Роман "Лена"

Вторая часть трилогии "Николаевы". Роман.

ЧАСТЬ I. ЛЕНА

Моя жена. Вот она... Перед зеркалом второпях надевает трусики. Она спешит в институт на занятия. Лена еще обнажена после душа и не может попасть правой ногой в отверстие для ноги, потому что одновременно достаёт из шифоньера бюстгальтер. Поэтому она скачет на левой, наконец просовывает ногу в правый разрез трусиков и сломя голову мчится в ванную. А я еще в постели. Лежу расслабленный и наблюдаю за ней.

В рабочие дни секс у нас обычно с шести до семи, после чего Елена, не завтракая, убегает. Ехать ей до института примерно минут пятнадцать-двадцать, но на своём старом дрыбогане Ленка едет и все полчаса. Ездит она медленно и осторожно, так как только год назад получила права. А завтракает в студенческом кафе с подругами. Говорит, так делают в Европе. Дома не завтракают, а где-нибудь перекус — чашка кофе или капучино — по дороге. А заодно и обменяться новостями последних часов, если таковые имеются.

Дверь за Ленкой захлопывается, словно от урагана, я встаю и натягиваю трусы. Я знаю, что пока жена мчится по лестнице или едет в лифте, я успею поставить на плиту сосиски. Пусть пока варятся, а я должен обязательно подойти к окну или выйти на балкон и помахать с высоты двенадцатого этажа ей рукой: мол, я встал, собираюсь на работу, всё в порядке. Это у нас уже ритуал такой. Не дай Бог я не выгляну! Она тогда примчится. Она тогда может подумать, что после бурного здорового секса я опять уснул, а мне-то на работу. Или что у меня вдруг случился понос, и я сижу на унитазе и подать таблетки мне некому! Или еще что-нибудь в этом роде — Господи, она такая беспокойная и непредсказуемая, и у неё голова полна самых невероятных фантазий, что я лучше каждый день буду махать ей с двенадцатого этажа. А потом, когда увижу, что она скрылась за углом нашего дома, где припаркован её дрыбоган, пойду умываться и завтракать.

Я уже подносил сосиску ко рту, как услышал, что кто-то, нетерпеливо нажимая на звонок входной двери, заколотил ногой в дверь. Чертыхаясь про себя, я с сосиской и куском булки в руке пошёл открывать. Уже выйдя из кухни, услышал голос моей жены: "Саша открой!"

Я открыл. Ленка стояла, роясь в сумке с книгами и конспектами. Там же лежал белый халат. Она не могла найти брошенный в сумку ключ от квартиры. Сумки у неё — как чёрные дыры. Всё, что туда попадало, найти можно было только полностью высыпав содержимое на какую-нибудь большую плоскость в виде пола или стола и вывернув наизнанку внутренний подклад вместе с карманами.

— Саша, я не могу завести машину, я опаздываю, сделай что-нибудь! — её взволнованный голос звенел в утренней тишине подъезда. — Саша, быстрей!

Я подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Но Лена не могла ждать, у неё никогда не хватало терпения, а энергия после здорового секса била через край.

— Саш, я внизу тебя подожду! — и она помчалась вниз по лестнице быстрее спускающегося лифта. Я спокойно вошел в лифт, нажал кнопку первого этажа и пока лифт опускался, с удовольствием съел сосиску с куском булки. Лена, видимо, извелась от ожидания, поэтому когда лифт наконец остановился и открылась дверь, моя жена пришла в ужас:

— Саша, ты в одних трусах! Ты забыл надеть джинсы! Саша, иди надень что-нибудь, я тебя буду ждать у машины! Она открыта!

И она умчалась. В этот момент дверь лифта опять закрылась и я вместе с ним медленно пополз на двенадцатый этаж. Дверь в квартиру я оставил приоткрытой, поэтому я зашёл, спокойно надел джинсы и футболку, нацепил на лоб черные солнцезащитные очки, налил себе чашку кофе, взял ключ и опять вошёл в лифт. С чашкой кофе. "Прекрасно! — сказал я себе. — Прекрасно. Сегодня завтрак в лифте!"

Выйдя на улицу и завернув за угол, где вдоль дороги на парковочном месте среди кустов акаций стоял наш "Запорожец" советсткой модели 70-х годов, я увидел Лену, стоящую около запорожца с каким-то мужиком с фотокамерой через плечо, размахивающим глянцевыми журналами. Моя жена мило беседовала с ним. Похоже, она забыла, что очень торопится.

— В чем дело? — спросил я, подходя и тряхнул головой. Чёрные очки мои брякнулись со лба на кончик носа. Так как в руках я держал пустую чашку от выпитого в лифте кофе, руки у меня были заняты. Я не стал поправлять очки и стал смотреть поверх их. Наверное, взгляд мой был грозный и хмурый, такой, как говорят, "из под бровей", и рост у меня дай Бог! — метр девяносто пять, мужик сразу притих.

— Саша, это ко мне. Извините, — сказала она ему, — мне некогда. Мне нужно ехать. Когда-нибудь потом поговорим.

— Подумайте девушка! У вас все шансы попасть в наши журналы. Вы на "мерсе" будете ездить, а не на этом... — как я понял, дядька-корреспондент хотел, наверное, сказать "жопорожце", или "дрыбогане", или ещё как-нибудь, но, взглянув на меня, тихо закончил: "не на этой машине". "Вот, возьмите мою визитку. Надумаете — позвоните. Ваше место на подиумах. На мировых". Он достал визитную карточки и, улыбаясь Ленке, положил её на капот. Затем отвалил к своей машине, иногда оглядываясь на нас.

— Что хочет? — я поправил очки, положил визитку в карман и открыл капот. Пока я ковырялся в проводах, Лена сказала, что это опять из Москвы, предлагают фотосессии для различных журналов типа "Космополитан". Говорила она это обыденным тоном, наблюдая за тем, что я делаю.

"Саша, б-б-б-б-быстрее..." Я велел ей сесть за руль и включить зажигание. Бросив сумку на траву там где стояла, Лена завела машину. Я закрыл крышку капота и дал добро, показав рукой на выезд. Еще постояв несколько секунд и наблюдая, как моя жена задним ходом выезжает на проезжую часть, заметил стоящую на траве сумку. О Лена! Я еще метров тридцать бежал вслед за машиной, размахивая сумкой и крича, чтобы жена остановилась, пока, наконец, она меня не увидела в боковом зеркале.

— Ой! — только и сказала она, притормозив и из моих рук перетягивая сумку через спущенное стекло. Мы быстро поцеловались и она дёрнулась с места. "Осторожно!" — Я помахал ей вслед кулаком, но не знаю, видела ли она мой строгий жест.

Хочу сделать небольшое отступление. Сначала о Лене. Потом о "Запорожце".

Дело в том, что моя жена очень красива. Исключительно красива. По всей видимости, в её генах намешалось много кровей: и восточных, и славянских, и северных. Этакий кровяной коктейль. Она говорит, что прабабушка её бабушки была то ли якуткой, то ли эвенкой, то ли чукчей, в общем — из каких-то малых северных народностей. А прадедушка — Азия с Европой пополам. Поэтому у Елены раскосые узкие жёлто-зеленые кошачьи глаза, высокие скулы и пухлые губы, но без ботокса. И тёмнорусые волосы до талии. В моменты, когда она в своих фантазиях что-то себе представляет, она смотрит куда-то вдаль и глаза её сужаются еще больше. Она не блондинка, но и не брюнетка. Кожа у неё скорее светлая, но с желтоватым оттенком. И она от природы высока и стройна, с умопомрачительной фигурой. Я до сих пор не понимаю, как так получилось, что среди армии поклонников Лена выбрала именно меня — меня, такого простого и ничем, кроме роста в метр девяносто пять, не примечательного. И не только вышла за меня замуж и мечтает о совместных детях, а еще и ревнует меня к каждой особи женского рода в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет. Глаза её, и без того узкие, при этом сверкают и становятся еще уже. Это признак того, что сейчас начнёт фантазировать. Фантазирует примерно так. Говорит: ну, хоть только раз увижу тебя с какой-нибудь тёткой, только узнаю, что ты мне изменил — я зарежу тётку! И тебя. Потом пару секунд подумает и говорит: нет, тебя я не зарежу, только тётку. Ты мне будешь нужен для секса. Нет, для детей. Ты все же их отец будешь, ты должен деньги зарабатывать. А если я и тебя зарежу — то у детей не будет родного отца и они будут сиротами. А меня посадят в тюрьму и с кем будут дети? У Ленки начинают литься слёзы из глаз, переходящие в рыдания, она разжалобила саму себя и я её потом успокаиваю и клянусь своим здоровьем, и её здоровьем, и здоровьем её матери, и бабушки и прапрабабушки здоровьем, что я ни с кем и никогда ей не изменю. Она успокаивается, но лишь на время. Потом продолжает философствовать. Она рассуждает: если я ей изменю с другой тёткой, значит, тётка соблазнила меня. Значит, я слабак. Но повод для соблазнения дал тетке я. Например, я посмотрел как-то особенно на тётку и она приняла мой взгляд как за предложение переспать со мной и, значит, сделала всё для этого. То есть виноват я, что переспал с тёткой, которую взглядом заставил соблазнить меня. Чушь какая-то! Полнейший бред!!!

Сначала я пытался приводить доводы в своё оправдание. Я говорил: это я должен тебя ревновать. Я же вижу как на тебя мужики пялятся, куда бы ты ни вошла! Лена, мы с тобой почти не разлучаемся, говорил я. Ночью мы с тобой вместе, днём, правда, я на работе, но там я работаю. Остальное время, и в выходные, мы везде вместе. И ты думаешь, что после наших с тобой ночей и дней любви у меня остаются еще силы "ходить налево?" Ну как ты себе это представляешь?

О, Лена это представляла! Представляла по книгам, фильмам, передачам и телесериалам. Говорила: как ни странно, а даже очень занятые женатые мужики, имея вполне симпатичных и приличных жён, каким-то образом умудряются ещё завести и любовницу. Откуда я знаю, чем ты там занимаешься на работе? (!) Какие там тётки тебя окружают? А студентки? Ты же знаешь, что могут вытворять студентки с преподавателями. А командировки? А там, в командировках, и вообще проститутки в дорогих отелях работают. А ты мне потом привезёшь какую-нибудь заразу, заразишь спидом...

Я смеялся, со слезами на ресницах смеялась и Лена. Конечно, она ничему этому не верит, она знает, что несет околесицу, но уж такая у неё дикая фантазия. Такое, правда, бывает только в дни, когда у неё месячные.

Я уже привык к этому. Я слушаю, говорю, что такого не может быть, потому что такого не может быть никогда, успокаиваю Ленку, клянусь в вечной любви. Я говорю, что ей никогда не придётся меня "зарезывать", никогда не сделаю сиротами наших будущих детей. Я начинаю целовать Ленкины заплаканные глаза, губы, шею, потом стаскиваю бретельки бюстгальтера, целуя грудь... Я возбуждаюсь, я схожу с ума и её фантазии подобного рода заканчиваются нашим бурным здоровым сексом. Да, иногда даже во время её месячных.

К слову сказать — я безумно люблю свою молодую жену!

Ей нет еще и двадцати. Мы оформили наш брак в день её 18-летия, это был обычный рабочий день. Венчания в церкви не было. Был только скромный ужин в ресторане после ЗАГСа, на котором кроме жениха и невесты, т.е. нас с Ленкой, были только Ленкины родители и ещё один человек: мой друг Станислав, инвалид-колясочник (о нём речь впереди). Решение жениться было принято мной почти сразу после знакомства с Леной и моя будущая жена была тоже не против. В январе я сделал ей предложение. Но так как ей не было восемнадцати — нам отказали в регистрации брака. Да и родители Лены не дали своего согласия. Тогда Лена сказала, что всё что ни делается — к лучшему и это означает, что мы должны получше присмотреться друг к другу. Мать Лены была против такого "неравного", как считала она, брака. Но Лена никого не слушала, она всегда принимала решения сама и мы продолжали встречаться, мы не могли уже жить друг без друга. Я четыре раза делал Лене предложение, Лена сразу сказала "да", но её родители дали согласие только на четвёртый раз, за месяц до ЗАГСа, за месяц до её совершеннолетия. В тот день я сделал предложение, банально стоя на коленях и держа огромный букет роз, и предложение было в момент принято. Но до самой брачной ночи мы оставались девственниками. Мы целовались, мы доходили в своих ласках до исступления, я терял голову, но в самый последний момент, когда вот-вот запретная черта будет перейдена, Лена каким-то непонятным образом отталкивала меня. Я до сих пор не знаю, как ей это удавалось. Сама же Лена объясняет это так.

Я тебя люблю, я очень хотела за тебя замуж и я хочу детей именно от тебя и ни от кого другого. Я хочу крепкую семью и надёжного мужа. Не в смысле "материально надёжного", а в cмысле "морально надёжного". Чтоб жить и работать спокойно, и растить детей, и не думать о том, что муж где-то с кем-то гуляет, и не переживать, и тогда не хватит инсульт или инфаркт, и не будут разные болезни валиться на голову, и дети будут здоровы, и у них будет счастливая судьба... А у нас с тобой будет счастливая старость... И вообще, я хотела замуж по большой любви и в браке иметь единственного сексуального партнера, тогда не случится венерических болезней... Меня бабушка учила: до свадьбы ты должна держать парня на расстоянии...

Но Лена также спрашивала бабушку: а как же другие женщины, артистки например, они по нескольку раз выходят замуж, и в каждом браке бывают счастливы?

Ну, отвечала бабушка, на то они и артисты. Для них жизнь — театр, каждый новый брак — это как бы новый спектакль с новым партнером. Ты — говорила ей бабушка, — не артистка, решать тебе самой, как и с кем ты хочешь устроить свою жизнь.

У Лены в период полового созревания в голове был полный хаос насчет этого, но к восемнадцати годам "модель семейного гнезда" окончательно оформилась и странным образом совпала с моей.

Как отнеслись к этому её родители — я опишу позднее, но в тот момент мы были на облаках от счастья, нам не нужны были никакие родители, мы думали только о себе. Про нашу первую брачную ночь могу только сказать, что это была комедия с элементами мелодрамы. Иногда мы стыдливо вспоминаем её и умираем со смеху. А в шкатулке, которую я подарил ей после этой ночи, она хранит в запечатанном пакетике доказательство своей невинности — квадратик с пятнышками крови и следами моей спермы, вырезанный из простыни. Не поймите неправильно, моя жена психически нормальная и адекватная, просто большая фантазерка, или может, оба мы ненормальные.

Свадьбу, вернее, свадебный вечер, по требованию Ленкиных родственников, мы сделали в конце июня, через месяц после регистрации брака, наш "медовый" месяц. На свадебный вечер собрались все наши родственники и друзья. И был фотограф от какого-то журнала, и нам на счёт позднее был перечислен Ленин гонорар за снимки, напечатанные в каком-то рекламном проспекте. И Лена блистала в модном и оригинальном свадебном платье, привлекая взгляды мужчин и женщин всех возрастов, сама же для них оставаясь в этот день холодной и недоступной. Для всех, кроме меня. А наш медовый месяц растянулся на десятилетия...

Я не буду описывать историю нашего с Леной знакомства. О ней вы можете прочитать в романе некой Яны Ашаф "Домик для бабы Ани". Лена читала, говорит, да, всё правильно, всё так и было.

Я продолжу историю, с которой, собственно, и начал. Но сначала еще несколько слов о нашем "Запорожце".

Купили мы его уже после свадьбы, машина была необходима для Лены. Купили на подаренные на свадьбе деньги за смехотворную цену. Нашедши в интернете объявление о продаже запорожца в одной из близлежащих деревень (фотографии запорожца не было), Лена предложила съездить и посмотреть на него. Увидев же бывший когда-то белым, а теперь поцарапанный и ржавый музейный экспонат, жена пришла в восторг. Саша, сказала она, этот автомобиль скоро будет стоить сотни тысяч долларов, это же будущий раритет!

Продавала запорожец старая женщина всего за десять тысяч рублей. Говорит, хочу избавиться от этого хлама, стоит на огороде, хожу запинаюсь об него. Документы и ключи — всё сохранила. А Ленка, она у меня такая честная и жалостливая, она отвела меня в сторону и говорит: Саша, давай ей скажем, что может она зря продаёт, что может быть, на него когда-нибудь цены высокие будут, а она простая бабка, этого не знает, а потом жалеть будет, что продала. Ей, может, на жизнь не хватает...

Я смотрю на Лену и вижу, что у неё уже глаза становятся узкие и смотрят на меня, но как бы вдаль, и чувствую, что ей уже представляется эта бабка без средств к существованию, несчастной и от голода исхудавшей до собственного скелета, и умирающая у нас на руках...

Лена, говорю я, смотри, она нормально живет, вон и дом у неё хороший, и огород. Она же ясно сказала, что продаёт потому, что мешает ей эта груда металла. И неизвестно еще, будет ли твой запорожец раритетом. Я не хочу, что б ты покупала этот металлолом. На его ремонт и восстановление денег уйдет в десять раз больше!

Но жена меня не слушает, она идет к бабке и говорит ей всё прямо как она думает.

Ну что ты, девочка! — говорит ей бабка. — Какие тыщи долларов! Да и заниматься этим некому, да и машина никому из моих родственников не нужна. Или, говорит, берите, или не берите. А мне надо уже идти полы в конторе мыть.

Я сидел и наблюдал за женой и её торгами. Мне всегда интересно наблюдать за женой, потому что её логика и поступки не укладываются ни в какие рамки. Впрочем, все знают, что женская логика — это загадка для мужчин и не стоит над этой загадкой ломать голову, а нужно просто принимать как факт, не подлежащий рассмотрению. И пока Лена доставала бланки договора и деньги, и другие бумаги, я подошел к запорожцу, с высоты моего роста казавшегося игрушкой и, набив пару шишек на голове, сел за руль. Я в него едва помещался, колени мои были чуть ли не выше руля, голова с согнутой шеей упиралась в крышу. Не закрывая дверь, я попробовал завести его. К моему удивлению, запорожец завёлся. Бабка сказала, что несколько раз давала приезжающему внуку покататься по деревне.

Короче, мы купили этот хлам. Лена дала бабке еще и сверху три тысячи. И продавец и покупатель были довольны. Не был доволен только я, так как на доставку до мастерской, ремонт, покраску, оформление документов и всё прочее ушла тьма времени и денег. Но я отнёсся к этому философски: что ни делается — всё к лучшему. Ни всемирного потопа, ни третьей мировой из-за этого не будет — ну и ладно. Главное — я видел счастливые глаза моей жены, в благодарность я получил ночь любви — ах, какую ночь!..

А кроме того, если честно, деньги-то были всё-равно как бы Ленкины. Её родня надарила их на свадьбу, т.к. с моей стороны была только моя бабушка, а она подарила мне своё благословение. Будущие коллеги по кафедре — юмористы-шутники, подарили мне силиконовую секс-куклу. Когда мы вспомнили про неё через неделю и собрали — можете себе представить, в какую ярость пришла сначала Елена!

В ней вспыхнула ревность! Придурки! — незаслуженно обозвав моих коллег, кричала она. — Нашли что подарить! Это подарок для холостых мужчин, а не для женатых! Это намёк на то, что если мы с тобой поссоримся и разведёмся, то у тебя будет утешение! Они хотят, чтобы мы развелись!

Господи, что за фантазии! Я говорю: наоборот, Лена. Это на случай, если ты будешь где-то вне дома — на учебе или на практике, или в командировке, то чтобы я не "ходил налево" — как ты боишься и в случае острой нужды переспал с куклой. Они за то, чтобы наша семья была крепкой.

Ага, тебе уже меня не хватает, ты и пары дней без секса не можешь потерпеть, это верный признак, что ты мне будешь изменять! — Лену уже несло, её сузившиеся глаза метали молнии и она готова наброситься на меня.

Я говорю: вообще-то они подарили куклу для декорации нашей квартиры. Смотри, как прикольно она сидит (я сажаю куклу в эротическую позу) или лежит — и я шутя раздвигаю кукле ноги. Ленка кричит, что я тоже придурок и мне приходится закрыть ей рот поцелуем. Это её успокаивает, но возбуждает меня и мне потом абсолютно всё-равно, что напридумывает ещё моя жена. Потом мы вместе исследовали куклу, читали инструкцию и смеялись. Лена назвала её Феромоной, а я сказал, что кукла моя и я хочу, чтобы её звали Лена, тогда мы дали кукле двойное имя: Лена-Феромона. Потом жена моя всё мяла эту куклу, заглядывала и толкала свои пальчики во все дырки, предусмотренные для сексуальных мужских утех и в конце-концов заявила, что она тоже хочет такую, только мужчину. А я что, уже не подойду? — спросил я и стал расстёгивать замок на шортах. Ленка задумчиво посмотрела на меня и я видел, что под маечкой (дома она не носила бюстгальтер) у неё соски начинают выпирать. Пока Лена мяла куклу, я смотрел со стороны и во мне нарастало желание. И когда моя жена стала тянуть Феромоне соски и смотреть, что из этого получается, я уже больше не мог сдерживаться. Я хотел делать то же самое, но только с ней, с моей женой. Я столкнул куклу с нашей кровати, стащил с Ленки майку и нежными движениями вперемежку с поцелуями, стал ласкать её полные, такие же как у силиконовой куклы, груди. Лена не сопротивлялась, Лена тоже хотела меня. Она стонала и изгибалась от моих ласк, в ответ целуя моё лицо, а потом спускаясь всё ниже и ниже... Быстро раздевшись донага и притушив свет, мы занялись любовью.

Проснувшись утром в объятиях друг друга, мы с недоумением смотрели на валявшуюся на полу Лену-Феромону, которая, казалось, очень укоризненно смотрела на нас.

Жена заявила, что я должен немедленно разобрать куклу и опять упаковать как было. Иначе она выбросит её с балкона. После завтрака я снял с куклы парик, затем голову и остальные части, упаковал всё как было, как просила Лена и в тот же день мы отвезли куклу на хранение в родительский дом Лены в её девичью комнату.

Во время первой беременности жена опять привезла куклу, одела ей своё нижнее бельё и старый брючный костюм и сказала, что когда она будет в роддоме, а мне будет "уж замуж невтерпёж", я могу пользоваться Феромоной, и чтоб никакой тётки, которую она убьёт — и духу в квартире не было! Забегая вперёд, скажу, что куклой я не воспользовался, не было нужды. Как только увёз Лену рожать и вернулся в квартиру, я опять разобрал и упаковал Феромону. В тот период у нас всё вертелось вокруг рождения ребёнка и в нашей однокомнатной квартире не было места для посторонних вещей. Я даже поснимал со стен наши фотографии и мои картины акварелью, на которых была изображена Лена. После этого комната визуально стала казаться просторней и светлей. И другой "куклы", кроме своей жены, не хочу. Впоследствии Лена отвезла Феромону в свой институт на кафедру акушерства и гинекологии.

Но я отвлёкся.

После того как Лена на запорожце скрылась за поворотом, я вернулся в квартиру. По расписанию у меня в этот день были три пары подряд, но до первой времени ещё было предостаточно и я, спокойно выпив ещё одну чашку кофе и параллельно бегло просмотрев конспект моего сегодняшнего семинара, навёл относительный порядок в квартире.

У нас везде лежали книги и учебники. На полу около нашей кровати с Ленкиной стороны лежали учебники по химии, медицине, фармакологии, с моей стороны — история архитектуры, литература по строительству и т.п. Лена часто "зубрила" медицинскую терминологию и читала учебники вечерами, лёжа в постели. При этом я иногда выполнял для неё роль этакой "медицинской" модели. На мне она изучала всевозможные патологию, анатомию, физиологию, психологию и разные другие "логии" — предметы, изучаемые в мединституте на разных курсах. У неё была прекрасная память, ей легко давались предметы и иностранные языки. Но особенно быстро запоминалось ей перед сном. При этом, если я одновременно занимался, сидя в кухне за столом, жена приходила, заставляла меня раздеться, вставать, садиться, принимать какие-то позы, выслушивала фонендоскопом, бесконечно измеряла мне давление тонометром, заглядывала мне в рот, в уши, при этом что-то бормотала, потом смотрела в книгу, опять щупала меня, уходила в комнату и приходила опять. Когда она учила мышечные группы, она практиковалась на мне находить и щупать эти самые группы, иногда она что-то обводила йодным карандашом прямо у меня на теле, прикладывала ухо к груди, выслушивала и выстукивала; она рассматривала мои вены, что-то где-то нажимала и часто было очень щёкотно.

Но смешнее всего мне было, когда она изучала (не помню как назывался предмет) что-то там связанное с мочеполовой системой. Я в тот день занимался в кухне за столом, а она в комнате. Пришла с книжкой, говорит, Саша, мне что-то нужно выяснить. Пойди, говорит, ляг на кровать, я только что-то посмотрю. А я как раз хотел размять уже порядком засидевшиеся ноги и Ленкиной просьбе обрадовался. Думаю: полежу чуть-чуть, посмотрю как Лена учит. Я люблю наблюдать за ней. Лена шла следом. Я лёг и потянулся. Лена села с краешку рядом, говорит, Саша, ты лежи себе, я только посмотрю, и принялась стаскивать с меня трусы. Я забеспокоился, зная Ленкину непредсказуемость, но Лена сказала, что она только посмотрит "писю". Я ей говорю, так ты ж видела всё уже сто раз. Она говорит, не мешай, сейчас это будет под другим углом, я должна изучать строение пениса. После её прикосновения... вы сами знаете что. Она рассматривала его, сравнивая с фотографией в атласе, водила пальчиком, нажимала на ставшие крупными, вены... Потом поцеловала... В общем, известно, чем это кончилось. Утром, когда мы расплели наши тела, я её опять обнял, поцеловал и сказал: Ленусь, мне очень понравилось, как ты вчера изучала пенис. Ленкины глаза с чёрными длинными ресницами от удовольствия зажмурились как у кошки и стали узкие, они уже глядели вроде бы на меня, но куда-то вдаль и она, обхватив мою шею руками и тесно прижавшись ко мне, нежно прошептала в моё ухо: "Саша, пройденный материал нужно закреплять повторением..." Что было дальше — вы уже догадались.

Да, у нас был секс иногда по нескольку раз в сутки. Это давало нам бешенную энергию не только для учёбы и работы, но и для поэтапного осуществления наших совместных планов. "Мы ни от кого не зависим, честно добиваемся всего сами" — был в то время наш шуточный семейный девиз. Нам было хорошо вдвоём. Нам было интересно друг с другом. Мы с головой ушли в учёбу. Я после института поступил в магистратуру и начал работать ассистентом кафедры. Параллельно вместе с другом Стасом вёл своё в то время еще небольшое архитектурное бюро. Бюро было зарегистрировано на меня и Стаса, но фактически руководил им Стас. Заказы у нас были, мы участвовали в конкурсах, постепенно стали выигрывать тендеры. Я, работая на кафедре, присматривался к студентам и наиболее подходящих приглашал работать в нашем со Стасом бюро.

Ленка же пропадала то на лекциях, то в клиниках, то на практике, подрабатывала санитаркой. Но несмотря на загруженность, мы раз в неделю ходили в фитнес-клуб, ходили на концерты и в театры, или просто гуляли по городу. Подруг у Лены было немного. Её лучшей подружкой, как говорила сама Лена, был я. Она придерживалась правил, которым её научила бабушка.

Первое правило Лениной бабушки: Не имей подруг по красоте сравнимых с тобой или умней, чем ты. Возрастает риск, что твоего мужа или парня "уведут". Желательно, чтобы подруги были замужние. Когда я в первый раз услышал такую чепуху, я рассмеялся: какая чушь у женщин в голове! Я сказал жене, тебе же это не грозит, при твоей-то красоте и уме твои подруги должны за своих мужей бояться. Лена так скромненько потупилась и изрекла: знаешь, Саша, лучше я перестрахуюсь, чем потом локти кусать. Я тебя люблю и уверена в тебе, но в жизни всякое бывает. Подальше от греха!

Второе правило Лениной бабушки: Никогда никуда не отпускай мужа (или своего парня) одного, без присмотра. Везде — вместе! Если это невозможно, например, командировки, то многократные проверки — где и с кем — по сотовому, скайпу, телефону или просто шутя попросить других командированных сотрудников "присмотреть" за мужем.

Третье правило Лениной бабушки: жена обязана быть хорошей хозяйкой и уметь хорошо готовить, причем также те блюда, которые не любит сама, но которые любит муж.

И четвёртое правило Лениной бабушки: если ты устала или просто нет настроения для секса, а муж "делает поползновения", как говорил Петросян, лучше уж пролежать бревном, чем отказать мужу. Ещё лучше, если всё-же через силу будешь шевелиться или "подыгрывать" мужу, даже если совсем не хочешь. При этом иногда неожиданно желание приходит само.

Нужно сказать, что в командировки мне приходилось ездить и летать, и время командировок я старался сократить до минимума. Честно скажу, что уже в аэропорту мне хотелось назад, домой, к Лене. Я тоже волновался — где и с кем моя жена. Было и так (во время летних каникул), что я брал с собой Лену. Удивительным образом присутствие моей жены за рубежом способствовало процветанию нашего со Стасом бизнеса. Там, где на традиционных ужинах в ресторанах присутствовала Лена — мы непременно получали заказы. Стас шутя говорил: Лена — наш талисман.

Что касается "уметь хорошо готовить"... м-да... У Лены в семье готовила домработница и моя жена понятия не имела о кухне. Я ей говорю: ты, наверное, думала, что у вас на столе скатерть-самобранка, что ни пожелаешь, появляется. Лена смеётся, говорит, а зачем мне это надо было? Катя (домработница) готовила вкусно, меню обговаривалось с моей мамой, а мать поесть любит. В общем, поначалу здесь всё было как в анекдотах про молодых жён. Она не могла даже нормально пожарить картошку. Она пережаривала её, потом выбрасывала (при этом поясняла: канцерогены — нельзя есть) и когда я голодный приходил с работы, то приходилось есть лопнувшие сосиски. Когда голодный — мужчина злой, но я не устраивал скандалы, я стал покупать уже готовую еду в супермаркте. Лена к этому отнеслась настороженно, она знала третье правило своей бабушки. Мы поженились в мае, был конец второго семестра для Лены и последнего — для меня. И когда Ленка сдала последний экзамен и у неё появилось время, она стала активно заниматься кулинарией. Она купила сразу несколько книг, звонила бабушке, материной домработнице Кате, выискивала рецепты в интернете, спрашивала у подруги Светы, та была полненькой блондинкой, обожала вкусно поесть и знала много рецептов интернациональной кухни. Света иногда приходила к нам и они вдвоём с Ленкой готовили обед или ужин. Потом Света оставалась и обедала или ужинала вместе с нами. Она научила Лену готовить всего за десять минут обалденную пиццу, немецкий фламкухен, спагетти болонез и многое другое. Было много переведено денег и продуктов, затрачено много времени, пока Лена научилась готовить. И не сказать, что она любит это дело — готовить, но она любит меня. И потихоньку всё наладилось. Но часто бывает, что Лены весь день нет дома. Учёба в меде — тяжёлая вещь. Тогда я беру на себя хозяйство и кулинарию и к приходу жены поздно вечером, уставшей и голодной, у меня накрыт стол с зажёнными свечами, открыта бутылка красного вина и приготовлено то, что любит Лена.

...Задвинув Ленкины и свои книги и журналы ногой под кровать, чтоб не было видно, если кто зайдёт, я взял в руки гантели и сделал несколько упражнений. Скоро Ленкин двадцатый день рождения и одновременно два года как мы женаты, а я ещё не мог придумать, что ей подарить. Т.е. идей-то было много, и мне нравились все, но конкретно еще ни на какой не остановился.

Зазвонил мой сотовый. Это был Станислав.

— Саня, к нам едут японцы!

Это прозвучало как у Гоголя: "К нам едет ревизор!".

Я засмеялся.

Между собой мы обращались друг к другу как в студенческие времена. В бюро — по имени-отчеству.

— Здорово, Стас. Очень хорошо. Ты уже отдал распоряжения Ольге Александровне и остальным?

— Да, они всё подготовят, и макеты приведут в порядок. Покажем им мой эскиз и мои предложения.

Далее мы договорились относительно организации приёма и я положил трубку. Нужно написать Елене записку, что я приду поздно. Иначе она оборвёт все телефоны.

Японская делегация, в состав которой входили и архитекторы, была в городе на какой-то конференции и группа архитекторов в составе трёх человек высказала пожелание посмотреть работы молодых архитекторов. Стас, следивший за всеми новостями города и сам специализирующийся на азиатской архитектуре, пригласил японцев к нам. Наше бюро располагалось в то время в одном из новых зданий недалеко от центра города на первом этаже. Мы арендовали помещение, состоящее из небольшого холла, кабинета директора (им был Стас), маленькой приёмной перед кабинетом Стаса, где сидела секретарша-референт Ольга Александровна, моего кабинета, небольшого конференц-зала, санузла и самого конструкторского бюро, в котором стояли кульманы, столы с компьютерами для сотрудников, принтеры, копирер, плоттер и пара шкафов. В конференц-зале стояло несколько мягких кресел, проектор с экраном, стол для макетирования, кофейный автомат, столики, и отдельно напротив входной двери шахматный столик Станислава, где во время обеденного перерыва Станислав и Олег — молодой чертёжник — сражались в шахматы. У меня не было секретарши. То есть поначалу Ольга Александровна была у меня — красивая молодая женщина тридцати пяти лет, выпускница нашего вуза по специальности экономика и менеджмент, но после того как её увидела Лена и мне пришлось пережить "лёгкую" сцену ревности, Ольга Александровна была переведена к Станиславу. Я упирался, я спорил с женой, я говорил, теперь из-за твоих капризов я должен менять сотрудников или выбирать их по твоей указке — так не пойдёт, Лена. Ольга Александровна старше меня больше чем на десять лет, она замужем, у неё двое детей — что ты имеешь против? Это вообще не твоё дело. А я должен работать, зарабатывать, нам нужно кредиты разные выплачивать, в том числе и кредит за квартиру, аренду помещения. Нужно, чтобы бизнес процветал, а Ольга Александровна хороший специалист, умная и приятная женщина, очень ответственная, нам подходит по всем статьям. И вообще — её нанимал Станислав. Она нам нужна и всё. Точка.

Ленка всё это понимала, согласно качала головой, но говорила, что тогда она не сможет жить спокойно, тогда она будет думать всё время обо мне и "этой тётке", у неё пропадёт желание учиться, она бросит институт и вместо того, чтобы стать хорошим врачём и помогать бедным больным людям, пойдет по кривой дорожке... И что она смотрела много фильмов, где секретарши охмуряют своих шефов и разваливают семьи и ей очень подозрительно, что я так защищаю "какую-то секретаршу", и что ей будет очень жалко, если придётся зарезать эту тётку, у которой двое маленьких детей. Они, эти секретарши за тридцать пять, очень опытные в делах соблазнения молодых юношей (!).

В общем, Лена была в своём репертуаре. Глаза у неё в этот момент были сузившиеся и со слезами на ресницах, она смотрела на меня, но как бы вдаль и представляла себе, наверное, как я торопясь и впопыхах раздеваю секретаршу в моём кабинете, бросаю её на стол и занимаюсь с ней любовью. Потом Лена сказала, что можно взять на её место какую-нибудь пожилую женщину, которая уже на пенсии, но хочет работать и которая тоже когда-то окончила наш институт. Я говорю: Лена, это не одно и то же. В пожилом возрасте уже и память не та, и нужно хорошее знание иностранных языков, и компьютером хорошо владеть... О, сказала Лена, это не так. Вон моя баб Ира, ты же хорошо знаешь её, разве ты не взял бы такую женщину? Лена была права. Такую, как её бабушка, я бы взял без разговоров.

Я решу этот вопрос, сказала Лена. И в конце-концов она пошла к Станиславу, а у него слабость к моей жене (я подозревал даже, что он слегка втайне влюблён в неё) и он перевёл Ольгу Александровну к себе, а кабинетами мы поменялись. Станислав был прикован к своему инвалидному креслу, а в лице Ольги получил чуткого и заботливого сотрудника. Позднее, когда бюро разрослось, я действительно взял на работу пожилую полную женщину-бухгалтера, к большому удовольствию Лены. В целом работой моей бухгалтерши я был доволен, но иногда хотелось сказать ей словами из фильма: "шли бы Вы... в бухгалтерию". И ещё честно: я понимал Лену, я и сам втайне ревновал жену, я не мог видеть её рядом с другими мужчинами. И хотя повода для ревности в общем-то Лена не давала, позже, когда у нас уже были дети и она начала по-настоящему работать врачём-кардиологом и приносить домой букеты цветов от пациентов и большей частью от пациентов-мужчин, иногда мне было неспокойно. Ревность — очень тяжелая и неприятная вещь. Я стал понимать Отелло.

...После звонка Стаса я поработал еще, подготовил файлы, необходимые для презентации, переслал их Стасу, и к началу третьей пары был на кафедре. Зашедши в аудиторию, где по расписанию я проводил практическое занятие, я как всегда поздоровался со студентами и беглым взглядом окинул аудиторию. За последним столом первого ряда сидела... Лена. Вокруг неё сидели ребята, которые обычно сидят за другими столами. От неожиданности я на секунду, но лишь на секунду! — остолбенел. А затем, подойдя к доске, стал писать тему занятия.

— А у нас студентка новенькая! — услышал я за спиной голос Свиридова, старосты группы. Свиридов был малый с соображаловкой, но наглый, настырный и нетактичный. К тому же старше меня.

— Очень хорошо. — Ответил я не оборачиваясь. Спиной и затылком я чувствовал на себе взгляд Елены. Я сразу же посмотрел на безымянный палец правой руки. Слава Богу, я не снял вчера обручальное кольцо! Иногда я его снимал, а потом забывал надеть и Лена нервничала. Если не в бюро, то хотя бы на занятия со студентами я должен был всегда надевать его, т.к. в группах были девушки. Потом я подумал, что если Елена здесь сидит спокойно, цела и невридима, значит всё нормально. Просто или ей что-то нужно от меня, или у неё нет занятий. Когда же я повернулся, чтобы начать семинар, я непроизвольно опять посмотрел на жену. Она сидела, скосив глаза к переносице и выпятив в форме буквы "о" свои и без того пухлые губки. Это было так смешно, что я громко засмеялся, фломастер выпал у меня из руки. Группа посмотрела сначала на меня с недоумением, а потом на Лену. Лена быстро склонилась к тетрадке как ни в чём не бывало. Девчонки захихикали. Всё тот же Свиридов, встав со стула рядом с Леной, изрёк:

— Александр Евгеньевич, что-то мы не понимаем ничего. Вам знакома эта особа? Это кто? Слушай, я твои фотки где-то видел!

Он повернулся к Ленке, которая, не обращая ни на кого внимания, делала вид, что что-то там читает. Я не ответил Свиридову. Я, улыбаясь, поднял фломастер, подошёл к столу и сказал: "Лена, давай выйдем на минутку". Лена молча встала, взяла тетрадь и, обойдя Свиридова и показав ему язык, лёгкой походкой, словно по подиуму, пошла к двери. Студенты зашумели и засмеялись. Когда за мной закрылась дверь, я еще слышал всевозможные предположения типа "Кто такая? Его жена?", "А может — сестра", "Так он женат или сестрат?", "Какая модельная", "Да я её фотки где-то видел!" — последнию реплику Свиридова я слышал, уже будучи на приличном расстоянии от двери.

Лена отошла от аудитории вглубь коридора и стояла, заталкивая тетрадь в свою бездонную сумку.

Она улыбалась, ей было весело.

— Хоть на твоих студентов посмотрела. Теперь они тебя засыпят вопросами. Что будешь отвечать?

— Скажу как есть. Что ты моя жена, что ты единственная для меня на всю жизнь до гроба и самая-пресамая моя любимая и ненаглядная и...

Ленка сначала с любопытством смотрела на меня, а потом зажмурила глаза от удовольствия:

— Да, правильно. Так и говори. И погромче, чтоб студентки слышали и видели, что ты уже занят. Пусть ищут в другом месте. Знаешь, как они тебя за глаза называют? Саня. А этот, здоровый (она имела в виду Свиридова), такой нахал! Чушь всякую нёс на перемене.

Подошедши, я увлёк Лену за колонну — Свиридов мог в любой момент выглянуть из аудитории.

Я поцеловал жену в губы.

— У тебя нет пары? Ты что-то хотела?

— Да, выпала пропедевтика. Нет, я просто соскучилась по тебе, захотелось увидеть тебя. Что-то запорожец опять еле завёлся.

— Я тебе дома записку оставил, я сегодня приду поздно. У нас мероприятие, японцы будут, не знаю, когда освобожусь. Ты ужинай без меня. А сейчас, если хочешь, подожди меня в кафе на первом этаже, после звонка я спущусь к тебе.

— Нет, Саша, я поеду, у меня еще лекция. Пока, до вечера!

Я опять привлёк Ленку к себе, но в гулом отдававшемся пространстве коридора послышался стук каблучков. Я только успел прикоснуться к Ленкиной щеке и она отпрянула от меня. Лена не любила выставлять нашу любовь напоказ. "До вечера", — ещё раз повторил я и вернулся в аудиторию.

Затем я провел ещё два семинара и приехал в офис уже часам к семи.

В холле сидел охранник Лёня и читал газету. Стас приглашал его только на время посещения нашего бюро иностранцами.

— Здесь японцы? — спросил я.

— Так точно, здесь. В конференц-зале.

— Ольга Александровна? — я не видел на парковке её машины.

— Тоже еще здесь.

У Лёни всегда ответы были точными и краткими.

Я прошёл в конференц-зал. Пахло хорошим кофе. Станислав сидел в своём инвалидном кресле за шахматным столом, на шахматной доске застыла партия, которую, по-видимому, начал Станислав с Олегом и которая была прервана по причине приезда японской делегации. Японцы и сотрудники нашего бюро с чашками кофе или фужерами с сектом толпились около большого проекционного экрана, висящего за макетным столом.

Когда я вошёл, Ольга Александровна представила меня. Я на всякий случай сначала поклонился, а потом пожал руки всем троим представителям Страны Восходящего Солнца, вручивших мне визитки на японском и английским языках. Минуты две я внимательно изучал визитки с двух сторон и затем положил их в нагрудный карман пиджака. После трёх пар проведённых в институте занятий моя концентрация ослабла и я сразу же забыл, кто есть кто. Японцы казались все на одно лицо. Далее я спросил, как им нравится кофе и офис. Японцы заулыбались, закачали головами и высказали общее мнение, что им всё нравится и особенно им понравились картины, висящие в моём кабинете. Чёрт! Я забыл попросить Стаса, чтобы Ольга не заводила их в мой кабинет. В кабинете у меня висели три больших картины, нарисованных маслом квадратиками, что придавало картине эффект мозаики. На них я изобразил "просыпающуюся Лену": Лена лежит на левом боку и её длинные волосы свисают с кровати и как продолжение лежат на полу, правое плечо обнажено, а ниже она укрыта простыней; затем Лена лежит на спине с закинутой правой рукой за голову, волосы и часть простыни тоже лежат на полу, левая стройная ножка Лены обнажена и слегка согнута в колене. На обоих картинах глаза у Лены ещё закрыты. На третьей картине Лена потягивается, глаза её скошены на меня, она улыбается, волосы по полу размётаны, а прикрыты простынёй только грудь и бёдра. Вообще-то Ленка лежала совсем голая, но я, готовясь отнести картины к себе в кабинет, накинул на жену простыню — для рисунка.

Перед тем как рисовать её, я сделал три фотки, с помощью которых позднее получился этот, так сказать, триптих. Но рисовал я картины втайне от Лены, чтобы когда-нибудь сделать ей подарок. Ну, хотя бы на 8 марта или на день Святого Валентина.

Готовые картины, к которым были подобраны своеобразные рамы, я повесил в своём кабинете до того дня, когда они перейдут к жене. Это также был один из вариантов подарка ей к 20-летию.

Мой же кабинет, как и кабинет Стаса, был дизайнирован таким образом, чтобы гости нашего бюро могли видеть, как можно представить интерьеры рабочих помещений и всевозможных студий. Это было сделано в качестве ненавязчивой рекламы для потенциальных клиентов. Дизайном помещений занимался подрабатывающий у нас выпускник нашего же вуза. И эти картины вписывались в современный интерьер как нельзя лучше.

Один из японцев спросил у меня, за сколько долларов он может купить у меня триптих. Ольга Александровна тихо за спиной у меня по-русски сказала, что этот мистер-сан как-только увидел картины, так всё ждал, когда я приду. Вот как! Я также тихо спросил, сказала ли она, что это портрет моей жены. Ольга покачала головой: нет, она не знала, как я отнесусь к этому.

Я, продолжая улыбаться, начал объяснять японцу, что картины не продаются, что на них изображена моя жена. Да, понимаю — японец начал кланяться — но, может быть за пятьдесят тысяч... Я обалдел! Пятьдесят тысяч? Долларов или рублей?... Евро... Я посмотрел на Стаса: слышал ли он? Стас сидел в своём инвалидном кресле, внимательно слушая, о чем я говорю с японцами. Но он просто с любопытством смотрел на меня: картины мои, слово за мной. Каким было финансовое положение нашего бюро на данный момент — я представлял себе не очень ясно, я в последнее время не интересовался этим, большую часть времени посвящая работе и учебе в институте. Денег, которые я получал от института плюс стипендия Лены, плюс то, что она подрабатывала фотомоделью и санитаркой в больнице — нам этого хватало на проживание. Деньги же, перечисляемые мне на счет от бюро, уходили на погашение кредитов.

Несколько растерявшись от предложения японца и не зная, что делать, я брякнул первое, что пришло в голову: у нас вопросы продаж решает директор, т.е. мистер Станислав Тишинский-сан. Обратитесь пожалуйста, к нему. Японец с улыбкой поклонился и поспешил к Стасу. Стас незаметно показал мне кулак. Я подошел к столику, на котором Ольга Александровна сервировала всё для кофе и налил себе чашечку. Я был голоден, но молодчина Ольга предусмотрела всё: здесь были и маленькие бутербродики с чёрной икрой, и ассорти из пирожных, и немного фруктов. Отпив несколько глотков я, прислушиваясь к обсуждению проекта по реконструкции участка порта города Нагоя, предлагаемого Стасом на выдвижение этого проекта для участия в конкурсе, сказал, что сейчас мистер Тишинский-сан покажет видеоролик о проекте. Мы, сказал я, хотели бы услышать ваше мнение, уважаемые саны (здесь я опять на всякий случай поклонился).

Станислав, заканчивая переговоры с японцем, пожелавшим купить триптих, подъехал ближе. Японцы и сотрудники сели в кресла и Стас запустил видеоролик на экран с ноутбука. Он сам на чистейшем английском комментировал кадры видеоролика. Ольга Александровна тихо и ненавязчиво разносила зелёный чай или кофе. Потом началось обсуждение. Это заняло минут сорок. Тот япошка, который хотел купить картины, оказался из Нагои и сразу указал на некоторые неточности. Были некоторые изменения с момента начала работы над эскизом и за два месяца в порту кое-что изменилось. Куро Ёсимото — так звали этого японца — рассказал о городе, о планах муниципальной власти в вопросах архитектуры и градостроительства. Затем наши сотрудники окружили японцев и стали задавать им интересующие их вопросы. Я налил себе ещё одну чашку кофе. Куро Ёсимото подошёл ко мне и улыбаясь сказал, что мистер Тишинский-сан просил подождать до завтра и что в случае положительного ответа он готов заплатить за триптих пятьдесят тысяч евро (Неужели я так хорошо рисую?!). Я встретился взглядом со Стасом — он опять сидел за шахматным столом и прислушивался к разговору, но вдруг...

Вдруг в конференц-зале стало тихо. Я, стоя к двери спиной, повернулся по направлению взглядов моих сотрудников.

Все смотрели на чудо, тихо вошедшее в дверь. Чудо выглядело так: полусапожки, надетые на босые ноги, из-под длинной весенней куртки торчал длиной до середины щикотолок яркий с японскими цветами шелковый халат, подаренный мной Ленке к годовщине свадьбы и привезённый из Японии, на голове торчком стояла плотная вязаная шапка с большим помпоном, а на концах длинных распущенных волос висели гигантские розовые бигуди. Зная непредсказуемость своей жены, я остался стоять на месте с чашкой кофе в руках. Я просто молча стоял и смотрел, и ждал, что будет дальше. Лена шла в направлении Станислава, шла напряжённо, как лунатик. Казалось, она не ожидала, что здесь будет так много народу, она растерялась и не знала, что делать. Это потом она рассказала мне, что думала "застукать" меня, т.к. уже был двенадцатый час ночи, а меня всё еще не было дома, а мой сотовый и телефоны в бюро не отвечали. Бывало, что я приходил поздно, но "поздно" у нас считалось часов десять. Теперь же Лена уже была в постели, но не могла уснуть. Обеспокоенная, не случилось ли чего, она встала и оделась как попало, первое, что попалось на глаза, ночью ещё было холодно. Выйдя во двор, она с трудом завела запорожец, попробовала еще раз дозвониться до меня, бесполезно.

Это была правда. Я потерял представление о времени. Я был захвачен идеей заинтересовать японцев и ни разу не взглянул на часы. Я думал, ещё где-то часов девять. Да и все вокруг не выражали нетерпения по поводу того, что приём затянулся и я думал... Собственно, я не думал ничего, я работал, я стремился оставить хорошее впечатление о нашей фирме. А проект Стаса был оригинальным, нам нужна была поддержка в архитектурных кругах Японии.

Вошедши, Лена боковым зрением хорошо видела меня с чашкой кофе в руках, на лице у меня было написано любопытство, видела улыбающихся японцев, других сотрудников, Стаса, сидящего в трёх шагах от шахматного столика, но всё было как в замедленном фильме.

Она плавно подошла к столу, за которым сидел Стас, зачем-то взяла пешку, передвинула её на новую позицию и робко сказала: шах. В шахматах она знала только два слова: шах и мат. Стас встал, улыбаясь подошёл к столику, мгновенно взял её ферзя и сказал: мат! Японцы стали улыбаться, Куро Ёсимото достал из кармана маленький плоский цифровой фотоаппарат, другие два что-то залопотали на японском, мои же сотрудники замерли как и я. Первым опомнился я и бросился к Станиславу. Ольга подкатила с другой стороны инвалидное кресло и я успел как раз вовремя, чтобы не дать упасть Стасу. Тут и все остальные одновременно бросились к креслу. Я не верил своим глазам: Стас! Он не мог ходить! И он самостоятельно сделал три шага к столику! Три шага! Этого просто не могло быть! У него с детства тяжелый ДЦП, парализованы ноги, в лучшем случае он мог пересесть с инвалидного стула на другой стул или кровать, упираясь руками в рядом стоящие предметы, но самостоятельно ходить он не мог! Я держал его под мышки, пока Ольга разворачивала инвалидное кресло. Мне было очень тяжело, Стас весил более ста килограмм, я мгновенно вспотел. Когда же мы его осторожно посадили, кто-то предложил вызвать "скорую", но Лена, до сих пор молча и безучастно стоявшая всё на том же месте, ясно и чётко сказала: "Не нужно. Саша, не надо скорую. Он теперь будет ходить".

— Лена, — у Стаса выкатилась слеза. Видно было, что у него сильнейшее душевное потрясение.

— Лена... — повторил он, — Лена, спасибо. Ты... ты дала мне надежду...

Я видел, как Станислав, подъехав к ней, наклонился вперёд и стал целовать ей руки. Слёзы катились из его глаз, но он не останавливаясь всё целовал и целовал ей руки. Ленка наклонилась к нему, обняла его как ребёнка и тоже поцеловала. "Стасик, ты будешь ходить, ты молодец, ты будешь ходить".

Двое из японцев всё это время наблюдали за происходящим, думая, наверное, что это часть сценария приёма в их честь, так сказать, спектакль "загадочной русской души". Tретий — этот Ёсимото, быстро-быстро перемещался, со всех сторон фотографируя происходящее.

Что было потом, опишу лишь вкратце. Кто-то наконец перевёл японцам, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Они подошли к Стасу и стали прощаться и желать ему здоровья. Я со своей стороны поблагодарил их за визит и выразил надежду о взаимовыгодном сотрудничестве. Ольга Александровна по-быстрому от имени нашего бюро вручила японцам подарки: набор матрёшек "Путин, Горбачёв, Брежнев и Хрущёв". И заодно проспекты нашего бюро и наших работ. Это была целая церемония взаимоблагодарения, и мы все уже не могли дождаться, когда она кончится, но наконец они уехали. Ольга Александровна в качестве переводчицы отправилась с ними до отеля.

А мы все окружили Стаса и, поддерживая его со всех сторон, заставили еще раз встать и выпрямиться. Лена стояла рядом и ничего больше не говорила. Стаса мы смогли поднять только один раз, он больше не мог стоять, тем более сделать шаг. Он был бледный и потный, и полностью обессилевший. "Ребята, оставьте меня, я не могу, не сейчас. Я попробую дома". В конце концов я сказал Лене, чтобы она садилась в "запорожец" и ехала домой, а я отвезу Стаса и приеду. Ленка сказала, что "запорожец" заглох по дороге в двух кварталах отсюда и она пришла остаток пути пешком.

О счастье моё! ЁКЛМН! — мне захотелось выматериться, взять Ленку и потрясти. И треснуть как следует! Дурёха! Одной, ночью в большом городе, где полно всяких подонков, какого чёрта переться сюда! Наверное, Лена прочитала это в моих глазах. То, что я в ярости. Мои глаза, наверное, стали холодны как лёд и она прочитала в них моё желание её, извините, оттрахать. Она виновато наклонила голову и этот её дурацкий помпон на шапке перевесил своим весом всю шапку и медленно завалился ей на лоб. Лена осторожно скосила глаза наверх, на помпон — это было так уморительно, так трогательно, что все засмеялись. Господи, какой она ещё ребёнок! Я знал, что дома наедине начнётся разбираловка, кто виноват в том, что ей пришлось поздно ночью ехать за мной, да еще и идти приличное расстояние одной в темноте по пустынной улице, но в данную минуту она вела себя послушно и когда я сказал: "Иди садись в мою машину, включи обогрев и жди там" и дал ей ключи, она покорно вышла. Мне ужасно, ну просто ужасно хотелось её обнять, прижать к себе, согреть, и целовать, целовать, а потом на руках как ребёнка донести до машины, но я лишь посмотрел ей вслед и сделал некоторые распоряжения моим сотрудникам. Мы помогли Стасу одеться и погрузиться в мою машину. Движения его при этом были какие-то странные, не как всегда, из коляски ко мне в машину на переднее сиденье он попытался пересесть сам, но ничего не получилось. Лена сказала, что не нужно торопить события. На сегодня достаточно. Она сидела на заднем сиденье и всю дорогу молчала. И только когда мы подъехали к дому, в котором жил Стас с матерью и вышла его мама — Лара Анатольевна — Ленка сказала ей, что хотя она еще не врач — точно знает, что желательно как можно быстрее Стасу нужно попасть к невропатологу и психотерапевту. Нужно еще раз пройти лечение в специализированных центрах, нужны тренировки на специальных тренажерах. Пока я вновь доставал из багажника и собирал инвалидную коляску, Стас и Лена, сидя в машине с открытыми дверцами, рассказали о событии. Выслушав всю историю, Лара Анатольевна стала обнимать и целовать Ленку, она стала звать нас к себе, но Стас шутя прикрикнул на неё. И Лара Анатольевна, пожелав нам спокойной ночи, покатила коляску к подъезду.

От Стаса мы поехали сразу домой. А дома на кровати в два часа ночи была яростная разборка с упрёками с обеих сторон, разборка в виде бешеного секса. И Ленка била меня подушкой, размазывая сопли и слёзы по моему телу вперемешку со стонами сладострастия, а я рычал ей в уши, надеясь внушить моей маленькой девочке: "если ты только посмеешь ещё раз, еще хоть один только раз выйти без меня из дому позже девяти вечера или не поставив меня в известность — я не знаю что с тобой сделаю...Если с тобой что-то случится — я тебя придушу..., да я прибью тебя!".

Когда мы утомились и притихли, Ленка, лёжа сверху на мне и обняв меня за шею, рассказала, где она бросила запорожец. Она сумела съехать на обочину, но знак аварийной остановки не выставила. Я некоторое время обдумывал, как поступить лучше: ехать сейчас вдвоём на моей машине или оставить всё до завтра, авось драндулет не сопрут. В темноте-то его и не видно. Лена сказала, что она сейчас уже устала и никуда ехать не хочет, но и не хочет, чтобы запорожец остался там. "Это же раритет, если я его потеряю — для меня это будет большое горе" — сказала она. — "Саша, вызови такси, а назад приедешь на моей машине".

Мне тоже не хотелось отрываться от жены, я гладил её упругую попку и мне было так хорошо с ней, с моей женой, но я не мог допустить, чтобы у моей жены было "большое горе" и я предложил: "Лен, я не помещусь за рулём, я не смогу в нём приехать. Ты должна сесть за руль. Поехали заберём сейчас, пока дороги свободны и движение маленькое". "Ага, — сказала Ленка — мы приедем, а ты его не сможешь завести и получится, что я зря собиралась. Я хочу спать". Тогда я спихнул её с себя, укрыл одеялом и сказал: "Ладно, спи".

Я еле нашёл наш "запорожец", он был ещё на том месте, где его оставила Лена. С помощью взятых с собой проводов и некоторых инструментов мне удалось его завести и, согнувшись в три погибели, на маленькой скорости, я доставил "раритет" на наше парковочное место среди кустов акаций. Этот автомобиль за два года доставил нам уже столько хлопот, что я начал вынашивать мысль сдать его тайком от Ленки на свалку, а ей сказать, мол, спёрли ночью. Прицепив специальное незаметное противоугонное устройство для автомобилей, я с чувством выполненного долга пришёл домой. Лена сладко спала, положив на моё место слева от себя большого медведя, мой подарок, которого она называла "Тэдди".

У меня же сон начисто прошёл и я, сев в кухне за стол и открыв ноутбук, стал смотреть состояние счетов. Нужно было вытаскивать Стаса из инвалидной коляски, оплатив ему дорогое лечение.

Теперь немного о Стасе. Я познакомился с ним еще на вступительных экзаменах в институт. Нам тогда было по шестнадцать лет. Увидев его в первый раз в инвалидной коляске, которую катила его мама, я как-то подумал: ну надо же, неужели поступать? Как же он учиться-то будет? Многие ребята уже знали друг друга, вероятно, ходили на подготовительные курсы, или были из одной школы, или приехали пораньше и в общежитии жили в одной комнате. А он и я — мы были сами по себе. Вернее, я был один, а он всё время был с мамой. Исподтишка наблюдая за ним, я подумал, парень стесняется своей инвалидности, стесняется того, что постоянно рядом мать. Его мать — красивая женщина лет сорока с небольшим, помимо того, что катила коляску самого простого устройства, таскала в руках твёрдую папку, а в рюкзаке за плечами книги и другие принадлежности. И как-то так само получилось, что изучая списки групп, я оказался рядом с его матерью. Сам Станислав сидел тогда в стороне, чтобы не мешать другим абитуриентам смотреть расписание. Народу было много, но я при своём росте в метр девяносто пять мог спокойно переписывать расписание, стоя сзади толпы. Мать Стаса, надев очки и ничего не видя из-за рослых ребят, потолкавшись среди нас, мимоходом случайно глянула в мою тетрадь, которую я держал в руках довольно низко и увидев, что я из той же группы, что и Стас, попросила списать у меня расписание. В то время еще не было планшетов и ноутбуки были не у всех. Мы отошли в сторону, к Стасу, и там познакомились. С тех пор мы стали друзьями. Стас был очень красив на лицо. Было в лице его что-то античное, а черные волнистые волосы придавали еще больше схожести с героями греческого эпоса. Моя жена, когда в первый раз увидела его, сказала: "Если бы я тебя вперёд не встретила, я бы влюбилась в Станислава". Конечно, это была шутка, но мне было неприятно.

В то время Станислав был худенький мальчик, это позднее он располнел от малоподвижного образа жизни. Как и многие инвалиды, он был замкнут и стеснителен. Но он очень хорошо рисовал, любил мастерить своими руками и очень хотел учиться. Гимназию он закончил, учась практически дома. Лара Анатольевна оббегала несметное количество всевозможных инстанций, ездила в Москву, доказывала, что ребёнок не просто способный, а очень способный, только вот ходить не может. Она платила учителям, унижалась перед мелкими чиновниками, давала взятки, она делала всё, чтобы хотя бы частично восполнить отсутствие всего того, что доступно здоровым детям, чтобы дать Стасу хорошее образование, чтобы как-то пристроить его в жизни. А сколько гадостей она наслушалась! "Нарожают тут уродов, — и плати им потом!", "Мамаша, а что ж вы аборт-то не сделали?", "Когда под мужика ложилась — чем ты думала?" и прочее подобное. Моя Лена, когда я рассказал ей всё про Станислава, она нисколько не удивилась. Да, и врачи есть такие. Как специалисты даже хорошие, а как люди — "поганки"! Саша, ты не представляешь себе, что творится в больницах — взятки, коррупция, наглый бессовестный персонал. Уже, казалось бы, много чего хорошего есть — импортные лекарства, оборудование, вроде бы и зарплата у врачей уже неплохая, а всё берут и берут, особенно в онкологии. И это в государственных больницах. Прям существует определённая такса: санитарке — столько-то, оперирующему врачу — столько. Перевязка — столько. Отношение к тем, кто "дал" или "не дал" — естественно разное.

Я был поражен. Я болел редко, уж и не помню когда, когда-то в детстве, простудой. И от Ленки узнал такое. Я думал, этот период после "лихого" времени уже позади.

— Лена, ты тоже берёшь?

— Я, похоже, единственная, кто не берёт. Ты же знаешь, что я свою санитарскую зарплату и половину своей стипендии трачу на больных.

Это была тоже правда. Лена приносила свою как она называла "санитарскую" зарплату в три-четыре тысячи рублей и потом я возил её по магазинам и аптекам. Лена покупала памперсы и специальные пелёнки для стариков, к которым никто не приходил или приходили редко. Она набирала конфитюры в баночках, витамины и травы. Она подкармливала стариков, беспомощных, слабых. И она подкармливала не только больных людей, но и зимой птиц, живущих в районе нашего двора, и бездомных собак и кошек. Она не была брезгливой, говорила: я хочу быть таким врачем, которому бы доверяли, которого бы любили пациенты.

Я спрашивал, а как же борьба с коррупцией, вроде же идёт, как же врачи не боятся брать взятки? А как же кодекс, профессиональная этика врача?

Ну, оперирующий врач, например, до операции не берёт, только после операции. Если что — скажет, благодарность от больного. И взятка в 10 тысяч рублей не будет считаться взяткой, будет — благодарностью, подарком. А хирург на одной и той же операции так руку набьёт — до десяти человек в неделю может прооперировать. Вот и посчитай, сколько тысяч в месяц он прирабатывает. Но к этому нужно сказать, что частично больные и сами виноваты: напрямую их никто не заставляет давать взятки. Страх перед операцией, перед болезнью, перед смертью — особенно в онкологии — разговоры больных, что "надо дать", здесь "берут", и всё это шёпотом, между собой и передаётся от выписывающихся к вновь поступающим — всё это создаёт почву для того, чтобы поддерживать эту систему. А врачебная этика — это только на бумаге. Дают — берут. Фактически получается, что государственные якобы "бесплатные" больницы, работающие за счет медицинского страхования на самом деле те же частные платные клиники, только условия содержания в них хуже. Нет, есть, конечно, и хорошие больницы. Это там, где хорошие честные руководители и честная областная и городская администрация.

Лена, но вы как студенты и зная всё это — вы же можете бороться, что-то делать...

Саш, ты как не в этом мире живёшь. Что мы можем сделать? Что могу сделать я одна? Я, когда мы с тобой еще не были знакомы, подрабатывала санитаркой в другой больнице и открыто сказала заведующему отделением, что больные содержатся в плохих условиях. Смотрите, говорю, например, как их плохо и невкусно кормят и не хватает пелёнок, и всё такое старое, а между тем я слышала, что больница получила большие государственные средства на ремонт и новое оборудование. Куда, спрашиваю, они ушли? Знаешь, как он на меня посмотрел? Он просто хотел взглядом меня уничтожить, говорит, не вмешивайтесь не в свои дела. Вы санитарка? Вот и работайте санитаркой, остальное не ваше дело. И вообще, говорит, деточка, ваше место где-нибудь в модельном бизнесе, вы свою красоту за миллионы продать можете, а вы тут свои нежные белые руки с музыкальными пальчиками пачкаете. Я ему сказала: это не Ваше дело, что хочу то и делаю, где хочу там и работаю. Так меня уволили с формулировкой "служебная несовместимость". И это несмотря на то, что санитарок не хватает. Поэтому, у кого есть возможность, уезжают на Запад. Не дай Бог здесь заболеть! Поэтому-то мы, Саша, наших детей будем закалять с первого момента жизни!

Я смотрел и слушал свою жену и тихо радовался про себя: как мне повезло, как хорошо, что я не тянул с женитьбой! Я хочу именно такую жену, только её, мою Лену. Иногда капризную и избалованную, иногда вредную и плаксивую, иногда упёртую и непредсказуемую, немного взбалмошную, немного ревнивую, очень решительную, но всегда нежную и добрую, с хорошим чувством юмора.

Жена моя боялась только одного, того, чего нельзя было просчитать пока даже с помощью анализа ДНК. Она боялась, что у нас не будет совместных детей. Мы уже два года женаты, а она всё не беременела.

Бывают, и нередко, такие браки, когда у пары детей нет. Но стоит только поменять партнера и дети рождаются у обоих. Так вот Ленка боялась именно этого. Говорит, семья считается бесплодной, если в течение пяти лет не наступает беременность. Я говорю, так ещё ж три года мы можем спокойно жить (буду честен: в то время я еще не совсем был готов стать отцом). Но Лена была решительно настроена на материнство. Не хочу, говорит, рожать, будучи старухой. Для чего я за тебя замуж в восемнадцать вышла?

Мы оба сдали специальные тесты на совместимость, Ленка погнала меня на спермограмму, но у нас обоих всё было в порядке. И после этого она стала переживать. Я её успокаивал, придумывал разные байки о том, что наши детки ещё не хотят, что они сами знают когда им лучше появиться на свет. У нас, говорил я, вон еще квартира не выкуплена. А может, ждут, когда мы сможем купить квартиру побольше или целый дом. Или когда у нас денег будет больше, или когда мы оба учебу закончим. Ты же сама говоришь, что "всё что ни делается — всё к лучшему".

Часто во время секса я подкладывал ей подушку под попу, мы занимались любовью в разных позах, на ходу придумывая, как говорила Лена, "акробатические этюды" и сами над собой смеялись.

Но иногда глаза её становились узкими и она смотрела на меня, но куда-то вдаль и представляла себе другую картину. Она говорила: Саша, если я не забеременею, мы возьмём детей из детдома, мы будем усыновлять.

Забегая вперед, скажу, что опасения её были напрасны. Вскоре после нашей второй годовщины свадьбы — "бумажной" — Лена забеременела и в двадцать лет стала мамой, а я отцом.

Добавлю ещё к вышенаписанному, что когда Лена стала заведовать кардиологическим отделением и стала Еленой Владимировной, у неё некоторое время при входе в отделение висел большой плакат, отпечатанный мной на плоттере:

"Уважаемые посетители и пациенты! Пожалуйста, не предлагайте нашим сотрудникам и вспомогательному персоналу деньги. У наших сотрудников достойная зарплата, а для лечения социальный статус наших пациентов для нас роли не играет".

...Продолжу о Стасе. Отец Стаса не жил с ними, он ушел года через два после рождения Станислава и создал новую семью. Но он навещал сына, помогал им с матерью материально. Мать же посвятила всю свою жизнь воспитанию Стаса и уходу за ним. Она отказалась от личной жизни, хотя была красивой и интересной женщиной. Она работала на двух-трёх работах, делала переводы по ночам, деньги уходили и на лекарства, и на хождение по только начинающим открываться частным врачам и клиникам. Лара Анатольевна возила Станислава даже к всевозможным ясновидящим, снимающим порчу, знахаркам и экстрасенсам.

Сам Стас очень много читал, читал классику, техническую и медицинскую литературу, любил книги по искусству. Он испортил зрение и стал носить очки. Лара Анатольевна рассказывала, что после какого-то курса лечения в санатории был момент, когда Стас стал делать вялые движения пальцами ног, это вселило надежду на то, что он сможет хотя бы вставать. Как потом мне рассказывал сам Стас, он прилагал неимоверные усилия, он читал настрои Сытина, он пытался гипнотизировать сам себя, представляя как он бежит по траве босыми ногами, он так хотел ходить, ему иногда казалось, что вот-вот, еще чуть-чуть усилий, напряжения, и он встанет и пойдёт — но... ничего не происходило. А между тем время шло, мальчик взрослел и пришло время, когда его сверстники начинали интересоваться противоположным полом, бегать за девчонками, меняться внешне и внутренне, а Стас узнавал про всё, что происходит в городе и про любовь из газет, книг и телевизора. С 16-ти он начал прибавлять в весе и уже не мог остановиться.

После первого с ним знакомства я видел Стаса только на экзаменах, и как-то его мама предложила мне приехать к ним в гости. Денег у меня было мало, общежитие оплатило мне руководство детдома, в котором я вырос, а деньги на карманные расходы дал мне сам заведующий вместе с напутствием, что он возлагает на меня большие надежды. Учись, Саша, сказал он, у тебя есть все шансы поступить. Я экономил каждую копейку, а ребята в общаге поначалу считали — жадный, не компанейский. Но когда я пошёл в гости к Стасу, я купил небольшую коробочку конфет и, стесняясь, положил свёрток на стол перед его мамой. Тогда мне не было ещё и семнадцати. В доме у Лары Анатольевны во всех комнатах, как в музее, были поделки Стаса из дерева, картины маслом, акрилом, угольным карандашом, акварели; множество статуэток из пластилина и алебастра, раскрашенных акриловыми красками. Лара Анатольевна накормила нас со Стасом, завязался разговор и мой визит затянулся. После этого, уже после зачисления на первый курс, я стал часто бывать у Тишинских. Лара Анатольевна даже предложила мне бесплатно жить у них, сказала, что я слишком худой и она будет меня вместе со Стасом откармливать. Но они жили далеко от института и мне удобнее было жить в общежитии, а к Стасу я приезжал в свободное время, иногда оставаясь ночевать. Стас практически не посещал занятия, он учился дома и Лара Анатольевна привозила его только на зачеты и экзамены. А я осуществлял как бы связь между Стасом и деканатом факультета. Ребята из нашей группы, и наш староста, они тоже время от времени навещали Станислава, и даже девчонки, и постепенно Стас стал меняться, становиться более общительным и открытым. Первую сессию мы оба сдали на одни пятёрки. Мне дали повышенную стипендию, но в самостоятельной жизни было столько соблазнов, а у меня ничего не было — ни компьютера, ни сотового, ни брендовой одежды, и я стал искать возможность подработать.

Ребята разъехались на зимние каникулы по домам, мне же ехать было некуда и я проводил каникулы у Стаса, одновременно подрабатывая то там, то сям. На каникулах мы продолжали заниматься. Лара Анатольевна заставляла нас говорить исключительно на английском или немецком (она сама была переводчицей и отлично знала несколько языков). Я находил в библиотеках различную литературу по заболеванию Стаса, статьи из опыта различных людей, которые с таким же или похожим диагнозом не могли ходить и которые в результате специальных тренировок начинали двигать ногами и даже вставать. То, что такие случаи были реальностью, стимулировало Стаса к движению в инвалидном кресле. Мы с Ларой Анатольевной помогали ему, делали массажи, растяжки, растирания. Я, будучи высоким и крепким детиной, поначалу даже приподнимал Стаса и мы учили его самостоятельно пересаживаться с кресла на стул, со стула на кровать или диван. У Стаса были сильные руки, так как ему приходилось крутить большие колёса инвалидного кресла-каталки. А Лара Анатольевна была маленькой и хрупкой, так что я появился в их жизни как нельзя кстати. Результатом моего пребывания у Стаса в квартире и позже явилось то, что в один прекрасный момент он опять начал двигать сначала пальцами одной ноги, позже пальцами другой и летом во время сессии сделал первое движение. Он смог медленно и с большим усилием встать почти самостоятельно, опираясь на каталку и передвинуть нижнюю часть своего туловища с кресла на стул без помощи извне. Это была победа! Победа над самим собой, над своим немощным телом. И с этого момента он смог вставать и пересаживаться, он стал уделять больше внимания себе, приезжать на студенческие вечера и праздники, на первенства по шахматам, ко мне в общежитие. И хотя он везде сидел, но он стал общаться с большим количеством студентов, к его появлению все привыкли. Со Стасом, таким начитанным и умным, было интересно. Он хорошо знал уже то, что нам предстояло еще пройти по программе, он стал помогать другим студентам в учебе, он стал обращать внимание на девушек, стремился к контакту и жизнь для него приобрела другой цвет. И хотя в этом смысле его никто из девчонок не воспринимал серьёзно, он не обижался, шутил, что его будущая любовь будет тоже в инвалидном кресле.

В конце второго курса Станиславу пришла идея организовать своё дело. Я, говорит, буду голова, а ты мои ноги. Мне идея понравилась, и мне и ему нужны были деньги. И мы зарегистрировались частными предпринимателями (нам было уже по восемнадцать), стали проектировать и продавать проекты домов и дачных участков. Сначала дело до определенного момента не двигалось с места, но потом пошло. И к пятому курсу я уже набрал и опыт и скопил немного денег, на которые, взяв еще и кредит, купил большую однокомнатную квартиру в многоэтажке и построил дом своей бабушке. Об этом вы можете прочитать в романе некой Яны Ашаф "Домик для бабы Ани".

Моя женитьба на Ленке явилась для Стаса и его мамы большим сюрпризом. Я слыл среди однокурсников как парень "позднего зажигания", убеждённый холостяк, хотя никого и никогда в этом не убеждал, а для некоторых даже геем. Ну да, мне был уже 21 год, а я не только не стремился к близкому знакомству с девушками, я сознательно избегал их. У меня были свои планы.

И поэтому когда я весной на пятом курсе сказал, будучи у Стаса, что я женюсь, а это было ещё и первого апреля, мама Стаса не поверила. Она смеялась, говорила, очень удачная первоапрельская шутка.

Она даже не поверила, когда я в тот же вечер рассказал, как произошло знакомство с Леной. И только когда я принёс им со Станиславом приглашение для Стаса на регистрацию нашего с Ленкой брака и для них обоих приглашение на наш свадебный вечер через месяц после регистрации, она так удивлённо долго смотрела на меня, а потом сказала: невероятно, ты влюбился. Какая же счастливая та девочка! На что я скромно ответил: нет, Лара Анатольевна, это Я счастливый.

Станислав увидел Ленку в первый раз на нашей регистрации. Он был единственный из молодёжи свидетель этому. Кроме Станислава на регистрации нашего брака были еще Ленкины родители. Вообще наше бракосочетание выглядело довольно странно: жених и невеста везут инвалида в коляске. Сзади шли Владимир Михайлович и Юлия Сергеевна, мои теперь уже тесть и тёща. Причем если бы не золотое обручальное кольцо у меня, блестящее на солнце всей своей 750-й пробой, трудно было бы определить, кто является женихом. Стас был модно подстрижен и одет безупречно торжественно, и в одежде мы различались только цветом: на мне был белый костюм с серебристой бабочкой, а на нём черный смокинг с черной бабочкой. Лена же была в серебристом коктейль-платье до колен и с очень красиво уложенной косой.

Во время ужина в ресторане Стас был остроумен и разговорчив, много шутил и рассказывал анекдоты про молодых супругов, фотографировал нас с Леной своей и моей фотокамерами, а я потом его и Лену. Он несколько раз кричал "горько!" и мы с Ленкой целовались. И уже много позже, уже примерно через месяц после свадьбы, когда мы с Леной просто спонтанно решили навестить Стаса и приехали к нему домой неожиданно, взяв с собой бутылку шампанского и еще какие-то деликатесы, Стас смутился, стащил со стола скатерть и навесил её на мольберт, стоявший у него в зале. Но Лена, она любопытная такая, она сказала, можно я посмотрю, что ты рисуешь? Станислав покраснел — до этого я никогда не видел, что б он так краснел, ну прям как рак варёный стал и, подъехав к мольберту быстрее, чем подошла Лена, ухватился за край и стал что-то бормотать типа "потом, у меня еще не готово, будет сюрприз, пожалуста, нет, не сейчас". Тон его голоса и глаза, смотревшие на Лену с мольбой, говорили так выразительно "нет", что это остановило Лену. Но и она и я, мы интуитивно поняли, кто был изображен на картине. И то, что мы всё поняли, понял и Стас.

Сначала повисло неловкое молчание, а потом Лена, уже отходя от мольберта и улыбаясь, сказала: хорошо, Стасик, ты нам потом покажешь, если не забудешь, потом, когда картина будет готова. И тогда в первый раз Стас поцеловал ей руку. Поцеловал как бы шутя, как будто меня здесь не было, но было понятно, что это жест благодарности Ленке. За то, что она всё поняла. За то, что не настаивала.

Потом пришла Лара Анатольевна и мы пили все вместе чай, но никогда больше мы не упоминали об этом неловком моменте при Стасе. Но и он больше никогда не упоминал о картине и поэтому мы с Леной до сих пор не знаем, была ли то картина с фотографии, сделанной в ресторане, была ли на ней Лена изображена одна или со Стасом.

Чувство ревности? Нет, у меня его тогда не было, почему-то человек в инвалидном кресле не воспринимается как соперник. А Стас... Если и была у него какая-то влюблённость в мою жену, то он переболел ею. И спустя несколько лет он женился. Тогда он уже мог ходить с костылями, иногда и с тросью. Он стал крёстным отцом нашего первого ребёнка и дружба наша не ослабла. Но это уже другая история.

А теперь я продолжу. Остаток ночи я просидел за подсчетом и просмотром поступлений на наши счета и расходов. Я не очень разбирался в бухгалтерии, кое-какие бухгалтерские указания и понятия дала мне Ленкина бабушка, но сейчас я понял, что дебет с кредитом где-то немного не стыкуется. Другими словами, оплатить лечение Стасу где-то за границей из нашего бюджета было на сей момент нереально. Мне пришла сразу мысль о триптихе. Было жалко его продавать, Лена даже его и не видела. Были ли у самого Стаса накопления? Точно я об этом тоже не знал, никогда не спрашивал. Знаю, что он тоже собирался взять ипотечный кредит и купить дом с участком в одном из районов города. Он пока еще жил с мамой в той же двухкомнатной квартире, что и раньше. Значит, у Стаса денег особо тоже не было. А между тем ему нужно помочь, если у него есть хоть какой-то шанс начать ходить. Ещё он мечтал купить электроскутер для инвалидов, самый лучший, какой только есть в мире.

Я, наверное, задремал за столом, потому что как сквозь сон услышал голос Лены. Она хохотала, но где-то в другом месте. Часы показывали начало седьмого. Открыв дверь кухни, выходящую в прихожую, я увидел полоску света в щели неплотно закрытой двери туалета, оттуда доносился смех и шуршание перелистываемых страниц. Я приоткрыл дверь. Ленка в японском халате сидела на унитазе и читала сборник анекдотов. В туалете над унитазом у нас были встроены книжные полки и собрана библиотечка из сборников анекдотов, книг с юмористическими рассказами и популярной медицинской литературой.

— Привет, — сказала мне жена. — Я какаю.

— Я вижу, — сказал я и поцеловал её. — Доброе утро.

— Ты тоже хочешь в туалет? Я сейчас. — Лена отложила книгу и стала тянуть рулон туалетной бумаги.

— Какай спокойно. Я не хочу в туалет.

Я закрыл дверь, прошёл в комнату и, не раздеваясь, в трусах и футболке нырнул в Ленкину ещё тёплую постель. Из туалета приглушённо опять донёсся звонкий смех жены. Я улыбнулся, положил руки под голову и укрылся одеялом. Постель хранила тепло и запах Ленкиного тела, мне было хорошо и уютно, глаза закрывались сами. Лена ворвалась в комнату через пять минут, я уже почти задремал.

— Саш, слушай новый анекдот... щас, страницу нечаянно закрыла, щас найду, — Лена торопясь перелистывала страницы, никак не находя то, что она хотела мне почитать.

— Ленусь, мне нужно с тобой поговорить. Иди сюда. Анекдот потом прочитаешь, вечером.

Жена вопросительно посмотрела на меня и улеглась на меня сверху под одеяло.

Я ей рассказал о картинах, о том, что вероятно Стасу нужны будут большие деньги на лечение и о предложении японца купить триптих за пятьдесят тысяч евро. Лена слушала внимательно и серьёзно, временами мой рассказ коротко прерывался нашими поцелуями. Когда я кончил, Ленкины глаза стали узкие и она стала смотреть на меня, но я знал, что она меня в этот момент не видит, она представляет себе или бедного больного Стаса, сидящего у какого-нибудь гастронома с протянутой рукой: мосье, же не манж па сис жур..., или как выглядят эти мои картины. Она пыталась представить эти картины в своём воображении.

— Саш, я хочу их посмотреть.

— Тогда быстро завтракаем и едем в бюро.

— А мне на занятия к девяти.

— Успеем. Я отвезу тебя на своей машине.

Завтрак и сборы были недолгими и минут через сорок мы были в моём кабинете.

Картины висели слева от двери моего кабинета, справа стоял мой стол и я, поднимая голову, всегда видел "просыпающуюся Лену".

Жена остановилась сначала на пороге, потом подошла близко и рассматривала минут пять, потом опять отошла и так она ходила туда-сюда минут десять. Я сидел за своим столом и ждал. Я не торопил её принять решение. Наконец она подошла ко мне сзади, обняла меня за шею и сказала: ты знаешь, что я не разбираюсь в живописи, но мне нравятся твои картины. Я на картинах сама себе нравлюсь. А как это ты рисовал, как-будто мозаика, почему я выгляжу так объёмно? Что за техника?

Я объяснил, что это "пиксельная техника", рисуется палочкой, но я рисовал жесткой кисточкой, подстриженной в виде квадрата.

А ты можешь повторить, нарисовать точно так же во второй раз?

Теоретически это возможно, у меня есть снимки этих картин. Но практически это трудно будет сделать, я не смогу вернуться еще раз к тому состоянию, в котором я был, когда тебя рисовал. Это трудно объяснить, но это целая совокупность различных факторов физического и психического состояния, это тогдашнее состояние души — мысли, эмоции — которое уже осталось в прошлом. Я могу еще раз рисовать тебя, и в том же виде, и в той же постели, но это будет другая картина, лучше или хуже — не знаю, но другая. И ты будешь уже другая, на несколько месяцев старше.

Эта последняя фраза Ленке страшно не понравилась, как будто я сказал "ты уже старуха". Она фыркнула и с недовольной мордашкой села передо мной на стол: Ну и что, что старше? Да мне еще и двадцати нет!

Лена, я тебя ещё нарисую, я тебя еще много-много раз буду рисовать, одну только тебя, больше я никого рисовать не умею — я улыбнулся — я тебя нарисую купающейся в ванне...(эта мысль пришла мне в голову только что).

Мне вдруг остро захотелось взять Ленку, сейчас, на столе. Я встал, сказал ей: "Лен, давай мы здесь, пока никого нет, мы быстро-быстро..., я закрою дверь на ключ" и пошёл закрыть дверь изнутри. Лена с готовностью начала расстёгивать замок на джинсах и пуговки на блузке, но мы не успели. У меня на столе зазвонил телефон и я вернулся, не дойдя до двери, чтобы взять снятую Леной и протянутую мне телефонную трубку. Я нажал кнопку громкоговорителя, чтобы могла слышать Лена. Ольга Александровна (это была она) сказала, что соединяет меня с Куро Ёсимото. После приветствия и длительных извинений за беспокойство японец спросил про картины и подтвердил, что готов заплатить за них пятьдесят тысяч евро. Послезавтра он с делегацией возвращается в Японию и хотел бы выяснить возможность покупки-продажи. Я вопросительно посмотрел на Лену. Ленка, всё ещё сидя на столе, невинно смотрела на меня и болтала ногами. А, сказала она, была-не была, продавай! Не будем цепляться за вещи, пусть Стас выздоравливает. Тогда я сказал Ёсимото, что он может заехать за картинами, они будут упакованы, а я подпишу документы о продаже их частным лицом. Остальное оформление Ёсимото должен взять на себя. Затем после длительно изливаемых слов благодарности и извинений за причинённые неудобства Ёсимото положил трубку.

Мы с Ленкой минуту помолчали. В эту минуту мы без слов читали несущиеся мысли друг друга:

"Ах, как жаль, теперь твоё первое "произведение искусства" уйдет навечно!"

"Да, но зато за пятьдесят тысяч!"

"Саша, это Я — это же Я уйду — неужели тебе не жалко?"

"Ты не уйдешь, мы до гроба будем вместе, это уйдет картина, а я нарисую еще — и ещё лучше! Для тебя. Я уже представляю, как я тебя нарисую".

"Но всё-равно жалко".

"Да, мне тоже жалко: прощай мой подарок для тебя ко Дню твоего двадцатилетия! К тому же стена теперь будет пустая..."

И мы оба расхохотались. Я схватил Ленку и привлёк к себе. Я стал осыпать её лицо и шею поцелуями. Лена сначала уворачивалась, ей было щекотно, я сегодня не брился, а потом и сама повисла на мне и мы замерли, слившись в каком-то экстазе.

Если бы мы знали, что через много-много лет картины опять окажутся у нас, но не здесь, в моём кабинете, а у нас с Ленкой в большой спальне нашего нового жилища! Я поменяю только рамы, так как наш третий ребёнок — наш сын, он уже будет почти взрослым — скажет, что рамы не подходят к интерьеру спальни.

А сейчас Лена ещё раз подошла к картинам, шутя погладила и поцеловала своё изображение, спросила, где на них моя сигнатура. Я показал ей сигнатуру А.Николаев, которую трудно было увидеть, потому что она была сделана в виде стереограммы, как 3D-картинка и, сняв одну из картин, показал ещё и мелкую подпись с датой с другой стороны.

Нас никто не беспокоил, хотя была уже половина девятого. Сотрудники видели, что моя машина стоит, значит, я здесь. А Стаса, по всей видимости, еще не было.

Лена вышла первой и ждала меня около машины. Я зашёл в приёмную к Ольге Александровне и распорядился по поводу картин и других дел и передал привет Станиславу. Ольга была удивлена продажей картин и высказала большое сожаление, что я их продаю. Никогда бы в жизни я не продала картины, предназначенные для любимого человека или на которых изображен любимый человек, сказала она. Я сказал, что мой "любимый человек" так решил. МЫ так решили.

С лёгкой душой я вышел на улицу. Издалека я увидел Лену, томящуюся в ожидании и поспешил к ней. Сегодня здесь я уже не буду. Я отвезу Лену на занятия и поеду домой посплю пару часов, а после обеда мне в институт, я читал студентам лекции.

Конец первой части.

ЧАСТЬ II. АЛЁНА

Пролог

У Алёны всё валилось из рук. Ей ничего не хотелось делать. Еле заставляя себя встать утром на занятия в медицинский, она возвращалась вечером домой уставшая и без настроения, а еще два-три раза в неделю нужно было идти работать в больницу. Хотя работе в больнице она радовалась: там мысли об Александре на время оставляли её. Но зато потом воспоминания о встрече Нового года в Рябинкино, о поцелуях Саши, о его вроде бы шутливой фразе: "На Николаеву сменишь?" не давали ей покоя.

"На Николаеву сменишь?". И ведь она ответила тогда: "Да! Сменю!". И что? И где он теперь? Почему не звонит, не пишет? Зачем тогда спрашивал?

Алёна села за рабочий стол. Положив руки на подлокотники кресла, она сидела так минут пять, тупо уставившись в полированную поверхность стола, как будто что-то там не могла разглядеть. Потом, вся в глубоких мыслях, начала рассматривать свои руки: сначала ладони, пальцы, ногти... Она отметила по себя, что ногти уже слишком длинные, надо бы привести их в порядок, заново покрыть лаком. Но вставать, стирать старый лак, искать новый ей было лень. Дотянувшись до сотового, лежащего на другом краю стола, Алёна еще раз просмотрела входящие звонки и смс-ки. Ничего.

То есть входящие сообщения были, от Худякова, от Светки, от Сергея Маринина, Таньки Ивановой, реклама и остальная хрень, от Николаева — ни-че-го.

Был одиннадцатый час ночи.

Ладно, нет так нет. На нет и суда нет. Она придвинула к себе ноутбук, включила, и пока он загружался, достала из сумки тетради и книги. "Буду учить, дорогой Николаев, проживу и без тебя. Выйду замуж за Худякова — как хочет мама — буду жить за границей и мы больше не увидимся. Никогда. Я буду верной женой, даже если не полюблю Худякова. Как у Пушкина: "Но я другому отдана и буду век ему верна". А тебе — вот!". И Алёна, высунув язык, увидела своё отражение в полированной поверхности стола. Она улыбнулась и до конца открыв крышку ноутбука, сразу увидела значок конвертика внизу на экране. В животе что-то тревожно ёкнуло и, открыв письмо, Алёна прочла послание от Александра:

"Лена, здравствуй. Извини, не мог раньше написать, был очень занят. Буду рад, если еще помнишь меня и ответишь. Мой адрес..." Дальше шел адрес и номер телефона. Алёна сразу открыла карту Новосибирска, улица была ей незнакома. Дзержинский район. Далеко.

Ответить? Позвонить? Она взглянула на часы: конечно, уже поздновато...

Вдруг, повинуясь какому-то внезапному порыву, она решительно встала, достала из шкафа большую спортивную сумку и, открыв двери шифоньера, побросала туда пижаму, пару трусиков и бюстгалтеров, попавшиеся на глаза пуловер, вязанный сестрой Ксенией, халатик, носки, учебник и атлас по анатомии. Затем, зайдя в свою ванную комнату — у неё была своя ванная, находившаяся так же как и её комната, на верхнем этаже особняка, она схватила в охапку дорожный набор, в котором были и зубная щетка, и маникюрный набор, и тампоны, и все необходимое для ухода за кожей, взяла флакончик любимых французских духов и всё это также затолкала в сумку. Постояв посреди комнаты и с минуту подумав, что еще можно взять с собой и ничего не придумав, Алёна стала застёгивать сумку. Она услышала, что кто-то поднимается по лестнице, но продолжала с упорством бороться с замком, застрявшим в мягкой ткани сумки. В дверь постучали — значит, отец. "Да, па", — Алёна повернулась к двери. Владимир Михайлович, прикрыв за собой дверь, остановился и засунул руки в карманы джинсов. Он молча удивленно смотрел на дочь, а потом спросил: "Куда?"

Алёне был неприятен разговор, но отцу она не могла ни врать, ни притворяться, что всё в порядке. Она покраснела и решительно, чтобы скрыть чувство вины, сказала:

— Папа, я ухожу. Я ухожу к Александру. К Николаеву.

— Что, он тебя звал?

Алёна покраснела:

— Нет.

И не дожидаясь, пока отец будет вытягивать из неё объяснение столь необъяснимому поступку, начала сама:

— Пап, я уже взрослая, мне скоро восемнадцать. Могу я сама решать свою судьбу?

Владимир Михайлович задумчиво прошел к креслу, в котором только что сидела Алёна, развернул его, сел и ответил:

— Нет. Пока за тебя должны решать родители.

— Почему?

— Потому что ты еще несовершеннолетняя, ты живешь эмоциями, не разумом.

— А что, вы с мамой живете разумом? И что, эти четыре месяца до совершеннолетия прибавят мне разума?

— Я надеюсь, что за эти четыре месяца ты станешь мудрее, с нашей с мамой помощью. Мы хотим, чтобы у тебя была счастливая судьба.

— По твоему, я сама себе не хочу счастливой судьбы? Папа, я люблю Александра и я вижу свою счастливую судьбу рядом с ним...

— Лена, это тебе только так кажется. Это мимолётная влюбленность, это пройдет. Не скажу, что мне Александр не понравился, не буду наговаривать, впечатление он произвел приятное, но ни мы с мамой, ни ты его хорошо не знаем. Судя по всему, у него голова работает, но он, Лена, не нашего круга...

— Так женится на мне и станет нашего круга.

— С чего ты взяла, что женится?

Алёна промолчала. А Владимир Михайлович продолжал:

— Дочь, ты знаешь, что я, так сказать, старой закалки, старого советского воспитания. В наше, в моё время мораль и нравственность были несколько иными. В то время не было так называемых "гражданских браков" среди молодёжи. Или ты замужем, или нет.

— Но я не собираюсь жить гражданским браком...

— Подожди, не перебивай меня. Если ты уйдешь жить к неженатому мужчине, это будет расценено как гражданский брак, даже если между вами ничего не будет... ты понимаешь, о чем я говорю.

— Не понимаю.

Упрямство дочери раздосадовало Владимира Михайловича. Он встал и принялся нервно ходить по комнате.

— Не знаю, как тебя убедить, что ты поступаешь неправильно, вопреки воле родителей. Я лично против твоего решения. Говоря грубо, в тебе проснулся инстинкт самки к спариванию. Ты выросла и созрела для интимных связей, это естественно, но ты не отдаёшь себе отчета о последствиях твоего ухода. Мне будет очень неприятно, если ты станешь матерью-одиночкой. У тебя должна быть другая судьба.

— Какая другая судьба? Замуж за вашего Худякова? А у меня другой выбор, мой выбор. Пусть неправильный и неудачный — но это мой выбор, а значит, такая у меня судьба.

— Лена, я знаю, что ты любишь пофилософствовать. Я не хочу больше с тобой спорить. Я запрещаю тебе уходить к Александру. И твой уход в глазах матери будет расценен как наглый и неуважительный поступок.

В узких раскосых глазах Алёны на мгновение вспыхнули злые огоньки:

— Матери? А она что, не отдавала себе отчет, когда завела любовника, как это будет выглядеть в твоих, наших с Ксюхой глазах и в глазах всех остальных?

Владимир Михайлович скривился и прикрыл ладонью часть лба, затем он снял очки и, опустив глаза, медленно произнёс:

— Лена, прекрати. Не делай мне больно. Это всё уже позади, не надо об этом сейчас говорить. Я пережил это, переживёте и вы с Ксенией. Да, мать, как она сама сказала, "чёрт попутал". Знаешь, я её простил. В душе простил.

— Папа, прости, но я не хочу, чтобы в моей судьбе было как у вас с мамой. А с Худяковым так и будет. Только не я изменю, а он мне.

— Лена, что за чушь ты несёшь? Почему кто-то обязательно должен изменить? Миллионы супружеских пар живут счастливо, без измен, а измены в семьях скорее исключение, чем правило. Почему ты уже заранее настроена, что Худяков тебе изменит? С чего ты взяла?

Лена потупилась:

— Я знаю. Папа, я его не люблю, он бабник.

— Ну хорошо. За Артёма не хочешь, выберешь сама другого. За тобой хорошее приданое, я тебе найду достойного тебя жениха.

— Папа, меня никто не достоин, кроме Александра.

— Тьфу ты, я ей про Фому, она мне про Ерёму!

Владимир Михайлович открыл дверь и, стоя в проёме, жестко сказал:

— Раздевайся и ложись спать. Утро вечера мудренее.

— Нет, я поеду. Я уже решила. Я всё выясню и если окажется, что у Александра кто-то уже есть, я приеду домой.

— И всю ночь будешь шарахаться туда-сюда! Я сказал ты ляжешь спать! Иначе я закрою тебя.

У Алёны из глаз потекли слёзы, её сузившиеся глаза смотрели на отца, но она не видела его, не видела его сурового и жесткого взгляда. Голосом, всхлипывающим от рыданий, она произнесла:

— Я тогда выпрыгну в окно... со второго этажа... нет, с первого. Я упаду в снег и замерзну и, может быть, сломаю ножку и ты будешь виноват...

— Прекрати истерику!

Отец Алёны опять вошел в комнату, яростно хлопнув дверью так, что Алёна вздрогнула. Её судорожные всхлипывания перешли в рыдания.

Глава 1

Владимир Михайлович растерялся. Алёна была его слабостью, его любимой дочерью. Он боялся себе признаться, что старшую, похожую на него дочь Ксению он любил не так трепетно как Алёну. Алёна внешне была почти копией своей матери, но было в ней какое-то иное духовное начало, отражавшееся на её внешности, какая-то бесконечная доброта и нежность, но и некоторая жёсткость и себялюбие. Некое сочетание несочетаемого.

Она родилась, когда старшей, Ксении, шел уже девятый год. Алёна не была запланированным ребёнком. Её мать, Юлия, тщательно следившая за своей внешностью и фигурой, больше не хотела детей. И эта беременность, которую она каким-то образом прошляпила, была ей в тягость.

Алёна родилась страшненькой, темнокожей, с черными волосами и узкими как щёлки глазами, скорее походившая на азиатку, чем на кого-нибудь из родни. У Владимира Михайловича сердце забилось неровно, когда он увидел ребенка. Сразу же закрались сомнения, а его ли это дочь? В те тяжелые годы ему часто приходилось бывать вне дома, иногда длительное время. Жена была предоставлена самой себе. Только что нарождающая городская элита, не менее богатые подруги, с которыми Юлия объездила пол-Европы, какие-то сомнительные знакомства с сомнительными семьями, праздная безмятежная жизнь красавицы — поводов для случайных связей было более чем предостаточно. У него была одна только надежда на родителей и брата Юлии, которые обещали ему, что "присмотрят" за женой. Мать Юлии — Ирина Петровна — сказала ему: "Володя, мы воспитывали детей честными и порядочными людьми". Когда жена оправилась после родов, он с глазу на глаз устроил ей допрос с пристрастием, пригрозив, что сделает тест ДНК, но Юлия божилась, что ребенок его, что у неё никого не было. Стали подсчитывать по срокам беременности — да, в тот период он был в городе, около жены. И лишь потом, когда девочка стала подрастать и всё больше и больше походить не только на бабушку и мать, но и на него, Владимир Михайлович успокоился.

Он баловал дочь донельзя, Алёне позволялось всё. Она ни в чем не знала отказа и к четырём годам стала дерзким невыносимым ребенком, от любого "нет" бросающегося на пол и закатывающего дикие истерики. Юлия, выходя из себя, иной раз шлёпала дочь. Дочь отвечала ей агрессией. Она в ответ пыталась укусить или поцарапать мать. Услышав какие-либо нравоучения или замечания от взрослых людей, от гостей, она могла швырнуть в них чем попало, от Плетнёвых ушли две няньки. Она признавала только отца и хотя была даже с ним не всегда покорной, всё же более-менее слушалась его. Но бывали и у маленькой Лены приступы большой нежности и любви ко всем вокруг. Тогда она приходила к матери, усаживалась к ней на колени, прижималась, обхватывала Юлию за шею и сидела насколько хватало терпения. Юлия читала ей детские книги, учила играть на пианино, играла с дочерью в куклы, приводила в дом других детей того же возраста поиграть с Леной. Часто в доме были и её племянники — дети брата, младший из которых хотя и был на три года старше, но с Леной любил возиться и играть. Для дочери нанимались учителя английского, музыки. Её возили в центр раннего развития ребенка. Сестра Ксения, будучи на восемь лет старше, не любила, когда её просили поиграть с сестрёнкой, общих интересов у них не было. И Алёна росла в обстановке собственного эгоцентризма. А её необычная красота привлекала внимание к ней уже не только сюсюкающих родственников и знакомых, но и представителей модельного бизнеса.

Первые четыре класса школы Лена закончила на "отлично". Параллельно она ходила и в музыкальную школу, но особой склонности к музыке не проявляла. В этот период её много приглашали в различные детские модельные агентства. Юлия возила Алёну даже в Москву и иногда принимала участие в фотосессиях вместе с дочерью. Но как-то Владимир Михайлович увидел снимки Алёны в каком-то иностранном журнале. Его дочь была изображена далеко не ребёнком: детское личико с узкими зелёными глазами как у кошки и яркими, в коралловый цвет накрашенными губами, неподходящий для ребенка десяти лет макияж, высокая прическа с накладным шиньоном, её поза и декорации напомнили ему какие-то картины о вампирах. С этого момента он запретил жене возить дочь на фотосессии.

Алёна на это никак не среагировала. К тому времени ей надоело постоянное восторженное внимание взрослых людей. В пятом классе она уже училась в гимназии. Одновременно увлеклась кикбоксингом и стала ходить в городской клуб на курс самообороны для девочек. Владимир Михайлович поощрял такие виды занятий дочери. Кроме этого оставалась музыкальная школа. Успеваемость Алёны в пятом классе снизилась. В шестом классе круг интересов дочери опять сменился: теперь она хотела заняться рисованием и пошла в художественную школу, но усидчивости хватило ненадолго. В конце года, повесив у себя в комнате несколько нарисованных ею акварелей, она на том занятия живописью закончила. В седьмом она, наконец, "отмучилась" и в музыкалке, получив свидетельство об окончании музыкальной школы.

Летом после седьмого, побывав сначала с матерью на отдыхе в Италии и Испании, остаток каникул Алёна провела у бабушки и дедушки Липатовых на станции Рябинкино. Ей было уже тринадцать. И хотя и до этого родители часто привозили её на летних каникулах в Рябинкино, в этот раз, будучи в деревне, ей вдруг открылись многие вещи, о которых она раньше не задумывалась, которыми не интересовалась. Она увидела мир деревни, мир маленькой станции наяву, не из кинофильмов. Она часто пропадала с местными подростками в лесу; вместе с девочками ходила за ягодами, купалась в водоёмах. Часто дети сидели недалеко от железнодорожных путей и играли в различные игры, считая вагоны проходящих мимо составов или махая руками проходящим пассажирским поездам, в которых были открыты окна и стояли люди. Алёна была выдумщица и заводила, и имела авторитет даже у местных пацанов. Мальчики постоянно приходили к Липатовым и спрашивали Алёну. Они были как свита, всегда знали, где можно было найти внучку Липатовых.

В то время Липатовы строили новый дом на краю Рябинкино и Алёна, околачиваясь на Луговой вблизи стройки, перезнакомилась со всеми будущими соседями Липатовых. Боялась она только малоразговорчивого Шагдыра Андалаева, тувинца. Шагдыр редко разговаривал с детьми, но как-то он во время невинной шалости детей накричал на них. Дети развлекались тем, что тихо на цыпочках проходили мимо ворот его дома, потом громко хохотали, разворачивались и по команде Алёны опять тихо и на цыпочках проходили уже в противоположном направлении, и так повторяли много раз, а собака Андалаевых — Султан — всё это время заливалась лаем, раздражая Шагдыра. После этого Алёна стала называть Андалаева "бабайкой из леса".

Вместе с Алёной в деревню были доставлены велосипед, самокат, скейтборд, роликовые коньки, надувная маленькая резиновая лодка, ракетки и мячи для большого тениса. Алёна не была жадной. Она видела, что у деревенских детей, кроме стареньких велосипедов, ничего этого не было. Она давала всё и всем, сама учила девчонок кататься на роликовых коньках и скейтборде. На наспех оборудованной Липатовым небольшой площадке Алёна устраивала соревнования по волейболу, теннису, там же "преподавала" девчонкам кик-боксинг.

Она привозила с собой еще диковинные в то время импортные быстрозаживляющие пластыри для ран и, намазав йодным или зелёночным карандашом кем-нибудь полученную во время игр ранку или царапину, заклеивала пластырем коленки и локти. Почти все дети, живущие на станции, ходили с этими цветными пластырями, гордясь ими. А Алёну стали называть на станции "маленькая врачиха".

Иногда дед Сергей брал её с собой в райцентр, брал на фермы и принадлежащие ему теплицы. Алёна охотно помогала бабушке и дедушке на огороде. Она вела яростную борьбу с сорняками и любимым её занятием была поливка грядок и деревьев. Когда же была непогода или шли дожди, она сидела дома перед телевизором, впитывая как губка всевозможную информацию из передач и фильмов и отсеивая, на её взгляд, всё то, что в жизни делать не нужно или опасно. И если приходили подружки, то они обсуждали героев сериалов, на свой детский лад оценивая их поступки. Она стала понимать, что такое измена, любовница или любовник, различные козни богатых персонажей, на которых часто основывались действия фильмов. Иногда, смотря без присутствия взрослых какую-нибудь эротическую сцену в фильме вместе с другими девочками, она не понимала, что происходит на экране и деревенские подружки "просвещали" её. Она узнала, откуда берутся дети и поняла, почему родители и баб Ира, несмотря на её протесты, каждый раз переключали канал, если "наклёвывалась" такая сцена.

После седьмого класса Алёна каждое лето рвалась в Рябинкино. Ей там было просторно и вольготно. Там не было постоянного контроля за поведением светской девочки, дед и бабушка не ограничивали её свободу. К концу лета Алёне совсем не хотелось возвращаться домой.

В восьмом классе, когда учащиеся негласно разделились на группы и по социальному статусу своих родителей, и по степени успеваемости, Алёна не примкнула ни к каким группировкам. Её пыталась заполучить как "элита" восьмого "А", так и дети небогатых родителей, с ней все хотели дружить. Она вела себя ровно и сдержанно по отношению к одноклассникам, с учителями же вела себя иногда высокомерно, отстаивая в некоторых вопросах свою правоту. В восьмом вдруг у всех наступили "первые любови", начались ухаживания и ожидания в школьном дворе, кто-то кому-то стал нравится, писались записочки, начались тусовки. Алёна не обращала внимание на начинающих ухаживать за ней одноклассников. Она увлеклась биологией и анатомией человека, резко повысилась её успеваемость по другим предметам, вечерами опять начала посещать курс самообороны для девочек и записалась в студию бального танца, в которой ранее познакомились её родители. Отец не разрешал ей одной бывать в городе, за ней был закреплён пожилой шофер, который возил Алёну на все посещаемые ею мероприятия. Ещё в седьмом классе Владимир Михайлович стал определять Алёну в элитный частный пансион воспитанниц, но мать Алёны — Юлия, была категорически против. Она не захотела, чтобы дочь жила вне дома.

В девятом неожиданно и к Алёне пришла первая влюблённость. Причем эта влюблённость была тайной и тихой. Влюблённость пришла в виде щупленького и невысокого новенького, симпатичного и неглупого. С самого первого момента своего прихода новенький оказался между различных классных группировок. Никого не зная, и в силу своей стеснительности он, так же как и Алёна, держался нейтралитета и сразу же стал интересен в глазах Алёны. Некоторое время он приглядывался ко всем, но иногда Алёна ловила на себе его взгляд исподтишка. Она старалась не замечать новенького, но однажды поймала себя на мысли, что думает о нём. Она узнала, откуда он приехал (он был из семьи военнослужащего), и стала рисовать себе в воображении картины, как ей сказать Игорю о своих чувствах. Но ни взглядом, ни словом не давала ему понять, что не против с ним дружить. В то время под "дружбой" она понимала ходить вместе из школы, звонить ему по телефону, иногда — кино, иногда гулять по городу и говорить, обсуждать, философствовать, спорить... А в конце декабря перед каникулами она вдруг узнала от своей соседки по парте Тани Ивановой, с которой поддерживала дружбу, что той тоже нравится новенький. Особняк Ивановых находился недалеко от Плетнёвых и девочки ходили друг к другу, хотя близкими подругами никогда не были. Услышав признание Ивановой, Алёна не расстроилась, она была уверена в силе своей красоты.

На зимних каникулах Игорь неожиданно позвонил и предложил сходить в кино. В голове у Алёны вдруг торжествующе зазвучал марш Мендельсона и она ответила, что не против. Договорились о встрече. Когда же дядя Рома высадил её около кинотеатра, то Алёна увидела, что рядом с Игорем стоит Танька Иванова. Позднее выяснилось, что инициатором похода в кинотеатр была Иванова. Но Игорь, не желая огорчать одноклассницу отказом, дипломатично предложил Ивановой взять ещё и её подружку Плетнёву. "Какая она мне подружка!" — фыркнула Танька, но согласилась.

Так они втроём оказались в кинотеатре на дневном сеансе. Купив попкорн, вошли в зал. Алёна предложила, чтобы Игорь сел посередине, а она и Таня по бокам. Что за фильм смотрели — Алёна не помнит. Сначала они ели попкорн и шёпотом обсуждали главных героев. Потом это им надоело, Алёна и Таня плохо слышали друг друга, через Игоря разговаривать было неудобно и они замолчали. Затем в темноте в полупустом зале разгорелась борьба между двумя красивыми конкурентками за понравившегося обеим мальчика. Алёна почти не смотрела фильм, а косила глаза через грудь Игоря на Таньку. Она видела, что Иванова, вроде бы глядя на экран, положила "невзначай" руку на подлокотник и прислонилась плечом к плечу Игоря. Игорь немного поёрзал в кресле, чуть передвинувшись к Алёне. Тогда и Алёна слегка склонила голову к Игорю. Игорь посмотрел на неё и в темноте Алёне показалось, что он улыбнулся ей. Примерно через час после начала, когда героиня фильма, переживая какую-то трагедию, стала рыдать, Алёна почувствовала на своей руке руку Игоря, тихонько положенную сверху. Ладонь новенького была тёплая и ласковая. Игорь, сначала накрыв руку Алёны, через некоторое время стал перебирать её длинные пальцы и Алёну охватило неведомое доселе чувство томления. Она опять тайком скосила глаза на соперницу и увидела, что вторая рука Игоря лежит на коленке у Таньки. А Танькина рука лежит на коленке Игоря! В этот момент фильм по-видимому достиг своей кульминации и по ходу сценария раздался выстрел из какого-то оружия. Обалдевшая от увиденного и находящаяся в состоянии напряжения, Алёна завизжала. Услышав собственный визг, она в испуге прикрыла рукой губы. Танька, перегнувшись через колени новенького, тревожно спрашивала, что случилось: "Лена, что с тобой? Ты испугалась?" Игорь, прижатый Танькой, сидел, повернув голову к Алёне и был также напуган. "Лена, — сказал он. — Ты не бойся. Это же кино..."

Немногочисленный народ, сидящий в зале, зашумел. Кто-то спросил, что там такое. Кто-то ответил: молодёжь зажимается. Кто-то засмеялся. Кто-то стал пшикать и требовать тишины. Оставшуюся часть кинокартины Алёна просидела молча не пошевелившись. А потом, выходя из зала в театральное фойе, где было много зеркал, в одном из них она увидела отражение всей троицы: себя, Игоря и Таньку. Её охватил смех. Она, довольно-таки высокая для своего возраста, Танька — ещё выше её, и маленького по сравнению с ними роста их избранник. До этого момента Алёна не обращала внимания на рост Игоря, ей даже не приходило в голову, что эта непропорциональность может так смешно выглядеть. Но это было так. Игорь смотрелся младшим братишкой, но никак не женихом. Любовь к Игорю в момент улетучилась, Мендельсон заглох.

Глава 2

В это же время в семье произошло неприятное событие, которое оказало большое влияние на дальнейшее поведение Алёны.

У матери объявился любовник и с тех пор в семье кончилось видимое благополучие. Как всё раскрылось — Алёна не знает до сих пор, но хорошо помнила день, когда отец, утром неожиданно приехав из Москвы (Алёна была в школе), пришел вечером вдрызг пьяный и буйный. Матери не было дома, но Алёна и Ксения (сестра тогда жила еще в родительском доме) не беспокоились: Юлия часто проводила время вне дома. Она любила магазины и рестораны, посещала какой-то элитный клуб, занималась благотворительностью. Но то, в каком состоянии пришёл отец — повергло обеих в шок. Он пришёл злой, пьяный и вне себя; он матерился и обзывал мать самыми последними словами. Дочерей он как-будто не замечал. Алёна впервые видела его в таком виде. Поднявшись в общую с матерью спальню, он в дикой ярости начал выносить из спальни и сбрасывать с лестницы вещи матери.

Он выбрасывал всё, что было связано с женой: одежда, книги, парфюмерия, висевшие в спальне фотографии, большое косметическое зеркало, которое, к счастью, упало на материно бельё и не разбилось, в заключенние он сбросил и постельные принадлежности — одеяло и подушки, а следом и тяжелый матрац.

Алёна с сестрой, ничего не понимая, тихо стояли внизу с другой стороны гостиной. Подошедшая домработница Катя шёпотом сообщила, что якобы отец узнал, что у матери есть любовник. "Не может быть, — прошептала Ксения. — Как это?" "Не знаю. К ней много знакомых ходило".

Впервые Алёне стало страшно. Их мать! Чья-то любовница? А как же отец? Ведь вроде они любили друг друга и вроде мать вышла замуж по любви? Или не по любви? Алёна вспомнила разговор между сестрой и подругой сестры Соней. Это было года три назад. Ксения училась на втором курсе института и у неё была подруга Соня, с которой она часто приходила домой после занятий. Соня обедала у Плетнёвых, а потом они вдвоём после обеда сидели в столовой и болтали о своих девичьих делах, о мальчиках, делились друг с другом своими секретами. Если Алёна оставалась после обеда тоже посидеть с ними и послушать, Ксения часто прогоняла её. Но Алёна не всегда уходила к себе. Она поднималась по лестице наверх, а затем садилась на верхней ступеньке и оттуда слушала о чём говорили внизу, оставаясь невидимой. В тот раз, три года назад, девчонки говорили что-то о браке по расчету... Алёну после обеда разморило и она, сидя, опершись головой на руку, слегка задремала, но услышав слова Ксении "мама", "папа", стала прислушиваться.

"А мне мама рассказывала, — говорила Ксения, — что она любила другого парня и хотела выйти за него замуж. Она тогда тоже студентка была. Но тут возник папа, он уже кончил университет, приехал из Москвы и сразу занял какую-то высокую должность. И он такой был... с деньгами. А мама из деревни была, жила в общежитии и стремилась к городской жизни, к роскоши. Она записалась в танцевальную студию, ходила туда по вечерам, тогда многие студентки ходили и там познакомилась с папой. И они сложились как танцевальная пара, участвовали в танцевальных конкурсах и папа влюбился в маму. А мама любила другого. И когда папа сделал ей предложение, она не приняла его".

Тогда Соня спросила: "А как она тогда замужем за твоим папой оказалась, если не любила его?" "Знаешь, мама до конца мне не рассказала, сказала, что ей пришлось выйти за папу". "А может, она к тому времени уже беременная была?" "Да нет, я уже считала, я родилась через 11 месяцев после свадьбы".

"По любви или не по любви, — подумала Алёна, — но как же она могла? Как посмела? А как же они с Ксюшей?" Слово "любовник", которое она знала из книг и слышала только по телевизору, вдруг приобрело реальный смысл: мать спала с чужим мужчиной! Но почему? И главное: зачем? В совсем еще юной голове Алёны, еще не успевшей начать вникать в сложные человеческие отношения между мужчинами и женщинами, был полный хаос мыслей.

Она вдруг вспомнила и другое, что как-то неожиданно зайдя в гостиную, застала отца и мать, по-видимому, в состоянии ссоры. Тихо открывая дверь, она услышала последнюю фразу отца: "...из грязи да в князи!". Увидев дочь, родители замолчали и отец вышел. Мать же ровным ласковым голосом спросила (она всегда разговаривала с дочерьми ровным спокойным голосом), чего Алёна хочет. И так как Алёна зашла позаниматься на пианино, мать сначала посидела на диване, о чем-то думая под звуки гаммы, с которой начала Алёна подготовку к уроку музыки, а потом поднялась в спальню. После этого Алёна еще несколько раз заставала родителей в состоянии раздора, но они при девочках прекращали разговор на повышенных тонах, а сестра Ксения как-то объяснила это Алёне так: "Это нормально. Это у всех родителей бывает".

И вот теперь это "нормально" стало ненормальным.

Глава 3

...Ксения, которая была уже взрослая и которая уже имела жениха — ей шел двадцать второй год — взглянув на сестру, стоявшую в ступоре, потянула Алёну за руку наверх, в свою комнату. Тихо закрыв дверь, она сказала: "Лена, ты не говори никому об этом. Это, вероятно, недоразумение. Потом всё выяснится. Может быть, на маму кто-то наговорил".

И Лена весь вечер ждала маму. Она многократно звонила ей на сотовый — он был отключен, она не могла ни на чем сосредоточиться, ей не хотелось учить. Она прислушивалась к малейшим шорохам снизу, но никто не приходил с улицы и шагов отца также не было слышно. Домработница Катя, убрав в столовой после ужина, давно ушла и в доме их было трое: отец, Ксюха и она. Не вытерпев неизвестности, она пошла к сестре. Их комнаты находились по разные стороны лестничной площадки и разделяли их два совмещенных санузла, у каждой свой. Коротко постучав и открыв дверь, Алёна увидела Ксению лежащей в одежде на кровати и смотрящую плоский телевизор, висящий на стене.

— Ксюша, пойдем к папе, спросим, придет ли мама.

— Лена, ты сама сходи, ты еще маленькая, при виде тебя он не будет таким злым.

— Ксюша, я что-то боюсь одна... Давай вместе.

Пока они торговались, зазвонил сотовый Ксении и сёстры бросились к телефону одновременно.

Это была мать. Она разговаривала с Ксенией, но Алёна слышала каждое слово. Юлия сказала, что она переночует у своего брата, дяди Максима и придёт завтра. Сказала, чтобы девочки о ней не беспокоились. Потом, немного помолчав, спросила: что там папа? Что он делает? И после того, как Ксения ответила, что папа пришёл сильно пьяный и устроил погром в их спальне и сейчас в доме тихо и она с Алёной наверху, Юлия сказала им: "Ложитесь спать, мои девочки. Завтра увидимся". Это было сказано со слезами в голосе и мать отключила телефон.

Ксения вопросительно посмотрела на Алёну:

— Слышала? Спать. Уже десять.

— А как же папа? Ему же надо "доброй ночи" пожелать.

— Лен, лучше сегодня не ходить. Он, наверное, спит уже.

Тут они услышали тяжелые неровные шаги, приближающиеся к лестнице. Отец, по-видимому, с большим трудом добрался до левого крыла особняка, в котором находилась лестница наверх, ведущая к дочерям. Он чем-то гремел и, цепляясь за перила, после каждой преодолённой ступени бормотал "У, бл...ь, сука, прибью...".

Алёна, до этого дня никогда не боявшаяся отца, неожиданно для себя сжалась вся в комок и села на другую сторону Ксениной кровати, подальше от двери. Сестра свесила ноги с постели. Обе выжидательно смотрели на дверь. Владимир Михайлович сначала открыл дверь Алёниной комнаты и, никого там не увидев, закричал громко и страшно:

— Вы где? Ленка! Ксюха-а-а-а!

И через несколько секунд ввалился в комнату Ксении, держа в руке бутылку шотландского виски, наполовину пустую. Посмотрев красными, пьяными, мутными глазами на застывших дочерей, он выпрямился, пытаясь держать равновесие и попытался улыбнуться: "Ну что, доченьки, знайте: ваша мать вылитая бл...ь!"

Ксения встала и, скрестив руки на груди, сказала: "Папа, ну как ты можешь так на маму, этого не может быть..."

— Не может быть? — отец пьяно захохотал. — Я тоже сначала думал — не может, но оказалось, что может, ещё как может! И с кем! Вот сволочь!...

Он стал смотреть куда-то на стену и, отхлебнув глоток из бутылки, по видимому, говорил уже о любовнике.

— Я его из грязи вытащил, человека из него сделал, а он, сволочь, соблазнил эту тварь, вашу мать. Ноги её больше здесь не будет! Я её одел, обул, я всё делал ради неё, я пахал для неё, чтобы у Юлечки всё не хуже чем у королевы английской было, а она — тварь неблагодарная, с этим бабником переспала!

И Владимир Михайлович, уже забыв, что рядом дочери, которых он с самого рождения воспитывал как принцесс, которые за все годы ни разу не слышали от отца не только матершинного слова, но и вообще ругательных слов, который происходил из интеллигентной семьи и имел диплом МГУ, Владимир Михайлович, залпом выпив еще четверть бутылки, обозвал мать так грязно, наградил таким эпитетом, что Алёна закрыла уши ладонями и выбежала из комнаты сестры. Ксения, вся красная от стыда, от всей этой сцены, не зная, что делать, тоже хотела выйти, но отец загородил ей дорогу.

— Ты куда-а-а-а? А?

— Папа, уже поздно, иди ложись спать. Мне завтра на занятия, а Лене в школу.

Отец озадаченно посмотрел по сторонам, опять отхлебнул из бутылки, медленно, запинаясь, подошел к креслу и хотел сесть, но промазал и упал на пол. Рука его выпустила при падении бутылку и та покатилась под кровать дочери, оставляя след вытекающего виски. Отец закрыл глаза, губы его пытались что-то сказать, но раздалось только какое-то невнятное мычание и спустя минуту он захрапел.

Ксения сначала стояла, боясь подойти, но потом наклонилась над отцом, прислушиваясь, действительно ли это был храп спящего человека или, может, отца хватил какой-нибудь удар и нужно вызывать "скорую". В это время отец почесал во сне место между ногами и Ксения вышла. Она открыла дверь Алёниной комнаты. Алёна сидела в кресле, обхватив коленки руками в ожидании, что отец зайдёт сейчас и к ней. Увидев Ксению, она ужасно обрадовалась.

— Что? — почти шепотом спросила она.

— Отец уснул. Лен, давай мы его попробуем в спальню отнести.

— А как? Он же тяжелый. Давай позвоним кому-нибудь, чтоб пришли помогли...

— Нет Лена, нельзя, чтобы видели отца в таком состоянии.

— А дядю Максима? Или твоего Димку?

— Не надо, давай сами, только попробуем, если не получится — оставим на полу. Я его укрою и приду к тебе спать.

Они с опаской подошли к отцу. Ксения позвала его, затем тихонько потрогала за плечо: "Папа, давай мы тебе поможем дойти до твоей кровати, а, пап?", но отец продолжал храпеть. Сёстры попробовали несколько раз взять его с двух сторон и приподнять, но у них не получалось. Владимир Михайлович не был полным, но был высокий и весил по меньшей мере килограмм девяносто. Наконец Ксения, подложив руки под спину отца, слегка приподняла его. Алёна взяла его за щиколотки и они вдвоём волоком протянули отца по ковру до двери. Отец был тяжелый. Руки его волочились рядом с телом и было очевидно, что их надо как-то связать, а то они будут мешать при переносе. Ксения достала пояс от халата, положила руки отца на живот и связала их. Передохнув у двери, таким же образом девчонки дотащили отца до лестницы.

— Ну и дальше, как дальше? — Алёна смотрела то на сестру, то на ступеньки, ведущие вниз.

— Не знаю, еще не придумала.

— Звони Димке. Пусть поможет.

— Да он спит давно. И живет так далеко. Ты тоже думай.

Алёна несколько минут задумчиво смотрела на лестницу и отца, храпевшего уже с какими-то завываниями и рокотом. Несколько секунд они молча слушали эти завывания и Алёне вдруг стало смешно. Смотрящая на неё Ксения тоже засмеялась.

Алёна предложила:

— Ксень, давай я принесу одеяло, мы подстелим его под папу и на одеяле тихонько спустим с лестницы.

Она бросилась в свою комнату, вытащила из шифоньера тонкое одеяло и расстелила на площадке.

Но чтобы отца переложить на одеяло, нужно было его приподнять, у них, у хрупких девчонок, не хватило сил. Отец спал мёртвым сном.

— Ничего не получится, — сказала Ксения. — Потащили обратно ко мне. Пусть спит на ковре.

Сёстры развернули спящего отца в другую сторону и, притащив на ковёр, в изнеможении опустились сами на кровать. Передохнув, Ксения принесла из ванной мокрую салфетку и, достав бутылку из-под кровати, принялась вытирать следы виски. Алёна между тем развязала отцу руки, достала подушку и тёплое одеяло. Закончив уборку, устроив отца на ковре и собрав вещи, необходимые Ксении на завтра, девушки выключили свет и закрыли дверь.

Несколько минут Ксения устраивалась на ночлег в комнате Алёны, а затем обе спустились вниз и обошли все комнаты, везде выключая свет.

В спальне родителей был невообразимый бардак, работал телевизор, двери всех шкафов и шифоньеров были открыты и вещи валялись по всей комнате. На дорогом белом ковре таинственно искрились пятна вина или виски. Эти расплывшиеся, как чернильные кляксы, пятна, смотрелись как большие пятна крови. Около кровати с отцовой стороны стояла армия бутылок со спиртным, некоторые были полностью пустыми. Большая кровать, вторая половина которой была без матраца, с одной только рамой, смотрелась сиротливо.

Разобрав немного ещё и вещи, валявшиеся в гостиной возле лестницы, там, куда повыкидывал их отец, Ксения сказала, что остальное уберёт утром Катя, и девушки, переодевшись для сна, легли спать.

Алёне хотелось ещё поговорить с сестрой о матери, о любовниках, о том, что будет дальше и она спросила сестру:

— Ксень, теперь родители будут разводиться?

— Да откуда я знаю! Спи, Лена.

— А ты тоже потом, когда выйдешь замуж за Димку, заведёшь любовника?

— Фу, что за глупости? Не мешай, я хочу спать. Замолчи.

Но Алёна долго еще слышала, что Ксения ворочалась. Однако постепенно сёстры уснули.

Глава 4

Будильник Алёны был запрограммирован на без четверти семь, но Ксения встала раньше и, не включая света на площадке, заглянула к себе. Отца уже не было. Одеяло было вчетверо свёрнуто и вместе с подушкой лежало в кресле. Снизу доносились звуки из кухни и столовой, соединённых между собой, вкусно пахло кофе — Катя готовила для всех Плетнёвых завтрак, она приходила к шести утра.

Вскоре встала и Алёна. Когда она, уже одетая и собранная к выходу в школу, спустилась вниз — за накрытым столом сидели только сестра и домработница, отца не было. Алёна спросила "где папа" и Катя сказала, что Владимир Михайлович уже уехал на работу. И добавила, что выглядит он плохо, весь бледный, его тошнило и рвало, но одет он был как всегда элегантно и модно. Она посоветовала: "Девчонки, вы не обижайтесь на отца и не подавайте вида, что что-то произошло — всё образуется. И главное — никому ничего не говорите". "Да мы и не собираемся обижаться, мы его любим, да, Ксеня?"

Ксения отодвинула пустую чашку — она пила по утрам кофе — и, выходя из-за стола, сказала:

— Лена, ты поторопись, уже время тебе выходить. Одевайся тепло, сегодня минус тридцать.

Она схватила свои вещи и вышла в прихожую. Но через пол-минуты опять заглянула в дверь: "Пока, Катя, пока, сестрёнка, я поехала".

— Пока-пока, Ксюша, всё будет хорошо. — Катя встала и начала убирать посуду.

Алёна в оставшееся время рассеянно доела сандвич и йогурт, допила чай, сходила в туалет, надела пихору с капюшоном, сапожки и спустилась в гараж, где на машине её уже ждал шофёр, дядя Рома.

Весь день Алёна была рассеянной и невнимательной на уроках, она всё время о чём-то думала. Она думала о матери и вспоминала вчерашний вечер в доме, и пьяного отца, совсем-совсем не похожего на того папу, которого она знала и любила. Одноклассники и учителя сразу же заметили необычное состояние Алёны. Её соседка по парте и по улице Танька Иванова пыталась дознаться, что происходит со "звездой" — так иронично называли некоторые Алёну, — но Алёна на все её вопросы отвечала "Отстань, не до тебя!", чем вызвала еще большее недоумение соседки. Но весь класс в этот день как бы притих. Мальчишки на переменах к ней не подходили, не было всегдашних иногда тупых, иногда остроумных шуток классных остряков, не было разборок, шуточных ухаживаний. В классе стало скучно. Зато радовались учителя — уроки проходили пусть вяло, но дисциплинированно. И в учительской учителя-предметники тоже спрашивали друг у друга, что это сегодня с Плетнёвой — не дозовешься, не достучишься, пассивна.

Когда Алёна вернулась домой, ещё в прихожей Катя сообщила ей, чтобы она пока не ходила в гостиную: там папа разговаривает с мамой.

— А Ксеня пришла?

— Нет, Ксюши нет ещё.

Алёна поднялась к себе наверх. В ожидании ужина она села играть на компьютере, но сосредоточиться не могла, лишь машинально двигала мышкой по поверхности стола и думала об отце и матери. Она обоих очень любила, но по-разному. Отец был для неё защитой в любых случаях, при любых обстоятельствах. И хотя он был очень строгий и требовательный к своему окружению не только дома, но и в обществе, к шалостям младшей дочери относился снисходительно, с лёгкой иронией. Алёна чувствовала это, но также чувствовала это и сестра Ксения, к которой отец в силу её старшего возраста предъявлял иные, чем к Алёне, требования. Мать же всегда была на стороне Ксении, Алёну она считала чересчур избалованным и непослушным ребёнком, хотя сама же, гордясь красотой своей малышки, воспитывала её по своим понятиям как могла.

...Ужин в семье Плетнёвых Катя подавала к половине седьмого. Во все комнаты был проведён негромкий приятный звуковой сигнал, приглашающий к еде. Сначала у Плетнёвых было так заведено, что и члены семьи, и гости к этому времени всегда должны быть дома. И Владимир Михайлович не любил, если кто-то не успевал или не приходил к ужину. Но когда пошла в школу Алёна, Ксении было уже 14 лет, и она тоже посещала различные мероприятия и кружки, и само собой перестало получаться собраться всем к ужину. Тогда Владимир Михайлович потребовал, чтобы семья собиралась на завтраки и воскресные обеды. Но привычка собираться к ужину осталась, и по возможности и жена, и девочки старались быть дома к этому часу.

Услышав музыкальный сигнал, Алёна перестала играть на компьютере и, скрепив волосы в тугой хвост (отец не разрешал приходить к еде с распущенными волосами), она поспешила вниз, в столовую. Она пришла первой. Катя как раз ставила на стол блюдо с рыбой под соусом и гарнир. На столе стояло всегда пять приборов, но Катя ела после, подсаживаясь тогда, когда в её услугах на сей момент не было нужды. Она была одинокой женщиной.

В семье Плетнёвых два дня в неделю были "рыбными днями", в эти дни на столе совсем не было мяса. Так завела мать. И Алёна, не любив остывшую рыбу, принялась, не дожидаясь остальных, накладывать в свою тарелку еду. Несмотря на переживания, аппетит у неё был. Родители вошли молча. Мать, всегда такая уверенная в себе и роскошная, всегда красиво одетая и вкусно пахнущая, на этот раз выглядела затравленно. Она, увидев жующую Алёну, слабо улыбнулась и опустила глаза, но всё-равно, обойдя большой овальный стол, подошла к дочери и поцеловав, пожелала той приятного аппетита. Отец выглядел уставшим, больным и каким-то резко постаревшим, хотя был всего на два года старше матери. Он как будто стеснялся, он пытался не смотреть на Алёну, он прятал глаза и сказав неопределённое "привет", сел не на своё место напротив Алёны, а справа, во главу стола, между местами матери и Ксении. Это было место домработницы Кати и там стоял уже прибор. Алёна вопросительно посмотрела на отца, но ничего не сказала. Она стала думать, куда сядет Катя. Воцарилось молчание, прерываемое только звоном ножей и вилок. Когда Катя поднесла еще горячего, вошла и Ксения, румяная с мороза. Сказав "добрый вечер всем", она подошла сначала к матери, поцеловала её, а потом уселась рядом с Алёной на своё место. То, что отец сидит рядом, там, где должна была сидеть Катя, её смутило. Владимир Михайлович как будто прочитал её и Алёны мысли и сухо сказал: "Катя сегодня сядет на моё место". И опять воцарилась тишина. Алёна, наевшись к тому времени, сидела просто так, поставив локти на стол и скрестив пальцы. Ксения первая прервала молчание:

— Папа, мне нужно немного денег.

Владимир Михайлович, вытирая руки и губы салфеткой, кивнув головой, ответил:

— После ужина зайдёшь с Леной и мамой в гостиную.

И затем в сторону Кати: "Чай я сегодня не буду". Он встал и, выпрямившись, покинул столовую. После его ухода напряжение за столом несколько спало. Домработница Катя, приготовив всё к чаю и сев на место Владимира Михайловича, смотря на всех весёлыми глазами, начала ужинать. Юлия, так же как и Алёна, сидела опершись подбородком на скрещенные пальцы и задумчиво смотрела в стол.

Алёне не терпелось спросить у матери, что всё это означает и видя, что мать тоже уже поела, задала терзающий её вопрос:

— Ма, это правда?

Ксения сердито посмотрела на неё и толкнула под столом ногой.

— Что правда?

— Ну, любовник и всё такое...

Юлия, вся красная, смотрела в тарелку и её тихое неуверенное "неправда" прозвучало как "да".

Ксения добавила: "Наговаривают на маму всякие..."

Мать за это была благодарна старшей дочери, она посмотрела на Ксению и у неё на глазах выступили слёзы. Но Алёна жестоко высказала всё, что она думала по этому поводу:

— Вот когда я выйду замуж, я буду сразу хорошо смотреть, чтобы выбрать сразу такого парня, которому я никогда не смогу изменить. Пусть он не будет такой богатый и наделённый властью как папа, но он будет хорошо смотреть за мной и я буду пахать как бобик, и заимею кучу детей, и у меня не будет свободного времени на любовников и...

Ксения, бросив есть, заорала: "Замолчи, дура, не видишь, что ли, как маме плохо?" На что Алёна, привстав за столом, в ответ заорала еще громче: "А ты не видишь, что ли, как плохо папе?"

Враз стало тихо и Катя перестала есть: Юлия, уткнув голову в руки, сложенные на столе, разрыдалась. Её тело сотрясалось от рыданий. Ксения зло посмотрела на Алёну: "Ох, как дала б тебе сейчас по шее!"

Алёна села на место и с сердитым насупленным видом придвинула к себе чашку с чаем и вытащила пару конфет из корзинки. Катя посмотрела на мать девочек и ласково сказала: "Да не убивайтесь Вы так, Юлия Сергеевна, всяко в жизни-то бывает, все ошибаются, но всё плохое уходит и забывается, а ваша Леночка еще несмышлёный ребёнок, не придавайте значения её словам". Затем она продолжила с аппетитом уплетать рыбу.

Через пару минут рыдания матери утихли, она высморкалась и, ни на кого не глядя, встала из-за стола: "Я подожду вас в гостиной". Следом встала и Ксения. Тогда и Алёна оставила чай, и последней покинула столовую. Катя осталась за столом одна, покачивая головой и вздыхая.

Перейдя в гостиную вслед за матерью и сестрой, Алёна увидела отца. Он сидел в кресле около стенки и курил. Отец курил очень редко и Алёна увидела впервые, что отец курит в комнате.

При виде его Алёна вдруг почувствовала себя легко и свободно, ей вдруг стало жалко отца, она вдруг поняла, какой он старенький и глупенький, она даже сказала бы "тупой". Зачем столько лет давать матери при её красоте столько свободы? Зачем столько лет баловал мать, не давал ей работать, хотя у неё был диплом с хорошим экономическим образованием? Зачем говорил матери, что её задача — воспитание детей, а что деньги он ей заработает, много денег, ей на всё хватит. Вот и заработал. И ведь мать какое-то время назад пыталась начать работать, даже нашла что-то для себя, какую-то небольшую должность, но отец всё ей говорил: "Зачем тебе это нужно? Тебе что, денег не хватает? Сиди дома". Вот она и досиделась! От нефиг делать любовника завела. Интересно, кто он? Потому что Алёна считала, что такого дядьки, который был бы сравним с её отцом, просто трудно найти: образованный, интеллигентный, умный и красивый, высокий, может быть несколько властный и жесткий — но так это, наоборот, женщины ценят, как читала она в романах.

Войдя, Юлия и Ксения сели на диван, Алёна пристроилась рядом в кресле. Все смотрели на Владимира Михайловича, некоторое время продолжающего курить. Затем он потушил сигарету в пепельнице и посмотрел на своих женщин:

— Вот что. Первое: мы с матерью разводиться не будем. Но ваша мать будет жить в комнате для гостей. Второе: это касается тебя, Ксения, и тебя, Лена. Ни в институте, ни в гимназии, ни где-либо еще вы даже не упоминаете нашу размолвку с мамой. Даже если кто-то что-то будет спрашивать про меня и маму — вы ничего не знаете, в семье всё нормально, ничего не произошло. Что касается Дмитрия — Владимир Михайлович посмотрел на Ксению — с Димой, Ксюша, я поговорю сам. Но ваша свадьба ни в коем случае не отменяется. Готовимся как запланировано. И в третьих... Юлия, я прошу тебя выйти на минуту...

Мать Алёны встала и, не оглядываясь, пошла в сторону столовой. Когда за ней дверь закрылась, Владимир Михайлович помолчал, потом встал и сел на диван рядом с Ксенией, ближе к дочерям. Он нервно застучал пальцами по коленям и после минутного молчания продолжил:

— Ксения, Лена. — Он опять сделал паузу. — Вчера... В общем, я помню только частично, что было вчера, вы меня простите... Я знаю, что я вас, мягко сказать, удивил... Я вёл себя непристойно... Уж простите отца. И я вам благодарен за то, что насколько могли, вы позаботились обо мне. Еще раз спасибо.

Алёна, сидя в кресле, с другой стороны от Ксении, глядя на отца, видела, как потеплели его глаза, глядя по очереди на них, то на неё, то на Ксеню.

Она хотела броситься на шею отцу, как когда-то в раннем детстве, схватить его за уши и потянуть их за то, что он оказался таким глупеньким (она так делала, когда ей было четыре года), но отец встал и обратился к старшей дочери:

— Ксюша, пойдем, мне нужно тебе ещё кое-что сказать, заодно возьмёшь и деньги.

Он и Ксения стали подниматься по лестнице наверх, в рабочий кабинет отца, находившегося рядом со спальней, а Алёна сидела до тех пор, пока оба не скрылись в глубине комнат.

Глава 5

Это неприятное событие так или иначе сказалось не только на укладе жизни семьи, но и повлияло на поступки и решения каждого её члена.

Отец с матерью жили теперь каждый своей жизнью. В комнате для гостей была сделана перестановка и мать со своими вещами перебралась туда. Первое время она почти не выходила из дома, она читала, вязала или смотрела телевизор, долгими вечерами сидела в интернете. Она перестала ездить на светские развлечения и ходить в фитнес-клуб, перестала заботиться о своей внешности. В феврале был убит её бывший любовник. По версии следствия убийство было заказным. В число подозреваемых заказчиков убийства попал и её муж. Но причина убийства заключалась в каких-то сложных коррупционных схемах, в которых оказался замешан и Владимир Михайлович.

Его затаскали по судам. Юлия же слегла в больницу на три недели. За всё время муж не навестил её ни разу. На праздник 8 Марта, выпавший на этот период, Юлия в этот раз не получила ни поздравления, ни подарка от мужа.

На это время приехала её мать — Ирина Петровна и три недели жила у Плетнёвых.

Когда в середине марта мать Алёны выписали из клиники, она пришла домой уже несколько другим человеком. Алёна знает, что у матери с отцом был очень длинный разговор. Разговор был за закрытыми дверями в кабинете отца и мать оттуда вышла с несколько просветлённым лицом. Увидев внизу в гостиной Алёну, сидящую перед телевизором, она села рядом и обняла дочь. Алёна не отстранилась, но и не высказала никакой радости что мать, наконец, оправилась после болезни, наконец дома. Дочери было как-будто всё-равно. Для Юлии это была пощёчина. Ещё не вполне окрепшая после болезни и восприимчивая к любым негативным настроениям по отношению к ней, она заплакала. Алёна вовсе не стала утешать мать, она просто ушла к себе в комнату.

В последующие недели жизнь начала входить в свою колею. Юлия занялась домом и хозяйством. Она помогала домработнице Кате, она перебрала свой большой и богатый гардероб, отложив вещи для комиссионки. Она вместе с дочерьми пересмотрела и их гардеробы и вещи, из которых девочки выросли или больше не хотели носить, отвезла в детские дома и приюты.

Некоторую часть её свободного времени занимала подготовка к свадьбе старшей дочери. Свадьба была запланирована на первую половину мая, необходимо было заняться пригласительными, нарядами и организацией свадьбы в целом. Это у неё хорошо получалось и доставляло ей большое удовольствие. Ксения, занятая дипломным проектом и своими приятными хлопотами в связи со свадьбой, особо не парилась вникать в семейные неурядицы. И у неё не было времени на сестру, бесконечно задающую "идиотские" вопросы. Ксения теперь почти не ночевала дома, она жила большей частью в доме своего жениха Дмитрия. Она заканчивала институт и летом молодые переезжали жить в Москву.

Владимир Михайлович пропадал на работе и приходил только ночевать. Он часто уезжал в командировки. К половине седьмого на ужин приходили теперь только Алёна и мать, но в дни, когда у Алёны была танцевальная студия, Юлия ужинала или с Катей, или в полном одиночестве.

Глава 6

С тех пор прошло три года. Обстановка в семье вроде бы нормализовалась: мать пошла работать. Она опять занялась своей внешностью, похудела и похорошела, но забросила прежние знакомства и подруг, никуда не отлучалась из дома, кроме определённых терминов* к косметологам, врачам или на психологические треннинги, которыми она вдруг увлеклась. После того как Ксения вышла замуж и, закончив институт, уехала с мужем в Москву, в доме стало пусто. Отец уезжал на работу очень рано и Алёна завтракала вдвоём с матерью. Но дочь словно отстранилась от матери, словно отвыкла от неё. Весь год она была сама по себе. Уходя утром в гимназию, она возвращалась домой лишь к ужину или еще позже, и на вопросы матери где и с кем она была, не отвечала. Если она приезжала домой днём, то сидела в своей комнате или перед телевизором. Юлия многократно пыталась приласкать дочь, восстановить прежние отношения, но это было очень трудно сделать. Алёна тянулась к отцу. Она видела, как он сильно страдал, она жалела его.

Когда Ксения уезжала, она сказала Алёне: "Лена, всё наладится! Вот посмотришь! Не бери в голову, живи в своё удовольствие". Но оттого, что папе плохо, удовольствия не получалось и, чтобы обо всём этом не думать, она взялась за учёбу. Она, учившаяся в последнее время посредственно, перешла на отлично. Она взялась за химию, физику, математику, часами сидела в различных библиотеках города, дома занималась поиском материалов в интернете. Она научилась поздно ложиться и раньше вставать. Отец, если ночевал дома, каждый вечер навещал дочь, смотрел, чем она занята, беседовал с ней. В девятом классе, после летних каникул, проведённых в Рябинкино, Алёна, видя, что отец в хорошем настроении, спросила его:

— Папа, можешь сейчас ответить на все мои вопросы?

— Могу, — не ожидая подвоха ответил Владимир Михайлович.

— На все-на все?

— Давай. На все.

— Папа, у тебя теперь тоже есть другая женщина?

Владимир Михайлович остолбенел на секунду, как будто его застали на месте преступления и после некоторого колебания и паузы сказал "да". Алёна, казалось, не была удивлена и ответ отца был ожидаем ею.

— И ты её любишь?

— Нет.

— Она красивей мамы?

— Нет. Она просто миловидная.

— Она очень-очень умная?

— Нет, то есть... может быть...

— Она замужем?

— Нет.

— Она очень богата?

— Нет.

— Она хочет твоих денег? Хочет, чтобы ты развёлся с мамой и женился на ней?

— ???

— А тогда зачем она тебе?

И прежде чем Владимир Михайлович, очень удивлённый, искал ответ на последний вопрос дочери, Алёна "подсказала":

— Для секса? Папа, что такое секс?

Отец Алёны внимательно посмотрел на дочь:

— Хм... А разве в школе вам не рассказывают об этом?

— Да. И в учебниках написано, но я не понимаю. И в интернете смотрела на порносайтах... Оно вот это тебе всё надо?

Владимир Михайлович смутился. Он не готов был к такому разговору. Он думал, это само собой уже разумеещееся, что все подростки в таком возрасте уже всё знают. Алёна же даже не покраснела, она совершенно спокойно ждала ответа на свой вопрос и в упор смотрела на отца. Он тоже испытывающе посмотрел на дочь и заметил:

— Во-первых, порносайты тебе смотреть нельзя. Во-вторых, почему ты не спросишь об этом у мамы?

— Потому что я хочу спросить у тебя.

— Резонно, — усмехнулся Владимир Михайлович. Он уже был не рад, что зашёл к дочери. Но отступать он не привык.

— Видишь ли, Лена, физиология человека такова, что...

Здесь дочь прервала его, не дослушав:

— Папа, не надо мне бла-бла-бла про физиологию, это мы изучаем на уроках, ты мне ответь: тебе нужен просто секс — без любви, без мамы — просто чисто механически, с кем попало?

Владимир Михайлович вдруг покраснел и неуверенно сказал:

— Ну, не с кем попало...

— Тогда почему с этой тёткой, почему не с мамой?

— С мамой я в ссоре, я на неё сердит, она предала меня... Она, наконец, первая мне изменила.

— Папа, а если эта тётка хочет от тебя только денег, а говорит, что любит тебя, и у вас случайно или не случайно сделается ребёнок, и ты будешь вынужден развестись с мамой, чтобы воспитывать другого ребёнка и бросишь нас, меня... — У Алёны глаза сделались узкими и смотрели вроде бы на отца, но куда-то вдаль. Вероятно, она представляла описываемую ей самой картину. — Папа, ты думал об этом?

Владимир Михайлович, не зная, что сказать, встал, улыбнулся и слегка приобнял её за плечи:

— Я об этом не думал, но тебя я в любом случае не брошу. Не беспокойся, дочь, я тебя очень люблю.

Он подошёл к двери, открыл её, постоял и опять повернулся к Алёне:

— Тебе скоро пятнадцать. Мальчик уже есть? Ну, который нравится?

— Никто не нравится. Все тупые придурки.

Это было сказано сердитым голосом и Алёна отвернулась от отца. Она сидела на крутящемся стуле, она просто повернулась на нём задом к отцу. Владимир Михайлович опять улыбнулся, закрыл дверь и подошёл к ней.

— Ну-ка, посмотри на меня!

Алёна подняла глаза. В них не было слёз, но было несчастное и одновременно упрямое выражение.

— Господи, дочь, какая ты у нас красота. Я очень горжусь, что у нас с мамой получился такой чудесный ребёнок как ты. Но ты ещё остаёшься ребёнком. Лена, если ты не хочешь, чтобы у меня была, как ты говоришь, "другая тётка", у меня её больше не будет. Даю слово.

Алёна взяла руку отца и молча прижала к своей щеке. Владимир Михайлович погладил её длинные роскошные волосы, поцеловал в лоб и вышел.

Глава 7

А через три месяца он, зная, что дочь дома, позвонил ей на сотовый из своего домашнего кабинета и попросил прийти к нему. Алёна, валявшаяся на кровати в наушниках, одновременно читала роман.

— Па, это срочно? Я читаю, книга интересная, не хочу отрываться.

— Это срочно. — Владимир Михайлович отключился.

Алёна нехотя встала, сняла наушники и через пару минут была у отца. В кабинете отца она чувствовала себя — как они с Ксенией выражались — "как на ковре". Если он вызывал в кабинет её или Ксеню, значит или будет ругать, или воспитывать, или "серьёзно поговорить". Но она, в отличие от Ксении, не боялась "ковра". Она, удобно расположившись в кресле, всегда очень внимательно слушала, что говорил ей отец, поддакивала, говорила "больше не буду", иногда возражала и потом опять продолжала делать то, за что её ругали.

В этот раз отец сказал "садись" и придвинул к Алёне коробочку конфет, лежащую на столе. Алёна взяла одну и положила её в рот, а потом стала разглядывать крышку от коробки. Она была равнодушна к сладкому.

— Что ты читаешь?

— Стругацких. "Пикник на обочине". — Прожёвывая конфету, сказала она.

— Нравится?

— Да, очень интересно. Папа, я решила перечитать всё Стругацких. Всё, что у нас есть в гостиной.

— Хорошо. Правильно. Лена, я тебя вот зачем позвал. Звонила Надежда Николаевна. Она жаловалась на тебя. Сказала, что ты в последнее время изменилась. С одной стороны, подтянулась по всем предметам, в последнее время одна из лучших в классе по успеваемости. С другой стороны, стала дерзкой, провоцируешь в классе беспорядки. Не реагируешь на замечания учителей, читаешь тайком посторонние книги на уроках, не хочешь принимать участие ни в каких классных и школьных мероприятиях. Я понимаю — переходный возраст и всё такое, но не могла ли бы ты быть более дисциплинированной? В чём, вообще говоря, дело?

— Папа, мне там скучно, неинтересно.

— Лена, но это одна из лучших гимназий в городе! А ты, как сказала мне Надежда Николаевна, принимала участие только в сборе макулатуры.

Алёна засмеялась:

— Ну вот видишь, па, посильное участие принимаю.

— А что, остальное всё непосильно? Лена, она мне сказала, что у вас очень интересная жизнь в гимназии. Много вечеров, праздников, дискотеки, КВНы, разные конкурсы, различные познавательные поездки...

— Я во всех поездках была...

— Ну вот разве что только в поездках да в сборе макулатуры. Ты подумай. Чем сидеть на порносайтах, лучше займись общественной жизнью в школе. Пригодится.

— Я не сижу на порносайтах, с чего ты взял? Так, было один раз, тогда еще, после каникул, ну, когда я тебя спрашивала про тётку... — Алёна глядела вопросительно и с любопытством на отца.

Владимир Михайлович понял этот взгляд:

— Я тебе дал слово и я его держу. У меня нет никого. Только ты и работа. Кстати, скоро у тебя каникулы. Я предлагаю тебе вместе с мамой отправиться в Таиланд. Мне нужно побыть одному.

— Я не против, — сказала Алёна, вставая.

Глава 8

Новый год она вместе с матерью встречала на Пхукете. Владимир Михайлович позвонил за пятнадцать минут до наступления Нового года на мобильник Алёны. Она с матерью сидела на деревянной терассе за столиком ресторана, с трёх сторон окружённого водой, с ещё одной русской пожилой парой из Москвы. Голос отца звучал одиноко. Он спросил, как ей с матерью отдыхается, сказал, что уже очень по ней соскучился и пожелал счастливого года. Через пять минут раздался звонок и у матери. Посмотрев на номер, Юлия взволнованно встала и, сказав дочери "я сейчас", отошла в конец зала под пальмы. Вернулась она минут через пять вся сияющая и с улыбкой на губах. "Мой муж", — объяснила она пожилым супругам и повернулась к Алёне: "Это был папа".

...После их возвращения с Пхукета, почти после года раздельного проживания Владимир Михайлович опять пустил жену в спальню. Пришедши на завтрак после первой совместной ночи, родители Алёны выглядели счастливыми и молодыми. Отец был в хорошем настроении, он шутил и Алёне было понятно, что они помирились, что и у него, и у матери с плеч спал некий груз, мучивший их обоих.

Глава 9

...Всё это пронеслось перед глазами Владимира Михайловича как воспоминание о пролетевших с момента рождения Алёны годах. С Алёной и раньше было непросто, но взрослея, она становилась всё самостоятельнее и Владимир Михайлович уже не мог повлиять на её решения, а тем более мать. После памятного разговора с дочерью о том, что она не принимает участия в общественной жизни класса и школы, после того как наладились отношения между родителями, во втором полугодии дочь как-будто проснулась. Она ударилась в другую крайность. Теперь она стала "во все дырки затычкой".

Она дома без всякого давления вдруг начала самостоятельно заниматься на фортепиано, разучивать современные мелодии, вспомнила и классику, которую играла в музыкальной школе, приняла участие в большом школьном концерте, посвященном 8 марта, где сыграла лёгкий вальс Шопена и современную рок-балладу. Кто-то из присутствующих в зале поместил на ютюбе видеоролик с её выступлением, который посмотрели тысячи посетителей и она с девчонками потом смеялась над комментариями. К ней часто стали приходить школьные друзья, ей стали без конца звонить одноклассники и просто знакомые ребята. Дом, в котором год было тихо и пусто, оживился. По-прежнему посещая танцевальную студию, в которой когда-то познакомились её родители, она принимала участие во всех танцевальных конкурсах, она не давала покоя отцу, заставляя его дома репетировать с ней бальные танцы. Под настроение Владимир Михайлович, иногда вместе с женой, вспомнив молодость, показывал Алёне различные движения и, увлёкшись, танцевал то с дочерью, то с женой.

Алёна победила на школьной олимпиаде по английскому языку и заняла второе место на городской олимпиаде по биологии. Её начали, не стесняясь, провожать домой мальчики и иногда у дяди Ромы, шофера, не было работы. Она победила на конкурсе красоты в гимназии в десятом классе, но, отобранная на конкурс "Красавица Новосибирска", принять участие в нём отказалась. В конце десятого класса Алёна приняла окончательное решение стать врачём и весь одиннадцатый класс налегала на учебу. Кроме того, она устроилась на несколько часов в неделю уборщицей в одну из больниц города, находившуюся недалеко от дома.

Прошедши по конкурсу в медицинский университет после окончания гимназии, Алёна стала студенткой, а познакомившись позднее с Александром Николаевым в Рябинкино, она поняла, что по-настоящему влюбилась.

Глава 10

Погружённый в воспоминания, Владимир Михайлович стоял перед дочерью неподвижно, засунув руки в карманы джинсов. И хотя его взгляд был устремлён на Алёну, он не видел, что Алёна уже вытерла слёзы и что-то говорит ему. Он вышел из состояния задумчивости только когда Алёна встала и, обеспокоенно глядя на него, дотронулась до его руки:

— Пап, тебе нехорошо?

— Всё в порядке, Лена. Поехали.

— Куда? — Дочь удивлённо смотрела, ничего не понимая.

— Я тебя отвезу.

— Папа, не надо, я вызову такси.

— Нет, одевайся. Я тебя отвезу и подожду тебя. Мне так будет спокойней.

— А мама?

— Мама читала в постели, наверное, уже спит. Я потом ей всё объясню.

Алёна молча прижалась к отцу, она была ему благодарна. Договорились встретиться внизу в гараже. Владимир Михайлович записал адрес, чтобы задать его в навигаторе и вышел одеться.

...Дом, в котором жил Николаев, был частью нескольких двенадцатиэтажных блоков, построенных один за другим, как ступеньки. Подойдя к двери подъезда, по номерам почтовых ящиков и фамилиям на них, Владимир Михайлович и Алёна выcчитали, что Александр должен был проживать на двенадцатом этаже на правой стороне площадки. Отойдя на небольшое расстояние от подъезда, они стали искать предполагаемые окна его квартиры. Было уже без четверти двенадцать. В доме освещены были лишь два окна: широкое окно с балконом второго этажа и окно на двенадцатом этаже, где, как они предполагали, должен был жить Александр.

— Ну, папа, я пойду, — Алёна взяла у отца собранную сумку. — Если что — я позвоню или приеду на такси.

— Нет, Лена. Договоримся так: я жду пятнадцать минут, и если всё нормально, ты мне звонишь на сотовый и я еду домой. Если что-то не так — ты вернёшься и мы вместе едем домой.

— Пап, ты только включи подогрев в машине, а то замерзнешь, вон мороз какой!

— Ладно, вперёд! Раз я тебя не смог отговорить — давай, действуй. Я думаю, ты достаточно умна и осторожна, чтобы не наделать глупостей.

Алёна виновато опустила глаза: "я пошла" и открыла дверь подъезда. Владимир Михайлович посмотрел ей вслед и пошёл к машине. Сев и включив обогрев и музыку, принялся наблюдать за уже единственным освещённым окном.

После того как Алёна зашла в лифт и нажала кнопку двенадцатого этажа, решительность вдруг покинула её. А вдруг Николаев не один? Вдруг у него кто-нибудь еще в квартире? Какой-нибудь знакомый или знакомая... Алёна похолодела. Ей вдруг захотелось назад, в машину, к папе. Вернуться?

И потом опять мучиться, думать о нём, представлять себе разные дурацкие картины, чего-то ждать... Уж лучше сейчас всё выяснить, пусть что-то плохое, но по крайней мере будет понятно, что ей делать дальше, как себя вести. Крутить романы, вести свободную, независимую жизнь, а потом когда-нибудь выйти замуж. Или стать на первых порах подружкой бывшего одноклассника Артёма Худякова, или делать служебную карьеру и не торопиться с замужеством...

Лифт остановился и открылись двери. Но Алёна стояла и не знала, на что решиться. Она выглянула из лифта на площадку, увидела, что на площадке по три квартиры. Около двери квартиры, где жил Александр, лежал коврик с надписью "Добро пожаловать!". Алёна улыбнулась, постояла ещё некоторое время, и когда уже хотела выйти из лифта, дверь неожиданно закрылась и лифт начал опускаться. Кто-то вызвал его снизу. Алёна опять нажала кнопку двенадцатого этажа. Ей вдруг пришла мысль, что по ночам шарахаются всякие асоциальные элементы. Вдруг это маньяк? Она похолодела и подняла к груди сумку. Она не даст никому войти в лифт, она будет защищаться и кричать. Встав перед дверью, чтобы ногой первой нанести удар в случае чего, она застыла, ожидая остановки.

Когда дверь открылась — она увидела отца.

— Ну что? — почему-то почти шёпотом спросил Владимир Михайлович.

— Ещё ничего, я еще не была у него, — тоже шёпотом ответила Алёна. — Папа, ты не волнуйся, жди в машине.

— Ну хорошо, хорошо. Хочешь, я с тобой пойду?

— О нет!

Дверь лифта снова закрылась и Алёна опять поехала наверх. Поднявшись, на этот раз она сразу же подошла к двери Николаева, секунду постояла, оглядываясь по сторонам, затем сняла правую перчатку и решительно нажала на кнопку звонка.

ЧАСТЬ 3. АЛЕКСАНДР

Глава 1

Да, я нажала на кнопку звонка. Сердце моё колотилось с сумасшедшей скоростью. Внутри меня, где-то внизу живота летали бабочки, мне кажется, я в этот момент не дышала. Я была в панике, я не представляла себе, что будет дальше, я не думала об этом, я замерла.

Я не слышала никаких шорохов по ту сторону двери, но дверь резко и тихо открылась. На пороге стоял Саша. Он был одет по-домашнему в спортивные штаны и майку. В носках без тапочек.

Я сразу же упала к нему в объятия. Он сдавил меня так сильно, что я не могла дышать. Мне не хватало воздуха, я задыхалась в прямом смысле, я выронила сумку и начала, толкая его в грудь, яростно освобождаться из его объятий. Сашка засмеялся, втащил меня вместе с сумкой в квартиру, ногой закрыл за мной дверь и прижался ко мне. Нет, он не целовал меня. Он вообще ничего не делал а, обняв меня, смотрел на моё лицо с высоты своего роста. Мне пришлось задрать голову, чтобы видеть его глаза, моя шапка слетела с головы куда-то назад за спину, я чувствовала, что теряю силы. Ноги стали ватные и, если бы не Николаев, я бы увалилась на гардероб, но он, всё еще смеясь, сказал "стоять!" и, встряхнув меня, отпустил.

"Привет! — сказал он. — Я ждал тебя". На мой вопросительный взгляд ответил: "Было предчувствие, что со дня на день ты будешь здесь. Я по тебе очень соскучился. Я сейчас поставлю для тебя чай, ты согреешься. Могла бы позвонить, я бы за тобой приехал, забрал бы тебя".

"Меня привёз папа. Я не замёрзла и чай не хочу. Я приехала к тебе жить", — сказав это всё на одном дыхании, я опять замерла. Я смотрела на Сашу и со страхом ожидала следующей картины: вот сейчас выходит из комнаты какая-нибудь подруга и Сашка знакомит меня с ней и говорит что-то типа: "Ну, раздевайся, Лена, пока поживём втроём". Или он кому-то там в комнате кричит: "Эй, Гриша, это моя знакомая пришла!" — и тут выходит какой-нибудь его друг или даже компания друзей, и даже, может, пьяненьких. Или ещё что-нибудь в этом роде. Но Сашка радостно так переспросил: "Жить? Насовсем?". И так как я молчала, он схватил меня в охапку, потом поднял на руки так как берут невест и понёс в комнату. Мне стало легко и весело, и смешно и, когда Саша начал кружиться со мной на руках, я засмеялась. Я обхватила его голову руками и поцеловала его в щёку. Саша остановился, опустил меня на пол и прижался к моим губам своими губами. Моё тело опять стало ватным. Я... я не помню в тот момент ничего, я не существовала тогда для себя и очнулась только тогда, когда почувствовала, что колени мои сгибаются и я медленно опускаюсь вниз. Саша опять скомандовал "стоять!", приподнял меня и поставил. И мы стояли обнявшись несколько секунд и смотрели друг на друга, и потом Николаев сказал: "Лена, я тебя люблю. Выходи за меня замуж". И я сказала "Да". А чего тянуть-то?

Глава 2

После этого мы опять поцеловались, совсем по-детски, потом Саша помог мне снять шубу, принёс мою сумку и сказал: "Располагайся. Ты дома". Он не сказал "располагайся как дома". Он сказал: "ты дома". В моей тупой башке сразу же заиграл свадебный марш, зазвенели миллионы серебряных колокольчиков, запрыгали зайчики, посыпались розы с небес. Я прям-таки сразу представила себя рядом с ним в свадебном наряде с обручальными кольцами, заливающими всё окружающее нас пространство яркими бриллиантовыми бликами. Потом Мендельсон зазвучал почему-то в очень быстром темпе и заглох... Я очнулась. Передо мной стоял мой жених, в простой белой майке и домашних штанах, внимательно и с любопытством смотревший на меня и держащий мою руку: "Лена, что с тобой? Ты сощурилась, ты где-то далеко... Ты о чем-то думаешь? Что-то не так?"

Я сначала смутилась, а потом рассказала Саше, что сама не замечаю, но когда я фантазирую, когда я что-то представляю в голове, то мои глаза автоматически сужаются и я не вижу то, на что смотрю, потому что в этот момент я вижу только то, что представляю. Саша улыбнулся, спросил меня, что же я сейчас представляла, подтолкнул меня к кровати и сел рядом. Я ему не ответила, я стала оглядываться и рассматривать его комнату.

Комната была довольно большая, в виде буквы "г". С широким окном с одной стороны буквы "г" и угловым балконом с другой. На окнах не было ни штор, ни гардин. На них были только снежные морозные узоры с наружной стороны. Из мебели была полуторная деревянная кровать, на которой мы в тот момент сидели, большой компьютерный стол с контейнером, два стула,шифоньер с зеркалом. Ещё было много книжных полок в разных местах комнаты со множеством книг и около противоположной от кровати стены стоял длинный узкий комод с плоским телевизором. Кровать и шифоньер были не видны, если заходить в комнату из прихожей, они находились как бы за выступом. Вся мебель была сделана из одинакового светлого дерева, была одинакового дизайна и смотрелась красиво. Позже я узнала, что вся мебель была сделана руками Саши. Было уютно и мило. Саша, наблюдая за мной и моим взглядом, сказал, скрестив пальцы рук, лежащих на коленях: "Вот, Лена, это моё жилище... Я въехал сюда год назад. Ты — первая из девушек, кто вошёл сюда". Позднее он признался мне, что был момент, когда он, наблюдая за моим взглядом, вдруг подумал, что ничего со мной не получится — уж больно я была "из другого мира" — избалованная барышня, капризная и своенравная. Он испугался, что я сейчас скажу "знаешь, это была шутка, когда я сказала "да". Потом он подумал, что если бы я не любила его, я бы не припёрлась в середине ночи в мороз почти через весь город.

Я повернулась к Саше. Он сидел рядом, такой домашний, такой симпатяшка со слегка волнистыми волосами с рыжеватым отливом. Он казался спокоен, но в его глазах я прочла тревожное ожидание того, что я сейчас скажу, что сделаю и как будут развиваться события дальше.

Меня накрыла волна нежности и страстного желания ощущать его рядом, прикасаться к нему, обладать его душой и его телом. Во мне впервые проснулось сексуальное желание. Руки сами собой потянулись к его шее. Дальше всё происходило помимо моего сознания, я наблюдала себя как бы со стороны. Я обхватила Сашкину шею руками, потянулась губами к его губам. Он жадно схватил меня в объятия, но так как в такой позе нам было неудобно целоваться, я моментально пересела к нему на колени, повернувшись к нему лицом. Мои бёдра, мои ноги оказались по разные стороны Сашкиных ног. Моя грудь оказалась почти на уровне Сашиной груди. Я не соображала, что делаю. Я закрыла глаза и стала ждать прикосновения его губ. И оно незамедлило прийти — это прикосновение, от которого у меня поехала крыша. И хотя мы с ним уже целовались раньше, сейчас я испытывала нечто другое. Я отдалась во власть Сашкиных губ и рук. Я опять, как тогда в Рябинкино, находилась вне времени и пространства. Мы вжались друг в друга. Сашкины руки стали искать путь к моему телу. Наконец они нашли кромку пуловера и залезли под неё. Пальцы его дрожали. Я напряглась. Медленно поднимаясь ладонями вверх, Саша добрался до застёжки бюстгальтера и стал её расстёгивать. У него не получалось — крючки не хотели вылазить из петель. Меня бросило в жар, от нетерпения прошептав "подожди", я помогла ему. Откинув мешающую мне косу назад, я сама сняла пуловер и бросила его на кровать. Мне хотелось, чтобы Саша полностью раздел меня. Мне же ужасно захотелось раздеть его и я стала поднимать ему майку. Сняв её, Саша прижал меня к себе. Я напрягла мышцы живота и прикоснулась к его телу. Мне не было стыдно как тогда в Рябинкино. Я уже воспринимала Сашку как своего мужа. Он — мой. Всё его тело — моё. Никогда в жизни я еще не прикасалась к мужскому телу. Полностью обнаженные мужские торсы я видела только на рисунках, в фильмах и на эротических сайтах.

Мы лихорадочно пытались раздеть друг друга. Я, сидя на его коленях и ощущая что-то твёрдое у себя между ног, пыталась, дёргая резинку на штанах у Сашки, скорей добраться до того, что теперь принадлежало и мне. Саша же, видя, что у него не получается расцепить крючки, спустил мне бретельки бюстгальтера и на мгновение замер. Замерла и я. Я смотрела на него. Он — на меня. Он был весь бледный. Я держалась за его плечи и ждала. И тогда он, придерживая левой рукой меня с правой стороны, правой рукой осторожно вытащив мою левую грудь из чашечки бюстгальтера, прикоснулся к ней губами. Я, в экстазе откинувшись назад и закрыв глаза, неожиданно для себя застонала.

Глава 3

В этот момент из моей сумки раздался требовательный, как мне показалось, звонок моего мобильника и мы оба вздрогнули. Саша растерянно и вопросительно смотрел на меня. Он медленно убрал свою правую руку с моей груди и осторожно пересадил меня со своих колен на кровать.

"Это папа, — сказала я, приходя в себя. — Он ждёт меня в машине. Я забыла ему позвонить". Сашка ничего не сказал. Он поправил резинку на своих штанах и принёс мне на кровать мою сумку. Я, сидя в джинсах и в бюстгальтере со всё ещё вынутой грудью, вытащила свой сотовый. Саша сел рядом и, молча целуя мне сзади шею и плечи, и смотря на грудь, стал слушать.

— Да, па? Извини, я как раз хотела уже звонить тебе, но ты вперёд... Да, я остаюсь у Александра. Всё нормально. Езжай домой.

Здесь Сашка просто взял и выхватил у меня мобильник. Теперь слушала я:

— Алё! Владимир Михайлович, не уезжайте! Мне нужно поговорить с вами. Срочно! Я сейчас спущусь к вам. Пожалуйста, не уезжайте! Дело одной минуты! Пожалуйста подождите!

Сашка бросил мне: "Сиди здесь, я сейчас!" и как угорелый, быстро надев шапку и накинув на голый торс свой пуховик, в тапочках помчался вниз по лестнице.

Я, всё еще находясь во власти Сашкиных ласк и поцелуев, в состоянии томления, пару минут сидела на кровати, глядя на свою грудь и страстно желая продолжения нашего эротического контакта. Я расстегнула бюстгальтер и сняла его. И увидела своё отражение в зеркале Сашкиного шифоньера. Я никогда пристально не рассматривала свою грудь, но знала, что она у меня полная и красивая. Это сказала мне сестра Ксения: "Ленка, мне бы твой бюст!". Все знакомые девчонки завидовали мне. Нет, она не была чрезмерно большой, но она была больше средней по размеру и её форма была идеальна. Я могла бы ходить без бюстгальтера. Сидя на кровати, я сняла джинсы. Я осталась только в трусиках и носочках. Придвинув к себе сумку, я достала оттуда пижаму, но надевать не торопилась. Параллельно в моей башке стало появляться осознание того, что со мной происходит. Я вспомнила слова папы: "...в тебе проснулся инстинкт самки к спариванию. Ты выросла и созрела для интимных связей, но ты не отдаёшь себе отчёта о последствиях".

Так вот оно как всё происходит, думала я, всё ещё находясь в состоянии эротического возбуждения. Вот это и называется "терять голову"? Вот это инстинкт ведёт меня сейчас? Господи, как, оказывается, это приятно, находиться в состоянии эротического опьянения с желанным человеком... Я не могла представить себе, чтобы я находилась обнажённой и желающей секса с кем-то другим...

Я попыталась представить себе, что сейчас вот зайдёт, ну, например, Брэд Питт..., — и вот она я, девственница, возьми меня... — нет, его прикосновения я не хочу..., меня Анжелина загрызёт...

Тогда кто? — Ален Делон в молодости? Может быть, может быть... Слава Богу, он уже старый...

Из русских: Игорь Петренко или Андрей Соколов? Оба тоже этакие "симпатяшки"...

Ах нет, не подходите ко мне, Игорь Петренко и Андрей Соколов, я ходила на курсы самообороны для девочек...

Кто-нибудь из политиков? Путин?!...

Представив себя рядом с президентом, я засмеялась.

Потом представила себя рядом с Николаевым... Да, вот это моё. Я хочу быть только с Сашей. Я хочу моего мужа... Ну, пусть ещё не мужа, и ещё даже не жениха...

И вдруг мне пришло в голову: а что, если Сашка сейчас увидит, как я легко доступна, и припёрлась сама — никакой девичьей гордости, прям как какая-нибудь гулящая, а он такой серьёзный, плюнет на меня (ну конечно не в прямом смысле плюнет), скажет "не нужна мне такая" ...

А какая ему нужна? А мне какой нужен? Что я вообще о нём знаю? Ну и что, что он сделал мне предложение — этого никто не видел и не слышал, не докажешь! Мне вдруг стало неспокойно: я собралась всю жизнь прожить с человеком, которого фактически не знаю. Ну и угораздило же меня — наследницу миллионов, живущую в другой материальной плоскости — влюбиться в детдомовца!

На прикроватной тумбочке стояли часы. Они показывали час ночи. Саши всё не было. Я отогнула одеяло и улеглась в Сашкину постель. Нет, мне нужен только Саша! Пусть папа что хочет говорит. Пусть Сашка что хочет думает. А я сейчас хочу быть с моим будущим мужем. Где-то внутри меня, где-то в моей тупой башке твёрдо засела эта непонятная уверенность, что Саша — моя Cудьба. Единственная. Счастливая. И никакие Худяковы и все секс-символы всего мира мне не нужны.

Я опять стала рассматривать комнату, мебель и всё, что лежало или висело в пределах моей видимости. На шифоньере я увидела Сашину гитару. Потом услышала как вдалеке хлопнула дверь остановившегося лифта и, повернувшись направо и опершись головой на правую руку, стала ждать, оставив открытой грудь. Саша с минуту копошился в прихожей, снимая пуховик и шапку, и потом заглянул в дверь комнаты: "Чай будешь?" Я оторопела. Я думала, он будет торопиться ко мне в постель, а он чаи собирается распивать! "Нет!" — ответила я и он исчез за дверями. Через минуту он вернулся: "Я включил электрочайник. На улице градусов тридцать пять, не меньше". И только когда он всё это произнёс, он наконец обратил на меня внимание. То есть до него наконец дошло, что я уже лежу в его постели с обнаженной грудью и жду его.

Увидев как я лежу — у него, вероятно, перехватило дыхание. Он остановился и стал тупо смотреть на мою грудь.

— Саш, иди ко мне, — я протянула к нему руки. — Я хочу спать.

— Да, Лена, сейчас. Подожди.

Он опять вышел. И, пока его не было, я стала искать вторую подушку и еще одно одеяло. Я встала и раздвинула двери левой части шифоньера. Он был полупустой. На плечиках висели рубашки, костюм, в котором он был на встрече Нового года в Рябинкино, джинсы разного цвета. В другом отделе шифоньера, с дверцами, на полках лежало его нижнее бельё, футболки, еще какие-то вещи. Ничего не нашедши, я босиком отправилась в другие помещения квартиры. Выйдя в прихожую, я заглянула за две двери: за одной находилась кладовка, за другой — туалет, совмещенный с ванной.

За третьей, разумеется, была кухня. Саша нарезал лимон для чая, когда я "нарисовалась" в одних только трусиках на пороге.

Встроенная кухня была красивой и современной. В середине кухни стоял стол, на котором лежал Сашкин ноутбук, плеер с наушниками, лежали книги, тетради, рулоны ватманов, копирки и цветные карандаши. Я поняла, что когда мы с папой приехали, он занимался, сидя на кухне, и поэтому в этом единственном окне на двенадцатом этаже горел свет.

На второй половине стола на большой доске стояли уже налитыми две чашки чая и тарелочка с "зоологическим" печеньем. Увидев меня в таком виде, Саша нахмурился, посмотрел на мои ноги и сказал, чтобы я взяла его тапки, находящиеся в гардеробе в прихожей. Я подошла к нему, обняла сзади его за талию и поцеловала его спину. По мне опять пробежала искра желания. Мои груди вдавились ему в лопатки и он в первую секунду замер, напрягся, а потом медленно и, как мне показалось, устало произнёс: "Лена, иди в кровать. Я сейчас приду". Я сказала, что ищу для него одеяло и подушку. "Я сам всё принесу. Иди оденься. И ложись".

Вернувшись в комнату, я даже и не подумала одеваться. Я желала продолжения эротического контакта. Мы не будем заходить слишком далеко, мы только так — поцелуемся, пообнимаемся, решила я. Я достала из сумки свои другие вещи: шлёпки, полотенце, косметичку, кошелёк с деньгами, халатик. Я уже чувствовала себя здесь хозяйкой. Я пошла в ванную и посмотрела всё там, затем повесила своё полотенце, положила косметичку, сходила в туалет и почистила зубы. Затем я решила принять душ. Я поколебалась — закрываться или нет, потом решила, что я почти жена, у меня не было стеснения, и я, сняв трусики, заколов косу и залезши в ванную, включила душ.

Саша, вероятно, услышал шараханье по квартире и шум падающей воды. Он сначала заглянул внутрь и, увидев, что я стою под душем, ничего не сказав, опять закрыл дверь. Через минуту он принёс большое банное полотенце, мою пижаму и сказал, чтобы я после душа оделась. На меня он пытался не смотреть.

Когда я, опять надев трусики, но неся пижаму в руках, вошла в комнату, он всё еще в штанах и носках сидел на кровати и ждал меня. На тумбочке стояла доска с чаем, принесённая из кухни, на второй половине кровати лежала небольшая, наверное, диванная, подушка и лежало второе одеяло в пододеяльнике другой расцветки.

Я была такая довольная, мне было так хорошо, я уже настолько чувствовала себя хозяйкой этой квартиры и Сашкиной женой, что от предвкушения нашей предстоящей ночи в моей тупой башке опять заиграл Мендельсон.

— Что сказал тебе папа? Что сказал ты ему? — я, пытаясь соблазнительно улыбаться (я читала в каких-то романах, что если охмуряешь мужчину — надо соблазнительно улыбаться), подошла к Саше и хотела сесть к нему на колени. Но Саша встал и, не глядя на меня, сказал: "Лена, надень пижаму".

— Что случилось? Что сказал тебе мой папа? — я схватила Сашку за предплечье и попыталась грудью коснуться его. Он отдёрнул руку и, повернувшись ко мне, но отойдя на шаг в сторону, хмуро повторил: "Лена, я сказал, чтобы ты надела пижаму. В нашей семье ты меня будешь слушать".

— Да? — тупо переспросила я. — Хорошо. Сейчас надену.

Я надела сначала верхнюю часть от пижамы, затем штаны. Потом вопросительно посмотрела на Сашу.

"Садись, — сказал он. — Выпей чашку. А то постель холодная".

"А ты?"

"Я тоже". И он сел рядом, поставив на кровать доску между нами.

"Я вообще-то уже почистила зубы, — я отхлебнула глоток уже не сильно горячего чая и откусила печенюшку. — Завтра я решила навести у тебя порядок в шифоньере и в ванной. Саша, я у тебя кое-что перекладу и переставлю. И мы съездим в магазин и я хочу кое-что купить для нас. Деньги у меня есть". Я взяла с тумбочки кошелёк и потрясла им.

— Завтра ты поедешь домой.

— Да? — Мендельсон в моей тупой башке стал ужасно фальшивить. Я перестала грызть печенье и поставила чашку с чаем на доску. — Саша, что сказал тебе папа? Саша, я люблю тебя, я не буду слушать папу. И ты не слушай его! — Я была в отчаянии. Так хорошо всё началось...

— Если ты меня любишь, ты поедешь завтра домой.

— Объясни мне, наконец, что произошло, что сказал тебе мой папа? Я ему сейчас позвоню! Он был согласен привезти меня сюда. Он меня сам привёз, ты же знаешь!

— Ну, это ты просто вынудила его. Подожди, не кричи. Ничего страшного не произошло. Я тебе сейчас всё объясню. Мы с тобой пока не будем жить вместе, но будем встречаться в свободное время. Я сейчас попросил твоей руки у твоего отца, он сказал, что тебе нужно учиться, он не ответил согласием. Я попозже приду официально тебя сватать. Ты согласна стать моей женой?

— Да-а-а-а! — заорала я Сашке в ухо. — Я уже тысячу раз сказала тебе "Да"! Еще там, в Рябинкино, когда ты по телефону спросил меня, согласна ли я поменять свою фамилию на твою, на Николаеву! Ты забыл, да?

Я была вне себя от ярости. Какие тупые эти мужики! Сашка засмеялся (наконец-то!), притянул меня к себе и поцеловал в щёку: "Хорошо же у нас начинается семейная жизнь! Ещё и не расписались, а уже ссоримся!"

У меня от жалости к самой себе полились слёзы. Сегодня я рыдала уже во второй раз. Саша улыбнулся, встал с кровати, переставил доску с чашками на тумбочку, поднял меня на руки и усадил на кровать под одеяло на ту сторону, которая была ближе к батарее. Потом он снял штаны, выключил верхний свет, включил светильник над кроватью, поставил подушку поменьше вертикально рядом с моей и сел, опершись на неё спиной. Я молча сквозь слёзы смотрела на него, на его красивое тренированное тело, мускулистые руки и ноги и потихоньку переставала плакать. Он сел рядом, укрылся до пояса вторым лёгким одеялом, взял меня за руку и положив её к себе на колени поверх одеяла, начал объяснять:

— Лена, даже если мы подадим документы, наш брак всё-равно не зарегистрируют сейчас, тебе ведь нет восемнадцати... Нам придётся подождать. И смысла в том, чтобы ты сейчас срочно беременела, никакого нет. Подождать осталось всего три месяца. И я не хочу, чтобы до свадьбы между нами что-то было... Поэтому ты поживёшь это время дома, тебе нужно учиться, мне — тоже.

Всё ещё со слезами на глазах, я задала вопрос, мучивший меня всё это время: "Почему ты так внезапно уехал из Рябинкино и ни разу мне не позвонил и не написал? Я получила твоё сообщение только сегодня!"

— Я послал тебе сообщение два дня назад. Но это не важно. А до этого я чуть ли не сутками торчал в институте и на практике, а по ночам занимался дома, здесь, чтобы успеть сдать всё, чтобы не было "хвостов". И уехал я потому, что знал: останься я с тобой еще хотя бы на день — я бы уже, возможно, не смог вовремя окончить институт, а для меня это очень важно.

— Институт важнее чем я? — глупо спросила я, уже вытирая слёзы.

— Как раз наоборот. Я сэкономил немного времени для тебя. Лена, я представляю твои запросы и твой отец сейчас подтвердил это. То, что твой папа даёт тебе "на булавки", — Сашка так же как и я, взял мой кошелёк с тумбочки и потряс им, — мне на это нужно долго и много работать. Для этого мне нужно иметь профессию. Мне осталось немного. Мне уже предложили место работы в институте, кроме того я со своим другом подрабатываю. Но я боюсь, что несмотря на это, я не смогу полностью удовлетворять твои запросы. Ты привыкла не считать деньги, твои родители позволяют тебе покупать всё что ты хочешь, твой отец оплачивает тебе любую прихоть, ты просто не задумываешься, как ты будешь жить со мной. Со мной ты, может быть, будешь жить бедно. Ну, или почти бедно.

Я пыталась прервать Сашу, сказать, что у меня как раз-таки маленькие запросы и всё, что давал мне папа — все эти деньги я приберегла, они лежат у меня в комнате в коробочке, о которой никто не знает. Я всё собиралась отправить эти деньги в качестве пожертвования в фонд для больных лёгочной гипертензией "Наташа", но как-то руки не дошли ещё до этого. А в кошельке лежат мной заработанные деньги. Заработанные, можно сказать, непосильным трудом. Это мои санитарские зарплаты, стипендии и часть денег, полученных за рекламные фотосессии. Я несколько раз открывала рот, чтобы сказать это, но каждый раз Сашка сильнее прижимал мою руку к своим коленям, не давая мне вставить слово.

Он продолжал нудно говорить о том, что, наверное, на мой взгляд (в смысле, не на его, а на мой взгляд), у меня запросы маленькие (мои мысли, что ли, прочитал?). Это происходит потому, сказал Сашка, что мои желания заранее предупреждаются. Что не успеваю я ещё что-нибудь пожелать, а оно уже исполнено: куплено, подготовлено, заказано и т.д. Что, живя с ним, мне придётся обо всём заботиться самой: готовить, стирать, убирать, экономить на всём на чём можно. Потом он внезапно перешёл на другое:

— Ты знаешь, что у твоих родителей уже давно есть жених для тебя на примете? Богатый и подающий надежды, одним словом, перспективный?

— Разумеется знаю, — засмеялась я. — Богатый — да. Красивый — да. Весёлый — да. Правда ростом не вышел — чуть выше меня (дался мне этот рост!). Но тупой придурок! Он мне, кстати, еще в одиннадцатом классе предлагал с ним переспать. Сказал: "сочту за честь"...

Здесь Сашка посмотрел на меня так как-то вымученно, что ли... На всякий случай спросил:

— А ты что?...

— А я сказала: "С придурками не сплю".

— А он что?

— А ничего. Сказал: у "звезды" опять плохое настроение. Я подожду.

— И что?

— И ждёт..., наверное. А тем временем с другими спит. Он такой, как это... Казанова. Бабник, одним словом.

— А что говорит на это твой папа?

— Папа в это не верит. Отец Игоря Худякова — папин партнёр по бизнесу. Отец Худякова вроде ничего, ну а сынуля его — выскочка за счёт папашиного богатства.

— А где он сейчас?

— В Москве, учится в МГИМО на платной основе, какая-то экономическая специальность. Папаша за него платит.

Саша помолчал некоторое время, по-прежнему держа свою ладонь на моей руке, а потом медленно произнёс:

— Знаешь, я тебя люблю, я буду бороться за тебя до конца.

— C кем это ты собираешься бороться?

— Со всеми, кто будет препятствовать нашему браку. С другой стороны... С другой стороны за эти три месяца у тебя будет время еще раз обдумать моё предложение, разобраться в своих чувствах. Ты, вступая со мной в брак, должна всё хорошо взвесить.

И Сашка принялся опять монотонно и нудно пояснять мне, что я буду жить в этой единственной комнате и ездить на занятия и на работу на общественном транспорте или велосипеде и как нам придется туго, т.к. нужно выплачивать кредит за квартиру и за дом, который он построил своей бабушке. "Я же тогда не знал, что встречу тебя..."

Я вначале внимательно слушала, как осторожно Саша пытается меня подготовить к предполагаемым тяготам и лишениям нашей совместной жизни. А потом в моей голове стала возникать картина...

Глава 4

...Мы идём с ним по грязному городу, держась за руки. Мы немытые, одеты в лохмотья и до невероятности тощие от голода. Мы очень хотим есть и бродим по помойкам в поисках еды... Вдруг вдалеке я вижу мусорные баки — настоящую свалку продуктовых отходов. Я вижу, что там валяются хлебные корки, огрызки яблок, шкурки от колбасы и апельсинов. Из бака, наполовину закрытого крышкой, свисает большой рыбий скелет с остатками рыбного филе на костях... Я бросаюсь к рыбьему скелету — быстрей, быстрей, пока его не увидел Сашка и не перехватил, но боковым зрением вижу, что он тоже видит этот скелет и пытается обогнать меня, первым завладеть добычей. Я на ходу подставляю ему подножку, бегу дальше, крича "Моё! Моё!", но подбегая, вижу, что с разных сторон к помойке бегут голодные бичи. Я боюсь бичей, но чувство голода сильнее страха и, добежав и оттолкнув какого-то хмыря, очень похожего на Сашку, я вытаскиваю наполовину обглоданную рыбёшку первая. Добыча моя! Я ликую и тут вижу, что Сашка где-то добыл сосиску. Он жадно пихает длинную сосиску к себе в рот, он — свинья эдакая! — не поделился со мной!!! Я в ярости бросаюсь с кулаками на Сашку и тяну торчащий остаток сосиски из Сашкиных губ. Между нами завязывается потасовка, другие бичи тоже бросаются на нас, чтобы отнять сосиску у Сашки... Через минуту я выползаю из-под кучи бичей, вся подранная и еще больше голодная и тут обнаруживаю, что я и рыбий скелет потеряла...

Я, представив эту картину в своём воображении, в этот момент громко расхохоталась. Сашка, прервав свою речь на полуслове, внимательно посмотрел на меня: адекватна ли я? Он пугает меня тяжёлой жизнью впроголодь, а я хохочу!

И видя, что я, не переставая смеяться, потихоньку "прихожу в себя", вздохнул и замолчал.

— Прости, — сказала я. — Я просто представила, как мы будем жить.

— Да я уже понял, что ты что-то там уже нафантазировала.

Потом Саша сделал такое движение ко мне, как будто хотел меня обнять. Надо ли говорить, что я в момент передвинулась от своей подушки к нему и, подняв его одеяло и притянув своё, залезла к нему между бёдер, повернувшись спиной. Саша обнял меня сзади, выключил свет и мы посидели так молча несколько минут в темноте. Руки его обхватывали мою талию и были сцеплены у меня на животе. Мне было так хорошо, тепло и уютно в его объятиях! От него шли невидимые флюиды нежности, любви и желания. Я потянулась и вытянутыми вверх за голову руками обхватила Сашину голову и привлекла к себе на плечо. Мы поцеловались сначала коротко, а потом я уселась поудобнее и мы начали потихоньку ласкать друг друга. Вскоре нам стало тесно в одежде. "Саш, давай разденемся — прошептала я. — Мы только посидим голышом, мы ничего делать не будем, да?" Саша ничего не ответил, но медленно начал расстёгивать мелкие пуговки на моей пижаме. Его жаркие пальцы касались моей обнажённой груди и я тащилась. Расстёгивая пуговки, он целовал мне волосы, ушки, шею. Расстегнув пижаму, Саша стал держать своими руками мои груди, поглаживая пальцами соски. Груди были наполнены желанием, я страстно хотела, чтобы мой будущий муж опять прикоснулся к ним губами.

Я провела своими ладонями по его внутренней стороне бёдер — он застыл на мгновение и нас обоих как-будто ударило электрическим током. Я готова отдаться ему, я хочу отдаться ему! Сейчас! Я не дотерплю до свадьбы! Я нащупала сзади руками резинку на Сашкиных трусах и оттянув её, просунула пальцы правой руки внутрь, к Сашке в трусы. Когда же я, слегка сдвинувшись в сторону, взяла правой рукой Сашин пенис, он хрипло, целуя мне шею, прошептал: "Лена, давай не будем дальше... Не сейчас... Я не могу уже... Я обещал твоему отцу..."

Сашка взял запястье моей руки и резким движением вытащил руку из трусов. Меня это несколько привело в чувство. "Что ты обещал моему отцу?" — я была разочарована, но моё желание от этого не уменьшилось. Сашка мне не ответил. Он принялся быстро застёгивать пуговки на пижаме, его пальцы опять касались моей груди и я изнемогала.

— Лена, это всё. Иди в свою постель.

— Я не хочу в свою постель. Я хочу с тобой, — капризным голосом маленькой избалованной девочки тихо произнесла я.

— Тогда я пойду ночевать к своему другу.

Посидев несколько секунд, я медленно начала перебираться на свою половину кровати. Саша помог мне удобно улечься, подправил одеяло, опустил свою подушку в горизонтальное положение.

"Я повернусь на правый бок, а ты ляжешь за мной" — попросила я.

"Хорошо". Саша лёг за мной и обнял меня за талию. Постепенно плоть стала успокаиваться.

— Почему ты не зовёшь меня Алёной?

— Это привилегия твоих бабушки и дедушки.

— А тебе — тебе не хочется звать меня Алёной?

— Нет.

— А кто твой друг?

— Я тебе потом всё расскажу. Давай спать. Мне к девяти в институт.

— Так завтра же суббота!

— Ну и что. Мне нужно на обсуждение. А ты высыпайся. Позавтракай, что-нибудь найдёшь. Я тебе оставлю ключ от квартиры. После завтрака езжай домой. Я сам тебе позвоню.

Глава 5

...Когда я проснулась, Саши уже не было. Вставать не хотелось. Я вся ещё была во власти ночной эротики. Я всё еще ощущала прикосновение Сашкиного тела. Я передвинулась на его половину постели, положила голову на его маленькую подушку и, смакуя все детали, стала прокручивать в памяти вчерашний вечер и половину ночи. Я опять хотела повторения, нет, не просто повторения. Я хотела большего. Я хотела целиком и полностью стать Сашкиной. Пусть будет больно, пусть я после этого забеременею — но зато у нас будут красивые детишки с кудряшками, похожие на меня и на Сашу.

За окнами начинало светать, без Сашкиного тепла я стала зябнуть и укрылась еще одним одеялом. Я опять задремала, но не надолго. Меня разбудил звонок моего мобильника, лежащего на тумбочке. Взяв его, я машинально посмотрела на часы: половина одиннадцатого.

Это звонил Саша. Он спросил, где я и услышав, что я ещё спала, засмеялся. Мне стало так хорошо от его голоса, от его смеха. Саша сказал, что на улице мороз и чтобы я позвонила домой и попросила, чтобы за мной кто-нибудь приехал. Я сказала, что не собираюсь домой, что мой дом теперь здесь. Это заявление, по-видимому, расстроило его. Уже изменившимся голосом он сказал: "Ну ладно, поговорим, когда приеду. Пока. Я тебя люблю". Он отключил сотовый.

У меня настроение сразу же поднялось. Сон прошёл. Я оделась, привела в ванной себя в порядок, застелила кровать и пошла в кухню. Я включила электрочайник и принялась, открывая двери всех шкафов смотреть, что там лежит. Они были полупустыми. Немного посуды, немного продуктов. Я нашла чай, сахар, остатки хлеба, сделала себе бутерброд. Освобождая стол после завтрака и нечаянно задев один из рулонов ватмана, лежащих на другой половине, я уронила какую-то лёгкую то ли открытку, то ли фотографию, лежащую под бумагой. Подняв её, я увидела себя. Это была фотография, ранее никогда не виденная мной. Это была я, но у меня никогда не было такого то ли платья, то ли туники. Интересно, где Сашка откопал эту фотку? Я взяла её и отнесла на тумбочку, чтобы не забыть спросить — откуда она у него.

Затем я стала собираться в магазин. Я опять порылась по всем шкафам и сделала список продуктов, которых, как мне казалось, не хватало для того, чтобы приготовить обед и ужин. Не найдя у Сашки какой-либо подходящей сумки, я взяла свой кошелёк, оделась, закрыла квартиру ключом, оставленным моим женихом, положила его во внутренний карман шубы и вошла в пришедший лифт.

Этажом ниже лифт остановился и зашла пожилая "мадам", как я сразу окрестила её. Женщина была одета в зелёный пуховик и розовую шапку-ушанку с помпончиками. В руках она держала хозяйственную сумку. Мадам уставилась на меня как на чудо.

— Здравствуйте, — сказала я.

— Здравствуй.

Она посмотрела в потолок, потом опять на меня. Она долго рассматривала мою шубу и шапку и наконец спросила:

— А шуба у тебя из какого меха?

— Из бобра.

— И шапка?

— Шапка из норки.

— А-а-а...

Тут лифт остановился и мы вышли. "Наверное, в магазин, — решила я. — Пойду за ней". Двор был завален снегом и от подъезда была расчищена узкая дорожка, ведущая через весь двор куда-то туда, не знаю куда. Слева находилась стоянка, на которой в снегу стояли несколько машин. Невдалеке справа — футбольное поле, огороженое мелкой сеткой и маленький скверик с детской площадкой. Я пошла за мадам. Было морозно, но без ветра. Мадам всё время подскальзывалась и говорила "батюшки!". Я никак не могла перегнать её, но идущий навстречу пожилой мужчина, сказав "Здравствуйте, Софья Арсентьевна", начал с ней разговаривать и я, обогнув их обоих, вышла на проезжую улицу. За вторым домом я сразу же увидела рекламу "Магнита". Настроение у меня было бодрое и хозяйственное. Я была настроена на статус жены и хозяйки. Мороз щипал мне щёки и мне было весело и радостно. Я редко бывала в продуктовых, продукты для семьи покупала домработница Катя вместе с шофёром дядей Ромой. Я заходила иногда с девчонками, чтобы купить что-нибудь из продукции своего деда Сергея: творожки или йогурты. Мои сокурсницы, глядя на меня, тоже покупали расхваленные мной товары, а я гордилась тем, что приношу деду прибыль.

Не дойдя нескольких шагов до "Магнита", я услышала где-то сбоку от себя мужской голос: "Плетнёва! Лена!" Обернувшись на голос, увидела бывшего одноклассника Димку Романова. Он был нормальный парень, высокий, неглупый, но очень некрасивый. На выпускном вечере он признался мне в любви. Я тогда, танцуя с ним, узнала, как он долго и мучительно был в меня влюблён, но ко мне "не подойти, не подкатить" было, такая вся я была неприступная. Всех ребят держала на дистанции. Он тогда у меня спросил, неужели же мне из всех ребят так никто и не приглянулся? Я не стала рассказывать об Игоре и сказала "никто". Он был разочарован, он сказал, что я, наверное, больная, фригидная. Я сказала "наверное". Мы посмеялись. Я помню, что он в тот вечер напился и учителя отправили его домой.

Дима был не один. С ним была девушка. Он тянул девушку с собой ко мне и когда они подошли, Димка первый сказал: "Привет Плетнёва!" Я была рада встретить Диму. После окончания школы у меня не было контактов с большинством одноклассников, жизнь у всех складывалась по-разному, многих не было в Новосибирске, а в медицинском оказались только две девочки и два мальчика из параллельных классов. Посыпались вопросы: чем занимаешься, как живешь. Димка готовился идти в армию, ему уже было восемнадцать. "А это моя девушка" — сказал он, представив мне Галю. "А ты что здесь делаешь? В этом районе?" — спросил он. "Я здесь живу, — ответила я. — С моим мужем". По его реакции было видно, что он чуть не упал: "Ты? Замужем?.. Обалдеть! Подожди, тебе ведь нет еще восемнадцати, как замужем?" "А вот так!" "Ну, Плетнёва, не ожидал от тебя, такая вся, блин, неприступная была...". Девушка Галя начала тянуть его за руку: "Дима пойдём, а то на автобус опоздаем". Он полез во внутренний карман куртки, достал портмоне, вытащил визитку и сказал: "Лена, если что надо — звони". Я положила визитку в свой кошелёк, постояла с минуту и посмотрела, как он с Галей пошёл к автобусной остановке. Один раз они оба оглянулись. Галя, увидев, что я смотрю вслед, сразу же отвернулась, а Димка послал мне воздушный поцелуй.

Глава 6

В гастрономе я, взяв тележку, начала медленно и методично обходить все холодильники, прилавки и стелажи. Я доставала продукты, читала информацию на упаковках, смотрела срок годности, наличие "Евролиста" (хочу кормить мужа экологически чистыми продуктами). Я так увлеклась, что совсем забыла, что хотела строго по списку купить всего-то шесть наименований: хлеб, макаронные изделия, рыбу, картошку, лук и зелень. Ко мне три раза подходили парнишки, работавшие грузчиками или помощниками. Они шутили и пытались завязать со мной знакомство. Они помогали мне что-то достать сверху и советовали взять вкусную сырокопченую колбасу и бутылку портвейна. Я взяла и копченую колбасу и портвейн. Гулять так гулять! Один из них предложил мне идти к ним работать кассиршей — есть свободное место. Я не заметила как пролетело время. Продуктов набралось на пол-тележки, я встала в небольшую очередь у кассы и стала выкладывать их на транспортёр. Я старательно раскладывала продукты по порядку, на некотором расстоянии, чтобы кассирше было удобнее их брать. Одновременно я любовалась своим выбором и думала о том, как будет удивлён Саша, и скажет: "Молодец, Лена, всё предусмотрела, теперь у нас есть всё на пару обедов и ужинов". Мои товары заняли пару метров транспортёра. Положив в конце бутылку портвейна, я решила приготовить деньги. Но моего кошелька не было! Тележка была пуста, в ней были только мои перчатки, на транспортёре лежали только мои продукты. Я расстегнула шубу и полезла во внутренний карман. Кошелька не было!!! У меня тихо началась паника. Я крутила головой, оглядывалась назад, словно кошелёк мог появиться из воздуха, поднимала перчатки, я стала искать его на полу, а потом подозрительно смотреть на стоящих впереди и позади меня покупателей. Они, ничего не подозревая, спокойно ждали своей очереди. Тем временем кассирша начала считывать штрих-код с пошедших первыми моих помидоров.

Я, как загипнотизированная, смотрела на кассиршу, и когда бутылка портвейна укатилась вслед за остальными в накопитель и она назвала сумму я, продвинув пустую тележку вперёд, пролепетала, что у меня украли кошелёк. Народ сзади меня зашумел.

Кассирша злобно посмотрела на меня и закричала кому-то: "Юрий Васильевич! Подойдите!" Я вытащила перчатки из тележки, вышла за пределы кассы и тупо стояла несколько секунд, ничего не соображая. Очнулась, когда услышала: "Девушка! Девушка!" Оглянувшись на кассу, я увидела, что кассирша машет мне рукой, рядом с ней стоит, по-видимому, тот Юрий Васильевич, которого она звала, а около моей тележки с пакетом в руках стоит хорошо одетый пожилой мужчина. Я подошла. "Девушка, вот этот мужчина заплатит за вас". Она уже говорила не злобно, а заискивающим, сладким голосом, улыбаясь мужчине. Тот, которого звали Юрий Васильевич, сказал: "Девушка, может, вы дома деньги забыли?"

У меня катились слёзы из глаз, я не могла говорить, я отрицательно покачала головой. "У такой красавицы..." — пробормотал опять этот работник. Пожилой мужчина, который сказал, что заплатит за меня, достал банковскую карту. "Спасибо, — пролепетала я, — я вам верну деньги. Сегодня же".

Я принялась складывать мои продукты в пакеты, а он стал мне помогать, говоря: "Ничего, ничего, всякое бывает. Может, полицию вызвать? Документы были в кошельке?" Документов не было. Я никогда не носила документы при себе. Так меня учил папа. Или, при необходимости, только во внутренних карманах. В кошельке были только деньги, около тридцати тысяч честно мной заработанных рублей и визитная карточка Димки Романова.

Мне было не столько жалко денег, сколько обидно: я так старалась, я с такой заботой и любовью выбирала картошку и прочее, я так красочно представляла себе наш сегодняшний ужин, приготовленный моими руками — и вот тебе...

Мужчина предложил: "Давайте я постою тут с вашими пакетами, а вы сходИте, пройдитесь там, где вы были и поищите кошелёк, может, лежит ещё где"... Я была так благодарна этому дядечке! "А вы не торопитесь?" — спросила я. "Я подожду", — сказал он и отошёл в сторону к камере хранения. Я опять прошла внутрь. И хотя я помнила, что ложила кошелёк в тележку рядом с перчатками и, по логике, на каком-то этапе его кто-то вытащил из тележки, пока я отвернулась, я методично начала обходить опять все холодильники и стелажи, разворачивая упаковки, передвигая коробки и товары. Вскоре ко мне подошёл парень, тот, который сказал, что есть место кассирши.

— Ты опять что-то ищешь? — спросил он.

— Слушай, у меня кошелёк украли. Есть у вас видеокамеры? — спросила я.

— Есть, но не знаю, работают ли.

— А у кого спросить?

— Надо полицию сначала вызвать, только при них можно посмотреть, если камеры вообще работают.

Я была удручена. Папе бы позвонить, но я не взяла с собой сотовый. Я думала, что сделаю покупку быстро... Парень крутился рядом, выставляя пустые пластиковые ящики.

— Ты ещё придёшь в этот "Магнит"?

— Не знаю.

— Ты где живёшь?

— Далеко.

— А как тебя звать?

— Не спрашивай, я в печали.

— Ты смешная. Ты такая красивая... Давай встретимся в кафе вечером?

— Нет, я пошла. До свидания.

Я, поправив растрепавшуюся косу, опять пошла к выходу. Дядечка терпеливо стоял около камеры хранения. Я еще не успела подойти к нему, как сзади на меня налетели, обняли и развернули к себе. Я с перепугу чуть не закричала. Сашка, глядя на меня сверху, улыбался: "Вот ты где! Ленка, Господи, как я рад, что тебя нашёл! Могла бы записку оставить". Здесь он, видя моё несчастное лицо, замолчал. "Саша, подожди, отпусти меня. У меня украли кошелёк. Потом всё объясню" — и я потянула его за руку. Мужчина стоял и ждал, когда мы подойдём. "Это мой же... муж, — сказала я мужчине и, повернувшись к ничего не понимающему жениху, коротко объяснила суть дела. Сашка быстро "схватил". "Спасибо вам, — сказал он, беря мои пакеты у мужчины. — У меня нет с собой денег, давайте я вам в залог что-нибудь оставлю, и сегодня же занесу вам деньги домой". "Да какой залог! — мужчина засмеялся. — Я вам верю. Ваша жена располагает к доверию". Потом Саша, вытащив из внутреннего кармана пуховика карандаш, записал на клочке бумаги адрес дяденьки. Оказалось, что он живёт по другую сторону "Магнита", недалеко. Мы ещё раз поблагодарили дядю и разошлись в разные стороны.

Глава 7

По дороге домой я рассказала Саше как всё было. Сначала он был задумчив, а потом засмеялся. "Растяпушка ты моя! Ну, тебе наука будет. Ладно. Переживём. У меня есть деньги. Пока ты будешь готовить обед, я схожу отнесу долг". "Саша, — сказала я, — папа тебе отдаст за меня". У Сашки сразу лицо стало такое какое-то жёсткое. Его серо-голубые глаза резко потемнели и стали холодными (Господи, как же я, уже будучи за ним замужем, боялась этих тёмных глаз, этого холодного взгляда!). Поэтому я спешно добавила: "А я потом заработаю и стипендию получу, и отдам ему". Он резко остановился — так что я, идя сзади, налетела на него — поставил пакеты на снег и, взяв меня за воротник шубы двумя руками, глядя мне в глаза, произнёс: "Лена, ты ничего не скажешь отцу. И впредь, когда мы с тобой поженимся, ты никогда не будешь говорить отцу о наших финансовых проблемах. Какими бы плохими они не были. Ты никогда не будешь просить у отца денег, ни у кого не будешь просить денег. Как бы бедно мы не жили. Я тебя предупредил. Я буду вкалывать, ты будешь учиться, на это мы будем жить". И он, опять подняв пакеты, пошёл по протоптанной дорожке впереди меня.

О... как бы не так, — подумала я, плетясь за ним. Я была с этим не согласна. Подумаешь, какой гордый! Я не виновата, что у меня спёрли кошелёк! Я буду делать по-своему, так, как считаю нужным. Я Сашке не буду ничего возражать, чтобы не видеть этих синих холодных глаз. Но втихушку буду делать по-своему. А ему потом, когда-нибудь потом, рассказывать. Так делала моя мать.

"Я буду вкалывать, на это мы будем жить" — и что это будет за жизнь? Считать каждую копейку, работа — дом, дом — работа. А когда путешествовать? А когда ходить по клубам, по компаниям? А когда блистать в обществе? Я привыкла быть в центре внимания. Я привыкла, что в элитных барах и ресторанах, которые я посещала с папой и мамой в 10 и 11 классе, на меня всегда обращали внимание. Меня приглашали танцевать незнакомые молодые люди, и приторные стариканы, и "мужики бизнесс-класса" — папины партнеры по бизнесу и городские политики, ищущие невест для своих сыновей. Они все рассыпались в комплиментах. Именно там я знакомилась с представителями модельного бизнеса и получала и до сих пор получаю приглашения на кастинги и рекламные фотосессии. Мне нравится быть ухоженной и дорого одетой.

А теперь вот так с хозяйственными сумками или пакетами ходить в магазины, одевать, что Бог пошлёт, делать всё самой... А я ничего и не умею делать...

Я представила себе, что я сейчас смотрю на нас с Сашей как бы со стороны.

... Двенадцатиэтажка, двор завален снегом, детская площадка пуста, на протоптанной дорожке я с Сашкой. Он впереди с двумя пакетами из "Магнита", как ослик, в пуховике с капюшоном и кроличьей шапке-ушанке и я сзади него. И мы бредём понурые и замученные работой, хозяйственными нуждами, решением каких-то непонятных коммунальных проблем, и уже нам не до любви и не до развлечений, не до клубов и ресторанов, на которые всё-равно нет денег...

Оно мне надо?... А с другой стороны, нужны мне эти клубы и рестораны без Саши? Тем более, что после последнего посещения ночного клуба у меня пропало желание ходить туда. Этот поход врезался мне в память и отбил всякую охоту ходить по ночным клубам и пить всякую дрянь. Весной в 11 классе папа отпустил меня в ночной клуб с моими двоюродными братьями, которые обещали моему отцу, что не спустят глаз с меня, и в целости и сохранности доставят меня домой. Они действительно не спускали с меня глаз, пока я не пошла в туалет. Отцу моему обошелся этот мой поход в несколько десятков тысяч рублей за разбитые мной бутылки и стеклянные стаканы, одному из моих двоюродных братьев это стоило синяка под глазом, а слюнявый поцелуй пьяного придурка, пытавшегося зажать меня в женском туалете и получивший от меня пару ударов в соответствии с приёмами, которым меня научили в "Школе самообороны для девушек", ещё долгое время вызывал приступы омерзения и подступающей рвоты.

Глава 8

...Я вздохнула и вслух тихо сказала: "Ну, на нет и суда нет". "Что ты там бормочешь?" — улыбаясь спросил Николаев, повернувшись ко мне на крылечке подъезда. От синего холодного взгляда не осталось и следа.

Мы вошли в лифт. Увидев, что за нами кто-то еще спешит к лифту, Саша придержал закрывающуюся дверь ногой. Это была "мадам". Она была тоже нагружена двумя сумками. Войдя в лифт и увидев Сашу, она расплылась в улыбке: "Здравствуй, Саша, давне-е-е-нько тебя не видела. Мне бы плиту посмотреть, что-то одна комфортка не греет. А? Зайдёшь, Саш? А?" И когда Сашка сказал "Зайду, Софья Арсентьевна", она успокоилась и внимательно посмотрела на меня. Я стояла, прислонившись к Сашкиному плечу. "А это кто ж такая? Подружка?" Саша ответил: "Моя невеста". Софья Арсентьевна с удивлением в голосе протяжно протянула: "А-а-а, никогда не видела, чтобы к тебе кто-то ходил. Сейчас все они невесты в гражданских-то браках, годами невесты, а потом, смотришь, уже и нету... И новая невеста...". Мы засмеялись. Лифт остановился на одиннадцатом этаже и "мадам" вышла, еще раз напомнив, что у неё не работает комфортка.

Занеся в прихожую сумки, Саша поставил их на пол, разулся, достал кассовый чек из пакета, прошёл в комнату и вынул из ящика стола несколько купюр по тысяче рублей. Я напряглась, сумма на продукты была значительная, около пяти тысяч рублей, я набирала всё самое дорогое.

"Лена, деньги на продукты будешь брать здесь", — он оставил ящик стола открытым. Потом поцеловал меня и, сказав, чтобы я сама разобрала пакеты, ушёл отдавать деньги.

Я на всякий случай посчитала Сашкины деньги, я любопытная (в столе лежало почти пятьдесят тысяч), потом разложила продукты, поставила воду для пельменей, убрала со стола книги и рулоны и начала сервировать стол.

Мне уже хотелось есть и я по ходу съедала то кружок колбасы, то кусочек какого-нибудь овоща. Какого-то особо праздничного стола не получилось, так как у Николаева не было красивой посуды. Но поставив бутылку портвейна, а рядом ананас и апельсины, мне уже стало казаться, что стол стал выглядеть понарядней. Я принесла еще один стул, выключила уже закипевшую воду и пошла в комнату. От нечего делать включила телевизор и присела на краешек кровати. Всё же хорошо, что иногда в промежутках между делами находится время о чём-то подумать, проанализировать, взвесить. Мне хорошо думалось под бормотанье телевизора. Мне пришло в голову, что Саша сейчас в непростом положении. Я явилась внезапно, нежданно, можно сказать "свалилась на голову". У него диплом, сложный заключительный период учёбы. Ему не до меня и не до решения всяких проблем, связанных со мной. Мне ещё папа говорил: "Дочь, у тебя удивительная способность притягивать к себе различные неприятности. Ни с кем в семье не случается того, что случается с тобой". Это была правда. И вот опять: украли кошелёк у меня, а Сашка не только расплачивается своими деньгами, но ещё и вынужден голодный и по морозу бежать отдавать их. А я сижу в тепле и уюте.

Меня кольнула совесть. Правильно, нужно сделать так, как сказал Саша. Нужно ехать домой и потерпеть, пока он не закончит институт, а я первый курс. А потом мы можем сыграть свадьбу. В августе. Я стала представлять себе, как мы будем выглядеть. Мы будем преужасно красивой эффектной парой! Во-первых: рост. Метр девяносто пять и метр шестьдесят восемь. Во-вторых: оба худые и стройные. У Сашки фигура атлета, симпатичная мордашка, волнистые волосы. И вообще интеллигентная внешность. Как у моего папы. Он будет в белом смокинге или светлом костюме с сребристой бабочкой.

А я... У меня в башке потихоньку опять начал звучать Мендельсон, поскакали зайчики, посыпались розы с небес... А я в серебристом платье с белым жемчугом, под которым у меня бельё от кутюр, с лёгкой бело-серебристой фатой и бриллиантами, вправленными в белое золото... Мой ничего не видящий взгляд был направлен на плоский экран телевизора, но в своей тупой башке я видела нас с Сашкой, идущих под руку по большому залу... Вдруг Мендельсон на половине такта опять заглох и я уже наяву увидела перед экраном Сашу. Он, улыбаясь, делал ладонью поперечные движения, словно проверяя, реагирую ли я на внешние раздражители.

— Обед готов?

— Да, сейчас. — Я вскочила с кровати и повисла у Саши на груди, обняв его за шею. От него пахло морозом. Он снял с себя кроличью ушанку и надел мне на голову. Я в ушанке пошла в кухню.

Раздевшись, минут через пять Саша зашёл в кухню и, увидев на столе портвейн, расхохотался.

— Бормотуха? Молодец, — сказал он. — Догадалась. Лен, у меня другое есть. Пойдём покажу, где у меня бар временно организован.

И он показал мне в комнате под кроватью картонный ящик со спиртным. Там было и шампанское, и красное и белое вино, и бутылка водки, и ликёр.

— Но сейчас будем пить моё. Мне его посоветовали взять грузчики, — сказала я.

Мы опять прошли в кухню. Саша уселся за стол и стал открывать портвейн пока я выкладывала купленные пельмени. Я всё ещё была в шапке.

После тостов "за новоявленных жениха и невесту", "за нас и наше совместное светлое будущее", "за нас двоих", "за наше здоровье" нам стало весело. Саша рассказал, как он отдал деньги. Я уже сидела у Николаева на коленях и кормила его сырокопченной колбасой, рекомендованной мне грузчиками "Магнита", свеженарезанными помидорами и огурцами со своей вилки, мы целовались в губы и беспричинно хохотали. После выпитого нам стало жарко. Сашка снял пуловер и остался в футболке. Я тоже сняла пуловер, я была в маечке, а шапку я сняла во время еды и напялила её на электрочайник. Мы посмеялись, глядя на электрочайник в шапке, и я опять села к Саше на колени, обхватив его правой рукой за шею. Он начал гладить меня по спине, мне было щёкотно, и я от щекотки ёрзала у него на коленях и хохотала. Хохотал и Сашка, я щупала его бицепсы и ему тоже было щёкотно. Смеясь, он говорил всякие глупости. Потом он принёс ноутбук и мы нашли на ютюбе "Как правильно целоваться" и, почитав и посмотрев видео, стали учиться целоваться в губы и нам было сначала весело, а потом мы как-то притихли, ощущая вкус поцелуев и, уже ничего не говоря, молча и жадно стали по-настоящему, по-взрослому, целоваться. Потихоньку я стала терять голову. Я пересела у Саши на коленях, повернувшись к нему лицом. Мне мешала его и моя майка и я, улучшив момент между поцелуями, стащила свою майку, оставшись в джинсах и бюстгальтере. Сашка тоже снял свою майку и мы прижались обнаженными телами друг к другу. Продолжая целоваться с закрытыми глазами, балдея от поцелуев, от прикосновения к Сашкиному телу, я открыла глаза и, увидев какое у него сосредоточенное и одновременно как бы сонное выражение лица во время поцелуя, опять рассмеялась. Саша открыл глаза и спросил, почему я смеюсь. Я ему сказала. Он улыбнулся, быстро обхватил меня руками и молниеносно расстегнул мне бюстгальтер. Я сказала, чтобы он опять застегнул мне его, но Николаев откинул его в сторону, оставив меня с обнажённой грудью. И мы оба как завороженные смотрели на мою грудь. Сладкая истома охватила меня. Одновременно я почувствовала дрожь в Сашкином теле. Он взял руками обе мои груди, подержал их, потом прикоснулся пальцами к соскам и у меня поехала крыша. Я заёрзала, я прижалась своей грудью к его груди и Саша начал осторожно целовать мне титьки. Не могу описать своё состояние в тот момент. Я ждала прикосновения Сашкиных губ к своим соскам и, откинувшись слегка назад, тащилась. Когда же он обхватил их губами, я застонала, руки мои сами потянулись к замку на его джинсах и расстегнули его. Одной рукой придерживая меня, другой он помог мне, насколько это было возможно, спустить джинсы и я добралась до резинки его трусов. Просунув руку под резинку и ощутив под пальцами мягкие волосы, я стала продвигать руку дальше. Сашка напрягся и сдавил мне груди руками. Он закрыл глаза от кайфа, потом, слегка приподнявшись со стула вместе со мной, свободной рукой стянул джинсы вместе с трусами почти до колен. Я впервые так близко увидела обнажённый возбуждённый пенис. Дальше мы делали всё молча и согласованно. Он расстегнул мне замок на моих джинсах, и я, тоже слегка приподнявшись, стянула их вместе с трусиками на бёдра. Сашка сначала тоже уставился на меня как баран на новые ворота, а потом мы принялись руками трогать интимные места друг друга, удивляясь такой странной и сложной их "конструкции". "Саш, пойдём в постель" — прошептала я и он, взяв меня на руки и заплетаясь в приспущенных джинсах, понёс меня на кровать. Мы оба сняли джинсы и трусы и, не стесняясь друг друга, тесно сплелись в долгом поцелуе. Потом мы рассматривали тела друг друга, я обнаружила несколько родинок на Сашкином теле, а он, дрожа, целовал меня сверху донизу. В тот момент у меня не было страха за свою девственность, я не думала об этом, я хотела только одного: быть с Сашей, быть Сашкиной и больше ничьей. Все ощущения были новы для меня, новы и для моего жениха. И то, чего я желала ещё вчера и чему помешал звонок моего отца, должно было случиться сейчас.

"Саш, а ты знаешь, как оно всё должно быть?" — тихо спросила я, ложась в постель и сгорая от желания. "Только теоретически" — покраснел Саша, ложась ко мне лицом и обнимая меня. "Мне подскажет интуиция и природа", — добавил он. Лёжа на боку, я упиралась грудью в его грудь, я чувствовала Сашин пенис между своих ног.

— Саш, а если мне будет больно?

— Лен, я не буду... я..., я просто так, мы только потискаем друг друга, я обещал твоему отцу, что я тебя не трону, что я не зайду так далеко..., — Сашка целовал мою грудь, мои соски и я улетала на облака, по которым скакали зайчики, на которых звенели тысячи серебрянных колокольчиков и удивительным ароматом пахли розы. Я закрыла глаза, я отдалась во власть Сашкиных рук и Сашкиного тела, я начала медленно двигать бёдрами, я потеряла ориентацию в пространстве, меня в этот момент не было на Земле, я начала стонать, я вцепилась в Сашкины волосы и тут...

Глава 9

И тут раздался длинный звонок в дверь. Мы подскочили чуть ли не вместе с кроватью. Смотря в сторону двери, ведущей в прихожую, которая была закрыта, мы, затаив дыхание, прислушались. "Не будем открывать", — прошептала я. "Ага, кого там чёрт несёт..." — Саша облокотился головой на руку, но на лице его я видела беспокойство. Кайф в момент улетучился. Мы сели, опершись на подушки, прислонив их к спинке кровати. Я опять рассматривала Сашкино тело, я положила руку ему на живот и стала делать ему "таракана" — указательным и средним пальцами идти вниз по животу. Звонок, ещё более длинный и требовательный, раздался опять. Саша встал с кровати, подошёл к двери в прихожую и приоткрыл её. Я осталась лежать в постели. В дверь громко стали стучать и мы услышали голос моего отца: "Лена! Александр! Откройте! Мы знаем, что вы дома!"

Ох, как мы забегали! Мы в момент протрезвели! С перепугу Сашка никак не мог попасть ногой в трусы, а я, не найдя свои трусики и перепутав одинаковые по цвету синие джинсы, сначала стала надевать Сашкины. И когда Сашка обнаружил, что одеваю их я, он бросил мне мои джинсы, которые я и натянула на голую попу. "Саш, у меня бюстгалтер в кухне! И пуловер!" — запаниковала я. "Одень что-нибудь моё!" — я бросилась к шифонеру и вытащила первую попавшуюся рубашку в красную клетку. Наспех надев её, я принялась со скоростью, мне не свойственной, приводить постель в порядок. Стук в дверь усилился и одновременно отец давил на звонок. "Па! Сейчас откроем!" — закричала я, не зная, что еще предпринять. Сашка, на ходу застёгивая джинсы, сказал: "Сделай звук громче, как будто мы телевизор смотрели и не слышали! Я пошёл открывать". Нажав какую-то кнопку на плоском экране, я поспешила вслед за моим женихом.

Открыв дверь, Саша отошёл в сторонку, я пряталась за него. Мы выглядели как охламоны: оба босиком, Сашка до пояса голый и весь такой лохматый. Я в гигантской Сашкиной рубашке, висевшей на мне балахоном, с растрёпанными волосами. Вошла сначала моя мама, за ней отец.

Увидев мою мать, Сашка растерялся. Позднее он мне признался, что не ожидал, что моя мать так похожа на меня, то есть я так похожа на свою мать. Он просто оторопел. Родители мои стояли и смотрели на нас. "Здравствуйте", — сказала моя мать. "Да", — сказал Сашка вместо "здравствуйте". "Привет!", — сказала я. "Проходите, раздевайтесь, — сказал Сашка. — Мы с Леной как раз телевизор смотрели, он громко работает, мы не сразу услышали, что вы звоните". "Во заливает!" — подумала я с восторгом.

Я всё ещё цеплялась сзади за его руку. "Телевизор?" — переспросил отец, смотря в настежь открытую дверь кухни. Он, не раздевшись, сделал пару шагов к столу и поднял на три четверти пустую бутылку портвейна. Мать, сняв туфли, вошла следом за отцом, а за ней и мы. Я сразу же увидела свой проклятый бюстгальтер. Когда Сашка снял его с меня и, не глядя, бросил "куда Бог пошлёт", бюстгальтер приземлился на столе рядом с бутылкой портвейна. Моя майка валялась рядом с Сашкиной майкой на полу, недалеко валялись и наши пуловеры, а кроличья шапка-ушанка была по-прежнему напялена на электрочайник. На столе был бардак: стояли грязные тарелки, стаканы, из которых мы пили портвейн, лежали грязные вилки, ложки, недоеденные салаты, надкусанные яблоки и апельсины и над всем этим победоносно торчал ананас.

— Это вы, однако, приложились... — мой отец поставил портвейн туда, откуда взял. Тут он увидел мой бюстгальтер. Он замер на мгновение, но ничего не сказал. Я, наконец, вылезла из-за Сашкиной спины, подскочила к столу и, вытянув один край застёжки из-под бутылки портвейна, движением фокусника смяла бюстгальтер в руке. Сашка поднял с пола наши майки и пуловеры.

"Я сделал Лене предложение руки и сердца, и она согласилась, и мы праздновали это событие", — Саша, передав мне на руки наши вещи, повернулся к моему отцу. — Владимир Михайлович, я прошу у вас руки вашей дочери". Сашка стоял такой высокий, такой "аполошка" с наивным выражением лица и ждал. "Давайте попьём сначала чай", — сказала моя мама. Она подошла к электрочайнику, улыбнувшись, сняла с него кроличью ушанку и убедившись, что он полный, нажала педальку. Саша начал быстро приводить стол в порядок, отец вышел в прихожую, чтобы раздеться, а я, прошмыгнув мимо него и быстро закинув вещи в шифоньер и задвинув ногой свои валявшиеся на полу трусики под кровать, вернулась назад, боясь встретиться с отцом один на один. Пока мы с Сашей наводили порядок в кухне, родители мои прошли в комнату. Мы же, оставшись одни в кухне, успевали одновременно готовить стол к чаю и целоваться. Когда Саша быстро сделал бутерброды, а я нарезала купленный мной бисквитный рулет с вареной сгущёнкой и помыла стаканы под краном, Сашка сказал, что он пойдёт достанет из-под кровати, из его так называемого "бара", бутылку шампанского. Я пошла за ним.

Глава 10

Родители мои сидели на кровати, потому что сидеть больше было не на чем. Два стула Саша забрал в кухню. Мать с интересом рассматривала комнату, а отец держал в руках фотографию, ту самую, которую я вчера положила на тумбочку. Саша извинился, встал на четвереньки и, припав к полу, вытащил из-под кровати ящик со спиртным.

— Лена, ты что, домой не собираешься? — спросил отец.

— Да, то есть нет... — пролепетала я. Сашка в этот момент уже вытащил шампанское и стоял рядом со мной, держа бутылку в руке и переминаясь с ноги на ногу. Мой отец строгим голосом обратился к нему:

— Саша, ведь мы же с тобой вчера обо всём договорились. Ты должен был сегодня с утра отправить Елену домой.

Саша молчал, потихоньку сжимая сзади мою руку своей ладонью.

— Папа, Саша не виноват. Он хотел меня отправить домой, но его утром не было. Он был в институте, он ушёл, когда я ещё спала. А когда он пришел в обед, пора уже было обедать и мы отпраздновали нашу помолвку сами... Но мы можем еще раз отпраздновать нашу помолвку с вами, — поторопилась добавить я, видя выражение лица у отца. Сашка пригласил моих родителей к чаю. "Господи, какие вы еще дети. И эти дети хотят создать семью!" — сказал папа, видно было, что он недоволен. "У Алёны всё не как у людей", — вставая с кровати, добавила моя мать и мы гуськом, друг за другом, прошли в кухню. "Слава Богу, пронесло" — подумала я по дороге. Саша открыл бутылку шампанского, но отец — он был за рулём — только пригубил его. Мать же выпила с нами, сказав, что вообще-то сватать приходят в дом невесты. "Ну, я могу прийти и к вам, и посватать ещё раз", — сказал Сашка и мой отец впервые улыбнулся. Потом пили чай и отец спросил Сашу, на что он собирается содержать семью. И мне понравилось, как Саша чётко и ясно разъяснил, как он представляет наше с ним материальное положение в ближайшие годы. "Ну хорошо, — сказал отец. — Вам двоим, может быть, и будет хватать того, что ты заработаешь. А пойдут дети?" Мы с Сашкой переглянулись. Что-то о детях мы еще не думали. "А как ты представляешь себе ситуацию, когда родится ребёнок, а Лена ещё студентка? Ты знаешь, как весь этот груз трудно тянуть? С ребёнком, в однокомнатной квартире, не спать ночами, днём не до учебы, потому что с ребёнком нужно сидеть, ты большую часть на работе — как это всё вы себе представляете? Вас просто быт и неустроенность заедят. Включите мозги, молодые люди!"

"Ну можно же предохраняться, — неуверенно сказала я. — Пока я учусь..." Сашка покраснел и опустил глаза, а мать перестала отщипывать кусочки рулета и сказала: "Лена, ты должна знать, что не всегда удаётся вовремя предохраниться и, живя вместе, вы не должны исключать появление ребёнка".

"А кроме того, — добавил мой отец — у вас не будет домработницы и тебе, Лена, придётся делать всё самой", — как мне показалось, насмешливо сказал отец.

"Но я смогу! Я научусь!" — не моргнув глазом, горячо ответила я, хотя, по правде говоря, меня эти разговоры начали потихоньку пугать и мне в башку начали закрадываться сомнения, правильно ли я делаю, не тороплю ли события, стремясь так быстро выйти замуж. Но отец мой меня уже не слушал, он обратился к Александру: "Видишь ли, Саша, ты хочешь взять в жены девушку, о которой ты почти ничего не знаешь. Лена, не думая, повесилась тебе на шею, а ты и рад тащить её и терпеть её капризы. А она у нас очень капризная и себе на уме, она многое делает поперёк наших советов и вопреки логике".

Саша слушал, опершись на руку, потом встал, сказал, что он сейчас вернётся и вышел. Я вышла следом, чтобы не оставаться один на один с родителями. Мы вернулись через несколько секунд и Саша подал отцу мою фотографию, которую я подняла сегодня утром с пола и которую отец уже видел.

Отец стал опять рассматривать мою фотку, потом повернул её другой стороной и спросил: "Ну и что?"

"Эту фотографию — эту картинку, придумал я сам. — сказал Саша. — Я придумал её в своём воображении и, используя программу "фотошоп", получил изображение представляемой мной своей якобы жены из снимков разных звёзд шоу-бизнеса, помещённых в интернете. Я тогда готовился к встрече с баб Аней, я тогда не знал, что такая девушка — ваша Лена — существует в действительности. Когда я впервые увидел Лену в Рябинкино — (Лен, ты помнишь это? — обратился ко мне мой будущий муж) — я глазам своим не поверил, я не могу описать того, что я тогда почувствовал. Это просто судьба. Лена — моя судьба. И я думаю, что пусть Лена сама решает, быть ей моей женой или не быть".

Мать, до этого рассматривающая мою фотографию, с интересом взглянула на Сашу. А папа сухо сказал: "Хорошо, пусть решает Лена, но не раньше того дня, когда ей исполнится восемнадцать. А сейчас за неё должны решать её родители. Дочь, собирайся, мы едем домой". Голос отца был властным, а взгляд суровым. Он встал из-за стола.

Я взглянула на Сашу. У него были холодные синие глаза. Он смотрел на моего отца, но в его позе, в том, как он стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы джинсов, было что-то вызывающее. Мать тоже встала.

"Лена, я буду к тебе приходить в свободное время", — голос Саши звучал жёстко. У него уводили Судьбу.

"Кстати, Лене тоже нужно учиться, поэтому на какое-то длительное времяпрепровождение ты не рассчитывай". Отец мой подал шубу моей матери, стал одеваться сам. Потом обратился ко мне: "Мы тебя ждём в машине. Иди собери свои вещи и выходи. Поторапливайся". Мать сказала "спасибо за чай, приятно было познакомиться с тобой" и они вышли из квартиры.

Мы с Сашкой остались одни. Я подошла к нему, Саша обнял меня и мы так стояли пару минут. Потом я сказала: "Саш, я никуда не пойду, я останусь у тебя, я тебя люблю". Сашка поцеловал меня: "Нет, Лена, твой отец, наверное, прав. Ты ещё слишком молодая, у тебя будет время подумать. У нас, к тому же, нет другого выхода. Мы будем встречаться в свободное время. А за месяц до твоего совершеннолетия подадим документы в ЗАГС. Если ты, конечно, не передумаешь".

"Это если ты не передумаешь", — ответила я и у меня потекли слёзы. И в моей голове сразу возникла картина: этакие Ромео и Джульетта, которых хотят разлучить и, вспомнив конец этой трагедии, я опять заплакала. "Ну что с тобой", — Саша начал целовать мне мокрые глаза и я рассказала ему, что я себе представила. Он засмеялся, сказал, что у нас с ним такого конца не будет, что мы победим и всего через три месяца соединимся навечно. Медленно успокаиваясь, я пошла одеваться и собирать свои манатки. Последняя вещь, которую Саша закинул мне в сумку, был запасной ключ от его квартиры.

Глава 11

Вернувшись домой, у меня с родителями состоялся тяжелый разговор, закончившийся словами папы: "Юля, наша дочь какая-то упёртая, по-моему, всё бесполезно и нужно принимать жёсткие меры". Я испугалась этих слов. Какие еще "жёсткие меры"? Я сразу вспомнила кучу телесериалов, где родственники и даже родители, пытаясь разлучить влюблённых, строят различные козни, запирают дочерей или сыновей, врут им, наговаривая на любимого (любимую), устраивают шантаж, или доходят вплоть до похищений, подстроенных аварий и даже заказных убийств. Я, разумеется, не могла представить, что мои родители способны на такое, но папа, наверное, мог придумать что-то, что отворотило бы меня от Сашки или его от меня.

Ведь не так просто в 90-е годы он вдруг внезапно разбогател! Ведь в то время творилось беззаконие, было положено начало тотальной коррупции, воровству и беспределу.

Да, я разговаривала по этому поводу с папой, я ведь такая любопытная. И хотя папа не хотел говорить со мной на эту тему ("меньше знаешь — лучше спишь"), всё же зная, как я люблю пофилософствовать и какая я "приставучая", как-то раз нашел время побеседовать со мной.

Лена, сказал он, время было такое. Или ты — или тебя. Появилась возможность присваивать — я, как и другие, воспользовался ей. Я не хотел, чтобы мои дети родились в "хрущобах". То, что Ксения родилась уже в этом доме, то, что ваша мать могла ездить по заграницам, шикарно одеваться и ни в чем себе не отказывать — во всём этом моя заслуга. Да, где-то пришлось давать, где-то врать, где-то мошенничать, где-то поступать очень жестко, но это всё бизнес и законы того времени. Но, поверь мне, я никогда не отдавал приказов кого-то убить. Я перед тобой сейчас открыт и ты никогда не должна думать, что твой отец построил бизнес "на крови".

Сейчас у моей семьи есть всё, определилась Ксения, определим тебя. Я помог всем нашим родственникам встать на ноги, помог деду Сергею с бизнесом. Я доволен тем, что сделал. В то время это было тяжело и я не желаю кому-то пройти то, что прошел я и мои коллеги. И у меня сейчас одно желание: тебя, дочь, пристроить так, чтобы ты была как у Христа за пазухой.

Я тогда отцу сказала, что я "сама пристроюсь". Но отец перевел всё в шутку: "Сама-сама, я тебе только помогу!"

Вспомнив всё это, я похолодела. А я такая — я не люблю невыясненных вопросов. Вопросы нужно задавать и действовать исходя из ответов. И сразу ставить все точки над i, я не люблю недосказанного. Я не боялась, что меня выгонят из дома или лишат наследства: плевать! Я сама себе всё заработаю!

Папина фраза про "жесткие меры" мне ужасно не понравилась. И тогда я встала перед родителями и, обращаясь к отцу, сказала: "Папа, я тебя, я вас очень люблю. Но если вы не дадите мне выйти замуж за Сашку — я уйду из дома. Мне почти восемнадцать и я соображаю, что говорю и делаю. Саша меня любит, ему от тебя ничего не нужно. Я его невеста и я люблю его. Хотите вы или не хотите — я стану его женой".

Я вышла из гостиной и, закрыв дверь, прислушалась. После краткого молчания я услышала голос матери, потом отца, они начали спорить, а я вернулась к себе в комнату и позвонила Саше. Он убирал посуду и готовился поработать над каким-то проектом. Он мне сказал, что приедет завтра ко мне и записал мой адрес. Только после этого я немного успокоилась и, лёжа на своей кровати, взялась за анатомию. Но не могла сосредоточиться, мне мешали мысли о Саше. Мне хотелось, чтобы он был рядом, чтобы я знала, что в любой момент могу прикоснуться к нему, услышать его голос и увидеть его улыбку. Меня обуревали какие-то страсти, какое-то томление, мне непонятное. Еще позавчера я не испытывала ничего похожего и вот после этой ночи, после нашего совместного лежания в одной постели, после эротического прикасания друг к другу что-то нарушилось в моём организме, лишило меня равновесия. Вечером, к моей большой радости, родители уехали в театр и я, оставшись одна, стала смотреть порносайты. Через некоторое время, утомившись от однообразного их повторения, я опять позвонила Николаеву. Он обрадовался моему звонку. На мой вопрос "что ты сейчас делаешь", Саша ответил: "Я думал о тебе".

"Ты уже проект, что-ли, не делаешь?" — спросила я.

"Делаю и одновременно думаю о тебе. И хочу, чтобы скорее наступило завтра".

Я, секунду поколебавшись, всё же спросила:

— Саш, ты когда-нибудь смотрел порносайты?

— Да.

— И что?

— Что "что"?

Я засмеялась.

— Сашка, не хитри. Отвечай на мой вопрос.

— А что тебе ответить? Ну, смотрел и смотрел.

— Зачем?

— А ты зачем смотришь?

— Знаешь, я хочу, чтобы ты был здесь, я хочу, чтобы мы как вчера... нет, как сегодня...

— Лена, это опасно. Я могу потерять контроль над собой.

— Откуда ты это знаешь?

— Из вчерашнего и сегодняшнего нашего... опыта. Если бы не твои родители...

— Саш, я хочу, чтобы ты потерял контроль над собой... Я хочу быть твоей, я не хочу ждать до свадьбы.

— Я тоже хочу, чтобы ты была моей, я тоже не хочу ждать до свадьбы, но я обещал твоему отцу. Лена, давай потерпим немного. Давай возьмём себя в руки, проявим волю. Не думай об этом. Я всё беру на себя. Я тебя очень люблю.

Глава 12

Утром Саша приехал, привез цветы мне, моей маме и даже Кате. Мы с ним предстали парой перед моими родителями и Саша еще раз — уже в третий раз! — попросил моей руки у моих родителей. Мой папа сказал, что он должен подумать. Мама же сказала, что считает, что сначала мне нужно закончить учебу, а там видно будет. Что нужно брать пример с сестры Ксении — она всё сделала правильно, выйдя замуж в конце последнего курса. И что зато сейчас она спокойно "делает карьеру" и вообще, живет в своё удовольствие.

"На "нет" и суда нет" — решили мы с Сашкой и в моей комнате "помолвили" сами себя. Саша надел мне на палец узенькое серебряное колечко с маленьким фианитом, купленное им в ювелирном магазине, а я надела ему своё уже несколько лет лежащее в моей шкатулке кольцо, подаренное мне дедом Сергеем. Кольцо (что-то типа узкой печатки) принадлежавшее деду, было куплено когда-то еще в советские времена и дед надел его пару раз "для понта", будучи на отдыхе в Сочи.

"Ну пусть ждут когда я забеременею, тогда волей-неволей придётся нас женить", — засмеялась я. Но Саша был серьёзен: "Ты еще такая юная, неужели и вправду хочешь детей?"

— А ты не хочешь?

Сашка сразу замялся.

— Как-то ещё не представляю себя отцом... Конечно, детей хочу когда-нибудь, но не сейчас же... Мне ж тоже ещё доучиться нужно, наработать некий капитал... А тебе тем более еще пять лет учиться. Ты-то как себе представляешь свою учебу с детьми?

Честно сказать, я никак себе это не представляла, но у меня было мнение, где-то от кого-то услышанное, что лучше по молодости "отрожаться", перетерпеть все трудности и зато потом, когда начнётся "30 лет — самый расцвет", все памперсы-пелёнки позади, занимайся карьерой, своими увлечениями, весело проводи время с детьми в кругу семьи, путешествуй — короче, только тогда начнётся интересная и полная жизнь.

— А вот так и представляю — учиться и нянчить... как-нибудь, — сказала я.

"Как-нибудь", — передразнил меня Сашка.

Я вспыхнула:

— А ты хочешь только на саночках кататься, любовью заниматься и чтобы никакой ответственности? Зачем ты тогда хочешь жениться на мне? Или тебе всё-равно на ком жениться, лишь бы секс бесплатно иметь, да?

Меня понесло, это со мной бывает. Я бываю очень эмоциональная. И тогда я начинаю сначала повышать голос, а потом жестикулировать, а иногда и кричать. Но Сашка-то этого не знал. Он во все глаза таращился на меня, а потом ему, видимо, стало смешно и он засмеялся. Но я была уже вне себя от ярости, я кричала, что если его любовь заключается только в том, чтобы меня заполучить в качестве богатой наследницы и приманки для каких-то своих карьерных целей, то он ошибается.

"И я тогда еще посмотрю, пойду ли за тебя замуж!", — кричала я. "Теперь я рада, что у меня есть три месяца, чтобы присмотреться к тебе", — распалялась я еще больше и Сашка, вначале смотревший на меня с недоумением, сделал ко мне шаг и, схватив меня в объятия, заткнул мне рот поцелуем. Он жадно обхватил мои губы своими — я сразу обмякла, у меня поехала крыша, но в подсознании я всё еще была в ярости и я начала колотить его по спине и по плечам. А Сашка всё не отпускал меня. Он обхватил своими коленями мои ноги так, что мои ступни оказались впереди моего тела, я падала, но мой жених крепко держал меня обеими руками и не давал мне передохнуть. Я, пыхтя и освобождаясь из его объятий, попыталась сделать подсечку правой ногой. Сашкины колени согнулись, и он, теряя равновесие и смеясь, стал медленно ложить меня на ковёр.

В дверь, стукнув один раз, вошла моя мама.

— Что случилось? Лена, почему такой крик, как будто тебя режут?

— У Лены какая-то непонятная истерика.

Сашка, выпрямившись, смеясь подал мне руку, но я не собиралась вставать. Мне было удобно лежать на мягком ковре, я должна была остыть.

— Мама, Саша меня обижает, — сказала я, продолжая лежать.

— Лена, не валяй дурака, вставай, — Сашка протянул мне две руки и я, цепляясь за них, наконец поднялась.

— Лена у нас еще как маленький ребёнок, — сказала моя мама, обращаясь к нему. — Ей еще в куклы играть надо. Ей ещё рано замуж. Вечно вокруг неё какая-то возня, кутерьма, крики, слёзы...

— Ничего, — сказал Сашка, — я её буду воспитывать.

С этого дня все наши ссоры заканчивались именно так: либо страстными поцелуями, во время которых я яростно тузила Сашку, либо сумасшедшим сексом, после которого мы, утихомирившись, без сил лежали молча, тесно прижавшись друг к другу. И это было здорово!

После обеда, когда Катя, забрав свои цветы, ушла домой, а мои родители уехали к знакомым, я показала Саше наш дом, подвал, гараж, показала как работает сигнализация и где расположены видеокамеры. "Да, не хило живёте, — сказал он. — Такой шикарный особняк. Такое всё дорогое, прислуга... У тебя одной какие апартаменты... Я представляю, как мне непросто будет создать тебе такие же условия в будущем".

"Саша, мой папа просто не знает, какая я неприхотливая. И тебя ввёл в заблуждение. Не было бы этого ничего — ну и не надо, на нет и суда нет. Папа тебя, я вижу, напугал. Я согласна жить в твоей однокомнатной квартире и ничего мне больше не надо, если ты будешь рядом. Пусть твоя квартира будет нашим семейным "гнездом", пусть там родятся наши дети. Станет тесно — найдём побольше".

Потом я достала альбомы с фотографиями и мы уселись в гостиной на диване, одновременно посматривая на экран телевизора.

Саша рассказал мне о жизни в детдоме, о своих привычках, увлечениях, работе, друзьях. Потом он расспрашивал меня о моих подругах, о родителях, моей сестре Ксении, о моей учебе. Во время этой беседы, проходившей "в тёплой дружественной обстановке" я сидела на коленях у Сашки и мы время от времени целовались. Мы теперь умели целоваться, ещё как умели!

Через некоторое время я, опять находясь в состоянии возбуждения, прошептала Сашке на ухо: "Пошли ко мне в комнату" и он, подняв меня на руки как пушинку, принес меня ко мне наверх и посадил на кровать. Я расстегнула ему ремень на джинсах и стала стягивать джинсы вместе с трусами. Он стоял молча, с высоты наблюдая за моими действиями, а когда я достала его напряженный пенис, стал расстегивать мне "молнию" на домашнем костюме. Через пару минут мы стояли на кровати на коленях напротив друг друга и опять рассматривали интимные части, трогая друг друга и бесконечно целуясь. О том, что в любой момент могли вернуться мои родители, нам даже не приходило в голову, мы были заняты своими ощущениями. Я вспомнила совет моей опытной подруги Светки: "Лена, а ты позволяй ему между ног — и девкой останешься, и удовольствие оба получите!". И я решила "позволить". Мы уже лежали, груди мои горели от его поцелуев и ласк, его пенис находился у меня между бедер. Я сначала тащилась, мне было так сладко, но потом забеспокоилась. Саша, по-видимому, уже забыл, что он обещал моему отцу (он потом мне признался, что в некоторый момент этот процесс становится неконтролируемым). И когда его движения стали ритмичными и быстрыми, и он сжал меня, обхватив меня руками и ногами, всё настойчивее пытаясь проникнуть в меня, я, почувствовав приближение некой опасности и чувствуя неприятные ощущения, в самый пик его возбуждения, когда он прошептал: "я больше не могу...", дернулась в сторону. Сашка, закрыв глаза, издал какой-то звук и в изнеможении опустился на меня. Я почувствовала между ногами что-то липкое, стекающее по ногам на простыню. Саша несколько секунд лежал на мне без движения, а потом прошептал: "Лена, прости — не смог удержаться, не получилось. И тебя испачкал..." И он принялся целовать меня куда попало, шепча "прости, любимая", словно стараясь загладить чувство вины, "испачкав меня". Потом я с удивлением рассматривала сперму, потом мы вместе сполоснулись в душе и сделали как раз всё вовремя, потому что потом пришли родители.

И я допускала это "между ног" еще несколько раз до нашего брака. Всё происходило нетерпеливо и быстро, в промежутках между Сашкиными отъездами по делам или моими "окнами" в расписании занятий. У меня теперь был свой ключ от Сашкиной квартиры и я старалась как можно быстрее посетить моего жениха и вернуться домой, чтобы родители ничего не заподозрили, ни о чем не узнали. Мы использовали любую возможность, любой повод, чтобы быть вместе. Мы не могли уже жить друг без друга. Мы словно были связаны невидимой эластичной нитью, которая натягивалась, если мы были далеко друг от друга, и мы тогда тосковали. И эта невидимая нить опутывала нас, обволакивала уютным коконом, если мы были рядом. Вдвоём нам было спокойно, вдвоём нам было всё "до лампочки". Но по-настоящему наслаждаться друг другом мы начали только после нашей брачной ночи.

Сама же "брачная ночь", которую мы нетерпеливо ждали, принесла нам только разочарования. И хотя мой муж готовился к ней, перечитал массу информации и советов из интернета, и хотя обстановка была подходящая: мы были одни, за окном — май, открытые настежь двери балкона с колышущимися от ветерка шторами, зажжены свечи и тень от трепетания огня ложилась на стены, создавая интимную обстановку, приятная расслабляющая музыка, море цветов, стоящих в вазах и просто в банках; нам никто не мешал на нашем двенадцатом этаже и мы могли максимально расслабиться — то ли наши ласки затянулись, то ли Сашка был слишком нетерпелив, а я ужасно боялась боли — в общем, в эту ночь были и мои слёзы, и упрёки в Сашкин адрес. После того как ЭТО свершилось, я тузила его и рыдала: "ты меня изнасиловал", "ты меня не любишь" и тому подобное. Саша, слушая всю эту чушь, сидел рядом расстроенный. Он обнимал и целовал меня, он целовал моё тело, низ моего живота и удрученно твердил: "Лена, прости меня, я не хотел сделать тебе больно, любимая, прости". Потом мы вдвоём сидели в ванной, наполненной пеной, и отмечали моё 18-летие и конец моей и Сашкиной девственности. Мы пили шампанское и вино, и я "с горя" упилась так, что ничего не помню. Под утро меня тошнило, я бегала от кровати к унитазу, а Сашка ухаживал за мной, всё еще чувствуя себя виноватым. Он приготовил завтрак, принёс его мне в постель, притащил корзину со свежими розами мне к кровати, прибрал в комнате и видя, что я нахожусь в некой прострации, ушел в кухню. А я осталась в постели, рассматривая своё обручальное кольцо, словно видела его впервые, отвечая на телефонные звонки и благодаря за поздравления с законным браком. А в промежутках я размышляла о том, что мы с Сашкой могли бы сейчас находиться где-нибудь на шикарной вилле на Сейшилах или Багамах, или в большой квартире в Москве, которая принадлежала моему отцу, или в уютном маленьком домике на берегу Средиземного моря и провести там наш медовый месяц.

Я вспомнила длинный разговор с родителями, ещё за месяц до регистрации брака.

Папа мне говорил: "Лена, я представлял себе твоё бракосочетание совсем иначе. Посмотри, какая у Ксюши была шикарная свадьба и всё путём. А ты не глупая вроде девка, но еще как ребёнок. Вот упёрлась в своего Николаева — нас не слушаешь. Как будто мы с мамой тебе плохого хотим! Почему ты не хочешь повременить с браком, проверить свои и его чувства?"

А мама добавила: "Лена, может быть, ты из жалости к Александру замуж за него хочешь? Бывают такие браки. Женщины по природе своей очень жалостливы. Одинокий молодой человек из детдома, который самостоятельно старается пробиться в жизни, вызвал у тебя жалость и ты, желая как-то утешить его, показать, что в жизни случаются чудеса и не только Золушки выходят замуж за принцев, но и наоборот, принцессы могут выбрать себе нищего и безродного, решила таким образом исправить несправедливость судьбы. Ну, помучаешься ты так год, ну два, пойдут дети, у вас начнётся дурдом и разлад в семье и всё может кончиться довольно печально".

Не знаю, дорогие мои родители! Не знаю. Будь что будет! Я ничего не могу с собой поделать — ни-че-го! Я люблю Сашу! Ну просто ужасно люблю его!

И потом: а для чего вы, дорогие родители? Да, я нарожаю детей и вы просто обязаны нянчить их, по крайней мере помогать нам с Сашкой воспитывать их. Ну, а не будете — и не надо. Мы справимся сами. К тому же я знаю одно очень действенное средство, которым я иногда пользовалась: мой папа не выносил моих слёз. Стоило мне только зарыдать и он — человек вообще-то жёсткий — готов был для меня на всё. Вооруженная таким знанием об отце, обеспеченная материально (всё же я наследница половины состояния моих родителей!), по уши увязшая в своей любви, я, интуитивно боясь, что родители своими благоразумными доводами заставят меня передумать, я еще быстрее заторопилась замуж.

И вот свершилось! Я — женщина. Я — жена. А мой бедный мужинёк сидит один в кухне. Что он там вообще делает? Он не показывается вот уже минут тридцать. Мне стало неспокойно. К тому же мне уже надоело корчить из себя жертву насилия. Я чувствовала себя прекрасно, если не считать некоего дискомфорта внизу живота. И в общем-то я отдавала себе отчет, что это я соблазнила Сашку. И накинув очень красивый полупрозрачный пеньюар, который мне подарила мама, я босиком потопала в кухню.

Остановившись перед кухонной дверью, я пыталась разглядеть по силуэтам на полупрозрачном стекле, где там мой новоиспеченный муж. За дверью было тихо. Толкнув дверь и оставшись стоять на месте, я смотрела в пространство кухни.

На кухонном столе стоял еще один букет свежих роз. По-видимому, пока я спала, Сашка уже сгонял в магазин. Сам же он стоял около плиты до пояса голый и в фартуке. В левой руке мой муж держал сотовый и, одновременно глядя на экран ноутбука и правой рукой держа деревянную лопатку, переворачивал блинчик на сковороде. При этом он кому-то что-то говорил по сотовому. Увидев меня, Саша сказал этому "кому-то": "я перезвоню позже" и, отключив сотовый и положив лопатку, пошёл мне навстречу.

Глава 13

Перемена в жизни, перемена.

Жизнь — она как смена декораций.

Ты уходишь медленно, но верно,

А другой приходит безвозвратно.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Сплетенье ног,

Сплетенье рук,

Движенье тел,

Касанье губ.

В ночи упрёк,

В ночи восторг,

И сладкий стон,

И тихий вздох.

Раскрыта тайна

Бытия:

Ты так хотел —

Я вся твоя.

Потом придёт

Зари восход.

И снова стон,

И сладкий вздох.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

SOS

Три точки, три тире, три точки.

Судьбы написаны строчки.

Я с обрыва бросаюсь в омут любви,

Помоги мне, Господи, помоги!

Я отдамся тебе безоглядно,

За тобой потянусь обузой.

Но не сдамся я. Я — не сдамся!

И тебя никогда не забуду.

На страницах любви в звёздной книге

На судьбе своей сосредоточившись,

Я впишу ни тире и не точки,

Я другое впишу — многоточие...

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Я смотрю твою кардиограмму

И читаю словно радиограмму:

Тук-тук-тю... тук-тук-тю...

Я тебя люблю, я тебя люблю...

Я отвечаю неровным дыханьем.

Я отвечаю сердца аритмией.

Я отвечаю нейронов трепетаньем

И опасной экстрасистолией.

Тук-тук-тук-тю... тук-тук-тю...

Но проходит какое-то время

Исчезает шум и неровный тон.

И уходит любовная стенокардия,

И сердца наши бьются в унисон.

Тук-тук-тук-тук-тук-тук...

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Я вовсе и не китаянка,

Не таитянка,

Не египтянка.

Я светлокожая и темнорусая.

Не инопланетянка.

Я россиянка,

Я — Россиянка!

Бываю весёлая, бываю печальная,

Бываю капризная, всегда сексуальная.

И экспрессивная,

И наивная,

Но спортивная.

Позитивная.

Я и труженица, и ленивая,

Я и гордая, и красивая,

И ревнивая, импульсивная,

Я ведь русская, эксклюзивная!

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Когда мой муж прочитал эти стихи, случайно попавшиеся ему на глаза (я сочиняла редко, но иногда "накатывало" и я записывала их), он сказал, знаешь, в поэзии я не разбираюсь, но второй и третий стихи мне понравились. Не понравился первый: что он означает?

Я засмеялась. И рассказала ему про девятый класс, Игоря, и наш поход в кино. И что у меня в гимназии это была единственная влюблённость, которая прошла сама по себе после того как я увидела наше отражение в зеркале. И хотя после того похода в кинотеатр Игорь стал оказывать мне знаки внимания даже в классе, я уже не думала о нём. Стоило мне только представить как бы со стороны себя рядом с ним, смех подкатывал к горлу: Тарапунька рядом со Штепселем. К тому же отца Игоря летом опять перевели куда-то в другой город и Игорь оставил школу. Он мне писал первое время письма, но "с глаз долой — из сердца вон", мне надоело ему отвечать и всё само по себе заглохло. Я хотела учиться. Я вся была в учёбе, как и ты. Как сказала баб Ира, я "поздняя" в этом смысле. "А дальше ты знаешь, — сказала я мужу, — дальше я познакомилась с тобой".

Потом и я спросила: "А у тебя тоже была первая любовь? Она у всех бывает, расскажи мне о ней". "Была, — сказал Саша, улыбаясь, — была где-то в классе седьмом. Девочка была такая замкнутая и тихая, всё время на уроках о чём-то мечтала, училась совсем слабенько. Звали её Ольга. Девчонки над ней смеялись, унижали её. И вот что-то в ней меня тронуло. И я, сидя в классе на последней парте, часто смотрел сзади на неё и "гипнотизировал" взглядом, про себя думая: "Обернись, Оля, обернись!" "И что, оборачивалась?" — спросила я. "Иногда, но случайно", — Сашка засмеялся. "И что было дальше? Вы целовались?" — настойчиво спрашивала я. "Ты что — седьмой класс! Какое "целовались"? В конце учебного года её забрала мать из детдома. Больше я её не видел и никогда не вспоминал. А вот ты сейчас заставила меня вспомнить!".

Меня где-то в подсознании кольнула ревность. "Это ты первый заставил меня заставить тебя вспомнить! Ты первый спросил, что означает это дурацкое четверостишие!".

Вообще сказать, я Сашку первые годы ревновала страшно. И хотя мы обговорили вопрос верности друг другу еще до свадьбы, и поклялись вечно любить друг друга и при любых обстоятельствах не изменять друг другу ни телом ни душой — мне все время было неспокойно. Мне не нравилось, если он долго разговаривал с какой-нибудь коллегой по кафедре, мне не понравилось, что в его архитектурно-проектное бюро была взята на работу симпатичная молодая женщина, мне не нравилось, если он о своих студентках или некоторых знакомых женщинах говорил с теплотой и симпатией. Я не находила себе места, если Сашка вовремя не приходил домой или уезжал в командировку. Я пыталась контролировать каждый его шаг, хотя понимала, что могу в любой момент переполнить чашу его терпения, вырыть сама себе яму.

К моему счастью, муж мой относился ко всем моим выходкам спокойно и с юмором. Зная мою горячность, он терпеливо и доходчиво разъяснял мне, словно ребёнку, необходимсть тех или иных поступков или необходимость принятия тех или иных решений. У него не было секретов от меня, он охотно делился со мной своими мыслями и планами, своими разочарованиями и неудачами. И если наш очень бурный "медовый месяц" состоял в том, что мы исступлённо познавали друг друга физически, в сексуальном плане, то после свадебного вечера в июле наслаждение от близости друг друга перешло в более спокойную и осмысленную фазу. И хотя мы по-прежнему горели огнём страсти, мы думали и о моей учебе и о дальнейших шагах Саши в плане работы.

По правде сказать, время моего замужества было выбрано судьбой не совсем удачно: я заканчивала только первый курс, учеба и работа занимали тьму времени, а мне хотелось домой, к Сашке, в наше с ним "гнездо". Пусть не ахти какое, и на двенадцатом этаже, и однокомнатное, но тихое и уютное, а главное — НАШЕ! Мне постоянно хотелось Сашкиной близости, я постоянно мазалась всякими пахучими кремами и духами, чтобы вкусно пахнуть, чтобы Сашка хотел меня. Я уже боялась, что я какая-то "ненормальная" в плане секса, а говорить на эту тему с мамой или кем-то ещё не могла, стеснялась.

Тогда я поговорила с мужем. Саша засмеялся и сказал, что у него точно также. Он всё время думает обо мне: на работе, в бюро; он представляет меня и обнажённую, и в пеньюаре; он не может дождаться момента, когда он будет дома, со мной, и сможет "завалить" меня на постель и спокойно заняться со мной любовью.

Целый месяц пролетел как одно мгновение. Помню только бешеное желание как-нибудь дотянуть до каникул, до свадьбы, при этом прилично сдав сессию. Эту бешеную энергию давала нам наша любовь, наш секс. Нам хватало пяти-шести часов, чтобы выспаться. При этом иногда случайное сопрокосновение наших еще спящих обнаженных тел приводило к резко вспыхивающему желанию. Мозг еще спал, а наши тела уже сплетались, руки обхватывали желаемое, губы тянулись друг к другу.

И всё происходило как будто во сне — наше перекатывание по постели, мои стоны, невнятное Сашкино бормотание, потом бешеная скачка, оргазм и — пауза изнеможения, за которой следовали поцелуи благодарности друг другу. И тишина. Мы опять засыпали в объятиях друг друга, не успев толком проснуться.

Мы желали друг друга, мы хотели друг друга, мы не могли насытиться друг другом. Часто Сашка приходил из института или из своего бюро и нетерпеливо звал меня в постель. Мы занимались любовью в любом месте нашей маленькой квартиры: в ванной, на кухне, на коврике прихожей — там, где заставала нас страсть. Это могло быть и на кровати, и стоя под душем и даже на раскладушке закрытого со всех сторон балкона. Мы сходили с ума. В выходные и праздники, когда не нужно было никуда идти, а на улице стояла жара, мы ходили по квартире полуголые. И Сашка не переставал восхищаться моей фигурой, моей походкой, моими волосами. Он иногда говорил мне: "Лена, я до сих пор как в тумане, до сих пор не могу поверить, что я твой муж, Я — ТВОЙ МУЖ! Что ты вся моя, что ты любишь меня. Ленка, — говорил он мне, — ты такая молодчина, что приперлась тогда, морозной зимней ночью ко мне. Сейчас не могу представить себе, что было бы, если бы я не встретил тебя. Я ведь на тот момент не собирался жениться и заводить семью. У меня были другие планы".

То, что он вышел на баб Аню Рощину, то, что необычным образом переплелись их судьбы — это было всё только для того, чтобы он встретил меня, считал Сашка. Он боготворил баб Аню уже только за одно это. "А если б я не искал Анну Семёновну Рощину? Если бы не решился строить ей дом? А если б она не пустила меня или если бы жила на другом краю Рябинкино и твоя бабушка Ирина Петровна не жила по соседству и я бы тогда никогда не познакомился с тобой?" — мы часто обсуждали эти и другие вопросы. Я хотя и была крещённая в церкви (это скорее была дань моде того времени, родители мои были не крещенные), я как-то не особенно воспринимала всё божественное, но я сказала не знаю почему: "Саша, может это Божья воля?". Он сказал: "Не знаю, может быть".

Мы также говорили и о Сашкином происхождении, о том, что такого могло произойти, что случиться, что заставило его родных отдать малыша в детдом. Сашкиных родителей на тот момент не было в живых, но ведь приходил же какой-то дед, назвавший имя и фамилию баб Ани. А Сашкин талант — может быть он унаследованный? Может быть кто-то из родителей был или художником, или представителем какого-нибудь искусства? Ведь у него была не только тяга к рисованию, фотографии, но и к музыке. Ведь он самостоятельно освоил гитару, пусть по-простому, пусть только аккорды — но он освоил её, он научился подбирать на слух мелодии, он пел. Как-то в момент шуточной ссоры со мной (я тогда уже была в "интересном положении"), Сашка, вскочив с гитарой на кровать, сказал мне, что мой четвёртый стих про сердечную аритмию он переложил на мелодию. И он, стоя на кровати, спел мне его в стиле рэп. А я скакала с уже округлившимся животиком, изображая "сердечную аритмию", мы оба смеялись и дурачились.

Мы вообще много дурачились, мы были взрослые дети. В нашей маленькой квартире, где и места-то свободного было не так много, мы устраивали танцы друг с другом, шуточную возню и борьбу, прыжки на кровати. Причем хотя кровать и не была пружинная, матрац на ней был высокий и упругий и мы, встав на колени, взявшись за руки и синхронно подскакивая вверх, хохоча валились друг на друга. И часто эти дурачества заканчивались объятиями и поцелуями, переходящими в секс.

Я чувствовала, что Сашка любит меня до безумия. И вместе с тем он почти не ограничивал мою свободу. Я могла встречаться с подругами, ходить к однокурсникам на дни рождения, на какие-то совместные мероприятия без него. Он был домоседом. Чего не скажешь обо мне. А ему было всё-равно. Он был всегда спокоен и серьёзен. Я как-то спросила его: "Саш, неужели тебе безразлично — где я и с кем я, чем я занимаюсь в компаниях без тебя. А может быть, я там флиртую, строю глазки? Смотри, меня ребята и даже преподаватели провожают иногда до машины или до метро, предлагают подвезти до дома..."

"Лена, — сказал он мне, — я тебя тоже ревную, очень ревную. Но я тебе верю. И я почувствую, если что-то будет не так".

Сам же он никогда не обращал внимания на женщин, он "в упор" не видел моих подруг и приятельниц, обращался со всеми ровно и по-дружески. Для него не существовали другие. Только я. И я не могла предать его.

Нам было хорошо друг с другом. Разные по темпераменту, по складу ума, мы словно дополняли друг друга. Сашка хорошо плавал, знал кое-какие приёмы борьбы, по возможности регулярно посещал фитнес-клуб, бегал с соседом вокруг квартала, а дома по утрам делал зарядку с гантелями. Я же была более ленивой, хотя в фитнес-клуб мы часто ходили вместе. И мы ужасно любили гулять в "Берёзовой роще", в любое время года, в любую погоду. Мы купили себе портативные мп3-плееры и брали их с собой и на прогулки и в фитнес-клуб, а Сашка, много работая дома над чертежами, над заданиями, постоянно слушал классику и русскую церковную музыку. Он говорил: "Когда тебя у меня ещё не было, хорошая музыка помогла мне в учебе и построении бизнеса. Когда её слушал, возникало такое огромное желание что-то делать, к чему-то стремиться, двигаться дальше, приходили новые идеи, быстрота мышления словно возрастала. А теперь, когда у меня есть ты — я воспринимаю музыку еще острее, ведь мне теперь всё хочется делать для тебя". Нужно ли говорить, что и любовью мы часто занимались под музыку!

Подготовкой же к нашей свадьбе занималась моя мама. И хотя наше торжество не походило на настоящую широкую свадьбу после регистрации в ЗАГСе как у моей сестры, и не было ни катания по городу на дорогих иномарках с распивкой шампанского, ни хлеба-соли у дверей нашего дома, ни выкупа невесты, ни похищения туфельки — тем не менее прекрасный вечер в самом дорогом ресторане города с изысканным меню, с приятной фортепианной музыкой сидящего за белым роялем моего двоюродного брата, с веселым ведущим и приглашенными гостями был великолепен. А 15-минутный видеоролик, сделанный на компьютере моей мамой и состоящий из видеофрагментов и наших семейных фотографий с самого моего рождения, заставкой которого была моя фотография, созданная воображением Саши, настолько поразил меня и всех присутствующих своей новизной и техническим исполнением, что после его окончания все присутствующие стоя овациями приветствовали мою мать. Я была поражена: моя мама может такое! И когда она только успела? За месяц сделать такой маленький шедевр! В смятении я подошла к матери, мы обнялись. "Мама, спасибо!" — у меня из глаз катились слёзы. Подошли, аплодируя, отец и Саша, и Ксения, и Катя, и Сашкины бабушки. "Браво, Юля!" — отец тоже поцеловал мать и она светилась от счастья, как-будто это была её свадьба. Сашка от полноты чувств тоже склонился к моей матери и поцеловал ей руку: "Юлия Сергеевна, это было здорово!" И моя мать прошептала ему: "Саша, зови меня мамой, если тебе не трудно!" И Сашка весь просиял, ведь он никогда никого не называл еще мамой! И хотя он ещё долго продолжал обращаться к ней "Юлия Сергеевна", отношения между ними стали очень тёплыми.

...Этот ролик мы часто теперь смотрим вместе с Сашкой, каждый раз находя какие-то детали, о которых я забыла. Я комментировала многие фрагменты, вспоминая всё новые подробности тогдашних событий. "Здесь мне полтора года, это папа мне делает "идёт коза рогатая!" — хохотала я и, вспоминая подробности, рассказывала целые истории из нашей семейной жизни, истории о важных семейных событиях, о родне и знакомых. А Сашка просто упивался моими рассказами, он мысленно примеривал всё к себе, как будто он вырос в нашей семье, как будто у нас было общее детство.

Глава 14

Начавшиеся после свадебного вечера мои каникулы и Сашин отпуск перед выходом на работу мы даже не планировали. Саша хотел во что бы то ни стало достроить дом в Рябинкино. Поэтому наше свадебное путешествие было ни чем иным как "организация студенческого строительного отряда из двух человек" и поездка на машине до маленькой сибирской станции. Вернее, наше свадебное путешествие началось в Рябинкино. Пройдет год, прежде чем мы, наконец, отправимся вдвоём в южные страны Европы и Германию, где я в первый раз смогу лично посмотреть и оценить систему европейского и, в частности, немецкого здравоохранения. Из этой поездки я привезла столько впечатлений в плане моей будущей профессиональной деятельности как врача-кардиолога, что это дало мне мощный мотивационный заряд для успешной учебы. Я была просто одержима идеей стать врачем нового поколения, но старого "морального облика" доперестроечной России.

Я днями пропадала на занятиях, в библиотеке, вечерами работала санитаркой, подрабатывала фотомоделью. Для моего мужа оставались ночи, воскресенья и праздники. Но зато как мы дорожили каждой минутой, проведенной вместе! Мы не думали о материальных благах, о том, "что будет, если у нас чего-то не будет, что будет у других". И хотя моя универская подруга Светка как-то мне сказала: "Хорошо тебе, Лена, за твоей спиной твой отец и твоё приданое, и ты можешь не беспокоиться за своё будущее — материально оно тебе обеспечено и что бы не случилось — ты всегда при деньгах", я была с ней не совсем согласна. То есть она была, конечно, права, но у меня, у нас с Сашкой не было намерений "посягнуть" на мою долю в наследстве. У Сашки был один "пунктик" — его гордость и щепетильность. И если у нас были, как мне тогда казалось, "серьёзные" размолвки, то только по поводу денег моего отца. Я пыталась использовать учебные каникулы для того, чтобы побыть на практике за границей, для этого нужны были немалые деньги, которых у нас тогда еще не было. И я открыто сказала Сашке, что займу деньги у отца. Сашкины глаза в момент стали синими и холодными и он ледяным тоном сказал:

— Лена, ты этого не сделаешь.

— Саша, я не могу ждать, когда ты заработаешь так много, что сможешь оплачивать мне учебу заграницей.

— Значит, ты пока не будешь ездить по заграницам.

— А как же тогда моя мечта стать хорошим, высокопрофессиональным врачем?

— Всё можно делать здесь, в Новосибирске, никуда не выезжая. Ты способная, ты многого добьёшься. Я тоже вон откладываю поступление на юридический. Ничего страшного в том не вижу, если мы на пару лет всё это сдвинем.

Я начала накаляться.

— Саша, ты же знаешь, что время не ждёт, в России медицина еще далеко не на том уровне, что в Европе. Я мечтаю открыть собственный праксис*, такой как в Германии, мне нужны навыки работы с кардиооборудованием, мне нужно учиться этому и многому другому.

— Ты это сделаешь позже, когда закончишь медицинский.

Он больше не хотел говорить со мной на эту тему.

Но я не успокоилась, я стала слать запросы в различные клиники Германии, чтобы где-то прикрепиться для прохождения практик и курсов. К тому времени я достаточно хорошо знала немецкий язык. Мне помогла в этом мама Станислава — Лара Анатольевна. И наконец пришли деньги в семью — был продан Сашкин триптих и он организовал для Станислава, хотя тот упирался, поездки в частные клиники Таиланда и Японии. Остальные деньги достались мне на учебу, но провидение распорядилось иначе. В конце второго курса я забеременела и на третьем родила дочь Анну. Учеба за границей была отложена "на потом".

Глава 15

По своей наивности и неопытности я внутренне ждала зачатия ребенка чуть ли не с первой брачной ночи. И хотя я знала, что очень редко происходит зачатие после одного раза, мне в первые месяцы после нашего бракосочетания казалось, что всё — теперь я уже точно забеременею. Но беременность всё не наступала и после двух лет я перестала ждать её и полностью сосредоточилась на учебе. И как это часто бывает — именно тогда она и наступила, помешав осуществиться моим планам с учебой за границей.

Я не буду описывать, как принял Сашка новость о том, что скоро он станет отцом, как он схватил меня в охапку, тискал и таскал меня по квартире, целуя глаза и руки и повторяя, словно он был тут ни при чем: "Ленка, какая ты молодец!".

Скажу только, что он стал лучшим в мире отцом для наших детей — таким, как мой папа.

Мы договорились, что пока ничего никому не скажем, но потихоньку будем готовиться к событию. Я предложила Саше к моменту рождения ребенка переехать жить в дом моих родителей.

Родители ещё сразу после моего замужества предложили нам жить у них. Мама сказала, что мы можем пока занять две комнаты наверху — мою и Ксенину, нам этого пока достаточно. Ко всему этому всегда готовая еда, приготовленная Катей, покой и комфорт. Но Сашка наотрез отказался. Тогда папа предложил занять нам деньги с тем, чтобы купить большую квартиру. "Ведь вы молодые, у вас всё-равно когда-то будут дети", — сказал он. "Вот когда будут — тогда и посмотрим" — ответил Сашка. Он был гордый, он никому ничего не хотел быть должен. Потом я оценила, как это хорошо и правильно — жить отдельно от родителей. Иначе как бы мы могли трахаться когда захотим и где захотим? Как бы мы могли разгуливать по дому голышом, сидеть в одной ванне, наконец, просто дурачиться?

После того как я вышла замуж и стала жить у Сашки, родительский дом опустел. Папа не любил тишину в доме, и ему не хватало меня. Иногда он приезжал к нам один, без мамы — так, заезжал после работы, или в выходные "попить с Сашкой пивка". Обычно они сидели в кухне и спорили о политике или футболе. Я не разбиралась в политике и не была фанатом футбола, поэтому чаще всего, посидев немного с ними, с моими самыми любимыми мужчинами, я уходила в комнату. Иногда они оба, уже крепко подвыпивши и яростно споря, приходили ко мне и спрашивали моё мнение. Я высказывала его и если оно случайно совпадало с одной из спорящих сторон, то папа или Сашка кричали друг другу: "Вот видишь? А я что тебе говорил? Простой народ так и думает. Почитай форумы! Вот всё как Лена сказала!" И они уходили опять в кухню, продолжая что-то доказывать друг другу, а "простой народ" в моём лице сидел довольный, высказав свои, иногда очень оригинальные мысли и тем самым только усилив яростный спор сторон. А политикой должны заниматься политики, считала я. И политика должна делаться для народа, а не для кучки олигархов.

Главное — чтоб мне ничего не мешало заниматься любимым делом и семьёй. Хотя бы в моей стране. Ведь в противном случае я не смогу на сто процентов реализоваться как врач. И не просто как "хороший" врач, а как "просто замечательный!" Ведь все эти войны, "оранжевые" революции, террористы, какие-то политические интриги забирают у государства и народа материальные и людские ресурсы, ведь в таких ситуациях сложно ориентироваться, сложно развиваться и как личность и как гражданин.

Смысл жизни для меня заключался в том, чтобы родить и вырастить детей, параллельно занимаясь любимым делом. В том, чтобы созидать!

Я страстно хотела стать кардиологом, открыть свой праксис и помогать людям. Я ясно и четко представляла, как я куплю или сниму в аренду небольшой офис, а Сашка займется его дизайном. Я куплю современную аппаратуру, найму высококвалифицированный персонал и начну работать. И как ко мне будут идти люди.

Я всё это представляла в своей голове и мечтала, и рассказывала Сашке. А он просто слушал, ему нравилось, когда я описывала свои фантазии. Он не возражал мне, не спорил со мной, не убеждал меня в нереальности моих задумок, в том, что возможно — это только мои фантазии, что жизнь — она другая, она жесткая и жестокая и может распорядиться по-другому и никогда не знаешь, откуда может прийти беда... Он просто слушал, параллельно занимаясь своими делами.

В отличие от меня, сам он по поводу своей деятельности никогда не фантазировал. Он планировал её на короткие сроки и выполнял всё запланированное. И как-то легко у него всё получалось, как-будто само-собой. В этом была, конечно, не только его заслуга, но и Станислава Тишинского. Кстати, после лечения на Востоке Стас приехал с каким-то новым воззрением на мир, полный творческих планов. Он загорел, похудел; он сам, без посторонней помощи, вставал с инвалидного кресла и, цепляясь за предметы, мог пройти уже несколько шагов. На его проект по поводу реконструкции набережной в японском городе обратили внимание и допустили к участию в конкурсе. У них — у Станислава и Сашки, было много работы. У нас стали потихоньку накапливаться деньги. И после того как Анна — наш первый ребёнок — сделала первые шаги, Сашка всё чаще стал задумываться о переезде.

Глава 16

Нужно сказать, что на удивление моим родителям мы с Сашкой жили хорошо. Видя моё неподдельное счастье, они оставили меня в покое, а отец даже подружился с моим мужем. В Саше была какая-то внутренняя интеллигентность, я бы даже сказала аристократичность. Он умел держать себя в руках, он спокойно и с юмором умел противостоять моей вспыльчивости, а иногда и несдержанности. Он легко сходился с людьми, люди к нему просто тянулись. Он был безотказный. И хотя его безотказность меня часто выводила из себя, он, не слушая мои вопли о том, что "на всех ненапомогаешься!", шёл куда его звали и делал то, что его просили. Делал всё совершенно бескорыстно и бесплатно.

"Лена, — говорил он мне. — Ну представь себе, ну где возьмёт деньги, например, Софья Арсентьевна, живущая на свою маленькую пенсию, да ещё с сыном-алкашом. Да, он приносит ей, когда трезвый, какую-то зарплату с завода, и прячет она её — раза два меня просила "похранить" деньги. Но потом сын её напьётся и начинает гонять мать, требуя деньги назад. Я уже пару раз спасал её от него и уже всякие ей советы давал, и сам её сын лечился где-то, и она соглашалась со мной, а потом всё-равно ей становится жалко сына — материнское сердце не выдерживает — поплачет она, поплачет — и всё продолжается. И с сыном её говорил. Когда он не в запое — то нормальный человек, его не видно и не слышно, и всё он ей делает: и мусор выносит, и площадку моет, и в "Магните" его пару раз видел... Ну как ей не помочь, если надо?.. Ну, и другим также — зря никто не зовёт... Но если кто-то побогаче и хочет заплатить за работу — я беру... И потом — "зря" ничего не бывает... Может быть, и мне придётся когда-нибудь просить, и мне кто-то поможет...".

Я слушала и вроде бы соглашалась: да, отношения между людьми должны быть "человеческие", не всегда же только о деньгах думать, а с другой стороны, возникало какое-то неприятное чувство, что Сашка принадлежит не только мне, то есть какая-то его частичка — частичка, если хотите его души — не моя, она принадлежит всем, а я собственница: мне чужого не надо, но и со своим я не хочу делиться... И я досадовала на Сашку со своими упрёками "ты меня не любишь, ты бы это время мог посвятить мне!".

"Ну хорошо, Лена, вот я сяду возле тебя, возле твоей юбки — и буду сидеть как привязанный. И что дальше? И кому от этого будет хорошо? Тебе будет хорошо, если я стану подкаблучником?" Я молчала, а сама думала — нет, "подкаблучник" — это тоже плохо. Хочу, что б Сашка был как мой папа... А мой папа — характер! Видя, что я молчу и не отвечаю, он взял мои руки, поцеловал их и сказал: "Давай договоримся раз и навсегда. Всё, что я делаю для других — это моё право на общественную жизнь. Это тебя не будет касаться. Много времени это никогда не занимает и ты у меня — всегда на первом месте. Ты же тоже много помогаешь старикам и больным, задерживаешься на работе в больнице и я тоже жду, когда ты будешь рядом. В общем — если я куда-то иду кому-то помочь, это не означает, что я хочу от тебя отдохнуть. Мне это самому интересно. Любая работа отвлекает от дурных мыслей, от тревоги, а иногда наводит и на новые идеи. Из всего нужно извлекать позитив! Я всегда помогал людям, а женившись на тебе, не вижу оснований для того, чтобы перестать помогать соседям. Всё-равно, где бы я не был — я думаю о тебе".

"Короче, Лена, — сказал он вставая из-за стола и видя мои растрёпанные чувства, (мы ужинали во время этого разговора). — Больше я не хочу слышать упрёков на эту тему и буду делать так как считаю нужным". Глаза его стали синими и холодными. Он вышел из кухни, а я надулась и у нас в эту ночь не было интима. Но неожиданно наш этот разговор получил продолжение.

Глава 17

Мы как раз приехали из Рябинкино после своего так называемого "свадебного путешествия", так как Сашке нужно было выходить на работу. Приближалось 1 сентября.

В один из рабочих дней, когда мой муж был ещё в институте, а я учила дома, сидя в комнате за столом, постепенно на подсознательном уровне что-то стало мне мешать. В какой-то момент я уже не могла сосредоточиться, что-то мешало мне, а что — не могла понять. Прислушавшись к звукам, доносившимся откуда-то со стороны прихожей, я поняла, что кто-то монотонно, без передышки, пинает мяч о нашу стену около двери на лестничной площадке. Я открыла дверь и увидела подростка лет 13-ти, который, не прекращая пинать футбольный мяч, коротко взглянул на меня и бросил ломким басом: "Саню позови!"

— Какого тебе "Саню"! Он для тебя "дядя Саша", понял? И вообще, со взрослыми здороваться сначала нужно! — я была возмущена. Всякая мелюзга будет тут ещё возле наших дверей ошиваться!

— Эт ты, что ли, взрослая? Позови, говорю, — пацан нагло и с усмешкой смотрел на меня, не переставая подбрасывать ногой мяч. — Ты вообще кто такая? Что делаешь в его квартире, а?

— Я его жена, понял? Это теперь и моя квартира!

— Не ври. Я уезжал к своей бабке на лето, у него никого не было, он мне ничо не говорил.

— А он что, тебе докладывать должен? Иди отсюда, играй на улице, не стучи — ты мне мешаешь!

Я была такая злая и хотела перед носом пацана быстро закрыть дверь, но он оказался проворней и хитрей меня. Он, схватив мяч в руки, ногой, как в фильмах, переступил наш порог и навалился грудью на закрывающуюся дверь. При этом он наступил мне на ногу. Оказавшись наполовину в нашей прихожей, малюточка заорал басом на весь подъезд: "Саня-я-я-яа-а-а!". В ярости я стала выпихивать его руками из нашей прихожей, но пацан физически был сильнее меня, он развернулся ко мне спиной и пытался спиной продвинуть меня дальше в квартиру.

— Иди отсюда! Я сейчас полицию вызову! — и я, схватив его за футболку снизу, толкнула изо всех сил так, что он снова оказался по ту сторону порога. Мяч вылетел у него из рук, перелетел перила и поскакал по ступенькам. Не знаю как получилось, но при этом у меня в руках оказался кусок его футболки.

— Ты дура ненормальная! — теперь в ярости был пацан. — Меня мамка заругает! Будешь покупать мне новую, поняла? — и он помчался за мячом, но не успел: выходивший из лифта Сашка схватил его за предплечье.

— Что тут у вас происходит? Что случилось, Андрюха?

Саша держал в одной руке упаковку с пирожными, другой — пацана и смотрел то на меня, то на него.

— Эта... Она порвала мне футболку... Уже и спросить ничо нельзя... Я тебя хотел позвать мяч погонять...

Нет, каков нахал! У меня руки так и чесались взяться за его воспитание в виде подзатыльника!

Сашка его отпустил и улыбаясь миролюбиво сказал:

— А ты познакомься: это моя жена Лена. Женился я, пока ты был в деревне. У меня, брат, теперь начальник есть. Разрешит начальник — пойду мяч гонять, а не разрешит — извини...

Пацан резко поднял лицо и опять наглым тоном спросил: "И чо, ты теперь у ней под каблуками? И где ты вообще взял такую...", — Андрей окинул меня с ног до головы презрительным взглядом. Меня! Ах ты поросёнок! Я рванула к нему, но он, отбежав пару метров, вдруг захохотал: "Такую малолетку!".

Саша строго посмотрел на него: "Ты считаешь, что 18 лет — это малолетка?" Но Андрюха, не отвечая, помчался вниз по лестнице и через пару секунд снизу донеслось: "Выходи пофутболить!"

Когда муж зашел в квартиру, я возмущённо начала рассказывать ему про пацана.

Как, говорю, ты допускаешь, что тебе каждая мелюзга на "ты", да ещё "Саня", да ещё ведёт себя так нагло! Он мне ногу отдавил! Скажи ему, чтоб больше у нас не появлялся! И ты не ходи играть в футбол — ты теперь человек семейный!

Сашка засмеялся, говорит, ну вот ты и с соседями начинаешь знакомиться. А пацан, между прочим, нормальный — неплохой, кстати, парнишка. Мать его воспитывает одна, без отца — может, уже видела её — такая приятная женщина со второго этажа из двушки, работает инженером на заводе. Разошлась с Андрюшкиным отцом, но отец им помогает. Время от времени у неё бывают какие-то мужики, но долго никто не задерживается. Сама говорит: наверное, слишком требовательна.

А я прервала его: подозрительно, это что, тебе незнакомые женщины душу изливают?

Просто я как-то собирал ей купленную мебель — работа была монотонной, ну она вертелась рядом — рассказывала о себе и о сыне. А я слушал. Андрюшка тоже мне помогал — что-то подержать, что-то найти — толковый парень.

А-а-а, ну если ребёнок был рядом, то еще ничего. А ведь я видела возле дома и в подъезде молодых женщин и девушек — они что, тоже тебя зовут что-то помочь?

Иногда я помогаю коляску с ребёнком молодой женщине из 15-й квартиры — не знаю, как её зовут, поднять до лифта, а так — зовут только старушки — тёть Зоя с первого этажа, у неё муж инвалид, или баб Надя со второго — одна живет, или Софья Арсентьевна.

А девчонки с тобой не заигрывают?

Лена, я не смотрю на девчонок и понятия не имею, заигрывают или нет, я прохожу мимо, только здороваюсь.

Ах, не верю я, не верю, чтоб с Сашкой никто не заигрывал. Такого никогда не пропустишь. Уж слишком он бросается в глаза! И Светка мне говорила: удивительно, что у него до тебя никого не было.

А когда мы начали пить чай с пирожными, Сашка говорит, а пойдём вместе мяч погоняем, нужно двигаться, и ты развеешься немного — засиделась за учебникамим, а теперь есть повод подвигаться и, может быть, с другими соседями познакомиться.

Я была в смятении. У меня всё ещё в голове была сцена с наглым Андрюшкой и первою была мысль: не пустить Сашку! Только через мой труп! Но Сашка засобирался и мои мысли приняли другое направление: и вправду, пойду вместе с ним и на месте посмотрю, кто и что. Я им — соседям — ещё покажу! А что "покажу" — я не додумала.

Глава 18

Собрав волосы в хвост, напялив джинсовые шорты, т-ширт и лёгкие кроссовки, я вместе с мужем вышла во двор. Настроение — боевое! Держась за руки как в детском садике, пройдя мимо маленького скверика с лавочками, полностью занятыми жильцами нашего дома и поздоровавшись (в спину я слышала: "Это, что ли, жена Николаева? И где он такую фифу откопал!"), мы прошли к небольшому футбольному полю. Пройдя в калитку за сетку, которой поле было отгорожено, мы увидели Андрея и двух пацанов помладше, лениво гоняющих мяч около ворот. Увидев Сашку, Андрей несказанно обрадовался. Он, бросив мяч, сразу же подбежал к нам и, покосившись на меня, обратился к мужу:

— А я думал, ты не придёшь.

— Пришёл. Начальник разрешил. Она тоже будет играть.

Андрюха недовольно поморщился: "Зачем сюда бабьё?"

— Ну-ну, ты потише с "бабьём". Короче, делимся на команды.

И чтоб более-менее равномерно было, Сашка предложил мне играть с Андрюхой, а он будет с двумя мальчиками: Антоном восьми лет и Ваней, которому было девять.

— Не, с ней не буду. — Андрей отошёл в сторону.

— А что ты предлагаешь? Мне с тобой? Или Лене со мной? Тогда силы не равны, других вариантов нет.

— Ла-а-а-дно, — неприязненно протянул Андрюха и мы с ним пошли на свою половину поля.

Мы договорились, что все — нападающие, защита и вратари одновременно и игра началась.

Я правила футбола знала слабо, но что это была за игра! Для меня, по крайней мере. Я чувствовала себя Пеле! Я так вошла в раж, что сразу же забила гол в собственные ворота и Андрюха орал на меня: "Растяпа! Хоть ноги длинные, а голова тупая!" Он за всё так искренне переживал, что нам с Сашкой было смешно и мы смеялись. Да, когда в команде женщина, с ней играть трудно — не толкни, не задень, действуй аккуратно, поневоле приходится быть джентльменом. Андрюха был страшно недоволен и лишь когда я случайно забила гол в Сашкины ворота, он крикнул: "Молодец, Ленка! Давай мочИ их!". Слыша наши крики и мой визг со стороны поля, к сетке потихоньку стал подтягиваться народ: мамаши с колясками, маленькие дети, старики. Примерно через полчаса играть пришли еще два мальчика Андрюшкиного возраста, и парень примерно Сашкиного возраста, и отец играющего Вани, а потом еще... Руководил Саша, он распределял по командам. Но по мере того как число игроков возрастало, стало понятно, что я уже всем мешаю, так как все боялись толкнуть меня или сделать больно и когда был объявлен перерыв, я — мокрая от пота, но довольная — пошла домой. Приняв душ и выйдя на балкон, чтобы повесить на сушилку полотенце, я слышала ещё крики, доносившиеся с футбольного поля. В тот день меня впервые увидели многие соседи не только из нашего, но и из соседних домов.

Ну, а когда пришел Сашка, весь в мыле, он захотел, чтобы я залезла к нему в ванну, что я с удовольствием и сделала. И мы расслабились, мы смеялись, вспоминая игровые моменты, и целовались, и я тащилась от удовольствия, а Сашка напевал на мелодию Высоцкого:

"Ах, какая же ты близкая и ласковая

Футболистка моя зеленоглазая..."

А Андрею я через пару дней футболку купила, самую брендовую и качественную, какую только нашла. Я принесла её ему домой и сказала: "Ну-ка примерь!". "Да ладно, — застеснялся он. — Мамка меня не ругала, я ей сказал, что за сетку зацепился, когда в футбол играл. Она её на тряпочки разрезала, пыль вытирать или, там, посуду мыть...". "Надень-надень, — говорю. — Я посмотреть хочу". Андрюшка надел футболку и я видела, какое удовольствие разлилось по его лицу. И хотя футболка была ему слегка великовата — по-моему, он больше и не снимал её. По крайней мере до тех пор, пока мы не выехали из этого дома, я постоянно видела Андрюшку почти что только в этой футболке и редко — в какой другой. После этого Андрей звал "пофутболить" уже вместе с Сашкой и меня. И мы с ним были всегда в одной команде.

...Вот я сейчас смотрю из окна своего праксиса на улицу и вижу как Андрей Сергеевич — да-да, тот самый "наглый Андрюшка", садится в свою машину. Мой лучший ассистент, молодой кардиохирург.

Но к этому я ещё вернусь.

Глава 19

С тех пор я стала учиться у Сашки жить с соседями "по-соседски". И открыла для себя удивительный мир.

В нашем доме было 36 квартир, часть из которых была приватезирована во время перестройки, часть сдавалась внаймы, а часть была куплена людьми уже в последние годы. По совету мужа я перестала пользоваться лифтом, который всё-равно ползал как черепаха и стала спускаться по лестнице с 12-го этажа пешком. И спускаясь, на каждом этаже я могла иногда наблюдать, чем занимались соседи на площадке, кто выходил или, наоборот, заходил в квартиру, слышать кусочки разговоров между соседями, видеть детей, проживающих в нашем доме и запоминать, кто и на каком этаже живёт. И через некоторое время я уже могла сказать, кто есть кто, в какой квартире и на каком этаже живёт и чем занимается. Я узнала, что дядя Валера с шестого этажа работает на заводе и у него две девчонки-школьницы, что слегка картавящий Борис Самойлович регулярно бегает по утрам вокруг квартала — иногда и вместе с Сашкой, что Володька Сосницкий, всегда мне улыбающийся и заигрывающий со мной, когда я иду одна — студент третьего курса СибГУТИ, живёт с родителями, а Марианна Николаевна с третьего из "трёшки" — мать троих детей 15-ти, 13-ти, и 11-ти лет — имеет свой маленький бизнес, а её муж — школьный учитель. Много информации о соседях получала я и от Софьи Арсентьевны, сын которой был хотя и симпатичный мужик, но пьяница. Были и две квартиры-загадки, они за кем-то числились, но в них, похоже, никто не жил. Были и квартиры, в которых люди жили настолько замкнуто, что о них ничего не знала даже Софья Арсентьевна, которую я относила к старожилам.

Не здоровалась со мной лишь мамаша из 15-й квартиры, про которую Софья Арсентьевна сказала, что она "нагуляла" ребёнка, и что квартиру ей купили её небедные родители и вот теперь она "охотится" за мужиками. Меня это сразу насторожило: Сашка ей помогал затаскивать коляску!

А не здоровалась она вот после какого случая.

Как-то летом среди недели, в день, когда у меня не было занятий, а у Сашки занятия в институте были после обеда и он сидел за компьютером, работая и переговариваясь по сотовому с кем-то из своих подчинённых, раздался звонок в дверь. Пошёл открывать Саша, так как я сидела в туалете. Но мне было слышно всё, о чём идёт речь. Это была соседка из 15-й квартиры с маленьким ребёнком на руках.

— Привет, — сказала она, когда Сашка открыл дверь. — Извини за беспокойство, но мне срочно помощь нужна. У меня водопровод в кухне течет, а я не могу ничего сделать, да и сын мне не даёт ничего сделать, он везде лезет... И нам к врачу скоро, и я боюсь кран открытым оставить...

— Хорошо, сейчас возьму инструменты и спущусь, посмотрю.

Сашкина готовность к помощи меня на этот раз взбесила. Когда он закрыл дверь, я, сидя на унитазе, заорала: "Не ходи к ней! Пусть сантехника вызывает!"

"Прекрати, Лена, — сказал Сашка, приоткрыв дверь в туалет, — ей некому помочь, она живет одна. Ты же слышала, что ей с ребёнком к врачу нужно".

Я сразу же бросила разгадывать судоку, натянула трусы и выскочила из туалета. У меня в голове сразу же возникла картина: ей нужен мужик, она истосковалась по сексу и хочет моего Сашку использовать, а ремонт крана — это только предлог!

— Тогда быстро, только сделай и домой!

— Лена, я же еще не знаю, в чем там дело и сколько времени это займёт. Я только посмотрю. Если серьёзная поломка, скажу ей, чтобы вызывала сантехника.

Сашка, порывшись в кладовке и достав инструменты, чмокнул меня в щёку, сказав "Иди готовь обед" и вышел.

Но мне было неспокойно. О, из разных телесериалов, романов и передач я знала, на что способны безмужние! И когда прошло минут десять, я уже извелась до предела. Моя фантазия представляла мне одну картину ужасней другой. И когда я увидела в своей башке, что эта тётка волочит моего мужа в постель, я схватила ключи, хлопнула дверью и через пару секунд была на пятом этаже. Остановившись около 15-й квартиры, я прислушалась. Изнутри издалека доносился смех ребёнка. Я нажала звонок. Я была в тот момент злая. Сначала стало тихо, ребёнок перестал смеяться. Я нажала еще раз. Я уже на ходу придумала, что я должна сказать, чтобы не выглядеть дурой.

Через несколько секунд дверь открыли. Соседка в красивом халатике с довольно глубоким декольте стояла, держа в руках бумажный пакет с хлебом.

— Э-э-э, извините, мой муж у вас сейчас работает, мне нужно срочно ему что-то сказать.

И когда она повернулась в сторону, вероятно для того, чтобы позвать Сашку, я, воспользовавшись моментом, прошмыгнула мимо неё в прихожую, а оттуда в кухню. В кухне стоял накрытый на две персоны стол, на столе открытая бутылка водки и закуска, рядом стоял высокий стульчик для ребёнка. На стене, над столом, висел большой календарь, и на открытом листе была изображена тициановская Венера Урбинская. Словно специально, с намёком! На табуретке возле раковины встроенной кухни лежали инструменты, а Сашка с её ребёнком на своих коленях сидел на другой табуретке и возил по столу маленькую машинку, что-то говоря ребёнку. Полуторагодовалый малыш заливался смехом. Увидев меня и следовавшую за мной хозяйку квартиры, Сашка встал и спросил: "Лена, что случилось? Я уже почти всё сделал, сейчас приду". Он стал передавать ребёнка этой мамаше. Я, смотря на бутылку водки, выдала своё враньё: "Саша, Стас звонит, там что-то у вас случилось, он срочно требует тебя. Срочно! Да и обед уже готов". Но тут я внезапно, повинуясь порыву негодования, со словами "но я вижу, тебя и здесь неплохо кормят", подошла к столу, быстро налила стопку водки и выпила. В горле всё обожгло — я никогда даже не пробовала водку! — и я скорее схватила большой кусок колбасы, а следом помидор. Я давилась, помидор лез обратно, я глазами быстро искала хлеб на столе и не находила, но потом, увидев у опешившей соседки бумажный пакет, выхватила его из её рук и порвав, вытащила хлеб. Я откусила большой кусок от корки. Ребёнок смотрел на меня и смеялся. Странным образом после этого я успокоилась и стала тщательно прожёвывать этот ком, повернувшись к Сашке. Стало тихо, малыш тоже перестал смеяться, его милое личико стало кислым. Я со словами "Пошли!" крепко схватила Сашку за руку и, несмотря на его сопротивление, всё ещё жуя колбасу-помидор-хлеб, потащила мужа к выходу. Оборачиваясь на ходу, он извинялся перед хозяйкой квартиры. Она даже не пыталась остановить нас и стояла, растерянно глядя вслед. А ребёнок заплакал.

Мы молча поднялись по лестнице к себе и после того как захлопнулась дверь, я дала волю чувствам и слезам. Я в ярости тузила Сашку по чему попало и орала: как ты можешь так? Ты мне изменяешь с этой скотиной! С этой старухой! С этой проституткой! Еще этого её ребёнка нянчишь — ты вообще свинья после этого! Я ухожу от тебя!

Сашка, слушая мои упрёки, уворачиваясь и защищаясь руками от моих замахиваний, сначала пытался урезонить меня словами:

— Лена, ты подумай, какую чушь ты несёшь! Какая измена? Я кран ей чинил! И ребёнка взял только когда ты позвонила в дверь. Он бегал около меня и Нина Викторовна (так звали соседку) попросила присмотреть, пока она откроет дверь. А обедать у неё я и не собирался. Это так принято у сантехников: кроме денег после сделанной работы якобы хозяин должен поставить бутылку водки с закуской в благодарность за работу. Ну, так было часто раньше, еще до перестройки. И хозяин иногда садился выпить. Но я сразу отказался, сказал, что мне ничего не нужно, я должен идти, мне еще на работу сегодня.

— И что, скажешь, она не завлекала тебя, не строила глазки, чтобы затащить в постель? Вон на халате какой вырез! Специально, чтобы тощие сиськи вываливались! Даже на календаре специально открыла страницу с этой картиной!

— Какой картиной?

— Сам видел какой!

— Не видел! Я не смотрел по сторонам!!! Я старался быстрее закончить, я торопился к тебе! Я так и знал, что ты мне устроишь сцену!

— А раз знал, какого чёрта пошёл? Я же не хотела, чтоб ты шёл!

— О Лена! С тобой трудно говорить!

Сашка устало опустился на кровать, но видя, что я открыла шифоньер и стала выбрасывать свои вещи в кучу на кровать, сам пришёл в ярость. Его глаза стали синие и холодные, он вскочил и заорал: "Я покажу тебе как уходить! Я покажу тебе, как на меня напраслину возводить!". Он дёрнул на мне лёгкую блузку и кнопки открылись. Под ней ничего не было. Он толкнул меня на кровать и навалился всем телом. Его руки быстро стащили с меня шорты вместе с трусами. После его прикосновения моё тело уже горело, я хотела его! И, пока он снимал свои джинсы и майку, лёжа рядом, я ждала и плакала пьяными слезами. И когда Сашка мягко вошёл в меня, прижав моё лицо к своему, целуя мои груди и вытирая губами мои слёзы, он пробормотал: "Господи, какая ты глупенькая! Ленусь, ты пойми, ты моя любовь, моя единственная, до конца моей жизни, я ведь однолюб, мне никто не нужен, кроме тебя. Ну что у тебя за фантазии!..."

Здесь он не смог больше говорить, он замолчал и обхватил мои губы своими. Закрыв глаза, я прижимала его тело к своему, всё крепче и крепче, я улетала на облака, по которым скакали белые лошадки, прыгали зайчики и удивительным ароматом пахли райские розы. Я начала неровно дышать, я начала стонать, я потеряла представление о времени и пространстве... И когда наши стоны соединились в один сладострастный, какой-то звериный рык, мы очнулись и засмеялись. Сашка в изнеможении упал со мной рядом. Мы были без сил. Я обхватила Сашку за шею словно боясь, что он исчезнет, он обхватил меня ногами и стал гладить меня ниже живота. Мы молча полежали так еще несколько минут. А потом всё повторилось: ласки, стоны; мы сменили только позу.

В этот день Сашка на десять минут опоздал на работу, а я после выпитой стопки и секса "отрубилась" до вечера.

И первое, что я подумала, когда проснулась, было: "Я тебе покажу, как эксплуатировать и завлекать чужого мужика!".

Глава 20

Вечером, возвратясь с работы, Саша нашёл свои инструменты лежащими у нас на коврике перед дверью. И мы заговорили о ревности. Саша сказал, что так не пойдет, я во всём вижу его измены и он уже чуть ли не в собственных глазах кажется себе непорядочным человеком, хотя даже в мыслях не допускает такое. "Лена, неужели я даю тебе повод так думать?" — удивлённо спрашивал он меня. — Ведь я без тебя никуда не хожу, нигде не бываю один, кроме работы и комадировок, нигде не задерживаюсь, зная твою подозрительность. У меня ведь везде только ты — ты — ты — и ты! В бюро — твои портреты, в портмоне — твоя фотография, на кафедре в ящике стола — тоже твоя фотка. Иду на работу — с мыслями скорее домой прийти, захожу по дороге в магазин — Ленуське своей что-нибудь вкусненького купить, дома — мою Ленку забрать на машине из больницы. Ленке — позвонить, Ленке послать смс-ку, Ленке не забыть сделать то, сделать это... Я уже просто даже смешным выгляжу: надо мной сотрудники смеются. И кроме того, Лена, я живу по тем заповедям, которые написаны в Библии.

Да, конечно ты прав, Саша. Тысячу раз прав! Но я не знаю, что со мной происходит. Я так люблю тебя, я так боюсь тебя потерять, что просто с ума схожу. Я такая счастливая с тобой, я так боюсь не удержать это счастье! Поэтому я пытаюсь подсознательно подстраховаться, лишний раз не дать самой себе повод для ревности. Лучше перегнуть палку, чем потом локти кусать...

"Но, Лена, — сказал мне Сашка. — Палка-то о двух концах!".

Да, знаю. Знаю! Но видишь ли, Саша, есть много способов одурманить порядочного мужика. Смотри, сколько фильмов есть, сколько романов и прочего, где женщина, чтобы добиться своего, идёт на самые грязные меры. Можно напоить под каким-то предлогом и затащить в постель, можно в каком-нибудь отеле, в командировке, где мужику, вдалеке от семьи, от жены, нужна уже сексуальная разрядка, гормоны уже не в порядке, а тут коллега-женщина случайно в номере и постель рядом и — пожалуйста, хоть и случайная, и нежеланная, — но связь! Или в отпуске без жены — там вообще свобода! А сколько одиноких женщин, которым нужен мужик — их просто море! А ты такой — такой симпатяшка, к тебе будут толпами липнуть тётки! Но я их всех поубиваю!

Я тихо заплакала, сидя у Сашки на коленях. Он слушал меня улыбаясь и почти не прерывая. Но когда я замолчала, он задумчиво сказал: "Действительно, нужно что-то делать. Лена, я согласен на всё, на все твои требования, лишь бы ты успокоилась. Это не дело, как ты себя ведёшь. Мне от этого тоже плохо. Нам обоим плохо. Скажи, что я должен делать, чтобы в нашей семье было спокойно, чтобы мы без оглядки на 200% доверяли друг другу! Я сделаю всё для тебя. Скажешь — бросить работу, сидеть только дома, с тобой — брошу! Скажешь, не открывать никому дверь, чтобы соседки случайно чего не попросили — не буду открывать. Ты сама будешь по своему усмотрению распоряжаться мной.

Скажешь — сидеть взаперти и только заниматься хозяйством — буду сидеть взаперти. Стану отшельником, буду видеть только тебя и твоих родственников — как скажешь, Лена. Уйду в пещеру, туда, где нет женщин. Есть вообще места, где нет женщин?"

Здесь я сквозь слёзы рассмеялась и Сашка, тоже засмеявшись, начал целовать меня.

"Решай, Ленусь, для тебя сделаю всё!"

"Тогда поклянись мне самой страшной клятвой, что всегда будешь мой и никогда мне не изменишь и меня не бросишь и на тёток вообще не будешь смотреть!"

"Клянусь!"

"Нет, не так!"

"Клянусь самой страшной клятвой, что я тебе никогда не изменю, всегда буду твоим, никогда тебя не брошу и на тёток не буду смотреть — буду при разговоре отворачивать голову на 180R или надевать непрозрачные очки".

Я засмеялась и сказала:

"Нет, поклянись так: если я хоть раз посмотрю на тётку, то пусть у нас не будет детей!"

Тут Саша очень внимательно посмотрел на меня и сказал: "Лена, думай что говоришь".

"А что?" — спросила я.

Ну представь себе следующую ситуацию, нет, не нас, а так, абстрактно. Представь себе абстрактную пару и мужа, который дал такую клятву. По воле судьбы у пары просто на генетическом уровне не может быть детей — никогда, такое бывает. Но супруги не знают об этом. И вот муж дал такую клятву не подумав и время пошло. Проходит год, два, три... Детей нет. А жене очень хочется детей. Оба проверились у врачей — всё в порядке. Что думает жена? Что муж её нарушил клятву, что у него был роман на стороне и поэтому нет детей. Ведь он поклялся! А бедный муж чист перед ней. Вот представь, какая драма, какая несправедливость и всё только по глупости. Я не буду давать такую клятву!

— Ну, вот видишь — сразу в кусты. Сразу испугался, хотя только что сказал, что сделаешь для меня всё!

Ну хорошо, тогда поклянись мне, что пусть... пусть... — я пыталась на ходу придумать такую формулировку, которая привела бы "к катастрофе" только в случае измены.

Но Сашка прервал меня:

— Лена, а почему только я должен клясться? Ты тоже можешь мне изменить, случайно с кем-нибудь переспать! Например, в какой-нибудь пьяной компании на дне рождения. А?

Я от возмущения аж подскочила.

— Да как ты можешь даже такое подумать? Я вообще ни на кого не смотрю, сразу говорю, что замужем, что мужа люблю.

— Только ты это говоришь, мило улыбаясь и кокетничая!

— Это когда такое было? Где ты видел?

— Я тебя во вторник наблюдал издалека, сидя в машине. Кто с тобой выходил, а? Вспомни! Что за парень, высокий такой, в плаще? И ты ему помахала, прежде чем подойти к стоянке, куда я потом подъехал. Я тебе ничего не сказал, но я всё видел.

— Ах, Саша, это наш староста, Лёня Поздняк. Просто вышли вместе.

— А ты мне докажи, что "просто вышли вместе"! Ты и на дни рождения часто ходишь к своим однокашникам, там ведь и ребята есть и я никогда не поверю, что ты там одна. Если честно, я спрашивал Свету, как ты там себя ведёшь. Света сказала, что ты всегда в окружении ребят, что другого просто быть не может при твоей внешности и манеры поведения.

— А какая у меня манера поведения? Что Светка ещё выдумывает?

— Ничего плохого про тебя она не говорила, но я могу представить, как ты себя ведёшь.

— Как?

— Лена, ты как магнит. Ты ужасно сексуальна. Ты притягиваешь к себе взгляды ребят, мужчин, даже женщин и детей. И ты бессознательно начинаешь кокетничать, я много раз наблюдал тебя, но я подчёркиваю: бессознательно! Я тебя не виню, я понимаю, что, женившись на такой красоте как ты, должен привыкнуть, что в компаниях ты постоянно в центре внимания. Но я должен относиться к этому спокойно, я не должен тебя ревновать, я должен тебе доверять и я доверяю тебе.

— А ты меня ревнуешь?

— Да.

Не знаю почему, но я так ужасно обрадовалась этому, я так крепко обняла Сашку за шею, я принялась его целовать и Сашка засмеялся:

— Ну вот, реакция прямо обратная той, которую я ожидал. Ты у меня непредсказуема.

Мы всё теснее прижимались друг к другу. Мне было так хорошо, так тепло и уютно в Сашкиных объятиях, так спокойно... Я, целуя его глаза, прошептала:

— Саш, я тоже для тебя сделаю всё. Я не буду никуда ходить одна, только с тобой. А если пригласят в гости или на день рождения, скажу, что без мужа не приду.

— Ну вот, Лен, не впадай в крайности. Приглашают — иди. Только помни там всегда обо мне, также как я всегда думаю о тебе, когда я еду в командировку или иду на деловую встречу.

Мы потом еще немного поговорили о ревности и верности, посмеялись над собой, какие мы старомодные дураки, сейчас молодёжь по-другому живёт, словно мы были уже не молодёжь, а старые люди. Мы решили, что только вместе, только спина к спине сможем преодолеть все трудности; мы договорились, что ничего — абсолютно ничего — друг от друга скрывать не будем. Даже очень плохое.

Наши цели были похожими: реализовать себя в семье и в профессии. Нам не нужно пиара и известности, нам не нужны миллионы — без них крепче спишь и за детей спокойнее.

"Саш, сколько ты хочешь детей?" — спросила я. "А сколько получится", — ответил Сашка. И я его за это нежно поцеловала.

"Саш, а если бы на нас сейчас свалились миллионы, куда бы ты их дел? Папа сказал, что своей долей наследства я могу частично распоряжаться уже сейчас".

Сашка помрачнел. Он не любил эту тему. "Лена, на большую квартиру я заработаю, а зачем тебе сейчас нужны отцовы деньги? Ну чего тебе не хватает? У тебя практически всё есть. А если я и заработаю миллионы или, например, я бы выиграл миллион в лото, я возьму только ту часть, которая необходима на покупку жилья. Остальные деньги я бы вложил в строительство красивых проектов для всех. Знаешь, у меня есть мечта на свои деньги спроектировать и построить детский дворец спорта и искусства, и я хочу назвать его "Лена". Нет, я не буду писать в каждом рекламном листке или на фасаде дворца что-то типа: "архитектор Николаев дарит этот дворец, построенный на собственные средства, детям города Новосибирска". Так делают некоторые губернаторы России. Был в командировке в одном из городов. По распоряжению губернатора области были понастроены типовые детские площадки во дворах многоэтажных домов и везде одинаковые таблицы: подарок от губернатора области такого-то. Подарок! Как-то нескромно для губернатора. А то народ тупой и не понимает, что это всё построено на народные деньги, уворованные у народа, или на налоги, взятые опять-таки с бедного народа да с мелких предпринимателей, а вовсе не на губернаторские деньги.

Я с Сашкой соглашалась и думала о папе. Думает ли папа о народе? Нужно спросить его...

За разговором мы не заметили как наступили сумерки. Но мы не зажигали свет, нам было хорошо и так. Нам не нужно было отчетливо видеть лица друг друга, так как мы чувствовали друг друга нашим всем существом: и душой и телом. Мы посидели ещё, помолчали, потом Саша достал гитару с шифоньера и начал перебирать аккорды.

После житейских бурь у нас были такие вечера, такие какие-то задушевные и тихие.

Я встала и пошла в кухню. Включив электрочайник и за пять минут приготовив сэндвичи, я поставила их в духовку и вернулась в комнату. С ногами забравшись на кровать, за Сашкину спину, я оперлась на подушку и задумалась. Мой муж, посматривая на меня и слегка повернувшись в мою сторону, продолжал что-то наигрывать и насвистывать. Затем, на минутку зависнув правой рукой над струнами гитары, он спросил: "Лен, расскажи мне, какой ты представляешь нашу будущую квартиру". И я начала фантазировать под звуки переборов. Я сказала: "У каждого нашего ребёнка должна быть своя комната и только у нас с тобой — общая, но с отдельной маленькой гардеробной. Одна комната — рабочая и зал для всех. Должно быть два туалета: большой с ванной и маленький с душевой кабинкой для гостей. И большие прихожая и кухня".

— Лен, а у тебя в кухне ничего не горит?

До меня сначала не дошло. "Что?" — спрашиваю. Но потом пулей мчусь в кухню: вовремя!

Глава 21

Как ни странно, после этого нашего вечера я успокоилась. Мы больше не говорили на тему ревности. Да и не до того было. Учеба и работа, и кроме того, рождение дочери Анны в середине третьего курса полностью поглотили нас. Я не захотела оформлять академический отпуск. "Прорвусь!" — решила я. Да, мне было очень тяжело "прорываться" — совмещать учёбу в меде с уходом за маленькой дочуркой, но рядом был Сашка! Он, несмотря на то, что крутился как белка в колесе — работа над диссертацией, большие проекты в бюро — в каждую свободную минуту старался подменить меня.

А ещё мои родители — они очень нам помогли, поддержали. Папа не чаял души в нашем первенце. Это был для моих родителей и первый ребёнок из внуков, так как у сестры Ксении после неудачно сделанного аборта не могло быть детей. И уж чего я никак не ожидала от своей мамы — она всю свою энергию и любовь наконец состоявшейся бабушки перенесла на нашу дочь. "Лена, — сказала она мне, — ты родилась точно такой же узкоглазенькой и темнокожей, только с черными волосиками". У нашей же дочери были светлые волосы с рыжеватым отливом.

И папа рассказал мне историю о том, как он подозревал маму, как не мог поверить, что я его дочь.

Я промолчала, а про себя подумала: как хорошо, что моему Сашке некого подозревать, и все наши дети будут плодом нашей с ним взаимной любви.

С рождением Анны уклад нашей жизни в первый год несколько изменился. Мы стали меньше ходить по гостям, но зато у нас стало больше посетителей. Часто приезжали мама с папой, по очереди побывали мои бабушка с дедом, приходили мои двоюродные братья, девчонки-однокурсницы, Сашкины друзья и сослуживцы. Наша хотя и большая, но единственная комната напоминала теперь детскую. Её заполнили розовые цвета. Ещё до рождения ребёнка мы сделали перестановку и та часть комнаты, которая служила нам "спальней", была передана дочери. Детская кроватка, стол для пеленания, детский шкаф для белья и принадлежностей — всё было продумано нами до мельчайших деталей еще до родов. Неприятность произошла только с коляской.

Коляску Саша изначально купил дорогую, благо на тот момент у нас уже появились деньги, и мы поставили её на нашей лестничной площадке у двери. И хотя я была против — украдут, сказала я, — Сашка не послушал. Он сказал: "Лена, кто знает, что на 12-м этаже стоит новая коляска? Соседи — приличные люди, а случайно на 12-й этаж кто поднимется?" И её украли! Мы опросили всех соседей в доме, но никто нам помочь не смог, никто ничего не видел. Пришлось купить новую и держать её в квартире. Но зато эта кража явилась толчком к тому, что я стала инициатором сбора денег для домофонов. В процессе сбора денег оказалось, что из дома многократно воровались и детские велосипеды, и обувь, оставленная около порога, и красивые коврики... Нужно сказать, что не все жильцы согласились на установку домофонов ("вам надо, вы и ставьте!"), и нам пришлось заплатить и за них. Новая коляска опять перекочевала на площадку, но это не увеличило наличие свободного места. В квартире было очень тесно. Я ещё из последних сил терпела, чтобы не уйти в родительский дом и была уже на пороге взрыва, когда Саша сказал, что по проектам его бюро началось строительство элитных комфортабельных домов в новом районе, куда мы и переедем.

Так, в учёбе и работе, в делах и заботах, в ожидании переезда прошли ещё полтора года. Я успешно заканчивала медицинский, принимала участие в различных профильных студенческих конференциях, Саша готовился к защите диссертации, наша маленькая дочь теперь временно жила, в основном, у моих родителей и уже ходила в ясли, находившиеся недалеко от их дома.

В квартире мы теперь были опять одни, но мы приходили только ночевать. Вернее сказать, мы приходили ночевать только когда хотели спокойно заняться сексом. И хотя в доме моих родителей мы чувствовали себя уютно рядом с нашим ребёнком, и спокойно, и комфортно, но не свободно в смысле занятий любовью. И ни моя беременность, ни смертельная усталость после родов, когда я разрывалась между учебой и ребёнком, когда я часто засыпала на ходу, не явились для нас препятствием к ещё более усилившейся страсти друг к другу. Мы безумно хотели друг друга! И во время моей беременности, почти что до самых родов, и после 40-дневного воздержания после родов, мы не могли противостоять своей страсти. Секс у нас был часто. После родов я слегка пополнела и моя фигура приобрела плавные очертания. При взгляде на меня полуобнаженную Саша приходил в возбуждение. Он мне говорил, что даже когда смотрит на меня и мою грудь во время кормления ребёнка, он ничего не может с собой поделать. Он становился просто самцом, инстинкт которого подавляет разум. И мы, уложив свою засыпающую после кормления дочь в кроватку, шли сами в постель, чтобы насладиться близостью друг друга.

Нам по-прежнему никто, кроме нас самих, не был нужен. Мы стали единым целым. И тем не менее наша маленькая семья стала центром притяжения для наших друзей и родственников. Они часто приходили взглянуть на "бэби", приносили подарки, еду с собой, чтобы не утруждать меня, предлагали помощь. Постепенно я вошла в колею. После того как Анне исполнился год, мои родители всё чаще и чаще стали забирать её к себе и у нас с Сашей появилось свободное время для "вылазок" в гости, в театры и на концерты. Я, бывая в обществе, всегда гордилась тем, что рядом со мной Сашка — такой высокий, такой представительный, такой лапушка. И что именно он мой муж. И единственное, что нарушало моё равновесие — это то, что он уезжал в командировки. Нет, я уже не ревновала, но я испытывала нечто вроде страха, чтобы чего-нибудь не случилось во время его отъездов. Я стала бояться, что или упадёт самолет, на котором он летит, или поезд сойдет с рельсов, или он попадёт в аварию — а меня не будет рядом, словно я могу застраховать его от несчастий. Сашка во время моих страхов говорил мне: "Лена, думая так, представляя всё негативно, ты можешь притянуть свои фантазии и они станут реальностью". Я пугалась ещё больше. Ведь у нас теперь и ребёнок! И как-то мой муж мне признался: "Знаешь, Лен, я почувствую, если должно произойти что-то плохое. Я почувствую и откажусь от запланированного".

И он рассказал мне, что он на расстоянии чувствует всё, что связано со мной. Моё настроение, моё физическое состояние. Он чувствует, когда я мысленно обращаюсь к нему, зову его. Я его спросила в чем это проявляется — твоё "чувствую" и Саша сказал, что если я в опасности или в состоянии эмоционального стресса, то у него внезапно возникает чувство необычного внутреннего беспокойства, зовущего его ко мне, не дающего ни на чём сосредоточиться. Он не может описать это словами, но уже несколько раз убеждался в этом.

"Обещай мне, — сказала я. — Обещай ради нашего ребёнка, что если перед отъездом ты что-то такое почувствуешь, ты отложишь поездку, как бы важна она не была. Ты полетишь другим рейсом или поедешь в другое время или на другой машине". И Саша мне пообещал.

Ах, я тогда даже не могла и подумать, что опасность другого свойства может подстерегать саму меня!

Глава 22

Помните, я писала, что искала практику в Германии и беременность помешала моим планам?

Так вот, когда Анне исполнилось два годика, я послала документы в одну из университетских клиник города N., находящегося в Баварии, с просьбой о полугодовой практике как частное лицо. И в конце интернатуры получила приглашение в отделение кардиологии. У меня в голове сложился целый план, как я смогу за счет учебы и практики обеспечить себе высокую врачебную квалификацию. Я негласно вступила с мужем в соревнование: кто будет круче в профессии. Сашка был от природы талантлив, я же была упорная и терпеливая и всегда добивалась своего. И потом я решила: попробую, начну с практики, а после ординатуры дальше видно будет. Нужно спешить, пока нет второго ребёнка.

Получивши приглашение, я радостно засобиралась в дорогу. Но ни Сашка, ни моя мама не обрадовались этому. Поддержал меня только папа: "Лена, — сказал он, — делай всё как запланировала, из тебя получится хороший врач, давай специализируйся перед ординатурой, а за Анну не беспокойтесь, ей у нас хорошо".

Нет, я не хотела уезжать без Сашки, я не могла себе представить как мы будем друг без друга. Я пыталась придумать что-нибудь, найти какой-нибудь выход, сделать как-нибудь так, чтобы Саша мог часто ко мне прилетать на один-два дня. За дочь я не переживала — у моих родителей ей будет хорошо. Сашка, видя мои попытки свести всё к схеме "свидания с мужем в конце каждой недели" смеялся, говорил: "Лена, так не получится. У меня ведь тоже работа и причем напряженная. У меня студенты, я сегодня здесь, а завтра возможна командировка. Хорошо, если придётся слетать в Германию, а если нет — то будем терпеть, есть интернет, сотовые. И расстаёмся мы всего-то на полгода. Переживём. Будем общаться на расстоянии. Ты должна пробивать себе дорогу сама. Я буду только тылом для тебя". Пригрозивши, что если он только посмотрит на какую-нибудь тётку в моё отсутствие, то я приеду и поубиваю их обоих, я уже перед самым отъездом что-то приуныла. Что-то мне уже расхотелось уезжать так далеко и так надолго. Я всплакнула и сказала, что я уже передумала и что никуда не поеду. Пойду в ординатуру, а там видно будет.

"Как хочешь, — сказал мой муж. — Но только ты так ничего не добъёшься, если сдаёшься уже на первых шагах. Пока есть поддержка родителей — ты должна воспользоваться ситуацией, ведь и мы не вечно будем молодыми".

"Ага, — сказала я. — Ты хочешь быстрее от меня избавиться. Ты хочешь, чтобы я быстрее исчезла с твоих глаз, чтобы почувствовать свободу и загулять. Вот не поеду! Специально!!!"

"Господи, — сказал Сашка. — Да я только рад буду, если ты никуда не поедешь. Хочу, чтобы мы были всегда вместе: ты, я и Анна. Тоже не хочу с тобой расставаться — ни на секунду!"

— Но уже куплены билеты!

— Да пусть пропадают билеты! Зато ты будешь со мной и с дочерью!

Я ещё сколько-то поплакала у мужа на груди и стала паковать чемоданы.

В мыслях я жила уже будущим. Я представляла себя частным врачом, наравне с Сашкой зарабатывающей немалые деньги и вносящей значительный вклад в семейный бюджет. И хотя Сашка сказал мне: "Лена, ты можешь быть просто хорошей мамой и не работать, заниматься только воспитанием наших детей, я обеспечу вас материально", — я помнила историю своей матери. Почему-то у меня с детства так и остался стереотип, что неработающим женщинам заняться нечем и от скуки они начинают посматривать на других мужиков, чужих мужей и заводят любовников.

Как я ошибалась! Моя немецкая практика показала, что причина измен не только в этом.

Глава 23

Приехав в город N. за пару дней до начала практики, пройдя все формальности и устроившись в общежитие для врачей и медперсонала при клинике (Саша снял мне через интернет апартаменты для врачей), на следующий день я явилась в отделение. В первый же день я поняла, что по-немецки толком говорить не могу и не всё понимаю. Мне казалось, немцы говорят слишком быстро, чтобы я могла сразу уловить смысл сказанного, т.е. сама я ещё как-то могла объяснить, что мне нужно, но что мне говорили в ответ — я понимала с трудом или понимала неправильно. Я больше догадывалась по смыслу или по жестам. Саша задолго до практики внушал мне как я должна действовать в случае если с языком будут проблемы. "Говори медленно, повтори несколько раз, пока тебя не поймут. В крайнем случае переходи на английский".

Меня представили шефу отделения 50-летнему професору Рюкерту и прикрепили к рослому ассистенту Томасу, который мне сразу понравился.

У Томаса был для меня уже составлен полугодовой план практики в качестве его ассистентки.

Нужно сказать, что я удивлялась с первого дня, как у немцев всё по-другому, всё мне было непривычно, интересно. Томас подробно расспросил меня о моих навыках и умениях, об организации лечебного процесса в тех больницах, где я была на практике, о степени владения компьютером. Он показал мне программы, которыми мне придётся пользоваться, научил работать диктофоном и сказал, что теперь я в соответствии с планом должна работать дальше сама и только обращаться к нему в случае, если возникнут вопросы.

В первый же день на меня свалилось море информации на чужом для меня языке. Я побывала с Томасом при обходе в нескольких палатах, по его просьбе мерила давление, пультом поднимала или опускала больным кровати, один раз сделала подкожно укол гепарина какой-то бабульке. Томас стоял рядом и смотрел. Бабулька была недовольна, это я поняла по сердитому взгляду и сердитой речи, с которой она обратилась к Томасу. Из её речи я абсолютно ничего не поняла, она говорила на каком-то диалекте, но Томас взял её за руку и сказал что-то успокаивающее. Из его слов я поняла только "русланд".

Когда он ушел с другим молодым врачом на обед — у меня голова уже трещала. Я поняла, что моё знание языка недостаточно для практики, что для того, чтобы научиться всему, что здесь делают простые ассистенты, мне не хватит и года! Я была в панике. Зайдя в перерыв в небольшой кафетерий, находящийся этажом выше и взяв чашку салата, гуляш и каппучино, отвернувшись от всех, я ела и давилась слезами. Всё было чужое — страна, язык, люди. Я хотела к Сашке, я хотела к своей дочери. Какого чёрта я сюда припёрлась? Оставила дочь! Оставила мужа! Что я за мамаша! Что за жена!

Когда моя слеза капнула в капучино, кто-то сзади робко положил мне руку на плечо. Подняв голову, я увидела Томаса. Он удивлённо посмотрел на меня и спросил: "Фрау Ни-ко-ла-ев (ему было трудно выговаривать столь длинное и сложное слово), Элена, почему ты плачешь?". Пока я, через силу улыбнувшись, вытирала салфеткой глаза, он сел рядом за столик и молча стал смотреть на меня. Через минуту он улыбнулся: "Таких красивых женщин так близко я ещё не видел. Сейчас в ординаторской только и говорят о русской врачихе, которую нужно на передачу к Хайди Клум "Топ-Модель" отправить. И так как я молчала, Томас встал и мягко сказал: "Элена, я жду тебя в ординаторской".

А потом помчались дни со скоростью на пределе моих физических возможностей. Я приходила в квартиру полуживая только спать. Я старалась не пропустить ничего даже из мелочей. Я таскала в клинику фотокамеру и, спрашивая разрешение, фотографировала всё подряд: палаты, мебель, различные приспособления, элементы интерьера, приборы, принадлежности, бумажную и компьютерную документацию. Я перезнакомилась со всем персоналом кардиологии и со многими установила дружеские отношения. Я, можно сказать, дневала и ночевала в отделении. Я старалась, чтобы деньги, выделенные мне Сашкой, были потрачены с максимальной пользой для семьи. И если первую неделю я, взахлёб рыдая, жаловалась Сашке по телефону как мне здесь плохо и одиноко, то через месяц я уже перестала звонить и ему и родителям — не было времени. Просыпаясь рано утром, я в первую очередь брала фотографию, на которой мы втроём — я, Сашка и Анна — сфоткались дома перед моим отъездом и целовала изображение мужа и дочери, много-много раз, а потом вскакивала и, быстро позавтракав и приведя себя в порядок, уже мчалась в клинику.

Через месяц у меня "пошёл язык". Я перестала переходить на английский и не только уже бегло сыпала медицинскими терминами и названиями немецких лекарственных средств, но стала понимать и местный диалект. И мне уже не слышалось вместо одних сказанных слов совершенно другие, похожие по звучанию и поэтому неправильно воспринимаемые мной на слух раньше. Я стала чувствовать себя комфортнее и увереннее.

В начале октября к себе в кабинет меня вызвал профессор Рюкерт. Он порасспросил меня о том, как я себя чувствую в коллективе, в чем я нуждаюсь, как устоилась в общежитии. Он спросил (хотя всё это было в моём резюме), замужем ли я, есть ли дети и, услышав, что у меня двухлетняя дочь, засмеялся: "Вы — русские женщины — удивительные. Мало того что вы красивые и вкусно готовите, вы успеваете всё и сразу: и образование получить, и замуж выйти, и детей родить. И это при такой-то молодости!"

После этого разговора и, по-видимому, видя моё рвение, мне был преподнесён очень приятный сюрприз. Мне назначили небольшую стипендию от клиники, которая покрывала половину платы за апартаменты.

То, что обо мне кто-то заботится, придало мне еще больше энергии.

Но всему есть предел и к ноябрю я не то что стала уставать, а появилось ощущение, что мне остро чего-то недостаёт. Мне недоставало мужа. В физическом смысле. В связи с огромной занятостью и моей и его, наши звонки становились всё реже. Потом мы перешли на смс-ки: "Всё о'key? Анна?" — спрашивала я. "О'key!" — отвечал Сашка, иногда пересылая фотки нашего ребёнка. Родителям я тоже не звонила.

Но однажды где-то в самом начале ноября я проснулась после ночного дежурства с каким-то томлением в теле и вспомнила cвой сон. Это был эротический сон. Мы с Сашкой занимались любовью и нам помешали. Я кусочек за кусочком проигрывала в голове то, что мне приснилось и постепенно мной овладевало нестерпимое желание секса. Я хотела Сашку! Я лежала и вспоминала, как у нас обычно всё происходило: наши любимые позы, наши поцелуи, наши любовные игры. Я знала каждый кусочек Сашкиного тела, все его эрогенные зоны, также как и он мои. Мне хотелось его ласк, его близости, запаха его обнаженного торса.

Не вставая, я сняла пижаму и, слегка прикасаясь, руками провела по телу, сверху вниз, задержавшись на груди и медленно двигая ладони к низу живота. Во мне просто кричал внутренний голос: я хочу мужчину!

Внутренне ужаснувшись такому открытию, я встала и стала собираться в частный праксис городского кардиолога, куда мне было назначено время во второй половине дня.

Глава 24

Посещение праксиса полностью захватило меня. Ведь такой должна быть моя будущая работа! С разрешения доктора Дитмана — уже довольно пожилого мужчины, который, однако, выглядел очень моложаво — я на ходу делала пометки в блокноте, стараясь ничего не упустить. Мне было разрешено в качестве исключения сделать несколько снимков, я побывала на коротком семинаре, где специально обученная сотрудница учила несколько человек пользоваться портативным прибором, необходимым для измерения величины МНО, я присутствовала с разрешения пациентов на различных процедурах и в конце рабочего дня, который у доктора закончился примерно в половине седьмого, у меня с ним состоялась беседа. Это было моё первое посещение частного кардиологического праксиса, потом последует второе и третье. И постепенно я окончательно пойму, как я должна организовать в Новосибирске аналогичное, но своё дело. Помощи я не ждала ни от кого, кроме Сашки.

Вся в мыслях, планах и мечтах я вернулась на автобусе в общагу. На конечной остановке "Клиника" неожиданно меня встретил Томас.

— Элена, я совсем забыл, что у тебя термин сегодня к Дитману, пришёл к тебе — закрыто, никого нет. Только тогда я вспомнил, что ты в городе.

Я обрадовалась Томасу. Мне хотелось поделиться собранной мной информацией, своими наблюдениями и мыслями. Ведь это он помог мне и договорился с Дитманом о моём термине в праксис. Он помогал мне во всём, я была многим обязана этому высокому и приятному немцу, иногда напоминающему мне Сашку.

— Давай погуляем, пока погода хорошая, — предложил он и я согласилась. Томас взял мою сумку и мы пошли в направлении небольшого сквера по другую сторону общаги.

Томас не был женат официально, но ранее имел двух подруг, не считая увлечений юности. С первой, как рассказал он мне, он прожил вместе четыре года и уже подумывал о женитьбе, но женщина ушла к другому. Вторая не понравилась его родителям, была скандальная и чересчур требовательная. Она не смогла привыкнуть к ночным дежурствам Томаса, к его работе и учебе, поглощавшей большую часть его времени и они расстались незадолго до моего появления. Томас был свободен. Он жил с родителями в городе, в двухэтажном особняке, занимая второй этаж и приезжал на работу на машине.

Как я уже писала, Томас понравился мне сразу. Его готовность прийти на помощь, его опекание меня со всех сторон тоже в чем-то напоминали моего мужа. Я чувствовала с его стороны не только симпатию, но нечто большее. Дважды он приглашал меня в различные городские кафе и потом на своей машине отвозил в общагу. А это было не близко, так как клиника находилась километрах в трех от города, на окраине лесного массива. Был он скромен, но не застенчив и, как сказала мне медсестра Людмила — переселенка из Казахстана, работающая в кардиологии — "бегал за каждой юбкой".

Томас был у меня в квартире дважды: в первый раз он привозил мне свои книги и учебники, лежавшие у него дома. Второй раз зашел за мной прямо из клиники, в белом халате. Зашёл по дороге из другого корпуса, чтобы вместе пойти на празднование дня рождения одной из сотрудниц, организовавшей чаепитие по этому поводу.

... Медленно идя по алее с каштанами, наступая на ворохом лежащие сухие листья, Томас с интересом слушал мой рассказ о посещении праксиса Дитмана и о том, что в Новосибирске нет еще подобных учреждений. Потом я рассказывала ему о моём городе, о родителях. Он задавал вопросы, а я отвечала. Внезапно он спросил: "Элена, ты любишь мужа?". Его вопрос застал меня врасплох. И я вдруг почему-то покраснела и с запинкой сказала "да". При ярком свете фонарей, освещавших аллею, Томас видел, что я смутилась. Он остановился ко мне лицом, улыбнулся и, внезапно обняв меня, быстро обхватил мои губы своими. Я не ответила на его поцелуй, но у меня в этот момент слегка закружилась голова и наступило состояние невесомости. Я молча отстранилась, но продолжала стоять как вкопанная. Мне вдруг захотелось, чтобы Томас опять обнял меня. Но он засмеялся, сказал: "Ты, наверное, уже замёрзла, пойдём, я провожу тебя".

И мы медленно повернули к общежитию. Около подъезда, отдавая мне сумку, Томас, с тоской глядя на меня, прошептал: "Элена, я приду к тебе завтра после девяти вечера?"

И я молчала! На меня нашёл столбняк: я смотрела на него и не двигалась. Томас поднял мою свободную правую руку, снял с неё перчатку и молча поцеловал. Потом он тихо сказал "до завтра" и пошёл к машине.

Глава 25

Я поднялась в свои апартаменты, встретив по дороге моих коллег по клинике, временно также живущих в общаге.

Снимая куртку, я думала о Томасе. Я сошла с ума! Я люблю Сашку! Я не должна позволять Томасу давать какую-либо надежду на близкие отношения, ведь я замужем! Но другой голос возражал: да ты ничего такого предоссудительного не сделала! Ну подумаешь — поцеловал! Ты же не ответила на поцелуй, а завтра только угостишь его чаем.

Но я уже чувствовала, что я не только угощу его чаем, не для этого он придёт...

Меня опять охватило томление, я опять подумала о Сашке. О, как я его хотела! Я достала свой сотовый, которым давно не пользовалась, так как в клинике мне выдали другой, со всеми занесёнными необходимыми номерами и стала просматривать входящие звонки. Оказывается, от мужа уже целую неделю ничего не было, ни одного сообщения. Странно... Меня охватило беспокойство: что-то случилось? На Сашку непохоже, чтобы он забыл мне прислать хотя бы смс-ку. Взглянув на часы и посчитав, что в Новосибирске уже третий час ночи, я сразу же набрала "позвони" и отправила сообщение. Пока я собирала себе на стол чай с немецкими плюшками, я прислушивалась — не пришёл ли обратный ответ. Ответ пришёл, что абонент недоступен. Тогда я позвонила домой на наш телефон — никто не подходил. Это меня слегка успокоило: он, наверное, ночует у моих родителей, чтобы быть ближе к дочери, как мы и договаривались, ведь завтра суббота. Но почему отключен его сотовый? Ах, позвоню завтра утром родителям.

Я приняла душ и легла в постель, но не спалось. Мысли о Сашке мешались с мыслями о Томасе. Расстегнув пуговки на пижаме, я начала смотреть на свою грудь. В голове моей опять стали возникать картины наших с мужем ночей, меня опять охватывало томление, желание всё возрастало. И уже вместо Сашки в сознании возникало другое лицо — лицо Томаса, целующего мою грудь и ласкающего моё тело. Мне стало стыдно. Да никогда! Никогда я не позволю другому мужчине прикоснуться к своему телу! Я поклялась в этом Сашке так же как и он мне!

Но Сашка тоже уже без секса третий месяц и неизвестно, чем он занимается, как он обходится без меня. Мужчины — они хуже переносят отсутствие секса. Может быть, он приводит в нашу квартиру женщин, а я об этом никогда не узнаю! На мгновение в голове у меня стало пусто, как-то никак, не описать словами, а потом внезапно разлилось равнодушие. Ну, сами виноваты. Я дура, что уехала так далеко и так надолго, пренебрегла правилом своей баб Иры, а Сашка дурак, что отпустил меня так далеко и так надолго.

Злость на себя и на Сашку постепенно охватывала меня, но желание от этого не уменьшалось. Мне было всё-равно: зайди сейчас в квартиру любой мужик, я бы без слов отдалась ему чисто механически. Пусть снимет с меня накопившееся напряжение! А Сашка никогда об этом не узнает!

Я положила руку на низ живота, но потом раздумала, поразмыслив, что если моя мастурбация закончится оргазмом, то завтра, когда придет Томас, я буду "не в форме". Усилием воли я стала успокаиваться, меня уже клонило в сон, как вдруг пришло в голову, что после сношения с Томасом я могу забеременеть! Я стала подсчитывать сроки своих месячных, но решила не рисковать и утром в аптеке купить противозачаточные таблетки. Приняв решение, я постепенно уснула, но сон мой был беспокойным. Встав, не выспавшись, в шесть утра, я стала звонить родителям в Новосибирск.

Глава 26

Трубку взял папа. Вдалеке я слышала голосок дочери. У меня защемило сердце.

— Пап, здравствуй, это я.

— Привет, Алёнка! Рад тебя слышать! — громкий голос отца был весел.

— У вас всё нормально? Не могу дозвониться до Саши.

— Лена, Саша в командировке уже неделю, на каком-то объекте. Собрался очень быстро, заехал только к нам на минутку, поцеловал Анютку и уехал.

— На каком еще объекте? Где?

— Лена, мы ничего не знаем. Но здесь, в России.

— А как Анна?

— Анютка уже вовсю болтает. А вот поговори с ней.

И я услышала свою дочь. То есть я не услышала дочь. Она взяла трубку и молчала, слушая мои слова. А я давилась слезами и глупо повторяла: "Доченька, это я, мама. Ты забыла уже меня?"

Ребёнок молчал, папа где-то рядом смеялся и говорил, чтобы я слышала: "Лена, она слушает тебя, она кивает тебе головой. Анюта, ты ведь не забыла маму?" И мой ребёнок звонко закричал в трубку: "Забы-ы-ыла!". Я услышала звук трубки, ударившейся обо что-то твёрдое, наверное, о стол, и уже вдалеке смех убегавшей девочки. Папа поднял трубку и, обратившись к маме со словами "Юля, возьми Анютку", продолжил разговор. Я слушала папу, а слёзы катились у меня по щекам, я вытирала их ладонью и пыталась унять дрожь в голосе, отвечая отцу. Как в тот момент я хотела к ним! В мою уютную дружную благополучную семью!

Папа чувствовал, что я плачу и по-своему "успокаивал" меня: "Лена, я не узнаю тебя. Ты ревёшь, что ли? Держись, дочь! Не раскисай! России нужно новое поколение врачей!".

Сквозь слёзы я засмеялась. Это у нас с ним был такой прикол: любые разговоры о медицине заканчивались фразой, когда-то сказанной мной ещё в детстве во время спора на тему "какую выбрать профессию".

Я копировала какого-то старого чиновника-профессора, выступающего с трибуны на экране телевизора, грамотно говорившего о проблемах медицины в стране и, в частности, о контингенте молодёжи, идущей в медицину не по призванию, а в надежде зарабатывать большие "бабки". Старичок во время своей речи потрясал кулаком или стучал по трибуне так азартно, что мне казалось, он её сейчас развалит, а сам вывалится наружу. После этой передачи я при первом же споре с папой о том, куда пойти учиться, изображала этого профессора и, в воздухе потрясая кулаком, выкрикивала перед родителями эту фразу.

Потом я ещё поговорила с мамой — родители собирались съездить к дяде Максиму — и положила трубку.

После разговора я успокоилась. Впереди были выходные — в первый раз за два месяца я решила отдохнуть, съездить в город по указанным медсестрой Людмилой адресам хороших магазинчиков, продаваших детские игрушки, посетить городской торговый центр и просто пошарахаться по городу. Одна. Я устала, я хотела забыть о медицине. А в понедельник предстоял довольно напряженный день: я, Томас и молодая врач из Румынии, тоже живущая в общаге, но только снимающая комнату — мы втроём должны поехать в клинику при университете одного из близлежащих больших городов. Мы ехали, чтобы присутствовать на операции в отделении кардиохирургии.

Глава 27

...В городе, в одной из узких улочек на подходе к торговому центру, я шла, разглядывая витрины. Мой взгляд случайно упал на витрину секс-шопа. Манекены — женщина в пикантном бикини и мужчина с эротично накачанными мышцами, яркие глянцевые журналы, оригинально развешенные на декоративных прищепках, неведомые мне странные предметы для эротических игр — я остановилась, с любопытством всё это разглядывая. Мне вдруг пришла мысль зайти и купить себе недорогой вибратор. Хотя я не могла себе представить, что я вообще смогу зайти в подобное заведение, даже с Сашкой. Мне казалось, что проходящие мимо люди как-то насмешливо смотрят на меня, мне стало стыдно. И пока я раздумывала и колебалась, дверь, сопровождаемая звоном колокольчика, открылась и оттуда стал выходить мужчина. Я сразу же дала дёру.

В аптеке мне тоже вышел облом. Без рецепта одноразовые "пилле" не дали. Расстроившись, я попросила самую маленькую упаковку презервативов. Аптекарша спросила размер.

Я покраснела: что, ещё и размеры бывают? Видя моё замешательство, она посоветовала: возьмите стандартные. Но я взяла все три размера в маленьких упаковках по три штуки. Я подумала, что Томас сам себе выберет. Я подумала, что Томас наверняка умеет обращаться с презервативом. Хотя понятия не имела и вообще не представляла себе, как у нас с Томасом всё это будет выглядеть.

Пошатавшись еще по торговому центру, купив кое-что себе и приметив кое-какие вещи для Анны и Сашки, я зашла в кафе и взяла чашку капучино с пирожным.

Вокруг было много людей разного возраста, часто слышалась русская речь. В центре павильона, недалеко прямо внутри здания стояла каруселька и на ней катались маленькие дети. В кафе, отгороженном от торговой площади стеклянным выступом, было также много посетителей. Был час пик. К моему единственному столику, за которым было еще три свободных места, подошла пара среднего возраста и спросила разрешения сесть. Пока женщина оформляла на теке* заказ, мужчина, не отрывая взгляда, смотрел на меня. "Я вас уже где-то видел", — сказал он мне. Мне было неловко, я не знала куда смотреть, я хотела спокойно допить свой капучино. "Вы снимались в рекламе?" — спросил он. Я коротко ответила "нет". "Ваша фотография, да, ваша фотография! Я видел её в каком-то журнале!". Тут подошла женщина и мужик встал, чтобы пропустить её в уголок, где рядом со мной было свободное место. А я, воспользовавшись моментом, быстренько "слиняла", оставив дядьку с разинутым ртом и смотрящего мне вслед.

Затем я побродила еще некоторое время по городу и зашла в попавшуюся мне по дороге католическую церковь. Внутри было прилично народу. Были туристы с фотокамерами, у входа бегали двое детей, а, вероятно, их бабушка пшикала на них. Несколько человек рассматривали картины и внутреннее убранство церкви, а другие тихо сидели на скамейках перед алтарём. Медленно обойдя все картины и позолоченные статуи, я пожалела, что не взяла с собой фотокамеру. Но у меня еще будет возможность, успокоила я себя и села на первую скамью перед алтарём. Сумку я поставила рядом с собой и, положив руки на колени, первые несколько минут просто сидела. Обстановка полумрака с обилием ароматных свечей, в которой люди разговаривали между собой полушепотом, действовала на меня успокаивающе. Временами я поднимала голову, рассматривая расписной потолок и мозаичные окна, и в моей тупой башке опять возникли два образа: образ Томаса и образ Сашки. Если сравнивать внешние данные, то Сашка выигрывал в сравнении. Но он был далеко. А Томас был рядом! И Томас придёт сегодня! И я отдамся Томасу, но я буду представлять, что это Сашка...

"Ах ты дрянь, проститутка несчастная!" — выругала я себя. Я-то думала, что можно долго без мужика, без секса прожить. Вон, терпят же женщины, когда мужа забирают в армию. Целый год терпят! А раньше даже два года терпели! Правда, половина не дожидается... Но есть другая половина, а ты и трех месяцев не выдержала, проститутка несчастная! Я мысленно ещё несколько раз обозвала себя проституткой, и почему-то "несчастной", я ругала себя, я нервничала. Тут взгляд мой упал на библию, лежащую на алтаре. И тогда я, встав со скамейки, подошла очень близко к распятию Христа, перед которым горели свечи и, глядя на свечи и на распятие, про себя прочитала "Отче наш" и мысленно перекрестилась. После этого я, забрав сумку, поспешила к автобусной остановке. Я теперь знала, что буду делать.

Глава 28

Приехав к себе и разложив вещи, я позвонила медсестре Людмиле, приняла душ и средь бела дня улеглась в постель. Мне ничего не хотелось.

Пультом включив телевизор, я сосредоточилась на передачах первого канала. До этого вот уже два месяца я почти не смотрела телевизор, хотя еще Сашка мне сказал, что, смотря передачи на немецком, можно выучить язык. Мне просто было не до телевизора. А язык я и так выучила. Я смотрела всё подряд и в целом хорошо понимала и дикторов новостей, и актёров фильмов. Переключив на ARTE, я задремала.

Проснулась я довольно поздно. За окном было уже темно. Я отоспалась за всё время недосыпания. И мне хотелось есть. Порывшись в маленьком холодильнике, я сделала себе тарелку листового салата с помидоркой и слегка полила всё подсолнечным маслом. Потом поджарила две гренки и одно яйцо. Я уселась перед всё еще работающим телевизором и спокойно, растягивая удовольствие поесть что хочу, как хочу и в одиночестве, принялась за ужин. Часы внизу экрана телевизора показывали восьмой час. После этого я неторопясь помыла посуду, прибрала в комнате, пересмотрела все планы на следующую неделю, перевела интересующую меня статью по кардиохирургии, проверила еще раз расписание последнего автобуса, отходящего от клиники по субботам вечером и стала одеваться. На глаза мне попалась фотка, которую я раньше целовала по утрам. Я про неё уже успела забыть. Несколько секунд я рассматривала фотографию: рассматривала дочь, а потом пристально рассматривала мужа. Если бы Сашка видел меня в этот момент, он бы, наверное, сказал, что я сейчас взглядом прожгу ему одно место. Улыбнувшись, я открыла сумку, бросила туда фотку, посмотрела, сколько евро лежит в кошельке, вытащила все презервативы и затолкала их в чемодан — пусть будет Сашке сувенир!

Надев куртку, перчатки и сапожки, взяв сумку и посмотревшись в зеркало, хорошо ли лежит шерстяной палантин, я тихо открыла дверь...

...и упала прямо в объятия мужа!

Глава последняя

...Мы протрахались всю ночь и всё утро. Кровать шаталась и поскрипывала, мне было стыдно, что всё, наверное, слышат и соседи, но мы не могли оторваться друг от друга. Остаток воскресенья мы провели, гуляя по городу и вечером посидев в итальянском ресторане. А к ночи за Сашкой опять приехало такси и он из Франкфурта улетел в Россию. А я осталась.

Я осталась, но мне теперь было всё пофиг. У меня теперь было сил на десять практик! И я знала, что скоро, на три дня немецкого Рождества мой муж прилетит опять. Но я не знала, что он прилетит с сюрпризом. Да ещё с каким сюрпризом! Он привезёт с собой маленькую Анну и я чуть не умру от счастья! И чего я в тот момент ещё не знала — так это то, что я в эту ночь забеременела во второй раз.

А презервативы так и остались лежать в чемодане. Я всё расскажу Сашке, но потом, после своего возвращения домой. Я расскажу всё в шутливой форме и так, что он поймёт меня. Ведь я поняла его, когда на мой вопрос, как же он столько времени обходился без меня, он, краснея, признался мне, что один раз воспользовался Феромоной.

И я расскажу, что до постели с Томасом никогда бы не дошло, так как я "перетерпела" и после посещения церкви у меня пропало желание встретиться с ним. И последним автобусом, уходившим от клиники, я собиралась уехать в город к медсестре Людмиле, позвавшей меня в гости с ночевкой.

А Томас? О, бедный Томас! Он заехал за мной и за румынкой Даниэлой в понедельник рано утром. Он был в отличие от меня невесел.

Я радостно сообщила своим коллегам, что ко мне приезжал муж из России. "Знаю", — кивнул головой Томас. Я не стала спрашивать при Даниэле, откуда он знает. Всю дорогу Томас молчал. Когда же вечером Даниэла вылезла из машины возле общаги, я осталась сидеть в машине и Томас рассказал мне, что он с букетом цветов и бутылкой шампанского от города ехал следом за такси. В то время как такси притормозило около входа в общежитие, Томас объехал его и свернул к стоянке. Припарковав свою машину, он издалека увидел, что из такси вышел высокий парень. В темноте невозможно было разглядеть человека, но пока таксист открывал багажник и вынимал большую дорожную сумку, Томас подошёл уже довольно близко и увидел на сумке этикетку "Аэрофлота". У него сразу же возникло подозрение, что, возможно, это мой муж. Хотя мог быть и какой-нибудь врач из России. Поэтому Томас на расстоянии последовал за Сашкой, ну а когда Сашка поднялся на второй этаж, прошёл в секцию, где находились мои апартаменты и остановился у моей двери — Томас всё понял. Он неслышно вышел и уехал домой.

Нет, после этого отношения между нами не ухудшились, но стали чисто деловыми, хотя Томас по-прежнему опекал меня, помогал мне. А при прощании он сказал мне: "Элена, я буду искать себе такую жену как ты". Я его поцеловала в щёку, он поцеловал мне руку.

Первого марта меня провожало почти всё отделение и даже некоторые пациенты, которых я вела вместе с Томасом. А за две недели до этого профессор Рюкерт вызвал меня к себе в кабинет и предложил контракт на год в качестве врача-ассистента. Я поблагодарила, просияв от радости и сказала, что подумаю. Но я знала, что думать над столь желанным для многих предложением не буду. Я буду там где моя семья, я буду рядом с мужем, я — россиянка, а "России нужно новое поколение врачей"! И пройдёт совсем немного времени, когда я первая из врачей-кардиологов Новосибирска открою свой праксис, такой, о котором мечтала. И первым моим пациентом будет знаете кто? Никогда не угадаете. Будет тот дяденька, который выручил меня, когда у меня украли кошелёк в "Магните". Аркадий Геннадьевич первый узнает меня.

И моим коллегой и единомышленником станет "наглый Андрюшка" — Андрей Сергеевич Волошин, закончивший медицинский на пять лет позже.

И мы с мужем не будем больше пренебрегать вторым правилом моей бабушки, хотя я ещё несколько раз буду на учебе за границей.

А сейчас, первого марта, дома меня ждали дочь, родители и Сашка. И я опять жила уже будущим, будущим своей семьи.

Конец

* der Termin (нем.) — автор использует немецкое слово, означающее определённый день и время какого-либо события.

* Die Theke (нем.)— прилавок