|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава XV
Варе не было страшно, скорее, она чувствовала какое-то внутренне волнение, которое силой воли скрывала от окружающих. Она не знала, зачем её привезли в это здание на площади Дзержинского, но просто так сюда люди точно не попадают. Может быть, это связано с её работой в тылу врага, просто выяснят кое-какие вопросы и отпустят обратно, преподавать шифровальное дело вчерашним школьникам и школьницам. Но когда её ввели в приёмную Берии — Варя поняла, что дело серьёзное.
— Ждите, — сказали ей, взяв пальто, а затем предложив сесть на один из стульев у стены.
И она стала ждать, закусив нижнюю губу и сдирая заусенец с основания ногтя указательного пальца левой руки. Варя всегда следила за собой, даже в партизанском отряде, но маникюр, которым хваталась её коллега по курсам Дина Федотова, она никогда не делала, и делать не собиралась, считая это проявлением мещанства. Ни к чему все эти лаки, помады и побрякушки, благодаря которым ты становишься похож на какого-то папуаса. Красота должна быть естественной, ради этого в том числе и затевалась революция, чтобы изменить понятия о красоте внутренней и внешней.
— Заходите.
Она встрепенулась, встала, оправив кофточку и, словно с обрыва в пропасть, шагнула в распахнутую дверь. Хозяин кабинета стоял к ней вполоборота возле окна, задумчиво глядя падающие по ту сторону крупные хлопья мокрого снега. Варя застыла на пороге, не решаясь ни пройти дальше, ни что-то произнести.
— Мерзкая погода, — нарушил молчание Берия и повернулся к гостье. — Здравствуйте, товарищ Мокроусова, садитесь.
— Здравствуйте, Лаврентий Павлович, — чуть осипшим от волнения голосом ответила она.
Стул, на который ей было предложено сесть, был с мягкой сидушкой и такой же мягкой спинкой, покрытыми тёмно-зелёной обивкой из кожи. Но она всё равно чувствовала себя на нём, словно на раскалённой сковородке. Почему он молчит? Молчит и смотрит на неё таким изучающим взглядом... Варе хотелось бежать отсюда сломя голову, но она понимала, что не сможет сделать и шагу против воли этого человека, который словно бы гипнотизировал её взглядом сквозь круглые стёкла своего пенсне. Ей, работавшей в тылу врага, было не по себе в этом тихом кабинете
'А она ничего, — думал между тем нарком, — не похожа на всех этих актрисулек с апломбом. Есть в ней что-то... что-то натуральное, живая красота. Жаль, не подкатишь, могут случиться большие проблемы. Этот Сорокин тот ещё тип, ни перед чем не остановится. Конечно, мои орлы с ним справятся, если что, но Кобе не понравится, он считает этого американца ценным кадром. А я бы с ней поразвлёкся...'
— Чай будете? — неожиданно как ни в чём ни бывало спросил Берия.
— Чай? — Варя пожала плечами. — Не знаю.
— Какая-то вы пугливая, Вера Мокроусова, — с лёгким намёком на улыбку произнёс нарком, поднимая трубку телефона. — Товарищ Саркисов, распорядитесь, чтобы нам чай организовали... Итак, догадываетесь, по какому поводу я вас сюда пригласил?
— Нет... Никак нет, товарищ Берия! — встала с места Варя, одёргивая кофточку.
— Сядьте, и не нужно меня так бояться, я вас не укушу.
— Да я и не боюсь, товарищ Берия, — снова пожала она плечами. — Привыкла в партизанском отряде, там же полувоенное формирование, у товарища Медведева такая дисциплина — не забалуешь.
— Ну, здесь не армия и не партизанский отряд, так что можете расслабиться. Я тут ознакомился с вашим досье, — он взял в руки средних размеров папку, — и у меня сложилось о вас самое благоприятное впечатление. Похоже, вы состоите из одних плюсов, а значит, мы можем на вас рассчитывать и в дальнейшем.
В этот момент принесли чай с дефицитным в военное время печеньями и конфетами. Варе очень хотелось тут же схватить конфету, снять обёртку и отправить сладость в рот, но она сумела себя сдержать.
— Кушайте, не стесняйтесь, — кивнул Берия, и слово 'кушайте' прозвучало у него как 'кюшайте'.
Сам же подал пример, и только после этого Варя решилась взять одну конфету. Откусив её с краю, она испытала настоящее блаженство от давно забытого вкуса шоколада, с трудом удерживаясь, чтобы не закрыть глаза и не застонать. Но от пытливого глаза Берии и это не укрылось, он про себя усмехнулся, а вслух сказал:
— Как вы смотрите на то, чтобы поработать на благо Родины за границей?
Варя едва не поперхнулась последним кусочком конфеты, всё же проглотила его и переспросила чуть дрогнувшим голосом:
— За границей? В Германии? Я знаю немецкий не так хорошо, но...
— Нет, намного дальше. Я хочу услышать ваше принципиальное согласие.
— А-а-а... А что нужно делать?
— Ничего особенного. Изображать верную жену одного человека, который уже не первый год работает на нашу разведку.
— Но я не могу!
Тут уж Варя не сдержалась, снова вскочила, а щёки её заалели.
— Товарищ Берия, я не могу изображать жену, а вдруг придётся... придётся ложиться в постель?! У меня есть жених, как я после этого ему буду смотреть в глаза?
— Да сядьте вы уже, — поморщился нарком. — Ишь, как её задело... Если Родина прикажет — ляжете и в постель, товарищ Мокроусова. Да только изменять никому не придётся, потому что мы вас собираемся направить в Соединённые Штаты, к вашему жениху, Ефиму Николаевичу Сорокину.
Несколько секунд Варя молчала, переваривая услышанное. А затем неконтролируемая улыбка озарила её лицо.
— Что же вы сразу не сказали, товарищ Берия...
— Хотел посмотреть на вашу реакцию. Вижу, вы теперь вроде бы не против?
— Если вы дадите такой приказ — я его, конечно же, выполню, — она уже не улыбалась, но глаза всё так же лучились счастьем.
— Считайте, что вы его получили. Товарищ Сорокин — весьма ценный для нас агент, однако его холостяцкий образ жизни в обществе, где приветствуются семейные ценности, выглядит подозрительно. Вы же с ним, насколько я знаю, собрались жениться после войны, теперь же у вас появилась возможность не откладывать дело в долгий ящик.
Варя попыталась представить, как это — быть мужем и женой. Она представляла себя в роли жены с того самого дня, когда дала Ефиму своё согласие, и когда между ними случилось ЭТО. Но получалось у неё плохо, вернее, она почему-то ставила себя на место своей матери, может быть, потому, что этот пример большую часть её биографии стоял у неё перед глазами. Ей казалось, что это жизнь без секса, да и без большой любви, построенная скорее на привычках и взаимном уважении. Но с ней такого не будет! В смысле, уважение, конечно, будет, но вдобавок и то, что ей так понравилось в день его отлёта на Большую землю. И будет ЭТО каждый день!
— Как у вас с английским? — вырвал её из раздумий Берия. — Не очень? Даю вам три месяца на то, чтобы выучить язык, хотя бы до более-менее приемлемого уровня. Заниматься будете с репетитором каждый день по несколько часов, кстати, настоящая американка, поставит вам такой акцент, что сойдёте за уроженку какого-нибудь Техаса. А с вашей новой легендой вас познакомит товарищ Ковтун Леонид Андреевич, вас к нему проводят. Он назначен вашим куратором. И нужно будет кое-какие бумаги подписать, это тоже у Ковтуна. А теперь можете быть свободны. И конфеты возьмите с собой. Не стесняйтесь, я вижу, они вам понравились.
Проводив гостью, Лаврентий Павлович вновь поднял трубку:
— Соедините меня с Первым.
Прошло меньше минуты, когда на том конце провода раздался хорошо знакомый голос:
— Здравствуй, Лаврентий, что у тебя?
— Только что поговорил с 'Радисткой'. Она согласна лететь в Америку.
— Это хорошо... Но ты знаешь, что объект 'Сорока' находится под наблюдением людей из Бюро. Появление рядом с нашим агентом нового лица может вызвать у них подозрение.
— На этот счёт мы отработали серьёзную легенду. Но если 'Радистка' будет близка к провалу — придётся её ликвидировать... Если, конечно, вы дадите 'добро'.
На том конце провода долго молчали, затем, наконец, ответили:
— Согласен. Только если до этого дойдёт, 'Сорока' не должен догадаться, кто убрал его женщину.
— Всё будет чисто, товарищ Первый, но надеюсь, что до этого всё же не дойдёт.
* * *
— Мистер Бёрд, вы позволите выразить восхищение вашей книгой? Я получила истинное наслаждение, пока я её перепечатывала.
Хрупкая машинистка с большими очками в половину её миниатюрного личика протянула мне пухлую папку, которую я и сам принял не без благоговения. Как-никак первая моя и, быть может, не последняя книга. Пока в виде двухсот сорока пяти машинописных листов (плюс второй экземпляр из-под копировальной бумаги), которые, надеюсь, вскоре превратятся в полноценное издание в приличном переплёте.
Пока перечитаю свой опус в машинописном варианте, может, глаз за что-нибудь зацепится.
— Спасибо, Кэтрин, мне ваша похвала приятна, хотя я до сих пор уверен, что Бог не даровал мне писательского таланта. Однако хочется верить, что мне удалось совершить нечто достойное на этом поприще, и что другие тоже оценят рукопись по достоинству.
Придя в номер, скинул ботинки, налили в стакан апельсинового сока и плюхнулся в удобное кресло. Попивая холодный сок, принялся за чтение.
'Закончилась Вторая мировая. Германия, ещё несколько лет назад державшая в страхе весь мир, захватившая практически всю Европу, теперь лежала в руинах. Города нужно было восстанавливать, однако мужских рук для восстановления страны катастрофически не хватало. И вот кто-то совсем умный, уже не вспомнить кто именно — из правительства Германии или из оккупационных властей — предложил идею пригласить иностранных рабочих. Причем выбор почему-то остановили на Турции.
Минуло ещё два десятка лет. Франция после многих мелких, но многолетних войн потеряла свои колонии в Юго-Восточной Азии и Северной Африке. Беженцы из Алжира и других стран Магриба (и даже Субсахары) оказались в Марселе и Париже. Да и на территории остальной Франции их хватало.
Сначала всё шло в соответствии с планами политиков. Часть первых иммигрантов как в Германию, так и во Францию сумела благополучно интегрироваться в чуждую им культуру, особо не выделяясь, а тихо выполняя свою работу. Но прошло ещё 20 лет, и в 1980-х началось то, чему посвящена эта книга...'
Я был более чем уверен, что после того, как содержание манускрипта стало достоянием мировой общественности, писатели всех мастей кинутся сочинять антиутопии по мотивам 'Откровений Будды', как неофициально стали называть манускрипт. Я же хотел быть в этой гонке первым, потому и взялся за дело, пока ещё текст книги не был предан огласке. Газетчики уже успели взять интервью и у Оруэлла, и у Брэдбери, и если последний только развёл руками, то Оруэлл признался, что идея написать аллегорию о современном социуме под видом скотного двора у него уже почти созрела, при этом заявив, что ему очень хочется прочитать 'Откровения Будды' полностью.
Книгоиздатели не заставили себя долго ждать, вскоре свет увидело первое официальное издание в переводе всё того же Рикмана. Бестселлер разошёлся в течение месяца, пришлось тут же печатать дополнительный тираж. Конечно, находились и те, кто считал манускрипт качественной фальшивкой, чьей-то остроумной шуткой, но таких было абсолютное меньшинство. Людям хотелось верить в возможность путешествия во времени, что раньше было лишь уделом писателей типа Герберта Уэллса, а теперь грозило облечься в форму реальности.
Не только простые люди, но и научные светила планеты, несмотря на то, что в мире полыхала война, вовсю обсуждали возможность перемещения во времени, сетуя, что автор, этот Гектор Сингх, был не в теме, и не описал подробности эксперимента. В физической лаборатории Гарварда даже началось строительство аппарата, который должен был переместить сознание человека в прошлое, причём из добровольцев уже выстроилась очередь.
Для меня же был важен тот факт, что в Индии в течение этих месяцев никто не заикнулся насчёт того, что это могла быть та самая книга, похищенная в подвале храма Падманабхасвами. Для меня отсутствие подобных новостей стало большим облегчением, иначе возможное расследование могло закольцеваться на моей персоне, и там уж не знаю, поверил бы кто в рассказ про какого-то там англичанина-иммигранта.
В Индии англичанам и без того приходилось туго. Вынужденные держать большие силы на северном берегу Ла-Манша, бритты не могли усилить свои колониальные войска, а те вчистую проигрывали восставшим индусам, чьи поначалу разрозненные группировки объединились во вполне себе регулярную армию. Центр страны полностью находился под контролем индусов, англичане удерживали лишь несколько портовых городов, обладающих мощными крепостными стенами ещё со времён средневековья. Вопрос присвоения колонии статуса свободной республики оставался делом времени.
Для своей книги я позаимствовал сюжет прочитанного в будущем романа-антиутопии Елены Чудиновой 'Мечеть Парижской Богоматери', даже героиню у меня звали так же — София. Чудинова словно в воду глядела, когда писала свой роман. Хотя, если уж начистоту, к тому всё и шло, захват Европы исламистами был лишь делом времени. Может быть, люди, прочитавшие мою книгу в той же Европе, задумаются, как им строить своё послевоенное будущее.
Пока писал, минули и мой день рождения, о котором мне помимо Стетсона с его подарком 'от коллектива' напомнило и письмо от Вари, и Рождество, и Новый год. Окончание работы над рукописью я отметил бутылочкой эксклюзивного виски, а незамужней машинистке Джудит, согласившейся перепечатать мой роман, пообещал отпуск на Гавайях за счёт прибыли с казино. Девочка управилась за три дня, по ходу дела ещё и откорректировав некоторые места произведения, о чём мне сообщила, заметно краснея.
Один из экземпляров рукописи я спрятал в сейф, второй под псевдонимом Джим Моррисон отправил бандеролью в книжное издательство 'Harper&Brothers'. Почему именно это издательство? Потому что оно переживало не лучшие времена, не то что в начале века, когда с 'Harper&Brothers' сотрудничали такие гиганты писательского цеха, как Теодор Драйзер, Джозеф Конрад и Синклер Льюис. Теперь же им выбирать не приходилось, и я считал, что они явно могли поправить дела за счёт пока неизвестного, но перспективного писателя, нагнав к тому же таинственности. В сопроводительном письме я предложил даже устроить рекламную кампанию, мол, человек-загадка, вероятно, даже пришелец из будущего прислал свою рукопись, подписавшись ненастоящим именем. Кто я на самом деле — эта информация содержалась в том же письме, с приложенным к нему номером стоявшего в моей гостиной телефона.
Бандероль, отправленная почтовым самолётом, должна была дойти до адресата на второй день. Мне позвонили на четвёртый:
— Мистер Бёрд?
— Да, я вас слушаю.
— Позвольте представиться, главный редактор издательства 'Harper&Brothers' Грэг Стенли Малкович. Я ознакомился с вашей рукописью и приложенным к ней сопроводительным письмом.
Театральная пауза, затем Малкович продолжил:
— Мистер Бёрд, мы решили опубликовать вашу книгу под предложенным вами псевдонимом. Я отдал вашу рукопись на вычитку, наверняка будут какие-то правки, так что вам пришлют бандероль, но лучше, если вы сами окажетесь в Нью-Йорке, а заодно подпишем договор и получите аванс.
— В Нью-Йорке?..
Я задумчиво потёр переносицу. Сумма аванса и гонорара в целом меня не очень волновала, куда больше обрадовало то, что самому не придётся платить за публикацию книги. А что касается планов посещения Нью-Йорка, то пока я в те края не особенно-то и собирался. Хотя при желании можно найти повод развеяться. Здесь-то у меня всё отработано, как швейцарский часовой механизм — тьфу-тьфу — так что могу себе позволить в конце концов. Заодно и старых друзей навещу. Того же Лейбовица, Вержбовского, Науменко с его сыновьями...
В общем, сборы были недолгими. Через два дня самолёт с моим телом на борту приземлился в аэропорту 'Ла-Гуардиа', и я сразу поехал в издательство, решив сразу же разобраться с делами. Нью-Йорк начала мая 43-го живо мне напомнил о том мае 38-го, когда я впервые ступил в этом времени на американскую землю. Да-а, весёлые были времена, и вспоминались они с сочной ноткой ностальгии.
Мистер Малкович оказался мужчиной средних лет с блестящей залысиной почти на весь череп. В круглых очках-пенсне, с закатанными рукавами и в чёрной, распахнутой жилетке он походил на клерка, сутками не покидающего своего офиса.
— Смотрел ваш фильм несколько раз, — с ходу огорошил меня Малкович. — Это действительно прорыв в кинематографе, и за эти пару лет никому не удалось снять нечто подобное.
— Если не считать киносаги 'Унесённые ветром', — добавил я.
— Тем не менее... Здорово, что вы нашли время прилететь из Лас-Вегаса. Вы уже где-то остановились?
— Да, на моё имя забронирован номер в отеле 'Мэри-Хилл', он оплачен на трое суток вперёд.
— Отлично! Значит, у вас будет время поработать на рукописью. Вот вам текст с пометками редактора, прочитайте, может быть, вы не со всем согласны, и у вас найдутся замечания. А вот договор.
Перед моими глазами оказались скреплённые листы бумаги с отпечатанным на них текстом. Я внимательно прочитал документ, согласно которому издательство в лице мистера Малковича приобретало права на мою книгу и обещало выпустить её тиражом 50 тысяч экземпляров, а также выплатить аванс в размере 5 тысяч долларов и гонорара в зависимости от успешности реализации 'Экспансии'. Нужно было расписаться в двух экземплярах, что я и сделал, после чего юридический статус бумаг был закреплён печатями, а один из экземпляров перекочевал в мой портфель. Далее Малкович проводил меня к окошечку кассы, где мне выдали перевязанную пачку 50-долларовых купюр с физиономией президента Гранта. Не пересчитывая, я её также отправил в недра своего кожаного портфеля.
— Мистер Малкович, — спросил я на прощание, — если книга будет иметь успех, реально издать её на основных европейских языках?
— В принципе, почему бы и нет? Но в Европе сейчас полыхает война...
— Она будет полыхать ещё год-два максимум. Потом пойдёт в мирное русло, и европейцев желательно заранее предупредить о готовящейся экспансии. Которую. Они же по глупости сами и организуют.
— То есть вы уверены, что всё, написанное в 'Откровениях Будды' — правда?
— А вы думаете, нет? Во всяком случае, кто предупреждён — тот вооружён. Так что подумайте над моим предложением.
Из 'Harper&Brothers' я сразу же поехал в отель, и там, в тишине, принялся за изучение рукописи, где правки были вынесены на поля синими чернилами. В общем-то, редактор правил по делу, тем более что правок оказалось немного. Задерживая свой взгляд только на них, и лишь по диагонали читая уже знакомый текст, я уложился меньше чем в полтора часа. Тем не менее, день клонился к закату, и даже смысла звонить Малковичу в издательство не было, наверняка главред уже дома. Завтра заскочу к нему в офис, отдам рукопись и могу быть свободен. Останется только ждать выхода книги из печати.
Ну а что, неплохо так-то сложилось, вдвойне приятно, что роман был практически авторский, если не брать в расчёт несколько заимствованных у Чудиновой ходов. Эдак. Чего доброго, могу и писателем заделаться, хотя корпению над рукописями моя деятельная натура усиленно сопротивлялась.
А пока позвоним Вержбовскому, обрадуем его появлением своей персоны в Нью-Йорке, если, конечно, он сам куда-то по делам не уехал. Трубку подняла его супруга, обрадовалась моему звонку и с готовностью доложила, что муж сейчас в 'Русском клубе'. Где, возможно, задержится допоздна, поскольку там сегодня в 9 вечера начинается заседание литературного кружка 'Славяне', гостем которого был писатель Владимир Набоков.
Ого, гляди-ка, кого заманил в свои сети Виктор Аскольдович! Кстати, Набоков ещё не написал свою 'Лолиту', точно помню, разродился он этой книгой после войны. А вдруг в связи с изменением хода истории и не напишет? Тогда мировая литература многое потеряет. Или не потеряет без этой педофилической истории?
Ладно, бог с ним, с Набоковым, а к Вержбовскому можно и сейчас подъехать. Причём без предварительного звонка, хотя телефонный номер на 'Орфее' я до сих пор помнил наизусть. То-то будет сюрприз!
Ровно в 20.00 я ступил на мостик, переброшенный с причала на 'Орфей', борта которого по-прежнему отливали нежно-бежевым цветом, а буквы в названии судна даже в сумерках полыхали ярко-красным.
— Здравствуйте, — встал на моём путь крепкий молодой человек, — к сожалению, сегодня закрытое мероприятие.
— Серьёзно? Жаль, а я собирался навестить старого друга, — по-русски ответил я.
— Кого именно? — приподняв левую бровь и также переходя на русский, с ленцой поинтересовался парень.
— Вержбовского Виктора Аскольдовича. Будь добр, передай ему, что тут его дожидается старый товарищ, прилетевший из Лас-Вегаса.
— Погодите-погодите... Ну точно! А я смотрю, кого вы мне напоминаете! Вы же Ефим Николаевич Сорокин, один из основателей 'Русского клуба'. Я вас на нашем хуторе видел, года четыре тому назад, вы к Василию Антоновичу приезжали.
— Молодец, память у тебя хорошая, но не стоит кричать так на всю округу.
— Извините... Проходите, давайте я вас сам к Виктору Аскольдовичу проведу.
Вержбовский обнаружился в 'Красной комнате', где вёл беседу с мужчиной, на вид моим ровесником. Высоколобый, с объёмной залысиной и сигаретой во рту, он что-то вещал Виктору Аскольдовичу, а в глубине комнаты я разглядел не сразу замеченную тощую брюнетку со слегка выдающимся носом.
— Ба, Ефим Николаевич! Какими судьбами?!
Вержбовский вскочил с кресла и, расплываясь в улыбке, двинулся навстречу, раскинув в стороны руки.
— Да вот, прилетел в Нью-Йорк утрясать дела со своей книгой, а заодно решил и вас навестить, — ответил я, освобождаясь из его объятий
— Ого, вы уже и писателем заделались! Когда только всё успеваете... Кстати, хочу вас познакомить.
Он повернулся к мужчине, который поглядывал в мою сторону не без доли высокомерия.
— Владимир Владимирович Набоков, русский писатель, эмигрант. Вы наверняка слышали, а может быть, даже читали его книги.
Набоков всё-таки соизволил подняться и сделать пару шагов навстречу, протягивая для рукопожатия руку.
— 'Защиту Лужина' читал, — честно признался я, чем вызвал у гостя одобрительно-удивлённое хмыканье.
— А это, — Вержбовский кивнул в сторону женщины, — это супруга Владимира Владимировича — Вера Евсеевна.
Дама наклонила голову, никак не выражая своих чувств. Я тоже ограничился кивком.
— Присаживайтесь, господа,— продолжил бывший подполковник, — Ефим Николаевич, выпьете? Нет? Смею заметить, что Ефиму Николаевичу принадлежала идея создания этого замечательного клуба на воде. Если бы не он и не его бьющая ключом энергия — ничего бы этого не было. А теперь у него свои отель и казино в Лас-Вегасе, не считая телерадиокомпании. Мало того, именно он снял фильм 'Месть подаётся холодной' и написал несколько сценариев. А ведь прибыл в Америку весной 38-го без гроша в кармане!
— Мы тоже с женой и 6-летним сыном приплыли, имея на руках лишь сотню долларов, — усмехнулся писатель. — Пришлось бежать из охваченной антисемитскими настроениями Европы.
— К счастью, в Америке никто в паспорт не заглядывает, здесь настоящий Вавилон, -сказал Вержбовский. — Так вот, Ефим Николаевич настоящий уникум, за что ни возьмётся — тут же всё превращается в золото. А ещё он настоящий храбрец...
— Виктор Аскольдович, право, прекращайте! Вы будто перед сватами невесту расхваливаете...
— Да что ж тут такого, Ефим Николаевич?! Как есть всё ваши заслуги, я ничего не преувеличиваю.
— Нет, в самом деле, вы довольно любопытная фигура, — вставил Набоков. — И швец, и жнец, и на дуде игрец, как говорят в России. Наверное, вы не обременены семьёй, если у вас на всё хватает времени...
— Это так, пока пребываю в статусе холостяка, — согласился я, невольно вспоминая Варю.
— Позвольте полюбопытствовать, Ефим Николаевич, о чём пишете?
— Вы слышали о недавно переведённых 'Откровениях Будды'?
— Да, что-то такое слышал...
— Если в двух словах, то в этих 'Откровениях' описывается будущее, в котором европейские страны под наплывом исламских иммигрантов объединяются в так называемый Европейский халифат. На этой истории и основана моя книга, написанная в новом жанре — антиутопия. Главная героиня — девушка, русская по рождению, которая ведёт свою войну с лидерами мусульманского мира. В общем, драматическая история. Большего пока, к сожалению, рассказать не могу. А вы над чем работает, если не секрет?
— После 'Подлинной жизни Себастьяна Найта' взял паузу. Много времени приходится отдавать преподавательской деятельности, нужно содержать семью.
— А у меня в загашнике есть одна любопытная и даже в чём-то провокационная история, которую мне рассказал один мой знакомый. Он пребывал в изрядном подпитии, а то бы вряд ли в актом признался... Я её никогда не напишу, а вот вы с вашим талантом могли бы попробовать.
— Провокационная, говорите? — оживился писатель.
— Угу, самая что ни на есть, и чтобы такое написать — нужна определённая смелость. Так вот, мой знакомый признался, что испытывает тягу к девочкам определённого склада, которых называет нимфетками. То есть своего рода маленькими нимфами. Будучи литератором, он после развода приезжает поправить душевное здоровье в маленький городок в Новой Англии, снимает комнату у 35-летней вдовы, которая в одиночку воспитывает 12-летнюю дочь — назовём её Долорес. Нашего героя поражает внешнее сходство с девочкой, в которую он был влюблён в детстве, и умершую от болезни. Вдова влюбилась в постояльца, и они, пока дочка находится в летнем лагере, заключают брак. На это он пошёл исключительно ради того, чтобы находиться рядом с Долорес. При этом ведёт дневник, где описывает свои чувства к падчерице. Новоиспечённая жена прочитывает этот дневник, устраивает скандал, бежит на почту с письмами для родни и дочери, но попадает под машину и погибает...
Я вёл рассказ ещё минут пять, напрягая память и пытаясь изложить всё в как можно более сжатом виде. Набоков сам досочинит, если возьмётся писать. А тот по ходу моего повествования, хоть и старался это скрыть, выглядел всё более возбуждённым. Ну точно, скрытый педофил, любитель лолит и нимфеток. Что ж, у каждого свои слабости.
— Поразительно! — всплеснул руками Владимир Владимирович, лишь только я закончил рассказ. — Поразительно, у меня ведь есть повесть 'Волшебник', с сюжетом, в чём-то схожим с тем, что вы мне рассказали. Вы не читали её?
— К сожалению, пока нет.
— Почитайте, вы сами увидите сходство... Но ваша история, вернее, история вашего знакомого, куда интереснее. Вера, ты сможешь законспектировать по памяти то, что рассказал Ефим Николаевич? Приступай немедленно, пока не забыла, а мне уже нужно идти к людям.
— Да, господин Набоков любезно согласился выступить сегодня перед русскоязычной публикой, — вставил Вержбовский. — Он собирается прочитать одну из своих посвящённых русской литературе лекций, которые читает для воспитанниц женского колледжа Уэлсли.
— Это будет не совсем лекция, — чуть поморщившись, поправил его Набоков. — Скорее, диалог между мной и слушателями. Кроме того, я расскажу о своих книгах, о том, что хотел донести до своего читателя. И объясню, почему не хочу возвращаться в СССР, несмотря на настоятельные просьбы и обещания создать мне все условия для жизни и творчества. Во всяком случае, раздававшиеся до начала войны.
— Почему же? — непроизвольно вырвалось у меня.
— То, что там происходит, кажется мне иллюзорным, какой-то фантасмагорией. Революция привела к вырождению великой русской культуры. О чём я, по-вашему, буду писать, если, предположим, всё-таки соизволю вернуться на Родину? О любви между ткачихой и сталеваром, как они между свиданиями перевыполняют план? Да я лучше вернусь в энтомологию и сутки напролёт буду проводить в полях за ловлей бабочек, нежели унижаться в своём творчестве... Кстати, приглашаю и вас на своё выступление, если не слишком торопитесь.
— С удовольствием!
Два часа спустя я сердечно попрощался с Вержбовским, раскланялся с Набоковыми и медленно побрёл в сторону отеля, надеясь попозже поймать такси. На часах было 11 вечера, город сиял огнями, а мне хотелось немного прогуляться по вечернему Нью-Йорку, прежде чем я попаду в свой номер и улягусь спать.
Погулял... И вроде бы район более-менее приличный, а гляди ж ты, нарисовались трое молодых оглоедов явно криминальной внешности. И вели себя на удивление нагло, хотя не так уж и далеко ходили люди и ездили автомобили.
— Эй, мужик, притормози. Есть сигаретка?
Как же всё это знакомо по лихим 90-м! Я аж едва не прослезился от нахлынувших воспоминаний.
— Не курю, молодые люди, — отвечаю с ленцой, — и вам не советую губить своё здоровье.
— Слышь, ты о своём здоровье лучше подумай. Прикид у тебя солидный, наверняка и в кошельке кое-что завалялось.
— Очень даже может быть... Хм, действительно, завалялось.
Я демонстративно раскрыл кожаное портмоне, вытащил на свет божий стопку купюр разного достоинства и убрал обратно. Даже в сумраке был видно, как алчно загорелись глаза у парней. Но моё спокойствие их явно сбило с толку.
— Ты это, мужик... Поделиться бы надо, по справедливости.
— Так возьмите.
Я протянул портмоне и, когда явно главный в этой троице попытался вырвать его у меня — резким движением ударил этим же портмоне по глазам оппонента.
— Твою мать!
Тот отпрянул, со всхлипом схватившись за лицо, и пока он и его товарищи пребывали в кратковременном шоке, я принялся за дело. На всё про всё ушло не больше двадцати секунд, по истечении которых ребята приняли горизонтальное положение и явно не спешили переходить в другую плоскость.
Есть ещё порох в пороховницах, хотя то, что я слегка запыхался, мне не очень нравилось. Нужно будет по возвращении в Лас-Вегас поработать над выносливостью, а то уже и утренние пробежки почти забросил.
— Браво!
А это ещё что за хрен с горы? Невысокому мистеру в старомодном котелке и с тросточкой, которую он за ручку-крючок повесил на сгиб локтя, чтобы не мешала аплодировать, на вид было за пятьдесят.
— Браво, это было сногсшибательное зрелище! В буквальном смысле сногсшибательное. Бедняги всё ещё не могут подняться. Надеюсь, вы им не повредили жизненно важных органов?
— Скоро оклемаются и на своих двоих пойдут дальше искать приключения на свою задницу. А вам бы я, кстати, посоветовал держаться более людных мест, а лучше вообще не бродить по Нью-Йорку на ночь глядя. Тросточкой вы вряд ли отобьётесь и от одного такого здоровяка, не говоря уже о троих.
— О, на этот случай у меня имеется кое-что.
Он с улыбкой достал из кармана пиджака браунинг и спрятал обратно.
— Как видите, я вооружён, и без сомнения пущу оружие в ход, если того потребует ситуация. Но за совет спасибо.
— Что ж, рад был знакомству, однако мне нужно идти.
— Постойте... Мы ведь с вами и не знакомились ещё, но я вас узнал. Вы, если я не ошибаюсь, не кто иной, как Фил Бёрд?
— Ну, предположим...
Шифроваться я не считал нужным, не думаю, что этот немолодой гражданин кинется ко мне с объятиями и просьбой сделать селфи (было бы на что) или поставить автограф.
— Ага, я угадал! — между тем довольно ухмыльнулся незнакомец. — Странно, что такая шишка ходит без охраны. Ну а меня зовут Дай Вернон. А? Не слышали обо мне?
— Увы, — развёл я руками.
— Наверное, вы просто не интересуетесь развлекательными шоу, частым гостем которых я являюсь. Хотя у вас в Вегасе, насколько я знаю, постоянно гостят всякие знаменитости и мои коллеги в том числе, меня почему-то туда пока не приглашали. Моя профессия — иллюзионист. И скажу вам честно, я не самый плохой иллюзионист. Когда-то я показывал карточный фокус самому Гудини, который так и не смог разгадать его секрет.
Вернон довольно рассмеялся, и я тоже, глядя на него, не мог не улыбнуться. Позитивный товарищ, умеет вызывать симпатию.
— Давайте немного прогуляемся, не будем мешать этим джентльменам приходить в себя, — кивнул он на ворочавшихся на асфальте хулиганов. — Вы не очень торопитесь?
— В общем-то, нет...
— Прекрасно! Я знаю неподалёку отсюда одно местечко под названием 'Тихая Лагуна', может, зайдём? Выпивка с меня.
— Ладно, была не была... Делать всё равно нечего. Но с вас ещё и фокус!
— Договорились, — снова рассмеялся этот 'Мистер позитив'.
'Тихая Лагуна' оказалась вполне укромным местечком с барной стойкой и двумя бильярдными столами, за одним из которых неторопливо гоняли шары двое парней. Мы же расположились за маленьким столиком в уголке зала.
— У вас необычное имя, — заметил я, потягивая свой виски со льдом.
— На самом-то деле меня зовут Дэвид, вот только когда моё имя вписывали в паспорт, допустили ошибку, и я стал Даем. Родом я из Канады, но в Штатах давно стал своим. А первому трюку меня научил отец, он был фокусником-любителем. К 13 годам я выучил все фокусы из книги Эрднайзе 'Эксперт за карточным столом'... А хотите знать, как я одурачил Гудини?
— И как же?
— Смотрите. Трюк называется 'Амбициозная карта'.
Он достал из внутреннего карман пиджака запечатанную колоду карт, сорвал обёртку, вытащил из пачки колоду и предложил мне выбрать одну из карт.
— Вот эта.
Я показал ему трефового короля. Вернон достал химический карандаш и попросил меня написать на карте свои инициалы, что я и сделал. Затем он положил мою карту рубашкой наружу сверху колоды, после чего перевернул картинкой ко мне. Логично, трефовый король. После чего карта отправилась в середину колоды, а фокусник снял верхнюю, перевернул... Это был трефовый король с моими инициалами.
— Ну вы даёте!
Я понимал, что это всего лишь ловкость рук, но чувство какой-то детской, уже давно забытой веры в чудо настойчиво постучалось в моё искушённое сознание.
— Фокус простой, — сказал Вернон, — тут используется либо двойной, либо тройной съём. То есть ваш король на самом деле не верхняя карта, а вторая или третья. А в колоду я прячу верхнюю карту, под которой лежит ваша. Вы же не видите, какую именно карту я прячу, потому что она рубашкой вверх. Повторяю трюк в замедленном варианте.
— И вам не жалко раскрывать свой фокус? — спросил я, когда мне всё доходчиво объяснили. — А вдруг я разболтаю вашим конкурентам?
— А они и так уже знают. Двадцать лет назад это была тайна, а теперь — секрет Полишинеля. С тех пор мой багаж значительно пополнился. А вы, кстати, попробуйте сами провернуть этот фокус, в другой раз знакомых развлечёте.
Через десять минут я если и не в совершенстве, то близко к идеалу владел техникой обмана. Оказалось, что моторика моих пока ещё не измученных артрозом пальцев вполне подходит для карточных номеров.
— Держите, эта колода ваша, попрактикуйтесь на досуге... О-о-о, время-то уже половина первого ночи. Чувствую, что глаза начинают слипаться. Что ж, я спать, желаю вас успеха.
— Погодите... Вот моя визитная карточка, здесь мой личный телефон. У нас в отеле ежедневно проходят какие-то мероприятия для постояльцев и специально приглашённых гостей, думаю, на одном из них вы могли бы с успехом выступить.
— А почему бы и нет?! У меня в Нью-Йорке по контракту ещё неделя выступлений в клубе 'Копакабана', а затем я свободен. Так что ждите звонка.
— Только если решите сыграть в моём казино, то — предупреждаю сразу — допущу только к рулетке, иначе вы меня обчистите до нитки.
— О, спасибо за комплимент, но вообще я не большой любитель казино. Тем более что иллюзиями я достаточно зарабатываю, чтобы подергать своё честное имя риску быть обвинённым в карточном шулерстве.
Распрощавшись с иллюзионистом, я отправился высыпаться в свою берлогу, то есть в свой номер в 'Мэри-Хилл'. На завтра у меня были запланированы ещё дела, и к 8 утра нужно быть в норме.
В назначенное время я проснулся сам, не дожидаясь стука в дверь горничной. Комплекс силовой дыхательной гимнастики по системе Стрельниковой, упражнения на растяжку, 5-минутная медитация и холодный душ. Взбодрившись, я заказал в номер яичницу с беконом и кофе, а после завтрака уселся писать письмо Варе. Ещё до отлёта из Вегаса я созвонился с представителем Фитина, и мы договорились о встрече, во время которой я передам письмо для своей невесты.
Сначала же я отправился в издательство, где передал рукопись и дал добро на публикацию. До встречи с агентом осталось почти три часа, и я решил навестить старого Лейбовица. Надо бы тогда какой-нибудь подарок купить, а то нехорошо в гости с пустыми руками. Помнится, Абрам Моисеевич уважал качественный бурбон, надеюсь, его предпочтения не изменились.
Бурбон я приобрёл в не самом дешёвом магазине на Манхэттене. Пара бутылок 'Four Roses' 8-летней выдержки каждая обошлись мне в четыреста долларов.
Около полудня в антикварном магазине на Уорбертон-авеню тренькнул колокольчик, сигнализируя о повелении нового посетителя.
— Гройсэ глик! — уже традиционно воскликнул Лейбовиц и продолжил на русском. — Ефим, вы в Нью-Йорк по делу или просто развеяться?
— К сожалению, развеяться в последнее время не очень получается, хотя отпуск на Кубу я себе сумел выкроить прошлым летом. А сюда прилетел подписывать договор с издательством на выпуск моей книги. Заодно и к вам решил заглянуть по старой дружбе. Кстати, это вам, помнится, вы уважаете бурбон. Одну мы можем распить прямо сейчас, а вторую оставите для других уважаемых гостей.
— Ого, это же наверняка дорого!
— Не дороже денег, — усмехнулся я.
— Так давайте немедленно продегустируем!
Когда первая проба была снята, Лейбовиц поинтересовался:
— А вы что же, Ефим, теперь ещё и книги пишете?
То же самое накануне спрашивал и Вержбовский. Как-будто после того, как я сочинил несколько сценариев, в том, что теперь написал и книгу, есть что-то необычное. По мне, это почти одно и то же. Сценарии даже, как мне показалось, писать чуть сложнее, но это моё чисто субъективное мнение.
— Да вот, решился на эксперимент, с издателем всё утрясли, теперь осталось только ждать. Слава Достоевского или Толстого мне не грозит, — заверил я собеседника, уже собиравшегося что-то сказать.
Распивая кукурузный виски, мы поговорили на разные темы, вспомнив и битву при атолле Мидуэй, и военные действия в Европе, и волнения в Индии. Обсудили и экономический рост Штатов, резонно предположив, что здесь присутствует прямая взаимосвязь со Второй мировой.
— Послушайте старого еврея, Ефим, который плохого не посоветует, — в какой-то момент доверительным тоном произнёс Абрам Моисеевич. — Вам нужно обзавестись семьёй. Уверен, при ваших данных да с вашим благосостоянием это не проблема. Проблема — выбрать ту, которая станет для вас надёжным спутником до конца ваших дней, и будет ценить вас не за ваши деньги, и даже не за брутальный вид.
'А за что?' — захотелось мне простодушно спросить, но я Лейбовиц меня опередил.
— Она вас будет ценить за вашу верность и преданность семейным ценностям, и сама станет вашим последователем в отношениях. Поверьте мне, это очень много значит, когда муж и жена доверяют друг другу.
— Не спорю, это важно, — кивнул я, думая, к чему это старик клонит.
— У вас есть кто-то на примете? — живо поинтересовался антиквар.
— Хм... В данный момент, пожалуй, нет.
На самом деле на примете у меня, конечно же, была Варя, так ведь не станешь же Лейбовицу рассказывать, что после Победы у нас намечена свадьба. Старику я доверял, но не до такой степени. А как уж я перетащу Варю в Штаты — это другой вопрос.
— Ефим, — совсем уж доверительно склонился ко мне Абрам Моисеевич. — Послушайте, что я вам скажу, Ефим... В прошлом году из Франции в Нью-Йорк перебрались моя двоюродная сестра с двумя дочерьми. Старшей уже 24 года, высокая, красивая девушка, я уверен, что она вам подойдёт. Давайте я вас сегодня вечером познакомлю, присмотритесь друг к другу, может, и впрямь что-то получится.
Ах вот ты куда гнул, старый пенёк! Родственницу свою решил мне сплавить. Может, она и красивая, да только есть мне о ком мечтать, так что даже и не надейся!
— Абрам Моисеевич, — вздохнул я с деланной грустью, — спасибо, конечно, что заботитесь обо мне, да только зарок я себе дал, что буду хранить верность той, которую оставил в Союзе, и фото которой всегда ношу с собой.
Я вынул бумажник, открыл его и показал Лейбовицу фотокарточку Вари. Тот явно скис, но всё же старался сохранить лицо.
— Да-да, я помню, вы уже показывали мне это фото. Да только что толку мечтать, когда жизнь проходит мимо.
— Ну почему, кто знает, быть может, мы когда-нибудь с ней встретимся.
— Вы неисправимы, Ефим, — покачал головой старик. — Ладно, найдём Басе жениха из своих. А за бурбон спасибо, я эту вторую бутылочку буду беречь в память о человеке, который достиг таких высот не без помощи старого Абрама.
Я едва не хмыкнул. Вот же жук, всё-таки подколол. А вслух выразил благодарность за то, что он и впрямь поначалу немало сделал для вчерашнего иммигранта.
Прокинув лавку антиквара, я пешочком направился в Централ-парк. Встреча с агентом, о котором я лишь знал, что его зовут Алексей, состоялась на одной из лавочек Централ-парка, где я уселся с раскрытой газетой в руках. Минут через пять рядом подсел гражданин в костюме, шляпе и тёмных очках. Не поворачиваясь ко мне и даже, как мне показалось краешком глаза, не размыкая губ, он произнёс:
— Здравствуйте, Ефим Николаевич! Письмо при вас?
— Да, — так же шифруясь, ответил я.
— Положите его в середину газеты, а когда будете уходить, газету оставьте на скамейке возле меня.
— Хорошо.
— Можете не торопиться, у меня для вас важная информация.
Я весь обратился в слух.
— Наверху думают, что ваш статус холостяка в глазах американцев выглядит не лучшим образом. Вы же не планируете пока жениться?
— В ближайшее время нет, меня в Союзе ждёт невеста, мы договорились сыграть свадьбу после Победы. А к чему этот вопрос?
— К тому, что он касается как раз вашей невесты, Варвары Мокроусовой. Её направляют в Соединённые Штаты, так что письмо от вас она получит уже здесь.
— Вы не шутите? — от радостного удивления я даже слегка повернулся в его сторону.
— Ефим Николаевич, мы такими вещами не шутим, — холодно ответил собеседник. — И не крутите головой, вы привлекаете внимание. Варя будет жить в Лос-Анджелесе по документам Барбары Светлофф. Соответственно, никого особо не удивит, если она где-то заговорит по-русски. По легенде Барбара — дочь русских иммигрантов, осевших в Мичигане. Но в 12 лет лишилась родителей, которые якобы погибли в автокатастрофе. Её отправили в приют в Детройте — соответствующая запись задним числом сделана во всех соответствующих документах приюта. Там она достигла совершеннолетия и, покинув приют, отправилась покорять Голливуд. Но ни на одной студии ко двору не пришлась, а чтобы как-то прокормиться, работала официанткой то в одном заведении, то в другом. Уже через неделю она будет трудиться в кафе 'Весёлый лангуст', это на Гроув-стрит в Лос-Анджелесе. Там вы с ней как бы случайно и познакомитесь, если, конечно, захотите создать семью. Более точная информация для вас появится позднее. Так как, вы согласны действовать по такому сценарию?
Ещё бы я был не согласен! Орать в счастливом экстазе на весь Централ-парк, само собой, не стал, но со стороны, наверное, напоминал 100-ваттную лампочку, щедро дарящую свой свет окружающим. А ведь как в тему Лейбовиц завёл разговор о женитьбе, словно что-то чувствовал!
— Конечно, Алексей, можно было даже не спрашивать.
— Ну и отлично! А теперь давайте газету с письмом.
— Постойте, а как вы можете быть уверены, что Варе удастся устроиться в это кафе?
— Не сомневайтесь, там заправляет наш человек, скажем так, сочувствующий. Мы ему делаем кое-какие одолжения, теперь его очередь помочь нам. Кладите уже газету и уходите.
В отель я добирался словно в каком-то полусне, совершенно не замечая происходящих вокруг событий. Сердце моё готово было выскочить из груди и весело поскакать по нагревшемуся асфальту Манхэттена. Со стороны я, наверное, походил на большого мальчишку, которому родители наконец-то купили щенка. Да и плевать, пусть люди думают, что хотят, сегодня мой личный праздник!
Разрешение на поездку в Лос-Анджелес с целью знакомства с 'будущей супругой' я получил только через месяц, спустя пять дней после выхода в свет книги 'Экспансия'. Презентацию решили не устраивать, всё-таки я публикуюсь под псевдонимом, что должно лишь подогреть интерес к изданию. Так оно и вышло, впрочем, не без помощи проплаченного Стетсоном по моей просьбе анонса в нескольких центральных изданиях. Так что и пресса, и книголюбы уже были морально готовы схватиться за книгу и прочитать её от корки до корки.
Например, по факту выхода книги 'The Washington Post' разродилась целой колонкой, в которой автор называл мой опус не иначе, как роман-предостережение.
'Кто же этот таинственный Джим Моррисон? — вопрошал в заключение обозреватель. — Восходящая звезда писательского цеха или знаменитость, скрывающаяся под чужим именем. Главный редактор издательства 'Harper&Brothers' Грэг Стенли Малкович сослался на желание клиента сохранить инкогнито. Что ж, будем надеяться, рано или поздно мы узнаем правду. А за первые два дня продаж был раскуплен почти весь тираж книги, судя по всему, придётся печатать дополнительный. Во всяком случае, в книжном магазине 'Kramerbooks' напротив нашего редакции нашей газеты сотня экземпляров 'Экспансии' разлетелась всего за час'.
Читать такие отзывы было чертовски приятно, но я твёрдо решил не выходить из тени. Чем больше тумана — тем лучше. Я ведь даже машинистку, перепечатывавшую рукопись, строго-настрого предупредил держать язык за зубами. Может, стоит и за следующую книгу взяться? Наваять какой-нибудь 'Код да Винчи'? Жаль только, объём моей памяти был далек от объёма памяти компьютерного 'винта', и запомнить содержание когда-то прочитанного хита я дословно не мог. Ладно, это может и потерпеть, а сейчас у меня есть куда более приятные перспективы.
14-го июня 1943 года, заранее проинструктированный, что можно делать, а чего нельзя, нещадно потея не от жары, а от волнения, я вошёл в двери кафе 'Весёлый лангуст'. Вон какая-то официанток щебечет с клиентами — парочкой средних лет... Нет, это не она. Сев за столик, неверными пальцами ослабил узел галстука и взял картонку с меню, буквы которого расплывались перед моими глазами. Ну же, Ефим, успокойся, ты бывалый мужик, прошедший огонь, воду и медные трубы, а теряешься, словно институтка перед революционным матросом.
— Добрый день, мистер, что будете заказывать?
Я поднял глаза и, как говаривал дедушка Крылов, в зобу дыханье спёрло. Передо мной в кружевном переднике с белым же чепчиком на голове стояла Варя и мило так, приподняв вопросительно брови, улыбалась. Мне понадобилась пара секунд, чтобы привести себя в чувство и улыбнуться в ответ.
— Здравствуйте, девушка, мне бы большой стакан кофе с молоком на две ложки сахара и что-нибудь закусить. Пожалуй, от пары бутербродов с сыром и ветчиной я бы не отказался.
— Одну минуту.
А что, у неё уже неплохой английский. У моей Вари явные способности к языкам, так что она вполне может сойти за дочь иммигрантов, прожившую в Америке не меньше десяти лет. Интересно, сколько ей по липовому паспорту? 25, 30? Неважно, хоть сто лет, любить я её буду как никого в жизни!
Так, теперь главное не спалиться, выглядеть естественно. Вряд ли, конечно, люди Гувера пасут меня до такой степени, но всё равно лучше действовать по инструкции, не нагнетать ситуацию. Это мой первый визит, не предполагающий даже лёгкого флирта. А вот завтра уже можно будет поинтересоваться, как официантку зовут, ну а на третий день пригласить её после работы на свидание. В общем, в Лос-Анджелесе предстояло задержаться на неделю точно.
К счастью, у меня имеется повод — на студии Уорнеров будет сниматься очередной фильм по моему сценарию — хоррор 'Челюсти'. Да-да, за основу я взял сюжет знаменитого фильма Спилберга, но лишь за основу. Учитывая, что картин про акул-людоедов я пересмотрел немало, в своей картине я решил объединить самые интересные повороты, которые возможно реализовать в докомпьютерную эпоху кинематографа. А мысль снять этот фильм родилась у меня после прочтения заметки в одной из газет, где рассказывалось, как акула изжевала ногу несчастной отдыхающей на одном из пляжей Калифорнии. Один звонок Джеку Уорнеру — и вот я, заручившись его поддержкой, уже сажусь писать сценарий.
А теперь я здесь, в Лос-Анджелесе, играю роль убеждённого холостяка, которому разбивает сердце простая официантка, вчерашняя воспитанница приюта и несостоявшаяся актриса. А на самом деле — комсорг одесского порта и радистка партизанского отряда. И свою роль я играю с огромным удовольствием, как, надеюсь, и Варя, всё с той же обворожительной улыбкой ставящая передо мной стакан кофе и тарелочку с бутербродами. Я согласен ей сам подавать кофе в постель каждое утро, лишь бы она была рядом со мной.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
