Инферняня

Из "РУКОВОДСТВА ДЛЯ ИНФЕРНЯНЬ"

Автор: Алисия Кроуль, очень хорошая няня. С огромным опытом.

КАК СЕБЯ ВЕСТИ, ЕСЛИ РЕБЕНОК — ВАМПИР

1. Берегите пальцы, хорошие вещи, дорогие кожаные сумки, мебель... Впрочем, не берегите: все равно все будет погрызено и искусано, и вы в том числе.

2. Детские пюрешки и прочее, как вы сами понимаете, не для клыкастых.

3. Младенцы глупы. Ну, это вы и без меня знаете. И поэтому вместо крови вы можете спокойно вручить ему томатный сок!

(Я всегда так и делаю, но только не сообщайте их родителям, они ведь мне дают дополнительные деньги на, ну в общем, они думают, что я заарканиваю прохожих в темных переулках, выцеживаю из них кровушку и бегу с этой пятилитровой банкой к своим подопечным!)

КАК СЕБЯ ВЕСТИ, ЕСЛИ РЕБЕНОК — ИНОПЛАНЕТЯНИН

1. Немедленно наденьте на него шлем. Вы что думаете! Он — и-но-пла-не-тя-нин! У него всё — ино! Короче, они не любят наш кислород. Не то чтобы инопла задохнется, но будет орать как резаный! (Как объяснил мистер Грыыхоруу, когда вдыхаешь кислород, ощущение, будто тебе на голову вылили таз помоев).

2. Если ваш ребенок загрустит, он может перейти в желеобразное состояние, просочиться куда-нибудь под дверь, и вы будете целый день бегать по городу в поисках фиолетового пудинга. Так что... Веселите его!

Дверной звонок задребезжал так хрипло и громко, как он звенит только когда на него изо всей силы давит Селия. Я помчалась открывать, потому что если не открыть Селии как можно быстрее, она закатит скандал, почему это ты так долго тащила свою задницу. Короче, между нами говоря, Селия — истеричка. Ну и вампирша, кроме того.

Селия ворвалась как ураган, закричала:

— Опять у тебя не прибрано, Алисия! Мосик любит чистоту!

Сидевший у нее на руках Мосик, будто в подтверждение, дико завращал глазами и издал протяжный рык. Я взяла Мосика, вздохнула:

— Хорошо, я сейчас уберусь.

Не станете же вы возражать человеку, который вам платит по пятьдесят долларов в час!

— Сейчас уберусь?!

— Хорошо, я прям немедленно.

— Ты будешь убираться вместо того, чтобы нянчить моего малыша?

Эти родители воображают, что нянчить ребенка — значит не выпускать его из рук и к тому же не сводить с него глаз. Ну пусть воображают. Кто ж им правду-то скажет?

— Найми горничную, Алисия! — меж тем кричит Селия так громко, будто я глухая.

Нет, вы видали такое? Чтобы няня нанимала горничную?

— Точно! — радостно киваю я, будто она подала мне идею, как, пальцем не двинув, заработать миллион долларов. Или биллион. Что больше-то?

— Пока, Мосик! — Селия послала воздушный поцелуй на прощанье.

Как только дверь за ней захлопнулась, Мосик внимательно посмотрел на меня и с пронзительным воем вцепился мне в волосы. Второй вой издала я:

— Мо-о-осик!

Когда я пыталась ласково (ну ладно, не очень ласково) убрать его когтистые ладошки, будто застрявшие намертво в моей шевелюре, в дверь опять позвонили. Видимо, Селия забыла дать важные наставления, типа: "Да! Не открывай окно, Алисия! Он увидит, как много на улице людей, захочет их выпить, и вывалится! И не округляй глаза! Он, конечно, бессмертный, но от полета с шестого этажа у него может быть шок! Он еще такой маленький, да, мой хороший?" Хороший в такие моменты обычно грыз потихоньку ножку у стола, чтобы чем-то клыки занять.

Мосик от звука звонка настороженно притих, и мне наконец-то удалось освободиться от его хватки.

— И кто же там пришел? Щас мы посмотрим, — шепотом сказала я, мягко ступая по коридору. Потому что звонок не захлебывался от страха, что его сломают за недостаточное усердие, а значит, там не Селия. Других детей сегодня не ожидалось, поэтому там мог быть кто угодно!!!

Например, какой-нибудь борец с НЛО или проверяющий показания газового счетчика. И кто лучше, еще неизвестно! По крайней мере, борцов с НЛО я еще ни разу не видела, а вот проверяющих!

В глазке искажался, как в кривом вогнутом зеркале, высокий худой мужчина, на нем был светлый пиджак в клетку и шляпа-котелок. Не часто встретишь на улице мужчин в таких шляпах. Ну разве что извозчик, катающий туристов в украшенной цветами коляске возле Центрального Парка, носил что-то похожее. Но мужчина, стоявший за дверью, на извозчика похож не был. Поэтому я как можно более низким голосом, очень строго спросила:

— Кто там?

В ответ раздалось совсем несуразное:

— Я.

Идиот. Хотя, если вдуматься, ответ прямой и честный. А может, он все же извозчик — в такой-то шляпе?

— Вы извозчик?

— Нет, я посыльный.

А чего сразу-то не сказал?

— Что вы принесли?

— Ничего.

Странно. Да что ему надо-то?

— Что вам надо?

— Э-э... Вы няня?

Уф. Так бы и сказал, мол, порекомендовали, как отличную, да что там, превосходную няню. Так. Надо держать марку и не показывать, что жутко рада каждому новому подопечному, и тогда они, возможно, только чтобы заполучить меня, предложат неимоверную сумму оплаты.

Я неспешно открыла дверь:

— Здравствуйте, мистер..?

Он не назвался, зашел, затворил дверь, окинул быстрым взглядом прихожую. Я заметила у него небольшую золотую сережку в левом ухе. Не очень это сочетается со старинной шляпой, скажу я вам.

Он наконец представился:

— Гермес Олимпус.

— Как забавно, — я хихикнула. Нет, ну правда, смешно же звучит — Гермес Олимпус? — То есть, прекрасная фамилия, сэр.

— Да, я не жалуюсь, — ответил он странно.

Мосик сидел на руках необычно тихо и только таращил глаза на Олимпуса.

— Вампир? — спросил Олимпус.

Я отступила на шаг. Черт, может, это охотник на вампиров, и зовут его вовсе не Гермес Олимпус, а, например, Ван Хельсинг.

— Знаете, — сказал я веско, — малыш как раз собирался спать, когда вы позвонили...

— О, я думал, вампиры не...

— Я уложу его в кроватку, — сказала я твердо. И малыш Мосик не взбрыкнул при этом и не начал лягаться ногами, как он обычно поступал, заслышав слова "кроватка" и "манеж". А куда прикажете девать даже никогда не спящего малыша, когда вам надо... э-э... попудрить носик.... ну в общем, вы поняли, а этот малыш может покоцать всю мебель в комнате, и даже оторвать половину подола вашего любимого и самого дорогого платья, забытого на спинке стула!

— Хорошо, мэм, — сказал Гермес. — Я могу подождать здесь?

— Да, — важно ответила я.

Я усадила Мосика в кроватку с деревянными перильцами и вручила его любимую игрушку — погремушку из белых-пребелых косточек. Чьи это были косточки, я выяснять не стала — меньше знаешь, крепче спишь. В общем, когда-то я решила для себя, что это был раздавленный машиной бурундук. Несчастный случай, ничего не поделаешь! Но зато теперь он служит людям, они ему благодарны, и память о нем, ну, типа, будет вечно звучать перезвоном погремушки. В общем, больше этот вопрос я не поднимала.

Мне послышалось, как хлопнула дверь. А через несколько секунд — еще раз.

Я бегом вышла в прихожую. Мистер Олимпус был теперь не один. Он качал коляску — невероятно красивую, расшитую золотом, и колеса — что, тоже золотые?? Сколько же с этого Гермеса можно запросить?? Так вот, в коляске кто-то невероятно мелодично попискивал. Да, все было вот именно невероятным — и коляска, и писк!

— Я знаю, что вы привыкли нянчить необычных детей, — сказал Гермес, — но мой ребенок, он более чем необычен.

— Ну конечно! — я как можно более нежно и понимающе взглянула в сторону коляски — она, кстати, была плотно занавешена ажурной тюлью.

Все родители заявляют подобное. Типа, уж такого чуда, как мой, вы и не видали. А вы голодного маленького оборотня ловили, когда он по стенам и потолку бегает?

— Познакомьтесь, — сказал мистер Олимпус и откинул кружевную накидашку. — Это мой сын Петер.

— О! — торжественно произнесла я. Хотя повода возвышать тон никакого не было: в коляске, к полному моему разочарованию, лежал и улыбался обычный человеческий малыш. На вид ему было не больше полугода.

— Привет, Петер, — сказала я ему и помахала рукой.

Малыш улыбнулся, протянул ладошку и сжал пальцы, как будто хотел схватить меня за руку.

Интересно, из каких же они необычных? А вдруг из самых обычных? Вдруг какая-нибудь путаница произошла и ко мне направили простого малыша? А я, кажется, уже разучилась нянчить обычных детей.

Какой найти повод ему отказать? Пусть он даже и узнал о Корпорации, и вампира распознает с первого взгляда — мало ли, какие у людей бывают знакомства — но сам-то обычный, и ребенок обычный.

— Понимаете, я очень загружена работой в последнее время, — честно сказала я. Да хоть на детекторе проверь! Вчера, вон, весь день с близнецами Грыыхоруу пронянчилась. А "вчера" — это как раз самое "последнее время".

— Конечно, — с уважением сказал Гермес и пригладил рыжеватые, совершенно английские усы. — Но я подумал, если я заплачу... сколько вы берете в час?

— Зависит от ребенка, — ответила я. И это тоже было чистейшей правдой. За оборотня была самая высокая ставка — 62 с половиной доллара в час. Да, вот так упорно торговались с толстухой Роксаной Бьерн , что не сходились даже на 63. Я стояла за каждый цент, потому что с оборотнями больше всего мороки. Ну, э-э... а еще потому, что увидела, какой толщины цепочка на шее у мистера Бьерна и какие перстни на пальцах его жены.

— То есть, чем младше ребенок, тем больше плата?

— Нет, зависит от его индивидуальных особенностей.

— О, конечно, — мистер Олимпус улыбнулся собственной наивности.

А что, он начинает мне нравится. Такой приятный, милый человек. Ладно, надо поговорить с ним начистоту.

— Не могли бы вы сообщить поподробнее, чем Петер отличается от обычных детей, — сделала я ударение на слове "поподробнее". Типа, и так вижу, что он не рядовой ребенок, но готова слушать о его способностях хоть целый день. Ладно, потом как-нибудь вырулю на отказ.

— Он умеет летать и исполнять половину своих желаний, — беззаботно и легко сказал мистер Олимпус.

Я оглянулась — нет, окна я давно привыкла держать закрытыми. (Поэтому все заработанное в первую, самую тяжелую неделю, пришлось отдать за кондиционер. Который, кстати, то работал, то нет. Точно говорят, щас всю технику делают в Китае, а потом пишут всякое вранье на этикетках.)

— А почему только половину желаний? — задала я нелепый вопрос, ведь и половины было бы более чем достаточно для счастья! Правда?

— Потому что он полубог, — ответил мистер Олимпус.

Меня это слово почему-то поразило.

— То есть, один из его родителей...

Ведь правильно же? Если бы он сказал четвертьбог, то значит, бабушка или дедушка, а если...

— Да, — сказал Олимпус. — Я.

Он — бог? Я вперила взгляд в лицо мистера Олимпуса. Да нет в нем ничего божественного, я вас умоляю! Ровные брови, ровные зубы, ровные усы, ну то есть, будто старательно расчесанные. А усы расчесывают? Ровные усы приподнялись — а, это он снова улыбается.

— Ну что же... — проговорила я. А может, он просто не в себе? Спросить документы? Может, в них так и написано: "Предъявитель сего — бог. Просьба верить". Ну то есть, не в него верить, а верить написанному. Бог Гермес. Гермес... Из каких-нибудь богов инков или майя?

— Итак, сколько бы вы хотели получать в час? — спросил меж тем бог Гермес.

— Семьдесят пять, — скромно потупив очи, назвала я цену. Ведь все равно начнут торговаться, сбросят чуть не вполовину. Эх, надо было восемьдесят запросить! Бог он, в конце концов, или кто?

Вы только не подумайте, что я скряга. Просто ну разве не чудесно купить телевизор во всю стену? Сидеть на белом, полукругом раскинувшемся диване вместе с подругами и смотреть "Вам письмо"? И всем хватает места. А находится все это в огромной гостиной — куда же еще оно все впишется? А гостиная... В общем, мне всегда нравились большие дома. И замки. Да что там, замки даже лучше! Да, я люблю роскошь! Люблю красоту! Ну что в этом плохого?

— Думаю, этого будет мало, — сказал Гермес.

Что, пардон? Мне показалось, что я ослышалась. Так, срочно взять себя в руки. Надо спросить, с чего это он готов расщедриться — какие подводные камни меня ждут, да и вообще, откажусь брать слишком много. Я девушка скромная, достойная и все такое.

— Ну тогда сто, — выпалила я, пока он не передумал.

— Я хотел предложить тысячу в час, — скромно сказал Гермес.

Держите меня! Я сейчас или в обморок хлопнусь, или расцелую этого дядьку!

— Кхм. Что ж, эта цена меня вполне устраивает, — сцепив пальцы за спиною так, что они захрустели, ответствовала я.

— Отлично.

— А на сколько часов и сколько раз в неделю вы хотели бы его привозить?

Дело в том, что, я давно бы уже разбогатела, привози Селия или Роксана своих детишек хотя бы на пару часов каждый день. Но Роксана приводила сыночка только на три часа раз в неделю, по субботам, когда они с мужем ужинали у ее родителей. Маленькие оборотни совершенно неуправляемы и их появление в обычном обществе может обернуться для присутствующих людей катастрофой. Проще говоря, не съедят, так покусают. А родители Роксаны были обычными людьми. Как и она сама. Оборотнем был мистер Бьерн. Хотя я бы ни за что его в этом не заподозрила — маленький, тихий, скромный человечек. Ну разве что рыжие волосы на его голове странно топорщатся, будто щетка для обуви.

А Селия оставляла Мосика так и всего на полчаса, только чтобы сбегать, к примеру, в парикмахерскую. И попробуйте заявить, что оплата берется все равно за полный час. На вас хоть раз в жизни рычали вампиры?

— Понимаете, — сказал Гермес Олимпус, — у меня за последнее время накопилось столько работы, — он улыбнулся. — Я не мог отлучится от малыша ни на минуту.

— Понимаю.

Какой заботливый папаша! Что за прелесть!

— И поэтому, раз уж я вас нашел, то хотел бы быстрее разобрать все завалы корреспонденции. Могу я оставить с вами Петера на сутки?

У меня, видимо, округлились глаза, потому что в его взгляде мелькнуло беспокойство. Ну, челюсть-то моя уж точно отвисла.

— Разумеется, я заплачу вперед, — спешно проговорил он и добавил: — За целые сутки.

24 тысячи долларов! 24 тысячи зеленых-зеленых долларов! Погодите...

— То есть, на двадцать четыре часа? — пропищала я не своим голосом. Ну вдруг в божественных сутках часов другое количество? Например, всего четверть часа?

— Разумеется.

Гермес ушел. Коляска осталась. И бумажный сверток с хрустящими новенькими купюрами — вот он, лежит себе тихонечко и скромно на старом стуле в прихожей.

Лежит тихонечко?! Мосик, как же ты там? Я бросилась в спальню. Мосик сидел на кровати, навострив уши.

— Мосик, — сказала я наставительно, — подслушивать нехорошо.

Ладно, хоть рассказать он никому не может, потому что еще не умеет разговаривать.

— Бу! — сказал Мосик. Да, вот это и было самое длинное слово в его лексиконе. Означало оно разное. Вот сейчас что-то типа "Отстань со своими дурацкими нравоучениями!"

Я подошла, вытащила его из кроватки и понесла в гостиную. Усадила там на диван, потом принесла из холодильника бутылку с томатным соком и мною же самой криво приклеенной бумажкой с надписью "Кровь первого сорта" и вручила облизывающемуся младенцу. Он стал жадно пить, а я вышла в прихожую.

Ну-с, будем знакомиться. Новичок хитро смотрел на меня. Я откинула расшитое покрывало и взяла малыша на руки.

— Я — Алисия, твоя няня... Так, где же инструкция, которую оставил твой папа, — я извлекла завалившуюся за матрасик свернутую рулоном бумагу.

Пошла в гостиную, устроилась в кресле, посадив малыша себе на колени, и развернула рулон. Там было всего три строчки:

"Кормить только из его бутылочки, когда проголодается — обычно каждые три-четыре часа. (Глиняная бутыль размером с настольную лампу лежала в корзине под коляской. Ну, это же на сутки. И может, боги много едят?) Гулять раз в день, и только с коляской, не выходить на воздух в темное время суток. (Гулять раз в день! Звучит так, будто он мне его на неделю оставляет. Бедный. Так заканителился с малышом, что не смог написать просто: погулять). Не давать журналы и не включать телевизор. (Сутки без телевизора я могу вытерпеть, так уж и быть. И журналы нельзя? Какие, он думает, журналы у меня водятся и какие каналы я смотрю, что запрещает их смотреть ребенку? У меня даже кабельного нет!)".

— Ы-ы-ы, — раздался обиженный рев Мосика.

Что случилось?!

Бутылка из его ручек исчезла и была в ручках малыша-полубога. Я мигом забрала ее. Вот оно, исполнение желаний! Ничего себе! А если он звезду с неба пожелает, или... чтобы его нос превратился в помидор — и как его возвращать в таком виде? Нет, это невозможно. У малышей мало фантазии и еще меньше желаний: им бы только поспать, поесть и поиграть с какой-нибудь бренчащей дребеденью.

Я вернула сок Мосику, он хлюпнул носом и снова впился в соску бутылки. А полубогу сказала:

— Нельзя отбирать у других детей бутылки.

Полубожок улыбнулся. Да он же наверное, просто проголодался. Бедный ребенок, это у него такой способ просить еду. Говорить он не может, а плакать, наверное, богам не положено. Вот и приходится воровать!

Я посадила Петера на кресло и побежала в прихожую. Как же я ему дам эту бутыль, он ее и в руках не удержит! Да и я, наверное, не подниму! Я вцепилась в толстые глиняные ручки, обнаружившиеся по бокам бутыли, поднапрягшись, дернула ее вверх... и улетела в угол к двери вместе с бутылью в руках, которая ничегошеньки не весила!

Поднявшись и крепко обнимая одной рукой невесомый кувшин, другой я потерла ушибленное место. Какое место? Да какая разница. На которое приземлилась.

Узкое горло кувшина венчала глиняная пробка. Я выдернула ее, заглянула внутрь — но, конечно, ничего не увидела. Понюхала — аромат был приятный, молоко с медом.

Малыш-полубог сидел спокойно, привалившись к мягкой спинке кресла и Мосика больше не обижал, вместо этого он крутил головой и рассматривал обстановку в комнате. Как-то жадно рассматривал. Не успела я с бутылью подойти к нему, как у него в ручках оказалось что-то маленькое и блестящее, потом мелькнула еще одна такая же штучка и вот в ладошках его уже... целая горка разноцветных лампочек от моей новогодней гирлянды! — и они из ладошек начинают сыпаться на кресло и на пол.

Не подумайте, что сегодня 24 декабря, или хотя бы 20! Щас октябрь. И я не из тех фанатиков празднования Рождества, которые в июле покупают украшения для елки (ну разве что набреду на распродажу, тут уж всякий не упустит шанс), в августе пишут рождественские открытки, а в сентябре выставляют на зеленый газон деревянного оленя. Просто битый час ты развешиваешь десятиметровую гирлянду по всему залу, цепляя ее за настенные часы и гардины, и не будешь же снимать ее на следующий день после Нового года? В январе все как-то некогда, в феврале ты про нее забываешь, а в мае думаешь — да сколько там осталось-то до Рождества, глупо собирать ее, чтобы совсем скоро снова, как альпинист, ползать по стенам и вбивать крючки.

Я опустила бутыль на пол, пробку сунула в карман, кинулась к Петеру и аккуратно стала выбирать из его ладошек стеклянные лампочки — куда же их? Вытащила из-под стола коробку с туфлями, и стала сбрасывать туда лампочки. Не мог он заграбастать ее целиком, с проводами! Оглянулась — ну конечно, не мог! Гирлянда висела на месте, только лампочки были аккуратно прорежены через одну. Одно желание исполняется, одно — нет. А он, видать. захотел получить вон те цветные блестящие штуковины. Я собрала все фонарики и закрыла крышку.

— Это не игрушки, — погрозила я пальцем полубожку.

Он огорченно надул губки. Я пнула коробку обратно под стол.

Мосик полз по дивану на четвереньках, кувыркнулся с краю, и, как ни в чем не бывало, продолжил ползти дальше — по полу. Вот чем мне нравятся эти милые дети-монстрики. Обычный ребенок на его месте бы разорался, а этому хоть бы хны. (Да не роняла я детей с диванов! И не оставляла без присмотра! Вы что думаете, я няня или кто? Ну, может, в самом начале моей блестящей карьеры... В общем, не знала я тогда, что годовалый ребенок может быть таким шустрым и пока я бегу открывать дверь его мамаше, начать заниматься прыжками вниз. Хотите знать, не уволила ли она меня? А вы как думаете?? Заходит она к няне, я ее отпрыск орет как резаный. Я бы тоже больше его мне не оставила).

В дверь позвонили — нет, вернее, не позвонили, а просто сели на звонок, или встали, а потом стали топтать его ковбойскими сапогами с железными подбойками. Селия! Ничего, секунду подождет. У меня тут малыш с неограниченными способностями.

Чтобы занять его, вручаю ему лохматую игрушечную собачку. Но в ту же секунду собачка оказывается на столе, а в руках у малыша оказывается бутыль с божественной едой. Он держит бутыль уверенно и ловко, хотя она такая большая, что его за ней не видно. Ладно, не уронит. Я бегу открывать.

— А если бы ты жила в таком большом доме, как мой, ты что, завтра бы добралась до двери?! — вопит Селия, влетая в зал. — Ну, где моя лапочка? А это еще кто? — уставилась она на бутыль, за которой раздавалось громкое внятное чавканье и довольное похрюкивание. Нет, пора обучать маленького Петера манерам!

— Ребенок, — пожала я плечами.

— Да? — свела она брови. — Из каких он?

— Из... я не могу раскрывать тайны своих клиентов, — важно сказала я, как адвокат из кино.

— А я имею право знать, с кем водится мой сын!

— Ни с кем он не водится! Он вон, под шторой ползает!

Селия и не взглянула на сыночка, зато обошла кресло, чтобы посмотреть, кто там.

В это время Петер икнул и отставил бутыль. Я забрала ее. А он вдруг стал расти и прямо на наших с Селией глазах превратился в годовалого.

— Детская амброзия, — с придыханием сказала Селия.

Детская что?

Селия алчно глядела на глиняную бутылку.

— Алисия, милая, — нежно сказала она, — не продашь ли ты нам немного этого питания? Совсем чуть-чуть...

— Зачем оно вам? — вытаращила я на нее глаза, пораженная скорее ее необычным тоном, а не вопросом.

— Не мне, дорогая, а Мосику, — ласково и снисходительно объяснила она, как будто мне было года два.

— Разве вампиры могут есть то же самое, что и полу... — сказала я и прикусила язык. Тайна клиента, я же обязалась в тот день, когда подписала контракт на исполнение обязанностей инферняни, молчать о "природе происхождения малышей". То есть если кто сам догадался, я ни при чем.

— Но мы же едим пищу людей, — удивилась Селия.

— Ну и что, зато вы не едите то, что могут есть, к примеру иноп... — и я во второй раз прикусила язык. Да не буквально! Замолкла, короче. Закрыла варежку.

— Амброзию может есть любой, — сказала Селия.

— Но это же... детская анбро...

— Амброзия, — поправила Селия.

— Да, — сказала я. Как будто имеет значение, детская эта абракадабра или нет.

— Вот именно! — сказала Селия и посмотрела на меня с сомнением. — Взрослая-то мне и ни к чему. Я и так вечно молода, — она встряхнула копной рыжих кудрей. Красиво, ничего не скажешь. А я не отращиваю длинные волосы, потому что возни с ними, спать неудобно — заматываются куда-то, а на улице стоит подуть малейшему ветерку, лезут в лицо. Короче, я крайне практичная и современная девушка!

А Селия сказала:

— Мне бы хотелось, чтобы Мосик быстрее вырос.

А-а, так вот оно что! Это выращивающая амброштука. Но нафига мне выращивать Мосика? У меня же работы не будет.

— Селия, но он же такой милый маленький карапуз. Пусть побудет таким подольше! То есть, сколько положено, — а сколько положено-то? Я как-то до сих пор не успела поинтересоваться.

— Ты бы хотела нянькаться с ним двести лет? — взвыла Селия.

Двести? Ну, это она образно. Ведь люди столько и не живут.

— Хотя люди столько не живут, — добавила Селия сквозь зубы.

Что, и правда двести?? А когда ему стукнет двести, он моментально станет взрослым?

Селия, видимо, прочитав недоумение на моем лице, недовольно пояснила:

— Годам к ста он будет выглядеть как ваш трехгодовалый, а к двумстам как первоклашка.

— А... умственно? — нет, ну правда, он что, еще сто лет будет только гугукать, бубукать и таращить глаза?

— Умственно он и сейчас умнее тебя, — отрезала Селия.

Вот нахалка! Хотя, его айкью я не проверяла. Вдруг и правда? Я оглянулась, штора у телевизора вздымалась холмом, и оттуда доносилось тихое гундежное подвывание. Интересно, что он там делает. Я пошла было к шторе, но Селия схватила меня за руку:

— Так что? — спросила она. — Сколько ты бы хотела получить?

Сегодня день такой? В астрологическом прогнозе поди так и написано: "Некоторым близнецам, а именно тем, которых зовут на букву А, с фамилией на К, будут беспрерывно предлагать деньги — такие, каких они за всю жизнь не видывали". Интересно, что же там написано дальше: "Ловите шансы!", "Скажите нет" или "Скажите нет один раз, а да два раза".

— Селия, — сказала я как можно внушительнее, — я не могу ее продать.

— Да ее вон как много, никто и не заметит!

— Но это же на целые сутки, — каким же он вымахает спустя эти сутки!

— На сутки? Ты шутишь, милая? Да здесь же минимум на месяц!

Ну э-э... Вот это да. Но может, мистер Гермес так мне доверяет, что принес амброзии не меряя. Может, не было дополнительной посуды под рукой, чтобы разделить ее. Нет, версия о доверии мне больше по душе.

— Потому что мне доверяют, — я гордо вздернула подбородок.

— Вот и прекрасно, — сказала Селия. — Значит, никто и не подумает проверять, исчезло там две унции или нет. Я подарю тебе один из наших домов на побережье.

Что она сказала? Дом на побережье?? У меня сердце заколотилось о ребра, будто хотело вырваться из груди и полететь на это самое побережье, устроиться в шезлонге на белой веранде и пить холодный шоколадный коктейль через соломинку.

Но я сказала чужим равнодушным голосом:

— Спасибо, Селия. Это восхитительное предложение. Но я не могу. Поймите, — я умоляюще сложила руки. — Я бы рада. Но это не мое.

Чертово воспитание! Ну почему иногда я бываю такой порядочной! Сама бы себя сейчас за это отколошматила веником.

— Понятно, — с присвистом выцедила Селия.

Ну все, сейчас она прокусит мою сонную артерию. Но вместо того, чтобы зашипеть или что там у них полагается выдать перед тем, как приняться за ужин, она тенью метнулась к шторе, из-за которой уже минуту как выглядывал хитрый черный глаз, вытащила обладателя этого глаза наружу и, с надменным видом прошествовав мимо меня с сыном на руках, скрылась в прихожей. Я даже не успела рта раскрыть, чтобы сказать что-то вроде: "Что ж, останемся друзьями", хотя, впрочем, мы ведь никогда ими и не были. Ну, я могла бы сказать что-нибудь примирительное. Но входная дверь хлопнула через секунду, не оставив мне никакого шанса.

За этим нервным разговором я и следить забыла за Петером. Оборачиваюсь — а на кресле один кувшин и никого рядом. И в зале тоже никого. Мило. Ладно, за пределы квартиры он не уползет. А вдруг он пожелает, чтобы открылось окно? То есть все окна — их всего три. А значит, одно или два обязательно откроются!

Пробудив таким образом в себе дикую панику, я побежала по квартире. Окна, слава богу, закрыты. Но ребенка-то нигде нет! Я и в шкаф сунулась, и в ванную, и даже в комод. Пусто! Я упала на кресло в полном отчаянии.

Ой! Селия-то открывала дверь, когда выходила! Вдруг он успел выскользнуть следом! Я бросилась было в подъезд. И вдруг слышу — в зале кто-то радостно смеется, аж заливается.

Влетаю: нате вам — под потолком, махая ручками и ножками, совершенно неуклюже кругами парит Петер и хохочет. Вспоминаю, что на потолок-то я в своих поисках и не глядела. Машу ему:

— Петер, спускайся вниз.

А впрочем, зачем? Пусть себе резвится, лишь бы не плакал. О, как раз два часа, через пять минут мой любимый сериал "Поп-звезда": он об одном парне, который был как бы слабаком и ботаником (как бы, потому что там такой милый актер снимается, ни на какого ботаника он не похож, и мышцы даже под рубашкой видно!), и вот, он тайно мечтал стать звездой сцены...

Ох, Петеру же нельзя смотреть телевизор! А мне нельзя отлучаться от Петера, то есть усадить его с игрушками в спальне, например, и пойти смотреть сериал. М-да... И у меня всего пять минут, чтобы решить эту дилемму. Надо просто из двух зол выбрать меньшее.

Не имею я права оставлять беспомощного, вернее, слишком большой мощи ребенка без присмотра! И потом, ничего неприличного, чего детям нельзя, я смотреть не собираюсь (не знаю, что за няни там попадались Олимпусу до меня), так что я с чистой совестью включила телевизор и уютно устроилась в кресле. Пока мелькала реклама, я вспомнила, что я так и не решила, как потратить 24 тысячи долларов. Начать с одежды или с обуви? Давненько я не покупала новые туфли, да и двух джинсов для гардероба явно маловато. Если я полностью поменяю гардероб, останется еще на дом? Ну, на маленький уютный домик с клетчатыми занавесками и соломенной крышей, где-нибудь в Мексике или Бразилии, на берегу океана?

— Ням-ням, — раздается лепет малыша — он уже приземлился на пол, смотрит в экран и тянет к нему ручки.

Там шла реклама — моя любимая актриса Вивиан Джемисон втирала в подбородок и щеки какой-то новый увлажняющий крем.

— Это не молоко, — сказала я.

Ой, он же амброзией питается.

— И не амброзия, — добавляю. — Это крем, глупышка, его не едят, а мажут на кожу, чтобы она была молодая... И ты ведь только что поел.

Реклама закончилась, и зазвучала знакомая музыка моего сериала.

— Мя-а, — сказал малыш плаксиво.

Я спустилась на пол, притянула поближе игрушки, разбросанные по всей комнате, и давай вертеть их перед ним и то басить то пищать несуразным голосом всякую чепуху вроде: "Я косолапый мишка, я по лесу брожу..." Или "Здравствуй, Петер, я лягушонок, я припрыгал к тебе из болота..." Все зависело от того, какая игрушка попадалась мне в руки.

Малыш отвлекся, успокоился и мы оба снова уставились в телевизор.

— Видишь, — говорю, — это Зак. Он сидит на берегу пруда и ждет Кэри. Это типа первая красавица в колледже, и она его водит за нос. Только скажу тебе, никакая эта Кэри не красавица. Плоская, как доска, и нос кривой.

Петер весело захлопал в ладоши. Пожалуйста, сидит себе прилично, ничего не вытворяет, вид радостный. Вот и выполняй все родительские инструкции. Мне-то виднее. У меня, как никак, опыт. Я вернулась в кресло, устроилась поудобнее, забравшись на него с ногами.

М-да. И что же теперь — вдруг Селия откажется от моих услуг? Я вздохнула. Ладно, денег у меня пока что навалом. И есть еще двое работодателей. А если Олимпус будет время от времени завозить Петера, так я вообще буду жить припеваючи. Вот по Мосику буду скучать.

Вдруг прямо передо мной захлопали большие белые крылья и меня обдало лавиной брызг. Лебеди! У меня, в гостиной, две большие белые птицы плывут по глади... пруда?! Настоящего, водяного пруда со всеми полагающимися деталями: кувшинки, ряска, лягушки... Лягушки?! А Петер сидит на большом плавучем листе королевской виктории.

Мне в нос стукнулась пролетающая мимо стрекоза.

— Петер, прекрати это сейчас же!

Да меня же соседи четвертуют! Я представила, как на голову миссис Дабкин выливается целый пруд и мне стало плохо. А Петер попытался поймать проплывавшую мимо коробку с моими туфлями и плюхнулся в воду, его макушка скрылась под поверхностью, но через миг он уже стоял на ногах и воды было ему по плечи. Расталкивая лебедей, я кинулась к нему, подняла на руки и сказала:

— Петер, милый, убери пруд! Пусть он исчезнет!

Чертов телевизор! Не зря мама говорит, что от него один вред! Я выключила его с пульта.

Я побежала в ванную и укутала Петера махровым полотенцем. Вытирая его, я все просила:

— Петер, захоти, чтобы пруд исчез, скорее!

Он, как и раньше, кивал. Но воды было столько же и лебеди щипали обивку у стула.

Ну я и дура! Как же малыш уберет пруд, когда он может исполнить только половину желаний! А перед этим исполнилось желание получить пруд.

В дверь забарабанили со страшной силой. А почему культурно не позвонить? Они и позвонили. Но не культурно, а в стиле матери Мосика. А потом еще и закричали басом:

— Эй, открывайте! Что у вас там, вселенский потоп?

Этот голос не принадлежал миссис Дабкин с пятого этажа. О, вода наверное, дошла до второго или даже до первого! А может, до подземной станции метрополитена. Пассажиры стоят, ожидая метро, и тут на них начинает капать вода и прям на голову прыгают лягушки. Нет, лягушки ведь сквозь стены не просачиваются!

Нет, дверь я не открою. И даже к ней не подойду! Пока они ее ломают, я успею скрыться. По пожарной лестнице на крышу. Ой, у меня же деньги в прихожей!

Вода плескалась в дюйме от драгоценного свертка, я взяла его и переложила в коляску.

В дверь снова заколотили, потом я услышала, как тихо сказали:

— Надо звать управляющего.

Ну нет! Никто не визжит так громко, как мистер Ватс, когда ему что-то не по душе. Разумеется, потоп в вверенном доме никому не пришелся бы по душе. Но устраивать каждый раз такой визг, когда я чуть-чуть задержусь с оплатой, нехорошо, прямо слово. А сейчас как раз такая ситуация, и я испугалась, что визг может достичь двойной силы. Мистер Ватс погибнет от перенатуги, как та лягушка, что хотела размером сравниться с волом. Окружающие же разобьются вдребезги, как стеклянные бокалы от ультразвуков, которые могут издавать знаменитые оперные дивы и мистер Ватс. И ведь не объяснишь, что я только что получила некую сумму и первым делом подумала о том, чтобы побежать к нему и рассчитаться полностью с долгом.

Так что я бросилась к двери и сказала:

— Кто там?

— Кто? Ваш сосед снизу! Немедленно откройте дверь и закройте воду!

Вот странные люди. На его месте я бы потребовала сначала закрыть воду. Ведь оттого, что я открою дверь, потоп не прекратиться, правда?

И тут мне в голову приходит блестящая мысль.

— Петер, а представь, как здорово этот прудик будет смотреться... — я бегу к окну и показываю ему улицу. Где бы, где бы? — На баскетбольной площадке. Видишь, вон, дяденьки бросают оранжевый мячик?

Хоть бы он не успел до этого исполнить еще одно желание!

Ура! Получилось! Баскетболисты стоят по колено в воде и оглядываются в недоумении. Мячик, за мгновение до этого брошенный в сеточную корзину, шлепнулся в воду, спугнул горделивого лебедя, тот дернулся в сторону и наткнулся на мужчину в длинных красных шортах. Мужчина и лебедь шарахнулись друг от друга: лебедь взлетел, а мужчина смешно замахал руками, будто тоже собирался взлететь.

А в дверь стучали теперь без перерыва. Видимо, надеялись взять ее измором. Потом стучать перестали.

— Эй! — раздался все тот же бас. — Если вы не откроете, я позову мистера Ватса.

Ишь какой. Явно знает о воздействии визга мистера Ватса на людей.

Гостиная была абсолютно суха, словно ничего там и не было. Так что я могла смело запустить хоть всех соседей вместе взятых. Хотя, пожалуй, все они бы в квартире не поместились.

Открываю дверь, передо мной стоит совершенно незнакомый парень лет двадцати пяти. Симпатичный, между прочим. Хотя какая разница. Ведь он пришел со мной ругаться.

— Что вам угодно? — надменно говорю я, воображая себя оскорбленной аристократкой, в дом которой ворвались революционеры.

— Вы обалдели? — невежливо кричит он. — Что вы вытворяете? У меня в квартире Ниагарский водопад!

— А я-то при чем?

Он наконец замечает, что пол в моей прихожей абсолютно сухой. Он пробегается в ванную и кухню, я иду за ним, Петер сидит у меня на руках, укутанный в полотенце.

— Ничего не понимаю, — говорит гость, остановившись посреди кухни. — Может, между перекрытиями трубу прорвало? Но у меня льет по всем стенам, и особенно в гостиной!

— Да что вы! — говорю я.

— А у вас в гостиной сухо?

— Естественно!

Он идет в прихожую, а сам косится в сторону гостиной. Я краем глаза замечаю коробку с туфлями — она мокрая и на ней висит водоросль. Черт!

Я встаю так, чтобы загородить обзор и говорю:

— Чем терять время, бегите и отыщите трубу над вашей гостиной.

— Да-да, — говорит он, потом вдруг вглядывается в Петера, бросает подозрительный взгляд на меня и спрашивает:

— Вы купали сына?

— Это не мой сын, — ответила я. — Я няня.

— А. Так вы его купали? — машинально повторяет он, явно думая о чем-то своем.

— Нет.

Он улыбается:

— А почему он в полотенце?

— Какое ваше дело? — говорю. Этот тип начал меня бесить.

— И правда, — говорит он и выходит.

— А вы с какого этажа? — кричу я ему вслед, стоя на пороге.

— С пятого, — он приостанавливается на лестнице.

— Но там же живет миссис Дабкин.

— Я Томас Дабкин, ее сын.

— А разве вы не учитесь в колледже? — не то чтобы я знала все о соседях. Но миссис Дабкин мне все уши прожужжала, какой умница ее Томас, и что он первый в их семье получит высшее образование, да еще в самом Принстоне! Он параллельно работал, чтобы оплачивать обучение, да еще умудрялся матери деньгами помогать.

— Учусь, — коротко ответил он и ушел.

Я закрыла дверь. Вообще-то щас октябрь. До каникул еще далеко. Значит, он бросил учебу? Почему, интересно?

Пообедав супом из пакетика, я отправилась с Петером погулять. Когда втискивала в лифт коляску, мне на помощь пришел сосед Томас. Он как раз поднимался по лестнице ко мне, чтобы сообщить, что течь прекратилась, а вызванный сантехник сказал, что никаких труб над гостиной не проходит. Только я подумала, какой этот парень милый, он спросил, нет ли у меня надувного бассейна. Я поняла, что он снова взялся за свои подлые расспросы, и ответила:

— Знаете, вы не в том возрасте, чтобы плавать в надувном бассейне.

— Вы правы, — сказал он и тут двери лифта закрылись, отгородив меня от него и его дурацких идей.

Погода стояла отличная, солнечная. Петера я одела в как-то раз забытые у меня запасные одежки Мосика — он едва в них влез, но через минуту половина из нее стала совсем свободной — Петер пожелал не удавливаться тесными тряпками. Я отправилась в парк, по пути обдумывая, надежно ли я спрятала сверток с деньгами и не стоит ли вернуться и перепрятать его. Я положила его в кастрюлю, а кастрюлю поставила в шкаф. Лазят ли воры по кастрюлям? Наверное, только если забыли пообедать перед работой. Что ж, надеюсь, мне попадется сытый вор.

Я заглянула под кружевную занавесь — Петер спал. Видимо, заснул, когда мы заехали на ровную парковую аллею. Звонок, который он углядел на проехавшем ранее мимо нас велосипеде, лежал на подушке, вывалившись из маленького кулачка.

Мне всегда очень нравился наш угол парка. Посреди квадратного пруда на высоком постаменте стояла статуя мальчика, стреляющего из лука, к воде с четырех сторон сходили ступеньки, на берегу по всему периметру располагались скамейки. Я подошла к пустующей скамье, села, а коляску пристроила с торца. Там я просидела с час, пока Петер не проснулся и не стало понемногу темнеть, и отправилась домой.

Уже выходя из лифта, я почувствовала, что что-то не так. Площадку нашего этажа украшают несколько растений в горшках — питомцы миссис Трюфельс из квартиры напротив — и сейчас одно из них валялось на боку, земля из горшка высыпалась.

Я подкатила коляску к своей двери и увидела, что дверь приоткрыта. Боже, ко мне воры забрались?! И как раз, когда впервые в жизни в моей квартире действительно есть чем поживиться! Не могли они пойти на грабеж вчера?

Но что же делать, что делать?

— Тс-с, — сказала я Петеру и заглянула в щель одним глазом.

В обозреваемой узкой полоске никого видно не было. И звуков никаких из квартиры не раздавалось. Наверное, они уже ушли.

Прожужжал лифт, хлопнула дверь где-то внизу.

А может, это я, когда уходила, забыла затворить дверь? Да нет же, я точно помню, я еще ключ уронила, когда закрывала.

Когда я раздумывала, что лучше, вырвать из кадки карликовую пальму и с ней ворваться, как с дубиной, в свою квартиру, или ограничиться криком на весь подъезд: "Воры! Воры!", так вот, в этот момент раздались шаги на лестнице: кто-то поднимался снизу.

Я тихонько, утягивая коляску за собой, отступила от двери и выглянула в пролет. Это был Томас. Увидев меня, он остановился посреди пролета, и , кажется, на несколько секунд растерялся. Потом быстро сказал:

— А я к вам. Я подумал...

Опять он за свое. Я прошипела:

— Нет, садовый опрыскиватель в моем доме не установлен!

— А почему вы шепчете? — спросил он и поднялся на несколько ступенек. — В вашей квартире дверь открыта.

— Я знаю! — прошептала я. — Она такой была, когда я вернулась с прогулки.

— Тогда вам лучше туда не заходить, — едва слышно сказал он.

— Я и не хочу, — прошептала я.

Он кивнул и направился к приоткрытой двери. Заглянул в щелку, нырнул в квартиру, как уж в нору, и притворил дверь за собой.

Я наклонилась над коляской, заглянула под тюль. Петер мне улыбнулся.

— Ничего, — сказала я ему и подмигнула. — Сейчас зайдем домой и поиграем... в ладушки.

— Ла... — сказал он. — Ла-ушки.

— Ла-душ-ки.

— Ладушки, — повторил малыш. Ну какой сообразительный! (Нет, я что, превращаюсь в мамашу, которая скачет от восторга, стоит ее отпрыску выговорить такое сложное слово, как "ня", или самому сграбастать ложку и умудриться зачерпнуть ею кашу? И не важно, что каша в следующий момент оказывается на полу, на платье или на стене?)

Через бесконечную и беспокойную минуту дверь распахнулась, в проеме с сияющей улыбкой стоял Томас:

— Все в порядке. Никого. И кажется, они у вас даже ничего не искали.

— Хорошо бы, — сказала я, вкатываясь с коляской внутрь и думая, что если они что-нибудь бы искали, то очень даже бы нашли.

— У нас перерыли все шкафы. И когда только успели, меня не было всего минут десять, — сказал он совершенно спокойно, как говорят о погоде, например. — Я спускался в кафе за газетой, а когда пришел, дверь была открыта. Но так как ничего не украли, кроме старых кроссовок, которые к тому же лет пятнадцать как мне малы, то я не стал звать полицию.

Ну, может у тебя вору и нечем было поживиться, кроме старых башмаков, а у меня-то как раз совершенно наоборот! Кстати, зачем хранить старые кроссовки?

Он будто прочитал недоумение на моем лице и пояснил с неохотой:

— Мама хранила их, потому что я в них первый раз выиграл в школьном футбольном матче.

— Ясно, — сказала я, стремясь побыстрее завершить разговор и бежать проверять, как там зеленые купюры в большой зеленой кастрюле.

И почему я не взяла с собой побольше денег — тысяч десять хотя бы вместо жалкой сотни, которую я прихватила на шоколад, мороженое и прочие мелочи. Мороженое! Я купила его на обратном пути — целое ведерко — и теперь оно медленно, но верно превращалось в молоко.

Томас вышел в подъезд, проговорил:

— Если вор забирался во все квартиры подряд, может, не только мы с тобой пострадали? Пойду справлюсь, как другие.

Да какая мне разница, кто еще пострадал?? А Томас продолжал:

— И давай смотри, что у тебя пропало.

Да знаю я, что. Но все же... Вдруг вор был сыт? Или невнимателен? Или у него было стойкое отвращение к кухням и кастрюлям, потому что... потому что его жена сбежала с поваром?

— Спасибо за помощь! — кричу я Томасу и закрываю дверь перед его носом.

Так, на кухне полнейший порядок: крупы не рассыпаны, холодильник закрыт, дверцы шкафов вовсе не болтаются, криво вися на петлях. Задержав дыхание, подхожу к заветному шкафу. И... открываю.

Пусто! Нет кастрюли! Ноги меня не держат. Я сажусь на пол посреди кухни и начинаю рыдать.

Я знала, все было слишком волшебно, чтобы длиться долго.

Из прихожей доносилось бормотание Петера. Наверное, он уже голодный. Пожалуй, три часа с прошлой кормежки уже прошло. Я разворачиваюсь и хватаюсь рукой за край стола, чтобы подняться. И тут мой взгляд выхватывает темный небольшой кирпичик в углу. Я ползу под стол и вытаскиваю на свет... бумажный перевязанный лентой сверток! Мой сверток с деньгами! Трясущимися руками развязываю ленту: они тут! Две толстых запечатанных пачки и сотенные врассыпную сверху.

Я прижала их к груди и просидела, глупейше улыбаясь, минут пять. Пока в дверь снова не позвонили. Я запихала деньги в холодильник и побежала узнать, кому я еще понадобилась.

— Это Томас, — сказал знакомый бас за дверью.

Я открыла.

— Ну как? Все цело? — спросил он.

— Да, — покивала я.

— А почему плачешь?

Вам не кажется, что соседи не должны задавать столько вопросов? Должны же быть правила приличия, запрещающие огорошивать человека вопросами более, чем, э-э... трех раз в день.

— От радости, — говорю.

— Странный вор, правда?

Я пожала плечами. Но он прав: куда уж страннее — найти двадцать четыре тысячи долларов, то есть, двадцать три тысячи девятьсот долларов, и выкинуть их на пол! И украсть кастрюлю!!! Ненужную, неудобную, с отбитой эмалью. Спросите, зачем мне такая. Да мы как-то устраивали вечеринку, и не было емкости под пунш. Ну Кэт и одолжила эту кастрюлю у кого-то из моих соседей. А так как я все забываю спросить, у кого именно, то до сих пор и не возвратила ее.

А Дабкин смотрит куда-то за мою спину и улыбается.

Я оборачиваюсь: коляска танцует брейк-данс — колеса подпрыгивают на месте в замысловатом ритме. В такт танцу громыхает велосипедный звонок. Кому-то внутри стало скучно!

— Это... такой режим, — перекрикивая шум, сказала я. — Да. Продвинутая коляска. Сама укачивает младенца, тебе стоит только выбрать нужную программу.

— Да? — хмыкает он.

— Да. И до свидания, Томас, — я захлопываю дверь.

А он снова звонит. Отстанет он когда-нибудь от меня или нет? На этот раз я дверь не открываю, а просто кричу:

— Что еще?

— Будешь через дверь разговаривать?

— Да, — оборачиваюсь к коляске и говорю: — Петер, не мог бы ты перестать звенеть. У меня уши закладывает.

Звон прекратился. Но коляска продолжала плясать — теперь это были кренделя будто из какого-то балета. Коляска добегала "на цыпочках" до кухни и в плавном прыжке возвращалась обратно. А, это же он птичек в парке видел! Воробьев! А брейк? В рекламе сладких тянучек! Чертов телевизор! За пять минут подкинул ему столько информации! Но с другой стороны — невозможно же держать бедного маленького человечка, в смысле получеловечка — в полной изоляции? Это было бы жестоко.

А Томас докладывал:

— Я хотел сказать, что я обошел всех жильцов. Ни к кому никто не вламывался. Только у миссис Трюфельс никто не открывает.

— В это время она в церкви. Репетирует хоралы.

— А, понятно.

— Я еще хотел сказать, до этого я приходил... Может, откроешь?

— Нет.

Он посмотрел прямо в глазок. Мне стало неловко, что я не открываю дверь. Он сказал:

— Хорошо. Я приходил, чтобы извиниться. Думаю, не ты виновата в потопе.

— Хорошо. Извинение принято.

"Не ты виновата" — а кто, он считает, виноват? Он Петера подозревает? Да о чем это я! Он подумал на других соседей, наверное. Ну, мне это все равно.

А он отвечал:

— Прекрасно. Ну, пока.

— Да. Пока.

Он помедлил, будто хотел еще что-то сказать, потом, видимо, передумал и ушел.

Коляска перестала плясать и просто ездила туда-сюда. Я остановила ее и вытащила Петера.

— Ну ты и придумщик! — сказала я ему.

— Приумщи...

— Ага, придумщик. Что, есть хочешь? Будешь ням-ням?

Я понесла его в кухню и усадила на детский стульчик (когда я стала няней, я привезла сюда из дома некоторые свои детские вещи — хорошо, хоть что-то осталось у нас на чердаке — мама любит все раздавать). Стульчик сохранился, потому что был сломан, но когда он теперь мне понадобился, папа его починил.

Так, где же я оставила бутылку? А, в гостиной, на столе.

Нет, ее здесь нет. Может, у кресла? Тоже пусто. Когда я возвращалась в кухню, увидела бутыль, стоящую на стуле в прихожей. Не помню, чтобы я ее сюда ставила. Может, Петер захотел, чтобы она переместилась?

Я взяла ее двумя пальцами за узкую горловину — да, представьте себе, до такой степени она была легкой.

Но не тут-то было — я не смогла даже сдвинуть ее с места! А поднять ее смогла, только взявшись за ручки. Что же это с нею случилось?

Да, малышу такое не удержать. Я взяла чистую бутылочку для кормления с полки и, установив в нее воронку, подняла бутыль — ну и тяжесть! — и наклонила над ней. Ни капли не вылилось из бутыли. Я заглянула в горлышко — темно и ничего не видно. Я снова перевернула бутылку вверх ногами и потрясла — ни капли.

Куда подевалась абракадабра?? И чем теперь кормить Петера?!

Я села на табурет и глубоко задумалась, для чего положила руки на стол и опустила на них голову.

Надо позвонить Гермесу. Сказать, что его сын остался без еды. А вдруг он подумает, что я загнала амброзию на черном рынке по бешеной цене — дом за унцию?

Селия! Это ведь ее рук дело! Ох, как я зла на нее. Вот кому я позвоню в первую очередь и потребую вернуть божественное детское питание обратно. Не успел же Мосик съесть его все?

Я набрала телефон Селии. Она ответила моментально:

— А, Алисия. Кажется, я забыла сегодня оплатить твои услуги. Чек получишь по почте. Сейчас я его отправлю. Могла бы и не беспокоить меня из-за задержки оплаты, ведь ты такой куш сегодня отхватила...

— Да нет же, Селия! — вскричала я, но она уже бросила трубку.

Тогда я снова нажала ее имя в меню. Оператор сообщил, что ее телефон отключен. Что за дела?? Я набрала ее домашний. Никто не подходит. Так, где ее адрес? Она же мне в самом начале дала бумажку. Я еще хотела переписать те три строчки в ежедневник. Я побежала в спальню. Так, дело было в сентябре, значит, плащ. Или желтая вязаная кофта. Лезу в карман плаща и обнаруживаю скомканную бумагу. Ура! Это оно! Верхний Ист-Сайд, разумеется.

Так. Пойду к ней и поговорю напрямую. Пусть они разорвут меня в клочья, но грабить мою квартиру и особенно уносить еду других детей они не имеют права!

Но с кем мне оставить Петера? А уже темно и выходить с ним на улицу, я помню, в инструкции Гермеса запрещено. И потом, если никто не подходит к телефону у Селии, то, возможно, у них дома никого нет. Хотя скорее всего она просто видит мой номер и не берет трубку.

Положение безвыходное. Придется ехать к ней домой и ломать кулаками дверь. Может, она сжалиться при виде моего отчаяния и потоков слез.

А почему Петеру нельзя выходить в темноту? Скорее всего, какой-нибудь пустяк, типа свечение кожи в темноте, или Гермес Олимпус просто боится, что его ребенок напугается. Так он, возможно, и не знал, что в Нью-Йорке светло и днем и ночью. Даже звезд не видно. У нас, в Бруклине, фонари, конечно, встречаются пореже, но на Манхэттене!..

Ладно. Возьму такси. Надену на него курточку с большим капюшоном и все дела.

И правда, ничего не случилось, и мы с Петером спокойно добрались до Пятой Авеню. И кожа Петера в темноте вовсе не светится!

Ого. Таксист высадил нас около старинного каменного здания в три этажа, с крылатыми статуями горгулий по углам. Нас встретила дверь с медными львами-кольцедержцами и круглолицый швейцар в красном с золотыми пуговицами мундире.

— Вы к кому? — спросил он.

— К Селии Барментано, в четвертую.

— Вы им кто, мисс?

— Подруга, — соврала я.

— Тогда странно, что она вам не сообщила...

— Что?

Ну что еще за штучки вытворила Селия??

— Они съехали. Всей семьей.

— Как это... — я потеряла дар речи.

— Да, всего-то два часа назад. К ним приехал племянник и они вместе с ним и уехали.

— Племянник... — машинально повторила я. — А вы знаете их новый адрес?

— Нет. Они не сообщили. Я еще поинтересовался, куда отправлять корреспонденцию, которая некоторое время будет приходить на старый адрес. А она сказала, никуда.

Никуда! Селия уехала в никуда. Пустилась в бега. А кто бы не пустился после того, как ограбил богов?

Я поправила Петеру капюшон и понуро побрела к выходу. Потом остановилась. О чем я думаю. Надо же вызвать такси.

— Вы не могли бы вызвать такси? — спросила я швейцара.

— Конечно, — ответил он и стал накручивать цифры на старомодном аппарате.

— А как выглядел племянник Селии? — спросила я.

— Мальчик лет семи. Черноволосый, черноглазый, вылитый мистер Барментано, — он понизил голос, — даже прикус такой же неровный, клычки торчат. Ну так сейчас же ставят скобки, выправится!

Какие племянники! Это же Мосик!

Это от него Селия узнала, что я "такой куш отхватила"! Он вырос и заговорил!

Ну Селия! Ну злодейка!

К себе я вернулась в крайне взвинченном состоянии. Не раздеваясь, прошла в зал, посадила Петера в кресло, а сама пробежала комнату туда-сюда, соображая.

Селия скрылась. Вместе с амброзией. А значит, надо звонить мистеру Гермесу и признаваться. Хотя ну в чем моя вина? Если бы он не напускал таинственности и кроме указания "Кормить каждые три часа" рассказал хоть что-нибудь еще об этой штуковине, то ничего бы не произошло!

Поэтому я отыскала рулончик с инструкцией — он почему-то оказался на журнальном столе и был заляпан томатным соком (а, я ж его читала, когда Петер стянул сок у Мосика!) — и смело набрала номер, напечатанный внизу. Мне ответил автоответчик. Так:

— Добрый день. Вы позвонили Гермесу Олимпусу.

И только я собралась дождаться гудка, чтобы оставить рассерженное сообщение (уж лучше атаковать, чем виниться!), как записанный голос мистера Гермеса Олимпуса выдал такое:

— Если вы звоните потому, что я не приехал за сыном, нажмите 1, если потому, что закончилась амброзия — 2...

У меня брови поползли под челку. А голос снова завел:

— Добрый день. Вы позвонили...

Я нажала 2.

— Можете кормить его обычной людской едой, можете приготовить сами, а можете купить в ресторане. Я вот, например, люблю блинчики с джемом. Думаю, сын тоже их полюбит. Вы умеете готовить блинчики?..

А годовалые дети едят блины? Голос вдруг заявил:

— И с наступающим Рождеством и Новым Годом, Алисия. Ведь сейчас конец декабря, верно? — тут он вздохнул.

Трубка загудела. Ах ты! Он что же, не собирался забирать Петера аж до самого декабря, вернее, почти до января? Селия, выходит, была права, что амброзии хватит не меньше чем на месяц? Забирать... Что он там говорил про то, что не приехал за сыном?

Нажав на телефоне повтор набора и снова попав на улыбчивый голос мистера Олимпуса, я в этот раз выбрала цифру 1.

— Извините, Алисия. Так получилось.

И снова загудела трубка. И все?? Это все, что он мог сказать?

Но погодите. Сегодня не завтра. То есть, мы же договорились, что он заберет Петера завтра, верно? Может, это шутка? И почему он записал послание лично для меня?

Он знал наперед, что за сыном не приедет. Ни завтра. Ни до конца декабря. Ни — а может, никогда??

Но раз сегодня не завтра, возможно, Гермес не успел уехать. Он же не знает, что у меня украли амброзию и что я ему позвонила. А значит, вполне себе может сидеть на диване и смотреть телевизор по тому адресу, который указан в инструкции вслед за телефоном. А тут указан — да, номер в Ритц-Карлтоне. Пентхаус.

Так. Темноту Петер переносит нормально, мы уже проверили. Да, надо его накормить, он же голодный.

Блинчики делать было некогда. Да и не из чего. Да и не умею я, если честно. И вообще в холодильнике было практически пусто. Если не считать свертка с деньгами, ведерка с мороженым в морозилке и кочана капусты в овощном (ах, да, я же собиралась посидеть денек на капустной диете).

А годовалые дети едят капусту? Наверное, в виде какого-нибудь специального блюда для годовалых детей — тертую, на пару, с добавлением еще чего-нибудь тертого и на пару. Так что не будем рисковать и поедим по пути. В кафе неподалеку в меню есть блюда для детей разного возраста. Помню, я была так рада, когда обнаружила это заведение — под названием "Приходите с малышами" — что водила туда всех своих подопечных — обычных, а теперь и необычных, хотя с ними надо было держать ухо востро, чтобы они не выдали себя на публике. Ну зато не надо заморачиваться насчет покупки продуктов, готовки и раздумий, можно ли давать детям то, что получилось.

Мосику, например, очень нравился их свежевыжатый томатный сок — я, разумеется, заказывала его шепотом, у стойки, а когда вручала малышу, говорила зашифрованно: "Ну, вот, твоя любимая еда!" Так что если кто меня и слышал, то только умилялся, какая я заботливая, а не считал меня помешанной на фильмах о вампирах.

Мосик. Он теперь такой большой. Интересно, каким он стал? Увижу ли я его когда-нибудь? По щеке моей поползла слеза. Я ее смахнула. Взяла на руки Петера. Сунула в карман свиток с адресом.

Минутку. Если мне удастся поймать Гермеса, то что я ему скажу? Забирайте Петера, пока вы не успели улизнуть? Ну да, что-то вроде этого. А значит... Значит, деньги надо вернуть. Так. Никаких эмоций. Никаких картинок с домиками и занавесками.

Я посадила Петера на стульчик, вытащила деньги из холодильника. Так, Гермес привез Петера в десять минут второго, минут двадцать мы разговаривали, прежде чем он ушел. Сейчас семь двадцать. Значит, отсчитывая с полвторого часа дня, я просидела с Петером почти шесть часов. Пока мы поужинаем и доедем до Ритца, пройдет еще не меньше полутора. А значит, я имею право на семь с половиной тысяч, минус те сто, что я взяла раньше.

Я взяла банковскую пачку, разорвала и отсчитала причитающийся мне гонорар. Положила его в пластиковую чашку и поставила чашку в холодильник — ведь в холодильнике деньги у меня еще не находили, значит пока что ему можно доверять.

Взяла свою сумочку из коридорного шкафа, запихала туда немного похудевший сверток, закинула сумку на плечо, взяла на руки Петера, закрыла квартиру на ключ и пошла к лифту. (С коляской только лишняя возня. И потом, если нарушаешь одно правило, то какая уж разница, нарушишь ли ты второе.)

Когда я выходила из подъезда, нос к носу столкнулась с Томасом.

— За хлебом ходил, — взмахнул он рукой с буханкой, — в пекарню на углу.

Разве я его о чем-то спрашивала?

— А вы куда на ночь глядя?

— Прогуляться.

— Разве ему не пора спать? — спросил он.

Он что, себя няней вообразил?

— Не пора, — коротко ответила я, шагая к светофору.

Томас увязался за нами.

— Позволь мне тебя сопровождать.

— Зачем это?

Нет, ну что за приставучий тип!

— Затем, что уже темно.

— Еще нет и восьми!

— Значит затем, чтобы составить тебе компанию.

— Вот еще чего не хватало.

— Ну хорошо, — и он остался на одной стороне улицы, а я перешла на другую.

Поворот за угол. Еще квартал. Вот и "Приходите с малышами". За столиками почти никого — кафе работало до восьми даже по воскресеньям — и я выбрала стол в углу, возле окна. Усадила Петера на оранжевую лавку и сама села рядом. Столы и стулья немного ниже, чем обычные, специально, чтобы детям было удобно.

Ко мне подходит официантка Пепи — веселая и веснушчатая, моя ровесница:

— Меню? Здравствуй, Алисия.

— Привет. Как дела?

— Отлично. А у тебя? Новенький? — она улыбается Петеру, а он улыбается в ответ и тянется к цветному бейджику на ее груди.

— Нет, лапусик, это бейджик, он для работы, видишь, написано — Пепина Аль Чарм. Так меня зовут.

— Зуву, — пытается повторить последнее слово Петер.

А я сказала:

— Меню не надо, Пепи. Нам кашу овсяную с яблоками и воды. Еще гамбургер с колой — мне, — только в кафе я вспомнила, какая голодная.

Пепи кивнула и ушла.

За столиком в центре расположилась семейная пара с двумя детьми. Дети галдели, мать делала им замечания, отец поглядывал на часы, видимо, прикидывал, успеет на начало трансляции бейсбольного матча или нет.

Через минут пять Пепи принесла наш заказ. Я показала Петеру, как держать ложку. Ложка ему понравилась, но он не хотел опускать ее в кашу, а хотел молотить ею по столу. Поэтому я взяла ложку сама и стала скармливать ему кашу правой рукой, а левой, пока он жевал, скармливать себе гамбургер.

Семья с детьми стала шумно вставать из-за стола, Пепи принесла им счет, и они вышли.

Мы тоже скоро все доели, запили каждый своим напитком. Пепи скрылась за дверьми кухни. А так как мы спешили — застать безответственного папашу Олимпуса, пока он не успел собрать вещички — то я велела Петеру сидеть на месте, а сама подошла к барной стойке и крикнула:

— Пепи.

Пепи вышла, взяла деньги и пожелала спокойной ночи. Я обернулась... И увидела, что за столиком, за которым мы сидели — никого нет!

И под столиком — тоже! Памятуя о дневном "исчезновении" Петера у меня в гостиной, я взглянула на потолок — никого!

Пепи выбежала из-за барной стойки:

— Может, на улицу потопал?

— Да он толком еще не ходит! Только ползает!

— Может, уполз?

Мы выбежали на улицу. Тротуар был освещен фонарями. И на тротуаре было совершенно пусто. Ох, боже мой! Что же! Где же! А вдруг он умеет растворяться в темноте, ну то есть, становится невидимым? Вот почему этот чертов Гермес и не советовал гулять с ним с наступлением сумерек!

Мы с Пепи оббежали кафе и снаружи и внутри, к нам присоединился повар, два его помощника и уборщик. Но все было безрезультатно!

— Алисия, — сказала Пепи, когда я без всяких сил шлепнулась на пластиковый стул, — звони в полицию.

А все покивали. Точно. Надо позвонить. Но не в полицию, а в агентство! Контракт даже обязывал обращаться к ним в экстренных случаях! Уф. Сейчас они быстренько мне все объяснят и всех найдут!

— Точно, — сказала я вслух и пошла к выходу, чтобы спокойно позвонить на улице.

— Что ты, звони с нашего телефона! — Пепи побежала и выставила аппарат на барную стойку.

— Нет, мне... со своего удобнее.

И я выскочила на улицу.

Так, где тут они. Ага.

— Алло.

— Агентство особенных нянь для особенных детей. (Это они так шифруются).

— Это Алисия Кроуль, — назвала я себя, — и у меня чрезвычайная ситуация...

— Алисия, ты в порядке? — из кафе вышла Пепи. — Что они?

— Нормально, — прошептала я в ее сторону и знаком показала, что разговариваю.

Она покивала и осталась стоять рядом, видимо, чтобы морально поддержать меня. Придется говорить при ней.

— Мы с моим подопечным, Петером, были в кафе, и он пропал.

— Скажи, сколько ему лет! — подсказала Пепи.

Черт. А ей не надо убираться на барной стойке? Выставить ровными рядами стаканы или там, наполнить пузатую вазу разноцветными конфетами?

— На вид ему около года, — говорю я в телефон, а Пепи удивленно хлопает на меня ресницами.

— Ясно, — говорит спокойный голос парня из агентства, и мне самой становится чуть спокойнее. — Вы не одни. Кто он? Вампир?

— Нет. Он полу...

Пепи слушает, приоткрыв рот.

— Полубог? — чуть удивляется парень.

— Да.

— Ясно. Имя и фамилия родителей.

— Отец — Гермес Олимпус...

— Кто мать, вам неизвестно.

— Так и есть.

— Ага. Где вы сейчас?

— Кафе "Приходите с малышами". Угол...

— Я знаю, где это, — перебил меня парень. — Сейчас отправлю к вам человека. Ждите.

И отключился.

Я сложила телефон.

— Ну что? — спросила Пепе.

— Сейчас сюда прибудет... агент.

— Да? Идем внутрь. Холодно.

Мы зашли. Я все выглядывала в окно и украдкой посматривала на потолок, надеясь увидеть Петера. В кафе хотели зайти еще посетители, но Пепе закрыла дверь и перевернула табличку на "Закрыто".

— Чтобы никто не наследил, — сказал повар.

Как в детективе.

Я сидела за столиком и не пила кофе, который принесла Пепи. И вдруг в витрину возле меня кто-то постучал. Я увидела лицо Томаса Дабкина. Он что, все же пошел за нами следом?

— Это полиция! — сказала Пепи и помчалась открывать, я даже не успела остановить ее словами: "Нет, это всего лишь скучный сын миссис Дабкин, который бросил колледж и весь день не дает мне покоя своими расспросами".

Но дверь уже, звякнув, открылась и в кафе вошел скучный сын миссис Дабкин со словами:

— Здравствуйте. Я лейтенант Дабкин, — и посмотрел на меня: — Вы звонили?

Вот те на! Чего это он?

— Но вы не... — начинаю было я.

— Не могли бы вы, — обратился он ко всем, — занять те места, на которых были, когда малыш исчез?

Все, галдя и указывая друг другу, кто где был, отправились в сторону кухни. Я не тронулась с места.

— А вы? — спросил Томас Дабкин.

— А я хочу знать, какого черта...

Он мягко прикрыл мне рот рукой и сказал тихо:

— Я человек из агентства, — и, видимо, прочитав на моем лице недоверие, добавил: — Из агентства особенных нянь для особенных детей. Я еще днем понял, кто с тобой.

И он опустил ладонь.

— Где ты находилась, когда исчез ребенок?

— Мы поели, и я подошла к барной стойке, — я указала рукой, куда, — чтобы рассчитаться.

— Но за барной стойкой никого не было...

— Да, я позвала Пепи.

— Зови.

— Пепи! — крикнула я, испытывая странное чувство дежавю. Я даже оглянулась на наш столик — вдруг Петер чудесным образом снова окажется там?

— Ты оглядывалась? — спросил Томас Дабкин.

— Нет. К сожалению, — огорченно ответила я.

Из кухни выскочила Пепи:

— Что случилось?

— Мы проводим эксперимент, — объяснил Томас. — Ты расплатилась, — обратился он ко мне. — И Пепи ушла.

— Нет, — сказала Пепи. — Алисия стала искать Петера. Здесь его не было и мы побежали на улицу.

Томас нахмурился.

— Ясно.

Он вышел из кафе. Я поплелась следом. За нами вышла любопытная Пепи. Мы с ней смотрели, как он внимательно оглядывает ступеньки, тротуар, смотрит вверх, на светящиеся фонари. Потом он сказал, обращаясь к Пепи:

— Извините, мисс...

— Аль Чарм, — она указала туда, где раньше был ее бейджик. И где сейчас его не было. — Ой, — сказала она, — бейджик посеяла.

— Бывает, — улыбнулся ей Томас. — Мисс Аль Чарм, мне надо допросить мисс Кроуль наедине. Вы не оставите нас одних? И попросите персонал пока не расходится.

— Хорошо, — покивала Пепи и ушла в кафе.

— Почему ты повела мальчика в кафе? У тебя дома, что, совсем нет еды? — спросил Дабкин.

— Какая разница! — возмущенно говорю я. — Ты что, обвиняешь меня в том, что я плохая няня?? Да знал бы ты, какие сложились обстоя...

— Я просто хочу увидеть картину произошедшего во всех подробностях, — спокойно сказал Томас. — И прошу тебя помочь. Поэтому меня интересует, что заставило тебя вынести малыша из дома в темное время суток, тогда как в оставленной тебе инструкции это, по всей вероятности, было запрещено?

— Мы поехали к его отцу. А в кафе зашли по пути, потому что... у меня украли амброзию, — жалобно сказала я.

— Во сколько отец должен был приехать за ним?

— В два часа дня. Завтра.

— Завтра?

— Да, но он...

— Значит, Петер первый раз попробовал нашу еду?

— Да. Но Гермес сказал, что они едят нашу е...

— Разумеется, едят, — отмахнулся Томас. — Сколько ты заказала?

— Тарелку каши...

Томас уже входил в дверь с нарисованной кофейной чашкой.

— Он не наелся, — сообщил Томас, когда мы оказались внутри.

Но я думала о своем:

— Знаешь, когда я расплачивалась с Пепи, бейджик на ней еще был, — он болтался у меня перед глазами, я тогда еще заметила, что на нем опечатка: в слове официантка две "ф". Я, конечно, колледжей не заканчивала, но как пишется "официантка" знаю.

— И что?

— И когда ты пришел, бейджик еще был!

— Официантка могла потерять его после. К чему ты клонишь?

— А к тому, что Петеру приглянулся этот бейдж, и он мог...

— Стырить его.

— Хотя может, она и правда сама его потеряла...

Мы толкнули двери с круглыми окошками и очутились в кухне. Томас окинул ее цепким взглядом.

— Ну, — обратился он ко всем. — Кто что делал, когда Пепи забежала и сообщила, что посетитель пропал?

— Я развешивал сковородки по местам, — сказал один помощник повара, парень с розовыми щеками, и он подошел к стене, на которой висело два ряда медных сковородок.

— Я молола кофейные зерна, — сказала второй помощник повара, женщина средних лет.

— Я выносил мусор на задний двор, — сказал уборщик и махнул в сторону зеленой крашеной двери.

— А дверь была открыта? — встряла я.

— Ну да, — сказал уборщик.

— Но мы же сразу проверили и внутренний дворик тоже, — сказала Пепи.

— А вы? — спросил повара Томас.

— А я убирал в холодильник головы сыра.

— Где холодильник? — спросил Томас.

— Да вот, — повар повел нас мимо плит и столов к металлической двери и открыл ее — внутри оказалась целая небольшая комната с полками, заваленными всяческой снедью. Сюда мы с Пепи не заглядывали.

— Знаете, я бы заметил, если бы под ногами у меня кто-то прополз, — сказал повар. — Я бы споткнулся!

А я увидела, что на самой верхней полке, под потолком, сидит Петер — в одной его руке полкаральки колбасы, а в другой большая плитка шоколада, которую он, по-видимому, грыз вместе с оберткой. Увидев меня, он засмеялся и шагнул с полки в воздух. Томас, вытянув руки, кинулся и подхватил его, пока он не начал порхать в воздухе, как бабочка.

Присутствовавшие испуганно ахнули.

А Томас Дабкин передал Петера мне, отошел в сторону, нажал кнопки на своем телефоне и коротко доложил:

— Это Томас Дабкин. Петер Гермес Олимпус найден. Он в полном порядке. Виновных нет.

Мне особенно понравилась последняя фраза.

— Я был прав, он просто не наелся, — сказал Томас, когда мы вышли из кафе.

— Сколько же они едят? — спросила я.

— Полубоги? Много, особенно когда растут и нет амброзии. Но все же меньше, чем боги. И натяни-ка на него капюшон.

— Как он юркнул в холодильник так незаметно?

— Он поднялся к потолку, как только ты подошла к бару. И вылетел на кухню, когда Пепи вышла на твой зов. В это время, как мы выяснили, на кухне повар заходил в холодильник.

— И Петер направился туда...

— Потому что заметил всякую всячину, которую при нем ели другие люди...

— А значит, и он мог бы пожевать...

— Угу. Поэтому-то, когда вы с Пепи начали его искать — а ты ведь и на потолки всегда смотрела, — улыбнулся он, а я кивнула. — Так вот, Петера нигде не было, он уже сидел в холодильнике.

— И как он только не замерз! — мне стало страшно, что могло бы произойти, я покрепче укутала Петера в куртку.

— А ты не знаешь? Полубоги, как и боги, легко переносят и холод и жар. Иначе как бы они жили и глубоко под землей и высоко в горах?

— Я вот чего не пойму, — кажется, впервые за сегодняшний день наступила моя очередь задавать вопросы. — Как он умудрился увести бейджик Пепи? Или ему не обязательно видеть предмет, чтобы получить его?

— Пока он маленький — обязательно. А когда вырастет — ну, сможет и так...

Томас свистнул, останавливая такси.

— Значит, он увидел Пепи, сидя в холодильнике?.. Когда ты попросил всех занять те же места! — осенило меня. — Повар снова открыл холодильник, а Пепи была рядом, на кухне!

— Угу, — он улыбнулся.

Как он мило улыбается, скажу я вам!

Мы сели в желтую машину и Томас назвал адрес нашего дома.

— Тут же два квартала, — удивился таксист.

— Действительно, — сказала я. — Ты что, не можешь дойти пешком? А такси отдал бы нам.

— И куда это ты собралась, хотел бы я знать?

— А что?

— А то, что я сейчас доставлю вас домой и вы будете там сидеть до завтрашнего утра.

Нет, вы видали такую наглость? Так мной командовала только мама и только лет до двенадцати. И вы думаете, я ее слушалась?

— Вы будете препираться или все же поедете? — спросил таксист — толстый негр в маленькой цветастой шляпе.

— Езжай ты, — сказала я и вышла, с Петером на руках, из машины. — Я поймаю следующее такси.

Томас выскочил за нами. Таксист выругался. Томас наклонился в машину:

— Подождите, мы сейчас поедем.

А потом обратился ко мне:

— Извини. Так объясни, зачем ты везешь Петера к отцу, если у вас договоренность до завтра?

— Потому что знаешь, что он мне сказал по автоответчику? Он меня с Новым Годом поздравил! И сказал...

У Томаса зазвонил телефон.

— Извини, — сказал он и взял трубку: — Да. Да. Понял. Буду через пять минут.

Он отключил связь, потом нажал пару кнопок, мой мобильник зазвонил.

Томас сказал:

— Сохрани мой номер.

Я кивнула, он нажал отбой на своем телефоне, открыл дверцу такси и сказал мне:

— Садись в машину, подвезете меня, а потом домой.

Мы с Петером залезли в такси. Томас уселся рядом, назвал водителю какой-то адрес. Протянул ему сотню:

— За скорость.

— О кей, — сказал водитель и включил музыку.

— А куда тебя вызвали? — спросила я.

Наверное, произошло что-то невероятное, типа нашествия вампиров на какой-нибудь квартал или непредвиденной посадки инопланетного корабля на каток в Центральном парке... Хотя это исключено — он ведь назвал таксисту местный, Бруклинский адрес.

Томас попытался задвинуть перегородку, но ему это не удалось, потому что она была сломана.

— Драка на детском Дне Рождения, — ответил он тихо.

— Да? — разочарованно сказала я.

— Ага, — сказал Томас невозмутимо.

— Не знала, что ты занимаешься такими пустяками...

— Человек, который ими занимается, в данный момент не работоспособен, — и прошептал мне на ухо. — Два дня назад на одной свадьбе его укусил оборотень, и теперь он проходит курс противооборотневых инъекций.

— Да??

Вот ужас, выходит, если меня укусит маленький Снорри — а он уже предпринимал несколько попыток — мне тоже придется проходить этот ужасный курс уколов??

Томас, кажется, прочитал мои мысли по моему лицу, прошептал:

— Укусы малышей-оборотней еще не ядовиты.

— Я знаю, — отмахнулась я беззаботно.

Уф. Слава богу.

— Значит, он искал амброзию, — задумчиво сказал Томас. — И нашел ее у тебя... Но зачем ему ботинки?

— Не ему, а ей, — сказала я и пожала плечами: — И с чего Селии искать амброзию у тебя!

— Эй, — обернулся водитель. — Никаких наркотиков в моем такси!

— Ну что вы, — сказал Томас. — Это... название торта.

— Да, — сказала я. — Торта по рецепту моей бабушки.

— Ага, — сказал негр. — И после этого тортика свою башку с телевизором перепутать можно.

— Вы бы починили перегородку, — сказал в ответ Томас.

— Я любопытный, — сказал шофер. — Ну, приехали.

Мы остановились у подъезда одного из муниципальных многоквартирных домов. Томас сказал мне тихо:

— Я быстро наведу там порядок. Я приеду, и ты расскажешь мне о Селии. Так что сиди, пожалуйста, дома и жди меня. Ты же знаешь, Петеру ночью лучше быть под крышей...

Откуда-то с верхних этажей послышался визг и волчий вой. А потом в стекло одного из освещенных окон шлепнулось и размазалось что-то похожее на торт. И поэтому я не успела сказать, что я тут няня и я лучше знаю, что лучше для детей. А для них лучше, чтобы их бестолковый родитель не уезжал от них невесть куда. И вообще, выполнял договоренности.

— Похоже, веселье в разгаре, — сказал Томас, выходя из машины.

— Еще скажите, — кивнул таксист на окна, — что это они на трезвую голову так развлекаются.

— Это вообще детский День Рождения! — возмутилась я.

Томас обернулся и снова назвал таксисту адрес нашего дома, потом сказал мне:

— Обещай, что никуда сегодня больше не выйдешь. Не надо рисковать.

— Обещаю, — сказала я, и мы поехали.

Когда машина разворачивалась, Томас уже скрылся в подъезде.

— Отель Ритц-Карлтон, Бэттери Парк, — приказала я шоферу.

Он криво усмехнулся.

Понимаете, если человек заставляет вас что-то пообещать против вашей воли, то вы имеете право не выполнять обещание.

К тому же — нечего ему было меня бросать. В смысле. Он сыщик? Сыщик. Я ему сообщила, что амброзия пропала и что то же самое собирается сделать папаша Гермес. И что он? Разве не должен он первым делом бросится мне на помощь, организовать масштабные поиски (да, посматриваю я полицейские сериалы, вы угадали) и вообще не оставлять меня одну в такую трудную минуту? Вместо проявления подобной заботы, в смысле, профессионализма, он просто отделывается от меня, отправляя домой спать!

Но я сильная девушка и сама все найду и разузнаю. Меня охватила небывалая отвага. Да я может, вообще в сыщики пойду, в нашу Корпорацию, и обскачу этого Томаса Дабкина по всем показателям раскрытых преступлений! Я буду носить кожаный пиджак и черные очки. А к ним... что лучше — узкие-преузкие джинсы или мини-юбку? Или юбку в готическом стиле — в пол и такую, ну с как бы рваными краями? Я бежала бы за межгалактическим преступником, и ветер трепыхал эти псевдо-оборванные треугольники, и меня бы прозвали Летучая Мышь Алисия...

— Приехали, мисс! — сказал таксист, вырвав меня из таких приятных мечтаний.

Петер спал. Я расплатилась и вышла.

Надо мной ярко сияли окна "Ритца". В спину дул холодный ветер с Гудзона. Я решительно шагнула к крутящейся стеклянной двери. Швейцар, вносивший чей-то багаж, покосился на меня недовольно.

Пожалуй, я бедновато одета для этого места. Рядом важно прошествовала седая завитая дама в парчовой мехом подбитой накидке и с белой собачкой подмышкой. Собачка, похоже, тоже была завита и тем же парикмахером.

Человек за стойкой при виде меня сморщился. Ну, знаете, а может, я эксцентричная миллионерша! И вообще, у меня в сумке в данный момент лежит семнадцать с половиной тысяч долларов. Спорим, ни у кого из присутствующих в этом холле нет в сумке или кармане столько же? Так что я расправила плечи и высокомерно сказала служащему за стойкой:

— Я бы хотела пройти к мистеру Гермесу Олимпусу из пентхауса.

Служащий стукнул два раза по клавиатуре компьютера и изрек:

— Мистер Олимпус просил его не беспокоить.

Ура! Значит, он еще не уехал! Он здесь! Тщетно пытаясь сдержать улыбку, которая растягивалась по лицу, я сказала:

— Передайте, что это Алисия Кроуль, няня, и мне надо э-э... спросить кое-что о его сыне, Петере, — я чуть приподняла малыша, для убедительности.

Не стану же я говорить, что привезла Петера, чтобы вернуть, и что я знаю, что Гермес собирается линять. Главное, встретиться с ним, а там уж я разберусь!

— Пепере, — неправильно повторил свое имя Петер и потянулся к медному куполу звонка на стойке.

— Не надо трогать, Петер, — сказала я ему и вдруг напугалась, что звонок возьмет да переместится прямо по воздуху в руки Петера. Я добавила спешно: — Это чужая вещь.

— Чузая, — сказал Петер.

— Да. Этого дяди, — я показала на служащего.

А служащий ответил тем же бесстрастным тоном, что и ранее (а еще говорят, что в дорогих отелях все очень вежливые и все время улыбаются — вранье. Заявляю вам с полной ответственностью. То есть этот служащий вроде и улыбался, но было больше похоже, что кто-то просто взял его щеки и прицепил прищепками к ушам. И служащий этим очень не доволен.) Так вот, он сказал:

— Если бы мистер Олимпус пожелал сделать какое-либо исключение, то он бы сообщил.

И только я собиралась сказать, да как вы смеете не пускать ребенка к его родителю, как служащий добавил, подняв бровь:

— И смею заметить, мистер Олимпус вообще не упоминал ни о каких детях. Насколько я в курсе, он убежденный и бездетный холостяк.

Насколько он в курсе! Вы послушайте только! "Да ты вообще не в курсе! Ты даже не знаешь, кто этот мистер Олимпус на самом деле!" — хотела крикнуть я, но, конечно, не крикнула. Я надулась и отошла в сторону.

Я осматривалась, а служащий зыркал в мою сторону из-за стойки. Сто процентов, готов вот-вот вызвать охрану.

Далеко напротив были лифты. Вот двери одного из них раздвинулись, оттуда вышла компания из четырех человек — два парня и две девушки, они громко болтали, похоже, на испанском.

— Ты посмотри, Петер, — зашептала я малышу. — Какая красивая комнатка.

Лифт, и правда, был загляденье: зеркала, сияющие металлические поручни, золотые узоры на панелях.

— Класивая, — задумчиво пролепетал Петер.

— Вот бы нам с тобой туда попасть!

Хоть бы, хоть бы! Хоть бы он захотел, чтобы мы очутились в лифте. И хоть бы это было из ряда желаний то, которое исполнится. Ведь предыдущее, похоже, было — присвоить звонок со стойки, а раз оно не исполнилось, то...

Ну, скорей бы. Я стала пятится за колонну, чтобы как можно меньше народу шокировалось моим исчезновением — не знаю уж, с каким спецэффектом это произойдет — может, мы просто помелькаем и исчезнем, как это показывают в фантастических фильмах 80-х, а может, хлопнется облачко белого дыма — тогда еще, чего доброго, все подумают, что произошел какой-нибудь теракт, а я террористка-смертница! Ужас, ужас.

Похоже, служащий за стойкой давно начал думать обо мне что-то нехорошее: рука его тянулась к телефону, а глаза так и сверлили меня, пока я не скрылась от него за холодным мрамором. Ну все. Сейчас сбежится охрана и начнет по мне прицельную стрельбу. Мамочки! Кажется, Петер ничего желать не собирался, а потому лучше бежать из этого дикого места подобру-поздорову.

— Алисия! Как дела? — прогремел чей-то голос прямо мне в лицо. Я подпрыгнула на полметра.

На меня пялилась круглыми водяными глазами огромная дамочка. Я ее не знала. Кто это?? Но потом она улыбнулась. Когда я увидела три ряда ее зубов и едва просвечивающую сквозь кожу знакомую виньетку на лбу, то с облегчением улыбнулась в ответ. Грыыхоруу!

Понимаете, на их планете мужчины выглядят как наши женщины, а женщины — как наши мужчины. Ну во всем, даже э-э... в деталях. Вот только у себя они к тому же целиком состоят из фиолетового желе. А у нас принимают земной облик (тот, который им ближе по их представлению о полах, и к тому же чуть не каждый день новый. Ойой Грыыхоруу предстает то губастой блондинкой, которую увидит на рекламном щите, то старушкой в пластмассовых бигудях — в земном возрасте они совсем не разбираются. Как и в красоте, по-моему), а для того, чтобы фильтровать наш, по их мнению, мерзкий воздух, они все время жуют какую-то особенную штуку. Вот и сейчас Грыыхоруу что-то жевал.

Я успела только произнести:

— Мистер Грыыхоруу! — как в мой локоть вцепился охранник в синей форме и сказал:

— Миссис, думаю, вам лучше покинуть гостиницу.

Ах, все вокруг только и указывают, что мне лучше сделать!

Я сказала совершенно спокойно:

— Отпустите меня. Я пришла к своим друзьям, и вы не имеете права меня выгонять! — нет, все же от телевизора есть польза, хотя бы когда он показывает детективы и сериалы про адвокатов.

— Да, — сказал Грыыхоруу, — она пришла ко мне.

Охранник не нашел, что ответить. Потому что видели бы вы, как выглядел Грыыхоруу! Он был дама под два метра ростом, и не меньше метра в окружности талии. И все это облачено в немыслимо роскошной расцветки шелка и, должно быть, чудовищно тяжелые золотые цепочки, серьги, перстни, браслеты.

Тут же подскочил служащий (поди перепрыгнул через стойку, как козлик), и торопливо и почтительно залепетал:

— Извините ради бога, — он оттеснил охранника. — Мы не знали, что это ваша гостья. Она, видите ли, сказала, — тут он бросил на меня злой взгляд, — что пришла к мистеру...

— Я просто перепутала фамилии, — выпалила я.

— Бывает, — любезно сказал служащий, а в мою сторону заметил совсем тихо: — Хотя я бы не сказал, что имена "мистер Олимпус" и "миссис Баттерфляй" можно перепутать.

И он удалился, схватив охранника за рукав и утянув его за собой.

Сколько же платит за номер Грыыхоруу и сколько дает на чай, если они проглотили такую ложь?

— Проводить тебя в лифт? — спросил Грыыхоруу, размахивая руками и гремя золотом. (Он рассказывал, что жестикулирование — особенность землян. Я понимаю. Если бы желе начало жестикулировать, то во все стороны полетели бы кисельные капли, и скоро от желе бы ничего не осталось. Вот он и старается как можно больше походить на землянина. Хотя получается похож скорее на ветряную мельницу. Но зачем мне его разочаровывать, сообщая об этом?)

И вот мы едем в лифте. В котором я намекала Петеру пожелать очутиться. И где мы очутились благодаря Грыыхоруу. Или это Петер так сделал, что обстоятельства сложились?

Петер строит сам себе рожицы в зеркало. А Грыыхоруу, явно стремясь эти зеркала разбить вдребезги неожиданно и резко взлетающими и описывающими немыслимые дуги длинными руками, говорит:

— Я шел на курсы. Актерского мастерства. Я уже два месяца туда хожу — по понедельникам и средам. И мои жесты становятся все выразительнее.

Последнюю фразу он произнес не очень уверенно, как бы ожидая одобрения.

— Да, — сказала я. — Они в самом деле очень выразительные!

Грыыхоруу улыбнулся во всю пасть и потом стал ждать, что скажу о своих намерениях я. Если, конечно, захочу. Инопланетяне крайне деликатны и никогда не задают личных вопросов. Не то что некоторые соседи-агенты-бывшие учащиеся колледжей.

— А я иду к одному... — не человеку же. Врать Грыыхоруу не могу. Говорю: — В пентхаус.

Грыыхоруу кивает раз десять, и так, что его подбородок, кажется, отпечатает на груди синяки.

— Тогда я могу оставить тебя? Не хочу опаздывать.

— Да. Спасибо за помощь, — я протянула руку для пожатия и сразу пожалела об этом: он стал трясти ее так, будто хотел оторвать.

Наконец он отпустил меня, остановил лифт на каком-то этаже и, как резиновый, протиснулся между дверей прежде, чем они успели открыться — туфли задержались в щели, пока двери не разъехались, и Грыыхоруу сказал уже из коридора:

— Ходил бы босиком, но обожаю фирменные туфли.

— Понимаю, — сказала я.

Я их тоже обожаю. Но хожу в основном в кроссовках. Во-первых, удобно, особенно когда надо бегать и прыгать следом за детишками, а во-вторых, хм, теперь уже нет "во-вторых", потому что завтра я возьму пачку денег из холодильника и пойду в самый дорогой бутик!

В роскошном широком коридоре верхнего этажа никого не было. Я подошла к номеру с буквами "PH" и громко и решительно постучала, в стиле "Я шериф и знаю, это ты ограбил поезд прошлым утром, и я намерен получить вознаграждение за твою голову и забрать золото, которое ты украл у добрых граждан и у банка".

Хотя я, совсем наоборот, собиралась вернуть ему ох, почти двадцать тысяч долларов! Но, несмотря на мои столь прекрасные намерения, дверь никто не открыл.

Я оглянулась, и так как в коридоре никого не было, украдкой пнула в дверь ногой. Черт, так можно и краску с кроссовок сбить. Хотя я все равно завтра собиралась обновить свой обувной парк. Я пнула еще и посильнее.

Приложила ухо к двери. Тишина. Еще бы. Эти пентхаусы такие большие, как дворцы. И вряд ли от двери услышишь, как где-нибудь на другом конце апартаментов человек тихонько дышит и не хочет мне открывать.

Вот досада! Как же его оттуда выковырять? А, вспомнила. Я еще раз постучала, теперь уже вежливо, и сказала, как говорят в кино:

— Обслуживание номеров.

Но, боюсь, он не поверит, что горничная сначала проверяет дверь на прочность ногами.

Может, надо было просто сказать ему правду?

— Мистер Олимпус, это Алисия Кроуль, я привезла вашего сына.

В это время из лифта выходил мужчина средних лет, в лососевом галстуке, и он сказал:

— Напрасно стучите, мадам, мистер Олимпус ужинает на балконе в здешнем ресторане. Я только что оттуда.

— Спасибо, — сказала я обрадованно. Уж в ресторане-то он от меня никуда не спрячется. Разве что залезет под стол. — А где это?

— Двенадцатый этаж, — ответил мужчина, подходя. — Так это его сын? Простите, я слышал, что вы говорили в дверь.

— Да, — ответила я кратко и пошла к лифту.

Нажала кнопку. Петер уже не показывал зеркалу язык, а вертел в руках золотой с большим розовым камнем зажим для галстука.

— Петер! — сказала я. Ну как бы объяснить этому несмышленышу, что все вещи кому-то принадлежат и нельзя забирать себе все, что ни попадется на глаза! К сожалению, нельзя.

Мы вышли из лифта и оказались прямо в ресторане. Пролагая самую краткую траекторию среди стаи столиков, я направилась к распахнутым дверям, ведущим на балкон.

Едва ступив на него, я увидела мистера Олимпуса. Он сидел чуть в отдалении за столиком у самых перил и что-то читал в ноутбуке. Одновременно он бормотал себе под нос, отчего гладкие каштановые усы его двигались вверх-вниз.

Петер тоже его увидел. Зажим исчез из его рук и вдруг из ниоткуда упал на клавиатуру компьютера мистера Олимпуса. Тот вздрогнул, поднял на нас глаза, нахмурился. Сделал какое-то неуловимое движение над салфеткой, как будто крошки смахнул. И пока я сделала два шага в его сторону, он наклонился, достал из стоящего рядом портфеля какие-то сандалии и переобулся в них — и все это в мгновенье.

Я, предчувствуя подвох, бросилась к пройдохе Гермесу со всех ног, но он уже встал прямо на стол, ноутбук зажал подмышкой, в другой руке болтались ботинки, схваченные за шнурки, и в следующее мгновенье легко оттолкнулся от тарелок и взлетел в воздух. На сандалиях его трепыхались белые крылышки.

Дама за ближайшим столиком пронесла на вилке кусок мимо рта, и размазала им соус по щеке. Мужчина, сидевший напротив нее, а потому спиной к воспарившему Гермесу, округлил глаза только на ее неуклюжесть и бросился вытирать ей лицо салфеткой.

Когда я, наконец, оказалась у столика, Олимпус уже летел вдаль, красиво, застыв в позе "ласточка", как какая-нибудь гимнастка. Он удалялся и мельчал, вот уже его светлый силуэт стало едва видно в темноте. Я бросилась к ближайшему телескопу, прикрепленному к перилам (благо никто не среагировал быстрее и не занял его). Силуэт облетел Статую Свободы по кругу и, наконец, исчез в вечернем тумане, сгустившемся над гаванью.

Я обернулась: половина посетителей стояли и с открытыми ртами смотрели в этот туман. А подошедший ко мне официант сказал как ни в чем не бывало:

— Он заплатил по счету?

Я посмотрела на стол: там лежало несколько сотенных купюр. А рядом — салфетка, на которой было что-то написано. Невозмутимый официант взял деньги, а я схватила салфетку. Ровные красивые строчки говорили: "Не ходите в темноту. Можете дождаться рассвета в моем номере". Еще на столе лежал ключ от этого номера.

Ключ я тоже взяла. Сидеть в номере я не собиралась. Но вдруг там обнаружится что-то важное или интересное. Запасная бутыль с амброзией, например? А поэтому стоит туда заглянуть. Если меня сразу же не выпрут, конечно.

Выходя из ресторана, я столкнулась с тем мужчиной в розовой рубашке. Он обращался ко всем с вопросом, не видели ли они где-нибудь зажим для галстука с бриллиантом.

Я бы на его месте не кричала про бриллиант. А зажим-то, похоже, забрал Гермес.

Я снова прибыла на 39-й этаж. Чувства мои были расстроены. Потому что намерения Гермеса стали абсолютно ясны — скрываться от сына, не видеть его и уж точно не забирать у этой так удачно подвернувшейся наивной няньки. А что гласит контракт в этом случае? Ребенок навсегда остается у меня? Или помещается в какой-нибудь общий дом для особенных детишек? Вот не помню.

От двери номера Гермеса ко мне порхнул солидный дядька в костюме, он улыбался похоже искренне, но я насторожилась — вот сейчас и выпрут меня. Дядька сказал:

— Добрый вечер, мисс Кроуль. Мистер Олимпус позвонил и сообщил, что вынужден срочно уехать, но номер оплачен до завтра и он попросил предоставить его вам. Белье уже меняют.

В этот момент из номера выкатилась тележка, ее толкала горничная.

— Спасибо, — проговорила я.

Вот это скорость. Нет, не у Гермеса — с ним-то все понятно: божественные силы. А вот у обслуги в этом отеле. Ну и ну. (Вероятно, Гермес позвонил управляющему в тот момент, когда кружил вокруг Статуи Свободы).

И я наконец вошла в апартаменты лучшего номера гостиницы. Здесь было три больших комнаты. Везде горел яркий свет. Красиво. Чисто. Абсолютно никаких следов чьего-либо предыдущего присутствия. Я усадила Петера на ковер, а сама пробежалась по номеру.

Чудесный вид на освещенный огнями пароходов и набережной залив, широченная кровать, плоский телевизор размером с Техас, пальмы в кадушках у окон, глянцевая ванная словно с картинки. И ни одной вещи Гермеса Олимпуса.

Что ж. Вернусь домой. Дождусь двух часов дня. Позвоню в агентство и сообщу, что отец не явился забрать ребенка и послушаю, что они скажут. Могу почитать контракт на досуге, все равно мне сегодня не уснуть.

Куда я, кстати, контракт задевала? Не в него ли я завернула яблочный пирог, который испекла — сама! — по бабушкиному рецепту и понесла на День Рождения Кэтрин. Ой-ой-ой!.. Да нет, слава богу, Кэт никогда ничего не читает, даже этикеток в магазине. Она любит все определять на вид, ну, или на вкус.

"Этикетки пишут для того, чтобы заморочить нам голову, — говорит она. — Типа "здоровый и полезный завтрак: хлопья кукурузные с натуральным медом"! А у меня, может быть, от этих хлопьев желудок колет".

Не думаю, что Кэт знает, где именно находится желудок. Но организм этикеткой не обманешь, это верно.

В дверь постучали.

— Войдите, — крикнула я и пошла к двери.

Не вошел, а робко заглянул официант из кафе:

— Извините за беспокойство. Мистер Олимпус оставил на столе журнал, который читал. Я подумал, вдруг он ему нужен. Вы не могли бы передать его?

И он протягивает мне "Элль". Мило. Гермес читает мой любимый журнал.

— Спасибо, — сказала я. — Обязательно передам, как только его увижу, — и для убедительности засовываю журнал в свою сумку.

Он поколебался секунду, потом сказал:

— Эти... ускорители, на которых улетел мистер Олимпус...

Я замерла. Надо было покинуть гостиницу сразу, а не оставаться и ждать, пока с меня потребуют объяснений из ряда вон выходящему поведению Гермеса.

— Они — японские, видимо? — продолжал в это время официант.

Я сдвинула брови и нашла только одну фразу, которой можно ответить на подобную чушь.

— Без комментариев.

Хотела захлопнуть дверь, но побоялась отрубить ею голову робкому официанту, который так и стоял, нелепо вытянув шею из коридора в комнату. И опять говорил:

— Я объясню, объясню, — он перешел на заговорщицкий шепот: — Сразу несколько моих клиентов выказали желание приобрести такие же. Вы знаете, где мистер Олимпус их приобрел? Естественно, вам за посредничество...

Да он просто шпион!

— Это эксклюзивная модель, — сказала я, чтобы побыстрее закончить этот щекотливый разговор. — Она единственная в мире, — ну ладно, в этом я была не уверена, но зато была уверена, что Олимпус не собирается торговать ими направо и налево.

— Тогда не сообщите ли вы, кто ее разработал?

— Нет, — сказала я. И добавила: — Вы свободны.

Но он, видимо, нисколько не боялся потерять голову, и поэтому не убирал ее:

— Вы не представляете, какие они готовы заплатить деньги!

Я вздохнула и процедила сквозь зубы:

— Если вы не уйдете сию же минуту, я позову управляющего.

Голова исчезла. Я закрыла дверь на замок. Под дверь вползла визитка официанта. Вот приставала.

А Петер стоял у журнального столика. Стоял! Он опирался ручками о столешницу и неуверенно озирался, будто раздумывая, куда двинуться. Я протянула к нему руки:

— Ну, шагай... Иди ко мне.

Он шагнул раз, другой, потом потерял равновесие и я подхватила его на руки и закружила по комнате:

— Молодец, Петер! Умничка!

А он весело засмеялся.

Вдруг я заметила в окно, как над балконом мелькнула большая тень, а потом раздался шум, будто кто-то плюхнулся прямо на перила. О, может, это Гермес прилетел!

Дверь на балкон была открыта, я выбежала туда, по всему балкону стояли квадратные кадки с деревьями, и у ближайшей из них я заметила какое-то движение.

— Мистер Олимпус! — тихо позвала я.

До дерева было футов шесть, он должен был меня услышать. Но он молчал.

— Олипус, — сказал Петер.

На противоположном углу тоже зашуршало, затрещали ветки. Я всмотрелась и увидела еще одну черную тень, скрывавшуюся за кадкой. Не нравится мне что-то все это.

Я отступила назад, продолжая всматриваться в ближайшее дерево. И тут, с протяжным глухим криком, огромная черная птица упала на нас прямо с неба, то есть, она упала бы прямо на мою голову, не шагни я за мгновенье до этого назад. Острые узловатые когти сжались, схватив пустоту, прямо передо мной, перед глазами промелькнуло длинное женское лицо с крюком-клювом вместо носа, и птица (да какая, ко всем святым, птица — чудище с крыльями!) снова взмыла в ночь.

Я, вся дрожа, кинулась обратно в комнату и закрыла стеклянную дверь, в нее тот час же ударилась всем телом птица-монстр, вынырнувшая из-за кадушки, что была близко. Боже, боже мой!

Петер заревел. Непослушными руками я задвинула шпингалеты наверху и внизу. А если они разобьют стекло?!

— Тш-тш, — сказала я ему и сама не узнала свой голос — таким перепуганным он никогда не был!

Три черных грифа с женскими лицами уселись прямо перед дверью и щелкали клювами.

Не сводя с них глаз и одновременно пытаясь успокоить Петера, я пятилась к выходу из номера. Споткнулась о что-то, но удержалась на ногах. А, это же сумка. Подняла ее и продолжила отступать. Какие эти пентхаусы огромные! Где же дверь?! Вот. Стукнулась о нее спиной, нащупала защелку замка. Грифы вытягивали шеи, недовольно постукивали о стекло, словно пробуя, трудно ли будет разбить его. А одна птица переместилась влево, чтобы удобнее было глядеть на меня — стены, смотрящие на балкон, были сплошь стеклянными.

А я открыла дверь и выскочила в коридор. Захлопнула дверь и помчалась к лифту. Но когда подъехала кабина, я подумала: и куда мне? Выйду на улицу, а там эти летающие монстры! Я так и стояла столбом у лифта, когда вдруг запел мой мобильник.

На экране высвечивается "Сосед-зануда", я жму кнопку и не успеваю завопить: "Томас! Помоги!", как он сам вопит:

— Где тебя носит, черт побери!

Я ошалеваю от его грубого тона, и поэтому рявкаю:

— Не ори на меня!

Он на секунду замолкает, и я говорю жалобно:

— Спаси нас, Томас. На нас напали какие-то ужасные птицы...

— Напали? — его голос крайне напряжен. — Петер уцелел?

— Что значит уцелел? Он у меня на руках, — говорю я. — Но они сели на балкон и...

— Их несколько?? — он будто поперхнулся.

— Я видела трех...

— Ты в помещении?

— Да.

— Не подходи к окнам. Говори адрес.

— Гостиница Ритц, ну которая возле Бруклинского моста...

— Понял. Лучше выйди в коридор.

— Я уже.

— Молодец. В холл не спускайся, он стеклянный со всех сторон...

— Ты думаешь, они могут... атаковать гостиницу??

Тут рядом раздался громовой вопрос:

— Кто собирается атаковать гостиницу?

На меня полным паники взглядом смотрел мужчина в розовом галстуке.

— Никто... Папарацци, вот кто!

— А кто приехал? — тут же успокоился мужчина.

— Пэрис Хилтон.

— Но зачем ей тут останавливаться, когда у нее есть собственная гостиница?

— Да?

— Да.

— Ну откуда мне знать? — говорю я ему.

— Простите, — вежливо говорит он и спрашивает: — Вы не видели зажим от галстука, с большим розовым бриллиантом? Где-нибудь тут, на полу, — и озирается на ковровую дорожку.

— Нет, — говорю. — На полу не видела.

И почему я всегда правду говорю? Он тут же настораживается:

— А где видели?

— На вас! — отвечаю.

Не думаю, что это его единственный зажим для галстука, а потому и не испытываю никаких угрызений.

— На себе я его тоже видел, — сник он. — Только час назад.

Вздохнул и побрел по коридору зигзагами, высматривая потерю.

А Томас в это время сказал в трубку:

— Я уже выехал. Буду через пять минут. Ты же на верхнем этаже?

— Да.

— Спускайся на первый...

— Но ты же сказал, что холл стеклянный...

— Не выходи из лифта, если меня еще не будет, а езжай снова наверх. А потом обратно. Поняла?

Ну чего тут непонятного. Сказал бы: "Покатайся в лифте, пока меня нет".

Мы спустились в лифте вместе с любителем лососевого цвета, который решил разузнать, где остановилась Пэрис. Когда лифт съехал на первый этаж, и я не увидела в холле Томаса, я сказала, едва мужчина вышел:

— Ой, я забыла в номере помаду, — и снова нажала кнопку, не успев ответить на его вопрос: "Сообщить вам потом, где она остановилась?"

Четыре раза я прокатилась туда-сюда, собирая по пути кучу народа и притворно ойкая, как только лифт оказывался в холле, и сообщая попутчикам, что забыла в номере "мобильник", "кошелек", "сережки" и даже "гантели". (Ну, случайно вырвалось.)

На четвертый раз я заметила, что на меня косится тот баран за стойкой, и собиралась сказать ему, что нельзя казнить человека за плохую память. Нет такого правила ни в одной гостинице!

На пятый раз я сообщила двум пожилым дамам, что забыла в номере "пистолет" и дамы округлили глаза так, что они по размеру стали соответствовать очкам, одинаково поблескивавшим на их носах. И, собираясь снова нажать на кнопку с буквой "PH", я увидела поверх седых буклей, как в холл вбегает Томас.

Едва я подошла к нему, он встал так, чтобы меня с Петером не было видно с улицы, и торопливо сказал:

— Мы не сможем уйти отсюда до рассвета. Над гостиницей кружит целая стая. Две или три сидят на деревьях прямо у входа.

— Но здесь же сплошные окна. Давай уедем...

— Если мы выйдем, они разорвут нас в клочья, только чтобы добраться до Петера. Тут и армия штата не спасла бы.

Его брови, ровные, как полоски, выражали такую решимость, что он и вправду стал похож на какого-нибудь супер-агента. Вот бы его к тому же звали не так прозаично. Не Томас, а Джеймс. И не Дабкин, а Бонд.

— Где Петера увидели гарпии? — спросил он, снова ведя меня к лифту.

Ну, знаете, я не страдаю клаустрофобией, но если Томас-Джеймс скажет, что мне придется кататься в лифте до самого рассвета, я пошлю этого 007 куда подальше.

— В пентхаусе, — ответила я, выдергивая свою руку.

— Что ты? — нахмурился он.

— Мне надоело кататься в лифте!

Он усмехнулся, толкнул меня за одну из колонн:

— Стой и не шевелись. Я сейчас.

Он пошел к стойке, обернулся, мне пришлось снова спрятаться. Мне было слышно, как он говорит с администратором, но слов отсюда было не разобрать. Может, он притворяется ФБРовцем и приказывает немедленно заложить все окна кирпичом. И вообще, грозит позакрывать все стеклянные гостиницы в городе.

Томас вернулся через минуту, показал ключ:

— Номер. На 11 этаже. Если ты желаешь подниматься по лестнице... — он улыбнулся.

Хм. Ладно, на этот раз прощу его насмешливость. Он берет мою сумку, и мы заходим в кабину.

Номер оказался скромным, но вполне просторным. И смотрел не на гавань, а на город. Томас зашел первым, задернул все шторы и только потом включил свет и пригласил меня с Петером.

— Вроде бы никого не видно, — сообщил он. — Правда, в темноте их трудно увидеть.

В номере было две небольших комнатки: гостиная с телевизором и диваном, и спальня с двумя кроватями.

Томас принес из ресторана кучу еды, причем основная ее часть предназначалась для Петера, например, корзина фруктов и гора булочек на блюде. Мы поели, я уложила Петера спать на кровать в спальне (с одного бока я положила как барьер подушки, а к другому поставила два стула из гостиной, чтобы Петер не свалился на пол), мы оставили открытой дверь и уселись на диване для разговора.

— Так Гермеса Олимпуса вы здесь не застали? — спросил Томас. — И, кстати, я так и не понял, зачем он тебе сегодня понадобился, если он должен заехать за сыном лишь завтра? Если из-за отсутствия амброзии, так Петер спокойно ест и обычную еду.

— Да знаю я, — отмахнулась я. — Но я же тебе рассказала про автоответчик!

— Что Гермес поздравил тебя с Новым Годом?

— Это не главное! И, между прочим, Гермеса Олимпуса мы очень даже застали. Но когда он увидел меня и Петера — то улетел!

Брови-полоски удивленно поползли вверх. И тогда я рассказала обо всем: и о негодяйской записи на автоответчике, и о внезапно подросшем Мосике, и о сбежавшей неизвестно куда со всей семьей вампирше Селии Барментано.

Временами Томас Дабкин округлял рот, а временами хмурил брови, но слушал очень внимательно. Я сказала все, вздохнула и сложила крест-накрест руки на груди. И пока он ничего не ответил, спросила:

— А кто такие гарпии и зачем им Петер? — слово "гарпии" вроде бы звучит вполне безобидно, не то что "маньяк с топором", но я поежилась, произнося его.

— Обитательницы самых глубоких пещер. Как говорится, древние, как мир. Но такие древние они потому, что им удается время от времени поймать...

Я ужаснулась:

— Ты хочешь сказать, дети-полубоги им нужны, чтобы...

Он кивнул:

— Съесть их. И дети-боги, в основном. Потому что полубоги встречаются реже. Все эти дети питаются амброзией. Так гарпии получают свою долю бессмертия.

— Почему никто не сказал мне, что это так опасно! Я бы и носа из дома не высунула!

— Вообще-то, считается, что если в инструкции, которую тебе оставляет родитель, что-то запрещено, то этого достаточно. И дополнительные увещевания и призывы к ответственности являются излишними. Ты же подписала контракт — помнишь, что там по этому поводу написано?

— Да. То есть, сейчас уже подзабылось как-то.

— Ты же недавно работаешь? — недоверчиво спросил Томас.

— Второй месяц.

Эти контракты с работодателями, или с телефонной компанией, например, всегда такие длинные, на несколько страниц, и написаны мелким шрифтом, и пункты в них всю дорогу какие-то дурацкие, вроде: "Компания обязуется предоставлять Клиенту услуги связи...", как будто я и так не знаю, зачем в мою квартиру проведен телефон! Короче, вы поняли, такие бумажки я обычно не читаю. Ну разве что, бывает, развеселит фамилия лица, чья подпись там стоит. Однажды увидела спокойно так себе напечатанное и расписанное "Чингачгук", не смогла удержаться от дикого хохота, и пришлось потом объяснять, что это так мой организм реагирует на острый перец в хот-доге, который я купила у входа в банк.

— А ты знаешь, что там пишут? — спросила я Томаса.

— Я помогал их составлять... Я учился на юридическом в Принстоне.

— Да?? — тут уж мои брови потянулись вверх. Учился? Значит, бросил такой колледж?

— Да, — ответил он на мое недоумение. — Год назад меня завербовала Корпорация. Принстон — их университет. Они уже две сотни лет отбирают себе там сотрудников. Из лучших.

Все же он зазнайка немного. Хотя я бы тоже на его месте зазнавалась.

— А твоя мама знает?

— Нет пока, — нахмурился он.

Видимо, его это удручало. А кого нет? Я вот тоже от своих все скрываю. Они думают, я подрабатываю няней (обычной, разумеется) — зарабатываю деньги, чтобы пробиться на Бродвей, беру уроки танцев и пения. (За этим мы и рванули с Кэтрин в Нью-Йорк полгода назад). На семейных вечеринках нам приходилось исполнять номер из "Кошек". Мы завывали "Мэкавети, Мэкавети" от всей души, так что мои верили, а соседи пугались, что поблизости завелись дичайшие койоты.

Так что там Томас хотел сказать о контрактах?

— И что говорится о нарушении родительских инструкций? — спросила я.

— Неважно, — пробубнил он и встал, как будто чтобы размять ноги.

— Нет, важно.

— Да нет. Зря я поднял эту тему. Это не имеет значения.

— Эй, — я тоже встала. — Чего ты там темнишь?

Он обернулся, руки в карманах:

— В некоторых случаях... увольнение.

— Ничего себе! Как жестко! И ты это сост...

— А в некоторых — смертная казнь, — договорил он.

Я так и села. Меня могут казнить?? Ну, там уж наверное, я должна такое натворить! Так что ко мне это никакого отношения никогда иметь не будет. Спрашиваю спокойно:

— А за что смертная казнь?

— В том числе за то, что ребенка унесут гарпии... Извини, я не хотел тебя пугать, — он присел рядом и взял меня за руку. — Я ведь думал, ты и так знаешь, ты же подписала контракт. И ты так переживала, когда появились эти твари...

— Я испугалась за Петера! — сказала я.

Он погладил меня по руке:

— Извини.

— Да ладно уж, — сказала я.

Его ладонь была большая и теплая, и когда он задержал мою руку в своей, стало так спокойно и все страхи на свете исчезли. Вот странно.

— Ты передашь в агентство, чтобы они разыскивали Селию? — сказала я.

— Да, — ответил он.

Его ладонь ушла — он потер подбородок в задумчивости. Я вздохнула.

— С Селией Барментано и амброзией не все понятно, — произнес Томас, — зачем бы она оставляла бутылку, если забирала всю амброзию целиком? Зачем тратить время, переливать напиток в другую тару, когда в любой момент тебя могут застукать?.. У тебя никакая посуда не пропала?

Понимаете, я не стала рассказывать про сверток с деньгами. В событиях, о которых я сообщила Томасу, они не играли никакой роли. Да и вообще, говорить в приличном обществе о деньгах не принято, правда?

— У меня была одна кастрюля.

— Да? — оживился Томас.

— Она стояла в шкафу. Большая такая, с крышкой.

— Ну вот! — сказал Томас.

— Что — вот?

— Селия — если предположить, что это была она — плеснула туда немного амброзии.

— Немного? Да в эту кастрюлю я войду! Если бы она взяла немного, выбрала бы тару помельче — у меня там набор пивных кружек стоял, с удобными захлопывающимися крышками!

— Ты так любишь пиво? — поднял он одну бровь.

— Да не очень-то. Это подруга подарила мне на День Рождения.

Кэт всегда дарит подарки не раздумывая особо. Зато никогда не знаешь, чего ждать. На мое 18-летие она приперла непонятной формы лук со стрелами, сказала, что он называется арбамет или араблет (не помню уж точно), и что когда она его увидела, то сразу поняла, это именно то, что меня обрадует. Я и правда тогда обрадовалась — тому, что на этот раз, это, слава богу, не огромный расписной керамический горшок (который я передарила тете Маргарет, а она вкопала его в саду и посадила туда огромный цветущий куст).

— Амброзию невозможно отлить в кружку, — сказал Томас. — Она как шампанское, которое хорошенько потрясли. Она разбрызгается на три фута вокруг... — а потом задумчиво добавил: — Значит, кроссовки ей понадобились для подросшего сына.

— Для Мосика? И швейцар их сказал, лет семи... Значит, она дала ему выпить ого-го сколько, если он так вырос!

— Амброзия действует по-разному — в зависимости от природы существа. Вампиру достаточно глотка, чтобы повзрослеть на несколько лет. Полубогу нужно пить ее несколько дней. А богу — и того дольше.

— Да? Ну... Если Селия взяла чуть-чуть, куда же делось все остальное? — спросила я.

— Не знаю, — и Томас пожал плечами. А потом вдруг спросил с улыбкой: — А ты что, всегда проверяешь, на месте ли кастрюли, когда приходишь домой?

— Да, — сказала я, немного смутившись.

Томас раскрыл мобильник и нажал кнопку, заговорил:

— Агент Томас Дабкин. Выдайте общий запрос о местонахождении семейства Барментано: Селии, Чарльза, и их сына Микеланджело, по-семейному — Мосика. Так? — обратился он ко мне.

Я закивала. А он продолжил говорить в трубку:

— Да. Попросить не уезжать и дождаться меня для беседы. Имеется информация, что Селия Барментано незаконно присвоила некоторое количество амброзии. Да, в Нью-Йорке.

Он положил телефон в карман пиджака, который лежал рядом на спинке дивана.

— Ты забыл объявить в розыск Гермеса Олимпуса, — сказала я и важно скрестила руки. А вы бы что чувствовали, подсказывая, что делать, агенту 007?

— Официально он не пропадал...

— А как же автоот...

— Запись на автоответчике могла быть шуткой...

— Но... — взвилась я.

— Нет, я-то понимаю, что он был абсолютно серьезен, — он поднял руки вверх, словно защищаясь. — Но. Официально! до завтрашних, то есть уже сегодняшних, двух часов дня Гермес Олимпус имеет право быть где угодно. И никого, в том числе и тебя, это не касается.

— Значит, мы будем сидеть и ждать двух часов, а он в это время улетит... — я взмахнула рукой, — черти куда.

— Он и так уже черти где, — сказал Томас. — Не переживай ты. Не прижучим Гермеса, так у Петера еще и мать должна быть.

— А то я считала, что они размножаются делением, как амебы, — саркастично хмыкнула я.

Ну, вообще-то, до того, как Гермес мне сообщил, что у Петера один из родителей бог (что подразумевало наличие и другого родителя), у меня были сомнения, откуда берутся дети у богов. Ну, знаете, есть же всякие легенды — кто из глины кого-то лепил, кто еще как вытворял. Опять же Троица всегда меня запутывала — кто кому кто там есть? Если трое как бы едины... То похоже на деление, да?

— А кто, кстати, его мать? — спросила я.

— Гермес не сообщил эту информацию в агентство.

— Может, что-то тут нечисто? Может, он украл Петера у матери?? — осенило меня.

— Зачем? — спросил Томас. — Петер и так принадлежит ему, в смысле, на равных правах с матерью.

— А вдруг его лишили родительских прав в... в... судебном порядке??

— Боги могут проиграть суд только таким же как они, то есть — богам. У других нет никаких шансов, — сообщил Томас и спросил: — Вроде в учебнике это было?

— В каком учебнике?

— Начальный курс для нянь.

— А-а, ну да...

Я отнеслась к новой работе очень ответственно и засела за чтение талмуда, который мне вручили в агентстве, в первый же вечер. Вступительная статья была о том, как нужен этот учебник каждой няне особенных детей. В этом авторам удалось меня убедить. А так же в том, что учебники пишут зануды. Я просмотрела некоторые картинки (больше всего хотелось узнать, как выглядят инопланетяне — ну и насмешили они меня!), после этого талмуд был похоронен в шкафу под грудой одежды.

А я решила облегчить жизнь последующим поколениям нянь, а так же родителям особенных детей, и написать для них Руководство. Там будет только важное и ничего лишнего. Думаю, двух страниц хватит.

— Тем более, это Гермес Олимпус, — продолжал Томас, — он и богам не проиграет — он известен своей хитростью. Читала мифы Древней Греции?

— А, мифы, — неопределенно сказала я и решила уйти от опасных тем: — А если выяснить, кто мать Петера, не удастся?

— Удастся.

— А если нет?

— Тогда Петера воспитает корпорация. В любом случае, тебе не придется взваливать заботу о нем на себя, — миролюбиво сказал Томас и снова взял меня за руку.

Но я выдернула руку:

— А я о себе и не беспокоюсь!

— Тш-ш, — сказал Томас и кивнул в сторону открытой двери спальни.

Я договорила уже тихо:

— Я переживаю за малыша — как он будет без родителей?

— Если так и получится — в чем я очень сомневаюсь — Корпорация его не оставит, не бойся. Он будет расти в довольстве и роскоши. А потом останется работать в Корпорации.

— И будет там работать всю жизнь?

— Нет, всего пятьдесят лет. Но большинство из них бессмертны, так что...

— А если кто-то не захочет остаться?

— Не имеют права отказаться. Контракт.

— Тоже ты составлял?

— Не подозревай меня во всех злодеяниях мира. Это очень старый закон. Ему лет пятьсот. И потом, любой бы душу продал за работу в Корпорации. Если бы знал о ее существовании.

— Возможно, — сказала я.

Томас сказал:

— Я сделаю все, чтобы найти Гермеса или его жену, я тебе обещаю.

— Хорошо, — я посмотрела в его глаза. А они у него такие... Синие!

Я быстро отвела взгляд. Томас и не заметил моего смущения, он зевнул и потянулся:

— Извини. Я так устал. Ты, наверное, тоже.

— Да, — сказала я, вставая. — Я прилягу в спальне.

— Да, а диван мой, — сказал он и хлопнул ладонью по подушке дивана. — Довольно мягкий.

— Спокойной ночи, — сказала я и зашла в спальню.

Петер тихонько посапывал, уткнувшись в подушку. Я поправила у него одеяло, умылась и устроилась спать на второй кровати.

Проснулась я аж в девять часов (набегалась вчера предостаточно), было совсем светло, Петер еще спал.

Никаких страшных птиц ночью не было слышно. Только раз я проснулась — от глухого собачьего лая, и сначала подумала, что это та собачка, что я видела на руках у седовласой дамы. Но лай был низкий и хриплый, и собак явно было много. И, что показалось мне самым странным — были они где-то за окнами. Помню, перед тем, как я снова провалилась в сон, в голове пронеслась бредовая фраза: "Собак называют стаей, потому что они, как стая гусей, летают..." И чего только во сне не придумаешь. Смехота. Наверное, городские дворняги пробегали мимо гостиницы.

Позевывая, я вышла в гостиную. Томас, совершенно свежий, выбритый и при галстуке, будто встал давным-давно, сидел в кресле у журнального столика, просматривал газету и пил чай. Он поднял голову:

— Как спалось?

— Прекрасно, — я улыбнулась.

— Присоединяйся, — он указал рукой на столик — там были чашки, чайник, бутерброды, джем.

Я беспокойно взглянула на окна — шторы раздвинуты и светит тусклое октябрьское солнце. Он понимающе сказал:

— Гарпии не показываются днем. При солнечном свете они слепы, как кроты.

— И когда пасмурно?

— Да...

Я села на другое кресло.

— Что пишут? — киваю на газеты, типа я светская девушка и завожу по утрам светские разговоры, вместо того, чтобы ворвавшись в комнату, завращать глазами и закричать: "Поехали скорее в погоню за Гермесом или за его женой!"

— Сегодня ничего интересного, — отвечает он спокойно и, сложив газету, бросает ее на стол. — Позавтракаешь, и я отвезу вас к тебе домой, — и, предупреждая мои вопросы, досказал: — А сам отправлюсь разыскивать Гермеса.

— Но если он "черти где", то как ты его найдешь?

— Есть место, где всегда знают, где он.

— И что это за место?

— Его работа.

— Он... — в памяти всплывало что-то, вроде бы какая-то незначительная смешная работенка, которую Гермес Олимпус назвал мне через дверь при нашем знакомстве. Ах, да! — Он сказал, что он посыльный. Обманул, наверное.

— Ты же знаешь, родители не имеют права врать при заключении договора с няней.

— Ну да, — сказала я неуверенно, потому что не помню я, кто на что там имеет право и когда.

— Он посыльный. У Зевса.

— Да? — Еще один бог майя? — А ты знаешь, где живут южноамериканские боги?

— Почему южноамериканские? — уставился он на меня.

О, черт, кажется, я ошибалась. Ну и ладно. Я что, обязана знать всех богов всех народов? Я не этот, как его... фиолог, телолог, ну, неважно.

— А что, нет?

— Греческие, — улыбнулся он.

Вот уж тем более! Где Греция и где мы! А где, кстати, эта Греция? Да нет, знаю я, что в Европе, за кого вы меня принимаете! Или ближе к Азии? А может, в самой Азии? Или на островах... Мои лихорадочные вскапывания знаний по географии прервал голос Томаса:

— Это на юге Европы.

— Я знаю, — обиженно сказала я.

— Извини. Мне показалось...

— Значит, они живут в Греции?

— На горе Олимп. Только жить они могут по всему свету, а на горе Олимп работают.

Прикольно. Жить, к примеру, в Америке, а на работу к восьми утра являться в Грецию. Или, вообще, в Австралию! Я спросила важно:

— Ты полетишь в Грецию?

— Нет. Я постараюсь связаться с боссом Гермеса отсюда. По специальному каналу. Из центра.

— А-а.

Я пожевала хлеб со сливочным маслом. И вспомнила:

— Но если родители не имеют права врать, тогда почему Гермес сказал, что придет за Петером сегодня в два часа?

— Так и сказал? — прищурился Томас. — Дословно?

— Дословно я не помню. Хотя... — что же он тогда сказал? — Вроде бы... э-э... Он спросил, может ли он оставить Петера на сутки. Да.

— Значит, он не врал, — одна бровь полоска поднялась. — Он просто не договорил. Например, на сутки... и еще двадцать лет.

Я возмущенно покачала головой:

— Вот обманщик!

— Да.

Я допила горячий чай, съела лимонную дольку из него, отряхнула крошки с ладоней, заметила со вчерашнего дня оставшийся лежать на столе "Элль", взяла его, чтобы сунуть в сумку и дома полистать на досуге. Из журнала выпало что-то, стукнулось об пол, да так, что во все стороны полетели разноцветные искры, и укатилось под кресло, где сидел Томас. Я запищала от испуга, Томас соскочил с кресла, сказал:

— Не бойся.

Пошарил под креслом рукой, отодвинул его немного в сторону и вытащил из-под него маркер.

— Всего лишь маркер? — с сомнением спросила я, но ближе, чем на полметра, не приблизилась. (И ничего я не трусиха, но и маркеры ведь не должны плеваться огнями!)

— Точнее, небесный маркер. Я только читал о них, — Томас рассматривал находку с любопытством. Открыл колпачок, и провел несколько линий... в воздухе. За маркером, словно след от самолета, повисли огненно-оранжевые полоски. Томас прикоснулся к ним пальцем, они подернулись рябью, подул на них, они превратились в дуги, но не рассеялись и не исчезли. А так и висели посреди комнаты.

— Ух ты, — сказала я. — А мне можно?

Томас протянул мне маркер:

— Сбоку кнопки — выбирай цвет.

Я нажала на зеленую, нарисовала в воздухе улыбающуюся рожицу и сама рассмеялась.

— Но зачем он нужен?

— Развлечение богов. Дорисовывать закаты, например...

То-то мне иногда казалось, что облака ну никак не могут сами по себе получиться такой забавной формы. Типа верблюда с вопросительным кошачьим хвостом.

— Не знал, что и у богов его класса они могут быть... — пробормотал себе под нос Томас. — Посылка, наверное.

— Какого класса?

— Гермес Олимпус — бог второго круга.

— Да?

— Угу. Бог — служитель богов.

— О, — сказала я. — А он может дослужиться до первого?

— Нет, — Томас засмеялся. — Боги не меняют своих... э-э... сущностей. Никогда. Хотя, если случится большая заваруха. Революция, бунт...

— Все как у людей, — сказала я.

— Вернее, у людей все как у богов.

— Да какая разница, — сказала я.

— Боги были первыми... — удивился Томас моему безразличию. — Надо убрать следы.

Он вынул из кармана зажигалку, щелкнул ею, и поводил огоньком по едва колыхавшимся в воздухе линиям. Огонек стирал их, как ластик.

— Это журнал... Гермеса? — спросил Томас.

— А что? — ну вот, сейчас он заберет его, как улику.

— Не знаю, — Томас взял журнал, стал его листать. — Мужчины обычно не читают такие журналы.

— Ну, может, боги читают.

— Ну да, — хмыкнул Томас. — Смотри-ка...

Он раскрыл страницу с портретом Вивиан Джемисон. Обожаю эту актрису. Никто лучше нее не играет в романтических комедиях. Но Гермес явно ее терпеть не мог: на фото небесным маркером были пририсованы фиолетовые усы и борода, а в волосах торчали кривые рожки. Они переливались и горели огнем. Томас перевернул страницу — там была статья и около нее фотографии помельче. Их Гермес тоже не пощадил: тут был копьеносный хвост, там толстый зад, а одну, самую мелкую фигурку, неугомонный художник вообще повесил за шею на тут же сотворенную им ветку дерева.

— А Олимпус-то с фантазией, — сказал Томас.

— Да-а.

Больше ничего интересного в журнале не обнаружилось, и Томас отдал его мне с глупой наставнической фразой: "Никому не показывай".

— У него к ней определенно какие-то чувства, — сказал Томас.

— Да, она точно не его любимая актриса, — сказала я.

— Угу.

Меня осенило:

— Она, знаешь, наверное, кто?! Его... нелюбимая жена. То есть, когда-то любимая!

— Это вряд ли, — отмахнулся Томас.

Да, предположение выглядело неправдоподобно. Но я всегда думала, неужели есть простые смертные, которые женятся или выходят замуж за всех этих красавцев и красавиц? А теперь понятно: они выбирают себе в пары богов там всяких.

Томас сказал:

— А маркер я передам в корпорацию.

— Зачем? — я не спешила вытаскивать его из кармана — забавная все же штука. Можно детишек отвлекать от всяких глупостей.

— Затем, что он принадлежит не нам. А кому — можно выяснить.

— Знаешь, как говорят, что с воза упало, то пропало, — сказала я. Надоело мне во всем слушаться этого праведника и всезнайку.

Я думала, он начнет меня стыдить или угрожать не очень хорошими вещами, типа казни, но он только сказал:

— Как хочешь.

На кровати, где заснеженными Андами громоздились подушки, Петера не было. Почему-то меня это уже не удивило.

Потолок. Пусто. Под кроватями. Никого. В ванной комнате и внутри самой ванны — ноль.

На подоконнике за шторами! Нет.

Я начала тихо нервничать. Вышла в гостиную.

— Томас, ты не видел Петера? — а сама быстро окидываю взглядом и эту комнату.

— Нет, — он обеспокоенно вскочил.

Может, за телевизором? Я ринулась туда — пусто.

— Когда ты вышла завтракать, он оставался в спальне? — полуутвердительно сказал Томас.

— Ну да.

— Тогда зачем ты его ищешь тут?

— Потому что там его нет! — я почувствовала, что из моих глаз вот-вот брызнут слезы.

Томас ушел в спальню. Я за ним. Мы снова осмотрели каждый сантиметр спальни. Окна оставались зашторены и закрыты — с вечера.

— Наверное, он все же вышел из спальни в гостиную, — сказала я.

— Я бы не пропустил, если бы эта дверь открылась.

— А... А может, он просто пожелал очутиться где-нибудь, вот и все...

— Боги не могут просто желанием перемещать самих себя, только вещи... Твой? — Томас поднял с пола у окна полосатый кофейно-синий шелковый шарф. — Ты вчера вроде была без шарфа?

— Не мой, — сказала я. — Может, предыдущий жилец забыл.

— Нет, вечером шарфа здесь не было, — твердо сказал Томас. — Я осмотрел весь номер, прежде чем вы с Петером зашли.

Дрожащим голосом я сказала:

— Это же не гарпии?

— Конечно нет.

Томас сунул шарф в карман, присмотрелся к окну:

— Точно.

— Что? — я подскочила к нему.

Он показал на поднятый шпингалет:

— Окно всего лишь прикрыто, — и он открыл створку и мы выглянули наружу.

Перед нами раскинулся Нью-Йорк. В утреннем светло-сером небе никого вроде гарпий или человека в сандалиях не было. Тихо жужжа, летел вертолет, сине-перламутровый, с золотой полосой вдоль корпуса — он удалялся от гостиницы.

— Похитители могли быть на вертолете? — проговорила я.

— Могли. На крыше есть вертолетная площадка.

— Может, это они? — я показала в сторону уже скрывшегося за зданиями вертолета.

Томас не ответил, он размышлял о своем:

— Задвижку можно открыть только изнутри, а вчера она была заперта.

— И я ее не открывала, — сказала я.

— Естественно, — сказал Томас. — Ее открыл похититель, но как он это сделал снаружи? — он осматривал раму.

— Что? — спросила я.

— Ничего. М-да.

Он высунулся в раскрытое окно и, развернувшись, поглядел куда-то наверх:

— Ну надо же!

— Что? — обеспокоилась я.

— Веревочная лестница, — сказал он, — которая заканчивается этажа на два выше нашего.

— И что это значит?

Он не ответил, вернулся внутрь комнаты, раскрыл телефон, щелкнул парой кнопок и быстро-быстро стал докладывать:

— Томас Дабкин, — он вскинул руку с часами. — Между девятью и девятью тридцатью из спальни номера 1108 отеля "Ритц-Карлтон" был похищен полубог не более полугода отроду, около года по выращенности, Петер Гермес Олимпус. Обстоятельства: одно окно оказалось...

Он продолжал говорить и говорить, и делать паузы, когда ему что-то отвечали, но я уже ничего не слышала, я просто сползла на пол и зарыдала. Бедный маленький Петер! Где же он теперь?! С кем?! Ах-хы-ы-ы...

Томас, докладывая в трубку, присел на корточки, обнял меня за плечи. Я уткнулась ему в плечо и вымочила слезами пиджак.

Томас закрыл телефон, усадил меня на кровать, вытащил белый платок и вытер мне щеки.

— С ним не случится ничего страшного. Вот увидишь. Я — на вертолетную площадку. Вдруг там остались еще следы.

— Томас, — я схватила его за рукав, едва он встал. — А вдруг это его мать? Вдруг она его похитила? Если Гермес выигрывает все суды, то может, это ее лишили прав на Петера? А она богатая, и не может смириться...

— Ты о Вивиан Джемисон?

— И на фотографии она какая-то грустная...

— Да может, она вообще ни при чем! А Гермес просто ребячился! И потом, она публичный человек, всегда на виду. Будь у нее сын, это было бы известно. Да и беременность ее была бы засвечена во всех журналах!

— Но...

— Это маловероятно, — Томас снова достал мобильный, выбрал какого-то абонента: — Боб. Привет. Выясни, кто жена Гермеса Олимпуса.

Я дернула Томаса за рукав. Он договорил:

— Боб, ты можешь проверить, сталкивались ли когда-либо Гермес Олимпус и Вивиан Джемисон? Да, она самая. Да. Хорошо. — Томас вышел, крикнул из гостиной: — Не уходи пока.

А я вспомнила, что Вивиан часто носит летние шарфы!

А еще, Петер на нее похож: у него ее глаза — карие, большие, и всегда будто слегка удивленные.

А еще. Что-то она пропала из светских хроник в этом году и я не слышала, что она снимается хоть в какой-нибудь картине! Где, спрашивается, она пропадала?

А еще!!! Петер заплакал, увидев Джемисон в рекламе! Не крем ему был нужен, а она!

Я собралась вывалить все эти доказательства на Томаса, когда он вернется. А пока можно пойти умыться.

Томас вернулся и сообщил, что на вертолетной площадке не обнаружил ничего интересного. Зато Боб раздобыл ему сведения (из диспетчерского компьютера!), кто за последний час улетел с площадки отеля. Один арабский шейх полетел по магазинам и один известный режиссер — а конкретно сам Ричард Швайгер! — приземлился, спустился в гостиницу, сразу вернулся и сказал, что ошибся адресом (он сам был за штурвалом или как там называется руль у вертолета), и тут же улетел. Куда — неизвестно.

Все мои доказательства насчет Вивиан Томас отмел не вполне убедительными контрдоказательствами, типа "Сотни тысяч женщин и даже мужчин на планете Земля любят полосатые шарфы", "У не менее многих карие глаза", а "в журналах она не появлялась, потому, что просто рейтинг ее упал, и вообще, ты что, все без исключения журналы читаешь"!

И "дети разве не плачут часто — по поводу и без"?

— Ну а у тебя-то есть какие-нибудь мысли? — надулась я в ответ на все это.

— Думаю, шарф обронил похититель, — сказал он.

Тоже мне новость!

— Шпингалет открыл снаружи непонятно каким образом, — продолжал Томас. — И зачем-то повесил лестницу, которой было невозможно воспользоваться, чтобы проникнуть сюда.

— Все "непонятно" и "невозможно", — сказала я язвительно.

— Именно так, — ответил он спокойно.

— А знаешь, — вдруг вспомнила я. — Тут же Грыыхоруу живет, он мог что-то видеть! А, ты его не знаешь...

— Знаю, — сказал Томас. — И я уже узнал, что он не живет здесь, он останавливался на несколько часов, вчера, чтобы порепетировать перед актерскими курсами. А после них уехал на работу.

Потом Томас сделал звонок и всегда-на-службе Боб выяснил, что шейх только что расплатился карточкой в "Тиффани", а режиссер неизвестно где, но едва объявится, Боб даст знать.

— Это не шейх, — сказал Томас, сложив телефон. — Никто не станет похищать полубога и отправляться разгуливать по ювелирным.

— Конечно, не шейх! — вскричала я. — Знаешь, у кого в знакомых ходят знаменитые режиссеры?

— Неужели у актрис, — без энтузиазма отозвался Томас.

Конечно, чего ему радоваться, когда такая блестящая идея пришла в голову вовсе не ему!

— Тебе не кажется, — сказал Томас, — что посылать знаменитость похищать сына — глупость? Его узнает каждый встречный! Не говоря уже о том, что знаменитость не захочет быть замешанной в таком скандале.

— Да они постоянно замешаны в скандалах!

— Но не в похищении ребенка. Это уже криминал.

— Но Джемисон его мать! Так что это никакой не криминал, а восстановление справедливости! А Швайгер — он, может, ее новый бойфренд, вот он и согласился ей помочь!

— Ну да, — иронично сказал Томас. — А у Опры роман с президентом Бушем...

— Хм... Если предположить...

Томас оборвал мои слова:

— Тебе всюду мерещатся любовные интриги.

— Да на них мир держится!

— Смотри поменьше сериалов.

Я осмотрелась, ища, чем стукнуть его по голове. Но едва увидела подходящий предмет — вазу с цветами, как у Томаса зазвонил телефон. Боб.

Томас выслушал, сложил мобильный и сказал:

— Знаешь, что поделывает твой Швайгер? Он в "Сезонах", обедает с шишками из "Уорнер Бразерс".

— Ну и что...

— А то. Что это явно ни шейх и ни Швайгер. Но я все же поговорю с ними, вдруг они что-то видели. А тебе лучше вернуться домой и ждать Гермеса.

— Думаешь, я когда-нибудь его дождусь?! Я поеду с тобой.

Он не сказал "Зачем?" или "Без тебя обойдусь". Он сказал:

— Хорошо, — и даже улыбнулся.

Почему?

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА