Милая любовь. Ознакомительный фрагмент

В КОНЕЦ

ЕЛИЗАВЕТА ГОРСКАЯ

МИЛА'Я ЛЮБОВЬ

Я вспотела от усилия, но рук не разжала. Блин. И кто только придумал эту физкультуру?! Я понимаю, конечно, в здоровом теле — здоровый дух. Но это же издевательство какое-то! Эти турники просто созданы для того, чтобы на них позорились такие низкорослики, как я.

Стиснув зубы, я тихо застонала, когда наш физрук Владимир Александрович дал команду отдыхать и пообещал всем продержавшимся хорошую отметку. Я спрыгнула на землю и посмотрела на свои жалкие мозолистые ладони. Жуть! Ради пятерки, конечно, стоило попотеть и потерпеть, но видеть это уродство как-то... грустно. Завтра вечером нас с мамой пригласили на частную вечеринку — не хотелось показываться с такими руками, да еще коленку расшибла, когда кросс бегали. Алла Викторовна вряд ли будет в восторге от моего внешнего вида. Хотя... это может сыграть мне на руку. И послужить причиной никуда не идти.

Фух! Наконец-то прозвенел звонок с урока.

В раздевалке, как обычно, царило оживлённое столпотворение. Я быстро переоделась, запихала в рюкзак бриджи с майкой и вылетела пулей в коридор. Проклятье! До литры осталось минут десять, а у меня на голове черт знает что творится, тушь потекла, лицо лоснится. В туалете я достала косметичку и кое-как подправила макияж, затем наскоряк расчесала волосы, собрала на макушке в пучок. В класс вбежала в унисон со звонком и с разбегу впечаталась лбом в чью-то твердую — явно не женскую — грудь.

— Твою ма... — вырвалось у меня, когда я подняла глаза и встретилась с взглядом нашего учителя по литературе, брови которого хмуро сошлись на переносице. — Простите, — прошептала я, опустив голову.

Черт!

— Осторожнее нужно быть, — услышала я низкий, с легкой хрипотцой голос. — Не на пожар ведь торопитесь.

— Ты где была? — принялась пытать меня Ксюха, когда я села за нашу с ней парту. — В раздевалке такооое случилось!

— Опять Жанка с Иркой поцапались? — высунула я нос из ранца, из которого доставала учебник с тетрадкой.

— Темный твой заявился! — поиграла бровями Ксюха.

Сердце сделало болезненный кульбит. Я сморщилась.

— Да ну? — попыталась я скрыть свою заинтересованность. — Кого-то искал или просто так, поглазеть?

— О тебе спрашивал.

Руки, листающие учебник, задрожали. Черт бы побрал этого Темного!

— И что ты ему сказала?

— А что, по твоему, я могла ему сказать?! Ушла, говорю, твоя Милка. Куда — не знаю. Школа большая.

— И вовсе я не его, — огрызнулась я.

— А что у вас там с ним произошло? — придвинулась ко мне Ксюха. — Ты так и не рассказала толком, почему вы расстались. Из-за другой, да?

— Бережная! Кислицына! Общаться будете на перемене. Или у вас есть что сказать по теме?

Арсений Валерьевич, скрестив на груди руки, выжидательно смотрел в нашу сторону.

— Мы больше не будем, — насмешливо улыбнулась я ему.

— Я это уже слышал, — сдвинул брови учитель. — И не раз. Кислицына, прошу к доске.

— Зачем? — недоуменно похлопала ресницами Ксюха.

— На предыдущем уроке я задавал вам выучить на выбор одно из стихотворений Ивана Алексеевича Бунина, — терпеливо объяснил Арсений Валерьевич. — Я слушаю вас.

— Эээ... Я... не готова.

— Жаль, — сев за стол, он что-то начеркал у себя в журнале простым карандашом и поднял голову. Его тяжелый взгляд остановился на мне. — Бережная — к доске.

Черт!

Я тяжело вздохнула и медленно поднялась на ноги.

— Я не готова.

— Да? — вскинул он брови. — И почему я этому не удивлен?

— Потому что у меня память плохая! — дерзко встретила я его взгляд. — И я терпеть не могу Бунина!

— Хм, — сцепил учитель руки в замок и оперся о них подбородком, — тогда можно узнать, кого вы любите?

— Она все еще сохнет по Артему Жданову, — услышала я насмешливый голос Жанки с ее привычными ленивыми нотками.

Я стиснула зубы. У меня уже руки чесались вцепиться этой стерве в волосы, когда учитель, по-видимому заметив мое состояние, тихо произнес:

— Садитесь, Мила. Надеюсь, вы понимаете, что в программе еще много будет писателей и поэтов, не вызывающих у вас симпатию. Что прикажете делать? Вас устраивает двойка в аттестате?

— Нет, — опустила я голову.

— В таком случае жду вас с Ксенией завтра утром, перед занятиями. Иначе я обведу ваши двойки ручкой. Понятно вам?

— Да, — процедила я сквозь зубы.

— Я не расслышал. Что вы сказали? — голос его был суровым, в нем так и сквозили укор и недоумение.

— Хорошо. Мы придем завтра утром, — ответила за меня Ксюха. — А стихотворение любое?

— "Крещенская ночь", "Одиночество" или "Последний шмель". И не забудьте сделать его анализ. Все слышали? — обратился он уже ко всему классу. — Анализ к стихотворению обязателен. Даю вам пять минут. Сначала буду спрашивать по желанию, затем — по журналу. Время пошло!

Ненавижу этого Арсения Валерьевича! И школу эту бессмысленную ненавижу! И Жанку-стерву, и Артема, и...

— Милка! — ворвался в мои мысли бодрый голос Ромки. — Ты что, такая хмурая? Опять с матерью поцапалась?

— Нет, — буркнула я, дожевывая свой сэндвич с салатом и ветчиной. — Двойку получила по литре. Завтра придется переться ни свет ни заря, чтобы рассказать это чертово стихотворение Арсению Валерьевичу. Дался мне вообще этот Бунин! И Пушкин, и Толстой, и Достоевский с Лермонтовым! Можно подумать без них и их шизофренических писулек вся моя жизнь пойдет под откос.

— Твоя мать тебя за это по головке не погладит, — ухмыльнулся Ромка, но встретив мой колючий взгляд, нахмурил брови. — Ты порвала с Темным?

— Угу.

— Что он сказал?

— Рассмеялся мне в лицо и послал на все четыре стороны, — хмуро сообщила я.

— Надеюсь, он не распускал рук? — сжал кулаки Ромка.

— Ромка! Это было всего лишь раз...

— Милка, ты дура влюбленная, а я — твой друг. Я вижу все так, как оно есть на самом деле. Темный твой подлец, каких еще поискать. Я никогда ему не доверял, а после того случая в баре...

— Ром, проехали. Давай не будем об этом.

— Ладно, — Ромка поднялся из-за стола. — Я побежал. У нас сейчас английский. А ты не вешай нос. Завтра наступит новый день.

— Ага, — криво усмехнулась я. — Новый день — новые заморочки.

Ромка улыбнулся.

— Новый день — новые решения, Милка. Ну все, давай! Вечером спишемся.

— Пока, — улыбнулась я другу. — Спасибо, Ром.

— Не за что, — похлопал он меня по плечу и, закинув ранец за спину, выбежал из столовой.

Я брела по узенькой аллее и размышляла над насмешками самой жизни, которые с завидной очередностью сыпались на мою бедовую голову. Эта чертова школа меня достала. А хуже всего то, что моя мать — директор этой самой школы. И воспитывала она меня одна — отец погиб в аварии пять лет назад.

Алла Викторовна — интеллигентная, целеустремленная, абсолютно состоявшаяся в жизни личность — мечтала о таком же будущем для своей дочери, которая — увы! — представляла это самое будущее диаметрально противоположным. Можно представить ее потрясение, когда я заявила, что после девятого класса хочу пойти работать. Я ненавидела учебу и все, что с ней было связано. Единственный предмет, который я по-настоящему любила, это урок рисования. Но с девятого класса его заменили на черчение, и мое нахождение в школе и вовсе потеряло смысл. Зачем мне эти косинусы, катеты, деепричастные обороты, если я рисовать люблю и собираюсь посвятить этому свою жизнь? Может кто-то объяснит мне, к чему весь этот бред с оценками, аттестатами, успеваемостью и неудами? Как это скажется на моей дальнейшей жизни? Ведь существует куча примеров, когда троечники становились успешными и всеми уважаемыми людьми, а отличники спивались и побирались где-нибудь на паперти или работали техничками и дворниками. Нет, я, конечно, с уважением отношусь к любому труду — будь то труд шахтера или юриста. Я согласна с тем, что все профессии важны, все профессии нужны. Но я не понимала — и вряд ли когда-нибудь пойму — зачем родители муштруют своих чад, заставляя их зубрить, чертить, сочинять, — и все из-за каких-то оценок, баллов, отметок. Бред! Другое дело, если ребенку нравится чертить или сочинять или рисовать. А иначе какой в этом смысл? Аттестат — это бумажка, которая с годами истрепется, выцветет, потеряется, а вот тумаки, обидные слова и клише, ярлыки типа "неуч", "бездарь", "тупица" выжигаются на детских сердцах и сердцах подростков жестоким лазером и их не сотрешь, не замажешь, не вычеркнешь.

Я ожесточенно вытерла катящиеся по щекам слезы и пнула валявшийся под ногами камушек. Вот папочка понимал меня. Он называл меня "моя маленькая леди" и всегда учил творить добро — не важно как, лишь бы это исходило из сердца. Он был единственным в нашей семье — включая маминых родителей и ее бабушку с дедушкой, учителей в четвертом поколении, — кто просто жил и получал удовольствие от этого. Бережной Эдуард Александрович был художником. Я до сих пор помню отведенную под его студию крохотную каморку, заставленную мольбертами, баночками с краской, его полотнами и поддельными картинами любимых художников, которым он пытался подражать — Айвазовский, Маковский, Лагорио. Чаще всего на его набросках или работах была изображена маленькая я. Едва продрав утром глаза, я надевала самое нарядное свое платьице и взбиралась на единственный в той комнате стул, задрапированный тяжелой алой или белой — в зависимости от папиного настроения — тканью, а папа, всучив мне в руки очередную безделушку, которая на картине перевоплощалась то в очаровательную птаху, то в гроздь винограда, то в яблоко, то в букетик фиалок, с алчным блеском в глазах принимался за работу. Замерев в не всегда удобной позе, я с восхищением и щемящей сердце любовью ловила каждое его движение, любой его жест, в то время, как он, закусив кисточку, нахмурив красивые густые брови, задумчиво исследовал мои глаза, губы, лицо, а затем медленно, четкими, выверенными штрихами переносил это на холст. Ах, как же я любила эти моменты, когда мы принадлежали только друг другу, когда мир вокруг словно растворялся, становился эфемерным, беспредметным, и существовали лишь мы вдвоем — папа с палитрой и кистью в руках и я на своем высоком стуле, вроде бы одинокая, но счастливая.

Именно любовь к одиночеству и стала камнем преткновения в наших с мамой отношениях. Алла Викторовна, всегда стремящаяся быть признанной и нужной всем и каждому, не понимала моего стремления отгородиться от ее назойливого внимания, постоянных расспросов "где была?", "что делала?", "а не прогуляться бы мне с подружками?".

И однажды, устав от ее нравоучений и предложений проветриться, я сбежала из дома на одну из шумных вечеринок одноклассницы Жанки, где и познакомилась с самым красивым и сексуальным парнем нашей школы, Артемом Ждановым. Он учился в параллельном классе и имел репутацию альфонса, то есть спал и встречался только с женщинами намного старше себя, опытными, обеспеченными, не скупыми на подарки и денежные поощрения, благодаря чему в свои неполные семнадцать лет уже разъезжал на новенькой "ауди" и сорил деньгами, как Билл Гейтс.

В тот вечер я немного выпила и разрешила ему себя поцеловать. Он тут же попытался затащить меня в постель. Еще бы! Дочка самой директрисы строит ему глазки — как не воспользоваться моментом? Но я, не церемонясь, заехала красавчику коленом в пах и, чмокнув на прощанье в губы, исчезла из виду. И появилась на его пути лишь спустя полтора месяца — вернее, слезно умоляла его сыграть перед матерью влюбленного придурка, лишь бы та отстала от меня своими каждодневными расспросами о личной жизни, которой у меня отродясь не было.

Если я думала, что Алла Викторовна успокоится и оставит меня в покое, то я жестоко ошибалась. Мама, наслышанная о похождениях Темного, пришла в ужас от моего нежного щебетания в адрес моего якобы возлюбленного и заставила меня пообещать расстаться с ним. Иначе она отправит меня учиться в Штаты.

Мама знала мое слабое место — а именно то, что я мечтала жить и писать картины в городе, где жил и рисовал мой отец. Я мечтала воплотить в жизнь давнюю мечту отца — нарисовать в хронологическом порядке историю их с мамой любви: парк, где они впервые познакомились, ресторан, в который папа пригласил маму на их первое свидание, откуда они потом, смеясь, сбежали, потому что у отца не было денег заплатить за ужин... Мама знала об этой моей мечте и использовала в своих целях то, что было самым ценным для меня — любовь к отцу.

С Артемом я порвала. Только вот перестать думать о нем было выше моих сил. А он, похоже, по-прежнему верил, что я вернусь. В итоге, мы стали жертвами собственной самонадеянности и уверенности, что у нас все под контролем. Как бы не так. Три месяца ежедневной игры в любовь обернулись для нас настоящей любовью, порой граничащей с сумасшествием. Что ж, на то они и ошибки молодости, чтобы исправлять их и жить дальше. Я сделала свой выбор.

— Не хочу ничего слышать, Мила. — Мама, как всегда, была непреклонна, о чем ярко свидетельствовали гордо поднятая голова и сверкающие решимостью глаза. — Или ты подтягиваешься по всем предметам или тебе не видать учебы в мастерской Марининой как собственных ушей.

— Но, мама! — возмутилась я. — Я не смогу так быстро наверстать упущенное. У меня практически по всем предметам, кроме черчения и физкультуры, четверки, а по русскому и литературе и вовсе наверное трояки будут.

— Мне все равно, Мила, как ты собираешься исправлять свои оценки. Можешь заниматься с репетиторами, оставаться после уроков на дополнительные занятия, ходить на факультативы, мыть полы, поливать цветы. Мне. Все. Равно. Выкручивайся, как хочешь. Думаю, если ты попросишь Арсения Валерьевича позаниматься с тобой какое-то время, он не откажет тебе.

— Не буду я его ни о чем просить! — заартачилась я. — Он терпеть меня не может и оценки специально занижает.

— Мила, — покачала головой мама, — ты как всегда преувеличиваешь. Арсений Валерьевич — один из самых принципиальных и беспристрастных педагогов в нашей школе. Поверь мне. Он одинаково относится ко всем своим ученикам, никого из них не выделяя. А это сложно, если учесть, что он мужчина, а преподавать ему приходится среди такого количества симпатичных, в большинстве своем не совсем сексуально уравновешенных девушек.

— Ага! — усмехнулась я. — Порой я вообще сомневаюсь, что он живой мужчина и у него все в порядке с ориентацией. Может он... робот? Или гей? Девчонки перед ним иной раз такое вытворяют. А ему хоть бы хны. Лицо каменное, челюсти сжаты, лишь хмуриться немного. Вот и вся его реакция.

— Ох, и доведете вы его когда-нибудь. Уйдет он от нас. А мне действительно жаль расставаться с таким сильным и нравственно устойчивым педагогом.

— Я тебя умоляю, мама! Нравственно устойчивый? Это с виду он такой весь правильный, а копни поглубже...

— Мне достаточно того, что я вижу! — отрезала мама. — Так ты согласна на мои условия?

— А у меня есть выбор? Ты умеешь загнать в угол...

— Тебя загонишь... — вздохнула мама. — С тобой по другому невозможно, Мила. Ты же упрямая, как... Вся в отца. Это ты не оставляешь мне выбора. 5dd> — Ладно, мам. Давай не будем разводить демагогию. Я принимаю твои условия. Я подтягиваю оценки по предметам, а ты подписываешь договор, заверенный у нотариуса, что обязуешься оплатить мою учебу в мастерской Марининой, проживание на съемной квартире. Ну и... прочие расходы. По рукам?

Мама как-то обреченно вздохнула, немного помолчала, затем протянула руку и пожала мою вымазанную в краске ладонь.

— По рукам.

Я ненавидела утро. Ненавидела овсянку, которую мама неизменно готовила на завтрак. Ненавидела дорогу в школу.

Закинув рюкзак за спину и воткнув наушники, я брела от остановки с видом человека, идущего на казнь. Я пообещала матери поговорить с Арсением Валерьевичем и вчера мне казалось это вполне осуществимым. Ну что мне стоит подойти к нему и попросить для себя дополнительные часы? Не исключено, что в восторге от этого он не будет. Может скривится немного. Вздернет этак удивленно — или насмешливо — одну бровь. Но как отказать дочери директрисы? У него, как и у меня, нет выбора. А так может "премию" получит в благодарность от Аллы Викторовны. Мама у меня человек благодарный и об оказанных ей услугах не забывает. Тем более, что наш Арсений Валерьевич не женат и девушки постоянной не имеет — если верить слухам, конечно. Так что времени у него — хоть отбавляй.

Черт! Кислицына машет. Эта странная девчонка вдруг ни с того ни с сего решила, что я остро нуждаюсь в жилетке, в которую могла бы поплакаться — если что. Она так и сказала: "Обращайся, если что." Ага. Бегу и падаю. С чего она это взяла, я до сих пор не понимала. Уже недели две как она делила со мной парту — обычно я сидела одна, зачастую на задних рядах — и, возомнив себя моей закадычной подружкой, всячески выпытывала подробности наших с Темным отношений. Не иначе кем-то подослана. Но я орешек крепкий. И не такие зубы об меня ломали. Я наплела ей, что мы с Темным до сих пор любим друг друга и ждем совершеннолетия, чтобы пожениться. Ну прямо как современные Ромео и Джульетта! Ксюха горестно вздыхала, даже слезу пустила — так ее взволновала история нашей несчастной любви. В результате это она рыдала на моей довольно скромной — по современным меркам — груди, оставив на любимой белой футболке черные следы от туши. Похлопав "подругу" по плечу, я заверила ее, что лить слезы пока еще рано. Мы с Темным так просто не сдадимся и будем бороться за свою любовь — на зло всему миру. Согласиться ли она на роль подружки невесты на нашей свадьбе? Слезы тут же высохли на наращенных ресницах Ксюхи. Она просияла.

Ну ладно, с этой все ясно. Что, собственно, делать с Темным? Его нахальная улыбка и антрацитово-черные глаза до сих пор снились мне по ночам. Да он и в реале не давал мне покоя. Зажимал по углам и требовал объяснений, а я лишь кусала губы и, улучшив момент, по-детски сбегала. Конечно, он злился. Я хорошо помнила тот день, когда сообщила ему, что между нами все кончено, как сжалась его челюсть и побелели костяшки на кулаках, когда он, замахнувшись на меня, отвел тяжелый взгляд и что есть силы ударил в стену за моей спиной. Я закусила до крови губу, по привычке придерживаясь когда-то заключенной с самой собой договоренности, что как бы не было больно, я не буду плакать. Весь свой слезный лимит я исчерпала, когда погиб отец. Для Темного мои слезы означали бы зеленый свет. А пустых надежд я давать не хотела. Все кончено — и точка. Переживет он, переживу и я. Тем более, что я не первая у него и далеко не последняя. Пройдет неделя-другая, и он забудет мое имя, и наши с ним отношения останутся в прошлом.

— Ну что, Милка, готова к экзекуции? — подхватила меня под локоток Ксюха. — Я пол ночи учила эту дребедень.

— Я тоже.

На этот раз я не лукавила. Учить стихи для меня то еще наказание. Но если выучила, то на всю оставшуюся жизнь. Запоминалось надолго.

К кабинету литературы мы подошли в пятнадцать минут восьмого. Я громко постучала. Тишина.

Блин. Это еще что такое? Неужели наш литературный гуру опаздывает?

Я толкнула дверь и замерла с отвалившейся челюстью. Ксюха за моей спиной пораженно охнула, затем захихикала.

Наш Арсений Валерьевич, одетый как всегда с иголочки, стоял возле доски и как-то уж очень равнодушно целовался с Катькой Перовой из параллельного класса. Или отвечал на поцелуй. Или был застигнут врасплох. Так сразу и не поймешь.

Заметив нас краем глаза, Арсений Валерьевич обхватил Катю за талию и буквально оторвал от себя. Хм. Смущенным и виноватым он не выглядел. Лишь немного уставшим. Понятно. Катька подлым образом совращает нашего учителя. Решила взять его нахрапом. Разоделась вся: шпильки, блузка в облипочку, юбка-мини.

— Арсений Валерьевич, а что... — начало было язвительно Ксюха и резко умолкла от болезненного тычка в бок. Молчала бы уже, подхалимка несчастная.

— Перова, — обратилась я к блондинистой пигалице, — изобрази сквозняк, будь любезна. Нам с Ксюхой стих сдавать нужно. А времени в обрез.

Катька сжала челюсти, глаза ее метали молнии, но зубоскалить, видимо, не решилась. Знала, что связываться со мной не стоит. Схватила крохотную сумочку, в которую и помада-то едва помещалась, и выбежала из класса, раздраженно хлопнув дверью. Хм. Не страшно. Двери-то казенные.

Я запихнула рюкзак под парту в первом левом ряду, прямо напротив учительского стола, и стрельнула глазами в сторону Кислицыной.

— Ты долго еще там стоять будешь? Скоро звонок на урок. Мне нельзя опаздывать. Арсений Валерьевич, — повернулась я к взиравшему на меня из-под нахмуренных бровей учителю, — вы готовы принять мой должок или вам все еще нужно время, чтобы прийти в себя после... кхм... сексуального домогательства со стороны Перовой?

Ни один мускул не дрогнул на лице учителя, когда, скрестив на груди руки, он холодно произнес:

— Начинайте, Бережная. Я весь внимание.

Проводив глазами последнего учащегося, покинувшего кабинет литературы, я скромно постучала по косяку, встретила задумчивый взгляд Арсения Валерьевича, прошла в класс и села напротив него.

— Слушаю вас, Мила, — опустил голову учитель, заполняя что-то в журнале.

Я посмотрела на его красивые, поросшие темными волосами руки, на длинные, нервные пальцы, с ухоженными ногтями. Да уж! Арсений Валерьевич любил следить за собой: аккуратно подстриженная бородка, короткие волосы, с торчащей, уложенной гелем челкой, безукоризненно белая рубашка, тонкий черный галстук, зауженные книзу темно-синие брюки с идеально отутюженными стрелками. Такое ощущение, что он сошел со страниц какого-нибудь немецкого каталога. Правильные черты лица, темные волосы и глаза, стройная, подтянутая фигура — в меру худощавая и мускулистая. Лощеный франт! Руки чесались — так хотелось взъерошить слишком безупречную — волосок к волоску — прическу, сорвать новомодный галстук, освободить смуглую шею от тесного, застегнутого на все пуговицы воротничка... в общем, устроить художественные беспорядок, придать его внешности больше жизни, спонтанности, всплеска.

Артем же, напротив, ненавидел все идеальное и правильное. Его гардероб пестрил всеми цветами радуги, и сочетанием этих самых цветов он никогда не заморачивался — одевал первое, что попадалось под руку. Поразительно, но даже в этом хаосе стиля и не сочетающихся друг с другом оттенков он умудрялся выглядеть гармонично и... сексуально. Преобладающим же цветом в его гардеробе был все-таки черный. Отсюда и его прозвище Темный.

Мой Темный...

Как же я любила, когда он небрежным движением откидывал назад длинную, вечно мешающую ему, челку или убирал за уши пряди иссиня-черных, доходящих до плеч волос. Жгучие черные глаза его, в оправе удивительно длинных загнутых ресниц, сверкали, когда он смотрел на меня, слегка прищурившись и вздернув правую бровь. На чувственных губах играла его фирменная насмешливо-издевательская ухмылочка, словно все, что происходило вокруг, забавляло его и нисколечко не трогало.

Видимо, я задумалась и не заметила внимательного взгляда темно-карих глаз, изучающих отрешенную меня.

— Мила... — услышала я тихое и вздрогнула.

— Ой! — захихикала я. — Простите...

— У вас ко мне что-то есть? — улыбнулся в ответ Арсений Валерьевич.

— Да, — закусила я губу. — Мне... нужно подтянуть оценки по вашим предметам. Эээ... Как я могу это сделать?

— Кхм... Ну для начала выполнять все домашние задания... все, что я даю вам на дом, выучить правила грамматики, орфографии, отвечать, по мере возможности, на уроках, желательно на отлично написать предстоящие диктант и сочинение...

— Вы меня не поняли, Арсений Валерьевич, — перебила я его. — Мне нужна помощь. Ваша помощь.

Арсений Валерьевич молчал, вертя в пальцах шариковую ручку. Я нахмурилась.

— Я имела в виду дополнительные занятия, — пояснила я, раздраженная его реакцией. К чему делать такое загадочное лицо? Словно я предлагаю ему себя, а он размышляет, стоит ли ему соглашаться или нет.

— Я понял вас, — кивнул он наконец. — К сожалению, я не могу вам ничем помочь, Мила. У меня очень плотный график, на носу подготовка к Олимпиаде. Я не могу выделить для вас время. Мне жаль...

Он что, издевается?

— Вы отказываете мне?

— Я действительно очень занят, Мила. Может вам стоит поговорить с каким-нибудь другим преподавателем? Или нанять репетитора? Я могу вам дать парочку телефонов...

Он это всерьез?

— Арсений Валерьевич, может я... в чем-то провинилась перед вами? Я могу...

— Мила, за кого вы меня принимаете? — резко перебил он меня. — Вы тут совершенно ни при чем. Я... в общем, это очень личное. И у меня нет времени. Правда. Я бы с радостью помог вам, но... не сейчас... не в этом учебном году...

Я так была уверена в том, что он согласится позаниматься со мной, что растерялась и сразу не нашлась, что ответить. Лишь бегала глазами по его сочувствующему лицу, по каким-то фразам, написанным на доске его каллиграфическим почерком, по сжатым в кулаки рукам...

Возможно, он действительно занят, но... Черт! Я так надеялась на него. Ни один из учителей не смог отказать мне. Все проявили понимание — даже учитель по физике, а я его ой как доставала предыдущие годы. Или они просто боялись не угодить Алле Викторовне... Какая разница! Они пошли мне навстречу, согласились помочь. А этот... пижон твердит, что у него нет на меня времени. Он, видите ли, занят. Личной жизнью пусть занимается в свободное от работы время! Из-за его предвзятого ко мне отношения у меня по литературе трояк будет. Я уже молчу о русском. Да за кого он себя возомнил, черт возьми? Может он ждет, что я буду его умолять? Или... ему нужна иная плата? Может он не так прост, как кажется, и... чтобы потешить его амбиции, нужно нечто большее, чем благодарность? Наверняка, тот поцелуй с Катькой был его инициативой. А я клюнула на его равнодушное личико... Черт побери! Да этот Арсений Валерьевич — тот еще лицемер!

Что ж, не захотели по-хорошему, будет вам... по-другому!

Арсений Валерьевич в это время достал из ящика своего письменного стола бумажник и, порывшись там пару секунд, достал несколько изящно выполненных визиток. Одну из них он протянул мне.

— Это мой очень хороший друг. Он занимается репетиторством уже лет десять. Лучше него педагога вам не найти. Буду рад, если вы воспользуетесь его помощью.

Я повертела в руках серебристый прямоугольник, засунула его в карман джинс, улыбнулась.

— Спасибо, — встала я из-за парты. — Извините, что отняла у вас время.

Арсений Валерьевич поднялся вместе со мной. Он немного хмурился.

— Мне жаль, Мила. Я рад бы вам помочь...

— Ничего, — пренебрежительно махнула я рукой. — Надеюсь, это ваше личное того стоит.

Я бросила на него холодный взгляд и вышла из класса.

Мы сидели с Кислицыной в школьной столовой и лакомились мороженным. Я задумчиво ковырялась в своем шоколадном и не заметила, как к нам подсела Катька Перова.

— Привет, девчонки! — Она поставила на стол поднос с сэндвичем и колой.

— Привет, — удивленно откликнулась Ксюха и посмотрела на меня.

Я промолчала.

— Как делишки? — с насмешливой улыбочкой спросила Перова. — Как грызется гранит науки?

— Нормально, — буркнула я, облизывая ложку. — Тебе чего нужно, Перова? — поинтересовалась я, поднимая на нее глаза. — Или тебе поболтать не с кем?

— Хотела уточнить один момент, — перестала улыбаться Катька. Она слегка наклонилась и заговорила уже шепотом: — Вы это... про тот поцелуй... ну с Арсением Валерьевичем... никому не расскажете? Не хочу, чтобы у него были проблемы. Я сама... сама его поцеловала... Он не хотел этого, — добавила она после небольшой паузы. — Он честный. И вряд ли способен на такое...

— Не делай поспешных выводов, Перова, — усмехнулась я. — Он мужчина — и этим все сказано.

— Да, но... — Катька закатила глаза, словно подбирая слова. — Он... он особенный. Не такой, как все. Он добрый. И смотрит на нас, как на учениц, а не на будущих женщин, — закончила она с легким вздохом.

— Ага. Скажи еще, что он святой и все такое прочее, — я воткнула ложку в растаявшее мороженое и встретилась с ней глазами. — Прежде всего, он мужик, самец, понимаешь? Его просто никто еще по-настоящему не соблазнял.

— Вряд ли это кому-то удастся, — с сомнением произнесла она. — В нем чувствуется какая-то непонятная сила... стержень что ли, который не дает ему расслабиться ни на минуту. Такой мужчина вряд ли влюбится с сопливую девчонку, вроде меня, тебя или Ксюхи. Скорее всего его интересуют зрелые... высоко интеллектуальный женщины, с четкими планами на жизнь.

— Перова, ты вроде девчонка не глупая, а несешь бред полный. — Я тряхнула волосами. — Мужики все одинаковые, поверь мне. Им же только секс подавай. А что там у нас в голове творится им глубоко наплевать. Не будь наивной, Перова. Арсений Валерьевич — тот еще кобель. Он просто умело это скрывает. Хочешь докажу?

— Как? — округлила глаза Катька. — Тебе что-то известно о нем?

— Нет. Но я выясню. Я выведу нашего учителя на чистую воду. Спорим?

Глаза Перовой загорелись.

— Спорим!

— На тысячу долларов, — предложила я, сощурившись.

— Окей! — не задумываясь, согласилась та. — Если к концу года ты не соблазнишь Арсения Валерьевича или не накопаешь на него какой-нибудь компромат, я стану богаче на тысячу долларов. И наоборот.

Она протянула мне маленькую ладошку с наманикюренными ноготками.

— Идет, — улыбнулась я, пожимая ее руку.

— Ты это всерьез? — удивленно воззрилась на меня Кислицына, когда Перова пересела за соседний столик.

— Я пошутила, — вновь принялась я за мороженное. — Конечно, я серьезно, — нетерпеливо закатила я глаза. — Но мне будет нужна твоя помощь. Ты согласна со мной сотрудничать?

— Но тысяча долларов... У тебя есть такие деньги?

— Если бы они у меня были, я бы не спорила, — раздраженно нахмурилась я. — Так ты со мной? Или мы больше не подруги?

Я умела не церемониться и расставлять все точки над "i".

— Я с тобой, — после легкой заминки произнесла Ксюха. — Помогу, чем смогу.

— Я знала, что могу на тебя положиться, — похлопала я ее по плечу.

Подняла глаза и увидела входящего в столовую Арсения Валерьевича. Он улыбнулся мне — весело, по-доброму — и сделал жест рукой, приглашая подойти к нему. Я нахмурилась. Хм. Это что-то новенькое.

— Мила, я могу поговорить с вами наедине? — спросил он, когда я приблизилась к нему.

Неуверенно кивнула. Как-то странно все это. Или он клюнул на меня? Так быстро? Вот удача!

Я улыбнулась своим мыслям. Арсений Валерьевич, заметив мою улыбку, насмешливо вздернул брови.

— Я вижу, Мила, у вас сегодня хорошее настроение?

— Да уж!

— Надеюсь, оно станет еще лучше, если я сообщу вам, что готов заниматься с вами в течении этого года.

Я сглотнула.

— Но вы же говорили, что... у вас нет времени.

Он улыбнулся. Я замерла, пораженная — настолько теплой и доброй была эта улыбка.

— К счастью, у меня изменились обстоятельства. И я готов уделить вам столько времени, сколько понадобится, чтобы наверстать упущенное.

— Вы уверены?

— Конечно, я уверен, — рассмеялся учитель. — Мне жаль, что пришлось отказать вам в прошлый раз. Надеюсь, вы не сильно обиделись на меня за это?

Я отрицательно покачала головой. Чертов комок застрял в горле, и слова не шли с языка.

Арсений Валерьевич как-то странно посмотрел на меня. Под его изучающим взглядом я невольно покраснела — стыд опалил щеки, шею, у меня даже уши горели.

— С вами все в порядке, Мила? Вы... какая-то необычная сегодня.

— Да, все хорошо, — выдавила я из себя улыбку.

Я отвела взгляд, рассматривая ребят за спиной учителя, лишь бы не встречаться с ним глазами.

— Тогда я жду вас сегодня после пяти. Вам удобно?

— Да. Я приду.

Сделав над собой усилие, я все же посмотрела на Арсения Валерьевича и натолкнулась на его задумчивый взгляд.

— Хорошо, — кивнул он, вновь став серьезным. — Я буду ждать.

И развернувшись, он ушел. А я стояла и смотрела ему в след, пытаясь понять, что я чувствую. Угрызения совести мне неведомы. Симпатии как таковой я к нему не испытывала. Тогда почему я краснею и сказать толком ничего не могу? Я презирала себя такую — хлопающую ресницами и алеющую от одного его взгляда.

Черт побери, Мила! Возьми себя руки. Все складывается как нельзя лучше. Арсений Валерьевич поможет мне с учебой, а я прощупаю почву и, когда представится подходящий момент, соблазню его или спровоцирую на какой-нибудь безумный поступок и выиграю тем самым спор с Перовой. В результате, убью двух зайцев. А потом преспокойненько съеду от мамы на съемную квартиру, как и мечтала. Буду учиться в мастерской Марининой и жить самостоятельно, не завися ни от кого.

И все же на душе скребли кошки. Препаршивые ощущения.

— Ну что, — вскинула я брови, доставая учебники и тетрадки, — с чего начнем?

— С начала, — улыбнулся Арсений Валерьевич и протянул мне листок бумаги. — Здесь все, что вы должны знать на зубок. Правила и прочее. Срок — два месяца. А пока перейдем к литературе. Что из произведений классиков вам особенно нравится?

— Ничего, — ответила я просто.

Глаза учителя слегка расширились.

— Совсем?

— Совсем.

— Ладно. — Арсений Валерьевич вынул какую-то книгу из ящика и открыл ее на месте, где была заложена веточка какого-то засушенного растения.

Хм. Да наш учитель романтик. Или гей...

— Подарок девушки, — пояснил он с грустной улыбкой, видимо уловив мое замешательство.

— Понятно.

Значит, не гей. Хоть это выяснили.

— Она умерла, — сглотнув, произнес он и протянул мне книгу.

Я вздрогнула. Книга с глухим стуком плюхнулась на парту. Я встретила взгляд учителя и вдруг осознала, насколько нелегко ему далось это признание. Неужели... неужели он чувствует то же, что и я?

— Она болела? — тихо спросила я.

— Рак, — без каких-либо эмоций произнес он.

— И когда это произошло?

— Семь лет назад... — Учитель горько усмехнулся. — Я до последнего верил, что она выживет. Казалось, я боролся за нее... и вместо нее. Ей на тот момент было уже все равно.

Он говорил отрешенно, без каких-либо признаков раздражения или злости. Мне бы его самообладание. При малейшем упоминании о смерти отца я приходила в бешенство. Мне хотелось заткнуть всем рты, чтобы не слышать. И вырвать из груди сердце, чтобы не чувствовать...

— Простите...

Рыдания подступили к горлу, и я сглотнула, закусив губу. Затем, не выдержав, сорвалась с места и выбежала из кабинета. Прислонилась к стене, спрятала лицо в ладонях. Лишь усилием воли мне удалось сдержаться и не заплакать. Я не могу... Я обещала...

— Мила... — рука учителя приятной тяжестью легла на плечо. — Я не хотел... бередить ваши раны.

Я отняла руки от лица, встретила его полный боли взгляд, не удержавшись, спросила:

— А ваша рана... она уже зажила?

Арсений Валерьевич тяжело вздохнул.

— Боюсь, Мила, такие раны не заживают. Я просто живу с этим и все.

— Но как? Ведь это так... больно?

— То, что не убивает нас, делает нас сильнее. Фридрих Ницше, — добавил он с улыбкой в ответ на мои сдвинутые брови. — Мне помогают книги, музыка... Классическая музыка, — вновь улыбнулся учитель, наблюдая за тем, как я скривилась. — В какой-то момент понимаешь, что ты не один со своим горем. Миллионы людей теряют кого-то и чувствуют тоже самое, что и ты. Это... не утешает, нет. Просто пропадает ощущение... своей уникальности, зацикленности на себе.

— Вы считаете, что я... эгоистка?

— Мы все эгоисты — в той или иной мере. Горе же порой способствует нашей обособленности от других, толкает к одиночеству, злобе. Но мы не одни, Мила... — Внезапно его глаза засверкали, словно он что-то задумал. — Знаете, что... На следующей неделе мы съездим с вами кое-куда. Это будет частью вашего обучения. Хорошо?

— Хорошо.

Я была заинтригована.

Я зубрила на перемене очередное задание Арсения Валерьевича, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв голову от учебника, я увидела наблюдающего за мной Артема. Он прямо-таки пожирал меня глаз. Все внутри затрепетало, сердце болезненно сжалось. Я опустила голову, боясь, что он заметит мое волнение и примет это на свой счет. Предательство со стороны собственных чувств и тела раздражало.

— Ну как дела, несравненная моя? — оперся он бедром о подоконник, в нескольких сантиметрах от меня.

— Все окей! — бодро ответила я, по-прежнему не поднимая на него глаз. — Ты как? Цветешь и пахнешь?

— А ты думала, что я буду убиваться по тебе бесконечно?

— Что ты! — скривилась я. — И в мыслях не было.

В следующую секунду Темный вырвал у меня учебник и, схватив за руку, резко притянул к себе.

— Тогда что за слухи ты распускаешь о нас? — зло процедил он сквозь зубы. — Захотелось поиграть на моих нервах?

Я вперила в него немигающий взгляд.

— Что за бред? Зачем мне это?

— Вот ты и скажи мне, зачем делаешь вид, что безразлична ко мне, а сама... — он сделал паузу и провел тыльной стороной ладони по моей щеке, от этого прикосновения я вздрогнула и задрожала, — а сама, — продолжил он насмешливо, — трепещешь стоит мне дотронуться до тебя?

Ну и самомнение!

— Слушай, Темный! — выдернула я локоть, отступив назад. — Мне все равно, что ты там напридумывал в своих фантазиях. Мне по-прежнему плевать на тебя. И не смей больше прикасаться ко мне. Понял?

— Мила, ты ври да не завирайся. — Он вновь притянул меня ближе и, едва касаясь губами виска, хрипло произнес: — Твои губы произносят одно, а в глазах так и плещется море страсти... Я ведь хорошо помню этот взгляд... не раз терял голову из-за него... Ты уверена, что... ничего не чувствуешь ко мне? Ну же, Милка, будь честна с самой собой...

Черт! Убить готова этого самовлюбленного мерзавца! Знает, подлец, какую силу имеет этот его низкий, сексуальный голос, сильные, но такие нежные руки, в этот самый момент ласкающие мою спину под джинсовой курткой. И когда он только успел?.. Черт бы побрал этого засранца!

— Темный, не будь таким наивным, — хрипло произнесла я, его губы были совсем близко. Я сделала попытку отвернуться. — Ты бесспорно неотразим, и сам об этом прекрасно знаешь, но позволь другим девушкам или женщинам — не знаю, кого ты там больше предпочитаешь — любоваться на эту неземную красоту. Я ею сыта по горло. И оставь меня пожалуйста в покое. Мне учиться нужно.

Его взгляд стал ледяным, на скулах заходили желваки.

— Что-то ты стала много учиться, Милка. Может учитель приглянулся? Потянуло на старичков, да?

— А если и так, тебе какое до этого дело? Я в твою личную жизнь нос не сую, так что и ты не лезь в мою. Темный, у тебя гордость есть, а? Что именно в моих словах тебе не понятно? Между нами все кончено. Я... я устала от тебя!

— Устала? — прорычал он, приблизив в плотную свое перекошенное яростью лицо. — Значит, я тебя не устраиваю, да? А этот педик литературный — то, что надо? Или он лишь очередная жертва ненасытной Милы?

— Да пошел ты! — в ответ процедила я и, не выдержав, замахнулась, чтобы залепить ему пощечину, но Темный ловко перехватил мою руку и, заведя ее мне за спину, практически прижался к моему телу своим. Какое-то время он свирепо дышал мне в лицо, я сглотнула и попыталась отвернуться, но он взял меня за подбородок и резко впился в мои губы жестким поцелуем. Я застонала от боли, и в следующую секунду его хватка ослабла, а губы стали нежными и опьяняющими.

— Темный... — выдохнула я. — Темный, прошу тебя...

— Не проси, Мила... — прошептал он мне в шею, покрывая ее поцелуями. — Дай мне напиться тобою до дна...

Я закусила губу, не веря, что это происходит со мной, а я не в силах противостоять охватившему нас обоих желанию. Но если я не воспротивлюсь натиску Темного, этот омут вновь поглотит меня. А во второй раз я вряд ли смогу вырваться из него. Слишком болезненным был для меня наш разрыв, чтобы вновь возвращаться к этому. Я не хочу... не могу... Ведь это все временно. Темный не умеет любить. Им движет страсть, стремление обладать, стать победителем в этой борьбе, а потом он уйдет... И я вновь останусь одна, не имея возможности даже оплакать свою растоптанную любовь и разбитые мечты.

Нет, я не могу допустить этого!

Я сделала глубокий вдох и что есть сил оттолкнула Темного от себя, так что тот, покачнувшись, с трудом удержался на ногах. В глазах, прежде полных желания и страсти, я увидела сначала изумление, затем они почернели от ярости.

— Ты хорошо подумала? — прорычал он, схватив меня за локоть. — Вечно бегать я за тобой не буду.

— Обойдусь, — я вырвала руку и сделала шаг назад. — Надеюсь, это все? Больше я тебя не увижу?

— А ты так этого хочешь? — с горькой усмешкой произнес Темный.

Я промолчала, нахмурившись.

— Окей, Мила! — сверкнул он зубами. Его черты разгладились. — Пусть будет по твоему.

— Спасибо, — коротко кивнула я и, подняв учебник, вновь принялась за зубрежку.

Когда я через пару минут подняла глаза, Темного рядом уже не было.

— Что вы скажете об Анне Карениной?

Арсений Валерьевич продолжал выпытывать мое мнение по поводу русских классиков. Мнение это было весьма расплывчатым и неоднозначным.

— Ну... — я задумалась. — Дамочка эта не вызывает у меня симпатии. Она сама не знает, чего хочет. То она восхищается мужем и уважает его, то испытывает к нему отвращение. Вронского она любит какой-то... неуравновешенной любовью. Не умеет контролировать свои чувства. Тихой ровной любви Вронского ей недостаточно. Она хочет страсти, хождения по лезвию... А мать из нее и вовсе никакая. Убить себя — это вообще маразм и безумие. Ей бы к специалисту наведаться... А в то время были психиатры?

— Мила! — улыбнулся учитель.

— Честно, не понимаю, для чего вообще написана эта книга. Что в ней поучительного? У Карениной этой на лицо какое-то психическое расстройство. Всю книгу она ведет себя более чем неадекватно. Вронский... не знаю... смелый, наверное, раз на глазах у всего света увел чужую жену. И незрелый, пожалуй. Уехать на войну — с целью быть убитым, как я понимаю, — в то время, как у него подрастает дочь... Из него тоже родитель вышел неважный. Единственный, с кого стоит брать пример, это Каренин.

— Интересные выводы, Мила, — улыбнулся Арсений Валерьевич. — Продолжайте.

— В супруге Анны чувствуется сила, стержень... Он действительно любит жену, он прекрасный отец, верный муж... Возможно, не красавец. Но глупа та женщина, что клюет на смазливое личико и забывает спросить у возлюбленного "а ты вообще кто?"...

Брови учителя взметнулись вверх.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду содержимое. А лучше всего за человека говорят его поступки. Вот вы, — ткнула я пальцем в Арсения Валерьевича, — что бы вы сделали на месте Вронского, когда умерла Анна?

— Сложный вопрос, — сдвинул брови учитель. — Я бы наверное... нашел себе кого-то вроде Китти, женился бы на ней и... вместе мы бы воспитывали нашу с Анной дочь, а потом бы у нас появились еще дети...

— Вот! Видите! Это поступки настоящего мужчины! А этот Вронский тюфяк. На его фоне Каренин в абсолютном выигрыше. Хотя Толстой описывает его скучным и рассудочным. Автор ставил себе цель высмеять в лице Каренина все высшее общество, а в итоге сделал супруга Анны героем. Пойти против системы похвально, только цель должна того стоить. А порыв Анны, я считаю, это не смелость. Это слабость. Она пошла на поводу у своих чувств, попрала устои семьи, отказалась от сына, а затем и от дочери. Слабая, неуравновешенная женщина... Получив то, что хотела, не нашла в себе сил правильно этим распорядиться. Глупо.

— Хорошо. — Арсений Валерьевич какое-то время задумчиво на меня смотрел. — А если бы выбор стоял перед вами: отпустить неверного супруга, дав ему развод, или... оставить все, как есть. Что бы вы выбрали?

— Я бы отпустила, — ответила я, не задумываясь. — Держать кого-либо силой — даже если это любимый человек — не для меня. Не люблю насилие во всех его проявлениях.

— Но ведь Каренин поступил именно так. Может быть, даже на зло Анне. А возможно из страха перемен и нежелания что-либо менять в своей устоявшейся жизни.

— Он лишь пытался спасти свою семью. Не уверена, что поступила бы также. Но этот его поступок характеризует его как глубоко нравственного и сильного человека, чего не скажешь об Анне и Вронском.

— А вы не находите смелым поступок Анны? Ведь она бросила вызов всему обществу.

— Смелым — нет. Эгоистичным — да.

— Вам сколько лет, Мила? — улыбнулся учитель. — Шестнадцать или сорок пять?

— А разве это имеет значение? — улыбнулась я в ответ. — Мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один. Слышали о таком?

— Значит, вы считаете себя мудрой?

— Неглупой — уж точно, — вскинула я голову. — Не такая уж я и невежда. Или вы думаете иначе?

— Мила, — захлопнув книгу, Арсений Валерьевич сцепил пальцы в замок, — мы занимаемся около месяца, и я не устаю поражаться вашему уму... и то, как вы быстро все схватываете... Я действительно восхищен. Но... тогда к чему все это упрямство и презрение к учебному процессу? Последние два года вы проявили себя... скажем так, не с самой хорошей стороны. Но вы ведь можете учиться. В вас огромный потенциал. Почему?

— Я — подросток, — криво усмехнулась я.

— И вы считаете это оправданием? — вздернул бровь Арсений Валерьевич.

— Разве я нанимала психолога? — раздраженно поинтересовалась я. — Может обсудим вашу личную жизнь, а, учитель? Уверена, она будет поинтересней моей.

— Простите, Мила. Я не хотел задеть ваших чувств.

— Оно и видно. — Я запихала учебники в рюкзак и встала. — Всего хорошего, Арсений Валерьевич.

Учитель поднялся вместе со мной.

— Мы еще не закончили, Мила...

— Не знаю, как вы, но я закончила. Спасибо за помощь.

— Мне завтра ждать вас?

— Не уверена, что смогу, — буркнула я. — У меня дела.

— Мила, — учитель обогнул стол и встал напротив меня, скрестив руки на груди, — вы уже не ребенок. И неоднократно мне это доказывали. Так ведите себя соответственно. Я прошу прощения, если обидел вас или перешел границы. Мне действительно жаль. Так вы придете завтра?

— Я же сказала, у меня дела.

У двери я обернулась. Учитель по-прежнему смотрел на меня.

— Я приду послезавтра, можно?

Арсений Валерьевич молча кивнул. Я вышла.

Ох, до чего же я ненавидела эти анализы произведений! Арсению Валерьевичу было интересно узнать, о чем я думаю. А мне было невыносимо тошно. И страшно. Много еще всякого дерьма накопилось в душе, и эти размышления о человеческих отношениях, о правильности и неправильности тех или иных решений поднимали всю эту черноту на поверхность.

Отрицать не буду, мне нравилось анализировать что-то вместе с учителем, спорить, приходить к каким-то выводам... Но когда речь заходила обо мне самой, я замыкалась. Я доверяла Арсению Валерьевичу, за этот месяц мы неплохо с ним поладили. И все же... подпускать его слишком близко я не хотела. Моей целью было соблазнить его, а не стать другом. Дружба могла только все испортить. Разбивать сердце учителя я также не собиралась. Поэтому ставку ставила на физическое влечение. Один страстный поцелуй — и пари выиграно. И граница дозволенного не нарушена.

В назначенный день я заявилась к Арсению Валерьевичу, задержавшись на пол часа. Специально. Иллюзий на мой счет у него быть не должно.

Учитель молча следил за мной, пока я входила в класс, закрывала дверь, скидывала джинсовую куртку. Немного погодя он спросил:

— Что-то случилось, Мила? Раньше вы не опаздывали.

— Я забыла... Вылетело из головы. Простите.

Арсений Валерьевич, прищурившись, посмотрел на меня. Затем отвел взгляд, стал рыться в каких-то бумагах.

— Ничего. Мы начнем, если вы не возражаете. У меня мало времени.

Я села за парту, достала из ранца учебник, как бы нечаянно выронив упаковку презервативов. Подняла голову и наткнулась на напряженный взгляд учителя.

— Упс! — с наигранным смущением хихикнула я и быстро убрала презервативы обратно в рюкзак.

— Мила, что происходит? — скрестил учитель на груди руки.

— О чем вы? — удивленно похлопала я ресницами.

— К чему весь этот цирк? Вы хотите, чтобы у меня сложилось о вас определенное мнение? Можете не утруждаться. Я уже сделал кое-какие выводы.

— Боюсь, они ошибочны, — нахмурилась я. — Вы меня совершенно не знаете.

— Такую, как сейчас, да. Но я знаю другую Милу — умную, добрую, отзывчивую, чуткую к чужим страданиям... безмерно скучающую по отцу.

— Вы. Меня. Не знаете, — повторила я раздельно, вперив в него злой немигающий взгляд. — И увольте, черт возьми, этого вашего психолога, который сидит внутри вас и так и норовит залезть мне в душу. Кто вы такой, чтобы совать нос в мою личную жизнь? Вы — учитель. Вот и учите. Со своими тараканами я разберусь сама.

— Мила, я всего лишь хочу помочь вам. Чисто по-дружески...

— Вы мне не друг! — почти выплюнула я. — И засуньте эту свою помощь знаете куда?! — выкрикнула я в сердцах и, вскочив на ноги, стала запихивать тетради обратно в рюкзак. Меня трясло.

— Сядьте, Мила, — услышала я стальной голос учителя, но даже бровью не повела. — Я сказал, сядьте! — неожиданно ударил он кулаком по столу и рявкнул так, что я невольно опустилась на стул, не спуская с него глаз. Таким Арсения Валерьевича — с тяжелым взглядом и бурно вздымающейся грудью — я видела впервые.

— Еще раз вы повысите на меня голос, и я вышвырну вас из школы. И плевать мне, кто у вас мать. Понятно вам?

Я молчала, закусив губу.

— Мила, я не слышу вас, — недобро вскинул он брови.

— Я поняла вас, — опустив голову, пробормотала я. — Что-то еще? — не удержалась я от сарказма.

— Откройте учебник на семьдесят седьмой странице, ознакомтесь с биографией Антона Павловича Чехова, через минут десять мы обсудим ее совместно. А затем вы сделаете анализ одного из трех его рассказов. Вы должны были прочитать их дома. Все. Приступайте.

Я открыла было рот, чтобы извиниться, но в этот момент мой взгляд упал на засушенную лавандовую веточку, торчащую из томика Шекспира, затем я посмотрела на сурово сжатые губы учителя, задумчивые складки на лбу, лучики морщинок в уголках глаз, и, закусив губу, опустила голову, пытаясь сосредоточиться на биографии Чехова. Нет. Все правильно. Арсений Валерьевич должен меня ненавидеть и презирать. Я не заслуживаю его симпатии, тем более дружбы. Я гадкая. Я спорила на него и собираюсь выиграть в этом споре. Так что... пусть он считает меня капризной выскочкой, невоздержанной идиоткой, кем угодно. Тогда я не разобью его сердце, когда толкну на то, на что он вряд ли был бы способен в других обстоятельствах.

Я углубилась в чтение и не заметила, как пролетел... час. Кажется, учитель давал мне десять минут... Я бросила взгляд на Арсения Валерьевича — он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел в окно. Вид у него был отрешенный, задумчивый. Интересно, о чем он думает? Его девушка... сниться ли она ему ночами? Помнит ли он ее черты, смех, улыбку? Любит ли он ее еще? Или ее место заняла другая?.. Хм. А это необходимо выяснить. Если он встречается с кем-то, то соблазнить его будет сложнее.

— Арсений Валерьевич... — позвала я.

— Да? — учитель обернулся.

Черт! И как же мне об этом спросить? "Арсений Валерьевич, а у вас есть девушка?" Бред.

Учитель по-прежнему ждал, вопросительно глядя на меня. Пришлось экстренно шевелить извилинами.

— Эээ... Я давно думала... Вот вы любите Шекспира... Ведь он преимущественно писал о любви, не так ли? А что такое любовь в вашем понимании?

Арсений Валерьевич улыбнулся, слегка прикусил губу — ох как эротично это выглядело.

— С чего вдруг вас заинтересовало мое мнение?

— Ну... Ценитель любовной лирики, как мне кажется, должен разбираться в этом как никто другой. Или это не так?

— Это не так, Мила. Не совсем так. Я люблю сам слог Шекспира, восхищаюсь тем, как талантливо и — на первый взгляд — легко ему удается передавать чувства и делать это потрясающе красиво, необыкновенно изысканно и тонко. Любовь же — чувство определенно сложное, так просто его не объяснишь словами. Возможно, будь я Шекспиром, сделать это было бы намного легче. Но я не поэт. И любил в своей жизни я лишь однажды... Так что, как видите, я не специалист в подобных вопросах.

— Неужели... вы любите до сих пор ту девушку? — не удержавшись, спросила я и заметила, как сжалась его челюсть, а на скулах задвигались желваки.

— Мила, давайте оставим мою личную жизнь в покое. Я не должен был тогда обсуждать это с вами. Просто... мне казалось, что я смогу помочь вам, поделившись своим примером. Но как оказалось, это была плохая идея. Мы все разные и каждый по-своему переживает свое горе...

— Что вы хотите этим сказать? — перебила я его. — Что смерть отца сделала меня... такой?

— А вы считаете, что она никоим образом не повлияла на вас? Тогда это самообман.

— Ничего вы не знаете обо мне! И предположения ваши высосаны из пальца. Можно подумать, смерть вашей девушки никак не повлияла на вашу жизнь. Да, вы не ожесточились, не возненавидели весь мир, но вы... один. Вы так никого и не полюбили.

— Я не говорил, что с тех пор я не изменился. Да, я один, но я не одинок. И я не виню в ее смерти других. Никто не виноват в том, что она умерла.

— Возможно... Но ведь они есть, а ее... нет. Неужели вы можете с этим смириться?

— Уже смирился. И вы смиритесь, Мила. Так будет лучше...

— Вы обещали, что мы съездим куда-то, — перевела я на другую тему, эта была слишком болезненной для меня. — Так мы поедим или нет?

Арсений Валерьевич улыбнулся.

— Завтра. Если вы не опоздаете.

— Окей, — принялась собираться я. — Буду в назначенное время.

Вечером мы сидели с Ромкой в баре и пили пиво. Мое угрюмое лицо сподвигло его на проповедь.

— Милка, у тебя голова на плечах есть? Чем ты думаешь? Откуда у тебя такие деньжища?

— Ага. И ты туда же. То Ксюха не верила в меня, теперь ты сомневаешься в моем успехе. Я что, когда-нибудь нарушала свое слово? Или не добивалась того, чего хотела? Ты помнишь хоть один случай, когда я сдалась? Или проиграла?

— Темного, например, ты потеряла, — вздернул одну бровь Ромка.

— Не теряла я его. Я сама от него отказалась — такова уж была плата за мое счастливое будущее здесь, в этом городе.

— Да помню я. Только ты почему-то не выглядишь счастливой. И Темный твой ходит мрачнее тучи. Может, ты ошибалась на его счет? Может он не так уж ветрен?

— Горбатого могила исправит. Ром, ты только не начинай, ладно? Смешно слышать это от тебя. Ты же первый твердил мне, что у Темного только одно на уме. Что на большее он не способен. Говорил или нет?

— Говорил, — кивнул Ромка.

— Вот видишь. Я всего лишь обезопасила себя. Копии сердца у меня нет — на случай, если это разобьется. Поэтому альфонсов и бабников я обхожу стороной...

— Неужели? — влез в наш разговор непонятно откуда взявшийся Темный. Его глаза опасно сверкали. — Значит, использовать альфонса в своих целях ты не брезговала, а тут вдруг стала разборчивой, да?

— Темный, — насупился Ромка, — иди, куда шел. У нас с Милой серьезный разговор.

— Ну да, — ухмыльнулся Темный. — Размышляете, кого еще одурачить? И кто же твоя очередная жертва, Мила? Арсений Валерьевич? Этот педик в галстуке?

— Выбирай-ка выражения! — оскалилась я. — Он — не педик! Понятно тебе? И не твое дело, кого я собираюсь охмурить. Тебя это ну никак не касается.

— Ах, так мы значит уже осведомлены о личной жизни учителя? — ехидно протянул Темный. — Это он сказал, что к меньшинствам не относится или тебе удалось проверить это на собственном опыте?

— Пошел к черту! — выругалась я, вскочив на ноги. — Не желаю тебя больше видеть!

— Сядь, Мила, — угрожающе навис надо мной Темный. — Не вынуждай меня применять силу.

— Ты чего, Темный? — встал из-за стойки Ромка.

Побледнев, я встала между ними, удерживая на вытянутых руках.

— Ром, — повернулась я к другу, — у Темного, похоже, ко мне разговор. Давай созвонимся в часиков десять, хорошо?

Ромка молчал — лишь, набычившись, глядел на Темного, с силой сжимая кулаки.

— Ром! — умоляюще позвала я. — Пожалуйста.

— Ты уверена? — спросил он сквозь зубы.

— Уверена. Темный не причинит мне вреда. Ты же знаешь, я умею за себя постоять.

— Ладно, — сдался Ромка. — Только обязательно перезвони. Я хочу знать, что с тобой все в порядке.

— Хорошо. Позвоню.

— Какая забота! — иронично протянул Темный, когда Ромка ушел. — Мила, уж не влюблен ли в тебя этот рыцарь в кедах?

Я вновь села за барную стойку и взялась за запотевший бокал с пивом.

— Говори, что хотел, Темный. И уволь меня от своих ироничных высказываний и замечаний. Без тебя тошно.

— Что так? — склонился ко мне Темный. — Учитель не дает? Ладно, я пошутил, — тут же выставил он вперед раскрытые ладони, останавливая вспыхнувшую меня. — Я серьезно. У тебя что-то случилось?

— Ты последний человек, Темный, с кем я буду обсуждать свои проблемы, — огрызнулась я и сделала большой глоток пива. — Уйми свое любопытство и говори уже, что хотел. 5dd> — Окей. Как знаешь. У меня к тебе дело на миллион. Готова отдать должок?

— А я тебе что-то должна? — округлила я глаза. — Не знала.

— Ну ты даешь, Милка! Или ты забыла, как я помог тебе? С матерью. Ты хотела, чтобы она поверила в нашу с тобой любовь. Я сыграл свою роль на отлично, тебе не кажется? И теперь ты мне должна. Услуга за услугу, не так ли?

— И что тебе от меня нужно? — спросила я упавшим голосом, догадываясь к чему он клонит.

— О, Мила, — насмешливо изогнул он бровь, — я вижу, ты уже пришла к правильным выводам! Окей. Не буду тебя мучить. Мне необходимо, чтобы ты побыла моей девушкой. Не надолго, — поспешно добавил он при виде моих сузивших глаз. — Всего-то пару недель. И на твоих условиях, — шепнул он, склонившись к моему уху. — Ну как? Ты согласна?

Я нахмурилась.

— В чем подвох, Темный? Ты спорил на меня?

— Эй, да ты раскусила меня! — погладил меня по щеке Темный. — До чего сообразительна эта темноволосая головка! — добавил он, обхватив мое лицо руками, и у самых губ прошептал: — Твой ум заводит меня, Мила. Я ночи напролет ломал голову, гадая, что же так зацепило меня в тебе... Ты не красавица в полном смысле этого слова — худощавая, угловата, да и одеваешься как пацанка. Но твои мозги, твой острый язычок... твоя удивительная осведомленность о многих вещах... Никогда не думал, что меня будет это так возбуждать...

— Темный, притормози! — невольно приходя в трепет от его волнующей близости, пробормотала я, отстраняясь. — Мне плевать, что возбуждает тебя, а что — нет. Ты лучше скажи, зачем это тебе понадобилось? Хочешь, чтобы кто-то приревновал ко мне? Боюсь, я не самая подходящая для этого кандидатура. Худющая, одеваюсь, как мальчишка, — ввернула я ему его же слова, — ни форм, ни пухлых губок — увы, но мои сексуальные мозги вряд ли можно обнаружить вот так просто, невооруженным глазом. Так что насчет меня — идея не самая лучшая. Может подберешь для этой роли кого-нибудь... пособлазнительнее?

— Нет, мне нужна ты, — вновь улыбнулся Темный и хлебнул из моего бокала пива. — Между прочим, это из-за тебя мне приходится прибегать к подобным уловкам. Не болтала бы лишнего, и Ксюха Кислицына не возомнила бы себя утешительным призом для страдающего Ромео, то бишь меня. Она, видите ли, в курсе, как мужику плохо без регулярного секса, и пока не наступил тот долгожданный момент, когда мы воссоединимся с тобой — теперь уже навсегда, — она готова удовлетворять мои плотские желания.

— Фу! — скривилась я от отвращения. — Она это серьезно? Черт. То она жилеткой предлагала побыть, теперь вот подстилкой. Я что-то не понимаю или женщины свихнулись на почве гормонов?

— Ну не все же фригидные, как ты, — усмехнулся подлый хам, развалившийся на стуле напротив меня. — Хотя... уверен, со мной ты бы получила удовольствие, о котором — увы! — ты даже не догадываешься, не так ли? Бережешь себя для того единственного, кто сможет соответствовать всем твоим дурацким критериям, и отталкиваешь то, что могло бы сделать тебя счастливой...

Я вскочила со стула — мое терпение лопнуло.

— Счастливой? — сузила я глаза. — В твоем понимании, секс — главная составляющая счастья? Узко мыслишь, Темный. Узко и тупо. И ты надеешься, что я со своими мозгами пересплю с парнем, который этими мозгами начисто обделен? Тебе расти и расти до меня, Темный. Поговорим об этом, когда ты повзрослеешь. А пока — адьос. Подружку твою играть я не собираюсь!

Грудь Темного бурно вздымалась, глаза сверкали — он был явно взбешен. Я должна была уйти в тот же самый момент, бежать, куда глаза глядят — Темный в ярости был непредсказуем, я знала это по собственному опыту. Но меня словно приковали цепями к этому месту — я лишь стояла, гордо вздернув подбородок, испепеляя его гневным взглядом, и ждала, что будет дальше. Спасаться бегством было для меня унизительным. Уж я справлюсь с этим невоздержанным подростком в теле зрелого мужчины, мускулистого и сильного. Так я думала, пока не оказалась заброшенной ему на плечо, колотящей в воздухе руками и ногами. Кричать было двойне унизительным. Поэтому я лишь скрипела зубами и что есть силы пыталась вырваться из его стального захвата. Но все мои усилия были тщетны. Своему возмущению я дала волю лишь в машине, оказавшись распростертой на заднем сиденье.

— Ты что это себе позволяешь?! — завопила я, когда обнаружила, что все двери в автомобиле заблокированы. — Выпусти меня немедленно! Иначе я вызову полицию!

— У тебя есть особая инопланетная связь? — ухмыльнулся Темный, поворачивая ключ в замке зажигания. — Так как айфон твой у меня.

— Ах ты гавнюк! — вцепилась я ему в волосы. — Да как ты смеешь!

— Угомонись, идиотка! — зарычал Темный, одной рукой пытаясь рулить, а другой — грубо оттолкнув меня от себя. — Возьми себя, черт возьми, в руки! Или я за себя не отвечаю.

— Что я тебе сделала? Почему ты так со мной?

— Ты действительно хочешь об этом поговорить? — зло усмехнулся Темный. — А кто всячески меня избегал? Играл в кошки-мышки со мной, словно я чертов идиот и ничего не понимаю? Ты же любишь меня, а рассталась со мной, потому что мать твоя на тебя надавила. У меня мозгов, конечно, поменьше, чем у тебя, но я знаю сколько будет дважды два...

— Ничего ты не знаешь! — закричала я. — Я ненавижу тебя! Вот почему мы расстались! Ты — подлый соблазнитель. Думаешь почему я предложила роль предполагаемого возлюбленного тебе? Да потому, что любой другой уважающий себя и других парень на твоем месте послал бы меня куда подальше. Только ты готов играть чужими чувствами! Тебе плевать на эти самые чувства! Ведь это своего рода победа — переспать с дочерью директрисы, пусть она и не в твоем вкусе и выглядит как мышь серая...

На последних словах я больно ударилась носом об спинку кресла. Машина резко затормозила, а у меня перед глазами заплясали звездочки.

— Кто учил тебя водить? — заорала я, схватившись за нос. — Я же не пристегнута!

Темный резко развернулся и, грубо схватив меня за плечо, приблизил свое перекошенное от злобы лицо.

— Еще раз из твоего гребаного рта вылетит что-нибудь подобное, и я за себя не ручаюсь. Ты меня знаешь — я слов на ветер не бросаю.

Я сжала челюсти, так что заскрипели зубы.

— Ты меня поняла? — угрожающе прорычал он. — Ни слова.

— Не-на-ви-жу! — упрямо процедила я и тут же пожалела о своих словах.

Темный выскочил из машины, распахнул дверь и выволок меня наружу. Я закричала, но он тут же зажал мне рот ладонью, а затем накрыл его губами. Пытавшиеся оттолкнуть его руки он грубо завел мне за спину, в результате чего я оказалась в своеобразной клетке. Задыхаясь под натиском жадных губ Темного, я ломала голову, как бы деликатнее с ним расправиться. Неожиданно я почувствовала, как терзающие меня губы стали нежными и ласкающими, в голове образовалась каша — я в одно мгновение потеряла способность здраво мыслить.

— Темный, — насмешливо произнесла я, когда его губы скользнули ниже и стали покрывать поцелуями шею, — разве это наказание? Ты лишний раз доказываешь мою правоту. Ты кобель, Темный. Кобелем и по...

— Заткнись! — прорычал он в мои губы, вновь накрывая их своими. — Дура ты, Милка, раз думаешь, что мне от тебя нужен только секс, — хрипло пробормотал он, прерывая поцелуй. — Я же жить без тебя не могу... С ума схожу, когда тебя нет рядом... Извелся уже весь, гадая, как сделать тебя вновь своей... К учителю этому твоему ревную безумно... Мила, вернись ко мне. Мне больше никто не нужен, кроме тебя...

— Эй, да у тебя горячка, наверное. Ты бредишь, да? Что за вздор ты несешь?

— Я люблю тебя, Мила, — встряхнул меня за плечи Темный. — Я хочу... быть с тобой...

— А знаешь, чего хочу я? Чтобы ты и все, тебе подобные, оставили меня в покое! Мне никто не нужен! Ни ты, ни учитель, к которому ты меня приревновал. Никто!

— Хорошо, — неожиданно серьезно произнес Темный. — Пусть будет по-твоему. Я оставлю тебя в покое. И пальцем больше не трону. Но наступит время — и ты сама приползешь ко мне. На коленях.

— И ты примешь меня? — насмешливо вздернула я бровь.

— А это будет зависеть от того, буду ли я еще любить тебя...

Разговор с Темным не выходил у меня из головы все утро.

Он это серьезно? Неужели Темный на самом деле меня любит? Как-то с трудом верилось, что ценности этого альфонса в раз переменились. Ведь какая ему от меня выгода? Алла Викторовна из-за меня отличником его не сделает и диплом красный не подарит и на прогулы его глаза не закроет. Да и денег у меня нет. И внешностью моей он не очарован, в чем сам чистосердечно признался накануне.

Чем больше я об этом думала, тем меньше понимала Темного. С чего вдруг он воспылал ко мне такой всепоглощающей любовью? Да еще секс ему не нужен. Это уж совсем в голове не укладывалось. Может проверить? Устроить ему спектакль — бедрами перед его носом повилять, ресницами похлопать. Почему бы и нет? Давно я по-настоящему не веселилась. А тут — обвести вокруг пальца самого Темного!

Идея эта меня заворожила. Над ее осуществлением я ломала голову всю геометрию, затем английский, а после уроков отправилась в бутик женской одежды — за новыми шмотками.

Темный сказал, что я одеваюсь как пацанка. Прямо, обидно, но справедливо. Дилеммы "что сегодня надеть?" передо мной никогда не стояло. Одевала первое попавшееся под руку — в основном, это были джинсы-бойфренды, рубашки какие-нибудь, футболки. Юбок в моем гардеробе не наблюдалось лет с десяти. Одно-единственное платье — бирюзовое, с короткой пышной юбкой и сеточкой вместо рукавов, купленное на первое свидание с Темным, — так ни разу не надевалось и пылилось на самой верхней полке моего шкафа. Первое, что я сделала, вернувшись с шопинга — напялила это самое платье и покрутилась с кислым видом перед зеркалом. Ноги для такого прикида у меня кривоваты, зато как выгодно подчеркивается небольшая, но вполне себе аппетитная грудь, тонкая талия и округлая попка. К платью я купила черные сапоги на шпильке и миленький бежевый жакетик с огромной розой на лацкане. Для первого раза сойдет.

Так. Теперь нужно позвонить Темному и пригласить его куда-нибудь выпить...

— Да? — раздался на том конце провода женский голос.

— Темный?

— Вам Темного? А он сейчас занят. Сказать вам чем? — Раздался противный визгливый смех, от которого меня чуть не вырвало, на заднем фоне ему вторил хриплый голос Темного. — Ему что-то передать?

— Да. — Я закусила губу, сдерживая рыдание. — Передайте ему, что... он лживый засранец и что та, что собиралась приползти к нему на коленях, желает ему приятно провести время.

— Мила? — пораженно уставился на меня Арсений Валерьевич, когда я заявилась к нему разряженная, надушенная и еле сдерживающаяся, чтобы не совершить какую-нибудь глупость. — По какому случаю...

— По тому самому, — резко перебила я его, доставая пудреницу и малюя губы бесцветным блеском. — Вы, кажется, собирались меня куда-то отвезти?

— Смотря, какие у вас намерения, — строго произнес учитель, по своему обыкновения скрестив на груди руки. — Если у вас в планах выместить на ком-то злобу, то...

— Простите, — я швырнула пудреницу в сумочку и уселась прямо на ступеньках школьного крыльца. — Мне жаль, что я вас вечно подвожу. Жаль, что вам приходится терпеть мой скверный характер, нянчиться со мной, когда у вас своих дел хватает... Вы вовсе не обязаны выслушивать весь этот бред, что я несу... И вообще вам свою личную жизнь устраивать нужно, а не помогать таким идиоткам, как я...

— Сегодня не ваш день, верно? — присел рядом Арсений Валерьевич.

— Да уж, — буркнула я. — Еще шпильки эти... И как только девушки ходят в этом безобразии? Ноги болят так, словно я пробежала целый марафон...

— Сочувствую, — улыбнулся учитель. — Я мог бы предложить вам поменяться обувью, но боюсь, что... в шпильках я буду выглядеть не очень.

— Ага, — прыснула я. — И в раз растеряете весь свой авторитет. Да и фасончик ваших ботинок сейчас не в моде.

— Да? — вздернул брови Арсений Валерьевич. — А мне сказали, что в этом сезоне это самый писк.

— Вас обманули.

Арсений Валерьевич поднялся со ступенек и, отряхнувшись, протянул мне руку.

— Идем?

— Идем, — улыбнулась я, вставая на ноги. — Чур, вы платите за такси.

Целую неделю я гадала над тем, куда же Арсений Валерьевич собрался меня отвезти. Я перебрала все возможные варианты — от библиотеки и выставки картин Пикассо до пиццерии и стриптиз-клуба, — но я и представить себе не могла, что окажусь... в доме ребенка.

— Это шутка? — схватила я учителя за рукав, когда наконец-то до меня дошло, где я нахожусь.

— Что, простите? — непонимающе нахмурился учитель.

— Что мы здесь делаем?

— Если вы не возражаете, я проведу вам мини-экскурсию. Покажу что да как, познакомлю с детьми...

— С детьми? Я не хочу ни с кем знакомиться. Тем более... здесь.

— Почему? — обернулся ко мне учитель. Лицо его было непроницаемым, лишь на скулах задвигались желваки. — Чем это место отличается от всех остальных?

— Вы должны были предупредить меня, куда мы едим, — зашептала я, заметив направлявшуюся к нам женщину в белом халате.

— Если бы я предупредил, вы бы поехали? — вздернул одну бровь Арсений Валерьевич, глаза его при этом странно сверкали.

— Нет...

— Арсений Валерьевич! — протянула учителю руку подошедшая женщина. — Рада вас видеть!

— Здравствуйте, Людмила Анатольевна, — ответил ей легким рукопожатием учитель. — Познакомьтесь, это Мила.

— Здравствуйте, Мила, — кивнула Людмила Анатольевна. — Вы впервые у нас?

— Да, — натянуто улыбнулась я.

— Хотите навестить кого-то определенного? — спросила она, по-доброму улыбнувшись.

Что?

— Да, — вмешался Арсений Валерьевич. — Мы бы хотели зайти к Маше с Сашей.

— Конечно. Следуйте за мной.

Мы прошли по длинному коридору, увешанному детским рисунками и поделками, и зашли в небольшую светлую комнату, где на ковре, лежа на животе и бултыхая ногами в воздухе, что-то увлеченно рисовали мальчик с девочкой. Они одновременно вскинули свои светловолосые головки и, радостно завизжав, кинулись к Арсению Валерьевичу, который тут же подхватил их обоих на руки и закружил по комнате, а когда они принялись наперебой рассказывать ему что приключилось с ними за последние несколько дней, внимательно их слушал, лишь кивая в определенные моменты головой.

— А это кто? — спросила девочка, заметив стоящую в дверях меня. — Васа зена?

— Нет, — засмеялся учитель и отпустил детвору на пол. — Познакомьтесь, это Мила. Мила, это Маша, — указал он на девочку с огромными голубыми глазами, — и Саша, — мальчик с торчащими в разные стороны вихрами протянул мне маленькую, выпачканную в красках ладошку, которую я осторожно пожала.

— Привет, — улыбнулась я. — Как поживаете?

— Холосо, — ответила Маша серьезно. — Ты лубис его?

— Что? — не поняла я.

— Маша, — потрепал девочку по макушке Арсений Валерьевич, — что за нескромные вопросы?

— Ты лубис его? — повторила свой вопрос Маша, не спуская с меня глаз.

— Кого?

— Его? — показала пальчиком на Арсения Валерьевича девочка.

— Да, люблю, — улыбнулась я и встретилась глазами с учителем — он улыбнулся мне в ответ.

— А тебе сколько лет? — спросил подошедший ко мне Саша.

— Шестнадцать.

— Ты маленькая, — сделал вывод мальчик, — а Алсений Валельевич больсой. И у него больсое селдце. А у тебя какое селдце?

— Не знаю, — серьезно произнесла я.

— Сашок, — позвал его Арсений Валерьевич, — покажи, где твой плюшевый Мишка. Ты же потерял его вчера, да?

Мальчик жалобно выпятил нижнюю губу.

— Он усол, — захныкал он, вытирая кулочками катящиеся по пухлым щечкам слезы.

— Кто ушел, мой хороший? — мягко спросил Арсений Валерьевич, опускаясь перед ним на корточки.

— Миска.

— Он не мог уйти. Он же так любит тебя.

— Нет, — замотал головой мальчик. — Он усол. Как мама...

Я закусила губу.

— Он, наверное, заблудился, — вдруг услышала я свой голос. — Он ведь любит гулять в лесу?

— Да, — закивал мальчик.

— Он же у тебя лакомится исключительно малиной, да?

— И медом, — вытаращил на меня свои глазенки Саша.

— Ну вот! Видишь! Твой Мишка ушел в лес за медом и заблудился. Ты хорошо ему кричал?

Мальчик отрицательно покачал головой, с все большим интересом наблюдая за мной.

— Давай ему покричим?

— Давай, — протянул мне ладошку Саша.

Я присела возле него на корточки и взяла его ладошку в свою.

— Миша! — позвала я громко. — Аууу!

— Аууу! — повторил за мной Арсений Валерьевич.

— Аууу! — вторили ему Саша с Машей.

— Ой! — ударила я себя по лбу. — Совсем забыла! Он наверное уснул.

— Уснуль? — удивленно повторил мальчик.

— Ну да! Медведи же всегда уходят в зимнюю спячку. Спят. И тогда их лучше не беспокоить. А вот когда твой Миша выспится как следует, он тут же к тебе вернется. Вот увидишь! Еще и малинкой угостит.

— И медом? — заулыбался во весь рот Саша.

— И медом, — потрепала я его по макушке. — Он же любит тебя.

— Спасибо, — неожиданно произнес Арсений Валерьевич, когда мы сидели в столовой и ели запеканку вместе с Сашей и Машей и еще с около тридцатью детьми того же возраста.

— За что? — спросила я с полным ртом. — Свою порцию компота я вам не обещала.

Арсений Валерьевич улыбнулся.

— Вы мастерски помогли мне с этим медведем. Не знаю, что бы я делал без вас...

— Придумали бы более оригинальную историю, — шепотом произнесла я, наклоняясь к нему ближе. — Это была чистой воды импровизация.

— Да уж, — усмехнулся Арсений Валерьевич, пододвигая к себе стакан с компотом. — Вы — спец по придумыванию разных историй.

— А... что с их родителями? — задала я мучивший меня все это время вопрос. — Они живы?

Улыбка слетела с губ учителя. Задумчивая складка пролегла между бровей.

— Не знаю, — произнес он тихо. — Я пытался разыскать их...

— Вы?

— Да. До того, как решил... усыновить их.

Я даже рот открыла от удивления.

— Усыновить? Вы хотите усыновить их? Но...

— Да, — грустно усмехнулся Арсений Валерьевич. — Существует много "но". Одному мне их не дадут.

— И... как вы поступите? — тихо спросила я. — Ведь детям нужна мать.

— Я уже решаю этот вопрос, — улыбнулся учитель одними губами.

— И как? Успешно?

— Пока не очень, — искренне ответил он. — Кажется, мы вновь начинаем говорить о моей личной жизни, — заметил он, с улыбкой посмотрев на меня. — Вы готовы ответить на мои вопросы?

— Только не начинайте! — засмеялась я, выставив перед собой раскрытые ладони. — Опять этот ваш жуткий психоанализ?

— О чем вы? — невинно осведомился учитель. — Я лишь интересуюсь вашим мнением.

— Окей, — сдалась я. — Задавайте.

— Так быстро? — забавно округлил глаза учитель. — И никаких долгих препирательств, ругани и прочего?

— Не такая уж я скандалистка, — решила вступиться я за себя. — Я лишь защищаю свое личное пространство, в которое вхожи лишь очень близкие люди...

— Например? — вздернул одну бровь Арсений Валерьевич.

— Э... — я закатила глаза. — Ну...

— Серьезно? Нет ни одной близкой подруги? Парня?

— Ромка из 11 "Б", — нашлась я.

— Да? — удивился учитель. — Не знал, что вы дружите.

— Мы с ним почти как брат и сестра. Вместе ходили в детский сад, играли в одном дворе...

— И что он говорит о вашем... кхм... мировоззрении?

— Эй! Вы считаете, я — чудачка?

— Я этого не говорил. Я лишь пытаюсь понять, почему вы такая...

— Неуравновешенная?

— Нет...

— Закомплексованная?

— Нет...

— Уродка?

— Вы считаете себя уродкой? — нахмурился учитель, глядя на меня. — Вы это серьезно?

— Ну... Вообще-то я не особо на этом заморачиваюсь...

— Что именно вы считаете в себе неидеальным? — изобразил учитель в воздухе кавычки.

— Э... А это действительно так важно обсуждать? — поинтересовалась я, пытаясь прикрыть юбкой голые колени.

— Ноги? — проследил за моими действиями учитель. — И что в них не так? — спросил он, без стеснения разглядывая мои острые коленки.

— Они же тощие, — краснея, пробормотала я. — И кривые...

— Хм... — задумался учитель. — По мне — так очень красивые стройные ножки.

— Это в вас говорит учитель или?..

— Учитель, Мила, — засмеялся Арсений Валерьевич. — Я прежде всего для вас учитель. Даже не думайте разглядеть во мне мужчину.

— Это довольно сложно, — скривилась я, — если учесть, что мужское в вас так ярко выражено.

— Не понял?

— Ну... Ваша внешность... — я смущенно замолчала. — Она просто кричит о том, что вы мужчина. Вы ходите в тренажерный зал?

— Нет. Бегаю по утрам, иногда катаюсь на велосипеде...

— Арсений Валерьевич, — позвала его одна из воспитательниц — довольно симпатичная хрупкая блондинка, весь ужин не спускавшая с учителя восторженных глаз, — можно вас на минутку?

— Да, конечно.

С каким-то смешанным чувством я наблюдала за тем, как девушка — на вид ей было лет двадцать пять, не больше — о чем-то воодушевленно рассказывает Арсению Валерьевичу, бурно жестикулируя и очаровательно улыбаясь, а тот, склонив на бок голову, внимательно ее слушает. Вот он рассмеялся, обнажив в улыбке ровные белые зубы, в уголках глаз стали заметны лучики морщинок, и мне вдруг захотелось схватить его за руку и увести оттуда, подальше от всех этих охотниц за его телом и сердцем. Ему нужна другая женщина — умопомрачительно красивая, такая же умная, как и он, забавная, добрая... сексуальная...

Черт! Да он флиртует с ней. Я заметила, как взгляд Арсения Валерьевича спустился на ее губы. Интересно, о чем он в этот момент думает? Представляет ли он ее голой?

Я тряхнула волосами и отвернулась. Две перепачканные в сахарной пудре мордашки восхищенно глядели на меня. Я помахала им рукой. Маша с Сашей заливисто рассмеялись и, подбежав ко мне, вскарабкались на скамейку, на которой я сидела.

— Вкусно? — спросила я, показав взглядом на посыпанную сахарной пудрой булочку в руке Саши.

— Ага, — кивнул мальчик и протянул булочку мне. — Ня!

— Ты это мне, Саша? — спросила я, скрывая за улыбкой слезы. — А как же ты?

— Я уже объелся, — заулыбался малыш. — И Маса тоже.

Он посмотрел на сестренку, и та также протянула мне свою половинку булочки.

— Ой, Машенька, спасибо. И тебе, Саш, спасибо.

Я запихала булочку в рот и, глотая слезы, хлебнула компота. Застрявший в горле ком никак не рассасывался. Я закусила губу.

— Алсений Валельевич лубит Светлану Алексанловну, — восхищенно произнесла Маша, во все глаза глядя на учителя и его собеседницу.

— Нет! — упрямо замотал головкой Саша. — Он лубит Милу, — показал он пальчиком на меня.

— Почему? — вопросительно посмотрела на брата Маша. — Она чужая и маленькая.

— Она доблая. И... она знает, где Миса.

— А вы знаете, где наса мама? — ни с того ни с сего спросила Маша.

Я запаниковала.

— Э... Я... Дело в том, что...

— Нет, Маша, — опустился рядом с нами Арсений Валерьевич. — К сожалению, Мила не знает, где ваша мама.

Я вздрогнула при звуке его голоса, обернулась и встретилась с все понимающим взглядом учителя.

Это было невыносимо!

Почувствовав, что вот-вот разрыдаюсь, я поспешно попрощалась с малышами, выбежала из столовой, преодолела длиннющий коридор и, оказавшись на улице, опустилась на ступеньки возле входа в здание. Меня колотило крупной дрожью.

Да что со мной такое? Где мое привычное хладнокровие? Эти мальчик с девочкой словно вывернули мою душу наизнанку и заставили чувствовать то, что я упорно пыталась спрятать далеко-далеко в подсознании.

— Мила? — тронул меня за плечо Арсений Валерьевич. — С вами все в порядке?

— Нет! — вспылила я. — Не в порядке! Что за хрень вы устроили? Зачем вы меня сюда притащили? Это что, попытка разжалобить меня? Сделать другой? Хотите вытащить наружу все то дерьмо, что во мне накопилось? Но для начала нужно было спросить меня — хочу я этого или нет! Я не подопытный кролик, чтобы вы испытывали на мне свои чертовы методики. Или вы таким образом завоевываете любовь этих детей? Притащили меня, чтобы развлечь их, а заодно и себя?

— Мила, остановитесь, — обхватил Арсений Валерьевич меня за плечи. — Я не хотел ничего подобного. Я лишь... пытался помочь вам отвлечься. Смерть отца подкосила вас, лишила стимула любить и дарить добро людям. Хотите верьте, хотите — нет, но я чувствовал тоже самое, когда умерла Женя. Я возненавидел весь мир. Стал черствым сухарем, презирающим все и вся. Я думал, что больше никогда не полюблю. Но однажды, благодаря очень хорошим людям, я оказался здесь, среди этих детей. И я вдруг понял, что этим беззащитным существам еще хуже, чем мне. И что мир — это больше, чем я и мои страдания. Оказалось, что я еще нужен кому-то, что я не бесполезен, что со смертью любимой девушки жизнь не закончилась. И я... начал действовать. Я победил эгоиста, который сидел во мне все это время. Любовь — вот что делает нас людьми. Я убеждаюсь в этом каждый раз, когда вижу счастливые улыбки этих брошенных детей, слышу их радостный смех... Я надеялся, что вы почувствуете нечто похожее. Мне жаль, что я... вновь причинил вам боль.

— Вы не виноваты, — опустила я голову. — Я действительно испытала все, о чем вы сейчас говорили. Наверное... мне нужно время, чтобы все хорошенько обдумать и понять, кто я на самом деле — черствая эгоистка или... девушка, утешающая малышей, потерявших плюшевых мишек.

Я увидела, как разгладились черты на хмуром лице Арсения Валерьевича. Он улыбнулся и, вдруг притянув меня к себе, обнял.

— Вы не возражаете? — услышала я его насмешливый голос. — Я просто не могу по-другому выражать свои чувства.

— Я очень даже за, — уткнулась я носом в его грудь. — Тем более, что это кое-что подтверждает.

— Что именно? — отстранился учитель.

— Что вы в меня влюблены, — насмешливо изогнула я бровь.

— Как обстоят дела с оценками? — поинтересовалась мама на следующее утро, разливая в большие глиняные кружки кофе. — Арсений Валерьевич по-прежнему занимается с тобой?

— Да. — Я сделала глоток свежесваренного ароматного напитка. — Ты была права насчет него. Он потрясающий!

— Даже так? — как-то странно посмотрела на меня мама. — Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет. А что, должна?

— Вы вчера с ним ездили куда-то. Я видела, как ты выходила из такси, — добавила она, заметив мою приподнятую бровь. — Где вы были?

— Да так, — небрежно бросила я. — Арсений Валерьевич решил показать мне мир.

— Мир? — нахмурилась мама. — А поконкретнее?

— Мы ездили на выставку картин, — выпалила я первое, что пришло на ум.

— Какого художника? — поинтересовалась мама с видом знатока, коим она и являлась на самом деле.

— Молодого и креативного. Ты вряд ли его знаешь.

— Мила, скажи честно, я должна беспокоиться за тебя или у тебя все под контролем?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты слишком много времени проводишь с Арсением Валерьевичем...

— Мама! — воскликнула я изумленно. — Мы просто занимаемся! Если мы не будем проводить время вместе, как же я смогу наверстать все, что упустила за последние два года? Мама, все хорошо, — поспешила я успокоить ее. — Не беспокойся за меня.

— Точно?

— Точно, — улыбнулась я. — Подай мне, пожалуйста, вон тот тост. И джем. Спасибо.

Уж очень противоречивые чувства я испытывала после нашей поездки в дом ребенка, чтобы разобраться в них вот так сразу. Но один вывод я все же сделала: Арсений Валерьевич с каждым занятием переставал быть для меня просто учителем. Любила ли я его? Вряд ли. Но я по-настоящему восхищалась им. Он был потрясающим собеседником — умным, эрудированным, тактичным, с прекрасным чувством юмора. Мне было жутко интересно с ним общаться, узнавать от него что-то новое. Но за свою болтливость я все же поплатилась. С тех пор, как я в шутку намекнула, что Арсений Валерьевич испытывает ко мне какие-то чувства, мы перестали говорить на отвлеченные темы, тем более не затрагивали личное — все сугубо по делу. Однажды я попыталась узнать у него, как дела у Маши с Сашей, на что Арсений Валерьевич ответил чрезвычайно односложно и тут же ловко перепрыгнул на другую тему.

Хм. И кто меня за язык тянул? А ведь я лишь хотела увидеть его реакцию на мои провокационные слова, в результате чего натолкнулась на нахмуренные брови и маску вместо лица. По дороге домой мы практически не разговаривали. Арсений Валерьевич проследил, чтобы я вошла в подъезд, и только после этого велел таксисту ехать дальше. Я в этот момент вышла на улицу и наблюдала, как машина скрылась за поворотом.

Сумбур в голове необходимо было упорядочить, и я решила позвонить Ромке.

— Как дела? — поинтересовался первым делом Ромка, после чего ему пришлось выслушать сбивчивый рассказ о бедных сиротках, учителе и запутанном клубке вместо мозга.

— У тебя — что ни день, то приключение! — восхитился Ромка. — Вы целовались?

— Что? — едва не подавилась я жвачкой. — Ты меня внимательно слушал? Он всего лишь обнял меня...

— А он делал попытку поцеловать тебя? — продолжал насмешничать Ромка.

— Я кладу трубку, — предупредила я сквозь зубы.

— Хорошо-хорошо. Не целовал и ладно. И по какому вопросу ты хочешь услышать мое мнение?

— Как думаешь, Ром, я... влюбилась? — смущенно спросила я.

Уж Ромка знает меня, как никто другой. Он должен заметить в моем поведении даже мельчайший намек на влюбленность или что-то в этом роде.

— Не думаю, — немного подумав, ответил Ромка. — Но велика вероятность, что очень скоро это произойдет.

— И что мне делать? — простонала я. — Я еще после Темного не отошла. Не уверена, что потяну безответную любовь к учителю.

— Откажись от занятий, — дал резонный совет Ромка.

— Не могу. У меня с матерью договоренность, что я исправлю оценки. А русский и литература у нее в приоритете.

— Еще и с Катькой поспорила, — сокрушенно напомнил Ромка. — О чем ты думала, подруга? Без потерь тебе не выпутаться. В любом случае, тебе придется от чего-то отказаться.

— Ты прав, — согласилась я с его словами. — Я должна сказать Катьке, что проиграла...

— И выплатить ей тысячу долларов? Ты в своем уме?

— А что мне еще остается?

— Подтянуться по предметам, соблазнить учителя и... жить с разбитым сердцем.

Я закусила губу. Пари с Катькой теперь не казалось такой уж хорошей идеей. Но выбора у меня не было. Иначе я потеряю все: возможность учиться в мастерской Марининой, долгожданную самостоятельную жизнь... Да и где взять тысячу долларов, чтобы расплатиться с Катькой?

Выходит, я оказалась загнана в угол — и всему виной мое безудержное желание жить отдельно от матери, стать независимой...

Что ж, за независимость испокон веков приходилось бороться. Такова плата за свободу. И я готова была ее заплатить. Но действовать необходимо решительно. Второго шанса у меня не будет. Или сейчас — или никогда.

В это утро я минут двадцать крутилась перед зеркалом, примеряя то одно, то другое. В итоге остановилась на новой джинсовой мини-юбке, белоснежном пуловере и бежевых замшевых сапожках. Вид обтянутых белыми колготками ног уверенности не прибавил. И как только девчонки ходят в подобном? Но переодеваться уже не было времени, и я выскочила на улицу, впопыхах запихав в ранец блеск для губ и тушь. Я была, что называется, во всеоружии.

Мое приподнятое настроение не испортило даже сочинение по литературе. Я строчила в тетрадке, искоса поглядывая на странно задумчивого Арсения Валерьевича. Встретившись со мной взглядом, он поспешно отвел глаза.

Хм. Что-то тут не так.

Я дождалась, пока все сдадут тетради и выйдут из класса, по-кошачьи плавно поднялась со своего места и, соблазнительно виляя бедрами, подошла к столу учителя.

— Арсений Валерьевич, — с придыханием произнесла я, облокотившись о стол руками.

— Да, Мила? — поднял голову учитель.

— У меня к вам предложение.

Скользнув по мне взглядом сверху вниз, Арсений Валерьевич неожиданно нахмурился и вновь склонился над журналом.

— Слушаю вас, Мила.

Я разочарованно закусила губу. Такого я не ожидала. Но отступать не в моих правилах.

— Я бы хотела повидать Сашу и Машу. Мы могли бы...

— Нет, Мила, — резко перебил учитель. — Это невозможно.

— Почему? — сглотнула я.

— Потому что та поездка была ошибкой. Я позволил себе слишком многое в отношении вас. Больше такого не повториться.

— Но... что предосудительного в том, чтобы вновь навестить этих очаровательных малышей? Они меня уже знают. Я могу почитать им что-нибудь...

— Мила, еще раз повторяю: мы никуда больше с вами не поедим. Ни в дом ребенка, ни куда-либо еще. А теперь извините меня, мне нужно работать. Оценки за сочинение я оглашу на следующем уроке.

Словно в ступоре я наблюдала за тем, как он своим ровным каллиграфическим почерком выводит в журнале оценки, перелистывает длинными пальцами страницы, как при этом слегка морщит лоб или трет переносицу, и чувствуя, как глубоко внутри во мне растет раздражение.

— Да кем вы себя возомнили? — не выдержала я, стукнув по столу ладошкой. — Сначала вы лезете мне в душу, задаете дурацкие вопросы, пытаясь нарисовать для себя мой психологический портрет, а когда я наконец иду вам на встречу, вы вот так просто отталкиваете меня? В этом заключается ваша методика?

— Мила, — устало произнес Арсений Валерьевич, — мне жаль, что все выглядит именно так. Но у меня были чистые намерения. Порой желание помочь вылезает боком. И я еще раз убедился в этом на вашем примере. Теперь вы возомнили обо мне... черт знает что. Я устал что-либо доказывать вам...

— Не нужно ничего доказывать, — уже более спокойно произнесла я. — Я знаю, что... вы никогда меня не полюбите. Это была шутка. Простите, что я поставила вас в неловкое положение.

— Вы ни в чем не виноваты, Мила. И давайте закроем эту тему. Мы никогда не сможем стать даже друзьями. Поэтому... лучше будет, если все останется, как есть. Я позанимаюсь с вами до конца этой четверти. Думаю, этого будет достаточно, чтобы вы подтянули хвосты и исправили оценки. А с нового года я перехожу в другую школу. И мы вряд ли с вами больше увидимся.

Я замерла. Жутко засосало под ложечкой, стало трудно дышать. Я посмотрела на свою руку — она дрожала.

— Вы уходите... из-за меня?

Арсений Валерьевич улыбнулся. Лучше бы он этого не делал — при виде его улыбки я почувствовала странную, щемящую боль внутри, в горле образовался тугой комок.

— Нет, Мила. Я собирался уходить еще в начале этого учебного года, но тут Сашка приболел, и вы попросили о дополнительных занятиях... В общем, я замотался и не успел уладить все дела...

— Поэтому вы отказали мне в самом начале?

— Да.

Знала бы я об этом тогда, не спорила бы с Катькой и не ломала бы сейчас голову, как охмурить учителя или где взять тысячу баксов в случае неудачи. Черт. Если бы я могла повернуть время вспять...

— Надеюсь, вам понравится в новой школе, — попыталась улыбнуться я.

— Я тоже на это надеюсь, — тепло улыбнулся мне Арсений Валерьевич.

Кусая губы, я сидела в парке на лавочке и пыталась собрать блуждающие мысли в кучу.

Арсений Валерьевич уходит в другую школу. Чувства, которые я испытывала по этому поводу, тут же отмела в сторону. Это теперь не имело никакого значения. Моими действиями должен руководить один лишь голый расчет. Сроки сжимались. Я должна что-то придумать, чтобы соблазнить его до того, как он уйдет.

В голову приходили идеи одна хуже другой. В итоге у меня было ощущение, что вместо мозга у меня шар для боулинга — такой же тяжелый и тупой. Кажется, мне нужно выпить. Или даже напиться. Иначе я просто сойду с ума.

В баре на углу было многолюдно. Я уселась за барную стойку и заказала "отвертку". После второго коктейля жизнь не казалась такой уж паршивой, а после третьего... нарисовался Темный. Будь он неладен!

— Привет, солнышко, — шепнул он мне на ушко и расплылся в ехидничайшей улыбочке. — Рад тебя видеть.

— Аг-га.

Черт. Язык заплетается. Быстро как-то.

— В-вали-ка ты, Т-темный, — пихнула я его кулачком в грудь. — Не мешай н-напиваться.

— С чего вдруг такие кардинальные меры? — насмешливо вздернул брови экс-бойфренд. — Случилось чего?

— П-подумать надо.

— Ну да. Под "отвертку" хорошо думается.

— Из-здеваться ты умеешь. П-проходили, знаем. А вот л-любить... не с-сложилось, да?

— Почему же? Только вот одна особа — обворожительная и в стельку пьяная — брезгует моей любовью. Ей рыцаря на белом коне подавай, с мечом в одной руке и сердцем — в другой. Не меньше.

— Ого! Ну ты и з-завернул!

Я осушила очередной бокал и, придвинувшись к Темному, бессовестно прильнула к его губам. Парень явно не ожидал этого от меня и едва не упал со стула от изумление. Но Темный был бы не Темным, если бы не воспользовался моментом. В следующую секунду он обхватил одной рукой мой затылок, а другой привлек меня к себе за талию. Его губы раскрылись мне навстречу, и он ответил на поцелуй с такой алчностью, словно слишком долго ждал его, а я и не возражала. И поцелуй этот длился бы, наверное, целую вечность, если бы не чье-то смущенное покашливание недалеко от того места, где мы с Темным целовались.

Черт. Неужели мы кому-то мешаем? Может закрываем головами обзор на выпивку?

Я медленно отстранилась от Темного, с сожалением прерывая поцелуй, и резко обернулась, после чего, пошатнувшись, едва не свалилась со стула сама, потянув Темного за собой.

Всего в метре от меня стоял Арсений Валерьевич с двумя бокалами "мартини" в руках, и в его глазах я прочитала столько невысказанного осуждения и — что хуже всего — разочарования, отчего мне захотелось провалиться сквозь землю. Или умереть. Или убить Темного — за то, что оказался рядом в такой неподходящий момент, когда я была так уязвима и неадекватна. А потом и учителя заодно, ставшего свидетелем моей несусветной глупости.

Скорее всего, все эти мысли отразились на моем очумелом лице, так как Арсений Валерьевич не стал дожидаться, пока я осуществлю задуманное, и, развернувшись, растворился в толпе.

— Так ты все-таки хочешь меня, детка, — хриплым голосом произнес Темный, вновь привлекая меня к себе, — не так ли?

— Я х-хочу... в т-туалет, — пробормотала я, пытаясь слезть с высоченного стула. — П-почему я не в-вижу пола? Куда он ис-счез?

Темный подхватил меня за талию и, стянув со стула мое словно налившееся свинцом тело, осторожно поставил его на ноги, которые то и дело норовили подкоситься и шмякнуть об пол это самое тело.

— Тебя проводить? — заботливо поинтересовался Темный, по-прежнему поддерживая меня за талию.

— Не-а, — уперлась я кулачками ему в грудь. — Я с-сама.

— Точно?

— Не п-переживай. Я справлюсь.

И я потопала, пошатываясь, в сторону — как мне казалось — женского туалета. Но там его почему-то не оказалось. Ну и ладно. Надо только отдышаться немного — что я и сделала, прислонившись спиной к стеночке, — привести мысли в порядок и отправиться на поиски туалета в другую сторону. Где-то же он должен быть. Я закрыла глаза, вдохнула поглубже и, открыв глаза на выдохе, обнаружила наблюдавшего за мной Арсения Валерьевича. Взгляд у него был колючий, брови сомкнуты на переносице, на скулах — выступы от желвак.

Мои губы расплылись в глупой улыбке. Я помахала ему. И уже собралась поинтересоваться, что он здесь делает, когда увидела рядом с ним смутно знакомую блондинку, которая что-то шептала ему на ухо. Черты его тут же разгладились. Он улыбнулся ей и обнял за талию. Затем они оба рассмеялись.

Не надо мной ли?

Я сглотнула. Подступившие слезы обожгли глаза, но я усилием воли удержала их и выпрямилась, гордо вздернув подбородок. Не хватало еще, чтобы какая-то незнакомая девица насмехалась надо мной. Вот подойду сейчас и испорчу им свидание. Даже глазом не моргну.

— П-привет! — приблизившись к ним, вновь я помахала рукой. — Арсений В-валерьевич! Какая н-неожиданная встреча! П-познакомите меня со с-своей... Ой, п-простите, а вы к-кто?

Девушка явно растерялась и не нашлась, что ответить. Лишь вопросительно посмотрела на учителя, натянуто улыбнувшись. И меня осенило.

"Алсений Валельевич лубит Светлану Александловну", — вспомнила я слова Маши.

Ну конечно! Светлана Александровна. Воспитательница из дома ребенка.

И давно они вместе, интересно? Или это их первое свидание?

Но то, что последнее — это точно. Потому что отступать я не собиралась.

— Это Светлана... Александровна, — представил свою спутницу Арсений Валерьевич странно напряженным голосом. — А это Мила...

— Его бывшая д-девушка, — ослепительно улыбнувшись, добавила я. — Мы к-кажется виделись, не так ли?

Светлана Александровна слегка опешила после моих слов. Ее глаза расширились.

— Мила... — начал было строго Арсений Валерьевич, но я не дала ему договорить.

— Да ладно вам! Я все п-понимаю. Простите, что ис-спортила вам свидание. Я лишь хотела...

И тут произошло непредвиденное. Я даже не успела поднести руку ко рту, как меня вырвало — прямо на туфли Арсения Валерьевича.

— П-прости... те, — пролепетала я, не совсем понимая, как это могло произойти. — Я н-не специально. П-просто... просто я... беременна.

Это слово вырвалось как-то само собой. Я не планировала говорить ничего подобного.

Надо было видеть лицо Арсения Валерьевича. Он побледнел, его взгляд скользнул по моему животу, затем поднялся выше, и, наконец, он посмотрел мне в глаза. И я задохнулась от охватившего меня стыда — столько боли, смешанного с... еще чем-то, было в этих глазах. Я сглотнула и собралась было опровергнуть сказанное только что, но не успела и рта раскрыть, как Арсений Валерьевич схватил меня за локоть и потащил к выходу. На улице он усадил меня в такси и назвал водителю незнакомый мне адрес.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА

КОММЕНТАРИИ

НАВЕРХ