Черт нас рассудит

Солнце за нас!

Часть 3. Черт нас рассудит 1

Пролог 1

И что там дальше? 3

Пока "Титаник" плывет 5

Бардак в дурдоме — как он бывает 8

"И горит в глазах до изумления Солнце, принесенное с вершин." 10

Игры товарища Артузова 13

Игры товарища Конькова 17

Шеф нам отдал приказ... 21

У кого отнять и чего делить? 29

Спорт — это... Да. Это спорт 30

Рок-н-ролл ходил по миру-2 33

Я гуляю по Парижу 36

Кто мне писал на службу жалобы? 43

Кто есть кто? 50

Часть 3. Черт нас рассудит

Чтоб не было следов — повсюду подмели

Ругайте же меня последними словами.

Мой финиш — горизонт. А лента — край Земли.

Кто за меня? Мы выиграем с вами!

(Владимир Высоцкий)

Пролог

Сэм Грин (Самуил Гринштейн) был неправильным евреем. У нормального еврея должна быть большая семья и куча родственников. А вот у него никого не было. Поэтому он и любил оставаться по ночам в офисе. Тут, когда не было телефонных звонков, треска печатных машинок и суеты подчиненных, очень хорошо думалось. А подумать было над чем.

Самуил попал в США в 1905 году, уехав из Одессы. Не потому что он уж так испугался погромов. Просто он понял, что эта власть долго не продержится. В Америке он не пропал, но долгое время особо не выделялся. Так, занимался разными гешефтами. Но потом по рекомендации хорошего человека попал к Ричарду О`Нилу и довольно быстро занял у него место финансового консультанта. Разумеется, Самуил понимал, что Ричард и его ближайшее окружение — никакие не ирландцы, а русские. И что они работают на ГПУ. Это его не волновало. Если там в России хотят строить коммунизм — это их дела. А что они зарабатывали деньги контрабандой спиртного... Так Грин не одобрял "сухой закон", продвинутый пуританскими ханжами. Ведь даже их Христос превращал воду в вино. Получается — они сочли себя умнее своего Бога? Тем более, что бедный еврей Гринштейн на этом деле кое-что имел...

Но вот поведение босса в последнее время было ему непонятно. Ладно, Ричард занялся биржевыми спекуляциями. Сейчас этим занимаются все, кому не лень. Понятно и то, что он активно раздавал маржевые займы*. Дело рискованное, но для отмывки денег — самое то.

(* Маржевые займы. Продажа акций в кредит. В РИ в эпоху "посперити" клиент платил брокеру лишь 10% стоимости акций. Правда, была тонкость. Брокер имел право в любой момент акции потребовать назад.)

Но вот что непонятно. Маржевыми займами занимались многие, в том числе и те, у кого своего капитала не имелось. Они брали кредит — и потом давали кредиты другим. Так вот, О`Нил через подставные фирмы щедро давал деньги этим брокерам. Вот это было совсем непонятно. Зачем финансировать конкурентов?

Сэм потянулся за сигаретой и тут... Нет, ничего такого не случилось. Просто на столе скопилась кипа разных бумаг, лежавших весьма неаккуратной стопкой. И она рухнула, бумажки разлетелись по кабинету. Ругнувшись, Грин стал их подбираться с пола — и тут вдруг до него дошло... Ведь что происходит? Все торгуют воздухом. Множество компаний скупают акции. Под это дело выпускают свои, умножая количество ценных бумаг на бирже. Но это не может продолжаться до бесконечности. Когда-то это должно рухнуть. И тысячи процветающих людей окажутся с голой задницей. Кредиты отдавать станет нечем. А потом дойдет ведь и до реальной промышленности. Сокращение расходов, а значит — безработица.

И что получается? Ричард О`Нил был умным человеком. Но особенных способностей в финансовой сфере у него не имелось. Гринштей вспомнил кое-какие мелочи, на которые он раньше не обращал внимания. К примеру босс требовал себе подробные ежедневные отчеты по всем продажам золота. Хотя с такими делами мог бы разобраться и Гринштейн. Ну, да. Не один Ричард такой умный. Кое-кто тоже понимает, чем закончится "процветание". А значит, начнут скупать драгоценные металлы. Так что рост продаж золота — очень четкий индикатор надвигающейся катастрофы. И вот ещё купил несколько издательств. Они массово клепали брошюры "Как заработать, играя на бирже", а также художественные книги, где герой становится миллионером через биржевую игру. Сэм воспринимал это как чудачество миллионера.

Гринштейн ранее воспринимал бандитскую империю О`Нила как большой большевистский "карман", средство для добычи денег на индустриализацию, коллективизацию и что они там ещё придумали. Сэм хорошо знал про историю с пароходами, он этим делом плотно занимался.

Там как было дело. Пароходы загружались разными товарами, предназначенными для строительства дорог и разных горных работ — да и сами суда были проданы каким-то мутным фирмам. Считалось, что они идут в Южную Америку. Что вызвало даже определенный ажиотаж. В Калифорнии живет много немолодых, но крепких людей, помнящих юконскую "золотую лихорадку" и ходивших через Чилкутский перевал*. У них на запах золота чуть ли не собачье чутьё.

(* Джордж Кармак открыл золотое месторождение на Клондайке в 1896 году. То есть, в описываемое время люди были ещё не стариками.

Чилкутский перевал. Путь золотоискателей на Юкон начинался из порта Дайя. Чтобы попасть в бассейн Юкона, им надо было преодолеть горы, путь лежал через Чилкутский перевал. Фигня перевал, 1Б категории сложности самое большее, но многие не успели до осенних снегопадов, так что получили приключений как минимум на "тройку", а это уже очень не для всех. При том, что снаряга тогда была не чета нынешней.)

Именно для них в газетах помещались туманные статьи про найденные золотоносные жилы то ли в Перу, то ли в Колумбии, то ли в Бразилии. Журналисты грамотно наводили тень на плетень, что-то понять из их репортажей было невозможно. В Сан-Франциско уже шла бойкая торговля картами золотоносных районов. Тут Ричард тоже руку приложил. Он лишним центом не брезговал.

На самом-то деле суда шли к русским, во Владивосток, где и оставались. Судя по всему, в Сибири открыли что-то грандиозное. Гринштейн в подробности не вникал. Меньше знаешь — дольше живёшь. Хотя вот экипажи пароходов откуда-то отлично знали, куда идут. Они-то хотели прикопать золотишка в Сибири.

Но это всё ладно. О`Нил добывает деньги для большевиков, кого это волнует? А выходило, что его структура по мере сил приближает финансовый крах. Что большевикам нужно? Они хотят сделать революцию в Америке? Но левые партии находились в полном... В общем, там и находились. И О`Нил не вложил в них ни цента. Хотя он финансировал Ку-клукс-клан и разных ребят с Юга, которые так и не примирились в поражением в Гражданской войне. Но тогда... Понятно. Большевики в случае кризиса хотят подгрести под себя всё, что смогут. Ну, что же. Самуил прекрасно понимал — уйти он может в одну сторону. Бандиты ввели в моду ставить неугодного им человека в корыто с цементом и отправлять на дно. Сколько на дне залива стоит таких трупов... К ним Самуил присоединяться совсем не хотел. А с другой стороны... О`Нил как-то сказал: "своих мы не предаём". Может, получится с этого всего что-то поиметь?

И что там дальше?

Если кто-то думает, что власть — это сплошные "пряники" — то он очень ошибается. По крайней мере, в России 20-годов. Но я в это дело влез и деваться уже некуда. Итак, на дворе лето 1928 года. Я в этом мире уже 11 лет. И что тут происходит? Да, вроде, лучше, чем в моей истории. Политическая ситуация более-менее стабильная. Оппозиция вякает, но как-то не особо уверенно. Индустриализация идёт. Коллективизация пошла по менее жесткому сценарию, хотя, конечно, дело обстояло тоже невесело. Индустриализация всегда и всюду проводилась за счет работников сельского хозяйства. Скажете, в США было не так? Ага. Что такое фермерские бунты слышали? Я-то об этом знал хорошо — в том мире мои американские друзья объясняли на местности — кто где засел и в кого стрелял. Так что коллективизация — грустная тема, но куда деваться?

А что я сам сделал? Немало. РОСТА/ТАСС стала не просто "министерством правды". Во многом она отчекрыжила обязанности ГПУ. И получалось это неплохо. Ведь в нашей стране "писать в органы" считается не самым достойнным делом. А потому этим и занимаются... Понятно кто. А вот писать в газету — это иной вопрос. Благо с критикой и самокритикой было всё в порядке. В моё время либерасты врали, что в СССР был в прессе сплошной оптимизм. Но на самом-то деле такая ситуация сложилась лишь при Брежневе. А до этого критики и сатиры хватало. Причем, это была не мразь из "Аншлага", а настоящие журналисты, которые писали не "ниже пояса", а по делу. Я-то знаю, я читал журнал "Крокодил" и тридцатых, и сороковых, и шестидесятых годов выхода.

Но с сатирой и юмором мы разобрались веселее, чем в моей истории. Тогда у "Крокодила" были "младшие братья" — в каждой республике. Украинский "Перец", белорусский "Вожик" и так далее. Мы решили иначе — хотя бы из моей откровенной нелюбви к "национальным республикам". Мы просто издавали филиалы сатирического журнала во всех крупных городах. Был "Крокодил в Ленинграде", "Киевский крокодил", "Крокодил ростовский" и так далее.

И работали журналисты честно. Число наших ребят, убитых при выполнении задания, уже перевалило количество убитых на Великой Отечественной войне репортеров.

Ну, что ещё. Я могу гордиться, что раскрутил колымскую тему куда раньше. Чем наверняка подбавил себе черной краски в глазах историков. Потому что туда везли зэков. И условия, в которых они строили дороги и добывали золото, были совсем не райскими. Кстати, я смог переломить идиотское представление, что воры и бандиты — это типа "социально близкие". В моё время было принято считать, что такая светлая мысль возникла потому, что среди большевиков хватало бандитов. Тот же товарищ Сталин банки грабил. Не говоря уже о Григории Котовском, на котором вообще пробы было ставить негде. Но на самом-то деле это не так. Революционные идеи могут не нравится — но революционеры идут сражаться и умирать за ИДЕИ, а не за бабло. Это совсем разные психологии. Я-то уж видал и красных бойцов, и партизан. К тому же, как я знал из обеих увиденной мной историй, легализовавшиеся бандиты совсем не рвутся привечать своих бывших собратьев. Скорее, наоборот.

И уж тем более тема "социально близких" не выходила из марксисткой теории. Она пришла из анархизма, точнее — из идей товарища Бакунина. Ну, хрен с ним, с Бакуниным. Он-то во время своих странствий по Сибири сталкивался с разными ребятами и у него могли быть разные тараканы в башке. Но раскрутила эту тему "творческая интеллигенция". Им почему-то всегда нравились уголовники. Тот же Бабель в моей истории романтизировал одесских бандюков. Которые на самом-то были просто уголовной сволочью. В этой ему мы ему не позволили.

Я привлек ученых, которые доказали, что уголовники — это патология, что они никогда не станут нормальными гражданами Страны Советов. Сделать это было тяжело, но вышло. И теперь ехавших на Колыму мне было не жалко. В этом мире уголовников расплодилось меньше, но тоже хватало. Вот и пусть махают там кайлами.

А на Колыме было ничего. Благодаря товарищу Смирнову, трассу сумели дотянуть за хребет. И золото пошло.

А вот что с международным положением? Франция и Германия напоминают двух котов, которые драться не рискуют, но наезжают друг на друга. Англия вроде как ни при делах. А в США все прутся от "просперити". Президент Гардинг продолжает нести байду, что США процветают. Рузвельт пока никто.

И тут вдруг у меня зазвонил телефон.

— Сергей? — Раздался голос Михаила — тут такое дело, Нью-Йоркская биржа рухнула.

Вот так. Доигрались. История снова сделала резкий поворот.

Пока "Титаник" плывет

За последние годы Максиму много пришлось поболтаться по свету. В основном, он околачивался в Америке. Но перед последней поездкой туда пришлось завернуть и в Москву. Где его снова принимал "брат по попаданству" и его начальник, директор товарищ РОСТА/ТАСС товарищ Коньков.

— Ну, и как тебе тут? — Спросил он Максима, после распития первой стопки коньяка.

— А, ничего, мне нравится. Явно интереснее, чем в нашем оставленном мире. Только вот обидно: из исторических личностей познакомился лишь с тобой и Корбюзье. О чём в старости мемуары писать?

— К историческим личностям из политиков, честно говоря, лучше приближаться как можно реже. Здоровее будешь. А насчет мемуаров... Картину "Последний день Помпеи" видел в Русском музее?

— Приходилось.

— Вот примерно то же самое и поглядишь. Я тебе завидую — сам бы поехал поглядеть, но работы по горло.

— Всё справедливо. Ты революцию видел, и Гражданскую. А я на это посмотрю.

— Так вот я как раз о данном деле. Ты, наверное, вряд ли много знаешь о Великой депрессии — и о том как янкесы из неё вылезали?

— Только самые общие вещи.

Коньков снова налил.

— Вот потому я тебя и вызвал. Есть вещи, которые почте, телеграфу и даже спецкурьерам доверять не стоит. Я-то про депрессию знаю неплохо. Читал порядочно, да и в том времени много бывал в Штатах — а там мне про неё не самые глупые люди рассказывали. Я не говорю что на этот раз всё будет идти так. Но о данном варианте ты должен знать. Так что доставай блокнот и поехали. Только понятно, запись веди лишь по-нашему.

— Понял.

В течении двух часов Максим выслушивал лекцию об Америке начала тридцатых и испещрял блокнот памятными значками*.

(* Ремесло репортера появилось задолго до появления диктофонов и даже стенографии. Да и сейчас технику не всегда можно применить. Так что журналисты на задании нередко записывают в блокноте лишь отдельные ключевые слова и фразы или вообще значки-"памятки", в остальном полагаясь на память.)

— Я одно не понял. Так что вы собираетесь делать с Рузвельтом?

— Если бы я знал. В этой истории очень много темных мест. Ведь всё знают те, кто прочел одну книгу. А я их об этом периоде прочел, самое меньшее, два десятка. Так что будем смотреть.

* * *

И вот Максим снова в САСШ. Он уже привык, что эта страна ну очень отличается от Европы. Для начала — тут почти нет левых. Нет, настоящих коммунистов и социалистов и во Франции не так уж много. Но "вообще левых" там можно встретить всюду. А тут их не любят — и "социалист" — это ругательство. Но это ладно

Более всего Максима умилял в Америке какой-то щенячий восторг, порожденный провозглашенной "эпохой процветания". Все были уверены, что если они не станут миллионерами завтра — то послезавтра ими точно станут.

Вот, например, председатель финансового комитета фирмы "Дженерал моторз" Джордж Рэскоб на полном серьезе нес такую пургу:

"Если каждый рабочий и служащий будет экономить по15 долларов в неделю и приобретать на эти средства наиболее солидные акции, через 20 лет он будет располагать капиталом в 80 тысяч долларов. По моему убеждению у нас в стране каждый не только может, но и обязан стать богатым.*"

(* Подлинная цитата.)

И все ему верили! Газеты уверяли граждан: в САСШ капитализм вышел на новую стадию развития, при которой кризисов больше не будет. Люди с энтузиазмом приобретали на бирже бумажки под названием "акции".

Максим ощущал себя находящимся на палубе "Титаника". С той разницей, что они с Эмилем как раз прилагали все усилия, чтобы убедить граждан: никакого айсберга нет и быть не может. Веселитесь дальше! Зато у них была даже не спасательная шлюпка. Рядом околачивался пиратский катер, готовый погрузить с тонущего корабля всё, что только можно.

Что они конкретно тут делали? Ну, в общем, курировали разные гуманитарные начинания товарища Смирнова. Трудно сказать, почему они понравились этому революционеру и бандиту — но после первого визита он просил дальше присылать именно их. Ну, а начальство в виде Артузова* и Конькова... Со Смирновым по мелочам предпочитали не спорить.

(* В данной реальности Ф.Э.Дзержинский умер в 1927 году. Руководителем ОГПУ стал А.Х.Артузов, дружбан Конькова.)

Так вот, о кризисе. Понятное дело, в Америке имелись и умные люди, которые понимали, куда катится этот веселый балаган. Но от них, как всегда бывает отмахивались. Дескать, вот зануды, всем портят настроение. Так, в одной газете Максим прочел в одном из интервью:

"В 1920 году, когда нас прокатили на выборах, я сказал друзьям, что, на мой взгляд, нация не изберет демократа до тех пор, пока республиканцы не ввергнут нас в серьезную депрессию с большой безработицей. Я думаю, что этот анализ верен и сейчас."

А потом поглядел на автора слов: Франклин Рузвельт*.

(* В РИ Рузвельт сказал это именно в 1928 году)

Вот уж привет. Правда, пока что Рузвельт был всего лишь кем-то вроде политтехнолога Демократической партии штата Нью-Йорк. Но, как он помнил из лекции Коньква, он должен в этом году выдвинуться на пост губернатора штата. Правда, пока что об этом ничего никто точно не знал. Хотя слухи ходили. Но, опять же — он слышал от Сергея, что Рузвельт был тот ещё тихушник. О своих намерениях он молчал до последнего.

Но почему бы и не сходить побеседовать?

Договориться об интервью оказалось очень просто. Максима пригласили к Рузвельту в его особняк "Гайд-парк" уже на следующий день. Он прихватил собой Эмиля, тот канал под фотографа.

Особняк Максиму понравился. В отличие от обиталищ скоробогачей, в нём чувствовался аристократизм.

Хозяин же выглядел совсем не так, как Максим его представлял. Он-то видел, в основном, фотки и киносъемки с Ялтинской конференции. Там Рузвельт, особенно по сравнению со Сталиным и Черчиллем, выглядел эдаким болезненным старичком*.

(* Во время Ялтинской конференции Рузвельт и в самом деле был уже очень серьёзно болен.)

А вот тут за столом сидел здоровенный плечистый мужик, правда, с интеллигентским пенсне на морде. Но из него так и пёрла харизма. "Неработающая" часть тела была скрыта столом — если бы не знал, то и не подумал бы о собеседнике, что тот инвалид.

Принял их Рузвельт приветливо.

— Рад вас видеть, господа. Прекрасная страна Франция. Но у вас, мистер Кондратьев, вроде бы славянская фамилия?

— Да, я русский эмигрант. Вынужден после революции уехать во Францию.

— Ох, уж эти революции! Сколько они бед приносят... Но я слушаю вас, господа.

— Я вот как раз хотел поговорить о тяжелых временах. Вот вы недавно сказали...

— Максим процитировал высказывание Рузвельта.

— Да. Я готов повторить. Один из основателей нашего государства, Бенджамин Франклин, говорил, что к подлинному благосостоянию ведет только труд, а не спекуляция. Республиканцы заигрались...

Дальнейшее интервью ничего нового не дало. Рузвельт едко критиковал находившихся у власти республиканцев, но ничего конкретного не сказал. Впрочем, Максим у него ничего и не собирался выведывать. Просто хотелось поглядеть на этого человека. Именно потому он и пригласил Эмиля. Максим-то себя не переоценивал. Кто он был? Так... Там социолог, тут журналист... А вот Эмиль-то прошел такой ад... Они, штурмовики, людей просекают на раз. На тему — "кто ты, трус иль избранник Судьбы"? А с другой стороны, Эмиль был куда более опытным журналистом, который разных людей повидал. Просто вспомнилось: читал Максим какой-то материал, где утверждалось: Рузвельт был просто чьей-то там марионеткой.

— Эмиль, что ты о нём думаешь?

— Он очень серьезный и сильный мужик. Знаешь, из тех, кто будет воевать до конца.

— А ты с ним пошел бы на штурм? Понятно, если бы у него ноги ходили?

Эмиль задумался. И выдал:

— Нет, не пошел бы. Скользкий он какой-то. Как друг — ненадежен. А вот как враг — очень опасен... Хотя лично он, наверное, и курице голову никогда не сворачивал. Но такие ещё опаснее.

Бардак в дурдоме — как он бывает

Из сладкой дрёмы Максима вывел телефонный звонок.

— Да...

— Дрыхнешь, мать твою! — услышал он раздраженный голос Смирнова. — Разумеется, разговор шёл на английском, так что дальше пошли разные заковыристые малопонятные выражения, то или ирландские, то ли просто местная феня. Среди которых часто повторялось слово "fuck".

— Да в чём дело-то? — Максим подсобрался — и выдал что-то из того, что слышал на нью-йоркских улицах.

— Ладно. — Вдруг совсем спокойно сказал Смирнов. — Я это к тебе вроде второго заводского гудка. На первый уже времени нет*. В общем, Эмиль тебя уже должен ждать внизу на такси. Быстро вниз.

(* До революции, а, впрочем, и после тоже, рабочие жили рядом с заводами и часто не имели часов. Так что заводской гудок играл роль будильника.. Первый гудок был за час за смены, второй — за пятнадцать минут. Появление в проходной после третьего расценивалось как опоздание на работу. Смирнов был из рабочих, так что у него такой юмор.)

Максим скосил глаза. Вот, блин, какая-то девка валяется рядом. И что там вчера было? Они с Эмилем нахрюкались в каком-то джазовом клубе. Каком, он не помнил, потому что приперлись туда уже нетрезвые. Да, до этого встретили в баре какого-то парня, который воевал во Франции, а там пошло дело. Парня где-то потеряли, а Эмиль вместо того, чтобы ехать домой (они на двоих снимали трехкомнатную квартиру) тоже свалил в неизвестность с какой-то рыжей девицей. И надо же — уже на ногах. Блин, а что с девкой-то делать?

— Ты куда?

— Дела. Так что любо ты в две минуты собираешься, либо я тебя запираю.

— Вот у всех у вас, идиотов, срочные дела. Да, ладно, у тебя выпить есть?

— На кухне.

— Так я тебя подожду.

Максим наскоро привел себя в порядок, оделся и скатился по лестнице вниз, на 24-ю стрит. Возле подъезда и в самом деле стало такси, в котором сидел Эмиль. Выглядел он как новенький. Да уж. Фронтовик.

Журналист забрался в машину и она рванула в сторону центра.

— Что за дела? — Спросил Максим.

— Да, как всегда. Долго ждали, а вот главная новость упала, как кирпич на голову.

— Что...

— Именно. Впрочем, сейчас сам увидишь.

Машина выехала на Уолл-стрит и остановилась примерно возле монументального здания биржи. Припарковаться тут было негде — всё кругом было заставлено машинами. Так что они выскочили прямо посреди улицы.

Людей вокруг было тоже много, но журналистам было пока что не до них, они ринулись внутрь.

...Максим и в том, и в этом времени много раз слышал термин "биржевая паника". И вот только теперь он осознал, что это такое.

На бирже он много раз бывал, и представлял местную обстановку. А она была и в обычные дни своеобразная. Когда множество людей в одном месте занимаются тем, что делают деньги на такой зыбкой вещи, как изменение курса акций — то там всегда царит атмосфера коллективного психоза. Обычное дело. Но теперь... Это был какой-то дурдом. Люди метались с вытащенными глазами, что это орали. Вокруг досок, на которых пишут котировки, клубилась толпа, которая суть ли не давила работников, эти котировки пишущих*.

(* В описываемое время котировки акций писали мелом на досках).

— Я такое видел, — прокомментировал Эмиль. — Когда в семнадцатом немцы подперли и наша пехота бросилась драпать. Но те-то драпали в одном направлении, а эти явно не знают куда бежать. Мать!

Эмиль выругался потому, что его чуть не снес некий солидный господин. Точнее, был он солидным. Сейчас по его пухлой роже струился пот, пиджак расстегнут, галстук болтался чуть ли не возле уха. Он промчался мимо, а за ним, как стадо бизонов, промчалось ещё полтора десятка людей, выглядевших немногим лучше. Тут Максим въехал. Это, видимо, один из "биржевых оракулов". Так называли тех, кто как считалось, умели просчитывать колебания курса. Своими знаниями они, конечно же, не делились. Точнее, иногда делились, изрекая нечто невнятное, как и древние оракулы. Максим полагал, что это либо просто мошенники, либо, что скорее, они работают на серьезных людей, которые мутят свои дела. Но за каждым таким "оракулом" всегда ходила толпа, которая ловила каждое их слово. Ну, вот и теперь... Только что говорить? Курс всех акций летел вниз, как кирпич.

Внезапно среди всех этих обезумевших морд Максим увидел человека, выглядевшего совершенно спокойно. Тот тоже явно их заметил — и даже махнул рукой. А... Журналист даже его знал. Его звали Стив Хоу, он был журналистом из "Нью-Йорк Таймс". Только вот Хоу, вроде, писал о криминале и уличных происшествиях, а не о финансах. Ему ребята Смирнова иногда подкидывали денег, чтобы он не писал о том, о чём писать не стоит.

— Привет, ребята! — Стив пробился к ним, его лицо озаряла нормальная американская оптимистическая улыбка.

— И тебе привет. Что тут делаешь? Ты ведь, вроде, не в финансовом отделе?

— Ха! Те, кто в этом отделе, сегодня ушли в глубокое подполье. Они боятся, что сейчас все эти придурки пойдут призывать их к ответу за их статьи, полные оптимизма. А теперь здесь уже моя работа. Пять сердечных приступов я уже зафиксировал. Последнего спекулянта вон только что в госпиталь отправили.

Стив жизнерадостно заржал. Как и все криминальщики, он был законченным циником, и, видимо, акций у него не имелось. Так что Стив мог веселиться.

— Ладно, ребята, удачи! — Сказал Стив и растворился в пространстве.

— Макс, ты думаешь, это именно то?

— Похоже. Гляди на доски. Полный обвал.

— Тогда надо доложить по команде.

Однако доложить оказалось непросто. Когда они покинули биржу, то обнаружили, что возле всех уличных телефонов кипели свалки, порой переходящие в мордобой. Все тоже куда-то и что-то хотели сообщить. Так что им пришлось пройти пешком несколько кварталов.

— Как ты думаешь, а что дальше будет? — Спросил Эмиль.

— Как что? Президент заявит, что это всего лишь временные трудности. Затем банки начнут просить у правительства денег, те им дадут. И получится нормальный вариант — тушение пожара керосином. Потому что банки, получив деньги, продолжат спекулировать бумажками. А дальше начнется самое интересное. А, вот я вижу свободный телефон. Отзвонимся — и домой. А то я там девку запер...

"И горит в глазах до изумления Солнце, принесенное с вершин."

Вот это — для Мужчин!

Рюкзак и ледоруб.

И нет таких причин,

Чтоб не вступать в игру.

А есть такой закон -

Движение вперед.

И кто с ним незнаком

Навряд ли нас поймет

(Юрий Визбор)

Шаг. Ещё шаг. Я вырубил ботинком очередной след. Нет, ну вот на кой хрен мне было переться на этот Памир? Тяжело-то как...

Собственно, началось-то это три года назад. Я стал пропагандировать альпинизм. Причин было много. Альпинизм — это оборонный вид спорта. Я отлично знал, как наши солдатики про...бали Кавказские перевалы. По стенке, по которой поднялись ребята из дивизии "Эдельвейс", чтобы захватить Марухский перевал, я лично ходил. И даже их крюки видел.

Но дело-то даже не в этом. Альпинизм — один из самых благородных видов спорта. Тут основополагающий принцип: "Жизнь товарища ВСЕГДА дороже твоей"*. Так что среди альпинистов разных стран я видел разных людей, но вот жлобов среди них не было.

(* Тем, кто не врубается, что такое альпинистская этика, я очень рекомендую французский фильм "Смерть проводника", 1975, режиссер Жак Эрто. На мой взгляд, это единственный фильм, в котором правдиво показано, что такое альпинизм. И какие там люди.)

Ну, а мне тоже захотелось в горы.

Дела были веселые. Вот тут-то мне пришлось прогресствовать в полный рост. В этом мире не знали ни рюкзака Абалакова, ни обвязки Абалакова, да и ни хрена не знали. Разве что "будильник Абалакова". Даже палаток-памирок не знали*. Заодно мы подсуетились в смысле заработка для СССР. Про карабин "Ирбис" тут понятия не имели. Как, впрочем, и про карабин Абалакова. Я просто охренел — да с чем же местные ребята в горы ходили? Хорошо хоть ледоруб изобрели. Да и тут фигня вышла — попытались внедрить совершенное чудовище под названием айсбаль**. А уж ботинки, в которых ходили... В общем, в альпинизме мы оказались впереди планеты всей.

(* Альпинистская шутка. С именем великих альпинистов, братьев Абалаковых, связано много предметов снаряжения, которые были в ходу в массовом альпинизме аж до 80-х годов. Так вот, "будильник Абалакова" — это выпить вечером пять кружек чая. В пять утра проснёшься точно.

Памирка — четрыхместная палатка, хотя шесть товарищей там тоже помещаются, а иногда бывало и больше. Главная её особенность — простота установления. Она устанавливается на двух стойках, которыми могут послужить и связанные попарно четыре ледоруба. Я вот лично ставлю "памирку", правда со стойками, а не с ледорубами, "в одну харю" за две минуты. А если кто подержит стойку — то за 40 секунд.

** Айсбаль. Предмет альпинистского снаряжения, типа ледоруба, но вместо "лопатки" у него скальный молоток. С точки зрения ГГ, как впрочем, и автора, идея явно неудачная. Бить крючья им тяжело, а вот "лопатка" ледоруба, отсутствующая у айсбаля, порой очень даже нужна.)

Ну, в общем, я ринулся развивать альпинизм. Поначалу было тяжело, всё-таки иное тело, да и не тренировался долго. Но мужик-то, в которого я попал, был тем ещё лосем. Так что все перегрузки я перенес более-менее спокойно. Ну, а дальше... Ведь что в альпинизме главное? Сила воли. Хочешь, не хочешь — иди! Ну, вот этого-то у меня хватало всегда. Так что я быстро освоился.

А дальше что? Для начала стали создавать альпинистские лагеря. Как водится в этом времени — по ведомствам. Так что первый лагерь, основанный в Домбайской поляне, так где в моём времени был "Алибек", принадлежал НКВД. А что тут такого? Ребята из этого ведомства, здоровые парни, тоже были не против на досуге побегать по горам.

А потом начались разные идеологические дела. Ну, к примеру, потащились на Эльбрус. Если вы там не были — то и не ходите. Подъем на эту вершину — дико скучное дело. "Ишачка", как говорят альпинисты. То есть, тупо прешь вверх. И никаких тебе приключений на задницу — вроде скал, ледников и прочего.

Но типа было надо. Тем более, что я как раз когда тащился на Эльбрус, вспомнил, что когда в 1942 на Кавказ приперлись фрицы, то у них была специальная команда эсесовских альпинистов из "Аненербе"*, которые потащились на эту гору, чтобы установить там какое-то особенное нацистское знамя. Хотя на самом-то Типа после этого дела у них пойдут хорошо. Дела хорошо у них не пошли, но уж пусть тут будет красное знамя.

А, ну ещё я привлек братьев Абалаковых. Впрочем, искать их не пришлось, они сами прибежали.

(*Вообще-то это совсем не так. На Эльбрус нацистское знамя подняли бойцы дивизии "Эдельвейс", которые к СС никакого отношения не имели. Просто из альпинистского куража. И Гитлер, который альпинистов не любил, был в бешенстве. Типа эти ипанутые скалолазы фигней занимаются вместо того, чтобы взять Закавказье. Но ГГ начитался в своем времени разных дурацких книжек.)

А вот я теперь пер в связке с Евгением Абалаковым через ледник. Горы — очень обманчивы. Вот, кажется — там уже вершина. А хрен вам! Это просто перегиб, за которым новый подъем. Шаг, ещё шаг. Нет, ну на хрена я в это ввязался? Я ведь в том мире никогда не бывал на таких высотах. Семь тысяч — это не хрен собачий. Но вот уж понесло. Когда составилась советско-германская научная экспедиция на Памир, то возникла мысль — а не подняться ли на самую высокую гору в этой местности? Вот и поперлись. Впрочем, тут я сам виноват. Ладно, что я общался с Лениным и Сталиным. Это всё фигня. Но для альпиниста — пойти в связке с самим Абалаковым! Тут устоять было невозможно. А эти братаны Абалаковы — полные отморозки. Им бы только в горы лазить. Вот и брательник Жени, Виталий, прется ниже в связке с таким же немецким отморозком — Вилли Рикмерсом.

Но как это всё мерзко и гнусно! Ножки идти вообще не хотят. Дыхалка тоже уже ни к черту. А что делать? Шаг. Ещё шаг.

Я даже не понял, когда вся эта байда закончилась. Но вдруг мы оказались на скальной площадке, с которой пути вверх больше не было.

— Серега, мы дошли! — Заорал Евгений.

И тут только я по-настоящему врубился, что мы сделали. Вообще-то человек, который не поднимался на вершины, не понимает того, что чувствуют альпинисты. Эдакую сатанинскую гордость. Типа я стою выше всех. Но тут-то было круче! Мы взошли на вершину, на которую до этого не ступала нога человека. То есть, мы сделали то, о чём мечтает любой альпинист. Лучше гор могут быть только горы. На которых никто не бывал.

— Хорош отдыхать, давай дело делать! — Крикнул Абалаков.

Я достал из рюкзака красное знамя, флагшток пер Женя.

Пока мы устанавливали знамя, подтянулась вторая связка. После того, как они отдышались, возник вопрос: а как назвать вершину? Мы имели право первосходителей.

— Давайте "пик Абалаковых", предложил я.

— Нет, мы-то кто? Может, "пик Коммунизма"? — предложил Виталий.

Я изобразил сомнение. Такое название, хотя его и носила эта гора одно время, мне не слишком нравилось. Да и Вилли явно не перся от этого предложения.

— Ребята, я предлагаю назвать гору пиком Сталина. А пиком коммунизма — должен стать Эверест.

— Мы за! — Чуть ли не хором сказали Абалаковы.

— Да и я за, Сталин — великий человек, — согласился Вилли.

— А как насчет Эвереста? — Спросил Евгений.

А вот в натуре — как? Вот тут-то моего послезнания было не то что много, а очень много. Ну, альпинист же. Я знал обо всех неудачных попытках штурма "крыши мира". И об ошибках альпинистах тоже знал. Более того, я полагал, что Джордж Мэллори на вершине всё-таки побывал. Меня в этом убедил Владимир Балыбердин, а уж он-то про Эверест знал хорошо*.

(* Джордж Мэллори. Английский альпинист. Участвовал в 1924 году в попытке восхождения на Эверест. Пропал без вести во время восхождения. Его ледоруб позже был найден в нескольких стах метрах от вершины. В альпинистском сообществе многие считают, что Мэллори всё-таки был на вершине, а погиб на спуске. Эту версию автору излагал Владимир Балыбердин, альпинист, поднявшийся на Эверест по маршруту, считавшемуся непроходимым. Кто "в теме" — "Северо-Западная стена".)

— А нам это надо? — Спросил я и уже знал ответ. Этим точно надо. А вот нужно л нам? Хотя... Нет, туда я уж точно не попрусь. А вот эти ребята... Почему бы и нет?

Игры товарища Артузова

Работа разведчика-нелегала — занятие достаточно занудное. Огромное количество времени тратится на обеспечение собственной безопасности. К примеру, нелегал никогда не идет напрямую из пункта А в пункт Б. Он обязательно покружит по городу, проверяя — нет ли за ним хвоста.

Вот и Сидней Рейли, сгрузившись на Финляндском вокзале, куда он прибыл из Стокгольма (с пересадкой в Гельсинфорсе, разумеется) доехал на извозчике до Таврического сада, а потом долго кружил по улицам.

Впрочем, на этот раз он был даже этому рад. Наблюдение, благодаря многолетней практике, Рейли вел "на автомате", оно не мешало разведчику осматривать город, в котором он не бывал в восемнадцатого года.

Питер, то есть Ленинград, сильно отличался от имперский столицы, и уж тем более — от послереволюционного кошмара. По мнению Рейли, по сравнению с имперскими временами, он стал каким-то более шумным и провинциальным. А так... Народу на улицах имелось много, многочисленные лавки и кабачки работали, по улицам двигались трамваи, извозчики, а порой и немногочисленные авто. Город как город. Никаких особо советских черт Рейли не заметил.

И вот тут как раз эти черты появились. Сидней шел по улице Чайковского, из-за угла, с Моховой, на него буквально вылетели и чуть не врезались двое здоровенных бритогоголовых парней. Оба были одеты в "комсомолки" и в вошедшие в моду среди комсомольцев (не только советских, но уже и парижских) грубые голубые "американские" штаны*. На плечах у обоих висели сумки на широких ремнях — из той же голубой материи, со множеством накладных карманов.

(* Джинсы. Арманд Хаммер построил в Москве фабрику по их производству. Населению они пока не слишком нравились, но комсомольцы оценили удобство этих штанов. Наплечные сумки тогда не носили, это всё коньковские штучки.)

Рейли чуть было не схватился за шпалер, лишь в последний момент сообразив, что опасности нет. Её и вправду не было.

— Извините, товарищ, заговорились, — сказал один из комсомольцев.

Они вежливо посторонились, пропустив Сиднея, и двинулись по Кирочной, продолжая дискуссию.

— А тебе говорю: попытка связать фрейдизм и марксизм — это полная глупость, если не контрреволюция... — Услышал он одну фразу.

А хорошая у них мода на эти наплечные сумки, — подумал разведчик. Особенно для людей его профессии. Руки свободны.

Впрочем, это Рейли подумал мельком. Паранойя — вечный спутник разведчика. Если выдалась такая встреча — надо снова провериться. Поэтому Сидней резко ускорил шаг, приняв вид делового человека, опаздывающего на важную встречу. Он двинулся по Моховой — и резко свернул в подворотню.

Эти места Сидней знал. Тут имелась огромная система проходных дворов, с несколькими выходами как на Моховую, на Литейный и на Чайковского. Затеряться в них — раз плюнуть. Однако Рейли плутать не стал. Оказавшись во дворе, он тут же резко взял влево, и притаился в темном углу.

Расчет был такой. Если за ним следят, то они в курсе про эти дворы. Топтун, не знакомый с городом — это даже не смешно. Значит — преследователь на рысях кинется следом, чтобы не упустить объект.

Никто следом во двор не заскочил. Но на всякий случай Рейли вышел на Моховую из другой подворотни. Осторожно огляделся. Моховая — улица пустынная, никаких праздношатающихся личностей он не заметил.

Ладно, теперь уже недалеко.

Осталось дойти до дома ?18, зайти во двор и подняться по лестнице. Он оказался перед массивной, довольно обшарпанной дверью. Возле звонка имелась табличка, с указанием, кому из жильцов сколько раз звонить. Ага — "Афиногенову 3 р.". Он позвонил.

Дверь открыл невзрачный мужик, по роже которого было видно, что он принадлежит к числу друзей Зеленого Змия.

— Что надо?

— У меня письмо к Николаю Александровичу Афиногенову от его дяди из Тулы.

— Он уехал в Парголово, после обеда будет. Подождите, если не лень.

Так, пароль принят, отзыв верный. Причем, отзыв "спокойный". Если бы в ответ раздалось "загляните ближе к вечеру", это означало бы опасность.

Рейли прошел вслед за мужиком по длинному коридору, заставленному всяким барахлом. Мужик открыл одну из дверей.

— Заходите.

Рейли вошел и... Все понял. В большой комнате с двумя окнами за столом сидело трое мужчин. Двое были в английских костюмах, один во френче. Но бывалый разведчик сразу понял кто они такие. В двери уже стоял мужик, теперь уже совершенно не напоминавший выпивоху. В руках у него был наган. За его спиной виднелся ещё один. Да и двое из сидящих тут же извлекли откуда-то стволы...

Рейли без слов поднял руки. Один из обитателей комнаты поднялся с места и деловито изъял у разведчика пистолет.

— Здравствуйте, мистер Розенблюм, — с усмешкой сказал тот, который во френче. — Что-то вы заставляете себя ждать. Ваших двух друзей мы взяли ещё не прошлой неделе.

Рейли испытал не страх, не злость, а... дикую досаду. В самом деле. Сколько он иронизировал над Савинковым. Дескать, вот дурак, попался на простую провокацию чекистов. И теперь оказался в том же положении. Сидней очень хорошо знал, что будет дальше.

* * *

С Памира мы со Светланой прибыли в начале сентября. Да-да. Моя подруга тоже ходила в горы. Конечно, переть на семитысячник — это было для неё слишком. Но ведь наша прогулка на пик Сталина была только эпизодом большой научной экспедиции, которая продолжала сидеть на Памире. Так что полазить было где и без этого самого пика. По крайней мере, перевал Светланы на картах теперь имелся. Что, кстати, среди немецкой части экспедиции вызвало сенсацию. Наши-то уже привыкли, что девки лезут куда угодно. Но вообще-то в это время на Западе женщины в горы не ходили. Вообще. Если учесть, что представители немецкой прессы в экспедиции имелись, то моя подружка в очередной раз подтвердила репутацию "лица Революции".

Ничего мы так, наверное, выглядели — эдакая парочка с загорелыми облезлыми мордами*.

(*В высокогорье кожа на лице обгорает и шелушится. Так что видок у альпинистов после восхождения тот ещё.)

Фанфарами нас не встречали, но кому надо, явно засекли. Потому что не успели мы толком осмотреться в своей квартире, как зазвонил телефон. На той стороне провода был Артузов.

— Привет, Сергей. С победой вас! Как там мои ребята?

(В экспедиции, разумеется, были люди из ОГПУ, причем трое всерьёз ходили. Совмещали, так сказать, приятное с полезным.)

— Потренируются, будут хорошими альпинистами.

— А у нас тоже есть кое-что интересное. Неделю назад мы в Ленинграде арестовали небезызвестного тебе господина Сиднея Рейли.

— Вот наконец-то. Материалы пришлете, когда будет можно?

— Так зачем я тебе звоню? Дело-то не в Рейли. Это был завершающий эпизод. Мы раскрыли очень интересную организацию. Твои ребята имеют тоже к этому отношение. Я обещал рассказать, когда будет можно? Вот теперь можно. Так можешь сегодня с восемнадцати часам?

— Куда ж я денусь?

— Жду.

Да уж, интересно. Речь шла о событиях, которые начались три года назад. Мой коллега и "товарищ по попаданству" Максим сумел внедрить человека в радикальную контрреволюционную организацию, которая собиралась заниматься экономическим терроризмом на территории СССР. Потом нас от этого дела оттерли. Видимо, товарищ внедрился хорошо — и дальше с ним работало ОГПУ. Но полгода спустя Артузов обратился ко мне со странным заказом. Требовалось найти случаи разных ЧП на предприятиях Москвы и Донбасса и написать о них так, будто это были диверсии. Нам-то что? Сказали — мы сделали. ОГПУ играет в игры. Примерно полгода назад Артузов озвучил новую просьбу. На это раз нужно было найти какие-нибудь пожары, а также несчастные случаи на железной дороге.

— Если не найдете ничего подходящего, выдумайте! Будут претензии от НКПС, посылай их... на Лубянку. Да, и тисните пару-тройку статей о том, что контрреволюционеры перешли к экономическому террору.

Это мне было уже совсем непонятно, но чекистам виднее. Тем более, Артузов обещал всё рассказать, когда будет можно. И вот это время пришло.

Рассказ Артузова, подкрепленный множеством материалов, мне понравился. Там ведь что было? Первоначально в "органах" никто не понимал, зачем возникла организация, ставившая цель наносить диверсионные удары по советской экономике. Понятно ведь, что нанести какой-то серьезный урон у них не выйдет. Первоначально даже думали, что это просто оклополитические мошенники, желающие подоить западные разведки. Таких встречалось немало. Но затем нарисовалась совсем иная картина. Эти ребятам плевать было на борьбу большевизмом. Дело тут было в концессиях.

В деловых кругах Запада, в том числе и среди русских промышленников, успевших вытащить капиталы, существовало стойкое мнение: вступив на путь нэпа, советские руководители свернуть с него уже не смогут. То есть, по факту возродится капитализм. А под каким флагом — это их совершенно не волновало. А значит, появилась интересная мысль — взять концессию и таким образом "забить место". А потом как-нибудь это предприятие приватизнуть. Но чем меньше платить — тем лучше. Вот для этого-то и предназначались диверсии. Разумеется, дело шло не о конкретном ущербе, а об инвестиционном климате. Дескать, вон что у вас творится, так что снижайте-ка цену.

И ведь, что интересно. Оказалось — у предпринимателей имелась собственная агентура. Это были инженеры, из "бывших", которым сдернувшие хозяева оставили наказ "присматривать" за предприятиями. За это им платили кое-какие деньги в валюте. Кому-то пересылали с оказией, кому-то — клали на счет в западных банках.

Блин! Я вспомнил "шахтинское дело" из моей истории. Там инженеры из "спецов" обвинялись как раз во вредительстве, в том, что они гробили оборудование шахт. В "перестройку" это дело выставлялось как лучшее свидетельство фальсификации уголовных процессов в тридцатые. И выглядело убедительно. В самом деле — гробить шахту — как-то мелко. Ладно, когда кулаки поджигают колхозный амбар. У мужиков их деревня — центр мира. А человек с высшим образованием должен понимать — такими булавочными уколами СССР не свалить. А вот если там тоже имела место борьба за концессии...

Расчет у французских "борцов с коммунистами" был понятен. Они выйдут на "промышленную" агентуру — а те им подскажут, как и что лучше портить...

Это всё чекисты выяснили довольно быстро. Людям, идущим в Союз, понятное дело, тонкостей не объясняли. Их накачивали на тему борьбы с Советами. А когда ребята узнавали правду, у них не имелось особых причин запираться. Хотя бы потому, что русских буржуев радикальные эмигранты не любили. Во время Гражданской войны те копейки не пожертвовали на борьбу с большевиками*.

(* В РИ было точно так же.)

Так что с их помощью и с помощью РОСТА Артузов создал иллюзию активной деятельности террористов. Реальные случаи были нужны, потому что имелось опасение: есть нераскрытые "проверяющие". Так что довольно быстро вся организация была раскрыта.

Но Артузов не был бы собой, если б на этом остановился. Ему очень хотелось пообщаться с представителями парижского руководства. Выманивать их как Савинкова он счел опасным. Повторяться не следует. Тогда глава ОГПУ придумал интересный финт ушами.

Легенда была такая: кто-то из заграничных групп не нашел местных агентов, кто-то решил, что те "трусы и предатели". Зато скентовались с какими-то местными отморозками. И начали творить беспредел по мере сил. Вот их "деятельность" мы и освещали.

Расчет оказался верным. В Париже схватились за голову. Придурки! Они ведь сами попалятся и всех попалят! Но получалось — с остальными связь прерывалась, а эти вроде как продолжали деятельность. На какие-то попытки увещевания террористы внимания не обращали. Да и много ли скажешь через шифрованную переписку, идущую очень заковыристыми путями? Так что руководство направило троих, в том числе и Рейли, чтобы прочистить мозги особо непримиримым борцам. Их тут ждали со всем уважением.

— Вот так. Наша работа, в основном, закончилась. Теперь работать вам.

Игры товарища Конькова

На следующий день я собрал у себя в кабинете наиболее талантливых наших работников и изложил им суть дела. Тут были Светлана, Миша, Геббельс, Ильф с Петровым. Были и другие. Например, Дмитрий Белозеров, балтийский матрос, которого когда-то я захватил с бронепоезда. Из него получился офигенный фельетонист. Митя, получив кое-какое образование, смог пройти между Сциллой и Харибдой, где оказывались такие самородки, как он. Ведь бывало, что способных товарищей из народа клинило на том, что они типа пролетарии и ничему им учиться не надо. Они и так всё знают. А другие, наоборот, пытались писать "по интеллигентски". Из чего тоже мало чего хорошего выходило. А вот Белозеров нашел свой стиль. Он писал подчеркнуто грубовато, со специфическим матросским юмором. А заодно опубликовал несколько рассказов для детей, написанных в стиле матросской "травли"*. Я подозреваю, что в этой истории Андрею Некрасову** придется искать другие сюжеты.

(* "Травля". Рассказ моряками "морских" баек. Любой моряк понимает степень их "достоверности", но "сухопутным" и "салагам" их рассказывают типа на полном серьезе.

**Андрей Некрасов, советский писатель, автор повести "Приключения капитана Врунгеля", написанной именно в жанре "травли".)

Присутствовал и Маяковский. Вообще-то он тут на фиг был тут не нужен, но он был очень обидчивый человек, а я его старался в последнее время не обижать по пустякам. Почему — расскажу дальше. Так что пришлось позвать.

...Я убедил Артузова: лучше, если мы не станем гневно обличать очередных контриков, а высмеем их. Как говорили в моём детстве, "обманули дурака на четыре пятака!". Вот именно так я и изложил задачу. И тут началось такое... Миша и Геббельс чуть было не подрались за "право первой ночи". То есть, за возможность первым опубликовать развернутый материал. Развести их удалось только тогда, когда я Йозеку дал монополию на работу с Германией. Геббельс вообще-то был интересным типом. Когда я брал его на работу, то думал — он просто ненавидит всех на свете, как это нередко случается с такими как он... Ну, честно, говоря, уродцами. Но, как оказалось, Геббельс сидел на другом комплексе. Он в Германии предпринимал какие-то попытки добиться успеха в литературе и журналистике, но все они закончились ничем. Так вот Йозек и хотел доказать — а вот вам, козлы! И прежде всего, он хотел доказать это Германии. А журналюгой-то он был блестящим. При этом он был по-своему порядочный человек. Кто такой порядочный журналист? Тот, кто продается один раз. В той истории Геббельса купил Гитлер, отдав ему всю пропаганду*. И он фюрера не предал. Во время путча 1944 года хрен знает, чем бы всё закончилось, если бы не Йозик. И умер он в том же бункере, что и Гитлер. И убил своих детей. Чудовище? Но я предпочитаю работать вот с такими, нежели со склизкой мразью, которая, как в моем мире, по пять раз меняла свои взгляды в зависимости от того, куда дует ветер.

Тем более, что тут Геббельса купили мы. И отступать ему тоже было уже некуда.

(* В РИ до 1930 года Геббельс поддерживал "левых" нацистов, которые выступали за исключение Гитлера из партии.)

И, кстати, Геббельс подкинул очень неплохую мысль:

— Сергей, а почему бы нам не написать, что первыми несчастные случаи за теракты стали выдавать именно контрреволюционеры? А чекисты просто этим воспользовались?

А в самом деле...

Потом уточнили кое-какие вопросы Ильф и Петров. Вот ведь судьба! В этой истории они тоже как-то сумели встретиться сами, без какой-либо моей помощи. И роман "Двенадцать стульев" они написали, сейчас он готовился к выходу в литературном приложении к "Красному журналисту". Я его уже читал. Роман очень отличался от знакомого мне, благо тот я знал чуть ли не наизусть. Оно понятно. Тот роман был очень злободневным. Просто более поздние поколения читателей не всегда понимали многие аллюзии. А тут была иная история, а потому и произведение вышло иным. Но не менее блестящим. Здесь его пробивала Светлана. Она имела редкую способность — умение распознавать нестандарнтную талантливую литературу. Да-да, это очень редкий дар. Всегда и всюду. К примеру, первое произведение Артура Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе, "Этюд в багровых тогнах", отвергли восемь издательств. А как "заворачивали" молодого Джека Лондона... Неформат, понимаете ли. А вот Светлана, прочтя произведение, тут же передвинула все издательские планы — и пихнула роман в ближайшие номера. Это надо понимать. Авторы — люди очень обидчивые, к тому же гонорар платят после выхода произведения. Так что обиженных было много. Но на все попытки качать права Светлана отвечала на языке, усвоенном во время поездок на бронепоезде. А если кто не понимал, намекала, что стрелять она не разучилась...

Так вот, Ильф и Петров выглядели какими-то грустными. После совещания Светлана подвалила к ним.

— Ребята, в чём дело? Задание не нравится?

— Задание отличное. И мы сделаем в "Крокодил", что надо. Но... Мы вот в своём романе описали "Союз меча и орала". Знали бы мы о том, что нам сейчас Сергей рассказал, мы бы написали не так...

Тут подошел я.

— Да, не волнуйтесь. В книжном варианте перепишете. Даже интереснее — литературоведы будут защищать диссертации на тему разницы разных редакций вашего текста.

— А вы думаете...

— Да ладно. Редактируйте роман для книжного издания. Но не забывайте, про ежедневную работу.

Вот как работать с журналистами, которые уже шагнули в бессмертие? Им ведь ещё один роман писать. А, может, и третий получится?

Да, имелся тут ещё один бессмертный. Который, хотя и пытался изображать горлана и главаря, на самом-то деле по жизни был слабым человеком. Вот и сейчас Светлана что-то втирала Маяковскому. Что с ним делать? У него были какие-то очередные проблемы. Невозможно спасти человека от самого себя. Многого из того, что в той истории его привело к самоубийству, здесь не было. Но было иное.

Например, Маяковский пытался заниматься набравшей популярность рок-музыкой. Точнее никакой "рок-музыки" тут не было. Ведь что такое "рок" в русском языке? Фатум. Неизбежность. Но комсомольцы полагали, что они могут изменять мир как хотят. Так что этот музыкальный стиль получил название "реф". Революционный фронт. Благо, на всех европейских языках он выглядит похоже.

Да и музыка.. Тут это больше напоминало акустические варианты концертов рок-групп 80-х, но тем не менее. Маяковского вдохновляло не только мощное эмоциональное воздействие, но и сама творческая атмосфера. Рок-группа — это коллектив, команда. А Маяковский по жизни без команды жить не мог. Но вот тут-то и вышел облом. Его стихи в принципе не ложились на музыку*.

(* В РИ попытки положить стихи Маяковского на музыку предпринимали очень неплохие композиторы и музыканты, например, Александр Градский. Но выходило как-то не очень...)

А между тем гремели песни его друзей и соперников. "Синие гусары" Асева, "Баллада о гвоздях" и "Баллада о синем пакете" Тихонова. А уж заключительная часть "Смерти пионерки" Багрицкого вообще стала неформальным гимном комсомольцев*.

(* В данном времени текст был такой: "Нас водила молодость/ в сабельный поход/нас бросала молодость/в партизанский год". А дальше как в РИ.)

Маяковскому было очень обидно.

Впрочем... Некоторые ведь уже доигрались. Сергей Есенин, например. Ему тоже понравилась идея исполнять свои стихи в музыкальном сопровождении. Даром, что он-то был ярым индивидуалистом. Но ведь и в истории рок-музыки такое было. Ведь что такое группа Doors? Джим Моррисон и все остальные. Я имен-то других музыкантов не помню. Хотя Джим, вроде, и играть ни на чем не умел.

Вот Есенин и замутил группу. Благо его-то стихи идеально ложатся на музыку чуть ли не в любых жанрах.

И пошло-поехало. Нэп ведь. Сколько хочешь, столько и выступай. "Москва кабацкая" звучала в рок-варианте. Успех был феерический. Есенин брал за концерт не менее 500 червонцев, а концертов было полно. В то время он уже пошел вразнос, то есть очень редко протрезвлялся. Дальше — понятно. Фанаты и фанатки у него и без того имелись, а уж тут...

В общем, в 1926 году он закончил свою жизнь как Высоцкий или Моррисон. Но хоть не в петле.

Но, впрочем, что делать? Нам поставлена задача, мы будем её выполнять.

* * *

У людей, собравшихся в кабинете здании "Русского клуба" настроение было не самым лучшим. Десять дней назад РОСТА/ТАСС опубликовал официальное сообщение об аресте Сиднея Рейли. Теперь они решали: что делать дальше? Эти ребята не являлись профессиональными разведчиками или подпольщиками, паранойя ещё не впиталась у них в кровь. Профессионал в подобном случае всегда рассчитывает на самое худшее. А они пока что надеялись на то, что арест Рейли мог быть случайностью. Он ведь и раньше "засветился" в России. Мог ведь "сгореть" и на простой проверке документов... Но тут в кабинет вломился ещё один человек, размахивая газетами.

— Вы видели ЭТО?

— А что тут такое?

— Вы прочтите...

Первой газетой была французская "Юманите", орган Коммунистической партии Франции. Вошедший ткнул пальцем на передовую. Заголовок гласил: "Контрреволюционные мошенники попались на удочку ОГПУ."

— Вот эта статья. Перепечатка из русской большевистской газеты. Вот оригинал...

В самом деле. Вторая газета — "Единство", бывшая "Рабочая окраина", флагман РОСТА.

Статья была и в самом деле убойная. Особенно — в русском варианте. Эмигранты привыкли к хамскому языку изданий РОСТА, но тут автор превзошел всё читанное. Материал был откровенно глумливый, написанный в стиле бульварных газет. Только вот в нем приводились точные адреса и фамилии. Суть была в том, что группа мошенников решила сорвать деньги с русских предпринимателей, для этого создала псевдополитическую организацию. Набрали дураков и послали в Россию. Н те оказались не совсем дураками.

"Чекисты, следившие за прибывшими агентами, очень удивлялись. Те сидели по своим конспиративным квартирам и выходили только за тем, чтобы купить свежих газет. Это было непонятно. Если им нужны были газеты — зачем нелегально пересекать границу? Могли бы обратиться в парижское представительство РОСТА/ТАСС. Но вскоре выяснилось: "борцы с большевизмом" ищут в газетах сведения о разных авариях на предприятиях. Надо ведь отчитываться перед начальством. Вот они и слали вырезки, утверждая, что это из рук дело."

Так было в статье и дальше. Получалось, что мелких и глуповатых мошенников обдурили умные чекисты. Которые знали всё с самого начала.

— И что? — Бросил кто-то. Мало ли что пишут большевики.

Андрей Смолин скривился.

— Вы что, не знаете, что такое РОСТА? Вы не знаете французов? Завтра это перепечатают все, а послезавтра об этом будут петь песенки в кафе. Если бы они нас выставили злодеями — это ладно. Но нас выставили полными идиотами! Господа, я вас покину.

Четким шагом Смолин вышел из комнаты. На следующий день появилось сообщение о том, что он пустил себе пулю в висок на набережной Сены.

Как оказалось, Смолин был прав. Над "Русским клубом" стали глумится для начала левые издания. Потом к ним подверстались бульварные, которым всё равно на кого лить дерьмо. Но этим дело не закончилось. Скандал ширился и затронул широкие круги эмиграции. Здесь начали играть в увлекательную игру "поиск стукача". Искать они могли сколько угодно. Реального агента, Алексея Никифорова, чекисты, разумеется, давно уже вывели из игры. Причем так, что на него никто ничего и подумать не мог. Теперь он сидел в Москве.

А тут подоспела РОСТА. Мы вбрасывали эмигрантским газетам через третьи руки не то чтобы компромат, но разные двусмысленные сведения на разных деятелей. Дальше они вполне управлялись и без нашей помощи. Свара вскоре перешла уже на откровенно кухонный уровень. Где друг другу припоминали все "косяки" аж со времен Русско-японской войны*.

(* В РИ именно такая обстановка была в эмиграции после похищения чекистами генерала Миллера. Между прочим, свара на тему "кто был советским агентом", продолжается ДО СИХ ПОР.)

В общем, с экстремистами из эмигрантов вопрос был закрыт надолго. Вряд ли теперь найдутся дураки, готовые идти через границу хрен знает за что.

Шеф нам отдал приказ...

В той, прошлой, жизни, Максиму доводилось сталкиваться с реконструкторами. Как-то он с ребятами поехал в Гатчину, где на льду местных прудов ребята устраивали представление "битва под Аустерлицем". Точнее, не всю битву, а один из её эпизодов. По той причине, что за австрийцев играть в Питере желающих не оказалось. Зрелище было интересное. Толпы людей в раритетных мундирах для начала шлялись по Гатчине, скупая разные напитки, потом бегали по прудам, изображая боевые действия, затем эти самые напитки употребляли.

Вот тут-то, под Нью-Орлеаном Максим наблюдал нечто подобное. Хотя... Не то. Под Питером "русские" и "французы" после того, как походили друг против друга в штыковую, совместно принимали водочку за Александра I и Наполеона. А вот возле этой фермы все были в серых мундирах Конфедерации. И окажись тут кто-то в федералистком синем... Вряд ли бы он отделался просто битой мордой. Потому что у собравшихся в руках было боевое оружие. Это ведь Америка. Да ещё и Юг. Тут люди просто не понимали, зачем таскать железяки, которые не могут стрелять.

Некоторое количество стволов были невесть каким образом сохранившиеся ружьями и винтовками времен их Гражданской войны. Были так же пистолеты и револьверы. Имелись и реплики. Но вся эта халабуда вполне стреляла. В общем, собравшиеся мужики, численностью примерно до батальона, могли хоть сейчас пойти в бой.

Со снаряжением было не так хорошо. Хотя один из "реконструкторов" уверял Максима, что носит подлинный мундир своего деда.

Но сопровождавший их парень, Майкл, лишь хмыкнул.

— Фил, конечно, неплохой парень, но перед гостями любит приврать. Мундиры и наших были плохие. Особенно в конце войны. Даже генералы порой выглядели как бродяги. Так что исторических мундиров здесь нет.

А вот у многочисленных мисс миссис и мисси* дело обстояло по иному. Их цветничок напоминал Максиму фильм "Унесенные ветром". Особенно умиляли как раз "мисси". Девочки на полном серьезе пытались изображать южных аристократок. По словам того же Майкла многие семьи, фермеры, достали из сундуков (или где там они в Луизиане хранят шмотки) самые настоящие наряды того времени.

(*Мисси. Сленговое слово, означающее "маленькая госпожа". Может употребляться как в почтительном смысле, так и в насмешливом. Типа "малолетка, косящая под взрослую".)

Майкл, притащивший Максима с Эмилем на это сборище, был тоже очень интересным парнем. Светло рыжий амбал, чей лоб украшали два шрама. Максим уже много повидал в этом времени, так что мог точно сказать: отметины на лбу были от осколков. В самом деле, парню пришлось повоевать. Он побывал на Великой войне, причем оказался в самом пекле, едва живым вышел*.

(*Напомню, что в АИ американской армии пришлось повоевать очень серьезно).

Собственно, здесь он был в авторитете (носил на петлицах две звезды подполковника*) именно потому что имел реальный опыт войны. Собственно, и вокруг гостей он так бегал. Ведь Эмиль тоже был ОТТУДА.

(*Именно так. Офицеры Конфедерации носили не погоны, а петлицы. В гражданских войнах — тенденция, однако...)

Но Майкл был интересен не только своим фронтовым прошлым. Глядя на него Максим начинал понимать, почему в его мире Джек Керуак так прогремел своим романом "В дороге". Так вот, Майкл во многом напоминал Дина Мориарти*. Он являлся владельцем маленькой транспортной фирмы. Точнее, эта фирма состояла из него и автомашины "Форд АА", до слез напоминающую знакомую каждому жителю Питера полуторку**. Парень занимался тем, что доставлял жителям луизинской глубинки разные товары из Нью-Орлеана. Как подозревал Максим, обратными рейсами Майкл доставлял в город самогон. Семьи не имел, жил, по сути, на дороге. Местную власть он презирал, федеральную ненавидел. В общем, вполне сошел бы за анархиста, если бы не его убежденность, что негры — это не совсем люди.

Возможно, из-за этого духа бродяжничества они за недолгое время знакомства с Майклом с ним так скорешились. Ведь и журналист — это по сути бродяга. Он всегда в дороге. И не только в пространстве. Только поставил точку в статье, ради которой порой приходится черт знает куда лезть — и всё, забыто. Надо писать новую. И так без конца.

(*Роман Джека Керуака "В дороге" (On the road) стал культовым для поколения битников. Главная его идея — "дорога — это свобода".

**ГАЗ-АА является клоном фордовской машины.)

А что ещё было на этом сборище? Да, в общем, обычной патриотический фестиваль. Прошлись строем под знаменами Конфедерации. При этом Майкл несколько смущенно поглядывал на Эмиля. Типа ну да, не настоящие солдаты, уж извини. Постреляли. Откуда-то приволокли даже пару "наполеонов*" — несколько раз пальнули из них. Максим тоже смог пару раз выстрелить из знаменитого револьвера Кольта. Не понравилось. Тяжелый, зараза, отдача жуткая, да ещё в морду лезет пороховой дым. Кстати, никуда он не попал. Эмиль, который с оружием умел обращаться гораздо получше, отстрелялся неплохо, но тоже от легендарного револьвера не впечатлился. А вот непонятно откуда взявшийся тут Спенсер** ему понравился.

(* "Наполеон" — наиболее распространенная пушка с обеих сторон американской Гражданской войны.

** Магазинная винтовка Спенсера. Очень неплохое оружие, но юмор в том, что у конфедератов этих винтовок не было)

А дальше начался пикник. Собравшиеся разбились на группы по интересам и стали выписать и закусывать. Пили тут много — и в этом ощущался некий вызов власти. Причем, пили, в основном, самогонку. Это был один из вариантов борьбы широких американских масс против "сухого закона". Другой вариант Максим видел пару месяцев назад. Тогда он побывал на Кубе. Было задание из Москвы. Ну, там статейку написать, а заодно встретиться с разными товарищами... Чтобы не было неприятностей, товарищ Смирнов дал ему рекомендации к местным (а точнее осевшим на острове американским) бандюкам, с которыми у него были деловые контакты. Те, как было принято в это время, занимались тем, что везли с Кубы в США ром. В славном городе Варадеро ребята обосновались очень конкретно, ни от кого не скрывались и плевать на всех хотели. Точнее, вся полиция была у них на побегушках. Но что более всего поразило Максима? К берегам Флориды бутлегеры перевозили бухло на катерах, которые по быстроходности лишь немногим уступали торпедным. Это были суда, которые производились для американской береговой охраны. И закупали их бандиты вполне легально — у той самой фирмы, что их делала для федералов*. А что? Бизнес есть бизнес.

(*Реальный факт)

Кстати, направляясь на данное сборище, Максим думал, что встретит тут отмороженных ку-клукс-клановцев. Которые, как известно, в данное время выступали не только против негров, но и против коммунистов и евреев. Но вот только клановцев тут не оказалось. Дело в том, что руководство луизианского ККК совсем потеряло берега. Они стали наезжать и на католиков. А на стороне Юга сражались в том числе и католики. И евреи, кстати, тоже. Так что организующие это мероприятие "Стрелки Луизианы" и "Женщины Конфедерации" посоветовали клановцам тут не показываться.

На фига Максима с Эмилем вообще сюда понесло? К людям, которые коммунисты считали "реакционерами"? А спросите об этом у Конькова. Который если и был коммунистом, то ХХI века. То есть, очень своеобразным. А потому играл в очень хитровыпедренные игры... А журналистам что? Дали задание — иди выполнять.

Что ещё было примечательного? Прохаживаясь по окрестностям, Максим с Эмилем и Майклом приметили костер, над которым висел здоровенный чугунный котел. Возле него хозяйничал толстый краснорожий мужик в серой форме с нашивками сержанта. Рядом с ним имелся негр, возившийся с мисками. Тоже, кстати, в мундире*.

— Эй, ребята! — Обратился к ним хозяин котла. — Хотите попробовать, что ели наши деды на войне? Всего по десять центов с рыла.

Ну, как же мимо такого пройти. Максим вспомнил питерские патриотические мероприятия в том мире, когда публику кормили из полевых кухонь гречкой с тушенкой. Ничто в мире не ново.

(*Негры служили в армии Конфедерации. Причем, не только на хозяйственных, но и на боевых должностях.)

Троица взяла глиняные миски и деревянные ложки. Да уж, в девятнадцатом веке солдатам было трудно. Внутри оказалось варево из мяса, кукурузы и каких-то корешков.

— А ничего так. — Изрек Эмиль, попробовав. — Нас на фронте куда как похуже кормили. А мы-то, штурмовики, снабжались по высшей норме. О том, что пехоте давали, я вообще не говорю. Майкл, у вас-то, говорят, жратва была нормальная? У нас все говорили: вот у американцев...

— Да, как тебе сказать... У нас была иная беда. Ваши-то с четырнадцатого года воевали. Ко всему приспособились. А мы... Если уж честно. Приперлись на войну, салаги. Так что пока тихо было, так со снабжением всё хорошо. А как веселые дела начинались, так тут сразу проблемы. Не то, что горячего, вообще никакой жратвы не получали. Страшно тыловой сволочи, когда снаряды падают...

— Ну, у нас тоже всякого хватало. Вот ты знаешь, что в четырнадцатом у нас полевых кухонь не имелось? У русских были, у бошей были, а наши начальники не озаботились. Причем, из принципиальных соображений. "Француз индивидуалист, он хочет есть тот суп, который приготовит себе сам*". Вот я бы хотел встретить того ублюдка, который думал, что в окопах можно в котелке сварить суп как в "Кафе де Пари**".

— Да уж, я вот сам индивидуалист, но тому кретину бы врезал...

(*Реальная цитата какого-то французского генерала.

** Один из самых престижных парижских ресторанов описываемого времени)

— Ребята, а вы на войне были, — обратился к ним повар, прислушивавшийся к их беседе.

— Да уж, пришлось, — усмехнулся Майкл — Я в американской армии, он во французской. Только мы-то черт поймет, за что воевали.

— Это точно, — кивнул Эмиль. Боши, вообще-то нормальные парни. Знаю, брали мы их в плен.

Повар между тем достал откуда-то бутылку и стаканы.

— Ребята, давайте выпьем. Я сам не воевал, но у меня два брата деда на войне погибли. За всех, кто оттуда не вернулся. Пусть Он там решает, кто был прав, кто виноват.

Выпили. Причем, как отметил Максим оба фронтовика садили по-русски, то есть залпом. Наверное, на войне по иному и не получается.

Повар снова заговорил.

— А насчет жратвы. Я-то это дело хорошо знаю. У нас в семье все покушать любят. И готовить у нас все мужчины умеют. И работников мы хорошо кормим, не то что некоторые... Так вот, мой дед, который служил в "Луизианских тиграх", много рассказывал, как на войне кормили. То, что вы ели, это в начале войны так было. А потом... То, что в последний год жрали, этого даже последний бродяга не станет. Плохо у наших было с едой, да и со всем было остальным было плохо.

— Так и у бошей так было. Честно говоря, если б не их проблемы со снабжением, они бы нас побили. И ваши, американцы, не помогли бы. — Сказал Эмиль.

— Может, и так. Тебе виднее. Но немцы — страшный противник, — согласился Майкл.

— А вот за наших воевали и французы, и немцы. Причем, не только американские, были и те, кто с Европы приехал. — Вставил повар.

Эмиль отозвался.

— Да, я слышал об одном примечательном немце. Между прочим, дворянин, богатый человек. Он приехал воевать за Конфедерацию. Лихой был кавалерист, говорил, что лично зарубил сто янки. А потом до конца его жизни, над его фамильным замком развевалось знамя Конфедерации. И для ваших в этом замке всегда были двери открыты*.

(* Реальный факт. Данного герра звали Херос фон Борке. Ввиду богатырского сложения был известен как "гигант в сером". Примечательно, что свою дочь он назвал Каролиной Вирджинией.)

А дальше дело пошло чисто по-нашему. Троица пристроилось в закутке возле какого-то то сарая, то ли амбара с бутылкой и закуской. Правда, уединение продолжалось недолго. Вскоре нарисовался мужик, по виду — интеллигент. Даже в очках. Да-да, в Америке тоже имелись интеллигенты. Правда, к счастью для Штатов, их особо не слушали. В самом деле, если бы тут кто-то объявил себя "совестью нации". Ему тут же посоветовали адрес доктора...

Но вот этот тип был именно интеллигентом.

— Господа, вы ведь иностранцы?

— Ну, кое-кто иностранец. Мы двое — французы. — Эмиль произнес это с очень конкретной интонацией. Типа мечешь заводку? Давай, мечи и приготовься получать ответку.

Тип очень хорошо понял.

— Господа, я ни в коей мере не хотел вас обидеть. Тем более, вы французы. А мы, жители Нью-Орлеана, прекрасно помним, чем наш город обязан Франции. Позвольте представиться, Фил Старк, редактор журнала "Побережье".

— Коллега, значит, — ну, садитесь.

Фил сел, выставив на колоду, которая заменяла стол, бутылку кубинского рома. Точно интеллигент. Простые люди тут пили самогонку. А ром можно купить только в городе. Максим хмыкнул, он вспомнил, как на его глазах этот ром грузили на катера.

Разумеется, для начала выпили. Потом поговорили о всяком-разном и выпили ещё. Наконец, Фил начал разговор.

— Господа, вот во Франции, наверное, знают о Юге только по "Хижине дяди Тома"?

— Ну почему же. Я ещё читал Жюля Верна, "Север против Юга". — отозвался Эмиль.

— Гм. При всем уважении к мистеру Верну, должен сказать, что это не лучшее его произведение.

Максим про себя согласился. Он читал эту повесть уже в этом мире, на пароходе. И сделал вывод: такое годится, разве что, для школьников младших классов. Произведение являлось не фантастическим, а приключенческим с налетом детектива. Вот только герои были донельзя картонными. Все сторонники Севера и негры описаны как до отвращения правильные и благородные. А южане, соответственно — сплошь гады и подлецы. Да и детективный элемент, являвшийся главным двигателем сюжета, Максим просек примерно на половине книги. Дальше читать было просто скучно.

Эмиль не стал спорить о творчестве Жюль Верна, а зашел с иной стороны.

— Но, согласитесь, весь "анти-Том"* тоже не блещет. Я не говорю об их художественных достоинствах, но как контпропаганда они полностью провалились.

(* "Анти-Том." Художественные произведения, написанные южанами с целью нейтрализовать пропагандисткий эффект романа Бичер-Стоу. С момента выхода "Хижины..." в 1852 году и до начала Гражданской войны было издано более 50 романов и повестей. Я не могу решить, ставить ли разбор Коньковым "Хижины дяди Тома" в текст. Пока что выложу отдельным файлом.)

— Это верно, — вздохнул Фил. — К сожалению, авторы пошли по самому примитивному пути. Если Бичер-Стоу писала о жестокости рабовладельцев, то авторы, писавшие против неё, стали описывать такую идиллию, что в неё поверить невозможно. Разумеется, идиллии не было. Да и бывает ли она? Но вот я, практичный американец, задам вам вопрос. Перед Гражданской войной мужчина-невольник стоил примерно 1200 долларов. Это примерно вдвое больше, чем годовой доход средней фермы. Так вот, объясните, зачем хозяину портить такое ценное имущество? Вот рядом сидят множество фермеров. Разве они издеваются над своими коровами и лошадьми?

Эмиль от такого несколько прибалдел. Такого подхода он явно не ожидал. Но тут же оправился и кинул ответку в гуманитарном ключе.

— Но это ведь всё-таки люди. Или вы не считаете негров людьми? А вот в России был великий поэт и писатель Александр Пушкин. Который у вас бы считался "цветным". И ведь никто из американских писателей, при всем к ним уважении, даже близко к ним не стоит. Я знаю русский язык, так что отвечаю, за то, что говорю.

Фил задергался. Про Пушкина он явно слышал. Хотя бы потому, что негритянские борцы за равенство постоянно ставили его в пример.

— Нет, я прекрасно помню Пушкина. И вашего великого соотечественника, Александра Дюма я тоже помню*. И я считаю негров людьми. Но вот подумайте. Люди были рабами. Оставим вопрос хорошо это было или плохо. В конце концов, в России тоже имелось рабство. По иному называлось, но ведь дело не в названии. Но вот их решили освободить. Прекрасно. Но ведь наши негры в рабстве выросли! Да, они зависели от хозяина, так ведь тот о них заботился. Жить на свободе они просто не умели. Вот выгоните собаку из дому. Она вернется, или найдет иного хозяина.

(* Александр Дюма был на четверть негром.)

— Не все, — хмыкнул Эмиль.

— А вы знаете, сколько среди бродячих собак может прожить хотя бы год? Но я не о собаках. Итак, надо освободить рабов. Вот англичане на Ямайке поступили умно. У них был переходный период, когда негров приучали к свободной жизни. Кстати, у нас это ведь тоже было. Так сказать, явочным порядком. Например, законами некоторых штатов запрещалось неграм находиться вне плантаций или городских домов. Исключение — только по конкретному приказу хозяина. И что? Да все плевать на это хотели на эти законы! Негры болтались всюду, где им нравилось. То же самое с обучением грамоте. Это запрещалось. Но всё равно учили. И ведь не из гуманизма, я вам честно говорю. А просто лучше иметь помощника, которого знаешь с детства, нежели нанимать невесть кого. А аболиционисты вопили: надо освободить негров — и всё тут! И что вышло? После войны негры сбились в банды бросились грабить всех, кто не успел убежать. Ку-клукс-клан не на пустом месте создан. Но и негров обвинять трудно. Они просто не умели жить на свободе...

Интересная дискуссия на этом прервалась. Дело в том, что в её ходе потреблялось спиртное. Максим-то пил очень умеренно, он уже имел богатый опыт общения с фронтовиками. И знал, что они пьют как лошади и не пьянеют. А вот Фил этого не знал. Так что он ушел в отключку. Кстати, выяснилось, что к интеллигенции в Америке какое-то почтение имелось. Подошли некие ребята и отволокли захмелевшего редактора куда-то поспать. А жизнь продолжалась.

Утро, как и следовало ожидать, началось невесело. Бодун — он и в Америке бодун. Максим с Эмилем были типа почетными гостями, которых разместили в какой-то комнате. А многие из собравшихся ночевали кто где — благо на ферме различных помещений много. Например, помещения для сезонных рабочих, которые в данный момент пустовали. Ну, и разные сеновалы и всё такое прочее. Так что на вылезающих из разных щелей мужиков стоило поглядеть. Многие, впрочем, уехали ещё ночью. Одни не так много пили, другим помогло то, что Америке до полной автомобилизации было пока далеко. Так что многие прибыли верхом или на каких-то гужевых повозках. А в чем преимущество повозки? Да в том, что если лошади не мешать, она сама довезет до дома.

Майкл, тепло попрощавшись, дескать ещё встретимся, погрузился в свою полуторку и отбыл в направлении Нью-Орлеана. А журналистам лежал путь в Нью-Йорк. И тоже за баранкой.

О последнем стоит рассказать подробнее. Машины они купили лишь полгода назад, с подачи Смирнова. Когда выяснилось, что много работы в американской глубинке, до которой надо как-то добираться — и желательно быстро. Вот Смирново и изрек:

— Ребята, вам нужны кары. Без них это не работа.

Максим нацелился на "Форд" модели "А". Благо он помнил, что нижегородские клоны этой тачки в его истории вполне бодро ездили по СССР, невзирая на дураков и дороги*. Но Смирнов им рекомендовал только появившийся в продаже Pontiac Big Six. Типа это было престижнее. Хотя особой разницы Максим не заметил. Разве что, приглядевшись, можно было увидеть в этой машине некоторые черты стиля следующего десятилетия.

(* Имеется в виду "Газ А".)

Но с другой стороны — контора платит, нам-то что? В общем, Маским, как истинный металлургер, приобрел машину черного цвета, а Эмиль — темно-вишневого.

Сюда они приехали на машине Максима. Но на обратном пути рулем завладел Эмиль. Он, судя по всему, не знал, что такое похмелье. Но, впрочем, дело не только в этом. Максим в том времени своей машины не имел. Однако, права он имел и умел неплохо водить. Ещё до отъезда в Питер он научился на отцовском "оппеле". И вот представьте человека, который после машины XXI века, садится за руль тачки образца 1929 года...

А вот у Эмиля была совсем иная история приобщения к автотехнике. Водить он учился на грузовике "Рено" ещё довоенного образца. Попавшаяся ему машина, увидевшая свет в 1915 году, долго колесила по фронтовым дорогам, а после войны её продали каким-то буржуям. Вот там он с ней и повстречался. Понятно, что после такого колесного гроба, "Понтиак" казался Эмилю чудом техники.*

Так что Эмиль бодро рулил, прихлебывал пиво и рассуждал.

(* Вождение грузовика в начале века было физически очень тяжелой работой. Даже ворочать руль было трудно. Переключать скорости и жать на педали — тоже. Да и не только на грузовике. Автору как-то дали покататься на восстановленном "Руссобалте"... Ну его на фиг такой цирк.)

— А вот интересно получается. Вот тот же Майкл, он, если подумать, самый откровенный анархист. Но вот околачивается с этими...

— Так он правый анархист. — Максим тоже глотнул пива. Эх, хорошо, что они привезенный ящик этого напитка заныкали.

— Правый анархист? Не понял...

— Так меня об этом ещё товарищ Коньков предупреждал. О таком явлении. Я здесь почитал соответствующую литературку. В общем, идея у них такая. В частной собственности нет ничего плохого. Чего ты добился — всё твоё. Но это честная игра, если ты честно трудился. Другое дело — что возникает государство, которое пропихивает интересы всяких спекулянтов. А кроме того и чиновники... В общем, сдуру взялись в Америке строить государство. Надо было бы просто. Все свободны, а если кто зарвался — берем ружья и объясняем гадам, что они неправы.

— Дикий Запад... — Хмыкнул Эмиль. — Хотя, у Махно было что-то похожее...

— Так они и про Дикий Запад говорят. Что главные бандиты и прочие ганфайтеры — это те, кто пришли с Гражданской войны. Те, кто не настрелялся. И ведь и в самом деле, большинство из таких убили не разные государственные служащие, а сами жители. И в конце концов сами бы навели порядок.

— Интересная идея. Но я начинаю понимать, зачем мы с ними работаем...

У кого отнять и чего делить?

Ланч-клуб, расположенный в Бруклине, возле порта, не являлся особо престижным заведением. Хотя в окрестностях все хорошо знали, что его держат совсем не те люди, с которыми стоит вести себя невежливо. Были случаи...

Но тут, наверное надо пояснить, что такое "ланч-клуб". По сути, это обычный ресторан, который специализируется на бизнес-ланчах. То есть, на том, что деловые люди в середине дня за едой перетирают разные вопросы. Впрочем, в другое время они тоже могли делать то же. Соответственно, в данном заведении было много разных комнат, где можно было спокойно поговорить. А клубный статус* мешал появлению тут людей с улицы. Особенно — репортеров. Которые в Америке как комары. Особо не мешают, но очень достают.

(* Клуб в первоначальном значении — это ЗАКРЫТОЕ заведение. То есть, его может посещать только член клуба или его гости.)

Так вот, в этом месте околачивались бизнесмены, которые имели свой доход вокруг банды Смирнова. Разумеется, серьезные дела бандиты решали не тут. Но ведь для производства подпольного алкоголя нужно сырье. Нужны бутылки и бочки и всё такое прочее. Понятно, что лучше, если эту халабуду будут поставлять свои бизнесмены, которые не склонны болтать. А кроме того, в клубе околачивались прикормленные "политишен*" и прочая сволочь.

(* Политишен. Мелкие шустрики, делающие свой гешефт возле политики.)

Хью Лонг знал, куда он идет. Его это не слишком волновало. Ещё когда он был губернатором Луизианы, он пробил разрешение на размещение в штате игральных автоматов*. И ведь понятно, что всюду, где есть азартные игры, на заднем фоне всегда стоят хмурые ребята с разными железками в карманах. Ну, так и что? Мало с кем приходится договариваться...

(* Решение о разрешении тех или иных азартных игр принимались на уровне штатов)

Об О`Ниле Лонг собрал все сведения, которые мог. То, что он не являлся ирландцем, ни у кого из серьезных людей не было сомнений. Но из добытых Лонгом сведений получалось, что О`Нил является русским. Нет, не большевиком, а совсем наоборот. Он и его друзья работали в чем-то вроде контрразведки Колчака. И сбежали оттуда вовремя, видимо, прихватив кое-какие деньги. Если это так, многое становилось понятным. Хью Лонг имел представление о тех людях, которые создали Ку-Клукс-Клан. Это были люди, вернувшиеся с войны. И в методах они не стеснялись. Вот и эти тоже.

И вот, они сидели напротив друг друга. Лонг, бывалый политик, видел много разных людей. И понимал, что партнеру по переговорам убить — что плюнуть. Начал разговор Смирнов.

— Мистер, Лонг, я знаю ваши статьи и ваши высказывания по поводу раздела богатств. Они представляют интерес в данной ситуации, в которой оказалась Америка.

— Простите, я не очень понимаю. Мои идеи как-то пока не воспринимаются большинством людей. Я верю, что за ними будущее. Но при чем тут нынешние проблемы? Да, сейчас идет обвал биржи. И я, честно говоря, не имею ничего против. Спекулянты разорятся. Так им и надо. Но при чем тут мои идеи?

— Это верно. Но вот вы представляете, что пойдет дальше? Дальше в очереди станут фермеры. Которые брали кредиты, но не очень смотрели, что там в низу договора мелким шрифтом написано. А мелкий шрифт означает то, что от них станут отбирать их фермы.

Лонг поежился. Он ведь сам был родом из фермеров. Так что очень понимал — у этих ребят лишение фермы означало не просто отбор средств к существованию, но и лишение смысла жизни.

— Это будет страшно... — Только и он мог он сказать.

— Вот я о том же и говорю. У меня есть свой бизнес. Мне не нужно, чтобы этому бизнесу кто-то мешал. Всякие бунты и революции мне не нужны. Так что на данном отрезке истории, мне с вами по пути. Кого делить и как — посмотрим дальше. — О`Нил ухмыльнулся. — Я готов вам помочь не только финансово, но и кое-какими идеями...

Спорт — это... Да. Это спорт

На скальном выступе стояли три человека. Все они стояли на лыжах и были одеты в армейские белые балахоны. Но к армии эти ребята не имели отношения. Ну, не так ведут себя солдаты. Эти постоянно по дороге перебрасывались шуточками и снежками.

Вокруг простирался потрясающее красивый пейзаж. Мрачный сосновый лес с черными гранитными валунами. А чуть дальше блестела на редком в декабрьском времени солнце гладь замерзшего озера. Для меня эти места были очень знакомы. Пока что они не назывались Большие скалы*. Но хуже от этого не были.

(* Большие скалы. Скальные выступы примерно в 11 километрах от п.Кузнечное (в описываемое время — Каарлахти) Ленинградской области. Данное место популярно среди питерских альпинистов и скалолазов. Да и вообще очень красивые места. ГГ поперся туда просто по привычке.)

— Как красиво... Но тут холодно... Неужели вы тут воевали? — Спросила на немецком языке одна из лыжниц, красивая дама.

— Мы тут не воевали, тут все были коммунистами, мы воевали вон там... — один из мужчин показал рукой на северо-запад. — Но там было примерно так же.

— Но там же было так же холодно? — Настаивала дама.

— Да уж. Было холодно. Но вот мы так и воевали — грелись, бегая друг за другом. — Пожал плечами мужчина с совершенно невозмутимым видом.

Дама некоторое время молчала, потом расхохоталась.

— Майю, я не сразу понимаю ваш финский юмор... Но вы неотразимы!

Майю Лассила и в самом деле был не самым последним юмористом. Его повесть "За спичками" была переведена на русский язык и стала весьма популярной. Но в этом времени он прославился совсем не этим произведением. И совсем не юмористическим. В том мире белофинны заперли Лассила в тюрьму, но тут жизнь шла по-иному, и писатель очень активно воевал за красных. И в итоге накатал роман "Хутор под Рованиеми". В общем-то, это по замыслу было что-то вроде пока ещё не написанного "Тихого Дона", ну, разве что не с таким размахом. Но тут стоит рассказать, о чем вообще речь идет.

В 1919 году Слащёв раскатал белофиннов, и вроде так всё стало хорошо. Ага. Суровые финские парни перешли к партизанской войне. А финны — прирожденные лыжники и лесовики. Они действовали небольшими отрядами. В зимний сезон эффективнее всех были лыжники. Но с красной стороны были те же финны. Они тоже стали формировать отряды лыжников. И пошла лесная война...

Этот цирк мог бы продолжаться долго, особенно на северо-западе, где финнам помогали шведы. Но шведы и подгадили. С их стороны стали переходить отряды ШВЕДСКИХ националистов. Которые финнов держали за быдло. И что самое главное — шведы-то были горожанами. Они не понимали тонкостей партизанской войны. Финские отряды отлично знали: не стоит особо напрягать местных жителей. А шведам-то что? Они без вопросов отнимали у хуторян продовольствие.

В итоге белофинны порой воевали и против шведов тоже. А в конце концов, решили — уж лучше пусть будут большевики. Хоть какой-то, но порядок.

Вот об этом и написал Майю Лассила. Типа вокруг красные, белые, шведы, а куда бедному хуторянину податься? И ладно бы, но тут в СССР приехала Лени Риффеншталь.

Она уже была в Германии весьма известной актрисой, но ей хотелось быть режиссером. В той истории ей очень непросто оказалось пробиться в режиссеры, а в этой был вообще треднец. Во Второй империи решительно не понимали такого прикола: чтобы женщина командовала мужиками. Так что в Германии шансов у неё не имелось. Но тут она вспомнила, что в СССР дело обстоит иначе. А тут ещё рядом оказался спорт...

* * *

Так уж сложилось, что я в СССР оказался законодателем разных спортивных дисциплин. Ладно там с альпинизмом. Но я заодно стал активно внедрять спортивное ориентирование. В том мире я не то, чтобы был в этом деле большим чемпионом, но на первый разряд набегал. А здесь пока спортивное ориентирование было распространено лишь в Швеции. Но я-то помнил: в моей истории этот вид спорта взрывным образом распространится в 30-е годы по всему миру. В том числе и в СССР. Так что я стал внедрять этот вид спорта среди своих коллег. Типа — это самое развлечение для журналистов — уметь думать на бегу.

Дело пошло. Меня поддержали некоторые военные. Например, Слащёв. Дело в том, что и в царской армии многие офицеры не умели читать карты. А что уж говорить об РККА... В общем, мы все с удовольствием бегали.

А потом я вспомнил про "гонки патрулей". Этот вид спорта, самое смешное, но тоже пока был популярен лишь в Швеции. Так что это? Это "предок" биатлона. В общем, задача примерно та же — бегаем на лыжах и стреляем по мишеням. Разница в том, что идет команда из трех человек. И результат — по последнему. Разумеется, стреляют из боевого оружия, и члены команды могут передавать друг другу боеприпасы.

В том мире мне приходилось заниматься и этим*, но я решил, что тут мне данные развлечения ни к чему. Ну, вот не люблю я бегать на лыжах. Хотя и неплохо умею. Так что показал ребятам, как и что надо, а они уж там сами сообразили.

(*Гонки патрулей и сейчас практикуются в Армии)

Как оказалось, кто надо, те сообразили очень хорошо. Я подсказал это в 1925 году, а с тех пор "гонки патрулей" стали дико популярны. Я гордился, что наша команда, московского РОСТА, соперничала лишь с дальневосточниками и с нашими коллегами из Финляндии. Но дальневосточники — это профессионалы, а финские стреляющие лыжники — это бренд...

* * *

Так вот, Лени Риффеншталь каким-то образом оказалась в Питере. А точнее, в Токсово, где проходил очередной чемпионат по гонкам патрулей. Лени это дело понравилось. А особенно — что имелись и женские команды (они шли ту же трассу, но зачет у них был свой). Лени оказалась очень спортивной дамой, на лыжах она стоять умела, да и винтовку держать в руках тоже. Она даже попробовала пробежаться по трассе, но тут выяснилась страшная вещь: можно быстро бегать на лыжах и метко стрелять, но вот совмещать эти дела... Да... Тут нужен навык.

В общем, Лени очень прониклась. Тем более, что на соревнование приехало множество финнов. Из тех, кто воевал. Так и родилась идея фильма. Которую мы и реализовали в районе Больших скал.

Кино получилось зашибись. "Северные призраки". Лыжники бегали в реальных лесах, и стреляли друг в друга из-за скал. Лени тоже играла девушку с хутора, которая пошла мстить за убитых родственников. Кстати, сначала против красных, а вот потом, проникшись — за них.

И Лени так отыграла на нашей стороне, что я даже офигел. Типа главными гадами были шведы. А белофинны так... Обманутые люди

Но тут всё обернулось ещё более интересным образом. Дело в том, что фильм Лени был звуковой! Тут происходило много интересных вещей. Я это выяснил только сейчас... Потому что, как оказалось, историю я знал плохо...

Вообще-то, приспособить звук к кино пытались чуть ли не с самого его появления. Особо продвинутые режиссеры заказывали композиторам музыку к своим фильмам. Эйзенштейн, кстати, так поступал. Эту самую музыку предполагалось исполнять по время демонстрации фильма. Но... Играли её только в дорогих кинотеатрах. А в обычных таперу было плевать, он играл, что умел и как хотел.

Толку от различных технических прибабмасов тоже долгое время не было. Но, как оказалось, уже в 1922 году немцы сумели сделать великое открытие: записывать звук на той же самой пленке, где и фильм. Для тех, кто не понял: вот идут кадры, а по краю от него — звуковая дорожка.

Но мало ли кто что открыл. Потому что с этим изобретением вышло "хотели, как лучше, а поучилось, как всегда". Ведь что такое немое кино? По сути, это пантомима*. То есть, актеры привыкли играть в такой манере. А режиссеры — так снимать.

(* Интересно, что среди звезд немого кино практически отсутствуют драматические актеры)

Попытки снимать со звуком выходили кисло. Актеры, которые в немых фильмах отлично выглядели, при звуке смотрелись нелепо.

Тут я понял трагедию знаменитого американского актера Дугласа Фербенкса в моей истории. Популярность его в 20-е годы зашкаливала. Её и сравнить-то не с чем. Уж я-то знаю. Во все времена газеты любили устраивать опросы типа "ваш любимый актер". В моем времени популярность актеров размазывалась как среди живущих, наших и иностранных, так и среди тех, кто ушел из жизни. Вроде Андрея Миронова или Юрия Никулина. А вот в данном времени Дуглас Фербенкс четко стоял на первом месте, далеко обгоняя даже Мэри Пикфорд и Чарли Чаплина. Даже те, кто кинематограф отвергали в принципе (а такие среди эстетов имелись), всё одно знали: вот есть такой Дуглас Фербенкс.

Так вот, в моей истории этот сверхвеликий актер сдулся, как воздушный шарик, после появления звукового кино.

Так вот, долгое время звуковое кино как-то не играло.

Но это было в том времени. А в этом вперлась наглая, как танк, Лени Риффеншталь. Которая снимала так, как она хочет. И получилось. Очень даже получилось. Потому что в её фильме пели песни. И не какие-то, а рок-н-ролл.

Рок-н-ролл ходил по миру-2

Вообще-то в этом мире понятия "рок-музыка" не имелось. Ведь что такое "рок" на русском языке? Неумолимая судьба, которую не переиграешь, хоть из штанов выпрыгни. Но наши комсомольцы мыслили совершенно не так! Они-то как раз полагали, что им по плечу всё, они могут перестроить мироздание по своему желанию. Вообще-то, в мировоззрении ребят из "Молодой гвардии" было куда больше ницшеанства, нежели марксизма. Но, если уж честно, большевизм к марксизму вообще относится чисто условно.

Термин подкинул Владимир Маяковский, хоть таким образом поспособствовавший движению, которое стало в самом деле массовым. Он придумал слово "реф". Революционный фронт. Это понравилось, тем более, что оба слова на всех европейских языках звучали одинаково.

Впрочем, от рок-музыки моего мира реф сильно отличался. Хотя я подкинул народу кое-что из творчества Цоя и Кинчева. Так, песня "Красное на черном" пользовалась большой популярностью, несмотря на откровенный анархизм. Но "черно-красные" махновцы были нашими дружбанами, так что претензии особо ярых сторонников идеологической девственности не катили.

Но, собственно, сближали реф с рок-музыкой только резкость звука и агрессивность исполнения. Причем, тут она, эта самая агрессивность, смотрелась куда органичнее. Ну, в самом деле, о чем в моем времени орал со сцены какой-нибудь "металлист", махая своими патлами? Да ни о чем. Как это у товарища Маяковского, "ору, ору, а сказать ничего не умею". А тут ребятам было о чем сказать. Среди них ведь были не только салаги, а и те, кто с Колчаком воевал...

Но самое главное — тут была совсем иная музыка. В этом времени, к моему удивлению, и эстеты-интеллигенты, и пролетарии, считали гитару ни к чему не пригодным "мещанским" инструментом. Который годится только для исполнения душещипательных романсов. А я-то играть не умею, так что показать ничего не мог.

Ну и что? Зато пошли в ход разные "гармонеобразные" инструменты. От примитивной тальянки до "академического" аккордеона. Если в моем мире были только "Ноль" и "Калевала"*, то тут таких имелись десятки, если не сотни.

(* "Ноль". Питерская группа, популярная в конце 80-х, начале 90-х. Лидирующий инструмент — баян. "Калевала". Современная московская группа, играющая фолк-металл. Лидирующий инструмент — аккордеон)

А заодно подтянулись авангардисты. Это были очень своеобразные товарищи. Взять, например, Арсения Авраамова, о котором я читал и в "тех" временах, где его называли духовным предтечей стиля "индастриал". Таким он и оказался. Кстати, являлся он не евреем, как-то подумал, а совсем наоборот — донским казаком. Я с ним столкнулся ещё в 1922 году. Тогда Авраамов состоял в РОСТА в Нижнем Новгороде* и называл себя имажинистом.

(*В РеИ Авраамов работал в Пролеткульте)

Так вот, товарищ осуществил совершенно роскошный кошмар. Он подготовил попурри из революционных песен, которые исполняли заводские гудки, а также пароходы и буксиры. В виде ритм-секции стреляли пулеметы*.

(* В РеИ данный концерт прошел в Баку, правда, без пулеметов, которых ему не дали.)

Это меня впечатлило. Потрясающе. И кто такие после ЭТОГО все "индустриальные" группы? Я очень огорчился, что записать это было невозможно. А ведь только в те времена композитор в кожанке с наганом на поясе мог такое осуществить. Даже сейчас, в 1930, у нас затея потонет в бюрократических согласованиях, а на Западе никаких денег не хватит. С тех пор товарищ Араамов увлекся созданием "электрической музыки". Я ему подкинул идею электрогитары, и он что-то с ребятами из технических вузов мутил. Но пока звук выходил такой, что, наверное, даже Егору Летову стало бы страшно*.

(* Егор Летов, один из самых ярких представителей "сибирского панк-рока". Ирония ГГ в том, что Летов порой использовал в своих записях расстроенные электрогитары. Да вообще, ГГ, как убежденный "металлист", панков недолюбливает.)

Вот такие товарищи и пошли в реф. Они уже поняли, что их эксперименты народ не слишком понимает, а "классики" уже перегруппировались и очень активно отстаивали свой кусок пирога. А вот тут — не подкопаешься. Музыку играют самые что ни на есть настоящие рабочие, да ещё и очень идейно правильные. Самым большим достижением авангардистов, на мой взгляд было то, что они поняли: виолончель может издавать очень резкие звуки, напоминающие "металл". Apocalyptica* в качестве первооткрывателей точно пролетела**.

(*Apocalyptica. Финская группа, первоначально состоящая из четырех музыкантов с виолончелями. Начали они с того, что "в акустике" исполнили ряд хитов группы Metallica. Потом перешли к самостоятельному творчеству, включив в свой состав ударника.

** На самом-то деле Apocalyptica в этом деле не первые. У "Аквариума" звучала "металлическая" виолончель, когда финские ребята под стол пешком ходили. Но Коньков "из другого аула", так что многого не знает.)

Ну, до "металла" было пока далеко, но вот песня на стихотворение Светланы "они не пройдут", посвященная бою парней Махно с отрядами Дроздовского, звучала очень "тяжело".

Реф стал и по миру разбредаться. И тут были тоже интересные особенности. Я вот с изумлением обнаружил, что в эти времена пластинки, вообще-то, продавались не слишком успешно. Впрочем, если послушать граммофон... Нет, кто-то доносящиеся из этой дурацкой трубы звуки может считать музыкой, но не я. Если вы думаете, что потихоньку распространяющийся по миру патефон был лучше, то зря.

Вот, видимо, и многие мои нынешние современники думали так же — и пластинок не покупали. Зато тут было куда больше "живой" музыки. В любом приличном выпивально-закусочном заведении играл если не оркестр, то хотя бы кто-то на фоно. Оркестры играли и в парках по выходным, да много где ещё. И это было как у нас, так и на Западе.

В общем, куда более востребованы были ноты. А это проще. Ведь для того, чтобы перекопировать песню, нужен только лист бумаги, линейка и карандаш. В общем, реф двинулся вперед. В разных странах он приобретал разные формы. Вот у немцев, в силу их менталитета, зазвучало уже нечто маршевое, приближающееся к Rammstein. С ирландцами вышло ещё веселее. Их песни получили название "ИРА-реф", они были очень похожи на их же фолк-рок, который я слышал в том мире.

В США тоже было много разных особенностей, но пока что с блюзом реф не сочетался. А вот со всякими ковбойскими напевами — очень даже. Но в Америке начали с ним бороться! И эта борьба мало чем отличалась от того, что я видал в своей молодости в СССР. В СМИ газеты исходили на... утверждая, что реф это "безбожная большевистская зараза*". Разумеется, концерты не разгонялись полицией. Но ведь есть много вариантов, чтобы концерт сорвать.

(* Между прочим, в РеИ в США публиковались статьи, где утверждалось, что рок-музыка — это заговор большевиков.)

В общем, в США формировалось то, что я знал под словом "андерграунд". Далеко не все из этих ребят были левыми. Особенно на юге. Но если учесть начинающийся в США кризис, то дело складывалось интересно.

Тут я понял одну очень интересную вещь. Я вот во времена своей молодости не мог понять: за что гнобят рок? Ведь в этом стиле можно писать песни и о революции, и о войне, и о сибирских стройках. В чем его "чуждость" и "буржуазность"? Тем более, что, например, балет — это вообще чисто феодальный вид искусства. Который на хрен никому не нужен, кроме тех, кто вокруг этого дела крутятся. А его почему-то продвигают... Вот у меня был такой случай в жизни. Моя мама пыталась воспитать из меня питерского интеллигента. Так что водила меня в Мариинский театр на балет "Щелкунчик". Тогда попасть в Мариинский было непросто, но так Питер и знакомства... В общем, сидели мы в какой-то "блатной" ложе, где собрались люди, причастные к тем, кто танцует на сцене. А меня интересовали технические вопросы: как опускаются на сцену декорации и прочие подобные темы. И тут одна из интеллигентных дам, задала вопрос:

— Мальчик, а ты хочешь вот так танцевать?

На что я с детской непосредственностью ответил:

— Дураков нет!

При том, что я уже тогда был тем дураком, что ездил в тридцатиградусный мороз в Юкки на тренировки по горным лыжам.

Потом разобрался в одной причине. Рок гнобили члены Союза композиторов. (Через партейных деятелей). Которым он был точно против шерсти. Основные доходы данные товарищи получали с отчислений групп, играющих в ресторанах их песни. А если эти люди станут играть песни "Машины времени"? Вот именно.

Но только в этом времени до меня дошло, что коммунистические идеологи были правы. Они чувствовали суть, но вот сказать по-человечески не сумели. А суть проста. Она называется — "культурная экспансия". На Западе в моем времени это хорошо понимали. Вот был ведущий на BBC, Сева Новгородцев*. Да и другие были на "Голосе Америки" и других "вражьих голосах".

(* Настоящее имя Всеволод Борисович Левенштейн, музыкант, в 1975 году покинувший СССР. Ведущий ряда музыкальных программ русскоязычной службе BBC, пользовавшихся в СССР большой популярностью среди любителей рок-музыки.)

Они не вели антисоветскую пропаганду. Они рассказывали о рок-музыке. Но! Если оттуда идет такая замечательная музыка, то и страна замечательная. И всё, что "оттуда" лучше просто по определению.

Ну что ж. Будем платить по счетам. Будет вам красный рок-н-ролл.

Я гуляю по Парижу

— Господин Коньков, а как получается, что вы декларируете борьбу за мир, но в то же время призываете к революции?

Я поглядел на задавшего вопрос месье. Внешность этого типа в дорогом костюме лучше характеризовало бы слово "сытый". А на лацкане пиджака у него имелся пацифик. Блин, вот уж обратная сторона прогрессорства. Мы этим пацикам подкидывали кое-какие идеи, так они на нас и наезжают... Причем, в самую слабую точку. Потому что отношение коммунистов к войне и в самом деле многими французами воспринималось как лицемерие. Но — лучшая защита — это нападение.

— Я понимаю, что пацифистские взгляды очень комфортны. Вы свысока осуждаете любую агрессию — и ощущаете себя морально выше тех, кто воюет. Но вот только давайте вспомним. Что вы смогли сделать, чтобы остановить войну? Все ваши заклинания. Более того. Мистер Форд имел куда больше возможностей. И что вышло? "Кораблем дураков", который опозорил пацифистов на много лет*. А вот кто закончил войну? Рабочие, которые жестко сказали: "хватит!". И надо было — они бы взяли в руки оружие. Для того, чтобы прекратить войну. Это диалектикой называется. Если вам не нравится Маркс, читайте Гегеля.

Товарищ, не ожидавший такого отпора, отвял. Ну, ладно.

(* В 1914 году Генри Форд являлся убежденным противником войны. Поэтому в 1915 году он нанял корабль "Оскар II", на который погрузил разных гуманистов и пацифистов, все двинулись в Европу. Цель была серьезная: "До рождества вернуть парней из окопов". Пресса, подконтрольная Д.Моргану, который всадил в развязывании войны бешеные деньги, назвала эту мероприятие "кораблем дураков". Они были правы. Находившаяся на корабле экзальтированная интеллигентская публика переругалась друг с другом ещё во время перехода через Атлантику. В итоге Форд махнул на свою затею рукой)

В Париже я оказался по нескольким делам, но официальная версия заключалась в том, что тут открылась антивоенная художественная выставка. Вот на её открытии на меня и попытались наехать местные пацифисты. Но вроде как, отбился без потерь.

Сама же выставка была довольно интересной. Так, тут в большом количестве присутствовал Отто Дикс*. Но он мне как-то не показался. И мастер тут ни при чем. Просто его находки впоследствии тиражировали все, кому не лень. Я, к примеру, видел фильм Алана Паркера "Стена", а там заимствований у Дикса полно.

(* Отто Дикс, немецкий художник-экспрессионист, участник Первой мировой войны. Основная тема его творчества — изображение военных ужасов. Манера художника несколько "плакатная", поэтому впоследствии ему многие подражали.

"Стена" — фильм режиссера Алана Паркера, фактически полуторачасовой видеоклип под музыку одноименного альбома Pink Floyd. Антивоенная тема в фильме — одна из главных.)

А вот одна картина меня впечатлила. Это была большая графическая работа, размером примерно в А0. В отличие от классической графики, она была не черно-белой, а серо-белой. На ней были изображены несколько французских пехотинцев, которые под косым дождем куда-то шли по колено в грязи. Мастерство художника заключалось в том, что чувствовалось: никуда эти солдаты не дойдут. Мне вспомнилась песня Гребенщикова, "На с тобою на...бали". В общем, сильно*.

(* Картина Виктора Сажина, "Солдаты".)

Вот так обстояли дела во Франции. Коммунисты всеми силами способствовали антивоенным настроениям. В Германии наши делали тоже самое. Война (пока что) была нам совсем не нужна. В том мире я читал, что у французов после Великой войны что-то сломалось. В смысле, в новую они были лезть как-то не готовы. Так оно и было. Французы, в процентном отношении, понесли самые большие потери. А ведь простой человек судит о потерях не по абстрактным числам убитых, а о том, кто из твоих родственников, родных и соседей с войны не вернулись. Большой популярностью пользовался рассказ англичанина, офицера-фронтовика Ричарда Олдингтона, "Парни из нашей деревни". Суть его проста. Путешественник заходит в деревенский паб, и хозяин ему рассказывает: вот там было любимое место Джона, а вот там Гарри... А все они где-то там остались...

Тем более, что в этой истории так никто и не мог объяснить: "а фига всё это было нужно?". В моей французы всё-таки могли гордиться, что они победили. Немцев возбуждала надежда на реванш. А тут? Остались при своих, только вот места в кафе пустые... И правильно. Нам войны не надо. Пока СССР не окреп до того, что сумеет отбиться. А вот тогда...

Разумеется, я погулял по Парижу. Правда, в одиночку побродить по улицам мне не удалось. Всё-таки имелось в столице Франции достаточно людей, которые горели желанием меня пристрелить. И по идейным соображениям, и по чисто личным. Я ведь публиковал статьи по поводу эмигрантов, а человек я очень ехидный. И если я хочу кого-то обо...рать, то мало не покажется.

Так что со мной по Парижу шли двое. Один был угрюмый мужик, который в жизни явно очень много и хорошо стрелял. Второй, Анри, был вроде как гидом, но под пиджаком у него тоже имелся пистолет, да и во время войны он служил в полковой разведке. Так вот, Анри, как-то изрек:

— После войны Париж стал уже не тем.

Гы, видел бы он Париж моего времени, где толпами пасутся борзые негры и арабы.

Но более всего в прогулке по Парижу меня поразил визит в банк...

Я по наивности считал, что выражение "стричь купоны" — это вроде как "рубить капусту" или "заколачивать бабки". То есть, метафора. А вот оказалось — вовсе нет! Это была самая что ни на есть реальность. Дело-то в том, что на акциях имелись купоны, которые отрезали после получения очередных дивидендов. Причем, почему-то делал это не кассир, а сами владельцы акций. Так что в любом приличном банке имелся зал для отрезания купонов. Там были столы, стулья, а на столах ножницы...

И вот я увидел тех, кто стриг купоны. Они это делали с таким видом, будто совершали священнодействие. Типа мы вот не простые работяги, которые руками работают. У нас есть ДОХОД. Вот где была их ИСТИННАЯ вера! И ведь если подумать, то все фашистские и нацисткие догоны основаны именно на этом. Мы типа не какие-то там трудяги. Мы — избранные, мы должны жить получая доход от того, что на нас другие работают.

И ведь тут сидели не богачи — у тех-то наверняка были иные способы получения своих прибылей. Тут сидела именно "мелкая буржуазия". И многое становилось понятным. Ленин-то их нагляделся. И отлично понимал, что с крупными промышленниками договориться, в общем, можно. А вот с этими не выйдет никогда.

А в Париже у меня было еще одно дело. Точнее, несколько дел, которые я решал со своим современником-попаданцем Максимом. Он как раз приперся во Францию из Америки.

Одно из этих дел касалось лично меня. Я подпряг Максима дабы он нарыл сведения о моем реципиенте. Дело в том, что наспех придуманную биографию в первый день попадания я нигде подробно не озвучивал. И никому она была на фиг не интересна. Ну, типа приперся чел с Америки — и ладно. Подробности расспрашивать в революционной среде было не принято. Потом, когда я понял, что остаюсь в России надолго, а уж тем более — вступая в партию, я легенду подкорректировал. Типа я в Америке родился. Мало ли — кто полезет проверять. Россию проверить можно, США — сложнее.

Но, как оказалось, я мыслил позднесоветскими категориями, когда всюду было множество анкет. А в двадцатых всем как-то плевать было на это. А потом я вырос уже до такого уровня, когда анкетные данные тем более никого не волнуют. Но всё-таки надо, знать, кем мой реципиент был до 1917 года...

Максим, разумеется, не сам бегал, он подогнал деньги сыскному агентству. И те нарыли...

Как выяснилось, звали "меня" (уж давайте так) Никифор Морозов. Где я родился, точно так и не выяснили, но первые годы я провел в общине духоборов, которые эмигрировали из России в Канаду. Во дела! Духоборы ведь были совершенными пацифистами. Более того, они являлись полными вегетарианцами, даже яиц не ели и молока не пили. И пахать предпочитали на себе, а не на лошадях. Чтобы типа скотинку не мучить. И вот из этой среды вышел такой отморозок...

Хотя... Моя мама, доктор наук, генетик, утверждала, что некоторые свойства характера, например, агрессивность, генетически запрограммированы. И что в этой среде может делать парень с такими задатками, если его в детстве не сломают? Может сублимировать свою агрессивность и стать святошей, который всех станет доставать на тему, что они недостаточно веруют. А может и послать всех на...

Что, собственно, Никифор (а точнее у него было много имен) и сделал. Точно его путь установить не удалось, но понятно было, что он перебрался в США и пошел по пути многих тогдашних американцев. Болтался по стране и где-то как-то работал. В том числе — и ковбоем. (Вот откуда у меня умение ездить верхом!) И в итоге приземлился в техасской газете "Солидарность". Где проникся идеями анархизма. А с другой стороны, тут есть следы детского воспитания. Идеи духоборов в общем-то близки к анархизму. Пусть и в "травоядном" варианте. Но любую власть они признают "неправедной", к тому же неприязненно относятся к стремлению заработать капиталец. К тому же духоборы даже среди "русских протестантов"* были максималистами. А это тоже психология. Уж если встал на путь — то иди до конца.

(* Русское протестантство. Разнообразные религиозные учения, возникшие в России в XVIII-XIX веках. С европейским протестантством их сближает то, что эти люди признавали безусловным авторитетом только Библию. Которую толковали... Ну, уж как получалось.)

Так что бороться за рабочее дело пером Никофору, видимо, показалось скучным. И он перешел на иной уровень. Занялся тем же, с чего в моем мире начинали "Красные бригады"*. Обеспечивал силовую защиту бастующих рабочих. Если какой-то представитель администрации не спешил идти на уступки работягам, то он мог получить пулю в плечо или в ногу. И, лежа в больнице, поразмышлять о перспективах классового партнерства. К тому же, за буржуев стояли бандиты, которые прессовали забастовщиков. С ними тоже перестреливались.

Никифора обвиняли в трех убийствах. Двое из тех, кого он точно завалил, были агентами Пинкертона, третий — какой-то техасский бандюк, но это дело было не доказано.

Товарищ не стал ждать, пока за ним придут — и отвалил в Мексику. Благо там шла гражданская война — и такие люди были вполне востребованы. Дальнейшее я знал уже не от Максима, а от мексиканских товарищей. Никифор примкнул к Панчо Вилья и во главе банды... простите, революционного отряда, грабил буржуев. Ну, а когда совсем подперло, свалил в Россию.

(* В отличие от других левацких группировок 70-х, "Красные бригады" имели очень серьезную поддержку в рабочей среде.)

— А что? По нынешним временам — вполне героическая революционная биография, — изрек я, ознакомившись с текстом.

— Можно печатать? — Спросил Максим. — Там имеются кое-какие яркие эпизоды. Ну, прямо боевик.

— Печатать можно, но лучше в буржуазной прессе. Типа какие гады в СССР на высоких постах.

После мы обсудили ещё несколько проблем, но я видел, что Максим явно хочет что-то спросить, но не решается.

— Есть какие-то вопросы, товарищ Кондратьев?

— Да вот такое дело, шеф... Я считаю, что, как говорил Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр. Ну, в рамках дозволенного, понятно. Но ты можешь мне объяснить, в чем смысл наших игр в Америке? Например, в возне с Лонгом или с южанами. Как я понимаю, коммунистическую революцию, к сожалению, устраивать не планируется... Так что? Устроить глобальный бардак?

— Интересная тема про революцию. Точнее, что ты сожалеешь. Вроде бы, ты упертым пламенным революционером не являлся.

— Так я спортсмен. Сам понимаешь...

Ну, да. Плох тот спортсмен, который, выходя на поле, трассу или ринг не хочет победить. А за какой клуб он выступает... Оно волнует?

— С красным флагом над Белым домом вряд ли выйдет. Тем более, если честно, такой вариант мне не нравится.

— Интересно... Я в тебе не замечал любви к американской демократии.

— Так это в нынешние времена все левые полагают: два социалистических правительства обязательно будут дружить. А оно по-разному выходит. Вон в нашей истории СССР и Китай. Именами одних и тех же вождей клялись, а отношения были... Неважно, что явилось причиной раздрая — дурь Хрущева или амбиции Мао. Но вот так. А если и в США придут к власти товарищи вроде Муссолини...

— Так с Италией у нас типа дружба.

— Именно типа. Бене просто деваться некуда. А тут развитая огромная страна, до которой буржуям не дотянуться. Я как-то на досуге прикидывал такой вариант. Если они понесут на штыках свободу канадскому или мексиканскому пролетариату... И ведь принесут. Они, амеры, упорные. Так что пускай уж будет много штатов хороших и разных. Но эта стратегия. Перейдем на оперативный уровень. Вот ты можешь в паре фраз сформулировать, как Рузвельт вытащил Штаты из дерьма?

— Насколько я понимаю, введением элементов государственного регулирования.

— Именно. Причем, это регулирование было куда бОльшим, чем обычно считают. Например, с Рузвельта и до времен, откуда мы попали, американские фермеры сеют не то, что хотят, а то, что им велит фермерская ассоциация. Официально это не государственная структура, но... Сам понимаешь. Но ведь есть и другой вариант сохранить управление в условиях нарастающего бардака. А они, эти самые условия, нарастает куда быстрее, чем в нашей реальности. В том числе благодаря тебе. Об этом варианте писали многие, в том числе Герберт Уэллс, Джек Лондон и Алексей Толстой.

— А, забить большой и толстый на демократию и ввести прямое правление олигархов?

— Именно. Причем, этот вариант куда более психологически приемлем для реальных хозяев США, нежели рузвельтовские "социалистические" выкрутасы.

— НЫНЕШНИЕ американцы такого не поймут. Тем более, пока что нет телевидения, чтобы объяснить людям прелести диктатуры крупного капитала...

— Вот. А если о Лонге, то он при таком варианте событий неизбежно вляпается в неприятности. Тем более, что методы у него рассчитаны исключительно на демократическое общество. Он в подполье бороться не умеет. А мы умеем. Вот когда ребят Лонга начнут брать к ногтю...

— Кстати, а идею вести агитацию на радио наши ему подсказали?

— Да, но в нашей истории он и сам до этого додумался, только немного позже. Раньше Рузвельта, кстати. Но мы не только на старину Хью ставим.

— А, то-то отец Конфлин оказался у Форда... Насколько я помню твои записи, он ведь в той истории был в тандеме с Лонгом. И хорошо друг друга дополняли. Лонг выступал с рациональной точки зрения, а Конфлин с морально-этической. Типа утратили наш великий американский дух из-за банкиров.

— Правда, потом они всё одно поругались. У каждого было амбиций выше крыши. А Форд... Ты ведь в курсе про то, что он, в общем-то, не циничная акула капитализма.

— Да знаю я и про "корабль дураков", и про то, что он в начале войны отказался продавать свою продукцию всем воюющим сторонам. Потом-то въехал, что это ведет только к тому, что жиреют посредники.

— Да, мистер Генри упертый традиционалист. Носитель "протестантской этики" в лучшем её варианте. Он себя считает тружеником, а банкиров — ворами и спекулянтами. К тому же Форд прекрасно понимает, что финансовый капитал его рано или поздно подомнет под себя. Не его, так его детей. И дяденек банкиров Генри ненавидит. Но вот беда — в той истории к нему втерся в доверие некий Борис Бразуль. Русский эмигрант, черносотенец, бывший редактор газеты "Русское знамя". Впоследствии — пламенный поклонник Гитлера и сторонник уничтожения СССР любыми способами. Точнее, я подозреваю, что Бразуля Форду кое-кто подкинул. Ведь данный тип перевел нелюбовь Форда к банкирам в примитивный антисемитизм. Лучшая защита для Ротшильда — это прикрыться портным Абрамом и работягой Исааком. Я подозреваю, что и российских черносотенцев спонсировали сионисты*. Вот и Форд стал заниматься всякой фигней, вроде бодания с голливудским магнатом Джеральдом Фоксом**. А потом и жертвовать деньги Гитлеру.

(* Странная идея? А вы погулгите на тему "эмиграция в Палестину". И узнаете, что резкий всплеск эмиграции евреев из Российской империи был в 1906 году. Как раз, когда "Союз русского народа" был наиболее активен.

**В тридцатых Форд проплатил множество материалов, в которых фильмы Фокса обвинялись в безнравственности. Ответ Фокса является хрестоматийным образцом кампании "черного PR". Кстати, победил Фокс. Подробности в отдельной статье. http://samlib.ru/s/sherbkakow_a_j/ford.shtml )

— А этот Бразуль...

— Зарезали козла в уличной драке. Бывает.

— Так ведь и Конфлин антисемит...

— У него это в меру. Типа "я не против евреев, но против жидов". Жаль, что по-английски так не скажешь. Но проповеди Конфина сводятся именно к этому. А что будет дальше — тут есть разные варианты. Но вот это уже секрет.

К этому времени мы уже перешли от делового общения к неформальному. В смысле, пили коньяк. Как сказал Максим, его виски и ром в Америке задрали напрочь, а коньяк там можно было купить только за огромные деньги. И то без гарантии, что не нарвешься на "палево".

— Да, кстати, о еврейском единстве, о котором так любят кричать некоторые деятели. А я вот видел в Палестине как одни евреи долбили других, — сказал Макс

— Да что там Палестина! Мне вот один товарищ, Моисей Гантварг, из анархистов, много рассказывал про 1906 год. Он тогда был молодым парнем, жил в местечке под Полоцком. Так вот там бастовали работяги, ткачи. На 100 процентов — "лица еврейской национальности". А бастовали они весьма бурно. Когда у них закончились деньги и запасы хавчика, таки они взяли разные тяжелые предметы и пошли разносить продуктовые лавки. И местные буржуи, хоть и чтили Тору и Талмуд, вызвали гоев-казачков. Отсюда вывод: любая "еврейская солидарность" существует до тех пор, пока это выгодно богачам. Впрочем, анархисты тоже на эту фигню не велись. Одного из буржуев, ну, из тех, кто казачков вызвал, грохнули прямо в синагоге. Как ты, наверное, догадался, гоев среди боевиков не было.*

(* Реальная история)

— А вот интересно, ты говоришь, что все ткачи были евреями. Так что — там русских и белорусов вообще не было? Или всё-таки брали на работу только своих?

— Насчет данного местечка не скажу. Но вот даже в Минске, где много кто проживал, рабочие на каждом предприятии были или христианами, католиками и православными, или евреями. Но тут дело чисто в целесообразности. Минск в то время — это совсем не Питер и не Москва. Сейчас, впрочем, тоже. Мухосранск, честно говоря. И жили там люди по традиции. И что? А то, что у евреев в субботу работать впадлу. А у христиан в воскресенье принято не только отдыхать, но и в церковь ходить. И таки как в таких условиях организовывать производственный процесс? Так что Бунд* при всем моем к нему отвращении, не на пустом месте возник. У нас по понятным соображениям об этом не говорят — но огромное количество стачек случалось как раз потому, что буржуи пытались заставить людей работать в "священные" дни. Ты вот не читал Гарина-Михайловского, "Инженеры"?

— Как-то нет.

— Прочти обязательно. Первый в России производственный роман. Точнее, повесть. Ещё в начале века написана. Автор — человек серьезный, он КВЖД строил, так что знал, о чем писал. Жаль, умер рано. Там герой не страдает всякой хренью, как у наших классиков, а строит железную дорогу. Так вот, дорогу он строит в Приднестровье. И у него дикие проблемы от того, что рабочие, молдаване, как только какой-то церковный праздник, на работу не выходят. Ладно, черт с ними, с евреями. Давай за Южную конфедерацию, за республику Калифорнию и за свободный Тексас**...

(* Бунд — еврейская партия социал-демократической ориентации, существовавшая в Российской империи. Претендовала на то, что представляет интересы "всего еврейского пролетариата". На эту тему у Бунда были большие терки с РСДРП, лидерам которой очень не нравились попытки растаскивать революционное движение "по национальным квартирам". При том, что в руководстве РСДРП евреев хватало. Впоследствии Бунд скатился в откровенный национализм.

** Именно так в США произносится название штата.)

Кто мне писал на службу жалобы?

Кто мне писал на службу жалобы?

Не ты. Когда я их читал.

(В. Высоцкий)

А по прибытию в Москву меня вызвал товарищ Сталин. И сходу задал очень серьезный вопрос:

— Товарищ Коньков, вы можете мне объяснить ваши противоречия с товарищем Горьким?

А наши взаимоотношения были и в самом деле те ещё. Я очень уважал Горького как писателя. Причем, по-настоящему я оценил его только оказавшись в этом времени. Я понял, что он и в самом деле являлся замечательным писателем-реалистом. Так, в своем мире я считал роман "Дело Артамновых" притянутым за уши к коммунистической идеологии. Но вот здесь на Урале я слышал рассказ старого рабочего.

— Старый хозяин, Матвей Лучич, он, конечно, тем был ещё кровопивцем. Но народ он понимал, не доводил до греха. Мог людям и послабление сделать, когда страсти накалялись. А помер он... Его наследники, их на заводе никто и не видал. Где-то в столицах сидели. И стали управлять разные приезжие. Которым ведь главное — себе кусок урвать. А на завод им плевать, и на людей тем паче. Вот и начались стачки. А они казаков вызывали...

Но при упоминании фамилии Горького Светлана начинала шипеть как разозленная кошка, да и у всех других редакторов имя писателя вызывало примерно ту же реакцию. Его называли "отцом самотека".

А всё потому что Алексей Максимович был очень добрым человеком. Он искренне полагал: в нашей стране возникнет новая, пролетарская культура. И всячески старался её продвигать. Многочисленные графоманы слали ему свои произведения. Вообще-то во всех редакциях, в которых я работал (в том и этом времени), читать присланную графомань — это было как в Армии — наряд вне очереди. На такое дело сажали тех, кто за что-то залетел.

А Горький это читал совершенно добровольно! И, сволочь, отвечал!

Почему сволочь? Так именно потому, что был добрым. Он выискивал в текстах хотя бы мельчайшие проблески способностей. И отвечал: вот тут-то у вас получилось, но, конечно, нужно и много работать.

Ага. Не понимал товарищ Горький психологии графоманов. А она заключается в том, что люди уверены в своей гениальности и никакую критику не принимают в принципе. Так что данные товарищи, получив отзыв Горького, выдирали с мясом его положительные слова из контекста и шли с ними, как с тараном на средневековый замок.

И ведь графоманы — у них упертость маньяков. Их можно сколько угодно посылать хоть известными русскими выражениями — так они всё одно будут ходить.

Более того. Горький порой просто переписывал книги некоторых авторов. Вот взять книгу И.Нилова "Моя жизнь". Она повествовала о том, как автор бомжевал при царской власти. Светлана этот текст тиснула в "Красном журналисте". Благо Алексей Максимович довел её до читабельного состояния, а фактура была интересная. Но автор-то решил, что он великий писатель — и потащил следом уже полную хрень*. И дико обижался, когда его посылали.

(* Реальная история. Книга у автора имеется. Даже с автографом. В РеИ дело обстояло примерно так же.)

Но это только так, присказка. Какое дело Сталину до наших литературных разборок? Но дело обстояло куда хуже. Горький, как известно, был из мещан. Но, внедрившись в среду интеллигенции, он стал тут святее папы Римского. То есть, всерьез поверил, что интеллигенты — это "совесть нации", "мозг нации" и так далее по списку. И ещё с середины двадцатых он упорно продвигал идею Союза Советских писателей. По сути — эдакого творческого заповедника. Где писателей будут хорошо кормить, избавят от всех забот — а они будут только творить.

А я-то знал, во что это выльется. Благо видел не только советский Союз писателей, но и два постсоветских — "демократический" и "патриотический". Некоторые дерьмо разного сорта различают по запаху, но для меня оно одно.

Но это я знал. А товарищу Сталину приходилось отвечать осторожно.

— Так в чем ваше принципиальное несогласие с предложением товарища Горького о создании Союза писателей? Я знаю, что это ваша давняя и принципиальная позиция.

— Видите ли, Иосиф Виссарионович, предлагаемый Союз — это не профессиональный союз, это средневековая гильдия.

— А в чем были плохи средневековые гильдии? Насколько я знаю, они контролировали качество производства в своих рядах, к тому же внутри себя обеспечивали порядок.

О! Вот почему Виссарионович так продвигает данную тему. Его достали доносы писателей друг на друга, которые те шлют во все органы. Он полагает, что при создании ССП доносов станет меньше. Дескать, станут друг с другом разбираться внутри ССП. Ха-ха три раза. Доносов только больше станет.

— Так ведь если вспомнить средневековые гильдии, чем это закончилось? Они замкнулись. Вступить туда людям со стороны было невозможно. Сформировалась целая прослойка "вечных подмастерьев", которые даже свои гильдии создавали. К тому же, мы знаем о бешеной ненависти гильдий к любому техническому прогрессу. Они запрещали любые технические нововведения*.

(* Это так. Члены средневековых гильдий стремились не к тому, чтобы заработать как можно больше, а к стабильности. Типа ты работаешь, своё получаешь, так радуйся. Вчера так было, и завтра так будет. А любое новшество — это нарушение стабильности системы.)

Я продолжил:

— Но в случае гильдий прогресс всё одно не обойти. Если, допустим, производство новых видов оружия требовало новых технический решений, то им приходилось на это идти. Но ведь в литературе куда сложнее. Тут всё субъективно. Так что я очень боюсь, что Союз писателей очень быстро выродится в замкнутую касту.

Сталин некоторое время думал. Потом выдал:

— Но ведь и ваша РОСТА является, по сути, кастой?

-Да. Но у нас нет, тех, кто болтает, сидя на мягком диване. У нас работают те, кто ничего не боится. И за Советскую Россию мы будем сражаться до последнего.

Сталин процитировал наш лозунг

— Жив ты или помер,

Главное, чтоб в номер

Материал успел ты передать.

А потом некоторое время размышлял. Что там у него в голове крутилось, тут уж понятно, никто не знает. Но, я как умел, дал ему понять, что РОСТА будет за него в любом случае. А потом заговорил.

— А вот такой есть вопрос. Товарищ Баскакова публикует в своем журнале очень хорошие произведения.

— У нее, товарищ Сталин, талант. Она умеет определять хороших авторов.

— Но она же не одна такая? Она сможет обучить других товарищей?

— Наверное... — Тут я растерялся.

— Я думаю, сможет. Есть такое предложение, что нужно основать толстый журнал. Под названием "Октябрь"*. И товарищ Баскакова, я думаю, может занять место редактора.

(* В РИ журнал был основан в 1924 году. Но из-за происков Конькова в АИ этого не случилось.)

После дальнейшей беседы выяснилось, что Сталин планирует и основать возле этого журнала издательство... Это было круто.

Но тут надо пояснить. Что такое "толстый журнал"? Это чисто российское явление. Они появились ещё в XIX веке. Достоевский о них иронично сказал "журнал с направлением". Федор Михайлович, не зря ведь гений, понял суть четко. "Толстый" журнал — это своего "маяк" для умных людей. Или тех, кто считает себя умными. Особенно, для тех, кто живет в провинции. То есть, для тех, до кого столичные разборки доходят только вот так... Тут есть и художественные произведения, и критика, и очерки, и публицистика. В общем, читая такое, читатель ощущает себя приобщенным к духовной жизни столицы. Естественно, все материалы подаются в определенном ключе. А вот кстати, а почему российская власть при царе ничего не могла подобного создать? Да и черносотенцы тоже... Все "толстые" журналы было оппозиционные.

Толстых журналов пытались издавать много. Как и царе, так в 20-х годах. В основном, это плохо заканчивалось из-за финансовой недостаточности. Но тут нам четко сказали, что это делать будем мы.

А значит — денег дадут. Вообще-то у нашей конторы с деньгами дело обстояло неплохо. Мы, в общем, были самоокупаемыми, даже кое-какую прибыль приносили. Но денег много не бывает. Но главное другое. История шла по иному пути, но грызню в верхах никто не отменял. В отличие от моего мира, ГПУ был за Сталина. НКВД... Тут всё сложнее*. Но, вроде, они пока особо не борзели. Зато борзели товарищи Зиновьев, Каменев и примкнувший к ним Бухарин. Которые начинали осознавать, что некий усатый грузин забрал себе очень много власти... А накатывалась коллективизация. Дело очень непростое и страшное. И в этой реальности Сталин поставил на двух близнецов-братьев — ГПУ и РОСТА. Оставалось только оправдать доверие.

(* В АИ эти ведомства не слились.)

— Ты что так веселишься? Вот иду поздним вечером к любимому начальнику — и слышу из кабинета бодрый смех. Тебе Зощенко новый рассказ подкинул?

Светлана вломилась в мой кабинет уже почти ночью, когда все технические работники типа секретарш уже разошлись.

— Тут веселее. Я доносы читаю.

— Как интересно. Жаль, что про меня нет.

— Как нет? Вот три папки. Там про тебя.

— Я не поняла. Кто-то в Москве не знает о наших отношениях? Чтобы тебе на меня писать?

— Ну, вот отдельная папка, где написано, что ты мне изменяешь.

Светлана фыркнула.

— Ты ж меня знаешь. Я если выбрала себе мужчину, то он у меня один.

В самом деле, при всем безумии двадцатых, с их проповедью "свободной любви", мы оставались "идеальной парой". Вот детей не было, это да. Но двух журналистов, которые живут на работе, это особо не напрягало.

— Я-то знаю. А вот иные доносы. Политические. Их мне из ГПУ переправили. Наверное, не все. Но ты уже знаешь о своем новом назначении, так что должна понимать: на нашем уровне доносы всего лишь повод для оргвыводов. Захотят нас уничтожить — причину найдут.

— Всё-таки жуткая эта машина — государство.

— Да, но вот видишь, даже анархист Махно в итоге пришел к тому же. Другого выхода нет.

— А то я не понимаю. Кропоткин, вот уж не слабый человек, и тот ничего не смог*. А ладно. А что там, с доносами?

— Почитай.

(* Идеолог анархо-коммунизма, князь Петр Алексеевич Кропоткин был совсем не кабинетным болтуном. Он был офицером, ученым, прошедшим сотни километров по тайге, кроме того в Маньчжурии выполнял разведывательные миссии.)

Светлана на чтение доносов реагировала совсем по-иному, нежели я. Ну, да, я циник и в своем времени видел, что даже друг может предать. В моем времени для того, чтобы выжить, приходилось руководствоваться уголовным принципом: "Не верь. Не бойся. Не проси."

Но Светлана при всем своем анархизме была из иного мира. Где всё-таки полагали, что Человек — это звучит гордо. И ей было явно неприятно читать, что вот человек, который ей раздавал комплименты, пишет про неё всякую гадость. Причем, гадость-то писали, в основном дурацкую. Ну, например, то, что она дворянка. А кто об этом не знал?

— Ладно, хватит читать всякую хрень, пойдем в клуб.

— И то верно.

Клуб РОСТА был интересным местом. Располагался он там, где в другое время был ресторан Союза писателей. Он в чем-то напоминал "Грибоедова" из "Мастера и Маргариты", а в чем-то вовсе не напоминал. Работал он фактически круглосуточно. Но никаких изысков тут принципиально не подавали. Хочешь жрать? Рубай макароны по-флотски и черный хлеб. Хочешь пить — пей пиво или сухое вино. Или водку под селедочку. Мы не ханжи, любителей выпить в наших рядах хватало. Да только пей, да дело разумей. Но войти сюда могли только люди с корочкой РОСТА.

Так что это был именно наш клуб, в котором и ночью кипела жизнь. Дело-то ведь в чем? Жилищные условия в Москве были ужасные. Ильф и Петров, описывая "общежитие имени Бертольда Шварца", ничего не придумали. Именно в таком доме товарищ Ильф жил. А многие наши работники писали и "для себя". То есть, разные рассказы, романы и прочие повести. И вот как писать в таких жилищных условиях? Понятно как — на работе*. Ну, а после того, как поработали, заглядывали в наш клуб.

(* Между прочим, Ильф и Петров свой гениальный роман "Двенадцать стульев" написали ночами в редакции газеты "Гудок". Как в РИ, так и в АИ. А с утра они работали как журналисты. Вот такие были Люди.)

Так что в клубе кипела жизнь. Впрочем, для нас имелся отдельный столик. Над ним висела картинка: переделанный плакат Моора "Ты записался добровольцем?" с надписью "Это столик шефа". Вот не знаю, кто её повесил, и откуда они взяли слово "шеф".

Я притащил две тарелки макарон по-флотски и две кружки пива. А тут нарисовался мой старый товарищ по борьбе Миша Финкельштейн. Про него стоит рассказать. Миша родом был из ассимилированной образованной еврейской семьи. То есть, это были нормальные питерские интеллигенты. Папа был приват-доцентом в Университете и прогонял там что-то на тему естествознания. По взглядам он был полный либераст, уважал Милюкова и прочую мразь. Так что у Миши с семьей отношения были как-то не очень. Они и в царское время не одобряли его занятия журналистикой. Типа "несерьезное дело". А когда Миша прислонился к большевикам... Тут стало вообще плохо. По крайней мере, я знал, что у Миши есть младший брат и два двоюродных. Но, в отличие от еврейской традиции, он никого из них в нашу структуру не пропихивал.

С жильем у него было отлично. Ещё в 1918 году он договорился с дамой, вдовой адвоката. (Тот склеил ласты до революции.) Она ему предоставила комнату из соображения, что лучше уж такой жилец, нежели комиссары. И оказалась права. Никто больше на эту пятикомнатную квартиру посягать не пробовал*.

(* В двадцатые годы законы о жилплощади были очень запутанны и непонятны. Да и после тоже. Возьмем классику, "Мастера и Маргариту". К кому обращаются жильцы после смерти Берлиоза? К председателю жилтоварищества, а не в райисполком, как позднейшие времена. А вот в те времена данный товарищ мог своей властью дать жилье или не дать.)

Но Миша там не особо бывал, разве что ночевал. Он предпочитал околачиваться на работе и в клубе.

Итак, Миша нарисовался с кружкой пива.

— У вас важный разговор? Или может бедный еврей присесть? А то как-то скучно. Нормальные ребята пока не подошли.

— Садись, бедный еврей. У нас ведь какое горе? Светлана переживает от того, что на неё пишут доносы.

— И таки что? На меня тоже пишут. Я думаю, ты их читаешь.

— Разумеется, читаю. Включая те, что ты жид пархатый и антисемит в одном лице. Обычное дело.

— Да я не понимаю, в чем тут смысл? — Подала голос Светлана.

— А смысл вот в чем. Всякий писатель по определению индивидуалист. Он пишет один и никой коллектив ему не нужен.

— Да-да, — встрял Миша. — Читали мы "Большие пожары".

Ну, да. "Большие пожары — это попытка советских писателей работать коллективно. Типа писали роман, в котором каждый письменник должен отметиться, создав главу. И ведь там писали не последние люди. Такие как Леонид Леонов,Исаак Бабель,Алексей Новиков-Прибой,Борис Лавренёв,Алексей Толстой,Михаил Зощенко. Список впечатляет. И что получилось? А фигня получилась*.

(* Реальный факт. Кто хочет — может прочесть.)

При том, что в этом мире данная штука была затеяна против РОСТА. Типа вы за коллективизм, так вот вам коллективизм. Мне потом Бабель, как обычный интеллигент, долго и нудно извинялся. Типа предал, но вот так жизнь сложилась... В общем, у Бабеля тут будут проблемы уже от меня. И у Зощенко тоже. (От Конькова, сталинского сатрапа, который давил великие таланты). Предателей я не прощаю.

— Так идем дальше. Каждый писатель имеет очень большое мнение о своем творчестве.

— Это точно — снова влез Миша. — Видали. Человек пишет для цирка шапито* для клоунов Бим-Бом**, но тем не менее считает, что он Толстой или Достоевский. А вот только тяжелая жизнь промешала ему реализоваться.

(* Цирк-шапито. "Палаточный" цирк. Среди цирковых считается "цирком второго сорта". Соответственно, артисты там работают не самые лучшие.

**Дуэт клоунов Ивана Радунского(Бим) и Феликса Кортези (Бом). Они были прекрасными артистами. Презрительное отношение Миши не к ним, а к их бесчисленным подражателям, которые... Ну, понятно.)

— А дальше третье. Литература — она такая. Все мы знаем, что великие люди иногда непросто выбивались. Того же Джека Лондона вспомним. А значит... Вот я такой великий, а у меня кто-то путается под ногами. А почему не сочинить доносик? Я ведь великий, история меня простит. Вот вы видели, как Бабель тут мел хвостом. А у меня есть доносы, которые он на меня писал.

— Да уж, тяжело в этой жизни, — сказала Светлана. — Вот раньше было... Достанешь наган — и всё в порядке. Как мы ездили на бронепоезде...

— Ну, что ж. Не всё стрелять. Придется жить в таком мире, каков он есть.

Кто есть кто?

Статья Сергея Конькова в журнале "Красный журналист", ?2, 1930 год.

Помещенная в "Красном журналисте" повесть Михаила Булгакова "Собачье сердце"* вызвала скандал. Во многих городах прошли диспуты**. Редакция оказалась буквально завалена письмами. Поскольку, санкцию на публикацию этого произведения давал я, то мне и отвечать.

(* В РеИ в СССР повесть не была опубликована. Она появилась на Западе и позже в "перестройку" в искаженном и в сильно "подправленном" варианте. Именно этот искаженный текст так любит наша, извиняюсь за выражение, интеллигенция. Автор читал настоящий текст.

**Двадцатые годы вообще были временем диспутов. До позднесоветского единогласия было очень далеко.)

По сути, большинство возмущенных писем модно разделить на две категории. Первая — почему было напечатано это антисоветское произведение? Вторая — раз уж напечатали, почему не снабдили предисловием или послесловием, где объясняется позиция редакции. Начнем со второй. Наш журнал предназначен для тех, кто должен думать своим умом. Наши противники — совсем не дураки. И у них имеется собственная идеология. Причем, очень грамотно расписанная. Задача журналиста — понять их доводы и уметь их опровергнуть. Поэтому мы публикуем и откровенно антисоветские произведения. Для того, чтобы вы видели врага в лицо.

Но вот вопрос. А является ли "Собачье сердце" антисоветским? Да, я знаю, что некоторые представители интеллигенции с восторгом цитируют высказывания профессора Преображенского. Но они тем самым себя и выдают! Они — потенциальные предатели.

Но давайте рассмотрим книгу с начала. Сразу два вопроса:

— Почему повествование ведется с точки зрения собаки?

— Почему "донор" Шарикова в книге не описан? Что он хулиган мы знаем ТОЛЬКО со слов доктора Борменталя.

А вот теперь поглядим, кто такой профессор Преображенский. На самом-то деле он просто мразь. Мещанин, для которого главное — это своё благополучие. Всех, кто за порогом его квартирки, он считает быдлом. Которые созданы, чтобы ему прислуживать. И что там происходит, и почему происходит — ему не интересно. Но при этом — он "пристроился". Он может хамить представителям домового комитата.

Тут я замечу. Часто говорят, что Швондер и его товарищи не слишком симпатичны. Да, это так. Но! К сожалению, такие тоже есть. А суть сатиры состоит в том, чтобы разоблачать подобных типов. Но вообще-то по сравнению с ними Преображеский выглядит куда хуже. Он представлен спесивым помещиком в разговоре с явившемуся к ним мужичками. А ведь профессор-то дурак. Он не понял простой вещи: не надо плодить врагов на пустом месте. Что ему в итоге и икнулось. Но он в своей спеси таких простых вещей не понимает.

Но вернемся к Преображенскому. Так вот, собачка, у которой одна забота — дожить до утра — видит, что профессор "пристроился". И Шарик видит, что профессор "пристроился". А значит, Шариков ведет себя точно так же. Пристраивается. На своем уровне.

И вот таких господ я лично видел. Тех, кто сидел в Питере, Москве, и в тылу Колчака, в Омске. У них всех в головах были мысли: да пусть мировая война поскорее закончится, а после 'цивилизованные страны' должны быстро объединиться и пойти на Россию. Чтобы перевешать нас и навести порядок. Вот подумайте, приветствовал бы такой вариант профессор Преображенский? Ведь ему какая разница — стоит на улице русский полицейский или немецкий шуцман? А теперь перейдем к "великим" экспериментам профессора. Знатоки литературы сразу вспомнят роман Мэри Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей". Для тех, кто не особо знаком с мировой классикой, поясню: некий английский студент создает из мертвого тела живое существо, которое оказывается чудовищем. А профессор этого не знал? Зато автор, Михаил Булгаков, медик про профессии. К тому же он честно написал, к чему приводят безответственные эксперименты над человеческим организмом*.

(* Имеется в виду рассказ Булгакова "Морфий", опубликованный в 1927 году).

Так что как видим, профессор Преображенский даже не ученый. Он просто спесивый болтун, который считает себя умнее всех. И получает за это... Что должен был получить.

Ну, и наконец, финал. А он страшный. Потому что среди нас вот много тех, кто "пристроился".

А ведь я не зря пропихивал это произведение. Потому как очень хорошо знал, кем оказались вот такие 'профессоры Преображенские'. Мне одна еврейская дама рассказывала, что в августе сорок первого ей вот такой же тип вещал: — Немцы — цивилизованный народ. Они не всех евреев уничтожают. Они, когда придут, нас спросят, кто вел себя при большевиках достойно. Я вот скажу: вы вели себя достойно. И именно такие создали в августе сорок первого 'правительство Санкт-Петербурга'*. (*Реальный факт. Мой двоюродный дед, тогда капитан НКВД, это в 1945 году расследовал. К сожалению, точных данных об этой мрази нет. Блокада никого не пощадила. В том числе и любителей 'цивилизованных немцев'.)