Сказки участкового

Сказки участкового.

История первая.

О вкусной и здоровой пище.

Зовут меня Емеля. Да. Вот такое имечко. Наверное, папа в детстве сказок перечитал. Я его как-то раз спросил — за что? На что он ответил, что, мол, Емельян для нас, Удальцовых, это самое правильное имя.

Ну, папа! Сам-то, поди, просто Николай.

Сейчас я думаю, что именно имя и определило всю мою жизнь и все те события, которые в ней происходили. Началось всё с детсада и со школы. Дразнили меня нещадно все кому не лень, на что я постоянно отзывался кулаками, а поскольку ростом я всегда был невелик, то и доставалось мне куда как чаще, чем моим обидчикам. Папа посмотрел на мои синяки, похмыкал, да и отвёл меня в секцию самбо. Тренером в ней работал наш сосед и бывший участковый, дядя Степан. Не тот, про которого были стихи, ростом тренер не вышел, но тоже очень хороший и душевный человек. Вот с подачи дяди Стёпы я и решил стать милиционером.

Про учёбу в в институте МВД рассказывать не буду. А начну я... тьфу! Как-то "по-книжному" получается.

Итак. Докладываю. Лейтенант милиции Емельян Николаевич Удальцов, двадцать два года отроду, не женат, в данный момент направляюсь к первому месту службы. В славный город Засарайск, где ждет меня "не пыльная" работёнка в должности участкового уполномоченного. А что, неплохое начало будущей карьеры. Понимаю — звучит не ахти, но что поделать. Так сказать едет молодой специалист, дабы "потоптать землю-матушку".

Родители мои на итоги распределения отреагировали по-разному. Папа, как обычно, хмыкнул и полез за атласом, а мама, только услышав жутко провинциальное название городка, едва не залилась слезами.

А я не могу, когда моя мама плачет! Пришлось дать обещание звонить каждый день, писать письма (тоже каждый день) и не связываться с хулиганами.

Папа в этот момент укоризненно посмотрел на маму, но промолчал. А потом отыскал моё будущее место службы на карте. Увидев, что Засарайск находится не в Сибири, а по эту сторону от Урала, мама приободрилась, а папа вооружился лупой и сделал несколько замечательных открытий.

Во-первых, железная дорога до данного городка не доходит, а заканчивается на станции Вявь.

Во-вторых, через эту станцию протекает река под названием Зязь, на берегах которой, заодно, и стоит мой (мысленно он уже был моим!) Засарайск.

И, в-третьих, пристальное разглядывание карты показало, что оная речка, петляя, тянется ещё на тысячу километров и впадает... куда бы вы думали? Правильно. Прямиком в Ледовитый океан. И никаких городков за, простите за тавтологию, за Засарайском больше нет!

Э-эх! Занесло вас, товарищ лейтенант, в настоящий медвежий угол.

Пригородный поезд неспешно ковыляет по рельсам и, останавливаясь у каждого столба, скрипит старыми ободранными вагонами, битком набитыми разношерстой толпой, неохотно постукивая колесными парами на стыках рельс. Народ сидит на лавках, толпится в проходах. Кого только здесь нет. Дачники с корзинами, и ведрами, рыболовы-любители и просто любители активного отдыха на лоне дикой природы. Студенты едущие домой на выходные, веселой компанией занявшие две последние плацкарты. Дембеля, пьяные до изумления и бесчувствия, бережно упакованные добросердечными гражданами на багажные полки и регулярно, при каждой остановке состава с жутким грохотом, падающие с них на головы этих самых граждан.

К счастью мне удалось вовремя оккупировать вторую полку и потому путешествую с некоторым подобием комфорта. Подо мной, на "боковушке" пристроились трое рыбаков, решивших не терять времени даром и начавших процесс, едва поезд отошел от вокзала. Однако, пьют они довольно умеренно, за три часа это всего лишь третья бутылка и восьмая или девятая по счету, безусловно, правдивая рыбацкая история.

Впрочем, старая кожанка, новенькие джинсы, туристический рюкзак и большая дорожная сумка никоим образом не выдают моей принадлежности к "внутренним органам" и окружающие граждане присутствия в своих рядах свежеиспеченного сотрудника доблестной милиции совершенно не стесняются.

— Через пять минут станция — зычным голосом оповещает пассажиров крупногабаритная проводница.

Похоже, никого во всем вагоне факт приближения к вышеозначенному населенному пункту не волнует. Хотя нет, где то в середине вагона начинается шевеление, сопровождающееся совершенно нецензурной (как будто бывает еще и цензурная) бранью. Маленькая, худенькая старушонка божий одуванчик в огромных резиновых сапогах и канареечно-желтом китайском пуховике невозмутимо и неторопливо продвигается к выходу и народ перед ней почтительно расступается. Причина столь уважительного отношения к старшим однако кроется отнюдь не в хорошем воспитании граждан, а в широких деревянных граблях кои бабуся тащит на плече совершенно не обращая внимания на то, какой эффект производит ее сельхоз инвентарь на зазевавшихся пассажиров.

— Мать — ты бы грабли как-нибудь по-другому взяла — подает голос высокий, сухощавый мужик в старом солдатском камуфляже.

— Ась? — старушка резко разворачивается, почему-то совершенно в противоположную сторону, пригнуться мужик просто не успевает — чего сказал то, сынок?

— Ничего мать — бормочет камуфлированный, потирая ушибленный затылок — говорю, хорошо еще ты косу с собой не везешь.

Народ в бабусином кильватере снова торопится занять освободившееся пространство, и вскоре вагон вновь забит до отказа.

Локомотив дёрнул состав, старый плацкартный вагон заскрипел, а я только плотнее закутался в тощее казённое одеяло. После областного центра пассажиров, что ехали со мной в этом, развесёлом вагоне, резко поубавилось. Исчезли пьяные дембеля, потом пропали дачники с граблями и тяпками и даже проводница — толстая, неопрятная и громогласная баба, перестала появляться. Только горячий титан у её купе свидетельствовал о том, что она ещё здесь. А после этого полустанка, как его... Мозь, я тут, похоже, остался совсем один.

Вагон прогромыхал на стрелке, тусклый свет лампочки пару раз мигнул и отключился. Холодно, неуютно и, почему-то, страшновато. За окном так и вовсе серо, мрачно и туманно, а развалины, которые по какому-то недоразумению, именовались полустанками, навевали мысли о войне.

Вот так, под ритмичный стук колёс я и заснул.

— Молодой человек, просыпаемся, просыпаемся! Подъезжаем, конечная.

"Поезд дальше не идёт"

Ещё не успев открыть глаза, сострил я и проснулся.

— А-ах!

Контраст со вчерашним вечером был потрясающим. Яркое утреннее солнце заливало светом вагон, отчего он казался новее, целее и блестящее, да и проводница выглядела милой женщиной, слегка за пятьдесят.

— Доброе утро, молодой человек. Поднимайтесь, через полчаса Вявь. Я вам сейчас чайку принесу.

Настроение от таких слов стало ещё лучше, а когда я посмотрел в окно, все былые тревоги рассеялись окончательно. Угрюмые тёмные ельники и тоскливые туманные болота, сквозь которые вчера весь день пробирался по одноколейке наш поезд, исчезли, уступив место светлому березняку.

— А зелень то, зелень!

Несмотря на начало мая, снега здесь, на севере, почему то не было, и вовсю зеленела молодая свежая листва. Списав это дело на глобальное потепление, я засвистел весёлую мелодию и, выудив из сумки, полотенце, вприпрыжку поскакал в туалет.

— Эге-ге-гей! Берегись, преступность Засарайная! Я еду!

Я успел выпить два стакана чая, поболтать с проводницей о том, о сём и угостить добрую женщину московскими конфетами, два кулька которых в мой битком набитый тёплыми вещами рюкзак, положила мама. Про город проводница не знала ничего, сказав, что она не местная и добавила, что сюда, в Вявь, скоро поезда могут совсем отменить.

— Очень мало пассажиров. Вот ты, служивый, да у бригадира в купейном, ещё трое. Пьяные лежат.

Я подобрался. Похоже, у меня намечалось первое дело. Позволить пьяным хулиганам (ну кем они ещё могут быть!) безобразничать на перроне в такое славное утро, я не мог. Проводница заулыбалась.

— Да они смирные. Это командированные, они сюда на завод часто ездют.

"Всё-таки зря я разболтал ей о том, что я сотрудник в штатском!"

Итак, в семь часов тридцать две минуты утра по местному времени я упруго спрыгнул со ступеньки вагона на дощатый перрон станции Вявь. Русский север встретил меня первым тёплым ветерком, вкусным запахом леса и последними остатками утреннего тумана над луговыми низинами. Для полноты картины, мне коренному столичному жителю в ннадцатом поколении не хватало пасущихся коров, стогов сена и, естественно, косарей в алых косоворотках. На этом мои познания о жизни русской глубинки заканчивались.

Проводница пожелала мне удачи, помахала рукой и заперла дверь. Вдалеке послышались пьяные песни и клятвы в вечной дружбе. Молодой парень в спецовке, брезентовой куртке с надписью НТЦ и резиновых сапогах, бережно утрамбовывал пьяненьких мужичков в костюмах и с портфелями в старенький "Москвич". Я решил, что транспорт мне не помешает и пошёл к машине.

Парень мне понравился сразу. Мой ровесник, хотя и с бородой. Лицо открытое, взгляд прямой, глаза серые, нос картошкой, губы тон... тьфу ты!

— Доброе утро! У вас, случайно, места в машине не найдётся? Да Засарайска. — Я полез во внутренний карман за бумажником, — я заплачу.

Парень улыбнулся, показав тридцать два великолепных белых зуба, и виновато развёл руками.

— Никак, извините. Директор ещё.

В это время бригадир поезда, совместно с толстеньким лысым "директором" выволакивал из вагона огромные чемоданы командированных. Директор, несмотря на то, что было совсем не жарко, утирал платком лысину, суетился и умоляюще просил.

— Осторожнее, ради науки! Там же оборудование на миллионы рублей!

Проводник бурчал, что-то про слишком умных, что с собой такую тяжесть "возют", а сами-с ни бэ ни мэ и ворочал чёрные ящики довольно небрежно. Пришлось бросить сумку и помочь ему с чемоданами. С другой стороны в действительно тяжеленный груз вцепился бородатый и, неожиданно мне подмигнув, представился.

— Пашка.

— Емельян.

Вопреки ожиданию Пашка не стал переспрашивать моё имя, а лишь уважительно цокнул языком.

— Уважаю. Надолго к нам?

— Надолго к вам.

Мы загрузили бедную машину так, что она почти легла на брюхо. Директор, тоже извиняясь, что не может меня подвезти, пожал мне руку и предложил запросто заходить к нему "на чай". "Москвич" очень тихо завёлся и почти бесшумно выехал с привокзальной площади, оставив меня в некотором обалдении. Я-то был уверен, что это чудо советского автопрома будет рычать, кряхтеть и вонять сгоревшим маслом. Ничего подобного! Единственным шумом, исходящим от автомобиля, была народная песня, которую пьяно горланили командированные научные работники.

А люди то, люди! Если в Засарайске все такие, то — да здравствует провинция! Настроение моё из просто хорошего стало прекрасным.

Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что сама станция тоже деревянная. Построена в виде теремка и вся покрыта ажурной резьбой. Ещё на станции нашлась старинная водокачка из тёмно-красного кирпича и, на приличном отдалении, заведение, обозначенное буквами "мэ" и "жо". На лавочке, стоявшей у входа в теремок, расположились два примечательных старичка и с интересом за мной наблюдали.

— Доброе утро! Вы не подскажете...

— Доброе! — Дедок в фуражке железнодорожника хитро меня осмотрел с ног до головы и выдал. — В милицию?

— Да, а как...

— Э, — протянул дед, — поживи с моё.

Дедок нахлобучил фуражку на сонного соседа в телогрейке и в валенках, поднялся на ноги и осведомился.

— Звать то тебя как?

Пришлось предствиться. Старичок задумчиво покачал головой.

— Емельян. Стариннное русскооеее имяяяя... Серафим Феофилыч, — он протянул руку, — иной раз люди просто Феофилычем кличут. В город? А звание у тебя какое, Емельян? Лейтенант? Ну, слушай, лейтенант.

Старик схватил меня за рукав куртки и потащил за угол здания. Вот не люблю я когда кто-то меня куда-то тащит! Я уж совсем было хотел возмутиться, как увидел транспорт и позабыл обо всём. Под навесом, пристроенном к теремку со стороны водокачки, стояла чёрная лакированная бричка! И впряженная лошадь тоже имелась! Низкорослая, крепенькая, непонятно-пегого окраса кобылка, лениво помахивающая черным, тщательно расчесанным, заплетенным в косичку хвостом, аппетитно с хрустом жующая что-то из повешенной на морду, полотняной торбы. Такое я видел только в парке отдыха в далёком детстве.

Серафим Феофилыч наслаждался произведённым эффектом.

— Милицию возим бесплатно!

Я с клацаньем захлопнул рот. Ещё чего не хватало! Наше начальство все годы обучения вдалбливало нам одну простую мысль — не принимайте подарков, в любом виде, от незнакомых людей. Вот потом, когда, обживётесь и узнаете жизнь..., на этом месте преподаватели обычно многозначительно замолкали, но и так всё было понятно. Я выдрал локоть из цепких пальцев Серафима и вежливо поинтересовался.

— А другого транспорта здесь нет?

Ответ был краток.

— Нет.

— Сколько?!

Дед вздохнул.

— Полтинник. Едем?

Отказать себе в таком удовольствии было выше моих сил.

— Серафим Феофилыч, (вот ведь! Это ж куда круче Емельяна Николаевича будет!) а почему железная дорога до городка не доходит?

— При царе ещё строили, — Серафим пожал плечом, как-будто это было при нём, — хотели дотянуть, да запросили с купцов наших такую взятку, что те отказались, мол, рекой, да обозами обойдёмся. Вот так всё и заглохло.

История города Засарайска была мне хорошо известна, перед отъездом я посидел в интернете и выяснил, что некогда богатый купеческий городок, занимавшийся перекупкой пушнины, после того, как дорога его обошла стороной, совсем захирел и пребывал с тех пор в сонном состоянии классического захолустья.

"Мда!"

Я сидел, словно барин на красном бархатном диванчике и вертел головой во все стороны. Посмотреть было на что, за небольшой рощицей, что отделяла станцию от одноимённой деревеньки, обнаружился колодец, куча сараев и три бревенчатых дома колоссальных размеров. Со ставнями, резными наличниками и коньками на крышах. Брёвна были почти чёрные на вид, а дворы этих усадеб были скрыты монументальным частоколом из тонких брёвен. В душе ёкнуло.

— Не думал, что сейчас так строят.

— Ай, милок, — Серафим причмокнул и стеганул вожжами, — этим домам лет двести уже. Кабы не больше.

Я не поверил.

— Двести?

— Двести. Не сумлевайсси.

Возок свернул с разбитого асфальта в небольшой проулок и повёз меня прямиком в лес.

— А так короче. — Серафим уловил моё недоумение и пояснил. — По асфальту крюк до моста километров пятьдесят, а напрямик всего-то пять вёрст.

— А...

— На лодке. Там завсегда есть, кому перевезти. Н-но! Пошла, родимая!

Вот уж, братцы не думал, что к месту службы я буду добираться по просёлочной дорожке, петляющей по весеннему лесу. На бричке! Под местный фольклор кучера и птичий гомон. Берёзы сменяли ели, ели — осины, за осинами — снова берёзы и всё это великолепие было пронизано лучами солнца, свежим ветром и звоном бубенцов.