Король сталкеров. Глава 4

Глава 4

Грунт Прерии аналогичен земному: слой чернозема, потом гравий и, наконец, глина. До песка я дорываться не стал. Сунул свой скорбный груз в погребальный пакет и спустил самокатом на дно. На кресте выцарапал ножом "Авен" — именно на этот никнейм был зарегистрирован станер. Его я тоже бросил в могилу — в чужих руках, именное оружие не стреляет.

Может это не по-христиански, но схоронив покойника, я сразу обрел душевный комфорт и вспомнил о человеке от мистера Харда. Кто он, очередной протеже, или долгожданный помощник? Кажется, Лия произносила слово "пришел". Это странно. Транспортная инфрастуктура на Прерии находится в зачаточном состоянии. Богатый клиент (а других друзей у Кристофера просто нет) всегда прилетает на личном коптере, с его ведома. Чужак здесь не проскочит. Он будет легко отслежен со спутников диспетчерской службой Харда. А тут "пришел". На моей памяти таких случаев еще не бывало. На всякий случай, решил уточнить:

— Этот человек... он еще ждет?

— Да, — отозвалась Лия, коротко, в моем стиле.

— Он действительно шел пешком?

— Последние полтора километра.

Значит, не дотянул. А заправлялся, скорее всего, под завязку, так, чтобы хватило и на обратный путь. Не он первый! Это типичный пример несанкционированного полета в отчужденную зону. Наверное, горе-пилот поленился, или не счел нужным, встать на учет у дежурного диспетчера Харда. Вот компьютер его и повел не по спутникам, а по картинке. Нет, это не богатый клиент.

— Заправь его из наших запасов, — распорядился я, — и помоги с буксировкой. Буду минут через сорок.

Когда я в скафандре, мой персональный визор служит в качестве ретранслятора. Оба источника звука я отключаю поочередно. Поэтому успел уловить последнюю фразу Лии, обращенную уже не ко мне:

— Вы слышали, Винс?

Винс?! Черт побери, кажется, она сказала именно так. Если это не совпадение, то очень большой сюрприз!

Витька Нестроев — друг моего бурсацкого детства, один из немногих, кто в самые трудные дни не дразнил меня "говночеопием". Наверное, потому, что и сам частенько хватал наряды вне очереди.

В отличие от меня, которого командир-воспитатель всегда называл "хроническим разгильдяем", Витька был положительной личностью. Да, именно личностью. Учился он лучше всех, знал, чего хочет от жизни, и кратчайшим путем, шел к поставленной цели. А наряды хватал по причине своей одержимости. Голова его, и карманы были полны микросхем, в мозгу протекали, только ему понятные, логические цепочки. Он мог запросто выйти из строя во время вечерней поверки и убежать в свой кубрик, чтобы проверить на практике то, что придумалось только что. Естественно, командир-воспитатель Воронин должен был реагировать на столь вопиющие нарушения.

"Гнобили" Витьку чисто формально, "любя". В основном, он мастичил и натирал деревянный паркет, дневалил, или мыл умывальник. Очень уж ценным кадром был Нестроев для любого из нас, особенно — ротного старшины. Смартфоны, эплоны и визоры, у младших воспитанников закрытого учебного заведения, безжалостно изымали. А Витька, за пару минут, на коленках, буквально из ничего, он мог сделать простейший мобильник, по которому мог позвонить каждый желающий — без "симки", и совершенно бесплатно. Наш ротный, очень любил пользоваться этой оказией, и часами болтал про любовь с какой-то взрослой девчонкой.

Еще в нулевой роте нас с Витькою поселили в одном кубрике, а в общей аудитории усадили за один стол. Наверное, потому, что мы с ним ни разу не подрались. Этого, естественно, мало, чтобы сдружиться по настоящему — слишком уж разными мы были людьми. Какую-то роль здесь сыграло мальчишеское понятие "свой". Окажись на моем месте любой другой, думаю, точно так же, Витька делился бы с ним передачами, которые приносили его родители в редкие дни посещений; после отбоя, когда еще не хочется спать, а выходить в коридор нельзя, заводил бы с ним разговор на общие темы. Но может ли вырасти настоящее братство на таком зыбком фундаменте? Думаю, нет. В кубрике нас было четверо, а сдружился Витька только со мной. И потом... учились мы вместе только первые два года. Потом, после специализации, Нестроев поднялся на пятый этаж к радиоэлектронщикам, а меня опустили в подвал, к спецназу, где ежедневно стреляют.

Мы стали видеться реже, но ежедневно общались по визору. Первые экземпляры этой системы связи поступили сначала в военно-космические войска, а потом в нашу бурсу, в качестве учебных пособий. Изделие представляло собой компьютер, мобильник, модем, дальномер, видеокамеру, тепловизор, и еще хренову тучу очень полезных мулек и наворотов, разлитых в один нанофлакон и размазанных по забралу шлема, скафандра, или защитным очкам. Виртуальный экран проецировался или в человеческий глаз, или на удобное расстояние перед ним.

Это сейчас визоры могут заменить человеку реальность. Легкое движение глаз — и городские трущобы, в его восприятии, легко превращаются в пустынный лунный пейзаж, а встречные люди — в эльфов, гномов и орков. А в те годы это была одна из простейших пассивных систем, экспериментальная разработка, заточенная на войну.

Витька прибор скопировал, упростил, уменьшил до обычных солнцезащитных очков, убрал лишнее, сделал его компактнее и надежней, в чем есть и моя заслуга. Я первым среди своих сверстников получил относительную свободу и скутер в придачу. Начальник строевого отдела, у которого я чаще всего батрачил, жил в новом спальном районе на окраине города. По дороге я заезжал в магазины наносистем, радиоэлектроники, ремонтные мастерские, стихийные рынки, частные адреса и по списку, надиктованному Нестроевым, покупал для него нужные детали и комплектующие. А когда мама Альбина тяжело заболела...

Это случилось сразу после того, как я загремел в больницу. Старший прапорщик Григоренко с трудом разыскал ее в городской богодельне, где концентрировался весь бесполезный человеческий материал. Не знаю, что там за документы он показывал персоналу, но ему разрешили забрать няню Альбину с собой, при условии полной оплаты всех, числящихся за ней, недоимок.

Заехав за мной после выписки, он был, как обычно, хмур и немногословен, мне про это ничего не сказал. После ранения в горло, он вообще говорил очень мало и только по существу. Я, конечно, заметил букет из пяти гвоздик, валявшийся на заднем сидении, но то, что он как-то связан со мной, даже удумать не мог. Да и не до того было. Я, взахлеб, рассказывал Ивану Петровичу про истерику Обертаса и визит строгого следователя, а он, молча, давил на газ. Судя по выбранному маршруту, мы ехали к нему на квартиру.

Раньше я думал, что наш строгий Кугук — человек бездомный и постоянно живет в кондейке при гауптвахте. Но месяца три назад мне довелось побывать у него в гостях, по вопросу починки водопроводного крана. Жил он в старинной пятиэтажке из белого силикатного кирпича рядом с центральной тюрьмой.

Такого, как в его холостяцкой берлоге, больше не увидишь нигде. Все пространство "однушки", включая поверхность мебели, было покрыто толстым, сантиметров пятнадцать, слоем слежавшейся пыли. От двери до вешалки, кровати и письменного стола, были прометены и до блеска вымыты "пешеходные дорожки" в метр шириной. Я, помнится, хотел было взяться за ведро и совок, но хозяин остановил:

— Чк-е-э, не трожь!

Притормозив у подъезда, старший прапорщик долго не выходил из машины. Все силился что-то сказать. Наверное, он волновался больше обычного: за чередой бесконечных "чке-э" и "кугук", я не сразу расслышал:

— Возьми цветы, понесешь.

Как ни странно, его волнение передалось и мне. Я поднимался по лестнице, и каждый мой шаг сопровождался дробной россыпью сердца. Предчувствие праздника, как давно я его не испытывал!

На своей лестничной клетке Иван Петрович не полез почему-то в карман за ключами, а нажал кнопку звонка. Дверь открыл незнакомый человек в белом халате.

— Пч-ке-э?

— Уснула под капельницей, — прервал предисловие врач, не дожидаясь сути вопроса, и тут же повернулся спиной. — Прикройте, пожалуйста, дверь, здесь сильно сквозит, — добавил он, уходя.

Честно сказать, я сразу же догадался, что увижу здесь маму Альбину, но что с ней, и в каком она состоянии?

В тесной прихожей мы вытерли подошвы ботинок о влажную тряпку. Пахло чистотой и больницей. Куда-то исчезли залежи пыли. Старинная люстра с канделябрами из начищенной бронзы, отбрасывала на паркет благородные отблески.

Прижимая к груди букет, на негнущихся, ватных ногах, я робко продвинулся в комнату. Старший прапорщик немного отстал и нервно дышал мне в затылок.

Я не ошибся. Мать лежала на огромной "барской" кровати, каких в нашем маленьком доме отродясь не бывало. На синей, с цветами, наволочке белело ее лицо. В уголках обескровленных губ — скорбные складки, на опущенных веках — тонкая сеточка капилляров. А если она умрет?! Я уронил цветы на мобильный стеклянный столик и жалобно протянул:

— Ма-а-мка!

Я ожидал всего, что угодно, только не этого. Она открыла глаза и, обращаясь к кому-то, стоящему далеко за моею спиной, отчетливо произнесла:

— Ты, Петя, не волнуйся. Я, быват, скоро...

Потом набежали сиделки и няньки и меня, плачущего, препроводили на кухню. Там кипятились шприцы, булькало какое-то варево. В углу, у окна, покрасневший Иван Петрович, тряс за грудки побелевшего доктора.

— Я не волшебник! — оправдывался эскулап. — Последние трое суток больная провела в карцере. Учитывая общее состояние, для нее это был почти приговор!

Когда эмоции схлынули, врач набросал на бумажке длинный перечень лекарственных препаратов и примерную их стоимость.

Таких денег у меня, естественно, не было. Судя по лицу Ивана Петровича, у него тоже.

И тут позвонил Винс. Звонил он, естественно, мне, но мой самопальный визор почему-то оказался у старшего прапорщика.

Размазывая сопли по скатерти, я поведал ему о своей беде.

Витька уже тогда был циничным прагматиком. В разговорах безжалостно отметал все, что не относится к делу. Он хоть и писал стихи, но были они какие-то... как бы точнее выразиться... технологичные, что ли? Что-то вроде:

Фешенебельность будет, неон,

Полимеры, стекло и бетон,

Слово "вечность" в глазах и витринах,

В черном небе скелеты антенн,

Идеал — голенастый шатен

И в ларьке за углом — мандарины...

Как это ни удивительно, но Витька, на этот раз, выслушал меня очень внимательно и даже сказал несколько сочувственных слов. Но сущность взяла свое. В конце он порекомендовал не паниковать и заняться делом. А именно: отксерокопировать и переслать ему копию списка, а также назвать точный адрес, по которому нахожусь и никуда оттуда не уходить.

Минут через сорок в дверь позвонили. На пороге стоял отец Винса. Я это сразу понял потому, что был он, как две капли воды, похож на своего сына. Да и характером он мало отличался от оригинала, ибо взглядом своим и видом, был уже далеко, где решал совершенно иные, известные только ему, проблемы.

Всучив мне пакет с лекарствами, старший Нестроев облегченно вздохнул. Иван Петрович попытался всучить ему всю наличность, что выгреб из своего сейфа, но тот отстранился и сказал, строго посмотрев на него:

— Отстаньте вы с этими глупостями. Не все в этой жизни можно измерить деньгами.

Вопреки обыкновению, я бросил свой вездеход у самых границ зоны, метрах в пяти от ворот дезактивационного комплекса. Сооружение представляло собой небольшой несколько передвижных армейских пунктов спец обработки, снятых с шасси и поставленных на фундамент. Где ими разжился пройдоха Хард? — сдается, что там же, в зоне. Проявил, так сказать, заботу о контингенте, ценой жизни нескольких человек.

Комплекс обслуживали сразу шесть роботов чистильщиков. Эти "ребята" не переставали меня удивлять. То ли их программировал человек, сопоставимый по знаниям с Винсом, то ли в их электронных мозгах появились зачатки разума. Посетив первый раз этот банно-прачечный комбинат, и столкнувшись там с целым расчетом обслуги, я, грешным делом, подумал, что они меня разорвут на ура, или, как минимум, станут друг другу мешать. К моему удивлению, этого не случилось. Никто из роботов не простаивал, каждый нашел себе дело по своей железной душе. Один отвечал за горячую воду, другой готовил раствор, третий занимался одеждой, четвертый — оружием и прочим железом, пятый — просушкой и, наконец, последний, которого я называл старшим прапорщиком, контролировал общий процесс.

Расчет встретил меня розоватым отблеском глаз. Стало быть, с собой я принес нечто близкое к норме. Оно и понятно. Сегодня дозиметр усиленно щелкал только в низинах. За сорок прошедших лет природа немного самоочистилась. Но все равно, соваться туда без гермокостюма было бы по-прежнему самоубийством. Реактор еще не уснул. И не скоро уснет. Из-под слоя обломков и ила, он все еще поддувает грязи в округу. Кроме того, по всей территории зоны

выходят из грунта тепловые и медленные нейтроны, и лучевая болезнь нарабатывается человеком незаметно, но гарантировано. Про них пока знают двое: я и Кристофер Хард. Ведь нейтронная дозиметрия громоздка и применяется очень редко, поскольку порождающие нейтроны процессы в природе нигде не встречаются. Их тут никто из людей не ждёт, а животные даже не замечают.

Похоже, что прав мировой судья. А я, ведь ему тогда не совсем поверил! После той памятной встречи неделю копался в сети — все хотел опровергнуть его измышления. Ан, нет! Восемьдесят процентов радионуклидов содержатся в поверхностном почвенном слое. Оставшиеся двадцать залегают еще глубже. Чем плодороднее грунт, тем меньше радиации накапливают растения. Ведь цезий — это аналог калия, стронций — кальция. И потому там, где не хватает питания, всегда востребованы радионуклиды. Если секач ест корешки, земляных насекомых, то в его мясе намного больше беккерелей, чем в любом травоядном, обрывающем листья с кустарника. Все животные, обитающие в этих местах, в той или иной степени накапливают радиацию. Но она им жить не мешает. Максимум, что может произойти: у одних зверей сокращается продолжительность жизни, у других — незначительно изменяется работа внутренних органов. Но на общее состояние здоровья это особо не сказывается.

Я плескался под душем и думал о Винсе. Больше всего на свете хотелось, чтоб это был он. В глобальной базе нет двойников. Если кто-то другой прошел регистрацию под этим никнеймом, значит, Витьки Нестроева больше нет. По нашей работе такое не исключено. Лично я был знаком с двумя Иноками, и оба нашли свою смерть хоть и на разных планетах, но при одинаковых обстоятельствах.

На выходе меня осмотрел старший прапорщик и, судя по цвету глаз, не нашел ничего подозрительного. Одежда, белье и гермокостюм были сложены аккуратными стопочками в выходном тамбуре. А вот оружие, боеприпасы, золотые украшения и оба визора у меня, как у сталкера, безжалостно изымались. Все это я мог получить в кабинете администрации, но уже как владелец, исполняющий здесь, обязанности мирового судьи. Неудобно, а что делать? Этот сложившийся коллектив жил по своему распорядку. Не в моих правилах ломать чужие традиции.