Сирко

— Здоровеньки булы сусид! — поздоровкався Сирко з кумом Анджеем. Дядько Сирко був у доброму настрои бо продав учора якымось трызубам симь ящикив з патронами, що збэриглыся щэ з другои свитовойи вийны у схрони в лиси пид горою, що по-над ричкою. Тому добродий хотив трохы посыдить пид грушою, чи пид яблунэю; та выпыть вышнянои настойки с кумом. Зробыты цэ дило, бэз бабив, та супэрэчок. Кули булы для нимэцьких шмайсерив. Чы е в покупцив МП-40, або МП-38 дядько нэ запытував. Бо спочатку гроши, а потим усэ другэ. Грывни булы найсправжни, йых було багато, та и сумма з продажу скасувала будь яки заклыки та скаргы совести.

— Тай вам доброго здоровьячка, кумэ! — сусид сыдив пид яблунэю. На столи стоялы тарилкы с огиркамы, укропчиком, редиской, петрушечкой, помидорками, зэлэным лучком, чи цибулей, наризаным милкими стичкамы сальцем, караваем поризанного та свижого хлиба, ножем, виделкамы, солонкой, рушныком поза краю столу, глэчикам з смэтаной. Милка варэна картопля у мундири с яйцямы порядувала з запэченою и смаженою курятыною. Посэрэдэни столу мрияла буты порожнэю бутыль з вышняным вынцем, литрив на пьять нэ меншэ. Цэ тильки у кино украинци хлюпають самогон та горилку квартамы. Ни, хлопци розумилы дещо у житти, та полюблялы розтягнуть 'удовольствия', як по росийски любыв говорювать Анджэй.

У вышини плылы ридки тучки, бо нэбо було едынэ, та дилыть його на хмарынкы ни з кым нэ було ниякой змогы. День был солнечный, не по апрельскому тёплый. Ветер отсутствовал напрочь.

Теплица Анджея могутнё нежилась огромными полиэтиленовыми стенами. Приятно ласкающие лучи солнца расслабляли мужичков и способствовали к философскому отдыху, тем более, шо было утро воскресения господнего в преддверии пасхальных праздников. Всё великолепие теплой природы южной малороссии Украины подталкивало обоих к приятной беседе. Ганна — жинка Анджэя готувала борщ у литний кухонци, та в нэвдовзи аромат потягив з малэнькойи будивли заставлял сглатывать слюну и представлять буряковую янтарность зварэннойи йижи. Проковтнувши очередной приступ голоду Анджей улыбнулся и предложил куму прысисты поруч с другойи стороны столу — навпроты — Та сидай вжэ. В ногах правды нэмае, — украинско русский сленг, где слова перемешались между собой, как газы в воздухе, вполне мирно и понятно был прекрасно понятен обоим с детства. Поэтому оба соседа мыслили сразу на двух языках, как и разговаривали все знакомые в их окружении. Мешанина слов не мешала. Наоборот способствовала дружеским отношениям. Переход с одного языка на другой в канве разговора мог по разному оттенить психологическое состояние собеседника. В таком обмене менталитетов мгновенно угадывались чужие люди, которым кажущаяся не логичность чередования мов казалась абракадаброй, вульгаризмом и полным пренебрежениям к правилам, как русского так и украинского языка. Добавление польских,белорусских уркаганских и еврейских словечек делало мягкий южный диалект смачным, соковытым та гострым як пэрэць, колы трэба.

— А шо, Ганна галушкы нэ робэ сёгодни? — поинтересовался Сирко, для продовжуння та завьязки бэсиду.

— Та сидай вжэ, — нетэрпляче вымовыв сусид, наливая з пляшкы у посуд вышнянойи настойки. Вокруг стола неуловимо и беспощадно распространился запах давленых ягод. Аромат был настолько силен, стоек и по-летнему крепок, что Сирко приподняв брова принюхивался и наслаждался свежестью неожиданного духняного божевилля. Вишни у Анджея были знатные — калировка. Крупные, почти черные от красноты, спелые ягоды поздним летом спорили своей сластью и деликатесным вкусом с июньской черешней. Сад Анджея, ухоженный заботливыми руками мужчины давал приличные урожаи. Но никогда, сосед, никому ни за какие деньги — вишни не продавал, на рынок не возил и у дороги ведра не выставлял. Темно-бурое, креплёное и полусладкое вино отлично шло как аперитив перед серьёзной закуской. А когда сумма выпитого переходила за определённую черту, так и вполне могла веселити, растягивая удовольствие медленного отпускания внутренних тормозов.

— Та сив, а шо, кудысь трэба бигты? — удивился Сирко Билый.

— Знову пэтлюривцям зброю продавав, — констатировал сосед вместо ответа.

— Яку зброю? — поддельно изобразил возмущение гость из-за паркана.

— Нимэцьку, — сказав як видризав Анджей Пилсудський, та протягнув кроваво сверкнувший на солнышке хрустальный стаканчик куму.

— Кумэ, шо вы ото кажете? Та тут нема ничого, то хлопци в мэнэ сало купувалы, шо з прошлого году залышилося, — не сдавался кум, — Ну, шо — будьмо? — попытался увести в сторону выпивки разговор Сирко и поднял над столом чарочку.

— Будьмо! — подтвердыв пожелания сусида — сусид та тэж пидняв чарочку. Хрусталь зазвенел, приятно чокаясь над тарелочкой с солёными помидорками, огирочками, та мочёными яблучками. Салат из солёных синеньких с лучком и не рафинированным подсолнечным маслом ласкал взгляд и требовал к себе внимания с вилочкой в руках. Сальцо приятно просвечивалось вокруг мясных прожилочек. Кумовья посмотрели друг на друга после того как одним махом опорожнили содержимое.

— Шо йыв, шо музыку слухав, — потянулся до бутыли, чтоб налить ещё, Анджей под одобрительный кивок Билого. Оба не обратили внимания на закуску. Битва с едой предстояла быть затяжной, основательной и фундаментальной. Как следствие, надо было вначале уяснить диспозицию посредством лёгкого алкоголя.

— Та, ото так, — подтвердил согласие с действиями кума — кум. Две чарки сверкнули алосияющими гранями от цвета наполненной жидкости, обдали ароматом вишен и вновь приподнялись над столом. Требовалось озвучить винопитие простым, кратким и понятным изречением. Кум узял чергу у Сирка, та вымовыв нэ довго змирковуючы.

— За нас! — Пилсудский був лаконичен и традиционен.

— Згодэн! — согласился Сирко, та двинул чарку навстречу хрусталю в руке Анджея. Звон стаканчиков был тут же заглушен двумя глотком обох порядных чоловикив. Выпили второю порцию залпом, знову подывылысь на салаты з салом, та узялы по веточци укропа у рота.

— Гарный сёгодни дэнь, — продолжил разговор Сирко на английский манер, переходя на погоду через посевные заботы на огородах, — трэба вже картоплю готувать до посиву.

— Та пидождить кумэ, — остановил Анджей вполне дружелюбно Сирка, — Так шо, вы ото сало у зэлэных ящиках з гитлеровською свастикой, та нимэцьким птахом на боках — продалы трызубам, я бачив? А дэ ты йых узяв? Чы нэ в схрони, що понад ричкою? — Сирко видкрыв рота, та пидняв праву руку далонэю до вэрху видкрывая жестом, та пожав плэчыма, отрицая и запэрэчуя пидозру в торговле оружием. Надо было отвечать и ховать коммерческую тайну при этом.

-Та то стари короба щэ дид залышив у сараю. Воны вже никому нэ нужни, а миста багато займають у хати. Так ото я сало йим и склав у ящыкы ци, та виддав, — прищурился Сирко спостэригая рэакцию добродия Анджэя. Кум кумом, алэ своя вышиванка блыжча до суглоба. Кум вив слидство дали нэ забувши , та налываючы трэтю чарку.

— А шо воны булы ото уси в камуфляжи, як дид Дмытро писля вийны у полони? — дид Дмытро попав у дивизию 'Галичина' зовсим ничого нэ розумиючым молодыком. Потим захопылы у полон до Радянськойи Армии, видсыдив трохы в Сыбиру и звернувся такы до дому больным та схудалым. В ти рокы чоловикив писля вийны зовсим нэ хватало. Та його взяла у прыймы голова сильскойы рады Васылына. Вона и бороныла свого чоловика вид любых нападив. Дмытро був дуже вдячный дружыни за цэ и видповидав любовью, та майже фанатычною видданистью до жинки. Народылысь диты, пидрослы, розъйихалысь. А Васылына с Дмытром так и жылы у тэпэр вжэ майже в мисти. На що перетворылось сильска посада писля, того як поряд проклалы зализныцю. У дида залышилысь килька фотографий , дэ вин у нимэцький форми, з манлихером, та гот мин унсом на бляхи рэминю. Дмытро николы и никому не казав дэ вин був пид час вийны, алэ писля прыняття нэзалэжности дистав дэсь одяг того часу и почав гордо ходыты, та йыздыты кудысь на сборыща. Звидки вин зъявлявся пиднявши носа выще дахив, пиддатый, та трохи нэ нормальный. Люды казалы що, седина в голову и бес в ребро, здурив старый пид кинэць вику, алэ взагали дида жалели, та любылы, бо був вин майстер по мэбэли найвыщойы категории. Тож помын мынулого эсэсивця не мог не нэпокоиты Сирка.

— Та й шо? Нимци тэж булы в камуфляжи, а також йилы сало, яйця та хлиб. Так що, тэпэр торгивлю знивэчыты? Нэхай йидять! Тай гроши виддалы готивкою зразу и повнистю. А тоби шо? Заздро бачыты? Так йим щэ трэба будэ для якогось майдану продукты купувать? Хочэшь тэж учавствовать? — пидняв чарку с вынцэм Сирко и дружевдячно подывывся на Анджэя. Той зорієнтувався в ситуации мыттю.

— А що, е змога?

— А Чому ни?

— А що в тэбэ, сусид, сало такэ важкэ було? — хитро улыбнулся Анджей, — они от твоих ящиков чуть не приседали, когда до машины несли, — перешёл на иноземную мову поляк по предкам, подчеркивая этим, что не верит в лапшу развешанную на его уши.

— Сало, Анджей, оно всегда лучше, важче и дорожче золота. Бо его съесть можна — а золото нет. Ото ему все и кланяются, — патриотично высказался об наилучшем украинском натурпродукте Сирко. И вроде, как отшутился.

— Та ото точно, сосед. Ну, шо — за жинок? Бо йих тут нема! — щиро ухмыльнулся и предложил тост Анджей.

— А давай, — почти по русски ответил без акцента Билый и чокнулся. Выпить обоим не дал дед Дмитро, шо появился как немец под Львовом в сорок первом, у самого паркана напротив стола, между кустов зеленеющей и набухающей сирени.

— Сыдытэ?! — обвинительно заорал дед, махая в воздухе палкой, на которую опирался при ходьбе. Под распахнутым пальтом у дидуся засветилась полувоенная форма толи УНО-УНСО, толи УПА, толи Галичины, перетянутая портупеей. Не хватало только кобуры с люгером или парабеллумом на пузе. Короче — боевой костюм местного суперпатриота. Дед продолжил, — а там хлопци на майдане за единую и недилимую кровь проливают! — У обоих кумов поднялись брови, и они с интересом глянули в сторону забора. Безакцентный русский в конце обвинительного предложения, как то плохо сочетался с общей идеологической направленностью выкрика. Надо было срочно выслушать деда, развлечься и узнать живые новости из первоисточника. Дед сдуру ездил в Киев и чуть не добрался до майдана. Там его добросовестно ограбили на гопстопе по выходе из вокзала и оставили без средств к передвижению, существованию и выступлению. Дед сообразил быстро, что ему с его годами не место в буйстве перемен и на перекладных добрался домой, где развернул пропаганду против существующего строя. Его все выслушивали, кивали, соглашались, но в Киев на майдан не спешили ехать. Мало ли там что творится — а огороды хто копать будет? Коммерцию делать? На работу ходить? Продавать товары на рынку? Детей растить, кормить, учить, одевать, обувать. Знакомые и соседи медленно переводили внимание старика на проблемы домашней мебели и дед вместо того, чтоб возглавить католический ход на столицу занимался очередным заказом на починку шкафов, столов, баров, стенок, стульев, старинных кресел и прочего настоящего, а не зарубежного антуража жилищ своих земляков.

— Привет, дед Дмитро! — дружелюбно не заметил гнева в словах старика Анджей и как хозяин места предложил, — Заходь, у нас тут вышняночка есть. Расскажи, как в Киев съездил, как вернулся, что нового? А мы — послухаем, — специально по русски выложил заманчивое предложение Пилсудский и указал ладонью на богатый стол, что ожидал внимания мужчин и свежего борща з галушками. Дед Дмитро нахмурил грозно кустистые брови, и, с не высоты росточка пожилого человека — кивнул, сглотнувши слюну. Натюрморт на столе требовал полного, неминуемого и беспощадного разгрома до абсолютной победы. Опять же — место, предлагаемое поляком, для пропаганды правильных титулярных идей было удобное, сытное и хлебосольное. Дед ответил неадекватно, но вполне логично и ожидаемо двинул в сторону калитки, потрясая палкой и одновременно прихрамывая, как и положено старому человеку.

— Чемодан — Вокзал — Россия! Чемодан — Вокзал — Россия! Ганьба! — удивил Дмитро кумовьёв, выкрикивая лозунги майдана и повернувшись к обоим спиной, чтоб дойти до створки в заборе.

— Шось Дид розийшовся! Мабуть знова з Васылыною поругався, та погавкався, — выдвинул предположение Сирко и привстал, наблюдая, как дидусь с трудом перешагнул через высокую ступеньку, что спасала двор Анджея от воды во время дождя и преграждала путь уличной грязной луже.

Дед с утра цапался со своей половиной по поводу незалежности, унитарности, единости и украинности, забывая как жинка берегла его от повторных отсидок за прошлые грехи ещё при союзе ССР. А желающих поиметь капитал на запутавшемся в круговерте крупнейшей людской мясорубки двдацатого века, всегда находилось среди нечистоплотных, недальновидных и подозрительных работников НКВД, КГБ и прочих плановых ведомств -достаточно. Василина шла на любой грех: давала взятки, откровенно помогала в устройстве на желаемую работу женам начальников и партбоссов, пробивала дефициты и самое главное — вела политику партии феноменально преданно для члена КПСС с большим стажем. Что ей теперь частенько, незаслуженно и несправедливо, и вспоминал Дмитро. Вечером они мирились, когда уставший старик возвращался домой и у него болели суставы отмороженные в холодных просторах мест лишения свободы. Василина натирала деда снадобьем, настоянном на травах, массировала мышцы и грела спину мешком с раскалённым песком. Поила чаем, горилкой и компотом. При этом включала телевизор и старалась временами оказаться на директрисе внимания мужа, между экраном, что вещал о бесчинствах 'Беркута', продажности влады и проповедовал украинизм во всех областях вплоть до секса, прокладок и туалетной бумаги. Если чоловик ругался, что она закрыла фигурой путь к просветлению — то, значит супруг в порядке и пора идти готовить ему ужин. А от если вспоминает её советскую и партийную карьеру, то тогда упереть руки в бока и посоветовать самому сходить на кухню, разогреть и слопать, шо там себе найдёт сам. Таки чаще Дмитро требовал покинуть прямую линию между собственными глазами и информационным оком.

Так, как до мирных вечерних переговоров было ещё далеко, то дидусь пыхтел полученными от телека знаниями и постулатами, как забытый и кипящий чайник на иностранной плите над синим пламенем российского горючего газа.

— Сором загубылы! З москалямы разом, пьетэ горилку! Чому нэ на майдани? Зпалю всих! — угрожал дед Дмитро распаляясь при приближении к столу, где оба кума еле сдерживали улыбки. Бо дид був малэнькый , сухэнький , та хромэнький. Дмытра попытались отвлечь от патетики.

— Слава Гэроям! Диду! Чого ты розпалывся? Ось выпый вышняночкы! — благоразумно перешёл на украинский язык Анджей и протянул наполненную приятной краснотой, запахом и алкоголем чарочку. Дед автоматически ответил вбитую намертво заповедь: 'Гэроям слава! А вам ганьба! Давай сюды!', — и взгляд Дмытра Налывайко сосредоточился на ярко-красном напитке, мерцавшем багряными бликами на гранях под весенним солнышком. Оба кума почтительно встали, придерживая чарки перед дедом. Требовалось шось сказать, значимое, весомое и соответствующее затронутой теме. Дидусь оказался шустрым и моментально сотворил тост.

— За незалэжнисть! — приговорил он и несколькими глотками проковтнул двадцатиградусную жидкость. Горячая волна теплом побежала через горло к желудку и ударила крепостью по усвоительной системе живота отгоняя напрочь все иные составляющие от всасывающих мембран. Алкоголь быстро проник в кровь и дидусь с удовольствием сел на деревянную лавочку сбитую из обрезков старых стволов фруктовых деревьев и зачищенной доски, бо и ноги вже гудели, и устал трохи. Та и закусь была чертовски привлекательна. В отличие от Дмытра оба кума настоечку выпили одни глотком и чуть крякнули, чмокнули и выдохнули пид кинэць. Чувствовалось, шо мало. Надо было добавлять.

— Так шо там чулы в Кыеви, диду Дмытро? — перехватил инициативу Сирко, пока Анджей разливал следующую порцию благодатного, чаривного и ароматного напитка.

— Кляти москали! — ёмко обосновал свои впечатления от поездки дид и наколол мягкую податливость синенького квадратика на вилку, заодно чипляя два колечка лучка умытого пахучим подсолнечным маслицем, — Видибралы вси грошы!

— Та вы шо диду? А милиция?— подтолкнул до откровения Анджей, обняв ладонью полную вином посудину.

— Яка милиция? — обурывся Дмитро и аж пидскочив на своём месте, — воны ж уси на майдани булы, —

изобличил оплошность милиции ограбленный старик.

— А на який мови балакалы грабижныкы? — поинтересовался Сирко.

— Та на наший,— как то здувся, отвечая, дед и схватился за стакан, как за якорь.

— Так можэ щэ? — нополнил чарку что стояла около Дида Анджей и подмигнул Сирку. Белый благосклонно улыбнулся. Денёк был почти по летнему приятным ласковым и теплым. Спорить, ругаться и ссориться в такой день, и в преддверии Пасхи по меньшей мере было бы грешно. Природа располагала к питию, разговорам про посевную, урожай и прогнозы погоды.

— А ты щэ нэ налыв? — грозно вопросил дид и пидняв брова, сводя их над глазами в боевой уголок порицания.

— Вжэ, панэ Дмытро, — Пилсудський не собирался гневить безобидного дидуся и хотел продолжить так безоблачно начатую попойку далее. Поэтому чарочка снова обрела цвета вишнёвой настойки и кровожадно блеснула алым лучиком отражённым от хрусталя витиеватой посудины. Вопрос: за что, перешёл по очереди на обоих кумовьёв и отразился на их лицах выражениями некоторой задумчивости. Первым сообразил Сирко и кивнул, поднимая чарку и требуя к себе внимания. Тост соответствовал нейтральной позиции всякого негоцианта удачно завершившего сделку и желавшего в покое отпраздновать сие благодатное дело.

— За жинок! — предложил Сирко. Дидусь трохи поморщился, мабуть хотел шось забыть поганое, потом видно вспомнил хорошее и согласился молча.

— Добрэ сказав, добродию Сирко! За бабив! — похвалил кума Анджей и перелил содержимое стаканчика себе внутрь.

Про то, что у Сирка есть свой личный склад оружия, оставшийся с фашистских времён знали трое и догадывались ещё человек этак двести-триста. Впоймать Белого на хранении и применении оружия так и не смогли. Зато Сашок настрелялся за свою и на всю жизнь так и столько, что если и приходилось, то исполнял это действо лениво и как бы под давлением внешних обстоятельств. Схрон у речки знали все и в его катакомбах бегали и играли в войнушку, прятки и догонялки ещё детьми. Сховище бандеровцев давным-давно обнаружили после большой войны и выкурили из него всех, кто там был. Обшарили, обстучали, обнюхали, проверили. Прощупали стены, потолки, ходы, пидлогу — но тайную комнату оружейный склад никто обнаружить не смог, кроме Сирка. Наверное, и ему бы не удалось это сделать, но повезло. Каменная плита ушла вниз и в сторону, открывая спускающиеся вниз бетонные ступени. Пришлось отложить обследование — без фонарика ни черта видно не было. Два дня Сирко трясло от возбуждения. Воображение рисовало сокровища, капканы и призраков. Однако большое помещение было заставлено вдоль стен и вдоль — прозаическими стеллажами с ящиками. Германский орёл угрожающе поглядывал одним глазом с трафаретов и светил паучьей свастикойиз-под когтей. У тринадцатилетнего Сирка хватило ума не показать никому свой клад. Он аккуратно перетащил огромное количество патронов в заброшенный и полуразвалившийся домик егеря в лесу. Сховал на чердаке засыпав мусором, травой и старыми вещами. Но не похвалиться, и не попользоваться таким счастьем с друзьями, для тринадцатилетнего пацана было невозможно.

— Анджей, ты стрелять умеешь, — как бы случайно спросил Сирко у своего друга по играм.

— З рогача — ато! Ворону вынесу за пятьдесят метров гайкой, — совершенно несерьёзно ответил Анджей, обсыхая после совместного купания в реке, — А шо?

— А с настоящего немецкого шмайсера хочешь пульнуть? — русский язык в устах Белого намекал на официальное предложение и существование материального составляющего предложения.

— Неужто, нашёл бендеровский склад в схроне? — о складе знали все, скрыть грузовики, что возили в лес ящики было невозможно, и что в них прятали — народ прознал. От, только найти не могли. Анджей привстал и глянул на беззаботное лицо товарища, что щурилось под летним солнцем.

— В лесу нашёл, — нагло врал Сирко, оберегая свои будущие дивиденды, — в схроне нет ничегошеньки.

— Брешешь!

— А что мне брехать? Надурили всех западанци. Так стрелять будешь, или мне с Сашкой Петровым поговорить? — хитро ухмыльнулся хохол поляку. Сашка Петров был только по фамилии русским и по паспорту, в посёлке народ подозревал многодетную семью механика в абсолютном еврействе. Но доказательств не было, а вот паспорт был. В баню Старший Петров ни с кем не ходил — мылся в собственной. Но его пацан был на удивление обрезанным, что Максим Петров объяснял просто — спас хлопца, когда полицаи гнали на расстрел мимо мастерских колонну евреев из областного центра. Свой-то сын помер. Приёмный сынок оказался живучим, оручим и сметливым. Везде совал свой нос, но тайны хранить умел. Для начала хлопцы пришли поглядеть на огнестрельный клад Сирка и обалдели. Три МП-38, два парабеллума и десять не распакованных ящиков с патронами, магазины, ремни, подсумки, кинжалы. Богатство требовало аккуратного использования. Стрелять в лесу отказались. Слишком близко от дома. И тикать потом некуда. Зато в плавнях, спрятаться летом было — раз плюнуть. Поэтому оружие переправили на островок посреди камышового моря. Почистили директрису на импровизированном стрельбище. Долго соображали с тем, как разобрать и собрать немецкий короткоствол, но и эту проблему решили. Благо в каждом ящике лежали инструкции с картинками для самых необразованных или незнающих немецкий язык солдат.

— Ну, хто первый? — что-то побоялся открыть огонь по пустому патронному ящику Белый.

— Ты нашёл, ты и пуляй, — ответил Анджей и отошёл за спину. Сашка сидел на берегу и шухерил подходы к острову.

— Сань, как там? — поинтересовался Сирко.

— Никого нэма, давай уже! — нетерпеливо раздалось издалека. Сашка самого черта не боялся на шухере.

— Татататах! — ударил автомат в неокрепшей детской руке, задирая ствол. Ни одна пуля не попала в германского орла на ящике, установленном в двадцати пяти метрах от юных робин гудов. Магазин дернулся и патрон заклинило. Пришлось выкалупывать и перезаряжать. Вспомнили рисунок из ящика, на котором неизвестный художник изобразил, что надо держать автомат второй рукой за металлический приёмник магазина, а не за сам магазин — иначе утыкание или задержка при стрельбе.

— Мазило, — сделал вывод Анджей и протянул руку за немецкой железякой, — А ну дай я, — следующая очередь ушла в небо над целью, — Мля! Отдача какая, руки рвёт, — тут же нашёл аргумент Анджей, оправдывая свой промах.

— Може с упора надо, — предложил Сирко и показал рукой на старый ствол прогнившего дерева, что лежал невдалеке.

— Точно! — следующие три пули вспахали землю с далёким разлётом и утонули где-то, срезая камышины и листья.

— Э, вы там в меня не попадите, — прокричал из-за спины будущих стрелков Сашко, — я тоже хочу!

— Хотелка не выросла ещё, — пробурчал Анджей, тщательно прицеливаясь и вдавливая раскладной приклад в плечо, — тататах, — затрясся автомат, и на ящичном крыле у белого орла со свастикой в когтях отлетела выбитая пулей щепка.

— Попал, — похлопал коллегу рукой по плечу Сирко и попросил требовательно, — А ну дай я! — Анджей с неохотой и вздохом оторвался от теплого металла шмайссера.

Решили брать с собой в плавни только один автомат из показанных Сирком, бо если впоймают, что будет обязательно, то можно просто бросить МП-38 в воду и никто его в муляке плавней и за миллион лет не знайдэ. А потом, когда шухер уляжется можно снова устроить стрельбу на поражение фашистских символов. Пацаны мыслили здраво и логично, война научила их выживать в тяжелейших условиях оккупации. А тут — ну, ремня дадут. А за такое удовольствие — совсем плёвая плата. Та и откуда игрушки у мальчишек после войны — нажраться бы вволю. А тут настоящее оружие. Пусть вражеское, но реальное, твоё, и патронов — хоть завались. Поклялись страшной клятвой, на крови, шо никому, никогда и низачто не расскажут и не сдадут оружия, а тем более товарища по камышовому стрельбищу. Страсть была настолько сильна, что порезали ножом ладони и глонули по глотку собственной солёной жидкости перемешанной в битой эмалированной кружке. Теперь у каждого был свой автомат, и свой парабеллум. Нашли третий пистолет под патронами в ящике что втихаря притащил из схрона скрытный и жадноватый хохол. Каждый обязан был чистить свой аппарат лично и следить за его состоянием. Стреляли по очереди. Один, всё время сидел на шухере в камышах. Лупили по самоделкиным мишеням по всякому. И с колена, и лёжа, и стоя, и от пуза, и из-за спины, и слева, и справа, и длинными очередями, и короткими, и одиночными. Во время пристрелки канонада над плавнями стояла такая, что не заметить её мог только абсолютно глухой рыбак. Но пацаны выходили с камышей смело, с удочками, с заранее выловленными рыбами на куканах, перепуганными лицами и мокрыми волосами на голове. Участковый вызвал взвод солдат и засел в засаде. За три ночи сидения никто не сделал в куширях ни одного выстрела. Ни одной гильзы при прочёске обнаружить не удалось, не говоря уж об автоматах пистолетах или винтовках. Как только участковый увёл солдат и пошёл отсыпаться, то плавни снова дружно застрекотали долгожданными очередями. Парабеллумы использовали следующей ранней весной и летом при метании икры. Рыба шла в камыши на тёрку но близко к себе на удар вил подойти не давала. Зато пистолетный выстрел мощного девятимиллиметровго патрона пробивал и воду и голову коропов, щук, лещей, окуней, карасей, линов и прочих подводноплавающих. Дыры в принесённых с рыбалки рыбках удачно можно было свинтить под вильные остроги, штыри и самодельные копья. Водоплавающих в охотничий сезон научились бить влёт, не целясь.

Рыбачьё, участковый и местные мужики смирились с неожиданной стрельбой в плавнях , тем более что пули никому вреда не причиняли. Хозяева невидимого оружия грабежом не занимались, бандитизмом тоже. К шуму привыкли и даже подшучивали, что, мол, вон снова духи бандеровцев вылезли из своего схрона и устраивают салют над камышами.

Облавы периодически не прекращались, но однажды хлопцы чуть не попались. Участковый принюхался и почуял запах сгоревшего пороха, оружейной смазки и нагара. Аромат был не по наслышке знаком лейтенанту с орденскими планками н кителе. Война только-то пронеслась над посёлком и затихла в образованной и далёкой Европе.

Пришлось постреливать осторожненько. Но результаты сказались на повседневной жизни. Сирко заканчивал среднюю школу и собрал всех вместе.

— Хлопцы надо с этим завязывать. А то если попадёмся — вся жизнь на смарку. Предлагаю оружие разобрать и утопить. Патроны туда же. Тир есть в Досааф. Короче хто за?— к удивлению Сирка уси проголосовали положительно. Но каждый пожелав лично утопить собственное оружие. Таким образом стрельба в плавнях прекратилась и участковый вздохнул спокойно. Но зато в тире ДОСААФ возобновилась с новой силой.

Результатом стало первое место среди школьников Украины и звания первого разряда для Анджея и Сашки. А вот с Сирком вышло куда круче. Он выполнил норматив кандидата в мастера спорта по пулевой стрельбе из мелкокалиберной винтовки и погнал дальше. Его остановила любовь и звание мастера спорта по стрельбе и по самбо. Хорошо учились тогда в институтах парни.

После окончания института Сирко призвали в армию. Дома остался ребёнок и жена Олеся. В армию выпускник педагогического института физкультуры в Киеве идти не хотел. Но деваться было некуда. В поезде Сирко после пьянки заснул и добросовестно проспал свой пункт высадки. В кутерме поезда с призывниками никто не обратил внимания на спящего на верхней койке почти 27 летнего мужика. Думали заяц приблудился. К тому же в моменты, когда кто-то пытался его добудиться, то Сирко от всего загруженного перевариванием алкоголя сердца посылал субьекта дальше горизонта и показывал крепкий, чуть волосатый, хохляцко-спортивный кулак. От такого отпора, и связываться со спящим никто не хотел и очухался призывник только тогда, когда поезд остановился у неприметной ж.д. станции города Новомосковска Днепропетровской области.

Не обращая внимания на сопровождающего офицера, Сирко выгрузился с верхней полки, влился в толпу новобранцев артиллеристов и, позёвывая, лениво двинул к воротам воинской части 32180.

Артполк принял возбуждённую толпу молодёжи и чуть не поперхнулся Сирком на первом же утреннем подъёме. Сержант азербайджанец уже построил всех салаг. И орал на них радостно и довольно. Когда из-за спин новобранцев послышался недовольный возглас.

— Слышь ты, орел из курятника — заткнись пожалуйста, спать мешаешь! — младший командир срочной службы очутился у кровати спящего, как ветер, мгновенно.

Наглость превышала допустимую в реале и требовались меры физического воздействия. Горячий кавказский темперамент заменил мозг. Кавказец ухватился за ножки армейской одноэтажной кровати (во времена в один этаж спали — роскошь) и рывком попытался поставить её на 'свечку'. Если бы это у него получилось, то спящий оказался бы стоять на голове с упавшим на него сверху одеялом и второй простынью. Причём верхняя стойка обязательно вывалилась бы из пазов через секунду и хряпнулась в лучшем случае на пол, а не на голову нарушителя. Затем отказала бы сетка, вывалившись из второй стойки с ножками, и вся конструкция вместе с вертикально стоящим на голове телом обвалилась бы с грохотом, смехом и криком прямо на дисциплинарного преступника возле прикроватной тумбочки. Но однако повторить то что делал сержант с салагами на этот раз не удалось. Как только кровать начала свой подъём новобранец вертушкой ушёл в сторону. Лишённая веса кровать под натиском мускулов двадцатилетнего абрека резко рванулась вверх, разваливаясь на лету. Задняя ножка выскользнула из пазов и вывернулась назад пребольно шарахнув сержанта через пилотку со звездой блестящим и полированным быльцем по бритой налысо голове. К тому же через секунду беспощадная подсечка с толчком швырнула старослужащего назад вместе с невыпущенной из рук кроватной стойкой с блестящими и отполированными быльцами. Строй мгновенно расступился про Попытка отбить нарушителю желание связываться со старшим по званию натолкнулась на мельницу с жесточайшим ударом об пол непокорного сержантского организма. Расслабляющий удар по тестикулам окончательно похоронил желание сержанта к сопротивлению.

Командир отделения — тоже айзер по национальности метнулся за помощью к соседям — благо не далеко, и быть бы в казарме массовой драке. Но мимо в столовую шёл дежурный по части старый и опытный майор.

— Что тут происходит? — строй новобранцев загудел невпопад гогоча и переглядываясь. Такого феерического начала службы никто не ожидал. Взгляд офицера переместился на держащегося за голову сержанта с яростно горящими глазами, что неудачно встал с пола дважды хроманув на захваченную и сведенную в узел спазмом мышц ногу.

— Таварыщ майор — нарушитель дысциплины! Салага отказался вставать! Напал на старшего по званию! Разрешите арестовать и посадить за отказ выполнять воинский долг и прысягу?! — дежурный даже брови поднял от такой длинной обвинительной речи и предложения оформить несколько суток ареста.

— А за что?

— Как за что? — возмутился сержант показывая шишку на голове, которая начала красиво набухать вульгарно меняя конфигурацию бритого черепа с отросшими уже ёжиком волосами.

— А он присягу принимал? — огорошил вопросом офицер.

— Нэт? — не понял ещё логики сержант.

— Так он ещё военнообязанный гражданский человек, понял? — призывники возбуждённо загудели. Вчера ночью с каждого новобранца сержанты бессовестно потребовали рубль за обязательную стрижку, живо наполняя купюрами вскрытые консервные банки в умывальнике, где стригли наголо новичков электрическими машинками. У Сирка Белого гражданская причёска висела аж до ушей и подними, как выразился один из дембелей. И скидывать рупь каким-то наглым урюкам, за стрижку, цена которой в любой парикмахерской: от силы двадцать копеек — хохляра не собирался. Мало того он игнорировал офицера, опущенного сержанта, и кучку земляков, что агрессивно столпились на входе у тумбочки, желая отомстить за честь азербайджанской нации в войсковой части расположенной на территории союзной республики Украины. Сирко в трусах майке и тапочках повернулся спиной к происходящему. Стянул полотенце с соседней койки, не обращая внимание на хозяина, и начал човгать в направлении умывальника. По спне покатались туда сюда крылья, плашмя вертанулись в повороте накачанные в борцовском зале бицепсы, бзбухший в разгибе трицепс отвел руку от туловища и всем вокруг стало понятно, что служить пришёл не пацан, а самый настоящий мужик. Крепкий. Сильный. И имеющий на жизнь свой уникальный взгляд. Такой не отступит перед скачущим пустозвоном, такой будет биться в драке до конца пока по голове ломом не пройдутся, такой и отчебучить чего может, если что.

— Как это — не военный?

— Ну, да? А вы сержант почему его не разбудили во время? Вы наличие личного состава проверяли?

— Так точно! Все в строю!

— А этот тогда откуда? Он в списках есть? — от тут заколодило замкомвзвода. Ответить было нечего.

— Ну-ка — зовите его ко мне, как умоется. А то ещё мне перепадёт из-за вашего не внимательного отношения к личному составу. Сержант сам не пошёл — послал командира отделения младшего призыва. Тот осторожно вошёл в умывальник, где плескался наплевав на временные рамки распорядка дня Сирко Белый.

— Шо? — не оглядываясь спросил Сирко.

— Там тэбя зовут! Майор — дежурный по части! — злобно зыркнул на атлетическую фигуру бывшего крестьянина нацмен.

— Щас приду! Свободен! — отпустил младшего командира Сирко. Тот сверкнул зубами рыкнул, но ушёл, процедил правда в мускулистую спину: 'Ночью пагаварим!'

— Алфавит выучи сначала, — беззлобно сказал Сирко, закрывая кран над белым рукомойником.

Офицер с интересом пронаблюдал, как мужик спокойно вытираясь вафельным полотенцем, дошёл до разваленой кровати, вытащил одежду из вороха, присел на табурет и начал одеваться в гражданку! Игнорируя сапоги, ремень и стекляшку. Что валялись на полу у опрокинутого прежде табурета.

— Как зовут, боец? — поинтересовался майор.

— По паспорту чи як у двори? — не повернулся даже на звук, одевая штатские носки на чистые ступни "призывник", специально переходя на смесь русского и украинского.

— Та давай и так, и так, — дружелюбно согласился на всю информацию майор, сел на табурет рядом и снял фуражку, чтоб вытереть лоб платком, а потом и изнанку шва козырька.

— Тарас Белый, а зовут зовут Сирко, как прапрапрапрапрадеда. Атамана.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

*

— Куда ты, Аджей? Убьют же! Твою мать! — басовитый удар немецкой "плетью" переломил и швырнул на асфальт отмостки у стенки домика тёмную фигурку с калашом. Перед этим они 'удачно' устроились над побеленным к Первому маю и Дню Победы бетонным забором вокруг маленькой железнодорожной станции. Теперь один раскинул мозгами по выгоревшему битуму. Остальные тут же попрятались, стреляя из-за укрытий наугад. Им бы присесть, эти мракобесам и вести огонь одиночными сквозь витиеватую вязь низкого заборчика, сделанного ещё из советского железобетона, обрамляющего здание. Лупили с перепугу — очередями, чуть не в полмагазина. Но черные 'псы', как про себя обозвал их Тарас, видимо привыкли стрелять по безоружным, необученным и беззащитным. А не вступать в бой с мастером спорта по пулевой стрельбе, целых два года отрабатывавшего в армии приёмы и способы ведения огневого боя на полигоне. Правда, это было почти тридцать лет назад. Но старый конь бьёт копытом точно. Знает, что второй раз могут и не дать влупить ороговевшей ступнёй обрамлённой стальной подковой в лоб захватчику. В отличие от Тараса Анджей в Советской Армии был связёром и навыками маневров, ухищрение и передвижений при скоротечном огневом контакте не обладал. Поэтому лез в обход вдоль шелковиц, обрамляющих дорогу, что вела прямо на здание самой станции Войцеховская приднепровской железной дороги, на границе с Донецкой областью. Они прикрывали Сашку Петрова — начальника станции. Тот пытался уйти о правосеков нацгвардии, отвлекая от баб из буфета, кассы, диспетчерской и обходчиков, что хоронились, убегая вдоль вагонов составов отстойника на запасных путях. В руках у Сашки бился, выплёвывая очереди настоящий МП-40. 'Немец' ругался короткими девятимиллиметровыми плюхами, непривычно вышвыривая маленькие, парабеллумовские и старые гильзы ещё гитлеровской работы влево от себя.

'Шурику в плен нельзя. Еврей же, — очередь сыпанула штукатурку, щепки и стекло от окна, рамы и бетоннного проёма, что выходило с торца в сторону перрона, по краю которого делал короткие перебежки Саня. И смех, и грех: Петров! Сашка! И обрезанный еврей! Узнали только после развала союза, когда он начал ходить в синагогу. Вернее ездить раз в неделю на электричке в Днепропетровск. До этого и родители, и сам Сашок скрывали. Не выпячивались. А иначе хер бы быть Александру Иосифовичу начальником станции. Даже при том, что и партийный был.

— От сука, а участковому божился, шо ото утопил, зараза! — слушал, как плюётся сталью 'шмайссер' и улыбался Тарас, думая про себя, шо ото таки не зря обманул их дружок милиционера дядю Васю в далёком восемьдесят втором году. Дяди Васи больше нема — лежит с простреленной седой головой на лесенке, что вела от автобусной остановки вгору — на перрон к отходящим и приходящим поездам. Думал с людьми разговаривает. Ленточку ещё свою не захотел снимать. Фронтовик, в двадцать лет, в сорок пятом, как пошёл и таки успел немца портрепать с японцем. Каждый день приходил работать сторожем — к пенсии подрабатывал. Народ не препятствовал — уважал и уваживал ветерана, берёг. А тут этих дьявол принёс. Как раз дядь Вась уходил после ночной. Электричка утренняя первая подошла, и дачников вроде и не должно ж было быть. И вдруг целая толпа вывалила на перрон в черном, в брониках, с автоматами, трезубами, перчатках, сумками для магазинов на груди. Как в кино про Чечню. Некоторые с СВД в камуфляже. Ведь говорили же — сними дядь Вась. Не дразни тварей проезжающих. Не снял. А эти обрадовались: 'О, дывысь Пэтрэ — москаль жывый! Ничого, цэ нэ на довго!'

Досиделись по домам. А дядя Вася их хотел в посёлок не пустить. К совету, к людям, к семьям. А они его прикладом по голове. Видно что-то обидное сказал дядя Вася, поднимаясь упрямо с асфальта и грозя окровавленной фуражкой. Такое, что потом сотник, руководившей этой бандой, взял да и прострелил голову бывшего участкового из черного ствола АК-74. Только искорки вспыхивали на законцовке длинного пламегасителя. Смерть, говорит, москалям. Жалко дядю Васю. Он с ними по русски говорил. А они на галицийском украинском. Западенци. Шо им тут надо? Старика безобидного не пожалели.

Поэтому и вырыли свои машинки бывшие одноклассники. И Анджей хитрован свой агрегат закопал, небось, на даче. Про себя Тарас сильно не возмущался. Бендеровский схрон в тысяча девятьсот семьдесят втором году нашёл именно он. Настрелялись в плавнях и в заповедном лесу из автоматов винтовки и пистолета с угловатой рукоятью так, что, не целясь, на спор сносили в армии тяжёлыми пулями от АКМ спичечные головки на расстоянии ста метров. Перебивали любые ветки на близлежащем дереве от бедра. А из снайперки чудеса творил Тарас на стельбище, причем без оптического прицела — навскидку.

— Так проще и быстрее, — объяснял он командиру артполка, куда попал служить после института, своё мастерство, — а то пока заглянешь, угол зрения узкий! Шо по бокам — не видно. А с открытого прицела — раз, тащ полковник, — и мишень на восемьсот метров падала как подкошенная, после выстрела простоватого солдата со значком мастера спорта. 'Пулемётный расчет противника' получал по дырке в каждую голову, хотя достаточно было и одной для оценки отлично. Особист пытался порыться и попытать, поворошить прошлое. Мол откуда такие навыки убийцы, но потом отцепился, когда Тараса захапали и перевели к себе ушлые военные 'ниндзи' в артиллерийскую разведку... ну и покатилось. Только не в коня корм. Крестьянская душа оказалась у Тараса. И после армии стал он агрономом в совхозе. А после развала союза взял земельку соби, тай трохи развернулся на ридний Днипропетрощыни. От бандитов отбивался, от бюрократов откупался, от налоговой стоял насмерть аккуратно записывая любое требование или разговор с наглыми инспекторами. Некоторых просто припугивал, а може и утопил в плавнях. Но от него отступились. Продукцию возил со станции в город, торговал на рынке, людям давал заработать и себе кое шо клал на банку. Дом построил. Дачу. Машину купил. И ижил бы далее в своём ООО 'Сильгоспродукты', а тут бандеровци полезли на Донецк. А Донецк отказался подчиняться Киеву. А Януковича скинули якись правосеки. В посёлки було тихо. Готовились к посевной, сеяли, обрабатывали жирную украинскую земельку, строили планы на осень. Вспоминали, как били щук весной вилами и острогами на нерестовых камышах. К праздникам готовились. Только то Пасху справили. А в тим Кыеви вечно бандиты воры и шось не так творится. Наш посёлок с краешку, мы без них обойдёмся. Все так думали. И Анджей. и Сашко. и Тарас. Ан не обошлось. Молодую кассиршу изнасиловали ночью. Буфет разграбили. Обходчиков, что пытались вступиться за женщину чуть не пристрелили. Дядю Васю повесили уже мёртвого на перекладине перед лестницей у самого навеса автобусной остановки. Его дочку еле удержали бабы, а то б и её как выкормыша москальского. Качающуюся на весеннем ветру фигуру было видно издалека. От самого поселка, что виднелся за посадкой в пятистах метрах от железнодорожных путей...

Сашка попытался вразумить, шоб хотя б дали похоронить деда, не по православному, не по христиански. Но чёрные, чуть не взбесились. Били долго и с удовольствием ногами. Если бы не то, что он им нужен — убили бы с изощрением. Тем более, что по меноре в кабинете и брахе при входе вычислили еврейскую душу Александра Иосифовича Петрова сходу. А он и не прятался. Не то воспитание. Был бы коренной жид то обязательно поховав бы все признаки, черты, и чёрточки.

— Ну ничо — мы ваших колорадов добьём щас в Луганске и потом с тобой жидёнок разберёмся! — пообещал десятник чернорубашечников, — а пока чтоб станция работала как часы. Скоро пойдёт литерный эшелон с техникой в сторону Донецка. Так, чтоб как по маслу, усёк начальничек. А то мы ведь в посёлок можем заглянуть. Адресок то есть, — потрясли перед лицом Сашки его собственным паспортом выуженным из сейфа. Это был не ад и не кошмар, Ужас был в том, что про лагеря, гетто, холокост и прочее Сашка конечно слышал. Но чтоб вот так с тобой, как с временно живущей вещью. Так с Шуриком Иосифовичем разговаривали впервые.

Вспомнился памятник, что видел в Польше в короткой турпоездке, где укронационалисты-каратели брезговали расстреливать детишек. Собирали по шесть, семь, восемь и прикручивали колючей проволокой к бетонным и деревянным опорам, по которым шли провода для телефонной связи и подачи электричества. Каждые пятьдесят метров — столб, на каждом столбе маленькие фигурки с опущенными ручками и головками, зажатые беспощадной немецкой сталью и затянутые руками бандеровцев жутким поясом вокруг опоры до смерти. Еврею стало страшно не за себя, нет — за тех, кто остался в посёлке и своих подчинённых, почти родственниках. От тогда Сашка и вспомнил, где и как он 'утопил' свой шмайссер из бандеровской захоронки Тараса. И где закопал патроны в лесу. Лично для себя. Так на всякий случай. Почти и забылось и думалось зря перестраховался, больше из мальчишеского интереса и ностальгии закопувал, даже жаль было потерянного времени. А поди ж ты. правду говорят старики своя ноша не тянет, а запас задницу прикрывает. Но ведь евреи хлопцы основательные, не хуже хохлов. Автомат пришлось протирать от смазки. Патроны тоже. Магазин трижды перезарядить. Затвор двигался, как новый. Два подсумка по три коробчатых магазина. Ремень. Люгер. И две гранаты успел выкопать, собрать, приготовить, проверить и притащить на станцию за ночь Саша Иосифович Петров. А ещё свою жиночку ганночку и двоих детей отправил к тётке в соседний посёлок. Благо их полно вдоль железки на Украине , как грибов после дождя.

С автоматом гранатами и люгером было спокойнее. План атаки на станцию разработали втрёх. Остальные мужики посёлка заявили, что помочь — помогут, но вот даже с ружьями против автоматов не пойдут. Только муж изнасилованной кассирши, два сына дяди Васи Сергей и Славко. и прошедший Афган механик Богдан согласились и полностью поддержали троих друзей, шо надо этих западанцев выкинуть со станции. А от новый участковый всё порывался позвонить в район. Дозвонился. Рассказал. Ему ответили такое, что он сел на стул и молча нагнул голову, после того как акуратно подожил трубку на рычажки старого ещё советского аппарата связи.

— Шо Васыль?

— Воны сказалы шо, цэ батальон смэрти 'Днепр'. Шоб я выконував уси йих вказивки. И шоб обеспечил йижой, питтийом, та комфортом. А если нэ поняв, то увольняйся к лысому бису. Ты нам такый нэ сдався, если ещё не вбьють господари-геройи.

— Ну, шо домоглы? Пойдёшь с нами?

— Ни нэ пиду, в мэнэ жинка, диты, хата, а в ных автоматив куча, тай танки прыйшлы вчора.

— Ну, хоть не мешай Василь. За посёлком пригляди, баб охраняй и чтоб нам в спину не шуганули если обойдут -сообщи. Это для тебя не опасно?

— Ни, цэ можна, — отвёл глаза в сторону участковый.

— Вася, блин, у тебя хоть патроны к макарке есть ещё? Это не уголовники — от них выстрелом вверх не отобьёшься!

— Е!

— так набери полные карманы. Вот тебе радиостанция. Позывной — Участок. Понял Вась?

— Ага.

— Иди по домам, собирай всех и уводи к лесу в пионерский лагерь к коровникам, от греха подальше.

— Ну, шо мужики, будем за дядю Васю воевать? Он за нас до самой могилы стоял. Надо прибрать деда. И кепку снял. И встал вспоминая дидуся. Постояли трохи, помолчали.

— Снимем, кажи шо робыть, — Анджей был немногословен. Мужики с завистью поглядывали на шмайссер, германский ремень с бляхой, подсумок и гранаты с длинными ручками. Три маузера-курца из схрона поделили между Тарасом, Богданом и одним из братьев. На прикладах винтовок кровожадно и непривычно раскинулась потёртая временем гитлеровская птица, зыркая недобрым глазом в сторону выходного отверстия ствола карабина. Люверс — напоминал от иноземном и незаконном происхождении оружия и боеприпасов. Но когда война , оно не до комфорта и удовольствия патриотизма отечественным оружием, что отсутствует в нужную минуту. Богдан поморщился.

— Противная, зараза.

— Ничо, у них десять автоматов. Возьмём станциию — доворужимся, — успокоил брезгливость солдата Тарас. Знал бы чем обернётся може и не заглядывал на будущее.

— Да, наше дело, похоже, правое и победа как говорится, будет за нами? А?

Начали утром. Но перед этим пришлось поломать голову над тем, что произошло.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

"Куртц"

У Маузера 98к удобный предохранитель. Легко перевести в положение "Огонь" даже в перчатке. "СЩёлк" — убирается "флажок" большим пальцем правой руки влево до упора с линии прицеливания и стреляй себе на здоровье. А ещё у него очень надёжный затвор, у которого гнутая рукоять для перезаряжания оружия. Рукоять не мешает оптическому прицелу при выбрасывании гильзы и досылке нового патрона в казённик. Поэтому карабин легко переделать под снайперку. Нужен только крон (кронштейн), сверло, дрель, метчик, оптический прицел, немного мозгов, упорство, желание и пристрелка. А ещё нужны патроны семь-девяносто два миллиметра. Ко всем достоинствам относится и нестандартное крепление ремня. Смотрится он конечно тяжеловато и кубически тяжко по сравнению с мосинкой. Однако ни в чём ей не уступает. Хороший охотничий агрегат. Кабана завалит легко в голову, олешку догонит тяжёлой германской пулей и на более крупного зверя можно пойти. А Если подрезать пулю для жуткого останавливающего эффекта, то тупой и ранее остроносый конус остановит большое животное как ударом кувалды в грудь, изуродует внутренности и устроит настоящую пытку перед смертью для того в кого она попала. Для плохо ведающего в оружии секрет и то, что у карабина двухрядный магазин на пять патронов. Поэтому он и не торчит перед скобой огораживающей спусковой крючок бошевского огнестрела. Те кто знает цену времени в бою делают хитрую штуку. Плюют на то что в инструкции написано, что рукой дослать патрон в патронник карабина невозможно. Война вообще дело невозможное. И заряжают пять патронов в магазин, шестой пихают в патронник, сильно придавив пятёрку остроносых конусов в магазине большим пальцем, чтоб пружина не откинула первый заряд к жесткому захвату затвора. Потом, закрывают затвором приёмник, загоняя дополнительный патрон в ствол иставят на флажковый предохранитель, хошь вертикально, а если напрочь — так до упора вправо. И шесть стальных шмелей, вместо пяти, готовы отправиться в свой первый последний полёт. Пружинка подавателя может устать от такого славянского издевательства над европейской техникой, но хороша и качественна германская сталь, даже и после семидесяти лет, как сошла с конвейера завода "Waffenfabrik Mauser AG ". В юго западной Германии удобно делать оружие и завод в Оберндорф-на-Неккаре наклепал "куртцев" столько, что хоть вешки из них на украинских плавнях делай для удочек, гаток и "спутников". Люверс, как отличительная метка на прикладе.

Стрелок обычно называет винтовку женским именем. Но Тарас, своего тевтонского друга, величал просто — "Курц", сокращая гавкающее немецкое прозвище "куртцз-коротышка" до нормально уменьшенного, понятного и распространённого в земле Баден-Вюртемберг(откуда родом и был карабин) . Куртом называть не пожелал, больно чести много для совершенного орудия убийства сотворённого на заводах фашистской Германии. Очеловечивать людским именем устройства для лишения жизни показалось Сирку кощунством. Клички было достаточно. Пленённый в годы второй мировой войны "Коротышка" однако не обижался, и по-немецки, добросовестно преданно и безотказно служил своему новому славянскому хозяину. Патронов в схроне хватило бы на ещё одну световую войну. Но со временем нужда в стрельбе на охоте отпала. Бизнес требовал всего времени у Тараса и Курц почивал в замаскированном стальном сейфе основательно смазанный, предварительно вычищенный и в любой момент готовый к использованию.