|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Видения, или
Современные сказки
Когда за полночь подлетает сон
с его тяжёлой, мутной пеленой, -
борясь с его влиянием, порой
я отверзаю вещий третий глаз.
Взгляд истины преображает вещи,
обыденность пугает и манит,
увиденная под иным углом,
постигнутая новыми путями.
Пусть многого поведать не смогу,
Но кое-что поведать всё же в силах.
* * *
Все эльфы чистокровные давно
покинули тяжёлую реальность.
Последний полуэльф окончил жизнь
примерно при конце СССР:
он пережил Гражданскую и ВОВ,
репрессий волны — в общем, вынес всё,
но гласность с перестройкою добили.
Уж слишком кратким выдался застой,
чтоб полукровка смог восстановить
резервы адаптивности; и он,
предвидя волны новых перемен,
уставший жить, дыханье прекратил.
Что, несомненно, к лучшему: его
в лихие девяностые ждала б
не просто смерть, но гибельная мука.
Однако он успел оставить дочь -
прелестную тростинку-квартеронку.
О ней-то и поведаю я вам.
На вид она почти как человек,
ну, разве только тоньше и стройнее;
с учётом ныне модной худобы
она не выделяется на фоне
сыроедящих и постноедящих
диетоманок. Волосы её
черны и пепельны — что можно объяснить
немного неудавшейся покраской.
И даже большеватые глаза -
задумчивые, искры звёзд в зрачке -
вопросов у людей не вызывают,
а лишь в восторг приводят тех мужчин,
которые оценивать у дам
способны не одни лишь три объёма.
Однако даже зорких квартеронка
домой к себе не водит. Почему?
Её квартира — чуда уголок,
оставленный отцом её в наследство.
В трёх комнатах (нет, адреса не дам!)
цветёт, плоды даёт и пахнет то,
чего ни в ботаническом саду,
ни в тропиках, ни в тундре, ни в тайге -
нигде в природе отыскать нельзя.
Сияет там волшебный златоцвет,
разрыв-трава по ящикам шуршит,
трава-плакун и одолень-трава,
и яблонька из сада Гесперид,
женьшень девятилистный, семицвет,
вербена магика и много что ещё;
и ловчая лиана сторожит
богатство это от воров залётных...
Хозяйка же прикована к нему.
На целый день покинуть свой приют,
увы, не может бедное созданье.
Вдали от воздуха с зелёным волшебством
уже на третий, много — пятый час
её сражает приступ как бы астмы:
бледнеет лик и пальчики дрожат,
морщины в коже режутся; нутро
сжимают волны мутной тошноты,
и ломота в костях, и высекает свет
из глаз обильно льющиеся слёзы.
Вот так сидит, как пленница, одна,
среди давно наскучившего сада,
на пенсии в неполных сорок лет
как инвалид. Рисует, много вяжет.
Порою вечерами вместо сна
она ложится под обманным маком
и уплывает в безмятежность грёз,
где жив-здоров ещё её отец,
где не гремит по улице трамвай,
где живо чистокровных волшебство,
отзывчивы и ласковы стихии...
а люди — примитивное зверьё,
боящееся эльфов, Леса, грома.
Со временем всё чаще квартеронка
обманный мак использует. И я
предвижу час, когда она проснуться
от сладких грёз не сможет... не захочет.
Презревши тяжесть плоти, дух её
отправится дорогой лебединой
вослед бессмертным родичам. Тогда
чудесный сад зачахнет и увянет,
жилплощадь же кому-то продадут...
и это всё — печально-неизбежно.
* * *
Известно многим: всякая река,
родник, ручей, иной источник вод -
своих наяд имеют — то есть духов,
природных нимф. Бессмертные, они
привязаны к своим же воплощеньям,
как всякий дух земной привязан к телу.
Обратное, однако, столь же верно:
зависимы от тел своих наяды,
их суть, их разум — отблески воды.
И вижу я: текущие сквозь город
Данилиха на пару с Егошихой,
представленные в облике наяд
вселить способны в сердце тёмный ужас.
Истерзанные, грязные, они
украшены гирляндами пакетов,
гниющих листьев, шин автомобильных,
железок ржавых, порченых объедков,
бутылок битых, банок, тряпок, перьев,
ветвей обломленных, вонючих трупов крыс
и всякой прочей мерзости без счёта.
По их телам прокисшая моча
течёт, разводы масел и бензина,
отравы сточные, растворы удобрений,
металлов соли, краски и дерьмо.
От этого всего тела наяд,
подобно водам этих рек, имеют
вид мутной зелени болезненной, а их
амбре пугает крыс и насекомых,
не исключая и навозных мух.
Мутны их взоры, спутаны власа;
не разумом ведомы, но инстинктом,
ужасные подобия живых
влекутся к старшей, к Каме. Только тщетны
Мольбы безмолвные! Великая река,
разъятая оковами плотин,
разбухла в зеркала водохранилищ;
гниёт у них на дне утопец-лес,
и водят плавниками там лещи,
где ранее перекликались птицы
и белки прыгали, как язычки огня.
Утратившая целостность, река,
вбирающая стоки ЦБК,
промышленные сливы НПО
"Азот" и многочисленных заводов,
турбинами размолотая ГЭС -
утратила своё самосознанье.
Она стоит, безлична и нема;
Данилиха, а также Егошиха
и многие иные из притоков
её целуют, гноем наполняя,
моля очнуться... но она глуха,
медлительна и стыло-равнодушна.
* * *
Порой от ПНОСа к городу летит
ужасный вой и рёв. То не компрессор,
как думают несведущие. Нет!
Всё дело в том, что некогда в Перми
гигантского дракона изловили.
Сейчас он заточён среди цехов,
построенных там для отвода глаз
и нужд подсобных. Этого дракона
используют для целей производства
различного полезного сырья.
Так, например, драконья чешуя -
прекрасный матерьял зачарований
и в танках, самолётах, кораблях
немало элементов из неё.
А впрочем, в самолётах всё же чаще
используют не чешую, а кожу:
она легка, пластична. Но дракон
не любит, когда заживо кромсают,
особенно — как режут перепонки
на крыльях. Вот тогда-то он ревёт,
скорее не от боли, а от гнева
на дерзостных пленителей своих.
/.../
В домкратами распяленную пасть
вагонами швыряют чернозём,
а также уголь каменный в прицепах.
Сквозь дыры просверлённой чешуи
стальными трубами прильнув к драконьим венам,
технологи выкачивают кровь,
и из неё, проделав череду
опасных и секретных ритуалов,
мазут фильтруют, битум и бензин,
дизтопливо, моторные масла.
Порой для экономии ему
швыряют не отборный чернозём,
а пермские скудные суглинки,
торф, угли бурые. И кровь его тогда
сгущается: подскакивает в ней
процент соединений вредных серы.
Но много хуже то, что сей дракон
жрёт землю русскую. Скудеет урожай,
деревни вымирают, вся природа,
зависимая от родной земли -
беднеет, чахнет, движется к распаду.
Но слишком уж важна драконья кровь -
его отмщенье тайное двуногим;
освободить дракона нету сил,
поскольку сразу разразится кризис,
растает дымом золотой запас
и средний класс, что без того так хил,
совсем уж обнищает в одночасье.
* * *
Видений тяжесть давит на виски,
гнёт голову к земле. И горбит плечи.
Яд истины отравной льётся с уст,
дымящимися язвами пятнает
всё, до чего коснётся, что притом
хотя б на малость в стойкости уступит
холодному, недвижному граниту.
Яд также жжёт нутро, и невозможно
От жжения и муки исцелиться.
О! Как бы я хотел перетерпеть,
смолчать и стихнуть... или вовсе сдохнуть!
Но говорю во сне, себя не зная,
и просыпаюсь с криком... не надолго.
Отравный сон вновь проявляет власть,
он погружает глубже, глубже, глубже;
видения становятся страшней...
И я кричу — уже не просыпаясь.
03-22.05.17
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
