Мой милый жандарм

Мой милый жандарм

Пролог

Мой милый жандарм!

Ты никогда не увидишь этих строк. Нет в мире почты, способной доставить на твой адрес это письмо. Я не знаю, что с ним буду делать, когда допишу его до конца. Может быть, изорву в клочья — мелкие, рыдающие от тоски и боли, как мое несчастное сердце, или... Или доберусь на ближайшей электричке до побережья Адриатики, запечатаю его в бутылку и брошу в набегающие волны закатного прибоя.

В надежде на чудо.

Ты не знаешь, что такое электричка, я никогда не рассказывала тебе о своем мире. Ты не знаком с моей лучшей подругой Ленкой, что сидит рядом со мной на неуютной скамье ночной остановки и крутит пальцем у виска. Пусть! Ей никогда не понять того, что я пережила в твоей эпохе. Она никогда не видела тебя и не знает, что есть на свете иные мужчины, ни чета нынешним. В моем мире таких уже не осталось.

Ни одного.

Мой милый жандарм...

Прости за неровный почерк и смазанные строчки. На улице буйствует ветер и нещадно хлещет дождь, и я вся дрожу от страха и холода. Ленка обнимает меня за плечи, пытаясь согреть. Она шепчет на ухо разные милые глупости, утешая меня. Я не верю ей! Я знаю, что это был не сон. Помнишь, я рассказывала тебе, что мне часто снятся странные сны, невозможные в своей реальности? Скажи мне, ответь, подай весточку... Ты не можешь оказаться призрачным приключением, это было бы слишком жестоко.

Я не верю в это.

Мой милый жандарм...

Прости меня еще раз, но я солгала тебе! Нет на улице ветра, и в ночном балканском небе ни облачка; одни лишь звезды, далекие и холодные, безучастно мерцают в пугающей бесконечности вселенной. Слезы застилают глаза, и перо дрожит от подступающих к горлу рыданий.

Я никогда больше не увижу тебя.

Помнишь ту прогулку в сквере у Патриарших прудов? Ты в своем парадном мундире бросился в воду, чтобы сорвать одинокую лилию. Праздная публика оглядывалась на тебя с недоумением, но ты смеялся и смотрел на меня влюбленными глазами. Ты никогда не говорил мне сокровенных слов, но я помню эти глаза. Это был самый счастливый день в моей жизни.

Последний день моего пребывания в твоем мире.

Я не помню, что произошло дальше, память наотрез отказывает мне в этом, но знаю, что мне было страшно и больно. Я знаю, что ты будешь мстить за меня, но прошу тебя, любимый, будь осторожен: это жестокие люди и они не остановятся ни перед чем.

Я боюсь за тебя.

Мой милый жандарм...

Когда-нибудь, в другой жизни или в другом мире мы вновь встретимся с тобой, и самая злая беспощадная сила не сможет нас больше разлучить. Браки заключаются на небесах, не на земле, ты это знаешь не хуже меня. Я не знаю, как это произойдет. Может быть, я буду капризной принцессой, а ты — бродячим менестрелем, или наоборот...

Я не знаю.

Но верю, что это неизбежно.

Небеса не в силах противостоять любви.

Прости меня, мой милый жандарм.

Слезы душат меня, и я не могу больше писать. Ленка безудержно рыдает вместе со мной, и чернила расплываются на бумаге одним мрачным пятном...

Ой! Опять эта проклятая оса! Прости, любимый, это я не тебе. Прости и... пожалуйста, не забывай меня.

Я буду ждать тебя вечность.

Твоя Анна Л.

(из материалов следственного отдела полицейской управы г. Субботицы)

Глава первая

Анна

Гарпунное копье с изъеденным ржавчиной жалом басовито прогудело в опасной близости. Мой верный к'Рхаш, вздрогнув всем своим чешуйчатым телом, заложил крутой вираж, едва не сорвавшись в штопор.

Низкое багровое небо чужого мира мелькнуло перед глазами.

Твари!

Я своего любимца не для того сотню лет натаскивала, чтобы вы его ранили в первой же схватке. Ну все, уроды, держитесь!

— Ваше высочество! — вынырнув из облачной дымки, Слайдер пытается перекричать встречный ветер. — Немедленно вернитесь в малый круг! Вы своим безрассудным поведением ставите под угрозу всю операцию.

— Ты приказываешь мне, лейтенант?!

Голос мой звучит задорно, с ноткой показного гнева. Пальцы плавно отпускают тетиву, и стрела со свистом уносится вдаль.

Есть!

Еще одним ублюдком стало меньше. Это уже десятый на сегодня.

— Прошу простить меня, ваше высочество.

Командир охотников незаметным маневром прикрывает меня от атакующий пятерки мерзгулов. Его темно-зеленый дракон может спрятать за своей могучей спиной дюжину таких как я, вместе с их крылатыми питомцами. Старый фокус, но меня не проведешь!

Склонившись к шее своего любимца, я ласково шепчу:

— Вперед, мой мальчик! — и тут же срываюсь в панический вопль: — Лейтенант!

Поздно, слишком поздно! Боевое крыло мерзгулов неожиданно расступается, открывая взору верховного шамана дикарей. Со скрюченных пальцев мерзко ухмыляющегося старикашки, восседающего на уродливо-черном ящере, слетает бледно-голубая молния.

— Ваше высочество... — мой верный лейтенант бросает на меня полный муки прощальный взгляд. Загорелое лицо мгновенно становится мертвенно-белым. Губы раненого воина с трудом шевелятся, кривясь от мучительной боли: — Анька, вставай!

Какая Анька? Я наследная принцесса правящего Дома Лори. Ты бредишь, лейтенант?!

— Анька, вставай!

Одеяло ползет, ускользая из вялых пальцев. Я бормочу сквозь сон, не открывая глаз:

— Отстань!

— Просыпайся, лежебока!

— Отвяжись! Дай досмотреть, чем битва закончилась.

Ленка не отвяжется.

Хочешь не хочешь, придется вставать.

Мама, ты зачем ее впустила?! Выходной, все нормальные люди дрыхнут без задних ног. Да и вообще — у меня сегодня первый день законного отпуска. И еще жутко болит голова. Кто только принес эту сладкую гадость под названием 'Амаретто'? К вашему сведению, я совсем не пью.

— Ты встанешь или нет?

— Дай полежать еще пять минут, — умоляюще пищу я.

Подруга безжалостна.

— Или ты встаешь сию минуту, или я иду за чайником на кухню, — с угрозой предупреждает она.

Иди, милая, поспеши. Газовая плита у нас старенькая, пока чайник вскипит, пока ты кофе заваришь... А я еще чуток вздремну, четверть часа или даже больше. Мама тебя пирожками угостит с ливером. Хотя нет, ты же за фигурой следишь. Это мне не страшно, ем все, что душа возжелает.

— А-а-ааа-й! — с диким воплем взлетаю я с кровати.

Ну нельзя же быть такой жестокой!

Ленка заливисто хохочет.

Еще бы! Вид мокрой курицы кого угодно рассмешит. Чайку ей, видишь ли, захотелось. Как же, дождешься от нее! Ладно из чайника окатила, могла и целым ведром удружить. С нее станется.

— Ленка, ты сволочь! — продолжаю возмущаться я, пытаясь отжать волосы.

— Ань, у нас времени в обрез! — безапелляционно отрезала подруга. — До завтра надо срочно найти кучу денег.

— Сколько? — дрогнувшим голосом уточнила я.

Все ясно — гениальная идея вновь посетила прелестную головку моей лучшей подруги. И как водится — без стука. Прошлый раз это были 'вареные' джинсы. Ленка выгребла наличность из своих сусеков, выпотрошила без остатка экономную меня, и ухнула всю эту дикую прорву денег в очередную аферу. Честно говоря, задумка была неплоха, но, видно, переборщили мы с белизной, и ткань поползла под утюгом, как тараканы от дихлофоса. Заработали, что называется.

— Сколько? — безнадежно повторила я, опускаясь на кровать.

— Много, — ободрила Ленка, присаживаясь рядом и обнимая меня за плечи. — Почти пять тысяч.

Я истерично всхлипнула. Она окончательно сошла с ума! Да за такие деньжищи машину можно купить. Старенькую, но все-таки. А мне с моей зарплатой три года горбатиться. Если святым духом питаться.

— Ты чокнутая! — убежденно озвучила я и так известную нам обеим истину.

— Есть маленько, — не стала спорить подруга, задумчиво покусывая красиво очерченные губы. — Но на этот раз дело верное и как раз по твоей части.

По моей — это значит юриспруденция и финансы. Серые мышки, вроде меня, выбирают именно такие профессии. Ленку в это болото на аркане не затащишь, у нее другой склад ума — дерзкий, но легкомысленный. И характер под стать.

— Рассказывай все до самой последней мелочи, — жестко потребовала я.

Ленка откинула назойливую челку с ярко-синих глазищ, прищурилась хитро и загадочно улыбнулась.

— Через неделю едем в Югославию.

— Куда-куда? — опешила я от неожиданности.

— Это на Балканах, если ты вдруг не знала — язвительным смешком отозвалась подруга. — У тебя по географии что было?

И замолчала, наслаждаясь произведенным эффектом. Вообще-то, границы уже давно открыты. Это раньше, чтобы поехать куда-нибудь в Болгарию, надо от десятка инстанций одобрямс получить, но в последние годы с этим намного проще. Однако, мысль отправиться в дорогущий заграничный тур мне лично в голову прийти не могла. На дубленку бы новую к зиме скопить.

— Чокнутая! — утверждаюсь я окончательно в диагнозе. — Скажи на милость, какого лешего тебя потянуло в загранку? Да еще в Югославию. Ничего попроще найти было нельзя?

— В этом-то все и дело, — назидательно задрала указательный палец подруга. — Нам с тобой нужна именно Югославия..

— Или ты перестанешь разговаривать загадками, или я тебя прибью!

Меня трудно назвать железной леди, но когда надо, я умею настоять на своем. И обещания свои всегда выполняю. Ленка это знает. С непритворным испугом покосившись на угрожающий тапочек в моей руке, она выпалила скороговоркой:

— Госбанк начал обмен валюты для выезжающих в капстраны по льготному курсу. Об этом еще никто практически не знает, только посвященные.

Что еще за льготный курс? Первый раз о таком слышу. Память услужливо подсказала: официально доллар стоит шестьдесят копеек.

— Ну?! — нетерпеливо подстегнула я ее.

— Баранки гну! — огрызнулась подруга. — Ты чего тупишь? Югославия приравнена к капстранам, соображай быстрей.

— Курс какой? — начала доходить до меня ее затея.

— Чуть меньше шести рублей за доллар. Меняют на две тысячи деревянных, выходит около трех с половиной сотен зеленых на руки.

Ленка с победным видом оглядела меня. Лихорадочно подсчитав в уме разницу (чего там считать-то — у черных менял доллар шел по восемнадцать рублей), я потрясенно охнула:

— Зашел в банк, купил валюту, вышел за ворота и продал в три раза дороже? Это кто ж такую кормушку открыл?

— Нашлись умные люди, — насмешливо хмыкнула Ленка. — Все для блага советского человека... Тетка говорит, что месяца три менять будут точно. Пока некоторые ответственные товарищи всю свою деревянную наличность на забугорные счета не переведут. Для этого и придумали этот фокус с льготным курсом — не могут же они производить обмен исключительно для себя любимых. Не забывай: у нас нынче гласность, пресса сразу вой поднимет.

Ленкина тетка занимала немалую должность в нашем областном отделении Госбанка СССР, и информацией владела недоступной простым смертным. Она и меня обещала со временем пристроить на тепленькое местечко. Скорей бы уж. В моей шарашке ОБХСС третий месяц безвылазно сидит, накроется, видать, контора медным тазом.

— Будем покупать путевку в Югославию? — деловито осведомилась я.

— Турпоездка не катит, там обмен копеечный, — отрицательно покачала головой Ленка. — Нужен частный вызов.

— И где мы его возьмем? У тебя есть знакомые юги?

Ленка, заговорщицки оглянувшись на дверь спальни, с гордым видом извлекла из сумочки сложенный вдвое листок бумаги.

— Взгляни, у знакомого барыги за пятьсот рублей последний отхватила. Как только узнают об обмене, он других денег стоить будет.

Внутренне содрогаясь от объявленной цифры (зимние сапоги можно финские за эту сумму купить), я бережно развернул плотный лист лощеной бумаги. С левого уголка на меня скалилась цветная физиономия типично славянской внешности. Ничего так, симпатичный мужчина.

— Деян Младович, — чуть ли не по слогам продираюсь я сквозь рукописный латинский шрифт, и в недоумении верчу бумажкой. — Это что за фигня?

— Это и есть вызов, — безмятежно промурлыкала Ленка. — Сейчас в темпе вальса собираем бумажки и после обеда дуем в ОВИР... Нас там уже ждут.

У Ленки везде куча знакомых. Я с давно привычной завистью покосилась на подругу — еще бы, при ее-то внешности грех не обзаводиться полезными людьми.

— Чего молчишь? Собирайся скорей, время не терпит!

— Но вызов всего один, — спохватилась я. — Где еще возьмем?

Ленка беспечно махнула рукой:

— Не бери в голову, в него можно четверых вписать.

Во мне моментально проснулся холодный, расчетливый финансист.

— Госбанк меняет валюту на каждого выезжающего? — вкрадчиво уточнила я.

— Ну? — нетерпеливо заерзала подруга, не понимая, к чему я клоню.

— Тогда зачем вписывать в вызов двоих, если можно вписать четверых? — елейным голоском просветила я ее. — Возьмем паспорта родителей, и купим валюты на восемь тысяч рублей. Деньги займем у твоей тетки на полчаса и, выйдя из кассы, продадим менялам часть по рыночному курсу, чтобы покрыть долг. В сухом остатке получим открытую визу в капстрану и около штуки свалившихся с неба долларов. После чего едем в Югославию, покупаем там вызова и повторяем операцию.

— Анька, ты чудо! — взвизгнула от восторга Ленка, чмокнув меня в щеку. — Я всегда говорила, что ты прирожденный капиталист. Нет, это же надо до такого додуматься: на пустом месте заработать кучу денег! Я-то думала — смотаемся в Белград, мир посмотрим, прибарахлимся немного.

— Без этого никак, — покладисто кивнула я. — Шоппинг — это святое, а мир никуда не денется. Тысячелетия стоит, не меняясь.

— Философ... — насмешливо фыркнула подруга и бросила в меня подушку: — Хватит разглагольствовать, умывайся и полетели — нас ждут великие свершения.

Полетели... Мне сразу же вспомнился мой призрачный дракон. Жалко, он такой хорошенький! Озорной, как щенок, ласковый, словно котенок, и свирепый, когда дело доходит до хорошей драки. Как он там без меня? Мысленно показав подруге язык — ей никогда такие сны не снятся, пусть завидует! — я вздохнув направилась в ванную. Да, давно требующий ремонта совмещенный санузел рядом не стоял с великолепием подземных бассейнов правящего дома Лори. Хочу обратно в сказку!

В сказке хорошо, нет слов. Скатерти-самобранки, ковры-самолеты, из ларца народец расторопный лезет, в лепешку расшибается. В обычном мире все ножками, да головой собственной добывается. За один кокетливый взгляд и обещание привезти импортную шмотку очередной Ленкин воздыхатель (целый замначальника паспортно-визовой службы) за пару часов оформил нам загранпаспорта. Утром следующего дня мы держали в руках новенькие хрустящие доллары.

— Мы богачки! — безапелляционно заявила Ленка, оценивающим взглядом провожая новенькую, цвета 'мокрый асфальт' вазовскую 'восьмерку'. — Билеты я заказала, едем покупать 'дюймовочки'.

— Чего покупать? — пришла я в немалое изумление.

— Игрушка такая детская, — отстраненно поведала подруга. — Еще нужно взять шарики, спички и парочку биноклей. Октябрятские значки купим в 'Союзпечати', сверла мне шурин обещал с завода вынести. 'Посольскую' и черную икру я двоюродной сестренке в обкомовский буфет заказала... Что-то еще забыла, никак вспомнить не могу.

Я окончательно выпала в осадок.

— Лен, а зачем нам все это?

Мой испуганный шепот желаемого воздействия не произвел. Бормоча что-то себе под нос и загибая поочередно пальцы, Ленка решала в уме какую-то неизвестную мне задачу. Спустя несколько томительно долгих мгновений она облегченно выдохнула:

— Вспомнила! Противогазами надо запастись.

— Это еще на кой ляд? — простонала я, уже ничего не соображая.

Ленка прыснула от смеха.

— Чтоб уроды всякие по дороге не приставали.

... Уроды пристали сразу же, едва поезд тронулся с Киевского вокзала. Только мы успели рассовать свои баулы по закуткам спального купе, как в дверь просунулась небритая физиономия. Окинув жадным взглядом соблазнительную фигурку в легкомысленном платьишке (не мою, естественно!), дитя гор похотливо облизнулось.

— Здыравствуйте, дэвушки!

— До свидания! — не замедлила отбрить его Ленка.

Джигит не стушевался. Почесав растопыренной пятерней густую поросль, лезущую на белый свет из-под расстегнутой до пупа рубахи, он радостно известил:

— Едем!

— Да не может быть! — искренне восхитилась Ленка. — И куда, скажи на милость?

— Туда, — неуверенно махнул джигит рукой в сторону Москвы.

Сложив губы бантиком, Ленка сокрушенно покачала головой.

— Вы, товарищ, не на тот поезд сели, — озабоченным голосом произнесла она. — Наш вагон движется в противоположную сторону.

— Нэ врешь? — не на шутку озадачился джигит.

— Мамой клянусь! — щелкнула себя по зубу Ленка и, подумав немного, для убедительности провела большим пальцем по горлу.

Дитя гор торопливо заскрипело лакированными штиблетами куда-то вглубь вагона. Вскоре донеслись гортанные возгласы, сопровождаемые — воображение мигом дорисовало эту картину! — яростным размахиванием рук.

— Закрой дверь на защелку, иначе покоя не будет, — приказала мне подруга и, сладко зевнув, калачиком свернулась на нижней полке. — Давай вздремнем чуть-чуть, вымоталась я за эти дни.

Наскоро ополоснув лицо (какая все-таки красота эти импортные вагоны!), я шепотом позвала:

— Ле-ен!

— Чего тебе? — сонно буркнула подруга.

— А там красиво?

— Где?

— За границей.

В отличие от домоседливой меня подруга уже дважды выезжала за рубеж.

— Как в Большом театре.

— Это как? — опешила я.

— Кругом чистота, все блестит, и в буфете пиво чешское наливают... Спи давай, не приставай.

Поспать нам не дали. Убаюкивающий перестук колес прервался настойчивым стуком в дверь — пришел проводник проверять билеты. Следом за ним нарисовались подозрительные личности, языком жестов предлагавшие игральные карты фривольного содержания. Затем визгливый голос у самой двери долго предлагал отведать жареных цыплят всему вагону разом и каждому купе по отдельности. И стоило нам вздохнуть с облегчением, как ломкий басок с властными интонациями приказал немедленно открыть купе.

— Достали! — резюмировала Ленка и, рывком сдвинув створку, сердито бросила в лицо лопоухому сержанту милиции: — Чего надо?

— Вы почему, гражданочка, пассажиров обманываете? — нахмурил брови белобрысый паренек, пытаясь принять строгий вид.

От него явно попахивало неплохим коньячком.

— Мамой клялся, — обиженно поддакнул из-за плеча давешний джигит.

— И вы из-за этого нас разбудили? — возмутилась Ленка.

— А вас как зовут? — неожиданно расплылся в широкой улыбке сержант.

Ленка среагировала моментально.

— Марфа я... — и наивно хлопнув ресничками, манерно протянула руку: — Марфа Васильевна.

Сержант смущенно прокашлялся, бросив на меня быстрый взгляд, и осторожно пожал кончики пальцев.

— А как вы, Марфа Васильевна, смотрите на...

— Отрицательно! — резко оборвала его Ленка.

Преображение пушистого котенка в разгневанную львицу произошло мгновенно. Сержант шарахнулся в сторону.

— А...

— А об этом не может быть и речи!

— Но...

— Тем более! — цыкнув на испуганно отпрянувшего кавказца, она ласково спросила у паренька: — У вас все, товарищ генерал? Или еще вопросы имеются?

Сержант смутился окончательно. Потоптался на месте, обернулся за подмогой к джигиту и, так ее и не дождавшись, безнадежно махнул рукой. Попытка познакомиться провалилась с треском. Свалили. Через час нарисовались снова. Бравый сотрудник (еще более поддатый) важно предупредил:

— Сидите в купе и не высовывайтесь. В поезде орудует банда опасных преступников... — шумно икнув, он ткнул пальцем в грудь пошатывающемуся джигиту. — Мы их сейчас вместе с народным дружинником брать будем... Спите спокойно граждане, ваша милиция нас бережет.

Джигит, гордо выпятив грудь, с довольной физиономией поведал:

— Цыгане в прицепной вагон шумят... Рэзать будем.

— Вояки! — презрительно фыркнула им в след Ленка. — Смотрите, чтоб самих на шашлык не пустили.

Не успели они уйти, как пришлепал проводник. Похмельным взором окинув купе, он вальяжно заявил:

— Я вас записал.

— Куда? — хором спросили мы, начиная потихоньку звереть от этого проходного двора.

— Не вздумайте стекла бить, — сделав отметку у себя в планшете, он хмыкнул, созерцая офигевающих нас, и пояснил: — Кондиционер не работает. Вагон импортный — окна открываются только в проходе. В вашем купе все стекла целые... Уже нашлись умники — разбили и говорят, что так и было.

Мы переглянулись. Солнце припекало нещадно, и перспектива париться в душегубке нас не прельщала абсолютно.

— Придется всю дорогу ехать с открытой дверью, — с грустью констатировала Ленка. — И наблюдать бесконечный парад придурков.

Сержант вернулся через полчаса. Засунув взлохмаченную голову в купе, он озабоченно пробормотал:

— Я у вас штык-нож не оставлял?.. Нет?.. Куда же он подевался?

Следом ввалился джигит, удручено поведав:

— Цыгане нож и штык у менты сперли. Начальник сказал, что если он их не найдет...

Передав дословно речь неведомого нам начальника, он исчез, оставив после себя стойкий аромат овечьего стада.

В Брянске в вагон ввалились три бородатых здоровяка с мопедами. Сверкающая лаком мототехника в их огромных лапищах казалась игрушечной.

— Через автомобильную таможню самоходом пойдут, — объяснил всезнающий проводник, пряча в бездонный карман право на провоз негабаритного груза. — На мопеды номера не нужны. В Дебрецене продадут их мадьярам, напишут заявление в полицию об угоне, чтобы на обратном переходе проблем с декларацией не было, и дело в шляпе.

Картина 'Три богатыря верхом на мопедах пересекают государственную границу СССР' вызвала у нас приступ гомерического хохота. Советский человек неистощим на выдумки. И законы для него не преграда.

К вечеру жара стала нестерпимой.

Один из богатырей деликатно постучал в приоткрытую створку.

— Девчонки, водочки отведать не желаете? Киевская, с перчиком.

Ленка выразительно покрутила пальцем у виска.

— Зря, — без тени сожаления констатировал здоровяк. — Водка — это лучшее в мире средство от жары. Сто грамм и ты в раю.

Проводив взглядом удаляющегося богатыря, Ленка задумчиво произнесла:

— Возможно, он и прав. У меня от этого пекла уже мозги плавятся.

— Подумай об утре, — напомнила я ей о возможных последствиях.

— Об утре остается только мечтать, — вздохнула подруга. — Давай спать укладываться, может быть удастся вздремнуть.

Сон и не думал приходить, до смерти напуганный непрекращающимся адом. Веселья добавляли странные звуки, доносящиеся сквозь тонкую перегородку из соседнего купе.

— Это террористы, — высказала предположение Ленка. — Вагон на части разбирают.

Срочно вызванный проводник снисходительно пояснил:

— Товар прячут от таможни. Если снять обшивку, в вагоне слона спрятать можно. Кстати... — порывшись по карманам, он извлек связку железнодорожных ключей. — Купите, недорого продам.

— Нам без надобности, у нас все в пределах квоты, — неуверенно заявила Ленка.

— Ну-ну... — насмешливо хмыкнул проводник и, скрывшись из глаз, постучал в соседнее купе.

Приглушенное бормотание, хлопок ладони о ладонь, шелест ассигнаций и негромкое звяканье ключей. Сделка состоялась. Теперь вагон активно разбирался с двух сторон. Будем надеяться, что не развалится на ходу.

Заснули мы лишь под утро, убаюканные крохотной предрассветной прохладой.

Глава вторая

Эту часть Берлина я знала плохо. Можно сказать, совсем не знала. Измученный бессонницей постовой простуженным голосом подсказал, где находится ближайший телефон. Хозяин маленькой булочной, равнодушно отмахнувшись от робко предложенной мелочи, молча водрузил на прилавок допотопный аппарат.

— Это я, — без предисловий произнесла я в трубку, услышав до боли знакомый, родной голос.

Сердце забилось в беспричинной тревоге. Так всегда бывает, попыталась успокоить я себя. Когда до цели остается последний шаг, боязнь провала накатывает с утроенной силой.

— Я слушаю, — бесстрастно произнес мягкий баритон.

'Это я, милый!' — захотелось разрыдаться вдруг в трубку. — 'Забери меня скорее отсюда!'.

С трудом подавив рвущийся наружу всхлип, я как можно спокойнее сказала:

— Я достала настоящий бразильский кофе. Как его вам передать?

Операция, длившаяся почти полгода, закончена. Секретные документы Генштаба вермахта у меня на руках. Отдать их связному и моя миссия завершена. О том, что в роли связного будет мой любимый, я узнала только сегодня утром.

— Где вы сейчас находитесь? — голос прозвучал с едва уловимым напряжением.

— На углу Фридрихштрассе и... — я беспомощно взглянула на булочника.

— Фридрихштрассе и Унтер ден Линден, — быстро подсказал мне хозяин.

— Унтер ден Линден, — послушно повторила я в трубку.

— Ждите там и никуда не уходите! — властно приказал родной голос. — Я отправлю за вами автомобиль, он заберет вас через четверть часа.

Связь прервалась. Вот и все, теперь остается только ждать. Вытерев ладошкой вспотевший лоб, я устало опустилась на одинокий стул. Поспеши, милый, нет сил больше терпеть! Если бы ты знал, как я по тебе соскучилась! Глаза закрылись сами собой — так легче воскресить в памяти любимый облик, такой далекий и одновременно близкий.

— Приготовьте паспорта для пограничного контроля! — кто-то бесцеремонно потряс меня за плечо.

Я с трудом открыла слипающиеся веки. Хозяин булочной испугано жался в углу, пытаясь слиться с серой, выложенной из ноздреватого песчаника стеной. Трое эсэсовцев с равнодушно-брезгливыми лицами выжидающе смотрели на меня.

— Какие паспорта? — ошеломленно пробормотала я. — Какой пограничный контроль?

— Совсем от жары с ума посходили! — высоким бабьим голосом заверещал худой, болезненного вида эсесовец. — Весь вагон перепился, никто ничего не соображает.

Резко вскочив со стула — бежать, немедленно бежать! — я больно ударилась о низкий потолок булочной. Патруль поплыл в глазах, размазываясь очертаниями и сливаясь в единое целое. Вместо черных мундиров тайной полиции передо мной синело смутное пятно.

— Вы из абвера? — глуповато осведомилась я, отчаянно сдерживая зевок.

— Штирлица насмотрелась, — понимающе кивнула крашеная в ярко-рыжий цвет безобразно толстая проводница, подслеповато щуря воспаленные глаза. — Давай, девонька, просыпайся. К границе подъезжаем.

Бормоча под нос что-то нелицеприятное, она всесокрушающим ледоколом выплыла из купе, едва не снеся при этом хлипкую зеркальную перегородку. Интересно, ее сменщик спит с ней? И если нет, то где он от нее прячется? В штабном вагоне?

— Опять сон? — с нескрываемой завистью спросила Ленка. — Где на этот раз путешествовала?

— В шпионские игры игралась, — недовольно буркнула я, возвращаясь к серым будням.

— Везет тебе! — мечтательно вздохнула подруга, пилочкой убирая заусенец на маникюре. Таких идеальных ногтей у меня даже во снах не бывает. — А мне только уроды всякие в кошмарах жутких снятся... — Бр-р! — вздрогнула она всем свои стройным телом.

Таможня застала нас во всеоружии: идеальный порядок в купе, ослепительная Ленка, и невидимая на ее фоне я. Мельком проверив содержимое наших сумок, молодой симпатичный таможенник грустно похлопал васильковыми глазами:

— Придется вам сойти, девчонки. Оптика запрещена к перемещению через границу, да и сверла не входят в перечень товаров, разрешенных к беспошлинному вывозу.

— А может... — Ленка многозначительно оборвала фразу, одарив молодого человека своим неотразимым взглядом.

Таможенник вздохнул — искренне, тяжело.

— Не могу, — честно признался он, с сожалением разводя руки в стороны. — Комитетская проверка из столицы вторую неделю безвылазно сидит, уже пятерых наших под монастырь подвели.

— И как нам быть теперь? — хором огорчились мы.

— Ничего страшного, — подбодрил он нас. — Продадите местным перекупщикам запрещенный к вывозу товар, вам хорошую цену дадут. В наших краях все более-менее стоящее уже давно вывезли, так что проблем не будет. Через три часа подойдет электричка из Будапешта, как раз на нее и успеете.

— Электричка? — переспросила я. — А проезд рублями можно оплатить?

Тратить драгоценную валюту не хотелось. Таможенник рассмеялся.

— У вас билеты до Белграда с открытой датой, можете хоть на каждой станции выходить. Только когда обратно будете возвращаться, не забудьте в Будапеште сделать отметку в нашей военной комендатуре — без нее в вагон не пустят.

Мы переглянулись — наш вояж оказался не так прост, как казалось поначалу. Последовав дельному совету, мы продали сверла пронырливому типу прямо на вокзале (да и черт с ним, с этим металлоломом!.. небольшая сумочка весила больше, чем весь остальной багаж вместе взятый), но от биноклей избавляться Ленка наотрез отказалась.

— Микроскоп купи, — ехидно посоветовала она дельцу, пытавшемуся за бесценок выудить у нас оптику. — Будешь в него прыщи свои на ночь рассматривать.

Сменив платья на расклешенные юбки, не по жаре плотные и длинные, мы бинтами примотали валютный дефицит к ногам. Все бы ничего, но походка при этом стала как у пьяного моряка лет десять не ступавшего на сушу. Сердобольная старушка, торговавшая квасом на привокзальной площади, прослезилась, глядя на нас горемычных. И за две кружки живительного напитка взяла с нас, как за целую бочку — ржавую, в грязных потеках. От расстройства, надо полагать.

Усталый плешивый таможенник — смена подходила к концу — лениво поковырялся в нашем багаже, хмыкнул при виде октябрятских значков, без зазрения совести положил в карман баночку с черной икрой и пренебрежительно махнул рукой. Проходите, не задерживайте. Пограничный контроль прошли за полминуты: наш погранец от души шлепнул печатью по паспорту, передал его в руки своему венгерскому коллеге и... И мы на чужой земле.

Миновав невысокую стойку, делящую зону контроля на две части, я сделала свои первые шаги по загранице. Два венгерских пограничника, расслабленно потягивающие пиво из баночек на лавочке у выхода, заржали во все горло, показывая пальцами куда-то мне за спину. Я, замирая от страха, обернулась. Следом за мной волочился из-под юбки двухметровый кусок белоснежного медицинского бинта. Душа ухнула в пятки: все, сейчас меня арестуют!

— Пойдем скорее в туалет, отвяжем бинокли, иначе вся граница со смеха умрет, — потянула меня за локоть Ленка. — И не дрожи ты так, мы уже в другой стране.

Плешивый таможенник проводил нас тоскливым взглядом. Упорхнули птички.

— А как же венгерская таможня? — испугано пискнула я. — Они все видели... Ленка, меня точно посадят!

Силком втолкнув меня в чистенькую, отделанную розовым кафелем комнату, подруга яростно зашипела:

— Не болтай ерунды! До венгерской таможни еще полчаса на электричке пилить, а их погранцам это глубоко фиолетово... Ты юрист или где?

Я неслышно выдохнула. Юрист-финансист... Когда страху натерпишься, из головы все моментально вылетает, не задерживаясь. Нет, больше никакой контрабанды! Честное пионерское.

Не знаю, откуда Ленка выяснила эти подробности, но к венгерской таможне мы подъехали ровно через полчаса. Справа за окном виднелось длинное приземистое здание вокзала, куда и потянулись наши 'челноки', волоча за собой похудевшие после родной таможни баулы.

— С тобой, копуша, мы как всегда последними в очереди будем, — подстегнула меня Ленка, приплясывая от нетерпения.

У выхода из вагона со скучающим видом подпирал фонарный столб местный таможенник.

— Сядь, не мельтеши, — негромко приказал ей накаченный, бритый наголо парень, всю недолгую дорогу дремавший напротив нас. — Мадьяры проверяют только наших и румын, иностранцы из вагонов не выходят... На задних лапках перед ними ходят, — он презрительно сплюнул на пол электрички.

— Думаешь, за буржуинов сойдем? — моментально ухватила суть Ленка, опускаясь на лавку.

Парень отрицательно покачал головой.

— У них глаз наметанный, этот фокус уже не катит... По-другому сделаем.

Идея оказалась столь же проста, сколь и гениальна. Дождавшись момента, когда венгр прошел к соседнему вагону, мы спрыгнули на перрон по левую сторону электрички. Железная змея состава надежно прикрыла нас от бдительного ока местной таможни. Через десять минут электричка со скоростью пешехода двинулась вперед. Вместе с ней побрели и мы. Проехав триста метров состав, скрипнув тормозами, встал. Вскоре из здания вокзала появились первые счастливчики. Подождав, пока они не войдут в вагон, вернулись на свои законные места и мы.

— Огромное девичье спасибо тебе, таинственный незнакомец! — Ленка от души чмокнула его в щеку. — Даже не знаю, что бы мы без тебя делали!

— Да ладно... — засмущался незнакомец и одарил нас еще одним, поистине царским подарком: — Если братва наедет в Будапеште, скажете, что от Алика из Бугульмы... Проблем не будет.

— Вообще-то, мы в Белград едем, — осторожно пояснила Ленка.

Алик презрительно скривил губы.

— Нечего там делать! — рубанул он рукой по воздуху. — Юги цену за товар дают, конечно, больше, чем мадьяры, но таможня у них свирепствует почище нашей. И закон новый недавно ввели: если нет с собой двухсот долларов, разворачивают без разговоров. Им не нравится, когда валюта уходит из страны.

— У нас есть доллары, — брякнула я и моментально удостоилась уничижительного взгляда подруги.

Рассказывать первому встречному попутчику о надежно спрятанных в... словом, держи язык за зубами! — именно так следовало расценивать молчаливый посыл.

Оглядев нас внимательным взглядом, Алик задумчиво произнес:

— Ладно, слушайте, что надо делать. Если покажете доллары югам, в страну они вас пустят, но заставят поменять на динары по официальному курсу. При обратном обмене вы потеряете почти по пятьдесят зеленых. Если менять на черном рынке, потери будут меньше, но очень легко нарваться на фальшивку ... Кстати, нафига вы их вообще с собой взяли? Нормальные люди товар за границу везут, чтобы валюту заработать, а вы ее с собой тащите.

Мы смущенно переглянулись. И в самом деле — зачем? Нам их дали, мы и взяли.

— Это ваши дела, — усмехнулся Алик. — Слушайте дальше. Когда приедете в Субботицу, скажете погранцу, что забыли валюту дома...

— И он поверит? — насмешливо улыбнулась я.

— Они всему верят, как дети малые, — рассмеялся наш попутчик. — Но в страну вас все равно не пустят. Погранец заберет ваши паспорта и отправит погулять до прихода обратной электрички. После чего вы спокойно отправляетесь на местный рынок и продаете все ваше барахло.

— А паспорта? — уточнила Ленка. — Как мы их обратно заберем?

— Ерунда! — сплюнул сквозь щербинку в зубах Алик. — Эти лохи сами разводятся, им хоть что втирай. Погуляли, пиво попили, знакомых встретили... Любую лапшу им на уши развесите, проканает за милую душу.

— А в полицию нас не заберут? — не унималась Ленка.

— Если больше недели будете пропадать, тогда таможня передаст ваши паспорта в местную управу. А так — гуляйте смело!

Все прошло, как и предсказывал наш благодетель. Покрутившись полдня на вокзале в Будапеште, поглазев с открытым ртами на изобилие в местных киосках, мы сели на белградскую электричку. Ровно в полночь подъехали к Субботице. Югославский таможенник брезгливо покрутив в руках 'дюймовочку', кивнул на объемистую сумку:

— Что там?

— Спички, — пискнула я.

— А там? — волосатый палец указал на старенький походный рюкзак.

— Шибицы, — блеснув познаниями в языке, вмешалась Ленка.

Таможенник со страхом перевел взгляд на большой клетчатый чемодан.

— И здесь шибицы?

Мы красноречиво промолчали.

— Доллары есть? — с надеждой в голосе спросил он.

— Дома забыли, — в один голос ответили мы.

Дрожащими от возмущения пальцами он спрятал наши паспорта в карман и хрипло приказал:

— Утром — обратно в Венгрию! Поезд прибудет в шесть, зал ожидания покидать запрещено... Вам все ясно?

Ага, так точно товарищ командир! Все исполним в лучшем виде.

Выскользнув из здания таможни, мы бегом устремились в ближайший переулок. Тот, что потемнее. Конечно, бегом — это сильно сказано. С нашими баулами такой номер не пройдет. Но пыхтели старательно, от души. Два квартала мы изображали вьючный караван, пока Ленка обессилено не рухнула на рюкзак:

— Все, больше не могу!

— Вроде оторвались, — тяжело дыша, неуверенно предположила я.

— От кого? — выдохнула подруга.

— От погони.

Секунду спустя окрестности содрогнулись от истеричного хохота. Только законченным трусихам вроде нас могла прийти в голову дикая мысль бежать без оглядки подальше от вокзала. Граница пройдена, чего бояться? Сама собой проявилась насущная проблема: в какой стороне находится рынок? Поплутав около часа по ночным улицам, мы наткнулись на припозднившегося аборигена, с меланхоличным видом потягивающего пиво на безлюдной автобусной остановке. Его мы и взяли в оборот.

— Рынок? — переспросил он.

— Да-да, — подтвердили мы. — Базар.

— Не понимай, — огорченно развел он руками.

М-да, юг нам попался необразованный. Ленка повторила вопрос по-немецки. Абориген отчаянно замотал головой: не понимай. Я с грехом пополам родила несвязанную фразу по-английски, объяснив наш маршрут от вокзала до здесь. Югослав оживился при звуках знакомого слова, радостно вопросив:

— Стилл-уэй?

— Я-я, стилл-уэй, — раздраженно повторила я.

— Железничка дорога там, — махнув рукой куда-то в темень, славянский брат поспешно слинял.

— Обратно до вокзала я не доберусь, даже не мечтай, — вздохнула Ленка. — Ноги не держат и руки отваливаются... Давай прямо здесь переночуем.

— Где здесь? — поразилась я. — На остановке?

— Есть другие предложения? — вопросительно приподняла бровь подруга. — Пятизвездочных отелей поблизости я не вижу. Утром приедет мудрый автобус и отвезет нас в тридевятое базарство.

Поерзав на жесткой скамье, я пристроила под голову сложенную вчетверо куртку и закрыла глаза. Сон пришел без промедления. Яркий, насыщенный... как обычно. Просторная светлая комната, высокие арочные окна, занавешенные тяжелыми портьерами, начищенный до блеска паркетный пол и чей-то монотонно бубнящий голос.

Я быстро оглядела себя. Интересно, чья роль мне досталась на этот раз? Пикантности добавляло то обстоятельство, что я точно понимала — это сон. Класс! Такого еще никогда не было в моих призрачных приключениях. Значит, можно оторваться по полной, зная наперед, что мне ничего не будет.

Итак, что мы имеем. На мне странного покроя теплый халат, грубые ботинки и косынка из плотной ткани, завязанная на манер пиратской банданы. Справа стоит толстый дядька с печальными глазами. На нем синий мундир, перетянутый кожаными ремнями, на боку висит револьвер; крепкая веснушчатая рука лениво поглаживает рукоять сабли. Я арестантка? Весело, ничего не скажешь.

Я покосилась налево. Рядом со мной клевал носом самодовольный хлыщ с напомаженными усиками. Почувствовав мой взгляд, он встрепенулся и, приняв деловой вид, раскрыл лежащую на коленях книгу. Краем глаза я машинально ухватила витиеватую печать первой страницы:

ОГЛАВЛЕНIЕ

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ

Сводъ Законовъ о Состоянiяхъ

Книга первая

О разныхъ родахъ состоянiй и различiи правъ, имъ присвоенныхъ.

Супер! Мне снится эпоха, которой я грезила всю свою несознательную девичью жизнь. Галантные кавалеры, блеск столичных салонов, великолепие придворных балов и умопомрачительные наряды высшего света. И главное, все выглядит настолько настоящим, что просто дух захватывает.

— Бу-бу-бу... — прервал мои восторги усилившийся бубнеж.

Я подняла глаза. Прямо передо мной, на возвышении, за массивным столом, обтянутым зеленым сукном, чинно восседала судейская коллегия. Строгие мундиры, воротники с золотым шитьем и сонные физиономии. Раз коллегия — значит апелляция или кассация. Председательствующий — пышущий здоровьем толстячок со смешными бакенбардами и умным, слегка ироничным взглядом — отложив в сторону лист бумаги, неуклюже поднялся с места.

Суд удаляется на совещание! — бойко возвестил молодой человек с унылым отвислым носом на породистом лошадином лице.

Судебный пристав, услужливо подсказала память.

Привычная сила подняла меня на ноги. Сзади дружно загрохотали стулья. Я быстро оглянулась за спину. Интересно, что такого я здесь натворила? На обыденный процесс зал битком не набивается. Еще и журналистов тьма. Вон и фотографы ютятся у окна, все по-взрослому.

— Не подскажите в чем суть, коллега? — шепотом спросила я у зевающего украдкой хлыща.

Мой присяжный поверенный (а кто же еще это может быть?), бросив на меня полный ужаса взгляд, шарахнулся в сторону.

Странно, чего это он такой дерганный?

Жалко зеркала под рукой нет, вдруг я Квазимодо в женском обличии? Если так, то это плохой сон.

Ленка, разбуди меня немедленно!

Суд удалился.

Зал оживленно загомонил, рассаживаясь по местам.

Смуглый паренек еврейской наружности громким шепотом принялся обсуждать цены на шерсть со своим соседом, дородным купцом, одетым в темно-синий сюртук.

Надо полагать, это у нас господа присяжные.

Справа от них худой, длинношеий отставной военный, если судить по выправке и мундиру, слева — важный господин с высокомерным взглядом и презрительно оттопыренной нижней губой.

Статский советник, не иначе.

О, прямо по курсу и конторка товарища прокурора виднеется. Все-таки, что я натворила? И куда делся мой адвокатишка? Или он в эту назойливую осу превратился, что жужжит беспрестанно над ухом?

— Встать, суд идет! — прервал мои размышления судебный пристав, и звучно шмыгнул носом. Для солидности, надо полагать.

Зал снова задвигал стульями, дружно поднимаясь на ноги. Председатель, близоруко отодвинув от себя листок, начал монотонно зачитывать приговор:

— Суд, заслушав свидетелей... бу-бу-бу... изучив донесения сыскного отделения... бу-бу-бу... проверив материалы судебного следствия... бу-бу-бу... выслушав доводы обвинения и защиты, постановил признать виновной в следующих проступках девицу Анну Лазович, двадцати двух лет от роду, урожденную Варшавской губернии...

Эй, господа хорошие! А меня кто-нибудь спросил? Дайте хоть последнее слово сказать... Ну что за сон такой неправильный. Я так не играю! И оса еще эта противная! Ну что за богомерзкое насекомое. А ну кыш отсюда, пернатая!

— ... Мещанского сословия... бу-бу-бу...православную... бу-бу-бу... увечную немотой от рожденья...

Это кто немая? Я немая?! Да я вам сейчас такого наговорю!

— ... Руководствуясь статьями... бу-бу-бу... и циркулярным письмом товарища министра внутренних дел от третьего мая сего года...

Черт, надо было меньше факультатив по дореволюционному праву прогуливать! Я же вашего судопроизводства совсем не знаю... А-а, была не была! Пойдем зыбкой тропой аналогии права. Чего мне терять, в конце-то концов?! Подумаешь, испорченный сон. Насмотрюсь еще, какие мои годы. Да и вообще, чем не приключение?

— Ваша честь! — злая сила подбросила меня с места.

В зале воцарилась гробовая тишина. Честно говоря, прерывать судью себе дороже. Но другого выхода у меня нет. Как только молоточек в руках у председателя суда опустится на подставку с двуглавым орлом, пиши — пропало.

— Ваша честь! — как можно тверже повторила я, машинально отметив проблеск интереса в глазах председательствующего. — Суды, принимая решения, руководствуются указами Его Императорского Величества, Сводом законов Российской империи и директивами Правительства... Письма товарища министра внутренних дел, равно как и телефонные звонки, источниками права не являются по определению и судом приниматься во внимание не должны.

Мерзкое ярко-желто-полосатое насекомое, сделал полный оборот над лысиной старичка священника, замершего с отвисшей челюстью, коварно спикировало мне на шею.

Мамочка, как больно! С детства боюсь этих тварей. Что за гадская живность эти осы. И почему я чувствую боль?! Я же сплю. Ле-е-еенка, разбуди меня скорее!

Глава третья

Деян

Матушка моя, Софья Петровна, пребывая в непраздности, балы и салоны посещала, тем не менее, исправно. Будучи на седьмом месяце, в капризе своем отправилась на воды меланхолию лечить, возраженья врача нашего, Афанасия Павловича, легкомысленно оставив без вниманья. Видно тогда уже, в чреве ожидая свет божий узреть, я и пресытился светской роскошью, предпочитая впоследствии покой и уединение.

Батюшка мой, Иван Димитрьевич, характер имел жесткий и непреклонный, прихотям матушкиным потакать не любил, и посему ссоры семейные в нашем доме были частым явленьем. Она в попреках своих часто поминала ему о знатности рода своего, два века назад прервавшегося в мужском колене. Обнищавших князей на Руси в ту пору хватало в избытке.

Иван Димитрьевич гнев матушкин переносил стоически, ни разу не упомянув о достойных предках, в знатности и известности фамилии своей отказавшихся от графского титула. Род моего батюшки вел свою линию от сербских дворян, еще в екатерининские времена добывавших себе славу в боях с крымчаками.

Батюшка воспитывал меня в строгости и послушании, с детства приучая к воинским наукам. В мыслях своих я уже был в столичном кадетском корпусе, но Иван Димитрьевич решил иначе, сердито заявив, что не потерпит в доме своем придворного лизоблюда. Так я оказался в Киевском юнкерском училище, которое и закончил с отличием по 1-му разряду в году одна тысяча восемьсот девяносто третьем.

Верой и правдой отслужив шесть лет в 105-м Оренбургском пехотном полку, квартировавшем в Вильне, я, к изумлению многих своих товарищей, подал прошение на высочайшее имя о переводе в Отдельный корпус жандармов, куда и был зачислен после окончания четырехмесячных курсов в Петербурге. Общая мода моего круга предпочитала военную академию.

Я слабо представлял всю серьезность своей будущей службы, зная лишь что корпус борется с теми, кто бунтует студентов и рабочих. Всех социалистов я ассоциировал с бесами Достоевского. Батюшка, узнав о прошении, впал в ярость. Я, внутренне холодея, как можно тверже ответствовал, что солдат есть слуга царя и отечества, и защищать их должен не щадя живота своего не только от врагов внешних, но и внутренних. Что ответить на это, Иван Димитрьевич не нашелся. Но и благословлением отеческим не снизошел.

К началу нового столетия я начал свою службу в Московском охранном отделении. Опыта я не имел никакого и на первых порах усердно изучал уголовное право, методику дознания, дактилоскопию и многое другое, не менее важное в нашем нелегком деле. Немалое внимание уделялось и занятиям по специальной подготовке. Два года назад в нашем отделении ввели обязательный курс по японской борьбе джиу-джицу. Искусная воинская наука самураев увлекла меня до самозабвения, и успехов на это поприще я достиг немалых.

Словом, к своим тридцати годам я имел на своем счету пару-тройку раскрытых громких дел, несколько благодарностей от своего непосредственного шефа и именные часы лично от директора Департамента полиции. Ничем не примечательным утром сегодняшнего дня я привычно открыл дверь в двухэтажное зеленое здание охранного отделения, что в Гнездиковском переулке.

— Как отпуск прошел, Деян Иванович? — встретил меня крепким рукопожатием старший чиновник по поручениям.

— Отменно, Егор Матвеевич, — расслабленно улыбнулся я. — Погостил у батюшки в усадьбе, вволю порыбачил на утренней зорьке, отъелся на разносолах домашних — дырку новую придется в ремне сверлить... Но с тревогой наблюдая ваше ехидство непомерное готов побожиться, что мне изготовлено что-то особое?

— Да ничего особенного, — безразлично пожал плечами чиновник и протянул мне тоненькую папку из плотного картона. — Пока только подозрения и никаких улик... Получи, Деян Иванович, и распишись.

Оставив роспись в журнале принятых дел, я направился в свой кабинет. Заварил чашечку крепкого чая, закурил первую папироску и лишь потом развязал тесемки папки. На первом листе гербовой бумаги красовалась размашистая резолюция шефа: 'Старшему помощнику начальника отдела дознания Младовичу Д.И. лично в руки. Сов. секретно'. Я мысленно усмехнулся: в нашем отделении есть только два вида документов — 'секретно' и 'совершенно секретно'.

Следом шел рапорт дознавателя. В подпольной типографии, разгромленной на днях сыскным отделением жандармерии, нашлась квитанция об оплате роскошных нумеров в доходном доме на Пречистенском бульваре. Скорый розыск результатов не дал и таинственные личности, находившиеся три месяца на содержании у социалистов, установить по горячим следам не удалось.

Но сегодня утром наш агент из числа судебных следователей доложил: один из задержанных налетчиков, идущих по громкому делу, имел при себе визитную карточку той самой типографии. Смекалистый следователь, узнав о разгроме типографии из газет, быстро связал едва заметные концы.

Я глубоко задумался. Дело о дерзких налетчиках, грабивших богатых промышленников и не гнушавшихся при этом душегубством, не сходило с первым полос московских газет последние полгода. И именно сегодня должно состояться первое заседание после их поимки. Если охранное отделение обратиться к прокурору судебной палаты с просьбой отложить рассмотрение дела, то вне всякого сомнений получит категорический отказ. Нынешний прокурор окружного суда — чванливый, высокомерный тип с мохнатой рукой в столичном Департаменте полиции — уже спит и видит себя героем утренних репортажей.

Ладно, ничего непоправимого еще не произошло. Суд продлится не одну неделю, допросим голубчиков в остроге. Если всплывет связь с подпольщиками, прокурор никуда не денется — отправит дело на доследование. А пока, думаю, неплохо будет прогуляться и заочно познакомиться с налетчиками. Заскочу домой, переоденусь в цивильное платье и понаблюдаю за объектами в маске простого завсегдатая, коих всегда в избытке на любом шумном процессе. Интерес был непраздным: как они поведут себя на допросе налетчики, кто из них слаб духом — у каждого есть тайные струны... Психология в нашем деле не последняя по ранжиру.

Телефонировав в канцелярию суда, я вызвал дежурный экипаж и ближе к полудню поднимался по ступеням монументального четырехэтажного здания. Ознакомившись у секретаря с таблицей дел, назначенных на сегодня судебной палатой, несдержанно чертыхнулся. Неизвестный мне канцелярский служащий, отвечавший по телефону, все перепутал. Дело о налетчиках шло пятым параграфом и два ближайших часа мне предстояло чем-то занять.

Возвращаться в отделение смысла я не видел. Бросив еще один взгляд на таблицу, я заинтересованно присвистнул. Девица Лазович Анна обвиняется в бродяжничестве и нанесении телесных побоев околоточному надзирателю второго участка Хамовнической части. Интересно, как это ей удалось? В прошлую масленицу довелось свидетельствовать любопытнейшую картину: Фрол Семенович боролся с молодым медведем. Что характерно, косолапый и царапаны не оставил на нашем надзирателе.

И зря. Не любитель сора из избы, но не удержусь. В моем столе уже скопилась пухлая стопка донесений: ни один желтый билет не выдавался без участия Фрол Семеновича. Шептались, что пристав участка отдал на откуп ему всю территорию. Но хуже всего, что склонял он девиц приезжих к службе постыдной в домах терпимости, имея мзду за то щедрую от тамошних мадам.

В зал заседаний я скользнул бочком, надвинув шляпу на глаза и старясь не привлекать к себе излишнего внимания. Свободные стулья имелись лишь у дальней стены — публика занимала места загодя. Украдкой поманив судебного пристава, молча указал ему глазами на крайнее место во втором ряду у окна, с панорамой на дубовую клетку и скамью присяжных. Едва не случился конфуз: желчного вида господин, чье место и досталось мне, громогласно возжелал узнать причину столь вопиющей несправедливости.

Когда ввели под стражей подсудимую, я невольно поморщился: и эта хрупкая барышня нанесла побои околоточному? Дело было с явным душком. Когда-нибудь я займусь тобой, любезнейший Фрол Семенович, — твердо пообещал я себе. Пока ты на хорошем счету у начальства, но сколь веревочке не виться...

Обвинение я прослушал вполуха. Товарищ прокурора, глотая слова, зачитал приговор первой инстанции, и столь же торопливо внес возражение на кассационную жалобу, с нескрываемым презрением покосившись при этом на адвоката. Этого пройдоху из ненасытной стаи поверенных я знал шапочно, но представление составил о нем твердое. Тот еще упырь. Пока не высосет свою подзащитную до последней капли, миром не упокоится. Он и жалобу подавал, чтобы копейку лишнюю стрясти — это к гадалке не ходи.

Когда пришла пора ответной речи, адвокат, картинно ломая руки и патетически воздыхая, поведал суду о горемычной судьбе несчастной девицы. Собственно, и вся защита.

Илья Тимофеевич, председательствующий по делу, хмуро кусал губы, но отделался парочкой пустопорожних вопросов. Милейшей души человек, и процесс обычно ведет въедливо, но не тот сегодня день. Не повезло увечной. В другой раз — без спешки — все было бы иначе

Суд приступил к оглашению приговора. Девица затравленным зверьком переводила взгляд с прокурора на коллегию и обратно, испуганно хлопая своими зелеными глазищами. А ведь хороша до необычайности! — невольно отметил я. По новой моде мальчишечья стрижка черных волос, гладкая белая кожа, очаровательно вздернутый носик, пикантная родинка на точеной скуле... И даже арестантский халат не смог скрыть природной грации, с коей она поднялась со скамьи. Да-а, у надзирателя губа далеко не дура.

Публика, тем временем, всецело была занята своими делами. Визгливый шепоток за спиной просветил ближние ряды о подорожании на силезийское железо, прыщавый гимназист передо мной делился со своим худосочным товарищем нечаянной радостью: его кузина, выйдя замуж, оставила ему две комнаты на бельэтаже, оплаченные загодя на целый год.

Я невольно отвлекся. Когда вновь поднял глаза на девицу, то вздрогнул от неожиданности. И куда только подевался обреченный взгляд?! Где та забитая, испуганная барышня, безропотно отдавшаяся во власть рока?! Тонкие музыкальные пальчики, еще минуту назад нервно теребившие пояс халата, теперь с предвкушением дикой кошки хищно поглаживали спинку дубового стула. Когда звонкий голосок зазвучал над залом, вздрогнула и вся почтенная публика.

— Ваша честь! — девица взирала на высокий суд с каким-то странным азартом.

Старичок священник, выпучив глаза, истово перекрестился.

— Ваша честь! — твердо повторила девица. — Суды, принимая решения, руководствуются указами Его Императорского Величества, Сводом законов Российской империи и директивами Правительства... Письма товарища министра внутренних дел, равно как и телефонные звонки, источниками права являться не могут по определению и судом приниматься во внимание не должны.

Глава четвертая

Зал едино выдохнул в ошеломлении. Товарищ прокурора клещом вцепился в конторку, белея лицом на глазах. Я только сейчас обратил внимание на поверенного, со стулом отъехавшего за спину подсудимой и с нескрываемым страхом таращившегося на нее.

— Ай-яй! — вскрикнула девица и, звучно хлопнув себя по шее, с обидой вопросила у председательствующего: — Уважаемый суд! Прикажите застрелить это мерзкое насекомое, я их с детства ненавижу!

С этими словами она неловко взмахнула рукой, нечаянно приласкав по макушке своего поверенного. Думаю, не я один возрадовался насмешкой за сим замечательным событии. Присяжный проныра, бросив на нее полный ужаса взгляд, со всей прытью устремился к выходу, роняя на ходу разрисованные ромашками листки бумаги. Публика грохнула в дружном смехе.

— Илья Тимофеевич! — возопил в возмущении товарищ прокурора. — Она все это время притворством в увечности своей к жалости нас склоняла... Я требую у суда наказать ее со всей строгостью закона!

— Дома будешь требовать, Василий Митрофанович, у жены своей, — сварливо пробурчал председательствующий, вызвав новый смешок у публики. — А здесь, да будет тебе известно, пока что я командую... — и благосклонно кивнул девице: — Барышня имеет что-то сказать по данному факту?

Черная кошка, пробежавшая между двумя высшими судейскими чинами, имела французское происхождение и весьма соблазнительные формы. Гувернантки с такой внешностью на службы принимались с превеликой охотой, и жалованье имели немалое. У меня, к слову, вместе с квартирными выходило много меньше.

Товарищ прокурора стушевался. Да и обращение 'барышня' по отношению к обвиняемой прозвучало диссонансом в этих стенах. И еще одну странность отметил я: Илья Тимофеевич взирал на дерзкую девицу с явным одобрением и отеческой лаской. С чего бы это вдруг? Впав в размышления от такой удивительности, я едва сдержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Девица схожа была с пассией судейской, словно сестра единоутробная. Да еще и годами юными выигрыш имела несомненный.

Девица тем временем задумалась недолго, хлопнула наивно пушистыми ресничками и простодушно заявила:

— Озаренье божье на меня снизошло, ваша честь. Иных причин я представить суду не могу.

Она отчего-то все время обращалась к председателю на англосаксонский манер. Хотя, в последнее время заграничная мода начала приживаться и в наших судейских кругах. Священник при ее словах вновь перекрестился.

— Лжет она, — неуверенно высказался товарищ прокурора. — Не бывает так, чтобы всю жизнь молчала, а тут раз — и заговорила... Да еще складно так речет, словно по писаному.

— Господин обвинитель хочет оспорить божественное вмешательство? — ехидно осведомилась девица.

Товарищ прокурора сконфузился окончательно, промычав что-то нечленораздельное. Илья Тимофеевич, весело переглянувшись с двумя членами коллегии, одобрительно хмыкнул.

— А вы внесите представление в небесную канцелярию, — не унималась девица. — Но только ссылочку на статью соответствующую указать не забудьте, иначе оставят без рассмотрения.

— Не кощунствуй! — сурово осадил ее старичок священник, в волнении от явленного чуда протирая надушенным платочком вспотевшую лысину. — Возблагодари господа за милосердие и заботу, за чудо дивное, во грехах покайся смиренно и молитву прочитай не единожды искреннюю, от души и сердца идущую.

— Обязательно, батюшка, — покорно ответила девица и вновь повернулась к суду. — Прошу уважаемый суд дать мне возможность ознакомиться с материалами дела и провести повторный опрос свидетелей и потерпевшего.

Очнувшиеся ото сна фотографы ослепили зал вспышками магния. Журналистская братия торопливо застрочила карандашами в своих блокнотах. Ничем не примечательное дело неожиданно запахло громкой сенсацией.

— Возражаю со всей категоричностью! — воскричал в гневе товарищ прокурора. — Подсудимая Лазович умышленно затягивает процесс. Показания свидетелей и потерпевшего есть в актах дознания, и я не вижу оснований для возобновления разбирательства и повторного опроса. К тому же, никто не мешал ее поверенному сделать это в мировом суде.

— Это который поверенный? — пришла в немалое изумление девица и, язвительно прищурив свои бесовские очи, тряхнула челкой в сторону выхода. — Тот, что сбежал трусливым зайцем, оставив меня без защиты? И как быть, в таком случае, с особым эдиктом государя императора Александра I о суде скором, правом и милостивым? — обведя притихший зал внимательным взглядом, холодно добавила: — Любой подданный Российской империи имеет право на судебную защиту и справедливое рассмотрение дела. Это право гарантировано ему высочайшей милостью... — наведя пальчик на пунцового от ярости обвинителя, она жестко спросила: — Хотите оспорить монаршью волю?

Товарищ прокурора разве что не лопнул от бессильной злобы. Публика оживилась уважительным смешком.

— Плевако в юбке! — расслышал я сзади восхищенный шепоток.

Председатель, перекинувшись с членами коллегии парочкой фраз, торжественно огласил:

— Коллегия приходит к выводу о необходимости возобновления судебного следствия ... — и лукаво улыбнувшись, подал том с материалами дела приставу: — Степан Савельевич, голубчик, передай, пожалуйста, барышне для ознакомления.

Публика терпеливо ждала в предвкушении. Торопливо перелистывая страницы, девица сосредоточено хмурила лоб и беззвучно шевелила губами. Я откровенно залюбовался ею. В своем страстном порыве она отчего-то представилась мне античной богиней.

— Ага! — наконец воскликнула она, с силой захлопнув дело, и кротко взглянула на председателя: — Мне нужны двое: сам потерпевший и содержатель пивной с горячим кушаньем 'Гамбринус'.

— Свидетель по делу Пфейфер Герман Иосифович? — уточнил Илья Тимофеевич.

— Он самый, ваша честь, — кивком подтвердила девица.

Председатель по очереди оглядел членов судейской коллегии.

— Перенесем заседание?

— Не вижу в этом особой нужды, — пожал плечами правый член, потерев в задумчивости ладонью висок. — Околоточного надзирателя я встретил поутру, он спешил в канцелярию брандмайора по делу о поджоге чайного колониального магазина. Думаю, и сейчас должен быть там. Отправим курьера, разыщет скоро. А пивная и вовсе находится в двух шагах от здания суда... Рассмотрим покамест следующее дело, а к этому вернемся через час. Время терпит.

Чувствовалось, что коллегии самой до крайности нетерпения любопытно нынешнее дело. Не каждый божий день сталкиваешься с таким нежданным оборотом.

— Так и решим! — по недолгом раздумии хлопнул ладонью по столу председатель и возвестил: — Дело по обвинению девицы Анны Лазович откладывается сроком на час до прибытия свидетелей. Следующим параграфом подлежит рассмотрению жалоба на отказ суда в возбуждении производства по частному обвинению купцом Севастьяновым московского отделения Русско-Китайского банка в злоупотреблении доверием... — спохватившись, он обратился к полицейскому стражу: — Барышню до особого вызова препроводить в арестантскую комнату.

— Ваша честь! — умоляюще сложила руки на груди девица. — Позвольте остаться в зале суда... — и непонятно добавила: — Когда еще представится такая возможность.

— Ладно... — добро усмехнулся Илья Тимофеевич и тут же в строгости нахмурил брови. — Но чтобы тихо мне, дерзостей вольных не потреплю!

— Как можно? — искренне заверила девица, но я ей отчего-то не поверил.

Публика загудела в удивлении великом. Процесс все больше выбивался из привычной колеи. Девица, тем временем, покинув арестантскую скамью, окинула взором зал и решительно направилась в мою сторону. Сердце у меня гулко забилось в непонятном томлении. Остановившись перед моим соседом, развязного вида юнцом в железнодорожной тужурке, она ласково спросила:

— Молодой человек не уступит место даме?

— Всенепременно, — засуетился юнец, гордый от оказанной чести. Еще бы, будущая прима утренних газет обратила на него свое внимание!

Девица, плюхнувшись рядом со мной, облегченно вздохнула. Я искоса разглядывал ее, поражаясь собственному бесстыдству. Вблизи она казалась еще прекрасней.

— Ну и чего пялимся? — почувствовав мой взгляд, сердито спросила девица. — Коли дырку протрете, вчиню иск о причинении вреда здоровью.

— Любуюсь, — обронил я неожиданное для самого себя признание.

Тонкими пальчиками помассировав виски, девица пробормотала что-то о зеркале, отчего-то приплела Квазимодо и извиняющимся тоном произнесла:

— Не обижайтесь на меня. Я, вообще-то, тихая и скромная серая мышка. Это во снах я геройствую, да и общение с Ленкой в последнее время сказывается на мне не лучшим образом... — она тихонько рассмеялась: — Ее бы сюда, она бы вас мигом всех построила.

От ее мелодичного смеха, зазвеневшего луговыми колокольчиками, у меня поползли мурашки по коже. Смысла фраз ее, к стыду своему немалому, я не понял абсолютно и от растерянности и смущения переключил свое внимание на начавшийся процесс.

Суть дела, с моей точки зрения, была проста и безусловна. На что наделся купец, подавая жалобу в окружной суд, осталось для меня тайной. Взяв в банке ссуду на сто тысяч рублей, он честь по чести рассчитался в срок, но обвинил заимодавца в злоумышлении, сиречь обмане. Якобы, управляющий отделением при обсуждении условий договора опоил его коньяком, отчего подпись свою под документом он ставил, находясь в нетрезвом уме и памяти.

Дело подлежало рассмотрению в коммерческом суде, о чем и сообщил купцу суд первой инстанции, отказав в возбуждении производства по частному обвинению.

Сам купец, владеющий обширной сетью лавочек, торгующих всевозможной мелочью для нужд домашних, расплачивался по займу серебром и мелкими ассигнациями. Банк, зная об этом наперед, включил в договор пункт об особом проценте за трудоемкий пересчет возвращаемой частями ссуды. В общей сложности, купцу сие мероприятие обошлось в дополнительные полторы тысячи рублей, не считая самого ссудного процента.

На заседание судебной палаты купец явился без своего поверенного и — это было видно невооруженным глазом! — без всякой надежды на успех. Видимо, в силу своего характера и настойчивости привык доводить любое дело до логического конца. Вновь заскучала и публика, понимаю полную бесперспективность купеческих притязаний.

Его оппонент, банковский юрист, представлял собой достойный образчик преуспеяния и легкого налета высокомерия. Сославшись на неопровержимый пункт договора, он с тонкой иронией поведал высокому суду о вреде невоздержанности при употреблении хмельных напитков, и доброжелательно посоветовал купцу впредь внимательней читать документ перед его непосредственным подписанием.

Купец Севастьянов молча вращал глазами, сжимая в пудовых кулаках жалобно трещавшую тросточку, и беззвучно разевал рот. Единственное, что он смог изъяснить суду, так это саму причину спора. Делал он это не из жажды наживы, а исключительно в целях восстановления справедливости.

Под незлобивые смешки из зала, юрист банка, заложив большие пальцы рук за пройму жилетки дорогого немецкого сукна (три моих месячных оклада по самым скромным подсчетам), с изрядной долей вальяжности закончил свою блистательную речь:

— Как видит почтеннейшая коллегия, в данном споре все ясно и несомненно. За сим, прошу жалобу купца Севастьянова оставить без удовлетворения и взыскать с него понесенные банком издержки в процессе на сумму пятьдесят рублей. — Обратив свой взор на купца, он укоризненно покачал головой и покровительственно, не скрывая насмешки, произнес: — А вам, милейший, в этом деле не смогла бы помочь и новоявленная звезда российской юриспруденции... — с этими словами он отвесил шутливый поклон в нашу сторону.

— Ну почему же? — не замедлила с ответом нахальная девица, с завораживающей пластикой поднимаясь со стула. — Если уважаемый суд позволит задать несколько вопросов представителю банка, думаю, что я смогу показать всю несостоятельность его доводов.

Публика приглушенно ахнула. Снова схватились за свои камеры фотографы, застрочили в блокноты журналисты. Банковский юрист не на шутку встревожился.

— Хочу заметить, что это противоречит всем нормам судопроизводства, — обеспокоено произнес он. — Кроме того, это воистину неслыханно, чтобы обвиняемая в уголовном преступлении задавала вопросы в деле, не имеющем к ней непосредственного касательства.

— Вину устанавливает суд, а до тех пор никто не может быть ограничен в своих законных правах, — мягко возразила девица. — И если купец Севастьянов подтвердит суду мои полномочия выступать по делу от его имени, все процессуальные нормы будут соблюдены. Замечу, что я не прошу статуса защитника, следовательно, лицензии поверенного на это не требуется.

— Не имеет значения, — вскинулся юрист. — Защита интересов третьих лиц возможна лишь при наличии особого разрешения.

— Сможете назвать суду закон, запрещающий давать советы? — безмятежно улыбнулась девица. — Я могу говорить от имени купца Севастьянова в его присутствии, и никто, кроме него самого, не вправе мне этого запретить.

Жестом приказав возмущенному юристу замолчать, председатель, явно заинтригованный происходящим, обратился к купцу:

— Вы готовы в письменной форме подтвердить право Анны Лазович выступать по данному делу от вашего имени?

— Готов, ваша честь! — бухнул купец, непроизвольно подражая девице в своем обращении к суду. — Всецело и полностью доверяю ей во всем, что касается моего дела.

На девицу он смотрел с нескрываемой надеждой и тайным обожанием. Секретарь суда заскрипел пером в протоколе. Промокнув массивным пресс-папье свежие чернила, он протянул купцу документ на подпись.

— Задавайте свои вопросы, — попросил Илья Тимофеевич, с удобством откидываясь на высокую спинку судейского кресла.

— Заемщик полностью рассчитался с банком? — без предисловий начала девица.

— По данному пункту претензий к нему не имеется, — после долгой паузы, тщательно взвешивая слова, ответил юрист.

— Квитанции об оплате в деле имеются?

— Все подтверждено документально, — подтвердил банковский поверенный, промокая белоснежным платочком внезапно вспотевший лоб.

— Ошибок при пересчете вносимых денежных средств не обнаружено?

Я машинально отметил напор и точность формулировок. Ей нашлось бы место и в отделе дознания охранного отделения, — мелькнула неожиданная мысль.

— Купец Севастьянов отличается дотошностью и скрупулезностью при ведении торговых операций, — с еще большей осторожностью поведал юрист. — Именно поэтому банк и выдал ему займ, не сомневаясь в его порядочности и платежеспособности.

— Отвечайте просто 'да' или 'нет', — посоветовала настырная девица. — Повторяю свой вопрос: ошибок при пересчете вносимых денежных средств не обнаружено?

— Я не кассир, — пожал плечами юрист. — Вполне возможно, что и были какие-то отдельные ошибки. Мне об этом неизвестно.

— Каждая сторона доказывает те обстоятельства, на которые ссылается, — вкрадчиво заметила девица. — В деле имеются квитанции, подтверждающие, что исполнение обязательства было совершено надлежащим образом. Банк может предъявить суду документальное подтверждение, что купец Севастьянов, погашая ссуду, хоть единожды ошибся в своих расчетах?.. Вы ответите на вопрос, или будете продолжать увиливать, словно нашкодивший школяр?

Зал затаил дыхание, не понимая, куда клонит новоиспеченный поверенный в арестантском халате. Не мог понять этого и банковский юрист, беспрестанно промокая платочком взмокшее лицо. Да и я, честно признаться, опытом своим чуя расставленную ловушку, не мог до сей поры ее распознать.

Банковский поверенный молча развел руками: документального подтверждения ошибок купца Севастьянова он, что естественно, предъявить суду не мог.

— Вот и славно, — удовлетворенно кивнула девица. — Акцентирую внимание суда на следующем факте: банк только что признал безошибочность подсчетов, произведенных купцом Севастьяновым. Таким образом, взимание платы за пересчет вносимых денежных средств незаконно, так как данная операция совершалась заемщиком самостоятельно, без помощи банка.

— Это абсурд! — оскорблено вскричал юрист. — Он мог ошибиться при расчетах.

— Но не ошибся? — ехидно уточнила девица.

— Это не имеет правового значения! Есть пункт договора...

— Банк в данном случае действовал в своих интересах, — безапелляционно перебила его девица. — Сможете внятно объяснить суду, зачем купец Севастьянов должен оплачивать чужие интересы? Какую услугу оказал банк заемщику, пересчитывая уже сочтенные единожды деньги? Вот если бы он приносил вам деньги без счета, и вы производили эту операцию по его просьбе, тогда вы были в своем полном праве требовать за это плату... — доверчиво вскинув свои зеленые глазища на суд, она обворожительно улыбнулась. — Ну и десерт, как водится, на сладенькое. Я могу попросить уважаемого председателя вслух зачитать пункт договора, на который все время ссылается банк?

Илья Тимофеевич, к моему величайшему изумлению, безропотно подчинился. Сдвинув на нос золотые очки, он великолепным, бархатным баритоном огласил:

— В случае, если взнос очередной части ссуды производится ассигнациями мелкого достоинства, либо серебром, либо медью, то операция по пересчету данного взноса подлежит оплате в размере полутора процентов от суммы взноса.

— Кем? — коварно прищурилась девица.

— Что — кем? — не понял вопроса председатель.

— Кто и кому должен платить за пересчет?

— Само собой разумеется, что плата подлежит банку! — негодующе вскричал юрист.

— Само собой ничего не разумеется! — безжалостно отрезала девица. — В договоре об этом не сказано ни слова. Кроме того, как мы только что выяснили совместными усилиями, пересчет производил купец Севастьянов. Исходя из чего и следуя из буквального толкования договора, суд обязан взыскать с банка незаконно удержанные им с заемщика денежные средства в сумме полутора тысяч рублей, а также... — она выдержала торжественную паузу. — А также обязать банк выплатить купцу Севастьянову плату за пересчет, как это прямо прописано в договоре.

— Но не в рамках частного обвинения в уголовном деянии! — возмущенно пискнул банковский юрист. — Это не гражданский процесс!

— Суд без вашей помощи придет к выводам по делу, — ехидно ответствовала девица.

Ошеломленная тишина простояла недолго. Публика взорвалась восторженными воплями, глаза заслепило от ярких вспышек, и журналисты накинулись на девицу сворой голодных волков. Илья Тимофеевич сорвал голос, тщетно пытаясь навести порядок. Судя по всему, сумбур, щедро приправленный обожанием, возник в голове не у меня одного. И лишь когда суд удалился на совещание, пришла внезапная в своей простоте мысль: околоточному надзирателю я не завидовал заранее.

Глава пятая

Анна

Черт, черт, черт! Ну почему я такая невезучая? Еще в детстве заметила: в любой толпе пчелы и осы обязательно выберут меня. Шея ныла нещадно. Наверное, на лавочке, где я сейчас сплю, меня какая-то гадость жужжащая укусила, оттого и боль эта чудовищная. Воспользовалась моим беспомощным состоянием.

Сон поражал своей реалистичностью. Впрочем, и не такое случалось. Как-то раз я была рыжей, красивой и бесшабашно смелой. Вместе со своими подругами-валькириями гоняла бородатых мужиков по горам прекрасного в своей сказочности мира. Утром, проснувшись, я с удивлением обнаружила на тыльной стороне запястья тонкую белую ниточку зажившего шрама. Мама сказала, что это от падения с качелей, мол, давний след, но мне-то лучше знать.

Интересно, в этом сне я как выгляжу? Может обнахалиться, у пристава судебного зеркальце попросить? Он постоянно в него смотрится, нос свой отвислый в разные стороны крутит. Как бы не оторвал сардельку. Кстати, о сардельках. Живот к спине прилип намертво и звуки издает совсем уж неприличные. Здесь что, арестантов совсем не кормят?

Вот, гадство, привязалось! Я тихонько прыснула в кулачок. Дурацкое это слово — 'совсем'. Как-то поехали с Ленкой и ее очередным воздыхателем на пикник. Заруливаем на заправку и видим надпись: 'Бензина нет совсем'. Дружно хохочем. Местная королева бензоколонки в сердцах поясняет: 'Достали! Когда висела табличка 'Бензина нет', каждый второй переспрашивал: 'Что, совсем нет?'.

— Анна Васильевна... — чей-то назойливый шепот пробудил меня от неуместных воспоминаний. — Снизойдите толикой своего внимания.

Ага, вот и отчество выяснилось! Чудненько.

— Отвяжись! — процедила я сквозь зубы.

Суд совещался уже минут десять, и внимание публики, приятное поначалу, начало нешуточно утомлять. Слава богу, сосед мой, что справа, отбрил особо настырных. Интересно, чего они все его так боятся? Нет, военная косточка в нем чувствуется за версту, и взгляд жесткий и цепкий, до самых печенок пробирает. Сложения не богатырского, но как начинает двигаться, сразу же на ум приходит гремучая змея. Бр-р, опасный экземпляр! Нас с Ленкой ее поклонник из японского посольства полтора года айкидо обучал, с тех пор я такие вещи влет различаю. Затем моя подруга мотогонщиком увлеклась, и я теперь еще и великий спец по карбюраторам. По-крайней мере смогу отличить от этого... как его там... карданного вала.

Но, признаюсь честно, сосед мой был мужчиной приятным во всех отношениях. Глаза темно-карие, почти черные, подбородок волевой, прямой нос с пикантной горбинкой и интригующая седина на висках. На вид ему лет тридцать, не более, когда он поседеть-то успел? И еще шрамик едва заметный на левой скуле. Воевал? Впрочем, мне до него дела нет абсолютно никакого. Такие кадры обычно моей подруге достаются, моей скромной персоне здесь ничего не светит.

— Анна Васильевна... — вновь затянул волынку неугомонный кто-то. — Наш журнал предлагает вам контракт на серию эксклюзивных интервью. Готовы выписать открытый чек под одно лишь ваше согласие.

— Исчезни! — почти ласково посоветовала я надоедливому типу.

Ну скажите на милость, зачем мне интервью? Успеть бы до пробуждения самое интересное ухватить, и то хорошо. Больше всего ненавижу прерванные сны. Обидно до слез, когда не знаешь, чем все закончилось.

— Смилуйтесь, Анна Васильевна, меня редактор головы лишит, если упущу такую сенсацию, — продолжал стенать замогильным шепотом тип. — Если пожелаете, гонорар оговорим особо. Можем предложить оплату натурой.

— Чем-чем? — едва не задохнулась я от возмущения.

Тип за спиной горячо зачастил:

— Модные салоны готового платья размещают у нас рекламу, и преференции прописаны отдельно. Для вас мы организуем лучшие парижские новинки и, разумеется, все за счет редакции.

Нашел-таки слабое место, змей-искуситель! Наряды этой эпохи всегда ввергали меня в состояние, близкое к экстазу. Ладно, вдруг сон затянется, успею тогда покрасоваться перед местной публикой в сногсшибательных одеяниях. Обернувшись к настырному типу, оказавшемуся вовсе и не типом, а самым что ни на есть типусом — пухлогубым молодым человеком в клетчатом пиджаке экстравагантного покроя, старомодном пенсне и смешном котелке на яйцевидной голове — я решительно произнесла:

— Согласна... Но дивиденд — особо!

Где-то мне встречалась в книжках эта фраза, соответствующая духу столетия.

— Непременно, дражайшая Анна Васильевна, непременно! — засуетился типус, возбужденно потирая ладошки. — Все, что ваша душенька пожелает. Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь.

— Бифштекс моя душенька изголодавшая желает, — непроизвольно вырвалось у меня. — Хорошо прожаренный, с молодой картошкой, свежим укропчиком и малосольным огурчиком... Скажите, у вас не завалялась, случаем, холодная котлета за пазухой?

Клетчатый типус изумленно воззрился на меня, нервным жестом поправил пенсне и, радостно явив миру кривые зубы в оскале, отдаленно напоминающем улыбку, нырнул в потертый кожаный саквояж.

— Надо же, как удачно сложилось, — забормотал он, ожесточенно щелкая всевозможными замочками. — Не далее как утром Аделаида Петровна угостить меня изволила чудной кулебякой. Она мастерица знатная и стряпней своей славу сыскала превеликую... Извольте отведать, не побрезгуйте.

Нетерпеливо выхватив из рук клетчатого журналиста еще теплый пирог, я с наслаждением вгрызлась в одуряюще пахнущую мякоть, мысленно возблагодарив неизвестную мне Аделаиду Петровну. М-мм, до чего же вкусно! Если не ошибаюсь, самая настоящая осетрина. И что удивительно, я не смогла припомнить, чтобы в предыдущих своих призрачных приключениях я вообще что-нибудь ела. Этот сон мне нравился все больше и больше!

Почувствовав на себе пристальный взгляд, я сердито покосилась на своего соседа. Ну что он пялится на меня все время? Нашел объект для изучения. Срочно меняю кусочек пирога на зеркало! Все, не успели, надо было раньше шевелиться. Могу предложить на аукцион салфетку.

— Аннушка... — неожиданно произнес сосед, расплываясь в блаженной улыбке.

— О, как! — до глубины души поразилась я. — Мы знакомы? Что-то я не припомню вашего имени. Не подскажите?

— Деян Младович... — стушевавшись, пробормотал таинственный незнакомец. — Офицер Отдельного корпуса жандармов.

Настал мой черед уйти в аут.

— Деян Младович? — пролепетала я, роняя салфетку на пол. — Вот черт! Это же та самая фамилия стояла в вызове...

* * *

Публика наконец-то угомонилась, оставив в покое явно разгневанную столь пристальным вниманием девицу. Судебный пристав пригрозил особо рьяным, что впредь не допустит к процессу, что возымело тотчас, мигом охладив горячие головы. С трудом отбившись от пишущей братии, девица вернулась на свое место.

Скрываться я больше смысла не видел, поскольку неожиданно много знакомцев оказалось в зале суда. Сняв шляпу, я вновь увлекся сколь невежливым, столь и приятным созерцанием своей соседки. Какая-то неодолимая сила манила мой взор в ее сторону. Она, тем временем, с безмятежным видом поедала пирог. Я непроизвольно сглотнул слюну, вспомнив, что с самого утра и маковой росинки во рту не держал.

Девица, о чем-то переговорив с франтоватого вида господином в клетчатом пиджаке, сердито стрельнула глазами в мою сторону. Я виновато отвел взгляд, попытавшись сосредоточиться на чем-нибудь ином. К прискорбию моему, все мысли были заняты прекрасной арестанткой.

Да что же это такое? — попробовал урезонить я себя. Веду себя, словно безусый кадет на первом свидании. И недостойно дворянина и офицера столь бесстыдное пожирание глазами. И почему я все время именую ее 'девица', будто мне неизвестно ее имя? А оно у нее необычайно красивое: Анна. Нет, не так... Губы мои сами поползли в глупой улыбке:

— Аннушка...

— О, как! — вскинулась она в немалом изумлении и язвительно сощурилась. — Мы знакомы? Что-то я не припомню вашего имени. Не подскажите?

Если бы я умел краснеть, то сделал бы это незамедлительно. Собрав всю свою волю в кулак, со всевозможной сухостью представился:

— Деян Младович, офицер Отдельного корпуса жандармов.

Разве что каблуками не щелкнул. Анна охнула, мило покраснев, и пролепетала:

— Деян Младович?.. Вот черт! Это же та самя фамилия стояла в вызове.

— В каком вызове? — пришел мой черед удивления. — Помилуйте, мадемуазель, но я искренне не пойму о чем идет речь.

Оставив без внимания мое недоумение, она огорченно пожаловалась куда-то в пустоту:

— Мне это уже не нравится. Как-то все по-настоящему выглядит. И совпадение это странное... Ленка, разбуди меня срочно!

Возникшую неловкость прервал зычный голос судебного пристава:

— Всем встать, суд идет! Оглашается вердикт по жалобе купца Севастьянова.

Илья Тимофеевич, окинув ждущий зал внимательным взглядом, торжественно огласил:

— Всесторонне изучив обстоятельства по делу, суд постановляет: отказ в возбуждении производства по частному обвинению оставить без изменения, жалобу купца Севостьянова — без удовлетворения. Но... — слегка повысил он голос в ответ на недовольный гул, возникший в публике. — Хотя злоупотребления доверием со стороны банка не обнаружено, суд имеет особое мнение по данному делу. В ходе судебного следствия установлено, что с купца Севастьянова незаконно удержаны полторы тысячи рублей, посему настоятельно рекомендуем ему обратиться с гражданским иском о взыскании указанной суммы денежных средств, как неосновательного обогащения кредитора.

Последние слова и стук судейского молотка потонули в хоре поздравлений. Сиял купец Севастьянов, завсегдатаи процессов восхищенно цокали языками. Соломоновым решением остался доволен и банковский юрист, к моему вящему удивлению одним из первых подскочивший к девице... тьфу ты, Анне.

— Я в восхищении! — легко преодолев робкое сопротивление, он мимолетно коснулся губами тонкого девичьего запястья. — Не желаете поступить на службу в наш банк? Протекцию составлю лично, и оклад положим достойный, в обиде не останетесь.

Анна, чуть помешкав, неуверенно кивнула.

— Я подумаю над вашим предложением... — и едко добавила: — Если на каторгу не сошлют.

У меня отчего-то защемило на сердце. Неожиданно вспомнилось, что один из судейских женат на племяннице Фрол Семеновича. Этот казус явно некстати, — не на шутку встревожился я.

— Охолони малость! — бесцеремонно отодвинув юриста в сторону, пробасил купец Севастьянов. — Я вам, милая барышня, как на духу скажу: более преданного товарища вы отныне не сыщите, сколь не старайтесь. Дозвольте отблагодарить вас со всей сердешной щедростью... — вытащив пухлый портмоне тисненой кожи, он деловито уточнил: — Вы как предпочитаете: чеком иль наличными?

— Оставьте! — она безразлично махнула рукой. — Мне ваши деньги здесь без нужды, отдайте их лучше в сиротский приют.

Я вновь отметил удивительную странность в ее словах: отчего-то казалось, что она прибыла ненадолго погостить и вскоре отправится восвояси. Что-то было в ней не от мира сего.

— Богоугодное деяние, — одобрил священник, высунувшись из-за могучей купеческой спины. — Господь ведал, кому чудо являть.

По публике пробежал недовольный шепоток. Прислушавшись, я уловил: прокурор судейской палаты, внезапно занедужив, прислал нарочным записку и просит перенести слушание дела о налетчиках на следующий четверг. Ну что ж, значит не судьба понаблюдать со стороны за молодчиками, — вздохнул я. Пора возвращаться в охранное отделение.

Одернув брюки, я разгладил шляпу и... И остался сидеть на месте. Пропади оно пропадом, но пока не узнаю, чем закончится дело, с места не сдвинусь. Тем более, что ждать осталось недолго. Илья Тимофеевич, пошептавшись о чем-то с членами коллегии, жестом пригласил Анну на арестантскую скамью — прибыл свидетель.

— Ваше имя? — обратился к нему председатель.

— Пфейфер Герман Иосифович, — степенно, скучным голосом ответил свидетель.

Держался он с достоинством, не робея перед коллегией. Чувствовалось, что внимание публики и официальная атмосфера суда ему не в диковинку.

— Звание?

— Купец второй гильдии.

— Какой губернии, уезда?

— Московские мы, испокон веков.

— Веры какой?

— Православной.

Свидетель размашисто перекрестился.

— Род занятий?

— Содержу питейное заведение.

— Судились прежде?

— Бог миловал, — с вызовом в голосе ответил свидетель.

Одной рукой придерживая золотой крест на груди, путаясь в полах тщательно отутюженной рясы, к нему приблизился старичок священник.

— Подними правую руку, сын мой, и повторяй за мной... Клянусь всемогущим богом, пред святым его Евангелием и животворящим крестом господним, говорить по делу истинную правду, не притворствуя, не оскверняя лжой заведомой...

Послушно повторив за священником присягу, свидетель торопливо смахнул мизинцем капельку пота, выступившую на виске.

— Что вы можете сказать по делу? — спросил председатель.

Питейщик манерно пожал плечами.

— В заведении моем она появилась аккурат за три дня до события. Вела себя скромно, к посетителям не приставала. Публика у нас собирается почтенная и непотребства излишние нам ни к чему. Девицу эту подкармливали изредка из сердобольности, но она, неблагодарная, в тот вечер... — выдержав долгую паузу, он горько вздохнул. — Так вот, в тот вечер она тайком стащила бокал вина у отставного штабс-ротмистра, нашего постоянного клиента, и впала в буйство. Челядь пыталась ее урезонить, но она лишь мычала в ответ, да руками размахивала рьяно... Сервиз гжельского фарфора едва не разбила! — с печалью в голосе известил он. Приосанившись, продолжил: — Тут, по случаю, заглянул на огонек околоточный наш, Фрол Семенович. Уж увещевал он ее со всей лаской и обхождением, но она как с цепи сорвалась, разве что не лаяла... — довольно хохотнув собственной шутке, свидетель добавил нотку трагичности в голос. — А потом ка-ак схватит бутыль вина хлебного, что особой партией со Смирновского завода поставлена, и Фрол Семеновичу по макушке хрясть!

— Бутыль разбилась? — уточнил председатель.

— Вдребезги, едва початая была, — чуть было не пустил слезу питейщик. — Двойной очистки, двести рублей за партию плачено.

— Ну а дальше?

— А что дальше... Я скрутил ее и телефонировал на участок. Сдал на руки прибывшему наряду и дальнейшая ее судьба мне не известна... — помолчав минуту, он развел руками: — Более ничего по делу сказать не имею.

Публика притихла в томительном волнении — судьба обвиняемой повисла на волоске. Такие показания ничем не прошибешь, будь ты семи пядей во лбу. Но Аннушка, к моему удивлению, вела себя до странности беспечно.

Хватит! — рассердившись, одернул я себя. Что-то ты, друг любезный, чересчур неровно дышишь к ней. Так и голову недолго потерять. Больше никаких Аннушек. Как была девицей, пусть ею и остается.

— Начинайте допрос, Анна Васильевна, — мягко предложил председатель.

Свидетель вздрогнул от неожиданности. Чудесного исцеления некогда немой бродяжки он не ожидал.

— Не объела? — резко спросила девица.

— Ась? — вылупился питейщик.

— Я спрашиваю: заведение не разорилось, меня подкармливая?

В публике послышались сдавленные смешки.

— Илья Тимофеевич, я решительно протестую! — оскорблено вскричал товарищ прокурора.

— Подсудимая, задавайте вопросы по существу! — со всей строгостью приструнил ее председатель, но в глазах его прыгали веселые бесенята.

— Виновата, ваша честь, — искренне покаялась девица, но я опять ей не поверил.

И лишь позже я догадался: она специально выводит из равновесия питейщика, не давая ему сосредоточиться.

— Господин надзиратель был трезв? — с невозмутимым видом продолжила она допрос.

— Как стеклышко, — с некоторой заминкой ответил свидетель и торопливо добавил: — Фрол Семенович на службе не потребляют-с.

Я машинально отметил какое-то беспокойство при ответах. Интересно, какую ловушку она на этот раз уготовила? В том, что она есть, я не сомневался: этот хищный взгляд, с каким дикая кошка смотрит на свою жертву, мне уже был знаком.

— Бутыль разбилась?

— Я уже говорил, — снисходительно заявил свидетель. — Да и в рапорте сей факт отражен дословно.

— Откуда вам это известно? — моментально среагировала девица.

Питейщик, смутившись, бросил беспомощный взгляд на обвинителя.

— Свидетель Пфейфер знакомился с актами дознания, — торопливо вставил товарищ прокурора. — Исключительно в интересах дела.

— Ладно, пусть будет так, — не стала спорить обвиняемая. — Так бутыль разбилась?

— Сколько можно... — возмущено начал свидетель, но был безжалостно оборван.

— Отвечайте: да или нет?!

— Разбилась.

— Потерпевший лишился чувств?

— Лежал без сознания, — кивком подтвердил питейщик.

— Кто ему оказывал первую помощь?

— Я оказывал, — раздался высокомерный голос от двери. — И диагностировал ушиб твердых тканей черепа.

Я повернул голову на реплику вместе с публикой. Матвей Фомич, полицейский врач собственной персоной. Сегодня его очередь дежурить в судебной палате. И если мне не изменяет память, близкий товарищ Фрол Семеновича. Вернее, собутыльник.

— А вы кто будете? — полюбопытствовала девица.

— Судебный эксперт по медицинской части, — покровительственно усмехнулся Матвей Фомич.

— А-а... — протянула девица и без особого интереса спросила: — Значит, ушиб твердых тканей? А мягкие не были задеты?

— Да будет вам известно, что череп лишен мягких тканей... Такова уж биология хомо сапиенс, — высокомерно хмыкнув, эксперт весело оглянулся на публику.

Кое-кто поддержал его смешком, но основная зрительская масса выжидательно взирала на девицу. Она не замедлила себя ждать и, повернувшись к секретарю, попросила:

— Зафиксируйте в протоколе: судебный эксперт диагностировал в черепе потерпевшего полное отсутствие мягких тканей, сиречь мозгов.

Публика грохнула от смеха.

— Илья Тимофеевич! — вновь завопил товарищ прокурора.

— Молчу-молчу... — покаянно сложив ладони, нахальная девица с показным безразличием спросила у эксперта: — Господин надзиратель был трезв?

Взглянув на нее с ненавистью, врач процедил сквозь зубы:

— Абсолютно.

— И запаха не было?

— Ни малейшего... — выдержав театральную паузу, эксперт насмешливо добавил: — За исключением того, что шел от мундира околоточного надзирателя.

Публика разочарованно выдохнула. Теперь каждому стало ясно, в какую западню пыталась заманить свидетеля хитромудрая девица. Но полицейский-то врач каков молодец, мигом ее раскусил! — читалось во взглядах завсегдатаев судебных процессов.

Однако сама девица отнюдь не выглядела обескураженной. И все-таки, что она задумала? Она несомненно пытается запутать питейщика. В чем здесь подвох? Любопытство терзало меня все сильнее и сильнее.

— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнула девица и вновь повернулась к питейщику: — Бутыль разбилась?

— Да! — рявкнул тот вне себя от ярости .

— Со 'Смирновской особой'?

— Да!

— Двойной очистки?

— Да!

— Дорогое вино?

— Тебе ввек такого не испробовать, бродяжка! — с откровенной злобой прошипел питейщик.

— Свидетель, извольте соблюдать приличия в суде! — нахмурил брови председатель.

— Ничего, ваша честь, я стерплю, — махнула рукой девица, и вкрадчиво осведомилась: — Вы, уважаемый, часом, вино не разбавляете?

— У меня порядочное заведение!

Еще немного и питейщик лопнет от злости, — с интересом отметил я. И впервые уловил в голосе Анны едва заметное напряжение. Кульминация?

— Челядь, наверное, приворовывает? — спросила она с неожиданным сочувствием.

Но свидетеля это не обмануло. Сузив от гнева глаза, он раздраженно выпалил:

— Да будет вам известно, барышня, что такой строгости учета как у меня, во всей Москве не отыщется! В моем заведении даже мыши запись в бухгалтерских книгах оставляют, когда берут что-либо без спроса.

Рассыпавшись довольным смешком, он с гордым видом оглядел зал.

— И последний вопрос, — очень тихо произнесла девица, заставив публику затаить дыхание. — Скажите, господин Пфейфер, если я попрошу суд изъять ваши гроссбухи и проверю их, то что при этом выяснится? Не окажется ли, что все вино из особой партии 'Смирновской' было продано до последней капли? И никаких разбитых бутылей не существовало и в помине? — щелчком стряхнув невидимую пылинку с рукава арестантского халата, она еще тише спросила: — Так что будем делать, господин Пфейфер? Изымаем гроссбухи или сами во всем сознаемся?

Питейщик мертвенно побледнел. Затем налился пунцовым цветом. И вновь побелел, взирая на девицу с нескрываемым ужасом. Я еще никогда не видел, чтобы человек так резко и кардинально менял цвет лица.

— Вы не являетесь экспертом по финансовой части, — неуверенно возразил товарищ прокурора.

Девица вздохнула.

— Смею вас огорчить, я не только им являюсь, и даже знаю такие страшные слова, как дебет, кредит, бухучет и финансовый аудит... И еще много других, о которых вы даже не слышали, господин государственный обвинитель... — кивнув на дрожащего, словно осиновый лист питейщика, она устало опустилась на скамью и перевела на суд измученный взор: — Как я понимаю, достопочтенная коллегия, допрос господина околоточного надзирателя нам уже не понадобится?

Глава шестая

Когда суд огласил вердикт, я особо не удивилась. Весь процесс я чувствовала на себе буравящий взгляд одного из членов коллегии. Вывод напрашивался сам собой: в деле у него имеется личный интерес. Илья Тимофеевич выглядел до крайней степени смущенным, изредка бросая на меня виноватые взгляды. Наплевать, победа все равно осталась за мной. Околоточный надзиратель отозвал свое заявление и дело прекращено за примирением сторон.

Правда, моего согласия никто не спрашивал, но так тому и быть. Бросаться с голой шашкой на весь репрессивный аппарат империи особого желания я не испытывала. Да и обвинение в бродяжничестве забылось как-то само собой. И Фрол Семенович, как вдруг выяснилось, в тот день был не на службе, значит, побои я наносила частному лицу. А это уже совершенно другая статья 'Уложения о наказаниях уголовных и исправительных'. Частным лицам закон не возбраняет завершать конфликты миром. От государственного обвинителя протеста не последовало.

Публика разочарованно гудела — она жаждала крови. А вот это вы зря, господа хорошие. Система своих не сдает ни в одной из эпох. Кареглазый жандарм слушал вердикт зло сощурившись и кусая губы. После чего сухо со мной попрощался, коротко откланявшись, и стремительным шагом покинул зал судебных заседаний. Я осталась одна-одинешенька. Растерянная, жалкая, усталая. Внезапно накатила волна отчаяния. Хотелось спрятаться от назойливых репортеров, скинуть с себя арестантский халат и грубые ботинки, забраться в горячую ванну с пушистой шапкой мыльной пены.

— Вам, барышня, в острог надо бы вернуться, — неслышно подкравшись со спины, прогундосил своей сарделькой судебный пристав.

Сердце ухнуло в кандалы, лишь по недоразумению именуемые обувью.

— Это еще зачем? — дрогнувшим голосом уточнила я.

— Вещички свои забрать, что до ареста на вас имелись.

Хобот-сарделька красноречиво шевельнулся в сторону моего каторжного одеяния.

— Негоже моей защитнице в обносках щеголять, — прогромыхал над ухом знакомый бас. — Вы, Анна Васильевна, не сомневайтесь — обустроим все в лучшем виде. Мой давешний знакомец модный салон держит, вот к нему отсель и направимся.

— В этом? — изумленно пискнула я, показывая на халат.

Купец пренебрежительно отмахнулся.

— Коляска моя у входа стоит. Верх поднимем, и ни одна живая душа вас не увидит... И ни слова о деньгах, сочту за великую обиду.

Он решительно взял меня за локоть и, не вслушиваясь в мои робкие возражения, потащил к выходу, озабоченно бормоча на ходу:

— Бумаги ваши секретарь выправит еще не скоро, я эту братию ленивую знаю не понаслышке — пока не подмажешь, шага лишнего не ступят... Пошлю к ним Николашу, племяша своего, он паренек расторопный, вмиг все организует... — неожиданно остановившись, он с силой хлопнул себя по лбу. Загудело, что медный колокол. — Вот ведь голова моя еловая! Вам же совершенно некуда податься... Анна Васильевна, голубушка, со всеми церемониями приглашаю вас погостить у меня. Спешу уведомить, что отказ не восприемлю категорически.

Сроки приглашения он не уточнил, но я безропотно подчинилась. А что мне еще оставалось делать? Бродяжничать по улицам Москвы? Уже сидя в мягко покачивающейся коляске, я из-за широкой спины кучера разглядывала дореволюционный пейзаж, изредка бросая любопытствующие взгляды на своего благодетеля. Купец Севастьянов мужчиной был представительным, даже с излишком. Если медведя обрядить в костюм-тройку, да немножко причесать, вылитый Петр Трофимович и получится.

— К самому крыльцу подвези! — строго приказал он кучеру, ободряюще подмигнув мне.

Я вытянула шею, пытаясь разглядеть пункт прибытия. Сквозь прозрачное стекло роскошной витрины на меня безучастно взирали деревянные манекены в умопомрачительных нарядах. Не удержавшись, я взвизгнула от восторга. Ну берегись, Петр Трофимович! Твой пухлый кошелек в страшной опасности! В предвкушении, с гулко бьющимся сердцем я ступила следом за купцом в полумрак великолепия модного салона.

Услужливый приказчик, бросив на меня безумный взор, судорожно икнул, стремглав кинулся по витой лестнице, ведущей наверх, и спустя минуту вернулся в сопровождении элегантного, сухощавого господина в строгом фраке. При виде меня хозяин салона деликатно кашлянул, выдав свои чувства лишь легким движением брови.

— Племянница Серафимы Павловны, погостить прибыла из провинции, красотами нашими полюбоваться, — слегка смущенным голосом поведал мой благодетель, закончив обряд обнимания со своим старым товарищем. — Ты уж приодень ее со всей возможностью, чтоб соответствовала...

Серафима Павловна, надо полагать, дражайшая половина моего благодетеля, — догадалась я после недолгих раздумий. А вот чему я должна соответствовать... возбужденный мозг наотрез отказал в подсказке. Бережно увлекаемая за локоть элегантным господином, я проследовала обширный холл с выходом на мужскую половину салона и была торжественно передана на руки столь же элегантной барышне с холеным, надменным лицом. Окинув меня быстрым взглядом, она брезгливо поджала губы.

— Мадмуазель Софи, лучшая модистка первопрестольной, — спеша развеять возникшую неловкость, представил ее хозяин салона. — Можете смело положиться на ее вкус — среди наших клиенток есть и весьма знатные особы.

Задрав для пущей важности указательный палец, он бесшумно удалился, оставив меня на съедение высокомерной модистке.

— Начнем с нижнего белья? — сухо осведомилась Софи.

Жадно оглядев вешала с роскошными нарядами (до завтра точно не успею все перемерить!), я покладисто кивнула и, после небольшой паузы, робко поинтересовалась:

— А что сейчас в моде?

— Извольте, — Софи протянула мне розовую комбинацию, утопающую в кружевах. — Неделю как из Парижа, последняя пара осталась... — лукаво улыбнувшись, отчего маску высокомерия неожиданно сменило милое личико обычной девушки, она доверительным шепотом произнесла: — Для кузины берегла, но родственнице Петра Трофимовича у нас особый почет.

М-да, последний писк моды столетней давности меня особо не вдохновил. Представив себя в розовом творении французских кутюрье, я прыснула от смеха. Нет уж, пусть поросята это носят, а меня — увольте.

Мое внимание привлек шелковый комплект цвета слоновой кости, отделанный тонкой полоской ручного кружева. Да, умели! Я молча указала на невесомое полупрозрачное белье. В темных глазах модистки мелькнул проблеск интереса.

Затем мы с головой окунулись в мир моды начала двадцатого столетия. Раз за разом отвергая предложенные наряды, я остановила свой выбор на кремовом укороченном сюртуке с рядом мелких перламутровых пуговиц и очень узким в талии. Юбку подобрала на полтона темнее: длинную, восхитительно шуршащую, из нежнейшей тафты. К ней идеально подошла тончайшая крепдешиновая блуза нежно-кофейного цвета с широкими рукавами и мелкими складочками на груди. Добравшись до обувных полок, без колебаний ухватила английские сапожки бежевого цвета из шелковистого на ощупь шевро. На каблучках, с высокой застежкой.

— К этому наряду положены туфли, — с недоумением в голосе предупредила меня Софи.

— У нас в провинции иначе одеваются, — безмятежно возразила я, скрываясь за ажурной дверцей примерочной. Но по пути не забыла зацепить потрясающее бальное платье со шлейфом. Точь-в-точь как у Наташи Ростовой.

Торопливо сбросив с себя опостылевший арестантский халат, я мельком глянула в старинное зеркало, обрамленное позолоченной рамкой, и потрясенно ахнула. Мамочка моя, неужели это я?! Ленка, если ты меня сейчас разбудишь, я тебя загрызу! Показав язык симпатичному зеленоглазому отражению с взъерошенной прической, я медленно, продлевая наслаждение, примерила выбранные наряды.

Ну, что за гадство! Вот тебе и роскошь дореволюционной эпохи. В кино это, конечно, выглядело здорово, но когда сама облачишься... Юбка до пят меня, честно говоря, комфортом не впечатлила. И пышная чересчур, и при ходьбе запутаешься. Интересно, в метро они пробовали в таком наряде прокатиться в час пик? Воровато оглянувшись на вход примерочной, я взяла портновские ножницы, весьма кстати оказавшиеся под рукой на маленьком кривоногом столике.

Сейчас мы аккуратненько отпорем эти воланы и наша юбка превратится в... Ну, не в шорты, конечно, и даже не в мини, а в обычную юбку деловой женщины — если судить по меркам моего времени... Отлично получилось! Чуточку ниже колен, никакая инквизиция не придерется. Прости меня, Коко Шанель, что я самым наглым образом слямзила твою идею.

Странная штука человеческая натура. Еще час назад я мечтала о нарядах этой эпохи, но стоило дорваться до бесплатного сыра, как мышеловка тщеславия с лязгом захлопнулась: захотелось вдруг удивить местных модниц. Явив себя взору строгой модистки, я с удовлетворением отметила неприкрытое изумление.

— Однако! — не удержавшись от восхищенного восклицания, Софи покачала головой. — Дерзко до необычайности, но в изяществе решения вам не откажешь. Не удивлюсь, если у вас очень скоро найдутся подражатели — мода покровительствует смелым... — еще раз окинув меня оценивающим взглядом, она озадаченно пробормотала: — Хотелось бы знать, из какой провинции вы прибыли.

— Да так... — туманно ответствовала я. — Есть тут поблизости одна большая деревня.

— Ну-ну... — подозрительно прищурилась Софи.

— Шляпку еще надо, — спохватилась я, вспомнив о беспорядке на голове. — Давайте подберем что-нибудь в тон.

Нашлась и шляпка: широкополая, с белой атласной лентой и кокетливой полувуалью.

— Лето нынче холодное, без пальто не обойтись, — пытливо разглядывая красавицу меня, поведала Софи. — Могу предложить из плюша с меховой отделкой, это последняя новинка.

Вот что мне не нравилось в нарядах этой эпохи, так это пальто. И если среди зимних моделей еще встречались достойные образцы, то на летние без слез не взглянешь. Архаика, одним словом. Неожиданно вспомнилась Одри Хепберн с ее безумно стильным пальто-баллоном из белой буклированной шерсти. Попросив лист бумаги, я в несколько штрихов набросала стройный девичий силуэт и обрядила его в свою давнюю мечту.

— Сможете отшить такое? — с надеждой в голосе вопросила я.

Повертев листок в руках, Софи недоверчиво фыркнула:

— Говорите, из провинции погостить прибыли?

Я благоразумно промолчала. Подумала немного, мысленно сплюнула и дорисовала шляпку-клош, сведшую с ума женскую половину человечества в двадцатые годы столетия. К этой модели пальто она должна подойти идеально.

— У нас в деревне все в таких ходят, — нахально заявила я в округлившиеся глаза лучшей модистки первопрестольной.

Софи молча взяла меня за руку и потащила за собой. Я только пискнуть успела от возмущения, что все здесь помыкают мною без моего на то согласия. Доставив покорную меня под очи элегантного господина, мирно попивающего кофе в компании сонного купца, она дрожащим от гнева голосом заявила:

— Хочу заметить, месье, что я не давала повода усомниться в своих профессиональных качествах. И если вы подыскали мне замену, то приличия требуют объявить это в глаза, а не устраивать низменные проверки.

Положив на кофейный столик листки с моим творением, Софи гордо вскинула голову и ушла с неестественно прямой спиной, не забыв с грохотом хлопнуть дверью. Элегантный господин, чье имя мне так никто и удосужился сообщить, какое-то время переводил ошеломленный взгляд то на меня, то на рисунки, то в сторону ушедшей модистки. Молчание нарушил Петр Трофимович, с глуповатым выражением лица испросив у меня:

— А где Анна Васильевна? Вы, барышня, часом, ее не видали?

Словом, отказавшись от предложения элегантного господина поступить к нему на службу с щедрым жалованьем, мы с моим благодетелем, погрузив в карету всевозможные коробки и свертки, отбыли в его хоромы. Всю дорогу Петр Трофимович угрюмо сопел, искоса бросая на меня настороженные взгляды. Оттаял лишь по приезду, когда на пороге трехэтажного особняка, укрытого от уличной суеты зеленью акаций, нас встретила Серафима Павловна.

— Вот, Серафимушка, ты всю жизнь слезы лила, что дочкой нас господь не сподобил, — пробасил купец, за громогласностью неумело скрывая смущение; на супругу он глядел виновато и с искренней любовью. — Прошу любить и жаловать — это Аннушка, сиротинушка горемычная... Поживет у нас, пообвыкнется с городскими порядками, опосля придумаем, как ей дальше быть.

Невысокая круглолицая женщина проницательно глянула на меня и ласково улыбнулась:

— Сирота?

— Казанская, — не подумав, брякнула я.

Купец озадаченно крякнул, пробормотав что-то в бороду о Варшаве.

— Пойдем, милочка, смоешь грязь с дорожки, пока к столу собирают. Баньки у нас нет, уж не обессудь, в Москве с этим строго, но ванную Петруша намедни новую пристроил, не хуже, чем у людей.

Взяв мою ладошку в руку (я горестно вздохнула: видно судьба такая, что все меня таскают за собой), Серафима Павловна засеменила к широкой лестнице. Спустя четверть часа я нежилась в пенном блаженстве, мурлыча под нос какой-то назойливый мотивчик и сквозь полузакрытые глаза озирая ванную комнату. 'Не хуже, чем у людей' не уступало размерами нашей с мамой двухкомнатной 'хрущевке'.

Долго нежиться мне не дали. Запыхавшаяся горничная, бесцеремонно ввалившись в купальню, с порога заявила, что барыня ужинать кличут. И если я поспешить не изволю, то гневаться будут шибко. Наскоро обтерев меня мохнатым полотенцем и обрядив в ситцевый сарафан, расторопная девка потащила несчастное создание (другого слова подобрать я уже не могу) за собой. Я вновь почувствовала себя безропотным теленком.

За круглым столом просторной столовой меня уже ждали. Плюхнувшись на жесткий венский стул, я вожделенно облизнулась. Нет, я часто встречала выражение 'стол ломится от яств', но одно дело читать, другое — увидеть воочию. Вполуха прослушав молитву в исполнении Петра Трофимовича, сердито стрельнув глазами на любопытствующего рыжеволосого паренька лет семнадцати (надо полагать, это и есть племяш Николашка), я приступила к трапезе. Пусть мне будет хуже, но попробую все!

— Егор отписывал, винился, что на каникулы не прибыл, — с улыбкой наблюдая за моим обжорством, вскользь упомянула Серафима Павловна. — Сказывал, что практика у него важная. Если усердие проявит, то протекцию получит на должность хорошую.

Петр Трофимович сердито пробурчал:

— Практика... — и с обидой в голосе добавил: — Да какие там, в Петербурге, кондиции? У него к делам торговым призвание, ан нет, на инженера потянуло... А обо мне он подумал? На кого я дело оставлю, когда срок придет?

Как мне показалась, речь шла о непутевом сыне, бросившим купеческий промысел ради обучения в столице. Впрочем, в этой эпохе хороший инженер ценился на вес золота.

— Ну, а ты, Аннушка, с какими планами в Москву прибыла? В услужение хотела поступить, иль другие намерения имелись?

Серафима Павловна подложила мне в тарелку тающую жиром форель, запеченную до нежно-золотистого цвета.

— М-мм... — ответила я, пытаясь прожевать пирог с зайчатиной.

— Она, матушка, у нас особыми талантами наделена, дай бог каждому, — степенно прояснил Петр Трофимович, заполняя возникшую паузу. — И службой ее манили денежной уже не единожды... Но я с превеликим моим удовольствием предложил бы ей хорошую должность в своей конторе.

Купец пытливо посмотрел на меня из-под кустистых бровей.

— Посмотрим, — уклонилась я от прямого ответа, нацеливаясь на творожную запеканку, щедро политую клюквенным сиропом.

В столовую забежала уже знакомая служанка и тревожным шепотом известила:

— Барин, вас к аппарату просят безотлагательно.

Грузно поднявшись из-за стола и бурча под нос о нехристях, не дающих без суеты отдать дань мамоне, купец прошествовал из комнаты. Не успели мы с хозяйкой перекинуться и парочкой пустопорожних фраз, как он вернулся. С мрачным видом подошел к племяннику и цепко ухватил его за ухо.

— Ты что творишь, поганец эдакий? За что имя мое честное позором облекаешь?

— Отпусти немедля мальца, сядь за стол и сказывай толком, что произошло! — ледяным тоном приказала Серафима Павловна.

Выпустив ухо страдальца, купец опустился на жалобно скрипнувший стул и хриплым от гнева голосом пояснил:

— Управляющий банком телефонировал, просил упреждать особо, когда Николашке чек выписываю на крупную сумму. Сказывал, что племяш мой разлюбезный поутру получил по чеку полтораста рублей.

Серафима Павловна, ахнув, всплеснула руками. Рыжеволосый мальчуган, побледнев, с непритворной обидой выдохнул:

— Напраслину возводите, дядя! Не было такого, перед Христом-богом клянусь.

— Не было?! — загремел Петр Трофимович. — Думаешь, управляющий мне лгать станет? Сказывай, куда деньги девал, на что тратил? Кто надоумил мою подпись подделывать? Или тебя в гимназии этому учат?

Не люблю быть свидетелем семейных ссор и тем более вмешиваться в них, но на этот раз я не удержалась. Виной тому была моя твердая уверенность в собственном умении разбираться в людях. Вот и сейчас, глядя на бледного, до боли прикусившего губу мальчишку, я безоговорочно поверила в его невинность.

— Погодите, Петр Трофимович, — как можно мягче произнесла я. — Не стоит огульно обвинять, надо сначала разобраться... Не исключено, что произошла какая-то ошибка.

— Помилуйте, Анна Васильевна, о какой ошибке может идти речь? Разве банк может ошибиться?

— Он еще и не то может, — иронично усмехнувшись, вздохнула я и подчеркнуто спокойно, пытаясь сбить накал страстей, спросила: — У вас есть акты сверки с банком?

— Чего есть? — не понял купец.

— Банк давал вам отчеты о движении средств по счету? — терпеливо разъяснила я. — Балансы когда последний раз подбивали и за какой период?

Купец, в смущении разведя руки в стороны, с искренним огорчением признался:

— Ваши слова для меня загадка. Сия наука тайна великая и постичь ее разумом невозможно.

— У вас нет бухгалтера? — поразилась я. — Как же вы дела ведете?

— Выгнал... — после недолгой паузы доложил купец. — Приворовывал, окаянный, без меры, с тех пор сам за бумагами корплю.

— Весело живете! — восхитилась я и, ободряюще подмигнув смотревшему на меня с нескрываемой надеждой пареньку, спросила: — Но хоть какие-то отчеты из банка у вас имеются? Не может быть такого, чтобы все на честном слове держалось.

На мгновенье задумавшись, Петр Трофимович радостно известил:

— В кабинете все бумаги по банку хранятся. Прикажете послать за ними?

— В контору? — уточнила я.

— Почему в контору? Кабинет в доме находится.

Я впала в ступор.

— Тогда зачем посылать? Не проще ли в кабинет пройти?

Так и сделали. Устроившись на мягком диванчике в отделанном мореным дубом кабинете, я погрузилась в привычный мир цифры. М-да, убить вас мало за такую отчетность. Мало того, что от руки писано и язык непривычен для восприятия, так еще и составлено небрежно. Ладно, разберемся, я свой хлеб тоже не даром ела. Добравшись до нужной мне графы, я спросила:

— Как фамилия у Николая?

— Покойная сестрица по мужу числилась Ерофеевой, — с некоторой заминкой ответил купец.

Так, смотрим дальше. Получено по чеку двадцать рублей, пятнадцать, двадцать пять... Поманив пальцем мальчишку, я развернула перед ним гроссбух.

— Постарайся вспомнить, ты получал эти деньги?

Оторвавшись от гладящей его по голове Серафимы Павловны, мальчуган, шмыгая носом, присел рядом со мной.

— Это мне дядя велел на краску потратить, здесь я получал для разных нужд хозяйственных... Всего сейчас уже не упомню, но вот эти суммы я в глаза не видел, — он ногтем отчеркнул в таблице три цифры.

— Точно?

Вместо ответа мальчишка истово перекрестился.

— Нашла что-нибудь, Аннушка? — с тревогой в голосе спросила Серафима Павловна.

— Угу... — процедила я сквозь зубы. — Фокус старый, но проверить не мешает... На чековую книжку я могу взглянуть?

Вытащив из кармана уже знакомый мне портмоне, купец извлек из него искомый предмет. Мысленно я поаплодировала неизвестному художнику: настоящее произведение искусства, с нашими безликими книжицами не сравнить. Одно плохо, нумерация страниц отсутствует.

— На сколько листов была книжка?

Петр Трофимович сморщил лоб в напряжении.

— После Рождества новую получал, просил на сотню листов, — неуверенно заявил он.

Ладно, пересчитаем вручную, по корешкам. Вся процедура не заняла и пяти минут. Выписав столбиком все проводки, я удовлетворенно прихлопнула ладошкой по гроссбуху, подняв при этом тучу пыли.

— Все ясно, как божий день! Если верить чековой книжке, то деньги снимались наличными пятьдесят три раза. Если судить по банковским отчетам — семьдесят два. Суммы чаще всего были небольшие, списывали аккуратно, чтобы не вызвать подозрений, но последнее списание на сто пятьдесят рублей выглядит очень странным... Либо обнаглели от безнаказанности, либо здесь что-то другое.

Петр Трофимович ошарашено покрутил головой.

— Анна Васильевна, голубушка, поясни попроще, ничего не пойму, — взмолился он.

— Да что тут неясного, дурень ты старый! — сердито вмешалась Серафима Павловна. — Кто-то получал деньги по поддельным чекам, а вину умело свалил на Николашу... Сам подумай, мальцу какая вера будет, если вскроется все?

Я взглянула на нее с неподдельным уважением. Никогда не подумала бы, что за внешней простотой скрывается столь острый ум. Вот тебе и умение разбираться в людях.

— А чеки-то кто подделывал? — сипло выдохнул купец.

— Завтра и выясним! — мстительно пообещала я. — Но одно могу сказать точно: без служащего банка такую операцию не провернешь... Утром выведем голубчика на чистую воду, можете не сомневаться.

Утро следующего день, как водится, принесло свои неожиданности — я влюбилась до беспамятства.

Глава седьмая

Правду молвят, что любовь зла.

Безмятежным солнечным утром, сладко потягиваясь на восхитительной пуховой перине, я вздрогнула от внезапно пришедшей в голову мысли — мне опять снился сон. Но скажите на милость, разве так бывает, сон во сне? Не знаю, у кого как, но у меня это случилось впервые. В груди шевельнулся холодок тревоги: а вдруг все не понарошку? Вдруг я и в самом деле неведомым образом очутилась в прошедшей эпохе?

Ладно, не будем поспешать впереди телеги. Наскоро приняв душ, я спустилась в столовую. Все семейство было в сборе, ждали только меня. Купец в тщательно отглаженном костюме, племяш Николя в мятом гимназистском мундире и Серафима Павловна в строгом темно-сером платье. М-да, в своем наспех наброшенном затрапезном халате я буду выглядеть далеко не комильфо. Кто ж знал, что у них принято за стол садиться при полном параде.

Окинув взглядом предложенное меню, я восторженно охнула. Мамочка моя родная, если это завтрак, то что со мной будет через неделю? Нет, дорогие мои, так дело не пойдет. Клятвенно обязуюсь беречь мою новую фигурку! Хотя, вон от той сдобной ватрушки я отказаться не смогу. Можете переехать меня трамваем, но это выше моих сил.

— Как спалось, Аннушка? — мягко улыбнулась мне Серафима Павловна, поднося чашечку тонкого фарфора под медный носик пузатого самовара.

— Премного благодарствую, — я важно надула щеки, пытаясь подстроиться под речевые обороты эпохи.

Лихорадочно порыскав в памяти на предмет известных выражений, я заливисто расхохоталась: кроме 'житие мое' и 'какое твое житие, пес смердячий' на ум более ничего не шло.

— Помилуйте, Анна Васильевна, с вами все благополучно? — не на шутку встревожился Петр Трофимович.

— Не обращайте внимания! — сдавленно пробормотала я, делая попытку спрятаться за крохотной чайной чашечкой. — Это у меня нервное.

— Нервы беречь надобно, ибо все болезни исключительно по их вине происходят, — рассудительно влез Николя. — Сей непреложный факт медициной давно доказан.

Я вновь прыснула от смеха.

— Не лезь под руку со своими ученостями! — сердито одернул племянника дядя. — Дай человеку почаевничать без суеты... — он бросил озабоченный взгляд на окно: — Уже хорошо забрезжило, пора бы и делами заняться.

Не знаю, был ли это намек, но я решила поторопиться и спустя полчаса была во всеоружии. Во дворе ожидала давешняя коляска с нетерпеливо фыркающим вороным жеребцом и дремлющим кучером Пахомом. Николя уселся рядом с ним на облучок — экипаж был двухместным, — и мы тронулись. До утопающего в зелени особнячка под красной черепичной крышей, в коем располагалось отделение банка, добрались резво, благо на улицах особого оживления не наблюдалось.

— Смотрите, дядя, 'Олдсмобиль' последней марки! — восторженно присвистнул Николашка.

У чугунной ограды тарахтел клубами черного дыма сверкающий лаком автомобиль. Худой и важный шофер — в кожаном картузе, черной куртке и высоких сапогах — ковырялся, чертыхаясь, в двигателе гения инженерной мысли начала двадцатого столетия. Спрыгнув с коляски на брусчатую мостовую, я мимоходом обронила:

— Карбюратор надо продуть и зазор у свечей проверить.

Петр Трофимович удивленно крякнул. Николя посмотрел на меня с неподдельным уважением. С независимым видом прошествовав мимо застывшего столбом шофера, я вошла в предупредительно раскрытую швейцаром дверь банка.

— Который из них? — шепотом спросила я у Петра Трофимовича, незаметно оглядывая операционный зал.

— В самой дальней конторке принимают-с, — столь же шепотом ответил купец.

Бросив кровожадный взор на не подозревающую ни о чем жертву, я обмерла от внезапного головокружения: в строгом черном костюме, оттеняющем бледное лицо, из-за мутно-зеленого стекла кассы обаятельными серыми глазами на меня взирала моя безответная любовь. Мистер Икс из 'Принцессы цирка' собственной персоной. Когда я впервые увидела этот фильм, то всей своей трепетной девичьей душой поняла — такой красоты мужчины созданы творцом исключительно на погибель женскую.

— Чем могу служить? — обаятельной улыбкой встретил меня мой герой.

— Есть разговор, — пролепетала я с дрожью в голосе.

Настороженно покосившись на купца, Мистер Икс с деланным безразличием пожал плечами.

— Извольте... — отложив в сторону бумаги, он спросил: — Желаете получить приватную консультацию?

Я молча кивнула в ответ. Пока красавец-кассир пробирался к служебной дверце, Петр Трофимович обеспокоено пробасил:

— Анна Васильевна, никак вы возымели намерение уладить дело миром?

— Хочу послушать, что он скажет в свое оправдание, — вздохнула я.

Ну не могла же я объяснить истинную причину нежелания устраивать публичный скандал?

— Я вам по сущей справедливости отвечаю: он во всех отношениях дрянной человек... Полно вам жалеть этого мерзавца, эту породу окромя могилы ничто не исправит.

Что здесь скажешь? Я промолчала. И также молча, едва мы устроились за уютным столиком в уголке операционного зала, положила перед 'мерзавцем' свои расчеты.

— По этому делу пожалуйте завтра, — чуть побледнев, ответил он.

— Вас как величать? — мягко спросила я.

— Жорж, — с легкой заминкой представился горе-кассир.

— Вы понимаете, что завтра мы вернемся уже с полицией? Скажите, для чего вы это делали? Я хочу предоставить вам шанс: просто ответьте мне правду.

Про себя я взмолилась: только не рассказывай мне про больную мать-старушку, которой требуются дорогие заграничные лекарства. Или любимую сестру, изнывающую в похотливых лапах злыдня-помещика. Пожалуйста, скажи мне всю правду, и я дам тебе шанс.

Жорж твердо посмотрел мне в глаза.

— Азарт-с, будь он проклят! Долги возникли неотложные исключительно из пристрастия к бегам. Ипподром виной моим бедам и собственная слабость характера.

Этим он подкупил меня сразу. Не каждый мужчина готов признаться в собственной слабости, далеко не каждый. И он не жаловался, нет! Он говорил это спокойным будничным тоном, с легким оттенком горечи, усталости и какой-то скрытой радости. Мне показалось, что он почувствовал облегчение — у него даже плечи расправились, словно он избавился от давно гнетущего груза. Ну скажите на милость, разве могла я передать доверившегося мне человека под карающую длань правосудия?

— Как скоро вы сможете вернуть тайно изъятые вами деньги?

Язык отчего-то не повернулся назвать его махинации подходящим словом. Жорж моргнул удивленно и после долгой паузы еле слышно обронил:

— К вечеру обещаюсь возместить всю сумму непременно.

Я повернулась к купцу и, в душе гневаясь на себя за молящий тон, столь же тихо произнесла:

— Как полагаете, Петр Трофимович, простим на первый раз оступника? Дадим ему шанс начать новую жизнь? Как гласит народная мудрость: попытка — не пытка.

Сама не знаю, с чего вдруг меня понесло изъясняться высоким слогом. Но купец к моей вящей радости не стал упорствовать, назидательно заметив:

— Веруй, а не испытуй. Верующему воздастся, а у испытующего отымется... Коли веришь в него, дочка, пусть исполнится по-твоему.

Николашка взирал на нас насупившись — в его глазах горькой обидой плескалась неутоленная жажда мщения. Всем не угодишь, — вздохнула я про себя. На обратной дороге я поддалась уговорам купца заехать к нему в контору, ознакомиться с местом предполагаемой работы. Собственно офис размещался в одноэтажной пристройке к складу, откуда и растекался товарный ручеек по многочисленным лавочкам.

Если купец и ждал от меня каких-либо чудес, то я его разочаровала. В крохотной пыльной комнатушке, где даже мохнатые пауки впали в спячку от вечной тишины и покоя, я не задержалась и на минуту. Этот вселенский бардак, лишь по недоразумению именуемый бухгалтерией, устал ждать шестого подвига Геракла. Пришлось выставить жесткое условие: либо завтра все здесь будет блестеть и сверкать, либо ищите себе финансиста со славным именем Авгий.

Оставила я без реплик и нескончаемые ряды товаров: в тюках, ящиках, мешках и просто россыпью пылящихся на стеллажах. Едва глянув на плутоватую физиономию складского приказчика, мелким бесом рассыпавшегося при виде внеплановой ревизии, я мысленно определила первого кандидата на увольнение. Словом, ценных советов в этот день купец от меня так и не дождался.

Единственное, что я могла ему порекомендовать, так это смену вывески на лавочках. Напыщенное 'Чего-то там, он сам и сын' предложила заменить емким 'Тысяча мелочей'. Почесав в косматом загривке, купец радостно прорычал что-то одобрительное на своем медвежьем языке. Николашка буркнул недовольно, мол, он давно талдычил дяде о чем-то подобном, за что немедля удостоился увесистой оплеухи.

В семейный особняк мы вернулись голодными и чуточку уставшими. Отведав налимьей ухи, тающих во рту котлеток из рубленого щучьего филе и сазаньей икры, я осоловевшим взором примерилась к горке обильно политых маслом гречневых оладий.

— Это я точно не осилю, — с сомнением произнесла я.

Серафима Павловна огорченно всплеснула руками.

— Цыпленок и тот больше тебя ест. Скоро ноги с голода протянешь, без слез не взглянешь на твою худобу.

Это по вашим меркам я худая, а по нашим — топ-модель, возразила я про себя. Исключительно из нежелания огорчать радушную хозяйку, отщипнула блинчик, выпила пиалу ароматного, со смородиновым листком чая и, собравшись с духом, воспротивилась настойчивым попыткам втиснуть в готовую лопнуть меня приличный кусище яблочного пудинга. После чего самым бессовестным образом отправилась вздремнуть часок-другой. Имею право, между прочим, отпуск мой еще не закончился. Заснула я с мыслями о красавце-кассире.

Разбудила меня давешняя служанка. С грохотом ввалившись в опочивальню, она тревожным шепотом известила:

— Вас молодой кавалер желают видеть безотлагательно... — и выдержав паузу, многозначительно добавила: — Нижайше просят со всем почтением, от нетерпенья изнывают-с.

Глянув на уголок предзакатного неба, багровеющего в распахнутом окне, я ахнула: вот так вздремнула! Быстро приведя в себя в порядок, с трепетным сердцем спустилась в гостиную. Петр Трофимович мирно попивал кофе в компании гостя. Сам виновник переполоха, вскочив на ноги при виде меня, смущенно протянул букет роскошных белых роз.

— Не могу выразить всю глубину благодарности, — трагично изрек Жорж. — Ваше участие в моей судьбе словно открыло мне глаза. И если раньше это казалось безобидной шалостью, отныне душа моя источает горечь, понимая всю низменность свершенных мною поступков.

Благо букет выручил, за ним я и спряталась, давясь от смеха. Вот интересно, он меня за дурочку держит или правилами хорошего тона принято нести всю эту ахинею? На всякий случай я восторженно округлила глаза, пару раз наивно хлопнула ресничками и томно произнесла:

— Ах, оставьте... Право, так поступил бы каждый на моем месте. Легко походя сломать чужую судьбу. Все мы ошибаемся в этой жизни, но и наказание должно быть соразмерным.

Петр Трофимович деликатно покинул нас, шепнув мне перед уходом, чтобы я береглась.

— Вы сделаете меня окончательно счастливым, если примете приглашение на сеанс кинематографа.

Театральным жестом Жорж извлек из кармана глянцевые прямоугольники картона.

— Отчего бы и нет? — вслух задумалась я. — Заодно и по первопрестольной прогуляемся, всю жизнь мечтала ее красотами полюбоваться.

— Вы первый раз в Москве? — в голосе красавца-кассира прорезались покровительственные нотки. — Ваш дядя сказывал, что погостить прибыли на каникулы из провинции.

— Можно сказать, что в первый, — грустно вздохнула я.

Петр Трофимович, узнав о нашей затее, категоричным тоном объявил, что без верного Пахома из дома он меня не выпустит. Лихого люда ныне развелось немало и по ночам шалят частенько. Пришлось подчиниться. Да и честно говоря, за могучей спиной неразговорчивого кучера я чувствовала себя гораздо спокойней.

Покачиваясь в коляске под монотонную дробь внезапно налетевшего дождя и млея от изысканных ухаживаний в исполнении Жоржа, я предавалась философским размышлениям. Вывод получался незатейливым: правду молвят, что любовь зла, но она еще к тому же и глупа. Прямо, как мой светский кавалер. Словом, к окончанию сеанса немого кино моя утренняя влюбленность бесследно испарилась вместе с последними аккордами пианиста.

— Скажите мне, Жорж, на что вы рассчитывали, подделывая чеки? Ведь рано или поздно затея обязательно вскрылась бы... И если не я, то кто-то другой поймал бы вас за руку.

Мы медленно прогуливались по освещенной молочными шарами газовых фонарей алее. Коляска двигалась параллельным курсом. Жорж с горячностью принялся доказывать мне, что кабы не злополучные сто пятьдесят рублей, кои он вынужден был в срочном порядке получить по чеку, никто и не догадался бы о его шалостях.

— Мой милый наивный Жорж, — с искренним сожалением вздохнула я. — Схема, которую вы применили, проста и глупа, как ...

Я едва не добавила 'как ты сам'. Раскланявшись со встречной парочкой, Жорж обиженно воскликнул:

— Финансовая сфера лишь на непосвященный сторонний взгляд выглядит просто и незатейливо. На самом деле все намного сложнее и ошибка моя — дело нелепого случая.

Он действовал не один, догадалась я. Его прикрывает кто-то из начальства. Потому он и просил подъехать на следующий день. Скорее всего, его уже ловили за руку, но все списывали на банальную ошибку. Разгневанному клиенту возвращали украденные деньги и отлаженный механизм продолжал дальнейшую работу.

— Ну хорошо, допустим при больших оборотах клиент не заметит в массе платежей несколько списанных мелких сумм. Но ваша внутренняя ревизия обязательно отличит поддельный чек от настоящего.

Заговорщицки оглянувшись по сторонам, Жорж коснулся влажными губами моего уха.

— Открою вам по секрету величайшую тайну: я давно симпатизирую социалистам... Догадываетесь, о чем я говорю?

Брезгливо потерев мочку — как теленок, право слово — я недоуменно пожала плечами: причем здесь политика?

— У подпольщиков весьма приличные типографии, и отпечатать нужного качества чек не составляет большого труда. И признаюсь вам, как на духу: прискорбный случай произошел по вине синих мундиров — они разгромили типографию моих добрых знакомцев, а у меня, как назло, оставался последний экземпляр чека. Жадность обуяла и страх поспособствовал, вот я и подался соблазну снять разом крупную сумму. Да в средствах стеснение испытывал-с.

А ты осмелел, братец, с неудовольствием отметила я. Или меня за сообщницу принял? Прав был купец — дрянной человечишка этот кассир. Что ж, впредь будет наука мне неразумной. Жорж тем временем продолжал разглагольствовать. Видно, моя нелестная оценка его умственных способностей поспособствовала потоку бахвальства. Прослушав лекцию о хитрой банковской науке, я раздраженно произнесла:

— Вы даже представить себе не можете, сколько существует способов незаметного отъема чужих денег. И чтобы обнаружить незаконные операции, требуются специалисты иного уровня.

— Например? — Жорж скептически изогнул бровь.

Наверное, мне стоило промолчать. Но какой-то вредный чертик внутри дернул меня за язык.

— К примеру, вы открываете в разных банках депозитные счета на небольшие суммы, после чего в одном из них предъявляете к оплате чек на сумму, вдвое превышающую остаток. Для покрытия недостающей суммы в качестве вклада выписываете чек на второй банк. Во втором банке вы повторяете операцию, используя чек из третьего банка. И так далее. Пока чеки путешествуют из банка в банк для погашения, у вас в запасе будет неделя-другая, чтобы воспользоваться удвоенными средствами. Вы кладете их на процентный депозит в очередной банк, после чего вся операция начинается по кругу, но уже с возросшими вдвое суммами. Когда набирается приличный капитал, мошенник испаряется.

— Ваши разъяснения для меня непонятны, — после долгой паузы признался Жорж.

Ну и глуп же ты приятель, в очередной раз констатировала я. Несколько минут мы шли молча. Пройдя аллею и будку постового с шлагбаумом, окрашенным во все цвета национальной пестряди, мы уткнулись в летнее кафе. Жорж царственным жестом пригласил меня за ближайший столик.

— Чего изволите-с? — бесшумно возник перед нами вышколенный официант.

Я ограничилась восхитительным мороженным с тертым шоколадом, наотрез отказавшись от шампанского. С аппетитом поглощая жареную на углях индейку, Жорж невнятно пробормотал:

— Право, я чувствую себя неловко: вы даже к вину не притронулись. Плата общая, а вам это убыточно.

Я едва не подавилась холодным комочком: пригласил, что называется, девушку. Не сунь мне Петр Трофимович в карман перед уходом мелкие ассигнации, как бы я сейчас выглядела?

— Осмелюсь спросить, какие еще тайные способы вы знаете? — продолжал как ни в чем не бывало Жорж.

Вот что бы мне прикусить язычок? Так нет, захотелось поставить на место зазнавшееся финансовое светило.

— Вот представьте, я прихожу в ваш банк и предъявляю к оплате поддельный, но солидно исполненный чек 'Чейз Манхэттен банк'. Показываю договор с компанией 'Рога и Копыта', согласно которому она произвела оплату означенным чеком... Что произойдет дальше?

— Чек примут к погашению, но прежде проверят, — осторожно ответил Жорж. — И займет это не одну неделю.

— Правильно, — кивнула я. — Теперь слушайте дальше. Через два дня я вновь прихожу в ваш банк и требую вернуть чек, объясняя это разрывом соглашения с компанией, выдавшей его... Что в этом случае предпримет банк?

— Мы не сможем вернуть вам чек, так как он уже подшит к погашению. Таков внутренний регламент всех банков.

— Абсолютно верно! И каковы будут ваши дальнейшие действия? Не забывайте, что 'Рога и Копыта' могут предъявить мне иск за убытки, причиненные задержкой по возврату чека. А я в свою очередь предъявлю иск уже банку.

Напряженно наморщив лоб, Жорж с отрешенным взором перебирал варианты. Наконец, он просветлел лицом.

— Мы будем вынуждены выписать вам наш собственный чек взамен предъявленного... — не удержавшись, он восторженно хлопнул себя по ляжкам. — И он уже будет самым что ни на есть настоящим!

Дальнейшие попытки Жоржа выудить еще что-нибудь интересное я пресекла на корню. Хватит с тебя и этого, любознательный мой аферист. Что-то мне подозрителен твой внезапный интерес. И так лишку наболтала. Рассчитавшись с официантом (свою долю я оплатила сама, да еще и чаевые пришлись на мой счет), Жорж с мольбой взглянул на меня.

— Мне очень неловко затруднять вас просьбой, но не могли бы вы помочь мне советом по финансовой части.

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрила я его, в душе проклиная себя за излишнюю отзывчивость.

— Дело в том, что один мой знакомец оказался отъявленным плутом и негодяем, — глотая слова, зачастил Жорж. — Год назад я ссудил ему солидный капитал под честное слово, и не могу истребовать обратно.

Ну что ж, мы в ответе за тех, кого приручили.

— Расписок нет? — уточнила я.

— Ни единого документа... Разве что свидетелей подговорить.

— Ерунда, это не поможет. Даже если вы сможете с ними безупречно обговорить всю сцену, суд едва ли примет это доказательством. К тому же, умный оппонент не будет опровергать показания свидетелей, предоставив со своей стороны дюжину очевидцев, кои клятвенно подтвердят, что сумма вам возращена полностью... Классика жанра: слово против слова.

Честно говоря, умный оппонент никогда не признает долг, если нет документального тому подтверждения. А в гражданских спорах законодательство не допускает свидетельские показания в качестве доказательств при отсутствии расписки, если речь идет о крупных суммах. Но всего этого я не стала сообщать горемыке-кассиру.

— Значит, ничего не выйдет из этой затеи? — пригорюнился Жорж.

— Посмотрим... — обнадежила я его. — Безвыходных ситуаций не бывает, и на вашего плута найдем управу.

Если бы я знала, чем обернется моя доброта! С трудом отбившись от настойчивых попыток проводить меня до парадного, я, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнула. Жорж шарахнулся в сторону, а моментально очнувшийся от дремы Пахом одобрительно подмигнул мне.

На мой разбойничий свист обернулась праздная парочка: элегантная красивая дама и... И кареглазый жандарм, с каким-то мальчишечьим восхищением взглянувший на меня. Стыдливо опустив глаза, я густо покраснела. И вновь, подчиняясь неведомой силе, посмотрела в манящие глаза. Отчего-то в сердце кольнула ревность и появилось желание о мимолетной, случайной встрече. Когда он будет один, без своей потрясающей спутницы.

Желание, как водится, вскоре исполнилось. Но обстоятельства, при коих произошла очередная встреча, меня не порадовали. Спустя неделю, мой кареглазый жандарм допрашивал меня по обвинению в тяжком преступлении.

Глава восьмая

Вечером я встретил Анну.

Поначалу я не признал ее. Оглянувшись на пронзительный посвист, коим мальчишки гоняют голубей, я с недоумением воззрился на стройную барышню в модном эпатажном наряде. И мгновенье спустя потонул в знакомых смеющихся глазах. Мило покраснев, Анна резко развернулась и едва ли не бегом кинулась к легкой коляске с нетерпеливо пританцовывающим вороным.

— Ваша знакомая? — томный голос моей спутницы вывел меня из оцепенения.

— Довелось общаться по службе, — сухо ответил я.

— Смотрите, я не потерплю соперниц! — с капризной ноткой пригрозила Жозефина, повисая у меня на руке.

Я промолчал.

Обманчиво-прозрачное августовское небо быстро темнело, накрывая вечерний город прохладой близкой осени. Весь долгий тоскливый день, прошедший в суете и спешке, меня не покидало волнующее чувство нечаянной радости. Лишь теперь я догадался, что было тому причиной. Бросив прощальный взгляд на коляску, исчезающую в полумраке переулка, я тяжело вздохнул — отчего-то вдруг сердце заполнилось щемящей грустью и непонятной тревогой.

— Не молчите же, Деян! — с обидой воскликнула Жозефина.

В рождении ее крестили Пелагеей, но по агентурным спискам она числилась под псевдонимом. Единственное чадо богатого киевского бакалейщика, легкомысленная, ветреная и до крайности рисковая особа. В белокаменную она прибыла на учебу не далее двух месяцев назад, и сразу же впуталась в весьма неприятную историю, связавшись с подпольщиками. Такие случаи не редкость в среде молодежи, и часто мы ограничиваемся простым внушением, но на заметку берем обязательно.

Жозефине не пофартило. Революционный кружок оказался в тесной связи с боевиками и в разработку всех его членов взяли крепко. Помог случай. Несмотря на всю тщательность конспирации, социалисты частенько допускают роковые ошибки. Жозефина мельком слышала о предстоящей операции и запомнила лицо связного с боевиками. О том, что она брала уроки живописи, эсеры не подозревали. Для сыскного отдела этого оказалось вполне достаточным — имея на руках искусно выполненный портрет, вычислить голубчика не представлялось делом особой сложности. По цепочке добрались и до боевиков.

Начальство закрыло глаза на шалости экзальтированной особы, наше управление получило очередного сотрудника, а вашему покорному слуге досталась малая толика неземного наслаждения, со временем перешедшая в приятную необременительную связь. Как и любой представитель сильного пола, я не чужд женской ласки. Впрочем, клятвенных обещаний мы друг другу не давали, и возможное расставание перенесли бы с легким сердцем.

— Вы сегодня невыносимо скучны! — надула губки Жозефина. — Весь вечер витаете в облаках... Ваши мысли заняты чем угодно, но не мною. Вы меня разлюбили, belle amie?

Прогнав тросточкой настырного воробья, норовившего проверить клювом на прочность мои и без того поизносившиеся штиблеты, я сделал слабую попытку увильнуть от скользкой темы:

— Дело не в вас, cherie, виной тому неразрешимая головоломка.

— Рассказывайте немедля! — в нетерпении топнула ножкой Жозефина.

Ее глаза засверкали, прозрачно-белая кожа вспыхнула румянцем, острые коготки глубоко впились в мое запястье. Я слегка поморщился: не от боли, в нелегких раздумьях. Моя дама сердца авантюрностью характера способна была навлечь на свою белокурую головку немалые бедствия, чего мне крайне не хотелось. Но с другой стороны, ее охотно принимали в кругах вольнодумных, и сведения порой она приносила весьма интересные. Что удивительно, связь свою с офицером жандармерии она не скрывала абсолютно. Иных и за меньшие прегрешения подпольщики числили в провокаторах.

Впрочем, особых поводов для беспокойства не было. В этой изысканной, элегантной леди с холодным и надменным лицом, скрытым за тончайшей полувуалью, едва ли кто-нибудь мог признать беззаботную и смешливую курсистку. Именно такой она прибыла в белокаменную. Ее умению менять облик мог бы позавидовать любой филер охранного отделения. Признаюсь честно, меня она привлекала в любой ипостаси.

— Не томите, Деян!

Скрепя сердце, я поделился загадкой. Всех секретов выдавать я не имел права, но в общих чертах поделился мучившей меня проблемой. Визит в острог результатов не дал — налетчики упорно отказывались давать какие-либо сведения. Прислуга доходного дома не признала в грабителях таинственных жильцов. Словом, расследование зашло в тупик.

— Вот такие дела, моя милая Жози, — тяжело вздохнув, закончил я повествование.

— Странная история, — задумчиво протянула Жозефина. — Что безмерно удивляет, само наличие у типографии денег.

Меня этот вопрос волновал не в последнюю очередь. Типография представляла собой небольшой станок, искусно замаскированный под кухонный стол, несколько коробок со шрифтами, и двух насмерть перепуганных студентов политехнического института. Из их сбивчивого рассказа удалось выяснить одно: связной передал им крупную сумму ассигнаций, паспорта, и велел снять нумера для гостей из центра. Запрос мы отправили, но можно было не сомневаться — документы окажутся фальшивыми.

— Ходили слухи, что ожидается приезд с ревизией кого-то из революционного розыска, — словно невзначай обронила Жозефина.

Я едва сдержался, чтобы не высказаться крепким словцом. Господа из розыска мелочью заниматься не будут. Они неплохо переняли наши методы, помимо идейных соратников привлекая в свои ряды и продажных чиновников. Обыденное на первый взгляд дело вдруг засияло иными красками: мрачными и опасными. С обманчиво-равнодушным видом я спросил:

— Вы сможете что-нибудь узнать по этому делу?

Жозефина рассмеялась волнующим гортанным смехом. Нежно проведя пальчиками по моей щеке, она с легким укором произнесла:

— Вы же знаете, что для вас я способна на все!

— Прошу, будьте осторожны, — запоздало спохватился я.

На том мы и расстались. Провожать себя она категорически запрещала и, подозвав извозчика и настрого наказав ему доставить барышню со всем бережением, я направился домой. Соорудил на скорую руку холостяцкий ужин, принял холодный душ и с наслаждением провалился в забытье. Уже засыпая, вдруг вспомнил Анну.

К рассвету зарядил крупный дождь. Он выбивал дробь по железной крыше, норовил с порывами ветра пробраться в комнату и на каждую вспышку молнии отвечал утроенным рвением. Зуммер аппарата я едва расслышал сквозь грозовую канонаду.

— Деян, меня застрелили, — слабый голос с трудом различался в какофонии звуков. Взбесившаяся погода повергла в панику и без того изнеженную и пугливую телефонную связь.

— Что случилось?!

Я попытался перекричать звучный треск и змеиное шипенье, доносившиеся из трубки.

— Приезжайте немедля, я умираю...

Связь прервалась, и столь же внезапно утих ливень; его сменили беззаботный перезвон капели и журчание ручейков по булыжной мостовой. Вызвав отделение, я оборвал на полуслове дежурного, рявкнув в трубку:

— Филеров в Камергерский переулок срочно! — И уже спокойней добавил: — Покушение на сотрудника, телефонируйте участковому приставу, пусть высылает наряд. Не забудьте про врача, необходима экстренная помощь.

Когда добрался до места, меня уже поджидали. Заспанный, беспрестанно зевающий незнакомый околоточный с парочкой молодцеватого вида городовых и безлико-серая троица из летучего отряда. Чуть поодаль испугано таращился на нас малорослый дворник мусульманской наружности, отчего-то с метлой в руках. Старший группы филеров, седоусый кряжистый Ильин, коротко кивнул.

— Какие будут приказания?

— Дворника допросили?

— Не успели, Деян Иванович, прибыли буквально за минуту до вас.

Поманив пальцем татарина, я с задушевной лаской спросил:

— Как зовут?

— Ахметка, ваше высокородие.

— Выходил кто-нибудь из подъезда?

Дворник, махнув рукой в сторону Тверской, зачастил:

— Господин офицер с визитом были, к кому — не сказывали. Сели на извозчика незадолго до вас и укатили. Раньше мы их не видели, впервой они гостевали.

— Узнай подробности! — приказал я околоточному.

Полицейский молча взял под козырек.

Не дожидаясь команды, Ильин скользнул в тускло освещенную парадную. Поднимаясь следом за старшим группы, я неожиданно вспомнил, что номер дома дежурному не сообщал. Мысленно усмехнулся — от бдительного ока охранного отделения не укроешься. Надо полагать, что и квартира старшему группы известна. Замерев на последней ступени третьего этажа, Ильин потянул из кармана тупорылый браунинг.

— Будем ломать? — шепотом спросил он, кивком указав на матово поблескивающую лаком дверь.

Младшие филеры заняли позицию по сторонам от входа. Отрицательно покачав головой, я мягко нажал на бронзовую ручку. Дверь беззвучно распахнулась. Темнота прихожей и неяркий свет ночника в гостиной. Придержав за плечо Ильина — в маленькой уютной квартирке мне знаком каждый закуток — я шагнул первым через порог.

— Деян, мне больно...

Жозефина свернулась в клубок на кушетке, вздрагивая в крупном ознобе и взирая на меня испуганными глазищами. Левый бок домашнего платья был залит кровью.

— Потерпите, душа моя, врач уже выехал.

Опустившись на колени, я осторожно сдвинул окровавленную ладошку, прижатую к ране. Жозефина кинула быстрый взгляд на рану и охнула, теряя сознание.

— В квартире чисто, Деян Иванович, — неслышной тенью возник из-за спины Ильин. — Объявим по команде розыск?

— Кого искать прикажешь? — недовольно буркнул я. — Всех военных предлагаешь задерживать?

Ильин озадаченно крякнул. Кинув взгляд на раненную, он молча протянул мне острую финку. Порывшись в своих бездонных карманах, извлек на свет и небольшую фляжку, обтянутую коричневой замшей.

Взрезав по шву мокрую ткань, я в нетерпении прищелкнул пальцами. Опытный филер не заставил себя долго ждать. Спустя минуту рана была промыта водой и обработана крепкой анисовой водкой. Жозефина, придя в себя, держалась молодцом: ни малейшего стона, лишь побледнела до чрезвычайности.

— Царапина! — выдохнул я в облегчении, промокая тампоном кровоточащий порез. — Даже ребро не задето... Хвала господу — двумя дюймами правее и...

Жозефина еле слышно ойкнула, ликом напомнив мраморную статую. Мысленно я проклял свой несдержанный язык. Выручил Ильин, мигом поднеся налитую до краев крохотную рюмочку.

— Выпейте, барышня, непременно. На себе испытано неоднократно — исцелению способствует не хуже иной микстуры.

Прав оказался старый сыщик, чарка подействовала мгновенно. Исчез испуг из глаз, щечки порозовели, губы приобрели прежний манящий блеск.

— Кто стрелял в вас? — мягко, но настойчиво спросил я. — Вы его знаете? Сможете описать?

Жозефина слабо взмахнула рукой.

— Ах, не спрашивайте! Он представился вашим сослуживцем, сообщил, что вас тяжело ранили социалисты. Велел не покидать квартиру и ждать его визита...

— Он телефонировал прежде, чем прийти? — с недоумением прервал я рассказ. — Отчего же вы не связались со мной? Разве можно доверять на слово незнакомцу в такой ситуации?

В ответ на мой непроизвольный и несправедливый упрек Жозефина с искренней обидой воскликнула:

— Я пыталась пробиться к вам, но ваш номер был беспрестанно занят. А потом вы и вовсе не подходили к аппарату. Я не находила себе места от волнения, и бросилась открывать дверь, едва прозвенел звонок... А там...

Она шмыгнула носом, горестно всхлипнула и разрыдалась навзрыд, приникая к моему плечу. Гладя ее по волосам, я шептал ей ласковые глупости, пытаясь утешить страдалицу. Память по крупицам выдавала события прошедшего вечера.

Вспомнились поздние вызовы и незнакомый, явно нетрезвый мужской голос в телефонной трубке. Затем я проследовал в душ, и слышать зуммер аппарата уже не мог. Неизвестный преступник просчитал все до мелочей. Стоило задуматься — загадок эта история таила немало.

Мои размышленья прервал дверной колокольчик. В комнату вкатился невысокий, полноватый господин с потертым кожаным саквояжем в руках. Буркнув что-то вместо приветствия, он с недовольством покосился на фляжку с анисовой крепкой и решительно попросил нас покинуть комнату. Я задержался было в сомненьях, но Ильин увлек меня за собой на кухню.

Внезапно нахлынул гнев — леденящий, безрассудный, от коего исходят в скрипе зубы и сжимаются до хруста кулаки. Подло стрелять в беззащитную жертву, но когда на кончике мушки слабая женщина — это подло вдвойне. Вы ответите мне за все, господа революционеры, — клятвенно пообещал я себе. И пощады не ждите.

— Дворник никаких сведений не дал, — хмуро доложил Ильин. — Говорит, что было темно, лица он не разглядел и опознание весьма затруднительно. Извозчик поджидал гостя на углу переулка и невозможно-с определить, наемный то был экипаж или собственный выезд... Словом, Деян Иванович, пота мы прольем с этим делом немало.

Что ж, этого следовало ожидать. Враг попался умелый и жестокий, такие следов, как правило, не оставляют. Но и мы не лыком шиты, даром свой хлеб есть не привыкли. Еще не вечер, господа социалисты, еще не вечер.

На кухню заглянул хмурый доктор. С неприязнью оглядев нас, словно мы были виной мученьям Жозефины, он безапелляционно заявил:

— Опасности для жизни нет, но больной необходим строжайший покой. Категорически возражаю против допросов в ближайшие сутки... Смею надеяться, господа, что мои рекомендации не останутся без внимания.

Коротко раскланявшись, он исчез, оставив после себя стойкий запах больницы. Ильин недовольно сморщился и, достав уже знакомую фляжку, смачно отхлебнул приличный глоток. Я сглотнул слюну, с невольной завистью покосившись на него. Не любитель хмельного, но в данной ситуации оно было к месту. Но в отличие от филеров, коим дозволялись и не такие вольности, мне мой шеф за такое спуску не даст.

— Отложим допрос на утро? — довольно крякнув и вытерев усы ладонью, осведомился Ильин.

Закурив папироску и сделав несколько быстрых затяжек, я подчеркнуто жестко сказал:

— Не мне тебя учить: большинство преступлений раскрывается по горячим следам.

Филер молча пожал плечами — его дело маленькое — и вновь потянулся за фляжкой.

В комнату я зашел один. Жозефина лежала на кушетке, укутавшись клетчатым пледом. При виде меня ее глаза заискрились любовью. Мне отчего-то сделалось стыдно.

— Не беспокойтесь, Деян, я все понимаю, служба есть служба... — горячо зашептала она, приподнимаясь с подушки. — Мерзавца я разглядела неплохо, надеюсь, вы сможете его отыскать.

С протянутого листка бумаги на меня смотрел портрет господина с рублеными чертами лица, тонкой полоской шрама, перечеркнувшей левую бровь, и неприятными цепкими глазами. Его внешность мне показалась смутно знакомой.

— Вы бесподобны! — отдал я дань таланту своей любовницы; далеко не каждый сумеет в такой ситуации запомнить преступника. — Но еще один маленький вопрос: вы никому не говорили о нашем с вами разговоре?

Жозефина тяжело вздохнула. Несколько мгновения она молчала, накручивая на пальчик локон, наконец нехотя произнесла:

— Когда мы с вами расстались, я навестила одного своего знакомого — инженера-путейца Матвеева. Он возглавляет одну из партийных ячеек Казанской железной дороги. Ему-то я и обмолвилась, словно невзначай, о типографии...

Жозефина внезапно умолкла, покраснев и отведя глаза в сторону. Все-таки, она считает их своими товарищами, — мелькнула обидная мысль. Но я не стал ее торопить, терпеливо ожидая продолжения. Вместо ответа она взяла листок с портретом и размашисто начертала карандашом несколько слов на обратной стороне.

— Инженер проживает где-то в районе Лефортово, точного адреса я сказать не могу... — с хрустом переломив карандаш, она с болью в голосе воскликнула: — Прошу вас, Деян, оставьте меня немедленно, не терзайте мое несчастное сердце!

Молча поцеловав ей руку, я быстро покинул комнату. Кровь азартно застучала в висках, предвещая скорую погоню. Сунув листок в руки скучающему Ильину, я возбужденно приказал:

— Срочно запроси адрес этого господина! Нагрянем с обыском прямо сейчас.

Пробежавшись глазами по тексту, филер перевернул листок и, всмотревшись в изображение, хмыкнул в седые усы:

— Интересный раскладец получается, Деян Иванович. Господин с рисунка знаком мне шапочно — это личный порученец генерал-лейтенанта Бухольца, окружного интенданта... Как бы нам не оплошать-то с обыском поспешным? Видится мне, что инженер этот мелкая сошка, и за ним другие фигуры стоят, крупного калибра.

Глава девятая

Петр Трофимович все утро брюзжал, какая я доверчивая и наивная особа. Помогать никчемному человечишке, каким ему представлялся Жорж, по его словам было краем легкомыслия и беспросветной глупостью. В чем-то я была с ним согласна, но на своем стояла твердо: обещание нужно выполнять, как бы ни хотелось обратного. Сердито нахмурившись, купец нехотя произнес:

— Вижу, тебя не переубедить. Что ж, поступай, как знаешь... — и неожиданно подмигнул мне с явным одобрением: — А что слово даденное блюдешь крепко, так за это от меня величайшее уважение тебе... Но будь осторожна, дочка, не дай обвести себя вокруг пальца.

— Хорошо, дядюшка, — беспрекословно кивнула я в ответ.

Петр Трофимович хмыкнул в бороду — ему нравилось, когда я так к нему обращалась. Признаюсь честно, мне и самой это доставляло удовольствие. В этой маленькой и дружной семье я чувствовала себя не гостьей, а близкой и любимой родственницей.

К обеду прибыл Жорж. В новеньком, идеально подогнанном костюме и с шикарным букетом ярко-алых роз. Дрогнуло изменчивое девичье сердце, млея под пылким взором галантного кавалера и тая от бархатных речей. Дрогнуло и... вновь обрело душевное спокойствие, едва смысл сказанного дошел до холодного разума.

— Мне не нужны никакие дивиденды! — отрезала я. — Помощь моя бескорыстна, но вы должны пообещать мне одну вещь...

— Покорно внемлю вашим словам, — захлопал пушистыми ресницами красавец-кассир, предано выкатив глаза.

— Дайте мне слово, что покончите со своими темными делишками раз и навсегда!

Жорж клятвенно сложил руки на груди.

— Мне это невозможно — обмануть ваше доверие. Если сумеете вернуть долг, то поверьте, жизнь моя начнется сызнова.

Бездонно-серые глаза взирали с искренней мольбой. Ну как здесь не поверить? Вздохнув, я деловито уточнила:

— Сумма большая?

— Двадцать тыщ рублев, как одна копеечка, — отчего-то шепотом поведал Жорж.

Петр Трофимович, в чьем кабинете и происходила беседа, удивленно крякнул. Да уж, капитал по меркам эпохи и в самом деле немалый. Интересно, откуда он у простого кассира? Словно прочитав мои мысли, Жорж торопливо вставил:

— Мне довелось как-то сорвать немалый куш на бегах, и я в тот же день купил на весь выигрыш бумаги золотодобывающей артели. Весьма удачное вложение оказалось, признаюсь вам как на духу... Кое-какие сбережения имел и без этого, и все отдал этому проходимцу...

Он сокрушенно махнул рукой. Врешь ты, братец, насчет сбережений, решила я про себя, но допытываться до истины не стала. Пусть его. И лишь через минуту спохватилась:

— Ваш проходимец... Кстати, как его зовут?

— Промышленник Астафьев, — быстро ответил Жорж. — Владеет прядильной фабрикой и механическими мастерскими.

— Бог с ними, с мастерскими... Скажите, вы в долг давали деньги или бумаги?

— Разве имеет это значение? Отдал ему бумагами, по текущему курсу аккурат на двадцать тысяч и вышло.

Деньги следов не оставляют, а вот ценные бумаги... Плотоядно облизнувшись, я вкрадчиво, чтобы не спугнуть удачу, спросила:

— Сделку как оформляли?

— Как обычно, — кассир недоуменно пожал плечами. — Биржевой маклер внес запись о продаже в реестр, и мой знакомец стал новым владельцем... — посмотрев на меня восхищенным взором, он радостно хлопнул в ладоши: — Как просто ларчик открывается! Достаточно взять выписку из реестра, и плут не сможет отвертеться от долга.

— Не пойдет... — от огорчения я прикусила губу.

— Решительно не понимаю ход ваших мыслей, — после долгой паузы признался Жорж.

— Раз есть запись о смене акционера, предполагается, что вы и деньги получили... Каким образом происходит продажа акций?

— Либо чек выписывают, либо ассигнациями платят. Можно и со счета списать, это как договоришься.

— Вот видите, обычная практика, в том числе, и оплаты наличными. А теперь поставьте себя на место судьи: приходит некий господин и заявляет, что с ним не рассчитались по сделке. И времени с той поры прошло немало. Спрашивается, что ж он сразу-то с жалобой не прибежал... Как полагаете, вам хоть капельку поверят?

В глазах кассира мелькнул испуг, затем разочарование и странный огонек злобы. Или мне показалось?

— Аннушка, может не стоит тебе ворошить без нужды осиное гнездо? — неожиданно вмешался Петр Трофимович. — В наших кругах промышленник этот почетом особым никогда не пользовался... Сущую правду скажу, слава идет о нем дурная. В делах фабричных у него убыток сплошной и запустенье, но капиталом прирастает изрядно.

— Как это может быть? — невольно вырвалось у меня.

Купец степенно огладил бороду и нехотя произнес:

— Слухи разные ходят, один пуще другого. Говорят, что на откупе у него и судейские есть и чины из полиции немалой должности. Коль неладны у кого дела торговые, жди его скоро в гости. Последнее обманом отнимет, да тебя же еще виноватым и признают... Словом, негодный человек и до крайности бессовестный. И к роскоши неуемной пристрастен без меры, ни в чем себе отказа не ведает... Не лезла бы ты, дочка, к нему, беды потом не оберешься.

У меня много разных достоинств, но самое главное из них — это мое неистребимое упрямство. И коль втемяшится что, увещевания бесполезны. Вот и сейчас, небрежно отмахнувшись от предостережения, я задумалась вслух:

— Роскошь, значит, любит... Долги, интересно, у него есть?

— Как же им не быть? — едва ли ни хором воскликнули мужчины. — Они у всех есть, без них в делах коммерческих никак невозможно.

— О, как! — изумилась я. — У меня, к примеру, их нет... — повернувшись к Жоржу, я строго спросила: — Вы сможете узнать состояние банковских счетов нашего друга?

— О каком друге вы говорите? — недоуменно переспросил кассир.

— О промышленнике Астафьеве, — терпеливо разъяснила я. — И еще меня интересует, обращался ли он в последнее время за крупными ссудами в какой-либо банк.

Жорж потеребил пятерней затылок, закатив глаза к потолку пожевал губами и наконец выдал:

— Обещаться не могу, но сделаю все, что в моих силах.

— Постарайтесь, голубчик, это в ваших интересах... Кстати, если его фабрика убыточна, отчего он ее не продаст?

Мужчины переглянулись. Жорж снисходительно ухмыльнулся. Петр Трофимович смущенно покряхтел в кулак и осторожно, взвешивая каждое слово, пояснил:

— Если простые акционеры проведают, что владелец основного пакета пытается найти покупателя, то добром это не кончится. Пока фабрика на плаву, пущай и нет дивидендов, но терпят и ждут, авось все уладится. Да и маклеры продажные курс держат за мзду невеликую. Но стоит во всеуслышание объявить о продаже, бумаги враз обесценятся, а следом и кредиторы прибегут, нож к горлу приставят... Такие дела в тайне делаются, чтоб ни одна живая душа не прознала. А вот когда найдется покупатель, тогда совсем другой расклад наступит, тогда можно с чистой совестью о сделке миру поведать. Новый хозяин и порядок наведет, и деньжатами подсобит, все в прибылях будут.

Это у вас капитализм со звериным лицом, а у нас беззащитная советская власть, — мрачно пошутила я про себя. Нам все эти акции, биржи, котировки только в теории известны, из лекций студенческих. Впрочем, мы тоже не лыком шиты — теории не на пустом месте создаются, за ними практика стоит. Но наша практика опытом без малого сотней лет старше будет, и против вашей всегда верх возьмет.

Идея зашевелилась разбуженным тигренком: еще сонная, зевающая, но уже с клыками и острыми коготками. Поднявшись с диванчика, я непререкаемым тоном заявила:

— Ждите моего возвращения, я скоро вернусь!

— Ты куда собралась, Аннушка? — всполошился купец.

— Хочу в гости наведаться к плуту нашему. Глядишь, и выведаю что-нибудь интересненькое.

Жорж с горячностью принялся отговаривать от необдуманной затеи. Договорился до того, что ждут меня неминуемое разоблачение и страшные пытки в сыром подвале фабричного изувера. Пары-тройки язвительных реплик хватило, чтобы погасить его страстный порыв. Но где-то в глубине души я было тронута его заботой. Все-таки, он далеко не пропащий человек, и моя помощь должна вернуть его на путь истинный.

С этими возвышенными мыслями я покинула особняк. Во дворе застала уже привычную картину: кучер Пахом на пару со своим вороным жеребцом сотрясали окрестности могучим храпом. Впрочем, кто-то из них фыркал, но кто именно я определить не смогла. Жаль было нарушать идиллию, но другого транспорта под рукой не имелось.

— Куда изволите путь держать? — очнувшийся от моего свиста Пахом широко зевнул, перекрестился и спрыгнул на землю, помогая мне подняться в коляску. — По магазинам направимся, аль иные приказания будут?

— В контору промышленника Астафьева поедем, — с важным видом приказала я, пристраиваясь на мягком кожаном сиденье.

— Это которые на Варварке обитают? — уточнил кучер, взмахивая кнутом. — Раньше у них правление отдельно располагалось, в Верхних торговых рядах, но, слышал, недавно на фабрику перебрались.

Вот черт, дорогу-то я и не спросила. Но Пахом не стал переспрашивать, предупредив, чтоб держалась покрепче. Откуда, интересно бы знать, кучер знает фабриканта? Стартовали столь резво, что я только и успела взвизгнуть — протестующе, с испугом.

Коляска неслась по улицам Москвы мягко, бесшумно, лишь изредка щелкал в воздухе бич — звучно, по-разбойничьи. Да зазевавшиеся прохожие, вывернувшись из-под копыт вороного, сыпали вослед бессильные проклятья. Пахом хохотал во всю глотку, скаля крепкие зубы, да понукал и без того азартного в гонке жеребца.

Словом, красотами старины я полюбоваться не успела. Когда прибыли к месту назначения, на мне лица не было. Точнее, оно было бледным, без кровинки, с глазами, горящими от ярости. И ком стоял в горле — холодный, колючий. Мельком глянув в зеркальце на вампирку себя и высказав ухмыляющемуся кучеру все, что о нем думаю, я на подкашивающихся ногах вывалилась из коляски, озирая окрестности.

Фабрика оказалась именно такой, как я ее и представляла. Приземистое одноэтажное здание за массивными коваными воротами, да на проходной покосившаяся будка охранника со следами облупившейся краски. Группа рабочих, ожесточенно о чем-то спорящих, и скучающий урядник в сторонке. До меня донеслись обрывки фраз, несколько раз прозвучало 'забастовка'.

— Пахом, — негромко подозвала я кучера.

— Слушаюсь, барышня, — немедля откликнулся бородатый изверг.

— Поди узнай, о чем люд рабочий толкует.

— Дык, чего там узнавать-то? Знамо что гуторят: хозяин горб гнуть заставляет денно и нощно, а деньгу зажимает не по совести... У меня на ентой фабрике свояк в мастерах начальствует, даже он на скупость хозяйскую сетует изрядно.

— А где правление у них?

— Во-он в той стороне и будет, — кучер махнул кнутом мне за спину. — Там и склады и администрация ихняя.

На площадке перед небольшим аккуратным особнячком стояло несколько шикарных экипажей. Возницы, собравшись в кружок, лениво грызли семечки, сплевывая шелуху на чистенькую булыжную мостовую. Контраст с самой фабрикой был разительным: если от производства за версту несло упадком и разорением, то правление прямо-таки кричало о процветании и благополучии. Надраенная до блеска медная табличка с солидностью вещала: 'Астафьева Луки бумаготкацкое товарищество мануфактуръ'

И вот чего ради, спрашивается, я тащилась в такую даль? Без плана, без подготовки. Тоже мне, разведка боем называется! Впрочем, кое-какие мысли все же появились, и натолкнул меня на них европейской внешности господин, с почестями провожаемый какой-то мелкой сошкой из администрации фабрики.

Приказав Пахому трогаться в обратный путь, я погрузилась в раздумья. Дорога пролетела незаметно, и даже сумасшедшая гонка в этот раз меня не испугала. Едва прибыв домой, я с порога огорошила мужчин:

— Мне срочно нужен иностранец! Желательно испанец, на худой конец сойдет и португалец... Не страшно, если по-нашему не бельмеса, но выглядеть должен солидно и важно.

С английским у меня всегда была напряженка, но на языке Сервантеса я могла общаться вполне сносно. Имелся еще один немаловажной фактор: в этой эпохе знание языков прививалось с детства, но испанский в обязательную программу не входил. В предстоящей афере это играло существенную роль.

— На кой ляд он тебе сдался, Аннушка? — пришел в немалое изумление Петр Трофимович.

— Для дела! — глубокомысленно поведала я.

На все дальнейшие расспросы я отвечала загадочными фразами. Жорж беспомощно хлопал пушистыми ресницами, взирая на меня с глуповатым выражением лица. Наконец, купец сдался. В задумчивости потеребив себя за бороду, он огласил:

— Будь по-твоему, тебя не переубедишь. Упряма ты, дочка, без меры... Есть у моего кума гувернер из Парижу, он многими языками владеет, и вид имеет презентабельный, что наш генерал-губернатор. Но что мне ему сказать?

Пришла пора задуматься мне. Всей правды говорить нельзя, дело все-таки с душком уголовным. Закон и справедливость зачастую находятся на разных полюсах. И если прежде я корила себя в душе за опрометчивое обещание, данное Жоржу, то сегодняшняя поездка на фабрику укрепила меня в правильности выбора. Мой противник-фабрикант, обманывающий всех и вся, и даже собственных рабочих, должен быть наказан хотя бы в малом.

— Ему придется сыграть небольшую роль богатого промышленника из Мадрида, который хочет купить фабрику. Я буду при нем переводчицей и, по совместительству, аудитором.

— Кем будешь? — кустистые брови дядюшки сердито поползли вверх. — Что еще за непотребство ты удумала?

Я прыснула в кулачок.

— Аудитор — это тот же бухгалтер. Когда предстоит серьезная сделка, прежде изучается финансовое состояние покупки... Досконально изучив все нюансы, можно прилично сбить цену.

Иван Трофимович одобрительно кивнул в ответ — это довод ему был понятен. Вновь подергав себя за бороду, уверенно сказал:

— Будет тебе француз. Прямо сейчас и отправимся к куму, не будем откладывать в долгий ящик, коль решила.

— И еще, дядюшка... — я смущенно замялась. — Актеру нашему придется заплатить за работу, а у меня сами понимаете...

Оборвав фразу, я виновато развела руками. Жорж при этих словах плутовато вильнул глазенками в сторону. Впрочем, на него я и не надеялась, учитывая его материальное состояние.

Петр Трофимович, пренебрежительно отмахнувшись, лукаво подмигнул мне.

— Пустое! Мусью Поль господин азартный и, поведаю по секрету, до женского пола страсть как охочий. Коли сама попросишь об услуге, в лепешку расшибется и платы взамен не потребует... — и тут же сменил тон на строгий, погрозив мне пальцем: — Но смотри у меня, чтобы никаких интрижек, рано тебе еще о таких вещах задумываться.

— Ни-ни! — испугано побожилась я. — Даже в мыслях не держала, вот-те крест.

Мысли появились при первом же знакомстве с месье Полем. Вот в чем не откажешь французам, так это в галантности и обходительности. Неизбалованная мужским вниманием в своем времени, я с трепетным волнением принимала изысканные ухаживания импозантного кавалера. В сравнении с ним красавчик Жорж казался желторотым смазливым юнцом. Гувернер выглядел словно картинка из женского журнала: высокий, стройный, с мужественными чертами лица и загадочным, слегка ироничным прищуром манящих ярко-синих глаз. Словом, будь я провинциальной барышней этого столетия, коей меня и представили с порога, влюбилась бы без памяти.

Но и без того, признаюсь честно, с трудом устояла перед его очарованием. Стряхнув обволакивающие разум льстивые речи, я деловито осведомилась:

— Так мы договорились? Не подведете?

— Слово дворянина! — жестко и, как мне показалось, с какой-то обидой ответил месье Поль. — Мне кажется, я не давал повода для сомнений.

Беседа проходила в летнем флигеле под свист пузатого самовара, громогласный хохот кума Петра Трофимовича и восторженное щебетанье его прыщавой дочки, весь вечер терзавшей меня расспросами о моих нарядах. Откровенно говоря, я пожалела, что с нами нет Жоржа — эта легкомысленная особа представлялась для него идеальной парой.

Пригубив из хрустального фужера восхитительную вишневую настойку, я мягко уточнила:

— Инструкции запомнили? Или повторить?

Месье Поль, пожав плечами, испытующе глянул на меня.

— Несмотря на всю непродолжительность нашего знакомства, порой у меня складывается впечатление, что вы не та, за кого себя выдаете. Слыша ваши властные интонации я невольно вспоминаю свою maman... Скажите, мадемуазель, откуда в вас это?

Я невольно поперхнулась. Француз прав, надо быть скромнее — время эмансипации еще не пришло. Чтобы скрыть свое смущение, я повернулась Петру Трофимовичу, довольно безапелляционно заявив:

— Дядюшка, время позднее, не пора ли нам собираться? Серафима Павловна будут недовольны.

Месье Поль насмешливо хмыкнул. К вящему удивлению своего кума Петр Трофимович безропотно подчинился, опустив на стол налитую чарку. Пьяно покачнувшись, поднялся с места и торопливо облобызал родственника, обещаясь в следующий раз посидеть от души. Непременно. А сейчас увольте, дела-с неотложные ждут. Француз хмыкнул вновь, одарив меня еще одним проницательным взглядом.

Помогая мне подняться в экипаж, он поцеловал мое запястье и шутливо пригрозил, что плата за его участие в авантюре будет немалой. Томно вздохнув, я клятвенно пообещала, что благодарность моя будет безразмерна. В пределах разумного. Француз заливисто расхохотался, и вновь приложился к руке мимолетным поцелуем.

Сонно покачиваясь в коляске, я неожиданно вспомнила кареглазого жандарма. 'Не многовато ли будет поклонников? — упрекнула я саму себя. — Раньше за тобой, Анька, такого не наблюдалось'. И тут же поймала себя на простой мысли: мой сон все больше и больше походил на самую что ни есть реальность.

Мне вдруг сделалось жутковато.

Глава десятая

Ночью прошла гроза. Утро выдалось свежим, бодрящим, безветренным; в открытые окна с веселым щебетаньем птиц врывались дурманящие ароматы омытого ливнем сада. Протерев спросонья глаза, я несколько мгновений бездумно разглядывала украшенный гипсовыми изваяниями потолок, судорожно вспоминая, куда на этот раз занесла меня нелегкая моих призрачных странствий.

Вспомнила.

Вполголоса выругавшись, принялась торопливо собираться — с минуты на минуту должен был подъехать француз. Больно ударилась локтем о спинку кровати, да так, что в голове полыхнула крошечная молния. Видно это и явилось причиной просветления: я вдруг задумалась — на кой черт, спрашивается, я помогаю этому недотепе-кассиру? Или других забот нет?

Вспомнился один из моих сокурсников, чем-то похожий на Жоржа. Смазливый, обходительный и с интеллектом натуральной блондинки. Все наши девчонки ему курсовые и контрольные делали. Исключительно за красивые глазки. Как-то раз на вечеринке мы дружно обсуждали, почему ему никто не может отказать, и пришли к единственно напрашивающемуся выводу: наш нахлебник прирожденный гипнотизер. Иначе чем еще объяснить, что его безбожному вранью верили не только глупенькие мы, но и умудренные опытом преподаватели.

Ладно, наплевать. Мне здесь ничто не грозит, проснусь и все забудется. Хотя, жалко, конечно, что такой очаровательный сон будет потрачен на какого-то мелкого жулика. Обидно до слез, но ничего не поделаешь — кушайте, что подано, деликатесы приснятся в следующий раз.

Чашка крепкого кофе, сваренного на сливках, волшебным образом изменила мир — стали ярче краски, исчезла хандра, и будущее виделось в радужных тонах. Под недовольное ворчание Серафимы Павловны, на ходу проглотив восхитительную, пышущую жаром ватрушку, я выскочила во двор.

Француз о чем-то беседовал с Пахомом, лениво поигрывая инкрустированной тросточкой. Не знаю, как по меркам этой эпохи, но с моей точки зрения он выглядел вполне импозантно. Светло-серый полуфрак, белоснежная сорочка, роскошный цилиндр, начищенные до блеска лаковые туфли. Словом, преуспевающий заграничный коммерсант, да и только.

До правления бумагопрядильной фабрики добирались долго — улицы, не в пример вчерашнему, были куда оживленнее. Нажав кнопку дверного звонка, я внезапно охрипшим голосом поведала угрюмому привратнику цель визита. Вызванный колокольчиком конторский служащий проводил нас на второй этаж, сдав на руки секретарю, столь же скользкому и плутоватому на вид.

Промышленник Астафьев оказался плотным, широколицым, скуластым, с редкими седеющими волосами и неприятным царапающим взглядом. Молча выслушав мою вступительную речь об интересе к фабрике, он брезгливо оттопырил нижнюю губу и процедил сквозь зубы:

— Свою долю я готов уступить за полмиллиона, ни копейкой меньше... — и страдальчески сморщившись, добавил: — Трагическое стечение обстоятельств заставляет меня расстаться со столь доходным делом, нужда-с клятая.

Я вполголоса перевела это Полю, не забыв отметить, что фабрикант врет, как сивый мерин. Лично я, к примеру, не дала бы за это предприятие и ломаного гроша. С серьезной миной выслушав мою ахинею, Поль озабоченным голосом предложил заехать в следующий раз, когда промышленник выздоровеет. По-испански, разумеется. С трудом сдерживаясь от смеха, я пояснила:

— Сеньор Касильяс полагает, что цена несколько завышена.

Астафьев безразлично пожал плечами.

— Смею заверить, что желающих предостаточно. Обещаний никому давать не буду и продам первому, кто соберет нужную сумму.

— Боюсь, что это не лечится, — тяжело вздохнул Поль, выслушав очередной перевод.

— Мой босс предлагает сначала ознакомиться с состоянием дел на фабрике и лишь после вести речь о цене сделки, — торопливо вставила я. — Ваша мануфактура не единственная, заслужившая его внимание. Кроме того, консорциум мадридских купцов, чьи интересы он представляет, требует письменного отчета, прежде чем одобрить покупку.

Окинув нас подозрительным взглядом — лаконичная реплика 'босса' никак не вязалась с моей тирадой — Астафьев нехотя кивнул.

— Что вас интересует в первую очередь?

— Сеньор Касильяс желает осмотреть цеха, а я, с вашего позволения, разумеется, ознакомлюсь с бухгалтерией.

Промышленник, секунду подумав, зычно крикнул. На зов примчался взъерошенный секретарь.

— Проводишь барышню в подвал, — сухо приказал он. — Покажешь гроссбухи и объяснишь, если возникнут вопросы... А мы покамест прогуляемся с господином...э-э-э... Касильясом, воздухом фабричным подышим.

— Расчетные книги показывать? — угодливо вопросил секретарь.

Астафьев раздраженно отмахнулся — показывай, что хочешь.

По скрипучей, расшатанной лестнице мы спустились в подвал. Странное место для бухгалтерии, подумалось мне. Вскоре нашлось и объяснение — судя по всему, хозяина не интересовали ни фабрика, ни отчетность по ней. Книги были свалены на полу маленькой каморки с грязным, затянутым паутиной окошечком.

— Извольте-с обождать, сию минуту за стулом обернусь, — прочихавшись от поднятой сквозняком пыли, обрадовал меня секретарь.

Я погрузилась в привычный мир цифры. Секретарь периодически исчезал по 'неотложным-с делам', пару раз угостил меня крепким, душистым чаем и трижды порывался помочь с объяснениями. Чем еще больше запутал. Но необходимую информацию я все же раздобыла.

Картина складывалась превеселая. Во-первых, если верить расчетным книгам, то основным кредитором фабрики были рабочие — долги по зарплате составляли чуть менее трехсот тысяч рублей. По контрактам ее платили трижды в год, но обязательства свои промышленник исполнять не торопился. Неприятно поразила таблица штрафов — рублем наказывали за любую мелочь, даже за то, что 'крадучись прошел по двору фабрики'.

Во-вторых, других долгов фабрика не имела. И это было удивительно. За последние три месяца Астафьев рассчитался и по банковским закладным и перед поставщиками. Но и этому нашлось свое объяснение. Лихорадочно роясь в груде бумаг, я добыла два любопытных документа.

Одним из них был отчет биржевого маклера. По нему выходило, что все последнее время фабрикант вел скупку собственных акций. Предпродажная подготовка, так это называется. Очистить предприятие от долгов, без излишнего ажиотажа увеличить собственную долю и дело в шляпе. Невыплаченные зарплаты в этом времени на цену сделки влияли слабо — рабочие потерпят. А вот свой брат-коммерсант и под банкротство может подвести, с долгами такого плана избавиться от убыточного предприятия очень непросто, и цену приемлемую никто не даст.

Другой документ прояснил, откуда промышленник взял капитал для расчетов с банками и поставщиками сырья. Исписанный небрежным почерком черновик можно было смело нести в полицию — если не уголовное дело, то грандиозный скандал нашему другу обеспечен. Трижды заложить механические мастерские в разных банках — это, знаете ли... В средние века за такие фокусы головой расплачивались.

Воровато оглянувшись на отчаянно зевающего секретаря, я быстро спрятала улику. Вот и все, здесь мне больше делать нечего. Теперь, буржуй наш недорезанный, ты у меня не отвертишься. Дело оставалось за малым — обставить спектакль должным образом.

На обратном пути мы столкнулись с сухощавым, болезненного вида господином, одетым в черную форменную тужурку. Он зло прищурился, явно собираясь что-то сказать, но лишь молча сплюнул — презрительно, с вызовом.

— Инженер Егоров из котельной, главный подстрекатель у этих, — шепотом, не скрывая ненависти, пояснил секретарь и с опаской оглянулся за спину. — Удавить бы в подворотне, да рабочие горой за него стоят.

Придет срок — удавим, мрачно пообещала я про себя, неожиданно вспомнив славное комсомольское прошлое. И тебя удавим, и твоего эксплуататора. В душе поднялась волна гнева. Масла в огонь подлил и месье Поль, вернувшийся с экскурсии по цехам.

— Хорошо, что вас с нами не было. Рабочие казармы — зрелище не для чувствительных барышень... Ума не приложу, как можно жить в таких жутких условиях, — угрюмо поведал он, едва переступив порог кабинета.

Я с нескрываемым злорадством перевела реплику и, выудив из памяти уроки истории, добавила уничижительной отсебятины.

Лука Астафьев, бросив обеспокоенный взгляд на француза, поспешил заверить:

— Фабричная инспекция не далее как в прошлом месяце с визитом были. Нарушений не зафиксировано, могу предъявить акт для ознакомления.

Не сдержавшись, я пробормотала под нос, куда он может засунуть этот акт. Промышленник с подозрением покосился на меня. Вопросительно изогнув бровь, Поль поинтересовался, каковы будут наши дальнейшие действия.

— Сеньор Касильяс озвучит свое решение завтра утром, — сухо озвучила я очередной 'перевод'. — Нам необходимо посоветоваться с Мадридом.

— Воля ваша, торопить я вас не вправе, — пожал плечами фабрикант и повелительно кивнул секретарю: — Проводи дорогих гостей, не ровен час заплутают.

Обратно ехали молча. Лишь раз я взвизгнула — от восторга, увидев паровой трамвай. Маленькое чудище с лязгом и грохотом тащило в сцепке три вагона. Мне вдруг захотелось прокатиться на этом питекантропе.

Весь вечер я составляла план банкротства фабрики. В основу легли те самые цифры из черновика. В принципе, схема была примитивна. Достаточно подкинуть падким на сенсации журналистам факты о трижды перезаложенном имуществе, как все остальное сделает рынок. Деньги любят тишину. Банки-кредиторы налетят на должника с прожорством падальщиков и не успокоятся, пока не заклюют до смерти.

Все это я и изложила своим аккуратным почерком, дотошно и скрупулезно. Сложности возникли лишь с орфографией. Плевать, не экзаменационное сочинение, сойдет и с ошибками.

Утром я вскочила ни свет ни заря. Под уже привычное ворчание Серафимы Павловны позавтракала на скорую руку и собралась бежать, как меня задержали — прибыл портной из модного салона с моим пальто. Полчаса ушло на примерку и кое-какие поправки. Может быть и час. Мне вдруг пришла идея пошить деловой костюм, что я немедленно и воплотила на бумаге. Пришлось выслушать еще одну порцию ворчания, на этот раз от старичка-портного. Негоже, мол, приличным барышням в таком бесстыдстве щеголять.

Словом, к правлению фабрики я добралась, когда солнце парило в зените.

Лука Астафьев принял меня без промедления. Вежливо осведомился о моем здоровье, ни выказав ни грамма удивления, что прибыла я одна, без своего босса. В его скрипучем голосе мне почудилось скрытое торжество.

Подавив червячок беспокойства, я молча выложила на лаковую поверхность стола свой отчет. На лице фабриканта не дрогнул ни единый мускул. Несколько минут он изучал мое творение, хмуро кусая губы. И спокойным тоном осведомился:

— Сколько вы хотите за молчание?

— Вы задолжали одному нашему общему знакомому кругленькую сумму, — вкрадчиво пояснила я. — Рассчитайтесь с ним, и мы с вами больше никогда не увидимся.

— Вы говорите о Жорже? — уточнил он.

Я молча кивнула в ответ.

Лука Астафьев поднялся с кресла, неторопливо прошествовал к сейфу, скрытому за роскошной пальмой в углу кабинета и, повозившись с минуту, вернулся с толстенной пачкой ассигнаций. Вновь забеспокоился в недовольстве червячок сомнений. Слишком гладко как-то все идет.

— Желаете пересчитать? — с нескрываемым презрением спросил Астафьев, протягивая деньги.

— Джентльменам верят на слово, — не замедлила я с ответной шпилькой.

Фабрикант глянул недоуменно, но промолчал. Небрежно пододвинул лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу.

— Извольте написать расписку.

Ага, шаз-з! Может тебе и явку с повинной заодно оформить? Шантаж, он в любом веке шантаж, и срок за него дают немалый. Ищи дурака за четыре сольдо!

Язвительно усмехнувшись в ответ, я сцапала со стола листок. Со своими выкладками. Улики я оставлять не собиралась. Жалко спичек нет рукой, прямо здесь и сожгла бы. С трудом запихнув в ридикюль ассигнации, я поднялась со стула.

— Счастливо оставаться, господин хороший! Провожать меня не стоит, дорогу я запомнила с прошлого раза.

Меня и не провожали. Лишь глумливо хмыкнули в спину. Зато встретили с распростертыми объятьями в приемной. Здоровый, бритый наголо дядька в штатском, два пузатых полицейских, секретарь и толстая тетка с выпученными от любопытства глазами. Бухгалтер местный, если судить по черным нарукавникам.

— Позвольте вашу сумочку, дамочка! — Лысый дядька, неприятно ощерившись, потянул у меня из рук ридикюль. — Господа понятые, прошу внимания, сейчас будем сверять нумера билетов.

На свет появилась давешняя пачка ассигнаций. Бритый здоровяк достал из нее одну купюру и принялся водить пальцем по листку бумаги, заполненному столбцами цифр. Секретарь с теткой едва не подплясывали от нетерпения, по-гусиному вытягивая шеи.

Во, влипла! Странно, но волнения я не испытывала. Лишь чуточку досады, что так глупо попалась в ловушку, и капельку веселой злости. Ладно, мой маленький и подлый кассир, ты у меня дождешься! В том, что это проделки моего знакомого плута, сомнений не было. Интересно было другое — в чем смысл этой провокации?

— Погляди хорошенько, Фрол Семенович, у нее еще и документик весьма любопытный припрятан, — показался в дверях ухмыляющийся Лука Астафьев. — Им-то она меня шантажировать и удумала.

Лысый дядька, оторвавшись от сверки купюр, одарил меня недобрым взглядом. Я поежилась от внезапно накатившего озноба — вот и открылся ларчик. Банальная месть, другие варианты на ум не шли. Вот только за какой крючок он подцепил горе-кассира?

Мой кровный недруг, тем временем, извлек и злополучный план банкротства фабрики. Пробежался по тексту глазами, хмыкнул удовлетворенно и нарочито небрежно спросил:

— Ваше письмецо?

— Впервые вижу! — сыграла я изумление.

— Значит, отрицаете?

— Сами мы неграмотные, письму не обучены, — нахально заявила я. — Враги подбросили, не иначе... — кивнув на секретаря, доверчиво пожаловалась: — Вот этот супостат и подложил, мне его физиономия сразу подозрительной показалась... Прошу арестовать его и незамедлительно наказать со всей строгостью закона.

Секретарь побледнел, беззвучно хватая ртом воздух. Тетка-бухгалтер испугано отпрянула от него в сторону, едва не придавив своим могучим бюстом одного из полицейских.

— Ваньку валяем? — краешком губ усмехнулся околоточный надзиратель.

— Да как можно? — искренне возмутилась я. — Мы к власти завсегда со всем почтением, душой и помыслами чисты, сердцем трепетным открыты.

— Почему ваш сообщник с вами не прибыл? Где он сейчас?

— Какой такой сообщник? Не знаем мы никаких сообщников.

— Испанский дон, — терпеливо пояснил Фрол Семенович, продолжая потрошить мой несчастный ридикюль.

— В глаза не видели никаких донов! — клятвенно заверила я, для убедительности похлопав ресничками. — У нас в деревне отродясь про енту породу слыхать не слыхивали... Про Армагеддон батюшка в церкви сказывал, иных донов мы знать не знаем, ведать не ведаем.

— Ладно! — с силой прихлопнул по столу надзиратель. — Вижу, добром у нас с тобой не сладится. Отвезу в участок, посидишь ночь в раздумьях, утречком передадим тебя в городскую управу. Статья тяжкая, не по нашей части будет... Ну, а если образумишься, иль контингент наш не нраву придется, то милости просим на допрос — душу облегчишь признанием чистосердечным, глядишь, и мы придумаем в чем посодействовать.

Ага, слышали мы байку про чистосердечное признание. Оно, конечно, душу облегчает, несомненно, но и срок увеличивает несоразмерно. Фабриканту про это расскажи, вдруг покается.

Я ехидно улыбнулась в ответ. С независимым видом взяла зеркальце, картинным жестом поправила локон и послала воздушный поцелуй взирающему на меня с неподдельным ужасом секретарю.

Фрол Семенович нахмурился.

— Имей в виду, в этот раз не отвертишься. И улики письменные имеются и свидетели надежные в полном комплекте.

Мне вдруг вспомнились мои студенческие годы. Учебная практика. Скучная, серая, сплошь цифры да кодексы. Вот мы и бегали к друзьям со следственного факультета — у них учеба была не в пример веселее. Больше всего манил угрозыск. Один из старых оперов частенько поучал нас: зубрите, мол, девчонки, блатную 'феню', в жизни все сгодится.

Я зло прищурилась.

— Свидетели, значит?

— Целая фабрика, — с некоторой опаской подтвердил околоточный надзиратель.

Поманив его пальчиком, я шепотом произнесла:

— У тебя, гражданин начальник, кивалы рамсят не по понятиям. Кумовью в рот глядят за пайку позорную, вона какие ряшки понакусали... — кивком указав на щекастую тетку, ехидно добавила: — А гражданину терпиле передай: пусть рога в сумку сложит да обратку включит, иначе его же подстава против него самого и обернется.

Надзиратель отпрянул от меня, словно от прокаженной.

— Это чего вы, барышня, такого говорите? — ошарашено выдохнул он.

Безмятежно улыбнувшись, я промурлыкала:

— Вы бы мне не 'тыкали', господин полицейский, глядишь — и беседа у нас сложилась бы иначе... — и гордо вскинула подбородок: — А с хамами общаться я отказываюсь наотрез!

... Закончили с формальностями быстро. Понятые подписались под протоколом, я напомнила про свою неграмотность и заявила, что и крестики рисовать не умею. Со мной не спорили, протокольно зафиксировав отказ.

Узрев меня под конвоем, Пахом едва не подавился семечками. Но надо отдать ему должное — стоило мне многозначительно подмигнуть, как он приласкал хлыстом вороного, сорвав того с места в карьер. Вот дядюшка-то обрадуется!

В участке со мной особо не церемонились. Грубо обыскали и столько же неласково затолкали в одиночную камеру с маленьким зарешеченным окном. Спасибо и на этом, что не в общую кутузку с местными отбросами общества.

К вечеру началось паломничество. Первым заявился долговязый полицейский с унылым, отечным лицом. Поставив передо мной железную миску с кашей и кружку, накрытую сверху ломтем хлеба, он присел с края лежанки. Помолчал немного, вздохнул тяжело и горестно произнес:

— Не повезло вам, барышня.

— Это почему же? — из чистого упрямства возразила я.

Оставив мой вызывающий тон без внимания, он неторопливо продолжил:

— Делишки свои эти господа обстряпывают с умом, не придерешься. В этом они мастаки изрядные. Не далее как в прошлом месяце вдова полковничья в их сети попалась, отступного сто тыщ заплатила, лишь бы позору избежать и огласки. На жалобы не надейтесь попусту, у них везде волосатая лапа имеется... Мой вам совет житейский: платите, не чинясь, сколь не попросят... — с кряхтением поднявшись на ноги, он сумрачно покачал головой и вновь повторил: — Не повезло вам, барышня, шибко не повезло.

М-да, ларчик-то оказался с потайным дном. Дело оказывается вовсе и не в надзирателе. Попала ты, Анька, под обыкновенное мошенничество. Судя по всему, красавчик Жорж втирался в доверие к наивным и влюбчивым простушкам, вроде меня, после чего жертву самым элементарным образом подставляли. Похоже, что в моем варианте меня подводили к афере с мифическим долгом, но я сама дала им в руки куда более весомый козырь.

Интересно, дело о вымогательстве посредством шантажа прекращается за примирением сторон, или меня осудят в любом случае? Впрочем, что сейчас гадать. Состоянием разжиться я еще не успела, да и платить им в любом случае не собираюсь. Хотя улики против меня, надо признать, бесспорные. Шансов выкрутиться нет ни малейших.

Ладно, нечего горевать раньше времени. Голова тебе для чего дана? Вот и думай, вырабатывай линию защиту. Свидетели ерунда, их всегда можно запутать, но документ с моим почерком — это уже серьезно. Да и купюры меченые просто так со счетов не сбросишь.

Спокойно поразмыслить мне не дали. Дверь скрипнула тонко, протестующе, и явила взору ненавистную лысину.

— Не надумала признания давать?

Фрол Семенович взирал на меня насмешливо, с ехидцей.

— Пошел вон, хам! — ровным тоном посоветовала я.

Надзиратель засопел гневно, поскреб щетину ожесточенно, но в перепалку вступать не стал. Лишь дверью хлопнул так, что штукатурка с потолка осыпалась крупными хлопьями. Непонятно, чего он так злится? Вроде ничего плохого я ему не сделала, только собираюсь.

Не прошло и минуты, как нарисовался Жорж. Собственной гнусной персоной. С заискивающей улыбкой на губах и с дурацким букетиком ромашек в вытянутой руке. Боже мой, какой он все-таки идиот!

— Вот видите, мой милый друг, какая оказия приключилась, — шмыгнув носом, плаксиво пожаловалась я, едва сдерживая истеричный смех. — Вашими стараниями, так сказать, да молитвами.

Жорж принялся горячо уверять меня, что он здесь не причем. Что виной всему нелепая и трагичная случайность, да происки злобного, коварного фабриканта. Он рассыпался мелким бесом, то срываясь на откровенный подхалимаж, то попрекая меня, что не посоветовалась с ним прежде. Уж он-то, надо полагать, вмиг раскусил бы ловушку.

Я уже принялась откровенно зевать от всей этой ереси, как за дверью послышалась возня.

— Войдите, не заперто! — крикнула я, радуясь чудесному избавлению. Не из темницы, от назойливого поклонника.

— Серафима Павловна настрого велела без тебя не возвращаться, — на пороге, виновато улыбаясь, стоял Петр Трофимович. — Вот и поверенного отыскал, в уголовных делах крайне сведущ и опыт имеет немалый... Ты уж, дочка, расскажи ему все без утайки, как на духу.

Купец шагнул в сторону, пропуская в камеру с иголочки одетого господина импозантной наружности. Мне он сразу понравился: взгляд проницательный, умный, с малой толикой сочувствия. Всем своим видом он излучал спокойствие и уверенность. И к делу приступил не мешкая, без излишних предисловий.

— Скажите, Анна Васильевна, какие улики имеются у следствия? Насколько я наслышан, вы не дилетант в области права?

— Не дилетант, — эхом откликнулась я и тяжело вздохнула. — Но следствие, несмотря на это, имеет много чего и все это исключительно премерзкого характера.

Я подробно описала суть своих злоключений, утаив лишь подозрения. Тем более что виновник моих бед сидел напротив, на привинченном к полу табурете и преданно таращил на меня свои глуповато-наивные глаза.

Адвокат помрачнел. Вытащив из портсигара тонкую папироску и взглядом испросив у меня разрешения, он прикурил, медленно затянулся и выпустил невесомое колечко дыма. Спустя минуту, обронил в глубокой задумчивости:

— Непростая ситуация. Позиция обвинения в данном свете представляется более чем обоснованной. Боюсь, что обнадежить вас нечем, милая барышня...

За внезапно оборванной фразой отчетливо слышится: готовься к каторге, горемыка.

Вмешался Петр Трофимович:

— Нельзя ли ее освободить до суда под залог?

— Это несложно, но сумма будет немалой, — чуть помешкав, предупредил адвокат. — Покушение было на двадцать тысяч, меньше не назначат... Вы имеете такую возможность?

Купец яростно потеребил затылок и смущено произнес:

— Враз не соберу. Неделя-другая потребуется, а то и поболее.

Смутилась и я. До странности непривычно мне все это было. Вот скажите на милость, откуда такое участие в моей судьбе? Он знаком-то со мной без году неделя, и готов при этом рисковать немалым капиталом. Пусть и невелик риск, залог обращается в казну лишь при моем побеге, но все же...

Не успела я открыть рот в протесте, как подал голос Жорж, деловито обратившись к купцу.

— Коли дадите личное поручительство, посодействую в частной ссуде. Утром под долговую расписку непременно получим деньги, решительно в том ручаюсь.

Я мысленно восхитилась предприимчивым кассиром. Он и здесь не упустит шанс заработать лишнюю копеечку. Ясен пень, что делает он это небескорыстно, не исключено, что и собственную заначку решил пустить в оборот. И если что не так, всегда истребует с купца в судебном порядке.

Я лишь успела пискнуть возмущенно, как меня вновь опередили. Петр Трофимович, выпрямившись во весь свой немалый рост, едва не задевая макушкой низкий потолок камеры, радостно пробасил:

— Вот и славно! Не будем терять времени, едем безотлагательно... — и ласково улыбнулся мне: — Ты уж потерпи, дочка, до утра. Понимаю, что тяжко тебе, но тут ничего не попишешь.... А завтра к обеду я тебя вызволю, не сомневайся.

Я и не сомневалась. Проводив гостей — надеюсь, визиты на сегодня окончены! — я калачиком свернулась на неуютной лежанке, пытаясь собраться с мыслями. Эти непослушные, каверзные создания роились в моей бедной головушке, то насмехаясь, то ввергая в состояние паники. Словом, вели себя как обычно, издеваясь надо мной всю долгую ночь. И лишь когда небо за окошком стало сереть, они выстроились стройным порядком, явив мне замысловатую комбинацию.

Облегченно вздохнув, я провалилась в глубокий сон. Мстительно пообещав перед этим веселую жизнь неразлучной парочке аферистов. Вы, господа хорошие, сами не знали, с кем связались. Ваше время против нашего не пляшет, весовые категории разнятся на порядок. И опыт, сын ошибок трудных...

Но выспаться мне не дали. Едва забрезжил рассвет, в дверь деликатно постучали. Суматошно присев и натянув одеяло до подбородка, я несколько секунд бессмысленно хлопала глазами. И ойкнула, густо покраснев, едва в проеме возник знакомый силуэт.

— Приношу извинения за бесцеремонность вторжения... — тяжело вздохнув и невесело усмехнувшись, кареглазый жандарм с укором добавил: — Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.

Глава одиннадцатая

Деян

Светало. Гроза прошла, оставив после себя свежесть летнего утра. Город просыпался нехотя, лениво, цоканьем копыт по булыжным мостовым, лязгом первых трамваев и сиплыми голосами похмельных дворников.

На квартиру возвращаться смысла я не видел и, отдав необходимые распоряжения полицейскому надзирателю, направился на службу. Ильин со своими филерами исчез, словно его и не было. Впрочем, не мне его учить, он свое дело знает туго.

Войдя в кабинет, первым делом телефонировал Жозефине. Сонный мурлыкающий голосок клятвенно заверил меня, что тревожиться не о чем, о госпитале не может быть и речи. И если милый друг не будет беспокоить своими звонками, не позднее вечера она будет в полном здравии.

На сердце отлегло. Заварив чашечку крепчайшего кофе и закурив неизменно сопутствующую папироску, я погрузился в дела насущные. Мозаика складывалась весьма занимательная: кому-то очень сильно пришелся не по нраву интерес, проявленный к таинственным постояльцам роскошных нумеров на Пречистенском бульваре. Если это те самые господа из революционного розыска, то появление их на сцене в компании с порученцем окружного интенданта рисовало крайне опасную интригу.

В последнее время недовольство в среде рабочих и студентов достигло высшей точки кипения. За стихийными на сторонний взгляд стачками и митингами чувствовалась умелая рука революционного подполья. По донесениям агентов недалек был день всеобщей забастовки и — что самое страшное! — вооруженного мятежа.

Охранное отделение работало не покладая рук, но пресечь все каналы поставок оружия подпольщикам мы, естественно, не могли. Всесильность наша, к прискорбию немалому, лишь миф, сотворенный страхом напуганного волнениями обывателя. Его извечная вера в крепкую руку самодержавия.

Но в этом деле придется действовать жестко: генерал-лейтенант Московского военного округа, в чьем ведении находятся склады армии, не та фигура, к коей стоит подпускать социалистов. Праздного интереса здесь быть не может — подпольщики и ранее подкупали чиновников, имеющих доступ к вооружению.

Шеф отсутствовал вторую неделю, будучи вызван с докладом в столицу, и я отчитывался перед замещавшим его старшим чиновником по поручениям. Егор Матвеевич слушал со всем вниманием, хмуро кусая губы, и едва я закончил, немедля потянулся к аппарату. Из отрывистых фраз чиновника и едва различимых ответов невидимого собеседника я понял одно: мое донесение откровением для начальства не стало. Что и подтвердил Егор Матвеевич, сухо поведав по окончании беседы:

— К полудню прибудет штаб-офицер контрразведки округа, привезет досье на фигурантов. Обменяетесь с ним информацией... — здесь он задумался, пробурчав под нос: 'в разумных пределах', и деловито закончил: — Дальнейший розыск прошу координировать с армией. Слишком многое поставлено на карту в этом деле, ошибки допускать непозволительно.

...Порученец штаба округа оказался моим ровесником, молодцеватого вида капитаном с щегольски подкрученными усиками, пытливым прищуром холодно-бесцветных глаз и обманчиво-добродушной улыбкой, блуждающей на тонко очерченных губах. Едва обменявшись рукопожатием, мы приступили к делу.

— Его превосходительство попал в разработку около месяца назад, — без предисловий начал контрразведчик. — Наше внимание привлек его адюльтер с дамой, прибывшей в Москву в начале лета. Казалось, обычная интрижка, но казус в том, что проверка генеральской пассии особых результатов не принесла. Паспорт подлинный, Варшавской губернии, а далее след теряется. Негласное наблюдение закончилось полным конфузом: загадочная особа весьма ловко уходит от слежки...Но сей замечательный факт сам по себе навевает определенные подозрения.

Я согласно кивнул в ответ — добропорядочные поданные не склоны к играм в прятки с властями.

— Какие были основания для проверки? Имелись подозрения?

— Рутинная процедура, — равнодушно пожал плечами контрразведчик. — Новые лица в окружении высших офицеров подлежат обязательному надзору... Сами понимаете, охотников до чужих секретов ныне немало развелось.

— Чем еще порадуете?

— Похвастать особо нечем. Все, что мы имеем на сегодня, это адрес квартирования нашей особы на Маросейке...

— Диктуйте! — довольно невежливо перебил я и обмакнул перо в чернильницу.

Контрразведчик, откинувшись на спинку стула и устало прикрыв глаза, продиктовал адрес.

— Наши агентурные возможности крайне ограничены, — весьма неискренне пожаловался он. — Социалисты не по нашему ведомству будут, тут филерам охранки и карты в руки.

— Вы обещали захватить досье на фигурантов, — сухо напомнил я.

Гость небрежным жестом выложил на стол тощую папку.

— Это адъютант его превосходительства?

Фотография, что я держал в руках, была точной копией рисунка Жозефины.

— Личный порученец, — кивком подтвердил контрразведчик.

— Что можете сказать о нем?

Мне показалось, или штаб-офицер слегка замялся?

Неторопливо прикурив папироску, контрразведчик выпустил колечко дыма и бесстрастно обронил:

— Ни в чем предосудительном ранее замечен не был.

Ранее? И интересно, зачем здесь его фотография? Непохоже, что ее подготовили в спешке — приклеена и пронумерована задолго до ночного события.

Я усмехнулся с невольным сарказмом. Гость поспешил развеять сомнения.

— Коль вы взяли в разработку его превосходительство, то рано или поздно проявите интерес и к его адъютанту.

Взгляд кристально-честный, как у младенца. Конечно-конечно, господин хороший, вы к нам со всей душой и помыслами чисты. Хотелось бы вам верить, да чудится мне, что далеко не все карты легли на стол. Наши службы хоть и нечасто пересекаются, но дружбы особой между ними я не припомню.

— Кстати, вы так и не доложили, откуда возник интерес к его превосходительству? — словно невзначай обронил контрразведчик.

Со своих подчиненных доклада требовать будешь, — мрачно пробурчав про себя, я приступил к пересказу происшествия. Контрразведчик слушал внимательно, не перебивая, и сквозь холодную маску напускного безразличия явственно проступало изумление. Вполне искреннее для неискушенного взгляда.

— Странно... — отбив пальцами замысловатую дробь, он с сомнением покачал головой. — Очень странно! Ошибка исключена?

Он явно переигрывает. Высоко вздернутая бровь, широко распахнутые глаза, прикушенная до боли губа... Тебе, дружок, уже все известно и без меня. Но к чему весь этот спектакль?

Положив рядом с фотографией рисунок Жозефины, я скупо пояснил:

— Наш сотрудник # # 1 неплохо запомнил его внешность.

# # 1 своих агентов офицеры жандармерии именовали сотрудниками

Гость прищурился, разглядывая рисунок.

— Что вы собираетесь предпринять?

Я неопределенно пожал плечами.

— Намерены подвернуть его аресту? — по-своему истолковал мое молчание контрразведчик.

— Спешка в нашем деле недопустима, — с важным видом поведал я. — Не блох, чай, ловим.

Любимый афоризм моего шефа. Я и интонацию попытался передать, но предательский смешок, вырвавшись наружу, испортил сцену.

— Резонно, — после короткой паузы согласно кивнул контрразведчик.

После чего записал свой номер и попросил телефонировать по делу в любое время. Поднялся со стула и коротко кивнул:

— Честь имею!

Проводив взглядом силуэт гостя, я тяжело вздохнул. Предстояла самая нелюбимая часть любого расследования: план сыскных мероприятий подлежал обязательному согласованию. В письменном виде. Еще раз вздохнув, я пододвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел:

Дъло о налетчiкахъ

Прикурил папироску, соображая, причем здесь налетчики, облизнулся в задумчивости и, зачеркнув оглавление, медленно начертал:

Анна

И долгую минуту созерцал свое нечаянное творение. Из состояния глубокого столбняка меня вывел осторожный стук в дверь.

— Вашбродь! — в кабинет бочком протиснулся дежурный по отделению. — Вас Ильин просит до разговору чрезвычайному.

Странностей сегодня хоть отбавляй. Ему что, лень в кабинет подняться? Мысленно сплюнув, я спустился на первый этаж. В холле привычная суета: вечно спешащие курьеры из Департамента полиции, деловито-хмурые сотрудники отделения, мнется в уголке троица задержанных — судя по виду студенты. Из приоткрытой двери в конце коридора доносятся азартные выкрики и глухие шлепки — свободная смена филеров проводит тренировку. Неподалеку от входа в фехтовальную залу маячит в ожидании старый сыщик.

При виде меня достает табакерку, залихватски бросает щепотку буро-зеленого крошева в рот. Но стойкий запах анисовой настойки уже не перебить. Делаю вид, что не обратил внимания.

— Тут такое дело, Деян Иванович... — хмуро начал сыщик, дергая себя за отвислый ус. — Барышню твою с поличным взяли по статье нешуточной. Боюсь, что нонешний фортель ей с рук не сойдет.

— Жозефину? — удивился я.

Ильин, хмыкнув сожалеючи, негромко сказал:

— О другой речь веду — той, что в окружной палате глазки тебе строила.

И смотрит так ехидно, словно поп на грешника.

Тьфу на вас! Вот откуда, скажите на милость, охранное отделение про всех все знает? Впору самому поверить в обывательские байки о нашем всеведении.

Ладно, сейчас это неважно.

— Поясни! — требую недрогнувшим голосом.

— Да что тут пояснять? — Ильин недоуменно пожал плечами. — Пассия твоя кому-то дорожку перешла, в оборот ее взяли крепко. У промышленника Астафьева пыталась шантажом двадцать тысяч выманить, да промашка случилась — полиция ее в конторе поджидала, меченые ассигнации при свидетелях изъяли.

Лютый холод стреляет в висок. Вымогательство по Уголовному уложению от одна тысяча девятьсот третьего года отнесено к тяжким преступлениям, — царапает сердце услужливая память. Да и сумма немалая, все что свыше пятисот рублей карается особо.

— Ссылка в каторжные работы, — словно прочитав мои мысли, угрюмо вещает Ильин.

— Где она сейчас? — спрашиваю хриплым голосом.

— В Хамовниках, — столь же сипло отвечает сыщик. — Но дело не по их части будет, поутру в сыскную полицию при канцелярии градоначальника передадут... — и словно невзначай роняет: — Барышня наша, случаем, не в сотрудниках числится?

С минуту молча смотрю на него — пристально, с прищуром. Затем медленно киваю: именно так, именно сотрудником и числится.

— Вот и славно! — облегченно вздохнув, Ильин лукаво подмигивает: — Значит, я передам доклад по команде?

Я вновь киваю — поспешно, с затаенной радостью.

В нашем деле вовремя составленная бумага не последнюю роль играет. Доклад старшего группы филеров уйдет наверх, и фигурировать в нем будет не давняя бродяжка, а ценный агент. А это, как ты ни крути, совершенной иной расклад дает. И с моей стороны нужная бумага не заставит себя долго ждать.

Подлог, скажите вы? Не спорю. Однако не верю я в виновность Анны, и все тут. Хоть режьте меня на мелкие кусочки. И пока сам в деле досконально не разберусь, на растерзание судебным следователям ее не отдам.

Крепко пожав руку сыщику, поднимаюсь в свой кабинет. Чтобы раскрутить маховик бюрократической машины предстоит немало потрудиться. Самое главное сейчас — забрать дело из полицейской части. Тяжело блуждать в потемках, не видя материалов обвинения, но ничего, чай, и мы не лыком шиты.

Перо стремительно порхает по бумаге. Строчки ровные, безучастные, но спешка вырывается предательской кляксой. Комкаю листок в руке, перевожу дыхание. Достаю из пачки новый лист, кладу перед собой. Твердо вывожу:

Служебная запiска.

Казенным слогом рисую банальную картину: сотрудник влип в неприятную историю, требуется содействие. Едва успеваю затемно. Размашистым шагом пересекаю коридор. Из-под двери приемной стелется по полу неяркая полоска света — старший чиновник по поручениям частенько покидает службу за полночь. Стучусь, вхожу в кабинет.

— Разрешите?

— Что у вас, Деян Иванович?

Егор Матвеевич болезненно морщится. У него застарелая подагра.

— Извольте ознакомиться.

Протягиваю доклад. Он внимательно читает, хмуря брови. Я молча жду, всем своим видом излучая спокойствие. Так, по крайней мере, мне кажется. Наконец, короткая резолюция наискось чертит левый верхний угол документа.

— Под вашу личную ответственность.

Чиновник смотрит испытующе.

Согласно киваю. Что тут скажешь?

Теперь остается только терпеливо ждать. Утром в канцелярию градоначальника уйдет официальный запрос об истребовании дела в охранное отделение. Господам из уголовного сыска это крайне не понравится, но то не мои печали. Иные заботы гложут: как бы моя барышня чего лишнего не сболтнула.

Впрочем, утро вечера мудреней.

Бессонная ночь тянется вечность. Мягкая пуховая перина отчего-то кажется неуютной. Едва забрезжило, я выхожу из квартиры. В нетерпении оглядываюсь по сторонам. Фортуна благосклонна, ранний извозчик дремлет у въезда в переулок. Подзываю свистом.

Предрассветные улицы безлюдны, и до полицейского участка добираемся скоро. Опухший ото сна надзиратель, ворча под нос о беспокойных визитерах и раздраженно гремя связкой ключей, ведет меня в арестантское помещение.

Переступив через порог одиночной камеры, щурюсь, привыкая к полумраку. Приношу извинения за бесцеремонность вторжения, с напускной строгостью говорю:

— Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.

Присаживаюсь на облезлый табурет. Тюремная мебель жалобно скрипит. Моя узница, натянув до подбородка куцее одеяло, сонно хлопает своими зелеными глазищами.

С укором качаю головой:

— Не будет ли вам угодно разъяснить, что сие значит?

Она задумчиво смотрит куда-то сквозь меня, отрешенно повторяет:

— Сие... — и прыскает в кулачок. — Простите, не удержалась: уж больно слово смешное.

— Не вижу ничего смешного, — сухо выговариваю я.

Честно признаться, ее беззаботность меня обескураживает.

Покаянно сложив ладони на груди, Анна ласково шепчет:

— Не обижайтесь, Деян... — и с самым серьезным видом добавляет: — А сие есть пакость несусветная.

Глядя на хохочущую девушку, не могу сдержаться от глупой улыбки.

Глава двенадцатая

Анна

— Каким еще сотрудником? — выпадаю я в осадок.

Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.

— Секретным.

Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:

— Иными словами, c данной минуты я ваш агент?

— Самый что ни на есть настоящий, — довольно ухмыляется мерзавец.

Вкрадчиво вношу уточнение:

— Вообще-то я комсомолка.

Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.

— Кто-кто? — подозрительно щурится змей-искуситель.

— Комсомолка, — с безмятежным видом повторяю я.

Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.

— Вы отказываетесь?

Он выглядит изумленным. И голос дрожит обидой — искренней, по-мальчишечьи горькой. Запальчиво бросается в объяснения:

— Поймите же наконец, ситуация очень непроста. Одна вы беззащитны, и даже ваши таланты, коими не я один восхищаюсь, бессильны в такой ситуации... Прошу вас, одумайтесь! Наше ведомство не последним в империи по ранжиру числится, и своих сотрудников мы в обиду давать не привычны.

— Я должна где-то расписаться? — спрашиваю с легким сарказмом.

— Это обычная формальность, — поспешно заверяет меня искуситель.

Но выглядит при этом несколько смущенным.

— Кровью? — весело уточняю я.

— Анна Васильевна!

Он возмущен до глубины души. Но и я сердита до неприличия.

— Доносы соизволите лично принимать, или прикажете почтой отсылать?

— Анна Васильевна... — с укором повторяет он.

На долгую минуту наступает тишина. Мой жандарм смотрит пытливо, с затаенной жалостью. А вот фигушки вам! Не надо меня заранее хоронить, мы еще повоюем. Во мне просыпается вредный чертик, я подмигиваю в ответ. Лукаво, с кокетством. Он пунцовеет. Надо же, не ожидала. А с виду и не скажешь — неприступная крепость, да и только. Но ему очень даже идет.

— Значит, вы отказываетесь, — потухшим голосом констатирует он.

Жалко мне его. Может, в обморок нечаянный упасть? Нет, не стоит. Лучше я его поцелую. Точно! Пусть он сам в обморок падает!

— Отказываюсь, — грустно подтверждаю я. — Не обижайтесь на меня, мой милый спаситель, но за свои поступки я привыкла отвечать сама.

Он вновь краснеет. Пытается что-то возразить, но, оборвав себя на полуслове, огорченно машет рукой. Ссутулившись, бредет к выходу. На пороге оборачивается, отрывисто кивает.

— Честь имею!

Негромко окликаю — в спину.

— Деян Иванович...

Кутаюсь в одеяло, вскакиваю, ругая себя последними словами. Ну нельзя же так с человеком! Он тебе руку помощи протянул, а ты, оттолкнув, даже поблагодарить не соизволила.

Подхожу вплотную, приподнимаюсь на цыпочки, целую в колючую щеку.

— Спасибо... — шепчу с нежностью.

Кареглазый жандарм вспыхивает, что пионерский галстук на утренней линейке в позабытом детстве. Мерзко хихикаю, показываю язык взирающему на нас с отвисшей челюстью надзирателю, с грохотом закрываю дверь темницы.

Теперь можно побыть в одиночестве.

Поплакать.

* * *

Едва невидимые за мутным стеклом кутузки уличные часы пробили полдень, птичку выпустили из неволи.

За мной пришли.

Сияющий, что ярмарочный самовар Петр Трофимович и напыщенный, самодовольный Жорж. С букетом белых гвоздик.

Идиот!

Нет, приятно, конечно, но все равно идиот. Почему? Да просто вредная я сегодня с самого утра.

Дядюшка, радостно сграбастав меня в охапку, пробасил в самое ухо:

— Все в порядке, дочка! Залог внесли, судебный приказ имеется, все чин по чину, комар носу не подточит. Поторопись, матушка все глаза выплакала, тебя дожидаючись, ... И не забудь помолиться за нашего благодетеля: кабы не он, деньги на выкуп так споро я бы не нашел.

— Завсегда рад услужить со всем моим почтением.

Жорж расплылся в самодовольной улыбке, по-гусиному выпятив грудь. Спаситель, прости господи! Ему бы крылья развернуть, да с гоготом по кругу пройтись! Гусак он есть гусак. Глупый и самовлюбленный.

— Свечку поставлю непременно, — клятвенно заверила я, чуть тише пробормотав: — Ректальную.

Секундочку подумав, благосклонно протянула руку для поцелуя. Поморщилась, почувствовав телячьи губы на запястье. Ладно, решила про себя, без молитвы благодарственной ты, братец, перебьешься, но молочком при случае угощу.

Расписавшись в караульном журнале, послала воздушный поцелуй надзирателю и... как там у Пушкина? Темницы рухнут — и свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут...

Свобода встретила меня ленивым взмахом хвоста и приветственным ржанием: у крыльца участка скучала знакомая парочка — меланхолично жующий вороной и вечно сонный Пахом. Имелся в наличии сыромятный кнут, с мечом, судя по всему, вышла промашка. Ошибся классик, с кем не бывает.

Спрыгнув с облучка, Пахом помог мне забраться в коляску. Дядюшка пристроился рядом со мной, Жорж по-молодецки запрыгнул в стоящий по соседству наемный экипаж.

Щелчок кнута, визгливый скрип колес.

Тронулись.

Все дорогу дядюшка горестно вздыхал и сопел, бросая на меня жалостливые взгляды. Вот, гадство! У самой кошки на душе скребут, еще и он со своим непрошеным сочувствием... Сглотнув подступивший к горлу комок, я задрала вверх подбородок, всем своим видом излучая спокойствие и уверенность.

Видать, плохая из меня актриса, дядюшка не выдержал уже через минуту, вздохнув горше прежнего:

— Эвон, какие каверзы судьбинушка творит, врагу клятому не пожелаешь... — и, не дождавшись ответа, пытливо глянул из-под кустистых бровей: — Вижу, дочка, терзаешь себя в раздумьях скорбных. Ты не стесняйся попусту, коль совет нужен, так прямо и скажи. В делах судейских проку нет от меня, но житейский опыт поболее будет, чем смогу — тем завсегда подсоблю, можешь не сумлеваться.

Придержав шляпку, едва не сорванную внезапно налетевшим ветерком, я задумчиво пробормотала:

— В библиотеку мне надобно попасть, и как можно скорее.

— В библиотеку? — с изрядной долей удивления переспросил дядюшка.

— Угу... — безмятежно кивнула я.

Петр Трофимович озадачено подергал себя за бороду. Затем хлопнул по спине кучера — не гони, окаянный, думать мешаешь, — и догадливо вскинулся:

— Законы хочешь подучить?

— И это не помешает, — подтвердила я. — Но в первую очередь хотелось бы полистать подшивки старых газет.

— Да на кой ляд они тебе сдались? — не в силах разгадать загадку, сердито засопел дядюшка.

— Объявление одно хочу найти, — отстранённо пояснила я. — Надо выяснить, продавался ли славянский шкаф или мне показалось.

От настойчивых расспросов я увильнула самым бесстыдным образом, сославшись на приступ мигрени — неизменную спасительницу прекрасной половины человечества в трудные минуты различных жизненных ситуаций.

Не время для пустых разговоров, мне не давало покоя памятное объявление. То самое, что попалось на глаза в пыльном подвале фабриканта Астафьева. И если удастся найти эту газету, шансы на спасение из призрачных превращались в мизерные. А это уже кое-что, при таких раскладах можно и повоевать.

... Серафима Павловна, вопреки ожиданиям, встретила меня без охов и вздохов. Молча обняла, крепко прижала к себе и, незаметным движением смахнув слезинку, потащила в купальню. Грозно цыкнув на замешкавшуюся девку, что помогла мне в прошлый раз, моя радетельница столь же строгим голосом приказала лезть в ванну.

Спустя мгновение невесомое облако с головой укрыло меня от окружающего мира. Блаженство! В пахнущей душистым ландышем пене таяли, исчезали ненавистные запахи околоточной кутузки. Так бы и пролежала вечность, засыпая под убаюкивающий напев журчащей из медного крана воды, но не судьба: обиженная чем-то горничная сварливо поведала, что время полдничать подходит, и приличным барышням невместно спускаться к гостям без соответствующего антуража.

Спорить я не стала — пусть будет антураж. Мимолётно спросила:

— Тебя как зовут?

— Меланьей от рожденья крестили, — буркнула служанка.

Пока стараниями Меланьи и доисторического утюга на паровом ходу — если это не локомотив, тогда зачем в него уголь засыпают?! — мой наряд приобретал божеский вид, я торопливо приводила в порядок себя любимую. Из всего обилия местной косметики рискнула воспользоваться лишь карандашом для подводки глаз — помада и пудра от лучших парижских домов моды меня, честно говоря, не впечатлили. И фена завалящего поблизости не наблюдалось.

Интересно, как они прическу укладывают? Надеюсь, что не в печке...

* * *

Йоханн

— Смею надеяться, господин Розенталь, что отныне мы с вами в полном расчете и претензий ко мне более не имеется?

Голос дознавателя звучал сухо и неприязненно, с оттенком застарелой обиды. Он явно видел во мне источник своих бед и злоключений. В стенах всесильного ведомства эта обида казалась особенно неуместной.

Сам виноват, дружок, никто не заставлял тебя чинить подлог. И благодари всевышнего, что я не дал тогда делу ход, иначе твои же коллеги из особого отдела сыскной полиции взяли бы тебя в оборот незамедлительно.

— Полагаете, моему слову нельзя доверять?

— Помилуйте, Йоханн Францевич, как можно?! — испугано замахал пухлыми ладошками полицейский чиновник. — Мне хотелось лишь удостовериться, что мы правильно поняли друг друга.

Я язвительно усмехнулся.

— Не извольте-с сомневаться, сей прискорбный случай забыт мною на веки вечные... — небрежно приподнял шляпу: — Не смею более отвлекать вас, мое почтение... — и уже на самом пороге, открыв дверь кабинета, не удержался от прощальной шпильки: — И все-таки, как могло такое случиться, что пропал акт изъятия с номерами ассигнаций?

— Обычное головотяпство низших чинов, случай хоть и нечастый, но ничего удивительного в том не наблюдается, — безразлично пожал плечами дознаватель.

— Надеюсь, сей злополучный акт не появится вдруг в материалах обвинения? — с легкой угрозой спросил я.

Глянув на меня с неприкрытой ненавистью, чиновник процедил сквозь зубы:

— Не извольте беспокоиться, алфавит вещественных доказательств приложен к делу и заверен канцелярией надлежащим образом... — он ехидно прищурился: — Впрочем, вашей подзащитной это мало чем поможет — расписка в материалах имеется, да и свидетели, смею вас заверить, вполне благонадежные, у господ присяжных сомнений не вызовут ни в коей мере.

Это все так, — мысленно вздохнул я. И расписка в наличии, и свидетели, еще и собственноручно составленный план, в коем разве что слепой не усмотрит признаков банального шантажа. У обвинения полный комплект, придраться практически не к чему. Странно, что барышня не упомянула про расписку, если верить слухам, гуляющим в последнее время в нашей среде, подобная небрежность не в ее привычках.

Скорым шагом покинув департамент полиции, я подозвал извозчика — стоило немедля встретиться с моей подопечной. В этом деле таилось немало загадок: удивляла поспешность, с коей материалы из околотка направили в центральный аппарат полиции, пропавший акт изъятия ассигнаций, непонятный интерес жандармского офицера из охранного отделения...

Признаюсь со всем присущим мне цинизмом: моя контора не берется за безнадежные дела — славу адвокату приносят победы, пораженья с пугающей закономерностью нещадно бьют по кошельку. Чтобы избежать подобного казуса, достаточно малого: тщательно изучить дело на предмет его перспективы. Но этот случай стоит особняком — имя барышни ныне на слуху, интерес прессы к предстоящему процессу ожидается нешуточный, и излишней рекламой юридическую обедню не испортишь.

Добравшись до купеческого особняка, я кинул двугривенный бородатому извозчику и с неподобающей представителю моей профессии торопливостью взбежал по крутым ступенькам парадного крыльца. На дверной звонок откликнулся сам хозяин, с тревогой пробасив:

— Гляжу — лица на тебе нет, Йоханн Францевич, никак с дурными вестями пожаловал?

Я не стал кривить душой, сумрачно поведав:

— Один мой старый приятель из отдела дознания любезно предоставил возможность ознакомиться с материалами обвинения. Радостного, надо признать, для нашей барышни там до крайности мало.

Петр Трофимович помрачнел, потрепал в глубокой задумчивости бороду и, спохватившись, потянул меня за рукав:

— Что ж мы на пороге-то беседуем?! Милости прошу в дом, изволь отужинать с нами ... — и с напускной сердитостью проворчал: — Отказ не приемлю категорически! Вам, молодым да неженатым, все по ресторациям привычней да трактирам, а что здоровье без домашних разносолов губите, то невдомек неразумным.

При виде ломившегося от изобилия стола в моей давно обрусевшей душе внезапно проснулся прагматичный немец: коли все не съем, то хотя бы попробую. Поцеловав ручку хозяйке, я встретился взглядом с виновницей торжества и, моментально утонув в чарующем зеленом море, неожиданно для самого себя пролепетал:

— С возвращеньицем вас, Анна Васильевна!

И с ужасом прикусил язык — что за околесицу я несу?!

Мою неловкость могло оправдать только одно: в полумраке околоточного участка я не смог как следует разглядеть свою подзащитную — тогда она показалась обычной, ничем не примечательной барышней с заурядной внешностью. Тем разительней был контраст: передо мной сидела особа, способная свести с ума одной лишь лукавой улыбкой, одним мимолетным взглядом.

— А вы милый, — нежно проворковала она, вогнав меня в краску. — Кстати, при первой нашей встрече вы не представились. Как мне к вам обращаться?

— Прошу простить меня за столь вопиющую бестактность, — охрипшим голосом произнес я. — Йоханн...кхе-кхе... — внезапный кашель окончательно погубил мое реноме.

— Фамилия у вас, часом, не Вайс? — неожиданно рассмеялась Анна.

— Розенталь, — с трудом выдавил я из себя.

— Долина роз, — мечтательно произнесла барышня. — Как поэтично!

Я покраснел пуще прежнего — вроде бы и искренний восторг, но отчего-то показалось, что надо мной подтрунивают.

— Аннушка, не ввергай дорогого гостя в смущение, лучше угости его рыбкой, — весьма кстати вмешалась Серафима Павловна, с легким укором взглянув на мою мучительницу. — Осетр сегодня весьма удачным получился и соус в меру пряный, не как в прошлый раз.

Не знаю, что было в прошлый раз, но вкуса тающего во рту блюда я не чувствовал абсолютно. Виной тому была моя подзащитная, разглядывающая меня с непритворным интересом. Если бы не старый добрый коньяк, до конца ужина я бы точно не дожил.

Черт возьми, даже мэтрам российской юриспруденции не удавалось выбить меня из колей в ходе сложных судебных процессов, а зеленоглазой девчонке удалось это сделать в считанные минуты! Прокляв в душе несвойственную мне застенчивость, сделав маленький глоток крепкого турецкого кофе, я самым строгим голосом произнес:

— Анна Васильевна, нам надо серьезно поговорить. Дело не терпит отлагательства...

— Вы хотите предложить мне руку и сердце? — с нетерпеньем перебила она, восторженно хлопнув ресничками.

— Аннушка! — вскричал от негодования Петр Трофимович.

— Не время для шуток, на кону ваша судьба, — холодно предупредил я.

Горестно вздохнув, Анна жалобным голоском произнесла:

— Злые вы! Вот помру старой девой, будете знать... — и обиженно надула губки.

Серафима Павловна звонко расхохоталась.

— Ладно... — звонко хлопнув в ладоши, серьезным тоном сказала Анна. — Повеселились и хватит... Не обижайтесь, Йоханн, но мне хотелось проверить вашу реакцию и психологическую устойчивость.

Мысленно поаплодировав изобретательности своей подзащитной, я грустно осведомился:

— Экзамен, если я правильно понял, мною провален?

— Вовсе нет, — обезоруживающе улыбнулась Анна. — Вы достаточно быстро взяли себя в руки... Но хватит об этом, расскажите, что вам удалось узнать.

Пытаясь не упустить ни единой подробности, я поведал обо всех материалах, имеющихся у обвинения. Анна слушала молча, с сосредоточенным видом покусывая губы. Когда повествование дошло до эпизода с пропажей акта изъятия ассигнаций, она вопросительно вздернула бровь, усмехнулась, и что-то едва слышно прошептала.

— Вот, собственно, и все, что удалось узнать, — закончив, я пригубил бокал с коньком.

— Значит, у них есть моя расписка, — с каким-то недоумением повторила она последнюю фразу.

Я молча кивнул в ответ.

— Вся проблема в том, что я не писала никаких расписок.

— Вы уверены? — как можно мягче осведомился я. — Постарайтесь вспомнить, вполне возможно, что нервный стресс от задержания вызвал кратковременную амнезию и...

— Я не писала никаких расписок! — гневно сощурившись, по слогам повторила Анна. — И смею вас заверить, что с памятью у меня полный порядок! И если и был у кого нервный стресс при моем задержании, то явно не у меня.

— Простите великодушно, мне никоим образом не хотелось вас обидеть... — я скрестил руки на груди в примирительном жесте. — Но поверьте моему опыту — любая экспертиза покажет, что расписка написана вашей рукой. В деле имеется план банкротства фабрики, почерк идентичен... надеюсь, вы не будете утверждать, что и план написан не вами?

— План мой, а расписку я не писала, — упрямо заявила Анна. — Вы помните ее текст?

Достав из портфеля карандаш, я быстро набросал на обеденной салфетке:

Настоящимъ собственноручно завѣряю, что мною получено двадцать тысячъ рублей въ ассигнацiяхъ.

Анна Васильевна Лазовичъ

— Ага! — торжествующе воскликнула Анна. — Я с этими 'ятями' писать-то не умею! Неужели вы не заметили, что стилистика в плане банкротства иная, отличная от расписки, что в нем полно ошибок?

— Заметил, отчего же не заметить... Но обвинение заявит, что ошибки сделаны с умыслом, — меланхолично парировал я. — Обычная практика всех мошенников.

— А расписку, значит, я вдруг решила написать по всем правилам грамматики?! — ядовито возразила Анна.

— Преступникам свойственно ошибаться, — голосом окружного прокурора поведал я. — Увидев крупную сумму, вы в порыве алчности забыли об осторожности, вот и результат.

— Иоханн, голубчик, если Аннушка говорит, что расписка поддельная, тебе следует ей поверить, — мягко вмешалась Серафима Павловна.

— Надо требовать судебную экспертизу! — грохнул кулаком по столу Петр Трофимович.

Посуда жалобно тренькнула, желтобокое яблоко, подпрыгнув, перевалилось через край вазы и отправилось в путешествие по скатерти, сбивая по пути пузатые бокалы.

— Вы говорили, что в этом деле у нас имеется недоброжелатель? — вкрадчиво спросил я. — Некий полицейский чин из Хамовнической части? — и дождавшись ответного кивка, огорченно развел руками: — Тогда у нас нет ни малейших шансов с экспертизой. Три года назад его имя мелькало в материалах секретного расследования, дело было связано с подделкой векселей одного известного банка. Улики против нашего друга были крайне слабыми, дело отправили в архив, поскольку не смогли выйти и на след самих фальшивомонетчиков, они до сих пор гуляют на воле.

— Ты это к чему клонишь? — сердито прогудел Петр Трофимович.

— Проблема в том, что специалисты министерства финансов не смогли отличить подлинные векселя от поддельных. Уровень исполнения был высочайшим. И если расписка — дело рук нашего друга и его старых подельников, то экспертиза нам не поможет. Написать расписку чужим почерком для них сродни детской забаве. Впрочем... — я выдержал театральную паузу, — одна маленькая зацепка все же имеется.

— Говори же, изверг, не тяни жилы! — одним хлопком превратив в кашицу беззаботное яблоко, вскричал Петр Трофимович.

— В расписке нет даты, — буднично поведал я. — А это уже кое-что. И из ее содержания не ясно, за что именно получены деньги. Хотя в нашем случае это несущественно — обвинение непременно заявит, что шантажисты, как правило, не указывают в расписках истинный предмет сделки.

Анна нетерпеливо выхватила у меня салфетку. Пробежалась по тексту, перевела взор на меня, вновь опустила глаза, хмыкнула, зло сощурилась, и ледяным тоном обронила:

— Здесь не только даты не хватает, коллега, нет и еще одной очень важной детали... — сверкнув зелеными глазищами, она с нескрываемым злорадством пообещала: — Вот теперь-то, мои дорогие мошенники, я вас точно сделаю!

Настала моя очередь вчитываться в текст. И лишь спустя долгую минуту меня осенило. Нежно пожав хрупкую девичью ладошку, я уважительно произнес:

— Не совсем понимаю смысл этой фразы, но я вам верю — вы их сделаете! — и со всевозможным почтением добавил: — Мы их непременно сделаем, коллега.

Последнее слово я подчеркнул особо. И отчего-то, глядя в смеющиеся глаза своей подопечной, я не рискнул задать простой вопрос, вертевшийся весь ужин у меня на языке: если злоумышленники, что писали расписку от имени бродяжки, так хитры и предусмотрительны, то чем объяснить столь грубую ошибку в написании отчества? # # 1

# # 1 В эпоху сословного неравенства отчество у мещан и крестьян писалось "Васильева", у дворян, соответственно, "Васильевна"

Глава тринадцатая

Анна

Поначалу затея показалась не стоящей выеденного яйца, но откинув свое извечное упрямство, я признала правоту своего поверенного. Логика Йоханна была безупречна — право Российской империи мне за короткий срок все равно не осилить, толкование законов — это его забота и прямая обязанность, но прочувствовать дух судебных процессов нынешней эпохи просто необходимо. Для этого придется поротозействовать вольными слушателями на нескольких заседаниях.

Львиную долю времени, которого и так было в обрез, отнимало следствие. Каждое утро я отмечалась в ближайшем участке у хмурого, вечно чем-то недовольного полицейского, дотошно фиксирующего в надзорный журнал каждый мой шаг. Где была, с кем встречалась, когда планирую побег, в какую страну и каким видом транспорта.

Дознаватели также не радовали разнообразием поставленных вопросов. Не возникло ли у барышни желания раскаяться, чистосердечно признавшись в содеянном, где в сию минуту находится сообщник, кто обжулил в прошлом месяце купчиху Митрофанову, продав ей под видом заграничного средства от облысения простую колодезную воду за пять червонцев, и где припрятаны нажитые неправедным трудом капиталы.

Мои ответы в свою очередь не баловали дотошных следователей особыми изысками. Грешна, каюсь, сей момент все как на духу и выложу. Подлый сообщник сбежал от меня по причине несносности моего характера, лысые тетки не интересуют в принципе — за пять червонцев я не стала бы и мараться; несметные сокровища хранятся в надежном месте. Точные координаты указать? А вы с какой целью интересуетесь, господин хороший? Ах, в силу служебной необходимости...

Тогда пишите! Вторая слева пещера на третьем ярусе, спросить Али-Бабу, этот бородатый дядька в тюрбане и есть беглый сообщник. Пароль: 'сим-сим откройся'. Отзыв... как не интересует? Жаль, очень жаль, я бы вам еще много чего забавного рассказала. Чего еще желать изволит гражданин начальник? В протокольчике расписаться? Крестик устроит? Вот и славно, низкий вам книксен на прощание, товарищ милиционер, а мне еще улики надо уничтожить от последнего деяния.

Словом, едва появилась двухдневная пауза в нескончаемой череде допросов, я поспешила навестить своего, прошу простить за не приличествующий воспитанной барышне жаргон, подельника-француза.

Задача представлялась непростой: в том, что мою преступную особу держат под негласным контролем, сомнений не вызывало. И хотя шпионские навыки у меня отсутствовали, пару-тройку подозрительных личностей я все же исхитрилась заметить. Во всех детективных романах эти типы именно такими и рисовались: серые, безликие, в мятых шляпах и стоптанных штиблетах, с газетами в руках подпирающие фонарные столбы.

Когда я поделилась опасениями с Пахомом, тот лишь хмыкнул в бороду, да прогудел, мол, не стоит беспокоиться понапрасну, барышня, лаптем щи хлебать не приучены. Как выяснилось позднее, по поводу щей кучер не лукавил.

Ранним утром, покинув купеческий особнячок и подолгу задерживаясь у освещенных витрин модных салонов, я беспечно прогуливалась по мощеным улицам первопрестольной, со всем старанием изображая изнывающую от скуки великосветскую особу. Следуя книжным инструкциям, несколько раз доставала зеркальце, пытаясь вычислить среди праздных гуляк полицейских филеров.

Видимо, талант сыщика у меня в крови, так как шпиков я насчитала три с лишним десятка. С той поправкой, что у девичьего страха глаза больше обычного, решила урезать осетра до двух с половиной. Впрочем, окончательная цифирь отряженных по мою душу соглядатаев все же смущала своей масштабностью. Хотя, кто его знает — бездельников во всех эпохах хватает, скучно им, вот и развлекаются слежкой за симпатичной особой.

Особый ужас вызывал сутулый господин в зловещем пенсне и с жидкой бородкой, что следовал за мной по пятам практически от самого дома, мерзко постукивая тросточкой по мостовой. Он у них точно за главного! И трость у него явно не простая, а со скрытым кинжалом. Как пить дать еще и с ядом. Б-р-ррр! Не сочтите меня за трусиху, но вам такие приключения и не снились, поглядела бы я на вас, окажись вы на моем месте.

Едва добравшись до заветной арки, со всей прытью устремилась в спасительную полутьму проходного двора и, роняя на бегу туфли, с диким воплем ввалилась в поджидавшую меня коляску:

— Пахомчик, миленький, гони, пока нас всех тут не повязали!

Кучер, вздрогнув от моего вопля, нервно перекрестился и судорожно взмахнул кнутом. Протестующе взвизгнув колесами, экипаж помчался по пустынным переулкам дореволюционной Москвы.

— Счастлив видеть вас в добром здравии, мадемуазель Анна, — мягкий баритон привел меня в чувство. — Боюсь показаться нескромным, но я безумно рад нашей встрече.

Мой подельник, ради встречи с коим и были затеяны все эти шпионские игры, приветственно приподнял шляпу. Бросив испуганный взгляд за спину — далеко ли погоня? — я едва слышно пискнула:

— И я рада видеть вас, месье Поль!

Француз понимающе хмыкнул. Коляска подпрыгнула на кочке, отчего мы дружно клацнули зубами. Пахом вполголоса выругался. Болезненно сморщившись, Поль с неподдельным участием спросил:

— Натерпелись страху при аресте? О ваших ажанах какие только страсти не рассказывают.

— Это жандармы отделались легким испугом, — пробурчала я, с содроганием вспомнив ночь, проведенную в околотке.

Коляска ухнула в глубокую яму. Потирая ушибленный локоть, Поль в сердцах бросил:

— У вас ужасные дороги, так и изувечиться недолго! Если московский градоначальник не в состоянии их починить, то хотя бы флажками оградил опасные места.

Я с ехидством прищурилась.

— Флажки, говорите? Вы когда пересекали государственную границу, российский флаг видели?

Француз неуверенно кивнул в ответ.

— Действует на всей территории Российской империи! — торжественно возвестила я.

Мой спутник от души рассмеялся. Пахом тем временем завернул экипаж в какую-то кривую улочку, застроенную покосившимся избушками. Место выглядело жутковато. Я зябко поежилась — где-то здесь точно живет Баба Яга. Пахом спрыгнул на землю и с озабоченным видом принялся подтягивать вожжи. Или как там все эти лошадиные ремешки называются? Точно не помню, врать не буду.

— Вы желали сообщить мне что-то важное? — едва мы остались наедине, произнес Поль.

— Искренне прошу простить меня за то, что втянула вас в столь неприятную историю! — я покаянно сложила руки на груди. — Клянусь всеми святыми, в мыслях не держала, что моя затея может привести к столь пагубным последствиям.

Правду молвят: благими намерениями вымощена дорога в ад. Когда гениальная мысль по спасению мошенника Жоржа посетила меня, о возможных последствиях, честно признаюсь, я не задумывалась.

— Не терзайте себя понапрасну! — небрежно отмахнулся Поль. — Мой дед брал Бастилию, отец воевал за независимость американского народа, так что дух авантюризма у меня в крови. Вы и впредь можете рассчитывать на мою помощь.

— Ловлю на слове, — рассмеялась я.

— Всегда к вашим услугам, — серьезно ответил Поль. — Но, полагаю, не для этого вы хотели меня видеть?

Смущенно потеребив кончик носа, я шепотом произнесла:

— Мне от вас требуется только одно: быть ниже травы и тише воды. Фабричные цеха вы осматривали без меня, вместе нас видел только промышленник — его слово против моего. Когда меня задержала полиция, вас со мной не было.

— Был еще секретарь фабриканта, — напомнил Поль.

Я с пренебрежением махнула рукой:

— Заинтересованный свидетель, присяжные ему не поверят.

Поль насмешливо прищурился:

— А чему они должны поверить?

Тяжело вздохнув, я честно призналась:

— Пока еще сама толком не знаю, чему-нибудь да поверят. План сырой, тактика защиты не отработана. Но если обвинению не удастся связать меня с вами, будет намного легче.

Дальнейшая беседа свелась к обсуждению мелочей.

На том и расстались. Все-таки визит француза на фабрику в роли мадридского промышленника представлялся одним из самых слабых мест в моих защитных построениях. Если не удастся его отвязать от моей особы, у обвинения появится небьющийся козырь — преступный умысел группой лиц, что называется, налицо.

Вспомнив про прилизанного свидетеля-секретаря, я неожиданно припомнила и ненавидящий взгляд, коим одарил меня в правлении бумагопрядильной фабрики попавшийся навстречу член стачечного комитета рабочих.

— Пахом, голубчик, — тронула я за плечо кучера, — ты, помнится, говорил намедни, что свояк твой у Луки Астафьева в мастерах служит?

— В цехах ихних по механической части старшинствует, — не оборачиваясь, подтвердил Пахом. — В бригаде евойной наладчики да ремонтники трудятся, на Пасху как-то похвалялся, что должность то немалая будет, почетная.

— Инженер Егоров... — я на мгновенье запнулась. — А с этим господином ты, случаем, никогда не сталкивался?

Кучер напрягся, это было видно даже со спины. Помолчав минуту, он настороженно, с явным недовольством спросил:

— Вам, барышня, к чему такие знакомства? Не к добру это, власть за этими господами, что народ к бунту подстрекают, в оба глаза бдит. Время нынче неспокойное, вам от сицилистов подальше держаться надо, самим, чай, несладко приходится.

Намек был более чем прозрачен. Мало, мол, тебе, горемычная, уголовных приключений, так еще и на политику потянуло. Но деваться некуда — без помощи кучера мне не справится, в таких делах без протекции никак. Со мной даже разговаривать не станут.

Я жалобно протянула:

— Пахомчик, миленький, ну пожалуйста! Мне очень нужно встретиться с этим господином.

— Ладно, — после долгой паузы нехотя обронил Пахом. — Будет вам встреча, но коли боком выйдет ваша затея — не обессудьте, я вас упреждал... — и угрюмо спросил: — До дому править прикажите иль другие намерения имеете?

— Нас господин Розенталь ждет, — напомнила я. — Едем в судебную палату.

Путь до окружного московского суда оказался неблизким — мне даже удалось немного вздремнуть. Когда добрались, долго терла глаза, пытаясь понять, что за сон мне приснился на этот раз.

Вспомнила.

И глубоко вздохнула, бросив виноватый взгляд на своего поверенного, нетерпеливо приплясывавшего у парадного крыльца.

— Вы обещались прибыть к девяти часам, — с легким укором произнес он, помогая мне покинуть коляску.

— Барышням свойственно опаздывать, — привела я неотразимый аргумент и, вцепившись за галантно подставленный локоть, с самым серьезным видом добавила: — По этой причине ваш упрек представляется необоснованным, вследствие чего подлежит отклонению.

— Вы опасный соперник, — немедля включился в игру Йоханн. — Признайтесь, где вы изучали риторику?

Ага, вот прямо сейчас все и расскажу! Диплом предъявить не потребуете?

Не дождавшись ответа, Йоханн молча открыл дверь окружного суда и столь же молча повел меня по широкой, отделанной мрамором лестнице. На втором этаже он остановился перед грифельной доской с расписанием дел, недовольно пожевал губами и, нахмурившись, произнес:

— К моему глубочайшему сожалению, познавательных процессов не наблюдается. Есть одно занимательное дельце по обвинению в подделке вексельных листов, но заседание уже началось, нас до него не допустят-с... — вскользь пробежавшись взглядом по списку, он задумчиво сказал: — Смею предложить дело о поджоге соседского сарая из мести, рассматривать будут через полчаса.

Пришел мой черед задуматься. Честно говоря, мне был интересен любой процесс, но хотелось бы что-нибудь поближе к моей тематике. К мошенничеству, то бишь.

— Более ничего интересного не имеется? — осторожно спросила я.

— Увы, — с неподдельным огорчением развел руками Йоханн, — более ничего предложить не могу. Есть дело по частному обвинению в уничтожении долговой расписки, но корысти в том следствие не обнаружило, долг возвращен, скорее всего, судебное разбирательство закончится примирением сторон. Впрочем... — на мгновение замерев, он провел пальцем по доске с таблицей дел: — Вот по этому делу обвинителем выступает первый товарищ окружного прокурора, вероятно, он будет оппонентом и в нашем процессе. Крайне цепкий и хитрый господин. Не желаете заочного знакомства?

Врага надо знать в лицо — это аксиома. Не колеблясь ни секунды, я решительно сказала:

— Идем! — и уже входя в зал заседаний, запоздало спросила: — А что хоть за дело-то?

— Банальная кража, — пожал плечами Йохан и, приятельски кивнув субтильного вида судебному приставу, стоящему у входа в зал, подвел меня ко второму ряду зрительских скамеек.

Я завертела головой по сторонам. Зевак на удивление было немного — зал заполнился едва ли наполовину. Из вездесущей прессы наблюдался лишь один фотограф, при виде меня страдальчески наморщивший лоб. Он явно пытался вспомнить, имел ли счастье лицезреть мою особу ранее.

В моей особе, между тем, боролось два противоречивых чувства: нежелание излишнего внимания и природная вредность. Победила последняя — показав украдкой язык назойливому папарацци, я с независимым видом уселась на жесткую скамью, не забыв задрать вверх подбородок.

Йоханн едва слышно хмыкнул.

Вскоре в зал ввели подсудимую. Забитая тетка лет сорока, с испуганным взглядом на морщинистом лице. Не знаю, что там она украла, но мне отчего-то стало ее нестерпимо жаль. До слез.

— Встать, суд идет! — неожиданным громогласно объявил субтильный пристав, и зал послушно загрохотал отодвигаемыми скамьями.

В черных мантиях неспешно и степенно вошла судейская коллегия. Едва заняв место, председательствующий огласил:

— Слушается дело по обвинению крестьянки Марфы Дмитриевой в тайном хищении медной лампады, освященной употреблением при богослужении. Дело рассматривается московским окружным судом. Прошу пристава пригласить господ присяжных заседателей.

— Лампадке этой красная цена — пятак в базарный день, — недоуменно прошептала я. — Подсудность мирового судьи, почему окружной суд рассматривает дело, да еще и с присяжными? # # 1

# # 1 Судебные уставы 1864 г. ввели систему судебных органов с четкой компетенцией. Создавались две группы судов: мировые судьи и система общих судебных установлений, к которым относились окружные суды, судебные палаты и Кассационные департаменты Правительствующего Сената. Институт мировых судей открывал доступ к правосудию широким слоям населения: к компетенции мировых судей относилось рассмотрение мелких гражданских и уголовных дел. Окружные суды рассматривали по первой инстанции гражданские и уголовные дела, неподсудные мировым судьям и не отнесенные законом к ведению судебных палат.

С некоторыми изменениями сам принцип разделения в судопроизводстве сохранился по настоящее время.

— Святотатство, — лаконично поведал Йоханн.

Мне это ни о чем не говорило.

— Поясните! — настойчиво потребовала я.

Взглянув на меня с некоторым недоумением, мой поверенный негромко сказал:

— Похищен предмет церковного имущества, что влечет крайнюю степень тяжести содеянного. Сие преступление карается четырьмя годами тюрьмы и лишением прав состояния.

Между тем присяжных заседателей привели к присяге, и обвинитель коротко изложил обстоятельства дела. Обвиняемая тайно похитила из незапертой часовни медную лампаду, в содеянном призналась полностью, вследствие чего обвинение считает необязательным проведение судебного следствия.

— Богохульница! — раздался у меня за спиной чей-то визгливый, осуждающий шепоток. — В Сибирь ее, в кандалы да на каторгу.

— Побойся Бога, Демьян, — с укором ответил ему другой. — Знаю я Марфу, вдова она солдатская, одна спину гнет от зари до ночи да семеро по лавкам от голоду пухнут. Ишшо не то сотворишь, коль нужда припрет.

Честно признаться, сама суть дела меня не особо заинтересовала — коль защита строится на чистосердечном признании, что непременно приведет к смягчению наказания, то и состязательности в процессе не предвидится. Интерес вызывал лишь мой будущий оппонент по собственному делу.

Первый товарищ окружного прокурора имел весьма респектабельный вид. Высокий, поджарый, с проницательным взглядом и отточенными, хищными движениями. Обвинительная речь завораживает своей безупречной логикой, не оставляя ни малейшего шанса для защиты. Перед таким господином невольно чувствуешь себя беззащитной жертвой.

Я зябко поежилась — соперник мне достался из высшей лиги. На свой счет я не заблуждалась — до уровня юристов Российской империи мне было как до Луны. Наше поколение училось по их научным работам, и то, что нам преподносилось на блюдечке, эти господа достигали своим трудом, оттачивая мастерство в судебных баталиях.

Из нерадостных раздумий меня вывел голос председательствующего:

— У господ присяжных имеются вопросы к обвинению?

Присяжные заседатели дружно покачали головами — вопросов не имеется.

— Подсудимая, встаньте, — строго произнес председательствующий. — Что можете сказать в свое оправдание?

Бедная женщина глубоко вздохнула, робко перекрестилась, открыла рот и, обреченно взмахнув рукой, беззвучно расплакалась.

Коллегия переглянулась, но сочувствия в их глазах я не заметила. В груди стало жарко от подступившего гнева — четыре года тюрьмы за копеечную лампу... У вас есть хоть капелька сострадания, господа хорошие? Вы посмотрите на несчастную воришку — кожа да кости, без слез не взглянешь. Спросили бы, когда она последний раз горячий суп пробовала.

— Господин защитник, ваше слово, — безразличным тоном продолжил процесс председательствующий.

Присяжный поверенный — невысокий, круглолицый, невзрачный — встал и, нервно промокнув платком лоб, еле слышным голосом прошептал:

— Ввиду чистосердечного сознания подсудимой я прошу отнестись к ней со снисхождением.

— У вас все? — скучным голосом проскрежетал правый член коллегии.

Защитник понуро кивнул.

— Господа присяжные имеют вопросы к подсудимой?

Скамья присяжных заседателей безмолвствовала.

— Могли бы для приличия хотя бы один вопрос задать, — в сердцах бросила я.

— О чем, позвольте полюбопытствовать? — прошептал Йоханн.

— Сколько, к примеру, у нее детей. Или... — смутная догадка зашевелилась сонным мотыльком. — Или откуда была похищена эта злосчастная лампада!

Может быть, в профессиональной подготовке я вам и проигрываю, господа имперские юристы, но учебники ваши я штудировала едва ли ни наизусть.

— Но ведь факт установлен и защитой не отрицается — хищение произошло в часовне, — недоуменно поведал Йоханн.

На нас зашикали с задних рядов, председательствующий грозно посмотрел не меня. Ответив упрямым взглядом, я злым и громким шепотом пояснила:

— Часовня большая. В каком конкретно помещении хранилась лампада?

Йохан вопросительно изогнул бровь:

— Но какое это имеет отношение к делу?

— Самое что ни на есть прямое! — не сдерживаясь, еще громче прошипела я. — Если лампада не употреблялась при богослужении, то существенный признак святотатства обвинением не доказан. Может ее только в день кражи купили для часовни?

Председательствующий, нахмурившись, раздраженно постучал карандашом по столу.

— Еще одна реплика и я буду вынужден просить, молодые люди, освободить нас от вашего присутствия.

Член коллегии со скрипучим голосом придержал его за руку и, бросив на меня заинтересованный взгляд, повернулся к товарищу прокурора.

— Кстати, господин обвинитель, соблаговолите пояснить суду, откуда конкретно похищена лампада?

— Из дощатого пристроя к часовне, — с показным безразличием пожал плечами товарищ прокурора. — В нем хранятся различный инвентарь для хозяйственных нужд и товары для лавки.

— Иными словами, хищение совершено не из самой часовни? — вкрадчиво проскрипел член коллегии. — Доказательства употребления лампады при богослужении у обвинения имеются?

После долгой паузы товарищ прокурора нехотя признал:

— Такими фактами обвинение не располагает.

— Тогда почему вы дали заключение о применении статьи двести двадцать шестой Уложения о наказаниях, если признак святотатства следствием не установлен?

Прокурор промолчал.

Публика оживленно загудела.

— Анна Васильевна, а ведь вы только что спасли несчастную от тюрьмы, — Йоханн церемонно приложился к моей руке. — Позвольте выказать мое искреннее восхищение!

Мне отчего-то стало неловко.

— Моей заслуги в том нет, суд сам во всем разобрался. Да и не кончено еще ничего, и кража не перестала быть преступлением.

— Ерунда! — небрежно отмахнулся Йоханн. — Если факт освящения церковного имущества не доказан, это уже иная квалификация и, если мне не изменяет память, предусматривает наказание на срок не более шести месяцев без ограничения в правах. Примут во внимание добровольное сознание в содеянном, зачтут срок содержания под стражей в счет наказания и освободят несчастную женщину из зала суда.

Судебная коллегия, низко склонившись головами, совещалась на месте. Наконец, председательствующий, выпрямившись во весь рост, огласил:

— Господа присяжные, вам предстоит ответить на следующий вопрос: виновна ли крестьянка Марфа Дмитриева в том, что тайно похитила из незапертой часовни медную лампаду, освященную употреблением при богослужении.

Присяжные, прогрохотав отодвигаемыми стульями, удалились.

Публика осталась на местах, возбужденно перешептываясь.

К нам подскочил вертлявый папарацци, нацелив на меня громоздкую, похожую на небольшую пушку штуковину.

Фотоаппарат, догадалась я.

— Прошу простить мою бесцеремонность, но ваша личность мне несомненно знакома... — пафосно начал он.

— Мне тоже, — перебила я.

— Простите?

Я терпеливо пояснила:

— Моя личность мне тоже знакома.

Папарацци неуверенно хохотнул.

— Шутить изволите?

— Отнюдь-с, я серьезна как египетская мумия.

Йоханн сдавленно всхлипнул.

Недовольно покосившись на него, я сварливым тоном осведомилась:

— Вы что-то хотели от бедной девушки?

Фотограф шаркнул ножкой.

— Позвольте запечатлеть вас для репортажа.

— Не позволю! — безжалостно отрезала я.

— Но почему? — искренне удивился он.

Поманив его пальчиком, я заговорщицким шепотом произнесла:

— Потому что я в имперском розыске. Если мое фото попадет в газеты, меня немедленно арестуют.

Папарацци побледнел и судорожно дернул кадыком:

— Вы социалистка?

Я с мольбой в голосе пролепетала:

— Она самая... Но я по вашим глазам видно, что вы приличный человек. Поклянитесь, что не донесете на меня!

— Вы требуете невозможного.

— Почему? — искренне удивилась я. — Вам не позволят ваши принципы? Или вы ненавидите социалистов?

Папарацци едва слышно проблеял:

— Не поймите меня превратно, но это все как-то неожиданно...

Наш содержательный диалог был прерван — из совещательной комнаты вернулись присяжные заседатели.

— Готовы ли вы огласить вердикт? — строго вопросил председательствующий.

Старшина присяжных, залихватски подкрутив кавалерийские усы, гулко бухнул:

— Готовы... — и, подслеповато щурясь, зачитал по бумажке: — Коллегия присяжных единогласно постановила... — выдержав паузу, он внимательно оглядел зал, и торжественно закончил: — Признать виновной крестьянку Марфу Дмитриеву в тайном хищении медной лампады, саму лампаду освященной не признавать.

Публика взорвалась рукоплесканиями. Товарищ прокурора, лукаво усмехнувшись, весело подмигнул мне. Вздрогнув от нежданного знака внимания, я не нашла ничего лучшего, чем послать в ответ воздушный поцелуй.

Вспышка магния ослепила глаза.

Глава четырнадцатая

Деян

— С прибытием, Деян Иванович. Вот взгляни, тебе любопытно будет, — филер грузно опустился в кресло и привычно ухватился пальцами за седеющий ус.

— Не оторви, — столь же привычно посоветовал я, разворачивая протянутую газету. — И что здесь должно меня заинтересовать?

— На первой полосе, — с невозмутимым видом подсказал Ильин. — Чуть ниже репортажа о празднованиях в честь дня тезоименитства племянницы его высокопревосходительства генерал-губернатора.

Пробежавшись взглядом по заголовкам статей, я мысленно чертыхнулся. В нижней части раздела светской хроники ютилась крайне занимательная фотография: товарищ окружного прокурора с улыбкой до ушей и посылающая ему воздушный поцелуй моя недавняя знакомая.

Ильин уважительно хмыкнул:

— Твоя симпатия, Деян Иванович, время зазря не теряет.

— О чем это ты? — недовольно поморщился я на нечаянную оговорку.

Впрочем, к чему лгать самому себе? Симпатия она, милая моему сердцу симпатия.

— Сам посуди, как отреагирует наш милейший прокурор, узрев сей пикантный пассаж?

Я выжидающе прищурился, не понимая, к чему он клонит.

Оставив в покое свой ус, Ильин с усмешкой пояснил:

— Зная крутой нрав господина окружного прокурора нетрудно предположить, что господин коллежский асессор не будет участвовать в деле по обвинению нашей замечательной барышни.

Я от души рассмеялся:

— Пожалуй, ты недалек от истины, Анатолий Николаевич! Жена Цезаря должна быть вне подозрений.

— И ведь как ловко она измыслила! — восхищенно цокнул языком Ильин. — Один невинный поцелуй, пущай и воздушный, и самый опасный соперник в окружной прокуратуре обезврежен.

— Полагаешь, это не случайность? — засомневался я. — Нашу барышню нельзя упрекнуть в простодушии, но не Макиавелли же она в юбке?

— Собственно, какая разница? — безразлично пожал плечами Ильин. — Результат достигнут, остальное не имеет значения.

— Ладно, докладывай, что еще интересного произошло в мое отсутствие. Наблюдение за фигурантами еще ведется?

От расследования я был временно отстранен сроком на месяц. В столице было крайне неспокойно и для участия в масштабной операции по ликвидации революционного подполья стягивались более-менее свободные сотрудники всех губернских охранных отделений. В число счастливчиков, циркулярным указанием временно прикомандированных к петербургскому отделению, попал и ваш покорный слуга.

Собственно, в первопрестольную я вернулся не далее как вчерашним литерным.

Ильин задумчиво пожевал губами.

— Наблюдение ведется, и занимательных фактов выявлено немало, но... — в очередной раз проверив на прочность свои усы, он тяжело вздохнул: — К стыду своему вынужден признаться, что клубочек сей распутать покамест не удалось. Осмелюсь доложить, что дело загадочно до крайности изумительной.

Я вопросительно приподнял бровь.

Ильин шумно поскреб пятерней затылок, и со вздохом признался:

— Ума не приложу, с чего начать.

— С начала, — остроумно предложил я.

— Знать с какого бы начала, глянь, и вышла бы мочала, — по-скоморошьи прогундосил филер. — Словом, с моими орлами конфузия случилась небольшая, а что из нее дальше вышло, пока сам не разберу... — вытащив портсигар, он задумчиво покрутил его в руках. — Перво-наперво мы взяли под надзор адрес на Маросейке, господами из контрразведки указанный. Два дня впустую прошли, на третий — его превосходительство со своей пассией прибыть изволили на наемном экипаже. А далеко за полночь они на разных дрожках разъехались...

Ильин неторопливо прикурил папироску, сладко затянулся, пыхнул сизым дымным колечком, и отсутствующим взглядом уставился в одну точку.

— Дальше! — подстегнул я его.

— А вот дальше-то, Деян Иванович, вся кутерьма и завертелась, — вздохнув горше прежнего, он неспешно продолжил: — Орлы мои разделились. Что за генералом следом пошли, без интереса вернулись, а те, что за девицей — упустили, окаянную. Клянутся, глаз не спускали, я грешным делом не поверил, нагоняй им устроил. Неделю впустую прождали, по адресу никто являлся. В воскресенье опять прилетели голубки. Когда отмиловались, решил я стариной тряхнуть, сам следом за девицей пошел...

Прикурив потухшую папироску, Ильин покачал головой:

— И ведь ловка сия особа неимоверно, едва и от меня не ушла! Но крайне любопытно, куда она направилась...

— И куда же? — невольно вырвалось у меня.

— В Камергерский переулок.

Выдержав долгую паузу, Ильин многозначительно прищурился.

— И в чем здесь криминал? — раздраженно спросил я.

— Девица эта вошла в подъезд, где мадмуазель Жозефина квартирует, — криво усмехнулся он. — И более оттуда не выходила.

— Целую неделю? — удивился я.

Ильин молча кивнул.

— А Жозефина? — почему-то поинтересовался я.

Ильин вновь кивнул, на этот раз одобрительно.

— Ты, Деян Иванович, скорее меня догадался, — с искренним уважением произнес он. — Мне бы и в голову не пришло, если б не одна характерность — собачка дворницкая странно себя вела. Ко всем жильцам ласкова до чрезвычайности, хвостом от радости мостовую метет, а барышень лаем злобным встречает. Вот тогда-то подозрения у меня и закрались.

До меня наконец-то дошло, к чему клонит филер. Значит, пассия его превосходительства генерал-лейтенанта и мой секретный сотрудник — одно и то же лицо. Сразу же вспомнилось, как ловко умеет менять свой облик Жозефина.

— Занятный пасьянс рисуется, — сквозь зубы процедил я. Известие о том, что твоя любовница делит ложе еще с кем-то, неприятно любому. — Озадачил ты меня, друг любезный, нешуточно. Ошибка исключена?

— Исключена, — эхом отозвался Ильин. — Я тоже поначалу в сомнениях пребывал, и едва генеральская барышня вышла из подъезда, осмелился тайно побывать в апартаментах мадемуазель Жозефины...

— И никого в них не застал, — грустно констатировал я.

Шалость старшего группы филеров квалифицировалась как несанкционированное проникновение в частные владения и служила предметом уголовного преследования. Но если случай не получал огласки, реакция начальства зависела от результата — победителей, как известно, не судят.

— Именно так. Но и это еще не все... — Ильин вновь раскрыл портсигар. — Дальнейшая слежка за Жозефиной привела к очень любопытному субъекту — около полугода назад мы уже занимались его разработкой по команде из заграничного отдела, имелись подозрения, что этот господин не тот, за кого себя выдает. И поскольку ни в чем предосудительном он изобличен не был, постоянный контроль с него сняли. Наша мадемуазель встречалась с ним дважды, и это были явно не любовные встречи.

— И что это за таинственный господин?

— Некий Поль Леруа, служит гувернером у купца первой гильдии Левинсона. Заграничный отдел подозревает, что француз этот ни кто иной, как агент британский разведки, но достаточными уликами не располагает.

Ильин умолк, давая мне время переварить информацию. Настала моя очередь, теребить затылок. В качестве рабочей версии можно предположить, что Жозефина — агент британской разведки, но исходных данных пока маловато.

— Что еще установила слежка? — хмуро спросил я.

Ильин, смущенно помявшись, что ему было несвойственно, нехотя сообщил:

— Француз с твоей симпатией, Деян Иванович, тайно встречался, — и, наткнувшись на мой недоумевающий взгляд, поспешно уточнил: — С другой, что по паспорту девицей Лазович числится.

— Та-аак! — зло протянул я. Новость неприятно кольнула в сердце. — Чем еще порадуешь? Твои сыскари службу несут или любовные интрижки фигурантов отслеживают?

— Нет там никакой интрижки, — с обидой в голосе возразил филер. — У моих орлов глаз наметан, коль доложили, что по делу встреча была, в том можно не сомневаться. И симпатию твою до той встречи не только мы вели, но незадача вышла — ушла она от них через подворотню, где ее коляска поджидала.

— Погоди, что значит вели? Кто вел? — ошеломлено переспросил я. И внезапно до меня дошла оговорка сыщика: — И что значит: 'по паспорту числится'?

Ильин глянул жалостливо, и принялся поочередно загибать толстые, поросшие рыжеватыми волосками пальцы.

— Из троих господ, что шли по следу, удалось установить только одного: некий мистер Смит из детективного агентства Пинкертона. Прибыл в Россию месяц назад, на постой встал в 'Национале'. Каждое утро садится в экипаж и едет к особняку купца Севастьянова. Куда бы ни направилась мадмуазель Анна, он от нее ни на шаг. Двух других мы упустили, но с мистером те господа в разных лодках, ответственно заявляю, — с силой подергав себя за ус, он понизил голос почти до шепота: — И касаемо нашей барышни... После всех событий я телеграфировал в Варшавский департамент...

— Запрос официально отправлял? — резко перебил его я.

— Обижаешь, Деян Иванович, — укоризненно протянул он. — Что ж я, службы нашей не знаю? Коль попала бумажка в дело — потом хоть убейся, а не вытащишь. Есть у меня приятель закадычный в тамошней управе, он и подсобил по дружбе старой. Словом, паспорт на девицу Лазович Анну Васильеву в их реестрах не значится.

— Это все? — с тоской вопросил я.

Ильин смущенно прокашлялся, словно был в чем-то виноват.

Два чувства боролись во мне. И если долг офицера с холодной беспощадностью требовал немедленно взять Анну в разработку, то сердце столь же непреклонно вещало обратное: она не может быть преступницей.

Не может, и точка!

Я обреченно махнул рукой застывшему в ожидании сыщику — продолжай!

— Один из моих осведомителей донес, что через два дня после встречи с французом наша барышня удостоила своим визитом заседание фабричной ячейки, где имела продолжительную беседу с инженером Егоровым. По нашей картотеке этот господин числится как член городского стачечного комитета.

Мне ничего не оставалось, как застонать.

Бросив на меня сочувствующий взгляд, Ильин невозмутимо продолжил:

— Три дня назад в особняк купца Севастьянова прибыл курьер со срочным пакетом. Было искушение допросить его, чтобы выявить отправителя, но побоялись спугнуть, — он хмыкнул в усы и виновато пояснил: — Пришлось обратиться к услугам местной шантрапы, сам понимаешь, Деян Иванович, без этого в нашей службе порой никак.

Все я понимаю и почти не осуждаю. В белых перчатках империю от революционной грязи не вычистить. Хотя такие методы, честно признаюсь, мне не импонируют.

Ильин лукаво подмигнул:

— Курьер этот ротозеем изрядным оказался, босота его подчистую обобрала, ни гроша не оставила.

— Квитанция о вручении пакета была? — невесело уточнил я.

— Как же без нее, родимой, у курьерской службы учет строгий.

— И кто оказался отправителем?

— Инженер Егоров собственной персоной.

— И что это нам дает? Содержимое пакета как я понял все равно нам неизвестно?

— Слушай дальше, — азартно подался вперед сыщик. — В тот же день поверенный нашей барышни господин Розенталь подал заявку на регистрацию товарищества на паях со странным названием 'Диктатура пролетариата'. И знаешь, кто вошел в число пайщиков? — и, не дожидаясь ответа, выдохнул: — Купец Севастьянов с капиталом в пять тысяч рублей и рабочие фабриканта Астафьева.

— Погоди, дай сообразить! — вскинул я руки. — Какое это имеет отношение к нашему делу? Но странностей здесь, конечно, хоть отбавляй. Рабочие сидят без гроша в кармане и в то же время вкладываются в сомнительное предприятие.

— Пай они не деньгами вносили, — загадочно усмехнулся Ильин. — В пакете том были договора, по которым рабочие в обмен на паи товарищества уступают оному долги фабриканта Астафьева по невыплаченному жалованью.

Вот что мне делать с этой непоседой, скажите на милость? У нее своих проблем целый ворох, ан нет, мало ей банальной уголовщины, под политический надзор того и гляди попадет, так еще и авантюру спекулянтскую какую-то придумала.

Не могу я решать задачки сидя на месте, характер не тот. Вот и сейчас, погрузившись в нерадостные мысли, я принялся мерить шагами кабинет.

— Прикажете, вашбродь, насчет кофею распорядиться? — с интересом наблюдая за моими терзаниями, предложил Ильин. — Доктора рекомендуют, говорят, что умственной деятельности весьма способствует.

— Распорядись, голубчик, и немедля, — поддержал было я шутливое обращение, но проснувшееся раздражение внезапно вырвалось наружу: — Ей-богу, не пойму, для чего ей это все надо? Подпольщики эти вечно недовольные, рабочие со своими долгами, товарищество непонятное. Что ж ей спокойно-то не живется?!

— Ты зазря не горячись, Деян Иванович, лучше вот о чем подумай, — рассудительно произнес сыщик. — Я эту особу меньше твоего знаю, но на моей памяти она попусту ничего не делала. Коль затея ей в голову пришла с товариществом, значит, в свое время узнаем, что в чем соль задумки была... — он вытащил из кармашка жилетки часы и выразительно постучал пальцем по циферблату: — Время обеденное, на пустой желудок плохо думается.

Я молча кивнул в ответ.

Анна

Мне отмщение, и аз воздам...

Торжественно продекламировав зеркалу библейский стих, я грозно нахмурила брови, плотнее закуталась в простыню и воздела над головой тяжелый кинжал.

Не зря же я его из кабинета дядюшки умыкнула.

Сгодится в качестве реквизита.

С сомнением оглядела собственное отражение — зеленоглазое недоразумение растрепанной прической походило на испуганного, взъерошенного воробушка, но никак не на кровожадную леди Макбет.

Зачерпнула из баночки румян и щедро мазнула по щекам. Подумав, прочертила черной тушью поверх неровные полосы на манер бойцов спецназа. Кинжал перехватила двумя руками.

Так будет получше.

Жуть.

Хоть сейчас на роль вампира.

Скрипнула дверь.

Я резко обернулась.

Увидев круглые глаза служанки, торопливо попыталась спрятать кинжал за спину. Лезвие зацепилось за простынь, раздался жуткий треск разрываемой ткани.

Душегубы... — сдавленно пискнула Меланья и с грохотом захлопнула дверь.

Чертыхнувшись вполголоса, я сунула кинжал подмышку и скорчила ей вслед ехидную гримасу.

Глупышка.

Ничего не понимает в театральной постановке.

Дверь вновь приоткрылась, любопытно-испуганный взгляд служанки скользнул по рукояти кинжала, моему искаженному лицу.

От раздавшегося вопля зазвенели стекла.

Зарезали барышню, душегубы окаянные, убили кровинушку нашу!

Занавес.

Антракт.

Сворачиваем спектакль пока домочадцев до инфаркта не довела.

Простынь под подушку, кинжал под перину, волосы расчесать. Тушь стереть, румяны размазать.

Я посмотрела в зеркало.

Уже не вампир.

Клоун.

Плюнув, принялась яростно оттирать салфеткой грим. Когда в комнату ворвалась бледная и взволнованная Серафима Павловна, я была сама невинность. Разве что щеки пылали.

Что случилось, Аннушка?! — на тетушку было больно смотреть. — Что за страсти вселенские Меланья рассказывает?

Она тревожно обшарила меня взглядом, пытаясь отыскать следы насилия.

Я беспечно повела плечиком.

С макияжем по новой моде экспериментирую... — и как можно бесхитростней пояснила: — Хотела создать соответствующий для предстоящего процесса образ.

Холодной и расчетливой стервы, мысленно уточнила я про себя. Клоун-вампир получился случайно, я не хотела.

Тетушка глубоко вздохнула. Бессильно опустилась на край кровати, укрыла ладонями лицо и внезапно разрыдалась.

Горько и безысходно.

Мне стало стыдно. Хоть и нет моей прямой вины в случившемся, тетушка тоже не причем.

Простите меня, Серафима Павловна, я больше не буду, — пролепетала я детскую отмазку. — Честное пионерское...

Но признаюсь как на духу причина слез представлялась мне надуманной.

Тетушка с силой провела ладонями по лицу, еще раз вздохнула и подняла на меня воспаленные глаза.

Не переживай, доченька, твоей вины здесь нет. Дурню старому надо было читать внимательно, прежде чем подписывать. Вот и подписал... петлю себе на шею.

Пришла моя очередь бледнеть.

Что он подписал? — свистящим шепотом уточнила я.

Тетушка обреченно махнула рукой.

Договор займа на двадцать тысяч рублей, что ухажер твой ему подсунул, когда залог на депозит судебный за тебя вносили.

Поймав мой виноватый взгляд, нехотя пояснила:

— Петр Трофимович на радостях, что деньги скоро нашлись, подмахнул не глядя расписку заемную, да не углядел за мелким шрифтом, что ссудный процент божеский лишь первые десять дней, а после... — оборвав себя на полуслове Серафима Павловна всхлипнула.

Теперь мне стало плохо по-настоящему. Дядюшка пострадал за меня, а я тут на перинах валяюсь, принцесса на горошине недоделанная. Ну что ж, значит операцию по раздаче плюшек проведем ранее намеченного срока. До последней минуты наказание Жоржа планировалось после судебного процесса надо мной.

Тетушка перестала всхлипывать, заревев в полный голос.

Жорж, подонок прыщавый, сучонок напомаженный, теперь тебе точно не жить, мысленно пообещала я и мстительно прошипела:

Мне отмщение, и аз воздам... — присев на кровать, обняла тетушку за плечи и твердо произнесла: — Не надо плакать, все будет хорошо. Клянусь всеми святыми, всем воздастся по заслугам их.

Что ты опять затеяла? — встревоженно вскинулась тетушка. — Никуда я тебя не пущу, даже не думай.

Я не одна буду, Пахома с собой возьму, — ласково пообещала я.

Как ни странно, но такое обещание возымело действо — Серафима Павловна успокоилась.

Чмокнув ее в щеку, я скорым шагом выбежала во двор.

Пахом возился с коляской, что-то в ней со скрежетом подкручивая. Судя по сочным выражениям трехэтажного характера, техобслуживание гужевого транспортного средства было внеплановым. При виде меня кучер состряпал покаянную мину, молча приоткрыл дверцу коляски и вопросительно приподнял бровь.

Варварка, дом четырнадцать, — буркнула я неприветливо, усаживаясь на мягкое, кожаное сиденье.

К доходному дому? — уточнил Пахом.

Я молча кивнула.

Пахом выразительно цыкнул — к моим новым знакомым, к коим относился и инженер Егоров, квартировавший рядом с фабрикой, кучер относился с изрядной долей неодобрения.

Пахом свистнул, гикнул, лошадь протестующе всхрапнула, недовольным взмахом хвоста едва не выбив корзину с бельем из рук проходящей мимо Меланьи, и мы тронулись.

Экипаж не катился, плелся — вечер выдался теплый, безветренный, улицы запрудили толпы гуляющих, не пройти, не проехать. Когда показались купола церкви Св. Варвары, солнце коснулось горизонта.

Обратно будем возвращаться в темноте.

За пол-квартала до доходного дома правое колесо издало предсмертный скрип.

Приехали, — перевела я про себя сложную тираду Пахома.

Можете особо не торопиться, вечеряйте вволю, — угрюмо повествовал он на мой вопрос, сколь долго продлится починка.

Ну что ж, прогуляемся, благо, что идти всего ничего.

Одно плохо, опять мерещились шпики.

Поминутно оглядываясь, я не дошла, долетела до помпезных дверей четырнадцатого дома.

У страха глаза велики.

Кивнув как старому знакомому вечно сонному, подслеповатому консьержу, я взбежала по парадной лестнице, после чего свернула в полутемный коридорчик — апартаменты инженера находились на последнем, техническом этаже и представляли собой каморку с одним единственным окном.

Условным стуком постучала в дверь.

Едва не рассмеялась, вспомнив старый анекдот. 'Это вы продаете квартиру рядом со стадионом 'Спартак'? Да — да — да-да-да, да-да — да-да, да-да'.

— Веселитесь? — хмуро встретил меня инженер и, едва пустив на порог, немедля спросил: — Что у вас стряслось? Что-то срочное, коль явились не в оговоренное время?

Да, в общем-то, ничего, — безмятежно улыбнулась я в ответ. — Почти ничего... Если не считать, что мне срочно нужны деньги. Взаймы, разумеется.

Егоров хмыкнул.

Много?

Двадцать тысяч... с хвостиком, — торопливо добавила я, вспомнив про проценты.

Интересно, наберется такая сумма в партийной кассе? Да еще и хвостик потянет без малого на пять тысяч.

Изрядно... — почесал он в затылке. — Осмелюсь спросить, на какой срок? И под какие гарантии?

На час. Самое большее — на два. И никаких гарантий...

Йоханн

К отделению банка мы добрались пополудни.

Имею честь представлять интересы знакомой вам личности, — коротко кивнул я молодому человеку приятной наружности.

Весьма приятной, надо сказать. Впечатление портили лишь брезгливо поджатые губы и льдисто-бездушный взгляд.

И что это за личность, позвольте полюбопытствовать, — сварливо отозвался молодой человек.

В глазах его мелькнула изрядная настороженность.

Или может быть даже страх.

Жорж, милый, это поверенный в делах моего дядюшки, купца Севастьянова, — неслышно вынырнула из-за моей спины Анна. — Йоханн Францевич, прошу любить и жаловать.

Молодой человек расплылся в глупой улыбке.

Анна Васильевна, счастлив видеть вас в добром здравии... — он комично шаркнул ножкой и тут же деловито спросил: — Чем обязан столь раннему и нежданному визиту?

У моего доверителя имеются неисполненные долговые обязательства на весьма крупную сумму, — официальным тоном поведал я. — Собственно, целью нашего визита и является урегулирование возникшей ситуации.

Хотите оспорить расписку? — оскорблено вскинулся Жорж. — Заранее предупреждаю в бесполезности, никто не заставлял вашего дядюшку брать ссуду, он действовал добровольно, без понуждения. Сами понимаете, что высокий процент обусловлен внезапно возникшей срочностью в немалой сумме...

Прошу вас успокоиться и не тратить понапрасну нервы, — сухо, без всяких церемоний прервал я горячий монолог. — Никто не оспаривает заем. Напротив, мой доверитель намерен полностью погасить обязательства перед вами.

По моему мнению кабальность сделки налицо, однако, полученные мною инструкции не дают возможности оспорить заем.

Жорж явно обеспокоился.

К чему такая срочность, я вовсе не требую немедленного возврата и готов ждать неопределенное время...

Жалеете об упущенной выгоде? — желчно усмехнулся я. — Поищите других заемщиков, согласных на грабительский процент. Смею заметить, что договор не содержит запрета на возврат ссуды в любое время по усмотрению заемщика.

Молодой человек задрал вверх подбородок в попытке принять безразличный вид.

Как вам будет угодно! Желаете вернуть долг наличными?

Банковским переводом, — вмешалась Анна и наивно хлопнула ресничками. — Вы же понимаете, мой милый Жорж, что сумма немалая и хотелось бы избежать всевозможных рисков.

Понимаю... — важно кивнул молодой человек. — Но и вы не поймите меня превратно, перевод осуществим исключительно на моих условиях. Осмелюсь сообщить, что как специалист в данной области, я смогу это сделать к вящей выгоде всех сторон.

Как ваша душенька пожелает! — беспечно рассмеялась Анна.

Мне ее беспечность не понравилась.

Будьте любезны огласить ваши условия! — жестко потребовал я. — Надеюсь, что они не войдут в противоречие с полученными мною инструкциями.

А что говорят ваши инструкции? — полюбопытствовал молодой человек.

Они просты, — вновь вмешалась Анна. — Как только будет получено телеграфное подтверждение банковского перевода, вы отдаете долговую расписку.

Жорж задумался, озадаченно потер переносицу, после чего ухмыльнулся:

Договорились! Расписка против подтверждения. Но... — он победно вскинул голову. — Хочу довести до вашего сведения, что у нас солидный банк и имеется собственный телеграфный аппарат... — молодой человек, рассыпавшись довольным и крайне омерзительным смешком, погрозил нам пальцем: — Знаем мы эти штучки с поддельными телефонограммами!

Анна с явным сожалением отвернулась в сторону.

Вы хотите нас оскорбить? — холодно осведомился я.

Что вы, что вы! — всполошился молодой человек. — Вы неправильно меня поняли... я всего лишь хотел упредить... то есть предупредить... в смысле предостеречь... уберечь...

Он окончательно смешался, покрывшись пунцовыми пятнами.

Я вытащил из кармашка жилетки часы и демонстративно щелкнул крышкой.

Вы никуда не торопитесь?

Жорж намек понял.

Куда прикажете переслать мои реквизиты?

Вас не затруднит телефонировать в местное отделение Русско-Азиатского банка? — дождавшись утвердительного кивка, я продолжил: — Пригласите к аппарату господина Егорова, он ожидает вашего вызова. Немедля по получении платежных реквизитов и будет осуществлен перевод на ваше имя.

Разве господин Севастьянов не самолично произведет со мною расчет? — озаботился вдруг Жорж.

К сожалению, он занедужил, — скорбно поведал я. — Долг будет погашен его компаньоном, господином Егоровым... Или для вас это имеет принципиальное значение и исполнение обязательства иным лицом полагаете невозможным?

Отнюдь-с... — замахал руками Жорж. — Мне это крайне безразлично.

Тогда чего мы ждем?

Жорж заискивающе посмотрел на Анну.

Так я могу бежать?

Поспешите, любезнейший, поспешите... — холодно ответствовала она и уже в спину убегающему язвительно добавила: — Иначе можете не успеть.

Как думаете, много времени уйдет на оформление перевода? — заполнил я возникшую паузу.

Час-полтора... — пожала плечами Анна.

Я протянул руку ладонью вверх.

За углом есть премилейшая кофейня, позвольте пригласить вас на чашку кофе?

Анна кивнула и с лукавым смешком пожала мне руку.

Ладошка у нее оказалась неожиданно крепкой.

... Мы молча пили ароматный кофе — говорить отчего-то не хотелось. Я робко любовался таким вдруг ставшим родным лицом, по-мальчишечьи краснея от встречных взглядов. Время пролетело незаметно.

Спустя полтора часа Анна вздохнула:

Пора!

Пора... — отозвался я эхом.

Когда мы вернулись к банку, Жорж в нетерпении вышагивал у парадного крыльца.

Куда вы запропастились?! — набросился он на нас. — Я не могу надолго отлучаться со службы, это наказуемо!

Я оставил его причитания без внимания.

Перевод поступил?

Уже почти как час.

Тогда соизвольте вернуть долговую расписку.

Жорж с явным сожалением вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги, любовно его разгладил и нехотя протянул его мне.

Я быстро пробежался глазами по тексту и передал его Анне.

Она мило улыбнулась:

Не одолжите зажигалку?

Спустя минуту налетевший порыв ветра озорно подхватил все, что осталось от долговой расписки на двадцать пять тысяч рублей.

Ну вот и все! — с каким-то скрытым торжеством в голосе произнесла Анна.

Что все? — обеспокоился вдруг Жорж.

Я холодно кивнул:

Вы можете идти, мы вас более не задерживаем.

Жорж некоторое время безуспешно пытался увидеть в наших лицах что-то скрытое от него, затем неуклюже откланялся и исчез, словно его и не было.

Сзади послышался цокот копыт.

А вот и наш экипаж! — обрадованно воскликнула Анна и требовательно взглянула на меня. — Надеюсь, вы не откажетесь отобедать сегодня с нами?

Это выше моих сил, — улыбнулся я в ответ.

Ловко забравшись в коляску, девушка приглашающее хлопнула по кожаной обшивке сиденья:

Ждете отдельного приглашения?

Я немедля запрыгнул следом.

Однако, коляска не трогалась, словно чего-то ожидая.

Мы еще не все закончили? — отчего-то шепотом спросил я. — Пьеса имеет продолжение?

Анна загадочно прищурилась.

Пьеса сыграна, остался заключительный акт... — она прикусила губу и как-то робко, несмело спросила: — Скажите, мой милый друг, ответьте со всем откровением — возможно ли оправдать преступление, совершенное во благо?

Ответить я не успел — дверь банка открылась нараспашку и на улицу выбежал взволнованный донельзя Жорж, сжимая в руке тонкую полоску бумаги. Судорожно покрутил головой, словно больной чумой пес, и радостно вскинулся, едва увидел нас.

Анна Васильевна! — отчаянно вскричав, в два прыжка оказался он у коляски. — Да что же это такое творится?!

А что, собственно, творится? — нарочито зевнув, без явного интереса переспросила девушка.

Вот... — явно не находя слов, рваным движением ткнул бумажкой молодой человек.

Я перехватил документ и пробежался глазами по скупым, телеграфным строчкам.

Здесь говорится о том, что платеж на сумму двадцать пять тысяч рублей отозван господином Егоровым ввиду его ошибочности. Платеж был предназначен совершенно другому лицу, при написании фамилии получателя средств вкралась досадная опечатка.

Именно так! — пуще прежнего вскричал Жорж и сбивчиво, глотая слова, затараторил: — Это какая-то ошибка! Надо немедля телеграфировать господину Егорову, чтобы он подтвердил правильность платежа! Анна Васильевна, голубушка, ну что же вы молчите?! Нужно немедля что-то предпринять!

А кто это — господин Егоров? — с искренним любопытством спросила девушка.

Но как? — опешил от неожиданности Жорж. — Это тот самый господин, что соизволил рассчитаться по долговой расписке вашего дядюшки.

Какой расписке? — удивленно приподняла бровь Анна. — Не понимаю, о чем вы говорите, мой юный друг... Не соизволите ли ее предъявить? Может тогда недоразумение проясниться.

Вы же ее сами сожгли, — упавшим голосом пролепетал Жорж. — Собственноручно. Не далее как четверть часа назад.

Вы меня явно с кем-то путаете! — холодно произнесла девушка. — Я не занимаюсь поджогами! Мне кажется, у вас началась горячка, и вам следует без промедления показаться врачу... — она тронула кучера за плечо: — Пахом, отправляемся немедля, я слышала, что этот вид горячки заразен.

Когда поникшая фигура банковского клерка скрылась из глаз, Анна глухо произнесла:

Что скажете, господин поверенный? Закон об адвокатской тайне не распространяется на преступления, совершенные доверителем.

Вы правы, закон возлагает обязанность на адвоката доносить о преступлении... — накрыв своей рукой тонкую девичью ладошку, я с самым искренним удивлением поведал: — Но мне совершенно непонятно о каком преступлении вы говорите. В последнее время таковых не упомню...

Глава пятнадцатая

Деян

Москва просыпалась лениво, нехотя.

Виной тому явно был зарядивший перед самым рассветом мелкий, до крайности противный своим моросящим занудством и не по-летнему холодный дождик.

Обхватив ладонями кружку с горячим кофе, я мелкими глотками продлевал наслаждение, одновременно в мыслях своих пытаясь отгородиться от неуютного внешнего мира.

Знакомый голос вернул меня из небытия.

— Ну и задал, вашбродь, ты мне задачку!

Ильин бесшумно просочился в кабинет, даже обычно скрипучая дверь не пискнула.

Странно, вообще-то, никаких новых задач помимо прежних перед 'наружкой' не ставилось.

К чему это он?

Я вопросительно приподнял бровь.

Филер, между тем, с отстраненным видом устроившись в кресле, попытался развязать тесемки потертой, видавшей виды папки для бумаг. После нескольких бесплодных попыток, он с яростью вцепился зубами в накрепко затянутый узел.

Без зубов не останься... — я протянул ему канцелярский нож.

Ильин кивнул благодарно и с немалой толикой сожаления, сощурив один глаз, нацелился острием ножа на непослушные тесемки.

Дедовская еще, трофейная, — искренним вздохом ответил он на мой невольный смешок. — Почитай, более века минуло с того бою, семейная реликвия, как-никак...

Повозившись еще с полминуты он извлек из недр реликвии тисненый золотом картонный прямоугольник.

Модный дом госпожи Ламановой, Поставщицы двора Ея Императорского Величества, — с трудом разобрав замысловатые вензеля визитной карточки, я недоуменно спросил: — К чему это?

Пока не знаю, — пожал плечами сыщик. — Но наша непоседливая барышня успела заинтересовать и эту известную даму. Не далее как вчера ее приказчики трижды пытались добиться аудиенции...

Я стал медленно закипать.

Тебе заняться более нечем?! — свистящим шепотом начал я. — Лавры Пинкертона покоя не дают?

Погоди, Деян Иванович, не кипятись... — сыщик примиряюще поднял руки. — Я в розыске не первый день и интуиции своей привык доверять. Не все так просто, как на первый взгляд кажется. Слишком много непонятного крутится вокруг нашей барышни, слишком много.... Значит, что?

Он сделал многозначительную паузу, воздев указательный палец к потолку.

Значит, что? — невольно повторил я следом.

Если мы не может понять сути происходящих событий, надо спровоцировать их скорейшее развитие... — хитрая усмешка змейкой скользнула по седым усам. — Коли будем дергать за все имеющиеся кончики, нервы-то у наших фигурантов и не выдержат, они, чай, у них не железные.

Резон в его словах имелся.

В последнее время все подозреваемые словно легли на дно — никаких подозрительных контактов и встреч, словом, тишь да благодать. И если что-то и происходит, то, как справедливо заметил опытный сыскарь, это что-то имеет непосредственное отношение к Анне.

И хотя в нашей службе сантиментам не место, я неожиданно поймал себя на мысли, что использовать Анну в качестве живца мне было неприятно до крайности.

Видимо по этой самой причине мой голос прозвучал сухо и неприветливо:

Что-то еще?

Сыщик понимающе и даже в какой-то степени смущенно крякнул.

Вновь порывшись в папке, он выложил на стол с обеих сторон исписанный крупным, старательным почерком лист бумаги.

По удачному совпадению... — при этих словах он замешкался, утробно хрюкнув, и и с самым невинным видом продолжил: — Так совпало, что в конторе господина Розенталя в мелких клерках подвизается один молодой человек, коему мы в свое время сделали некое одолжение...

Ильин прервался, скрещенными пальцами рук изобразив решетку.

Я криво ухмыльнулся в ответ — излишних пояснений здесь не требовалось. Очередной социалист с пламенным сердцем, чьи твердые убеждения не выдержали суровой встречи с мрачными застенками охранки. Испытание свободой кардинально изменило политические взгляды, но создало небольшой должок перед нами, требующий обязательной отработки.

Все как всегда.

При том что свой человек в конторе господина стряпчего нам явно не лишним будет. И если что, всегда сможем упредить от необдуманных шагов нашу непоседу.

Ты прочти, вашбродь, что агент нам доносит, крайне любопытно, стервец, излагает, небесталанным будет... Далеко пойдет, коль не оступится.

По мере чтения доноса меня начал разбирать смех.

Это что же получается... — смахнул я выступившую непрошено слезу. — Господин фабрикант и его юный друг из собственных средств оплатили судебный задаток для мадемуазель Анны, и можно смело утверждать, что до чрезвычайности немалая сумма ими безвозвратно утеряна?

Именно так! — с нескрываемым злорадством в голосе подхватил Ильин, от избытка чувств с восторгом хлопнув себя по коленям. — Банковский перевод на имя месье Жоржа отозван как ошибочный, расписка уничтожена, доказательств никаких... Свидетели по таким делам судом не принимаются.

Сыщик был прав — по такой категории дел судопроизводство особыми изысками не отличается. Нет расписки либо иного документа, подтверждающего получение займа— нет и свидетелей. И даже если таковые имеются на самом деле, их показания не могут быть положены в основу судебного решения.

Иначе, сами понимаете — необходимого свидетеля найти да обучить, как себя вести в судебном заседании и что говорить при этом, невелика задача. Особенно, если сумма значительна.

Достав из кармашка часы, я звонко щелкнул крышкой — следовало поторопиться, через час назначен доклад у начальства, опоздания в нашем ведомстве не приветствуются.

Есть еще что?

Сыщик замялся.

Нахмурившись, я постучал пальцем по крышке часов.

В общем, тут оказия нечаянная случилась. Господин стряпчий оказался крайне непрост... — сыщик привычно пожевал ус и, хрустнув пальцами, повторил: — Крайне непрост. Не буду ходить вокруг да около, признаюсь со всей прямотой — нашего агента он раскусил на раз... Вот такая вот петрушка, будь она неладна.

С виноватым видом он умолк.

Хотя, признаться честно, раскаяние его мне показалось наигранным.

Я прикусил губу.

Ситуация непроста.

Если господин стряпчий сочтет себя обиженным и проявит принципиальность, неприятности не замедлят себя долго ждать. Адвокатская тайна относится к числу особо охраняемых законом.

Сыщик продолжал играть в молчанку.

Может допрос с пристрастием учинить? — сквозь зубы задал я вопрос в пространство. — Или самого господина Розенталя пригласить для беседы, глядишь, он и посговорчивее окажется некоторых...

Прикажете позвать? — услужливо встрепенулся Ильин. — Они-с в приемной дожидаются.

Для меня это было неожиданно.

Э-э-эээ... — замялся я, слегка опешив, и внезапно осипшим голосом переспросил: — Как в приемной?

Ильин не ответил. Что тут ответишь?

Привычная решительность вернулась почти мгновенно.

Зови! — коротко приказал я.

Вошедший господин, к моему облегчению, оказался вполне себе приятным молодым человеком с твердым взглядом, в коем не читалось какой-либо неприязни. Крепко пожав в приветствии мою руку, он без излишних церемоний занял кресло сыщика, кивнув ему при этом как старому знакомцу.

Чем обязан столь внезапному визиту?

Видимо пикантность ситуации все еще оказывала свое действие, в моей фразе были явственно сквозил холодный официоз, так обращаются к нежеланным посетителям, скорее даже просителям, коих ждет заведомый и неминуемый отказ.

Розенталь едва заметно усмехнулся.

Во избежание возможных недоразумений хотелось бы внести ясность в сложившуюся ситуацию. В противном случае невозможность достигнуть определенного компромисса в безусловном порядке окажет пагубное воздействие на наши отношения в будущем.

Голос звучал размеренно, отстраненно, но, что удивительно, за внешней мягкостью гостя, его бесстрастностью проскальзывала тщательно скрываемая сила, азартная и, как мне показалось, достаточно беспощадная.

Весьма любопытный молодой человек.

Крайне любопытный.

Мне известно, что вам небезынтересна судьба одной юной и непоседливой особы... — от неожиданно случившейся рифмы мы одновременно улыбнулись; гость невозмутимо продолжил: — Ваше деятельное участие и бескорыстная помощь в трудные для нее минуты приняты мною во внимание при оценке прискорбного инцидента, произошедшего с одним из моих служащих при непосредственном участии ваших сотрудников.

Он выдержал долгую паузу, внимательно и цепко посмотрев мне в глаза.

Смотри, любезнейший, смотри, сколь душеньке твоей будет угодно. В эти игры мы издавна приучены играть, голыми руками нас не возьмешь.

И на мякине не проведешь.

Я по старой привычке постарался вложить в ответный взгляд столь милое начальству служебное рвение и послушание, добавив для полноты картины капельку вины.

Совсем чуть-чуть, не более того.

Чиновникам, да и не только им, но и всем, кто любит изъясняться казенным языком, столь привычным нашему гостю, по душе именно такие взгляды.

Можете не сомневаться.

Но, к моему удивлению, фокус не удался — Розенталь от души расхохотался, искренне и заразительно.

Давайте без чинов! — с какой-то бесшабашной веселостью предложил он и протянул руку. — Иначе мы никогда до сути не доберемся.

На этот раз я руку пожал с неподдельным уважением — гость оказался достойным противником.

Все же я готов принести самые искренние извинения... — начал было я, но гость нетерпеливо отмахнулся.

Пустое, можете выбросить это из головы! — он по-свойски подмигнул: — Если взглянуть на ситуацию с другой стороны, то ваше ведомство оказало мне несомненную услугу, выявив столь ненадежного служащего, причем на совершенно безвозмездных началах.

Он вновь зашелся заразительным смехом.

Тогда к чему ваш визит, позвольте полюбопытствовать?

Несмотря на возникшее беспокойство, я постарался спросить как можно вежливее, чтобы не обидеть гостя.

Розенталь резко прищурился.

Вроде бы доброжелательно, с мягкой улыбкой на губах, но мне отчего-то стало неуютно, возникло чувство, словно я под прицелом.

Очень странный молодой человек.

Я не могу рассказать вам многих подробностей о своей клиентке, вы знаете, это недопустимо... — он в нерешительности прикусил губу, тщательно подбирая слова. — Но некоторыми тайнами я вынужден поделиться для ее же собственного блага... Признаюсь как на духу, мне нужна помощь в одном весьма щекотливом предприятии, хотя не исключаю, что это обычная перестраховка с моей стороны... — гордо вскинув подбородок, жестко закончил: — Не поймите превратно, но это тот самый нечастый случай, когда законные методы не способны противостоять чиновничьему произволу, коль таковой впоследствии случится.

Страховка еще никогда излишней не была, — с невозмутимым видом вставил реплику Ильин. — Береженного, как известно, Бог бережет, а не береженного конвой стережет.

Бросив многообещающий взгляд на непрошеного хохмача (нашел время для шуток), я без излишних церемоний потребовал:

Рассказывайте!

Стряпчий молчал недолго.

Думаю, вам известно, что интересующая нас особа крайне незаурядна в своих способностях, можно даже сказать талантлива, порой до невозможности...

'Иногда даже гениальна, — мрачно поддакнул я про себя.— Вот только гений ее в большинстве своем отчего-то недружен с имперскими законами. Но этой странности вы, господин хороший, по неизвестным мне причинам не замечаете'.

... Не сочтите за похвальбу, но меня трудно чем-либо удивить, практически невозможно, однако ее последняя задумка даже меня привела в чувство особенного восхищения...

'Когда дослушаем вашу повесть до конца, то и мы дружно восхитимся, — не нашелся я что возразить на очередной пассаж. — А позже, когда это получит всеобщую огласку, готов побиться об заклад, что в числе восхищенных непременно окажутся прокуратура и судебное следствие'.

— ... Сама комбинация до очаровательности проста и изящна, и в то же время настолько неповторима, что ее хочется внести в учебники юриспруденции в качестве наглядного пособия...

'Даже не сомневаюсь в этом, обязательно внесут, — вновь не стал я оспаривать изложенные выводы. — А когда этой задумке дадут надлежащую правовую оценку, поверьте, ее внесут не только в учебники, но и в уголовное законодательство в виде изменений в соответствующие статьи, поскольку есть великие сомнения, что думские заседатели при написании законов могли предусмотреть появление нашей гениальной барышни'.

— ... Но возникла одна малоизвестная проблема, — взял небольшую передышку стряпчий. — Хотя правильнее будет сказать, известная лишь узкому кругу лиц.

'Это для вас она малоизвестна, а мы с ней знакомы давно и достаточно близко, — продолжал я мрачные размышления. — От нас не скрыто даже ее нынешнее местонахождение, при этом круг знакомств проблемы ширится с пугающей всех быстротой'.

— ... Деян Иванович, вам не интересно? — в голосе стряпчего прозвучала искренняя обида.

— Прошу простить покорно, позволил нечаянно отвлечься! — столь же искренне покаялся я. — Но могу я просить вас перейти ближе к сути? Не поймите превратно, но имею крайнюю стесненность во времени...

Служба, одним словом, господин хороший, не стоит на меня обиды таить.

Гость, вновь как-то по особенному прищурившись, медленно кивнул в ответ и столь же неторопливо достал из портфеля фотографическую карточку. Ловко прокрутив ее в пальцах, протянул ее мне.

Я всмотрелся со всевозможным вниманием.

Мужчина лет пятидесяти с небольшим. Холеное лицо, отталкивающий высокомерием взгляд, глубокие залысины, характерная горбинка носа, пухлые женственные губы, безвольный подбородок.

Неприятной внешности господин.

Без единой капли сомнения не имею чести и желания быть с ним знакомым.

Кто это?

Мне не удалось скрыть невольную брезгливость в голосе.

Розенталь понимающе хмыкнул.

Председатель биржевого комитета по вопросам торговой несостоятельности господин Коган.

И что прикажете с ним делать? — непроизвольно вырвался у меня вопрос, странный в своей сути.

Гость по волчьи оскалился.

— Этот господин в ближайшее время должен стать самым ярым сторонником нашей барышни. В крайнем случае немедленно убраться с ее пути...

Йоханн

Немного смущаясь, я положил на журнальный столик конверт.

Что это? — с явной неохотой оторвавшись от своих рисунков, спросила Анна.

Пачка канцелярской бумаги, лежащая перед ней, истаяла почти наполовину: большая часть листов была безжалостно скомкана и выброшена в корзину, оставшаяся — сложена сиротливой, аккуратной стопочкой.

Приглашения, — скупо ответил я, невольно покосившись на верхний лист отложенной стопки.

Черно-белая графика карандашного рисунка завораживала какой-то сказочной нереальностью. За рулем неизвестной марки автомобиля, потрясающего своей хищной, неземной красотой, восседала стройная барышня в мужском костюме. Встречный ветер игрался с роскошными волосами амазонки, на заднем сиденье небрежно брошены цилиндр и трость.

Представив рисованную красавицу прогуливающейся по Невскому проспекту в таком экзотическом наряде в шляпе и с тростью в руке, я мысленно присвистнул: смело до необычайности!

Очень смело!

И неожиданно красиво.

Анна раздраженно щелкнула пальцами:

Приглашения к чему? Или куда?

Я торопливо пояснил:

На состязания по лаун-теннису.

Девушка заинтересованно приподняла бровь.

Нельзя ли поподробней?

На кортах Крестовского теннисного клуба состоятся первые Всероссийские соревнования по лаун-теннису, ажиотаж, осмелюсь заметить, необыкновеннейший! Поговаривают, что Великий князь Николай Николаевич с супругой почтят сие мероприятие своим присутствием, и господин градоначальник обещались быть в обязательном порядке.

Анна в задумчивости прикусила губу.

— Девушки участвуют?

Я скептически хмыкнул:

Женский теннис вернул себе право на участие в следующих Олимпийских играх, но у нас он, к великому прискорбию, находится в зачаточном состоянии. Новая эпоха, конечно же, диктует свои требования, поверьте мне, будет и в России свой Уимблдон, но коль скоро это произойдет, нам знать, увы, не суждено... — развел руками и с ноткой непритворной горечи добавил: — Ваш покорный слуга хоть и не сторонник эмансипации, но все же вынужден сожалеть, что наши спортсменки лишены возможности продемонстрировать свои таланты в первом всероссийском чемпионате.

Можно подумать, что буржуинские тетки в нем будут участвовать, — недовольно буркнула Анна, легкими штрихами внося поправки в очередной рисунок.

Что значит словосочетание 'буржуинские тетки' мне, к стыду моему, было не совсем понятно, но общий смысл сказанного я все же уловил.

По окончании состязаний обещали выступить в показательных поединках олимпийские призеры Гедвига Розенбаумова из Богемии и француженка Элен Прево, — решился я на возражение. — С целью популяризации тенниса в империи, что можно только приветствовать. Их соперницами, пусть и вне конкурса, будут наши теннисистки. Соглашайтесь, Анна Васильевна! Предстоящие выходные обещают быть скучными, развлечетесь немного.

Вам нравится теннис? — после долгой паузы вдруг спросила девушка.

Немного увлечен, — скромно поведал я.

Право, не хвастать же мне перед этой наивной, провинциальной барышней о том, что уже более трех лет являюсь членом Сокольнического клуба любителей лаун-тенниса. Небезуспешно, надо заметить, раз едва не попал в число счастливчиков, отправившихся на предстоящий чемпионат. Малости сущей не хватило.

Впрочем, странен уже сам факт, что наша барышня наслышана об этой новомодной забаве изнывающей от скуки аристократии, ставшей популярной среди светской публики буквально лишь в последнее время. Наблюдать с трибун за увлекательным зрелищем ей, что естественно, не доводилось.

Анна промолчала.

Затем, поднявшись со стула и порывисто скомкав очередное неудавшееся (с ее точки зрения) творение, высоко подбросила бумажный мячик и резко, с поразительной точностью ударила по нему сложенным вдвое глянцевым журналом.

Пролетев по диагонали через всю комнату бумажный снаряд, яростно вращаясь, ввинтился точно в горловину стоявшей в углу комнаты вазы, даже не коснувшись расписных стенок фарфорового сосуда.

Славный смэш! — с невольной ноткой восторга в голосе прокомментировал я.

Скорее твист-подача, — отстраненно произнесла Анна, думая о чем-то своем. — С боковым вращением. В общем-то, заурядный и ничем не примечательный кросс...

Я потрясено выдохнул.

Прошу вас, только не говорите мне, что и в этом деле для вас не существует секретов! В противном случае, ничего иного не остается, как поверить досужим сплетням о божественном вмешательстве во все ваши деяния.

Анна безразлично повела плечиком.

Да я и не говорю... Так, баловалась немного в школьные годы, даже кандидатский норматив выполнила, но заоблачных высот не достигла, из-за травмы пришлось забросить тренировки... Потом в институт поступила, он от корта далеко находится, интерес и вовсе пропал... — лукаво прищурившись, она смеющимся голосом продолжила: — Но спорт штука захватывающая, просто так никого не отпускает, взамен другим видом увлеклась.

И чем же, позвольте полюбопытствовать? — не сдержался я.

Девушка отмахнулась.

Расскажу как-нибудь при случае... Ладно, считайте что уговорили, едем на ваши состязания.

Слово? — на всякий случай уточнил я.

Слово! — мило улыбнувшись, тряхнула челкой Анна. — Когда прикажете быть готовой?

Я принялся загибать пальцы.

Состязания назначены на воскресенье, отправимся субботним курьерским. Он отбывает в семь утра, дабы исключить излишний риск, в половине шестого я за вами заеду.... — увидев в прекрасных глазах зарождающийся вопрос, торопливо добавил: — Вагоны мягкие, купе по первому классу, все как положено, не извольте беспокоиться.

Какой еще курьерский? — недоуменно переспросила девушка. — Какие вагоны? Какие, к дьяволу, первоклассные купе?!

Пришла и моя очередь удивиться.

— А как вы еще за полдня до столицы доберетесь?

Анна

Вот ведь... нехороший человек! Соловьем заливался, а о главном умолчал. О том, что соревнования пройдут не в первопрестольной, а в столичном Петербурге.

Мне сразу вспомнилось, как начиналось нынешнее приключение — под мерный, убаюкивающий перестук вагонных колес по маршруту Москва-Белград. Нынче, правда, маршрут иной, но...

Я зябко поежилась, вспомнив неуютные купе, ужасающую жару, влажное постельное белье, стойкий запах перегара в коридоре и покрытый ровным слоем окурков пол вагонного тамбура. И безвкусный борщ с грязно-желтым пятном прокисшей сметаны в качестве фирменного блюда шеф-поара местного вагон-ресторана.

Вздохнула.

Надеюсь, что в этой эпохе железнодорожное ведомство хотя бы немножко заботится о своих клиентах. И борщ будет вкуснее. И вагоны другие. Чуточку комфортабельнее.

Почему бы не помечтать?

Мечты сбываются.

Когда желание настоящее.

Вагоны и впрямь оказались другими.

Совершенно другими!

Пульмановскими.

Окажите милость, мадам и месье, располагайтесь со всеми удобствами-с, — едва бросив взгляд на картонные прямоугольники наших билетов, преломился в почтительном поклоне проводник. Его тщательно отутюженная синяя форменная тужурка с сияющей золотом номерной бляхой находилась в удивительно абсолютной гармонии с разбойничье-пройдошистой физиономией ее владельца. — Извольте-с проследовать на свои места, ваши купе за шестым и седьмым нумерами будут-с.

Я медленно поднялась по железным ступеням вагона.

Точнее, восшествовала.

Королевой.

Под ноги ласково стелился мех официоза багряно-красной ковровой дорожки, нежно-матовый интим коридорных панелей красного дерева, вступив в преступный заговор с мерцанием бронзовых настенных светильников, коварно убаюкивал усталого путешественника; роскошное купе с мягким диваном, обитым нежнейшим бархатом, манило полумраком неземного уюта.

Примерно так описала бы свое первое путешествие из Москвы в Петербург в вагоне первого класса восторженная гимназистка пансиона благородных девиц в своем девичьем дневнике.

В общем-то, она была бы недалека от истины.

Лично мне купе понравилось.

Честно признаюсь, в таких комфортах доселе мне путешествовать не приходилось.

Про интерьер вагона-ресторана и потрясающее своим разнообразием меню я умолчу. Иначе вы все от зависти умрете. А я потом всю жизнь буду чувствовать себя виноватой.

— Кудыть чемоданчики-то поставить прикажете-с? — сиплый, прокуренный голос вернул меня к реальности.

Наверх, на багажную полку брось! — приказал Йоханн, небрежно отщелкнув серебряную монетку в ловко подставленную ладонь перронного носильщика.

Носильщик исчез, словно его и не было.

Всю дорогу я самым бессовестным образом занималась ничего неделанием. Уплетала за обе щеки пирожные, что приносил услужливый разносчик из ресторанной кухни, валялась на диване и листала свежий выпуск глянцевого журнала 'Лаунъ-Теннисъ', предусмотрительно захваченного в дорогу моим попутчиком.

Подозреваю, что он и сам был не против его почитать, но ему не повезло. Думать надо головой, а не... теннисной ракеткой, мог бы и два номера захватить. Правду сказать, Йоханн не особо и расстроился, прикупив на ближайшей станции столичных газет. Вот и славно, пусть светскую хронику изучает, а я пока почитаю про предстоящий турнир.

Итак, что нам поведает ведущее спортивное издание.

Я наугад перелистала страницы.

...Жалованье, которое уплачивается мальчикам, обслуживающим Лаунъ-Теннисъ, колеблется в наших клубах обычно между 6 и 12 рублей в месяц в зависимости от местных условий и опытности мальчиков...

Вот и славно, порадуемся за мальчиков. В моем времени мы теннисные мячи бесплатно подавали. Вне зависимости от местных условий и наличии опыта.

..Выдача 'булочки по праздникам' обычно не входит в условия найма, но зато многие клубы снабжают мальчиков обувью и форменным платьем — впрочем, не столько из филантропии, сколько по соображениям эстетики и в целях охраны площадок от порчи...

Везет сорванцам.

Балуют их капиталисты проклятые.

Я может быть тоже хочу булочку по праздникам.

Впрочем, надо быть справедливой — в школе олимпийского резерва нам перед соревнованиями давали талоны на питание, которые можно было отоварить в нескольких кафе с очень даже неплохой кухней. И с формой проблем не возникало.

Здесь я мальчиков уела.

Итак, что у нас дальше.

Участники соревнований разделены на две группы, победители которых встречаются в финале. В первую группу вошли представители Петербурга: Аленицын Александр, братья Брей — Владимир и Георгий, и его сиятельство граф Михаил Сумароков-Эльстон.

Вторая группа оказалась отдана на откуп сплошь москвичам. Амвросий Петрококино, Ричард Рамме, Виктор Шмитц и сиятельство от нашей команды князь Лев Урусов. Представители других городов в первом всероссийском чемпионате не замечены.

В общем-то стоит отдать должное предусмотрительности организаторов турнира — спортсмены из двух столиц заранее разведены по турнирной сетке, что гарантирует финал между извечными соперниками и — что важно! — интерес взыскательной публики. Междусобойчик в таких условиях невозможен.

Зевнув, я отложила журнал в сторону. Музыка рельс как всегда убаюкивающе подействовала на меня. Как говорил один мой знакомый военный из той, прежней жизни — больше спишь, меньше нарушений устава.

Вот и я посплю.

Йоханн

Прибыли мы по расписанию, минута в минуту.

Столица нас встретила мелким, нудным дождичком, от которого хотелось немедленно укрыться в каком-нибудь теплом и уютном местечке.

Хоть обратно в вагон просись.

Моя спутница зябко съежилась.

Я нетерпеливо махнул рукой.

Куда, барин?

Самым скорым, опередившим других ловкачей из пронырливой извозщичьей братии, оказался щуплый, косорылый мужичок с рыжей бороденкой и писклявым голосом. залихватски притормозивший легкую коляску рядом с нами.

Я замялся.

Бронь в гостиничные номера на две персоны имелась, заранее телефонировал, но имелось еще одно небольшое дельце, кое хотелось бы уладить не откладывая его по возможности на завтра.

Так кудыть едем-то, барин? — хрипло откашлявшись, мужичок повторил вопрос неожиданно густым, приятным баритоном.

Анна вдруг пришла мне на помощь, на удивление проницательно предложив:

Если у вас имеются какие-то неотложные дела, то гостиница подождет! Да и мне будет интересно город посмотреть, сами знаете, в нашей провинции когда еще такими красотами полюбуешься.

Я благодарно кивнул в ответ.

Едем, барин? — в третий раз произнес извозчик, в нетерпении поигрывая сыромятным кнутом.

Он явно рассчитывал на повторную ходку с прибывшего поезда, и долгие раздумья столичных гостей в его планы не входили.

Едем! — коротко ответил я и подал руку своей спутнице, помогая ей подняться в коляску. — Прошу, сударыня...

Извозчику я молча передал карточку с адресом одной столичной оружейной лавки, известной в основном лишь в кругах ценителей боевого оружия. В этой лавке не торговали охотничьими ружьями, дешевыми моделями револьверов, навроде бельгийских 'пепербоксов', словно созданных для карманов форменных кителей и по этой причине столь любыми гимназистами, миниатюрными дамскими 'паппи', выстрел из коего был чуть опаснее стрельбы камушками из детской рогатки.

Нет, оружейная лавка, в которую мы направлялись, не предлагала своим клиентам перечисленные товары. Но если вы решили приобрести надежный, проверенный временем пистолет для скрытого ношения, то в этой лавке вам всегда предложат Кольт модели 1903 года Покет Хэмерлесс. Старая модель? Охотитесь за новинками, которых еще нет в оружейных магазинах первопрестольной? Тогда тем более ваш путь лежит в эту неприметную лавку, новые модели на прилавках которой появлялись едва ли не раньше, чем в магазинах Европы.

И тот единственный пистолет, что мог поспорить с Кольтом модели 1903 за место в моей кобуре, был Сэведж 1907. Он был дороже своих европейских конкурентов — Браунинга, Маузера, Дрейзе, у него не было той плавности обводов, столь любимых гимназистами, но это был пистолет, который я хотел опробовать в сей момент.

Глава шестнадцатая

Деян

День пролетел незаметно.

Так бывает.

Не случилось событий сколь-нибудь значимых и памятных, не тревожило по привычному обыкновению с никчемными пустяками начальство, подозрительно молчаливо вел себя обычно тревожный телефонный аппарат, пропал после визита стряпчего чем-то озабоченный сыщик.

Вечерело.

Пропавший сыщик и вывел меня из полусонного состояния, бесшумно и незаметно возникнув в кабинете.

Порадуешь чем? — звучно хрустнув окаменевшими от долгого сидения за столом позвонками, оторвался я от рутины письма едва ли не каждодневной отчетности. Коль скоро так пойдет, пора будет нашу службу переименовывать в Департамент бюрократического сыска. — Есть что новенькое по нашим фигурантам?

Ильин с размаху плюхнулся в кресло напротив.

Особо нечем. Хотя.. Одну линию мои орлы отработали, с гувернером-французом, кажись — пустышка. Нет интереса для нашего ведомства.

Он подчеркнуто выделил 'нашего'.

А для 'не нашего'? — с усмешкой поддержал я нехитрую игру.

А вот тут, вашбродь ты мой разлюбезный, вопросы возникают очень даже неожиданные... — выдержав воистину театральную паузу, Ильин ловким движением циркового фокусника извлек на свет божий давешнюю фляжку с известно-обычным содержимым. Отвинтив колпачок-пробку, он плеснул в нее прозрачную жидкость. — Отведай, не побрезгуй!

Я невольно поморщился.

Ты же знаешь, я не любитель 'казенки', да и на службе не потребляю.

В общем-то, равнодушен к спиртному, и уж тем более к столовому вину — монопольная компания в самом разгаре, и того хлебного вина, что еще пяток лет назад можно было встретить на каждом питейном прилавке, ныне днем с огнем не сыщешь, разве что по кусачим ценам.

Имперской монополии выгодней производить недорогой и доступный каждому чистейший ректификат без запаха и вкуса, нежели ароматный, но дорогой дистиллят. У нас свой путь, особый: в Европах коньяки и кальвадосы, за океаном — ром и виски, а мы, презрев традиции винокурения, остановили свой выбор на водке.

— Попробуй! — проявил неожиданное упорство Ильин.

Ладно, уважим старого товарища, авось, не убудет. Взяв двумя пальцами протянутый колпачок, я осторожно пригубил напиток. Однако, очень даже недурственно! Тонкий солодовый аромат со в меру сладковатым оттенком отчетливо проявился в послевкусии.

Что-то из старых запасов? — попробовал я отгадать производителя. На элитный новомодный продукт непохоже. Не ценитель таких напитков, могу лишь пальцем в небо ткнуть. — 'Столовое вино ?50' завода 'Бекманъ и К'? Или 'Охотничье дистиллированное'?

Ильин хитро прищурился.

Не поверишь, Деян Иванович, домашней выкурки на кубе, что производит купец нам известный Севостьянов.

Да разве ж такое возможно? — искренне удивился я . — Такого качества напитки не то что в домашних условиях получить невозможно, дворянские поместья далеко не каждое подобным может похвастать. Или купец начал производство промышленных перегонных кубов?

Хоть и не ценитель, но по долгу службы некоторые познания имею — доводилось изредка участвовать в совместных операциях с полицейским управлением, когда поднадзорный нам контингент промышлял контрабандой пития или кормчеством #1.

#1 Кормчество — производство и продажа контрафактного алкоголя в Российской империи

Обычный перегонный куб без всяческих новомодных технических новшеств, — пожал плечами сыщик. — Такими все московские лавки для любителей пития домашней выкурки торгуют... Уж в этом-то я отчасти дока, можешь не сумлеваться.

Я согласно кивнул. Ильину увлечение винокурением досталось еще от деда, и рецепты настоек имели давнюю семейную историю. Особую гордость его домашней коллекции составляли водка 'Спотыкач' и наливка 'Ратафия вишневая'. Словом, Ильин нисколько не приукрашивал, и лаборатория полицейского управления, в кою на пробу он изредка сдавал плоды своего увлечения, ни разу, на моей памяти, его продукт не забраковала.

И все-таки, поясни, какая связь между нашим французом и домашним питием?

Ильин молча протянул мне лист мелованной бумаги, в верхней центральной части которого было аккуратно выведено 'РЕЦЕПТЪ'.

Явно интригует.

Ладно, подыграем, глянем, что там занимательного. Так... тяжелые эфирно-альдегидные фракции... коэффициент ректификации... переходная фракция изоамилового спирта... дробная перегонка...

Что за чертовщина, да еще и написанная со множеством ошибок, каких даже ученики начальных школ не допускают? Буква 'ъ', к примеру, была проставлена в тексте с пугающей произвольностью, в нужных же местах, напротив, отсутствовала.

Издеваться изволишь? — набычился я на филера.

Ильин примиряюще поднял руки.

Не кипятись, вашбродь, ничего сложного там нет. Если опустить разные научные тонкости, то изюминка рецепта в следующем: он пригоден лишь для домашних перегонных кубов, промышленникам же этот рецепт без надобности — их оборудование дает нужную чистоту продукта без описанных в нем ухищрений.

Ладно, излагай с подробностями... — согласно махнул я рукой, понимая, что иначе до сути мы не доберемся. — Но без излишнего фанатизма.

Дай ему волю, до утра будешь лекцию слушать.

Ильин кивнул.

При перегоне зерновой браги самое главное — не выплеснуть с водой ребенка... Как происходит перегон? Перво-наперво выгоняем спирт-сырец и чем скорее, тем лучше, чтобы в отбор не попали всякие невкусные примеси от дрожжевого наброда. При вторичном, дробном перегоне медленно, по капле отбираем головные фракции с ацетоновым запахом, следом 'сердце' продукта — это самый чистая часть отбора. Но самое главное для винокура— это 'хвостовой' остаток...

Поднявшись со стула, Ильин важно указал пальцем на потолок.

'Побелить надо...' — машинально отметил я желтоватые разводы на потолочной лепнине. — 'Завтра же в хозяйственную службу срочную записку по инстанции перешлю, коль не забуду'.

— И вот тут-то самая для винокура неприятность и притаилась... — Ильин даже причмокнул от возбуждения. — Если прекратить отбор раньше срока, продукт будет чистый, но без вкусностей, выхолощенный до пустоты, что твоя 'казенка'. А если отбирать 'хвосты' безмерно, то вместе со 'вкусностями' в отбор полезут всякие гадости, от которых поутру и голова свинцовая, и во рту... — он замялся, подбирая нужной сравнение, найдя, довольно ухмыльнулся. — Словно эскадрон гусар квартировал вместе со всеми своими лошадьми.

И каков выход? — безо всяко интереса спросил я.

Он до чрезвычайности прост! — победно хлопнул кулаком по ладони Ильин. — Наша барышня вывела коэффициент ректификации...

Наша барышня?! — вскинулся я.

Дык она же рецепт писала... — удивленно вопросил в ответ Ильин и с явно притворным простодушием добавил: — Разве ж я не предупредил зараз?

Продолжай! — с нетерпением отмахнулся я. Так мы точно до утра не закончим. — Что еще за коэффициент?

Переходные фракции, в отличии от головных из-за запаха спирта учуять очень сложно, но хуже всего то, что чем меньше при перегоне остается в кубе спирта, тем с большей скоростью начинают испаряться эти фракции. Тот самый коэффициент ректификации... — Ильин очевидно и заученно повторял чужие формулировки из 'рецепта'. — При 60 градусах в кубе эта ненужная нам гадость испаряется скоростью в пять раз меньшей, чем спирт. Напротив, при 10 градусах в кубе скорость испарения гадости выше спирта в три-четыре раза, но и самые вкусности начинают попадать в отбор при этой же спиртуозности... И какой из этого вывод? — нацелил на меня палец Ильин.

Какой? — машинально переспросил я. — 'Гадости' и 'вкусности' попадают в отбор одновременно и их практически невозможно разделить?

Неожиданно для себя я заинтересовался проблемой.

— Именно! — торжествующе провозгласил Ильин. — Но 'рецепт' содержит очень простое решение: дробить нужно не второй, а первый перегон!

И что нам это даст?

Спиртузность браги около 10 градусов, значит, отобрав из перегонного куба около половины имеющегося в нем спирта, мы одновременно отберем и практически все переходные фракции, чья скорость испарения при низкой спиртуозности, напомню, в три-четыре раза выше спирта. А все 'вкусности' останутся во второй половине браги, которую теперь можно гнать без боязни.

А первую часть перегона выльем в отходы? — насмешливо хмыкнул я. — Не слишком ли дорогое удовольствие получится для обывателя?

Вовсе нет... — с показным безразличием пожал плечами Ильин. — Вторую часть укрепляем до 60 градусов, после чего перегоняем еще один раз. 'Гадости' при таком высоком градусе спирта останутся в кубе, в отбор их попадет мизер.

Я плеснул немного вина из фляжки на ладонь, тщательно растер его, понюхал. Несомненно узнаваемый аромат хлебного вина 'домонопольной' эры.

Чудеса, да и только!

— Гувернеру рецепт достался по случаю — купец презентовал ему за помощь в делах нашей барышни перегонный куб, да посетовал простодушно, что достойный напиток на таком нехитром изделии очень тяжело выкурить, — с заминкой продолжил Ильин. — Анна Васильевна при беседе присутствовала, рецепт написала буквально за минуту... Француз божится, что в винокурении она ничего не соображает, в чем, собственно, и странность.

Не слишком ли много для недавней бродяжки, лишь недавно обретшей речь? Вертевшийся на языке вопрос мы произнесли вслух одновременно:

— Кто она такая?

Модный дом госпожи Ламановой,

Поставщик двора Ея Императорского Величества Александры Федоровны

Кто она такая? — раздраженно хлопнула ладонью по лаковому зерцалу стола работы итальянских мастеров всесильная глава модного дома. — И почему с ней до сих пор не подписан контракт? — Известная всему торговому люду Москвы и Петербурга своим жестким стилем ведения переговоров Надежда Петровна Андруцкая-Ламанова угрожающе прищурилась. — Я сейчас, братцы, с кого спрос держу: с вас, лодырей и дармоедов, или с этой птицы неразумной? — она недовольным кивком головы указала на ярко-зеленого попугая в клетке, одним глазом наблюдающего за присутствующими. Второе око птицы было сонно прикрыто.

Участники еженедельного совещания одного из лидеров рынка модно-галантерейных товаров, затаив дыхание, молчали. Подворачиваться по горячую руку желающих среди пятерки посвященных в тайны модного дома не находилось.

Последний раз спрашиваю: кто она такая и откуда свалилась на наши бедные головы, черт вас всех побери?!

Не поминай нечистого без нужды, матушка... — с укоризной произнес до синевы выбритый мужчина неприметной наружности. Такого встретишь случайно и скоро забудешь, как и не было его. Единственное, что выбивалось из серости облика — это умный, острый до проницательности взгляд неожиданно ярко-синих глаз. — Не ровен час накликаешь, явиться по приглашению.

Он размашисто перекрестился.

Твоя правда, Виктор Львович, — внезапно остыв, покладисто согласилась Ламанова. — Но тогда позволь полюбопытствовать: ты с последней отчетностью розничных продаж и заказов в наших ателье ознакомиться успел?

Мужчина неопределенно пожал плечами.

Успел... — удовлетворенно констатировала глава модного дома. — И что можешь сказать по цифири отчетной, братец ты мой разлюбезный, господин финансовый советник? Падаем третий квартал подряд, просвету ни малейшего,,,

Январская стужа в нынешнем, щедром на лютые холода году и та была теплее сводящего ознобом скулы ледяного тона главы модного дома.

Финансовый советник бровью не повел.

Капитал не любит перемен и революций... — зевнув, скупо поведал он. — Когда такое случается, деньги ищут тихую гавань... Неудивительно, что торговля в такие периоды замирает.

Ламанова согласно кивнула.

— Не спорю, деньги любят тишину! Но взгляните сюда, братцы! — она рывком поднялась из-за стола и порывисто отдернула оконную штору. — Скажите мне, что вы видите там, за окном?

За окном виднелся обычный московский пейзаж уходящего лета. Неспешный по случаю нежданно жаркой погоды люд нежился под лучами скупого на тепло этим летом солнца; дворники привычно гоняли неугомонную детвору, столь же обычно вели себя горластые разносчики газет. Словом, ничего экстраординарного участники совещания для себя не наблюдали.

Ты бы, матушка, подсказала нам неразумным, на чем взор свой заострить, глядишь, и узрели бы что интересное вместе с тобой, — с показным тщанием протерев старомодное пенсне, нарочито закряхтел тщедушного вида старичок в мешковатом костюме. — А так, окромя той юной блудницы, что строит глазки рябому приказчику из булочной напротив, ничего достойного для нашего общего внимания я не наблюдаю.

Участники совещания сдержанно засмеялись.

Тебе, Семен Акинфьевич, все шутки шутить! — недовольно буркнула глава модного дома. — Когда путь жизненный выбирал, не в бухгалтерах подвизаться надо было, а на шута циркового обучаться .

Не буду перечить, с детства грезил о цирковой арене! — охотно подхватил неугомонный старичок и мечтательно закатил глаза. — Ах, какие водевили с гимнастками закатывал бы, и с дрессировщицами бы...

Тьфу ты на тебя, охальника! — осерчав, перебила его Надежда Петровна. — Воистину, седина в бороду, бес — в ребро!.. А подсказать, подскажу, обязательно. Помните, за счет чего мы обошли конкурентов два назад?

Чего тут вспоминать-то? — недовольным тоном отозвался бухгалтер-охальник. — Твой парижский дружок Пуаре с его дурацкой идеей освободить всех женщин мира от корсетов вовремя подсобил... — он вновь закатил глаза к потолку. — Ах, какие талии старые фасоны держали, что у осы беззаботной, не чета нынешним балахонам бесформенным...

Французский модельер Поль Пуаре освободил женщин всего мира от оков жесткого корсета, тяжести и неудобств нижних юбок, введя моду на свободный покрой — линия талии сместилась под грудь, длина платья укоротилась до щиколоток.

Модный дом госпожи Ламановой ранее других уловил революционные тенденции в женской моде и заслуженно пожинал плоды прозорливости. Ширился круг клиенток, ширилась сеть магазинов и ателье, все больше

Глава дома моды прикусила губу.

Мода покровительствует смелым, — тихо произнесла она. — Пуаре поманил нас призраком свободы, и там... — она махнула рукой в сторону окна, — там тоже грезят о свободе и равенстве. В обществе, хотим мы того или нет, назрели перемены. И не только в политике. Женщины устали от мужского гнета, от постоянных и несправедливых обвинений в умственной неразвитости, им хочется свободы. Перемены назрели и в моде. И если мы не готовы этого понять, мы в скором времени проиграем нашим конкурентам... Высокая мода — это оружие, с помощью которого мы дадим нашим клиенткам возможность стать чуточку свободнее.

Госпожа Ламанова шумно выдохнула, восстанавливая дыхание. Открыв ящик стола и вынув из него листок бумаги, она некоторое время молча вертела его в руках, словно в чем-то сомневалась, Наконец, решившись, напряженно произнесла, положив листок на стол:

Взгляните, господа, хочу услышать ваше мнение.

Глазам присутствующих предстал рисунок юной женщины на фоне закатного солнца. Стройная фигурка словно парила над тихим прибоем вечернего моря, рыбкой ныряя в набегающую волну. От рисунка веяло молодостью и задором, казалось, вот-вот раздастся крик чайки, и озорница-волна окатит стороннего наблюдателя солеными брызгами.

Талант художника был очевиден, если бы не одно но... Юная купальщица была почти голой. Лишь две крохотные тряпочки на бедрах и груди пытались скрыть от наблюдателя красоту загорелого тела. Безуспешно пытались...

В правом верхнем уголке ютилась едва заметная надпись: 'bikini'.

Какое бесстыдство... низменная пошлость... блудница... — возмущенным шепотом оживились участники совещания, осуждено покачивая седыми головами. И лишь старичок-охальник неожиданно серьезно созерцал пикантное изображение.

Он и спросил первым:

Ты к чему, матушка, сей пассаж нам демонстрируешь? Неужели такой тебе будущая свобода в модном мире рисуется? Иль другой какой интерес имеешь?

Глава модного дома спокойно кивнула в ответ.

Художник, создавший это творение, предвидит моду на много лет вперед, Пройдет десять, двадцать, тридцать лет, и купальные костюмы будут именно таким, как она их изобразила...

Она? — хищно подался вперед старичок-охальник. — Неужели та самая девица, что мы уже третий день безуспешно пытаемся зазвать к себе? И по чьим эскизам пошитые экспериментом десяток пальто смели с прилавков наших ателье в один день? Сколько у нас уже заказов на них? Позавчера, помнится, за полсотни перевалило?

Бери больше, по последней сводке уже за две перевалило, — вмешался финансовый советник.

Две сотни? — удивился старичок-охальник.

Две тысячи, — как можно безразличнее ответил советник.