Память пепла (фанфик по Гп)

Память пепла

Мы станем строчками преданийВ архивах мёртвых стариков.Мы — тень костра, мы — память пеплаДотла сгорающих веков.

Располневшая фигура Рональда Уизли буквально выпала из камина в доме Поттеров. На его призывный крик "Гарри!" в гостиную вошла его сестра и по совместительству жена Гарри Поттера, его лучшего друга.

— Привет, Рон. Как поживаешь? Каким ветром тебя занесло?

— Привет. Ты не знаешь где Гермиона? Её нет дома. Видели, как она зашла в Министерство, но в своём кабинете так и не появилась. И зеркало связи не отвечает. Очень необычно для неё. Да, ещё в последнее время она всё перечитывала свои дневники, письма. А вчера, представляешь, захожу я в дом, а она сидит около камина и спокойно, по одному жжёт драгоценные свои бумаги, и после каждой дожидается, чтобы они полностью прогорели, — выпалил тот всё единым духом. — И где Гарри, кстати?

— Странно, говоришь! — переход от спокойного тона к сарказму был немного неожиданным для брата. — Наконец-то наш умненький Рончик заметил странности в поведении собственной жены! Рано, двадцати лет вашей совместной жизни ещё не прошло! — Так же как и завелась, Джинни вдруг потухла, и спокойно спросила: — Пиво будешь? — и в ответ на его кивок развернулась и жестом позвала брата за собой на кухню. Предложила ему пива из холодильника, а себе, к немалому его удивлению, налила большую порцию огневиски из уже стоявшей на столе бутылки.

— Присаживайся. Поговорим о супругах наших, хоть и надо это было сделать давным давно...

— Я не понял. Они что, решили уйти от нас, что ли?

— Нет, Рон. Они если и уйдут, то не от нас, по крайней мере в этой жизни. Некуда им. Давай я расскажу свои догадки, а заодно тебе вопросы позадаю для уточнения и чтобы ты сам кое о чём догадался, а может и меня поправил — одна голова хорошо, а две — лучше. Времени у нас теперь достаточно, — Рону не нравился ни её тон, ни нарочитое безразличие, явно сквозившее в её поведении. — Ты помнишь, что и как случилось с ними после победы над Тёмным Лордом?

— Конечно. Тогда Гарри с Гермионой вдруг решили, что они будут вместе, и после окончания всей учёбы поженятся. Я обиделся на них, но по-правде, не слишком сильно удивился. Если честно, то чуть погодя я даже испытал облегчение от случившегося, потому, что возможность такого поворота событий отравляла мне душу всё время. Поэтому я смирился, да и ты, помню, тоже. Даже не стал психовать и поддерживал отношения — третьего дезертирства из их жизни я и сам бы не перенёс. Даже находил утешение часто обедая с ними — Гарри с такой радостью готовил еду, что получалось необыкновенно вкусно, даже вкуснее, чем у мамы. Но они прожили вместе не слишком долго и разбежались. Молчали и молчат о причинах разрыва. С тех пор они почти не разговаривают друг с другом. Только если вынуждены, поздороваются, и тут же отворачиваются общаться с другими. Я знаю, мама пыталась их чуть ли не заставить хотя бы говорить друг с другом, но эти двое если упёрлись, то их и десяток мам или Дамблдоров не убедят и не сдвинут. Ну а потом Гарри женился на тебе — если честно, я так и не знаю — почему, — подпустил он яду в отместку за не слишком любезный приём. — Ну а потом Гермиона согласилась выйти за меня. Живём, семьи, дети. Всё как у людей. Их необщительность друг с другом конечно напрягает, но ведь скандалов нет, всё тихо и спокойно, а посторонним так вообще не слишком незаметно.

Рон промолчал, что именно после разрыва Гарри с Гермионой он был гораздо сильнее обижен на них, чем когда узнал об их решении быть вместе. Ощущение, что от тебя ничего не зависит было железным оправданием себе, любимому, не пытаться вернуть Гермиону. А потом он увидел, что в его взаимоотношениях с ними наступило значительное улучшение. Они не замкнулись эгоистично в собственной любви, а наоборот, неожиданно для него раскрылись миру и остальным людям. Такого искреннего счастья и радости он больше не видел ни у кого и никогда. Он и сам постепенно настроился на такую же волну и стал просто жить. Впоследствии он женился на Гермионе во многом из-за надежды повторить, пусть и в меньшей степени, эту атмосферу. Но что-то не срослось. Понятно, что не было у него со школьной подругой искренней и настоящей взаимной любви. А все его неуклюжие попытки вызвать сильные эмоции у Гермионы, пробудив Рона времён Хогвартса, с каждым годом казались даже ему самому всё более жалкими и тупыми.

— Я долгое время считала примерно так же. Слишком была ослеплена возможностями от предоставленного их разрывом своего шанса, который я уже не упустила. Думала, что свадьба с Гарри — заслуженная мной награда. Всё виделось, как радуга исполнившейся детской мечты. Хотелось только петь и смеяться. А ты не кривись! Знаю я про твои попытки найти Гарри кого-то — только не меня — для утешения после разрыва с Гермионой. И знаю, что ты считал меня слишком... шлюховатой, чтобы составить достойную партию твоему лучшему другу, тем более после всей из себя насквозь чистой и добродетельной Гермионы Грейнджер! А как мне ещё было выжить в Хогвартсе под управлением упивающихся!? Только доказывая делом — и телом! — что я больше не девушка Поттера и поэтому не представляю для Того-Кого-Нельзя-Называть никакой ценности как заложница! Я даже подозреваю, что меня допрашивали с веритасерумом или ещё как-то, а потом отобливиэйтили, решив, что из меня слишком плохая заложница... Совершенно не представляющая никакой ценности для Гарри Поттера, — повторила Джинни и залпом допила огневиски. Рона неприятно поразило, что она тут же налила себе целый стакан.

— Только много-много позже, уже, наверное, после рождения Лили, я стала замечать кое-что... Гарри всё больше и больше становился каким-то спокойным, почти равнодушным. Помнишь, во время учёбы в Хогвартсе глаза у него были всегда сверкающие, иногда горящие ненавистью к Снейпу или Малфою, например, печальные, радостные, но всегда живые. Его можно было просто читать по глазам. А Гермиона — так та иногда могла глазами просто сжечь! И одевались они всегда опрятно, почти празднично, элегантно, когда была возможность, конечно. А теперь вспомни, как мы отправляли в Хогвартс твою Розу и нашего Альбуса. Помнишь их? Одеты чёрт-те во что, разве что не обноски. А ведь первый раз в Хогвартс — это праздник для детей! А они — не радуются, не смеются, даже твоей по-настоящему смешной шутке о знаменитости. Гермионе же вообще по барабану на твои заскоки и выпендрёжи, всё что она говорила сводится к фразе "Милый, успокойся, ты — хороший человек, и я тебе верю". Наверное по привычке сама себя уговаривала. А Гарри как молитву повторяет и повторяет — всё было хорошо. И глаза, глаза у обоих — такие спокойные и пустые, — воспользовавшись тем, что она тихонько плакала, закрыв лицо руками, Рон убрал бутылку со стола. Она не отреагировала, а продолжила свою пьяно-бредовую речь-исповедь, которую ей было больше некому излить. — Живым я его видела только тогда, когда на приёмах или в компании была Гермиона. Нет, он не смотрел на неё. Если она увлекалась с кем-то разговором, он тихонько, как-бы невзначай становился недалеко, чтобы она не видела, и слушал её голос. Даже глаза закрывал. Послушает недолго, и тихо уйдёт. И до новой встречи. И Гермиона что-то подобное проделывала тоже, — язык её всё больше заплетался, но Рон видел, что её теперь не остановить.

— И зачем я вытащила из тебя всю подноготную о крестражах? Глупая была и любопытная слишком. Только себе ещё один источник кошмаров прибавила... Ты рассказывал, как они замораживают в себе частицу души, и оставшаяся личность становится ущербной, но она не ощущает притяжение из этой отделившейся и специально упрощённой части. Я только недавно поняла, какое ощущение у меня от Гарри и Гермионы после их разрыва — как будто они — или кто-то им — сделали минимум по паре как бы крестражей каждому. Но крестражей странных — запертые там осколки душ тянут их к себе. Они ведь любили друг друга по-настоящему и до самоотречения, в отличие от нас с тобой. И не спорь! — Рон даже и не думал спорит с сестрой, пьющей огневиски как тыквенный сок. — Они до сих пор гораздо ближе друг к другу, чем к нам, и спасались от ужасной памяти вместе. Расставшись, они порвали себе души, и часть осталась внутри каждого. Но еще один или несколько кусков остались там, на проклятой этой войне. Знаешь, почему они разошлись? Нет, не из-за какой-то несовместимости. Мне кажется то ли Гарри сам откуда-то узнал, или Гермиона рассказала что-то о войне... Что-то такое, что сломало их и заставило его, а потом и её души, страстно стремиться туда, на эту давно закончившуюся победой войну, чтобы исправить там что-то, пусть даже ценой своей жизни. И восстановить целостность себя, пусть и в посмертии. Их память служит им крестражем, но не мёртвым, а живым, кровоточащим и зовущим к себе куском души в прошлом. И чем дальше уходят события в прошлое, тем сильнее притяжение, как у всё больше и больше растягивающегося куска резины. Да, раз Гермиона сожгла все свои записи, то время пришло... Вряд ли мы их ещё увидим, живыми во всяком случае, — судя по всему Джинни давно хотела выговориться именно перед ним, поэтому вдруг переключилась на ещё одну историю.

— Кстати, ты знаешь, кто устроил так, что Гарри меня заметил и взревновал к Дину на вашем шестом курсе? Думаешь это я подлила ему зелье ревности или любви? Нет, братец. Всё гораздо интереснее. Во-первых, сварить я его не могла — денег на ингредиенты не было, а близнецы мне, как и тебе, ничего просто так не давали из своей продукции. А то, что у Слизнорта была уже готовая амортенция я не знала, он её только старшим курсам показал, среди которых ни Лаванды, ни Парвати не было. А во-вторых, это Гермиона предложила мне устроить для Гарри подставу после первой для Дина тренировки и уверила меня, что всё сработает, что у Гарри проснётся чувство ко мне. Я, правда, удивилась её уверенности, но попытаться стоило. Вы с Гарри всегда возвращались после тренировки позже всех по этому заброшенному переходу, а Дин этого ещё не знал. Вот я и показала спектакль со страстным поцелуем взасос, где ты и Гарри стали благодарными зрителями. Мне тогда казалось, что этого хватило для Гарри. А потом припомнила странное поведение Живоглота — он вдруг воспылал страстью к моему пушистику Арнольду. И наконец ещё раньше я заходила к Гермионе поболтать, а у неё упала и закатилась под кровать крышка от флакона с каким-то зельем, на которую вдруг набросился и стал облизывать её Живоглот. Гермиона отняла и тут же очистила крышку, но я заметила несколько цветных волосков Арнольда на ней. Уже много после я поняла, что во флаконе было любовное или подобное зелье. Именно оно было источником уверенности Гермионы, что план сработает. Гарри из её рук даже яд взял бы и выпил с благодарностью. Да она и сама, по-моему, это зелье пила с твоими волосами, кстати — помнишь, она тебя разок даже на моих глазах по волосам потрепала? Просто она любила Гарри, но видела, что он не догадывается о её чувствах, да и сам ею не слишком интересуется. Вот и решила Гермиона устроить так, чтобы и у Гарри появилась хоть какая-то любовь, пусть и искусственная. А если она сама будет гораздо благосклоннее к тебе, то и ты успокоишься и перестанешь ныть. Опять же Гарри полегче будет... Частично сработало... И женился он в конце концов на мне... Почему, ты спрашивал? Думаю что он считал себя ответственным и за смерть Фреда, и за то, что я пошла вразнос. И вот таким способом он платил всей нашей семье: мне — желанный муж и опора в жизни, отцу с матерью — скорее сын чем зять, вам всем — практически брат...

Рон слушал и слушал, ощущая странное оцепенение, в которое его погрузили слова Джинни. Ему хотелось возразить, но слов не нашлось, только странное шипение из горла. Неизвестно, сколько они сидели в этом молчании, но тут из гостиной послышался голос отца:

— Джинни, дочка! Где ты? — не получив ответа сразу, Артур заглянул на кухню. Вид у него был донельзя взъерошенный и растерянный. — Слава Мерлину, и ты, Рон, здесь. Гарри и Гермиона...

— Мертвы? — спокойный тон вопроса дочери удивил Артура.

— Неизвестно, но в известной вам комнате с Аркой Смерти нашли их мантии с обручальными кольцами в карманах.

А утром того же дня в этой самой судьбоносной комнате Департамента Тайн Министерства Магии два человека в типичной маггловской одежде, мужчина и женщина, сидели рядом на нижней ступени амфитеатра, и только расстеленные под ними мантии выдавали их принадлежность к волшебному миру. На безымянном пальце её левой руки вместо обручального кольца был старинный перстень, вряд ли имевший хоть какую-то ценность, кроме ностальгической, ведь камень в нём был совсем не драгоценный, к тому же ещё и треснувший посередине. В его левой руке была зажата очень старая, но крепкая на вид палочка. Такая же старинная мантия-невидимка лежала у них на коленях. Впервые за почти двадцать лет они говорили друг с другом, часто путано и обрывочно, и многие намёки и недосказанности осталось бы непонятны для стороннего слушателя, если бы таковой присутствовал. Да и не расслышать было многое потому, что большая часть слов были сказаны тихо, почти шёпотом.

— Пусть это банально, да тебе, наверное, и не нужно. Но мне... Я благодарен тебе и я прошу у тебя прощения. За то, что привязал твою судьбу к своей, и у тебя было так мало радости и возможности жить как хочешь. А пришлось делать то, что должно. Но ведь это мой, и только мой долг!

— Не надо, Гарри. Не заводись. Я благодарю тебя за те полтора года, когда мы почти всё время были вдвоём и задыхались от простого счастья быть рядом друг с другом. И за остальные годы нашей настоящей дружбы. Немного женщин могут похвастаться подобным в своей жизни. А твой долг... Я добровольно принесла клятву, и она записана на небесах, и поэтому часть твоей ноши стала моей. Всё равно её у тебя больше... Ведь даже... имя второго — тоже жертва?

— Конечно, как и остальных, по большому счёту, все они образцы поступка показали. Чувствовал себя почти Дамблдором, когда имена давал, захотелось оставить чуточку пищи для размышлений — может у кого-то просветление наступит. Но их примеры-то для меня были, а я тогда не понял, дурак. Если бы понял — остался бы у Малфоев или ещё раньше тормознул и получил бы Аваду, только уже не с желанием защитить защитников Хогвартса, а захотеть, чтобы Риддл сдох со всеми своими крестражами. Первое ведь исполнилось, почему бы и такому не исполниться. Все или минимум полсотни остались бы в живых...

— Не забудь к этому плюсу в минус записать себя, меня и пятерых нерождённых.

— Ах, ну да. Добавь ещё наверное спасённых потому, что я кого-то там поймал, эльфов твоих любимых, ставших из рабов бессловесных рабами с голосом, плюс ещё то, что в Магической Британии появились признаки законов, кроме статуса секретности и авторитета какого-то чиновника, и даже намёки на их выполнение помимо нашего с тобой прямого давления. Даже первый адвокат появился. Авроры, вместо феодальных дружинников или гончей своры Министерства, кому как нравится, стали хоть чуточку полицией и что-то делают для всех жителей, вместо бесконечной беготни за теми, кого в данный момент объявили чёрными колдунами. А сколько всего мы даже не сдвинули с места? Как хотелось гоблинам отплатить теми же законами к ним, что и у них к нам — считать всё проданное им арендой, даже еду, и требовать возврата всего потреблённого после смерти каждого из них. Вот бы взвыли, сволочи...

— Как меня взбесил Дадли на его свадьбе, я тогда наклюкался в зюзю так, что потянуло на откровения. Ну я и выболтал ему кое-что из своих приключений-злоключений! Он уже был каким-то мелким начальником, и тут же начал меня поучать: что мол и за меньшие чем у меня заслуги королева сэром-лордом делает, значит и я, если у нас, магов, старинное общество, то сам должен был магическим аристократом стать, если от отца по наследству не получил. А аристократы не позволили бы издеваться над своим. И что мне не в одиночку надо было, а искать союзников, соблюдающих традиции и готовых за них побороться, ну и за меня заодно. Или сразу нанять адвоката или поверенного в делах, привлечь прессу, тех же гоблинов, заграничных авторитетов на свою сторону, найти какие-нибудь древние тайные общества, клады или артефакты. В той же Тайной Комнате должен был бы быть и склад, и библиотека. А ведь там там нихрена ничего, за тысячу лет всё сгнило и выветрилось! И далее, и более, поучения так и сыпались. Главная идея — найди того, кто добровольно или за деньги, а лучше просто за твои красивые глаза, "впишется" за тебя или вообще "отмажет", сделает львиную долю твоей работы, перетаскает все каштаны из огня вместо тебя. А сам мол "копи экспу" да "собирай хабар"! Ништяки и плюшки, видите ли, только и ждут, чтобы с радостным визгом упасть в мои загребущие ручонки, только протяни их к ближайшей ветке дерева с поля чудес в стране дураков. Ведь все остальные — тупые лохи, и ничего не видят! Разошёлся, блин, жизнь с компьютерной игрушкой перепутал! Он просто не захотел понять, что бюрократы Министерства после принятия Статуса секретности "сожрали" традиции и законы вместе с теми жалкими потугами на аристократию, что тогда ещё существовала, чтобы самим стать новой аристократией. И помимо слова чиновника Министерства, что вот это и вот то нужно для соблюдения статуса, законов не было вообще. Что Визенгамот давно уже не законодатель и не независимый арбитр, а сборище старых индюков, по первому намёку Министерства устраивающий судилища с заранее заказанным приговором. Да если бы существовала имеющая хоть какое-то влияние аристократия — фиг бы Сириус двенадцать лет в Азкабане прозябал без суда! Я попытался втолковать большому Дэ — бесполезно! — что единственными как бы "аристократами" были как раз неминистерские чистокровные гниды, стремящиеся получить власть путём революции сбоку, и что именно это движение подмял под себя Волдеморт, и в итоге, наплевав на желания и чаяния своих слуг, всё равно воспользовался услугами уже сидевших на своих постах аристократо-чиновников. Понял, что без практически полной зачистки Министерства он туда своих людей не внедрит, по крайней мере в заметных количествах. Не сможет он сбить эту уже трёхвековую всевластную спесь чиновной братии. Мы тоже, кстати, не смогли... Помнишь как вёл себя милейший и добрейший Артур Уизли перед Кубком Мира — нам рассказывал и показывал только людей из Министерства, остальные как бы и не существуют. Ведь с неминистерским соседом Лавгудом даже не потрудился сам поздороваться, я уж не говорю, чтобы нас с ним познакомить. А сколько раз только на нашей памяти ему и его семье просто сходило с рук фактически нарушение так лелеемого ими статуса? Вот Волдеморт и не решился тронуть основных чиновников Министерства, даже явного магглолюбца Артура, чтобы отдать их места своим приближённым. А уж министерские-то как обрадовались, что можно делать всё, что душенька пожелает и спихнуть потом ответственность на приказы злобного сиротки, имя которого и называть-то страшно, аж жуть. Поганая смесь охлократии, олигархии и деспотизма, кажется так называлось это у древнегрека. Что касается кладов, те встречаются даже реже, чем у магглов, потому что обнаружить их магией гораздо легче, чем простому человеку зарытый горшок с монетами найти. Но прячут-то гадости, типа тех же крестражей, в-основном. Единственным же сокровищем Тайной комнаты стал добавленный стариком нормальный пароль на вход, и Рон тогда смог её открыть, просто прошипев что-то уж точно не на змеином языке, — легкий кивок её головы он правильно воспринял как просьбу объяснить. — Я же, ещё будучи с крестражем в себе, не распознал шипение Рона как змееяз, а потом портрет старика как-то сказал мне, что сделал паролем три подряд слегка отличающихся шипения с интервалом для вдоха, чтобы не путалось с шипением льющейся воды... Пришлось мне почти всё делать самому. Обдумывая свои приключения сразу после войны было странно и немного обидно, а теперь очень даже понятно, почему Дамблдор воспитывал во мне индивидуалистские черты. Чтобы я во всём полагался только на себя. Союзники и соратники могут быть, а могут и не случится. Подавляющее большинство же считало, что ты — Гарри Поттер, ты — Избранный, значит всё это — твои и только твои проблемы. А остальные, неизбранные... Даже совета им жалко. Сидят как мыши в норках и всё им пофиг, часто даже когда непосредственно их касается. Помощь же получилась — только от личных знакомых, да и то, единственным человеком, кто сам активно помогал всегда и безо всяких условий, была ты. К твоему и моему горю... — Гарри запнулся, удивился давно не случавшемуся с ним взрыву эмоций и не стал продолжать. Результат полемики скорее фактически с самим собой значения уже не имел. Он резко переменил тему:

— Завидую я Невиллу. Вот человек, чётко отличающий мир от войны, настоящий солдат. Не щадя жизни выполнит приказ, пусть даже отдавший его командир уже мёртв. А потом, если не закончилась война, сделает всё, чтобы оставаться готовым к выполнению следующего. Даже будет есть и пить среди трупов врагов и своих, и с ума при этом не сойдёт. В то же время, инстинктивно — оружие под рукой, а в глазах и в душе готовность к бою в любую секунду. И как награда после дембеля — Хогвартс, профессорство, дети рядом, под присмотром, лучшие теплицы и собственные экспедиции летом. Красота. А мы, дилетанты штатские. Нафига мы дежурствами заморачивались? Наверное, только чтобы ты не пошла со мной за патронусом Снейпа, и Рон получил шанс вернуться не как окончательно побитая собака. При том, настоящем нападении, что смог бы часовой? Трансфигурировать палочку в пулемёт и поливать напавших Ступефаями или на пару секунд раньше вякнуть "ква"?.. Какими же мы были детьми...

— С годами мне всё больше кажется, что старик Альбус, в случае если случится чудо и я выживу без долгов и последствий, хотел бы, чтобы я постепенно заменил его на всех постах, и в первую очередь — в Хогвартсе. Он даже собственное низвержение с пьедестала 'Величайший светлый маг' организовал именно на этот случай. Чуть пошевелить извилинами, и становится понятно, что организация всего этого только для нашего развлечения во время охоты — слишком просто для его замысла. Чтобы место это занял только я как лучшая моральная альтернатива ему. И знаешь, думаю, что с тобой рядом я бы смог. И даже остались бы силы на исполнение дурацкого, в пику розовой жабе предсказания Трелани о дюжине детей, — они оба лишь обозначили улыбки.

Опять тишина, если не считать слышимого только ему и ей невнятного шёпота множества голосов из-за вуали.

За половину жизни накопилось столько неясного и недосказанного, что было непонятно, о чём стоит и о чём не надо говорить. Наконец, собравшись с силами, Гарри решился рассказать главное.

— Я, конечно, ощущал какие-то странности и недомолвки в твоём поведении, а, особенно, в твоих знаниях. Ты как-то докопалась до того, что по идее знать была не должна. Но на мне самом тайн уже было, как блох на Бродяге, я и не стал выпытывать. Поэтому то, что тебе казалось самым страшным в твоей исповеди — выполнение просьбы Дамблдора по контролю за мной, — оставило меня почти равнодушным. В конце концов меня контролировали и манипулировали мной всю мою жизнь, да и все мы, осознанно или нет, занимаемся этим по отношению к близким нам людям всё время. Не твоя это была вина. Да и не вина вообще, по большому счёту. Главное, из-за чего мне вдруг стало невыносимо стыдно жить, — это мой, и я думаю, что и твой тоже, только не высказанный тогда, вывод на основании твоего рассказа о жертвах и их качествах. И о возможности замены жертвы другим человеком с близкими чертами. Ты говорила про воздействие высших сил путём затуманивания сознания. Добавь туда и противоположность — его прояснение в судьбоносные моменты. А может это дар Мастера Смерти, способность с лёту понимать всё, связанное с переходом жизни в смерть. Я как-то сразу понял всё недоговорённое или недодуманное тобой, и понял, что я не просто так остался в живых, а за это заплатил кто-то другой. Или другие. Своими жизнями. И что всем известным мне жертвам позволили исполнить самое глубинное желание. Мама — спасла меня. Дамблдор получил возможность узнать, чем всё закончилось и в каком-то смысле исповедаться. Колин, скорее всего пожелал, чтобы я победил эту тварь. А я, сильнее всего я хотел жить. Вот и выжил. И победил. И получил "достойную" награду. Я же ещё и всю славу победы и почти всю память людей об этой войне себе присвоил. Мало меня Снейп харей по полу возил, отбросил я из детской обиды все его, как оказалось абсолютно правдивые, упрёки.

— Расхожая истина, что история любит повторятся один раз как трагедия, а потом как фарс, оказалась у меня ещё более далёкой от реальности, чем остальные житейские мудрости, ведь у меня всегда всё не как у людей. Главные роли в новой постановке героико-приключенческой с комическими и романтическими элементами пьесы "Победа над Тёмным Властелином" сыграли мертвецы, а публика даже не заметила, что вместо романтики и приключений ей подсунули жуткий оскал гиньоля. Пьесу, где под видом победы добра всё равно побеждает зло. Пусть другого вида, оттенка и вкуса, но очевидное для беспристрастного свидетеля. А главный положительный герой оказывается хуже самого злодейского злодея. Ведь Волдеморт всего один раз выжил за счёт смерти других, кого он считал врагами, что хоть чуточку, но оправдывает его. А я это сделал дважды, за счёт родных и друзей, тех, за кого я сам должен был отдать свою жизнь. И это не трюк, не злобная интерпретация какой-нибудь Риты Скитер, а абсолютно правдивая и жестокая реальность. После такого очень трудно жить и чувствовать хоть какое-то счастье. Самое смешное, что вину, даже частично, спихнуть не на кого. Виноват во всём я сам и только сам.

— Я впал в какое-то сумеречное состояние, где меня терзала собственная совесть: "Почему!? Ну почему я жив!? Чем я провинился, что другие умерли вместо меня!!!" И одновременно вернулись кошмары. Нет. Хуже. Наверное Воскрешающий Камень после смерти его законного владельца, Риддла, наконец заработал как должен. Я путал сон и явь, а они всё приходили и приходили ко мне — Фред, Ремус, Тонкс, Сириус, родители, а потом сотни незнакомых: дети, старики и взрослые — жертвы егерей, потерявших всякий страх и стыд министерских, дементоров, самого Волдеморта и прочей его швали. Вскоре они навсегда поселились в моих снах в виде шёпота из-за вуали. Но это не человеческий шёпот, ведь у мёртвых нет губ и лёгких. Это стон и вой ветра в скелетах, их шелест, скрип и треск костей друг о друга... Я думал, вспоминал, формулировал свою вину всё более точно и объёмно. На эту чашу весов валилось всё. И заклинания — тёмные и непростительные — сектусемпра в Малфоя, Империо в Гринготсе, Круцио на сволочь Кэрроу. И собственная заторможенность: ведь были же шансы остановить палаческую деятельность Амбридж против тех, ради кого я воевал. Ведь мог, и после пятого курса через статьи, и её наказание как обязательное условие Скримжеру выставить вместо тупой упёртости на кондукторе Ночного Рыцаря, вполне себе виновного. Да и во время вылазки в Министерство за медальоном, когда его забирал мог вполне отобливиэйтить или пяток ступефаев ей в голову подарить — я же ведь только что узнал, что она принимала участие в убийстве Хмури и надругалась над его телом — вытащила его глаз и приспособила для шпионажа за подчинёнными. А ведь получается, что все погибшие по её приказам после — это во многом моя вина. Я гораздо больше времени и внимания уделял Дарам Смерти, чем всё ещё живым в то время людям. Фактически я до самого конца всего лишь по-детски играл в войнушку. Слишком несерьёзно я относился к тому, что делал, и к войне, и к своей роли в ней. Вообще — думал мало сам о нужном и соображал медленно, очень небрежно воевал, даже не осознавая и не стремясь понимать хоть в малейшей степени серьёзность этого занятия и последствия своих решений на судьбах других людей. Как же, гордыня обуяла! Мне только Волдеморта подавай! А остальные его слуги — так, пыль под ногами, мелкая сошка, не стоит обращать внимания. Предпочитал жить чужим умом, вот и идиотизма семи Поттеров тоже не просёк. Придумал Хмури сказочку про Следящие Чары с подачи старика, а я повёлся как последний лох...

— Потом пришла мысль, что это не реальная жизнь, а мой предсмертный бред или вспышка сознания перед смертью после одного из моих приключений, может даже после Авады Риддла в Запретном Лесу. Или сам я лежу в больничном крыле после бладжера в голову и умираю. А может это успешная и последняя атака Волдеморта на моё сознание. Но потом понял, что такой вариант слишком прост и слишком милосерден ко мне, а уж моя-то жизнь такими словами описываться да и просто быть такой логичной не может.

— Мне было гораздо хуже, чем после знакомства с пророчеством в конце пятого курса. Потому, что тогда, невзирая ни на что, у меня была надежда — на помощь со стороны или на чудо в конце концов. Да, чудо случилось. Вот только куплено оно было в кредит, жизнями других людей, а не моей, как было написано на ценнике изначально. Теперь пришла пора платить. С процентами. Единственное, что удерживало меня в этом мире — ты. Была лишь одна ясная мысль — если я умру, исчезну или сойду с ума — ты себе этого никогда не простишь, и лишишься надежды на счастье в жизни, а может и сама не сможешь дальше жить. Я одновременно любил тебя и понимал, что не достоин твоей любви и счастья в этой жизни за всё то, что я сделал и, самое главное, не сделал на той проклятой войне. Мне казалось, что избавившись от моего присутствия в своей жизни, ты обретёшь свободу выбора, найдёшь путь к настоящему счастью. Тогда и много лет после, любой взгляд на тебя напоминал мне о вине и неисполненном предназначении, об умерших вместо меня. Говорят — время лечит душевные раны. Нет, если это по-настоящему, а не фантазия или недолгое буйство крови. Уходящее вдаль прошлое лишь убирает остроту боли и переводит болезнь в хроническую, неизлечимую форму. А закономерный финал постоянно маячит за левым плечом, скалясь и смрадно дыша в нетерпеливом предвкушении. Мне иллюзию забытья давала только выпивка покрепче — виски, бренди, ром, водка. Всё перепробовал. После свадьбы Дадли даже регулярно участвовал в попойках его компании — они постоянно обмывали то проигрыш, то победу своей любимой футбольной команды. То-то радости тётушке — она оказалась права, заведение святого Брутуса и вправду по мне плакало.

— А потом осознал, что виноват я сам, своим подходом к собственной жизни. Я всеми силами стремился получить дружбу, любовь и привязанность ко мне других и одновременно старался избегнуть всяческого давления, жить по-своему, без личных обязательств и долгов. Получил закономерный результат. Все, буквально все вокруг так или иначе говорили или давали мне понять, что я не просто Гарри, а, пусть и не собственной воле, Избранный. Хотя кто из таких людей в истории становился им по собственной воле? В конце концов я понял, в чём состоит теперь мой долг, долг перед всеми умершими вместо меня. Невозможно продолжать жить для себя, как раньше. Надо было отдавать эти, пусть формально и не предъявленные долги. Всем. Мне тогда не хотелось уже быть аврором да и вообще работать в Министерстве — но надо, работай. Хотелось женится по любви и радоваться семье и детям — но надо было как-то компенсировать смерть Фреда для Артура, Молли и других, и что подходит лучше, чем осуществление мечты сумевшей как-то проникнуть в мой дом Джинни — Гарри Поттер входит в её семью уже на законных основаниях? Иногда даже создавалась иллюзия нормальной жизни. Во многом за счёт самоубеждения или самогипноза. Даже имена детей — все в память отдавших свою жизнь за меня. И так много осталось ещё неиспользованных имён... А когда назначил себе срок такой правильной жизни — не меньше, чем всё, что прожил до того момента, то сразу откуда-то появилась уверенность, что с моей смертью всё закончится, что долги не будут переписаны на самого мне близкого и любимого человека — на тебя, как это обычно случается по закону подлости... Всеми силами старался не обращать на тебя внимания, чтобы не затянуть в мрачную воронку безнадёжности своей дурацкой судьбы. Ты точно заслужила жить долго и счастливо хотя бы за то, что по доброй воле собиралась тогда жертвовать своей жизнью за меня, если окажется нужно. Слава Мерлину и тебе — не понадобилось... Было бы наверное лучше для тебя, если бы я после войны сразу оказался с Джинни. По крайней мере у тебя был бы больше выбор и шанс на счастье... А когда ты догадалась, что моё поведение — оплата долга за чужие жертвы?

— Не сразу. Только после того, как Рон объявил, глядя многозначительно, что наша шалава выходит замуж — это о твоей женитьбе на Джинни. И догадалась о недостаточности жертв-замен. Стало понятно, что если мы с тобой — семья, у нас совместные дети — это счастье и никакая не жертва, фикция. Не считается, по гамбургскому счёту... Почему Рон? Разные причины. Главная — то, что я чувствовала себя во многом виновной в происходящем, и надо было как-то эту вину отработать, чтобы и ты меня, и я сама себя хоть частично простила. Уже потом мне пришла идея, что стоило бы отобливиэйтить саму себя от этого знания. Может мы тогда смогли бы жить счастливо в блаженном неведении? А Рона ты с самого момента вашей первой встречи любил и любишь до сих пор, как любят пусть и не идеального, но единственного оставшегося в живых близкого родственника — не слишком заботливого отца или непутёвого сына. Поэтому жизнь с Роном — самый надёжный способ быть поблизости от тебя. Ты ощущал себя ответственным за его благополучие и постоянно нуждался в его присутствии рядом с тобой. Поэтому вцепился в него, как клещ, и всё всегда ему прощал. Рон это быстро прочувствовал и постоянно этим пользовался, очень мало давая взамен, как мне кажется. Сириус был всего лишь обещанием роли настоящей семьи, и может быть и смог бы потеснить Рона, но — не судьба. Ты был готов пожертвовать ради Рона своей жизнью в любой момент, не то что даже неосознаваемым на тот момент и, как ты считал, уже невозможным счастьем. При наличии-то практически смертельного приговора. Нужна Рону Гермиона — с радостью отдам и даже откажусь в самой глубине души от идеи посмотреть на неё как-нибудь иначе, чем как на друга и почти сестру, и даже поспособствую их сближению. Да ты сам помнишь, что весь шестой курс, когда он не был с Лав-Лав, ты разве что не облизывал его публично. Наверное Дамблдор всё это видел и предполагал, что в случае твоей смерти ты передашь свою силу и полномочия тем, кого больше всех любишь — Рону и мне, но в первую очередь — Рону, если Риддл не умрёт вместе с тобой. Ведь мы продолжаем себя в любимых и родных людях. А мы с тобой — два самоотверженных идеалиста, хотя вряд ли мы могли вести тогда себя сильно иначе.

— Я... Я тогда совсем не понимала тебя и даже не пыталась взглянуть на всё с твоей колокольни. Считала, что ты должен проявлять инициативу. А ведь ларчик-то просто открывался. Всё дело в тролле, а точнее в тогдашнем моём поведении. Впервые на твоей памяти другой человек, я, сделала примерно то, что сделала твоя мать, — взяла на себя твою 'вину', рискнула исключением из Хогвартса, что было для меня 'хуже смерти'. И всё! Ты тут же поставил меня на пьедестал, куда незадолго до этого поместил своих родителей. И уже никто, кроме Сириуса, даже МакГоннагал или Молли, не смогли даже приблизиться к моему месту в твоей душе. Я получила права и обязанности воспитывать и пинать тебя, а ты признал мой авторитет заместителя матери. Потому-то мне всегда удавалось успокоить тебя. Тебе очень нужна была такая персона в жизни. Самое же главное — ты ждал моего выбора, решения, и принял бы любое из них. Я тогда этого не прочувствовала, ждала намёка на интерес ко мне, боялась сделать что-то и сломать уже существующее. Хотя верила, что смогу тебя добиться, если решу действовать сама. Но тогда Рон почти наверняка ушёл бы из твоей и из моей жизни, решив, что я его предала, а ты меня поддержал. Был бы ты тогда несчастлив безмерно, и ничего бы у нас не получилось в этих условиях, только три одиноких несчастных человека. А вот когда ты сам меня выбрал, то Рон, хоть и со скрипом, но признал и простил нас обоих, всё-таки твои решения он почти всегда принимал. Мне очень хотелось провести жизнь с тобой. Чтобы как в сказке — "они жили долго и счастливо"... С первого года в Хогвартсе я всё больше и больше и влюблялась в тебя, и ценила, как человека. А ты всё не смотрел и не смотрел на меня! Вот я и стала на шестом курсе воплощать идею браков по расчёту, счастливых конечно, если расчёт верен, — я с Роном, а ты с Джинни, чтобы хоть так быть рядом с тобой. И одновременно злилась на тебя и жутко ревновала, что ты не со мной и не даже смотришь на меня. А после твоего ухода возникла та же проблема, что и у тебя — не могла понять, кто ценит меня, а кто — мою славу героини номер два среди победителей Волдеморта. Мне показалось также, что Рон повзрослел, можно просто вернуться , да и не могла я просто жить где-то далеко, ничего не знать о тебе и не видеть тебя, хоть изредка. Превратилось всё в жертву, добавочную к твоей. В конце концов сердцу не прикажешь. И от судьбы не уйдешь. Если уж мы практически две половинки одной большой души, то и раздельно у нас всё почти одинаково... Не могу уже! Двадцать лет без тебя — это больше половины сознательной жизни! Три дня назад вдруг почувствовала — всё, хватит, пора заканчивать такую жизнь. Не знала, правда, как. Убирала следы. Не уверена, что все, но сил уже нет. Устала я ото всего, особенно от невыносимости Рона и от зелий, которые всё время приходится пить, чтобы терпеть это 'Моё Хамло'. У меня всё уже отказывает — в шраме долоховском приступы боли почти невыносимые, волосы выпадают и почки на последнем издыхании. Я уже давно ощущаю, что совсем перестала что-то давать детям, а, как вампир, тяну из них и тяну, чтобы только прожить хоть ещё кусочек... А вчера твоя сова с запиской...

— Ладно, вместо меня главной заменой стал скорее всего Колин. А вместо тебя?

— Скорее всего и Ремус, и Тонкс вместе. Ирония судьбы и намёк на прошлое и будущее одновременно. Они были обещанием счастья и семьи, в которую ты мог войти. Как Сириус был фактически членом семьи твоих родителей — братом для них обоих и ещё одним родителем для тебя. У тебя в жизни всегда одна и та же пьеса — неслучившееся семейное счастье. Сначала родители, потом Дурсли, Сириус, Ремус-Тонкс, я и, наконец, фанатка Джинни. В главной роли, как всегда, мальчик-который-выжил-и-которому-не-удалось-нормально-жить. Ха-ха-ха. Смех зрителей становится гомерическим.

— Всё справедливо, сама знаешь. Кто ещё по всем законам и канонам может быть женой случайно выжившего на войне наёмника, да ещё и сироты? Такой вариант считался нормальной жизнью всеми ещё всего лишь двести или даже сто лет назад. Так что жаловаться не на что. Какой же я был идиот, когда обиделся на несчастного старика после его рассказа о пророчестве! Видите ли почувствовал себя его пешкой! Вот и решили мне показать — что такое быть настоящей пешкой, которую никто не спрашивает и чувства которой совершенно не берутся в расчёт. И которой уже никогда не стать хоть какой-то фигурой, я уж не говорю о том, чтобы вообще уйти с доски и не играть. Самообливиэйт же, я почти уверен, не изменил бы по большому счёту ничего. Достали бы они меня не мытьём, так катаньем, и вряд ли наши судьбы отличались бы сильно от сегодняшнего варианта. Только были бы мы в полном неведении о причинах такой вот вопиющей якобы несправедливости. Ты же понимаешь, что иллюзию свободы выбора они дают только в комплекте с необходимым знанием и только тем, кто всё равно выберет то, что им нужно... Вообще, если бы мне вдруг попасть в прошлое и выбирать, кем быть, то Дамблдором ещё можно, при том же финале, разумеется. А вот самим собой не хотелось бы стать ни при каких условиях. Отмеченный богами и не оправдавший их чаяний не может надеяться на нормальную жизнь. Я не раз пожалел, что не согласился на предложение Дамблдора на том, призрачном Кинг-Кроссе "сесть в поезд и отправиться дальше". Оно уже не казалось чистой формальностью, а страшным предвидением опытного человека и простой возможностью избежать всей моей сволочной ситуации. Сам старик по сути выбрал именно этот путь. Умным человеком был и Иисус, знал, что нет места в нашей жизни побывавшему там. Уходя — уходи, и не надо возвращаться, оглядываться и сожалеть о неслучившемся. Правильно ещё в Библии сказано — есть время жить и время умирать, и как я ещё добавил бы — не дай боже принять второе за первое, лучше уж сотню раз сдохнуть самой мучительной смертью вместо оставшейся тебе иллюзии жизни... Я как раз смог бы ответить на вопросы любопытствующих бездельников "Есть ли жизнь после смерти". После Смерти есть только эпилог, но жизни в нём нет. Да, я не был мёртвым, но я и не жил, я просто существовал... По-хорошему, персонажу по имени Гарри Поттер стоило бы умереть вместо своих родителей ещё в тот, самый первый Хэллоуин и утащить за собой предназначенную для него сволочь. Насколько больше было бы живых сейчас... А одна умненькая и очень симпатичная кареглазка не встретила бы ни тролля, ни василиска, ни иных неподобающих возрасту опасностей. Наверное стала бы женой звезды квиддича и просто хорошего парня Виктора Крама и горя бы не знала...

— Ну и шуточки у нас с тобой...

Снова молчание, и всё усиливающийся шёпот из-за вуали.

— Как ты думаешь, кто-то догадался? Мне кажется, Джинни что-то подозревает, правда не знаю что. Я не оставил никаких записей и никогда ни с кем не говорил. Полное имя Альбуса — главный намёк. Может он и сам додумается, но не скоро, и вряд ли кому расскажет. Сообразительный мальчик, не то что я, балбес.

— Рон ничего не подозревает, иначе проболтался бы обязательно. Свой единственный дневник, где есть что-то на тему, я сожгла в первую очередь. Вообще никто, даже намёком, не заикнулся о подобном. Дамблдор позволил себе пооткровенничать только со мной и с тобой... Если кто и подозревает что-то, то это Луна. Но с ней нельзя быть уверенной ни в чём...

— Вот и ладушки, — позволил он себе выражение из их краткой совместной жизни.

И тут же, не сговариваясь, как будто по сигналу, они одновременно встали, двинулись к Арке и остановились в паре шагов от вуали.

— Наш выход, Гермиона. Впереди у нас, как говорил старик Альбус, очередное захватывающее приключение для хорошо организованного разума. Арка и Дары — это возможность, что "дальше" на поезде мы отправимся вместе.

— И мизерный, но шанс на неизвестность, в которой быть может ждёт нас место, где в нищете или роскоши, с магией или без — неважно, мы проживём эту или другую жизнь вместе... И не забудь, ты — Мастер Смерти, о чём так никто и не узнал.

— А ты — истинная вторая половина этого Мастера.

Они повернулись лицом друг к другу, впервые открыто улыбнулись и переплели пальцы рук, касаясь вместе всех трёх Даров.

— Я люблю тебя, — выдохнули они одновременно, синхронность мыслей и действий возвратилась, как будто и не было перерыва в двадцать бесконечных лет. Губы встретились и почувствовали тот оказывается совершенно не забытый и перехвативший дыхание вкус поцелуя друг друга. Окружающий мир внезапно перестал существовать и значить хоть что-то для двоих. Складка колыхнувшейся вуали накрыла обнявшуюся пару, выполнив их так и не высказанное вслух сказочное желание. Миг, и Гарри с Гермионой не стало в этом мире. Лишь где-то вдали прозвучал голос знакомой им обоим странной женщины, все эти годы смотревшей на них с понятной только им печалью:

— Прощай, Гарри Поттер!