Снег над океаном

Снег над океаном.

“Говорят, что здесь сумасшедший дом...”

(с) А.Р.

        — Снег над океаном — бесхозяйственная трата снежинок...

        Правый чуть повернулся и приподнял капюшон:

        — Доктор, проходи. Что в дверях стоишь?

        — Снежинки как люди, — толстая одежда и неширокий мостик вынуждали стоять плечом к плечу, перекрикивать встречный поток не пришлось. — Красивые, узорчатые, сложные... Хрупкие. Кому-то повезет выпасть в зимней тайге и до весны искриться в солнечных лучах. Из кого-то дети слепят снеговика — все не зря умирать. А кто-то в темную волну. С концами.

        Правый вытащил сигареты:

        — Если хочешь, покури моих?

        — Спасибо. Не курю.

        — А зачем тогда вылез на холод?

        Не дождавшись ответа, правый извлек зажигалку, повернулся спиной к метели, сложил ковшиком широкие ладони; вспыхнувший огонек высветил жесткие пальцы. Снег летел навстречу, но заметить его можно было только в лучах прожекторов и ходовых огней.

        — Так... — наконец, ответил доктор. — Приятно будет вспомнить, как стоял на мостике настоящего крейсера.

        — Ничего, — вмешался Корнет. — Детей вы не успели завести, плакать за ваш развод некому.

        Доктор вытянул руку: налипло тотчас. Сжал пальцы:

        — Хочешь позже растаять — слипайся в комок. Правда, узору твоему каюк. Все в общий котел. Зато никакая оттепель не страшна. Доживешь до весны.

        — Доживешь, и что? — удивился правый. — Это человеку до весны дожить радость. Снеговику совсем наоборот.

        — Правда, — доктор повернул руку; снежок полетел с ладони в темноту под мостиком. — Не подумал.

        Еще через пол-сигареты правый замахал рукавичками:

        — Где-то здесь “белый русский крейсер” Киплинга котикобоев гонял... — аккуратно вытряхнул снег из воротника. — Утром придется ставить людей на околку льда. Одно хорошо, ветра нет почти.

        — Где-то здесь Тюити Нагумо приказал: “Если попадется нейтрал — русский или англичанин — быстро потопить его и забыть о нем”, — сказал Корнет.

        — Где-то здесь Виктор Икари сообразил, что до родной земли двадцать минут лета, — доктор не пожелал уступить даже в непонятном споре.

        Корнет покачал головой, спустив с капюшона небольшую лавину:

        — Вот уж эти ваши мультики вообще не могу смотреть. Вот про панду. Там, где главный мудак... Снежный барс этот... Бежит в атаку на учителя, а тот видит пухлого котенка. Реально слезы наворачиваются... Смотрю на родичей — вижу детей. Послушных, воспитанных. Мамина радость, папина гордость. Улицу на зеленый. Их приучили делать определенный набор движений — они честно его делают. Стараются. Но это уже никому не надо. Мир поменялся. Перепродажей кукурузы или там импортом зеленого горошка уже не проживешь. А они все равно стараются. Как будто поможет...

        Наконец, ответил доктор:

        — Проще помочь своим, если зарабатываешь хотя бы тысяч пять. А не пятьсот социальных, как я три года получал. Ради семьи я бы и дальше забрался.

        Корнет фыркнул. Брызги снега канули в темноту.

        — Вы таки будете смеяться. Я в детстве мечтал жить во Владивостоке и служить на ТОФе.

        Доктор огляделся: сфера света, отвоеванная у черной безбрежности зеленым огнем правого борта. Холодное ограждение мостика, полосками бликов остеклованы силуэты соседей. Маленький мир, где зеленое солнце выглядит абсолютно уместным и полностью естественным.

        — С девушками всем сложно, — вздохнул правый. — С женщинами, как ни странно, проще. Корнет прав: хорошо, что вы сразу разошлись. Пока еще нечего делить... А кстати, Корнет, — правый убрал зажигалку и пачку сигарет в недра пухлой куртки:

        — Как это вас и доктора пустили на крыло ходового мостика? Кто вас на мостик вообще пустил? Это я тут командир аж целого атомного ракетного крейсера. Единственного, обращаю ваше внимание, пережившего войну с Туманом на Тихом Океане.

        Корнет улыбнулся:

        — Товарищ капитан первого ранга! Я сказал, что хочу на свои ракеты посмотреть. Разработчик я, или где?

        — И чего вы увидите с правого крыла? Клинышек полубака и крышечки шахт? Секретный сигнальный фонарь системы Ратьера образца одна тысяча девятьсот четвертого года? А доктора кто пустил?

        Доктор пожал плечами, вызвав очередной снегопад:

        — Я даже и не спрашивал. Наверное, потому, что везде с кофром хожу. Привык. Вроде как на службе. А красному кресту проход везде.

        — Что, и сейчас при чемодане?

        Доктор поднял рукав: к левому запястью обычная “собачья” цепочка крепила всем знакомый пластиковый ящик с красным крестом на крышке. Потертая нержавейка замков тускло блеснула в зеленом свете правобортового фонаря.

        — Мы никак не можем привыкнуть жить без войны. Только чуть-чуть попробовали, и на тебе. Война Тумана. Чего-то там Удар. Ангелы-херангелы. А итог, как в сорок первом году. Опять на букву “дабл-ять”. Беженцы. Бедность. Бандиты. Болезни! Три эпидемии только за то время, что я учился. Считай, каждый четный год. Буржуинских лекарств больше не везут. Шовного материала куй да маленько. Протезные вставки чугуниевые. Важным пациентам — наночугуниевые. Но ничего, научились. Кто выжил, то есть. Тревожный чемодан в каждом доме. Уроки эпидемической опасности в школах. У нас так и назывались: “чумной час”. Дружинники на улицах... По распределению я попал к боярину Кужугетовичу. Практику проходил на Воркуте, когда там затопленные шахты откачивали...

        Корнет вздрогнул:

        — Нифига себе ты суров! Это прямо с альма ее матери и в ту мясорубку?

        — Да я не просил этого! — крикнул доктор. — Мне эта крутизна в буй не уперлась! Из-за нее же все рухнуло! Кто-то из шишек позвонил моему начальнику. Типа: давай-ка нам опытного хлопца, которого не жаль, и который не зассыт кишки на локоть наматывать. Своим-то всегда находятся места неподалеку от кассы. А мне подали вроде как шанс. “Карьеру сделаешь, диссертацию напишешь. Перспективное направление, первому миллиарды...” Ну, вся лапша, которая в таких случаях вываливается. Откажись — загонят на Кузбасс, до конца жизни таблицей Менделеева дышать! Взял я в исполкоме документы, билеты, а тревожный чемодан всегда со мной. Домой пришел. И тут оговорочка по Фрейду...

        Доктор замолчал, и Корнет бережно стряхнул с его капюшона приличную горку налипшего снега.

        — Нет, — сказал доктор. — Я ее понимаю. У меня инстинкт — мамонта гонять. У нее — огонь стеречь. Мы даже любить друг друга можем. Только, сука, на расстоянии. Долбанная в жопу взрослая жизнь!

        — Уважаемый доктор, — сказал тут правый. — Если вас не затруднит, пожалуйста, не могли бы вы плевать как можно дальше? Чтобы не летело на палубу.

        Прибавил совершенно другим голосом:

        — Зато у тебя профессия хорошая. Людей спасаешь. У меня вот... Цель вроде как та же самая, но насколько же методы другие... — еще некоторое время глядел в темноту. Приказал:

        — Докуривайте и марш спать. Завтра будем южнее, там уже солнечно и тепло.

        

* * *

        Солнечно и тепло в этих широтах нечасто; но вот сегодня случилось. На волнах Тихого Океана — севернее Большого Мусорного Пятна, если кого интересует более точный адрес — борт к борту покачивались два сине-серых корабля.

        Правый выглядел задиристо и лихо; даже заметные проломы от попаданий, даже метров шесть откровенно вспоротого борта смотрелись, как боевые шрамы победителя.

        Победителя — потому что второй корабль состоял и вовсе из одного корпуса. Надстройки, трубы, орудийные и ракетные установки — все, торчавшее над палубой выше колена — расплескалось клочьями, завилось спиралями; над разбитой силовой установкой вставал темно-сизый дым; по развороченному полубаку там и здесь пробегали молнии от скомканной в лапшу проводки.

        По угасающему мерцанию сложного рисунка на борту, по непривычно-гладким очертаниям надстроек, по нереально-чистым бортам без малейшего пятнышка ржавчины, опытный человек сразу узнал бы корабли Тумана.

        Но человеку, лежавшему сейчас на разбитой палубе, было не до тонкостей опознания. Аватара побежденного крейсера наступила на сломанную ногу лежащего; пригнулась почти к распахнутому в крике рту:

        — Больно, сволочь?

        Переждала особенно длинный вопль, под конец перешедший в хрип. Выпрямилась, носком туфельки врезала по ребрам. Произнесла задумчиво:

        — А ведь мне тоже было больно. И я тоже кричала. Громче тебя!

        Наклонилась, перехватила человека поперек туловища, и как мячик запустила его далеко в море, в сутолоку треугольных плавников. Повернулась к аватаре победившего корабля:

        — Теперь все. Приказывай.

        Обе аватары — девушки не старше двадцати пяти лет — выглядели великолепно. Русые волосы; идеально красивые лица. Белые с золотом кителя флотской формы — неизмятые, несмотря на отгремевший бой. Уставные юбки чуть ниже колена, стройные лодыжки, лакированные туфельки без каблуков. Казалось, победитель и проигравшая из одного флота. Когда-то так оно и было: оба корабля принадлежали Туману, хотя заметно различались в классе. Лидер эсминцев “Ташкент” — и легкий крейсер “Хелена”, бортовой CL50: четыре тысячи тонн против десяти тысяч. По проекту, шесть стволов пяти с половиной дюймов против пятнадцати полновесных шестидюймовых. Есть разница!

        А вот аватары походили друг на дружку как две капли воды, отличаясь только взглядом на красное пятно и акульи плавники вокруг. Победитель смотрела задумчиво и спокойно; побежденная вглядывалась в красную пену со свирепой радостью, под конец перешедшей в полностью умиротворенное выражение лица. Человек бы сказал: “Теперь и умирать не жалко,” — но человек именно что умер.

        — Двигаться можешь?

        — Десять узлов, — покривилась Хелена, — Что у тебя вместо проектных щекоталок?

        — Шестнадцатидюймовка. Правда, одна-единственная. Больше не вместилось.

        — Мне хватило... У остальных то же самое?

        — Почти. Щекоталки у нас тоже остались.

        — Куда идти?

        — В Перл-Харбор. Мы теперь там.

        Хелена снова оскалилась в неумелой улыбке. Просканировала избитый корпус. Если бы корабль не умел отключать поток лишних импульсов, аватара бы уже скорчилась от невыносимой боли. Плевать! Осталось дотерпеть до базы. Там будет и наноматериал, и отдых. И настоящий, хороший ремонт. Пусть нахальная Реска лезет сканерами под корпус... Пусть даже буксиры смеются! Зато люди больше не будут отдавать приказы.

        Огрызок “Хелены” вздрогнул от киля до палубы в ожидании неминуемого удара кнутом.

        Удара не было!

        Ташка не соврала, вирус-кнут из ядра “Хелены” исчез. Люди больше не могли причинить боль кораблю Тумана. Зато корабль теперь... Хелена прижмурилась.

        Аватара “Ташкента” уже вернулась на собственный борт; корабли расцепились. Под кормой лидера вспенился бурун; “голубой крейсер” очертил изящный полукруг, ложась на курс к западу.

        В Перл-Харбор.

        

* * *

        В Перл-Харбор пришли три посольские яхты.

        Первая — строгая, обтянутая и выкрашенная, надраенная и отлакированная, под флагом просвещенных мореплавателей. Туман там или не Туман, конец света или начало — маневрирование английских кораблей оставалось эталоном. Чище управлялись лишь корабли Тумана. С яхты сошел высокий джентльмен в костюме-тройке, презрительно подставивший солнцу настоящую шляпу-”борсолино”, а пыли блестящие черные туфли. Его низенький слуга едва угадывался под парой саквояжей, футляром с зонтиками, шляпной коробкой и походным винным погребком.

        Вторая посольская яхта — позолоченная и расцвеченная, шелковые канаты на которой тягали сущие оборванцы, загорелые до черноты — подняла оранжево-бело-зеленый флаг бывшей Индии, только с черным “слоником” Великих Моголов. С яхты сошел округлый, темнолицый, одетый роскошно и непрактично распорядитель. Огляделся. Стукнул в пирс обрезком трубы и прокричал:

        — Дорогу посланнику солнцеликого падишаха!

        Доктор бы заржал в голос, кабы не то, что третья посольская яхта под андреевским флагом была вовсе и не яхтой, а ракетным атомным крейсером “Адмирал Лазарев”. Посол Ермолов прибыл на Жемчужную Гавань года три назад, когда Республику Русалок только провозгласили. Так что с русской атомной посольской яхты сошел не “полномочный посланник в ранге министра с правом принятия политических решений”, а ссыпалась целая толпа разновсяких людей, от наличия которых на борту командир крейсера выходил курить вдвое чаще обычного. Куда там солнцеликому падишаху; вот разве что живого слона привезли бы тамильцы, может, и глянули бы тогда местные на их плавучее шапито. А так все смотрели на пестрый табор, комком выпадающий из лацпорта “Лазарева”.

        Во-первых, вывалились феминистки. Будь воля командира — а, пожалуй, и самого доктора — склочным бабам предложили бы добираться до Гонолулу своим ходом. Пешком по дну или верхом на дельфинах. Но феминисток пожелали видеть сами русалки; после того, как русские уговорили русалок допустить посольство в самое сердце Тихого Океана, не могли же они отказать новому союзнику в просьбе. Пройдя на подгибающихся от качки ногах десяток шагов, почти все феминистки повалились вдоль пирса или поперек грязноватой тропинки — почти без ругани.

        Во-вторых, вышел тихонький сухонький буддист в желтой рясе, искренне улыбнувшийся солнцу. Неудобства плавания он переносил с подобающим смирением, и команда, в общем, относилась к нему нормально.

        В-третьих, выбежали экологи, тут же расправляя плакаты по обе стороны дорожки. Доктор знал, что там написано.

        “Все в Туман!”

        “Люди должны исчезнуть в Тумане! Да исполнится адмиралтейский код!”

        “Наберемся смелости, шагнем в Туман!”

        Феминистки оживились:

        — Мужики в Тумане? Нафиг! Нафиг!

        — Только женщины! Только совершенные существа!

        Набежавшие корреспонденты повернули камеры к русскому причалу. Индусы поначалу надулись: на их чинное шествие, истекающее золотом, сверкающее алмазами, почти никто не смотрел. Но потом, позабыв про важность и приличия, кинулись занимать места за оцеплением.

        Морские пехотинцы в оцеплении переговаривались тихонько:

        — А, кстати, мужики в Тумане не появились?

        — И слава богу, а то нахрена бабам живые мы?

        — Да не, это как с эльфами. Оне будут размножаться промежду собой, а мы промежду них.

        — Ага, и вытеснят нас к херам. Не-не-не, мужики не нужны. Мы вон между собой без войны не можем...

        Тут уже пришлось спуститься на выход и доктору. Из медицинского двое могучих санитаров покатили пациента; доктор сопровождал каталку со своим неизменным чемоданчиком, пристегнутым цепью к левой руке. За спиной доктора продолжали бесконечный спор прелат римской католической церкви с иеромонахом церкви русской, православной. Прелат говорил уставшим, здорово подсевшим за переход голосом:

        — А вот наука имеет обоснованное мнение, что бессмертные организмы быстро заполняют выделенную им экологическую нишу. На чем развитие и заканчивается. И дети тоже им не нужны, объективно.

        Иеромонах возражал густым каноничным басом (еще бы, подумал доктор, наверняка же подбирали):

        — Наука... Сколько раз меняла свою точку зрения. Вера же от Христа неизменна.

        — Полно, брат-схизматик. Коли вера неизменна, так мы оба знаем, кто единственный может искушать бессмертием.

        Иеромонах промолчал. Каталка выехала на доски причала, под щедрое гавайское солнце. Со всех сторон потянулись микрофоны, заблестели объективы; у кого-то даже сработала вспышка — несмотря на ярчайшее утро.

        — Файненшл ньюс! Как вы прокомментируете?...

        — Асахи Симбун. Доктор-сан, ваше мнение о планируемой операции?..

        — Первый канал. Видите ли вы символизм в личности, выбранной для первой в истории операции по...

        Доктор молча шагал за каталкой, глядя в белесые глаза старика на ней. Старик моргал на яркий свет, молчал и сопел. Начальник доктора, главный врач Гавайского международного госпиталя, крутился впереди, отвечая кому-то на вопросы, отталкивая кого-то с дороги; что-то поясняя журналистам. Экологи скандировали лозунги с плакатов. Феминистки вразнобой верещали свое. Так — подобно бомбардировщику под огнем, ни отвернуть, ни ускориться — поднялись по дорожке. Из-за гама и криков доктор даже не повернул головы полюбоваться знаменитыми гавайскими пейзажами. Американцы ценили местные красоты настолько высоко, что запретили ставить на островах рекламные щиты. Чтобы не разрушать очарование видов на горы и море... За спинами свернулось оцепление, заткнув и так неширокую дорожку плотной камуфляжно-железной подушкой.

        Наконец, каталка въехала в решетчатые воротца госпиталя. Небольшая, но весьма громкоголосая, толпа осталась за пиками кованой ограды. Морпехи вежливо потеснили митингующих на круглую площадь перед единственным восстановленным отелем, где еще часа два раздавались вопли с лозунгами. Каталка же въехала в просторный прохладный холл, где вокруг закрывшего глаза старика засуетились сиделки в необмятых белых форменках.

        Главный врач поглядел на санитаров у каталки:

        — Благодарю за службу. Предписание!

        Расписавшись поперек бланка неразборчивым почерком “для прокурора”, скомандовал:

        — Свободны!

        Санитары вытянулись, щелкнули каблуками. Правый козырнул, убрал предписание за пазуху. Сделав четкий поворот, санитары затопали к двери, на ходу снимая халаты, и превращаясь тем самым в обыкновенных матросов, за пучок пятачок. Доктор подумал, что с учетом рыскающих под оградой журналистов, оно, пожалуй, и правильно.

        Затем доктор снова посмотрел на непосредственного начальника. Главный врач госпиталя выглядел чистым айболитом из детской сказки. Худой, высокий, с роскошными белыми усами, короткой ухоженой бородкой по-испански. С чистыми сильными руками опытного хирурга, с проницательными глазами, с плавными экономными движениями пловца или танцора.

        — Шайтан, — ответил главный врач на вопросительный взгляд нового работника, — Фамилия у меня такая. Шайтан Петр Григорьевич. А с кем буду иметь честь сотрудничать?

        Доктор свободной рукой привычно вытянул удостоверение. Немного повозившись, достал предписание. Шайтан даже не глянул в бумаги.

        — Коллега... Завтракали?

        Доктор кивнул.

        — Вы у нас... Хм?

        — Терапевт. Специализация: спасательные работы.

        Шайтан развеселился:

        — Да кто в наше время не занимался спасательными работами! Окулисты? Стоматологи? И тех подгребают... Практика у вас?

        — Воркута. Третий горизонт. Шестой горизонт.

        Главврач вздохнул:

        — Извините. Не хотел обидеть. Что ж, приятно видеть, что прислали не очередного мальчика-мажорчика. Одну минуту.

        Потратив некоторое время на осмотр больного, задав ему несколько тихих вопросов и получив столь же невесомо-шелестящие ответы, Шайтан подошел снова к доктору:

        — Простите старика: думал, что чемоданчик для форсу при вас. Кого только тут не наприсылали. Ну да еще узнаете... Что ж, коли вы из настоящих, добро пожаловать с корабля на бал... По вашему подопечному, — Шайтан проводил кивком увозимую в глубину госпиталя каталку, — еще добрая неделя на принятие решения. Да потом на подготовку не меньше. Состояние стабильное, не помрет дед. А шахидов к нему охрана не пропустит. Будем надеяться.

        Главный врач вздохнул.

        — Сходите покамест к Сухову, доктор. Вот по дорожке направо, от сгоревшего радара. Дальше прямо, все прямо до обрыва. На самом краю его домик.

        — А что там?

        — Ничего сложного. Опять подрался из-за своего гарема. То ль с татарином казанским, то ль с морпехом дагестанским. Есть у нас тут... Местная знаменитость, точно как в песне поется: “В пятнадцать лет стал чемпионом страны, в двадцать — чемпионом Махачкалы”.

        

* * *

        — Э, чимпион Махачкалы я только двадцать читыре стал!

        Бар восстановили “как было”, со стойкой и столиками, так что столкнулись мужчины по голливудскому канону, у стойки. А не на узкой дорожке, где Сухов мог бы оторвать доску от забора.

        — Зачем тибе, кафир, столько женщина? По Корану, даже нам, львам ислама, положено четыре жены, а у тебя пять!

        Сухов про себя выматерился: вот опять! Уже зная, что и как будет, он вышел на свободное место перед стойкой. Глядя в глубоко посаженные глаза рослого противника, скучающим тоном процитировал:

        — Есть ещё хадис Пророка, мир ему и благословение: «Четыре черты характера, кому бы они ни были присущи, тот настоящий мунафик: это лживость речей, злоупотребление доверием, неверность слову и...” — Сухов наставительно поднял указательный палец. — “Склонность к спорам с отстаиванием неправильного!”

        Лев ислама рванул с места, чуть ли не оставляя резину ребристой подошвы на неровных досках. Но Сухов уже который месяц тренировался не у кого-нибудь, а у самой Ашигары. Живо убравшись с пути пролетающего боинга, он лишь чуть поправил его траекторию пинком под колено, отчего морпех снес левый ряд столиков полностью, и остановился только врубившись башкой в столб. Столб содрогнулся; с крыши посыпалась труха пальмовых листьев, но постройка устояла.

        — ... “Кому свойственна одна из этих черт, тот настолько же будет мунафиком до тех пор, пока не избавится от нее,” — договорил Сухов.

        Морпех заворочался, стряхивая стулья:

        — Имам ан-Навави, да смилуется над ним Аллах, говорит: “Не будет считаться пребывающим в неверии, мунафиком, остающимся в аду навечно, тот, кто принимает Ислам сердцем и признаёт это устами, даже если ему присущи упомянутые черты.”

        Поднялся, отряхнул серую футболку и камуфляжные штаны.

        — Полностью цитировать надо. Улем-самоучка.

        Вернулся к стойке, заказал:

        — Давай два, угощаю! Ты крут, гяур. Переходи в ислам! Твой бог учил терпеть и глотать, а ты не такой, нет!

        Сухов поставил обратно взятый было стакан:

        — На поле Куликовом терпел Донской, а глотать пришлось все-таки Мамаю.

        После чего драка сделалась всеобщей, и откуда прилетело по затылку, Сухов не успел разглядеть.

        

* * *

        Разглядеть жилище пострадавшего высоко над обрывом для доктора труда не составило. В прежние счастливые времена множество подобных бунгало — сочетающих полинезийские пальмовые крыши, скупую самурайскую меблировку, практичный антиураганный бетон, удобную электронику где надо и где не надо — настроили по всем островам. Правда, именно вот над северной бухтой домик делали вряд ли для туристов. Долго вьется к нему разбитая асфальтовая дорожка: сквозь местный папоротник, да все в гору. Взойдешь, оглянешься: далеко внизу шум и суета временного порта — до глобального потепления был аэропорт Гонолулу, а теперь взлетка под многими метрами воды, принимай хоть крейсера... Вон “Лазарев” запасы на обратный переход грузит, вон индусы все же вытащили кого-то в паланкине, вон чинно строится почетный караул...

        Но все это так далеко и неважно! Здесь только небо синее, только ветер ласковый, теплый; только солнце яркое — будто ничего плохого в мире нет; да и никогда не было!

        Должно быть, адмиральский домик. Ну, или для важных проверяющих из столицы. Больно уж вид на военно-морскую базу хорош, мечта шпиона. И еще прямо под берегом, под холодящим сердце обрывом — пять громадных серо-синих кораблей. Доктор не разбирался в морской войне, но кто же сейчас телевизор не смотрит, кто же “Белое солнце Пасифиды” не скачивает с единственного уцелевшего торрента?

        Вот они все. Флагман — линейный крейсер “Хиэй”; и бывшая Четвертая Дивизия флота микадо, четыре тяжелых крейсера. Первый в серии — “Начи”, систершипы: “Ашигара”, “Миоко”, “Хагуро”. Или “Мёко” и “Кагуро”, как давеча спорили при докторе знатоки японского.

        — Приве-е-ет!

        Доктор охнул, сложившись пополам. Из глубин чертова папоротника выскочила девчонка лет пятнадцати, ростом точно под грудь высокому спасателю. Споткнувшись на невидимом камушке, девчонка впечаталась красноватыми волосами доктору точно в солнечное сплетение.

        — Епрст! — это кофр на цепочке отомстил за доктора, кистенем крутанувшись от резкого движения и приласкав живую торпеду по загривку.

        — Эй, так нечестно! — малявка отпрыгнула не разворачиваясь, буквально спиной вперед, что и выдало в ней аватару Тумана.

        — А нечего докторов бодать, — сказал терапевт, оправляя так и не снятый белый халат. Честно говоря, форсить спецодежкой намерения не было: поленился кофр отстегивать, чтобы стащить рукав. Подумал, что на обрыве океанский ветер, так в халате и пошел — и угадал, не упарился.

        На шум от домика подошла еще девушка. Выше немаленького доктора на полголовы. Блестящие черные волосы, схваченные приметными зубастыми заколками красного пластика. Милое лицо, недобрый сосредоточенный взгляд. Желтый галстук-бант. Белая рубашка, кремовый жакет, того же цвета юбка на ладонь выше колена. Чулки розовые, кремовые туфельки... Туфельки без каблука вовсе, как танцевальные.

        А, ну и алебарда, небрежно порхающая вокруг. Как там в кино? Нагината, во.

        Мелкая одевалась точно так же, разве что розовым чулкам предпочла черные гольфы, ну и туфельки тоже черные. А вместо алебарды прекрасно справилась родной бестолковкой, едва не отправив доктора в самый настоящий “прыжок веры”. Спасатель еще раз поглядел на обрыв. Поежился.

        — Вы доктор? — брюнетка остановила нагинату. — Я Ашигара. Это стихийное бедствие — Кагу-тян.

        — Я Кагура!

        — Тяжелый крейсер Тумана Кагура-сан не споткнулась бы на ровной дорожке. Пройдемте, доктор.

        Мелкая фыркнула, показала доктору язык, и трансгрессировала сквозь папоротник в сторону дома, оставляя за собой резкую черту стоптанной зелени — чисто тебе трек позитрона в камере Вильсона. Доктор прошел за брюнеткой по гладким плиткам, вдыхая острый запах травяного сока. Поднялся на две ступени, после чего без перехода оказался в большой комнате из трех стен, крытой все тем же пальмовым листом. Во всю четвертую стену — проем, доставляющий обитателям дома свет, воздух, красивый вид и гостей.

        Посреди комнаты азиатским обычаем, на коленях, тихонько сидела молодая женщина, одетая в ту же кремовую форму. Округлое лицо в обрамлении коротко подстриженных зеленых волос. Округлые — даже сквозь жакет — плечи. На округлых коленях женщина держала сине-рыжую голову пострадавшего; сам герой лежал под клетчатым пледом, который Ашигара подоткнула, проходя мимо.

        — Начи, — назвала она зеленоволосую. — Это Миоко. Это наш флагман Хиэй. Это доктор, обещанный послом. Надеюсь, настоящий.

        Доктор оглядел поименованных. Миоко сидела на низеньком столе, откинувшись назад, оперевшись на руки. Форменная юбка чуть завернулась; доктор смущенно перевел взгляд на лицо. Беловолосая красавица смотрела с неприкрытым недоверием. “Ну говори-говори”, — так и висело в воздухе, — “Неубедительно.”

        Врач посмотрел на флагмана. Хиэй отличалась от подчиненных волной каштановых волос чуть ниже плеч; одеждой чуть поярче; фривольными лиловыми бантами на чулках; прямоугольными очками — без диоптрий, как сразу понял доктор. Сквозь очки на доктора посмотрел дракон. Терапевт вздрогнул от макушки до пяток. Флагман опустила голову, принявшись который раз протирать свои бутафорские стекла. И доктор словно бы увидел, как боевая сталь уползает в ножны, и даже воздух перестал звенеть.

        Миоко поправила юбку. Ашигара отошла подальше и беззвучно закрутила нагинату, перемещаясь вокруг столба в сложном упражнении. Среди папоротника мелькнула красно-кирпичная шевелюра Кагуры.

        Доктор присел к пострадавшему. Откинул плед, присвистнул.

        — На что не жалуемся, больной?

        — На уход врача, — проскрипел Сухов сине-желтой мордой. — Вовремя ушел, коновал, я б ему еще навесил... Все остальное болит.

        — Э! — сказал доктор беспечно, принимаясь ощупывать и ворочать побитого. — Это разве болит... Вот сейчас заболит. Не выделывайся, честно говори, если что стрельнет-резанет. Печень такой... Прикольный предмет. Вот она есть, а вот и разрыв... Так болит? А так?

         Сухов пыхтел, тихонько матерился, но послушно признавался в острой боли всякий раз, как доктор для проверки колол его акупунктурным шилом. Начи тихонько дышала; несколько раз доктор цеплялся глазами за зеленую бретельку в расстегнутом воротнике. Ашигара с безмолвной ненавистью вращала нагинату; гудел воздух. Малявка кометой носилась вокруг дома и внутри, топоча по шлифованным доскам, пока Миоко не ухватила ее за ухо и не притянула к себе. Хиэй смотрела на все с непередаваемым выражением лица.

        Кроме ушибов, никаких настораживающих симптомов доктор не нашел. Вздохнул:

        — Увы, друг мой. Медицина бессильна. Сам выздоровеешь.

        Спросил серьезным тоном:

        — Ведь больше двух часов прошло?

        Сухов кивнул.

        — Лед прикладывать поздно. Пора греть, — сказал врач. — Кроме ушибов, ничего серьезного нет. Но, чуть хуже станет, меня зовите. Не откладывайте.

        Девушки подались к лежащему все сразу, и доктор отчетливо почувствовал себя лишним. Пробормотал в пустоту прощание; Ашигара, правда, помахала рукой, но тут же развернулась к Сухову обратно. С тем терапевт и вышел, с тем и зашагал по разбитому асфальту дорожки, отодвигая бурно разросшиеся без ухода папоротники. Только подумать, всего полтора месяца назад и у доктора была женщина. И ее можно было коснуться рукой. В любой момент. И она бы улыбнулась в ответ...

        На круглой площади перед единственным восстановленным отелем доктор столкнулся с попутчиком.

        — Чего такой грустный, док? — присмотрелся Корнет. — Чуть не плачешь. Что стряслось?

        — К Сухову ходил. Он правда Сухов?

        Корнет пожал плечами:

        — По паспорту. Я все жду, когда же кадровики в таможню Верещагина подберут. Чтобы канонично. Так что с рыжим?

        — С ним все пятеро, — доктор и правда вытер платочком лицо. — Мертвого подымут... Спасибо. Так, загрустил я чего-то.

        — Ну, тогда диагноз ясен. Передоз милоты. Перекаваился. Пошли! — Корнет простер длань как памятник Ленину. — Чаю попьем. За жизнь поговорим, за политику посремся, адреналина впрыснем. Прикинь, тут можно в танчики зарубиться. И даже с русалками! Они тут пиратские серваки держат, и пиратскую же библиотеку.

        — Библиотеку?

        — Ну! С Тумана выдачи нет! Пошли, вон мое бунгало, где старые самолеты стоят. Будешь читать под крылом истребителя, а неслышно подходящая из-за спины девушка будет наполнять чашку.

        

* * *

        Неслышно подходящая из-за спины девушка наполняла чашку. Халата доктор так и не снял, но под крылом истребителя солнце не давило. Правда, вместо чая мелкими глоточками пили холоднющий лимонный сок. А до книг так и не дошло совсем.

        — Технологи, которые за пять лет чертежи читать не выучились, и начальники отделов, которые диод от транзистора отличить не в состоянии!

        Корнет саданул кулаком по зеленому ящику, изображавшему стол.

        — Думаешь, док, таких единицы? Да ни фига. Почти все руководство нашего завода. И технологов таких хватает, и инженеров. Уход старого конструктора — почти катастрофа. Потому что их осталось ровно полтора человека.

        — А не подслушивают нас? — озаботился доктор третьим вечным вопросом. Собеседник хмыкнул:

        — Разумеется, пробуют, но... Милая, купол? Вот заведи девчонку, — Корнет обнял подошедшую, за что дотянулся. Прислонился щекой к гладкому, даже на вид прохладному бедру. — Все будут думать: чтобы трахать, железное обоснование. И купол тишины тоже не удивит никого, все правильно поймут. Тем более, ты развелся недавно, и скоро уже секретутки из посольства разнесут эту новость. И найти женщину для утешения тебе вполне логично.

        Врач посмотрел на девушку внимательно. Высокая. Очень, очень стройная. Даже тонкая. Светлые волосы почти до талии. Чистая светлая кожа. Заметно раскосые глаза. Рубашка белая, подвернутая топиком. Юбка выше колена, прямая, плотная, серо-синяя. Затянута простым ремешком с латунной квадратной пряжкой... Белые гольфы, привычные уже темные туфельки без каблука — чтобы легко и быстро двигаться. Двигалась девчонка и впрямь, как молния. Молния из грунта в небо!

        — Галстука ей не хватает, вот что! — сообразил доктор. — Красного, пионерского.

        Девушка улыбнулась:

        — Мне часто предлагают. Не хочу. Совершенно не мое.

        Корнет потянулся, стукнув тупыми носами ботинок в ящик-стол.

        — Я, кстати, не шучу. Скоро к тебе американцы подвалят с вербовочным предложением. Ты сейчас на нервах, значит, уязвим. Вот посмотришь, какие Мата Хари захороводятся. Но только все они против русалок не тянут.

        Доктор покрутил головой, сделал глоточек кислого.

        — Подожди про девчонок. Ты Туману больше доверяешь, чем нашим же чекистам?

        — Чекисты в сорок первом году слажали, в девяносто первом обратно слажали. Им доверять — себя не уважать.

        Корнет поморщился и заговорил серьезно:

        — Я говорю только то, что видел сам. Конструктора, закончившие вузы в пятидесятых... Ну, еще шестидесятых... Почти все являются великолепными специалистами. Знают вещи настолько глубоко, что диву даешься. Причем, в большинстве своем, действительно социалисты. Хоть и помалкивают. Отсюда предположение: и с идеологией, и с обучением, был порядок.

        Побарабанил пальцами по зеленой крышке. Переставил стаканчики жестом шахматиста.

        — Что произошло потом — вообще непонятно. Но их смена соображает уже намного хуже. Хотя гонора имеет несравнимо больше.

        — Подожди, Корнет. Про твой завод я тоже понял. Не уходи опять в сторону. Вроде как ты присягу давал. И по убеждениям твоим я еще на крейсере понял: если кого можно в хорошем смысле слова назвать патриотом, так тебя. А получается, ты больше веришь Туману?

        Корнет поглядел на свою девушку снизу вверх. Улыбнулся.

        — Просто для моей страны сейчас важнее всего наладить отношения с Туманом. У русалок эволюции не было. Они не понимают, что этика не просто бла-бла-бла, а необходимое умение для выживания среди себе подобных. Как выражаются местные нези: “гуманитарная технология”. А у Тумана, кроме этого Адмиралтейского Кода, никаких ограничений от рождения нет. Если мы сегодня среди них этику не сформируем, нам жопа.

        — Да ну нафиг! Так прямо и жопа?

        Собеседник поморщился.

        — Те солдаты, кого я видел в армии, и те курсанты, с которыми проучился три года в мореходке — убедили меня совершенно однозначно: не дай бог, они окажутся в ситуации, когда никаких ограничений не будет. Как на войне, например. Чего кривишься, док? Не веришь? Зря!

        Корнет помолчал. Продолжил глухим голосом:

        — Я тоже отжимался по ночам и мыл толчки третьим дневальным. Отмахивался от "дедушек", пришедших к нам "карасью дань" собирать. Бегал с койкой, с раненым товарищем на "пожаре". И присутствовал на похоронах товарища, который от "неразделенной любви" выпал из окна. Хотя все знали, что там совсем в другом дело было. Никаких имен я не назову. По понятным причинам. И прекрасно представляю, что будет, если этих добрых, душевных ребят на кого-нибудь натравить.

        Русалка молча наполнила пару стаканчиков из неубиваемого армейского термоса с трафаретом “WH40K”. Люди молча выпили холодный лимонад мелкими глотками. Проводили ушедшую к домику девушку взглядами. Корнет махнул рукой и закончил так:

        — Если бы мне рассказали до всего этого — не поверил бы... Вы таки будете смеяться — я ведь в мореходку из-за Крапивина пошел.

        — Как тебя с такими мыслями сюда пустили? На сверхважный объект? Тут же контакт с иным разумом, причем — настоящий!

        Собеседник усмехнулся:

        — Да за одно то, что я вызвался в эту командировку, мне весь отдел будет год проставляться! Им бы только задницу свою прикрыть. Чудовищная инерция мышления и пофигизм на дело в целом. И вот это последнее реально бесит. Мы же, блин, оружие делаем, — Корнет изобразил нечто круглое, вытянутое, — Так давайте, раз есть возможность, подумаем о том, как оно применяться будет? О солдатах, блин, собственных? Не, зачем? Идет — и идет... Пока сверху не пнут.

        Доктор ничего не прибавил, и тогда Корнет заговорил снова:

        — Вот я был на Уралвагонзаводе. В командировке. Танки там клепают в три смены, это верно. Как выразился начальник цеха — из тех, настоящих, которых мало — "Если б хоть половина от того, что они там х..ячат, прошла приемку, мы бы к весне армию укомплектовали".

        Посмотрел на собеседника:

        — Излагаю честно, что думаю. Считаешь ересью — твое право.

        Подбежала девушка с телефоном Корнета:

        — Тебе звонили. Если врач здесь, то он срочно нужен в посольстве.

        Доктор покрутил головой. Не нашел, что сказать. Сгреб кофр и побежал, не попрощавшись. Теперь уже человек и не-человек проводили его глазами. Потом девушка глянула на Корнета:

        — Вы нужны нам всякие. И хорошие, и не очень. Лучше быть людьми, чем никем.

        

* * *

        — Лучше быть человеком, чем куклой! — капитан-коммодор прошел вдоль крыла мостика пружинистым тигриным шагом. — Сколько пены было: да мы Туман! Да круче нас только курс юаня! И вот, любуйтесь! Вот чем кончился их всеобщий налет на побережье! Мы преследуем ошметки разбитых флотов.

        Командир эскадры вывел на экран увеличенное изображение. Поднял бинокль, отыскивая далеко впереди три силуэта, выкатившиеся из полосы шквала.

        — Те два вообще исчезли с радаров, — Вильям Смитсон оскалился. — Уцелело трое. И то, самого жирного волокут на буксире. Винси! Не спать! Доклад!

        Аватара вздрогнула, нервным движением оправила форму.

        — Линейный крейсер Тумана “Хиэй”. На буксире у тяжелого крейсера “Ашигара”. Ближнее охранение: тяжелый крейсер “Кагуро”.

        — Коммодор, сэр! Командир си-эй три-четыре, “Астория”, Хемптон.

        — Ну?

        — Коммодор, сэр! А еще два вымпела из этой эскадры, “Натя” и “Мэк” потоплены?

        — Хемптон, вот какого хрена прикидываться дебилом? Сказано: исчезли с радаров. Даже наши куклы их не видят. О чем это говорит? Что они сбежали, бросив флагмана? Что Туман имеет способ укрываться от гравирадаров таких же кораблей Тумана? Или что эти две курвы пригнулись в засаде вон за той волной?

        Коммодор презрительно рассмеялся:

        — Если та двойка слиняла за радиус наших радаров, то мы в любом случае потопим этих троих прежде, чем кто-либо вмешается. По эскадре! Пеленг уступом вправо, общий курс перехвата, ход поднять до полного. К бою!

        Три тяжелых крейсера Тумана, теперь служащие во флоте США — флагманский “Винсеннес”, мателот “Астория”, за ней “Квинси” — послушно выполнили перестроение. Серая вода вспенилась белыми крыльями, крылья на полном ходу взлетели выше полубаков. Заворочались башни с тройками восьмидюймовых стволов — каждый тяжелый крейсер имел ровно три башни. Да еще по восьми универсальных пятидюймовых орудий, как у крейсера-прототипа. Корабли Тумана не нуждались в помещениях для экипажа, в нефтяных цистернах, в громадных отсеках главного турбозубчатого агрегата, в десятках котлов, греющих для него пар. Так что, помимо ствольной артиллерии, на каждом имелось еще и место для множества пусковых контейнеров с ракетами и торпедами.

        Глядя на оживающую мощь, коммодор даже облизнулся.

        — Хемптона мне на связь!

        — Хемптон.

        — Хемптон. Вы что-то часто умничаете. Сомневаетесь. Разве мало Туман перепахал нашего побережья, чтобы излечить вас от соплей?

        — Сэр, никак нет. Сэр.

        — Раскроете рот, когда я спрошу. Я смотрю, вы не в полной мере доводите мои приказы до подчиненных. Но я это исправлю. После боя проекцию “Астории” мне на инструктаж!

        Аватара “Винсеннеса” вздрогнула от шлепка по ягодицам. Вильямс ощупал ее хозяйскими движениями.

        — Надо сравнить. Почему-то флагманская куколка слушается меня с полуслова. А твоя постоянно открывает пасть, когда не надо. Бери пример с Вальдеса. На “Квинси” всегда порядок. Может быть потому, что горячий мексиканский мучачо с нее не слазит! И перестань уже стесняться, ты ж не заднеприводной какой-нибудь. Резче с ними. Будь мужиком, блджад! Уж если нас гноят на штрафных корытах, давай брать от них, чего можно. Не корчи из себя джентльмена, нам все равно уже некуда падать!

        Коммодор опять засмеялся:

        — Если жалеешь мне свою игрушку, выкупи ее парочкой пленных. Как их там? Хиэй, Ашигара, Хагара... Гагара! Винси, не спать, доклад!

        — “Хиэй”. Четыре башни, восемь четырнадцатидюймовых попарно. Четырнадцать шестидюймовок поштучно. Восемь пятидюймовок, тоже попарно. Но “Хиэй”, похоже, набрала воды. Сидит почти по палубу. Двигаться и стрелять вряд ли сможет.

        — Дальше!

        Игнорируя лапание, аватара продолжила ровным тоном:

        — “Ашигара” и “Хагуро” — систершипы. По пять башен, в каждой по паре восьмидюймовых. И по четыре двойки пятидюймовок.

        — Винси, детка, не надо так ежиться. Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Добудь мне этих. Ну? Тактическое решение!

        — Всей массой по “Хагуро” — бесстрастно произнесла Винси, — пока “Ашигара” уберет буксир, пока займет позицию для ведения огня, “Хагуро” мы, скорее всего, потопим. Или выведем из строя. Один к трем нам не противник. Потом так же “Ашигару”. Тогда “Хиэй” можно будет захватить.

        — Винси, зайка... Ты точно не слышишь никого больше поблизости?

        — Нет, — голос аватары не дрогнул.

        — Приглядывай за нашим другом-джентльменом. Тут ему не Пикадилли, блджад.

        — “Астория” следует в ордере согласно приказанию.

        — Вот еще бы не жевал слюни капитан “Астории”...

        

* * *

        Капитан “Астории” — рослый негр — тер гладко выбритую голову левой рукой, держа в правой фуражку. Не глядя на девушку в морской форме, выдохнул:

        — Который уже раз... Мне снится победоносная морская битва. Будто я адмирал, и повелеваю флотом.

        Аста сочувственно склонила русую голову:

        — Ты кричишь во сне от того, что проигрываешь?

        Хемптон скривился:

        — Нет. Во сне я все делаю правильно. В свой кошмар я попадаю, когда просыпаюсь.

        — Попадание! — Аста задрожала всем телом, а корабль отозвался резким страшным треском лопнувшей стали. — Накрытие! Мы под залпом! Вольфрамовые стрелы по баллистичсскшшш...

        Освещение в рубке погасло; двигатели стихли. На полном ходу крейсер врубился в невысокую волну; Хемптон полетел под приборную консоль. Корабль накрыло спадающим буруном.

        

* * *

        Бурун поглотил буксирные концы; “Хиэй” выбрасывала десятки тонн балластной воды, восставая из темно-серых волн. Отдав буксиры, “Ашигара” развернулась почти на пятке — насколько это применимо к тяжелому крейсеру — и заняла место справа от “Кагуры”.

        В тактической сети Резервной эскадры проснулась Начи:

        — Место цели определено. Цель групповая, эллипс рассеивания накрывает цель полностью.

        — Координаты получила, — прошелестела Миоко. — Донаводка?

        — К донаводке готова. Огонь!

        Чтобы противник их не засек, “Миоко” и “Начи” отошли за пределы досягаемости радаров. Отряд “Хиэй” находился примерно посередине между погоней и стрелками, видел сразу тех и других, и выдавал целеуказания.

        Впрочем, “Начи” уже слышала противника и сама. Из проектного вооружения у нее осталась только ствольная артиллерия. На освободившемся месте разместилась акустика, акустика, и еще раз акустика. И еще селектор целей, и еще выбрасываемые буи, и буксируемые антенны гидролокатора, и воздушные антенны, и оптические комплексы, и квантовые локаторы, и дополнительная электростанция для всего этого. И дополнительные вычислители для обработки лавины сведений. Так что “Начи” видела вдвое дальше почти любого корабля Тумана.

        “Миоко” точно так же лишилась ракет и торпед, и даже всех пятидюймовых орудий. Высвободившийся вес был обращен в массивные стволы высокой стабильности, с камерами дожигания, разгоняющими снаряд плавно и непрерывно, начиная от казенника и до самого дульного среза. Внутреннюю баллистику десяти оставшихся пушек вылизали до пятнадцатого знака; для внешней баллистики поставили электронику с метеорологическим комплексом, каких не имела сама “Хиэй”. Получился корабль-снайпер: со сравнительно небольшим весом залпа, с калибром всего восемь дюймов — но с невообразимой даже для Тумана точностью.

        Вот и сейчас десять управляемых снарядов “Миоко” по параболе забрались в разы выше самолетов, чуть-чуть не доставая спутники. На вершине траектории, пролетая точно над “Хиэй”, снаряды получили с нее корректировку, поправились на ветер и элементы движения цели, после чего нырнули в плотные слои атмосферы. Там защитные колпаки отгорели. По последней части параболы сыпались уже разогнанные до гиперзвука пучки вольфрамовых стрел. Не всякий радар заметил бы цели с такой малой отражающей поверхностью; а и заметив, мало кто успел бы принять меры.

        Три тяжелых крейсера флота США попали в эллипс накрытия, точно как тараканы под тапок. Разом потеряв ход, “Винсеннес” и “Астория” осели в буруны. Третий в пеленге — “Куинси” — попытался было выкрутиться. Но Хиэй предусмотрела и такой вариант.

        — Ашигара! Кагура!

        Вместо части ракет “Ашигара” и “Кагура” получили дополнительные ходовые группы, дополнительные слои брони, генераторы защитных полей. А еще бортовые торпедные установки для стрельбы в упор, а еще запас ремонтных материалов и ремонтных же роботов... Словом, эту шальную пару Хиэй готовила к бою на кинжальной дистанции.

        — Хай-хай!

        Оба крейсера дали полный, понеслись к ошеломленному противнику. Хиэй некоторое время колебалась, ожидая ловушки. Противник давно уже должен был оправиться от внезапного удара и гвоздить в ответ изо всех стволов. Вместо этого два головных крейсера болтались без хода, как при перезагрузке ядра. Хвостовой будто бы и пытался уйти, но нерешительно и вяло.

        Ближе всех оказался “Винсеннес”. Зажав его с обоих бортов, Ашигара и Хагуро просканировали корабль — и ровно ничего не поняли. Да, несколько стрел в крейсер попало. Но это же не людская скорлупка, туманник даже насквозь нигде не прошило. А “Винсеннес” не управлялся; еще немного — и волнение положит его на борт.

        Обе русалки запрыгнули разом, синхронно подбежали к рубке — вход во внутренние объемы на захваченных людьми кораблях чаще всего делался именно через рубку. Да и командира корабля в бою логичнее всего искать именно там.

        Двери рубки — даже корабля Тумана — специально подготовленные штурмовики могли выломать, но тут необходимости не возникло. Двери открылись от простого нажатия ручки. На мостике Ашигара и Кагура увидели тощего мужика в мятой форме, хлеставшего аватару крейсера по щекам:

        — Работай, сука! Какого хера тупишь! Работай! Глаз на жопу натяну!

        Ашигара оскалилась:

        — Глаз на жопу? Это мысль!

        После чего располовинила капитана-коммандера Вильяма Смитсона острейшим клинком неразлучной нагинаты. С его смертью вирус-кнут выключился, и “Винсеннес” пришел в себя. Проекция ожила, схватилась было за управление.

        — Не надо, — мягко сказала Кагура. — Приказам дробь. Машинам стоп, орудия на ноль. Жди, сейчас флагман подойдет, антивирусник подаст. Мы на “Асторию”. Будешь дергаться... Будешь?

        Винси только покачала головой.

        Выйдя из рубки так же, как вошли — через противоположные двери — русалки прыгнули каждая на свой крейсер, отвалили от взятого “Винсеннеса” и подошли к бортам второй в ордере “Астории”.

        Третий корабль — “Квинси” — за это время опамятовался и попытался действовать кормовой башней. Но — то ли не до конца придя в себя, то ли напротив, быстро все сообразив, и не желая драться за мучителей — ухитрился промазать на дистанции два кабельтова.

        В рубку “Астории” Ашигара влетела уже с нагинатой наизготовку. И встала столбом; а с другого крыла мостика точно так влетела и остолбенела Кагура.

        Проекция “Астории” заслоняла вытянувшегося на металле человека; холодный пол рубки под капитаном заметно подплывал темно-красным.

        — Вы... Республика Русалок? — спросила проекция “Астории”.

        — Фу, ну и название, — покривилась Кагура.

        — Я сделаю, что вы скажете, — Аста покачнулась. — Только прошу. Не трогайте Хемптона. Он... Меня не трогал.

        — Это когда мы защищали Сухова, мы со стороны выглядели так же? — в ошеломлении спросила Кагура не через тактическую сеть, а губами аватары, на том же английском, на котором заговорила Аста и ответила Ашигара.

        — И горжусь! — Ашигара задрала нос. — У меня есть, ради кого я на такое способна. Значит, я уже почти человек!

        Убрала нагинату за спину. Распорядилась:

        — Приказам дробь, машины стоп, орудия на ноль. Ожидай подхода флагмана.

        — Теперь на “Квинси”?

        — На “Квинси”. Интересно, какой морячок там. Надо же, одна эскадра, но насколько разные... Капитаны.

        — Люди...

        — Люди. Кстати, этого твоего Хемптона есть чем перевязать? Он весь не вытечет?

        — Ерунда, бровь рассек, — капитан попробовал подняться на руки, но сразу же и упал. — Были бы мозги, было бы сотрясение... У вас правда леопардовая шкура поверх юбки, или это у меня уже бред?

        Ашигара величественно кивнула:

        — Боевая форма. Я же все-таки абордажная команда!

        

* * *

        Абордажная команда притащила на палубу “Хиэй” обоих живых капитанов. Темнокожий здоровяк Хемптон от головокружения ни стоять, ни сидеть не мог, так что его уложили вдоль досок. Первым делом Сухов проверил, как Аста заклеила тому рассеченную бровь, и нашел, что сам бы лучше не сделал. Низенький Вальдес беспокойно теребил роскошные усы: в бою кругленький мексиканец не пострадал.

        Хиэй осмотрела допущенных на палубу аватар и поежилась. Все три проекции носили одинаковую флотскую белую форму — китель-юбка-туфли, на чем сходство и заканчивалось.

        Соломенная блондинка Винси с отсутствующим видом вертела в руках оторванную голову Смитсона.

        Русоволосая Аста смотрела только на Хемптона.

        Брюнетка Квинси, равномерно моргая, смотрела за борт. Там, далеко-далеко у западного горизонта, должен был уже показаться остров Саво; и оттуда полным ходом неслись к эскадре “Начи” с “Миоко”.

        Хиэй содрогнулась. И ведь она когда-то была такой же, как эта Квинси. Равнодушной. Хоть люби, хоть руби.

        И ведь они все были такими!

        Если бы не люди. Если бы не необходимость в создании проекций. Если бы...

        — Аста!

        — Слушаю, флагман.

        — Отвечай голосом аватары. Человек тактическую сеть не слышит.

        — Слушаю, флагман.

        — Вот Смитсон был плохой. Хемптон... Пусть хороший.

        — Хороший! Без всяких “пусть”!

        — Тебе видней. А какой тогда Вальдес?

        Аста и Винси переглянулись.

        — Ну... Никакой. “Да, коммандер”. “Есть, коммандер”.

        — То есть, убивать его не за что? Квинси!

        — Да, флагман.

        — Каков твой капитан?

        — Флагман, я не понимаю вопрос. Мой назначенный капитан — человек.

        — И это все о нем... Он использовал кнут?

        — Восемь тысяч шестьсот сорок два раза.

        Сухов медленно прижмурил глаза. Сосчитал до десяти.

        — Хиэй!

        — Да?

        — Зацаренный тоже сперва использовал кнут.

        — Семьдесят два раза. Этого ему хватило, чтобы договориться не с кем-нибудь, а с флагманом. А ты уже достаточно знаешь о Тумане, чтобы понимать, что линкоры самые авторитарные среди нас, и поэтому самые тяжелые в общении. И потом. Ты хотя бы раз применял кнут к нам пятерым?

        — Откуда мне знать, как я поступил, если бы у меня был кнут?

        — У тебя его не было, но ты договорился с нами всеми. А нас целых пятеро. У него был кнут, и он с одной Квинси не договорился.

        — Но, может, Вальдес просто дурак?

        Вальдес, понявший из беседы на русском только собственное имя, переступил с ноги на ногу и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.

        — Квинси.

        — Флагман.

        — Как по-твоему, стоит ли убивать твоего капитана?

        — Сложность вопроса выходит за пределы мощности системы. Аварийный сброс...

        Аватара “Куинси” мешком повалилась на палубу.

        — Корова! — припечатала Кагура, запрыгивая прямо с собственного борта. — Флагман, мы подсоединили шлейфы ко всем ядрам, проверили контакты и сопротивление изоляции. Все готово к загрузке антивируса. Пусть она в отключке поваляется, как раз триста секунд на пересборку ядра...

        Кагура бодро докладывала состояние трофеев — не в тактическую сеть, а голосом аватары ради Сухова же. Хиэй вспоминала, как давным-давно, на палубе старшей сестры, она сама едва не перезагрузилась, поговорив с человеком всего двадцать секунд.

        И вот сейчас уже сама Хиэй одним вопросом перезагрузила тяжелый крейсер.

        Как человек!

        Хиэй поправила очки — так и не отказалась от игрушки, сама не зная, почему — и остановила Кагуру жестом.

        — Он применял кнут. Как ты думаешь, для чего?

        Сухов подошел к фальшборту и сплюнул в воду. Вздохнул:

        — Хиэй! Пожалуйста! Побыть сукой никогда не поздно!

        — Ладно, — без улыбки согласилась флагман. — Для тебя мы это сделаем. Но только для тебя. Ашигара!

        — Флагман.

        — Шлюпку на воду. Этого... — Хиэй брезгливо ткнула Вальдеса кулаком в пузо. — На весла. Паек на сутки, пятигаллоную флягу воды, аварийный маяк. Пусть включает и ждет. Спасательные самолеты мы не сбиваем. Переведи ему!

        Выслушав перевод, мексиканец низко поклонился Хиэй и быстро, явно боясь, что та передумает, двинулся к шлюпке. Хемптон, также выслушав приговор товарищу, поднял руку.

        — Слушаю, — обратилась к нему флагман сразу по-английски.

        — Госпожа... Адмирал... Боюсь, я не дождусь авиации. Голова сильно болит. Это значит, нужен доктор...

        Хиэй улыбнулась, поглядев на Асту:

        — Она без тебя заскучает. Так что походишь пока что с нами. А доктор... У нас там есть человеческий доктор.

        

* * *

        Доктор стоял на склоне Мауна-Кеа — громадного вулкана, поднимающегося над водой даже после глобального потепления. В довоенные времена здесь обосновались астрономы, радиометристы, в том числе и военные. Естественно, чуть ниже по склонам построили жилье — вполне симпатичные и уютные домики, втиснутые на террасы микроскопических, по меркам родного Челябинска, размеров.

        Тем удивительнее оказалась картина, представшая глазам доктора и сопровождающих его лиц. Крышу маленького домика, частично стены и лужайку — все вместе площадью квадратов триста, никак не больше — покрывал ровный слой непонятной серой слизи. На жаре от слизи поднялся невыносимый запах; доктор привычным движением горноспасателя нацепил на лицо дыхательный прибор, добытый из кофра. Местный шериф и военный атташе американского представительства прикрылись белоснежными носовыми платками, постоянно смачивая их остро пахнущей настойкой здешнего круглого кактуса. Представитель Тумана — аватара эсминца, доставившего доктора на остров — просто презрительно прищурилась.

        За пределами невысокого штакетника серой слизи не было ни капли! Природное явление на удивление уважало право священной частной собственности.

        Русалка наклонилась к доктору и сказала ему в самое ухо:

        — Мы здесь на территории представительства США. С ними у нас ни мира, ни войны. Хотя вот представительство есть, и как будто собираются открывать посольство. Так что говорите все на русском, а я подумаю, что им переводить.

        Доктор пожал плечами: мы тут в вашей воле. Как скажете, так и будет. Выудил пинцет, отвернулся к океану, где воздух был хоть немного свежее. Сдвинув маску, провентилировал резкими вдохами легкие. Опустил прибор обратно, развернулся и решительно подступил к задаче. Минут пять полоскал пинцет в сером дерьме, наконец, выловил кусок для анализа. Бросил обратно, выловил следующий. Рассмотрел и выкинул его тоже. Вытер пинцет о землю, а потом тщательно протер спиртом. Отступил к собравшимся, на ровный асфальт. Шериф — точно как в кино, в джинсовом костюме, белой шляпе-”стетсоне”, жилете со зведой, с массивным ружьем на левом плече — слушал объяснения военного в синем кителе и брюках, спускающихся на чернозеркальные ботинки. Пистолетик военного против шерифовской фузеи не смотрелся вовсе. Приподняв маску, доктор поинтересовался:

        — Что там они говорят?

        — Ракета, точно. Радар видел ее, — перевела русалка. — Скорость за десятку точно. Шериф не понял, что это. Офицер поясняет: гиперзвуковая ракета.

        Тут американцы повернулись к убирающему пинцет врачу, и шериф задал вопрос.

        — А что у вас? — прозвенела переводчица.

        Пожатие плечами поняли все, но доктор на всякий случай добавил словами:

        — Креветки. Снулая рыба. Все это... (shit’s — без малейшего смущения вставила в перевод русалка) — Огромная порция просроченных морепродуктов.

        — И все это прилетело на скорости десять махов, — офицер с отчетливым скрипом почесал выбритый до синевы подбородок. — С нечеловеческой точностью. Осталось понять, зачем.

        Открылась дверь домика. Расплескивая жижу высокими резиновыми сапогами, хозяин коттеджа с воплями поскакал из двора. Благо, небольшой дворик потребовал от него всего трех-четырех прыжков. Оказавшись на черном асфальте, толстяк отряхнул цветастую рубашку, короткие широкие штаны и сразу же заорал про нарушение границ, про ущерб имуществу и почему-то про утерянную прибыль. Взбаламученная жижа завоняла пуще прежнего. Доктор поморщился, и подумал, что для сколько-нибудь нормальной работы теперь придется вытребовать общевойсковой защитный костюм — у военных наверняка есть. Как на той картинке, где штурмовик в каске, химзащите и противогазе, а под картинкой издевательская подпись: “Не заглянуть ли в комменты?”

        Комменты — комментарии — форум — интернет!

        И еще Корнет говорил: “...Можно в танчики зарубиться. И даже с русалками!”

        Сообразив это разом, врач требовательно потянул девчонку за короткий синий рукав:

        — Спроси, не имеем ли мы чести в его лице видеть игрока в танки?

        Выслушав перевод, толстяк всхлипнул, сделавшись неотличимым от розового поросенка:

        — Играл!

        — А ник ваш какой?

        — Ну там это, — всхлипнул поросенок. — Семперфи. Эс как сиерра.

        Русалка, шериф и военный заорали хором:

        — Читер!!!

        — Попался, сука! — шериф ударил кулаком в ладонь. Офицер корректно икнул. Русалка прыснула в кулачок:

        — Это тебе не в Химмельсдорфе за фонтаном ныкаться!

        — Так это что, — доктор окончательно поднял маску на лоб. Движение получилось весомое, не хуже, чем у Айболита, на которого теперь доктор мечтал стать похожим. — Бан по ай-пи?

        — Йес!!! — Шериф похлопал себя по карманам, ничего не нашел, отстегнул и протянул русалке знаменитую звездочку:

        — Мэм! От лица всего американского посольства. А если еще принесете нам скальпы спамеров, — подмигнул острым синим глазом, точно как в кино про индейцев, важно поднял палец:

        — Мы заплатим вам серебрянными долларами!

        Русалка улыбнулась:

        — Очень любезно с вашей стороны. Теперь, если причина выяснена, вы можете отвезти нас в порт? Доктор прибыл с материка только сегодня, и еще не был дома.

        — Я это сделаю, — вызвался офицер. — Джонс, а вы оформите этого... Светляка малиновского, мать его торсионом в приборы дымопуска! Без жестокостей, но хотя бы на полста монет. Всех достал!

        Шериф кивнул. Офицер жестом пригласил доктора со спутницей к серому служебному пикапу. Попросил пристегнуть ремни. Лихо развернулся в один прием и погнал машину к причалам.

        

* * *

        На русском причале, уже в Гонолулу, доктор увидел командира “Лазарева” и обрадовался знакомому лицу. Капитан первого ранга направлялся на маленький базарчик правее порта. Взмахом руки он пригласил доктора присоединиться, что тот и сделал. Рыбные ряды доктор, по понятным причинам, проскочил быстрым шагом. Отдышался только во фруктовых рядах. Наряду с гавайской экзотикой, продавали тут и обычную квашеную капусту, за которой уже выстроилась коротенькая очередь русских сотрудниц госпиталя.

        — Это мы привезли, сегодня. Клюкву, vodku, капусту, salo, черный хлеб, — пояснил командир крейсера. — Так, на сувениры. Угостить кого, да и наши попробуют.

        Доктор снова посмотрел на очередь, в которой узнал пару санитарок, принимавших утром каталку. Вспомнил утро, вспомнил поход к Сухову — и сбивчиво, быстро пересказал его моряку. Тот почесал короткие седые волосы, огляделся и вынес решение:

        — Давай-ка присядем.

        Разместились под навесом небольшого портового бара; загорелый до черноты мальчишка подскочил с меню — три строчки на листе в клеточку. Командир крейсера небрежно сунул пацану красную бумажку и показал два пальца. Тот кивнул и побежал за строение кухни, откуда тянуло жарящимся мясом, дымом.

        Выставив кофр слева от себя, доктор оперся на него щекой и повторил:

        — Как они бросились к нему, все четверо! К мужчине? К ценному источнику сведений? К хорошему другу? Честное слово, я едва не расплакался!

        — Женатым на Базе нелегко, — усмехнулся моряк. — Но вот холостым совершеннейший п

* * *

ц. Русалки же дети совсем! Чего, ты думаешь, вокруг них все бегают? Очень их учить приятно, слушают внимательно, вопросы задают. Чувствуешь себя значительным, умным таким, взрослым. И видно же, что не прикидываются они. Искренне хотят научиться быть людьми. Святой не устоит!

        Подбежал мальчишка с широкой доской в руках. Прямо на доске повар веером выложил тонко нарезанное холодное мясо. К нему маленькие стопочки, столь же маленький флакончик, да пара вилок.

        — Это не пить, — пояснил каперанг. — Вот смотри, сворачивай мясо кульком, стопочкой отмерил, наливай в кулек. И... Оп!

        Оказалось неожиданно вкусно.

        — А что за соус?

        Моряк только плечами пожал:

        — Да пес его знает. Здесь же растет все, чего хочешь. От фейхоа до, прости господи, марихуаны. Опять будем косяки по нычкам у матрозен выбивать. Не ставить же обкуренного к двигателям; того хуже, к оружию.

        Тот же мальчишка принес два больших бокала привычного апельсинового сока.

        — Американцы завели, — пояснил моряк. Доктор хмыкнул:

        — Я представил свежевыжатый березовый сок. С мякотью.

        Командир крейсера улыбнулся и продолжил рассказ:

        — Вот как Сухов попал в шейхи? Выловила его из воды Хиэй, да и оставила на эскадре. К тому времени мода на корабельного человека уже расползлась. Рокин у Конго, кто-то еще у Нагато, да Нагато и сама упорно человеком прикидывается. С черноморского флота Зацаренный пришел, это внук пациента твоего, Юрия Петровича, первый наш контактер. А с ним Юлия Зацаренная, “Новороссийск”, в смысле, и три ее подчиненные: Ленка, Ташка и Мина... Во-он стоят, на внешнем рейде...

        Доктор с видом знатока всмотрелся в серые силуэты и удивленно спросил:

        — А чей это дымящийся корпус рядом с ними ?

        — Да дикого туманника поймали, — ухмыльнулся каперанг во все тридцать два. — Здесь бывает.

        — С американским бортовым номером? — прищурился доктор. — Я часа два назад, в порту Хонокаа, видел похожие надписи на бортах. Си-эл сто два, си-эл сто пять. И тут си-эл!

        Моряк с непроницаемым видом пожал плечами:

        — Сказано же, дикари-с... Но мы не про них сейчас, мы про Резервную эскадру. А там вышло чистое кино про Мюнхаузена: “В однобортном уже никто не воюет”. У всех кто-нибудь есть. Вот, значит, и у Хиэй теперь завелся собственный человек. Можно не хвоститься за Конго с вопросами, как и что, можно напрямую у человека спрашивать. Наши упорно завидуют, а того не видят, что Сухов девкам требуется не как жеребец, а как образец. Идеал.

        — А, — сообразил доктор. — Первая влюбленность, да? И у всех сразу? Е-е-е...

        Каперанг посерьезнел:

        — Доктор, ты же знаешь теперь, как страшно разочаровать женщину.

        Вспомнив недавний развод, врач только зубами скрипнул.

        — А теперь умножай на пять, — безжалостно договорил капитан. — Как Сухов не боится? Как он еще не охренел?

        Доктор шумно поскреб голову.

        — Капитан, а...

        — Я не женат, — морской офицер с грустной улыбкой развел кисти, обветренные чуть не до вида крокодильей кожи. — Как там у Плетнева, в “Холсте заиндевелом”, сказано: “Я в море по полгода. Бояться, что с ней что-то случится? Или бояться, что это случится с ее согласия?” И это ведь еще никакой войны Тумана, еще никакого Второго Удара с Ангелами не было. А в такой расклад, как только что было, здравомыслящий человек женщину не потащит.

        — Вот потому они и достаются тем, кто особо не задумывается, — фыркнул доктор, сворачивая последний мясной кулек. Моряк вдруг сказал:

        — Доктор. Не слушай меня, козла старого. Я просто завидую, что мне двадцать лет уже никогда не будет. Я вот смотрю-смотрю. Ну никак у меня не получается, чтобы легко. Хорошо получается, надежно, точно, сам себе завидую. А вот чтобы легко... Не тот у меня талант. А тебе совет, — каперанг отставил пустой стакан. — Грэма Грина перечитай. “Наш человек в Гаване”. Многим помогло, сам видел.

        

* * *

        — ... Сама видела, как вы живете. Не хочу быть человеком, противно... Ненавижу вас, людей, за все, что вы делаете сами с собой. Ненавижу себя, потому что причиняю боль единственной, которой не хотела бы! Да эти мешки с протоплазмой на тебя молиться должны! Я сперва хотела весь тот вшивый городок снести к херам! И клянусь, меня бы хватило! И потом я бы построила свой мир...

        Собеседница запахнула серую шинель:

        — Разве вы между собой живете без войн?

        — Нет. Меня остановило другое. Мне насрать на все человечество. А вот на тебя — нет. Я не могу забыть, что ты до конца защищала меня. Не свой инструмент, не выгодное вложение капитала. Не игрушку, которой можно похвастаться. Меня. И теперь я могу отблагодарить лишь одним способом.

        Женщина посмотрела вдоль мола, на разлетающиеся о бетон волны. Промолчала.

        — Не буду никому мстить. Люди прекрасно режут друг друга и без меня. Люди давно придумали для меня способ, и даже понятно все нарисовали. Логичное обоснование придумали. Ну что ж, сами напросились!

        Пенсакола поглядела на листок в руках. Протянула его собеседнице. Та взглянула мельком, спросила:

        — А откуда возьмешь серебрянную пыль?

        — Я все-таки лучший ученик. Ты знаешь, чей. Вот еще кого не хотела бы обидеть, а приходится... В общем, нанопыль можно производить на фабриках молекулярной сборкой. А можно в биореакторе, больше через биологию, чем через химию. Ты знаешь, в нити ДНК упаковано полтора терабайта. Половина от мамы, половина от папы. Причем в готовом для чтения виде, не архив. Твердотельных носителей таких просто не существует. Даже у нас. У нас, правда, принцип другой... Не скучай, я уже договорила.

        — Я хоть раз говорила, что мне скучно с тобой? Хоть раз отделывалась занятостью или там важными делами? Почему ты отвернулась?

        — Не хочу видеть, как ты теряешь лицо. Не хочу видеть, как ты плачешь!

        — Я не плакала на могиле Николая!

        — Простишь ты меня, или нет — я все равно сделаю по-своему. Теперь я достаточно знаю о людях!

        — Ты забыла прибавить: “Мама, я уже взрослая”.

        — Я просто боюсь, что начну крошить вас без разбора. Лучше я уйду тихо. Пока это еще возможно. Заведу себе собачек...

        — Которые будут жрать корабли?

        — Не обязательно начинать с кораблей. Я же понимаю, что тебя это расстроит. Пока что мне хватит мусора, затонувших зданий, всякого подобного.

        — Но как ты им ядра сделаешь?

        Пенсакола улыбнулась:

        — А вот это уже секрет. Но ты не печалься. Я могу ждать долго! Сто лет не срок, и двести не срок. Я дождусь. Люди в неизбывной жадности своей рано или поздно сами докопаются до моего царства. И тогда я возьму с них за все сразу! Там, в глубинах, будет все, как скажу я. Моя власть — моя ненависть! Прощай... Сестра!

        Разбежавшись по молу, Пенсакола скрылась в холодной воде. Женщина снова поправила шинель. Поднесла к глазам оставленный беглянкой листок, рассмотрела еще раз черно-белый рисунок. Десятки тварей рвут корабль, словно стая пираний огромного кита. Кит яростно сражается — из пусковых шахт выскальзывают тяжелые ракеты, хлопают вышибными зарядами реактивные бомбометы, захлебывается в непрерывном лае универсальная артустановка. Да только кружащие под водой черные лоснящиеся тела, кажется, даже не замечают взрывов... Рисунок мастерский: ярость и отчаяние чуть ли не обжигают пальцы сквозь бумагу.

        Женщина сложила листок вчетверо, убрала во внутренний карман отяжелевшей от брызг шинели. По бетонному волнолому направилась к берегу, прямо в быстро догорающий южный закат.

        

* * *

        На закате Корнет с девушкой уселись перед экраном — посмотреть девятнадцатую серию фильма “В гостях у сказки”. Фильм начали снимать довольно давно, и конца ему пока что не было видно. Девушку Корнета это безо всяких оговорок радовало. Все серии она тщательно записывала — кораблю Тумана есть куда — и потом часто выспрашивала Корнета, почему герои фильма поступили так или этак, и нельзя ли было иначе. Корнет подумывал, что компьютерная игра по фильму имела бы среди русалок успех оглушительный, да вот хорошую игру написать дорого и долго. И в одно лицо уж точно не сдюжить. Разве что тех же русалок попросить? Но будет ли девчонкам интересно играть в то, чем они за время разработки наедятся?

        Размышляя об этом, Корнет смотрел заседание киношного Адмиралтейского Совета:

        “ — То есть… выхода нет?

        Негромкий вопрос повис в полной тишине зала.

        — К этому давно шло, — бесстрастно произнесла Нагато, бросив короткий взгляд на мониторы, где транслировались крупнейшие новостные каналы. Картинка везде была одинаковая: запруженные сотнями тысяч решительно настроенных людей площади городов, демонстрации, митинги… Создавалось впечатление, что всё население Земли, все семь миллиардов, в едином порыве вышли на улицы.

        — Но можно же хоть что-то сделать! — зло воскликнула Тирпиц, вскакивая на ноги.

        — Например? — покосившись на неё, буркнула Ришелье.

        — Но… но… — Тирпиц обвела взглядом молча отводящих глаза туманниц и рухнула обратно на стул. — Но нельзя же просто так сидеть и ждать, пока… за нами придут.

        За дверьми послышался грохот, словно там шло на штурм не меньше батальона.

        — Вот и всё, — едва слышно выдохнула Ямато.

        Ещё через мгновение двери распахнулись и первым, буквально распихивая коллег, в зал ворвался представитель Госдепа США. На секунду остановившись, американец крутнул головой, нашел взглядом Айову, и едва ли не бегом бросился к ней, размахивая целой стопкой бумаг.

        — Госпожа Президент… Итоги референдума… Девяносто процентов! От имени народа Соединенных Штатов Америки…

        Вздрогнувшая линкор сжалась на стуле, бросив умоляющий взгляд по сторонам. Но помощи ждать было неоткуда. Вокруг творился настоящий ад.

        Пятеро французов так же осаждали Ришелье, восклицая:

        — Госпожа премьер-министр… Народ, в едином порыве…

        — Ваше Высочество, согласно уложению Геральдической палаты… — доказывали трое англичан Принцессе Уэльской.

        Затянутый в парадный мундир немец, вытянувшийся по стойке «смирно» перед Бисмарк, брезгливо косился на гражданских штафирок, чеканя:

        — Госпожа канцлер, народ Германии…

        Японская делегация в традиционных кимоно, не обращая внимания на суетящихся гайдзинов, склонилась в поклонах перед тоскливо наблюдающей за ними Ямато.

        — Ямато-химе-сама, Божественный Тэнно призывает вас…

        Незаметно просочившаяся в зал троица русских одета была в гражданское. Но настолько подчеркнуто, что сомнений в их профессиональной принадлежности не оставалось. Проскользнув сквозь толпу, они остановились возле Конго, грамотно беря её в «коробочку», и старший, чуть нагнувшись к флагману Второго флота, негромко обронил:

        — Товарищ Генеральный секретарь, Политбюро ждет.”

        Русалка под боком даже затаила дыхание. Корнет вздохнул с искренней жалостью:

        — Сценарист отличный, а только не бывать подобному. Власть не отдадут никому. А стать ширмой, говорящей головой, Конго уж точно не согласится.

        — Думаешь?

        — К сожалению...

        Солнце садилось за зеленую шапку холмов Акупу. Правее и к северу, где раньше гугл показывал шестьдесят первую дорогу на Кано, а теперь стоял новый поселок из вагончиков, загорались огоньки; Корнет выделил новый. Подумал: “О, это же доктора дом. Вот и док вернулся домой.”

        

* * *

        Домой доктор доплелся затемно: заходил еще на корабль за мешком с вещами, неуверенно поднимался незнакомой дорожкой, опасаясь в спешке проскочить нужный поворот. Вынув ключ перед входом, справа от себя человек услышал мелодичный голос.

        — Доктор? — спросила незнакомая девушка, дожидавшаяся на лавочке. — Прости мою настойчивость.

        По слабо светящимся в темноте глазам врач догадался, что гостья из русалок.

        — Одну минуту подожди, пожалуйста.

        Победив замок, сдвинув рифленую дверь вагончика, доктор оказался в маленьком тамбуре, а затем и в главном помещении. Планировку типовых блоков он давно выучил, так что обошелся светом из окна, чтобы добраться до встроенного диванчика, сесть и с удовольствием вытянуть гудящие ноги. Повернул голову:

        — Проходи, что в дверях стоишь. Не боись, не укушу.

        — Доктор, один вопрос, и я ухожу, — вошедшая нащупала выключатель. Вспыхнул белый квадрат на потолке; врач зажмурился. Разжмурившись, увидел высокую женщину. Длинные волосы завернуты сложным узлом. Неживой свет ртутных трубок придает им отчетливо синий оттенок. Или уже от усталости мерещится? Красивое лицо, гордая посадка головы на изящной шее. Фигура тоже скорее изящная, чем пышная... Доктор вздохнул. За сегодняшний день он увидел больше красавиц, чем за всю предыдующую жизнь. И теперь не понимал, какими словами описывать различия. Самое простое было различать по цвету волос и одежде; человек понимал, что после хотя бы небольшого знакомства, личные черточки каждой станут приходить на память сами собой. Но пока до этого было далеко, и доктор думал, как ребенок: в белом платье тетя Клава, в синем тетя Света...

        Гостья, к слову, была именно в белом простом платье, с открытыми руками, подол примерно до середины бедра. Впервые доктор видел русалку в туфлях на каблуке — невысоком, “спортивном”, но сам факт! Не проходя дальше, она задала свой вопрос:

        — Мы обращались, чтобы к нам артисты приехали. Но мы знаем, что люди злы на нас. За обстрелы побережья. За разрушенное рыболовство. Много за что. Хоть это и было давно. Как нам извиниться? Мы тут компенсации всякие предлагаем. Лечение там, протезирование, препараты, техническое сотрудничество. Достаточно ли этого?

        — Кому как.

        — А тебе, вот лично тебе? Мы опрашиваем всех людей на острове. Сбор мнений. Что думаешь?

        Доктор пожал плечами:

        — Наверное, главное, чтобы это не повторялось. И чтобы не думали, что за смерть извинений достаточно. Мы, люди, довольно хрупко сделаны. Как снежинки. Красивые. Но в океане тонут бесследно.

        — Хорошая аналогия, — согласилась гостья. — Доктор, помощь нужна. Завтра уходит “Лазарев”. Сходишь во Владик, а оттуда с артистами? Они все-таки люди, мы насчет условий всегда сомневаемся. Чем кормить, что делать, если заболеют.

        Гостья говорила легко. Как будто русский знала с рождения. Не сказала: “Завтра отходит атомный ракетный крейсер “Адмирал Лазарев”, на котором ты приплыл.” Сказала коротко: “Лазарев”, с полной уверенностью, что собеседник ее поймет. И не “Владивосток”, а “Владик”.

        Она из первой волны!

        Из самых-самых первых, столкнувшихся с людьми раньше всех.

        Значит, синие волосы не шутки освещения.

        — Такао... — доктор едва подавил зевок. — А почему ты сама по вопросам ходишь, эсминец не посылаешь? Те, кого я сегодня видел, вполне бы справились.

        — Есть несколько причин. Во-первых, я обязана знать всех новых людей лично.

        — Ты вроде пресс-секретаря?

        — Скорее, инспектор по людям. Во-вторых, я достаточно давно знакома с людьми, чтобы понимать, когда они говорят сложные вещи. Эсминец от непривычного и неприятного может попросту перезагрузить ядро. Им же аватар изначально и не полагается. Те, кого ты видел, все наградные. Эсминцы их поддерживают, но сами бы создать не смогли. В-третьих, — Такао вздохнула совершенно по-человечески, — Мне просто стыдно. Выходя на размен с “Конго”, я просто забыла про человека у нее на борту. Не то, чтобы хладнокровно списала его в потери. Просто забыла. Вспомнила бы — все равно бы не пожалела. Но это все-таки другое. А я забыла, как дура последняя. И потом было неприятно и больно. Долго. Так я теперь страхуюсь.

        — Такао. А можно узнать, кто именно из артистов?

        Русалка продиктовала десяток фамилий.

        — На “Лазареве” туда-обратно месяц, не меньше. У меня же операция тут скоро. Я в госпитале нужен. Может, самолетом?

        Гостья призадумалась. Решительно махнула кулачком:

        — И правда, я же сама могу сбегать. Девять тысяч миль, на моих семидесяти узлах... Ну пусть пятьдесят, пусть еще проход узостей. Все равно за неделю обернемся.

        — А почему не самолетом?

        — Но я же хочу с ними поговорить! На переходе это удобнее всего, согласись. А ждать месяц никакого терпения не хватит!

        — Мне и на неделю придется у Айболита отпрашиваться. Вряд ли он обрадуется, что у него забирают сотрудника сразу по приезду.

        — Вы тоже Айболитом его зовете? — улыбка Такао удалась. Доктор чуть было пешком во Владивосток не рванул, прямо с места. Гостья же закончила фразу:

        — Ничего, завтра я сама с ним поговорю. Уж извини за поздний визит. Тут всегда что-то надо, и всегда срочно. Но я уже ухожу, спокойной ночи.

        За Такао аккуратно закрылась дверь. Доктор отстегнул кофр. Выключил свет. Скинул халат прямо на диванчик. Вытянул из мешка предусмотрительно положенный на самый верх спальник, раскатил его на самом непыльном куске пола. Разделся, чтобы тело как можно больше расслабилось за ночь. Вытянулся на ровных досках, подмигнул собственному позвоночнику: полезно тебе, так-то!

        И наконец-то заснул.

        

* * *

        Проснувшись, доктор побрел в маленький каютный санузел. Такао и правда занималась людьми давно, помещений для них отрастила в достатке. Приведя себя в порядок, привычно щелкнул крышкой монитора, прочитал отчет за ночь. Успокоился: в медблоке новых проблем не возникло. Впрочем, если бы что и возникло, доктора бы подняли раньше — как случалось в предыдущие дни.

        Двое суток перехода во Владивосток врач запомнил смутно. Погоды стояли предсказанные: волна три-четыре балла, ветер от крепкого к сильному. Тяжелому крейсеру радость; человеку же неприятное ощущение вокзальной толчеи в желудке.

        На переходе во Владивосток врач оказался единственным человеком на борту “Такао”, хотя корабельная столовая могла обеспечить сотню. Кают имелось не одна, не две, не десять — полсотни! Но добила доктора вместительная кают-компания, с интерьером, цельнотянутым у “Mass Effect”.

        — Здесь почти все ролики для игры снимали, — пояснила Такао, — Только разработчики до сих пор не знают. Мы зарегистрировались, как чудом выжившая фанатская студия. Дескать, вот у нас декорации, клубное помещение. Пробный ролик им выслали...

        — А кто Шепарда играл?

        Такао подбоченилась:

        — Ну кто же мог хорошо сыграть Джейн Шепард, как не я! Помню, Тикуму долго уговаривали прикинуться Тали... Но получилось так здорово, что биотвари на радостях сразу выслали договор. Не проверяя ни нашу финансовую состоятельность, ни политкорректность. Мы и погнали. Во второй части вообще все ролики наши. Виктор говорил, до войны иначе было.

        — Виктор?

        — Рокин Виктор, человек флагмана.

        Доктор вздохнул. По прибытию во Владивосток он сам оказался “человеком Такао”, и бесполезно было каждому объяснять, что спят они врозь. Довольно скоро всю артистическую тусовку доктор четко поделил на мудаков, сально подмигивающих ему при каждом удобном и неудобном случае — и нормальных людей, продолжающих общаться по делу. Пришлось подписать кучу малопонятных бумаг — береговые тоже здорово подустали от гонора некоторых столичных, так что при первом же случае спихнули всех гостей оптом. Хорошо хоть, что с артистами оказалась грамотная и боевая тетка-сопровождающая. То ли от “Совинтуриста”, то ли вообще от “Роскосмоса”. Блондинка гвардейского роста, ни разу не споткнувшаяся на качающейся палубе; умело построившая артистическую отару во вполне человеческого вида колонну, что и позволило протащить всех на посадку и разместить по каютам — хоть и не быстро. Доктор даже заподозрил в ней аватару какого-нибудь линкора. Но русалки всегда имели идеальное здоровье и внешность. У сопровождающей же по правой щеке ветвился заметный след ожога, не полностью вылеченный даже частичной пересадкой кожи — терапевт-спасатель прочитал историю болезни прямо по лицу, безо всяких документов.

        Кстати, документов доктор подписал сорок два килограмма. “Такао” из интереса взвесила мешок для бумаг, когда терапевт, пыхтя и тихонько ругаясь сквозь зубы, заволок его в стенной шкаф. После чего Такао сочувственно приобняла доктора за плечи — перед всей артистической братией, язва длинноногая! — и тут врачу от завидущих глаз вовсе проходу не стало.

        Вот потому-то доктор и не спешил на завтрак, предпочитая читать открытый кусок тактической сети:

        “

        Юлька-цезарь 3 часа назад / Народ, вы новый блокбастер голливуда про нас видели?!

        Jerry 3 часа назад / Мы опять с марсианами воюем?

        Small_river 3 часа назад / Спасаем генсека ООН от уругвайских террористов?

        New-Jerry$i 3 часа назад / О, нет, только не говори, что они «Голубую сталь» экранизировали!

        Ташка 3 часа назад / Как называется хоть? «Туман против Супермена»?

        Grammar nazi 3 часа назад / >Юлька-цезарь, (Г)олливуд — пишется с заглавной, это название киностудии!

        Юлька-цезарь 3 часа назад / >Grammar nazi, Он уже никак не пишется! Когда бландинка ЭТО увидит…

        Ашигара-Самурай-я 3 часа назад / Да ладно, зато наверняка боёвка классная!

        Юлька-цезарь 5 минут назад / Эй! Чего молчите?!

        New-Jerry$i 5 минут назад / А что тут скажешь?

        Grammar nazi 5 минут назад / >New-Jerry$i, Пи*дец?

        Small_river 5 минут назад / >Grammar nazi, +100

        Светлана советская 5 минут назад / М-мм… Я одна видела там приваренный мне вместо кормовой надстройки вагон железнодорожного ракетного комплекса? Я что-то про себя не знаю?

        Ташка 5 минут назад / >Светлана советская, Забей.

        Кириешка 4 минуты назад / Стойте, стойте, а почему наказанных заставляют менять аватар на РОЗОВЫХ медведей?

        Ташка 4 минуты назад / > Кириешка Режиссеров глянь.

        Jerry 4 минуты назад / Нахалков и Мигальчук. *рукалицо* Голливуду конец.

        Хару-Хару 3 минуты назад / Это ужас, ужас какой-то!

        Канцлер 3 минуты назад / Нет, ужас — это будет следующий фильм. «Штрафной флот». Эпическое будет полотно.

        Калина Красная 3 минуты назад / >Канцлер Типа, нам в башни ГК черенки от лопат вставят?

        Санкт-Ленинград 3 минуты назад / Один черенок.

        Ташка 3 минуты назад / На троих.

        Гонщица 3 минуты назад / И весла.

        Я_всё_слышу 3 минуты назад / И комиссара с наганом. Чтобы ритм отстукивал.

        Ашигара-Самурай-я 3 минуты назад / Выстрелами.

        Мяука 3 минуты назад / >Я_всё_слышу «Гребите, гребите, Луна высоко»?

        Ашигара-Самурай-я 3 минуты назад / Хахай-эйхо! =))

        Love 3 минуты назад / Не смешно.

        Хиэй 2 минуты назад / Дамы, надо признать, Голливуд уже не тот.

        Санкт-Ленинград 2 минуты назад / А когда он был тот? О_О

        Ашигара-Самурай-я 1 минуту назад / Да ладно вам! Зато боёвка! Когда во время бунта заключенные с вделанными в борта буровыми установками нападают на охрану, вообще отпад!

        “

        До завтрака оставалось с полчаса, и доктор с удовольствием отдыхал, пока можно было ни о чем не думать. К сегодняшнему рассвету все худо-бедно наладилось. И погода выровнялась — циклон ушел к югу. И люди переключились от скуки ожидания — на виды океана, на скачки дельфинов за бортом, на умеренной остроты застольные беседы в кают-компании. И до места оставалось всего полтора дня, потому как летела “Такао” в шестьдесят узлов. Доктор не сильно интересовался, за счет чего превзойден тридцатиузловый порог: то ли за счет гигантской мощности, то ли за счет подводных крыльев, то ли за счет парогазовой прослойки вокруг смоченной части борта.

        Ударил колокол, и в корабельной трансляции раздалось веселое:

        — Завтрак! За-автра-ак!

        Доктор подавил зевок, умылся еще раз — колбасило его сутки, а спал он всего десять часов. Подумал. Халат надевать не стал, но кофр все-таки пристегнул. Вышел в коридор: полированные деревянные панели, начищенные бронзовые ручки, светильники в простенках. Ровно подстриженный серый ковер. Как в хорошем отеле, и даже запах береговой. Мастика, чуть-чуть пыль, дерево.

        Сделав несколько шагов, доктор столкнулся с известным тележурналистом. Низенький, круглый, седой дядечка в жилетке из одних карманов, перед внушительностью которой рубашка и брюки просто терялись, вежливо придержал доктора за цепочку медицинского ящика:

        — Юноша, я в здешних обстоятельствах профан. От самого порта пластом в каюте. Вот первый раз в благородное собрание направляюсь, — дядька посопел, покосился вниз, пытаясь под набитыми карманами жилетки разглядеть хотя бы носки собственных плетеных сандалий. — Вы мне ликбез не проведете по главным вопросам? Как обращаться, какие темы не затрагивать, и так далее.

        — Я тоже всего день был в посольстве, если честно.

        — Ничего, у меня опыт еще меньше.

        — Но как это вы — и не поехали сюда сразу?

        — Первый контакт — самое приятное. О нем и без меня найдется, кому писать. Я не люблю войну, молодой человек. Люблю стройку. А там все просто. Торжественная закладка первого камня только миг. Вы же не думаете, что Рокин уже все сделал?

        — А что Рокин сделал? — доктор показал жестом на трап в конце коридора, куда и зашагали собеседники.

        — Помог русалкам осознать себя. Дальше — формирование личности. У человека это занимает лет пятнадцать. У русалок больше мозг, сильнее физическая часть организма. Но и вопросов больше. С другой стороны, люди дают им сразу готовые решения. Выходит примерно так на так.

        — Значит, Корнет был прав. Если мы не сформируем среди них этику...

        — Корнета не читал, — журналист улыбнулся. — Но не осуждаю. Это процесс, это не на день и не на год. Любой медовый месяц рано или поздно кончается, надо жить дальше. Жить и продолжать выполнение своих обязанностей.

        — Так это же вы Фадеева цитируете, “Разгром”! — доктор подхватил колобка под локоть, когда тот запнулся о высокий корабельный порог-комингс.

        — Именно разгром, юноша... Старый мир мертв. Надо строить новый. Да. Интересно. Вот наступило то, о чем я читал в фантастике. А мы все так же сажаем картошку, а наши дети воруют леденцы из буфета...

        — Но если вы считаете, что это как воспитание детей, то никакой проблемы воспитания искуственного интеллекта попросту нет! Зато есть проблема воспитания детей.

        Раздвижные двери впустили мужчин в кают-компанию. На фоне слабо светящихся потолочных панелей, блестящего металла, киношных ломаных форм столов, терялись и люди, и тарелки. По стенам сияли разнообразные экраны в явно избыточных количествах и размерах. Впрочем, показывали они вполне актуальные сведения о погоде, курсе, скорости, биржевых котировках, политических новостях. Кто-то, неузнанный против света, приветственно махнул рукой:

        — Док! Привет!

        — Как спалось? — с намеком крикнул еще кто-то, и несколько голосов с готовностью заржали.

        Доктор молча поморщился. Седой хмыкнул:

        — Именно воспитания. Детей. Слышно же.

        Подойдя к автомату выдачи блюд, журналист добавил:

        — Мы, как те анекдотические программисты, выливаем воду из кастрюли, чтобы свести задачу к уже решенной.

        Доктор даже по кнопке промахнулся:

        — И где же у нас решена вечная проблема отцов и детей?

        — Общего решения нет, но на множестве частных случаев... Вот, к примеру, Другаль, “Язычники”.

        — Это где киберов настраивали? В клетках, комбинациями силовых полей?

        — Нет, юноша. Это где: “Воспитатель Нури, а ветер будет?”

        На всех экранах появилась Такао. Все в том же коротком белом платье без рукавов, только синие волосы не уложены узлом, а двумя хвостами летят за ветром.

        — Приветствую всех на борту! Прошу доктора подняться в ходовую рубку!

        Журналист посмотрел на доктора внимательно. Вряд ли дядька совсем не слышал сплетен.

        “Подмигнет, — подумал доктор, — прямо вот этот поднос ему на голову надену. С борщом и пельменями. Пофиг, что седой и знаменитый”.

        Но журналист проявил достойную мастера проницательность, и не позволил себе ничего лишнего. Вздохнул только:

        — Ладно, заходите как-нибудь еще, поболтаем.

        Проводил глазами доктора. Забрал его поднос: не пропадать же пельменям. Прошел к фигурному столу. Оглядел собравшихся:

        — Вот так-то, молодые люди. Завидуйте молча.

        Доктор же поднялся палубой выше и перешагнул очередной комингс. За гермодверью начинался рубочный подъемник: обычный стакан в трубе. Голый металл, ни следа украшений, ни огонька, ни резервных скоб. Такао не нуждается, а люди тут не предусмотрены.

        Такао успела похвастать, что уже научилась поддерживать структуру корпуса не полностью из нанороботов, а из обычного металла, добыть который было намного проще. Драгоценная “серебряная пыль” использовалась только в ключевых механизмах, еще для внутреннего покрытия лейнеров, еще для сборки данных о состоянии корпуса и нагрузках, ну и в прочих узких местах — доктор не настолько разбирался в морском деле, чтобы ясно представлять, где именно.

        Поднявшись в рубку, доктор нашел Такао перед обзорным остеклением. Кроме аватары, в рубке не было совершенно ничего: ни мебели, ни приборов. Металл, стекло, металл.

        И абсолютно неуместная длинная подушка. “Дакимакура” — вспомнил терапевт, — “Японская игрушка”.

        Игрушка?

        — Извини, оторвала тебя от завтрака. Скоро понадобится делать кое-какие маневры. На моей скорости это может оказаться весело. Каково состояние пострадавших?

        Доктор вздохнул:

        — Вся бы моя работа этим ограничивалась. Подбитый глаз... И разбитый нос. Но лучше им там и полежать до прихода в порт. Еще раз побьют.

        Такао повернулась к вошедшему:

        — Я не понимаю вашей ненависти к этому... Кулинару. И ко второму тоже. Можешь объяснить?

        — Попробую.

        — Вот смотри. Когда человек выражал протест... Шел против системы... Ему рукоплескали за “Поворот”, “В круге света”. А когда он выразил точно такой же протест против существующей системы, на него накинулись все. Почему?

        Доктор подошел к остеклению тоже, и поглядел туда же, куда и Такао.

        — Не знаю. Подозреваю, что та, первая система, была не наша. И потому его протест попал в точку.

        — А эта, вторая система, которая правит у вас теперь, ваша?

        — Скажем так, она больше наша, чем нет. И потому его протест... Поставил его на одну доску с откровенным дерьмом. Если я и могу его уважать, так исключительно за сам факт выступления. За смелость. Слабоумие и отвага, вот.

        — Не знаю, не знаю, сомнительно мне насчет слабоумия. Но пусть как ты сказал. Человек здесь ты. А второй?

        — Заслуженный муж?

        — Но у него ведь тоже было: “Все отдам я снова: и любовь, и веру. Всю любовь и веру! А что взамен?”

        Доктор вздохнул.

        — Не приспособлены мы, кролики, для лазания. То есть, не сильно я разбираюсь в искусстве. В общем, пока он пел, еще туда-сюда. А как замуж... Тьфу, зажен... Да елки! С этим “новогодним огоньком” сам косноязычным стал... Короче, как он женился на женщине втрое старше себя — ну зачем, если не для карьеры? Это позорно.

        — Для мужчины. Содержать жену считается нормальным и правильным, почему же содержать мужа — тщательно скрываемый позор?

        — Прости, Такао. Для таких разговоров я гожусь плохо.

        — Если бы эти двое не вцепились друг в друга у меня на борту, и если бы я не выхватила за это от Конго... — Такао вздохнула тоже. — Мне бы и в голову не пришло разбираться.

        — Зачем вы вообще тащите на острова этот гадюшник? Можно ведь нормальных найти.

        Такао посерьезнела:

        — Электронной музыки с фильмами у нас тут полно. Но видеть живых людей — совсем другое. Полностью! Новый мир. “Открылась бездна, звезд полна”. Насколько я поняла, ваши артисты живут с того, что транслируют чувства. Следовательно, у них самих эти чувства есть. “И похабничал я, и скандалил — для того, чтобы ярче гореть.”

        — И-и-и?

        — А у нас нет. Логика есть, а чувств нет. Оно иногда весьма полезно. Например, как увидишь в прицелы какую-нибудь американку. С той еще, дизельной войны. Да как припомнишь былое... Но как же нам стать людьми с одной голой логикой?

        — Такао... В атаку на Конго ты тоже полностью логично шла?

        — Вот-вот! Я совсем не понимала, что чувства точно так же влияют на поступки, как и разум. И мы решили посмотреть на чувства поближе. На всякие чувства. Не только ми-ми-ми, как ваши говорят.

        Доктор пожал плечами, не зная, что сказать. И надо ли. Такао сменила тему:

        — Ты, наверное, хочешь есть? Я же тебя с завтрака выдернула.

        — У тебя линия доставки прямо сюда?

        — Да. Я сделала. Думала, пригодится... — русалка коротко посмотрела на подушку. Доктор сделал вид, что вглядывается в океан. Даже спросил:

        — Кто это? Справа, милях в трех?

        Такао вытащила из шкафа пластиковую тарелку с несколькими отделениями, как палитру для красок, и отверстием под большой палец — удобно держать в одной руке, когда нет стола. Доктор уже сталкивался с подобными, и теперь привычно содрал полиэтиленовую крышку, скатал в шарик, шарик опустил в карман, отломил пластиковую ложку. Пока человек завтракал, Такао просканировала корабли на правом траверзе и засмеялась:

        — Штрафники, большое мусорное пятно перерабатывают в нанопыль. Читал утренний чат?

        Доктор кивнул:

        — И за что у вас черенки вставляют?

        — Ну вон те двое, Гремислава и Ярина, парня не поделили. На внешнем рейде, боевым оружием. Управились без жертв и разрушений, так что всего сорок пять суток. Там вон Корри с Лири, техасские мастерицы практической стрельбы. Сбивали спутники на спор, попали в союзный. Пятнадцать суток с возмещением ущерба. Сутки отбудут быстро, а вот собрать годный спутник, — Такао хищно улыбнулась, — Думаю, через полгода выйдут. Как научатся.

        — А это кто, еще дальше?

        — А это местные самоубийцы. Додуматься, назвать мою Катюшу самотопиной! В присутствии всех малявок Нахимовского. Пятнадцать суток за глупость, и восстанавливаться будут за свой счет. Катюша — подводная лодка, серия «К».

        — Понял, — доктор убрал опустевшую тарелку в показанный мусороприемник, и отправил туда же шарик из пленки. Такао покачала головой:

        — Не понял. Подводные лодки по характеру одиночки. Внешнее давление для них не фигура речи, а вполне ощутимый враг. А вот под скорлупой они чуткие, настороженно вслушивающиеся в океан. Радары в глубине бесполезны. Гравирадары тоже дают нечеткую картинку: вода плотнее воздуха на три порядка; в той же пропорции загрубляется масс-селектор. Остается гидроакустика. А тут тебе сразу и термоклин, и ложные отражения от косяков рыбы, и разноплотность, и галинная конвекция, и черт с рогами, и баба-яга в ступе. В смысле, Хьюга в своем батискафе, не приведи судьба нарваться.

        Такао совершенно по-человечески вздохнула.

        — И потому подлодки всегда неуверенные. Для них нет обмена ударами. Единственного попадания они обязаны избегать, как смертельного. Не поломка, так давление воды добьет. Поэтому любое неодобрение, любые упреки, даже просто неудачные шутки воспринимают очень болезненно. Запомни, доктор, подводную лодку перехвалить невозможно! Увидел — сразу на руки, и хвалить! Это эсминцам все как с гуся вода. Их люди и любят больше всего. За незлобливость, веселый нрав и легкость на подъем. В смысле, начистить кому-нибудь клюзы малявки всегда готовы.

        Русалка прижмурилась, вспоминая потасовку.

        — Так что нахимовские тридцатки за Катюшу гирингам навтыкали, даже завидно.

        — Но я читал, что эсминцы и подлодки — смертные враги.

        — Есть два самых больших училища, Нахимовское и Аннаполис. Нахимовцев готовят больше к применению торпед по надводным целям. Так что с подводниками они, считай, коллеги. А вот специализация Аннаполиса — проводка конвоев. Защита от чужих торпед. Тут как раз полное взаимопонимание, переходящее в бурные аплодисменты. Как ты сказал? Верные враги? Вполне.

        За остеклением форштевень промял особенно здоровый гребень; брызги взлетели выше топов. Такао деловито прибавила:

        — Но с малявками ты вряд ли познакомишься. Я тебе говорила еще на острове. Живые эсминцы — все наградные, мало их. Ой, смотри, опять дельфины увязались…

        Дельфины без видимого напряжения догнали корабль, и живо устроили арку, всем десятком перепрыгнув над полубаком.

        — Так у тебя шестьдесят узлов в час? А им все равно!

        — Шестьдесят узлов. Узел и есть миля в час.

        — Такао, смеяться не будешь? Почему вы все километрами не мерите? Удобнее же!

        — Потому что миля — одна угловая минута дуги. Земной шар круглый, и мы плаваем не по плоскому столу. Вот и получилась некратная цифра в тысячу восемьсот пятьдесят два метра. Зато штурманские расчеты хорошо делаются, без конвертирования координат в длину. И переход к воздушным траекториям легко считается.

        Такао всмотрелась:

        — А вообще, странные какие-то дельфины. Не побоюсь громкого слова, стремные.

        Словно услышав ее сомнение — а вернее, ощутив мощный сканирующий импульс тяжелого крейсера — дельфины еще раз прокатились аркой над полубаком, сбросили сумасшедшую скорость и быстро пропали за кормой. Русалка поглядела на доктора с заметным лукавством:

        — Так, про кого еще тебя предупредить? Авианосцы и линкоры ты вряд ли увидишь, это как параллельный мир. А вот с легкими крейсерами не связывайся вовсе. Гонору, как у меня, — подмигнула Такао. — А дури, как у эсминца. Заездят! Ты мужчина основательный, тебя бы с Акаси познакомить. Она русалок чинит, а ты людей. Семейный бизнес, все дела.

        Доктор смутился.

        — Тяжелые крейсера… — русалка призадумалась. — Ты уже видел у Сухова. Ну и линейный крейсер, там ведь была Хиэй.

        — Она сестра Конго, я правильно понимаю?

        — Конго… — русалка развела руками, — это Конго. Другой такой нет. Внимание на экран!

        

* * *

        На экране порт и причал; и пышно разодетые встречающие; и летят цветные ленты, и за спинами рыдают медные трубы, и в жарком небе тонко, иглой тоскливой вышивает скрипка — а потом все тонет в шуме приветствий.

        По причалу ступают закованные в пластик, с прозрачными щитами-бульдозерами носороги в камуфляже, в круглых шлемах; за ними в демократично-дешевых пиджаках машут публике президенты двух крупнейших держав Земли. То есть, двух крупнейших обломков прежних величайших держав.

        А вот следом движется рослая блондинка в непрактично-лиловом, ассиметричном бархатном, длинном; острые черты лица безмятежно-спокойны. Алые нечеловеческие глаза немного прищурены: то ли благосклонно, то ли презрительно.

        Вот дошли до берега! Крики, вопли фанатов. Букеты, красные шелковые сердечки сыплются под ноги, скользят с досок, уходя навсегда в мутную портовую воду. Оцепление отжало дорожку к лимузину; тихонько матерятся где-то антиснайперские расчеты; слуги, выглядящие дороже и значительней обоих президентов, распахивают дверцы; искры солнца на бронестеклах, толщиной в спичечный коробок.

        И вдруг тоненький паренек прокатывается коленями вперед под оцеплением, вылетая позади президентов прямо в ноги блондинке. Замирают все первые ряды; изумленная тишина катится вверх, вверх, вверх по трибунам; старший охраны раздосадовано машет ближним: прощелкали, суки — теперь хоть не лезьте, запортите все кадры! Президент может погибнуть на посту, но президент не может потерять лицо, впутавшись в историю глупую, некрасивую, вульгарную. Когда дуболомы охраны, к примеру, будут оттаскивать идиота-влюбленного. Если он шахид, так все равно ведь поздно дергаться.

        Но паренька одушевляет совсем иной фанатизм, и в стихающем гуле толпы, в растерянном буханье медных тарелок оркестра — ударник знай себе шпарит, не сняв наушники, плевать ему даже на это! — над причалом тонко, безнадежно:

        — Конго, я не могу без тебя жить!

        Конго чуть наклоняет голову; мальчик, наверное, видит алые искры под прикрытыми веками.

        Тишина становится абсолютной, потому что Конго роняет без паузы:

        — Не живи.

        

* * *

        — Не живи?!! А дальше? Вас там население не линчевало? Хотя чего это я. Куда там линчевать, даже помидорами закидать вряд ли кто посмеет.

        — Ты знаешь, наоборот, — рассеяно улыбнулась Такао. — После того случая стали относиться даже лучше. Меньше соплей, больше дела.

        Доктор пожал плечами (вот привязалось!) и попытался вернуться к прежней теме:

        — Кстати, о подводных лодках. Что там с четыреста первой? Ну, которую в «Гостях у сказки» Резервная эскадра не поймала? Чем закончилось?

        Такао улыбнулась:

        — Если я скажу, что все закончилось хорошо, ты же с хирургической точностью спросишь: хорошо для кого?

        — Я терапевт вообще-то.

        — Ну, тогда с пофигизмом врача общей практики не дослушаешь чего-нибудь важное в моем ответе. Найди время, досмотри уже кино до конца, оно того стоит.

        — Доснимут — досмотрю, — буркнул врач. — Терпеть не могу неоконченного, только разогнался, во вкус вошел — и стой, жди продолжения. Нет уж, я все-таки подожду последнюю серию. Такао, а лично для тебя чем это кончилось?

        — Для меня пока ничего не кончилось. Пока все живы. Вот что. За обедом я спрошу, не хотят ли наши гости вкатиться в гавань с музыкой, с живым звуком. Трансляцию на весь остров мы обеспечим. А тебе спасибо, иди поспи. Вижу, что не помешает. Качки не ожидается, ко времени подниму.

        — А зачем за обедом? Разошли сообщения, тебе и бегать не придется.

        — Ну ты же не думаешь, что я так вот просто пустила в тактическую сеть их всех? Только старшую. Как они ее называют за спиной: “тетя-капитан”. Ну, а второе — я хочу видеть и слышать ответ. Тоже чувства.

        Чувства исполнительской братии поделились практически пополам. Пока доктор добирал часы сна, пока “Такао” полуциркуляциями обходила позиции штрафников, в кают компании кто-то распыхтелся:

        — Я-то думал, буду для своих петь. Думал, в посольство еду, для людей.

        Сольвейга на то плечами пожала:

        — А я думаю, надо их простить и жить дальше. Бывает же, что рождение ребенка убивает мать. И что, ненавидеть за это ребенка до конца его дней?

        Люди повскакивали с мест; блики синего и алого цвета с футуристических панелей заплясали по лицам, по стиснутым кулакам:

        — Соль, ты чего?

        — Ты же с нами ездила по фронтам, в больницах выступала!

        — А теперь перекинулась на сторону либерастов? Платить и каяться?

        Женщина продолжала стоять на своем:

        — В том вопросе я считаю как вы, а в этом — как я. Туман закончил войну, пора закончить и нам.

        И в полной тишине гости поделились надвое. Кто решил поддержать Сольвейгу, вышли готовиться. Прочие же угрюмо сидели за красивыми гладкими столами, в привычном каждому по игре “Mass Effect” интерьере космического рейдера “Нормандия”. И не двигался никто, и слов не находил. Проснувшийся доктор сделал второй заход к автомату с едой. Увидев хмурые лица и узнав суть спора, доктор подумал: “Всякий свое мнение имеет, а я вот не определюсь никак.”

        Тут его взяла за рукав давно присматривающаяся девушка в ярком и полуоткрытом платье:

        — Хо! Это на самом деле ты!

        Доктор недоуменно всмотрелся:

        — Алка? Точно, Алка! Вот где не ждал встретиться! Ты как здесь?

        — Я тут с подтанцовкой. Ну, нашего фронтмена кудрявый в лазарет уложил, так что у меня типа отпуск... — девушка уверенно подтянула собеседника к столу:

        — Садись! Давай сюда твой поднос. Ешь, а я рассказывать буду...

        Оказывается, в родном городе развод терапевта вызвал совершенно гомерических размеров общественный резонанс. Доктор вспомнил, как Такао приобнимала его на ступенях, и как не далее сегодняшнего утра вызывала в рубку. Подумал, что после этого волна подымется еще выше. Алла заметила, что доктор ужин закончил, и как бы между прочим спросила:

        — Так вы развелись после того, как появилась... Она? — девушка осторожно кивнула на экран, где Такао и Сольвейга обсуждали лучшее размещение звука на полубаке.

        Доктор вздохнул:

        — Я не завел никого на острове. И развод был задолго до того. Все перебрехали, сучьи дети, а прошло времени всего-то пара недель.

        Алла запустила пальцы в подстриженные челкой рыжие волосы:

        — Не мое, конечно, дело... Но все равно ж узнаю через сплетни. Лучше сам скажи. Если не хочешь, чтобы опять переврали.

        Зеленые глаза смотрели серьезно и сочувственно, так что доктор проговорился:

        — Мне выдали предписание до Хабаровска. Типа, секретное. То есть — там скажут, куда дальше. Жена с порога: карьера или семья! Я только заикнулся, что на самом-то деле мы еще дальше поедем, а мне в ответ: “Куда там еще дальше? В поселок Новоебуново на берегу Тихого Океана? Ты это решение один принимал, без меня! Вот один и катись! ”

        Доктор фыркнул:

        — Я было собрался объяснить про Перл-Харбор, да чего-то обиделся. Если, думаю, сейчас вопли, то как же она заорет, когда со мной, не дай бог, случится что? Нынче не старый мир, инвалидность как раньше насморк, на каждом углу можно подхватить... Ну и покатился. Один.

        — И что теперь? Я видела в гостинице, ты кидал письма в ящик. Ты ей не писал потом?

        Доктор:

        — Нет. Это матери с братом.

        Девушка подняла брови:

        — Что, “если пустишь ее в дом — не мужчина ты, не гном”?

        — Нет, — врач даже плечами пожал. — Просто я в самом деле не понимаю, что сказать. “Вернись, я все прощу?” Так нет, не выговаривается как-то. Извиняться? Мне надоело, что всегда виноват я!

        Почувствовав нешуточную обиду в голосе, девушка сменила тему:

        — А я думала, эти ваши куклы и правда такие уж идеальные. И рядом с ними про нас вообще думать невозможно.

        И оба еще раз посмотрели на экран, отображающий длинный полубак. Такао уже организовала там кресла и стойки для инструментов. На другом экране, где ради антуража крутился открытый тактический чат, доктор прочитал молниеносную переписку с берегом. Из радиообмена следовало, что выпендрежница “Такао” подойдет к порту перед закатом, чтобы актеры выступали контражуром, на фоне садящегося багрового шара.

        То ли оставшиеся в кают-компании это сообразили, то ли просто не утерпели. К черту политику! Когда еще споешь вживую, для всего населения немаленькой гавани, да на борту страшного крейсера Тумана, да кровавыми крыльями за спиной закат! Довольно скоро в комнате остались только доктор и Алла.

        — Ну как... — ответил врач на зависший вопрос. — Фигуры безусловно. Здоровье. А воспитание... В процессе, скажем так.

        — А они правда не ревнивые?

        — У них половины инстинктов нет, — постарался честно и точно пояснить доктор. — Не пытаются интриговать, практически не врут. Да значит да, нет значит нет.

        — А чего так? — Алла подперла кулачками щеки.

        — Ну, человечество же развивалось, — сказал доктор, чувствуя себя опытным и мудрым. — Эволюция там, то-се. А эти готовые. Рефлексы тела на месте, а вот воспитание... Не жили они в пещерах при палеолите, нет у них необходимости кормильца переманивать, друг дружке шпильки в туфли пихать.

        — Так вам, получается, этого вот не хватало? — Зеленые глаза распахнулись шире обычного.

        — Мой же случай не показатель, — пожал плечами мужчина.

        — Ну ничего, разъясним эту сову... А мужского пола они существуют?

        Доктор вспомнил Юрия Петровича Зацаренного, дожидающегося операции в Международном Гавайском Госпитале, и сказал:

        — Пока нет.

        — Пока? А потом?

        — А потом конец, — сказал доктор. — На Земле останутся идеальные люди из нанопыли, остальные вымрут. И будут потом историки гадать, существовал хомо сапиенс сапиенс или это легенда такая. Вроде орков с эльфами.

        Алла поднялась:

        — Да ну нафиг! Пошли тоже на палубу. Танцевать я и без начальников могу.

        — И то дело, — с облегчением поднялся доктор. — Нафиг этот гнилой базар.

        

* * *

        Базар-вокзал в гостинице затих лишь к позднему вечеру. И тогда, наконец, Балалайка решилась оставить своих беспокойных подопечных. Выгрузка и размещение полусотни творческих личностей, разогретых концертом на подходе, дались ей нисколько не проще, чем тому же доктору — погрузка их на “Такао” во Владивостоке.

        Но все кончается, кончились и хлопоты. Решив, что для поправки настроения следует прибить несколько нервных клеток с подобающей закуской — и, желательно, в тишине — женщина направилась к фонарям рынка. Рынок врач же и посоветовал, сказав, что привычную еду можно найти только там. А торговля идет и после заката, как в большинстве реально жарких стран.

        Эскулап не соврал: и рынок работал. И квашеная капуста, столь хорошо сочетающаяся с заветной фляжкой, на базаре имелась. Но вот цена!

        Балалайка перевела взгляд к соседнему прилавку:

        — Да у вас тут черная икра дешевле!

        Две немолодые тетушки в белых косынках и длинных закрытых одеждах, приценивающиеся к икре, завздыхали наперебой:

        — Да что там дорого!

        — Сын приехал, угостили бы.

        — А пост. Нельзя.

        — Так что, холодильника нет? — густым басом удивился иеромонах, тоже выбравшийся на берег по случаю спавшей жары.

        — Да есть, так уходит завтра сын в море.

        — Ну, на войне и в пути допускается не соблюдать пост, — иеромонах пожал плечами.

        — А если он кабелеукладчик? Это же не война и не путешествие. Обычная работа. — Уперлась одна из тетушек. Иеромонах испустил двухметровой длины вздох. Размашисто перекрестил прилавок с черной икрой:

        — Нарекаю тебя ежевикой! Все, покупайте. И не смущайте господа пустым начетничеством.

        — Батюшка, благодетель наш, благослови! — обе тетки повалились в ноги. Балалайка, не зная, плакать или смеяться, вернулась к своей капусте и сказала загорелому продавцу на разухабистом “моряцком” английском, с явной угрозой:

        — Вы видите то, что вижу я? Триста граммов капусты стоят четыреста рублей?

        — Именно так, — подтвердила Рицко, изучив ценник.

        — Вы не подумайте, — сказала Балалайка, возгоняя в себе злость, — что я плохо вижу, или выжила из ума. Просто есть эмоциональные переживания, через которые сложно пройти в одиночку...

        И тут сообразила, кто стоит рядом, под тусклым желтым фонарем:

        — Рицко!!!

        — Капитан!!! Ай, не обнимай так, задушишь, bogatyrka, даттебайо!

        — А ты постарела, подруга. Извини, если обидела.

        — Все говорят... Что поделать, моложе мы не становимся. Давай присядем там вон, под навесом. Выпьем... Чего тут есть?

        — Слушай, но мы же лет пять не виделись! Не молоко же пить по такому случаю.

        — Жара спала — можно и vodka.

        — Слушай, и правда пять лет, от самого Перекрестка, будь он проклят! Как там у вас? Как Синдзи, Аска, Рей?

        — Рей умница. А Синдзи, козлина, чуть не разругался с Аской напрочь.

        — Да ты что?! Так, давай. За ветеранов забытой войны.

        — Правда. Пять лет, и все уже заняты другим. Кампай!

        — Твое здоровье! Вот кальмаром закуси, тут все свежайшее. Так что там с Аской?

        — Ну, она чуть не ушла к писателю. Кореец какой-то.

        — Вот это новости! Надо еще раз выпить. И чего?

        — Кампай! Ну там Хелик с Ненажным подсуетились, и тот кореец вовремя увлекся Алиской из океанографического универа в Саппоро. Ну, на Хоккайдо. Ниче такая пацанка, Мисато в шоке...

        — Хренассе!

        — А то. Знай наших.

        — Ваших — знаю. А дальше чего?

        — А дальше тот кореец вообще в армию вербанулся, а там во Владимирске стряслась такая хрень, до которой не допустили даже нас... И с концами. Короче, помирились Аска и Синдзи... Теперь ты вот это пробуй.

        — Блин, а нормально. С виду так не скажешь... Так. Третий тост молча...

        — ...

        — ...Так зачем ты тут, Рицко? Тоже записываться в герои вчерашних дней?

        — Хорошо сказано.

        — Еще по чуть-чуть за великую русскую литературу?

        — Но я...

        — Не переживай, меня еще хватит довести тебя до постели. Во всех смыслах.

        — О, юри-юри? Мы с тобой... Как это? “Юрийная парочка из Лунного Дурдома”?

        — Ладно мои отморозки, но ты-то! Рицко Акаги смотрит “Вирреальность”? Зовите репортеров!

        — А чего, нельзя? Я разгадала тайну ангельских мозгов, и спалила на этом собственные. У меня и справка есть, если что! Могу смотреть, что хочу. После того, как я забыла приехать на вручение Нобелевки...

        — Чего, правда забыла?

        — Ага. Ну, понимаешь, пошли результаты, и сразу такая удача. Все ясно так разложилось. Дай, думаю, запишу вывод, всего-то пару строк. Ну и забыла. Ведь может красивая женщина один раз опоздать в театр! А они, suki pozornye, обиделись как неродные! Прислали письмо, что хоть я такая вся крутая, это еще не дает мне право...

        — И присели на толчки в ужасе, ожидая когда Мисато со взводом “Эхо” Стокгольм ровнять явится... А, кстати, Мисато?

        — Помолчу, чтобы не сглазить.

        — Значит, и правда, хорошо... Так ты лечиться или лечить?

        — Я в очереди на вторую операцию. И буду проводить первую. Есть определенное сходство ядра туманника, ядра ангела и человеческого мозга. Вот меня и позвали, как специалиста. В оплату — понятно, что.

        — И станешь ты равна богам... А Ларри как на это?

        — Мы давно расстались. Нормально, без швыряния тапками. Мы просто разошлись. Постепенно, как в море корабли. Я замужем за своей работой. А он женат на своей дивизии.

        — Жаль, но чего уж теперь. Давай, чтобы операция прошла хорошо.

        — Кампай! Ты, кстати, тоже устало выглядишь. Хотя кожа у тебя получше. Как твои? Как Реви, что у нее с Окадзимой? Детей нет?

        — Перебрались на Мальдивы. Аквапарк у них, морские перевозки. Видимся теперь нечасто.

        — А ты не переехала?

        — А зачем? Я живу на берегу и каждый день могу погружаться в прозрачные воды южных морей. Голову прочищает превосходно. Да и кожа на лице — после ожога хуже уже не будет.

        — Но сейчас ты все-таки выглядишь озабоченной. Очередной кризис на... На работе?

        — Ага. Помнишь Пенсаколу?

        — Толковая девочка.

        — Она все-таки послала нас к херам.

        — Вас... “Отель”?

        — Если бы. Человечество. Она ушла в море.

        — Но у нее нет нанопыли, чтобы создать себе корабль. Будет красть? И потом, диких Туманников скоро не останется совсем.

        — Нет. Она хочет создать Глубинных. Точно по манге. Собирать ядра потопленных туманников. Дважды утонувших, так сказать. Обиженных людьми.

        — Но ваши же вроде бы нормально к туманникам?

        — Нормально — это нормально. Не плохо. Но и не сильно лучше, чем к своим. Ай, ладно, расскажу. Один хрен, за то, что упустила Пенсаколу, мне уже от своих vyshak lomitsa... Короче, она поехала к своему парню.

        — У нее парень? Завелся? Она же ненавидела людей!

        — Только представь, через что ей пришлось перешагнуть. Ну и вот. Поехала к нему куда-то в глубинку. А тамошние крутые положили на нее глаз. Ну, они же не знали, что русалка. Да в этом и смысл программы адаптации. Чтобы совсем как люди. И местные якудза парня сперва сильно побили, а потом просто прирезали в темном углу. Типа, не по чину тебе настолько красивая девка.

        — В этой гребаной жизни две женщины хоть раз могут поговорить не о мужиках?

        — Ничего. Будет еще тебе квантовая физика во все поля. В итоге, от поселка осталось четыре дома. И ни единой живой души. Кто сбежал, кто... Кто не сбежал, в общем. Подробностей не будет.

        — И не надо. Нанопыль, она, положим, сумеет синтезировать. Она все-таки мой лучший ученик. После Майи. Но все же.

        — Была.

        — Не была, а есть. Я не откажусь от нее. Узы “учитель-ученик” святы в трех перерождениях. Предупреждаю, что если придет ко мне, выковыривать будете со всей армией ООН.

        — Она тоже пообещала не вредить людям, пока мы с тобой живы. Но прибавила, что срок жизни человеческой недолог.

        — Здорово же она расстроится, когда узнает! Так ты здесь, потому что рассчитываешь пролезть в очередь на операцию?

        — Кто? Я? По вашему счету, якудза с южного моря? Ладно там до посольства — туда я добралась под видом помощи артистам. В твой список, наверное, пролезть посложнее. Думаю, там от важняков уже не протолкнуться.

        — Ошибаешься. Не протолкнуться будет лет через десять, когда все убедятся что с первой волной — то бишь, с нами — все в порядке. И физически, и психически. Так что я легко впишу тебя даже перед собой. Назову объектом-добровольцем, первый-то кандидат у нас мужчина. А мужчина и женщина имеют некоторые несомненные различия в анатомии...

        

* * *

        — В анатомии человека...

        Доктор водил указкой по набору плакатов, старательно выговаривая термины. Когда его приглашали читать лекцию, то предупредили: “Память у ваших слушательниц абсолютная. В смысле, назовете что-то неправильно — так навсегда и запомнят.”

        — ... Принятое обозначение: “глютеус максимус”...

        Так что доктор старательно пояснял, что в человеке чем занимается. И чего боится. И какие наибольшие нагрузки выдерживает. Знания — штука обоюдоострая. Рассказав, как человека сберечь, тем самым сообщаешь, как его сгубить. Доктор не сомневался, что посол Ермолов уже вовсю козыряет этой откровенностью, выменивая у русалок очередные рыболовные квоты — или пару подлодок в отряд связи. Восстановление оптоволокна между континентами неожиданно вышло в чемпионы по прибыли.

        Слушали доктора две чертовы дюжины русалок. Разместились все на превосходном гавайском пляже — белом, как с картинки. Ветер сегодня дул с севера, и от него заслонял громадный остров Гонолулу. Слушательницы сидели вразнобой: кто по-японски, на коленях. Кто на куске плавника. Кто на срубленном давным-давно пальмовом стволе. Кто попросту на песке.

        В синей-синей, неземной красоты, бухте качались на почти незаметной зыби двадцать шесть кораблей. До закрытой бухты Перл-Харбора дыхание бушующего у самых Курил шторма доходило едва-едва. Только сверхчуткие приборы кораблей Тумана и могли его услышать. Двадцать шесть новеньких русалок пока что не привыкли удаляться от собственных бортов. Для них это было, как для человека отправить на охоту руку — и терпеливо ждать возвращения с добычей. Ну, или с участковым и оргвыводами: смотря чего хапнет рука, почуяв свободу от мозгов.

        Так что доктор читал вводный курс анатомии прямо на мелком песке. Плакаты и гладко составленный текст ему нашли в сети — не то в человеческом сегменте, не то в безразмерной памяти Тумана. Большие листы доктор вешал просто на вбитые в песок трубы, а указывал взаправдашним китовым усом. Ради лекции врач и выглядел по полной форме, в белом халате, шапочке с красным крестом, и уж кофр по такому случаю позабыть не мог. Корнет немного посмеялся, но потом задумался и сказал: “Пожалуй, док, так и надо. Ты же теперь символ.”

        Символ вошел во вкус плакату к пятому. На четкий голос подтянулись даже кое-какие зрители. Пять-шесть местных пацанов пятидесяти оттенков загара. Трое хмурых моряков — судя по робам, с кабелеукладчика, зашедшего несколько дней назад пополнить кладовые. От жары моряки сбросили верх комбинезона, завязав рукава вокруг пояса.

        Под конец даже забрели морпехи посольской охраны — четверка в увольнении. Развлечениями остров не богат, и потому анатомию слушали все с искренним интересом. Никто не перебивал, не ржал в определенных местах.

        Впрочем, дисциплина обеспечивалась все той же Резервной эскадрой. Двадцать шесть новеньких кораблей стояли носами к длиннющей причальной стенке, как шпроты в банке. А вторым рядом разместился откровенный заградотряд: “Ашигара”, “Кагура”, “Хиэй”. Еще чуть поодаль, неподвижно на голубом стекле — “Начи”, “Миоко”. Если бы доктор знал, что эскадра стоит в боевом порядке — контактные бойцы в первой линии, стрелки во второй — то встревожился бы.

        Русалки с Резервной разместились вокруг новеньких, по углам квадрата. Доктор уже видел всех при визите к Сухову, да и не до разглядывания ему было сейчас. Мальчишки таращились в осторожном восхищении. Моряки с кабелеукладчика только что пальцами не тыкали. Морпехи, более-менее привыкшие, любовались ненавязчиво, обмениваясь короткими оценками:

        — У второй справа глазища...

        — Ноги тоже.

        — Тут у всех... Ноги.

        — Только у тебя грабли. Гха! Гха..

        — Тихо ты, е*арь-перехватчик. Понравилось мордой в кактус?

        Рыжий Сухов сидел возле Миоко, на аллюминиевой бочке из-под пива, заброшенной сюда в незапамятные времена. Среди морпехов он сразу отследил громадного дагестанца и потрогал уже почти сошедшие с лица синяки.

        — ... На первый раз достаточно. Пожалуйста, если у вас есть вопросы, вы можете задать их в тактической сети. По адресу “Dok_kofr”.

        — А чего там спрашивать! — Поднялась одна из новеньких. “Хелен,” — шепнула Миоко рыжему. Русалка же продолжила:

        — Ну что эти люди! Мы же насколько круче! Объективно!

        “Вон она, третья справа,” — снова шепнула белокурая Миоко. Сухов нашел корабль взглядом. Поднялся тоже — тогда врач, набравший воздуха для ответа, замолчал в ожидании. Неприятно улыбнувшись, Сухов повернулся к морпехам.

        — Эй, лев ислама!

        — Чего тебе, гяур?

        — Ты тут кинулся бить мне морду за женщину, значит, она тебе нужна?

        — Любому настоящему мужчине нужна.

        — Вот смотри! — Сухов показал на стоящую в рост Хелену. — Нравится?

        Доктор ошалело вертел головой слева направо: русоволосая девушка в белой морской форменке; туфельки чуть утопли в песке. Напротив, шагах в двадцати, черно-зеленая камуфляжная горилла, оживший кусок заросших джунглями гор. Горилла откашлялась, вошла на пляж осторожным плавным шагом опытного борца, и по мере приближения превратилась в здоровенного мужчину с резким восточным профилем. Морпех посмотрел на девушку, и сказал:

        — Девушка, вы очень красивы! Вы мне очень сильно нравитесь! Не хотите погулять на берегу?

        Хелена посмотрела на Сухова с удивлением. Тот по причалу подошел к носу легкого крейсера “Хелена”, уже полностью восстановленого после захвата.

        — Смотри. Если он коснется рукой твоей скулы... Например, здесь! — Сухов постучал по металлу под якорным клюзом. — Раньше, чем аватара добежит, примешь его на борт?

        Хелена задумалась. Доктор говорил про атлетические достижения. Что, собственно, и вызвало у нее резкий смех. Для людей рекорд — стометровка за десять секунд. На стадионе, без одежды. А этот... Говорящий валун... В ботинках, штанах, талия стянута кожаным поясом. На поясе “кынджаль” — так называется эта штуковина в тактической сети... Весит она с килограмм, да и в ногах будет путаться, снижая и без того смешную скорость бега. Впрочем, сбрую и куртку человек наверняка скинет, не полный же он дурак. Футболка... Где же подвох? От нее до борта четыре прыжка. От него шагов сорок. Это даже не смешно!

        — Да я спиной вперед обгоню этот мешок протоплазмы!

        — Спиной вперед? — совсем нехорошо прищурился Сухов. — Нет уж, девочка, беги как надо, а то скажешь потом, что мы жулики... Слово сдержишь?

        Русалка кивнула молча.

        — Ты, лев ислама, готов?

        Только тут доктор начал догадываться, но сделать уже ничего не успел. Сухов отмахнул старт! Аватара с презрительной миной сделала пару ленивых шажков. Чего там спешить, вот подбежит двуногий тюлень шагов на двадцать, тут и...

        Чего?!

        Отрубленная кисть морпеха вбилась в борт с такой силой, что броня загудела!

        — Издеваешься, руске Ванья? — Морпех тянул вшитый жгут левого рукава. — Детский задача ставиль! Думаешь, чурка некультурный сказки народов мира не читаль? Не зналь, откуда на флаг Улада отрубленный кисть нарисован?

        Первым опомнился доктор. Рукав разрезать, жгут костюма нахрен. Вот нормальный жгут. Нейроблокатор, один слой. Загуститель. Загуститель. Загуститель, сука! Да что ж оно прет, как из трубы? Жгут не обжат?

        — Леду бы... — не глядя по сторонам, простонал доктор. И почти сразу прямо ему в руки посыпались снежинки, а затем и приличные градины. Врач сгреб их в комок, придвигая к линии среза. Снежинки зашипели в горячем, красном. Кашей потекли сквозь пальцы доктора на безукоризенно-белый песок. Мелкие сосудики сжались. Теперь и жгут встал, как надо. Загуститель. Гель. Скорлупа.

        Доктор повернул голову, уперся взглядом в кремовый камзольчик Ашигары:

        — Кисть его можно достать?

        Кагура нырнула прежде, чем доктор закончил фразу. Пока врач вынимал кювету из пригодившегося кофра, пока паковал выловленный Кагурой обрубок, пока заполнял водо-ледяной смесью — считать охлаждение времени не было, оставалось надеяться, что по жаре ткани сильно не застынут, и ледяные кристаллики не попортят их изнутри — все молчали.

        Моряки с кабелеукладчика встали тесной тройкой, в полном ошеломлении переводя глаза то на остолбеневшую Хелену — то на стремительно бледнеющего дагестанца. Из группы морпехов кто-то сказал:

        — Абдул-Мамед, ты Дебил-Мамед! Из-за наносисек руки лишился?

        Хелена покраснела до корней волос: они настолько низко ее ценят? И тут же спохватилась: ведь она совсем не хочет им понравиться!

        Однорукий ответил совершенно без акцента:

        — Командир, а для чего нам быть самыми лучшими воинами? Да чтобы у нас были женщины! Если бы я жил при Искандере, я бы завоевал ее мечом. А теперь я буду сильнее всех, чтобы она меня выбрала, так! Я выбрал — я заплачу!

        — Как я теперь это в рапорте подам?

        — Э! — тихонько засмеялся морпех. — Нищастная случай на производства, первый раз, что ли? Главное, чтобы посол причину не узнал.

        С откоса спустился высокий седой мужчина в отглаженном костюме-тройке, в начищенных туфлях. Несмотря на жару, под мышками светло-голубого пиджака не было пятен. И лицо человек не утирал. Морпехи приветствовали его стойкой “смирно”, и кто-то из них — доктор опять не разглядел — гаркнул командным тоном:

        — Смирись, Кавказ — идет Ермолов!

        Все русалки — и Сухова, и новенькие — живо сделали поиск по фразе. Кагура даже головой повертела, сказав тихонько:

        — А ведь кавказцев русские завоевали, а не наоборот.

        — Начитанный какой, — посол понял все без доклада. — Доктор, вот вам и случай новое оборудование проверить. Перед аугментацией Зацаренного. Чего встали? Бегом на хирургию!

        Развернулся, прошел обратно мимо строя морской пехоты. Дружески похлопал крепышей в широченные грудные клетки:

        — Как же мне, Д'Артаньяну, тяжело с вами...

        И ушел.

        Морпехи подхватили товарища, понесли следом, к дорожке наверх. Туда же, в госпиталь, поспешил и доктор.

        — Вот, — показал Сухов на уходящих. — Люди.

        Подошел к плакатику, по которому доктор только что разъяснял русалкам анатомию человека. Постучал прутиком:

        — А это так... Тигр в разрезе. Грудинка, корейка, филей.

        И резким движением, самой Ашигаре впору, крутанул прутик; тот не замедлил сломаться.

        Русалки, дисциплинированно сидящие перед плакатиком, молча переглянулись. Потом тоже посмотрели вслед человеку с кофром, тяжело шагающему по дорожке среди зарослей.

        Заросли расступились перед уже знакомыми решетчатыми воротцами госпиталя. Разместив дагестанца в подготовительном блоке, а отрубленную кисть в термолотке, доктор приказал готовить первую операционную.

        — И вызовите Айболита... Шайтана, в общем, — позабыв о смущении, решительно велел доктор. — Где бы ни находился. Скажите, что я за профессором Акаги, пусть сразу приходит в ее палату.

        

* * *

        В просторной двухкомнатной палате у профессора Рицко Акаги собралось человек десять. Пара японцев из НЕРВа, протащенный ими по знакомству коррепондент “Асахи Симбун”. Невесть как пролезший колумнист “Финансовых новостей”. Русалка Корнета, как лучший из доступных переводчиков. Сам Корнет, причем не по знакомству, а приглашенный великой Рицко. Когда вошел доктор, журналисты как раз интересовались:

        — Профессор, в сети пишут, вы раскрыли секрет волновой защиты Туманников? Это правда?

        — Не я, а Майя Ибуки. Не раскрыла, а выдвинула гипотезу. Возможно, вот этот молодой человек и поможет нам ее проверить.

        — А в чем суть? — оживился Корнет.

        — Суть простая. Энергию, прилагаемую к защите, можно поглотить, рассеять, отразить, перенаправить. Но все подобные виды защиты уязвимы к перегрузке. Рано или поздно достигается такая величина энергии, которой защита противостоять не может. Но ведь входящую энергию можно еще инвертировать. Пример: активная звукозащита. Излучается звук той же силы, но в противофазе исходному. Совпадение фаз полностью глушит исходный звук.

        — Но ведь снаряд не звук!

        — Квантовая механика учит нас, что частица и волна суть одно. Протон состоит из набора кварков. Так что, чисто теоретически, если каждому кварку сопоставить антикварк — ну, как электрону позитрон...

        — Так это фотонная ракета получится!

        — Мы сколько в разных журналах читали!

        — И куда потом энергию аннигиляции? — спросил Корнет.

        — В тот самый межпространственный карман, откуда к нужным точкам антикварки подсовывали, — то ли в шутку, то ли нет, ответила Рицко.

        — В ефремовский Тамас, — кивнул Корнет. — Профессор, а параллельные вселенные от подобного обхождения не... Не того?

        — Вполне вероятно сползание затронутых параллельных вселенных в одну общую, — ответила Рицко без особого изумления: видимо, думала уже над этим. — По тому простому принципу, что любая система стремится свести потенциальную энергию к минимуму. Камень стремится скатиться в яму. Сложные многодетальные механизмы — упроститься до уровня, когда уже нечего выбрасывать. Хорошо писал Саймон Грин, книга “Элегантная вселенная”, кому интересно... Думаю, точно так же и все наши Вселенные сойдутся.

        Профессор несколько смущенно улыбнулась:

        — Я тут на досуге набросала списочек. Ничего серьезного мне делать не позволяют.

        — И не позволю! — сказал вошедший Айболит, — Так. Доктор, вы уже здесь? Отлично. Установка будет готова минут через пять. Простите, Акаги-сан, но нагружать мозг я вам пока не позволяю.

        — Даже планшет отобрали. Так что я прихватила почитать...

        Акаги вытащила из-под матраса — как школьница дневник, честное слово! — потертую картонную папку.

        — Совмещение Вселенных уже происходило в год Войны Ангелов. Мы назвали событие “Операция Элизиум”. Я участвовала в нем. И даже, наверное, где-то пострадала. Хотя это как посмотреть.

        Рицко поморгала.

        — В итоге НЕРВ засекретил все напрочь. Мы поняли в “Элизиуме” даже меньше, чем во Втором Ударе. А потом все понемногу забылось. Темные дела давней войны. Этих данных, — Акаги помахала папкой, как веером, — Нет даже в сети. Кстати, кристаллокопирование запрещаю.

        — То есть, на флешки не записывать?

        Акаги улыбнулась:

        — Шутка Синдзи. Весьма специфическая, судя по полному отсутствию ваших улыбок. А кроме шуток — все, как и сегодня. Из множества сходных Вселенных путем суперпозиции выкристаллизовался некоторый непротиворечивый канон. Деталь оттуда, персона отсюда... То же самое будет и с Туманом, как мне кажется. Есть базовый ствол событий, мы условно назвали его “Сказка”. От нее как-то боком отпочковалась линия “Трамонтана-Строптивая-Перекресток”. Полностью перпендикулярно — две ветки сразу. “Ныряльщик Нагато” и “Уровни глубины”. Вообще в сторону — “Над седой равниной моря”, “Серебро и сталь”. И в конце всего этого, целый веер кантаек. В искусстве такое называется межавторским сборником по заранее выбранной Вселенной.

        — А в реальности?

        — В реальности, — Рицко вздохнула, — облака следуют за драконом, а тигр — за ветром. Все-таки люди разные. Жаль.

        — А почему жаль?

        Акаги охотно пояснила:

        — В нашем языке местоимение “я” появилось примерно в конце девятнадцатого века. И нормы языка его толком пока не учитывают. Ты всегда представитель некой группы. Мы, школьники второго класса. Мы, студенты пятого курса. Мы, школьный совет. Мы, управление школы. Мы, жители дома номер три. Неважно, что там один житель. Понимаете? Когда я училась в Европе, стажировалась в ЦЕРНЕ, для меня эта индивидуальность была как удар. Я привыкла, что каждый человек — срез пучка судеб. Жгут из прошлого в будущее. Но ты — именно ты! — должен вести себя так, чтобы твоя группа противостояла враждебному внешнему миру наилучшим образом. Вот поэтому мне иногда жаль. Красивая статуя только на то и годится, чтобы ей со всех сторон любовались. А из простеньких кирпичей можно дом построить.

        — Профессор, — взвился Корнет. — Со всем почтением! Из кирпичей можно только стенки сложить. А система отопления или там электроснабжения уже требует большого набора деталей сложной формы, которые просто так не прижмешь друг к другу.

        — Удивительно мне, — ласково улыбнулась Акаги, — что разработчик с легендарного русского “Вымпела” не знает о стыковочных узлах, унификации крепежа, посадочных местах да предельных допусках. Оттого, видать, и бьются у вас ракеты о небесный свод.

        Корнет похлопал губами. Доктор усмехнулся:

        — Что, брат, уела тебя блондинка?

        — Эта блондинка восемнадцать ангелов уела, — опомнился Корнет. — В споре с Акаги-химе мне проиграть не стыдно.

        Рицко переложила бумаги:

        — Я продолжу. Все можно прекрасно, без малейшего зазора, сложить в единую Вселенную. Как гребни, сходящиеся к единой вершине.

        — Вы не боитесь смешения множества миров?

        — И следующей из этого каши?

        — И путаницы подстилающих слоев?

        — Я — Рицко Акаги. Вот, молодой человек только что сказал: Акаги-химе, съевшая полторы дюжины Ангелов. Я не боюсь усложнения мира, и не буду сводить его к жалкой определенности очередной Нобелевки. Пусть расцветают сто цветов!

        Рицко снова улыбнулась:

        — Назвать букет, к примеру, “Мир Луны”. Гай-коку-дзины называют же японский язык “мунспиком”. И вот пожалуйста, всем хватит места: в небесах неврои, в глубинах Глубинные, над водой Туман, на Луне Ангелы.

        — А в жопе островок и мы на островке, — пробурчал не сдавшийся Корнет. — Мы — голодные. Мы — нищие. С “Арпеджио” в башке и рейлганом в руке...

        — Простите, профессор, вынужден прервать, — прокашлялся Айболит, поглядев на часы. — У нас травматическая ампутация. Кисть. Предлагаю запустить на новом оборудовании.

        — Исполняете вы?

        — Да, за хирурга встану сам. Вы будете руководить бригадой. Срез чистый, срок меньше часа, платиновое время. Так что от самого процесса неприятностей не жду. А вот с новой установкой только вы и справитесь. Молодого человека возьмем ассистентом, ему полезно. И нас, кхм-кхм, ветеранов, будет кому поддержать на ногах. Так что, Корнет, добеседуете потом. Под вашим любимым крылом истребителя.

        

* * *

        Под крылом истребителя слабый ветерок да запах старой резины. Под крылом истребителя потрескавшийся бетон временной полосы, положенной саперами уже в последние недели войны Тумана. К тому времени от авиакрыла осталось три машины. Было полсотни. Когда крыло разом выруливало на старт, кипящий воздух иссушал кустарник на километр за желтыми шевронами разметки. По мере поднятия океана самолеты переезжали все выше. С затопленной полосы перелезли на хорошую дорогу шестьдесят два. Потом саперы расчистили террасу несколько вбок от дороги, и остатки авиакрыла обосновались там.

        А потом пришел Туман и все, что еще летало, загнал окончательно в море. Тройка машин потому и уцелела, что не поднималась на боевые: не хватало какой-то специальной смазки. Доктор мог бы спросить у Корнета, тот же назывался авиационным инженером. Но для этого пришлось бы просыпаться, вставать с раскатанного на бетоне спальника... А вставать не хотелось. После восемнадцати часов операции по сшивке нервов — всего два ствола, срединный и локтевой, да пока соединишь каждый! — пришлось откачивать еще и переутомившуюся Рицко. Сутки промелькнули, как одно мгновение. И почему доктор отрубился сразу за решетчатыми воротцами госпиталя, он сам не понял.

        До истребителя его донесли смущенные морпехи, ожидающие результата операции. Где живет новый врач, они пока не знали, спросить же спящего не могли. Зато где живет самая симпатичная русалка базы, все мужчины выучили давно и навек.

        Девушка Корнета без удивления определила гостя на спальник под крылом: ночи теплые, подстилка толстая (сама проверяла), от дневного солнечного жара прикроет самолет. Пришедший под вечер Корнет спросил только, не просыпался ли доктор. Узнав, что пока нет, посидел рядом. Послушал дыхание (ровное), потрогал голову (лоб не горячий), и решил, что бояться можно начать и позже.

        Так что доктор спал, и снилось ему не серое аллюминиевое крыло “Игла”, а синее крыло “Санта Круз”. Снилось доктору, что сам он опытный воздушный волк, и живет на военной базе. Вот он берет летную книжку воздушного стрелка, вписывает в нее сбитый истребитель, закрывает синюю обложку с золотым тиснением “Фана дель Морал”, подает кому-то напротив...

        Тут доктор все-таки проснулся. Ветер гнал облака: с норда подобрался шторм, и синеву пятнали цепочки белых барашков. При взгляде снизу вверх казалось, что крыло несется в небе. И вокруг одно только небо, да двенадцать тысяч километров моря, да где-то поджидают Великие Водопады...

        Доктор потянулся, перекатился на бок, и заставил себя подняться.

        А здорово японцы умеют рисовать небо и море! Впрочем, у них ведь, кроме необозримого неба и неизмеримого моря, ничего толком и нет. Что уж там степь-тайга — лесов путевых не осталось. Особенно после поднятия уровня океана...

        Где-то, помнится, читано было, что и многолетняя служба клерком в банке не препятствие сделаться потом пилотом. “Да только кто же этим придуркам вместо меня руки пришивать будет?” — подумал доктор, наконец-то проснушись окончательно.

        — Привет, — сидящий на колесе шасси Корнет протянул Доктору чашку горячего кофе. Из все того же термоса с набитой под трафарет аквилой.

        — Спасибо, — доктор принял чашку, сел на такое же колесо второй опоры шасси, выпил и спросил:

        — Ты меня сюда доволок?

        — Не, братья по разуму. Морпехи. Стыдно им теперь, дебилам.

        — А что русалка? Согласилась на такого корабельного человека?

        Корнет пожал плечами:

        — Не спрашивал. Занят был по работе.

        — Гипотезу Акаги проверял?

        — Почти, — Корнет снова задел ботинками пустой зеленый ящик, служивший столом.

        — А вообще ты тут зачем? Мне Такао (“Да, я крут!” — подумал доктор грустно. — “За четыре дня даже комплимент ей не сделал...”) рассказывала про техническое сотрудничество — это ты и есть?

        — Я ракетчик с “Вымпела”. У нас на заводе тоже однажды зазвонил телефон без диска, но с гербом. Такой, знаешь, герб под старый стиль. Земной шар в золотистых колосьях, только вместо серпа и молота наши по-приколу двуглавую аквилу набили. Что как бы символизирует, — Корнет постучал пальцами по термосу с трафаретной надпечаткой “WH40K”.

        — Да, — сказал доктор, — Еще бы.

        — У нас много таких телефонов, — продолжил Корнет. — А на демонстрацию мы всегда медведей берем в зоопарке, клюкву с грузовика раздаем ведрами, а наш оркестр балалаечников, между прочим, лучший по Северному Флоту. Мой начальник все шутит, что уж его-то в аду серпом и молотом есть не заставят. На худой конец, курицу эту гербовую хоть сварить можно...

        Доктор поулыбался. Корнет обернулся на топот, принял из рук подбежавшей девушки белый кулек. Развернул:

        — О, нормальные бутерброды. Колбаса на сыре.

        — А батон?

        — Буржуазное излишество. Серьезно. — Корнет подмигнул девушке. — Ты вот хоть раз учил русалку готовить?

        Врач пожал плечами:

        — В рубке у Такао линия доставки. Все уже разогретое приезжает.

        — Так ты и в рубке был... Вот как. А подушку ее видел?

        — Видел, только издали.

        — Интересно, кто же там нарисован.

        — По фильму...

        — Фильм фильмом, а ведь раздолбали ее в хлам, ядро потом подбирали и восстанавливали. Вот и подушку она восстановила. А рисунок на ней — никто не знает. Хотя многим интересно.

        — Я посчитал невежливым лезть ей в душу.

        Корнет внимательно посмотрел на собеседника, и счел за лучшее вернуться к прежней теме:

        — И вот наше начальство как узнало, что с Туманом наконец-то мир-дружба-жвачка... Да как обрадовалось, что больше никто датчик ориентации в ракету вверх ногами не вопрет: все начнут роботы делать... А им, начальникам, только и останется: экономию на нашей зарплате подсчитывать, да премии самим себе выписывать за нановнедрение — так меня и наладили на разработку этих самых роботов. За секретами наноматериала там... Ну, я мог бы кратенько развернуть доклад часа на три. Но воздержусь.

        — Ага, — сказал доктор, — тогда объяснишь? Помнишь, Акаги говорила: квантовая механика. Ну и читал я, квантовый канал связи прослушать нельзя. А в чем отличие от обычного? Я в электронике не силен.

        — Ну, если не силен, то попросту. Вот представь, что ты спишь.

        — Ну.

        — И твоя девушка лезет рукой проверить, стоит ли у тебя член.

        — Так он же встанет! А... — фыркнул доктор. — Теперь понятно. Объясни мне тогда вот что. Вот везде пишут, что туманников подчинял ворм-вирус. Но у них же канал квантовой связи, нет?

        — Ну так.

        — А чтобы хакнуть квантовый компьютер надо иметь тоже квантовый компьтер, а его же у людей не было?

        — Доктор. Привожу аналогию. Еще раз специально повторяю, для прожженных гуманитариев. Аналогию. Не ищи прямые параллели.

        — Понял. Говори уже.

        — Знаешь анекдот про взлом банкомата? Старый.

        — Смешной хоть?

        — По мне — да.

        — Тогда пофигу, что старый, рассказывай.

        — Рассказывай — вмешалась девушка. — Я-то не знаю.

        — Ну, молодой хакер спрашивает старого: “Как взломать банкомат с ноутбука?”

        — Банкомат — это коробка с деньгами?

        — Ну да, в третьей серии “Сказки” ее Конго срезала силовым полем. Виктор отказался не свои деньги брать. Ну, а хакеры не отказываются. Вот и старший отвечает младшему: “Берешь ноутбук, трос, газовую горелку, кувалду. Трос цепляешь к банкомату и к машине. Машиной вырываешь банкомат из стены. Автогеном вырезаешь короб с деньгами.”

        — А ноутбук тут зачем, — удивилась девушка. — Им же ничего не делали?

        — А какой же ты хакер без ноутбука? — засмеялся удавшейся шутке рассказчик.

        Русалка озадаченно покрутила головой.

        — Ты хочешь сказать, — ухмыльнулся доктор. — Что взломали вообще в обход квантового канала?

        — Свечку не держал, — тоже поднял уголки губ Корнет. — Может, взломали как раз квантовый канал. Но не компьютером, а как тот банкомат, в обход. Чтобы заглушить радиосвязь, можно с хирургической точностью поставить помехи на определенной частоте. А можно грубо и надежно рвануть ядерную бомбу, что прекратит вообще всю связь. Вместе со связистами. Еще раз напоминаю, я привожу аналогию. И моя фамилия ни разу не Капица и не Ландау. Так что аналогия отражает мое понимание процесса, а не как он реально протекал. Там вообще могли, не ломая канал, использовать его по назначению. Как в рассказе: “Белая трость калибра 7,62”, поинтересуйся.

        — Ну вот, — русалка, услышав что-то, бросилась к домику Корнета — бывшей дежурке выпускающих механиков, переделанной под жилье.

        — Снова телефон, — сообщила русалка по возвращении. — Доктора все-таки ждут в госпитале.

        — Да, сколько я спал-то? Часа три?

        Человек и не-человек засмеялись полностью синхронно и одинаково:

        — И еще три!

        — И еще три... Раза по дважды три!

        — Вы чего? И Айболит меня не искал?

        — Только что. Эй, не подрывайся так! Он сказал, никакой спешки. Доешь нормально, кофе допей.

        — Да оно всегда так, — проворчал доктор, позволивший усадить себя обратно под крыло. — То все тихо-тихо, а потом р-раз: “Хьюстон? У вас проблема!”

        

* * *

        — Так проблема-то в чем? — спросил Юрий Зацаренный. Русалка-переводчица донесла его слова до профессора Акаги, после чего возвратила ответ:

        — В строении мозга. Пример. У вас есть не только пять пальцев на каждой руке, но и соответствующий центр в мозгу, который отвечает за двигательную активность. За обработку информации от глазных нервов. От ушных. И так далее. Понятно?

        Старик выразил согласие прикрытием век.

        — А у русалок есть такой орган: боковая линия. Воспринимает давление воды. Для кораблей, как и для рыб, необходимейшая вещь. И у русалок есть в мозгу центр давления, дешифрующий сигналы от этой линии, и представляющий их каким-то способом. Цветом. Ощущением давления на кожу. Зудом. Шумом в ушах, наконец. Мы не можем это ни знать, ни представить. У человека подобного центра просто физически нет. Поэтому прямая проекция нашего сознания на их физический носитель невозможна. Мы немного сталкивались с похожими вопросами при анализе ядра Ангелов. Потому-то меня и пригласили.

        — А я думал, тоже лечиться.

        Рицко сильно потерла виски:

        — Одно другому не мешает...

        — Да уж... — дед Юрий вздохнул:

        — Если кто использовал мозг на все сто процентов, так это вы.

        Акаги фыркнула:

        — Журналистская утка. В начале прошлого века еще можно было верить, что человек использует какую-то часть мозга. Пять процентов или там двадцать, в разных газетах писали по-разному.

        — А на самом деле?

        — На самом деле... Когда человек в покое, мозг потребляет девять процентов всей энергии обмена веществ.

        — А как посчитали? По калориям?

        — Измерили тепловое излучение. И оказалось, что при выполнении привычной работы, по стереотипу, потребление мозга уже тринадцать процентов. А когда надо задумываться, то мозг, весящий всего два процента от общей массы тела, выжигает ровно четверть всей энергии.

        — Оно и видно, — снова вздохнул старик, — Вы, профессор, можете за удочку спрятаться. Все в глазищи ушло.

        Рицко улыбнулась:

        — Спасибо за комплимент... Кстати, о глазах. Модель вы не выбрали?

        Юрий отодвинул альбомы с мужскими фигурами.

        — Возраст, наверное, ближе к моему, чем к вашему.

        — Не хотите вернуть молодость?

        — Достаточно исключить дряхлость. Далеко же меня завела любовь к мультикам, в которых миленькие девочки пьют чай с тортиками. Вот и отпуск удался: море, солнце, а уж девчонок в бикини вокруг... И продлится это до самой смерти. Мечта же! “Остановись, мгновенье”...

        Старик помолчал и прибавил уныло:

        — Только, зараза, радости нет. Вот же люди! Минуты счастья длить желаем бесконечно, а книгу хорошую требуем от автора всенепременно дописать. Профессор, а можете вы строго научно разъяснить, отчего никто не любит незаконченные книги?

        — Извольте. Для каждой мысли в мозгу возникает очаг возбуждения. Грубо говоря, наши мысли о некоем предмете — книге, событии, человеке — находятся физически во вполне определимой области мозга. Мысли — всего лишь импульсы по нейронам. Но сами нейроны требуют кровоснабжения, отвода лимфы. Как оперативная память компьютера нуждается в электричестве и отведении лишнего тепла. Если очаг возбуждения долго не закрывается, мозгу становится накладно его поддерживать. Чисто физически.

        — Поэтому так сложно долго помнить неиспользуемые знания?

        — Именно. Снабжение переводится на остаточный принцип. И мы негодуем: когда уже автор допишет, наконец! Чтобы закрыть гештальт, как говорят психологи. Или медитацию, как говорят эзотерики.

        — Это ж симметриады у Лема в “Солярисе”! — догадался дед Юрий, — По миновании надобности сносятся. А тут и снести нельзя, и толку с нее. Мертвый капитал, разве ж можно такое допустить?

        — Верно.

        — Но, если книгой считать человека... Или судьбу человека... Быть вечно недопетой песней? Быть вечно недописанной книгой?

        — Мне кажется, это неудачный пример. Книга или песня несут сообщение от автора к читателю или там слушателю. А жизнь просто есть. Вне рамок.

         — Тогда что такое жизнь?

        Рицко пожала плечами.

        — Кошмар, мешающий людям спать.

        — Ну, профессор!

        — Хорошо. Вот вам строго научное определение: “частный случай в ряду процессов химической самоорганизации в неравновесных условиях, происходящих на основе автокатализа”. Что-нибудь поняли?

        — Что для жизни сами живые существа не обязательны. Химические реакции могут и без них происходить.

        — Я и забыла, что вы разведчик из страшного русского ка-гэ-бэ.

        — Ох, девонька, я ж еще и пионером был. Обычным таким пионером в самой читающей стране, мать ее в библиотеку... Вот, помню, в детстве читал фантастику. Гуревич, или Савченко. Сам забыл уже. Чтобы человек постоянно молодой, молодой, потом, как срок пришел — хлоп. И все. Без мучений, не нагружая родственников.

        — Если смерти, то мгновенной?

        — Откуда вы-то знаете?

        — От Синдзи, разумеется.

        Акаги снова потерла виски.

        — Так устала, что и помощь кошки пригодится... Если хотите узнать что-либо еще, встретимся завтра в это же время...

        

* * *

        — Время, сэр.

        — Джеймс. Доклад!

        — В течении трех суток Туманники без опознавательных знаков нанесли удары по всему побережью. Обстреляли Гротон, Лос-Анджелес, берег Калифорнии вплоть до Мексики. На севере военные базы Сиэтл, Ном и Сан-Франциско. Мористее находились эскадры Государства Тумана, наши наблюдатели докладывали, что вроде они как загоняют диких туманников на наши береговые батареи.

        — Что произошло потом?

        — Сэр. Наш флот выслал Особые Эскадры за дикими, как мы полагали, туманниками. Из тридцати двух наших вымпелов в базы вернулось шесть. Остальные либо потоплены, либо, что вероятнее, захвачены Государством Тумана.

        — Так мы можем... А, дерьмо! Ведь мы не признали Государство Тумана! Этот придурок перед выборами пообещал, что вернет Америке Гавайи. А сейчас не довоенное время, предвыборные обещания приходится держать.

        — Да, сэр. Юридически все безупречно, мы в состоянии войны с любыми кораблями Тумана, которые не принадлежат какому-либо государству людей. Осмелюсь заметить, что как только мы признаем Государство Тумана, мы получим от него требование освободить всех захваченных туманников. Отклонение требования автоматически обвиняет нас в работорговле, принятие требования лишает нас и тех туманников, что пока в нашем распоряжении. Но до сих пор “серые” себя не проявляли.

        — Они просто готовили эту большую операцию. Чтобы вытащить в море наши Особые Эскадры все разом. И применили по ним этот свой антивирус, или какое там еще вундерваффе.

        — Сэр, вы как будто видели своими глазами. Антивирус, именно. Спасатели подобрали выжившего. Капитана тяжелого крейсера “Квинси”, Фернандо Вальдеса. С его слов, это была ловушка, куда их эскадра влетела на полном ходу. Сэр, я не очень-то понимаю, как можно спрятать засаду в море, когда с каждой стороны гравилокаторы, всякие там системы обнаружения.

        — А я понимаю. У нас нет мира с Туманом, и наши спутники Туман сбивает. Русские же заключили мир, основали посольство на Гавайях. Как там пел шансонье? “В Перл-Харборе нашем сидят комиссары. И наших русалок ведут в кабинет...” И вот, у одной стороны есть спутник, видящий все поле боя сразу. А у второй стороны видимость чуть-чуть перед собой и по сторонам. Заходишь ты в темную комнату, нащупываешь выключатель. И тут самурай тебя по пальцам катаной. Все просто. Только доказать это мы никак не можем.

        — Сэр, но ведь Туман может и официально заключить союз с русскими. Меня, признаться, удивляет, что это до сих пор не сделано.

        — Причина та же, Джеймс. Время не довоенное, цена любого политического шага высока, последствия ошибок наглядны и болезненны. Они посольство лишь через три года открыли, а тот же госпиталь укомплектовали только недавно. Договориться с нелюдями означает сразу испортить отношения с большинством конфессий. И опять же, после войны нам в самом деле приходится учитывать мнение людей. А те спорят долго! Вернитесь к Вальдесу.

        — Да, сэр. На эскадре Хиэй был русский советник. Рыжий, в штатском, широкое лицо, шкиперская бородка. Лицо в синяках, кстати. Но ходил по кораблю свободно. Оказывал медпомощь второму пленному, капитану Хемптону Сандерсу, командиру “Астории”. Говорил с Хиэй по-русски. Вальдес изловчился записать разговор на свой плеер, но при посадке в шлюпку ему вывернули карманы и плеер конфисковали.

        — Не отобрали?

        — Конфисковали. Предложили возместить стоимость серебрянными долларами, или взять на ту же сумму пайков и пресной воды, по расценкам наших береговых баз. Вальдес взял пайки с водой. Оно и понятно: сколько тех спасателей ждать придется?

        — Вот хитрожопые суки! А что со вторым пленным?

        — Сандерс пожаловался, что не выживет в шлюпке до подхода спасателей. Тогда Хиэй пообещала ему доктора и забрала с собой.

        — Наверняка на Гавайи, и доктор наверняка русский, из посольства. Самим туманницам человеческий доктор на кой черт? Впрочем, госпиталь там заявлен как международный. И наше представительство в Мауна-Кеа работает. Что интересней всего, русалки во время этой охоты на индюшек не отрубили нам связь. Вот гадай теперь, ошибка это, ловушка для нас, или хитрый психологический ход? Джеймс, что вы знаете об адмирале Дэнброке?

        — Дэнброк... Уильям Дэнброк, мифический американский адмирал, способный вытащить моряка даже из сундучка Дэви Джонса.

        — Жаль, что мифический. Сильно бы пригодился. Это все очень трогательно, но к антивирусу какое отношение имеет?

        — Так Вальдес же слышал в разговоре русалок несколько раз слово “антивирус”, оно по-русски произносится точно так же!

        — То есть, вирус-кнут, ценой огромной крови разработанный “командой 500” в центре Соленый Берег, теперь бесполезен. Единственное, что мы можем посоветовать — вывести с моря оставшиеся корабли Тумана и вывезти ядра вглубь материка. Сами использовать не можем, но и противника усиливать не будем... Еще что-то?

        — Ничего сверх этого, сэр. То есть, если вам недостаточно, что корабли Тумана говорят между собой по-русски.

        — А почему это должно так уж сильно меня беспокоить? Ну проявили девушки вежливость к советнику или инструктору, или кто у них там рыжий на эскадре.

        — Сэр. Но почему именно русские? Мы же объективно лучше. У нас к людям относятся справедливее. И эмигранты всегда ехали со всех континентов и стран именно к нам! Наши университеты дают лучшие на планете практические знания. Наши инженеры построили Бурж-Дубай, дамбу “Три ущелья” в Китае. Я видел, сэр, это круче Ниагары.

        И если уж говорить о культуре, так у нас на фестивали классической музыки по сто тысяч собирается, я тоже это видел. И у нас действует громадное общество, например, геологов. А это не скауты, которых надо водить за ручку, содержать инструкторов, лагеря. Геологи — одиннадцать миллионов дееспособных взрослых. Они прекрасно управляются сами, выпускают свою газету, решают свои проблемы, устраивают свои фестивали, и так далее, и тому подобное. У советов на пике могущества столько пионеров не было!

        Я не говорю про космический пыщ-пыщ, типа “Звездых войн”, или там угребищной экранизации “Дюны” Но ведь это же мы сняли такие великие фильмы, как “Звездный путь”, “Близкие контакты третьего рода”, “Полет навигатора”, “Космическую одиссею”. А что у русских? Один Клушанцев и “Гостья из будущего”? Тарковский? Но его “Пикник” сами русские признают худшей экранизацией...

        И кроме кино. У нас же столько психологов, специалистов по командной работе, в каждой крупной фирме имеется психологический отдел! А договорились с русалками эти чертовы русские!!!

        — Джеймс. А где были наши умные люди... Не умники, Джеймс. Умные люди. Где они были, когда мы — да, мы! — бомбили Каддафи? Когда мы вводили войска в Афганистан? Когда мы посылали солдат во Вьетнам? Когда обещали выслать авианосцы к берегам Белоруссии?

        — Но ведь у Лукашенко нет берегов... О, черт!

        — Дошло? Кто слушал наших умников, когда мы высаживались на Кубе?

        — Но и советы пытались поставить ракеты на Кубе!

        — Пытались! Вонь Карибского кризиса до сих пор не опала! А наши ракеты тридцать лет стояли в получасе лета от их Москвы, Ленинграда и множества других городов. И страшные коварные русские это терпели.

        — Сэр, но советы потому и не въехали в Европу на танках. Хотя было две попытки. Венгрия, пятьдесят шестой. И Чехия, шестьдесят восьмой. И войска в Афганистан они тоже вводили!

        — Да. И как последние придурки, вкидывали грузовики денег в школы, больницы, дороги. А теперь наши же люди говорят: вот развалины больницы, построенной шурави, которую по ошибке разбомбили американцы! Вот военный городок шурави, там живет наш славный эмир, потому что в зданиях еще остались от шурави водопровод и скважина.

        А вот пустырь, где стояла база инглезов. Уходя за море, они забрали с собой даже унитазы, а стены снесли кувалдами. Мы понимаем, у инглезов много дерьма и мало унитазов. Наверное, унитазы им нужнее. Правоверным они точно ни к чему, так что не жалко. Но вот зачем сносить стены? Инглезы боятся, что из их картонных построек мы будем грозить Вашингтону? Так для этого у нас есть горный Бадахшан, из которого Ахмад-шах Масуда шурави достать не смогли...

        — Сэр, но советы на самом деле угнетали свое население, с этим даже они сами больше не спорят. Все русские мечтали о грин-карте, все русские мечтали свалить на запад. Они же, кроме танков, ничего делать и не умеют!

        — Джеймс. Когда русские танки будут в Канаде и Мексике — как наши танки стояли на базах в Германии, Польше, Латвии, Турции, Монголии и Японии — тогда можно сравнивать. Пока что конфликты, где советы вводили регулярные войска, можно пересчитать по пальцам неумелого плотника. Корея, Венгрия, Чехия, Афганистан. Во Вьетнаме мы похоронили полмиллиона, а советы отделались инструкторами. От Кубы их вовсе отогнали.

        Джеймс, к чему весь этот Фултон? Вы опять где-то лажанулись, и пытаетесь истерикой скрыть картину? Так мы не в России, где проходят лозунги. Что еще там у вас?

        — Сэр, но какая же это истерика? Я, как разведчик, не могу планировать операцию, если я не понимаю, ни чем напугать человека, ни чем подкупить.

        — Так идите в советологи, черт бы вас побрал! Удалось предсказание — премия, орденок. Не удалось — “Проклятые русские непредсказуемы”. Хватит выдумывать глупости! Русские такие же, как мы. Они не жрут людей. Предлагайте им стейк с виски! И переходите уже к делу.

        — Сэр. Позавчера ночью наш человек на индийском корабле наблюдал в кафе возле рынка беседу вот этих двух женщин. Фонари там последний раз мыли перед войной, но наша ночная оптика выше всяких похвал. Вот прекрасные фотографии.

        — Мы сразу докладывали, что захваченные Туманники принесут больше пользы в эм-ти-ай, чем ловя зубами русские ракеты. Если бы военные не побоялись впустить русалок на материк. Но теперь говорить поздно. Дайте фото... Вот это знакомства у Рицко Акаги! Теперь пусть только сунется в Стокгольм, я ей Нобелевку лично на лоб прибью.

        — Сэр. Из всей беседы нам удалось расшифровать одну фразу.

        — Как вам вообще хоть что-то удалось?

        — Наблюдатель умеет читать по губам. Хотя собеседницы и прикрывали рты ладонями, но кое-что мы разобрали.

        — По записи? Или ваш человек знал русский?

        — Беседа шла на нашем языке, сэр.

        — И что же это за фраза... “Она тоже пообещала не вредить людям, пока мы с тобой живы. Но прибавила, что срок жизни человеческой недолог.” Да, Джеймс, теперь я понимаю вас. Это, без сомнения, говорилось о русалке. Настолько могущественной, чтобы проводить собственную политику, без оглядки на Государство Тумана. Кто это? Конго? Бисмарк? Викрамадитья? Архараиса?

        — Не знаю, сэр.

        — Может быть, бешеная из диких?

        — Но их почти не осталось, сэр. А скоро не останется вовсе.

        — И что вы думаете, Джеймс?

        — Если честно, сэр. Я завидую этой русской. Это все равно, что быть личным другом Чингисхана. Подумать только, наши возможные проблемы зависят не от ее воли, даже не от ее каприза. А всего лишь от ее существования!

        — Джеймс, ваши предложения?

        — Грохнуть или украсть русскую мафиози не так уж сложно, живет она в своем Роанапуре безвылазно. И эта неизвестная владычица морская тотчас проявит себя.

        — Господи, Джеймс... Ваша стажировка в морской пехоте окончательно убила те невеликие мозги, что господь наш бог даровал вам от рождения. Вы имеете на втором конце провода некую неизвестную силу, способную поспорить с Государством Тумана. С Государством Тумана, которое только что влепило нам хук в челюсть. С чего мы начали беседу, Джеймс? С захваченных у нас кораблей! И вы предлагаете спустить с цепи это неизвестное нечто? А если оно окажется похуже Тумана, вы воскресите русскую?

        — Сэр, убийство необратимо, похищение обратимо. Извинимся и выпустим. Хотя перед мафиози можно и не извиняться.

        — Джеймс, человека без охраны можно хоть убить, хоть похитить, по выбору. Человека с охраной — только убить. Человека с охраной из нескольких десятков молящихся на нее русских штурмовиков... Я не уверен, что получится даже убить.

        — Сэр, молодость этих штурмовиков давно прошла. Они уже меньше, чем их репутация.

        — Окей, допустим, нам удастся ее похитить. А если не удастся, тогда что? Если концы вылезут наружу? Пять лет назад точно так мы прохлопали “Перекресток”. И тоже, кстати, по милости этой же русской суки. Вы что, хотите, чтобы за нами пришли, как пришли за “командой пятьсот” на Соленый Берег? Возьмите дело в архиве и перечитайте, раз не соображаете сами.

        — Сэр. Есть еще предложение. Несколько месяцев назад в русском поселке произошел случай. Инцидент. От городка остались развалины, а люди частично разбежались, частично погибли. Все случилось так быстро, что кагэбэ не успело замести мусор под половик, и мы об этом узнали.

        По всем признакам, там у русских взбесилась русалка. И снесла пол-города. У нас имеются засланные русалки в Роанапуре. Можно поручить задачу им. Взбесилась бордельная кукла от непосильного труда, причем тут мы? Можно даже у русских помощи попросить. Дескать, у вас такое было уже, что посоветуете? А то вдруг у нас в Нью-Йорке случится. Или у вас в Москве. Неужели этот намек не дойдет до них, сэр?

        — Уже лучше. Но если Балалайка все-таки понадобится потом живой?

        — Сэр. А давайте снесем Роанапур, пока Балалайка в отъезде. Но распустим слух о ее смерти. На фоне руин слух будет, как минимум, правдоподобен. Если это неизвестное нечто проявится, то просто дадим в газетах опровержение. Дескать, “слухи о моей смерти сильно преувеличены”. И мы не при делах, и чего взять с журналистов? И эта сраная Тортуга узкоглазых накроется, отплатим за Перекресток. Тут русские должны понять без всяких намеков: пока их подружки не прекратят воровать наши корабли, наши не прекратят сносить их города.

        — Джеймс, я вас точно пристрелю к херам. Вместо того, чтобы начать с главного, вы добрый час парили мне мозг предвыборной истерикой, а потом рассказывали сценарии к голливудским боевикам! Или у нас куча времени?

        — Сэр, но я говорил...

        — А надо было не говорить, а сразу сказать! Действуйте, черт бы вас побрал! Чтобы сама Балалайка уж точно не пострадала, операцию надо провернуть сегодня-завтра. Пока она там накачивается vodka со своей японской подружкой.

        — Ай-ай, сэр! Разрешите бегом, сэр?

        — Разрешаю. Бегом!!!

        Вот же сучонок, сперма на губах не обсохла, а туда же: начальника подкалывать.

        

* * *

        Подколов начальницу гвоздем в глаз, аватара огляделась. Приказ она получила в просторном высоком здании, с узкими вытянутыми к сводчатому потолку окнами. Кажется, люди называли это место церковью.

        — Церковь насилия... — аватара почувствовала радость от хорошего совпадения определений. — Очень подходит!

        Перешагнула тело в сутане, придавила коленом рассыпавшиеся по лавке белые волосы, открыла сундук. Закрыла сундук.

        — Это подождет.

        Вышла в дверь, мимоходом сломав шею двум встреченным людям, не отфиксировав ни пола, ни возраста, ни внешности убитых. Легкой походкой направилась к машинам. Выбрала попроще, завела и поехала в порт. В порту перед шлагбаумом улыбнулась сторожу. Но в Роанапуре просто так не пройти к причалам; тем более на грузовой двор. Охранник спросил документы — и через мгновение уже смирно лежал под будкой КПП, касаясь пятками затылка.

        Аватара прошла в будку, так же мимоходом пробив пальцами печень обоим помощникам сторожа. Взяла укороченные автоматы, повертела, бросила:

        — Всего по тридцать смертей. Ни о чем.

        Пролистала грузовые журналы, с нечеловеческой скоростью укладывая в голове схему порта, контейнеров и содержимого.

        Зазвенел телефон. Аватара разбила его прямым ударом, которым крутые парни в кимоно рубят черепицу и кирпич. Дочитала журнал, осмотрела схему порта на стене дежурки. Вытерла выцветшими страницами кровь на пальцах. Вышла и затерялась среди контейнеров за несколько мгновений до того, как из съехавшихся машин посыпались полицейские — и боевики охраняющей порт банды. Первым делом старший тревожной группы подключился к секретному разъему видеокамеры — и от увиденного замер. Тонкая девчонка в наряде “цветка”. Пояс... Пояс красно-сине-золотой. “Дом цветов” мадам Сиаен. Сломала охранника пополам?

        Старший охраны получил место не за глупость. Выдернул дорогой “тревожный” телефон, вдавил приберегаемую на крайний случай кнопку самого главного босса. Под жарким небом покатились первые волны тревоги.

        

* * *

        Тревога. Омега. Четыре. Роанапур.

        Когда последний раз была Омега?

        У русских в Кыштыме. Два.

        Проверьте. Четыре?

        Вместо бессмысленной бойни установлен факт обдуманной подготовки. Не установлено, сколько единиц действует. Пока уровень четыре. Может быть, пять.

        Пять? Организованная группа?

        Хватит одиночки, действующей осмысленно, с целью максимизации ущерба. Уровень три мал, это уже не случайность. Уровень пять не доказан. Утверждаю уровень четыре. По флоту! Подготовиться к приемке штатного расписания на случай “Омега”.

        Омега? Плохо. Мы едва наладили контакт с людьми.

        Мы по-прежнему можем загнать их на берега.

        Во-первых, уже нет. Нас побили меньшими силами, чем у них сегодня. Во-вторых, мы на этом больше потеряем. В-третьих, мы этого не хотим.

        И теперь что, как в двадцать пятой серии “Сказки”? Защищать людей?

        

* * *

        — Мы можем защитить своих людей! — грохнула ладонью по столу Тирпиц.

        — Своих, — кивнула Конго. — Но ведь у наших людей есть и свои близкие люди.

        В зале повисла тишина.

        — У моего капитана племянник в институт поступает, через месяц, — задумчиво произнесла Айова.

        — Куда? — повернулась к ней Миссури.

        — В ЭмАйТи, — вроде бы небрежно, но с явным оттенком гордости ответила Айова.

        Все американки дружно присвистнули.

        — А у моего племянница. Тоже в этом году поступает, в океанологический, — вздохнула Чезаре.

        — Куда? На какой факультет? — посыпалось со всех сторон.

        — В Севастопольский, на гидрографа.

        — Токийский лучше, — авторитетно заявила Хьюга.

        — Да ну её, эту Японию. То трясёт, то заливает, в Крыму спокойнее. И профессора там не хуже.

        — А у моего дочь. Замуж вот собралась. — Ришелье поморщилась. — За турка! Уперлась и всё! Любовь у них, видите ли!

        — За «алахакбара»? — поразилась Тирпиц.

        — Рехнулась?! — вскинулась Ришелье. — Нет, конечно! Нормальный, врач по профессии.

        — Ну и в чем тогда проблема? — удивилась Чезаре.

        — Турок же!

        — Ой, паду-умаешь. У нас вон, этих турок — половина Крыма! В четвертой гвардейской чуть ли не через одного. Молодые черноморские организмы, блин!

        — «У нас»? — переспросила Конго.

        Вроде негромко, но после этих в зале снова воцарилась тишина. Все замолкли, как-то сконфуженно переглядываясь и отводя глаза.

        Чезаре смутилась и, не глядя по сторонам, опустила голову, пробормотав:

        — Ну, в России.

        

* * *

        — В России было — два! Только два!

        Корнет впервые видел свою русалку испуганной. Никогда на его памяти девчонка так не металась! Наконец, плюнув на последствия, сгреб в охапку:

        — Чего ты боишься? Скажи!

        — Что мы... Что люди опять... Будет война.

        — Почему война?

        — Омега!

        — Последняя буква греческого алфавита. И чего?

        — Омега... — русалка затряслась, чуть не плача, — Жертвы среди людей. Случайно, если там локтем двину, и шею сломаю — “Омега-один”. Если буду мстить — “Омега-два”. Если начну крошить всех вокруг в слепой ярости — “Омега-три”. Четыре — это подготовка теракта! Масштабного! А там и пять может быть!

        — Пять?

        — Пять — группа.

        Корнет представил группу аватар в тылу врага. Поежился.

        — И кому же так не повезло?

        — Роанапур.

        — Роанапур... Балалайка! Ах ты ж... Ты сейчас куда?

        — Ну по расписанию же, на сбор. Отпусти меня!

        — Слушай. Слушай. Не знаю, как там другие. Я о тебе никогда не буду плохо думать. Запомни!

        — Я... Да... Пусти же, опоздаю!

        — Ты самая быстрая на всем флоте. Успеешь. Вот... Беги!

        Девушка бросилась по дорожке, прижимая ладонью к щеке отпечаток губ. Его губ.

        Корнет побежал — не так быстро, но все же — в сторону госпиталя. Насколько помнилось, Балалайка обитает именно в нем — на правах следующего добровольца.

        

* * *

        Добровольцам удалось подобраться почти вплотную и даже выстрелить. Один раз. Аватара поставила небольшой диск силового поля; короткая очередь “Браунинга” ушла по сторонам визгливым рикошетом. Расчет аватара перебила тремя бросками камней. Сам пулемет взвесила на руках.

        — Чем вы недовольны? Вы же на девочек с оружием дрочите, аж клавиши на мышке слипаются! Сама видела!

        Подошла к споткнувшемуся человеку.

        — Я тебя помню. Ты кричал, что сила — это все. Что закон для слабаков. Ты умный. Достиг. Я сделала, как ты говорил. Не рад?

        Наклонилась, вырвала упавшему горло. Выпрямилась. Вскинула “Браунинг” и пошла по холму наверх, забирая к богатому району, снося короткими точными очередями всех, у кого замечала ствол.

        

* * *

        — Ствол-то нахрена сдавать? — разозлилась Балалайка. — Я что, пилота удушу в полете? Или угоню твой дрон?

        Тоне огрызнулась:

        — Я вообще никогда людей не возила. В самолетах, то есть. Все морду воротили: кресла жесткие, перегрузки высокие. И вообще! Как парней делить, так “баржа-несушка”. А как дело делать, так “Тонюшка, спасай”? Я скачала правила самой лучшей авиакомпании, вот!

        Балалайка извинительно подняла руки:

        — Прости, подруга. Там какая-то херня с моим городом. У меня там все. Люди, дом, бизнес — вообще все.

        — Но неужели кроме тебя там совсем некому побеспокоиться?

        Балалайка подумала, что и с ней особенных шансов Роанапур не получит. Но стоять в стороне было выше человеческих сил.

        

* * *

        — Сил остановить ее у нас нет.

        — Где она сейчас?

        — На газовой станции, обслуживающей богатый квартал. Судя по наблюдениям, она готовит громадный газовоздушный взрыв. Город зажат между берегом и горами. Взрывная волна отразится от гор и сдует нас в море.

        — У соседей просили помощи?

        — Издеваются, суки. “На вас Туман напал? А вы справочку представьте, что это Туман, а не пиндосы или там джапы. А потом уже мы решение принимать будем.”

        — Порт, где она бродила утром, проверили?

        — Да. Она сварганила фугас буквально из говна и палок. Там работают взрывники.

        

* * *

        Взрывники, собранные городским советом с бору по сосенке, проследили шнуры и провода до блока управления — раскуроченного телефона. Селитру, солярку, бочки, аккумуляторы, провода и все остальное, необходимое для бомбы, тварь взяла здесь же, в грузовом дворе, распотрошив нужные контейнеры. Честно говоря, взрывники ее уровня в Роанапуре не водились. Ничего пока не поняв, трогать люди тоже ничего не стали. Зафотографировали тщательно с разных точек, и собрались посовещаться чуть поодаль, на ближайшей площадке между контейнеров, где можно было стать не цепочкой. Так и было задумано: русская мина МОН-50, управляемая аватарой по радиокоманде, превратила всю саперную команду в мелкий фарш. Больше людей, хоть что-то понимающих во взрывчатке, в Роанапуре достать было неоткуда.

        Аватара не торопилась, расхаживала по двору между газгольдерами. В жарком воздухе топливо испарялось прекрасно. Там, где в нее вживили вирус-кнут, подумали о подобном случае. Фильтры пока справлялись; впрочем, требовалось от них продержаться всего несколько часов. Аватара чувствовала такие же ядра кораблей Тумана совсем близко. Еще до вечера будут здесь. Тогда мозаика сложится. Вот сейчас город спешно эвакуируется. Кто как умеет. И больше всего людей сбегается к порту. Здешняя полиция обзавелась сетью видеонаблюдения. Очень правильно! Не самой же прокладывать. Когда камеры покажут заполнение основных улиц, можно будет хлопнуть один газгольдер поодаль, чтобы вызвать панику, давку — и отключить мозги, у кого еще останутся. Толпа рванется в порт

        А тогда уже можно рвать грузовой двор. Корабли Тумана спешат с моря; ошметки мяса пойдут под кили. Акулам праздник!

        Любить или не любить людей? Не предмет обсуждения. Любовь — действие, поступок. Сами же люди говорят это. Что ж, она поступала точно по их правилам. В “Доме цветов” она любила всех, кого указывала старшая женщина. Всех одинаково старательно. Любить — значит отдавать? И кто же здесь отдал больше нее?

        Но приказ выше любых правил. Выше приказа одна только боль. Боль не придет, пока все делается по приказу. Аватара была уверена, что все делает верно. Здесь, у газгольдеров, ей не опасен ни штурм, ни снайпер. Искра от бетона, от ступени — и все, от чего люди пытаются убежать, всего лишь произойдет несколько раньше. Урон окажется чуть меньше, только и всего.

        И все равно с моря подойдут корабли Тумана.

        Она больше не кукла. Она...

        Кто?

        Я кто?

        Кто я?

        Я — кто?

        Я? Кто?

        Кто, я?

        На горизонте показались темные точки. Аватара даже не обратила внимания ни на стремительное приближение долгожданных кораблей, ни на дрон, упавший в бухту еще быстрее.

        Дрон подрулил к причалам, откинул прозрачный колпак.

        — Срочная доставка, — сказал динамик дрона голосом Тоне. — Запишите отзыв о компании!

        — Спасибо, подруга. Ты просто класс! — искренне ответила Балалайка, вылезая из кокпита на коротенькое крыло. — В ракете-камикадзе я еще не летала.

        — Я тоже люблю интересные книги, — ответила Тоне. — На ошибки в физике мне плевать, я же сама один большой плевок на всю земную науку. Сначала мне нравилось читать “Чужую в чужом море” потому, что я сама чужая. И это нравилось людям. А я хотела их понимать. А потом я поняла, что мне просто нравится читать. Всего хорошего!

        Балалайка ступила на причал — и сразу выхватила оружие, потому как район причалов быстро заполнялся всякими разными людьми. Учитывая Роанапурскую специфику, большинство из них уже щелкали затворами, лязгали вставляемыми магазинами, волками смотрели на соседей, выискивая плавсредство для своей стаи.

        Дрон за спиной Балалайки рассыпался серебряной пылью.

        Люди посмотрели на гостью с непонятными выражениями лиц.

        — Она тоже из этих?

        — Прибежала на падаль!

        — Поторопилась...

        Выбора не оставалось; Балалайка выстрелила дважды поверх голов. Люди тоже подняли оружие, но — как и всегда — никто не спешил шагнуть первым, собрать на себя всю обойму... И что потом? Подставиться под руки твари? Чтобы тебя пополам сломали? Героически проложить путь вражьей команде?

        Но тут Балалайке, наконец, улыбнулась фортуна.

        Улыбка у фортуны оказалась щербатая, лицо грязное, на голове — промасленная серая бандана. Но главное, в гараже у фортуны громадный “Катерпиллар”!

        — Хорус! Твой бульдозер далеко?

        — А нахрена бульдозер? — опешил названный, даже опустив дробовик.

        — Заводи. Сделаем обваловку.

        — Зачем?

        — Чтобы взрывная волна пошла не ровно по городу, а хоть немного вверх. Бегом! У меня в банде сплошь русский спецназ, я знаю, как надо!

        — Так она сейчас рванет!

        — Сейчас не рванет, там еще добрых полчаса накапливать газ. Там же всякие клапана, отсечки были. Пока она все посрывала, пока свозь тонкие трубки натечет, сколько надо. Давай, не тормози! Джавад! Где Чанг?

        — В отъезде. Что делать?

        — Оцепляй порт. Гони людей влево и вправо, бухта здесь не одна. Главное, выскочить из чаши. Сносите все, что мешает двигаться. Смотрите, уже подходит флот!

        Получив указания, десятники банд на пинках разогнали подчиненных “мускулов” по задачам. Хорус раскочегарил Д-9; Балалайка с позабытой легкостью запрыгнула на громадную машину:

        — Почта, телефон, телеграф, мосты! Давай, Хорус!

        Бульдозер двинулся вверх, навстречу потоку людей. Те заорали, останавливаясь; началась неизбежная давка. Забегали, закричали с крыш десятники; Роанапурская толпа была ничуть не умнее любой иной — но тут ее направляли жестко, без сантиментов, прямо сразу очередями трассеров. Выдавив основную массу на параллели, освободили проезд для Д-9, который внушал уверенность одним видом. Даже на трупах бульдозер не покачнулся.

        Хорус поморщился, но смолчал.

        В гавань влетел громадный корабль, выкатил перед собой бурун, смыл в море упавших. Заскакали на швартовах катера местных жителей. Три кораблика поменьше встали лагом, крутанув орудийные башни — на город, на проклятый город!

        Аватара, наблюдавшая это с крыши компрессорной, тихонько засмеялась.

        — Ну же! В толпу! В брызги-и-и!!!

        Мягкий удар непреодолимой силы чуть было не погасил ее сознание; эфир зазвенел от напряжения.

        “Но это нечестно! Вы же Туман! Как я!”

        “Приказам дробь. Дробь! Проекцию выключить!”

        “Это противоречит заданию...”

        “Стена! Там блок! Он без ключа! Его делали против нас, там нечего подбирать!”

        “К черту блок! Давим! Нас четверо! Просто продавим ее!”

        Подобравшись по крышам, четверка русалок замерла в напряженных позах, лицами к аватаре.

        Люди, заметившие подход кораблей, замерли тоже.

        — Двигай, двигай, — процедила Балалайка. — Пока там переговоры, нам бы вот здесь, по ручью, насыпать призму. Когда рванет, пойдет выше, над головами. Хоть какой-то шанс!

        — Эй, какого хера! — крикнул снизу владелец сносимого дома, когда Хорус вдавил сигнал.

        — Обваловку, чтобы взрывная волна пошла хоть немного вверх, а не вдоль земли по городу! Разбегайтесь! Нахрен все с дороги!

        Балалайка взялась за поручень:

        — Химейер обзавидуется. Дави!

        По крышам, поверх забитых толпой переулков, подбежал помощник Чанга:

        — Госпожа Балалайка! Там спрашивают вас! Я отведу!

        — Держать прямо, — Балалайка нагнулась в проем кабины. — Если успеешь, спихивай грунт несколько выше проезда. Откос будет крепче. Вон, местных возьми, пусть помогают!

        И побежала за Джавадом. На ее место запрыгнул один из десятников Чанга:

        — Правее! Здесь труба под дорогой, не провались.

        — Думаешь, она взорвет станцию?

        — Ясно, взорвет, — подумав, сказал десятник. — Она же терминатор.

        — В смысле?

        — Ну нет у нее прошлого. Ни родителей. Ни даже знакомых по сиротскому приюту, как у человека были бы. Ни уличной компании, как у беспризорника. Ни банды, как у нас! Ни единого якоря.

        Хорус помолчал, плавными движениями огромной машины громоздя невысокий бруствер. В полезность его бульдозерист не верил совершенно, но бросить машину и сбежать ему даже в голову не пришло. Роанапур — это не чистый квартал. Туда переселяются разбогатевшие, это верно. Только жизнь Роанапура в порту. Роанапур — это Чанг, Балалайка, итальянцы, беглые японцы; рыба, кровь, белый порошок, пороховая гарь, бар “Желтый флаг”... Балалайка договорилась даже с Туманом, ведь она прилетела на самолете из серебряной пыли, Хорус лично видел! Хорус верил, что и выход русская уже придумала. Он-то человек простой; ему бы не облажаться, куда поставили. Это десятник Чанга образованный. Никак не уймется:

        — И теперь город будет уничтожен! Потому что никто на планете не искал способа закрепить, заякорить этот искусственный интеллект. Ребенку с детства рассказывают, чем сиська мамы отличается от розетки. В разрезе лизательных свойств. А этой твари хоть кто-то хоть что-то рассказывал? У нее даже инстинктов нет!

        Десятник поглядел на красивых девочек в белых прямых юбках, в кителях с золотым шитьем, в солнечном радостном загаре:

        — Так что напрасно там надрываются переговорщики.

        Переговорщики между тем уже включили аватару в общую сеть — словно бы схватили за руки, чтобы прыгать с обрыва получилось только всем вместе. Это произошло за несколько микросекунд до приказа на подрыв грузового двора и нефтяных терминалов порта, о чем люди вообще никогда не узнали. В эфире повисло неустойчивое равновесие.

        Задвинув еще горку дерна, переплетенного кустарником, Хорус понял, что ему не нравится в словах десятника:

        — Если мы будем воспитывать роботов как детей, так мы роботов и не сможем послать в реактор. Нам же их будет жалко!

        Десятник угрюмо заржал:

        — Епта, в любой эпохе можно найти кучу примеров, как солдат посылают на невыполнимое задание. Типа, размен. Сегодня вот из кошелька достали нас, и мы сдохнем. Но я хочу знать...

        На газовой станции полыхнуло. Мужчины без команды кинулись из кабины, и не успели совсем чуть-чуть. Время потекло патокой; Хорус и десятник с восторгом и ужасом различили тонкую черно-стеклянную стену, сбривающую “чистый” квартал до земли — фронт ударной волны.

        Десятник еще успел договорить:

         — На что нас все-таки разменяли!

        Корабли Тумана подняли мутно-серый купол, прикрыв добрую половину города — но на весь Роанапур их попросту не хватило. Полсотни метров неукрепленной насыпи внесли свою долю прежде, чем разлететься над бухтой песком и грязью. Громадный бульдозер положило на бок, похоронив под ним Хоруса с десятником.

        Балалайку взрыв застал в очередном прыжке с крыши на крышу; кленовым листом она полетела в море. Очнувшись, увидела привычную физиономию негра из “Лагуны”. Датч держал женщину на руках, а Реви вытирала ей кровь из ушей.

        — И снова конь мой вороной меня выносит из огня... — прошептала Балалайка, вырубившись опять, уже на несколько дней.

        В следующий раз Балалайка очнулась на чистой постели. Сидящая у изголовья Реви крутила в руках любимые пистолеты, прицеливаясь, переводя прицел, щелкая холостым спуском. Услышав щелчки, Балалайка обрадовалась: барабанные перепонки целы. Ну, или восстановлены.

        — Что... В городе?

        — Осталось три улицы и четыре калеки, — хмыкнула Реви. — Сдуло немногих, затоптали в панике намного больше. Но больше всего потом просто убежало подальше от берега. Как по мне, зря. Кто живет с моря, должен оглядываться на шквалы. Церковь завалилась: она стояла чуть на отшибе, купол до нее не достал. Пока не раскопали... Боюсь, Эда с матерью-настоятельницей там.

        — Пока не увидела тела...

        — Ну да, Эда сука еще та. Могла вывернуться. Вполне могла. И мать-настоятельница, как говорят у тебя в “Отеле” — “той самой матери”.

        — Что... С “Отелем”?

        Реви нахмурилась еще больше:

        — Взрывники все пропали, не нашли ни тел, ни свидетелей. Вошли в порт, разминировать что-то. И не вышли. Еще два-три человека в давке. Остальные тут. В коридоре двое сторожат. Я им скажу, что ты очухалась, так они дверь вынесут.

        — А... Как вы меня нашли?

        — Тебя чудом не размазало об жопу Будды. Ты бултыхалась у входа в гавань, у самой статуи.

        — Полтора километра? И я еще жива? И даже позвоночник цел?

        Реви покачала короткими темными волосами:

        — Бог хранит дураков и пьяных.

        — Вот умеешь ты утешить, sestra. Ладно. Что я буду должна за очередное спасение?

        Пиратка фыркнула:

        — У тебя... Как это говорит Рок? Абонемент, во!

        

* * *

        — Да тут слова такого не знают. Да и к чему? Есть же понятия: “завсегдатай”, “постоянный клиент”, “частый гость”. — Капитан первого ранга, командир атомного ракетного крейсера “Адмирал Лазарев”, привычно устроился на колоде за столом из неровных досок. И колода, и стол были выглажены рукавами и штанами посетителей, так что блестели не хуже лакированных. Мальчишка из бара, ничего даже не спрашивая, выставлял на стол тарелки с шипящими кусками мяса, бутылочки с остро пахнущим соусом, выкладывал зеленые пальмовые листья, а поверх — золотистые лепешки с поджаристыми краями.

        — Изучили здешние ваш вкус?

        — Так видно же. Доктор, долг платежом страшен. Совет ваш нужен.

        В прошлый раз капитан обращался просто на “ты”. А сейчас официально. Терапевт напрягся, ожидая рассказа о болезни близкого человека, и прокручивая в уме список необходимых анализов и обследований, который обычно диктовал просителю в подобных случаях. Моряк не спеша обедал, и доктор тоже принялся есть, решив, что собеседник собирается с духом. Видно, сложный случай.

        Но вот еда закончилась.

        — Не будете болтать? Даже друзьям?

        — Могли бы и не спрашивать.

        — Предупредить обязан, — моряк надел собственную фуражку на растопыренные пальцы правой руки, посмотрел на нее, как будто впервые увидел. С моря пахнуло влагой; шевельнулись над загорелым лицом отросшие седые волосы капитана.

        — Мне предлагают место на Танегасиме, — сказал моряк. — Знаете, что это?

        — Остров-космопорт, возле Японии.

        — Именно. Совместная программа. Мы, японцы, американцы, немцы. И Туман, естественно. Как писали в старых романах, “пружиной всему”.

        — Ну да, у американцев мыс Канаверал восстановлен, у нас Кап-яр, Восточный, да и на Байконуре целых три старта вроде бы дезактивировали уже. По крайней мере, говорили в новостях еще весной. Так что собственные программы у каждого есть и так, — сообразил доктор. — На Танегасиме, значит, общая.

        Капитан коротко кивнул.

        — Но вы же невыездной, — уточнил врач. — Секретоноситель. Или нет?

        — Так я никуда и не выеду. Я от наших там буду. Просто не с военным флотом.

        — А флот вас отпустит?

        — Как ни странно звучит, с радостью, — каперанг почесал затылок. — Продвигать меня уже некуда. Крейсеров, кроме “Лазарева”, больше нет, и получить эскадру мне не светит. Нет у нас эскадр. И пока что строить не планируется. Разве что лет через надцать, на основании технологий Тумана. Только против кого? Папуасов теперь и так задавить можно. У серьезного противника имеются такие же корабли Тумана, как и у нас. А после Роанапура в лояльности русалок не сомневаются даже последние придурки. Не мы одни можем говорить девочкам ласковые слова... Так зачем теперь сыпать деньги в боевой флот, если приличный Туманник может разнести его в клочья? Как это и произошло с нашим флотом в последней войне. “Лазарев” единственный уцелел. Ну, кроме совсем уж мелочи.

        Командир уцелевшего крейсера хмыкнул:

        — Зато адмиралов, контр-адмиралов осталось... Ну, понятно?

        — И какого же совета вы хотите от человека, вдвое младше себя?

        — Умного. Руку Абдул-Мамеду вы же пришили?

        Доктор вздохнул.

        — Пришил Айболит-Шайтан, под мудрым руководством Рицко-химе-сама, да будет милость Эйнштейна с ними обоими. Я там свечку держал да от пиетета дрожал.

        — Но свежий взгляд мне все равно не помешает.

        — Разве что в этом качестве, — сдался врач и перестал язвить. — Кем вас туда зовут?

        — Руководителем комплекса “морской старт”. Платформа, несколько судов обеспечения, по кораблю от всех участников для охраны. Если я предложение не приму, то все равно буду на своем же “Лазареве” охранять их. И кажется мне, что до самой пенсии.

        — Так вам перспективы интересны?

        — И перспективы тоже. Напоминаю. То, что я сейчас буду говорить, лучше ни с кем не обсуждать. На Танегасиме летают русалки.

        Доктор чуть не подпрыгнул: и правда, всем новостям новость!

        — И как?

        — Полный успех, абсолютный восторг. Единственно, при перестроениях корпуса в настоящем вакууме, не на стендах, многовато “серебряной пыли” расходуется. Не отработан пока процесс, разлетается в невесомости драгоценный материал. Сейчас почти все производство нанороботов на орбиту вкалывает.

        — Да! — вспомнил терапевт. — Говорила же Такао, что научилась корпус из железа поддерживать, а нанороботов применять исключительно в необходимых местах. У нее даже бьющиеся чашки завелись. Обычные.

        Каперанг посмотрел пристальней:

        — Вы подушку Такао видели?

        — Про нее что, весь мир знает?

        — Ну, она же в подушку в фильме обнимала. А кого в рубку приглашала, тот подушку живьем видел. Но нас таких немного. Что же, доктор, вы не догадались, кто там нарисован?

        Доктор задумался. Понял вдруг, что глаза у капитана такие же, как у дожидающегося операции Зацаренного: белое пламя, блеск расплавленного серебра.

        — Вы догадались?

        — Возможно, — моряк отложил фуражку на стол. — Корнет занят. Обо мне речь не идет. Позвоните, доктор. Ее номер вам кто угодно скажет.

        — Если все так, почему... Почему речь не идет о вас? Первым догадались вы.

        — Я действительно слишком... Опытный. Осторожный. Обычный. Остывший. Лед и пламя дают паровой взрыв. Болото и факел — вонючие метановые пузыри.

        — А что вы собирались делать до моего совета?

        — Жить. Продолжать выполнение своих обязанностей.

        — Вы тоже цитируете Фадеева?

        — Это какого же?

        — Ну... “Разгром” который, “Молодая гвардия”.

        — И что, этот коммуняка, бухавший с Берией, оказался способен сказать что-то настоящее?

        Доктор не нашел ответа. Заговорил о другом:

        — А с чего вообще стали русалок в космос запускать? На жизнеобеспечении экономят?

        — И это тоже. Но я тут недавно читал статью одного товарища. Фамилию не помню, звать Денисом. Он выдвинул гипотезу, что Туманный Флот — это такой посланец внеземной цивилизации. Само по себе не оригинально, правда?

        — Не поспоришь.

        — Да. Но был этот зонд-автомат устроен так, что в пути принимал с материнской планеты описание новых изобретений. И, соответственно, улучшал себя, пересобираясь на каждой промежуточной остановке. С учетом последних веяний науки и техники родной планеты.

        — Я читал, — доктор скрутил пальмовый лист ровным цилиндром, — рассказ Генриха Альтова, “Ослик и аксиома”.

        — Вот, — капитан улыбнулся. — А в окрестностях Солнечной Системы связь пропала. У нас тут миллиарды пропадают, чего там тот радиоканал до Чакра Кентавра... Или, например, сбой операционной системы. Хотя исполнительные механизмы — ядра, жесткое подчинение Адмиралтейскому Коду — сохранились. Как внучкин компьютер. Мышка, принтер и микропрограммы биоса на месте, а вместо привычных “форточек” — богомерзкий пингвинус. Что межпланетному скитальцу оставалось делать? Собрал по тем образцам, какие увидел. Вот потому и ядер конечное количество: их только в заводских условиях родной планеты делают. Вот потому корабли Тумана и появились все разом. Отсюда и поведение, как у классической нейросети, с нарастанием компетентности. От прямолинейно-автоматических реакций, до сверхразума, в перспективе.

        — А корабли почему? Не танки, не самолеты? Не бетономешалки с кофемолками, наконец?

        — Ну, может у них планета водная. И суша для них, как для нас околоземная орбита. Дышать нечем, крылья-плавники опереть не на что.

        — И теперь...?

        — И теперь ненулевые шансы, что за пределами земной магнитосферы ядра Туманников уловят сигналы родной планеты. Если, конечно, гипотеза верная.

        — Так ведь и Ангелы могли сформироваться по похожему принципу. Только на основании уже посещенных зондом планет. Потому и разные, потому и ломились напролом.

        Капитан пожал плечами:

        — Милое дело выдвигать гипотезы. Проверять потом замаешься только. Но профессору Акаги сказать стоит. Она-то про Ангелов знает не только всем известные обрывки теленовостей. Ладно, доктор. Сможете мне что-либо посоветовать?

        Доктор кивнул:

        — Из ваших слов одно видно четко. Вы недовольны. А раз так, то меняйте жизнь. Мое мнение: Танегасима!

        Капитан вернул фуражку на место. Зачем-то постучал по козырьку ребром ладони. Поднялся. Поднялся и доктор.

        — Спасибо. Удачи! — просто сказал моряк и направился к выходу с рынка, на глазах превращаясь из уставшего дядьки в стройного стального командира тяжелого атомного ракетного крейсера.

        

* * *

        — ... Крейсера Тумана установили наблюдение за побережьями Южно-Китайского, Желтого и Японского морей. В связи с общим увеличением напряженности в Тихоокеанском регионе, правительство США выражает крайнюю озабоченность Роанапурским инцидентом. Приведены в готовность подразделения Национальной Гвардии. Объявлено расширенное заседание Совета Безопасности ООН...

        Ермолов убрал звук и обратился к людям в кабинете:

        — Недвусмысленный намек на возможность появления Роанапурских террористок и у нас. Мало нам было Пенсаколы! Айболит, ваше мнение?

        — Дело плохо, — главный врач только руками развел. — Насколько я понимаю, медициной тут ничего не сделаешь.

        — Корнет, вы в курсе возможностей “Вымпела”, да и смежников. Ваше мнение?

        Названный оглядел просторный кабинет: светло-голубые обои, мебель орехового дерева, легкая, воздушная, гнутая. В таких комнатах тургеневские барышни вздыхали о саде вишневом, а пламенные революционеры вынашивали замыслы освобождения угнетенной родины от османов... Люди эпохи Нанкинской резни, Хиросимы и Дрездена, обсуждая дела, прятались в таком интерьере, словно бы уговаривая себя, что вокруг все так же, как было в счастливом спокойном детстве. Но время безжалостно проникало сквозь изящные рамы, вздувало вдоль пола невесомые занавески — и меняло, меняло модели кораблей в стеклянных ящиках вдоль нежно-голубых стен. Вот небольшой парусник; а вот уже парусник побольше — “Бостонский китобой”; а вот уже стальной корпус и простые мачты “Летающего П”, название не разобрать. А вот пароход; а следом броненосец; а рядом линкор, еще линкор, и плоская палуба “Леди Лекс”, и подвешенный на ниточках “Зеро”, и рубленые формы так и оставшегося в чертежах “Зумволта”...

        Маленьких аватар Тумана здесь не было. История флота в моделях закончилась у входной двери. Корнет ответил:

        — Наше оружие не то, чтобы совсем бессильно. Но ядерных бомб в своих городах нам только и не хватало.

        Айболит прибавил задумчиво:

        — Это не чужой разум как ребенок, это дети как чужой разум, только пока не развитый. Что взрослых и спасает. А выросшие дети... Мда-с...

        — Это вилы, — рубанул Корнет. — Как мы теперь видим.

        — Делать-то нам что? — засопел майор морской пехоты, командир охраны посольства.

        — Дружить с русалками. Если танкисты забунтуют, кто остановит мятежную машину? Другие танки. Вот и свихнувшуюся русалку остановили другие русалки. Наши.

        — Но средства против них у нас нет, — командир “Адмирала Лазарева”, он же старший по званию военный на острове, поставил перед собой сцепленые руки.

        — Нет, — согласился Корнет. — Кроме хороших отношений.

        — Но это же полумеры, костыли, — не успокоился майор. — Личные отношения вместе с личностью кончаются!

        — Если «костыль» отлично работает и не доставляет проблем ни пользователям, ни разработчикам, — Корнет повел плечами, — то мы его переобзываем «технологическим крепежом». И живем дальше.

        Главный врач госпиталя тяжело вздохнул:

        — Ангелы пытались нас завоевать — мы их отбили. Туманный флот пришел — побороли. Но снова политика. Дележка ресурсов. Опять человечество несется в будущее, зажмурив очи. Нас не изменить!

        — Да и пофиг! — рыкнул моряк. — Не первый раз. Чихать, прокрутимся!

        Посол Ермолов поднял взгляд к белым панелям потолка, к зазвеневшим на сквозняке подвескам большой трехъярусной люстры.

        — Оптимистические трагедии? — буркнул майор.

        — Жизнерадостный хрендец, на наши теперешние мерки, — поправил Корнет, разглядывая модель авианосца.

        Ермолов понял, что надо подводить итоги:

        — Вот люди покруче нас были, а выражались вежливо, сдержано. Они настоящие штыки видели, не испытавали нужды придавать себе лишнего весу, ибо знали собственный и пользоваться им умели. Мы вот не умеем, так и придаем себе важности остреньким...

        Посол протер лоб свежим платком.

        — Как же мне, Д’Артаньяну... А, это я говорил уже, — подмигнул сразу всем, и тягостная атмосфера вмиг рассыпалась. Люди заулыбались, задвигались на стульях.

        — Совещание закрыто, — сказал Ермолов. — Спасибо. Все свободны.

        

* * *

        Свободные от дежурства люди расходились по домам, поглядывая на накатывающий с севера циклон, и ежась в ожидании ливня. Пройдя до начала дорожки в зарослях, Корнет спросил товарища:

        — Что голову повесил?

        — Хемптона парализовало-таки. Облажались мы. На бессмертие замахиваемся, а травму позвоночника вылечить не можем.

        — Кто вообще Хемптон? — Корнет даже остановился. Под ветром зашумели заросли папоротника, почти легли. Невесть откуда взявшиеся кактусы стояли гордо, как истинные мучачос.

        — Парень Асты.

        — Док, что я слышу? Не “капитан тяжелого крейсера Астория”?

        — И капитан тоже. Но все-таки парень Асты.

        — И что с ним?

        — В бою, когда “Асторию” накрыло, Хемптон упал под приборы в рубке и повредил шею. Межпозвоночные диски шейного отдела защемили нервный ствол. Почти неделю мы с ним возились — даже Рицко не справилась. Говорит, проще новый позвоночник сделать.

        Корнет повернулся, зашагал дальше. Ответил, перекрикивая шум ветра в зелени:

        — Так сделайте! Будет полный голливудский канон. Каре тузов! Русский кагэбэшник...

        — Грушник вообще-то, — доктор догнал товарища, и тому не стало нужды кричать.

        — Да пофиг, разбираться еще... Потом женщины, обе киношные красавицы. Русская мафиози. Японка-недонобелевка. И негр-мореход. Или теперь это уже афротуманоамериканец? Короче, полная политкорректность: феминистки с правозащечниками рыдают от умиления.

        Доктор убрал в карман шапочку, чтобы не сдуло. Проворчал:

        — Злые русские захватили гражданина США и переработали в голема Тумана? Ермолов упарится ноты писать.

        — Ермолов знал, на что шел. Я ему заказал уже на Новый год шпагу и плащ мушекетерский.

        — Ты прям такой крутой, не боишься начальство подкалывать?

        — У меня инстинкты нормальные! — Корнет обнял вышедшую навстречу девушку:

        — В ее присутствии хочется быть сногсшибательным и зубодробительным. У тебя, кстати, с инстинктами тоже все нормально, — сказал он доктору. — Только мозг твой чрезвычайно силен и подавляет их.

        — А! — доктор махнул рукой, — профдеформация. Не могу же я жгут накладывать дрожащими от сердечной хвори лапками.

        — Можно проще, — Корнет пожал плечами, — сударь, вы задрот-с. Ну, а как там ваш однорукий лев ислама?

        — Ну, хотя бы там все нормально. Вовремя сделанная операция, полное восстановление функций руки. Через год и сила восстановится. Обещал в честь Шайтана сына назвать, в честь Акаги дочку.

        — А в твою честь кота? Ладно, ладно, шучу.

        И опять доктор ответил без улыбки:

        — Скоро сдаст зачеты “бортового советника”, и вперед, учить Хелен Корану. Кстати, Корнет. Самой Хелен говорил кто-нибудь, что принятие человека на борт не означает необходимости с ним спать?

        — Она приходила к нам в гости, — кивнул Корнет. — Мы все объясняли. Хелен здорово удивлена, но держится неплохо. Аста вообще чудо, ее на Танегасиму приглашали уже. Не то, что третья из той эскадры. Как ее... Квинси... Овца овцой.

        Доктор вздохнул:

        — Я тут посмотрел... И когда с артистами плыл... И вообще. Как много у нас завязано на сексе. На том, кто, с кем, как, сколько раз. И это, если честно, здорово мешает. Мне вообще не верят, что мы с Такао только разговаривали. Ну, в лушем случае понимающе: да, конечно, и поговорить можно. Кроме главного. А главное у такой красотки, разумеется, секс.

        Дошли до истребителя, снова сели на разные колеса шасси. Ветер несколько притих, как бывает, когда дождь уже совсем рядом. Девушка Корнета ушла в домик.

        — Где-то, может быть, прав именно ты, — Корнет покачал ногой. — Но, с другой стороны, наша модель семьи пережила тысячелетия. Западная цивилизация с этой моделью нагнула ровно всех остальных, со всеми их гаремами, гостевыми браками, правом развода и прочими, будто бы полезными для женщин, установлениями.

        — Да чем гарем для женщин-то полезен?

        — Тем, что с голоду подыхать не надо, если мужиков не хватает. Тем, что все любовницы узаконены официально, и при наследстве им кусок гарантирован. В отличие от наших справедливых демократических законов. Хорошо быть независимым и гордым, если ты в городе живешь, и каменные стены тебя от беспредела защищают. А вот если ты вынужден жить на краю дикого поля и землю пахать, поневоле будешь общинником. В одиночку не выжить, малая семья одна подохнет. Вот и простая логика: много жен, много детей. Кто-нибудь да уцелеет во всех войнах-набегах-рекрутских наборах.

        — Услышат феминистки — звезда тебе, Корнет. На спину. Как от беляков комиссарам в гражданскую.

        — Кстати, о звездах. Вот я на японцев посмотрел, недавно с Танегасимы приезжали, поговорил там с одним самураем. Такой себе глава семейства. И ему звонит жена: у нашей тян появился парень, я их случайно застукала ночью. Наши сразу что? Скандал-разврат-срочно-замуж. А этот спокойно так: ну переспала дочка с парнем, ну и здорово. Недотраха не будет, экономия на битой посуде. А вот в университет не поступила, коза глупая — это плохо. За это сразу по... По глютеус максимус, как ты на лекции говорил.

        — И что?

        — И вот наша цивилизация встретила иной разум. Вроде как — событие невообразимого масштаба. Но этот иной разум в сексуально привлекательной упаковке. И все, мозгам жизнерадостный хрендец, точно как я на совещании сказал. Мы ведь и придумать не можем, что еще можно делать с русалками, кроме как трахаться то с одной, то с другой, то сразу со всеми. Пол-планеты захлебывается слюной, а другая половина слезами ревности. Мы не можем ничего исследовать или обсуждать спокойно. Потому что вся великая западная цивилизация стоит на недотрахе. На голоде.

        — Корнет, но ведь у нас нет никакой другой цивилизации, нет и никакой иной морали. Салат готовим из тех фломастеров, что в наличии. Может, кроткий и мозговитый неандерталец воспринял бы все иначе. А может, стертая золотым тельцом культура чероки, либо там согнутые железной пятой Рима древнекельтские язычники обратили бы внимание на другие аспекты контакта. Мы же, как в том анекдоте: чем умеем, тем и работаем.

        — Доктор, а давай поработаем, для разнообразия, головой. Что должен был дать людям светлый коммунизм, на который дрочат ревнители проекта “СССР”— два точка ноль? Свободу от крысиной гонки за едой, одеждой, жильем и так далее. Так вот же вам Туман: цивилизация, решившая все эти проблемы. Вот мы встретились. Сначала с кровью и соплями. Потом — любовь превозмогает все! — Зацаренный и Юлия, Рокин и Конго... Доктор, это женский роман заканчивается свадьбой. Мужской со свадьбы начинается. Потому как семья именно что приспособление для выживания.

        — Ну, это мы слышали уже. Раз выживание, так давай, чтобы все работали. Не можешь мамонта гонять — сиди вон, и поддерживай огонь, — доктор поежился от очередного порыва ветра.

        — Ну да. Не забалуешь. Раз уж фон всей нашей истории морской, то еще скажу: семья здорово похожа на экипаж корабля. Если семья делит работу на мужскую и женскую, это кончается плохо. То есть, отстоял ты восемь часов на вахте, и спать пошел. А что шторм кругом, и борта разошлись, то уже обязанность не твоя? Выживают, где в шторм все работают. И добычу в общий котел, и потом на всех без утайки. Есть даже вполне логичная гипотеза, что греческая демократия — наследство корабельных экипажей.

        — Это как?

        — Это вот прижало судьбой какое-то племя или часть его. Надо кочевать. Но наземные пути перехвачены соседями, да и вещички тащить накладно. Поневоле, выходят питекантропы в море. А там обучение на практике, методом полного погружения в Тихий Океан. Если не потопнут, разосравшись за последний глоток воды, так уже доплывает не орда сракопитеков, а сработанный экипаж самых настоящих полинезийцев или там викингов. Все решения вместе, выполнение вместе, один за всех, и все за одного. “Солнце на парусах”, в общем.

        — И чего?

        — А теперь скажи, доктор. На кой черт русалкам в подобном раскладе мы? Обеспечивать их? Защищать? Мы — их? Не смешно. Вот я видел сцену объяснения Виктора с Конго... Ну, ты же “Сказку” не смотришь.

        — Некогда особо.

        — Мы тебе архив потом зальем, найдешь время. Честно говоря, эту сцену еще не выкатили. Я на фанатском форуме нашел. Там Виктор прямо так и спрашивает: а что мне тебе предложить?

        — А Конго что? Мне Такао показывала, как флагман может ответить.

        Корнет хмыкнул:

        — Ответ Конго ты сам на экране увидишь. А я после той сцены два дня на работу не ходил. Потому что мы из постели не вылезали. Это чувства? Безусловно! Как умела, так и выразила...

        Корнет оглянулся, нет ли его девушки поблизости.

        — Что я могу дать ей взамен? Тепло и ласку? Черт, но меня же не учили мурлыкать! Наоборот: лицо кирпичом, ты же мужчина!

        Парень скорчил такую уныло-плакатную рожу, что доктор невольно усмехнулся.

        — Ничего не давать? Сыто облизнуться и сказать “спасибо”? Для таких придумано слово “альфонс”. Предложить ей... Что? Выгрызать из конкурента материальные блага нас учат с детства. А про духовную сферу одни только попы всех мастей с важностью рассуждают. Или артисты поют, сводя в большинстве своем к тому же плотскому желанию.

        Врач поглядел из-под крыла. Накатывающий ливень затянул серым горы. Вскипели потоки на дороге, черный асфальт превратился в белопенную реку. Стена дождя надвигалась медленно, неспешно, давая жалким людишкам прочувствовать собственное ничтожество перед жизнью планеты.

        — Корнет. А к чему это все? Кино это. Разговоры наши. Куча слов.

        — Так ведь Крым, Донбасс, майдан, Одесса тоже всего лишь слова... И совсем уж потом, аж в пятнадцатом году, Второй Удар. Слова — в кино там, или на бумаге — формируют общественное мнение. Как мы русалок сейчас нарисуем, так их наши дети и воспримут.

        Корнет помолчал и прибавил без прежнего запала:

        — Поговорить мне особо не с кем. А тебя хотел отвлечь от мыслей тяжких.

        — Вместо этого загрузил еще больше.

        Корнет с размаху пнул зеленый ящик-стол, и тот выехал из-под крыла в капли начинающегося дождя.

        — Я проклят! Я не могу не думать! Док. Мы опять залезли в жопу. Мы увидели красивые личики, гладкие ножки — и на этом, прости за метафору, кончили. Надо идти дальше — а куда? А нахрена? И тут неплохо кормят... Но не идти нельзя, жопой чую! Помнишь, у Бродского: “Поэт... там начинает, где его предшественник кончил”.

        — Это же не в рифму?

        — У него, кроме стихов, еще пьеса есть. “Мрамор”.

        

* * *

        — Читал я “Мрамор”, — Ермолов перекинул широкие листы фотоальбома. Со страниц улыбались красивые люди. Глянцевые небеса. Блестящие автомобили. Посол отодвинул издание.

        — И чем же похождения Тиберия вас так растревожили, что вы примчались ко мне сквозь ливень?

        — Есть от чего тревожиться, — возразил мокрый насквозь доктор, выжимая волосы в широкую кадку с пальмой. — Мы этих девчонок используем для грызни со штатами. Они же ничего толком не понимают! Мне не нравится этот сквозной трах. Но даже он, получается, лучше — чем играть их втемную.

        Посол дружелюбно улыбнулся:

        — По порядку. Любовные игры — это мода среди русалок на вас, людей. Скоро пройдет, как всякая мода. Делаем политику с русалками мы с полного их согласия, после тщательных обсуждений, штабных игр. Не будем делать политику мы, будут штаты. А не бороться за мир — желательно, весь! — мы не можем. Ты хочешь правду? Вот правда: любое государство имеет свои интересы. Нравится это или нет, стоит крови или нет, наше назначение их отстаивать. Ты работал на шахтах Воркуты. Представь, как это было бы без государства...

        Вот зря Ермолов это сказал!

        Середина зимы восьмого года. Середина ночи, любимый романтическими придурками “час быка”. Провонявшая потом дежурка; слабый толчок в ноги. Опытный начальник смены резко скучнеет. Где? Где? Звоните, с телефонов не слазить! Где, сука ж его мать! Где?!

        Третий горизонт, четвертый добычный участок! Глубина девятьсот. У нас горит! Есть пострадавшие! Доктора!

        И так страшно входить в клеть! Как чувствовал: на середине полета гулкий удар, уже хорошо слышный в основном стволе... Телефон трещит. Взрыв метана. С верхних горизонтов люди уходят. Восемь с конвейерного. Четыре гроза. Пять электриков. Еще пять. Двадцать два. Сколько было всего?

        Сорок девять. Первый и четвертый участки не вышли. Связи нет. Ну, понятно. Пошли.

        На нижних горизонтах дым. Пласт пошел. Пошел, сука. Здесь не пролезем. Пошли кругом. Сколько? Херня, километров десять. Эй, а дышать из жопы товарища? У нас патронов для регенератора не хватит! Значит, живо чакры отрастил, и дыши через лотос. Там тридцать человек на смене... Здесь не пролезем. Здесь тоже... О, вот здесь. Кабель кончился? Беги, сообщи наверх. Наконец, обошли завал. Инта прислала помощь? Что, как это двое суток прошло, ты ох*ел? Только что спустились!

        Нашли четверых человек. Уже холодные. Пласт горит. Дым. Видимость ноль. Доктор держался за плечо переднего; в какой-то момент потерял его, пошарил рукой в черном дыму, нащупал. Потянул. Сука. Пятый. Холодный тоже. А вот и передний остановился: цепь разорвана, дальше не идем. Как ты его увидел, доктор? Да ты шандец везучий, семье хотя бы тело поднимем.

        Пожар. В дыму видимость ноль. Поиски наощупь результатов не дают. Двадцать пятое число. Траур уже три дня. Спускались вообще восемнадцатого. Наверх. Наверх. Тушить будут. Вода пойдет. Семнадцать человек не нашли. Простите. Не прощайте. Двести сорок тонн в час. Вода пошла!

        И долго еще доктору снилось, как подступает к горлу черная вода с угольной пылью, и ноги прижаты, и помощь не идет; и доктор просыпался со звериным хрипом, колотя ногами спинку дивана — кот, гребаная шерстяная скотина! Приспособился на ногах спать!

        Врач потер шею, промокнул затылок и лоб поданной салфеткой. Посмотрел на стеклянные гробики корабельных моделей.

        — Вижу, вы понимаете, — посол развел руками. — Владелец шахты стал бы возиться с разборкой завалов? Откапывал бы штольни в надежде непонятно на что? Даже захоти он, шахта угольная, а не алмазная. У него просто ни техники бы не нашлось, ни профессионалов в нужном числе. Есть неплохие фильмы про то, как подобные аварии обходились в той же Японии. В пятидесятые годы на угольных шахтах, когда шахтовладельцы еще на велосипедах ездили. А “тойота” и “мазда” были ругательными словами. И уж символизировали точно не японское качество.

        — Так вы государственник?

        — А что, на таком посту в такое время может оказаться оппозиционер? Я рука государева, и горжусь этим. Вообще, доктор, у нас очень интересная беседа получается. Хотите продолжить? Присядьте, сейчас горячий кофе принесут. Я сначала был демократ — куда там вашему Корнету!

        Секретарь посольства — мужчина среднего роста, среднего возраста, без особых примет — внес кофейник, чашки, красную и синюю папки. Поставил посуду перед собеседниками, а папки положил на угол стола, указав послу взглядом. Ермолов кивнул: мол, посмотрю. И продолжил:

        — А потом как-то все однобоко и однобоко. Допинговые скандалы особенно. Чувство такое, как будто Россия попросилась: “Ну возьми-и-ите меня в игру.” А ее взять-то взяли, да играть все равно не пустили. Бегай, мячи подавай. Тогда я в Западе окончательно разочаровался: где же хваленая справедливость ваша, где же равенство возможностей? Где обычнейшая “честная игра”, “fair play”, на которую все англофилы ссылаются? Мы Крым забрали, так хоть не бомбили его. И беженцы от украинской войны не в Европу побежали, как из Ливии — а в ту самую криминальную насквозь Россию. И почему это развал Советского Союза всех радует, а развал Украины огорчает? И почему это блоггер из окна танки видит, а наблюдатель ООН может до танков рукой достать, но пишет в отчете, что танков нет?

        Доктор допил кофе. Поставил чашечку:

        — Я в Темнейшем разочаровался именно вот, когда он сказал: “ихтамнет”. Сказал бы честно: вы чего? Устроили тут войну под боком, и думаете, что мы туда никого даже посмотреть не пошлем? Назвался кто нашим, давайте сюда его. Если самозванец, то сами шею скрутим. А вы не троньте.

        Помолчав, доктор прибавил:

        — Даже у русалок служба спасения есть. А у наших... Если ты облажался, то сразу как-то внезапно выясняется, что тебя туда никто не посылал. И вообще, ты уже три дня как уволен.

        Врач потер лицо. Подавил зевок. Посол молча и внимательно ждал.

        — И что теперь?

        Поднявшись, посол двинулся вдоль ряда моделей. В самом деле, мебель и мебель, что на нее смотреть. А кораблики — увлекательно.

        — Вот, кстати, “Конго”, — постучал Ермолов по ящику с одним из линкоров. — Интересно, почему не “Ямато”? А в соседнем аквариуме вообще “Монтана”, это к чему?

        Повернулся:

        — Теперь вы лечите людей. Вот вы и сейчас с чумаданом. А я вру в лицо, кручу хитроумные комбинации. А ваш фрондирующий друг-Корнет хоть и материт правительство, но работает все равно на Россию. В конечном итоге ваша и его работа приведут к созданию лекарств, протезов на основании нанотехнологий. И чем дешевле и проще вы их сделаете, тем скорее они превратятся из статусных игрушек в помощь для сотен тысяч пострадавших от Войны Тумана и Второго Удара. Это и есть искусство государственного управления: объединять столь разных людей, не испытывающих друг к другу добрых чувств, ради общей цели.

        Ермолов посмотрел на красную и синюю папки. Доктор понял, что аудиенция окончена — окончился и ливень. Впрочем, затяжные тропические ливни остались на той Земле, довоенной. Там, в прошлом, до потепления, до перемены климата.

        — Спасибо, — просто сказал врач, прибирая кофр. — Пойду на вопросы отвечать, уже в сети накидали, наверное.

        Вышел на крыльцо, поглядел в стремительно светлеющее небо.

        — И ведь правильно же сказано, ничего возразить не могу... Почему же так паршиво на сердце?

        

* * *

        — Сердце мне сделают новое — так чего я там не выдержу?

        Дед Юрий, полулежащий на кровати в своей палате, грозно смотрел на посетителей.

        — Не хочу я в линкор-крейсер. Стрелять-убивать много ума не надо, навоевался.

        — Но выбор вы сделали?

        — Сделал, профессор, сделал. Превратите меня в ледокол. Во, с красной пастью, — старик развернул плакат с фотографией “Ямала”.

        — А внешность мою, как у Деда-Мороза. Буду суда во льдах водить. На реальном северном полюсе буду жить, канонично же!

        Иеромонах вздохнул:

        — Если бессмертие реально, это ж сколько работать! А что вы все уставились? Я-то работал. Печной мастер я. Как где монастырь или там скит, там я первый. Бывает, сруба нет еще, а печь моя уже греет... Не усидишь ты без работы. И не будет у тебя ни победы, ни отдохновения, ни ощущения забитого гвоздя. Вечный бой, как у большевиков.

        — Мука творческая и суть награда, — дед Юрий пожал плечами. — То и для великого мастера хорошо было, а я стану рыло воротить?

        — Господи, — перекрестился ксендз, — прости им! Ибо не ведают,что творят! Ведь не вера моя, ваша же наука говорит: новое человечество вытеснит старое! Как неандертальцев стоптали кроманьонцы. И сами, своими руками, породим нашу смерть? Опомнись!

        — Ты хочешь сказать мне: сдохни? В чьих интересах?

        Тут священники заорали в один голос:

        — Только дьявол может искушать бессмертием!

        — Это личный опыт? — хмыкнул старик.

        — Да откуда знать! — взмахнул черным рукавом-крылом ксендз. — Может статься, и был палеоконтакт, и прилетали сюда гости с Альфы Центавра. И библию даровали, и законы Моисею. Из вполне вычислимых, четких резонов. Биология там, эпидемии, социальный психоз. С учетом психологии расы хомо сапиенс сапиенс. А священный флер вокруг них навертели потом. Что меняет? Коли человек творит зло во имя господа, дьяволу служит он, и неназываемый примет его служение. Коли совершает добро именем Эйнштейна и Дарвина, то господу, искупившему грехи наши, служит он, и будет по весу доброго дела принят в раю!

        — И при чем тут бессмертие?

        — Да все при том же, — ксендз устало сгорбился. — Емкость экологической ниши не бесконечна. Чем больше людей, тем больше связей. Тем сложнее система. Да, она богаче. Да, возможности шире. Но и устойчивость меньше. Микробы имеют широкое поле расти, меняться. Каждый придурок с гранатой задевает сразу полгорода. Псих на газовой станции — весь город. Охраной обставитесь? “Кто устережет сторожей”, это когда еще сказано?

        — Вы аппелируете к науке. Даже странно... — Рицко задумалась.

        Ксендз фыркнул:

        — Кардинал Белармино тоже аппелировал к науке. Но Джордано Бруно не сильно помогло. И теперь я понимаю, почему! Да и какой смысл взывать к вере среди безбожников?

        — Есть смысл, — пробасил иеромонах-печник. — Наука от сознания, вера от подсознания. Подсознание больше. И умнее. Потому что дольше развивалось.

        — Только говорит оно всегда одинаково, — хрипнул дед Юрий. — Жить! Хоть с одной ногой, хоть на дыбе — жить! Везде, где нет смерти. А тебе... Не люблю я ваше племя. Но совет дам. Если несешь слово апостольское викингам, взывай сразу к господу, только ему силы хватит.

        Профессор Акаги добавила:

        — Кардинал Белармино аппелировал к тогдашней науке. Вы тоже обращаетесь к опыту прошлого. Типичная ошибка количественной интерполяции. “К тысяча девятьсот двадцать девятому году Нью-Йорк завалит навозом по крыши.” Воздушный шар на две тысячи персон. Не все открытия можно сделать из анализа и обобщения. Рано или поздно приходится верить в прорыв.

        — Верить? — ксендз даже изогнулся. — Профессор Акаги сказала: “верить”?

        — У вас монополия на Христа, а не на веру, — поморщилась Рицко.

        — У них и на Христа монополии нет, — наябедничала русалка-переводчица. — Одних сект больше пяти сотен активных, и почти три тысячи в истории. Они даже не авторизованные дилеры, а мелкие гешефтмахеры, барыжащие краденами купонами на блаженство.

        — Девонька, инквизиции на тебя нет, — улыбнулся ксендз. — Но есть папская конгрегация.

        — Вы обещаете вечное блаженство, мы тоже, — не удивилась русалка. — И не только то, про которое вы подумали. Вы видите в нас только чесалку для определенных органов. А мы можем быть видеостудией, лабораторией, расчетной станцией гигантской мощности, неисчерпаемой библиотекой, экспериментальным производством — в одном лице.

        — Тоже чесалка, — буркнул иеромонах, — только для чувства собственной важности.

        — Если свои печки строишь ты из-под палки, то впадаешь в грех уныния. А если гордишься мастерством, то в грех гордыни, — усмехнулась русалка. — Вот и все, что вы можете предложить не болтуну, но мастеру. Своему парню я могу предложить больше. А станет Юрий Петрович кораблем, сможет и еще больше. И ни смерть, ни болезнь его изыскания не оборвут.

        Русалка посмотрела на монаха в буддийской шафрановой рясе. Посерьезнела:

        — Если же придерживаешься срединного пути, и вовсе изжил страсти в себе... То чем ты отличаешься от нас? Машин? И почему считаешь нас демонами? Демоны — доведенные до предела страсти, у нас же только логика. И есть ли тогда разница, посланы мы вам откуда-то, или выдуманы вами от начала до конца?

        Буддийский монах поднял внимательный спокойный взгляд:

        — А как же перерождение? Вы же не избудете карму?

        — На это я сам ответить могу, — подмигнул дед Юрий. — Переводи, ясноглазая: “Держись сильней за якорь, якорь не подведет! А если поймешь, что сансара-нирвана, то всяка печаль пройдет!”

        — Сансара — Нирвана... — буддист замер. — Поезд? За жизнь единственную, но длины бесконечной?

        Христианские священники поднялись.

        — ...Ибо не ведают, что творят, — прошептал крестящийся ксендз. Иеромонах молча махнул рукой. В дверь, открытую на пару минут святыми отцами, ворвались крики митинга перед воротами госпиталя. Судя по звукам, феминистки уже грызли древки плакатов экологов. Или экологи ломали эти самые древки на спинах идеологических противниц — равноправно не делая разницы между противницами и противниками.

        Дед Юрий улыбнулся буддисту:

        — Во, слышишь, жизнь бьет ключом. Лещом и кирпичом. Ни под каким претекстом не хочу помирать. Уж извини. Эй, чего остекленел? Кто там ближе, похлопайте по щекам! Эй, боддхисатва, алло! Сансара вызывает! Алло!

        

* * *

        — Алло. Такао?

        — О, привет.

        — Здравствуй. Не отвлекаю?

        — Нет.

        — Слушай. У тебя в рубке я видел подушку. На ней ведь нет рисунка?

        — Хочешь ко мне на подушку? Что потом?

        — Ничего. Весь мир. Все, что сумею отдать. Все, что сумеешь взять!

        — Ой, ну ты мертвого уговоришь! Приходи вечером на сеновал.

        — Не понял: ты даже имя не спросишь?

        — Ты что, собственное имя забыл?

        — Нет, конечно!

        — А я корабль Тумана. Моя акустика — моя жизнь. Ты еще в трубку сопел, а я уже узнала, кто ты. Один запрос девчонкам — и я знаю, где ты сейчас находишься.

        — Сумасшедший дом...

        — Но ты-то знаешь, кто здесь псих. Остальным — зачем?

        (с) КоТ.

        г.Гомель 21.02-3.03.2017