Латинские королевства, часть Ii.

Латинские королевства.

Часть II.

В конечном счете ответы на исторический вопрос "почему?" нужно искать (и обычно в форме "как сработал этот механизм?") в человеческой природе и культурной экологии. Эти обстоятельства определяют, что впоследствии можно считать индивидуальными "случайностями", которые, формируя историю, не просто сменяют друг друга, а разрастаются и создают единое сложное течение. Именно по этой причине любой вопрос "почему так?" подразумевает по крайней мере еще один вопрос: "почему бы не по-другому?", "а возможно и так?".

Маршалл Гудвин Симмс Ходжсон.

История ислама.

Глава I. Закрепление пройденного.

Здесь всё иначе, всё по-другому,

Чужие люди — кто друг, кто враг.

И видит всякий в домене новом

Латинский крест и монарший флаг.

В I части настоящей работы, мы остановились в 1118 году, когда в игре крестоносцев сменились фигуры. Что к тому времени представляли собой Латинские королевства?

* * *

Как отмечалось, в полном смысле суверенов к тому году у франков существовало два — король Иерусалимский и князь Антиохии и Алеппо.

Графства Триполи и Эдессы признавали сюзеренитет Иерусалима и обычно именуются его вассалами, но тут есть нюанс правового режима.

Вассалитет в полном варианте состоит из трех составляющих: фуа (клятва верности, присяга), передача лена по вассальному договору (собственно оммаж это церемония заключения договора) и инвеститура (введение в права на титул). Неполные варианты существовали в разных комбинациях, назывались тоже всяк по-своему, а к упомянутым графствам применим скорее тогдашний термин "верные". Графы приносили присягу на верность короне, но лены получали по наследству или от прежнего владельца, а не от монарха. Равно как и титул, коронация осуществлялась самостоятельной процедурой. При этом вассалы графов не являлись одновременно вассалами короля и правило "вассал моего вассала — не мой вассал" действовало. В Иерусалиме, напомню, это правило отменил еще Балдуин I, после вступления на престол потребовавший вассальную присягу от каждого из рыцарей королевства.

* * *

Разница в управлении и экономике статусом не затрагивалась, но была заметна во всех четырех сеньориях, вытекая из ранее сложившейся системы и этнического состава населения.

Население в Заморье оказалось крайне неоднородным, что во многом обусловило сравнительную простоту завоевания и дальнейшую устойчивость новой власти.

Крестоносцы пришли в край, большей частью которого к их появлению уже правила этнически чуждая местному населению небольшая военная прослойка сельджуков, как и франки, опирающихся на свои невеликие дружины и сателлитных, не всегда полностью покорных эмиров. При этом турки, завоевав Левант незадолго до латинян, зачистили для — как получилось — своих наследников местные администрации и структуры, создав новые, с понятным для рыцарей стилем владения. Турки точно так же были чужды религиозно христианской части населения, а их трактовка ислама не вполне совпадала с местной. Франки унаследовали сложившуюся схему управления, оказавшуюся в целом знакомой и приемлемой. Впрочем, в I части мынеоднократно упоминали, что момент начала крестовых походов вообще был выбран крайне удачно.

Людских резервов у крестоносцев не хватало всегда, отчего они, заняв "командные высоты", в остальном сохраняли действующие системы власти, права, налогообложения и хозяйствования.

Отметим, это вовсе не являлось чем-то необычным — в то время такой подход норма. Схожим образом, пусть с поправками на местные условия, события развивались в Англии по завоевании Вильгельмом, в Испании при Реконкисте, полностью аналогично — в Южной Италии и Сицилии, странах с высокой долей мусульман и ромеев среди населения. Заморье отличалось лишь чуть большим разнообразием подданных, и то не во всех доменах.

За первые пару десятилетий, Латинские королевства стали сложным иерархическим обществом, в котором общих установлений существовало очень немного, всяк жил по праву своей общины, имеющей свои, отделяющие группу от остальных права. Это составляло достаточно гармоничный комплекс, в котором "каждая группа могла существовать, не опасаясь вмешательства в свою особую жизнь".

Население делилось на три неравных, как по количеству, так и по статусу, группы.

Высший слой составляли франки, затем местные христиане и низшая страта — не христиане. Параллельно шло деление сословное, а местные группы в свою очередь дробились на разнообразные, зачастую враждующие слои, в отличие от наиболее малочисленных, но и самых сплоченных латинян.

* * *

Рыцарское сословие пополнялось не только за счет приезжих. Для европейцев социальный лифт тут работал прекрасно, по ряду оценок все воины, дошедшие до Иерусалима в 1-м походе и оставшиеся в Святой Земле, получили домены и статус феодалов. Так случалось и позже, в периоды больших потерь монархи гребли в строй всех способных действовать "конно и оружно" франков или приравненных к ним, а выжившие в бою наделялись фьефами павших феодалов.

Как упоминалось, в рыцари попадали, хоть поначалу и редко, и местные кадры. Разумеется, христиане, вероятно с условием перехода на латинскую версию веры и без шансов в первом поколении выйти в знать. Первыми ласточками стали армяне, но уже при Балдуине I возникла рыцарская фамилия из крещеных сарацин.

* * *

Упомянем, что король Иерусалима и князь Антиохии признали сюзеренитет церкви и папы, став вассалами Святого престола, и в теории подчиняясь церкви. На деле вышло обратное, ведь прямой вассал понтифика в ранге короля, имел статус выше епископа, в тогдашнем понимании тоже являющегося вассалом папского престола. В Риме прекрасно понимали, что в далекой колонии требуется единоначалие, оттого короли Леванта получили право выбирать из предлагаемых кандидатур епископов (разумеется, без права инвеституры — но и без этого огромный бонус), а князь Антиохии и патриарха Антиохийского. На время отсутствия епископа, король и князь распоряжались имуществом и доходами епископской кафедры, имели право требования от прелатов и аббатств военных отрядов, и в целом церковные земли составляли условное продолжение королевского домена, поддерживая центральную власть как мечом, так и — что немаловажно, богатейшей мошной.

Интересно, что Заморье стало первым регионом, выведенным из системы канонического права в заметной части. Суду церкви остались подведомственны преступления клириков, дела о ереси и колдовстве и дела семейные (завещания, браки, и прочие прелюбодеяния с содомией). Но клятвопреступление и споры между клириками и лицами иных сословий ушли в юрисдикцию короля. Скорее всего, причина тут не столько в сюзеренитете понтифика, сколько в намного более широком и сложном деловом обороте и сложившихся, устраивающих всех обычаях, никак не связанных, а порой даже противоречащих латинскому канону и постоянном участии в сделках мусульман.

При этом, если высшие ступени церковной иерархии занимали приезжие франки, то ниже спокойно служили священники из местных, да и разницы между монастырями и церквями латинской и православных версий (исключая монофизитов) никто не делал. Последнее тоже не специфика Леванта, абсолютно так же дела обстояли в Италии, после отвоевания норманнами территорий у Византии или бывших ромейских земель у арабов. Те же Гвискары — Роберт и неоднократно упоминаемый ранее Боэмунд Таррентский, при тесном союзе с папой, преспокойно поддерживали и одаряли в своих землях православные монастыри, так же вел себя граф Рожер Сицилийский.

В Леванте и ранее межконфессиональная рознь редко выливалась в ожесточение. Франки, которые по словам армянского хрониста "считают христианами всех, кто поклоняется распятию", не стали исключением. Диктовалось это малочисленностью католиков и невозможностью править без компромиссов, к тому же привычных и опробованных на практике, но быстро принесло позитивные результаты, церковного противостояния в целом удалось избежать.

Разумеется, после латинского завоевания произошел наплыв католических клириков, но и количество монастырей и церквей после освобождения от мусульман росло скачкообразно, поэтому занять всю иерархию и все приходы европейцы просто не имели возможности.

Крестоносцы захватили часть имущества греческой церкви, но греческие, армянские и сирийские храмы и монастыри продолжали процветать и одинаково почитались как латинскими, так и православными паломниками. Наиболее дружественными латинянам стали общины армян "представляющих с франками почти один народ" и яковиты (сирийская церковь). Последние, и позже марониты, объявили о подчинении римскому понтифику, с остальными складывалось не так просто, но об этом в свое время.

Кстати, новые владыки Святой земли неплохо отнеслись к русским, возможно, по их экзотичности для тех мест. Совершивший в начале века паломничество простой игумен Даниил быстро получил у Балдуина I Иерусалимского "необычайно милостивый" прием.

* * *

Подконтрольные Иерусалимский и Антиохийский патриархаты дали римскому папе перевес в споре с Константинополем. Ведущих "отцов Церкви" — патриархов, христиане тогда насчитывали пять: Римский, претендовавший на власть над остальными и всей церковью, но до последнего времени признаваемый лишь с "почетным первенством", не дающим права на правление, Константинопольский — основной оппонент из мощнейшей империи, Александрийский — из мусульманской страны веса в дискуссии не имеющий, и Иерусалимский с Антиохийским, ныне признающие власть Рима, чьи амбиции последний и уравновесил светскими коронами. Так, на случай эксцессов.

В связи со сменой религии правящей элиты на христианскую, в Леванте представители всех ветвей этой религии получили возможность активизироваться и повели усиленную миссионерскую деятельность среди неверных, с учетом роста церковного благосостояния имеющую и материальную базу. Скажем, крестившихся неимущих мусульман и евреев, первое время, пока шли наставления в вере, кормили на церковный счет.

Однако и нехристиане репрессиям не подвергались. Некоторые ограничения существовали, так мусульманам и евреям запретили селиться в Иерусалиме, носить одежды "на франкский манер", а мусульманам закрылся путь в рыцарское сословие (у остальных его и не было). Часть мечетей переделали в церкви, но практиковалось "simultaneum" (богослужение бок-о-бок), когда мусульмане могли молиться в мечетях, превращенных в церкви, в которых христиане оставили действовать мусульманский мирхаб. Как писал еще спустя 80 лет исламский путешественник "в этих зданиях мусульмане и христиане собирались вместе, чтобы, каждый со своей стороны, творить молитву".

В целом, христианские клирики при франках получили много более привилегированное положение, чем при мусульманах, духовные лица остальных религий частью эмигрировали, частью заняли место прежних христиан, хоть и в гораздо меньшем количестве — их владения в немалой части успели отнять, а возвращать никто не собирался. Серьезных внутренних возмущений на религиозной почве Заморье, за исключением Алеппо (да и там основой стала скорее не религия) долгие годы не знало.

* * *

Третье сословие франков, добравшись до Леванта, выигрывало, пожалуй, больше всего.

Сервов и вилланов из латинян там не существовало — во времена, когда подавляющая часть населения проживала жизнь неподалеку от места рождения, любой осиливший маршрут Европа-Заморье признавался человеком заслуженным, и смело мог рассчитывать на повышение статуса до свободного человека — терять резерв европейцев латиняне себе позволить не могли.

В городах неблагородные франки становились буржуа, занимаясь торговлей или ремеслом, в селах — арендаторами или собственниками наделов, в статусе сходном с однодворцами или английскими йоменами.

Оказавшись среди местного населения, франки третьего сословия объединились в сплоченные корпорации по гильдиям, со своим правом, привилегиями и обязанностями. Их социальное положение, не дотягивая до рыцарского, превышало местные аналоги, являясь латинским резервом. В кризисные моменты, как уже упоминалось, сеньоры возводили в рыцарское достоинство горожан десятками. Имеющие же собственные поместья вообще мало отличались от мелких рыцарей.

Собственно, помимо налогов, главной обязанностью и являлась личная воинская служба, в пехоте или на крепостных стенах.

Кстати, закон защищал третьесословных франков и от рыцарей. За доказанное ранение рыцарем свободного латинянина, виновному отрубали правую кисть и отбирали вооружение, а за убийство — вешали в доспехах и со шпорами.

* * *

При всем вышеизложенном, не следует преувеличивать толерантность крестоносцев и их мультикультурализм с демократичностью.

Безусловно, заморские монархи уважали и защищали возможность каждого подданного или приезжего пользоваться его личным правом по сословному или этнорелигиозному признаку. Но тут, в очередной раз, нет ничего специфичного, это норма эпохи, именно из нее происходит понятие "суда равных" и суд присяжных — суд курии горожан как раз состоял из двенадцати заседателей-буржуа, под председательством виконта города. Но при том сохранялись приоритет христиан и сегрегация по религиозному признаку. Последняя, впрочем, как и в апартеиде ЮАР, имела основанием не только утверждение превосходства правящей группы, но и профилактику межконфессиональных стычек. Скажем, впервые и внове для латинского мира возникший запрет на секс между христианами и мусульманами (а наказывалось сие сурово, мужчину кастрировали, женщине отрезали нос) не столько ограничивал интимную сферу, сколько профилактировал скандалы и изнасилования.

И если в вопросах статуса границы поддерживались, то в экономической жизни выделялись лишь латиняне. Мусульмане и местные христиане тут ничем не отличались, представителей обеих общин сеньоры старались привлечь на свои земли. Среди обеих групп существовали как свободные крестьяне — арендаторы и собственники, так и вилланы, привязанные к земле и продававшиеся вместе с их держанием. При этом в Заморье, за исключением графства Эдесского, практически не практиковалась барщина, т.е. бесплатная работа на полях феодала, тут предпочитали подати (денежные и натуральные). Объяснялось это тем, что основой агропроизводства в Леванте стали дорогие, но не базовые продукты, от сахарного тростника и винограда до абрикосов и шалота, тогда как Эдесса служила житницей Королевств и село там было схожим с привычными европейскими образцами.

Кроме податей сеньору и короне, христиане платили церковную десятину, а лица иных вер — подушный налог, один безант в год за каждого мужчину старше шестнадцати лет. На этой почве возникали коллизии, поскольку где-то выгоднее была десятина, а в других местах подушный, но в целом налогообложение стало несколько меньшим, чем при турках.

* * *

Латинское Заморье (включая графство Эдесское и Алеппо), в рассматриваемый период населяло около четырех миллионов человек. Крупнейшими городами являлись Дамаск (около 60 тысяч человек), Алеппо (около 50 тысяч человек), Рамла и Антиохия (примерно по 40 тысяч человек), Эдесса (30-35 тысяч человек), Акра, Хама, Хомс (примерно по 25-30 тысяч человек), Иерусалим (около 25 тысяч человек). Латинян здесь проживало 80 — 100 тысяч, а разбивка остального населения по этно-религиозному признаку малореальна.

Доходы Леванта составляли около трех миллионов безантов в год, включая сюда общий доход двух корон и их вассалов от податей (включая торговые), без учета трофеев, выкупов пленников и побочного бизнеса. Для сравнения, в Фатимидском Египте аналогичные доходы составляли 5-6 миллионов безантов, при населении около 5,5 — 6 миллионов человек.

* * *

Теперь поговорим о разнице между сеньориями. Ко времени появления крестоносцев, элиту Леванта составляли в основном турки, в прибрежных городах египтяне, в редких местах арабские или арабизированные шейхи, плюс существовали покоренные Балдуином де Боргом, на тот момент графом Эдессы, армянские горные княжества. Сельджуков и египтян франки уничтожили или вытеснили. В Иерусалимском королевстве в труднодоступных местах еще сохранялись единичные мелкие держания покорившихся местных мусульманских шейхов, но в целом элита сменилась. В Эдессе вышло немного иначе, вот с нее и начнем.

* * *

Важность Эдессы заключалась в двух вещах. Графство служило щитом от турок на востоке, и — о чем упоминают редко, житницей Латинских королевств. Его потеря означала, что зерно и мясо придется закупать у противника — сельджукской Эдессы или Египта, либо возить из Европы.

Мусульман тут и до прихода латинян было немного, а населяли те места в основном армяне, с вкраплениями сирийцев-христиан. В городах имелось сильное патрицианское самоуправление, в основном из купцов, поднявшихся на перепродаже продуктов земледелия.

К 1118 году, графство фактически состояло из трех частей.

Заевфратье — равнины к западу от Евфрата, представляющие идеальные в тогдашнем понимании рыцарские сельские домены, с богатыми землями, на которых достаточно лояльное христианское население выращивало понятный европейскому феодалу продукт, а обычаи напоминали европейские. В описываемый период регион процветал, поскольку его никто не разорял — сельджуки реку переходили редко, с других сторон врагов не имелось. Латинские сеньоры, получив фьефы от графа, представляли собой очень узкую прослойку земледельческой верхушки, и по своей малочисленности, незнанию языка подданных и постоянной занятости в походах, на сложившийся порядок влияли незначительно, а обычные феодальные повинности население воспринимало спокойнее прежнего, поскольку — они стали меньше на мусульманский налог с иноверцев. В этих условиях немедленно, началась ассимиляция франков, причем уже с первого графа, женившегося на армянке. Пусть тот брак Балдуина I, как ранее излагалось, не задался, зато его преемник служил лучшей рекламой франко-армянских семейных союзов, и их примеру следовали многие.

Следующей частью стала Осроена — область к востоку от Евфрата, в которой располагалась и столица графства. Земли она имела еще более плодоносные, те самые, которые колыбель цивилизаций — Междуречье, между Евфратом и Тигром, где, строго говоря, многие культуры вообще впервые и одомашнили. Но в отличие от Заевфратья, регион стал постоянным полем боя с соседями, редкий год не подвергался набегам, отчего с доходами, несмотря на урожаи, дело обстояло плохо.

Править и ассимилироваться там рыцари успевали редко, в связи с высокой текучкой — владение фьефом в тех краях было делом практически самоубийственным, вакансии имелись постоянно и заполнялись обычно свежеприбывшими из Европы и еще горящими желанием сразиться с неверными. Впрочем, редкие выжившие получали повышенную прибыль с домена, почет окружающих и богатые трофеи, так что желающие не переводились. Да и укрепление замков здесь графы спонсировали и подкрепления посылали, так что перспектива оставалась.

Третьей составной частью графства, стали недавно завоеванные Балдуином де Боргом горные княжества. Тамошние армяне беспрерывно воевали уже около века, сперва с византийцами, вытеснившими их предков из Армении, затем с сельджуками (и порой с теми же ромеями), и граф их, строго говоря, не то чтобы завоевал, скорее принудил к умеренному вассалитету.

Часть горских воинов вытеснили, оставшиеся поддержали франков, ведь поводом для войны стал союз армянских князей с Мосулом, что их окружению понравиться не могло. Признание сюзеренитета графов Эдессы давало возможность продолжать традиционную войну с турками, но уже с сильным союзником и отделившись от их ответа равнинной частью. Большинство земель там так и осталось за армянами, а небольшое количество франков, попавших в горы, ассимилировалось еще быстрее, чем в Заевфратье. Горная часть служила постоянным резервом пополнений для равнин и быстро стала вполне лояльна пришельцам.

При малочисленности франков и незнании ими местных языков и обычаев с бизнес-процессами, в городах самоуправление пришлось сохранить. Без местных кадров графы править не могли и оказались вынуждены опереться на городские советы ишханов.

* * *

К 1118 году графство насчитывало в теории около 600 рыцарских ленов, плюс примерно 3 000 местных всадников из свободных подданных (выставить в строй разом могло, разумеется, меньше), не считая набираемой нерегулярно пехоты и наемников (которых в том числе нанимали из турок, деньги отрабатывавших честно). Собственно франков в графстве постоянно проживало всего около четырех тысяч (включая женщин и детей), и число их росло медленно.

Первое время эдесский патрициат вообще открыто считал сеньора "нанятым князем", и Балдуин I в начале правления по этому поводу провел верхушечные репрессии в средневековом стиле, с казнями, пытками и вымогательством выкупа за непричастных, после чего состав совета сменился. Народ, конечно, кровопускание богатых и властных одобрил, так почти всегда и везде бывает, но новых ишханов набрали из того же контингента и с теми же идеями. Потому через некоторое время Балдуину II пришлось теми же методами объяснять понимание властной вертикали и роли лидера, разве что в этот раз под стражу взяли и армянского патриарха.

Пастыря, впрочем, выпустили за выкуп, совет в очередной раз назначили новый, после чего установился консенсус. Подданные признавали верховную власть графа, а сеньор правил не нарушая местных обычаев (что для латинян было нормой, кутюмы в Европе тоже требовалось соблюдать), не вмешиваясь в текущую хозяйственную деятельность патрициата. Примерно так же вели себя его вассалы, в связи с чем систему правления следует назвать скорее франко-армянской.

С 1118 года, графом стал Жослен де Куртене, сподвижник и кузен Балдуина II. Женат он был на армянской княжне, сестре правящего князя Киликии, рыцарем слыл отважным и опытным, но именно рыцарем, управленческими и стратегическими талантами новый граф не славился. Впрочем, его основной задачей считалось удержание границы и крепости Харран.

* * *

Вторым верным иерусалимской короне доменом, считалось графство Триполи.

После многолетней осады, штурма и его обычных средневековых последствий, коренное население в городе и округе поредело, а провансальцев наследники Сент-Жилля привезли по заморским меркам много. Часть города за помощь в осаде отошла генуэзцам, традиционным союзникам графов Тулузских еще с Европы и в итоге сеньория стала самой латинизированной в Леванте. Кроме регулярно поступающих южных французов и северных итальянцев, в графстве проживали в основном сирийцы-христиане, но в ходу были больше кутюмы Тулузы и Генуи, чем местные обычаи. При этом город сохранил сильных ремесленников, через порт шел регулярный поток товаров и паломников из Марселя, Генуи и Барселоны, так что люди и деньги в Триполи не переводились, а врагов на границах не имелось. По этой причине графство прославилось и наибольшей легкостью нравов (разумеется, официально это звучало как тех нравов падение, с эпитетами "полное"), вертепами и лояльными священниками, что для тылового порта во время почти непрерывной войны, согласитесь, объяснимо. Франков тут "в моменте" насчитывалось не менее пяти тысяч и количество их росло, регион смотрелся привлекательно.

* * *

В Антиохии ситуация оказалась иной. Первые князья получили домен с привычными по южной Италии населением, обычаями и хозяйством, но с завоеванием Алеппо и прилегающих земель, правление усложнилось. Антиохия и Алеппо, городами были древними, побывали под властью и арабов, и византийцев, и сельджуков — причем последние правили здесь после ромеев лишь полтора десятка лет, и имели возможность сравнивать. Местное население тут обычно называют греками или греко-сирийцами, а по сути это были давно и прочно эллинизированные сирийцы, большая часть которых исповедовала христианство (чаще византийского толка), а меньшая ислам. В городах мусульмане составляли заметную часть, но в Антиохии превалировали христиане, а в Алеппо мусульмане, как по численности, так и по богатству и влиятельности. К приходу латинян оба города имели сильную (способную порой свергать правителей или приглашать их по своему выбору) и вполне сформированную систему самоуправления, аналогичную итальянским коммунам, разве что не до конца оформленную — но этот процесс заканчивался.

Впрочем, для норманнских князей это не стало открытием, в их итальянских владениях подобное давно являлось делом привычным, Боэмунд Антиохийский с соратниками в крестовый поход и отправились из под стен осаждаемого ими восставшего против норманнских сюзеренов Амальфи, такого же торгового центра Средиземноморья.

* * *

Антиохию и Алеппо брали штурмом после долгих осад, отчего, в отличие от Эдессы, первые годы местные коммуны на власть не претендовали и с князем спорить пытались редко, тем более, определенную пользу подданным франки старались принести, как то ранее показывалось. Сравнение с предыдущими владыками оказалось скорее в пользу латинян, избавивших христианское большинство от подчиненного статуса при мусульманах, но не достигшее жесткости управления и налогообложения Византии. К тому же, отделенная от турок землями Алеппо, а от ромеев — Киликией, Антиохия стала тыловым регионом княжества, за чем последовал рост экономики.

В Алеппо бонусы от крестоносцев тоже нашлись, но вместе с минусами. Противник теперь имелся только с востока, не в пример годам до франков, когда враждебные города-государства и мелкие эмираты окружали со всех сторон, а врагами периодически становились все. Но город отныне располагался на латино-сельджукской границе, и если число соседских набегов, еще недавно постоянных, уменьшилось, то торговые пути, ведущие на восток оказались как раз ареной непрекращающихся стычек. Караванные тропы, через Харран и Ракку, теперь считались слишком рискованными, грабить караваны туда выходили и из латинской Эдессы, и из турецких Мосула или Мардина. По этой причине, купцы шли либо через Пальмиру в Дамаск, а оттуда в порт или вдоль берега через земли Антиохии, или уж севернее, прямиком в Византию через Милитену. Алеппо оставалось в стороне, что снижало доходы не только от транзитной торговли, но и ремесленникам, теперь вынужденным продавать изготовленное с учетом вывоза на другие рынки.

Спад в экономике накладывался на религиозное расхождение, мусульман в городе осталось немало, связи с Багдадским халифатом не утратились, и антифранкские настроения подогревались массой сбежавших в ходе завоевания в сельджукские земли соплеменников.

* * *

Тут надо остановиться и отметить один момент, часто упускаемый. За исключением графства Эдесского, при покорении Заморья латиняне большинство населенных пунктов грабили, а многие брали штурмом. При этом местные жители гибли и эмигрировали в заметных количествах, чем богаче житель, тем с большей вероятностью он хотел и мог позволить себе уехать, и в основном бежали мусульмане. Беженцы, конечно, старались утащить как можно больше скарба, но вывезти можно далеко не все. И от эмигрантов, и от погибших, оставалась брошенные дома и склады, лавки, мастерские — с оборудованием, часто приказчиками и работниками, а также отлаженными бизнес-процессами.

В Эдессе такого не случилось, в Триполи населения было не так много, и оставленное во многом досталось приезжим провансальцам из третьего сословия, а вот в королевстве и княжестве, в первые годы завоевания, как ранее отмечалось, претендентов на наследство из Европы просто не хватало. Ставшие рыцарями ратники лавками уже не интересовались, да и количественно не могли охватить даже малой части.

Позже, приезжающие европейцы получали льготы, а порой и владения, но большая часть оставленного к их появлению уже обрела новых хозяев, которыми стали вовсе не франки. Практически всегда (за исключениями прибранного рачительными сеньорами — но и они как можно быстрее сдавали приобретения в аренду) наследниками погибших и убежавших становились соседи. Выжившие и оставшиеся. В первую очередь, разумеется, местные христиане — отыгрывающиеся за второсортный статус при исламе, но и мусульмане, особенно там, где они преобладали. Бизнес менял хозяев, зачастую при вполне еще живых собственниках или их законных наследниках, что стало для многих неслабым социальным лифтом и повысило лояльность к новой власти — возвращения законных хозяев новым собственникам не требовалось.

И в условиях богатейшего Леванта, таких выгодоприобретателей нашлось много.

* * *

Но вернемся к Алеппо. Тут беглецов оказалось довольно много, в сравнении с городами побережья и Дамасском, бежать было недалеко. Это повлекло сплоченную эмигрантскую мусульманскую, общину в Мосуле и Багдаде, через какое-то время нашедшую компромисс с оставшимися под властью норманнов соотечественниками — в случае реконкисты, имущественные споры предполагалось уладить за счет местных христиан. Потому лояльность франкам в городе падала, но требовался внешний удар, устраивать бунт в одиночку горожане опасались.

* * *

Иерусалимское королевство тоже выглядело неоднородно. Кроме покрытого сетью вассальных феодов и прочих (церковных, королевских, третьего сословия) держаний побережья, в него входили Заиорданье и огромный домен короны — земли бывшего эмирата Дамаска.

Побережье населяли в основном местные арабо-сирийские жители с вкраплениями многих иных народностей, а с религией обстояло на зависть пестро, выделить, например, количество христиан, исповедующих конкретную ветвь, нереально. Христианская и мусульманская общины численно оказались к 1118 году примерно равны, но это очень условное представление, поскольку оба направления делились на множество общин разных версий вероисповедания.

В Заиорданье христиан практически не имелось и местность оставалось малонаселенной. Основу экономики там составляли караванная "Дорога паломников" (исламских, в Мекку и Медину, с незапамятных времен служившая и торговым маршрутом из Аравии), и охрана границ от набегов племен пустыни, с взиманием с последних дани.

Кочевники-бедуины являли собой мешанину мелких родов (по большей части мусульман-шиитов, но имелись и христиане, и язычники) и иллюстрировали дуализм пограничья, отчисляя дань за право выпаса стад, и, одновременно, занимаясь извечным народным промыслом — грабежом караванов да налетами на сопредельные селения. Паломники-мусульмане и купцы считались исконной бедуинской добычей, отчего главной и трудной задачей князя Заиорданского, которым по коронации Балдуина II стал Роман де Пюи, стала как раз охрана дорог. С опорой на заложенные прошлым королем крепости, задача упрощалась, но съедала людей и деньги — отбить у бедуинов привычку к разбою не удавалось никому.

Лены в Заиорданье особым спросом не пользовались, поскольку сельское хозяйство здесь страдало от набегов, да и велось в ограниченных районах и без особой прибыли. А денежные фьефы, производные от караванных пошлин и дани, статусом считались поплоше и зависели от колебаний экономики, представляясь нормальному рыцарю довольно сложной штукой, а доставались, с учетом необходимости воевать в пустыне с бедуинами или конвоировать там же купцов, нелегко.

По этой причине франков в княжестве селилось мало, об ассимиляции речь вообще не шла, и граница считалась проблемной.

* * *

Дамаск оставался "особым районом". Несмотря на приличную христианскую общину (в Дамаске и при эмирах существовали чтимые и известные храмы) и, пожалуй, самую заметную в регионе общину еврейскую (сравнимая существовала только в Хайфе, в том же Иерусалиме евреев проживало немного и до крестоносцев), большинство населения оставалось мусульманским (сунниты). В Леванте это был наиболее исламизированный город, некогда служивший Халифату столицей, чем сильно выделялся из общего ряда — в основном левантийские мусульмане приняли ислам не более 3-4 поколений назад, а зачастую и вообще впервые. Последнее касалось не только третьего сословия — сельджуки давностью исламских традиций похвастаться не могли, но и мелкие шейхи нетюркского происхождения — например, известная семья владык Шейзара, самый известный выходец из которой Усама ибн Мункыз прославился своими книгами, мемуарами в том числе, представляющими ценнейший исторический источник, происходила от легионера Иоанна Цимисхого, осевшего в завоеванной ромеями земле чуть больше века назад. Франков не хватало и на эти земли, отчего оставаясь доменом короны эмират жил своей привычной жизнью.

Сам город и прилегающие земли, после штурма и разорения быстро оправились и стали довольно лояльным филиалом Иерусалима.

Первым делом после победы, Балдуин I устроил там налоговые каникулы, освободив выживших горожан и их соседей от всех долгов по податям и налогов на следующий год. Диктовалось это не либерализмом, а нехваткой кадров, способных найти в разграбленной цитадели податные списки, прочитать их на арабском канцелярите, а потом еще и собрать с уцелевших. Да и ожидать серьезных поступлений сразу после осады не приходилось, а коронная доля от трофеев потерпеть год вполне позволяла.

Через несколько лет Дамаск расцвел. Упоминавшееся ранее смещение караванов в обход Алеппо, сделало город основным сухопутным хабом на левантийском отрезке Великого шелкового пути, а торговые связи и ремесленные промыслы тут сохранились, лишь порой сменив хозяев. Проблему представляли расплодившиеся более прежнего (отнюдь не спокойного в смысле криминала) времени разбойники, что стало следствием завоевания и бичом всего королевства. В "Робин Гуды" подались уцелевшие дружинники лишенных владений шейхов и эмиров, а порой и сами шейхи, сохранились прежние (не только бедуинские) банды, издавна промышлявшие грабежом купцов и паломников (любых религий), и к ним добавлялись порой проникавшие через границы небольшие отряды египтян или багдадцев. Впрочем, ничего нового и незнакомого в этом не было, то же самое происходило после любого завоевания, а последнее, тюркское — случилось не так давно. Дело привычное, да и зачистки банд Балдуином I ситуацию слегка облегчили. Усложняла ее разница в религии и происхождении с нынешним сюзереном, что вело к поддержке разбойников населением, особенно в селах, но близ Дамаска разгул криминала быстро начал мешать вполне коренному, ни разу не латинскому, зато прекрасно ориентирующемуся на месте бизнесу.

* * *

Тут снова нужно сделать отступление. Некоторые термины ныне не то чтобы неправильно приводятся — не точно воспринимаются. Вот, скажем, купец.

Расхожее представление о "купчине толстобрюхом", опоре среднего класса, занимающемся мирной торговлей и всячески претерпевающем от окружающих феодалов и разбойного люда, это уже век эдак XIX.

А для описываемых времен, образ вовсе другой. Купца торгующего за пределами города (или иного своего поселения), называть "купец со своим караваном" не очень точно. Правильнее называть современным устоявшимся термином "авторитетный бизнесмен со своей бригадой". Ну, для некоторых случаев — одинокий отморозок.

Внутригородские торговцы и ремесленники, начиная от определенного уровня, везде, за редким исключением, штатно считались даже не военнослужащими запаса, а прямо действующим резервом, держали под рукой оружие, а порой регулярно бродили патрулем в городской страже. Чтобы навыки не растерять. Да и мобилизовывались с завидным постоянством — как на защиту родного края от окружающих, так и в части крышующего сеньора, если у города таковой имелся. А уж во время торгового транзита, от разбойников (или на воде пиратов), купцы отличались только документом о статусе, а от рыцарей — облегченным вооружением и более слабой боевой подготовкой для регулярной войны.

* * *

Так вот, возвращаясь к теме. В землях Дамаска неорганизованный разбой, силами лоялистов и при полной поддержке короны, за несколько лет свелся к прежнему уровню, раздражающему, но привычному. А торговые потоки, наоборот, росли.

В городе имелись виконт и кастелян, назначенные королем управлять регионом, а с ними десяток рыцарей, кормящихся с "денежных фьефов", т.е. фактически с распределяемой виконтом части податей горожан, и сопровождающие сержанты. Виконт правил опираясь на городскую верхушку, поскольку других вариантов не имел, председательствовал в суде и собирал подати, кастелян следил за обороной, но в сущности, никто никому не мешал и присутствие латинян особо не ощущалось.

Для усиления латинизации, король по стандартной схеме, подарил некоторые земли церкви — но клириков в Заморье тоже насчитывалось не много, отчего и этот вариант в Дамаске работал слабо.

Перечисленное вполне устраивало горожан — властные структуры, по сравнению со временами турок резко уменьшились, король, в отличие от эмира, проживал в далеком Иерусалиме, отчего издержки содержания власти упали, а регулирование, наоборот, снизилось — виконты, не зная тонкостей управления огромным по средневековым меркам и чужим по всем параметрам городом, вмешивались в дела осторожно. Обычаи соблюдались, статус королевского домена избавлял от внутренних пошлин увеличивая прибыли, и город богател.

Городское самоуправление в Дамаске тоже имелось, но к приходу крестоносцев более слабое, чем в Алеппо или Антиохии. Определенный вакуум власти после смены правителя сыграл роль стимула и при франках местная коммуна увеличивала влияние, при полном согласии короны. Короля устраивали солидные регулярные налоговые поступления и лояльность огромного куска приграничных мусульманских владений, не требующие отвлечения резервов и внимания — пусть даже за счет снижения властной вертикали, установить которую все равно не факт, что вышло бы.

Кроме всего прочего, Дамаск, как и обычные держания, выставлял войско — 500 конных и столько же пехоты.

Минус заключался в том, что большей частью в Дамаске богатели мусульмане и евреи, причем в первую очередь за счет спада в Алеппо и привилегированного доступа к королевским портам, а финансисты еще и конкурируя с церковью в обороте заемных средств. Отчего Дамаск приобретал репутацию "логова жирующих и паразитирующих в ущерб христианам нехристей". Впрочем, на 1118 год последствий это не влекло, а в остальной части бывшего дамасского эмирата дела обстояли еще сложнее.

* * *

К северу от Дамаска, до границы с Антиохийским княжеством, простиралась лишь формально подвластная короне территория бывших вассальных Дамаску мелких эмиратов.

Походы Балдуина I лишили эти земли прошлых правителей, а новых просто не имелось. В двух самых крупных городах, Хаме и Хомсе, франки хотя бы постоянно присутствовали в виде королевских виконтов с небольшими отрядами, плюс довольно регулярно контролировалась дорога Дамаск-Хомс-Хама-Алеппо. В остальной части региона, во многих селениях латинян вообще видели один раз — при одном из походов по зачистке старых владельцев, и что там происходит толком никто не знал. Периодически наезжающие в аналог "полюдья" виконты собирали дань, но по малочисленности приданных дружин далеко от крупных городов они соваться не рисковали.

Балдуин I сделал несколько попыток создать из Хамы и Хомса графства, но впусте — графов не нашлось. Для колонизации требовались не рыцари-одиночки, но отряды способные поддерживать власть сеньора, а для претендентов, имеющих под рукой бойцов, в Заморье хватало более обжитых европейцами мест. В теории, земельный лен для рыцаря считался предпочтительнее денежного, а последний — куда солиднее, чем статус наемного рыцаря (башельера), служащего при сеньоре за плату и фьефа вовсе не имеющего. Но перспектива сунуться с малым отрядом в напрочь мусульманские края, где соплеменников в разумной досягаемости просто нет, никого не вдохновляла даже с учетом статусных бонусов, проще оказывалось дождаться смерти (а смертность, повторюсь, была высокой) владельца фьефа пообустроенней и получить выморочный удел.

* * *

Структура власти во всех образованиях сложилась примерно одинаковая.

При короле, князе или графе существовал коннетабль, "зам по боевой", высший после короля военный чин, в отсутствие сеньора командующий войском, собирающий рыцарское и остальное ополчение, и вообще ведающий армейскими вопросами. Ему же подчинялись королевские кастеляны (военные коменданты городов, коронных доменов или замков). Армейским вопросом считалась и разверстка ленов, из которой исходили в требованиях вассальной службы, а также иных держаний, обязанных выставлять бойцов помимо рыцарей. Потому коннетабль как раз занимался "разделом поместий в землях сеньора", определяя границы земельных фьефов и ведая землемерами — для того времени функция наиважнейшая. Будучи лицом важным не только для короля, но для всех сословий, коннетабль обычно являлся вторым лицом в домене.

Маршал считался помощником коннетабля, отвечал за "расстановку отрядов армии", поверку оружия и лошадей у мобилизованных (выступать они обязаны были со своими), а также обеспечение конским составом короны — что в Заморье, где лошадей толком не разводили, представлялось делом особым. Он же заведовал постройкой крепостей и — видимо, для компенсации забот — дележом трофеев на поле битвы.

Следующим шел сенешаль. Принято отмечать, что "сенешали Иерусалимского королевства не достигли выдающегося положения, как во Франции", но мы, по сложившейся традиции, эту загадочную фразу уточним. Сенешаль это управляющий личным доменом короля, собственно всеми коронными владениями. Этакий глава королевской администрации, на современный лад.

В Заморье не требовалась "война за централизацию" и собственный домен не играл резко противостоящей вассальным землям роли, почему и сенешали чрезмерного влияния не имели. Наоборот, тут король всеми силами стремился раздать фьефы, найти бы способных удержать и отслужить.

При всем том, сенешаль руководил по хозяйственной линии всеми коронными замками, городами и прочими субъектами предпринимательства, именно ему подчинялись виконты (гражданские наместники в городах), в его руках находились королевские финансы.

А еще сенешаль замещал короля в Высшей курии, теоретически представлявшей собой собрание всех феодалов, в котором король выступал лишь "первым среди равных", этакий прообраз парламента и верховного суда.

* * *

На практике роль курий в разных странах оказалась различной, если в испанских королевствах она и впрямь почти сразу стала влиятельным органом, то во Франции и Англии ее значение менялось. На начало XII века — это скорее довольно формальное учреждение, а концепция ограничения королевской власти более прогрессивная теория и лозунг, чем реальность, хотя и поддерживаемая рыцарским сословием, и имеющая, как мы знаем, большое будущее, в той же английской Хартии вольностей. Но всего этого сеньорам еще только предстояло добиться.

Готфрид и Балдуин Булонские правили самодержавно, как по объективным причинам (постоянные войны, враждебное окружение и непрерывная потребность франков в поддержке короны, наибольшие финансовые ресурсы), так и по моральным — короли выступали защитниками Святой земли, собственно, цели всей затеи и паломничества, подчинялись римскому папе, отчего советоваться считали излишним. При первых королях Высшая курия оставалась лишь судом равных и верховным судом, разбирая споры и тяжбы между рыцарями или пересматривая решения нижестоящих судов. Церковные иерархи в курию еще не входили, а практически и "суд равных" по усмотрению монарха мог ограничиться участием короля и трех любых его вассалов — для кворума этого хватало.

* * *

Для Балдуина II ситуация выглядела иначе. Он унаследовал корону не по степени родства, но по сложившемуся обычаю передавать наследство ближайшему родственнику, проживающему в Заморье, фактически по выбору сеньоров, да и происхождение имел куда проще.

Первые два правителя, без сомнения относились ко всем известной знатнейшей аристократии. Их отец Эсташ (Евстахий в ранних переводах) Булонский, как ранее упоминалось, завоевывал Англию с Вильгельмом Бастардом, нес знамя герцога в битве при Гастингсе, на известном гобелене из Байе про эту битву, где изображен эпизод с Вильгельмом, снимающем шлем, дабы показать, что жив и вернуть уверенность дружине — Эсташ тычет в вождя рукой, привлекая внимание окружающих.

Притом верность старшего Булонского, Бастард грамотно обеспечил залогом — во время "битвы за Англию", сын Эсташа (старший, тоже Эсташ, или Готфрид — спорно, но один из них) находился в заложниках у Вильгельма. Что ничуть славы братьев Евстахичей не убавляло, наоборот.

Балдуин де Борг таким происхождением и личной известностью похвастаться не мог, зависимость от вассалов имел большую, без коллектива править не смог, первый большой сбор ему пришлось устроить уже через два года после коронации... но об том мы поговорим в свое время, а пока вернемся к администрации.

* * *

Гофмейстер управлял церемониалом, присягами вассалов и вассальными договорами, канцлер ведал составлением хартий и внешними сношениями.

Ниже уровнем стояли камергеры, управляющие резиденциями сеньора, виконты и кастеляны (порой по нехватке кадров, эти должности совмещали), а низший слой чиновников занимали бальи (счетов, "фундука" — смотрящие за рынками, "цепи" — таможенники, и т.д.), и ряд прочих — причем от бальи и ниже часто назначались из третьего сословия.

В сущности, для своих условий, схема власти оказалась вполне устойчивой и эффективной, не хватало, в очередной раз, только людей.

* * *

Система феодов мало отличалась от европейской, тяготея скорее к норманнской Англии, выделялся разве что статус женщин.

По причине дефицита франкских женщин — а их в королевстве было куда меньше, чем мужчин, дамы стали в некоторой степени "королевским активом".

В первую очередь, это касалось вдов. Вдова не могла вновь выйти замуж без разрешения короля под угрозой лишения своего фьефа. Ей позволялось искать себе нового мужа (устраивающего сеньора) самой год и один день, по истечении чего король предлагал ей на выбор троих кандидатов. Если же она отказывалась выходить замуж за одного из претендентов, то теряла свое право на доходы от фьефа, который король передавал другому, а иногда и на воспитание детей. Вдов хватало, отчего король практически всегда имел под рукой обустроенный лен, которым мог наградить верного человека без какого-либо ущерба или проблем для себя.

Для третьего сословия правила были мягче, но нечто подобное имело место и там, в среде патрициата, имеющего земельные держания, обремененные повинностями в пользу сеньора.

Права детей оставались неприкосновенными до дня, когда старший из них становился совершеннолетним, т.е. новый муж вдовы получал, по сути, лишь регентство.

Что же до дочерей, то в случае наличия у них наследственного фьефа, мужа им тоже искал сеньор.

* * *

В целом, к 1118 году Иерусалим избежал внутренних волнений, система фьефов и администрация обеспечивала постоянный военный набор и сравнительно эффективную управляемость, а подданные пока сохраняли лояльность, включая мусульман.

Интерлюдия.

Средневековый кредит.

Странным образом, эта тема у нас (за рубежом разобрали ее давно, и нынче просто упоминают мимоходом) несколько запутана. Бытуют представления, что кредита в Средневековье было мало, взимать проценты запрещала церковь, а займодавцами были только евреи, которым можно было брать процент. Это в сущности, не то чтобы не так, вопрос уровня и цены.

Займы были распространены в раннем Средневековье повсеместно, а основным займодавцем были монастыри, аббатства и прочие церковные "хозяйствующие субъекты", вплоть до понтификов.

Взимание процентов церковью запрещалось, но... "Пастырь твой, увещевает тебя не брать роста, сам он при этом или не берет роста, или же берет" (Блаженный Августин).

I Вселенский Собор запретил взимать проценты клирикам, отметив, что таковых много: "Поскольку многие причисленные в клир, любостяжанию и лихоимству последуя, забыли Божественное писание, глаголющее: сребра своего не давай в лихву; и, давая в долг, требуют сотых; судил святый и великий Собор, чтобы, если кто, после сего определения, обрящется взимающий рост с данного в заем, или иной оборот дающий сему делу, или половиннаго роста требующий, или нечто иное вымышляющий, радя постыдной корысти, таковый был извергаем из клира, и чужд духовнаго сословия".

В 1139 году Второй Латеранский собор запретил лихву вообще всем: "Кто берет проценты, должен быть отлучен от церкви и принимается обратно после строжайшего покаяния и с величайшей осторожностью".

Но все это церкви стать крупнейшим ростовщиком того времени, вовсе не мешало. "Оказывая благодаря своим крупным накоплениям кредит королям и сеньорам, церковь не брезгала и мелкими ссудами", а запрет процентов служил предлогом для борьбы с неумелыми конкурентами, поскольку каноническое право нашло всем известные пути обхода запрета. Самый простой — проценты изначально приписывались к долгу.

Запрет формально поддерживался, почти каждый собор и многие папы его подтверждали с завидной регулярностью, и для клириков особенно. Из чего вывод, впрочем, следует один — никто не прекращал доходное занятие. Позже отцы церкви смягчились, процент дозволив, но ограничивая его размер разумными рамками.

* * *

Евреи тоже выступали займодавцами, но следует различать сферы приложения.

Монастыри занимали место современных банков, т.е. давали деньги по формальным договорам, с понятным и прозрачным обеспечением и традиционным для своего времени процентом, на известных условиях. При этом споры по долгам регулировались церковной подсудностью, которая в общем-то, на тот момент представляла передовое право, как материальное, так и процессуальное.

Евреи занимали место нынешних микрофинансовых организаций типа "быстрозайм" и ломбардов, деньги давали по-всякому, обеспечение брали далеко не любое и часто по непростым схемам, а процент у них был дикий — как, собственно, и сейчас в микрозаймах. При этом, суммы кредита — опять же, как и нынче — не обязательно были микро, они всякие могли быть.

Монастыри, скажем, вполне могли принять в залог рыцарский лен, как то много в исторических романах из рыцарской и крестоносной жизни описывается. Часто, кстати, не в залог, а в РЕПО, когда рыцарь передавал лен в обмен на кредит, монастырь оставлял себе все доходы с лена (но при том нес не все повинности), ну а по возврату кредита лен возвращался.

Собственно, тогдашняя теория права вообще склонялась к тому, что заем это продажа с правом выкупа.

Для евреев такие залоги смысла не имели, поскольку к лену они подступиться не могли ни в каком случае и ни при какой схеме. Да и остальной оборот земли тоже часто для евреев был ограничен, и ее залог для них смысла не имел. Вот движимое имущество в заклад, или поручители... ну или "способы, не предусмотренные гражданским законодательством", как в классике про венецианского купца, их на самом деле много было.

У монастырей, исходя из озвученного, рисков невозврата наблюдалось куда меньше, а способов добраться до должника значительно больше.

Система монастырей имела внутренние связи и авторитет по всему христианскому миру, и потому найти неплательщика и вытрясти долг могла. Идея кинуть церковь не то чтобы не возникала — редко кончалась успешно. Касалось вышеперечисленное не только обычных подданных, но и сеньоров, за просрочку платежа церкви (или связанным с нею лицам) можно было и отлучение заработать. Даже орден Иоаннитов как-то раз нарвался на анафему от папы, причем за неисполнение кредита на тогдашнем МБК (межбанковское кредитование) по сути.

Евреи — в таких масштабах принудить к возврату займа не могли, отчего их кидали значительно чаще и проще, что закладывалось в процент и обеспечение. Потому сами по себе, евреи собственно, вообще очень редко этим бизнесом занимались — кто бы им возвращал? Зато процветали под крышей сеньора. Между XI и XIII вв. еврей-ростовщик, это как правило номинал феодала, а право иметь евреев-ростовщиков в своем городе — ценная привилегия. Вот феодал (или город) и заставляли должников с евреями расплачиваться, как Венеция с Шейлоком, у Шекспира. Но без особой прозрачности и с рисками любых судебных решений.

Тот же "Венецианский купец", прекрасный пример.

Шейлок, конечно, квинтэссенция образа "жида-ростовщика", о чем Шекспир многократно и неполиткорректно нам рассказывает, но... давайте вспомним, что заем Шейлоку, вообще-то, в срок не вернули. Причем без серьезных оснований. И соглашение о причитающейся ему неустойке, в суде изначально признавалось законным, как и его право ее получить. А вот итог печален, сперва ростовщика лишили обеспечения, а затем вместо возврата займа, отобрали его имущество и креститься заставили. В данном случае, кредитор, может, и сам виноват, надо было деньгами брать и условия договора прописывать грамотнее, но итог-то один — в споре заемщика и кредитора, кинули кредитора по признанному всеми бесспорному обязательству.

Думается, посмотрев на сие, соседский Шейлоку ростовщик процент по займам поднял, закладывая в него риски.

Монастыри, кстати, регулярно евреев из бизнеса вытесняли, как экономически — предлагая лучшие условия, так и административными методами.

* * *

Первоначальный капитал у монастырей образовывался с пожертвований и собственной деятельности. Вставал естественный вопрос о его инвестировании, поскольку тратить монахам столько, сколько собирали, просто не удавалось. Но выбор инструментов для вложения был ограничен. Заем под процент, с залогом земли — считался лучшим. При этом речь шла не только о деньгах, в аббатствах скапливались и сельхозпродукты, инвентарь, семена, скот и прочие нужные вещи, которые передавали в займ как бы даже не чаще.

Ставки у монастырей и меж купцами (что тоже дело обычное) в общепринятой норме варьировались от 20 до 50 процентов годовых, а у хорошего кредитора надежному заемщику и меньше. Тамплиеры, забегая вперед, порой и под 4% ссужали отправляющихся в Палестину, но это льготная целевая программа.

А у ростовщиков (в основном и впрямь упомянутых евреев) ставки начинались от 100% годовых. Повторюсь — никакой особой этнической злобности в этом не было, от завышения сами ростовщики проигрывали конкуренцию, оставляя себе лишь ненадежных заемщиков, неспособных получить кредит у солидных людей — чем повышали риски. Но меньшую маржу статус не позволял.

Неустойка же за невозврат или просрочку, в отличие от экзотичного фунта мяса у Шейлока, как правило составляла двойной размер долга (тело плюс проценты). Солидно, но в общем-то, справедливо — по тем временам поди еще должника сыщи.

Глава II. Правление Балдуина II.

На кровавом песке, не растет виноград.

Князь с разрубленным шлемом уходит в закат...

Конь его вороной — под турецким седлом,

И пирует эмир, за победным столом.

Итак, в I части Латинские королевства мы оставили в 1118 году, в момент смерти короля Балдуина I и воцарения Балдуина же, но II.

На смену правителя первым отреагировал Каир. Балдуин I, как мы помним, умер как раз в ходе похода на Египет, чей визирь к этому дню уже запустил процесс мобилизации, стягивая силы для обороны. Отход франков дал возможность собрать войска, а известия о дележе трона в Иерусалиме, вдохновили визиря Афдала на очередную попытку реванша. Стянув под Пелузий мощную группировку, визирь двинул войска по знакомой трассе Via Maris, на Аскалон.

Балдуин II, чуть не прямо с избирательного участка и формально еще без королевского титула (короновался он, как упоминалось, позже — вместе с супругой), бросился собирать вассалов и наемников, с которыми выступил к Пелузию. Опираясь на эту крепость, франки удерживали на расстоянии противника, так не рискнувшего вступить в открытое сражение, в течение трех месяцев. На чем кампания и завершилась. Афдал, убедившись, что новый король не уступает в возможностях развертывания войск старому, предпочел вернуться к прежнему status quo.

* * *

В том же году бедуины взволновались против уплаты дани за право кочевать на выпасах. Несколько объединившихся родов дошли до Тивериады, где разгромили дружину сунувшегося их усмирять князя Заиорданского. За этим последовал королевский поход в регион и марш до Акабы, с попутными репрессиями кочевников — просто чтобы традиционная во все времена "пробивка" нового монарха повлекла правильные выводы. Намек был понят, и дети пустыни вернулись к прежней схеме взаимодействия.

Эти интересные вещи заняли первый год правления, а затем ситуация обострилась на востоке.

Как ранее излагалось, Багдадскому халифату и Византии стало не до Леванта, в этих империях шла схватка за власть. Но погружение сверхдержав во внутренний мир, активизировало их мелких приграничных соседей — малоазийских эмиров. В 1119 году все они, кроме Иль-Гази Артукида Мардинского, затеяли пограничную войну с Византией в районе Трапезунда, пробуя на прочность нового василевса, а эмир Мардина отправился в Заморье.

Иль-Гази решал две задачи. Большой набег на латинян, нацеленный на Алеппо, где имелись сильные промусульманские настроения, и отвлечение франков от помощи грекам, в поддержку остальных правителей Малой Азии.

* * *

Артукид весной 1119 г. отправил гонцов к туркменам, "чтобы призвать их исполнить свой долг и начать священную войну", и собрал в Мардине внушительное войско. Как писал его хронист "их было очень много, сила их была очевидна, они были похожи на львов, выслеживающих добычу, или на соколов, кружащих над своей жертвой", а в цифрах это оценивается как свыше 10 тысяч воинов. Вот с ними эмир и прошел быстрым маршем, обходя города и не встречая сопротивления, графство Эдесское, вторгся в Антиохийское княжество и к середине мая вышел к Алеппо.

В сущности, Иль-Гази внезапности, пусть и не в полной мере, достиг. Роль в этом графа Эдессы Жослена де Куртене, слухи называют сомнительной, но граф предупредил — вовремя или нет, вопрос темный — соседа о проходящем противнике, а что не стал атаковать Артукида на марше неудивительно, в Эдессе традиционно засели по крепостям, ожидая штурма в своих землях. Но Куртене считался главой партии, всего год назад приведшей к трону короля, а Антиохия, наоборот, слыла традиционным и независимым противником Иерусалимского королевства, так что осторожные подозрения высказывались. Впрочем, с учетом последующего — не громко.

Князь Роджер Антиохийский о нападении узнал поздно, разослал гонцов к соседям за подкреплением, но получить его не успел, хотя свою дружину собрал, выйдя к Алеппо примерно с тысячей конных и тремя тысячами пехоты.

В осаду он садиться не стал, опасаясь измены горожан, а решил повторить 1117 год, когда в схожих условиях, не дожидаясь союзников, разгромил ибн-Бурзука.

Роджеру, как и в прошлый раз, донесли маршрут противника, антиохийцы вышли на перехват и вечером разбили лагерь у небольшого поселения Сармада, где утром планировалось встретить сарацин.

В этот раз, однако, сторонники Иль-Гази оказались проворнее, о подходе франков эмир узнал быстро. Местные проводники провели его войска к лагерю Роджера с трех сторон, и утром 18 июня 1119 г. латиняне оказались в окружении.

Князь попытался выстроить людей для битвы, но времени хватило лишь выйти из лагеря. Отбросив маневры, Роджер сходу бросил рыцарей в атаку на правом фланге, чтобы выиграть время для остальных, но туркмены на левом фланге смяли его легкую конницу и обратили в бегство, чем окончательно похоронили боевой порядок франков и расчленили дружину антиохийцев.

На этом сражение кончилось, начались бои разрозненных групп в окружении — "мусульмане атаковали и окружили франков со всех сторон, рубя их саблями и пуская стрелы". Князь Роджер бился до конца, "не отступал и даже не оглядывался", пока не пропустил удар меча в голову "который рассек его череп и проник в мозг".

* * *

Немногие из франков сумели уйти, большинство легло на месте, разгром был полным и страшным. Исламский хронист называет сражение "одной из самых замечательных побед ислама", а латиняне окрестили поле битвы "Ager Sanguinis" — Кровавым полем.

Сарацины понесли значительно меньшие потери, и Иль-Гази с малой частью дружины бросился к Алеппо, оставив большинство войска оправляться от битвы и собирать трофеи. Добыча, кстати, оказалась огромной — на поле легла большая часть антиохийской знати. Аристократы, как самые мобильные, первыми успели встать в ряды, но поражение объединило всех. Но эмир нацелился на кусок еще больший.

В городе его ждали, а гарнизон оставался минимальный, отчего Алеппо взяли наиболее популярным в то время способом — "изменою", горожане открыли ворота по приближении сарацин. После победы последовали резня и грабеж христиан, с упором на религиозную рознь — как отмечал хронист "...алтари церквей, принадлежавших христианам в Алеппо, уничтожили, двери их переделали и их самих превратили в мечети. Оставили всего лишь две, и не более, церкви христианам". Остальным горожанам эмир немедля даровал освобождение от податей "введенных неверными" на ближайшее время.

Победа ислама стала совсем уж блестящей. Первый столь значительный разгром латинян, первая смерть в бою франкского владыки, первый отбитый серьезный город... ничего, согласитесь, удивительного, что Иль-Гази на радостях привычно запил. Праздновал эмир три недели, а когда похмелился, оказался в новой ситуации. Передышка оказалась роковой.

* * *

Балдуин II спешно прибыл в Антиохию, где к нему присоединился Понс Триполийский с дружиной, и остатки антиохийских войск, не успевшие в поход с князем.

Столица княжества готовилась к осаде, притом случился казус — франки, взбудораженные изменой Алеппо, принялись разоружать нелатинских антиохийцев, включая восточных христиан, чем вызывали резкое непонимание коммуны, грозившее перейти в стычки. Балдуин II это безобразие немедля прекратил, впрочем, к его приезду, весть о погромах христиан в Алеппо уже добралась до Антиохии. Но неудивительно, что горожане устроили в честь соседского короля праздник и признали его регентом Антиохии, пока новый князь не образуется.

С княжьими вассалами вышло труднее, там имелись свои претенденты, но с учетом поддержки коммуной, шоковым состоянием от потерь и отсутствием возможностей — король ведь мог просто развернуться и уйти, регентство признали все, а новым князем договорились назначить Боэмунда II, сына первого правителя, Боэмунда Таррентского, ныне по малолетству проживающего с матерью в Италии. Когда подрастет, конечно, то есть лет через шесть.

Регент укрепил город, женил вдов рыцарей на ком смог, чтобы восстановить феодальный строй в отдельно взятом домене, и выступил к Алеппо.

* * *

Иль-Гази, как раз закончивший пировать, оказался осажден, причем состав его войск изменился.

Туркмены, отягощенные трофеями и платой за помощь, в большинстве отбыли по домам. Вообще, эти племена воевали строго за деньги, а другими соображениями, к которым начали прислушиваться их более цивилизовавшиеся тюркские сородичи-сельджуки, не терзались. Иль-Гази кочевники знали давно, и у них выработался алгоритм взаимодействия — наемники верно служили эмиру, но внимательно следили за состоянием его счета. А по исчерпании кошелька, если прямо на горизонте не маячила добыча, сворачивались и уходили. В данном случае, дефолт явно близился, сидеть в осаде туркмены не желали, а выходить сражаться с франками в поле вообще никто не собирался, к чему такой риск? Потому эмир остался с собственным аскаром (дружиной), небольшой частью наемной конницы и ополченными горожанами. Но в Алеппо потянулись эмигранты из бывших местных мусульман, а округа к востоку от города перешла на сторону ислама. В итоге, на оборону очень к месту укрепленного латинянами города гарнизона хватало, а вот на бой в поле — нет.

Балдуин II подошел к стенам крепости в августе, но на штурм не решился. Зато активизировался ранее не подававший признаков участия граф Жослен Эдесский, начав набеги на северные земли Алеппо, захватывая скот и уводя в плен население. Северный путь в город, через Харран, граф перерезал окончательно, взяв налетом эль-Баб — городок рядом с Алеппо, и у турок на восток теперь имелась только караванная тропа на Ракку.

Между осажденными и королевским войском произошло несколько стычек на вылазках, но быстро наступил позиционный тупик: штурм города выглядел неперспективно, вылазки — рискованно. Осенью противники разошлись. Алеппо и его восточные земли остались за Иль-Гази, который отбыл в Мардин, оставив на месте своего племянника Балака.

Балдуин II отстоял территории западнее города, и объединил, пусть временно, все Заморье под своей короной. Но огромные потери, понесенные франками в битве на Кровавом поле и оглушительный успех эмира, сказывались на всех латинских доменах Леванта. Дефицит людских резервов стал совсем острым, а настроения немирных соседей куда более агрессивными.

* * *

Горожане Алеппо через некоторое время осознали, что оказались в числе проигравших. Их расчет на обычную для того времени и региона практику "война не влияет на торговлю", когда при всем накале противостояния, даже во время осады франками Триполи, караваны шли через осаждающих к осажденным, не оправдался. Балдуин II воспринял потерю города как создание опаснейшего плацдарма для дальнейшего наступления турок, а город ему было вовсе не жалко. Да и, строго говоря, Антиохию тоже — они ведь ему не принадлежали. Король ввел эмбарго, не пропуская обозы по своей территории и устраивая систематические набеги на остающийся торговый путь, а граф Эдессы вернулся к налетам и на селения Мардина. Экономику Алеппо такая тактика подрывала, делая невозможным ни транзит, ни сбыт своих товаров, а от снижения податных поступлений, Иль-Гази страдал в обоих случаях.

Антиохия получала ответные удары от Балака и тоже лишалась прямого сообщения с Багдадским халифатом, но приграничные стычки латинян беспокоили не сильно, а для торговли княжество сохраняло маршруты через Дамаск или Харран в обход противника, шедшие по иерусалимским землям.

* * *

В целом, Кровавое поле и падение Алеппо, стали огромным успехом для мусульман и шоком для латинского христианского, в первую очередь левантийского, мира.

Повлекли эти события не только изменение границ и временное объединение латинского Заморья под властью короля Иерусалимского, но и внутренние раздоры. С уменьшением количества королевских вассалов, повысилась их роль, что повлекло в этой среде мысли об ограничении королевской власти и либеральных реформах в русле концепции "король лишь первый среди равных". Рыцарей обременяла в первую очередь служба в строю без ограничения времени, тем более теперь для защиты вовсе чуждой Антиохии, а вторым делом — авторитаризм выходца из не самого знатного рода Балдуина де Борга.

Элиту тянуло к феодальной вольнице, да и по поводу опоздания короля и графа Эдессы на помощь князю Роджеру Антиохийскому бродили разные нелестные слухи, невзначай поддерживаемые Понсом Триполийским. Двадцатиоднолетний граф, муж принцессы Франции, принадлежащий к знатнейшей фамилии сын графа Тулузы, маркиза Прованса и герцога Нарбонны, подчинением новому королю тяготился и поддерживал оппозицию. Разумеется, исключительно системную и строго в правовом поле. Мятежей граф пока не затевал, но о суверенности графства Триполи вспоминал частенько.

Зато к активному протесту перешел Роман де Пюи, князь Заиорданский. Получив лен два года назад, князь быстро оценил свои владения и обустроил во входившей в княжество Айле, городе на Красном море, небольшой частный порт для мусульманских купцов, попытавшись перетянуть к Акабскому заливу торговый путь от Египта. Порты же, считались по неписанному обычаю, привилегией короны. Кроме того, Роман чеканил монету. В небольших количествах " под порт", без рекламы сего предприятия, и — что немаловажно, без формального запрета. То есть, чеканку монеты, безусловно, обычай тоже оставлял за королем, но ведь князь Антиохии, как суверен, деньги эмитировал — почему князю Заиорданскому нельзя? Король о нелицензированных гавани и чеканке узнал, и начал задавать вопросы.

* * *

Надо отметить, что разбитый в начале 1119 года бедуинами и спасенный королевской дружиной, де Пюи благодарности по этому поводу вовсе не испытывал, а наоборот, чувствовал себя униженным. Ну в самом деле? Налетели кочевники, случайно (как иначе-то?) выиграли стычку — а тут сразу Балдуин II, громит врага, окружающие смеются над проигравшим дикарям Романом... который, в отличие от монарха, родом не из какого-то провинциального Ретеля, а из славной пуатевинской фамилии наследственных Великих камерариев (2-3 место в придворной иерархии) Франции. Да и доходов княжество приносило не так много, приграничные стычки требовали затрат, а бедуины Романа в последнем набеге заметно потрепали.

По всем этим причинам, при объявлении второй волны мобилизации на оборону Антиохии в конце лета все того же 1119 года, де Пюи заявил о самостоятельности княжества, сослался на "извечный обычай" службы лишь 40 дней в году (как принято во Франции) и прочие феодальные свободы, в подчинении короне дерзко отказал, а неудобные вопросы проигнорировал.

Это стало первым феодальным мятежом в Заморье, явной поддержки не получившим, но вызвавшим некоторое неформальное одобрение в рыцарских, в первую очередь аристократических, кругах. Многие хотели проверить нового монарха на прочность, тем паче чужими руками.

Балдуин II реагировал быстро. Снятые с египетской границы гарнизонные части перешли в малом числе Синайский перешеек и без боя захватили ту самую Айлу вместе с портом. А сам король, оставив основные войска на границе с Алеппо, с небольшим отрядом в сентябре выступил из Антиохии через Хаму, Хомс и Дамаск, в обход Триполийского графства, на Крак-де-Монреаль, столицу Заиорданья.

Битвы, однако, не случилось. На границе княжества монаршее войско встретили заиорданцы, и стороны втянулись в переговоры и спор о юридических тонкостях вассальных обязанностей и пределах коронных прав. Балдуин II обвинял князя в измене вассальному долгу и христианскому воинству, а де Пюи ссылался на неурегулированность законодательства, обычаи делового оборота по месту его рождения, и требовал суда равных. Причем последнее — непременно в форме Высокой курии с участием всех сеньоров, а не в порядке упрощенного производства, когда судил король с парой рыцарей.

В сущности, по рыцарским понятиям Роман не сильно выходил за рамки. Учитывая, что он "не поднимал, меча на сюзерена", ограничившись неисполнением приказа, признавал подсудность и демонстрировал готовность подчиниться решению вынесенному по обычаю, кейс из мятежа переходил в разряд споров хозяйствующих субъектов.

Короля поддерживало подавляющее большинство сеньоров, но это в целом. В частностях, де Пюи поставил насущные вопросы, закрепить ответы на которые в мирном, судебно-законодательном режиме, желали многие. В первую очередь, формализовав именно систему споров с короной в "суде равных".

Воевать же желающих практически не имелось. В Леванте на тот момент интуитивно поддерживалась формула франки с франками не воюют, войн между крестоносцами, за единичными исключениями частных стычек, пока не случалось. После недавних потерь мобресурса на Кровавом поле, идею драки со своими, да еще готовыми к медиации, никто не поддерживал, несмотря на оскорбленного короля.

Но Балдуин II сразу уступить оказался не готов. Прощение открытого неповиновения делало его авторитет совсем уж умозрительным и могло подвигнуть других вассалов к повторению пройденного Заиорданьем. Да и насчет широкого обсуждения в курии, короля терзали сомнения — о либеральных настроениях рыцарских масс, он, разумеется, знал.

* * *

В этот момент, в ситуацию вмешался патриарх Иерусалима Гормонд де Пикиньи.

Иерарх стремился к увеличению власти Церкви хотя бы до среднеевропейского и действительно старался избежать внутренних раздоров, разумно полагая, что в условиях наступления сарацин, позитива от этого не выйдет. При всем том, происходя из французской знати, де Пикиньи, разделял и концепцию формализации отношений между королем и вассалами — но включая сюда клириков. Так, для баланса интересов и на будущее.

Будучи приемлемой фигурой для всех сторон развернувшегося обсуждения, патриарх выступил с лозунгом "Братва, не стреляйте друг в друга — кругом дофига сарацин!" и призвал к созыву схода двух (это стало новеллой, но вполне в данный момент логичной) сословий, т.е. клириков и сеньоров. Найдя в том понимание феодально-клерикальных масс.

Для де Пюи и всех, независимо от занятой стороны, сеньоров, вмешательство церкви служило гарантией более-менее справедливого разбирательства без перехода к резне, а позиция клириков выглядела уместно как их статусу, так и сложившейся ситуации.

Король увидел выход из противостояния без потери лица, к тому же патриарх, перед публичным обращением к пастве, пообещал монарху голоса в курии, поддержку церкви в осуждении нарушений вассального долга и помощь Римского понтифика в посылке новых крестоносных подкреплений. Взамен затребовав расширить полномочия Церкви и вернуть десятину, а еще ознакомив с интересным предложением о создании рыцарского монашеского ордена.

Последнее выглядело затеей новой и спорной, а вытекало из того, что не все рыцарственные паломники в Святую Землю соглашались сотрудничать со светской властью. Некоторые, по тем или иным причинам, предпочитали служить непосредственно церкви. Подробнее о таковых орденах поговорим отдельно, а пока отметим, что создавался новый орден под рукою патриарха, что последнего, безусловно усиливало — но и короля не ослабляло, поскольку кандидаты предполагались из тех, кто короне служить все одно не желает.

В итоге, Балдуин II и де Пикиньи договорились. Под гарантии патриарха, князь Заиорданский мятеж прекратил. Айлу ему не вернули, но от границ коронное войско отошло и назначили собор.

* * *

Состоялся большой собор в Наблусе той же осенью, участвовали все знатные франки, немалое количество незнатных рыцарей и клирики в лице епископов.

По поводу мятежа де Пюи, нерушимый блок феодалов и священнослужителей занял промонархическую позицию, признав нарушение вассальных обязанностей, но ходатайствовал о смягчении наказания.

Князь принес повинную, покаялся в храме и обещал больше так не делать, а с королем примирился на взаимовыгодных условиях. Руководствуясь обычаем: "если кто-либо имеет феод от сеньора своего и бросает сеньора, когда тот подвергается нападению, такой вассал по всей справедливости должен быть лишен феода", лен у Романа отняли, поставив князем в Заиорданье Пайена де Мильи, камергера и верного сторонника Балдуина II. Но взамен предоставили другой, образовав новое графство Хамы, на базе одноименного города с прилегающими землями. Граничащая с сарацинским ныне Алеппо, Хама считалась опасным местом, представляя собой в определенном смысле штрафбат для провинившегося сеньора. Населяли край почти одни мусульмане и входил он в королевство весьма условно, что увеличивало угрозу нападения Иль-Гази Артукида с севера.

С другой стороны, де Пюи уходил в графы вместе с поддержавшими его выступление вассалами, мог рассчитывать на поддержку короля в приграничных стычках, а с запада Хама граничила с Триполи, где правил дружественный Роману граф Понс. Фьеф смотрелся прибыльным, располагаясь на реке Оронт с проистекающим отсюда приличным аграрным сектором, и являясь одним из транзитных пунктов торгового пути Дамаск-Алеппо. Так что новоиспеченный граф Хамы имел шанс покорить сеньорию к своему прибытку, укреплению королевской власти и распространению христианства. Перспектива сложить голову в покоряемых местах была, впрочем, тоже немала.

* * *

Кроме того, делегаты съезда приняли еще ряд судьбоносных решений, в основном изложенных в "Установлениях (ассизах) Балдуина II".

Власть монарха ограничили лишь очень условно, прописав курию как законосовещательный и судебный орган, но во втором случае как правило в виде апелляционной инстанции, кроме исключительных случаев, как с де Пюи. Но договорились, что поелику короли должны умножать, но никак не уменьшать права короны в своем королевстве, то никакая привилегия не имеет силы, если не подтверждена вассалами и теперь сеньоры утверждали дарения монарха. Позже, Балдуин II немного отыграл назад, и пожалования без одобрения курии пожизненно, до смерти пожаловавшего, все же признавались.

Курия определила, что вассал должен являться по мобилизации конно, оружно и с сопровождающими лицами, а служить там и столько времени, где и сколько сюзерен потребует, ибо не время расслабляться. А оставивший свой фьеф без разрешения короля и не вернувшийся обратно в течение одного года и одного дня, терял все свои права. Такое правило в обычай уже вошло, но теперь оно стало формальным.

Устраивать в своей земле гавани и вообще открывать дорогу в языческие земли, а равно и чеканить монету напрочь запретили, оставив эти права короне, с возможностью пожалования в виде привилегии.

В остальном, Ассизы формализовали сложившиеся обычаи, в сущности мало отличающиеся от нормано-французских. Разве что, выделили запреты на межконфессиональные браки и прочие связи.

Король, со своей стороны, обещал не присваивать церковные десятины, передал создающемуся рыцарскому ордену часть бывшей мечети Аль-Акса, которая считалась перестроенным храмом Соломона, и произвел резкое сокращение торговых пошлин в Иерусалиме. В городе проживание нехристиан запрещалось, но свободное посещение и торговлю им открыли, потому как латинских торговцев товарами народного потребления не хватало.

А в связи с поражением на Кровавом поле, собор принял обращение с просьбой помощи ко всем людям доброй воли, начинав с папы Римского и Венеции.

* * *

Для последнего, правда, момент был совсем неудачный. Папа Каликст II отвоевывал Италию и разбирался с антипапой, в связи с чем германский император тоже был занят. Проповедь поддержки единоверцев в Святой Земле понтифик запустил сразу и довольно широко — но только в пределах, где его признавали.

Короли Людовик VI Французский и Генрих I Английский разбирались, кому править в Нормандии, и как раз летом 1119 года отгремела битва при Бремюле — обошедшаяся почти без потерь, но отдавшая перевес англичанам. Заметную роль в поражении французов, сыграл граф Фульк V (по кличке Молодой) Анжуйский, ранее поддерживающий профранцузских мятежных баронов в Нормандии вассал короля Франции (мы с ним еще много раз встретимся), заключивший с Генрихом I мир и перед сражением выдавший дочку замуж за наследника английского трона. Этот нехитрый трюк вызвал у Людовика VI резкое непонимание, отчего у графа Анжуйского обострилась благочестивость, и откликнувшись на призыв церкви, он весной 1120 года срочно отъехал в паломничество в Иерусалим.

Кроме того, помощь пообещала Венеция, но те подошли к делу обстоятельнее, собирались два года и отплыли только в 1122 году.

* * *

Разобрав последствия Кровавого поля для франков, перейдем к их противникам.

Иль-Гази после победы получил два эмирата, но между Алеппо и Мардином лежали земли Эдессы и Мосула. Последним правил на правах наместника Бурзук ибн Бурзук, дружественно относившийся к Артукиду и транзит позволявший, но для укрепления мардино-алеппских связей, дорогу между ними хотелось иметь собственности. Поэтому в начале 1120 года, Иль-Гази назначил правителем Алеппо своего сына Сулеймана, который весной выступил с двумя-тремя тысячами конных в набег на Турбессель, второй город Эдесского графства, столицу Заевфратья и еще недавно личный домен нынешнего графа. По дороге турки вдумчиво разоряли села и резали местное население, отчего двигались не быстро, и подойдя к Турбесселю встретили графа Эдессы Жослена де Куртене, с отмобилизованными вассалами. В битву Сулейман вступать не стал, после нескольких стычек отошел на юг и оторвавшись от преследования попытался сходу взять Азаз, принадлежавший Антиохии.

В этот момент произошли два события. К Азазу подошла сборная Иерусалима, Триполи, остатков Антиохии и прибывших в апреле из Европы крестоносцев. Под командованием Балдуина II, а числом под три тысячи конных и четыре тысячи пехоты.

Вообще-то, король собрал армию, чтобы отбить Алеппо. И возможно, оставь он эмирского сына возиться с Азазом, утерянный город взяли бы с налета. Но окружение монарха жертву антиохского города могло не понять, особенно после недавних феодальных склок и едва улаженных взаимных претензий. После которых, кстати, лидер европейского заезда этого года граф Фульк Анжуйский (арабский хронист, путая титул сообщал "о прибытии герцога, короля франков, с множеством кораблей"), до выступления в поход держался от короля в стороне и квартировал под крылом патриарха во дворце тамплиеров.

А еще гонцы принесли весть об осаде Харрана. Под стены ключевой крепости, перекрывавшей путь в Северную Сирию, пользуясь отвлечением де Куртене и реализуя оперативный замысел, явился сам Иль-Гази с войском "в десять раз большим, чем у Сулеймана". Цифра явно преувеличена, даже с традиционно нанятыми туркменами, вряд ли эмир вел больше 7-8 тысяч, но угроза и так выглядела нешуточной. Потеря крепости влекла объединение земель Артукида и доступ сарацин через Алеппо в глубину франкских владений.

Куртене, разумеется, немедленно преследование прекратил и загоняя коней бросился на помощь Харрану.

Балдуин II навязал Сулейману сражение, в котором дружину противника уполовинил с малыми потерями со своей стороны, но уничтожить не смог — отступив, наследник эмира прорвался к Алеппо. Король последовал за ним и начал осаду.

Победа при Азазе несколько притупила воспоминания о Кровавом поле, принесла славу королю и заезжим крестоносцам — что последних вдохновило, они за тем и ехали, но в сущности ничего не изменила. Ровно как и осада — Алеппо оказалось неплохо укреплено, припасов хватало, жители поддерживали наместника, и после нескольких неудачных попыток штурма, в конце лета франки, разорив окрестности, отошли.

* * *

Под Харраном история вышла похожая. Город как раз на такой случай тщательно укрепляли со дня завоевания, франко-армянский гарнизон там засел преданный и бдительный, особенно после прошлогодней резни христиан в Алеппо, отчего сходу взять крепость у Иль-Гази не вышло, осада быстрого успеха тоже не принесла. Позже подоспел граф Эдесский, вставший лагерем к северу, куда подходило подкрепление из задержавшихся вассалов и прочих мобилизованных подданных с наемниками. Давать генеральное сражение эмир в такой ситуации не рискнул. Стороны маневрировали под стенами крепости до осени, провели серию небольших стычек, в которых перевес остался за франками, после чего эмир отошел.

Кроме разгрома алеппской части войск и неудачи похода на Харран, его финансовые потери увеличила погода. В 1120 году "сильнейший град обрушился на Мардин, необычной силы и в невиданном количестве, убивая животных и уничтожая посевы и деревья". Из Алеппо денег тоже не поступало, потому в начале 1121 года Иль-Гази заключил с латинянами перемирие, причем как поведал летописец "на тех условиях, какие будут франками предложены". К франкам отошла северная область Алеппо.

* * *

В Мардине у Артукида возникли новые интересные перспективы. После битвы на Кровавом поле он приобрел авторитет и славу "вождя ислама", а осенью 1119 года, напомню, в Багдадском халифате договорились миром два султана и вошел в большую политику халиф. Но кроме них, там имелись и другие заинтересованные лица, в частности, эмир Хиллы Дубайс II.

Дубайс II происходил из наследственных эмиров Хиллы, рода в халифате знатного и авторитетного еще до сельджуков и сохранившего влияние при них. Не то чтобы все шло гладко — отец Дубайса II в 1108 году поднял сепаратистский мятеж, по каковому поводу его разбил и убил в битве папа нынешнего султана (иракской версии) Махмуда, но это в той среде нормальное течение событий. Унаследовавший трон Дубайс, после смерти султана приложил руку ко всем династическим распрям и междоусобным войнам, отчего к 1121 году имел напряженные отношения с халифом аль-Мустаршидом. Поняв, что в Багдаде его лицо примелькалось, и скоро по этому лицу начнут бить, он временно отъехал к Иль-Гази в Мардин. Тот его принял, "дал большие богатства и выдал за него свою дочь".

Артукид на волне успеха и под влиянием разных личностей, включая Дубайса II, подумывал о претензиях на повышение статуса, вступив по этому поводу в союз с Санджаром (султаном, напомню, Хорасанской части), в расчете на пост если уж не вассального Санджару султана Ирака, так хотя бы главы Анатолии. Остальных местных султанов, как ранее упоминалось, как раз отбросил из Византии василевс Иоанн II.

* * *

В русле задуманного, Иль-Гази попробовал себя в роли лидера исламской коалиции, выступив по весне в поход на Грузию.

Грузины к тому времени планомерно отжимали турок от своих границ, взяв города Рустави, Гиши, Лори и фактически окружив Тбилиси. По поводу очередного их наступления, владыка Ширвана Тогрул, очередной сын покойного султана Мухаммеда I, а на текущий момент вассал Санджара и названный его сын, запросил помощи у сюзерена. Тут встал тонкий вопрос по поводу точных границ между иракским и хорасанским султанатами, на который Санджар сразу после только утихшей распри отвечать не хотел. Потому вышло так, что Тогрул обратился к независимым союзникам, Иль-Гази и Дубайсу II. Последние немедля откликнулись на призыв защитить мусульман от неверных, а уже им Санджар, движимый религиозным порывом, разумеется, "дал всю силу свою и повелел туркменству, где только кто был, от Дамаска и Халаба прийти сюда всем к воинству способным, а с ними и всем эмирам Армении".

Эмиры Эрзрума, Эрзинджана и Хлата, только что разбитые ромеями, на призыв мощного союзника тут же откликнулись, рассчитывая на будущую ответную помощь против Византии. От последней сейчас ждали дальнейшего наступления в Анатолии — что в следующем году василевс бросится собрав все силы на другой край империи отбивать печенегов, предсказать никто не мог. Иль-Гази в качестве лидера для анатолийцев смотрелся тоже неплохо, а пополнить растраченные финансы за счет грузинских трофеев было бы своевременно.

Дубайс II рассчитывал на свой бонус. Артукид после победы обещал отдать коллеге Алеппо, в обмен на 100 тысяч динаров и совместное наступление на Антиохию.

В итоге, на Грузию вышла огромнейшая по меркам того времени коалиционная армия, сами сарацины отмечали, что войск вышло столько "что на ногах не умещались в тех местах", а в цифрах это под сто тысяч.

Царь Грузии, Давид IV Строитель по этому поводу тоже собрал всех, кого нашел, включая вовремя приглашенных недавно на поселение кипчаков, но сил он имел все одно в два-три раза меньше. В августе, в ущелье у Дидгорской горы, состоялось сражение, в котором грузины разгромили Иль-Гази напрочь. Большая часть сарацин там и легла, лидеры смогли удрать, хотя сам Артукид получил тяжелую рану в голову. Трофеи грузин оказались огромны, только Дубайс II лишился "имущества стоимостью 300 тысяч динаров". Возможно, свою роль сыграло отсутствие у Иль-Гази опыта командования большими силами, возможно — традиционная недисциплинированность эмиров, но в любом случае, победа Давида IV была оглушительной, отчего отмечается в Грузии по сей день и с большой помпой.

Через пару лет, в тех краях попробовал взять реванш султан Ирака Махмуд, чей поход оказался удачнее, но результатов тоже не принес. В 1124 году Давид IV завоевал Ширван, затем Ани и при поддержке византийцев Двин, заодно изрядно обкорнав владения Хлата и Салтукидов. Ромеи тогда же практически покончили с Менгджуками, оставив от эмирата чуть не один Эрзинджан. В 1125 году Давид IV скончался, и страна погрузилась во внутренние дрязги.

* * *

Завоевания грузин вызвали одно малозначительное на тот момент следствие.

Поскольку эти земли перешли к мусульманам всего полвека назад и процесс завоевания все прекрасно помнили, на толерантное отношение при реконкисте поселившимся здесь сарацинам рассчитывать не приходилось. Резали не успевших убежать как наступающие грузины, так и местные армяне — повод для того в прошлом имелся, а с исторической памятью у этих народов все в порядке. При этом бежать к султанам Халифата оказалось сложно, а отношение там к анатолийским эмирам и их вассалам сложилось на этот год не лучшее. В Хорасане злились за провал под Дидгори, в Багдаде обвиняли в сепаратизме. Лет через пять, все поменялось бы, но в моменте неплохим выходом оказалась Византия. Иоанн II, после войн первых лет правления и в ожидании следующих, как раз набирал наемников, предлагая традиционно неплохие условия. Немалая часть воинов ушла на запад, к ромеям. В их числе был ничем особым не прославившийся мелкий вассал Двинского эмира Шади ибн Марван, курд по происхождению. Отъехавший на службу василевсу с двумя малолетними детьми — Аюбом и Ширкухом... мы с ними еще встретимся.

* * *

Про события 1121 года надо сообщить еще, что в конце года во Францию с почетом отплыл Фульк Анжуйский, а в Египте, в декабре был убит визирь аль Афдал.

Визиря зарезали прилюдно на мосту, по официальной версии, как обычно ассасины (исмаилиты). На самом деле убийц послал фатимидский халиф Амир, решивший тоже быть в тренде мировой моды на борьбу за совмещение высшей светской и духовной власти. Как писал очевидец "когда он был убит, аль-Амир открыто выразил нескрываемое удовольствие". Визирем стал аль-Акмал, власть халифа окрепла, но сопровождалось это дворцовыми и не очень заговорами и попытками переворотов.

* * *

Но вернемся в Заморье.

В 1121 году умер Бурзук, а новым эмиром Мосула снова стал наш старый знакомый аль-Бурсуки, к Иль-Гази относившийся враждебно.

Еще после разгрома в Грузии, правящий Алеппо Сулейман поднял против отца мятеж.

Поначалу это был хитрый план — Иль-Гази не хотел отдавать Алеппо Дубайсу II, отчего "дал тайный приказ своему сыну Сулайману сделать вид, что он поднял против отца бунт, чтобы иметь предлог для отказа от соглашения". Сын честно восстал, но где-то в процессе решил сделать мятеж настоящим. "И схватил Сулайман военачальников своего отца, и бил их по лицу, и обрил их бороды, и захватывал их имущество, и делал им зло".

Бунт не Иль-Гази жесточайше подавил, оставил наместником ранее упоминавшегося Балака, а сам отправился в Мардин через земли Мосула. В пути ввязался в стычку с людьми аль-Бурсуки, прорвался, но отношения обострились. Ничего удивительного, положение Артукидов стало весьма непрочным.

В следующем году, собрав в очередной раз дружину, Иль-Гази собрался в очередной поход. То ли против франков, то ли против Мосула — теперь не узнаешь, а только перед выступлением эмир заболел. "И случилось так, что Иль-Гази съел много сушеного мяса, зеленых орехов, арбуз и фрукты. И вздулся его живот, и стало ему плохо. И ухудшилось его положение, а его болезнь усилилась. И расположился Иль-Гази во дворце, но болезнь его не отпускала". Болел долго, а когда стало легче решил выехать в принадлежащий ему Мийафарикин, но "по дороге болезнь усилилась, и он умер вблизи Мийафарикина, в селении, называемом Аджулин", в конце 1122 года.

Болезнь, как тогда по смерти чуть не каждого правителя водилось, немедленно приписали яду, и возможно в этом некое зерно имелось. Мало ли, какие там "зеленые орехи" эмиру поднесли?

Выгодна смерть, традиционно для тех мест, оказалась всем окружающим, но наследникам (входящим в число подозреваемых) оказалось совсем не до поиска виновных, отчего вопрос этот как-то замялся и насколько смерть естественна неизвестно, да и неважно.

Важно, что после смерти Иль-Гази в его эмирате началась династическая война за наследство между его сыновьями Тимурташем и Сулейманом, а в Алеппо завис отрезанный от эмирата мосульцами и франками Балак.

Франки воспользоваться болезнью Артукида не смогли, оттого что у короля вышел конфликт с Понсом Триполийским "в заботах о разделении власти в Триполи". Попытка графа обрести суверенитет опять не удалась, обошлось и в этот раз без открытых боевых действий, но время отняло.

Интерлюдия.

О религиозных войнах расколах и папах.

Вселенских Соборов, одобряемых основными Церквями вообще всего три, а чтобы католиками и православными — семь. Обычно вспоминают еще "нулевой" — апостольский, где-то в 49-51 году произошедший, но там расколов еще не было, да и организация не сформировалась. А вот с Вселенскими было интереснее.

1. I Никейский, на котором решили вопрос с Символом веры и оформилась альтернативная версия веры — арианство. Каковое арианство покорило массу народов, готов (ост и вест), вандалов и прочих, а с ними и их государства от Испании, Галлии и Италии — и до Африки и Венгрии, с заходами в районы Волги и Дона. Ортодоксальная версия осталась лишь у собственно имперцев Римской империи... да и то, император Константин I Великий ариан поддержал и реабилитировал. Естественно, дискуссия проходила не так чтобы в парламентских рамках, а вовсе с уличными боями и войнами.

Кстати, одним из видных сторонников ортодоксии был Святой Люцифер. Епископ с Сардинии, канонизированный, правда, лишь в 17 веке.

* * *

2. I Константинопольский Собор затронул ряд процессуальных моментов, на нем окончательно разгромили ариан, зато сформировалось савеллианство и еще несколько ересей помельче, все малочисленней арианства. Ариане с тех пор сгинули — часто вместе с носителями, победа очень весомо подкреплялась мечами воинов императора Феодосия I. Но корчевали ариан еще лет с двести, хоть и уже более полицейскими методами.

А еще именно на этом Соборе, в 381 году, появился впервые Константинопольский патриарх.

До того, патриархами (главными епископами) — т.е., авторитетами и руководителями христиан, считались епископы Рима, Александрии и Антиохии.

Тут надо сделать отступление.

Римский папа ведет свою должность от апостола Петра. И с этим никто не спорил. Рим — столица великой и первой христианской империи, вполне разумно именно римскому предстоятелю считаться "первым среди равных", с титулом патриарх Запада.

Александрийский папа (он именно так с III века назывался), патриарх Африки, ведет отчет тоже с приличного человека — апостола Марка, а патриарший престол Александрии стал вторым по статусу. Формально патриархи авторитетом были равны, но... евангелист Марк, считался учеником апостола Петра. Согласитесь, не может ученик отрицать власть и первенство учителя... так что, последующие претензии римских понтификов на лидерство в христианском мире, прямо скажем, довольно обоснованы.

Третьим патриархатом была Антиохия, по статусу. А по силе на тот момент первым, перед Александрией. Рим, оказавшийся в варварском приграничье, на тот момент котировался очень низко, оттуда даже на Собор никого не позвали. И так продолжалось долго, пока римские папы не отыграли себе власть. Антиохийский "патриарх Востока", считался преемником сразу двух апостолов, Петра и Павла, но выше третьего места не претендовал.

А более патриархатов не имелось, в Константинополе древней епархии быть не могло по очень существенному обстоятельству — не было при апостолах никакого Константинополя.

Но в 381 году, столица империи переехала на Босфор, и императору стало без патриарха под боком неуютно. Пришлось ввести еще один основной престол, включив епископа столицы в число старых авторитетов. Причем поскольку Константинополь — Новый Рим, как тогда формулировалось, то и патриарха тамошнего решением Собора поставили на второе (на первое, все же, не рискнули) место по статусу — сразу после Рима и до Александрии. Хотя несколько веков никто этот статус не признавал, а ключевыми предстоятелями оставались Александрийский и Антиохийский, чья борьба и по территориям, и по количеству людских резервов, как бы не глобальнее т.н. "Великого Раскола 1054 года", когда спорили Рим и Константинополь — уже без Азии и Африки и части Европы, по сути. Но формально четвертый патриарх на I Константинопольском Соборе появился.

* * *

3. Эфесский Собор. Первый, а официально единственный, поскольку II Эфесский аннулирован, признан разбойничьим и небывшим вовсе. Там появилось несторианство. Названо оно так по имени патриарха Константинополя Нестора, чью концепцию патриарх Александрии разгромил на Соборе и, собственно, сформулировал, довольно пристрастно причем. Нестор был менее радикален, чем ему приписали враги и развили последователи. Его сняли с должности и сослали, причем прожил в ссылке он еще долго. Поддерживала несторианское направление Антиохия, хоть и не вся, а Рим жестко следовал коренным принципам и Александрии.

Несторианство оказалось версией живучей и популярной — но в Азии. Развил тему через много лет человек с оригинальным именем Бабай, позже прозванный Великим. Бабай Великий, в сущности, основателем несторианства и стал, а последователей все знают — Азия, Великая Степь, Кавказ, тюрки, половцы, монголы, уйгуры, киргизы, хазары, осетины... вплоть до популярных казаков-несториан, еще в Новое время выступавших против российской империи.

Из пределов Римской же империи несториан удалось вытеснить после кровопролитных, но краткосрочных схваток. Основные дискуссии с применением колюще-режущего оружия начались позже, когда при монголах несториане пошли обратно на запад. Но тут снова помог ислам... впрочем, это уже потом.

* * *

4. Халкидонский Собор принял догмат, который до сих пор лежит в основе веры католиков и православных, аннулировал II Эфесский Собор (где победили монофизиты), и собственно, создал монофизитскую версию христианства — от противного. Делегаты Собора объединились против Александрии, до того лидировавшей в Церкви. Лидерство вернул Рим, поддержанный и Антиохией (разгромленной ранее александрийцами за несторианство), и Константинополем.

Монофизитов осудили идеологически, а император выдвинул позицию "решения Собора — в жизнь!", и повелел монофизитов сажать или высылать, их подрывную литературу сжигать, а за ее распространение казнить разнообразно.

На церковной почве возник и светский раскол, часть Малой Азии, Сирия, Палестина и Египет фактически откололись от империи. Следующие императоры усугубили ситуацию, порой вставая на сторону монофизитов, так что еще век даже на государственном уровне верх брали то сторонники Халкидона, то монофизиты, что влекло все новые витки репрессий и реабилитаций, а также локальные войны в провинциях, где не все колебались с линией партии.

Императоры стали последовательными сторонниками Халкидона лишь в середине VI века, но монофизитов еще оставалось достаточно. Победили все же халкидонцы, но лишь по причине завоевания монофизитских провинций мусульманами, до того схватки продолжались.

Монофизиты и поныне существуют и вполне многочислены.

На этом же Соборе закрепили лидерство Константинопольского патриархата на востоке и второе место в иерархии Церкви — "представили равные преимущества святейшему престолу новаго Рима, каковой имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нем". Сие прописали в высшем церковном законодательстве прямого действия — так что, повторюсь, претензии Рима на лидерство и главенство, в Расколе на католиков и православных, формально не так уж не обоснованы.

А еще появился пятый (и в классической версии последний), патриарший престол — Иерусалимский. Епархия считалась "Матерью церквей" и основана была апостолом Иаковом, братом Господним, но ранее высшего статуса за ней не признавали. Впрочем, несмотря на сакральную значимость, внутрицерковным авторитетом престол особо не пользовался.

* * *

Далее случились еще три общепризнанных Собора, но там уже последствия были более локальными. На идеологическом содержании останавливаться не будем — оно достаточно тонко. Разница между ортодоксами и монофизитами — в одной букве (в греческом языке), арианство скорее вообще было не совсем христианством, несторианство и монофизитство — радикально противоположными (вроде как левый и правый) уклонами, а ортодоксы-халкидониты схоластически выглядели "умеренным центром".

Причем, порой думается, что без Вселенских Соборов — не возникли бы и расколы. Не смогли бы сформулировать общую идею разграничения версий, в каждом случае. И возможно, остались бы единой Церковью с поместными субъектами федерации...

Глава III. Снова Алеппо.

Нам вернуться в Халеб видно не суждено,

Много нас полегло в этом долгом походе.

И счета не оплачены полностью, но

Мы уходим, уходим, уходим, уходим...

После смерти Иль-Гази и начала войны за трон Мардина между его сыновьями, в Алеппо оставался еще один претендент на наследство, племянник покойного эмира Балак. В оставшемся бесхозным эмирате он имел личный удел, считался восходящей звездой ислама, вождем мардинцев и кумиром мардинок, а оттого наилучшим кандидатом в наследники Иль-Гази. Появись Балак в эмирате, и вопрос о троне становился делом решенным. Именно по этой причине, наместник Алеппо после смерти сюзерена мгновенно стал опасен всем заинтересованным правителям.

Сыновья Иль-Гази прекрасно понимали, что кузену уступают оба. Восточный сосед, наместник Мосула аль-Бурсуки, строил на управляемых землях личный, хоть пока и вассальный султану, эмират, в который предполагал включить Алеппо, а со временем и Мардин. Отчего предпочитал видеть правителем последнего слабого соперника.

Франки придерживались того же мнения, так что отправиться с дружиной в Мардин из окруженного латинянами и Мосулом Алеппо, у Балака не получилось. Прорыв выглядел слишком рискованно, да и город оставлять просто так было жалко — актив все же.

При этом ближайшее будущее Алеппо сомнений ни у кого не вызывало — переход под власть Мосула или Антиохии. Сил на суверенитет блокированный город не имел.

Горожане теряли из-за "кольца врагов" деньги и их выбор, с учетом недавней измены и избиения христиан, был очевиден — они предпочитали уйти под руку аль-Бурсуки. А вот относительно своей судьбы, Балаку срочно требовалось сделать выбор.

Сам наместник хотел в Мардин и там на трон, продолжать политику Иль-Гази. Вариант вассальной независимости для него отпал сразу — ни аль-Бурсуки, ни регент Антиохии Балдуин II, идей автономии не разделяли.

Переход под власть Мосула выезд в Мардин закрывал окончательно. В лучшем случае, Балак оставался в Алеппо наместником, на срок, определяемый эмиром и не факт, что долгий. Да и идея дальнейшей службы равному по статусу сопернику не привлекала. В худшем случае, свежеобретенного вассала могли и быстро ликвидировать, дело житейское.

Время уходило, в городе росли промосульские настроения, что, по недавнему опыту, легко могло кончиться открытием ворот перед подошедшим аль-Бурсуки. Удержать город за собой Балак не рассчитывал, поскольку союзников не имел, а подкреплений ждать было неоткуда. Но получив, после потери Алеппо, трон Мардина, он сам стал бы заинтересован в ослаблении соседей. И если наместничество перейдя к Мосулу усиливало аль-Бурсуки, вновь становясь караванным узлом и торговым центром, то при возвращении крепости латинянам следовало ожидать их мести жителям за прошлую измену и разорения города, что Мардину выходило на руку.

* * *

Потому в начале 1123 года Балак вступил в переговоры с королем Иерусалима. Пока шли переговоры, в городе внезапно, и очень вовремя для выигрыша времени, разоблачили заговор низаритов, "замысливших предать город франкам".

В Алеппо между суннитами, умеренными шиитами и исмаилитами низаритского толка напряженность существовала давно, и последние имели сильные позиции. Правивший до латинян эмир Ридван разрешил им иметь в городе легальный пропагандистский центр, князья Антиохийские вообще ко всем мусульманам относились одинаково. Но после возврата власти ислама низаритов стали обвинять в пособничестве латинянам, так что разоблачения 1123 года легли на подготовленную почву.

Насколько слухи, а тем более прямое обвинение в измене, были правдой — неизвестно. Франки стремились вернуть город, и вполне могли попробовать использовать рознь между мусульманами, к этому времени в нюансах они ориентировались. Низариты не отличались лояльностью тюркам, так что вероятность заговора имелась, а доказательств, если они вообще были, история не сохранила. Но реакция горожан последовала ожидаемая — сунниты и шииты, забыв разногласия, начали громить низаритскую ячейку, благо ее легальность тому способствовала.

В первые же дни, под предводительством раиса (приблизительный аналог мэра) и кади (городской судья), арестовали около трехсот и убили около пятидесяти активных легальных исмаилитов.

Ответ последовал моментальный и жесткий, ночью ассасины зарезали кади в его доме, убийцы скрылись. Публика затихла в испуге, одно дело, толпой хватать и терзать еретиков — совсем другое ответный визит их боевиков как-нибудь ночью.

В этот момент на сцене появился Балак, который ассасинов не испугался, он вообще, похоже, в этой жизни ничего не боялся, а принялся низаритов вылавливать и казнить, благо к этому его аскар (дружина) оказался вполне готов.

Горожане действия эмира всецело одобрили, лидеров исмаилитов сбрасывали с минаретов публично, а смена сюзерена временно отошла на второй план.

* * *

Балак в это время продолжал переговоры. Латиняне, в лице графа Эдессы Жослен де Куртене в Мардине планировали поддержать Тимурташа, одного из сыновей Иль-Гази. Но обмен Алеппо на помощь его наместнику в драке за соседский престол, стоил любых рисков. Кроме очевидной выгоды, Балак мог стать инструментом давления на Мосул, а что касается опасности для франков, то ведь ему еще требовалось победить, а междоусобица у соседей латинян устраивала в любом случае. Эмиру пообещали проезд через земли христиан с обозом, разрешение вербовать наемников по пути и 150 000 динаров наличными (примерно годовой доход с города на текущий момент локального экономического спада). Взамен возвращался Алеппо, мусульманский плацдарм исчезал, а платил король Иерусалимский из средств княжества Антиохийского.

* * *

Весной Балдуин II с вассалами и деньгами явился под стены крепости, которую Балак королю незамедлительно продал, а сам отъехал домой через земли Эдессы. К осени в Мардине воцарился новый эмир.

В Алеппо вошли латиняне. Город грабили неделю, совмещая это занятие с резней мусульман и прочими обычными средневековыми зверствами. Христианские вожди никого не останавливали. С их точки зрения, за недавнюю измену Алеппо того заслуживал, а для иерусалимцев город вообще оставался княжеским — чего его жалеть?

Тем более проявить милосердие оказалось некому, король окончании расчетов с Балаком уехал в Акру, куда как раз заходил венецианский флот. У морской республики наконец-то дошли руки до прямого участия в деле крестовых походов, хотя в нынешних условиях это только добавило королю проблем.

Интерлюдия.

О версиях ислама и принципах, единых для суннитов и шиитов.

Большинство мусульман в рассматриваемое время составляли сунниты, во главе с халифом из рода Аббасидов со столицей в Багдаде. Это генеральная линия, от которой еще в начале исламской эпохи откололись шииты и мелкая партия хариджитов (позже растворившаяся), а потом сунна серьезных расколов не знала.

Шииты, которых и посейчас в мире 10-15 процентов всех мусульман, имели бурную историю расколов и отпочкования сект, но как правило локальных либо относительно малочисленных.

* * *

Сразу сделаем оговорку, сунниты и шииты — по сути одна религия, а разошлись они по политическому вопросу, о власти. Спор вышел о том, кто после смерти пророка должен занять его место и руководить уммой (сообществом всех мусульман). Поскольку умма, согласно догмату ислама, в будущем охватит весь мир — речь шла о будущем владыке мира, совмещающем светскую и религиозную власть. Вернее, пока о принципе назначения такого владыки.

Сунниты полагали, что должность эта выборная, а шииты стояли на позиции передачи власти по наследству, от пророка к его родичам, и наследником они признали Али, зятя пророка Мухаммеда. Собственно, шииты и были изначально политической партией (шиа Али — "партия Али"), но в исламе политика, религия и право на тот момент нераздельны.

Сунниты потомков пророка тоже очень уважали, отвели им особый статус, но — не более.

Позже эти две партии выработали и небольшие различия в праздниках, почитаемых людях и местах, на чем в сущности, различия течений и кончились.

* * *

Омейяды, первая династия суннитских халифов, шиитов победили. По этому поводу последние перешли на нелегальное положение и в подполье выработали концепцию "такийя" — допущение сокрытия своей истинной веры, вплоть до публичного отречения, перехода в иное исповедование и соблюдения всех обрядов неверных, вместе с нарушением правоверных запретов. Разумеется, такийя допускалась только для благой цели и в интересах партии, с непременным мысленным неодобрением совершаемого и мысленным же проклятием противника. Пределы допустимого при такийе в разных течениях шиизма были разными, от только словесного, без нарушения запретов у умеренных — до безграничности у радикалов, типа исмаилитов.

* * *

Когда против Омейядов выступил род Аббасидов, оппозиционеры собирали под крыло противников правящего режима, обещая всем и все, по мотиву "а резать будем потом". В частности, шииты полагали, что приход к власти человека из рода Аббаса лишь переходный этап к призванию на халифский трон наследника Али.

После победы быстро выяснилось, что Аббасиды никому трон отдавать вовсе не собираются. Антиомейядская коалиция раскололась и второй халиф из рода Аббаса, интересный и талантливый человек по прозвищу Мансур, решил, что "потом" уже наступило и шиитов пора резать. Впрочем, первые два Аббасида постепенно зачистили вообще всех былых союзников.

Мансур обозвал шиитов не оппозицией, а еретиками, а потомков Али от Фатимы (дочери пророка), при нем планомерно искали и уничтожали. С итогом сунниты и шииты расходятся — первые полагают, что Мансур, как человек аккуратный, вырезал всех потомков Али и Фатимы, вторые — что некоторые линии уцелели.

Шииты привычно ушли в подполье. Через несколько десятков лет они от разгрома оправились и в Северной Африке, на границах халифата, создали свои эмираты во главе с потомками Али — каковых сунниты, понятно, обзывали самозванцами.

* * *

Еще через некоторое время, новый халиф аббасид Мамун попытался объединить ислам, шиитов легализовал, а одного из их лидеров признал потомком Али.

Кстати, именно тогда цветом мусульман стал зеленый, изначально шиитский, до того ислам использовал цвет Аббасидов — черный.

Не всех шиитов устраивало примирение, и они раскололись на две партии. Лояльную суннитам, возглавляемую признанным потомком Али (имамом), и — радикальную. Непримиримых возглавил Исмаил, старший сын тогдашнего имама. Имам его лишил наследной должности, передав титул младшему сыну, а Исмаил создал партию нового типа, названную по его имени — исмаилиты. В связи с чем вскорости скоропостижно и не без дружеской помощи, скончался. Но исмаилиты сочли, что он вообще не умер, а сокрылся на супертайную нелегальную работу, где ведет подрывную деятельность и производит наследников.

Легальные шииты остались "системной оппозицией" в халифате, а исмаилиты привычно ушли в подполье. В условиях конспирации они создали мощную организацию, с разветвленной сетью и некоторыми несущественными идеологическими отличиями от официального ислама. А в начале Х века подняли успешный мятеж в Северной Африке, во главе с очередным потомком Али от Фатимы — тут же объявленным в халифате самозванцем.

Насчет самозванства, вопрос спорный. Доводы суннитов не объективны, историки вполне допускают, что с учетом такийи, потомки в подполье могли сохраниться, но нам сие не важно, и как в те годы было принято писать "и Аллах лучше знает, где правда". Мятежники смогли завоевать Северную Африку, Египет и Сирию, где основали свой, исмаилитский халифат династии Фатимидов — с даи и мамлюками.

* * *

Кроме привычных в исламских странах ведомств, тогда называемых диванами (нам эта система знакома под названием "приказов", скопированных в Московском княжестве), Фатимиды завели еще одно ведомство, Дава — службу даи, подчиненную лично главе халифата.

Даи — это нелегальный эмиссар исмаилизма, посылаемый за границу для организации там подполья, распространения своей веры и ведения подрывной работы против врагов Фатимидов. Этакий исмаилитский Коминтерн, в сочетании с разведкой. Даи работали качественно, новых членов вербовали умело и исмаилитские сети распространились от Египта до Памира и Индии.

А после прихода в Багдад сельджуков и захвата ими власти, что ранее отмечалось, это подполье приобрело еще и идеологию антисельджукской борьбы, которую местное население поддерживало.

Подполье строилось по принципу изолированных групп, замыкающихся на своих ведущих, которые в свою очередь образовывали группы... ну и так до самого верховного даи в Египте. А перспективных подпольщиков из местных, часто отправляли в Египет. На учебу, после которой определяли на службу, как в аппарате даи, так и в других фатимидских ведомствах. Часто такие люди возвращались обратно на закордонную нелегальную работу, уже в приличном чине. В качестве резидентов, они пользовались широчайшей автономностью, особенно в отдаленных регионах. Даи были, как правило, выдающимися людьми, прекрасными теологами, пропагандистами и организаторами, а заодно и юристами (споры членов тайной общины рассматривали именно даи), часто — учеными, некоторые стали выдающимися философами. "От идеального даи ожидалось также, что он должен был быть хорошо осведомлен в области светских наук, таких как философия и история, знать основные положения других религий, помимо ислама. Даи должен был владеть языками и быть сведущим в обычаях региона, где проходила его деятельность (...) Исходя из этого, образцовый даи должен был являть собой пример высоко образованной и культурной личности".

* * *

Одним из таких людей, прошедших путь от молодого подпольщика-исмаилита в Багдадском халифате, учебу и работу в Египте — до резидента подпольной сети в прикаспийских провинциях, стал в конце XI века Хасан ибн Саббах.

Хасан в первую очередь ориентировался на персов, привлекая их к исмаилизму как национальной борьбой против турок, так и борьбой за социальную справедливость — безземельные крестьяне и ремесленники (практически все в тех местах — персы), относились к низшим слоям, и фактически оказались во власти эмиров-иктадаров тюркского происхождения, которые не планировали долго сидеть в качестве держателей этого бенефиция, отчего драли подати сверх положенного (икта — право сбора налогов с определенного надела и на срок, в данном варианте срок был коротким и бенефициар часто менялся, ведь тюрки были весьма мобильны — и это скорее экзотика, обычно икта снижала подати в сравнении с короной). Революционеры налоги резко снизили, трофеи мятежники делили поровну, так что поддержку масс Хасан получил. Со временем его люди захватили еще ряд крепостей и укрепились в прикаспийских провинциях, после чего создали подполье и в Сирии.

Тут исмаилиты как раз снова раскололись. По традиционному вопросу о власти.

В 1094 году умер фатимидский халиф аль-Мустансир. Следующим должен был стать его старший сын Низар, однако визирь аль-Афдал, много раз нами упоминавшийся, провел дворцовый переворот и престол отошел младшему сыну халифа аль-Мустали, женатому на дочери визиря. Низар бежал в Александрию и попытался прийти к успеху, но был разбит, схвачен и втихаря удавлен в застенке.

Большинство исмаилитов признало нового халифа, их назвали мусталитами и это стало официальной религией Египта. А меньшинство настаивало на правах Низара, в том числе отрицая его смерть и полагая, что он не умер, а перешел на нелегальное положение. Их назвали низаритами.

Хасан ибн Саббах принял сторону Низара, фактически отколовшись от Фатимидов и основав свое оригинальное низаритское государство, на базе разрозненных территорий — что, впрочем, для тех веков, не так уж необычно. Исмалиты Персии и Ирака поддержали Хасана, а община Сирии разделилась примерно пополам. Низариты ввели в практику поиск в исламе мистических (батин) смыслов, за что второе их название стало батиниты.

Позже в Багдадском халифате началась ранее описанная гражданская война за трон султана, и всем стало не до низаритов. Тем более, Саббах завел террористическое крыло движения, которое мы знаем под именем ассасинов.

* * *

Термин "ассасины" присходит от сарацинского "гашишины", и так низаритов действительно обзывали. Но не только боевку, а вообще всех и еще до образования террористического крыла, не связывая сие с легендами о курении гашиша смертниками, а в ругательном значении "укуренные они там все".

Саббах продолжил знакомую практику подполья даи, а его боевая группа начала теракты против ключевых фигур противника — сельджуков в основном. Брали в боевики сперва просто фанатиков идеи, позже таких стало меньше и пришлось выдумывать трюки с идеологической накачкой, но основой всегда была не спецподготовка, а готовность к самопожертвованию и внедрение в среду, на базе той же такийи.

Подготовить террориста-смертника, в сущности, не трудно, тем паче в условиях нищего Средневековья и реальных антитурецких настроений. Сложнее его подвести к жертве — но с мощной сетью подполья вполне реально, и главную роль в этом играли резиденты-даи, сами боевики оставались расходным материалом. Если у смертника нет цели остаться в живых — подготовка ему не нужна, сыпани яд при возможности, либо просто дотянись ножом, и все.

Кстати, если первые ассасины (мы будем их именовать устоявшимся термином, чтобы уж не путаться) в плен не сдавались и погибали сразу или чуть позже, то с течением времени появились и пленные с развязывающимися языками, и даже перешедшие на сторону жертвы террористы. Но это случилось нескоро, а пока внедрения низаритских боевиков в свое окружение мог опасаться любой эмир или султан.

Не то чтобы боевка стала основой низаритской обороны — нет, опорой служили крепости с нормальными гарнизонами и нелегальные пропагандисты. Но свою роль террористы играли, особенно с учетом мощного пиара, подогреваемого сетью агитаторов, а позже и вовсе не низаритами, потому как списывать любые заказные убийства на ассасинов в тех краях стало модно. Ну удобно же: Кто убил? — Батиниты! И все, вопрос снят, в Аламуте справок не дают, даже могут чужое убийство себе приписать, для пропаганды.

Минусы тоже имелись, после терактов наследники жертв зачастую поголовно вырезали всех подозреваемых в исмаилизме, при полном одобрении большинства населения. В Исфахане, к примеру, обвиняемых в принадлежности к батинитам бросали живыми в костер на центральной площади. Террористов тогда некому особо было воспеть, отчего они считались "оружием слабых" и штукой подлой до непристойности.

* * *

В Сирии, к приходу крестоносцев, низаритская сеть завелась в Алеппо и Дамаске, но крепостей получить не успела. К 1120-м годам, их подполье в Леванте только разворачивалось, при этом не получив прочной базы среди населения — противники франков ориентировались на одного из халифов, а лоялистам секты не требовались. Оттого стычек между латинянами и низаритами не случалось.

Шииты на оккупированных франками территориях немедленно вспомнили про такийю, во вполне умеренной форме — только для возможности подчинения неверным, отчего проблем тоже не доставляли. Сунниты, безусловно, приветствовали бы возвращение власти единоверцев, но без особой активности.

* * *

Но базовые принципы, несмотря на все расколы. Оставались едиными. Мир мусульман в классической теории ислама, делился на две части. "Земля ислама", уже находящаяся под его властью, и "земля войны" — временно не покоренная, на которой ни государств, ни властей, ни законов, мусульмане официально не признавали. Совсем. Неофициально было несколько мнений о временном признании, но распространения они не получили. В будущем исламу обещана победа во всем мире, после чего "земли войны" не останется.

Победу приближает джихад — борьба за веру. Нынче стало популярно рассказывать про "великий" и "малый" джихад, из которых второй это как раз война с неверными, а первый — спасение души и самосовершенствование в добродетели. Причем якобы великий джихад важнее малого.

В таком изложении упускается маленькая деталь.

Великий и малый джихад, в классике ислама понятия вовсе не противопоставляющиеся, а наоборот последовательные. Великий джихад предшествует малому и обеспечивает ему успех. То есть великий джихад — это самосовершенствование (кстати не только духовное, но и телесное), но не для себя, а как "боевая и политическая подготовка" к священной войне с неверными. Малый джихад конечен, ведется только до полной победы ислама в мировом масштабе, затем надобность в нем отпадет, за неимением неверных, а вот великий джихад останется — самосовершенствованию нет предела, а порох нужно держать сухим.

Опять же, последовательность не означает, что малый джихад нельзя вести до окончания великого. Можно. Но ислам знает и любит понятие риски, потому до окончания великого джихада, победа в малом правоверному не гарантирована, а после — предопределена. Но "врата рая находятся под сенью мечей", участнику малого джихада "заранее заказан пропуск в рай", и даже грешнику одна битва с неверными стоит 60 лет молитвы, так что риск поражения окупаем. Да ведь никто не мешает и побеждать?

При том джихад — священный долг для каждого мусульманина (кроме полностью непригодных к службе, да и с теми есть нюансы), а кто уклоняется от битвы (малого джихада), тот вероотступник и в аду будет умучен в наказание. Но долг этот исполняется не всяк по-своему, а непременно коллективом, организовано и под руководством халифа. Позже, в отсутствие халифа, этот постулат размылся, но на рассматриваемый момент джихад — коллективная обязанность уммы, а индивидуальный долг участия в нем возникает лишь по призыву или мобилизации.

Впрочем, и для халифа предопределено, он должен не реже раза в год совершать поход на неверных, приближая окончательную победу ислама. Единственная уважительная причина для отмены похода — хадж (паломничество в Святые места), отчего, скажем, известный всем Гарун ар-Рашид чередовал, в один год ходил войною, на следующий ездил в Мекку.

Прекратить джихад до окончательной победы нельзя ни при каких обстоятельствах. Но ислам разрабатывали юристы, потому джихад можно приостановить, заключив временное перемирие, не более, чем на десять лет. Этот срок, кстати, часто встречается в источниках. А количество приостановок не ограничено, можно каждые 10 лет...

* * *

Часто упоминаемая разница в отношении к неверным из "людей Книги" (христиане и иудеи) и язычникам, существовала. Но тут надо уточнить — разница внутри "земли ислама", где язычники подлежали зачистке или принятию ислама, а люди Книги дозволялись к проживанию и наделялись правами (немногим меньшими, чем мусульмане), при условии соблюдения подчиненности мусульманам и уплаты спецналога. А вот за пределами "земли ислама", разницы между сортами неверных делать не следовало.

И еще нюанс, подчинение дозволенных неверных, правоверные должны были постоянно демонстрировать. Для профилактики. Отсюда все ограничения в размере домов, особая одежда и т.д. Во время обострения кампанейщины по этому поводу, к примеру, в Египте при Фатимидах, наблюдались фантасмагоричные ситуации — при непосредственном сборе с христиан податей, сборщики налогов (мусульмане), обязаны были налогоплательщика как-то изобидеть. Без вреда здоровью, но унизительно — пощечина там, за бороду подергать...

А теперь поставьте себя на место сборщика налогов. Весь день честный мусульманин принимает оброк у толпы неверных, очередь, споры, вопросы... У каждого денег возьми, пересчитай, запиши — так еще и за бороды дергай! Но без этого нельзя, и инспекторы нашли обычный во все времена выход — возложили свою обязанность на налогоплательщиков. При сдаче подати, налогоплательщик должен был.. самостоятельно подергать себя за бороду.

* * *

Что интересно, дискриминация не касалась купцов из немусульманских стран. Христиане и иудеи сопредельных земель пользовались всеми правами местных торговцев, подчинялись исламскому праву и демонстрировать им превосходство не требовалось. Собственно, логично и с практической точки зрения, и надо учесть, что в землях ислама, в отличие от христианских, существовали тоже две привилегированные группы, но иные. Если "те, кто воюет", входили в список везде, то духовенства ислам не знал века этак до XVI, а второй элитной стратой были как раз купцы. Причем, далеко не все считали их (как минимум занимающихся караванной торговлей) вторыми. Ведь мало того, что "Пророк был купцом до того, как стать воином", он еще и купцом-то стал по собственному желанию и склонности, а по необходимости. Можно предположить, что заезжие пользовались преференциями не только как "люди Книги", но и сообразно высокому статусу профессии.

Глава IV.Венецианский крестовый поход.

Помнишь, видели мы, как ромеи дрожат -

Те, кто хвастался, будто наш дож им не страшен.

И все черные зверства турецких солдат

Побледнели пред нашей кровавою кашей!

Венецианцы, к тому времени, на Ближнем Востоке имели лишь ограниченные привилегии во второстепенных портах Тира и Хайфы. В остальных местах для них действовал обычный режим налогообложения. Генуя и Пиза льгот имели значительно больше, поскольку с франками отношения установили раньше, а с Египтом пизанцы плотно сотрудничали несмотря на все противоречия такой политики и запреты на "торговлю с врагом". С учетом, о чем мы ранее упоминали, еще и отмены Иоанном II Комниным в 1118 году венецианских привилегий в Византии, ситуация выглядела для торговой республики совсем уж неприятно.

С 1119 года король Иерусалима просил помощи, некоторое время дож Доминико Микеле ничего по этому поводу не предпринимал, но в 1122 году Венеция наконец откликнулась.

Выжидал дож исходя из общей обстановки в Средиземноморье, которая в 1122 году как раз сложилась удобно. С венграми заключили очередное перемирие. Генуя и Пиза увлеченно резались за Сардинию (совместно отнятую у мавров в 1115 году) и Корсику, Амальфи в очередной раз покоряли очередные Отвилли, а граф Сицилии отправлял экспедицию в Северную Африку (где его армия будет разбита сарацинами летом 1123 года), так что в Леванте конкурентов не наблюдалось. Ромеи, напомню, воевали с печенегами и отвлекаться василевс не мог.

В 1122 году, дож "с великим благочестием принял крест вместе с многими" и флотом в двести вымпелов отправился в поход. Целями венецианцев было заставить Византию вернуть "золотую буллу" с льготами и добыть торговые преференции в Леванте с Египтом.

* * *

Традиционно посетив Далмацию и получив там подкрепление судами и людьми, флот для начала попытался взять ромейский Корфу, но успеха не достиг и отплыл в Заморье. Весной 1123 года венецианцы вошли в Акру, туда же подъехали король Балдуин II патриарх Иерусалимский и граф Триполи.

Привезенное небольшое невенецианское пополнение Балдуин II немедленно отправил в Алеппо, получив сообщения, что аль-Бурсуки выходит отбивать город. Вооруженные пилигримы получили возможность реализовать мечту о схватке с нехристями и готовились претерпевать тяготы осады и добывать славу.

С флотом вышло иначе. Дож пришел воевать неверных и спасать христиан, но делать это намеревался непременно с моря, и чтобы имелось встречное предоставление — трофеи, стратегическая польза республике и привилегии. Король лишаться дохода от пошлин не желал, на морские операции силы во время конфликта с Мосулом отвлекать не хотел, а уж ввязываться в противостояние с Византией не собирался вообще ни при каких обстоятельствах, с этим даже дож не спорил. Но венецианцы на сушу не собирались, а отказаться от участия в походе на мусульман его величество не мог. Сам ведь помощи просил, да и концепции "защиты Святой Земли" это противоречило. Опять же, ссориться с Венецией не стоило, а зачистка моря от флота Фатимидов выгоду для Иерусалима несла огромную. Основную роль брала на себя венецианская эскадра, но плавать в безопасных водах будут все и еще долго.

За тринадцать лет, прошедших с разгрома египтян на море и взятия Сидона с Тиром, воды утекло достаточно. Флот Египта вполне (с помощью пизанцев, поскольку дерево, металл и смола у Фатимидов были в дефиците и поставлялись извне) восстановился и активно мешал христианскому судоходству. Латиняне Заморья в ответ могли выставить только пиратов Сидона и невеликое число боевых кораблей из других портов, отчего потери конвоев из Европы росли и требовали усиления охраны, что повышало цены перевозки и импорта, а экспорт частично перетягивало в Александрию. Потому идея завоевания господства на море оказалась близка и Иерусалиму, и Венеции, и стороны договорились.

Балдуин II передал под командование дожа все корабли, какие смог найти, и выделил около трех тысяч бойцов. Из бонусов Микеле выжал обмен принадлежащей Венеции трети маленькой Хайфы на такую же в ведущей Акре, с правом экстерриториальности и полным освобождением от пошлин всех операций там совершаемых, аналогичные кварталы в Аскалоне, Бейруте и ряде других городов, суд венецианцев на всей территории королевства по своим законам, разрешение исков подданных Иерусалима к венецианцам венецианским судом (но разбор претензий венецианцев к местным остался за королевской курией) и еще ряд льгот, включая, разумеется, неприменение "берегового права".

В проект дожа вошел и Понс Триполийский, который вовсе не хотел на восточный фронт, защищать неинтересный ему Алеппо, а против набега на египтян совершенно не возражал.

Целью морской экспедиции против Фатимидов избрали Тиннис, огромный и богатый город, третий в Египте по численности населения (около 70 тысяч человек). Притом город не торговый, а ремесленный, ведущий центр текстильного производства на всем Ближнем Востоке, насчитывающий несколько сотен мануфактур по переработке хлопка (немалая часть из которых принадлежала казне), и это не считая мелких мастерских. Соответственно, население там в основном работало по найму либо обслуживало производство, то есть к боевым действиям было не склонно, и по исламским понятиям относилось к низшим слоям общества, вооружать которых даже для защиты от нападения городской верхушке вряд ли пришло бы в голову.

* * *

Летом объединенная эскадра под командованием Микеле направилась вдоль побережья на запад.

Между Пелузием и Аскалоном, ее, на свою беду, перехватил флот Фатимидов. Венецианцам, как писал позже хронист Вильгельм Тирский "благоприятствовали и ветер, и освещение, и море, и корабли дожа обрушились на египетский флот и быстро привели его в расстройство". Противник действительно рассеялся и попытался бежать, но франки стремились лишить Каир кораблей в принципе, отчего погоню не останавливали и в итоге пустили на дно почти всех, "море окрасилось кровью врагов, а берега покрылись трупами их, куда они были выброшены морем", как выразился тот же летописец. Сражение у Аскалона решило вопрос о господстве на море, в этот раз восстановить флот египтяне уже не смогли. Одна из основных целей Венеции в этом заезде была достигнута.

* * *

После сражения, Микеле и Понс Триполийский направились к Тиннису.

Город оказался укреплен слабо. Считалось, что с моря его защищает мощный флот, а с суши угрожать некому. Высадке крестоносцев малочисленный гарнизон — фактически городская стража, помешать не смог. В отличие от портовых городов Леванта или Александрии с Дамиеттой, где нападавших кроме армии встречали многочисленные купцы со своей охраной и моряки (всяк из которых подрабатывал пиратством), в Тиннисе кроме стражи сопротивление оказывать было некому, наемные ткачи к тому малоприспособлены, приказчики мануфактур тоже. Потому немалая часть жителей при начале штурма просто разбежалась.

Город взяли в несколько дней, после чего начали планомерно грабить, перевозя трофеи, в которых объемную часть составляли ткани, на склады в Иерусалимском королевстве.

Египтяне из близлежащих городов, в первую очередь Дамиетты, попытались выбить противника, но атаки разрозненных отрядов франки уверенно отразили. После чего местные начальники запросили подкреплений из Каира, а сами остались неподалеку и принялись "героически сдерживать наступление неверных", которые, правда, за пределы посадов не очень совались, отчего оборона получилась на славу.

* * *

В этих интересных занятиях стороны провели лето. Подкрепление Каир не прислал, поскольку визирь аль-Акмал с основным войском гонялся за кочевниками на западной границе. Египет подвергся набегу многочисленной орды берберов, грабивших сразу несколько провинций и оторваться от них египтяне сразу не могли. Тем более узнав, что наступление франков удалось остановить на границах Тинниса. Поймав берберов, аль-Акмал нанес им сокрушительное поражение, "убил и пленил многих, и наложил на них ежегодную дань установленного размера", как о том летописец сообщает. После чего визирь с компанией направились к крестоносцам.

С египетскими основными силами латиняне бой не приняли, разрушили в Тиннисе что смогли и спалили остальное, а затем погрузились на корабли и вернулись в Заморье.

Спустя некоторое время выяснилось, что отплыли не все, венецианцы оставили послов. Возврата эскадры визирь не хотел, в отсутствие флота защищать прибрежную зону не мог, а всю осень, пока шли переговоры, дож пиратствовал у берегов Египта, захватив множество судов и практически парализовав египетскую средиземноморскую торговлю. Канонерок к тому времени еще не изобрели, но "дипломатия канонерок" уже давно существовала, так что переговоры кончились успешно для Венеции, принеся ей в Каире аналогичные Пизе торговые преференции.

* * *

Для Латинских королевств итогом кампании стала не только богатая добыча, но и господство европейцев на море, что активизировало левантийскую торговлю. Первую роль в транзите захватила Венеция, но безопасность плавания сулила выгоду вообще всем христианским купцам.

Разорение же конкурирующего промышленного центра, повысило вес хлопчатобумажного производства в Леванте. Ведущим производителем текстиля на некоторое время стал Дамаск, жиреющий на выбывании из гонки Тинниса и Алеппо, причем следующие несколько лет, доходило до продажи египетского хлопка франкам, поскольку перерабатывать на месте его стало некому. Со временем Тиннис свои позиции восстановил, но уже с меньшим весом. Кроме того, удар по морской торговле и производству, лишил Каир немалой доли налоговых поступлений, резко ослабив бюджет.

Перехват средиземноморской торговли у египтян Венецией и Пизой, для Иерусалима нес и еще одно следствие. Итальянские республики теперь "сидели на двух стульях", торгуя и с землями крестоносцев, и с Египтом, отчего стали весьма заинтересованы в мире между этими былыми противниками.

* * *

Успешно закончив операции на Ближнем Востоке, корабли полностью удовлетворенного собой дожа весной 1124 года отплыли из Леванта. Но направились не домой, настал черед решить вопрос с Византией.

Первым делом, венецианцы эскадру разделили и несколькими отрядами кораблей напали на острова Эгейского моря, разоряя там ромейские города. Из крупных первым пал Родос, центр, естественно, острова с тем же названием, там Микеле обратил в рабство "многое число пленных, причем ускользнуть удалось лишь немногим" и частично разрушил город. Следующим взяли Хиос, где часть флота встала на зимовку, а другая опустошила Самос, Лесбос, Андрос и ряд других островов. В общем, василевсу всячески намекали, что с Венецией лучше дружить, как писал Фульхерий Шартрский "Стены городов разрушались, взрослые и девушки, жалости достойным образом, забирались в плен, разное добро увозилось с собой". В Иерусалиме, понятно, "благочестно скорбели" по поводу распри меж христианами, но ослабление Константинополя чужими руками играло королю на руку. Разнеся византийские владения, дож в 1125 году вернулся в Венецию, где был встречен с огромным почетом.

В следующем году Микеле принялся организовать новую экспедицию против византийцев, но она не потребовалась. Василевс все понял. Греческий флот остановить венецианцев не мог, для армии республика была недосягаема, потому Иоанн II резко стал сговорчивей и вернулся к "золотой булле" отца, подтвердив все ранее отнятые привилегии Венеции, право торговли по всей империи практически беспошлинно и в обход таможни, квартал и склады в Константинополе и прочее.

Впрочем, на Латинские королевства это влияло весьма опосредованно, и интересовало короля мало. С 1123 года у него были куда более острые проблемы.

Интерлюдия.

О праве и торговле в исламском мире.

Исламское право изначально предусматривает равенство всех перед законом. Равенство не всех вообще — для каждой социальной группы права устанавливались разные, но с четкими критериями групп, которых, собственно, всего-то три: правоверные мусульмане, неверные признаваемых религий, язычники.

К этому добавлялась разница в статусе. Христианская Европа знала три сословия. Элитные — "молящиеся" клирики и "воюющие" феодалы, а неблагородные — все остальные, "работающие" третьего сословия.

Исламское общество отдельного духовенства вообще не имело, к благородным сословиям относились служилые люди (как "меча" — военные, так и "пера" — чиновные) и занимающиеся дальней торговлей купцы, а уж за ними шли в качестве "среднего класса" горожане вольных профессий (не занимающиеся ремеслом и наемным трудом — это важно) и местные торговцы. Низшие же классы составляли крестьяне, ремесленники и наемные работники, вкупе с деклассированным элементом.

Оговоримся, речь, как и в Европе, идет не о состоянии или личном авторитете, но о статусе. Нищий рыцарь всегда оставался несравненно "благороднее" богатейшего и влиятельного купца, нищий писец эмира или разорившийся караванный купец считались "выше" богатого городского хозяина магазина, а мелкий рыночный лоточник, гордо смотрел сверху вниз на зажиточного караван-баши, прошедшего полконтинента — но не со своим добром, а на зарплате.

Купцы отстаивали свое положение, в том числе спонсируя теолого-правовые трактаты о преимуществе торговцев, чья деятельность авторами порой не просто приравнивалась к подвигу, но и ставилась выше малого джихада, войны с неверными. По мнению, к примеру, авторитетного юриста аш-Шайбани, райское вознаграждение за приобретение выше, чем за джихад, а "умереть в седле своего верблюда во время поездки для приобретения щедрот Аллаха милее, чем быть убитым в войне за веру". А ан-Нахаи полагал базар местом священной войны с шайтаном, каковой шайтан пытается соблазнить честного купца легкой прибылью с помощью обмана, устоять перед чем труднее, чем в борьбе с оружием в руках против неверных.

Люди власти не спорили, моральная победа над купечеством для них смысла не имела, тогда как наличие свободной торговли расширяло возможности за счет коррупционной помощи и личных инвестиций в бизнес, а иктадарам (держателям икт — права сбора налогов с определенной территории) без торговли вообще перевести товар подопечных аграриев в деньги было бы затруднительно.

* * *

Кроме того, весомую роль играло понятие чести. В Европе "люди чести" — это феодальное сословие. Даже клирики, собственно, обладали не личной честью, но корпоративной, "как частица Церкви". На землях же мусульман честь четко ассоциировалась и с купцами, ведущими транзитную торговлю.

Дело в том, что репутация — это актив. "Честь можно продать — но нельзя купить". В первую очередь, под честью понималась верность своему слову, а отсюда — сеньору, партнерам, даме и т.д. Оттого человек с репутацией "имеющего честь" может — только из-за ее наличия, получить фьеф (икт), место в дружине или при дворе, но равно и кредит. Потому что ему верят на слово. А вот от размера капитала репутация "честного" никак не зависела — ведь капитал и у мошенника или изменника может быть. Оттого богатый, но неблагородный, относился к тем All others, которые pay cash, поскольку не пользуются доверием.

Мусульманские караванные купцы вели основную часть транзитных, междугородних и трансгосударственных сделок именно под честное слово, отчего разница между честью и кредитом не просто стиралась — она становилась проверяемой и насущной, как в вассальных договорах Европы.

* * *

Важный нюанс — мусульмане по нормам шариата, имели объем прав (личная свобода, свобода торговли и передвижения), о котором в то время их аналоги в Европе могли только мечтать, и этот объем был одинаков на всех землях уммы — от Испании до Индии и границ с Китаем, включая Северную Африку. В разных исламских странах, конечно, существовали вариации законодательства, шариат — это не кодекс, а скорее аналог памятных нам "Основ советского законодательства", но принципы оставались общими.

В разделенной на мелкие клочки Европе, это выглядело нереалистично, даже единое каноническое право правовую общность сформировать не смогло. Именно поэтому в Европе ценился статус горожанина и гражданство конкретного города, города и коммуны боролись за автономию, самоуправление и особое городское право, а исламских бюргеров эти ростки либерализма просто не интересовали. Мусульманские города не имели особого административного статуса и статутов, а понятие гражданства значило критично меньше принадлежности к умме.

Феодальное право на востоке не оформилось, политической борьбы горожан и автономизма не возникло, но противоречия между сословиями и с властью, безусловно, существовали. Просто требования выдвигались не политические, а экономические, и не реформистские (что право развивало), а консервативные — "соблюдайте свою конституцию", шариат, то есть.

Шариат ведь первым делом различал социальные слои в плане налогов, выделяя еще несколько социальных подгрупп — крестьяне и наемные работники податей платили больше торговцев и собственников земли, а с неверных и вовсе собирали по максимуму. Но кроме того, правители, в целом соблюдая правовые нормы, часто вводили непредусмотренные Кораном налоги и сборы, а заодно пытались регулировать рынок — с чем подданные непримиримо боролись, требуя возвращения к шариатским нормам.

* * *

С налогами понятно, но и вмешательство в свободу рынка, особенно попытки фиксирования цен — во время голода, к примеру, вызывало особую враждебность. Пророк ведь в свое время отказался заставлять купцов снижать цены во время дефицита в Медине, даже назвал эту идею кощунством, поскольку "цены зависят от воли Аллаха". Большинство правоведов отсюда вывело, что любое властное вмешательство — ересь, рынки регулируются с самого верха и не земным правителям вмешиваться.

Да, на "невидимую руку рынка" Адама Смита (которая тоже изначально рука Божественного провидения), похоже. Причем, совпадений в экономической теории вообще множество, Д. Гребер, высказывает мнение, что Смит постулаты об обмене как естественном продукте человеческого разума и речи, заимствовал у аль-Газали (умер в 1111 г.), как и пример про "никто не видел, чтобы две собаки обменивались костями". Да и классический пример с операциями на фабрике, еще в Средние века приведен мусульманами, а в личной библиотеке А. Смита имелись переводы трудов персидских (и арабских) средневековых ученых. Собственно, "кривую Лаффера", популярную среди экономистов при президенте Рейгане, часто называют кривой Халдуна-Лаффера, поскольку впервые в виде общего принципа она изложена в книге Ибн Халдуна "Мукаддима" в 1377 году. Так что, об истоках либеральной экономики, можно задуматься...

* * *

Но вернемся к исламу и поговорим о капитале. В христианском мире не одобрительно относились не только к процентам по займам, но и к торговле вообще (купцы ничего не производят, лишь увеличивают цены), а в исламе твердо помнили, что "Аллах разрешил торговлю", хоть и "запретил рост". Но были и другие кардинальные отличия.

1. Исламское право предельно индивидуалистично и долго не знало не только правовых фикций в виде юридических лиц, но и системной групповой ответственности вообще, только личную.

В Европе (и на Дальнем Востоке, кстати) исторически сложились постоянные корпорации — церковь, города с автономией, гражданами и статутами. В которых создавались закрытые объединения низшего уровня — цеха и иные общины, где член корпорации выступал не как индивидуальная личность, но в первую очередь как член коллектива, священник, монах, горожанин или цеховой, имеющий присущие только его коллективу права (в том числе на суд по своему праву), но и несший обязанности внутри общины, а во внешнем мире — разделяющий ответственность за любого иного собрата. То есть, признанные судом долги конкретного купца из города Х, добрые люди из других земель спокойно взыскивали с любого гражданина города Х, где бы его не поймали, а уж тот потом вправе был вернувшись домой разбираться внутри своего колхоза и требовать с истинного виновника убытков в двойном размере. Тут возникало много интересных коллизий (студенты, например, иногородние, требовали к ним это правило не применять), но в целом долгое время схема работала и отмирать стала, когда торговые корпорации оформились самостоятельно и "вышли" из общегородского единства, затребовав ответа только за себя непосредственно... впрочем, это мы отвлеклись.

В исламе, как мы выше убедились, никаких корпораций не водилось, а всякий торговец заключал сделку и держал по ней ответ лично и индивидуально, и — каждый раз только по конкретной сделке (или договору). Если же с одной стороны выступала группа торговцев, "фирмой" они не становились, а представляли солидарную множественность лиц на стороне сделки — но, опять же, только непосредственно этой. Приказчики и агенты ничего не меняли — они работали от имени конкретного лица или лиц, и "каждый раз как в первый раз". В условиях уммы и единого шариата это долго служило преимуществом, но сильно мешало работать в Европе и позже стало тормозить развитие экономики.

* * *

2. Финансовые практики, несмотря на единый закон, существовали разные. В торговле развитые, в остальных сферах довольно примитивные.

Для крестьян, ремесленников и служивого сословия, вплоть до халифов, суть отношений не отличалась от европейских. В тех же кредитах, запрет процентов обходился через дисконт, когда выдавалось денег меньше, чем отражалось в документах, либо, если с залогом — через РЕПО, т.е. к примеру, кредитор покупал предмет залога за 100 динаров, и обязывался продать через год за 120 динаров (посейчас популярная схема, российские суды с ней пытались бороться, но добились лишь технического усложнения). Опять же, использовались в качестве агентов неверные, на которых запреты шариата не распространялись. Что интересно, в исламском мире ведущими ростовщиками стали не иудеи, а христиане восточных церквей, еще при общем халифате легализовавшие процентные займы (отсутствие этого запрета в Русской православной церкви оттуда же). А порой на запрет процентов правоверные просто не обращали внимания — в конце XI века, когда один шариатский авторитет в Багдаде стал слишком рьяно обличать лихву, его просто выслали из столицы.

Кстати, распространенная идея о неодобрении залога в исламе, строго говоря, неверна. Пророк, согласно хадиса — причем авторства его вдовы Аиши, ставшей видной первоисламской правотолковательницей (что на роль женщин в исламе отчетливо намекает, тем паче, как все помнят, первым человеком после пророка, принявшим мусульманство, стала его первая жена), покупал зерно на основе отсроченного платежа и в залог отдавал свои доспехи.

На селе изначально главными ростовщиками стали собирающие подати откупщики либо чиновники, работавшие по одной схеме. Перечислив причитающуюся с территории сумму налогов (откупщик заранее, фискал по факту), сборщик полностью распоряжался всем остатком, а потому не только выжимал подати по максимуму и сверх, но и получал живые деньги или обязанность податных заплатить. Согласитесь, прокрутить напрашивается, тем паче, средства принуждения к возврату долга имелись штатно.

Поэтому передача земель в икт становилась для селян облегчением. Чиновники (откупщики) спешили выбить налоги сразу, не будучи уверенными, что на следующий год выиграют тендер на откуп или получат назначение в то же место, и — они сдавали государству четко назначенную сумму, а себе оставляли что сверх того. Иктадар (за исключением ранних тюрок, о чем мы упоминали) получал "в кормление" право сбора налогов на обратных условиях — оговоренную сумму собранного оставлял себе, а наверх засылал что уж останется. Никакого стимула собирать больше своего он не имел, да и получая с людишков на постоянной, а порой наследственной, основе, был заинтересован в сохранении кормовой базы на долгосрок, иногда (особенно после удачного похода с трофеями) перенося задолженность по налогам на следующие годы.

Вот кредитовать селян иктидары не рвались, и откупщиков заменили купцы. Тема стала практически легальным прообразом фьючерса — купец перед севом вносил предоплату по сниженной цене, а по уборке урожая получал товар. Если бы купец при этом разделял риск неурожая, чего, разумеется, вовсе не подразумевалось, это вообще кредитом не считалось бы.

* * *

3. В торговле финансовая система развилась достойно и многовариантно, но нюанс имелся. В Европе капитал был преимущественно долговой, а у мусульман — акционерный.

Христиане предпочитали кредитовать. Чему имели предпосылки — отсутствие единого правового поля, трудности розыска должника за пределами своей области, нерегулярные контакты даже с соседними регионами, а с другой стороны, мощные кредитные центры в лице монастырей.

Ислам процессуальных проблем с взысканием не знал, купцы систематически разъезжали по всему свету, легко включаясь в представительство интересов коллег, нормы были едины, а корпораций с ликвидностью там не нашлось. Процветало партнерство, т.е. не "взял долг — верни с процентами, остальное твои проблемы", а "скинулись десять человек, на собранное один из них торгует, прибыль делят пайщики пропорционально вкладу, как и убытки". И любой имеющий деньги вкладывался в самые разные подобные проекты одновременно, а порой и отъезжающий проинвестированный купец из партнерства, "хеджировался" перед отъездом, вкладывая часть личных средств в коллегу, двигающегося в другом направлении.

Более того, купцы создавали партнерства вообще без денег, на репутации (шарика аль-мафалис), чтобы закупать товар на условиях отсрочки платежа, а затем продавать. Тут прибыль официально делилась только поровну, без пропорций, поскольку исчислить репутацию считалось невозможным.

Кредит, разумеется тоже существовал, просто в меньшей доле. Основной схемой считался товарный кредит — продажа с отсрочкой платежа (или наоборот предоплата и возврат товаром), который вообще под запрет займов попадал с трудом (позже это ужесточали), а проценты закладывались в цену.

Ну и широко распространенная "мудараба" или "кирад" — вышеописанная схема паевого партнерства, имела на самом деле три основных варианта, формально во всех оставаясь легальной. Совпадение формы и содержания описано выше — акционерный капитал. Но этим же могли прикрывать процентный кредит, и, что оригинально, найм. Как ранее упоминалось, наемный работник — лицо низкоранговое, а партнер в торговле — элита. Потому работнику вместо зарплаты иной раз платили якобы партнерский процент с прибыли, что его статус резко повышало, а заодно и стимулировало.

* * *

Получение доли в прибыли и разделение рисков стало популярнее процентов на кредит, отчего исламские финансисты не создали толком кредитных учреждений, и кредитная система развивалась слабо. Вот расчетно-кассовые операции, переводы, клиринг и "коллекторство", процветали на зависть европейцам.

Чеки, векселя, доверительное управление (вакф сильно ПИФ напоминает), денежные переводы... известная "хавала" это перевод и есть, а французское слово aval от него и происходит, понятие авалированности многие, думаю, слышали и посейчас. Но, возвращаясь к индивидуализму, все эти чеки, суфтаджи (распоряжение об уплате третьему лицу указанной суммы) и прочее, по сути являлись личными обязательствами перед другой, конкретно определенной личностью, что оборот этих инструментов резко подрывало — сложно учитывать векселя, выдающиеся только на основе личных отношений векселедателя с держателем. Даже с учетом репутации.

* * *

4. А еще одним отличием от Европы, было понятие мусульман о рисках и справедливости их разделения.

Доходы торговца оправданы тем, что являются вознаграждением за риск. Потому механизмы снижения рисков считались несолидными, а это для благородного сословия важный ограничитель. И неблагородно не только ростовщичество (фиксированная ставка снижает риск), но и страхование, и даже передача риска перевозчику.

Как отправлял товар морем мусульманский купец? Грузил на корабль, на котором плыл сам, или по своим делам плыл его коллега (пользующийся доверием), которому поручалось присмотреть за доставкой. Капитан корабля за груз не отвечал. Европейцы имели ограниченное (земляками, и то не всеми) количество достойных доверия купцов, и так работать не могли. Потому придумали товарно-транспортную накладную — список погруженных товаров, вручаемый капитану отправителем, по которой получатель в порту назначения принимал груз. Во время перевозки ответственность лежала на капитане... это отдельная большая тема, но суть понятна.

* * *

Что до рентабельности, то по средним оценкам, большая ремесленная мастерская, приносила в среднем 150% годовых на основной капитал. Торговля — 300-350%, сельская земля 5-10%. Средней ставкой по кредиту считалось 30% годовых. Но риски, разумеется, разные — для торговли или ремесла сложен вход. Нужен или собственный первоначальный капитал, или репутация, т.е. принадлежность к сословию, без которой ни кредит не дадут, ни в доли от прибыли не инвестируют. Оборот капитала замыкался в горизонтальных связях между "равными по статусу", что тормозило развитие. В Европе, наоборот, связи чаще были на основе подчиненности, но любой крупье накопив денег мог сесть за стол и начать игру — сословие одно.

Глава V. Суета вокруг Алеппо.

Смерть не ушла из излюбленных мест,

Вновь над Алеппо возносится крест!

Кровь сарацинскую щедро прольет,

Княжеский первый поход!

Отправив венецианцев и графа Триполийского в египетский тур, король Иерусалима собрал незадействованных вассалов и наемников с добровольцами, и выступил к Алеппо. Крепость защищал гарнизон из остатков антиохийского рыцарства, крестоносных туристов из Европы и оставленных иерусалимцев, а еще на помощь спешил граф Эдессы. Но аль-Бурсуки вышел из Мосула сразу, как узнал о захвате Алеппо франками, и под стенами Алеппо появился первым.

Взяв город, латиняне, безусловно, мстили за прошлое, но несмотря на ничем не сдерживаемое насилие, грабежей оказалось больше, чем убийств. Осады фактически не случилось и, ожесточение накипеть при столь легкой победе не успело. Чувство мести за измену за четыре года тоже как-то поутихло, а горожане, из числа не сбежавших, сопротивления практически не оказывали, шокированные резкой переменой. Оттого населения к моменту подхода войск Мосула в городе оставалось еще много, а настроено оно было к франкам крайне недружелюбно. Так что осажденным, под командованием князя Заиорданского Пайена де Мильи, пришлось оборонять стены от врага не только внешнего, но и внутреннего. С учетом небольшой численности, рассчитанной на сделку с Балаком и подход подкреплений, удержать крепость не удалось.

Аль-Бурсуки подошел к Алеппо форсированным маршем "быстрее орла", и сходу начал штурм. Он установил баллисты, подкопал стену, обрушил одну из башен — точно зная обветшавшее место от бежавших горожан, после чего де Мильи немедленно сдал крепость на условиях выхода латинян. Эмир, зная о подходе франкского подкрепления, согласился, выпустил крестоносцев и триумфально вошел в город, где первым делом отдал приказ укреплять стены и готовиться к прибытию короля.

* * *

Балак ибн Бахрам ехидно наблюдал за событиями из Мардина. Он оказался единственным, вышедшим из алеппского актива с прибылью. Теперь оба его основных врага дрались за проданный им город, строго говоря, ныне ценный лишь со стратегической точки зрения — как приграничная крепость для франков или угрожающий Латинским королевствам плацдарм для аль-Бурсуки. Финансовая ценность Алеппо после нескольких штурмов резко снизилась, жителей там оставалось не более трети от прошлого, да и те с каждой осадой редели, торговые пути обходили город стороной, ремесла пришли в упадок. Поступлений отсюда ждать не приходилось, наоборот — крепость требовала вложений в укрепление. Впрочем, пассивно наблюдал Балак не долго.

Летом Балдуин II и Жослен де Куртене осадили Алеппо, но успеха не добились. Дождавшись, пока соперники втянутся в противостояние, эмир Мардина в начале осени атаковал Каркарское княжество, вассала Эдессы. Балаку требовалась победа над франками чтобы восстановить репутацию защитника правоверных, несколько потускневшую после Алеппо. Благодарности к соседям он, разумеется, не испытывал, а главное — Каркар плохо лежал. Какие тут могут быть колебания?

На помощь вассалу бросился граф Эдессы, на чем битва за Алеппо и закончилась. Король Иерусалима тоже отступил, но не ушел, опасаясь продолжения наступления аль-Бурсуки.

А спешивший в Каркар Жослен де Куртене, пройдя Самосату и вырвавшись вперед с небольшим отрядом, как всегда делал раньше, попал в засаду Балака, о привычке графа прекрасно знавшего. Пленника эмир закрыл в темнице Мардина, через неделю пал город Каркар, еще через некоторое время Балак покорил окрестные земли княжества.

Франкам казалось, что вернулись времена Иль-Гази и непрекращающаяся война с Мардином и Мосулом. Король назначил регентом в Эдессу Готфрида Монаха, проведшего обычную для тех мест пограничную кампанию с мелкими набегами, в которой "столкновения оканчивались победами или поражениями по воле случая". Балдуин II в это время сдерживал аль-Бурсуки.

Правитель Мосула решил не рисковать, ввязываясь в бой с Иерусалимом, а попробовать себя в другом направлении. Балаком в Мардине довольны оказались не все, и когда аль-Бурсуки поддержал вассального сопернику правителя Хасанкейфа Давуда ибн Сукмана, тот в начале 1124 года отказался выступать в поход на франков и заявил об отделении от Мардина.

Балак немедленно выступил к Хасанкейфу, но туда уже подходил аскар аль-Бурсуки, союзный Давуду, обещавшему перейти под руку Мосула.

Владыку Мардина это не испугало, он встретил противника на подступах и разбил во встречном сражении. Аль-Бурсуки отошел, а Балак осадил мятежную крепость, но во время рекогносцировки перед штурмом словил пущенную невесть кем с городской стены стрелу. Перед смертью он успел высказать афоризм "этот удар смертелен для мусульман", после чего отошел в мир иной.

* * *

Удар стал не то чтобы смертельным, но для франков полезным. Гибель Балака немедленно повлекла распад его эмирата. Снявшие было свои кандидатуры наследники Иль-Гази вернулись к вопросу о власти, и к лету эмиратов стало три. Два возглавили сыновья Иль-Гази, Сулейман утвердился в Майафарикине и Харпуте, Тимурташ в Мардине и Дийабакре (Амида). Давуд ибн Сукман объявил, что Хасанкейф, осада которого после смерти Балака прекратилась, отстоял свою независимость, а заодно, будучи тоже Артукидом, начал потихоньку поговаривать о своем праве на трон всего эмирата. С аль-Бурсуки он союз поддерживал, но дружба стала менее теплой и вопрос вхождения в состав Мосула как-то пока отодвинулся.

При этом идея "единого Мардина" наследников не покидала, но требовались союзники и деньги. Тимурташ, которому достался пленный граф Эдессы, обратился к франкам, с предложением выкупа Жослена за 30 тысяч динаров и союза против Сулеймана. Графа выкупили, союз одобрили.

Вернувшийся Жослен де Куртене, немедленно собрал вассалов и соблюдая союзнические обязательства обрушился на Каркар, числящийся за Сулейманом. Вообще, это был очередной хитрый стратегический план. Предполагалось, что противник ринется спасать недавнее завоевание, а в это время Тимурташ зайдет с тыла и отрежет соперника от основных владений. План не сработал по причине неучастия Сулеймана — тот счел, что свежезахваченные предшественником горские армяне ему не нужны и остался в Майафарикине крепить оборону.

Тимурташ склонял графа Эдессы продолжить наступление на Харпут и братца все же выманить, но впусте. В горы франки не полезли, а кроме того, в Антиохии невесть откуда вынырнул экс-эмир Хиллы и бывший сподвижник Иль-Гази Дубайс II, с новым проектом.

На том участие латинян в мардинской распре закончилось, продолжали внутренними силами. В ноябре умер Сулейман, его долю поделили. Давуд ибн Сукман присоединил Майафарикин, а Тимурташ Харпут. Родственники еще немного безуспешно повоевали между собой, а затем разошлись на принципе мирного сосуществования двух эмиратов, Мардина и Хасанкейфа.

Тимурташ, ставший теперь соседом Эдессы, человеком был по турецким меркам мирным, после занятия трона "любовь и игра отвлекали его от исполнения государственных дел", с франками эмир поддерживал нормальные отношения, и граница на некоторое время стала спокойной.

* * *

Спокойствие диктовалось в первую очередь экономикой. Напомню, как раз в это время грузины успешно громили Хлат и Салтукидов, а ромеи Менгджуков, и караванные пути через Анатолию последние годы не пользовались популярностью, отчего всем эмирам и в меньшей мере василевсу, выходил сплошной убыток. До смерти Иль-Гази, как раз через Мардин из Мосула на византийскую Милитену шла последняя ветка транзита, за время наследственных войн тоже пресекшаяся. Потому мир в Мардине оказался выгоден не столько Эдессе, сколько Византии, выждавшей результатов "свары приграничных варваров" и с тех пор поддерживавшей Тимурташа — караваны должны идти.

Выгоду же от полыхающей Анатолии получали записные враги — Балдуин II и аль-Бурсуки, а опосредованно и Египет. Пока вокруг Алеппо и Эдессы шли бои, из Мосула, по "Южному потоку" через Пальмиру на Дамаск и Хомс, а далее в порты Леванта, Антиохию и Византию, мирно шли караваны. В обход северных маршрутов и нисколько не заморачиваясь противостоянием короля и эмира — оно торговлю не задевало, только объем переваленного груза за счет Алеппо рос. Часть купцов переориентировалась и на Египет, а в последнее время из Красного моря некоторые — с повышенным аппетитом к риску, пробовали разгружаться в Айле. Несмотря на неудобную гавань, транзит меж берегами Красного и Средиземного морей оттуда выходил много короче.

Поэтому схватки на мосуло-латинской границе, юг этих стран всецело одобрял и поддерживал, а пример Алеппо наглядно демонстрировал минусы измены франкам. Дамаск, Хомс, Айла и часть средиземноморских портов оставались частью королевского домена, ныне наивернейшей престолу, а города Мосула не менее лояльно относились к своему эмиру, так что проблем с финансированием противники, в отличие от анатолийцев, не испытывали.

* * *

Но вернемся на восток, к Дубайсу II. Бывший эмир после поражения в Грузии успел предпринять налет на Багдад, успешно отраженный халифом, но принесший трофеи. В Антиохию Дубайс прибыл с традиционными наемными туркменами числом в две-три тысячи, и заверением, что окончательно потерявшиеся в вихрях судьбы жители Алеппо, в лице шиитской части общины, только его и ждут к себе в правители, и даже на условиях вассальной клятвы франкам.

Выглядело это довольно логично, поскольку аль-Бурсуки в город инвестировать не собирался, исповедовал суннитскую версию ислама, а после разгрома Балаком армию имел потрепанную. Шииты же, и впрямь обычно более лояльные крестоносцам, могли ожидать нового нападения латинян, снова успешного и влекущего еще одну резню. Так лучше готовый обеспечить спокойствие Дубайс II.

Последний великолепно умел рекламировать свои проекты правителям, на него покупались все. Не устоял и Балдуин II, отозвавший графа Эдессы в Антиохию и в конце 1124 года выступивший с франко-туркменской армией к Алеппо. Король видел в попытке идею — уже через два года кончалось его регентство и Антиохия, признанной частью которой являлся Алеппо, уходила своему природному князю Боэмунду II. Но если Алеппо — суверенный мусульманский эмират, то сюзерен ему тот, кому присягу принесли, то есть в случае успеха Дубайса — король. Что делало Антиохию внутренним княжеством латинского Заморья, границ с неверными не имеющим. А Эдессу и Иерусалим — единым государством.

* * *

Королевские части вышли в поход в небольшом количестве, кроме союзных туркмен шло около пятисот конных и две-три тысячи пехоты. Но ожидалось повторение схемы с Балаком и быстрая сдача крепости, для этого сил много не надо.

План не сработал. В Алеппо спешно прибыл эмир Мосула, войска у которого, как оказалось, отнюдь не кончились, их число оценивается в семь тысяч. Вероятно, узнав о сговоре горожан с Дубайсом, затворяться в осаде аль-Бурсуки не стал, а вывел свой аскар навстречу королю и навязал встречное сражение.

Туркмены аль-Бурсуки атаковали туркмен Дубайса II, шедших на левом фланге латинян, смяли противника, после чего, как писал хронист "франки, охваченные страхом, осознали свое поражение и отступили в полном составе". Если без поэзии, то сражение кончилось вничью, а стороны разошлись без особых потерь, но поход на Алеппо на том и закончился. Эмир вошел в город, привел население к религиозному единообразию путем казни шиитских активистов, оставил усиленный гарнизон и летом 1125 года вернулся в Мосул.

* * *

Дубайс II, как это у него водилось, по провалу проекта немедля куда-то делся, потом всплывал несколько раз в рядах противников халифа, затем, уже в тридцатые годы, служил у Зенги (мы с ним еще встретимся), спас покровителя от убийства людьми хорасанского султана Санджара, за что Санджар затаил на Дубайса смертельную злобу, и встретив в 1135 году исполнил авантюриста собственными руками, отрубив голову.

* * *

В следующем, 1126 году, аль-Бурсуки задумал окупить алеппский плацдарм и нанес из города удар на юг, попробовав захватить Хаму, район с исламским населением, у которого рассчитывал найти поддержку. Граф Хамы Роман де Пюи, некогда бунтовавший против короля, получив помощь из Триполи и Иерусалима встретил эмира на полпути, и после пары недель мелких стычек и маневров, противники разошлись по домам.

Точно неясно, чем и когда успел в последние годы эмир досадить низаритам, но осенью на аль-Бурсуки в кафедральной мечети Мосула напало сразу восемь смертников-ассасинов, на чем его история и прекратилась. Кстати, это стало одним из редких случаев, когда кого-то из убийц удалось взять живым, с последующей мучительной казнью... впрочем, к Латинским королевствам это уже не относится.

* * *

1126 год для Латинских королевств интересен не только вопросами восточных границ, но и делами внутренними.

В этом году, в Апулии, скончалась княгиня Констанция Антиохийская, вдова Боэмунда I. Их сын, Боэмунд II, к тому времени вырос и после смерти матери с сильным отрядом отправился на восток, вступать в наследство. Люди Антиохии требовались в любом случае, но первым делом, окружение наследника опасалось споров с регентом, тут каждый меч не лишний.

Молодой князь принадлежал по отцу к роду Отвиллей, и потому являлся наследником не только Антиохского трона, но и кандидатом в наследники герцога Апулии и Калабрии. Другим претендентом выступал граф Сицилии Рожер II, который сил имел куда больше. Но жизнь длинна, а судьба переменчива, так что Боэмунд II в Италии считался очень перспективным лидером. Да и сама Антиохия выглядела привлекательно. Семьи южно-итальянских сеньоров (в основном норманнов), сыновей обычно насчитывали много, а в 1126 году в тех краях ненадолго воцарилось некоторое спокойствие. Потому попытать удачу в Заморье желающих хватало.

С другой стороны, мамой князя была принцесса Франции, родная сестра текущего короля Людовика VI Толстого (и внучка Анны Ярославны; впрочем, русские в нашем рассказе появятся позже). Во Франции, после подавления мятежей в Нормандии и окончания войны с императором Генрихом V, по причине его смерти, свободные бойцы тоже имелись, так что пополнение прибыло и от дяди-короля.

* * *

Балдуин II ссориться с Отвиллями и Францией совершенно не планировал, и княжество честно вернул. Домен процветал, территория передавалась даже несколько больше (за счет отвоеванных окрестностей Алеппо), чем при принятии регентства, а пустая казна никого не удивила, денег от короля Иерусалима и не ждали.

Боэмунда II мама воспитала скорее рыцарем и паладином, чем норманном. Был этот, по словам хрониста "безбородый юноша решительного характера и великой силы, с лицом, подобным львиному, и белокурыми волосами", храбрым и сильным воином, выделялся повышенной гордостью и неплохим красноречием. В общем, напоминал Балдуина II в молодости. Потому бывший регент с князем быстро поладили, и коронованный сосед сходу предложил две вещи: поход на Алеппо и породниться.

Дочерей у Балдуина II было четыре, а наследника не имелось. Старшая Мелисенда оставалась наследницей короны, а второй — Алисе, стукнуло шестнадцать, пора замуж. И почему бы не за Боэмунда, если окажется толковым, можно и корону передать. Но и без этой перспективы союз укреплял положение обоих доменов, приданное у принцессы богатейшего королевства имелось, да и сама девушка была милая, а княжеству требовался уместный наследник. Потому вопрос решили положительно.

Очередная попытка штурма Алеппо тоже напрашивалась. Аль-Бурсуки погиб, его сыну требуется время на принятие наследства, мощь укреплений после стольких осад снизилась, а войск у франков собралось как раз много.

Кроме свиты Боэмунда, год назад случился еще один крупный заезд. В Иерусалим на ПМЖ прибыл ветеран-крестоносец граф Гуго I Шампанский (кстати, первый муж Констанции Антиохийской). Гуго до того бывал в Леванте дважды, а после очередного скандального развода, в третий раз переехал окончательно. Сам он официально особой роли здесь не сыграл, по приезду вступил в орден тамплиеров, а уже летом 1126 года скончался. Но прибыл он не один, сеньора, как водится, сопровождала свита, часть которой пополнила орден Храма — кто навсегда, кто по временному обету "на срок", остальные в обычном режиме вооруженного паломничества служили короне.

Границы оставались спокойными, а молодому князю и его окружению срочно требовались подвиги и победы. Боэмунда II авансом называли "самым блестящим паладином Востока", репутацию следовало оправдать.

В поход выступили в конце 1126 года, после Рождества. К соседям присоединился граф Триполи, на тот момент лояльный Балдуину II и решивший посмотреть на нового соседа.

Мосулу и впрямь оказалось не до границ, крепость полностью восстановить не успели, потому в январе 1127 года антиохийско-иерусалимские войска вошли в город, развили наступление до старых рубежей княжества, и к началу весны восточная граница вернулась к временам Танкреда.

* * *

В Мосуле к тому времени воцарился Изз ад-дин Масуд ибн аль-Бурсуки, сын прежнего эмира. Он получил на эмирство мандат от султана и занял Мосул, но из-за внутренних распрей ему было не до франков. Правил Масуд, впрочем, недолго, потому что спустя пару месяцев умер. Как обычно, смерть приписали яду, подтверждений тому нет, но одновременно с эмиром скончался и его визирь, былой соратник аль-Бурсуки, летописцем названный "советник и партнер Масуда по безрассудству", и тоже по причине тяжелой непродолжительной болезни, которая "неожиданно охватила его и перенесла его в силки смерти".

Трон получил брат Масуда, но совсем уж мимолетно, поскольку султан Махмуд его кандидатуру не одобрил, а решил вернуть эмират под свою руку, выдав на то предписание авторитетному человеку из своей свиты по имени Имад ад-дин Зенги. О Зенги мы поговорим подробнее в своем месте, а пока отметим лишь, что сей атабек осенью 1127 года овладел Мосулом, утвердил там власть султана в своем лице, и традиционно начал задумываться об автономии.

* * *

Победа принесла Боэмунду II "удовольствие и славу", но не добычу. Дружина требовала трофеев, потерь франки практически не понесли, и молодой князь с Понсом Триполийским атаковали Ракку, торговый центр восточнее Алеппо. Король в набег не пошел, отговорившись нежеланием отнимать славу у будущего зятя, и отъехал в Иерусалим. Свадьбу готовить. Но проект поддержал и отправил с князем большую часть своего отряда, во главе с опытным полководцем коннетаблем Гильомом де Бюром.

Севернее в это время, граф Эдессы Жослен, решив воспользоваться кризисом власти в Мосуле и заварушкой на юге, тоже вышел в набег на мосульцев, вдоль мардино-мосульской границы. Граф планировал захват Рас-эль-Айна, а если вдруг не выйдет, так разорить мосульское предполье и перерезать караванный путь в Мардин. В последние спокойные годы ожил транзит товаров через Ракку и Эдессу, в обход Алеппо, и Жослен устранял конкурентов.

Знал ли Балдуин II об этом совпадении неизвестно, но нападение на Ракку снижало перспективы не только грузопотока через Эдессу, но и восстановления его через Алеппо. А в сочетании с войной на трассе Мосул-Мардин, увеличивало значимость южных терминалов, принадлежащих Иерусалиму. Впрочем, наличие коварного плана король отрицал, а злые языки болтали, что идея принадлежала хитрой и мудрой королеве Морфии, но не из финансовых побуждений, а ради ссоры Антиохии и ведущего себя все более независимо графа Эдессы. Из принципа "разделяй и властвуй".

* * *

Интиги вопрос темный, а результат вышел именно таким.

Оба рейда прошли успешно. Боэмунд II с Понсом выдвинулись к притоку Евфрата, вдоль реки, по наезженной веками трассе. Прошли форсированным маршем, разнося по пути караван-сараи и придорожные городки до не ожидавшей такого оборота Ракки и взяли город сходу. Тут франков ждала уже не только слава, но и огромная добыча, воскресавшая в памяти ветеранов дни первых крестовых походов. Ракку не только давно никто не грабил, что позволило накопить ликвидное имущество. Торговый центр еще и наращивал показатели, и ко времени рейдерского захвата там застряло немало товаров в обороте. Победа была полной, город радостно и вдумчиво грабили, когда к князю явился запыленный гонец от Жослена де Куртене.

* * *

Граф Эдессы начал поход не менее удачно. Он взял налетом Рас-эль-Айн, и оставив там гарнизон (совмещающий фукнции трофейной команды), уверенно продвигался на восток, к Нисибину. Где-то в пути его настигла весть о наезде на Ракку. Нападения на главного торгового партнера, которому только что обещал безопасный транзит, Жослен от соседей не ожидал и рванулся разбираться на месте, отправив вперед гонца. Письмо не сохранилось, но смысл его хронисты передали, вкратце граф писал "что ж ты, залетный, делаешь, ты же всем финансовые потоки режешь!", не очень сдерживая эмоции.

На письмо Боэмунд II обиделся и стал готовиться к схватке, а граф Триполи встревать в спор не пожелал. Понс на Ракку не претендовал, коммерческий интерес Жослена понимал, хоть и не знал о том заранее, оттого со своей долей трофеев ушел домой. Такое рациональное поведение молодой князь посчитал вовсе не рыцарским и отношения у двух самых знатных сеньоров Заморья стали холодными.

К штурму крепости Жослен опоздал. Сил у засевшего в крепости князя Антиохии, с учетом иерусалимцев, оказалось больше, а посредники меж сеньорами нашлись мгновенно. Свара в бои не вылилась, Ракка осталась за Антиохией, Рас-эль-Айн за Эдессой, куда войска граф и увел, а отношения между соседями напрочь испортились.

Боэмунд II вернулся в Антиохиию, где отгулял свадьбу с иерусалимской принцессой, в результате чего уже в конце года родилась дочь, в честь бабушки названная Констанцией. Граф Эдессы на свадьбе не присутствовал.

* * *

Заканчивая с событиями 1127 года, отметим, что король Иерусалима тоже решил поймать тренд натиска на восток. Осенью Балдуин II взял Пальмиру (Тадмор), перевалочный пункт на караванной тропе из Рахбы в Дамаск и Хомс.

Столица античного Пальмирского царства давно уже превратилась в небольшую узловую станцию в оазисе Сирийской пустыни. Правил в ней до захвата франками Дамаска племянник Тугтегина, на правах вассала. У Балдуина I сразу руки до оазиса не дошли, а потом в крепости случился переворот, атабекова родича зарезали, и новый шейх ушел под Мосул. Последние годы путь через Пальмиру набирал обороты, караваны между королевством и Мосулом шли именно там, городок, оставаясь небольшим, оживился и приобрел стратегическую ценность, но из-за кризиса власти в Мосуле на торговом пути умножились разбойники, "поэтому торговцам и путешественникам приходилось претерпевать все тяготы и треволнения долгого пути, идя через безлюдные места, в которых их подстерегали опасности, и они могли потерять не только свои богатства, но и жизнь".

Собственно, операцию король и провел в интересах купцов Дамаска, создав базу для охраны караванов и борьбы с бандитизмом. Боев особых не случилось, Балдуин II "отправился маршем в Пальмиру и взял город из рук тех, кто правил им и кто убил прошлого правителя, и он оставил там некоторых доверенных воинов, которым было поручено охранять город и дороги к нему". Небольшой гарнизон состоял в основном из туркополов (легкой конницы "на тюркский манер"), щедро оплачивался купцами и занимался отловом окрестных банд да сопровождением обозов.

* * *

В конце года, отметим важную для будущего повествования деталь, король отправил в Европу посольство. Формальной целью было прошение папе римскому об утверждении ордена тамплиеров в качестве транснационального, потому возглавил миссию первый магистр, Гуго да Пейен. Кроме дел ордена, магистр имел задачей вербовку пополнения и цель вовсе секретную — предложение руки наследницы Иерусалимского престола и должности следующего короля графу Анжуйскому Фульку V.

* * *

На случай продолжения натиска на восток, Пальмира могла стать плацдармом, а к началу 1128 года такое развитие событий напрашивалось. Франки (а их мусульмане считали в целом едиными) вышли на линию Рас-эль-Айн-Ракка-Пальмира, резко отодвинув к востоку границы Мосульского эмирата, хотя захваченные земли за пределами городов латиняне пока почти не контролировали. Возьми они Рахбу — город, от которого Евфрат расходится на север двумя рукавами, и граница пройдет по восточному притоку, реке Хабур, уже в самом Междуречье. Как отмечал сарацинский летописец "над землями мусульман развевались знамена многобожников, доходя до Рахбы и Нассибина, и мусульмане не находили защиты от их жестокости".

Но не случилось, год 1128 начался для латинян с внутренних раздоров.

В Иерусалиме умер патриарх Гормонд де Пикиньи, верный соратник короля. Его преемником стал Стефан де Ла Фер, аббат из Шартра и родственник короля. Несмотря на родство, Стефан потребовал передачи в собственность церкви Иерусалима и Яффы, о чем не вспоминали со времен Готфрида Булонского, отчего отношения между двумя ветвями власти напрочь испортились. Противостояние длилось два года, а в 1130 году патриарх после "тяжелой непродолжительной" болезни скончался, ответив на вопрос навестившего его перед смертью Балдуина II о самочувствии "как ты хотел, так и чувствую".

Короля традиционно подозревали в отравлении, не менее традиционно дальше слухов дело не пошло. Патриархат возглавил местный кадр, настоятель храма Гроба Господня Вильгельм Мессинский, креатура де Пикиньи, сторонник короля, человек не особо начитанный, но весьма набожный и крепкий хозяйственник. Престол он занимал до 1145 года, ориентировался на укорененную знать и королевскую семью, а имеющиеся разногласия прекратил в пользу короны вообще сразу.

* * *

В начале же 1128 года, ссора Боэмунда II Антиохийского и Жослена Эдесского перешла в острую стадию. Соседи не поделили пару селений, договориться о границе между Раккой и Рас-эль-Айном не смогли, да еще припомнили старые обиды. По весне Боэмунд II захватил спорное село, Жослен в ответ вместе с наемными турками из Мардина совершил налет на северные антиохийские земли, за что патриарх Антиохии Бернар наложил интердикт на все графство.

После этого оба сеньора отмобилизовали вассалов и двинулись к границе.

Спешно примчавшийся Балдуин II попытался уладить спор. Упершиеся противники внимать отказывались, их рыцари успели провести несколько боестолкновений, но тут Жослен тяжело заболел. В отличие от многих, граф не умер, но по этому поводу король добился перемирия.

А потом ситуация резко изменилась — на арену вышел Имад ад-дин Зенги ибн Ак-Сонкур, новый наместник Мосула.

Интерлюдия

Военно-монашеские ордена.

Всех мы разбирать не станем, ограничимся тамплиерами и госпитальерами. А начнем от общего.

Под военно-монашеским орденом, обычно понимают дочернюю организацию католической церкви, предназначенную для крестовых походов и прочей войны с неверными, штатные монахи которой являются военнослужащими.

Первым таким орденом считают, как раз, тамплиеров или госпитальеров. Тамплиеры первыми зарегистрировались у папы римского в качестве "боевого отряда партии", а госпитальеры зарегистрировались раньше, но в качестве организации странноприимной, к оружию они пришли позже тамплиеров... наверное. Но что эти два из военно-монашеских стали первыми, все согласны.

* * *

Тут есть ряд предварительных вопросов. Христианское монашество и монашеские ордена возникли не в Европе. Монастыри, в нашем понимании — как сообщество монахов, все получающих от монастыря и совместно трудящихся, изобрел св. Пахомий Великий в Египте в IV веке. Сам Пахомий личностью был интересной, происходил из язычников, до крещения отслужил в имперских частях Константина Великого и побывал жрецом Сераписа (крайне интересный культ, но это мы слишком далеко уйдем). Его идею развил в Малой Азии св. Василий, тоже Великий, тогда вообще время великих было, а уж его ученики, бежавшие в ходе внутрихристианских вооруженных дискуссий на запад, занесли концепцию на земли Римского патриархата.

Обычно рассказ об воюющих монашеских орденах начинают с того, что боевые братья времен крестовых походов стали для христианства новой и прорывной концепцией, но сие не совсем так.

В V веке, в Египте, под крылом Александрийского патриарха, вооруженные монашеские братства достигли заметной численности и организации, а появились они еще раньше.

Официально, самые известные из них — объединенные в военизированное братство иноки Нитрийской пустыни, считались личной охраной епископов. Чтобы хулиганы клирика не обидели. Но численность этих телохранителей наводила императора (тогда еще в крещеном мире единственного) на какие-то странные мысли, отчего в 416 году вышел имперский указ, повелевающий штат этой внутрицерковной Службы Безопасности (СБ) сократить, и впредь более пятисот боевиков в ней никоим образом не содержать. Не то чтобы указ полностью соблюдали, а когда в те края пришел ислам, проблема перешла в иную плоскость — легальных вооруженных организаций у христиан не стало в принципе. Неофициально они, вероятно, существовали, но это вопрос спорный и точно не из монахов. Не потому, что монаху защищать церковь с оружием нельзя — как мы выше видели, можно. Но клирики в исламском мире имели ряд привилегий, которыми тамошние отцы Церкви разумно дорожили, и подставлять всю корпорацию не хотели.

Братств же из мирян, при церквях хватало, самых разных. Странноприимных, например, или лечащих... ну вот госпитальеры те же.

Так что, концепция "воюющих за дело Церкви монахов" существовала, воплощалась в жизнь и законодательно регулировалась в единой тогда еще христианской Церкви, пусть не в дикой Европе, а в развитых регионах империи. Это не изобретение XII века. Но Александрийская патриархия разошлась с Римом еще до возникновения ислама, а позже общение стало еще более затруднительным, и Рим эту идею не воспринял. А в Константинополе императоры и вовсе с радостью тему замяли, зачем главе не только империи, но и всех христиан, церковные боевики? Но замять не значит забыть.

* * *

О Святой Земле и веке XII, начнем с тамплиеров. Благо их история прозрачна и понятна.

С приходом крестоносцев в Левант, командные высоты в местной церкви заняли клирики из Европы, а обмен знаниями с местными специалистами увеличился. Взаимоприемлемы оказались отнюдь не все идеи, но кое-что из забытого в Риме, выглядело уместно.

В условиях не до конца отвоеванного фронтира и взрывного роста криминала, у духовенства Заморья обострилась необходимость в защите своих людей и материальных ценностей. Церковь ведь не только религия, это еще и корпорация, с активами храмов и монастырей, клириками и паломниками.

У первых крестоносных правителей войск оказалось мало, а войн, наоборот, много. Потому системно обеспечивать охрану религиозных учреждений они не могли. В Европе аналогичный кейс решался привлечением рыцарей по договору — за плату, лен, а иной раз уходом храма "под крышу" сеньора. В Леванте эти схемы не очень работали, за недостатком феодалов и высокой текучестью кадров в их среде.

Зато в Святой Земле на возобновляемой основе имелись рыцари и воины из третьего сословия (впрочем, четкий рубеж между ними к началу XII века еще не определился), которые по разнообразным причинам, стремились служить непосредственно церкви или не желали служить королю — это множества пересекающиеся, но не тождественные. Из этого контингента, при филиалах Иерусалимского патриархата и начали формировать "военные братства", под церковным руководством, но из мирян, возродив концепцию собственной церковной СБ.

Уже в 1101 году, патриарх Иерусалима приютил тридцать рыцарей-мирян для защиты храма Гроба Господня "как имущественного комплекса", позже это формирование стало постоянным, с переменным составом.

* * *

К середине 1110-х годов, доходы церковной корпорации в Леванте стали высокими, а в менеджмент вошли люди разные, отчего верхушка всячески бурно разлагалась, прекратила отчислять наверх, и завела коррупцию, растраты и прочее нецелевое использование финансового потока, сопряженные с совсем не монашеской жизнью причастных.

Занявший в 1112 году должность патриарха Арнульф, как мы о нем писали ранее, начал реформы по централизации патриархата, повышению прозрачности управления и корпоративной отчетности, внедрению стандартов корпоративной этики и прочего комплаенса. Естественно, "под себя" — занимая нижестоящий пост, Арнульф сложившейся практикой не то что не огорчался, он ее, в числе других, активно формировал.

Но открылись новые горизонты, и рекомый пастырь заявил, что "Клир служит похотям плотским и невероятным образом запятнал свою честь", о чем, добавим, даже из Рима беспокоились, а про Арнульфа в разрезе плотских радостей мы ранее упоминали, тему он не понаслышке знал. Потому лидер решил, что пора жить по-новому: "...я, Арнульф, смиреннейший из всех иерусалимлян, избранный королем, клиром и народом в пастыря и возвеличенный патриаршею честию, боясь гибели своей души и желаю уврачевать души их, не могу больше снисходить преступлениям клириков", и предписал, чтобы клирики "...проводили апостольскую жизнь и в своей жизни канонически управлялись правилами блаженного Августина", по уставу жили, то бишь.

Часть согласилась покончить с анархией периода первоначального обогащения и вернуться к дисциплине вертикального холдинга, другие же, "по наущению диавола", отказались. Не согласных от церкви отринули.

Храмовые бойцы при этой реорганизации зависли. Отделение агнцев от козлищ в их среде шло, как и с клириками, но перевод бойцовых агнцев в монашество вызывало некоторое смущение — им же воевать надо, а тут посты и молитвы.

Задачи по охране храмов, к тому времени частично отпали, поскольку королевская власть усилилась, врага отогнали, и вообще возвращалась цивилизация. Отчего содержать постоянную мощную СБ вроде как не требовалось, но на периоды обострений очень хотелось. Да и король, которому, напомню, Арнульф не противоречил, желал прибывающих из Европы бойцов непременно себе, а не в монастыри, и логику тут тоже все видели — королевские части и создавали возможность экономить на корпоративных охранниках.

* * *

Выход нашли к концу 1110-х. когда "несколько благородных рыцарей, любимые Богом и состоящие у него на службе, вверили себя владыке патриарху, желая послужить Христу, и изъявили желание вовеки жить по уставу каноников в целомудрии, послушании и нестяжании".

Выделение в цитате мое, а означает "рыцари на службе патриарху по уставу", что Корпорация выделила свою СБ в формально отдельный ЧОП (частное охранное предприятие), подчинив боевое крыло патриарху. В монахи переводить пока не стали, но блюсти корпоративные требования уже обязали.

Король одобрил, постоянный резерв рыцарей за пределами обычных феодальных ополчений ему мог пригодиться. Тем более в Латинских королевствах церковь фактически подчинялась короне.

В текущей деятельности церковному ЧОП вменили в обязанность заниматься глубоко благочестивым делом — охраной пилигримов, ведь "разбойники и воры наводнили дороги и захватывали паломников, грабя великое множество и убивая многих из них". Задача очевидно влекла необходимость зачистки дорог от бандитов и пользу всему домену, отчего часть финансирования проекта корона взяла на себя: "...они служили в мирской одежде и одевались в то, что им подавали в качестве милостыни верующие. Король (Балдуин II), его рыцари и господин патриарх были преисполнены сострадания к этим благородным людям, и пожаловали им некоторую собственность и бенефиции, дабы помочь в их нуждах". Как мы видим из вышеуказанных цитат, бедными охранники не были, так что, известная их эмблема с "двумя братьями на одном коне" — пиар и преувеличение смирения.

Никаким орденом ЧОП еще не назывался. Строго говоря, этот термин для Тампля, Госпиталя и иных военных монахов вообще устоялся лишь через век, но мы уже будем им далее пользоваться.

Под головной офис король выделил церковной охране крыло в мечети аль-Акса — святом месте для мусульман, а до того, по легенде — иудейским храмом (Temple) Соломона, и называться чоповцы стали Pauperes commilitonum Christi templique salomonici (Бедные поборники Христа и храма Соломона), а в быту тамплиеры (храмовники)... впрочем, тут тоже есть ряд версий, на суть не влияющих.

Примерно в это время реструктуризации и ребрендинга, в Заморье прибыл благочестивый рыцарь Гуго де Пейен, из вассалов графа Шампанского, ставший первым директором ЧОП.

Первых рыцарей обычно насчитывают девять, но численность росла, к 1129 году есть упоминание о тридцати.

Это не особо важно, но тут надо понимать две вещи.

Девять рыцарей — довольно мощный кулак. Это, на наши деньги, не девять охранников, а, скорее, танковая рота. В 1102 году, вся египетская армия под Рамлой, штурмовала крепость, защищаемую пятнадцатью рыцарями. И рыцарь редко выступал один, как правило его сопровождали оруженосцы, стрелки и прочие части поддержки. Но в летописях свиту упоминать не принято, там обычно пишут "в Ирландии высадились семь рыцарей", забывая дописать "и 70 стрелков", к примеру. В общем-то, привычное по Новому времени "полчища дикарей разбиты тремя джентльменами... командовавшими полком сипаев".

* * *

И еще один, часто упускаемый, нюанс. Рыцари Храма изначально не были военным, в нашем понимании, братством.

ЧОП создан и занимался (в Леванте, в Испании немного иначе) до конца пребывания в первую очередь совсем не войной: "...они обязались защищать паломников от разбойников и воров, охранять дороги и служить рыцарством Господним".

Охрана общественного порядка, дорожно-патрульная служба и — в продолжение предтеч — физзащита Церкви. Что условиям Заморья вполне соответствовало, контингент тамплиеров вербовался из желающих служить непосредственно церкви. Клирики же, завоевательных устремлений, понятно, иметь не могли, а токмо цели благочестивые и смиренную защиту. Да и под теорию разделения на "тех, кто воюет и тех, кто молится", защиту пилигримов подвести европейцам оказалось легче.

Собственно, чисто охранно-полицейские функции начальных Храмовников проходят по всем источникам. Тамплиеры первый период деятельности и строили-то не замки, а блокпосты на дорогах, это еще Лоуренс (на тот момент пока не ставший Аравийским), отмечал — мол, посты ДПС какие-то, а не крепости. Все правильно, замки им и не требовались, ведь "владыка патриарх и епископы в качестве покаяния поручили им во искупление грехов охранять пути и дороги от грабителей, ради спасения пилигримов".

* * *

Существуют версии, отдающие авторство идеи ордена храмовников Гуго I Шампанскому, патриарху Гормонду де Пикиньи и даже королю Балдуину II, но сути это не меняет. Лицом проекта и его первым менеджером стал Гуго де Пейен, при полной поддержке светской и церковной власти как в Заморье, так и в Европе. Орден быстро стал популярным, представляя вооруженным пилигримам альтернативу службе королю или его вассалам. Уже в 1120 году, именно к тамплиерам примкнул, скорее всего по политическим мотивам, граф Фульк V Анжуйский во время своей экскурсии, и это случай не единственный — поводы были разные.

К 1128 году, тамплиеры решили расширить бизнес.

По этому поводу в Европу выехал Гуго де Пейен, а задач у него имелось три. Вербовка воинов в Заморье и устройство свадьбы наследницы Иерусалимской короны от Балдуина II, а по церковной линии оформление Ордена Тамплиеров как военно-монашеского.

Дело в том, что первые воины Церкви подобрались из людей действительно религиозных и всерьез хотели принять монашеский сан. Но с оставлением возможности послужить в сане не токмо перстом, но и пестом, а такоже иными видами холодного оружия, к каковому труду они испытывали наибольшую склонность. Не всем же монастырские огороды копать? И коль концепция возможности такого совмещения должностей сформировалась — ее предложили папе Римскому. А поддержать попросили св. Бернара Клервоского, из цистерианского ордена, пользующегося уставом бенедиктинцев.

Тамплиеров поддерживал и упомянутый граф Гуго I Шампанский, успевший вступить в братство и умереть храмовником (но мирянином, а не монахом). Граф дружил с Бернаром Клервоским, подарил ему земли Клерво под монастырь, а рекомендации своему бывшему вассалу де Пейену дал наилучшие. Впрочем, еще один из девяти основателей братства Тампля приходился аббату Клерво дядей, так что ходатайствовать за храмовников было кому. Св. Бернар лоббировал создание Ордена на транснациональном уровне со всем усердием, и призвал Папу и архиепископов Реймсского и Сансского вынести вопрос на ближайший Церковный Собор в Труа.

В январе 1129 года, в Труа, тамплиеров зарегистрировали в качестве монашеского ордена, утвердили представленный де Пейеном устав, а самого посла магистром. Решение Собора подписал папа Гонорий II.

Нового в положении тамплиеров стало немного, но все важное.

Теперь братья ордена принимали монашеский сан (принося стандартные обеты бедности, целомудрия, послушания, и четвертый специальный — "служить и защищать"), причем существовали братья-рыцари и братья-сержанты, из третьего сословия, но тоже воюющие. Священников своих пока не полагалось, непосредственное руководство возлагалось на патриарха Иерусалимского, но под покровительством папы Римского.

* * *

Позже, несколькими папскими буллами, орден подчинили напрямую Римскому папе, напрочь вывели из юрисдикции местных филиалов, даровав бойцам своих капелланов и церкви, а с ними право оставлять себе собираемую в своих владениях десятину (церковную подать), служить в своих храмах даже во время отлучения территории, и еще ряд льгот. Отлучать же от церкви тамплиеров мог только понтифик лично.

Эти аттракционы папской щедрости, немедленно поссорили военные ордены с белым духовенством, от патриарха до последнего приходского священника. Ведь мало, что десятины лишили — еще и схему обойти отлучение дали, а управы на боевых монахов не стало. С тех пор споры между орденами и прелатами, монастырями и приходами, стали массовыми и постоянными.

С течением времени, расширились не только права, но и обязанности.

Воевать неверных в составе королевских армий, храмовников привлекли уже в 1129 году, а чуть позже их филиалы в Испании, где продолжалась Реконкиста, вообще в основном перешли от патрулирования дорог к охране границы и статусу "действующего резерва" сеньоров.

В Леванте задачи ДПС сохранялись до конца, братья разработали маршруты патрулей, где каждый отрезок пути между их командорством, обителью или СПМ (стационарный пост монахов) занимал суточный переход, и рейдовали на этих тропах (в первую очередь на ведущих в Иерусалим, Вифлеем, Назарет, к Иордану и прочим библейским местам) постоянно. Что число разбойных нападений сократило.

* * *

Как все знают, еще тамплиеры (и госпитальеры не меньше) завели себе "банк".

Это не просто верно, это порой еще и недооценивается. Они создали банк практически со всеми его современными функциями, совместив европейскую ориентацию на кредиты и исламскую на переводы и инвестиции, чего ранее никто не делал. В боевые монахи набирались люди религиозные, но вполне разумные и получающие разносторонний опыт, перемещаясь по свету от Пиренеев до Египта, и сталкиваясь с разными финансовыми практиками. Потому Ордены занимались денежными переводами, учетом векселей, инвестициями, приемом вкладов (в т.ч. депозитов), выдачей займов (порой синдицированных), операциями по счетам, частным банкингом и банкингом государственным... даже депозитарная деятельность существовала, тамплиеры побывали держателями трех замков в Нормандии, в обеспечение будущего брака детей королей Франции и Англии.

К банковской деятельности, храмовники логично пришли в развитие основной задачи — охраны паломников. Лучшее средство избежать хищения, это, согласитесь, безнал. Нет налички — грабеж теряет смысл. Потому принять деньги в Европе, выдать чек и обналичить его в Заморье, дело благое. Нападать на пилигрима, чтобы отнять ненужную бумажку, бессмысленно. А собственно кэш не всегда и требовалось возить из Европы, порой проще было разместить там или перевести в товары. Впрочем, если и требовалось — один конвой охранять проще. Кредиты на турпоездку в Святую Землю тоже охватывались уставными задачами и, кстати, выдавались на льготных условиях. Но залогами под эти займы требовалось управлять, а еще были дарения. Жертвовали орденам первые века много и охотно, как в Европе, так и в Заморье, и не только деньги, но и фьефы, ренты, земли, сервов... мавританских рабов и испанских евреев, право помола и 1/10 десятины с прихода. Очень бурная хозяйственная деятельность, в общем.

На всем этом рыцари, безусловно, зарабатывали. Скажем, комиссия за денежный перевод Европа-Заморье около 2,5% — не так много даже по нынешним временам. Но и расходовали щедро. Строительство крепостей, содержание бойцов, отправка оружия, лошадей, дерева и прочего дефицита в Левант, позже зерна, да те же выкупы пленных... В целом, ЗВР, скорее всего, ордены не особо скопили, деньги находились в обороте. Владения другое дело, доходных инвестиций с постоянным денежным потоком имелось много.

При этом, сохранность вкладов и возврат долгов братья обеспечивали не только авторитетом Церкви, но и собственными, хорошо вооруженными силами, что доверие клиентов резко повышало — не всяк король мог столько бойцов мобилизовать.

С владениями, надо отметить и известный трюк.

Поскольку ордены фактически обладали иммунитетом от светских и церковных властей, постольку привилегии распространялись и на их собственность, в частности на земли. Земли же обрабатывали вовсе не монахи, а держатели наделов от ордена — "верные". Попасть под юрисдикцию Тампля или Госпиталя желающих находилось много, это несло свободу от королевских повинностей, церковных интердиктов, и запрет воевать на таких территориях — "божий мир". А наехавшего на орденских подопечных, ждало отлучение от папы... если тот успеет, монашествующие рыцари своих подданных защищали быстро, решительно и не стесняясь.

Вообще, тогдашний "средний класс" в виде низших дворян и высшего слоя третьего сословия, ордена поддерживал как бы не больше, чем аристократы, и дарами, и пополнением.

* * *

А вот теперь о Госпитале.

История Суверенного Рыцарского Ордена Госпитальеров Св. Иоанна Иерусалимского Родоса и Мальты, темна и непонятна. Куда таинственней, чем у тамплиеров. Впрочем, для истории храмовников много материала дали судебные процессы над ними и изъятые материалы, уголовное дело, вообще неплохое подспорье для историка. Иоанниты-госпитальеры этой участи избежали.

"Истоки ордена св. Иоанна Иерусалимского не вполне ясны", как метко замечают историки, а неясность вот в чем. Некогда госпитальеры официально вели происхождение от Маккавеев, но даже сами при этом как-то смущались, и нынче эта версия редко рассматривается. Хотя я не удивился бы — существуют же они по сей день?

Как выше упомянуто, братства монахов и околоцерковных мирян в Святой Земле существовали издревле. И главным занятием братств, связанных с паломничеством, служила не охрана, а вовсе странноприимство, то есть помощь путникам в ночлеге, лечении и пребывании — визы, обмен валют, переводчики, гиды и прочее. Путь из Европы в Палестину с начала нашей эры был популярным, но не простым, и проблем у пилигримов хватало. Собственно, "госпиталь" в тогдашней терминологии это гибрид больницы, приюта, ночлежки, бесплатной столовой и раздачи милостыни. И такие госпитали основывались века так с III минимум.

В VII веке патриарх Александрии св. Иоанн Милостивый, в заботе о пилигримах (из Египта, в первую очередь), построил в Иерусалиме недалеко от храма Гроба Господня, церковь св. Иоанна Крестителя и при ней такой вот небольшой госпиталь. Иоанн Милостивый вообще прославился благотворительностью, за что почитался христианами всех ветвей, и... и вот тут к госпитальерам. Не известно (мы часто будем эту фразу употреблять) кто был изначальным покровителем ордена — Иоанн Милостивый или сразу Иоанн Креститель, обе версии имеют сторонников. Возможно, госпиталь ордена иоаннитов построен именно на фундаменте госпиталя св. Иоанна Милостивого... или у церкви Марии Латинской. А может это вообще одно мест, не известно — с госпитальерами, с ними часто так.

Позже (когда неизвестно), веке в IX — X, возле храма Гроба Господня существовала упомянутая церковь Марии Латинской, при которой тоже имелся госпиталь, и даже возможно тот же самый. Что там с церковью произошло неизвестно, а только в XI веке она стала курироваться купцами из итальянского города Амальфи.

Амальфи — первый из плеяды знаменитых итальянских морских городов-республик, вышедших на большую дорогу средиземноморской торговли, и в Левант оттуда наезжали часто, ничего удивительного в своей церкви нет. Тут же упомянем, что знак иоаннитов, известный ныне как "мальтийский крест", тогда служил амальфийским гербом ("мальтийский" крест на синем поле). Город сей значился автономным владением византийцев, затем независимым, а потом уж его покорил Гвискар, папа Боэмунда Таррентского, но не окончательно, потом еще не раз покоряли, тяга к суверенитету не пропадала. Так что, строго говоря, Риму или Константинополю подчинялись по церковной линии курировавшие госпиталь в Леванте амальфийцы, неизвестно.

А еще неизвестно, кто и когда "последний" госпиталь — реорганизованный позже в орден, содержал в XI веке из амальфийцев. Возможно в течение века создали новый, а может продолжали работать в старом, со времен Иоанна Милостивого. Факт, что к приходу крестоносцев, госпиталь существовал, а руководил им некто Жерар.

* * *

Кто такой Жерар... правильно, неизвестно. Даже его национальность, сословие и точное имя не установлены. В Латинских королевствах он быстро стал лидером братства госпитальеров, реорганизовал его в орден, но неизвестно, были ли госпитальеры до реорганизации монахами или мирянами, а также когда все-таки монахами стали.

Позже Жерара канонизировали, есть описания нескольких чудес, что интересно, связанных вовсе не с милосердием и лечением. Во время осады крестоносцами Иерусалима, Жерар, находясь в осажденном городе, по преданию бросал хлеба со стены франкам. Чтобы подкормить и уменьшить запасы осажденных, видимо. За этим его схватили сарацины, привели к коменданту репрессировать, но кидаемые хлеба к разбору превратились в камни, отчего Жерара казнить не стали. Ничего особо удивительного тут даже и нету — амальфийцы, как и всякие купцы, наверняка умели "решать вопросы", а мутации вещдоков дело во все времена понятное, сколько это стоило не принципиально. И даже помощь Высших сил тут уместна — мог ведь попасться неберущий конвоир. Но остальные вопросы остаются.

* * *

После победы крестоносцев, Готфрид Бульонский, первый правитель Иерусалимской сеньории, госпитальерам благоволил, подарил деревню в пригороде и местечко в своих европейских владениях, и этот почин в Европе подхватили другие сеньоры. В принципе, все логично — госпиталь лечил раненных франков, военврачам жертвовать для рыцаря нормально.

При Готфриде, в госпиталь вступили рыцари. Минимум четверо, чьи имена известны, а то и больше. Один из них, Раймонд де Пюи, станет преемником Жерара... но это потом. А пока об обетах. После наплыва даров и расширения деятельности братства под началом Жерара, последний созвал учредительное собрание и предложил от мира отречься, заниматься странноприимством и лечением, но уже в монашестве. Тогда же и форму ввели, черную. с белым мальтийским-амальфийским крестом. Когда это случилось, разумеется, неизвестно, предполагается, что в 1099 — 1102 годах. Подчинялось созданное монашеское братство патриарху Иерусалима.

Монахи Госпиталя стали активно расширять дело, открывая филиалы в Европе, на путях паломников, и собирать многочисленные пожертвования. На этой почве их пути с патриархом разошлись, оттого что платить ему положенную долю не хотелось. Как госпитальеры попали на прием к папе римскому, неизвестно, но в 1113 году Пасхалий II издал буллу, учредив Госпиталь как транснациональную фирму, подчиняющуюся напрямую папе, с иммунитетом от светских и церковных властей, оставлением себе десятины, самоуправлением и прочими льготами, "на все времена". Когда, кстати, покровителем ордена стал св. Иоанн (и который, повторюсь), неизвестно. Но иоаннитами орден стали называть видимо позже. Кроме того, в новый орден влили путем поглощения некоторые независимые аналогичные общины и заведения.

Позже, как и тамплиерам, ордену дозволили своих священников, а еще орден стал военным.

* * *

С последним все снова не ясно, и когда госпитальеры начали воевать, неизвестно.

Один из первых историков событий, Вильгельм Тирский, о госпитальерах при власти мусульман писал так: "Большое количество греков и латинян, невзирая на все опасности того бедственного века, приходили с паломничеством к святым местам. (...) Тот, кто мог выплатить пошлину, получал разрешение на вход в город и становился предметом новых забот для своих братьев. Ходивших по городу для посещения святых мест паломников беспрестанно предупреждали, чтобы они соблюдали величайшую осторожность — в противном случае они могли быть избиты, ограблены или даже тайно убиты или задушены. Движимые желанием предотвратить эти несчастья и наполненные братской любовью, христиане беспрестанно ходили по путям паломников для того, чтобы убедиться в их невредимости и защитить их от всех возможных несчастий".

Нет, мы можем допустить, что защита от указанных несчастий — избиений, грабежа или тайного убийства, осуществлялась ласкою и проповедью. Но больше похоже на патрули самообороны. Интересно, где потом трупы предотвращенных всплывали... Но, как ранее упоминалось, четких данных о боевиках нет.

При франках госпитальеры начали воевать где-то в 20-е — 30-е годы XII века. Наверное, тут тоже варианты есть. И затем все сильнее становились похожи на тамплиеров. Точно так же делились на рыцарей, служащих братьев и капелланов, так же занимались банковской деятельностью (еще неизвестно, кто первый начал), но имелись два отличия.

* * *

Иоанниты первой заботой ставили себе деятельность госпиталя — больницы и приюта пилигримов, а заодно и всех остальных. Отнюдь не формально, они отгрохали в Иерусалиме огромный по тем временам комплекс, совмещающий больницу, ночлежку и прочее, на 2 000 койко-мест, широко занимались благотворительностью (Тампль себе этой задачи не ставил) и слыли авторитетными медиками. Причем, не только в Иерусалиме, но и в Европе, и в Византии. И эта лечебно-гостиничная деятельность велась немногим слабее военной, а в начале и посолиднее. До сих пор, кстати, ведется.

Тут, однако, тоже есть загадка. Госпиталь точно имел филиал в Константинополе. Пользующийся авторитетом, один тамошний приор служил послом меж василевсом и папой римским, например. Но еще в Константинополе имелся мощный, превосходящий иерусалимский, госпитальный комплекс — странноприимный дом Спаса-Вседержителя, вероятно, не орденский... точно неизвестно, разумеется, может и орденский. Но скорее всего нет. Потому что традиция таких госпиталей относится тоже к св. Василию Великому, который завел такой в своей Кесарии. А еще такая традиция — основывать и содержать из милосердия бесплатные больницы, очень долго существовала у мусульман. Их таких много, в том числе и для паломников в Мекку...

Второй отличительной чертой, стала тяга Госпиталя к знаниям. В ордене Храма чтение не поощряли, рыцарю оно ни к чему. Иоанниты же завели библиотеки, занимались переписыванием книг, переводами, и вообще слыли интеллигентами в этой среде. Часть творческого наследия, воспринятого в Европе от мусульман, дошло как раз через госпитальеров. Литературку, понятно, больше почитывали, скорее всего, не боевые братья, а врачи, но все же.

* * *

В целом, оба ордена в первую очередь занимались уставной деятельностью, финансовая служила для оплаты выполнения основных задач. Основные силы сосредотачивались в Латинских королевствах, насчитывая на пике более 400 рыцарей и до трех тысяч бойцов всего (с учетом наемных) каждый орден. Меньшая часть воевала в Испании. Причем не все рыцари и сержанты становились монахами, существовал статус "прикомандированных сотрудников", когда миряне, в первую очередь рыцари, вступали в орден на оговоренный (чаще всего год-два) срок, на этом сроке жили по уставу, но монашества не принимали и по отбытию возвращались в народное хозяйство.

В европейских филиалах действующих рыцарей находилось немного, большую часть составляли служащие братья и ветераны (увечные и пенсионеры), да и тех постоянно был некомплект.

К чести католической церкви отметим, что внутри христианского мира военно-монашеские ордена практически не использовались. Только неверные, только фронтир!

Несколько случаев (крестовый поход против еретиков в Южной Франции, война с Шотландией) остались локальными, а вклад боевых братьев невеликим. Хотя папы и пытались порой развить тему. Рыцари-монахи служили в охране папских замков, часто комендантами, но так случалось и со светскими сеньорами, как в военной сфере, так и в финансовой — казной Франции долгое время управляли тамплиеры.

При этом, оба ордена в Леванте и Испании служили мобильным резервом королей, воплощая идею небольшой, но постоянной и самофинансируемой армии, а не феодального ополчения. Именно потому привлекать их к походам и передавать под защиту крепости, сеньоры начали очень быстро. Тамплиеры и госпитальеры воевали упорно, из 22 магистров Храма, например, десятеро погибли в бою или от ран после боя... ну, с двадцать третьим и последним кончилось костром инквизиции, но то форс-мажор. И охрана дорог, а для Госпиталя — лечение и приют паломников.

* * *

В эпилоге, стоит упомянуть еще вот о чем.

Тамплиеры ныне источник всяческой криптоистории и конспирологии, с легендами о запрятанных сокровищах, мистическом прошлом и тайно-правящим настоящим. Хотя лично я искренне не понимаю, почему таинственными считаются храмовники, а не иоанниты? Как мы видели выше, Тампль суть фирма насквозь понятная, а вот Госпиталь...

Безусловно, о тамплиерах "черную легенду" было кому оплачивать. В 1307-1314 годах, когда французский король Филипп IV громил орден, их в чем только не обвинили — от ереси и идолопоклонничества, до содомии и измены на поле боя, включая соглашения с сарацинами.

Вероятно, нарушения процессуальных норм церкви, за храмовниками и впрямь водилось, но не более обычных для воюющих передовых частей, типа причастия или исповеди не капелланом, а простыми братьями. Да и сплетни о мистике, больше напоминают кондовые армейские шутки. Мистика — не из этой группы лиц.

Но госпитальеры в любом случае, выглядят куда таинственней. История покрыта мраком, неясностей полно, в изменах делу Заморья их обвиняли не меньше тамплиерского, обзывали банкстерами и "паразитами, опутавшими мир финансовой паутиной" точно так же. Мистика Госпиталю более к лицу — традиции исламо-византийские, версия веры основателей непонятна. А самое забавное — по роспуску ордена Храма папой, осуждению инквизицией и прочему разгрому, правопреемником Тампля стали именно госпитальеры. Указом понтифика. Унаследовав имущество и людей, хотя тут были сложности.

Тамплиеры, как известно, были серьезными кредиторами, в том числе и короля Франции. Оттого их сокровища штука сомнительная — откуда в банке наличные деньги? Они инвестированы в поля и замки, или выданы в виде займов. Практика современного АСВ это наглядно показывает. И, как мы все помним, должников не убивают. Ну, как правило. Оружие кредитора — паяльник. А вот обратное не просто распространено, а для Средних веков даже популярная забава. Потому госпитальеры-преемники взыскать тамплиерские кредиты могли крайне редко, с королей похоже, вообще ни разу. А вот немалую часть владений получили — не сразу и через массу судов и разборок, но все же.

И никаких черных легенд — удивительно. Даже общепринятых тогда про всех монахов обвинений в банальной содомии не припомню.

В общем, отчего иоанниты не таинственные в массовом сознании — традиционно неизвестно. Но с госпитальерами, с ними часто так.

Глава VI. В игре — Зенги.

Суровые годы борьбы и тревог

С тех пор, как мальчишкой шагнул за порог.

Кормился мечом и престол взял в добычу,

И смерть за плечом — для эмира в обычай...

Имад ад-дин Зенги ибн Ак-Сонкур происходил из знатного турецкого рода, его авторитетный отец служил у султана наместником Алеппо. Тутуш, папа встречавшегося нам ранее Ридвана, город захватил, султанскому наместнику отрубили голову, а Зенги приютил Кербога, тогдашний правитель Мосула. Это произошло в 1094 году, еще до прихода крестоносцев, так что сирота вырос и начал службу в Мосуле, про чехарду переворотов, войн и смен правителей в котором мы много писали. Во всем этом Зенги принимал непосредственное участие, пройдя путь от... ну, не от рядового, воспитанник наместника из хорошего рода, начал с руководящей должности, но с низовой. С крестоносцами он воевал на стороне меняющихся владык Мосула почти двадцать лет, отличился в боях, после смерти в 1118 году султана Мухаммеда I, поучаствовал в схватке за трон на стороне Махмуда II, выдвинулся, демонстрируя молодому правителю верность, за что позже стал комендантом Басры, богатейшего порта.

В 1125 году, Багдадский халиф аль-Мустаршид решил не отставать от мировой моды, и затеял с султаном классическую борьбу за инвеституру, точно как в Европе. Воевать халифа, повелителя правоверных, решался не всякий мусульманин, но у султана Махмуда II нашелся верный Зенги — которого в этом мире мало что смущало. Зенги войска аль-Мустаршида разбил, а его самого "учтиво принудил к покорности" и закрыл во дворце под домашний арест. Чтобы наследник пророка вдруг опять чего не выдумал, султан поставил победителя губернатором Багдада.

В 1127 году Махмуд II выдвинул Зенги на совсем самостоятельный пост, назначив атабеком наследника и наместником Мосула, а заодно и всей Сирии, поручив отвоевать последнюю у неверных, чье продвижение уже обращало на себя внимание.

Зенги слыл отморозком даже по турецким меркам, каковую репутацию тщательно лелеял. Кроме жестокости и коварства, он отличался умом и сообразительностью, дерзким расчетом, стратегическим мышлением, властностью, подозрительностью и безжалостностью. Естественно, личной храбростью — с таким бэкграундом без того не выжить. В общем, "сама смерть врагам и горожанам", как о нем писал современник. Управленцем атабек был умелым, а полководцем опытным и суровым — его войска отличались среди турецких невиданной дисциплиной. Очень подходящая личность для западной границы.

Взяв власть в Мосуле, Зенги привел к покорности окрестные земли, затем Джазират — город, успевший отпасть и завести собственного эмира, потом отжал несколько приграничных крепостей у Давуда ибн Сукмана, эмира Хасанкейфа. Это заняло у наместника почти год, и на неверных он выступил лишь летом 1128 года.

* * *

Выступив, атабек с заботливо собранным войском вышиб латинян из Рас-эль-Айна, благо франкский гарнизон там оказался невелик — вассалы Эдессы стояли на границе с Антиохией. Не выздоровевший Жослен, через короля предложил Боэмунду II перемирие и не дожидаясь результата увел большую часть войск на усиление восточной границы, Эдессы и Харрана.

Зенги театр военных действий прекрасно знал, участвовал в предыдущих штурмах графских крепостей и биться об их стены снова пока не хотел. О распре в стане врага вести доходили, хотя турок, до того воспринимавших противника единым целым, это удивило: "говорят, что между франками возникло несогласие, что для них вещь непривычная. Утверждают даже, что они сражаются друг с другом, и что имеется много убитых".

Поэтому атабек предложил графу Эдессы перемирие на два года в "старых" границах, на которое де Куртене тут же согласился, воевать на два фронта желания не было.

* * *

Заключив мир, Зенги спустился южнее, обошел Харран и осадил Ракку. Антиохийский гарнизон которой, как и в первом случае, уменьшился по причине феодального спора. На этот раз мира с соседом-франком запросил князь Антиохии.

Окончательно взбеленившийся Балдуин II потребовал немедленного отвода войск от границ на восток, снятия с Эдессы отлучения и срочной личной встречи противников под своим руководством, пообещав пока занять нейтралку своей дружиной. Сеньоры согласились, но Ракке это уже не помогло, крепость пала после второго штурма. В городе Зенги казнил всех взятых в плен латинян, за что получил от франков прозвище "Кровавый", чему, говорят, очень порадовался.

Король, граф Эдессы и князь Антиохии встретились на границе и граф с князем заключили мир, тем паче, повод для пограничного спора ныне отошел туркам. Интердикт сняли. Боэмунд II выехал в Алеппо, где спешно укрепляли крепость, ожидая нападения — небольшие отряды туркмен Зенги уже набегали на окрестности. Предполагался новый виток борьбы за город, бывший, как все знали, "наследным" для атабека. Жослен ушел в Эдессу, не до конца доверяя как туркам, так и норманнам. Балдуин II задержался в Антиохии, присмотреть за всеми.

* * *

Зенги лезть на стены снова не захотел. Он прекрасно знал, во что превратилось Алеппо за прошлые годы осад, последнее время крепость спешно ремонтировали, и класть бойцов за не приносящий денег актив он счел неперспективным.

Атабек прошел вдоль Евфрата на юг, к Рахбе, а оттуда в Пальмиру. Городок, чьи стены предназначались против разбойничьих шаек, сопротивлялся целый день, возможно, просто сразу не разобравшись кто его осаждает. Зенги не то рассердился на отпор, не то пожелал запугать будущих противников, а может, мстил Пальмире, за переход к франкам без сопротивления уже в его правление, но после капитуляции защитников на условиях сохранения жизни, он приказал распять пленных, с кастеляна крепости содрать живьем кожу, а жителей (безусловно, мусульман), беспощадно грабил и резал его аскар, впрочем, населения там немного и было.

А потом атабек отдал новый приказ — вперед, на запад.

* * *

На запад, как мы упоминали, дорог вело две — на Хомс или Дамаск. Зенги выбрал последний. Проект года планировалось завершить громкой победой и богатой добычей, и Дамаск был вне конкуренции, город богатейший и известнейший. Для дальнейшего наступления перспективнее, в последующей обороне проще.

О захвате Пальмиры в Дамаске знали, нападения ждали, хотя надеялись, что противник выберет Хомс, в котором тоже готовились. Командовал в городе королевский виконт Балиан Ибеллин, рыцарь родом из Италии, в прошлом коннетабль графства Яффа, человек не особо знатный, но опытный и преданный королю. Собственно, потому он пост виконта в крупнейшем городе королевского домена и занимал.

Проблема виконта заключалась в гарнизоне. На Дамаск давно никто не нападал, все привыкли, что "на базаре не воюют", потому часть выставляемых городом по мобилизации воинов ушла с королем в Антиохию. Регион, напомню, был самым исламизированным в королевстве, франки тут селились неохотно, а христиане восточных церквей составляли небольшой процент населения.

С учетом стянувшихся в крепость из округи (и за вычетом отъехавших западнее, переждать войну в местах поспокойнее), латинян у виконта насчитывалось немного, а способных держать оружие и вовсе не более пятисот, из них рыцарей по разным источникам не то десять, не то целая дюжина. Плюс наемная стража, около двух сотен из местных, чьи надежность и боевые качества оценивались довольно средне.

Получив от патрульных донесение, что Зенги движется на Дамаск, виконт традиционно мобилизовал франков и грустил у окна, глядя на толпы нехристей-горожан и предвидя печальные перспективы. Отчего подумывал на городские стены людей не выводить, а запереться в крепостной цитадели и ждать помощи, гонцов он отослал сразу. С сокращенным штатом стены удержать невозможно, особенно если изнутри атабеку единоверцы помогут, в чем Ибеллин не сомневался. Явление делегации от городского совета во главе с кади (судьей мусульманской общины) виконта насторожило, а их заявление стало и вовсе сюрпризом.

В Совет Дамаска к тому времени входили лидеры религиозных общин (мусульманской, восточно-христианской и иудейской), представители купцов и ремесленников (последнее стало результатом франкского либерального влияния). Нобилитет, в общем, сочетающий местные и европейские принципы. Занимался Совет управлением городом, потому как виконты этого не умели, горожане их вмешательства не желали, а кому-то же надо. До должности бургомистра либерализация еще не дошла, королевский управляющий в лице виконта есть, потому неформально совет возглавлял кади, фигура, по высоким торговым оборотам, подсудность к которым почти всегда применялась шариатская, важная и всеми общинами уважаемая.

Делегация сообщила Ибеллину, что горожане всех вероисповеданий твердо стоят на позициях интернационализма, а правильная дружба народов — это когда все, сирийцы, арабы, евреи, собираются вместе и идут воевать турку. Могут латинян с собой взять, хоть те от турок и недалеко ушли, такие же дикари... впрочем, последнее, возможно, не озвучили, и так все в курсе.

Люди Дамаска были экономически активны, жизнь и окружающий мир знали, и четко понимали насчет Зенги две вещи. Первое — будут грабить. То есть, неверных еще и резать, но грабить всех. Объяснять туркам, что тут их арабо-сирийские единоверцы — занятие интересное, но в захваченном городе неуместное. А во-вторых, имелся наглядный пример Алеппо. Дающий четкую перспективу будущего в случае победы Зенги: подход франков, блокады, набеги, осады... Даже если король город не отобьет (а это возможно, Мосул далеко, а Зенги в Дамаске не останется), экономике конец. Вместе с населением, сколько там в Алеппо осталось за несколько лет? Да и зверская расправа в Пальмире, "призванная убедить жителей Дамаска, что сопротивление будет самоубийственно, произвела противоположное впечатление и вселила в их сердца желание сражаться".

Дамаск не воевал уже четверть века, активно наживал добро и несмотря на сочувствие делу ислама, даже правоверные вовсе не хотели менять судьбу. Короли Иерусалима и население как раз на такой случай все прошлые годы отстраивали крепость — несмотря на локальный мир остающуюся приграничной, а уж способных занять места на стенах в Дамаске хватало. Как ранее отмечалось, тогдашние купцы со своим офисом — готовые обстрелянные подразделения, да и свободные ремесленники им не сильно уступали.

Виконта такой поворот удивил, но Ибеллин решил попробовать. Хуже все равно не будет, поскольку некуда — бежать он не собирался. Спустя несколько часов, ополченцы начали занимать оборону, благо оружия в крупнейшем левантийском центре оборонпрома, хватало.

* * *

Подойдя к Дамаску, Зенги направил парламентера с требованием сдать город, получив отказ, стал лагерем в пригороде Дарайя и начал осаду. Ибеллин с конным отрядом ополченных караванных охранников, успел провести пару неудачных стычек, в которых мосульцы захватили несколько пленных, а затем геройствовать прекратил и затворился в городе.

Атабек "установил вокруг Дамаска двадцать мангонел, с помощью которых велся непрерывный обстрел". Несмотря на многолетнее строительство, стену в одном месте со стороны Мусаллы удалось проломить за день, и турки пошли на штурм.

Бой длился весь день, осажденные атаку "завалили трупами" понеся в проломе большие потери, но приступ отбили. Как писал дамасский хронист-мусульманин "атабек перебил значительное число ополченцев, предав их мечу, другие вернулись в город раненные и безоружные, так же погибли три знатных франка, а их наместник получил ранение. В этот день Дамаск оказался на грани краха, если бы Аллах не смилостивился над ним".

За ночь стену восстановили.

Атабек попробовал фирменный трюк с запугиванием, выведя пленных на видное со стен место и люто умучив "бичуя до смерти". Может, в Месопотамии это и работало, но дамаскианцы только укрепились в нежелании такого правителя, "среди войск и ополчения он не встретил никого, кто не хотел бы продолжить борьбу и не горел бы желанием сразиться".

Расстроенный провалом перфоманса, Зенги несколько дней продолжал ломать стены и искать уязвимые места, но без особых успехов. Следующую неделю он "посылал свой аскар на приступ", атаки следовали одна за другой, но "эти схватки не были уже ожесточенными, и блокада города не была плотной", первый штурм оказался самым опасным и кровопролитным.

Пресечь сообщение крепости с внешним миром полностью не удалось, обозы с припасами прорывались, что не удивительно — лучшие в регионе караванщики работали на свой желудок.

Атабек начал рыть подкопы, а чтобы аскар не скучал, отправил бойцов разорять окрестности.

* * *

Оборона выглядела устойчивой, но виконта смущало отсутствие подкреплений. Времени, по его прикидке, хватало.

Не хватало желания. Поднятые по тревоге гонцами Ибеллина граф Понс Триполийский и граф Хамы Роман де Пюи, ополчили вассалов и выдвинулись к Хомсу. Там сеньоры изучили обстановку на фронте и пришли к выводу, что класть своих людей за личный королевский город не стоит. Придет Балдуин II, гуртом Зенги бить и двинемся. Если крепость падет — отобьем, пока турки грабежом заняты, а то отрежем путь отхода рванув на Пальмиру. А пока ничего критичного, Дамаск держится, силы противника стачиваются на приступах, все нормально. Доложив в королевскую ставку в Антиохии, что "сдерживают натиск турок на северном направлении во враждебном сарацинском районе", два графа засели в богатом — и тоже королевском, городе на коронный счет, проводя время в ожидании дальнейших событий. Зенги действительно рассылал по округе конные отряды туркмен, разоряющие местность, несколько стычек с ними случилось, после чего войска графов искренне считали себя участниками боевых действий.

В Иерусалиме тоже провели вторую волну мобилизации — первая сидела с королем на севере, и тоже выжидали. Балдуин II задержался в Антиохии. Собственно, донесение о войне в Дамаске он получил позже всех, а "туман войны" и рыскающие у границ княжества мелкие турецкие отряды не позволяли сразу срываться на юг. Вдруг это отвлекающий маневр, и Зенги все же ударит основными силами на Алеппо? Так что к Дамаску королевская дружина отправилась с задержкой.

Эдесса и Антиохия не участвовали, стерегли свои рубежи.

Спустя месяц осады, король и графы соединились в Хомсе. С запада и юга турецкие разъезды отжимались контингентами коннетабля Гильома де Бюра и князя Заиорданского Пайена де Мильи, а Хомская группа войск выступила на Дамаск.

Узнав об этом, Зенги п еще раз штурмовал стены весь день, но успеха не добился. После чего, помня о растянутых коммуникациях и угрозе удара на Пальмиру, осаду снял и ушел в Мосул, оставив по пути в Пальмире гарнизон.

* * *

Итог компании 1128 года, даже после неудачи с Дамаском, стал победой атабека. Меньше чем за год, Зенги вернул все потерянное предшественником, отбросил агрессию франков к границам 1119 года, да еще и совершил поход "в подбрюшье неверных". Наместник получил почетную кличку "гордость ислама" и популярность в массах, но тут восходящей звезде намекнули, что султан Махмуд II замыслил ротацию подчиненных и на Мосул уже якобы есть претендент.

Зенги спешно отбыл в Исфаган, в ставку, занес повелителю сто тысяч динаров, отчего кадровые перестановки не состоялись. Суть интриги неизвестна, но есть мнение, что вся тема центром затевалась под простым лозунгом "делиться надо", особенно после побед в торговых районах, а может это вообще был расчет за назначение. Но в любом случае, на латинских границах он вновь возник лишь в начале 1130 года.

* * *

Франки объявили героическую оборону Дамаска своей победой, что несколько скрасило годовой баланс.

Латинский хронист, естественно, отдавал лавры героя виконту и его рыцарям, снисходительно упоминая "поддержку жителей" и воспевая подвиги Балиана I "Старого" Ибеллина, ставшего основателем известного рода. Король за спасение ценного актива от рейдеров не поскупился, произвел отличившегося в графы Хомса, а ополченных латинян из третьего сословия "способных биться конно и оружно", традиционно наделил ленами там же, возведя в рыцарское сословие и обязав службой новому графу "по местной линии" (одновременно, напомню, все феодалы Иерусалимского королевства являлись прямыми вассалами короны).

Мнением награжденных при том никто не интересовался, отказа не ждали. Ибеллин входил в состав знати и становился аристократом, причем по общеевропейским меркам. Граф — это серьезно, даже заморский. Это навсегда и с потомством возвышает над обычными рыцарями. Да и для бывших мещан и фермеров карьера неплохая.

Созданием новой аристократии, Балдуин II решал несколько задач, и награждения тут были не на первом плане. Укрепление границы с Зенги кадрами, доказавшими умение защищать крепости в иноверном регионе, приход в район франкской власти и повышение лояльности населения — напомню, пока эта территория контролировалась скорее формально, а недавнее пребывание там франкской группы войск проблему заострило, хоть и узнаваемость латинян повысило. Виконт теперь считался специалистом по работе с мусульманами, а заодно от него ждали роли преданного резерва. Предъявить графам Триполи и Хамы, формально оказалось нечего, но реальность все понимали.

Мусульманский летописец Дамаска, роль Ибеллина тоже, в сущности, оценивал положительно, отметив, что воевать виконт горожанам не мешал, даже совершать героические вылазки порывался не часто, "с почтением слушал рассуждения мудрых людей", а на стенах бился "смело и с обычной для франков яростью". В руководстве обороной, правда, летописец виконта не упоминает, отдавая эти функции целиком лидерам ополченцев.

Кто из двух источников прав — неизвестно, но по окончании войны горсовет Дамаска не преминул попросить с короля плату за лояльность. Аккуратно напомнив о безупречном поведении, патрициат просил статуса на европейский манер, городского устава и бургомистра, а еще договор с короной на прозрачных условиях. Льгот по налогам не просили, хотя повод вроде бы имелся.

Балдуин II ходатайство воспринял спокойно, что подтверждает существенный вклад ополченцев в победу. Отношения упорядочить согласился, но без радикальных вольностей, и хартию выдал в стиле того, что уже начинали называть "руанским правом", без коммуны. За сюзереном осталась большая часть доходов и судебных дел, руководство городским управлением осуществлял королевский виконт, являющийся председателем городского Совета, ему же подчинялась стража. Но закреплялся размер повинностей, а во внутренних делах, "не затрагивающих интересы короны", Совет получил почти полную свободу.

Дамаск упрочил свое положение и, что важно, гарантии статуса королевского города, не опасаясь передачи невесть кому по примеру Хамы и Хомса. Торговые пути через Пальмиру через некоторое время снова оживились, так что горожане вышли из ситуации не без выгоды.

* * *

Проведя итоговый банкет, король выехал в Акру. Встречать будущего зятя.

Отплывший в 1127 году в Европу Гуго да Пейен, теперь магистр ордена Тамплиеров, успешно выполнил все задачи. Орден зарегистрировал, провел успешную рекламную компанию и привлек множество новых собратьев. Большая часть которых отправилась на восток нестандартным путем — сушей, через Византию. Заодно сопровождая и охраняя паломников из простого люда, потянувшихся к Святым местам и за лучшей долей. Это само по себе стало удачным проектом. Василевс Иоанн II Комнин транзит разрешил, боевые монахи не допускали стычек с местным населением, а позже на трассе появились госпитальеры, открывшие сеть странноприимных домов, что сделало "дорогу пилигримов" весьма оживленной, достаточно удобной и быстрой, добавляя Заморью людских резервов.

Пополнение из рыцарей светских добиралось кораблями и тоже массово, хотя большинство шло "с возвратом". Правда, основной заезд добровольцев случился в летнюю навигацию, весной корабли забронировал граф Фульк Анжуйский.

Граф, как мы упоминали, в Заморье бывал, да еще приходился сводным братом (мама общая, отцы разные) нынешней графине Триполийской Сесилии, французской принцессе по папе, так что в королевстве его прекрасно знали. Анжуйское графство считалось одним из богатейших и сильнейших доменов во Франции, и долгое время Фульк поддерживал Людовика VI Французского против англо-нормандцев. Позже граф позицию несколько поменял, а в 1128 году склонность к королю Англии Генриху I усугубил, женив своего сына и наследника Жофруа Плантагенета на Матильде, дочери и наследнице Генриха I, бездетной вдове германского императора Генриха V. Невеста была не только вдовой, но и на 11 лет старше юного (14 лет) жениха, но приданое стоило и не таких трудностей.

С Людовиком VI, однако, получилось, как все признавали, неудобно, и во Франции Фульку стало некомфортно. Потому вдовый уже три года граф на предложение из Иерусалима согласился, отгулял на свадьбе сына, сдал пост счастливому молодожену и отправился на восток.

С Фульком подписали договор, предоставляя по смерти тестя должность короля, а не принца-консорта, но граф выдвинул еще два условия. Подтверждение папой римским законности коронации Балдуина II, что, как мы помним, в свое время ставилось под сомнение, и официальное объявление принцессы Мелисенды наследницей.

Никто не возражал, папа Гонорий II выдал правовое заключение моментально, и Фульк отплыл в Левант.

Весной 1129 года граф прибыл в Акру, затем в Иерусалим. В июне сыграли роскошную свадьбу, с участием гостей из всех доменов Заморья, Киликийского княжества, послов Византии и других интересных мест.

Не то чтобы это стало союзом любящих сердец, Фульку невеста нужна была как ключ к трону, давали б корону без довеска, граф наверняка согласился бы. Молодой (младше на те же 11 лет) жене, Фульк вообще нужен не был, и на то у нее имелись причины, но о них мы в свое время поговорим.

Действующий король расклад понимал, но его, уже старика, заботила судьба дочерей после смерти, союз с Анжу смотрелся политически выгодным, а Фульк наследником достойным, опытным управленцем и боевым полководцем. Опасаясь, что после его смерти зять с Мелисендой разведется и провозгласит своим наследником сына от первого брака, Балдуин II, когда через год принцесса родила сына, названного в честь дедушки Балдуином, объявил наследником внука, а единственным опекуном назначил Мелисенду... но это случилось позже.

* * *

Фульк, как водится, приехал в сопровождении многочисленной свиты. Часть анжуйских рыцарей совмещала турпоездку на свадьбу и к Святым местам, но некоторые планировали разделить судьбу с сюзереном. С учетом рыцарей Анжу, пополнения, приведенного тамплиерами и доставленного летним морским конвоем, примирившихся графа Эдессы и князя Антиохии, собственных вассалов короля и людей вновь лояльного графа Триполи, у Балдуина II к осени 1129 года образовалась мощная армия, которую следовало — в очередной раз срочно, а то рассеются -где-нибудь применить. Вариантов, как обычно было немного.

Интерлюдия.

О феодалах и феодализме.

Вопрос интересный и вообще, и в приложении к альтернативе, а помнить тут надо две вещи.

1. Мы читаем титулы на русском языке. Вовсе не так, как они звучат в исходнике, и даже часто не прямой перевод, а "общепринятый", т.е. как принято переводить или называть.

2. Устойчивой терминологии не было и в реальной тогдашней жизни, если о раннем Средневековье говорить. А какая была — отличалась от позднейшей, уже структурированной. Но в целом, системы тут не было долго, и схемы менялись, а "вес" титулов менялся еще сильнее.

Как кто правильно назывался, что под этим названием понимали современники, и какой с которого титула профит — про то историки спорят много, давно и разнообразно, оттого что тогда и сословия-то с феодальной системой только формировались и в обиходе еще употреблялись устаревшие понятия, наравне с передовыми феодальными. Тем более летописцами, еще более тем более — историками "по следам".

Тема, в общем, запутанная, и проще употреблять термины, сложившиеся в русском языке по конкретным фигурам или землям, они обычно "интуитивно-понятны".

Как XI — XII веках, выглядела тарифная сетка титулов военного светского сословия? Ниженаписанное очень поверхностно, было много нюансов и названий, это скорее, примерная и очень общая схема, напоминающая ранги недавних времен в совсем другой социальной группе, но все же.

* * *

Выделялись две сакральные и стоящие над сословием фигуры — император и короли, правители "в законе".

Императоров фактически имелось два, в Византии и Священной римской империи.

Формально же, тут как с римскими папами — которых тоже порой было несколько, но правильный всегда один, а остальные антипапы. Историю писали победители, потому кто проиграл — тот и антипапа, хотя в моменте легитимность всех пап признавалась сторонниками, а порой антипапа вообще был законнее. Вот и император все это время формально был один, а второй считался самозванцем. Потому что под империей подразумевалась одна — Римская. В отдаленном идеале, времен до Марка Аврелия, в границах от Атлантики до Евфрата.

Кто император, а кто титул присвоил — зависело лишь от личной точки зрения, и правовой определенности тут нет и не будет. Обоим императорам этот спор сосуществовать мешал редко, а в основном выливался во взаимный троллинг и обзывание конкурента "молодшим братом".

Но титул считался наивысшим и глубоко сакральным, получить его можно было короновавшись в Риме или Константинополе, по специальной процедуре и только уполномоченными лицами — папой или патриархом. Имперское звание считалось настолько священным, что даже не титулом, а саном, отражая позицию о верховенстве императора и над церковью — что в Константинополе чаще выходило, а в Риме с некоторых пор нет, у папы было свое мнение по этому поводу.

Периодически в разных концах "Большой Европы" отдельные представители творческого рыцарства, присваивали себе альтернативный титул императора, но всерьез не воспринимались и продолжали такие затеи недолго.

Король тоже считался особой священной, творил чудеса сразу после коронации и воплощал в себе королевство. Концепция "первого среди равных", напомню, уже имелась, но еще в статусе радикально-демократической идеи. Титул получали тоже в особом порядке и с участием непременно конкретно установленного иерарха церкви, а в первый раз королевский статус давал непременно папа римский.

Вытекало это все из статуса военных вождей и их дружин темных веков.

Ячейка племени — род. Дружинник выходил из-под власти рода и переходил под власть лидера, становясь не родичем, а "человеком вождя", а вождь имел сакральные функции. Из родов порой собирали еще и ополчение, но вождь — один, а "его людей" много, и между собой эти люди объединены только вождем, родовые узы формально разрывались. С развитием феодализма, под это еще подогнали правильную идеологическую базу, и появились короли, а с ними "верные" — "люди короля". Какое уж тут равенство, между особой, исцеляющей прикосновением рук и просто конным бойцом?

* * *

Ниже священных особ, императоров и королей, стоял один большой слой "рыцарей". Назывались они очень по-разному, но суть одна, рыцарь — человек умеющий воевать на коне и в доспехах, в сомкнутом строю.

Не то чтобы такой способ боя изобрели в Средневековье, изобрели его в начале нашей эры сарматы. У которых были доспех, копье-пика, меч двуручный, и сомкнутый строй клином, с одоспешенными воинами на острие и полегче в задних рядах. Да и воевать с тяжелой кавалерией еще тогда научились римские легионы, разработав посконную античную "терцию" и устроив как-то сарматам аналог "Чудского озера" на льду одной из приграничных рек.

Способ производства к феодализму тоже отношение имеет малое, Маркс со своей схемой вообще очень много сумятицы внес.

Феодализм — это не совсем производство и методы войны, это больше вопрос структуры власти и собственности. Впрочем, вопрос столь же спорен, как периодизация Средних веков, так что остановимся на более приземленных вещах.

Так вот, "рыцари". Термин имел два значения:

1. Все второе сословие — "те кто воюет", независимо от ранга и титула, включая даже и короля с императором, хотя они "рыцари вне категорий".

2. Низший титул в рамках этого сословия.

В рассматриваемый период, нижняя граница этой группы оставалась вполне проницаемой. Любой, кто имел доспех (еще довольно простой), соответствующего коня, правильное оружие, научился этим всем пользоваться и освоил принятые правила поведения — мог смело включать себя в рыцарское сословие и идти к успеху. Отсечек на пути хватало и без формальностей: конь и амуниция стоили дорого, применять их без тренировки нелегко, а рыцарские обычаи в газете не прочтешь, они устно передаются. Кто всем этим овладел, проходил отсевочный тур в реальных схватках — рыцари сражались часто. Выживший проблем с признанием не имел, но становился на низшую ступеньку страты. Ограничений для таких selfmademan существовало немного, но у не имеющих благородных предков, возникали проблемы с вступлением в рыцарские ордена, занятием ряда должностей и порой с высокомерием окружающих.

* * *

Низшая грань сословия колебалась между сержантами (еще третье сословие), оруженосцами и сквайрами (третье или второе — по ситуации и стране) и т.н. "однощитными рыцарями" — признанными, но одиночками и без активов. Разница как между просто вышедшим на рынок лотошником, и таким же, но зарегистрированным в статус ИП. В которую группу претендент попадал зависело от времени, места и личных действий, но социальный лифт тут имелся в любом случае.

Статусные рыцари делились на ряд подгрупп.

Первое важное различие — родовые и служилые. Актив, с которого боец получал, мог быть его собственным (вотчина в русском стиле, аллод по-европейски). Собственник редко был независим, он как правило включался в цепочку вассалитета и имел сеньора, но служил на договорных условиях и собственной материальной базе.

Если фьеф давался сеньором вассалу за службу (поместье) — это уже служилые, второй сорт, не знать. Нетитулованный рыцарь имеющий собственную землицу, считался по тогдашним понятиям, круче любого поместного с титулом.

Но все перечисленные уже люди сословные, аналогию проводя "участники ООО", не ИП-шники какие, хоть предпринимателями и те, и те считаются. Величина активов варьировалась, но даже убыточная фирмочка статус не снижала.

Еще встречались рыцари без определенных занятий, служившие на зарплате. Низшее звено пищевой цепочки, сливающееся с сержантами.

И существовали "дворяне". Да, от слова дворня, и назывались по-разному — слуги, боевые холопы, диксманы и пр. Это тоже феодалы, но одновременно личнозависимые люди сеньора. Статус сложный, со временем выросли в привычных нам дворян. Ничего особенного, короли Франции одной династии из холопов-мажордомов выросли.

* * *

Термин "барон", тоже употреблялся в двух значениях:

1. Высший титул незнатного рыцаря. Обычно давался имеющему в собственности или кормлении не одно село, а район или несколько.

2. "Авторитетный рыцарь" или все рыцари, имеющие лены, скопом. Т.е., "король со своими баронами" у тогдашнего летописца может значить "король с ленниками" или "король и братва не ниже бригадира".

Барон, владеющий аллодом — крутой авторитет, может заявлять "королем не могу, герцогом не хочу — я Роган". Веками позже их потомков обычно повышали в титуле до графа или герцога.

* * *

Далее идет титулованная знать, аристократия то бишь. Очень хорошо описывается специфическим понятийным аппаратом.

Граф.

Смотрящий по области, реже городу. Возглавляет региональное организованное рыцарское сообщество. По сути, высший не суверенный титул. Практически всегда владелец вотчины, реже домен в собственности обремененной службой, в экзотических случаях — держатель пожизненного наследуемого владения за службу. Веками позже потомков переаттестуют в герцоги, как правило.

Герцог, князь, и их аналоги.

Положенец, т.е. "в положении монарха". По сути, монарх, но не имеющий полного суверенитета, не коронованный и без сакральности, т.к. папа римский статус по какой-то причине не присвоил. Чаще всего глава независимой, но по каким-то причинам не зарегистрированной в Риме в качестве суверенной, территории. Редко — чей-то вассал в завышенном статусе.

Глава VII. Египет и Киликия.

Мы прошли, смрад вдыхая от нильских болот,

И глаза закрывая на запах.

Взят Тиннис, и Бильбейс непременно падет,

Потому что мы рвемся на Запад!

Вариантов приложения сил у латинян существовало немного. На севере — Киликия, с которой как раз воевал князь Антиохии. Но конфликт считался локальным и поход религиозных паломников на христианское (чаще дружественное франкам) государство не рассматривался.

Там же Мардин, ныне дружественный латинянам сателлит Византии. Империя как раз успешно завершила войну с венграми, Балдуин II вел с василевсом переговоры о сотрудничестве, отягощенные наследственными претензиями Иоанна II на Антиохию, и ссориться с ромеями никто не собирался.

С юга лежала пустыня, в которой большому войску делать нечего.

Граф Эдессы предложил бизнес-план удара на восток, с возвратом Рас-эль-Айна и Ракки, выходом к Рахбе, а там уж и Мосул рядом, и Багдад, и вообще мыть сапоги в Индийском океане можно.

Идея была красивая, но короля и наследника Фулька смутили два момента.

После прошлогоднего рейда Зенги, играючи выбросившего латинян со своих территорий и чуть не взявшего Дамаск, лезть вглубь Месопотамии не хотелось. Что они, напрягая все силы воюют с мелкими приграничными князьками и частными походами наместника, крестоносцы, безусловно, знали. Что за "полосой эмиратов" лежит, пусть разделенный и ослабленный междоусобицами, но еще могущественный халифат — тоже. Опыт столкновения с регулярными частями султана франкам не понравился. При успешной попытке Drang nach Osten, не исключалось вмешательство самого султана, а то и двух — Санджар тоже мог поучаствовать со своими слонами, так что риск-менеджмент проект не прошел.

Во-вторых — но не по важности темы, а из вежливости, Балдуин II и Фульк задались вопросом "а нам что с того?" Воевать в интересах соседей, пусть и на стратегически общеполезном фронте, выглядело неперспективно.

Западное направление выходило интереснее. Египет — транзитный конкурент всему Леванту. Там и Святые места есть, у вооруженных пилигримов мотивация выше. И все завоеванное отходит Иерусалиму... К тому же, у короля нашлись негласные союзники, отчего он озвучил инсайд — Каиру скоро станет не до границ.

Понс Триполийский согласился первым, он на Тиннис удачно ходил с венецианцами, и графу понравилось. Жослен Эдесский от похода уклонился, сославшись на старость и нездоровье, но отправил сына, тоже Жослена, с вассальным контингентом.

* * *

Боэмунд II Антиохийский из участников выпал, ввязавшись в конфликт с Киликийской Арменией. Князь Киликии Левон I, очередной "Властелин Гор" из династии Рубинянов, пришел к власти в начале года, после смерти брата Тороса I и скоротечной дворцовой схватки за трон. Он был союзником позапрошлого регента Антиохии Роджера Салернского и прошлого — короля Иерусалима, но с текущим правителем дружба не заладилась. С Антиохийским княжеством киликийцы постоянно находились в пограничном споре и Левон I, вдохновленный успехами Зенги и ссорами Боэмунда II с остальными сеньорами, отбил в очередной раз приграничную крепость, которую антиохийцы пытались вернуть.

В итоге, как сообщает арабский источник, "когда франки воспылали коварным желанием заполучить Египет с его провинциями, они собрали всех, кто находился на их территории и прибрежных землях, и они также получили подкрепление по морю от короля, который позже занял место Балдуина среди франков, когда тот умер, и имел с собой большое войско, и численность франков превышала шестьдесят тысяч конных и пеших воинов". Насчет шестидесяти тысяч явное преувеличение, но с прибавлением к местным ресурсам приезжих, задержавшихся с отъездом после свадьбы, сил хватало. В экспедицию король мобилизовал и тамплиеров, это стало первым зафиксированным случаем их участия в войсковой операции.

* * *

В сентябре латиняне собрались в Аскалоне, но с выступлением король тянул, пока не пришли вести из Каира.

В первых числах октября, фатимидского халифа аль-Амира Биахкамиллаха убили ассасины. Как описал хронист "проходил он по мосту, ведшему от Фустата на остров Рауда, в то место, где он иногда гулял. А девять низаритов узнали о выезде, и пришли на остров, и увидели напротив выхода с моста пекарню. И они вошли туда перед прибытием халифа Амира и дали хозяину ее достаточно дирхемов, чтобы он испек им лепешку с маслом и медом. И пекарь обрадовался этому и испек им лепешку и многое другое. Но не успели они закончить еду, как халиф Амир сошел с моста. А свита и те, кто охранял его во время перехода по мосту, отошли от него из-за узости. И когда низариты поравнялись с ним, то бросились на него, как один человек, и ударили его ножами. И догнали их и убили, а Амира повезли во дворец Лулу, и Амир умер еще до прибытия в Лулу".

В Каире началась драка за трон. Основными претендентами стали визирь Абу Али Ахмад ибн Афдал (сын покойного аль-Афдала) — от имени беременной вдовы халифа и не рожденного наследника и аль-Хафиз Лидиниллах, кузен покойного аль-Амира. Но были еще несколько, поскромнее. Объединить противников, такая мелочь как вторжение крестоносцев не могла — трон один, вопрос принципиальный, к тому же мусталиты (местная, напомню, ветвь ислама) в очередной раз раскололись на две версии. Впрочем, в пособничестве оккупантам, стороны друг-друга обвиняли постоянно, обзывая "агентами Балдуина II".

Сначала верх взял визирь, закрыв Хафиза в темницу, затем случилось несколько переворотов, визиря убил франк — раб Хафиза, освобожденный узник занял престол... правда, отметим сразу, тут же началась война уже между его сыновьями, но "основной" халиф у Фатимидов к 1131 году появился. А до того Каир погрузился в кровавую кашу междоусобицы, занявшей армейские части и прочее неравнодушное население.

* * *

Франки, правда, настолько удачных последствий не ожидали, отчего провели операцию с ограниченными целями.

О союзе Балдуина II и ассасинов слухи ходили давно.

К низаритам латиняне относились, как и к остальным мусульманам — глубоко наплевательски. Так, подвид нехристей сарацинского вида. Не восстают, правопорядок не нарушают — и ладно. Для сектантов то, что их на франкских землях никто не запрещал и гонений не устраивал, стало прорывом и поводом к переходу на легальное положение. Последнее, впрочем, при возврате мусульманской власти в Алеппо, обернулось резней — Балак, как мы помним, низаритов легко нашел. Но это укрепило доверие франков. Роста сторонников в Заморье, секта при том не получила. Враждебные латинянам мусульмане ориентировались на общих для франков и низаритов врагов — турок (сунниты) или Фатимидов (шииты). А лояльные подданные не очень интересовались религиозными тонкостями, выгод не сулящими. После разгрома центра в Алеппо, новый создать не вышло, хотя небольшие общины имелись. Основные центры оставались в Аламуте и Египте... вот с последним как раз Балдуин II и заключил соглашение.

Договор был устный, детали остались неизвестны, но в спонсорстве королем международного низаритского терроризма сомнений нет. Ассасины исполняли своевременный теракт, а взамен получали крепость Бильбейс, в захвате которой низариты обещали помощь.

* * *

Выслушав гонца из Каира, Балдуин II вывел франков на запад, и направился через Аль-Ариш, Пелузий и далее вдоль берега на Тиннис. С моря экспедиционный корпус сопровождали купеческие корабли из Венеции и с юга Франции, задержавшиеся с летней навигации. Египетский флот от прошлого разгрома не оправился, так что опасность на море не грозила, а поучаствовать в проекте хотелось.

Тиннис находился в дельте одного из рукавов Нила, на полуострове "окруженный великим соленым морем (Средиземным) и озером воды из Нила", за что порой его называли островом — "так далеко от суши, что даже с крыш не видно берегов". Город, как мы ранее отмечали, большой, удостоившийся даже названия "малый Багдад" и славился производством тканей. Как это поэтично выразил тогдашний автор "румийский султан (василевс) послал к египетскому султану и просил его взять сто городов, но отдать ему Тиннис, потому, что хотел завладеть городом, где ткут касаб и бу-каламун, но египетский султан не согласился".

После налета венецианцев в 1123 году, город оправился, население вернулось примерно к прежним семидесяти тысячам, а по результатам набега Фатимиды соорудили там крепость и разместили "сильный гарнизон, на случай, если бы франкам вздумалось напасть".

Несмотря на разграбление шесть лет назад, Тиннис оставался лакомой добычей, принося в казну как полтора Алеппо (в лучшие времена), плюс доход халифа от государственных ткацких мануфактур.

* * *

Первый приступ Тинниса не удался. Франки сели в осаду, перерезав пути подвоза, благо, по суше это было несложно, а на море господствовал латинский флот. Помощи осажденным, знающим о событиях в столице, ждать было неоткуда, и после уместного сопротивления, через месяц крепость пала.

Взяв богатые трофеи и передохнув, армия разделилась.

Фульк с частью войск и собственными вассалами остался осваивать новые владения и укреплять Тиннис. В декабре город попытался отбить присланный одним из меняющихся правителей Каира отряд, но безуспешно.

Добровольцы из Триполи и Эдессы, с частью туристов из Европы и всем флотом, под командованием графа Понса Триполийского (получившего, кстати, за участие кроме доли трофеев денежный фьеф в Тиннисе в виде 1/3 сборов с порта), отправились вдоль берега на Дамиетту, важный и крупный торговый порт Египта. Но город оказался укреплен не в пример Тиннису, местное ополчение из купеческих домов воевать умело не хуже дамасского, потому разорив окрестности франки отошли. Часть отплыла в Европу, остальные вернулись в свои феоды в Заморье.

А Балдуин II с большинством иерусалимцев, тамплиерами и оставшимися заезжими коллегами, в начале 1130 года вышел к когда-то неудачно осаждавшемуся прошлым королем Бильбейсу.

Крепость тут имелась мощнейшая, "ключ к Каиру", но часть гарнизона уже несколько месяцев увлеченно резалась на улицах столицы, а ворота после трехдневной осады открыли подпольщики-низариты.

Поскольку город планировалось оставить, "ужасы войны" сглаживать никто не собирался. Неделю франки Бильбейс беспрепятственно жгли и грабили, а население резали и насиловали, не отличая в том мусульман от многочисленной общины христиан-коптов. Особенно отличились туристы из Европы, "превосходящие в жестокости диких зверей", как отмечали современники. Местные латиняне вели себя сдержаннее, но отношения с коптами испортились на несколько лет.

Потом армия ушла, передав город низаритам. Сектанты, приняв разоренный город, сообщили жителям, что спасли их из рук неверных и оборонят впредь, простили все прошлые недоимки и потому приняты были весьма лояльно. Все ж, хоть еретики, но мусульмане, с привычными понятиями, да и в Каире невесть что творится — вариант казался населению неплохим. С королем низариты остались в союзе, и попытались устроить из Бильбейса "египетский Аламут", но о том мы поговорим в свое время.

Интерлюдия.

Венеция, Пиза, Генуя

О трех морских итальянских республиках, в общих чертах все знают. Но имеет смысл отметить несколько нюансов.

Средиземное море долго пребывало "внутренним озером". Сперва римским, затем византийским, а после мусульманским. Вот по крушению власти ислама, единого владыки уже не нашлось, на этом упомянутые республики и вышли на рынок со своими стартапами. Но проекты имели разную базу.

* * *

Восхождение Венеции, это такая success story, но в стиле реалистичной истории американской мечты — "а потом умер дядя и оставил мне наследство". Разве что дядя умер не сам... но в целом, чтобы добиться успеха, Светлейшей республике потребовалось выступить в роли "плохого героя" детектива:

1. Много работать, но — в семейной фирме, со связями.

2. Подкопив капитал разругаться с семьей и гордо уйти.

3. Вложить все накопления в один рейдерский проект. Это романтично, брутально и самостоятельно. И всем сразу докажет, что Венеция и без ромеев крута. Разумеется, вложиться надо в незадачливых рейдеров, успешные и без подельников обходятся.

4. Потерять вложения на провале проекта на стадии "деньги уже вложены, рейд еще не начался".

5. Отбить потери, организовав наезд с незадачливыми подельниками на покинутую семью, родственников перебить, активы поделить с рейдерами.

В литературе, где-то в этом месте появляется положительный герой, прерывающий карьеру отщепенца и рейдеров, спасая фамилию. Но реальная история предпочитает стиль нуар, и у Венеции все получилось.

Основанная при крушении Римского мира, республика неспешно, за века, прошла путь автономной провинции, затем вассала, сателлита и союзника Византии. Усердно трудилась добывая соль и торгуя в Адриатике, заслуженно отыграла для греков то, что в XX веке назовут "финляндизацией", а уж после вышла на новые рынки в Леванте и Африке... после чего в середине XII века с Константинополем поссорилась. На десятилетие. Потеряв византийский рынок, привилегии и еще массу бонусов. И несмотря на некоторое возобновление связей, прежних оборотов так и не достигла до конца века, когда дожу республики предложили участие в 4-м крестовом походе. В качестве монопольного перевозчика, с гарантированной оплатой.

Смотрелся проект солидно, потому как торговля пребывала в стагнации и волатильности, твердой суммы поступлений вовсе не обещая. И дож рискнул, вложив весь капитал казны, включая заемный, в подготовку транзита крестоносцев, плюс бонус — перспективу их завоеваний. И пролетел, затем что у крестоносцев с оплатой не сложилось. Отчего Венеция встала перед полным финансовым крахом — торговлю под рейд уже свернули, активы вложили в новые корабли, граждан отозвали в порт... а деньги не пришли.

Тут сыграла роль в истории личность, дож Дандоло оказался человеком толковым и стратегически мыслящим. Сперва он захватил силами крестоносцев Зару (центр лесоторговли), а после покорил и всю оставшуюся к тому времени Византию, начиная с Константинополя. На чем республика Св. Марка и выскочила — разом и на века, в "приморскую империю".

* * *

Генуя и Пиза, дело иное. Эти шли к успеху сами, через тернии, но быстро и силовыми методами.

Генуя до середины X века была занюханным рыбацким поселком, а потом горожане устроили у себя пиратское логово. Поскольку морем на тот момент правили мусульмане, генуэзские пираты в основном именно их и грабили, отчего не только разбогатели, но и прославились как защитники христиан. Торговая деятельность тут развивалась медленно, привилегии в портах региона лигурийцы получили последними из республик, а широко развернули эту деятельность лишь к XII веку. В отличие от Светлейшей Венеции, Генуя именовалась La Superba — "Гордая".

Пиза как игрок появилась на арене примерно тогда же, разве что раньше начала приторговывать каботажем вдоль западной Италии и формировалась как в первую очередь торговое государство, а пиратством баловалась в дополнение и ради обороны.

У Генуи оказалось и еще одно преимущество. Город считался вассалом Священной Римской империи и находился на ее землях, и с суши вероятный противник у него имелся только один, да и то лишь когда Лигурийская республика ссорилась с императором, что в начале пути случалось редко. А в остальное время, генуэзцы имели рынок сбыта награбленного, неисчерпаемый резерв пополнения "ловцов удачи" и спокойный тыл. Несмотря на эти бонусы, генуэзцы довольно быстро возжелали автономии, вассальные обязанности соблюдая очень ограниченно и поддерживая Римских пап, приобретя устойчивое покровительство последних. Кстати, одной из особенностей генуэзцев была тяга граждан к эмиграции. Тут изначально стремились к получению феодов или иных владений за пределами родины — безусловно, связей с кланом отнюдь не порывая.

Пиза же изначально оказалась в центре бурлящей политической жизни Италии, воевала с соседями и папами, и через некоторое время стала форпостом германских императоров. Гибеллинская партия там оформилась быстро. По всему тому, город среди итальянских оказался "один на льдине" и граждан там насчитывалось на XII век половина от Генуи.

* * *

Поговорка: "Ianuensis ergo mercator" (генуэзец это купец), возникла много позже. Первое время оценки были иными: "Сила генуэзцев в войне на море", как писал епископ Фрайзинга.

Ну а оба города описал в середине XII века Венеамин Тудельский.

Генуя "...не имеет единовластного повелителя, а управляется сенаторами, которых граждане выбирают по своему произволу. У всех граждан устроены в домах башни, с вершины которых они, в случае распри, ведут между собою войну. Генуэзцы властители моря: они строят лодки, называемые галерами, на которых отправляются повсюду для грабежа и добычи и все награбленное и добытое привозят в Геную. Они ведут войну с пизанцами..."

И Пиза "...очень большой город, в нем насчитывается до десяти тысяч башен, построенных над домами, и жители пользуются ими в случае междоусобной войны. Пизанцы отличаются храбростью, не имеют царя или князя, а управляются избранными из среды себя сенаторами".

* * *

Вот в управлении Генуя отставала.

В Венеции испокон сложилась "олигархическая демократия". То есть вождя республики избирали приличные люди из патрицианских семей и из своих. Но при всей олигархичности, демократия внутри элиты действительно имелась и выбор как правило делался прагматично-объективный, "на общее благо". Местные кланы за время поступательного роста смогли избежать перманентной внутренней войны, поделить делимое и научиться кооперироваться в остальном, при том приняв важность сильного "ночного сторожа" в лице государства за спиною.

В Генуэзской республике, правили сперва два основных, непримиримо враждующих клана Манечиано и Кармадино. Средние семьи отдавались под покровительство главным, а мелкие жили своей жизнью, на лидерство не посягая. Позже власть ушла новым аристократам, (Спинола, Дориа, Гримальди, Фьески), но суть постоянной внутригородской свары не поменялась, усложнилась только за счет союзов.

В XII веке Кармадино держали генуэзкую торговлю и пиратство в западной части Средиземного моря, а Манечиано ориентировались на восток. В середине века клановая война перешла в горячую фазу, отчего лигурийцы чуть не проиграли Пизе в войне 1165-71 годов, но пока великие семьи увлеченно резались на улицах города, в политику пришли кланы помельче, вырулившие внешнюю кампанию на ничью.

В конце века снова случилась междоусобица, но тут вассал понадобился императору. Генрих VI припряг генуэзцев воевать Сицилию, а для установления внутреннего мира ввел ими руководить подесту (наместника). Генуя нововведение приняла, но творчески. Когда подеста помер, там выбрали нового, сами и с подчинением городу, а не императору. Суверен с этим не согласился и по этому поводу воевал, но без последствий. А Генуей стал править подеста — этакий "сити-менеджер", нанятый сходкой горожан, со своими войском и судом, "независимый регулятор". Что пошло республике на пользу. Но до того времени, внутренние распри город весьма ослабляли.

В Пизе правил обычно один клан, к XII веку — Висконти с сателлитами. Отчего с единством там было получше, хоть и не до венецианского уровня.

* * *

Будущее республик, впрочем, виделось изначально, и шансов на лидерство у Пизы исторически не имелось. Что пизанцы продержались на равных с Венецией и Генуей несколько веков, огромный недооцениваемый успех и выдающаяся победа горожан. За Генуей лежал внутренний рынок империи Запада и возможность каботажного доступа во Францию и Испанию. За Венецией — рынки сразу двух империй и давний доступ на восток. У Пизы, просто в силу географии, прямые связи имелись лишь с разрозненными итальянскими городами, путь через которые сушей почти все время представлял собой затею рисковую и дорогую. А морем город прямого доступа вдоль берегов на богатые рынки просто не имел, с востока Сицилия, с запада — Генуя. Это, кстати, и делало Сардинию и Корсику, позволяющие играть в западном Средиземноморье, ключевыми базами для пизанцев, отчего те и резались за эти острова с Генуей беспощадно. Добавим сюда враждебное окружение на суше, уязвимость выхода в море через устье реки, и долгосрочные перспективы Пизы оценить станет совсем легко.

Венеция тоже имела болевую точку — Адриатику. Защищенная природой с суши и неприступная в осаде, республика полностью зависела от выхода из узкого Адриатического моря. Потому кошмаром дожей с XI века стала возможность захвата обоих его берегов одним правителем. При тогдашнем мореплавании, когда причаливать к берегу требовалось постоянно, перекрытие такой возможности в Адриатике, даже без блокады моря несло смертельную угрозу Венеции. А установление блокады, даже оставляющей шансы проскочить, превращало существование республики в агонию, вопрос только в сроке.

Но одно уязвимое место, где риски можно снизить своими действиями, это куда привлекательнее положения Пизы.

Генуя, напротив, ахиллесовой пятой имела сушу. Несмотря на мощные укрепления и трудность морской блокады, правило "крепость берется, своя и чужая", работало без исключений. Но учитывая, что с суши вероятный противник долгое время наличествовал лишь один, и тот официальный сюзерен — умелая политика этот риск снижала.

* * *

Оттого, что конкурентами остались Венеция и Генуя, закономерно. Все три республики прошли стартап "глобальных торговых игроков" на упадке мусульман и Византии в XI веке, все добились устойчивых позиций на первых экспедициях крестоносцев, давших базы на берегах Леванта. А вот расцвет наступил только для двоих.

Венеция развернулась на падении Византии в результате 4-го крестового похода, получив колонии на берегах Далмации и Греции и ряд ключевых островов восточного Средиземноморья, а позже и доступ в Черное море.

Генуя добилась успеха полувеком позже, поддержав освободительное движение ромеев, а с его победой проведя мощную колонизацию Причерноморья, куда как раз очень своевременно перенаправились из Леванта основные торговые потоки Великого шелкового пути, после монгольских завоеваний.

И в эти же годы, заложилась база финала конкуренции. Венеция смогла решить проблему контроля над Адриатикой, получив базы на ее берегах и островах далее. Генуя вопрос с защитой метрополии с суши решить не смогла. Итог был далек, но предсказуем.

Глава VIII. Рубеж правлений.

И тут король сказал: а пойдемте к Элис?

Княгиня Антиохии, с недавних пор вдова.

И знает все Заморье — на передок слаба.

А мы возьмем доспех, да и припремся к Элис?

Красиво одевается, красиво говорит.

И знает от рождения, армянский алфавит.

...и, говорят, Зенги — уже поперся к Элис.

В феврале 1130 года, Балдуин II вернулся в Иерусалим. Там его ждали послы из Константинополя, с предложением партнерского проекта, и весть о гибели в Киликии Боэмунда II, князя Антиохии.

Разбив передовые разъезды армян, князь "с малыми людьми и без предосторожности" героично рейдовал в поисках основных сил Левона I недалеко от города Мамистра, где и нарвался случайно на такой же разведотряд киликийцев, только численно превосходящий. В завязавшейся встречной стычке, Боэмунд II, по обыкновению сражавшийся впереди, пропустил смертельный удар от неизвестного армянского ратника. Поле боя осталось за Киликией, труп опознали лишь после сражения, донесли Левону I, затем уж весть дошла в Антиохию, а оттуда в Иерусалим.

Князь Киликии занял все, что считал своим, до "понятийной" границы с Антиохией, там остановился и позже вступил в переговоры с наследниками покойного соперника.

Наследником, вообще-то, осталась двухлетняя дочь Констанция, вопрос был в регенте. Вдова Боэмунда II, княгиня Алиса (дочь, напомню, короля Иерусалимского), немедленно объявила себя регентшей, взяла власть в княжестве, но тут появились и другие кандидаты.

А кроме того, как раз в это время в Мосул вернулся Зенги.

С Византией отношения латинян уже лет десять пребывали в дружески-нейтральном состоянии. Империя после отвоевания земель в Малой Азии вернула статус сверхдержавы и союз с ней казался перспективным. К тому же, именно по ромейской территории проходил путь паломников из Европы, и отношения на восточных границах христианского мира стоило урегулировать.

Посольство от Иоанна II, правда, явилось с предложением, подобающим скорее указанию сюзерена вассалу, но король рассчитывал на торг при переговорах, для чего отозвал из Тинниса графа Фулька и включил в делегацию наследницу Мелисенду.

* * *

В 1129 году Византия успешно завершила войну с венграми и василевс вернулся к востоку, где от реконкисты его оторвали в 1122 году печенеги, а затем, в заботах о западных границах, вернуться не получалось. Наместники в середине 20-х годов в ходе частных операций и на волне успехов Грузии, вернули в лоно империи часть земель эмирата Менгджуков, но эмиры Малой Азии все еще продолжали пограничные набеги, а идея границ "по Тигру и Евфрату", с освобождением от турецкой оккупации бывших ромеев, остающихся еще в массе христианами, считалась трендом со времен прошлого императора. В Константинополе стремились замкнуть на себя все транзитные магистрали между Европой и Азией, что влекло доминирование на всем евразийском пространстве. Владение островами на морском пути в Левант уже позволяло контролировать торговлю с Заморьем и Египтом, а маршруты на Кавказ и в Центральную Азию вели как раз через Азию Малую.

Иоанна II беспокоили успехи Грузии. То есть, конечно, дружественное христианское царство, в качестве соседа лучше враждебных мусульманских эмиров, но ведь грузинам уходили исконно ромейские земли... по большей части, правда, всего веком ранее отнятые у армян, но об этом в Константинополе не вспоминали. После смерти Давида IV Строителя, царем Грузии стал Деметре I, и бурный грузинский рост переживал техническую коррекцию. Отнятые у соседей Двин, Ани и Ширван в состав царства не вошли, но не вернули и прежний статус, превратившись в вассальные эмираты. Внутри страны победы привели к усилению роли крупных феодалов, и эта магнатерия требовала поделиться властью. Экспансия приостановилась, Деметре I требовалось время закрепиться на полученном в наследство уровне, после чего ожидалось продолжение наступления.

На юге Малой Азии лежала Киликия, о чьем "особом статусе" мы говорили, и лезть в которую спешки не было, графство Эдесское, вполне дружественное, и Мардинский эмират Тимурташа Артукида. Последний объявил себя нейтралом под покровительство Византии, поддерживал дружеские отношения с Эдессой, Мосулом и Хасанкейфом, а дорогу Мосул-Дийабакр-Милитена продвигал в качестве основной сухопутной ветки транзита из Багдадского халифата в Византию. В сущности, опираясь на союз с Константинополем и Эдессой, Зенги и Хасанкейфа Тимурташ не опасался, а против франков всегда мог позвать тех же ромеев и мосульцев. Вот Византия эмира беспокоила, против нее союзников могло не хватить, и потому он с Иоанном II вел себя лояльно, на правах федерата. Империя платила союзным отношением и словесными интервенциями, охоту нападать на Мардин отбивавшими у всех даже без применения силы.

Император Византии, по всему этому, в 1130 году планировал идти на восток, начав с северного плацдарма, где у трапезундского клана Гаврасов традиционно обострилась тяга к сепаратизму. Первыми под удар попадали Салтукиды и Менгджуки, которые, очевидно, немедля вспомнят о преданности султану, требуя от него помощи, которую прислать можно лишь из Мосула. И в рамках привычной стратегии "натравливать одних варваров на других", королю Иерусалима предлагалось провести отвлекающую операцию против Зенги Мосульского, за что василевс обещал свою признательность, деньги и вспомогательные контингенты.

* * *

Балдуин II и прибывший Фульк колебались, идея наступать на Зенги их не очень привлекала. Прибыли особой проект не сулил, весной ожидался отъезд вооруженных отпускников из Европы — тут Тиннис бы удержать. Но в обмен на формальный союз, выплату субсидий, посылку подкреплений и признание Византией за латинянами Эдессы и Тинниса, согласились. Причем, подкрепления договорились отправить на защиту новых приобретений в Египте, охранять которые василевс на свой счет и своими силами брался не менее трех лет, а перевозку его людей обеспечивала Венеция, получившая в Тиннисе очередной квартал, льготы и несколько мануфактур. Расклад объяснялся просто: климат дельты Нила комфортностью не отличался, смертность франков там и без войн ожидалась повышенная — так лучше уж туда греков, они глядишь, попривычнее, да и не жалко.

Договор подписали, послы отправились в столицу. Но уже весной все пошло не то чтобы наперекосяк, скорее даже, в целом в русле договоренностей, но не по плану.

То есть, у Иоанна II, как раз, ситуация развивалась штатно. У императора для Заморья недавно образовались совершенно свободные варвары. Русские, в приличных титулах и с большим опытом руководящей работы.

В 1129 году, великий князь Киевский Мстислав I Владимирович по прозвищу Великий, пресек в соседнем, ранее независимом, а с недавних пор включенном в состав конфедерации Полоцком княжестве, сепаратистские выступления бывших князей. Полоцких князей вывезли в столицу, судили на сходке русских правителей, и приговорили выслать с семьями в Византию. В Константинополь отправили князей Давыда, Святослава и Ростислава Всеславичей, из рода Изяславичей (Рогволодовичей) Полоцких. Высланные имели благородную, хоть и захолустную, родословную, в предках чародеев (ничего страшного, у Фулька по женской линии даже демонесса имелась) и великих князей, а за плечами долгую жизнь, полную невзгод и опасностей, в которых все трое уцелели — и это лучшая рекомендация. Кроме семей, князей, разумеется, сопровождала свита, пусть небольшая, но верная.

Вот эту спаянную группу, придав им пятьсот наемных печенежских всадников (с которыми русские прекрасно умели обращаться), и еще охочих людей, а всего числом за тысячу человек, василевс защищать Тиннис и отправил.

А сам вышел в поход через Трапезунд, где привел в покорность местную администрацию, на Эрзинджан и Эрзрум. Сразу отметим, что воевал Салтукидов и Менгджуков император два года, и в ходе двух операций эмираты прекратили существование, став частью Византии. Зенги к ним на помощь не пришел, будучи действительно отвлечен иерусалимцами, но произошло это не так, как задумывалось.

* * *

У Балдуина II, напомню, дочерей имелось четыре: Мелисенда, наследница престола, ставшая женой Фулька Анжуйского; Алиса, вдова князя Антиохии и мать наследницы княжества; Годиерна, позже выданная замуж за наследника графства Триполи; Иветта, ушедшая в монастырь.

Дочери унаследовали от мамы ее хитрость, но без мудрости, а от отца — волю (ну или упертость, как посмотреть), но без рыцарских качеств. Все выросли девушками толковыми, вполне готовыми к руководящим постам, но с повышенной жаждой личной власти, а трое (о младшей ввиду специфики карьеры неизвестно), как выразился св. Бернар Клервосский в отношении старшей "с излишней чувственностью". Годы были довольно свободных нравов, чему и прифронтовая обстановка способствовала, но принцессы любовными историями выделялись даже на этом фоне.

Вот, вторая дочь, княгиня Алиса Антиохийская, оставшись после смерти Боэмунда II вдовой, по закону имела год и один день на выбор нового мужа и "защитника домена", а пока могла спокойно работать регентом наследницы, княжны Констанции. Но местные сеньоры и католический патриарх Антиохии Бернар, посчитали, что "бабе место у печи", а регентом лучше бы стать королю Иерусалима. Его тут знали и в едином правителе видели экономическую выгоду — податей меньше, защита эффективнее. Балдуин II немедля согласился и предложил дочери сдать должность. Княгиня отказалась.

Тут же поползли слухи, что Алиса дочку собирается сдать в монастырь, а сама княжить и всем володети. Насчет правдивости слухов, вопрос спорный, но у вдовы как-то сразу завелся фаворит, рыцарь Бруно из южно-итальянских эмигрантов. В ее верности памяти покойного супруга, окружающие обоснованно усомнились, так что слухи пришлись к месту. В княжестве сформировались две партии.

Антиохийские бароны, патриарх и купечество послали гонца к Балдуину II, ходатайствуя о явке и урезонивании дочери.

Алиса начала раздавать из казны активы, покупая сторонников, а еще затеяла "невиданное у франков дело", направив послов к Зенги. Атабеку предлагалась вассальная присяга княжества — в лице, разумеется, княгини Алисы, в обмен на защиту и помощь. О малолетней дочери как-то в суете забылось. Зенги предложение с восторгом принял, обещал все что просят — у него насчет пообещать никогда проблем не возникало, это исполнял он обещанное по желанию — и собрав всех, кто под руку подвернулся, выступил на Антиохию. Алиса отправила атабеку посла с подтверждением союза и подарками, но тут произошел сбой. Посла перехватили выдвигающиеся к соседней столице Балдуин II и Фульк, письма и подарки отняли, а самого гонца после экспресс-допроса повесили за измену христианскому делу.

* * *

Алиса заперлась в столице, королевская армия окружила город и начала спешно готовить штурм, вызвав на подмогу графа Жослена Эдесского. Приступ не потребовался, через пару дней сторонники короля открыли осаждающим сразу двое ворот. Княгиня засела в городской цитадели и начала переговоры с отцом, по причине очевидно проигрышной ситуации быстро кончившиеся ее капитуляцией, признанием регентства Балдуина II в интересах Констанции и отъездом Алисы в Лаодикею, ведущий порт княжества, выделенный ей Боэмундом II в качестве "утреннего дара", вдовьего надела, то есть.

Король велел всем ленникам Антиохии принести клятву верности ему и его внучке Констанции, поручил Жослену опеку над городом и ребенком-княгиней... а затем город осадил Зенги.

Атабек при помощи сторонников Алисы обошел кордоны и свалился как снег на голову. Принцессу защищать. Слегка опешившие франки, чисто рефлекторно заперлись в крепости. Но практически сразу до сторон дошел расклад — в Антиохии сидели превосходящие силы трех доменов, а осаждал их спешно собранный аскар в меньшем числе.

Опомнившись, обрадованные латиняне рванули на вылазку из двух ворот сразу. Первый отряд, под командованием короля, Зенги перехватил при развертывании после выхода за стены, и разнес лобовой атакой. Но пока турки, избежавшие схватки с сомкнутым рыцарским строем, увлеченно резались с противником, с тыла подошла колонна Жослена Эдесского, и позиция перевернулась. Атабек вовремя оценил ситуацию, развернул аскар и бросил на прорыв, после чего ушел на восток. По дороге попытался взять с налета Алеппо, не преуспел и разорял окрестности, пока королевская сводная группа из столицы княжества не подошла.

* * *

Попытав удачи в ряде мелких стычек, осенью Зенги отступил, но недалеко. Соединившись с пополнениями, он пошел на север, угрожая Эдессе. Такой гадости от атабека в очередной раз не ждали, поскольку с Жосленом имелось заключенное перемирие. Зенги, впрочем, логично заметил, что, атаковав его под Антиохией, граф первый договор нарушил, ведь мирились с человеком, а не с городом?

Жослен I послал гонцов в Эдессу к сыну, требуя собрать кого можно и выступить на защиту границ, а королевская группа войск пошла догонять турок.

Жослен-младший не то струсил, не то не успел выступить, мнения тут у современников расходились, а только вышло это к лучшему. Зенги с ходу взял Азаз, город севернее Алеппо, оставил там в крепости небольшой гарнизон, а сам всеми силами повернул на восток и осадил Харран, ключевую пограничную крепость графства Эдесского. Укрепления город имел мощные, но пополнить гарнизон мобилизованными окрестными феодалами не успели, а Балдуин II застрял под Азазом. Жослен I с вассалами примчался в Эдессу, разбираться с наследником, но тут выяснилось, что сыном графа в столице собрано никуда не выступившее и отдохнувшее пополнение, рвущееся в бой.

Что там вышло у двух Жосленов, неизвестно, но практически через день они повели развернутую дружину Эдессы к Харрану. Успели вовремя, подкопы уже почти подвели под стену. Коннице Зенги требовался простор для маневра, между двух огней он сражаться не захотел и вернулся в Мосул.

Азаз пал в это же время, и в начале 1131 года Балдуина II вернулся в Иерусалим, оставив присматривать за Антиохией графа Эдессы. Собственно, больше из столицы король не выезжал. В его возрасте после таких стрессов, здоровье уже не восстановилось, и в августе его величество скончался... и в том году, в очередной раз не он один.

* * *

Результаты оказались нулевыми. Боевые потери франков и турок оцениваются как незначительные. Разорение окрестностей Антиохии, Алеппо и Азаза относилось к убыткам от "обычной хозяйственной деятельности" — зона рискованного земледелия все-таки, а предместья Харрана и вовсе считались оборонительным предпольем. Силы Зенги от Малой Азии оттянули, и даже, пожалуй, с меньшими рисками, чем рассчитывали, территориальных изменений в Леванте не случилось, мятеж княгини подавили.

Глава IX. Новая замена фигур.

Скажите, сеньоры, а в чем же ваш спор?

Легко подобрать слова.

За право на вотчины вышел раздор,

Наследство, и роль старшинства.

1131 год, в очередной раз унес жизнь сразу нескольких ключевых для Заморья фигур. Правда, глобальные последствия повлекла смерть не одного из франков, а султана Махмуда II, вот с разбора положения в Багдадском халифате мы и начнем.

Махмуд II спор с халифом о власти решил, как упоминалось, в свою пользу, а с султаном Хорасана Санджаром договорился о сосуществовании и наследовании. Но перед смертью о соглашении Махмуд II предпочел не вспоминать и завещал трон своему сыну Давуду.

Санджар с прошлого года занимался подавлением сепаратизма в Самарканде, менял там вассального хана и штурмовал города, так что идея могла сработать. Помешали обострение династических распрей среди сельджуков и очередная попытка вмешательства халифа. Претендентом на престол выступил брат покойного Масуд, объявив территорию исконным отцовским и суверенным доменом. Такого грубого попирания законодательства Санджар не вынес, и ввел в игру еще одного брата, своего ленника Тогрула, объявив его законным султаном Ирака и своим наследником, вместо Махмуда II.

Давуд, поддержанный только верным покойному благодетелю Зенги, решил, что до уровня дядьев еще не дорос, и разумно потерялся в Мосуле.

Санджар выдвинулся в Ирак, разбил Масуда в решающем сражении и посадил в Багдаде Тогрула. Приближенных Масуда казнили, а самого выслали в Азербайджан.

Через некоторое время, Санджар вернулся к восточным делам, и в игру вмешался халиф аль-Мустаршид, при поддержке которого Масуд вернул Багдад и разбил Тогрула.

Зенги попробовал вмешаться в игру и привести к успеху Давуда, двинулся к столице, но под Тикритом аль-Мустаршид отплатил атабеку за прошлые обиды, разбив армию наголову, сам Зенги с трудом спасся.

* * *

После победы, халиф оказался на вершине славы и вернулся к теме инвеституры, напомнив, что султаны, собственно, вообще тлен и прислуга, а владыка правоверных только он. Турки, которым новый курс не нравился, объединились вокруг Масуда, которого в такой ситуации поддержали даже Санджар и Тогрул. Зенги снова напал на Багдад, халиф его снова разбил и загнал в Мосул, а с Масудом, не желая воевать с объединенной коалицией, примирился, на условиях признания власти халифа и передачи Багдада в халифскую собственность.

В январе 1133 года аль-Мустаршид короновал Масуда в Багдаде, и церемония демонстрировала возвышение халифа: "Глава правоверных сидел, к нему подвели Масуда, который воздал ему соответствующие почести. Затем халиф вручил ему семь пышных одежд, корону, браслеты и ожерелье из золота и сказал: "получи эту милость с благодарностью и бойся Аллаха при людях и у себя дома". Султан поцеловал землю и сел на скамеечку... В конце церемонии аль-Мустаршид сказал: "иди, возьми с собой то, что я дал тебе и будь в числе людей благодарных".

Новый султан этакое издевательство вытерпел, но признал за всеми союзниками наследственное право на их текущие лены, переведя их из статуса наместников в вассалы. Одновременная поддержка халифа — опасающегося остальных сельджуков (в первую очередь Санджара) и родичей — опасающихся халифа, давала султану шанс подобрать под себя потом реальную власть, а пока сил возражать не имелось.

В июне халиф направился во главе своих войск к Мосулу, покончить с Зенги. Султан не спорил, даже предложил соединить Багдад и Мосул в домен халифа, но негласно направил Зенги подкрепления. Аль-Мустаршид три месяца осаждал Мосул, ничего не добился, отчего потерял в репутации, и эмиры начали перебегать к Масуду.

В следующем году скончался Тогрул. Масуд остался единственным легитимным султаном Ирака, признал сюзеренитет Санджара, и решил, что с халифским реваншизмом пора кончать.

Аль-Мустаршид обиделся, тоже признал верховным Санджара, султаном Ирака назначил вновь всплывшего Давуда, естественно, помирившись при том с Зенги, затем собрал армию и выступил "карать бывшего султана". На этот раз неудачно, в ряде сражений победил Масуд, а аль-Мустаршид попал в плен. Обращались с пленником почтительно, но недолго. В августе 1135 года в его шатер, посреди султанского лагеря, заметим, "коварно проникли ассасины", и халифа жестоко убили. В ассасинов, как обычно, никто не поверил, спорили только, знал ли Санджар о ликвидации, или Масуд сам владыку правоверных порешил.

Халифом стал сын предшественника ар-Рашид Биллах. Масуда он тоже не признавал, засел в Багдаде и начал готовиться к осаде, призвав на помощь Давуда с Зенги. Масуд с большой армией подошел к Багдаду и взял столицу, ар-Рашид бежал в Мосул. Султан приказал авторитетным законоведам выпустить фетву о несовместимости ар-Рашида с исламом, и молодого халифа низложили в 1136 году, а на освободившееся место назначили его дядю, аль-Муктафи Лиамриллаха.

Ар-Рашид Биллах стал объезжать эмиров, вербуя союзников, но в июне 1138 года в Исфахане был убит. Разумеется, ассасинами — кем же еще?

* * *

На том, в сущности, гражданская война в Багдадском халифате закончилась, но государство вышло из нее совсем иным.

Начнем с султаната Хорасана. Санджар к западу от своих владений больше не вернулся. Сперва восстал его вассал хорезмшах Атсыз, который был султаном разбит, а затем прощен.

Затем в Мавераннахр вторглись кара-китаи (кидани), к концу 1130-х годов создавшие крупное государство в Семиречье и Восточном Туркестане. В 1141 году они под Самаркандом разнесли армию Санджара и отняли Мавераннахр. Поражением воспользовался Атсыз, который вторгся в Хорасан, а позже разграбил столицу Санджара, Мерв. К 1144 году султан от разгрома оправился, совершил поход в Хорезм и привел Атсыза к покорности, но лишь как сателлита — независимое хорезмское государство (мы с ним еще встретимся) стало фактом. Через три года, поход пришлось повторить, с тем же результатом.

В 1153 году в провинции Балх восстали огузы, родственное тюркское, но еще кочевое племя. Санджар выдвинулся бороться с сепаратизмом, но огузы армию султана разгромили, а его самого взяли в плен. После чего кочевники двинулись на Мерв, а Санджара прихватили с собой, "днем сажая на трон, а ночью в железную клетку". Мерв взяли и разграбили, затем та же участь постигла все прочие города Хорасана, отбился только Герат. Это развлечение у огузов заняло три года, Санджара возили с собой, но режим ему смягчили, даже охоту позволяли. Именно во время охоты он и сбежал. Прожил султан после того менее года, и в апреле 1157 года помер.

До западных земель, как вы понимаете, Санджару в связи с этими интересными событиями, дела вовсе не было.

* * *

В султанате Ирака надолго воцарились Масуд и аль-Муктафи. Султан, впрочем, реально правил лишь частью Ирака, другие провинции — Азербайджан, Мосул, Фарс и т.д., переданные в вотчины за помощь, вернуть уже не вышло. Правления стали наследственными, наместники — эмирами, а подчинение султану в лучшем случае вассальным, а порой и номинальным. Поэтому с течением времени, халиф постепенно установил лидерство в дуэте, а после смерти Масуда в 1152 году вернул Аббасидам светскую власть, вновь создав собственное, "верное халифу" войско.

Реальной помощи в борьбе с латинянами и византийцами, Багдад следующие тридцать лет вассалам не оказывал, по причине отсутствия как сил, так и желания укреплять сателлитов.

Зенги до 1137 года в Мосуле появлялся редко, и на франков не ходил. Не то чтобы границы латинян стали спокойными — атабек оставлял заместителей и набеги не прекращались, но больших войн не случалось. Зенги и его подчиненные пользуясь гражданской войной расширяли владения на восток, оторвав часть Курдистана и к 1137 году подчинив эмират Хасанкейфа.

Давуд тоже не пропал, примирился с Масудом и женился на его дочери, получив неплохой пост в султанской администрации.

* * *

Первым, надо отметить, уход султанов с запада, ощутил император Византии.

Поняв, что эмиратам на его границах помощи ждать неоткуда — все заняты междоусобицей, Иоанн II в 1132-1135 годах предпринял три похода на восток, сокрушив эмират Шах-Арменидов. Тамошний эмир Сукман II Насир ад-дин, сын Ибрахима, потерял больше половины территории, включая Манцикерт — символ поражения ромеев.

По случаю взятия последнего, василевс триумфально вступил в Константинополь, но следующий поход на столицу эмирата, Хлат, оказался неудачным. В узком горном ущелье перед городом, войска Иоанна II встретила коалиция Шах-Арменида, мелких эмиратов Ани, Двина и Ширвана — вассальных Грузии и без особых возражений последней, считавшей завоевываемое василевсом своей добычей, а также добровольцев из Хасанкейфа, Мосула, Азербайджана и предпочетших войну с неверными гражданской гази. Засада удалась, прорвать оборону ущелья ромеи не смогли, с окружающих скал сыпались стрелы, а сзади уже маячила турецкая легкая конница. Бой был ожесточенный, в итоге византийцы отступили, понеся большие потери, граница империи пролегла в районе озера Ван, а земли восточнее вошли в состав Азербайджана.

В сражении был момент, когда смерть угрожала лично Иоанну II, в пылу боя оторвавшемуся от свиты и зажатому турками на горной площадке. Спас жизнь императору сотник наемной легкой конницы Айюб ибн Шади, сын отъехавшего когда-то на греческую службу курда из Двина. Василевс отблагодарил щедро. Он вообще поощрял продвижение выходцев из варваров, но продвижение по службе связывалось с крещением, что предложили и Айюбу. Учитывая, что в крестные предлагался Иоанн II лично, отказа, понятно, не поступило, крестился курд тогда же в июне, в крещении согласно святцам, получив имя Виссарион.

* * *

С Иерусалимом император продолжал поддерживать дружественные отношения. Субсидии выделяться перестали еще в 1132 году, по миновании надобности и распрях в королевстве, а отправленный в Тиннис гарнизон частью вымер или погиб в боях, частью перешел под крыло Иерусалима, вернулись в Константинополь немногие.

Позже, российские историки станут указывать на Тиннис как "русский вклад" в формирование Заморья, преувеличивая его значимость. На самом деле, заезд полоцких князей серьезного русского следа не оставил. Все три князя умерли в Тиннисе в ближайшие годы, что с учетом их возраста и гнилого климата, неудивительно. Их свита, кто выжил, влилась в нобилитет Иерусалимского королевства и там растворилась. Что интересно, наравне с вожаками прибывших с ними печенегов, потомок одного из них стал век спустя бароном де Баджан.

Безусловно, русские корни нескольких знатных родов королевства, никто не отрицал. Графы Тинниса, Тира и бароны Гарбии ведут свой род от Давыда, Святослава и Ростислава Всеславичей (хотя прямое происхождение остается спорным — точных данных о детях князей не сохранилось, и версия историков о фактическом происхождении этих фамилий от дружинников княжеского окружения имеет право на существование). Но максимум в третьем поколении, называть русскими рыцарей, рожденных местными матерями и воспитанными в латинской традиции, вряд ли объективно. Собственно, возникшие еще при Балдуине I разветвленный знатный в последующем род Бедуинов или фамилия Сарацинов, внесли вклад ничуть не меньший, а уж о многочисленных армянских рыцарях и говорить не стоит.

Связи с Русью увеличились незначительно — в Иерусалим паломники, как мы в части про короля Балдуина I упоминали, ходили и раньше, а путь оставался небезопасен. Влияние франкского Леванта отразилось в возникновении двух, ставших "исконно русскими" имен (что интересно, и в мужской, и в женской формах): Владлен/Владлена — "владеющий леном" и Стален/Сталина — производное от французского шателен, должность кастеляна Тира долгое время занимал бывший дружинник из Полоцка или его сын. Также сохранился сюжет былины "О Владлене Ростиславовиче, богатыре заморском", где, впрочем, сей богатырь показан не в лучшем свете.

* * *

Но вернемся в Латинские королевства. В августе 1131 года в Иерусалиме умер король Балдуин II. Следом, в сентябре — граф Эдессы Жослен I де Куртене.

Графу Эдессы наследовал сын, Жослен II де Куртене. Графство считалось вассальным Иерусалиму, но вот аллод ли это, то есть, собственность ли графов — четкого понимания не было. Эдессу завоевал Балдуин I, передал Балдуину II, а уж тот Жослену I, причем последние два случая сложно отнести к переходу по родовой линии. Новый король, разумеется, версию аллода не одобрял, наследный граф — наоборот, а франко-армянская знать и местный патрициат графства Жослена II признали и поддержали.

С короной Иерусалима, вышло еще интереснее.

Балдуин II перед смертью публично назначил зятя Фулька, дочь Мелисенду и их годовалого сына Балдуина, своими наследниками и... соправителями. Всех троих. Звучало красиво и благородно, но что конкретно хотел сказать автор, окружающие поняли по-разному.

Через месяц патриарх, выполняя волю покойного, короновал всех троих разом, а уж потом заинтересованные лица и просто любопытствующие, принялись выяснять "кто все эти люди в коронах".

Что внук умершего Балдуин III — следующий законный король, не спорил никто. Вопрос возник о короле текущем. Идея коллективного исполнительного органа в виде супругов, как-то не вполне укладывалась в логику событий, единственным опекуном царственного ребенка была Мелисенда, а Фульк ссылался на брачный договор, согласно которому по смерти тестя получал должность короля, а не принца-консорта и тем паче, не регента. Как отмечал хронист "поэтому среди франков воцарились смятение и беспорядок", отягощенные снижением внешней опасности — как выше указано, Багдадскому халифату и Византии дела до Заморья не стало.

Поначалу волнение сеньоров никакой ожесточенности не несло — нормальный для того времени процесс знакомства с новым правителем, в форме небольшой феодальной войны и вымогательства привилегий. Фульк по прежнему месту жительства и сам с королями Франции и Англии неоднократно повоевать успел. Но прежде феодальных распрей, следует упомянуть о внешних вызовах.

* * *

На востоке границы успокоились, а вот запад, наоборот, оживился. В Каире как раз к осени 1131 года утвердился новый халиф аль-Хафиз Лидиниллах. Хафиз сразу затеял внешнюю войну, чтобы убрать из столицы оставшиеся войска, заняв их вместо войны гражданской, войной империалистической, и, разумеется, поднять авторитет законной власти, возвращающей утраченные при узурпаторах территории. Первый удар халиф и назначенный им визирь Абу аль-Фатх (из принявших ислам армян, как и предшественники), нанесли по еретикам-низаритам в Бильбейсе. Отступник, известное дело, хуже неверного, а выглядели ассасины опаснее. Латиняне, все же, киллеров к халифам не посылают, пропаганды в Египте не ведут (а низариты ее, базируясь на захваченный город, разворачивали), подполья не создают. Да и от Бильбейса на Каир дорога открытая и недолгая, а Тиннис далеко. Потеря промышленного центра несла только снижение денежного потока, утрата опорной пограничной крепости влекла риск появления противника под стенами Каира, так что выбор очевиден. Собранное войско осадило Бильбейс в конце года.

Низариты послали за помощью в Иерусалим, но там вовсю шла феодальная война, новый король усмирял Антиохию, королева погрузилась в увлекательную любовно-политическую интригу, и с помощью союзникам возникли сложности. Тем не менее, стратегическую пользу союзного Бильбейса понимали все, а свободные силы нашли в Тиннисе. Кто отправил тамошнему гарнизону приказ поддержать осажденных неизвестно, но факт такой источники упоминают. Правда, выполнил его князь Святослав Полоцкий (старший, Давыд, к тому времени не то болел, не то уже умер), несколько своеобразно — предприняв поход на Дамиетту.

Возможно, идея заключалась в отвлекающем ударе по второму после Александрии ключевому порту Египта на Средиземном море, с предполагающимся оттягиванием сил, может, князь просто оказался не готов с малым войском атаковать египетскую армию в полевом сражении, но толку из того не вышло. Дамиетту не взяли, смогли лишь традиционно разграбить окрестности. Бильбейс пал после месяца осады, после чего египтяне двинулись на Пелузий. Взяв и эту крепость, Хафиз перерезал сообщение между Иерусалимским королевством и Тиннисом по суше. Святослав немедля вернулся в город и стал готовиться к осаде.

Египтяне, окрыленные успехами и зная о междоусобице у франков, решили, однако, бить врага в его логове, и традиционным путем вдоль побережья двинулись на восток. Взяв Фараму, армия весной 1132 года пошла на Аскалон, но подоспели дружины князя Заиорданского и графа Хомса, и в конной атаке Хафиза разбили в первой же стычке. Уставшие от похода и отягощенные добычей, войска Египта, несмотря на небольшие потери, похоже, просто нашли повод для прекращения кампании, и повернули назад. Фараму латиняне отбили, а Пелузий остался халифу, с налета взять его не получилось, а затем сеньоров отвлекли события в Иерусалиме.

Тиннис египтяне осенью все же осадили, но город укрепляли с момента захвата, море оставалось за франками, отчего после полугодовой осады, противник отступил.

* * *

Пока осенью 1131 года в Иерусалиме шли академические правовые споры наследников, о себе напомнила вдовая княгиня Алиса Антиохийская.

Она вернулась в Антиохию и вновь провозгласила себя регентом. Мотивируя это тем, что прошлый регент — ее отец и дед наследницы, помер, а у Фулька никаких связей с князьями суверенной Антиохии отроду не имелось. Нового короля в княжестве знали плохо, опасались, что заезжий европеец, не разбираясь в местных тонкостях окажется плохим правителем, отчего часть рыцарей и большинство патрициата Алису поддержали. Но многие бароны, часть купечества и формирующаяся коммуна Алеппо (второй значимый город домена закрыл ворота перед людьми княгини), женщину на троне не желали вообще, а лично Алису тем более — ей еще Зенги не простили. Эта партия послала гонцов к Фульку, который собрал вассалов и выступил приводить веселую вдову в чувство. Но дойдя до границ Триполи, встретил графа Понса Триполийского с дружиной. Заявившего, что транзит через независимое графство закрыт.

Спустя недолгое время выяснилось, что к декларации Понса присоединились Жослен II Эдесский и граф Хамы Роман де Пюи, и все трое поддерживают претензии мятежной княгини.

Не то чтобы графы так сильно любили Алису, вовсе нет. Но Понс еще при прошлом короле заявлял о самостоятельности и дело почти доходило до войны, Роман в начале правления Балдуина II уже поднимал мятеж, а Жослен II находился в сходном с Антиохией положении по вопросу вассал он Фульку или суверенное право имеет. Лидером выступал граф Триполи, давний союзник Хамы, а с недавних пор и соседней княгини. К тому же, строго говоря, Понс был единственным сеньором с безупречной позицией — графство Триполи действительно со времен основания считалось независимым. Аналогичный статус Эдессы и Хамы выглядел сомнительно, но обстановка позволяла сеньорам попробовать, а Алиса за союз платила из попавшей в ее руки казны.

От Фулька при этом, феодалы Заморья, клирики и высшая часть третьего сословия, с искренним любопытством ждали ответных действий — просто чтобы оценить дальнейшие перспективы правления. Король все прекрасно понимал, с ответом медлить не стал, а совершил быстрый маневр — погрузил в Бейруте армию на корабли и высадил десант в портах княжества. Такой хитрой логистики от залетного анжуйца никто не ожидал, отчего операция прошла успешно.

Высадившись на берег и объединившись с антиохийскими лоялистами, король двинулся на юг, где разбил перебрасываемые на север войска коалиции Понса, Романа и проалисиных антиохийцев. Битва стала первым серьезным боем между франками, Фульк доказывал, что шутить не станет.

Жослен II из Эдессы так и не выступил, по каковому поводу репутация нерешительного и ненадежного союзника за ним укрепилась.

* * *

Кампания заняла почти полгода, повлекла вышеописанные успехи Египта, но, казалось, вопрос о власти в Заморье решен.

Понс по разгрому привычно принес "надлежащие извинения", естественно, принятые — в своем праве был человек. Вассальную присягу он так и не дал, но о нем поговорим чуть позже.

Жослен II вообще выиграл традиционно для себя — не явившись и выждав. У Фулька начались проблемы в Иерусалиме, король спешил, и примирились на условии признания Эдессы вотчиной Куртене, в обмен на вассальную присягу короне.

Хаму король уверенно числил переданной в лен, а де Пюи изменившим вассалом, отчего после Антиохии двинулся в графство и осадил город. Но дела звали в столицу, и при посредничестве Понса сеньоры заключили мир, по условиям которого граф признавал себя ленником короны.

* * *

Антиохия сдалась при подходе королевских войск. Фульк обрел регентство и назначил править на месте коннетабля княжества Рено Мазуара, из лоялистов. Мятежных подданных княжества помиловали, а Алису вернули в Латтакию.

Вдовая княгиня открыто больше не бунтовала, но интриг не оставила. Спустя несколько лет она попробовала найти поддержку в Византии, предложив Иоанну II брак своей дочери Констанции и младшего сына императора Мануила. Заговор вскрылся, напугав вообще всех — василевс, как известно, считал Антиохию своей провинцией и предлагаемый брак явно вел к недружественному поглощению княжества. Возмутились и бароны, и Фульк — которому ромеи под боком не требовались, и патриарх Антиохии, и даже патрициат третьего сословия, вовсе не стремящийся в лоно империи, с ее четким налогообложением и жестким госрегулированием.

Из ситуации дипломатичный выход нашли только один, выдать Констанцию замуж. В Европе как раз обретался свободный жених, Раймунд де Пуатье. Внебрачный сын герцога Аквитании Гильома IX по прозвищу Трубадур, встречавшегося нам в начале повествования участника Арьергардного крестового похода.

История появления Раймунда на свет романтична: папаша страстно влюбился в жену своего вассала де Шательро, дама ответила взаимностью, после чего пылкий герцог ее красиво и при полном непротивлении похитил, поселил в отдельно стоящей башне (в замке поселить мешал сущий пустяк — законная жена), назвал Данжерозою (Опасной), а ее портрет велел нарисовать на своем щите, чтобы все завидовали. Герцога за то отлучили от церкви, но ему это было не впервой и не впечатлило. Жена жаловалась папе римскому, но впусте, Гильом хотел жить с любовницей. Так что супруге пришлось уйти в монастырь (где, заметим, уже жила предыдущая герцогиня, законных жен у титулованного певца было две, а с разводами имелись не до конца урегулированные вопросы). С похищенной герцог жил долго, она родила ему четверых детей, одного назвали Раймундом, и после смерти отца места в Европе ему не нашлось — бастард, потому что, хоть и очень знатного рода.

А вот Фульку он как раз подошел. Кроме родословной парень отличался силой (гнул железо, поднимал коней и демонстрировал прочие богатырские трюки), военными умениями, и предполагалось, что за подаренную княжескую корону будет верен королю. Король прекрасно знал всю аквитанскую семью, как законную, так и не очень, так что рассчитывал с кандидатом поладить. Послом отправили рыцаря из госпитальеров Жебара, Раймунд мгновенно согласился, и выехал на восток. По дороге его попытался изловить Рожер II Сицилийский, который все еще подумывал о своих правах на Антиохию, но жених от засады ушел, и до Антиохии добрался.

* * *

Констанс к тому времени стукнуло всего девять лет, отчего по приезду завидного жениха, княгиня Алиса предложила ему не дочкину, а свою руку, дама вообще все варианты рассматривала.

Раймунд возражал — перспектива хуже, чем у Фулька, у того хоть родной наследник имелся, а выгоды никакой. Но и обойти Алису оказалось непросто. В итоге, княгине пообещали брак, но обманули. Пока та готовилась к свадьбе, договорились с патриархом Антиохии, наследницу похитили, а затем быстро и тайно обвенчали с Раймундом. Так у Антиохии в 1136 году появился законный князь, ставший вассалом короля Иерусалима по договору. Алиса проиграла уже окончательно, удалилась в Латакию, а позже в монастырь к своей сестре Иветте.

* * *

Иветта, младшая дочь Балдуина II, тут же расскажем, в молодости стала монахиней. В церкви, понятно, долго на низовой работе не находилась, поскольку в 1143 году ее сестра королева Мелисенда основала под родственницу женский монастырь Св.Лазаря в Вифании, и уже через год Иветта стала там аббатиссой. Монастырь со временем обрел немалое влияние в Заморье, и мы с Иветтой еще встретимся, но позже, а пока вернемся к началу правления Фулька.

* * *

Королю Фульку с браками не везло. Первая (покойная) жена была, и сама не подарок, и супружеской верностью не страдала, отчего крови Фульку попортила немало. Со второй женой, тоже вышло не очень. К приезду европейского жениха, у девушки имелся местный бойфренд, граф Яффы Гуго II де Пюизе.

Его отец — Гуго, соответственно, I, известный французский диссидент (в политическом, а не религиозном смысле) и лидер оппозиции Людовику VI Толстому, в свое время взбунтовал против короля баронов и воевал с ним чуть не тридцать лет, то один, то вместе с королем Англии. В 1118 году Людовика достало, он замок Пюизе разрушил, лен отнял и искал оппозиционера для задушевного общения, но диссидент с женой и сыном сбежал в Левант, к кузену Балдуину II. В Заморье получил графство Яффу, весьма солидный фьеф. Сына отправили в Италию. Родители позже умерли, но фьеф остался в семье, и когда в шестнадцать лет Гуго II прибыл в Святую землю, получил графство в сохранности.

Молодой граф, явившись при дворе, завел с принцессой Мелисендой роман. Что, согласитесь, совершенно обычное дело, а в юном возрасте да жарком климате тем более. Так на эти шашни все спокойно и смотрели, а правящее семейство женило дочкиного друга на Эмме де Гранье, вдове графа Цезареи, барона Сидона и Иерихона. Эмма, упоминавшаяся ранее племянница патриарха Арнульфа, на момент второго брака покровителей по смерти дяди и мужа потеряла, оставшись "валютным резервом короны", правя обширными владениями в статусе регента своих двух сыновей — Готье и Эсташа. Детям по совершеннолетии отходили Цезарея и Сидон, но пока домен из двух графств и бароний получился мощным, а Иерихон оставался у супругов де Пюизе и после.

Кто организовал такой выгодный брак, не ясно. Возможно, для Гуго постаралась влюбленная принцесса — брак с Эммой дело не столь интимное, сколь хозяйственное, форма присоединения активов. Вполне вероятно, король или королева решили усилить позиции дочки на будущее, создавая в лице ее фаворита войсковой и финансовый кулак для поддержки будущей королевы... нам то не важно, а интересны последствия.

Будь граф Яффы старше или умнее, он действительно мог бы стать самым влиятельным сеньором королевства, подружившись с приемными сыновьями и обретенными вассалами. Но он был молод, слабоволен, но притом резок, не сдержан на язык и заносчив, а таких мало кто любит. Кроме девушек, разумеется — но этого, порой, маловато.

* * *

Пока новый король усмирял лордов Севера, в Иерусалиме королева Мелисенда и де Пюизе пришли к выводу, что Фульк, собственно, уже не нужен.

Законный наследник — есть. Ходили упорные слухи, что отцом Балдуина III является не законный муж, а граф Яффы (забегая вперед, второй сын Мелисенды, внешне походил на Фулька куда больше старшего), но с точки зрения тогдашнего (равно как и нынешнего) права, отцом по умолчанию считался супруг. Опекун наследника — королева, наследник коронован... и почему бы такой умной и красивой женщине не стать регентом, а ее немолодому, и не блещущему красотой мужу с горизонта не исчезнуть? Тут и былой привязанности место найдется.

Фульк для местных баронов своим пока не стал, но привез с собой массу рыцарей из Анжу, быстро делающих карьеры. Так что противники у него нашлись, а уж "под Мелисенду" вербовка сторонников заговора шла и вовсе неплохо. Сама королева, безусловно, открыто против супруга не выступала, речь шла о "возмущении де Пюизе против попирающего исконные устои чужеземца", но и намеков хватало.

Вассальную присягу де Пюизе принести как-то не успел, потому, когда король увяз в Антиохии, поднял ту же тему, что и северная коалиция — заявил о суверенности Яффы и Цезареи, а еще задался публично вопросом о праве Фулька править вообще.

Игра могла получиться. Удар с тыла, соглашение с северными сеньорами, признание ими Мелисенды в качестве регента — и Фульк оказывается без козырей. Подвели король и сам Гуго.

Первый, как мы сказали, быстро разделался с мятущимися баронами, предложил им приемлемый мир и смог освободить силы. К тому же, выяснилось, что король не так уж и одинок в Заморье. У Эммы де Гранье подросли два сына, желающие вступить в наследство. Для чего отчим им не требовался, а с учетом его близости к королеве, в случае успеха заговора, мог и помешать. Да и за маму было обидно, ее роль тут смотрелась вовсе уж неприглядно и оскорбительно. Нашлись и другие, поставившие на короля, потому Фульку о происходящем донесли.

Не то чтобы короля сильно заботила неверность супруги, но власть упускать он не собирался, и события разворачивались быстро.

Срочно закончив на севере, Фульк весной 1132 года вернулся в столицу, где тайно, но всерьез занялся расследованием. Первым делом, принялись пытать приближенных Мелисенды, "ромейский умелец, служащий королю, сажал их на вертел и поджаривал". А Готье де Гранье, вдруг взял, да и вызвал отчима Гуго на поединок. Обвинив в разнообразных нарушениях рыцарской чести. Де Пюизе вызов принял, но на встречу не явился, из столицы сбежал и попробовал поднять Яффу. Среди низшего слоя феодалов уклонение от шоу многие сочли бесчестьем, и от лидера заговора стали отходить, а неуемный Роман де Пюи, граф Хамы, наоборот, воспрял и выступил в поддержку Гуго II.

С Яффой не вышло, поскольку там фаворита ждал подоспевший от Фарамы граф Хомса Балиан Ибеллин с дружиной, вполне лояльный королю. Ибеллин, проживая на границе и предпочитал крепкую центральную власть, прекрасно помня, кто его в Дамаске из осады спасал. Ибеллин удостоился признательности Фулька и долгой ненависти Мелисенды.

По сути, на этом заговор провалился. Но де Пюизе, не сумев мобилизовать собственный домен, бежал с небольшой свитой в Пелузий к египтянам, где его радушно приняли и доверили фатимидские войска, которые граф повел на Аскалон, пытаясь все же доиграть партию в союзе с Романом де Пюи.

* * *

Фульк, додавив мятеж в центре страны, летом развернулся было обратно к Хаме, но на полдороге узнал о новом повороте. Пока король соображал, кого бить первым, на арене появилась королева Мелисенда.

Королева хотела вернуть любовника и обрести власть.

Первым делом, она объявила борьбу за мир, сообщив, что грозящую вторжением египтян междоусобицу пора прекращать. И прекратить ее может только законный опекун законного малолетнего Балдуина III. Даму поддержал патриарх Иерусалима Вильгельм Мессинский и ряд баронов, среди которых набирала популярность идея "нулевого варианта". По местным меркам, свары и впрямь далековато зашли, тут не Европа — фронт цивилизаций. К "партии королевы" присоединился Понс Триполийский, выказавший желание мира и готовность забыв раздоры идти воевать Египет. Звучало вполне благородно, а его дружина придавала Мелисенде уверенности.

Позиция "партии королевы" выглядела не убиваемой, отчего король пришел в некоторое замешательство.

Открыто выступить против мира и совместного похода на Фатимидов, он, понятно, не мог, свои не поймут, даже анжуйцы. Демонстрировать слабость тоже не хотелось.

В этот момент, гирьку на весы бросило третье сословие, и что особенно интересно — нелатинское. Патрициат Дамаска, Тира, Акры и Бейрута (в основном из восточных христиан, кроме Дамаска, где мусульмане лидировали), заявил о поддержке короля. Кварталы итальянских республик (Венеции, Генуи и Пизы), на удивление совместно, проголосовали также.

Это выглядело резким новшеством, ранее как "субъекты политики" рассматривались только франки из феодалов и духовенства. Но ситуацию поменяло, силы супругов оказались равны.

В такой, окончательно ставшей несуразной ситуации, Фульк и Мелисенда пошли на переговоры. Гуго II де Пюизе с египетским контингентом взял многострадальную Фараму и осадил Аскалон, вопрос требовалось решать. Договорились на, в сущности, действительно равных условиях.

Романа де Пюи вновь лишили лена, на сей раз окончательно и выслали в Европу.

Хаму передали Балиану Ибеллину, отняв Хомс — королева не простила срыва яффского мятежа. Впрочем, обмен был не так уж неравнозначен, Хама смотрелась победнее, но латинизировалось дольше и лежала дальше от направления главного удара, так что и затрат требовала меньше. И все понимали, что сдача союзника в ранге графа, требует размена фигур.

Хомс получил Понс Триполийский, на правах лена от Иерусалима, за каковой (но не за Триполи) принес вассальную присягу, а позже женил сына, Раймунда II Триполийского, на сестре королевы Годиерне, скрепив нерушимый союз доменов браком. Схема не только привязывала Понса к трону, но и укрепляла границу, Триполи располагало большими силами для защиты крепости.

Остальные вассалы, кроме де Пюизе получили амнистию независимо от сторон, а города дополнительные привилегии для коммун.

* * *

С графом Яффы история не кончилась. После соглашения коронованной семьи, коалиция умиротворенных вассалов выбила египтян из-под Аскалона и прошла на запад, вновь вернувшись к Пелузию, где граница стабилизировалась.

Де Пюизе вернулся в Иерусалим, покаялся и "молил короля о прощении". Это входило в сделку, он тут же получил просимое, с сохранением лена и титула, но с высылкой на три года из Заморья, для очистки репутации королевской семьи и охлаждения страстей. Тем бы дело и кончилось, но пока Гуго ждал корабля в Европу, на него напал рыцарь из свиты короля и нанес несколько ранений, поначалу сочтенных смертельными. Рыцаря задержали, пытали, подозревая покушение по заказу Фулька, но тщетно. Шевалье упорно брал все на себя, даже на эшафоте — а его, разумеется, казнили — заявив, что покушение затеял в одиночку, желая добиться королевского расположения.

Гуго де Пюизе выжил, отъехал на Сицилию, где вскорости и умер, после чего Яффа вошла в королевский домен.

Мелисенда, несмотря на тщательное следствие, невиновность мужа в покушении, похоже, так и не признала. И возможно, была права — мало ли способов стойкости показаний добиться, тем более в те времена, когда к верности сюзерену относились куда серьезнее? Оттого Фульк, по слухам "до конца жизни носил под одеждой тонкую кольчугу и опасался яда".

Но в целом, кризис завершился.

Фульк и Мелисенда несколько лет соблюдали соглашение и правили совместно, как отмечал хронист "король никогда не пытался взять на себя инициативу без согласия Мелисенды". В 1136 году на свет появился еще один их сын, Амори.

* * *

В 1135 году, сразу после завершения смуты, пришлось вернуться к Египту. В Каире как раз вновь началась борьба за власть, а у Эдессы и Антиохии обострились отношения с Киликией. Жослен II Эдесский опасался проармянского восстания в своем графстве, такие настроения у части местных князей существовали. В Египте же имелась сильная армянская община, частью исламизированная, но во многом лояльная христианству.

Логичным следствием стало переселение из Эдессы нелояльных князей в знакомый им по родственным связям Египет. Подкрепленные отрядами Иерусалимского королевства, армянские дружины князей Ваграма и Васака Пахлавуни (кузенов знаменитого католикоса Григора Вкайасера, кстати), отбили Пелузий, отдохнули в Тиннисе, после чего взяли Дамиетту, богатый и важный портовый город.

В городе создали вассальное Иерусалиму княжество во главе с Ваграмом. Как отмечали современники "когда Ваграм утвердился в Дамиетте, он пригласил своих братьев и единоплеменников. И призвал их из Телль-Башира (Турбессель) и из Армении, так что число их достигло 30 тысяч человек. И притесняли они мусульман, и был мусульманам от христиан большой вред. А брат его, известный как Васак, управлял Пелузием".

Насчет тридцати тысяч, традиционное преувеличение, но восточные рукава дельты Нила отошли франкам. В Каире халиф Хафиз сохранил власть, посидев в очередной раз в темнице, но окончательно обстановка стабилизировалась лишь к началу 1140-х годов.

В Европе бушевала очередная схизма, папа Иннокентий II воевал с антипапой Анаклетом II (напомню, папой мы зовем победителя, от легетимности это никак не зависит), в чем приняли живое участие германский император Лотарь II и граф Рожер II Сицилийский. Победил Иннокентий II, но затем он попал в плен к Рожеру II, и пришлось последнего признать королем Сицилийского королевства, и капитулировать по всем спорным вопросам. Англия и Франция оказались заняты внутренними сварами, да еще в обоих сменились короли, что на некоторое время интерес к Леванту там тоже снизил.

Поток пилигримов из Европы, тем не менее, сохранялся, но переселенцев стало меньше, несмотря на годы затишья в Святой земле. Кончилась передышка в 1136 году, когда новый князь Антиохии Раймунд затеял войну с Киликией, а годом позже на границе снова появился Зенги

Глава X. Дюжина лет короля.

Гордятся ромеи имперским флагом,

Знаменем славных своих побед.

И верит принцу с орлиным стягом,

Держава, равной которой нет.

Несмотря на междоусобицы первых лет, годы правления короля Фулька для Заморья, и в первую очередь для Иерусалимского королевства, стали периодом расцвета. Основную часть латинских земель распри вообще не коснулись или затронули по минимуму, феодальные войны велись строго спортивно промеж сеньорами. Границы оставались... ну, не то чтобы мирными — набеги не прекращались никогда, но по меркам того века спокойными. Серьезных вторжений случилось немного, да и те не продвинулись дальше пограничных крепостей, так что внутренние земли переживали непривычное время мира.

* * *

Эдесское графство, после утверждения Жослена II, вошло в стадию уверенного роста. Граф, как и его мусульманский сосед Тимурташ Мардинский, предпочитал мирный образ жизни и воевал редко. Он перенес резиденцию из приграничной Эдессы в Турбессель, где "проводил дни в праздности и веселье".

Несмотря на общепринятое мнение о его слабоволии и трусливости, на домене это отразилось позитивно. Уклонение от общефранкских военных операций снижало затраты казны и вассалов, отказ от участия в междоусобицах наносил ущерб только личной репутации графа, сохраняя активы, а хорошие урожаи влекли стабильный денежный поток. Кроме того, Эдесса выиграла от походов Византии и войны за трон в Багдаде. Бои, охватившие Малую Азию и Месопотамию, перекрыли тамошние караванные пути. Набеги турок на Алеппо и походы из Пальмиры снизили трафик в Сирии, отчего основными торговыми магистралями стали дороги на Милитену — через Мардин или Хасанкейф, но и из Ракки через Эдессу.

Во второй половине 1130-х, в агросекторе начался вызванный климатическими условиями спад, общий для всего Ближнего Востока (по Египту, о чем мы еще поговорим, это ударило куда сильнее). Но снижение урожаев, ухудшающее жизнь низов общества, влекло повышение цен — Эдесса, напомню, была мощным экспортером сельхозпродукции, что приносило доходы казне и купцам, так что баланс интересов сохранялся.

Снижение внутренних противоречий достигалось экспортом пассионариев, в виде эмиграции в соседние сеньории, ограниченных контингентов королю Иерусалима и непрекращающейся пограничной войне с Мосулом. Восточную границу, при этом, достаточно надежно защищал постоянно улучшаемый укрепрайон, с опорой на Эдессу, Харран и цепочку возводимых в тех местах замков, на что тратилась заметная часть поступлений в казну. Остальные рубежи опасности не представляли.

* * *

В других латинских доменах, жизнь развивалась интереснее.

Раймунд, став князем Антиохии, получил сразу две проблемные границы, с Киликией и Мосулом. Армяне давили с севера, наместник Зенги Савар, постоянно опустошал окрестности Алеппо. Добавлял остроты и внутренний конфликт с патриархом.

Первый латинский патриарх Антиохии Бернар, занимавший должность с 1100 года, умер в 1135 году. Его преемником стал епископ Мамистры Рауль Домфрон. Нормандец, более рыцарь, чем прелат, человек не особо интересующийся теологией, хитрый, высокомерный и тщеславный.

Выборы патриарха прошли не вполне канонично и без участия представителей папы, отчего Рауль первым делом непочтительно отозвался о римском и константинопольском понтификах, заявив, что патриархия Антиохии основана раньше, а потому по статусу выше обоих Римов будет. Папа Иннокентий II спорить не стал, опасаясь, что Заморье поддержит антипапу Анаклета II, а Константинополь просто не отреагировал — там вообще продолжали назначать в Антиохию своих патриархов "в изгнании", и латинян не признавали. Но заявка "от третьего лица", пусть пока и не серьезная, запомнилась.

Патриарх помог Раймунду получить княжеский трон, но вскоре перессорился с князем и местными клириками. Разрастанию конфликта помешал осадивший город василевс, вынудив Рауля о месте его престола во времени позабыть и просить у папы помощи... но о том ниже.

С королем Иерусалима у Раймунда сложился союз, и первым делом они решили закрыть северный вопрос. Фульк попытался втянуть в поход на армян Жослена II, но тот воевать и вообще не хотел, а с соседом и родственником (он был племянником Левона I по матери) тем более. Хуже того, после первых успехов Антиохии, граф Эдессы отправил на помощь Киликии добровольцев из числа подвластных армян и "взявших отпуск" вассалов, вместе с которыми Левон I наступление князя Раймунда отбил, и стороны перешли к переговорам.

Занятостью князя в том же 1136 году воспользовался Савар. С отрядом туркмен он обошел Алеппо и прошел рейдом до Антиохии, "завладев при этом огромными трофеями". Как писал арабский хронист "туркмены (да умножит Аллах их число и поддержит их в трудную минуту) собрались численностью в три тысячи всадников и отправились набегом на города и районы франков, где их никто не ждал, и мало что было сделано для отражения их набега. Они вернулись и привели с собой пленных и сто тысяч голов скота, а район, который они захватили и опустошили, превышает сотню деревень, больших и малых. Такое несчастье еще никогда не обрушивалось на неверных. Все пленные будут проданы по разумной цене, и никакие скидки не будут делаться с первой объявленной цены. Туркмены отвели пленных в Ракку, Диярбакыр и Джазиру".

В игру вмешался вассал Раймунда, граф Марраша Балдуин, который рыцарские понятия отринул, и по-простому, по-восточному, во время переговоров захватил Левона I в плен. Его сюзерен против вероломства не возражал, пленника принял и заточил в Антиохии. Князь Киликии заплатил выкуп, а кроме денег обещал еще два города, но освободившись, насчет последнего передумал. Между княжествами снова началась было война, но тут пришли вести о приближении византийского императора Иоанна II. Имперская угроза противников мгновенно объединила, разногласия отошли в сторону, а проведение отпуска в частях Левона I мгновенно вошло в моду и у рыцарей Антиохии.

* * *

Василевс продолжал методично зачищать восточный рубеж.

После усмирения Трапезунда и стабилизации отодвинутых границ с сельджуками, весной 1137 года он отправился в Киликию, числящуюся мятежной провинцией. Левону I помощи, кроме франкских добровольцев, ждать было неоткуда, а договориться не получилось. Императору здесь не требовались вассалы, он предпочитал наместника. Византийские легионы вошли с трех направлений — вдоль берега, при поддержке флота, из Кесарии и Эльбистана, и за несколько месяцев киликийцев просто раздавили. Некоторые города открыли византийцам ворота без боя, многие дрались до последнего, как отметил византийский хронист "армяне не просили пощады и нисколько не боялись сражения". Княжество Рубинянов пало, пленного Левона I с семейством (кроме двух младших сыновей, сумевших уйти в Эдессу) этапировали в Константинополь, где князь и один из двух старших сыновей в темнице вскоре и умерли.

А василевс двинулся дальше. Осенью он осадил Антиохию.

Претензий к латинскому княжеству хватало — и помощь Киликии, и старый, неисполненный договор о передаче города еще Алексею I Комнину. Франки же увязли на востоке, где в Мосул вернулся Зенги.

* * *

В мае 1137 года, Зенги вновь прошел через Пальмиру и осадил Хомс. С собой атабек притащил через пустыню солидный запас осадной техники, и правящий в Хомсе сын графа Триполийского Раймунд II быстро осознал, что долго обороняться не сможет. Его отец торопливо отмобилизовался, обратился к королю Иерусалима за помощью и два недавних врага ринулись спасать крепость и наследника.

Зенги оставил небольшой отряд для блокады крепости, а сам выступил на перехват. Части короля и графа Триполи прошли предгорьями и у замка Монферран наткнулись на поджидающего атабека. Численностью франки уступали сарацинам, собирались спешно, быстрый переход дался тяжело, оттого во встречный бой армия вступила измотанной.

Сражение оказалось жестоким, но коротким и по классической схеме. При встрече, передовой отряд турок изобразил бегство, рыцари сорвались в преследование, после чего Зенги атаковал из засады и перебил большую часть сводной дружины. В числе прочих погиб граф Понс Триполийский, а король прорубился через турок и с остатками войска засел в Монферране, который Зенги немедленно окружил. Взять с ходу не получилось, но запас продовольствия у в замке был невелик, отчего вскоре осажденные принялись есть собственных лошадей.

Атабек выиграл сражение, но оказался на распутье. Хомс выглядел достойным призом и воротами королевства, но и выпускать из окружения правителя латинян было бы странно. Штурмовать же обе крепости одновременно сил не хватало, бои велись далеко от сарацинских земель.

А на выручку сюзерену уже выходили отряды графа Хамы Ибеллина, ополчение Дамаска и князь Заиорданский, из Антиохии спешил собравший в помощь Киликии контингент Раймунд, а в Эдессе, как всегда неторопливо, собирался еще и Жослен II.

Зенги предложил Фульку разойтись за выкуп и Хомс. Король деньги заплатить соглашался, а отдать крепость нет. С каждым днем переговоров, перемежавшихся приступами, атабеку все больше угрожало окружение — противник шел по торговой магистрали к Хомсу с юга и севера, так что времени не хватало. В итоге, турок согласился на 50 тысяч динаров за свободный выход королевского отряда из Монферрана и освобождение пленных. Фульк и его рыцари прошли перед Зенги, тот "оказал им воинские почести и королю подарил дорогое одеяние", а пленников действительно отпустил.

Турки, как только разошлись с Фульком, вернулись к Хомсу, где еще две недели безуспешно штурмовали город, получивший вести о выходе подкреплений. Но по приближении объединенной франкской группировки, во главе с осознавшим, что поторопился и зря заплатил деньги, и оттого разъяренным королем, отошли без серьезного боя, ограничившись редкими стычками. Зенги, кроме всего прочего, знал о приближении императора Византии, и предпочитал сохранить армию на случай франко-ромейского союза.

* * *

Уйдя спасать Фулька, Раймунд Антиохийский начало осады византийцами своей столицы пропустил. После отступления Зенги, король вернулся в Иерусалим, а князь прорвался в Антиохию, но особых перспектив для обороны не нашел. Ромейские осадные машины уже обстреливали стены и башни, сил у василевса хватало, а на помощь никто не спешил.

Раймунд предложил Иоанну II вассальную присягу, но василевс, как и в случае с Киликией, сообщил, что желает безоговорочной капитуляции. Добавив, что с Антиохией франки Комнинов уже пару раз кидали — хватит. Князь объявил себя ленником Фулька и попросил перемирия на время запроса в Иерусалим. С этим император согласился, а король решил вмешаться лично.

Явившись в имперский лагерь, Фульк, вовсе не собиравшийся ссориться с Византией, с ходу сообщил, что вообще-то "претензии императора законны, основаны на договорах с предшественниками, а отрицать правду и нарушать справедливость не следует", но князьям Антиохии действительно обещали ее в лен. Василевс пошел на уступки и мир заключили на условии передачи города в лен Раймунду, который принес вассальную присягу за Антиохию (но не за Алеппо), и обязался помогать в войне с сарацинами (но не христианами).

Иоанн II торжественно въехал в город, причем его коня вел пеший князь Раймунд, а Фульк и Жослен II, тоже пешком, следовали сзади. Во встрече участвовал патриарх, кортеж проследовал от городских ворот к кафедральному собору, где отслужили торжественную обедню, а затем василевс въехал в княжеский дворец. На чем пока и успокоился, объявив на следующую весну поход на Зенги и вернувшись в не до конца покоренную Киликию.

* * *

Зенги за происходящим внимательно наблюдал, и убедившись, что христианская коалиция готовит войну, начал собирать силы. Он подбивал Сукмана II Шах-Арменида из Хлата воспользоваться отвлечением греков и вернуть потери недавних лет, запросил помощи в Багдаде и у всех мелких эмиратов, но больших успехов не добился. В Багдаде войска обещали, но прислали незначительное количество. Хлат попробовать реконкисту соглашался, но сам просил подкреплений, так что силы атабека к весне численно весьма уступали императору, поддержанному контингентами латинян.

* * *

В марте 1138 года византийцы вышли к Алеппо, где к ним присоединились Раймунд Антиохийский и сводный отряд вассалов Иерусалима, Триполи и тамплиеров под командованием графа Раймунда II Триполийского. Жослен II Эдесский в проекте участвовать отказался, война на его участке караванного пути графу не нравилась.

Тогда же, с запозданием пришли вести из Рима. Папа Иннокентий II издал энциклику, в которой войну Византии с христианской страной настрого осудил, обещал за войну с латинянами отлучение, и всячески увещевал стороны к мирным методам разрешения споров. В будущем это свою роль сыграло, а пока лишь немного укрепило позиции Раймунда.

К началу лета, заняв по дороге небольшие города и ненадолго отвлекшись на взятие Ресафы, христиане осадили Ракку. Зенги укреплял город с момента возвращения в лоно ислама, заранее усилил гарнизон под командованием опытнейшего Савара, а сам с отрядами туркмен кружил вокруг наступающих войск, нанося постоянные удары по фуражирским отрядам, коммуникациям и отделившимся от армии частям. Сам город христиане взяли быстро, но Савар засел в цитадели. Иоанн II лично руководил приступами, а франки на штурм особо не рвались, предпочитая отсиживаться в лагере, отчего василевс затаил на союзников обиду.

Атабек, пополнив аскар туркменами, отбил Ресафу и перерезал дорогу на Алеппо, а отряды кочевников не позволяли христианской коалиции наладить снабжение. Армия начала голодать, на чем поход и кончился. Иоанн II стребовал с Ракки выкуп, снял осаду и двинулся обратно.

Зенги итог кампании рекламировал как победу над Византией, что в мусульманском мире подняло его авторитет на запредельную высоту — империю тут боялись, а после ее недавних успехов в Малой Азии особенно.

* * *

Вернувшись в Антиохию, Комнин потребовал ввести греческий гарнизон в город и передать ему цитадель. Мысль о наступлении на восток он не оставил и планировал использовать вассальное княжество как базу для подготовки. Раймунд в ответ взбунтовал горожан, и императору со свитой пришлось бежать из города в лагерь, разбитый войсками неподалеку. Возможно, сюзерен собирался тут же вернуться, но наконец-то сработала дипломатия Зенги — пришло донесение о наступлении Шах-Арменида. Иоанн II Малую Азию ценил больше, потому наказание мятежников отложил и увел армию на север.

Следующие годы Византия вновь воевала с Хлатом, всемерно поддерживаемым Зенги, который в 1140 году даже пришел в соседний эмират с аскаром лично. По неподтвержденным источникам, Шах-Арменида субсидировали и позволяли набирать наемников и франки Заморья, что вполне логично. История отягощалась очередными семейными неурядицами Комнинов, против василевса поднял мятеж, а проиграв перешел к туркам, его племянник и тезка Иоанн. Вернуться к Сирии Иоанн II смог лишь в 1142 году.

* * *

Зенги быстро отбил все, захваченное христианами, в 1139 году еще раз безуспешно осаждал Дамаск, а Раймунд Антиохийский и Савар беспрестанно обменивались набегами, но серьезных последствий это все не имело. Жослен Эдесский вернулся к привычному мирному образу жизни, разве что вмешавшись в церковный спор Антиохии, да и то, скорее, чтобы соседа позлить.

Вышло же вот что.

Патриарх Рауль Антиохийский, как упоминалось, рассорился с подчиненными ему видными клириками из-за распределения доходов. Сначала Рауль отрешил их лидеров Ламберта и Арнульфа от должностей и закрыл в тюрьме, но по настоянию князя незаконный арест прекратили. Ламберт был человек "праведной жизни, но малоопытный в делах мирских" и пользовался в народе уважением, а Арнульф имел неплохие связи с королем Сицилии, так что, по выходу из СИЗО, оппозиционеры отъехали в Рим и нажаловались папе на процессуальные нарушения при выборах патриарха.

Рауля вызвали в центр, он занес в папскую администрацию, произнес красивую речь в свою защиту и был оправдан. Но по возвращении повел себя дерзко, отчего антиохийские клирики при поддержке князя его в город не пустили, и Рауль "удалился в монастырь Св. Симеона".

Тут и вмешался Жослен II, пригласив патриарха к себе (Эдесса входила в патриархат, как и Триполи). Позже Рауль все же вернулся в Антиохию, помирился с Ламбертом, но Арнульф вновь обратился в Рим, где назначили расследование на месте и направили для того легата. Легат скончался в Акре почти сразу по прибытии, при невыясненных обстоятельствах. В Риме рассердились и послали второго — Альбера, кардинала и епископа Остии, который в 1140 году провел в Антиохии локальный собор прелатов латинского Востока, с участием патриарха Иерусалима, архиепископов (включая Тарского из Киликии), и епископов.

Собор принял сторону князя и местных клириков. Не явившегося в заседание Рауля обвинили в выборных нарушениях, симонии и прелюбодеянии, заочно сместили и отправили в темницу. Патриарха поддержали только два епископа из Эдессы и архиепископ Апамеи. Последний ссылался на ненадлежащее извещение обвиняемого, считая потому решение незаконным, за каковую дерзость был лишен сана. Из темницы Рауль бежал, добрался до Рима, вновь оправдался, но затем скончался. Слухи, традиционно, приписывали смерть отравлению.

Новым патриархом, собор с участием легата назначил Эмери Лиможского, из богатой и знатной семьи, известного интеллектуала и теолога, переводчика Библии и знатока древнегреческой истории. Он написал комментарии к Иоанну Златоусту, открыто пропапскую историю "византийских императоров с момента их отложения от Римской империи до наших дней", переводил греческие источники и собирал рукописи. Должность Эмери исправлял до 1196 (!) года (правда, первые годы статус его оставался спорным, по причине апелляций Рауля). Мы с ним еще не раз встретимся, а пока отметим, что князя Раймунда новый патриарх полностью поддерживал.

* * *

В 1142 году в Левант вернулся император Иоанн II. Весной ему пришлось отправить часть войск на разгром набега из Хлата, а пока ждали в Киликии их подхода, заболел и умер старший сын и наследник василевса Алексей. Император поручил второму и третьему сыновьям, Андронику и Исааку, перевести тело в Константинополь, но в пути умер еще и Андроник.

Эти события поход задержали, но осенью ромеи все же выступили. Взяв крепость Гастен, прикрывавшую Антиохию с севера и контролировавшую проход к городу из Киликии, Иоанн II отправил послов к Раймунду, потребовав сдать Антиохию по причине нарушений вассальной верности, а самому ехать править в Алеппо.

Раймунд снова тянул переговорами время, напоминая про решение папы, осуждавшее войну христиан на востоке и обещая больше присягу не нарушать, но понимания не добился. Воевать зимой, не оправившийся от смерти двух сыновей василевс не стал, но усмирить Антиохию решил твердо, потому зимовал в Киликии, а по весне планировал наступление.

* * *

Карты смешал 1143 год, унесший две ключевые фигуры Заморья.

В марте, Иоанн II выехал охотиться на кабанов в горы Тавра, оцарапал руку стрелой и от заражения крови скончался. Стрелу называли отравленной, подтверждений, как всегда, нет.

В ноябре, под Акрой, король Фульк выехал, что характерно, тоже на охоту. Лошадь под ним споткнулась, упала, от удара седлом "мозги хлынули из ушей и ноздрей", в результате чего король, естественно, скончался.

* * *

После смерти Иоанна II оставшемуся в живых сыну экс-князя Киликии Левона I, Торосу, удалось бежать из Константинополя, вернуться в Киликию и вместе с отсидевшимися у Жослена II братьями и при поддержке латинян восстановить независимое княжество. Остальные же итоги правлений двух монархов, разберем отдельно, упомянув, что в 1143 году скончался еще один участник событий — папа римский Иннокентий II. Преемниками стали Целестин II и Луций II, занимавшие кресло по нескольку месяцев, и лишь в феврале 1145 года в понтификах надолго утвердился Евгений III, выходец из простонародья, человек мягкий и благочестивый, получивший пост сугубо по причине нежелания остальных кардиналов занимать в тот момент должность. Св. Бернар Клервоский обозвал нового папу, своего ученика "нищим из навозной кучи", а в Риме Евгений III не удержался, вынужденный из-за вооруженных разногласий с горожанами бежать сперва в Витербо, а затем во Францию. В Витербо, впрочем, папа успел принять решение о Втором крестовом походе, но о том в свое время.

* * *

Начнем с Византии. Главным достижением покойного Иоанна II Комнина стал закрытый гэп вниз от поражения при Манцикерте, в виде отыгранных у сельджуков практически полностью потерь на востоке. Кроме того, василевс решил вопрос с северными набегами кочевников и укрепил положение на западных рубежах. База роста закладывалась в правление его отца, отвоевавшего Анатолию на волне успехов 1-го и арьергардного крестовых походов, но использовал ее Иоанн II весьма эффективно. К моменту его смерти, Византия полностью восстановила пошатнувшийся было статус сверхдержавы.

Анатолия превратилась во внутренние мирные провинции, отделенные от противника приграничными землями, отвоеванными уже при втором Комнине. Это кардинально изменило ситуацию — империя вернула свою опору. Именно жителей Анатолии, напомню, в первую очередь называли тогда греками, подразумевая прочно эллинизированное, христианское и лояльное Константинополю однородное население. Историческая Греция, на описываемое время, однородностью похвастаться не могла, населяясь потомками славян, иллирийцев и прочих не до конца переваренных имперским "плавильным котлом" мигрантов. Отнюдь не все из которых отличались преданностью центру. О верности болгар говорить и вовсе не приходится — там еще не забыли походы Василия II Болгаробойцы, и народ формировался строго болгарский, а не греческий (как постепенно начинали называть ромеев). Похоже дела обстояли в областях сербов, хорватов и Киликийской Армении, полностью лояльными традиционно оставались Константинополь и побережье Крыма.

Восточные рубежи Византии стабилизировались по линии от причерноморской крепости Гонио (Аспарунт), через Карс, Валашкерт, Манцикерт, далее уходя на запад вдоль притока Тигра. Теперь там империя граничила (с севера на юг) с Грузией и ее вассальным эмиратом Ани, уполовиненным эмиратом Шах-Арменидов, чья столица Хлат стала приграничным городом, сателлитным эмиратом Артукидов (Мардин), графством Эдесским и считавшимся вассальным ромеям княжеством Антиохия. Реальный противник остался только в Хлате, остальные соседи границы не беспокоили. За Шах-Арменидом, конечно, стояли мощные вассалы Багдадского халифата, Мосул и Азербайджан, но на тот момент прямой угрозы Византии они не представляли.

Дальнейшее продвижение остановилось, поскольку к востоку от Евфрата среди населения росла доля армян и исламизированных жителей, увеличивая сопротивление реконкисте. Бежавшие от имперского натиска мусульмане усилили Хлат, поддержанный к тому же единоверцами из халифата, которым общая граница с набирающей мощь Византией вовсе не требовалась. Сыграла роль и логистика — походы из Константинополя через всю Малую Азию дело по тем временам довольно сложное, требовалось подготовить базу на месте.

Теперь имперские земли восточнее Евфрата служили стратегическим предпольем, периодически подвергаясь набегам мусульман, к чему в столице относились довольно спокойно. Провинции западнее реки, вновь стали источником налогов и рекрутов, управляясь магнатами, приближенными к трону на основе проний, на тот момент ставших аналогом известных нам из российской истории "кормлений". Некая область передавалась прониару в управление на правах наместника, он же собирал налоги, определенную часть которых оставлял себе, а остальное отправлял наверх. В приграничье формировались владения акритов, о которых мы ранее упоминали — очередной вариант казачества, военно-крестьянские поселения. Пронии тут тоже встречались, но чаще были мелкими, и — что важно — уже тогда практически всегда наследственные (ввиду текучки кадров от постоянных стычек), приближаясь к системам турецкого икта или отмирающего европейского бенефиция.

Кадровых войск для охраны, таким образом, восток требовал немного, за привилегии новые земли платили потерями от набегов, принимая удар за всю Малую Азию. Что, в общем-то, всех устраивало. Приграничье продолжило жить своей жизнью, сменив лишь сюзерена. В Анатолии имперское налогообложение, в силу системности выглядело тяжелее турецкого, но разверстка была фиксированной и считалась "от потребности", потребности не успели еще догнать выросшую базу, отчего ставки выглядели привлекательно. Кроме того, наступивший мир окупал и более значительное повышение, при постоянно воюющих турках, потери жителей были серьезнее.

В общей системе управления Византии реформ не случилось, крупные прониары постепенно превращались в полунезависимых сеньоров. Это грозило будущим структурным кризисом, но пока, наоборот, обеспечивало единство элиты. Транзит товаров по-прежнему приносил доход казне, снижаясь за счет льгот итальянским морским республикам, но, опять же — пока (в том числе, за счет путей в Малой Азии и Причерноморье), денежный поток оставался стабильным.

Покойный монарх оставил наследнику нерешенный вопрос с Антиохией, трения с Венгрией и сепаратистские выступления в Далмации и Болгарии, но и мощную державу на взлете, опытные войска и стабильную экономику. В Европе укрепились связи с папой римским и королем Германии Конрадом III, первым Гогенштауфеном в этой должности. Конрад III, фактически правя Священной Римской империей, по причине обострения противостояния с папами, титул императора так и не получил, что формально облегчало контакты с Византией. Единственным активным противником последней в Европе, выступал Рожер II, король Сицилии, в ознаменование союза двух империй против которого, Конрад III выдал замуж за младшего сына Иоанна II свою свояченицу (сестру жены) Берту фон Зульцбах.

* * *

Этот самый, младший сын, и стал наследником Иоанна II под именем Мануил I.

Невеста прибыла в Константинополь как раз во время вступления в наследство, свадьба откладывалась три года, но в 1146 году, немка, наконец, стала императрицей Византии под именем Ирина.

Корону Мануил I, по воле отца, получил в обход оставшегося в живых старшего брата, но смена власти прошла спокойно. Для сего, конечно, новый василевс взял под стражу дядю и брата, а еще случился традиционный, но легко подавленный заговор мужа сестры императора, но в целом Мануил I прочно сидел на троне.

В отличие от рыцарственного и скучного предшественника, новый монарх человеком был веселым и общительным, любителем женщин и светских мероприятий, знатным спортсменом (чемпионом среди знати по конному поло), и — в нарушение традиций, лицом вполне публичным, даже лично участвуя в рыцарских турнирах на манер европейских. Кроме того, василевс считал себя видным литератором и богословом, отчего раздавал в этих сферах ценные указания. К концу правления в Византии возник культ личности Мануила I, ярче всего выраженный его секретарем Киннамом, в рассказах которого император предстает суперменом, побивающим за раз сорок турок и разгоняющим пятьсот, охотится на неведомых монстров (помесь льва и тигра), диктует краткий курс христианской теологии и много чего еще интересного лично совершает. Могущественнейший в мире правитель, безусловно, был лично храбр и великодушен, но еще и щедр, что при его богатстве хороший пиар вполне обеспечивало. Особыми талантами в области управления он похвастаться не мог, часто склоняясь к непродуманным стратегическим решениям и пренебрегая внутренним администрированием. Когда он продолжал линию отца и деда, успеха добивался, в собственных проектах как правило выходило иначе... впрочем, об этом позже.

Первым громким делом василевса после коронации, стал рейд на восток.

Сукман II Шах-Арменид решил первым проверить нового соседа на прочность и лихим налетом захватил Валашкерт. Мануил I вызов принял и выступил летом 1144 года к границе, со спешно собранным и в основном конным войском, большую часть которого составляли отряды туркополов (регулярная кавалерия в тюркском стиле) под командованием прославившегося в этом походе Ширкуха ибн Шади (Льва Вуно в крещении), брата крестника прошлого императора, родом из курдов.

Одноглазый низкорослый толстяк Лев Вуно был веселым пьяницей и гулякой, то есть вполне подходил по характеру молодому императору. Помимо того, выдвинувшись из низов не без протекции брата, курд стал грамотным полководцем в стиле "слуга царю, отец солдатам", и по обеим причинам, карьера у него с той поры пошла в гору куда быстрее, чем у брата.

Валашкерт император отбил, отогнал противника за границу, армия разграбила окрестности вражьей столицы, но осаждать Хлат Мануил I не стал — начало правления уже называли победным, репутация воина подтвердилась, пора возвращаться в столицу. Тем более, как раз начались волнения на Балканах, разладились отношения с Венгрией и провалилась попытка переговоров с королем Сицилии, а из Леванта в начале 1145 года пришли вести о поражениях франков.

* * *

В Иерусалимском королевстве, правление Фулька, как выше отмечалось, стало периодом уверенного роста. Несмотря на внутренние феодальные войны, рейды эмира Мосула и постоянные пограничные стычки, во внутренних землях царил непривычный мир. Собственно, даже междоусобицы сеньоров, в основном охватывали территории у границ, мало затрагивая побережье. В Антиохии ситуация была острее, но подданных короля прямо это не касалось.

Продолжение наступления на Египет, с укреплением в Тиннисе и захватом Дамиетты, принесло не только славу, но и торгово-промышленные активы, одновременно существенно ослабляя Фатимидов снижением денежного потока в их казну.

Вместе с тем, стали очевидны две глобальные вещи. Латинское Заморье, как показала практика, могло существовать меж тремя империями (Византия и два халифата), лишь при поддержке извне и слабости всех трех соседей. Ни одной из окружающих держав, на равных противостоять франки просто не имели возможности. Череда компаний с Мосулом, мощной, но всего лишь провинцией Багдадского халифата, потребовали напряжения всех резервов, и без притока крестоносцев из Европы вряд ли могли завершиться успешно. Поход Иоанна II на Антиохию показал бессмысленность вооруженного сопротивления Византии, не кончившись присоединением княжества к империи лишь в силу дипломатических причин и сдержанности василевса. Разумно предположить, что явка регулярной армии любого из халифатов в соответствующем составе, кончилась бы примерно тем же.

В Багдаде лезть в Левант никто не собирался, Египет оправлялся от потерь и смут медленно, хотя к 1143 году власть в Каире стабилизировалась, и обстановка стала угрожающей. Мануил I, вслед за отцом, продолжал считать Антиохию мятежным вассалом, но на остальные домены латинян не претендовал, и в поход пока не собирался, несмотря на очередное восстановление Киликии, где князь Торос II уже укрепился в горных районах и выдавливал ромеев с равнины. Но было очевидно, что рано или поздно, Заморью придется встретиться с одной из империй в открытом бою, исход которого представлялся не менее очевидным. Уже при Фульке, Иерусалим обращался к папам и европейским монархам, с просьбой поддержки, но время оказалось неудачным, адресатам своих дел хватало, а повода наглядного не имелось — на вид, в Леванте все шло неплохо.

* * *

Наследником Фулька стал старший сын, 13-летний Балдуин III. Править ребенок, разумеется, не мог, потому этим занялась его мать. И не в качестве регента, а как правящая королева — напомню, после смерти Балдуина II, Мелисенда была коронована вместе с мужем и сыном. Такое положение, для того времени выглядело совершенной экзотикой, женщина не могла вести войска в бой, что являлось основной функцией монарха. Аналогичных примеров практически нет, но тут, возможно, сыграл роль возраст Балдуина III — парню оставалась всего пара годов до совершеннолетия, а его легитимность не оспаривал никто, так почему бы не подождать? Все же, природный король, местный уроженец, конкурентов нет.

Но командовать войсками, все же, требовались мужчины, и таких королева нашла в своем коллективе. По мужу вдова, разумеется, носила уместный траур, похороны устроила роскошные и вообще "чтила память покойного государя". Но в ближний круг ее величества быстро вошли недавно прибывший из Европы ее дальний родственник по отцу Манассе де Иерж, сразу после смерти Фулька ставший коннетаблем, и местный уроженец, сын первопоходника Филипп де Милли, получивший в лен Наблус, а с ним статус влиятельного сеньора. Оба достойных рыцаря отличались преданностью Мелисенде и заменяли ее во главе войск, за что королева платила полным расположением. Злые языки намекали, что расположение было не только полным, но и интимным, что интересно, в качестве любовников правительницы назывались оба, и не факт, что поочередно... хотя, точных данных, разумеется, нет.

В принципе, Мелисенда оказалась вполне толковым правителем. Не без промахов и неудач, но она прекрасно разбиралась в местной политике, хуже зная европейскую, и не пренебрегала экономикой, хотя на внешние вызовы реагировала с учетом личных предпочтений.

Первый кризис случился уже в конце 1144 года, но о нем мы поговорим далее.

Интерлюдия.

Третье сословие.

Вот, о рыцарях было дело, говорили, о купцах тоже. Но в Средние века подавляющее большинство населения — крестьяне. И тут есть не то чтобы нюанс, скорее, наоборот, обобщение.

В те времена былинные, когда аграрный сектор занимал долю населения до 95%, зависимо от страны, жизнь зависела от статуса и собственности, а тонкости такового переливались широкой гаммой оттенков, земледельцев практически во всем более-менее цивилизованном мире можно поделить на три широкие группы. С большим разбросом подгрупп внутри, но единою сутью.

* * *

1. Низший слой представляли лично несвободные селяне, условно назовем их сервы. Просто для удобства терминологии, поскольку именовали их по-разному.

Серв это лично-зависимый крестьянин, принадлежащий сеньору на праве собственности. С теми или иными ограничениями и регулированием вещных прав хозяина, но это детали. Статус предельно близок к рабскому, собственности у серва нет, все его имущество лишь в пользовании, да и сам он занимает промежуточное положение между домашним скотом и человеком. Работает где и как велено, отдает из добытого сколько укажут.

Плюсов для серва в его ситуации нет вовсе. А для феодала выгода в том, что серв никуда не денется, договариваться с ним не надо и платить тоже. Минус для хозяина в том, что в урожайные годы, сервы плодятся, а земли больше не становится, и излишки трудовых ресурсов требуют утилизации. Иначе взбунтуются. Ну и общие проблемы внеэкономического принуждения к труду. На простом продукте это работает приемлемо, на нишевом или сложном, где нужна заинтересованность и ответственность — работает плохо или требует дополнительных высоких издержек на контроль.

Закрепощения и примучивания росли в годы неурожаев, мора или войн, когда ощущался дефицит рабочих рук. А в спокойные времена начиналась продажа воли. Не обязательно в форме полного выкупа, порой лишь через закрепление "лимита эксплуатации", то есть установление обычаем, договором или законом "что серв должен, а чего нет". Не то чтобы при этом всегда серва признавали полноправным человеком (в современном мире, вон, жестокое обращение с животными преступление, но людьми их не признают), но разница между вещью и ограниченной дееспособностью уже велика.

* * *

2. Далее идут лично свободные, но не имеющие земли аграрии, условно назовем их вилланы.

С огромным отрывом от сервов, потому как виллан — совершенно точно человек. И даже подданный. Часто с ограниченными законом, обычаем или договором правами, но такое и в XXI веке встречается. Поскольку земли своей у виллана нет, он ее арендует у феодала. Становясь "человеком сеньора", но не в смысле рабства, как серв, а в плане связанности соглашением.

Ничего, кстати, не изменилось особо, и сейчас термин "мои арендаторы" нормально звучит. Да и условия договора аренды, вроде невозможности уйти от арендодателя до полной оплаты или конца срока, штрафах и барщине (работе на нужды арендодателя — ремонт, к примеру), обязанности пользоваться только оборудованием владельца здания — пусть в более мягкой, завуалированной форме, но необычными не являются.

Виллан мог, выполнив свои обязательства, уйти от феодала, бросив арендуемую землю. В зависимости от страны и времени, степень трудности такого ухода менялась, но регулировалась вполне рыночно. Соглашение, оно ведь штука двусторонняя, а условие о проблемности расставания, в хорошие годы, когда цена земли росла, работало против сеньора, позволяя селянину держать землю.

* * *

3. Высший слой аграриев третьего сословия — собственники земли, назовем их йомены.

Варьировался от нищих крестьян, выживающих с огорода, до владельцев обширных плантаций. Вторые постепенно выходили в знать, первые вытеснялись в страту вилланов (хотя тут порой процесс становился обратным). Но йомены оставались в той или иной доле практически в каждой стране. Это полноправные подданные, порой даже привилегированные, платящие подати непосредственно монарху. Часто — обязанные государству повинностями на условиях, схожих с феодальными, военной службой в том числе.

Нюанс тут тоже есть, собственность могла быть не индивидуальной, а коллективной, когда земля принадлежала не конкретному вольному труженику, а некоей общине (племени, клану). И не обязательно речь о земледелии, скотоводство тоже сюда относится, так что часто упоминаемые кочевники считались примерно в этом (кроме их вождей, там сложнее) статусе.

* * *

В государствах крестоносцев, отметим, сервы встречались редко (как и вообще в то время на востоке), большинство селян составляли вилланы, и имелось существенное количество йоменов. Последнее — следствие причисления латинян к высшему слою населения "по происхождению", а в тогдашних понятиях высшему слою надо с чего-то кормиться, в вилланы их слишком расточительно.

* * *

В третье сословие входили и горожане.

В городах граница проходила по наличию собственного жилья. Горожанин имеющий собственный дом (или его часть, квартиру там) — это добрый буржуа, полноправный бюргер, включенный как домовладелец (основная единица учета) во все штатные расписания общины, от податного до мобилизационного. И при всех тонкостях, в общем-то, уже не так важно, чем сей член коммуны занимается. Бизнес ведет или по найму трудится, да хоть и подаяние просит — не престижно, но тоже занятие.

Наличие (или совмещение в доме) еще и собственности на место работы (лавка, мастерская, склад, жилье в аренду, и т.д.), статус горожанина повышает, из таких формируется патрициат, управляющий городом.

А вот отсутствие собственной недвижимости, делает жителя неполноправным. Потому как "не связан крепко" с обчеством, нет ему доверия, нет имущества, которым по долгам ответить можно. Плебс, короче. Переход из которого в буржуазию возможен только через материальные приобретения.

* * *

За рамками сословного общества оставались рабы, в основном к Средним векам использовавшиеся в Европе в небольших количествах, в качестве домашней прислуги и бытовой техники.

Их воспринимали хуже сервов, просто как вещь. Что интересно — если серва "городской воздух делал свободным", по прожитии определенного срока, то на рабов города или горожан это правило вовсе не распространялось. И недавний невольник, ставший бюргером, в ряде мест вполне мог приобрести легального раба.

* * *

Именно из горожан и йоменов (индивидуальных и коллективных), чаще всего набирали нерыцарские войска, как наемников, так и ополчения. Реже брали вилланов, а сервам оружие давали в экзотических случаях. Без учета специально обучаемых невольников (диксманы в Германии, мамлюки и гулямы на востоке, боевые холопы на Руси), но они изначально "продукция двойного назначения".

Причем, поскольку и свободные собственники в годы урожаев тоже размножались активно, не увеличивая притом надел, часто они и становились основой вольных, царских или феодальных бойцов "в виде традиционного промысла" вырастая в брендовые воины. Баски, норманы, туркмены, для Малой Азии и Ближнего Востока X — XIII веков — армяне. В последующие века шотландцы и швейцарцы.

А вот вилланы и городской плебс составляли основу переселенчества и колонизации, как немцы из Голландии в славянские земли Восточной Германии, к примеру.

Глава XI. Второй крестовый поход.

Пусть полным полны набиты

Пилигрима чемоданы,

Память, грусть, невозвращенные долги.

А я еду, а я еду с королями,

Сарацинов изгонять с Святой Земли.

В конце 1144 года, активизировались сразу два противника латинян. В Египте халиф Хафиз разобрался с тремя своими старшими сыновьями, оспаривавшими трон, назначил нового визиря и порешил начать отвоевание у неверных дельты Нила, в том числе, чтобы занять отвыкших от мирной жизни за время междоусобиц эмиров и мамелюков, только что воевавших между собой и с повелителем. Осенью египтяне нанесли удар сразу в трех направлениях — на Дамиетту, Тиннис и Пелузий. Стратегический замысел — попытка связать боем все побережье и не дать противнику объединить усилия, диктовался политической ситуацией — соединять недавних врагов в одном строю выглядело идеей сомнительной.

Коннетабль Иерусалимского королевства де Иерж, собрал вассалов короны и выступил на запад. Под оставшимся за франками Пелузием, противники "встали напротив лагерем", но к решающему сражению ни одна из сторон не стремилась. Видимого перевеса никто не имел, отчего дело ограничилось мелкими стычками. Дамиетту и Тиннис египетские части осадили, разорили округу, но взять не смогли. Флот Фатимиды не восстановили, отчего крепости спокойно снабжались морем, подкопы на побережье не работали (Тиннис вообще располагался на полуострове), и весной 1145 года, война кончилась отступлением египтян.

Чуть позже Фатимидов, Зенги собрал очередное войско и выступил на Алеппо.

Город в очередной раз расплачивался за ключевое расположение. Эмир в первую очередь преследовал оборонительную цель — крепость перекрывала латинянам наступление на Ракку с запада и контролировала пути туда же с севера, из Эдессы. С учетом укрепляемой Пальмиры, за границы с Иерусалимом и Антиохией после взятия города Мосул мог не беспокоиться. Алеппо за прошедшие годы оправился от разрушений, отчего трофеи тоже ожидались неплохие, и в дальнейшем мог послужить плацдармом для дальнейшего наступления на франков. Насколько Зенги координировал действия с Каиром неизвестно, но получилось удачно. С Жосленом II Эдесским существовало перемирие, Иерусалим серьезную помощь прислать не мог ввиду занятости на западе, да и князя Антиохии Раймунда правящая королева не любила, помня его некорректное поведение с сестрой Алисой. Сам Раймунд проводил отпуск в Киликии, помогая тамошнему князю Торосу II воевать против ромеев.

В ноябре 1144 года, эмир Мосула с многочисленным аскаром и примкнувшими туркменами, осадил Алеппо. Они "окружили город со всех сторон, не давая никому подвозить туда припасы и продовольствие, даже птица не могла бы пролететь, не рискуя потерять жизнь от метких стрел бдительных воинов", а стены непрерывно разносили любимые атабеком баллисты. Зенги вообще знал толк в осадах и в этот рейд привел специально обученных людей из Хорасана "знакомых с техникой подкопов и, достаточно отважных, чтобы выполнить эту работу", которые копать начали сразу. Готовый подкоп укрепили "большими бревнами и специальными приспособлениями", затем опоры подожгли, и стена рухнула. Сарацины ворвались в город спустя месяц после начала осады, и началась резня. Через три дня грабежа, Зенги начал восстанавливать стены и приводить крепость в порядок, а затем вышел на Антиохию.

За время осады, помощи город не получил. Сражающегося в горах Киликии Раймунда оповестили о войне с запозданием, Мелисенда отправила небольшой отряд под командованием де Милли и князя Галилеи де Бюра лишь в конце декабря, Жослен Эдесский, по привычке, тоже вышел на помощь не торопясь.

Но к Антиохии войска королевы и Эдессы успели вовремя, и соединившись отправились навстречу Зенги. На полпути они нашли друг друга, во встречном сражении победу одержал эмир, но бой скорее следует назвать стычкой, потери оказались невелики, и противники разошлись, сохранив силы.

В это время, в Мосуле произошел переворот и Зенги, оставив в Алеппо сильный гарнизон, бросился в столицу.

Латиняне сходили к Алеппо, но без участия главного бенефициара — князя Антиохии, осаждать не стали.

* * *

Раймунд получив вести о происшедшем, и осознав, что союзники на помощь не рвутся, задумался. Мыслительный процесс, надо сказать, не был сильной стороной этого доблестного рыцаря, отчего, не найдя единственного решения, он обратился за подмогой ко всем вообще.

Иерусалим и графство Триполи (где в графинях состояла еще одна из сестер Мелисенды и Алисы), от реальной поддержки уклонились, Торос II Киликийский всецело поддержал — но только морально, лишних бойцов у него просто не имелось. Зато соседи увидели в поражении Антиохии информационный повод, чем все поспешили воспользоваться.

В Европе к Заморью несколько охладели, что снижало боевые резервы Леванта. Требовалось напомнить о необходимости поддержать "восточный христианский плацдарм", и как можно громче. Падение Алеппо стало центральным эпизодом рекламной компании, к которому присовокупили попытку реконкисты египтян и натиск византийцев на Киликию, рисуя картину осажденной и ждущей падения Святой Земли, которой немедленно требовались подкрепления.

Идею тут же поддержала местная церковь, в том числе рассчитывая вернуть папе лидирующую роль, несколько утраченную за годы схизмы и череды мимолетных понтификатов.

В итоге в Рим отправилась солидная делегация от Иерусалима, Антиохии, Эдессы и Киликии, возглавленная архиепископом Тира Фульком Ангулемским.

Одновременно, Раймунд Антиохский, опасающийся скорого возврата Зенги, обратился к императору Византии, выехав в Константинополь. Мануил I некоторое время уместно поизмывался над мятежным вассалом, заставил на коленях просить прощения у покойного Иоанна II перед могилой, но затем простил, одарил, и обещал помощь войсками. Правда попозже. На время, впрочем, хватило и того. Вернувшись, Раймунд предал Константинопольские соглашения широкой огласке, что заставило подавившего бунт Зенги несколько повременить с наступлением.

Делегация Заморья, меж тем, осенью 1145 года добралась до Европы, нашла в Витербо римского папу, к тому времени изгнанного из Рима местной коммуной, и изложила свое ходатайство. Прошение пришлось кстати, вес папского престола за последние годы резко упал и о его руководящей и направляющей роли окружающие стали забывать. Послы просили немного — денег и подкреплений. Киликия еще признания суверенитета и распространения папской защиты "христианского государства от посягательств ромеев" под угрозой отлучения, как для Антиохии. Представители самой Антиохии о том не упоминали, памятуя, что их князь как раз наоборот, демонстрирует лояльность василевсу. Но в любом случае, сарацин армяне не опасались, помощь им требовалась против Византии.

* * *

Вышло, однако, как с первым крестовым походом и просьбой о помощи Алексея Комнина — отцы Церкви восприняли обращение как повод для куда более широкого вмешательства. Кто конкретно решил воспользоваться случаем для активизации крестоносного движения, не ясно. Возможно сам папа, Евгений III мог желать восстановления мощи Святого престола. Не исключено — тогдашний неформальный лидер клириков, св. Бернар Клервосский, ставший ключевой фигурой кампании. Сути это не меняет, папа провозгласил новый крестовый поход. Формально термина такого не существовало, но концепция выглядела даже шире прошлой — натиск на неверных планировался по всей границе, в Испании и Леванте.

Поначалу идея отклика в массах не нашла. Срываться с места по зову папы рыцари не рвались. Но у монархов Франции и Германии нашлись свои причины поддержать тему дальних благочестивых странствий, к делу присоединился св. Бернар, и маховик закрутился.

* * *

Король Франции Людовик VII, с детства готовился в монахи и даже успел уйти в монастырь, откуда его извлек в мирскую жизнь отец, после смерти старшего брата. Король оттого всю оставшуюся жизнь переживал и ностальгировал по монашеской жизни, сохранив реальные порывы к благочестию (первая жена, Элеонора Аквитанская, с которой мы еще встретимся, за то обзывала его позже "не мужем, но монахом", хотя, как раз Людовик жену любил). Проводить принципы в жизнь получалось далеко не всегда, должность тому не способствовала, но в случаях нарушения заповедей, Людовик VII от того терзался еще сильнее. Незадолго до описываемых событий, король во время войны с графом Шампанским нарушил Божий мир и спалил церковь, из-за чего поссорился с клириками и сильно переживал. Кроме того, он занимался собиранием вассальных земель, и совместный поход должен был укрепить связи с попутчиками. Королева Элеонора поход поддерживала, Раймунд Антиохийский приходился ей дядей и попросить за него нашлось кому.

Весной 1146 года, со второй попытки, королю и св. Бернару удалось запустить проект на высоком уровне. В поход подписалось множество представителей высшей знати, а простых рыцарей пришлось даже отсеивать. Помимо них, как и в первый раз, пилигримами возжелали стать многие из третьего сословия, "и вскоре количество крестоносцев умножилось бесконечно", как докладывал папе св. Бернар. Цифра расплывчатая, но по взвешенным оценкам с королем выступило не менее 40 тысяч бойцов (включая пехоту) и до ста тысяч всего пилигримов, считая примкнувших не французов.

Большинство крестоносцев, включая короля, путь на восток и ситуацию там представляло слабо, и оттого чаще восторженно, не осознавая трудностей дороги и обстановки на месте. Наиболее вменяемым из знати был граф Терри Фландрский, в Святой Земле уже бывавший семь лет назад, при короле Фульке (дочь которого была женой графа), но его советов пока мало кто слушал.

В поход собралась и королева Элеонора, со свитой знатных дам, которых разумеется, сопровождал многочисленный обоз и толпы служанок.

* * *

В Германии ситуация разворачивалась схожим образом. Король Конрад III, гибеллин, недавно победивший гвельфов, нуждался в передышке, сплочении вокруг своей особы вассалов и хорошем пиаре. Крестовый поход решал все эти вопросы.

Проблема заключалась в том, что папа римский как раз немцев отправлять на восток не собирался, планируя получить от Конрада III поддержку в очередной сваре с Сицилией. Но пропаганда войны с неверными "снизу" в Германии уже началась, и первым делом, добрые бюргеры принялись громить евреев. Ну а чего? Натуральные неверные, даже с востока, и насчет распятия к ним претензии имеются — так чего далеко ездить? Один из пиар-менеджеров, цистерцианский монах Рудольф, проповедуя крестовый поход в прирейнских городах, к тому же, этот порыв поддержал. Не ясно. сделал он это по причине слабой грамотности или по очередной интриге, но немедленно вмешались архиепископы Кельна и Майнца, настучав св. Бернару. Организатор рекламной кампании, обалдев от такой творческой трактовки, немедля примчался в Германию, разъяснил разницу в сортах неверных, монаха заточил в монастырь, но не мог не посетить основных сеньоров и не произнести притом проповеди. Внезапно, Конрад III и ряд враждующих сеньоров, в том числе главный противник короля Вельф VI, на слова святого откликнулись и приняли крест.

Временный мир оказался выгоден всем, и Германия тоже включилась в подготовку к походу. Народу собрали числом примерно как у французов, а командовать боевым крылом король поручил племяннику, молодому, но перспективному герцогу Швабскому Фридриху, по кличке Барбаросса.

На предпоходном рейхстаге во Франкфурте в марте 1147 года, впрочем, саксонские князья заявили, что вместо Леванта хотят локальный крестовый поход, против славян-язычников на Эльбе. Св. Бернар и папа спорить не стали. Расширение походов под эгидой Церкви их устраивало, вооруженное миссионерство тоже. Евгений III отдельной буллой приравнял операцию к войне за Святую Землю и предписал по возможности обращать язычников в христианство, а св. Бернар, чуждый рефлексии, пошел дальше, посоветовав занять позицию "обращение или смерть", что повлекло распространение этой формулировки и изменило принцип мирного распространения христианства в будущем. Но князь ободритов Никлот, узнав о подготовке наступления, нанес превентивный удар, и поход саксонцев завершился провалом.

* * *

Король Рожер II Сицилийский вызвался поучаствовать в общей борьбе, и даже предложил свой флот для транзита. Но германский и французский короли от морского пути отказались. За один раз все выехать явно не могли — кораблей бы не хватило, да и опасались из-за провокаций Рожера II ввязаться в конфликт с Византией, а потом еще и с Антиохией, на трон которой, как мы ранее упоминали, претендовал король Сицилии, и которую, вообще-то, ехали спасать от сарацин.

Владыку Сицилии, при том, предупредили, что в случае попытки в отсутствии крестоносцев нарушить объявленный на это время папою "Божий мир" в Европе, ему, когда перед Высшим Судьей предстанет, будет неловко. А предстанет он в этом случае быстро, к чему приложат усилия все отъезжающие совместно. Рожер II намек понял, но нашел выход, о чем мы ниже поговорим. Пока отметим, что он в 1146 году захватил другое Триполи, в Ливии, и расширял владения в тех краях, не теряя, однако, традиционного для италийских норманнов интереса к землям Византии.

* * *

На испанском фланге, король Кастилии Альфонс VII как раз стоял под Кордовой, но в 1146 году очередная исламская секта-партия Альмохадов. во главе с провозгласившим себя халифом Абд аль-Мумином завоевала Марокко и готовилась вторгнуться в Испанию, так что это направление тоже включили в рамки крестового похода, и часть пилигримов ушла туда. Вышедшие первыми и выбравшие морской путь вооруженные паломники из Англии, Фландрии и Фрисландии, уже весной 1147 года отправились в Палестину, но в июне зашли по пути во владения графа Португальского. Граф предложил крестоносцам далеко не ездить, а воевать неверных прямо тут, получил согласие и совместными усилиями взял Лиссабон. После чего большинство крестоносцев получило лены в Португалии и осталось в новых владениях.

* * *

Главные же силы Второго крестового, двинулись в поход позже. В мае 1147 года выступили немцы, в июне — французы. В Европе на время похода объявили всеобщее перемирие, которое крупными игроками в основном соблюдалось, хотя эксцессы, разумеется, случались. Все отъезжающие получили процентные каникулы и льготное кредитование, плюс обещание отпущения грехов.

В Иерусалиме вести о начале движения восприняли с воодушевлением. Привычная схема — папа, официальный сюзерен королевства, вместе с давнишним покровителем Заморья св. Бернаром, послали резервы. Прибудет армия, разобьет противника, спустит трофеи в местных сувенирных лавках, затем часть ее пополнит состав вассалов, а часть отъедет. Наличие в походе двух авторитетнейших европейских правителей, королеву Мелисенду пока не смущало. Князь Антиохийский отнесся к новостям схожим образом, ожидая возврата Алеппо.

* * *

К тому же, позитив пришел с востока. Укрепив власть в эмирате, весной 1146 года Зенги вновь собрал войско и выступил было на запад, по дороге зачищая непокорных вассалов. Попутно он осадил мощную вассальную крепость Джабар, между Мосулом и Алеппо, контролирующую пересечение караванной дороги с водным маршрутом по Евфрату. Взять город быстро не удалось, оставлять мятежников на основных коммуникациях перед войной с франками не хотелось, потому в осаде просидели три месяца. В сентябре, в одну из скучных осадных ночей, эмир принял, как обычно, на грудь и ушел спать, но больше не проснулся. Зарезал Зенги один из слуг, некий "евнух-франк Яранкаш", тут же бежавший в Джабар. Мотивы убийства назывались разные, было то убийство одиночки или заговор неизвестно, но поход тут же закончился. Казну Зенги соратники мгновенно разграбили, труп без особого почтения прикопали возле лагеря, после чего дружина разбежалась, потому как "эмиры собирали своих людей и старались овладеть какой-нибудь крепостью и переждать в безопасном месте ход событий".

Эмират, тем не менее, сохранился. Зенги удалось сформировать сателлитный, но общепризнанный наследным владением домен, а его дети смогли не передраться из-за наследства. Новым эмиром стал старший сын, Сайф ад-Дин Гази, выделивший уделы братьям, из которых второму по старшинству, Нур ад-Дину, достался Алеппо.

Раймунд Антиохийский в союзе с Жосленом II Эдесским, попытался Алеппо отвоевать. Но поход оказался подготовлен плохо, а королева Мелисенда подкреплений не прислала. Не то не успев, не то из обычной неприязни к князю с графом. Части союзников разграбили земли Алеппо, вышли к крепости, с налета взять ее не смогли, а затем Нур ад-Дин пошел на вылазку. Оказалось, что эмир держит под рукой вполне готовую к бою дружину, поймавшую франков за разбивкой лагеря. Жослен II, в попытке дать время армии собраться и сформировать "правильный строй", контратаковал с одной своей свитой, и закономерно был смят превосходящими силами. В стычке многие из эдесской знати погибли, а сам граф получил ранение в шею и еле ушел от турецкой конницы. Князь Раймунд воспользовался отвлекающим ударом и собрал часть дружины, но большинство латинян турки вырубили, так что из боя пришлось выходить и антиохийцам. После разгрома, Раймунд решил подождать крестоносцев из Европы, занимая время пограничными стычками, благо туркам оказалось не до Заморья.

Воспользовавшись смертью Зенги, Артукиды из Хасанкейфа, при поддержке родственного мардинского эмира Тимурташа отложились от Мосула, в самой столице эмирата начался мятеж, а кроме всего прочего, требовалось решить вопрос с признанием наследника Багдадом. Попытку переворота в Мосуле братья подавили совместно, затем Нур ад-Дин, оставив в Алеппо наместника, отправился воевать Хасанкейф, а Сайф ад-Дин отъехал представляться в новой должности султану и халифу, везя с собой уместные подарки. Вопрос решили положительно, но время придворные интриги отняли, домой эмир попал лишь в начале 1147 года. За время отсутствия старшего брата, Нур ад-Дин привел вассалов к покорности, после чего вернулся в Алеппо.

* * *

Отвлечением Зенгидов, в итоге смог воспользоваться только Иерусалим. В 1146 году, королева Мелисенда собрала Коронный совет, обсудить захват Пальмиры. В пользу броска на восток сказались соображения обороны — узловая крепость снижала риски повторения нападений на Дамаск и Хомс, а минус заключался в перебоях на главном маршруте транзитной торговли. Но ожидания междоусобицы в Мосуле перевесили, и Совет поход утвердил.

Весной войска королевства, под формальным общим командованием юного короля двинулись в пустыню. Шли двумя отрядами — из Хомса, под командованием его сеньора графа Триполи Раймунда II, и из Дамаска, во главе с коннетаблем де Иержем. Король выступил в хомской группе, стремясь дойти до цели первым. Де Иержа сопровождал отряд тамплиеров.

Став крупным перевалочным узлом торговой трассы и стратегическим плацдармом для нападений на Дамаск и Хомс, город разросся и укрепился. При этом его население прекрасно знало ситуацию в латинском Дамаске, и никаких повышенных страхов перед господством франков не испытывало — цветущий и вполне мусульманский торговый партнер мог вызвать только зависть. Караванщики Дамаска и Хомса, привычными тропами без потерь провели королевские войска, давно привыкшие к местным условиям. Первый штурм провел хомский отряд, позже подтянулись и части коннетабля. Осада началась в октябре и продолжалась меньше месяца, после чего крепость вновь вернулась под власть Иерусалима.

Пальмиру немедля начали укреплять в качестве узла обороны восточной границы. Тамплиерам выделили квартал, где орден выстроил отдельную цитадель. Внутри королевства, к тому времени, разбои на дорогах сократились, а основной функцией Тампля считалась именно охрана путей. Маршрут Пальмира-Королевство стал уместной точкой приложения сил братьев-рыцарей. Бандиты здесь не переводились, а оборона крепости стала одним из краеугольных камней защиты Святой Земли.

Молодой король Балдуин III в своем первом большом походе проявил положенные рыцарю качества и начал постепенно обретать авторитет среди вассалов. Оруженосцем короля на время экспедиции стал, отметим, Гуго Ибеллин, наследник графа Хамы, недружественного королеве сеньора.

Весной 1147 года, эмир Сайф ад-Дин начал контрнаступление на Пальмиру. За неделю до того, Нур ад-Дин нанес удар из Алеппо по княжеству Антиохийскому. На юге оперативный замысел не сработал, по причине рациональными штабистами эмиров не учтенной — королева продолжала отказывать в поддержке князю Раймунду из личных неприязненных отношений. Иерусалим не сильно рисковал, рассчитывая на приближающийся Второй крестовый поход, который вернет все, что бы сейчас сарацины у княжества не отобрали. А Раймунд... ну а что? Пусть пострадает, королевская сестра Алиса от него тоже натерпелась. В связи с этим, франков отвлечь к Алеппо не вышло, Пальмира продержалась до подхода отмобилизованных резервов из королевства, и после месяца вялых стычек стороны разошлись по разным краям пустыни. В Антиохии Нур ад-Дин к концу 1147 года отбросил франков почти до реки Оронт, сил остановить его, у князя, после прошлогоднего разгрома и без поддержки союзников, просто не нашлось.

А там уже и о нашествии двух королей новости поступили, "короли франков прибывали из своих стран, чтобы напасть на земли ислама, оставив свои владения пустыми, лишёнными защитников и привезя с собой огромное количество боевой техники, и число их достигало миллиона или даже больше". Насчет миллиона, традиционное преувеличение арабского хрониста, но, как уже упоминалось, орава двигалась огромная. Вернее, две оравы.

* * *

В Константинополе прекрасно помнили Первый крестовый поход, и транзит крестоносцев расценивали как стратегическую военную операцию, представлявшуюся хуже обычной войны. Врага, как минимум, можно пытаться удержать на неких рубежах, с христианнейшим воинством это не проходило. Учитывая же размеры армий и разницу в обычаях народов, поход выглядел для Византии затратнее любой войны. Все наличные войска греки бросили на сопровождение крестоносцев, отчего активных операций на других фронтах вести возможности не имели.

Впрочем, империя была уже совсем не тем осколком величия, что полвека назад, и потому Мануил I попытался извлечь из этой напасти хоть какой-то бонус. Королям выделили разные маршруты, немцам — через Болгарию, французам — по "Дороге паломников", вдоль Средиземноморского побережья. Объяснялось это сложностью прокорма на одной трассе и традицией — первые крестоносцы тоже шли раздельно. Монархи с идеей согласились, и вышло так, что толпы европейцев следовали через нелояльные василевсу Болгарию и южные Балканы, куда в целях профилактики нарушения паломниками общественного порядка, заранее ввели мощные группировки ромейской армии, попутно приводящие провинции к покорности.

Первыми вышли германские пилигримы. Они спокойно миновали Венгрию, на границе Конрад III принес стандартную клятву не наносить ущерба Византии, но после переправы через Дунай начались вполне ожидаемые грабежи придорожных поселений и стычки с греческими войсками. Немцы отказывались платить за продукты, сжигали дома не желающих кормить их крестьян, разнесли предместья Филиппополя (Пловдив), на что местное население отвечало разбойничьими налетами и убийствами отставших. Сопровождавшие паломничество греческие части вмешивались не всегда, но самые горячие конфликты гасили оружием, дипломатией и предоставлением бесплатной кормежки крестоносцам, одновременно сдавая нелояльные селения германским рыцарям для реквизиций.

До Константинополя добрались к концу лета и стали на отдых, разбив лагерь в пригороде. Конрада III поселили во дворец Пикридион, принимал короля Мануил I с почетом и роскошно, как умели в Византии, но из-за стычек немцев с ромеями, отношения между монархами охладились. Впрочем, без особых последствий, после полуторамесячного отдыха, получив богатые подарки, Конрад III двинулся, все так же под конвоем византийской армии, в Азию, путем "первых крестоносцев", через Никею, Дорилею и Киликию, где их и встретил под Новый год князь Раймунд Антиохийский.

Французская армия вышла позже, путь Людовика VII лежал через Балканы, и протекал аналогично немецкому, только разоряли проходящие и византийский конвой не Болгарию, а сербов с хорватами. Конфликтов, впрочем, оказалось меньше, поскольку к толпам пилигримов тут успели привыкнуть, по трассе путников встречали обители госпитальеров, а с дисциплиной у французов дела обстояли получше. До столицы империи король добрался в октябре.

Людовика VII с супругой принимали еще пышнее, три недели непрерывных пиров, охот и даже рыцарский турнир в мировой столице, произвели на знатных туристов огромное впечатление. Но благочестивый король торопился в Святую Землю, придерживаясь обета и опасаясь, что ушедший вперед Конрад III победит всех сарацин без французов. Поэтому в конце ноября армия отправилась дальше. Французов отправили вдоль побережья, и в Антиохию армия прибыла в марте 1148 года.

* * *

Киликийское княжество, отметим тут же, оба монарха сдали дружественной Византии, несмотря на все армянские обращения к папе. Тороса II признали мятежным вассалом, и судьба его перестала волновать крестоносцев еще в Константинополе. Потому крестоносцы киликийского князя не встретили, прошедший авангардом ромейский экспедиционный корпус Льва Вуно, загнал Тороса II в горы.

По Антиохии договорились, что княжество станет аллодом, наследственной собственностью княжеской династии, но притом вассалом василевса. Раймунд при переговорах не присутствовал, но его мнение никого из монархов и не интересовало.

Еще упомянем, что добрались до Антиохии отнюдь не все пилигримы. Наибольшие потери понесли сопровождающие из простого люда, которых добралось около шести тысяч с королем Германии и тысяч восемь с Людовиком VII, то есть 10-15 процентов от вышедших. Не то чтобы все остальные погибли — часть вернулась, причем многие в самом начале, часть осела по пути, но и умерших от болезней, разбойников и голода хватало. Отправься они не в составе похода, а частным порядком или небольшими группами — шансы дойти было бы много выше. В полосе движения армии, первым делом припас шел знати и дружинам, на долю третьего сословия оставалось немногое и по завышенным ценам, а от нападок местного населения мирные пилигримы страдали сильнее.

В боевых частях потери тоже оказались велики, но сравнительно меньше, не более половины. И это стало первой проблемой князя Раймунда. Количество подходящей к его владениям крестоносной армии, князя Антиохии впечатлило. Столько в Заморье латиняне не видели со времен Первого крестового похода, да и тогда до Антиохии добралось как бы не меньше. Василевс Иоанн II заходил в гости с меньшим сопровождением. И это была только первая группа.

Пока Раймунд размышляет на тему стоимости тылового обеспечения (платы пилигримы, разумеется, не требовали, но кормить и размещать их по тогдашним представлениям обязывалась принимающая сторона — их же спасать пришли), поговорим о событиях в Византии и Мосуле.

* * *

Осенью 1147 года, король Сицилии Рожер II, убедившись, что Византия полностью занята крестоносным транзитом, нанес удар по ромейскому побережью. Сицилийский флот под командованием Георгия Антиохийского захватил остров Корфу, быстро взял с помощью изменников считавшуюся неприступной цитадель, оставил там гарнизон в тысячу человек, а сам продвигаясь "словно морское чудовище, заглатывающее все на своем пути" прошел рейдом вдоль берегов Коринфского залива, разграбив в том числе Коринф и Фивы, взял Афины и вернулся к Ионическим островам. К концу налета "сицилийские суда были так нагружены добычей, что более походили на купеческие, нежели на пиратские, каковыми в действительности являлись", что неудивительно — корсары Рожера II разнесли богатейшие города Греции.

Фивы, кстати, считались центром византийского шелководства, и кроме складских запасов шелка и парчи, норманны вывезли технологии вместе с носителями. Вернее, носительницами, мастерицами шелкоткачества. Шелк на Сицилии уже производили, но качество товара от вливания новых сил повысилось и Палермо вскоре стало важным игроком в этом бизнесе. А кроме того, по красивой народной традиции, девушки из "тираза", как мусульмане называли шелковые фабрики, одновременно работали этаким "элитным публичным домом" для верхушки двора правителя, не исключая его самого. Эту традицию Рожер II, восприимчивый к полезной модернизации, тоже вдумчиво перенял, сформировав на базе шелковых цехов личный гарем.

Операция несла не только экономический и модернизационный смысл. После захвата городов на Африканском берегу, король Сицилии контролировал проход между восточной и западной частями Средиземного моря, "ни один корабль не мог пройти из одного его конца в другой без его согласия". Это касалось Генуи, Пизы, испанских и французских судов, но оставались Венеция и Византия. Приобретение Корфу обеспечивало Сицилии контроль над выходом из Адриатики, направленный в первую очередь против кораблей союзной грекам Венеции, а заодно лишало Византию плацдарма для атаки южной Италии.

Рожера II тут же обвинили в нарушении Божьего мира, объявленного на время крестового похода, а Мануил I обозвал "драконом, угрожающим извержением пламени своего гнева коварнее, чем кратер Этны" и "общим врагом всех христиан, незаконно завладевшим Сицилией". На дракона потомок викингов вовсе не обиделся, даже наоборот, а по поводу врага христиан ответил в стиле "на себя посмотри", напомнив о процессуальных разногласиях Римской и Константинопольской патриархий. Вот насчет Божьего мира случился спор. Мир провозглашался на территориях, с которых уходили крестоносцы. Византия к таковым формально не относилась, хотя император заявил, что в поход собирался, и только из-за Рожера II не смог. В последнее современники верили слабо, отчего церковных мер к Сицилии понтифик не применил.

Сразу Мануил I войск против корсаров выделить не мог, в связи с прохождением крестоносцев. Потом возникли задержки из-за смерти дожа Венеции и набега половцев на северной границе, но осенью 1148 года император при поддержке венецианского флота высадился на Корфу. Венеции идея блокады ее в Адриатическом море тоже не нравилась. Месть Рожеру II, впрочем, не задалась — цитадель Корфу коалиция сходу взять не смогла, пришлось на два года затевать осаду, так что до 1150 года Византия, Венеция и Сицилия оказались заняты далекими от Леванта делами.

* * *

Братья Зенгиды к сообщениям о надвигающемся вторжении отнеслись внимательно, но с разумным скептицизмом. В очередной заезд франкских бойцов верилось легко, дело привычное. А вот донесения об "армиях, текущих как река, которым не хватает дорог", оценили, как явное преувеличение, отчего аскар, конечно, начали мобилизовывать, Алеппо укрепили и пополнили, но без ажиотажа, в штатном режиме.

Когда Конрад III достиг Антиохии, в эмирате с удивлением осознали, что агентура не так чтобы и фантазировала. Эмир Сайф ад-Дин немедленно бросился просить помощи у всех соседей. Подкрепления быстро прислали из Хлата, где Сукман II Шах-Арменид тоже осознал размер противника, удалось нанять безотказных туркмен. Небольшой отряд прислал даже Тимурташ Мардинский, несмотря на дружбу с франками, их критичного усиления не желающий. Санджар воевал с Хорезмом, и далекая Сирия великого султана не волновала, а в Багдаде медлили и поддержать вассала согласились лишь спустя месяц, выслав часть султанского аскара и отряд гулямов. Но к тому времени положение сарацин уже ухудшилось.

* * *

Вернемся в Антиохию. Князь Раймунд, первым делом, отправил сопутствующих германской армии мирных паломников далее, в Иерусалим. Поселенцы из Европы, конечно, считались ценным активом, но земли для них еще надо отвоевать, а снабжение до того момента бесполезных ртов, влекло чересчур большую финансовую нагрузку. Король Конрад III, которого принимали восторженно и широко, с позицией согласился — ему третье сословие весь поход только мешало и, собственно, в Иерусалим и шло. Немецких крестьян и бюргеров с удовольствием приняла королева Мелисенда, устроила тур по Святым местам, а затем расселила в графствах Хомса и Хамы. Здесь давно требовалась латинизация, а возвращаться на родину большинство паломников если когда-то и собирались, то на сей момент в основном раздумало — повторение крутого маршрута еще раз, представлялось слишком рисковым мероприятием.

Но и причисленных к войску оказалось слишком много даже для немаленькой Антиохии. Лагерь крестоносцев, разбитый у стен — поскольку в городе разместили только знать со свитами, и то впритык, ежедневно требовал еды для людей и лошадей за счет княжества. Часть расходов оплатил патриарх, но долго так продолжаться не могло, особенно учитывая, что надвигались еще и французы. Обе армии сразу город точно не вынес бы.

По этой причине, князь и патриарх изначально подталкивали высокого гостя к спешной атаке Алеппо. Мотивируя, понятно, желанием не дать врагу подготовиться.

Конрад III и не возражал. Рыцари за полгода путешествия без серьезных схваток заскучали и рвались в бой. Обет требовалось исполнять, да и опередить короля Франции было бы неплохо.

Отдохнув в Антиохии три недели, королевская рать выступила на Алеппо. За это время, короля успели поприветствовать остальные местные лидеры — граф Жослен II Эдесский, граф Раймунд II Триполийский и королева Мелисенда с Балдуином III Иерусалимские. Введя княжество в дополнительные траты, но при том никакой особой роли в событиях не сыграв, прислав лишь небольшие контингенты добровольцев и условившись с Конрадом III о последующей встрече в Иерусалиме.

На сарацин немцев сопровождали небольшие отряды тамплиеров и госпитальеров под командованием магистров, дружина князя Антиохии и сводная команда Иерусалимского королевства, под руководством молодого короля и графа Эдессы. Граф Триполи отъехал домой, у него ожидались свои проблемы, в гости ехали родственники из Тулузы.

* * *

Шансов удержать крепость у Нур ад-Дина просто не существовало, против лома приема нет. Сметая по пути заслоны и высланную беспокоить наступающих легкую конницу, крестоносная армия вышла к Алеппо и без перерыва начала штурм на разных участках стен. Превосходящая численность и рвение истосковавшихся по любимой работе немецких рыцарей, с огромным опытом осад, результат принесли быстро. Несмотря на упорное сопротивление, город пал через две недели непрерывных приступов. Прорваться к своим Нур ад-Дин не смог, если даже и пытался, о чем данных источники не сохранили, а переговоры о сдаче с ним никто не вел. Потому эмир пал на стенах, по данным арабских летописей геройски, а латинские хронисты о том умалчивают — им со штурмовых лестниц все равно было, кого рубить.

Алеппо разграбили подчистую, но в пересчете на участников трофеев оказалось немного. Со времени захвата города турками прошло всего четыре — и то не вполне мирных, года, богатств накопить население не успело. Это внесло нотку разочарования, перебиваемого, впрочем, восторгом паломников от быстрого и успешного исполнения обета. Энтузиазм пилигримов, подкрепленный победой, достиг вовсе непредставимых высот, праздновали завершение осады с размахом, перемежаемым еще более обширными молебнами. Когда слегка успокоились, немцы остались в городе на отдых, иерусалимцы уехали готовить встречу в следующей точке тура, а князь Антиохии направился в Киликию, встречать подходящих французов.

* * *

Отсутствие местных авторитетных сеньоров и недостаток трофеев, повлекли авантюру заезжих туристов. Кто рассказал немцам о недавних походах на богатую Ракку, неизвестно. Любой из латинян мог, о подвигах Боэмунда II Антиохийского и неудачном походе Иоанна II Византийского помнили все. Идея быстро овладела отдохнувшими массами, особенно на фоне, как теперь казалось, легкой победы. Германские рыцари ходатайствовали перед своим королем о расширении наземной операции, традиционно упирая на понесенные в путешествии и невозмещенные затраты — "поизносились, поиздержались — с неверных получим!"

Конрад III, в сущности, считал миссию почти исполненной, оставалось только Иерусалим посетить. Но возражать не стал. Набег дело благородное, а сделано и впрямь как-то маловато. Пройти полконтинента с огромными лишениями, быстро взять одну крепость и уйти, несолидно.

Тамплиеры и госпитальеры в едином строю выступили против этой затеи, упирая на трудности логистики и разведсводки о концентрации сарацинских сил, но тщетно. Разумные вассалы Антиохии, задержавшиеся в Алеппо, попытались уговорить дождаться князя или французов, но вызвали обратную реакцию — "предки полвека назад завоевали всю эту землю лишь только на веру уповая!". К тому же, делиться добычей не придется. В марте, германская армия вышла на Ракку.

Сайф ад-Дин и без того горевал по погибшему брату, а тут начали сбываться его худшие опасения. Он послал весть в Багдад, где на сей раз к запросу отнеслись серьезнее и спешно направили все, что смогли собрать.

Отряды туркмен нападали на идущего караванным путем противника с самого выхода из Алеппо, тревожа колонны и убивая покинувших строй, травили колодцы и жгли придорожные караван-сараи. Но выйдя к Евфрату, христиане получили доступ к воде, отчего вздохнули спокойнее и наступление продолжили. С пропитанием и ночлегом, конечно, проблемы оставались, да и постоянные налеты конных лучников беспокоили, но это считалось делом обычным.

Через десять дней, на подходе к Ракке, германский авангард оторвался от главных сил. Сайф ад-Дин атаковал немцев со своей сборной командой и разгромил передовые части полностью, в числе других погиб начальник авангарда граф фон Плецке.

К Ракке немцы подошли еще через несколько дней, уставшие и голодные, но сохранившие коней и азарт. У крепости их встретили основные силы турок, отдохнувшие в городе. В завязавшемся сражении, на стандартный трюк кочевников, с налетом и притворным отступлением, не поддались только боевые монахи. Рыцари, ухватившись за "шанс" разбить неприятеля в первой стычке, сломали строй бросившись в преследование и традиционно напоролись на засаду.

* * *

Надо отметить, что к этому времени оснащение противников вышло на сравнительно равный уровень. Доспехи турецкая знать носила давно, европейские улучшения перенимала со времен первых стычек, отличий осталось по одному. Турки не практиковали традиционно-рыцарский сомкнутый конный строй копейщиков. И противостоять правильной атаке рыцарской конницы не могли, это вообще мало кто умел. А франки не работали конными лучниками, и, в свою очередь, привычки сражений с таковыми не имели.

В сражении у Ракки, на все это наложилась разница в опыте. Люди Сайф ад-Дина франкские методы боя прекрасно знали, а вот немцы опыта войны с кочевниками не имели.

Навязав рыцарям ближний бой, без возможности удара сомкнутым строем, эмир лишил врага основного преимущества, так что дальнейшая схватка велась на равных.

Бой продолжался весь день и обе стороны понесли тяжелые потери. Король Конрад III получил два ранения стрелами и спасся только благодаря сохранившим дисциплину тамплиерам, у турок выбило больше половины знатных воинов.

С наступлением темноты, противники разошлись. Сайф ад-Дин вернулся в Ракку. У королевской армии места для отдыха не имелось, перспективы штурма крепости, в которой засели как минимум равные силы, выглядели совсем сомнительно, так что проект решили сворачивать. Утром остатки германской армии двинулись в обратный путь, ставший куда более трудным. Сайф ад-Дин мстил за брата, бросив всю конницу в преследование. Двигаться быстро европейцы не могли, мешали раненные. Еды добыть почти не удавалось. Сообщения с Алеппо наладить не удалось, гонцов перехватывали отряды туркмен, кружившие вокруг отступающих колонн, так что помощи не ожидалось. Последний отрезок пути, от Евфрата до Алеппо, стал для многих смертельным, тут начались проблемы с водой.

В Антиохийское княжество в итоге, прорвалось не более четверти отправившихся в набег. Их возвращение вызвало шок у Раймунда, а позже у покинувших уже город французов и всего Заморья.

Удар на Ракку, позитивную роль, тем не менее, сыграл. Потери сарацин оказались тоже не малыми, а просьбы о помощи в Багдад укрепили вертикаль власти центра над вассалами. В Мосуле, несмотря на ликование от очередной "великой победы" и титулов "защитника ислама" для эмира, здраво оценивали расклад, понимая, что без поддержки союзников и султана, итог мог быть куда печальнее. Поэтому на годы вперед тут сформировалось мнение, что побеждать соседей-латинян можно, и даже не сложно, но бессмысленно. Потому что вслед за победой явятся "бесчисленные полчища" крестоносцев, которые силами одного эмирата уже не разгонишь.

* * *

Пока Конрад III занимался этими увлекательными делами, армия Людовика VII, двигаясь, за счет повышенного содержания знатных дам и их прислуги не быстро, к марту 1148 года тоже добралась до Антиохии. Встречали их еще приветливей, чем немцев, среди знати княжества французов к тому времени стало больше норманн, начиная с самого Раймунда, родственника Элеоноры Аквитанской. При княжьем дворе поощряли, как и в Аквитании, трубадуров и куртуазность, так что праздники закатывались без перерыва, а царила на них, разумеется, самая светская львица века — Элеонора, на тот момент королева Франции. Все начиналось весело, но кончилось быстро.

Элеонора за время пути, явно соскучилась по веселью. Выступить в поход во главе "отряда амазонок, одетых и вооруженных как мужчины, шествуя впереди в позолоченных сапогах" и получить кличку "дама с золотыми ножками", не трудно. Но за месяцы путешествия это надоедает, не принося никакой пользы — трактирщики по пути эпатаж не ценят. Да и насчет развлечений в дороге не просто, в походном лагере все видно и слышно, с супругом-то пообщаться негде, не говоря о сторонних интрижках... А тут комфортабельные номера во дворце, привычные развлечения, дальний родственник и друг детства, красивый и храбрый рыцарь схожих наклонностей и характера. Ничего удивительного в мгновенно закрутившемся романе князя и королевы, в таких условиях, согласитесь, нет.

Людовик VII, однако, снисходительности не проявил, а "воспылал ревностью". Поддержанной свитой, где королеву многие не любили, и прибывшими послами королевы Мелисенды во главе с патриархом Иерусалима Фульком Ангулемским, сменившим предшественника в 1146 году, по успешном возвращении из Рима, из посольства, ходатайствовавшего о крестовом походе.

Правительница Иерусалима звала французов к себе, искренне полагая, что Раймунду помощь уже оказана, хватит. Пора и другим воспользоваться заездом. Король ухватился за подвернувшийся повод и заявил о немедленном отъезде выполнять в Иерусалиме обет паломника.

Элеонора обиделась, сообщила, что вместе с аквитанскими рыцарями (своими прямыми вассалами) остается в Антиохии, помогать против сарацин, и вообще требует развода, по причине близкого родства. Людовик VII подивился правовым знаниям супруги, но не смирился, а наоборот, перешел к жестким мерам. Королеву силой вытащили из княжьего дворца, после чего семейная пара вместе со всей своей армией отправилась в Иерусалим. С хозяином дворца не прощались.

Ушла притом именно армия. Добравшийся с королем простой люд, князь Раймунд тут же переправил в Алеппо, где новые горожане получили бесхозные здания и Алеппо стал преимущественно французским городом.

В Иерусалиме, учитывая сложную семейную ситуацию и склонности высокого гостя, пышных праздников не затевали, устроили тур по Святым местам, а затем сразу собрали общий совет местных и приезжих сеньоров, для решения чего дальше делать. Людовику VII по причине ссоры с женой, турпоездка вообще разонравилась, и он хотел домой. Но без победы над какими-нибудь неверными, отъезд выглядел не comme il faut.

Мелисенда Иерусалимская предложила королю Франции поход на Египет. Ее вассалы повелительницу поддержали, наперебой объясняя французу, что Египет — это рукой подать, к летнему отплытию обернуться можно. Святых мест там куда больше, чем в Месопотамии, где немцы воюют, сарацины еще злобнее, но при том богаче... Поскольку особого выбора и не имелось — не по следам же германского монарха идти, убедили. В начале апреля, французская армия выступила на Бильбейс.

* * *

Заезжих крестоносцев сопровождали под руководством короля Балдуина III все вассалы Иерусалима, кроме графа Эдессы, приславшего лишь небольшой отряд под предлогом поддержки похода Конрада III, и графа Раймунда II Трипольского и Хомского.

У последнего возникли проблемы с родственниками. Как раз в это время, в Акре высадился граф Альфонс-Иордан Тулузский, человек большой и трудной судьбы, прибывший морем с большим отрядом и семьей, включая бастардов. Альфонс-Иордан был сыном первого графа Триполи, одного из лидеров первых крестоносцев, графа Раймунда Сент-Жилля, и местным уроженцем, родившимся под Триполи, в лагере осаждающих. После ребенка увезли в Европу, где он с малолетства и до отправки в крестовый поход почти непрерывно воевал с окружающими феодалами за наследные земли, в том числе, кстати, с Элеонорой Аквитанской. В результате, домен графа Тулузы сильно уменьшился, и существовало обоснованное мнение, что в Левант он явился требовать графство Триполи, на которое определенные права имел — в свое время, вместо него сеньором тут стал бастард Сент-Жилля.

Раймунд II мнение это разделял, но домен отдавать не планировал. По этой причине он засел в столице графства и на сход сеньоров не поехал. Однако, свою позицию Альфонс-Иордан прояснить не успел, поскольку очень своевременно скончался от пищевого отравления "в страшных мучениях". Несвежий фрукт съел, или отравили — осталось неустановленным, но подозревали, конечно, второе. Заказчиками называли действующего графа Триполи, его жену Годиерну или ее сестру королеву Мелисенду, плюс еще половину присутствующей французской знати начиная с самой Элеоноры Аквитанской (но это уж по злобе, она под стражей короля пребывала).

Бастард покойного Бертран, возглавивший дружину, обвинил в отравлении, естественно, не королев, а графа Раймунда, и начал в Триполи феодальную войну, захватывая замки. Но продолжалась она недолго, Раймунд подтянул части из Хомса, оставшаяся в столице королева Мелисенда прислала подкрепления, приезжих привели в чувство, а Бертран попал в плен. Тулузцев частью перевербовал граф Триполи, частью отправили к Людовику VII вдогонку, Бертран со страниц летописей тихонько исчез, но в поход Раймунд II уже не успел.

* * *

Выступившая на Египет франко-латинская коалиция двигалась быстро. Обоз с дамами сократили до минимума, основную часть оставив на попечение королевы Мелисенды и ее сестры аббатисы Иветты. Элеонора Аквитанская, однако, ехала с мужем, под стражей, но и с минимальной свитой — аквитанские вассалы королевы заточения повелительницы могли не одобрить, а затевать внутрифранцузскую войну вдали от дома выглядело как-то уж совсем неразумно.

Пройдя Пелузий, знакомой латинянам дорогой армия в конце весны вышла к Бильбейсу, где повторилась историю с немецким походом. Заскучавшие без любимого дела, французские рыцари лезли на стены с огромной охотою, поддержанные не желающими уступать туристам иерусалимцами. Энтузиазма добавляло присутствие сразу двух королей, у них на глазах отличиться всякий хотел. Особенно учитывая, что немалую часть французов составляли младшие сыновья рыцарей, стремящиеся получить лен в Иерусалиме.

Крепость взяли за десять дней. У Фатимидов с войсками дело обстояло плохо. Недавние неурожаи, смуты и потеря Тинниса с Дамиеттой, резко подкосили казну, мамлюков покупать оказалось и не на что и проблематично при перерезанных коммуникациях с братьями по вере (пусть и суннитами), а нашествие впечатляло. Оттого визирь стянул войска к Каиру, в Бильбейсе оставив лишь усиленный гарнизон.

Захваченный город, понятно, разграбили. Трофеи оказались вполне приличными, удивляли экзотичностью и "восточным изяществом", что дало Людовику VII возможность помириться с супругой — Элеонора не могла устоять перед местными драгоценностями.

Но, как и в Алеппо, в пересчете по головам, приз не выглядел сказочным. Как справедливо указывает французский историк, "мы никогда не будем обращать достаточно внимания на важную роль добычи в средневековых войнах". Это важнейшая составляющая и сильнейший мотив всех воюющих, независимо от религии и статуса, причем паломничеству в тогдашних представлениях вовсе не противоречащий. А тут сошлись сразу оба стимула — как немцы месяцем раньше, французы остались неудовлетворенными дивидендами и славой. Пройти полконтинента с огромными лишениями, быстро взять одну крепость и уйти — явно несолидно.

О провале германской экспедиции в Ракку, вести пришли еще на переходе, но никого не смутили, подумаешь, немцы. Потому, когда местные сеньоры рассказали о недалеком Каире и его богатствах — а знали о нем рыцари немало, родившиеся в Леванте так вообще с детства легенды слышали, да и рассказчиков хватало, владение арабским к тому времени, как свидетельствует хронист "случай отнюдь не редкий среди восточных франков"... энтузиазм охватил массы.

Король Иерусалима порыв поддержал. Людовик VII, как и остальные разгоряченный победой и трофеями, дал себя уговорить, хотя уже подумывал об отъезде. Но рядом же все, есть шанс обернуться до осенней навигации... и в начале июля коалиция, оставив обозы и небольшой гарнизон в Бильбейсе, выступила к Каиру.

* * *

Столица Египта ожидания оправдала более чем полностью. Когда франки осадили город, население и стянутые войска вассальных эмиров и мамлюков укрылись за стенами, а предместья, включая город-спутник Фустат, подожгли. Несмотря на отвлекающий пожар, который по свидетельству египетского летописца "продолжался пятьдесят четыре дня", посады сами по себе принесли нападающим трофеи, с лихвой окупающие всю экспедицию.

А еще латиняне с удивлением осознали, что легенды ничуть не преувеличивали — город оказался огромным. Крестоносцы, конечно, к этому несколько подготовились посещением Константинополя, но его они все же не осаждали. В Каире, с учетом местных, гарнизона и беженцев из пригородов, в осаду попало под триста тысяч человек. Визирь вооружил ополчение горожан, с энтузиазмом принявшееся оборонять стены. Латиняне же, отягощенные добычей, охоту лезть на приступ несколько подутратили, отчего наступил пат.

На блокаду франков хватало и вылазки кадровых бойцов отражались, ополчение тут роли не играло. Крепости удалось наладить снабжение по Нилу, но при таком количестве едоков еды все равно хватало в обрез. Королевские части пока не голодали, в округе хватало запасов, но несколько предпринятых вялых приступов город отбил. Фатимиды стягивали подкрепления, но много набрать не получалось. Союзников у Египта не имелось, наемников искать было особо негде, а внутренние резервы, как мы отмечали, не радовали неисчерпаемостью.

В лагере латинян, от скучной осады начались свары. Людовик VII снова поссорился с Элеонорой. Королеве в осадном лагере, у полыхающего посада, быстро стало скучно и некомфортно, тем более с минимумом прислуги. Даже подарки не спасали, а перспектив переезда в Каир не просматривалось.

Кроме того, возник спор о будущем Каира. Король Франции, опоздавший, кстати, с отплытием, вовсе не горел желанием дарить такой приз каким-то заморцам, и возник план передачи города в вотчинный лен графу Терри Фландрскому, бывалому пилигриму, вассалу сразу обоих сановных крестоносцев — королей Франции и Германии, а заодно родственнику Балдуина III Иерусалимского. Последний идею одобрил, на условиях вассалитета владыки Каира по типу Триполи и Эдессы, в надежде на то, что Терри изыщет для новых земель поселенцев и ленников без оттока таковых из Леванта. Но вассалам молодого короля такое разбазаривание в пользу залетных европейцев, вовсе не понравилось, да и правителем фактически пока оставалась вдовствующая королева Мелисенда, так что дискуссия приняла опасные обороты.

Спустя три месяца осады, не принесшей результатов, кроме ссор в обоих лагерях (в Каире халиф с визирем тоже время проводили не скучно, а ведь и недокармливаемое население добавляло хлопот), начались переговоры. Сошлись на выплате огромной дани в 450 000 динаров, правда, в рассрочку — сто тысяч сразу, остальное в пять лет равными частями, свободном проходе христианских паломников в Святые места Египта и договоре о ненападении с Иерусалимом. Бильбейс, естественно, остался за латинянами.

После получения выкупа, войска коалиции двинулись в обратный путь, прибыв в Иерусалим к Рождеству. На чем Второй крестовый поход, в сущности, закончился.

* * *

Немцы, вернувшись в Алеппо, печалились проигрышу недолго. Сражение по их маркам случилось честное, поражения случаются, винить некого. Патриарх прочел проповедь о вреде гордыни, на чем вопрос закрыли. Часть выживших осталась в Заморье (в основном в Антиохии), получив лены. Младших сыновей в Германии водилось не меньше, чем у французов, а король эмиграцию вассалов нелояльных себе сеньоров вполне поощрял.

Конрад III, подлечившись в Алеппо, еще в сентябре отплыл из Акры в Византию и Рождество встречал в Константинополе, с коллегой императором. Кроме очередных праздников, монархи заключили союз против Рожера II Сицилийского, после чего король с оставшейся свитой возвратился в Германию.

Людовик VII оставался в Святой Земле до Пасхи, посетил все достопримечательности, а с Элеонорой так и не примирился, отбыв домой на разных кораблях. В июле 1149 года они заехали в гости к королю Сицилии, осенью к папе Евгению III, который супругов уговорил покамест не разводиться. Впрочем, ненадолго, развод состоялся в 1152 году, еще через пару месяцев Элеонора вышла замуж за Генриха Плантагенета, графа Анжуйского, герцога Нормандского, внука короля Фулька Иерусалимского, чуть позже ставшего королем Англии.

Французов осталось в Заморье довольно много, успех в египетской компании тому способствовал.

Классическим примером успешной карьеры эмигрантов этого заезда, стал Рене де Шатильон, оставшийся, в связи с наплывом желающих, в Заморье поначалу даже без лена, на правах наемного рыцаря при дворе Иерусалима.

Глава XII. Итоги Второго крестового похода.

Пусть пропахла котта конем и пустыней,

Пусть посеребрила виски седина.

Но зато встречать тебя с маленьким сыном

Выедет со свитой княгиня-жена.

Уже в 1149 году, почти сразу после отъезда последних туристов, полагая, что византийцы отвлечены войной с Сицилией, в Киликии снова попытался отделиться от Византии Торос II. Оклемавшийся от приема гостей Раймунд Антиохийский, соседа традиционно поддержал, отправившись на помощь с группой вассалов, в том числе из только что принятых немцев.

Империи, однако, сил теперь хватало на все, конницу в осаде на Корфу не задействовали, и в мятежное княжество спешно прибыл Лев Вуно, уже Ширкухом не зовущийся, во главе карательного корпуса. В одной из стычек с ромеями, князь Антиохии и погиб. Труп опознали, голову Раймунда Вуно отрезал и отправил в качестве вещдока в Константинополь, по каковому поводу разразился небольшой скандал. Регентом Антиохии стал Балдуин III, немедленно подтвердивший за княжество сюзеренитет Византии, общий курс латинян Леванта на дружбу с империей, напомнив при том, что, строго говоря, это домен не Раймунда, а его супруги и теперь малолетнего сына. Мануил I, пока рассчитывающий на союзы с европейцами, спорить не стал, извинения принял, на чем дело и кончилось.

Для князей Антиохии погибать в бою выглядело даже как-то нормально, Раймунд стал третьим подряд из четырех правителей вообще, причем первый умер вдали от домена. Это, в очередной раз, раздражало Иерусалим, требуя заниматься вовсе непрофильной деятельностью.

Вдову князя Констанцию попытались выдать замуж, причем кандидатов представили и Иерусалим и Константинополь. Но затея провалилась. Княжество, напомню, считалось суверенным владением, чем княгиня и воспользовалась, отвергая все предложения.

Замуж она вышла в десять лет по указанию тогдашнего регента. "Фактическое супружество" началось для Констанции позже, лет в 14 — 15, закончившись к двадцати двум годам пятерыми детьми, но нежелание спешить со вторым браком вполне объяснимо. Не то чтобы ее оставили в покое, но пока править Антиохией остались патриарх Эмери и Констанция, с формальной опекой Балдуина III. В 1150, король посетил княжество по процессуальным вопросам, а в его свите находился упоминавшийся Рене де Шатильон.

* * *

Обычно Рене называют нищим и незнатным, а его брак с княгиней Констанцией мезальянсом, но это пересказ наветов летописцев, Шатильона не жаловавших.

Кстати, случай не единственный, одного из вождей Крестьянского крестового похода, предшествовавшего Первому, принято называть Вальтер Голяк. Хотя сей рыцарь звался Готье Сан-Авуар, происходил из авторитетной (имевшей восемь вассалов) семьи и отправился на восток во главе восьми рыцарей. А два его родных брата пошли в крестоносцы "как все", в числе походов сеньоров. Правда, ни один не вернулся — но это нормально, потери в походах были велики.

Род де Шатильонов (один из боковых потомков рода, кстати, известный позже лидер протестантов адмирал Колиньи) известен со времен Карла Великого, происходя от некоего Урсуса (Медведевы они, по-нашенски), в предках числя архиепископа Реймса и канцлера первых императоров Запада, а совсем недавно Эда де Шатильона, более известного под именем Урбана II, римского папу и организатора Первого крестового похода. Семейство отнюдь не бедное и весьма знатное, хоть кровей и не монархических, зато к церкви близкое. Племянник Рене (сын старшего брата и наследник родового домена), в скором времени после дяди, например, получил в жены внучку короля Франции (хоть дочь не правившего принца и тоже ее вторым браком). Рене действительно как младший сын, рассчитывать на существенное наследство не мог, но нищим являлся вряд ли.

Когда де Шатильон познакомился с княгиней Констанцией, не ясно, но в 1150 году он получил небольшой лен в Антиохии. Обстоятельства завязавшегося романа, выросшего в большую любовь неизвестны, но в 1153 году, с согласия Балдуина III, Рене женился на вдове, получив княжество в регентство.

Свадьбу сыграли быстро и конспиративно — антиохийские бароны не одобряли Рене по двум причинам, неравенство происхождения к которым не относилось. Просто муж Констанции становился регентом наследника престола, на долгие годы фактически правителем княжества. Шатильона считали ставленником Балдуина III, в чем видели покушение на независимость, а укоренившиеся в Леванте сеньоры не одобряли выдвиженца из Европы, рассчитывая провести в женихи местного уроженца. Впрочем, в Антиохии хватало недавно произведенных феодалов, так что поддержка у нового князя тоже нашлась.

Мы с ним еще не раз встретимся, а пока только отметим, что это была самая успешная карьера, но таких рыцарей в Леванте осталось после Второго похода, довольно много.

* * *

Если для короля Франции Второй крестовый поход стал всего лишь интересной турпоездкой, по возвращении из которой он погрузился во внутренние дела, то король Германии расценивал его как бизнес-тур. На обратном пути Конрад III заключил с Мануилом I пакт о разграничении сфер интересов в Италии, "на случай ее территориально-политического переустройства". Таковому переустройству стороны планировали поспособствовать, для чего василевс оплачивал немцам поход в Италию с севера и посылал войска на юг, а взамен получал земли, отвоеванные у южно-итальянских норманнов.

Рожер II Сицилийский в ответ проплатил герцога Вельфа VI, главного на тот момент немецкого оппозиционера, который возвращаясь из крестового похода заглянул в Палермо. Вельф VI, вернувшись в Германию начал борьбу против Конрада III и воевал с ним до 1150 года, а после победы короля еще на два года междоусобицу затеял Генрих Лев Саксонский, так что императору Запада стало вовсе не до Италии. К 1152 году Конрад III разобрался со внутренними проблемами и начал подготовку к итальянскому походу, но внезапно скончался. В смерти заподозрили отравление по заказу сицилийцев, доказательств традиционно нет. Корону унаследовал уже знакомый нам Фридрих Барбаросса, к союзу с Византией относящийся без энтузиазма — обстановка в Европе изменилась.

* * *

Чтобы чем-то занять и восточную империю, король Сицилии в 1148 году послал денег сербам, немедленно взбунтовавшимся против василевса. И заключил союз с Венгрией. Правитель последней Геза II, напомню, одновременно занимал пост короля Хорватии (личная уния) и всего три года назад успешно отбился от нападения германских войск, пытавшихся посадить на трон своего кандидата. В соседней Руси, союзные Византии князья Юрий Долгорукий и основатель Галицкого княжества Владимир Володаревич, как раз сгоняли с Киевского трона тестя Гезы II Изяслава Мстиславича, запросившего помощи у зятя. Потому король Венгрии обе соседние империи терпеть не мог, и любой антиимпериалистический союз поддерживал.

В Византии, отвлеченной осадой Корфу и подавлением мятежа в Киликии, дела у сербов и венгров сперва шли неплохо. Но империя вернула мощь, а времена, когда для Константинополя серьезной угрозой считался даже один из южно-итальянских князей, прошли. Взяв Корфу в 1150 году, Мануил I стянул силы в Европу и перешел в наступление.

Первым, кстати, выиграл Торос II Киликийский, немедленно заключивший мир на условиях признания армянского княжества имперской провинцией, принятия ромейского наместника, но с сохранением своего высокого статуса. Войска, гонявшие армян по горам, требовались на западе, отчего василевс предпочел согласиться.

В 1150-1153 годах, греки в ходе ряда операций разгромили сербов и венгров, отняв у последних Хорватию. Речи о вассальных договорах не шло, местную верхушку жестко зачищали. Часть эмигрировала в Венгрию или Сицилийское королевство, а на освободившиеся места император переселял лояльных подданных из Анатолии. В 1154 году король Венгрии договорился с наместником византийского приграничья Андроником Комниным, кузеном Мануила I, брошенным на периферию за провалы в работе. Родич василевса, как водится, затеял заговор в целях свержения императора, для чего просил у венгров денег и войск. Переворот провалился, Андроника в традициях Комнинов не казнили, но закрыли в темнице (мы с ним еще встретимся), а Геза II предложил переговоры. В конце года заключили мир, по которому почти все восточное побережье Адриатики стало ромейским, западная и восточная "Римские" империи получили общую границу в районе Каринтии, а с севера в Европе Византия граничила лишь с Венгрией и половецкой степью, по Дунаю.

* * *

В 1153 году скончались папа Евгений III и покровитель Заморья св. Бернар Клервоский, год спустя — Рожер II Сицилийский. Обе империи начали серию итальянских войн, но сепаратно, в качестве не союзников, а скорее конкурентов, и продолжалось это долго.

Фридрих I Барбаросса до 1168 года успел дважды взять и потерять Милан и Рим, короновавшись там в промежутке в качестве императора, подчинить и потерять Ломбардию и проиграть Ломбардской лиге, отчего остальной мир императора Священной Римской империи волновал мало.

* * *

Мануил I в 1155 году высадил экспедиционный корпус в Италии и в союзе с новым папой Адрианом IV начал войну с новым королем Сицилии Вильгельмом I Злым. Южная Италия уже лет сто являлась зоной непрерывных боев, где войны местных сеньоров и городов между собой в часто меняющихся конфигурациях перемежались нападениями сицилийцев, византийцев и войск папы. Теоретически, земли входили в Сицилийское королевство. На практике, отнюдь не все участники это признавали, зато все считали не более чем условностью.

Ромейский десант поддержала часть сеньоров Южной Италии и папские войска, Вильгельм I потерял почти все владения на материке, и в этот момент против Византии выступила Венеция. Изначально морская республика планировала сохранить нейтралитет. Но дожу не требовались берега Адриатики в одних руках — неважно, греческих или сицилийских, а захват Мануилом I городов Бари и Бриндизи, означал контроль над выходом венецианцев в Средиземное море, отчего уже в 1155 году венецианцы заключили с королем Сицилии пакт о ненападении. Чувствующий себя после умиротворения мятежных Балкан и побед в Италии триумфатором, василевс повел себя брутально, требуя от Венеции подкреплений флотом в качестве вассала. Отказ он счел изменой, лишил венецианцев привилегий в империи и выслал из своих пределов. В ответ тут же получил нападение сицилийско-венецианского флота, дошедшего до Константинополя и разграбившего предместья. Ромейский флот оставался слабым и противостоять не мог даже одному из противников, так что море греки потеряли, а с ним и сообщение с экспедиционными частями в Италии. Война с переменным успехом шла до 1159 года, разорила Сицилийское королевство и повлекла потерю им земель в Северной Африке, а греческое побережье привела в запустение.

В Италии победа осталась за Вильгельмом I.

Новый король человеком был ленивым, отчего если уж брался — делал быстро и качественно, чтобы долго не трудиться и потом не переделывать. Подавив мятеж на Сицилии и добившись блокады греческих берегов, он в нескольких сражениях разгромил лишенные поддержки с родины византийские войска в Южной Италии, провел в тех краях жестокие репрессии против непокорных аборигенов в "южном стиле Средневековья" — бросая мятежников в ямы со змеями, казня их детей, а жен и дочерей отдавая в наложницы и проститутки. Собственно, прозвище "Злой" он тогда и получил.

На сторону Вильгельма I в итоге перешел папа, разошедшийся в очередной раз во взглядах на лидерство с Германским императором, остатки ромеев эвакуировались, на чем Сицилия из войны с Византией вышла. Чуть позже стороны заключили мир.

* * *

Политическая ситуация тем только осложнилась. Папско-сицилийский союз отныне поддерживал города Северной Италии против Фридриха I Барбароссы, но те же города поддерживала и Византия. Венеция, входящая в антигерманский союз, одновременно продолжала пиратские набеги на Византию, в чем ее поддерживали немцы, а дож и Барбаросса совместно подталкивали к боям с восточной империей Венгрию. Все это ничуть не помешало прогерманской Пизе и пропапской Генуе временно прервать войны между собой и занять в Византии место венецианцев, этот рынок потерявших. Но надо отметить, на условиях куда менее привилегированных, хоть и льготных, так что экономический смысл в ссоре с Венецией, для Мануила I, несомненно, имелся.

Византия несла потери от корсаров дожа, но республика теряла больше. Договоры с Египтом и Сицилией, рынок Константинополя не заменяли. В Александрии Египетской оставались сильны позиции конкурентов, сравнимых с ромейскими льгот получить не удалось, а сицилийцы сами являлись близкими к Европе посредниками, отчего прибыль получалась куда ниже. Грабежи греческих купцов и приморских городов возместить упущенное не могли, а последнее быстро приобрело статус высокорисковых проектов. Мануил I после ухода из Италии держал армию на побережье, заодно страхуясь от мятежей. Заставить василевса пойти на уступки не удалось, и в конце 1160-х венецианцы начали переговоры о мире, протекавшие трудно — империи "маржа позволяла" держать паузу.

Впрочем, об этом и роли Заморья поговорим в своем месте, а пока к Византии. После провала итальянского похода, Мануил I совершил несколько пограничных походов против Хлата и Мосула, но в целях скорее репрессивных, чем карательных, а затем ввязался в новую войну с Венгрией. Война длилась с редкими перерывами до 1168 года, финальный мир оказался в пользу империи и Венгрия практически превратилась в сателлита. Наследник венгерского престола Бела III отправился заложником в Константинополь, где, впрочем, получил весомый титул деспота и (до 1169 года) перспективы унаследовать трон Византии. Увязший в войне на суше и море одновременно, Мануил I Левантом практически не занимался.

* * *

В сущности, после Второго крестового похода и до конца 1160-х годов, Европа и Византия, погруженные в свои дела, Заморью на уровне глав государств внимания уделяли немного. Рыцарство, кроме французского и — по окончании войны с Византией, сицилийского, тоже оказалось занято. Из Франции частные экспедиции не прекращались, в середине 1150-х в Левант переселилась часть сербохорватских эмигрантов после разгрома антивизантийского мятежа, небольшое, но заметное пополнение в числе третьего сословия прибывало из разоряемой Италии.

* * *

Восточные границы латинского Леванта тоже оставались относительно спокойными.

В Мосуле власть сменилась уже в 1149 году, когда умер эмир Сайф ад-Дин. Наследовал ему брат по имени Кутб ад-Дин, что немедля оспорил последний сын Зенги, Нусрат ад-Дин. Между последними двумя наследниками согласия не вышло, затеялась очередная заварушка, в которой через год победителем вышел старший, поддержанный халифом Багдада в обмен на очередное подтверждение вассальной зависимости.

На севере бывшего султаната Сельджуков мощь набирал жесткий и удачливый эмир Азербайджана Шамс ад-Дин Ильдегиз, из кипчаков-гулямов, основатель династии Ильдегизидов. Пользуясь крепкими связями с султаном Багдадской версии, он подгреб под свою власть ослабевший Хлат, фактически переведя его владыку Шах-Арменида в статус наместника, но затем втянулся в нескончаемую войну с Грузией за Ани и Ширван, с переменным успехом шедшую до его смерти в 1175 году и доставшуюся в наследство сыну. Не забывал эмир и об Ираке, в 1161 году посадив на трон султана своего пасынка Арслана... впрочем, к тому времени, Сельджукский султанат практическое существование прекратил, и должность стала скорее почетным титулом.

Распадом единой сельджукской державы, смог воспользоваться и халиф аль-Муктафи Аббасид, восстановив, как ранее отмечалось, к середине 1150-х годов светскую власть в Багдаде и окрестностях, подчинив Басру и в качестве вассала Мосул. Во второй половине 1150-х годов, халиф успешно отбился от турок Азербайджана и Западного Ирана, пытавшихся восстановить власть султанов, а в 1160 году умер, передав ставший вновь весомым пост сыну от грузинской наложницы, аль-Мустанджиду, правившему следующие десять лет.

В итоге, к 1160-м годам, к востоку от грузино-византийско-франкских границ сформировались два мощных пост-сельджукских исламских государства — эмират Азербайджана и расширившийся Багдадско-мосульский домен, под светской властью халифа, с наместничеством Кутб ад-Дина в Мосуле. Повторение широкого наступления на христиан сдерживали внутренние распри и споры с третьим основным наследником султаната — Хорезмом, окончательно получившим независимость в 1157 году, после смерти султана Санджара, и быстро предъявившим претензии на все сельджукское наследство. Но частные операции на границах не прекращались.

В христиано-мусульманском приграничье, под крылом ромеев оставался независимым небольшой эмират Мардина, глава которого Тимурташ мирно скончался в 1152 году. Наследство принял его сын Наджм ад-Дин, продолживший отцовскую "многовекторную" политику нейтрального перекрестка, и, как отмечено в летописях "благодаря его кротости и благосклонности в эти годы население его владений пребывало в достатке".

* * *

В Египте, фатимидский халиф аль-Хафиз после ухода крестоносцев, прожил недолго, скончавшись в том же 1149 году. Поскольку бунтовавшие и побежденные старшие сыновья, халифа не пережили, наследником стал младший — семнадцатилетний аз-Зафир, а реальным правителем визирь аль-Масал, быстро свергнутый наместником Александрии аль-Адилем (ранее тоже побывавшим визирем). Он тоже продержался в кресле недолго, через несколько лет его приемный сын аль-Аббас, любовник молодого халифа, отчима сверг и "коварно лишил жизни". Еще через год, аль-Аббас, в ходе домашней бытовой ссоры, просто прирезал халифа, после чего Египет привычно свалился в междоусобицу, в которой верх взяла партия сына аз-Зафира — аль-Фаиза, в шесть лет ставшего в 1155 году новым халифом. Правил страной визирь Талай ибн Руззик, из принявших мусульманство армян.

Быстрого успокоения новая власть не принесла и влияние Каира на страну продолжало падать.

После захвата латинянами двух из четырех ключевых торгово-промышленных центров — Тинниса и Дамиетты, а также крепости Бильбейс, контролировавшей восточную границу, доходы казны и податного населения резко снижались. Падение вызвали не только прямые потери доходов от мануфактур Тинниса и порта Дамиетты, но и косвенные издержки. "Великая Александрия", порт, периодически соперничающий с самим Константинополем, получила серьезного конкурента в лице франкской Дамиетты. Дело в том, что основной оборот в обоих терминалах приносили сделки с европейскими купцами, которым теперь оказалось дешевле (за счет льгот) и комфортнее работать через Дамиетту, где собственного купечества пока толком не существовало, что снижало транзакционные издержки, а альтернатив христианам не имелось. Перебить конкурента египтяне могли только демпингом, как торговым, так и налоговым, что негативно влияло на общую экономическую ситуацию.

Каир, после героической обороны от крестоносцев Второго похода, пользовался заслуженной славой, но его ремесленники и купцы от осады понесли огромный ущерб, а регулярные набеги из соседнего, отныне франкского, Бильбейса и непрекращающиеся внутренние войны, сделали торговый транзит через столицу куда менее привлекательным.

Впрочем, латино-египетская граница являлась лишь некоей условной линией с опорой на Дамиетту-Тиннис-Фараму-Бильбейс-Айлу, а в реальности земли между этими городами, в том числе и на мусульманской стороне, стали постоянной зоной боев. Население оттуда разбегалось, а караваны ходили лишь с серьезной охраной.

Оттого денег в Египте стало куда меньше, а авторитет халифа с визирем, не подкрепляемый доходами, падал все сильнее. Монету теперь чеканили "облегченную", собираемость податей падала, а собранное зачастую не доходило до казны. Эмиры предпочитали укрепляться в своих доменах, а возможность набора мамелюков осталась, в основном, лишь в Судане, да и на тех денег не хватало, не говоря уж о традиционном долгом обучении.

При этом, уменьшение доходов бюджета, вовсе не уменьшило количество претендентов на освоение его расходов. Просто обострилась борьба за куски пирога, о чем выше сказано. Последнему визирю Талаю, приходилось одновременно лавировать в дворцово-гаремной политике, сдерживать набеги франков, и при этом умудряться не допустить полного развала страны на уделы. Что, отметим, у него в целом получалось, но на активные действия ресурсов не оставляло.

* * *

Теперь обратимся к Латинским доменам.

В Эдессе, граф Жослен II, поучаствовав во время Второго крестового похода в немецком освобождении Алеппо и Иерусалимском конгрессе с французами, продолжил мирное сосуществование с соседями, перемежаемое лишь небольшими взаимными набегами, но его подвел случай. Весной 1150 года, во время инспекторской поездки по приграничью, на дороге из Эдессы в Харран граф отделился от свиты и был захвачен обычной мелкой шайкой турецких разбойников. Собственно, Жослен II уже было договорился о выкупе, но невезение продолжалось — графа опознал случайный встречный. Для разбойников ситуация резко поменялась, они немедля сообщили в Мосул, после чего пленника перекупил Кутб ад-Дин, а шайка получила свою долю славы. В Мосуле Жослен II держался стойко. Его долго, но безуспешно, склоняли к переходу в ислам, затем ослепили и закрыли в темницу, где он спустя девять лет и помер, отпускать его эмир не соглашался.

Домен унаследовал единственный сын графа, шестнадцатилетний Жослен III, до известий о смерти отца пребывавший, впрочем, в двусмысленном статусе. Первые годы графством правила мать наследника Беатриса, дама толковая и, что для тех лет и мест не типично, не страдающая жаждой власти. Позже она спокойно передала бразды правления сыну, но в бурной жизни остального Заморья, до середины 1150-х годов графство, практически не участвовало.

* * *

В Иерусалиме после отъезда пилигримов-второпоходников, возникли разногласия между королем и королевой. По обычному вопросу — "о власти". Молодому королю стукнуло двадцать лет. Он взял Пальмиру, совершил два успешных похода на Алеппо и Каир — под присмотром опытных ветеранов, но тем не менее. А мама все еще не пускала на трон, настаивая, что справляется лучше. Последнее было правдой, что ничего не меняло. Поддержать юношу желающих хватало, потому в 1150 году Балдуин III начал с наката на коннетабля, фаворита королевы Манассе де Иержа, обвинив того в клевете на короля и прочем оскорблении величества.

Коннетабля немедленно поддержала королева Мелисенда, и страна начала раскалываться на две партии. Феодалы и города формировали коалиции, пытаясь выбрать сторону в конфликте, начались стычки и захваты замков противника, но быстро выяснилось, что позиции правительницы пока сильнее, отчего король на рожон лезть не спешил. А еще чуть позже, от сваливания в войну за трон, спасли турки.

* * *

Эмир Мосула Кутб ад-Дин, уладив свой вопрос о престоле, в начале 1151 года собрал войска и выдвинулся на латинян, не все же со своими сражаться. Целью стала Пальмира.

Город в пустыне, за прошедшие годы стал "тамплиерским". Орден зачистил караванные пути на Дамаск и Хомс. Отстроил, пользуясь непрекращающимися финансовыми вливаниями от благотворителей и собственных операций на открытом рынке, мощную крепость, где содержал самый большой в Заморье монашеский гарнизон. Пальмира отныне являлась основной военной базой тамплиеров, штаб-квартира в Иерусалиме осталась финансовым и представительским центром. А третьим по значимости городом, для Ордена потихоньку стал Дамаск. Именно через него проходили обозы стройматериалов и пополнения в Пальмиру, там закупалось снаряжение и продовольствие, и не удивительно, что скоро в окрестностях возник орденский замок, а в самом городе сильное подворье.

Корона, учитывая, что Дамаск почти не подвергся латинизации, поощряла любое усиление христианского присутствия, но и местное население не противилось. Горожане получали свою долю от тамплиерских трат, приветствовали безопасность главной торговой трассы на восток, а чуть позже орден вошел и в сферу местных финансов. Имея прекрасный денежный ресурс и навыки банковской транснациональной деятельности на западе, рыцари Храма быстро научились сочетать их с местными обычаями, став одним из ключевых игроков торговли с Багдадом.

Но орден оставался в первую очередь боевой структурой, особенно Пальмирская база. Где нападение Кутб ад-Дина встретили спешно стянутые из округи и Дамаска почти полтораста рыцарей (по меркам тех мест, войско весьма значительное) и не менее тысячи голов прочего военного люда, включая сержантов и туркополов ордена, городскую стражу и мобилизованное городское ополчение всех вер и наций, какие подвернулись, под руку турок много желающих уйти не нашлось.

Турки окружили крепость и начали осаду. После установления блокады, начались приступы. Через два месяца войска эмира смогли разрушить городскую стену, еще неделю сражение шло в городе, а после гарнизон отступил в главную цитадель и тамплиерский квартал (представляющий собой еще одну внутреннюю крепость, связанную с цитаделью). Взять внутренние укрепления сходу не вышло, турки перешли ко второй стадии осады.

По последующим оценкам, осажденные могли спокойно держаться не меньше года. Орден боев с многократно превосходящим противником не только не боялся, для многих братьев, это вообще было самоцелью. Дисциплина здесь царила железная, выучка на высоте, припасов хватало, укрепления — вершина инженерной мысли того времени. Но в Иерусалиме войну в пустыне решили использовать как предлог для перемирия, в первую очередь партия короля. Окружение Балдуина III свои возможности оценило здраво, и перспектив в открытой схватке за трон не увидело, требовалось время.

Королева с сыном тоже воевать не очень стремилась, отчего стороны пошли на переговоры, под эгидой патриарха и лозунгом "забудем разногласия — все на борьбу с неверными", быстро завершившиеся компромиссом. Сын получил в управление на правах "особого административного района" север королевства и коронные города Акру с Тиром, фактически в неформальный вариант апанажа (для коронованного монарха, в сущности, не принятого). Мелисенда сохранила власть в остальной части, а поддержавший ее младший принц Амори стал графом Бильбейса.

После заключения мира, былые противники традиционно, двумя колоннами из Дамаска и Хомса, первая под командованием Балдуина III, вторая — коннетабля де Иержа, двинулись на помощь Пальмире. Пройдя Дамаск, корпус короля на полдороге встретил части эмира, произошло несколько стычек, после чего Кутб ад-Дин, получил разведсводку о заходе в тыл дружины коннетабля и отступил, сначала к Пальмире, а затем восвояси.

Оборона Пальмиры стала первым широко рекламируемым — и бесспорно заслуженным — значительным и известным подвигом ордена Тампля, принесшим не только славу, но и наплыв кандидатов в братья, а также донаторов.

Что же касается монархов Иерусалима, то мир стал лишь передышкой. Впрочем, новый виток конфликта отсрочили события в Триполи.

* * *

Граф Раймунд II Триполийский и Хомский, напомню, женат был на Годиерне, сестре королевы Мелисенды, третьей дочери короля Балдуина II и последней из сестер, о которой мы еще подробно не рассказывали. Как и старшие сестры, Мелисенда и Алиса, Годиерна оказалась дамой вздорной, властолюбивой и не склонной к супружеской верности. Причем в последнем она сестер, по тогдашним источникам, сильно обгоняла, как количественно, так и малой заботой о приличиях с конспирацией. Окружающие, по этому поводу, очень сомневались, например, в законности происхождения ее дочери Мелисенды, названной в честь сестры, что дочке позже вышло боком, но об этом в свое время. Раймунд II некоторое время терпел, чему способствовали должности сестер жены. Но в итоге, в ходе очередной семейной ссоры, граф попробовал заточить супругу во дворце. Получилось не очень, дама пожаловалась старшей сестре.

Мирить супругов королева и Балдуин III прибыли в Триполи в начале 1152 года. Из-под домашнего ареста Годиерну освободили и даже, вроде бы, добились семейного согласия, но с условием, что "пока супруги поживут отдельно". Годиерна с сестрой отбыла в Иерусалим, Раймунд II с небольшой свитой выехал проводить титулованных гостий, а когда возвращался, прямо у городских ворот на него напала группа убийц, заколовших кинжалами графа и двух сопровождающих его рыцарей. Убийцам удалось скрыться, их — ну как без этого — немедленно объявили ассасинами. Аламут справок не давал, отчего истинные исполнители и заказчики не установлены, но... мало кто верил в ассасинов.

Годиерна немедленно вернулась и возглавила графство от имени своего двенадцатилетнего сына, Раймунда III, под формальным регентством Балдуина III.

* * *

Возможно, сюжет заставил короля задуматься о собственной судьбе. Ассасины-то, они ведь до кого угодно добраться могут... особенно неустановленные. А кроме того, Мелисенда организовала брак коннетабля де Иержа с вдовой графа Хамы Балиана Ибеллина. Вдова, напомню, считалась активом Короны, и брак тут всего лишь корпоративная сделка по передаче лена. Это принесло фавориту богатый домен, но стало политической ошибкой. Трем сыновьям Балиана схема не понравилась, ведь если наследство отца в итоге возвращалось в семью, то доля матери уходила полностью. Ибеллины, лидеры "старых кланов", и ранее не очень лояльных королеве, но не обязательно поддерживающие смену правителя, теперь перешли на сторону короля полностью.

Партия молодого короля не только усилилась, но и активизировалась, вербовка сторонников продолжалась, и к весне 1152 года Балдуин III снова начал борьбу за единоначалие.

Первым делом, он заставил патриарха Иерусалима Фулька Ангулемского, провести повторную коронацию (уже третью), но в этот раз одного монарха. Затем партии короля и его матери вновь отмобилизовались, и раскол перешел в открытые бои. Но теперь, кроме банального спора о троне, в междоусобице имелась идея. Партия Балдуина III выступала с лозунгом дальнейшего расширения и захвата Египта, а их противники предпочитали мирное сосуществование и внутреннее укрепление, полагая, что земель и так набрали достаточно, а в войне с Фатимидами рисков многовато.

На стороне королевы выступили Иерусалим, графства Триполи и Хомса, Дамаск и Дамиетта (где патрициат не хотел включения в состав страны огромного конкурента, а в последней еще и правил ставленник Мелисенды из армян), Пелузий и центр страны, а также коннетабль де Иерж и младший брат короля Амори, граф Бильбейса. Патриарх тоже поддержал правительницу.

Ее старшего сына поддержали северная часть, княжества Заиорданское и Галилейское, графства Яффы, Аскалона, Цезареи и Сен-Абрахама, Хама и Тиннис, естественно — Ибеллины. Кроме того, на сторону короля переметнулся былой фаворит Мелисенды, сеньор Наблуса Филипп де Милли, еще один влиятельнейший барон из "старых".

В этот раз гражданской войны избежать не удалось. Бои шли два года, перевес постепенно склонился на сторону Балдуина III. В 1154 году противники устроили перемирие и созвали общий Совет, но толку из этого не вышло.

После Совета, король — до окончания перемирия, нанес удар на юг, захватил несколько замков и взял в плен де Иержа, впоследствии высланного в Европу. Затем части Балдуина III вошли в Иерусалим. Королева с младшим сыном затворилась в Башне Давида, но это была уже агония. После недолгой осады, начались переговоры, кончившиеся капитуляцией осажденных.

* * *

Балдуин III стал единым правителем королевства, титул его звучал, как-то не было случая упомянуть, "К славе Божьей в святом Иерусалиме король Латинян" (per Die gratiam in sancta civitate Jerusalem Latinorum rex).

Королева-мать получила вдовий надел в Наблусе, а еще через год примирилась с сыном окончательно и вернулась в большую политику, в солидном статусе советника, а порой и И.О. монарха. Особых репрессий не последовало, хотя некоторые сеньоры лишились ленов, часть фьефов перераспределили.

Поход на Египет, назначенный на 1156 год, однако, вновь пришлось отложить — пришли вести с восточной границы.

Глава XIII. Правление Балдуина III.

Не страшны тебе, ни зной, ни слякоть,

Тюркский ятаган и шестопер.

Чтобы не пришлось любимой плакать

Крепче за поводья держись, барон.

Оборона восточных границ латинского Леванта основывалась на линии крепостей Эдесса-Харран-Алеппо, далее к югу шла пустыня, в которой узлом обороны на транспортном перекрестке служила Пальмира, а еще южнее, снова на рубеже пустынь, тянулась цепочка замков княжества Заиорданского.

В начале 1156 года, эмир Мосула вновь решил попробовать соседей на прочность, но в этот раз выбрал Харран. Успех операции приносил контроль над трассами в Алеппо и Эдессу, а заодно лишал Эдесское графство немалой части торгового трафика. Опять же, законный граф — Жослен II, пребывал в темнице эмира, а его (условный пока) наследник считался молодым, так что попробовать стоило. В очередной раз воевать Алеппо турки, похоже, сочли дурной приметой, да и князь Антиохии, за прошедшие три года успел совершить ряд набегов на земли эмира, продемонстрировав, что правитель здесь силен, а бароны его послушны. В марте аскар Кутб ад-Дина, с традиционным подкреплением из гулямов халифа и многочисленных туркмен, осадил Харран.

Навыки штурмов крепостей, выработанные при Зенги, турки с воцарением его сыновей отнюдь не утратили, и осада шла споро. Опасаясь потерять ключевой укрепрайон, Жослен III, едва отмобилизовав вассалов и разослав гонцов за помощью, бросился отвлекать Кутб ад-Дина от штурма и деблокировать Харран. Где закономерно и поплатился за торопливость быстрым поражением.

Пока отступивший в беспорядке правитель Эдессы приводил дружину в порядок, к крепости подошел князь Антиохийский Рене де Шатильон, с не менее спешно собранным войском.

Эмир вновь отвлекся от осады, и после месяца маневрирования и стычек, разгромил и второго противника. Князь, правда, ушел недалеко, с юга подходила армия короля Иерусалима.

Балдуин III, собиравшийся в поход на Египет, оставить восток без поддержки не мог, и тоже выдвинулся к Харрану. Разрозненные атаки Жослена III и Рене Антиохийского, несмотря на провальные итоги, штурм крепости отсрочили, так что к июню стороны вновь находились все в той же позиции — Кутб ад-Дин осаждающий, король с недавними проигравшими и впервые участвующим в войне Раймундом III, графом Триполи и Хомса (за год до того отстранившим от власти в домене правившую до тех пор мать, Годиерну Иерусалимскую), спешат на помощь.

Вновь начались стычки, но в июле эмир Мосула с основными силами успешно атаковал лагерь франков, где по отсутствию единого командования к выставлению дозорных отнеслись небрежно. Сражение быстро распалось на разрозненные бои, продолжавшиеся два дня и кончившиеся поражением латинян. Франки понесли значительные потери, хронисты упоминают о "множестве пленных и отрубленных голов, привезенных в Мосул". Выжившие отошли к западу, но одному из отрядов удалось прорваться в город, пополнив гарнизон.

Туркам сражение тоже обошлось недешево, так что осаду Кутб ад-Дин снял и отошел в свои земли.

Насколько действия Кутб ад-Дина координировались с правителями Египта, как в этот раз, так и в последующие годы, неизвестно, данных не сохранилось. Но такие версии имеют право на жизнь.

* * *

Следующий год в Иерусалиме занимались делами семейными, в брак вступили оба наследника престола. Балдуин III женился на Феодоре Комниной, племяннице императора Мануила I. Невесте стукнуло всего 13 лет, отчего "фактические брачные отношения" отложились, но факт родства с императорской династией придал короне немалый авторитет.

Младшему брату короля, Амори, тоже подыскали невесту, спохватившись, что с наследниками у Короны как-то не сложилось, а это опасно. В другой ситуации, нынешний наследник престола мог бы выбрать жену среди знати Леванта, но к тому времени королевство стало большим и мощным, отчего этот брак становился делом сугубо политическим. В связи с этим, мнения Амори никто не спрашивал, а в супруги ему назначили Матильду Шампанскую, дочь недавно скончавшегося Тибо Великого, графа Шампани, Блуа и прочих владений, внука Вильгельма Завоевателя. Ныне Матильда оказалась сестрой нескольких текущих графов (домены разделили между ее братьями), а в будущем еще и старшей сестрой королевы Франции и младшей — архиепископа Реймса... но до этого еще далеко. Старший ее брат, Генрих I Щедрый, на момент свадьбы граф Шампанский, участвовал во 2-м крестовом походе, так что темой семья владела. Невесту в Святую землю сопровождала свита (из младших сыновей вассалов ее братьев), пополнившая после свадьбы рыцарский штат Бильбейса, которым правил молодожен.

* * *

В 1158 году, в Заморье вновь прибыл ветеран крестоносного движения, граф Терри Фландрский, с женой и войском. Естественно, горящий желанием повоевать сарацин, но в Египет второй раз заходить отказывающийся наотрез. Чтобы не упускать бесцельно временные пополнения, в ходе конференции местных и приезжих сеньоров родилась идея удара на Рас-эль-Айн, по следам давней экспедиции еще первого Жослена из графов Эдесских. В целях перенесения войны на территорию Мосула, угрозы столице эмирата, а также богатых трофеев и перехвата торгового маршрута Мосул-Мардин. Проект подкреплялся участием ограниченного византийского контингента из ромеев и армян, присланного наместником Киликии под командованием Тороса II, ныне временно лояльного подданного василевса. Наместник счел, что набег на сарацин отвлечет от воспоминаний бывшего киликийского суверена, поддержит служащих буфером между его провинцией и турками латинян, и вообще, помочь родственнику Мануила I — дело стоящее. Севернее полосы планируемого рейда начинался эмират Мардин, от которого ожидали нейтралитета, что должно было в случае успеха облегчить последующую оборону занятых территорий. Кроме того, вокруг Багдада обострились очередные свары сельджуков, отчего соседний эмират сочли ослабленным.

Операция началась успешно, коалиционные части быстро взяли Рас-эль-Айн, вдумчиво разграбили богатый купеческий город, после чего союз распался. Выяснилось, что мнение о дальнейших действиях, у членов экспедиции разное.

Терри Фландрский потребовал передать ему Рас-эль-Айн в лен, но графу с доменом на востоке традиционно не везло. Город ему отдать соглашались все, вопрос встал чьим вассалом за него Терри станет. На сюзеренитет претендовали Жослен III, за спиной которого стоял король Иерусалима, и поддержанный греками Рене Антиохийский, вассал Византии.

Терри оба варианта не устроили напрочь. Выходец из высшей знати Европы, приносить оммаж готов был только монарху, зато в принципе, любому — королю или василевсу, но на правах аллода (вотчины). Этот вариант адресаты тоже оказались готовы рассмотреть, но теперь возмутились их вассалы, и ситуация медленно покатилась к схватке.

Первым ход сделал Торос II. Не желая усиливать империю и Антиохию, он переметнулся на сторону традиционно дружественной армянам Эдессы. Лишившись большей части войск, ромеи спор прекратили и ушли, но армянскому князю его интрига позже аукнулась.

* * *

За время препирательств, Кутб ад-Дин сумел набрать войско. Подкрепления прислал не только халиф, но и эмир Азербайджана, в расчете на союз.

Знал ли о наступлении турок Рене Антиохийский неизвестно. Но незадолго до их подхода, князь заявил, что его тут не ценят, отчего он уходит. Направился он, правда, не домой, а набегом на юго-запад, на многострадальную Ракку, по пути разнося придорожные поселения. Поскольку резервы эмир Мосула стянул к Рас-эль-Айну, Ракку защищать оказалось особо некому. Антиохийцы взяли город после недолгой осады, разграбили подчистую, с элементами резни мирного населения, пыток горожан в поисках припрятанного и обращением в рабство. Удивляться нечему, среди победителей хватало участников неудачного рейда короля Германии времен 2-го крестового похода, жаждавших мести. Удерживать добычу Рене не планировал, после тщательных реквизиций покинул город и с богатой добычей вернулся в Алеппо.

За этот набег князь заслужил в сопредельных землях много нелестных прозвищ, которыми пугали детей, но еще и авторитет у сельджуков. Те толк в набегах знали и стильность операции вполне оценили.

Эмир Мосула в это время окружил Рас-эль-Айн, и направил часть войск в набег на земли Эдессы. После чего Жослен III быстро согласился отдать свежезахваченное кому угодно, настаивая на спасении исконных земель.

Граф Фландрский, однако, осознал, что вступление в должность местного владыки и вассала короля Иерусалима, означает, что с фронта оказываются турки, а с тыла враждебные граф Эдессы и князь Антиохии, помощи от которых можно, случись чего, и не дождаться. А Иерусалим не близко. Потому тяга к территориальным захватам у всех оставшихся утихла, и разорив город, вновь сплотившаяся в коалицию армия тронулась в обратный путь.

Кутб ад-Дин встретил франков на полдороге, произошло решающее сражение, в котором турки подставились под удар рыцарской конницы и потерпели полный разгром. Последствий, впрочем, не имевший, латиняне возвращаться не рискнули и ушли в Эдессу. Балдуин III вернулся в свою столицу, а Терри Фландрский, проводив супругу в местный монастырь, отплыл из Акры домой.

Некоторое время стороны оправлялись от "эскалации насилия" и занимались домашними хлопотами.

* * *

В 1160 году, овдовевший император Мануил I приискивал супругу. Первой кандидаткой стала Мелисенда Триполийская, дочь покойного графа Триполи Раймунда II и Годиерны, младшая сестра текущего графа Раймунда III. Брак уже было согласовали и в Триполи прибыли послы из Константинополя, но осмотревшись на месте, они признали невесту негодной. Всплыли устойчивые слухи о супружеских изменах Годиерны, что ставило происхождение ее дочери под сомнение, ходили сплетни о легкости поведения и самой Мелисенды, да еще со здоровьем у девушки начались проблемы... по ряду версий, от скрываемой беременности, но подтверждений тому нет. Всерьез расследовать обстоятельства послы не стали, сочли бэкграунд невесты в любом случае излишне рисковым и от брака отказались. Оскорбившийся за сестру Раймунд III собранные на приданное деньги проплатил дружественным пиратам из Сидона, с которыми в отместку за бесчестье разорил побережье византийского Кипра.

Некоторую пикантность этому рейду придавало участие в нем Рене Антиохийского, происходящее одновременно с переговорами его супруги Констанции и тех же византийских послов, о свадьбе Мануила I и Марии Антиохской, дочери княгини Констанции от первого брака. Впрочем, эта небольшая неловкость послам не помешала, пятнадцатилетнюю красавицу княжну сговорили, а в конце 1161 года в Константинополе и обвенчали с императором.

* * *

Наставлять императорскую невесту в тонкостях греческого церковного обряда, отметим, был приставлен молодой монах из патриаршей канцелярии Иосиф, выходец из известного к тому времени рода крещеных курдов Айюбидов, сын Виссариона — главы клана и крестника императора Иоанна II Комнина (на то время коменданта Милитены) и племянник выдающегося византийского полководца, выдвиженца правящего императора, Льва Вуно.

Иосифу пророчили воинскую карьеру, но юноша с детства не проявлял склонности к семейному занятию, увлекаясь религией и выучив основные тексты наизусть. Поскольку крещение, по мнению старших членов рода, открыло клану немалые возможности в Византии, спорить с выбором церковного поприща одним из детей (у Иосифа было два брата) отец не стал. Наличие высокопоставленных родичей, карьере монаха весьма способствовало, как, впрочем, и личные качества. Начало монашеской жизни Иосифа пришлось на восточные провинции империи, где молодой монах получил за религиозную ревность прозвище "Благочестивый" (на еще пока распространенном в тех краях арабском языке — "Салах ад-Дин").

Лояльность рода императорам, вероятно, и стала причиной должности наставника новобрачной.

В браке с Мануилом I, отметим забегая вперед, Мария Антиохская в 1169 году родила наследника, названного Алексеем, мы с ними всеми еще встретимся.

* * *

В Египте в 1160 году умер халиф, после очередной войны за престол его наследником через год стал брат, одиннадцатилетний аль-Адид Лидиниллах, при правлении старого визиря ибн Руззика. Последний, однако, имел немало противников, и уже через год в стране вновь случился дворцовый переворот.

В 1161 году, в монастыре сестры Иветты, тихо скончалась вдовствующая королева Иерусалима Мелисенда.

* * *

В начале 1161 года, только занявший халифский трон аль-Мустанджид, решил проявить себя в деле джихада и объявил поход на неверных. Непосредственное командование он привычно возложил на эмира Мосула, за собой оставив общее руководство и рекламу, но и того для пиар-компании хватало. В проект вошел Шамс ад-Дин Азербайджанский, направив ограниченный контингент, поскольку он в это время добывал своему пасынку титул султана и нуждался в улучшении репутации и поддержке халифа.

С собранными войсками, Кутб ад-Дин нанес удар для разнообразия на Эдессу. Что не вполне характерно, ему удалось добиться внезапности и объединенные сарацины почти сразу ворвались в город, гарнизон едва успел затвориться в цитадели. Этого никто не ожидал, отчего дисциплина среди турок, какая и существовала — рухнула, и бойцы начали разрозненно грабить богатый город, плюнув на добивание противника. Эмир с небольшой свитой блокировал цитадель, и стал ждать, пока подчиненные закончат отрываться на жителях, возможности восстановить порядок у него просто не имелось.

Жослен III Эдесский, которого вести застали в традиционной мирной резиденции графов — Турбесселе, вновь собрал вассалов, запросил подмогу у соседей, в этот раз контратаковать до их подхода не стал, а подойдя к Эдессе начал беспокоящие рейды. Толку они приносили немного, но видимость угрозы создавали. Кроме того, пользуясь сумятицей в городе, удалось провести небольшой отряд в цитадель, укрепив там оборону.

Через некоторое время, население Эдессы частью разбежалось, частью было вырезано сарацинами, грабеж закончился по иссяканию объектов, и Кутб ад-Дин вновь собрал дружину, одним отрядом осадив цитадель, а другой выведя в поле, искать Жослена III.

К тому времени, на выручку к графу подошли Рене Антиохийский и Раймунд III Триполийский. Король Иерусалима задержался, собирая армию по обширной территории.

Встретив отряд эмира, войско князя и графов, памятуя о недавних победах ринулось в атаку. Турки не то на самом деле побежали, не то привычно изобразили отступление, но итог в любом случае оказался для франков печален. Рыцари "вопреки правилам войны опрометчиво рассеялись и блуждали в поисках врага", тогда как сарацины перешли в контратаку, загнали латинян в ущелье и традиционно засыпав стрелами перешли в ближний бой, длившийся недолго. Победа осталась за Кутб ад-Дином, Жослен III, Рене и Раймунд III попали в плен, потери сарацин оказались невелики.

Впрочем, штурм цитадели в Эдессе это отсрочило, а еще через пару недель подошел король Балдуин III со свежими силами и подкреплением из Киликии, где византийский наместник Андроник Эвфорбенос (очередной родственник Мануила I) успел опять примириться с Торосом II.

Отягощенные богатой добычей, знатными пленными и славой победителей, турки боя не приняли и оставив Эдессу отошли. Слава о победе воинов джихада в очередной раз широко прогремела, осталось ее и на долю халифа, но серьезных последствий поход не имел, а потери Мосула за последние годы оказались значительными.

* * *

Нападение Кутб ад-Дина вновь не позволило королю Иерусалима заняться Египтом. Оставить весь север Заморья без помощи и правителей, Балдуин III, разумеется, не мог.

В Антиохии, после пленения князя Рене, регентство приняла княгиня Констанция, но там быстро произошел дворцовый переворот. Власть перехватил поддержанный местными сеньорами и коммуной Антиохии законный наследник трона Боэмунд III, сын княгини Констанции от первого брака, едва достигший совершеннолетия. Констанция попыталась удержать регентство для пленного мужа, обратившись даже в Византию, но впусте. Поддержкой она в княжестве не пользовалась, а ее сына поддержали и король Иерусалима с патриархом Антиохии. Княгиня удалилась в Латтакию (вдовий надел), где вскорости скончалась.

* * *

А король и Боэмунд III начали переговоры с эмиром Мосула, продлившиеся долго, но кончившиеся компромиссом. У латинян имелись два козыря — теоретическая угроза призвать новый крестовый поход, и более наглядная — союз с Византией. Кутб ад-Дин предпочитал видеть соседями разрозненные владения франков, а не мощную империю ромеев, о недавней судьбе анатолийских эмиратов сельджуки прекрасно помнили.

В 1162 году Жослен III и Раймунд III вернулись домой за весьма солидный выкуп, а с Мосулом король и новый князь Антиохии заключили перемирие на пять лет. Рене — снова просто де Шатильона, пасынок выкупать отказался, так что экс-князь остался в плену.

* * *

Закончив с восточным вопросом, король Иерусалима смог позволить себе вернуться к давней мечте о вояже в Египет и начал готовить вторжение со стратегическими целями. Удалось получить согласие выступить в роли крестоносца от Вильгельма I Сицилийского, после победы над Византией расправившегося со внутренними мятежами и желающего поправить репутацию, а заодно пополнить казну. К нему присоединились Генуя и Пиза — отрезая извечную соперницу Венецию, лишенную доступа в Византию, от терминала в Александрии. В очередной раз планировал выезд на восток граф Терри Фландрский, в этот раз в большой компании французской знати, для которых Египет тоже представлял интерес.

Поход готовился на весну 1163 года, но победить Фатимидов королю судьба так и не позволила. В феврале 1163 года, Балдуин III скоропостижно скончался в Бейруте. В очередной раз подозревали отравление, как обычно, бездоказательно.

Королева Феодора удалилась во вдовий надел в Акру — ее брак остался бездетным и претендовать на трон она не могла. Престол занял единственный законный наследник Амори I.

* * *

Балдуин III был первым местнорожденным наследным монархом Иерусалимского королевства, от рождения получившим статус наследника трона и воспитанным именно для этой роли. Особых прорывов за его правление королевство не добилось, лелеемое покорение Египта сорвалось по независящим от короля причинам, но он смог прочно закрепить полученные в наследство земли за латинянами, а население страны в неприграничных регионах, за исключением времен феодальной смуты, как писал очевидец "все его правление наслаждалось миром".

Глава XIV. Амори I. Покорение Египта.

А дорога серою лентою вьется,

Залито дождем боевое седло.

Пусть твой караван через бури пробьется,

Я хочу барон, чтоб тебе повезло.

Итак, Амори I. Имя, на самом деле, до сих пор распространенное и весьма часто употребимое. Просто чаще оно звучит как Эмери (или Имре), а в итальянском варианте Америго. Тезка короля, Веспуччи, сделал имя известным брендом.

Новый король человеком был разумным и стратегически грамотным, ("больше теоретик, чем воин"), молчаливым любителем чтения, владел несколькими языками и увлекался историей. Современники отмечали его познания в области права, особенно обычного (в смысле, обычаи знал и ценил), что подкрепляется практикой — Амори I оставил богатое правовое наследство, внедрил массу новелл в законодательство королевства и часто выступал в роли судьи, создав солидный пласт прецедентной практики. Впрочем, на то время это тренд. Папский престол занимал "первый юрист в тиаре", папа Александр III, а в Англии королем стал Генрих II, заложивший базу для современного английского права. Как и всякий юрист, Амори I любил деньги. Эту его привязанность, как отмечали хронисты, король объяснял социальными заботами: "государи должны стараться стать богатыми — это увеличивает безопасность каждого и защиту королевства", а также монархическим принципом: "собственность подданного может быть гарантирована ему только тогда, когда правитель в ней не нуждается".

Кроме личных качеств, важен опыт. Новый монарх вырос при дворе королевы-матери, вместе с ней воевал против старшего брата, затем руководил Бильбейсом, а по перманентной занятности Балдуина III далекими восточными рубежами, фактически последние годы служил "наместником Запада". Потому он прекрасно разбирался в "египетском вопросе", но слабо знал турецкий восток. Сильной поддержкой он пользовался, что естественно, в "родных местах" — египетских владениях франков, и связанных с ними Дамаске, Аскалоне и Заиорданье. Впрочем, остальные бароны Иерусалима против нового короля тоже ничего не имели, заметных врагов будучи принцем он не нажил.

* * *

Коронация, ввиду отсутствия конкурентов, прошла быстро, через неделю после смерти старшего брата. Большим плюсом для Амори I считалось наличие детей, дочери Сибиллы и двухлетнего наследника Балдуина. Это обеспечивало преемственность власти уже на стадии коронации. С остальным оказалось хуже, покойный брат оставил державу не в полном порядке.

* * *

Казна, несмотря на в целом стабильные поступления, переживала кассовый разрыв. На последние годы непрекращающихся войн на восточных границах, пришелся пик затрат на наемников, компенсации вассалам, снаряжение, лошадей и ремонт крепостей, поглотивший финансовые резервы и повлекший привлечение займов. Через несколько лет, баланс должен был выправиться, но непосредственно сейчас у короны с ликвидностью имелись проблемы, текущие поступления, покрывая оплату кредитов, не позволяли полностью покрывать расходы. Захват богатейшего Египта, выглядел понятным и быстрым способом покрытия бюджетного дефицита, особенно для представляющего обстановку Амори I.

Вассалы Иерусалима, регулярно воюющие далеко от своих ленов на востоке, кроме снижения доходов от фьефов, убывали и сами — потери франков в Леванте оставались высокими и в мирное время, а непрекращающиеся сражения влекли резкий рост боевых потерь. Замены обеспечивали туры из Европы, но приток паломников из рыцарства оставался нестабилен, и переживал спад. Производство в воинское сословие местного люда, отягощалось не столько религиозной разницей, сколько отсутствием рыцарских навыков в массах, хотя определенное пополнение этот источник давал.

Впрочем, касательно религии, в Заморье со времен королевы Мелисенды царила веротерпимость. Не по склонности франков, а строго из-за их малочисленности, но к середине XII века латинская и греческая, как и более мелкие халкидонские версии Церкви, тут практически слились. Высшие прелаты производились только из латинян, в Константинополе все еще назначали своих дублеров, но на низовом уровне греческие монастыри и церкви никаких изменений не претерпели, продолжая работать по своим правилам, и порой признавая иерархов Византии наравне с местными. Марониты вообще объединились с Римом, признав верховенство папы.

С нехалкидонскими церквями, в основном яковитами и армянами, латинская церковь, несмотря на схизму и раскол многовековой давности, оставалась в хороших отношениях, хотя их приверженцы считались подданными "религиозно близкими", но все же второго сорта. Например, получить фьеф они могли лишь в исключительных (кроме Эдессы) случаях. Но и такое случалось.

Третий, низший срез населения, составляли неверные, то есть все нехристиане, независимо от конкретики. Ограничений у них имелось больше, но в основном в виде запретов на социальный лифт в феодальное сословие (хотя шейхов порой признавали в статусе правителей и данников), лимитов на проживание в ряде районов (Иерусалим, например) и межобщинных связей.

При этом, каждая группа пользовалась своим правом и обычаями, которые вполне признавались и поддерживались короной.

Амори I, получив опыт правления на нелатинизированных территориях, в основном населенных как раз нехалкидонскими коптами-христианами и мусульманами, выгляделвполне подходящим кандидатом на руководство этим "неплавящим" котлом.

* * *

В любом случае, весной 1163 года уже началась наступательная операция в Египет, остановить или задержать которую было невозможно — поздно. Европейцы уже выступили. Потому, король занял денег у тамплиеров и купцов, созвал вассалов и добровольцев, привлек наемников (в том числе до тысячи туркмен) и мобилизовал городское ополчение (коронные города обязывались службой пехоты).

Боэмунду III Антиохийскому передали графа Эдессы в оперативное подчинение, поручив на время похода руководство обеими доменами, Пальмиру защищали тамплиеры, а регентом в Иерусалиме осталась королева Матильда Шампанская, советником к которой приставили магистра ордена Тампля Бертрана де Бланшфора, толкового менеджера, политика, дипломата и орденского реформатора. Храмовники участвовали во всех войнах Балдуина III и понесли большие потери, отчего в рейд отправили лишь небольшой отряд, будучи загружены обороной Пальмиры. Госпитальеры, напротив, собрали огромное войско в шестьсот рыцарей и до трех тысяч сержантов, туркополов и наемников, стянув под египетский проект все свои резервы Леванта и Европы.

Кроме орденов, к войскам Иерусалима присоединились многочисленные европейские туристы, явившиеся специально для участия в "натиске на Вавилон". Первым, конечно, следует упомянуть графа Терри Фландрского, заслуженного ветерана крестовых походов, совершающего уже четвертое паломничество, но не менее знатные фамилии представляли Гильом VI граф Ангулемский и Гуго VIII де Лузиньян граф де Ла Марш, а также еще множество сеньоров, сопровождаемых вассалами и дружинами.

Подкрепление привел и новый византийский наместник Киликии Константин Коломан (сын претендента на венгерский престол Бориса Коломановича и правнук Владимира Мономаха), в которое традиционно входила армянская дружина.

Этот сводный корпус, выступал на Каир по суше, но начинал вторым. Первый удар наносили с моря, по Александрии. Туда, под общим руководством графа Раймунда III Триполийского, отправились кораблями части из Триполи, Хомса и Сидона (предоставившего флот), присланные Вильгельмом I Сицилийским двести галер с южно-итальянскими феодальными пилигримами, под командованием племянника короля Сицилии Танкреда де Лечче (внебрачного, но признанного сына старшего брата Вильгельма I Рожера, умершего до смерти их отца и потому не ставшего королем). Танкред недавно участвовал в нескольких мятежах против сюзерена, но получил прощение и был приставлен к делу — скорее, чтобы отослать из тлеющей Южной Италии подальше, чем по заслугам. Генуя и Пиза тоже прислали мощные флоты с десантом, а по суше ждали подхода частей князя Дамиетты и графа Тинниса.

* * *

В Египте в 1161 году визиря ибн Руззика свергла тетка правящего халифа, но ибн Руззик, прежде чем погибнуть от рук заговорщиков, успел собственноручно убить эту возглавившую переворот принцессу. Власть перехватил его сын, но через год случился еще один переворот и визирем стал наместник Верхнего Египта Шавар. Угроза нападения франков, некоторое время каирские страсти охлаждала. Но получив новести о смерти Балдуина III и предположив, возможно по своему опыту, что латиняне надолго отвлекутся вопросом о наследии, Диргам — один из высших сановников Шавара, при поддержке суданских частей мамлюкской гвардии устроил новый заговор. Шавар успел бежать в Александрию, где пользовался поддержкой, а в Каире Дирхам перебил всех оставшихся сторонников свергнутого визиря, после чего вышел походом на север, добивать соперника.

* * *

Именно в это время, в конце весны 1163 года, обе франкские армии выступили на Египет.

План кампании, предусматривающий оттягивание сил противника от столицы к месту первого удара — Александрии, провалился не начавшись. В стране наличествовало два визиря, каждый с развернутыми войсками, причем находились они как раз в Каире и Александрии и в состоянии войны между собой. Этот интересный расклад стал неожиданностью для первой волны крестоносцев.

Высадившийся десант флота, вкупе с подходящими частями Дамиетты и Тинниса, с удивлением увидел Александрию уже затворившейся в осаду. Ларчик открывался просто — на город шли отряды победившего в Каире Диргама и Шавар готовился к обороне. Внезапное появление под родными стенами латинян, привело александрийцев в не меньшее замешательство, впрочем, быстро прошедшее у обеих сторон. Соединившиеся отряды франков блокировали город с суши, флот перекрыл море, первые приступы гарнизон легко отбил, и уяснив, что с наскока крепость взять не получится, христианская коалиция перешла к правильной осаде.

Онову обороняющихся составляли отряды Шавара и местная стража, а кроме них ополченное население, в немалой доле состоявшее из купцов, караванщиков и моряков с их работниками, прекрасно знающих, что делать по любую сторону от копья или сабли. Город не захватывали уж несколько веков, накопленным богатством он уступал разве что Константинополю и Багдаду, укрепления имел мощные и всемерно поддерживаемые в исправности.

Диргам до Александрии не дошел. Получив на полпути вести о нападении франков, новый визирь остановился, затем отошел в Танту (городок между Каиром и Александрией), где задержался понаблюдать за событиями. Спасать конкурента он, разумеется, не собирался, но и упускать контроль над главным центром прибыли страны не хотел. Именно в Танте, Каирский визирь получил депешу о приближении латинян еще и к столице.

* * *

Амори I прошел до Бильбейса, собирая по пути опоздавшие подкрепления, затем двинулся на Каир. Латинян попытался атаковать на марше брат Диргама с небольшой, второпях собранной из остатков столичного гарнизона дружиной, но переоценил свои возможности и потерял голову вместе почти со всем отрядом, а сами франки оценили этот порыв лишь как мелкую стычку. Еще через несколько дней, сводная иерусалимско-европейская армия вышла к Каиру, вновь, как во времена Второго крестового похода разбив основной лагерь в Фустате (город-спутник) и начав окружение столицы Египта.

Горожане сели в осаду, но в этот раз у них оставался немногочисленный гарнизон, без сильного вождя, халиф по малолетству и незначительности поста последних лет, таковым выступить не мог. В Каире существовала и профранкская партия, из местных христиан и небольшого количества мусульман, полагающих, что статус Дамаска или Тинниса, вполне заманчивая штука, если сравнивать с постоянными дворцовыми переворотами и городскими войнами визирей.

Диргам принял решение прорываться в столицу и возглавлять оборону, на что имел довольно высокие шансы. Но прорыв пришелся на сектор, занимаемый византийцами, под командованием Константина Коломана и с приданными наемными туркменами. Ромейскую пехоту врасплох застать не удалось, что возможно получилось бы с рыцарями. Греки выдержали первый удар, затем Коломан бросил в наступление туркмен, а следом повел в завязавшееся сражение свой отряд. Естественно, отправив гонцов за подкреплением.

Бой вышел жестоким — визирю отступать было некуда. Византийцы и туркмены понесли огромные потери, на поле остался и сам Коломан. Но потом подошли госпитальеры, за ними основные франкские силы, и сражение кончилось полным разгромом египтян, погиб и Диргам. Франки тоже понесли немалые потери, получил тяжелое ранение Гуго VIII де Лузиньян, но для них это стало единственной крупной битвой кампании.

Потеряв надежду на помощь, Каир продержался еще две недели, после чего группа коптов открыла латинянам ворота и франки ворвались в столицу. Халифат Фатимидов рухнул.

* * *

Дворцов халифа имелось два, один занял Терри Фландрский, отбив добычей расходы на все свои четыре турпоездки и еще оставшись в огромной прибыли. А резиденция последнего халифа Фатимидской династии аль-Адида Лидиниллаха, досталась королю Амори I. Четырнадцатилетний глава шиитов оказался в плену, содержался в Тире на строгом режиме до 1171 года, когда скончался от болезни. Убивать его смысла не имело, первые годы мог появиться наследник.

Каир грабили неделю, на чем обогатились все участники похода. Приличной случаю резни горожан, впрочем, что отмечали все летописцы, и восточные, и западные, не случилось. Кроме ряда обычных по тем временам инцидентов, перебили далеких от народа сановников и их окружение с прислугой, но это считалось в порядке вещей даже при смене визиря, так что население не трогало. Франки приходили уже второй раз, ажиотажа уже не вызывали, а ярости сами они накопить не успели, вступив в серьезный бой лишь раз и практически не сидев в осаде.

* * *

Когда радость победы и дележ трофеев утихли, Амори I не спеша вернул войско к достаточному уровню дисциплины, и осенью выступил к Александрии, где продолжалась осада.

Крепость держалась. Шавар несколько раз пытался вступить в переговоры, предлагая сначала вассалитет и дань всего Египта, а после падения Каира — Нижнего Египта. Предложения, в сущности, выдвигались вполне нормальные, и могли быть в какой-то форме приняты, но не нашли адресата. Сюзеренитет мог заинтересовать короля Иерусалима — уже начавшего осознавать обширность достающихся ему территорий, либо, допустим, короля Сицилии — пусть и далекого... но монархи среди осаждающих отсутствовали. Раймунду III Триполийскому отказываться в пользу короны от перспективы добычи не хотелось, командующий сицилийским контингентом Танкред де Лечче усиливать своего дядю-короля вовсе не собирался, остальные сеньоры, особенно после известий о размерах трофеев в Каире (а Александрия считалась более богатой, да ведь в столице грабили и во время междоусобиц, что главный порт обходило стороной) тем более мира не желали. Оттого переговоры провалились.

Амори I, по пути приводя к покорности встречные поселения, вышел к Александрии в ноябре. В блокированном городе к тому времени начался голод, а лишившееся доходов и еды население задумалось о сдаче.

В начале декабря, генуэзцы, прорвавшись в гавань и высадившись с кораблей, захватили порт, что стало финальной точкой. Попытки сбросить десант в море провалились, затем последовал последний штурм с суши и удержанного плацдарма (куда перебросили часть рыцарей), и к концу года латиняне ворвались в город. Уличные бои смысла не имели, так что еще пару дней оборонялись несколько дворцов, а затем война кончилась.

* * *

Причин щадить город не имелось, а с учетом многонациональности коалиции, в которой и короля Иерусалима единым вождем признавали-то лишь по военным вопросам, соблюдать какие-то рамки дисциплины не имелось и возможности. Поэтому, как свидетельствует хронист, "последовали резня и грабеж, какого еще свет не видел". Жителей убивали походя, вымещая скуку осадных месяцев, чередовавшуюся с риском бросков на стены, жестоко пытали в поисках спрятанных сокровищ, что не могли унести или не хотели брать — ломали или сжигали, разрушали дома... и продолжалось это долго. От разгрома лидеры похода охраняли лишь порт и дворец наместника, остальные кварталы пребывали во власти захватчиков.

Александрию грабили два месяца. Добыча оказалась просто огромной, по словам свидетеля "с тех пор, как стоит мир, не было столько захвачено ни в одном городе". Но и после этих двух месяцев, город все еще оставался привлекательным активом, сохранив основные хозяйственные постройки, рынки и порт, а также немалую долю населения. Как с удивлением отмечали очевидцы, часть населения сохранила при том определенные накопления, а некоторые уже в ходе погромов развернули мелкую торговлю, в том числе скупку добычи у латинян.

Терри Фландрский в очередной раз попытался получить лен за морем, и просил город себе. Собственно, Амори I ему не отказывал, но после победы тут выделили кварталы Генуе, Пизе, Сицилии и госпитальерам, из-за чего граф Фландрии, здраво поразмыслив, от такой награды отказался сам — что там оставалось-то? И отъехал в Европу, с полученным золотом.

Александрия стала коронным городом, на манер Дамаска и Акры, получив — в целях восстановления экономической деятельности, определенные привилегии.

Каир стал коронным владением, остальные поселения между этими городами раздали участникам завоевания.

Гуго VIII де Лузиньян остался, получив в лен город Файюм с окрестностями, на тот момент границу покоренных франками земель Египта.

Остальные пилигримы из числа высшей знати вернулись по домам, разнося вести о невиданной победе христианского войска по всей Европе, но многие из участников заезда статусом пониже, перешли на службу королю латинян.

* * *

Амори I за покорение Египта, первым из королей Иерусалима получил почетную кличку Великий, уже при жизни. Не то чтобы совсем незаслуженно, командовал походом действительно он. Хотя, строго говоря, подготовка вторжения — целиком и полностью заслуга его предшественника, а в быстрый разгром противника, наибольший вклад внесли два воюющих визиря и их предшественники за последний десяток лет. Но спустя некоторое время, король осознал, что если завоевать Нижний Египет оказалось не так уж сложно, то править здесь, наоборот, совсем не легко. В первую очередь — в очередной раз, не хватало латинян.

Глава XV. Последствия завоевания.

Из пяти крестов наш стяг...

В жизни важен первый шаг.

Слышишь, реют над Египтом

Ветры яростных атак!

Завоевание Нижнего Египта отразилось на всей Средиземноморской экономике, и сильнее всего на византийской. Внезапно выяснилось, что для всех было значительно лучше жить с мусульманским Египтом — имеющим свое важное место в глобальной экономике, причем в немалой доле именно по причине ислама. Успешная операция Амори I Иерусалимского, разорвала налаженные торговые цепочки в регионе, а это, в свою очередь, повлияло на сопредельные территории, вплоть до далеких земель Багдада, Западной Африки и Руси.

Одним из самых ликвидных товаров региона, были рабы. Подданные Византии закупали их в Северном Причерноморье, а продавали большей частью в мусульманские страны. И основной объем шел через Константинополь в Александрию. Оттуда караваны шли в Северную Африку и Испанию, но и сам Египет оставался мощным потребителем рабов, в том числе наиболее дорогих, закупаемых в мамлюкские войска. Часть груза оставались в Византии или продавалась в Европу, но в христианских странах к тому времени спрос на рабов упал до минимума, они использовались в небольших количествах в роли прислуги, так что объем этих поставок оставался нишевым.

Покорение Египта латинянами, сразу лишило работорговцев Причерноморья основного рынка сбыта, что повлекло не просто спад торговли, но и политический кризис. Резкое сокращение потребности в рабах и падение на них цен, лишило купцов и судовладельцев Черного моря — остающегося ромейским "внутренним озером", заметной доли оборотного капитала, вызвав кассовый разрыв. Закрыть его не получалось. Остальные традиционные товары, зерно, рыба и соль, поставлялись совсем другими партиями и по другим ценам, а в их себестоимости транспортные расходы только в Черном море занимали более 15% (по рабам — 2-3%). Отсюда, возможность закупать "в обратный путь" в столице товары из Европы и с востока, у черноморских торговцев тоже мгновенно снизилась, отражаясь уже на константинопольских оборотах, в том числе поступлениях в казну.

Вторым не менее важным последствием, стало уменьшение полезности византийских купцов Причерноморья для их соседей из Степи, Руси и черкесских земель. Отказ от традиционного бизнеса лишал поставщиков полона привычных поступлений, а ссылки на глобализацию торговли и войну в неведомом Египте, бизнес-партнеров Византии не убеждали. Зато лидеров приграничных племен немедленно посетила мысль добрать "упущенную выгоду" с греческих купцов, что потребовало направления дополнительных войсковых контингентов из метрополии.

* * *

В самом Египте обороты купцов по завоевании рухнули сразу, распад страны на несколько частей, перерезал привычные пути по Нилу. Пострадала не столько европейско-азиатская торговля, быстро замененная портами Иерусалимского королевства (на чем резко выросли красноморские Аккаб и Айла), сколько транзит в Северную и Центральную (через оазис Куфра) Африку, в первые годы почти полностью прекратившийся. А ведь из Африки шло, в немалой доле, золото.

* * *

Общий спад торговли быстро возобновил разногласия между Генуей и Пизой, и без того постоянно воюющих. Спор за зоны влияния в западном Средиземноморье и обострение конкуренции в Византии и Леванте с Египтом, уже в 1165 году перешли в очередную войну республик, в которой Пизу поддержали города Южной Франции и Каталонии, и — более морально, чем оружием, император Священной Римской империи. Генуя привлекла на свою сторону папу Римского и короля Сицилии (затаившего на Пизу неприязнь за разрушение вассального сицилийцам Амальфи в 1136 году и поддержку недавно провалившегося похода Фридриха I Барбароссы, обещавшего пизанцам по улице в портах Южной Италии после победы). Конфликт разгорался, когда в 1166 году произошли два важных события.

Умер король Сицилии Вильгельм I Злой. Наследовал ему сын, тоже Вильгельм, II по номеру, позже прозванный Добрым. Принцу стукнуло всего 13 лет, отчего править в должности регента назначили его мать, вдовствующую королеву Маргариту Наваррскую. В стране немедленно началась свара придворных группировок за влияние на королеву, и в этот момент, совершенно не к месту, на сцене вновь появился император Византии.

Мануил I, заканчивающий венгерскую кампанию и отстроивший, по необходимости противостоять Венеции, флот, решил поучаствовать в событиях. Целью василевса снова оказалась раскалывающаяся под слабой властью регентши Южная Италия.

* * *

На этом ходе, в игру вернулась и Венеция. Уже десять лет воюя с Византией, республика несла огромные кассовые потери и давно находилась в состоянии финансового кризиса. Не то чтобы ее экономика оказалась разорванной в клочья, но город потерял 50 % оборота с закрытием греческих рынков, после захвата Мануилом I далматинского побережья лишился доступа к стратегическим лесам вместе со своими анклавами и в очередной раз ключевого военно-торгового узла — города Зары. После падения Александрии, уменьшилась и торговля с Египтом, где соперники получили льготы и кварталы.

* * *

Тут надо уточнить — "квартал", который получало за определенные заслуги одно государство в городе другого, это не просто несколько домов. Это такой средневековый офшор, то, что позже стали называть "сеттельментом", экстерриториальная и немалая часть города со своим рынком, домами, складами и прочей инфраструктурой, собственным законодательством и пошлинами. Законы и налоги страны пребывания там не действовали, за небольшими исключениями, связанными чаще с обороной.

* * *

Венеция сохраняла кварталы в портах Иерусалимского королевства и тесные отношения с Сицилией. Естественно, оставалось внутреннее производство, в первую очередь соль и стекло, но пояса приходилось затягивать все туже. Как раз в те годы появились знаменитые венецианские "облигации внутреннего государственного займа", за счет которых горожане кредитовали казну республики — больше денег найти было негде.

Притом Венеция умудрилась, поддерживая итальянские города в долгой войне с германским императором, не потерять рынок Священной Римской империи, что после начала генуэзско-пизанской войны стало сильнейшей поддержкой. Когда западное Средиземноморье превратилось в театр военных действия, а между империей и Пизой вновь пролегла полоса враждебных итальянских городов, оказалось, что Фридрих I Барбаросса не может позволить себе разрыв с единственным оставшимся транзитным терминалом торговли с востоком. Даже если власти терминала поддерживают его противников. Имперские купцы, конечно, начали поиски обходного пути, но дело это оказалось не быстрым, на чем Венеция несколько окрепла.

Но в моменте республику Св. Марка оценивали невысоко, и начиная войну за море, просто не учли.

* * *

Когда на горизонте появился византийский флот, дож Витале II Микеле собрал огромную эскадру в 120 судов и предложил Сицилии защиту на море. Разумеется, не даром — королевство отдавало квартал в Александрии, выплачивало субсидии и предоставляло льготы в своих портах на будущее. Фактически, сицилийцы отказывались от возможности развития средиземноморской торговли, в обмен на помощь сдавая достижения прошлого царствования. Впрочем, сдавая лишь весьма туманные перспективы. Обороты сицилийских купцов росли, но больше в торговле с Африкой. В западной части Средиземного моря им пришлось бы воевать за рынки с Пизой и Генуей, Адриатику продолжала контролировать Венеция. В Византии островитян вовсе не принимали, а в Леванте преимуществ они не имели. Так что, выбор ниши "центрального перевалочного терминала" посреди региона, нес массу преимуществ, не предполагая рисков. Война с соседней империей, при малолетнем короле выглядела куда опаснее, и предложение дожа приняли.

Мануил I союзников не нашел, греков в Италии не желали видеть. Венецию, несмотря на противостояние в Северной Италии, притязания на Сицилийское королевство и союз с Пизой, поддержал даже Фридрих I Барбаросса. Пиза и Генуя сослались на войну меж собой и в помощи ромеям вежливо отказали.

Регент Сицилии, на короткое время объединив придворные партии, собрала какой смогла (явно небольшой) флот, назначила командовать им спешно вернувшегося из Святой Земли Танкреда де Лечче, и отправила в помощь венецианцам.

* * *

В начале 1167 года, при входе в Адриатику, византийский и венецианский флоты нашли друг друга. Сражение стало знаменитым, в раннем Средневековье боев "флот на флот" случалось не так много. Оно длилось весь день и кончилось уничтожением большинства кораблей обеих сторон, причем венецианцы потеряли дожа. Тем не менее, вторжение республика сорвала и цели достигла, отчего победу обычно считают за ней.

Для Византии поход стал последней попыткой вернуть Италию, а новый дож Венеции, Себастьян Дзиани, принял страну с весьма повысившимся инвестиционным рейтингом.

* * *

Но заключать мир василевс и теперь не собирался, отчего торговые маршруты и альянсы в следующее десятилетие немало покорежило. В восточной империи выиграли Трапезунд, Придунайские провинции (Болгария в первую очередь) и Крит с Кипром.

Трапезунд оттянул на себя часть черноморской торговли, став ключевым хабом транзита с востока по суше, и далее через Черное море на Дунай или Днепр. Днепровский путь "из греков в варяги" оживился, чему способствовало укрепление на Руси власти Андрея Боголюбского (тут же отметим, что в Константинополе как раз в эти годы успел немало пожить в эмиграции один из его будущих наследников, малолетний Всеволод, еще не прозванный Большим Гнездом). Серьезный грузопоток пошел по Дунаю, особенно после окончания войны с венграми. Крит и Кипр стали транзитными станциями торговли с Левантом в обход ромейского побережья, причем местные власти принимали и венецианцев, несмотря на строжайшие запреты имперского центра.

Все это повысило внутри империи тягу провинций к сепаратизму и автономии, а заодно сформировало две партии, про— и антилатинскую, зависимо от личных последствий ссоры с Венецией.

Последняя, пользуясь смутой в Средиземном море, уверенно вернула себе лидерство в его восточной части, вытеснив в союзе с Генуей и Сицилией пизанцев. Генуя и Пиза провоевали до 1175 года, и на все это время Пиза практически лишилась доступа в Восточное Средиземноморье. Генуя использовала главный нематериальный актив — доступ в Константинополь, но с доставкой товара в родную гавань (через пизанскую зону влияния), имела проблемы, отчего сосредоточилась на торговле в левантийских, греческих и африканских водах.

Венеция мира с Византией до конца правления Мануила I не добилась, зато сразу после битвы флотов поддержала создание антигерманской Ломбардской лиги в 1167 году, отчего имела в союзниках почти всю Италию, Сицилийское королевство, Геную, папу Римского, правителей Леванта и Египта, но при том смогла сохранить и торговые отношения со Священной Римской империей. Экономика республики на довоенный уровень не вышла, но стабилизировалась в перспективной позиции для роста.

Египет вернулся в глобальную экономику к концу 1160-х годов, но уже несколько в иной ипостаси.

Глава XVI. Колонизация Египта.

И вновь продолжается бой.

И сердце тревожно стучит...

Граница в пустыне седой,

Заботы монарху сулит.

Вернемся на восток. Страну теперь называли "Латинским королевством Иерусалима и Египта", столицу со временем перенесли в Каир, а Амори I Великий быстро выяснил, что завоевания приносят расширение не только территорий, но и проблем.

Военные трофеи оказались богатыми, а местные сельские лены привлекательными и понятными для участвовавших в войне рыцарей, так что число вассалов иерусалимской короны заметно увеличилось. Остались многие европейцы, а сицилийцев чуть не большая часть. Вождю последних, Танкреду де Лечче, из дома вежливо намекнули, что возвращения его не ждут, помня об участии в мятежах, и он задержался в Леванте на два года, до смерти короля Вильгельма I Злого. С патроном осталась свита, постепенно немалой долей перетекшая в местное рыцарство.

Но массовая раздача ленов, повлекла уменьшение королевского домена. Из свежезавоеванного, за Амори I остались лишь Каир и Александрия — после выделения кварталов Генуе, Пизе, Сицилии (позже переданный Венеции) и госпитальерам, большого интереса не представлявшая. Нижний Египет быстро перешел под контроль франков, но у короля появились новые расходы и заботы, а денежный поток увеличился незначительно. Особенно когда коронная доля добычи разошлась в оплату долгов и первоочередных расходов.

Основных новых проблем можно выделить три. Новые границы, разрастание территории и увеличение ленов с потерей управляемости государством и отношения с церковью, вернее — церквями.

* * *

Начнем с первого. Обнаружилось, что удел Фатимидов фактически делится на четыре части. Области вдоль Нила — Нижний и Верхний Египты, цепь оазисов на западной границе и побережье Красного моря, отделенное остальной страны пустыней.

В Нижнем Египте ускоренно формировалось нормальное феодальное владение, сливающееся с давно покоренными Дамиеттой и Бильбейсом. В Каире король восстановил городские стены и на основе дворца халифа отстроил мощную цитадель, ставшую опорным пунктом управления. Первое испытание не заставило себя ждать. В 1164 году, пользуясь отсутствием короля, в столице случился мятеж. Бунтовали мусульмане, потерявшие привилегии в пользу коптов и приезжих латинян, а ударной силой выступили бывшие мамлюки и прислуга халифов и визирей, потерявшие вообще все и стянувшиеся в Каир, поскольку их просто нигде не ждали. Мятежники попытались взять еще недостроенный замок, но успеха не добились, а чуть позже бунт подавил коннетабль королевства Онфруа II де Торон. Итогом стала высылка многих мусульман из столицы и ограничения на проживание для остающихся и приезжих, но большого успеха христианизации эти меры не принесли, город оказался слишком велик и слишком исламизирован.

* * *

В Верхнем Египте, после падения Фатимидов всяк эмир стал самостоятельным, объединить их оказалось некому, а завоевать сразу франкам не хватило сил. Регион превратился в скопище разобщенных мелких уделов и городов, напоминая Левант времен 1-го крестового похода. Все эти независимые селения не только тут же перегрызлись между собой, но и начали обращаться к новой власти с предложениями союза или вассалитета, но королю оказалось не до них. Найдись в регионе один или несколько крупных лидеров, экспансия могла пойти по варианту создания сателлитов, но погружаться во взаимоотношения сотен мелких правителей монарх не имел ни сил, ни особого желания.

Потому Верхний Египет объявили "зоной свободной охоты" для желающих приобрести лен любого размера и конфигурации. На условиях самофинансирования и последующей присяги трону, в обмен на довольно условную помощь короля, фактически сведенную к рекламе этого направления среди туристов из Европы и редким рейдам с побережья Красного моря.

Единственное существенное вмешательство центра произошло в 1167 году, когда по окончании междоусобицы в левантийской части страны, Амори I с дружиной совершил морской переход из Айлы в Айдаб (крупнейший египетский порт Красного моря), откуда прошел караванной тропою к Нилу и взял Сиену (Асуан), присоединив к королевскому домену. На острове Элефантина (часть города) заложили мощный замок, отчего город, ставший южным рубежом латинской державы, называли теперь Элефантиной.

Постепенно покоренные земли от Элефантины до Фаюма, разошлись на феоды, из которых самым мощным стало владение Гуго де Лузиньяна, получившего титул князя Фиванского и создавшего крупнейший наследственный домен прямо посреди королевства. Старый феодал успешно вписался в рынок, вызвал из Франции жену, детей (кроме, конечно, старшего, унаследовавшего европейский домен), детей своих вассалов и многих иных родственников и знакомых, а заодно и толпы желающих "земли и воли" третьего сословия из владений вышеуказанных. Этими силами князь ко времени своей смерти в 1171 году отвоевал лучший кусок египетских сельскохозяйственных земель, от Фаюма до Асута вдоль Нила, плюс огромную территорию западнее, включая оазис Бахария. Столицу княжества перенесли в старинную Минью, а ленники Лузиньянов первоначально обязывались вассальной клятвой только князю. Наследовал Гуго его сын Амори, не сошедшийся с королем во взглядах на правовой статус своих вассалов, но об этом в своем месте.

Далее к югу, по берегам Нила возникли графства Асут, Гирга и Луксор (после Фиванского княжества самый богатый лен Верхнего Египта, контролирующий Кус — основной транзитный терминал между Красным и Средиземным морями), примерно на тех же условиях, что и у Лузиньяна, но размером домена значительно меньше и более лояльные власти далекого монарха, как раз опасаясь княжеского агрессивного соседства. Еще южнее, до Элефантины, расположился десяток крупных баронов, обычно владевших одним городом.

В итоге, к середине 1170-х годов, Верхний Египет стал латинским. Прежнюю мусульманскую (арабскую большей частью) элиту франки уничтожили, подавляющее большинство населения тут исповедовало коптскую версию христианства и в основном перемену власти приняло лояльно. Регион славился не только сельским хозяйством, путь по Нилу с древности служил торговой магистралью, так что земли здесь были богатыми, а в отсутствие внешнего врага — мирными. Проблемы возникали лишь при распрях сеньоров.

* * *

Иная ситуация сложилась на западных рубежах. Здесь начиналась территория берберских племен, за которыми лежали владения Альмохадов, второго (кроме багдадских Аббасидов) исламского халифата, из оставшихся после падения Фатимидов. Халиф пребывал в Испании, в описываемые годы перенеся столицу в Севилью, но Северной Африки не забывал, а происходил из берберов, так что те могли рассчитывать на поддержку. Правда, именно в 1163 году скончался Абд аль-Мумин, первый халиф из рода Альмохадов, отчего его сын и наследник Абу Якуб Юсуф сразу оказался занят борьбой за трон с братьями. Затем Юсуфу пришлось заняться подавлением мятежей в африканских владениях, войнами в Андалузии и Валенсии, снова Африкой... так что, до далекого и не угрожающего Египта, руки у него не дошли. Тем не менее, испанские филиалы орденов Тампля и Госпиталя, латинские короли с тех пор спонсировали постоянно и щедро. Папы римские тоже сместили акценты, и по укреплении христианских владений в Леванте и Египте, основным направлением новых крестовых походов и церковной помощи стала Испания.

Все это, впрочем, с берберами Египту никак не помогло.

Кочевники оказались людьми вполне европейского облика, образом жизни почти не отличались от давно знакомых бедуинов, но были куда многочисленнее и, как быстро выяснилось, лучше умели организовываться. Когда-то эти племена исповедовали христианство (бербером по отцу, например, считается выдающаяся фигура в истории христианства — Блаженный Августин), жестоко сопротивлялись арабскому завоеванию, от которого многие бежали в Италию или Галлию, но к XII веку за редким исключением, перешли в ислам. Собственно, Фатимидов именно берберы когда-то привели к власти, но затем с ними рассорились и периодически воевали, отчего одной из главных задач мамлюков являлась защита западной границы. А как только с рубежа исчезли регулярные части и появились новые соседи, племена отправились на них в набег. Особой неприязни к франкам берберы поначалу не испытывали, рассматривая рейды не только как подработку, но и как способ знакомства и познания окружающего мира, важно же понимать, что из себя сосед представляет?

Первое сражение произошло в начале 1164 года, когда отряд рыцарей из Александрии взял быстрым штурмом городок Мерса-Матрух, к западу на побережье, терминал караванной торговли с пустыней. Пока латиняне увлеченно грабили взятый город, из окружающих песков подтянулись кочевники, сбили небрежно выставленные посты и ворвались на улицы. Сопротивления, занятые сбором трофеев франки оказать не смогли, отчего легли там почти все, потеряв около двух тысяч человек, из них до полусотни рыцарей. За все завоевание Египта, сравнимые потери в одном бою европейцы понесли лишь при разгроме Диргама, отчего новость заставила срочно выступить на запад самого короля. Амори I отбил Мерсу и провел на границе почти год, совершив рейды на Саллум (западнее по берегу) и оазис Сиву, но заметных успехов не добившись.

* * *

Внезапно выяснилось, что части мамлюков, содержащиеся на постоянной основе за счет казны, штука весьма полезная. У короля регулярных войск не имелось даже на уровне концепции, а прикрывать рыцарским ополчением границу в пустыне, с огромными перегонами между оазисами, не представлялось возможным. Рыцарь не может служить все время, он вынужден отвлекаться на менеджмент фьефа, с которого кормится. И если фьеф далеко — оставлять место службы. Оазисы в качестве лена спросом не пользовались, разве что на оживленных караванных путях — слишком оторваны от соплеменных доменов.

Опыт обороны границ с бедуинами в княжестве Заиорданском у франков имелся. Расстояния, конечно, не те, трасса вдоль границы дает возможность получать с купцов большему числу народа, но принцип, как казалось, одинаков. Требовался лишь правильно подобранный организатор, и такого быстро вспомнили. Рене де Шатильон с 1161 года отбывал в плену у эмира Мосула, а репутацией обладал как раз подходящей. Его срочно выкупили, женили на очередной вдове с активами и назначили князем Мармарийским. Мармарикой называли область между дельтой Нила и Киренаикой, но Амори I мыслил широко, отчего в княжество включил всю западную границу, от Саллума на побережье Средиземного моря — вглубь страны, включая оазисы Сива, Фарафра, Дахла и Харга. Которые требовалось еще завоевать. Мерса отошла короне, там построили мощную крепость — базу для дальнейшей экспансии. Рене — теперь Мармарийский, доверие оправдал, в течение следующих пяти лет захватив все намеченное княжество.

Все это время он провел в практически непрекращающихся боях с берберами, не стесняясь в методах и подтвердив жутковатую репутацию. Берберы, как и немалая часть сограждан, искренне считали Рене демоном "пьющим кровь в пустыне, где нет воды", что сделало князя уже в XIX веке героем отдельного направления "готических романов", а в XX — фильмов ужаса.

Первые годы дружина князя существовала как наемное войско короля, полностью финансируемое из казны. А срок жизни княжеского бойца (что интересно — кроме самого Рене, тот прожил долго, активно воюя в тех же условиях) составлял в среднем не более полугода.

Нормальных рыцарей, желающих сделаться вассалом князя, находилось не много. Военные ордены регулярно посылали небольшие отряды, но основная часть тамплиеров занималась границей с Мосулом, а госпитальеры, о чем мы еще поговорим, красноморским побережьем.

Бойцов не хватало всегда и в Мармарике с радостью принимали любого. В Европе для рыцарей и прочего военного люда существовал особый вид наказания — служба в Святой Земле на определенный срок, и высланные, не вступившие в рыцарский орден, попадали к Рене. Встречались и редкие фанаты крестоносной идеи, рвущиеся в пустыню на подвиги. Но кроме указанных, под рукой князя Мармарийского воевали разыскиваемые преступники, вероотступники, мусульманские перебежчики, копты из крестьян, дезертиры из византийской армии, нубийцы, негры и еще черт знает кто. Здесь не отказывали никому, даже если объясняться приходилось жестами, а за кандидатом гнался отряд стражи.

Местный контингент переменного состава слыл сборищем полных отбросов, с которыми, однако, лучше не связываться даже опытному рыцарю.

В рыцарское же достоинство тут возводили без разбора, требуя лишь двух условий: участие в боях и христианское исповедание (желающих иноверцев крестили тут же, знания основ и символов отнюдь не спрашивая). По некоторым источникам, рыцарем становился чуть не каждый дружинник, выживший в течение полугода... погибая в этом статусе в течении следующих нескольких месяцев. К 1250 году выяснилось, что дворянских родов, ведущих происхождение из Мармарийского княжества с XII века, насчитывается ровно три, остальные не выжили.

Отдельным фактором оставалась высокая лояльность княжества трону. В Мармарике все прекрасно знали, кто снабжает и посылает пополнения, и что случится, прервись эта связь. Продукция самих оазисов не всегда позволяла прокормить даже их население, не говоря о дружине. Князь собирал пошлины с караванов из западной и центральной Африки, но их количество резко сократилось. Трофеи при победах над берберами больших денег тоже не приносили, ценились, разве что, кони и верблюды. Оттого регулярные субсидии и обозы с провиантом из столицы, оставались важнейшей статьей дохода, а обычная ранее в Иерусалимском королевстве норма о прямом оммаже каждого рыцаря монарху, здесь соблюдалась строго и с воодушевлением, ведь вассалитет штука обоюдная, сюзерен обязан заботиться о вассале.

Активные боевые действия продолжались на западе десять лет, и еще столько же набеги из пустыни следовали постоянно. Берберы считали оазисы княжества своими, власть Фатимидов признавая там лишь условно, а латинян не признав поначалу вообще. Но франки свои силы пополняли, а кочевники могли только воспроизводить за счет рождаемости, отчего итог вышел в пользу королевства. Граница устояла, оазисы покрылись сетью крепостей, но о продвижении на запад в Каире еще долгие годы даже мыслей не возникало.

* * *

И к самому интересному району — берегам Красного моря.

Города в полосе побережья, отделенные от Нила пустыней с редкими нитками караванных трасс, вели оживленную торговлю с Африкой и Азией. Индийский океан "в широком смысле" — включая прилегающие моря, служил огромным "исламским озером" и зоной богатейшей активной торговли. Экономически регион напоминал Средиземноморье, но увеличенное на порядки, как территориально, так и в объеме переваливаемых грузов и денежном выражении. Причем Красное море было заметным, но далеко не самым важным терминалом в этом глобальном обмене.

Амори I был человеком начитанным и любопытным, отчего о далеких сказочных землях знал много больше среднего франка своего времени. Он знал, что провозимые купцами через его земли перец, шелк, фарфор и прочие "чудеса востока" идут из очень далеких краев, слышал или читал о Китае, Индии и островах Пряностей, странах черных людей в Африке (негры особой диковиной в Леванте не являлись), но знание было теоретическим и отвлеченным, а сведения больше походили на сказки. Прямая восточная торговля даже у купцов Дамаска почти всегда ограничивалась Багдадом, Каиром, Аденом, в редких случаях Самаркандом или Ормузом.

По захвату Египта, внезапно выяснилось, что сказочные страны понятие вовсе не отвлеченное. Что купцы из новых подданных имеют там филиалы, а индийцы и африканцы давно обжили порты Египта. И ситуация срочно требует от нового владыки Каира разъяснений и решений, ведь торговля такого уровня не может ждать, она найдет иные пути, конкуренция за грузопоток велика.

Красноморские города после падения Фатимидов управлялись купцами, но на них точили зубы и эмиры Верхнего Египта, и соседи с противоположного берега Аравии. Каир держал здесь небольшой флот для борьбы с пиратами, традиционно охотившимися в Баб-эль-Мандебском проливе и архипелаге Дахлак (больше сотни островков у побережья Эфиопии), и флотские командиры, начавшие теперь рассматривать порты как собственный феод, тоже внушали опасения. Регион Индийского океана вообще-то отличался мирными побережьями и высокой безопасностью портов. В прибрежных странах регулярно бушевали войны, но уже несколько веков они почти не затрагивали торговцев. Естественно, в морях водились пираты, но редко встречался военный флот береговых держав. Первые обоснованно считались меньшим риском, чем вторые, отличаясь меньшими силами, организованностью и ресурсами. Купцы предпочли пригласить твердую и наиболее сильную из окружающих власть в порт, прекрасно понимая, что в противном случае, через какое-то время она придет сама, но уже с осадой.

* * *

Для короля, несмотря на его образованность, новые горизонты стали определенным шоком. Все же, когда к простому, по сути, франкскому феодалу, приходит персонаж из "Тысячи и одной ночи"... впрочем, Синбад-мореход в сравнении с египетскими купцами, явно проигрывал. Тут водились люди покруче, такие как хозяева семейного торгового дома Аббасов аль-Хиджази, основатель которого сорок лет сам провел в Китае и вернулся в Египет оставив на сыновей филиалы в Индии, Китае, Индонезии, Цейлоне и Эфиопии. Вот кого не попадалось, это самих египтян. Восточную торговлю вели арабы и персы, западноафриканскую — арабы и евреи, вытесняемые со Средиземного моря итальянцами (и это тоже стало заботой короля), а кроме того существовали мощные торговые корпорации вроде Тансави (льноторговля) и каремитов (с центрами в Каире и Кусе, мусульманская ФПГ — финансово-промышленная группа, занимавшаяся и банкингом в традиционных для времени и места формах, о которых упоминалось ранее).

На прием к Амори I повалили именно такого уровня личности. И не с целью подарить диковину и рассказать фантастическую историю, а требуя срочно определить сугубо приземленные вещи, вроде налоговых ставок и гарантий защиты, льгот своим подданным и запретов итальянцам, визового режима с языческой Индией и христианской Эфиопией.

Сказки ожили, и король быстро осознал, что может получить доступ к более глобальной чем Средиземноморье торговой зоне. Опыт с Дамаском многому научил монархов Иерусалима, так что первые решения принимать оказалось легко, просто повторив действия Балдуина I. Купцам, связанным с Красным морем, объявили нулевые налоги и пошлины на год со дня перехода базового порта под власть короны. Разумеется, о каких-либо долгах перед прошлым правительством, речь вообще не шла. На будущее сохранялись традиционные ставки, города становились коронными владениями, в них вводилось самоуправление "по типу Дамаска", ставшего эталоном. Европейцам запрещалось торговать южнее Каира, а восточным гостям — севернее Куса. Единственным исключением стал орден Госпитальеров.

* * *

В 1165 году, оставив запад на Рене де Шатильона, Амори I с экспедиционным корпусом, немалую часть которого составлял отряд госпитальеров, погрузился в Сувайсе (Суэц) на купеческие корабли и отплыл на юг. Подготовленные соглашениями с купеческой верхушкой, портовые города встречали франков лояльно. В крупных центрах — Айдабе, Кусейре, Марса-Аламе, Шалатине и Беренике, остались виконты и небольшие гарнизоны, а заодно заложили замки.

Столицей нового коронного домена и главной военной базой, стал не самый большой и богатый (но и самый южный) Айдаб, а небольшой городок Марса-Алама, рядом с которым имелись обедневшие, но работающие золотые копи. После покорения Верхнего Египта, города красноморского побережья вернули себе роль торгового узла, возобновив транзитную торговлю между западом и востоком, с перевалкой грузов по Нилу через Кус или Элефантину, где сходились сразу три трассы — с севера по Нилу западные товары, из Айдаба — восточные, а с юга грузы Нубии и Эфиопии.

Госпитальеры тоже остались. В очередной раз внезапно, выяснилось, что на Красном море нужен флот — гонять пиратов. Денег в казне на столь дорогую затею не имелось. Золото уходило на замки западной границы, Элефантины и берегов Красного моря, укрепление Каира, оплату гарнизонов... да и старый, иерусалимский домен, тоже требовал затрат. Трофеи от завоевания разошлись быстро, а поступления росли медленнее. Но и передача генерирующего денежный поток актива в лен, короля не привлекала, отчего он договорился с орденом иоаннитов.

Госпиталь не пожелал ввязываться в бесконечную пустынную войну с берберами, но искал для применения братьев-рыцарей какой-нибудь фронтир. Кроме того, латиняне с удивлением обнаружили, что за южными рубежами Египта проживают христиане. И не только в лежащих недалеко от Элефантины небольших государствах Нубии, но и далее — в Эфиопии, и, что стало самым интересным — среди "морских людей". Последние традиционно занимались рыбной ловлей и пиратством, основные логова имели на острове Сокотра и в архипелаге Дахлак, а этнически представляли собой потомков греческих колонистов, за века вобравших в свою кровь всю пестроту гостей этого торгового перекрестка, но сохранивших христианскую веру. Что стало новым для латинян — в несторианской версии, считавшейся еретической всеми остальными, включая коптов, и подчинявшейся патриарху в Багдаде. Ранее заметных общин несториан франки не встречали, и отношения с ними приходилось строить с нуля. Для чего рыцари-монахи представлялись наиболее подходящим инструментом.

Орден заложил форпост под Айдабом, пользуясь своими огромными финансовыми резервами выстроил флот, и спустя некоторое время, монахи стали моряками. Получив строго лимитированную долю в местной торговле, но ничем не ограниченную в делах финансовых, куда иоанниты внесли накопившийся уже богатый опыт синтеза западных и восточных практик, быстро став ведущим банком от Занзибара до Индии.

С южными христианскими соседями, Каир договорился, а с пиратами пришлось воевать долго и упорно, и основная нагрузка легла на госпитальеров. Победу принесли, как и в случае с берберами, резервы — орден восполнял добровольцами любые потери, пираты воспроизводились медленнее. В 1187 году — знаменательная дата в истории Госпиталя, братья-рыцари захватили центральный остров архипелага Дахлак. В бою погиб великий магистр Роже де Мулен. Название острова совпадало с именем архипелага и переводилось как "ворота ада", что было уместно ранее, но после победы монахи, заложив там замок, ставший первым "чисто морским" владением, назвав его в честь погибшего лидера Де Муленом (впоследствии Демулен).

* * *

Кроме новых рубежей, с их заботами и перспективами, после победы обострились религиозные вопросы, в части веры новых подданных и политики старых прелатов.

После завоевания Каира и Александрии, патриарх Иерусалима Амори Неслийский немедленно потребовал от коронованного тезки передачи Иерусалима церкви.

Вопрос о столице был спорным с начала латинского завоевания, и клирики претендовали на город вполне, по тогдашним представлениям, обоснованно. Иерусалим оставался в первую очередь именно святым, сакральным местом, а дополнительным аргументом послужила практика Франции и Германии, в которых традиционно города коронации не совпадали со столицами. Каир в качестве стольного города выглядел привлекательно, будучи на порядок больше и богаче, а контролировать территории оттуда казалось удобнее. Патриарха настойчиво поддержал папа Римский, и после долгих переговоров, в 1167 году королевский двор отъехал в Каир. Иерусалим передали патриарху на правах лена, за который свободно избираемые и вводимые в должность папой церковные иерархи, "в светском смысле" приносили присягу королю, обязываясь традиционными consilium и auxilium, то есть участием в Королевском Совете и суде (это считалось серьезной нагрузкой), помощью боеготовыми единицами и в ряде случаев деньгами.

Одним из последствий сделки стало вытеснение из города штаб-квартир Тампля и Госпиталя. Патриархов давно раздражали привилегии братьев-рыцарей, а Иерусалим и окрестности теперь считались далеким и прочно освоенным тылом, отчего цели для уставной деятельности орденов исчезли. Процесс шел не быстро, ордена сопротивлялись, но к концу XII века в Иерусалиме остались лишь небольшие представительские филиалы, а головные офисы переехали. Тамплиеры в Пальмиру, иоанниты в Александрию, затем на остров Демулен в Красном море. У последних, впрочем, в Святом Граде остался огромный госпиталь — милосердное и общеполезное учреждение белые клирики все же не выгнали.

Другим следствием, стало увеличение разрыва короля со старым доменом. Основными опорными пунктами короны в Леванте стали Акра и Тир, а у церкви появились дополнительные политические интересы, как у любого из крупных сеньоров.

* * *

К иноверцам в Заморье привыкли, но в Египте имелись свои особенности.

К "мирным неверным" (иудеи, алавиты, друзы и т.д.) латиняне относились с весьма лояльным пофигизмом — в отличие от Европы, тут хватало немирных. Поэтому религиозные меньшинства (включая иудеев, чьи общины в Египте были куда больше левантийских), получили тот же статус, что и в Иерусалимском королевстве, слегка выиграли в налогообложении за счет исчезновения джиззьи (исламского спецналога на дозволенных иноверцев), но в целом их положение изменилось не сильно — лояльно к ним, за редкими случаями, и в халифате относились.

* * *

С мусульманами вышло иначе. В Египте большинство населения все еще оставалось христианским, став таковым задолго до крещения предков короля Амори I и действующего римского папы и исповедуя коптскую версию учения, о чем ниже. Но города красноморского побережья были давно и плотно исламизированы. Торговля от Занзибара до Индии, а в ряде случаев и далее, шла на базе мусульманского права, обычаев и общения, так что ислам давал тут очевидные преимущества и изменение ситуации не просматривалось. Форпосты ордена Госпитальеров дела не меняли, в глобальный торговый оборот входя довольно условно и в сравнительно малых объемах. Потому регион остался компактным мусульманским анклавом под властью короны, с местным самоуправлением по привычным законам и традиционными податями, по опыту Дамаска.

Мармарийское княжество в западном приграничье тоже населяли в основном мусульмане, но число жителей там всегда было невелико, а за время жестокой порубежной свары большинство местных разбежалось или погибло. Требовались трудовые резервы.

Поскольку египетские феллахи селиться в этих гиблых краях напрочь отказывались, Рене Мармарийский внес вклад в оживление Средиземноморской торговли, начав закупки у генуэзцев партий рабов из Причерноморья. Невольников сначала "сажали на землю" сервами (крепостными), но в условиях "сражающейся пустыни" затея эта быстро провалилась. Серв при набеге берберов нес те же риски, что и его сеньор, участвовал в их отражении, а на время затишья и частого отсутствия дружинников оставался единицей самообороны, требующей вооружения, обучения и широкой самостоятельности. Прямое принуждение к труду работало слабо, и князь со временем пришел к созданию лайт-версии мамлюков или "боевых колонов", в очередном "казацком" варианте. Невольники приписывались к сеньору (князю или его вассалу), занимались крестьянским трудом без права выезда из феода, но в пределах лена получали вольную с небольшими ограничениями и место в боевом расписании. Статус этих колонов со временем рос, а для отличившихся в бою, переход в армейский штат на практике оказался открыт — людей, напомню, не хватало. Со временем именно потомки этих рабов стали основным населением княжества, сделав домен наиболее латинизированным — живой товар крестили партиями, вряд ли интересуясь личным мнением, а у уже крещенных выбора обряда не существовало. Так что к середине XIII века число приверженцев римской церкви в Мармарике приближалось к 100 %. Убыль колонов оказалась куда меньше, чем в боевых частях, но тоже немалой, виной чему не только берберы, но и непривычный климат. Потому поставки рабов продолжались до середины XIII века, слегка оживив экономику Причерноморья и Генуи.

* * *

Нижний Египет исламизирован был куда меньше, завоевание тут прошло довольно легко. Былую элиту сменила латинская, но в городах население осталось в немалой доле мусульманским, кроме Александрии, после падения немалой части прежнего населения лишившейся и ставшей в основном христианским городом. В Каире процент мусульман остался значительным, причем поначалу туда стекались безработные бойцы халифа, визирей и эмиров, а первые месяцы нового режима, с лишением мусульман привилегий и возвышением иноверцев, породили протестные настроения. Уже в конце 1164 года, в столице, как упоминалось, случился бунт. Он был плохо организован, не имел внятной цели и толковых лидеров, подавили его быстро, а уцелевших протестующих из города изгнали. Оставшиеся мусульмане успокоились, но риск повторения выступлений оставался, хотя король ввел те же порядки, что и в старых владениях, признав право мусульман жить по своим обычаям в обмен на лояльность.

В остальной части региона, первые годы мусульман часто изгоняли и разоряли. Причиной послужили события в столице, стремление коптов отыграться на бывших привилегированных соседях, отсутствие у многих новых сеньоров, только прибывших из Европы, опыта взаимодействия с иноверцами. Но главное — отсутствие близкого врага. В Леванте, первые годы после падения Иерусалима, жесткость с подданными-иноверцами увеличивала риск удара в спину при постоянном натиске противника, либо эмиграции податного населения, граница проходила недалеко. И это диктовало заигрывание с населением покоренных земель. В Египте (кроме красноморского района) эти сдерживающие факторы отсутствовали. Противник далеко, а бежать особо некуда — не в пустыню же к берберам, и не в давно латинский Левант.

На притеснения мусульмане ответили многочисленными бунтами, разрозненными, плохо подготовленными и не поддержанными коптским населением. Выступления привычно давили собственные феодалы, изредка запрашивая поддержку соседей и при полном одобрении коптов, получавших активы мусульман. Как ранее упоминалось, в исламском мире местное самоуправление развивалось слабо, коммуны не оформились, и сыграл еще один фактор. В Египет сразу после завоевания потянулись не только европейцы, но и левантийцы, из прежних латинских владений. Разумеется, христиане — греческого обряда и монофизиты. В новых краях они стремились завладеть активами покоренного населения, в первую очередь как раз нехристианского. Это увеличивало возмущение местных, но оказалось выгодно не только прямым бенефициарам, а и феодалам, с которыми жители Леванта давно научились находить общий язык. Переселенцы стали опорой франков, а помимо материальных приобретений, фактически получили еще и статус "латинян", сходный с европейскими иммигрантами. В условиях Латинского королевства, это выводило греков, армян и сирийцев в высший класс общества. Франки, конечно, внутри себя имели немало уровней, но, как ранее разбиралось, все они стояли выше местных христиан и иноверцев, а латинянин третьего сословия на практике являлся здесь низшим слоем сословия второго и кандидатом в рыцари.

Мусульманские восстания продолжались в Нижнем Египте лет десять, заняв местных франков, но помощи со стороны почти не требуя. Выделился лишь бунт в Танте в 1166 году, когда мятежники смогли захватить город и на подавление пришлось собирать ополчение с окрестных феодов и из Александрии, но и тот продлился менее года.

В Верхнем Египте копты преобладали, а завоевание шло последовательно, с осадами и штурмами городов, сражениями с отрядами эмиров и засадами на дорогах. Потому активные сторонники ислама погибли под мечами захватчиков в процессе, а латиняне пришли в регион с пониманием выгод торговли и ремесла и уцелевший слой городских мусульман практически сразу получил "иерусалимский статус" и программу "самоуправление общины в обмен на лояльность". Гонений на иноверцев здесь практически не случилось, в том числе по наличию нескольких крупных и конкурирующих за активное население доменов.

* * *

Спор о Александрийском патриархате, оказался куда сложнее. Проблема заключалась в версии христианского учения большинства населения. Собственно, изначально "копт" — это коренной египтянин, исповедующий местную, не халкидонскую разновидность христианства, возникшую в результате раскола после Халкидонского собора. Довольно распространенный вариант этно-религиозного общества, возникший при слиянии нации и религии до степени смешения, а потом кристаллизовавшийся под властью иноверцев, в нашем случае мусульман.

Фатимиды знали толк в колонизации и при них копты занимали нишу крестьян, реже — ремесленников и низшего чиновничества. В армии и торговле их практически не имелось. Первое считалось делом мусульман и мамлюков, купцами становились и иноверцы — но из меньшинств. Копты массово проникали в низы гражданской службы, в силу своей многочисленности и отсутствия интереса к этому занятию у образованных мусульман составив немалую часть аппарата. Ситуацию это несколько выравнивало, но последние годы, в связи с обвинениями в поддержке враждебных халифату христиан, послужило поводом для гонений. Своей элиты, кроме церковной, копты к падению Фатимидов не имели, боевых структур тоже.

К XII веку существовали две Александрийские патриархии.

Греческая (мелькитская), признавала Халкидонский собор и на то время подчинялась Константинополю, где назначались патриархи, чаще всего проживающие в Византии. Сторонников в Египте эта версия имела немного, лишь небольшие общины в портах Средиземного моря.

Расхождения церквей Рима с Константинополем, напомню, всерьез воспринимались пока только самими иерархами с окружением, василевсом и теологами-теоретиками. Остальные продолжали считать Римскую и Греческую церкви единой организацией, с нормальным феодальным внутренним спором. Во взаимном анафемствовании (тем более, век назад), для XI-XII веков ничего экстраординарного не было. Во время войн за инвеституру, "наследство Матильды" и прочих распрей гвельфов с гибеллинами, не раз одновременно существовало несколько обменивающихся анафемами Римских пап, регулярно отлучались германские епископы из сторонников императоров Запада, на сеньоров поменьше интердикт накладывался по самым разным поводам, а уж угрозу таковым слышал практически каждый крупный феодал. Византийская схема главенства василевса над патриархом, мало чем отличалась от расклада в связке "Германский император — папа Римский" еще пару веков назад. О чем не просто помнили, гибеллины именно за такую формулу и воевали уже второй век с понтификами. Для тогдашнего понимающего человека, неважно даже из какого сословия, Византия выглядела страной, где победили идеи гибеллинов, не более. Тонкости религиозных расхождений и знали не все, а уж погружаться в них и вовсе стремились совсем немногие. Позиция императора Византии, не желающего признавать власть Церкви над светским монархом, новизны не несла и находила понимание, хоть и не всеми одобрялась. Поэтому для того периода, раздел на католиков и православных еще сугубое забегание вперед.

* * *

С церквями, не признавшими Халкидонский собор, раскол существовал много веков. Копты Халкидон не признали, отчего с Римом и Константинополем они много веков назад обменялись анафемами и пребывали в схизме (расколе), считая друг друга еретиками. Сходясь в этом с другими известными латинянам Заморья монофизитами из Армянской и Яковитской (сирийской) церквей, и отличаясь лишь небольшими трактовками теологии и традициями. За годы автономного существования, тут сформировались свои обычаи (обрезания, например), что при столкновении с франками вызвало взаимное непонимание. Копты ушли от привычной Риму традиции дальше армян и сирийцев, но при этом их община и под властью ислама насчитывала миллионы прихожан, отчего сохраняла уверенность в своей правоте и неприятие сделок с еретиками.

Плюсом было существование единого лидера, титул которого вкратце звучал "Папа Александрийский и Патриарх Престола святого Марка". С единым центром, казалось, можно договориться. Отдельную путаницу вносило то, что коптский патриарх резиденцию уже больше века имел в Каире, совмещая должность архиепископа Каирского и Фустатского, в самой Александрии, храмы после взятия города, естественно, заняли латинские клирики, а в союзном Константинополе пребывал официальный Александрийский патриарх халкидонской версии.

Папа, понятно, требовал от короля передачи патриаршего престола в Египте Риму. Препятствием была многочисленность коптов в только что покоренной стране. Амори I сталкивался с коптами будучи хозяином апанажа в Бильбейсе, но там этот вопрос такой остроты не имел. В давно захваченных Тиннисе и Дамиетте, копты не составляли большой доли, существуя на правах "религиозно-близкого меньшинства". В новых границах ставшего подавляющим большинством.

* * *

Первым делом, король попытался договориться. Вмешался случай — патриарх коптов Иоанн V к тому времени состарился и болел, думал о вечном и сделок с еретиками не желал. Сменил его в 1166 году Марк III, видный историк (один из авторов фундаментальной коптской летописи "Истории патриархов александрийских") и толковый религиозный деятель.

Меж тем, за место патриарха разгорелся глобальный спор, с участием императора Византии Мануила I, папы Римского Александра III и, понятно, коптов. Король Иерусалима и Египта в спор вошел, скорее, как медиатор, с трудом понимая кто больше прав и собственной позиции не имея. Единственно, чего Амори I точно не желал, так это волнений коптов, ему с мусульманами проблем хватало.

В 1170 году, в святом для всех Иерусалиме, состоялись латино-греко-коптские переговоры. Византию представлял растущий кадр патриаршей канцелярии Иосиф Благочестивый (Айюбид), в недавнем прошлом наставник византийской императрицы. Рим и короля Амори I — Вильгельм Тирский, знаменитый к тому времени дипломат, о нем чуть ниже. От коптов прибыл патриарх Марк III. Успеха переговоры не принесли, стороны сошлись на необходимости нового Вселенского Собора (с чем из лидеров движений никто не спешил), зафиксировали разногласия и разъехались. Чтобы получить хоть какой-то результат, три церкви дружно осудили несториан, признанных еретиками еще до Халкидонской схизмы. Но определенные выводы появились.

Иосиф Благочестивый совершил перед конференцией вояж по Египту, и вернувшись в Константинополь честно доложил Мануилу I о полной непрактичности требований, поскольку копты издавна, традиционно и по день доклада, греков терпеть не могли. Латиняне к отходу от Рима склонности тоже не выказывали, отчего поставить в Александрию своего патриарха Византия могла лишь вооруженным путем. Да и это паствы не прибавит. Посол рекомендовал выждать. Франки либо смогут обратить коптов к заветам Халкидона — и тогда к вопросу контроля можно будет вернуться, либо рассорятся с монофизитами до уровня греков, что выровняет условия. С мнением василевс согласился, титулярного патриарха ромеи продолжили назначать, но от реальных шагов воздержались.

К латинянам копты такой неприязни не испытывали, и спустя несколько лет патриарх Марк III заключил соглашение с королем о мирном сосуществовании, на условиях, близких к монофизитам Леванта. Копты сохраняли лояльность светской власти, франки не посягали на религию населения и их храмы с монастырями, хотя на возведение новых требовалось разрешение владельца феода. Проще всего санкцию давали сеньоры Верхнего Египта, не желающие из-за теологических тонкостей возмущать подданных, так что этот регион стал оплотом Коптской церкви. В Нижнем Египте из Каира и Александрии шла латинизация, но крайне вяло, местные держались за свои традиции, противопоставляя себя элите. Ради мира меж церквями, при Марке III коптская церковь признала ряд наиболее отличающихся обычаев (вроде слишком наглядного обрезания) не религиозными, а народными, что местные латинские клирики согласились считать шагом к сближению — объявлять еретиками подавляющую часть податного населения тут никто не рвался. Но и претендовать на власть копты не могли, за отсутствием светской элиты, разобщенностью крестьян и тягой клириков более к монашеству, чем к национально-освободительному движению.

Именно в те годы, в Леванте творческая мысль латинских теологов начала формулировать теорию о существовании кроме генеральной линии Церкви и еретиков, еще и промежуточной группы, этакого "уклона" — не врагов, а единоверцев, отклонившихся от единственно правильного учения. Которых следовало возвращать в его лоно путем просвещения. Теория выглядела сомнительно, но для Египта и Леванта насущно, позволяя как-то формализовать мирный процесс проживания бок о бок с монофизитами. Поддержки в Риме позиция не получила, но заняла теоретиков плодотворной работой, патриархат Иерусалима дискуссиями с яковитами, Антиохии — с армянами а Александрии с коптами. Теологические академические споры давали возможность вопрос не решать, что всех устраивало. Единственным исключением стала Нубия.

* * *

Дойдя до южных границ Египта и взяв Элефантину (Асуан), франки обнаружили южнее христианские государства, Нубию и Алву. Крещение там приняли из Византии еще в VI веке и успешно отбили нашествие арабов времен начала мусульманской экспансии. В чем по преданиям сыграли роль знаменитые с древности нубийские лучники (в отличие от племен Степи — пешие), "попадавшие человеку в глаз". Не белку, но тоже неплохо. Еще три века нубийцы сохраняли независимость и веру, периодически отбивая натиск мусульман с севера, затем в Нубийской пустыне появились кушитские племена, принявшие ислам, а с побережья Красного моря, вдоль караванных путей начали расселяться арабы. Кончилось это в X веке возникновением между Египтом и христианской Нубией союзного Фатимидам мусульманского эмирата. Его базой и главным портом стал Суакин, а население из смешавшихся кушитов и арабов назвали Бени кануз. Они постепенно отвоевали немалую часть Нижней Нубии (северный регион страны), стали главным поставщиком суданских рабов в Египет и основным противником местных христиан. Асуан формально считался переданным Фатимидами в лен правителю Бени кануз, делая этого суверенного эмира вассалом Каира, а фактически доходы с города просто перечислялись в Суакин, где их называли данью.

После покорения Верхнего Египта франками, Бени кануз оказались между латинянами и нубийцами. На что последние немедленно отреагировали посольством к единоверцам, а эмир Суакина набегом на Элефантину. Кушитов отбили и спешно принялись строить крепость, а в Нубию отправили дипломатическую миссию, во главе с упоминавшимся архидьяконом Тирского собора Вильгельмом Тирским.

Вильгельм был местным уроженцем из франкской семьи горожан, получил по церковной линии образование в Европе, сперва изучив теологию в Сорбонне, а затем римское и каноническое право на юрфаке Болонского университета, где до него учился и преподавал папа Александр III. Вернувшись в Левант сделал быструю карьеру, став заодно доверенным лицом короля. С этим талантливым правоведом и дипломатом, а в будущем известным историком и наставником следующего короля, мы еще не раз встретимся.

В Нубию Вильгельм Тирский выехал с миссией сразу по двум линиям, королевской и церковной. Посетив обе столицы, Донголу и Собу, архидьякон обнаружил, что нубийская церковь, безусловно, христианская, но какая-то совсем своя, причем слабая и с точки зрения теории, и организационно. Формально нубийские клирики подчинялись коптскому патриарху, реально — местным царям, службы вели на ненавистном коптам греческом, а порой и на старонубийском. Монахов тут почти не знали, основу составляло немногочисленное белое духовенство, а глубокая теологическая разница монофизитов и халкидонцев, по причине давней оторванности от центров и непрактичности для светских лидеров, здесь осознавалась слабо. Сходу определить, которая версия христианства тут исповедуется, не могли, судя по всему, и сами нубийские иерархи. Тут хранили предания о принятии крещения из халкидонской Византии, дорожили редкими связями с коптами, естественно помнили о Иерусалиме, а о Риме представление вообще имели крайне слабое.

Вильгельм, как человек творческий и практичный, предпочел увидеть в этом позитив. Оценив Нубийскую церковь как "безусловно верную заветам и правилам прежних Соборов, по оторванности от общения с Римом упустившую знания о Соборах последующих, но вполне готовую их принять". В общем, ребята диковатые, но нашенские, римского понтифика согласны чтить, только литературкой и лекторами снабдить надо.

Обрадованные появлением на своих границах мощного государства единоверцев, местные иерархи действительно с воодушевлением приняли идею покровительства далекого главы христиан, выглядевшего явно авторитетнее и перспективнее лидера коптов. Изыски теории никого не смущали. Нубийцы допускали, что за прошедшие века, в "большом христианском мире" теология сделала большой шаг вперед, и почему бы позиции сокрушителей мощнейших Фатимидов, не быть более правильной, чем взгляд угнетаемых коптов?

Светские правители Нубии и Алвы, заинтересованные прежде всего в военном союзе и поставках оружия, посла принимали не менее восторженно, а братство по вере в их понимании служило не только дополнительной гарантией дружбы, но и поводом просить лучшие условия, в рамках христианской помощи.

Для Вильгельма Тирского, поездка стала триумфом, к Амори I он вернулся с договорами о союзе с двумя католическими королями. Именно с легкой руки Вильгельма, нубийские правители получили столь высокие титулы. Посол четко понимал, что соглашение с правителями рангом ниже принесет ему меньше славы, и здраво оценивая своих соотечественников, предполагал в таком раскладе вопрос "почему союз, а не вассалитет?" Вассалитета в Нубии не желали, и имели на то основания. За время ослабления Фатимидов, а особенно после их краха, нубийские королевства окрепли, создали альянс и чувствовали себя увереннее прежнего. Мысль о вражде с чудесно объявившимся единоверным правителем Египта, выглядела безумием, но и о подчинении речи не шло. В Каире идея похода в Нубию тоже не нашла бы понимания, там хватало серьезнейших проблем, о чем франкский посол прекрасно знал. А пакт между владыками одного ранга дело со всех сторон солидное.

* * *

Латиняне немедленно начали наращивать поставки союзникам металла и металлоизделий военного назначения (железо в этой части Африки издавна было дефицитом, поставлялось из Европы, причем эмбарго на эти поставки ранее вводили и папы Римские для мусульманского Египта, и сверх того Фатимиды для Нубии). Королевский виконт в Элефантине, при поддержке баронов Идфу и Дарау совершил несколько совместных с нубийцами походов на Бени кануз, а флот госпитальеров начал методично перехватывать торговые суда из Аравии в Суакин.

Борьба оказалась долгой и упорной, но после серии кампаний, к концу XII века, исламскую полосу между Нубией и Египтом ликвидировали. Суакин отошел объединившейся к тому времени Нубии, но с передачей египетским купцам квартала в городе, постройкой там же госпитальерского подворья и привилегиями подданным Латинского короля во всей стране.

По церковной линии успехи миссии В. Тирского тоже неоспоримы. Нубийцы приняли верховенство папы Римского, согласились применять догматы римской версии, но все это следовало еще применить на практике. Папа Александр III, человек рациональный и основательный, расширению церкви порадовался, а с учетом заслуг посла и мнения короля Египта, создал в 1172 году латинскую патриархию в Александрии, первым предстоятелем которой стал Вильгельм Тирский. Ему подчинили "в оперативном плане" нубийских епископов, которых отныне назначал папа Римский, по представлению патриарха Александрии и согласованию с королем Нубии. В далекие африканские земли отправились миссионеры из монашеского ордена Цистерцианцев, вскоре создавшие в Нубии два монастыря. Орден имел немалый опыт обращений в христианство язычников северной Европы, славился тягой к учености и образованию, а заодно занятиями сельским хозяйством на передовой основе. Он стал лучшим дополнением к ордену Госпиталя, военными успехами укрепившему авторитет далекого Рима в глазах нубийцев. Монахи Сито не спеша и почти не встречая сопротивления, привели обычаи нубийской церкви к римским нормам, открыли несколько школ и внесли огромный вклад в латинизацию Нубии "на базе местного населения".

В 1173 году, при посредничестве патриарха Вильгельма Тирского, король Нубии Моисей— Георгий принял сюзеренитет Римского папы, был коронован в Александрии традиционно присланной понтификом короной, а Нубия получила весомый статус "полноправного" королевства.

Глава XVII. Восточные вопросы Амори I.

И носило меня, как осенний листок.

Я менял города, я менял имена,

Надышался я пылью заморских дорог,

Где под варварским небом, не блестела луна...

Но вернемся из Египта в Левант. Мы оставили Заморье в 1162 году, когда король Иерусалима Балдуин III и князь Антиохии, заключили с эмиром Мосула перемирие на пять лет. По отбытии следующего короля в западный поход, регентом в Иерусалиме, как отмечалось, осталась королева Матильда Шампанская. Успешно выступавшая в этой роли до отъезда в Каир в конце 1164 года, чему способствовало в первую очередь соблюдение и франками, и Кутб ад-Дином Мосульским, мирного договора. Мелкие приграничные стычки не прекращались с обеих сторон, в пустыне на Пальмирской трассе тамплиеры продолжали увлеченно воевать с бедуинами и мосульскими налетами, но латиняне оказались слишком увлечены Египтом, оттягивающим все резервы, а туркам стало не до Сирии.

Возникшие на месте прежней Сельджукской державы центры — эмират Азербайджана, Багдадско-мосульский домен халифа и Кутб ад-Дина и расправляющий крылья Хорезм, претендовали на возрождение единой страны, отчего согласия меж ними не проглядывало, а кроме того, у каждого нашелся внешний враг.

В Азербайджане Шамс ад-Дин Ильдегиз, не прекращая воевать с Грузией, окончательно присоединил территории бывшего домена Шах-Арменидов, вышел на границу с ромеями и занял Западный Иран. За Иран в первой половине 1160-х годов случилось несколько коротких войн с Багдадом и Мосулом, окончившихся в пользу Ильдегиза, но остановивших его продвижение. В кампании 1164 года, на стороне Мосула участвовал и отряд франков из Эдессы, под командованием погибшего в одной из стычек коннетабля графства Рене Марашского.

Багдадский халиф аль-Мустанджид, опираясь на союзный Мосул и собственные владения, фактически упразднил принцип передачи светской власти султанам из сельджуков, сведя этот титул к сугубо почетному. От возведения в султаны Кутб ад-Дина он тоже уклонился, оставаясь с ним в состоянии вынужденного симбиоза. Без поддержки богатого и сильного эмирата, шансов удержать независимость у владыки правоверных не имелось, но и эмир Мосула, имеющий на севере Ильдегиза, а на западе франков, оставаться без союзника опасался. Бороться в таких условиях за лидерство Аббасид с Зенгидом не стали, успешно договорились, правили в партнерстве и умерли в один год.

Если бы Мосул смог подчинить Северную Сирию и Эдессу, при условии сохранения там лояльного мусульманского населения, расклад выглядел бы другим и сильной фигурой стал эмир, но в этот раз история сложилась иначе. Вновь биться о стены латинских крепостей, Кутб ад-Дину не стало никакого резона. Даже взяв Эдессу, Харран или Алеппо, он получал долгую войну с франками, а возможно и с Византией. Потери лишали возможности противостоять Ильдегизу, быстро восполнить их на отвоеванных, уже достаточно латинизированных землях, не представлялось возможным. Потому мир на западе эмира до поры устраивал.

Халиф вывод полностью поддерживал, его Левант вообще волновал слабо. Интересы Багдада лежали в возврате светской власти, в Иране и обороне от Азербайджана и Хорезма. В 1165 году, отряды аль-Мустанджида, подкрепленные мосульцами, заняли Фарс и развивали наступление на юге Ирана, но в этот момент в игре появился правитель Хорезма.

Тадж ад-Дин аль-Арслан стал хорезмшахом в 1156 году, по смерти отца, упоминавшегося ранее Атсыза. Первое время признавал сюзеренитет султана Санджара, после его смерти провозгласил независимость и начал расширять владения. Успешно присоединил Дихистан, Керман и часть Хорасана, позже Мавераннахр (регион между Амударьей и Сырдарьей, древний Согд с городами Самарканд и Бухара). В 1165 году аль-Арслан нанес удар по землям халифа в Ираке.

Аль-Мустанджид выставил свою армию, привычно призвал на помощь эмира Мосула, а еще заключил пакт с Азербайджаном. Границы с Ильдегизом, после упоминавшейся серии конфликтов временно стабилизировались, а Хорезм угрожал обоим.

По итогам двухгодичной компании, халиф и хорезмшах остались при своих, а мелких шейхов в зоне между Хорезмом и Азербайджаном поделили аль-Арслан и Ильдегиз.

К 1170 году, вольные эмираты (кроме Мардина) на землях бывшего султаната Сельджуков остались только в Хорасане, где в незахваченной хорезмшахом части укрепились огузы. Азербайджан, включая турецкую часть Анатолии и северный Иран, отошли Ильдегизу, Хорезм, Мавераннахр и часть Хорасана — хорезмшаху, Ирак и юг Ирана — халифу с Кутб ад-Дином.

Следующие несколько лет хорезмшах аль-Арслан покорял упомянутых огузов, в 1172 году успешно отбил нападение кара-китаев с востока, после чего умер, а за трон схватились его сыновья, Аладдин и Джелаладдин, так что почти десять лет в событиях западнее своих границ, Хорезм не участвовал.

* * *

Латинские сеньоры тоже не стремились на восток, им хватало завоеванного.

Граф Эдессы Жослен III укреплял дружбу с Кутб ад-Дином, от которой в немалой доле зависела торговля. Третий граф династии де Куртене пошел в отца, также предпочитал веселую жизнь в Турбесселе рыцарским подвигам, в походы выходил только по необходимости, зато любил и умел развивать коммерцию. Казна не пустовала, чрезмерных податей население не несло, а спокойствие элиты в сеньории поддерживалось регулярной отправкой пассионариев в помощь каким-нибудь союзникам. Чаще всего королю Иерусалимскому, но и эмир Мосула годился, как выше сказано. Впрочем, к теме защиты своих активов, Жослен III относился серьезно, вассалов в руках держал жестко и правил доменом железной рукой.

От короля Иерусалима, считавшегося сюзереном Эдессы, с началом правления Амори I граф потихоньку отстранялся, чему имел оправдание — восточный рубеж требовал защиты, а между Эдессой и коронными землями лежала Антиохия. С последней Жослен III, наоборот, вошел в тесный союз, еще в 1159 году выдав свою младшую сестру Изабеллу замуж за князя Боэмунда III Антиохийского. Династический брак оказался бездетным и недолгим, но тихим. Чем сильно отличался от бурных похождений другой сестры графа, Агнессы.

Первым мужем Агнессы, еще в правление их отца, стал Рено Марашский, авторитетный вассал Эдессы. Наличие супруга даму не особенно смущало, прославилась она любовными связями, в том числе долго пробыв фавориткой наследного принца, а затем короля Амори I Иерусалимского. Отцовство ее сына Балдуина Марашского, родившегося в том же 1161 году, что и официальный наследник престола, уже в те годы молва приписывала именно принцу, о чем еще будет повод вспомнить. Графу же Эдессы, тесная дружба сестры и суверена принесла мощный лоббистский ресурс у трона, позволявший проявления вольности.

Как на это реагировал Рено Марашский, неизвестно, ссор с самыми влиятельными сеньорами Заморья он не затевал, принял пост коннетабля графства и увлекся военными подвигами. В 1164 году он с отрядом рыцарей Эдессы отправился, ради славы, добычи и внешнеполитических расчетов графа, помогать Кутб ад-Дину отбиваться от азербайджанцев, и, как указывалось, погиб в одном из боев.

Агнесса печалилась недолго, вновь выйдя замуж за представителя авторитетного клана Ибеллинов, после его смерти — за не менее весомого в местных кругах правителя Сидона из клана Гранье. Дама, похоже, вообще предпочитала общение со "старой знатью" Заморья. Но никогда не забывала об интересах правящего старшего брата, так что нейтралитету Жослена III в этом плане ничто не мешало.

Владыка Эдессы не забывал и о вновь прибывших. Старшую дочь Беатрису он выдал замуж за Вильгельма де Лузиньяна, младшего сына князя Гуго Фиванского, крупнейшего после короля феодала в Египте и самого влиятельного среди "новой знати". Младшей дочери нашли супруга среди вассалов короля.

Имея хорошие отношения со всеми основными политическими игроками, Жослен III чувствовал себя спокойно, превращая домен в подобный Мардину нейтральный офшор с креном в сторону союза с Антиохией.

* * *

Князь Антиохии Боэмунд III, после печального опыта боев с турками, к экспансии на восток тоже не стремился, вполне удовлетворенный пятилетним перемирием 1162 года. Домен, изрядно потрепанный в прошлые годы, постепенно восстанавливался, во что заметный вклад внесли укоренившиеся в Алеппо после 2-го крестового похода представители германского рыцарства.

Но у Боэмунда III во внешней политике оставалась одна нерешенная проблема. Византия. По соглашению двух императоров — Мануила I и Конрада III и примкнувшего к ним короля Франции Людовика VII, со времен 2-го крестового похода Антиохия считалась аллодом княжеской династии, но вассалом василевса. Боэмунда III это напрягало, а в Константинополе относились к договору серьезно. Вторая причина нелюбви князя к ромеям была личной. Греки убили его отца. Конечно, в открытом бою, на своей территории, и когда предок помогал армянским сепаратистам, но эти мелочи, согласитесь, ни на что не влияют. По этим двум причинам, традицию антиохийских правителей помогать сопредельным армянам, молодой князь сохранил. Возрождение Киликийского княжества, становящегося буфером между франками и греками, отвечало его стратегическим замыслам, а заодно давало возможность отомстить.

* * *

После гибели в египетском походе ромейского наместника Киликии, Мануил I назначил на этот пост своего в очередной раз прощенного кузена — Андроника Комнина, ранее упоминавшегося. Новый назначенец рос вместе с ныне царствующим монархом, спал с сестрой его любовницы (Андроник вообще славился любвеобильностью), позже служил трону, но в традициях Комнинов ушел в активную оппозицию и пытался захватить власть. Как отмечалось, во время войны с венграми его заговор провалился, но принца не казнили, ограничившись тюремным заключением. Далее последовали два побега, после второго — удачного, эмиграция на Русь, в Галицкое княжество, затем прощение и возвращение, с назначением в Киликию.

В этой провинции, армянский князь Торос II, воспользовавшись отъездом основных сил гарнизона с наместником Константином Коломаном в египетскую экспедицию франков, в очередной раз поднял мятеж. Прибывший Андроник попытался подавить сепаратистские выступления, но Торос II оказался более умелым полководцем и императорского кузена разбил.

Василевс подверг родственника опале и истребовал пред свои очи, но тот, опасаясь обратного водворения в темницу, бежал в Антиохию.

Выступление Тороса II позже в очередной раз подавили, вновь заключили вассальный договор, затем последовало очередное восстание, поддержанное Антиохией, а после его смерти в 1169 году, за не трон Киликии, началась война наследников, перемежающаяся антитеррористическими операциями греков и появлением у разных претендентов на трон добровольцев из Антиохии, закончившаяся лишь в 1175 году победой Рубена III, племянника Тороса II.

Но вернемся к Андронику.

В гостях у франков, он, для начала, соблазнил княжну Филиппу, младшую сестру Боэмунда III и действующей императрицы Византии. По этому поводу возник скандал и Комнину пришлось переехать в Иерусалим.

Амори I принял гостя с почетом, но Андроник не умел жить спокойно. Он быстро завел роман с дальней родственницей (своей и императора Византии), двадцатишестилетней вдовой короля Балдуина III Феодорой Комниной (замуж, напомню, она вышла в 13 лет). На которой и женился, окончательно разозлив Мануила I, а заодно смутив короля Иерусалимского.

Василевс потребовал от Амори I кузена немедля схватить и выдать, в крайнем случае казнить или хотя бы ослепить на месте, но латиняне лезть в игры греческого дворца не хотели, отчего через Феодору намекнули Андронику о нежелательности пребывания. Тот совет принял, и уехал вместе с новой супругой через Мосул в Багдад.

Халифу и эмиру Мосула, Андроник сходу предложил захватить Антиохийское княжество, к правителю которого благодарности вовсе не испытывал... впрочем, он этим чувством вообще не отличался.

Адресаты наступать на запад не рвались, но в плане действительно была идея. Андроник обещал поддержку "своих людей" в княжестве и нейтралитет Византии, в случае успеха получал Антиохию, мирясь за ее счет с Константинополем, а Алеппо отходил Кутб ад-Дину. Логика просматривалась — Мануил I прощал кузена и до, и после, а в качестве вассала в Антиохии точно предпочел бы франку, покровительствующему армянам. В Иерусалимском королевстве в этот момент бушевал феодальный конфликт, о чем мы позже поговорим. С Хорезмом воевать закончили, срок перемирия с неверными истек и требовалась демонстрация приверженности джихаду, так что момент казался удачным.

В 1167 году, армия Кутб ад-Дина, подкрепленная частями халифа и сопровождаемая Андроником, выдвинулась на Алеппо.

Существует версия ряда историков, что весь проект был спецоперацией Византии по возвращению Антиохии в родную гавань, а Андроник с какого-то момента после скандала в Иерусалиме выступал агентом порфироносного родственника. Но прямых подтверждений источники не сохранили, потому знали ли в Константинополе о затее опального Комнина до начала войны, нам неведомо. Относительно короля Иерусалимского, известно больше, Амори I получил сведения о готовящемся нападении на Антиохию заранее.

В те времена случаи подобных успехов разведки крайне редки, а из крестоносцев нечто похожее ранее удавалось лишь один раз Балдуину I Иерусалимскому, и не столь заблаговременно. Но у нынешнего короля нашелся специфический ресурс.

* * *

Во время любых завоеваний, среди покоренных обычно находятся люди, желающие служить новой власти. А когда завоеватель терпим к подданным, как, например, полувеком ранее на отвоеванной у сарацин норманнами Сицилии, процесс вообще становится массовым.

О спокойном отношении франков к иноверцам, мы упоминали. Амори I, ставший сюзереном одного из пунктов индоокеанской торговли, с самого начала остро нуждался в квалифицированных советниках, разбирающихся в тонкостях тамошнего права и обычаев. Такие нашлись, благо в странах ислама сословие "людей пера", гражданских служащих, не только существовало, но и считалось привилегированным. Не выходит за рамки обычного и тот факт, что основным советником из мусульман, стал представитель известного рода Бармакидов.

Семья это древняя, прославившаяся гражданской службой со времен первых халифов из рода Аббаса. Порой именно одного из потомков Бармака называют создателем "людей пера" как элитной группы, а работа на высших гражданских должностях, стала в клане традицией. Влияние Бармакидов при первых Аббасидах, порой сравнивают с ролью мажордомов при Меровингах, разве что, без последующего захвата трона последними. От чего, возможно, клан был не столь далек, первое падение власти семьи в конце правления халифа Гарун аль-Рашида, вызвало неслабый мятеж, в ходе подавления которого глава правоверных на несколько лет потерял столичный Багдад, базируясь в Ракке.

Но работа на халифов — это выход на открытый рынок. На региональном уровне Бармакиды и до того слыли почтенной фамилией. Корни их теряются во тьме истории, происхождение не ясно. Наиболее распространенные версии — выходцы из региона около Балха, персы или согды, а доисламское вероисповедание — буддизм или зороастризм, хотя есть и иные варианты. Первым мусульманином в семье стал визирь первых двух Аббасидов Халид ибн Бармак, сын советника первого аббасидского халифа ас-Сафаха. Отметившийся участием в заговоре против наследника престола... впрочем, это интересная, но далекая от нашей темы история.

Бармакиды переживали взлеты и падения, занимали высокие посты и бежали к сопредельным владыкам, разъехавшись по всем землям мусульман, от Испании до Индии. Последний раз высшие должности представители клана получили у Фатимидов, но к середине XII века род в очередной раз начал хиреть. Латинское завоевание позволило вновь изменить судьбу, выйдя на христианские площадки. Наследственные специалисты по успешным карьерам, шанса не упустили, и у короля появился советник по делам мусульман (внешним и внутренним), должность которого по примеру Сицилии назвали "эмир эмиров", а статус примерно соответствовал вице-канцлеру. Звали его Ибрагим аль-Бармак.

Сам он остался мусульманином, крещение приняли сыновья. Славился Ибрагим суровостью нрава и лаконичностью письма, последнее объяснялось сильной близорукостью, мешавшей читать и писать длинно. Впрочем, при его аппаратном весе, это было проблемой читателей.

Забегая вперед отметим, что аль-Бармак стал основателем знатного рода графов Бармак, долго не оставлявшего традиций цивильной службы монархам. Спустя несколько веков, один из его потомков, превратностью судьбы вынужденный искать место подальше от европейских дворов, отъедет на службу государю Московскому, где даст начало боярской фамилии Бармаковых, для которых должность главы Посольского приказа станет на следующие несколько столетий практически наследственной... но это тоже другая история.

* * *

Ибрагим аль-Бармак получил сведения о нападении Андроника и Кутб ад-Дина на Антиохию заранее. Это обеспечило вице-канцлеру признательность короля, но в информации главное не получение, а применение. Получив инсайд, Амори I задумал хитрый план.

Боэмунду III о приближении противника сообщили лишь за два дня до подхода сарацин к Алеппо. Князю хватило времени поднять гарнизон крепости по тревоге и устранить возможность измены, на которую рассчитывал Андроник, но отмобилизовать дружину он не успел. Эмира Ильдегиза проинформировали заблаговременно.

Возможно король Иерусалимский просто хотел ослабить соседей. Антиохиювойной с Мосулом, Мосул — с Азербайджаном, хеджируя риски победы Кутб ад-Дина ударом в спину от Ильдегиза во время осады Алеппо. Может, еще погасить призывом к войне с турками внутреннюю распрю.

В любом случае, интрига провалилась из-за неучастия объектов планирования.

Эмир Азербайджана просто не пошел на Мосул. Публично заявив, что не станет мешать справедливой войне с неверными.

А Андроник и Кутб ад-Дин, наткнувшись на готовую к осаде крепость, оставили у Алеппо заградотряд и не ввязываясь в осаду, с основной частью войск совершили бросок на Антиохию.

Такого коварства от турок никто не ожидал и оттого набег удался. Мосульцы по дороге разорили местность, сорвав мобилизацию вассалов князя, затворяющихся в собственных замках, и вышли к столице.

В городе царил предпоходный хаос, ополчать горожан (важную составляющую при обороне стен) никому до появления турок у стен и в голову не приходило, потому сарацины сходу захватили одни из ворот. Дальше продвинуться они не смогли, рыцари Боэмунда III спохватились и организовали оборону. Но с учетом численного перевеса противника и отсутствия преимуществ у тяжелой конницы в городском бою, положение стало острым. Штурм не прекращался три дня. Бойцы Кутб ад-Дина взяли еще одни ворота и продвинулись к центру крепости, но тут пришли вести из Алеппо.

Графа Эдессы недооценивали, принимая миролюбие коммерсанта за неумение воевать. Как часто бывает в таких случаях, напрасно. Жослен III знал толк в защите активов, а содержание дружины и скорость развертывания вассальных контингентов почитал не издержками, а хеджированием рисков. Оттого получив первые известия о нападении, быстро собрал конный отряд и выдвинулся на помощь Алеппо. Уведомить его о смене направления главного удара не успели или не удосужились. Ни антиохийцы, для которых основная битва развивалась в столице, ни — по той же причине, осадный турецкий отряд, эдесситов здесь не ждали. Турки вообще считали своей целью сдерживание гарнизона в стенах, не более.

Обнаружив плохо охраняемый с тыла лагерь и отсутствие союзников, граф удивился, но рассудил, что разорить вражий стан всегда полезно. Он провел удачную атаку, смешал ряды противника, заметив бой под стенами на вылазку пошли осажденные, и разгром тылового охранения эмира стал полным. После чего Жослен III, вникнув в ситуацию, засел в крепости, собирая недомобилизованных вассалов своих и соседа и не торопясь раздумывая над картой.

Вести о разгроме тыла, среди осаждающих Антиохию мгновенно вызвали расхождения. Андроник настаивал на продолжении штурма. Взяв город, что выглядело вполне достижимым, он спокойно мог реализовать дальнейший план по втягиванию в конфликт на своей стороне Византии.

Для Кутб ад-Дина, однако, продолжение теряло смысл. Сражаться в окружении франков, с риском прорыва на свои земли через свежие силы противника, в интересах ромеев и без перспектив получить Алеппо, эмиру не хотелось. А трофеев и славы в набеге выходило уже достаточно.

Поскольку сила была на стороне турка, аргументы грека остались не услышанными, и армия отправилась назад. Границу, не считая нескольких стычек с патрульными отрядами, они перешли спокойно. Жослен III геройствовать не собирался, рассчитывая на восстановление добрососедских отношений с эмиром Мосула — такой малозначительный нюанс как война, этому помешать не мог, всякое бывает.

* * *

Андроник по окончании кампании отъехал в Грузию, в 1175 году перебрался ко двору Ильдегиза, но о том в свое время.

Кутб ад-Дин, занятый делами в своих владениях, с франками следующие годы не воевал, а в 1170 году скончался. В Мосуле за власть схватились сыновья эмира, Имад ад-Дин и Сайф ад-Дин Гази II, после нескольких лет войны победил второй. Правил он до 1180 года, ориентируясь на Азербайджан, а с франками "граница его была спокойной".

После смерти ключевого союзника, халифа аль-Мустанджида в результате дворцового переворота задушили в бане приближенные, последовала "схватка за власть под ковром", в которой победил сын халифа аль-Мустади, казнив лидера заговорщиков визиря аль-Балади. Власть, однако, с прекращением на несколько лет поддержки из Мосула, по египетскому сценарию перехватили визири, претендующие на восстановление титула султана (главы светской власти) в своем лице. Вернуть бразды аль-Мустади смог лишь к 1175 году, тогдашний визирь бежал в Мосул, получил от эмира Сайф ад-Дина войска и предпринял реванш, но, как писал хронист: "...по пути к Мосулу, их настигли горячий песок и страшная буря. Люди и животные почернели, как головешки. Их не трогали даже дикие звери, настолько их головы затвердели, подобно камню. Лишь сотня людей добралась до Мосула, но врачи не смогли спасти ни одного из них. Их вид внушал ужас тем, кто их лицезрел". Халиф вышел победителем и по его смерти в 1180 году, трон унаследовал его сын, ан-Наср Лидиниллах, последний могущественный халиф из рода Аббасидов.

Глава XVIII. Конец правления.

Мы так давно, мы так давно не отдыхали.

Нам было просто не до отдыха с тобой.

Все королевство сапогами истоптали,

И завтра снова со своим вассалом бой...

Левантийская часть Иерусалимского королевства оставалась спокойной до 1165 года. Большинство рыцарей так или иначе отвлеклись на Египет, за оставшимися чутко присматривала королева Матильда. По окончании египетской кампании и в отсутствие серьезной угрозы с востока, среди вернувшихся сеньоров обострились прежние и новые споры, выплеснувшиеся в конфликты с королевской властью. В 1166 году, проблемы "старых земель" вынудили короля Амори I оставить Египет на супругу и броситься в прежний домен.

* * *

Первой целью стал граф Сидона Жерар де Гарнье. Старый граф, в молодости внесший весомый вклад в подавление королем Фульком мятежа Гуго II де Пюизе и участвовавший почти во всех войнах Короны, уже лет тридцать правил Сидоном. Город после завоевания франками продолжал славные традиции пиратского гнезда, теперь христианского. До падения Фатимидов, основными жертвами сидонских моряков служили мусульманские купцы. Безусловно, местные рейдеры порой по-тихому брали и европейский или ромейский корабль, но случаи такие оставались эксцессами. Теперь вражеских судов в близких водах просто не стало. Ходить за Александрию к Северной Африке получалось далековато, менять промысел не хотелось, отчего участились пиратские нападения на купцов Византии, Франции и итальянских республик, немедленно обратившихся к королю с требованиями возмещения ущерба и угрозами репрессалий.

Уговоров Гарнье не то чтобы не понимал, просто не видел выхода. Перепрофилировать подучетный контингент на мирную деятельность он ни возможности, ни особого желания не имел, отчего объявил себя сторонником феодальных вольностей и борцом за урезаемые монархом права сеньоров, а все претензии Каира — авторитарным произволом и ущемлением исконных рыцарских свобод.

Терпеть своеволие и терять деньги Амори I не собирался, и после короткого тура переговоров и увещеваний, выступил укреплять вертикаль власти. Формальный повод для вмешательства нашелся быстро, у Гарнье возник спор с одним из своих мелких вассалов. Нрав у старика оставался крутым, потому, не вдаваясь в процедурные тонкости, граф наехал к спорщику с дружиной и часть лена отнял.

Напомню, еще со времен Балдуина I, все держатели рыцарских фьефов королевства, даже при наличии непосредственных сюзеренов, считались одновременно прямыми вассалами Короны. Закон вспомнили, вассал Сидона принес официальную жалобу королю, Амори I немедля собрал Высокий Совет в качестве суда. Который большинством голосов и принял знаковое решение в пользу простого рыцаря. Монарх тут же возвел прецедент в закон, отнесший все споры рыцарей королевства со своими ленными сеньорами к компетенции Высокого суда, под которым практически понимался уже даже не весь (за рядом дел особой важности) Верховный Совет, а достаточный кворум его участников.

Эта правовая реформа укрепила положение мелкого рыцарства и резко повысила их лояльность монарху, что в условиях начинающейся колонизации Египта оказалось очень кстати. Крупные феодалы, в целом, такой либерализм не одобряли, но восприняли спокойно — по тогдашним понятиям, Жерар де Гарнье действительно был не вполне прав, а при соблюдении вассальных договоров, новый закон лордам не сильно угрожал.

Вторым делом, Совет осудил графа Сидона за нападения его людей на христиан, после чего король с дружиной выдвинулся к городу. Осада продлилась недолго, стороны пошли на переговоры, кончившиеся миром. Жерар обязался пиратство прекратить, обиженному рыцарю выплатить компенсацию и впредь сохранять лояльность. Серьезных репрессий не последовало, поскольку у короля возникла новая забота — обострившийся конфликт Триполи и Хамы.

Отметим лишь, что пиратский промысел в Сидоне уменьшили, но не бросили, и город пользовался подобной репутацией еще долго.

* * *

Раймунд III, граф Триполи и Хомса, поссорился с графом Хамы, а потом и с королем по уважительной финансовой причине. Мятежей он в общем-то не устраивал, политических лозунгов не выдвигал, слыл рыцарем без страха и упрека, с юности воевал вместе с Амори I, отбыл срок в плену у турок, и к оппозициям не принадлежал. Но традиционно для правителей Триполи, кузен короля (напомню, его мать была сестрой королевы Мелисенды), владеющий Триполи на правах фамильной вотчины, пусть и связанной с Иерусалимом присягой, серьезно относился к своим суверенным правам на домен. Кроме того, происходя от знатнейших французских родов по отцу и королей Иерусалима по матери, дважды граф претендовал на особую роль и льготные права в жизни Заморья.

Вернувшись из египетского похода, Раймунд III занялся домашним хозяйством, и для начала договорился с тамплиерами о развитии торгового пути из Пальмиры через Хомс, в обход Дамаска.

Орден Тампля от покорения Египта уклонился и никаких приобретений там не получил, традиционное занятие в Леванте дорожно-патрульной службой сходило на нет по причине успешного выполнения задачи, а в Пальмире братья несли большие потери от схваток в пустыне, и еще большие от непривычного климата. По этим причинам, влияние ордена падало, а тамплиеры отбивались от попыток подчинения организации, предпринимаемых патриархом Иерусалима и королем.

Немалую роль в сохранении мощи Тампля играли деньги. С Дамаском боевые монахи разошлись во взглядах на контроль финансовых потоков от караванной торговли. Орден, разумеется, упирал на иноверие местных купцов, "обирающих христиан" (видимо, имея в виду упускаемую выгоду), в чем находил поддержку как далеких от экономики масс, так и близких к ней конкурентов совместимого исповедания. Одними из последних и стали подданные Раймунда III.

Коронный город Дамаск, понятно, обратился к своему сюзерену с антимонопольной жалобой и требованием свободы торговли. В чем нашел понимание, подкрепленное занесенной королю неучтенной сверхлимитной суммой. Амори I, всегда нуждавшийся в деньгах, при разрешении хозяйственных споров вообще к подаркам от сторон относился благосклонно, а тут еще и его собственная экономическая база затрагивалась.

Кроме того, договорившись о торговом партнерстве с Антиохией, граф Триполи вытеснил с транзитного рынка графство Хама, принадлежащее семье Ибеллинов. Хама, зажатая между пустыней, Антиохией и владениями Триполи, контролировала путь из Дамаска и Хомса в Северную Сирию, с небольшим, но стабильным грузопотоком, приносящим постоянный доход. Когда под влиянием монетарных и административных методов, караваны пошли из владений Раймунда III в земли Боэмунда III обходя Ибеллинов, поступления последних резко сократились. На претензии граф Триполи снисходительно не отвечал, искренне полагая, что всего полвека как получившая рыцарство фамилия того не заслуживает.

* * *

Ибеллины, выдвинувшиеся преданной службой королям Иерусалима в серьезный, по местным меркам, клан, в египетской экспедиции приняли живое участие, не закончившееся с победой. Глава рода, текущий граф Гуго (уже пару лет как зять графа Эдессы), оставался в Каире, активно осваивая для короны новые земли. Из его братьев, младший, Балиан, осваивал фьеф в Египте, а в Хаму на хозяйство вернулся Балдуин. Последнему и выпало столкнуться со знатным соседом.

Балдуин де Ибеллин человеком был резким. Действия Раймунда III он воспринял как оскорбление семьи, изложил свои соображения в депеше братьям, запросив поддержки, а сам не теряя времени поднял оставшуюся дружину и затеял частную феодальную войну. Вероятно, рассчитывая на благосклонность к своей семье Амори I, как раз осаждающего неподалеку Сидон.

Связи при дворе и стремление короля к укреплению власти, поначалу сработали. Монарх вызвал графов Хомса и Хамы на разбор полетов, повелев активные действия остановить. Но Раймунд III указание проигнорировал, отряд Ибеллина разгромил, а самого его загнал в Хаму, каковую и осадил.

Амори I срочно закончил с Сидоном и выдвинулся к Триполи, вразумлять непокорного вассала. Но королевские части были немногочисленны, главные силы оставались в Египте, а конфликт выглядел неоднозначно. Идея короля определять, где ходить караванам и кому собирать пошлины за пределами его личного домена, задевала слишком многих сеньоров, так что действия графа Триполи получили в феодальной среде широкую поддержку. Открыто выступить против суверена рискнули немногие. Из крупных лордов и вообще никто, но позицию благожелательного к Триполи нейтралитета заняли князь Галилейский и граф Кесарии (не удивительно, тут правил брат графа Сидонского Гуго де Гарнье), а извне — Боэмунд III Антиохийский, пока не отвлекся на войну с сарацинами. Князь Заиорданский и граф Сен-Авраама, как и правители Дамиетты и Тинниса, провозгласили лояльность короне, но от участия в боевых действиях тоже уклонились. Амори I пришлось довольствоваться пополнениями с собственных земель, в основном из Тира (приславшего отряд первым и с большим количеством тяжелой конницы), Яффы, Акры и Дамаска.

* * *

Осознав, что поддержка Ибеллинов популярностью не пользуется, король запустил второй пакет либеральной реформы. Снова напомню, рыцари Заморья с первых дней завоевания призывались в строй круглый год. В Европе этот срок всегда ограничивался, во Франции, к примеру, до 40 дней. Не то чтобы по истечении срока рыцарь не мог нести службу сюзерену, но продолжение уже требовало соглашения сторон и, как правило, оплаты или компенсаций.

До степени Франции гуманизм его величества не поднялся, но норму об ограничении мобилизации четырьмя месяцами в году он провозгласил. Ничем особо не рискуя, поскольку в приграничных землях ленники воевали за собственные фьефы независимо от официального призыва, в Египте укоренение франков требовало присутствия феодалов на местах, а от границы с Мосулом угроза несколько отодвинулась и новых сроков должно было хватить. Собственно, закон планировался до того, конфликт лишь ускорил его введение.

В среде мелкого рыцарства, которому в три раза скостили главную и самую тяжелую повинность, рейтинг Амори I мгновенно взлетел до максимума. Что важно — включая Триполи и Хомс, где у мобилизованных против короля графских вассалов четыре месяца подходили к концу, и новый закон позволял желающим выйти из мятежа с безупречной репутацией. Такие нашлись и спустя месяц войска графа Триполи начали таять.

Ведущие лорды королевства продолжения либерализации дожидаться не стали, понимая, что законодательных инициатив, ничего не стоящих короне, но ослабляющих магнатов, у монарха в запасе много. Князья быстро согласились, что внедрение европейских норм — это возрождение исконных обычаев, спорить не стали, опасаясь конфликта с собственными ленниками, и поочередно явились под знамена Иерусалима демонстрируя лояльность.

В Антиохии, конечно, законы Иерусалимского королевства не действовали, но на общественное мнение элиты влияние соседей всегда было очень сильным, так что спустя пару лет аналогичные правила появились и там, а пока княжеству в любом случае было не до поддержки мятежных вассалов соседа.

* * *

Раймунд III вскоре снял осаду Хамы, оттянув поредевшую дружину на защиту своих владений. Король с собранной армией вторгся на территорию Триполи, недалеко от столицы произошло решающее сражение, кончившееся поражением графа. Битва прошла по вполне спортивным турнирным правилам, отчего погибших в ней почти не было.

Спустя еще пару месяцев мелких стычек, маневров и вялой осады Триполи, Раймунд III вернулся к покорности. Графство Хомс, ставшее коронным доменом, он потерял, а отношения с Каиром испортились до конца текущего царствования. Из последствий отметим еще создание графства Тир из бывшего коронного владения. Лен за безупречную службу получил тамошний прежний королевский виконт, потомок одного из Полоцких князей, приехавших в свое время из Византии.

* * *

По окончании междоусобицы, Амори I вернулся к египетским делам. Новый серьезный конфликт с вассалом вспыхнул через четыре года.

В 1171 году умер князь Гуго де Лузиньян Фиванский, крупнейший вассал короны в Египте. Его домен во Франции давно отошел старшему наследнику, остальные сыновья побывали в Заморье в роли крестоносцев, но остались лишь четверо. Пьер подался в госпитальеры, тезка короля Амори Лузиньян стал вторым князем Фиванским, а его два младших брата — Ги (Гвидон в старорусском произношении, памятном из Пушкина) и Вильгельм, по малолетству роли никакой не играли.

Вот на стадии принятия наследства, у Амори Фиванского и вышел спор с тезкой.

Княжество Гуго создавал своими силами и за свой счет, признавая власть короля, но рассматривая домен как вотчину. Почти все франки здесь были выходцами из владений дома Лузиньянов и сюзерена держались строго, не разорвав еще связей с родиной и оставшимися там родственниками. Вассальной клятвой ленники обязывались только князю, что и послужило поводом для междоусобицы.

Амори I заводить посреди Египта чей-то аллодный домен вовсе не планировал, но со старым князем, сохраняющим влияние в Европе, открыто ссориться не желал. С наследником — другое дело. Перед инаугурацией Амори Фиванского, король потребовал совместить с ней вассальную клятву нового князя по полной программе (включая признание "держащим фьеф от монарха") и прямой оммаж всех рыцарей княжества Каирскому трону.

Наследник Лузиньянов отказался наотрез, предложив усеченный вариант присяги и вассалитет по типу Эдессы и Триполи. Договориться не удалось.

Король, в союзе с графом Асута, что южнее Фиванских земель по реке, заблокировал для мятежного сеньора транзит по Нилу, отрезав от всех внешних связей. Серьезный минус заключался в том, что прервалось и речное сообщение Каира с верными трону Верхним Египтом и красноморскими портами. Нил служил важнейшей магистралью страны, и обоюдные санкции несли огромные убытки обеим сторонам. Купцы Красного моря, конечно, часть грузов направили к портам Суэцкого перешейка, но полностью заменить Нил эти меры не могли.

После этого, Амори I собрав войска, осадил пограничный Фаюм, а сборная сеньоров Верхнего Египта под командованием графа Луксорского, нанесла удар на фиванскую столицу Минью, но успеха это не принесло. Фиванские замки оказались крепки, а вассалы надежны, так что дальше приграничья королевские части не продвинулись, и война зашла в позиционный тупик.

Статистика, тем не менее, оказалась на стороне короля. Он мог восполнять потери, а финансовые поступления имел и помимо нильской трассы. С другой стороны, даже полный разгром фиванского тезки, не вел к миру, лучше довоенного. Вассалы Лузиньянов в любом случае остались бы противниками правящего режима, кандидатов на полную их замену не просматривалось, да и в принципе потери немногочисленных, сравнительно с населением страны, латинян представлялись штукой неприятной и излишней.

Потому после двухлетней войны, в 1173 году стороны заключили почетный мир. Князь Фиванский соглашался на статус ленника короны, хоть и с рядом привилегий, касающихся наследования домена. Его вассалы обязывались клятвой королю на общих условиях, что, впрочем, в краткосрочной перспективе их лояльность ничуть не увеличило. Взамен мир скрепляли браком четырнадцатилетних брата князя Ги и старшей дочери короля Сибиллы. Учитывая, что сын у монарха имелся лишь один, и тот страдал проказой, брак выглядел привлекательно для Лузиньянов и вполне стоил прав аллода. Другому младшему брату князя, Вильгельму, отошло в лен графство Аскалон, выделенное из королевского домена в Леванте, так что обмен нельзя назвать неравноценным.

* * *

А спустя год Амори I Великий, правитель Латинского королевства Иерусалима и Египта, подхватил не то тиф, не то дизентерию, тогдашними врачами скопом определяемые как лихорадка, от чего вскорости и скончался. Обычное для того времени и региона дело, франки вообще от болезней огромные потери несли, как часто упоминалось.

Итогом его правления стали огромное и успешно латинизируемое королевство с достаточно лояльным населением, укрепление власти центра и резкое снижение внешних угроз, относительно спокойные границы и стабильное внутреннее положение. Королевская власть опиралась на мелкопоместных дворян и буржуа коронных городов, которых Амори I всемерно поддерживал, за что пользовался высокой популярностью. Основой коронного рыцарства стали Нижний Египет и домениальные земли Леванта, где ленов знати практически не существовало. Крупных феодалов в стране насчитывалось, по европейским меркам немного, да и те к концу правления удалось принудить к лояльности.

Единственная проблема заключалась в наследнике. Сын короля Балдуин с ранних лет болел проказой. Вскрылось это в девять лет, когда в 1170 году воспитание наследного принца поручили известному нам Вильгельму Тирскому, патриарху Александрии и канцлеру королевства. На момент смерти отца, принцу было тринадцать лет, регентство получила королева-мать, а учитывая неизлечимую болезнь, очевидное отсутствие потомства и недолгое в перспективе правление Балдуина IV, резко повысился интерес к его сестрам. Сибилла выросла в монастыре в Вифании, куда в восемь лет отправили и малолетнюю Изабеллу. Настоятельницей там работала уже известная нам Иоветта, сестра их бабушки королевы Мелисенды.

Впрочем, эти события предмет следующей, III части этой истории.