откровение

   Откровение

  

   Крохотная приемная перед кабинетом доктора и так уже была полна людей, когда в нее вошла чета Турпин. От присутствия миссис Турпин, дамы весьма объемной, приемная, казалось, сделалась еще меньше. Миссис Турпин встала в самом центре, возле журнального столика, и превратилась в живой упрек комнате за ее неподходящие смехотворные размеры. Маленькие проницательные темные глаза миссис по очереди впивались в ожидающих приема людей, пока она взвешивала свои шансы посидеть. Одно кресло было незанято, да и на диване было бы место, если бы только кто-то подвинул белобрысого мальчика в грязном голубом костюмчике, непонимающего, что тетя хочет сесть. Ребенку было пять или шесть, миссис Турпин быстро смекнула, что никто его двигать не собирается. Мальчик слился с сидением, его вытянутые по бокам руки были бездеятельны, глаза — неподвижны; из носа текло, и никому до этого не было дела.

   Миссис Турпин положила тяжелую руку на плечо Клода, подтолкнув его на свободное место и во всеуслышание произнесла: "Клод, а ну-ка сядь в то кресло". Клод был крепким лысоватым мужчиной с багровым лицом, чуть ниже миссис Турпин. Он беспрекословно сел в кресло, словно привык исполнять любые ее приказания.

   Миссис Турин продолжала стоять. Кроме Клода в комнате находился еще один мужчина: худощавый жилистый старичок с изъеденными ржавчиной руками, покоящимися на коленях. Его глаза были закрыты, и он вполне мог сойти за спящего, за мертвого или за притворяющегося таковым, чтобы только не уступать места. Оглядев комнату, миссис Турпин встретила один сочувствующий взгляд. Он принадлежал хорошо одетой седовласой женщине и как бы говорил: "Если бы это был мой ребенок, я бы научила его, как себя вести, и он бы подвинулся — места там довольно".

   Вздохнув, Клод посмотрел вверх и сделал вид, что встает.

   — Сиди, — сказала миссис Турпин, — ты же знаешь, что тебе нельзя перетруждать ногу. У него рана на ноге, — объяснила она присутствующим.

   Клод поднял ногу на журнальный столик, закатал брючину и показал красноватый нарыв на пухлой мраморно-белой икре.

   — Господи! — воскликнула приятная дама — Откуда это у вас?

   — Его корова лягнула, — объяснила миссис Турпин.

   — О боже! — произнесла дама.

   Клод опустил брючину.

   — Может, мальчик подвинется, — произнесла дама, но ребенок не шевельнулся.

   — Все равно кого-то сейчас вызовут, — сказала миссис Турпин.

   Ей было непонятно, почему доктора — те самые, которые берут по пять долларов только за то, что просовывают голову в приоткрытую дверь и глядят на вас, — не могут раскошелиться на приличную приемную. Эта была не больше, чем гараж. На столике с разбросанными изорванными журналами стояла зеленая стеклянная пепельница, полная окурков и окровавленных кусочков ваты. Если бы здесь за порядок отвечала миссис Турпин, то окурки выбрасывали бы почаще. У стен возле входной двери стульев не было. От кабинета приемную отделяла стеклянная перегородка, и сквозь нее было видно, как в офисе ходит медсестра, а секретарша слушает радио. Пустующее пространство занимал искусственный папоротник в позолоченном горшке, его листья касались пола. Из радио негромко доносилась негритянская мелодия "госпел".

   Дверь отворилась и медсестра — блондинка с самой высоченной копной волос, какую только доводилось видеть миссис Турпин, — вызвала следующего человека. Сидевшая рядом с Клодом женщина схватилась за подлокотники, рывком поднялась; одернула платье и, громко стуча каблуками, зашагала к двери, в которой только что исчезла медсестра.

   Миссис Турпин опустилась в кресло, и оно плотно, как корсет, обхватило ее.

   — Мне бы похудеть немного, — сказала она и, закатив глаза, издала вздох, призванный разрядить обстановку.

   — О, вам не надо худеть, — сказала хорошо одетая дама.

   — Ой, надо, — отозвалась миссис Турпин, — вот Клоду можно есть, чего душа пожелает, и он никогда не будет весить больше восьмидесяти. А со мной все по-другому... Только я посмотрю на что-то вкусное, как уже прибавляю в весе.

   Ее живот и плечи затряслись от смеха.

   — А ты можешь есть что хочешь, да, Клод?

   Клод улыбнулся.

   — Главное — это легкий характер, — сказала хорошо одетая дама, — если он есть, уже не важно, сколько человек весит. Нет ничего важнее легкого характера!

   Рядом с дамой сидела полная девушка лет восемнадцати-девятнадцати, которая с хмурым видом читала книгу в синей обложке. Миссис Турпин заметила, что книга называется "Человеческое развитие". Девушка оторвала хмурый взгляд от книги и перевела его на миссис Турпин. Могло показаться, что ей не нравится внешность миссис. Еще могло показаться, что девушку раздражает любой, мешающий чтению.

  Лицо бедняжки было голубым от угрей, и миссис Турпин подумала, как печально иметь такое лицо в ее-то возрасте. Миссис дружелюбно улыбнулась девушке, но та в ответ еще больше нахмурилась. Миссис Турпин была женщиной полной, но с кожей у нее проблем не было: хоть ей было уже сорок семь, на лице ее не было ни морщинки. За исключением тех, что возле глаз — от частого смеха.

   Рядом с некрасивой девочкой в той же позе сидел пятилетний мальчик, а рядом с ним — сухая старушка в платье из дешевой набивной ткани. В котельной Клода и миссис Турпин стояло три мешка куриного корма, сшитых точно из такой же ткани. Миссис Турпин с первого взгляда поняла, что этот ребенок старушки. Это было видно по их одинаково безучастной позе. Так сидят те, кого называют "белым отребьем" — если таких людей не окликнуть и не сказать, что пора вставать, они так и просидят до Судного дня.

   Напротив бабушки, рядом с хорошо одетой дамой, сидела неприятная женщина с вытянутым лицом, определенно мама мальчика. На ней был желтый спортивный свитер и брюки бордового цвета, — и то, и другое в пыли, — по краям губ были заметны крошки жевательного табака. Ее немытые желтые волосы были стянуты в пучок красной канцелярской резинкой.

   "Даже негры в свои худшие дни так не опускаются", — подумала миссис Турпин.

   Из радио доносились слова песни:

   — Я глянул вверх, Бог глянул вниз, — и миссис Турпин, знавшая эту песню, мысленно продолжила строчку: "я скоро получу свой приз".

   Хоть исподволь, но миссис Турпин всегда обращала внимание на обувь людей. Хорошо одетая дама была обута в красно-серые замшевые туфли, подходящие к платью. На миссис Турпин были ее хорошенькие черные лакированные туфли-лодочки. На ногах некрасивой девочки были скаутские ботинки, надетые на толстый носок. Старушка нарядилась в теннисные туфли, а босячка-мамаша в то, что напоминало домашние тапочки, из черной соломы с золоченной нитью, — как раз то, что он нее и следовало ожидать.

   Иногда, когда не удавалось заснуть, миссис Турпин занимала себя поиском ответа на вопрос, кем бы она стала, если бы ей предоставили право выбора: быть кем угодно, кроме себя самой. Если бы еще до сотворения тела Иисус предложил ее душе: "Для тебя возможно только два пути — быть либо негритянкой, либо белой из низшей касты — "белого отребья". Что скажешь?", она бы сказала: "Иисус, пожалуйста, давай я подожду, пока не появится что-то третье". А Иисус бы ответил: "Нет, тебе надо отправляться прямо сейчас. Выбор прежний, так что решай"... Она бы ерзала, корчилась, просила, умоляла, — все без толку... Пока, в конце концов, не сказала бы: "Ладно, чем быть отребьем, буду лучше негритянкой". И Иисус сделал бы ее аккуратной, симпатичной, пользующейся уважением других негритянкой — точно такой, как она сейчас, только черного цвета.

   Рядом с мамой мальчика сидела молодая рыжеволосая женщина. Она была поглощена чтением журнала и пережевыванием твердой, как подошва, жвачки. Ее обуви миссис Турпин разглядеть не могла. Она не была отребьем, но не была и благородных кровей.

   Иногда по ночам миссис Турпин занимала себя еще и тем, что распределяла людей по классам. В самый низ таблицы попадали в основном цветные, правда, не те, среди которых оказалась бы она, родись она негритянкой. И все-таки в большинстве своем там были цветные. Рядом с ними — не выше, а чуть в стороне, оказалось бы "белое отребье"; над ними бы расположились владельцы домов, а над теми — владельцы земли и домов, к которым принадлежали они с Клодом. Над ними находились богатые владельцы больших земель и больших домов. Но тут начинались проблемы с делением, так как некоторые люди с большими деньгами не отличались благородством происхождения и должны были быть помещены ниже ее и Клода. Были также и те, в чьих жилах текла благородная кровь, но разорившиеся и вынужденные снимать угол у чужих людей; кроме этого были цветные, владевшие домами и землями. Как тот чернокожий дантист, что жил в городе и имел два красных "линкольна", бассейн и ферму с плесенным скотом.

   Обычно к тому времени, когда миссис Турпин засыпала, все классы людей в ее голове перепутывались, и вот уже ей снилось, как их всех везут в газовую камеру в переполненном товарном вагоне.

   — Какие чудесные часы, — сказала она и кивком указала на большие стенные часы, на медном циферблат которых расходились выгравированные лучи солнца.

   — Да, очень красивые, — согласилась хорошо одетая дама, — и идут точно, — добавила она, сверяясь со своими часами.

   Сидящая рядом с ней некрасивая девочка, посмотрела вверх, ухмыльнулась, потом уставилась на миссис Турпин, и ухмыльнулась опять. После чего ее глаза опять обратились к книге. Очевидно, она была дочкой хорошо одетой дамы, и хоть они совершенно не походили друг на друга характером, их родство выдавали схожая форма лица и голубые глаза. Только у дамы они приятно светились, а на угрюмом лице дочери они то вспыхивали, то гасли опять.

   А что, если б Иисус сказал: "Хорошо, выбирай. Ты можешь быть негритянкой, отребьем или некрасивой?"

   Миссис Турпин почувствовала прилив жалости к девочке, хотя надо сказать, что одно дело — быть некрасивой, а другое — некрасиво себя вести.

   Женщина с табачными крошками возле губ повернулась в кресле и взглянула на часы. Потом она обернулась и, казалось, поглядела в сторону миссис Турпин. Один глаз у нее косил.

   — Хотите знать, где себе достать что-то навроде тутошних часов? — спросила она громко.

   — Нет, у меня уже есть хорошие часы, — ответила миссис Турпин. "

   Если такая влезет в разговор, так теперь от нее не отвяжешься.

   — Такие можно себе достать по зеленым талонам, — сказала женщина. — Верно и доктор их достал по талонам. Если скопите много, то можете себе взять че хочите. Я себе так ювелирку брала.

   "Лучше бы ты себе стиральную доску взяла и мыло", — подумала миссис Турпин.

   — Я по своим покрывала беру, — сказала хорошо одетая дама.

   Ее дочь захлопнула книгу. Теперь она смотрела прямо перед собой — сквозь миссис Турпин и дальше, сквозь желтые шторы и стеклянную перегородку, служащую стеной комнаты. Глаза девочки внезапно осветились каким-то странным неестественным светом — таким горят в ночи дорожные знаки-отражатели. Миссис Турпин обернулась. Может что-то происходит позади нее? Но нет, ничего не происходило. По занавеске проплывали лишь размытые тени проходящих мимо людей. Уж, конечно, девушка вытаращилась на миссис Турпин не из-за ее внешности.

   — Мисс Финли, — объявила медсестра, резко отворив дверь. Жующая жвачку женщина встала, прошла мимо миссис Турпин и Клода, и вошла в кабинет. На ней были красные туфли на высоком каблуке.

   Некрасивая девушка, не отрываясь смотрела на миссис Турпин. Вероятно, у девушки были веские причины невзлюбить ее.

   — Чудесная погода, — сказала мать девочки.

   — Погода чудесная для сбора хлопка. Если получится заставить негров его собирать, — отозвалась миссис Турпин. — Но они больше не хотят его собирать. Ладно, понятно, что белых не заставишь это делать, но теперь и негров не заставишь, потому что им надо быть наравне с белыми.

   — Они уже не уймутся, — сказала мамаша мальчика, чуть наклонившись при этом вперед.

   — А у вас есть хлопкоуборочная машина? — спросила приятная дама.

   — Нет, — сказала миссис Турпин, — она оставляет половину хлопка на поле, а у нас и так его немного. Если вы хотите сегодня фермерствовать, то вам надо иметь всего по чуть-чуть. У нас пара акров под хлопок, несколько свиней, цыплята и ровно столько белых работников, чтоб у Клода одного хватило сил заставить их работать.

   — Ни за какие коврижки не завела бы себе свиней, — сказала мамаша, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Свиньи, фу! Вонючки паршивые. Хрюкают, роются повсюду.

   Миссис Турпин выслушала это заявление равнодушно.

   — Наши свиньи не паршивые и не воняют. — сказала она. — Они будут почище некоторых дети. Они вообще по грязи не ходят. У нас для них есть свинарник, и пол там бетонный, — объяснила она приятной даме. — А Клод каждый вечер устраивает нашим свиньям душ и моет там пол.

   "Они у нас почище твоего мальчика будут, — подумала она. — Бедный неряха как сидел, так и сидит, только большой палец в рот запихал".

   Мамаша мальчика отвернулась от миссис Турпин и сказала стене:

   — Я никаким свиньям душев не устраивала бы.

   "Это уж точно, — подумала про себя миссис Турпин. — У тебя и свиней нет, чтоб им душ устраивать".

   — Хрюкают, копаются, визжат, как резаные, — пробормотала мамаша.

   — У нас всего по чуть-чуть, — обратилась миссис Турпин к приятной даме. — Как раз, чтобы справляться своими силами. В этом году мы нашли достаточно негров, чтобы собрать хлопок. Но Клоду приходится ходить за ними, по вечерам забирать их с поля. Они сами не могут пройти и полмили. Не могут! Вот так вот!

   Женщина расхохоталась и продолжила:

   — Конечно, я устала их умасливать. Но их надо любить, если хочешь, чтобы они у тебя работали. Когда они утром приходят, я уже тут как тут: "Как вы живы-здоровы?" Когда Клод отвозит их на работу, я стою и машу им рукой, — когда такое было? — а они машут мне.

   При этом миссис Турпин часто замахала рукой, чтобы показать, как она прощается с рабочими.

   — Как-будто вы с ними одного поля ягоды, — проговорила приятная женщина, показывая, насколько она понимает миссис Турпин.

   — Да, милочка, — подтвердила миссис Турпин. — А когда они возвращаются с поля, я выбегаю с ведром холодной воды. Так будет и дальше, может быть и вас это ждет.

   — Я знаю одно, — вступила мамаша мальчика. — Есть две штуки, которые я делать не буду ни за что. Я не буду любить негров, и не буду устраивать душев свиньям.

   Она фыркнула с отвращением.

   Взгляд, которым обменялись приятная дама и миссис Турпин, означал, что они обе понимают: чтобы о чем-то говорить, нужно для начала кое-чем обзавестись.

   Встречаясь взглядом с приятном дамой, миссис Турпин также замечала, что неспокойные глаза некрасивой девушки продолжают сверлить ее. Всякий раз после этого миссис Турпин было трудно собраться с мыслями, чтобы вернуться к разговору.

   — Когда что-то имеешь, — сказала она, — за этим нужен глаз да глаз.

   "А когда у тебя нет ни кола ни двора, — добавила она про себя, — можно приезжать в город каждое утро, садиться на главной площади, строгать ножичком палочку и поплевывать".

   На занавеске позади миссис Турпин появилась огромная скачущая тень, которая слабо отразилась на противоположной стене. Затем снаружи здания звякнул веросипед.Отворилась дверь, и в комнату вплыл мальчик-посыльный из аптеки с подносом. На подносе стояли два больших красно-белых стакана с крышками.Это был высокий чернокожий мальчик с очень темной кожей в светлых выгоревших брюках и зеленой нейлоновой рубашке. Он медленно, словно под музыку, жевал жвачку. Поставив поднос перед входом в кабинет, рядом с папоротником, он заглянул в дверь, чтобы найти секретаршу. Ее на месте не было.

   Тогда он положил руки на край стойки и принялся ждать, покачивая вправо и влево поджарым оттопыренным задом. Затем он поднял руку и почесал затылок.

   — Мальчик, там есть кнопка, — сказала миссис Турпин, — нажмешь ее, и она придет. Она, наверное, где-то там.

   — Да ну?! — удивился мальчик, словно первый раз в жизни видел такую кнопку, затем наклонился вправо и нажал на нее.

   — Она иногда уходит куда-нибудь, — пояснил он, повернувшись к людям и опершись руками на стойку. Появилась медсестра, и он повернулся к ней лицом. Она дала ему доллар, он порылся в кармане, вынул деньги и отсчитал сдачу. Получив пятнадцать центов чаевых, мальчик вышел с пустым подносом. Тяжелая дверь отворилась и через мгновение снова захлопнулась. Несколько секунд все молчали.

   — Всех этих негров обратно надо отправить в Африку, — сказала мамаша мальчика, — откудова они приехали в самом начале.

   — Нет, я не могу обойтись без моих цветных друзей, — сказала приятная дама.

   — Есть многое, что будет похуже негров, — согласилась миссис Турпин. — Они тоже очень разные, как и мы сами.

   — Да. Кроме того, чтобы земля вращалась, нужно всем вместе потрудиться, — сказала дама своим музыкальным голосом.

   Как только она это сказала, девушка с угрями лязгнула зубами. Затем она оттопырила нижнюю губу, обнажив ее бледно-розовую изнанку. Через секунду губа вернулась в нормальное положение. Таких уродливых физиономий миссис Турпин в жизни не видела, и несколько мгновений она была уверена, что эта физиономия предназначалась именно ей. Девочка смотрела на миссис Турпин так, будто знала и не любила ее всю жизнь — не любила ни саму миссис, ни ее образ жизни.

   "Девочка, за что? Я же тебя даже не знаю," — подумала миссис Турпин про себя.

   Она сделала над собой усилие и вернулась к беседе.

   — Отправлять их обратно в Африку непрактично, — сказала она. — Они не захотят ехать. Им и тут хорошо.

   — Ежели б я руководила всем этим делом, то мне было бы глубоко до лампочки, че они там хочут или не хочут, — сказала мамаша.

   — Нет такого способа, чтобы заставить всех негров уехать обратно, — сказала миссис Турпин. — Они будут прятаться, больными претворяться, причитать, выть... Нет такого способа, чтобы их вернуть обратно.

   — Сюда же они приехали, — возразила мамаша, — как приехали, так и уедут.

   — Тогда их поменьше было, — объяснила миссис Турпин.

   Женщина посмотрела на нее, как на идиотку, но миссис Турпин и не думала обижаться. Особенно если учитывать, кому этот взгляд принадлежал.

   — Не-ет, — добавила миссис Турпин, — они останутся здесь. Здесь они могут поехать в Нью-Йорк, сочетаться браком с белыми и улучшить свой цвет. Вот о чем они все мечтают — все абсолютно! — улучшить свой цвет.

   — Знаешь, что из этого выходит? — спросил Клод.

   — Нет, Клод, а что?

   Клод моргнул.

   — Белолицые негры, — произнес он без тени улыбки.

   Все присутствующие засмеялись. Все, кроме мамаши с ее семейством и некрасивой девушки. Дурнушка сжала лежащую на коленях книгу так, что пальцы побелели.

   Мамаша переводила взгляд с лица на лицо с таким видом, будто перед ней сидели конченые идиоты. Старушка в платье из куриного мешка продолжала равнодушно рассматривать туфли на высокой платформе. Туфли принадлежали мужчине напротив, тому самому, что прикидывался спящим, когда вошла миссис Турпин. Тот смеялся от всего сердца, по-прежнему держа руки на коленях. Ребенок завалился набок и лежал почти ничком на коленях у старушки.

   Только люди затихли, как эстафету приняло радио и хор носовыми голосами завел:

  

   ...Ты идешь тарам-тарам

   А я иду своей,

   Но мы идем, парам-парам

   Все время вместе.

   И мы всегда, тарам-тарам

   Поможем дружно вам,

   Улыбаясь в снег и град,

   И на всяком месте...

  

   Миссис Турпин не уловила всех слов, но разобрала достаточно, чтобы понять дух песни. Песня придавала четкость и ее собственным мыслям. Помогать нуждающимся — вот ее жизненная философия. Она никогда не жалела себя, если кому-то нужна была ее помощь, неважно черный это был или белый, босяк или из приличных. И из всего, за что она была благодарна, более всего она благодарила именно за это. Если бы Иисус сказал ей: "Ты можешь быть богатой и иметь столько денег, сколько захочешь. Тли ты можешь быть стройной и гибкой, но ты не можешь быть при этом приличной женщиной", она бы ответила: "Тогда не делай меня богатой и прочее... Сделай меня приличной женщиной, а все остальное — толстая — нетолстая, уродина — не уродина, богатая — не богатая, — это уже неважно". Сердце ее затрепетало. Ведь Иисус не сделал ее ни негритянкой, ни отребьем, ни уродиной! Он сделал ее — ею и дал ей всего понемногу. "Спасибо, Иисус! — сказала она про себя. — Тысячу раз спасибо!" Всякий раз, когда она начинала считать свои благословения, ей становилось необыкновенно легко на душе, и казалось, будто в ней не восемьдесят с гаком килограммов, а пятьдесят с небольшим хвостиком.

   — Что с вашим малышом? — обратилась к мамаше приятная дама.

   — У него язва, — гордо ответила женщина. — Как он родился, так я не имела ни минуты покоя. Что старый, что малый...

   Она кивнула в сторону старушки, перебирающей бесцветные волосы мальчика своими пергаментными пальцами.

   — Ничего есть не хочут, только кока-колу и сладости.

   "А ты ничего другого им и не предлагала, — сказала миссис Турпин про себя. — Лень даже огонь развести". Таких людей она видела насквозь. Дело было не в том, что у них ничего не было. Дело в том, что даже если им дать все необходимое, через пару недель оно будет поломанным, грязным и полетит в топку. Миссис Турпин знала это все по личному опыту. Помогать таким нужно, но как?

   Вдруг некрасивая девочка опять вывернула губы. Ее глаза впились в миссис Турпин, как два сверла. В этот раз — ошибки быть не могло! — они горели предупреждающе.

   "Девочка, — мысленно взмолилась миссис Турпин, — я же тебе ничего не сделала!" Наверное, девочка ее с кем-то перепутала. Нет, нельзя же позволять так себя запугивать.

   — Ты наверное в колледже учишься. — сказала миссис Турпин смело, глядя прямо в глаза девочке. — Я вижу, ты книжку читаешь.

   Девочка намеренно промолчала, продолжая сверлить миссис взглядом. Ее мама покраснела от такой грубости.

   — Леди задала тебе вопрос, Мэри Грейс, — проговорила она тихо.

   — Я не глухая, — ответила Мэри Грейс.

   Бедная мама покраснела еще сильней.

   — Мэри Грейс учится в колледже Уэлесли, — объяснила она, теребя пуговицу на платье. — В Массачусетсе, — добавила она с гримасой. — Летом она продолжает заниматься. Все время читает, хлебом ее не корми только дай почитать. Она очень хорошо учится в Улесли. Им там преподают английский и математику, историю и психологию, еще социальные науки, — тараторила мама. — Я думаю, что уже хватит занятий. Думаю, ей надо отвлечься и просто отдохнуть.

   Девочка выглядела так, как будто ее единственным желанием было вышвырнуть всю эту компанию в окно.

   — На Севере учится, — пробормотала миссис Турпин и подумала: "Манерам ее, правда, там не научили"

   — Пусть бы он уже болел, — проговорила мамаша, чтобы вернуть внимание к собственной персоне. — Когда он не болеет, он такой гадкий. Есть такие дети, они просто сами по себе портятся. Есть которые — когда начинают болеть, а этот — наоборот. Заболел и стал хорошим. С ним сейчас никаких проблем сейчас. Это я сама к доктору пришла, а не он.

   "Если бы я кого-то и отправила бы в Африку, так это тебя", — подумала миссис Турпин.

   — Да, — сказала она вслух, глядя при этом в потолок, — есть еще много чего, что похуже негров будет. "И погрязнее свиней", — добавила она мысленно.

   — Я думаю, что люди с тяжелым характером достойны жалости, — сказала приятная женщина голосом более тонким, чем обычно.

   — У меня, слава Богу, легкий, — сказала миссис Турпин. — Нет такого дня, чтобы я не нашла, над чем посмеяться.

   — По крайней мере, со дня нашей свадьбы, — вставил Клод, комично вытянув при этом лицо.

   Засмеялись все, кроме девочки и семейства мамаши.

   Живот миссис Турпин колыхался.

   — Он такой перестраховщик, — пояснила она, — что я смеюсь над ним и ничего с собой поделать не могу.

   Девочка издала сквозь зубы мерзкий звук. Ее мама сжала губы.

   — Я думаю, что нет ничего хуже, — произнесла она, — чем неблагодарный человек. Иметь все и не ценить это! Я знаю одну такую девочку, — продолжала она. — Ее родители ради нее последнее отдадут, братик очень ее любит. Она получает хорошее образование, носит лучшую одежду, но никогда никому и доброго слова не скажет. Она никогда никому не улыбнется, она только критикует и жалуется день-деньской.

   — А отшлепать ее еще можно? — спросил Клод.

   Лицо девочки стало почти пунцовым.

   — Нет, — ответила дама, — боюсь, ничего с ней уже не поделать, разве что оставить наедине со своими капризами. Однажды она проснется утром и поймет, что ничего уже не изменишь.

   — Улыбка еще никому не навредила, — сказала миссис Турпин. — Наоборот, от нее чувствуешь себя прекрасно.

   — Конечно, — сказала дама грустно. — Только есть люди, которым и сказать-то ничего нельзя. Они все воспринимают в штыки.

   — Если уж есть что-то, чего мне не занимать, — сказала с чувством миссис Турпин, — так это чувство благодарности. Когда я думаю о том, что могла бы родиться кем угодно, но родилась такой, какая я есть... Или когда думаю о том, что имею — всего по чуть-чуть — тут вам и мой характер и прочее, — мне хочется кричать от радости и благодарить Бога за то, что все так, как оно есть! Ведь все могло бы быть по-другому.

   В конце концов, Клод мог достаться кому-то другому... При этой мысли миссис Турпин почувствовала, как ее сердце преисполнилось благодарением и радостью.

   — О, Иисус, спасибо тебе, спасибо, Иисус! — воскликнула она.

   Книга угодила ей чуть выше левого глаза. Она ударила ее почти в тот самый момент, когда миссис Турпин заметила, что девушка замахивается в нее. Прежде чем она смогла произнести хоть что-то, на нее, поверх стола, с воем уже летело лицо в прыщах. Пальцы девочки, как скобы, впились в мягкую шею. Она слышала крик дамы и Клодово: "У-ва!" Был момент, когда миссис Турпин была уверена, что ее застигло землетрясение.

   Вдруг ее поле зрения сузилось, и ей стало казаться, что все происходит в маленькой комнате где-то вдалеке, словно она смотрит на все через обратный конец телескопа. Лицо Клода сморщилось и пропало из поля зрения. Медсестра вбежала, потом выбежала и опять вбежала. Затем из внутренней двери появилась долговязая фигура доктора. Журналы разлетелись, столик перевернулся. С глухим стуком девушка упала на пол. Тут зрение опять изменило миссис Турпин — теперь она видела все в увеличенном виде. Мамаша мальчика, не отрываясь, смотрела на пол. Девушка, удерживаемая с одной стороны медсестрой, а с другой — мамой, извивалась и пыталась вырваться. Доктор встал на колено рядом с ней и попытался пригнуть ее руку к полу. Через секунду ему удалось воткнуть в ее руку длинную иглу.

   Миссис Турпин почувствовала полнейшую пустоту. Только ее сердце прыгало из стороны в сторону, словно билось в большом барабане, обтянутым человеческой кожей.

   — Кто том не занят, вызовите скорую, — сказал доктор тем развязным голосом, которым говорят неопытные доктора в неприятных ситуациях.

   Миссис Турпин не могла и пальцем пошевелить. Секретарша все еще не вернулась, поэтому сидевший рядом с миссис Турпин старик, молча прошел в кабинет и позвонил в "скорую".

   — Клод, — позвала миссис Турпин.

   Мужа в кресле не было. Она знала, что должна вскочить и найти его, но чувствовала себя, как во сне, когда пытаешься успеть на поезд — все движется в замедленном темпе, и чем скорее ты пытаешься бежать, тем медленнее выходит.

   — Я тут, — раздался придушенный, совсем не похожий на Клода голос.

   Бледный, как бумага, он лежал в углу, согнувшись пополам и держась за ногу. Миссис Турпин хотела подняться и подойти к нему, но не могла двинуться с места. Вместо этого ее взгляд медленно переместился на пол — на взбешенное лицо, видневшееся из-за плеча доктора.

   Глаза девочки перестали бегать и уперлись в нее. Теперь они казались намного светлее, чем раньше, как будто в них, где-то в самой глубине, открылась прежде плотно закрытая дверь, впустив свет и воздух.

   В голове у миссис Турпин прояснилось, и она вновь обрела власть над своим телом. Она стала наклоняться вперед до тех пор, пока не смогла заглянуть в искрящиеся яростью глаза. У миссис Турпин не было ни малейшего сомнения, что девочка знала ее, знала в каком-то глубоко личном смысле, вне места и времени. Словно ожидая откровения, миссис Турпин задержала дыхание и хрипло произнесла:

   — Что ты хочешь сказать мне?

   Девочка подняла голову и встретилась взглядом с миссис Турпин.

   — Возвращайся в ад, откуда пришла, старая свинья, — прошептала она.

   Ее голос был низким, но ясным. Глаза на мгновение вспыхнули, как будто ей доставило удовольствие то, что слова попали в цель.

   Миссис Турпин погрузилась в свое кресло.

   Через мгновение глаза девушки закрылись, и она устало уронила голову набок.

   Доктор поднялся и отдал медсестре пустой шприц. Нагнувшись, он на мгновение положил обе руки на дрожащие плечи матери девушки. Та сидела на полу с плотно сжатыми губами, держа на коленях руку Мэри Грейс. Пальцы девочки по-детски обхватили палец матери.

   — Поезжайте в больницу, — сказал доктор. — Я позвоню и распоряжусь. А теперь дайте взглянуть на эту шею, — обратился он веселым голосом к миссис Турпин.

   Сказав это, он принялся ощупывать ее шею большим и указательным пальцами. На шее были выдавлены две маленькие полукруглые линии, похожие на розовые рыбные косточки. Покраснение над глазом начало подозрительно вздуваться. Пальцы доктора прошлись и по нему.

   — Оставьте меня, — сказала грубым голосом миссис Турпин и стряхнула руку доктора. — Лучше осмотрите Клода. Девчонка лягнула его.

   — Я осмотрю его через минуту, — сказал доктор и пощупал пульс.

   Доктор был худым седоволосым мужчиной. Похоже, он любил пошутить.

   — Идите домой и устройте себе отдых до конца дня, — сказал он и похлопал ее по плечу.

   — Хватит меня трогать, — прорычала она себе под нос.

   — И приложите к глазу компресс, — добавил он.

   Затем он отошел, присел рядом с Клодом и стал осматривать его ногу. Через мгновение он поднял Клода, и тот, прихрамывая, последовал за ним в кабинет.

   Пока не приехала "скорая", единственными звуками в комнате оставались дрожащие всхлипывания матери девушки. Она так и не встала с пола. Мамаша мальчика не отрывала взгляда от девочки. Миссис Турпин смотрела прямо перед собой — в никуда. Вскоре за занавеской показалась длинная темная тень "скорой". Вошли санитары, носилки поставили рядом с девушкой, ловко переложили ее на них и вынесли. Медсестра помогла матери собрать вещи. Тень "скорой" медленно уплыла, и медсестра вернулась в кабинет.

   — У этой девочки шарики за ролики зашли, да? — спросила мамаша медсестру, но та прошла, оставив вопрос без ответа.

   — Она точно будет сумасшедшей, — объявила мамаша всем оставшимся.

   — Бедняжка, — пробормотала старуха. Голова мальчика по-прежнему лежала у нее на коленях. Мальчик безучастно глядел поверх ее колен. За время хаоса, вызванного инцидентом, он сделал лишь одно движения — подобрал под себя ногу.

   — Слава Богу, — с чувством сказала мамаша, — что я не сумасшедшая.

   Клод, хромая, вышел из двери, и семейство Турпин отправилось домой.

   Когда их грузовичок свернул на их собственную грунтовку и забрался на верхушку холма, миссис Турпин схватилась за край окна и недоверчиво выглянула из-за него. Дорога плавно шла под уклон вдоль поля с кустами лаванды. В том месте, где начинался подъем, стоял их старый желтый каркасный дом с разбитыми вокруг него цветочными клумбами, напоминающими яркий фартук. Дом стоял на своем привычном месте между гигантскими орехами. Миссис Турпин, похоже, ни капли не удивилась бы, если бы на его месте — между двумя почерневшими трубами — зияла выжженная воронка.

   Ни один из супругов не хотел есть. Переодевшись в домашнюю одежду и опустив шторы в спальне, они прилегли — Клод устроил больную ногу на подушке, миссис Турпин приложила влажное полотенце к больному глазу. В то мгновение, как ее тело коснулось кровати, перед глазами миссис Турпин возникла отвратительная свинья с бородавчатым рылом и растущими из-за ушей рогами. Свинья шумно дохнула на нее. Она издала тихий стон.

   — Это не я, — сказала она со слезами. — Я не свинья. И не из ада.

   Но возражать было бессмысленно. Глаза девчонки и ее слова, даже тон голоса — низкий, но ясный, — были, вне всякого сомнения, направлены только на нее. Уничижительные слова предназначались именно ей, хотя в комнате сидела еще мамаша, которая заслуживала их гораздо больше. Этот факт, с сокрушительной силой обрушился на миссис Турпин только сейчас. Там сидела женщина, забывшая о собственном ребенке, но на нее не обратили внимания! Вместо этого слова достались Раби Турпин — всеми уважаемой трудолюбивой женщине, прихожанке церкви. Слезы высохли. Теперь ее глаза стали разгораться от гнева.

   Она поднялась на локте и примочка упала ей на руку. Клод лежал на спине и храпел. Миссис Турпин так хотелось рассказать ему о словах девушки. В то же самое время ей не хотелось, чтобы он хоть на секунду увидел ее свиньей из преисподней.

   — Эй, Клод, — прошептала она и толкнула его в плечо.

   Клод приоткрыл один глаз. Она взглянула враждебно в этот бледно-голубой глаз. Муж ни о чем не думал. Он просто жил.

   — А...что такое? — спросил он и закрыл глаз.

   — Ничего, — сказала она. — Нога болит?

   — Адски, — сказал Клод.

   — Скоро пройдет, — сказала она и легла опять.

   Через мгновение Клод уже храпел. Так они пролежали в кровати до вечера. Клод спал, миссис Турпин хмурилась в потолок. Временами она поднимала кулак и била себя в грудь, будто защищалась от невидимых гостей, которые — как утешители Иова — вроде говорили правильные вещи, но по сути были неправы.

   Около половины шестого Клод проснулся.

   — Надо идти за этими неграми, — вздохнул он, не двигаясь с места.

   Миссис Турпин смотрела над собой, как будто на потолке были начертаны непонятные буквы. Припухлость над глазом стала зеленовато-голубой.

   — Слушай, — сказала она.

   — Что?

   — Поцелуй меня.

   Клод наклонился и звучно поцеловал ее в губы. Он ущипнул ее за бок, их руки встретились. Выражение крайней сосредоточенности на ее лице не изменилось. Клод встал и, прихрамывая, вышел, по дороге ворча и вздыхая. Миссис Турпин осталась изучать потолок.

   Она не вставала до тех пор, пока не услышала, что грузовичок возвращается с неграми. Тогда она поднялась, всунула ноги в свои коричневые туфли-оксфорды, которые никогда не зашнуровывала, вышла на заднее крыльцо и взяла красное пластиковое ведро. Бросив в него кубики льда, она до половины заполнила ведро водой и вышла на задний двор.

   Клод привозил рабочих с поля под вечер, и пока один из мальчиков помогал ему убирать сено, остальные стояли в задней части кузова, ожидая, когда их отвезут домой. Грузовичок стоял в тени одного из орехов.

   — Как вы живы-здоровы? — осведомилась миссис Турпин мрачно, появившись с ведром и ковшиком.

   В кузове было три женщины и мальчик.

   — Пошиваем хорошо, — ответила самая старая. — А вы как пошиваете?

   Ее взгляд мгновенно прилип к темной припухлости на лбу миссис Турпин.

   — Это вы што ше, упали, што ли? — спросила она озабоченно. Старуха была темной и почти беззубой. На ее макушке сидела старая шляпа Клода. Остальные две женщины были младше, светлее и у обоих были новые ярко-зеленые шляпы от солнца. У одной шляпа была на голове, другая же свою сняла и теперь из-под нее ухмылялся мальчик.

   Миссис Турпин поставила ведро на пол кузова. -Пейте, — сказала она. Оглядевшись, она увидела, что Клода поблизости не было. — Нет, я не упала, — ответила она, сложив руки на груди. — Хуже.

   — Ничего плохого не могла вам сделаться! — сказала старуха так, будто все они тут были уверены, что миссис Турпин особенным образом охраняема Божественным Провидением. — Вы просто чуть-чуть упали.

   — Мы были в городе у доктора, потому что мистера Турпина лягнула корова, — сказала миссис Турпин ровным голосом, означавшим, что комедию ломать слушателям необязательно. — Там была одна девочка. Большая, толстая девочка с рябым лицом. С первого взгляда я поняла, что с ней что-то не так, но не могла понять что. Я просто разговаривала с ее мамой и вдруг — бам! — она бросает в меня большой книгой, которую читала и...

   — Не мошет быть! — вскричала старуха.

   — А потом она прыгнула через стол и захотела меня задушить.

   — Не может быть! — вскричали негритянки разом. — Не может быть!

   — Как у ней рука повернулась?! — спросила старуха. — Што она себе думала?

   Миссис Турпин смотрела прямо перед собой.

   — Ее увезли в "скорой", — продолжила миссис Турпин, — но до этого она каталась по полу, ее пытались держать, чтобы сделать укол. И она мне что-то сказала.

   Миссис Турпин на мгновение остановилась.

   — Знаете, что она мне сказала?

   — Что она сказала?

   — Она сказала... — Миссис Турпин начала и вновь остановилась. Ее лицо помрачнело. Солнце же, наоборот, становилось все светлее, осветив небо над головой настолько, что листья ореха на его фоне стали совсем черными. Миссис Турпин не могла выдавить ни слова. — Что-то очень плохое, — произнесла она наконец.

   — Ей не надо было говорить ничего такого вам, — сказала старуха, — вы очень хорошая. Вы самая хорошая из всех белых женщин, из кого я знаю.

   — И симпатичная тоже, — добавила та, что была со шляпой на голове.

   — И крепкая, — подсказала третья. — Я не знала ни одну белую женщину лучшей вас.

   — Это правда, как перед самим Иисусом, — сказала старуха. — Аминь! Вы такая хорошая и симпатичная, что лучше не придумать.

   Миссис Турпин знала истинную цену негритянской лести, и это лишь подлило масла в огонь.

   — Она сказала, — начала миссис Турпин опять и в этот раз договорила, с силой выдыхая каждое слово, — что я старая свинья из преисподней.

   Воцарилось изумленное молчание.

   — Где она?! — вскричала самая молодая женщина. — Дайте мне на нее посмотреть, я ее убью!

   — А я помогу! — крикнула другая.

   — Ее место в дурдоме, — уверенно заявила старуха. — Вы самая хорошая белая женщина из всех, из кого я знаю.

   — И симпатичная тоже, — сказали две другие. — Крепкая, каких поискать, и хорошая. Иисус вами доволен!

   — Доволен, — провозгласила старуха.

   — Идиотки! — прорычала себе под нос миссис Турпин. Разве можно с неграми поговорить о чем-то разумном? Можно говорить им, но не с ними.

   — Вы еще не всю воду выпили, — сказала она. — Оставьте ведро в кузове, когда закончите. Некогда мне тут с вами лясы точить.

   Сказав это, миссис Турпин зашагала в сторону дома. Несколько мгновений она стояла посреди кухни. Темный синяк над ее глазом походил на маленький смерч, готовый в любой момент обрушиться на очерченный бровью горизонт. Нижняя губа опасно оттопырилась. Через мгновение миссис Турпин расправила свои широкие плечи и зашагала через двор, в боковую калитку и по дорожке, ведущей к свинарнику. Она была похожа на женщину, отправившуюся в бой без оружия. Солнце — ярко-желтое, как луна в сенокос, — катилось на запад к стоящим вдалеке деревьям, да так быстро, словно хотело успеть к свинарнику быстрее хозяйки. Дорожка была неровной, и миссис Турпин пришлось пнуть несколько булыжников, чтобы расчистить себе путь. Свинарник находился на небольшом холме, в конце начинавшейся у амбара дорожки. Это был бетонный квадрат размером с небольшую комнату, обнесенный деревянным забором в четыре фута высотой. Бетонный пол имел небольшой наклон, чтобы грязная вода могла стечь в специальную канаву, и по ней, в качестве удобрения, попасть на поле. Клод стоял снаружи свинарника, перегнувшись через деревянный забор, и омывал из шланга пол. Шланг был подсоединен к крану водопровода.

   Миссис Турпин поднялась к мужу и посмотрела на свиней. В загоне было семь покрытых красноватыми пятнами длиннорылый щетинистых поросят, и старая свиноматка, несколько недель после опороса. Она лежала на боку и хрюкала. Поросята сновали по загону. Веселясь, как слабоумные дети, они исследовали пол маленькими глазками-щелками в поисках съестного. Миссис Турпин где-то читала, что свиньи самые умные животные. Теперь она в этом очень сомневалась. Говорят, что они умнее собак. Поросенка даже в космос запускали. Он прекрасно справился с поставленной задачей, но умер от сердечного приступа, когда его забыли вынуть из специального костюма, ведь во время тестов он сидел в вертикальном положении вместо того, чтобы стоять на четырех ногах, как подобает свиньям.

   "Хрюкают, копаются, визжат..."

   — Дай сюда шланг, — сказала она, выдернув его у Клода. — Давай увози этих негров домой и ложись, чтобы не натрудить ногу.

   — Тебя что бешеная собака укусила? — спросил Клод, но спустился вниз и заковылял к дому. Он привык не обращать внимания на плохое настроение жены.

   Пока были слышны его шаги, миссис Турпин стояла у края загона, держа шланг и направляя струю воды на спину всякому задумавшему прилечь поросенку. Когда же Клод скрылся за пригорком, она слегка повернула голову и окинула дорожку гневным взглядом. Мужа не было видно. Тогда миссис Турпин повернулась к загону и, как будто, стала к чему-то готовиться. Ее плечи поднялись, она набрала в легкие побольше воздуха.

   — Зачем ты мне послал это известие? — спросила она почти шепотом, низким злым голосом, которого по силе ярости могло бы хватить и на крик. — Как это я могу быть и собой, и свиньей разом? Как это я, — спасенная от ада, — могу быть из ада?

   Одна рука миссис Турпин была сжата в кулак, другой она держала шланг. Она не замечала, что струя попадает свиноматке в глаза, от чего та визжала, как резаная. Визга этого миссис Турпин не слышала.

   Свинарник закрывал вид на пастбище, где вокруг накиданными Клодом стогов сена, паслись их двадцать мясных коров. Недавно скошенное пастбище спускалось к дороге. За ним начиналось хлопковое поле, а за полем, теряясь в пыли, темнел зеленый лес, тоже принадлежавший их семье. Солнце уже скатилось за лес; очень красное, оно глядело поверх частокола деревьев, словно фермерский глаз, надзирающий за своими свиньями.

   — Почему я? — рокотала миссис Турпин. — Нет ни одной босячки в округе, белой или цветной, которой бы я не дала хоть что-то. И каждый день горбачусь на работе. И в церкви помогаю.

   Казалось, в ней было достаточно сил, чтобы управлять разыгрываемым спектаклем.

   — Какая это я свинья? — требовала она ответа. — Как это я на нее похожа? — струя воды досталась и поросятам. — Там было много отбросов. Я не должна была оказаться крайней.

   Если тебе так нравится всякое отребье, иди, набери его себе, — бушевала она. — Ты мог бы и меня сделать такой. Или черномазой. Если тебе нужны были отбросы, ну сделал бы меня такой!

   Она тряхнула кулаком с зажатым шлангом, и водная змея на мгновение взвилась в воздух.

   — Я могу перестать работать и расслабиться и завшиветь, — рычала миссис Турпин. — Сидеть на тротуаре и попивать пиво. Натащить полный рот табаку, сплевывать в каждую лужу, и пусть табак у меня по всей роже будет размазан. Я и неряхой могу быть. Или ты мог бы меня сделать негритоской. Что, уже слишком поздно мне быть ею, да? — добавила она глубоко саркастически. — Но я могу себя так вести. Лежать целый день посреди дороги — так, чтобы машины останавливались. Кататься по земле.

   В густеющем вечернем свете все приобретало мистический налет. Пастбище засветилось неестественным зеленоватым цветом, ручеек дороги окрасился в цвет лаванды. Миссис Турпин приготовилась к финальному акту, и в этот раз ее голос разнесся над всем пастбищем.

   — Давай, — прокричала она, — называй меня свиньей! Еще раз можешь назвать меня свиньей из преисподней. Ну, назови меня свиньей из преисподней. Поставь все с ног на голову, но иы ничего не сможешь изменить.

   Ответом ей было искаженное эхо собственного голоса. Ею овладел приступ ярости, и она прокричала:

   — Да вообще, кто ты такой?

   Все краски вечера — поля и пурпурного неба — вспыхнули с необычайной яркостью. Пронесшись над пастбищем, шоссе и хлопковым полем, вопрос вернулся к ней из-за леса необыкновенно ясным ответом.

   Она открыла рот, но так и не произнесла ни звука.

   На дороге показался крохотный грузовичок Клода. Он быстро удалялся из поля зрения. чуть доносился звук мотора. В любой момент в этот игрушечный по виду грузовичок мог врезаться грузовик побольше, тогда и Клода, и негров просто размазало бы по земле.

   Миссис Турпин — вся сжавшись — напряженно следила за дорогой, пока через пять или шесть минут грузовичок не показался вновь. Он возвращался. Миссис Турпин подождала, пока машина не свернула на их дорогу. Затем, как медленно оживающее каменное изваяние, она заглянула — словно в самую сердцевину тайны — в загон к свиньям. Поросята сгрудились вокруг мамаши, та негромко похрюкивала. Их заливало красное свечение. Казалось, они сами излучали таинственный свет.

   Пока солнце не скрылось за деревьями, миссис Турпин стояла, не отрывая взгляд от поросят, — так, словно их вид сообщал ей какое-то глубинное знание о жизни. Наконец она подняла голову. В небе виднелась пурпурная полоса. Она прорезала малиновое поле и уходила, подобно продолжению дороги, в сгущающиеся сумерки. Миссис Турпин оторвала руки от стенки загона и воздела их к небу. Ее глаза осветились провидческим огнем.

   И увидела она в полоске на небе огромный качающийся мост, начинающийся на земле и протянувшийся сквозь поле бушующего огня. И поднимались по нему к небесам тысячи душ. И были среди них целые компании белого отребья — чистых первый раз за всю свою жизнь; была там и чернокожая братия в белых одеждах; и батальоны чудиков и юродивых, кричащих, хлопающих и прыгающих, как лягушки. А замыкало процессию племя людей, которых она сразу узнала. Это были люди, подобные ей и Клоду, у которых было всего понемногу, и которым Бог дал мудрость распорядиться своим имуществом правильно. Она наклонилась вперед, чтобы получше разглядеть их.

   Племя это с достоинством вышагивало за остальными, воплощая здравый смысл, достойное поведение и чувство ответственности. Они единственные шагали в ногу. Но по их изумленным лицам было заметно, что даже их добродетели теперь не играют никакой роли.

   Миссис Турпин опустила руки и схватилась за ограду загона; устремив вперед маленькие немигающие глаза. Мгновение, и видение исчезло, но миссис Турпин осталась неподвижна.

   Наконец она отошла от ограды, выключила воду и медленно пошла к дому по тропинке, сливающейся с темнотой. Среди окружающих ее деревьев распевал невидимый хор сверчков, но миссис Турпин слышала в них голоса тех душ, что восходили к звездному небу и громко пели "аллилуйя".