|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ГЛАВА 11
Поездка в Швейцарию вылилась в долгое и нудное путешествие, с многочисленными пересадками и ожиданиями на вокзалах. Еще только поезд подходил к перрону, как Пашутин сказал: — Инструкции на крайний случай вы получили, а сейчас действуем, как договорились. Я выхожу отдельно. Вы ищите гостиницу. Идите пешком, извозчика не брать, таким образом, следуя за вами, я попробую отследить возможные хвосты. Если что будет, дам вам знать, если нет — у вас четыре часа свободного времени. После чего возвращаетесь в гостиницу и ждете меня.
Так мы и сделали. Сняли номер, но только для себя. Погуляли, пообедали в маленьком кафе, после чего вернулись и стали ждать полковника. Прошло не менее часа до того как раздался стук в дверь. Открыл. На пороге стоял полковник. Аккуратно прикрыв за собой дверь, он щелкнул замком, потом прошел в комнату. Огляделся, осторожно выглянул из-за занавески в окно, довольно кивнул, а затем повернулся к нам: — Пока все в порядке. Теперь о вас. Завтра с утра в театре будет просмотр вашего номера. Полчаса, и вы свободны. На этом ваша официальная миссия будет закончена. Все хорошее я вам рассказал, теперь поговорим о плохом. Нам надо прикрыть агента при получении секретных данных от чиновника из министерства иностранных дел одного из государств. И вот тут начинаются странности.
— Какие именно? — поинтересовался я.
— Если такая операция была спланирована, то ее руководитель, должен исходить из своих людей, а не вызывать группу, черт знает, откуда. Причем опытных агентов, знающих страну и умеющих адаптироваться к любым условиям. И последнее. Почему меня, полковника разведки, направленного сюда чтобы создать и руководить сетью агентов, решили задействовать как простого агента?
— То есть тебе это все не нравиться? — снова спросил я.
— Нравиться — не нравиться! Приказ получен — выполняйте! — в ответ недовольно буркнул разведчик.
— Так что вы предлагаете делать, Михаил Антонович? — спросил его Дмитрий.
— Пока не знаю, Дима. Снестись с нашими, в срочном порядке, я могу только через наше посольство, но мне туда доступ закрыт.
— Тогда может мне сходить? — предложил я.
— Ты сам подумай, о чем ты говоришь! Кто с тобой там говорить будет?! Ты для нашего министерства никто и звать тебя никак! — Пашутин с минуту думал, а потом продолжил говорить. — В общем так! Приказ у нас есть, поэтому будем действовать, как указано, но при этом настойчиво прошу: будьте предельно осторожны и при малейшем подозрении докладывайте мне. Если угроза будет явной — уходите! Бросайте все и уходите! Вы меня поняли?!
Мы с Безруковым синхронно кивнули головами в знак согласия.
— Никого из вас в детали посвящать не буду. Это ненужные, да и опасные для вас знания. И последнее. Мне сообщили, что наше оружие прибыло и лежит на почте, в ячейке Љ 112. Вот ключ. Как мы будем работать дальше, объясню завтра. Я пошел.
На следующий день мы с Безруковым поехали на просмотр нашего номера. К нашему удивлению, мы не провались. Нас очень хорошо приняли и предложили выступать два раза в неделю. Пришлось сделать вид, что сильно обрадовались и со счастливыми лицами заявили, что прямо с самого утра приедем подписывать контракт. Выйдя, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Если мы, как агенты, провалимся, то пойдем работать актерами, — пошутил я по поводу нашего неожиданного зачисления в труппу театра-варьете, на что Сухоруков весело расхохотался.
Мы снова побродили по городу, пообедали, потом вернулись в гостиницу и стали ждать Пашутина. Пару часами позже — стук в дверь и новая неожиданность. Полковник, прямо с порога заявил, что мы идем на вечернее выступление в один из кафешантанов Берна.
— Ур-ра! Идем по девочкам! — весело заорал Сухоруков.
— Если бы, — пробурчал разведчик. — Посидите пару часиков, выпьете по кружечке пива... и посмотрите на особу, которую с завтрашнего дня нам придется охранять.
— Кто такая? — спросил я.
— Мария Леопольдовна Закревская. Певица.
Кафешантан. Плюшевые портьеры, полтора десятка столиков, небольшая сцена. Правда, интерьер мне не понравился — все выдержано в свете модернизма. Стены были изрисованы разноцветными квадратами, кругами и ромбами, но хуже всего смотрелся, по моему мнению, ярко-розовый занавес, закрывавший сцену. Он был весь испещрен различной величины синими квадратами. Воздух этого заведения был просто пропитан смесью табака, дешевых духов и алкоголя. Димке, в отличие от меня, здесь нравилось.
— Знаешь, Сергей, в этом месте есть нечто порочное и притягательное. А тебе как?
В ответ я только пожал плечами. После нескольких номеров конферансье, выйдя в очередной раз на сцену, объявил:
— Наконец, вы дождались своего часа, господа и дамы! Для вас сейчас будет петь несравненная мадемуазель Мими!
Зал тут же взорвался овациями. В следующую секунду занавес раздвинулся, и нашим глазам предстала молодая женщина. У нее были большие глаза, пухлые губы и детская непосредственность девочки-подростка, но стоило мужскому взгляду скользнуть по глубокому вырезу ее высокой груди, крутым бедрам или стройным ножкам, как мысли сразу начинали стремительно скользить в греховном направлении. Певица, в которой сочеталось очарование девочки и порочно-красивой женщины, легко срывала аплодисменты, а уж от восторженных криков дрожал в зале воздух. Дмитрию там так понравилось, что мне с большим трудом удалось его оттуда увести.
Мозг еще находился во власти полузабытья, но часть сознания уже проснулась. Этому фокусу я научился еще в той жизни, лежа на больничной койке, готовясь к отражению боли, которая должна была скоро пробиться через барьер обезболивающих лекарств. Но она не пришла, как и не было больничной койки. Вместо нее был мягкий диван, а к нему — перестук вагонных колес. Скованные руки и негромкий разговор на немецком языке, все это дало мне понять, что меня куда-то везут в качестве пленника. Прокачал свои ощущения. Виски и затылок прилично давило, во рту было противно и сухо, но, в общем, особых проблем не было. В том, что с нами произошло, догадаться было несложно. Снотворное добавили нам в завтрак, который мы заказали в номер. По крайней мере, завтрак я помню, а вот дальше....
"Что у нас получается? Хм. А получается у нас предательство. Пашутина посылают в Швейцарию. Он берет с собой меня и тут нас накрывает немецкая разведка. Сразу! Судя по тому, что целью стал я, капкан был поставлен именно на меня. Но как они могли знать, что я поеду с Пашутиным? И самый главный вопрос: зачем немцам подсылать ко мне убийц? — я еще пару минут поразмышлял над этой головоломкой, но в голову ничего так и не пришло, поэтому я ограничился промежуточным выводом. — Что-то тут не вяжется".
На тему, что случилось с Сухоруковым и Пашутиным, я просто не стал думать. Моей первоочередной задачей было избавление от охраны и возвращение обратно в Берн.
Оставалось выждать момент.
"Жди момента. Дай противнику, почувствовать свое превосходство и когда он утратит бдительность — атакуй".
И я стал ждать. Спустя какое-то время в дверь купе постучали условным стуком. Один из немцев встал и открыл специальным ключом дверь. Кто-то вошел, закрыл за собой дверь и что-то сказал. Судя по тону, он отдал какой-то приказ. Один из охранников коротко и лаконично отрапортовал. Тут было два варианта развития событий. Охранник либо сообщил, что все в порядке, либо, что он все выполнит. Затем его начальник вышел из купе, дверь была закрыта, но охранник не сел, а вместо этого подойдя к столику, начал что-то делать. Еле слышный металлический лязг, какой-то неясный шум и вдруг раздался характерный хруст стекла, который все мне объяснил — мне собирались ввести новую дозу снотворного. Один из охранников откинул плед, затем наклонился надо мной и.... Неожиданность нападения и секундная растерянность охранников свели на нет все их преимущества, а вот с соблюдением тишины вышло не совсем хорошо, так как второй охранник умер не сразу. В любом случае ему надо сказать спасибо, он тоже пытался соблюдать тишину, и захрипел уже в бессознательном состоянии, будучи в агонии. Последующие несколько минут я выворачивал карманы охранников, ища ключ от наручников. Он нашелся в жилетном кармане второго охранника. Не успел я освободиться, как раздался условный стук в дверь. Найденным до этого специальным ключом я открыл дверь. При виде меня, стоящий в проеме двери, человек замер, не веря своим глазам. Этого короткого замешательства мне хватило, чтобы молниеносно втащить его в купе. Закрыв дверь, я обыскал его, но ничего интересного не обнаружил.
— Где мои вещи и документы?
Он ответил мне на немецком языке, при этом пожимая плечами, дескать, он не понимает, что от него хотят.
— Нихт ферштеен? — уточнил я.
— Я. Я, — ответил он мне снова на немецком языке.
— Значит, не понимаешь русского языка, — подвел я итог нашему диалогу. — Хм. Тогда приступим к изучению великого и могучего.
Окато в поисках своего стиля в искусстве рукопашного боя, как оказалось, много времени посветил юби-дзюцу — искусству поражения болевых и шоковых точек пальцами и теперь постепенно передавал мне эти знания.
"Вот тебе и практика".
Спустя мгновение тело немца задергалось от дикой боли и начало медленно сползать на пол. Его рот был открыт, но из парализованного горла не доносилось ни звука. Спустя время я наклонился над ним и по зрачкам определил, что он еще находится в шоковом состоянии, но уже может слышать и понимать меня.
— Ты можешь ответить мне на несколько вопросов или умереть. Выбирать тебе.
Он еще не пришел в себя окончательно, но сумел кивнуть головой, тем самым невольно выдав себя. Я усмехнулся.
— Где мои вещи и документы?
— В моем купе. В саквояже, на багажной полке.
— Вставай. Идем.
С моей помощью он утвердился на ногах, после чего мы перешли в его купе. Первым делом я убедился, что педантичные немцы оставили все мои вещи на месте, затем засунул в карман документы и сел напротив немца. Быстро оглядел его: крепок, жилист, подтянут, на нем был костюм от хорошего портного, и пахло хорошим одеколоном. В глазах страх и растерянность. Слишком резко и неожиданно все произошло для Дитриха фон Лемница. Целью его жизни была успешная служебная карьера, и это поручение должно было стать новой ступенькой к продвижению, к тому же, как сказал его начальник, император умеет быть благодарным.
"Вот только мне никто мне не сказал, что это не человек, а хладнокровный убийца".
— Даю вам шанс, при этом сразу говорю: мне не нужны военные тайны, так что никакого урона вашей чести не будет. Хочу знать только то, что касается лично меня. Так как, у нас разговор состоится?
Ему было больно и страшно, судя по его бледному и напряженному лицу, по бисеринкам пота, выступившим на лбу.
— Спрашивайте, — ответил он хриплым, от еще не отпустившей его боли, голосом.
— Где мы?
— Мы еще в Швейцарии и сейчас подъезжаем к границе.
— Вас здесь кто-то встречает?
— Нет, — сразу ответил он.
— Вы меня везли к императору?
— Да, — и тут он ответил, сразу, не колеблясь.
— Кто еще знает обо мне?
— Только Его величество и начальник генерального штаба Эрих фон Фалькенгайн, мой непосредственный начальник.
— Еще есть охрана в вагоне, кроме вас?
— Нет. Разрешите, я достану платок? Вытереть пот.
— Ради бога — я подождал, пока тот промокнет свой лоб и снова начал спрашивать. — На меня в Петербурге было совершено покушение. Ваша работа?
— Не знаю, о чем вы говорите.
Судя по всему, он не врал... или просто не знал.
— Где остальные русские?
— Кто? — он сделал наивные глаза.
— Ваш шанс выжить уменьшается прямо на глазах.
— Кроме вас, мне никто не известен. Мне только вас передали. И все. Поверьте мне!
Я внимательно и цепко следил за его глазами: ни в его тоне, ни в них не было даже намека на ложь.
— Пока верю. Мария Закревская ваш человек?
Вопрос оказался неожиданным, в его глазах что-то мелькнуло, но он все же предпочел соврать.
— Мне неизвестна эта женщина.
— Вы нагло врете.
Остатки гордости заставили его вскинуть подбородок, но наткнувшись на мой жесткий взгляд, смешался и отвел взгляд.
— Мне довелось слышать эту фамилию. Но это все, — почти выдавил из себя признание подполковник.
— Давно она работает на Германию?
— Не могу знать.
— Место вашей службы?
— Главный генеральный штаб. Офицер по особым поручениям, — на этот раз он ответил четко, без запинки.
— Странно. Почему вам, офицеру штаба, поручили похищение человека? Ведь это дело разведки.
— Так получилось, — ему не хотелось отвечать, но наткнувшись на мой настойчивый взгляд, понял, что объяснить придется, и продолжил. — Будучи доверенным лицом начальника генерального штаба, я с самого начала был привлечен к этому делу. К тому же знаю русский язык.
— Благодарю вас. Это все, что я хотел узнать. Передавайте привет Вильгельму. Надеюсь, он поймет.
Услышав мои слова, в его глазах появилась надежда, но ей не было суждено сбыться.
Я встал, при этом делая вид, что собираюсь выходить, а в следующее мгновение моя вальяжная неторопливость сменилась стремительностью смертельного удара. Подполковник умер прежде, чем понял, что его жизни пришел конец. Тело медленно завалилось на бок и уже начало сползать с дивана, как я поддержал, уложив сначала тело на диван, а затем придал ему положение спящего человека и накрыл его пледом. Снова перебрал свои вещи в саквояже. Все три глушителя к пистолету оказались на месте. С их изготовлением была целая история. Мастер, которому я их заказал, здорово намучился с их изготовлением. Внутреннюю схему глушителя я помнил с картинок в Интернете, но толком объяснить не мог, и смог только кое-как нарисовать. Только с пятой модели получилось нечто путное, но и здесь была закавыка: почему-то глушители выходили из строя после пяти-шести выстрелов. Именно поэтому пришлось взять несколько штук, про запас.
Один из них положил во внутренний карман пиджака, остальные вернулись в саквояж. Туда же положил два браунинга с четырьмя запасными обоймами. В это самое я почувствовал, что поезд начинает сбавлять ход. Станция? Выглянул в окно. Сейчас мимо меня проплывали домики местных фермеров, судя по раскинувшихся вокруг них полям и огородам. Надев пальто, сел и стал дожидаться полной остановки поезда.
Под звон станционного колокола, крики носильщиков и что-то громко объявляющий голос проводника, я вышел из купе. Ступив на перрон, с небрежным видом направился к небольшому зданию вокзала, среди суетливой и громкоголосой толпы, как вдруг неожиданно почувствовал на своей спине чей-то чужой взгляд.
"Соврал немец. Они там не одни были".
Войдя в здание вокзала, резко свернул и подошел к большому окну, выходившему на перрон. Несколько минут наблюдал, но ничего подозрительного не заметил.
"Неужели показалось? — но уже через секунду мое мнение поменялось. — Не показалось".
Из вагона выскочил проводник. Мужчина с длинным носом и пышными усами. Его бледное лицо и выпученные от страха глаза, говорили о том, что он или работал на германскую разведку или был просто куплен, но так или иначе, увидев меня выходящим из вагона, забеспокоился, открыл купе и обнаружил трупы. Несколько секунд он стоял, дико озираясь, и вдруг увидев полицейского, со всех ног кинулся к нему. Я, в свою очередь, развернулся и не торопясь, чтобы не привлекать излишнего внимания, вышел из здания железнодорожного вокзала. Идя по улице, я пытался придумать оптимальный вариант своего возвращения в Берн. Самый простой способ — это было возвращение на вокзал и покупка билета на обратный поезд, но мои нестандартные физические данные и полное незнание языка сводило все достоинства этого плана к нулю, не говоря уже о том, что вокзал в самое ближайшее время наводнят полиция и филеры. Следовало искать другой способ.
Уже идя по центральной улице городка, мне стало понятно, что в нем мне не укрыться. Семь-восемь, ну может, десять тысяч жителей. К тому же они тут все друг друга знают, а значит, чужак здесь будет на виду.
"Надо как-то исчезнуть".
Время у меня пока было, так как от Пашутина я знал, что местные службы неторопливы и педантичны в своих следственных действиях, но он же, и предупредил, насколько цепко и внимательно они ведут поиски преступника. Меня не готовили как разведчика, к тому же у меня не было богатого опыта Пашутина, так что приходилось что-то выдумывать прямо на ходу.
"Надо убраться из города. Вот только как? Вокзал отпадает. Может у них есть какое-то транспортное сообщение с другими городами? Или просто уйти из города, а там по дороге уже искать попутную машину?".
Единственное, с чем мне пока везло, так это с погодой. Наступили сумерки. Моросил мелкий, нудный дождь и казалось, что воздух насквозь пропитался влагой. Уныло обвисли ветви деревьев, а пожухлая трава аккуратных газонов стелилась по мокрой земле. Редкие прохожие, подняв воротники теплых пальто, не глядя по сторонам, торопливо спешили по своим делам.
"В отель идти нельзя, их будут проверять сразу. Попробовать снять комнату, а рано утром уйти? Хм. Вот только как объясниться?".
Среди моих вещей в саквояже был русско-немецкий разговорник, но и с ним у меня было мало шансов снять жилье в незнакомом городе. Я уже начал склоняться к тому, чтобы найти на окраине какой-нибудь сарай или нечто подобное, как вдруг услышал громкие крики. Они резким диссонансом вписывались в вечернюю тишину провинциального городка, где, похоже, даже собаки не имеют привычки громко лаять. Мысль о том, что мне безразлично куда идти, заставила меня свернуть в сторону шума. Вывернув из-за угла, я понял, что источником громких звуков была какая-то старуха, стоявшая на пороге дома. Ее голос был хриплый и каркающий, словно одна из здешних мокрых ворон неожиданно обрела человеческую речь. Она кричала на молодую женщину, стоявшую по другую сторону маленького заборчика, окружавшего небольшой цветник перед домом, в окружении двух обшарпанных чемоданов, большой корзины и маленькой девочки, которая прижимала к себе куклу. Что произошло, понять было нетрудно. Эту женщину по какой-то причине выставили из дома, но она местная, а значит, она знает, где можно устроиться на ночлег.
"Может, мы договоримся? Я — ей, она — мне. Надо пробовать".
В этот момент старуха с грохотом захлопнула дверь. Я пару минут наблюдал за женщиной, надеясь, что она куда-то пойдет, но она продолжала стоять, глядя куда-то в пространство. Тогда я решил действовать сам. Подойдя к ней, я остановился напротив нее, но она словно не видела меня в отличие от дочери, сразу спряталась за спину матери.
— Фрау! Вас ист.... Помощь... нужна?! — спросил я ее, мешая русские и немецкие слова.
Женщина вздрогнула, и уставилась на меня. Отчаяние ее было настолько глубоко, что она настолько ушла в себя, что ничего не видела вокруг себя, но спустя несколько секунд пришла в себя и с испугом уставилась на меня.
— Фрау,... Блин! Как же с тобой говорить?!
Она робко спросила меня что-то по-немецки, на что я ответ покачал головой: — Нихт ферштеен.
Страх из ее глаз исчез. Она на какую-то секунду задумалась, потом спросила меня: — Руски?
— Я! — ответил ей по-немецки, а затем добавил. — Русский.
Стоило ей понять, что перед ней иностранец, как она снова растерянно замолчала, не понимая, что тому от нее надо. Пришлось мне снова продолжить разговор. Я сначала показал на нее пальцем, потом на себя, после чего сказал: — Хаус. Снять квартиру. Фюр ди нахт. На ночь, понимаешь?
Когда она никак не отреагировала на мои слова, я ткнул пальцем в нее, а затем в себя, после чего достал бумажник. Этим я хотел сказать, что деньги есть, осталось только найти жилье, но как и должно было случиться, женщина все поняла по-другому. Это было видно по ее залившемуся красной краской лицу, но уже то, что она не закричала и не попробовала меня ударить, давало надежду. В наступивших сумерках трудно было что-то разглядеть на ее лице, но спустя минуту она кивнула головой в знак согласия. Женщина даже попыталась улыбнуться, видимо пыталась начать играть роль шлюхи, но судя по чуть подрагивающим губам, она охотнее бы сейчас зарыдала во весь голос.
"Дура швейцарская! — подумал я, а вслух сказал по-немецки: — Идем. Где?
Женщина с минуту думала, потом взяв за руку дочку, а в другую руку — корзину, посмотрела на меня, а потом на чемоданы. Я взял ее багаж, и мы пошли, петляя по улочкам. Спустя какое-то время мы подошли к двери двухэтажного дома. Она постучала, а через минуту на пороге показалась плотная, высокого роста женщина. После короткого разговора, во время которого хозяйка дома не раз бросала в мою сторону любопытные взгляды, нас пригласили в дом. Я поставил вещи, затем поздоровался с хозяйкой по-немецки: — Добрый вечер, фрау.
Она мне ответила и замерла выжидающе.
"Все правильно. Швейцарцы люди практичные, поэтому надо начать с оплаты. Это должно произвести впечатление и сгладить шероховатости".
Достав бумажник, я вытащил пачку денег, тем самым демонстрируя перед женщинами свою состоятельность. При виде денег губы у хозяйки растянулись в холодно-вежливой улыбке. Ей, судя по всему, понравился мой деловой подход. Зная покупательную способность местных денег, я отделил банкноту в десять франков и протянул ее хозяйке. Та быстро сунула ее в большой карман на переднике и, растянув губы в вежливой улыбке, показала на лестницу, ведущую наверх. Взяв вещи, я направился к лестнице. Комната оказалась спальней, в которой стояла большая двуспальная кровать, зеркало-трюмо, пара стульев и кушетка. Хозяйка коротко переговорила с моей попутчицей и ушла. Та уже начала расстегивать пальто, но заметив мой взгляд, замерла и покраснела. Нервничая, она несколько раз обвела взглядом комнату, а затем начала снимать пальтишко с дочки, которая стояла посреди комнаты с удивленным и непонимающим лицом. Девочке, наверно, было четыре— пять лет, но на удивление, она не капризничала и почти ничего не говорила. Только когда мать посадила ее на кушетку, она что-то ей сказала, после чего та сразу посмотрела на меня. Поймав ее вопросительный взгляд, я спросил по-немецки: — Что?
Она сказала, но сразу увидела, что я ничего не понял, показала жестом, что ест. Я согласно кивнул головой, достал бумажник и спросил: — Идем в кафе?
Услышав знакомое слово, она поняла меня, потом начала говорить, спохватилась и стала тыкать пальцем в пол, а потом показывать жестом, что ест. Хозяйка пригласила нас на ужин. Я так и не понял: входит ужин в оплату жилья или нет, но решил, что надо расплатиться с женщиной за ее услугу и пусть она понимает как хочет, после чего протянул ей пятьдесят франков. При виде денег она вздрогнула, словно ее хлыстом ударили, жутко смутилась, покраснела, но деньги взяла и, опустив голову, стараясь не смотреть на меня, неловкими, судорожными движениями стала снимать с себя пальто. Она была молода, довольно мила и имела неплохую фигуру, правда ее светло-коричневое платье, купленное на какой-то дешевой распродаже, сидело на ней бесформенной грудой, по большей части скрывая все то, что дала ей природа. Сняв пальто, я повесил его в шкафу, после чего подошел к трюмо и стал рассматривать семейные фотографии. Хозяйка и ее муж, большой и крупный мужчина. На двух фото он был снят одетым в мундир. Ткнув пальцем, я спросил по-немецки: — Солдат?
Она подошла, затем отрицательно покачала головой и повторила несколько раз: — Нет. Не солдат. Нет.
— Ладно, бог с ним. Как тебя зовут? — и показал пальцем на нее.
Она видно поняла мой вопрос, в очередной раз покраснела, и сказала: — Магда, — потом подошла к девочке, сидящей на кушетке и играющей с куклой, погладила ее по голове и сказала: — Эльзи.
Я ткнул себя пальцем в грудь и сказал: — Сергей.
Она натянуто улыбнулась. В этот самый миг пришла хозяйка с постельным бельем и пригласила нас к столу. Ужин прошел почти в полной тишине, не считая нескольких фраз между Магдой и хозяйкой дома. Встав из-за стола, я на несколько секунд задержался у фотографии ее покойного мужа, судя по траурной ленте, висевшей на ней. Хозяйка, стоя у стола, назвала его имя, и что-то добавила по-немецки. Я не понял и она, видя это, подойдя к фото, ткнула пальцем в погоны его формы. Я пожал плечами. Секунду она соображала, а потом поманила меня к лестнице. Зайдя в спальню, она подошла к шкафу, достала откуда-то из глубины мундир своего покойного мужа. Насколько я мог сообразить по эмблемам в петлицах, он относился к почтовому ведомству.
— Почтовый служащий? — спросил я.
В ответ она пожала плечами, как бы говоря, что не поняла. Мне больше ничего не оставалось, как сказать: — Гут, — и тем самым завершить наш разговор. Хозяйка ушла, и мы остались одни. Магда стала играть с дочкой, а я сев на стул, стал прокручивать в голове пришедшую в голову мысль, а когда они вышли, а я сразу подошел к шкафу. Сбросив пиджак, примерил мундир, но он оказался мне мал, зато шинель, если ее одеть прямо на рубашку, оказалась мне впору, также как и зимняя шапка с кокардой.
"А больше мне ничего и не надо. Если бы Магда согласилась поехать. Хм. Почтовый служащий, вместе с женой и дочерью, едет в Берн".
Магда вернувшись, принялась укладывать девочку спать на кушетке, но я, подойдя к ним, жестами объяснил ей, что они будут спать на кровати, а мне пусть оставят диванчик. Женщина, наверно с минуту, удивленно смотрела на меня, потом взяла дочку и перенесла ее на кровать. Когда дочка заснула, Магда в некоторой растерянности сидела на кровати, искоса бросая на меня взгляды. Пришло время рассчитываться, но как? Я приложил палец к губам, а затем поманил ее к себе, жестом показывая, чтобы она села рядом. Со смущенным и красным лицом она неловко села рядом, опустив глаза. Я достал разговорник и под ее удивленным взглядом, стал составлять фразы.
— Магда. Ехать в Берн. Со мной.
Она начала говорить, но опомнилась и ограничилась короткой фразой, которую мне удалось понять: — Согласна. У меня родная сестра в Берне.
Снова перелистал разговорник и выдал следующую фразу: — Мне нужна одежда, — после чего ткнул пальцем в фотографию.
Она недоуменно на меня посмотрела, но когда я добавил: — Хочу купить, — и она удивленно посмотрела на меня, но тут же закивала головой, дескать, поняла.
"Надеюсь, что ты действительна поняла".
Она начала говорить, но в следующий момент оборвала сама себя и ткнула пальцем в пол: схожу, узнаю. Я согласно кивнул головой. Владелица дома оказалась практичной женщиной и без всяких вопросов назначила цену в семьдесят франков. Я отрицательно покачал головой и дал ей банкноту в пятьдесят франков. Хозяйка взяла ее, при этом не смогла сдержать довольной усмешки. Судя по всему, она явно не прогадала. Мы снова остались одни. Магда, сидя на кровати, бросила на меня пару смущенных взглядов. Я понял, встал, прикрутил лампу, а затем сев на диванчик, демонстративно отвернулся. После десяти минут легких звуков и шорохов, установилась тишина, тогда я сел нормально, невольно бросив взгляд на кровать, но что-то увидеть под пышной периной на необъятной кровати было трудно. Снял рубашку, я принялся поудобнее устраиваться на кушетке. Сон не шел. Неожиданно со стороны кровати раздались шорохи, а затем послышался звук еле слышных шагов. Я приоткрыл глаза. Магда стояла передо мной, в ночной рубашке. Керосиновая лампа, света давала мало, но и его хватало видеть, как ходит от волнения ее грудь.
— Сергей.
Когда прозвучало мое имя, стало понятно, что она не мимо проходила, а пришла отдать долг вежливости. Если это можно так назвать. Мой взгляд невольно остановился на низком вырезе, из которого виднелась ложбинка меж двух высоко стоящих упругих грудей. Неожиданно мне захотелось их потрогать, почувствовать их упругость. Увидев мой жадный взгляд, женщина напряглась и снова, как девочка, покраснела, но переломив себя, слабо улыбнулась, а затем, резко опустив руки, схватила за подол ночной рубашки, и резко задрала ее, желая снять. Не знаю, насколько она сознавала красоту своего тела, но задранный подол обнажил отлично сложенное, а от этого еще более соблазнительное, женское тело с бесстыдно торчащими грудями. Я вскочил, даже не зная, чего хочу, но ночная рубашка уже упала на пол, а ее руки легли на мои плечи.
Ночь, как мне вначале думалось, оказалась не длинной, а наоборот, удивительно короткой, и все благодаря пылкой страсти Магды, у которой, судя по всему, давно не было мужчины.
Посадка на поезд прошла без малейшей заминки. Я поймал на себе несколько внимательных и цепких взглядов полицейских, но никто из них так и не смог до конца поверить в то, что почтовый чиновник, идущий по перрону с женой и маленькой дочкой на руках, и есть разыскиваемый убийца. Спустя четыре с половиной часа мы прибыли в Берн. Я помог Магде устроиться в маленькой гостинице, расположенной недалеко от вокзала, оплатив двое суток, после чего отдал ей еще сто франков, за что удостоился нежного объятия и поцелуя. Мы оба помогли друг другу, оба выполнили друг перед другом обязательства, как это понимали, а теперь могли быть свободны. Выйдя из отеля, я оглянулся по сторонам и, завидев кафейню, зашел в нее. Если у Магды ее трудности шли к концу, то у меня они только начинались. Надо было решать, что делать дальше. Впрочем, план, в общих чертах, определился у меня в голове, еще по дороге. В его основе лежал визит к шпиону-двойнику — Марии Леопольдовне Закревской. Правда, шансы, что я застану ее в отеле, где она жила, были пятьдесят на пятьдесят. Если немецкая агентура в курсе, что имел место мой побег, то, скорее всего, ее уже переселили в другое место, а меня в номере ждала засада, но если нет, то был шанс прояснить судьбу моих товарищей.
К сожалению, проводник поезда, являлся внештатным сотрудником немецкой разведки. Ему платили за то, чтобы он, не вмешиваясь, проконтролировал доставку груза или человека в Берлин. Если бы что-то пошло не так, он должен был сразу позвонить и сказать, каждый раз новую, кодовую фразу — своего рода пароль, означающий, что операция провалена. Так он и сделал, поэтому германский резидент в Берне уже спустя час знал, что "посылка" до Берлина не доехала. Тут же последовал звонок в Берлин, откуда сразу последовал категорический приказ: Богуславского взять живым или мертвым! Буквально через час номер Закревской превратился в капкан на крупного зверя. Два боевика в самом номере, еще двое в соседнем номере и в качестве страховки — находящаяся на коридоре, женщина — агент, изображавшая горничную.
Мои физические данные не позволяли укрыться в толпе, поэтому я решил кинуться в другую крайность. Зайдя в писчебумажный магазин, я приобрел приличных размеров коробку, красивую упаковочную бумагу и ярко-голубую ленту, так что к отелю уже подходил с большим красиво перевязанным подарком, который нес в обеих руках, который невольно приковывал внимание прохожих. Уже подходя к отелю, я заметил, что люди обращают внимание не только на меня и, осмотревшись, заметил, что впереди меня идет довольно необычная парочка. Первым шел юноша-курьер в униформе, несущий корзину цветов, а за ним, в шаге, важно выступал щеголеватый молодой человек, в желтом пальто, белом в черную клетку шарфе и белой кепке-букле. Я уже собрался обогнать их, как в последнюю минуту подумал: — А вдруг они тоже к Закревской? Гм. Мне такие свидетели не нужны. Ладно. На месте будем решать".
Обдумав ситуацию, я сбавил шаг и пристроился в след маленькой процессии. Молодой человек, которому очевидно нравилось всеобщее внимание, вдруг увидел, что люди теперь не просто бросают любопытные взгляды на него, а останавливаются, тычут пальцами, и довольно живо обсуждают. Их можно было понять. Наша процессия смотрелась довольно ярко и живо, особенно на фоне унылой зимней погоды. Уже у самого отеля, молодой человек догадался обернуться и, увидев меня, нахмурился. Угадать его мысли было нетрудно: конкурент. У меня тоже исчезли сомнения в том, куда идет франт. Мы обменялись презрительными взглядами, при этом я скорчил подобающую рожу, но конкурент, очевидно оценив ширину моих плеч, ничего не сказал, решив ограничиться громким хмыканьем. В том же порядке, наша сборная команда, пройдя фойе отеля, проследовала к лифту, вызвав некоторое оживление среди клиентов и работников отеля. Выйдя на третьем этаже, я удостоился еще одного презрительного взгляда соперника, а так же невнятного бурчания под нос, после чего мы двинулись по коридору все в том же порядке.
Паулина Вайс, изображавшая горничную, была на хорошем счету резидента немецкой разведки в Берне и не только потому, что какое-то время они были любовниками. Она умела не только хорошо стрелять, но и работать головой, именно поэтому ее и привлекли к операции. Ее не ввели в заблуждение моя форма и подарочная коробка, но зато поставили в тупик франтоватый мужчина и курьер. Кто они? Сообщники русского агента или случайные люди? Ее задачей был сигнал тревоги на случай непредвиденных обстоятельств, который заключался в стуке в дверь соседнего номера, где находилась вторая пара боевиков, и условной фразе: — Господин, вы просили постучать!
Решив, что хуже не будет, она направилась по направлению к номеру. Напряженность во взгляде, а так же несколько излишняя торопливость, которую женщина проявила, когда пошла к близлежащему номеру, дали мне понять, что это ловушка. Сознание не успело толком оценить ситуацию, как тело уже начало действовать. В тот самый момент, когда курьер остановился у номера певицы и занес руку, чтобы постучать, я метнул "подарок" в "горничную". Мой бросок заставил всех на короткое время замереть в неподвижности, правда "горничная" пришла в себя быстрее, инстинктивно пытаясь уйти от летящей в нее коробки, а уже в следующий миг я оказался около нее. Крик, так и не успел вырваться из перебитого горла, а следующий удар стал для нее смертельным. Мой соперник, вместе с курьером, при виде молниеносной и хладнокровной расправы продолжали стоять у двери в полной прострации. Их ошеломление, видно достигло пика, когда поднес палец ко рту в жесте молчания и тихо попросил:
— Вы тут немного постойте, пока я уйду. И еще. Не шумите, пожалуйста. Хорошо?
Не сводя с меня глаз, оба, все еще находясь в шоке, почти синхронно кивнули головами. Только когда я проходил мимо них, они шарахнулись от меня к стене и снова замерли, не отводя от меня глаз, словно кролики под взглядом питона. Когда я входил в лифт, то еще раз обернулся — оба продолжали стоять в тех же позах, не сводя с меня глаз.
В течение двадцати минут я шел неспешным прогулочным шагом, пока не посчитал, что отошел от отеля на достаточное расстояние, после чего зашел в первую, попавшуюся на глаза, кофейню.
— Кофе, пожалуйста, — попросил я по-немецки у подошедшей официантки.
Сидя с чашечкой кофе, я стал смотреть сквозь стекло на улицу и думать, как мне поступить дальше. Передо мной стоял единственный и в тоже время жизненно важный вопрос: ЧТО ДЕЛАТЬ?
Оставшись один, без знания языка в чужой стране и имея на хвосте немецкую разведку, у меня с каждым часом оставалось все меньше шансов выжить. Попытка выяснить судьбу своих товарищей провалилась, и не по моей вине. Обвинить себя в том, что я ничего для их спасения не предпринял, я не мог, но Пашутин в этой все еще чужой для меня эпохе неожиданно стал для меня первым (и пока единственным) другом. Как тут бросишь друга? К тому же оставался еще один, пусть слабый шанс. На подобный случай мы с Сухоруковым получили от полковника соответствующие инструкции, которые требовалось применить на случай утери с другими членами группы. Причем сам Пашутин скептически отнесся к этой инструкции, заявив, в случае прямой угрозы жизни надо брать руки в ноги и бежать в сторону границы, а там добираться до России. Суть инструкции состояла в следующем: при потере связи или контактов агент должен был с двенадцати до часа дня находиться у входа в артистическое кафе под названием "Грустный арлекин". Ожидать встречи он должен был два дня подряд, а потом, если никто не придет, надеяться только на себя.
"Сегодня я опоздал. Значит, пойду завтра, а пока надо найти жилье на сегодняшнюю ночь и разведать обстановку возле "Арлекина".
ГЛАВА 12
Нужное мне кафе нашлось в двадцати минутах неспешной ходьбы от центра города, на небольшой площади — перекрестке четырех узких и извилистых улочек. Еще на подходе были слышны взрывы смеха, а подойдя поближе, увидел пестро одетую группу подвыпивших актеров, завсегдатаев этого места. Один из них, находясь в центре внимания, сейчас что-то громко и оживленно рассказывал, при этом, очевидно, подчеркивая наиболее яркие и острые моменты мимикой и жестами, что нередко вызывало веселые выкриками и смех его слушателей. Об этом кафе Пашутин сказал так: излюбленное место художников и артистов, которые звезд с неба не хватают. Они забегают сюда выпить кофе, опрокинуть рюмочку-другую, обменяться новостями или отпраздновать какое-либо торжество. Проходя мимо веселящейся компании, мне довелось услышать выступление еще одного персонажа из завсегдатаев данного заведения, правда, прозвучало оно на минорной ноте. На пороге "Арлекина" показались две мужские фигуры, даже на первый взгляд сразу было заметно, что они хорошо набрались. Вдруг один из них резко остановился, сдернул с головы шляпу и, подняв лицо к темно-серым тучам, висящим над головой, затянул замогильным голосом какой-то монолог. Приятель несколько минут слушал его, а потом, резко дернув за рукав, чуть ли не волоком потащил его за собой. Чтецу — декламатору, который от его рывка чуть не упал, поневоле пришлось заткнуться, чему я был только рад, так как его громкий, с хрипотцой, голос несколько раздражал.
"Хм. Интересно, каково здесь живется местным жителям при таких сольных выступлениях?".
Эта мысль мелькнула у меня в голове и тут же пропала, пока я шел по улице, отмечая в памяти расположения магазинов, арок и проходов между домами. Сейчас я мысленно рисовал для себя схему участка города, где отправной точкой стала перекресток улиц перед кафе, на котором вдоль четырех улиц расположились магазины и лавочки. Через дорогу напротив "Грустного Арлекина" расположилось сразу несколько лавок, где торговали зеленью, мясом и мелкой бакалеей. На противоположной стороне маленькой площади находились магазины другого рода, рангом повыше, и даже в какой-то мере были связаны с миром искусства. Первым от угла шел букинистический магазин, за ним антикварный, а дальше всех — ювелирный. Обойдя окрестности, при этом стараясь отметить наиболее подходящие пути отступления, я попытался выстроить план своих действий на завтра, исходя из следующих предположений. Немецкая разведка теперь точно знает, что я нахожусь в Берне и при этом пытаюсь выйти на своих товарищей. Если они каким-то образом знают о месте встречи, то им проще поставить новую ловушку, чем искать русского в городе с населением в восемьдесят тысяч человек, а если считать с пригородами, то и все 100000 будет.
"Если у них Пашутин и Сухоруков, то, скорее всего, в качестве приманки они поставят Сухорукова, так им легче манипулировать. Немцы знают, что их можно просчитать, но при этом знают, что сила, впрочем, как и швейцарская полиция, на их стороне. Значит, надо как-то уравнять силы. Вот только как? Я не профи в подобных делах. Место открытое и скрытного пункта наблюдения здесь найти невозможно. Если только не купить лавку целиком, что просто нереально. Конечно, можно пригрозить хозяину оружием.... Хм. Оружием.... Ограбление! Вот что мне надо! Только не лавки, а ювелирного магазина! Он находиться от "Арлекина" дальше всех остальных магазинов и поэтому ставить агента там нет смысла. Ха! Похоже, я нашел решение проблемы!".
Когда я снова вышел к ювелирному магазину, наступили сумерки. Витрина магазина была ярко освещена. Сквозь стекло было видно, как продавец, льстиво улыбаясь, показывал колье супружеской паре. Второй продавец, со стороны, со скучающим взглядом, наблюдал за ними. Неожиданно в глубине магазина шевельнулась темная фигура, чуть позже она вышла свет. Это был охранник.
"То, что надо! Я вхожу в магазин, изображаю ограбление, а затем иду на встречу. Думаю, пяти минут продавцам хватит, чтобы позвонить в участок и вызвать полицию. Хм. Вообще-то это дело нельзя пускать на самотек.... Надо самому. Над этим вопросом, похоже, надо подумать. Кстати, надо еще прикинуть, что у меня с оружием... и защитой. Погоди-ка! Я же видел магазин оружия, когда искал отель. Надо обязательно заглянуть туда".
Весь день до самого вечера, а так же с самого утра у меня был предельно занят подготовкой к встрече. Она была единственным шансом как-то исправить положение, а любая ошибка в плане могла стоить мне жизни или плена. Всего предугадать невозможно, но тщательно подготовившись, можно рассчитывать на удачу, так как победы в моем положении не предвиделось. Почему? А где это видано, чтобы победители спасались бегством от противника? А так оно и будет!
У меня мелькнула мысль прийти перед встречей на место и оглядеться, но я не стал этого делать. К сожалению, рост и ширина плеч очень сильно выделяли меня из толпы, а значит, а значит, меня могли заметить и проследить. У меня и сомнений не было, что немцы, организовывая засаду, напичкают агентами и боевиками все близлежащие лавочки и подворотни, в особенности, если их посвятили в подробности моего бегства.
Без десяти двенадцать я подошел к ювелирному магазину. Зайдя в магазин, повернул табличку на двери с "Открыто" на "Закрыто", после чего оглушил кулаком охранника, затем достал пистолет и загнал в дальний угол магазина покупательницу и двух продавцов.
— Где телефон?! — спросил я по-немецки у продавцов. Один из них робко указал на противоположную стену. На ней висел солидный ящик, украшенный завитушками и массивной трубкой. Я подтащил его к телефонному аппарату и дважды повторил: — Ограбление! Полиция! Звони!
Все эти слова я вчера почерпнул у своего портье, который чуть с ума не сошел, пока не понял, что мне от него надо. Продавец набрал номер, потом стал повторять как попугай, с испугом глядя на меня: — Полиция! Ограбление! Полиция!
Потом еще с минуту отвечал на вопросы дежурного полицейского, но стоило ему продиктовать адрес, как я вырвал из его руки трубку и бросил ее на рычаг, после чего улыбнулся ничего не понимающему продавцу и сказал: — Гут! Шнель! Комм!
Отправив ничего не понимающего продавца в угол к остальным заложникам, я убрал в кобуру пистолет, затем достал часы и щелкнул крышкой. Без минуты двенадцать. Спрятав часы, я повернулся к заложникам и снова улыбнулся.
— Гут! Зер гут!
Но заложники, несмотря на улыбку и успокаивающие слова, не торопились расслабляться, очевидно, приняв меня за сумасшедшего. Подойдя к двери, я выглянул наружу. Кругом было тихо и спокойно. Несколько минут постоял, а потом медленно пошел навстречу своей судьбе, провожаемый, полными удивления, взглядами покупательницы и продавцов. Я знал, что прибывшим полицейским укажут направление, в котором ушел ненормальный преступник.
"С богом, Сергей Александрович! — только я успел так подумать, как увидел фигуру Пашутина, стоявшего недалеко от входа в кафе. Увидев меня, он отвел глаза и сделал вид, что не узнает. Лицо его было бледным и напряженным. Мозг невольно отметил, что по сравнению со вчерашним вечером на маленькой площади было тихо и немноголюдно.
Из овощной лавки вышла молодая женщина и направилась ко мне. В одной руке у нее была открытая сумочка, в которой она что-то искала. Почти одновременно с ее появлением показались двое молодых людей в коротких кожаных куртках, которые выйдя из-за угла, шли, громко смеясь. Все это я отмечал, неторопливо шагая в сторону Пашутина. Вот из кафе вышел, чуть покачиваясь, мужчина с пышными усами. Все они появились с разных сторон, и я оказался в окружении. Время внезапно стало тягучим, а минуты тянулись и тянулись, растянутые длинными-длинными секундами.
"Где эта чертова полиция?! — не успел я так подумать, как услышал приближающийся рев моторов. Пришла пора действовать! Вдруг неожиданно сработала моя интуиция, сыграв тревогу. Выхватив пистолет, я рванулся с места, держа курс прямо на Пашутина. Спустя секунду раздался отдаленный звук выстрела, и в то же самое мгновение у меня за спиной противно взвизгнула пуля, ударившись о брусчатку и уйдя в рикошет. Мысль о снайпере появилась и мгновенно исчезла, так как в следующее мгновение я увидел пистолет в руке молодой женщины. Выстрел. Меня ощутимо ударило в грудь. Я выстрелил в ответ. Краем глаза я видел, как пуля отбросила ее к витрине лавки, слышал крик, а уже в следующую секунду выбросив на бегу руку, выстрелил в сторону "кожаных курток", уже готовых в меня стрелять. В этот самый момент ударило сразу несколько выстрелов. Две из них ударили мне в спину, а одна пробила рукав пальто. Мой результат оказался лучше. Один из парней резко дернул головой, словно пытаясь вытряхнуть попавшую в ухо воду и обмякнув тряпичной куклой, повалился на мостовую. Второй агент успел еще раз выстрелить в меня, и тут же меняя позицию, отскочил в сторону. Я выстрелил в его сторону и закричал:
— Пашутин, ходу!
В этот самый момент на перекресток выскочили и резко затормозили две полицейские машины, откуда выскочили с криками, бросить оружия и сдаваться, местные представители власти. Выстрелы мгновенно прекратились, а уже в следующее мгновение я уже сворачивал за угол. Остановившись, я прислушался. Был слышен громкий топот ног одного человека. Только он появился из-за угла, как я снова рванул с места. Какое-то время мы бежали вместе, петляя по узким, кривым улочкам Берна, не обращая внимания на шарахающихся в разные стороны горожан.
— Сергей! Все! Остановись! — вдруг прохрипел он, остановившись. Несколько минут мы стояли, тяжело дыша, бросая взгляды по сторонам, пока Пашутин вдруг неожиданно не ткнул меня пальцем в грудь и не спросил: — Эй, парень, а это что?!
Я опустил глаза и увидел дырку в пальто, пробитую пулей.
Подойдя, он прошелся пальцами по моему пальто: — Одна дырка. Две. Ты что броню одел?
— А ты как думал?! — ответил я и неожиданно для себя расхохотался. Все-таки напряжение давало о себе знать. Расстегнув пальто, я продемонстрировал ему немецкий нагрудник Sappenpanzer образца 1916 года. Он мог одеваться и сзади и спереди, поэтому я приобрел сразу две штуки, превратившись на короткое время в средневекового рыцаря. Пашутин оглядел его, затем пощупал и спросил: — Где взял?
— Купил. Почти все деньги, что со мной были, отдал за этот наряд.
— Гм. Сколько же оно весит твое украшение?
— Скромно. Полтора пудика.
Он восхищенно покачал головой: — И ты с таким грузом так бежал, что наверно не любая лошадь угонится!
— Это ты что ли та самая лошадь?
— Ха-ха-ха! — теперь уже развеселился Пашутин.
— Хватит смеяться. Лучше помоги освободиться!
Подавив очередной смешок, полковник сказал: — Извини. Это от нервов. Повернись боком.
— Ну как ты? — спросил я его, одев пальто.
— Так просто и не скажешь. Ты где остановился?
— На окраине.
— Пошли!
По дороге мы завернули в магазин, купив на последние деньги продуктов и пива. Придя в мой номер, мы сразу выпили по бутылке пива, а потом стали есть. Утолив первый голод, Пашутин как-то резко откинулся на спинку стула, какое-то время смотрел на меня, словно что-то искал только ему известное, потом сказал: — Я ждал тебя и в то время боялся, что ты придешь. Ты был моей последней надеждой, Сергей.
Я пожал плечами в ответ. Это лирическое начало, похоже, было следствием эйфории, когда человек, приговоренный к смерти, начинает понимать, что каким-то чудом спасся.
— Ты мне скажи, зачем тебе надо было идти на такой риск? — продолжил Пашутин. — Другой бы на твоем месте трижды подумал перед тем, как пойти... почти на смерть. Я тоже не исключение. Знаешь, временами мне тебя просто не понять! В тебе нет ни страха, ни ярости! Словно все человеческое у тебя запрятало в каком-то глухом и темном углу твоей души! И это пугает больше всего! Никогда не знаешь, что ожидать от такого человека! Я мог бы предположить, что тобой управляет холодный расчет, но откуда ему взяться при твоей биографии?!
Я усмехнулся, видя, как этот волевой и сильный человек выплескивает свой накопившийся за эти дни страх.
— Ему смешно! Именно поэтому временами ты мне кажешься отлитым изо льда.
— Миша, к чему весь этот разговор?
— Не знаю. Просто иной раз хочется убедиться, что ты живой и нормальный человек.
— Убедился?
Еще один взгляд и ответ-вопрос: — Может мне тоже начинать верить в ангела с железными крыльями?
— Это лично твое дело, — недовольно буркнул я, так как разговоры на эту тему меня раздражали.
— Да мое. Лично мое, — как-то задумчиво и грустно проговорил полковник, глядя куда-то мимо меня. Только сейчас я понял, что Пашутина что-то гложет. Просто до этого его душевные страдания не были так заметны на фоне всех этих событий. — Знаешь, Сергей, я вчера ночью только под утро забылся. Сон был короткий, но яркий и четкий. Митька приснился. Студент был живой, веселый, и какую-то мне веселую историю рассказывал.
Я внимательно посмотрел на Пашутина.
— Он мертв?
— Да. Его пытали, а потом убили. Меня взяли утром на выходе из номера, я даже толком не успел понять, что происходит, как получил порцию хлороформа. Очнулся уже спустя несколько часов, в подвале, рядом с телом Дмитрия. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Хотелось выть от ужаса, который проник в мою душу. Если бы в тот момент немцы начали меня допрашивать, я бы, возможно,... мог стать предателем. Один, рядом с трупом своего товарища, в ожидании самого плохого.... Нет, не о том я говорю! Неожиданно дверь в мою камеру открылась, и через порог шагнул глава немецкой разведки в Берне господин фон Крауф, в сопровождении двух головорезов.
Они, оказывается, узнали от Дмитрия о месте встречи и теперь предлагали мне пойти к "Арлекину" в качестве приманки, обещая мне за это свободу. Мне было совершенно непонятно, как ты выкрутился, но при этом надеялся, что тебя в Швейцарии уже нет. Причем был настолько в этом уверен, что когда увидел тебя, честное слово, первый раз в жизни растерялся.
— Зачем я пришел, Миша? Думаю, дай попрощаюсь с друзьями перед дальней дорогой, о то вдруг нескоро увидимся.
— Попрощаться с друзьями, значит, пришел, — повторил он и вместо того, чтобы принять мою шутку и хоть немного расслабиться, наоборот, напрягся, это было видно по закаменевшему лицу и желвакам, обозначившимся на скулах. — Да, это правильно. Я тоже попрощался с Дмитрием и попросил у него прощения, а затем поклялся: если останусь жив, приду и убью этих тварей. Всех до одного! Глотки порву!
Его взгляд изменился, стал тяжелым, злым, давящим, а руки, лежащие на столе, сжались в кулаки, да так, что побелели костяшки пальцев.
— Тогда чего мы сидим? — спросил я его.
Пашутин бросил на меня недоуменный взгляд, словно не веря в мои слова.
— Ты предлагаешь пойти прямо сейчас?
Я согласно кивнул головой. Он как-то по-особому зло усмехнулся и воскликнул:
— Свершим святую месть! Око за око, зуб за зуб!
В его словах не было пафоса, а только неутоленная ярость. Сейчас он напоминал не человека, а палача, готового пролить сколько угодно крови для утверждения справедливости.
— Тогда давай готовиться.
Публичный дом мадам д`Оранже был похож праздничную елку из-за обилия цветных лампочек, развешанных гирляндами на фасаде здания. Пройдя мимо дома, Пашутин свернул за угол, после чего провел меня к арке проходного двора, расположенного наискосок дежурного входа в бордель. Нам хорошо было видно, как под неяркой лампой в жестяном абажуре, висевшей на козырьке над дверью, стоял охранник, засунув руки в карманы пальто. Его лицо выглядело бледной размытой тенью из-под полет шляпы, но я не сомневался, что он настороже и внимательно наблюдает за всем происходящим на улице. Время от времени он оглядывался по сторонам, переступал с ноги на ногу и ежился, поводя широкими плечами под толстой тканью пальто. Ветер, гуляющий по проулку, был холодный, сырой и резкий, пронизывающий до костей. Спустя какое-то время охранник достал часы и посмотрел время.
Как мне рассказал по дороге полковник, публичный дом является штаб-квартирой немецкой разведки. Это был наилучший вариант для встречи с агентами и осведомителями, которые приходили сюда под видом клиентов. Здание почти целиком было отдано под публичный дом, только черный ход вел к отдельной части дома, куда не было хода никому. Отсюда имела начало лестница, ведущая в глубокий подвал, расположенный под домом. Немецкая разведка приспособила его для своих тайных нужд. Комната для допросов, две камеры для заключенных, а так же кабинет для особо тайных, приватных бесед. Всего это Пашутин не знал, но ему нетрудно было догадаться, когда его проводили мимо них.
Некоторое время мы наблюдали за охранником. Темное покрывало зимнего вечера надежно скрывало нас не только от глаз агента, но и от любого другого постороннего взгляда. Весь расчет был на бесшумность оружия и отравленные пули, которые должны были обеспечить тихую смерть часовому и его сменщику. Теперь нам оставалось только ждать. Вот охранник снова достал часы и посмотрел на время, затем спрятал их, после чего развернулся к двери и стукнул несколько раз. Я ожидал, что дверь откроется и приготовился стрелять, но вместо этого в двери открылось маленькое окошечко на уровне головы. Оно выделилось ярким квадратом на фоне темной двери. Они перекинулись короткими фразами, после чего окошко закрылось, а спустя минуту распахнулась входная дверь. Охранник, стоящий на улице, немного посторонился, и я увидел темную плотную фигуру в проеме двери. Не раздумывая ни секунды, я поднял пистолет и произвел два выстрела. Две фигуры охранников какую-то секунду стояли неподвижно, а потом медленно и беззвучно стали заваливаться за землю. Выскочив из-под арки, мы кинулись к открытой двери. Есть еще там кто-нибудь или нет?
Нам повезло, больше никого не было. Мы быстро втащили охранника внутрь и закрыли дверь. Теперь я смог оглядеться. Короткий и широкий тамбур, в котором стоял диван и урна. Пол закрывала грязная дорожка, тянущаяся к двери, расположенной на противоположной стороне коридора. Бросил взгляд на охранников, чьи лица сейчас напоминали посмертные маски — слепки.
— Куда нам дальше? — спросил я Пашутина, который, как и я, сейчас рассматривал покойников.
— Здесь недалеко вход в подвал. Когда меня выводили, вся дорога заняла несколько минут. Перед входом в подвал стоял еще один охранник, — с этими словами ротмистр осторожно подошел к двери, ведущей в общие помещения, и осторожно потянул за ручку. Та поддалась. Увидев, что дверь открывается, я быстро поднял руку с пистолетом, но оказалось, что дверь снаружи замаскирована тяжелыми шторами. Пашутин осторожно их раздвинул и посмотрел в щелку, потом повернул ко мне голову и приложил палец к губам. Я бросил на него вопросительный взгляд, на что он мне ответил жестом: подойди!
Подойдя, я посмотрел и увидел еще одного охранника. Его могучую фигуру обтягивал темно-синий с отливом костюм. С левой стороны пиджака была видна выпуклость. Пистолет. Он стоял перед стеной, задернутой такими же плотными и тяжелыми шторами. Неожиданно послышались голоса двух мужчин, которые шли в нашу сторону. Смена? Пашутин положил руку мне на плечо: отойди! — после чего сам приник к щели. Спустя пару минут по спокойствию ротмистра мне стало понятно, что мужчины проходят мимо, но в следующую секунду он резко отпрянул и шепнул: — Убери охранника. Быстро.
Не понимая, что он задумал, я резко отодвинул штору и выстрелил навскидку прямо в широко раскрытые глаза немца, который услышав шорох, развернулся в мою сторону. Спустя пару минут мы затащили в коридор третий труп. Закрыв дверь, мы подошли и остановились у входа в подвал. Судя по всему, эта часть здания была искусственно отгорожена от остальных помещений, а соединяла их с борделем только дверь, через которую только что вошли двое мужчин. Пашутин с минуту раздумывал, а потом сказал:
— Дай мне твой пистолет, а сам стой здесь и изображай охранника. Сними только пальто. Если услышу звуки стрельбы, то пойму что надо выбираться наверх. Но лучше будет, если мы обойдемся без нее. С Богом!
Стоять мне пришлось долго, не менее часа, пока за шторой, закрывающей вход в подвал, послышался легкий шум. Рука сама нырнула за обшлаг пиджака. Резко шагнув в сторону, я развернулся, готовый выхватить пистолет. Штора пошла в сторону и в проеме показался Пашутин. Лицо белое, глаза блестящие, дикие. Он посмотрел на меня, потом поставил на пол, основательно набитый саквояж, судя по его раздувшимся бокам, и глухим голосом сказал: — Продержись еще минут двадцать. Хорошо? — и исчез за шторой.
Эти двадцать минут растянулись на все сорок. Я уже был готов спуститься в подвал сам, когда он появился. Лицо бледное, напряженное, глаза блестят, при этом он нервными движениями, раз за разом, вытирал руки платком, заляпанным кровью. Какое время он так и стоял, глядя мимо меня куда-то в пространство, а потом вдруг неожиданно заговорил звенящим от возбуждения голосом:
— Митька мне чем-то сына напоминал. Такой же чернявый, худой, долговязый. Думал из него человека сделать! И сын умер, и Митька.... И оба перед смертью мучились! Сын в горячке метался.... Придет в себя, пить попросит.... Так четверо суток.... И второй.... Мальчишку-то, зачем пытали, твари?! Зачем?! Палачи, мать вашу! Я не господь, прощать не буду!
— Все! Идем, Дмитрий! Об этом потом поговорим!
Он посмотрел на меня. В его взгляде была дикая смесь ярости и душевной боли:
— Никогда мы не будем об этом говорить, Сергей! Слышишь! Никогда!
При этом он сделал рубящий жест рукой и видно только сейчас увидел зажатый в кулаке окровавленный платок, который тут же, с явным отвращением и брезгливостью, отбросил в сторону.
— Уходим!
По прибытии в Петербург Пашутин был снят с должности начальника группы и отстранен от работы в связи с расследованием исчезновения (смерти) агентов Дмитрия Сухорукова и Марии Закревской при невыясненных обстоятельствах. Меня дважды вызывали на допрос по этому делу, где мне только и осталось подтвердить историю, которую выдумал мой хитроумный друг. Как оказалось, резидент немецкой разведки в разговоре с полковником, позволил себе некоторую откровенность, очевидно считая, что тот полностью в его руках. Именно тогда и всплыла фамилия советника в посольстве Станислава Игоревича Вахрушева, завербованного немецкой разведкой еще полтора года тому назад. Ему поставили задачу: вытащить меня в Швейцарию через Пашутина. В свое время, он представил начальству свою любовницу Закревскую в качестве завербованного им агента, для получения дополнительного заработка. Получал деньги на якобы завербованного им агента "певицу" и тратил их в свое удовольствие. "Агента Закревскую" он и решил использовать в этой операции. Отправив лживое сообщение, что "певица" вышла на контакт с высокопоставленным офицером Генштаба и ему нужны дополнительные люди и средства. Судя по всему, он очень хорошо кого-то знал из Военного министерства, раз в Берн отправили именно Пашутина, а за ним потянулся и я. Вахрушев ничего не терял в случае провала, так как собирался объяснить это тем, что Закревская оказалась двойным агентом. Вот только он никак не думал, что Пашутин выйдет из этой передряги живой, да еще документы прихватит из тайной штаб-квартиры. Эти документы, подтвержденные неожиданным исчезновением русского советника из посольства, дали возможность закрыть дело. При этом полковника не преминули попенять за авантюризм и неумеренный риск, после чего временно прикрепили к Петербургскому контрразведывательному бюро. О бойне, устроенной нами в штаб-квартире, естественно, в рапорте разведчика не было сказано ни слова. Об этом он мне рассказал, когда мы сели за стол. Правда, в этот раз, Пашутин изменил себе и принес водку.
— Вот так-то, Сергей! Так мы и служим! Мы шпиона выявили в нашем посольстве, а мне говорят.... Впрочем, о чем я говорю! Кругом только пустая болтовня и больше ничего! Все кругом говорят высоким стилем: Отчизна, защитим, грудью станем! А сами.... Все! Молчу!
Он замолчал и посуровел лицом. Какое-то время мы молчали, потом он налил себе и мне водки. Посмотрел на меня.
— Плохо мне, Сергей. Не уберег я парня. Думал, ничего сложного. Пусть немного опыта наберется, язык лучше освоит,... а оно вон как обернулось. Знаешь, всю дорогу сюда, он мне почти каждую ночь снился. И не мертвый, а живой. По приезду, я в четырех церквях заказал молитвы за упокой и наказал им, чтобы сорок дней читали. Денег дал.... А! Бери стопку! Подняли! Ну! За упокой раба божьего, Дмитрия Сухорукова!
Мы опрокинули стопки. Не удержавшись, я поморщился. Он криво усмехнулся и снова разлил водку.
— Гадость! Больше не хочу.
— За это выпьешь, Сергей. Без возражений. Мы выпьем за тебя. Ведь ты мне не просто жизнь спас, а мою бессмертную душу! Мне там, — и он ткнул пальцем в потолок, — в райских кущах, без нее никак нельзя! За тебя!
Он опрокинул в рот стопку, затем дождался пока я выпью и протянул наколотый на вилку крепкий соленый огурчик. Некоторое время мы ели, потом он откинулся на спинку стула и неожиданно сказал: — Знаешь, Сергей, я ведь к тебе с вопросом пришел.
— Задавай.
— Скажи, только честно, есть доля правды в слухах об ангеле с железными крыльями?
— Миша, я был о тебе лучшего мнения. Это же полная чепуха!
— После того, что произошло в Швейцарии, даже не знаю, что и думать о тебе. Там в камере меня сначала душила дикая ярость, мне хотелось убивать, а затем пришла тоска смертная. В голове мысли одна мрачнее другой,.... И вдруг появляешься ты и отдаешь мне в руки Димкиных палачей. Как тут не думать о божьем провидении!
— Может тебе еще выпить? Для поднятия твоего упавшего настроения!
— Правильно мыслишь, Сергей! — Пашутин налил водку, но не в стопку, а в бокал и разом опрокинул его в себя, потом посмотрел на меня совершенно трезвыми глазами.
— Знаешь, что-то меня последнее время алкоголь не берет, да и если честно сказать, настроения тоже не повышает. Ну, не будем об этом. Ты мне лучше вот что скажи: о чем ты думал, когда собрался нас выручать?! Или ты решил, что бессмертен?!
— Конечно, думал! Кто мне билет на поезд купит? Ведь по-немецки ни бельмеса не знаю. Вот и зашел за вами.
Раньше бы он весело ухмыльнулся, хотя и шутка вышла дурацкая, но сейчас у него был взгляд серьезный и напряженный, словно даже не слышал моих слов. Жуткая смерть близкого ему человека что-то изменила в нем, вот только как, и насколько сильно, оставалось только догадываться.
— Человек не может так держать себя в руках. Или тебе вообще страха нет, а вместо сердца кусок льда?!
— К чему все это?
— Наверно пытаюсь убедить себя, что ты не мифический герой, а живой и нормальный человек.
— Странный разговор, тебе не кажется?
— Может да, а может, и нет, — ответил он мне, словно в некотором раздумье, видно не зная, продолжать эту тему или нет.
Какое-то время он молчал, потом сказал: — Ладно, не хочешь об этом говорить, Сергей, не надо, но мне не хочется, чтобы ты умер. Ты мне дважды жизнь спас, а я долги всегда отдаю.
— Ты, о кайзере?
— О нем. Он от тебя не отстанет. Ловушка, устроенная нам в Берне, это только начало.
— У тебя есть что-либо конкретное?
— Честно говоря, я на тебя рассчитывал, хитроумный Одиссей. Твои мысли бывают временами настолько оригинальны и экстравагантны, что только диву даешься, как они тебе в голову приходят.
— Есть, но надо только все хорошо обдумать.
— Я так понимаю, она не сразу сработает?
— Две-три недели.
— Хорошо бы тебе исчезнуть из столицы на пару-тройку месяцев.
— Есть у меня одно дело. В Забайкалье. Как раз на два месяца.
— Отлично! Кстати, государь в курсе того, что произошло в Швейцарии?
— Я был у него, но никаких нареканий не услышал, хотя, не сомневаюсь, что твое начальство уже снабдило императора соответствующим рапортом.
Пашутин хмыкнул: — То есть тем, что им скормил я.
— Думаю, так и есть.
Окружение царя за последнее время резко изменилось, соответственно меняя приоритеты в экономике и внутренней политике Российской империи. Вернулся к прежней должности министра путей сообщения, талантливый и умный человек, большой сторонник законности Рухлов Сергей Васильевич, которого незаслуженно сместили из-за наветов завистников. Управляющий военным министерством, министры финансов и внутренних дел в течение одной недели написали прошение об отставке, которые незамедлительно были приняты императором, после чего на их места сели профессионалы, умные, деятельные, знающие свою работу люди. Хвостов Александр Алексеевич, будучи в опале, вернул себе свой портфель министра юстиции, а так же должность генерал-прокурора. Причем, замена нередко проходила не только на уровне министра, но и начальников других ведущих служб, как, например, сменили главу департамента таможенных сборов, хотя тот являлся составной частью министерства финансов Российской империи. "Карающий меч империи", так я как-то назвал в разговоре генерала Мартынова, на что тот ответил шутливым поклоном, говорящим о том, что он не против подобного прозвища, ежечасно и повсеместно выискивать предателей, заговорщиков, революционеров и карать их по заслугам. Корпус жандармов перестал быть просто политической полицией, взяв на себя расследования по крупным экономическим, финансовым и военным преступлениям. Ответственность по кодексу уголовных статей могла устрашить каждого, к тому же теперь знать и богачи прекрасно усвоили негласный девиз, столь полюбившейся простому народу: для закона и справедливости все равны. К тому же все высокопоставленные преступники, воры и казнокрады прекрасно понимали, что даже если бы им удалось найти на директора департамента полиции управу, то никто не мог противостоять стоящему за его спиной "ангелу с железными крыльями". Поручик сейчас представлял собой не просто сильного и волевого человека, он представлял собой могучую силу, имевшую грозное оружие — корпус жандармов и всемерную поддержку государя. Это были вынуждены признать все, даже церковь, которая все это время молчала, но видя, что на ее богатства и влияние никто не покушается, почти официально одобрила все начинания царя, а значит, признала меня в качестве царского советника.
По-прежнему государя осаждали многочисленные податели прошений, выставляя напоказ знатность рода и заслуги предков перед русскими царями, при этом имея только одно желание — как можно глубже засунуть руку в государственную казну, вот только теперь добраться до него стало совсем непросто. Если раньше взятки и связи легко открывали дворцовые двери, то теперь просители фильтровались цензурным отделом канцелярии Его императорского величества, который впрочем, существовал и раньше, но теперь его как состав, так и функции резко изменились. Они получили жесткий приказ: любителей легкой наживы определять и отсеивать!
Без нужды я не лез в государственные дела, так как мало что смыслил, но иной раз обстоятельства заставляли лезть в те области, куда бы и не подумал сунуть свой нос.
После того, как раскрутилось дело Военно-Промышленного комитета, как-то вдруг сразу в судебном производстве оказалось более ста дел о взятках, казнокрадстве, хищениях и растратах. Казалось бы, в России всегда воровали, что тут такого? Ан, нет! Уверовав в народного царя, люди решили, что пришла пора всеобщей справедливости, и стали писать письма, разоблачая воров, взяточников и казнокрадов. Львиная доля этих писем, проходя через руки чиновников, естественно, терялась, но кое-что сумело попасть по назначению. Именно они послужили поводом завести на них уголовные дела, но когда во время следствия стали всплывать высокие должности и фамилии известных людей, следователи, от греха подальше, стали отправлять подобные дела главному прокурору, после чего те оказались на столе императора, а затем очередь дошла и до меня.
— Садитесь, Сергей Александрович. Читайте. Здесь выписки из дел, по которым мне хотелось бы знать ваше мнение.
Пока я просматривал бумаги, он сидел, бросая на меня время от времени взгляды и курил, но без нервов, спокойно. Читая, я автоматически прикидывал объемы и сумму украденного имущества и денег. В конце быстро посчитал и присвистнул. Общая сумма украденного имущества и денег достигала тридцати миллионов рублей. В конце лежал лист со списком лиц, замешанных в преступлениях. Быстро пробежал глазами по званиям, должностям и фамилиям и сразу понял, почему эти дела оказались на столе государя.
— Не пора ли вернуть старые законы, ваше императорское величество, по которым воров и казнокрадов, колесовали и рубили им руки?
— Если уже сейчас в Европе пишут о возрождении средневековых жестокостей в России, что тогда скажут о подобных способах пресечения мздоимства и казнокрадства?
— Я это не всерьез предложил, а только затем, чтобы на этом примере показать, что наказывать воров надо предельно жестко. Чтоб другим неповадно было! Насчет Европы скажу так: ее мнение меня не волнует.
— А меня волнует, Сергей Александрович! И сильно волнует!
— А то, что эти люди, имеющие высокие звания и чины, далеко не бедные, воруют и раскрадывают государственные деньги, это вас не волнует?!
Царь сначала нахмурился, а потом вдруг усмехнулся и сказал: — Вот же мне советник попался! Более меня за государственную казну радеет! Давайте сюда документы!
Я протянул ему папку с бумагами. Он ее открыл и на первом листе — рапорте генерального прокурора, начертал: наказывать согласно закону, без оглядки на чины и звания. Николай II. Посмотрел на меня, потом вдруг неожиданно спросил:
— Мне доложили, что вы передали в дар Московскому императорскому техническому училищу пятьдесят тысяч рублей. Это так?
— Российской державе нужны знающие и умные специалисты.
— Похвально, Сергей Александрович, похвально, — государь неожиданно усмехнулся. — Знаете, вы настолько жестоки и последовательны в своей принципиальности, что мне временами становиться неловко за мои колебания и сомнения.
Я бы вскоре забыл об этом разговоре, но спустя пару недель мне о нем неожиданно напомнил генерал Мартынов.
— Сергей Александрович, у меня к вам приватное дело.
— Слушаю вас, Александр Павлович.
— Вы не найдете для меня пару часов из вашего свободного времени? Мне хотелось бы вас познакомить с генеральным военным прокурором, если вы, конечно, не возражаете.
— Приезжайте ко мне сегодня к семи вечера, а заодно разрешите вас поздравить с должностью директора департамента полиции. Теперь вы полновластный глава политического сыска Российской империи. Как звучит?
— Красиво звучит, Сергей Александрович, вот только времени на радости жизни не оставляет. А за поздравление спасибо.
Сначала прокурор говорил обтекаемо, выбирая слова и выражения, но после того, как ему было предложено говорить, все как есть или убираться, он перешел прямо к делу. Как оказалось, дело военных интендантов только начало раскручиваться, как в ход расследования вмешались чиновники военного министерства, предпринимая попытки выгородить преступников. Из дальнейших объяснений стало ясно, что некоторые чины, занимающие высокое положение в военном министерстве, стали давить на следователей и прокуроров и все потому, что служба военных прокуроров почему-то оказалась в непосредственном подчинении военному министерству. Выслушав его, я предложил написать прямо сейчас рапорт государю о неправомерных действиях чиновников военного министерства, при этом сказав, что передам государю лично в руки и кое-что добавлю от себя. Спустя три дня после нашего разговора указом Его императорского величества военная прокуратура была выведена из-под подчинения военному министру, а чиновники Военного министерства, пытавшиеся препятствовать следствию, были с позором уволены со службы. В итоге, по окончанию следствия, тридцать два вора и казнокрада, начиная с генеральских погон и кончая фельдфебельскими лычками, были лишены должностей, званий, привилегий и отправлены гнить на каторгу, на очень большие сроки, а в государственную казну было возвращено три миллиона девятьсот тысяч рублей. В связи с этим делом была создана правительственная комиссия для проверки Управления тыла. Уже во время проверки работы было заведено еще девять новых дел, в которых фигурировало полсотни фамилий, после чего посыпались прошения об отставке.
Откладывать поездку не имело смысла, причем в меньшей степени из-за возможной угрозы, а больше — из-за элементарного любопытства. Мне давно хотелось просто попутешествовать, посмотреть Россию, поговорить с различными людьми, ведь за исключением короткой поездки на фронт и путешествия в Стокгольм и Берн моя жизнь проходила исключительно в Петербурге.
"Теперь, когда вроде все наладилось, тьфу-тьфу-тьфу, можно взять заслуженный отпуск. Теперь надо согласовать его с императором и... Светой. Месяца не прошло, а уже снова уезжаю. Только придется придумать для нее качественную причину. Но с ней буду говорить в последнюю очередь, а сначала — император".
Не откладывая, я позвонил в личную канцелярию Его величества и спустя два часа мне сообщили о назначенном времени визита. Войдя в кабинет, я увидел, что у государя хорошее настроение и это сразу выразилось в словах: — Надеюсь, вы не хотите меня чем-то озадачить, Сергей Александрович?
— Озадачить? Может — да, может — нет. Смотря, с какой стороны смотреть, ваше императорское величество.
— Загадками говорите. Уже интересно. Я вас внимательно слушаю.
По мере того, как я излагал ему историю с картой и кладом, было видно, как менялось лицо царя. Уже к середине моего рассказа оно стало удивленно-любопытным, как у мальчишки, который грезил тайнами и приключениями. Несмотря на то, что я неважный рассказчик, государь, судя по многочисленным вопросам, получил немалое удовольствие от моего рассказа.
— Вот, значит, какая подоплека была в этой истории с купчихой Крупининой. Однако! Разбойники, значит, через нее искали клад, — сказал он по окончании моего повествования, после чего стал рассматривать копии карты. — Хитро придумано! Прямо книжная история с вами случилась, Сергей Александрович. Красавица, разбойники и сокровища! Вам можно только позавидовать! — Вот привезу сокровища, тогда и можно будет завидовать. А сейчас чего?
— Так вы считаете, что там спрятаны сокровища хана Кучума?
— Предполагаю, ваше императорское величество. Судя по рассказу Макиша, да некоторым легендам, которые мне довелось услышать, это, думается мне, они.
— Так вы хотите поехать за ними, Сергей Александрович?
— Да, ваше императорское величество. Займет это, месяца два, по моим подсчетам.
— Еще одно настоящее приключение переживете. Бескрайние просторы, тайга, дикие звери. А охота, говорят, там такая...! — сказал император, с ноткой легкой зависти и вздохнул. Мне было известно о его любви к охоте. — Когда ехать собираетесь?
— Как только с билетом на поезд решу, так и поеду.
— Вы там поберегитесь, Сергей Александрович, не лезьте на рожон. Края дикие, да и люди лихие попадаются. Да еще сокровища немалые.... Хоть вы человек сильный и смелый, а беречься не забывайте!
— Не волнуйтесь, ваше императорское величество. Я человек осторожный.
При этих словах император бросил на меня лукавый взгляд и с такой хитрецой в голосе неожиданно спросил: — Как в Берне, Сергей Александрович?
От неожиданности я даже не сразу смог ответить.
— А что в Берне? — с некоторой заминкой переспросил я, при этом лихорадочно пытаясь придумать оправдания.
— Мне доподлинно неизвестно, что вы там с полковником Пашутиным натворили, но под слово "осторожность" это не подходит. Да-с! Никоим образом не подходит! Вы меня поняли, Сергей Александрович?
— Да, ваше императорское величество. Понял!
— Именно поэтому власти по пути вашего следования будут уведомлены и получат соответствующие указания вам во всем помогать. Вы один поедете?
— Один, ваше императорское величество.
— В таком случае мне только остается пожелать вам счастливого пути, Сергей Александрович.
— Спасибо. Разрешите идти?
— Идите.
Выходил я из его кабинета со смешанным чувством. Меня, вопреки всем моим опасениям, государь отпускал легко и спокойно, без всякого напряжения, что не могло насторожить, так как после покушения на меня и Кронштадтского мятежа, он стал излишне ревностно относиться к моей безопасности. Помимо усиления личной охраны, на улице, перед моим домом, установили полицейский пост, состоявший из пары городовых.
Их я приметил сразу, как только они появились возле дома. С их появлением у меня состоялся один забавный разговор. Впрочем, смешным он был, наверно, только для меня.
Приказчик Федор из магазина, расположенного на противоположной стороне улицы, был разбитным малым, любителем языком почесать. Каких только новостей и историй из городской жизни от него не приходилось мне слышать, когда заходил в магазин за покупками. Вот как-то захожу я в магазин, а Федор, стоило ему меня увидеть, вдруг сделал таинственное лицо, а затем, быстро обслужив покупательницу, подкатился ко мне и так негромко спросил:
— Сергей Александрыч, я вам секрет скажу, не выдадите?
Я усмехнулся про себя, уж больно серьезное выражение лица было у приказчика. Всегда улыбчивый, с душой нараспашку, он просто представлял собой эталон русского рубахи-парня, только гармошки не хватало, а тут весь из себя такой серьезный и таинственный!
— Нет, Федор. Друзей не выдаю.
— У меня, в том, что скажу, обмана нет. Своими ушами слышал. Городовые, что стоят у вашего дома, истинно вас охраняют.
— Да ну? — притворно удивился я.
— Истинный крест! — приказчик перекрестился. — Слышал собственными ушами от одного из них. Данила Трофимыч, второго дня зашел к нам в магазин. В тот день дождь хлестал немилосердно. Говорит мне: постою у вас немного, уж больно сильно хлещет. А мне что? Стой. Тот у витрины стал и на улицу смотрит, на ваш дом. Покупателей из-за дождя не было, так мы с ним, слово за слово, и разговорились. Ну, я его и спросил: мол, важного кого охраняете? Он мне так серьезно и говорит, что от начальства приказ дан, и заявлять о своей службе не должен, но сразу добавил, тут даже и мальцу видно, что пост выставлен, так что, особой нужды скрывать не вижу. Живет в доме напротив здоровый такой верзила. Так мы его охраняем. Я тут же сразу о вас подумал!
— Это все?
— Нет. Самого интересного вам еще не рассказал. Данила Трофимыч, вот и говорит, как увидел я его первый раз, так меня удивление пробрало: разве ж это важная персона? Ведь он обличьем сущий варнак, такого встретишь где-нибудь вечером в переулке, так ему, и говорить ничего не надо — сам все с себя снимешь и отдашь, без принуждения.
— Так и сказал? Ха-ха-ха! — рассмеялся я.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
