|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 2
Меня обнаружили в космопорту земного Плесецка — маленький кричащий комочек, завернутый в стандартный детский пакет. Я был мокрым, голодным и очень несчастным. Но никто не спешил успокоить меня и накормить. Увидев оставленный без присмотра "предмет" люди хлынули из зала билетных касс, матерясь, и давя друг друга.
Была зима. Шел первый год глобального общепланетного кризиса. Колоссальные инвестиции, брошенные на освоение новых миров, не спешили обернуться сверхприбылью. Финансовый рынок пал. Бунты, смуты и войны окутали старый мир. Слуги народа восстали против своих хозяев. От страха и безысходности люди убивали друг друга исподтишка. Взлетали на воздух дома, поезда, самолеты. Частенько бывало и так, что пакет с адской машинкой прятали в детской коляске.
О моем чудесном спасении мне часто потом рассказывала няня Альбина. Ее вызвали в космопорт, как дежурную по яслям интернату, сразу после усиленного наряда полиции и машин экстренной помощи. До сих пор вспоминаю этот родной, ласковый голос. Закрою глаза — и, кажется, рядом она. Гладит теплой ладонью мой непокорный чуб и вроде как удивляется:
— Я-то смотрю, а Женечка мой белугой ревит, ести просит, — с нажимом на круглое "о", рассыпает она горошины слов. — Ну, тут, как обычно быват, полиция да спецназ — оне у нас первым бесом. Отвели пассажиров подале: кто внешностью не показался — того мордой в сугроб. Двери-то все настежь пораскрывали, холодно Женечке моему, он еще больше заходится. Сиверко тоже, все сильней поджимат: худовато мне в кацавейке, а сердце так и зашаило!
В опустевший зал ожидания был запущен робот-сапер. Он достал из пакета сначала меня, потом, по порядку, все остальное имущество: бутылочку с молоком, три запасные пеленки, бумажный листок, на котором печатными буквами было написано: "Евгений Иванович Шилов".
Жизнь человека в то время еще, по старой привычке, ценилась. Людские ресурсы планеты таяли на глазах. Особенно это было заметно в странах восточного блока. Смертность чуть ли ни вдвое превышала рождаемость. Наряду с "естественной убылью", возрастали потоки космических эмигрантов. Наблюдался такой парадокс: чем хуже жилось на Земле — тем больше бюджетных средств выделялось правительствами по статье "освоение космоса". Миром было принято на ура российское "ноу-хау" — списки на выселение составлялись теперь тайной полицией по общему принципу: "социально активных" разбавляли "инакомыслящими" в пропорции семь к одному. Только на заштатную Прерию дважды выбрасывался колониальный десант — в среднем по десять тысяч сограждан в каждой волне.
Няня Альбина забрала меня к себе. Скольких трудов и денег это ей стоило — одному Богу известно. Мир к тому времени окончательно изменился. Разделился на две неравные части: пятнадцать процентов тех, кто имеет работу, и всех остальных, кто живет на пособие в четыре сотни рублей. Первые считались элитой, остальные — "болотом". Так что семей, как таковых, почти не было, особенно в болотной среде. Сожительство больше не оформлялось актами гражданского состояния, все матери числились одиночками, но дети рождались. Женщины шли на это, чтоб хоть какое-то время пожить в сытости. Ведь роль "алиментщика" брало на себя государство: для освоения новых миров, срочно потребовался человеческий материал, а его становилось все меньше. За своего первенца мать-одиночка получала единовременно три с половиной тысячи, за второго ребенка — еще пять. Плюс ко всему, размер ее собственного ежемесячного пособия автоматически вырастал на 300-600 рублей. Но не более. На этом халява заканчивалась. Каждый последующий ребенок — "это личное дело каждого свободного гражданина". Хочешь — рожай, если позволяют средства, но бери на себя все расходы. А кто ж на такое пойдет, если даже на первых двух выплаты прекращались по достижению каждым из них пятилетнего возраста? Так что сказка про трех сыновей у простого крестьянина, для нас, земных пацанов, обретала сказочный смысл, в том числе, и по этой причине.
Как только заканчивалась выплата детских пособий, матери отдавали детей в спецшколу, на полный государственный пансион. В своем большинстве, они это делали добровольно. Во-первых, не могли прокормить, а во-вторых, у властей было тысяча способов изъять любого ребенка из любой, даже самой благополучной семьи. По домам и квартирам шастали полчища омбудсменов, чтобы решить это дело: или взяткой на свой карман, или в пользу своего государства.
Наша семья не входила в состав креативного большинства, хоть никаких пособий не получала. В то далекое время, были еще люди, работавшие на малооплачиваемых должностях. Няня Альбина жила со своим мужем в небольшом деревянном доме, доставшемся им по наследству, у набережной реки Соломбалка. Своих детей у них почему-то не было. Кроме меня, в семье проживало еще два иждивенца: пес Лобзик и кошка Анфиса.
Этот дом, небольшой деревянный эллинг и забранная камнем река — самые первые воспоминания моего недолгого детства. И еще сон. Я видел его столь часто, что помню в мельчайших подробностях.
Во сне я, усталый и взрослый, привычно вхожу в небольшую прихожую. Откуда-то сверху падает рассеянный свет. Я снимаю пальто, водружаю его на вешалку, и надеваю на ноги теплые, мягкие тапочки. Передо мной комната с высоким светлым окном. За ним — крыши домов, синяя гладь залива и высокая белая башня с красным огнем наверху. Приподнявшись на цыпочках, я закрываю форточку, устало сажусь в большое удобное кресло, покрытое белым чехлом. В руках у меня газета. Я разворачиваю ее на первой странице.
Такой вот, удивительный сон. Никчемный и скучный для взрослого человека, мне он казался программой на будущее. "Когда вырастешь, станешь взрослым", — говорила няня Альбина, а мне представлялась эта комната с высоким, светлым окном.
Дядю Петю Зуйкова я тоже очень любил, но немного побаивался. Помню его глаза: светлые, чистые, немного навыкате. С окончанием ледохода, он неделями пропадал на лоцвахте — проводил морские суда по Северной Двине: от приемного буя до Соломбальского рейда. В редкие отгульные дни отмыкал дядя Петя пудовый замок, заводил свой деревянный "карбас" и уходил на промысел, по "заветным местам", коих у него было "немеряно", Когда наступала зима, и поверхность реки сковывал толстый лед, дядя Петя пересаживался на грузовой снегоход. Укладывал в небольшой прицеп пешню и большой деревянный молот, который называл почему-то "балдой". Все у него получалось весело, ловко и споро, в доме не переводилась рыба: треска, стерлядь, иногда — семужка. Даже читать он меня научил играючи, еще в пятилетнем возрасте. Наверное, чувствовал, что иначе нельзя — не успеет.
Беда в нашу семью заходила не торопясь, как положено полновластной хозяйке. Имелось у нее и обличье — тупая, слащавая морда дешевого "биоробота" серийного производства. Что там у него было от "био"? — до сих пор не пойму. Наверное, что-то от лошади. Тем не менее, потихоньку исчезли профессии грузчиков, продавцов, парикмахеров, медсестер, поваров. Эту работу теперь выполняли машины. Как следствие, в разных районах города возникали стихийные биржи труда. На государство надежды не было. Пособие по безработице выплачивали не всем — только людям от сорока до шестидесяти, имевшим не менее пятнадцати лет трудового стажа. Считалось что те, кто моложе, могли обеспечить себя, завербовавшись на одну из открытых планет, а о тех, кто шагнул за "черту дожития", согласно Закону о Праве, должны были позаботиться дети.
Почему я это запомнил? — да потому, что кризис рынка труда вплотную коснулся нашей семьи. Первой свою работу потеряла няня Альбина. Кто-то кого-то, как водится, "подсидел", дал взятку "на самый верх", и под сокращение попала она.
— Бог им судья, — сказал тогда дядя Петя, — ты, мать, не переживай: как-нить протянем свой век, поднимем мальчонку, выучим. Слышь, ты? — он перевел на меня смеющийся взгляд, — Евгений Иванович Шилов, чем пахана будешь кормить, когда пахан стареньким станет?
— Водкой, трящечкой и кулебяками, — лихо откликнулся я заученной фразой.
— Молодец! Сказ про Шиша осилил?
— Осилил.
— Обратно же, молодец! Ты, Евгений Иванович, в народную мудрость вникай, а компутеры со стрелялками от тебя не уйдут, где хошь достанут.
— Уж меня-то они точно с места не стронут! — успокоил он няню Альбину, а может быть, и себя самого. — Река — она ить, живая. Я ж в нее с малолетства вхож: все банки, все перекаты, все летучие отмели шкурой своей ощущаю. Какая машина осилит такое знание? — да никакая! И тебе, жонка, хорошее дело найдется. Надо будет, пока денежка есть, крупной коричневой соли побольше купить, да бочонков под турлук набондарить. Будешь треску заготавливать... впрок, а коль повезет, — на продажу.
Наутро пропал Лобзик. Он жил во дворе, за забором, в большой деревянной будке. Не визжал ночью, не лаял — увели вместе с цепью. Я нашел его шкуру с завернутой в нее головой, на помойке, рядом с мусорным баком. Каштанового цвета глаза были плотно запорошены снегом...
Буквально на следующий день, в магазинах подорожали хлеб, сахар и соль. По единственному государственному телеканалу сразу же выступил президент. От имени Народного Фронта, он назвал эти меры вынужденными. Экономика нашей страны, — повторял он каждые три часа, — тесно связана с мировым финансовым рынком. В связи с его глобальной депрессией, у нас не хватает средств даже на проведение очередных парламентских выборов. В конце выступления, он призывал граждан России отнестись ко всему происходящему "с пониманием". К тем же, кто стремится "раскачивать лодку", со стороны государства будут приняты самые строгие меры.
Ночью в городе что-то горело, кто-то в кого-то стрелял. В нашем районе надолго погас свет. Дядя Петя был на работе, а мы с няней Альбиной прятались в глубоком темном подвале. Я долго не мог уснуть — было холодно. Только под утро забылся на широкой бочке с треской. Очнулся от страшного крика.
Сквозь вентиляционное окошко было хорошо видно, как возле нашего эллинга двое оборванных дядек добивают ногами раненого полицейского. Вскоре он замолчал. Потом, судя по звуку, прилетел вертолет, и с неба ударила длинная очередь. Все заволокло дымом...
Из подвала мы вылезли только к обеду — уж очень хотелось есть. Было сравнительно тихо. Выстрелы переместились куда-то к окраине города. Улицу заполонили люди в военной форме. Они врывались в дома, уводили мужчин. К нам тоже зашли трое — дверь оказалась не заперта.
— Где папку прячешь, щенок? — беззлобно спросил громила в черной "балаклаве" и с толстым бронежилетом на животе.
— Я не щенок, а Евгений Иванович Шилов, — подумав, ответил я.
Дядьки захохотали:
— Быть тебе, парень, премьер-министром!
...Через день хоронили убитых. Их было много, особенно в нашем районе. Траурные мероприятия к ночи переросли в новые столкновения и погромы.
Как я теперь понимаю, людьми, явно, кто-то руководил. Они напали на местное подразделение МЧС, угнали оттуда несколько пожарных машин. Емкости для воды были тут же заполнены дизельным топливом с разграбленной неподалеку автозаправочной станции. "Пожарки" с истошным воем носились по улицам города, но действовали они по какому-то строго определенному плану: пускали тугие струи огня только в окна богатых особняков. Людей, что пытались спастись от пожара, и выбегал из дома на улицу, разрывала толпа.
Беспорядки то вспыхивали, то утихали. И так было до самой весны.
Дядя Петя дневал и ночевал на работе — охранял от погромщиков имущество лоцманской вахты. За это ему в два раза уменьшили жалование. В наш дом робко постучалась нужда. Оскудело меню, хлеб мы теперь покупали не в магазине, а меняли на рыбу у богатых соседей.
Как впоследствии оказалось, последние два года дядя Петя не просто работал. Он натаскивал на результат компьютерную программу. Бесстрастные самописцы фиксировали каждое действие лоцмана: курсы, реверсы, перекладки руля. Все это сопоставлялось с показаниями лага и эхолота в текущих координатах. Специально запущенный спутник "Pilot-1" оптимизировал данные, что теперь давало возможность осуществлять проводку десятка судов одновременно.
Интенсивность судоходства на нашей реке, естественно, выросла. Хозяин довольно потирал руки и подсчитывал барыши, а наш дядя Петя все больше оставался без дела. На его долю остались только несколько проблемных участков разветвленного русла — те, в основном, где были еще не достроены причальные линии.
Впрочем, как говорили соседи, ему еще повезло. Других представителей этой, древнейшей на севере, штучной профессии, сокращали безжалостно, и без выходного пособия.
— Нешто так можно с рекой? — вздыхал дядя Петя длинными, ненастными вечерами, — она ить, и отомстить может. Ладно, быват поймут.
Так и случилось. В районе Житовой кошки, Северная Двина в половодье частенько играет языками песка, и запросто может сбросить один или два на фарватер. Такие места опытный лоцман проходит во время морского прилива, или после того, как на них поработают плавучие земснаряды. Но "Pilot-1" в такие тонкости не вникал. И вообще, он больше года не обновлялся. Считалось, что судоходный канал на реке — суть величина постоянная.
Первой попала в беду самоходная баржа. Она села на мель за несколько метров от старого железнодорожного моста через Северную Двину — основной транспортной магистрали, связывающей город Архангельск с космодромом Плесецк. Следовавший за ней большегрузный танкер, груженый сырой нефтью, принял немного влево и увеличил ход. Он хотел без проблем обойти препятствие, но длинное тело баржи развернуло течением почти поперек русла. Последовал удар по касательной. Отброшенный в сторону нефтевоз прочно вписался в одну из несущих опор, вспыхнул и вскоре взорвался.
О последствиях той аварии долго судачили в городе. Взрыв был такой силы, что встречные потоки машин слились воедино. В общей сложности, в одной только аварии на мосту пострадало больше тысячи человек.
Самым крайним в случившемся назначили нашего дядю Петю. Его обвинили в компьютерном взломе и порче чужого имущества. Якобы он, в личных, корыстных целях, чтоб не попасть под новое сокращение, умышленно внес в программу "Pilot-1" недостоверные данные.
Версия прокуратуры была целиком и полностью высосана из пальца. Дядя Петя разбирался в компьютерном деле не больше пятилетнего пацана. Все это понимали, и в первую очередь — следователь. Но кто-то из большого начальства давил, требовал результат, и нужные показания были выбиты уже на следующий день.
Восемь лет исправительных работ на планете четвертого уровня, — гласил приговор суда. Впрочем, ни на какую планету дядю Петю, конечно же, не отправили. Его отпустили домой, умирать.
Я еле узнал в этой развалине с окровавленным, распухшим лицом, веселого и ловкого пахана. Он сгорел за неполные две недели. Просто лежал и молчал. Перед смертью нашел меня тускнеющим взглядом и шепотом произнес:
— Вырастешь — позаботься о ма-а-а...
Эх, дядя Петя, дядя Петя! Чем же измерить мою благодарность к тебе? Был бы ты жив — спал бы сейчас на мешке с кулебяками, а водку употреблял вместо компота. Вырос твой Евгений Иванович Шилов, заматерел. Была у меня мечта купить участок земли и построить свой дом — есть целых два. Потом появилась другая — стать владельцем большого острова. И это уже не вопрос. Подобрал подходящий, да с покупкой не тороплюсь. Ставки растут, и хочу я сейчас, стать обладателем своей персонально планеты, чтоб заселить ее хорошими человеками — такими как ты и мать.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
