Дом тысячи дверей

.

.

Сергей Капрарь

Дом тысячи дверей

Айрис открыла глаза не сразу, боясь того, что может увидеть. Она почти плакала от невыносимого страха, который терзал ее изнутри всё это время, но успокаивающий голос, раздававшийся из ниоткуда, вселял в нее уверенность. Он ласково просил ничего не бояться и обещал помочь, обещал защитить и направить ее верным путем. Девушка не могла сказать, несли ли нашептываемые слова какое-либо особое утешение. Казалось, они просто оберегают ее от грядущего кошмара, как укол анестетика — от следующей за ним боли.

Айрис огляделась по сторонам, осматривая давно избегаемую улицу с ее заурядными двухэтажными жилыми домами. Неприятные воспоминания пропитали каждую деталь видимого пейзажа. Тучи болезненно-серого цвета затянули всё небо: шел холодный дождь, его капли казались грязными и липкими. Все дома выглядели унылыми и враждебными. Девушка никогда не любила живущих в них людей, своих бывших соседей. Их монотонная, невзрачная жизнь протекала отдельно от жизни Айрис. С ней никто никогда не дружил — ни соседские дети, ни одноклассники в школе, ни ребята в колледже. Все дразнили ее за то, что она замкнулась в себе и дичилась окружающих.

В домах, словно их жители сговорились, не горел свет. Казавшиеся блеклыми и нематериальными в тусклых лучах солнца, эти старые здания будто уставились на Айрис и бессмысленно ждали, когда же она обратит внимание на свой дом. Девушка повернула голову и действительно посмотрела на него.

Темные глазницы окон безразлично взирали на дрожащую от дождя Айрис. Дом выбивался из общей картины, был чужеродным даже среди удручающих соседских жилищ. Он возвышался над ней угрюмой скалой, подавляющей не столько своими размерами, сколько отбрасываемой тенью.

Вряд ли бы нашлось желание назвать его по-настоящему родным. Да, здесь ее растили, кормили, мыли и одевали. Но здесь же пережиты самые ужасные годы жизни, зловещим эхом отдающиеся в ночных кошмарах. Айрис ненавидела это место. В самых затаенных уголках души, где хранятся мечты, она представляла, как дом горит. Будучи подростком, она фантазировала, как пламя жадно обнимает стены и крышу, облизывает здание со всех сторон и ничего после себя не оставляет. Стекла лопались от жара и сыпались на землю сотнями осколков. Дым валил из окон так, будто из всех его червоточин лезли жуткие духи, шипя и уносясь ввысь. А Айрис... Айрис видела себя стоящей возле объятого пламенем дома, который всегда был для нее адом. Видела себя улыбающейся, наблюдая его гибель.

Но всё это теперь осталось лишь далекой и страшной грезой. Девушка стояла перед своей бывшей обителью словно бы один на один с ней. На улице тем временем отсутствовала всякая жизнь: ни одна живая душа не появлялась в поле зрения. Дети не играли, машины не сновали туда-сюда, соседи не ругались между собой. Всё это не предвещало ничего хорошего.

Капли дождя сыпались на землю будто стрелы. Они впивались в тело и стекали ледяными ручейками, пропитывая одежду. Голос всё настойчивее требовал от нее действий.

Он требовал войти в дом, отринув всякий страх.

Айрис колебалась, но отступить не могла. Так или иначе, ей необходимо столкнуться со своими страхами, вступить с ними в бой и перебороть. Иначе вся затея превращалась в пустую трату времени и, что важнее, моральных сил.

Айрис медленно, с опаской, напрягаясь всё сильнее с каждым шагом, подходила к входной двери. Предчувствие подсказывало — самое страшное начнется, когда она войдет внутрь. Где-то вдалеке слабо сверкнула молния и спустя шесть или семь секунд раздался едва различимый раскат грома.

Назад пути не было.

Айрис обхватила холодную дверную ручку и не спеша повернула ее.

* * *

Я смотрел на нее с сочувствием, к которому примешивалась усталость. Безусловно, она находилась в числе самых моих трудных пациентов. Лечение продолжалось в течение двух месяцев, но мы так и не достигли никакого прогресса. Это немало огорчало меня и дело тут не в том, что я чувствовал себя уязвленным с профессиональной точки зрения. Я видел ее страдания и любым способом хотел помочь. Но известная мудрость гласит: только сам человек в силах помочь себе, если очень того захочет. И сейчас моя самая главная задача состояла в том, чтобы посеять внутри хрупкой девушки семена надежды и дать им взрасти. Работа психоаналитика — это всегда такая ходьба по канату над бездонной пропастью. Увы, в случае неудачи, упаду не я, а Айрис. Давать надежду — очень опасное предприятие.

Она сидела передо мной в кресле, прижав ноги к себе, опустив подбородок на колени и обхватив их белыми ручками. Прямые черные волосы падали по бокам ее кругленького личика. Два больших раскосых глаза упрямо смотрели в одну точку — вниз. Тонкие черные брови застыли в недоуменно вопросительном изгибе. Маленьких пухлых губ я не видел — они скрывались за коленями. Простая дешевая одежда не особо подходила Айрис по размеру. Сказывалось то, что девушка, насколько я знал, находилась на содержании у дальних родственников — единственной возможной для нее семьи. Ей было около двадцати лет, в прошлом она перенесла тяжелые травмы и сейчас оставалась фактически никому не нужной. Она либо не знала, либо не помнила любви в своей семье. Таких людей бесполезно лечить словами "всё будет хорошо", — они забиты внутрь своего мира так же надежно, как мертвец закопан в свою могилу.

Безусловно, в случае моей пациентки мне следовало быть терпеливым и осторожным. Жаль, я не предполагал, каких жутких демонов это юное создание прячет внутри себя...

* * *

Дверь дома, протяжно скрипя, отворилась. У Айрис сложилось впечатление, будто она входит в пасть чудовища, давно поджидавшего ее, знавшего о неминуемой, неотвратимой встрече.

Внутри висела тишина. Девушка, дрожа от волнения, страха и мокрой одежды, медленно вошла в прихожую. Туфельки громко чеканили о деревянный паркет, их стук гулко отражался от стен. Из-за царившего вокруг мрака пришлось вслепую водить рукой по стене в надежде отыскать выключатель. Когда же удалось нащупать его и включить, прихожая озарилась болезненно-желтым светом, отчего помещение стало похоже на подземелье, освещаемое промасленными факелами. Дом имел свой запах — запах всеобщего запустения, вонь замшелой и гниющей древесины. Казалось, зло, пребывавшее тут уже много лет, пожирало этот дом изнутри — ни одной живой души тут явно давно не появлялось.

Однако Айрис знала — она здесь не одна.

Невыразимый страх мешал ей идти дальше, стук туфель о паркет казался громким, почти оглушающим. Тревожило предчувствие, что ее могут выследить и обнаружить по звуку шагов. Свет заставлял предметы отбрасывать жутковатые тени, которые при любом движении головы напоминали о себе раздражающим мельтешением, замечаемым самым краем глаз. Айрис осторожно стянула с себя туфли и бросила их на пол. Те звонко упали.

Каждый дюйм дома пропитался жутким воспоминанием. Лишь очень немногое пробуждало смутные образы, излучающие свет и тепло, — те немногие образы, связанные с ее рано умершей матерью. Айрис чувствовала необходимость непременно отыскать что-нибудь, оставшееся от любящей родительницы. Зло, скрывавшееся внутри дома, знало об этом. Оно ждало свою жертву уже очень, очень давно и где-то в потаенных глубинах, в густой, почти осязаемой тьме улыбалось, жадно сглатывая. Молнии за окном периодически высвечивали неясные, зловещие тени, ехидно игравшие в неосвещенной гостиной, столовой и кухне. Смутное, тревожащее чувство накатило на девушку, обдало ледяной волной ужаса, заставляя забыть даже о мокрой одежде. Айрис услышала тихое поскрипывание половиц на втором этаже. Мысли судорожно проносились в ее голове, оглушая и парализуя животным страхом. Девушка догадалась, что половицы скрипят в районе родительской спальни. Она содрогнулась всем телом и невольно подняла голову, глядя как бы сквозь потолок первого этажа на дверь, таившую за собой жуткие ночные кошмары.

Скрип прекратился, и спустя несколько секунд что-то с силой стукнуло в пол наверху, отчего Айрис подпрыгнула на месте. Ее дыхание участилось, отчетливо раздаваясь в мрачном безмолвии дома. Руки дрожали, ладони непроизвольно сжимались и разжимались. Она, не замечая этого, стояла с открытым от страха ртом, с округленными глазами, недвижимая и скованная ужасом.

Внутренний голос, служивший проводником, вновь напомнил о себе и просил успокоиться. "Досчитай до пяти, — говорил ей голос. — Досчитай и ты почувствуешь, как страх отступает. Ты должна двигаться дальше". Девушка хотела закрыть глаза и сосчитать до пяти, но вряд ли бы у нее это получилось, надеяться на это почти не имело смысла.

Айрис зажмурилась, как когда-то давно в детстве, если сталкивалась с невыразимым, мерзким страхом, и сделала глубокий вдох.

Один...

Звук, похожий на то, как чья-то босая нога ступает на паркет, негромко раздался в прихожей. От испуга глаза сами собой открылись, так как нечто шагнуло совсем рядом возле нее. Машинально девушка продолжала считать.

Два...

Нечто сделало еще один шажок возле нее, так близко, что ступни ощутили вибрацию паркета.

Т-три...

Поблизости, возможно, в паре футов от испуганной Айрис, что-то неизвестное, необъяснимое и пугающее вышагивало, оставляя влажные следы на полу. Девушка терла ладонями глаза, но ничего перед собой не видела. Это нечто играло с ней, оставаясь невидимым для глаз, и продолжало беззаботно шагать, а следы возникали будто бы сами по себе.

Ч-четыре...

Детский заливистый смех раздался в столовой — там, куда ушло невидимое и непостижимое создание. Свет молнии ярко резанул по глазам, и на короткий миг Айрис померещилась фигурка ребенка в красном платьице. Сознание, пораженное ужасом, фиксировало происходящее в замедленном темпе, глаза могли бы многое заметить, но девушке удалось запомнить лишь маленькие окровавленные ножки, маленькие ручки и черные волосы, переплетенные красной ленточкой. Она не смогла досчитать до пяти и больше не слышала внутреннего голоса, чувствуя себя брошенной на милость теням прошлого.

Дверь в столовой, выходившая на задний двор, с шумом распахнулась и ударилась снаружи о стену дома. Что бы там ни было, оно звало Айрис выйти. Одурманенная чьей-то чужой, злобной волей, девушка побежала по следам к раскрытой двери. Происходящее напоминало тягучий, пропитанный потом и страхом кошмарный сон. Глаза скакали от тени к тени, а те следовали за своей жертвой нестройной волной, нашептывая едва различимые слова. В дверях продолжало стоять маленькое существо, но как только Айрис добежала и буквально вывалилась на задний двор, она обнаружила, что никого рядом нет. Дверь сзади нее захлопнулась, и девушка, лежа на болящих от удара о землю коленках и локтях, удивленно взглянула на небо — дождь прекратился внезапно, а тучи в небе, величественно храня молчание, пропустили небольшой луч солнечного света. Он озарил находившийся неподалеку, в нескольких ярдах, маленький предмет. Тепло залило сознание девушки, она ощутила сильный прилив чьей-то далекой, едва знакомой любви. Во рту откуда-то взялся приятный привкус эвкалипта, в носу ощущался свежий запах апельсинов, напоминавший давно забытое и казавшееся навсегда загубленным детство.

Трава на заднем дворе оказалась аккуратно подстриженной — это выглядело необычным для заброшенного дома. Но здесь теплилась такая сильная, такая осязаемая любовь, что, возможно, именно она оберегала это место от жуткого зла внутри. Зла, которое во тьме чердака сидело, выжидало и смеялось, смеялось, смеялось, а его эхо противными, отталкивающими смешками отражалось от липких, грязных стен.

Айрис подняла голову и рассмотрела внимательнее освещаемую солнечным лучом точку. Там, впереди, стояла маленькая пагода умиротворяющего желтого цвета, состоявшая из семи ярусов, углы которых загибались вверх. Этот маленький макет имел в высоту приблизительно полтора фута, сделан из древесины, пластика и украшен аппликациями из бумаги. Мать девушки, имея восточные корни, всегда хотела сохранить что-нибудь в качестве напоминания о своем происхождении. Она рассказывала своей дочери, когда той едва исполнилось шесть лет, что углы отбрасывают демонов, падающих с небес, обратно в их мир. Учила ее: пагода есть символ ступеней к просветлению, ступеней, по которым вознесся Будда.

Маленькое строение излучало покой и заставляло вспомнить размытые образы материнской любви — единственной, которую знала Айрис за свою жизнь. Девушка припала на колени перед пагодой, у нее по глазам потекли слезы, пробужденные грустью и одновременно радостью, что за такое долгое время ей удалось найти частичку мамы, частичку ее любви даже в этом проклятом месте, полном призраков прошлого, жаждавших настигнуть давно ожидаемую жертву.

Она знала — нужно двигаться дальше, в самое сердце неистовствующего ужаса.

Айрис медленно поднялась, бросая последний взгляд на мамину пагоду, и услышала шорох неподалеку от себя. Злобное рычание, раздававшееся за углом дома, могло принадлежать только давнему ночному кошмару девушки — любимому псу ее отца, Снапу. Отца забавляла остроумная кличка домашнего любимца, которую он придумал, — тот напоминал цветом его любимое в детстве печенье и имел острые зубы1. Пес всегда будто бы недолюбливал дочь своего хозяина, и с годами неприязнь становилась взаимной. К тому же, со смертью матери ничто больше не сдерживало отца девушки. Его мнительность, мерзкий, невыносимый характер, злобная и порочная натура давали о себе знать всё больше с каждым годом, пока Айрис взрослела и из ребенка превращалась в юную девушку. Он натренировал Снапа стеречь дочь в комнате, чтобы та не сбежала и всё время находилась дома. Ей тогда казалось, что пес без раздумий в случае необходимости перекусит ей ногу или руку.

Новая встреча со старым врагом не предвещала ничего хорошего. Рычание становилось всё громче по мере того, как пес приближался и выходил из угла. Волна неконтролируемой фобии захлестнула Айрис. Она, дрожа всем телом, с ужасом ждала, когда собака покажется и сверкнет на нее своими злыми, беспощадными глазами. Предчувствие чего-то противоестественного и неизбежного перехватывало дыхание в легких — пес наконец показал себя, но девушка не узнала его. Он был огромных размеров, напоминал больше медведя, чем собаку. Его сильно всклокоченная шерсть зловеще дыбилась, глаза горели багровым огнем, из раскрытой отвратительной пасти текли то ли слюни, то ли чья-то кровь. Снап тяжело дышал и вспарывал газон своими огромными когтями. "Этого не может быть! Не может быть! — повторяла про себя Айрис, падая назад оттого, что не глядя пятилась. — Почему здесь всё такое? Или я знала об этом? Всегда знала, прежде чем прийти сюда?" Нужно было спасаться бегством от этого чудовища, пока оно не настигло ее и не разорвало на куски.

Айрис молниеносно вскочила на ноги и метнулась в сторону двери, ведущей в столовую. Снап, заметив ее движение, с бешеным лаем, хриплым и неестественным, помчался навстречу, перерезая дорогу. Он совершил длинный прыжок и раскинул лапы в воздухе, стремясь сбить девушку с ног и перекусить ей шею своими мощными челюстями. Каким-то чудом удалось избежать удара — она отпрыгнула вправо и перекатилась, но пес, приземлившись на землю, тут же развернулся и побежал следом за ней. Девушка задыхалась, но бежала так быстро, насколько могла. Окружающая обстановка всё сильнее становилась нереальной, сковывающей движение. Всё вокруг сужалось, изгибалось, мутнело. Это сбивало Айрис с толку, но она всё равно продолжала бежать, зная, что если остановится, ее настигнет невыносимое порождение ужаса. Расстояние до двери будто само собой увеличивалось, выход ускользал в какое-то небытие, но других путей к бегству не было. Напуганная и дезориентированная, Айрис добежала до дома, повернула спасительную ручку, ворвалась внутрь и с силой захлопнула дверь за собой, припав к ней всем телом. Спина ощутила удар тяжелой лапы о дверные доски. Сумасшедший лай гулко раздавался в сознании девушки. Она закрыла глаза, зажала уши руками и заплакала, моля о том, чтобы всё это немедленно прекратилось. В быстро нашептываемых словах звучали самые искренние просьбы, обращенные к небесам, чтобы ее спасли, забрали из этого порочного места куда-нибудь далеко-далеко.

Внезапно удары в дверь прекратились, и лай резко оборвался.

Открыв глаза, девушка, к своему удивлению, обнаружила себя не в столовой, а в своей спальне, находившейся на втором этаже. "Это нормально, это нормально, — думала Айрис, пытаясь взять себя в руки. — Всё именно так, как и должно быть. Так, как меня и предупреждали". Ее глаза внимательно оглядели комнату.

На протяжении почти девяти лет девушку фактически держали здесь взаперти. Что-либо из вещей, напоминавших о маме, отсутствовало, но одну все-таки стоило попытаться отыскать. Возле кровати находился ящик, в котором глубоко внутри Айрис спрятала мамину фотографию. Всё еще ошеломленная после столкновения со Снапом, девушка не спеша встала и подошла к ящику. Интуиция и возбужденное сознание подсказывали ей, что в комнате она не одна. Тишина не давала покоя, угрожая новой неизвестной опасностью. В голове зловеще вибрировала навязчивая мысль о том, как из шкафа, словно в детской страшилке, выскакивает монстр и набрасывается на свою жертву.

На губах непроизвольно появилась улыбка.

Настоящие монстры не живут под кроватью, не прячутся во тьме. Существуют чудовища гораздо хуже и страшнее тех, которых можно увидеть на картинках или в кино. Отец Айрис — вот кто по-настоящему воплощал собой всех демонов преисподней, ходячую интерпретацию вечного зла, средоточие для ненависти.

Она приблизилась к единственному окну, посмотрела в него и будто бы спиной почувствовала, как с другой стороны двери кто-то подошел и тихонько повернул ручку. Замок щелкнул, и дверь медленно-медленно стала открываться. Айрис не поворачивалась и продолжала стоять к входящему спиной, хотя и знала о его присутствии. Сознание уносило ее в дни мрачной юности.

Ей было тринадцать. Отец, сильно напившись одним октябрьским вечером, заглянул к ней. Точно так же, как неизвестный сзади в данную минуту открывал дверь комнаты, он входил, шатаясь, и улыбался. Айрис, как сейчас, стояла тогда возле окна, маленькая, ни о чем не подозревающая, одетая в красный спальный халатик, сшитый ею самостоятельно. Отец, хищно облизывая губы, едва шевеля ртом, спросил: "Что ты делаешь, моя милая?" Айрис задрожала своим маленьким телом и вся съежилась, предчувствуя недоброе. "Айрис, Айрис... — продолжал отец, входя внутрь комнаты и закрывая за собой дверь. — Почему же ты молчишь, Айрис? Ты не любишь своего папочку? Ты не любишь его, Айрис? Но почему? Папочка ведь так любит тебя... Он очень, очень любит тебя, Айрис". Девочка повернулась к нему лицом и увидела в его глазах жадный огонек, который раньше если и подмечала ненароком, то продолжала убеждать себя, что он ей мерещится. Но она обманывала себя. В глазах отца угадывалось чувство, которое вряд ли можно было охарактеризовать как искреннюю отцовскую любовь. В его плотоядном оскале проскальзывали греховные желания, терзавшие и будоражащие извращенное воображение. Он столько раз представлял себе этот миг... А теперь, когда в голове буйствовал пьяный туман, не мог поверить своим глазам — его дочь была сейчас так беззащитна, так доступна. "Папа очень любит тебя, Айрис, — промолвил мужчина, подходя к своей дочери. Напуганная девочка всё сильнее вжималась в подоконник спиной. — Папочка, очень, очень, очень сильно тебя любит!". Он медленно положил руки ей на плечи, будто вдавливая дочь в пол. Из глаз Айрис потекли слезы, и она спросила отца: "Папа... Что ты делаешь?" Тот лишь усмехнулся и принялся стягивать с нее халат. Девочка закричала, стала вырываться, но невозможно было совладать с силой рассвирепевшего от сопротивления насильника. Он грубо повалил дочь на пол, разрывая в клочья одежду, не обращая внимания на визг, плач и мольбы не трогать ее. Так несчастная девушка впервые познакомилась с настоящей любовью своего отца и еще очень-очень долго ей не удастся ни с кем и слова проронить после случившегося.

* * *

— Послушайте, Айрис, — я старался говорить мягко и убедительно, — мне нужна ваша помощь. Мне нужно, чтобы мы с вами вместе смогли пройти это, пережить, забыть ваши страхи. Я знаю, вы посещали группы миссис Гудмэн, она лично просила меня поработать с вами. Поймите, вы небезразличны нам, Айрис. К сожалению, закон не всегда может защитить слабых. И, к несчастью, такие как миссис Гудмэн и я не всегда можем оказать помощь тем, кто в ней нуждается. У нее в группе много человек, все они пережили ситуацию, близкую вашей. И я понимаю, вам, скорее всего, вряд ли есть дело до их горя. Я должен вам помочь. Помочь окончательно сбросить с себя груз, который вы тянете за собой. Мне необходимо лишь ваше согласие, попробуйте довериться мне. Ведь по какой-то причине вы продолжаете ходить уже второй месяц на сеансы, хотя и сохраняете молчание. Пожалуйста, я прошу вас, помогите мне. Я верю, вместе мы сможем осуществить задуманное. У меня есть отличный план и хорошая идея. Но для начала мне нужно, чтобы вы поговорили со мной.

Айрис сидела подавленная и недвижимая, всё в той же позе, которую обычно принимала на всех моих сеансах. Мне казалось, к ней невозможно подобрать ключ. Я почти отчаялся, хотя и старался не подавать виду.

Моя пациентка подняла свои чистые карие глаза — глаза всё того же испуганного ребенка, пережившего жуткий кошмар в своей жизни — и посмотрела на меня очень внимательно. Наши взгляды пересеклись и, уж не знаю, помогли ли мои слова, либо между нами пробежала волна взаимопонимания, но она стала рассказывать. С самого начала.

* * *

Айрис наконец повернулась к тому, кто собирался войти внутрь. Но наваждение спало, в открытых дверях никто не стоял.

Девушка отошла от окна к ящику и открыла его в надежде найти фотографию мамы. Она засунула руку внутрь, но не обнаружила искомого. Вместо этого ей удалось нащупать какой-то предмет, сделанный из картона и бархата. Страшная догадка посетила мысли за миг до того, как Айрис кинула взгляд на свою находку. В руках оказалась маска, принадлежавшая отцу, обладателю циничного чувства юмора. Жутковатая вещь радостно улыбалась, и ее веселое выражение казалось неуместным в данном месте. Еще одно воспоминание напомнило о неприятном дне из детства: отец напугал ее в девять лет, когда выскочил из ванной с надетой на лицо маской. Сейчас эта небольшая старая вещица казалась покрытой пылью, пахла плесенью и навевала очень неприятные мысли. Айрис хотела отложить ее, но ей примерещилось что-то неладное. Она внимательнее приглянулась к вырезам, изображавшим рот и глаза. Чувствуя зловещее и необъяснимое, девушка не могла выпустить маску из рук, будто находясь во власти демонического наваждения. В комнате едва ощутимо стемнело: тьма медленно подступала со всех сторон, будто затягивала узел на своей жертве, а взгляд всё никак не мог оторваться от прорезей для глаз, изменения в которых стали теперь довольно заметны. Внешние уголки стали подниматься кверху, а нижние — книзу. Медленно и немыслимо, словно во сне, выражение маски приобретало злобные, инфернальные черты, ее улыбка расширялась, превращаясь в жуткий, богомерзкий оскал. Сознание охватил ужас, когда она пригляделась в эту чудовищную, отталкивающую, злобно взирающую личину. Она смеялась девушке в лицо, предвещая приход нового кошмара.

Айрис вскрикнула и выронила маску из рук, ощущая на руках что-то нечистое от прикосновения к ней. Девушка испуганно бросала взгляд в разные уголки комнаты, пытаясь заметить приближающееся нечто. Ужас противно растекался по ее телу, словно смертельный яд, парализуя логику, мертвой тяжестью ложась на нее. В какой-то момент Айрис обнаружила себя лежащей в своей постели, накрытой сверху легким бежевым покрывалом. Напряжение всё не спадало, снаружи жалобно завыл ветер. Что-то быстро-быстро застучало — от нахлынувшего приступа ужаса у испуганной Айрис задрожала челюсть и зубы начали отбивать быструю дробь.

Новое неприятное воспоминание, которое никак не удавалось благополучно забыть, захватило разум, противным голоском нашептывая грязные подробности прошлого. Ей пятнадцать лет и отец тогда начал приводить домой сомнительных женщин, проводя с ними ночи. Комната, где он и мама раньше спали, находилась через стенку, и девочка могла слышать ночами напролет сладострастные стоны, охватывавшие весь дом. Лежа тогда точно так же, как сейчас, она прислушивалась к звукам через стенку. И в эти горькие минуты ее юное сознание поглощали противоречивые ощущения и эмоции. Возможно, в них было тяжелее всего признаться, потому что Айрис старалась убедить саму себя, что их никогда не существовало вовсе. Но тогда, в ночные часы низменной похоти между отцом и очередной падшей женщиной, она ловила себя на многих приятных мыслях. К радости того, что в эту ночь отец не ищет удовлетворения у нее, примешивался чувственный интерес к происходящему в соседней спальне. Жадно вслушиваясь в мерное поскрипывание раскачиваемой кровати и в громкие всхлипы и стоны, Айрис начинала шевелиться под покрывалом, двигать руками, гладить себя по шее, животу, бедрам, наполняясь порочными желаниями и видениями. Словно одичавший мотылек, ей хотелось очертя голову нестись с криком блаженства во всепожирающее пламя греховного соблазна. И теперь, спустя много лет, нельзя было спокойно вспоминать об этих постыдных минутах самоудовлетворения.

Девушка, ощущая тяжесть от прошлого, заплакала и затряслась всем телом. Она проклинала отца и его дом, переходила на нечленораздельный крик, в котором смешались боль и ярость.

Внезапно что-то в кровати изменилось. Айрис не успела сообразить, что именно, когда из-под нее вырвались чьи-то руки, обхватившие ее рот. Глаза округлились от ужаса, вместо слов получалось беспомощное мычание. Она хотела вскочить, но что-то схватило за руки и ноги, сковало движения. Слезы ужаса брызнули из глаз девушки, а чьи-то мерзкие лапы стали подтягивать ее к спинке кровати, переводя тело в вертикальное положение. Покрывало, разорванное и само собой разошедшееся, спало на пол. Айрис с ужасом наблюдала, как между ее раздвинутых ног из ниоткуда набухало кровавое пятно. Темное, грязное и липкое, оно увеличивалось в размерах. Девушка не переставала бороться с жуткими конечностями, схватившими ее, но только тратила зря силы.

Из кровавой лужи, образовавшейся самой по себе, с силой вынырнуло существо. Оно блестело в полумраке мертвенно-серой кожей, медленно поворачивая лысую голову с невзрачным, перекошенным лицом, имевшим неправильные, нечеловеческие черты. Его подслеповатые глаза пытались разглядеть что-то или кого-то. Руки совершали резкие движения под немыслимыми углами. Плоть существа покрывалась какой-то слизью с кровавыми сгустками в некоторых местах. Айрис оставалось только беспомощно ожидать, что же тварь будет делать дальше, а меж тем ее разум стал наполняться новыми образами прошлого. Ниже живота ее пронзила резкая боль, показавшаяся таинственно знакомой. Одурманивающий, оглушающий страх не помешал девушке вспомнить тот день, когда она заподозрила неладное — то, с чем девушки и женщины сталкивались в положенное время раз в месяц, всё никак не начиналось уже на протяжении пары недель. Отец никогда не разговаривал со своей дочерью о вещах, которые те, как правило, обсуждают со своими матерями. В свои неполные шестнадцать лет Айрис не могла решиться на что-то одно — пойти к отцу и расспросить его о происходящих в ней переменах или ничего не предпринимать и надеяться, что всё само по себе пройдет. Но у таких людей, как ее отец, всегда сильно развита демоническая интуиция, подпитываемая хронической подозрительностью. Он сразу заметил что-то неладное в поведении дочери. Однажды за ужином, когда девочка как обычно тихо сидела за столом, боясь пикнуть, отец начал выспрашивать о том, что у нее случилось. По тому, как его дочь неумело врала, мужчина сразу же заподозрил ужасное. Догадавшись, наконец, в чем дело, он пришел в неописуемую ярость, подскочил и перевернул стол, за которым они ужинали. Маленькая Айрис упала на спину, ее длинные волосы растрепались во все стороны. Отец, громко сопя, схватил дочь спереди и одним мощным рывком поставил на слабеющие от страха ноги. Он вопил: "Как ты посмела, дрянь? Как ты посмела? С кем? С кем?! Кто он?!", но беспомощная, рыдающая девочка не могла ответить, боясь еще больше разозлить отца. Тот схватил ее за руку и потащил за собой наверх. Он волочил ее по полу, приговаривая страшные ругательства, а Айрис безрезультатно пыталась вырваться из его мертвой хватки. Затащив девочку к ней в комнату, мужчина уложил ее на кровать и, тихо прошептав "Это ради общего блага", с силой опустил кулак на живот. Раздался крик, но мерзавец тут же рукой перекрыл дочери рот и ударил еще раз. От невыносимой боли, которой невозможно было избежать, несчастная потеряла сознание. "Только попробуй умереть, тварь, — шипел в ярости вышедший из себя подонок. — Только попробуй..." Он оставил дочь истекать кровью и запер в комнате. Это потом уже, спустя время, Айрис узнала, что такое беременность и что такое выкидыш. Она сумела выжить и каждый раз плакала, жалея об этом, так как отец всё не оставлял в покое и приходил к ней еще и еще. Он продолжал думать или убеждать себя, что беременность дочери — не его вина, но только девушка знала, насколько далеко это было от истины.

И теперь перед ее глазами вырастало что-то отвратительное и сводящее с ума, рождающее смутные и пугающие ассоциации, что существо является разгневанным и истерзанным духом не родившегося ребенка Айрис. Оно смотрело теперь на нее в упор, из его глаз текли кровавые слезы. Разлепив свой тонкий, безгубый рот, существо пролепетало "Мама...мама...мама..." и резкими, мощными, прерывистыми движениями заползло по кровати. Девушка ощущала, как от захлестывающего сознание ужаса она сходит с ума. Тварь продолжала неумолимо приближаться, жалобно бормоча, а ее жертва яростно извивалась в страхе всем телом, рискуя вывихнуть конечности.

В эту отчаянную минуту в мозгу снова послышался внутренний голос, твердивший: "Ничего не стоит бояться, ты можешь одолеть это создание".

Дверь ее комнаты неожиданно распахнулась, внутрь полезли неисчислимые инфернальные существа, которые могли быть порождением только воспаленного разума. Обретшие материальную форму кошмары представляли собой то ли одно многоликое создание, то ли конгломерат мелких переваливающихся и перекатывающихся в стороны тварей. В этой отвратительной куче никто не смог бы разобрать, что где находится. Жуткая масса плоти и слизи мерзко набухала и сдувалась, медлительно ползая и переливаясь. Множество изуродованных, искривленных морд, казавшихся пародиями на человеческие лица, внимательно смотрели на Айрис, пожирая взглядом сотен богомерзких глаз.

Ничего не соображая, съезжая разумом в гибельную пропасть, девушка закричала и вырвалась из отвратительных лап, державших ее. Слезы текли сами собой, а грудь то и дело разрывал дикий вопль ужаса, но ей удалось уйти в самое безопасное место, остававшееся возможным в этой безвыходной ситуации, — во встроенный в стену шкаф с одеждой. Тошнота подступала к горлу, голова кружилась и казалось, что обморок неизбежен. Неведомые существа продолжали ползать и передвигаться по комнате, загораживая собой дверцы шкафа, а запуганная ими до полусмерти девушка молилась только о том, чтобы провалиться в беспамятство и будь что будет. Она закрыла глаза, едва шевеля губами, еще чувствуя на них железную хватку неведомых враждебных рук.

Гул снаружи шкафа нарастал, дверцу, которую твари ожесточенно пытались открыть, едва удавалось сдерживать. Девушка не заметила, как крики и нечленораздельные речи чудовищ стали вполне понятными и, как ни странно, знакомыми. В дверь шкафа отчаянно колошматили сотни маленьких рук и ног, а в голосах тварей угадывались детские тембры. Окружающее замкнутое пространство оказалось сильно суженым, вся одежда куда-то пропала. Айрис с удивлением обнаружила, что она заперта в школьном шкафчике, а голоса ее линчевателей принадлежали одноклассникам.

В начальной школе ребята любили заталкивать и запирать ее в шкафчике, а потом долго били ногами в дверцу, поднимая страшный гвалт. Они смеялись и дразнились, крича "Уродина! Сумасшедшая!". Сквозь горизонтальные отверстия сверху лилась всякая дрянь, а маленькая девочка рыдала и рыдала, не в силах выбраться из ловушки. В детском сознании всё пролетала мысль, почему люди с ней так жестоки? Почему они так себя ведут? За что ненавидят ее? И нигде, ни у одной живой души никогда не удавалось найти ответа.

Загнанная, униженная собственными страхами и кошмарами, уставшая вечно убегать, Айрис перестала держать дверцу школьного шкафчика, постепенно терявшего свои очертания и превращавшегося в нечто иное. Что-то внутри нее в этот момент надломилось и преобразилось в невероятную сторону. Глаза Айрис зажглись мрачным пламенем ненависти и презрения ко всему и всем. Она больше не могла выносить эти страдания.

По другую сторону дверцы всё стихло и умолкло. В сознании пронеслась догадка, что настало время встретиться лицом к лицу с главным кошмаром всей жизни. Девушка чувствовала, как внутри нее всё кипело и клокотало, сердце бешено отбивало ритм о грудную клетку. В висках стучала кровь, перед глазами разостлался красный туман, отчего Айрис почти что ослепла.

Оскалившись, она с силой открыла дверцу и вышла в новое помещение, сменившее и ее комнату, и школьный коридор. Нога ступила на дощатый пол чердака, средоточие самых мрачных воспоминаний. Напротив, из окна, струился серебристый свет, придавая этому месту жуткие очертания подземелья. Перед ней лежал матрас, грязный и провонявший, на котором отец насиловал ее долгими ночами. Ее лицо приняло безучастный вид, все эмоции улетучились и исчезли. Она чувствовала на своем теле легкое прикосновение красного халата, сделанного ею вручную когда-то давным-давно. С безмолвной, возрастающей злобой Айрис бросила взгляд на старый, замшелый проигрыватель, на котором отец любил слушать пластинки. Одну песню он любил больше всего и часто ставил перед тем, как овладеть дочерью. Ее весело и беззаботно напевал старый блюзовый исполнитель Слепой Фуллер2, и это всё было не только неуместно, но и дико, так как песня повторялась и повторялась, сопровождая гнусное деяние отца. С всё возрастающей злобой девушка вспоминала о том, как он, насилуя ее, пел вместе с проигрываемой пластинкой:

Увози мои печали, детка,

Увози мои печали прочь.

Увози мои печали, мама,

И вези их целый день и ночь.3

Иногда чертов извращенец, ухмыляясь, перевирал слова и привносил в них пошлый смысл: "Продолжай трахаться, мама, продолжай трахаться день и ночь4". И долго-долго он смеялся и смеялся, довольный собой и своим остроумием. А песня так и продолжала жутковатым лейтмотивом отдаваться в подсознании девушки.

Ее ненависть распалялась так сильно, что могла бы заполнить и чердак, и весь дом, и даже основы самого мироздания. Она сильно сжала ладони в кулаки, отчего из них брызнула кровь, но девушка этого даже не заметила. Айрис ждала своего мучителя и высматривала, из какого темного угла эта тварь выползет.

Как будто живой, проигрыватель сам заиграл ненавистный мотивчик, и внутри подсознания загорелось чувство, доселе дремавшее. В помещении из ниоткуда возникла тень отца. Скользкая, струящаяся тьма окружала его тело нечестивым ореолом. На наглом лице играла развратная улыбочка. Глаза сверлили Айрис и будто дразнили ее.

В этот миг девушка услышала тревожные нотки внутреннего голоса. Он взывал к ней, но оставался без ответа.

В голове эхом звучал и растворялся в пустоте голос доктора Генри.

* * *

— Ты знаешь, мы можем справиться с твоими страхами, можем одолеть их. Для этого необходимо сделать самое трудное — встретиться с ними лицом к лицу. Иначе они сломают тебя окончательно, превратят твою жизнь в бесконечный кошмар. Этого допустить нельзя. Читала когда-нибудь Фрэнка Герберта? Вот у него встречается хорошая, интересная мысль, что страх — это убийца разума. Страх поглощает нас, мешает действовать согласно нашей воле, подавляет нашу решимость. Мы избавимся от страха, Айрис. И для этого мы должны столкнуть тебя с ним лоб в лоб. Ты совершишь тяжелое путешествие внутрь своей души. Знаешь, я часто люблю говорить себе: "Человеческая душа — это дом, в котором тысяча дверей". И некоторые двери мы по собственной воле запираем, так как они хранят запретные, страшные вещи. Возможно, сегодня тебе придется войти в несколько таких дверей. Но ты должна быть мужественна, потому что я буду с тобой и буду направлять тебя. Моя идея, Айрис, состоит в том, чтобы погрузить тебя в глубокий сон. Ты сможешь слышать меня и странствовать по миру своей души. И обязательно должна будешь отыскать источник своих кошмаров. Отыскать — и сразиться с ними! Только так мы навсегда изгоним твои страхи. Ты готова? Тогда слушай меня, слушай только мой голос. Прими удобное положение в кресле, очисти голову от всяких мыслей. Ты слушаешь только меня. Постепенно твои веки будут тяжелеть. Когда я досчитаю до десяти, ты уснешь и окажешься там, где всё началось.

Я наблюдал ее, постепенно погружающуюся в гипнотический транс: лицо приняло тревожное выражение, каждая клеточка тела напряглась. Там, в глубинах своих видений, она, открыв одну из многих тысяч дверей своей души, очутилась возле своего дома.

* * *

Айрис стояла напротив омерзительного олицетворения отца, одетая в пылающее багровое одеяние. Ее глаза сверкали и всякий страх отсутствовал. Голос всё не утихал, требуя от девушки ответить ему. Но ее ничего более не интересовало. Из всех щелей и темных дыр на чердак просачивались бесформенные твари с множеством голов и конечностей. Их крики заполнили помещение, всё вокруг сотрясалось и вот-вот могло обрушиться. Извиваясь и переползая, скользкие и теплые существа грязного, будто выгоревшего черного цвета облепили девушку со всех сторон. Она улыбалась и чувствовала сладострастное наслаждение, в глазах молниями сверкало ликование.

Тень отца задрожала, распадаясь, и исторгла сгустки тьмы, таявшие в падении. Айрис раскинула руки в стороны, хищно улыбнулась и начала медленное приближение к своей жертве. В правой руке сам собой возник топор, нечеловеческий смех девушки заглушил все прочие звуки. Иголка проигрывателя слетела с пластинки, музыкальный аппарат покрылся бугорками и загорелся. От бывшего насильника осталось только человеческое тело, свернувшееся в комок и умолявшее о пощаде. Окружавшие девушку воплощения ее ненависти и ярости, разошлись в разные стороны и окружили мужчину. Они обхватывали его руки и ноги со всех сторон, выпрямляя, вытягивая тело. Он вопил и визжал, но порождения кошмара продолжали сдавливать конечности и заставляли отца-извращенца распластаться на спине. Айрис подошла к нему и, хохоча, стала наносить топором удар за ударом, уродуя и калеча руки и ноги. Вопль боли и злорадствующий смех диссонировали между собой и создавали жуткую вакханалию звуков. Кровь брызгала и текла из ран, заливая лицо Айрис, ее руки, ее багровый наряд, ее нечеловеческих слуг. Бывший насильник, а теперь жертва новорожденного палача, захлебывался в собственной рвоте и превращался в бесформенную мясную кашу под жестокими ударами топора.

Айрис ликовала и чувствовала безмерное наслаждение. Его ни с чем нельзя было сравнить. Никогда еще в своей жизни девушка не ощущала себя такой счастливой и настолько удовлетворенной. Ей приносил неописуемое удовольствие каждый взмах и каждый удар оружия о слабое, хрупкое тело. Создания, рожденные ожесточившимся разумом, заполнили собой всё пространство. Ничего нельзя было разглядеть, но топор продолжал рубить тело отца — человека, навсегда сломавшего жизнь маленькой девочке. Сладострастная ненависть теперь становилась ее сущностью. Кроме нее ничто больше не могло принести столько удовольствия, ничто не могло насытить алчущее крови естество.

Дом претерпевал значительные метаморфозы, его стены сдвигались и удлинялись, а Айрис всё смеялась и смеялась. Здание увеличивалось в высоту, послушное дьявольской воле девушки, всё больше превращаясь в извращенное подобие пагоды.

А где-то вдалеке едва слышный раздавался голос, который считал до одного.

...четыре.

...три.

...два.

Один!

* * *

Айрис, до этого момента смеявшаяся как умалишенная, испуганно открыла глаза и вскочила на ноги. Она еще несколько секунд не могла понять, где находится. Я же всё никак не мог разгадать, что в последние секунды гипноза видела моя пациентка. Этот сеанс не особо отличался от многих других, но меня не покидало некое тревожное чувство. Мне казалось, что-то пошло не так.

В глазах девушки, до сеанса переполненных страхом, теперь этот страх отсутствовал, но угадывалось удивление, будто бы Айрис нашла в себе какие-то скрытые внутренние силы. Я спросил ее, всё ли с ней хорошо.

— Да, спасибо, доктор Генри, — растерянно и как будто виновато улыбнулась моя пациентка. — Мне стало гораздо лучше. Я увидела и узнала очень многое. — Таинственный огонек едва заметно промелькнул в глазах. — А самое главное, теперь я знаю, чего я действительно хочу. И от этого просто не выразить словами, как я счастлива!

Почему-то я всё боялся отпустить ее и закончить сеанс. Она то ли виновато пыталась в чем-то оправдаться, то ли нетерпеливо хотела что-то скрыть. Я чувствовал себя неловко и оттого не смог заставить ее рассказать о новом опыте.

На прощание я сказал, что хочу увидеться с ней на следующем сеансе, но Айрис с досадой в голосе сказала:

— О, нет, доктор Генри. Я думаю, теперь всё будет в порядке! — ее ладони нетерпеливо и нервно жестикулировали. — Так много всего осознала! Спасибо вам большое! Вы открыли для меня новый мир.

Сказав это, она ушла.

Тогда я устало подошел к окну своего кабинета, бросил взгляд на улицу внизу, на торопящихся по делам людей и всё гадал, не совершил ли ужаснейшую ошибку в этот день. Чувство тревоги не покидало меня еще очень долго.

Дома, вечером, после работы, я сидел в кресле и, закуривая сигарету, глядел в пламя, потрескивающее в камине. Смотрел в его манящие языки, уносясь в мир своих мыслей, и всё пытался разгадать, какую из множества дверей, хранящих мрачные и зловещие тайны души Айрис, я сегодня случайно открыл.

Примечания автора:

1) Игра слов: to snap — по англ. цапнуть, укусить (когда речь идет о животном) и snap в значении сухого хрустящего печенья (разг.)

2) Речь идет о блюзовом музыканте Фултоне Аллене, известном как Blind Boy Fuller.

3) Слова из песни "Truckin" My Blues Away", перевод автора.

4) Здесь: игра слов на английском. Слова строки "Keep on truckin" mama" из оригинальной песни заменены на "Keep on f**cking mama".

.

.