Александр. Продолжение похода 3

АЛЕКСАНДР. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОХОДА.

Часть третья.

Хроника Запада.

К Геракловым столбам.

Пролог:

О планах похода Александра Великого в Западное Средиземноморье известно крайне мало. В основном это отрывочные упоминания его современников, дошедшие до наших времен в усеченном и измененном виде. К сожалению, из них невозможно составить единое целое, чтобы дать целостную картину о замыслах легендарного полководца. Несомненно, только одно, царь действительно готовил поход к Геркулесовым столбам, и собирался установить свою власть над всем Западным Средиземноморьем, в том виде, каким его знали греческие географы.

В этих начинаниях, его главными соперниками являлись Рим и Карфаген. Эти два находящиеся на подъеме государства, имели собственные виды на овладение этого обширного региона и были готовы с оружием в руках отстаивать свое право на владение его различными частями.

Борьба предстояла серьезная. Для сокрушения противников Александру был необходим мощный военный флот, так как все сухопутные пути к Риму и Карфагену, были либо трудны и опасны, либо излишне длинны для македонской армии. Наличие у Александра большого числа кораблей под командованием Неарха, позволяло ему действовать в предстоящей войне на равных против такой сильнейшей морской державы как Карфаген. Знаменитый критянин был не только выдающимся мореходом, но и обладал хорошими задатками морского стратега.

Стоит ли сомневаться, что во главе похода на Запад стоял бы Александр. Он никогда и никому не уступил бы этого права, пока был способен сидеть в седле и держать оружие в руках. Не исключено, что из — за отсутствия четкого пути следования, как это было в прошлых кампаниях, вполне могли возникнуть второстепенные направления, играющие самостоятельные роли. Они как бы потихоньку подготавливали почву для блистательных и окончательных царских побед.

Собрав вместе все, что было, автор отправил своего царственного героя в опасное плавание, совершенно не имея представления, чем оно закончится.

И так. Зима 320 г. до н.э. Александрия.

Глава I. Доверительный разговор под сенью пальм.

Тихо плещутся волны у террасы малого царского дворца в Александрии. Приятный прохладный ветерок нежно веет с моря, унося, прочь противную жару, что приползла из ливийской пустыни. Быстро строится город с тех пор как, царь перенес столицу державы из Вавилона в дельту Нила. Стараниями мастеров и архитекторов, собранных царем со всех необъятных просторов Ойкумены, его любимое детище неустанно обрастает домами и дворцами, храмами и садами, гимнасиями и библиотеками.

Специально для отдыха и встреч от посторонних глаз, архитектор Каликрат из Коринфа, построил на берегу морю малый царский дворец, надежно укрыв его от шума и суеты стремительно растущего города белыми стенами.

В нем было все необходимое, чтобы отдохнут от забот огромной империи, чьи просторы омывали воды седого Океана и размышлений о её дальнейшей судьбе, а внутренний уют, просто притягивал царя. Все было прекрасно и изумительно, но больше всего потрясателя и покорителя Вселенной радовали дворцовые купальни и пальмовая лужайка.

Первые представляли собой среднее между бассейном и баней, где всегда можно было искупаться в прохладной или горячей воде на выбор. Кроме этого, по желанию царя Каликрат создал специальный бассейн, который напрямую соединялся с морем.

У стоящего на краю купальни непосвященного зрителя, создавалось впечатление, что купальня и море одно единое пространство, хотя вход в нее надежно перегораживала каменная и решетчатая стены. Искусно скрытые от человеческих глаз, они надежно охраняли царского купальщика от всякой беды.

Что касается пальмовой лужайке, то её специально высадили для того, чтобы Александр мог принимать под сенью гостей или вести непринужденные беседы с приглашенными во дворец людьми. При этом, благодаря строгому геометрическому расчету, на лужайке всегда царила тень, что знаменитый полководец стал особенно ценить в последнее время.

В этот день нашего повествования, Александр принимал в малом дворце своего личного советника, египтянина Нефтеха. Умный и проницательный бывший жрец бога Тота, никогда не стремился занять высокие государственные должности в македонском царстве, никогда не гнался за почестями и славой. За все время пребывания в войске Александра, он ни разу не был уличен в мздоимстве или иных грязных делах.

Его стихия было все, что было связанно с тайнами, неважно будь они людскими, научными или касались государственных интересов. Поэтому, он всегда предпочитал оставаться в тени, но когда у государя возникали трудности, он непременно оказывался под рукой и давал нужный совет.

Покоритель Ойкумены очень ценил это качество Нефтеха и поэтому приблизил к себе безродного египтянина, введя его в свой ближний круг. Кроме царя и бритоголового советника, в него входили стратеги Пердикка, Эвмен, Птоломей и Кратер.

Если первые три полководцев были включены в него за былые заслуги, то Кратеру такая честь была оказана царем в виде личного аванса. Свое стремительное возвышение молодой македонец должен был оправдать в грядущих делах и планах, которых у великого завоевателя было превеликое множество. Кроме того, появление нового лица в ближнем круге, заставляло Пердикку, Эвмена и Птоломея не почивать на лаврах, а делом доказывать свое право нахождения в нем.

Тактика была в чем-то жестокая, ибо была призвана выжать все из стратегов, но вполне полезная для интересов самого монарха. Закончив покорение Счастливой Аравии, он намеривался подчинить себе остатки эллинского мира в виде Сицилии и Великой Греции. Цель была логична и закономерна, но осуществляя эти планы, Александр сталкивался с интересами двух могучих городов-государств Западного Средиземноморья — Карфагеном и Римом.

Удачно отделенные благодаря своему географическому расположению от вечно пребывающей в войнах восточной части Средиземного моря, они не имели серьезных конкурентов в своем регионе, за исключением вездесущих греческих колонистов.

Пронырливые греки в поисках свободной земли сразу оценили прелести земель Сицилии, Италии и Испании и начали их колонизацию. За короткий исторический период, они смогли полностью взять под свой контроль Сицилию, создать в южной части Италии союз городов под громким именем Великая Греция, а также основать несколько городов в землях галлов и иберов.

Деяние колонистов было поистине великим, но при огромности покоренного пространства, оно не было целым и единым. Выходцы из разных городов и племен, греки так и остались чужаками объединенные только одним названием эллины, и страшной нетерпимостью к другим народам презрительно называемые варварами.

Наследники Софокла и Гомера, Перикла и Фемистокла чувствовали себя спокойно в своих городах, занимаясь торговлей и войной. Большей частью с варварами и иногда друг с другом с целью устранения более удачливого конкурента. Все это создавало определенный баланс равновесия, который изредка нарушался мелкими конфликтами и вновь приходил к норме.

Так проходили века, жизнь колонистов была прекрасной, но уже поднимали голову два хищника этого региона Карфаген и Рим. К счастью для греков, они были заняты своими внутренними делами и проблемами, но время, отпущенное бессмертными богами для существования Великой Греции, стремительно сокращалось. Великие Мойры уже соткали нить их судьбы. Они уже определили их жребий быть покоренными сильным соседом и этим соседом, намеривался стать Александр Македонский.

Планы великого покорителя и потрясателя всегда отличались размахом и дерзостью, но предстоящий поход имел свою особенность. В отличие от Персидской державы, македонское царство не имело с главными врагами сухопутной границы. Оба они укрылись за морскими просторами, что создавало серьезные трудности даже для армии царя Александра. Предстоял опасный и трудный поход и прежде чем начинать его, царь, следуя обычаям времени, решил испросить совета у трех главных оракулов его Ойкумены.

Царские гонцы, нагруженные богатыми дарами, посетили святилища в Дельфах, Додоне и в оазисе Амона. Ответы, полученные от оракулов, были тщательно записанные на восковые таблички и скрытые от посторонних глаз в специальные ларцы были отправлены царю.

Египетский Амон слал божественное благословение своему сыну в его начинаниях, одновременно предостерегая от коварных происков других зловредных богов. Дельфийский пророк полностью повторил предсказание, данное им когда-то лидийскому царю Крезу: "Если Александр двинется на запад, то он сокрушит великое царство". Что касается додонского оракула, то он вместо пророчества прислал связку дубовых сучьев завязанных белой тканью. Одного размера, и хорошо просушенные дрова хорошо годились как для торжественного жертвоприношения, так и для погребального костра.

Подобные результаты вызвали в душе монарха отнюдь не радостные чувства. Он ожидал получить хотя бы от одного из предсказателей более полного и конкретного ответа, которые должны были укрепить его веру в правильности своих намерений и подтвердить верность царских действий в глазах подданных.

Не получив нужного ответа, Александр несколько растерялся. Добившись статуса живого бога на земле, он рассчитывал получить со стороны оракулов иное отношение к своей просьбе, чем к просьбам простых смертных. Однако жрецы не сделали исключение для Александра, несмотря на его щедрые подарки.

Конечно, потрясатель Вселенной мог заставить жрецов сильно сожалеть о своем поступке, но все это отодвинуло бы реализацию царских замыслов о западном походе, что совершенно не устраивало Александра. И тут царь вспомнил, что он может обратиться за помощью ещё к одному гадателю по имени Нефтех, который уже точно, даст прямой и точный ответ на все вопросы.

За все время своего сопровождения Александра в его восточном походе, египтянин трижды предсказывал царю его ближайшее будущее и судьбу его замыслов. К огромному неудовольствию прочих гадальщиков и провидцев, что находились в македонском войске, все сказанное жрецом Тота неизменно сбывалось. Хорошо помня все это, после непродолжительных размышлений, Александр приказал привести к себе Нефтеха для доверительной беседы.

За время пребывания в Александрии македонский царь заметно изменился. И хотя он по-прежнему был пылок и страстен в своем намерении ещё больше раздвинуть границы своего царства, в его поведении появилась некоторая плавность и мягкость по сравнению с прежним Александром.

Царь стал более терпим к чужому мнению, когда оно не всегда совпадало с его собственным мнением. До полного признания возможности правоты другого мнения было еще далеко, но изменения были. С легкостью, приняв восточный деспотизм и его жесткие правила, монарх одновременно попал под влияния индийских мудрецов и платоников, появившихся в новой столице.

Место умершего Аристотеля быстро заняли философы, проповедующие иные взгляды и мировоззрения. Будучи разносторонним человеком, правитель с интересом выслушивал их речи, выискивая в них, что-то важное и нужное для себя. Что это было, никто не знал, но многие подозревали, что государь желает создать новую единую религию для всех народов его царства. Нечто подобное затевал знаменитый египетский фараон Эхнатон, которому помешало осуществить столь грандиозный проект ранняя смерть и невежество народа в купе с интригами жрецов.

Основная жизнь в Александрии начиналась ближе к вечеру, когда спадал дневной жар, и люди покидали свои жилища, где пережидали нестерпимый свет божественного Ра. Именно в это время и был приглашен на царский прием скромный бывший жрец бога Тота.

Пользуясь своим привилегированным положением царского советника, египтянин имел небольшой дом, в котором небедно жил. От доставшегося по царской милости имущества своей наложницы Арсинои, дочери хилиарха Антипатра, Нефтех имел неплохие доходы, что позволял ему безбедно жить, не перебиваться с хлеба на воду.

Получив приглашение Александра, через своих товарищей по тайному союзу Пердикки и Эвмена, египтянин быстро выяснил цель предстоящего визита, которая его и обрадовала и озадачила одновременно.

Ранее при помощи имевшихся у него таинственных гадательных весов Судьбы, Нефтех трижды удачно предсказывал Александру благоприятное будущее. Перед битвой у Гавгамел он заявил македонскому полководцу о скорой победе над персидским царем Дарием. В Мараканде точно определил действие и тактику восставшего Спитамена, а на Гефасисе именно его слова подтолкнули царя к активным действиям по продолжению похода к Гангу.

Что касается аравийского похода, то там от египтянина требовалось толкование снов монарха, с чем он превосходно справился. Теперь же, когда на кону стоял весь поход на Запад, на жреца давила большая ответственность. Александру требовался точный и ясный ответ, от правильности которого, Нефтех мог лишиться всего, чего достиг. В случаи опалы, Пердикка и Эвмен вряд ли смогли бы не помочь бывшему жрецу бога Тота. Ставки предстоящего гадания были как никогда высоки но, не смотря на это, египтянин смело шел на встречу с царем. Своими миндалевидными глазами он уверенно смотрел вперед, твердо веря в свою судьбу.

Нефтеха встретили в малом дворце с большим почетом, и препроводили на пальмовую лужайку, куда вскоре вышел Александр в сопровождении мальчиков пажей. Прибыв на берега Нила, он все больше и больше стал уподобляться азиатским правителем, медленно, но верно забывая былую простоту македонского двора. Вот и сегодня, он вышел в сопровождении разодетых в дорогие одежды пажей, дабы показать свое богатство и величие гостю.

— Приветствую тебя мой дорогой Нефтех. Я рад видеть тебя, а также рад тому, как быстро ты ответил на мое приглашение — Александр учтиво приветствовал гостя.

— Твое слово для меня священно великий царь, — жрец почтительно склонил перед царем голову. — Как только я получил твое приглашение, я тут же поспешил к тебе, совершено не зная, смогу ли я хоть чем-то помочь тебе.

Услышав слова египтянина, Александр благосклонно кивнул головой. Гость публично выказал ему почтение, этикет был соблюден, и теперь можно было говорить свободно. Взмахом руки, он отпустил пажей и учтивым жестом предложил Нефтеху пройти к столику, заставленному всевозможными яствами и питьем. Два удобных кресла в тени пальм располагали к спокойной и непринужденной беседе. На расстоянии двадцати шагов стояли телохранители, что начисто лишали посторонние уши что-либо услышать из предстоящей беседы.

— Я действительно рад тебя видеть Нефтех, потому что только твоя помощь поможет мне принять правильное решение в сложившейся ситуации.

Египтянин не стал показывать свою информированность о намерениях Александра и подождал пока царь, не расскажет ему все сам.

— Все дело в предсказаниях полученных мною от оракулов. Ты, конечно, знаешь, что я посылал свои посольства в Дельфы, Додону и оазис Амона, прося сказать их, чем закончится мой поход к столбам Геракла. Недавно я получил все три ответа но, ни один из них не дал мне того чего я хотел, и я вспомнил о тебе мой славный толкователь. Еще ни одно из твоих объяснений не подвело меня, и я прошу тебя высказать свои соображения в отношении ответов оракулов.

С этими словами, монарх протянул жрецу две восковые таблички и большую связку дубовых сучьев. Нефтех взвесил их одной рукой и отложил в сторону. Затем со всем вниманием он изучил уже знакомые ему тексты. Их содержания египтянину передал Эвмен, и у жреца было время составить свои толкования. Александр с нетерпением ждал его вердикта, в тайне надеясь на благоприятный исход.

— Дельфы явно уважают тебя государь, если дают такое давнее и знаменитое пророчество. Зевс-Амон вновь подтверждает твое божественное происхождение и продолжает держать твою правую руку во всех твоих начинаниях. Что касается Додоны, я мало знаю о способах их пророчества, но, несомненно, они далеки от мрачных мыслей.

— Ты так считаешь? — искренне удивился Александр. — А вот мои пажи считают, что из сучьев можно сложить погребальный костер.

— Я бы не стал слушать мнение тех, кто ничего не смыслит в прочтении тайных знаков судьбы, государь. Лично я считаю, что дубовые сучья знак воинской славы. Ведь недаром из листьев дуба жители Эллады плетут венки победителям и украшают ими их головы. К тому же еще ни одна война не была бескровной и потому погребальные костры, увы, жестокая неизбежность.

— А каков твой вердикт в отношении этих посланий в целом? — с интересом спросил Александр, глядя прямо в глаза своему собеседнику. Нефтех с честью выдержал это испытание и без колебания произнес.

— Бессмертные боги явно благосклонны к тому делу, которое ты задумал.

— Ах, Нефтех! — с укоризною воскликнул Александр. — Жрец всегда останется жрецом, даже если он не носит шкуру леопарда и не совершает жертвоприношение в храме. Твой ответ также двояк, как и ответы оракулов. Ведь в нем кроме благосклонности богов к моим планам есть место и разрушение моего царства и погребальный костер, правда неизвестно кому.

Египтянин попытался оправдаться, но Александр не дал ему этой возможности.

— Нет, я тебя ни в чем не упрекаю, — успокоил Нефтеха царь. — Подобный исход может в любо хорошо задуманном дело при дурных исполнителях. Мне сейчас важен точный ответ на мои вопросы, ибо я знаю тебе не только как об умного и ответственного толкователя, но и хорошего гадателя. Да, мой дорогой египтянин, я говорю о твоем артефакте — весы Судьбы. Скажи мне твою цену за гадание и можешь быть уверен, что я не поскуплюсь. Мне сейчас очень нужно волю Мойры, начать ли поход или подождать.

— Ты слишком высоко ценишь мои способности государь, ставя их на одну доску со способностями оракулов Дельф, Амона и Додоны — стал скромничать египтянин.

— Я прекрасно помню, как своими предсказаниями ты дважды выручал меня в трудную минуту, особенно в Индии. Скажи свою цену, и казначей немедленно отправит деньги к тебе домой. Или ты хочешь что-то другое, скажи и клянусь Зевсом, я постараюсь исполнить твою просьбу — македонец решительно брал быка за рога.

— Все что я имею, я имею благодаря твоей милости, так кто с кого должен брать деньги, государь!? Любая твоя просьба для меня священна и я с радостью выполню её, но — лукаво запнулся египтянин.

— Что но!? Как я их не люблю!! Что ты боишься гнева великих Мойр, у которых будешь выспрашивать жребий судьбы? — гневно поинтересовался царь.

— Я боюсь, что мое гадание может не дать тебе того, что ты хочешь узнать?

— Будь спокоен, я приму любое твое гадание — твердо заверил его монарх, — но только после того, как ты растолкуешь волю великих богинь.

Услышав все, что хотел, и временно обезопасив свой тыл, Нефтех покорно склонил перед Александром свою бритую голову.

— Тогда не будем откладывать это дело, государь. Я сейчас же отправлюсь к себе домой и привезу сюда весы Судьбы.

— О нет, отправь за своим артефактом своего слугу, а сам останься со мной для дружеской беседы — монарх крикнул пажа, приказав принести принадлежности для письма. Взяв покрытую воском табличку, египтянин написал на ней несколько строк, и собеседники вновь остались одни.

— Я не особенно сведущ в военном деле повелитель, но хотел бы узнать у тебя одну важную вещь. Она, на мой взгляд, очень важна в преддверии большой войной.

— Что ж спрашивай, — охотно согласился Александр. — Ибо я знаю, что ты не тот человек, который будет спрашивать ради праздного любопытства.

— Прежде чем выступить в поход против карфагенян и италиков, не намерен ли ты отдать распоряжение о своей новой свадьбе? — спросил египтянин и Александр нахмурился.

Жрец заговорил о том, что давно не давало ему покоя. Во время аравийского похода остро возникла проблема престолонаследия в случаи гибели монарха, и он до сих пор не был разрешен.

Все дело заключалось в том, что, по мнению большинства окружавших царя македонцев, Александр не имел законного наследника. Несмотря на то, что Александр имел законного сына от царицы Роксаны, азиатское происхождение его матери, по мнению высокородных македонцев не давало ему право на престол.

Также не устраивал их и другой сын, рожденный царю милитянкой Барсиной. Это обстоятельство проявилось во время ложного сообщения о смерти Александра и Пердикке стоило больших усилий не дать разрастись пожару междоусобной войны за верховную власть.

По воле великих богов, тогда все закончилось хорошо. Вскоре в Вавилон пришли вести, что царь жив и здоров, а потом и сам Александр вернулся из похода, и опасный вопрос о престолонаследии пропал сам собой. Высокородные македонцы стали дружно заверять монарха в своей преданности престолу Аргидов, но Нефтех сразу указал царю на притаившуюся для него угрозу.

Тогда, Александр лишь принял к сведению, но ничего не предпринял, оставив столь важный вопрос в подвешенном состоянии. Теперь же, не желая новых сотрясений и угроз стабильности македонскому царству, Нефтех вновь поднял вопрос о наследнике, который в случаи смерти царя мог без всяких затруднений получить верховную власть.

— Я много думал над этим вопросом Нефтех. Да, я согласен с тобой, что ради спокойствия в стране мне следует жениться на чистокровной македонке, но к сожалению я так и не нашел нужного себе человека. И тут дело не в моем пристрастии к той или иной кандидатки на роль царицы. Многие из знатных македонцев, захотят видеть своих протеже на это место, и мой любой выбор породит только раздоры среди них. А в предстоящей войне они мне совершенно не нужны.

Слушая царя, египтянин молчал и загадочно улыбался. Весь его вид говорил, что у него есть свое решение этой важной задачи, и Александр это заметил.

— Нефтех, неужели ты решил записаться в царские сводники? — шутливо воскликнул монарх — вот уж совсем не ожидал этого от тебя. И кого ты хочешь мне предложить?

— Ты зря смеешься государь. Моя кандидатура по своему происхождению достойна тебя как никто другой и не позволит кому-либо сказать слово против брака с ней. Я готов поставить свою голову против лепты, но ваши дети будут иметь твердую власть при любом раскладе судьбы.

— И кто эта таинственная невеста, за которую ты так страстно хлопочешь? Скажи, удиви меня и моих македонцев — усмехнулся царь.

— Твоя сводная сестра Эвридика.

— Ты неуместно шутишь Нефтех! В твоих словах нет смысла и логики, которую я так в тебе ценил! — раздраженно воскликнул Александр, но египтянин не сдавался.

— Отнюдь государь. Кому как не тебе, законному наследнику наших фараонов и персидских царей, жениться на своей сестре ради поддержания чистоты крови! Разве великий Зевс не женился на своей сестре богине Гере!? Разве не было у него детей от других сестер, от дочерей и все они стали богами. Великие Мойры благоволят к тебе, прислав Эвридику в Александрию в свите твоей матери. Грех отвергать выпавший тебе шанс, который снимет все опасные для тебя вопросы.

Слова египтянина потрясли и сразили Александра. Предложение Нефтеха, действительно полностью разрешало все проблемы, и было совершенно легитимно в правовом поле македонских обычаев.

— Хорошо, Нефтех. Я подумаю над твоим предложением и приму решение в самое ближайшее время, — пообещал Александр Нефтеху, явно не желая продолжать на эту тему разговор.

Египтянин прекрасно понимал столь сдержанного поведения царя. В его основе лежало появление в Александрии царицы Олимпиады. После устранения с политической сцены ненавистного ей Антипатра, у матери царя с небывалой силой появилось стремление к участию в государственной жизни македонской державы.

Едва только Александр прибыл в Александрию после дальнего плавания, как Олимпиада стала усиленно бомбардировать сына письмами. Узнав о беспорядках, возникших в Вавилоне в период отсутствия Александра, эпиротка стала яростно доказывать царю, что он окружен предателями и изменниками и только её присутствие рядом с ним, поможет удержать их в страхе.

Воспользовавшись, что в стране не было войны, под благовидным предлогом рассорившись с регентом Птоломеем, Олимпиада через Эпир, самостоятельно отправилась в Александрию. Регент Македонии не ожидал столь решительных действий со стороны пятидесятилетней женщины и не смог противодействовать ей. Письмо, посланное Птоломеем с извещением Александра о поступке его матери, прибыло в Александрию ровно за три дня до появления в ней самой Олимпиады.

У горячо любившего свою мать царя не хватило духу отослать её обратно в Эпир, но очень скоро пожалел об этом. Едва переступив порог царского дворца, эпиротка стала активно вмешиваться в дела государства, давая Александру, советы по каждому поводу и случаю.

Вступает в прощальный период золотой осени, Олимпиада спешила насытиться государственной властью, от которой ее отстранил муж, затем Антипатр, затем Птоломей. Наконец-то взлетев вверх на сияющем колесе Фортуны, она наслаждалась минутой славы, совершенно не задумываясь о её скоротечности.

Воспитанник жреческой школы, Нефтех как никто другой в окружении Александра понимал его мать и потому не строил в отношении её никаких иллюзий. Жесткий и решительный человек, она не позволит никому кроме неё стоять рядом с царем и давать ему советы.

Зная то, как сильно ненавидела Олимпиада всех других жен царя Филиппа и их потомство, египтянин не сомневался, что она займет негативную позицию против брака Александра с Эвридикой.

Быстро просчитав в уме все позиции, Нефтех искренне пожалел и ловко перевел беседу на тему философии. В последнее время Александр стал уделять ей особенно много внимания и охотно поддержал разговор о ней. Плавно перетекая от платоников к киникам, а от них к пифагорейцам и агностикам, он заговорил об индийских философах, которые совсем недавно прибыли в Александрию с торговым караваном.

Несколько минут, египтянин терпеливо выслушал все особенности понимания индусов в отношении окружающего их мира, которые с восторгом пересказывал ему монарх, а затем в шутку предложил ему вычленить из всех учений все полезное для создания новой религии. В ответ Александр обещал подумать, но по азартному блеску в глазах властелина, жрец догадался о верности своего предположения, относительно намерений царя объединить свою империи при помощи единого бога для всех её народов.

Довольный своей проницательностью, египтянин перешел к предстоящей войне, но тут его ждало разочарование. Царь не собирался обсуждать с ним свои наступательные планы и жрец отступил. По своей сущности он не был сторонником лобовой атаки, предпочитая действовать обходным маневром.

Получив отказ в обсуждении военных действий, Нефтех стал выискивать новые темы для беседы, но в этот момент прибыл слуга с таинственными весами.

Для проведения ритуала гадания и погружения в транс, не требовалось особых условий, но верный своей натуре, бывший жрец решил обставить процесс с максимальной таинственностью.

Выбрав небольшой зал, Нефтех всегда проводил гадание в замкнутом пространстве, он приказал поставить три светильника, создав из них подобие треугольника. В центре его, жрец расстелил большой кусок белой льняной материи, на котором разложил вынутый из ларца свой таинственный артефакт.

Изящной работы весы были изготовлены из металла похожего на золото, который Нефтех называл орихалком. В меру украшены драгоценными камнями, в отблесках светильников они играли огнем, привораживая к себе взгляд.

Достав из кожаного кисета щепотку порошка, египтянин бросил его в огонь одного из светильников и по комнате разошелся приятный запах. Стоя у огня Нефтех сделал несколько вдохов и его преображение в оракула началось.

Когда он повернул свое лицо к царю, Александра передернуло. Вместо привычного для него сдержанного и вдумчивого египтянина, перед ним стоял властный, привыкший повеливать человек. Несмотря на то, что все это царю было знакомо по прежним ритуалам, он никак не мог привыкнуть к столь разительному изменению и от того, в глубине души несколько побаивался Нефтеха.

— Что хочет узнать от богинь Мойр любимый сын Зевса Александр — сочный могучий бас плавно изливался из груди Нефтеха неподвижно вперившего взгляд в одну точку. Со стороны это производило сильное гнетущее впечатление, и Александр не сразу решился задать интересующий его вопрос.

— Я хочу узнать, судьбу своего похода на запад Ойкумены, — с трудом произнес полководец, с трудом отдирая свой язык от пересохшего неба. Нефтех сделал едва уловимое движение и в его руках оказались две причудливые золотые монеты, выполняющие в ритуале роль гирек. Плоские покрытые замысловатой резьбой, они казались предметами из иного мира.

— Нарекаю тебя Александром, царем македонским — произнес Нефтех, опуская одну из символических гирек, в чашку справа от себя. Она тихо звякнула и от этого звука, у Александра учащенно забилось сердце. Решалась судьба похода, который на этот момент был смыслом жизни македонского царя.

— Нарекаю тебя двуликим Сенатом, римским и карфагенским. Что стремиться к миру, но готовится к войне, что прикрываясь законом, творит порок — жрец бросил другую монету в левую от себя чашу. Прошло несколько томительных секунд, после чего губы Нефтеха промолвили слова, так привычные и вместе с тем пугающие, для царского слуха.

— Да будет так — грозно возвестил гадатель и застыл. Вместе с ним застыл и Александр, хорошо помнящий случай, когда Мойры отвергли призыв Нефтеха объявить будущее.

— О великие Мойры, богини, что ткут, определяют жребий и обрезают нить судьбы как людей, так и богов. Дайте ответ своему ничтожному просителю о судьбе похода сына Зевса Александра.

Египтянин провел рукой по стопору в виде головы ибиса Тота и отпустил его. Хищно блеснув своим изумрудным глазом, бог закачал весы правосудия. Чаши с гирьками плавно заходили вверх и вниз, вознося и опуская судьбы обозначенных ими героев. Постепенно амплитуда размаха их уменьшилась, но гирьки упрямо не хотели даровать кому-либо предпочтение. Медленно и нехотя качались они на весах судьбы. Казалось, что вот— вот они придут к нулевому балансу, как вдруг чаша Александра взлетела вверх, даруя победу македонскому царю.

— Да будет так! — возвестил голос из груди Нефтеха. По лицу владыки побежали струи пота, а возможно и слезы, но он терпеливо ждал завершения гадания, которое было не менее важным, чем решение весов. Вслед за ответом на заданный вопрос всегда следовало пророчество. Вперив пронзительный взгляд в пространство, жрец заговорил несколько глухим голосом на распев.

— Путь твой будет долгим и трудным, но в конце его ты обретешь достойную награду. Все в этом мире имеет цены и за осуществление своих планов, ты заплатишь жизнями несколько близких тебе людей. Таково решение великих богинь Мойр. Выбранный ими жребий дарует тебе победу над всеми врагами, но сила старого предсказания сохранена. Опасайся его вместе родственной кровью, ибо это твоя ахиллесова пята. Да будет так!

От услышанного Александра била мелкая дрожь. Именно последних слов он больше всего и боялся услышать от оракула Мойр. Вот уже много лет подряд царя преследовал фантом опасности, предсказанный ему богинями Судьбы на берегах Инда. После аравийского похода царь был уверен, что с ним покончено, но оказалось, что он ошибался. Вино, старость и рыжий цвет вновь ополчились против македонского владыки.

Обессиленный от своего перевоплощения, Нефтех в изнеможении опустился на ковер и утирал обильный струившийся с его чела пот, специально приготовленным платком. Это было весьма необычным зрелищем, так как выросший в исключительно жарком климате египтянин почти никогда не потел.

Владыка терпеливо ждал, пока гадатель придет в себя и сможет разъяснить ему прозвучавшее предостережение. Долгое время, общения с Нефтехом, приучило Александра доверять его толкованию, какими бы неожиданные бы не показались ему его слова. Царь учтиво протянул жрецу чашу с водой, а когда он одним залпом выпил её содержимое, помог сесть в кресло напротив себя.

Нефтех был тронуть царской заботой, и быстро приведя себя в порядок, стал говорить.

— Боги по-прежнему благосклонны к тебе государь. В долгой борьбе ты одержишь победу против обоих городов. Оба они падут и их народы признают над собой твою власть — уверенно изрек гадатель, но Александру было этого мало.

— Кто погибнет из моих близких?

— Видимо кто-то из твоих любимых стратегов или воинов, ведь именно они главные жертвы в любой войны. Ты прекрасно слышал, такова плата Мойр за вытянутый для тебя жребий и это справедливо.

— А старая опасность? — спросил Александр и его вопрос был явно не по душе Нефтеху. Вместо ответа он промолчал и отвел в сторону глаза.

— Я жду Нефтех, и желаю услышать все то, что ты узнал — потребовал царь и властной рукой повернул к себе голову гадателя.

— Боюсь оскорбить твой царский слух, но все указывает на твою мать, царицу Олимпиаду — с трудом подбирая слова сказал египтянин, но к его удивлению они не вызвали у Александра гнев.

— Возраст и цвет волос да, но вино? — быстро спросил Александр, — она не отравительница.

— Нет, государь, она вакханка, — учтиво подсказал царю нужную мысль жрец. — Именно на это и указывают Мойры.

— Не понимаю, как это может грозить мне. Может, стоит подумать о ком-то другом.

— Нет, — твердо заявил гадатель — у царицы Олимпиады от посвящения в вакханки развился сильный и бурный характер, смирить который под силу только богу. Своей властностью, она может испортить все твое дело, надолго оттянув воплощение твоих планов.

— Только в этом ты усматриваешь для меня опасность? — пристально глядя в глаза, спросил Александр.

— Да, только в этом. Ведь недаром великие богини упомянули среди опасностей родственную кровь.

— Что ж над этим стоит подумать — изрек монарх великой империи и кивком головы отпустил Нефтеха. Судьба похода была предсказана, предупреждение об опасности получено и теперь оставалось лишь свершить задуманное. Великий потрясатель Вселенной вставил ногу в стремя своего боевого коня, и никто в мире, в том числе и родная мать не могли остановить его в стремлении покорить оставшуюся часть Ойкумены.

Глава II. Рождение живой богини.

Мирно и неторопливо плыли царственные верблюды по бескрайним просторам Ливийской пустыни, мерно вздымая своими ногами её красно-желтый песок. Ведомый опытными проводниками, он держал курс на святилище Амона, которое пользовалось особым покровительством царя Александра.

Среди тех, кто находился в их богато украшенных паланкинах, был чрезвычайно важная особа в лице матери великого царя Азии и Македонии царицы Олимпиады. Вместе с ней следовал огромная свита, состоявшая из рабов, дворцовой челяди и воинов телохранителей.

Ехавшая на белом верблюде, царица Олимпиада наслаждалась мгновениями своего величия, к которому она шла всю жизнь.

Той встрече, что ей устроили в порту Александрии, могли позавидовать все царицы мира вместе взятые. Золотая барка, в которой её привезли к берегу, прекрасные ковры, что устилали её путь от пристани до царской колесницы. Десятки рабов осыпавшей царицу во время её шествия лепестками дивных цветов и сотни людей, радостно выкрикивавших её имя, навсегда остались в памяти рыжеволосой эпиротки.

Прекрасный дворец на берегу моря, множество слуг, готовых исполнить любое желание Олимпиады, все это тешило её самолюбие и ласкало глаз. Наконец-то она получила то, чего она была лишена последние десять лет.

Но комфорт и наслаждения были только одной стороной медали. Слава и почет радовали Олимпиаду, но куда больше она хотела получить власть над людьми. Это было самый важный стимул в жизни для матери македонского царя, мерило всех мерил.

Она уже принялась строить далеко идущие планы, по наведению порядка в рядах ближнего окружения сына, как вдруг Александр заговорил с ней, о необходимости посещения ею святилище бога Амона.

Слова сына сначала озадачили царицу, но затем, она поняла всю возможную для неё выгоду от подобного шага. Оракул великого Зевса-Амона признал Александра своим сыном и даровал ему власть над всей Азией и над всей Ойкуменой.

В этом плане посещение святилища бога его матерью было понятным и логичным. Признав Александра своим сына, пусть божество признает и его мать, своей смертной женой. В том, что все так и будет, Олимпиада не сомневалась, ибо сказав "А" оракул должен сказать и "Б". Тем более, если к этому будут приложены щедрые подарки.

За получение статуса смертной жены бога, эпиротка была готова заплатить очень многим, так как приобретала во много крат больше. Ранг признанной жены бога ставил её в один уровень с самим Александром и, следовательно, позволял претендовать на часть его верховной власти.

После её визита к оракулу в огромном государстве Александра должно было появиться два правителя, сам великий царь и его мать Олимпиада, замещающая своего сына в управлении царством на время его военных походов. В том, что они будут, зная характер своего сына, царица была уверена.

Ранее участию Олимпиады в управлении государством активно противился Антипатр и македонские аристократы, но теперь у царицы были полностью развязаны все руки. Не сегодня, так завтра Александр откажется соблюдать законы и обычаи Македонии, ограничившие права как царя и заменит их личной властью на персидский манер. Македонское воинское собрание будет отодвинуто в сторону и будет иметь только одно право, право выполнять царские приказы без всякого их обсуждения.

Силы и решительности у рыжеволосой женщины, что вольготно раскинулась в паланкине с тщательно закрытыми от солнца занавесями, было в избытке. Едва прибыв в Александрию, она сразу потребовала уважения к себе со стороны окружавших её сына людей.

Все те, кто не выказывал ей должного уважения и смел, открыто оспаривать её мнение, сразу становился заклятым недругом и попадал в список недругов подлежавших уничтожению. Всех их ждала не завидная доля, ибо за все время своей жизни, Олимпиада лучше всего научилась жестоко мстить своим противникам.

Эпиротка была очень не глупой женщиной и прекрасно понимала, что всех своих обидчиков из окружения Александра быстро и сразу удалить не удастся. Во-первых, этому будет противиться царь, уже привыкший к их присутствию возле себя за долгие годы похода, а во-вторых, почти каждый из них играл свою роль в подготовке и проведении новой войны с западными державами. Однако выбивать их по одному из окружения сына, задача была вполне осуществимая. Чем она и собиралась заняться после возвращения из святилища в ранге земной жены бога.

В первую очередь, по мнению Олимпиады, следовало избавиться от инородцев, попавших в близкое окружение царя во время похода. Они не были высокородными македонцами, и кроме одного Александра у них не было никакой опоры.

С греком Эвменом конечно можно подождать. Он верный царю, стратег и сразу же признал право Олимпиады на советы ее сыну. С критянином Неархом также нельзя было вздорить. Он возглавлял царский флот, которому отводилась большая роль в планах Александра в Западной войне.

Куда более уязвимое положение было у тайного советника царя — египтянина Нефтех. Бывший жрец сразу не понравился Олимпиаде тем, как он независимо держался в окружении македонской знати. Возвышенный из грязи по милости царя, он выказывал сдержанное почтение к стратегам и сатрапам, имея при этом только одно достоинство, талант удачливого гадателя.

Будучи воспитанная при знаменитом своими пророчествами храме в Дадоне и приняв посвящение вакханки менады Диониса, эпиротка испытывала ко всем гадателям иных богов стойкое предубеждение. К тому же Нефтех отказался выдать ей дочь Антипатра Арсиною, которая была у него в наложницах.

Узнав о том, что девушка находится в Александрии, Олимпиада хотела вымести на ней всю свою ненависть к человеку, заставившему ее покинуть Македонию и долгое время прозябать в Эпире. В объятом жаждой мщения мозгу уже выстроился план действий, но ничего этого не произошло. Едва царица предложила египтянину выгодно продать ей свою наложницу рабыню, как получила неожиданный отказ.

Учтиво улыбаясь и прося великодушно извинить его, Нефтех дал твердый отказ, объяснив его тем, что совсем недавно, Арсиноя стала законной женой советника, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Олимпиаде стоило больших трудов, чтобы ни дать волю своим чувствам, но с этой минуты судьба строптивого гадателя была решена. Им, вдовствующая царица решила заняться сразу по возвращению из святилища.

Таковы были её планы, но они имелись и у самого Нефтеха. Затеяв свою тайную игру и сделав в ней первые ходы, египтянин не собирался сворачивать с выбранного пути и идти до конца.

Умело обрисовав своим тайным партнерам Пердикке и Эвмену в самых мрачных тонах появление царицы Олимпиады в близком окружении царя, он добился от них согласия на разработанный им план по устранению эпиротки.

По этой причине, он сначала известил амонийцев о своем приезде с тайным поручением от царя Александра, а затем и сам выехал в святилище, опередив караван царицы ровно на сутки.

Направляясь в оазис Амона, Нефтех не сильно кривил душой. О том, чтобы жрецы святилища достойно приняли царицу Олимпиаду и помогли ей узнать волю бога, попросил египтянина сам Александр за два дня до отъезда матери. Царь желал, чтобы в воле бога, царицы были рекомендации не вмешиваться в политические дела сына, что чудесным образом совпадало с намерениями тайных триумвиров.

В том, что царица прислушается к воле Амона, Александр не сомневался. Рыжеволосая красавица с юных лет воспитывалась в духе своего будущего служения богу Дионису. С радостью неофита она впитывала в себя тайны могучего культа, готовилась принять посвящение, но жрицей Диониса так и не стала.

Её дядя, эпирский царь Арриба посчитал, что ему будет выгоднее, если его племянница обеспечит ему политический союз с Македонией, чем станет служить Дионису. Девушка пыталась оспорить решение дяди, но к голосу бесправной сироты никто не прислушался, и в свои неполные шестнадцать лет, она вышла замуж за Филиппа Македонского, которому она приглянулась.

Религиозное воспитание глубоко вросло в сознание царицы. После рождения детей и наметившегося раскола с Филиппом, она стала менадой и участвовала в праздниках посвященных Дионису.

Случайное знакомство с гостившим в Пеле магом, создало у неё глубокую уверенность, что она родила сына от бога, хотя своими чертами, Александр походил на Филиппа. О своей "тайне" она сообщила перед походом сыну, чем Александр воспользовался во время покорения Египта.

Посылая царицу в святилище Амона, царь был убежден, что слова бога упадут на благодатную почву и дадут хорошие всходы. Лишь бы это были правильные слова, для чего он и вызвал к себе Нефтеха.

Египтянин с почтением согласился с Александром, но прибыв в оазис, все переиначил. При встрече с верховным жрецом святилища Амона, он серьезно изменил объявленную ему царскую волю. Не моргнув глазом, Нефтех заявил, что царица Олимпиада, хочет получить подтверждение своего статуса земной жены бога, не от жрецов, а от самого бога.

Стоит ли говорить, что его слова вызвали настоящий шок у амонийцев. Всю жизнь жрецы привыкли к тому, что именно они являются голосом великого бога и вдруг от них требуют встречи с самим богом.

Верховный жрец Херхорн пытался возражать, но Нефтех жестко прервал его, заявив, что такова воля великого царя.

— Если великий царь желает, чтобы его матери явили бога, значит, его ей надо явить — властно отрезал и в комнате, воцарилась гнетущая тишина. Скажи кто-нибудь десять лет назад Нефтеху, что он так будет разговаривать с верховным жрецом Амона, он бы рассмеялся ему в лицо. Теперь это стало реальностью, но совершенно не для этого прибыл в святилище бывший младший жрец бога Тота.

Дав собравшимся жрецам ощутить всю безысходность их положения, Нефтех тут же бросил им спасательный круг.

— Мне не понятно, почему вы не хотите выполнить волю царя Александра, ведь явить бога его матери в ваших возможностях — многозначительно сказал Нефтех, давая понять жрецам, что он знает всю "техническую" сторону этого процесса.

— Но в нашей власти только дать царице лишь голос бога — робко заикнулся один из помощников Херхорна, честно обозначив способности святилища.

— Там, где слышен голос бога, можно увидеть и его самого. Надо только приложить к этому достаточно усердий.

— Может ты сам, попытаешься сделать это? — язвительно спросил Ипувер. — Говорить всегда легче, чем делать!

В комнате вновь возникла тишина. Напуганные смелой репликой верховного жреца, все остальные застыли в страхе. Обозленный Нефтех мог сильно осложнить жизнь святилища только-только увидевшего лучшие времена благодаря милости Александра, однако этого не произошло. Посланец великого царя не вспылил и не показал спину. Повернувшись лицом к Херхорну, он с расстановкой сказал.

— Сделаю, если не никто не будет мешать.

Прибытие каравана, в оазисе Амона было встречено торжественно. Толпа жрецов, одетых в праздничные одеяния дружно пропела гимн приветствия, земной возлюбленной бога Зевса-Амона.

В ответ царица преподнесла богатые дары для нужд знаменитого храма. В основном это была золотая посуда, яркие ткани, ларцы из драгоценных пород дерева с благовониями внутри и десяток молодых рабов, купленных ею лично на одном из невольничьих рынков Александрии.

Верховный жрец с благодарностью принял дары царицы Олимпиады и пригласил её в приготовленные для неё гостевые покои, где и состоялась их дальнейшая беседа.

— Что хочет от служителей великого бога та, из чьего лона появился на свет наш божественный фараон? — спросил Херхорн, учтиво склонив голову перед Олимпиадой.

Стоявший в стороне Нефтех с тревогой ждал ответа царицы, опасаясь, что сказанные её слова будут звучать вразрез с тем, что сказал жрецам он. Хитрец не исключал подобной возможности, и вся его надежда была на неточность перевода. Верховный жрец плохо говорил по-гречески и на этом, Нефтех и собирался сыграть, однако бессмертные боги были милостивы к нему в этот день.

Отправляясь в оазис, царица изначально хотела не услышать голос бога, как услышал его Александр, а в отличие от него узреть бога. Тем самым встать на одну ступень выше его.

— Я хочу встретиться с богом и получить от него ответ на свой вопрос — торжественно произнесла царица, чем несказанно обрадовала Нефтеха.

— Нам понятно твое желание, но то, о чем ты говоришь очень трудно сделать. Великий бог Зевс-Амон охотно объявляет нам свою волю, но крайне редко являет нам свой образ. Идя навстречу желанию его земной возлюбленной, мы будем молить бога об этом, и тебе придется подождать, пока бог услышит наши молитвы.

— И как долго мне придется ждать? Неделю, месяц, год?! — с плохо скрываемым гневом спросила царица и получила сдержанный ответ.

— На священных скрижалях святилища написано, что бог явит свою волю в течение семи дней. Мы сегодня же начнем возносить молитвы великому богу, но когда это случится; сегодня, завтра или на седьмой день, никто не знает. Все в руках великого бога.

Услышанный ответ успокоил Олимпиаду. Конечно, она хотела бы получить свидание с богом в этот же день, но была готова подождать.

Вспоминая устроенную её магом встречу в молодые годы, она была готово встретить божественного любовника во все оружие.

С помощью различных тайных снадобий, царица усиленно молодилась. Благодаря этому больше тридцати пяти лет ей было трудно дать, что нагоняло на людей суеверный страх. Недруги Олимпиады называли ее эпирской ведьмой, которая ради сохранения своей молодости совершает омовение кровью девственниц. Слухи эти конечно были полной чушью, но царица не торопилась их опровергать. Пусть боятся.

Как и было обещано жрицами, молитвы к богу начались в тот же день и поздно вечером, Олимпиада отправилась в специальную комнату, скрытую под землей от посторонних взглядов.

Подобно всем египетских храмам, святилище Амона-Ра имела широко разветвленную сеть подземных сооружений, необходимых для его существования. Зал для свидания с богом находился в правой половине святилища. В нем находился стол, уставленный различными яствами, ложе для ожидающего бога царицы и четыре тяжелых светильника, которые жрецы зажгли, едва Олимпиада переступила его порог.

По условиям ритуала, царица должна была провести всю ночь, за тяжелыми дверями тайной комнаты и утром выйдя из подземелья, объявить ожидавшим её жрецам и свите о воле бога.

В праздничной одежде, с венком на голове, затаив дыхание Олимпиада отправилась на свидание с громовержцем, но ничего не произошло. Зевс не откликнулся на мольбы жрецов ни в первый день её приезда, ни на следующий день, ни на третий.

Подобная холодность в отношении к своей персоне убедила Олимпиаду в том, что свидание состоится на седьмой день, но она не угадала. Встреча произошла на четвертый день и для этого были свои причины.

Зная, что царица прошла посвящение и имела сильную духовную закалку, Нефтех приказал добавлять в её еду и питье специальное зелье. Приготовленное по особому рецепту, оно не наносило вред здоровью царицы, а только притупляло её волю, делая более восприимчивой к постороннему влиянию.

Согласно расчетам Нефтеха оно должно было достигнуть своего максимальной силы к четвертой ночи, когда все и произошло.

Утомленная непрерывными ночными бдениями, явившись на очередное свидание, царица уснула. Проснулась она от громкого грома наполнивших весь подземный зал. Светильники не горели, но все пространство освещали многочисленные белые сполохи, неизвестно откуда взявшиеся.

Прикорнувшая на ложе царица с испугом вскочила, но тут же с криком запрыгнула на него обратно, поджав в испуге ноги. Посреди комнаты стоял могучий бог, с головой барана, чья шкура охватывала его плечи и падала назад.

Грозно повернув в сторону перепуганной женщины голову, он властно стукнул об пол длинным жезлом власти. Перед ней был бог, видеть которого она хотела.

С трепетом и волнением, заворожено смотрела царица на своего божественного гостя. Чьи огромные завитые рога были покрыты золотом, равно как и лежавшее на плечах руно, а огромные бараньи глаза отливались красным огнем.

Длинный жезл власти в свете постоянных сполохов отливался молочно-голубым цветом, а верхушку его венчал орел, удачливо довершая весь образ бога.

— Олимпиада, возлюбленная моя, я пришел к тебе, по твоей просьбе — раздался гулкий голос, чем ещё больше напугал эпиротку. Она отчетливо видела, как губы у божества оставались сомкнутыми, но при этом, голос бога был отлично ей слышан со всех сторон.

— Подойди ко мне! — властно потребовал бог, и царица покорно спустила ноги с ложа и робко сделала шаг вперед. В этот момент, она обнаружила, что венок с её головы куда-то пропал, а короткий хитон, едва доходивший до средины бедер, имеет явно непристойный вид.

Остановившись, она как истинная женщина стала поправляться, чтобы предстать перед божеством в достойном виде, но этого не понадобилось. Воткнув острием в пол, свой жезл власти, бог сделал к ней шаг и властно положил ей на плечи свои мощные пальцы кончающиеся металлическими когтями.

Царица что-то намеривалась сказать, но слова застряли у неё в горле. Возможно, что это была лишь игра вспышек огня, но в этот момент ей показалось, что кроваво-красные глаза божества хищно сузились, и её пробил сильный страх.

Страх того, что она была одна, в полной власти египетского бога, которому ничего не стоит убить её и бросить на съедение шакалам, как бросают не угодившего хозяину раба. Страх полностью парализовал сознание царицы и когда лежавшие на плечах руки властно надавили на них, она покорно опустилась на колени и принялась ласкать стремительно наливавшееся силой достоинство бога.

Безропотно она исполнила невысказанное ей желание. Равно как и не проронила ни одного крика, когда её подняли с колен и, развернув, швырнули на стол, чтобы затем совершить соитие, сначала в одну, а затем в другую долину наслаждения.

Когда все закончилось, страх ещё больше обуял царицу из-за неприятно затянувшегося молчания бога. Одна его рука крепко сжимала когтями шею распростертой Олимпиады, слегка придавив её к столу.

— Я доволен тобой, моя дорогая жена и вот моя воля. Если завтра ты пройдешь три испытания; позором, болью и радостью, снесешь змею и, удачно соединишь в себе мертвое и живое начало, то станешь живой богиней всего Египта и всего царства нашего сына, которому я приказываю содержать тебя в этом месте, оказывая почести как царицы царей. Такова моя воля!

Сказав это, бог отпустил её шею и отступил прочь. В тот же момент раздались оглушительные раскаты грома, заставившие Олимпиаду ещё сильнее вжаться в стол. Оглушенная и напуганная она долгое время лежала на столе, не смея поднять голову и посмотреть себе за спину.

Уже перестали метаться по залу сполохи огня, и наступила темнота, но царица и тогда не шелохнулась, напряженно вслушиваясь в звенящую тишину. Только когда сами собой зажглись два светильника, она вскочила и резко обернулась.

Её глаза торопливо обшаривали зал, но никого не находили. Она была одна. О недавнем присутствии бога говорили лишь след от острия его жезла в полу, благоухание масел попавших на её тело с тела бога и легкая саднящая боль во второй долине наслаждения.

Забравшись с ногами на ложе, царица с нетерпением ждала утра, чтобы выйдя из подземелья, объявить жрецам о воле своего мужа, бога Зевса-Амона.

Ждавшие её на выходе жрецы, во главе с Херхорном, покорно приняли изреченную ею волю бога и приклонили колена, перед царицей, которой предстояло пройти испытание и стать живой богиней.

Так закончился первый этап блистательной авантюры задуманной Нефтехом, к этому моменту с головой, ушедший по подготовке нового ночного действия.

Великие богини Мойры, благоволили к тайному советнику царя в этот момент. Все в его руках спорилось, все получалось и оставалось только завершить, что так удачно началось.

Солнце уже село за горизонт, когда рабы доставили паланкин с царицей Олимпиады с гостевого двора, к левой половине святилища. Именно там, по решению Нефтеха предстояло провести эту ночь рыжеволосой эпиротке.

Перед тем как отправить царицу в подземелье, её тщательно готовили к испытанию.

Впрочем. Эти приготовления сами были сходны испытанию, поскольку часть действий осуществляли мужчины жрецы.

Именно они, раздели донага приведенную к ним Олимпиаду и принялись бесцеремонно разглядывать её тело, в поисках скрытых уродств, дефектов тела или заболеваний кожи. Их руки по-хозяйски шарили по телу царицы, ощупав и осмотрев каждый его с головы до пят. Со знанием дела, они проверили упругость её никогда не кормивших грудей, подвижность рук и ног, крепость мышц бедер, ягодиц и даже промежностей.

Не найдя ничего предрассудительного, они передали царицу банщикам, принявшимся мыть её в ванне с пеной и благовониями. Делали они это с таким усердием и почтением, которому, могла позавидовать любая невеста, готовящаяся к брачной ночи.

После этого отмытая и благоухающая Олимпиада, покинула пенную воду подобно Афродите, за неё принялись косметологи. Сначала, при помощи специальных ниток, они удалили все растительность с тела царицы и безжалостно обрезали её пышные волосы. Вместо родных рыжих волос, эпиротка получила черный короткий парик, специально завитый умельцами причесок по египетской моде.

Затем они принялись разрисовывать тело Олимпиады. Брови окрасили в черный цвет, тогда как губы, были очень тщательно подведены и подкрашены, ярко красной краской. На веки глаз, тончайшей кистью гримеры нанесли синие тени, а сами глаза были обведены черной тушью, что делали их притягательными.

Все тело, от шеи до лодыжек, натерли мазью, что придало ему цвет светлой бронзы. После чего, специальный художник стал наносить на него ритуальные знаки. Быстро и уверенно он украсил ими спину и живот женщины, причудливыми таинственными узорами различных цветов, не забыв про её груди и гениталии.

Последними приступили мастера, отвечающие за руки и ноги будущей богини. Они сначала отполировали её ногти до зеркального блеска, а затем покрыли их ярко красной краской.

Третьими, кто облагораживал вид Олимпиады, были знатоки драгоценных камней и благородных металлов. Голову царицы они украсили тонкой золотой диадемой с рубином, который благодаря цепочке ложился точно между бровей. В уши были надеты массивные серьги с великолепными сапфирами, а в нос, к её неудовольствию, было вставлено изящное тонкое кольцо.

Обе руки царицы, были украшены витыми в виде змеек браслетами, а пальцы рук, получили полное обновление. Каждый из них стал обладателем золотого кольца, которые не повторялись между собой, как по драгоценным камням, так и по форме. Не был забыт и пупок, новой богини, который украсила крупная жемчужина.

Последним на царицу одели мягкие, расшитые золотом сандалии и, укутав голову и тело тонким плащом с накидкой, посадили в закрытый паланкин.

Мерно покачиваясь на мягких подушках, по пути к храму, царица испытывала двоякие чувства. С одной стороны она боялась грядущих испытаний, с другой, она получала шанс не только сравняться по значению со своим великим сыном, но стать на одну ступенью

выше его. Пусть маленькую ступеньку, но выше.

Носилки с царицей были доставлены до самых дверей святилища, где её ждал жрец. С непроницаемым лицом он вручил Олимпиаде факел и приказал спускаться в подземелье.

Каждый шаг по витой спиральной лестнице, давался ей с трудом. Чем глубже она спускалась в недра земли, тем сильнее становилось её беспокойство и только страстное желание стать живой богиней всей Ойкумены, не позволило ей повернуть назад.

Свет факела скупо освещал ей дорогу, но затем все изменилось. Неожиданно её взору открылась широкое, хорошо освещенное пространство, в центре которого, в окружении жрецов стоял Херхорн.

— Перед тем как начать испытание, ты можешь отказаться от него, царица. У тебя ещё есть время — сказал жрец, демонстративно поигрывая висевшим на его поясе жертвенным ножом.

— Я уже приняла решение и не собираюсь его менять — гордо ответила царица, хотя темная тоска сжала её сердце.

— Хорошо ли ты подумала?

— Да, хорошо — без заминки ответила Олимпиада.

— Тогда переступи эту черту, за которой ты будешь уже не царицей Македонии, а простая женщина — приказал жрец и эпиротка, сделала шаг вперед.

По знаку Херхорна, жрецы расступились перед Олимпиадой, и она подошла к широкой скамье, возле которой стояли два, голых по пояс человека. Едва заметный кивок головы верховного жреца и они набросились на царицу.

Один из них грубо сорвал с неё плащ, выкрутил за спину руку и придавил другой горло. Второй проворно вставил в рот вонючий жесткий кляп и, подхватив свою жертву под руки потащили к скамье.

Быстро, со знанием дела, они уложили царицу на широкую скамью, зажав её руки и ноги в специальные кожаные петли. После этого выжидательно посмотрели на жреца и, получив новый кивок головы, принялись пороть Олимпиаду.

Делали они свою работу мастерски. После каждого удара плетьми кожа на спине, ягодицах и ногах эпиротки вздувалась и становилась красной, но при этом ран не было. От боли и злости царица грызла свой кляп, но по прошествию времени, она стала замечать, что боль доставляет ей определенное удовольствие, будоражит её.

Когда экзекуция закончилась и истязатели поставили Олимпиаду перед Херхорном, на его вопрос хочет ли она прекратить испытание и вернуться, та ответила гордым отказом.

— Хорошо, — холодно молвил жрец, — позор ты перенесла достойно, но посмотрим, как ты перенесешь боль.

По взмаху его руки к Олимпиаде подошли двое жрецов, у которых в руках была чаша с прозрачной водой, тонкие костные иглы и три тонких золотых колечка.

Медленно и неторопливо один из жрецов обработал водой из чаши оба соска царицы, а затем взял в руки костяную иглу. Умелыми действиями он возбудил правый сосок, а когда он напрягся, быстрым ударом пробил его.

От боли царица закусила губу. Кровь обильно струилась из саднящего соска, но эпиротка мужественно продолжила стоять перед своим мучителем. Быстрым движением тот взял открыток колечко, вставил в ранку его тонкий край, что-то сделал, и кольцо стало единым целым.

К удивлению Олимпиады боль не была нестерпимо острой. Под воздействием особого снадобья, которым жрец по приказу Нефтеха обработал грудь перед проколом, царица не особенно страдала.

Затем настал черед второй груди и там, все прошло как должное. Тонкая ажурная цепь с символом барана, соединившая два кольца завершила причудливую комбинацию. Третье кольцо украсило соустье губ первой долины наслаждения и на этом испытание закончилось.

— Ты с честью выдержала и это испытание. Теперь тебе осталось пройти через радость, но прежде чем ты начнешь выпей это — по знаку Херхорна, Олимпиаде подали чашу с питьем, которое она выпила, не колеблясь, немного пролив его на грудь.

От выпитого содержимого чаши, эпиротка ощутила неожиданный прилив сил. Ей хотелось действовать, двигаться и, увидев, как загорелись глаза Олимпиады, Херхорн важно молвил.

— А теперь, пришла пора, чтобы ты усладила взор великого Амона и его слуг своим умением танца радости. Танцуй! — приказал жрец и властно трижды хлопнул в ладони. В тот же момент стоявшие за его спиной жрецы дружно затянули песню, подземелье наполнилось звуками барабанного боя и флейт, противиться которым было невозможно.

Мерно покачивая руками и бедрами в такт музыки, она стала танцевать перед стоящими перед ней жрецами танец живота. Плавно ускоряя свои движения в такт пению и барабанов, она, услаждая их взор красотой и грацией обнаженного тела. Покорной рабой плясала гордая царица, призывно вскидывая ноги и играя ягодицами перед зрителями, пока Херкорн взмахом руки не оборвал пение и музыку.

— Прекрасно! Радость ты принесла и себе и нам, и теперь иди и снеси змею, как того пожелал великий Зевс-Амон.

Миг, и жрецы подхватили под руки разгоряченную танцем Олимпиаду, и повлекли в глубокую тьму, казалось нескончаемого зала. Поворот, еще поворот и царица увидела перед собой просторное птичье гнездо, сделанное из травы и прутьев. В центре его, при скупом свете факела лежало большое белое яйцо.

Подведя её к гнезду, жрецы растворились во тьме, оставив Олимпиаду одну решать, как исполнить волю бога. Несколько мгновений она ничего не могла придумать дельного, как неизвестно откуда прилетевшее имя Леды, помогло ей понять волю бога. Задержавшись на секунду, раздумывая, правильное ли она приняла решение, эпиротка решительно шагнула в центр гнезда и опустилась на яйцо.

Его скорлупа встретила тело царицы прохладой, но она быстро прошла, от тепла, которое источалось от разгоряченного тела. Неудержимой волной обрушился на яйцо живительный жар, исходящий от Олимпиады. Все увереннее сжимала она телом это яйцо подобно курице наседки.

Словно подтверждая правильность её действий, в непроглядной темноте за спиной запел молитву одинокий красивый голос, к которому постепенно присоединились и другие. Не понимая слов, Олимпиада подпала под его очарование и силу.

С каждым мгновением её стал охватывать трепет перед нарождавшимся чудом, и она стала стонать. Сначала эпиротка лишь негромко постанывала, затем все громче и протяжнее, а когда охватившие её чувства достигли предела, она застонала во весь голос, как будто в этот момент рожала.

Кричала так громко и с такой экспрессией, что произошло чудо. Зажатое ею гениталиями яйцо сначала треснуло, затем лопнуло, и из него появилась голова рогатой змеи.

Другая женщина бы на месте царицы в ужасе вскочила бы, но только не эпиротка. Большую свою часть жизни она провела с этими рептилиями и потому восприняла рожденную ею змею как должное.

Осторожно взяв змейку в свои руки, она гордо подняла её над головой и в тот же момент раздались восхищенные голоса — Чудо, чудо, чудо!

Подбежавшие к царице жрецы помогли ей встать и с поклоном приняли у неё змею.

— Воля великого бога исполнена. Иди и заверши ритуал, так как это должно быть — произнес Херхорн и властно хлопнул эпиротку по заду.

Восприняв подобное действие как должное, с гордо поднятой головой царица шагнула навстречу горящему во тьме свету.

Вскоре она оказалась в зале, в центре которого, на небольшом постаменте находился фаллоса, искусно выточенного из светло зеленого камня. Это был символ первородной силы Осириса. Издревле он хранился в храме Амона, как в особо почитаемом в Египте святилище. Именно с его помощью, согласно преданиям, богиня Исида смогла зачать плод от своего мертвого, горячо любимого мужа и родить своего защитника, великого бога Гора.

Что следует ей делать, Олимпиада поняла без лишних слов. Медленно и неторопливо приблизилась она к священному предмету, оценивая как лучше её начать ритуал.

За её спиной вновь раздался бой барабанов и, восприняв их звуки как сигнал к действию, царица уверенно подошла к камню и медленно согнула свои стройные ноги, опустилась на него.

Никогда прежде она не участвовала в подобных ритуалах, и проникновение каменного изваяния вызывала у неё определенное беспокойство, но все оказалось напрасным. Фаллос мертвого бога не причинил ей серьезных хлопот.

Медленно и осторожно начала она свои движения, которые быстро совпали с ритмом пения жрецов и боем их барабанов. Попав под его влияние, эпиротка полностью отключила сознание, сосредоточившись лишь на получаемом наслаждении.

Ритм не гнал, но не позволял остановиться, уверено ведя царицу все дальше, дальше и дальше. С каждым движением своего тела, она все больше и больше сливалась в одно единое живое целое с божественным артефактом.

От напряженной работы на коже женщины выступил обильный пот, капли которого ручейками скатывались с неё. По мере продвижения от одного уровня блаженства к другому, дыхание эпиротки стало коротким, прерывистым и вздохи напоминали всхлипывание. Глаза наполнились неудержимым блеском радости жизни. Плоть торжествовала и насыщалась, но наступало время завершения ритуала.

Олимпиада не уловила того момента, когда появился человек в маске Анубиса. Некоторое время он постоял рядом с эпироткой, всего лишь обозначая свое присутствие, а затем приступил к действию.

Крепкие руки властно легли ей на плечи и сначала заставили изменить позицию, а затем раздвинули ягодицы. Будучи опытной женщиной, царица прекрасно понимала, что произойдет далее и попыталась сопротивляться вторжению в свою вторую долину наслаждения. Однако делала это слабо, явно соблюдая приличие, чем противясь насилию над собой.

И вновь причиненная ей Анубисом боль не вызвала неприязнь, а только возбудило её и все началось снова. Мертвое и живое начало соединились, одновременно даруя эпиротке ранее неизведанное блаженство и трансформируя её в живую богиню.

Как долго длился этот процесс, было трудно сказать. Для Олимпиады он длился вечность. Для наблюдавшего о стороны Херхорна небольшой отрезок времени, по окончанию которого, достигнув вершины любви, царица, пронзительно вскрикнув, стала оседать на пол.

Тотчас к ней бросились слуги, которые подхватили обессиленную женщину и уложили её на заранее приготовленную шкуру берберского льва. Услужливые руки напоили Олимпиаду освежающим настоем и принялись обтирать губками её пылающее огнем тело.

Закрыв глаза, царица совершенно не обращала внимания на слуг, только постанывая от охватившего ее блаженства. Пройдя магический ритуал, она лишилась чувства стыдливости и осторожности перед мужчинами. Став живой богиней, она обрела в себе уверенность и превосходство, и её нагота стала невидимой эгидой, наткнувшись на которую, мужчины стыдливо отводили глаза.

Стараясь не смотреть в лицо Олимпиаде, Херхорн подошел к ней и громко объявил её живой богиней, женой Зевса-Амона. В знак окончания ритуала, на эпиротку одели, массивную золотую цепь, состоявшей из множества перевитых между собой тонких ажурных цепей, а также золотую поясную цепь и две ножные цепочки.

Вслед за этим, верховный жрец объявил, что её новое имя, которое согласно воле Зевса будет Леда. Новоявленная богиня нисколько не возражала против воли своего супруга и с трудом сев в поданный ей паланкин, покинула подземелье.

На следующий день, под пение гимнов, толпа жрецов торжественно вынесла живую богиню Леду на больших носилках, на обозрение топе народа. Облаченная в белое платье с открытой грудью и широким боковым разрезом, она важно сидела на своем резном троне, и величавость её была достойна величавости богини.

В золотой короне, с ожерельем из крупных зеленых камней, с ручными и ножными браслетами, она полностью олицетворяла понятие египтян о живой богине. С улыбкой на устах и гордынею в душе, она повелительно смотрела на волны людей толпившихся у самых ее ног, желавших выказать ей свое восхищение и попытаться облобызать её божественные сандалии.

— Будет смешно, если после соития она понесет и родит, что представит меня перед богом в неблагоприятном свете — усмехнулся про себя Нефтех, со стороны наблюдавший организованное им шумное торжество.

Убедившись, что все прошло как надо, египтянин собирался немедленно покинуть оазис. Оставляя Олимпиаду в руках амонийцев, Нефтех не испытывал чувства жалости и сострадания к её дальнейшей судьбе. Заманив царицу в золотую клетку, он ловко устранил опасного для себя конкурента в борьбе за влияние на Александра. Как быстро она осознает себя пленницей святилища, и согласиться играть роль уготовленную ей Херхорном его не интерисовало. Единственное, что его теперь заботило, это как более красочно преподнести царю события в оазисе и убедить его не скупиться на содержание своей матери. Благо такие возможности у царской казны имелись.

Глава III. Экспедиция к "эфиопам".

Сегине был самым противным из маленьких городишек, в которых побывал Нефтех за всю свою жизнь. Самая дальняя из пограничных крепостей Египта она вместе с городком Куме, находилась возле вторых порогов Нила.

Вот уже много веков, здесь проходила южная граница владений египетских фараонов, которую охраняли две маленькие крепости, с небольшим гарнизоном.

Подобная малочисленность войск, объяснялась одной географической особенностью этих мест. Южнее порогов на многие дни пути простиралась жаркая пустыня, которая надежно защищала страну от нашествий с юга. Поэтому две крепости лишь обозначали начало владений фараона, чем представляли собой реальную силу.

Безжизненные пески и жаркий зной Нубийской пустыни, не только защищали земли Египта от набегов соседей, но и ограничивало желание его правителей передвинуть линию границ дальше вторых порогов.

За всю историю правящих династий Египтом, можно было пересчитать по пальцам одной руки правителей совершивших в свое правление походы на юг. Последним из них был великий персидский царь Камбис, который вторгся в земли нубийцев, но не смог взять их столицу Напату.

Так это было до того момента, пока великий завоеватель Ойкумены, потрясатель Вселенной Александр решил изменить положение дел и передвинуть эту границу дальше на юг. Тем самым присоединить к своим владениям земли нубийцев, которых греческие географы по ошибке именовали "эфиопами".

Во главе армии, которой была отправлена в этот поход, был поставлен Чандрогупта. Примкнувший к Александру во время его индийского похода, он лучше из всех полководцев, по мнению царя, подходил для этого похода. Театр предстоящих действий был сходен с его родной Индией, что в заметной мере облегчало ему задачу.

Выделенные полководцу войска, по частям переправлялись на кораблях вниз по Нилу, где по мере поступления сосредотачивались в Сегине и Куме.

Прибыв в числе первых, Нефтех изнывал от жары и духоты, и по три раза на день, проклиная медлительность и нерасторопность нильских лоцманов. Уж слишком медленно проводят они суда, в обход скал торчавших посредине Нила оттягивая своими действиями начало похода.

В армию Чандрагупты, жреца отправил сам царь вскоре после его возвращения из оазиса. Когда египтянин прибыл в Александрию, его ожидали два известия. Первая весть была скорее огорчительна, чем плоха.

За время отсутствия Нефтеха внезапно умер его любимый кот Кеш. Жрец был неутешен в своем горе, ибо подозревал в скоропостижной смерти своего любимца нерадивых слуг. Скорее всего, они перекормили несчастного кота сырой рыбой, до которой покойник был большой любитель. Не слушая их жалкого оправдания, Нефтех приказал высечь нерадивых рабов палками и на другой день продать на невольничьем рынке.

Вторая весть была куда более приятной. Не дожидаясь возвращения от Амона своей матери, Александр предпринял важное решение, объявив о своем намерении подобно египетским фараонам, жениться на своей сводной сестре Эвридике.

Подобное решение вызвало у многих македонцев из окружения царя удивление и в первую очередь у самой невесты. Узнав о столь необычном повороте в своей судьбе, Эвридика пришла в ужас. Никогда за всю историю македонских царей, подобного не происходило, ибо считалось страшным грехом.

Она со слезами на глазах, бросилась обнимать колени брата, горячо умоляя его не совершать над ней столь варварского насилия, от которого она никогда не сможет быть счастливой в этой жизни. Ласково поглаживая свою сестру по густым локонам цвета спелой пшеницы, Александр холодно ответил, что его поступок, в первую очередь продиктован исключительно интересами государства и посоветовал не упрямиться и согласиться с его волей.

Получив отказ, царевна проплакала всю ночь, и на утро вновь пыталась вразумить своего царственного брата, но в ответ услышала, что в случаи упорства, он отдаст её первому нищему, которых в превеликом множестве было возле дворца. При этом в царском взгляде было столько гнева и решимости, что Эвридика не посмела более противиться его царской воле и удалилась в свои покои.

Не зная о судьбе матери, и не особо надеясь на успех Нефтеха, Александр поспешил сыграть свадьбу в течение недели. Торжество прошло в новом храме Зевса-Амона, куда специально из Мемфиса доставили старых египетских жрецов.

Молодых доставили в храм в открытых носилках, позволяя любоваться на них всем жителям Александрии. Совершив обряд бракосочетания по египетским канонам, они были признаны мужем и женой.

Царь и его невеста вышли к собравшимся гостям в расшитых золотом, белых одеждах фараонов, а на голове Александра находилась двойная корона верховного правителя Египта. Голову невесты украшал белый свадебный убор с воздушной кисеей, которая надежно скрывала заплаканные глаза и обреченный взгляд молодой девушки.

Церемония бракосочетания проходила на глазах тысяч людей прибывших в Александрию со всего Египта. Из храма, новобрачные отправились в открытых носилках сквозь толпы восторженных горожан в новый царский дворец, где и прошли основные торжества, теперь уже по обычаям македонцев.

Согласно обычаю предков, невеста, переступая порог дома мужа, должна была произнести клятву верности и любви к нему и его родителям. Эвридика мужественно выдержала это испытание, произнеся клятву твердым голосом, ни разу не сорвавшись.

Откинув с ее бледного как полотно лица свадебную фату, главный жрец Арисандр, торжественно объявил ее женой царя. После этого, великий царь сам возложил золотую корону египетской царицы в форме кобры, на голову своей жены.

В качестве искупительного свадебного подарка, он преподнес невесте блюдо с пятьюстами золотыми статерами, на которых был запечатлен его божественный профиль и дорогое рубиновое колье с серьгами в придачу.

От подобной щедрости, Эвридика несколько повеселела, а после начала веселья, когда все гости присутствующие на торжестве выказывали ей свое почтение, она выглядела значительно счастливее, чем до своей свадьбы.

После брачной ночи, во время которой новоявленная жена окончательно покорилась воли мужа, Александр торжественно провозгласил жену своей соправительницей Египта и пожаловал ей доходы с этой сатрапии.

Вкусив на деле все блага от замужества за великим человеком, Эвридика окончательно поменяла свое мнение относительно брака с Александром. Блеск и богатство, значительно улучшило настроение Эвридики, разом позабывшей все прежние свои опасения о кровосмесительной связи с братом, прикрывшись перед своей совестью волею брата и египетскими обычаями. Ведь ее нынешнее положение, ни в какое сравнение не походило на то, что её ожидало, выйди она замуж за стратега или нужного ему человека.

Привезенное Нефтехом известие, о решении Олимпиады остаться в оазисе, пришлось по душе обоим молодоженам, сильно опасавшихся, что царица сможет расстроить их совместные планы.

Особенно радовалась Эвридика, за годы жизни, успев познать тяжелый нрав своей властной мачехой. Александра так же обрадовал этот вариант, и он был готов платить амонийцам за почетное содержание своей матери.

Благодарность Александр к Нефтеху была довольно своеобразна. Поблагодарив жреца за проявленное им умение и старание, он назначил его помощником Чандрогупты в его предстоящем походе.

Несмотря на столь высокий статус, Нефтех получил роль соглядатая, обязанность которого являлось доносить царю обо всем, что будет происходить вокруг стратега во время похода. И хотя многие из окружения Александра поздравляли его со столь высоким рангом, сам египтянин расценил это как тревожный симптом. Когда слишком много знающего человека, временно отправляли во временную изоляцию, тяготясь его присутствием рядом с собой.

Затевая поход в Нубию, Александр не просто стремился увеличить число подвластных себе земель, а преследовал далеко идущие цели. Несмотря на захват в Персии фантастически богатую добычу, для осуществления новых царских планов требовалось золота. Много золота и пройти мимо Нубии, с её золотыми рудниками Александр никак не мог.

Кроме него, в Нубии имелись богатые залежи железной руды, а кроме них из-за нильских порогов шла слоновая кость, черное дерево, аметистами и диковинными животными.

Готовя новый поход, царь собирался не просто повторить успех фараонов Рамсеса и Тутмоса, которые побывали в Напате и вернулись с богатой добычей. Александр собирался взять под свой контроль этот важный район Ойкумены, который должен был вносить свою лепту в его царскую казну.

Перед, началом выступления Чандрогупта, Селевк и Аминта долго обсуждали с Александром план похода. Самым простым и очевидным решением представлялся переход через пустыню от Асуана до Напаты. Это был кратчайший путь и по нему ходили Рамсес, Тутмос и Камбис. Им же активно пользовались торговцы в период, когда из-за обмеления Нила судоходность в районе порогов прекращалась.

За этот вариант высказался Селевк, Аминта и к нему склонялся сам Александр, но против него категорически возразил Чандрогупта и его поддержал Нефтех, присутствовавший на этом обсуждении.

В качестве неудачного примера прохода большой массы войска через раскаленную каменистую пустыню, был приведен поход Камбиса, чьи войска вступили в Нубию, понеся серьезные потери при переходе. В противовес этому варианту, был предложен речной путь. Он был длиннее и дольше по времени, но гарантировал постоянное наличие свежей воды. Кроме этого, речное сообщение могло выручить македонских солдат в трудную минуту.

После недолгого раздумья, Александр принял сторону Чандрогупты, заявив, что он полностью доверяет мнению человека, который помог ему пересечь пустыню в войне с Магадхой.

Также Александр прислушался к мнению Нефтеха предложившего включить в состав армии Чандрогупты скифской конницы, прекрасно показавшей себя в боевых действиях пустынях Индии и Аравии. Вместе с этим по настоянию египтянина был создан небольшой отряд, снабженный легкими метательными орудиями и арбалетами. Последние хоть и долго заряжались, но били исключительно точно и далеко.

Сама природа благоприятствовала походу. С севера дули сильные ветра, которые приносили живительную прохладу и помогали кораблям быстрее преодолевать свой путь против течения реки.

Правильно оценив сложившуюся ситуацию, Чандрогупта не стал дожидаться окончательного подхода тыловых сил, и отдал приказ на выступление раньше намеченного срока.

Казалось, что все просчитано и обговорено, но как это часто бывает на войне, сразу возникли большие затруднения. Идти приходилось небольшими отрядами вытянувшись вдоль скалистой гряды. Люди, лошади, ослы сильно сбивали себе ноги о камни, что сильно снижало темп их продвижения.

Одновременно с движением пеших соединений, опытные лоцманы занялись проводкой кораблей царской флотилии через каменистое русло реки ниже вторых порогов. Здесь, из воды в большом количестве торчали острые гранитные скалы, преграждая путь движению кораблей и лодок.

Лоцманы очень осторожно вели каждое судно, поэтому смертельному лабиринту, в узком горле которого клокотал бешеный пенистый поток. Просто так, его перейти было невозможно и египтянам приходилось привязывать толстый канат к носу судна и вручную протягивали его.

На преодоления камней ушло три дня, а на четвертый день, когда корабли уютно располагались в чистой воде, налетела песчаная буря.

Чандрогупта, предвидя подобную ситуацию, тщательно готовил солдат к такому испытанию, и его армия перенесла удар стихии с минимальными потерями. С появлением первых признаков надвигающегося самума, животные были отведены в укрытие, а люди накрылись заранее приготовленными шкурами и плащами.

По счастью, нубийцы ничего не было известно о выступлении против них македонцев. Уповая на крепость каменной пустыни, они не предпринимали никаких активных действий в тот момент, когда войско противника было наиболее уязвимо.

На пятый дней пути, Нил стал полностью проходим для кораблей, а берега перестали быть опасной ловушкой для ног солдат и вьючных животных. Это обстоятельство позволило македонцам двигаться не разрозненными отрядами, а единым целым.

В авангарде армии двигалась скифская кавалерия, на которую была возложена разведка. За ними шествовали фессалийские пельтеки и критские лучники. Их перед походом специально нанял Александр, дабы пополнить свои ряды греческими воинами.

Что касается главной ударной силой армии Гупты, то она была представлена только гоплитами и гипаспистами. Александр не рискнул отправлять вглубь Африки свою тяжелую пехоту и конницу.

Также он отказался от заманчивой идеи десантирования войск с кораблей, хорошо себя показавшей во время боевых действий ранее на Ганге. Главной причиной этого было то, что в отличие от индийского похода, кораблям пришлось бы плыть в сторону труднопроходимого верховья Нила, а не к его судоходной дельте.

Продвигаясь вглубь Нубии, македонцы задерживали, а в случаи необходимости уничтожали всех, кто продвигался по реке в любом направлении, для обеспечения режима секретности своего похода. Конечно, полностью подобное мероприятие было скрыть невозможно, но Гупта строго следовал этому правилу и добился неплохих результатов.

Первое боевое столкновение с нубийцами произошло на восьмой день их похода. Тогда, македонская армия подошла к небольшому форпосту, что находился на одном из скальных выступов реки и полностью контролировал движение по Нилу.

Первыми удар на себя принял скифский разъезд, попав под меткий огонь нубийских лучников стрелков, оказавшийся на хорошо простреливаемом участке дороги. Дети степей потеряли сразу трех всадников, и еще двое было раненой, после чего они поспешили отступить.

Подошедшие вслед за ними пельтеки и стрелки не смогли быстро подавить сопротивление врага, занимавшего хорошо укрепленную позицию. И здесь, как нельзя лучше проявили себя легкие метательные орудия, взятые в поход по настоянию Нефтеха.

Бившие на более скромное расстояние, чем их грозные сородичи, они прекрасно справились с поставленной перед ними задачей. Под прикрытием арбалетчиков, две малые баллисты были доставлены к нубийскому форпосту и дали по нему залп горшками с огненной смесью.

Эффект оказался потрясающий. Напуганные внезапно возникшим пламенем, нубийцы с криками ужаса бросились бежать, и были немедленно атакованы скифскими всадниками. Все они, общим числом в пятнадцать человек были убиты, а их головы, в качестве боевого трофея достались скифам, для украшения их седел.

Всему приходит конец. На одиннадцатый день пришел конец и Нубийской пустыни, когда на горизонте показалась зеленая шапка лесов растущих вблизи третьего порога.

Отправленные на разведку скифы донесли Чандрогупте, что у порогов находится небольшая крепость, сторожившая дорогу в плодородную долину Донголу.

Полностью копируя своих северных соседей, нубийцы построили на самом краю своей северной границы крепость Керм. Расположенная вблизи порогов, она была перевалочной базой, для торговых товаров, идущих в Египет или прихода оттуда. Именно отсюда начиналась сама Нубия, носящая название царство Напата.

По словам разведчиков, нубийцы не ждали прихода нежданных гостей. Крепостные ворота были распахнуты, стражи на стенах не было, а у стен копошилось множество люди занятых своими повседневными делами. Вождь скифов Скилур, предложил Гупте попытаться захватить город одним ударом его конницы, благо зеленная растительность позволяла подойти к нему незамеченным.

Тщательно все предложение скифа он согласился. Прошло некоторое время и с громким криком, скифские всадники вылетели из зеленого прикрытия, и устремились к воротам Кермы. Подобно хищным птицам летели они к своей цели, пугая гортанными возгласами мирный народ, который в страхе бросился за спасительные стены крепости.

Чтобы усилить панику среди нубийцев, степняки стали беспощадно рубить их. Крики гибнущих людей подхлестнули толпу беглецов. Объятая ужасом она буквально снесла стражу ворот, слепо затоптав их ногами, чем предопределила дальнейшую судьбу крепости.

Не встречая сопротивления, скифы ворвались в Кермы на плечах беглецов и захватили крепостные ворота. Вслед за ними в город ворвались пельтеки и принялись избивать его жителей. Вид ужасных всадников внутри крепости полностью деморализовал чернокожих нубийцев, и они бросились к воде, стремясь оставить между собой и ворвавшейся в город смертью водную преграду.

Пока скифы и пельтеки дожидались подхода главных сил, беглецы смогли покинуть крепость, переправившись через Нил на различных плавательных средствах.

Гупта не спешил преследовать беглецов, довольствуясь удачным захватом крепости. В Карме македонцы обнаружили склады, в которых хранились значительные запасы провианта и других товаров, которые были привезены из Египта или созданы самими жителями Донголы. Подобные находки были как нельзя, кстати, после перехода через пустыню взятые с собой запасы провизии заметно поубавились.

Полководец так же запретил грабить город, справедливо считая город своим и следовательно его следовало беречь как основную базу дальнейшего наступления. Измученные длительным переходом через каменистые скалы и пески, македонцы и их союзники с удовольствием предались отдыху в тени пальм и прочей природы. За третьим порогом находилась равнина с живительной зеленью и обильной растительностью, дающую воинам спасительную прохладу.

Гупта дал своим войскам на отдых и восстановление ровно два дня, после чего приказал выступать в направлении следующего стоявшего на реке города Гем-Атона. Стратег торопился продвинуться как можно дальше за пороги, используя начавшийся подъем вод реки. Благодаря этому суда благополучно миновали каменные препятствия и продвигались вверх Нила, войска подошли к новому городу нубийцев.

Гем-Атон уже был извещен о вторжении неприятеля и встретил македонцев закрытыми воротами и усиленной стражей на высоких стенах. Сложенные из глины и кирпичей, они надежно прикрывали горожан от мечей и копий пришельцев.

Отказавшись от попытки взять город приступом, Гупта приказал окружить город плотным кольцом блокады, чтобы лишить нубийцев возможности подвоза продовольствие и подхода подкрепления. Вместе с Селевком и Нефтехом, индиец стал объезжать осажденный город, пытаясь отыскать слабые места его обороны.

Наделенный царем особыми полномочиями, жрец имел право высказывать свои соображения по ведению боевых действий и, принимая участие в рекогносцировке, не преминул воспользоваться этим правом.

— Я полагаю господин, что не стоит полностью блокировать город со стороны Нила — почтительно обратился жрец к полководцу.

— Это почему же? — недовольно спросил Гупта. Будучи истинным Львом, он не терпел вмешательства в свои дела тех, кто был ниже его по рангу. Нефтеха он терпел, благо тот больше молчал при обсуждении военных дел, а если и говорил, то всего давал дельное предложение.

— Что бы противник имел дорогу к отступлению и не столь усердно дрался за город. Ведь вы собираетесь сжечь его огненными баллистами, не так ли?

Гупта согласно кивнул в ответ, удивленный тем как бритоголовый египтянин угадал его мысли.

— Я полностью с вашими намерениями, господин. Два города расположенные вблизи друг от друга не особенно нужны. Одним из них всегда можно пожертвовать ради большой цели. Но перед штурмом я предлагаю послать посланника с предложением о сдаче. Ее, несомненно, отвергнут, мы уничтожим Гем-Атон, но дадим небольшой части покинуть его. Эти беженцы расскажут о страшной участи города и вселят в души людей страх перед твоим войском.

— А ты далеко смотришь, жрец.

— К этому меня приучила жизнь, господин, а также скромный жизненный опыт, который говорит, что подобные приготовления никогда не бывали лишними.

Все вышло, так как и предсказывал Нефтех. Подготовив все необходимое к штурму, утром пятого дня, македонцы бросились на штурм города.

Первыми по клюющим носом от непрерывного бдения стражникам, охраняющим главные ворота города, ударили баллисты. С ужасом продравшие глаза воины смотрели, как сами собой вспыхивали пожары на стенах и примыкавших к ним домам.

Баллисты выстреливали свои последние гостинцы, а на приступ уже двигались штурмовые отряды под прикрытием лучников и арбалетчиков. Их стрелы сметали тех, кто не поддавшись вспыхнувшей на стенах паники, попытались дать отпор атакующему противнику.

Приставив к стенам города штурмовые лестницы, солдаты поднялись на них и горд пал. Получив приказ Гупты не щадить никого из жителей Гем-Атона, они преуспели в его выполнении. Следуя предложению жреца, македонцы позволили уйти по Нилу небольшому числу лодок, после чего, подошедшие к городу принялись безжалостно уничтожать нубийцев, окрасив воды реки в красный цвет.

После этого, по все Нубии пошел ужасный слух о страшных солдатах рогатого Александра, которые с помощью огня уничтожают все живое на своем пути.

Не задерживаясь на руинах Гем-Атона, Гупта двинул свое войско к старой столице Нубии — Напате. Именно там располагались богатые золотые рудники, ради которых был начат этот поход. Именно туда свозили все найденные в стране аметисты, и там располагался культовый комплекс Амона.

Правивший Нубией император Настасен, был лишь слабой копией своего могучего предка Тахарки, который ранее смог покорить своей власти часть Египта. Тогда нубиец принял громкий титул фараона и перенес плоды высокой культуры к себе домой.

Его потомок испугался, получив весть о вторжении врага в Нубию. Долгие годы спокойной жизни за щитом пустыни сыграли злую шутку с нубийским повелителем. Страх обуял Настасену от известия о страшной участи Гем-Атона, и он отдал руководство по защите страны в руки воеводы Амасиса. Энергичный и деятельный полукровка, стянул к столице все имеющиеся в царстве войска и приготовился дать врагу сражение.

Справедливо полагая, что сильного врага следует измотать и обескровить перед решающей схваткой, Амасис отдал приказ о создании малых отрядов, которые своими налетами должны были постоянно тревожить противника внезапными нападениями.

Это была грамотная и эффективная тактика, однако Амасис столкнулся с не менее искусным знатоком партизанской войны как Чандрогупта. Быстро поняв замысел противника, он противопоставил небольшим отрядом нубийцев такие же малые соединения скифской кавалерии.

Скифы на время оставили разведку и принялись охотиться на нубийцев, неся в борьбе с ними потери и одерживая маленькие победы. Незнание мест для удобной засады, они компенсировали хитростью и напористостью своей натуры. Натолкнувшись на такое противодействие, Амасис не достиг своей цели, но все же затруднил продвижение врага к столице.

Подойдя к Напате, македонцы увидели необычный город, в котором причудливо смешались местные и египетские архитектурные стили строительства. Беря за основу идеи египтян, нубийцы облекали их в свой манер и больше всего преуспели в создании пирамид, украшавших царский некрополь. Более узкие, чем их египетские эталоны, они имели срезанные вершины и подобие вытянутого окна наверху пирамиды.

У стен Напаты идущим вдоль реки македонцев встретила армия нубийцев. Она была многочисленна и хорошо вооруженная, но при всем при этом имела свою ахиллесову пяту. Хотя Амасис с помощью греческих инструкторов научил нубийцев сражаться строем, но дух клановости присутствовал в нубийском войске, и это сразу бросалось в глаза. Гупта сразу определил изъяны в построении нубийцев и решил преподать им урок.

Готовя войско к битве, он выдвинул вперед пельтеков, за которыми расположил гоплитов, прикрыв их по бокам щитоносцами. Кавалерию он оставил в резерве, приберегая ее для преследования бегущего врага. Полностью уверенный в своей победе, Гупта сам подобно Александру встал в строй гоплитов, взяв под свое командование правый фланг войска, отдав левый в подчинение молодому Селевку.

С громкими криками сошлись в яростной схватке два войска под стенами Напаты. Нубийцы защищали свой дом, македонцы желали, покорит их и подчинить власти своего любимого царя.

Как и ожидал полководец, нубийский строй быстро распался на отдельные отряды, которые самостоятельно атаковали македонцев. Используя преимущество единого строя, гоплиты не давали противнику использовать свое численное преимущество. Выставив вперед копья, они принялись методично выбивать нубийских воинов, неся при этом минимальные потери.

Все изменилось, когда под натиском железной линии македонцев нубийцы отошли назад. Теперь их тылы упирались в две небольшие возвышенности, на которых хитрый Амасис расположил своих лучников.

Нубийцы издавна славились своим искусством в стрельбе из лука, и македонцы испробовали это на своей шкуре. Один за другим стали падать от их стрел противника македонские гоплиты, истончая ударную силу строя фаланги. Сражавшиеся на этом фланге пельтеки попытались своими дротиками заставить лучников отступить, но те были вне досягаемости их оружия.

Нубийцы продолжали безнаказанно расстреливать гоплитов, на которых, воспрянув духом, вновь обрушились воины Амасиса. Пытаясь остановить натиск врагов, Гупта стянул на свой фланг большую часть пельтеков и, развернув их позади фаланги, приказал метать свои дротики в атакующего врага.

Сделав такую рокировку, индиец надеялся, что находящиеся на левом фланге критские стрелки сумеют нейтрализовать лучников нубийцев и Селевк сможет быстро разгромить противостоящих ему солдат.

Насколько это был верный ход или у него имелись свои подводные камни, выяснить не удалось. Очень могло быть, что Селевк смог бы реализовать замысел Гупты, но также могло случиться, что одна из стрел могла убить самого индийца и тогда, исход битвы мог оказаться не в пользу македонцев.

Все изменил приказ Нефтеха, который находясь в тылу, увидел бедственное положение фаланги и отдал приказ, оставленной ему скифской коннице атаковать нубийских лучников с фланга.

Скифы Скилура блестяще выполнили приказ царского советника. Они быстро обошли нубийцев с фланга и на всем скаку врезались в оторопевших лучников. Большинство из них погибло под скифскими мечами, или было растоптано лошадьми, остальные побросав оружие, разбежались. Затем настала череда нубийской пехоты, которая не выдержала удара с тыла. Обнаружив за своей спиной тех самых страшных всадников, о которых так много говорили беженцы из Гем-Атона, чернокожие воины заволновались, сломали строй и обратились в бегство.

Вслед за левым флангом нубийского войска бежали воины и правого фланга. В ожесточенной схватке критяне вместе с отрядом арбалетчиков смогли одолеть нубийских лучников и Селевк смог разгромить противостоявшего ему врага.

Победа македонцев была полной. Те, кто не погиб от копий гоплитов и пельтеков, пали под ударами мечей скифов преследовавших беглецов до самых стен Напаты. Весь путь от места битвы до столицы Нубии был усеяно телами погибших.

Помня урок Гем-Атон, скифы попытались вслед за беглецами ворваться в Напату, но столкнулись с неожиданностью. Вопреки ожиданиям, ворота города оказались заперты и стоявшие на стенах воины не стали открывать их, несмотря на мольбы и стенания людей. В большинстве, они пали от стрел скифов, прямо на глазах у выбежавшей на стены всей Напаты. Когда избиение окончилось, скифы отступили от стен города, потрясая перед испуганными жителями окровавленными головами убитых ими солдат.

Вернувшийся с поля боя Гупта, вначале хотел выбранить египтянина за самовольные действия, но лишь завидев его невозмутимое лицо, поспешил обнять своего помощника и соратника в этой трудной битве. Потери македонцев были гораздо ниже потерь со стороны нубийцев и в основном, воины погибли от стрел лучников.

Среди нубийцев на поле боя погибло много знатных и сильных воинов, но сам Амасис спасся бегством. Его бегство мужественно прикрывал отряд негров из Мероэ. Вооруженные деревянными палицами, они все полегли под мечами македонцев, но не сдвинулись с места, давая полководцу покинуть поле боя.

Царь нубийцев Настасена не участвовал в битве, оставшись за стенами столицы в ожидания результатов сражения. Именно он приказал закрыть городские ворота в страхе перед врагом.

На следующий день после сражения, македонцы выкатили свои баллисты к стенам Напаты. Знавшие их предназначение люди, сразу оповестили об этом остальных, что породило сильный страх рядах осажденных.

Выждав определенное время, пока ужас не насытил мозг нубийцев, Гупта послал к Настасене посольство с предложением сдаться на милость победителя, обещая сохранить жизнь горожанам и не разорять город. В противном случае город будет разрушен до основания, а жители его будут проданы в рабство.

В подкрепление своих слов, полководец приказал выстроить перед городскими стенами штурмовые отряды с лестницами вместе с лучниками. Расчет на страх в рядах защитников Напаты оказался верным. Через час после возвращения посольства, к Гупте прибыл вестник, с известием о согласии нубийцев на капитуляцию, а вслед за ним, в лагерь прибыл сам Настасена.

Царь Нубии согласился на сдачу в плен при гарантии жизни и царского достоинства. Обрадованный Гупта тут же заверил нубийца, что его в скором времени отправят к Александру, который примет его согласно, высокому рангу пленника. Пока же, нубийский монарх поживет в македонском лагере как гарант мирного согласия двух сторон.

Вскоре ворота Напаты распахнулись, и македонцы вошли в город, не вынув меча из ножен. По приказу Настасены, победителям в знак благодарности за отказ от грабежей, было выплачено сто талантов золота и на пятьдесят талантов драгоценные камни.

Помня наставления Александра, Гупта вел себя мирно и, желая добиться от местного населения расположения, умело сочетал политику кнута и пряника.

После беседы со сдавшимся властителем выяснилось, что победа одержанная македонцами была не полной. Дальше на юге, располагалось второе нубийское царство — Мероэ. Там находилась сестра правителя кандака Аманитора, и туда же бежал и Амасис.

Эти известия открывали македонцам два пути. Первое — вновь продвигаться вдоль Нила через пустыню и скалы до пятого порога, за которым начинались благодатные земли второго царства. Или по караванным путям через пустыню, сократив, таким образом, значительное расстояние, ударить по второй столице нубийского царства.

Сам Гупта собирался выбрать первый вариант, как уже проверенный на деле и немедленно выступить в поход, но по совету Нефтеха решил задержаться, для выполнения основного царского приказа.

После занятия столицы стратег отправил большой отряд во главе со жрецом, на золотые прииски, ради которых и затевался весь нубийский поход. Прибыв к ним по реке, египтянин сразу же выставил на рудниках сильную охрану, объявив их царской собственностью. Вместе с привезенным египетским горным инженером, Нефтех лично обошел все разработки, составляя план новых царских рудников.

Туда же были пригнаны взятые в плен солдаты, которые начали строительство больших плавильных печей предназначенных для переплавки добытого золота в слитки. Египтянин остался доволен собственным начинанием и, оставив почти всех воинов, отправился в Напату.

Здесь Гупта уже вовсю разворачивал свою деятельность как военный губернатор. Город был спешно укреплен, под македонские казармы отвели один из дворцов Настасены, ворота охранял усиленный караул солдат. Одновременно вниз по Нилу используя его полноводье, был отправлен караван с ранеными и больными солдатами.

Пленный император закапризничал и отказался плыть на простом корабле. Гупта пошел ему на встречу и приказал нубийцам начать сооружение царского корабля достойного великого Настасены. На это время он оставался гостем в македонском лагере под постоянным присмотром грека Ликаона, проявлявшего внимание и почтение к высокородной особе.

Так прошло около двух месяцев. Нефтех пропадал на приисках, расширяя их, строил печи, плавил золото. Гупта занимался подготовкой солдат к походу на Мероэ и вместе с этим активно набирал в царское войско нубийских стрелков. Те охотно шли служить царю Александру и к концу второго месяца, он отправил в Александрию большую партию рекрутов, под присмотром гармоста Никандра.

Все были заняты делом, одни только скифы постоянно гоняли своих лошадей, бог знает куда, и возвращались усталыми, но довольными. Видя это, остальные солдаты ворчливо называли их привилегированными бездельниками, промышлявших в свое удовольствие охотой, тогда как простые воины муштруются на плацу.

Казалось, мир вернулся в Напату изъявившую свою покорность македонцам, но это только казалось. Имевший богатый опыт в интригах, Нефтех коже чувствовал фальшь, исходящую от нубийцев под маской покорности. На всю жизнь, запомнив восстание местных племен в Бактрии и Согдиане, которое едва не стоило ему жизни, он не верил никому из окружавших его нубийцев. Все говорило, что рано или поздно, они поднимут восстание и усилено готовился предотвратить его начало.

Именно по его приказу скакали скифы по пустыне, высматривая тайные тропы, по которым в Мероэ сбежал Амасис. Прекрасно помня тайные кроки Нубии, жрец отговорил Гупту идти вглубь Нубии вдаль Нила, имея угрозу удара со стороны Амасис со стороны пустыни. Делая изрядный крюк можно было оказаться между двух огней. С одной стороны непокоренная столица с сестрой Настасены и восставшая Напата с Амасисом.

В этой ситуации, по мнению Нефтеха, было лучше выманить на себя Амасиса и, устроив ему ловушку, уничтожить остатки боевой силы нубийцев.

Как не хотелось Гупте, поскорее покорить царской власти всю Нубию, но был вынужден признать правоту египтянина и начать долгую тайную игру с противником. В средине третьего месяца летучий скифский патруль донес, что со стороны пустыни было замечены следы прохождения многочисленного войска. Жрец сразу понял, что гости пожаловали, и приказал усилить наблюдение за нубийцами.

Вскоре тайные наблюдатели донесли об активности знати и пленного царя Настасены. К нему зачастили под разными предлогами разные визитеры, что очень насторожило Гупту. Полководец срочно собрал тайное собрание и потребовал от египтянина внести ясность в происходившие события.

Находясь с глазу на глаз с Гуптой и Селевком, Нефтех честно признался стратегам, что он знал о нависшей над ними угрозе, но не знает когда и где враг собирается ударить. Поэтому, жрец предложил спровоцировать противника на поспешное действие, которое, как правило, бывает ошибочным и неверным.

На следующий день, македонцы объявили праздник в честь дня рождения их царя. По приказу Гупты, были выставлены столы с многочисленным угощением и вином. Последнего было выставлено большое количество. Целый день в городе шло веселье, которое усилилось к вечеру. Когда же на столицу опустилась темная ночь, в Напате зажглись факелы и начались пляски.

Разгоряченные вином, темнокожие нубийцы лихо плясали воинственные танцы и распевали боевые песни под звуки барабанов. Македонцы спокойно наблюдали за ними, не принимая особого участия в гулянье. Неожиданно, по заранее обусловленному знаку, стража закрыла ворота, и воины принялись избивать пьяных нубийцев.

Город сразу наполнился криками и лязганьем оружия. Со стороны не было понятно, что происходит внутри, поднято восстание или идет просто драка между нубийцами и македонцами.

Интуиция и здесь не подвела Нефтеха. Вскоре со стороны джунглей было замечено движение, и вот к городским воротам подошла огромная толпа людей, желавших проникнуть в город. В закрытые ворот створки застучал таран, и древесина предательски затрещала. На стоявших, на стенах солдат, обрушился смертоносный град стрел и камней сметавший всех кто посмел высунуться из укрытий.

В ответ, македонцы метали сквозь бойницы камни и копья, но это не останавливало штурмующих воинов. Стоявший среди них стратег Гупта выжидал, давая возможность всем нубийцам вытянуться из джунглей к стенам города. Только когда стало ясно, что под стенами города все воинства Амасиса, он приказал метателям открыть по ним огонь.

Взмах руки и десяток огненных снарядов вылетели по заранее выбранному месту. Треск разбитых горшок и страшный огонь ударил по беззащитным людям, пожирая их своим ненасытным пламенем.

Одновременно с тыла, по ним ударила скифская конница, заботливо выведенная из города через другие ворота и терпеливо дожидавшаяся своего часа. Стрелы, копья, мечи, и огонь македонцев разил наповал сбившихся в одну кучу нубийцев, уже не помышлявших о нападении. Повернувшись спиной к стенам, они попытались прорваться через ряды напавшего на них противника, но в этот момент раскрылись ворота и на них обрушились копья и мечи гоплитов.

Мало кто спасся в сече, случившейся в густом мраке нубийской ночи, от ненасытных к крови македонских копий и клинков. Одновременно с городом, часть сил Амасиса попыталась атаковать македонский лагерь, но также была отброшена усилиями защищавших его пельтеков и лучников.

Брошенный из-за частокола факел упал на заранее разложенный сухой хворост, от пламени которого нападавшие были хорошо видны македонцам. Укрывшись за плотной оградой частокола, они могли поражать своих врагов стрелами и копьями, сами находясь под надежной защитой. Также неприятным сюрпризом для нубийцев стали многочисленные медвежьи ямы с кольями на дне, установленные македонцами за несколько дней до нападения. Все это позволило удачно отразить нападение врага на лагерь.

Наутро среди убитых у стен города, были опознаны стратег Амасис и кандака Аманитора. Их тела опознали знавшие их нубийцы, что вызвало среди уцелевших от резни горожан горе и уныние.

На этом фоне как-то осталось незамеченным известие, что во время штурма лагеря, случайно погиб император Настасена. Его, правда, успокоил точным ударом дубины заботливый Ликаон, но это было уже не столь важно.

Македонцы с почестями похоронили всех троих в некрополе столицы, приказав начать сооружении пирамид. Через неделю, после похорон и примирительных жертв богу Амону, всех жителей Напаты собрали перед городскими воротами. По приказу правителя, нубийцы спешно возвели большой помост, на котором выставили два кресла.

Все собравшиеся понимали, что сейчас произойдет нечто важное и поэтому вместо гортанной речи, везде слышались приглушенные голоса. По знаку управителя церемонии взревели боевые македонские трубы, и воины застучали в свои щиты. К помосту, гордо гарцуя на белом скакуне, подъехал Гупта в нарядном платье.

Одномоментно с ним из рядов знати появился Нефтех одетый в своем обычном белоснежном одеянии. В руках у него была небольшая корзина тщательно закрытая цветастой тканью, которому предстояло исполнить тайный приказ Александра.

Рассчитав все до мелочей, оба торжественно поднялись на помост и заняли свои места. Вслед за ними, стали выходить жрецы, которые стали возносить молитвы богам в ознаменование завершения удачливого похода. Когда божье восхваление закончилось, со своего места поднялся Нефтех с корзиной. Одним взмахом руки он сбросил с нее покрывало и извлек из нее золотой венец.

— Благородный Гупта! — торжественно заявил царский посланник. — Согласно воле нашего великого царя Александра в знак твоей победы я назначаю тебя правителем Нубии. Правь честно и справедливо, что бы твои подданные чтили тебя за справедливость и боялись твоего праведного гнева, зная, что наказание твое будет неминуемо. Помни, что отныне ты представляешь в своем лице самого сына Зевса-Амона великого Александра, так не посрами его имя бесчестными поступками и помыслами. Преклони колено перед исполнением воли великого царя.

Войны взвыли от радости, услышав эту благодатную весть. Нубийцы смиренно приняли изменение в их судьбе, разом лишившихся всех своих надежд на освобождение.

В этой обстановке, жрец величаво возложил на склоненную голову индийца золотую корону, который перед отъездом ему специально вручил царь. Прекрасно понимая все, опасность пребывания столь одаренного человека в покоренной им Индии, Александр отправил Гупту в Нубию. Зная, что здесь он всегда будет чужаком и не будет подвержен идеям сепаратизмом. Так разделяя опасных для себя людей, царь собирался править долгие годы, извлекая из всего свою выгоду.

Потрясенный столь большим даром, индиец громко поклялся честно править во благо царя и его подданных. Вечером того же дня, новоиспеченный правитель Нубии дал пир по случаю принятия на себя венца правителя страны. Нефтеху было отведено почетное место рядом с Гуптой. Пируя с македонцами и нубийцами, жрец по достоинству оценил выбор царя. Сидя на пиру, Гупта уже думал о покорении Мероэ который остался без своих защитников. Уже на другой день, правитель подготавливал свою лучшую часть армии, для стремительного броска через пески на вторую столицу Нубии. Он настойчиво звал в этот поход Нефтеха, но жрец отказался. Закончив свою трудную и опасную миссию, он спешил отбыть вниз по Нилу на царской ладье несчастного Настасены, вместе с грузом первого нубийского золота для царя Александра.

Обратный путь в Александрию прошел без особых приключений и угроз для жизни плывущих. Караван с золотом прибыл в новую столицу Ойкумены вовремя и без потерь. Здесь египтянин узнал, что в его отсутствие царь Александр начал войну с Карфагеном, одним из главных противников в западном Средиземноморье.

Глава IV. Новые замыслы потрясателя Вселенной.

Приятно и спокойно было на душе у Александра, когда он сидел на затененной балконе своего дворца, планируя и выверяя план своей будущей компании. Застывшие у дверей, ведущих на балкон подобно статуям, воины с обнаженными мечами, надежно ограждали царя от повседневной суеты его огромного государства.

В эти судьбоносные минуты, македонскому царю, никто не был нужен. Все помыслы по проведению Большого Западного похода были давно отшлифованы и прочно покоились в его голове, покорно дожидаясь своего часа. Все нужное для их удачной реализации хранилось в большом шкафу, стоявшем в соседней с балконом комнате.

В нем лежали многочисленные карты, а также свитки папируса со специальными пояснениями, составленные для Александра его советниками и помощниками, по тем вопросам, что его интересовали.

Расстелив на столе карты и разложив нужные ему папирусы, великий царь выстраивал план будущего похода, определял своим полководцам их цели и задачи в грядущей большой войне.

С каждым годом былые соратники, с которыми он начинал Большой Восточный поход, становились, все менее удобны для владыки. Они уже в полной мере утолили свою жажду военной славы и богатства и теперь, в тайне друг от друга желали получить немного личной власти. Обрести свой лакомый кусочек среди обширных владений царя Александра, а ещё лучше верховную власть.

Об этом доносили тайные соглядатаи, об этом постоянно писала его мать Олимпиада, предупреждал Аристотель, об этом догадывался он сам. Смерть отца, предательство Линкестийца, заговор Филоты и пажей, все можно было объяснить и списать на происки коварных врагов в лице персов и родовой аристократии. Однако последующие события показали, что это далеко не так. Бунт на берегах Инда стратегов Кена и Мелеагра. Отравление Гефестиона и попытка Антипатра выбрать другого царя, заставляли Александра по-иному смотреть на своих соратников, вместе с которыми было одержано много славных побед и свершено подвигов.

После возвращения из похода в Аравию, друзей для Александра больше не было. Последний человек, которому он доверял, как самому себе был Гефестион. Всё остальное близкое окружение было отнесено к разряду нужных, но заменимых людей.

Собираясь с ними на советы или собрания для решения очередного государственного вопроса, царь со скрытой усмешкой замечал, как его стратеги пытаются занять место Гефестиона, пихая друг друга при этом локтями.

Следуя советам Аристотеля, Александр поощрял эту конкуренцию своих полководцев, наличие которой позволяло не опасаться, что они войдут в тайный сговор между собой. Пока старые поденщики будут заняты выяснением отношений между собой, царь исподволь готовил им замену.

Единственный, кому великий правитель никак не мог найти замену, был Нефтех. Гадателей и пророков вокруг его трона было пруд пруди, но зачастую они либо счастливо угадывали события, либо попадали пальцем в небо. Тогда как предсказания сделанные египтянином имели свойство неизменно сбываться.

Сдержанность, подчеркнутое стремление всегда держаться в тени и ждать когда его позовут, импонировали Александру. Однако то, что со временем этот человек стал обладателем слишком многих царских секретов, не предназначенных для посторонних ушей стало беспокоить монарха.

Кроме того, с некоторых пор, Александр стал побаиваться предсказаний Нефтеха. Пока, они полностью совпадали с планами и намерениями царя, и все было хорошо. Но Александр не исключал возможность того, что в один прекрасный момент, Нефтех исторгнет из уст сестер Мойр предсказание о крахе его начинаниям, а это было для него равноценно катастрофе. Великий царь легче переносил измену или утрату близких ему людей, временные военные неудачи, чем изменение или отказ от своих тайных планов.

По этой причине, он решил не брать с собой в поход на Карфаген Нефтеха, предпочтя оставить его в Александрии. На данном этапе, человек который слишком много знает, был ему не нужен.

Но не только от своих стратегов стал отдаляться македонский властитель. После его переезда из Вавилона в Александрию он стал создавать барьер между собой и простыми воинами, чьими руками он получил свою огромную власть и богатство.

Отныне ему не было нужно воинское собрание, которое согласно македонским законам выбирало царя — лучшего из равных, по своим правам наследникам или представителей знати. Отныне все должны будут подчиняться его законам, его воле, великого царя, самодержца и сына Зевса. И его женитьба на Эвридики была важным шагом в этом начинании.

У великого царя давно созрела идея создать свой свод законов, на подобии легендарного кодекса вавилонского царя Хаммурапи. Многое уже было сделано, но поставить в этом деле точку, ему как всегда мешала очередная война, очередной поход.

К войне против Карфагена, являвшимся самым главным его противником в борьбе за Западное Средиземноморье, Александр готовился давно и весьма основательно. К этому, все ещё недобитому союзнику персов, активно вредившему сначала грекам, а затем македонцам в обмен за золотые "дарики", у Александра были свои счеты.

Прочитав массу различных документов и вдумчиво проанализировав их содержания, великий царь пришел к следующей оценке своего противника.

Стоявший во главе Карфагена совет олигархов создал хорошо отлаженную машину по порабощению и уничтожения всех тех, кто имел несчастье граничить с ним или соперничать в торговле и торговых интересов государства пунов.

В распоряжении Карфагена всегда имелась хорошо оснащенная и хорошо вооруженная армия, состоящая из иберийских, ливийских, галльских и греческих наемников. Морской флот, создававшийся карфагенянами в течение ряда столетий не без оснований, считался самым лучшим флотом во всей Ойкумене.

Он позволял пунийцам, самыми первыми проникать в любые неизведанные районы мира, первыми основывать фактории или города, и в случаи необходимости безжалостно уничтожать своих торговых противников, посмевших сунуться в новые земли.

Одним словом это был коварный и опасный зверь, борьба с которым предстояла не на жизнь, а насмерть. Но не только одни сильные стороны Карфагена сумел увидеть Александр во время своих уединенных размышлений на балконе своего дворца.

Острый ум македонца, заметил наличие одного существенного изъяна, который основательно портил благополучный фасад торговой империи пунов.

У карфагенян все хорошо шло и работало, когда им противостоял слабый, не обладавший равной по силе и крепости армией и военным флотом противник. Когда они сталкивались не с равным, а даже чуть слабым, чем они врагом, пунийская машина давала явные сбои.

Так при явном военном превосходстве, карфагеняне не смогли сломить сопротивление греческих городов в Сицилии. После длительно и кровопролитной войны, они были вынуждены довольствоваться разделом острова на сферы влияния с Сиракузами и Афинами.

В борьбе же за Южную Италию, пуны терпели жестокое поражение от греческих полисов во главе с Тарентом и этрусками. Заключив военный союз между собой, они нанесли карфагенянам ряд ощутимые поражения, заставив на время отказаться от земель "Великой Греции".

Конечно же, в борьбе с этими врагами карфагеняне тоже имели ратные успехи и победы, но ни одна из них не помогла им добиться окончательной победы. В качестве средства способного переломить ситуацию в свою пользу в этой затянувшейся войне, карфагеняне видели временный военный союз с Римской республикой.

Быстро прогрессирующая, основанная изгнанниками из Альба-Лонги, она была непримиримым врагом этрусков и италиков, ведя с ними постоянные воины. Подобно своим бывшим союзникам персам, карфагеняне намеривались устранить своих главных врагов чужими руками. В совете олигархов этот вопрос обсуждался неоднократно, и все упиралось в отступные, которые они были готовы заплатить римлянам.

Наличие у карфагенян давних и застарелых конфликтов с греческими полисами было очень выгодно для Александра. Обладая огромными финансовыми средствами, ему ничего не стоило обострить ситуацию и выступить в качестве третейского судьи, до поры, до времени скрывая свои намерения.

После недолгого размышления, где следует создать этот конфликт, который оттянет на себя часть сил армии пунов охраняющих Карфаген, царь выбрал Сицилию. Даже после заключения договора о разделе острова, угли вражды продолжали тлеть, и достаточно было легкого дуновения ветерка, чтобы вспыхнул пожар новой войны.

Миссию этого ветерка, Александр без колебания поручил стратегу Эвмену. Кардийцу было легче сговориться с греками о создании военного союза греческих городов Сицилии против пунов, чем любому другому посланнику македонского царя. Фактор национальности ещё никто не отменял.

Быстро определившись со способом нейтрализации сухопутной армии карфагенян, Александр долго ломал голову над проблемой флота пунийцев. Решение перетянуть македонские корабли из Красного моря в Александрию по каналу Дария и пополнить их новыми кораблями не гарантировало успех в грядущих сражениях на море.

С момента основания города, именно флот был той ударной силой африканцев, что позволил Карфагену из заштатной колонии превратиться в великую державу. Пунийские мореходы имели богатый опыт в морских сражениях и могли доставить македонцам массу неприятностей при высадке и осаде Карфагена.

Создать за короткий срок равных им мореходов, было невозможно. Александр и Неарх это прекрасно понимали, но как не пытались найти достойный вариант решения этой задачи, у них ничего не выходило. В любом случаи флот противника оказывался сильнее флота царя, что ставило под угрозу план всей кампании.

Как это часто бывает, помощь пришла оттуда откуда её не ждали. Во время обсуждения предварительных наметок, Пердикка предложил неожиданное, но многообещающее решение, которое очень понравилось Александру. Ход был нестандартен, и можно было ожидать, что он застанет врасплох карфагенян, привыкших к классическому виду ведения морского сражения.

Свою действенную лепту в его разработку внес Птоломей, но воплощение этой новаторской идеи было поручено Пердикке. В нем, в отличие от Птоломея было больше страсти угодить царю. Своему старому соратнику, Александр поручил иное направление, решив использовать его разносторонние таланты на дипломатическом поприще.

Птоломей должен был направиться в провинцию Киренаику, прикрывавшую подступы к столице карфагенян со стороны ливийского побережья. Этот осколок персидской империи долгое время жил сам по себе и теперь настала пора прибрать его к рукам.

Дело было не очень сложным. Несколько месяцев назад, руками тайных агентов царя был устранен спартанец Фиброн. Этот командир наемников Гарпала, после смерти своего нанимателя захватил власть в Киренаики и установил там жесткую тиранию. Смерть тирана вызвало бурное ликование у местных греков и от Птоломея требовалось убедить их заключить с Александром почетный союз, чтобы город вновь не был захвачен новым тираном.

Другого своего старого соратника Кратера, Александр решил отправить в Эпир. Откуда ему следовало перебраться в Южную Италию для наказания луканцев, виновных в гибель его родного дяди Александра, царя эпирского. Кровная месть, пусть даже запоздалая на десять с лишним лет, был идеальный предлог для нахождения македонских войск в Лукании.

Их появление там, было прекрасным рычагом давления на местных греков, которые должны были оказать помощь македонскому царю в предстоящей войне с Римом. Это был второй основной соперник Александра в предстоящей войне.

Македонскому царю, было, достаточно ознакомится с историей этого города, чтобы увидать в римской республике опасного для себя конкурента. Читая доклады тайных осведомителей, Александр отдавал должное хватке римского сената и народных трибунов, под управлением которых, Рим и римский народ уверенно шел к завоеванию всего полуострова. Для этого была создана армия, уверенно одерживающая победы над своими многочисленными, но разрозненными врагами.

К моменту начала большого похода, внутренняя обстановка благоприятствовала планам македонского царя. Легионы римской республики были по рукам и ногам связаны своей очередной войной с самнитами и этрусками. Удар со стороны недавно замиренных италиков, вкупе с выступление пусть даже одного из городов "Великой Греции", мог стать тем самой соломинкой, что сможет переломить хребет молодому и агрессивному хищнику с семи холмов.

Кто поднимет италиков на борьбу с Римом, этот вопрос пока оставался без ответа, но чем больше Александр думал над ним, тем тверже приходил к убеждению, что дело это следует поручить лучше Птоломею, чем Эвмену.

И дело было не в том, что старый друг был умнее и обаятельнее бывшего личного секретаря. В этом случае, царю, было выгодно иметь переговорщика македонца, человека из близкого к Александру круга, но не грека. После многовековых общений с обитателями греческих полисов, италики относились к любому греку с предубеждением.

Таковы были черновые наброски Большого Западного похода. Так виделось будущее великому полководцу из Александрии, с затененного балкона загородного царского дворца. У дверей которого, стояли воины с обнаженными мечами, готовые убить каждого кто посмеет потревожить их повелителя в неурочный час.

Оставалось лишь воплотить планы в жизнь и это воплощение происходило, мало заметное для посторонних глаз.

Раньше всех из когорты царских полководцев, покинул Александрию стратег Кратер. На быстроходном корабле он отправился в Эпир, где его уже ждала небольшая армия во главе с Лисимахом.

В её составе были молодые македонцы, эпироты и фракийцы, собранные под знамена дома Аргидов по приказу регента Птоломея сразу после окончания Афинской войны. Созданная как резерв на случай новых беспорядков среди греческих полисов, она пригодилась для иной цели, кровной мести за смерть царского родственника, эпирского царя Александра.

О своем намерении отомстить луканцам за гибель дяди, Александр говорил много и часто на больших пирах или при публичном рассмотрении государственных дел.

Для того, чтобы скрыть свои замыслы от посторонних ушей, коих в Александрии было в избытке, царь устроил торжественные проводы Кратера. На глазах купцов и посланников иностранных государств, Александр дал стратегу наказ, строго спросить за смерть Александра Эпирота, только с тех луканских племен, что были причастные к его гибели. С остальными было приказано не вступать в боевые действия, а если с ними возникнут конфликты, то решать их следует исключительно мирными путями.

Получив столь ясный и недвусмысленный приказ, стратег клятвенно заверил царя, что будет строго его выполнять и отступит от него только в крайнем случае. Когда ему или его солдатам будет угрожать смерть.

Александр остался доволен этим спектаклем, что должен был на время скрыть истинные намерения царя относительно Италии. Пусть её обитатели, думают и говорят о причудах александрийского владыки, решившего заняться запоздалым возмездием.

Другой такой же спектакль, был разыгран чуть позже, когда Александр отправлял в поход на нубийцев войско под командованием Чандрогупту. Но в этом случаи лейтмотив был иным.

Никто особенно не скрывал, что главной целью похода были нубийские золотые рудники. Однако, собранное в Александрии войско, по своей численности заметно превышало нужное для такого похода количество солдат. Поэтому, было объявлено, что захват Нубии — это только первый этап, большого похода на юг.

Вслед ушедшему на юг стратегу Гупте, в скорое время пойдет и сам Александр. Он намерен дойти до самых южных гор, где живут счастливые эфиопы и в таинственных пещерах, берет свое начало божественный Нил.

Поход предстоял трудный и опасный, поэтому царь лично наблюдает за тренировкой своих воинов, которым предстоит шагнуть на самый край Ойкумены.

Александр действительно принимал самое действенное участие в подготовке к походу. Часто устраивал смотры воинов, спрашивал солдат, знают ли они как вести себя в условиях жаркой пустыни и горах. Проводил совещание с географами, требуя от них все новых и новых сведений о стране эфиопов и одновременно, внимательно следил за положением дел в Кирене и Сицилии.

Тайные "пташки" в виде купцов, исправно доносили македонскому царю о самых последних новостях во всех уголках Западного Средиземноморья. И вести принесенные ими ласкали слух Александра.

В Киренаике местные жители были готовы отдаться под руку великого царя. Требовался лишь публичный знак внимания и уважения со стороны Александра и для его свершения, в Кирену был отправлен Птоломей.

Также благоприятствовало для царских замыслов и положение внутри Сицилии. После взятия македонцами Афин и сведения его роли как главного полиса Греции, города Сицилии, находившиеся в сфере интересов афинян, оказались на перепутье.

Карфагеняне уже начали зариться на них, но быстро прибрать к рукам оказавшееся "бесхозное хозяйство" не позволяла война, которую пуны вели с племенами Иберийского полуострова. Многочисленные и разрозненные между собой, они были лакомой добычей для карфагенян, медленно, но верно продвигавшихся от побережья вглубь полуострова.

Греки были не против, заключения военного союза с Сиракузами, на взаимовыгодных условиях, но главный город Сицилии переживал сложные времена. После смерти правителя Сиракуз Тимолеонта, в городе началась борьба за власть между местными олигархами. Все это свело на нет значимость Сиракуз среди остальных городов полисов Сицилии и потому, союз с Александром, был для греков благом.

Конечно, свободолюбивые греческие полисы не хотели становиться частью огромной македонской империи и проводивший переговоры Эвмен ни словом не обмолвился об этом. Хитрый кардиец, больше говорил о греческой солидарности против "варваров" пунов и этрусков. Великий царь по его словам, был рад оказать помощь своим соотечественникам эллинам, в обмен на разрешение царским кораблям пользоваться греческими гаванями.

И чтобы слова не расходились с делом, он был готов прислать небольшую армию во главе с Эвменом, чтобы успокоить карфагенян. В состав этой армии в основном входили греческие наемники и пельтеки. Большего, по мнению Эвмена не требовалось, и греки были согласны с ним.

Кардиец уже готовился к отплытию на Сицилию, но быстроходный корабль, прибывший из Кириены, все переиначил. Получив условный знак от Птоломея, что все готово к захвату города, Александр приказал выступать.

В тот же день тысячи воинов стали грузиться на корабли, порядком истомившиеся от стояния на рейде Александрии. Но вместо того, чтобы плыть вверх по течению Нила они вышли в открытое море и устремились на запад.

От оставшихся на берегу купцов и иностранных посланников, градоначальник столицы Аминта не стал скрывать цель похода царя, однако причины, побудившие его делать этот поступок, были названы следующими. Не моргнув глазом, Аминта сказал, что великому царю во сне явился его отец, бог Зевс и потребовал, чтобы Александр отправился в Кириену и совершил жертвоприношение в его честь в местном храме.

На вопрос, зачем царю понадобилось столько войска, последовал откровенно язвительный ответ.

— Для вразумления жителей Кириены, если они откажутся впустить в свой город великого царя, как это в свое время сделали неразумные финикийцы в Тире.

Было прекрасное утро, когда флот македонского царя приблизился к своей цели. Наступала пора объявить воинам, что хочет от них царь Александр и куда намерен их вести.

По знаку верховного жреца, на палубу царского корабля был выведен большой черный баран, который послушно шел за помощником жреца. Животное вывели на специальный помост и на виду у огромного количества людей, помощник сильным ударом дубины размозжил ему голову.

Разрабатывая ритуал жертвоприношения, Александр специально отошел от греческого обряда с перерезанием горла животного и сделал жест доброй воли в адрес обряда азиатов.

Убитого барана сбросили в моря, после чего жрец вылил в воду чашу вина, поднял над головой, чтобы все увидели, что она золотая и также бросил её в дар морскому богу. На этом обряд жертвоприношения закончился, но не закончился ритуал разработанный Александром.

По знаку, поданному Неархом, все капитаны кораблей сбавили ход, позволив царской триере первой подойти к берегам Кириенаки. Многие догадывались, что за этим последует, но не отказались, ещё раз посмотреть это историческое зрелище.

Царская триера плавно и величаво двигалась к песчаному берегу Африки, подталкиваемая волнами и веслами гребцов. Нос корабля уже уткнулся в белые барашки волн прибоя, когда Александр подхватил стоявшее у мачты копье и, сделав замах, бросил его в сторону берега.

Как он и рассчитывал, копье прочно воткнулось в белый песок, под громкие одобрительные крики стоящих у бортов солдат. Едва корабль своим днищем коснулся песка и остановился, Александр первым спрыгнул с него и так же, как это было при высадке в Троаде, громко закричал, обращаясь к своим воинам.

— Смотрите, великий Зевс даровал мне эту землю! Мы начинаем большой поход и горе тому, кто посмеет встать у нас на пути! Вперед мои славные воины, бессмертные боги с нами!

Заранее предупрежденные о скором визите македонского царя, жители Кириены с восхищением и страхом смотрели на то огромное количество кораблей, что пожаловали к ним в гости. С самого начала основания города выходцами Фара на побережье Ливии, такого числа судов здесь никогда не было.

Выстроившись неровной дугой, они спускали со своих палуб толпившихся там воинов, конницу и даже несколько баллист. Все это показывало о том, что царь Александр придает большое значение своему визиту.

— Как будто штурмовать, намерен наш город — с опаскою переговаривались между собой многие горожане, но глядя на праздничные одежды отцов города и присутствие среди них македонца Птоломея, гнали прочь эти дурные мысли.

— Все будет хорошо, все будет хорошо — твердили они жители Кириены и все действительно, закончилось хорошо.

В сопровождении небольшой свиты Александр степенно приблизился к стенам города и стал ждать, когда к нему подойдет посольство города.

Одетый в легкие доспехи с неизменным красным плащом, царь полностью походил на древнего героя, приплывшего с далеких берегов.

Голову монарха венчала тонкая диадема, которая удачно подчеркивала этот величественный образ. Александр знал это, ибо много времени провел перед зеркалом, умело создавая вид героя полубога.

Вслед за ним ровным строем выстроились два отряда македонских гоплитов. Застывшие по мановению руки монарха, они были достойны своим видом великого царя.

На их до блеска начищенных парадных шлемах, виднелись белые перья, умело воткнутые в густую щетину конских волос покрывавшие их верхушки. Блестели богато украшенные щиты, поножи, а от блеска острия пик было больно глазам.

Впереди них стояли знаменосцы с флагами украшенными изображениями орла дома Аргидов. Александр специально перед большим походом ввел в своей армии это новшество, позаимствовав его у персов.

Также новшеством были длинные трубы, чей громкий пронзительный звук извещал горожан Кириены о приближении македонского царя и его воинов. Все было полно подлинного царского величия и как разительно отличались от них отцы города, идущие навстречу Александру.

Выскользнув из распахнутых ворот города, они смиренно потекли к застывшему в их ожидании царю, смотрясь на фоне македонцев откровенно блекло и невыразительно, несмотря на свои праздничные одежды.

Завидев приближение делегации, полководец слез с коня и бросив пажу повод, сделал несколько шагов навстречу цвету Кириены. Этим самым он подчеркивал свое уважение к ним и это, вселило радость в сердца переговорщиков.

— Кириена приветствует великого царя! — почтительно обратился к Александру Аристид, самый богатый житель Кириены. — Что привело тебя государь к нам с таким количеством кораблей?

— Желание принести жертву в вашем храме моего отца — бога Зевса. Об этом он известил меня во сне и как достойный сын своего отца, противится его воле, я не могу. Кроме этого, я хочу заключить военный союз с моим добрым другом и соседом городом Кириеной, в преддверье войны с Карфагеном. Этот город всегда поддерживал сторону моего врага, царя Дария и настала пора расплатиться с пунами за все их козни и злодеяния. Помня то, что ваш совет города даровал мне титул друга Кириены, я надеюсь, что между нами не будет недопонимания. Мне важно, чтобы на время войны, в вашем городе находился мой гарнизон и идущие на Карфаген корабли могли заходить и стоять в вашей гавани. Конечно, за все это, городу будет заплачено и в подтверждение своих слов, я готов заплатить вам вперед, двадцать талантов золотом.

Александр властно хлопнул в ладоши, ряды воинов разомкнулись и вперед вышли носильщики с ларями. Не дожидаясь повеления монарха, сопровождавший их казначей с гордостью откинул их крышки, демонстрируя кириенцам их содержание.

Слова македонского царя и вид золота смутили Аристида и его товарищей. Слушая речи Птоломея, они были согласны заключить союз, но к размещению в городе македонских солдат гарнизона они не были готовы. Свобода и независимость полиса всегда ценилось греками превыше всего, а недавний захват города наемниками Фиброна, вызывало у жителей откровенную неприязнь в отношении чужих солдат в Кириене.

Все это подмывало Аристида сказать гордое "нет", но трагическая судьба Тира и блеск золота струившегося из ларей, смущало душу главного переговорщика.

— Твое пожелание царь, для нас столь неожиданное, как и лестно. Прости нас, но нам нужно время, чтобы оповестить жителей города о твоем предложении и подготовить храм для твоего визита. Позволь нам вернуться в город — почтительно произнес Аристид, и сопровождавшие его греки согласно закивали головами. Хитрые купцы испугались, что македонский царь захватит их в заложники и силой принудить город открыть свои врата, однако Александр был выше подобных мыслей.

— Хорошо, идите и скажите горожанам о моем предложении. Я надеюсь, что к полудню город будет готов принять меня со всем его уважением — величаво произнес монарх и кивком головы отпустил стоявших перед ним навытяжку отцов города.

Что происходило за стенами города навсегда останется тайной. Можно конечно предположить, что за принятие предложения царя выступала промакедонская партия, которую успел сформировать на царское золото Птоломей. Несомненно, при этом шли яростные дебаты и перепалки, которые разом теряли свой напор и накал от вида стоявшей у ворот города македонской армии и флота.

В назначенный час ворота распахнулись, и к македонцам вновь вышла городская делегация. Идущий впереди Аристид, торжественно объявил, что жители города выражают свое согласие с волей царя Александра провести жертвоприношение в их храме и готовы на время войны с Карфагеном разместить у себя македонский гарнизон.

В ответ, Александр приказал казначею отдать золото Аристиду и вместе с Ликаоном, назначенным командиром македонского гарнизона в Кириене направился в город.

Торжественный проход царской свиты к храму Зевса, навсегда остался в памяти жителей Кириены, как незабываемый праздник. Потрясал не только царственный вид македонского царя, его свиты и почетного караула. Вслед за Александром, ехали два всадника, которые доставали из своих седельных сумок деньги и полными горстями швыряли их в толпу, заставляя горожан кричать славу великому царю.

Проведя жертвоприношение и заключив договор со старейшинами города, Александр не предался пирам и праздности. Все, то малое время, что царь дал своим войскам для отдыха, он постоянно проводил за стенами города, наблюдая за тренировкой своих солдат или за маневрами отдельных судов эскадры под руководством опытного Неарха.

Всем своим видом монарха показывал, что он готовится к началу боевых действий с серьезным и опасным противником, в борьбе с которым лень и праздность совершенно недопустима.

Столпившись на стенах, жители города с восхищением и страхом смотрели на огромную военную махину, что расположилась под их стенами и чью силу и крепость им посчастливилось не испытать на себе.

На шестой день пребывания в Кириене, Александр собирался дать сигнал к выступлению, когда к нему прибыло посольство из сицилийского города Гела со слезной просьбой о защите от сиракузского тирана Агафокла. Благодаря деньгам своей жены, он смог нанять большое количество наемников, чьи мечи помогли ему захватить верховную власть в Сиракузах. Легкий успех вскружил Агафоклу голову, и он решил подчинить своей власти все сицилийские города.

Действуя быстро и решительно, он захватил уже соседний с Сиракузами полис Мегара и подступился к Леонтинам и Геле, горожане которого обратились к великому царю за помощью и защите.

Появление нового тирана в Сиракузах не совпадало с планами Александра по кампании в Сицилии, но не расходилось с их сутью. Поэтому, Александр без всякого колебания согласился помочь Геле в борьбе с сиракузским тираном. В знак того, что его слова не расходятся с делом, он объявил, что намерен отправить против Агафокла одного из лучших своих стратегов — кардийца Эвмена.

Объявив свою волю просителям из Леонтин, Александр не стал откладывать дело в долгий ящик. Он приказал пажам позвать к себе стратега, и не прошло и пяти минут, как Эвмен был уже в его шатре. Положив руку на плечо Эвмена, Александр сказал, что отправляет его на Сицилию для защиты от произвола Агафокла жителей Леонтин и Гелы. Также в присутствии послов, Александр потребовал от стратега, чтобы он всячески защищал права и свободу сицилийцев, решивших перейти под его руку.

После того как Эвмен пообещал царю любой ценой выполнить его волю, Александр приказал принести знак воинской власти над всеми отданными под командование стратега войсками. Когда пажи принесли в шатер жезл из слоновой кости украшенный золотыми вставками, Александр торжественно вручил его преклонившему колено Эвмену. Подобный ритуал являлся частью нововведений македонского царя для армии, и полностью был позаимствован им у египетских фараонов.

Величественное зрелище, умело разыгранное Александром перед просителями, потрясло и ошеломило искавших защиты сицилийских греков до глубины души. Со слезами радости на глазах они были готовы на руках вынести Эвмена из царского шатра и доставить стратега к корабельным сходням, но этого не потребовалось. Получив из рук царя жезл власти, стратег почтительно поклонился Александру, его гостям и под радостные крики покинул царский шатер.

Большой поход на Запад начался.

Глава V. Малые интриги царского дворца.

Оставленные ушедшими на войну мужьями жены, как правило, живут своей особой жизнью. Не стали исключением и александрийские затворницы оставленные царем и его стратегами на время большого похода.

Царица Эвридика усиленно ходила по повитухам, желая точно знать, успела она понести от своего брата-мужа или нет. Быстро освоившись со всеми особенностями дворцовой жизни Александрии, она стремилась получить из своего положения максимум выгоды.

Аппетиты у главной женой великого царя стали расти с каждым днем. Подобно голодному человеку, попавшему после долгого воздержания в кладовую доверху набитой различной снедью, Эвридика спешила получить удовольствие от жизни.

Что касается теперь уже бывшей главной жены Роксаны, то она переживала нелегкий момент своей жизни. Решение Александра взять в жены собственную сестру, она встретила с пониманием. Царица давно привыкла к наличию у Александра других жен, но провозглашение Эвридики главной царской женой, было для Роксаны тяжелым ударом. Осознание того, что в один день она из полновластной царицы превратилась во второстепенную жену, приносило ей невыносимые страдания.

Впав в депрессию, назло Александру она сблизилась со стратегом Пердиккой, давно мечтавшим разделить с ней ложе. Результатом этой короткой, но бурной связи стала беременность Роксаны. Поддавшись порыву страсти, она позабыла о соблюдениях правил контрацепции.

Узнав, что беременна, царица сильно испугалась и не знала, что делать. Появление нового ребенка, могло укрепить ее положение при Александре. Перед походом царь уделил ей свое внимание, но возможная непохожесть ребенка на царя, могла выдать царицу с головой.

Но не только царица Роксана находилась в интересном положении, от близости Пердиккой. От семени стратега забеременела его главная жена царевна Клеопатра. Восприняв свою беременность как горькую неизбежность, в отсутствии своего нелюбимого мужа, она предавалась утехам порочным любви, главным объектом которой стала Атосса.

От рождения, персидская царевна не имела склонности к этому пороку. Родив от Пердикки ребенка, она искренне предавалась счастью материнства, но коварная Антигона безжалостно перечеркнула все её планы. Зная о пагубном пороке Клеопатры и желая иметь на неё тайное влияние фиванка безжалостной рукой, толкнула в объятья царской сестры несчастную Атоссу.

Принудить к подобному шагу персиянку у Антигоны были возможности, но к ее удивлению, Атосса не сильно горевала от подобного поворота событий в её жизни. Проведя несколько ночей в спальне Клеопатры, дитя Персии решила извлечь выгоду из сложившихся обстоятельств. Имея на руках мальчика, при отсутствии детей у Антигоны, она очень надеялась уничтожить рыжую бестию руками царевны Клеопатры.

Сама, ничего не подозревающая Антигона, тем временем сблизилась с женой царского советника Нефтеха, Арсиноей, дочерью регента Антипатра. К этому шагу её подтолкнуло не только желание больше знать о Нефтехе, которого после событий в Вавилоне, фиванка серьезно опасалась. В Арсинои, она видела потенциальное орудие мщения в своих тайных делах направленных против царского рода Аргидов.

Униженная и оскорбленная дочь македонского регента была готова ухватиться за любую возможность, лишь бы отомстить за себя и своих близких. Не зная всей правды, она винила во всех упавших на её голову бедах царя Александра и своего бывшего жениха Пердикку, отдавших её, высокородную македонянку во власть безродному выскочке египтянину Нефтеху.

Зная, на какие болезненные точки следует нажимать, Антигона без особого труда сблизилась с Арсиноей, но всем её далеко идущим планам мешала беременность жены царского советника. Дочь Антипатра сильно страдала от токсикоза и почти все время была вынуждена проводить в постели. Единственным утешением в этом случае для двух женщин были разговоры о большой войне и далеких походах, которые не только на время избавили их от необходимости видеть ненавистные лики царя и его близкого окружения, но и давали надежду не увидеть их больше никогда.

Взявшись за руки, они мечтали, что карфагенское копье или стрела сразит Александра и Пердикку, а нильская лихорадка сведет в могилу Нефтеха, но боги пока не спешили исполнить их желания. Войско Александра без боя заняли Кириену, а египтянин неожиданно вернулся из Нубии живым и здоровым.

Доверенные лица не замедлили доложить хозяину о частых посещениях его жены, рыжеволосой Антигоной и это его сильно насторожило. Зная о её нелюбви к македонскому царю, Нефтех моментально почувствовал скрытую угрозу, исходящую от действий фиванки. Прекрасно помня ее вавилонские похождения, он решил не откладывать столь важное дело и выяснить, что на этот раз затевает рыжеволосая фурия.

Самым простым и быстрым способом было — заманить Антигону к себе во дворец и там с пристрастием поговорить по душам.

Повод для этого у египтянина имелся. Сразу после возвращения домой он получил от управляющего письмо от Пердикки, что было оставленное ему стратегом перед походом. В нем Пердикка кроме общих дел, просил Нефтеха проявить его внимание к своей беременной жене Клеопатре. Породнившись с царем, македонец очень хотел иметь от царицы потомство и справедливо видел в египтянине человека способного защитить его интересы в его отсутствие.

Используя этот предлог, египтянин приехал во дворец к Клеопатре и имел обстоятельный разговор с царевной и управителем дел Пердикки. Начав разговор о состоянии Клеопатры, Нефтех ловко перевел его на Арсиною и в самых лестных словах отозвался об фиванке.

— Госпожа Антигона сумела, как никто другой во время моего вынужденного отсутствия поддержать мою жену в её болезненном состоянии. Я и Арсиноя будем очень рады, если госпожа Антигона продолжит наносить визиты в наш дом. По просьбе жены я прошу прибыть её к нам во дворец завтра, где я смогу отблагодарить госпожу за доброту и старание проявленные для нашего дома — заливался соловьем египтянин и Клеопатра, не смогла противостоять напору близкого друга мужа и личного советника Александра.

В Александрии подобные визиты стали входить в моду и ни у Клеопатры, ни у управляющего Пердикки не возникло никаких подозрений относительно слов Нефтеха.

Весь разговор происходил в отсутствии самой танцовщицы и известие о её предстоящем визите во дворец к Нефтеху, вызвало у Антигоны сильную настороженность и озабоченность. После бурных событий в Вавилоне сделавших фиванку полноправной женой Пердикки, она стала опасаться Нефтеха, подозревая, что он догадывается о её попытке отравить Антипатра.

Каждый раз, встречаясь с бритоголовым египтянином, она боялась, что он попытается шантажировать её своими догадками, сама Антигона именно так бы и поступила, но ничего этого не происходило. При всякой встречи Нефтех был сдержанно вежлив с танцовщицей и не сделал, ни единого намека на, то, что обладает тайным оружием против Антигоны.

Подобная неопределенность вызывала у Антигоны двойственное чувство. С одной стороны, несмотря на то, что с событий в Вавилоне прошло много времени, она опасалась бывшего жреца и испытывала к нему неприязнь, которую испытывает любой человек в отношении непонятного для себя явления. Однако с другой стороны её к нему неудержимо влекло желание разгадать и понять — этого неординарного в суждении и независимого в поведении человека. Притягивало, как притягивает к себе магнит, имеющий разность полюсов.

Узнав о приглашении в гости, Антигона долго ломала голову пытаясь понять, что за всем этим стоит, но так и не пришла к окончательному выводу. Её сильно сбивало с толку, что приглашая в гости, Нефтех говорил от себя и от лица своей жены, хотя Антигона точно знала, какие отношения были между супругами. Все это могло быть хитрой ловушкой и одновременно пышным придворным оборотом речи, за которым ровным счетом ничего не стоит кроме дани уважения к дому Пердикки.

В конце концов, она решила, что во время визита будет соблюдать максимальную осторожность, и ограничила свое время пребывание в доме Нефтеха двумя часами. Именно к этому времени она приказала управляющему подать для себя носилки. Согласно своему нынешнему статусу жены, фиванка не могла пользоваться носилками все время своего пребывания в гостях. Слуги приносили её и забирали в назначенное время, правом иметь постоянные носилки могла только главная жена.

Казалось, что Антигона продумала все перед своим визитом к Нефтеху, но с самого начала все пошло не так как она думала. Все началось с того, что за Антигоной в сопровождении десяти рабов прибыли роскошные носилки. Это означало, что гостья может пробыть у Нефтеха до тех пор, пока её не попросят хозяева. Подобный реверанс советника вызвал у Клеопатры недоуменную усмешку, а у Атоссы откровенную зависть. За все время пребывания в Александрии, она ни разу не удостоилась подобной чести, хотя по знатности и происхождению была выше фиванской выскочки.

Далее, когда Антигона прибыла во дворец, выяснилось, что ей предстоит общаться только с одним Нефтехом, так как госпожа Арсиноя себя плохо чувствует. Антигона бы с радостью отправилась в покои жены египтянина, но ритуал требовал, чтобы она сначала поговорила с хозяином дома, пригласившего Антигону на закрытую от посторонних глаз террасу внутреннего двора.

— Прошу вас оказать мне честь общения с вами, госпожа Антигона — с уважением произнес Нефтех и фиванке, ничего не оставалось, как храбро шагнуть навстречу неизведанному.

На террасе, по приказу египтянина был накрыт стол на две персоны, уставленный всевозможными яствами. Повара постарались от души, но гостья мало, что отведала из всех поданных ей изысков. Интуитивно чувствуя, что впереди её ждут ещё сюрпризы, Антигона с напряжением ждала развития событий и не могла думать о еде.

Следуя правилам хорошего тона, хозяин и гостья поговорили о последних новостях с африканских берегов относительно успехов Пердикки и царя. Затем обсудили самочувствие царской сестры и состояние Арсинои, дохаживавшей последние сроки беременности. Скромно посетовав, что повара египтянина не смогли угодить вкусам госпожи Антигоны совсем ничего не поевшей, Нефтех приказал убрать со стола блюда и подать, освежающие напитки.

Принесенные из подвала они щедро подарили хозяину и его гостьи живительную прохладу, что всегда была в Александрии в дефиците. Специальные сосуды позволяли надолго сохранять напитки в охлажденном состоянии, что было немаловажно в грядущей беседе.

— Мне очень приятно принимать у себя такого гостя как ты госпожа Антигона. Не каждый день боги посылают такой подарок — почтительно произнес Нефтех, глядя как слуги, наполняли прохладным шербетом чаши.

— Что ж в этом приятного? — притворно улыбнулась Антигона, сразу заподозрив недоброе в цветастом комплименте хозяина.

— Ну не скажите, — не согласился с ней Нефтех, — редко встретишь столь редкое сочетание красоты и ума в одном человеке. Воистину боги любят нашего стратега Пердикку, если даровали ему женщину как ты, госпожа Антигона.

— Вы мне явно льстите, господин советник, — произнесла Антигона, пристально вглядываясь в лицо собеседника. Как всякой женщине ей были приятны комплименты в свой адрес, но её очень насторожило то, что взмахом руки египтянин отослал слуг прочь, и она осталась с Нефтехом один на один. Обостренная интуиция подсказывала ей, что хозяин хочет сказать ей что-то важное, и она не ошиблась.

— Отнюдь! — пылко не согласился с фиванкой Нефтех, — человек, так ловко отправивший в мир иной хилиарха Гефестиона, на мой взгляд, достоин самой высокой похвалы.

От этих слов кровь разом отлила от лица молодой женщины. Она сначала побледнела, затем покраснела, страх сжал сердце Антигоны, но она быстро взяла себя в руки.

— Не понимаю, о чем идет речь, уважаемый господин советник? — с видом оскорбленного человека спросила фиванка, одновременно крепко сжав рукоятку стилета спрятанного в широком рукаве одеяния.

— Что же, ради такой умницы и красавицы как ты госпожа, я готов пояснить, — с полной учтивостью ответил Нефтех. — Перед самым отплытием царя в Аравию, я выяснил, что против него был составлен заговор и рассказал об этом стратегу Эвмену и твоему мужу Пердикки. Разговаривая с ними, я заподозрил, что нас подслушивают и вскоре я узнал, что этим человеком была ты, госпожа. Потому, я решил внести в предложенный мною план небольшое изменение. На прощальном пире во дворце, я не стал торопиться менять отравленные виночерпием чаши и дожидался, когда ты сделала нужную мне работу. Заговорщицкие планы Антипатра рухнули, царь остался жив, а Пердикке занял место Гефестиона.

Пока Нефтех говорил, Антигона стремительно закипала, с лютой ненавистью сверля его пронзительным взглядом. Теперь она прекрасно понимала, кто помешал ей свершить мщение в теперь далеком Вавилоне, и ей было невыносимо обидно оттого, что она своими руками спасла от смерти заклятого врага. Лицо её неудержимо заливалось краской праведного гнева, а египтянин невозмутимо продолжал сеанс разоблачать темные дела своей гостьи.

— Благодаря доносу госпожи Атоссы я догадался, что ты хочешь устранить хилиарха Антипатра. Его смерть также была выгодна нам со стратегом Пердиккой, но она не должна была бросить на него тень подозрения. Поэтому вместо заказанного тобой яда я дал Атоссе специальное лекарство. Благодаря нему у изменника Антипатра случился удар, заговор был полностью ликвидирован, а Пердикка стал царским родственником и первым после Александра — хитрый египтянин сознательно умолчал об одном ключевом нюансе дела, но и того, что он сказал, было достаточно. Антигона покрылась пятнами от гнева, осознав, что оказалась марионеткой в руках ловкача египтянина.

Говоря все это, Нефтех внимательно смотрел за своей гостьей, готовый к любым неожиданностям с её стороны в виде бросания утвари или иной какой попытки нанесения вреда его здоровью. Опыт общения с женщинами подсказывал египтянину о подобном варианте но, слава богу, этого не произошло. Хотя гнев еще продолжал бурлить в душе рыжеволосой красавицы, но она взяла себя в руки и гордо откинулась на спинку кресла.

— И что дальше? Передашь меня в руки царского наместника Аминты для свершения закона? Стража наверно уже истомилась за дверью в ожидании приказа? — спросила Антигона, окинув египтянина холодным пренебрежительным взглядом. Говоря так, фиванка ожидала в ответ грубых окриков и угроз, но ничего этого не последовало. Нефтех неторопливо взял чашу с шербетом, отпил из неё глоток и, привычно улыбнулся гостье.

— Передавать в руки наместника человека оказавшего столько важных услуг стратегу Пердикки и мне в сложное для царства время? Право, среди череды моих недостатков нет черной неблагодарности.

— А понятно. Ты намерен при помощи шантажа покорить меня своей воле и заставить выполнять все твои приказы? — Антигона гордо вскинула голову и её тонкие ноздри затрепетали от негодования.

— Ты вновь не угадала. Клянусь бессмертными богами, что покорять тебя никогда не входило и не входит в мои намерения.

— Тогда чего ты хочешь от меня? Ведь ты не намерен просить меня сделаться сиделкой подружкой при твоей жене Арсинои.

— Конечно нет. Предложить тебе роль сиделки это безумное расточительство в отношении твоих талантов.

— И что ты хочешь мне предложить?

— Что можно предложить такой волевой женщине как ты, только стать союзниками, которые совместными усилиями смогут много добиться в этой жизни.

— Я не верю тебе. Красивыми словами ты заставляешь поверить тебе, чтобы ты вновь использовал меня в своих целях, как это было в Вавилоне. Кого я должна убить или подчинить своей воле в предлагаемом тобой союзе. Пердикку или Клеопатру? Говори не стесняйся!

— Не счет Клеопатры хорошая мысль. Думаю, что если ты захочешь то сможешь подчинить её своему влиянию, а что касается убивать, то сейчас идет война и смертей вполне хватает и без нас — Нефтех жестом предложил собеседнице питье в чаше, но та проигнорировала его.

— В твоих словах есть своя логика и смысл, но я не верю им. Где гарантия того, что добившись от меня помощи, ты не расторгнешь наш союз и не растопчешь как ненужную игрушку.

— Вспомни Антипатра, тогда самое простое было отдать тебя на растерзание солдатам, а я выгородил тебя — напомнил фиванке Нефтех.

— Это ты сделал в угоду любящего меня Пердикки, а теперь хочешь моими руками прибрать Клеопатру! — гневно бросила упрек Антигона, но он не смутил египтянина.

— Ты превратно толкуешь мои слова. Я только согласился с твоей мыслью относительно царевны и больше ничего.

— Вот в этом ты весь. Хитрый и скользкий, постоянно выворачивающийся, едва только тебя прижимают к стене.

— Неужели я такой? — смиренно спросил Нефтех.

— Да, именно такой и о каком союзе между нами может идти речь?!

Между собеседниками повисла напряженная тишина. Нефтех стал медленно пить шербет, а Антигона, скрестив на груди руки, напряженно на него смотрела.

— Мне очень жаль, что гнев от того, что я не позволил тебе убить Александра, затуманил твою душу, и ты не хочешь меня слышать. Неужели мысль о мщении за разрушенные им Фивы продолжает сжигать твое сердце, несмотря на то столько прошло времени? Ведь поступившись местью можно так много в этой жизни приобрести.

— Ты не можешь понять меня. Ведь ты не терял близких людей, тебя не продавали в рабство и не заставляли ложиться в постель против твоей воли.

— Ты, права. Мне от рождения, не знавшего отца и матери, выросшего в нужде и поступившего в школу жрецов благодаря счастливому случаю и своему таланту, трудно тебя понять. Ведь мы такие разные — слова хозяина задели гостью за живое и Нефтех это почувствовал.

— Может тебе стоит успокоиться, попить шербет и посмотреть на мое предложение с другой стороны — миролюбиво предложил он Антигоне и тут, рыжеволосая красавица совершила небольшую, но вполне характерную для женщин ошибку. Узнав такие закрытые факты из жизни Нефтеха, вместо того, чтобы строго следовать ранее выбранной линии поведения, она позволила себе усомниться в ней.

— Наверно я зря так строго отношусь к этому человеку? Он испортил мои планы, но лично мне он не причинил, ни чего плохого, хотя не один раз мог сделать это — подумала Антигона и, следуя предложению собеседника, отпила несколько глотков шербета. Напиток был приятен на вкус и освежил разгоряченное лицо танцовщицы. Нефтех помолчал некоторое время, давая возможность гостье насладиться творением поваров его кухни, а затем продолжил беседу, но совсем в ином ключе.

— Перед отъездом на войну царь Александр приказал стратегу Эвмену подготовить план по развитию торговли внутри царства. Согласно замыслу царя, Эллада, Финикия и Великая Греция должны связаться прочными торговыми путями. Для этого он намерен восстановить Тир, Коринф, создать крупный торговый порт в Александрии и дать широкие торговые льготы Диррахии, Таренту и острову Делос. Под этот проект царь намерен выделить большие деньги — доверительно сообщил Нефтех Антигоне, чем вызвал у неё усмешку.

— Я рада за эти планы царя, но зачем мне знать о них?

— В числе подлежащих восстановлению разрушенных войной городов находятся и твои родные Фивы. Кроме этого, он намерен выкупить всех проданных в рабство фиванцев и вернуть их домой.

— С чего это вдруг потрясатель Вселенной проявил такую милость к беотийцам? Заговорила совесть или вслед за царевной Эвридикой ему приглянулась молоденькая фиванка из рода Лабдакидов? — едко усомнилась Антигона.

— Было время разбрасывать камни, настало время их собирать. В Элладе Александру нужен противовес Афинам и Спарте, и царь видит их в восстановленных Фивах и Коринфе. К тому же Александру всегда нравился поэт Пиндар, и он хочет этим возместить нанесенный его родине урон, — не дав Антигоне сказать, египтянин поднял чашу и торжественно произнес, как произносят на ассамблеях. — Я предлагаю осушить наши чаши за скорейшее восстановление города Фивы и возвращения его жителей.

Следуя традициям ассамблеи, Нефтех первым опустошил свою чашу и в знак искренности своих слов перевернул чашу вверх дном, показывая тем самым, что в ней не осталось ни капли шербета. Отклонить такой тост, Антигона никак не могла и была вынуждена последовать примеру собеседника.

Выпитый напиток вызвал приятную теплоту в желудке, которая стала стремительно разливаться по всему телу. Вместе с этим возникла слабая сонливость, которая с каждым мгновением стала давить на глаза. В руках и ногах появилась слабость, Антигона взглянула на внимательно глядящего на неё Нефтеха и попыталась встать. С большим трудом ей удалось оторвать тело от кресла и сделать шаг, как к ней подскочил египтянин.

— Что ты от меня хочешь? — заплетающимся языком спросила попавшая в его хитросплетенные сети Антигона. Теперь она не сомневалась, что коварный жрец что-то подмешал ей в питье, и она оказалась полностью в его власти.

— Только поговорить по душам, любовь моя. Только поговорить, ведь ты согласна — требовательный взгляд скользнул по глазам фиванки и губы против её воли шепнули "да".

— Вот и прекрасно, — Нефтех подхватил Антигону на руки и устремился в противоположный конец террасы, откуда можно было пройти в специальную комнату для разговора по душам.

Оказавшись в объятиях египтянина, фиванка пыталась оказать сопротивление, но собственное тело, коварно предало Антигону. Рыжие волосы красавицы и одинокая белая рука безвольно колыхались на весу, пока Нефтех нес свою добычу в потайную комнату.

Все это время, сознание ни на минуту не покидало фиванку, но ей было совершенно все равно, куда её несли и что собирались делать. Антигона чувствовала себя уютно в крепких руках египтянина, равно как и в специальном кресле, куда он её положил. У неё не было сил и желание бороться с взявшим над ней вверх бритоголовым аспидом, когда он аккуратно фиксировал на ручках кресла её нежные локти.

Танцовщица весело улыбалась, когда Нефтех твердо взял её за нижнюю челюсть и, приподняв голову, вперил ей в глаза немигающий взгляд василиска.

— Тебе хорошо, дорогая? — учтиво осведомился он.

— Да, хорошо — подтвердила фиванка. В этот момент ей действительно было хорошо. Страхи и боязни ушли куда-то далеко, далеко и её распирало от желания поговорить с хорошим человеком.

— Поговорим? — игриво предложил египтянин.

— Поговорим — ответила, фиванка улыбнувшись, не в силах отвести взгляда от темных зрачков собеседника. С каждым мгновением они все больше и больше поглощали взор танцовщицы, пока она не растворилась в них полностью.

Сознание вернулось к Антигоне, когда на дворе уже было утро. Солнечный луч уже проник в комнату, где находилась фиванка, и уверенно полз вверх по стене, как бы сигналя ей, что уже давно пора вставать.

К своему удивлению, Антигона обнаружила, что лежит на широкой и мягкой постели, а её одежда покоится рядом, аккуратно разложенная на спинке кресла. Возле кровати на табуретке сидела девочка рабыня, которая радостно защебетала, едва гречанка раскрыла свои глаза.

— Господин Нефтех, господин Нефтех. госпожа проснулась! — радостно заливался ее голосок, будоража сознание танцовщицы.

— Что со мной? — удивленно спросила фиванка пытаясь подняться с постели. От этого движения прикрывавшее её тело одеяло съехало в сторону, открыв соблазнительную нагую грудь Антигоны. В этот момент дверь распахнулась, в комнату вошел Нефтех и фиванка, поспешила стыдливо прикрыться. Глаза гостьи и хозяина на секунду встретились и в этот момент Антигона, сделала для себя неожиданное открытие. Оказывается, она как женщина явно интересовала египтянина.

— Что со мной? Как я здесь оказалась? — с удивлением и укоризной спросила она Нефтеха.

— Все хорошо, госпожа Антигона. Все виной эта несносная жара, от которой вам стало плохо во время беседы и вы потеряли сознание. Не помните?

Мысли с трудом шевелились в неокрепшей голове фиванки. Она пыталась вспомнить то, о чем говорил ей Нефтех, но слабость и головная боль мешали ей сделать это.

— Я вижу, что это вызывает у вас затруднение, но это вполне понятно. При сильном тепловом ударе так и должно быть, госпожа. Вы видимо сильно переутомились и это, не замедлило на вас сказаться, но это поправимое дело. Сейчас вам нужен покой и прием укрепляющих лекарств. Я уже распорядился их приготовить и Хави, — египтянин указал рукой на девочку, — будет регулярно давать их вам в течение двух недель.

Лежать в постели так долго Антигона не собиралась, но едва она попыталась сесть, как голова у неё закружилась, и она с трудом удержалась оперевшись на локти.

— Вот видите! Вам плохо. Хорошо, что еще нет тошноты, — радостно сообщил Нефтех и в тоже мгновение, Антигоне стало дурно. — Вам надо полежать, а что касается госпожи Клеопатры, то я уже сообщил ей о вашей болезни и она, попросила меня вернуть вас к ней в полном здравии.

— Хорошо, я согласно лечиться, но никак не две недели. Это слишком долгий срок — сварливо согласилась фиванка.

— Я прекрасно понимаю ваше нетерпение и надеюсь, что вы станете здоровой раньше названного мной срока. Однако как человек, имеющий определенный опыт лечения людей, хочу предостеречь вас от поспешных действий, с потерей сознания не шутят. Тем более когда, падая, ударяешься головой.

— Я, что, падала? — удивилась Антигона.

— Да, госпожа и доказательство того шишка на лбу и испорченная одежда, — египтянин участливо показал рукой на разорванную и залитую вином ткань. — Можете, не беспокоится, я уже отдал все необходимые распоряжения и лучшие портные Александрии сошьют вам новый наряд.

— Спасибо — несколько растерянным голосом ответила Антигона, удивленная словами Нефтеха.

— Рад был услужить вам, госпожа. А сейчас вам надо отдыхать, набираться сил и пить укрепляющий отвар. Хави — Нефтех только взглянул на девочку и та, проворно преподнесла фиванке чашку с прозрачным содержимым.

Антигоне не очень хотелось пить отвар, но под требовательным взглядом египтянина она была вынуждено сделать это.

— Все будет хорошо — ещё раз заверил фиванку Нефтех и удалился из комнаты.

Оставшись одна, Антигона попыталась привести в порядок свои мысли, но голова сильно кружилась, её подташнивало, и покорно положила голову на подушку. Перед тем как приятная дрема сковала ей глаза, она отметила, что не испытывает к египтянину прежней настороженности и опаски, и проявленная в её адрес забота и внимание были ей приятны.

— И чего я его так боялась прежде? — подумала про себя Антигона. — Сразу видно, что он имеет ко мне как к женщине интерес. Что ж это можно неплохо использовать.

Вскоре, сон сморил её, но в целом она осталась довольна разговором с Нефтезом.

Сам египтянин, также остался доволен разговором с Антигоной. Подавив волю при помощи тайного снадобья и вывернув всю сущность фиванки наружу, благодаря гипнозу он стер в сознании женщины отрицательные эмоции в свой адрес, заменив их на полностью противоположные чувства. К этому его подвигло твердое убеждение, что Антигона была именно той женщиной, в союзе с которой он мог далеко шагнуть.

Интуиция и "песок времени" полностью его в этом убедили и чтобы полностью и окончательно подчинить себе фиванку, Нефтех решил отправиться в небольшое путешествие. Так как в истории её жизни открылся один небольшой, но очень важный нюанс.

Для его разрешения, утром следующего дня, Нефтех отплыл из Александрии на корабле, держа курс сначала в Пелусий, а затем в Аскалон. Чтобы не привлекать особого внимания, он взял с собой только двух слуг.

В Аскалоне он сошел на берег и отправился на почтовую станцию, чтобы получить лошадей до Иерусалима. Благодаря тому, что через этот заштатный городок проходила дорога, по которой везли специи из Аравии, достать лошадей было не проблема.

Прекрасно понимая, что появление любого нового человека в этих местах вызовет разговоры и пересуды, Нефтех решил выдать себя за простого писца, а роль важного вельможи поручил своему слуге Амасису. Облаченный в дорогую одежду с золотой цепью на шеи, он гордо вошел на почтовую станцию, с усмешкой глядя на всех находившихся там людей.

Властно бросив на стол начальника станции подорожную, Амасис потребовал немедленно дать трех лошадей, ему и двум его слугам. Увидев, какие гости пожаловали к нему на станцию, распорядитель почтительно поклонился и был готов лично привести коней для Амасиса, но дверь станции открылась, и в помещение вошел невысокий темноволосый человек.

Его лицо не было ничем не примечательно, но Нефтеху было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что от незнакомца сквозит опасностью.

— Начальник, мне и моему слуге срочно нужны свежие лошади в Пелусий! — громко потребовал он, небрежно бросив на стол дорожный документ.

— Свежие лошади отданы вот этому господину. Вам придется немного подождать — учтиво кланяясь, произнес распорядитель, указывав рукой на Амасиса. Тот гордо восседал рядом со столом и с чувством собственного достоинства он разглядывал неизвестного.

Вид слуги Нефтеха вызвал на лице темноволосого презрительную усмешку и этого, было достаточно, чтобы жрец понял, что перед ним представительной тайной службы. Это само по себе не сильно пугало египтянина. Его положение при царе позволяло ему не бояться людей этой профессии, но интуиция явно подсказывала ему, что незнакомец появился здесь не просто так, и следовало узнать о нем как можно больше.

— Я забираю ваших коней по государственной необходимости — небрежно бросил неизвестный Амасису, голосом, не допускавшим никаких возражений.

— Кто ты такой!? — громко воскликнул Амасис, вскочив со стула. — Я первый писарь главного жреца храма Птаха в Александрии. Моя подорожная подписана самим Арисандром, верховным жрецом царя Александра! А ты кто такой, что смеешь заступать мне дорогу в выполнении особого задания?

— Я Зопир, посланник верховного стратега Азии Антигона и следую в Пелусий по его личному распоряжению! И не тебе храмовая крыса тягаться со мной в важности и первичности моего дела — презрительно бросил в ответ темноволосый.

— Интересно, а что забыл в Пелусии старый Антигон? — подумал Нефтех, — ведь это не его провинция и здесь он не властен.

Желая выяснить все до конца, жрец не стал мешать слуге, вступившему в перебранку с Зопиром. Амасис великолепно играл роль напыщенного чиновника не желающего уступать пальму первенства даже на малом постоялом дворе.

Умело играя на нервах Зопира, он спровоцировал его на более откровенные действия, чего собственно и добивался Нефтех. Не желая долго вести пререкания, посланец Антигона распахнул подорожную сумку и вытащил знак тайной службы. Увидев его, Нефтех подал Амасису знак и тот сделал постную мину на своем лице, прекратил спор. Кони достались Зопиру, который презрительно скривил губы и вышел прочь.

Нефтех быстро подошел к окну и увидел, что посланника Антигона сопровождал человек, с обезображенным оспой лицом. Хищно скалясь, он проворно вскочил на коня и вместе с Зопиром поскакал в сторону Египта, оставляя в груди гадателя неприятное ощущение чего-то гадкого.

— Надо узнать о цели их визита в Пелусии, — подумал он, — не к добру подобная возня на чужой территории в отсутствии Александра.

Антигон был единственный из когорты старых македонцев царя Филиппа, кто еще находится у реальной власти. Имевший конфликт с Александром в начале похода, он заслужил его доверие своей службой во Фригии и грамотным походом в Армению и Каппадокию. Теперь оставленный царем стратегом Азии на время его западного похода, Антигон не мог иметь никаких дел в Египте, подчиненного власти Пердикки.

Через два часа, путникам подали свежих лошадей, и они покинули почтовую станцию, направив своих скакунов к Иерусалиму. Благодаря проторенному караванному пути их дорога не заняла много времени и к наступлению сумерек они уже были в конечном пункте своего путешествия.

Утром следующего дня, Нефтех отправился на городскую окраину, где после недолгих розысков, за одну серебряную монету он нашел то, что ему было нужно. Это был небольшая глинобитная лачуга, мало чем отличающийся по виду от сотни других лачуг в Иерусалиме. Однако для Нефтеха важно то, что находилось внутри него, вернее те, кто в нем жил.

Подъехав к лачуге, он собирался позвать хозяйку Анизат, но слова застряли в горле. Чуть в стороне от домика, посреди пыльной дороги возились дети. Среди них Нефтех заметил девочку лет десяти — одиннадцати, чьи огненно-рыжие волосы сразу привлекли его внимание. Даже издали, было прекрасно видно, как удивительно точно походил ребенок на свою мать.

Быстро спрыгнув с коня на землю и бросив повод Амасису, Нефтех неторопливо направился к играющим детям. Завидя чужака они разом притихли, лишь одна девочка гордо подняла на него свои светло-зеленые глаза.

— Здравствуй Ниса, — приветливо улыбнулся девочке египтянин и, потянув к ней руки, присел на корточки, — ты, конечно же, не знаешь меня, но я твой отец который долго искал тебя и наконец-то нашел.

Гамма противоречивых чувств отразилось на лице ребенка. Ей очень хотелось верить словам богато одетого господина, но она боялась. Мир бедных окраин и маленьких деревень, где девочка провела всю свою жизнь, заставляли быть её осторожной.

— Но бабушка Анизат, говорила мне, что у меня нет отца, так как он погиб — недоверчиво произнесла она, с откровенной опаской взирая на египтянина. Он не был похож на купца или работорговца ворующего маленьких детей, но девочка не торопилась верить неизвестно откуда взявшемуся незнакомцу.

— Она просто не знала, что я жив милая. Я и сам думал, что ты умерла, пока не встретил твою маму, от которой и узнал о тебе и где ты находишься.

— Ты видел маму!? Где она!?

— Как, где? В Александрии и попросила меня привезти тебя к ней.

— Бабушка Анизат говорила, что она в Дамаске и не может забрать меня к себе из-за нехватки денег.

— Все правильно. У мамы действительно было мало денег, и она не могла взять тебя к себе. Но после того как она переехала в Александрию и встретила там меня, она попросила привезти тебя и рассказала как тебя найти. Узнав о том, что у меня есть дочь, я бросил все дела и приехал сюда, чтобы отвести тебя в Александрию. Там у меня есть дом, ты будешь жить в нем и каждый день встречаться с мамой — лучезарно заверил ребенка Нефтех. Взгляд девочки скользнул по золотой цепи и браслету на руке египтянина и не нашел противоречия в его словах.

— Но бабушка Анизат ... — начала Ниса, но Нефтех прервал её. — Не беспокойся, с бабушкой я все улажу.

Египтянин погладил девочку по голове и направился к старушке, вышедшей из своей лачуги привлеченной появлением чужестранцев. О чем говорили взрослые Ниса, не слышала, да и не особо к этому стремилась. Ее больше заботило то, как до заоблачных высот резко взлетел её статус среди ребятни, с которыми она возилась десять минут назад. Из тихого изгоя, она в один момент превратилась в человека имеющего обоих родителей. От этого счастья, Ниса буквально засветилась и стала, свысока посматривая на своих былых обидчиков. Назвавшийся ее отцом человек, был явно не простым человеком, раз проделал столь долгий путь ради встречи с ней.

Нефтех быстро договорился со старухой, незаметно от ребенка сунув ей кошель с золотыми монетами. Подслеповатые глаза Анизат мгновенно рассмотрели желтый блеск монет, а тяжесть кошеля свидетельствовал о том, что в её жизни наступила полоса удачи. В порыве чувств она поспешила поцеловать руку, столь щедро её наградившую.

Расплатившись со старушкой, Нефтех повернулся к девочке: — Ну, вот и все. Бабушка готова отпустить тебя к маме, Ниса.

— Правда!?

— Правда, правда, дочка, — радостно закивала головой старуха — ведь я и не знала, что твой отец жив. Езжай с богом и передай маме поклон, от старой Анизат, что верой и правдой растила тебя все это время.

— А это тебе от мамы — торжественно произнес Нефтех и вытащил из футляра небольшое детское ожерелье. Красиво украшенное золотом и синими камешка, оно сразу завладело сознанием ребенка. Смотря на него во все глаза, Ниса доверчиво позволила мужчине посадить себя на коня и отправиться в далекий путь.

Получив Нису, Нефтех был страшно доволен собой. Все получалось как нельзя лучше, но госпожа Судьба вместе со сладкими дарами любила подбрасывать и мелкие камешки неприятностей. Пока египтянин похищал чужого ребенка в Иерусалиме, другие руки усиленно тянулись к его личной собственности под названием Арсиноя. Им очень была нужна дочь покойного Антипатра.

Глава VI. Экспедиция в Сицилию и Великую Грецию.

Эвмен первым из стратегов Александра вступил на дорогу большой войны и первым повстречался с одним из главных врагов македонского царя в Западном Средиземноморье — пунийцами. Когда его корабли груженые десятью тысячью солдат и шестью тысячами всадников приближались к берегам Сицилии, им дорогу заступили корабли карфагенян.

Богиня Эос уже простерла свои пурпурные перста над прибрежными водами Сиракуз, когда два больших корабля пунийцев вынырнули из предрассветного тумана и устремились к дозорному судну македонской флотилии. На их палубах находились ватаги моряков вооруженные луками и крюками с нетерпением ожидавшие команды капитана к атаке. Однако увидев, с какими силами им предстоит иметь дело, пунийцы отказались от агрессивных действий и благоразумно проследовали мимо.

Эвмен вел свои корабли немного севернее Сиракуз, примерно в то место, где сто лет назад на берег высадилась афинская экспедиция под командованием Алкивиада и Никия. Тогда, подобно Эвмену они явились завоевывать Сицилию, и также как и ему, им противостояли карфагеняне и сиракузцы.

Нисколько не боясь дурных примет или предчувствий, кардиец выбрал это место для высадки своих войск. Оно находилось вне границ владений Сиракуз и их правитель, не мог обвинить македонского царя в агрессии.

Впрочем, Агафокл быстро показал, что подобные демократические нюансы его мало волнуют. Сразу увидев в действиях полководца царя Александра угрозу для своей власти, он решил незамедлительно пощипать перья новоявленному защитнику Леонтин.

Дождавшись, когда Эвмен привел свое войска к стенам Леонтин, под покровом ночи Агафокл напал на утомленных маршем его солдат. Это произошло ночью, сразу после второй смены ночной стражи. Полностью уверенный в том, что внезапность, если не поможет полностью решить возникшую проблему, то даст ощутимое преимущество перед македонцами, правитель Сиракуз отдал своим наемникам приказ о нападении.

Ночной бой всегда таил в себе опасность потери контроля за своими и чужими солдатами, что может свести на нет всё преимущество внезапного удара. Хорошо зная местность, "дети Марса" смогли незаметно приблизиться к стану македонцев и с громкими криками пошли на его штурм сразу с двух сторон.

Справедливо полагая, что уставшие за день македонцы не окажут им серьезного сопротивления, наемники были изначально настроены на легкую победу. Ведь всего было надо только прокинуть стоявшую на часах ночную стражу, а затем начать убивать выскакивающих из палаток солдат неприятеля.

План был хорош, но Агафоклу немного не повезло с его исполнением. На этот раз его наемникам противостояли не обленившиеся от мирной жизни греки или ливийские наемники набранные карфагенянами. Сегодня им противостояла одна из лучших армий того времени и сражаться с ней нужно было так, как будто ты бьешься в последний раз.

К удивлению мамертинцев, лагерная стража не побежала при их появлении, а начала оказывать яростное сопротивление, храбро атакуя напавшего на неё врага. Лагерь стратега моментально озарился огнями и солдаты стали спешно покидать свои палатки.

Вопреки ожиданию греков они не были напуганы внезапным нападением и не представляли собой стадо испуганных баранов. Едва трубы затрубили тревогу, македонцы покидали свои палатки с оружием в руках и, объединившись в отряды, принялись громить врагов. В их действиях сразу была заметна слаженность и организованность, которая могла возникнуть только в результате многочисленных тренировок.

Вскоре, на помощь пехоте пришли кавалеристы. Они вначале несколько провозились со своими скакунами, но затем, быстро разобравшись в ситуации, ударили в тыл одному из отрядов, ловко зажав его в "клещи".

Наемники Агафокла были храбрыми людьми и не обратились в бегство и не стали сдаваться в плен, трусливо бросая оружие. Они храбро бились с теснившим их противником, но чем дольше шел бой, тем у большего числа воинов возник соблазн броситься в спасительную темноту, пока этот путь ещё не был до конца отрезан. Сначала единицы, затем десятки, а потом и весь отряд отступил под натиском противника.

В пылу боя, второй отряд наемников не заметил отхода своих товарищей и уверенно атаковал противостоящих им сариссофоров и пельтеков. Из-за тесноты, гоплиты не могли использовать свои длинные копья, и вынуждены были отбиваться короткими мечами. Очень многим казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть, враг будет разбит и победа будет у них в руках. Позабыв обо всем, в кураже атаки они продолжали давить, но сопротивление врага только нарастало.

Вскоре общее положение дел изменилось, но не в пользу мамертинцев. Сначала им в бок ударила вражеская кавалерия, а затем окружили македонские гоплиты. Не прошло много времени, как наемники Агафокла оказались в полном окружении, из которого части из них не посчастливилось вырваться в спасительный мрак ночи. Пытаясь пробиться сквозь плотный строй вражеских солдат и всадников, они пали под их ударами, но так и не показали противнику спину.

Оба военачальника остались недовольны результатами ночного боя. И Агафокл и Эвмен считали, что их солдаты могли действовать в этом бою гораздо лучше, и только капризная судьба помешала им полностью показать свои способности.

Своя правда в их рассуждениях, несомненно, присутствовала, однако после нападения на македонский лагерь Агафокл отвел свои войска за стены Сиракуз. Не желая в одиночку драться с Эвменом и тем самым ослаблять свои силы, правитель Сиракуз решил обратиться к пунийцам с предложением о совместных действиях против стратега Александра. Уже на другой день в Карфаген было отправлено посольство с предложением заключения военного союза против македонцев.

Заключать союз со своими вчерашними врагами против новых врагов, было привычной тактикой карфагенян, время от времени приносившей свои плоды. Обычно Сенат Карфагена быстро утверждал подобные союзы, и главный вопрос в них заключался в том, кто и сколько должен был за него платить. Однако на этот раз слушания затянулись на два дня и предложение Агафокла, было принято с небольшим перевесом. Многие карфагеняне не хотели обострения с Александром.

В стенах карфагенского Сената в течение двух дней шли жаркие дебаты. Выступало много сторонников разных партий и семейств. Одни выступали к открытому конфликту с македонским царем, другие призывали к более сдержанным и осторожным действиям но, в конце концов, давняя мечта пунийцев об обладании всей Сицилией взяла вверх. Сенат проголосовал за посылку в Сицилию войск во главе с Гимильконом, и одновременно приказал Магону Барке начать новый набор солдат среди нумидийцев, иберов и ливийцев. Одновременно с этим, главе торговой палаты Бомилькару было поручено найти общий язык с македонским царем по поводу раздела Сицилии между двумя государствами, при котором Александру отошли бы Сиракузы с их землями.

После отражения ночного нападения наемников Агафокла, солдаты Эвмена без помех подошли к Леонтинам и стали лагерем вблизи городских стен. По приказу стратега солдаты разбили хорошо укрепленный лагерь, демонстрируя местным грекам, что намерены в серьез и основательно защищать их от посягательств тирана Агафокла.

Эти действия царского стратега были встречены осажденными с большим восторгом. В стан к Эвмену была отправлена большая делегация из лучших представителей города с заверением в вечной дружбе и верноподданстве местных жителей к царю Александру. В честь снятия осады, в Леонтинах было устроено большое гуляние, но Эвмен не ослабил свое внимание относительно противника.

Стремясь не выпускать противника из виду, он выставил вдоль сиракузской границы линию наблюдательных постов. На них кроме пеших застав имелись еще и конные, способные в любой момент в случае необходимости поднять на ноги главные силы царского войска.

Кроме застав, о деятельности противника Эвмену доносили и тайные люди из Сиракуз, работавшие на Птоломея. Их было не очень много, но они поставляли македонскому стратегу сведения, соединив воедино которую, можно было составлять относительно картину о намерениях Агафокла.

Вскоре к Эвмену прибыл и сам Птоломей, сумевший успешно завершить свою дипломатическую миссию на Сицилии. За короткий период ему удалось склонить большинство греческих городов к созданию военно-политического союза под предводительством македонского царя.

Все малые города Сицилии были очень напуганы экспансией Агафокла, который открыто, провозгласил своей целью подчинение всего острова власти Сиракуз. Сражение Эвмена с Агафоклом и отступление тирана Сиракуз было лучшим аргументом для сицилийских городов в необходимости такого шага. Против союза были только Гераклея и Агригент с давних пор находящиеся в сфере политического влияния Карфагена.

Не откладывая дело в долгий ящик, Эвмен как полномочный царский представитель предложил созвать в Леонтинах объединительный съезд сицилийских городов и подписать союзнический договор. Во все города острова были посланы гонцы, с предложением прислать в лагерь Эвмена полномочных послов в самое ближайшее время.

Одновременно с этим, по инициативе Птоломея, сицилийцы собрали свое союзническое войско, которое возглавил сам сводный брат царя. Посовещавшись с Эвменом, Птоломей получил в свое подчинение отряд щитоносцев и отбыл к Хенне, где был объявлен сбор нового союзного войска.

Заняв этот важный город в центре острова, македонцы могли контролировать всю ситуацию на Сицилии. Птоломей подобно Эвмену устроил возле Хенне укрепленный по всем правилам воинского искусства лагерь на случай защиты от внезапного нападения.

Прошло около двух недель и усиленно подталкиваемые Эвменом и Птоломеем греки, подписали договор о союзе с царем Александром. На время его отсутствия защита и управление городами были переданы в руки царского стратега и его помощника. Как показали дальнейшие события, это было сделано вовремя, так как уже через неделю после заключения союза в Агригенте высадился пунийский полководец Гимилькон с тридцати тысячным войском и десятью слонами.

Основу войск карфагенянина составляли наемники, набранные в Иберии и Галлии, а так же нумидийская кавалерия, чья численность составляла пять тысяч всадников. Из африканцев были только погонщики слонов, на которых Гимилькон составлял особую надежду в случай войны с македонцами.

У полководца имелось предписание Сената не провоцировать македонцев на начало военных действий, а попытаться склонить их к военному союзу против римлян и греческих полисов Южной Италии. Вместе с этим Гимилькон должен был по мере возможности поддерживать Агафокла и оказывать ему военную поддержку.

Такое двойственное положение связывало пунийцу руки и лишало инициативы. Поэтому после высадки, Гимилькон остался в зоне карфагенского влияния, только известив тирана Сиракуз о своем прибытии. Агафокл тут же потребовал активных действий против Эвмена, предлагая ударить по македонцу с обеих сторон, используя свое численное превосходство.

Следуя полученным инструкциям, Гимилькон воздержался от активных действий против Эвмена и запросил Карфаген о своих возможных действиях. Ответ, полученный из Карфагена, сильно разочаровал полководца. Сенат пунийцев не ответил на заданные им вопросы, приказав полководцу строго придерживаться ранее полученных инструкций. Вернувшись к тому с чего начал, Гимилькон известил Сиракузы о своей готовности прислать им в помощь десять тысяч наемников и две тысячи конницы, не собираясь при этом сам нападать на македонцев.

Пока шла активная переписка между союзниками, Эвмен отослал всю свою конницу к Птоломею, а сам выдвинулся к Сиракузам. Заняв без боя Мегары, он полностью перерезал подходы, к городу с севера не предпринимая при этом никаких попыток к началу штурма города. В ответ Агафокл предпринял мелкие ночные вылазки и требуя от карфагенян немедленного отправки обещанного войска.

После некоторых колебаний, Гимилькон отослав в Сиракузы обещанный Агафоклу силы, в надежде, что его прибытие успокоит пыл македонцев, и начнутся нужные ему переговоры. Для этого полководец отправил своих представителей к Птоломею в Хенну, приказав им проинформировать македонцев о его союзнических действиях.

Все было сделано на первый взгляд верно, но расчеты пунийца не оправдались. Задержав прибывших к нему послов, Птоломей сам выступил под покровом ночи, наперерез идущим к Сиракузам карфагенянам. Он нагнал противника в двух днях пути от города и коварно напал на него.

Атакованные исподтишка наемники не дрогнули под ударами сицилийцев и вступили с ними в яростную схватку. Македонские гоплиты встретили достойного врага в лице галлов и иберийцев. Однако главное сражение произошло между кавалеристами.

Легкая нумидийская конница не зря считалась самой лучшей во всем Средиземноморье. Едва враг атаковал их, африканцы тут же развернулись и обрушились на сицилийских кавалеристов с тем, что бы разгромив их выйти в тыл фаланги. Греки действительно не выдержали их стремительного удара и позорно бежали прочь, оголив фланги своей пехоты. Однако нумидийцы рано праздновали победу. У Птоломея имелся сильный конный резерв, вступивший в бой, когда разгоряченные победой нумидийские всадники преследовали отступающих греков.

Первыми по ним ударила легкая македонская кавалерия вооруженная луками, а затем в бой вступили гетайры. Попав под удар тяжелой кавалерии, нумидийцы не выдержали её натиск и сами были вынуждены обратиться в бегство. Теперь они были вынуждены поворачивать морды своих коней, а вслед им ударили вернувшаяся на поле боя греческая кавалерия. Пока она вместе с конными лучниками гнала нумидийцев, катафракты ударили по карфагенским наемникам с тыла.

После вступления в бой гетайров исход боя был предрешен. Галлы и иберийцы хорошо сражались на поле боя лицом к лицу с македонскими гоплитами, но не смогли оказать достойного сопротивления кавалеристам Птоломея. Едва только за их спинами возникли вооруженные длинными пиками всадники, как наемники сломали строй и вместо организованного войска, возникла вооруженная плохо управляемая толпа. Вместо того чтобы продолжить бой и несмотря ни на что попытаться прорвать гнущийся под их напором строй щитоносцев, наемники стали прорываться через ряды ударившей им в спину кавалерии.

Страх за свою жизнь был прекрасным стимулом для могучих телом галлов и иберов, и они смогли вырваться из окружения. Около двух тысяч солдат Гимилькона осталось лежать на поле битвы, вместе с четырьмястами нумидийскими всадниками. Многие из тех наемников кто бежал с поля боя, сдались в плен легкой македонской кавалерии, что бросил на их преследование Птоломей.

Всего с трагическим известием о разгроме к Гимилькону пришло меньше половины войска, которое он отправил на помощь Агафоклу. Пуниец был в ужасе от этих трагических итогах этого похода, тогда как Птоломей только потирал руки. Многие из пленных наемников изъявили желание служить македонскому царю и Птоломей, принял их с распростертыми объятиями, сразу выплатив жалование за два месяца вперед.

Подобное приобретение не очень сильно усиливало македонское войско, довольно серьезно ослабляло армию карфагенян. Как только об этом узнал Гимилькон, он сразу отказался от всяких активных действий, опасаясь, что в самый ответственный момент наемники перебегут к противнику соблазненные македонским золотом.

Следующим шагом в незримой борьбе Птоломея с Гимильконом стал указ македонского стратега о том, что все находящиеся на территории Сицилии рабы пунийцев получали свободу. Ранее подобный шаг предпринимали спартанцы против афинян во время Пелопоннесской войны. Тогда из Афин сбежало большое число рабов, что очень ослабило экономический потенциал столицы Аттики и заставило афинян просить мира у своих непримиримых врагов.

Известие о дарованной Птоломеем свободе вызвало большие волнения на рудниках и каменоломнях во владениях пунийцев. Для их пресечения Гимилькон был вынужден выделить почти тысячу солдат из своего поредевшего войска. Бунты рабов прочно связали полководцу пунийцев руки, заставив их полностью забыть про союз с Агафоклом и попытаться сохранить свои владения в Сицилии.

Успех был серьезный, но Птоломей не стал почивать на лаврах победы. Вскоре после разгрома солдат Гимилькона, македонец оставил Хенну, пересек Гимеру и подошел к Агригенту. Эти действия с новой силой подстегнули рабов карфагенян к выступлениям и массовым побегам. Из числа тех, кто пришел в лагерь к македонцам, Птоломей приказал создать из них вспомогательное войско, которое росло из дня в день.

Напуганный Гимилькон в срочном порядке потребовал из Карфагена присылки дополнительного подкрепления, полностью связывая его отправку с удержанием территории владения пунов на Сицилии.

Между тем в противоположной части острова события разворачивались не менее остро и драматично. Едва до Сиракуз дошли известия о разгроме карфагенян, как Агафокл решил перейти к энергичным действиям. Поняв, что на помощь от пунийцев теперь рассчитывать не придется, он решил ударить по Эвмену в расчете, что основные силы македонского войска находятся у Птоломея.

На следующий день, после прибытия гонцов от Гимилькона, Агафокл велел открыть Гексапилы и вывести сиракузские войска. Его расчет был совершенно верный. Отданные Эвменом кавалерия и щитоносцы ещё не вернулись к стратегу. Многие считали, что кардиец решит встретить врага в хорошо укрепленном лагере и попытается просидеть в нем до прихода Птоломея. Агафокл ожидал, что противник так и поступит, но Эвмен решил дать сражение и приказал вывести фалангу на равнину.

Солнце уже встало, когда сариссофоры выстроившись ровными рядами на подступах к лагерю, степенно ожидая сигнала к началу сражения. Их фланги прикрывали отряды пельтеков, лучников, а так же вспомогательной сицилийской конницей, которую прислали вошедшие в воинский союз с македонцами соседние города.

Не имея сильного конного кулака, Эвмен отказался от излюбленной Александра тактики прорыва вражеского строя, отдав предпочтение старую проверенную временем, методу царя Филиппа. После обмена ударами легковооруженными воинами, мощно грохоча, столкнулись две фаланги железных людей. Македонцы легко выдержали удар греков и в свою очередь принялись мерно вырубать своими длинными копьями противников.

В это день, Агафокл своими глазами увидел в действии легендарное оружие македонцев, придуманное царем Филиппом. Двигаясь из-за стены щитов, копья методично ударялись в противостоящих гоплитов, медленно и неторопливо выбивали ряд за рядом.

Действие фаланги поддерживали стоявшие за ней пельтеки, метавшие в противника свои копья, внося дополнительные потери среди его воинов. С ужасом, наблюдая за гибелью своих воинов, Агафокл осознал, что вскоре его фаланга будет разбита сразу в нескольких местах.

Не желая мириться с этим и имея резервный отряд гоплитов, Агафокл решил ударить по вражеским воинам с фланга, справедливо предполагая, что стоявшие там пельтеки не смогут противостоять его гоплитам. Поставив все на карту, сиракузский тиран сам повел свой резерв в бой. Гоплиты уверенно обошли вяло сражающуюся конницу и, выстроившись клином с громким криком, устремились на беззащитный македонский фланг. Все ближе и ближе подходили они к своей цели, когда на них с небес обрушился жаркий огонь.

Конечно, это не был Зевс или какие-то другие олимпийские боги решили, вмешались в битву на стороне смертных. Просто хитрец Эвмен предвидел подобные действия противника и поэтому приказал незаметно для греков подвезти несколько малых баллист с огнем. Вовремя увидев маневр Агафокла, стратег перебросил баллист на свой левый фланг и угостил бегущих в атаку гоплитов огненными снарядами Нефтеха.

Особого ущерба рядам противника этот обстрел не принес, но атака была сорвана. И пока Агафокл ругаясь и крича вновь смог собрать и построить в боевой порядок испуганных людей, Эвмен прорвал строй фаланги, и сицилийцы бросились бежать с поля, боя бросая доспехи и оружие.

Агафоклу ничего не оставалось, как отвести остатки войск под защиту стен, на которых он заблаговременно разместил, большое число метательных машин. Эти катапульты, баллисты и скорпионы позволили грекам отойти в город с наименьшими потерями, преследуемые вражеской кавалерией.

Укрывшись за мощными городскими стенами, Агафокл поспешил отправить морем гонцов к Гимилькону с требованием присылки подкрепления морем, под прикрытием флота. Одновременно тиран отправил призыв о помощи к греческим городам в Италии, помня, что именно посторонняя помощь спасла Сиракузы сто лет назад. В основном Агафокл делал упор на богатый и сильный Тарент, Кротон и Капую игравшие главные роли в политической жизни юга Италии.

В любое другое время они бы наверняка не отказались бы поучаствовать в чужой войне, но сейчас, главные города Великой Греции с напряжением следили за войной, начавшейся на юге Италии. Её вел македонский стратег Кратер, отправленный Александром с целью отомстить луканцам за убийство, его дяди эпирского царя Александра.

Временно передав власть над Македонией полководцу Лиссимаху, Кратер отправился в Диррах, откуда на кораблях переправился в Италию. Вместе с Кратером высадилось небольшое войско эпиротов, которое новый царь Эакид отправил вместе с армией своего грозного родственника.

Македонцы без особых хлопот высадились в землях Калабрии, не встречая серьезного сопротивления со стороны жителей этой италийской области. Обойдя Тарент и подвластные ему земли, македонцы не причинили какого-либо ущерба крестьянам, аккуратно закупая провиант и запасных коней.

Кратер имел четкий приказ от царя не задирать греков до поры до времени, для того, что бы иметь при необходимости возможность свободного маневра. Ускоренным маршем македонская армия продвигалось в Луканию, имея при себе двадцать тысяч солдат, и пять тысяч конницы. Все они были закаленными и опытными солдатами, имевшими за плечами не одну военную компанию. Многие из них действительно верили в желание царя покарать убийц своего дяди и поэтому, не отдохнув от своих прежних баталий, устремились в этот поход, по велению сердца.

Луканцы начали тревожить воинство Кратера своими набегами еще на землях соседей, но без особых успехов. Александров любимец, предвидя подобную тактику, выставил против легкой луканской конницы скифскую кавалерию. Дети степей по своей агрессивности и неприхотливости в быту, превзошли самих луканцев которые издревле слыли самыми отъявленными разбойниками и головорезами во всей южной Италии.

Климат не доставлял им особых хлопот, довольствуясь малым провиантом, они рыскал вдоль пути движения македонских частей, и зачастую сами нападали на засевших в засаде италиков. Не прошло и недели как освоившиеся в новых условиях, скифы сами нанесли ряд чувствительных ударов по нападавшим кавалеристам.

Так без особых хлопот, Кратер подошел к Грументу, возле которого собрались основные луканские войска. Завидя неприятеля Кратер остановился в чистом поле, разбив хорошо укрепленный лагерь. Справ от македонцев располагались холмы, совершенно не пригодные для засады — они были лишены деревьев или пещер пригодных для тайного сосредоточения. Поэтому луканцы не опасались тайного удара с этой стороны и не выставили усиленных постов.

Кратер решил наказать противника за эту самоуверенность и ночью отправил к ним тысячу катафрактов. Ночью они пересекли гряду холмов и спрятались на его противоположном склоне. Вслед за этим утром, Кратер вывел свои войска, из лагеря построив их в обычный порядок.

Заметив выступление македонцев, спохватились и луканцы которые в спешном порядке, нестройной толпой, стали выходить через лагерные ворота в поле. Видя подобный беспорядок и несобранность при построении рядов врага, Кратер приказал легкой скифской кавалерии атаковать луканцев со всей обычной стремительностью, которую они любили показать.

Луканский полководец Виррий не успел еще полностью вывести свои войска из лагеря, как передние пехотинцы были атакованы скифами и обращены в бегство. Вышедшие далеко вперед пехотинцы не выдержали удара и, отступая, расстроили ряды тех, кто уже покинул лагерь. Вслед за скифами на луканцев, которые еще не успели построиться, навалилась македонская фаланга. В этом бою, каждый италик бился в одиночку, тогда как македонцы атаковали ровным, дружным строем.

К чести луканцев, они не побежали, а мужественно стояли до конца, в ожидании подхода всех оставшихся частей. Подошедшие гоплиты с яростью набросились на македонцев горя желанием отомстить за своих сородичей. Сражение началось с новой силой и неизвестно бы чем оно закончилось, если бы не македонская конная засада со стороны холмов.

Выждав нужный момент, катафракты поднялись на гребень холмов и стали осторожно спускаться с их покатых склонов, разгоняя коней для удара. Гулко сотрясая землю дружным топотом, броненосный клин стремительно приближался к воинам Виррия, намериваясь ударить им в незащищенный бок и спину.

Завидев атакующих всадников, и боясь оказаться отрезанными от лагеря, луканцы в страхе ринулись назад. В один миг, луканская пехота нестройными рядами отхлынула от фаланги Кратера пытаясь оторваться от македонцев и сохранить при этом хоть какой-то порядок. Если бы им противостояла одна пехота, возможно, такой маневр бы имел шанс на успех, но македонские всадники уже развили нужную скорость и вскоре со всего маха врубились в незащищенный фланг противника.

Среди луканцев началась паника, пехота Виррия так и не смогла оторваться фаланги противника, которая намертво вцепилась в луканцев своими медными клешнями. Преследуя бегущего противника, македонцы на их плечах ворвались в лагерь, не позволяя врагу укрыться за его частоколом. Виррий сражался до конца, пока один из македонских катафрактов не разметал конем окружавших луканского полководца толпу оруженосцев и не пронзил его копьем.

Смерть полководца послужила сигналом к прекращению какого-либо сопротивления и началу повального бегства. Гоплиты безжалостно кололи, резали и уничтожали всех кого могли настичь в этой безумной гонке. Гетайры и скифы преследовали бежавших на протяжении нескольких стадий и повернули лишь по приказу стратега.

Победа была полной. Противник потерял одними убитыми около десяти тысяч, свыше тысячи сдалось в плен. У победителей погибло около пятисот солдат. Развивая успех, на следующий день, Кратер подошел к городу Грумент и атаковал его. Подавленные защитники города не смогли оказать захватчикам достойного сопротивления, и Грумент был взят с первого приступа.

В наказание за сопротивление все население города подверглось уничтожению, а сам город подвергся жестокому разграблению.

Действуя согласно приказу царя, Кратер сумел вселить в сердца луканцев страх перед македонцами. Вскоре в лагерь македонцев явилась посольская делегация, которая предложила македонскому стратегу заключить мир и принесла выкуп за некогда пролитую кровь царского родственника.

Кратер неохотно принял италиков, но все— таки выслушал их предложения, после чего объявил волю царя македонцев. Грозно стоя перед притихшими старейшинами луканских племен и потрясая жезлом правителя, стратег сказал.

— Мир между вами и Александром может быть заключен только в том случаи, если будут представлены головы тех, кто некогда убил Александра эпирота. Только так согласно старым македонским обычаем можно смыть тот позор и простить пролитую царскую кровь. Если вы не можете выдать нам злодеев свершивших это преступление, то мы сами поймаем и казним их. Только после этого можно говорить о мире между луканцами и царем Александром. Если вы искренне в ваших чувствах, то тогда представьте своих знатных заложников наш в лагерь и тогда наши солдаты не тронут более никого, кто желает мира между нашими племенами. В противном случае я расцениваю ваш визит как хитрую уловку и желание оттянуть время перед коварным ударом нам в спину.

Огорченные луканцы покинули македонский лагерь и долго совещались, пока вновь не прибыли к Кратеру и объявили, что согласны на его условия. Вскоре они прислали заложников, и между воюющими сторонами было заключено временное перемирие. Так закончилась начальная фаза великого западного похода.

Глава VII. Падение Карфагена.

Восточный ветер вот уже четвертый день, уверенно наполнял паруса кораблей македонского флота. Получив сведения об отправки основных сил пунийцев в Сицилию, Александр отдал приказ о выступлении против Карфагена. Появившийся при этом ветер был расценен Арисандром как божеская помощь в добром начинании, что заметно подняло настроение у плывущих в Африку солдат.

Покинув Кириену, македонцы плыли вдоль берегов Ливии, не желая рисковать прямым броском через Ливийское море. Причиной этого было наличие на борту кораблей двадцать семь тысяч пехотинцев и тринадцать тысяч конницы, которую требовалось доставить под Карфаген в целости и сохранности.

По настоянию Неарха, впереди эскадры шли триеры, которые должны были надежным щитом прикрыть транспорты полные солдат.

— Как ты считаешь Неарх, дадут ли пунийцы нам спокойно дойти до Карфагена — спросил Александр своего верного наварха, разглядывая из-под руки морские просторы. Стройные ряды белоснежных парусов радовали его взор. Двести кораблей вышли по его приказу в поход против карфагенян, среди которых было шестнадцать огромных пентер.

Около года шло строительство этого флота. Столько же времени Неарх обучал гребцов по команде правильно поднимать и опускать весла, сидя на скамейках, на берегу. Вместе с этим Пердикка проводил занятия, со своими солдатами отрабатывая новую, ранее не применяемую тактику ведения морского боя. Все это было необычно для сухопутного человека, но, веря в гений своего царя, македонец трудился не за страх, а за совесть.

— Нет, государь в столь благое расположение судьбы я не верю и думаю, что сегодня, завтра нам придется сразиться с врагами. Несомненно, на подступах к городу дежурят несколько кораблей, если не эскадра.

— Тем хуже для пунов — бросил Александр с твердостью, в голосе которой позавидовал бы любой мифический герой. Царь находился в периоде золотого расцвета. Молодость с ее порывами и взрывами страстей прошла, уступив место зрелому и трезвому расчету.

Теперь Александр не стремился решать все вопросы лихим наскоком. С расширением границ своего царства, он как никто другой понимал необходимость трезвого и мудрого правления в этом разноязыком конгломерате народов, из которых ему предстояло сделать единое целое.

— Тем хуже для них, — повторил царь, — я полностью верю, в своего родственника Пердикку от которого сейчас зависит судьба всего похода и наших жизней.

Словно в подтверждения слов Неарха из-за ближайшего мыса выплыла четверка карфагенских триер. Обнаружив большое количество вражеских кораблей, пуны не испугались, а решили атаковать передние суда и, используя попутный ветер отойти.

Принимая подобное решение, карфагеняне исходили из того, что созданный флот македонцев обладал низкими боевыми качествами и серьезно уступал лучшими мореходами всего света. Поэтому, как только на головной триере запела медная труба с призывом к атаке, все четыре судна вспенили морскую гладь своими веслами и устремились в атаку.

Выбрав себе цель, пунийцы стали искусно маневрировать парусами и веслами, чтобы выбрав удобный момент атаковать корму или борт корабля противника и потопить его. Подобно опытному фехтовальщику они принялись кружить возле жертвы, чтобы потом сразить её одним смертельным ударом своего тарана.

Головному кораблю пунов сразу повезло. Он умело поймал противника во время исполнения поворота и с громким треском и грохотом, сломав часть весел македонца, вонзил свой окованный медью нос его в борт.

Столкнувшиеся корабли образовали причудливый тандем, просуществовавший недолгое время. Пуны продемонстрировали четкую и слаженную работу гребцов, которые по сигналу капитана дружно налегли на весла и отошли от поврежденного корабля.

Едва они это сделали, как через пробоину в трюм корабля хлынула вода, обрекая его на скорую погибель в морской пучине. Грамотно руководя работой гребцов, капитан пунов попытался отойти подальше от гибнувшей триеры и вновь вступить в бой, но не успел. Рядом с ними возник новый македонский корабль и шел он точно в корму карфагенянам, где находился второй таран, замаскированный причудливой фигурой ракушки.

Подобные действия противника не представляли для корабля пунов серьезной угрозы. Поэтому капитан карфагенян не стал проводить маневр уклонения, решив на деле показать противнику ошибочность его действий.

Между кораблями вновь началось сближение, но к удивлению пунов, македонцы в последний момент отказались от лобового столкновения. Их корабль отвернул, и его понесло прямо вдоль левого борта пунов. Этот маневр грозил пунам потерей весел и капитан приказал втянуть весла, что бы македонцы, не переломали их.

— Идиот!! — гневно прокричал он, стоя на возвышении возле мачты — и таким доверено управлять кораблем!

Впрочем, быстро выяснилось, что пуниец явно недооценил своего противника. Он очень грамотно и уверенно выполнял свой маневр морского боя. Начав движение вдоль борта корабля карфагенян, он со всего маха навалился на него и в тоже мгновение в борт пунийца вонзились абордажные крюки и были переброшены широкие сходни.

По ним на борт карфагенян, потрясая оружием, бросились царские гоплиты, находившиеся на судне. Возникла рукопашная схватка, к началу которой пунийцы были совершенно не готовы. Македонская пехота быстро подавила сопротивление, и захватила корабль.

Примерно по такому же сценарию проходила и остальная схватка. В своем первом сражении на море, македонцы потеряли три корабля, при этом захватили три и потопили один корабль пунийцев. О такой победе над владыками морских дорог приходилось только мечтать всем тем, кто ранее сражался с карфагенянами.

Вся битва проходила на глазах у всего флота и когда она закончилась, волны Ливийского моря огласили крики македонцев славящих своего царя. Александр, встав у борта пентеры, гордо принимал поздравления с проплывавших мимо кораблей, славя в ответ моряков победивших в этом бою.

Уничтожив вражеский морской заслон, македонцы без помех смогли высадиться на африканское побережье со стороны ливийцев и захватили прилегающие к побережью земли вместе с небольшим городком Уалес.

Появление македонцев под Карфагеном вызвало настоящий шок у живущих в этих местах пунийцев. В один день смятение охватило жителей многочисленных деревень находящихся к югу от столицы. По всем дорогам, ведущим к Карфагену, появились вереницы беженцев, которые везли жен, детей, нехитрый скарб, гнали скот. Они пытались найти спасение и защиту за могучими стенами столицы пунов, принося вместе с собой волны страха и ужаса.

Вначале, Сенат Карфагена не поверил прибывшим в город гонцам с известием о появлении Александра, пока эту весть не подтвердил лично глава города Уалес. Эти известия породили среди сенаторов сильное волнение, но ненадолго.

По приказу обоих суфетов, готовые к отправке на Сицилию войска были сгружены с кораблей и соединены вместе с другими войсками имевшиеся в распоряжении карфагенян. Все они были выведены из города в полевой лагерь, для защиты Карфагена с суши. Главнокомандующим их был назначен Гамилькар Барка, опытный воин уже не раз громивший врагов Карфагена на полях Сицилии и Кампании.

Вслед за этим, начальник стражи Карфагена Гисгон, чтобы уменьшить панику среди горожан распорядился закрыть ворота. На стенах и башнях города были установлены усиленные караулы, вид которых должен был вселить уверенность и успокоить напуганных людей. Все эти меры снизили накал напряженности среди горожан, среди которых не было ни одного человека, который не боялся бы македонского царя Александра, страшным чудовищем вторгшегося в их размеренную и привычную жизнь.

Прозаседав всю ночь, сенат принял решение направить весь флот пунов в составе ста пятидесяти кораблей к месту высадки македонцев, с целью блокирования высадившегося противника. Одновременно начался широкий набор наемников, которым сулилось тройное жалование против их прежнего жалования. К нумидийскому царю Сифаку были спешно посланы гонцы с посланием карфагенского Сената. В нем кочевнику напоминались его союзнические обязательства перед городом, на защиту которого он должен был прибыть со всем своим конным войском. Аналогичное предложение было передано маврам, которые составляли изрядный костяк пунийских наемников.

На следующий день конная разведка донесла, что Александр стоит под Сузи, раскинув большой лагерь посреди поля. Это известие мигом сняло с пунийцев ночное напряжение, порожденное рассказами беженцами. Теперь враг был найден, оставалось лишь только его разбить, сдавшихся в плен продать в рабство, а тех, кто не сложит оружие сбросить в море.

Зная славу Александра, Гамилькар не надеялся на легкую победу, и делал основной упор на слонов и нумидийскую конницу. Из слоновьих загонов карфагенян были доставлены шестьдесят боевых слонов.

Ранее эти животные не один раз приносили карфагенянам победы над врагами. В последний раз это были этруски, рискнувшие на военную операцию в Африке. Разбив прибрежный флот пунийцев, они высадились западнее Утики и, используя внезапность, решили атаковать столицу. Сенат смог выставить всего пятнадцать тысяч наемников, но собрал пять тысяч конницы и сорок слонов.

Этруски имели превосходство в численности и вооружении пехоты. Поэтому они смело ударили по иберийцам и ливийцам значительно уступавшие им в подготовке. Увлекшись атакой по центру слабого противника, этруски оказались зажатыми с двух сторон кавалерией и слонами. Мало кто выжил в этом сражении. Сдавшихся в плен Гасдурбал велел принести в жертву Ваалу, казнив врагов перед алтарем бога.

По схожей картине предполагал действовать и Гамилькар, сосредотачивая своих солдат на подступе к городу. Всего под его командованием было собрано чуть меньше тридцати человек. Среди наемников было много мавров, ливийцев и самнитов которые называли себя кампанцами. Вооруженные своим обычным оружием они не были опасными для македонцев, но представляли собой прекрасное пушечное мясо, которое могло, приносило победу пунийцам благодаря своей численности.

Также под рукой Гамилькара Барки был десяти тысячный греческий корпус, на который он возлагал особые надежды. Греки очень хорошо дрались на поле боя, знали тактику македонцев и могли стать той силой, что помогла бы карфагенянам одержать победу над войском Александра.

Кроме наемников, по призыву сената пять тысяч карфагенян было собрано для защиты родного города. Подобный шаг, производился только в экстренных случаях, когда противник непосредственно угрожал стенам столицы Карфагенского государства. Все пунийцы образовали священный отряд Ваала и поклялись своей кровью разгромить македонского царя.

Последним мазком в пестрой палитре войска карфагенян стали две тысячи наездников на верблюдах, прибывших для защиты Карфагена с юга необъятного простора африканского континента. Они плохо понимали язык пунов, но были готовы служить Карфагену за звонкое золото.

Гамилькар очень надеялся, что корабли пунов смогут разгромить вражеский флот и полностью отрежут македонскую армию от её главной базы снабжения в Александрии. Лишенное поддержки извне войско Александра будет с каждым днем слабеть, в то время как силы карфагенского полководца будут только крепнуть.

Примерно так же рассуждал и Александр со своим штабом. Поэтому, не став, надолго задерживаться на побережье, царь направил свою армию к городу Заме, стремясь заставить карфагенян дать у её стен генеральное сражение.

Двигаясь к намеченной цели, полководец применил уже опробованный Эвменом прием, объявил всех карфагенских рабов свободными людьми. Как и следовало ожидать, это известие вызвало сильные волнения у тех, кто долгие годы трудился на благо пунийцев. Подобно пожару известие о свободе переходило из одного района в другой, порождая массовое бегство рабов и каторжников.

Узнав о столь подлом поступке, подрывающий основу их государства, карфагенский Сенат проклял царя Александра. Объявив его сыном похотливой блудницы и развратного пьяницы узурпировавшего трон македонских царей хитростью и обманом. Сенат приговорил Александра к мучительной смерти путем сожжения его в медном чреве быка, на главной площади Карфагена.

Сотворив праведное дело, карфагенский Сенат стал ждать известий от флота, отправленного для уничтожения македонских кораблей. Радостных вестей ожидали со дня на день, но флот словно пропал. Выждав все положенные сроки, флотоводец Ганнон решил отправить легкое посыльное судно в район Уалеса, когда пришло ужасное известие, что карфагенский флот потерпел сокрушительное поражение.

Выполняя царский приказ, Неарх не отослал транспортники в Александрию, справедливо полгая, что они могут стать легкой добычей пунийцев, а остался дожидаться врага у входа в бухту. Рано утром, едва туман поднялся над морем, македонцы увидели флот пунийцев. Вытянувшись в одну линию, пуны двигались под углом, желая перекрыть пути отхода Неарху и прижав к побережью уничтожить македонцев.

Наварх терпеливо ждал врага, заранее перестроив свои ударные силы в две колонны. Оценив замысел и положение кораблей Гасдурбала, критянин выждал некоторое время и приказал кораблям атаковать центр и голову карфагенского флота.

Быстрые и более подвижные триеры македонцев устремились к растянувшимся колонной пунам. Следуя заранее разработанному плану, македонцы безбоязненно и слаженно напали на выбранные цели. Прорвав центр, триеры раскололи колонну судов противника на две части, полностью изолировав, их друг от друга.

Следовавший во главе флота наварх Гасдурбал сразу лишился возможности командовать своими кораблями. Основу головной части карфагенян составляли пентеры имевшие мощный таран, чей удар был способен расколоть напополам, целую бирему. В отсеченной же части флота пунийцев в основном находились триеры.

Именно на них обрушились корабли Гиерона, демонстрируя ошеломленным пунийцам новую тактику абордажного боя. Один за другим македонские корабли шли на сближение с противником, цеплялись за их борт крючьями, после чего высаживая на борт противника свою победоносную пехоту. С громким криком бросались в бой гоплиты на удивленного подобным действием противника, захватывали их корабли и в азарте боя, бросаясь на новые боевые призы.

Напрасно пунийцы сломав свой строй, пытались выиграть бой искусными маневрами. Сбившись в одну кучу, корабли больше мешали друг другу, чем наносили вред противнику. С ужасом наблюдали карфагеняне как, один за другим переходили в руки противника или гибли их лучшие корабли.

Морякам Неарха не нужен был простор для маневра. Подобно прожорливой саранче, они просто двигались от одного корабля к другому и уничтожали их своим подлым приемом. Какое-то время отрезанные от основных сил, триеры пунийцев надеялись на помощь со стороны Гасдурбала. Его пентеры пытались переломить ход сражения, атаковали и даже топили заступившие им дорогу македонские корабли. Это вызывало радостные крики у карфагенян, однако спасти попавшие под удар триеры от полного уничтожения не смогли. Вскоре их строй окончательно развалился и пунийцы обратились в бегство.

Несколько иная картина была в схватке кораблей Неарха с головными судами противника. Пентеры Гасдурбала были выше атаковавших их македонских триер. Это обстоятельство не позволяло македонской пехоте ворваться на их палубу и попавшие под удар врага триеры либо гибли, либо выходили из боя, лишившись гребцов и весел.

Подобно слонам, что безнаказанно топчут вражескую пехоту, пентеры Гасдурбала отражали наскоки бирем и триер, но не могли ничего поделать, когда против них действовали македонские пентеры. В этом случаи корабли сцеплялись бортами, и солдаты легко врывались на корабли пунов и брали вверх над их экипажами.

Единственным существенным минусом был тот факт, что столкнувшись с кораблем противника царские пентеры, сами надолго выбывали из боя, не имея возможности быстро повторить атаку. Неарх предвидел подобный поворот событий и пустил в ход маленький, но очень действенный резерв. Он представлял собой небольшой отряд триер вооруженный баллистами и катапультами с огненные снаряды.

Подобный вид оружия привел в шок у много повидавших на свое веку пунийцев. Как только загорелись первые корабли и пунийцы поняли страшную силу противника, флот охватила паника. Позабыв обо всем на свете, карфагеняне обратились в бегство.

В возникшем хаосе и неразберихи очень показательной оказалась судьба флагманского корабля наварха Гасдурбала. Его пентеру одновременно атаковали две триеры македонцев вооруженные страшным оружием. Уже после первых выстрелов на пентере возник пожар. За считанные минуты языки пламени сожрали паруса пентеры, после чего огонь перекинулся на сам корабль. Ничто из привычных для моряков средств не годилось с этим страшным огнем и вскоре, превратившийся в огромный костер, флагман пунийцев лишился хода и стал беспомощно дрейфовать по глади моря.

На виду у всех, попавшие в огненную ловушку люди бросались за борт и тонули, не имея возможности спастись. Никто не спешил подойти к горящему судну, опасаясь, что искры разбушевавшегося огня упадут на их корабль. Долгое время, подгоняемый морскими волнами корабль Гасдурбала медленно поплыл в сторону Карфагена, как прощальный вестник гибели некогда мощного флота пунийцев.

Из ста пяти отправленных Гамилькаром кораблей обратно вернулось двадцать девять, остальные либо погибли, либо попали в плен. От подобного известия город охватил сильнейший шок. Почти в каждой семье Карфагена в этом сражении погиб кто-то из близких им людей. Весь город погрузился в траур который не испытывали со времен поражения от Гермократа. Объявив о поражении флота, Сенат призвал карфагенян крепиться, напомнив, что и раньше были трудные моменты, из которых Карфаген выходил с честью, разбив, казалось бы, непобедимого врага.

Перед домом Барка прошли выступления карфагенян призывавших славного полководца защитить их от проклятого Александра. Проявление патриотических чувств закончилось приношением жертв Ваалу и Молоху, где основными фигурантами были рабы иностранцы.

Одного за другим палачи лишали их жизни на ступеньках алтарей финикийских богов под радостные крики взбудораженной толпы. Всем казалось, что принесенные жертвы помогут карфагенянам вернуть себе расположение богов, но все испортила молодая девушка иберийка, привезенная из Нового Карфагена. Перед своей казнью, стоя у статуи Ваала, она громко предрекла скорую гибель городу от македонских мечей. Палачи поспешили снести ей голову, но проклятье было произнесено.

Впервые за многие годы публичных жертвоприношений, досточтимая публика испытала страх и озабоченность, вместо так необходимой уверенности и ободрения. После этого инцидента, сенат своим тайным указам приказал палачам в следующий раз отрезать у жертв языки, дабы они не оскверняли слух собравшегося народа своими бреднями.

Получив радостное известие от Неарха, Александр подступил к Заме с хорошим настроем. Однако царь потребовал от своих стратегов не почивать на чужих лаврах. Что победа Неарха это только первый шаг к разгрому врага и именно им предстоит окончательно сломать хребет военной мощи пунийцев.

Что бы Гамилькар не чувствовал себя спокойно, Александр каждый день отправлял в разведку свою легкую скифскую кавалерию. Быстрыми птицами налетали дети степей на деревни, посты и малые отряды пунийцев, создавая ложное опасение, что вслед за ними появится и сам грозный македонский царь.

Стоит ли говорить, что от этих известий Гамилькар сидел как на иголках, одновременно испытывая сильное давление со стороны Сената, требовавшего от полководца как можно скорее отвести смертельную угрозу от Карфагена. Попав под двойной удар, Гамилькар был вынужден дать бой Александру, несмотря на то, что ещё не полностью собрал все свои силы.

Внимательно обобщив свой богатый опыт и то, что он смог собрать из различных источников о македонской тактике, пуниец решил не отступать от своего привычного образа ведения боя, только усилив войско за счет большого количества слонов.

Расположив свои войска против македонцев, Гамилькар решил поставить в центре иберийцев и самнитов, густо перемешав их с маврами и ливийцами. Все это пестрое воинство должно было связать боем фаланги сариссофоров, по как лучшие силы Гамилькара греческих наемников и африканцы должны были ударить с флангов. Согласно полученным от наемников сведениям, там Александр в основном располагал щитоносцев, вооруженных обычными копьями и мечами.

Зная силу и стойкость македонских гоплитов, Барка решил усилить ударную силу своих флангов за счет слонов. Там расположилась половина всех имевшихся у карфагенян животных, вторую половину полководец разместил по центру. По замыслу Гамилькара этого должно было помочь иберам и самнитам продержаться под ударами македонской фаланги в центре, пока ударные силы карфагенян не разгромят фланги противника и не окружат всю армию Александра.

Против тяжелой македонской кавалерии, Барка расположил все соединения нумидийской конницы, которые были у него под рукой. Так как легкая кавалерия африканцев не могла сражаться на равных с катафрактами Александра, им была поставлена задача под видом панического отступления, увести вражескую кавалерию с поля боя. За один, максимум два часа Гамилькар намеривался окружить и уничтожить македонское войско.

Александр, как и его противник не собирался отказываться от тактики принесшей ему победу под Гавгамелами и Паталипурой. Разделив фалангу на два равных отряда и расположив за ними пельтеков и лучников, он выставил по краям щитоносцев и кавалерию.

Справа по традиции находились гетайры во главе с царем, слева он поставил персидскую конницу, вооруженную на македонский лад. Командование войсками правого фланга Александр взял на себя. Возглавив катафрактов, он отдал командование над фалангой Аминте, а щитоносцев доверил Деметрию.

Войска левого фланга достались Пердикке, который назначил командиром щитоносцев опытного Селевка. Персидскую конницу возглавлял молодой Артобаз, назначенный на этот пост лично Александром.

Стояла прекрасная погода, заканчивалась осень и наступала африканская зима. Уже не было изнуряющего зноя, и солдаты спокойно выходили в поле. Александр был в своем традиционном красном плаще подаренный родосцами. Это правда, был уже третий плащ, но все упорно верили, что это тот самый талисман, неизменно приносящий царю удачу в очередной ратной битве.

Облаченный в золотой шлем с витыми рогами, Александр горделиво, с осознанием своего царского достоинства выстраивал своих воинов в очередную битву. Все они, приветствовали его громкими криками и звоном оружия, когда Александр величаво проезжал мимо них на вороном жеребце.

Македонцы несколько уступали по своей численности карфагенянам, но царь не придавал этому большого значения. Уже который раз он делал ставку на сильный кавалерийский удар своим правым флангом с дальнейшим выходом в тыл врага. Остальным оставалось держать встречный удар противника и дождаться удара Александра, который обратит все войско врага в паническое бегство.

Первыми в бой вступили наемники, расположенные в центре войска карфагенян. По знаку Гамилькара слоновьи погонщики направили свои живые тараны на македонскую фалангу. Но едва животные стали сближаться с врагами, македонцы разом задудели в трубы, застучали в барабаны и медные щиты, что вызвало страшный шум.

Животные испугались и бросились в разные стороны, совершенно не слушаясь своих погонщиков, беспорядочно топча своих и чужих солдат. Те слоны, которых погонщикам все же удалось направить на македонский строй, были встречены стрелами, и копьями стрелков и пельтеков заранее выдвинутых Александром впереди фаланги.

Уже имевшие опыт сражения со слонами, стрелки принялись хладнокровно метать стрелы и дротики в наиболее уязвимые места у серых гигантов. Вслед за ними пращники обрушили град камней на погонщиков слонов, а ощетинившиеся пиками сариссофоры стали яростно колоть серых гигантов своим оружием. Встретив столь хорошо организованный и жесткий отпор, слоны ретировались с поля боя, а тех, кто остался, македонцы убили.

Вслед за слонами в дело вступили кавалеристы. С лязгом и криками, вздымая клубы пыли, столкнулись две грозные силы, не желавшие ни в чем уступать друг другу. На стороне Александра была сила и опыт, на стороне нумидийцев быстрота, отвага и статус лучших кавалеристов Африки.

Подобно огромному вепрю царские гетайры протаранили строй вражеской кавалерии, уверенно рассекая его на две неровные части. Нумидийцы не могли отразить натиск противника, но у нумидийцев был свой козырь. Быстрые и проворные, они легко уходили от прямого столкновения с противником, чтобы затем забросать тяжелых всадников врага стрелами. Остро жаля гетайров Александра подобно осам, нумидийцы серьезно осложняли их действия привыкших биться с равным для себя противником.

Столкнувшись со столь необычным противником, тяжелая кавалерия Александра стала постепенно ввязываться в сражении с верткими африканцами, позабыв о своей главной задаче. Стараясь, во что бы то ни стало поквитаться с наглым обидчиком, гетайры стали сдвигаться в сторону оголив фланг гоплитов Деметрия.

Несколько по иному сценарию развивались события на противоположном краю сражения. Кавалеристы Артобаза умело встретили напавшую на неё карфагенскую кавалерию. Персы храбро метали дротики, бились копьями и мечами, и вскоре обратили врага в бегство.

Был ли это заранее придуманный план или пунийцы действительно бежали от страха перед кавалеристами Артобаза, неизвестно. Однако в отличие от гетайров, перс не дал противнику возможность увести себя в сторону и лишить гоплитов Селевка прикрытия.

Артобаз вовремя прекратил преследование вражеских всадников и повернул обратно. Сделано это было как нельзя вовремя, так как против воинов Селевка двинулись слоны. Пятнадцать живых крепостей готовились раздавить левый фланг македонцев и переломить в пользу пунов ход сражения.

Персы смело попытались атаковать слонов и тут Артобаза ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что его лошади не готовы к встрече со слонами. От их запаха и рева, многие лошади испугались и бросились прочь, пытаясь, сбросит с себя седоков.

Обрадованные столь неожиданной победой карфагеняне с яростью навалились на македонцев с твердым намерением добиться успеха.

К большому сожалению, большая часть стрелков и пельтеков находились в центре у Аминты. Они помогли стратегу отбить атаку слонов с наименьшими потерями, после чего с упоением принялись сокращать число иберийских и италийских наемников у Гамилькара Барки.

Опыт борьбы со слонами, громкие звуковые эффекты и малое число пельтеков и стрелков позволили фаланге Пердикки, с горем напополам, но отбить атаку слонов. От ударов копий, мечей, стрел и криков наступающие на сариссофоров животные обратилось в бегство, безжалостно топча своих же собственных воинов. Успех был полный, чего нельзя было сказать о гоплитах Селевка. Атакованные врагом с фронта и фланга, его солдаты держали строй из последних сил и нуждались в немедленной помощи.

Спасая положение, Пердикка приказал перебросить к ним всех пельтеков и стрелков, а также сам поскакал на помощь Селевку. Вид уверенно сидящего на гнедом коне стратега, прискакавшего лично бороться со страшными гигантами, вселил в сердца солдат уверенность, и они продолжали сражаться.

По приказу стратега стрелки обрушили свои стрелы на погонщиков и это, сразу дало нужный результат. Лишившись управления, несколько слонов повернуло назад, испугавшись криков и пламени факелов, попавших на их бока и головы.

Видя, что часть животных бросилась бежать, в сердце Пердикки затеплилась надежда, которая вскоре оборвалась. Среди оставшихся слонов было несколько самцов драчунов, у которых крики и стрелы македонцев вызвали не страх, а ярость и стойкое желание подраться. Благодаря своей массе они буквально смели передние ряды македонских гоплитов и принялись злобно топтать упавших людей.

Как бы хорошо не были подготовлены солдаты македонского царя к борьбе со слонами, беснующая рядом с тобой огромная масса злобы и силы, вызывало среди воинов сильный страх. Все повисло на волоске и, спасая положение, стратег в отчаянии бросился навстречу ревущему чудовищу.

Подскакав к ближайшему животному, Пердикка остановил коня и со всего маху метнул копье, целясь слону в глаз. Попасть в столь маленькую цель крайне сложно, но стратегу это удалось. Брошенное им оружие не только попало точно в глаз, но проникло в мозг животного. Получив смертельный удар, слон рухнул как подкошенный, сбросив с себя башню со стрелками и погонщика. Озлобленные македонцы немедленно изрубили их на куски, мстя за погибших товарищей.

Радостно закричали солдаты, хваля силу и отвагу своего командира. Надежда благополучно отбить натиск врага вновь затеплилась в сердце Пердикки, но вновь ненадолго. К несчастью, погибший слон оказался подругой другого зверя, который, увидев ее гибель, позабыв обо всем, бросился на Пердикку.

Громко и пронзительно трубя, зверь стал пробиваться к своему обидчику, сметая все на своем пути. Подхватив чье-то копье, стратег ловко ушел от бросившегося на него слона, со всей силы всадив оружие в незащищенный бок врага.

Копье глубоко вошло в тело животного, но он с такой силой дернул своим телом, что древко обломилось и стратег лишился оружия. Отчаянно ревя, слон развернулся по направлению к Пердикки и попытался хоботом, через головы солдат дотянуться до своего врага.

Кровь фонтаном хлестала из страшной раны на боку зверя, но он упорно, из последних сил тянуло свой хобот по направлению к стратегу. Прикрывшись щитом, Пердикка яростно рубил нос зверя, пытаясь отрубить кончик хобота.

В слепой ярости животное бивнями разбросало мешавших ему солдат и ударом правой ноги опрокинуло лошадь стратега. Придавленный к земле конем Пердикка с ужасом наблюдал, как на него надвигается огромная серая масса, а он не мог пошевелиться для своей защиты. Все, что он смог сделать — это поднял руку с мечом, готовый до конца сражаться с врагом.

Видя бедственное положение своего любимого командира, македонцы гурьбой бросились на защиту Пердикки и заметно преуспели в этом деле. Несколько солдат дружно ударили мечами по задней ноге зверя, подрубили ему сухожилие и слон моментально осел и стал заваливаться на бок.

Последним взмахом хобота или точнее сказать его остатками, слон придавил Пердикку к земле, полностью придавив его своей тяжелой тушей. Слон был ещё жив, кода презрев опасность, щитоносцы бросились к поверженному зверю и, кромсая его тело мечами и орудуя копьями, вытащили из-под него стратега.

Тот был жив, но громко стонал от боли в сломанной ноге и вскоре потерял сознание. Его правая нога была полностью вывернута в сторону и каждое движение, причиняло македонцу сильные страдания. Бледного, без единой кровиночки на лице, стратега Пердикку унесли в македонский лагерь, и командование всем левым флангом перешло к Селевку.

Подоспевшие к этому времени от Аминты пельтеки, смогли быстро прогнать ещё двух оставшихся слонов и примерно столько же слонов убили сами погонщики. Подобно двум громадным серыми холмами посреди поле битвы, они были наглядным доказательством того, что атака карфагенян закончилась провалом.

Слоны неудачно атаковали македонское войско в центре, справа и слева, но сама схватка только началась. Используя весь тот ущерб, который понесли македонцы на левом фланге от схватки со слонами, на них обрушились греческие наемники. Завязалась отчаянная схватка. С одной и другой стороны падали, сраженные воины, но исход схватки был неясен. Стремясь спасти положение Селевк, бросил все, что у него было, однако этого было недостаточно, чтобы вырвать победу из рук греков.

Положение спас Артобаз, сумевший остановить бегство своих кавалеристов, перестроить их и нанести удар в спину наседавшим на гипаспистов Селевка наемникам. Озлобленные своим вынужденным бегством, персы с такой яростью ударили в спину грекам, что те не смогли устоять под их напором и обратились в бегство.

К этому времени пришел успех и на правом фланге македонского войска. Быстро оценив ситуацию, Александр бросил против нумидийцев скифов, а сам продолжил, казалось бы прерванную атаку.

Пока дети степей храбро сражались с африканцами, македонский царь обошел левый фланг пунийцев и ударил им в тыл. Плохо ориентируясь в развивающихся на копьях значках, Александр ударил по врагу наугад, стремясь если не уничтожить Гамилькара лично, то развалить его левый фланг.

На действия царя немедленно откликнулся Деметрий, который бросил на противостоящих ему карфагенян своих щитоносцев. Оказавшись под двойным ударом, карфагеняне дрогнули и стали отходить, не сумев сохранить свой строй.

Видя, как под напором врага рушится весь его левый фланг, Гамилькар Барка попытался противостоять натиску Александра и бросил против гетайров часть испанской пехоты. Смелые и отчаянные забияки иберы смело бросались навстречу катафрактам царя, нисколько не боясь одетых в тяжелые доспехи всадников. Дерзкие храбрецы могли если не остановить натиск гетайров, то замедлить их атаку и выиграть время.

Очень часто на войне все решает трагическая случайность. Так произошло и в битве при Заме, когда от стрелы подоспевших на помощь царю скифов был ранен Гамилькар Барка. И хотя это ранение оказалось не смертельным, падение главнокомандующего с лошади вызвало крики ужасов у пунийцев. Посчитав, что Барка убит, они начали отступать.

Последний мазок в общей картине этой битвы сделал Артобаз. Стремясь полностью смыть позор бегства его всадников от слонов, после разгрома греков, он не стал преследовать бегущих наемников, а перегруппировав своих всадников, устремился навстречу Александру. Закованный в железо персидский таран, ударил в спину маврам и италикам, убивая их мечами и копьями и топча копытами.

Началась безжалостная бойня, противопоставить которой наемники ничего не могли. Единственное спасение было в бегстве, что они и сделали. Бросая все, противники македонцев бросились прочь, спасая свои жизни, давя упавших и яростно отбиваясь от обращенных за помощью рук. Однако мало кому посчастливилось уйти. Бегущих пунийцев и их солдат на долгом протяжении преследовала македонская конница, хладнокровно убивая беглецов.

Поражение было полным. Карфагеняне в битве при Заме потеряли двадцать три тысячи убитых и шесть тысяч пленными. Гамилькар принял смерть, на поле боя, мужественно отказавшись от сдачи в плен. Потери македонцев составили более двух тысяч человек, в числе которых был и Пердикка, скончавшийся на вторые сутки после победы.

Смерть старого соратника вызвала столь сильную ярость и гнев Александра, что он отверг мирные переговоры с послами Карфагена, которые явились к нему в день смерти Пердикки. Посланцев Сената даже не пригласили в царский шатер, что было верхом неприличия в дипломатии. С горящим взором и срывающимся от ярости голосом, стоя на центральной лагерной площади, царь потребовал от пунийцев немедленной капитуляции и сдачи города. В противном случае все население города обрекалось на смерть.

Напрасно пунийцы молили Александра о смягчении злой доли своему городу. В слепой ярости повелитель Вселенной бросился на главу посольства с обнаженным мечом. От неминуемой смерти карфагенянина спасла стража, которая бросилась к царю и своими телами закрыла пунийца.

Громко рыдая от невосполнимой потери, Александр бросил меч на землю и подхваченный с двух сторон Селевком и Деметрием был уведен в шатер.

Через два дня после этих событий, македонцы подошли к Карфагену, полностью блокировав его с суши. Прибрежные города в страхе сдавались Александру без боя, и вскоре в Утике обосновался македонский флот.

Нумидиец Сифак опоздавший к битве при Заме, поспешил заключить с Александром воинский союз в обмен на дружбу и денежную помощь африканскому царьку. Монарх высоко оценил дравшихся с ним африканцев и тут же нанял приведенных Сифаком всадников для своих нужд.

Обрадованный столь удачным поворотом дела, Сифак желая войти в доверие своему новому союзнику, стал показывать и объяснять Александру расположение города. Стоя на холме и слушая пояснения нумидийца, царь с интересом рассматривал Карфаген, который по своему объему и силе превосходил все другие города, которые пришлось видеть великому завоевателю.

Сам город был расположен на гористом полуострове, выступающем далеко в море. Длинный и узкий перешеек отделял его от остальной Африки. За его неприступными стенами, виднелась основная цитадель города Бирса. В ее центре прекрасно просматривался громадный храм бога-целителя Эшмуна, известного грекам как Эскулап. Чуть в стороне располагалась Мегара, с ее жилыми кварталами, торговыми площадями, лавками и складами. Даже отсюда, Александр свободно различал многоэтажные дома богатых торговцев с садами на крышах.

Порт Карфагена состоял из двух связанных между собой гаваней внешней, торговой, с множеством причалов для торговых кораблей, и внутренней, круглой, военной, рассчитанной, по словам Сифака на 220 боевых судов, с множеством доков и арсеналов. Несомненно, город представлял собой грозную крепость, взять которую с одного удара предоставлялось маловероятным.

Некоторые македонцы робко стали намекать о возможных мирных переговорах, чем вызвали новый приступ царского гнева.

— Я уже брал финикийский Тир, основанный Хирамом, так почему мне бояться Карфагена который построила Дидона — вскричал владыка, в гневе указывая на распростершийся перед ним город.

В подтверждении его слов, вскоре Неарх атаковал город с моря. Все оставшиеся силы своего флота в количестве пятидесяти кораблей, карфагеняне сосредоточили во внешней гавани, готовясь в любой момент нанести удар по противнику.

Пока весь город вновь погрузился в двойной траур от поражения под Замой и отказа Александра вести мирные переговоры, Сенат города лихорадочно искал выход из сложившегося положения. Принявший верховное командование Магорбал, утверждал, что он сможет удержать город, если Карфаген не будет блокирован с моря подвозом провианта. С этой целью, Сенат приказал вооружить оставшиеся корабли метательными орудиями и, используя туман нанести упреждающий удар по вражескому флоту, расположенному в Утике.

Критянин опередил Магорбала всего на один день. Пока пунийцы готовились к выступлению, под покровом ночи македонцы направили на стоящие, на внешнем рейде корабли три брандера. Идущие на смерть моряки смело врезались в стоящие друг рядом с другом суда пунийцев и подожгли горючую смесь на своих кораблях.

Взметнувшееся вверх пламя быстро охватило близь стоящие суда и перекинулось на остальные. Возникшую панику и суматоху еще больше усилил обстрел македонцами, огненными снарядами, находящиеся в стороне корабли.

От этого пожара полностью выгорели и затонули тридцать кораблей, в том числе и огромная семивесельная гептера, на которой ранее плавал Гасдурбал. Уцелевшие от огня суда были переведены во внутреннюю гавань и укрыты большой бронзовой цепью, что полностью перекрыла водный проход.

После этого всем стало ясно, что город обречен, и спасти его может только чудо. Вновь храмы города наполнились молящимися людьми, которые каялись в своих грехах и молили о помощи у своих богов. И чудо произошло. Молодой Магорбал начал усиленно укреплял город, удваивал караулы, пополнял гарнизон за счет горожан. Усиленно работали все военные мастерские города, которые в день выдавали 100 щитов, 300 мечей, 500 копий и 1 тысячу стрел. Вся мощь огромного города была направлена на его оборону. Именно эта энергичная деятельность молодого воина, начала выводить горожан из всеобщей депрессии охватившей пунийскую столицу. Видя конкретное дело, карфагеняне стали склоняться к мысли, что смогут отстоять свой кров и свободу.

Однако Александр тоже не дремал. Македонский царь прекрасно понимал, что, даже разбив основную армию пунов и блокировав Карфаген с моря и суши его будет не так просто взять. Веками укрепленный мощными стенами и башнями, он мог легко обороняться и с малым количеством войска, постоянно тревожа противника своими вылазками. Поэтому полководец прибег к менее почетной, но зачастую очень эффектной тактике как подкуп.

Через плененных наемников, македонцы смогли наладить контакты с наемниками засевших за стенами Карфагена. В основном это были кельты, самниты и иберийцы общим числом в пятнадцать тысяч, размешенные в Мегаре. Видя, что карфагеняне терпят поражение за поражением, недавно нанятые и не успевшие привыкнуть к раболепию перед пунами, они с радостью ухватились за предложение царя перейти на его сторону.

Заговор быстро распространился среди командиров отрядов, и вскоре все они были согласны переметнуться к врагу. Главари его кампанец Спендий и ибериец Магос, в условленную ночь подняли восстание, перебили карфагенян несших караулы на стенах и открыли ворота Александру.

Македонцы врывались в город небольшими штурмовыми отрядами, которые сразу блокировали все ворота и казармы, где располагались сами карфагеняне. Началась массовая резня мирного населения Карфагена, которое спасаясь от македонских мечей, устремилась в центральную часть города. За один день, гоплиты Александра очистили Мегару от ее жителей, надежно перекрыв подступы к Бирсе. Еще большим толчком послужил тот факт, что часть Сената во главе с Ганоном, тайно бежало из города на быстроходных судах.

Подобный план рассматривался сенаторами сразу после разгрома при Заме и окончательно окреп с гибелью флота. Измена наемников только подтолкнуло верхушку Карфагена к бегству в свои испанские владения. После этого всем стало ясно, что падение города это вопрос времени.

Резкое увеличение численности Бирсы, привело к нехватке продуктов и началу голода среди населения. Сразу начались грабежи и мародерство среди осажденных горожан, которые после бегства правительства уже ничему не верили. Магорбал пытался навести порядок, но без особого эффекта. Жителей города уже не пугали публичные казни преступников и мародеров. Это не вызывало особого отклика в сердцах карфагенян. Все их нынешние помыслы были направлены на поиски пропитания и его защиту от произвола посторонних.

Македонцы четко контролировали все выходы из цитадели, пресекая любую попытку прорыва из города. Александр не торопливо готовился к решающему штурму, прекрасно полагая, что отныне каждый день играл ему на руку. Еще одним приятным известием стала очередная победа Неарха над кораблями Бомилькара пытавшимися прорваться к городу. Для устрашения населения к внутренней гавани были направлены захваченные македонцами корабли, вдоль бортов, которых были установлены тела погибших в сражении пунийцев. С громким криком собрались к приплывшим триерам карфагенские женщины, которые с ужасом узнавали в разлагающихся телах моряков своих близких. Казалось, что очерствевшие за время осады сердца уже не могли воспринимать новое горе, но плач, стоявший над причалом говорил об обратном.

Настала ранняя весна 319 года, когда македонский царь отдал приказ о штурме города. Засыпав стены цитадели камнями и огнем, македонцы ринулись на штурм города. Впереди всех, царь приказал выставить перебежчиков, объявив, что отдает город на их разграбление. В яростной схватке сошлись предатели и преданные, ожесточенно мстя, друг другу за былые обиды. Прижатые к стене карфагеняне сражались с отвагой обреченных главной целью, которых было желание, как можно дороже продать свою жизнь.

Не обращая внимания на стрелы и камни падающих с неба, пунийцы упорно стояли на стенах, сбрасывая и убивая тех, кто стремился взойти на них. Удача улыбнулась Александру, и уже в первый день стены Бирсы были прорваны в двух местах. Ворвавшиеся в город солдаты принялись занимать оставшиеся бастионы, методично отжимая противника к морскому берегу.

От центральной площади на вершину Бирсы можно было подняться по трем улицам, около которых повсюду стояли шестиэтажные дома. Как только македонцы приблизились к ним, из всех окон и крыш на них обрушился град стрел, копий, камней и черепицы. Первые ряды атакующих солдат были буквально сметены и нападавшие позорно бежали.

Такая же участь постигла вторую и третью атаки гоплитов, после чего царь приказал прекратить наступление. Видя яростное сопротивление горожан, Александр решил применить старое и действенное действие — огонь. Подкатив баллисты, македонцы запалили первые дома с помощью зажигательных снарядов и стали ждать. Огонь быстро охватил кровли домов и стал распространяться на большое пространство, уничтожая соседние здания. Всех кто пытался тушить огонь, критские лучники уничтожали из своих дальнобойных луков. Не сила и смелость македонцев, а голод и огонь сломили карфагенян. С громкими криками стенания стали выбегать они из огненной стихии и сдаваться на милость победителей.

Три дня продвигались македонские полки под руководством Селевка и Деметрия к акрополю, методично уничтожая и беря в плен пунийцев. По приказу Александра штурмующие отряды периодически менялись, отходя на отдых и сон. То тут, то там, возникали короткие схватки, после чего, македонцы вновь шли дальше. В одной из такой стычки погиб Магон Барка, славный полководец, не захотевший позорно бежать вместе с сенаторами. На четвертый день они достигли Акрополя, где укрылись те, кто не желал сдаваться.

И вновь царь бросил против них бывших наемников. Беспощадные к своим бывшим хозяевам, они выполняли за македонцев всю их черную работу, которая очень часто бывает при подобных штурмах. Иберийцы и самниты, два дня штурмовали акрополь под прикрытием македонских осадных машин. Ворвавшись в акрополь, они устроили страшную резню собравшихся там людей. Македонцам с трудом вырвали из их рук сдававшихся пунийцев, осаждая не в меру ретивых союзников. Из пятидесяти тысяч укрывшихся за стенами акрополя, в живых осталось около тридцати. В основном это были женщины и дети, все молодые мужчины были убиты разъяренными их сопротивлением наемниками.

Последний оплот сопротивления храм Эшмуна — Асклепия штурмовали сами македонцы. Засевший с остатками воинства Магорбал, отверг предложение о почетной сдаче и погиб под мечами гоплитов вместе со своей семьей. Сопротивление было ужасным, обреченные на смерть пунийцы бились с необычайным подъемом, без боязни бросаясь с голыми руками на мечи македонцев. Только когда на помощь гоплитам пришли лучники, которые одного за другим выбивали защитников храма, атакующие сломили их сопротивление.

Девятьсот человек пунов было убито в помещении здания и его подвале. Когда на следующий день, Александр вошел внутрь храма что бы принести искупительную жертву богам, все его внутренности еще не были полностью отмыты от той крови, которая пролилась накануне. Там же в храме уцелевшие и взятые в плен жрецы и представители дома Баркидов, просили царя прекратить насилие и проявить милость к побежденным.

К удивлению измученных карфагенян, монарх благосклонно отнесся к их просьбе и объявил о прекращении боевых действий и начале перемирий. Благодаря этому, в живых остались все те, кто прятался в районе внутренней гавани города. Отдельные отряды, правда, оказывали сопротивление, которое тут же подавлялось грозными гоплитами, но мир уже пришел в измученный город. Еще три дня понадобилось македонцам, что бы полностью взять под контроль весь мегаполис. После этого Александр приказал выводить пленных из города и творить суд. Многие из захваченных в плен горожан были проданы в рабство или казнены. Часть пунийцев царь простил и предложил переселиться в новые города его владений. Этим переселенцам Александр полностью сохранял их имущество и выдавал деньги на обустройство.

Новым главой города был назначен Аминта, которому Александр поручил обустроить завоеванный город. Главной печалью царя в этой победе, была гибель верного Пердикки, которого монарх любил больше всех македонцев после Гефестиона. Погибшему стратегу, царь устроил пышные похороны в акрополе Бирсы, на площади перед храмом Эшмуна.

До этого тело стратега, благодаря стараниям египетских специалистов поместивших его в специальную ванну, не подверглось разложению. Согласно македонскому обычаю, Пердикку кремировали на костре, хотя прибывший на его похороны Нефтех настойчиво предлагал сохранить его в виде мумии. Царь не пошел против воли воинов и обычая, но слова египтянина запали ему в душу.

Прощальный факел костра поднесла царевна Клеопатра, которая второй раз за свою недолгую жизнь так быстро овдовела. Вместе с ней прибыли и другие жены погибшего, которые искренно горевали о его смерти.

После недолгого траура по погибшему, Александр приказал Неарху готовить корабли и двигаться на Сицилию, где Эвмен добивал последние очаги сопротивления. В целом Александр был доволен исходом дела, в котором за столь короткий срок был разбит один из главных его противников за обладанием западного Средиземноморья. Хорошо показала себя новая армия, созданная царем в противовес ветеранам, выдержавшая испытанием столь грозным соперником.

Александр спешил в Сицилию и Италию, где основные дела только начинались.

Глава VIII. Большие интриги александрийского двора.

Дочь великого регента Македонии Антипатра, благородная македонянка, а ныне жена советника Нефтеха Арсиноя рожала. Рожала одна, окруженная только двумя повитухами и девчонкой служанкой. Отсутствие мужа, который уехал неизвестно куда, оставив ее одну, это убогое окружение и полная неизвестность ее дальнейшего существования вызывали у Арсинои приступы гнева и отчаяния.

Родившись и выросшая в богатой и обеспеченной семье царского полководца, в атмосфере всеобщей любви и преклонения, где ее любое желание были готовы исполнить, свое нынешнее положение ощущала как крах всей своей жизни. В один момент, лишившись своего почти царского положения, пережить гибель всей своей семьи и стать наложницей какого-то египтянина, воспринималось ее сначала страшный сон, а затем как кошмар, из которого не было выхода.

Больше всего на свете, она ненавидела Пердикку, который бросил ее в угоду царю, а затем цинично отдал в руки Нефтеха, отобрав предварительно все ее состояние.

Египтянин, правда, отнесся к ней очень хорошо, не стремился унизить несчастную сироту, прекрасно содержал и не позволял слугам сквернословить в ее адрес. Наложница еще больше стала уважать своего господина, когда он не отдал ее на расправу Олимпиаде, питавшей лютую ненависть к семейству Антипатра.

Нефтех смело объявил Арсиною своею женой, чем на какое-то время обезопасил от происков эпирской ведьмы. Но и эти отношения не могли полностью закрыть страшную душевную рану македонянки. Не стало исцелением и ее будущее материнство, не таким она его себе представляла. Ее душу по-прежнему сжигало чувство ненависти к Александру и неуемная жажда мщения. Арсиноя очень надеялась на помощь Антигоны, которая сблизилась с ней и намеками породила надежду на совместные действия. Но с возвращением из похода мужа все, почему-то разом переменилось.

У былой союзницы, вдруг неожиданно возникла симпатия к Нефтеху, и она полностью позабыло о своих прежних речах и намерениях. Теперь при встрече с женщиной фиванка ей мило улыбалась, спрашивала о состоянии Арсинои, обсуждала дворцовые сплетни и всячески уходила от разговора о месте. От столь низкого предательства, Арсиноя хотела мстить всем, кого она только считала виновным в своей трагедии.

И вот теперь пришло время освободиться от бремя любви к которому Арсиноя не испытывала особой радости. Почувствовав начало схваток, она покорно легла на стол и, упираясь ногами, с помощью двух повитух дала начало новой жизни. Прибывший врач, специально приставленный Нефтехом к беременной жене, определил правильное положение плода, и заставил выпить противное лекарство.

От этого схватки упорядочились, стали сильнее и реже, и через четыре часа Арсиноя разрешилась мальчиком. Врач тут же, несмотря на слабые протесты роженицы, приложил его к ее груди, и Арсиноя испытала чувство материнства.

— Я называю тебя Артамоном — произнесла она, ощущая на своей груди теплый копошащийся сверток, надежно прихвативший ее грудь.

— Да-да, конечно, Артамон, — говорили повитухи, обтирая ее специальными простынями боясь занести в нее инфекцию, а про себя думали, — ещё неизвестно, как к этому отнесется хозяин, когда прибудет в Александрию.

А сам хозяин в это время скакал на перекладных лошадях от одной станции к другой по направлению к Пелусию. Везде их встречали как высокого гостя и предоставляя лошадей по первому требованию Нефтеха. На рыженькую Нису это производило самое сильное впечатление, ибо там, где она выросла, лошадь считалась символом богатства и достатка. Самый главный человек поселения судья Парсав имел всего двух лошадей и очень ими дорожил. Все знали, как дорого они стоят и вот этих дорогих животных предоставляют ее отцу по его первому желанию. От этого девочка была на седьмом небе от гордости и счастья, что ей никому неизвестной Нисе, важные господа владелицы конюшен приветливо кланяются и желают счастливой дороги.

А Нефтех продолжал удивлять ребенка. На каждом постоялом дворе, где они останавливались на ночлег и отдых, Нису заботливо кормили и прислуживали как знатной госпоже, от чего она страшно пугалась, а потом вошла во вкус. Старший из слуг Амасис, одетый в дорогую одежду, постоянно охранял девочку и один раз оттолкнул одного конюха, который чуть не задел ее седлом, которое нес через двор.

Приехав в Пелусию, Нефтех купил девочке новое платье, от чего она стала еще красивее и счастливее. Во время пути Ниса с интересом рассматривала все вокруг, и египтянин дивился ее любознательности и не по детски развитому сознанию отмечающие такие детали, на которые обратил бы не всякий взрослый. От этого сердце жреца таяло и наполнялось непонятным для его владельца чувством именуемое отцовством.

Конечно же, Ниса не была его кровной дочерью и была нужна египтянину для своих определенных целей. Но, назвав ее дочерью всего один раз, он все больше и больше привязывался к ней за все время пути, открывая в ней массу достоинств которые толкали его к определенным решениям.

Впервые за много лет Нефтех испытал ранее неизведанное чувство, но при этом он не позволял себе надолго расслабиться. Находясь в Пелусии, он попытался найти след Зопира, но безуспешно. Единственно, что египтянину удалось узнать это то, что таинственный посланец Антигона отправился в Александрию.

Прибыв в столицу македонского царства, Нефтех отправил Нису в свой маленький дом на окраине города, в сопровождении двух верных слуг. Египтянин хотел всячески скрыть появление в городе ребенка, которому предстояло сыграть непростую роль в его делах.

Александрия встретила его множеством вестей, победой Александра при Заме, рождением у жреца сына Артамона и исчезновением его жены Арсинои. После родов сына, дочь Антипатра несколько изменилась, отдав все свои эмоции ребенку. Отошли на задний план обиды и невзгоды, появился новый интерес. Женщина быстро оправилась после родов и вскоре стала еще более привлекательной, чем была ранее. Чувство материнства преобразило ее, с лица ушла настороженность и угрюмость, уступив месту слабой и робкой улыбки.

Арсиноя была приятной шатенка, унаследовав рыжий оттенок волос, от своего отца и брата Кассандра. Миловидный вздернутый носик и серые глаза придавали пикантность ее лицу, скрашивая при этом немного оттопыренную нижнюю губку. При своем среднем росте и тонкой кости, Арсиноя обладала большой грудью, что выгодно выделяло ее из всех других женщин, в чьем обществе она находилась. Именно грудь обычно привлекала внимание мужчин, бывших в жизни Арсинои. Так было с Пердиккой, так было и с Нефтехом.

Родив сына, македонянка с гордостью и нетерпением ждала египтянина, что бы похвастаться ему своим ребенком. День проходил за днем, а Арсиноя пеленая сына, представляла себе эту встречу и те слова, которые будут сказаны при этом. Все изменилось в один момент, когда, принимая завтрак от служанки, в одном из рисовых пирожков, принесенных от булочника, женщина обнаружила небольшую монету, на которой было нацарапано "друзья отца".

Эти слова сразу отринули из ее сердца все доброе, что дало рождение сына, и вернули старое чувство под названием — месть. С этого дня Арсиноя уже не находила себе места, боясь ошибиться в своих предположениях, она желала лишь одного, получить новую весть от незнакомцев. И она не заставила себя ждать.

Через два дня, появилась новая монета со словами — "закажи рыбу". Следуя приказу неизвестного, Арсиноя попросила слуг принести ей с базара хорошую рыбу, хотя ранее была к ней абсолютно равнодушна. Дождавшись, когда ей принесли прекрасную камбалу, женщина удалила слуг и вспорола рыбное брюхо острым ножом. Из чрева камбалы выпал узенький папирус, аккуратно обмазанный желтой глиной. Одним ударом она очистила послание от глиняного конверта и стала читать.

— Арсинои, дочери славного Антипатра, привет. Пишут тебе старые соратники твоего отца. Мы нашли тебя и в скором времени готовим твое освобождение. Если ты желаешь отомстить за своего погубленного отца и братьев, то мы поможем тебе в этом. Жди и помни, что у тебя есть верные друзья.

Прочитав это послание, Арсиноя страшно обрадовалась. Теперь она уже не думала о встрече Нефтеха и ребенке, нет. Ее голова была занята планами своего побега и совершения долгожданной мести ненавистным ей людям. Старое чувство обрело второе дыхание и полностью господствовало в душе бедной женщины.

После этого послания связь с друзьями заработала. По их совету, Арсиноя упросила управляющего разрешить ей выйти на рынок в сопровождении слуг за необходимыми ей покупками. Видя, как сильно она любит своего сына и пологая, что материнский инстинкт не позволит ей бросить своего ребенка, администратор разрешил, но усилил охрану.

Довольна этим, женщина вдоволь находилась по базару, накупив всевозможной всячины. Этим походом остались довольны все. Управляющий тем, что Арсиноя вернулась, а неизвестные друзья тем, что смогли свободно разглядеть ее.

Вскоре покупки повторились, администратор не мог отказать жене господина, а Арсиноя с каждым выходом буквально светилась от счастья. За два дня до приезда Нефтеха, женщина отправилась в третий раз. Успокоенный прежними походами, управляющий выделил ей всего трех слуг и старую служанку.

При осмотре лотков с товарами, все они подверглись нападению двух неизвестных. Поравнявшись со стоящими к ним спиной слугами, они выхватил спрятанные ножи, и напала сзади. Двое из слуг погибли, сразу получив смертельный удар в сердце. Третий оказался проворнее. Он успел своим мечом распороть живот одному из нападавших, прежде чем сам получил коварный удар в шею. Оставшийся в живых неизвестный ударил по голове кричащую от ужаса Арсиною, оттолкнул старуху и, подхватив бесчувственную женщину, бежал. Розыски его не принесли результата. От этого у управляющего случился удар, от которого он и скончался.

Прибывший домой советник царя первым делом посмотрел на сына и, удвоив охрану своего дома, поспешил к префекту, дабы посмотреть убитого неизвестного, чье тело еще не было погребено. Едва он увидел тело, которое было облепленное мухами и подавало признаки начального разложения, как острое чувство холода прокатилось по его груди. Перед ним, с распоротым животом, лежал обезображенный спутник Зопира, тайного представителя Антигона спешившего некогда в Пелусию.

Опознанное тело моментально подстегнуло египтянина к действию. Не объясняя ничего подробного, он дал четкое описание тайного агента и потребовал его срочного розыска и задержания. Вскоре пришло известие с почтовой станции, что разыскиваемый Нефтехом человек, отбыл из Александрии два часа назад, предъявив прогонный документ до Пелусии. Нефтех моментально собрал сильный конвой и бросился погоню.

Зопира настигли на промежуточной станции, где он ожидал смены коней. Персу было достаточно одного взгляда, что бы распознать "добрые" намерения приехавших. Опознав среди них египтянина, он схватился за оружие и оказал яростное сопротивление.

Несмотря на все мольбы жреца к воинам, взять живым, Зопира не удалось. Атакуя солдат, он пропустил удар клинком в живот, и теперь медленно умирал, истекая кровью.

Подбежавший к нему египтянин сразу определил, что жить персу осталось не очень много и поэтому, сразу взял быка за рога.

— Где она? — властным голосом потребовал он у Зопира, тщетно пытавшегося зажать рану, из которой бежала кровь.

— А бритоголовый слуга господина Амасиса, — хрипло проговорил тот, с презрением глядя в глаза Нефтеха. — Ловко ты провел меня тогда, заставив показать свой знак. Но все равно я переиграл тебя, забрав Арсиною.

— Где она? — повторил Нефтех, — скажи и ты умрешь спокойно.

Губы Зопира презрительно сжались в негодующей ухмылке.

— Это слишком много и слишком мало для умирающего человека. Ты не найдешь ее бритоголовый, а она выполнит то для чего мы ее вытащили из норы. Месть так бурлит в ней, а это главное — и, превозмогая сильную боль, Зопир захохотал.

От этого хохота, из раны хлынула мощной струей крови, и вскоре перс отправился к праотцам. Тщательный обыск почтовой станции ничего не дал. Арсинои нигде не было, а в вещах убитого обнаружили только подорожную и небольшой запас денег.

Обескураженный таким исходом, египтянин возвратился домой в отвратительном настроении. Но и здесь его ожидали неприятные новости. По докладу префекта, день назад в море курсом на Кипр вышел корабль, на котором по описанию матросов отплыла женщина похожая на Арсиною.

Она тщательно закрывала свое лицо, но порывы ветра позволили портовикам разглядеть ее. Двигалась она совершенно свободно, без принуждения и это ввело в заблуждение людей начальника стражи. Арсиною сопровождал человек среднего возраста, без особых примет в лице и одежде. Вторая новость была ничуть не лучше. Под Карфагеном погиб Пердикка, давний друг и покровитель египтянина. С его смертью положение Нефтеха заметно ухудшалось, ибо его второй покровитель Эвмен не имел столь крепкого влияния среди македонской знати.

Египтянин был просто раздавлен, столь тяжелой чередой подобных бед в одночасье свалившихся на его плечи. Следуя старому способу, он поспешил к себе домой, где принял снотворное и заснул крепким сном.

Спал он ровно до средины следующего дня, но встал бодрый и полон решимости, двигаться далее. Поев и приняв ванну, он поспешил во дворец теперь покойного Пердикки, что бы выразить его женам свое соболезнование.

Клеопатра и Атосса пребывали в истерике и громко рыдали от трагической вести. Первая из жен недавно родившая девочку, постоянно твердила о своем роке, который ее постоянно преследует едва только она выходит замуж. Персиянка была в шоке от того положения в котором она оказалась.

Делавшая ставку на своего ребенка, как верного гаранта своей безопасности и благополучия, она оказывалась у разбитого корыта, так как все имущество покойного мужа отходило Клеопатре, и она со своим ребенком никого не интересовала.

Антигона выглядела наиболее уравновешенной в этом доме скорби. Жизнь приучила ее к различным ударам судьбы и фиванка научилась их стойко преодолевать. Едва доложили о приходе Нефтеха, она первая подошла к нему и ей самой первой, он выразил свои соболезнования. Взяв ее руку, египтянин говорил, говорил, а между их пальцев заструилась незримая, и только им двоим понятная связь. В ответ Антигона едва заметно сжала его пальцы, и этого было достаточно для установления между ними прочного контакта и взаимопонимания.

Это, правда, отразилось на лице танцовщицы, что не укрылось от взгляда Атоссы инстинктивно почувствовавшей возникший союз этих двух людей. Разговаривая с Клеопатрой, Нефтех обещал оказать семье его покровителя любую возможную с его стороны помощь.

Видя плачевное состояние царской сестры, он тут же принялся ее утешать и приказал доставить ей успокоительных средств. Повинуясь его приказу, Клеопатра покорно выпила смесь и заснула. Выполнив свою скорбную миссию, Нефтех следуя правилам хорошего тона, должен был откланяться, но перед тем как уйти он успел перемолвиться парой слов с Антигоной.

Вначале он вкратце рассказал о похищении Арсинои и о своем маленьком сыне, а затем пригласил фиванку назавтра к себе в гости. Бегство Арсинои откровенно потрясло Антигону. Она искренне осуждала поступок дочери Антипатра бросившая своего новорожденного ребенка и была готова посодействовать всем, чем можно в судьбе младенца.

Ещё раз, пожав друг другу руки на прощание, Нефтех и Антигона расстались, чтобы встретиться на другой день, в его дворце

— Я очень рад, что, несмотря на траур, ты смогла найти время для визита сюда — начал египтянин, но Антигона прервала его.

— Это было не сложно. Клеопатра с Атоссой исправно пьют назначенной тобой им лекарство, и я предоставлена сама себе. Ты просил меня прийти к тебе, я пришла. К тому же я очень хочу посмотреть на малыша. Какое имя ты ему дал?

— Честно говоря, я еще не думал об этом. Арсиноя назвала ребенка Артамоном, но я пока не дал своего согласия на это имя.

— Артамон красивое имя. Так звали моего деда.

— Если тебе оно нравится, пусть будет Артамон — сказал египтянин, чем сильно удивил фиванку.

— Прикажи принести младенца. Я принесла ему маленькую погремушку.

Нефтех с радостью исполнил ее просьбу и вскоре ребенок предстал перед фиванкой. С нежностью и лаской не растраченного материнства она осторожно взяла на свои руки этот живой комочек и стала рассматривать его.

— А он заметно, похож на тебя — с удивлением сказала танцовщица.

— В этом нет ничего удивительного, наша раса древнее и старше всех других — с гордостью произнес Нефтех.

— Да уж великие потомки бога Осириса — насмешливо произнесла фиванка, но жрец не обиделся на нее. Дав ей вдоволь насмотреться на бутуза, Нефтех приказал убрать его и провел гостью на уже знакомую террасу.

— Ты спрашивала, где я был все это время, теперь я могу тебе сказать. Я был в маленьком городке Иерусалим и встретил там одного человека. Мне он очень понравился, и я решил привезти его с собой — многозначительно произнес советник, усаживая гостью в знакомое ей кресло.

— И что теперь, ты хочешь мне его показать? — несколько напряглась фиванка.

— Да, ты все точно угадала. Сейчас я тебе его представлю — встав рядом с креслом, Нефтех дважды громко хлопнул в ладоши, и за спиной Антигоны открылась дверь.

Раздались осторожные шаги, Антигона стоически терпела и не оборачивалась. Краем глаза она заметила фигуру и, не выдержав, обернула голову. Перед ней стояла девочка десяти-одиннадцати лет возраста, с густыми рыжими локонами, как две капли похожая на нее саму.

— Здравствуй мамочка — робко произнесла она и Антигоне, стоило неимоверных трудов не сползти с кресла.

— Откуда ты узнал о ней!? — свистящим от волнения голосом спросила фиванка.

— Ты сама сказала, когда металась в бреду после теплового удара. Твердила "Ниса! Ниса!" и все просила спасти её, и я выполнил твое желание — обиженно воскликнул Нефтех как о само собой разумеющемся.

— Но как ты её нашел? — продолжала вести допрос Антигона.

— Анизат в Иерусалиме не так много как тебе кажется, а как только я увидел Нису, тут сомнений не оставалось, и я возблагодарил богов, что подарили мне дочь.

— Как дочь?! — изумилась Антигона.

— Я официально удочерил Нису с её полного согласия. Вот акт, составленный вчера в суде Александрии, — с ловкостью факира Нефтех достал папирус и показал его Антигоне. От волнения она с большим трудом разобрала прыгающие друг на друга строчки. Когда же она подняла на египтянина полные удивления глаза, тот с улыбкой продолжил.

— Чтобы окончательно упорядочить наши отношения, я предлагаю тебе выйти за меня замуж. Ты согласна?

— Соглашайся, мама! — подала голос Ниса и Антигона, обняв дочь, зарыдала.

— Я думаю, что это — да — сказал Нефтех и вновь дважды хлопнул в ладоши. Появился слуга с чашками шербета на подносе и услужливо поставил его перед фиванкой на стол.

— Думаю, это тебе поможет успокоиться, и привести себя в порядок. В соседней комнате ждут писец и распорядитель, они засвидетельствуют изменение твоего статуса.

В этот вечер, Антигона не вернулась домой. Вместо неё прибыл нарочный, который передал царевне Клеопатре, что советник Нефтех оставил госпожу Антигону в своем дворце на ночь, а завтра утром они оба прибудут обратно.

Услышав это, Клеопатра философически отнеслась ко всему происходившему, тогда как Атосса презрительно фыркнула, сказав, что фиванка, что-то зачастила с визитами к советнику.

Нефтех с Антигоной прибыли в осиротевший дворец сразу после завтрака. Обе вдовицы приняли их в малом зале, где кроме них никого не было. Увидев фиванку, Атосса сразу напряглась, интуитивно заметив в ней большую перемену. Антигона шла как никогда уверенно, светясь какой-то внутренней радостью.

Обычно так ходят люди, принявшие очень важное для себя решение, и чем больше Атосса на неё смотрела, тем хуже ей становилось. Нефтех был официален и собран. Встав перед женщинами, египтянин очень коротко известил, что вчера он сделал предложение госпоже Антигоне и та его приняла.

Прекрасно понимая, что данный шаг может вызвать массу никому ненужных кривотолков, он торжественно объявляет госпоже Клеопатре что, беря в жены Антигону, он отказывается от любых притязаний на имущество Пердикки. Поскольку готов полностью содержать свою жену.

Слова египтянина вызвали сильный эффект. Не отошедшая от гибели мужа, Клеопатра не знала, что и делать. Хотя формально она не имела на фиванку никаких прав, но она являлась основной наследницей всего его состояния, а две остальные должны были довольствоваться ее доброй волей. Поскольку Нефтех отказывался от имущества, она была не против такого положения дел и первая поздравила танцовщицу с её замужеством.

Совсем другая реакция была у Атоссы. Произнесенная Нефтехом новость буквально ошеломила ее. Атосса, была просто убита от той легкости, с которой рыжая нахалка устраивает свою дальнейшую жизнь.

— О боги! — взмолилась про себя персиянка, — ну почему вы помогаете этой дочери греха, вылезшей в свет благодаря своим гадким прелестям, и забываете про меня дочь царских кровей, в сто раз достойная ваших милостей.

Но Антигона не спешила упиваться своим триумфом, который основательно менял весь её социальный статус. Новая госпожа советница скромно приказала слугам принести ее вещи и покорно стала рядом со своим мужем в ожидании его дальнейших приказов.

Вчерашним вечером, после долгого и бурного изъявления своего чувства к дочери и Нефтеху, Антигона попросила мужа отдать ей под опеку маленького Артемона. Нефтех охотно согласился и развивая семейную тему далее, твердо пообещал фиванке полное отсутствие других жен и Антигона ему поверила.

Обговорив все детали, они просидели до глубокой ночи, и расстались, с нетерпением ожидая утра. Став в одну минуту многодетной матерью и полноправной женой, Антигона буквально купалась в своих новых обязанностях. Нефтех не мог налюбоваться на дело своих рук, а вернее своего умения гипноза, который позволил ему узнать все тайны танцовщицы и слегка скорректировал ее взгляды. Привезя Нису и отдав фиванке ребенка, египтянин теперь имел полноценного союзника и крепкий семейный тыл.

Совсем другой настрой был у Атоссы. Оставшись ни с чем, она закрылась у себя в комнате, дабы не видеть никого и до позднего вечера горько оплакивала свою судьбу.

Неожиданно дверь распахнулась и в спальню впорхнула Клеопатра, одетая в ночную хламиду. Она присела на постель и принялась ласково поглаживать по спине уткнувшуюся в подушку Атоссу.

— Знаешь, дорогая, а я только рада, что Антигона покинула нас. Простой фиванке не место среди принцесс. Пердикка благоволил ей, но меня ее присутствие всегда смущало в проявлении к тебе своих чувств.

Персиянка разом насторожилась, ожидая продолжения подобного откровения.

— Пердикка кроме своего ребенка, оставил мне большое состояние, которым я вольна, распоряжаться по своему усмотрению — Клеопатра плавно излагала свои мысли, одновременно настойчиво поглаживала ягодицы у напрягшейся женщины.

— Ты зря так волнуешься, — медовым голосом ворковала она. — Я думаю, что мы сможем с тобой отлично подружиться. Конечно, кое-чему тебе следует обучиться, но ты способная ученица, поверь моему слову.

Расценив молчание Атоссы как скрытое согласие, властной рукой, Клеопатра перевернула податливое тело персиянки на спину и принялась ласкать ее упругие груди. Глядя пристально в глаза, царевна медленно освобождала их от одежды. Атосса часто дышала, но не противилась ее действиям.

— Вот и умница, — сладко ворковала македонянка, — а я всегда бываю, благосклонна к умным женщинам. Отныне ты можешь полностью рассчитывать на хорошее содержание себя и своего ребенка.

Прекрасно просчитав положение несчастной Атоссы, царская сестра откровенно покупала свою партнершу по постели, ставя ее в заведомо зависимые от нее условия.

— Посмотри, — ласково журчал демон порока, — вот этот поясок с кулоном должен дивно украсить твой живот. Давай проверим — и, не давая Атоссе времени на ответ, Клеопатра принялась не торопливо раздевать персиянку. При этом с нее самой дивным образом упала хламида, открыв полностью обнаженное тело. Проворные руки царевны, ловко застегнули тонкий золотой поясок и любовно поправили голубой кулон на гладком лоне Атоссы.

— Ты прелесть — подвела итог своим стараниям Клеопатра, и несчастная прелесть глубоко вздохнув, покорно приняла новые товарно-денежные отношения в своей судьбе.

Но не только у Клеопатры, Антигоны и Нефтеха произошли серьезные изменения в жизни. У бывшей царицы Олимпиады, а ныне живой богине Леды находящейся в святилище Амона, они тоже случились.

Египетские жрецы посчитали, что наличие живой богини для святилища мало. Сейчас толпы паломников идут в оазис, но нужно смотреть в будущее. Когда-нибудь их царственная гостья умрет, жизнь святилища вернется на круги своя, а к хорошей жизни быстро привыкаешь.

Поэтому, пока богиня была в теле и соку, было принято решение, исполнение которого обеспечивало бы жрецам безбедную жизнь на многие десятилетия. Олимпиаде — Леде предстояло родить от бога. Об этом Амон-Зевс сам сказал своей возлюбленной после неожиданного свидания с ней.

Изумленная женщина с трепетом и опаской рассказала об этом жрецам, которые с почтением приняли волю бога. Чтобы божественное семя как можно лучше развилось в чреве Леды, её перевели на особый рацион питания, позаимствованный жрецами в своих священных книгах. Наступали интересные дни.

Глава IX. Падение Сиракуз и Тарента.

Гимилькон зализывал свои раны, сидя в Агригенте. Потерпев сокрушительное поражение от Птоломея, он отправил в Карфаген подробное донесение о коварстве македонцев и потребовал прислать подкрепление. Пока Сенат думал и решал судьбу карфагенского войска в Сицилии, пуниец думал, как и когда он сможет отомстить своему коварному обидчику.

Агригент был хорошо укрепленной крепостью, и карфагеняне чувствовали себя волне уверено за его крепкими стенами. Гимилькон не боялся осады суши, так как имел постоянный морской подвоз провианта и подкреплений. Однако ущемленное чувство самолюбия требовало сатисфакции и пуниец, был вынужден обратиться за поддержкой к тирану Сиракуз. Послав морем гонца к Агафоклу, Гимилькон сам настаивал на совместном ударе по македонцам, как только получит подкрепление из Карфагена.

Обмен посланиями между Гимильконом и Агафоклом рос подобно снежному кому, но наступательным планам дуумвирата не суждено было сбыться. Высадка Александра в Африке полностью перечеркнула наступательные планы союзников. Вся та военная помощь, на которую надеялся Гимилькон и Агафокл, была брошена на защиту самого Карфагеном, под стенами которого предстояло решиться судьбе всей необъятной державы пунийцев.

Лишившись всякой надежды на скорые активные действия в Сицилии, Гимилькон захандрил, чем не преминул воспользоваться Птоломей. Воспользовавшись затишьем на театре военных действий, он незаметно перебросил основные македонские силы к Сиракузам, доверив блокаду Агригента самим сицилийцам.

Эвмен был очень рад такому развитию событий, ибо он теперь мог смело приступить к полноценной осаде Сиракуз, с запершимся в них Агафоклом. Сиракузский тиран был деятельный и энергичный человек, и не проходило нескольких дней, чтобы он не совершил вылазку и не атаковал передовые посты македонцев. Агафокл методично выявлял слабые и сильные стороны осадившего Сиракузы противника и по всем приметам готовился дать Эвмену большое сражение.

Впрочем, Эвмен также не сидел, сложа руки. Каждый день он внимательно осматривал мощные укрепления города, стремясь выбрать подходящее место для ночного штурма.

Строившиеся на протяжении веков, они имели только одно предназначение, полностью защитить город в его борьбе за главенство на Сицилии. Одинаково хорошо построенные как с суши, так и с моря стены города практически не имели слабых мест, что подтвердила вся история существования города. Сиракузы ни разу не были взяты штурмом или осадой, имея массу врагов, как на острове, так и за пределом его.

Следуя примеру Агафокла, Эвмен предпринял несколько атак на стены Сиракуз с целью выявить их слабые места, но их не оказалось. Везде, где только македонцы пытались подняться на стену, их ждала неудача. На всех участках обороны у греков имелись метательные машины. Благодаря хорошо налаженной системе оповещения, Агафокл успевал перебросить на атакуемые участки стен подкрепление, но самое главное заключалось в том, что штурмовые лестницы македонцев не доставали до гребня стены.

Все это наводило на мысль, что имевшимися в распоряжении Эвмена и Птоломея силами Сиракузы было взять невозможно, и нужно было ждать, прибытия главных сил во главе с царем. Только тогда, взяв город в плотное кольцо осады, создав осадные башни выше уровня городских стен, можно было рассчитывать на успех.

Таков безрадостный вывод был принят на совместном с Птоломеем военном собрании, но даже тогда, кардиец не оставлял надежду найти ключ к обороне противника. День за днем он перебирал различные варианты штурма, составил подробную схему стен Сиракуз и, в конце концов, пришел к парадоксальному выводу. Город следует штурмовать в районе прозванный греками — Гексапилы.

Эвмен никому не сказал о своем выводе, так как его бы тут же подняли на смех. Гексапилы были главными северными воротами Сиракуз, прозванные за свои многочисленные створки. Хорошо укреплены, имевшие в своем распоряжении большое число метательных машин способных нанести большой урон атакующим на самом начальном этапе штурма, они были крепким орешком обороны Сиракуз.

Кроме всех перечисленных особенностей основания стен поднимались над очень крутыми скалами, на которые было трудно поставить штурмовую лестницу, что сильно затрудняло любые активные действие противника.

Казалось, что сама логика была против рассуждений Эвмена, но против всего этого у стратега был свой весомый аргумент. Он считал, что вся мощь Гексапил имеет, обратный эффект. Убежденный в том, что враги не осмелятся штурмовать этот хорошо укрепленный участок обороны, Агафокл наверняка уменьшил число местной стражи и значит для ночного штурма, Гексапилы вполне уязвимы.

Чтобы получить конкретное подтверждение своим Эвмен приказал установить в районе ворот тайные секреты, которые регулярно докладывали стратегу результаты своих наблюдений.

Тем временем, видя, что неприятель не собирается предпринимать штурм города, Агафокл решил сам перейти к активному противодействию осаде. За основу своих действий, тиран Сиракуз взял тактику жителей города во время афинской осады крепости. Тогда в почти безнадежной ситуации, сиракузяне выстояли лишь благодаря активным действиям стратега Диамеда. Под руководством специально прибывшего в город спартанца стратега, греки осмелились выйти за стены города и навязывать противнику тактику мелких стычек.

С каждым боем у сиракузян возрастала уверенность в себе, а у афинян падала. Все это привело к полному поражению противника и пленение основных сил афинян во главе с Никием. Взяв на вооружение эту тактику, Агафокл решил провести вылазку сразу в нескольких местах осады, но этим планам помешал приход к стенам города войска Птоломея.

Получив под свое начало конницу, Эвмен смог взять под свой контроль все пространство вокруг Сиракуз и когда греки предприняли две вылазки одновременно, быстрыми рейдами кавалерии разгромил их отряды. Когда на следующий день Агафокл попытался повторить этот маневр, результат оказался прежним.

У македонцев также имелась своя, хорошо отлаженная система оповещения и при помощи легкой кавалерии, вылазки осажденных были отбиты. В сложившейся ситуации, единственным разумным шагом было большое сражение, но Агафокл не стал это делать. Все указывало на то, что противник получил подкрепление и в случае неудачного исхода, Агафокл мог лишиться большей части своего войска. После этого, штурм Сиракуз не представлял бы для македонцев большой трудности.

По этой причине тиран Сиракуз решил отказаться от дневных вылазок, полностью сосредоточив свое внимание на ночных атаках. Зная, что у противника нет непрерывной линии осадных укреплений, Агафокл выяснить, где находится ставка Эвмена и под покровом ночи атаковать её. Шаг был рискованный, но в случае удачи мог заставить македонцев, если не снять осаду города, то вынуждал перейти к пассивному сидению. Армия, лишившись командующего, или разбегается или надолго исключается из активных действий — гласит старая мудрость и любой её вариант устраивал Агафокла. Временно лишившись поддержки карфагенян, он надеялся на помощь свободных городов "Великой Греции" в борьбе с иноземными захватчиками.

Вернув Эвмену войска, Птоломей торопил кардийца со штурмом Сиракуз, но тот упрямо не желал этого делать, любезно предложив стратегу лично возглавить штурм, в исходе которого он сильно сомневается.

Неизвестно когда и чем закончилась бы оживленная дискуссия между царскими стратегами, но судьба улыбнулась Эвмену. Один из солдат, находясь в секрете в районе Гексапил, сделал интересное открытие. Внимательно разглядывая участок стены, он сосчитал число рядов каменной кладки, прикинул в уме высоту каждого камня и понял, что стена в этом месте гораздо ниже, чем казалось раньше. Продолжив свои изыскания, он сравнил полученную им высоту с высотой самой длинной штурмовой лестницы и выяснил, что она свободно достанет до гребня стены.

Узнав об этом открытии, Эвмен приказал тщательно готовиться к возможному штурму в самое ближайшее время. От перебежчиков он узнал, что в городе собираются отметить празднество в честь богини Артемиды, которое согласно обычаям предстояло справлять целых три дня. Зная, также, что со съестными припасами в осажденном городе туго, а вина много, Эвмен решил напасть на Сиракузы именно в этот момент.

Подготовив отряды из лучших воинов с самыми длинными штурмовыми лестницами, стратег с нетерпением стал ждать ночи. Время было уже за полночь, когда Эвмен отдал приказ идти на штурм. По подсчетам стратега пировавшие горожане уже должны были основательно захмелеть и не смогли бы оказать должного сопротивления.

Около пятисот человек, крадучись в полной тишине с лестницами наперевес подошли к выбранному Эвменом месту. Глазомер солдата наблюдателя не подвел стратега, и штурмовые лестницы точно легки на, казалось бы неприступную стену. Без суматохи и шума солдаты поднялись по лестнице и перемахнув через гребень, двинулись к Гексапилам.

Нигде не было ни души — караульные беспробудно пьянствовали в башнях и были совершенно не готовы дать отпор врагу. Перебив застигнутых врасплох стражников в районе ворот, солдаты подали знак огнем к началу всеобщей атаки.

Сразу же остальные штурмовые отряды бросились на стены, взбираясь на них совершенно свободно. Не мешкая, македонцы принялись выламывать ворота Гексапила, после чего стройными рядами ворвались в Эпиолы, северо-западный квартал Сиракуз. Здесь они совершено, открыто принялись избивать стражу и подвыпивших горожан. Началась паника, которая постепенно охватывала все большую и большую территорию квартала, но не распространилась на остальной город.

Агафокл узнал о пришествии только под утро, когда протрезвевшие караульные, путая правду с ложью, донести до него страшные вести о появления македонцев в городе. Основываясь на их докладах, тиран посчитал, что это только небольшие силы врага, сумевшие просочиться в город по вине караульных, и их можно будет легко выбить обратно. Поэтому, собрав небольшой отряд, он ринулся в Эпиолы горя желанием восстановить былое положение.

Подобная небрежность сыграла трагическую роль в его судьбе. Продвигаясь к Гексапилу, Агафокл налетел на стоящую в засаде македонскую заставу, которая забросала его копьями и дротиками, завидев богатые доспехи скакавшего впереди всех всадника.

Один из дротиков врага попал Агафоклу в шею и перебил сонную артерию. Тиран отчаянно пытался зажать рану ракой, но ничего не помогло и от потери крови, Агафокл скончался через несколько минут. Так бесславно закончил свою земную жизнь человек, который вполне мог бы стать повелителем всей Сицилии.

За тело павшего сразу же началось настоящее сражение, в котором с обеих сторон подходили все новые и новые подкрепления. Всадники и солдаты яростно бились друг с другом, словно хотели воздать своей силой и храбростью последние почести погибшему Агафоклу. В конце концов, победа осталась за греками, которые, выставив шеренгу копий и щитов, сумели подхватить труп тирана за ногу и вытащили его прочь из центра сражения.

Увидев гибель своего правителя, жители квартала сразу же в страхе разбежались по своим домам, опасаясь погромов и резни со стороны македонцев. Через несколько часов после случившегося, к Эвмену прибыла делегация Эпиол с просьбой не чинить насилие над мирными жителями. Стратег велел всем сидеть по домам, и ни под каким видом не участвовать в сражениях. Получив гарантии, жители быстро разбежались и до самого конца не помышляли о сопротивлении.

Не желая дать врагу шанса опомниться и стремясь избежать возможного удара в спину, Эвмен приказал солдатам продвигаться к кварталам Тихо и Неаполь и блокировать важный опорный пункт Эвриал стоявший на самом краю Эпиол. Подойдя к стенам крепости, македонцы предложили гарнизону капитулировать с сохранением жизни. В крепости сидел небольшой гарнизон во главе с комендантом Эпикидом, которого на этот пост, поставил сам Агафокл. Еще не зная достоверно о гибели тирана, Эвмен постарался склонить грека к сдаче различными посулами, но неудачно.

Эпикид гордо отверг предложение о сдаче и даже попытался сделать вылазку. Вышедшие из крепости воины забросали македонцев копьями с дротиками и дружно бросились обратно. В ответ озлобленный стратег, приказал подкатить две баллисты и обстрелять зажигательными снарядами непокорный Эвриал. Огонь оказался самым действенным из всех аргументов, который отрезвляюще подействовал на Эпикида. Выждав сутки и не получив подкрепления от Агафокла, он поспешил сдать крепость на почетных для себя условиях.

Избавившись от угрозы удара в спину, македонцы осадили Ахрадину и Остров — маленькие крепости внутри города. Одновременно начался грабеж населения кварталов Тихо и Неаполя, главной целью которого навести страх на засевших в крепостях солдатах. Эвмен очень надеялся, что услышав крики обираемых горожан, гарнизоны крепости решаться на вылазку, дабы наказать грабителей. С этой целью он приказал выставить конные засады, но греки не оправдали его надежд, с полным безразличием наблюдая за грабежом жителей Неаполя и Тихи.

Принявший на себя командование после гибели Агафокла Гиппократ, в срочном порядке послал весть Гимилькону с требование оказания экстренной помощи, пока еще что-то можно было сделать для удержания города. Карфагенянин в спешном порядке выслал несколько корабли с подкреплением в две тысячи человек. Однако Сиракузам не суждено было получить это подкрепление, ибо их перехватил македонского флота подошедшего к берегам Сицилии.

После своей первой крупной победы, он курсировал между Сиракузами и Агригентом, имея четкий приказ, уничтожать все пунийские суда, спешившие на помощь Гимилькону и Гиппократу. Разгоряченные успехом, македонцы сами напали на корабли пунов и быстро потопили все карфагенских наемников, с блеском отрабатывая новую технологию ближнего боя.

После этого положение осажденных греков сильно осложнилось. Лишенные отныне регулярного подвоза продовольствия и солдат, они стали испытывать все полнокровные тягости настоящей блокады. Это не преминуло сказаться на настроении сил гарнизонов Ахрадины и Острова. Эвмен не желая напрасно проливать кровь своих солдат и жителей, вновь предпринял мирные переговоры, всячески склоняя греков к почетной сдаче.

Одновременно он давал понять осажденным, что не совсем властен в долгом ведении переговоров, так как на него давит македонец Птоломей, жаждущий забросать крепости огнем, и вырезать всех жителей, не считаясь с возможными потерями при штурме.

Сильным аргументом при этих переговорах стало известие о победе Александра при Заме. Объявив об этом, Эвмен однозначно дал понять, что более не сможет сдерживать страстные желания Птоломея, отписавшего царю, что покорит Сиракузы в самое ближайшее время.

Услышанный аргумент вызвал сильные споры среди греков, которые тут же разделились на два лагеря. Видя столь бурный результат своих речей, Эвмен выдели среди переговорщиков Дамипла, который командовал одной из стен Ахрадины, к которому обратился с предложение побеседовать с глазу на глаз.

— Ради чего тебе стоит играть с судьбой, будучи полностью зажатыми, с моря и суши. Подумай об остальных, которых своим упрямством обрекаешь насмерть.

Зерно упало на благоприятную почву и Эвмен, убедил Дамипла сдаться с гарантией жизни ему и близких ему людей. В условленное заговорщиками время, македонцы предприняли мощную атаку на противоположную от Дамипла стену, куда заговорщик перебросил часть своих солдат якобы для помощи. В их состав он включил всех тех, кто не состоял заговоре или на кого он не мог полностью положиться. Как только воины покинули свои стены, Эвмен по знаку Дамипла бросил на штурм тысячу человек. Они спокойно взошли на укрепления и, двигаясь вдоль стены, достигли башни и, перебив стражу, открыли ворота Ахрадины.

С громким криком стали врываться македонцы, в крепость победно трубя в боевые трубы извещая штурмующих воинов о своей победе. Услышав вражеский клич в своем тылу, греки разом позабыли про сопротивление и бросились врассыпную от македонских мечей. Гиппократ в страхе бежал на остров, переправившись через Большую гавань, на утлой лодке спасая свою жизнь.

Согласно договоренности, македонцы не тронули семьи заговорщиков, безжалостно расправляясь с остальными. Воины свободно грабили жителей, убивая каждого, кто посмел выступать с оружием в руках. Не останавливаясь на достигнутом, Эвмен предпринял новый штурм оставшихся укреплений. Подкатив к Острову все имеющиеся у них осадные орудия и все те, что они захватили в самих Сиракузах, македонцы обрушили на греков весь этот смертоносный ливень камней и стрел. Кроме этого уже не считаясь с ограниченным запасом огненных снарядов, Эвмен отдал приказ об их применении.

С раннего утра, македонцы начали методично закидывать своими снарядами смерти укрепления Острова, уцелевшие от прежнего обстрела. Со страшным треском лопались сосуды, выбрасывая от удара огненный фонтан. Горящие струйки бежали вниз по стенам и строениям, уничтожая все на своем пути. От многочисленных пожаров, в крепости стоял удушливый дым вперемешку со страшным жаром, что сильно отравило не одного гоплита.

В обед македонцы прекратили обстрел, но крепость продолжала гореть даже вечером, озаряя небо кроваво-рыжим закатом. В эту ночь полностью решилась судьба города. Подавленные столь мощной демонстрацией македонской силы, осажденные устроили очередной маленький заговор, в результате которого Гиппократ был убит, и уже к утру следующего дня Остров поспешил сдаться.

Обговорив условия капитуляции, заговорщики поспешили распахнуть ворота, не ставя в известность остальную половину осажденных. Как только ворота последнего бастиона сиракузской цитадели открылись, Эвмен тут же поспешил занять царскую сокровищницу и произвел массовые аресты людей, известных своей антимакедонской позицией. Одновременно солдаты начали грабеж города, не причиняя вред его жителям.

В гавань Сиракуз вошел македонский флот, который привез небольшое людское подкрепление и известие о начале штурма Карфагена. Получив победное послание от Эвмена, Александр остался очень, доволен столь бескровным овладением такой сильной крепости как Сиракузы. Царь пожаловал всему войску и стратегу щедрые награды в виде разрешения выделить войску половины всей добычи взятой в городе.

Получив подкрепление, стратег оставил в городе сильный гарнизон во главе с Пифоном, а сам с основными силами поспешил к блокированному Агригенту. Здесь, под стенами последней вражеской твердыне на острове произошел совет двух стратегов о дальнейшем ведении войны.

Агригент был очень сильной крепостью, взятие которой привело бы к большим потерям среди македонцев. Вмести с тем, стоять в осаде большому количеству солдат не было особого смысла и резона. Поэтому, царские полководцы решили вновь поделить свое войско, для исполнения дальнейших замыслов своего монарха. Эвмен отдавал Птоломею всю конницу и фалангу, оставляя себе гоплитов и пельтеков. Вместе с греками, кардиец оставался блокировать осажденных пунов, до падения Карфагена, что автоматически приводило бы к сдаче Агригента. Птоломей же, отправлялся через пролив в Италию, где вместе с Кратером воплощал в жизнь замыслы царя по полному подчинению македонскому влиянию Великой Греции.

Кратер в Лукании тоже действовал успешно. Навязав луканцам выгодное ему условие мира, он проводил успешные рейды своего войска по всей области, в поисках нужных ему людей. А преследовал он их не только в Лукании, но и за ее пределами со всей рьяностью и настойчивостью. И так он этим увлекся, что сгоряча занял, совершено чужой город Метапонт, несмотря на резкие протесты его жителей.

От былого внимания и учтивости к свободным гражданам Великой Греции, у македонского стратега в раз ничего не осталось. Собрав возмущенных жителей города и потрясая жезлом власти, стратег объявил, что отныне они все подданные македонского царя. А кто не согласен быть поданным великого монарха может покинуть город со всем своим скарбом. Правда он забыл сказать, что при этом стража на воротах могла пограбить выезжающего, но это право пустяки, когда вершиться история.

Тарент высказал резкое несогласие с действиями Кратера и направил послов к царю Александру с требованием наказать зарвавшегося стратега и очистить вольный город от иноземного гарнизона. Так в ожидании ответа прошла долгая зима и наступила весна, которая в лице специального царского посланника Птоломея принесла новости.

Македонец известил благородное собрание свободных граждан, что некогда великого Карфагена пал под ударами армии Александра, а так же просьбу македонского царя к тарентийцам, который просил не спешить в решении столь важного вопроса и отложить его рассмотрение до самоличного визита монарха. От такой тонкой наглости весь совет Тарента пришел в ярость и поспешил объявить царю Александру войну, несмотря на полученные известия. На собрании раздавались голоса о необходимости захватить в заложники посла Птоломея, но это решение с гневом было отвергнуто большинством, ведь Тарентом управляла демократия.

Как показало время, этот жест был совершенно напрасным, ибо уже через пять дней, у ворот города стояло мощное македонское войско во главе с Кратером и Птоломеем. Вышедшему на битву войску, македонцы в полной мере продемонстрировали свою силу и умение бить врага. Вступив в схватку с фалангой, греческие гоплиты сполна оценили на себе силу удара и длину знаменитых сарис, меткость пельтеков и с удивлением обнаружили у себя в тылу вражескую конницу, которая опрокинув кавалерию тарентийцев, ударила в тыл.

Греки моментально сломали строй и бросились бежать, яростно отбиваясь от висящих, на их плечах македонских кавалеристов. Был большой соблазн, что они смогут ворваться в город вместе с беглецами, но этого не случилось. Караульные заранее заприметили врага, закрыли ворота и ударили по македонцам из всех самострелов и баллист. От этого, вражеская конница понесла наиболее ощутимый урон, чем за всю битву. Отойдя от стен, они позволили недобитым гоплитам войти в город. Началась осада.

Тарентийцы зорко наблюдали со своих стен за поведением врага, утешая себя тем, что у неприятеля нет осадных машин и поэтому штурма можно не бояться. Пользуясь отсутствием морской блокады, греки отправили свои посольства с просьбой о помощи во все свободные греческие города, италикам, этрускам и римлянам. Хитрые купцы были согласны на любые условия, лишь бы была оказана военная помощь.

Но не дремал и Птоломей. Оставив Кратера осаждать тарентийские стены, он вновь окунулся в дипломатические переговоры с многочисленными племенами, населяющими юг Италии. Всем им он предлагал выгодный союз городов по типу сицилийского или греческого, под эгидой македонского царя. Этим он сводил, на нет все просьбы Тарента и его ухищрения найти себе нового заступника.

Пока Птоломей ораторствовал, Кратер с тоской глядел на стены Тарента. Он действительно не мог штурмовать городские стены, так как, не имел осадных машин. Но как это часто бывает, не сила покорила Тарент, а его сгубила измена, поселившаяся в сердцах его некоторых граждан.

Один из жителей города Филон, человек очень высокого о себе мнения, но которого не оценили в полной мере власти города, решил, что пришел его звездный час прейти на сторону Александра. И не просто перейти, а преподнести ему сам город. Уговорив караульного, он под видом ночной охоты, сумел покинуть город и отправился напрямую в лагерь македонцев.

Там он обратился к Кратеру, который с восторгом принял его. Быстро сойдясь в цене, они ударили по рукам и Филон, со счастливой душой отправился обратно. Для того, что бы, никто не заподозрил молодого человека, Кратер приказал дать Филону большого оленя, недавно убитого на охоте. Богатая добыча поразила сторожей, особенно когда охотник согласился отдать им часть своей добычи.

С тех пор Филон пристрастился к охоте. Очень часто стал он уходить в ночь и почти всегда приносил добычу, которой честно делился с караульными. Доверие стражи к удачливому охотнику было очень высоким, и они открывали калитку по первому его свисту. Македонцы в это время стояли в одном дне пути от города и не предпринимали активных действий, что бы греки ничего не заподозрили.

Получив весть о полной готовности Филона, Кратер выделил семь тысяч человек воинов, которые затемно вышли из лагеря, убивая всех на своем пути, что бы сохранить тайну своего выхода. Засветло они дошли до укромного места, где затаились. В это же время по всем полям и окрестностям города начали двигаться скифы, создавая своими действиями, что орудуют мародеры или грабители. Это отвлекло внимание осажденных, думающих, что Кратер далеко.

С наступлением темноты македонцы приблизились к Таренту. Проводником шел сам Филон вместе с носильщиками, которые несли тушу кабана. По условному свисту Филона, караульный открыл калитку и впустил охотников с их добычей. Пораженный видом огромной туши, он склонился над кабаном, уже мысленно деля его на части, при этом, совершенно не обращая внимания на стоящих рядом с ним людей.

Воспользовавшись этим, Филон в одно мгновение пронзил его тело своей рогатиной. В тот же момент ворвались двадцать воинов, которые перебили остальную стражу, взломали ближайшие ворота и впустили остальных.

Как только ворота открылись, Кратер ввел свою пехоту, которой было приказано идти на рыночную площадь. В полной тишине продвигался отряд через спящий город. Возле рыночной площади стояла казарма, окружив которую, македонцы начали избиение спящих солдат и горожан. В один миг город проснулся от крика, и звона метала. Жители в страхе выбегали на улицы и попадали под македонские мечи и копья. С криками и стонами они вновь убегали домой, в ужасе не смея более выйти на улицу снова.

Гоплиты, застигнутые врасплох в своей казарме, не смогли оказать должного сопротивления. Ничего, не поняв со сна, многие из них были убиты, другие бежали без оружия и доспехов. Эту ночь горожане запомнили надолго. Когда встало солнце, глазам людей предстали тела убитых и македонские доспехи, в городе был Кратер. Как бы приветствуя Гелиоса, за стенами затрубили македонские трубы, это прибыла основная армия. Всю ночь солдаты шли быстрым маршем и к утру смогли достичь города.

Остатки гарнизона засели в маленькой крепости, закрывавшей выход кораблям из внутренней гавани, но македонцы не торопились ее штурмовать. Они быстро навели порядок в городе, заставив греков выплатить хорошие деньги, под угрозой всеобщего грабежа. Кратеру не нужны были сложности до прихода Александра, и он был особенно добр к побежденному противнику.

Глава X. Конец "Великой Греции".

Александр покидал Африку с чувством полностью исполненного дела. Самый сильный из его соперников повержен и уже никогда не сможет встать на его пути. Заключив дружеский союз с Сифаком, царь сразу распространил свое влияние на весь север Африки от гор Атласа до самых Геракловых столбов. Александру очень хотелось сесть на корабль и поплыть вдоль побережья к этим природным вратам, за которыми находилось неизведанное. Прибывший к концу осады Нефтех, нашел много интересного в уцелевших архивах карфагенского сената и купеческой гильдии. В них содержался уникальный материал, касавшийся морских путей уходящих за эти таинственные ворота. Однако столь бурно развивающиеся дела в Сицилии и Италии, вынудили монарха отложить эту мечту на дальнюю полку.

Прощаясь с Пердиккой, царь вдруг осознал, как много оказывается, он значил для самого монарха, незаметно заняв в душе Александра место покойного Гефестиона. Устроив стратегу, пышные прощальные похороны, царь потребовал от Нефтеха его постоянного присутствия, в своем походе пытаясь тем самым компенсировать свою потерю близкого и верного друга.

Назначив управляющим новых земель Аминту, Александр устремился в Сицилию, откуда уже пришла радостная весть о падении Сиракуз. Царь очень обрадовался столь быстро разрешившейся проблеме, так как опасался, что этот сильный город будет сидеть в теле его дел долгой и нудной занозой. Удалив ее, македонец фактически получал весь остров с его житницами пшеницы и другими многочисленными продуктами.

Из Утики, корабли Неарха перевезли на остров не только всю македонскую рать. К ней прибавилась нумидийская конница и иберийские наемники, которых царь решил использовать как вспомогательную силу в своем дальнейшем походе в Италии.

Едва высадившись на остров, Александр сразу с головой окунулся в текущие дела. В наспех разбитом лагере он принял делегацию городов острова, на которой полностью подтвердил подписанные ранее, от его имени соглашения, Птоломеем и Эвменом.

Всем города острова, за исключения Сиракуз, царь оставлял их законы, налагая на них обязанности, прописанные в союзнических обязательствах. Сиракузы, переходили в полную македонскую юрисдикцию, навсегда утратив свою независимость. Ту же участь, Александр уготовил и Агригенту, объявив город своим личным врагом от которого он примет только полную капитуляцию.

Услышав столь жесткий вердикт, греки очень обрадовались своему предвидению и своевременное признание власти македонца. Сидевший в осажденном городе Гимилькон был в панике. Карфаген пал, и он был полностью предоставлен сам себе. Эта трагедия полностью выбила пунийца из привычной колеи жизни. И хотя часть беглецов из Сената нашла прибежище в Новом Карфагене, и слало Гимилькону свои приказы и распоряжения, тот вяло реагировал на все происходившее.

С момента падения столицы, он теперь совершенно не видел цели, ради которых предстояло бороться. Сбежавшая в Испанию кучка предателей и трусов, по глубокому убеждению полководца не имели морального прав требовать от него чего-либо. Гимилькон вел с ними переписку скорее автоматически, чем по убеждению и согласию повиноваться им.

Подобное настроение передалось от начальника воинам, которые воевали только ради сохранения своей жизни. Большинство из них было наемниками, способных в любой момент могли переметнуться к Александру. Поэтому, желая удержать их от неверного шага, Гимилькон разрешил им перебить самых богатых людей Агригента и поделить собой их имущество и жен. Этим шагом он окончательно привязал наемников к себе и избавился от возможности заговора со стороны местной знати.

От скорого разгрома со стороны осаждавших город сицилийцев, пунийцев спасало хорошо защищенное расположение города и отсутствие осадных машин. Это оттягивало окончательное решение пунийского присутствия на острове, но с прибытием Александра все изменилось. Стоя на стене города, Гимилькон отчетливо видел, как огромная масса македонских солдат заполняет все пространство перед крепостью. Любому наблюдателю становилось ясно, что за город взялись всерьез. Неарх полностью блокировал порт, безжалостно топя всевозможные суда, суденышки и даже лодки посмевшие покинуть осажденный город. Осажденные сразу подтянули животы, поняв, что отныне им придется голодать.

— Что ты думаешь Неарх по поводу осады — произнес Александр, сидя на простом стуле в своем походном шатре. Час назад он опросил своих стратегов и теперь желал выслушать мнение морехода с глазу на глаз.

— Крепость сильная, но голод и нужда будут лучшими орудиями по ее взятию.

— Как долго это продлиться?

— По моим прикидкам, Агригент сможет продержаться максимум два месяца.

— Увы, дорогой Неарх, я не могу так долго ждать. Если бы дело касалось одной Сицилии, то я мог ждать бы и год, но Птоломей с Кратером затевают большое дело. Его главным призом является Великая Греция и поэтому мне надо спешить.

— Ты неспроста пригласил меня государь одного. Что хочет предложить моим морякам твой военный гений? — хитро прищурившись, спросил критянин. Улыбка царя подтвердила его догадку.

— Кое-что я, кое-что подсказал Нефтех, напомнив былую славу индийского похода. Как близко могут подойти твои корабли к стенам Агригента?

— Если ты о высадке солдат, то я здесь уже думал и должен признаться тебе Александр безнадежная эта затея. Мол, надежно перекрыт цепями, возни с которыми будет ой как много, да и толку мало. Пробив проход, мы потеряем много времени, и пунийцы уже будут ждать нас. Войдя в бухту и высадив солдат, мы потеряем фактор внезапности, с помощью которого мы в основном и брали города индов. К тому же порт надежно прикрывает мощная стена с очень маленьким промежутком свободного пространства. Солдат на нем перебьют в два счета, стоя на гребне стен. Нет взять Агригент можно голодом или изменой.

— Хватит с меня Сиракуз и Тарента, после них уже многие говорят, что царь Александр разучился брать крепости как честный воин.

— Ну, это кто говорит. Те, кто сами не взяли ни одной крепости. Я лично считаю, что все способы хороши и важен лишь результат — воскликнул критянин и вскочил с места и заходил по палатке.

— Успокойся, — миролюбиво сказал царь, — я никого не хотел упрекнуть. Да победа важна, но я о другом. Не стоит, ли нам отойти от ставшего привычным шаблона по высадки солдат. Может стоить несколько, изменить условия и тогда крепость можно будет взять с моря.

— Не понимаю тебя государь — признался мореход.

— Покойный Пердикка внес предложение с перекидными мостками для борьбы против карфагенян на море. А если расширить их применение?

— То есть ты хочешь, что бы эти мостки мы сбрасывали на крепость — удивленно произнес наварх.

— Совершенно верно! Поэтому я и спросил тебя, как близко ты можешь подвести свои корабли к стенам крепости. Сбросив штурмовую лестницу с корабля и под прикрытием стрелков, солдаты свободно взойдут на стены города.

— Ты гений Александр! — восторженно воскликнул Неарх. — Позволь мне отдать приказ о начале штурма.

— Город твой Неарх — милостиво произнес властитель довольный столь хорошим завершением беседы. Мгновенно уловив новый замысел, критянин уже мчался к флотилии, на ходу обдумывая свои приказы.

— Ты был прав Нефтех — сказал Александр, как только критянин покинул его палатку.

— Неарх моментально уловил суть задачи, и теперь сам доведет ее до логического завершения.

— Кого ты думаешь поставить во главе десанта, государь.

— А, что это столь важно? Можно поставить Селевка, можно Эвмена, а можно Эврилоха.

— Я бы порекомендовал Деметрия, государь. Он жаждет воинских подвигов под твоим руководством. Сейчас ты его кумир и это следует использовать. Выполняя твои приказы, сын Антигона привыкнет подчиняться тебе и в дальнейшем будет полностью в твоей воле.

— Что-то ты говоришь загадками, жрец. Выкладывай, что у тебя против него.

— Против него нет, а вот отца его, стратега Антигона я очень опасаюсь — вкрадчиво произнес Нефтех и Александр тотчас недовольно дернул щекой и отвернулся. Владыка Ойкумены не любил намеки на заговоры за его спиной.

— Что ты имеешь против него? — раздраженно бросил он египтянину.

— Только свои предчувствия, — смиренно произнес тот. — Антигон единственный из старых стратегов у кого есть на тебя обида, и кто может причинить тебе серьезное беспокойство.

— И только? — несколько разочаровано спросил монарх, но египтянин хорошо слышал то, что не было сказано.

— Нет, еще есть смутные намеки, в которых я не могу быстро разобраться.

— Так разберись и доложи.

— Не изволь беспокоиться повелитель, все будет сделано как можно быстрее — поспешно заверил Нефтех и по кивку царя покинул его палатку.

— Все-таки хорошо, что рядом есть преданный человек, который не будет спать, когда ты спишь, и не будет праздно отдыхать, пока ты развлекаешься — подумал про себя Александр, глядя в спину уходящему жрецу.

Неарх рьяно взялся за дело и вскоре в строгой секретности, царские плотники уже колотили особые штурмовые лестницы, к которым кузнецы уже выковали особые крюки. Для полной свободы рук Неарха, царь решил организовать отвлекающую атаку, которую поручил наемникам.

Откровенно презирая предателей, он спешил избавиться от людей уже предавших раз своего хозяина. Во главе них, Александр поставил стратега Селевка, чья звезда стала стремительно восходить после смерти Пердикки.

В назначенный день, македонские баллисты и катапульты начали обстрел стен крепости, убивая людей, снося зубцы стен, заставляя все живое прятаться, прочь на время обстрела. В то же время, корабли Неарха курсировали вблизи стен порта, отвлекая на себя внимание Гимилькона. Суда подходили на выстрел из баллисты, но не обстреливали и не пытались прорваться через заграждение из цепей. Понаблюдав за ними, Гимилькон пришел к выводу, что корабли намерено, отвлекают на себя, его внимание от чего-то важного. Когда стратегу донесли, что македонцы пошли на штурм, пуниец тут же приказал снять людей с обращенных к морю стен, оставив лишь сторожей возле мола.

Наемники с лестницами яростно атаковали стены города, получив обещание царя отдать его на их разграбление. Пунийцы смело защищались, кормя атакующего противника вместо золота и серебра, железом и кипятком.

Как только Неарх получил сигнал от Александра, корабли сразу прекратили свое движение и разом устремились к пустым стенам. Выбрав участок стены, нависший над морской гладью, триеры встали впритык к нему и на стену разом обрушились штурмовые лестницы.

Тех немногих защитников, что еще охраняли стены, смел залп лучников, принявшихся методично зачищать гребни штурмуемых стен. Солдаты дружно полезли на стены, открывая в осадной истории её новую страницу. Высадив десант, триеры уходили прочь и на их место подходили другие, пополняя число штурмующих воинов. Двигаясь по стене, македонцы свободно достигли основных ворот и, перебив стражу, взломали их. В тот же момент, Неарх принялся прорывать заграждения у мола и после этого свободно высадил оставшихся воинов. Судьба Агригента была решена.

Когда до Гимилькона дошли известия о действиях врага, он сначала не поверил этому. Однако звон оружия у себя в тылу и воинственные крики македонцев, быстро убедили его в правоте услышанного. Охваченный отчаянием и полной безысходностью своего положения, пуниец выхватил меч и ринулся в самый круговорот схватки, с надвигающимися со стороны моря македонцами. Отчаянно сражаясь, он пал под мечами солдат Деметрия. Зажатые с двух сторон, наемники начали дружно сдаваться, как только увидели гибель своего командира.

Агригент пал к ногам Александра, завершив тем самым полное покорение царем Сицилии. Заняв город, македонцы уже не сильно церемонились с его жителями, объявив их рабами македонского народа. Многие обращались за милостью к царю, но монарх был не приклонен. Судьба противников македонцев должна была быть ясным примером для всех остальных вольнолюбивых греков Сицилии и Италии.

Отпраздновав победу, Александр через два дня отдал приказ войску выступать к Регию, не желая более оставаться на острове. К этому его подталкивали письма Кратера и неуемное желание быть всегда на острие атаки.

Неарх получив очередную награду, уже вел свои корабли к Таренту, который отныне должен был стать основной базой македонского флота на этот период войны. Единственная остановка его кораблей была Мессана, где они должны были помочь Александру переправить в Италию его войско.

Стояло уже знойное южное лето, когда македонские солдаты во главе с царем, вступил на итальянскую землю. Регий встретил их с цветами и покорностью. К только что высадившемуся монарху была отправлена делегация лучших горожан, с приветствием и желанием присоединиться к новому союзу греческих городов, который уже создал Птоломей.

Кроме Лукании и Калабрии к нему еще никто не присоединился, но стратег правильно считал, что это только начало. Прибытие Александра было лучшим аргументом агитации для вступления в него. Продвигаясь по Бруттии, македонец принимал делегации одного города за другим, униженно просящие монарха принять их во вновь созданный союз.

Единственный город, который отказался признать своих послов к Александру, был Кротон. Македонцы простояли у его стен около двух недель, демонстрируя силу и мощь царского войска. С тоской смотрели кротонцы, как враги топчут их посевы и разоряют сады. Став большим лагерем, Александр приказал готовиться к штурму, дав жителям города небольшую отсрочку.

На глазах у изумленных жителей, македонцы собрали свои баллисты и провели пробные выстрелы своими огненными снарядами, в качестве цели избрав богатый приусадебный дом невдалеке от городских ворот. Строение загорелось с первого попадания, занявшись ярким пламенем от второго, и вскоре полностью заполыхало на виду у всех горожан. Этого было достаточно, что бы в Кротоне произошли перемены и своих прежних правителей со связанными руками кротонцы доставили в лагерь к македонцам. Не желая портить общую картину казнями, Александр приказал отправить их в Пеллу в качестве заложников от строптивого города.

Кратер, используя вынужденную задержку Александра в свою пользу, решил ускорить хлопоты Птоломея по объединению городов Великой Греции в единую лигу. С этой целью, он двинул основную часть своего войска в Кампанию, которая единственная из областей упорно не желала внимать доводам сладкоголосого Птоломея. Причиной тому были давние амбиции каждого из городов, претендовавшие на верховную власть в Кампании.

Птоломей полностью исчерпал все аргументы в своих переговорах, но упрямые кампанцы не желали ничего слышать о какой либо власти над собой. Кратер решил сочетать политику пряника и дубинки и без особых раздумий направил свои войска на кампанские поля. Бросив уговаривать упрямых жителей Кампании, Птоломей полностью переключил свои дипломатические усилия на самнитов. Эти гордые и храбрые племена, долгие годы воевали с Римом и Кампанией с переменным успехом. После неуступчивых и заносчивых кампанцев, Птоломей быстро нашел общий язык с Гелием Эгнацием и даже заключил оборонительный союз двух стран. Самниты, потерпевшие совсем недавно жестокое поражение от римлян, остро нуждались в сильных союзниках.

Тем временем, войско Кратера без особых хлопот подошли к Ноле и сразу взяли её в осаду. Данные действия нельзя было назвать осадой в полном смысле слова. Кратер лишь блокировал город, давая возможность кампанцам собраться силами и прийти на помощь осажденному городу. Действуя столь хитрым способом, македонец исходил из рассуждения, что лучше сразу разбить все вражеские силы, чем гоняться затем за каждым поодиночке. Кратер был полностью уверен в силе своих солдат, что не боялся играть в столь опасную игру с большими ставками.

Все вышло именно так, как он рассчитывал. Встревожась за судьбу Нолы, кампанцы быстро организовали свое ополчение и выступили из разных городов, имея одно направление Нолу.

Оповещенный скифскими разведчиками о прибытии противника, Кратер отошел от стен города на два дня пути, оставив возле города только легкие кавалерийские разъезды. Освободившись от римской зависимости благодаря восстанию самнитов, греки спешили показать любому противнику, что они сила, с которой стоит считаться. Основу прибывших сил составляли воины из Неаполя, Кум, Капуи и Велия. Старейшие греческие города, некогда возникшие из ионийских колоний, были полны желания, дать отпор македонцам.

Кампанцы быстро вышли к македонскому лагерю, стоявшему в открытом поле. Памятуя разгром луканцев, кампанские гоплиты очень опасались коварных засад, и были очень рады ровному и открытому пространству. На другой день после их прибытия, Кратер приказал выводить войска в поле. Под звук труб и барабанов, македонцы четко покидали свой лагерь, вызвав оторопь и испуг у противника. Греки в спешке забегали среди палаток, стремясь быстрее построиться перед битвой. Однако покидали они свой лагерь в относительном порядке, что заставило Кратера отказаться от применения против них, конной атаки.

Дав противнику полностью развернуться в фалангу, Кратер отдал приказ атаковать. Своих катафрактов, он вновь поставил на правом фланге, сосредоточив на левом скифов и легкую конницу. Возглавлявший греков Каликрат, выставил против македонцев сильную кампанскую конницу, отдав приказ разбить македонцев и ударить им в тыл. Основная сила была выдвинута как раз против катафрактов.

Бой главных сил начался как обычно. Обменявшись несколькими залпами стрел, лучники отступили за гоплитов, откуда продолжили, вместе с пельтеками осыпать врага стрелами и дротиками. Появление сарисофоров, был неприятный сюрприз для кампанцев. Только слыша о силе македонцев, они впервые столкнулись с подобным оружием. Это сразу сводило, на нет, некоторое численное превосходство греков над врагом. Мужественные гоплиты храбро сражались с противником, но не могли нанести ему ощутимого урона. Закрытые щитами первого ряда, сарисофоры умело, и грамотно выбивали своими копьями, солдат противника неся при этом минимальные потери.

Видя это Каликрат неистывал, но ничего поделать, не мог. Вся надежда оставалась на всадников, которые яростно сражались с македонцами, значительно отдалившись в сторону от краев фаланги, обнажая их.

Кратер сам вел катафрактов, желая подобно Александру быть всегда и во всем первым. Македонцы первые начали атаку и уже успели разогнать своих коней и набрать ударную силу. Ударив железным клином, катафракты сразу внесли сумятицу в ряды противника. Продолжая непрерывно атаковать, всадники яростными короткими ударами значительно превосходили кампанцев и вскоре те начали отступать.

Легкая кавалерия Гегелоха, быстро отразила атаку конницы кампанцев на своем фланге. Дав скифом связать вражеских всадников коротким боем, македонцы принялись расстреливать врага из лука и бросать в них копья. Разъяренные греки бросились на своих обидчиков, сломали строй, и началась полная неразбериха, которая сводилась лишь только к личным поединкам.

Сариссофоры, уверенно теснили греческих гоплитов по всему полю. Сплоченный строй не позволял им свалиться в беспорядочную свалку боя, но очень ясно чувствовалось, что вскоре фаланга может развалиться и дело будет проиграно. Особенно донимали гоплитов пельтеки, которые яростно атаковали их с третьей линии строя сарисофоров, нещадно кидая, в греков свои маленькие, но очень острые и меткие копья.

— Конница, где конница?! — отчаянно кричал Каликрат, устремив свой взор в клубы пыли, из которых доносились звуки схватки и иногда вылетали лошади, волоча за собой мертвые тела седоков.

— Что же там? — с надеждой в голосе воскликнул стратег, обращаясь к своему порученцу.

Тот послушно двинулся в сторону схватки, но не успел он проехать и двадцати шагов, как из клубов пыли вырвались кампанские всадники, на всех парах уносящиеся от македонцев их преследовавших. Катафракты прорвали строй противника и теперь свободно обходили фалангу для удара сзади. Спасая положение, стратег бросил им навстречу свой конный резерв, который должен был задержать их. Вновь схватились в отчаянной схватке кавалеристы, которые сразу окутались клубами пыли. Однако это уже не спасло положение кампанцев. Македонские гоплиты прорвали строй греков и теперь гнали их перед собой, разбивая мелкие отряды врага поодиночке.

Каликрат мгновенно вспрыгнул в седло и первым ударился в бегство, оставив все кампанское ополчение на произвол судьбы. Вскоре к сарисофорам присоединилась скифская кавалерия, которая принялась безжалостно преследовать неуклюжих гоплитов на своих маленьких, но очень выносливых конях. По мере продвижения преследования, скифы приняли в свой круг, катафрактов и кавалерию Гегелоха, успешно разогнавших своих противников.

Победа было полной, десять тысяч кампанцев осталось лежать на земле, тогда как македонцы потеряли всего около полутора тысяч. Упоенный победой, Кратер не стал преследовать побежденных врагов, решив проявить к ним милость. Подойдя к Ноле, он дал день на размышление горожанам, после чего приказал готовиться к штурму города. И уж здесь македонцы показали, на что способны их инженерные части.

Забросав защитников стен камнями и стрелами из баллист и катапульт, гоплиты пошли на штурм стен. Нола пала с первой атаки. Доставив к городским стенам лестницы, воины начали ловко взбираться по ним под прикрытием стрелков. Битва на стенах была недолгой и вскоре гоплиты, перебив защитников, уже ломали ворота обреченного города. Расправа была короткой. Озверелые от сопротивления солдаты, перебили почти всех мужчин и полностью разорили Нолу.

Конечно, столь небольшой город Кратеру не был очень, нужен и его можно было долго держать в осаде в расчете на голод. Однако стратег торопился завершить дело в Кампании, и Нола была необходима ему как пример расправы с непокорными греками. Двойная победа сделала свое дело. Напуганные кампанцы выразили свое согласились заключить союз с македонским царем. Не теряя времени, македонский стратег подошел к Неаполю и ввел в него свой гарнизон. Прибывший вскоре Птоломей, сразу заставил подписать горожан договор о признании власти царя Александра над Неаполем, гарантируя в обмен на это, защиту и целостность всех владений горожан.

После этого, уже никто из кампанцев не противился уговорам Птоломея. Аналогичные договоры подписали Кумы и Капуя, сохранив при этом свои внутренние вольности. Ободренный успехом, Кратер ждал прибытие царя, что бы сложить к его ногам свой жезл власти.

Тем временем пока царские войска шли ускоренным маршем в Кампанию, Неарх прибыл в Таренту. Его основной задачей было полное занятие тарентского порта. Дело было в том, что выход из гавани запирала маленькая крепость, в которой укрылись остатки греческого гарнизона, сумевшие избежать резни македонцев при взятии города. В самом Таренте, Кратер оставил гарнизон, состоящий из эпиротов, посчитав, что в этом случаи от них будет больше толку в этом походе.

Флотоводец сразу оценил трудности штурма тарентийской крепости. С трех сторон ее защищало море и высокие прибрежные утесы, а с четвертой, со стороны города — стена и широкий ров. Любая попытка взять ее штурмом, обернулось бы большими потерями в рядах атакующих. К тому же осажденные очень часто проводили ночные вылазки, что очень тревожило македонский гарнизон и подавало надежды горожанам на возвращение утраченной свободы. С каждой успешной вылазкой эта надежда крепла и хирела при неудачной. Для окончательного македонского спокойствия в Таренте, крепость следовало брать как можно скорее, пока в одну прекрасную ночь горожане не подняли бы бунт.

Будучи моряком, критянин ничего не смыслил в сухопутной осаде. Поэтому Неарх решил прибегнуть к самому радикальному способу. Заранее известив командира эпиротов, он подвел к крепости несколько пентер оснащенных огненными баллистами и начал методичный обстрел. Стоя вне зоны поражения тарентийцев, корабли безнаказанно обрушивали свой смертоносный груз на головы засевших в крепости воинов.

От адской смеси горело все, на что попадали брызги из разорвавшегося от удара глиняного горшка. Когда огонь достиг своего максимума горения, с противоположной стороны, на штурм бросились эпироты. Быстро достигнув стен крепости, они попытались взойти на них, но были встречены стрелами и камнями защитников которые, спасаясь от огня, собрались на не простреливаемом участке стены.

Не выдержав яростного отпора, эпироты отступили с узкой полоски земли ведущей к крепости. Неарх быстро изменил позицию и, подойдя вплотную к берегу, моряки начали обстрел стен из всех видов оружия. Прикрываясь щитами от ответного огня, они мужественно посылали свои снаряды и стрелы на головы защитников крепости.

Обрадованный столь быстрой и сильной поддержкой, командир эпиротов вновь построил солдат и погнал на штурм. Завидев приближающихся к стенам гоплитов, моряки быстро перенесли огонь внутрь крепости. Штурмующие, на этот раз не встретили особого сопротивления и смогли взойти на гребень стены. Греки отчаянно отбивались, но эпироты быстро одолели их и ворвались внутрь крепости. Один за другим с громкими криками сбегали они со стен вниз, чтобы полностью подавить последние силы вольного греческого города Тарента.

Оказав атакующим воинам существенную поддержку, флот отошел, чтобы со стороны наблюдать последний акт этой трагедии. Эпироты открыли ворота крепости и впустили своих товарищей. Прорываясь сквозь клубы дыма и огня, солдаты искали противника, находили, убивали, гибли сами и вновь двигались дальше. Часть уцелевших пыталась бежать через ров, но попали в засаду лучников и были поголовно перебиты, прежде чем смогли выбраться на волю. Другие заперлись в главной башне, и все заживо сгорели и задохнулись от дыма костра, который разложили солдаты у дверей строения. Тела погибших, было разрешено забрать только на третий день, после того как погасили все пожары и крохотный клочок Тарента был полностью очищен от его защитников.

Так наступил конец свободы в Великой Греции на пятнадцатый од правления Александра Великого царя Македонии.

Глава XI. Неудачное союзничество.

В ожидании прибытия Александра в Кампанию, Кратер находился в приподнятом настроении. Из всех царских стратегов только он и Эвмен получили из рук царя жезлы власти, и было доверено самостоятельно вести войну на очень важном направлении. Молодой македонец с блеском оправдал оказанное ему Александром доверие и теперь по праву ожидал проявления к себе благосклонности со стороны монарха. Однако вместо гонцов с радостным известием о приближавшемся царе, к нему явился вестник от самнитов. Новые союзники извещали Кратера, что подверглись нападению со стороны римлян и просили срочной помощи в качестве исполнения недавно заключенных союзнических обязанностей.

От подобных известий у македонского стратега пошла голова кругом. Согласно тайным планам Александра война с Римом должна была начаться, только после полного покорения Кампании. Когда все силы македонского войска будут собраны воедино. Александр очень серьезно относился к войне римлянам. Он видел в них сильного противника, который по своей опасности заметно превосходил карфагенян. Поэтому, монарх хотел ударить по Риму единым мощным кулаком.

Напав на самнитов, римляне смешали македонцам все карты. Ради поддержания того, что слово дома Аргидов является весомым словом, Кратер был вынужден заступаться за недавно приобретенных союзников с сомнительной репутацией.

За все время своего существования, самниты пользовались у соседей славой лихих вояк, которые постоянно их грабили. Драчливые и задиристые они постоянно воевали и многие считали, что от них лучше откупиться, чем воевать себе в убыток. Именно так делали кампанцы, апулийцы и умбрийцы. За их воинственность охотно вербовали в свои армии правители Сиракуз и Карфагена. Постоянно страдая избытком населения, самниты то и дело объявляли священную войну тому или иному соседу и отправляли свою вооруженную молодежь на поиски военной удачи за пределы родного края.

Римляне были единственные жители Италии, кто не только открыто выступил против самнитов, но и смог нанести им ряд сильных поражений. В последний раз Римская Республика сумела существенно ограничить интересы Самнитского союза, и это заставило самнитов искать для себя союзника, при помощи которого можно будет свести старые счеты с римлянами руками македонцев.

Прибывший Кратеру гонец много не договаривал, но стратег заподозрил, что новые союзники специально спровоцировали войну, хотя нельзя было исключать и того, что озабоченные успехами Кратера в Кампании, Рим действовал на опережение.

Против самнитов во главе четырех легионов выступил консул Деций Мус, уже неоднократно сражавшийся с самнитами и прекрасно знавший их тактику. Самниты потребовали от Кратера скорейшей помощи, потому что Мус начал вести войну на истребление, уничтожая все города и села самнитов, оказавшиеся на его пути.

От охватившего их огня небо стало багровым, а черный пепел пожарищ указывал путь римских легионов. Следуя своим обычаям, самниты объявили священную войну, оделись в белые траурные одеяния и поклялись страшными клятвами убивать каждого, кто поколеблется в предстоящем сражении. Гелий Эгнаций воззвал к своим богам за помощью, обещая им в награду головы всех знатных римских воинов, которые падут от его меча. Всего гордые горцы выставили около двадцати девяти тысяч человек, которые собирались в единую армию для отпора агрессора.

Кратер недолго колебался в выборе своего решения. Вызвав к себе в шатер гонца, он торжественно объявил, что прибудет к Эгнацию в самое ближайшее время со всеми своими силами. Конечно, правильней было подождать Александра и затем вместе ударить по римским легионам. Но тогда выяснялось, что все заверения в любви и дружбе со стороны македонян ничего не стоят. Все италики бы разорвали подписанные с Птоломеем союзнические договора, из-за лживости и слабостей представителей Александра.

После не долгого совещания между стратегами было решено, что Кратер возьмет с собой в поход фалангу сарисофоров и легкую конницу Гегелоха и Скилура. Птоломею для поддержания порядка в Кампании, стратеги решили оставить щитоносцев и катафрактов. Последние были совершенно непригодны для действий в гористой местности, где предполагались основные военные действия и были бы сплошной обузой для остального войска.

Отдавая часть войска Птоломею, Кратер считал, что общих сил македонцев и самнитов должно хватить не только для отражения римлян, но и для полномасштабного похода на Рим. При этом он ссылался на общеизвестную славу самнитов как хороших бойцов и на полученный опыт в сражении с кампанцами. Птоломей не был столь категоричен, но в целом полностью поддержал предложенный план действия.

Кратер выступил через два дня, считая, что слишком долгое промедление может пагубно сказаться на походе, и римляне могут разбить союзников поодиночке. Следуя за проводником, македонцы вскоре встретили Гелия Эгнация, который уже полностью собрал свое войско и в обусловленном месте ожидал подхода македонцев.

Большинство в его армии составляли молодые стройные воины, которые щеголяли друг перед другом оружием, богато украшенным серебром и золотом. Кроме этого, у многих воинов были щиты округлой формы местного производства. Самые сильные и храбрые из горцев гордо стояли подбоченившись, опираясь на огромные секиры. Самниты легко поднимали их обеими руками и при удачном ударе могли свободно разрубить человека напополам. Многие из них разъезжали на породистых лошадях, сжимая в руках длинные острые копья.

Кроме самих самнитов, Кратер увидел в войске Эгнация представителей этрусков, умбров и сабинов. Эти племена также воевали с римлянами и были готовы оказать своим соседям военную помощь. Глядя на столь многочисленных и настроенных только на победу людей, стратег уже не сомневался в успешном исходе всего дела. Италиков в первую очередь поразили длинные македонские копья сариссы и умение гоплитов образовывать монолитную фалангу. Ранее воевавшие в качестве наемников воины, могли сражаться в строю, но их было меньшинство. Самниты не признавали строгого порядка и, как правило, атаковали цепями, не сильно заботясь о своих флангах. Смело, идя на врага, они полностью забывали о себе, стремясь только показать в бою свое личное мастерство и храбрость.

Высланные вперед разведчики донесли, что римляне в составе четырех легионов уверенно продвигаются по направлению к столице самнитов Уфидии. Эгнаций точно рассчитал, когда они выйдут на равнину, где союзное войско сможет полностью развернуться, но римляне не смогут применить свою конницу. Горцы любили коней, но относились к ним как к своеобразной экзотике и не спешили создать свою кавалерию.

Единственные подвижные соединения, у них были в виде колесниц с прикрепленными к осям серпами и косами. При удачном их использовании они производили жестокие опустошения в рядах противника, но только на равнинах Кампании или Апулии. Здесь в горах, они были полностью не пригодны. Поэтому Эгнаций заманил римлян на равнину, где можно было использовать только пехоту. Для кавалерии просто не хватало места.

На развернутые в боевой порядок войска союзников римляне вышли ближе к обеду, двигаясь в походной колонне. Вначале замелькали их конные разъезды, а затем из ущелья вышла вся сорока тысячная масса солдат. Самниты не атаковали врага, дав им возможность построиться в боевой порядок.

Впервые в жизни Кратер увидел иное воинское построение. В считанные минуты, римляне перестроились в три линии. При этом это были не сплошные греческие шеренги. Каждая линия была разбита на аккуратные и четкие квадраты манипул, которые свободно передвигались, не нарушая при этом общего строя. Впереди каждой из них несли красное знамя насаженое на крестообразное древко и увитое лентами. Отдельно выделялись знаменосцы, несшие золотого орла, символ каждого римского легиона. Все знаменосцы имели специальные шапки с волчьими и медвежьими пастями.

Римские воины имели большие квадратные щиты, тонкие копья и короткие мечи, которыми можно было резать и колоть. Это выгодно отличало их, от всех мечей самнитов, которые были предназначенные наносить только рубящие удары. Громко били в барабаны музыканты, задавая ритм четкому движению солдат. Пронзительно гудели трубы звуками, которых римляне пытались напугать противника и подавали скрытые сигналы к перемещению войск.

Оторопь взяла сердце Кратера, когда он в полной мере разглядел своего противника. Это не были ряженные в красивые доспехи кампанцы или оборванные, нищие луканы которых легко было покорять. Перед стратегом стояли истинные волки, которые пришли поживиться добычей и вырвать победу, у них было очень трудно.

Десятки глаз внимательно смотрели на расположившихся перед ними самнитов и македонцев, выискивая в их построении слабые места, чтобы сходу начать битву. Чувствовалось, что для них это их обычное состояние, столь быстро и сноровисто перестроились они из походной колонны в боевую линию, демонстрируя при этом свою полную безбоязненность перед противником. Однако это было только в начале, оглянувшись назад и охватив своим взглядом стройную фалангу гоплитов и крепких самнитов, выстроенных в цепи, Кратер вновь обрел былую уверенность в себе.

Союзное войско было ровно поделено на две части. Левый фланг и средину прикрывали македонцы, правый полностью занимали самниты, которые упирались своим флангом в реку. У македонцев, слева возвышался густой кустарник выше человеческого роста, что полностью исключало обходной маневр. Тыл прикрывал Гегелох и Скилур, чьи всадники приготовили свои луки для борьбы с врагом.

Грозно взревели боевые рога самнитов, им звонко ответили римские трубы и воины начали наступать. Римляне двигались тремя отдельными друг от друга линиями. Кратер сразу заметил, что подобное построение не образует единый фронт, но в случаи необходимости может поддержать своих товарищей. Атакующему противнику придется преодолевать не один, а сразу три линии сопротивления. Это значительно усложняло задачу, но вместе с тем и упрощало. Обратив в бегство, переднюю линию можно было смело рассчитывать, что бегущие люди сомнут стоящих сзади порядки и сведут на нет, все усилия их стабилизировать.

Битву как всегда начали легковооруженные стрелки. Обменявшись взаимными выстрелами по наступающим воинам, они сразу отошли за спины солдат, чтобы от туда вести свою смертельную работу. С грохотом и треском ударили сарисы в деревянные щиты римских легионеров. Протяжно и зазывно запели клинки римлян от ударов по македонской броне. Гоплиты первого ряда опустились на колено и образовали черепаху, полностью закрыв сарисофоров от вражеских стрел, копий и камней. Легионеры сходу налетели на стену из копий и застыли перед ними, напрасно пытаясь пробиться далее. Изобретение царя Филиппа оказалось не по зубам потомкам Ромула. Кратер облегченно вздохнул и перевел взгляд на соседей справа.

При приближении врага, самниты дружно забросали легионеров своими копьями и ринулись в атаку гортанно, и яростно крича проклятия своим давним врагам. От боевого соприкосновения их строй разом развалился, и дети гор начали показывать чудеса личного искусства. Разрубая своими большими секирами, щиты переднего строя, они буквально врывались, внутрь круша все направо и налево. Опоенные священными напитками, самниты смело бросались на римлян, нисколько не беспокоясь о своей жизни.

На какой-то миг, Кратер посочувствовал римлянам, которые разлетались под ударами самнитских мечей и секир. Передние ряды легионеров заколебались, отхлынули назад под натиском врага, но вскоре остановились понукаемые своими центурионами и квесторами. Воинская дисциплина взяла свое, и римляне продолжили движение. То тут, то там возникали очаги яростных схваток, в которых самниты жестоко сражаясь, гибли сами, но и наносили большой урон римлянам. При этом они демонстрировали свое полное пренебрежение к смерти, на место погибшего сразу же становился другой целью жизни, которого было убить как можно больше врагов.

Подобный массовый героизм сильно действовал на римлян, и они вновь дрогнули. Особенно подействовал на их нервы случай, когда одетый в белое самнит с многочисленными порезами на руках и плечах, свои огромным мечом зарубил знаменосца одной из манипул. Громко крича от восторга, он схватил римское знамя и, переломав его ударом ноги, швырнул на землю. Трое римлян с яростью бросились спасать его, но были буквально сметены ударами меча самнита. Молодые войны, составлявшие первые шеренги, дрогнули от подобного зрелища и, не сговариваясь, стали потихоньку отступать.

Видя подобное неудачное начало, по приказу трибунов, к ним на помощь поспешили более опытные солдаты второй линии, полностью закрыв промежуток между манипулами. Почувствовав подмогу, легионеры с новой силой ударили по врагу, пытаясь остановить их продвижение. Однако сделать это было очень непросто. Поймав удачу за хвост, самниты непрерывно атаковали, стараясь не дать врагу опомниться и прийти в себя. Снова замелькали огромные секиры и мечи воинов без страха отдававших свои жизни ради гибели врага.

У македонцев тоже был успех. Вот уже около часа они успешно перемалывали вражескую силу, неся потери один к трем или четырем. При этом гоплиты не сдвинулись со своего места, наглядно демонстрируя свою мощь и силу. Римляне гибли под копьями сарисофоров, но очень редко могли отомстить своему противнику, стена копий была не пробиваема. В основном солдаты Кратера несли потери от стрел и копий, которые все-таки иногда пробивали защиту, но при этом естественно не могли вскрыть весь строй.

Подошедшие легионеры второй линии тоже не внесли особого перелома в ходе боя. Напрасно они пытались обойти левый фланг фаланги. Высокие кусты очень мешали им совершить этот маневр. К тому же они сразу попали под огонь конных лучников Гегелоха, которых Кратер сразу перебросил на свой левый фланг, едва заметил маневр противника.

В битве явно стал назревать необратимый перелом в пользу союзников. Консул Деций Мус, спасая положение, подвел свою третью линию, в которую входили опытные ветераны. Используя старый прием, он попытался заменить усталых и израненных солдат первой линии на более свежих легионеров. По крикам трибунов и центурионов солдаты стали отходить в тыл. И в этот очень рискованный момент ударил Гелий.

Опытный вояка сумел поймать римлян на этом маневре. С криками ярости голодного волка ринулись самниты на отходивших римлян, которые дрогнули и побежали. В один момент самнитами были перемешаны все римские построения, и они заколебались под бешеным напором врага. Напрасно центурионы и трибуны призывали солдат остановиться. Неистово орущая людская орава заглушала все крики и приказы, вызывая только одно желание спрятаться или бежать.

Один из трибунов Тит Помпилий схватил знамя легиона, и бросил его в толпу врагов, желая этим поступком пристыдить легионеров и заставить остановиться. Подобный отчаянный шаг остановил отходящую манипулу. Легионеры кинулись на выручку знамя, но тут же были зарублены или подняты на колья наступающими самнитами. Видя столь опасный момент сражения, и что его войско вскоре побежит, Деций Мус решился прибегнуть к старинному магическому обряду. Покрывшись с головой своей тогой, он страшными заклинаниями обрек себя в жертву подземным богам и все вражеское войско и, бросившись затем один в средину врагов, погиб, воодушевив своим самопожертвованием солдат.

От подобного действия римлян охватила ярость, не уступавшая по своей силе ярости их противника. Как единый человек кинулись они вслед за своим консулом и опрокинули самнитов. Теперь они, гнулись под напором легионеров, отходя назад и обнажая фланг непобедимой македонской фаланги. Напрасно Эгнаций кричал воинам, размахивая своим огромным мечом, самниты не могли выстоять под римским натиском и вскоре обратились в бегство. Самнитский вождь гордо стоял в окружении своих телохранителей обтекаемый отходящими воинами. Все они пали в яростной сече, но не показали врагу своей спины.

Ах, как были сейчас нужны щитоносцы брошенному союзниками Кратеру. При их наличии фаланга бы перестроилась и смогла достойно отступить. Увы, их не было, и на обнаженный фланг обрушились жаждавшие вражеской крови легионеры. Заколебавшись, фаланга разломилась и была смята. Напрасно Гегелох и Скилур атаковали врага. Своими самоотверженными действиями они смогли спасти лишь небольшую часть гоплитов, остальные все полегли под мечами легионеров.

Римляне долго и безостановочно преследовали врага. Под их мечами пало свыше двадцати пяти тысяч самнитов и македонцев. В плен почти никого не брали. Кратер мужественно сражался со своими солдатами, желая погибнуть подобно Эгницию. Но так не считал Скилур. Вздыбив коня, скифский вождь вместе с охраной прорвался к месту схватки и подхватил под руки раненого стратега. Одним движением он бросил его поперек седла и умчался прежде, чем легионеры метнулись за своей добычей.

Отъехав на приличное расстояние, кавалеристы остановились. Из бока стратега торчал обломок копья, из-за которого сильным ручьем лилась кровь. После долгой возни ее с большим трудом удалось становить, но было уже поздно. Стратег умирал, теряя с каждым вдохом свои силы.

— Гегелох, — молвил умирающий, — скачи к Птоломею, пусть будет готов к нападению врага. Это очень опасные противники. Расскажи все, что видел и пусть Александр отомстит им за меня.

Стратег хотел сказать ещё, что-то, но силы уже были на исходе и он затих. Македонцы рыдали в голос, от потери столь молодого и способного вождя. Кратера все любили, считая его самым близким к царю человеком и, несомненно, пошли бы за ним случись, что с Александром.

Завернув еще теплое тело в плащ, македонцы привязали Кратера к седлу, и поспешили к Птоломею, не желая оставлять тело своего любимца врагу. Однако напрасно Кратер торопил своих солдат. Посчитав, что македонцы полностью разбиты, второй консул Аврл Постумий, обрушил всю мощь римских легионов на самнитов. Торопясь использовать благоприятный случай, римлянин хотели вырезать все разбойничье гнездо старых обидчиков.

После жестокого побоища под Уфидией, римляне начали методично уничтожать деревни и города Самнитского союза. Не оставляя самнитам времени для защиты, Постумий шел от одного города к другому, от одного поселения к следующему и все безжалостно предавал огню и мечу. Приходившие после прохода римского войска люди не могли поверить, что все это когда-то было заселено людьми.

Все население Самнии вне зависимости оказывало оно сопротивление римлянам или нет, обрекалось на уничтожения. Предавались смерти мелкие отряды самнитов, пастухи стад спустившихся с гор и даже случайные путники, попавшиеся на свою беду римским легионерам. Согласно приказу консула, в плен не брался никто. Все население Самниума римлянами уничтожали подчистую. Небольшое исключение делалось молодым и крепким девушкам, которых сразу отдавали купцам для продажи в рабство, да и то не всех.

Так потомки Ромула мстили своим заклятым врагам, так уничтожался самый опасный для них противник способный уничтожить их самих.

Своей гибелью самниты помогли македонцам собраться силами. Плохие вести распространяются с молниеносной скоростью и на момент прибытия остатков разбитого войска, Птоломей уже знал о страшной беде постигшей Кратера.

С победой римлян в сражении, отношение кампанцев к македонцам сильно изменилось. Капуя и Кумы полностью свернули свою былую активность в отношении былого союза. Кампанцы затаились, откровенно выжидая дальнейшего развития событий. В самом Неаполе моментально активизировались круги с проримскими настроениями. Опасаясь возможных эксцессов, со стороны горожан стратег решил оставить в городе сильный гарнизон, а основные силы вывести в поле. Опасаясь двойного удара, Птоломей предпочел иметь свободу действий, а не быть скованным крепостными стенами с ненадежным тылом за спиной. Теперь, когда в его распоряжении были только гипасписты с катафрактами, и Птоломей решил не рисковать оставшимися в его подчинении солдатами. Конница Гегелоха и Скилура, несомненно, усилила его положение, но без фаланги он не хотел предпринимать активные действия.

Отправив гонца к Александру с подробнейшим докладом, стратег предал сожжению тело Кратера. Убитому были устроены пышные похороны и по требованию Птоломея их почтили своим присутствием все высшие люди Неаполя. Прах Кратера был сложен в ларец и так же отправлен со скифами в ставку к царю.

Не имея возможности активно действовать, Птоломей, для устрашения кампанцев пустился на хитрость. Он отрядил по все Кампании всадников, которые под большим секретом сообщали всем попавшимся им кампанцам, что царь Александр уже выслал подкрепление, которое стремительно движется на помощь стратегу. Слухи, подобно снежному кому, сразу же обрастали новыми подробностями и уже преподносились как свершившийся факт. Особо горячие головы доказывали, что сами видели новую македонскую фалангу, задержавшуюся на марше. От столь сильной молвы многие недруги македонцев присмирели и не торопились активно выступать против них. Таким ловким ходом Птоломей на определенное время сбил накал страстей.

По прошествию времени, он приказал части войска скифам и Гегелоху незаметно покидать лагерь, а затем шумно возвращаться, как будто прибыло долгожданное пополнение от царя. Одновременно, он распорядился разжечь больше костров, что бы создать у кампанцев впечатление о большом войске, стоящем под Неаполем. Так снова было выиграно время, отсрочившее возможный бунт в пользу Рима.

Время шло, римляне добивали самнитов, а от Александра шли гонцы с призывом держаться, но помощь послать не спешили. Это объяснялось отсутствием царя в ставке, которая была расположена под Грументом. Сам монарх, оставив свое основное войско Селевку, отправился морем в Тарент, получив ранее от Кратера хвалебные письма о спокойствии в Кампании. Поэтому видно на скорую помощь македонцам рассчитывать не приходилось.

С наступлением осени и приближением зимы, опасность столкновения с римлянами все увеличивалась, как одновременно уменьшалась вера в кампанский нейтралитет. Было достаточно появиться небольшому римскому отряду и положение у Птоломея резко ухудшилось. Воевать на два фронта он не мог, и стратегу бы пришлось отступать, отдавая без боя Кампанию, за которую уже было пролито столько македонской крови.

Но судьба по-прежнему благоволила к Лагиду. Когда надежды уже не оставалось, на горизонте Неаполитанского залива, показались македонские корабли.

Поначалу Птоломей не поверил дозорным, сообщившим ему эту весть. Вскочив на коня, о сам прискакал на берег моря, и увидел как торжественно, и чинно плыли по лазурным волнам корабли его правителя. Это был Эвмен, который едва узнал от гонцов о гибели Кратера, вместе с Нефтехом настоял на отправки части сил по морю.

Этому способствовал тот случай, когда египтянин доказал царю, о необходимости разделить флот на две части, заставив малую часть двигаться вдоль берега в направлении Неаполя. На кораблях находилась пехота под командованием Нефтеха, а основная часть двигалась по суши под руководством Эвмена.

Македонцы радостно закричали, переполошив весь Неаполь своими криками. Появление кораблей в бухте города, однозначно говорила кампанцам, что рано списывать македонян в борьбе за их область. Греки были поражены наличием столько пехоты на морских кораблях их сноровкой и быстротою при высадке на сушу.

Птоломей от радости расцеловал Нефтеха и приказал готовить пир в ознаменовании столь важного события. Через два дня прибыла настоящая, а не мнимая конница, которой к удивлению стратега командовал Эврилох. Царский телохранитель, четко доложил ему о своем прибытии и известил, о скором приходе Эвмена. Тот вел с собой двенадцать тысяч пехоты. В основном это были фалангиты и пельтеки. От этих новостей, настроение Птоломея еще больше улучшилось, и он отправил гонцов в Кумы и Капую с приглашением прибыть к нему в гости делегаций этих городов. Теперь он не сомневался в своих силах и начинал диктовать свои правила игры.

Когда прибыл Эвмен, своих делегатов прислали Кумы, но Капуя все тянула. Да это было и понятно. Капуя находилась ближе всех к Риму, тогда как Кумы были под боком у Птоломея. Не сильно напирая на капуанцев, стратег все — таки напоминал о своем присутствии, посылая очередного гонца.

К этому времени наступила зима, и Птоломей уже надеялся, что римляне занятые Самнией в этом году не придут в Кампанию, как разведчики принесли весть о появлении двух римских легионов. Действительно, Аврл Постумий не мог отказаться от уничтожения Самниума, но оставлять недобитых врагов тоже не входило в правила римских полководцев. Поэтому на устранение остатков македонского присутствия в Кампании были направлены два союзнических легиона, в спешке набранные Римом после победы над самнитами.

Возглавляемые Марком Марцелом, они состояли в основном из жителей Лациума, верой и правдой служивших римлянам. Марцел был опытный полководец, за плечами которого уже были войны с самнитами, этрусками и кампанцами. Получив под свое командование эти силы, он стремился повторить подвиг Муса и превзойти Постумия. По хвалебным донесениям последнего, римский сенат оценил положение Птоломея как катастрофическое и поэтому решил доверить его ликвидацию союзникам.

С десятью тысячами легионеров и тремя тысячами конницы, римский консул чувствовал себя очень уверенно в отличие от македонцев. На Птоломея сильно довлел призрак недавнего поражения считавшейся непобедимой македонской фаланги. Эвмен не разделял его настроения, справедливо указывая, что римляне одержал свою победу лишь благодаря отсутствию у Кратера гипаспистов.

На военном совете оба стратега высказались за открытый бой всеми имеющимися силами. Птоломею оставляли флот и сильный гарнизон в Неаполе. При любом раскладе, теперь он должен был удержать город до прибытия Александра. Перед выступлением Эвмен выступил перед войском, призвав солдат отомстить врагу за своих товарищей, и это приободрило македонцев.

Марцел торопил своих легионеров. Он желал до начала зимних бурь и холодов дать генеральное сражение, в котором бы окончательно уничтожил врага и с победой вернулся в Рим. Когда разведчики донесли о приближении противника, он очень обрадовался и приказал идти быстрее, что бы поскорее увидеть македонцев и не дать им улизнуть.

Они встретились недалеко от Капуи, в трех днях пути. Между ними простиралась простая кампанская равнина, идеально подходившая для битвы. Марцел приказал разбить лагерь и тщательно наблюдать за врагом. Эвмен тоже решил дать сражение, желая поскорее снять чувство тяжести поражения с плеч своих солдат.

На следующее утро, консул вывел своих солдат и под громкие крики, и звуки труб стал вызывать противника к битве. Эвмен не замедлил ответить и вот уже сначала конница, а затем пехота выстроились перед врагом. Наслышанный про порядок построения римлян, стратег все-таки решил навязать игру по своим правилам и выставил фалангу с клином из гипаспистов на правом фланге. По бокам он расположил катафрактов и скифов с Гегелохом.

Отдав фалангу под командование Эврилоха, Эвмен возглавил катафрактов, поручив командование клином Деметрию, который прибыл к нему вместе с подкреплением. К всеобщему удивлению, левый фланг был отдан Нефтеху, который облачился в доспехи и гарцевал на лошади вместе со Скилуром.

Появление сариссофоров для Марцела было неприятной неожиданностью, которая, однако, не поколебала решимость консула одержать победу. Быстро оценив обстановку, Марк внес изменения в прежний план. Постумий ясно доносил о невозможности пробить ряды пиконосцев. Поэтому Марцел решил охватить ее с флангов, используя силу второй и третьей линии. Охваченные с двух сторон македонцы будут беспомощны и обязательно сломают строй. От этой затее у него повеселело на душе, и он приказал легионерам наступать.

Как только войска столкнулись друг с другом, следуя приказу Марцела, легионеры совершили маневр и стали охватывать обхватывать македонские фланги. И если на правом фланге они столкнулись с мощным клином гипаспистов, то на левом фланге им противостоял небольшой отряд гоплитов, заметно уступавший по силе атакующим их римлянам. Одновременно, на македонцев обрушилась союзная конница, стремившаяся полностью развалить фланг противника.

Нефтех первым оценил всю угрозу и стал решительно действовать. На помощь гнущимся под напором римлян гоплитам, он приказал перебросить на левый фланг всех пельтеков, несмотря на протесты Эврилоха.

— Лучше пожертвовать малым, чем как Кратер получить удар в спину! — яростно прокричал он молодому стратегу и тот не рискнул спорить с советником царя. Подперев гоплитов пельтеками, египтянин бросил против легионеров ещё конных лучников Гегелоха, забросавших противника градом стрел. Оценив помощь, приведенную Нефтехом, командующий гоплитами гармост клятвенно заверил египтянина, что теперь они выстоят.

— Не выстоять! А атаковать и победить! — громко воскликнул советник. Конечно, египтянин понимал, что победить врагов в данной ситуации немыслимо, дай бог удержаться но, ставя заранее не выполнимую задачу, Нефтех добивался, что бы люди с рвением выполняли актуальную задачу на все сто или даже чуть больше.

Удача улыбалась новоявленному стратегу. Союзническая кавалерия не выдержала неистового напора брошенных против них скифов Скилура и в беспорядке бросилась отходить. С радостными криками подобно загонщикам, устремились степняки, за бегущим врагом доставая то одного, то другого всадника своими копьями и стрелами. Пораженная ими жертва падала наземь со всего маху, что вызывало радостный клекот у одних и крики ужаса у других. Теперь уже конники мчались во весь опор, позабыв про все на свете, лишь бы унести свои ноги.

Не менее удачно действовали и лучники Гегелоха. Оставаясь в стороне от легионеров, они прицельно начали выбивать солдат своими стрелами и дротиками. Закрываясь от них щитами, легионеры были вынуждены открывать свой левый бок гоплитам, чем те не преминули воспользоваться. Часть солдат бросилось в сторону лучников, но те только отъезжали в бок, выманивали их на себя, срывая тем самым римскую атаку. Увидев это, центурионы остановили продвижение легионеров и бросились возвращать в строй оторвавшихся людей. Это было только на руку пельтекам, прибыв на левый фланг, они обрушили на стоящего врага град копий и дротиков, от которых у многих солдат вышли из строя щит. В довершении картины был удар с тыла вернувшейся скифской кавалерией.

Легионеры сразу прекратили атаку, и отошли на исходные позиции, пытаясь организовать оборону.

У Эвмена наблюдалась другая картина, катафракты быстро разгромили кавалерию своего фланга и отошли в бок, чтобы перегруппироваться. В это время остроносый клин, быстро вспорол ряды атакующих латинян, обратил их в бегство и теперь сам выходил в бок и тыл союзных легионов. Марцел пытался остановить продвижение гоплитов, но безуспешно. Тогда римский полководец стал отводить быстрые манипулы в бок, чтобы прикрыть прорыв македонцев, отчасти это ему удалось. Изрядно посеченные гоплитами все израненные покрытые кровью и пылью, легионеры все же отбивали атаки македонцев и не показали им свою спину.

Надрывно ревели трубы, призывая легионеров к вниманию и повиновению. Трибуны четко руководили действиями солдат, подбадривая их перед новым броском вперед. Но броска не получилось. С тыла ударила тяжелая конница во главе с Эвменом, смяла, опрокинула и принялась сечь как траву. Марцел пытался руководить войском, но был сражен в горло умело пущенной стрелой одного из скифов.

Железное жало оборвало команду консула и захлебываясь кровью, тот рухнул с коня на землю. Гибель полководца потрясла легионеров, и теперь каждый спешил поскорее покинуть эту западню. Еще больше привел в ужас солдат вид головы Марцела, которую скифы безжалостно отсекли и водрузили на копье.

После этого началась бойня, из которой мало кто ушел. На вырвавшихся из котла беглецов обрушились конные стрелки, которые хладнокровно убивали беглецов, мстя римлянам за свое былое поражение.

Небольшой отряд, сомкнув мечи, и щиты пробивался сквозь вражеские порядки, но попал под удар катафрактов и был развеян на месте. Всего спаслось около двухсот человек бежавших сразу после прорыва строя македонским клином. Все остальные были безжалостно убиты македонцами жаждущие мести за гибель Кратера.

Развивая наметившийся успех, Эвмен не отправился к Неаполю, а двинулся в Капую, где остановился на зимние квартиры, полностью прибирая к своим рукам всю Кампанию. Наступало время ответного удара.

Глава XII. Падение Рима.

Зима пришла на Апеннины, но не для Александра. Македонский владыка не признавал времен года и жил по своему распорядку. Энергия продолжала бушевать в нем подстегнутая известием гибелью Кратера. Узнав о его смерти, царь сорвался и пил в течение двух дней.

Многие недоброжелатели египтянина очень сожалели, что его в этот момент не было в царском шатре. Находясь в подпитии, царь очень нелестно отзывался о Нефтехе, требуя от стражи разыскать и доставить бритоголового гадателя, напророчившего ему столько потерь близких людей.

Гнев царя был искренен, но по большому счету египтянин не был виноват в смерти Пердикки и Кратера. Шла война, и смерть с одинаковой безжалостностью забирала всех людей, не смотря на то, любимице он царя или нет.

Весть о гибели Кратера настигла царя в Таренте, на третий день после того как он туда прибыл. Александр еще не оправился от потери Пердикки, как его настигла новая утрата. Его покидали преданные и нужные царю люди, горцы с которыми он быстро и легко находил общий язык в отличие от жителей низин.

Чего стоили одни Линкистиды и прочие роды, постоянно показывающие, что они тоже могут претендовать на власть. Однако на удивление придворных царь быстро взял себя в руки и начал действовать. Все ожидали, что он стремглав броситься в Кампанию на выручку Птоломею, но они ошиблись в своих прогнозах.

Еще до отплытия в Тарент, Александр разрешил Эвмену использовать корабли по собственному усмотрению. Узнав о том, что стратег отправил в Неаполь флот, а сам двигается берегом моря в Кампанию, царь не стал торопиться, давая возможность стратегу в полной мере проявить свой полководческий талант. Александр полностью доверял Эвмену, и время показало, что он был прав. Союзные войска римлян были разгромлены, а Капуя взята.

Сам царь также не сидел, сложа руки. По его приказу, Лиссимах по морю перебросил через Эпир в Тарент новое подкрепление, которое было совершенно не лишним в предстоящей борьбе с римлянами.

Вместе с подкреплением в Италию прибыл и молодой эпирский царь Эакид. Насмотревшись на успехи Александра, он решил попытать счастье подобно своему погибшему отцу Александру эпироту.

С собой он привел восемь тысяч солдат и шесть тысяч наемников. Александр радушно принял родственника, пообещав не засовывать его в тыл, а дать возможность проявить себя в ратном деле. Одновременно, по приказу царя началось строительство новой Александрии на противоположной стороне полуострова от Тарента. Македонец сразу определил необходимость второго порта, и дело закипело.

Уединяясь в своем шатре, монарх вносил изменения, в план войны, учитывая войну Рима с самнитами и занятие македонцами Кампании. Итогом его дум, стал секретный приказ, отправленный Эвмену и Птоломею с гонцом прямо посредине зимы. Содержание его не знал никто, и поэтому все считали, что стратеги будут дожидаться прибытие царя со всеми силами, в начале марта.

Таково было общее мнение и друзей и врагов, но Александр вновь удивил всех своей непредсказуемостью. Выждав необходимое время, он неожиданно покинул Тарент и двинулся через Апулию, объявив целью похода город Грумент.

Подобный ход очень удивил италиков, которые не воевали в зимнее время. Появление македонцев было столь неожиданным, что апулийцы спешили заключить с ним мирный договор и снабдить всем необходимым. Не встречая никакого сопротивления, царь миновал Канны, Арпы и Героний и, достигнув предгорья Самниума, остановился.

Вызов находившимся в этот момент в Самнии римлянам был брошен и он стал ожидать ответных действий Постумия. Как он и ожидал, его неожиданные действия озаботили римлян. Разгром армии союзников во главе с Марцелом был крепкий удар по римскому престижу, но это был не тот случай. Чтобы впадать в панику. Разгромив Кратера с самнитами, Постумий получил большое подкрепление, как из Рима, так и от союзников.

К началу весны 318 года, под началом римского консула имелось шестьдесят восемь тысяч солдат и шесть тысяч конницы. Именно этой могучей силой собирался переломить хребет македонской фаланге, римский полководец. Он правильно определил слабость фаланги сариссофоров в бою и ясно представлял себе, как можно раздавить их, мощным боковыми охватами.

Имея отрывочные сведения от беглецов, из-под стен Капуи, консул видел основную причину поражения войска Марцела во фланговом ударе клина гоплитов, а вовсе не в кавалерийском ударе катафрактов. Поэтому, Постумий намеривался в первую очередь разделаться с щитоносцами, а затем разгромить фалангу сариссофоров.

По его расчетам у Александра было чуть более сорока тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы. Превосходство противника в коннице несколько обеспокоило римского полководца, но считая кавалерию второстепенным участником грядущей битвы, он все свое внимание сосредоточил на пехоте.

Узнав о приближении Александра к Самнии, Римский Сенат единогласно потребовал от Постумия разбить врага римского народа, македонского царя и провести гордого владыку Востока в цепях по главному форуму Рима.

Выполняя приказ Сената, едва миновали мартовские иды, Постумий оставил истерзанную землю Самнию, и вывел солдат своей армии на апулийские равнины. Разбив два лагеря, Постумий отправил вперед конную разведку на поиски македонцев, которые должны были стоять неподалеку.

Вскоре разведчики донесли, что видели врага, определили приблизительную его численность, а также определили по знаменам присутствие в войске самого Александра. Полученные сведения воодушевили консула, и Аврл решил дать врагу сражение.

Вскоре, римский полководец сам смог увидеть грозное македонское войско, сокрушившее персидское и индийское царство, приведшее к покорности Счастливую Аравию и Грецию, уничтожившее Карфаген. День простояли армии друг против друга, готовясь к решительному бою.

Упоенный победой над Кратером, консул Аврл Постумий рвался в бой, отметая разумные советы претора Павла Эмилия, повременить с боем и как можно лучше узнать противника.

— Я разбил Кратера, теперь очередь за Александром! — хвастливо заявлял он, полностью замалчивая тот факт, что только самоотверженный поступок покойного Муса спас армию от разгрома. Аврл точно знал, что против флангового удара македонская фаланга бессильна и спешил повторить то, что случилось под Уфидией.

— У меня приказ Сената разбить Александра и я как консул должен его исполнить, — затыкал рот претору Постумий. — Привези мне приказ Сената о том, что ты наделен равными со мною правами, и я соглашусь с тобой.

Эмилий в гневе покидал палатку консула, не в силах предотвратить нависшую над римлянами опасность. Ему вторил трибун, Квинт Максим, также призывающий консула к осторожности перед столь грозным противником, покорившим полмира. Но Постумий отвечал, что Александру противостояли дикие азиаты и отупевшие от роскоши греки, которые давно забыли свою былую славу.

Мнение консула горячо поддержали квестор Теренций Варон и другой трибун Септимий Гракх. Они говорили, что только активные действия спасали и спасут Рим от любой напасти и чем быстрее враг будет разбит, тем будет лучше. Поэтому, дав своим людям отдохнуть и выспаться, Постумий приказал вывести римское войско из лагеря утром второго дня.

Выехав в числе первых из лагерных ворот, Постумий принялся расставлять свои силы. Центр и правый фланг состоял из римлян, а левый фланг его войска составляли союзники. Выстроенные в классические три римские линии, легионеры громкими криками приветствовали своего полководца, который проезжал мимо их передних рядов. Настроение у Аврла было просто прекрасным. Гаруспики перед боем предсказали удачный исход сражения, и консул рвался к своему большому триумфу.

Готовясь к сражению с римлянами, Александр учел ошибки Кратера и сделал серьезные выводы. Фланги сариссофоров под командованием Аминты и Павсания, он укрепил самыми надежными отрядами гипаспистов во главе с Селевком и Деметрием. Вызвав к себе в шатер молодых людей, монарх приказал им умереть, но прикрыть бока и спины фалангитам. Кроме этого по краям фаланги, он выставил отряд эпиротов и бывших карфагенских наемников иберийцев, не особенно, правда, надеясь на их качества. Всех гейтеров, Александр сосредоточил по обыкновению на правом фланге под своим началом, отдав левый край союзной и легкой кавалерии.

Облаченный в свой неизменный красный плащ, царь подъехал к переднему краю строя и внимательно поглядел вперед. В сотый раз, он проверял свой чертеж битвы и высчитывал его параметры.

По взмаху руки Постумия взревели римские трубы, им ответили македонские флейты и барабаны, после чего воины начали сближаться. Александр уверено двинул свою кавалерию вперед, разгоняя лошадей и набирая пробивную силу клина. Римляне, сделавшие главную ставку на пехоту, должны получить наглядный урок в силе царской конницы.

Александр еще до стычки определил, что конница противника откровенно слаба и играет туже второстепенную роль, что играла у греков до военных реформ его отца Филиппа. Подбадривая себя громкими криками, гетайры быстро преодолели пространство, отделяющее их от врага, и врезались в его ряды.

Противостоящие катафрактам римские всадники, были полны решимости и отваги, храбро сражаться с напавшим на них противником, но противопоставить сильной, годами отлаженной боевой машине они не могли.

Ведомые вперед человеком, страстно жаждавшим отомстить за своих убитых друзей, вооруженные тяжелыми копьями всадники молниеносно пробили широкую брешь в турмах и алах римской кавалерии. Вслед за ними скакали дилмахи имевшие мечи, что добивали уцелевших и обращали в бегство всадников противника.

Сопротивление римской кавалерии попавшей под столь мощный каток, было не долгим. Римляне бежали, открыв для удара гетайров свой левый фланг. Александр недолго преследовал беглецов. Как только пространство было очищено, он остановился, развернул конницу и приготовился нанести новый удар по врагу.

Сегодня было недостаточно одного хорошего удара по тылу вражеского войска, как это было в прежних азиатских битвах. У римлян была строгая дисциплина, и консул не побежит подобно Дарию от одного вида атакующего противника. Александру был необходим мощный, раскалывающий ряды манипул удар, а для полного успеха ему была необходима вся конница.

Оставленная на левом фланге под командованием Артобаза кавалерия, тоже сумела быстро выполнить поставленную перед ней задачу. Персидские кавалеристы уверенно вступил в схватку с противником и стали активно теснить римлян. Во многом им в этом помогало не только желание персов отличиться перед царем, но и лучшее вооружение царских кавалеристов. Обладая тяжелым пластинчатым доспехом, щитом и тяжелым мечом, они имели преимущество перед римлянами вооруженными короткими мечами и кожаными доспехами.

Противостоящая Артобазу кавалерия смогла продержаться несколько дольше, чем их товарищи на противоположном фланге, но, в конце концов, тоже обратилась в беспорядочное бегство. Артобаз, некоторое время преследовал их, а затем сделал разворот и, повторяя маневр Александра, обрушился на задние ряды римских легионеров.

Пока кавалеристы упражнялись в своем умении держаться в седле и владением оружия, пехотинцы дрались не на жизнь, а на смерть. После схватки лучников и пращников, сомкнувшись в единую линию, легионеры храбро напали на македонцев. Теперь они не стояли в нерешительности перед стеной копий, а смело бросались на них, норовя во, чтобы то ни стало схватить острие вражеского копья и вырвать его.

Кое-где это удалось сразу, в других местах не очень скоро сопутствовал римлянам, но им удавалось пробиться к стоящим в первых рядах македонским воинам и вступить с ними в схватку. Да, при этом легионеры несли серьезные потери, но римляне отчаянно хотели разорвать строй противника. Имея двух кратное превосходство в пехоте, Постумий мог себе позволить не торопиться и перед охватом вражеских флангов, хотел связать противника боем в центре.

Успех лишь частично сопутствовал римлянам. Сариссофоры, медленно, но верно выбивали римских воинов своими длинными копьями из-за частокола щитов, но легионеры с яростью обреченных бросались на копья врагов с верой в победу.

Один только вид того, что они смогли приблизиться к врагу и громят его передовые порядки, сильно вдохновлял их на дальнейшую битву. Центурионы и легаты подбадривали своих солдат, громкими призывами намотать кишки проклятым македонцам.

Грозно рыча им в ответ, римляне буквально прогрызали неприступные ряды македонской фаланги, но быстро подвинуться вперед не могли. Постумий уже собирался дать приказ о начале обхвата флангов противника, но в этот момент ему в тыл ударили сначала гетайры во главе с Александром, а потом конники Артобаза.

Тяжелые конные клинья привычно смяли застигнутые врасплох ряды ветеранов, и стали продвигаться вперед, сокрушая все на своем пути. Подобно двум топорам они пытались расколоть ряды римлян на несколько частей, но быстрого успеха, на который рассчитывал македонский царь не произошло.

Повинуясь приказу Постумия, легионеры стал разворачивать свои ряды назад, чтобы дать отпор наседавшему врагу. Быстро и проворно крутились квадратики когорт и манипул, выполняя привычный для себя маневр, который сначала должен был остановить продвижение македонских кавалеристов, а затем и вовсе их уничтожить. Задача была не из легких, но выполнима, так как атакующим кавалеристам противостояла не напуганная толпа воинов, а прочно стоящие плечом к плечу ряды легионеров.

Наступал решающий момент в схватке пехоты и кавалерии, в которой никто не хотел уступать. Находясь в первых рядах атаки Александр с упоением рубил саблей щиты и головы римских легионеров. С каждым взмахом ее он либо исторгал душу противника, либо ранил его. С горящими от возбуждения лазами живой бог войны снимал свою смертельную жатву.

Царь не прятался за спины своих телохранителей, он был поглощен сражением, ощущая его каждой клеточкой своего крепкого тела. С поразительной ловкостью он отбивал направленные против него удары и наносил ответный выпад. Ловко управлял коленями конем, который уподобившись своему хозяину, грыз зубами врагов и давил их мощным корпусом оказавшихся на ее пути людей. Черный как смоль с гладкой атласной шкурой, конь был своеобразным продолжением смертоносного бога войны.

Во время схватки в налобник шлема угодила римская стрела, однако полководец даже бровью не повел. С удвоенной энергией он продолжал истреблять противостоявшего ему врага, внушая римлянам страх и уважение. Подобно ему сражались и его гетайры, пытаясь своими копьями пробить бреши в плотных рядах противника. Иногда это им удавалось, иногда они падали сраженные ответными ударами противника, но они упорно шли вслед за своим монархом.

В несколько ином положении были кавалеристы Артобаза. Своими мечами, под прикрытием конных лучников они сокрушали ряды римских легионеров не так быстро и скоро как конники Александра, но успех был и на их стороне. Римские когорты трещали, гибли, но не отдавали без боя противнику, ни одного шага. На стороне всадников Александра было умение и напор, на стороне римлян численность и выучка. Чаши весов победы ещё не были готовы склониться в чью-либо пользу и тут в действие вступили щитоносцы Селевка и Деметрия.

Воспользовавшись переключением внимания легионеров на отражение атаки македонской конницы, оба стратега произвели перестройку рядов своих гипаспистов и за счет удлинения крыльев, начали производить охват вражеских флангов. Сразу наметилось начало окружения римлян, чего Постумий сильно испугался.

Римские легионеры могли хорошо биться с противником лицом к лицу. Успешно отражать нападения с фланга и тыла, но сражаться в окружении и прорываться из него они не умели. Страх командира в одно мгновение передался солдатам. То тут, то там возникли очаги паники, с которой не смогли справиться центурионы и трибуны. И чем теснее смыкалось вражеское войско вокруг легионеров, тем сильнее она становилась.

Павел Эмилий раньше консула понял нависшую над его частью войска угрозу окружения и отдал приказ отступать, пока вражеские ряды прочно не сомкнулись с гетайрами Александра.

На пути его легионеров оказались эпироты вместе с Эакидом, совершившим за этот день немало подвигов. С яростью обреченных ударили по ним римляне, стремясь вырваться смертельной ловушки.

С каждой минутой им казалось, что удача повернулась к ним лицом, и они спасены но, в дело вмешался трагический случай. Заметив фигуру всадника энергично командующего прорывом, критские стрелки разом забросали его своими стрелами, и одна из них попала в горло претору. Смертельно раненый, истекая кровью, он упал с коня и скончался на руках своих солдат, так и не успев осуществить своих намерений.

Лишившись командира, римляне пали духом и упустили благоприятный момент для своего спасения. Подошедшие щитоносцы Деметрия встали прочной стеной на пути легионеров, и мало кто из них смог преодолеть.

В отличие от Павла Эмилия попытка Аврла Постумия оказалось более удачной. Он ударил по испанским наемникам и здесь его ожидал успех. Испанцы не смогли выстоять под натиском рвущихся из лап смерти людей. Они отступили, открыв брешь, сквозь которую хлынул поток беглецов.

Аврл Постумий мог первым бежать с поля боя, но консул посчитал недостойным подобные действия. Ободренный успехом он попытался ещё больше разжать смертельные клещи Александра. Он хотел спасти как можно больше жизни своих солдат, но не успел.

Его белый плащ и золоченый римский шлем был прекрасно виден издалека. Он привлек к себе внимание пельтеков Селевка, что стали метать в него дротики. В пылу боя консул не обращал на них никакого внимания, пока один из них не сразил его коня и тот упал, придавив всадника.

От сильного удара, Постумий размозжил себе колено и когда солдаты вытащили его из-под лошади, он не мог стоять и был вынужден сесть на большой камень. Желая спасти консула, к нему подскакали трибуны Варрон и Гракх и стали наперебой предлагать своих коней.

— Возьми коня и спасайся, благородный Постумий — умоляли его трибуны, но консул наотрез отказался.

— Спешите в Рим с трагической вестью о нашем поражении. Пусть призываю из Этрурии армию Сципиона, укрепляют город, а я останусь со своими солдатами и постараюсь исправить свои ошибки — приказал им Постумий.

В этот момент по всадникам ударили лучники Патрокла, и сраженный стрелами консул упал на землю. Гракха и Варрона вражеские стрелы благополучно миновали, и они поспешили исполнить последний приказ Постумия.

В след за дилмахами Артобаза и лучниками Патрокла по бегущим римлянам ударили гиппасписты Селевка. Они надежно запечатал прорыв, и началось избиение не успевших бежать солдат противника.

Всего в этот день, на поле битвы полегло около сорок семь тысяч римлян. От этой бойни у многих македонцев так устали руки, что к концу сражения они не могли держать в них меч. Четырнадцать тысяч человек сдалось в плен на поле боя. В основном это были римские союзники, рассчитывавшие на милость царя в отношении них.

Около тысячи укрылось в лагере во главе с трибуном Квинтом Максимом и более четырех тысяч укрылось в апулиский город Гамбрен. Остальных посекла македонская кавалерия, преследовавшая беглецов до Гамбрена, и перебили самниты, когда римляне решились пересечь их так и непокоренные до конца земли.

Победа была полной, враг, превосходивший македонцев своей численностью, был разбит и уничтожен. Такого разгрома римская амия не испытывала со времен вторжения галлов, когда на берегах Алии была разбита армия обоих консулов.

Многие из победителей спешили отпраздновать свой успех, многие, но не царь. Не утолив свою месть, узнав об укрывшихся в лагере римлян, Александр приказал заблокировать их силами конницы Патрокла и Артобаза. Принимая поздравления с одержанной победой, монарх заявил, что полностью она наступит только с полным разгромом римского воинства.

Получившие царский приказ кавалеристы были сильно утомлены прошедшей битвой и не смогли в полной мере его выполнить. Вокруг лагеря были выставлены только караульные посты в надежде на то, что напуганные разгромом римляне не предпримут попытки ночного прорыва. Так думал Патрокл и Артобаз, однако Квинт Максим был иного мнения. Когда сумраки ночи окутали утомленную битвой землю, он приказал солдатам действовать.

Выйдя из лагеря, отряд римлян под командованием Теренция Вара атаковали вражеские заслоны и после короткой стычки заставили их отступить. Прикрываясь от стрел всадников Патрокла щитами, они стали продвигаться дальше, внушая надежду оставшимся в лагере воинам во главе с Максимом. Они уже собрались выступить, как по солдатам Вара ударили дилмахи Артобаза.

Случись это днем, возможно римляне смогли бы отбить их атаку, так как всадников было не очень много. Однако дело происходило ночью, численность атакующих всадников была неизвестна и к тому же, Артобаз напал на римлян с громким криком "Александр! Александр!". Хитрый расчет перса полностью оправдался, противник испугался грозного имени македонского царя и обратился в повальное бегство. Страх перед неизвестным гнал людей обратно, лишая их воли к сопротивлению.

Во время бегства много погибло не столько от мечей и стрел противника, сколько в давке под копытами лошадей македонцев и сапог своих же товарищей. Среди тех, кто погиб этой ужасной смертью был и Теренций Вар пытавшийся остановит бегущих.

Страх после неудачной вылазки так сильно сковал души римлян, что Квинт Максим не смог уговорить их повторить попытку прорыва. Промедление оказалось роковым для римлян. Едва встало солнце, как лагерь был полностью блокирован кавалерией и гоплитами Селевка.

Вместе с ними к лагерю римлян прибыли баллисты, обрушившие на него огненные сосуды. Не прошло нескольких минут, как лагерь во многих местах запылал. Охваченные страхом и ужасом, легионеры пытались вырваться из него и падали сраженные македонцами. Выполняя приказ царя носившего траур по Кратеру, никто из римлян не был взят в плен. Только после того, как Селевк и Артобаз доложили Александру о полном уничтожении противника, царь позволил войску отпраздновать победу.

Римляне стоически перенесли весть о полном поражении легионов Аврла Постумия. Город охватило горе и уныние. Траур и скорбь накрыли могучий город. Видя столь безрадостное положение, римский Сенат поспешил переломить подобное положение. Через день после получения известия о гибели войска, Сенат выступил с обращением к народу, объявив о тотальной мобилизации всего молодого населения города и Лациума.

На защиту столицы в срочном порядке был отозван из Этрурии второй консул Публий Сципион, который, используя успех в Самнии, приводил к покорности другие провинции Средней Италии. Было проведено торжественное моление в храме Юпитера Капитолийского и принесены богатые жертвы Юноне и Минерве. После этого, сенаторы призвали горожан сделать пожертвования на военные нужды, и первыми показали пример, принеся на форум свою домашнюю золотую утварь, деньги, а кое-кто выставил на продажу свое имущество, рабов и даже дочерей.

В срочном порядке заработали мастерские, были вскрыты все склады и арсеналы с оружием и даже изъяты принесенные ранее в храмы трофейные вооружения. Получив тяжелую рану, город не собирался складывать оружие, а был готов бороться до конца.

Стоящие в Кампании армии Эвмена и Птоломея с большим нетерпением ожидали результатов предстоящего сражения. В своем тайном приказе Александр четко оговаривал их задачи и приказывал действовать только после победы в основной битве. Как только радостные вести достигли Кампании, Птоломей приступил к действию.

Зимуя среди кампанцев, македонцы усиленно распространяли слухи, о том, что они не готовятся к активным действиям против Рима из-за слабости своих сил и их главная задача удержать Кампанию до прибытия основных сил во главе с царем. Им охотно верили, потому, что именно такой и была стратегия македонцев в Африке, Сицилии и южной Италии. Прибыв раньше царя, стратеги выполняли местные задачи и ждали подход основных сил. Поэтому совершено неожиданным стало для кампанцев действие Птоломея, который в один день и одну ночь погрузил на корабли македонскую пехоту и отплыл вдоль берега моря, на север, держа курс на Остию.

Эвмен же, тоже распускавший слухи о неготовности его войска к скорому походу, моментально снял свой лагерь и, сбив римские заслоны, вышел к Казину. Подобная активность противника получила ответное действие в виде создания новой армии во главе с претором Корнелием Сципионом, младшим братом консула. Общим числом в шесть тысяч человек, она наполовину состояла из римских граждан, наполовину из союзников. Корнелий Сципион имел добрую славу в борьбе с галлами и умбрийцами, поэтому римский Сенат единогласно отдал военную власть в его руки. Но едва войско было готово обрушиться на Эвмена всей своей мощью, пришло трагическое известие из Этрурии.

Консул Публий Сципион, железной рукой навел порядок в этой неспокойной части Италии. Едва узнав о приближении Александра, этруски подняли мятеж, желая сбросить власть ненавистных им римлян. Стремясь подавить пламя восстания в его зародыше и не дать разгореться в полномасштабную войну, консул применил давно опробованную тактику выжженной земли. С невиданной до этого жестокостью, римские легионеры сжигали и разрушали села и селения этрусков, оставляя после себя одни головешки. С легкостью преторы и трибуны обрекали на смерть любого кого заподозрили в помощи или симпатии к восставшим.

О разгроме Постумия, консул узнал почти одновременно вместе с приказом римского сената выступить на спасение родины. Путь его лежал через Цимберийский лес как наиболее короткий на пути в Рим. Узнав о блистательной победе Александра, этруски решили, отомстить Сципиону за пролитую им кровь.

Вступив в сговор с обиженными на полководца умбрийцами, заговорщики устроили в лесу засаду. Подрубив могучие деревья, стоявшие по краю лесной дороги, этруски скрылись в чаще леса, дожидаясь прихода солдат. Когда легионеры во главе с Публием Сципионом углубились в лес, умбрийцы обрушили передние к ним деревья на римлян.

Со страшным грохотом обрушились великаны на людей, давя их и калеча. Под завалами погибла большая часть войска во главе с самим полководцем. Выскочившие из засады этруски бросились добивать раненых римлян.

Из всего войска Сципиона не пострадал только авангард под командованием трибуна Фульвия Флака, численностью в тысячу человек. Они раньше основного войска прошли опасный участок дороги и повернули назад, когда деревья уже упали. Римляне перебили, всех нападавших и не позволил врагу глумиться над останками павших.

Все они с почестью были похоронены, а в Рим был послан гонец с трагическим известием. По пути в Рим, Фульвий Флак встретил Септимия Гракха, который вел к столице четыре тысячи беглецов, укрывшихся от македонцев в Гамбрене, и теперь возвращающихся домой. Слившись в единое целое, легионеры вышли к Фуцинскому озеру, о чем известили Сенат. Эта новость влила радость в истерзанные души римлян, и придало им уверенности, что еще не все пропало.

Александр тем временем наступал. Стремясь использовать с максимальной выгодой свою победу, он устремился к Риму. Полководец был очень недоволен Эакидом, который по своей неопытности упустил осажденных в Гамбрене римлян с Гракхом.

— Своими глупостями, ты способствовал появлению у Рима новых солдат. Вместо разрозненных и напуганных отрядов, теперь у Фуцинского озера по твоей милости стоит новая армия и ее надо разбить, — упрекал монарх своего молодого родственника. Пунцовый как рак, эпирот обещал царю принести голову Гракха, но Александр только отмахнулся от него рукой. Вызвав к себе Селевка, царь отдал ему часть фаланги, гипаспистов с эпиротами и всю конницу за исключением гейтеров.

— Я очень на тебя надеюсь, Селевк. Разбей их, открой нам дорогу на Рим и я вручу тебе малый символ власти — пообещал стратегу монарх и тот заверил его, что любой ценой выполнит приказ.

Окрыленный царским посулом, молодой македонец с азартом устремился к озеру горя желанием выполнить царское поручение и выдвинуться на освободившиеся места в александровом окружении вместо Пердикки и Кратера.

Равнина перед озером не позволяла в полной мере использовать македонцам свою фалангу. Сражаться можно было на сравнительно не большом участке берега. Селевк правильно оценил всю ситуацию и решился на рискованный шаг. Перед лагерями противников были горные расселены поросшие лесом. В одну из них, ночью, Селевк переправил всю свою конницу.

Утром следующего дня, Селевк вывели свои войска, вызывая римлян на бой. Стратег выставил гипаспистов, укрепив их по бокам наемниками и эпиротами, поручив командование Магосу и Эакиду. Гракх видя сравнительно небольшое количество противника, отсутствие фаланги и явное присутствие иберийцев, приказал выступать. Римлянин посчитал, что упоенные победой македонцы будут рассчитывать на легкую победу и не будут готовыми к серьезной схватке.

Стоявший в засаде перс Артобаз, прекрасно замаскировался и выжидал когда беспечные римляне, не привыкшие к подобным действиям со стороны македонцев, пройдут мимо. Все вышло, как замышлял Селевк. Горя желанием расплатится с македонцами за Апулию, римские легионеры обрушились на противника, тесня его со всех сторон. Медленно, но верно македонцы отступали под их натиском, сохраняя при этом свой строй. Эпирота и иберийцы яростно рубились с римлянами, желая восстановить свою воинскую славу.

Выждав, когда римляне полностью втянулись в сражение, всадники Артобаза обрушились на врага, разя их копьями и мечами в спины и подсекая коленные сухожилия. Этот удар в спину вызвал сильную панику среди римлян. Ранее уже перенесшие ужас апулийской резни, легионеры заметались, и перестали слушать команду трибунов с центурионами. Сражение развалилось на обособленные очаги схваток, в которых все решало мастерство, настрой и желание победить.

Зажатые с двух сторон противником, озером и горами, римляне попытались вырваться из замкнутого кольца, но везде их встречали копья и мечи. Люди с остервенением рубили, кололи друг друга, стараясь любыми средствами уничтожить врага. В ход шло все, включая камни, щиты, кулаки и зубы. Велико было желание римлян пробиться к спасению, но не меньшее было желание иберийцев и эпиротов смыть с себя кровью врага былой позор.

Прикрывшись короткими щитами, испанцы с яростью кололи и рубили наседающих на них легионеров. Помня горькие упреки Александра в свой адрес, солдаты Магоса стояли насмерть, но не пропустил через себя римлян.

Так же храбро бились эпироты под командованием царя Эакида. Сидя на лошади, он поспевал с одного края до другого, приободряя своих солдат личным примером. Эакид мастерски сражался с противником, с одного удара пробивая щиты противника, отправлял римлян на встречу с Аидом. Увидев, как эпирот убивает одного солдата за другим, на него бросился Септимий Гракх. В римском войске вряд ли был второй человек равный ему по силе, но его конь угодил копытом в яму и вылетевший из седла Гракх погиб, сломав от удара шею.

Чуть раньше его под копьями всадников Артобаза погиб Фульвий Флак, и участь римлян была предрешена. Увидев насаженную на копье голову Гракха, союзники римлян сложили оружие в надежде на милость царя Александра. Их было около двух тысяч человек, и македонский властитель сохранил им жизни, в отличие от римлян. Все кто не пал на берегу озера, погибли под мечами иберийцев и эпиротов.

В это время, Птоломей высадился около Остии, вызвав переполох среди горожан. Освободившись от десанта, триеры надежно блокировали гавань, не позволяя судам покинуть порта. Римляне заперлись в крепости, надеясь отсидеться за низкими стенами, но просчитались. Прекрасно понимая значение Остии для Рима, Птоломей предпринял штурм с суши и моря. После отчаянного сопротивления порт пал, подарив при этом македонцам большое количество продовольствия и фуража собранного в Остии для нужд Рима.

Претор Корнелий Сципион, на которого была возложена защита Лациума, пребывал в замешательстве. Вначале, претор собирался дать бой Эвмену, который продвигался по Латинской дороге, не стремясь занимать находящиеся на ней города. Разрушив мост через Лирис, Сципион намеривался дать греку бой на берегу реки. Этому способствовала местность, атакуя по которой Эвмен понес бы ощутимые потери.

Однако, узнав о высадке Птоломея в его тылу у Остии и разгроме у Фуцинского озера, Корнелий бросил выгодные позиции и поспешил к столице. Эвмен висел у него на пятках, отставая от римлян ровно на один день. Так преследуя отходящего противника, стратег миновал Ферентин, Авльбо-Лонгу и достиг Тускула.

Здесь невдалеке от Альбанского озера претор решил дать бой настырному греку. Сципион надеялся уничтожить Эвмена до подхода всех остальных македонских сил, и тем самым несколько облегчить свою задачу по защите родного города. Поджидая противника, претор объявил солдатам, что завтра решается судьба Рима и всей компании.

— Если завтра мы сумеем разбить врага, мы сумеем разбить его и в дальнейшем и выиграть войну. Македонцы такие же люди, как и мы, так же бояться, и так же умираю от хорошего удара меча или копья. Просто им везет оттого, что мы не правильно оцениваем их, считая себя выше их, и недооцениваем свои силы.

Так наставлял своих солдат Корнелий Сципион в ожидании прихода македонцев, однако прошел день, а Эвмен не появлялся. Корнелий забеспокоился и отправил конную разведку на поиски пропавшего неприятеля. К вечеру разведчики донесли, что Эвмен двигается по Латинской дороге очень медленно, но завтра точно будет у озера. Претор дотошно расспросил конников, подозревая хитрость со стороны кардийца, но те в один голос утверждали, что македонцы идут медленно из-за больших обозов с провиантом.

Эвмен действительно появился к концу следующего дня, что полностью не давало римлянину навязать противнику битву. Высланный к нему конный разъезд был отогнан скифской кавалерией без особых для себя потерь. Претор не знал, что скифы уже давно выявили его местонахождение, и Эвмен специально тянул время, пока гонцы не доберутся с этим известием до Птоломея и Селевка.

Наутро, македонцы выстроились, отвечая на вызов, стоявшего на поле противника. На этот раз, римляне не стали пытаться прорвать строй сарисофоров, а сразу после фронтального столкновения предприняли маневр по охвату флангов македонцев. Эвмен ответил контратакой, выставив для защиты флангов гипаспистов. Между воинами началась жестокая борьба. Одни дрались за родной дом, у других перед глазами был скорый конец войны. Сципион находился на переднем рубеже атаки, стремясь своим примером, и голосом подбодрить солдат. Эвмен в отличие от него находился сзади, бросив в горнило сражения все, что имел.

Не имея тяжелой кавалерии, стратег не мог нанести противники привычный удар во фланг и тыл силами одной легкой скифской кавалерии. Единственной его надеждой были конники Артобаза, которых отправил к нему Селевк. Оглядев еще раз поле боя, стратег заметил, что его левый фланг стал отступать под натиском врага и его прорыв дело времени.

Стремясь помочь своим гоплитам, Эвмен бросил им на помощь лучников и пельтеков. Скифские всадники пытались атаковать легионеров с фланга, но это не давало нужного результата. Эвмен в отчаянии считал минуты до прорыва и уже был готов занять круговую оборону, когда на правом фланге римлян появились кавалеристы Артобаза.

Сбив жидкий римский заслон, всадники Артобаза ударили в спину по легионерам и картина битвы сразу поменялась. Один из персидских всадников, завидев белый плащ претора, пришпорил своего коня и со всего маха разметал прикрывавших Корнелия легионеров. Одним ударом копья он пронзил стоявшего перед ним знаменосца и ударом секиры поразил Сципиона. От удара римский претор как подкошенный рухнул на землю под копыта лошадей противника. Солдаты бросились спасать своего командира, началась яростная сеча вокруг его тела.

Гибель вождя поколебало решимость римлян продолжать сражение. Чаша победы неудержимо склонялась в пользу македонцев и тогда, квестор Апий Клавдий попытался спасти положение. Возглавив шестую манипулу, он продолжил нажим на левый фланг македонцев, стремясь выполнить приказ Сципиона прорвать строй противника и спасти римлян от поражения. Под нажимом солдат Клавдия македонцы были готовы отступить. Победа римлян была уже близка, но в дело вмешалась скифская кавалерия.

Воспользовавшись отсутствием у римлян конного прикрытия, дети степей приблизились к ним и стали расстреливать их из тяжелых луков. Один за другим падали пронзенные стрелами римские воины и в их числе оказался храбрый квестор.

Вопреки ожиданиям скифов, его смерть породила у римлян не страх, а ярость. Подхватив тело командира, они бросились на погубителей своего командира и обратили их в позорное бегство. Скифы бежали, но вся битва была проиграна. Сражение раскололось на множество очагов, победа в которых оказал на стороне воинов царя Александра.

Храбрость и отчаяние, с которой бились воины манипулы Апия Клавдия, вызвало уважение со стороны воинов Эвмена. Они не стали преследовать отступившего противника, позволив римлянам унести тело павшего героя. Со скорбными криками прибыли они к воротам Рима с известием о гибели легионов Корнелия Сципиона.

Вслед за беглецами к Риму подошел и Александр, взявший город в плотное кольцо блокады. Прекрасно помня штурм Карфагена и ту воинственность римлян, с какой они сражались против македонцев, полководец решил сломить сопротивление квиритов при помощи голода.

С четырех сторон, войска под командованием Эвмена, Селевка, Птоломея и самого царя, обступили город на Тибре, полностью перекрыв любое сношение извне. Македонские заслоны были выставлены вдоль всего периметра городских укреплений, видевших за свою историю многих противников. Никто не торопился испробовать крепость мощных каменных стен Рима. Только скифские всадники на своих маленьких выносливых лошадях проносились вдоль них, пытаясь на скаку попасть из лука в зазевавшегося стражника или любопытного горожанина.

Оборону Рима возглавил сам римский Сенат, посчитавший, что в столь сложное время именно он должен взять на себя все бремя ответственности. Сразу после объявления этого эдикта, сенаторы рассмотрел обращение к нему этруска Тарквиния, длительное время находившегося в городе в качестве заложника.

Этрусский авгур, предложил римлянам уничтожить вражеское войско с помощью небесного огня и грома. Взамен за свои услуги, этруск попросил от Рима признание Этрурии независимым государством и клятву всего римского народа о его не вмешательстве в дела Этрурии. Выслушав предложения жреца, сенат после недолгих дебатов отверг его предложение, гордо заявив этруску, что они сами смогут договориться с собственными богами.

По прошествию нескольких дней, Сенату вновь пришлось принимать судьбоносное решение. На этот раз перед ними предстал посол македонского царя, грек Кеан. Александр предлагал римлянам почетную капитуляцию, признание его власти и установления в Риме македонского гарнизона. Взамен, монарх обещал сохранить всем горожанам жизнь, имущество и местное самоуправление. Учитывая положение, в котором находилась республика, предложение было поистине царским, но сенаторы отвергли и его. Кеана с почетом проводили и попросили больше не приходить с подобными непристойностями.

Такая неуступчивость вызвала неудовольствие потрясателя Вселенной, и он собрал у себя в шатре военный совет.

— По твоему предложению я отказался от штурма города, взял его в полную блокаду, но римляне не собираются сдаваться, — обратился с горькими упреками к Эвмену Александр. — Их совет "царей", единогласно отверг спасительное для них предложение. Мне не понятно на чем зиждется их строптивая непокорность? На что они надеются, находясь в столь сложном положении? Может, стоит преподнести им урок и начать штурм?

Слова о штурме зажгли азартный румянец на щеках Селевка и Деметрия, но Эвмен продолжал стоять на своем.

— Ты спрашиваешь, почему они так надменны и горделивы, государь? Потому что это единственное, что помогает им надеяться на лучшее, сидя в осаде. Они надеются, что их неуступчивость заставит тебя снять осаду, и ты пойдешь на север, покорять этрусков и галлов. А что касается штурма, то повторю еще раз, что римляне — не пуны. Они будут стоять до конца, и постараются захватить с собой в могилу как можно больше наших воинов.

Слова Эвмен вызвали на лицах Селевка и Деметрия бурное несогласие. Жажда большей славы толкала их делом доказать неверность суждения стратега, но царь не торопился отдать приказ о штурме Рима.

— А каково твое мнение, Нефтех? — спросил монарх, повернув голову к египтянину с забинтованным плечом. В битве против Сципиона он был ранен стрелой, но несмотря на это оставался рядом с Эвменом до конца сражения. Именно по его совету стратег потребовал у Селевка конницу Артобаза, а теперь стоял до конца в вопросе блокады Рима. Успешные действия советника в Нубии и Кампании, заметно изменили отношение к нему царского окружения. Теперь они воспринимали Нефтеха не как хитрого гадателя, а как некоторую фигуру в раскладе царского "генералитета".

— Эвмен прав государь. Загнанный в угол враг очень опасен и будет биться с упорством обреченного на смерть человека. Штурм Рима обернется большой потерей солдат, а ведь великий поход не закончен. Еще не взят Новый Карфаген и Гадис, ещё не утвердилась власть царственного дома Аргидов у Геракловых столбов. Поверь мне, государь, солдаты еще будут нужны тебе.

— И сколько ждать!? — с упреком воскликнул Селевк, — по рассказам перебежчиков, римляне засеяли всю свободную землю репой и ячменем. Что ж нам ждать пока репа взойдет?!

— Я знаю о репе, но я также знаю, что запасы города уменьшаются и наглядное свидетельство тому ночные вылазки римлян в поисках продовольствия. Ещё я знаю, что торговцы взвинтили цены на продукты, а это рано или поздно вызовет бунт и раскол среди римлян.

— А если нет!? — не сдавался Селевк. — Как долго прикажешь стоять перед стенами в ожидания, когда голод заставит римлян открыть ворота?

— Если бы я знал это, то обязательно сказал бы об этом государю. Мне это неизвестно, но есть и еще один важный фактор, который поможет нам взять город, не обнажив меча, это — измена. Мы стоим у стен Рима две недели и уже появились перебежчики. Государь правильно поступает, что привечает их, как пример для других. Простоим еще полтора месяца, и Рим падет от голода или измены, я в этом абсолютно уверен.

Селевк яростно фыркнул в ответ, но монарх сделал ему знак замолчать.

— Мне так же как Селевку хочется быстрой победы, но сейчас я согласен с Эвменом и Нефтехом. Сколько раз брался врагом этот город Нефтех?

— Насколько мне известно, два раза, государь. Сначала это были этруски, затем галлы. Некоторые поенные говорят о каких-то сабинянах, но я в это не верю.

— Хорошо. Я согласен ждать названый тобой срок, египтянин. Но если к этому времени ворота Рима будут по-прежнему закрыты, я возьму этот город в третий раз и тогда, оставшиеся в живых позавидуют мертвым — объявил свою волю Александр, и стратеги в знак своей покорности опустили головы.

Получив согласие царя на продолжение осады, Эвмен вместе с Нефтехом отбыли на Марсово поле. Там находилась полевая ставка кардийца, откуда он с удвоенной силой стал следить за осадой города. По его приказу создались специальные отряды, которые стали бороться с ночными вылазками римлян и это дало свои результаты.

Теперь ни одна корзинки с продуктами не могла попасть в город, но это только подстегнуло римлян к новым действиям. Ночью, небольшой отряд смог незаметно для вражеских караулов выбраться из города. Удачно обойдя все заставы, они расположились выше по течению Тибра и стали спускать по воде глиняные бочки с продовольствием. Сплавлялись они только ночью и осажденные ловили их при помощи сетей поставленных в районе Бычьего рынка.

Так продолжалось несколько дней, пока случайно из-за дождей один бочонок не вынесло к македонскому посту. Узнав об этой уловке, Нефтех приказал натянуть несколько тросов и цепей поперек течения реки. Заметив это, фуражиры пошли на хитрость и стали сыпать в реку орехи и желуди, которые римляне ловили специальными корзинами.

Раздосадованный египтянин отправил на поиски римлян скифов, которые были прекрасными следопытами. После трех дней поиска, дети степей наткнулись на лагерь фуражиров и всех их перебили. Выйдя в условленное время для приема речного груза, римляне с ужасом увидели плывущие по реке человеческие головы тех, кто рискнувших спасти свой город от голода.

Попытки послать новую группу фуражиров заканчивались для римлян плачевно. Короткие летние ночи не позволяли им незаметно покинуть город по реке. Расположенные с двух сторон караульные посты, внимательно следили за течением, при помощи специально установленных на берегу костров. И их стелы убивали каждого, кто пытался проплыть мимо них.

Римляне мужественно переносили пытку голодом. Сенат конфисковал все продовольствие у торговцев и ввел продуктовую квоту на каждого человека. Угроза голодного бунта низов отодвинулась, но обострилась другая. В городе было слишком много рабов. Согласно их статусу квота на еду им не полагалась и их владельцы, были вынуждены сами решать вопрос их пропитания.

Желая сократить число прожорливых ртов, богатые римляне стали методично убивать своих рабов и сбрасывать их тела в реку. Эти неосторожные действия привели к самому печальному последствию для жителей Рима.

Среди римских рабов был грек Аристоник, который пользовался большим авторитетом среди невольников многих римских фамилий. Узнав о творимом римлянами произволе, он быстро сообразил, что в скором времени начнется поголовное истребление рабов ради сохранения жизни самих римлян. Упреждая своих хозяев, он составил заговор и известил об этом македонцев. В выбранную для выступления рабами ночь шел сильный дождь. Караульные городских ворот, привыкшие к спокойному поведению неприятеля, спрятались в помещениях, лишь одним глазом посматривали в сторону врага.

Ведомые Аристоником рабы сумели незаметно подобраться к караульным, напали и перебили их и открыли ворота города. Первыми под гром грозы и шум ливня в Рим ворвались скифы. Запалив близь лежащие дома, они устремились к Капитолию, где в это время заседали сенаторы.

Вслед за ними в город вошли испанские наемники, самниты, эпироты и лишь потом воны царя Александра. Осажденные римляне, в полной мере пережили ужас троянцев обнаруживших в своем городе греков. Все как один они выбегали на улицу с оружием в руках, пытаясь защитить свой дом и падали, сраженные ударами врагов.

Многие надеялись укрыться в Капитолии, как укрывались их отцы и деды во время нашествия галлов. Устремляясь к крепости, они попадали под стрелы и копья скифов, окруживших холм. Комендант Капитолия вовремя заметил врага и затворил дубовые ворота крепости, но это не спасло маленькую крепость, как в свое время спасло от галлов. Несколько снарядов с огнем, что зажгли ворота Капитолия, перечеркнули все надежды.

К утру основные очаги сопротивления в городе были подавлены. Александр проехал к Капитолию, который к этому времени уже взят. Всех уцелевших в ночном побоище солдат, людей и сенаторов скифы сбросили с Тарпейской скалы вниз на камни, как до этого они сами сбрасывали вниз своих преступников.

Проехав через выгоревшие дотла ворота, покоритель Ойкумены привычно принес жертвы в храме Юпитера Капитолийского и отдал солдатам город на трех дневное разграбление, запретив разрушать его строения. Так пал Рим второй не менее грозный противник, чем покоренный ранее Карфаген.

Глава XIII. Сложный узор женских судеб.

Тихо и лениво плескалось Средиземное море у песчаных берегов дельты Нила, даруя живительную прохладу жителям Александрии. Наступал жаркий полдень, и всякая жизнь в столице потрясателя Вселенной замирала, повинуясь неписаным правилам этих мест. Замирала жизнь и в доме госпожи советницы Антигоны, нежданно-негаданно получившей от судьбы щедрый подарок. Впервые за всю свою жизнь она не только стала полноправной супругой, но и весьма состоятельной женщиной, благодаря высокому положению своего мужа.

Кроме этого, фиванка наконец-то за долгие годы почувствовала себя полноценной матерью. Теперь она не только смогла явить свету свою родную дочь, но и стала матерью сына своего мужа. Все это — серьезно преобразили рыжеволосую танцовщицу. Первое место в её жизни прочно заняли заботы о доме, оттеснив в тень мысли связанные с местью к Александру и другим македонцам осталось позади. Возможно, это было связанно с внушением, которое сделал ей Нефтех при помощи своих настоев. Возможно, она устала от непрерывной войны с домом Аргидов, а возможно все это чудесным образом переплелось между собой и получилось то, что получилось.

Уже с первых дней её пребывания в доме Нефтеха, слуги почувствовали на себе руку настоящей рачительной хозяйки. При распределении поручений фиванке никогда не приходилось повторять слугам дважды. Тон голоса и вид, с которым она раздавала задание прислуге, заставлял беспрекословно повиноваться ей.

Особенно это почувствовалось после отъезда Нефтеха, передавшего в руки жены не только полное хозяйствование в доме, но и позволил ей по своему усмотрению распоряжаться финансами. Проявляя столь полное доверие в домашних делах к своей новоявленной жене, по мнению многих сановников, советник сильно рисковал, но время показало, что они ошибались.

Получив в свои руки деньги мужа, Антигона как истинная Дева тратила их исключительно на нужды дома и семьи, полностью исключив из статьи расходов развлечение. Докладывая о тратах, управитель Нефтеха каждый раз дивился памяти рыжеволосой фиванки, её уму и прозорливости. На что скуповат и прижимист был в своих личных тратах Нефтех, но он в подметки не годился своей рачительной супруге. Она всегда стремилась обойтись исключительно необходимым, а если и делала дорогие покупки, то делала их исключительно ради дела, имея точный расчет, что получит в дальнейшем от этого выгоду.

С момента переезда в дом Нефтеха, она старалась как можно реже видеться с Клеопатрой и Атоссой, оставив в прошлом прежние отношения с ними. Дожидаясь возвращения мужа из похода, она сосредоточила все свое внимание на детях.

По настоянию Нефтеха, Нисе был приставлен ритор, который начал обучать ребенка чтению и письму. Под присмотром матери девочка делала заметные успехи и вскоре смогла написать отчиму небольшое письмо.

Одновременно с ней занимался учитель дворцового этикета и хороших манер. Нису учили правильно говорить, ходить, танцевать и даже играть на музыкальных инструментах. Кроме этого, девочке постоянно внушали, что она отличается от прочих сверстников, так как она дочь высокопоставленных родителей.

Глядя на светящуюся от счастья Нису, Антигона теплела душой, в глубине которой затаился страх, что все это счастье, может пропасть в любой момент.

Связав свою судьбу с Нефтехом, фиванка прекрасно понимала, что теперь, в своем положении она вышла на очень высокий уровень жизненной опасности. Египтянин вращался в столь высоких кругах и ведал такими государственными тайнами, которые кроме материального благополучия таили массу всевозможных неприятностей.

Но это не сильно волновало фиванку. Пройдя столь жестокую жизненную школу, она не пугалась трудностей наоборот, теперь у нее появился весомый стимул поучаствовать в опасной, но увлекательной игре. Проанализировав все то, что ей поведал Нефтех в тайной беседе перед своим отъездом, Антигона пришла к выводу, что ее новоявленному мужу после окончания похода, скорее, всего, будет предложена большая должность никак не ниже правителя сатрапии. Продолжая размышлять дальше, женщина поняла, что Нефтех имеет определенные тайные виды на будущее Нисы, ради которого и происходило ее ускоренное обучение.

Не торопя события и особо не демонстрируя свои догадки, Антигона вместе с тем стала налаживать дружеские отношения с царскими женами и прочими деятелями двора. Особенно легко это удалось сойтись с Роксаной, которая после прихода Эвридики, как никогда нуждалась в дружеском плече.

Согдийская принцесса изнывала от одиночества и с радостью поделилась с фиванкой своими горестями и невзгодами, а заодно и маленькими женскими тайнами. Посещая ее раз неделю, танцовщица стала желанным гостем у пленницы золотой клетки. Вскоре Антигона узнала интересную вещь из жизни царя Александра. Она многое объяснила фиванке в ее неудачной попытке ранее привлечь к себе внимание монарха.

Оказалось, что царь обожал блондинок с оттенком спелой пшеницы и был абсолютно равнодушен ко всем женщинам с другим оттенком волос. Именно это стало основным мотивом при выборе в жены Роксаны и Эвридики, и отвело кандидатуру беловолосой Клеопатры. Их цвет как нельзя лучше подходил к облику его первой любви, которую он познал в свои пятнадцать лет.

Ею была рабыня, привезенная в Македонию из далеких причерноморских степей. Ее взяли в плен будины и выгодно продали греческим торговцам. Будучи дочерью вождя, она гордо носила свою красивую голову, дивно обрамленной тугой золотой косой. Александр полюбил ее сразу едва увидел во внутреннем дворцовом дворике, куда привели только что купленную восемнадцатилетнюю красавицу.

Так прошло полгода, за которые наследник македонского престола окончательно влюбился в северную красавицу. Едва Александру исполнилось шестнадцать, и он получил ранг молодого воина, как в той же ночью цесаревич подкараулил вышедшую по нужде рабыню и, зажав ей рот, утащил на сеновал.

Гелонка попыталась сопротивляться, но удар кулака успокоил ее, а когда она очнулась, все уже было кончено и ей осталось лишь починиться судьбе. Познав женщину Александр, получил новый импульс в своей любви к золотоволоске. Их встречи не остались незамеченными и об этом донесли Олимпиаде.

Эпиротка страшно разгневалась, узнав о связи ее сына с дрянной рабыней. Совсем не такую жизнь представляла и готовила царица своему сыну. Поэтому, лично удостоверившись, что все это правда, царица на следующий день, приказала продать гелонку на рынке, предварительно обрив ее наголо.

Узнав об этом Александр, пришел в отчаяние и ужасно тосковал. Олимпиада попыталась объяснить сыну причину своего поступка интересами государства, но Александр не принял её слова. Воспитанный в любви к матери он не посмел, открыто перечить ей но, и не простил, затаив в душе большую обиду.

Царевич пытался найти гелонку через своих знакомых, но все было напрасно. Первая любовь будущего покорителя Ойкумены бесследно исчезла, навсегда оставшись недосягаемым образом любимой к которому Александр неосознанно стремился всю свою жизнь. Именно тогда пролегла первая трещина в отношениях матери и сына, которая со временем выросла до ужасных размеров, делая их чужими людьми.

Расставшись с Олимпиадой в начале похода, царь внимательно выслушивал ее многочисленные советы, но с каждым годом все дальше и дальше отставлял ее от государственных дел. При встрече с матерью в Александрии, он отчетливо ощутил глубину и ширину, разделяющую их пропасть и с огромной радостью, согласился на то, что Олимпиада осталась в святилище Зевса-Амона.

Антигона с содроганием слушала эти тайны и испытывала только отвращение и брезгливость от их познания. Общаясь с согдианкой, госпожа советница очень опасалась, что она длительно страдающая от отсутствия мужского общества, подобно Клеопатре, не стала требовать от неё оказание интимных услуг. Такое было вполне возможно, но к счастью, её опасения были напрасны.

Воспитанная в строгих правилах, Роксана была далека от подобных утех, которыми свободно занимались представительницы высокой эллинистической культуры. Роксана нуждалась в близком друге, внимание которого не нужно было покупать различными материальными благами и только.

А тем временем с бывшей царицей Македонии, а ныне живой богиней амонийского святилища Ледой, происходили интересные метаморфозы. Получив после соития с богом предсказания, что понесет от него, она действительно забеременела.

Сначала у неё стали наливаться груди и если раньше они у неё горделиво колыхались, то теперь вызывающе стояли. Затем, медленно, но верно стал увеличиваться в объеме и живот живой богини, чья плоскость была предметом зависти знавших Олимпиаду женщин.

Все эти изменения видели не только слуги обслуживающие эпиротку, но и многочисленные паломники посещавшие святилище во время очередного появления богини народу. Сотни глаз смотрели на её открытую грудь, а также жадно пожирали её прекрасное тело. Тонкие золоченые нити, её чисто символической юбки не столько скрывали, сколько открывали прелести богини, длинные ровные ноги, упругие ягодицы и гладко выбритое лоно.

Молва о том, что живая богиня понесла от своего божественного мужа, быстро заполонила сначала Александрию, затем Египет, а потом и все Восточное Средиземноморье. С каждым новым выходом богини число зрителей увеличивалось в геометрической прогрессии, к огромной радости жрецов святилища.

Конечно, для полной достоверности, многие из паломников хотели бы хоть одним глазком увидеть сам акт близости бога со своей смертной избранницей. Ведь все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимо наслаждение, но и того, что они видели, наглядно убеждало в правдивости молвы.

Во-первых, сам факт беременности женщины, которой уже далеко за сорок. Это было довольно редким явлением, несмотря на хорошую плодовитость женщин этого уголка земного шара. Во-вторых, возникновение беременности у живой богини святилища, однозначно указывал на присутствие в этом деле бога. Мало кто из смертных рискнул бы перейти дорогу Зевсу-Амону и наставить ему "рога". Ну и, в-третьих, зрителей безоговорочно убеждало поведение Олимпиады — Леды. Появляясь перед огромным скоплением народа, она так убедительно играла роль живой богини, что не поверить ей было просто невозможно.

Каждым своим жестом, взглядом, действием, она демонстрировала свое полное превосходство над пришедшими увидеть её паломниками. Откровенная нагота нисколько не смущала эпиротку. Она с такой важностью и гордостью сходила со своего трона и участвовала в поклонении богу, бросавшие на неё любопытный взгляд люди, тут же отводил его прочь. Словно столкнувшись с невидимой эгидой превосходства, они трусливо прятали глаза, как будто их застали за откровенной греховной непристойностью.

В том, что богиня беременна от бога верили все, начиная от паломников, слуг, охранников святилища, жрецов и заканчивая самой Олимпиадой. И только маленькая группа людей, чья численность была меньше численности пальцев одной руки, знала правду — живая богиня Леда не была беременна.

Ради ещё большего возвышения своего святилища и огромных выгод для себя, верховный жрец затеял хитрую и опасную игру. Опасную в первую очередь для Олимпиады, чью жизнь, он без колебания отдал на заклание.

После недолгого размышления, Херхорн решил подвергнуть свою царственную пленницу процедуре, о которой он знал только из папирусов секретного архива святилища. По его распоряжению в пищу эпиротке стали добавлять специальные добавки, которые оказывали нужные воздействия на организм Олимпиады. Одновременно с этим ей упорно внушали, что по всем невидимым непосвященному глазу приметам, она понесла от бога и в положенное природой время, должна родить.

Как результат всех этих махинаций у женщины возникли все видимости беременности, хотя её не было и в помине. Начиная со второй половины ложной беременности у неё, так набухли соски, что из них стали выделяться отделения похожие на молозиво. В увеличившемся в объеме животе, бывшая царица стала ощущать шевеление плода, и даже схватки при неудачном движении.

Все с нетерпением ждали начала родов богини, точную дату которых, Херхорн предсказал ровно за два месяца до их свершения. Чем ближе он становился, тем больше глаз притягивал к себе округлившийся животик Олимпиады.

С некоторых пор он, почему то перестал расти, чем только ещё больше подогрел страсти и споры. Многие видели в этом лишнее доказательство божественности беременности, добавляя при этом, что беременность удивительным образом шла царице. Она не сильно изменила её фигуру и не очень сильно мешала ей в движении, которое было мягким и плавным.

Желая придать ещё большего ажиотажа вокруг предстоящих родов, Верховный жрец объявил, что они пройдут в главном зале святилища, и каждый желающий сможет их увидеть. Такова была воля бога, явившегося Херхорну во сне за две недели до объявленной даты.

Стоит ли говорить, что случилось после этих слов. Сразу после этого, огромное количество людей бросилось приносить дары святилищу, чтобы получить право лицезреть чудо. Для этого в зале стали сооружать специальные помосты, с которых зрители могли наблюдать процесс родов.

Когда настал день родов, богиня покорно отдала свое тело в руки служанок пришедших подготовить её к выходу. Вначале ее тело обмыли теплой водой и удалили волосяной покров появившийся на лоне за ночь. Затем умастили маслами и благовониями, после чего подали драгоценности, которыми Леда решила себя украсить.

На каждый из пальцев она надела по тонкому золотому кольцу, выбрала тяжелые серьги с сапфиром и носовое колечко с бирюзой. После этого жрец, тонкой кисточкой раскрасил её тело специальными защитными узорами и приказал одевать богиню.

Вместо привычной ленточной юбки, слуги набросили на плечи Леды серый плащ, полностью скрывший её тело. Остались видны только золотые сандалии, обильно украшенные зеленым бериллом.

На голову была надета любимая богиней корона с птичьими перьями, чей золотой ободок ладно сидел на черном парике Леды завитым в мелкие косички по египетской моде. Густой кивер из белых перьев эффектно сочетался с плащом, а также золотой пудрой, что покрывало лицо богини.

Перед тем как усадить Леду в паланкин, по настоянию врача ей дали выпить настой, для благополучного течения родов. Их скорое приближение эпиротка чувствовала уже несколько дней, в виде ноющей тяжести внизу живота. Бедная женщина не знала, что они творение рук наблюдавшего её доктора. Выполняю волю Верховного жреца, он поместил во время очередного в лоно эпиротки семя кацинии, имевшее свойство удивительное свойство увеличиваться в размере за счет влаги. Согласно храмовым сведениям, раздувшись, оно могло достичь размера головы новорожденного ребенка, что и определило выбор Херхорна. Попав в лоно, оно стало быстро увеличиваться, создавая стойкую иллюзию приближающихся родов.

Все шло, так как планировал Херкорн. Едва паланкин с Ледой доставили в зал, как ее встретило божественное пение в ее честь, исполняемое жрецами и специально отобранными певцами из числа паломников прибывших в святилище. Для них была великая честь принять участие в необычном событии, а для жрецов храма принесло дополнительные пожертвования.

Красивые и громкие голоса пели гимн в честь живой богини. В знак своего уважения все присутствующие опустились на колени и, возведя вверх свои руки, просили богов Египта даровать живой богине благополучные роды. Им вторили флейты и маленькие барабаны, добавлявшие в происходящее событие свою особенность.

Покинув паланкин, богиня с величественной небрежностью сбросила с себя плащ и, ничуть не смущаясь своей наготы, гордо прошествовала в центр зала, где для неё был установлен специальный стол для родов. Каждый её шаг порождал ропот восхищения и восторга от того царственного достоинства, что исходило от вида явившейся им богини. Затаив дыхание, зрители смотрели широко открытыми глазами, боясь пропустить миг из того, что им посчастливилось увидеть.

Когда Леда приблизилась к столу, тотчас появилась торжественная процессия жрецов, которые несли золотую купель, и белые шелковы полотенца, расшитые золотыми нитями, в которые должен быть завернут новорожденный. Херкорн, властно вскинул руку, и певцы запели новый гимн, посвященный богу зачинателю, излившему свое семя в лоно избранницы. Громко и раскатисто разносились звуки пения по всему залу, искусно усиливаясь при отражении от его стен и потолка.

Жрецы почтительно помогли подняться Леде на родильный стол, удобно лечь и упереться ногами в специальные выемки в столе. Все это было сделано с неспешной грациозностью и ни у кого не возникло сомнения, что перед ними именно богиня, а не простая роженица.

Херхорн вновь подал знак, пение смолкло, и в наступившей тишине было отчетливо слышно прерывистое дыхание зрителей, чьи жаждущие взоры были прикованы к Леде и её разведенным ногам. Хитрые жрецы специально поместили родильный стол так, чтобы паломники могли хорошо видеть саму богиню, но не могли видеть её лоно.

— О, великая Исида! Яви нам свою безграничную милость, пошли благополучные роды! — торжественно воскликнул Херкорн, и словно отвечая на его призыв, откуда-то издалека неожиданно раздались глухие раскаты грома. Все собравшиеся в зале испугались, и вместе с ними испугалась Леда. Это спровоцировало у неё начало схваток, которые с каждым разом становились сильнее и сильнее под нарастающий бой барабанов.

От стонов и вскриков распластавшейся на столе женщины, зрителей охватило сильное возбуждение, порожденное ощущением, что они присутствуют при настоящем чуде. Сотни глаз были прикованы к одной точке, что заставляла их от волнения потерять голову. Все ждали родов, но Херкорн не торопил явить страждущим людям чудо.

— О, великий Амон, помоги своему семени явиться на свет! — воскликнул жрец, и вновь раздались раскаты грома, но на этот раз более громкие и явственные. По знаку доктора Леду обтерли, дали воды и все, затаив дыхание, стали ждать продолжения зрелища.

Данное доктором питье полностью парализовало волю эпиротки, и она покорно выполняла все то, что от неё требовал врач. По едва слышимому приказу эскулапа она покорно кричала, имитируя схватки, энергично упираясь в стол ногами, а затем устало падала на руки поддерживавших её повитух.

Чтобы хорошо развитые мышцы промежности раньше времени не вытолкнули наружу семя кацинии, врач постоянно придерживал его пальцем, создавая стойкую иллюзию, что проводит родовспоможение.

Наконец Верховный жрец решил, что долгожданный момент наступил и дал условный знак врачу. Тот склонился на Ледой и, решительно раздвинув ей ноги, и положив руку на лоно, приказал женщине тужиться. Повинуясь приказу, эпиротка стала вновь громко стонать, под отрывистые выкрики эскулапа — Да! Да! Да!

Едва он выкрикнул это в третий раз, раздался новый раскат грома такой силы, что заставил всех зрителей сжаться и, позабыв обо всем, начать в испуге оглядываться. Этого мгновения хватило врачу, чтобы явить зрителям долгожданное чудо. Одной рукой он сильной ударил эпиротку по низу живота и та, немедленно вытолкнула ложный плод наружу. Одновременно с этим, другой рукой, он выхватил спрятанный в одежде бычий пузырь и положил его к промежности.

Согласно хитроумному плану Херхорна его наполнили кровью, чтобы он исполнил роль последа. Быстрым ударом накладного ногтя врач рассек его и подхватил выпавший из него предмет. Это было яйцо, которое эскулап взял двумя руками и торжественно поднял на уровне груди.

Все это было сделано столь мастерски, что непосвященным в тайну процесса людям казалось, что они собственными глазами видели, как врач извлек из тела богини яйцо. Оно было белого цвета, размером с хороший кулак взрослого мужчины.

— Великий бог даровал нашему храму неслыханную милость!!! Благодарю тебя великий Амон за то, что ниспосланное своим слугам это божественное семя в качестве святыни!! Благодарю! Благодарю!— громко воскликнул Херхорн, упав ниц перед врачом, державшим яйцо. Выждав положенное мгновение, он поднялся, и торжественно приняв из рук доктора чудесный плод, понес его к купели под неистовые крики взбудораженных зрителей.

Верховный жрец отлично сыграл свою роль и ни у кого из зрителей, не возникло сомнение, что именно такой была воля великого бога, пославшего людям вместо живого младенца каменное яйцо.

По мановению незримой руки, мужские глотки дружно запели гимн, явившемуся им чуду, несшему для людей великую тайну. Под это пение Херхорн аккуратно положил яйцо в купель, осторожно обмыл его от крови и только потом передал его повитухам, тут же закутавшим его в пеленки.

Роды закончились, но не завершился ритуал. Яйцо ещё не унесли, а к лежавшей на столе живой богине уже устремились паломники. Торопливо отталкивая друг друга, они спешили прикоснуться кончиками своих пальцев к её усталому телу, выражая тем самым свою радость и покорность, за полученную возможность прикоснуться к неведомой ранее тайне бытия.

Затем, те, кто был смелее, принялись целовать ей руки, стопы и ноги бессильно вытянутые на родильном столе, приводя Леду в восторг и радость своими порывами. Удобно откинувшись на поданные жрецами под спину подушки, она отдыхала после проделанной работы, милостиво разрешая веренице паломников увидеть свое залитое кровью лоно, явившее миру подлинное божественное чудо. Некогда ранее неизведанное чувство властного величия переполняло её сознание, стремительно поднимая его на недосягаемы простому смертному высоты.

Святилище Амоном будоражило от обретения частицы божественной плоти, а на далеком Родосе шел дождь, навевавший скуку у сидевшей перед окном Арсинои.

Благополучно вывезенная из Египта дочь Антипатра, скрывалась в доме родоского торговца Калистрата, старого друга ее отца. Именно он был тем человеком, забравшим в александрийском порту у доверенного человека Антигона украденную из дома Нефтеха женщину. Ведя свою тайную игру против Александра, сатрап Вавилона предложил родосцу составить заговор против македонского царя и тот согласился. Купечество Родоса сильно беспокоила новая торговая политика Александра, грозившая упадком всему острову.

Прибывший вместо погибшего Зопира его брат близнец Гобрий, тщательно стал работать с Арсиноей, которой заговорщики отводили главное место в своих планах. Вначале девушка тосковала по брошенному ею ребенку, но долгие беседы Гобрия и Калистрата, отодвинули ее переживание в сторону, наполнив душу неутолимой жаждой мести.

Теперь Арсиноя как в свое время фиванка Антигона страстно желала смерти Александру и была готова заплатить за это своей жизнью. После долгих колебаний и раздумий, Гобрий рекомендовал ей в качестве орудия убийства узкий стилет, который было можно спрятать в рукаве или волосах. Девушка научилась ловко обращаться с ним, хладнокровно убивая сначала животных, а потом рабов приведенных к ней Гобрией.

В качестве второго оружия мести, была определена винная ягода, пропитанная смертоносным ядом. Маленькая, она могла быть скрыта как в одежде так даже на теле убийцы. Её можно было смело держать в руках, не опасаясь отравиться, чтобы в нужный момент раздавить над чашей с вином или каким-нибудь другим питьем. Содержавшийся в ней яд не имел привкуса, что не давало возможности заподозрить тайный умысел. Опробованный на людях, он не действовал не моментально, но гарантировал незамедлительную смерть отравленного человека.

Теперь оставалось только подвести девушку к Александру, который хорошо знал ее в лицо и позволить ей свершить отмщение. Задача была очень сложной, но вполне выполнимой. Для этого как нельзя лучше и подходил Калистрат, который как родоский торговец осуществлял снабжение македонского войска различными товарами во время их похода в Средиземноморье. Это позволяла торговцу незаметно доставить Арсиною в походный лагерь Александра.

Воплощая этот план в жизнь, Гобрия уже неоднократно в качестве доверенного лица торговца посещал македонцев и уже не вызывал подозрения у лагерной стражи. Основная надежда заговорщиков была на пышное победное торжество по случаю падения Рима. Зная нрав Александра можно было не сомневаться в том, что он захочет отпраздновать этот успех. На торжестве бдительность победителей будет притуплена, и появиться возможность осуществить покушение.

Переступив через черту и приняв важное для себя решение, Арсиноя горела желанием свершить священный акт отмщения, и длительное сидение вызывало у неё злость. Сидя у окна, она ненавидела погоду мешавшую пристать к берегам острова корабля из Италии. Обострившееся чутье подсказывало, что приход нужных ей вестей уже не за горами и только свинцовая пелена дождя легла непреодолимой преградой на их пути.

Непогода длилась неделю, а через три дня после установления хорошей погоды действительно пришло долгожданное известие. Ворвавшись в комнату заспанной мстительнице, Гобрия ликующе проговорил: — Собирайся красавица. Рим в кольце осады македонцев и скоро должен пасть.

Сборы были не долги, и вскоре Арсиноя отправилась в свое последнее путешествие на корабле Калистрата вместе с купцом и Гобрией.

Глава XIV. Экспедиция в Иберию.

Вопреки всем ожиданиям, Александр не стал праздновать свою победу в захваченном Риме. И дело было совсем не в тревожном сновидении, что по слухам приснилось македонскому царю, на следующий день после взятия столицы Римской Республики. Человека обратившего в руины Тир, Персиполь и Карфаген трудно было испугать подобными вещами. Покоритель Ойкумены и Потрясатель Вселенной смотрел гораздо дальше и в его видении, торжество по поводу взятия Рима было ненужным.

Все дело заключалось в том, что пышное празднование победы означало завершение Западного похода, основными целями которого изначально являлось покорение Карфагена и Рима. Об этом Александр объявил своим соратникам перед началом похода, но жизнь внесла свои коррективы в царские планы. Теперь нужно было ещё покорить иберийские владения карфагенян и взять под контроль морской пролив у Геракловых столбов.

Изначально предполагалось, что эти территории автоматически отойдут под власть царя царей после падения Карфагена, но этого не случилось. Бегство части сенаторов из осажденного города перечеркнуло планы Александра. Теперь иберийское наследство нужно было присоединять силой, а великий полководец хорошо знал, как неохотно идут воины в новый поход, после объявления победы.

Да, к этому моменту у Александра было обновленное войско, хорошо показавшее себя в двух походах. Да, второго бунта солдат в ближайшее время монарх мог не опасаться, но вот командиры у него были старые. Своими былыми подвигами и славными делами они уже обеспечили себе достойное существование и теперь хотели в полной мере успеть вкусить его. Гибель Пердикки и Кратера была ярким примером того, что даже стратеги из ближнего окружения царя, могли погибнуть во цвете лет и славы.

Явный, пусть даже приглушенный звонок о желании стратегов близкого круга перейти к мирной жизни, прозвучал на военном совете, собранном Александром на шестой день после падения Рима.

— Друзья — величаво начал Александр, — ибо столь длительный поход не позволяет мне именовать вас по-иному.

Услышав подобное обращение, молодежь в лице Деметрия и Селевка разом подтянулась, а старые воины скромно улыбнулись, ибо они уже давно считали себя друзьями полководца.

— Два главных наших противника повержены к нашим стопам. Честь и хвала вам, чьими руками был совершен этот подвиг! Осталось еще немного, и мы завершим наш славный поход. В Иберии укрылись остатки разбитых вами карфагенян, а столь опасных людей нельзя оставлять на волю случая. Поэтому надо взять Новый Карфаген и уничтожить последнее вражеское гнездо на побережье Средиземноморья. Дело очень важное и откладывать его в сторону было бы непростительной ошибкой. Давайте решим сроки и порядок выступления.

Многие из стратегов встретили слова царя без особого энтузиазма. Все они надеялись, что сегодня царь объявит об окончании похода, начнет раздавать свои милости и вот новый поворот. Македонцы не понимали, почему поход нельзя завершить сейчас, а в Иберию послать лишь отдельную экспедицию. За два года погибло масса народа, включая Кратера и Пердикку, взяты Рим и Карфаген, а теперь для полного счастья им не хватает Иберии, в которой добычи меньше чем в Таренте.

Зато причины двигавшие Александром прекрасно понимали Эвмен и Нефтех. Дуумвираты изначально предполагали, что царь захочет завершить поход у Геракловых столбов на берегу океана и были готовы к подобному повороту. Видя в нем отличный шанс, показать свою незаменимость, Эвмен был готов поддержать Александра и ждал момент продемонстрировать царю это. Гефестион, Мелеагр, Пердикка, Кратер — все кто стоял между ним и царем ушли, и наступала его пора стать первым среди первых. Правда, был ещё Птоломей, но зная его природную осторожность, кардиец намеривался обойти его на крутом повороте.

По повисшей после объявления царем о продолжении похода тишине, Александр вдруг отчетливо ощутил дуновение предательского ветерка с берегов Гефасиса. Тогда стратеги и солдаты отказались ему повиноваться, и поход продолжился лишь благодаря расторопности Эвмена.

Вспомнив о походе на гангаритов, Александр встрепенулся и цепким требовательным взглядом стал окидывать лица своих соратников и чем больше он смотрел, тем сильней становился невидимый простому взору сквозняк.

Пифон, Аминта, Клит и Неоптолем смущенно отводили глаза, Птоломей как всегда загадочно молчал, сосредоточенно смотря прямо перед собой и даже Селевк и Деметрий, не выказали должной радости от слов Александра. Один только Эвмен, когда Александр посмотрел в его сторону, не отвел глаз и поднял руку, прося слова.

— Я слушаю тебя, Эвмен.

— Думаю, что ты совершенно прав, государь, спеша уничтожить остатки карфагенского сената засевшего в Иберии. Нет ничего опаснее недобитого врага, но отправляться в поход, не приведя к полной покорности Италию, также опасно. Будет разумным если, ты пошлешь в Иберию часть войска под командованием одного из стратега. Чтобы он взял штурмом Новый Карфаген, перебил беглых правителей пунов и утвердил твою власть до Геракловых столбов, пока вся Италия не принесет тебе клятву верности.

— И ты считаешь, что возможно частью сил взять штурмом такую сильную крепость как Новый Карфаген и привести к покорности всю Иберию пунов!? — удивленно вскинул брови монарх.

— Но ведь были взяты мною и Кратером Сиракузы и Тарент и приведена к покорности Сицилия и Великая Греция — слова Эвмена вызвали глухой ропот несогласия среди собравшихся стратегов, но кардиец был глух к нему. — Если ты согласишься оказать мне честь и милость и отдашь в мои руки командование этого похода, я докажу правдивость моих слов.

— Эвмен, говорит дело. Опасно идти в поход, не решив окончательно вопрос с покорностью Этрурии, Галлии и Самнии, пусть даже они являются нашими союзниками. Всегда удобно говорить, когда за твоей спиной стоит сильное войско — поддержал кардийца Птолемей, очень не хотевший повторить судьбу Пердикки. Его очень устраивало, что Эвмен был готов возглавить эту экспедицию и позицию стратега полностью разделяли остальные военачальники.

— Да, Эвмен прав. Пусть возглавит экспедицию, пока ты не наведешь здесь прочный порядок! — раздались одобрительные голоса.

— Может, кто-нибудь хочет помочь Эвмену в этом трудном деле? Одна голова хорошо, а две лучше — усмехнувшись, сказал Александр, прекрасно понимая, причину породившую подобное единодушие.

Слова царя вызвали замешательство среди военачальников. Они вновь принялись стыдливо прятать глаза к тайной радости Александра, и тут произошло неожиданное явление.

— Позволь и мне государь, поучаствовать в этом славном деле — громко и ясно произнес египтянин. Македонские стратеги разом обернулись и в недоумении уставились на бритоголовую выскочку. Никто из македонцев всерьез не воспринимал Нефтеха не только как стратега, но и тактика и вдруг он решился открыть рот.

— Ты действительно хочешь принять участие в этом походе? — искренне удивляться Александр.

— Да, государь. Если на то будет твоя воля — смиренно произнес египтянин.

— Не скрою, твое желанием удивило меня, Нефтех, но твое участие в последних событиях не позволяют мне сомневаться в твоих словах. Дадим согласие на участие Нефтеха в походе в качестве помощника Эвмена? — обратился царь к своим стратегам и его вопрос, вновь вызвал среди македонцев замешательство. Никто из полководцев не хотел плыть в Иберию, но признание египтянина помощником Эвмена означало признание его равным себе, что было невозможно. Пауза затянулась до неприличия, и положение спас хитрый Птоломей.

— Пусть Эвмен сам решит, нужен ему такой помощник или нет.

— Действительно, пусть сам решит. Ему же воевать! — поддержали Птоломея родовитые македонцы.

— Я приму любого, кого даст мне государь — смиренно ответил стратег, и собрание облегченно вздохнуло.

— Да будет так, — властно произнес царь, — Ты Эвмен возьмешь столько войска, сколько посчитаешь нужным взять для своего похода в Иберию. А мы вместе с Птоломеем начнем переговоры с самнитами и этрусками о заключении нового союзного договора. Их нынешнее состояние не позволит просить за это высокую цену. Думаю, будет справедливо оставить им внутренние управление своих земель, а все остальное перейдет под наше управление.

— Галлы государь — напомнил Птоломей.

— Да помню, ты говорил, что их много по эту сторону Альп и они опасны, для наших планов. Что бы их полностью нейтрализовать, нужна долгая война, а нам это сейчас не нужно. Как ты думаешь Птоломей, а если их нанять, как делали это пуны?

— Блестящая идея, я и сам об этом подумывал, но весь вопрос упирается в деньги.

— Да деньги, — усмехнулся Александр. — Они имеют пагубную привычку быстро заканчиваться, но думаю, ради интересов нашего царства стоит тряхнуть казну. Найми для начала десять тысяч галлов, пообещав нанять столько же на следующий год. Командовать ими я поручаю Деметрию, и отправим их воевать против трибалов и иллирийцев. Лиссимах доносит мне, что они осмелели и вместе с фракийцами уже настойчиво беспокоят наши северные границы. Что касается тебя Селевк, то ты останешься в Италии, чтобы приведенные нами к покорности греки и кампанцы как можно лучше запомнили, что они часть македонского царства и поскорее забыли свои прежние вольности.

Александр за считанные минуты распределил всем стратегам поручения, давая понять, что второго тихого бунта он не потерпит и на корню его пресечет. Царские военачальники поняли это сразу и теперь старались все своим видом показать царю, что они самые преданные ему люди, готовые идти за ним в огонь и в воду, а подозрения в нелояльности относятся к кому-то другому только не к ним лично.

Щедро разрешив Эвмену взять любое количество войска, Александр оставил себе старую фалангу и персидскую кавалерию во главе с Артабазом. Находясь в полном одиночестве среди македонцев, персы фанатично служили своему новому царю и только ему.

Желая лишний раз выказать свое расположение к азиатам, царь взял всадников Артобаза, отправившись вместе с Птоломеем в Этрурию. Присутствие властного царя на переговорах, несомненно, помогло Птоломею добиться нужного Македонии результата.

Стратегу хватило всего двух дней, чтобы получить согласие на создание союза с этрусками, который закрепил приобретения македонского царя на юге Италии и прикрыл их от возможного вторжения галлов с севера полуострова.

Добившись покорности в центре Италии, Александр отправился к предгорьям Альпам. Он намеревался лично присутствовать при вербовке первой партии галльских наемников и самому оценить их качества.

Тем временем, Эвмен и Нефтех отбыли в Иберию. Желая поощрить инициативу египтянина и лишний раз напомнить своим полководцам, что главное слово за царем, Александр даровал Нефтеху звание младшего стратега. Это звание давало ему право получить под свое управление часть войска, и жрец выбрал скифов, с которыми успел подружиться во время итальянского похода.

Погрузившись на корабли Неарха, экспедиция покинула Остию и двинулась на запад, строго держась прибрежной линии. Все время плавания погода была хорошей, и армия Эвмена достигла своей цели без серьезных затруднений.

За время плавания корабли дважды останавливались в портах Никея и Массилия, чтобы пополнить запасы воды и провианта, а также дать отдых солдатам. Оба порта были основаны греческими колонистами и представляли собой независимые полисы Западного Средиземноморья.

Появление кораблей македонского царя вызвало легкую панику среди местного греческого населения, прекрасно осведомленного о последних событиях в этом уголке Ойкумены. Зная об успехах Александра, греки думали, что корабли Неарха прибыли по их души, но Эвмен не горел желанием затягивать свой поход. Он не стал требовать от греков признания власти царя Александра и довольствовался получения разрешения на остановку в портах.

Покинув Массилию, корабли Неарха совершили длительный переход от устья реки Роны до устья Эбро. Подобный скачек был обусловлен известием о не гостеприимстве местных галльских племен. Гордые дети Галлии встречали огнем и мечом любой чужестранный корабль решивший пристать к их землям. Царский стратег, конечно, не боялся вступить в бой с местными воителями, но его главной целью была Иберия. Кроме этого он имел строгий приказ Александра не обострять отношение с галльскими племенами.

— Придет время, и мы померимся с ними силами, а пока мне нужен мир — сказал стратегу царь и Эвмен не посмел его ослушаться.

Возле устья реки Эбро, мореходы никого не встретили никого, за исключением небольшой торговой фактории. Обрадованный Эвмен приказал измученным морским путешествием воинам занять её и собрал совет.

— Врага здесь нет, однако пунийцев не стоит недооценивать, убаюкивая себя мыслью, что война близиться к концу. Именно здесь они могут преподнести нам неожиданный сюрприз — говорил Эвмен своим товарищам, собравшимся в его палатке.

— Согласен, — ответил ему Неарх. — Думаю, что теперь нам следует идти по земле и по морю совместно, во избежание неприятностей со стороны карфагенян. Никто не знает, сколько их там и каким количеством кораблей располагает противник.

— Что скажешь, Нефтех? — обратился к египтянину Эвмен, специально подчеркивая его нынешний статус.

— Полностью разделяю предложение Неарха идти берегом. Через три дня будет небольшой городок Сагунт, а затем и сам Новый Карфаген. Если будем действовать быстро, у пунов не будет время оказать серьезное сопротивление, и они сядут в осаду. Если промешкаем, они смогут подтянуть все свои силы и смогут серьезно осложнить все наши планы.

— Что известно о Новом Карфагене?

— Очень мало. Город основан как торговая база и имеет хорошую гавань и крепкие стены. Испанцы несколько раз пытались взять его приступом, и каждый раз были отбиты с большими потерями. Через Новый Карфаген ранее шел торговый путь к иберам, и здесь же была основная перевалочная база со всех рудников расположенных в глубине иберийских владений пунов.

— Что еще?

— Город окружают дружественные пунийцам племена иберов, из которых они обычно вербовали себе наемников. Очень может быть, что к нашему приходу они уже успели набрать для защиты Карфагена солдат и нас ждет теплый прием.

— Испанцы плохие бойцы, — покачал головой Эвмен. — Дерутся яростно, но плохо держат удар и быстро уступают силе и если побеждают, то в основном за счет числа.

— И все равно не стоит принижать и не принимать в расчет иберийцев. Кроме Карфагена у пунов есть еще один порт Гадес, откуда по моим сведениям, ведется торговля с аборигенами находящимся к северу и югу от столбов Геракла. Порт также хорошо укреплен и попытки местных греков уничтожить его, закончились неудачей.

— Ты забыл добавить, что перед войной пуны содержали здесь сильную армию, но её уничтожил Неарх и, следовательно, сильного сопротивления от местных пунов ожидать не следует.

Обсудив детали совместных действий с навархом, стратег приказал войску двигаться вдоль кромки берега, постоянно имея перед своими глазами корабли Неарха. Сведения, которым располагал Нефтех, не подвели жреца и на этот раз. Точно в указанный им срок армия Эвмена подошла к Сагунту, а затем пришел черед и Нового Карфагена, появление, у стен которого царского войска вызвало переполох.

Море в этом месте образовало красивый залив, в центре которого находился полуостров, где в свое время пунийцы возвели Новый Карфаген. Из-за природных особенностей, город омывался морем с юга и запада, тогда как северо-восточная часть залива превратилась в заболоченную лагуну. С материком полуостров и город соединял перешеек не более четырехсот метров шириной, и взять его ударом с суши было очень трудно.

С первых минут своего появления моряки Неарха быстро заблокировали сначала выход из залива, а затем и гавань, где к этому моменту находилось одиннадцать кораблей. Трое из них попытались прорваться, но были остановлены градом камней и стрел, выпущенных метательными машинами с бортов царских триер.

Пока моряки занимались выяснением отношений, Эвмен приказал разбить на подступах к полуострову лагерь и начать подготовку к штурму города. В том, что город будет взят, стратег нисколько. Согласно полученным от захваченных македонцами в Сагунте пленных, стало известно, что бежавших из Карфагена сенаторов в городе нет. Три недели назад, они с основными силами перебрались в Гадес, приказав коменданту Карфагена Гискону, набирать наемников из числа местных жителей и отправлять их на юг. Комендант с блеском выполнил приказ Сената, нанял большое число иберов и перед самым появлением Эвмена отправился вместе с ними их вглубь страны.

Увидев приготовление врага, начальник гарнизона Магон, предпринял смелую вылазку в надежде, что внезапный удар сможет разгромить или нанести значительный вред врагу. По его приказу ворота города раскрылись и три тысячи солдат устремились на македонцев разбивающих лагерь.

Несомненно, вылазка удалась бы, если Эвмен не спрятал от вражеских глаз часть войска за прилегающими к лагерю холмами. И как только пунийцы поравнялись с ними, гоплиты смело ударили им во фланг.

Основной частью отряда вышедшего из стен города составляли иберийцы. И как только они подверглись нападению со стороны противника, их боевой пыл быстро пропал, уступив место сомнению и испугу. От громких криков атаковавших их солдат им показалась, что им противостоит почти вся армия царского стратега, тогда как на них напало чуть меньше половины.

Сбившись в кучу, иберийцы стали отбиваться от гоплитов, при этом больше крича, чем атакуя. Это позволило солдатам второй половине армии Эвмена бросить разбивку лагеря и построившись в боевой порядок атаковать врага.

Когда же ошибка раскрылась, атакующие иберийцы оказались между двух огней и, не выдержав, рукопашного боя обратились в бегство. Ободренный успехом, Эвмен приказал преследовать врага, рассчитывая на плечах беглецов захватить город. С вершины холма, стратег увидел, что в городе началась паника, многие часовые покинули свои посты на стенах. Это еще больше воодушевило кардийца, и он сам устремился с холма поближе к идущим на приступ воинам.

Однако когда македонцы с лестницами в руках подошли к городу, Магон сумел навести относительный порядок на стенах. На штурмующих солдат обрушились в большом количестве стрелы, дротики и камни. Это создало большую суматоху, теперь солдаты Александра сбились, и началась обычная суматоха, не приносящая большой пользы от всеобщего крика и бегания.

Видя это, Эвмен сам встал в ряды атакующих македонцев и, схватив штурмовую лестницу, устремился к стене. Увидев стратега, солдаты ринулись за ним, уже не обращая ни какого внимания на раны и боль. Но Карфаген не желал в этот день покоряться воинам царя Александра. Когда македонцы стали устанавливать лестницы, выяснилось, что многие из них не достают до гребня стены, а которые достают, очень неустойчивы.

Поэтому, добравшись до края стены люди, не могли сразу перебраться на стену, останавливались, а сзади лезли другие, и лестница просто подламывалась под тяжестью тел.

Видя подобную картину, Эвмен приказал отступить, чтобы вернуться с лестницами, нужной длины. В это время пока шел яростный штурм со стороны перешейка, Нефтех решил попытать военное счастье в другом месте. Наблюдая за городом, он заметил, что со стороны лагуны, на стенах совершенно нет стражи. Все воины хлынули туда, где как им казалось, грозила главная неприятность, посчитав, что с этой стороны город надежно охраняет сама природа.

Подойдя к кромке воды, египтянин заметил, что наступил отлив, и ветер дует с берега, отгоняя всю воду в море. Поэтому, захватив с собой пятьсот человек, стратег сам пошел на штурм города. Благодаря природе, солдаты шли по лагуне совершенно свободно. Вода едва доходила им до колен, а кое-где достигала и пояса.

Без особых затруднений, Нефтех достиг стен и поднялся на них со своими воинами. Свободно вступив в город, солдаты бросились к воротам, возле которых вновь закипел бой. Новый штурм так сильно приковал к себе внимание карфагенян, что они не услышали топота ног македонцев и обнаружили их, лишь, когда им в спину полетели копья с дротиками и ударили мечи.

Пунийцы и испанцы остолбенели от ужаса, а македонцы быстро заняли стену и принялись открывать ворота. Ворвавшиеся гоплиты в одно мгновение обратили защитников в бегство и, держа равнение в рядах, устремились к главной площади города. Натиск был столь стремителен и неудержим, что пунийцы обратились в бегство, пытаясь укрыться в крепости и на холме, расположенном в южной части города.

Быстро сориентировавшись, стратеги разделились, и Эвмен повел солдат на штурм крепости, где укрылся Магон, а Нефтех двинулся к холму. Его гоплиты захватили холм с первого удара, разметав строй вооруженных горожан, и принялись жестоко их избивать. Что касается Магона засевшего в крепости, то он оказался трусливым прагматиком. Едва комендант увидел, что крепость окружена, он решил сдаться при условии гарантии своей жизни.

Как только город был взят, начался подсчет трофеев. Всего в плен к македонцам попал около десяти тысяч человек, включая гражданское население города. В гавани сдались девять кораблей, два других были потоплены моряками Неарха при попытке прорыва из города, моряками Неарха. При осмотре арсенала македонцы нашли большое количество баллист и катапульт различных размеров, копий, мечей и панцирей.

На складах в гавани было обнаружено большое количество пшеницы и ячменя, большое количество парусины, железа и канатов. Отдельно находились склады с серебряной рудой и уже готовым серебром, переплавленным в слитки и монеты. Серебра в Новом Карфагене было в три раза больше чем золота, хранившимся в местной казне.

Эвмен оставил в городе гарнизон, оправив основные силы в лагерь, дабы дать отдых солдатам, совершившим сегодня большое деяние. По приказу стратега к Александру было отправлено письмо с подробным описанием штурма и наиболее значимыми трофеями. Среди захваченных в городе пленных македонцы обнаружили знатных испанских заложников. Они находились в крепости, которую сдал Магон вместе с несколькими карфагенскими сенаторами не успевшими перебраться в Гадес.

Желая расположить к себе местные племена, Эвмен распорядился отпустить заложников, демонстрируя иберам свою доброту и мягкость. Этот решение сразу дало положительный результат, все испанцы округи разом стали хвалить македонцев и поносить пунийцев. Дальнейшие последствия этого шага сказались, когда через несколько дней, когда к городу подошло войско Гискона. Оно отсутствовала на момент прибытия Эвмена и, получив тревожные вести, устремилась на выручку Нового Карфагена.

В распоряжении карфагенянина было около семи тысяч человек, в основном иберийцы и кельты. Самих пунийцев было от силы человек пятьсот, в основном офицеры и младшие командиры.

Об их приближении сообщили скифы, которых Нефтех отправил на разведку местных окрестностей. Гискон не знал численность противника и предполагал, что это только морской десант, проводящий поиск и разведку врага. Каково же было его удивление, когда перед своими глазами он увидел македонскую фалангу и гоплитов вперемежку с пельтеками.

Пуниец на глаз определил примерное соотношение сил, которое ему показалось равным. Потомок царицы Дидоны посчитал для себя унизительным отказываться от сражения и приказал солдатам строиться. Бедняга не учел одного существенного факта, многие из его новобранцев уже общались со своими родственниками на привале по пути сюда, и сделали определенные выводы.

Испанцы и кельты всей массой навалились на фалангу и были встречены строем копий и щитов. Испанцы подобно собакам бросались на потревоженного медведя, и каждый раз откатывались назад, не имея возможности побить эту стену. Жала македонских копий регулярно вырывали из их рядов свои очередные жертвы и безнаказанно уходили обратно.

Напрасно пытались они обойти фалангу с боков, там стояли гипасписты которые сразу доказали испанцам, что владеют мечом лучше них. Пельтеки полностью переиграли своих легковооруженных противников, а в довершении всего с тыла ударила скифская кавалерия, припрятанная Нефтехом за склоном близлежащего холма.

Подобного коварства армия Гискона не выдержала, раздались многочисленные крики, призывающие к бегству и, несмотря на протесты и угрозы офицеров солдаты побежали. Многие из них знали от сородичей, что Эвмен приказал не трогать сдавшихся в плен испанцев. И поэтому, у них не было особого желания, умирать за пунийцев.

Гискон пытался остановить воинов иберийцев, но быстро бросил это дело и, вскочив на коня, ускакал прочь. Заметив богатые доспехи пунийца, в погоню за ним бросились скифы, и вскоре его голова была доставлена детьми степей Эвмену в кожаном мешке.

Стратег был очень доволен исходом битвы и своими малыми потерями в сто человек, в основном пельтеки и кавалеристы. Отпустив пленных испанцев по домам и еще раз, подтвердив свою репутацию их друга, кардиец приступил к допросу пленных. Они все в один голос уверяли, что в окрестностях города больше нет карфагенских войск, все оно у Гадеса. Присутствовавший на допросах Нефтех, умело нагонял страх на пленных своим грозным видом и кровавой дыбой, которую специально соорудили для воздействия на психику допрашиваемых.

Получив столь ценные сведенья о противнике, Эвмен в срочном порядке отправил еще одну быстроходную галеру к царю со всей полученной информацией. Ждать пришлось около пяти дней, когда к всеобщему удивлению, на горизонте показался весь царский флот о главе с Александром. Царь едва в Риме был заключен союз с самнитами, оставил за себя Птоломея и отбыл в Остию. Здесь его нашло известие о взятии Нового Карфагена. Подстегнутый этим известием, он приказал грузить войска и в спешке отбыл в Иберию. Вторая весть застала его уже в пути и только разожгла стремление самому закончить большой поход.

Едва Александр прибыл в Новый Карфаген, он собрал военный совет для согласования нанесения последнего удара по врагу. Эвмен с Неархом стояли на скорейшей блокаде проливов, что бы навсегда закрыть карфагенянам проход в Средиземное море. Для этого стратег предложил отправить весь флот к Геракловым столбам, одновременно перебросить войско под Гадес, для удара с суши.

Поводом для этого послужило уверение пленных, что со стороны моря крепость прекрасно защищена, и взять ее атакой с моря очень трудно. Проще атаковать с суши, тем более у Эвмена появились знакомые среди племенной верхушки иберов. Они утверждали, что легко смогут уговорить племена тургунов обитавших вокруг Гадеса напасть на пунов. узнав об этом, Александр недолго колебался и согласился с предложением вождей.

Вступающая в свои права осень, уменьшила африканскую жару, приносимую с континента. Македонцы рвались к последней точке своего славного похода. Ничто не предвещало им тревог и опасностей. Враг отступал, последний крупный город взят и оставалось вышвырнуть пунов в воды таинственного океана.

Первых врагов, моряки встретили, обходя мыс Тахо по направлению к проливу. Это было четыре триеры, которые спешили в Новый Карфаген с военным подкреплением. Уже зная новую тактику Неарха, пуны сами атаковали македонцев, сцепили свои борта и начали рукопашную схватку.

Македонцы не ожидали подобного развития событий и уступили врагу инициативу. В трех случаях бои шли на македонских кораблях с переменным успехом. Чаша весов неудержимо склонялась в сторону пунийцев, но питомцев Неарха выручило численное превосходство их авангарда. Не желая оставаться сторонними наблюдателями, моряки смело шли на сближение с кораблями пунийцев и сами атаковали их с противоположного борта.

Попав под двойной удар, пунийцы не могли устоять и вскоре, три их корабля были захвачены. Последняя триера пунов смогла захватить македонский корабль, но не успела расцепить свои борта. Этим воспользовались командиры двух кораблей спешивших на выручку. Видя, что уже ничем невозможно помочь своей триере, они открыли огонь из огненных баллист и катапульт и подожгли оба судна. Вспыхнув в один момент, оба корабля так и пошли на морское дно сцепленные друг с другом железными крючьями.

Второе сражение между противниками произошло уже в самом проливе разделяющий море и океан. Македонцы прибыли к столбам Геракла раньше пунов и успели занять выгодное положение. Расположившись по обе стороны пролива, триеры Неарха стали атаковать идущие на прорыв через пролив корабли карфагенян.

Общее их число составляло двенадцать судов, два из которых были пентеры. Едва корабли вошли в зону стрельбы, моряки обрушили на них горящие снаряды. Из-за узости свободного пространства пытающиеся прорваться корабли противника, были вынуждены идти вытянутым строем, что оказалось губительным для них. Почти каждый залп македонских баллист наносили пунийцам ощутимый вред. Не успели головные корабли подойти к самому узкому месту пролива, как паруса их загорелись и несмотря на все усилия экипажа сбить пламя, огонь охватил все судно.

Увидев какую судьбу им уготовил Неарх, оставшиеся корабли покинули строй и предприняли попытку атаковать триеры македонцев. С упорством обреченных на смерть людей они устремились к противнику пытаясь таранить их своими носами.

Чем ближе они приближались к кораблям Неарха тем увеличивалось число пожаров на их кораблях, но несмотря на это, пуны продолжали идти к своей цели. Некоторые из них сгорели, так и не достигнув её, другим повезло больше и из последних сил, они таранили борта вражеских кораблей, сведя последние счеты в этой жизни.

В этом бою многое зависело от числа огненосных баллист и умения экипажей обращаться с ними. Там, где дело было поставлено хорошо, вражеские корабли уничтожались, в других случаях победу праздновали пунийцы. Два корабля — триера и бирема смогли прорваться через строй врагов и устремились на юг объятые прожорливым пламенем.

Никто из македонцев не двинулся им в след, хорошо зная, что пуны обречены на ужасную смерть. Из всех кораблей пунийцев участвовавших в этом сражении, только двое сдалось на милость победителей. Остальные предпочли сгореть, но не посрамить славу Карфагена.

На суше дела развивались по другому плану. Высаженные на берег воины во главе с самим Александром, быстро продвигались по направлению к Гадесу, используя местных проводников. Испанцы охотно показывали царю дорогу к порту пунов, на который они столько раз делали набеги и каждый раз откатывались, неся немалый урон. Слушая рассказы иберов, Александр с Эвменом готовились к яростному сопротивлению пунийцев, но случившееся полностью перевернуло его планы.

Было уже глубоко за полдень, когда идущие впереди конные разъезды заметили темную струйку дыма, поднимающуюся в голубое небо. Вначале этому не придали особого в значения и даже не доложили Эвмену, но по мере приближения к Гадесу стало ясно впереди, что-то горит. И горит довольно хорошо.

Когда Эвмену доложили о дыме, командующий авангардом стратег сильно озаботился и отправил вперед сотню конных вместе с Нефтехом. У египтянина этот дым тоже не вызывал особых радостей и поэтому он настороженно оглядывался по сторонам тщетно пытаясь найти подсказку к непонятному явлению.

Чем ближе отряд приближался к Гадесу, тем сильнее становился запах гари и дыма, и становилось невыносимо жарко. Выехав на широкую равнину, египтянин отчетливо различил вдали городские стены, над которыми во всю свою мощь полыхало гигантское зарево. Гадес горел. Горел весь и сразу, что однозначно указывало на хорошо организованный поджег.

По знаку Нефтеха, разведчики выстроились полукругом и устремились к крепости. Вскоре на их головы стал падать пепел и горящие искры, нещадно обжигавшие руки и головы кавалеристов. Не доезжая до городских ворот, составленных из мощных плит, разведчики остановились из-за сильного жара, не позволявшего им пройти дальше.

Внезапно откуда-то со стороны раздались крики и вскоре к египтянину привели двоих человек, мужчину и женщину. Это были молодые иберийцы с рабскими ошейниками и следами кандалов на запястьях рук.

Изнемогая от жара, Нефтех приказал отъехать от города и произвести дознание. С большим облегчением покидали пожарище разведчики, пораженные масштабом пожарища и силой его жара. Когда зарево ужасного пожара осталось далеко позади, и жар спал, разведчики остановились. Пленные попросили пить, и есть, ибо более двух суток ничего не имели крошки хлеба и глотка воды и египтянин приказал накормить их.

Несмотря на то, что его разбирало любопытство, Нефтех с непроницаемым лицом ждал, пока иберийцы утоляли свою жажду и голод и начнут свой рассказ. Пленные поведали интересную картину.

Больше года они служили в доме начальника гарнизона и многое слышали о том, что говорилось в больших кругах. В конце весны в порт прибыла небольшая эскадра из столицы с известием, что Карфаген пал под ударами солдат Александра и у пунов теперь нет родины. Многие уповали на возможности Нового Карфагена, но Ганон сразу заявил, что рано или поздно македонцы доберутся и до Иберии и падение второй столицы дело только времени.

Часть местных пунийцев, поддержали Ганона, но были и такие, что надеялись на милость судьбы и не захотели покидать Новый Карфаген. Бежавший из столицы сенат, так же разделился на две половины, причем большая часть отправилось в Гадес.

Так прошло некоторое время. Карфагеняне усиленно готовились к защите своих владений в Иберии и в особенности Гадеса. По преданию город был построен древними атлантами и заселен пунами, нашедшее его в заброшенном состоянии. За это говорило циклопичность стен города и молов порта, обеспечивающие городу неприступность при нападении врага.

Все это вселяло в сердца горожан надежду, но когда пришло известие о захвате македонцами Нового Карфагена все переменилось. В городе началась тихая паника, которую подогрело известие о сокрушительном поражении морских сил пунов от флотилии Неарха. Возникли сильные волнения, которые пунийцы смогли пресечь только началом массового жертвоприношения своим богам. Десяток рабов был сожжен в медном чреве Ваала под громкое пение жрецов и людских масс.

Сенат заседал во дворце коменданта весь день и всю ночь. В комнату, где это проходило, никого не допускали, но хитрые слуги, используя потайные слуховые щели, услышали самое главное.

Пуны усиленно решали, что делать. За отпущенное судьбой время, они построили неплохой флот, но его явно не хватало в борьбе с Александром. Ганон настаивал на оставлении города и предлагал идти на юг от столбов Геракла, по хорошо разведанным пунийцами маршрутам. Шло долгое препирательство, жителей Гадеса не прельщало стать скитальцами по морским морям, ведь предстояло плыть очень далеко и многое пришлось бы оставить.

Все решил визит жреца бога Ваала, который появился в самый разгар прений. Ясным и требовательным голосом объявил он, что бог приказал пунам оставить этот город и отправляться по океану на юг и запад, где им предстояло основать новые города — государства. Только там их недостанет жестокая рука македонского владыки, захватившего два Карфагена. Перед отплытием бог требовал, преподнести ему в качестве жертвы весь город со всем имуществом и рабами. За это Ваал, обещал пунийцам свое покровительство в новых землях, прочную защиту от дикарей и то, что ни один македонец не войдет в ворота Гадеса.

Слова жреца вызвали новую бурю, многие кричали, что его подкупил Ганон и беженцы, на что в ответ неслась грязная брань, и звенело оружие. Жрец объявил, что он обязательно оповестит, об этом народ и тот, несомненно, примет этот божий приговор. После этого в зале началась яростная потасовка с криками и стонами, после которых сенат принял принесенное жрецом известие.

Было решено метать жребий и разделить имеющиеся суда и оставшихся людей на тех, кто отправиться на юг и на запад. После этого Сенат отдал приказ об эвакуации в течение дня и ночи. Специально посланные отряды заставляли горожан покидать свои дома и идти со всем своим скарбом на портовую площадь. Отказников убивали на месте со всеми домочадцами и рабами. Тех, кто пришел на площадь, заставляли тянуть жребий и по его результату людей грузили на готовые к отплытию корабли.

Первыми отплыли западники в составе пятнадцати кораблей, вторыми южане. Их было двенадцать, после чего в городе остались лишь поджигатели. Рабам вначале было объявлено, что их отправят отдельно и их загоняли в свободные пакгаузы. Там пуны надевали на них колодки и когда все были закованы, отвели в один из храмов, где рабов заперли, приставив к дверям надежную стражу. Иберийцы сумели спрятаться на чердаке дома хозяина, в потайной комнате и просидели там безвылазно в течение суток, наблюдая за исходом пунийцев.

Покидая город, карфагеняне методично уничтожали весь свой скот и другую живность, взяв с собой лишь собак и кошек для разведения их в своих колониях. После того как основные силы флота покинули город, к рассвету в Гадесе начались пожары. Поджигали не торопливо, планомерно обходя квартал за кварталом покинутого города. На беду иберийцев, поджигатели долгое время располагались вблизи их дома, и покинуть его они смогли только перед самым его поджогом.

Спаслись они чудом, лишь благодаря знанию о наличии старых систем заброшенных водопроводных труб. Попав через подвал в сложный лабиринт глиняных труб, продвигаясь на корточках с одним фонарем, они долго плутали в темноте, в то время когда над их головами пылал Гадес. По счастливой случайности, иберийцы нашли выход, и буквально вывалились на разведчиков Нефтеха, умирая от голода, жажды и жары.

Пока шел допрос огненный гриб становился все выше и выше и достиг своего апогея. Стоял страшный гул от рушившихся и горящих зданий. Видя столь ужасную картину, египтянин приказал возвращаться. Не успели они, как следует отъехать, как почва под ногами их коней затряслась и, обернувшись назад, они увидели невиданное зрелище. Объятый пламенем город стал погружаться в море. В ужасе от увиденного всадники поскакали прочь, спасая свои жизни.

Уже потом, в Александрии, один из ученых мужей поведал Нефтеху что, по-видимому, город располагался на известняковой почве, которая от сильного жара, исходившего от горящего Гадеса, дала осадку, и город попросту съехал в море. Но это было потом, а пока Нефтех яростно понукал лошадь, прекрасно помня, что от падения в воду большого тела возникает большая волна.

Боги хранили разведчиков, и грохочущий прилив не достал их своей страшной силой. Потрясенные они явились к Эвмену, который был сильно напуган необычайным колебанием земли, и обо всем рассказали. По настоянию египтянина македонцы простояли ровно сутки и только по окончанию этого срока отправились к тому месту, где был Гадес. О его присутствии напоминали обломки стен и домов смутно видневшиеся на дне бухты, а также множество мусора плававшего по поверхности воды. Сам Гадес навсегда исчез с лица земли, исчезнув в морской пучине за один день.

Царь прибыл на следующее утро. Внимательно выслушав доклад стратега, Александр был поражен случившимся и захотел сам увидеть останки последней крепости карфагенян. С задумчивым лицом, прибыл он на берег океана, где с большим интересом разглядывал руины тайного порта, откуда пуны совершали все свои секретные походы за Геракловы столбы, и куда другим кораблям вход был категорически заказан.

— Смотри Неарх, мы окончательно сбили вражеский засов с этих дверей, за которыми расположены другие земли и царства — торжественно вещал полководец, ухватив ха руку своего любимого наварха, и окинул океанские просторы. — Об этих землях говорил мне оракул во время индийского похода и нам суждено найти их.

— Я всей душой рад за тебя государь, но боюсь, что пока мы не готовы шагнуть в открывшуюся нам дверь.

— Ты явно сговорился, с Нефтехом. Египтянин постоянно твердит тоже самое, ссылаясь на отсутствия у нас карт и лоций.

— Он совершенно прав. Да мы знаем, что враг бежал на запад и юг. Но посылать свои корабли в неведомое, это преступление и в первую очередь против твоих собственных замыслов Александр. Корабли это твои дети, которых ты выпестовал, вырастил, и которые уже сослужили твоему делу хорошую службу. Так стоит ли губить их ради единого желания догнать врага и узнать, что там за горизонтом?

— Да, ты прав — с горестью ответил полководец — я не хочу омрачать свой поход. Подождем, ведь нам теперь уже никто не мешает. Нефтех обязательно отыщет в уцелевших архивах карфагенян их тайные маршруты и, укрепив флот, мы шагнем за Геракловы столбы.

— Знаешь, Александр, перед бегством врага мы захватили один необычный пунийский корабль. Он не похож ни на одно из видимых мною судов по своим размерам и осадкой. Именно на таких судах, они совершали свои дальние походы в заморские земли.

— Да, Нефтех говорил, что с юга везли золотой песок, а с запада олово, янтарь и райских птиц. Что ж поход закончен, осталось лишь построить победную стелу у столбов и возвращаться в Александрию.

Свежий ветер океана колыхал плащи и волосы двух старых друзей. Вместе они прошли почти всю Ойкумену, приведя ее к державной руке македонского царя.

Глава XV. Прощальная встреча.

Целый городок из разноцветных палаток и шатров возник по царской милости на африканском берегу вблизи Геракловых столбов. Царь раскинул свой лагерь в ожидании того, когда строители возведут колонны свидетели его славы и новый храм в честь Геракла. Уже был совершен священный обряд, позаимствованный Александром от персов, омовение царя в новом океане. Покоритель Ойкумены торжественно въехал на коне в океан и зачерпнул в золотой сосуд его воду, символизируя свое покорение водных просторов.

Сосуд с водой Атлантики, под внушительной охраной, был незамедлительно отправлен в Александрию, где уже хранились воды Истра, Нила, Ярксарта, Ганга, Гирканского и Красного моря, а также Индийского океана. Все они символизировали мощь и силу македонского царства раскинувшее свои могучие орлиные крылья, от одного океана до другого.

Строительство шло, не прекращаясь ни днем, ни ночью, и в ожидании его завершения македонский лагерь предавался веселью в предвкушении скорого возвращения домой. Царь этому не препятствовал, да как препятствовать, если у солдат есть законный повод окунуться в мирную жизнь со всеми ее прелестями. Этому способствовали множество купцов и маркитанток, которые как мухи облепили стан македонцев, едва он появился на нумидийской земле.

Царь Сифак лично явился к своему другу великому царю Александру, что бы лишний раз засвидетельствовать ему свое уважение и дружбу. Нумидийский царек был очень обеспокоен. В его темной душе, копошились нехорошие мысли, а вдруг македонец решит присоединить к своей империи и его царство. Это напрягало и беспокоило нумидийца, так как особой силы для сопротивления у него не было.

Однако его подозрения оказались напрасны. Сытый македонский лев не горел желанием поглотить новую добычу. С него вполне хватило и союзнических отношений и заверений Сифака в верности и преданности жому Аргидов.

Нумидийские всадники, которых Сифак столь любезно подарил Александру, красиво прогарцевали перед потрясателем Вселенной на смотре и оставили у царя приятное впечатление. Они были не лучше скифов, но и не хуже. Оба вида кавалеристов, отныне служащих единому монарху удачно дополняли друг друга в охране македонской ставки.

В отличие от своих солдат и стратегов Александр скучал. Ему в тайне, как и всему войску, тоже хотелось домой в уютную Александрию, но обстоятельства прочно удерживало царя у Геракловых Столбов. Возведя свои триумфальные колонны на берегу одного океана, он просто был обязан, возвести их на берегу нового. Теперь все было в руках простых строителей, которых все с усердием подгоняли. Те сердились и однажды, глава работ спросил царя, желает ли тот получить качественную работу или нет. Монарх понял тревоги мастеров и оградил их от чрезмерных придирок.

По завершению большого похода, все новые союзники старались угодить македонскому царю. Сицилийцы прислали его войску провиант в виде отборной островной пшеницы считавшейся лучшей в Средиземноморье. Этруски и италики поставили в царскую гвардию лучших воинов, что верой и правдой должны были служить монарху. Но всех превзошел Птоломей Лаг. Он привез из города Кум, знаменитую прорицательницу Сивиллу. Все ожидали увидеть сгорбленную старуху, но к удивленному взору предстала симпатичная молодая женщина в скромном белом одеянии.

Когда Александру доложили о приезде Сивиллы, у него неприятно засосало под ложечкой. Царь моментально вспомнил как после покорения Индии, ему встретился оракул, о чем он очень не любил вспоминать. Предчувствуя, что нечто похожее ожидает его и на этот раз, царь вначале даже намеривался отослать пророчицу обратно, но под воздействием уговоров Нефтеха передумал.

— Тебе нечего опасаться ее слов, государь. Пусть они в чем-то могут оказаться неприятны для тебя, но поверь моему предчувствию, это не нарушит твоих планов и мировоззрения, — увещевал царя жрец. — Выслушав, ее ты, обретешь славу царя, к которому на поклон явилась знаменитая Сивилла, почитаемая во всей Италии.

Слова хитрого жреца возымели действия и аудиенция состоялась. В назначенный день, пророчица переступила порог царского шатра. Лицо ее скрывала легкая кисея, что сразу расположило к ней Александра. Уподобляясь персам, царь ввел негласное правило, что у женщин переступивших порог его шатра должно быть закрыто лицо. Это означало ее покорность воли покорителя Ойкумены.

В руках у Сивиллы был небольшой сверток, из красной материи ярко контрастирующий с ее белым одеянием. Небрежным движением руки, женщина убрала кисею, и царь мог оценить приятность черт её лица в купе с выразительными карими глазами.

— Приветствую тебя покоритель Ойкумены, — произнесла Сивилла приятным грудным голосом. — Исполняя желание кампанцев и твоего стратега Птоломея, я покинула свою пещеру, чтобы встретиться с тобой и вновь отбыть, ибо я являюсь хранителем одной из частей нашего пространства.

— А есть ли ещё в Ойкумене пророчицы подобные тебе? — спросил заинтригованный царь.

— Конечно, есть. Кроме меня есть Ливийская, Эритрейская, Альбионская и Понтийская Сивилла. Все мы отвечаем за свои страны и стремимся мудрыми советами помогать людям. В знак своего доброго отношения к тебе, я привезла свой скромный подарок.

Женщин ловко распустила концы свертка и вынула из него скрученный лист папируса аккуратно перевязанный синей лентой. Плавной походкой подошла она к сидящему на троне царю и с уважением подала ему свиток.

— Это мое прорицание твоему царству и тебе. Для его составления мне потребовалось затратить много времени, используя для этого четыре книги мудрости. Я надеюсь, что смогла найти в них кое-что полезное для тебя.

— А сколь всего книг мудрости? — живо спросил Александр и его вопрос вызвал улыбку на лице предсказательницы.

— Их всего девять, но читать их может только знающий письмена человек, способный правильно оценить мудрость и сделать прорицание.

— Скажи прорицательница, можешь ли ты определить нахождение нужных мне людей?

— Увы, это к альбионке. Это она имеет хрустальный шар позволяющий видеть нужные предметы. Но знай, что ее шар часто напускает ложный туман, искажающий действительность. А если ты в отношении уплывших карфагенян, то я могу сказать тебе их ближайшую судьбу. Часть, что отправилась на юг, претерпит большую нужду и лишения, но приплывет к заветному берегу и сможет построить малый город. Другая часть осядет на островах, что находятся к западу от столбов Геракла, но будут находиться, в постоянной вражде с местными жителями. Есть ещё третья часть кораблей, которую жестокий шторм не даст дойти до островов. Он унесет их далеко на заход солнца и прибьет к неведомой земле. Ни один корабль не пострадает от шторма, но обратно они не смогут вернуться никогда.

— Ужасны твои слова сивилла, если они правдивы — воскликнул царь, вскочив с кресла.

— Такова жизнь, — смиренно, молвила женщина, — прощай, да охранит тебя твой гений.

Сивилла легким кивком склонила голову и повернулась, давая понять, что её встреча с царем окончена. Никто не посмел преградить ей путь из шатра, ибо все были сражены даже не произнесенными словами, а голосом и тоном которым говорила прорицательница.

Нефтех ехидно посмеивался про себя, видя подобную реакцию на лицах, собравшихся в царском шатре македонцев. Уж он-то прекрасно знал искусство правильного звучания голоса, подпадая под обаяние которое люди становились, более восприимчивы к услышанным словам.

— Интересно, что написала эта красавица в своем послании царю? Бьюсь об заклад, что в нем многое написано по просьбе Птоломея или кампанцев — размышлял бывший жрец, а ныне советник македонского монарха, но он не угадал. Сивилла была выше житейских страстей, и её пророчество отображало только её мнение и понимание жизни.

Когда все ушли, Александр развернул папирус и вот что он прочитал:

— Любимец ты богов и многие народы согласны, богом почитать тебя, но помни ты все же не бессмертен хоть Мойры, и благоволят тебе. Поэтому сверши свой выбор, дальше мирно правь до той поры, что боги отвели тебе, иль продолжай испытывать судьбу мечом и гения терпенье своего, приобретая новые народы под свой златой венец. Решай скорей и помни о судьбе отца и дяди, что пали от острого булата и измены, а так же о дарах, что льстиво преподносят коварные данайцы. Друзей ты многих потерял, так береги же тех, кого судьба дала тебе в помощники без разницы от их родства и цвета кожи. Счастливы дни отцовства, возможно, выпадут тебе, коль мирно править будешь. Прощай.

Прочитав письмо пророчицы, царь долго ломал голову над ним, прежде чем позвал к себе Нефтеха и молча, протянул ему папирус. Жрец был очень доволен его решением, и важно раздувая ноздри, принялся его читать.

Посланнице было конечно слабоватым из-за общей обтекаемости и отсутствия конкретики, что давало множество толкований. Нефтех сразу ухватил эту особенность, на ходу решая, какое следует с выгодой для себя дать царю толкование. Выждав положенную для толкователя паузу, египтянин начал говорить.

— Вне всякого сомнения, Сивилла указывает тебе государь, что тебе не следует возвращаться в Пеллу.

— Почему? Там моя родина и там я должен быть похоронен подобно прежним македонским царям согласно родовому обычаю.

— С этим никто не спорит, но только, ни македонцы, ни эллины не признают тебя живым богом. Только великим героем совершивший подвиг во славу Эллады и Македонии. Иное дело Египет и Азия, здесь ты для всех настоящий живой бог, получивший власть по воле своего божественного отца и никто не посмеет утверждать обратное.

— Следовательно, ты хочешь сказать, что остаток жизни мне стоит провести в Азии?

— Тебе решать государь, я лишь толкую строки пророчицы Сивиллы. Далее, необходимо сделать выбор; будешь ли ты расширять границы своего царства или остановишься на достигнутом. Хоть ты и выполнил поставленные перед собой задачи и сокрушил двух врагов, но осталось масса племен, которых можно приобщить к просвещенной Ойкумене или забыть об их существовании.

От этих слов Александр скорчил недовольную гримасу и Нефтех поспешил отыграть свои слова обратно — но это, безусловно, очень важный вопрос, с решением которого не стоит торопиться. С остальным все сказано ясно и оно не требует моего разъяснения.

— А предостережение о заговоре и трагической судьбе моего отца и дяди? Ты помниться мне тоже в свое время намекал на что-то нехорошее. Так, говори. Я хочу слышать — потребовал нахмуренный монарх.

— Увы, государь мои догадки остались на прежнем месте, нить оборвалась, а возводить напрасно на человека не в моих правилах.

— И все же опасность есть?

— Она будет всегда, пока ты сидишь на троне. Такова, к сожалению, участь всех царей и правителей во все времена — уклончиво произнес египтянин, чем только ещё больше насторожил царя.

Александру очень хотелось, что бы Нефтех немедленно выложил ему все, чем он располагал, однако хорошо зная египтянина, он понимал, что подозрения его очень шатки. Нефтех был не то человек, кто понапрасну подводил людей под топор палача. В этом Александр успел убедиться.

— Хорошо, будем беречь друзей, которых сберегла мне судьба, — улыбнулся царь. — Знаешь, а у меня для тебя есть подарок.

Александр достал маленькую шкатулку и протянул ее Нефтеху. Тот с осторожностью раскрыл ее и увидел свиток папируса.

— Отныне ты назначаешься сатрапом Египта, где будешь верно, служить мне и моим детям.

С этими словами царь достал жезл власти и протянул его Нефтеху. Жрец благостно поцеловал его руку и, взяв золотой символ, отошел от царя. Свершилось все, о чем так долго мечтал и на что не смел, надеяться безродный египтянин.

Власть над Египтом, эта была та самая заветная цель, к которой Нефтех как истинный Рак подбирался мелкими едва заметными шагами, кружа, петляя вокруг своей цели и, наконец, обретя ее.

— Спеши Нефтех к месту своей новой службы и жди меня, я скоро прибуду в Александрию, раз там почитаю меня как бога — напутствовал его Александр. Эти слова подтолкнули осчастливленного египтянина к выходу, и он исчез из шатра.

А лагерь жил своей жизнью. Как только его покинула пророчица сивилла, все в один голос обсуждали молодую рабыню Гвеневру, которую подарил царю, родоский купец Каликрат. Красавица галлатка была обладательницей пышной копной волос оттенка зрелой пшеницы. Они были аккуратно заплетенные в многочисленные тонкие косы, красиво располагавшиеся по ее плечам. Стройные ноги и высокая грудь лишь только дополняли ее обаянием, а все остальное рисовало пылкое мужское воображение.

Царский подарок сопровождала молчаливая смуглая служанка, постоянно кутавшаяся в просторный балдахин и носившая черную вуаль на лице, за что солдаты македонцы ее сразу позвали "страшилой". В отличие от нее, Гвеневра свободно разгуливала по лагерю, демонстрируя всем свое лицо, закрывая его лишь перед визитом к царю.

Она уже несколько раз посетила царский шатер и не разочаровала великого монарха стройностью стана, упругостью груди и податливостью своего характера. Александр благосклонно оценил подарок Калликрата, даровав ему привилегию в поставках товара к своему дворцу в течение пяти лет.

Красавица блондинка также понравилась Нефтеху, который как мужчина, даже немного позавидовал Александру. Повинуясь приказу царя, он готовился к отплытию в Александрию. Нехитрый походный скарб нового правителя Египта был уже погружен на корабль, а сам Нефтех наносил прощальные визиты нужным людям.

Самым последним был Эвмен, расставшись с которым египтянин уже отправился к берегу моря, где его ждал специальный корабль, как вдруг он столкнулся с живым покойником.

Будучи воспитанником жреческой школы, он не отрицал существования иного мира, но чтобы убитый человек являлся среди белого дня и при этом мало отличался от других живых — это было нечто особенное.

Только многолетняя тренировка мыслей и действий, позволила Нефтеху не проявить своих чувств, когда на подступах к царскому лагерю, он встретил похитившего у него жену перса Зопира.

Излучая полное довольство жизнью, оживший покойник спокойно прошел мимо египтянина, с интересом высматривая кого-то среди снующей людской толпы.

Не зная как объяснить подобное явление природы, Нефтеха сразу обратился во внимание и слух. Позабыв о ждущем его корабле, охваченный охотничьим азартом, он двинулся за персом, стараясь не привлекать к себе его внимание.

Сделать это было довольно трудно, так как сам Нефтех был заметным человеком в лагере македонского царя и была опасность, что кто-нибудь из лагерных подхалимов заметит его и попытается заговорить.

По милости судьбы во время слежки никто из их числа не попался на пути Нефтеху и тот смог заметить, так оживший мертвец едва заметно кивнул головой человеку, внимательно присчитывавшего тюки, доставленных с берега моря товаров. Нефтех присмотрелся и обомлел от неожиданности. Чудесным образом воскресший Зопир подошел к Калликрату — родосскому купцу, поставщику двора его царского величества и о чем-то заговорил с ним.

От этого открытия, у египтянина противно засосало под ложечкой. Ещё не зная ничего толком, он вдруг почувствовал, что стал свидетелем чего-то страшного, помешать которому было почти невозможно.

Стараясь не привлекать к себе внимания, и не упуская этих двоих из поля зрения, Нефтех подошел к двум стражникам, оказавшимся у него на пути и, распахнув одежду, показал им свой символ власти. Увидев его, стражники разом подтянулись и преданно уставились на египтянина.

— Идите за мной, — приказал им Нефтех, — нужно захватить двух людей подозреваемых в государственной измене.

Тем временем, перс и Калликрат закончили разговор и двинулись в сторону от жреца, решившего провести рискованный эксперимент. Догнав быстрым шагом парочку, он громко выкрикнул имя Зопира, обращаясь к персу.

Едва Нефтех сделал это, как тот вздрогнул и обернулся на голос. Для египтянина, этого было достаточно, что бы выкинуть руку в направление его и приказать воинам задержать ожившего мертвеца.

У Гобрии, а это был именно он, от действий Нефтеха сдали нервы и он бросился бежать, схватив за руку Калликрата.

Не будь перс сильно взволнован, он бы легко мог сказать, что египтянин ошибся и спокойно идти дальше, мало ли кто, на кого похож в этом мире. Однако упоминание имени погибшего брата близнеца, заставило Гобрию испугаться и броситься бежать, что имело для него и Калликрата драматические последствия.

Не успели беглецы пробежать несколько шагов, как у купца от страха отказали ноги, и он тяжелой гирей повис на руке перса. Вцепившись в руку перса мертвой хваткой, он принуждал его терять драгоценные секунды, за которые беглецы могли бы убежать от бросившихся в погоню стражников.

Перс отчаянно дергал рукой в надежде поднять родосца на ноги, но тот никак не мог выйти из ступора и тогда Гобрия, выполняя тайный приказ Антигона, решился на крайнюю меру. Выхватив острый кинжал, он одним взмахом перерезал греку шейную артерию, обрезая тем самым опасную для его господина нить дознания.

Захлебываясь кровью родосец захрипел, стал падать на землю, но так и не отпустил руку своего убийцы. С большим трудом Гобрия разжал пальцы Калликрата и бросился бежать, но далеко убежать ему не удалось. Один из стражников, что был молодым и рьяным без раздумья метнул копье в перса, убившего на его глазах благородного торговца Калликрата.

Нефтех не успел крикнуть, как метко брошенное копье пробило спину перса и играючи свалило с ног. Проклиная все на свете, египтянин бросился к Гобрии, но тот уже пускал изо рта кровавые пузыри, прощаясь с этим миром. От осознания того, что он вновь как в Александрии остается с теплым трупом и так ничего не узнает о судьбе Арсинои, Нефтех громко застонал. Бросив быстрый взгляд на немигающий взгляд Калликрата, он злобно выругался и в очередной раз пожалел о том, что связался со стражниками.

А красавица Гвеневра в это время готовилась к новой встрече с царем. В первых свиданиях с грозным воителем она сумела обаять его, но окончательно раскрыть себя, показать царю все свои таланты, она собиралась именно сегодня.

Александр, как и предсказывал Калликрат, был от нее без ума, и сегодня галлатка хотела кое-что получит для себя, в обмен на царское внимание и ласки. Усевшись обнаженной у медной лохани, она ждала, когда ее молчаливая служанка Берос умастит ее тело благовониями и различными маслами, совершенно не подозревая о её высоком происхождении.

Арсиноя, а именно она скрывалась под маской служанки, медленно и неторопливо втирала в кожу доверчивой девушке мазь, внимательно отсчитывая про себя время. Когда по её мнению пришла пора к действиям, она проворно достала из складок одежды тонкий стилет, и крепко зажав ладонью рот своей жертве, всадила его под левую лопатку.

Все это было сделано так быстро и проворно, что несчастная Гвеневра ничего толком и не поняла. Потрепыхавшись немного в объятиях своей убийцы, она повисла на руках Арсинои, которая аккуратно положила тело красавицы на ковер.

Зная, что скоро должны прийти от царя, Арсиноя завернув труп в одеяло и освободившись от одежды, и стала натирать свое тело специальным настоем. Он обладал удивительными свойствами и за считанные минуты вернул женщине её природный цвет кожи, полностью избавив от темной смуглости.

Покончив с превращением, она критически оглядела себя в зеркале и стала облачаться в одежды Гвеневры. Готовя подарок, царю, Калликрат специально подбирал рабыню одного роста и схожей комплекции с Арсиноей, что бы в нужный момент она смогла совершить коварную подмену и занять её место. Достав из потайного мешка белокурый парик и закрыв лицо вуалью, Арсиноя выпятила вперед свою высокую грудь и стала внешне неотличима от убитой ею девушке.

К большому сожалению мстительницы, о стилете ей не приходилось и мечтать. Со слов Гвеневры, перед входом в шатер ее всегда осматривал евнух, и пронести оружие мимо него было невозможно. Поэтому орудием мести стала винная ягода, которую Арсиноя зарядила ядом, сегодня утром.

Не колеблясь, она ввела ее в потаенное место своего тела и замерла. Несомненно, она рисковала, но желание убить Александра было огромным и страстным. Присев на скамью, она стала ждать и вскоре за ней пришли два бравых гвардейца Александра.

Прикрыв свои волосы платком, Арсиноя смело шагнула за порог навстречу своей судьбе. Идя к Александру, она не думало ни о чем, полностью поглощенная одним желанием расквитаться с убийцей своего отца.

Войдя в шатер, она столкнулась с евнухом, который бесцеремонно схватил ее за руку и повлек за занавеску. Александр все больше и больше уподоблялся восточным правителям и с некоторых пор завел себе евнуха, в обязанности которого входила подготовка и проверка очередной "козочки".

Поставив Арсиною у стены, евнух стянул с её плеч плащ и по-хозяйски, стал осматривать украшение на груди и животе, поправил цепочку на талии и остался доволен проведенным осмотром. Он набросил на плечи женщины плащ и потянул ее вглубь шатра. Распахнулся занавес, и Арсиноя оказалась перед царем.

В первый момент ей показалось, что она узнана но, приглядевшись, она заметила, что Александр уже хорошо выпил вина и был не особо внимателен. Увидев красавицу, македонец довольно заулыбался и подошел к ней. Вуаль надежно закрывала лицо мстительницы, и Александр не узнал ее. Небрежным движением он сбросил плащ и принялся ласкать пышные груди, разом набухшие.

— Подожди господин, мне нужно слегка взбодриться — тихо произнесла Арсиноя, и царь согласно кивнул. Женщина повернулась и направилась к маленькому столику с вином, который сразу приметила едва вошла в шатер. Кокетливо выгнут тело, она извлекла спрятанную ягоду и быстро раздавила ее над одной из чаш наполненной красным вином. Изящное движение руки и остатки ягоды упала за столик, а сама Арсиноя призывно покачивая бедрами с чашами в руках, подошла к Александру.

Покоритель Ойкумены полулежал на ложе и пожирал глазами ее тело. Не выпей царь столько вина, он бы сразу заметил некоторые различия в теле своей наложницы. Но винные пары и темнота помещения помогли скрыть этот обман.

Потрясатель Вселенной легко принял чашу с вином из рук Арсинои и поднес ее к губам.

— За тебя, государь — тихо промурлыкала она и принялась неспешно пить из своей чаши, зорко наблюдая за Александром. Тот, чуть задержавшись, быстро опорожнил сосуд и властной рукой усадил женщину к себе на колени. Медленно он приподнял край вуали и впился губами в ее уста долгим хмельным поцелуем. Арсиноя сдерживая себя, ответила и против воли ощутила ответную дрожь в своем теле.

— А ты еще лучше, чем была ранее — произнес, насладившись, поцелуем, царь и опустил вуаль на место. Арсиноя прерывисто задышала, и было от чего. Она, наконец — то осуществила свою долгожданную месть, и чувство дикой радости распирало ее, но еще больше ей хотелось насладиться видом смерти врага и открыть ему правду в самый последний миг.

Ради этого она решила продолжить свою игру в наложницу Гвеневру. Она не сопротивлялась когда, царь разом опрокинул ее на ложе, и навалился на нее всем своим крепким телом. Чувство скорого торжества придало ей возбуждение, и она вступила в любовную игру с обреченным на смерть человеком.

Мерно колыхалось ложе любви два тела, в такт громким вздохам, стонам и прерывистому дыханию. Закрыв лицо вуалью, Арсиноя отдавалась любви со всей страстью и трепетом, на который она была способно, твердо зная, что для её партнера эта близость последняя.

Между тем, Нефтех стремительно вел свое расследование. Он сразу понял, что эти двое привезли Арсиною для покушения на Александра, но где и когда оно состоится, ему было непонятно. Не найдя ответа на свои вопросы в палатке Калликрата, после недолгого раздумья он ринулся в палатку Гвеневры, где и обнаружил тело мертвой красавицы.

Только тогда, весь коварный замысел родосца ему стал ясен и понятен и, ревя подобно раненному носорогу, Нефтех бросился к царскому шатру. Его нынешнее положение и символ власти, зажатый в руке, открыл ему доступ сначала в переднюю часть царских покоев, а затем и внутреннюю.

Когда Нефтех ворвался в спальню царя, ему предстала ужасающая картина. На широкой кровати находилось два тела, неподвижно лежащие друг на друге. Из-за царского плеча, на Нефтеха прикрытые вуалью смотрели знакомые глаза, в которых уже не было искры жизни.

Он сорвал ткань, и его взору предстало лицо Арсинои полное покоя и счастья. Египтянин порывисто дотронулся до плеча Александра, и тело царя стало безвольно сползать от толчка. Нефтех едва успел подхватить монарха соскользнувшего с тела Арсинои, открывая все её прелести.

От осознания свершившейся трагедии, истошно заголосил своим противным тонким голосом евнух, а вслед за ним и все окружающие его люди.

Так закончился большой Западный поход македонского царя Александра к столбам Мелькатора — Геракла.

Эпилог:

В небольшом золотом венце и просторном тронном зале, в кресле правителя всего Египта сидел его новый сатрап, бывший жрец Нефтех. Рядом с ним чуть в стороне гордо восседала жена правителя рыжеволосая Антигона. На ее голове также покоился малый золотой венец очень ей идущий.

Внимательным, оценивающим взглядом, смотрела она на всех тех, кто пришел в этот важный для нее час во дворец правителя, чтобы поздравить ее мужа с восхождением на престол. Мерно тянулся поток людей решивших изъявить свою преданность и покорность Нефтеху получивший эту милостью от самого великого царя Александра. Никому ранее неизвестный выходец из Мемфиса, теперь восседал на троне правителя, крепко сжимая в руках символы власти.

Чудом, спасенный царь Александр долго не хотел отпускать Нефтеха в Александрию. Именно он раскрыл коварный замысел родосцев покушения на монарха и спас Александра от неминуемой смерти.

Арсиноя, пряча отравленную ягоду внутри своего тела, не подозревала, что от длительного контакта с ее слизистой, произошло плавное перетекание яда из поврежденной ягоды внутрь ее организма. Поэтому когда ягода была раздавлена над чашей, Александру досталось лишь малая доза яда. Осматривая безжизненное не первый взгляд тело царя, Нефтех вовремя поднес к его губам гладкую поверхность бронзового зеркала и оно, к великой радости македонцев затуманилось.

Благодаря усилиям врачей, вскоре Александр очнулся, но некоторое времени был настолько слаб, что едва мог самостоятельно двигать рукой и принимать пищу.

По его приказу к Родосу устремилась флотилия Неарха, что бы полностью разобраться с организаторами этого подлого покушения. Особенно усердно в этом деле разбирался Антигон, сатрап Вавилонии и Сирии, первым поспешивший к царю едва только вести об ужасном злодействе достигли его ушей.

Сидя в кресле правителя и принимая поздравления, Нефтех пожинал плоды успеха, которые столь долго выращивал своим трудом. Из-за колонн за всем происходящим в зале наблюдала, падчерица Нефтеха — Ниса. С трепетом и восторгом смотрела она на своего отчима, который на ее глазах, за короткое время превратившегося из простого советника во всевластного сатрапа. Перед началом торжества, Нефтех доверительно сообщил Нисе, что она его главная помощница, и девочка очень хотела оправдать это доверие.

Один за другим проходили мимо кресла правителя его новые поданные. Кто с опаской, кто с восхищением глядели на нового сатрапа древнего Египта. Сидевшая на троне Антигона чувствовало, что ее жизнь окончательно перешло в новое русло, опасное и великое. Поэтому губы ее постоянно тихо шептала: — Да воздадут боги всем по их заслугам и трудам.

Светило солнце, шумела Александрия, и жизнь шла своим чередом.

Конец.