Мефодий Буслаев: другой путь

Глава 1

Обшарпанная дверь, покрытая зеленой кожей. Потеки на стенах, слабая вонь мочи из давно сломавшегося лифта, помутневшее от старости, запыленное окно и узкая лестничная площадка. Тихая трель заедающего звонка, натирающая пальцы неудобная ручка целлофанового пакета, набитого простыми продуктами. Гречка, творог, пакетированный чай, два пакета молока и небольшой кусок курицы. Старушке хватит примерно на неделю, может быть даже больше — аппетит с каждым днем становится все хуже, да и встает она с кровати все реже.

За дверью раздаются шаркающие шаги, и дверь открывается с тихим щелчком. Чувствуется усилие — замок давно уже заржавел, но никому не было до этого дела. Он и был то больше для красоты, все равно позарится тут не на что даже самому непритязательному вору.

— Меф? — старушке было сложно говорить, да даже просто стоять для нее было подобием подвига, но на лице была видна улыбка. — Давно тебя не видела. Думала, уж подружку завел.

Я улыбнулся, покачав головой. Просто Ирке потребовалась небольшая помощь, а она не могла о ней попросить. Хотя меня не было неделю... Хорошо хоть нашлось, кому подменить.

— Как вы, Анна Семеновна? — старушка посторонилась, и я вошел в комнату, тут же пройдя на кухню.

Одна комната прямиком из семидесятых, кухня да туалет — вот и вся квартира. Капельница, стойка с таблетками и свежими шприцами, три ковра на стенах, дешевые статуэтки в виде забавных котов на тумбочке, телевизор, по моему настоянию выключенный и отрезанный от сети — будет она еще себя нервировать новостями. — Держитесь?

Так, воду в кастрюлю, плиту включить — пусть кипит. Чем думать, чего старушке нельзя, проще сказать, что можно. Самая простая еда, без специй, сахара и вообще всего хотя бы относительно вкусного. Такс... Минут десять у меня есть.

Квартира оказалась не такой уж запущенной — Алекс приходил, как я понимаю, вчера, так что мусора накопиться не успело. Генеральную уборку тоже провели, да и в целом, все выглядит более чем прилично. Расход препаратов... Да, как я и думал, график не нарушен. Осталось пять инъекций, три потратили без меня. Судя по виду старушки — косяков с дозировкой или постановкой укола не было. Вот и чудно.

— Держусь, как не держаться то, — бабушка улыбнулась. — Пенсия вот пришла.

Она грустно вздохнула.

— Уменьшили? — читал я что-то про эту инициативу... Выборы прошли, пришло время смело пилить бюджет. По моему опыту, все это прекратится через года полтора — как горячка пройдет, и вспомнят о следующих, и снова кинут населению подачку. Социалку поднимут, скорее всего.

— Уменьшили, ироды! На тысячу меньше пришло, — о, значит, не все так плохо. Или еще не разошлись, или просто научились пилить осторожнее. — Я вот этими руками, сорок лет на заводе, а они...

Старушка вздохнула, отвернувшись. Я только покачал головой, не собираясь занимать ничью сторону. Политика всегда волновала меня сугубо в практическом отношении — все равно ничего сделать с ней я не мог, так чего беспокоиться.

— Как вы себя чувствуете, Анна Семеновна? — ампулу в шприц, примерится к руке... Вены как на ладони, обтянутые сухой кожей, крайне четко выделяясь. Даже на манекене они были куда слабее заметны.

Выдох, выпустить из шприца воздух, наклонить, ввести иглу, надавить, достать и тут же провести ваткой, вытирая выступившую кровь. Привычные, дошедшие до автоматизма действия, выполнялись почти без участия разума. Каждый раз во время инъекций меня занимал один вопрос — как сопляка, не закончившего школу, подпустили к практике?

Просто его подпустили. Просто и страшно. Хосписов в городе меньше десятка, да и те переполнены, медсестры не справляются с дикой нагрузкой, скорую помощь оптимизировали до предела, а денег на платную медицину нет. Или так, или никак, пакуйте вещи и переезжайте под землю, уважаемая Анна Семеновна. Вот и пришлось искать добровольцев из благотворительных фондов... Даже если те последние сопляки, прошедшие только общий курс и умеют только ставить уколы да капельницы.

Взгляд упал на столик с препаратами. Стоят дорого, объемы бесплатной помощи населению совершенно смехотворны, а пенсии старушки хватит на треть нужного в лучшем случае. Хотя... По словам Сергея Игнатьевича ей и остался то месяц, может два. Рак — не та болезнь, с которой можно шутить. Это странно — смотреть на человека, и знать, что он уже, по сути, мертвец. Старушка не первая из тех, кому я помогал, но в этом деле каждый раз — словно первый.

Старушка, сжавшая зубы, отходила от укола, а я вернулся на кухню. Ужин постепенно готовился, каша уже аппетитно булькала в накрытой полотенцем кастрюле, остывая. Выложить на тарелку, положить немного масла, и все — сахар нельзя. Букет болезней, проявившийся у Анны Семеновны в старости, занимал не один десяток страниц в истории болезни, серьезно ограничивая выбор продуктов.

Моя работа проста — убрать квартиру, договорится с соседями, проверить прием препаратов, поставить уколы и, собственно, все. Крайне бюджетная версия нормальной медсестры, но чем богаты...

— Как семья, Меф? — старушка разбила молчание неловким вопросом.

Я улыбнулся.

— Все так же, Анна Семеновна, — я вздохнул. Отделываться от умирающей общими фразами — не дело. У нее и так развлечений почти не осталось, да и переживает она за меня искренне. — Зозо пытается найти нового мужа, но у нее не выходит. Эдя вчера вылетел из очередного ресторана.

Старушка, насупившись, покачала головой.

— Не дело это. Здоровый мужик, а все по кабакам шляется. На завод бы ему, всю бы дурь из головы выбило, — я улыбнулся. Эдя в рабочей одежде вызывал когнитивный диссонанс — более далекого от ручного труда человека представить было сложно.

— А они еще есть, эти заводы? — я усмехнулся. — Живет человек — так пусть живет, как ему нравится.

В конце концов, Эдя был далеко не плохим человеком. Да, сноб. Да, жадный сноб. Но это не слишком и большой недостаток для человека, с которым под одной крышей только ночуешь.

— Не дело это, Меф. Не дело, — она вздохнула. Неправильность резко изменившейся жизни была для нее не комфортна, и не мне упрекать в этом старушку. — А подруга твоя как?

Я вздохнул. Ее всегда интересовала моя жизнь... Хотя, наверное, это естественно для человека в ее возрасте.

— Друг, не подруга. У этого слова слишком лишних значений. — Ирка была именно что другом — и другом с большой буквы д. — Нормально, как мне кажется. Завела себе кота, теперь дом весь в шерсти.

Если так подумать, то я и здесь оказался только из-за нее. Когда твой друг — инвалид, медицина в один миг превращается из чего-то далекого в постоянного гостя. А там как-то само собой получилось так, что мающийся от безделья я оказался в добровольцем в хосписе, откуда меня выпнули в частный благотворительный фонд для добровольцев, с год назад благополучно развалившийся от безденежья. Осталась только группа в сети с бывшими коллегами, пара полезных контактов, да давно рухнувший сайт с миллиграммами полезной информации.

— Друг, друг — вот будешь так повторять, и в правду другом останешься — когда на ее свадьбу поедешь. Уж поверь старухе, Меф. Молодость она... быстро пролетает, — я вздохнул.

Никакие отношения и уж тем паче семейная жизнь меня не привлекали абсолютно. Пусть этим Зозо развлекается, раз ей так хочется.

Разговор тек, я рассказывал о своей жизни и курьезных случаях из больницы, услышанных от знакомых, а старушка делилась историями из прошлого. Такие вечера проходили через два дня — кроме нее я сейчас ухаживал за еще одним стариком, но у него диагноз был куда страшнее, так что времени приходилось уделять больше. В конце концов я раскланялся и пообещал скоро навестить. Не особенно, правда, веря в это — с каждым днем ей становилось все хуже, а отведенные ей Сергеем Игнатьевичем два месяца подходили к концу. Нужно будет забрать лекарства, которые останутся — помогут кому-то еще. Мне было... Смутно. Впервые увидеть смерть было больно, во второй раз — ужасно, а потом это стало очередным просто пунктом в списке дел. Такая-то умерла — зайти в хосписом за адресом нового больного. Имя в списке, за которым стоит или стоял живой человек.

Начинать медицинскую практику с паллиативной помощи было явно не лучшим решением.

Во дворе хрущевки уже было темно, только огромная, необычайно огромная луна висела в небе. Странная ночь — улицы будто вымерли, и даже привычных бомжей и гопников не было видно. Да что там, даже машины проносились только на границе зрения, практически не приближаясь. Свежий, набирающий силу, ветер прочищал голову, выметая из нее лишние мысли. Чем больше ты думаешь об умирающих, тем быстрее сходишь с ума. Единственный выход — отрешится от этого, разделить жизнь на две части. Мефодий, благотворительно оказывающий паллиативную помощь, и Мефодий, живущий простой жизнью — два разных человека. И как только они пересекутся, один из них перестанет существовать.

К счастью, дом старушки находился совсем рядом с моим, так что смысла спускаться в метро я не видел. Всего пять минут, и я буду дома — если это место можно назвать так, конечно. Никаких предупреждений о нежелательности посещения квартиры сегодня я от Зозо не получал, так что причин болтаться на улице не было. К тому же весна выдалась довольно прохладной, и куртка не слишком спасала.

Когда я подошел к дому, в отвратительно припаркованный джип буквально влетел какой-то мужчина в черной кожанке, больше похожий на кабана, тут же ударив по педали газа. Интересно, что он тут забыл и кто его так взбесил? Хотя не завидую я этому кому-то — уж очень неприятные последствия могут обеспечить такие кабанчики.

Подъезд, мой милый, обоссаный, темный подъезд с уже четвертой украденной за месяц лампочкой, сломавшимся еще до моего рождения лифтом и лестницей, скрипящей и будто бы шатающейся под ногами. Поручни пропали уже давно, и, как всегда, никто не мог вспомнить, куда. Жильцы не первый год собирали деньги на ремонт дома и прилежащей территории, но продвигалось это так медленно, что редкие активисты съезжали быстрее, чем удавалось собрать вменяемую сумму.

— Эй, Меф! — внезапно раздался женский голос.

Тягучий, сильный, но не могу сказать, что приятный. В нем не было мелодичности, и это смутно раздражало. Я повернулся, и увидел женщину лет тридцати на вид. Длинное красное платье, открывающее фигуру... К сожалению. Его обладательница была весьма тучной, и явно этого не стеснялась.

— Вам что-то нужно? — меня мало кто знал из соседей, а я вообще знал только нескольких человек, и то сугубо внешне, но может человеку понадобилась помощь.

В меня уперся странный взгляд, и женщина подошла ближе. По глазам прокатилась волна боли — что-то было неправильно в этой фигуре, это было, словно смотреть на отвратительного качества фотографию в слишком сильных очках. Особенно ее шея — что-то на ней одновременно привлекало и отталкивало взгляд.

Женщина усмехнулась.

— Не можешь увидеть дарх? Наслаждайся видом. — ее рука прикоснулась к шее, и между сжавшихся пальцев появилась серебряная цепочка. На ее конце висел странный кулон в виде сосульки, одним своим видом вызывавший какое-то глубинное отвращение. Я поймал себя на том, что инстинктивно завел руки за спину. — Ого. А интуиция то работает.

О чем она?

— При чем тут интуиция? — женщина была странной. Непонятной... И опасной. Сначала огромная луна, затем — странное украшение, ставшее видимым только когда мне его показали. Что тут вообще творится?

— Ты не понимаешь? — она совершенно искренне удивилась. — Очень не советую трогать чужой дарх. Будешь выть от боли, грызя свою руку, чтобы боль разрываемых мышц заглушила боль от прикосновения.

Странно. У меня всегда была неплохая интуиция, не раз помогавшая мне избегать проблем, но я не чувствовал никакой угрозы от этого кулона. Не угроза, но отвращение. И это странно — украшение выглядело даже красиво, переливаясь всеми цветами в проникающем сквозь окно лунном свете, но я реагировал на него, будто бы это склизкий, грязный червь, выползший из начавшего разлагаться трупа.

— Я приму это к сведению. — я вздохнул. Не смотря на то, что эта странная иллюзия пропала, голова все еще побаливала. — Так что вы хотели?

Женщина улыбнулась, и белые зубы сверкнули довольно хищно.

— Тебя приглашает к себе мой хозяин, — она смотрела на меня, дожидаясь реакции.

Я только вздохнул. 'Хозяин'... Можно подумать, мне есть дело до того, как она называет свое начальство, или кем он ей там приходится. Ничем не хуже господина, если подумать.

— Если вам нужны медицинские услуги, то лучше обратится в профессиональную организацию. Я не обладаю профессиональным образованием и не имею лицензии на медицинскую деятельность. — и на этом фоне меня прекрасно можно посадить, если бы это интересовало хоть кого-то. На подобных мне добровольцев смотрели сквозь пальцы — все равно мы не зарабатываем на этом ни копейки.

Женщина фыркнула, а потом рассмеялась. Она хохотала долго, успокаиваясь, смотря на меня, и снова заливаясь смехом. Я недоуменно поднял бровь — чего еще ей от меня может быть нужно, если не паллиативная помощь?

— Услуги сексуального характера не оказываю, — я уточнил на всякий случай, вспомнив о своей внешности и немного по-иному посмотрев на ее платье. Это вызвало у нее новый припадок смеха.

Это начинает надоедать.

— И... вот это — наследник... мрака. — она снова фыркнула, но все-таки взяла себя в руки. — Нет, Мефодий, даже не надейся меня полапать, — она вздохнула. — Это совершенно по другому вопросу. Тебя хочет видеть мой хозяин, и оставь свои вопросы при себе — на них ответят позже.

Отлично. То есть по ее мнению я должен пойти непонятно куда и непонятно зачем, только потому, что какая-то женщина мне приказала.

— Какие у меня причины соглашаться на разговор? — не может же она быть настолько повернутой, что требует этого просто так. А то, что не умеет объяснять — это бывает.

Женщина вздохнула.

— Меф, что бы я сейчас не сказала — это породит новый вал вопросов, отвечать на которые я не могу и не собираюсь. Не сейчас, по крайней мере. — она покачала головой, и, прищурившись, резко дернула правой рукой.

Моя правая рука взлетела вверх, ровно настолько, насколько и ее. Она шагнула вперед — и я шагнул навстречу.

— Видишь ли, вариантов у тебя нет. Отвести тебя я могу и так, но всем будет лучше, если ты придешь сам. — на ее лице было видно легкое сожаление, но не более того.

Что за хрень? Гипноз? Бред — не бывает настолько быстрого гипноза, да и потерял бы я сознание. Что-то иное. Что-то, что невозможно, черт побери. И что мне делать? Кричать и звать на помощь? Так она так же легко перехватит контроль над голосовыми связками или вообще дыханием, лучше клонидина.

Мне резко перестала нравиться и без того изрядно попахивающая ситуация. Я закрыл глаза — они только помешают. Смутные воспоминания из детства, о том, что я считал бредом, пришли, будто бы ждали этого. Я зажмурился сильнее, буквально вдавливая глаза внутрь, а затем резко открыл.

Мир изменился. Женщина сверкала фиолетовым, и ее с дархом связывала незримая черно-фиолетовая нить. По ней периодически прокатывались волны, после которых зрачки женщины расширялись, как от сильной боли. Такая же нить, только куда более бледная, вела от нее ко мне. Лунный свет тоже как-то поменялся, смутно, едва заметно, но у меня не было времени разбираться в этом. Годами я пытался снова открыть глаза — как в детстве, когда мне чуть не прокусила горло кинувшаяся собака, и в последний миг перед тем, как она закончила прыжок, я увидел мир по-иному. Больше это не повторялось, как я ни пытался, но теперь... Мне нужно только порвать нить, ведущую ко мне. Это не может быть тяжело — каждого человека окутывает свой контур, а ее щуп проникал прямо в его центр. Я снова закрыл глаза, и попробовал сконцентрироваться, хотя бы согнать свой контур в месте прикосновения.

Женщина с ухмылкой смотрела на меня, покачивая пальцем, к которому была привязана подчинившая мое тело нить. Как ни странно, я не чувствовал злости — только спокойствие. Ее хозяин пригласил меня на разговор, а значит ни черта она мне не сделает, что бы из себя не строила. Хозяевами людей от хорошей жизни не зовут.

Вскоре появились первые продвижки, и я сумел вернуть контроль над левой рукой. Принцип был понятен — сгустить эту странную... ауру, и не давать проникнуть за нее. По чуть чуть, маленькими шажками, я приближался к ней, и с каждой секундой это становилось легче. Наконец я застыл в шаге от нее, и женщина, одобрительно ухмыльнувшись, опустила руку.

— Ну, предположим, простейшие заклинания не сработают. — она вздохнула. — Большая Дмитровка тринадцать, серый дом в середине улицы. Заметишь по оранжевой строительной сетке вокруг.

Интересно, номер тринадцать это совпадение или не очень?

— Нет, не совпадение. Да, я могу читать твои мысли. Нет, ты не можешь называть меня жирной. — ее взгляд полыхнул.

Я вздохнул.

— За свои мысли не отвечаю. Не нравятся — не лезьте. — все происходящее давно прошло все планки безумия, так что я даже перестал чему-то удивляться. — Когда должен состоятся разговор?

Женщина усмехнулась.

— Ну вот, уже конкретный разговор. Завтра, на рассвете. — она задумалась. — Это четыре утра, если что.

Эх. А устроить нормальную встречу после полудня нельзя. К черту — их дело. Мне слишком интересно.

— И да. Меня зовут Улита. — улыбнувшись, она пропала.

Теперь понятно, как она оказалась за моей спиной в полностью просматриваемом подъезде. Вздохнув, я приложил голову к холодной стене. За пару минут произошло настолько многое, и при этом настолько странное, что я просто не понимал, как реагировать. Работа с пациентами приучила к простому правилу — 'не знаешь, что чувствуешь — улыбайся', но тут оно не работало. Какая-то магия, странное зрение, от которого раскалываются глаза, тучная женщина, перехватывающая контроль над телом и ее странный хозяин... Одно я знал точно — я не пойду сегодня домой. Последнее, что мне сейчас нужно, это бормотание Эди про бесплатную работу напополам с причитаниями Зозо о позднем возвращении.

На часах было почти два часа ночи, но... Снимать комнату в отеле все равно мне не по карману. Достав мобильник, я открыл список контактов.

— Алло, Ир? — я вздохнул, услышав сонное бормотание по ту сторону трубки. — Прости, что так поздно. Можно я сегодня у тебя заночую?

По ту сторону пробормотали что-то одобрительное, и отключились. Я улыбнулся — готов поспорить, что к моему приходу на столе уже будет стоять что-то съедобное, а Ирка будет активно изображать, что это не она подорвалась среди ночи, а оставила с вечера Бабаня.

Вздохнув, я вышел на улицу из подъезда. Луна, все такая же огромная, сияла в небе. Действительно странная ночь.

* * *

— Еще раз прости, что пришел так поздно, — конечно, у Ирки режим не то чтобы сбит — его просто нет, но мне очень не хотелось причинять ей неудобства.

Девушка, усмехнувшись, посмотрела на меня.

— Забей, Меф. Сам знаешь, можешь приходить в любой момент, — я покачал головой. И она, и ее бабушка не раз предлагали мне ключи от квартиры, но я отказывался. Чужое личное пространство — это чужое личное пространство. Будь у меня своя квартира, то ключи я бы не доверил никому.

— Спасибо, — вздохнув, я открыл холодильник. Среди девственно белых полок выделялась только початая пачка потрепанных сосисок, несколько помидоров, да пачка кетчупа.

Меня укололо чувство вины — Анна Алексевна, она же Бабаня, говорила, что ее мастерская недавно получила большой заказ, и будет сильно загружена. Мог бы и догадаться, что в доме кончается еда. Она, конечно же, об этом не скажет, а для Ирки это так вообще смерти подобно. А ближайший круглосуточный гастроном далеко. Дьявол.

Ладно, сварганю и из этого что-то относительно сытное. Масло на сковородку, концы сосисок разрезать крестиком, так они прожарятся лучше, убрать лицо от брызжущего масла... Черт.

— Ир, есть резинка? — я смущенно посмотрел на подругу. Вряд ли ей доставит удовольствие зрелище моих волос в тарелке.

Девушка фыркнула и протянула мне черную резинку для волос. Спасибо уже, что не заколку.

— Меф, ты не пробовал стричься? — я вздохнул. Это было больной темой.

Привычным движением собрав волосы в высокий хвост, вернулся к готовке, если так можно назвать процесс переворачивания сосисок.

Я не стриг волосы с рождения, и они уже успели отрасти до лопаток. Не потому, что хотел — длинные волосы это вообще на редкость неприятная в быту вещь, просто при попытке их разрезать они начинали кровоточить, и не слабо так болеть. Странно, но в свете произошедшего пару часов назад — ничего удивительного.

— Я слишком люблю свои волосы, — все равно это бессмысленно объяснять.

Такс, сосиски уже дожарились, теперь помыть и нарезать овощи. Как оказалось, за полку завалилась пара вроде бы даже относительно свежих огурцов. Теперь посолить... Готово. Вредно, жирно, калорийно, скорее всего во всем блюде нет ни кусочка настоящего мяса, но после короткого периода питания чистым дошираком с водой — не так уж и плохо.

Квартира Ирки была уютной — три небольшие комнаты, оформленные в светлых тонах. Африканские статуэтки, семейные фотографии, множество едва заметных мелочей — тут именно что жили, и любили это место. Правда, пасторальную картину омрачали заметные для опытного взгляда вещи — особенно прочные полки, прибитая к полу мебель и широкие проходы. Девушка была крайне против моих попыток установить поручни, так что пришлось обойтись полумерами. Впрочем, нужно отдать ей должное, за домом она следила даже в своем состоянии, и никакого бардака я обычно не находил. Не считать же за бардак раскиданные везде книги, да заставленный кружками с остатками чая компьютерный стол.

На часах почти четыре утра, а мы сидим, и пьем чай. С Иркой всегда было уютно молчать — это не казалось чем-то напрягающим или неловким. Я заметил на себе странный взгляд, и вопросительно поднял бровь. Девушка только покачала головой, неловко отведя взгляд. Что это с ней?

Я присмотрелся. Хм... Смуглая кожа, голубые, слегка покрасневшие от постоянно работающего компьютера глаза, весьма симпатичное лицо, неравномерно накаченные руки — это все привычно и в глаза почти не бросается. Ноги были спрятаны под клетчатым пледом, растянутая домашняя майка с забавным рисунком зацепилась за коляску... Дальше, синяки под глазами — значит, не спала как минимум вчера. Чаты? Литература? Вряд ли игры — их она по непонятным причинам не оценила. Так... Не нравится мне эта привычка читать без света.

— Ир, не подскажешь, который час? — на стене гостиной с незапамятных времен висели часы с кукушкой — сама птичка давно сломалась, но время хронометр отсчитывал точно.

Девушка посмотрела на них, прищурившись. Потом прищурилась сильнее. Так и не разглядев циферблат, Ирка наклонилась в кресле, стараясь сделать это незаметно — я нарочито отвел взгляд. Ее рука коснулась колеса коляски, но она быстро поняла, что не сможет сделать это незаметно, не переведя ситуацию в фарс, и в меня уперся беспомощный взгляд. Я вздохнул.

Не забыть сделать пометку, и повесить уже ей в комнате шторы... И купить нормальную, яркую настольную лампу, потому что читать ночью она все равно будет. А кроме этого...

Повисла неловкая тишина — Ирка было достаточно умна, чтобы понять, зачем была нужна эта просьба — в конце концов, это ее телефон остался на столе, а не мой.

— Через... два дня я собираюсь сходить проверить зрение, — я не буду ее затаскивать насильно, и она это понимает. А еще она понимает, что если будет отпираться, то, без хотя бы очков, зрение рано или поздно упадет до критических величин.

По моему опыту, инвалиды, после того как получают это звание, или начинают яро следить за здоровьем, фиксируя каждую болячку, или забивают, искренне считая, что хуже уже не станет. И очень в этом ошибаются. А подбирать очки без хотя бы первичного осмотра — бесполезное и даже вредное действие.

— Хорошо, Меф. Я присоединюсь, — надо же — не съязвила.

Меня снова уколола совесть — она сумела подавить естественную защитную реакцию, хотя подобная опека уже должна была порядком ее достать.

Я кивнул, и собрал со стола уже пустую посуду, отнеся ее в раковину. Тарелки не были особенно грязными, только разводы кетчупа и сока овощей, что там говорить про кружки, так что мытье не заняло много времени.

— Как там Бабаня? — Анна Алексевна сильно обижалась, когда ее называли бабушкой или по имени отчеству, так что пришлось позаимствовать придуманный в детстве Иркой аналог.

— Нормально. Пришел крупный заказ от какого-то театра, так что шьет целыми днями, — старушка держала свою небольшую мастерскую, где кроме нее работало еще три женщины. Последнее время было бедно на заказы, так что понимаю ее энтузиазм.

— Понятно, — я невольно зевнул, прикрыв рот ладонью — все-таки тяжелый день неплохо так меня вымотал. — Ты не будешь против, если я немного посплю?

Девушка улыбнулась.

— Ложись, конечно, — она задумалась и кивнула на свою комнату. — Моя кровать свободна.

Я покачал головой. Вряд ли она вкладывала в эту фразу тот контекст, который заметил я.

— Ты не будешь спать? — в принципе уже почти пять утра, так что смысла в этом и правда не было, с другой — меня несколько напрягали синяки под ее глазами. Конечно, само словосочетание 'выходить из дома' в ее случае звучало крайне некорректно, да что там, она даже школу закончила экстерном — в ее-то годы, но это не было поводом настолько сбивать режим и перегружать глаза.

— Я... — она вздохнула, увидев мой укоризненный взгляд, но все-таки сдалась. — Хорошо, лягу через полчасика.

Я встал, слегка улыбнувшись, и снова зевнул — меня дико клонило в сон. С легким сомнением посмотрел на нее, но все-таки ушел в комнату, даже не пытаясь прикоснуться к ручкам коляски — это было бы крайним неуважением для меня, и унижением для нее. Кровать была не расстелена, и положил в шкаф плед, защищавший постельное белье от пыли. На нижнюю полку — такие ошибки я перестал совершать уже давно, что частенько вызывало мат Эди, находившего абсолютно все не нужные прямо сейчас вещи в доме уложенными на нижние полки. Привычка однажды — привычка навсегда.

Мой взгляд упал на книжный шкаф. В нем теснились толстенные книги, написанные крайне уважаемыми на словах авторами. На деле же их читало в лучшем случае четыре процента из тех, кто любит их упоминать и процент из тех, кто не любит. Обычно у них эти книги, стоящие на полках, так на них и оставались, сохраняя девственный вид, а томик беллетристики, стыдливо спрятавшийся с краю, выглядел куда потрепаннее и зачитанней. Ирка была единственным известным мне человеком, глотавшим эти, безусловно уважаемые, книги, словно легчайшее фэнтези, искренне получая от этого удовольствие. И это было удивительно, ведь она и правда их читала, вводя меня и окружающих в неизменную фрустрацию.

Улыбнувшись, лег в кровать. Конечно, это дико некрасиво, ложится в уличной одежде, но раздеваться было бы еще некрасивее. Ноутбук подмигивал зеленым индикатором полного заряда, и это было последним, что я заметил — меня вырубило в тот миг, когда голова коснулась подушки.

* * *

Как и говорила Улита, на сером офисном здании, ничуть не выделявшимся среди себе подобных, висела строительная сетка. Даже интересно, это место выбрали просто так, или тут и правда располагается чей-то офис? Гугл по этому повод молчал, все, что получилось узнать — здание было продано какой-то компании 'Eidos', и с тех пор в нем шел бесконечный ремонт. Даже непонятно, приватизировано оно или построено застройщиком, хотя это и могло бы о многом сказать. Конечно, вряд ли маги, способные взять чужое тело под контроль, нуждались в деньгах, а в нашей стране при желании можно было бы купить хоть Исакий, хоть Кремль, лишь бы была достаточная сумма, но все же это бы прояснило метод их действий.

Черт. Внешне было настолько типично-офисным, что у меня даже заболели зубы — они всегда начинают ныть, когда я чувствую подлянку. Не может быть все настолько просто — это не долбаное собеседование. Вздохнув, я прикоснулся к ручке двери. Ничего не произошло. Ладно. Открыв дверь, я вошел. И вот тут, наконец, проявилась первая странность. По идее чтобы, перейти за порог, нужен один шаг. Я сделал почти пять, протискиваясь сквозь ставший дьявольски тягучим воздух, пока дверь, наконец, не захлопнулась.

В здании было темно, а свет от мобильника показывал только кучи строительного мусора и плохо отштукатуренные стены. И зачем держать на руках здание, если не собираетесь заканчивать ремонт? Рынок то в жестком кризисе, с каждым годом цены падают... Хотя господи, это долбаные маги. Кому вообще есть дело до цен на рынке недвижимости?

Второе зрение, перейти на которое удалось куда легче, чем в прошлый раз, показывало то же самое, что и обычное, и это наводило на не самые приятные мысли вроде 'что это за иллюзия'. Но самое противное то, что заметить даже малейшие признаки иллюзии не получалось. Стена — шершавая, с осыпающейся от прикосновения побелкой. Неожиданно для самого себя я дернулся в сторону — и туда, где только что была моя голова, вонзился нож. Уйдя в стену до середины лезвия!

Сердце судорожно замерло и заколотилось в груди, а меня будто окатило из шланга — я вмиг покрылся потом, и будто в замедленном времени увидел еще десяток ножей, летящих в меня, и зажмурился, по чистому наитию сомкнув вокруг себя ауру — увернуться все равно не успевал. В уши вонзился тихий звон, а затем послышался шум от падения. Я нерешительно открыл глаза — на полу лежал с десяток погнутых железок.

— Ну, если бы он не смог даже этого — не стоило бы и начинать, — я услышал низкий мужской голос.

Тяжелый, холодный — в нем будто слышался лязг стали, крики боли и ярости. Помещение осталось таким же, только дальняя часть немного изменилась — там, где была груда строительного мусора, теперь стояло черное, даже на вид удобное кресло. В нем сидел мужчина, на коленях которого лежал длинный двуручный меч, хищно посверкивающий в редких лучах света. На него не хотелось даже смотреть, не то, что всматриваться — от него буквально несло кровью и смертью. Наверное, артефакты каких-нибудь фэнтезийных некромантов чувствуются так же.

— Вы хотели меня видеть? — я вдохнул и выдохнул, пытаясь взять себя в руки. От одного присутствия этого мужчины меня трясло. Так мог бы ощущаться языческий бог войны, даже в почти двадцати метрах от него все вокруг будто бы окрашивалось в багровые тона, а от металлического привкуса крови становилось тяжело банально глотать. В гуще схватки, среди груды мертвых и умирающих тел, он выглядел бы естественнее, чем сейчас — сидя в офисном кресле.

— Да, Мефодий. — он всматривался в меня, и даже просто удерживать взгляд, не давая ему уткнуться в чужие сапоги, было сложно.

Мужчина выглядел лет на сорок пять — еще не старик, но и не молод. Матер — да, это слово подходит. Широко посаженные глаза, черные усы. Нос пересекал грубый шрам, начинавшийся у правого края лба, и заканчивающийся у губ. На шишковатый лоб по центру наползла стрелка волос. Дышал он хрипло, с усилием, и на каждом выдохе шрам наливался кровью, становясь красным. Борода опускалась примерно на ладонь, и была грубо обрублена.

— Я хочу предложить ученичество, — он был задумчив, и не давил, но даже так выдерживать его присутствие было тяжело.

На миг я перешел на второе зрение, и тут же выключил его, поклявшись себе больше никогда не смотреть на это существо так. Там не было ничего страшного — просто на месте мужчины была компактная черная дыра.

— Вы предлагаете? — мне все больше не нравится эта ситуация и этот разговор. Ученичество не предлагают, как не впаривают айфон в электричке. Его заслуживают, выкупают, выгрызают — но никак не получают на блюде.

Под взглядом существа его мысли на миг словно стали льдом, сквозь который без труда прошел взгляд сгустка мрака.

— Я рад, что у тебя есть уши, — мужчина покачал головой. — Да, ты получаешь ученичество на блюде. По праву рождения, если вернее.

Кажется, я усмехнулся. Это слишком напоминало сценку из идиотской фантастики, не дотягивая даже до Фауста. Единственное, что не давало мне окончательно признать, что это — простейшая разводка на уровне впаривания китайских запчастей — отсутствие видимого смысла. Я не стоил таких усилий... Да и мощь, которую излучал мужчина, давила такие мысли. Серьезные люди не будут заниматься мелочами.

Если серьезность, конечно, не иллюзия.

— Моя мать — не вовремя залетевшая студентка без дальнейших перспектив в жизни. Отец — глуповатый коммерсант. Все, что я мог получить по праву рождения, я уже получил. — я нарывался, и знал это.

Но все это выглядело слишком, слишком подозрительно.

— Звезда. — мужчина внимательно посмотрел на меня. — Одна маленькая, незаметная звезда, появляющаяся в земных небесах раз в три с половиной тысячи лет. И младенец, родившийся именно в тот миг, когда она появилась.

Я задумался. Семь, ну даже шесть миллиардов человек... Грубо прикинув, выходило, что я никак не мог быть единственным, родившимся в этот миг. Слишком мало минут в году.

— Со всем уважением, кроме меня в этот миг родилось еще три человека. — мужчина кивнул.

— Да. Ты оказался ближе всех, и получил большую часть силы. Процента семьдесят два, раз уж ты так любишь цифры. Тем, кто родился на секунду раньше и позже тебя, не так повезло. — мужчине был скучен этот разговор и эти разъяснения — это легко читалось по лицу. — Мефодий Буслаев. Наследник Мрака.

Я, не выдержав, фыркнул. Еще и наследник.

— Сколько таких наследников было здесь до меня? — я вздохнул. — И чем я должен заплатить за обучение? Душой?

Подозреваю, что это крайне хреновая сделка. Правда, он легко мог бы спрятать свою черно-дыристую суть, и показаться в облике ангела, и я бы согласился, даже не заподозрив подвох. Но черт, наследники? Сила от рождения? Это же бред, буквально его воплощение.

— Свой эйдос оставь себе, — мужчина покачал головой. — Хочешь 'деловой' разговор? В день тринадцатилетия твои силы окончательно раскроются, и тебе придется пройти лабиринт времен. Мрак хочет получить то, что ты вынесешь оттуда, и готов вложиться в тебя, чтобы быть уверенным, что ты его пройдешь, а не ждать еще несколько тысяч лет до рождения нового наследника. Ты получаешь обучение, мрак — артефакт, и мы расходимся, забыв об этой сделке.

Вот это звучит гораздо логичнее и откровеннее.

— Почему меня не готовили с детства? — если это настолько важно, то могли бы сделать это и раньше, чем за год. — Чему вообще можно научить за год?

Мужчина усмехнулся.

— Не поверишь, но я задал тот же вопрос. — он покачал головой. — Вопросы к светлым. До этого дня ты был неприкасаем. Дети, свобода выбора... Прочая чушь.

Сегодня даже не мой день рождения.

— Почему именно сегодня? — очень странный выбор дня объявления эмансипации.

Мужчина вздохнул.

— Бюрократы заигрались, — крякнув, он встал с просевшего под его весом кресла. — Хватит болтовни, Мефодий. Мне нужен четкий ответ — да или нет.

Я задумался.

— Я могу уйти? — упоминания каких-то светлых давали смутную надежду на то, что тут не все так безнадежно.

— Можешь — такие правила игры. Иначе эта война изначально бы не имела смысла. — он вздохнул. — Но подумай вот о чем — уйдешь ты только на год. А после этого, когда в один прекрасный миг ты окажешься в пустыне у врат лабиринта безо всякой подготовки — а ты окажешься, отказ от выигрыша в этой лотерее не предусмотрен, то выжить не сможешь. А так — есть шансы, хоть и маленькие.

Черт. Сложно, но... Вряд ли он врет. Не знаю почему, но интуиция кричала, что он говорит правду, а она меня еще ни разу не подводила.

— А светлые... — темный ухмыльнулся.

— А светлым эта сила желательна, но ее носитель на нашей стороне нужен куда меньше. Будь они нами, то тебя бы удавили еще в роддоме. — мужчина усмехнулся. — Так что добро пожаловать на корабль, парень.

Я вздохнул. Ладно... Плевать.

— Ваше обучение... С его помощью можно научится лечить? — вряд ли все так просто, иначе светлые — не светлые, а опустившиеся мрази, но я ведь говорю с темным. Который меня обманет просто из принципа.

Мужчина только покачал головой.

— Можно. Как и проклинать. — он вздохнул. — Второе куда проще.

Он знал, на что меня ловить. Ирка, почти три десятка людей, что я проводил до могилы... Они давили. Ладно... Если это реально возможно.

— Поклянитесь, что это обучение не приведет к потере мной души или иному окончательному переходу на сторону мрака, иначе я ухожу прямо сейчас, — интуиция кричала, что нужно уходить прямо сейчас, заткнув уши. Даже оказаться в этой существующей пока только в его словах пустыне было приятнее, чем находится тут.

Мужчина рассмеялся.

— Мефодий, да никто не собирается пока заставлять тебя присягать мраку — рангом не вышел. — он достал меч. — Я, Арей, бог войны, барон Мрака, первый меч Тартара, клянусь, что твой эйдос не перейдет в собственность мрака из-за обучения.

Его фигура на миг потемнела, а потом все прошло.

— Доволен? — я вздохнул. Теперь бы быть уверенным, что эти спецэффекты созданы не им, а клятвы действительно хоть что-то значат, даже если опустить формулировку...

— Да. — я вздохнул. — Я согласен на ученичество, направленное на прохождение Лабиринта, и клянусь выполнить свою часть сделки, если это будет возможно и не приведет к потере моего эйдоса.

В этот раз никаких спецэффектов не было, но сердце будто бы сжалась чья-то рука. Я, конечно, облегчил свою клятву... Но от этого было не легче.

И сомневаюсь, что скрещенные пальцы помогут ее нарушить.

— Вот и хорошо. С этого дня ты — мой ученик и младший сотрудник канцелярии мрака. — он задумался. — Рассчитываю увидеть тебя завтра на этом же месте, в восемь утра. Свободен.

Я дернулся, но мир мигнул, и по ушам ударил шум дождя. От резкого перехода из темного помещения на дождливую, но достаточно освещенную улицу, я невольно зажмурился и когда открыл глаза понял одну простую вещь — двери, через которую я вошел в здании, больше не было. На ее месте была только гладкая стена.

Вздохнув, я прислонился к ней, подняв голову и позволяя каплям дождя намочить лицо. Мне однозначно нужно отдохнуть и подумать, что это вообще было.

* * *

За ночь здание разительно изменилось. Там, где были развалины и груды мусора теперь находился вполне уютная приемная — пара диванов, кресло, небольшой фонтан с вином в центре. Достаточно пошло и прозаично, но я ожидал увидеть груды позорной позолоты и отшлифованный до зеркального блеска мрамор вместо паркета.

— У мрака есть вкус. — я тихо пробормотал, окунув палец в фонтан. Вино было терпим и кисловатым на вкус, но бодрило.

Улита, стоявшая за стойкой в краю зала, усмехнулась.

— У мрака то откуда, Меф? Не поверишь, но когда мы сюда въехали, тут была такая дурь — гробы в место столов, кровоподтеки на месте картин... Заколебалась чистить! — женщина аппетитно хрустнула огурцом, и продолжила. — Тут до нас какие-то мертвяки работали. Те ещё сволочи, скажу тебе по секрету.

Отлично, значит, у них ещё и мертвяки. Даже не хочется узнавать, как это работает — есть у меня чувство, что это меня догонит само, вне зависимости от моего на то желания.

— А как вы за одну ночь так перестроились? — были у меня подозрения... Иллюзия это была, иллюзия!

Улита усмехнулась, и задумчиво посмотрела куда-то внутрь стойки. Судя по запаху, там были бутерброды.

— А мы и не перестроились. — женщина, плюнув на приличия, достала сразу упаковку с обедом. — Будем считать, что у меня ранний обед... Или поздний завтрак. А, к чему это я. Руну у порога видишь?

Я присмотрелся — действительно, прямо на пороге была высечена странная чёрточка, мигающая во втором зрении.

— Вижу. — руна очертаниями была похожа на раздавленного с особой жестокостью таракана.

— Пятое измерение. — глубокомысленно произнесла Улита, а потом вспомнила, с кем разговаривает. — В общем, эта руна — телепортационная. Те, кого тут видеть не хотят, пройдут в строящееся здание.

Я задумался.

— Пройдут то хоть целыми? — были у меня сомнения на этот счёт.

Улита усмехнулась.

— Туда — без вопросов, целехонькими. А вот обратно... Обратно только с разрешения хозяина поезда, ну, или тоненьким слоем по всей Москве. — она покачала головой. — Так то, друг мой Мефа. У нас тут серьёзная контора, чужих не любят.

Я молча кивнул. Чего-то подобного я и ожидал.

— Улита, ты не забыла, что сегодня приёмный день? — мощный голос Арея безо всяких проблем преодолел хлипкую стену, заставив нас с Улитой вытянутся по струнке.

Мы, переглянувшись, выдохнули.

— Ой, только не сегодня, босс. У меня на комиссионеров изжога, а от суккубов вообще трахиокордит! — печальный стон женщины был ничуть не тише баса Арея. — И вы мне обещали отпуск.

Трахиокордит... Не вспомню такого. Хотя скорее всего просто так сказанула что-то отдалённо медицинское.

— Работай, Улита. Работай. — женщина тихо простонала и села за стойку, с ненавистью глядя на часы.

Ее задумчивый взгляд остановился на мне, и у меня прошла по лопаткам волна дрожжи. Опыт первоклассного халявщика почти кричал — припрягут.

— Босс, ну можно я хоть Мефа подключу? Новый сотрудник, то-се. — по ту сторону стены повисло молчание. Оно было подозрительно длинным — Арей серьезно задумался.

Улита недоуменно посмотрела на меня — похоже, она не ожидала таких серьёзных размышлений.

— А подключи. — голос мечника был странно неуверенным. — Умение шугать комиссионеров иногда даже важнее бо... Артефакторики.

Тонкая душа бойца не смогла выдержать сравнения какого-то там шугания комиссионеров с искусством выпускать кишки. Улита радостно улыбнулась, и её взгляд превратился в хищный.

— Садись, друг мой Мефа — всему научу! — она кивнула мне на вторую стойку справа от себя. Там уже лежала монументальная печать с надписью 'Канцелярия Мрака'.

Покрутив её в руках, вернул на место — от обычных школьных и больничных штампов она отличалась примерно ничем.

— Что за комиссионеры и суккубы? — мне и правда было интересно.

Женщина фыркнула.

— А ты не знаешь? — она снова дёрнулась. Сложно же ей привыкнуть к новичку. — А, не много потерял. Комиссионеры и суккубы — низшие духи мрака, даже не сотрудники. Бродят по миру, собирают эйдосы, отчитываются нам.

Мне резануло по ушам. Улита распиналась легко и весело, но то, что крылось за этой легкостью мне совершенно не нравилось.

— А наша работа? — ведьма задумалась.

— Собирать эйдосы, оформлять отчеты и продлевать нахождение... Вроде все. — она вздохнула. — Только эти сволочи так и норовят наебать! — она в праведном гневе взмахнула бутербродом. — Вместо нормального Эйдоса гнилой подсунуть, вместо двух — двадцать в отчёте написать, а нам потом разбираться, какого хрена недостача?

Я вежливо улыбнулся, но внутри меня уже начинал окутывать холод. Эйдос — душа, или что-то к ней предельно близкое.

— И как они их добывают? — собирают от грешников после смерти? Это было бы логично.

Улита задумалась.

— А нас это что, волнует? Печать поставили, вали работать. — похоже, эта мысль никогда не приходила ей в голову. — Ну, суккубы на видениях и желаниях специализируются. Прийти в видениях там к пареньку, и предложить продать эйдос за секс... Или ещё как. Комиссионеры больше на физическом насилии и почем лоховодстве — приставить там пластилиновый нож к горлу и попросить отдать эйдос... — она усмехнулась. — И до чего скользкие гады — вреда причинить не могу, а эйдосы все равно приносит.

Увлекшаяся Улита рассказывала, а мне становилось все сложнее удерживать лицо ровным. Я не могу сейчас сорваться. Сначала нужно узнать оставшееся.

— А что с эйдосами дальше? — я выдохнул, постаравшись тепло улыбнуться. Изображать интерес не пришлось — он был неподдельным.

— Ну... Мы то под опись отправляем ниже, в главную канцелярию, а дальше — как получится. Что в дархи, что Кводнону... — от одного звука этого имени меня будто бы шибануло током, и я рухнул на стойку, тяжело дыша и пропуская её слова мимо ушей. Это было как удар в грудь тяжёлым молотом — само имя давило, обволакивало, душило, втаптывало в грязь.

Улита сначала растерялась, а потом, вздохнув, зачерпнула холодного вина из фонтана и плеснула мне в лицо.

— Какие мы слабонервные, уже от одного имени бывшего повелителя мрака дрожим. Хотя... — она странно посмотрела на меня. — Тебе можно.

— А кто это? Кв... — договорить это не получалось. — И почему бывшего?

Женщина посмотрела на часы и вздохнула.

— А это ты узнаешь позже — время приема, чтоб его. — как раз в этот миг минутная стрелка сдвинулась на восемь тридцать, и руна у входа вспыхнула, заставив меня зажмурится.

Приемная погрузилась в хаос — в один миг в ней оказались десятки будто слеплённых из пластилина существ, кричащих, визжащих, пинающих друг друга и постоянно пытающихся что-то у спереть впередистоящего.

На мою стойку оперся какой-то дух, сначала удивлённо уставившегося на меня, а потом принявшего облик какой-то произвольной красивой девушки. К его несчастью, я ещё помнил грубо вылепленную бесполую фигуру, которая она была мгновение назад.

Интересно, у них под при трансформации меняется, или так и остаются бесполыми?

— С чем пришёл? — пожалуйста, пусть окажется, что я зря паникую под шаблонами мышления, и на самом деле все не так плохо.

Суккуб неуверенно посмотрел на меня, а потом протянул в потной ладошке две песчинки, переливающиеся пурпурным. Колючие и сияющие колючим светом в руках духа, они наполняли странным, доверчивым теплом, не пытаясь закрыться от меня.

Я выдохнул. Перед глазами встали образы — мужчина лет тридцати, со странной горечью на лице и ампутированной рукой, и какой-то парень лет семнадцати, со счастливой улыбкой сидящий около компьютера. Стены были увешаны плакатами с одной девушкой, явно нарисованной

Ни один из них не тянул на грешника. На их месте легко мог бы оказаться я — желая купить ноги Ирке, или спасти пациента, или даже она сама, если со мной что-то случится.

Одна мысль об этом приводила меня в бешенство. Я поймал себя на том, что сжимаю до треска зубы.

— Где эйдосы достал, тварь? — кажется, моя рука сжалась на его горле, с трудом проходя сквозь пластилин. На морде духа отразился страх — кажется, я не сумел удержать лицо, да и эмоции он распознавал куда лучше Улиты.

— Честно вытащил, начальник!!! — суккуб искренне не понимал, чего я от него хочу — недостачи у него скорее всего не было, да и не прятал, я бы почувствовал, как чувствую каждый эйдос в здании. Песчинки будто сияли в руке, пытаясь спрятаться от мрака приемной. — Он сам эйдос заложил, из аварии, с дочкой встретится хотел! Другой сам кричал — тян не нужны, на рисованных, извиняюсь, дрочил. Сам согласился, свет не придерется!

Кажется, он прочитал что-то на моем лице, и я понял, что держу за горло Ирку — давя на шею, почти убив. Рука расслабилась, и тварь отскочила, но не ушла — её наполненный ненавистью взгляд уткнулся в мою руку. Справку я ему не оформил, а эйдосы забрал.

Кажется, я понял, как работает мрак. Система организована как с гастарбайтерами. Духов пускают в человеческий мир, поставив норму выработки, заявив её в главной канцелярии. Дух должен любыми путями надыбать у людей столько душ в месяц, иначе ему не продлят пребывание в человеческом мире и он вернется в ад. А продлевают им его здесь — в месте, где проданные по глупости и избытка чувств души учитывают, упаковывают и отправляют в ад.

В этот раз перейти на истинное зрение не составило труда — будто бы что-то щелкнуло в голове, и Ирка пропала. На не месте снова была пластилиновая фигура.

Я впервые ощущал себя так — с оледеневшими внутренностями, с отказывающейся разжиматься рукой, хранящей души двух в общем то неплохих людей.

Никакой романтики, никакого честного наказания — грязно, подло и эффективно. Эффективный менеджмент, высокая эффективность и мотивация работников... И сотни людей, обрекающих себя на вечные мучения только потому, что по глупости согласились на предложение, на которое нельзя было соглашаться.

Очередь, почувствовав, что что-то резко изменилось, рванула назад — даже воздух стал тягучим.

— Прах к праху. — не знаю, откуда пришла эта фраза, но сила, буквально наполнявшая меня, преобразилась. По стене резиденции прошла крупная трещина.

Серый туман, зыбкий, но почти материально ощутимый поднялся на шаг впереди меня, обхватив свободную руку.

Я смотрел на них, и видел, куда попал. В этих духах не было ничего, кроме лицемерия, подлости и злобы. Будто бы грязь окропили кровью, заставив подучившуюся смесь двигаться. Тем ярче в истинном зрении сияли песчинки, спрятанные в пуговицах, под ногтями, в толще пластилина.

— Эй, Меф, ты чего? — вскочившая Улита в шоке уставилась на меня. На её бедре сверкала рапира, но она даже не попыталась к ней прикоснутся.

— Пепел к пеплу. — я не чувствовал ничего — точнее, тот коктейль из ярости, бешенства и наполняющих теплом эйдосов сплавился в одну ледяную корку.

Поток тумана ударил в разбегающихся духов, буквально стирая их, словно ластиком — от одного прикосновения тумана пластилин рассыпался в пыль.

Миг — и я рухнул в кресло, осушенный до дна. На полу осталась только пыль, и лежащие в остатках одежды сияющие искорки. Не обращая внимания на замершую в шоке Улиту, я почти подполз к пыли, собирая эйдосы.

— Эм, Меф, у тебя же даже дарха ещё нет... — она сказала в воздух.

Сто семьдесят четыре искорки грели душу, окутывая тело приятным теплом. Рука, в которой они оказались, буквально отказывалась разжиматься — мрак, царивший в резиденции, давил на искорки, заставляя их сиять холодным, злым светом, тратя силы на защиту.

Только собрав все души я присел в кресло, отдышавшись. Я не знал, что делать — мыслей вообще не было.

По большому счёту, подозреваю, что за такое убивают. Но... Поступить по другому я не мог.

— Меф, зайди ко мне. — спокойный голос Арея буквально вонзился мне в голову.

Я обернулся — и телепортационная руна ехидно сверкнула. 'Обратно — тонким слоем по всей Москве'. Дьявол!

Да, именно он.

Вздохнув, я встал и прикоснулся к двери. Руку с эйдосами, которые некуда положить, я спрятал в карман поглубже — нечего бесить стража мрака и его дарх. Это как трясти пакетиком героина перед наркоманом.

Вздохнув, я вошёл. К черту.

* * *

— Садись, Мефодий. — голос Арея был удивительно весел, но взгляд оставался серьезен. — И расскажи мне, чего ты добивался этой сценой.

Он не был зол — наоборот, скорее доволен. Будто бы я подтвердил его ожидания... Стоп. ' — А подключи, — голос мечника был странно неуверенным'. Он мог бы отправить меня домой, оставив в счастливом неведении, но приказал посмотреть и, что важнее, осознать суть происходящего. Он хотел посмотреть на мою реакцию, и был почти полностью уверен в том, что увидит. Поздравляю, Меф — это рекорд. Сказка закончилась спустя шесть часов после начала.

Я молчал — что бы я ни ответил, это выставило бы меня идиотом. Спас сто семьдесят душ? Ага, спас. То-то они лежат у меня в ладони, и я понятия не имею, что с ними делать. Убил комиссионеров? Будто бы это что-то изменило.

— Молчишь? Ну молчи. — Арей вздохнул. — Видишь ли, Меф, тебя не просто так называют наследником мрака. То предназначение, что ты получил от звездочки, на самом деле мелочь — интересная, но мрак проживет и без нее. Проблема в том, что никаких сил у звезды заведомо не было, и получил ты то, что никак не могло сгинуть в тартаре — силу Кводнона. — я снова дернулся. Одних только звуков имени хватало, чтобы будто бы утопить меня в грязи. Липкой, гадкой, удушающей, проникающей в горло грязи. — И попутно высосал досуха еще с сотню стражей, находившихся тогда в Москве. Понимаешь, что это значит?

Я вздохнул. Кажется, понимаю.

— Покоя мне не дадут? — и плевать на меня, но, подозреваю, я могу подставить Зозо и, что куда хуже, Ирку. Дьявол!

Арей покачал головой.

— Не дадут. — он внимательно посмотрел на меня. — Видишь ли, Меф, врагов в нашем мире обычно получают до рождения. Даже не столько врагов, сколько у тебя есть то, что позарез нужно другому, но тебе без этого никак. — Арей погрузился в свои мысли. — Пока что тебя, как особенно ценную зверушку, неплохо охраняли. Уйдешь — я не поставлю за твою голову и ломаного гроша.

Да я и сам не поставлю. Магией я не владею, а спрятаться... Судя по количеству духов на службе мрака и краем глаза просмотренных отчетов, меня схватят уже на выходе из офиса. Или стражи, или какой-нибудь Интерпол объявит в розыск. Впрочем, забавно, что никаких сомнений по поводу того, что я могу уйти, у него не было.

— Где расписаться в отречении? — я вздохнул.

Готов поспорить, что все это наследничество — пустая формальность, и на троне давно уже кто-то уютно устроился, но я предпочту отделить себя от этой чести всеми возможными способами. В гробу я видел и мрак, и его трон, и его резиденцию.

— Нигде. — Арей вздохнул, и серьезно посмотрел на меня. Было видно, что ему неприятно это говорить — Меф, ты еще не понял? Ты наш, весь, с потрохами и селезенкой. Ты урвал силы повелителя мрака, которые принадлежат мраку, и избавиться от них сможешь разве что вместе с эйдосом. Разрыв договора не возможен и никому не интересен.

Ну, что-то подобное я и подозревал.

— А что на счет свободы выбора? 'Иначе бы эта война изначально не имела смысла', — я повторил его слова, сказанные вчера.

Арей посмотрел на меня, как на идиота.

— Выбирай. Хочешь — вали из резиденции до первого стража, хочешь — вскрой себе горло и провались вслед за силами в тартар, хочешь — оставайся тут, — его лицо ничего не выражало, но сомнений в его словах у меня не было.

— И свет не вступится? — знать бы еще, что из себя представляет этот самый свет и где он вообще бродит.

Взгляд Арея стал еще саркастичнее.

— А есть, ради чего? — он усмехнулся. — Ты уж прости, но тут мрак в своем праве. Ты — его собственность, что бы не делали светлые.

Дьявол, он ведь не врет — я бы почувствовал. Но. Черт, у меня вообще не остается выхода. Сбегать и прятаться можно только тогда, когда ты это хоть немного умеешь. В моем случае это прямой путь в тартар, быстрее и куда менее болезненно самому вскрыть себе вены. А Ирка... Может быть и справится без моей помощи. Может быть. Никаких гарантий. О своей первой девушке я старался не думать. Это слишком больно, а это место не заслуживает даже отблеска воспоминаний о ней.

А вдобавок ко всему Арей будет меня учить как максимум до прохождения лабиринта. И это если меня не зарубят прямо на выходе.

Черт! Должен же быть хоть какой-то выход?

На меня накатила безнадега. И самое отвратительное — Арей ведь даже не давит, вчерашняя мощь спряталась вовнутрь. Он просто сообщает мне о моих перспективах, и... Стоп.

— А что, можно быть приговоренным с рождения? И всеблагой свет это позволит? — это были уже потуги отчаяния, последние очаги сопротивления крепости, в которую ворвались вражеские войска. Даже мой голос больше напоминал писк.

— Помнишь Улиту? — Арей кивнул на дверь, ведующую в приемную. — Ее эйдос заложила ее мать-ведьма, пока та была еще в утробе. Так что тебе даже повезло, Меф — тебя угораздило попасть под затмение, а она не имела шансов изначально.

А вот теперь — конец. Это реальность, Меф. Тут есть светлые и темные стражи, тут можно продать душу и можно лишиться ее еще до рождения. Свободу выбора оставь в сказках.

А знаете что? Идите к черту.

— И что дальше, Арей? — надо же, я назвал его по имени. Когда слишком сильно боишься, страх исчезает. — Что это вообще меняет? Я лечил — и буду лечить. Убивал комиссионеров — и буду убивать. И ни хрена вы мне не сделаете, пока я вам нужен, чтобы пройти этот гребаный лабиринт. Я, как вы сказали, слишком ценная зверушка, чтобы променять меня на тонну пластилина.

А вот после этого, мне, скорее всего, выпустят кишки, причем прямо на выходе из лабиринта. И бежать некуда.

Я ждал реакции на хамство, но ее не было. А потом Арей рассмеялся. Протяжно, искренне, и низко.

Я ждал, пока он закончит, и спустя почти минуту мужчина успокоился, щелчком пальцев материализовав длинный футляр, обтянутый толстой черной кожей с парой темных пятен. Даже думать не хочу, чья это кровь.

— Тогда первым убей Тухломона. — я не понял, шутка это или он говорит серьезно, так что открыл футляр.

На бархатной красной ткани лежал меч — длинный полутораручный меч. Навершение рукояти в виде шара, обмотанная черной кожей рукоять, простая гарда, чуть расширяющаяся к концам. Арей кивнул на него, и я послушно протянул руку к мечу — отказ тут не подразумевался. Прикоснулся к рукояти — и тут же оторвал руку, неосознанно отведя ее себе за спину. Сердце вспыхнуло адской болью, к горлу подкатил ком — и я, не выдержав, встал со стула, подбежав к двери. За спиной раздался тихий вздох, и со звуком от еще одного щелчка рядом со мной появился какой-то тазик, почему-то наполненный водой, куда меня и вырвало.

Наконец я, с трудом отдышавшись, встал, но на футляр я смотреть больше не мог — к горлу подкатывал комок. Это было, словно прикоснутся к чему-то даже более мерзкому, чем разложившийся труп. Большего отвращения я не чувствовал ни разу в жизни, и меня выворачивало от одной мысли о том, что это можно взять в руки.

Если меч Арея был поглощающим все вокруг сгустком тьмы, то это — мерзким, склизким паразитом, буквально вцепившимся в мой эйдос при первом же прикосновении. Сердце все еще болело, я почти чувствовал прикоснувшиеся к нему склизкие, жадные щупальца.

— Это ж что с тобой будет, когда дарх оденешь... — до меня донесся задумчивый голос Арея. Задумчивый, но ничуть не удивленный. — Как тебя вообще занесло в нашу контору, Меф? Это, между прочим, меч Древнира, самый светлый артефактный меч, который только есть у мрака, и сильнейший из попавших к нам мечей, — он на миг задумался. — Если меч вообще возможно назвать светлым.

Я вздрогнул.

— Это — гребаный паразит, а не меч. Можете хоть прямо сейчас на улицу вышвырнуть, но я до него больше не дотронусь. — хотя... Судя по увиденному, тут вообще все — паразиты. Господи, в какое же дерьмо я вляпался.

В кабинете повисло молчание. Арей задумчиво посмотрел на свой двуручник, а потом отрицательно покачал головой. Да его меч я даже не подниму, хотя... Да он меня сожрет, когда я до гарды дотронусь.

У моих ног упал еще один меч. Тоже бастард, только теперь гарда была покрыта позолотой, а ручка была железной с деревянными вставками каштанового цвета. Моя рука замерла, не решаясь преодолеть последний миллиметр до рукояти. Зажмурившись, я все-таки схватился за холодную сталь... И в руку ударил ровный электрический заряд. Пальцы онемели, но все-таки это было куда лучше, чем прошлый вариант.

— Обычный меч, только зачарован неплохим магом лет триста назад. Темным, разумеется. — Арей вздохнул. — Меф, мечом Древнира можно убить кого угодно — хоть бога, хоть стража. Этой зубочисткой ты меня разве что поцарапаешь.

То есть я сам урезаю свои шансы на выживание в Лабиринте в несколько раз. Отлично. Я вспомнил то, что почувствовал, прикоснувшись к этому невероятно могучему мечу... К дьяволу ваши убивающие богов игрушки. Была бы моя воля — вы бы тоже туда отправились, но ведь хрен там.

— Благодарю за предложение, но нет. Этот меч меня полностью устраивает, — еще бы бил по пальцам хоть немного слабее...

Арей только покачал головой.

— Воля твоя. Сегодня учишься не дергать пальцами, держа меч, завтра начнем тренировки. — Арей внимательно посмотрел на меня. — Свободен.

Вздохнув, я вышел из кабинета. Там уже не было ни следа оставшейся от комиссионеров пыли, только Улита странно затихла, и смотрела на меня широкими глазами. Плевать — мне сегодня еще нужно зайти к Ирке, да и пациентов проверить не помешало бы, хотя я и скрепя сердце взял отпуск на эту неделю.

Уйти из мрака совсем не получилось, но покинув резиденцию я почувствовал себя гораздо лучше. А теперь — постараться забыть обо всем этом дерьме. Хотя бы до завтрашнего дня.

* * *

Если хочешь забыть о своих проблемах — посмотри на чужие. Это правило неуклонно подтверждало свою правильность годами опыта, и безукоризненно сработало и в этот раз. Мне было противно, но я пошел к Ирке именно поэтому. Не потому что соскучился или захотел проверить, как она — потому что мне было нужно увидеть, что может быть хуже, а беспокоить умирающих я ради этого бы не стал.

Что же, я и правда не слишком хороший человек.

По дороге заскочил в ближайший гастроном, наполнив едой пакеты. Уже года три мне было глубоко плевать, чем питаться — еда воспринималась как необходимая питательная масса, которую нужно положить в рот, сделать по возможности пару движений зубами и проглотить, чтобы это тело продолжало двигаться.

Мне было плохо — и я знал, что будет только хуже. Когда ты смотришь на чужие страдания, тебе не становится легче, вовсе нет. И удовольствия ты не получаешь ни малейшего. Просто это позволяет перестать жалеть себя и взять себя в руки. Забить истерику глубоко в подсознание, придавить сомнения чувством вины, снова поставить четкую цель выше минутных слабостей. У меня есть две руки, две ноги, относительно здоровое тело, и, возможно, рабочий мозг. А это уже очень много.

Улицы будто скользили под ногами. Зрение размазалось в цепочку кадров — только что я выходил из резиденции, а уже вхожу в квартиру. Меч так и остался в офисе, не было ни сил, ни желания брать его с собой, даже попросив Улиту накинуть иллюзию.

— О, проходи. — Когда Ирка подъехала на коляске ко входной двери, инерция взяла свое, и моя рука замерла у коляски, задержавшись на миг, будто желая увидеть, как она упадет, впитать это в себя. Впрочем, я сумел вовремя побороть случай порыв, и она даже не заметила задержки.

'Случайный?'

Я закинул продукты на кухню, и пошел в комнату подруги. Бабани, судя по всему, еще не было, и это чувствовалось — квартира была убрана, но... Когда уборкой занимается инвалид — это заметно. Пыль на верхних полках и поверхностях и множество прочих мелочей, заметных наметанному взгляду.

— Что-то случилось? — Ирка была странно грустна и меланхолична в противовес обычной жизнерадостности. Не было дождя, но она смотрела в окно именно так, как смотрят на капли воды, стекающие по стеклу. А еще она словно отстранилась — и это было странно.

Девушка молча протянула мне планшет с каким-то открытым сайтом. Черное устройство блеснуло, отразив свет голубоватой лампы, и я начал читать указанный новостной пост. Какой-то блог, что ли — сложно сказать, у меня на интернет просто не хватало времени.

В программе N на сцену вышел человек без ноги, танцор. Отлично станцевал с партнёршей. В конце номера слово взяли 'судьи'. Главный судья сказал, что человек без ноги его задевает, что это запрещенный приём и только на этом основании жмёт кнопку 'НЕТ'. Вторая судья называет этого ни в чём не виноватого парня 'человек-ампутант' и предлагает ему пристегнуть ногу, чтобы он не пользовался своим преимуществом в виде её отсутствия...

Сначала было краткое описание, и я почувствовал, как хрупкий планшет начал потрескивать, а пальцы налились белым. Я поймал на себе задумчивый взгляд Ирки — и не нашел в себе сил делать вид, будто бы я спокоен.

Судорожно выдохнув, я продолжил читать.

В году M дядя Федор Синекуров приехал на (ныне обширно обсуждаемую) телепередачу 'N'. Он мечтал, чтобы его увидели и не считали пропащим человеком сыновья, он хотел, чтобы его не вышвыривали из детского садика, где он трудился сперва музработником, а потом сторожем, он пытался, наконец, явить миру свои действительно уникальные способности. Выпускник северного музучилища Федор Синекуров тяжело переживал, что жизнь как-то так по-дурацки сложилась, что он, самый одаренный из однокурсников — тренируется виртуозной игре на аккордеоне в селе X, а однокурсники — работают в оркестрах, некоторые даже — гастролируют. Синекуров приехал в Москву и вышел на сцену большой студии 'N'. Он играл на рояле то ногами, то руками, но недолго. Жюри очень быстро нажало кнопку и высказалось один за другим в том духе, что играл Синекуров фальшиво, да и вообще, на рояле в приличном обществе ногами не играют. Вернувшись домой, Федор Синекуров повесился. Я была у него дома, видела село Х, занесенное по грудь снегом кладбище с неразличимой могилой, рассматривала его инструменты и километры видеозаписей подготовки к поездке в Москву, в Останкино. Мне все это время хотелось его остановить, схватить за плечи и заорать: да не езди ты туда, никто там тебя не ждет, никому ты там не нужен. Но останавливать было некого...

Я осторожно отложил планшет в сторону. Читать дальше не было ни сил, ни уверенности, что я выдержу, не сорвавшись и не разбив невинную вещицу. Я прикрыл глаза, откинувшись в кресле. Мне было жарко и холодно, в голову бил гнев и... Хватит, Мефодий. Это прошло. Этого — нет.

'Такова жизнь' — я мог бы сказать это. 'Таковы люди' — я мог бы согласится с этим. Но не стану.

Потому что именно это было той причиной, по которой я впервые столкнулся с Иркой, дав по зубам пытавшемуся сломать ее коляску выродку. Потому что именно поэтому я в десять лет отправился в хоспис, желая помочь хоть чем-то, начав добровольно убирать дом смертельно больным старикам, уже потом перейдя к потугам на медицину. Потому что именно тогда я встретил...

Хватит. Это больно не то что вспоминать — об это больно даже думать.

— За что, Меф? — я посмотрел на Ирку. — Почему они... — она прервалась, взмахнув рукой.

Ирка плакала. Всегда стальная Ирка, умудрявшаяся даже во время анализов и профилактики оставаться спокойной, даже биопсию выдерживавшая с напряженной улыбкой на лице, плакала. Потому что человек, хороший в сущности человек, мертв. И потому уже ничего, совершенно ничего нельзя сделать. Было бы так просто начать проклинать стражей и свет в целом. За то, что не пришли, не спасли, не помогли... Но ведь это будет ложью. Не они не помогли, а мы. Люди сами это устроили, и сами же сплясали на костях. Я не знал, что я должен ответить. Потому что среди людей есть мрази? Она это знает, я это знаю. Сказать, что ей это не угрожает? Это будет ложью, да и откровенно лицемерно по отношению к погибшему. И кто знает, а остался ли с ним его эйдос, не продал ли он его за билет до Москвы?

Ирке повезло — у нее есть Бабаня и, в меньшей степени, я. У нее есть что-то кроме компьютера и книг, пусть даже у меня получается приходить не так уж часто. Она еще не столкнулась с настоящим общественным презрением, в конце концов, из дома она выходила только в моей компании, а всех дегенератов в ближайших дворах я уже унял, пусть и не слишком красивыми методами... Ну, тут уж что рост и сила позволяет.

Но сколько таких — больных, искалеченных или просто невезучих, в мире? Сколько таких случаев остается за кадром, стихая в безызвестности? Не знаю. Не хочу знать... Должен знать. Должен... Я...

Жар, бьющий в голову, становился невыносимым. Жар, в котором виднелись изумрудные искры. ХВАТИТ!

Я должен это знать. Просто, чтобы остаться человеком. Просто чтобы в один миг не сказать 'пусть эти выродки уже сдохнут, только жить мешают'. Просто чтобы в один день не закрыть глаза на происходящее, не пройти мимо... Не позволить комиссионерам купить душу бедного человека в обмен на миг надежды.

Я не находил в себе сил даже обнять Ирку — это каждый должен пережить в одиночестве. Просто молчал, сжимая кулаки до боли, до красных ногтей и белых пальцев. Ведь дело даже не в одной истории одного человека, а в том, сколько таких историй происходит мимо. Возможно — даже в эту секунду.

Вздохнув, я посмотрел в окно. Дождя все еще не было, и посреди ночного двора только ветер гонял по стоянке пакет от чипсов. Мне было еще хуже, чем раньше. Зато теперь это была правильная боль — сочувствия, а не самокопания или стоны о своей неудачной судьбе.

Почему-то я был уверен, что в тот миг, когда перестану чувствовать эту боль, помогать будет нужно уже мне. Только вот будет поздно.

* * *

— Подходим, подходим, не задерживаем очередь, — ближайший комиссионер отчаянно выдохнул, и подошел к стойке. Все пластилиновые сволочи толкались, дрались и делали все возможное, чтобы попасть в очередь, ведущую к Улите — и не зря.

В меня уткнулся полный ужаса взгляд духа, аккуратно выложившего три эйдоса на стойку. Ну когда же вы научитесь...

— Эйдосы ныкаешь от Мрака, тварь? — хамить было неприятно, но необходимо — любое хотя бы нейтральное отношение эта мерзота воспринимала, как слабость.

Комиссионер задрожал.

— Н.нет, вашблагородие, повелитель наш! Никак не смею, и думать не могу о таком! — ага. А истинное зрение меня обманывает.

Я схватил не успевшего отпрянуть духа за воротник, и оторвал вторую пуговицу на подкладке. К ней с задней стороны была прилеплена пластелином пурпурная песчинка.

— А это что, выродок? — я вздохнул и поднял руку, на которой уже привычно появился туман. Это заклинание было будто бы создано для уничтожения комиссионеров — от них не оставалось никаких следов. Правда, по словам Арея, это только отправляло их обратно в Тартар на сто тысяч лет, но большего и не нужно. — Саботаж, вредительство и утайка эйдосов. Сим приговариваю тебя к возвращению в Тартар.

Щелчок — и на месте духа остается только горстка пыли, а неучтенный эйдос отправляется ко мне в карман. Позже я положу его в пакетик к другим душам, что у меня получилось вырвать.

— Следующий. — к стойке подошел еще один дух, смотря на меня с ненавистью и ужасом.

Я вздохнул и приступил к работе. Это был уже третий час приема, и пока что получилось испарить только сто шесть комиссионеров да пятьдесят суккубов — мало, чертовски мало. Так как я не мог совсем уж беспределить, пришлось начать читать инструкции. И оказалось, что норму добываемых в неделю эйдосов может устанавливать и резиденция, Главная Канцелярия устанавливала только не снижаемый порог. Воспользовавшись этим, я установил запредельный минимум в сто эйдосов с рыла, к выполнению которого никто не мог приблизится и близко, а потому закономерно по истечению недели отправлялся обратно в ад, не успев накопить опыт и стать опаснее для людей. Вообще-то то, чем занимаюсь я, иначе как вредительством и не назвать. Все опытные и просто талантливые комиссионеры московского отдела под самыми разными предлогами пошли под нож, и эффективность просела еще сильнее, что меня дико радовало. А самое главное — я соблюдал все инструкции, и вряд ли меня стали бы прижимать по ним — если Арею вообще есть дело до эйдосов, не попадающих к нему в дарх.

Сказать, что я чувствовал себя искупавшимся в дерьмо после того, что делал — не сказать ничего. Эйдосы, все-таки прошедшие мой ценз, упакованные в коробки и готовые к отсылке в тартар... Один их вид доводил меня до отчаяния. Их количество уменьшилось, и фиолетовых, и без того попавших бы в Тартар, среди них стало больше, но... Все еще попадались голубые, все еще сверкал перламутр, и я ничего не мог с этим сделать. Право слово, провожать людей в хоспис было куда проще. Там все заканчивалось смертью, здесь же спасения не было как такового.

Наконец прием закончился, и я откинулся в кресле, устало прикрыв глаза. Мне было тяжело дышать, да даже мысли скользили в голове с усилием. Мрак резиденции давил, обволакивал и стискивал тысячами темных щупалец, от которых не получалось закрыться. Каждый раз, выходя из здания, я чувствовал себя морально изнасилованным, но это даже это не было худшим. Временами я ловил себя на не характерных мыслях. Это были как мимолетные вспышки — только что я бы спокоен, а в следующий миг мне до безумия, до дрожи в руках хотелось убить или искалечить того, на кого падал взгляд. Такие приступы были мимолетны, и их получалось перебарывать, но я понимал, что моя психика идет в разнос — постоянное воздействие тьмы просто не получалось заблокировать. И это... пугало.

А еще я снова замечал кислотно-зеленые искры.

— Чего приуныл, Меф? — до меня донесся голос Улиты.

Вздохнув, я оторвал голову от стойки и открыл глаза. Женщина с легкой тревогой смотрела на меня, покачав головой.

— Что вообще означает 'Наследник мрака'? — я имел довольно смутное представление, и мне было интересно. Примерно так, как больному интересно узнать свой диагноз.

Улита задумалась, качнув котлетой на вилке. На ее стойке стояла коробка с солеными огурцами и, почему-то, конфеты. Такс... Не, не беременная, просто кулинарная извращенка. Истинное зрение не лжет, тень зарождающегося эйдоса я бы заметил и за пятьсот метров — накопился уже опыт. Окончательно сформируется он месяцу к девятому, к слову.

— Видишь ли, Меф, лет эдак триста назад у мрака был правитель. Редкостная скотина, но сильная, как... Как я не знаю кто. — она ушла в свои мысли. Похоже, история отказывалась вспоминаться. — Он был первым темным стражем, и под его руководством мрак вообще возник — даже Тартар осваивали как раз в его правление. Эм... — она вздохнула. — В общем, эта скотина — Кво... — она заметила мою реакцию. — Ты понял, о ком я. Он объявил войну Свету и шла она лет эдак тысячу. Свет тогда почти запинали, стражи держали в осаде Эдем. — на ее лице появилось странное выражение — смесь гордости и сожаления.

Понятно, корпоративная этика. И рада, что вроде как свои побеждали, и понимает, что ей от этого только хуже.

— А потом? — рассказ становился все интереснее. — Как я понимаю, свет все-таки не победили?

Улита грустно качнула котлетой.

— Да какое там победили... — она вздохнула. — Убили его. Восемь фонариков решили построить из себя камикадзе, и пролезли в его лагерь. В итоге минус один владыка мрака и восемь светлых самоубийц. — она снова задумалась. — А потом вообще много чего было. Лигул отхапал себе главную канцелярию, Арея сослали на маяк, а тартар лет на триста погрузился в кровавый хаос. Сейчас вроде бы успокоилось... Но не уверена, я от этой кухни стараюсь держаться подальше. Не место там хрупкой девушке.

Я с сомнением посмотрел на 'хрупкую' девушку, чья рука была толще моей ноги, но промолчал. Рассказанное было интересно, но...

— И теперь я должен занять его место? — это даже звучало как бред.

Ведьма фыркнула.

— Нет, Меф. Звиняй, но тебе до Квод... — она оборвала имя на середине. — Как мне до Арея. Он ведь и не умер в полном смысле этого слова... Хотя тут сложно.

Я внимательно посмотрел на нее, и она все-таки продолжила.

— Квод... — душа мрака. Его личность умерла, но дух остался и воплотился в виде огромного сосуда в глубинах Тартара. Думаешь, куда деваются все эти эйдосы? — она кивнула на стол. — Да и не только эти, а все, попавшие к нам, даже без продажи? В дархи? Да как бы не так, львиная доля отправляется в сосуд, подпитывая мрак. И достать их оттуда не может никто, хотя пытались, наверное, все.

Я замер. Все темные души, когда-либо попадавшие в ад... Дьявол, да их ведь там миллиарды. А ведь по словам Арея у него, сильнейшего мечника Мрака и живой легенды, всего десять тысяч в дархе, а трехсотэйдосовые стражи считаются элитой.

— И я должен их достать? — что-то не нравится мне эта перспектива.

Улита фыркнула.

— Нет, Меф. Ты можешь подключиться к ним... Наверное. Поэтому тебя и осторожненько так примеряют на трон — сможешь или нет. Если сможешь — у мрака окажется новый глава с исключительным правом на веселье перед последней битвой. — она вздохнула. — Но Кво... ты не заменишь. Как и никто в мире.

Ох, это радует. Значит я даже в худшем случае просто насадка на трон, а не полноценный дьявол. Счастье то какое. Я с облегчением выдохнул, снова заметив недоуменный взгляд Улиты. Похоже, по ее мнению я должен был расстроиться.

— Улита, а его изображения остались? — на что похож реальный дьявол? Что-то я сомневаюсь, что на какое-то уродливое рогатое животное, пусть даже и гуманоида. К тому же... Меня снова колотил жар, сбивая мысли.

Женщина задумалась, прикрыв глаза. Наконец, спустя почти три минуты, она наконец-то продолжила.

— Знаешь... А ведь есть. — она зарылась в шкаф, стоящий в приемной. — Остался еще от прежних хозяев здания. Такие раньше часто рассылали, он хотел, чтобы каждый слуга знал, как выглядит его повелитель.

Знакомая стратегия. И чертовски действенная.

Покопавшись в завалах бумаг, Улита достала тряпицу небольших размеров — она видала и куда лучшие времена, это было заметно и по начавшим осыпаться краскам, и просто она чувствовалась... Ветхой. Да, правильное слово. Это же как давно происходили все эти события?

Я присмотрелся к картине. Красивое, гладкое лицо. Белые, почти снежные волосы. Прямой нос с легкой горбинкой, очень длинные волосы, уходящие далеко за ограниченное картиной пространство. Легкий черный доспех на груди, на плечах вместо наплечников две полосы шипов. Кираса отделана серебром, часть у подбородка больше похожа на воротник рубашки, чем стальную пластину. Он был красив, очень красив — и только в следующий миг я обратил внимание на глаза. Точнее осознал по-настоящему. Они были зелеными — ядовито зелеными. Настолько, что любой изумруд поблек бы от зависти.

Жар усилился, и я почти перестал чувствовать тело — настолько меня колотило.

Кислота глаз. Тьма резиденции

Его взгляд смеялся, и меня затягивало внутрь себя. Меня несло, и я уже не понимал, что спрашиваю и о чем думаю. Мне было плохо — даже хуже, чем обычно.

— А почему у него такие длинные волосы? — язык шевелился с трудом — я вспотел, будто меня окатили из брандсбойта, буквально покрывшись влагой.

Улита усмехнулась.

— Говорят, его волосы кровоточили, когда их резали, — она покачала головой. — 'Придворный парикмахер — работа элитная, но для самоубийцы', — ее тон изменился, будто она кого-то цитировала.

Я вздохнул, и не смог выдохнуть. Меня колотило, и я уже почти лежал, не в силах даже просто пошевелить ногой, но увлекшаяся рассказом и мыслями Улита этого не замечала.

Ножи, вонзающиеся в сознание. Раскаленные брызги черного цвета — и изумруд, сияющий ярче солнца.

Волны жара накатывали одна за другой, и я уже не отличал мрак резиденции, рванувшийся вперед, заметив мою ослабшую оборону, от...

Тонкий звук, проходящий сквозь темные волны. Белые волосы, свисающие над бесчисленными зеркалами

Краски сплетались в колейдоскоп с волнами жара, и с тихим выдохом я все-таки потерял сознание, упав на диван. Мне было плохо.

Интерлюдия 1

В приемной Резиденции Мрака было темно. В ней не было ни лампочек, ни даже свечей — только полоска звездного неба, пробивающегося сквозь узкое окно, освещала комнату. Арей стоял у окна, вдыхая почти свежий городской воздух, и грузная фигура ничуть не напряглась, когда вокруг кресла, стоявшего за его спиной, сгустились тени.

— Что тебе нужно, Лигул? — голос мечника был тяжел и груб. Он будто бы наполнял собой зал, и тьма, обычно заглушавшая звуки, в этот раз только сделала его громче, наполнив резиденцию тихим эхом.

Горбатая фигура в темном плаще, сидевшая в кресле, впрочем, даже не поморщилась.

— Поговорить, конечно, — его голос был сух и безличен — в нем не было чувств, и даже его обладатель будто бы не имел их. Горбун Лигул, глава высшей канцелярии и временно исполняющий обязанности повелителя мрака, не видел в них ни смысла, ни необходимости. — Зачем еще я бы пришел к тебе, Арей?

В кабинете повисла тишина. Лицо горбуна подрагивало, втягивая непривычно живой воздуха. Молчание затягивалось.

— Арей... Ты ведь помнишь, для чего я вытащил тебя с маяка? — Лигул внимательно смотрел на мечника, ожидая реакции.

Арей вздохнул.

— Сам засунул, сам и вытащил. — барон мрака покачал головой. — Однажды я все-таки оторву тебе голову.

Карлик усмехнулся, сощерив зубы.

— Не сегодня. Распри между своими, пока свет здравствует и копит силы, недопустимы. — его ухмылка стала шире. — И все-таки, зачем тебе передали эту резиденцию?

Арей обернулся и прямо посмотрел на горбуна. Его шрам налился кровью, а тьма сгустилась вокруг него — первый меч мрака был на грани бешенства.

— Чтобы я подготовил Мефодия Буслаева к лабиринту. — он усмехнулся. — Ты это хотел услышать, горбун?

Усмешка Лигула стала шире.

— Верно. Подготовить Мефодия Буслаева... И у меня для тебя новости. — Лигул замер, ожидая реакции собеседника. Поняв, что ее не будет, горбун продолжил. — Придворные астрологи облажались. У тебя осталось двадцать три дня.

Край рта Арея дернулся, но больше он никак не показал свое раздражение.

— Не передавил ли тебе горб голову, Лигул? Мефодий должен войти в лабиринт в день своего тринадцатого дня рождения, а до него еще почти год. — мечник был напряжен и тьма, окружившая его живым плащом, взбудоражено клубилась.

Горбун ощерил зубы, смотря на старого врага — он держал себя в руках, но ненависть, пылавшая в нем, была почти материальной.

— В этот раз звезда решила появиться раньше. — он вздохнул. — Или Мефодий пройдет Лабиринт двадцать восьмого апреля, или следующий шанс выпадет только через тридцать тысяч лет.

В зале повисла напряженная тишина.

— Он не готов. Абсолютно, — мечник покачал головой. — Лигул, мальчишка слишком светлый. Он не то что меч Древнира взять в руки не может — он и в резиденции теряет сознание. Даже чтобы просто переучить его на темного мага уйдут месяцы, если не годы.

В приемной повисла тишина. Рот горбуна тихо трясся, а в глазах стояла все усиливающаяся издевательская насмешка.

— Слишком светлый, Арей? — голос Горбуна был таким же безликим, но его лицо выражало собой только превосходство.

Барон напрягся, не понимая причин неожиданного веселья горбуна.

— Да, Лигул. — их взгляды столкнулись — уверенность, переходящая в легкое сомнение у Арея и издевательская усмешка горбуна.

А в следующий миг Лигул расхохотался. Громко и почти искренне, во всю мощь легких и нашедшего на него злого веселья.

— Мефодий — светлый? — горбун снова сорвался на смех. — Арей, Мефодий Буслаев стоит от света настолько далеко, насколько это вообще возможно. Дальше тебя, меня — да даже нас вместе взятых, — он перевел дыхание, и его усмешка стала еще шире. — Впрочем, ты никогда не умел разбираться в людях. Иначе бы не доверил семью Яраату, верно?

Искаженное бешенством лицо Арея дернулось, но все-таки он сумел удержать себя от атаки. Это было бы бессмысленно — Лигул бы все равно успел сбежать.

— Моя семья тебя не касается, — тьма вокруг него буквально кипела, и кого-то слабее Лигула распылило бы на атомы от одного ее прикосновения. Но у горбуна был в дархе как минимум десяток тысяч эйдосов, и бурлящая тьма не могла к нему даже приблизиться. — Проваливай, если это все, что ты хотел сказать.

Лигул усмехнулся.

— Почти. У меня для тебя сюрприз, — в руке горбуна появилась тонкая папка бумаг. — Яраат сбежал, убив охрану.

Лицо мечника изогнулось в гримасе настощей, неподдельной ненависти, и папка Лигула, на которую он мельком взглянул, осыпалась пеплом, обожженная черным пламенем.

В зале повисло молчание.

— Удовольствия после дела, Арей. — горбун усмехнулся. — У тебя есть двадцать три дня чтобы подготовить Буслаева к лабиринту. Это дело не мое и не твое — это дело всего Мрака.

Мечник только покачал головой. Горбун просил о невозможном — и они оба понимали это. Нельзя сделать из человека хотя бы среднего бойца меньше, чем за месяц. Даже для Арея, даже из наследника мрака.

Лигул только покачал головой, и щелкнул пальцами. На столе появился черный футляр, заляпанный кровью. Арей, прищурившись, проверил его на сюрпризы. Ничего — ни отложенных проклятий, ни даже простейших сберегающих чар. Простая коробка из дерева, даже не обшитая тканью. Мечник осторожно прикоснулся к крышке, откинул ее — и тьма, проникшая внутрь, вспыхнула белым пламенем. Арей тут же захлопнул крышку, с уважением взглянув на футляр.

— Не ты ли всего миг назад распинался о том, насколько далек Меф от света? — Арей насмешливо, но слегка недоуменно посмотрел на горбуна.

Лигул усмехнулся.

— Если мальчик сумеет обмануть даже этот меч — он пройдет Лабиринт, — горбун покачал головой и неожиданно сварливо продолжил. — Достать его было тяжело — так постарайся не просрать так же бездарно, как эйдос своей жены.

Вспыхнув, Арей все-таки ударил — но меч только безо всякой пользы вонзился в кресло. Лигула в нем уже не было.

Глава 2

Бескрайнее море кроваво-черной жижи. Мутные багровые небеса, закутанные темной дымкой. Вместо солнца в вышине виднеется громадная черная дыра, из которой вязким потоком изливается грязь. Я тону в кровавой грязи. Она затягивает в себя, словно болото, заливается в горло, не дает даже вдохнуть. Обволакивает пальцы, не дает зацепиться или хотя бы вскрыть себе горло.

Ни ровной поверхности, ни проблеска света. Только кровавая грязь, которая заливается внутрь тела, сжигает изнутри, разъедает, и словно стремится сожрать. Миллиарды голосов, сливающихся единый гул. Визгливый плач умерщвляемых собственными родителями детей, стоны подростков, забитых насмерть в уличных драках, рыдания изнасилованных, а затем убитых девушек, проклятия погибших в бесчисленных войнах мужчин, хриплые вопли стариков, которые больше никому не нужны. Стоны задыхающихся евреев и линчуемых негров, глухое отчаяние сжигаемых философов, ярость убивающих за веру воинов. Голоса шепчут, кричат, молят, на всех языках мира, от давно мертвых шумерского и египетского до наречий, которые войдут в обращение только спустя несколько веков.

Зло — только этим словом можно описать этот мир. Кристаллизованное, дистиллированное, чистейшее зло. То, к чему я пришел. То, что я заслужил. Мир, который я со...

Вздрогнув, я с грохотом рухнул на пол, скатившись с дивана. Сердце просто раскалывалось от боли, горло будто бы все еще было забито кровавой грязью, и каждый вдох давался с трудом. Меня колотило, но не было сил даже чтобы просто встать.

В окнах резиденции было темно — похоже, я провалялся до ночи. Потихоньку, понемногу, становилось легче — сердце уже не билось, как сумасшедшее, а дышать становилось все проще. Я оперся правой рукой на диван и рывком встал, облокотившись на стену. Я выдохнул, прикрыв глаза. Голова гудела, накатывали волны жара, уже ставшие привычными, а ноги почти не чувствовались. И ведь Арей предупреждал, чтобы я даже думать не смел спать в резиденции.

Выдохнув, я все-таки заставил себя двинуться по направлению к двери на улицу. Здесь невозможно отдохнуть — тьма резиденции выпьет все силы, что восстановятся, и прихватят то, что еще осталось. Только сейчас я заметил большую коробку на столе рядом с диваном. Обычно я бы и не подумал что-то трогать в этом месте, но надпись маркером 'Мефодию' намекала, что для этого случая придется сделать исключение.

В свете фонарика предмет оказался не коробкой, а заляпанным кровью футляром. К нему была кинжалом прибита записка. Похоже, Арей прицепил сообщение первым, что попалось под руку. Такс... 'Открывать ТОЛЬКО вне резиденции'. Буквы предупреждающе сверкнули красным, а после этого бумажка рассыпалась пеплом. И не зря — даже в такой мелочи я чувствовал личный отпечаток Арея, давящий даже в таких маленьких количествах. Вздохнув, я закинул футляр на плечо. Кисть правой руки привычно болела — меч, зачарованный неизвестным магом, упорно сопротивлялся при каждом прикосновении, и даже просто держать его в руках было больно.

Дверь резиденции хлопнула за спиной, и я почти сполз по стене, дыша во всю силу легких. Никогда бы не подумал что грязный, затхлый, наполненный выхлопами московский воздух будет казаться сладким и живым. В один миг мне стало легче — пропало постоянное давление мрака. Это ощущалось даже без истинного зрения — цвета словно стали ярче, а звуки — громче.

На улице никого не было — даже для центра Москвы пять утра это рановато. Я перешел на истинное зрение. Да, все правильно — сама резиденция находится неизвестно где, за моей спиной только телепортационная руна. Мрака тут нет — ну, не больше, чем просто в мире. Совсем его нет только в Эдеме, наверное. Значит, условие Арея выполняется.

Крышка футляра легко и почти радостно отошла в сторону, и я увидел содержимое. Прямой меч, примерно на ладонь длиннее ставшего привычным полуторника из белой стали. Полоса на рукояти была сделана из странного золотистого металла, и это было единственным украшением — ни гравировки, ни даже навершения. Но, не смотря на этот минимализм, меч чувствовался завершенным.

Меч будто бы светился в тусклом лунном свете, не просто отражая, но усиливая падающие на него лучи. Я не мог оторвать взгляда — оружие манило, согревало и ободряло одним своим видом. Меч был красив и... Знаком. Смутно, но четко.

Осторожно, нерешительно, я дотронулся до рукояти — и, вместо привычного электрического заряда, в руку влился ровный поток тепла. Кажется, я потерял на миг сознание — чистая, яркая, мягкая и деликатная волна света прокатилась по телу, смывая налипший за проведенное в резиденции время мрак. Впервые за последние... Лет десять, наверное, я чувствовал себя так хорошо — хотелось смеяться, а боль и усталость, скопившиеся в теле, исчезли без следа.

Я рухнул на землю, прижавшись щекой к теплому лезвию. Это было не тем болезненным жаром, что разносился по телу, сопротивляющемуся мраку, но настоящим теплом — ярким, животворящим и мягким. Не способным обжечь — только согреть. Я потерял контроль над собой — и смеялся, окутанный светом. Благодаря этому мечу я впервые за долгое время почувствовал себя живым. В паре метров от входа в резиденцию мрака, на глазах десятков комиссионеров.

Я почувствовал на себе жесткий, задумчивый взгляд. Арей стоял в десятке шагов от меня, прищурившись. Свет меча жег его глаза, заставляя смотреть в мое отражение в окне, а не прямо. Меч, словно живой, напрягся в моих руках — он знал свои цели, и умел их поражать.

— Все-таки этот меч тебя признал... — голос мечника был странным. В нем смешивалось сожаление и что-то еще, смутное, странное и знакомое.

Я внимательно посмотрел на стража. В его руках не было меча, но, судя по позе, он мог появиться в любой миг. И я чувствовал, уже не понимаю, сам или через меч, но мне не победить в этом бою. Арей размажет меня по улице парой движений, и не важно, чем я буду вооружен.

— Этот меч из Эдема, верно? — не могло что-то подобное быть создано в человеческом мире. Даже просто держа его в руках я меняюсь — давление тьмы, которое излучал Арей, исчезло. Он оставался все той же непреодолимой силой, но не было больше ужаса — только разумное опасение. — Что стало с его хозяином?

Вряд ли меч света достался мраку без боя. Но... Я не чувствовал в мече горечи или боли. Он грел руки, и ощущался словно старый друг после долгой разлуки, но никак не снятый с трупа трофей.

Арей молчал, смотря на меня. Его глаза слезились, и хотя он явно пытался разглядеть меч внимательнее, у него не выходило.

— Если ты спрашиваешь, отобрали ли его у него — нет, — мечник покачал головой. — А если хочешь узнать о прежнем обладателе — ищи сам.

Голос мечника был странно пуст — он словно бы был не здесь. Стоп. Я наконец понял, что он чувствует — ностальгию. Он ведь действительно смотрит сейчас не столько на меня, сколько на бывшего обладателя меча. И судя по его лицу — они были достаточно близки.

— И что теперь? — наследник мрака с мечом света — это даже звучало как оксюморон. — В следующий раз мне меч выдадут перед храмом?

Даже одна мысль о том, чтобы разжать руку отдавалась ноющей болью в груди. А уж передать меч темным... Нет. Это не то, на что я готов пойти, даже если придется умереть прямо здесь. Жизнь в резиденции без защиты от мрака куда хуже смерти с ней.

Арей только усмехнулся.

— Нет, Мефодий. Отобрать у тебя этот меч не сможет никто — разве что снимут с трупа, — он вздохнул. — Или если ты сам от него откажешься.

Повисла тишина. Даже одна мысль о том, чтобы поступить так, казалась бредом.

— Почему мрак отдал мне его? — это было странным. Я ведь начал ломаться — еще месяца три в резиденции, и у меня кончились бы силы сопротивляться мраку. Хотя, я бы сбежал раньше, и пусть бы меня прирезали.

Арей вздохнул.

— Планы изменились. Ты должен пройти Лабиринт через двадцать три дня, — он не шутил.

Я выдохнул — это было ударом. Должно быть, мрак действительно отчаялся, раз пошел на такое. Хотя... Может они не верили, что я смогу принять меч света?

— Это... — не невозможно. Теперь — нет. Сложно, крайне сложно, но я почему-то был уверен в том, что смогу сделать это. — Хорошо.

Арей заметил перемену в моем голосе, но ничего не сказал.

— В резиденцию с мечом тебе вход закрыт, — мужчина покачал головой. — Так что собирайся. Завтра мы отправляемся в срединные земли.

Он говорил так, словно я должен понимать, где это.

— Что такое срединные земли? — подозреваю, что 'срединные' значит между Эдемом и Тартаром.

Ведь, по словам Улиты, мрак воевал со светом долго и кроваво, а в человеческом мире ничего подобного не происходило, люди бы заметили. Значит, есть какое-то другое пространство для войны.

— Пустыня, оставшаяся с древнейших времен. Там стоит Храм Вечного Ристалища, лабиринт которого ты и должен пройти, — я дернулся, подчиняясь волне света прошедшей сквозь меч

Он стоял, белый и непоколебимый, скорее рожденный, чем высеченный из единой скалы, возникший вдруг, в неведомом никогда, на той земле, где сходятся крайности, а тьма становится светом. Фигура, окутанная светом, сидела у его подножья, и огромные, снежно-белые крылья сияли за ее спиной, беря начало в странной, тонкой пластинке на шее, от которой будто бы отрубили кусок. Молодой беловолосый мужчина всматривался в глубины храма, тщетно пытаясь рассмотреть, что же находятся за дверью с другого края лабиринта, нарочито приоткрытой. Она манила к себе, но при попытке шагнуть на плиты лабиринта мужчину мягко, но непреодолимо отталкивало назад — и не было для него пути внутрь.

Видение прошло, но я все-таки рухнул на колени. Оно было настолько ярким, что первые мгновения я почти ощущал те самые крылья за спиной. На миг я почувствовал пустоту, и рука сама собой скользнула к шее — казалось, только прикоснись к шнурку, и полыхнет золотым светом, поднимая в воздух... Но нет ни шнурка, ни крыльев, только тепло меча.

Арей спокойно смотрел на меня, заметив неосознанный жест, но ничего не сказав по этому поводу. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но только махнул рукой и исчез.

Я, выдохнув, снова облокотился на стену. Значит, с завтрашнего дня меня начнут готовить к прохождению лабиринта, причем будут делать это в нескольких шагах от самого храма — там, где не действует никакая магия. Понятно.

Нужно зайти к Ирке, закупить продуктов, предупредить о месячном отсутствии, и вообще поговорить с Бабаней — ведь вполне возможно, что я не вернусь. Для Ирки такой разговор будет слишком тяжелым, к тому же, я не знаю, как объяснить ей мою весьма вероятную смерть, а вот ее бабушка не будет задавать глупых вопросов. Вздохнув, я встал, спрятав меч в ножны и закинув в футляр. Это, конечно, очень неудобно, зато не будет вопросов у случайных прохожих и правоохранительных органов.

Я снова чувствовал себя живым, и это чувство нельзя было сравнить ни с чем.

* * *

Срединные земли — сколь многое скрывается под вполне заурядными словами. Огромная пустыня, вечно погруженная в странное подобие сумерек. Белый свет, вобравший в себя свет и мрак, бескрайние пески и редкие серые горные отроги, образующие арки и редкие склоны. Живности почти не было — только редкие грифы летали над пустыней. Серый песок засыпался под одежду, прилипал к мокрой от пота коже и натирал все, что только можно. Ноги застревали в горячем песке, а заснуть в земле вне времени было почти невозможно — всегда было слишком светло для ночи и слишком темно для дня.

Рывок вперед, руки движутся будто бы независимо от меня самого, куда точнее, ловчее и мягче, чем я смог бы в ближайшие годы. Окутанный светом клинок врезался в меч Арея чуть ниже средней части, и я тут же отскочил, уводя в землю ответный удар.

Мечник был куда сильнее и опытнее меня, зато у меня были длинные руки и ловкое телосложение. Из-за этого мне приходилось скакать вокруг мечника, атакуя при каждой возможности и иногда даже без нее — при переходе в оборону я бы проиграл в тот же миг. Покажи наш поединок в кино — и случайный зритель сказал бы, что старый актер не тянет, и юный вытягивает поединок. Но на самом деле все было совершенной противоположностью. Мечник почти не двигался, лениво отбивая все мои выпады, изредка переходя в контратаку, в то время как мне приходилось буквально прыгать вокруг него, тратя силы и увязая в песке. Лучи местной пародии на солнце нещадно жгло голову и плечи, а из-за намотанных на нее обрывков рубашки сбивалось дыхание, и силы исчезали еще быстрее. Наконец произошло то, что должно было произойти — я ошибся, мой клинок задержался в выпаде на треть секунды дольше, чем должен был, и в тот же миг Арей сбил его в землю, а у моего горла застыл его меч. Впрочем, спустя мгновение меч исчез и Арей отвернулся, и я понял это как разрешение отдохнуть.

Еще до прибытия комиссионеры обустроили для нас лагерь — куча консерв и два огромных чана питьевой воды. Здесь не имело смысла ставить шатры или палатки — одного конкретного солнца не было, температура всегда была примерно одинаковой, так что обычных пустынных перепадов не было тоже. Так что у нас была только еда, вода и относительно ровная площадка для рубки. Никакая магия здесь не работала, так что обучить ей меня Арей не мог, да и не собирался — все равно в храме ее не будет. Только рубка на мечах по семь-восемь часов в сутки, перемежающаяся общефизическими упражнениями. Это может показаться запредельными нагрузками для двенадцатилетнего парня, и я тоже их такими считал, но... Они были просто предельными. Свет, излучаемый мечом, лечил, восстанавливал психику и стирал стресс. Там, где еще пару месяцев назад я бы давно сдался или зарыдал, теплый свет заставлял встать и продолжить. Впрочем, даже он не был всесилен, и не мог дать мне больше, чем восемь-девять часов тренировок в сутки.

Двести семь часов тренировок, из которых я уже потратил почти сто четыре. Дало ли это эффект? Безусловно. Было ли этого достаточно? Не знаю.

— Что... в этом храме? — мне было тяжело говорить, но было слишком интересно. Я еще не приближался к белой громаде Храма, почти нависшей над нами, но все-таки хотел подготовится.

Арей, до того молча смотрящий в бесконечные пески, перевел взгляд на меня. Его глаза остановились на моем мече — я снова прижался к ставшему прохладным клинку лбом. Хмыкнув, мечник отвернулся.

— Лабиринт из черных и белых плит. Их десять сотен, каждая — ловушка. — Арей покачал головой. — На каких-то придется сражаться, какие-то проскочить. Еще никто не прошел этот лабиринт, и, если бы не пророчество о тебе, о Храме бы забыли.

Понятно. Только вот...

— А кем был создан храм? — да и вообще, раз 'храм' — значит кому-то там молятся или молились.

Арей вздохнул.

— Он существовал от сотворения мира. До тебя или меня, и просуществует еще столько же. — понятно. Даже не спрашивать не буду, как появился сам Арей — что-то я сомневаюсь, что биологическим способом.

Повисла тишина.

Так, что я знаю о Храме? Тут не работает никакая магия, в том числе и полетная — стражи света в пролете, как бы иронично это не прозвучало. Телепортироваться нельзя... А мои способности... Да не знаю я. Как я вообще должен проходить лабиринт? На чистой интуиции?

— А Кво... — я так и не смог закончить это имя. — Он бы прошел лабиринт?

Не знаю, кто у них там сильнейший, но раз уж это имя стало нарицательным...

— Он пытался. Трижды. — Арей задумался. — Но всякий раз возвращался из срединных земель ни с чем.

Понятно. Если не смог и владыка тьмы в полной силе... Но пророчество говорит, что я смогу. И непонятно почему — ведь кто он, и кто я. Кстати, раз уж выдалась возможность...

— Насколько силен он был? — с одной стороны — сотни тысяч эйдосов в дархе. С другой — его убили восемь диверсантов света. Да, златокрылых. Да, крайне опытных. Но — всего восемь. И среди них не было величайшего стража света, если он вообще существует.

Арей усмехнулся.

— Кводнон? — его лицо выражало мрачную усмешку, в которой сочеталось ненависть и признание. — Крайне силен. Сильнее, чем ты можешь себе представить, — он покачал головой. — Мы пошли за ним в том числе и поэтому.

Голос мечника был задумчив и наполнен желчью. Это были дела времен настолько давних, что мне было даже страшно подсчитать.

— Арей, а вас смогли бы убить восемь златокрылых? — не знаю почему, но меня мучил этот вопрос. Он казался крайне важным — и изумрудные искры, вспыхивающие перед глазами, только разжигали интерес. — Пусть даже посреди ночи.

Это звучало особенно странно. Ночь — время стражей мрака, время, в которую они обретают особую силу.

Арей рассмеялся.

— Так вот что тебя интересует... — мечник внимательно посмотрел на меня. — Меф, Кводнона убили златокрылые во время вылазки. Никто не понимает, как это произошло, но это так.

Понятно. Точнее, ничего не понятно.

Ну да ладно, не время об этом думать. У меня осталось... Триста сорок пять часов? Мало. Чертовски мало. Это странно — знать, что тебе, вполне возможно, осталось жить совсем немного. Очень близко к тому, что чувствовали мои пациенты, наверное.

Я прикоснулся к мечу, отозвавшегося на прикосновение новым ободряющим потоком света. Золотистый металл в рукояти очень сильно напоминал что-то, но я не понимал, что именно. А кроме того... Свет будил воспоминания. Болезненные, невероятные, запретные воспоминания

Тихие звуки флейты. Бело-золотые волосы, уложенные в хвосты, взлетающие от малейшего дуновения ветра

Хватит! Этого нет!

Я дернулся, и сжал пульсирующую голову руками. На меня снова накатывал жар, а изумрудные искры сияли перед глазами.

* * *

Этот день наступил незаметно. Только вчера Арей гонял меня по площадке, выбивая усталостью из головы ненужные мысли, но проходит несколько часов — и вот мы уже стоим перед аркой из песчаника, и в меня упирается взгляд резко остановившегося Арея.

— Вы не пойдете дальше? — я ожидал, что он проводит меня хотя бы до ворот храма, но тут идти еще ровно три километра.

Мужчина покачал головой.

— Меня попросили подождать тут, — я кивнул, обернувшись. Этого следовало ожидать от подобного места.

Я чувствовал себя странно — мне было страшно, но одновременно с тем я постепенно переставал ощущать тело. За этот месяц я впитал в себя эти пески, этот белый свет, и чувство бесконечной правильности происходящего уже не отпускало. Все верно — это мое испытание, и его пройду только я — и только один.

— А в иных просьбах силы больше, чем в приказах... — не помню, кто сказал это, но фраза была чертовски правильной. — Благодарю за все, Арей.

Не наставник — он так и не стал им для меня. Просто Арей — страж, с которым меня свела судьба. Очередная ступенька в жизни, так и не ставшая главной.

Я пошел вперед — не дожидаясь ответа, не рассчитывая на долгие прощания. Привыкшие ноги уже почти не вязли в песке, а меч, за этот месяц почти приросший к руке, придавал уверенности. Я перешел на истинное зрение — и ничего не изменилось. Все тот же песок. Все те же скалы. Все тот же белый, будто выточенный из кости, храм.

Время прекратило свой бег — здесь оно не имело значения. Год, минута, тысячелетие — для великого строения древних все это было пылью. Место более древнее, чем Эдем и Аид вместе взятые.

Я шел, и мой взгляд размывался, впитывая в себя каждую крупицу древней силы, что миллионы лет сохранялась здесь. Песок тек под ногами, Храм приближался, медленно, но неуклонно, и вскоре я осознал себя стоящим перед монументальной постройкой, уходящей далеко в небеса. У храма был только один вход — огромная, пятиметровая арка.

Я застыл у входа, и взгляд потерялся в бесконечной тысяче плит. Черные и белые, они мерцали и переливались, меняя свои места, назначения и даже чары. Каждую секунду лабиринт становился другим, и все новые сочетания заклинаний появлялись из бесконечного хаоса перемещений. Плиты жадности и смеха, холода и смерти, медленного проклятия и счастья, любви и ненависти — первая сотня. Самая простая, которую мог бы пройти и маг. Плиты утопии и чар, плиты поиска и сути, вечного поединка, противоречия и иллюзорных решений — вторая сотня. Плиты вечности, путешествия, сумрака и ада — третья сотня. За нее еще не прошел никто, ни разу в истории лабиринта. Плиты легко открывали свою суть, ничуть не пытаясь спрятаться от взгляда — и исчезая в тот же миг, когда мой взгляд переходил на следующую плиту. Пусть между них читался легко и непринужденно, и в этом была своего рода подсказка — они не мое испытание.

Моим испытанием была десятая сотня плит. Сотня, плиты которой не были частью лабиринта. Не темные и не светлые, не белые, не черные и не серые — они не могли существовать, но существовали. Они стояли за границами мира, существовав еще до его создания, и не открывались моему взгляду. Они будто бы всматривались в меня, что-то ожидая, чего-то ища — и не будучи способными найти.

Вздохнув, я ступил на первую плиту. 'Быстрая', на ней нельзя было задерживаться дольше трех секунд — и я ступил на вторую справа, плиту вечного голода. Она активировалась с промежутками в тридцать секунд, и у меня было время, чтобы пройти дальше.

Лабиринт, столь не проходимый для других, был детской игрой — ведь он сам подсказывал мне нужный путь, подсвечивая его и выставляя нужные плиты. Ему было не интересно убить первого посетителя за долгие сотни лет простейшими ловушками, и плиты десятой сотни тонко щерились улыбками вдали, становясь все ближе. Вторая, третья, четвертая сотня — лабиринт не может удержать того, кто видит его насквозь. И, что куда более важно, лабиринт не может удержать того, кого удерживать не хочет.

Порой я натыкался на скелеты тех, кто пытался пройти лабиринт, не имея на то разрешения — они оставались на наиболее заметных плитах, будто бы Храм сам выставлял их тела напоказ в предупреждение следующим поколениям. Порой я запинался — когда в одном месте оказывались однозначно смертельные плиты, но всякий раз находился выход, пусть даже и в последний миг. Лабиринт играл со мной, подбрасывая все новые и новые ловушки. Он будто бы красовался, являя глазу все более и более сложные чары. Плиты бесконечного золота, плиты спасения, плиты света, плиты тьмы — в Лабиринте было все. Однажды я даже заметил плиту Вавилона — любой ступивший на нее оказался бы обладателем всех сокровищ мира, что когда-либо существовали или будут существовать. Жаль только, что сойти с этой плиты он никогда бы не смог.

Седьмая и восьмая сотня — здесь кончались простые ловушки, и начинался совсем иной путь — путь души. Плиты, наступив на которые, человек бы получил то, чего жаждет больше всего. Плиты, воплощавшие худшие кошмары, плиты, вырывавшие эйдос или лишавшие крыльев. Плиты, менявшие суть — светлый, наступив на них, стал бы темным, а некромаг — магом жизни. Плиты, обнулявшие силы наступившего. Были даже плиты, менявшие характер — зеркально обращая комплексы, превращая наступившего в свою противоположность... Или в то, что он ненавидит больше всего.

Восемьсот девяносто девятая плита. Последняя, известная мне. Пройденные плиты мягко усмехались за спиной, переливаясь на свету. У меня не было сомнений в том, что мне позволили пройти, слегка подталкивая в спину. Плиты отсутствующего цвета, плиты иных миров и пространств — они не могли существовать, но упорно отрицали это. У меня не было ключа к ним, я не знал, что меня ждет, когда я ступлю на них. Девятьсот плит лабиринта уже показали все, что укладывались в мое представление о возможном. Значит, осталось невозможное.

Плита под моими ногами угрожающе замерцала, не оставив мне иного выхода — и я ступил вперед. Ступил в неизвестность. Ступил туда, куда ступать не стоило.

Сознание разрывается на куски. Калейдоскоп отражений, бесконечный и неограниченный, раскрывается миллиардами зеркал, и я теряю себя в бесконечных лабиринтах.

Изумруды, яркие, словно кислота

— Квартира — моя! — крик мужчины в изрядном подпитии отражается от стен. — Где ты была, когда умирала мать? Я сидел с ней, меняя капельницы, пока ты трахалась с половиной города! А теперь твой недомуж тебя кинул, и ты со своим выродком притащилась сюда, и пытаешь отсудить у меня половину дома!

Почему они кричат?

— Мне нужно где-то жить! — Зозо не спала уже третьи сутки. Вскоре после родов ее муж исчез, не выдержав жизни с маленьким ребенком и загуляв. — И половина квартиры — моя!

Молодая женщина не понимала, почему на нее свалились эти беды, и почему брат вместо того, чтобы помочь, обливает презрением.

— А чем ты думала, когда рожала?! — голос Эди только набирал силу, и уже разбился о стену первый бокал. — Ни работы, ни своей квартиры, ни денег — только муж, которого ты и знала месяц. Не было бабла на презервативы? Не могла сделать аборт?

В жизнь Эди, только начавшую налаживаться после смерти матери, снова влезала тупоголовая старшая сестра. Ему было всего двадцать четыре, он уже закончил универ и к нему почти переехала девушка — как в дом, его дом, притащилась конченая дура, отобрав комнату, за которую ему платили аренду.

Чем я им помешал?

Золотоволосый мальчик четырех лет сжимается за диваном, прячась от громких голосов. До него никому нет дела, и он не понимает, что он делает не так — ведь мама с папой только пару дней назад были вместе. Он еще не осознавал, что произошло, но понимал, что в чем-то виноват,

Почему?

Калейдоскоп открывается бесчисленным множеством граней, и на смену тьме приходят изумруды. Яркие, словно кислота.

Школьный класс переполнен — почти сорок человек, страна еще не отошла от бума рождаемости, а финансирование школ уже сократилось. Это чувствовалось во всем — в хитрых глазах директора, закрывшего под замок новые компьютеры, купленные на родительские деньги, чтобы продать их на сторону через какое-то время. В усталых лицах учителей советской закалки, не понимающих, как и на что им дальше жить, но продолжавших выполнять свою работу. В фигурах молодых, злобных учителей, пошедших в образование потому, что не хватило баллов на более престижный факультет, и оказавшихся в школе потому, что не смогли устроиться получше. Они ненавидят и школу, и детей, и собственные жизни.

Это даже заметно среди учеников, разделившихся на касты. Те, чьим родителям не хватило денег на более престижную школу, но ставшие элитой в этой. Окружавшие их дети, ставшие добровольной прислугой и рабочей силой — у них не было родительской протекции, но были полезные навыки или имущество вроде свободной квартиры. И несколько травимых изгоев — тех, кто оказался слишком умен или слишком глуп, слишком странен и независим или чьи родители оказались слишком бедными.

Золотоволосый мальчик сидит за дальней партой, конспектируя урок. Ему всегда нравилась биология, и он был погружен в рассказ усталого учителя. Волосы уже отрасли до лопаток, а одежда была порядочно поношена и потрепана. Этого хватило, чтобы сделать его изгоем.

Он — единственный, кто слушает учителя. Остальных куда больше интересуют телефоны или общение. Они даже не пытаются использовать записки, давно уже говоря в полный голос, и пожилая учительница не имеет ни сил, ни желания привести их к порядку. Она отрабатывала свой урок, и думала только о том, как распределит зарплату и как заполнит очередную порцию бессмысленных бумаг, пришедших из министерства.

В затылок мальчика прилетает бумажка, обмакнутая в чернила, и он отрывается от записок, чтобы услышать громкий смех гораздо лучше одетого парня. По лбу стекают чернильные потеки, а записи безнадежно испорчены.

— Почему они ведут себя так?

Уроки закончились, и мальчик, не успевший вернутся домой, приперт к дальней школы. Его окружает стайка сверстников и несколько парней постарше. Он загнан в угол, но еще не умеет скалиться.

— Говорят, твоя мать — шлюха, Буслаев, — он отворачивается. Его мать давно ищет мужа, и в своих блужданиях давно приобрела совершенно определенную репутацию.

Окружившая его стайка гогочет, словно услышав хорошую шутку.

— Иди к дьяволу, Мартынов, — он отвечает, но лицо стоящего перед ним подростка щерится в оскале, и его вбивает в стену пинок по ребрам. Затылок врезается в стену, и он почти теряет сознание — этот парень почти на три года старше, и гораздо сильнее.

— Что я им сделал?

В этот день Мефодий увидел изумруды в первый раз.

Калейдоскоп сияет тысячами красок, открывая все новые и новые грани.

На улице стоит ночь. Мальчик семи лет держит в руках нож, стащенный у дяди. Тот легко помещается в рукав, и взгляды редких прохожих не замечают его. В руках у золотоволосого ребенка пакет, из которого торчат ласты — и люди проходят мимо, ведь что может быть обычнее занимающегося плаванием мальчика рядом с бассейном?

Наконец мальчик что-то замечает, и уходит во дворы, бросая пакет на скамейку. Там темно — еще темнее, чем у дороги, и только один фонарь у подъезда приносит свет. Глаза золотоволосого мальчка горят, словно изумруды.

Подросток идет домой, слегка помахивая сумкой. Всего час назад он впервые поцеловал одноклассницу, и чувствовал себя невероятным счастливым. Его день рождения наступал через три дня, и отец обещал подарить на него новый компьютер. Он почти летел, и решил пойти через дворы — ведь дорога была так хороша, а свежий ветер холодил голову.

Он не узнавал мальчика до последнего момента. До той секунды, в которую яркая боль пробила его тело, и кровь хлынула сквозь дыру в животе — четко между шестым и седьмым ребром. Руку мальчика, чьи глаза сверкали, словно изумруды, словно кто-то направлял — удар был нанесен с хирургической точностью.

Кровь тонким ручейком стекает по ножу, и испуганный резкой болью подросток падает на колени. Он не может кричать, ведь в его рот влезла чужая рука, схватив за язык и не давая сомкнуть челюсти. Вместо крика наружу выходит только всхлип. Старый, истрепанный ботинок наступает на горло, и практически вминает его в землю, давя всем весом. Судороги затихают, и с рук мальчика слетает черное пламя. Мгновение — и на дороге остается только выжженное пятно.

Зеленый сменяются голубым, и мальчик падет на землю, только начиная понимать, что именно сотворил. Он впервые слышит тихий звук флейты, приносящий в душу покой. Он снова бежит от изумрудного взгляда.

— Кто я такой?

Калейдоскоп меняется на глазах. Он сияет изумрудным и белым — в равных пропорциях. Он рвется на куски, разделяясь и сходясь снова.

Мальчик не выходит из комнаты, перестав даже есть. Он разрывается на части, его манит изумруд, но флейта восстанавливает силы. Он погружается в себя все глубже и глубже, не в силах вырваться из глубин.

Он впервые видит ее — юную девушку, только оторвавшую от губ флейту. Теплые потоки света, исходящие от нее, вымывают изумруд, принося спокойствие. Она красива — невероятно, нечеловечески красива — и это сияет во всем, от сияющих белых крыльев, до длинных волос, уложенных в хвосты, взлетающих в воздух под немыслимыми углами от малейшего дуновения ветра. Их взгляды сталкиваются, и Мефодий не находит в ней осуждения.

Он закрывает глаза, садясь рядом, вслушиваясь в музыку флейты. Последние сутки он тонул в грязи под изумрудным взглядом, и это впервые прекратилось. Он чувствует покой, и маленькая передышка навсегда вплавляется в его воспоминания. В мире, в котором звучит музыка флейты, нет грязи и изумрудов.

Дни сменяют ночи, и мальчик, тонущий в грязи, цепляется за тихие переливы флейты, отделяющие его от безумия. Он не говорит с девушкой — но это им и не нужно. Ее лицо вплавляется в его память, в саму его суть. Она освобождает его от изумрудного взгляда, и даже бесконечные потоки багровой грязи расступаются перед крупицами света. Она — единственное светлое пятно среди мира бесконечного зла. Он не знает, ее имени и существует ли она на самом деле, но жаждет присоединиться к ней — и время идет, а грязь отступает.

— Даф... — он придумал это имя, но был уверен, что оно правильное.

Калейдоскоп взрывается красками, и уже ничего не получается рассмотреть в мельтешении зеркал.

Золотоволосый мальчик идет по улице. Его одежда стала немного лучше — он начал подрабатывать в ближайших лавках. Подметать, мыть посуду — но это давало ему безопасное время вне дома, и он чувствовал себя лучше. Он вышел из комнаты всего месяц назад, но будто разучился говорить — его глаза почти всегда полузакрыты. Он всматривается внутрь себя, но ничего не находит.

— Ну что за лохушка! — он слышит уверенный мальчишеский голос. — Эй, ты нахрена из дома выползла?

Девочка восьми лет тщетно пытается управиться с тяжелой коляской. Она решила съездить за продуктами — в доме закончились яйца, а ей хотелось порадовать бабушку вкусной яичницей. Она только училась готовить, но была уверена, что получается у нее хорошо. Скат для колясок у подъезда давно не чинили, да и не хватает ей сил заехать вверх — и коляска застревает на середине пути. Она слышит гогот странных парней, сидевших на скамейке, но не понимает, чем он вызван.

На коляску обрушивается удар, и она слетает на ступеньки. Но ей не жалко себя — механизм падает на пару ступенек вниз, и девочку захлестывает отчаяние. Ей уже не подняться вверх — три ступеньки кажутся непреодолимыми. На глазах выступают злые слезы.

Парень, толкнувший коляску, падает на землю — Мефодий бьет по паху со всей силы, слегка разбежавшись, вкладывая корпус и буквально вколачивая колено. Висок второго сталкивается с тяжелым портфелем, а на горло наступает нога, слегка сдавливая его. Стычка заняла меньше нескольких мгновений — мальчик давно уже перестал тратить время на разговоры в таких ситуациях.

С тихим металлическим звоном коляска становится на колеса, и въезжает на пред-подъездную площадку. Мальчик осторожно берет девочку на руки, перекладывая в коляску — ему тяжело, но он показывает это только коротким выдохом.

— Какая квартира? — первые слова после почти месячного перерыва царапают горло, и выходят хриплыми.

— Сорок вторая, — девочка еще не отошла от произошедшего, но говорит четко.

Мальчик кивает, и открывает дверь подъезда ключом, найденным в коляске. Они поднимаются на четвертый этаж в лифте, и только когда они наконец поднимаются, тишину разбавляют слова.

— Ирка. — девочка смущена, но хочет представиться. Это первый мальчик, с которым она разговаривает наедине.

— Мефодий. — эти слова дались уже легче.

Он смотрел на смуглую девчонку, не способную пошевелить ногами, и чувствовал странное сродство. Вот уже почти месяц как он не слышал звуков флейты, и искал, чем заполнить внезапную пустоту.

Вскоре он забудет ее звук, и запретит себе даже вспоминать ее. Слишком много боли станут приносить воспоминания.

Калейдоскоп раскрылся окончательно и схлопнулся в единую точку.

Девятьсот девяносто девятая плита. Бесконечное пространство из света и тьмы, на границе которых повис спящий беловолосый мужчина. Его изумрудные глаза смотрели куда-то вдаль, рассеянно, но внимательно. На нем не было ни дарха, ни крыльев.

Я смотрел на него со смесью страха и понимания. Только сейчас я осознал, на кого он был похож.

Кводнон. Величайший из стражей света, своим падением создавший мрак. Страж, что трижды тщетно пытался войти в Храм Вечного Ристалища. Страж, чей меч я ношу уже почти месяц. Страж, пластина с крыльев которого стала частью рукояти. Тонкие черты такого знакомого лица... Которое я видел в зеркале. Он — это я, прибавивший пять лет возраста. Только глаза были изумрудными, а не голубыми, а волосы — белоснежными, а не золотыми.

— Вы похожи, — я услышал женский голос. Голос, который запретил себе вспоминать.

Девушка почти не изменилась — только прибавилось света во взгляде. За ее спиной сияли огромные белые крылья, и она парила высоко над линией раздела сред, на которой зависли мы с Кводноном.

— Разве он не должен был отправиться в ад? — он — создатель мрака. Странно было видеть его здесь.

Девушка покачала головой, и опустилась рядом со мной. Ее взгляд, упавший на Кводнона, был полон странной грусти.

— Он раскаялся. В последний миг, но понял, что натворил... И подставил дарх под удары златокрылых. Сам. Добровольно. — она вздохнула. — Не совсем обычное, но все-таки самопожертвование, — вот как... Чего-то подобного я и ожидал. Не могли восемь обычных златокрылых победить владыку мрака. — Как и все стражи, он был сотворен без эйдоса — и его вторым шансом стало перерождение.

Как ни странно, но это не вызвало у меня удивления. Я будто бы был готов к этому.

— Значит, я... — мой голос был странно пуст.

Девушка кивнула.

— Тот, каким бы он был, родившись еще раз. Начав с чистого листа. — Дафна покачала головой и посмотрела на меня. — Меф, от того, как ты пройдешь свой путь, зависит его приговор. Ты — его последний путь к спасению.

И победе света. Вот и встал на место последний кусочек мазайки. Если Люцифер вернется обратно к свету — его падение потеряет свой смысл. Мрак лишится последней опоры, держащий его под собой, и погибнет, как идея.

— Понятно, — я вздохнул, и коснулся рукой щеки Даф. Она была бархатной на ощупь. — Пожалуйста... Будь со мной.

Я заставил себя забыть все, что касалось ее — девушки, спасшей меня в тяжелейшее время, когда грязь появилась впервые, и чуть не захлестнула меня. Забыть, потому что даже воспоминания о ней причиняли сильнейшую боль. Я ведь был даже не уверен, существует ли она на самом деле, или просто выверт моей свихнувшейся психики, нашедшей путь к спасению — пусть даже это создание воображаемой девушки.

— Буду, — девушка улыбнулась. — Всегда была, Меф. Я ведь твой страж-хранитель, верно?

Я вздохнул. Я и не рассчитывал на другой ответ — но продолжал надеяться.

— Понятно. — я кивнул, и обнял ее, прижав к себе. Хотя бы и на краткие мгновения, но...

Свет и тень медленно таяли, и вместе с ними исчезала девушка в моих объятьях, возвращаясь в Эдем.

Я стоял в маленьком зале, а за спиной тускло переливались сто сотен пройденных плит.

Впереди был огромный свинцовый саркофаг, кроющий в себе то, что Храм берег на протяжении миллионов лет, за одну только возможность обладания чем Мрак оказался готов отдать один из сильнейших мечей мрака и сильнейших меч света, но меня волновал только один вопрос. Смогу ли я забыть ее еще один раз?

Вздохнув, я подошел к саркофагу. Всегда есть то, что должно быть сделано.

Саркофаг представлял собой метровый свинцовый прямоугольник безо всяких украшений. В нем не было ни замочной скважины, ни даже линии, отделяющей крышку от основной части. Он выглядел цельнолитым даже в истинном зрении. На самом деле этот саркофаг даже не был частью мира в полном значении этого слова — он мерцал, появляясь и исчезая быстрее, чем глаз успевал уловить изменение. Да и материал оказался вовсе не свинцом, а очень похожим на него серым металлом, из которого были созданы две последние плиты.

Я положил руку на саркофаг. Странно — он был ни теплым, ни холодным, ни гладким, ни шершавым, не твердым и не мягким. Он просто был — и это все, что я мог о нем сказать. Он существовал до появления крыльев и эйдосов, родившись вместе с миром в миг большого взрыва, и с тех пор оставался неизменным.

Вздохнув, я провел по нему рукой, и только сейчас почувствовал, что в нем находится. Всесилие. Нечто, не имеющее очертаний и своей воли. Одно всесилие, всемогущество, лишенное всех иных окрасов и примесей. То, что существовало раньше, чем вселенная... Нет. То, с помощью чего она была создана. Я фыркнул. Администраторский доступ к вселенной — человеческий термин оказался неожиданно уместен. Возможность произвольно менять любой элемент в любой момент времени, создавать и разрушать концепции, переписывать само пространство и законы. Терминал, на котором был написан наш мир. Он был разумен, но совершенно пассивен. Он мог больше чем все, но не хотел ничего. Он смотрел на меня, в меня и сквозь меня, изучив и просчитав меньше, чем за микросекунду.

Я не имел к нему доступа — как и никто во вселенной. Забавно. Мне дали пройти, дали посмотреть и даже потрогать управляющие рычаги — но на этом все. Я смотрел на то, что безо всяких преувеличений можно назвать богом, но ничего не смог с этим сделать. К моему сознанию прикоснулось что-то бесконечно чужеродное и близкое одновременно, и в голове сами собой возникли образы. Понятно.

Вздохнув, я в последний раз прикоснулся к терминалу, и отошел назад. В тот день, когда свет и мрак станут настолько стары, что исчезнет даже память о них, когда солнце сожжет запасы водорода, обратившись в красный гигант, и сожжет эту планету. Когда сама память о людях или стражах исчезнет, а вселенная достигнет пика своего расширения и сожжет все запасы энергии. Тогда этот терминал, существующий в каждой точке пространства и, одновременно, ни в одной из них, найдет себе нового оператора и запустит этот цикл снова. И кто знает, может быть тем, кто станет им, буду я — пусть и спустя многие триллионы лет.

То, что скрывалось в лабиринте, стаяло бесконечно далеко от света и мрака, и было неподвластно их попыткам захватить над ним контроль. Для того меня и пустили сюда — чтобы развеять пустые надежды стражей. Лабиринт угрюмо мерцал, когда я шел по плитам обратно — он уже не пытался меня удержать или испугать. Мы оба понимали, что я не вернусь сюда, и не было нужды в угрозах или предостережениях.

Я снова шел по пустыне, оставляя за спиной белый храм, все такой же безликий и непознаваемый. Эта загадка оказалась решена, но решение не принесло ни малейшей пользы — и не принесет ее никому ни в близкой, ни в далекой перспективе. Лигул зря надеялся на решение всех проблем с помощью древней силы — она оказалась слишком чужеродна и абсолютна, чтобы ее возможно было использовать.

У каменной арки стояли двое. Высокий, грузный мужчина одетый в красное, и согнутый к земле горбун. Их взгляды в сматривались в меня, сканируя всеми возможными способами, но ничего не находили. Наконец горбун не выдержал, и рванулся вперед, всматриваясь в мои глаза. Я не мешал — и его мысли, больше похожие на гнилых червей, прочитали то, что я увидел в саркофаге. Его лицо исказилось смешанной с разочарованием ненавистью, и он, сплюнув, исчез. Спустя мгновение исчез и Арей.

Я чувствовал странную пустоту. Храм оказался бесполезен, но это не меняло почти ничего. Лигул все равно не оставит меня в покое, слишком много я урвал сил Кводнона. Бежать некуда, мрак найдет меня везде. Возвращаться в резиденцию глупо. К Зозо — бессмысленно. Значит, к Ирке... А там я пойму, что делать. Мой путь только начался — и я понятия не имею, каким он будет. Знаю только, где он закончится — иначе все было и будет бессмысленно. Я шел вперед, и песок впереди складывался в арку, окутанную бесконечностью. Миг — и я вхожу в созданный портал.

Все только начинается.

Уважаемые читатели, помните, комментарии — еда и воздух автора. От их количества прямо зависит количество и качество продолжения.

И я буду очень благодарен за пиар, чем больше людей читает — тем сильнее мотивация писать