Последнее лето

Зал ожидания встретил меня теплым потоком воздуха, шумом и странной смесью запахов. От кафе, оформленного в нарочито кавказском стиле, веяло жареным мясом. Кофемания и шоколадница, расположившиеся напротив друг друга, зазывали внутрь призывными бликами света на витринах, заполненных десертами.

Застыв на мгновение, я остановился в проходе. Шоколадница никогда не была хоть сколь-нибудь привлекательным местом, но Кофемания... Кофемания была весьма дорогим удовольствием. Даже для меня дорогим.

Я задумался. С одной стороны, мне хотелось эклеров. С другой — врожденная прижимистость слегка давила на кошелек. Хм... Эклеры, каждый по четыреста, плюс кола за двести пятьдесят... Тысяча пятьдесят. С одной стороны — немало для перекуса. С другой — меньше двадцати долларов.

Так, за размышлениями я встал в очередь.

- Два эклера и колу, пожалуйста, — приветливо улыбнувшись молодому продавцу, я дополнил заказ. - Ванильных.

Парень лет двадцати на вид в откровенно не идущей ему оранжевой форме дежурно кивнул, и положил заказанное на тарелку, протянув ее мне. Я поставил ее на поднос, и достал из левого уха наушник.

- Тысяча пятьдесят. - моя очередь подошла незаметно. Парень дежурно улыбался, но было заметно, что он уже устал — в конце-концов, уже десять вечера, и я сомневаюсь, что у них маленькие смены.

- Пожалуйста. - я улыбнулся и достал из левого, ближнего отсека кошелька указанную сумму. Благо, у меня всего-то оставалось около двух тысяч. Все-таки я не ошибся с расчетом, и проданных в обменнике долларов как раз хватило и на дорогу, и на перекус. - Удачного вечера.

Я забрал свою тарелку, скинул чек в специальную коробку рядом с кассой, и сел на столик. Ледяная, простоявшая весь день в холодильнике, кола приятно шипела и с тихим покалыванием прокатывалась по горлу. Эклеры, короткие пирожные из заварного теста, были великолепны. Кофемания — одна из немногих сетей России, чья цена всегда соответствует качеству продукции.

Я вздохнул. Легкая серая куртка, делившая со мной трудности всех поездок вот уже второй год, отлично защищала от дождя и снега, но была слишком тепла, чтобы ходить в ней в помещении. А в сумку она, к сожалению, не помещалась. Вот и приходилось или потеть, или таскать ее в руках.

Доев, я сначала хотел отнести тарелку в стойку самообслуживания, и только потом понял, что здесь этим могут заняться и официанты. Все-таки продолжительное питание фастфудом имеет свои минусы.

Я вздохнул. До вылета еще было почти половина часа, и заняться было решительно нечем. В аэропорту был вайфай, но мне не хотелось разряжать телефон — провод порвался, и я не был уверен, что на борту найдется, у кого его одолжить или что в бортовом магазине он будет. Так всегда бывает — зарядники умирают именно тогда, когда больше всего нужны. А в местном дьюти фри, как назло, нет ни одного подходящего провода.

Свободных кресел было более чем достаточно, и я приткнулся у конца ряда, просунув сумку с документами под ноги. За окном была зима — снег валил так, что даже огни другого терминала были почти не заметны. Десять часов вечера, темно, так еще и сероватое небо застилает облачность. Настоящая зима. В конце мая. Никогда бы не подумал, что вживую увижу подобный казус природы. Но факт есть факт, и, что бы там не обещали метеорологи, зима в конце мая была совершенно явственной, и моя до сих пор слегка влажная куртка служила этому прекрасным подтверждением.

Телефон, поставленный в режим энергосбережения, завибрировал сквозь карман, заставив меня вздрогнуть.

[— Когда будешь?]

Мне даже не нужно было смотреть на контакт, что понять, от кого пришло лаконичное сообщение в месенджере.

[В 16:07, отец. Меня встретят, или мне добираться самому? В любом случае, скиньте адрес места встречи, пожалуйста.]

Вбив последние символы, я отправил сообщение. Вежливое, уважительное, и насколько это возможно безликое. Мне было стыдно. Это был странный стыд — беспричинный, растущий из комплексов и чаяний, оставшийся после давнего, замшелого прошлого.

Забавно, но я всегда чувствовал смущение и стыд, когда говорил с отцом через чат. И легкий страх, пожалуй. В словах, сложенных из безликих символов, невозможно было понять настроение или намек. У меня никогда не выходило контролировать такой разговор — и это мешало сосредоточиться.

Давно уже исчезли безликие слова — их дополнили смайлы, отдельные словесные конструкции, картинки и даже простые знаки препинания снова стали не просто частью языка, но отдельным искусством. К сожалению, моего отца это никак не коснулось, и я так и продолжал раз за разом в недоумении читать чат, пытаясь разгадать его настрой и подтекст слов.

[Хорошо. Добирайся сам, адрес отправлю. Счета оплатил, смотри @]

Непроизвольно кивнув телефону, я проверил электронную почту. На ней уже налились черным два новых письма — подтверждение от университета и справка от платежной системы. Полное подтверждение платежа. Только что на весы моего внутреннего долга рухнуло почти семьдесят тысяч долларов. Цена за обучение — и только она. Я вздохнул. Виски ныли — мне было плохо, и с каждой секундой становилось все хуже.

Годовое обучение — семьдесят тысяч. Плата за квартиру нам с братом — еще сорок пять. На еду — еще четыре с половиной тысячи. И по полторы тысячи в месяц просто так, на наличные расходы. Всего — около ста тридцати пяти тысяч. Почти шестьсот тысяч на ближайшие четыре года. Расходы только на меня.

Деньги, которые я понятия не имею, как отдавать. Инвестиции, сделанные не ради успеха, а просто потому, что великодушный отец решил обеспечить своего непутевого сына настолько качественным образованием, насколько он сможет его взять. Я уже был должен ему свыше миллиона — за поездки, репетиторов и подготовку. Сколько еще я возьму в долг прежде чем смогу платить хоть чуть-чуть? Я покачал головой. Осознание размера вкладываемых в меня сумм убивало.

Можно было бы отказаться, разумеется. Послать все к чертовой матери, остаться в ссылке на краю мира, в которую сам себя по подростковой глупости и загнал. Но... Это было бы глупо. Я имею слишком большие возможности, чтобы распорядится ими без смысла. Не использовать шанс — куда хуже, чем потерять его. Так говорил отец, по крайней мере.

Я вздохнул. И хрен бы со мной — не переломится, меня устроит и скромная жизнь. Но... Но. Если шанс выпадает одному из сотни миллионов — им нельзя не воспользоваться. Это будет преступлением перед всеми, кому он не выпал. А значит — вернуть долг, для начала. А потом...

[Благодарю, отец.]

Я вздохнул. Мне стоило бы и в правду чувствовать благодарность — но я ощущал только стыд и сожаление. Я не смогу реализовать весь потенциал вложенных в меня средств. Слишком глуп, слишком труслив, слишком... Просто — слишком.

[Учись, сын!]

Я кивнул, и выключил телефон. Судя по отражению в зеркальной поверхности стула — лицо перекосило. Вздохнув, заставил себя улыбнуться. Улыбка — самое правильное выражение лица. Она всегда приятна, вызывает в людях и отклик и даже тебя самого заставляет немного расслабиться. Полезный прием — если освоить контроль над мимикой, конечно. Неумелым, натянутым оскалом окружающих получится только удивить.

- Проходите. - я кивнул, и забрал свои документы у работника аэропорта. Не знаю, как называется его должность, но мужчина выглядел устало. Да что там, все работники выглядели устало, с легкой завистью смотря на нас — в конце-концов, для всех это конец дня. А для них — только середина.

Паспорт, визовый лист, подтверждающее письмо из университета — все документы отправились в пластиковую папку и в сумку. Мне бы очень не хотелось что-то потерять или помять, ведь восстановить их без принтера было бы тем еще геморроем. И это в любом случае потребовало несколько лишних часов на границе — а я после перелета буду чувствовать себя плохо. Проверенно почти десятком перелетов — я не выношу радикальную смену часовых поясов. Улететь в четыре, прилететь в пять, и понять, что на самом деле прошел день это почти невыносимо для внутренних часов.

Самолет, типичный для аэрофлота, сиял чистотой и почти настоящими улыбками персонала. Десяток сидений первого класса, чуть больше бизнеса, и целый отсек для желающих долететь дешевле. На самом деле, в подобном рейсе разница между классами была для меня не слишком важна — даже в экономе был телевизор, разъем для зарядки телефона, и вкусное питание, а интернет стоил одинаково для всех пассажиров. Конечно, у первого класса были свои кровати и кабинки, а бизнесмены получали на порядок лучшее меню и внимание стюардесс... Но боги, я купил билет на транспорт, а не в цирк.

Мое место, как и всегда наиболее близкое к носу самолета, было с краю. Это экономило несколько часов в очередях на паспортном контроле, а вид из окна мне давно уже был не интересен. Это надоедает уже к третьему перелету, а начиная с десятого ты вообще перестаешь замечать, что за пределами корпуса самолета есть что-то необычное. Все приедается — даже то, что еще сотню лет назад было мечтой. Когда-нибудь и космические перелеты потеряют всю свою необыкновенность и станут восприниматься так же. По крайней мере, я в это верил.

Надо же во что-то верить. Иначе и жить не хочется.

Не смотря на настоятельные предупреждения персонала, телефон я не выключил и музыку не отключил. За все мои перелеты это ни на что не повлияло, а вот без них мне бы пришлось слушать детские крики, и терпеть заложенные уши. Перегрузка при взлете хоть и легкая, но растянутая во времени. Посадка в этом плане лучше — хотя бы не приходится ждать больше двадцати минут.

В наушниках звенела мелодия — это было песней какой-то японской группы, но так как мне не нравился голос исполнителя, я нашел версию, сыгранную на пианино. Я закрыл глаза — и о полете теперь напоминало только легкое напряжение, вдавливающее в кресло. Это похоже на то, какое бывает в быстром лифте, когда поднимаешься на десяток этажей, только направленное не вниз, а назад.

Я вдохнул. Ну, вот и все — ссылка окончательно и почти бесповоротно закончена. Виза открыта, экзамены сданы, квартира снята, университет ждет. Три месяца подготовки, десятки тысяч долларов, спущенных на репетиторов — и я сделал то, что должен был. Я должен радоваться.

Молодец, Кристофер. Теперь ты, возможно, сделаешь то, что от тебя требуется.

Я до треска стиснул зубы. Мне было плохо.

Три года. Отрезок, составляющий почти пятую часть моей жизни, кончался здесь и сейчас — ведь обратной дороги уже не будет. И не важно, как он закончится, если я облажаюсь — через ванну или новую ссылку.

Так, мучаясь сомнениями, я и заснул, позволив музыке заглушить рев двигателей.

Меня выбило из сна резким, жестким рывком. Ноги и голову обожгло болью — ремень безопасности сумел удержать корпус в кресле, но это не помешало моему телу мотнуться вперед. Наушники выбило из ушей, и только сейчас я услышал крики. С потолка автоматически попадали кислородные маски, самолет трясло, будто он оказался в зоне жесткой турбулентности. Освещение было минимально, но кроме привычного белого света ламп, установленных в потолок, на креслах плясали еще и желтые блики. Мне это очень, очень, очень не нра...

Не дав себе закончить мысль, я посмотрел вправо. За открытыми иллюминаторами совершенно ясно было видно, как горит крайний двигатель. Открытый огонь, совершенно сюрреалистично смотрящийся на такой высоте, чадил дымом.

Я замер. Кровь будто застыла — и в голове не осталось ни единой мысли. Я летаю всю свою сознательную жизнь, а первые перелет совершил вообще в полтора года, но ничего подобного ни разу не происходило. Впрочем, это логично — если бы происходило, меня бы уже не было.

Как ни странно, страха не было. Так всегда бывает, когда от тебя ничего не зависит. Страх — защитная реакция. Он ускоряет мышление, заставляет быстрее действовать и не оглядываться на перспективу. Но в те моменты, когда ты ничего не можешь сделать, страха нет — ведь он бесполезен. Сейчас все зависит от пилота и характеристик машины.

Вздохнув, я напряг свои почти отсутствующие знания по авиации. Двигателей, если я ничего не путаю, шесть, и потеря одного из них не критична. Значит, в крайнем случае, сядем на воду. Ну, или на землю, смотря сколько я проспал.

Самолет резко мотнуло влево. Хорошо, что я успел вжать голову в подголовник кресла, насколько можно жестко зафиксировав. Подголовник не был для этого предназначен, он вообще двигается только чтобы легче было настроить его под себя, но в критических ситуациях сгодится и так.

Люди вокруг кричали. Кто-то сорвался в истерику, кто-то громко молился, кто-то успокаивал детей. У меня не оказалось соседей в ряду, так что обзор был хороший. Как ни странно, меньше всего волновались владельцы мест бизнес класса. В большинстве своем они просто тихо сидели с прикрытыми глазам, не показывая испуга. Железный самоконтроль. Впрочем, в ином случае они бы там не сидели.

Я же... Я последовал их примеру. Как ни странно, но страх так и не пришел. Мне было холодно после сна, и ноги колотило, но на этом и все. Я проверил телефон — связи и интернета, как я и ожидал, не было. Извиниться перед отцом не выйдет, да и попрощаться тоже. Ну да ничего, денег в сумке мне хватит на какое-то время, если самолет все-таки не разобьется, а там уже контакты у меня есть. А если я не выживу...

Я вздохнул. Единственной эмоцией, испытываемой по этому поводу, было сожаление. Я не хотел умирать так — без пользы. Знал бы, что погибну так — давно бы уже сделал что-то более полезное. Спас кого-то. Помог кому-то. Хоть как-то. Но погибнуть в авиакатастрофе... Это ведь бесполезно. Эта смерть никому и ничего не даст. Ну, разве что сэкономит отцу крупную сумму.

В такт мыслям самолет дернуло еще раз, только сильнее — настолько, что я почти слетел с кресла, хотя цеплялся за кресло всем телом. Хорошо, что ремень держался крепко, хотя он и больно, до крови врезался в ребра. Теперь самолет трясло постоянно, мотая из стороны в сторону — я почти слышал треск корпуса. Из-за сильного крена в иллюминаторах показалась вода. Этот миг почему-то застыл у меня перед глазами — завалившийся на бок самолет, безбрежная, бесконечная гладь воды, и оранжевые лучи солнца, еще не появившегося на небе, но уже отметившего свое присутствие.

" — Господи, помоги, пожалуйста, господи, отчи наш, иже..."

Чья-то неумелая, сбивчивая, истеричная молитва стала еще громче, чем прежде, и я прикрыл глаза. Закрыл бы и уши, но ими я держался за кресло. Лучше переломать руки, чем проломить себе череп.

Самолет болтало, и вода становилась все ближе. Пилоты не справлялись — это было очевидно. Скорость была все еще слишком велика, крен слишком сильный, угол наклона слишком высокий. Я покачал головой. Мне было пусто. Будто бы из шарика выпустили воздух. Силы держаться за кресло истощались, пальцы пылали болью, а от постоянных рывков ремень уже почти разодрал рубашку, раз за разом выбивая дыхание. Похоже, моя игра окончена — еще чуть-чуть, и пальцы сами разожмутся, и удар о воду я встречу не в кресле, а между рядами. Удар — и с сильнейшим треском меня отрывает, швыряет куда-то. Тело вспыхивает болью.

" — Ты пойдешь со мной?"

Бесплотный голос. Тусклый, тихий, почти бесцветный, если о голосе можно говорить так.

- Чччттт... - нет времени выяснять, нет времени думать. Тело сияет болью, треск, так и не затихший, становится то громче, то тише, будто повторяясь, но не исчезая до конца. Я выдохнул. - Пойду.

Не важно куда, не важно зачем — имеет значение только этот накатывающий волнами металлический треск, и влажное пятно, растекающееся по груди.

- Пойду, слышишь?!

Тихий крик. Ну надо же, а ведь я не соглашался — я умолял. Забавно. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Было бы забавно, если бы треск внезапно не пропал, и я не почувствовал, как на меня накатывают ледяные волны. Если бы оранжевый свет не таял в вышине, а соленая вода не заливалась в рот, выжигая глаза и сводя спазмом легкие. Если бы гребки давали что-то кроме боли.

Если бы... Если бы.

На место волн пришла тьма.

Глава 1. Прибытие.

Я резко выдохнул, и рванулся вперед. Макушку обожгло болью — я ударился головой обо что-то твердое. Как оказалось, я врезался в спинку кресла. Широкую, обтянутой оранжевой кожей поверх стального каркаса спинку. Нагретой от солнечного света, пахнущей краской и чем-то приторно-сладким. Погодите.

Ряды оранжевых сидений, жесткий стальной корпус, окна, поделенные на сектора — все говорило о том, что я нахожусь в автобусе. Причем не просто нахожусь, а сижу на крайнем месте в заднем ряду, спрятавшись от солнца за занавеской. Более того, одежда на мне слегка влажная — хотя в автобусе настолько жарко, что на раскаленном корпусе можно было бы жарить яичницу.

Более того, у меня ничего не болело. Руки, все еще дрожащие от памяти о недавнем сверхнапряжении, будто налились мягким теплом, а под рубашкой был вполне чистый живот — ни следа от как минимум ссадин, оставленных ремнем. В памяти будто вспыхнула сверхновая.

[" — Ты пойдешь со мной?" — бесцветный, обезличенный голос. Голос, перемешавшийся с болью в сломанных руках и медленно расплывающимся вокруг пятном крови, льющейся из пробитого куском корпуса живота.]

Вот значит как... Я вздохнул, прикрыв глаза. Внутри автобуса было душно и жарко, но мне нужно было прийти в себя. В конце-концов, далеко не каждый день твой самолет разбивается, а тебя превращает в насаженный на вертел кусок мяса. Наверное, даже хорошо, что катастрофа произошла над океаном — тонуть куда приятнее и быстрее, чем истекать кровью. Не знаю, кому я обязан своим нахождением здесь, но что-то мне подсказывает, что за это придется заплатить. Странно, конечно. Я должен биться в истерике, непонимающе смотреть на все вокруг, но... Но. Человек, единственным развлечением которого было написание историй об умерших героях, не сильно то и удивится своей смерти. Хотя вполне возможно, что у меня просто посттравматический синдром, и когда спадут гормоны, буду представлять собой жалкое зрелище.

Вздохнув, я проверил дорожную сумку. Чемодан, так и оставшийся в грузовом отделении самолета, похоже, потерян навсегда. Ну и черт с ним, там все равно была только одежда. А сумка... Сумка была при мне, и это радовало. Крепкая черная кожа, немного истрепавшаяся за пару лет использования, успокаивающе лежала под локтем. Так... Паспорт, виза, и прочие документы — не знаю, нужны ли они там, где я оказался, но с бумаги придавали уверенности. Дальше, гигиена — щетка, паста, одеколон и антиперспирант. Запечатанная бутылка раствора для линз, и шесть запасных пар. Рубашка на смену по прилету, и, самое важное, пять тысяч долларов в конверте, лежащем во внутреннем кармане. Неприкосновенный запас на аварийные случаи, дорогу, лечение и жизнь в течение полугода. Отец всегда выдавал деньги разово, и с момента выдачи контроль над ними становился исключительно моим делом. Где жить, что есть, как одеваться, как тратить время — я был свободен в своих тратах, и это было одной из многих причин, за которые я так уважал отца. Обычно после каждого такого периода у меня оставалось около трети суммы наличными — деньги, которые уходили в сейф. За почти пять лет жизни там накопилось около семи с половиной тысяч, которые я надеялся по достижению совершеннолетия положить на накопительный счет, а проценты скидывать в небольшой благотворительный фонд. Жаль, не вышло.

На улице стояло лето. Настоящее, жаркое, полное зелени лето — градусов тридцать, не меньше. Я скинул куртку, повязав за рукава на поясе, и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Стало не особенно лучше, но, все же, жуткую духоту раскаленного автобуса сменил приятный слабый ветерок. Эх, жаль не взял темные очки — на таком солнце они бы пригодились. И все же, а где я? Телефон категорично отказывался находить хоть какую-то сеть или ловить радиоволны. Вайфая, что характерно, тоже не было. Превосходно — значит, до цивилизации добираться придется без помощи мобильного. Хотя... раз уж есть автобус, то есть и тот, кто его водит, логично?

Возможно. Не человеку, после авиакатастрофы оказавшемуся в странном автобусе посреди лета говорить о том, что логично, а что нет. Логично — это принять все происходящее за предсмертные видения в агонизирующем от кислородного голодания мозгу. Хочется? Быть логичным не хотелось. Наверное, впервые в жизни.

Да и не плевать ли? Даже если это агония, для меня-то это ничего не меняет. Судя по тянущему чувству в животе и сухости во рту, голод и жажду я все еще испытываю. А значит не сильно то это и отличается от обычной поездки в другую страну. А значит — все привычно. Даже привычнее, чем быть дома.

Я задумался. Автобус — человеческой конструкции, причем смутно знакомой. У меня есть деньги, есть, предположительно, знание языка, ведь природа вокруг очень похожа на российскую. Даже если русского тут не знают, то гарантированно найдется хоть кто-то, способный говорить на английском. А если не ходят доллары — у меня есть вещи, которые можно скинуть в ломбард. Надолго этого не хватит, но за неимением гербовой... А значит, все у меня будет хорошо. Точно — будет. Я вздохнул. Эти мысли больше помогали успокоиться и прийти в себя, чем были реальным планом действий.

- А, вот ты где! - я услышал мягкий женский голос. - Тебя уже заждались.

Э? Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Оказывается, меня знают — и даже более того, ждут. Особенно удивительно это звучало в свете того, что голос был совершенно незнакомый. Из-за края автобуса вышла девушка примерно моего возраста на вид. Золотые волосы, аккуратно заплетенные в две косы за спиной, синие, не как мои, оттененные линзами, а по-настоящему синие глаза.

- Прошу прощения, — я приветливо улыбнулся. Раз уж она говорит на русском, все становится проще. - Не подскажете, куда мне идти? - и что тут вообще происходит.

Как-то сам собой я сорвался на вы. А значит — я нервничаю. И это плохо, потому что если скрыть дрожь в теле можно, то мыслительный процесс это ухудшает довольно сильно.

- К Ольге Дмитриевне, — девушка снова улыбнулась. Заразительно так, мягко и задорно. Прекрасно улыбнулась, прямо скажу. Так, как у меня никогда не получалось. - Смотри, идешь прямо, пока не дойдешь до площади. Там повернешь налево... - девушка задумалась. Похоже, вспоминала отличительные черты и указатели. - И иди прямо до дома рядом с кустами сирени. Он стоит один, не ошибешься.

Так, уже лучше. Раз местными руководит женщина, значит... А ничего это ровным счетом не значит. Характер от пола почти не зависит, и подбирать тактику разговора придется на ходу. Мужчин проще понять, женщин проще расположить к себе. Обычно.

- Благодарю, — я улыбнулся. Конечно, обходится без гугл карт непривычно, но маршрут с одним поворот — не тот, на котором можно заблудиться при всем желании. - Про... - черт, я действительно нервничаю. - Спасибо, что объяснила.

Не прости, а спасибо. Не потратила свое время, а объяснила. Самые азы общения, так легко вылетающие из головы при стрессе.

- Не за что, — кажется, она никогда не прекращает улыбаться. И, что немного странно, я чувствовал, как меняется выражение моего лица. Дежурная, испуганная, натянутая улыбка становилась настоящей — ей, черт возьми, хотелось улыбаться. - И мне пора бежать. Пока!

Девушка ушла, а я замер, не решаясь войти в огромные ворота. Двухметровые кирпичные стены, утопавшие в зелени, гипсовые статуи каких-то детей с горнами, широкая надпись "Совенок" — все это смутно напоминало что-то. Да и красный галстук на белой рубашке убежавшей девушки... Не знаю. Мозг отказывался выдавать сведения, ограничившись смутными ассоциациями, а википедии под рукой не было. Ну и ладно.

Я вошел в ворота. Дорога под ногами оказалась засыпана гравием. Странное покрытие, вряд ли особенно долговечное или удобное, но дешевое. Вокруг, впрочем, в пику небрежно сделанным дорогам, стояли вполне себе симпатичные одноэтажные домики. Деревянные, c железной крышей, доходящей чуть ли не до земли, и с обязательным небольшим окном рядом с дверью. Дома были умело вписаны в ландшафт, и высокие сосны, растущие между ними ничуть не мешали. В целом, место, в которое я попал, напоминало недорогой курорт.

Дойдя до площади со статуей какого-то человека, поправляющего очки, я повернул налево. Здесь домов было меньше, и один из них стояло отдельно, а не в паре. Дом был немного больше других, и утопал в раскидистой сирени. Я замер, принюхавшись — сосновый лес, смешиваясь с цветами, давал причудливую смесь запахов. Причудливую, но интересную и приятную. Похоже, я пришел, куда требовалось. Как бы там ни было, у местного куратора был вкус.

Постучавшись, я дождался разрешения и вошел.

Изнутри дом представлял собой достаточно уютную мешанину вещей и мебели. Стол, пара стульев, раскладушка, окно с распахнутыми занавесками и зеленый ковер на полу. На спинке кровати висел бюстгальтер выдающихся размеров, носки валялись под шкафом, а на стене висел плакат из какого-то кино. Я тактично отвел взгляд от беспорядка, и посмотрел на стоящую у открытого окна девушку лет двадцати пяти. Каштановые волосы, зеленые глаза... Красива. Я покачал головой, и открыто посмотрел ей в глаза.

Больше всего меня смущала ее белая рубашка и синяя юбка с коричневым ремнем, вкупе с каким-то значком на ней. Только сейчас я вспомнил, что у встретившей меня у автобуса золотоволосой девушки был такой же... Как и красный галстук. Затылок зачесался. Это подобие формы что-то напоминало, но у меня упорно не получалось понять, что именно.

- О, проснулся наконец, засоня? - доброжелательный тон. Смеющиеся глаза. Это было совсем не той реакцией, которую я ожидал от... Приди в себя, Кристофер. "Проснулся". Она видела меня спящим. Более того, мое присутствие не кажется ей странным. Как там ее зовут...

- Да, Ольга Дмитриевна. - я улыбнулся настолько открыто, насколько смог. - Укачало в автобусе, к тому же жара... Прошу прощения. Я не слишком сильно опоздал?

Может быть скажет, на что. Что это за зона отдыха, почему все вокруг носят странную форму, и главное, откуда она меня знает. Мне нужны были ответы или хотя бы подсказки.

- Не особенно, — девушка кивнула. - Так, к делу. Я, как ты уже знаешь, Ольга Дмитриевна — твоя вожатая, — я сосредоточился. Вожатая? Странное название для должности куратора, но допустим. - Девушка, которую я за тобой посылала, зовут Славяна. Она моя помощница, и по всем вопросам можешь обращаться к ней.

Она сделал паузу и посмотрела на меня. Я воспринял это как разрешение задать вопрос.

- Славяна — это девушка с золотыми волосами? - мало ли, кого за мной посылали.

Оль... Вожатая кивнула.

- Она. Только ей этого не говори, засмущаешь. - я недоуменно посмотрел на нее. А чем тут, собственно, можно смутить? - Ладно, мне пора идти. Осмотри пока лагерь, форму выдам вечером.

Форму? Так. Мужчин тут я пока не видел, но скорее всего-то она говорит об аналоге этой белой рубашки, юбки и галстука. Никогда не любил удавки, но это даже плюс — из запасной одежды у меня с собой только чистая рубашка, и прикупить дополнительные штаны будет неплохо.

- Погодите, Ольга Дмитриевна. Сколько с меня за форму и проживание? - надеюсь, тех завалявшихся двух тысяч хватит, чтобы оплатить хотя бы одежду и ночь, а там уже и обменник найду.

Девушка остановилась и странно на меня посмотрела.

- Пионер, ты чего? - пионер... Так, а при чем тут дикий запад? - [что тут? Комунистическая партия?]

Это было словно удар по голове. Я замер, совершенно дико смотря на ее галстук — символ, чьей смысл наконец-то понял. Пионеры... Это слово, кроме первых поселенцев дикого запада, заставляло вспомнить другие понятия. СССР, Сталин, какой-то комсомол... Я тихо, медленно выдохнул, пытаясь разжать пальцы, сжавшиеся на спинке стула до белого цвета.

- Ольга Дмитриевна... - голос был слишком высок, и восстановить над ним контроль не получалось. - Какой сегодня день?

Девушка удивленно и непонимающе посмотрела на меня, но все-таки ответила.

- Четырнадцатое июня, — поняв по моему взгляду, что этого недостаточно, она продолжила. - Воскресенье.

При том, что вылетал я двадцать пятого мая. Отлично, но она так и не ответила на главный вопрос. Вопрос, звучащий действительно странно.

- А год? - мой голос дрожал. Я выбивался из образа. Я подставлял себя. Если я прав, то подобные реакции были бы абсолютно неуместны. Но я ничего не мог с собой поделать.

- Восемьдесят седьмой... - в меня воткнулся ставший еще более непонимающим взгляд вожатой, и я расхохотался. Я смеялся до слез, до судорог, прекращая и начиная смеяться снова. Я скатывался в истерику.

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Недавно отгремела Рейганомика, в октябре в двери постучится черный понедельник, разбив к чертям все идеализированные построения экономистов. В следующем году до власти дорвется Буш, потом начнется возня в персидском заливе, а через год рухнет союз.

Я выдохнул. Если она не врет — а она не врет, только сейчас я смог соединить в единую картину все увиденное в лагере, я не просто в жопе — я в дерьме. В тотальном, глубочайшем, запредельном дерьме. У меня нет документов — точнее есть, но паспорта стран которые еще не существует. Чехословакия пока что цела, хотя и раздавлена двадцать лет назад танками, а Россия еще не федерация, а СФСР. Деньги, даже если бы у меня вышло их поменять при этом проклятом режиме, не попав в подвал к спецслужбам, выпущены в двухтысячных — и тут еще даже не введены в серию. Более того, я не понимаю, почему она никак не отреагировала на мою одежду — уж лейблы на английском не могли не вызвать вопросов, не говоря уже о качестве ткани. А ведь близятся девяностые... И я один, в чужой стране, без завершенного образования и хотя бы минимальной легализации. Враз сбылись все страхи, да? Я выдохнул, хотя меня и колотило.

Соберись, Кристофер. Пока что ты в лагере, и даже не тюремном. Хотя сумка и осталась та же, но эта вожатая меня знает, и судя по всему я был вместе с ней в автобусе. Да, я сильно испортил себе репутацию этой истерикой, но мне могло просто напечь голову. Может быть я попал в чье-то тело? На фоне переноса во времени это не казалось чем-то невозможным. Я посмотрел в зеркало. Нет, все то же самое, с виду ничего не изменилось — только под глазами мешки от недосыпа. Тогда как?

- Прошу прощения за некрасивую сцену, Ольга Дмитриевна. - я попытался взять себя в руки. - Солнце голову напекло.

Девушка все это время непонимающе смотрела на меня, и явно думала о том, чтобы позвонить в девять один один. Или куда там забирают психопатов? Хотя, учитывая, кто сейчас правит... Или я с двубровым орлом путаю? Никогда не любил историю советов.

- Ну... Ладно. - настороженность из взгляда никуда не пропала, но, похоже, она решила замять ситуацию. - Тогда иди прогуляйся по лагерю, только далеко не отходи, пока территории не знаешь.

Я кивнул, и вышел из домика. Не знаю, что она будет делать с таким странным мной, но кровь из носу нужно узнать, что она обо мне знает. Как минимум как меня здесь зовут, из какой семьи... Кстати, это могло бы объяснить отношение к одежде — если я сын... Партийного чина, что ли, на их деньги, то импортная одежда вполне уместна. К тому же, это объяснило бы, почему мне позволили доспать в автобусе, а не разбудили вместе со всеми. С другой стороны... Прямо сейчас некоему Виктору Клементьеву должно быть одиннадцать лет, а он никогда не отличался влиятельными родителями. Не знаю. Или я легализован, или нет. Или за мной явится пативен, рано или поздно, или нет. Но нужно узнать. И желательно раньше, чем я сяду на перо, пойдя в ломбард с красивым телефоном.

Так, задумавшись, я пошел по единственному знакомому маршруту — к площади. Место было действительно живописным — сосны давали обширную тень, защищая от все еще жаркого, хотя и вечернего солнца, статуя партийного деятеля, поправляющего очки, выглядела ухожено и вполне вписывалась в пейзаж. Да что там — даже домики, вполне уютные и судя по увиденному в окнах рассчитанные на пару человек, были более чем комфортными и симпатичными.

Я представлял себе почти мифологический пионерский лагерь совсем иначе. Полуармейским, с ледяной водой, побудкой на рассвете, обязательным горном и ежедневной политинформацией. И чтобы жили все в комнатах по шесть-восемь человек.

Конечно, по здравому размышлению, это скорее всего мифы, но и подобный курорт смотрится не слишком то и реалистично. Однозначно — загончик для юных представителей партийной номенклатуры.

Мда. И что в таком месте забыл такой красивый и умелый я? Подобное местечко должно быть на особом учете, а значит просто так в автобусе я бы не оказался... И пативен за мной приедет куда быстрее. Прелестно. Просто прелестно.