотелось выть от головной боли, а под вечер с трудом сдерживала зевоту.

— Да. Я заметил, — бросил он на меня искоса взгляд.

— Не правда, — недоверчиво произнесла я.

Он улыбнулся, вновь взглянув на меня.

— Я беседовал с Натальей Дмитриевной в коридоре, а вы в это время ждали, пока дети что-то допишут. Я боялся, что вы упадете и уснете прямо посреди класса. Вы, надеюсь, не храпите?

— Не знаю, — обескураженно произнесла я. — Вы... наблюдали за мной?

— Простите. Не смог удержаться. Забавное зрелище, скажу я вам.

Ему явно доставляло удовольствие смущать меня.

— Очень смешно. — Я отвернулась к окну. — Я могу тоже самое сказать и о вас, — язвительно произнесла я прежде, чем успела подумать.

— Вы о чем? — спросил он, бросив на меня быстрый взгляд.

— Не важно.

Блин. И кто меня за язык тянул?

Щелкнули дверные замки.

— Вы не покинете эту машину, пока я не узнаю, что вы имели в виду.

Я закатила глаза.

— Это же смешно. Я... просто пошутила.

— Не юлите, Александра Юрьевна. Я жду.

Лицо у Максима Георгиевича было серьезное, сосредоточенное, но вокруг глаз лучились веселые морщинки. Да он смеется надо мной!

— Ну хорошо. Я видела вас с Еленой Вячеславовной. Забавное зрелище, — хохотнула я и в следующую минуту едва не ударилась головой о лобовое стекло. Машина с визгом остановилась.

— Что именно вы видели? — развернулся он ко мне.

Я покраснела, но взгляда не отвела. И тут Максим Георгиевич сглотнул. Его глаза скользнули по моему лицу, задержались на губах, опустились ниже. Я замерла. Он не посмеет!

— Что же вы делаете со мной, Александра? — прошептал он, склоняясь ко мне ближе.

Я отпрянула, ударившись головой об дверцу. Максим Георгиевич с минуту смотрел на меня, затем отвернулся, положил руки на руль.

— Александра... — начал он, не оборачиваясь, — скажите, если бы вы не были помолвлены с Павлом Сергеевичем, я мог бы рассчитывать на что-то... на что-то большее с вашей стороны?

Нет, он просто издевается надо мной! Говорит вещи, от которых бросает в жар, смотрит так, что не оторваться. И все ради чего? Чтобы поставить очередную галочку в списке покоренных им женщин?

— Послушайте. Будь вы единственным мужчиной на планете Земля, даже в таком случае вы не могли бы рассчитывать на что-то на большее с моей стороны! А знаете почему? Потому что вы бабник, ловелас и дамский угодник. И я не хочу стать очередной Еленой Вячеславовной, с которой приятно проводить время, только и всего. К вашему сведению, в мои планы не входит пункт "быть соблазненной директором". Я в ваши игры больше не играю.

— И вы туда же, — вздохнул Максим Георгиевич. — Вы видите то, что хотите видеть. Вы, как и все, любите развешивать ярлыки. Бабник, ловелас... Но даже у самого прожженного дамского угодника есть сердце. А если он вдруг влюбился? Если не представляет жизни без одной-единственной женщины? Но любители ярлыков не верят в искренние порывы. Они утверждают, что все это лишь обман, с примитивной целью обладать... В тот день, на дискотеке, я держал вас, трепещущую, в своих руках, я видел ваши полные желания глаза... И я поверил, что небезразличен вам. Я готов был положить к вашим ногам весь мир. Достать звезду с неба. Петь серенады под окном. Вырвать, как Данко, сердце из груди и подарить его вам... Но вы сбежали. А вернулись лишь для того, чтобы сообщить, что помолвлены. По вашему, я хочу вас соблазнить? Поверьте, если бы я действительно задался этой целью, мы бы не стояли сейчас посреди дороги, не разговаривали бы, а давно бы уже где-нибудь занимались любовью.

Я не заметила, как он придвинулся ближе. Его горячее пряное дыхание обжигало мою кожу, рука его коснулась моей щеки, нежно провела по губам. Я задрожала и потянулась навстречу к нему. Наши губы встретились в жадном, неистовом поцелуе. Мы оба ждали этого слишком долго.

Но внезапно все закончилось.

Максим Георгиевич с легким стоном оторвался от моих губ, отодвинулся на безопасное расстояние, завел двигатель. Дыхание его было прерывистым, вцепившиеся в руль руки чуть подрагивали.

— Надеюсь, теперь вы понимаете, что вы — не очередная Елена Вячеславовна, — хрипло произнес он, глядя перед собой. Затем вырулил с обочины и медленно вжал педаль газа.

— Но... это ничего не меняет, — прошептала я, кусая губы.

— Я знаю.

— И вы не станете ничего предпринимать? Обещаете?

— А вы действительно этого хотите? — испытующе посмотрел он на меня.

— Неважно, чего хочу я. Это неправильно, понимаете? Я не могу допустить, чтобы Паша страдал.

— А я? — тихо произнес он, и мое сердце взвыло от боли, на глаза навернулись слезы.

Я промолчала, с силой стиснув кулаки, так что ногти до крови впились в ладони.

— Пообещайте мне кое-что, — попросил он, когда мы уже стояли возле подъезда и пушистые снежинки орошали наши лица, путаясь в ресницах и волосах.

— Что? — не в силах отвезти от него глаз, спросила я.

— Пообещайте, что не станете меня избегать, что позволите быть рядом...

— Обещаю.

ГЛАВА 5

На выходные я запланировала погружение в фантастические миры недавно купленного бестселлера.

Встала я по привычке рано, переделала все домашние дела — родители в это время смотрели телевизор, у Инги в комнате грохотала рок-музыка — и улеглась на кровать с книжкой в одной руке и яблоком — в другой. Воткнула беруши и принялась за чтение.

Спустя час заурчало в желудке, но я проигнорировала жалобные просьбы организма — не хотелось прерываться, идти на кухню, слушать, как мама сплетничает по телефону, шушукается с подружками сестра, видеть пьяную физиономию отца, развалившегося в кресле перед телевизором с бутылкой пива в руке.

Еще через час кто-то громко постучал в комнату, затем, не дожидаясь разрешения, в комнату вошла Инга — в коротком топе, открывавшем плоский живот с пирсингом в пупке, и кожаной мини-юбке.

— К тебе там пришли, — с загадочной улыбкой произнесла сестра. — Мужчина.

— Пашка? — я соскочила с постели и принялась натягивать гетры. — Он же собирался сегодня в баню с друзьями. Может передумал и решил провести день со мной?

— А это не Павел, — вздернула одну бровь Инга и криво усмехнулась. — В тихом омуте, да?

— Что? — не поняла я. — Как не Пашка? А кто тогда?

— Красавчик-брюнет с голубыми глазами. Весь такой брутальный, в коже и джинсе. Ты где такого откопала? У кого-то свои скелеты в шкафу имеются, да?

— Не понимаю о чем ты, — буркнула я, натягивая поверх майки свитер. — Это, наверное, коллега. Учитель истории.

— С каких пор у нас в школах работают такие учителя? — вскинула брови Инга. — И зачем ему понадобилась ты?

Сестра оглядела меня с ног до головы. Не обнаружив там, видимо, ничего интересного, задумчиво пожала плечами и, покачивая бедрами, вышла из комнаты. Я быстро соорудила из волос дульку, зафиксировала ее карандашом и оглядела себя в зеркале. Черт. И что ему тут понадобилось? Я сегодня, кажется, даже зубы не чистила. Хорошо еще душ приняла и ногти привела в порядок.

Ох, не нравится мне все это. Но я обещала не избегать его. Придется держать слово. Как бы паршиво не было на душе.

В коридоре Максима Георгиевича не оказалось. Я удивленно огляделась. В спальне родителей орал телевизор, но самих родителей там не было. Я вошла на кухню и замерла. За обеденным столом сидели папа с мамой, Инга и Максим Георгиевич. Директор с отцом что-то бурно обсуждали. Я заметила откупоренную бутылку водки, соленые огурцы, сало, хлеб — в общем, полный джентльменский набор. Многообещающе, однако.

— И что вы тут делаете? — миролюбиво произнесла я, а внутри все клокотало от ярости, растерянности, чувства неловкости — настоящий коктейль из эмоций.

— Сашенька, доченька, — обняла меня мама, усаживая рядом с собой, — ты не говорила, что у тебя такой... интересный друг. Вы вместе работаете, да?

— Максим Георгиевич преподает у нас историю, — я подняла глаза и натолкнулась на внимательный взгляд директора, словно он что-то усиленно пытался понять. Его глаза изучали мое лицо, вероятно сравнивая с сестрой. Хм. Ну и так понятно, кто в нашей семье красивая, а кто — учительница.

Вздохнув, я пододвинула к себе огурчики и смачно захрустела, решив не вмешиваться в разговор. Зря я сюда пришла. На фоне сестры я выглядела неуклюжей коровой и чувствовала себя примерно так же.

Я встала из-за стола, налила себе чаю, пошарила на полках в поисках какой-нибудь сладости, нашла черствую зефирку и впилась в нее зубами. Уже месяц, как Инга сидит на строжайшей диете. Теперь на выпечку и сладкое в этом доме наложено бескомпромиссное вето. Лакомиться чем-то вкусненьким мне приходилось в тихоря.

— Мы тут с твоим другом обсуждаем вчерашний матч, — похлопав по плечу Максима Георгиевича, сообщил папа. — Не хочешь присоединиться?

— Нет, пап, прости, нет настроения, — я заставила-таки себя улыбнуться. — Если понадоблюсь, я в своей комнате.

— Может, вы чаю хотите? — спохватилась мама, вставая из-за стола.

— Не откажусь. Спасибо, — улыбнулся Максим Георгиевич.

Когда я выходила из кухни, краем глаза заметила подсевшую ближе к директору Ингу — накручивая русый локон на палец, она интересовалась, все ли учителя-мужчины в нашей школе такие красавчики.

Оказавшись в своей комнате, я поставила кружку с чаем на письменный стол и упала на постель, уткнувшись лицом в подушку. Почему-то отчаянно хотелось плакать.

Ну почему в жизни все так несправедливо? Почему одним принадлежит весь мир, а другим остается довольствоваться крошками, упавшими со стола первых?

"Вы видите то, что хотите видеть", — вспомнила я слова директора. — "Вы, как и все, любите развешивать ярлыки..."

Ведь он прав. На меня всю жизнь вешают какие-то ярлыки, пытаются втиснуть в рамки своего мировоззрения, своего видения об окружающих, о самой жизни. То я не тем занимаюсь, то не так выгляжу, то не то ем. Все, кроме меня, знают, что мне нужно. А я только и делаю, что что-то им доказываю, изо всех сил пытаясь убедить в том, что мое "я" тоже имеет право на существование, что я такая, какая я есть и другой вряд ли стану. Однажды, под настойчивым давлением сестры, я все-таки села на жесткую диету, купила абонемент в фитнес-клуб, решила полностью пересмотреть свой образ жизни, в результате чего оказалась в больнице с подозрением на язву желудка и твердой убежденностью, что быть мне толстой до конца дней моих. Но потом я встретила Пашу и поняла, что не такая уж я и толстая. И что настоящая любовь не измеряется сантиметрами на талии или килограммами. Она или есть или ее нет. А рвать жилы, доказывая что-то другим — бессмысленно и глупо. Каждый имеет право на индивидуальность, на свое восприятие мира, на свои фетиши и тараканы. И я смирилась. И полюбила себя такой, какая я есть. Только вот рядом с Ингой я по-прежнему чувствовала себя толстой и неуклюжей. Вряд ли тут можно уже что-либо исправить.

Тихо постучали в дверь. Оторвав от подушки зареванное лицо, я подскочила на постели и едва успела вытереть рукавом слезы, как в комнату вошел Максим Георгиевич.

— Можно?

Он был непривычно серьезным и хмурым. Я кивнула. Он прошел и сел на постель, возле моих ног.

— Простите, — тихо произнес он. — Я не хотел ставить вас в неловкое положение. Я должен был предупредить...

— Все в порядке, — шмыгнула я носом. — Вы тут ни при чем.

Он немного помолчал. Взял мою руку, коснулся ее губами, затем прижал ладонью к щеке и на миг закрыл глаза.

— Сегодня утром, — начал он приглушенно, — я проснулся с твердым желанием хотя бы этот день не думать о вас. Я приготовил яичницу, выпил кофе, принялся листать каталоги, чтобы выбрать мебель для новой квартиры и вдруг мне захотелось, чтобы мы это делали вместе, я и вы. И вот я здесь. Глупо, да?

— Вы купили квартиру?

— Лет пять назад. Какое-то время она пустовала. Затем я решил сделать там перепланировку. Сломал все стены. Около года там шел ремонт. Теперь ее нужно обставить, а я ума не приложу как.

Моя рука по-прежнему была прижата к его твердой, заросшей легкой щетиной щеке, и я замерла, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить интимность момента.

— А какой стиль в интерьере вам нравится?

Он открыл глаза, улыбнулся.

— Лофт. Знаете такой?

— Очень брутально, — улыбнулась я в ответ.

— Я предсказуем, да?

— Вы — мужчина.

— Это оскорбление? — приподнял он бровь. — Или...

— Или! — засмеялась я, высвобождая руку. — Вы подождете? Мне нужно переодеться.

— Неужели вы...

— Всегда мечтала обставить квартиру по своему вкусу. Пусть даже чужую.

Сначала мы заехали на квартиру, чтобы, как объяснил Максим Георгиевич, я знала от чего отталкиваться.

Хм. Масштабы и высота потолков поражали. Квартира была двухуровневая: на первом разместились входная зона, гостиная, кухня-столовая, санузел, на втором — спальня, ванная, гардеробная и кабинет. Наверх вела винтовая кованая лестница. Солнечные лучи беспрепятственно проникали через высокие сводчатые окна. Внутренних перегородок практически не было. Выложенная кирпичом прихожая плавно переходила в гостиную, гостиная — в кухню-столовую. Брутальная кирпичная кладка, темно-серый бетон, паркетная доска. Много света, простор, минимум декоративных элементов. Легкость, комфорт, лаконичность. Чувствовалась рука мужчины.

Я прошлась по функциональным, грамотно расположенным зонам, поднялась наверх, заглянула в ванную. Как я и ожидала, она была выдержана в серых тонах: бетонные стены и потолок, металлическая сантехника и неожиданно белоснежные, похожие на белые кляксы, полотенца и аксессуары. Акценты были расставлены как надо. Настоящий брутальный лофт с изящными вкраплениями классического стиля.

После осмотра помещения мы отправились в крупнейший в нашем городе магазин мебели. Я ходила вдоль кроватей, диванов, столов, комодов и прочего и, кусая губы, ломала голову вот над чем: неужели те девятиклассницы говорили правду, и Максим Георгиевич на самом деле был женат? Если да, то какая она, эта его бывшая? Любит ли он ее еще? А она? И что для него в действительности значу я? Он сказал, что хочет быть рядом. Но в качестве кого? Друга? Любовника? Или может быть мужа?

— Как вам этот? — вторгся в мои размышления голос продавца-консультанта.

Он указывал на огромный, обитый серым плюшем диван.

— Вам нравится?

Я улыбнулась.

— Может посмотрим еще?

В итоге мы купили огромный болотного цвета кожаный диван, журнальный столик, комод, большое, во весь мой рост, зеркало в стиле барокко, а еще заказали через каталог кованую двуспальную кровать с причудливым изголовьем, четыре лампы с черными и серыми абажурами, обеденный стол, выполненный из грубого деревянного спила, шесть стульев к нему и шикарнейший — на мой неискушенный взгляд — черный кухонный гарнитур с никелевыми ручками и столешницей из натуральной сосны.

Больше всего мне нравилось выбирать всякие мелочи: предметы декора, статуэтки, вазы, посуду. Максим Георгиевич предоставил мне полную свободу. Он без слов покупал все, что я выбирала. Наконец, я возмутилась.

— Погодите, Максим Георгиевич...

— Максим, — поправил он меня с улыбкой. — Просто Максим. Пожалуйста.

— Хорошо. Максим, вам действительно все нравится или одну половину вы потом перепродадите, а другую — ждет участь оказаться в мусорном ведре?

Все также улыбаясь, он взял мои руки в свои и прижался к ним губами. Я задержала дыхание.

— Сегодня я еще раз убедился, что на правильном пути. Что наконец нашел ту, которую так долго искал.

— Не понимаю, — нахмурилась я. — Что это значит?

— Александра — я могу вас так называть? — я никогда еще не встречал женщины, столь похожей на меня. Я не комментирую ваши покупки, потому что все, что вы выбираете... Не будь вас, я бы купил тоже самое. Честное слово. Безусловно, не в такие короткие сроки. Ваш энтузиазм мне не переплюнуть. А характеристики той или иной вещи... Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Что бы обо мне тогда подумали?

— Они бы подумали: что этот красавец-мужчина нашел в этой замухрышке, только и умеющей что кривляться и юморить.

Лицо Максима Георгиевича стало серьезным. Он крепко сжал мои руки, притянул меня ближе, так что моя задрапированная шарфом грудь касалась его, бурно вздымающейся, и с легким раздражением произнес:

— Мне плевать, что подумают другие. Людям лишь бы языками почесать да сделать выводы — зачастую поспешные и ограниченные. Разве им понять, что я чувствую, когда смотрю в эти огромные карие глаза, вижу эту по-детски наивную искреннюю улыбку, от которой захватывает дыхание, вдыхаю манящий аромат дивных волос...

Его слова, произнесенные тихим хриплым голосом, завораживали меня настолько, что на какое-то время я выпала из реальности, забыла, где нахожусь, что вокруг люди и они могут смотреть на нас. Я совершенно потеряла голову. Одной рукой Максим Георгиевич обхватил меня за талию, другую осторожно положил мне на затылок. Когда ко мне, наконец, пришло осознание происходящего, мы уже вовсю целовались.

— Простите. Вам завернуть эту картину или вы посмотрите еще?

Максим Георгиевич чертыхнулся, с явным сожалением отрываясь от моих губ. На мгновение закрыл глаза, выравнивая дыхание. Затем, не выпуская меня из объятий, он повернул к продавцу-консультанту невозможно-серьезное лицо:

— Мы ее берем. Спасибо.

Ужинали мы в тихом уютном ресторанчике на углу дома Максима Георгиевича.

Я заказала салат и воду. Негоже предаваться чревоугодию на глазах у мужчины, чье тело, без единого грамма жира, могло дать фору любой голливудской звезде.

Услышав мой заказ, Максим Георгиевич нахмурился, отодвинул от себя меню и, жестом попросив официанту оставить нас, накрыл ладонью мою руку.

— Вы не голодны? — спросил он, испытующе глядя на меня.

— Вообще-то я готова слона проглотить, — призналась я, жалко улыбнувшись.

— Тогда в чем дело? То, что вы заказали, я схомячу в одну секунду. И сытостью тут и не пахнет.

— Я... на диете, — опустила я глаза.

Я не люблю врать. Но что я могла ему сказать? Что мне неловко в его присутствии жадно набрасываться на еду? Что стесняюсь своих пышных форм и готова продать почку, — вот что эта чертова пропаганда делает! — чтобы хоть немного походить на Венеру Милосскую — мой идеал красоты? Да, определенные идеалы у меня есть. А я говорила обратное?

— Саша, послушайте. Вы — умная девушка. Хоть вы не поддавайтесь влиянию этих дурацких стереотипов. У вас прекрасная фигура...

— И это говорит мужчина, который был женат на фотомодели, — грустно усмехнулась я и тут же прикусила язык.

Блин! И кто меня за язык тянул?

На скулах Максима Георгиевича задвигались желваки.

— Вы хотите поговорить об этом? — он отпустил мою руку, откинулся на спинку стула, наблюдая за мной из-под нависших бровей.

Я посмотрела на свою руку, которую он только что держал в своей, одиноко лежащую на белой скатерти и казавшуюся беззащитной без его надежной ладони.

— Нет, — произнесла я, сжимая ее в кулак. — Это ваша личная жизнь. Я не имею права в нее вмешиваться.

— Вы имеете на это право, Саша. Как никто другой. Но... все это слишком сложно. Мне нелегко об этом говорить.

— Я понимаю, — я закусила губу. — Может поговорим о чем-нибудь другом?

Внезапно он выпрямился, вновь завладев моей рукой, и прижался к ней губами. Встретил мой взгляд. Отвел с лица непослушный локон и бережно заправил его за ухо. А мне жутко захотелось коснуться его лица, разгладить пальцами горькую складку между бровями, поцеловать морщинки на лбу, в уголках глаз.

— Саша, обещаю, что я все вам расскажу. Но не сейчас. Не сегодня. Я не хочу, чтобы кто-либо вставал между нами...

Я подумала о Паше. Он даже не брал его во внимание. Словно его и не существовало вовсе. Как это вообще понимать? Ему плевать, что я помолвлена? Какую цель он тогда преследует? Быть рядом... Может ему нужны беззащитная девчонка, о которой он могу бы заботиться? Этакая Лолита...

Черт! Я совсем запуталась.

— Между нами уже кое-кто стоит, — тихо заметила я.

— Я не забыл...

Максим Георгиевич вновь отпустил мою руку и сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев.

— Ох, Саша, — застонал он, — почему я встретил вас так поздно? Где вы были раньше?

— Жила... — улыбнулась я и накрыла его кулаки ладошками.

Он вздрогнул от моего прикосновения, долго-долго смотрел мне в глаза, прежде чем хрипло произнес:

— Я вам хоть чуточку нравлюсь?

— Кто-то соскучился по комплиментам? — насмешливо спросила я.

Он вскинул брови.

— Вы о внешности? Черт возьми, Саша, не идите на поводу у всех этих идиотов, зациклившихся на породистости лица и величине бицепсов! Ведь это как обложка на книге. Но мы же покупаем... например, книгу "Война и мир" ради того, что внутри, а не того, что снаружи. Сейчас мало кого интересует внутренний мир человека. Фитнес-клубы переполнены глупыми наивными девчонками, которым родители не смогли — или не захотели — донести, что плоский живот и накачанные ягодицы не сделают их жизнь лучше, краше, осмысленнее. Да, может за ними и будут толпами ходить такие же наивные, напичканные стероидами мальчишки, но разве это сделает их счастливыми? Когда тебя любят за красивые глаза и стройное тело — разве это любовь?

— А как же общеизвестный факт, что мужчины любят глазами, а женщины — ушами?

— Чушь! Я не верю в это.

Я округлила глаза, затем обиженно поджала губы.

— Черт возьми! — возмутилась я. — Вы хоть понимаете, как унизительны для меня ваши слова? Вы утверждаете, что вам нравится во мне лишь мой внутренний человек? Что мое тело, глаза и прочее вас нисколечки не волнуют?

— Не передать словами, как меня волнует ваше тело, Саша, — ласково улыбнулся он, скользнув взглядом в вырез моей футболки. — А таких глаз, как у вас, я еще не встречал. Едва заглянув в их глубину, я теряю голову. Я схожу с ума от ваших чудесных волос, в которые мне весь этот гребаный день хочется запустить пальцы, зарыться в них лицом и умереть. Держать вас в своих объятьях — большего счастья и не нужно... В том-то и дело, Саша, что в вас все прекрасно — лицо, тело, душа...

Блин. От таких слов мне хотелось провалиться сквозь землю. И вместе с тем было чрезвычайно приятно ощущать себя этакой роковой красавицей, сумевшей покорить сердце такого мужчины. Я тонула в его потемневших от желания глазах, таяла под откровенно-раздевающим взглядом, голова кружилась при виде его нежной мальчишеской улыбки.

— Что-то я проголодалась, — выдохнула я, опустив глаза в тарелку с салатом. — А я могу изменить свой заказ?

* * *

В понедельник утром я проснулась с идиотской улыбочкой на губах. Таких насыщенных выходных у меня никогда еще не было.

В школу я не шла, а летела. Парила над землей и думала, думала, думала. Я думала о Максиме Георгиевиче. Весь вечер мы только и делали, что болтали. О детстве, о взглядах на жизнь, о любви...

Он все-таки затронул больную для себя тему — заговорил о бывшей супруге...

Рос Максим Георгиевич без отца — его родители развелись, когда ему было восемь. По большей части его воспитанием занималась бабушка, Екатерина Васильевна. Она очень хотела вырастить из чересчур любознательного и непоседливого внука благородного мужчину, отвечающего за свои слова, знающего что такое долг, достоинство, честь.

Несмотря на репутацию сердцееда, Максим Георгиевич считал себя однолюбом. В своей жизни влюблен он был лишь дважды: в школе, в соседку по парте, с очаровательной русой челкой и трогательными серыми глазами, и в свою бывшую супругу, Викторию.

Они встретились на одной из вечеринок, устроенной их общими друзьями. Вика была обольстительно-прекрасна. Он влюбился в нее с первого взгляда. Стал ухаживать, она отвечала взаимностью. Поженились, купили квартиру. В ту пору он еще работал учителем истории, параллельно занимался ресторанным бизнесом. Вика была востребованной фотомоделью.

Он мечтал о детях, но по контракту Вика была обязана следить за фигурой, он не настаивал. Свою внешность Вика холила и лелеяла ее, как редкий цветок. Набрав хоть один килограмм, она тут же садилась на жесточайшую диету, морила себя голодом, занималась с тренером по пять часов в сутки. Он пытался привести ей аргументы, которые бы убедили ее, что она итак прекрасно выглядит, что у нее потрясающая фигура, и что нет смысла так истязать себя. Но Вика была непреклонна. Мир глянца поистине беспощаден. Он не оставляет выбора: или ты живешь по его законам, или он о тебе забывает. Другого не дано.

Из-за переутомления и стрессов Вика пристрастилась к антидепрессантам, затем — к алкоголю. Она стала устраивать скандалы по любому поводу, ревновала его к коллегам, друзьям, даже к бабушке. Он же и в мыслях не допускал, чтобы изменить ей. После работы сразу же мчался домой — с цветами и подарками. Но в Вике его романтические порывы вызывали лишь раздражение. А потом она решила, что он встречается с секретаршей — в то время Максим Георгиевич уже работал директором школы — и его жизнь превратилась в настоящий кошмар. Она рылась в его бумагах, читала смски, обнюхивала рубашки, искала на шее следы от помады... А он терпел. И прощал. Потому что любил и был верен ей — душой и телом. А однажды...

Я увидела как он сглотнул. Я не выдержала.

— Максим... пожалуйста... Вам все еще слишком больно. Не нужно бередить старые раны. Позвольте им зажить как следует.

Он поднял глаза, улыбнулся — грустно, задумчиво. Сделав большой глоток вина, обхватил голову руками. Затем нервно засмеялся, взъерошил волосы.

— Какой же я идиот! Я пригласил вас, чтобы вы приятно провели время — если это, конечно, возможно в обществе такого самовлюбленного сухаря, как я (челюсти его сжались, на скулах задвигались желваки) — а сам нагружаю вас всей этой чушью, — произнес он сквозь зубы.

— Не говорите так. Я ценю вашу откровенность. Правда. Мне бы хотелось ответить тем же, но... Моя жизнь не столь интересна. Я не была замужем. Паша — первый, кого я полюбила. С ним мне очень хорошо. Он — надежный, добрый, верный. И он любит меня. А что там будет дальше, я не смею загадывать... Порой я смотрю на моих первоклашек и мне становится страшно — ведь от того, что я вложу в них сейчас, зависит вся их дальнейшая жизнь. Знаете о чем я мечтаю? Читать сердца. Не для того, чтобы манипулировать или копаться в чужих тайнах. Мне хочется не навредить. Вовремя заметить проблему и по мере сил решить ее. Увидеть, что их волнует, чего они боятся, о чем мечтают... Сердце — это как закрытая книга. Чего в нем только нет. Комплексы, психологически травмы, боль, одиночество, страдания, стремления, цели... Я вряд ли буду преподавать долго — и жить соответственно. Слишком многое я хочу дать своим детям, слишком много вкладываю в них — сил, времени, любви. В ответ они дарят мне море положительных эмоций, их восхищенные глазенки, счастливые радостные улыбки — они заряжают меня огромной энергией. Но я боюсь, что от подобной самоотверженности может пострадать моя будущая семья, дети.

— Я понимаю вас, — мягко пожал он мою руку. — Когда отдаешь себя без остатка какому-нибудь делу, есть опасность вычерпать себя до дна, перегореть. И поэтому вам нужен мужчина, который бы разделял вашу любовь к детям, поддерживал вас во всем, вливал в вас те силу и энергию, которые вы оставляете на работе.

— Это намек? — вздернула я брови.

— Нет. Это пожелание. Мне больно осознавать, что мир может лишиться такого одаренного во всех смыслах педагога.

— Паша любит детей. При встрече он всегда интересуется, как они там, какие делают успехи.

— Я рад.

Мы помолчали. Это длилось всего пару минут, а я уже соскучилась по его голосу.

Не выдержала, спросила:

— А Виктория... она сейчас где?

Он нахмурил брови, задумавшись о чем-то, затем произнес:

— В Нью-Йорке. Работает в известном модельном агентстве. Снимается для обложек журналов. Путешествует. — Его взгляд потеплел. Он улыбнулся. — Вике всегда нравилось познавать что-то новое.

— Она бросила пить?

— Не знаю. После развода мы с ней не виделись. Надеюсь, что она все же оставила эту пагубную привычку.

— Вы... ее любите?

— Люблю, — не задумываясь ни секунды, ответил он. — Я люблю ту любовь, которая у нас была. Люблю наши общие воспоминания — какие бы они не были.

Я закусила губу. А что я ожидала услышать? "Нет, Сашенька, я люблю только вас"? Глупая. Вряд ли то, что он ко мне чувствует, можно назвать любовью. Симпатия, привязанность, может быть влечение. Но не любовь. И он поступает честно, не скрывая этого.

— О чем вы думаете? — коснулся он моей руки.

— О вас, — призналась я. — Мне интересно вот что: как относится бабушка к вашим похождениям? То есть... ну ко всем этим девушкам, которые как шлейф следуют за вами по пятам? Неужели она одобряет все это?

— О моих похождения, как вы выразились, она может лишь догадываться. Ей мало что известно об этой стороне моей жизни. У Екатерины Васильевны очень тонкая душевная организация — в этом вы с ней похожи. Ее бы хватил удар, узнай она о всех тех девушках, которые мне приписывает молва. На самом деле, их было не так много. Я не бабник, не ловелас — я уже говорил, что это всего лишь дурацкие ярлыки, которые автоматически вешаются на свободных от обязательств мужчин. У меня конечно были женщины. Но поверьте, секс в этих отношениях играл второстепенную роль. Я против секса ради секса. Я был в поиске — себя и той единственной, которую я мог бы сделать счастливой и которая бы сделала счастливым меня. И вот я нашел ее. Но так сложилось, что она не свободна.

Черт. Ну сама напросилась.

— Максим, — начала я, кусая губы, — я не хочу причинять вам боль. Не вижу смысла мучить друг друга...

— И не надейтесь, — перебил он меня, нежно касаясь губами моего запястья. — Я не откажусь от вас — даже если вы попросите меня об этом.

Эти слова никак не выходили у меня из головы. Я понимала, что все это не может вот так продолжаться. Рано или поздно придется расставить все точки над "i". Но честно говоря, я сама уже не представляла своей жизни без Максима Георгиевича. Без его задумчивого взгляда, нежных прикосновений, без его улыбки и веселого мальчишеского смеха. При мысли о нем мое пресловутое благоразумие терпело жесточайшее поражение.

Кажется, я заболела. И этой болезнью был ОН — герой не моего романа...

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА

КОММЕНТАРИИ

НАВЕРХ